«Крысиная башня-2»

Крысиная башня-2 (fb2) - Крысиная башня-2 (Крысиная башня - 2) 4222K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Павел Дартс

Павел Дартс Крысиная башня-2

Часть 1. Город

СЕРГЕЙ

— Да ладно, пап; да чо ты, да не надо!.. — я отмазывался; но, по сути, был рад и благодарен: батя принёс мне в палатку «грев». Прежний совсем уже остыл; и вылазить из-под одеял даже и не в выстуженную квартиру, а хотя бы и просто внутрь холодной палатки было откровенно западло…

В сущности я уже выздоровел; если то, что со мной было, можно назвать болезнью.

Ольга сказала, что это последствия переутомления после всей этой «войны».

Батя думал, что это у меня был нервный срыв — после известия о предательстве мамы…

Я это ни болезнью не считал, ни нервным срывом. Вернее, что-то в этом было — но как толчок. А вообще… Я завязал на эту тему распространяться, чтобы не считали психом; но я в натуре поначалу считал, что я был «там», в прошлом. В… в альтернативном прошлом. Где «ещё ничего не началось»; но я об этом, о том, что потом будет, знал. И, тем не менее, вернулся.

Но это поначалу. Потом и сам в этом стал сомневаться. Обстановка, реальная такая обстановка, не располагала ко всякой «потусторонщине». Очень всё вокруг, эта, реальное. Холодная вода, руки в цыпках; вот он — ТТ, вот он — наган; и ещё ТТ, — какие, к чёрту, тут «перемещения во времени и в пространстве»; какие тут уж свежие апельсины…

Мама?.. Вот тут пошли вы все к чёрту, на эту тему я больше не думать, ни распространяться не собираюсь.

Переутомление? — но чо я там особо переутомился, во время замеса-то?.. По этажам побегал? Да фигня, мы когда с батей и с Толиком «фортификацию» на лестничных площадках сооружали, я, пожалуй, напрягался-то и покруче; да ещё когда потом с Толяном соревнования на «скорость прохождения» делали, — холодно уже было, мороз, хоть и в здании — а пахал поди ж ты, «до цыганского пота», как батя выражается.

Сейчас вся «фортификация» пошла по … короче, порушена вся; во время того штурма; но дело своё она вполне сделала. Сейчас батя с Толяном только что растащили всё по стенам и углам, сделали проходы, выкинули обломки, смели гильзы, чтоб не катались под ногами; но даже брызги кровищи и мозгов не стали счищать — нафиг надо, сейчас есть задачи поважнее; а два таких наезда подряд — это было бы уж фантастика; да и боятся, Толян говорит, нас теперь в городе… наслышаны, сволочи.

Ольга говорит, что «ты, говорит, не путай — одно дело работа, пусть и тяжёлая; и совсем другое — «бой на грани», бой в близком контакте; когда от одного неверного, или не очень быстрого движения зависит, будешь ты завтра умываться и завтракать, или уже всё — отбегался. Это, как бы, и верно — такой напряг ни с чем не сравнишь: когда вышел в короткий контакт, зашмалил очередь — другую, успел задёрнуться обратно от ответки, — вроде и быстро всё, и физически несложно; а сердце аж в горле бьётся, и за несколько секунд мокрый как мышь… Кстати, почему «как мышь» — мыши что, часто мокрыми бывают; или мокрыми как-то по-особенному? Вот мой Крыс Малой никогда мокрым не был, ещё чего! Надо будет у бати спросить — его выражения; пусть разъяснит…

В общем, я уже себя нормально почти чувствовал; и даже те глюки, что посещали во время «болезни» — ну, про «возврат в прошлое», в ту, доБП-шную весну, когда Устос был ещё живой, сейчас вспоминались почти что как и положено глюкам — как дурацкий сон…

Поначалу-то я был так просто уверен, что я в натуре «там» побывал; и даже расклады у меня «фактические» были. Что я и приводил потом бате… но батя, блин, при этом смотрел на меня с таким сочувствием; и так усердно поддакивал «- Да-да, Серёж; я слушаю-слушаю; а ты, может, бульону хочешь?.. Хороший бульон; не из консервы — из натуральной курицы, честное слово; хочешь?.. Да нет, я слушаю-слушаю, ты рассказывай, я весь внимание; а соку не хочешь?.. Персикового. Чай, может?.». — что никакого желания жевать эту тему не было.

Батя-то, видно было сразу, решил, что это у меня от переутомления; а Толян так прямо и сказал, что, типа, глюки; что у него самого такие бывали, когда он в горах конопляновую плантацию охранял; и шмаль была первосортной, и завались её было, — только, грит, «все глюки были с сексуальным уклоном; а у тебя абы что!»

С Толяном-то уж точно никак не получалось насчёт правдоподобия моих «видений» поговорить; он, блин, всё сразу на глюки, на шмаль, и на «выздоравливай скорей, не забивай башку всякой хренью; нам ещё с похитителями Белки разбираться надо, каждый боец на счету!» сводил, — и тут же переходил на описание тех зверств, что он сотворит с теми, кто рискнёт в плену Элеонору, значит, обидеть! Типа, «- Похитить — это дело обычное; бизнес есть бизнес; за такое — просто шлёпнуть в лобешник; но вот если не создадут Белке нормальных условий; или там, не дай бог, пальцем хоть тронут — ноги, бля, по колени отрежу, и руки по локоть, — и забеги на скорость заставлю делать!!» Ну не обсуждать же с ним такие темы; тем более, что тут фантазия у него работала только в путь!

Не, в натуре, сначала я вообще был просто уверен, что это всё было со мной в реале; а потом всё как-то… не то что стёрлось, но потускнело, что ли, или, как говорят в книгах, «подёрнулось серой дымкой забвения», во. И как-то уже не так ярко вспоминалось; и «доводы» что я реально там был казались уже какими-то надуманными; тем более, что и Ольга говорит, что «психические» — они всегда очень достоверные объяснения своим загонам выдумывают; так, что хрен логически оспоришь. А мне совсем не улыбалось считаться «психическим»; и потому я всё реже стал вспоминать своё «путешествие в тот мир»; и ещё реже об этом рассказывать; и оно так… как-то. Стало подзабываться. Осталось в памяти только ясно, как «там» было тепло и чисто; и что вроде как выбор у меня там стоял… И что я выбор однозначно сделал. И выбор был между «оставаться там» и «возвращяться сюда». И хоть было «там» в натуре тепло, светло и чисто; и сок не мороженый и оттаянный на печке, а вполне себе свежий; и комп с инетом; и апельсины — вот, запали мне эти апельсины! И мама ещё… А вот здесь я сейчас; хотя было, было мощное такое чувство, что захоти я, реши так — и остался бы «там»… А здесь чо? Здесь, наверное, умер бы. «От переутомления». Или другой какой диагноз придумали бы.

А почему «решил вернуться»?.. Ну, хотя б чисто теоретически, как батя выражается; если допустить на минуту, что я в натуре «там был»?

Это, знаете ли, надо побывать и тут, и там, чтобы понять. Это объяснить сложно очень — я, пожалуй, даже сам себе не смог бы объяснить, почему я тёплую, светлую и изобильную, безопасную «ту жизнь» променял на «эту». Ну не из-за Омега-Seamaster же на руке, а не на фото на стене; и не из-за пары ТТ-шников под подушкой. Просто я себя «здесь» как-то почувствовал более настоящим, что ли… Белка, опять же — вызволять надо; «долги раздавать», как Толик выражается — которого «там», получается, вообще не было.

Западло… Западло долги не раздать, в чём бы они не выражались, — это я чётко «тут» усвоил — а что «там» с этим знанием делать?? В общем, как-то так вышло, что променял я апельсины и весну на ТТ-шники, цыпки на руках, и холодрыгу в Башне… такое вот у меня было впечатление.

Да, почему я в палатке; и что такое «грев».

Я у бати в «мастерской» поначалу отлёживался, — у него там обогреватель на соляре, и, в общем, тепло — но воняет. А как выключишь — так начинаешь мёрзнуть; сам-то под одеялами и одетый — а руки и лицо. Так я уж приспособился укутываться весь как мумия, так, что только нос наружу торчал, как бы в пещерке из одеяла, чтоб башка не мёрзла, — но даже и нос мёрз…

Ночевать «на кухне-столовой» было западло — там тесно и неудобно.

Большую печку-то, которую батя с Васильченко так долго и тщательно строили, разворотило одним из снарядов с БМПэхи. Падла такая! И теперь, пока Васильченко её не восстановил, и есть готовили, и грелись вокруг маленькой печки. И спали там, для экономии тепла, все вместе — обои Васильченки; Оля с Мишей и Олечкой; Крот. Да ну нафиг, там тесниться!

И потому я перебрался из батиной мастерской в палатку. Нет, не в свою — мою эта падла, коробка железная, тоже одним из снарядов порвала на лоскуты, — тем самым снарядом, что и Крыса Малого чуть не убило, но травмировало. И потому я в соседней комнате с Толяном соорудил себе другую палатку — типа «шатёр», из ковров, матрасов и покрывал. На растяжках. Прикольно было смотреть, как Толян загоняет дюймовые гвозди под растяжки в полированный прежде паркет…

Жилище получилось ничего себе, но, опять-таки, холодно. Ни свечка, ни две свечки, ни три, уже тепло не давали — морозы, млядь… Напротив — при закрытых вент-отверстиях выжигали кислород, и начинала кружиться голова. А откроешь — всё тепло мáхом вылетало наружу и наступал жуткий дубарь…

И тогда батя придумал «грев».

По сути ничего сложного: пара тяжёлых чугунных, фигурных таких «кирпичей»; выломанных из чьей-то стиральной машины, где они на барабане были для гашения вибрации, что ли. Привязанные на стальную проволоку, они накалялись за день прямо в самой печке, в топке; потом, вечером, их можно было вытащить, завернуть хорошенько в одеяла, чтоб не обжечься — и в палатку! Сразу получалась, эта, комфортная температура. Потом, ночью, по мере как железяки остывали, я их постепенно от одеял освобождал… И вентиляцию можно было не делать; в общем, на ночь обычно хватало; под утро только вот…

— Давай, давай, пробуждайся помалу; выбирайся… Сейчас там позавтракают, — и мы, второй сменой. Поедешь с Толяном на кладбище?.. — от бати помимо солярки отчётливо пахло спиртным; опять, что ли, поддал с утра? Что-то с ним это стало случаться слишком часто.

— Пап, ты чо, забухал? — не отвечая на его вопрос, спросил я, нащупывая фонарик и соображая, куда сунул вчера флиску — в ноги или под голову.

— При чём тут «забухал»?? — ушёл батя в несознанку, — Чисто рюмку коньяка, для аппетита. Типа аперитив. Давай-давай, вылазь давай!..

— Ага, для аппетиту, рюмку, одну, так я и поверил!.. — пробухтел я, одеваясь. Бля, неудобно лёжа одеваться; но вылазить раздетым в мороз ещё меньше хотелось; тем более что в «шатре» от принесённого батей «грева» вновь распространялось приятное тепло.

Заскрёбся в углу, в клетке Крыс Малой, «инвалид войны», как его называл батя, тоже ожидая и завтрак, и путешествие в клетке по холодной Башне на кухню. Впрочем, инвалидов у нас после той бойни в Башне хватало: и Васильченко, и Миша; один я вот, как заговорённый — ни царапины! Вернее, царапины были — там о стену приложился черепом, тут пузо ободрал под разгрузкой, когда через лазы наперехват того, «Главного», нёсся — но это всё не боевые ранения; так, пустяки… я и внимания на такие мелочи давно уже не обращал; главное что ни пуля, ни осколок ни цапнули!

Повезло!

Впрочем, батя правильно говорит: «Везёт тому, кто сам везёт!» — не будь у нас столько ходов в Башне наделано; не продумай мы систему обороны с сюрпризами и всякими неожиданностями для «гостей», ни отработай я так чётко перемещения сквозь лазы — никакое везение бы не помогло!

— Ну, поедешь к кладбищенским? — продолжал зудеть батя, — Или пасти пеонов будешь? Смотриии!..

Одеваясь, я раздумывал: с одной стороны смотаться «на кладбище» прикольно — у «кладбищенских» много всяко-разно интересного; опять же с Жексоном пообщаться, — он хотя и взрослый уже мужик, но ко мне как бы благоволил, с ним интересно было потрепаться по всяким электронным делам; и даже, если Спец не припашет, сразиться по сетке в чо-нибудь «добепешное», типа МайнКравта, — но только Спец, или «Слепой Пью» как я называл его про себя, непременно припашет — он, зараза, хоть и слепой, но, падла, как чует, когда кто-нибудь «дурью мается», как он выражается; и обязательно на что-нибудь припашет: за теми же ихними пеонами наблюдать; или сменить кого на охране периметра; или, на край, вручную ленту к КПВТ набивать — ручками-ручками, то ещё удовольствие, по холоду-то — у них «арсенал» не отапливается. И пофиг ему, что я как бы в гостях; и как бы «герой»; ну, типа, в определённом роде знаменитость в нашем районе стал! Чёрт слепой, тьфу!

Но у него там жёстко, — он «не папа», как заметил Толян, — у него повыдрыкиваться с «не хочу, устал, неинтересно» непрокатывает, — припашет, и будешь как дурак, пока Толян все свои дела с ним не утрясёт…

В Башне остаться?.. Толян уедет; батя, конечно, к себе в мастерскую уроет, бомбы клепать; опять пеонов пасти? В принципе можно; это уже другие пеоны, не «военнопленные» как последний у нас кокнутый нападавшими Джамшуд; это люди «вольнонаёмные» — Костян, Глеб Николаич, Шленский, Зануда, — мы их не «в плен взяли» как ту, прежнюю гоп-компанию, которая теперь один за другим переместилась в «мертвецкую» в подвале дома напротив; их нам одолжил тот же Спец. Для восстановления и обустройства, так сказать. И, поскольку они «своей волей», — чисто за хавчик, тепло и защиту, — бдить за ними можно было вполглаза; и работали они без цепей; но всё ж таки — «Регламент есть регламент, и нечего посторонним людям расхаживать своей волей и без надзора по родовому крысиному гнезду!», как выразился батя, — присматривать за ними надо было. Хотя батя на меня катил, — я прошлый раз Костяна отлупил палкой, что тащится… По старой привычке, так сказать. Батя орал потом, что «это другие люди» и «с ними так нельзя!» Да пох…

Васильченко что? — Васильченко глаза лишился в той заварухе; Мише осколками руку посекло, — из них надзиратели те ещё… В принципе, так-то подумать, то и выбора не было — кому-то надо за пеонами следить! Не бате же время терять — у него своих дел хватает; но он мне «альтернативу» предлагает, — это, понятно, такой психологический ход: чтоб я прикинул и «сделал правильный деловой выбор», а не по обязаловке, как у Спеца. Психолог, млин. Бухой¸ мля. Ладно, после завтрака решу…

Рассовал ТТшники по кабурам, наган тоже не забыл.

— Подумаю!.. — буркнул я, вылазя из шатра уже полностью экипированный, и вытаскивая за собой клетку с Крысом. Чтоб не думал, что всё просто так: выбор, типа, без выбора. Ага, имел я ввиду эти расклады!..

* * *

Пошли на кухню, где «первая смена» уже покушала, и место за «котацу» освободилось.

«Котацу» — это ещё одно нововведение батино, надо сказать, довольно удачное в этой проклятой холодрыге. Где-то он про это прочитал. У япошек, кажись, такое принято было; на Окинаве; где зимы суровые местами, а до постройки нормальных изб, как в Сибири, косорылые не дотумкали.

Так-то всё очевидно: под обеденный стол ставится жаровня с углями, желательно из толстого металла, массивная, с крышкой же, чтобы столешница не прогорела; сверху стола — плотная скатерть до пола. Садишься за стол — ноги под скатерть; от жаровни ногам тепло!

Япохи такие специально изготавливали; а у нас в такой роли корпус двигателя без содержимого, с крышкой от него же. Удобно — массивный. Пеоны его и притаскивали из соседней комнаты, где в нём прогорал костёр для нагрева «в чёрную».

Скорей бы нормальную печь восстановили — задолбало: ногам тепло, а нос и руки мёрзнут! Ну, хоть так…

ПЕРЕГОВОРЫ

Но дилемма, оставаться в Башне пасти пеонов или ехать с Толяном на кладбище в слабой надежде сыграть с Жэкой в МайнКравт, если Спец будет чем-нибудь занят и не припашет, разрешилась сама собой: завтрак уже заканчивался, и я склонялся к тому, чтобы ехать, когда прибыл переговорщик — хотя до этого, вроде бы, договаривались на завтра.

Толян, как увидел его джип во дворе, аж перекосился — он этого парня не переваривал. Ну как парня — тому лет сорок, просто выглядит и одевается моложаво. Не бушлат — модная (в прошлом) утеплённая цветная куртка, шапка из чего-то мохнатого, цветной же «пидорский» шарф. Зовут Пагар — это фамилия, имя — Константин. Но Толян, а за ним и мы, так и звали его: Пагар. Как бы устанавливая дистанцию: мы тебе тут нах не друзья, по имени тебя звать не будем; по имени-отчеству — тем более, уровнем не вышел.

Он тоже, так сказать, отвечал взаимностью; и нас, видно было, презирал.

Даже не особо это скрывал; в отличии от того же бывшего переговорщика, «еврея-цыгана-конокрада», которого я взял в плен во время мочилова в Башне, и который сейчас у нас был «в узилище», как выразился батя, и которого мы всё никак не могли продать.

Звали того «цыгана» Рамиль Хусаинов; мы через его посредничество раньше вполне успешно сменяли и Иванова, и Кольку; пока эта паскуда не навёл на нас тех «флибустьеров», большую часть которых я и истребил тогда — пользуясь, само собой, «сюрпризами» и продуманной системой обороны внутри нашего «муравейника». Этот урод, которого мы иначе как Цыганом, хотя он был татарин, не называли, — вот он был очень ласковым. Без мыла в жопу мог влезть, гад. Уж так всё старался «отношения строить»; одно его «вы ж меня, надеюсь, понимаете?.». чего стоило, прилипло как банный лист к заднице. Ну и мы к нему неплохо в общем относились — когда контачили «чисто по бизнесу». Ну а теперь, конечно, всякие «хорошие отношения» кончились — относились к нему хуже, наверное, чем к покойной команде под предводительством Ибрагима-Бруцеллёза, и трендюлей он огребал только в путь!

Работник этот падла был никакой… И вообще слизняк. В первый же день «плена», практически без насилия, этот конокрад-цыган «раскололся по самую жопу», как выразился Толян. Вообще без насилия. По всем своим делам. А Толян всего-то провёл его по лестничным маршам Башни, обильно ухрюканной кровищей его подельничков; и в каждый изуродованный труп носом ткнул, включая ихнего Старшего. И ещё сказал, что когда за телами приедут — а родственники обещались уже, — отдаст его им, «с сопроводиловкой» что это из-за него всё. Из-за его наводки такой качественной. Это очень подействовало, очень! И тот выложил всё: и когда и как он задумал нас нахлобучить; и как наблюдателя нанял в соседнем доме, — незадорого, за банку сгухи и пачку макарон или крупы в день; и какие дела у него были с «флибустьерами»; и вообще — кто он такой, чем жил, где учился-крестился; сдал пару своих нычек в городе и всё такое. Падла, ни дня в жизни не работал — всё маклерствовал, всю жизнь, биржевик херов… «Вы меня, надеюсь, понимаете?.. Я ясно выражаюсь?.». Очень он боялся к родственникам подведённой под молотки команды попасть. Им бы было что ему сказать, и показать…

«Под молотки» — это, кстати, батино выражение; каких-то лохматых бандитских ещё времён; какие нах «молотки», когда я пострелял их всех, или взорвал.

Хотя по идее Цыган должен бы быть весьма состоятельным перцем по нашим временам — и по роду деятельности; и по составу ништяков в нычках, которые батя с Толяном сняли в тот же день; и по тому, что при тщательном личном обыске в его одежде (а раздеться его Толян заставил донага; для качественного шмона и, как он выразился, «для усугубления понимания обстановки, что прежняя жизнь кончилася!») нашли немало ценного. Один бумажник со стопкой самых крупных по номиналу кредиток МувскРыбы, которые последнее время стали почти официальной валютой города, чего стоил.

А была ещё и целая вязанка разномастных обручальных колец в потайном кармане бушлата; и десяток явно брюликов, прозрачных и цветных маленьких камушков, в полиэтиленовой колбаске зашитых в шов брюк. Гад был явно хитро… эээ… выделанный; готовый «к смене обстановки», — но, конечно, явно не к такой, которая пришлась на его долю.

Кстати, эти «камушки» сейчас было некуда пристроить — ювелиры и ювелирные конторки кончились как явление; так что это было ни о чём — никому не надо, даже даром, кто ж сейчас отличит феанит от брильянта? А вот золотая ювелирка, особенно самые простые обручальные кольца с пробой, брали только в путь. Те, кто выжил после эпидемии, понятно. Как говорит батя «- Везде, где есть люди, существуют товарно-денежные отношения; а где торговля — там должен быть эквивалент мат-ценностям!»

Вот самые простые кольца и шли как «эквивалент». И ещё «лещи». И патроны. Гранаты, особенно «хаттабки» — маленькие такие самоделки из выстрелов к подствольным гранатомётам и АГС-у, из ВОГов. Откуда-то их дохрена в городе взялось — где-то склад недобитый, видать, раскурочили. Сейчас все, кому не лень, и у кого они есть конечно, делали из них, из выстрелов, самодельные гранаты — но не у всех были запалы. «Хаттабка» с нормальным, гранатным запалом стоила в два раза дороже чем с самоделковым, сколько бы продавец не клялся, что «рванёт, я жизнью отвечаю!!» Рванёт в руках — кто спрашивать станет?.. Ну, у нас самоделки были только батины; из тех, что остались после мочилова.

Ну, в общем, припёрся этот Пагар с очередным предложением…

* * *

Пагар топал вверх по лестнице вслед за батей, подпираемый «тёплым, дружественным» взглядом Толика сзади. Брезгливо отстранялся от кровавых мазин и от развороченных пулями и гранатами стен, чтобы не запачкать свою курточку.

«Баррикады» восстановили наскоро, и не везде, — так, времянки; подмели там «в первом приближении», как батя выражается; обломки и трупы убрали, — но в целом «картина происшествия» была очень даже наглядной. Пеоны от «кладбищенских», которые у нас сейчас работали, так поначалу круглые глаза делали и в дрожь впадали, видя такое дело; и нипочём мимо новопостроенных заграждений не хотели протискиваться, типа «нахер-нахер, у вас там чо замкнёт; а ребятам потом мои кишки с потолка соскребать!» — как бы о ребятах заботились, хы. Но батя объяснил про режимы включения, что днём можно ходить не опасаясь; и вообще — «вас сюда работать прислали, или обсуждать??»

Ну, тут они сразу затыкались; потому что по сравнению с работой на кладбище тут был настоящий им курорт: и теплее, не на улице; и кормёжка лучше; и обращение, с дисциплиной послабление — у Спеца в его «банде» вообще гайки туго завинчены, они там пахали как Папы Карлы, без базаров и перерывов. Да, по сравнению с «зоной строгого режима» у Спеца тут им был натуральный пионерлагерь, тут уж без базара, и потому они особо не кочевряжились. Благо что и работа была не трудной: ходы мы больше не делали, батя сказал, что «концепция поменялась»; только что делали уборку, восстанавливали печку, заготовляли дрова, и помогали в подвале Кроту землю вытаскивать, и бате в создании «новой системы обороны»; но об этом потом.

Я топал вверх вслед за Толяном, и явно видел, что того так и подмывает дать Пагару хорошего пинка, когда тот эдак брезгливо отстранялся от осыпавшегося от взрыва гранаты вплоть до кирпича угла лестничной клетки; но сдерживался. Потому что Пагар, падла, сразу себя так поставил: когда в первую встречу Толян начал было чморить его и, в натуре, дал эдак вот пинка, тот сразу окрысился, и заявил, что «с ним такое обращение не прокатит», что «он дело делает, а не побираться пришёл!», и что «или он сейчас уходит; и вы свою Элеонору ищите потом по всей Мувской области, потому что больше с вами никто дела иметь не будет!» — у них, видите ли, «посредническая гильдия» и типа взаимоподдержка. Или он накидывает за этот пинок и нехорошие слова полтора процента на ту цену, что согласуем на обмен; и впредь чтоб уважительное обращение и никаких тычков!

Толян от такой подачи потянулся было сразу за кольтом, что конкретно так торчал у него всем напоказ за поясом, чтобы, не сомневаюсь, тут бы и вышибить мозги Пагару из соракапятикалиберного; но под предостерегающим взглядом бати смешался, — в натуре, грохнуть или зачморить посредника несложно; сложно потом найти другого на это дело. Они ведь, падлы, трупоеды проклятые, в натуре друг друга знают и друг за друга, как батя выразился, «мазу тянут».

И потому Толяну, как ни противно, пришлось перед Пагаром чуть ли не извиняться, — как батя и говорил, Толян, несмотря на всю его вспыльчивость, в особых случаях умел себя окорачивать, чего бы это ему не стоило. А тут был совсем особый случай.

Но насчёт процентов Пагар зарубился, — и, в общем, это было не совсем по понятиям — свой процент посредник имел не с плательщика, а с продавца, на сколько уж там они договаривались; но тут, как тот заявил, «задета его честь», и что «пинать и оскорблять себя он никому не позволит»; и если «тему продолжаем», то и платите!

Ладно, батя, как тоже коммерс в прошлом, задир этот сгладил; поторговались, сошлись на одном проценте; и чтоб больше без насилия; и Толян пробурчал что-то вроде «- Не совсем правильно мой жест истолковали; это было рефлекторное движение от сильного душевного волнения!»

Короче, сошло за извинение; хотя по насупившимуся Толяну и по играющим желвакам на его челюстях я-то понял, что он вообще о Пагаре думает, и что он с ним, при случае, сделал бы; и что он думает о посредниковой «чести» в частности.

Тот, конечно, тоже понял; но ему было похрен — он тут бизнес делал.

Но грузить Пагара Толян прекратил — дорого это выходило.

* * *

Поднялись для переговоров на девятый; там была приличная, недербаненная ещё квартирка, — не в столовой же с ним разговаривать, не в мастерской, и тем более, не на «Скале Совета», как называли квартиру Устоса, и где происходили обычно все наши обсуждения. Нехер, как грит батя, «светить реалии». Одному уже досветились — вон, полбашни разворотили…

Входя, Пагар скептически глянул на зверски развороченный замок на входной металлической двери: выбита личинка; вывернута обналичка, когда не удалось через «внутренности» открыть — Толик упражнялся, который ну совсем не слесарь. Вошёл вслед за батей в коридор, потом в большую комнату; за ним Толик, за ним я.

Расположились: Пагар сразу нахально уселся в кресло у стены; батя на диван в углу; Толян притащил из другой комнаты стул и поставил его напротив Пагарова кресла. Мне чо-то ничего не досталось; я хотел рядом с батей было сесть на диван, но он эдак взглядом меня «толкнул» — у него это получается; да и мы, «играя в одной команде», как-то научились друг друга без слов понимать, и я сообразил, что надо Пагару создать на переговорах неудобство — батя мне как-то про технику ведения переговоров рассказывал, давно ещё: что-то там про «японский стиль», «американский»; «партнёрский» и «конфронтационный»… Короч, я понял: притащил из кухни табуретку, и уселся на неё у другой стены, той, что у окна на проспект, целого, со стеклом; напротив стены с диваном — специально, чтоб Пагар не поворачивая головы не мог нас сразу всех троих видеть, а мы могли бы обмениваться взглядами, которые, как говорится, у понимающих друг друга людей надёжней слов. Или это было бы Пагару некомфортно; а лишить на «конфронтационных переговорах» оппонента комфорта важно. А что переговоры у нас с Пагаром именно конфронтационные — тут и к бабке не ходи!

Тот поёрзал в кресле; снял было свою понтовую меховую шапку; потом вновь надел — «климат не располагал».

— Что, помещения с печкой у вас тут так и нет?.. — брюзгливо осведомился он; и при этих словах изо рта у него вылетали маленькие облачка пара. Прошлые разы тоже на холоде разговаривали.

— Нету! — тут же ответил Толян, — Это самое тёплое! И вообще — мы спим на крыше, мы привычные!..

Батя промолчал; только боднул взглядом Толяна, чтоб не зарывался и не вводил нас опять в расход.

Пагар слова Толяна проигнорировал, как будто и не было его; и, обращаясь к бате, произнёс:

— Нуте-с, поступил новый пул предложений. Относительно общего объёма товара на обмен мы, в целом, в прошлый раз пришли к соглашению; однако остались немаловажные частности. А именно. Пересчёт «Расписок Администрации» в «Лещи» предложено считать не по четыре-и-пять к одному, а по пять с четвертью — курс падает, закрылись ещё две столовые, до оставшихся добираться сложно. Талеры к «Лещу» — по семь с четвертью к двум, то есть по… тут вот изложено.

Под настороженным взглядом Толяна он полез в боковой карман и достал оттуда сложенный вчетверо листок с густо исписанной расчётами одной стороной. Подал его бате, по-прежнему игнорируя и Толяна, и меня.

Батя взял, мельком глянул, положил на колено, продолжая смотреть на переговорщика.

— Сахар — мешок; и проверяем. Я проверю — поставлю пломбу свою; поскольку были в городе уже накладки — подмешивают алебастр или гипс в середину мешка, а зашивают «как на заводе», так что упаковке больше веры нет! Так… Муки не надо…

Шоколад… — продолжил он по памяти, как я понял, — По полторы стопятидесятиграммовой плитки за банку сгущёнки — по паритету. Сгущёнка — не позднее …года выпуска; шоколад содержанием какао-бобов не ниже 67 процентов, а лучше — девяносто-процентный, горький. Вы прошлый раз говорили, что у вас есть. Спички не надо вообще. Свечи — можно; но не более трёх килограммов, и весом каждой не более ста граммов, ибо «чисто парафин» никому не интересен… И лучше заводские, до-БПшные; или предварительно из каждой пачки одну проверяем!

Батя хмыкнул, поглаживая листок у себя на колене.

Толик зло сказал:

— Может, тебе ещё спину вареньем намазать?

Пагар высказывание Толяна проигнорировал и продолжал:

— Зажигалки — газовые, одноразовые, — коробку. Чтобы газ был не стравлен — выборочно проверю. Газ бытовой — как говорили, — баллон. Специи: перец чёрный, немолотый, горошком — по весу как обсуждали… Корица и базилик, говорите, есть? По весу как перец два к одному — изыск это, не особо интересно. Патроны «пять-сорокпять» в цене просели — до ноль-восьмидесятипяти, семёра — также; избыток сейчас на рынке… Патроны «люгер-девятка» напротив… эээ… то есть, я хотел сказать, без изменений по курсу. И ещё…

Чо-то он, в натуре, нагло себя ведёт! Этот Пагар в реале что-то и меня стал раздражать — ну нифига ж себе! Эдак мы ему весь шоколад и отдадим, и всю сгуху! Корицу ему подавай! Гороха ему не надо, ишь, сволочь, и макаронами брезгует!.. Самый цимус выторговывает! Нет, понятно, что за Белку — дело святое, отдадим, если понадобится — но, блиннн… нефига ж себе расклады! — брал бы свечами, свечей дофига — так не больше трёх кило, падла!

Я взглянул на Толяна — у того как грецкие орехи катались на челюстях желваки. Тоже оценил, что тот ломит — за одну девку как за десяток пеонов с рабочими специальностями, офигеть! Кстати, очень может быть с моей подачи, в городе «работяг за еду» и стали называть пеонами. А может быть, кто-нибудь тоже в ВарКрафт играл.

— … насчёт стрелковки. Кроме трёх ПээМ мой наниматель хочет пулемёт! Семь-шестьдесят-два ПКМ или ПД, или 12.7 Корд! — выложил нахал явно главную свою подачу, из-за которой сегодня и припёрся, очевидно, раньше оговоренного срока; и уставился на батю выжидающе. Нефига ж себе наглец!

Толян хрюкнул, но сдержался, ожидая, что скажет батя.

— Уважаемый!.. — как мог более проникновенно произнёс Олег, подаваясь с дивана всем корпусом к собеседнику, — Всё это можно обсуждать: паритет сгущёнка-шоколад и курс Леща к талеру, но где же мы возьмём вам пулемёт? Да ещё «кроме ПээМов!» Вы ведь знаете, что с такими девайсами в городе определённая напряжёнка! Вот если АК…

Пагар скривился:

— Ваши юзаные АК я в прошлый свой приезд видел. Этот хлам только по деревням продавать — в обмен на картошку! Или пионэрам — у Вечного Огня в карауле стоять!

Конкретно задолбал!! У нас нормальные, в натуре, калаши; все исправные, чищенные, отстрелянные! Мятых мы не предлагали; Толян лично оружием занимался, и, я знаю, ответил бы за каждый ствол! Правда, кто такие упомянутые «пионэры в карауле» я не понял нефига. Но в контексте подачи — явно чо-то оскорбительное!

— Ты давай-ка не борзей! — наконец не сдержался и рявкнул Толик, — Может тебе полное вооружение стрелковой роты подогнать, прям со склада, в сале?? Нормальные у нас калаши, я за каждый отвечу!

Переговорщик, как и прежде, Толянов выпад нагло проигнорировал, тем самым демонстрируя, что он Толяна за сторону в переговорах не воспринимает, а говорит только с батей.

Знал, сволочь, что мы ему ничего сделать не можем, сколько бы он не измывался, — такой заположняк в городе стал: переговорщики, типа, «над ситуацией»; они за борзость условий не отвечают, они только передаточное звено, — и если, к примеру, вспылить и переговорщика прижмурить — то ихний «профсоюз» тебя поставит в «чёрный список», и мало что на сделке придётся крест поставить — а это значит, скорее всего, смерть того человека, о выкупе которого торг шёл; но и потом, случись что, с тобой дело никто иметь не захочет; а без посредника в таких делах вообще тухляк… Так что он чувствовал себя вполне уверенно, и даже позволил себе эдак презрительно «полусплюнуть» в ту сторону, откуда послышалась реплика — смотрел он только на батю.

Но Толян сдержался, — правильно про него тогда батя говорил, что он вспыльчивый-вспыльчивый, но когда надо — может характер свой придушить, ради дела.

Я же, однако, в пику дискуссии, тоже в свою очередь решил влезть, — и чтоб что-нибудь сказать, типа высказать своё отношение; и чтоб Толяна поддержать, и чтоб этот урод всё же ощущал, что у него за спиной я сижу; и, на худой конец, нервы могут не выдержать не только у мужиков:

— Автоматы у нас в том числе и те, что были у группы Полковника; а они БЫЛИ спецы́, и с абы-каким оружием не воевали!..

Я специально выделил интонацией что они «были» — хоть это он и так знал, всё же не мешает напомнить, что тут он не с зашуганными какими-нибудь интеллигентами торгуется, а с серьёзными людьми. А чо? Я себя вот вполне серьёзным ощущал. С некоторых пор.

Толян хмыкнул одобрительно. Батя меня взглядом как бы поблагодарил за поддержку; но и, как я понял, имел ввиду, чтоб я тему дальше не развивал, чтоб не уводить разговор в сторону — так мы до ночи можем препираться.

А Погар на этот раз, в отличии от реакции на реплику Толика, повернулся корпусом в мою сторону, взглянул на меня эдак брезгливо; потом опять к бате:

— А что, у вас так заведено, что в деловой разговор влезают всякие… — и эдак брезгливо пошевелил пальцами руки в возхдухе.

Бля, чо-то я в натуре не то резкий, ни то нервный: тык — и у меня уже ТТ-шник в руке, и большой палец на курке, готовый взвести с предохранительного на боевой взвод.

Кобура удобная: серая пластиковая, открытая, с выпуклыми цифрами «1911» — это не год, конечно, а от «Кольт 19.11» — от кольта кобура, у Толяна под его кольт такая же, и к ней футляр под два магазина. Хоть и китайская, но удобная; и ТТ-шник в неё как родной входит; единственно что пришлось чуть фетра внутри подклеить, чтоб не тёрся по пластику. И выхватывать из открытой легко: сунул палец в скобу, при этом отжал им пластиковую фигнюшку-защёлку — и вынимай…

Не то что бы я был готов привалить Погара; или там понты метал, как иной раз Толян, чтобы запугать; но так — чисто автоматически. Читал давно уже Гарри Гаррисона, «Неукротимая планета» — там у бойцов с Пирра такие кобуры на предплечье были: только подумал, руку поднял, готовясь принять пистолет — и тот сам из кобуры в руку выпрыгивает… Вот и я в последние дни так надрочился, что стоило только подумать — и ствол в руке. Автоматически. А надрочился я потому, что после всей этой фигни, после бегства мамы, старался ни о чём не думать, и только и драконился перед зеркалом с пистолетом. Часов по несколько в день. Конечно тут автоматизм разовьётся.

Батя на меня посмотрел предостерегающе; а Пагар видно что наконец-то напрягся: по шее видно, и вроде как уши стали розоветь, и примолк, типа. Одно дело своей «неприкосновенностью» бравировать; и совсем другое — почувствовать, что кто-то может на твою неприкосновенность и положить, и на сделку положить, и вообще — будь что будет! А может я психический?? Обстановка в городе в последний год сильно всякой психиатрии способствовала; и многие психи разборки и эпидемию и пережили. Может, как раз за счёт этой психиатрии и пережили — из-за того, что сначала стреляли, потом думали.

Как бы то ни было, ствол я, помедлив — чтоб не думали, что я типа понты метнул, а потом зашугался, — убрал обратно в кобуру; а переговоры продолжились; причём Пагар в натуре тон сбавил, и вроде как уже стал более податлив в базаре.

Дальше мы уж с Толяном больше молчали; изредка только отвечая, если батя к нам обращался как бы за поддержкой или переспросить, как мы насчёт того-то. И, как я заметил, батя тоже как-то… насчёт пулемёта уже круглые глаза не делал, а как бы уже и соглашался, — что да, сложно, но при большом желании можно бы и пулемёт… рассматривать как потенциальную возможность… только вот с боеприпасами к нему, сами понимаете. Мы вам не завод, и не база. И насчёт ПК или Корд — тоже; мы вам, знаете ли, не супермаркет, выбирать тут… что найдём — о том и речь вести будем.

Повеселевший Пагар, уловив что насчёт пулемёта как бы переговоры на мази — а он в основном из-за этого и приехал, — сбавил нажим и в остальном стал более сговорчив.

С удивлением я заметил, что батя, против ожидания, вместо того, чтобы стараться, как раньше, втемяшить ему что-нибудь объёмное, от чего тот раньше всячески отмазывался, типа вермишели в коробках, сахара и крупы в мешках, теперь больше склонялся к малогабаритным, и, соответственно, более дорогим вещам: специям, сушёным приправам в пакетиках, кубикам бульонным, кисель в брикетах и пачках, тот же шоколад, кофе и какао… Я не верил своим ушам — по базару получалось, что батя как бы подписывается Пагару отдать, наверно, вообще весь наш шоколад и всё какао с кофе — а это ж была немалая ценность, не свечки какие-нибудь! Конфеты шоколадные и леденцовые ещё… Патроны пообещал — дефицитных калибров; пистолеты. Запчасть какую-то дефицитную — я не понял к чему. Взамен валил цену на другое или вообще в отмену. Чо-то он… Я помалкивал, конечно, только с Толиком переглядывались; и тот, видно было, тоже был в недоумении. Но тоже молчал.

Наконец, вроде как, предварительно договорились; то есть «изложили друг другу свои очередные встречные предложения» — Пагар не преминул заметить, что «хотя ему наши предложения нравятся, тем не менее он лишь посредник, и последнее слово за его нанимателем», к которому он сейчас же и поспешит!

Совсем уже было собрался вставать, но Толян придержал его:

— Ты это!.. герр посредник. Забыл?? Фото давай!

А, да, точно. Это тоже был теперь такой заположняк: посредник теперь на каждую встречу привозил свежую фотку пленника или пленницы — чтобы видно было, что и пленник жив, и что переговоры посредник ведёт предметно, а не просто так понты дует на пустом месте. Были, грят, уже и такие прецеденты: переговоры ведутся, а где пленник «посредник» и не знает — выдумал просто от себя, что он «по поручению»; или там с трупа снятую вещь предъявил — а убитые горем родственники ведутся. Не, с нами так не прошелестишь!

Пагар понимающе кивнул; полез во внутренний карман, достал смартфон с большим экраном; включил, чего-то там поискал пальцем — и предъявил жадно схватившему его Толяну.

Тот уставился в экран, взгляд забегал по изображению.

Мы сидели, молчали; молчал и Пагар — процедура!

Наконец Толян, удовлетворишись увиденным, передал телефон бате; и тот, в свою очередь, стал рассматривать изображение. Меня так и подмывало подойти и смотреть тоже, через плечо — но я с большим трудом сдержался: не пацан, небось. Проявлять нетерпение — недостойно мужчины. Всё как у этих — у могикан. У индейцев, в смысле; тоже читал, — у Фенимора Купера.

Так и сидел, напряжённо, пока батя не передал обратно телефон Толяну, а тот, привстав — мне.

Я достойно так взял — и стал смотреть…

Белка опять была сфотографирована на фоне какой-то стены с зелёненькими обоями, явно в квартире — в офисе такие не клеят, — это мы ещё в прошлые разы обсуждали, пытаясь как-то хоть догнать, где она находится. Но, конечно, нефига не догнали; небось там не совсем дураки пейзаж за окном фотать — в кадре была только Белка и эти вот обои… Элеонора выглядела, как и на прошлых фото, довольно угрюмой, что как бы и неудивительно; но, в общем, вроде как не напуганной — хотя, конечно, время пугаться уже прошло. Даже вроде как причёсанная, в той же флисовой курточке, в которой, насколько мы помнили, она в последние дни перед похищением и ходила. Сидела — или стояла там, не понятно; фотка была по грудь, — угрюмо смотрела в объектив, как-то заученно-неудобно подняв обе руки в волосам, как бы поправляя там что — это Толян прошлый раз «заказал».

Это тоже было из заположняков: переговорщик должен был не просто фотку принести, а с доказательством, что она свежая, а не одна из нашлёпанных за раз. Вот Толян прошлый раз сказал, чтоб Элька была с руками, поднятыми к волосам — и даже сам показал как, — ну, так её и сфотали. А то тоже — могли ведь уже убить, а фотки предъявлять старые. Дураков нет на слово верить, да и какое там слово у переговорщиков — сплошной бизнес. Они могли как фотку со свидетельством что «всё в порядке» привезти, так и палец отрезанный — если переговоры «не шли». Это тоже бывало, говорят.

Пальцы, вроде, у Эльки были все на месте; а синяк на припухшей и вроде как надорванной губе чуть спал вроде бы. А может мне показалось.

Батя достал свой айфон, включил; и предложил Пагару фотку ему перекинуть по блютусу, чем они и занялись — другим обитателям башни показать.

Толян проворчал:

— Чо-то она бледная какая-то! И синяки под глазами — не кормите что ли, бляди??

Пагар, не поворачиваясь в его сторону, продолжая чо-то там тыкать в смартфоне пальцем, с достоинством ответил:

— Не бледная, а нормальная — освещение такое. Кормят её тоже нормально — всё как положено. Кстати, не «не кормите», а «не кормят» — это не моя подопечная, прошу опять себе заметить, я лишь посредник! Я у вас её не крал; напротив — по мере сил способствую её возвращению! И потому ваше «бляди» тут как минимум неуместно!

Толик промолчал, только щека дёрнулась. Конкретно его Пагар этот умывает; другой бы раз Толян не смолчал; но тут другой случай — хорошо ещё что за «бляди» извиняться не заставил или там штраф какой. В натуре падла! Только что Толян пожелал:

— Чтоб другой раз на фото была с растопыренными пальцами — хочу посмотреть, не поломат ли у ней маникюр! И не дай бог поломат!

Пагар лишь ухмыльнулся, принимая пожелание-заказ к сведению. Какой нафиг маникюр! — давно уже не делали в Башне никто маникюра; только что на Новый Год женщины; впрочем, Белка за своими руками всегда следила.

* * *

Они всё скачивали фотку на батин телефон; и что-то сконнектиться не получалось; а я смотрел на его аппарат, и думал, что там, небось, много интересного — если б в фотки залезть да полистать, наверное, много что можно бы было найти занятного: какие-нибудь детали интерьера, может архитектурные какие моменты… чтоб на след выйти.

Батя с Толяном, ещё когда я больной лежал, на центральный рынок давно уже смотались — поспрашивать, фотки показывали. Народу на базаре, говорят, почти не было — бóльшая часть торговцев ушла, или отсиживалась, или передохла в эпидемию — даги, кстати, которые раньше рынок держали, говорят, кони двинули всей диаспорой; во всяком случае сейчас рынок был пока «ничей» — без охраны, но и без «входных билетов». И вообще Центральный рынок заканчивался — торговля перемещалась на маленькие рыночки, буквально в пару столов, внутри кварталов. Чтобы далеко не ходить. Да и с товаром стало туго. Особенно со жратвой.

Кто-то всё же, Толян говорил, указал на пару павильончиков, где, вроде бы, крутились на тему пленников и выкупа — но все павильоны стояли холодные, пустые; там уже похозяйничали до них, лежали только мёрзлые трупы — народ возле базара крутился ушлый. Так что там следов не было.

Толяну, глядевшему на их манипуляции с телефонами, видимо похожая мысль в голову пришла; так что он, когда Пагар уже встал и заталкивал в карман свой телефон с блокнотом, в котором помечал «наши встречные предложения», решился, и зарядил немного ёрничая, но по сути серьёзно:

— Сударь!.. Или как там сейчас принято обращаться в сопредельных вам кругах. Вот вы свой прóцент на этом деле поднимите, так…

Пагар, застёгивая куртку, только скептически ухмыльнулся, как бы уже зная, о чём базар пойдёт; а Толян продолжил:

— А если бы вам, как деловому человеку, предложили долю в несколько раз превышающую ваш прóцент… за… вы меня, надеюсь, понимаете?..

Опять этот «цыганский слэнг», хы.

Ясно, что этот вариант мы тоже обсуждали: попробовать перекупить посредника, чтоб вывел нас напрямую на похитителей.

Тут дело даже не в экономии; а в том, что, во-первых, во время «передачи» могли случиться накладки. Опасное и нервное это дело — обмен пленников на ништяки; мы это ещё по двум обменам с «крестьянами» знали. А тут мы бы рулили ситуацией; и можно было бы как-то ночкой… да с бесшумным оружием — Толиковым АПБ… «вы ж меня, надеюсь, понимаете; я ясно выражаюсь?.».

Во-вторых, и это главное, — «решив свой вопрос сами» мы чётко давали понять окружающим, что с нами такие фокусы не пройдут! Это вон — в садово-огородных товариществах, ныне коммунах, воруйте девок и продавайте потом за морковку; — а у нас это чревато! И — головы на пики, на забор, как Толян прошлый раз — чтоб неповадно было! Очень это дальнейшему повышению рейтинга Башни поспособствовало бы!

Всё Пагар, в общем, понял; но только скривился, как бы показывая, что только такой недоумок, как Толян, мог додуматься ему, деловому человеку, такое вот предложить!..

И ответил как бы нехотя, презрительно, через губу:

— Да вы с ума сошли… Есть деловая этика. Сдать своего нанимателя — что я, по вашему, сумасшедший?.. Мне и мой бизнес, и моя голова пока ещё не надоели!

Вот так вот, да? Понятно было по тону, что базар тут бессмыслен — ишь, сука, «бизнес» у него! Бизнесмен уев!

Батя тоже так понял, и не встревал; Толян же только проворчал:

— Вполне возможно, что и сумасшедший. Если таким «бизнесом» занимаешься; откель мне знать. Вот и спросил.

— Вы спросили — я ответил! — с достоинством таким ответил Погар, и направился, предворяемый батей, к выходу. Торг на сегодня был, как понимаю, закончен.

* * *

Олег проводил посредника до выходной двери подъезда; отпер её, выпуская того из Башни; даже через силу пожал ему руку, прощаясь; сказав себе, что «что мы выпендриваемся, реально, никакой он не стервятник, а просто делает своё дело; у нас своё — у него своё…» — просто этот «цыган» Хусаинов здорово отношение к посредикам подпортил; когда сначала вполне по деловому на посредничестве заработал, а потом по беспределу на Башню банду навёл.

Кстати, и о нём… Прощаясь, Олег напомнил:

— Константин, про Хусаинова-то разговор был, помните? Вы обещали поспрашивать… в ваших кругах. Может быть кто-нибудь за него всё же впишется? Ну, там что клану вояк он поднасрал, это понятно; но может какие родственники?.. родня, семья там?.. Мы бы со скидкой, а?

Спускаясь с крыльца Пагар покачал отрицательно головой:

— Нет… не нужен. Никто в него не вложится. Сами понимаете: всё, что на нём и с ним было, также и нычки по городу, вы, конечно же, уже сняли; а сам он, «голенький», никому не интересен: выкупить его, а потом ждать пока он вложенное отобъёт?.. Нет, не такой он ценный кадр.

«— Скорее конкурент!» — закончил Олег про себя его мысль; и покивал понимающе:

— Оно так, оно понятно, конечно… «В работу»?.. Работник из него тоже… ну ладно, что уж, будем думать. Ну, до скорого.

Повернулся, поёживаясь под ледяным ветерком, прикрывая шею шарфом чтобы не простудиться, и вернулся за дверь, скрежетнул засовом.

Стоявший там же, за спиной, в проходе Толян понимающе кивнул:

— Не берут?

— Нет… слышал же. Вообще не вписываются, низасколько.

— Отдать хоть за сколько; хоть за половину «от мужика»! — посоветовал стоявший там же рядом с Толиком Крыс, с некоторых пор старавшийся быть практичным в деловых вопросах, — За половинную от раба-пеона цену-то пойдёт?..

— Вообще не берут, говорю же. У него специальности никакой, только что маклерствовать — и, видать, не очень о нём хорошего мнения его бывшие коллеги: не вписываются — знают, что кинет. Придётся его, видать, того!.. — Олег вздохнул, примиряясь с мыслью что «незаработанные деньги — всё равно что деньги потерянные».

— Отдать тем родственникам вояк — пусть они его сами «того», а нам за него бы хоть четверть, пусть хоть ещё пару магазинов к ТТ! — вслух подумал практичный Сергей.

— Колено и локоть ему прострелить — и отпустить! — предложил Толян, — Пусть поползает, поработает «наглядной агитацией» на Башню — покажет, как у нас «любят» наводчиков!

— Да и так никто в этом не сомневается! — отмахнулся от зверского предложения Олег, — Пошли, что ли, обсудим дальнейшие расклады.

* * *

Уже в бывшей квартире Устоса, в «совещательной», Олег объяснил родственникам-соратникам свой внезапный «поворот» в предложении обменного товара от того, которого много, и который объёмный, к товару малогабаритному и дорогому.

Сергей сразу и горячо одобрил — отдавать почти весь запас пистолетных патронов, запасные ПМ-ы, снятые с «десантников», шоколад и кофе, и ещё нереально большую сумму в золоте, Лещах и талерах даже и за Белку было обидно. Толик, поглаживая рукоятку заткнутого за пояс кольта, уперев взгляд в потолок, напротив довольно долго молчал, взвешивая и оценивая; потом высказал сомнения:

— Да мне и самому, ты ж понимаешь… но всё же. Ясно, что грабёж; только ты ж понимаешь — с нами после этого никто дел не захочет иметь! И… не по-пацански как-то. Договорились — за базар нужно отвечать, сколько бы это ни стоило!

Олег возмущённо крякнул, сталкнувшись с таким понятием «пацанской чести»; и принялся многословно и эмоционально защищать свой план:

— Про какую «честь» ты тут говоришь, Толян?? У этих козлов где когда-то честь была — давно капустная кочерыжка выросла! Думаешь, они бы нас не кинули, если б мы им дали возможность?? Все эти пагарские «посредническая гильдия» да «никто дела иметь не станет» — не более чем болтовня! Всё держится только на интересах; и на договора, писаные и неписаные правила всегда все плевать хотели — что тогда, ещё в «то» время, что сейчас! Вспомни хотя бы как эту меченую сволочь, Горбача, провели с «нерасширением НАТО на восток!», и с «ограничением по ПРО», — когда невыгодно, на договоры плюют, я тебе говорю, как бывший коммерс и человек, интересующийся политикой! Напротив! — нас только больше уважать станут, если мы этих, похитителей, с выкупом прокатить сумеем! А если не то что «прокатить», но и наказать — то и вообще!.. Всегда, во все времена, всякие благородные мерзавцы голубых кровей только и делали, что травили гостей на пирах, совали кинжал в спину; вторгались вопреки договорам, как только удобный случай представлялся! А если нам сейчас ещё в позу невинности и добродетели становиться, «пацанскую честь» начинать блюсти — то и вообще мы глупо будем выглядеть; над нами весь Центральный район ржать будет, если не весь Мувск! «Это что за Башня? — А, это те, что за тёлку отвалили как за вагон с макаронами!» — и ха-ха-ха! — этого ждёшь?? Они к нам чо, благородно в Башню влезли, девку выманили?..

Сдаваясь уже, Толик только и пробурчал:

— Не «девку», а подругу и товарища! Да хоть бы и вагон… Но, конечно, обуть этих засранцев мне тоже очень хочется! Но тут всё нужно делать очень тонко, ты ж понимаешь?..

— Понимаю-понимаю! — поняв, что брат больше не будет противиться новому плану, заспешил Олег, — «Я же, надеюсь, ясно выразился?.». Хе-хе. Всё будем делать в лучшем виде! Тут всё надо сделать очень тонко, на психологии!

— Ну, думай, чо; ты ж у нас в психологии спец… Но чтоб Белка не пострадала! — ты ж понимаешь, что случись что — второго шанса не будет: продадут куда-нибудь в Регионы, и затрахают ещё в отместку!

— Ясное дело. Тут всё надо продумать. Роли расписать даже. Всё должно произойти во время самого обмена; до этого чтоб никаких подозрений! — торговаться будем как звери!

— И чтоб без перестрелки! Знаешь, как оно бывает! — пуля дура, и всё такое…

— Знаю. — Олег почесал под курткой на груди шрам от как раз такой вот, «пули-дуры», ещё летом рикошетом прилетевшей в грудину от совершенно бестолковых бомжей с автоматом:

— То есть главное теперь буду думать не «что» менять, а «как»; по процедуре, в общем… Завтра с Крысом смотаемся «на кладбище», отвезём тот горелый пулемёт с БээМПехи…

— Он же хорошо так прогорел, кому он нах нужен, горелый-то? Там металл отпустился.

— У Спеца в мастерской почистят, подрают — договоримся. Главное, чтобы снаружи выглядел как рабочий; а если ещё хотя б одну короткую сможет дать — так вообще хорошо! Этот Пагар не производит впечатления знатока оружия; не думаю, что он внутрь полезет… Ну не наш же ПэКа отдавать, в самом деле! Если уж решили «их» кидать — так надо кидать по полной программе! «Вы ведь со мной, я полагаю, согласны?.. я ясно выражаюсь?.».

Толян со смешком согласился; Крыс тоже был согласен, хотя и близко не представлял, каким образом можно обставить такого тёртого и въедливого дельца, как Пагар.

Но у Олега, видимо, уже был план. Поигрывая в пальцах фонариком, следя за световым пятном, мотающимся по висящему на стенах рыцарскому снаряжению, непонятно бормотал:

— Это хорошо, что у нас джип… хороший, большой джип с тонировкой сзади и по бокам… только придётся его, Толян, ты уж не обижайся, маленько модернизировать…

«МОЗГ» «КЛАДБИЩЕНСКОЙ ОБЩИНЫ»

Ну вот, на следующий день прямо после завтрака к «кладбищенским» и двинули. Перекусили гречкой и омлетом из яичного порошка, разведённого на сухом молоке, под аккомпанемент Ольги, делающей втык пеонам, редко и неохотно мывшим руки; отчего, по её словам, вчера двое и «словили диарею», а, проще говоря, просрались.

— …это никакая не дизентерия, и уж точно не холера; хотя вероятность такая и есть! Холера, равно как и дизентерия, с миазмами не передаются. Как говорят инфекционисты, избежать кишечной инфекции очень просто: не нужно есть чужой кал. А посему мойте руки перед едой, а если нет воды — вон, протрите руки салфеткой, смоченной раствором антисептика, спирта например. И откуда, позвольте узнать, в вашем унитазе возьмётся холера, если кроме вас туда никто не гадил, а вы — по условиям задачи — ею не страдаете?..

Двое пеонов, пожилой грузный мужик, Глеб Николаевич, проходивший у нас как «Строитель», и другой, помладше, Костян, понуро слушали, уныло хлебая из тарелок жидкую овсянку; в то время как двое других скалились, потребляя нормальную пищу.

Услышав про такое дело, батя тут же озабоченно осведомился у Ольги:

— А это не?..

— Не! — заверила та, — У эпидемических совсем другие симптомы — уж я в лагере насмотрелась! Банальное расстройство желудка, из-за нечистоплотности. Но чтобы не получилось что-нибудь действительно серьёзное, надо…

— Конечно надо! — согласился батя и показал скалящимся пеонам кулак, — Кто ещё будет жрать вне времени приёма пищи, таскать куски в карманах — живо вылетит из нашего «санатория» обратно к Спецу; у него на свежем воздухе никакая зараза не пристанет!

— А если кто всерьёз заболеет — у нас для таких найдётся по надёжной таблетке! — угрожающе заверил Толик и похлопал по кабуре с массивным стечкиным, и улыбочки пеонов скисли, — Принимается непосредственно в лоб — и в «Мавзолей «Обои», до весны, на карантин!

«Мавзолей «Обои» — это так мы называли тот подвальный магазинчик в доме через двор напротив, который раньше и правда был «Обои»; и куда мы с некоторых пор стали стаскивать «невостребованные трупы» — то есть кого мы прижмурили, или кто «сам собой образовался» в нашей «зоне ответственности», как Толян называл двор Башни и окружавшие его пятиэтажки. Там, в этой мертвецкой, уже неслабый такой паноптикум образовался, человек двадцать; вернее, не человек, конечно, а трупаков; и это ещё учесть, что родственники вояк тела своих забрали, вернее — выкупили. Откуда в хозяйстве и исправный пулемёт образовался, кроме горелого с БээМПехи.

Пеоны эту «комнату ужаса» видели, когда стаскивали туда трупы; и потому шутки-шутками — но сразу увяли. Ясно, что при серьёзной болячке никто не будет с ними особо возиться; ни мы, ни тем более Спец со своими — у них там жостко.

Заверили наперебой, что с сегодняшнего дня каждый раз — руки с мылом; и вот — Ольга показала бутыль с намешанным антисептиком, от которой тошнотно пахло в том числе и парфюмом. Руки протирать. Пеоны согласно закивали; а Толик на всякий случай ещё добавил:

— Но вы учтите, что если этой благородной смесью французских парфюмов будет пахнуть не только от рук, но и изо рта — то также на недельку только жиденькая кашка вам обеспечена!

* * *

Поехали мы с батей — Толян остался «на хозяйстве» — следить за пеонами и вообще: после этого наезда батя реально опасался надолго оставлять Башню без присмотра. На Мишу, Васильченко и Крота надежды было мало; тем более что Саше осколком глаз выбило; а Мишу здорово приложило об стену, глушануло, и посекло мелкими осколками, особенно руку; и оба они ещё были не вполне трудоспособны, положиться на них нельзя было.

Вот Крот — тот был в поряде; но он мог следить только за теми, кто ему в подвале помогал; да и мягкий он был очень, — а Толика традиционно пеоны боялись; что те, из ныне в полном составе покойной «бригады» перебравшихся в «мавзолей», что эти — вольнонаёмные, хотя этих-то он не бил, только припугивал. Веяло от него каким-то первобытным спокойным таким зверством; чувствовалось, что дойди до дела — он без каких-либо переживаний грохнет и оттащит в мертвецкую. Толик — он негуманный к посторонним нефига, нет…

* * *

Подъезжали с другой стороны, не как прошлый раз — я вообще заметил, что батя норовит каждый раз выбирать новый маршрут; «во избежание», как он выразился.

«- Я тебе уже говорил — приучайся многое делать «на всякий случай»; и подстраховываться — в особенности! — говорит, — А нет ничего проще, чем устроить засаду там, где раз за разом привычно катаешься. Безопасность — она стандартного отношения не терпит!»

Мимо проплывали занесённые снегом дома; тут, у нас в центре, они чаще не выше пятиэтажек, но крепкие, «сталинки», как батя называл. Чернеющие провалы окон с поблёскивающими зубьями выбитых стёкол или заколоченные прямо по рамам всяким хламом; там и сям попадались занесённые же снегом остовы брошенных легковушек — все раскуроченные, конечно; с приоткрытыми дверями и раззявленными багажниками-капотами, также занесёнными снегом. Кое-где видны были в снегу и протоптанные тропинки — были живые, были; не всех эпидемия и разборки выкосили, но больше домов было совсем необитаемых. Это было видно по нетронутому снегу вокруг них.

Какая тут будет вонь по весне, когда потеплеет и начнут оттаивать те, кто свои тропинки давно уже оттоптал и лежал сейчас холодным в мёрзлых квартирах — страшно подумать! А помойки! А выброшенные прямо из окон пакеты с говном!.. Батя и говорил, что нам, как с Белкой дело закончим, до весны надо будет как минимум весь наш квартал прошерстить на предмет бесхозных покойников, и их куда-нибудь подальше свезти. Нефиг; вони в нашем «анклаве» и без трупаков хватать будет!

Проплыл мимо кинотеатр «Мир»; возле занесённого снегом входа на держателях болтались обрывки афиш. Торговый центр «Подкова» — выбитые нафиг панорамные большие окна-витрины, внутри виден реальный бардак: перевёрнутые стеллажи, столы, стулья. Охота вот была так-то бесчинствовать; это не от большого ума, мы вот никогда ничего не ломали без повода.

Джип мотало на откуда-то взявшихся под снегом на асфальне кочках, мусоре и подмёрзших сугробах; батя, вцепившись в руль, негромко ругался; мягко гудела печка, нагнетая в шикарный кожаный салон приятное тепло; я, сжимая автомат, глазел по сторонам, и с целью увидеть что-нибудь подозрительное, и просто так — давно по городу не катался. А это, оказывается, удовольствие — честное слово! Вернись я в «прежние времена» — наверное, день бы посвятил тому, чтоб по городу на каком-нибудь трамвае поездить, по сторонам позырить; благо что раньше и посмотреть было много больше на что. Впрочем и сейчас хватало интересного — например, очень хотелось бы первым заметить засаду; а не влететь в перекрёстный огонь где-нибудь в узком проезде, — джип вполне мог привлечь кого-нибудь из местных, желающих поживиться.

Хотя Военное Кладбище довольно недалеко от нас; и тут, вблизи, кто выжил, должны бы знать уже и наш джип, и что мы из Башни, — и что «связываться с крысами» себе дороже!

Появилась в конце улицы и знакомая кладбищенская ограда из зелёных толстенных пик на каменном основании — в том числе и из-за которой Спец, как рассказывал батя, и замутил себе и своим тут норку. Над голыми кронами деревьев, которые окружали уже только церковь — на почти всей остальной территории их поспиливали, — показался купол церкви. Раньше голубой с золотистым крестом, сейчас он был грязно-серый, в потёках, а крест так и вообще казался почти что чёрным — это всё от дыма.

Раньше кладбище из себя представляло вообще густо заросшее высокими деревьями место; в кронах вечно гнездились крикливые вороны, с шумом пролетавшие по своим вороньим делам; а сейчас команда Спеца всю территорию, считай, зачистила. Поспиливали деревья, посносили надгробья. Только голая ограда — батя говорил, что ещё и под сигнализацией! — и частые пеньки деревьев; а надгробия и вообще весь камень-бетон со значительной части территории стащили, выгородив им и проезд «змейкой», и устроив несколько мрачно выглядевших дотов по углам самой церкви. Там же — здоровенные штабеля из брёвен, которые получились после того, как с деревьями на территории расправились. Просто очень здоровые штабеля — и тоже с умом расположенные, типа — фортификация! — и пара типа изб, что ли; пристроек к церкви. Меня ещё в прошлые приезды поражало — неужели всё вручную??

Батя говорил, что нет — поначалу бензопилами и краном на маленьком тракторе; а потом, конечно, так — вручную. А как, говорит, египетские пирамиды-то строили?? А чё ты, говорит, думаешь, Спец даром пеонов-то что ли кормит? То-то они к нам с такой охотой.

Хотя большую часть работ они сделали ещё осенью, но и сейчас даже слышно было, когда подъехали — стук топоров или молотков, жужжала пила, и, как постоянный фон, где-то тарахтел генератор.

Только ту часть кладбища, где военные могилы были, не тронули — но там и деревьев не было, только ряды каменных плит с именами. Там же мы и Устоса похоронили, поблизости.

Церковь была старая, большая, а поодаль ещё и двухэтажный дом — там раньше было типа гостиницы, что ли, и попы жили. Сейчас у них там что-то вроде подсобки, складов; и мастерская Жексона-Бабаха.

Нет, не везде посносили ещё деревья. С той стороны, где мы этот раз подъезжали, деревья ещё стояли густо, только вдоль ограды были вырублены типа просеки. Да уж, тут у спецовой банды лет на сто топлива хватит — знай пили да жги. Или на двести.

Приятно запахло дымком — в самой церкви и в строениях рядом топилось сразу несколько печей.

Когда проезжали, я вдруг заметил какого-то мужика на территории. Лавируя между пнями и деревьями, он весьма уверенно топал себе к ограде, и, когда мы проезжали, как раз протискивался между двумя толстыми, но отогнутыми прутьями. Пыхтел, но лез. Батя даже сбавил скорость, с интересом также рассматривая его, — а ещё говорил, что у Спеца ограда под сигнализацией и «мышь не прошмыгнёт!..

Но на лазутчика мужик совсем не походил; держался эдак спокойно, как будто лазить сквозь ограду, где легко и пристрелить могут, для него было в порядке вещей… Вроде как даже и тропинка в снегу по территории среди могил была к лазу протоптана.

Протиснулся, взглянул на нас как-то без интереса, — и потопал к ближайшему переулку.

— Чо это он?.. — удивлённо спросил я у бати.

— Да не знаю… — так же недоумённо ответил он; и, ткнув пальцем в лобовое стекло, заметил, — Вон, видели ж они его! И ничего.

Я взглянул куда он указывал — там и правда, на низенькой вышке, типа смотровой, сколоченной из дерева же, видно было фигуру часового. Тускло блеснули окуляры бинокля. Видел он нас; а, стало быть, и мужика этого видел. И ничего. Странно…

Проехали вдоль ограды и подъехали к главному входу. Ворота приоткрыты — как раз на легковушку; и дорожка от снега чищенная — следят.

Тоже — вагончик, обложенный плитами от памятников; дымящая труба буржуйки, торчащая из крыши. Не дот, но тоже с разбегу не возьмёшь. Знакомый уже дядька, выглянув из двери, приветственно махнул рукой и скрылся обратно. Конечно, сейчас Спецу доложит.

Поехали на малом ходу, аккуратно объезжая выставленные на дороге змейкой надгробные плиты, подставляя видневшейся у самой церкви амбразуре с торчащим стволом крупнокалиберного пулемёта то один бок джипа, то другой. Да, реши тут кто прорваться — недалеко бы он прорвался…

Мария Александровна. Родилась… Георгий Янович. Дорогой мамочке от скорбящих детей и внуков. Кузьмин Христофор Валерьевич. Хы, ничего себе имечко. Лебедева Галина. Витеньке от папы и мамы. Даты-даты-даты. Эти… медальоны. Фотографии то есть которые, на плитах — мне батя прошлый раз сказал, что они называются «медальоны». На некоторых есть, на некоторых нет — сильно старое кладбище; и плиты старые.

Меня, кстати, ещё прошлый раз заинтересовало — а чо Спец так-то полёгкому с памятниками над могилами? Ну, понятно — место удобное, крепкое, но всё равно… как-то… Могилы разорять как бы. Понятно, что сейчас всем пох, но всё же. Но потом подумал, что Спецу, небось, просто похер — он же слепой, не видит где и чего, — «Витеньке» там «от мамочки» или «Иннокентий Лукич, почётный доктор богословия». Для него это просто стройматериал: он дал команду, — народ зашуршал. У него всё по дисциплине, по-военному.

* * *

— А, приехали?.. — Спец приветливо осклаблялся под чёрными очками, если это можно назвать улыбкой. Стоявшая за его креслом-коляской очередная тёлка сверлила нас взглядом. У, бля, тоже симпатичная, как и в прошлый раз. Где он их берёт? Развёл тут гарем целый…

* * *

Нас, как и прошлые разы, встретили у центрального входа в церковь, который сейчас был поверх каменной кладки обшит ещё и досками внахлёст, и представлял собой «тепловой тамбур».

Внутри церкви я прошлый раз был — ничо интересного. Они там всё разорили; ну, не то что разломали, но переделали. Посреди этого большого «зала», или как оно в церкви называется, построили большую такую квадратную печку. Очень большую — раза в три больше, чем у нас была, пока её снарядом не порушило.

Вокруг этой печки построили стены с крышами, прямо внутри церкви. Я бы сказал «домики», но они не домики, а как один большой домик, только разделённый на отсеки; «кладбищенские» называли их по-бомжатски «балки́»; а в центре — общая печка; так, что она в каждый отсек выходила или какой-либо стороной или углом, и, соответственно, обогревала. Типа «центральное отопление», хы.

Балки́ низенькие, так, что точно в рост взрослого человека, только чтоб головой потолок не цеплять, — оно понятно, нафига лишнее греть? — там Спецова банда, или команда жила — семейные. И по поверх балков — ещё второй этаж, через который толстая труба от печки шла, и тоже грела — там пеоны жили, и они ж как бы утепление для потолка первого этажа создавали.

Всё построено очень крепко, добротно, из пилёного бруса и на железном каркасе; утеплено не всяким хламом, как у нас «жилые отсеки» чтобы через стены не промерзало, а пенопластом и шлаковатой; всё поверх обшито сайдингом — прям не странный двухэтажный дом внутри церкви, а коттедж какой-то двухэтажный, только что с плоской крышей — осадков тут, внутри церкви, ясно что не бывает.

Труба выходит высоко, под купол; там из кирпичной преходит в железную трубу; и где-то там, под куполом, где раньше всё было разрисовано звёздами и ангелами, а теперь всё напрочь закопчено, разветвлялась и выходила наружу.

И между стенами балков и стенами церкви были широкие проходы; там сновали люди, все чем-то занятые — у Спеца не потащишься, даром что слепой.

* * *

На этот раз внутрь не пошли.

— Чего сегодня? Вчера вас ждали.

— Вчера посредник приезжал с очередными «предложениями»… — батя сплюнул, — Обсуждали…

— И?.. — слепой как будто уставился на батю через очки, хотя, конечно, ничего не мог видеть. Девка в это время негромко, не наклоняясь к нему, бормотала что-то. Ну ясно — докладывает что видит. Ему тут все всё докладывают. Всё. Обо всём. Подробно. Так у него заведено.

— Вот… обсудили. В контексте обсуждения возникли некоторые мысли. Вот — хотел с тобой посоветоваться. Где бы…

— А пойдём! — сразу согласился Спец. И, чуть наклонив голову вбок, бросил девке за спиной, — Айша, давай-ка, проводи мужчин в… ну, в мой кабинет, скажем.

Айша, ага. Да, какая-то нерусская. В прошлый раз была Зина.

Та молча указала нам направление, — ага, в двухэтажный домик за церковью. О чём-то ещё перекинулись репликами со Спецом, — мне показалось, что она хотела отбуксировать коляску с ним, но он отказался и велел ей идти вперёд, а он, мол, следом.

Она и пошла вперёд, сделав нам знак идти за ней. Идти тут было легко: дорожки вокруг церкви широкие и от снега тщательно расчищенные. Я пошёл за ней, а следом батя со Спецом; причём тот сам крутил большие колёса своей коляски — у него на это на руках толстые перчатки с обрезанными пальцами. Легко крутил, играючи, так, что каляска совсем не отставала от нас, впереди идущих, от меня и Айши этой. И точно за нами ехал — на слух, что ли… Я ещё в прошлые разы обратил внимание, какой он здоровый, прямо культ какой-то. Конечно, под тёплой курткой мышцý видно не было — но видно было ненормально широкие плечи; потом эти — трапецевидные мышцы, которые уходили к плечам чуть ли не от ушей; и на предплечьях, что было видно из-под рукавов мышцá так и играла. И катил он коляску легко, как бы между делом, не напрягаясь, не переставая базарить с батей и не сбивая при этом дыхания.

Вот такой вот инвалид…

Чёрт, когда мы первый раз с батей ездили сюда, мне батя сразу сказал что Спец — слепой и инвалид; в смысле ноги у него не ходят, — я здорово удивился: как же он всей своей бандой рулит?

Батя сказал, чтоб я его людей «бандой» не называл; он их называет «семьёй» или «общиной»; а как рулит, будучи слепым и неходячим? — увидишь, говорит. Он, говорит, «мозг»; а для мозга глаза и ноги хоть и важны, но не критично. Сам всё увидишь, говорит. Понятно, что он меня вытаскивать из Башни начал чисто чтоб отвлечь от мыслей о… о том, что произошло. О маме. О том, что она сделала, и где она сейчас. Чччёрт…

Ну, я и предполагал увидеть слепого инвалида, которого везде катают и который совсем беспомощный — типа «мозг без ножек и глазиков», хы.

Но выглядело всё совсем по другому.

Спец совсем не выглядел инвалидом; и действительно рулил всей своей общиной. Скорее он казался просто человеком, у которого имеются — или отсутствуют — такие-то особенности. Да, как бы зрение и возможность ходить важные; но когда мы видели, как рулит хозяйством Спец, и как его слушаются, становилось ясно, что оно хоть и важное — но далеко не главное.

Пока мы шли — а Спец ехал — вокруг церкви к двухэтажному дому, ему, Спецу то есть, дважды что-то докладывали по уоки-токи, ну, по носимой рации — и он, не прекращая движения, крутя колёса даже одной рукой, на ходу что-то объяснял или командовал. И дважды встречались на дороге люди: один явно пеон, в довольно потрёпанной курточке, с парой досок на плече; второй явно «вольный» — в хорошем военном бушлате, подпоясанном армейским же ремнём с кабурой — у Спеца в «семье» все вольные носили оружие, заположняк такой. В обязательном порядке. Ну, тут ничего удивительного — у нас у самих теперь так, особенно когда разжились после этого побоища пистолетами — почти у всех «десантников» были ПМы, а у Старшóго, которого приехавшие родственники почтительно называли Полковником — целый ЧеЗет 75, который батя забрал себе. Так что у нас теперь тоже все напостоянку со стволами: и Оля, и Крот, и Миша с Сашей — кроме Ольги Ивановны, понятно. А Люда сама отказалась — да она и необучаемая с пистолетом-то, она всё больше с Сашиным дробовиком.

Попавшись на дороге, они явно оробели; особенно пеон, который доски с плеча скинул и встал с краю дорожки, держа доски у ноги, как часовой карабин на карауле — смехота! И каждый за несколько шагов громко назвал себя: пеон вроде «Алексей Мелехов, третья бригада, несу пиломатериал на второй пост, распоряжение звеньевого!», а вольный просто представился, я не расслышал как.

Пеона Спец вроде как и не заметил, кивнул только мимоходом, разговаривая по рации; и тот, как мы его миновали, с явным облегчением подхватил доски обратно на плечо и дальше почапал; а вольного Спец остановил и какое-то время о чём-то вполголоса расспрашивал, — мы с батей из вежливости чуть прошли вперёд.

Батя сказал, что главное тут не «мозг» — мало ли мозговитых в такой ситуации тихо-мирно окачурились бы в своих креслах-каталках, если б сорганизовать толпу не смогли; а «мозг» в сочетании с волей и с организаторскими способностями.

Батя говорит, что умных много; и специалистов дохрена — не сам же Спец всё это на кладбище вырубал, стаскивал и строил; а уж рабочих рук пруд пруди — было бы кому к делу приставить; а вот всё это собрать в одну кучу и сорганизовать — на это кроме мозгов нужны эти самые — оргспособности.

А чтобы всё это организовать слепому инвалиду — так и вообще!

Я батю спрашивал — а чо, эти самые, специалисты — сами не могут это всё сделать? Ведь Спец даже не видит, что они строят, и как — он же слепой! Зачем он им? Сами же мо… Нет, батя говорит, значит не могут.

— «Видишь ли, Крыс, сейчас дохрена стало людей, которые способны только выполнять указания. Да, грамотно выполнять; и даже с инициативой. А вот что, когда, где и какими силами делать, да ещё в ситуации, когда много что негде взять и вообще всякие напряги — тут надо то, что в бизнесе называют «кризисным управлением». Жёстко. «Невзирая на» и так далее. Спец, говорит, у них и глава, и мозг, и координатор — к нему всё стекается, вся информация; а он уже определяет — кому, чем, и когда заниматься. И в каком объёме. И какими силами. И какие ресурсы для этого задействовать. А детали — типа в какую сторону амбразуру дота повернуть и в сколько слоёв его камнем обложить — это уже спецы. Это к примеру, конечно. Или там запасы. Или экспедиция «на выезд». Или пеоны. Разруливание конфликтов… Или… Да много чего. Впрочем, у Спеца «конфликтов», говорят, не бывает, хотя толпа большая — пашут все, некогда конфликтовать; и решения у него «по конфликтам» всегда крутые, говорят — не забалуешь. Так что как-то без конфликтов. Так, пашут…

Отчитавшись о чём-то перед Спецом, встретившийся вольный наконец освободился, и, также явно облегчённо вздохнув, поспешил дальше по своим делам. А Спец неторопясь опять покатил в нашу сторону — как-то ведь он ориентируется в пространстве…

Тут я вспомнил.

— Пап — я спрошу?..

— Спрашивай!.. — батя пожал плечами; и мне самому сделалось стыдно, — чо, в натуре, как пацан? Мы тут приехали как два серьёзных партнёра, — а я разрешения «у папы» спрашиваю. Атмосфера, что ли, тут так действует — у Спеца всё жёстко, даже доклад того встреченного пеона явно «по регламенту», все слушаются — вот и на меня навеяло. Бля…

— Эта… — начал я, когда Спец порпвнялся с нами, — Можно спросить? Виталий ээээ…

Батя мне ещё дома, давно, говорил, как Спеца зовут, я только отчество забыл — а потом всё в разговорах Спец да Спец, попростому.

Подъехавший на коляске Спец повернул в мою сторону голову с чёрными кляксами очков, и мне снова стало неприятно — опять казалось, что он сквозь очки видит; и лишь придуривается, что слепой, — и предостерегающе поднял палец:

— Спец. Просто Спец. Фамиля-отчество — всё в той жизни осталось, сейчас просто «Спец». Что хотел, мальчик?

Бля. Какой я ему «мальчик»?? Хотел возмутиться — но не стал, — мы в гостях, хули тут права качать.

— Эта, Спец. Мы тут, когда подъезжали, мужик какой-то с кладбища через ограду вылез. Через дыру, ну, сквозь разогнутые прутья. И почапал спокойно. Там вообще тропа, кажись.

— «Почапал…» — Спец скептически сморщился, — «Пошёл», может быть; или «прокрался», пробежал, проник!.. Что ж вы так над языком-то издеваетесь? С какой стороны подъезжали?

— С востока, где бывший магазин «Мясные полуфабрикаты» на углу, и деревья ещё не вырублены! — вместо меня ответил батя.

— Да. — добавил я, — И пошёл себе. Спокойно так. А говорили, что у вас тут всё под контролем, весь периметр!..

— Он и есть под контролем, — чуть улыбнулся Спец, — Это нормально, знаю я про эту и дыру, и про тропу. Туда наши ходят иногда, когда что-то с ближайших домов надо, — но предупреждают сначала, конечно, чтоб в охране не «звенело». И про мужика этого тоже знаю.

— Он вроде не ваш?.. — спросил батя. Реально, мне вот тоже показалось почему-то, что мужик этот не «с семьи» Спеца, не с общины. Какой-то он не прибранный был, что ли, «расхристанный», как батя говорит — у Спеца так не ходят. Даже пеоны так не ходят — одеты пусть бедно и погрязнее вольных, но опрятно и аккуратно. Не как этот.

— Не наш. — согласился Спец; и пояснил:

— Он в доме дальше по улице живёт, и относится к нам как «младший партнёр». Иногда помогает в чём-то. Но в основном сам по себе. У него старуха-мать и дочка; жена умерла. Нам полезен — фронтир. Но вам спасибо — за бдительность…

— В смысле «фронтир»?

— Вынесенный пост. Если что-то в конце улицы случается — сообщает. По проводам — мы городскую телефонную сеть задействовали. Частично, конечно.

— А… ясно.

— А в дыру эту каждый день ходит. Какать. — как ни в чём не бывало добавил Спец, и вроде как опять ухмыльнулся. За этими очками не понять. И девка, Айша которая, к которой мы как раз приблизились, услышала наш разговор, и явно тоже так скалится. Ишь, зубы какие белые.

— Ка… чего?? — это я, изумлённо.

— Какать. Срать. Испражняться. Гадить. Откладывать личинку. Выбирай, мальчик, какой из эпитетов тебе ближе и понятней.

— Какать… — я офигел. Издеваются они, что ли? Взглянул на батю — тот тоже, видно что в недоумении. Но молчит, сдерживается — типа ты, сынок, начал разговор, ты и выясняй. А я просто послушаю… И опять меня этот Пью «мальчиком»… ну ладно.

— Зачем какать? То есть если он в конце улицы живёт — какой смысл ему так далеко чесать, чтобы посрать на кладбище?? У вас чо, тёплый туалет с музыкой и туалетная бумага с запахом? И он по этому всему скучает??

Издеваются они, что ли??

Тут Спец откровенно заржал — я первый раз видел как он смеётся. Нет, не смеётся — реально ржёт, как от очень в тему рассказанного анекдота. Даже слёзы у него от смеха потекли; и он, поставив каляску на тормоз, достал из кармана платок и стал им вытирать глаза, приподняв чёрные очки. Мелькнул накрепко зажмуренный веком глаз без выпуклости глазного яблока под ним, и шрам, пересекающий бровь и веко.

— Туалет!.. Тёплый, да, с музыкой и цветочными запахами!.. Ай, молодец! Со строгой старушкой на входе, продающей билетики, и с тёплым вентилятором для осушки рук! Ну, молодец!.. Айша, скажи ему!

Тоже отсмеявшаяся Айша прояснила ситуацию.

Оказывается этот мужик, который «с фронтира», то есть с дальнего поста, когда-то, ещё до начала «всего этого», похоронил тут, на кладбище, свою тёщу. Кладбище хотя и старое, и с середины прошлого века имеющее статус «военного», и с того же примерно периода на нём гражданских никого не хоронили, кроме как каких-нибудь больших начальников или артистов, за большие заслуги, — потому что в центре города, — но если у кого тут были уже родственники похоронены, тем «в оградку» подхоранивали, то есть разрешали.

Вот и тёщу того мужика как-то так удалось похоронить — в центре города.

А баба была, судя по всему, зловредная — ужас! Сколько с тем мужиком в одной квартире жила — столько лет ему ежедневно жизнь отравляла. Уж он её терпел-терпел — из-за жены и дочки. А потом она умерла — и видишь, тоже пришлось выкручиваться, чтобы её не где-нибудь на окраине, а тут!.. В общем, помотала она нервы мужику по-полной.

А потом БП случился.

А потом у мужика жена умерла.

Ну и, от всего этого, он, видать, немного умом подвинулся — совсем немного, и для общества неопасно. Просто ходит теперь каждый день на кладбище и мстит тёще. Мстит тем, что какает на её могилу. Срёт, если проще сказать. И уделал её холмик уже по-полной, но не перестаёт. Каждый день. Как по расписанию. Его распорядок уже и на посту знают, и не реагируют; хотя, конечно, отслеживают перемещения — мало ли что. Вот такой вот кадр вам сегодня встретился. Да.

Мы с батей тоже посмеялись. Да, бывает. Много очень событий в последний год случилось — у многих «крыши протекли». У этого хоть ещё достаточно безобидно. Вот у мамы… А, ччччерт, опять вспомнил! Говорил же себе — не вспоминать!

ЖЕКСОН-«БАБАХ»

Прошли в спецов «кабинет» — небольшую комнату на первом этаже поповского дома. Чо тут раньше было непонятно, а сейчас, вишь, «кабинет» Спеца: письменный стол, на столе разобранный автомат, патроны… Диван у стены, застеленный мохнатым покрывалом. И тепло. Неуютно только — ни зановесок, ни тюли на окне; ни картинок каких по стенам — оно понятно, нафиг это Спецу. Вот пара чистеньких, ухоженных ручных пулемётов у стены — это да. И штабель ящиков, — зелёные, с ручками; видать с патронами.

Батя, как и я, когда вошли, тоже косяка даванул на такое богатство, но ничего не сказал. Айша засуетилась насчёт чаю, спросила, не голодны ли мы — так принято. Кушать мы отказались, а для чая или там кофе она стала кипятить воду на электрической (электрической!) плитке. Угу, кучеряво они тут живут, ничо себе.

Батя коротко изложил просьбу насчёт пулемёта — типа чтоб отчистить и привести в товарный вид. Внешне. И ещё…

Тут Спец сказал, что нечего тут всем заседать — не коллоквиум небось; и пусть мальчик пока принесёт агрегат к Евгению в мастерскую — знаешь, юноша, где оружейная мастерская у нас?.. Вот и сходи. Донесёшь, не тяжело тебе будет?..

Я только фыркнул — опять «мальчиком» меня, ну, хоть «юношей» потом — и то лучше. Конечно принесу, о чём базар. Где мастерская Бабаха я знал с прошлых раз; ну, хоть больше ни на чо не припахали — и то хлеб. Взял у бати ключи от джипа, пошёл за пулемётом.

* * *

«Агрегат» реально был тяжёлым и неудобным; а главное — чудовищно грязным, закопченным; и если б мы его перед перевозкой не упаковали в чью-то штору, я б увозился как поросёнок; а так ничо. Только что тащить его в этой перевязке неудобно.

Припёр его в мастерскую к Жексону; попинал в дверь — он открыл.

В мастерской пахло какой-то химической гадостью; играла музыка — что-то из американского.

Вошёл; брякнул «агрегат» рядом со столом-верстаком на стул; поздоровались за руку — руки у него были грязные, вытирал предварительно тряпкой; и сам — в клеёнчатом грязном фартуке ниже колен.

Жексон был рад меня видеть — хоть, говорит, свежее лицо; а то всё время одни и те же рожи.

— Ого, чо это ты припёр? Никак кулемёт?

— Угу. Только он горелый сильно. Ну, тот, с БээМПехи, что я сжёг, — помнишь, рассказывал.

— Нах он нам?

— Это не вам, это нам. Там батя сейчас со Спецом перетирают — хотим, чтобы он походил на «как настоящий»; и ещё, если б с него можно было хотя б короткую прострочить — вааща бэнч! Могеш?

— А чёрт ево знает… — Жексон, пожав мне руку, повозил пальцем по стволу, торчащему из свёртка и с сомнением понюхал сажу на пальце, — Надо с Палычем разговаривать, он у нас оружейник… я ж чо — я по электричеству; а тут так — погулять зашёл… Как скажет. Разворачивай, что ли. О, блин, копчёный такой; вот сюда, на пол, на свою тряпку и клади.

Я развернул и пристроил пулемёт в углу; а Жексон с кем-то перебазарил по носимой рации.

— Ща придёт, глянет — как освободицца. Не, почистить и сделать чтоб «как настоящий» конечно можно, но вот чтоб струлял… Так-то да, а в общем… он же всё одно в утиль, долго и надёжно работать не сможет — нах он вам? Ааааа, втюхать кому-то хотите! — догадался он, — Жульё!

— Ага! — подтвердил я его догадку, — Именно что «втюхать». Не мы такие — жызнь такая.

— Все так говорят… Спец в курсе, говоришь? Ну, сам позвонит. Я всё равно его драить не буду — нашли дурака… Мало того, что вон второй день херачу эти боеголовки — бартер где-то нехилый проклюнулся, типа; а тут ещё с горелыми железяками возицца… пеона припашем!

— Мы б его сами отчистили, — сообщил я, — Пеоны же и у нас есть. Тока хорошо б чтоб стрельнуть мог. Хоть разок.

— Понял же я… Михалыч глянет.

Жексон — он же Бабах; а также Шведик, Джэксон, Джон, — «возможны и другие позывные, клички и погонялы», как он выражается — нормальный пацан. Ему не западло со мной общаться, хотя я, по возрасту к нему вот действительно пацан. Ну как он-то пацан — ему лет тридцать — тридцать пять; он у Спеца электроникой и связью заведует; но, судя по тому, чем он был занят, не только этим. И, судя по всему, действительно был сильно занят; потому что определившись с принесённым мной «кулемётом» и высвистав по рации какого-то «Палыча», сам тут же вновь занялся прежним делом.

На верстаке под свисающей с потолка электрической лампой с отражателем стоял открытый ящик с гранатами к подствольнику — с ВОГ-17, я уже научился их отличать от ВОГ-26; и Джексон, судя по всему, как раз был занят тем, что превращал их в ручные гранаты.

Не переставая со мной базарить, он цопнул из ящика гранату, сунул её донцем в раззявленные тиски, привинченные к верстаку, и, ухватив её детонатор газовым ключом, с усилием, так, что налился кровью шрам над правой бровью, свинтил его и отставил в сторону на верстак, к паре десятков таких же. Обнажилась внутренность ВОГа: желтоватая с красной серединкой, как пирожок с начинкой малиновым вареньем.

Я аж поморщился — как-то он, бля, лихо так с взрывчатыми боеприпасами; понятно, что руку уже набил, но всё же. Батя мне весь мозг проел своей «техникой безопастности», — оно и понятно, с гранатами, или там хоть с детонаторами облажаешься — и останешься и без рук, и без глазиков. Вот как Спец. Нах надо.

Батя меня до возни с детонаторами не допускал, так что мне тут стало сразу интересно.

Выкрутив детонатор, Джексон освободил тиски, и зажал ими уже донце, то есть где у ВОГа вышибной заряд. И опять лихо так — чуть провернул, ухватив газовым ключом, корпус гранаты, — и просто отломил её от гильзы с вышибным порохом и капсюлем. Взял и отломил, в сторону, лишь хмыкнув и покосившись на то, как я невольно отстранился. При этом не переставая базарить:

— Как там у вас, в Башне?

— Да как… по старому, чо. Восстанавливаем понемногу.

— Пеоны наши пашут?

— Атож. Сегодня вот продристались двое. Жрут всякое грязными руками.

— Шленский, небось? Этот горазд пожрать.

— Не-а, Глеб Николаич «Строитель» и Костян.

— Костян — может, а от Глеб Николаича я такого не ожидал. Пожилой, вроде, человек, семейный, и трескать всякое…

— Ага. Я Костяна позавчера палкой отпиздил — тащицца, падла.

— Суро-о-ов… С Белкой вашей как?

— Опять этот, Пагар этот, приезжал торговаться. Прикинь — шоколад хочет, муку — не хочет, и «расписки Администрации к «Лещам» теперь по пять с четвертью ломит, — офигел!

— Дааа… Шоколад теперь все хочут, и «расписки» — мукулатура… дохнет Администрация. Хуле, если у вас есть — скидывайте. Пока берут…

— Ага, в столовой-то за расписку — целый обед! Только шмандовать далеко.

— Так-то ну, походу — ага… Да, грят, там такие «обеды» — что тащиться туда затраченных калориев не отобьёшь.

Жексон вынул из тисков коротенькую гильзу вышибного заряда с порохом, ссыпал порох в баночку, гильзу отставил в сторону, к таким же.

Подошёл к стоявшему в углу сверлильному станку, щёлкнул выключателем, и тот зажужжал, закрутилось сверло, на котором спирали не было видно — всё в чём-то белом, плотно, в белом таком порошке; и весь станок снизу обсыпан таким же порошком…

Джексон запросто взял и сунул, крепко удерживая в кулаке корпус гранаты, внутренности её в крутящееся сверло — из гранаты посыпался ему на руки всё тот же белый, высверленный порошок — взрывчатая начинка ВОГа.

Вытряхнув лишний, высверленный «порошок» в стоящую тут же коробочку, Джексон критически осмотрел отверстие, зачем-то его понюхал… потом покосился в мою сторону, и трагическим шёпотом быстро прошептал, с нарастающее истеричной интонацией:

— Что-то пошло не так!!.. Ща рванёт! Ложись!!! — и кинул мне, наблюдающему за ним метров с трёх, гранату прямо в руки.

Я машинально поймал её, тёплую, и так же, мигом сориентировавшись, отбросил её подальше, в угол, за какой-то станок, — и рухнул на пол, за верстак, прикрыв голову и уши ладонями — в закрытом помещении я уж знал как долбает взрыв! Когда в Башне воевал, так хоть первыми же взрывами окна на улицу повыносило, а всё равно так по ушам долбало, что только держись. Даже и от батиных пороховых самоделок. Тут если волной не глушанёт и осколками не достанет, то слуха можно на раз-два лишиться, может и навсегда.

— Гы.

Я поднял голову, и отнял руки от ушей.

— Малацца, чо. Реакция есть — дети будут! — стоявший надо мной Жексон нахально ухмыльнулся и пошёл в угол, куда я кинул гранату, поднимать.

— Скотина, Джон. Я чуть кирпичей не накидал… — я поднялся, отряхиваясь.

— Гы, я заметил. Не ссы — она ж уже ручная! — он поднял гранату, подул в неё, и, как ни в чём не бывало подойдя к тискам, занялся дальнейшими манипуляциями: поставил гранату на стол, взял пластиковую круглую тубу с герметиком, сунул в её торец молоток ручкой, и, сопя, стал выдавливать герметик колбаской, так, чтобы он лёг в корпус гранаты во кругу, по резьбе от взрывателя.

Выдавил, порылся в жестяной банке на столе, и выудил оттуда здоровую гайку. Вставил её в отверстие для детонатора ВОГа, куда только что выдавливал герметик, и затем, держа корпус гранаты зажатым в кулаке, на весу, постукал плашмя пассатижами по гайке, загоняя её внутрь корпуса, в герметик, заподлицо с краями.

Я опять поморщился, следя за его манипуляциями — как-то он очень лихо, как сказал бы батя — «без пиитета к опасности». Хотя, может, тут опасности и не было — но всё ж-таки взрывчатка.

Загнав постукиванием пассатижами гайку внутрь корпуса ВОГа, Джексон вытащил из зелёной банки завёрнутый в мятую промасленную бумагу гранатный запал, освободил его от бумажки. Ага, УЗРГМ, стандартный такой — у нас во всех гранатах такие, сам сколько покидал: универсальный запал гранатный модернизированный, — мне батя говорил, вроде так. Вот только обращался он с ним опять-таки «без всякого пиитета»: завинтив запал через гайку в корпус ВОГа до упора, Джексон чуть отжал губки тисков, сунув туда гранату с уже вставленным запалом быстро и жёстко обжал рычаг запала так, что он теперь не торчал в сторону, а почти плотно прилегал к корпусу бывшего ВОГа.

Бля, ну это вообще уж!.. Он же с запалом уже, а тот с детонатором. Батя бы за такие выкрутасы с гранатой тут же бы надавал по ушам!

— Не ссы — прорвёмся! — между тем заверил Бабах, доставая уже готовую гранату из тисков и протирая её тряпкой.

— Прорваться — хер с ним; главное — не подорваться! — пробурчал я. Не то чтобы я сильно пересрал от Жексоновых манипуляций с гранатой, но только батя столько раз вдалбливал насчёт техники безопасности, что сейчас смотреть на такое наглое нарушение всех правил было как-то неприятно. Уж я-то знаю, чего граната наделать может, хоть такие я и не бросал никогда…

— И не подорвёмся! — снова заверил Жексон, кивая на стоящий поодаль у стены ящик, до половины наполненный такими же, уже готовыми самодельными гранатами. С уже вставленными запалами, конечно.

— Поточное производство; весь цикл отлажен! — сообщил мне Жексон. И подал только что сделанную гранату.

— Держи. Называется «хаттабка» — не, не в честь старика Хоттабыча, а из-за Хаттаба, — был такой бородач, араб, в Чечне во вторую чеченскую и некоторое время после, специалист по диверсиям — пока его ГРУшники не грохнули. Вот он, кажись, эту загогулину и придумал, — делать из ВОГов ручные гранаты.

— Да знаю я. А нафига она?.. — я повертел её в руках, — Она же, поди, слабенькая. Слабее эргэдэшки, поди, а?.. — я достал из подсумка под курткой защитного цвета яйцо гранаты и сравнил их, держа рядом в руках.

Взрыватель тот же. А взрывчатки в «яйце», конечно, побольше будет. Это сразу видно, чо.

— Да хер знает… — Джексон уже выуживал из ящика очередной ВОГ, — Тут, знаешь ли, дело не в сколько взрывчатки, дело в компактности. Зацени, насколько хаттабка компактней, удобней в переноске хотя б. В карман сунул — и не видно её.

Ну, это да, это так. Тут уж не поспоришь. Яйцо РГД-5 не особо в кармане потаскаешь — выпирает. Хотя если карман глубокий…

— А летом?? — развеял мои сомнения Джексон, — Вон какая этим летом жара была! Будет же и лето. Я надеюсь, как бы. В куртке особо не походишь. А хаттабку — в любой карман, хоть в джинсы — она ж плоская. И ещё…

Он отложил готовый к переделке ВОГ, взял у меня из рук самоделку и, показывая пальцем, пояснил:

— Вот — кольцо, оно с усиками; если чо — их разгибать надо…

— Ага, ты меня поучи ещё… — буркнул я. Уж я этих гранат покидал уже, уж точно больше его, и не на полигоне, кстати.

— Я знаю, что ты опытный поц. Но всё же. Чтоб это быстро делалось — вот сюда… — он показал пальцем место на запале, — вместо кольца можно надеть кусок пластикового шприца. Тот, где поршень вставляется, только обрезать по размеру. А кольцо — вытащить! Эта втулка от шприца будет вместо кольца рычаг взрывателя держать, — и снимать удобно. Не надо ничо разгибать, время на это тратить — дёрг за втулку — и уже бросай!

— Ага… — после фокуса Бабаха с «Щас взорвётся!» у меня было настроение повредничать, хотя я, конечно, и компактность, и простоту приведения в боевое положение хаттабки оценил, — Дёрг в кармане — рычаг отскочил, — и яйца всмятку!

— Так ты не носи в штанах-то! — посоветовал Джексон, опять берясь за очередной ВОГ, — Носи в нагрудном, в рубашке. Или на бедре. Там не выдернется. Так-то выдернуть чо угодно можно — думаешь, мало случаев, когда кольцом за что-нибудь цеплялись и выдёргивали? Ты чооо…

— Так я так понял — ты мне её презентуешь? — решил я выяснить окончательно.

— Нуууу… — Джексон картинно закатил глаза к низкому потолку, — Если ты настаиваишшшш…

— Ты ж сам мне, считай, навялил! — сообщил я ему, уже заталкивая подарок во внутренний карман куртки.

— Ничо не навялил! — не согласился Джексон, — Я, может, тебе просто подержать дал. А ты критикуешь. Не нравится — возвращай.

— Нравится-нравится! — заверил я, уже застёгивая куртку. — Найду применение, ага. Не жмись, Джон. Я те потом тоже чо-нибудь дельное подарю. Может быть. — добавил я, чтобы Джексон не рассчитывал на немедленный расчёт.

— О! — загорелся Жексон идеей, и даже отложил инструменты — Точно! Знаешь что? Презентуй мне другой раз чего-нибудь из вещей Устоса, а? Ты говорил, что у него там целая квартира, типа «зал», завешана. Меч там какой, или кинжал. А? Или щит. Или…

— Нафига тебе? — удивился я.

— Нутычо. Не знаешь, что ли? Устос — это ж Мувская легенда теперь. Типа «человек, безвозмездно впрягшийся за окружающих». Ну, то есть жизнью пожертвовавший. «За други своя». Так?

— Что «так»? — всё же недопонял я, — Ничего он не «жертвовал», — нашли тоже «жертвователя». Он просто рубился с гопотой, которые на Башню наехали. Их больше было, и у них обрез. Потому они его и завалили. А «жертвовать» он и не думал.

— Ну, то есть защищал?? Защищал же, да? Вот, всю толпу из башни и защищал, так ведь?

— Ну… где-то так, — вынужден был согласиться я, — Только не думаю, что он о защите всех этих говнюков, попрятавшихся по квартирам, думал. Он просто дал ответку гопоте. Потому что такой он был пацан.

— Вот! — возликовал Жексон, — Потому что такова была его натура! Он защищал, потому что не мог не защищать! Не думал, кто там и чего попрятался. Просто — защищал! А это теперь та-а-а-акая редкость! — чтобы кто-нибудь кого-нибудь защищал безвозмездно. То есть не из расчёта, а просто так. Ну и… народ как бы проникся. Ходят к его могиле, ухаживают — Спец даже велел этот угол кладбища сеткой отгородить на всякий случай, и не мешать — там проход есть. Я же на сетку сигнализацию и монтировал… Свечки там ставят — прикинь! Типа паломники.

Я вспомнил последние слова Устоса: «- Я защитил…» Где-то и так, да. Снова вспомнился тот день; когда только секунды отделяли меня от того, чтобы не прыгнуть с шипастой палицей в группу гопотоы, — тогда бы мне тоже точно бы конец!…

Стало нехорошо, почти как тогда; засосало под ложечкой. Отдача от тогда пережитого.

— Нефига себе… — интересная новость… Как биться вместе с Устосом — так некому, а как свечки на могиле ставить — так нашлись желающие…

— Ну, не все же могли тогда биться! Ты же вот тоже… да знаю, знаю я, что он сам тебе не велел; я про «вообще». Ну и — Спец говорит, «пусть будет положительный пример в городе», что не все только по норам забивались — кто-то и «за людей». Это, говорит, неплохо; героизация примера и всё такое.

— Ну и чо? Тебе-то зачем?

— Ну, как… — Жексон удивился моему тугодумию, — Это ж как прикоснуться к легенде! Он же теперь легенда, в натуре. И — вот!

Он вытер руки тряпкой, снял фартук и полез расстёгивать куртку. Расстегнул, спустил ворот футболки с плеча, показал на плече татуху: голова бородатого воина-викинга в рогатом шлеме, с суровым таким выражением лица. Неплохо так сделана, ага.

— Это чо?

— Ну, как бы… ээээ… как сказать. Символ. Викинг: боец, воин, защитник. И тэ дэ. Суров и справедлив, хе. Как бы как Устос. Как бы…

— Не примазывайся, Джон! — предостерёг я его, — Устос это Устос, и нефиг вокруг его смерти хороводы водить — моё мнение. И вообще — какой ты викинг? У тебя и рогов-то нет, хы. И бороду отрости сперва.

— Это ничего, что рогов нет! — заржал Джексон, — Найду себе жену, она со временем мне рога организует! И не в бороде дело, дело в духе! Очень на меня та история подействовала! Вот и хотелось бы чо-нибудь из… эээ… реликвий. На память. Лично. Так чо?

— Мы ж там его сломанный меч на могиле оставили! — вспомнил я, — И Щит. И шлем. А, нет, шлем вроде вместе с ним в могилу поклали.

— Ты чо! — Жексон помотал головой, — Это ж теперь реликвии! Артефакты, такскаать. Вы там, небось, давно не были? На могиле? Там всё, — но попробуй тронь! Ты чо. Да и западло. А так-то чо-нибудь, небось, есть? На презент?

— Ты не это, не «поломникам» случаем впарить «реликвию» хочешь? — засомневался я, припоминая, что там у нас от Устоса осталось. Алебарда… но её потом во дворе куда-то дели. Клевец — понятно где; Крот его постоянно в деле употребляет. Меч ещё, двуручный — на стене. Тяжёлый как лом, как его Устос только поднимал, — оттого, наверно, и на стене. Пара кинжалов — прикольные, кстати, и с мечом на стене норм смотрятся. Что-то вроде кривой сабли — батя сказал, что «ятаган». Шлем — не такой, что на нём во время боя был, а типа того. Из брони что-то…

— Ты чо!! — возмутился Жексон, — Как можно!..

— Ладно! — решил я, вспомнив кое-что, — Будет! Булава с шипами подойдёт? Такая… Из бейсбольной биты сделанная — но реально оружие. Устос сам и делал. Биться он ей не бился, но потом, когда махач уже заканчивался, я ею одного из гопов того — успокоил…

Я опять вспомнил тот неприятный хруст и ощущение, когда самодельная дубинка проломила шипами гопу голову. Брррр… Хотя и много времени прошло; и много что в это время было; и теперь, пожалуй, я без всяких переживаний и кишки бы любому недругу выпустил — вполне себе, ножом бы… но всё равно, тот, совсем первый случай вспоминать было мóрозно. Я поёжился. Да, есть та булава, ога. Так у Устоса в туалете-ванной и стоит — туалетом же там не пользуемся. По-моему я её тогда, как принёс обратно зачем-то в устосову квартиру, так даже и не помыл — так и стоит, воняет, небось. Впрочем, к вони в Башне мы давно притерпелись. А зачем я её принёс тогда?.. А чёрт его знает. Как-то из привитого родаками чувства порядка, что ли — устосова вещь, к нему обратно и принёс. Не валяться же. Вот алебарду кто-то прибрал…

— О! Булава?.. С шипами? Нормально! — обрадовался Жексон, — Сам, говоришь, Устос сделал?? Это… аутентичная, ага? Класс! Тащи!

— Угу, привезу следующий раз… Там, кстати, на ней кровища ещё, небось, засохшая — и мозги с волосами гóповы присохшие! — сам отчищать будешь! — добавил я ехидно.

— Нормально! — с радостью согласился Джексон, — Пойдёт! Ничо отчищать не буду — так на стену повешу в мастерской. Это ты гопа отоварил, ага? Ну, всё равно — одного из тех, что с Устосом бились! Так что — без вариантов Артефакт!

— Договорились…

— Как думаешь — он в Вальгалле сейчас?

— Где-е-е-е?!..

— Ну, в Вальгалле. Где «там» погибшие герои собираются. «Там» — Жексон потыкал пальцем в потолок, — У Одина.

— А, у Одина… — я вздохнул. Как-то всё за делами и заботами о потустороннем мире ни я, ни батя с Толиком не задумывались. У Жексона, видать, тут времени свободного побольше было.

— Наверно. Чего бы нет? А, да, он же перед смертью так и сказал — «Дайте меч!» Ну я ему и дал — кинжал; меч-то сломанный был. Так с кинжалом и похоронили.

— Ишь ты! Круто. Не знал. Расскажу потом своим. Как думаешь, Крыс, Одину важно, какое оружие у воина во время смерти в руках было? Ну там меч, кинжал, секира — или автомат?

Блин, взрослый вроде мужик. А вот клинануло его на викингах…

— Да, думаю, ему как бы пофиг. Оружие и оружие.

— Вот, и я так же думаю. Ещё погоди, — они, поломники типа, тут культ из Устоса сделают, чувствую я… — заметил Жексон, опять напяливая фартук и вновь принимаясь за работу, — Будет со временем эта палица типа «Копья Судьбы»… Слышал про «Копьё Судьбы», не?

— Не. Я сказками не увлекаюсь.

— Деловой!..

Так бы мы и дальше в шутку препирались, но у меня засигналила рация. Батя. Я сунул наушник гарнитуры в ухо и нажал тангету:

— Тут я. У Джона в мастерской.

Выслушал, ответил; не успел сказать ничего Жексону — у того у самого засигналила рация. У них хорошие рации — «Кенвуд», многодиапазонные; это у нас с батей чисто двоечка. Блин, ну, сегодня точно с Жексоном в комп не получится. Да и занят он.

Ну, конечно — это Спец Джону звонил. Дал указание проводить меня к бате. У них тут «посетителям» неположено свободно, одним по территории гулять — только с сопровождающим; или если предварительно посты оповестить — вот как когда я пулемёт от джипа тащил. А так — нет. Строго всё. По военному. Или «по регламенту», как батя говорит. Мне нафиг не нравится такое. У нас в Башне пеоны, которые «наёмные», свободно ходить могут. Правда, они не особо и ходят — подорваться боятся, — я им про Бруцеллёза, про его попытку сбежать рассказывал…

СИЛА ЛИЧНОСТИ

Айша сделала кофе, и Олег теперь, разговаривая со Спецом, стоял, прихлёбывая из кружки ароматный напиток, давно уже, после прекращения поставок из-за рубежа, после разрыва всех хозяйственных связей ставший символом статуса и преуспеяния.

В общем-то технические детали уже обговорили, но Спец ещё не отпускал его — кажется, ему просто приятно было поговорить со «сторонним», «не из семьи» человеком — проверить свои соображения, прозондировать, что думает тот на те или иные события. Оно и понятно — Олег ясно это осознавал, — для слепого, у которого оказался закрытым такой важный канал поступления информации как зрение, каждая беседа со свежим человеком — это и новая информация, и свежий взгляд, и оценка.

Они и разговаривали — обо всём сразу. Олег всё поглядывал на «оборудование» «кабинета Спеца»: мощная хромированная гимнастическая «стенка», с блоками и противовесами; явно крепившаяся на ней скамья, сейчас стоявшая вертикально у стены. Набор дисков для гантелей, и сами гантели — хорошие, профессиональные. Штанга с z-образным грифом, и опять же диски к ней. Сейф для оружия. Плэйер с колонками, с торчащей в нём флэшкой — привинчен к стене зачем-то. В общем понятно зачем — чтобы был на одном месте, чтобы искать не приходилось наощупь.

Здоров Спец, здоров. Что-то про него слышал Олег. Чуть ли не что он в Олимпийских играх участвовал. Ни то до увечья, ни то в параолимпиаде… Впрочем, раньше и говорили, что он полковник с МЧС… Тут чего только не наговорят. Ничему на слово верить нельзя — такие басни по городу ходят… Но вот по металлу и по плечищам широченным в параолимпиаду поверить можно. А по организации дела в общине — в полковничью должность, и в МЧС. Чччёрт его знает…

— …Что думаешь дальше?..

— Ну как же. — Олег продолжил излагать свои соображения, — Сейчас вот с Белкой порешаем; потом доделаем-восстановим оборону. Концепцию я слегка подправил — теперь у людей дальнобоя хватает; постараемся в саму Башню, случись чего, вообще не допустиьть — встретим на подступах. С крыши вот…

— Нет, я не о том. Эта твоя оборонка — это всё интересно, но не глобально. Каковы твои мысли — что дальше будет? В городе.

— А, вот что… Думал на эту тему. Ну что… Если бы не эпидемия эта странная, то можно было бы вскоре ждать появления нового «крысиного короля» — того, кто сумеет все мелкие группы и группочки подгрести под себя, подчинить. Так всегда в истории бывало и будет — место «самого главного» никогда долго пустым не бывает. Власть выпала из рук — её подхватят…

Спец согласно кивал, посверкивая в свете лампы линзами чёрных очков. Уверенно подкатил коляску к одной из стен — и достал из-за шкафа короткий помповый дробовик…

Олег замолчал.

— Ты продолжай, продолжай; мне интересны твои соображения! — вновь покивал Спец; подбросил ружьё, проверяя на ощупь магазин и закреплённый под стволом фонарь, — Продолжай! — А я между делом потренируюсь слегка… Айша!

Девушка тут же возникла у него за спиной:

— Но он…

— Нормально всё. Фон. Делай, говорю тебе! И ты, Олег — продолжай. Что ты насчёт власти?

— Власть-то… — Олег пожал плечами, глядя на приготовления: Айша достала откуда-то с полки теннисный мячик и встала с ним за спиной инвалида, а тот, вроде как приготовил дробовик к стрельбе… Стрелять он тут, в комнате, что ли, собрался?.. Впрочем, ладно, посмотрим…

— Так вот… Администрация в силу каких-то причин власть из рук упустила… Я предполагаю, из-за внутренних разборок, а не из-за ситуации в экономике, — сильную власть сложная ситуация в экономике и политике только укрепляет; появляются поводы затянуть гайки, ввести ранее неприменимые законы, расправиться с неугодными… под видом сражения с трудностями. Слабую, рыхлую власть трудности разрушают. Вот так вот Администрацияи сгинула, — видел я не так давно. Вот как раз накануне эпидемии, человечка оттуда — если там хотя бы половина таких; а оно так и есть — то такая власть, конечно, обречена…

По идее, по исторической традиции её бы должны сожрать соседи — вот, хотя бы те же Регионы; или соседи «из-за межи» — желающих всегда хватает. Но эпидемия внесла свои коррективы — как понимаю, она прокатилась по всему миру. Масштабы я не представляю; и вряд ли кто в полной мере представляет, — но что огребли все, что повыбило существенно больше половины населения — где половину, а где и четыре пятых, — это уже ясно; хотя бы из обрывочных сведений по радио… А это значит, что сейчас все какое-то время будут заняты своими делами — хоть и есть сильные подозрения, что эпидемия эта «не просто так», но уже явно и то, что у инициаторов что-то пошло не так… что-то не задалось; план дал сбой; а может быть, и не было никакого плана — просто «выстрелили» ещё неготовым до конца оружием, ибо тянуть дальше было невозможно, а случай идеальный: все передрались со всеми; энергетический и финансовый кризис; хозяйственные, а, стало быть и информационные связи порушены; здравоохранение в упадке, эпидемиологические службы разрушены; вдобавок удачная скученность населения в местах, где невозможно сохранять индивидуальную санитарию — в колониях, в коммунах… Вот, применили — а дальше что-то пошло не так. Может быть и сами «применяющие» пострадали, даже скорее всего. Как при первых попытках применения климатического оружия — помнишь, ураган Катрина в Штатах, пекло в Центральной России в 10-м годе…

Спец, между тем, явно продолжая внимательно слушать Олега, занялся «тренировкой»: Айша вдруг быстро и ловко, одним движением кисти, кинула мячик в стену перед Спецом, и тот, впечатавшись в стенку с лёгким упругим хлопком, почти не слышным за голосом Олега, отпрыгнул назад, прямо ей в руку. Спец же моментально вскинул дробовик, приложился… Олег примолк, поморщившись, непроизвольно ожидая оглушающего выстрела, — но вместо этого под стволом дробовика бесшумно вспыхнул-мигнул фонарь, высветив на стене чёткий яркий круг.

— Влево, два, на семь часов! — сообщила девушка; и Олег понял, что это она корректирует «попадание» Спецу, «стреляющему» на звук.

— Продолжай-продолжай, интересно! — поощрил его Спец, — Кофе ещё хочешь? Вон. Налей сам. Ну-ну, и что теперь?

— Ну что… — продолжил Олег, наблюдая за его упражнениями — Так вот… поскольку эпидемия карты многим спутала — повыбились не только «лишние люди» в поселениях и городах, но и личный состав в вооружённых силах, — сейчас пока наступит… вернее, наступил период разброда и шатания. «Никто никого» — пока что. Ибо и сил нет, и нужды особой нету — население проредилось кардинально; ресурсов высвободилось много… Это на год-два. Дальше?..

— Дальше, дальше! — поторопил Спец.

Айша опять кинула мячик, чуть в сторону, — Спец рывком корпуса чуть подразвернул своё инвалидное кресло и вновь «выстрелил». Мигнул чёткий след фонаря на стене.

— Влево, три, на десять тридцать! — сообщила девушка и наклонилась поднять отскочивший мячик. Олег так понял, что отсчёт она вела в диаметрах самого мячика. Что ж, на слух, да из дробовика — очень неплохо. Зачем только это Спецу? Впрочем, в наше время уметь стрелять, пусть и на слух, даже и слепому — ну никак не будет лишним… Тем более из дробовика. Олег вспомнил, как они с братом выцеливали из окон квартиры Устоса того вихрастого гопника, что возглавил первое нападение на Башню и стал причиной смерти самого Димы-Устоса. Как стреляли в него «на звук» — и нифига не попали. Жаль, что у них тогда не было дробовика… Впрочем, Крыс потом, зимой, с рыжим гопом счёты всё ж-таки свёл.

Стук — мячик. «- Вправо, один, на час-придцать!»

— Спец!.. — счёл нужным заметить Олег, — Ты не полностью вкладываешься, у тебя приклад не прижат. Сломаешь себе ключицу при стрельбе боевым-то!..

— Я постреливаю и боевыми, ты не думай! — заверил слепой, — Сейчас так — чисто на точность. И боевые у меня с облегчённым зарядом, «родезийские», так что… Впрочем, спасибо за замечание, учту. Ты, если ещё что заметишь, — говори. Продолжим. И?..

Стук. «- Вправо, три, на два часа».

— Вот… Поскольку настоятельной необходимости в экспансии сейчас нет, то сейчас время консолидации… выжившие группки будут осматриваться, приводить себя в порядок, увеличивать численность за счёт одиночек, подтягивать бесхозные ресурсы… Ты знаешь, что даги, которые Центральный Рынок держали, передохли всем составом? Вместе с семьями. Все, прикинь?

— Знаю.

— И что оружие их — а стволов у них хватало! — кто-то успел шопнуть?

— Кое-что мы и успели. Не всё, впрочем. — невозмутимо заметил Спец, — Я людей посылал… Айша!

Стук. «- Влево, два, семь-тридцать».

— Да?.. Молодца, да, подсуетились, значит… А мы что-то… Заняты были. — Олег руганул себя. Вот ведь! Шустрее надо вертеться, больше по сторонам смотреть!..

— После того, как бесхозных ресурсов не останется, начнётся очередной передел… Банды и группки начнут укрупняться; подчинять себе территории с выжившими; включать их в свою сферу влияния… Поскольку склады и запасы небесконечны — крупные начнут нагибать селян; опять же включать их… в сферу влияния. Обложат оброком.

Спец согласно кивал, продолжая упражняться.

— Дальше всё в зависимости от количества выживших — население, я имею ввиду работо- и боеспособное население! — это теперь самый ценный ресурс… кто больше населения и территории с ресурсами под себя подгребёт — тот и сильнее. А кто сильнее — тот станет нагибать соседей, это естественно. Чтобы стать ещё сильнее. Естественный процесс. Направлять волны миграции…

— Это что ещё за «волны миграции»?..

— Ну как же… Те же территории вокруг атомных станций. Они станут выходить из строя — получится ещё десятки Фукусим и Чернобылей! Или зоны, где массово вымерло население — но кто-то же и выжил. Невозможно жить посреди кладбища!.. — он споткнулся на полуслове, сообразив, что вот тут они, как раз посреди кладбища и находятся. Спец понимающе ухмыльнулся.

— Я имею ввиду жить посреди непогребённых трупов — эпидемии и всё такое!.. — поправился Олег, — Вот оттуда и будут тоже… бечь. В общем, я сейчас задачу вижу в выживании, в организации быта…

— И в подтягивании ресурсов и населения, как ты только что сказал! — заметил Спец.

— Да… То есть надо бы, да. Да, я согласен с тобой — малой группой не выжить, нужно укрупняться. Захватывать ресурсы. Пока они бесхозные, — он опять с неудовольствием вспомнил про оружие, получается, уведённое людьми Спеца у него из-под носа, — ведь Центральный Рынок был к Башне ближе, чем к Военному Кладбищу, где обосновался Спец.

— Ты слышал про «черноквадратников»? — спросил Спец.

— Ааа? Да. Слышал. Толян с ними пересекался. Организованы, жестоки, очень опасны. У них в бывшем Театре оперы и балета база.

— Знаю.

— У них там покрупнее база, чем у тебя, — заметил Олег, — И народу намного больше. Хотя, на базаре говорят, и их эпидемия покосила. Но не всех. Далеко не всех…

— И это знаю… Ты слышал, что у них вроде как религия какая-то? И Главный у них — типа пророк?

— Нет… так близко не пересекались. Знаю только, что с дисциплиной у них поставлено; и одиночки, а также выжившие небольшие группы, к ним подтягиваются — кому не западло под кем-то ходить. И действуют они жёстко. Слышал, что в соседних домах, что вокруг Театра, выживших всех собрали и…

— Кончили? — поинтересовался Спец совершенно спокойно.

— Эээ… не всех. Отобрали всех, кто может работать, а семьи их — да. Кончили — как ты выражаешься. А тех — в рабство. Типа «зачистили свою поляну» — теперь близко к Театру на квартал не только никто не живёт, но и заходить боятся. Даже мародёры. Не дай бог попадёшься их патрулю…

— Ну, это правильно! — покивал продолжавший между тем упражняться Спец, — Жёсткость в таких делах только на пользу. А то расслабились людишки, размякли от цивилизации… привыкли к «правам» и к либеральному обращению. Всякие там «общечеловеческие ценности» навыдумывали! А это всё противно природе! Кидай, Айша, что тянешь? Я готов.

— Ну, совсем-то уж нельзя!.. — счёл нужным несогласиться Олег, — Я, конечно, тоже не ангел — держал в цепях тех трёх обормотов, что на мародёрке пытались нас же нахлобучить… но то конкретные уроды… были! — и рабство для них было вместо немедленного исполнения. У тебя, я знаю, так пеоны и не в цепях, «вольнонаёмные».

— Да. Я сразу оговариваю условия. Хочешь гарантированное питание, тепло, одежду, защиту — будешь работать где, сколько, и как скажем… И семья будет под защитой и в безопасности. Через год — не раньше! — как себя зарекомендуешь, — или переходишь в «Семью», а это уже другие права: оружие, тренировки — у нас все обучение проходят, дежурства, рейды в город, питание на другом уровне; или — свободен; или, если всё устраивает как есть — остаёшься в прежнем качестве. Ну, и там можно вырости до звеньевого. Но и — жёстко! Айша!

— Да, Спец?

— Этого… который с семьёй сбежать пытался — повесили?

— Да, Спец. Вчера, после ужина.

— Как я велел — перед входом?

— Да.

— Вот. Пусть повисит неделю. Потом уберём.

— Что, пеона?? — изумился Олег, — Только за то, что хотел удрать?..

— А как же! — подтвердил Спец, — Именно. Пеона — и именно за то, что пытался удрать. С семьёй сбежать хотел — «не понравилось» ему, видите ли, у нас! Сами пришли из лагеря, голодные, дом разграблен, податься некуда… мы их приняли…

— И чо??

— И ничо. Приняли — на условиях. Год должны отработать как заведено. Они на условия согласились. А два месяца… или полтора? — отработали, здоровье поправили, огляделись — и сбежать решили! Так вот чтоб неповадно было.

— Что… всех?

— Нет, мужика только. Детей передали в «садик» — общие дети, там все вместе — и наши, с «Семьи», и пеонов. Жену его — на тяжёлые работы; чтобы год отработала — там, дальше, поглядим. С детьми видеться сможет… А мужик — пусть весит. За шею. Да.

— Детей его обижают теперь в «садике» — произнесла больше молчавшая Айша, — Дразнят. Бьют даже. Мы пресекаем, конечно.

— Ничего! — холодно ответил Спец, — Образуется. Притрутся. Но все будут знать, что так делать нельзя! И что уговорами мы не занимаемся.

— Жёстко… — заметил Олег.

— По другому нельзя. Этим простишь — завтра другие сбежать надумают. С одной стороны нам столько много работников, и, соответственно, ртов, не надо сейчас — вот и вам троих одолжили. С другой — у нас, знаешь ли, не реабилитационный центр — принять, обогреть и накормить — и ходи себе дальше. Мы принимаем на условиях. Сразу не согласен — гуляй, никто не держит! Согласился — отработай! Опять же они тут территорию знают, где и что. Оно надо нам, чтобы по городу информация пошла?? Тем же Чёрным Квадратам, или в Администрацию? Что у нас тут свет круглосуточно, к примеру. Режим охраны, количество стволов… Так-то, вот когда в город люди идут «в рейд» — пеонов ведь тоже с собой берут. На подсобку, таскать, грузить. Но только тех, что уже проверенные, давно; и чтоб семьи здесь. «На выезде» сбежать, конечно, легче. А нам это надо?.. — опять повторил Спец.

— Это понятно… — согласился Олег, и с неудовольствием вспомнил, как устроил скандал брату за выставленные на колья ограды коловы мародёров. Видать и правда — Средневековье возвращается. Во всей своей красе и со всеми обычиями.

Наверно и правда надо жёстче. Даже наверняка. Что делать… Вспомнилось из какой-то книжки: беседа двоих правителей. И как один похвалялся, что «в народе его любят». И как другой ответил, что «Любовь народа преходяща». И что «Правитель, которого не боятся и не проклинают — плохой правитель». Он ещё тогда, помнится, внутренне не согласился с такой постановкой вопроса. А ведь правильно, видать, сказано. Сталин был жёстким правителем, даже жестоким — а народ его любил. Даже память его для многих до сих пор священна. Каддафи своих ливийцев чуть в задницы не целовал, создал им целый «африканский социализм» — а они его предали…

Как будто уловив его мысли Спец разразился целой тирадой, — а Олег всё больше убеждался, что Спец ни то телепат, ни то в силу своих увечий так развил свои способности по угадыванию настроения и мыслей своих собеседников, что почти всегда попадает в точку.

— Ты, наверное, задаёшься вопросом — как это я тут рулю всем? Слепой инвалид. Почему меня слушаются. Почему не скинут, не поставят кого-нибудь другого? Не столь жестокого. Тут ведь не все мои родственники, далеко не все. Да и родственники — они, сам знаешь, всякие бывают. А?

— Ну как «задаюсь вопросом»… — пожал плечами Олег, — Есть такой вопрос, да. Но, в общем, я себе на него уже ответил. Дисциплина, да? Порядок. Организация.

— Это только следствие — дисциплина. Да, порядок и организация важны. Но почему я?.. Айша! Ответь — почему я?

— Мы любим и уважаем тебя, Спец! — очень серьёзно ответила девушка, перекатывая в ладонях теннисный мяч.

— Это не то! — отмахнулся Спец, — Это всё бабское: «любим, уважаем!» Я тебе скажу, Олег, почему я тут главный, хотя и инвалид…

— Да?.. — Олег был весь внимание.

— Мне-для-себя-ничего-не-надо! — чётко, с расстановкой проговорил Спец и очки его блеснули, — Или почти ничего. И люди это знают. Я, хотя и инвалид, работаю больше всех. Раньше встаю и позже ложусь. Даже сейчас тут, с тобой — я работаю! Устанавливаю новые связи, прорабатываю возможности…

Олег кивнул — это было очевидно.

— Кто бы не встал вместо меня — он начнёт тянуть под себя. Приближать любимчиков. Одаривать. А для меня все одинаковы — я слепой. Даже свои. Даже семья, родственники. Я дистанцировался от всех. Мне важно только общее благо. И в этом меня трудно заменить…

«— Как Сталин» — подумал Олег, — «После его смерти от него тоже осталось шинель да несколько поношенных френчей. И сберкнижка на столько-то рублей. Никаких заграничных вкладов. Никакой недвиги за бугром. Оттого и уважают».

— А власть? — возразил он тем не менее, — Для многих власть важнее материальных благ. Вот ты велел повесить пеона. Наверняка не первого и не последнего. Вот эта вот возможность распоряжаться чужой жизнью — она для многих…

— Это да, это верно! — согласился Спец, — Власть многим голову кружит. Но опять-таки: три момента. Первый: кто ни стань на моё место из Семьи — ему завидовать станут, хотя бы из-за той же власти. А мне завидовать, сам понимаешь, глупо! Второй: я эту власть «отрабатываю» — я тебе говорил уже. Немногие, я думаю, захотят получить власть как приложение к тем нагрузкам и той информации, что я несу. И третий — я властью не злоупотребляю…

«— И ещё… — подумал Олег, вспомнив предыдущие визиты к Спецу, — Ещё система сдержек и противовесов. Как у товарища Сталина. Когда каждый занимается чисто своей узкой областью: строительством, сбором ништяков с города, охраной, разведкой — а общая картина только у Главного, у Спеца. И конкуренция. Когда каждый из «почти главных» — как они тут называются? Бригадиры? Недоверяет остальным и следит за ними. Каждый за каждым. И докладывает. Каждый день, в положенное время. Это понятно — Спец ведь должен иметь общую картину… Вот он и имеет. Сам. Один».

Опять, как будто подслушав его мысли, Спец произнёс:

— И тебе нужно будет об этом думать, если будешь «гарнизон» увеличивать. А увеличивать придётся — это данность, сам об этом ведь сейчас говорил. Это пока у тебя всё «на родстве и на дружбе» — придут новые люди, с ними надо будет работать… строить отношения. Подчинять. Либо как у меня — «вождизм», либо как у черноквадратников — у них, я знаю, пошёл уклон в сектанство. Они своему чурке поклоняются, такое говорят, гуру своему. Тоже хороший подход, чтоб в узде толпу держать, да. Думаю, много сект сейчас расплодится — церковь-то повыкосило, как и всех, кто «работал с массами». А людям надо во что-то верить — в любую херню, извини за выражение. Лишь бы она всё объясняла. «За грехи» или «злые козни» — не важно. Вот и тебе придётся строить свой подход…

— Да… Не люблю только я этого — «работать с коллективом»! — заметил, вздохнув, Олег, — Потому и в бизнесе далеко не пошёл.

— А придётся. Куда ты денешься.

— Да… видимо придётся… Но пока что нам надо самые насущные вопросы решить. Белка — это сейчас главное…

НАСЧЁТ КРУТИЗНЫ

Шли с Джоном по выметенной, лишь чуть припорошенной дорожке. Морозно, — но не так чтобы холодно; градусов пять минуса — самое то. Под ногами прятно так поскрипывал снежок.

Жексон по дороге жаловался:

— Я хотел позывной «Викинг» — а они то вот «Жексон», то «Джон», то «Бабах». Я им говорю — Викинг я, Викинг!.. А Спец только скалится: — «Крутой позывной ещё заслужить надо!»

— Да пофиг! — успокоил я его, — Я вот для всех «Крыс» — и чо?

— Дааа, Крыс — это круто… Тебя после того махача уважают, ты чо. Кто в курсе, конечно. И твой позывной.

— Вот — я и говорю. Хоть «Хомячком» назовись; хоть «Котёнком» — главное, что за погоняловом стоит…

— Деловой!.. Я вот всё же викингов уважаю. От них Русь пошла, и вообще.

— Да! — вспомнил я, — А ты татуху давно набивал? Видно, что качественно.

— Нет, здесь уже. У нас специалист один есть, работал в этом раньше — у него все инструменты и всё такое…

Помолчал, добавил:

— Ты бы его видел!... не, лучше не видеть — а то на ночь вспомнишь — потом ночью орать в кашмарах будешь! Весь исколот, весь!

— Прям весь?

— Точно тебе говорю… У него и раньше-то, «до-всего-этого», чистыми были только лицо и кисти рук, а теперь так вообще… Лицо себе зататуировал — типа череп — жуть! Череп с проломом. Сам набивал, сам себе — перед зеркалом. Руки — тоже…

— Нафига?

— Увлечение такое.

— Это понятно — но как люди-то?

— А он говорит — хули, щас время такое. Раньше, грит, был социум, были социумные условности — что прилично, что неприлично. А сейчас… сегодня ты живой, а завтра — брык, и сковырнулся от бациллы какой. Или от занозы. Или… А «социум» сейчас понятливый стал — смотрит не на лицо, а есть ли у тебя ствол и как с ним обращаешься… А у него Хеклер-Кох Марк 23, я уж не знаю где надыбал… Это круто, круче чем «до-того-как» был костюм от какого-нибудь Кардена. Сразу уважением проникаются. Видят, что серьёзный человек. Знаешь, кстати, про градацию «по пистолетам»?

— Чо такое?

— Ну, по крутости. Автомат — сейчас довольно-таки… у многих. Автомат — это нормально. Один на семью, на дом хотя б — многие имеют. Или что-нибудь нарезное-самозарядное. А пистолет — статус! Пистолет достать много труднее.

— Угу, батя такое тоже говорил.

— У кого ПээМ — круто! — Он хлопнул себя по кабуре на поясе; потом скользнул взглядом по моей кабуре с ТТ, — ТТ-шник тоже примерно по тому уровню…

— Гонишь! — не согласился я, — ТТ покруче ПээМа будет!

Жексон не стал спорить:

— Стечкин — вообще крутизна! Наган — для любителей ретро и гламура, хы. Это из отечественного. Ну и кто «из сильно деловых» — те с импортными ходят. Приезжала тут как-то делегация — видел я. Все с Глоками да с Вальтерами разных видов…

— У бати — Люгер! — гордо сообщил я, — А у Толяна, — видел его? — у него вообще и Стечкин с глушаком и Кольт сорок пятый — «на выход» — мы подарили! ПМ у него — так, «для быта»… А Белке мы на Новый Год шведский пестик подарили. В индивидуальном исполнении — прикинь! Гравировки там разные, щёчки из ореха!.. А ТТ-шников у меня целых два!

— Хули, крутые — кто ж спорит!.. — уважительно покивал Жексон, — А с обрезами сейчас только лохи ходят. Сейчас, кстати, все эти самоделки из водопроводных труб, однозарядные поджиги, самопалы и прочее барахло, даже и гладкоствольное охотничье — только у совсем уж нищих. Или в деревнях. В коммунах — которые не передохли от вируса. Сейчас со стволами получшело…

— Да уж.

— Точно тебе говорю. Я знаю, что с города всякие отморозки, типа «сталкеры», ходят теперь в эти «зоны», где поумирали все — там оружия дофига осталось. На охране. Тащат с трупаков.

Меня аж передёрнуло:

— Заразиться же можно!

— Так-то да, но походу — не. Вроде как. Вообще эта эпидемуха странная была — от человека к человеку вроде как и не передавалась. У нас несколько человек слегло — Спец велел следить, даже что-то вроде экспериментов проводить — не, не заразная. А как, почему — хэ зэ. Может и заразная — но у многих иммунитет. Но в лагерях за колючкой, говорят — повально, всех…

— Вот. А ты говоришь — иммунитет…

* * *

— Па-ап! Ну что — договорился со Спецом? Всё как хотел? — Сергей вертелся на холодном сиденье джипа.

Опять подвывал мотор, опять уютно гудела печка, нагнетая в выстуженный салон приятное тепло.

— Дааа… В общем да. Обсказал я ему свою идею — он поддержал.

— Я всё удивляюсь — как он так: слепой, в каляске — а всем рулит! — Сергей был настроен делиться впечатлениями.

— Что удивительного. Он — мозг, а мозгу ножки необязательно, можно и коляску…

— Хы, «ножек». А «глазиков»??..

— Да, глазиков… — Олег коротко рассказал сыну про тренировку Спеца в стрельбе «на слух», и закончил так:

— Для «главного», для «вождя» главное мозги и воля. И организаторские способности — всё остальное вторично. Вот, знаешь… как раз накануне я специально нашёл то место у себя в компе — была такая знаменитая битва англичан с французами, называлась «Битва при Гастингсе», кажется, ещё в рыцарские времена. Так вот. Там за французов «участвовал» тогдашний король Чехии — он слепой был… Так вот. Он не только руководил своими бойцами, но и сам, лично участвовал в сече: его сподвижники направляли, и он лично вслепую рубился с врагами. Вот такие были времена, Серый. Вот сейчас они, видать, возвращаются.

— Ништя-я-як… Вслепую рубился?

— Да. Здесь свои — там чужие; всё, что на чужой стороне шевелится — руби на слух! Такие дела. А Спец, видишь, «на слух» стрелять тренируется. И довольно точно, кстати!

— Круто-о-ой! Пап — Спец крутой?

— Спрашиваешь!

— Мы всё равно круче! Чо, обуем этих, с Пагаром которые??! Тогда вааще круто будет! А чем он поможет? — людей своих даст? Засаду сделаем??

— Засаду… Мы же не знаем ещё, где передача будет — как подготовишься? Где засаду ставить?

— Если на том месте, у моста…

— Ну, ты же знаешь, как выбирают — Пагар же говорил… Штук пять мест — и вытягивают… Они ведь тоже могут подляну сделать, не только мы. Они страхуются, мы страхуемся…

— Ну, с теми, с крестьянами-то… Когда Кольку, да и Иванова…

— Ну, не сравнивай пожалуйста — то крестьяне, а то серьёзные, видать, люди. Опять же время прошло — процедура устоялась…

— Па-ап. А зачем рации ты Бабаху отдал?

— Он сделает отвод на детонатор. Будет у нас радиовзрыватель с дальностью… мы с тобой мерили — на сколько они берут? Километра на два в городе? На открытом пространстве ещё подальше будет…

— Взрывать будем??

— Там посмотрим… идея ещё не устоялась, она в стадии… Давай-ка за обстановкой следи. И не тычь автоматом в меня — вести мешаешь. Вон, между коленями зажми и сиди — что ты ёрзаешь, как чесоточный?

— Ой, «в стадии…» Не хочешь говорить — так и скажи! — Сергей хотел было обидиться, но потом сообразил, что это будет уж очень по-детски, и раздумал. Зато вспомнил про презент от Жексона.

Тщательно оглядевшись, и решив, что дорога впереди непосредственной опасности не представляет, он достал из-за пазухи и продемонстрировал отцу подарок: только что «испечённую» гранату-хаттабку.

Не переставая вести машину, отец одной рукой взял её, покрутил перед глазами — вернул сыну:

— Ничего так.

— У них ВОГов много там — несколько ящиков! Где-то натырили или сменялись. Сейчас Жексон такие вот и делает. Только детонаторов у них на всех не хватит — говорит, будут, как кончатся, самодельные делать — с тёрочным запалом, как у немецких гранат-«колотушек».

— Запалы — это самая проблема и есть! — согласился Олег, — Взрывчатки-то достать можно; и корпуса из чего-нибудь замутить — а вот запалы!.. В смысле заводские. Но — мы вот будем делать «авиабомбы» — чтобы с крыши кидать — там можно просто капсюля задействовать «на накол». Ну и инициатор, конечно…

— Ааа! — Сергей отмахнулся, — Кто сейчас на Башню дёрнется??

— Ну, мало ли… Подумает кто что раз так отчаянно защищали — значит было что. Или вояки те же отомстить решат. Или какая случайно забрёдшая группа, не знающая местных раскладов… Говорю же тебе — приучайся многое делать «на всякий случай!»

— Всех замочим! — убеждённо произнёс Сергей, — Кто бы не дёрнулся на Башню — замочим всех!!

— Обязательно! — согласился Олег, — Дай-ка мне ещё твой подарок… Ничего так. Главное преимущество — компактность. И лёгкая. Сменял на что-то?

— Типа да. Авансом. Устосову палицу ему потом отдам — она кажись с тех пор так в сортире и стоит.

— Зачем ему? — удивился Олег.

— Это, как его… раритет! Реликвия, типа. Видал чо на могиле Устоса творится?..

Олег понимающе кивнул.

* * *

Перед отъездом, сопровождаемые Жексоном, прошли к могиле Устоса — и Олег поразился: снег вокруг был тщательно выметен; а главное — над могилой сооружён павильон из мутного полупрозрачного поликарбоната на каркасе.

И большая белая офисная доска, с красивой надписью красным маркером:

«Здесь покоится Устос, воин-защитник, отдавший жизнь за мирных жителей Мувска.

Да упокоится его прах, да пребудет его Дух с нами, да защитит он нас от зла желающих нам!

И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».

И что-то ещё — совсем мелко.

И венки. Много венков с искусственными цветами — по стенам павильончика.

И квадратные бумажечки с именами, прижатые небольшими цветными офисными же магнитиками к доске-надробию. А фанерки, на которой Олег в день похорон писал «Устос. Воин, боец, защитник» уже нигде не было…

Тут же, с краю, стоял подсвечник с широкой круглой чашей, явно притащенный из церкви, а в нём — оплывшие парафином огарки свечей. Самых разных, чаще всего совсем не церковных.

— Ну ты смотри чо делается… — растерянно только и произнёс Олег. Крыс, уже несколько подготовленный Джексоном к увиденному, тем не менее был тоже поражён:

— Ого… Нихера ж себе. Бабах говорил, но чтоб так… Пап, чё это они? Зачем?

— Нууу… Психологически объяснить можно, конечно. Мы, Серёга, присутствуем при создании нового культа скорее всего. Прежняя религия во многом утеряла актуальность, а тут пожалуйста — готовый новый святой. И то, что они даже не знают как его на самом деле звали, только добавляет флер таинственности и мистицизма. Вот — был весь такой «парень как все», а потом…

В углу шевельнулись венки — и в руке Крыса мигом оказался ТТ, щёлкнул взводимый курок. Стоявший за его спиной Жексон хихикнул.

А Олег не двинулся с места, он ещё раньше заметил, что за грудой венков в этом углу кто-то прячется, но по нескольким признакам не счёл прятавшегося опасным, ничего не предпринимал; и лишь держал руку в кармане на тёплой рукояти Люгера — мало ли что.

Из-за венков появилась маленькая сморщенная старушонка в тёмном грязном пальто, подозрительно глядящая на вошедших.

Только Олег хотел как-нибудь обратиться к ней как она сама с явной неприязнью произнесла:

— Вам тут чо надо? Чо пришли? Ругаетесь тут! — на святом месте!

— Мы… это… — Олег пожал плечами, — Посмотреть.

— Тут поклоня́ться ходят; смотрят — в кино! — злобно прошелестела бабка, — Тут Герой-Защитник; а оне — «посмотреть»! Посмотрели — и идитя!

Крыс молча и недоумённо рассматривал бабку, заталкивая пистолет обратно в кабуру; а Олег, не найдя сразу что ответить, подумал: с одной стороны старость надо уважать, — с другой стороны такая вот наглая попытка «приватизировать» могилу и, собственно, образ Устоса и его «легенду» его несколько напрягла. Никогда не веря ни в бога, ни в чудеса; он, тем не менее всегда уважал чувства верующих; но тут что-то как-то… прогоняет ещё! Интересно, — мелькнула у него мысль, — Был бы тут Толян, — как бы он отреагировал?..

И только вспомнил о брате, как и слова сразу нашлись; не свои — Толяновы:

— Рот закрой, бабка. Пока тебе в башке ещё одну дырку не изобразил. Будешь ещё командовать тут. Стой молча, чо понадобится — спросим!

Жексон уважительно хмыкнул. Крыс с удивлением покосился на отца: во даёт!..

А Олег, как бы устыдившись своей резкости, смягчил подачу:

— Мы же сами с Башни — вот, где Устос и погиб. Мы же его и хоронили…

Бабка, сжавшаяся было от наезда и угрозы схлопотать «ещё одну дырку в голове» и, казалось, готовая была шмыгнуть обратно за венки, вроде как расслабилась:

— Тута не посмотреть, а поклоницца приходют. Если, скажем, свечку возжечь — тогда другой разговор… Бумажечку с пожеланием на досочку — магнитики у меня. Или там пожертвовать чего. Я тута за могилкой ухаживаю…

Олег молча вынул из кармана бумажник, отыскал в нём мятый Талон Администрации, подал ей — жест был принят с полной готовностью и пониманием; бабка засуетилась:

— Ежели присесть — то у меня вот тута стульчик складной есть, не желаете? Апять же ежели свечку…

Олег только отрицательно покачал головой.

Постояв ещё с минуту, они с сыном двинулись обратно к машине.

* * *

— Пап! — вспомнил Сергей, продолжая про новую свою гранату — А вот что лёгкая — это же не зашибись? Чо за осколки-то там?..

— Осколки там, насколько понимаю, алюминиевые, то есть из сплава. Насечённые заранее.

— Фы, алюминиевые! — возмутился Сергей, уже по новому рассматривая хаттабку, — Куда ж они долетят, алюминиевые-то! Вот Ф-1…

— Ну, с Ф-1 тоже не всё как врут. Описаны случаи, когда человек в десяти метрах от взрыва стоял — и без царапины. Потому что заявленные 200 метров — это не радиус сплошного поражения, а лишь возможная дистанция долёта самых крупных осколков, только. А эта… ты же сам понимаешь — её основное достоинство компактность и лёгкость! — терпеливо продолжил объяснять Олег, — Что осколки далеко не летят — так зато их много… Кстати! — у него появилась идея, — Можно количесто их увеличить!

— Как?

— Взять проволоку, стальную. Ну, скажем, шесть миллиметров, арматурную. Отжечь. Насечь её предварительно зубилом, часто. Потом навить вот на такой вот диаметр. Потом прокалить хорошенько и закалить — на хрупкость. Получится такой вот рубчатый «стакан» или «рубашка» — во второй мировой такие применялись. Кажется.

— Я подумаю… — согласился Сергей, — Много осколков — это хорошо…

— Ещё бы не хорошо. Да! — вспомнил Олег, — я спросить тебя хотел — ты когда с этими флибустьерами бился, подсумок с гранатами из мастерской трогал? И сами гранаты — на верстаке, с вывернутыми взрывателями?

— Нет. Я только свою разгрузку брал и эту, ну, бандерилью твою самодельную с самодельными же гранатами, из флаконов которые.

— Ага. И как они?

— Шуму от них много… Вонь, копоть, дым — там, если б не выбитые окна, нечем бы дышать было вообще… Но они чем удобны — там замедлители разные, не как у армейских — и по 7, и по 9 секунд… ну, ты же сам делал. Вот, я их кину — а сам удираю наверх! — а эти, внизу, шхерятся; не знают, когда йопнет! Нестандартная потому что.

— Ага. А армейские?

— И армейские. Две самоделки, — потом одну РГ-42, чтоб не расслаблялись. Армейские, конечно, посильнее бабахали!

— Бабахали… эх, ребёнок…

— Ладно, чо ты. Ну, взрывались. А чо ты спросил?

Не отрывая взгляда от дороги, отец пояснил:

— Я там разобрал пару штук, детонаторы с замедлителем вынул. Собирался переделать на без замедления. Отрезать его попросту, замедлитель, чтобы срабатывала сразу после накола капсюля-воспламенителя, после отпускания рычага. Можно так сделать, я читал. Канал в корпусе забить да хотя б и картоном, капсюль-воспламенитель состыковать с капсюлем-детонатором…

— А зачем??

— Ну… Видишь ли, у нас все мины на электродетонации; а батарейки — они ведь не вечные. Механическая схема понадёжней будет. А без замедления — чтоб не было этого «хлопок! — ложись и считай до взрыва!», чтоб сразу. Ну и… гляжу, вроде как одной нету. Или двух. Из тех, что разобранные лежали. Детонаторы с замедлителями лежат, а самих гранат нету. Куда, думаю, делись. Неужели Крыс по тревоге собрал и использовал? …у тебя они все срабатывали?

— Все! — заверил Сергей, — Сколько бросил — столько взорвалось. Да и говорю же тебе, не брал я из мастерской! Ты сам куда-нибудь сунешь, как всегда, а потом ищешь. Склероз!

— Может и так, может и так… — невесело согласился Олег, — Бывает.

— Алкоголь склерозу способствует! — сообщил Сергей, — Чесслово, читал.

— Читал он…

— Да! — спохватился Сергей, — Пап!

— Что?

— Татуху хочу! Вот сюда! — он похлопал по своему плечу, — Оскаленную морду крыса. Тотем!

— Зачем? — удивился Олег, — И как ты это себе представляешь?

— Круто! Круто же! Чтоб все встречные знали с кем имеют дело. И это — тотем же! Типа — чтоб охранял!

— Блинннн… — Олег аж застонал, припадая на руль, — Тотем! «Круто»!.. Сергей, ну ты же не пацан уже! Народу вон покрошил сколько, в авторитете как бы. И туда же — «Круто!», «Тотем!» Ну ты же не Толян, у которого развитие остановилось сразу после полового созревания! Ты же…

— Вот давай без этого: «ты же» и «не как Толян!» — обиделся Сергей, — Толяну кольт на Новый Год же подарили?? — а он стоит как два калаша! Именно что для крутости — на стрелки ездить! А я…

— А ты должен быть умнее! «Для крутости», хм… У тебя «для крутости» вон — два ТТ-шника, и наган ещё зачем-то всё ещё таскаешь! Зачем тебе кожу марать? — это же на всю жизнь!

— И пускай! — уверенно уже сказал Крыс, — Такая у нас теперь жизнь — «на всю жизнь!» Чего стесняться? В школе уже незаругают, в институте тоже. Авторитету способствует. Летом если. Чтоб майка. Бабах говорит, у них специалист есть, может набить любую — художник! Хочу, вот!

— Крысу??..

— Не «крысу», а Крыса! — поправил Сергей.

— Кто это поймёт?.. — уже сдаваясь, промолвил Сергей, — Что крыс, а не крыса. Только если ты его с половыми органами набьёшь, а это вряд ли будет красиво… И вообще. Тебе подкачаться надо. Тутуху куда — на плечо? У тебя не плечо пока что, а крысиная же лапка, передняя. Куда там набивать — на кость? Видал Спец какой здоровенный? Впрочем, то, что ты такой худенький — это пока что нам на пользу… пока что… есть такая идея…

ОБМЕН — РАЗМЕН

09.05 утра по Мувскому времени.

Бывшая лесопарковая зона в пригороде; мост через один из притоков реки Свизничь.

— Идёт вон, сука! — Толик опустил бинокль, — Тварь пагарская!

— Мммда… Обмен вступает в свою решающую фазу! — Олег так же отнял от глаз своего маленького четырёхкратного китайца.

Мела разыгравшаяся позёмка; порывами бросая в лицо жёсткую снежную крупу, стуча ледяной крошкой в борта автомашин, застывших в пятидесяти метрах по эту сторону моста.

По ту сторону, так же в ста заранее отмерянных метров от моста замерли две автомашины «противной стороны»: УАЗик, обшитый какой-то мягкой хренью для тепла, с торчащей из его окна вбок и вверх трубой самой настоящей дровяной печки; и щеголеватый внедорожник «Шевроле», явно принадлежащий посреднику в переговорах — Пагару. Был виден и он, прохаживающийся возле джипа в своей моднявой курточке и гейской расцветки шарфе.

Прошёлся туда-сюда, посмотрел так же через бинокль в стоящие с той стороны моста две машины «крысиной стороны»: Толиков джип и микроавтобус «крестьян», с некоторых пор тоже задействованный под транспортное средство.

Собственно, по раскладам полагалось по одной машине с каждой стороны, — и одну посредника — во избежание возможного «незаметного скопления личного состава» и последующих «ненужных эксцессов» при передаче, — расставаться со своей собственностью всегда сложно. Но тут, накануне, заупрямился Толик — если ты, Пагар, «с той стороны» посредник, то и машина твоя считается как бы «с той стороны», и потому мы можем иметь так же два «мотора»!

Пагар раздражённо сопел и доказывал, что он «не с той стороны», а сам по себе! Но Толик вдруг стал необычайно упрямым и упёрся: раз не мы тебя «подтянули для посредничества», то ты и есть «с той стороны», и точка. Не нравится — приезжай «с ними» на одной машине, и мы тогда тоже на одной приедем!

В конце концов осатаневший от тупого упрямства Толика Пагар плюнул и согласился: чёрт с вами, приезжайте на двух! — но не больше четырёх человек в общем; чтоб без эксцессов — я, говорит, сначала подойду и проверю! На том и порешили.

Собственно, на двух машинах приезжать, или на одной роли особой не играло — нужно было просто по сценарию, придуманному Олегом, всячески демонстрировать упёртость и самодурство Толика, что и было в этот раз вполне себе продемонстрировано.

И не только в этом: Толик всячески в последних встречах выказывал склочность характера и неадекватность — что было, в общем, несложно, если учесть какую сильную неприязнь он испытывал к посреднику.

В частности, он в последний момент наотрез отказался от прежде уже согласованной передачи «в обмен» двух мешков сахара и коробки печенья, нагло предложив заменить это лишней 200-патронной лентой к пулемёту и 27-ми литровым баллоном бытового газа.

Озверев от такой наглости буквально в последний момент, Погар пригрозил было, что откажется от «передачи» и «начинайте дальше с кем хотите!» — но Олег, выбрав момент, шепнул ему, что Толик, мол, «нашёл себе уже недавно новую бабу», и потому, мол, возвращение прежней подруги теперь не является приоритетом, совсем нет; чисто из товарищеских побуждений! А «товарищество» с девкой, «ты ж сам панимаиш!», стоит существенно меньше, нежели постель!

Пагар видно было что не поверил, но, поворчав, вынужден был согласиться на такую неравную замену.

Под это дело пустой, использованный баллон, взятый у Ольги Ивановны, с трудом и не сразу, но всё же, благодаря Мишиным техническим навыкам, наполнили обычной водой; а ленту с патронами — зелёными от окиси, — привёз откуда-то Толик, сообщив, что «это говно» месяц лежало в воде, и веры им теперь никакой.

Спешно отряжённые на новый фронт работ пеоны всю ночь драили ленту и патроны, приводя их внешне во вполне «боевой» вид.

* * *

И вот теперь обе стороны рассматривали друг друга в бинокль, настороженно ища признаки подляны.

Подляны, на первый взгляд, не было…

Толик просунулся в приоткрытую боковую дверь микроавтобуса и вытащил оттуда пулемёт Калашникова — без ленты.

Поднял его за ствол прикладом вверх и показал Пагару, разглядывающему их опять в бинокль.

Тот согласно кивнул, скрылся в УАЗике и вывел оттуда девушку — в светлой куртке с капюшоном, джинсах — судя по всему — Белку.

Белка держалась почему-то очень скованно. Стояла возле УАЗика, опустив капюшон на лицо, и лишь кинув взгляд в сторону стоявших по ту сторону моста спасителей. Пагар, обняв её за плечи, что-то втолковывал ей, приблизив лицо к её капюшону…

Толик с Олегом впились взглядами посредством биноклей в происходящее.

— Чё-ттт… чёт-та она не посмотрит даже сюда! — забеспокоился Толик, — Как-то она…

— Да-да… да-да-да… — Олег тоже был озабочен, — Били её, что ли? Лицо не показывает.

— Я им!.. Я им… побью, бля!! — не на шутку возмутился Толик.

— Постой… Куртка — её вроде.

— Да её. Куртка — её. И в джинсах она была. Да.

— Ага. Ну-ну-ну…

Погар ещё о чём-то поговорил с Белкой, похлопал её по плечу, как бы поясняя «Ничего-ничего, скоро будешь дома!», — Белка одной рукой поправила капюшон на голове, — а надо сказать, начавшийся с утра ветерок-позёмка сейчас превратился во вполне себе уже пронзительный порывистый зимний ветер, — помахала наконец-то рукой Толику и Олегу, и обратно скрылась в УАЗике.

Теперь оттуда вылезли двое субьектов в камуфляжах и разгрузках, с автоматами, потоптались возле машины, и стали закуривать, прикрываясь от пронзительного ветра.

— Ну чо, она?

— Она конечно. Ты чо. Ясен пень — она.

— А чо лицо не кажет?

— Ты знаешь, я не удивлюсь, если ей лицо подбили… напоследок. Элеонора — она ведь характерная.

— Характерная… Если у ней хоть синяк будет, я им…

— Успокойся. Вернее, продолжай психовать — по сюжету это нормально, — но держи себя в руках и помни о сценарии.

— Помню я, помню всё!..

— Вот. Если всё пройдёт как наметили — будешь вполне отомщён. И Белка. И я. И вообще — Башня.

— Эх, скорее бы! Ну, что он там тащится??

Олег подошёл к джипу, у которого было приспущено чуть стекло на задней правой двери, откашдялся.

— Ну чо там, как Белка? — послышался изнутри приглушенный голос Сергея.

— Нормально всё, показали. Пагар сюда идёт, приготовься, — и вновь отошёл к брату.

* * *

Пагар в сопровождении мужика, вылезшего из-за руля его щегольского авто — явно пеон, или водитель, или и то и другое сразу, одетого в поношенное, но крепкое пальто, и в самом деле направился через мост к ним.

Вот они миновали уже середину моста, где металлические перила были все увешаны разнокалиберными навесными замками, — свидетельствами «брака навек» прежних мувских молодожёнов, — и направились к ним.

* * *

— Чо за дела?? — возмущённо встретил претензией Толик посредника, — Почему девчонку так мельком показали? А может это и не она??

Пагар изумлённо пожал плечами:

— А кто ж тогда?.. Не, ну вы даёте. Мы привезли, предъявили вам… что ж нам, её вам как ещё предъявлять??

И добавил уже тоже в свою очередь возмущённо:

— Хотите — я сейчас вернусь, и опять её выведу — продемонстрирую: в фас, в профиль… раком пусть встанет, если в этом ракурсе вы её легче узнаёте! — съязвил он напоследок.

Олег вообще заметил, что посредник не на шутку нервничает — не иначе вся его бравада о «десятках успешно проведённых сделок» не более чем болтовня, и он просто трусит, когда обмен вступил в свою завершающую, а значит и самую опасную фазу.

— Ты у меня сейчас сам тут раком встанешь!! — рыкнул Толик, хватая того за отворот курточки.

— Толя, Толя!.. — предостерегающе Олег.

— Ну… извините! — поправился Пагар, — Виноват, схамил. Но вы меня тоже понять должны… — обращаясь к Олегу, произнёс тот примирительным тоном, — Ваш брат, знаете ли!.. эта рвущаяся наружу неадекватность!.. У меня у самого нервы на пределе — я на этой сделке чисто на здоровье теряю больше, чем приобретаю!..

«— ты даже не представляешь ещё сколько ты теряешь!.». — подумал Олег, встретившись взглядом с братом, и поняв, что тот подумал то же самое.

Ослабив хватку, Толик дал высвободиться посреднику.

— Чо Элеонора такая зажатая?? Обижали что ли её??

— Зажатая… Ваша Элеонора-Белка весьма раскованная девушка — в хорошем, конечно смысле! — взялся пояснять Пагар, — Вы сами видели на фото — с ней всё в порядке! Но… у нас… то есть там, где она содержалась — не курорт, конечно, вы же понимаете… Простудилась второго дня. Вот и кутается, старается на холоде не стоять. Но ничего страшного — только что чуть кашляет. Вернётся домой, в Башню, — малины вы ей там, с горячим чаем, лимонного сока, парацетомола — будет как новенькая! Есть у вас, надеюсь, парацетомол? Если нет, я мог бы…

— Да заглохни ты уже! — психанул Толик, — есть, есть у нас парацетомол; и вообще много чего есть! Задолбал ты уже! — забирай своё барахло и веди сюда Белку, посредник чёртов!!

Пагар тяжело вздохнул, как бы демонстрируя свою тяжкую долю; и как он идёт навстречу несмотря на все наезды, и предложил «посмотреть обменный фонд». Олег провёл его, показал, в то время как Толик нехорошим взглядом сверлил пришедшего с ним субьекта, от чего тот зябко кутался в пальто и начинал уже понемногу дрожать. Явно работяга, да. Незавидна его доля.

«Обменный фонд» оказался в порядке: Жексон, напросившийся с ними в этот раз на «передачу», «чтоб развеяться — а то от этих хаттабок уже голова кружится!» выкатил из салона микроавтобуса газовый баллон и выставил коробку с пулемётной лентой.

Пагар, ухватившись за горловину, качнул баллон — тяжёлый… Была опасность, что он захочет его проверить, оттого Толик опять «отвязался», на этот раз на Олега, причём явно не без удовольствия:

— Какого хера мы им столько даём, ты — коммерс сраный! Баллон с газом, лента патронов — и пулемёт! И ещё целый саквояж шоколада!! Может им ещё и мои последние трусы снять и отдать? Да нахер нам нужна баба — за такие день… эээ, средства!

Теперь можно было уже гнать любую пургу — Белку привезли; с нашей стороны ништяки — в наличии; явно всё всех по договорённости устраивает; обмен видно что пройдёт — чо бы и не понеадекватить как бы от расстройства, что «переплатили». А можно и, как это у коммерсов бывает, в последний момент и выторговать себе некую скидку — что они сделают-то в ответ? Не откажутся же от уже готовой сделки; и не отрежут же девке руку, чтобы уравновесить торг?..

Пагар так это и понял; и ещё он, видимо, представил, что Толик сейчас, в последний уже момент, может начать опять «кусочничать», торговаться уже по мелочам, как это и бывает, он знал, у таких-то вот тупых и мелочных субъектов, каким он видел Толика; и вообще он сам выглядел дёрганным, нервным, и не стал проверять ни газ, ни патроны. Только что подхватил пулемёт и поклацал навесу затвор. Затвор ходил с приятным жирным таким металлическим лязгом, — стоявший поодаль Жексон улыбнулся: ну прям как рабочий, недаром туда столько масла бухнули!

Толик заметил его ухмылку и наорал уже и на него — чо стоит и лыбится; взял давай свою дуру — и паси ту сторону, тебя чо, сюда лыбу давить привезли??

Джексон послушно подхватил свою СВДэху и отправился «пасти ту сторону». На «той стороне» всё было тихо и мирно: перекурив, два мужика в камуфляже обратно залезли в УАЗик и больше не показывались, очевидно ожидая Пагара.

Пагар видно было что ничерта не разбирался в оружии, и потому Толик ему ещё и предложил «стрельнуть»: заправить ленту и «шарахнуть в твою таратайку, один чёрт патроны уже ваши считай, не жалко!»

В принципе это было возможно: разбиравший ПК оружейник Спеца гарантировал, что на одну-то очередь его точно хватит; и в ленту на этот случай в самом начале заправили пяток вполне исправных патронов, — но Пагар и тут непонятно заспешил:

— Да-да, я вижу — вы люди слова; мы — тоже люди слова; нет, проверять не будем, я вам верю; давайте уже, Олег Сергеевич, глянем остальное; а где же ваш мальчик?..

— Сергей в Башне остался, смотреть за хозяйством! — ответил Олег, — Опять же приболел малость, — простудился. Будет вместе с Белкой лечиться…

— А, да-да, да-да-да-да… простудился, какая неприятность! — непонятно быстро опять затарахтел раньше такой неторопливый и вальяжный, тщательный в деталях Пагар, — Заболел, ай-яй-яй. Бывает, да.

Прошли к джипу; Олег открыл багажник. В багажнике стоял прекрасной рыжей кожи большой кофр, или саквояж, или как это можно назвать — большая пузатая сумка с открыванием сверху; с латунными замочками и кожаной же ручкой. Шедевр, можно сказать, чемоданно-сумочного творчества, найденный в квартире таможенника-бутлегера. Какой-то Crafta, кстати; судя по всему сильно недешёвый в прошлом и сам по себе.

Олег щёлкнул замками, раскрыл саквояж и продемонстрировал содержимое, которое было, конечно же, главной ценностью и главным предметом торга: плотно набитые пачки кофе, плитки шоколада занимали почти весь его немалый объём. Сверху лежали пузатые пачки долларов и евро; пачка потрёпанных Расписок Администрации и жиденькая пачка довольно редких в Мувске талеров Регионов. Да, за Элеонору похитители рассчитывали получить, как сказал раньше Олег, «как за вагон с макаронами»… Тут же лежал холщовый мешочек с золотом и камушками, изъятыми у подлого «еврея-цыгана», на который Пагар первым делом и нацелился: прислонил пулемёт к борту джипа и жадно схватил его, — причём Толик непреминул склочно проскрипеть:

— Ты, сука, хули ты железяку к лакировке прислонил, полировку поцарапаешь!!

Бросив на него непонимающий взгляд, — какая нахер «полировка», о чём он?.. — Пагар между тем высыпал из мешочка себе на ладонь золотые украшения (в своё время добытые Сергеем-Крысом у рыжего гопника; вернее «снятые с тела») и принялся их лихорадочно-быстро пересчитывать, перебирая пальцем, и, видимо, сверяясь по памяти с оговорённым перечнем. Всё сходилось, включая золотую печатку с вставкой из белого металла, на которую ещё при торге в Башне Пагар видно было что особо положил глаз — явно, сука, себе зажилит.

Не исключено что и значительную часть золота рассчитывает хапнуть! — наблюдая за жадно горящими глазами поганца, подумал Олег, — А то и вообще всё. Мы ведь не знаем, на каких условиях он «там», на «той стороне» сговорился, — может «там» в условиях и нет никакого золота: отдаст им саквояж и пулемёт с баллоном, да и будет с них! А он видать, неслабо рассчитывает на этой сделке приподняться, ишь как ручонки-то трясутся у гниды…

Пересчитав украшения и ссыпав их обратно в мешочек, Пагар выудил оттуда и пластиковую колбаску с камушками, изъятыми у неудачливого коллеги, задумчиво потискал их в пальцах, не разворачивая полиэтилен, и сунул туда же. Затянул на мешочке шнурок и уже хотел непринуждённо сунуть его в карман, как вмешался опять же Толик:

— Э, эээ!! Куда суёшь?? Офигел? Белка чтоб здесь стояла — вот тогда будешь по карманам рассовывать. А сейчас нефиг! Давай отмашку своим — пусть девка сюда чапает!

— Как так! — несогласился Пагар, — Так, знаете ли, не делается! Это что ж вы думаете — я дурак, или в первый раз?.. Эдак она сюда придёт — вы меня ведь с ценностями не отпустите; что я, жизни не знаю??

— Жизнь он знает, знаток! — фыркнул Толик, выразительно поглядывая на молчащего Олега, — Вынь, говорю, ценности из кармана — и покладь назад! Получишь когда Белка будет здесь, а раньше и не надейся! Олег, бля, чо молчишь — скажи этому чмошнику!!

— Нет! Нет-нет! — заторопился посредник, — Олег Сергеевич, так дела не делаются! Вы что!.. Есть определённая процедура, утверждённая Ассоциацией Посредников, и я не имею права её нарушать! Ценности — и… эээ… объект обмена передаются на абсолютно нейтральной территории, на равноудалении от обеих сторон конфликта, под гарантии Посредника… вы что, мне не доверяете?..

— Нет, — спокойно заметил Олег, — Не доверяем. С какой стати?

— И на «Ассоциацию» твою мы трижды помочились! — нагло добавил Толик, — Ништяки видишь. В исправности и наличии?? Ну и всё. Пусть девка сюда чапает, — а ты, как заведено, пойдёшь к ей навстречу. Со всем этим добром. Ты чо ж думаешь, тут с тобой лохи разговаривают; или в первый раз? Давай, телефонируй своим — пусть девку выпускают; а то золото с камушками — клади обратно!!

Пагар было заспорил, но Толик с Олегом были непреклонны, да оно и «по правилам» было логично и правильно — встреча-передача на мосту, так для обеих сторон более-менее безопасно.

Пересчитав тщательно количество пачек с кофе и шоколадом в саквояже, и даже проткнув одну пачку маленьким ножичком и понюхав высыпавшийся ароматный коричневый порошок; а затем даже распечатав фольгированную трубочку ирисок «Меллер» и нахально сунув в рот одну конфету, Пагар согласно и удовлетворённо кивнул; застегнул саквояж; и собрался было уже, достав рацию, «давать отмашку «на тот берег» для начала процедуры собственно обмена, когда Олег вновь сбил его с темпа простым вопросом:

— А вы вдвоём всё это утащите?..

Действительно — ценностей получилось много, причём ценностей габаритных и тяжёлых: пулемёт, коробка с патронами, баллон с газом, да ещё пузатый кофр с шоколадом и кофе. Для двоих это было многовато. Как Погар не пытался навьючить на своего шофёра кроме баллона с газом ещё и пулемёт, чтобы самому утащить кофр и коробку с лентой, ничего не получалось — ясно было что что-то одно придётся оставить. Пока.

Поглядывая на баллон с газом, Пагар, видно было, размышлял уже не оставить ли его — но жадность оказалась сильнее. Тогда он предложил следующий вариант: они сейчас с мужичком перетаскивают на ту сторону самое тяжёлое: баллон и пулемёт с коробкой, а потом он возвращается один, забирает кофр — и с той стороны выпускают «вашу девушку».

Толик заспорил, — но Олег неожиданно согласился, — только настоял, чтобы золото Пагар выложил; и тот с неохотой тоже согласился… Вынул из кармана мешочек, ещё раз взвесил на ладони; затем шнурок на горловине мешочка затянул узлом изо всех сил; завязал ещё одним узлом — и вновь дважды крепко затянул.

Подал Олегу:

— Это чтоб потом ещё раз не пересчитывать!

Олег лишь пожал плечами, сунув мешочек к себе в карман.

Никто не поспешил помочь Пагару, когда тот, кряхтя, вновь взвалил своему напарнику баллон на плечо — тот аж перекосился от усилий удержать тяжеленную булькающую ёмкость; затем поднял пулемёт, коробку с лентой, и они двинулись на ту сторону, провожаемые Олеговым:

— Уважаемый, только не вздумайте нас обмануть и уехать не рассчитавшись! Я уж не знаю, как к этому отнесётся ваша «Ассоциация», но вот Евгений со своей СВД этого явно не одобрит, как и мы… и оттого давайте договоримся: вы передаёте эти ценные вещи — но сам в машину не садитесь, и за машину не заходите! Любое невыполнение этих условий означает однозначно попытку нас кинуть — и Евгений стреляет на поражение! Я давно уж заметил, что вы носите под курткой броник второго класса, но это от СВД не защита, поверьте!

Пагар хотел что-то ответить, но потом лишь кивнул и поспешил догонять уже пошедшего к мосту своего шофера, кряхтя тащившего на плече ржаво-красный баллон.

Как только они отошли на достаточное расстояние, Толик вполголоса произнес:

— Олежа, рискуем… Пулемёт, патроны. Газ. Вдруг решат смыться, не рассчитавшись?

— Не. — Не согласился Олег, — Жадность победит. Ты ж видал, как у него ручонки тряслись, когда золото перебирал и валюту считал? Жадина ещё тот. Вернётся. А что им так вот наперёд, авансом пулемёт и прочее дали утащить — напротив полезно, пусть считают нас лохами доверчивыми, не способными на пакость…

— Это точно! — вынужден был согласиться брат, — Они просто обязаны теперь нас считать идиотами — дали им авансом такие ценности, где ж такое видано!.. Ну, зато, дай бог, не будет больше выкобениваться… Крыс, не замёрз там?..

Он стукнул локтём в дверцу джипа.

— Нет. — донеслось оттуда через щель в окне, — Нет ещё. Но неудобно, бля! В ноге мурашки. Скоро уже?? Белку видели?

— Ага. Терпи. Видели. Скоро уже. Жди!

* * *

Доковыляв до машин, Пагар был встречен опять вылезшими из УАЗика двумя субъектами в камуфляже, которые приняли у него пулемёт и патроны; а работяга в пальто с облегчением бухнул в снег баллон.

Переговорив с камуфлированными, Пагар, как и договаривались, не заходил за машину, и явно, судя по нервному подёргиванию плечом, чувствовал целящийся ему между лопаток ствол. Затем вновь направился к мосту.

— Ну, идёт! — облегчённо сказал, следящий за происходящим на том берегу через бинокль Олег, — Всё по плану, джентльмены. Серёг — приготовься.

Из джипа донеслось что-то неразборчивое; а Толик забеспокоился:

— Прикинь, они сейчас расколят, что пулемёт горелый! И что патроны фуфловые! А??

— Не. Не успеют. Ты чо! — Олег был настроен оптимистично, — Там всё ж внешне выглядит как на выставке; чтоб наверняка клинануло из него надо не меньше пары десятков высадить — Спецов оружейник сказал. Не будут же они стрелять… Бабах, слышь! — позвал он, — Фиксируешь контрагентов?

— Так-то да по ходу ага. — ответил не отрывавшийся от прицела, стоящий на колене Джексон, — Только у них в УАЗе может задний борт изнутри бронированный быть! А в колесо, если надумают сдёрнуть, я с такого расстояния как бы не факт что надёжно попаду.

— Полагаю не понадобится! — заверил Олег.

— А баллон, а баллон, Олег! — опять забеспокоился Толик, — Могут вентиль открыть — а там вода!

— Замучаются открывать, я его газовым ключом затягивал… — продолжая рассматривать происходящее на той стороне, ответил Олег, — А, вот! Смотри — даже не в УАЗ, а в Пагарову телегу баллон грузят — в багажник! А, не — на заднее сиденье. Нет, не будут проверять, я ж говорил! Так… идёт этот поганец. Всё, приготовились! Толян, сценарий помнишь?

— Хули там помнить, тоже мне, драматургия…

* * *

Совершив первую ходку, теперь уже Пагар шёл значительнее уверенней — всё, дело на мази, обмен пошёл, теперь оставалось только завершить: забрать кофр с главными ценностями и дать команду, чтобы пускали девку. Всё было психологически точно рассчитано, как сказал себе он. То же самое сейчас, с другой стороны, думал Олег.

Багажник был вновь открыт, и недоверчивый Пагар опять открыл кофр в багажнике, проверяя. Всё, вроде бы, было точно так, как и в первый раз, никто не стянул ни пачки кофе, ни плитки шоколада; даже та вскрытая им пачка кофе была на том же месте. Так же лежали пачки валюты, которую он опять, теперь уже торопливо и небрежно, пересчитал под презрительным взглядом Толика:

— Ты что же думаешь, пока ты ходил, мы из пачек по нескольку бумажек повытягивали?? Ну ты и жлоб, по себе судишь??

Не обращая внимания на Толиковы издевательские высказывания, Пагар проверил все ценности; затем, повернувшись от саквояжа к Олегу, требовательно пощёлкал пальцами. Олег подал ему мешочек с золотом и камнями, и он, проверив узлы, сунул его в карман. Удовлетворённо кивнул, закрыл саквояж, клацнул замками, узватил его за ручку и под ненавидящим взглядом Толика вытащил из багажника. Тяжёлый, чёрт! Как и следовало ожидать. Да, явно его было в первую ходку со всем остальным не утащить…

— Элеонору! — потребовал Олег.

Согласно кивнув, Пагар достал из кармана небольшую рацию и что-то, отвернувшись, пошептал в неё — явно с какими-нибудь кодовыми словами, на случай подляны.

Следящий за той стороной моста Джексон сообщил:

— Девку вашу вывели, держут, пока не пускают!..

Олег и сам видел, как возле джипа появилась знакомая фигурка в светлой куртке с наброшенным на голову капюшоном в сопровождении двоих камуфлированных с автоматами. Он поднёс к глазам бинокль. Белку по-прежнему было трудно рассмотреть — стояла полубоком; но это была несомненно она — судя и по одежде, и по фигурке, в которой сейчас, правда, из-за куртки можно было рассмотреть только стройные ноги в джинсах «в обтягон» и поджарую попку.

— Ну, пусть пускают — замёрзнет!

— Успеете! — Пагар трусил, но старался держаться независимо, — Значит это… значит, я пошёл! Как оговорено — пересекаемся с ней на середине моста; и на этом обмен закончен… кхе-кхе… — он поперхал как овца, — Приятно было с вами работать… хоть вы и… эээ…

— Ты, козёл!! — нарушая благостную атмосферу «всё идёт по плану и всё на мази», которую пытался создать Пагар, вклинился Толик, — Поставил чемодан обратно!!

— Чего бы вдруг?? — очень удивился Пагар, и только перехватил тяжёлый саквояж с ценностями поудобнее, — Что это ещё за новости? Вам что, девушка ваша уже не нужна? Мы же всё оговорили!

— Нужна! Обговорили! Похер мне что мы тут обговорили!! — с каждой фразой повышая градус, уже орал Толик, — Поставь нахуй чемодан на место — я, может, передумал!!

— Вы что, вы что!.. — глаза Пагара заметались, — Всё ведь уже почти закончено!.. посчитано!! Как вы можете… передумать? Ведь сделка уже наполовину закончена!

— Толян, ты чо, с катушек съехал?? — зло-непонимающе спросил и Олег, — Какого хера ты тут вытворяешь?

— А ты вообще молчи!! — заорал на брата вконец разошедшийся Толян, — Нас грабят — а ты ебалом щёлкаешь!! Я с самого начала был против такого размена! А сейчас я просто в ахуе!! До меня только сейчас дошло, что за какую-то мокрощелку ссыклявую мы отдаём как за взвод гейш из японческого борделя! Поставил нахуй чемодан на место — я передумал!!

Лицо Пагара стало наливаться бордовым — такого расклада он не ожидал…

Толян, видя, что тот не двигается, рывком выдернул из кобуры на боку свой здоровенный кольт, взятый этот раз «на стрелку» именно «для представительности», и направил на Пагара. Впрочем, держался он так, чтобы его не было видно с той стороны моста, от «вражеских» машин, чтобы его закрывал корпус джипа с открытой крышкой багажника.

— Да-вы-чтотакоеговорите… — упавшим голосом пролепетал Пагар и беспомощно оглянулся. Стоявший на колене за машиной парень с СВД всё так же рассматривал происходящее с той стороны моста через прицел, и не подавал никаких признаков, что он собирается как-то реагировать, как будто происходящее за его спиной его немало не касалось… Олег, на разумность и здравый смысл которого только и оставалось уповать в этой идиотской ситуации, что-то пытался втолковать брату, но того несло:

— Над нами весь Мувск ржать будет!! Как идиоты!.. Почему мы должны — столько!.. Один пулемёт, отттличный пулемёт! — сколько стоит!! Пять блядей можно на него сменять; а ещё патроны, газ, шоколад!! Деньги, золото!!

— Ты же шоколад не жрёшь… — пытался как-то вклиниться Олег, но брата несло всё сильнее:

— Буду жрать!! Я лучше, давясь, сам всё сожру, чем давать столько за бабу, просто — за бабу!! Поставь! Я сказал, поставь чемодан на место!!

Видя, что тот вне себя, и возможны, кажется, самые неприятные последствия, закусив губу, Пагар поставил саквояж обратно в багажник джипа, и Толик с грохотом захлопнул крышку багажника:

— Радируй своим, чтоб тащили обратно газ и пулемёт с патронами!!

Требование было откровенно дурацкое, заведомо невыполнимое, и Пагар только беспомощно перевёл взгляд на Олега.

Тот зло сплюнул:

— Толян, бля! Тебя опять клинит!! Ты опять с утра не принимал свои таблетки, гад! Я за тобой должен следить как за маленьким ребёнком??

«— Господи» — подумал Пагар, и это прочиталось в его глазах, — «Ещё и наркоман. Или зависимый; или псих, чёрт бы его побрал…ну ведь почти всё уже сделали — надо же!.».

— …и золото пусть вернёт!! Ишь — захапал! Да мне насрать на эту тёлку — я только по-товарищески!.. Но за товарища столько не платят — это грабёж!.. — продолжал разоряться Толян, размахивая кольтом.

— Так! — овладевший собой Олег быстро принял решение, — Константин! Только не волнуйтесь! Это нервный срыв — у него это бывает! После кантузии. Сейчас я всё это решу, не беспокойтесь!..

— Решит он!.. Решальщик, бля!! Всё золото, весь шоколад! Пулемёт ещё! Я, нах, кофе теперь буду лучше каждое утро пить, хотя я его не люблю — и пох сколько он стоит! — орал Толик, — Чем отдавать такие ценности всяким поганцам! Патроны!! Газ ещё — целый баллон!!

— …постойте вот тут!.. — указал Олег Пагару место чуть поодаль от джипа и, подойдя, обняв брата за плечи, рывком отвернул его от Пагара, повёл того в сторону.

Отойдя, они вступили в перепалку; слышалось «- … грабёж!.. — Это за нашего товарища, дурак! … весь Мувск ржать будет!.. — Да нас все презирать будут, если мы нашего товарища… …за одну бабу столько!.. — Идиот наркоманский, Белка наш товарищ, нельзя быть таким скотом, это не по-пацански!» и прочее и прочее.

Пагар затравленно огляделся. Вот ведь!.. Оставалось надеяться, что старший брат, как он не раз уже демонстрировал, имеет влияние на младшего отморозка, и сейчас с ним «договорится».

И в самом деле: перепалка быстро стала стихать, здоровый дебил спрятал свой большой пистолет обратно в кабуру, и, вроде как прислушивался к брату. А тот наседал, доносилось:

— …ставишь нас в идиотское положение!.. ведь мы уже отдали и газ, и пулемёт, и ленту! …никто не вернёт, это же ясно! …не позорься, так никто не делает!.. …в конце концов она наш друг! А тебе просто надо регулярно жрать твои транки, и не выступать, пока не спросят — решать тут буду я! Лучше бы я тебя, дурака, сегодня дома оставил!!..

Кажется дело шло на лад — здоровый дебил быстро сник, и сейчас просто стоял с опущенной головой. Сволочь! Так напугать. Мог ведь и застрелить — с такого отморозка станется! Нет, правильно, правильно сделал для себя вывод — с этим бизнесом пора заканчивать!..

Наконец старший братец явно окончательно совладал с младшим недоумком; и тот теперь стоял, понуро опустив голову; доносились лишь злые реплики старшего:

— …не разбираешься — не лезь!….кто-то тебя, дурака, спрашивал бы! …вернёмся в Башню, я с тобой насчёт этой выходки ещё поговорю!

Отвернувшись от брата, Олег теперь быстро приблизился к Пагару и вполголоса сказал ему:

— Ну, как я и сказал — утрясено. Быстро забирайте саквояж — и завершаем обмен. Быстро!

Пагар и сам совсем не был настроен медлить; бросив только взглад на стоявшего спиной к ним Толика, он тут же суетливо подскочил к внедорожнику; Олег распахнул крышку багажника, Пагар схватил вожделенный саквояж; похлопал себя по карману, проверяя на месте ли мешочек с золотом и камнями; и, скособочась на бок из-за тяжёлой ноши, быстро двинулся к мосту, по дуге огибая Толика.

С той стороны также отпустили девчонку.

Теперь они, как и положено, сближались примерно в одном темпе; и должны были вступить на мост, она со своей стороны и он со своей, одновременно. Похрустывал снег, мела позёмка, колюче секла ледяная крупа в разгорячённое лицо; перевешивал на бок тяжеленный огромный баул; сердце стучало где-то близко к горлу, — не верилось, что сейчас наконец всё закончится… Удачно-удачно-удачно! Помимо законного процента, помимо доли за кидалово этих лохов из Башни, — ещё и это золото и эти камни — никому не подотчётная, чисто его доля, зубами вырванная у этих уродов! Ну им и будет сюрпри-и-и-из! Только бы эта блядь всё сделала как нужно… — должна, должна! Не захочет же она схлопотать пулю между лопаток! И чтоб этот, Олег, удержал хоть на пять минут своего чокнутого братца-наркомана, не дал ему опять выкинуть какой-нибудь фортель!!

Пагар быстро шёл, обмирая от предвкушения, что всё получилось; вместе с тем чувствуя на себе «тёплый, дружественный взгляд через оптику СВД»… скорей бы всё это кончилось! — и к чертям свинячьим такой бизнес!

Впрочем, это он себе говорил после каждой сделки.

* * *

— Ну чо?? — Толик, спрятавшись за джип, перекинул со спины на грудь автомат. После того как посредник с саквояжем двинулся к мосту, с него как рукой сняло и напускную истеричность, и последующую тормознутость, — Бабах, как там??..

— Девку пустили, сближаются как бэ одномоментно! — сообщил не оборачиваясь Жексон, продолжая фиксировать происходящее через прицел винтовки.

— Братан, как я?

— Нормально, Толян, нор-маль-на! — Олег был так же упруго-деятелен. Как и брат, перекинув теперь автомат на грудь, спрятавшись за джипом, он достал бинокль.

— Крыс, как?? Всё по распорядку? — бросил он между делом в нутро джипа через открытую дверцу багажника.

— Всё как тренировалися! — донеслось из салона.

— Я заметил — тот чуть боком стоял! — сообщил Олег, — Но ничего, — Пагару было не до таких деталей — здорово мы на него морозу напустили! Ага, идёт Белка, идёт! Сближаются!

Вскоре Пагар и зябко кутающая лицо в капюшон девушка вступили на мост, каждый со своей стороны. Напряжение возростало…

— Я вылезу?? — послышалось из джипа.

— Я те вылезу! Сиди! Ничего ещё не кончилось! — Олег захлопнул крышку багажника, отсекая возмущённое бормотание Сергея «- Я тоже посмотреть хочу!.».

Внезапно подал голос Жексон, и голос его звучал встревоженно:

— Ахтунг, камараден! У их УАЗика в задней стенке открылось заднее окошко!.. И… камрады, там пулемётный ствол корячется!

Олег прильнул к окулярам бинокля. Действительно, из задней стенки машины оппонентов теперь показался пулемётный ствол, слепо ворочаясь в направлении моста.

— Ах ты ж бля!.. Чего бы это вдруг??

— Ничего, ничего!.. — успокаивающе произнёс Олег, — Страхуются, только и всего! Чтобы мы чего не выкинули. Стрелять не будут — мы ж тогда сходу Пагара валим, а он только на мост вступил — им ничего не достанется… Ничего! Не бздимо, соратники, смотрим!.. тем более что и пулемёт, поди, наш! Толян, покажи им и наш аргумент!

Толик и сам, без напоминания, метнулся к открытому сбоку салону микроавтобуса, и, достав оттуда ПК с подцепленной снизу зелёной облупившейся коробкой ленты, занял позицию лёжа у заднего колеса машины.

Вот Пагар с саквояжем и девушка сблизились примерно на середине моста, как раз где негромко побрякивая от ветра, висели гроздья заиндевевших замков и замочков, символов «вечной любви».

Приостановились. Пагар что-то сказал девушке; та согласно кивнула, ещё ниже опустив голову, закутанную в капюшон куртки. Разминулись, двинулись дальше — она к джипу, он к УАЗику.

Олег облегчённо взлохнул — ещё метров сто, и Белка у нас!

* * *

Однако дальше всё пошло не по заранее оговорённому плану: разминувшись с посредником, Белка прошла ещё около десяти шагов, и вдруг захромала, припадая на левую ногу. Пошла медленнее, ещё медленнее, — и, наконец, совсем остановилась, присела, обхватив колено руками… Что за чёрт?? Пагар же, напротив, ускорил шаг, и вскоре уже миновал мост, напрявляясь уже непосредственно к УАЗу.

— Что она делает?? Какого хера она встала??! — заорал из-за пулемёта Толик. Олег также был не на шутку встревожен; и только Джексон сохранял спокойствие, поочерёдно фиксируя через прицел то спину Пагара, то «амбразуру» с пулемётом в задней стенке вражеского внедорожника.

— Чччччёрт!.. Ничего не понятно! — прошептал Олег, рассматривая происходящее в бинокль. Белка сидела на корточках чуть ближе середины моста, обхватив колено руками, опустив капюшон на лицо, и, казалось, не собиралась дальше двигаться к спасителям. Что за чёрт, да что с ней??

— Они ей ногу, что ли, повредили?? — прохрипел из-за пулемёта Толик.

— Не должно бы… До моста шла нормально… — не согласился Олег.

— Чо она тогда??! Элеонора!! Балка-а-аа!! — заорал Толик, приподымаясь, — Сюда иди, быстр-р-ро!!

Вряд ли она его слышала — ветер отнёс звук в сторону, в поле.

— Пап, я выйду! — послышался встревоженный голос Сергея из джипа.

— Сидеть! Не вздумай! — ещё ничего не понятно!

— Брателло! — оглядываясь на Олега, прокричал Толик, — У ней с ногой что-то! Я — к ней! А?..

— Нельзя, Толян!! — не согласился Олег, — Может быть неправильно воспринято, это не по регламенту обмена — третьему вылазить на мост! А у них — пулемёт!

— Она ж не идёт!

— Это от них не зависит, они своё дело сделали — отпустили… Они в своём праве… Ччччёрт, Пагар щас до машины уже дойдёт! А она всё сидит! Бел-кааа!!! — заорал и он во весь голос, — Немедленно сюда!!

В джипе отчётливо заматерился Сергей; но, тем не менее, отца не ослушался и из джипа не вышел.

— Обозначить поверх машины, чтоб посредник не спешил?.. — полуобернувшись, спросил Джексон Олега.

— Нельзя — могут неправильно понять!.. Завалят девку — у них пулемёт! Женька — фиксируй амбразуру! Если вздумают стрелять — бей в неё раз за разом! Но не раньше! — пока что, хоть и с нарушением, но всё по согласованному плану!.. Девчонку они отпустили… А чего Элеонора на мосту застряла — мы разберёмся! — решил Олег.

Снова все замерли, следя за обстановкой через прицелы.

Вот Пагар беспрепятственно дошёл до УАЗа — ему навстречу распахнулась дверь. Подав туда, внутрь, принесённый саквояж, он теперь уже чуть не бегом направился к своей машине, которая, как и УАЗ, уже стояла с включённым мотором — позаботился его водитель-пеон. Полминуты — и он скрылся внутри. Неслышно хлопнула дверца. И, почти одновременно, обе машины тронулись с места, покидая точку рандеву. Из заднего борта УАЗа по-прежнему угрожающе торчал ствол пулемёта.

Олег молчал, наблюдая. Всё это ему не нравилось. Очень не нравилось! Какого чёрта Элеонора делает на мосту, даже не предпринимая попытки приблизиться к ним?? С ногой что-то? Почему так резко и неожиданно? Да хоть и с ногой — но ты хоть ковыляй, хоть ползи на четвереньках! — чего ж ты, дура, там, на мосту, на простреливаемом месте, уселась; ведь не гимназистка какая — давно уже расклады должна понимать!!

— Белка-а-а, чёрт тебя подери!! Сюда — бегом!! — заорал Толик.

Видно было, как девушка оглянулась на машины, спешно покидавшие уже окрестности моста, и, увидев, что они уже довольно далеко, встала, и как-то неспешно, с по-прежнему опущенным на лицо капюшоном куртки, из-под которого выбивались рыжеватые волосы, направилась к ним. Не хромая, но и отнюдь не бегом!

— Быстрее!! — заорал во всю глотку Толик, всё же не рискуя выйти из-за машины — УАЗ и Шевроле Пагара были уже метров за триста от моста, но ещё вполне в пределах прямой видимости — до леска, в котором скрывалась дорога было ещё примерно столько же, и их пулемёт представлял собой прямую и непосредственную угрозу — чёрт их знает, что им придёт в голову, после полного расчёта-то!

Белка чуть ускорила шаг. Ещё десяток секунд — ещё метров двадцать добавили УАЗ и Шевроле расстояния между ними и «гарнизоном Башни». Ещё десяток секунд… Джексон отнял винтовку от плеча:

— Отсюда уже точно не засажу… — и скрылся в микроавтобусе.

Как только девушка поравнялась с джипом, и, судя по расстоянию, противники уже наверняка, даже длинной очередью из пулемёта, на ходу, не смогли бы их надёжно накрыть, Олег выскочил из-за машины, схватил вялую, как кукла, Элеонору за рукав, и рывком втащил её за джип…

Оставив стоять на сошках пулемёт у колеса микроавтобуса, вскочив, к ним подбежал Толик.

— Элька, какого…

Олег отбросил с головы девушки капюшон…

Секундная пауза, секундное остолбенение: это была не Элеонора!

ОБОЮДНОЕ КИДАЛОВО

— Па-ап!! — послышался чуть не плачущий голос Сергея из джипа, — Всё что ли?? Я выхожу??

Ему никто не ответил.

Перед ними стояла симпатичная рыжеволосая девушка, худенькая, стройная — по комплекции совсем как Белка; одетая явно в одежду Элеоноры; и на лице её был написан явный испуг.

— Что-то подобное я уже начинал чувствовать… — пробормотал Олег.

Будто не веря своим глазам, Толик взял её за подбородок, всмотрелся, сморгнул, тряхнув головой — как будто ожидал, что сейчас морок рассеется и перед ним появится Элеонора, его Белка… какого чёрта??

— Такое наебалово!.. — опять пробормотал Олег.

Снова мотнув головой, как будто прогоняя наваждение, ещё раз бросив взгляд на незнакомку, Толик заорал:

— Жексон!! Жми!

Тот уже появился из микроавтобуса, держа в руках некий явно самодельный агрегат — гибрид из рации, самодельной антенны и батарейного блока.

— Стой!! — останавливая его, закричал Олег. Жексон замер.

Олег ухватил девушку за плечо:

— Белка — там??

Та смотрела непонимающе-испуганно.

— Там — в УАЗе — кто ещё был?? Девушка там была?? Быстрее, твою мать!!!

— Н-нет! — пролепетала та, — Только эти двое: Ильшат и Амирбек! И больше нико…

— Жми!! — скомандовал Олег.

— Жми, Бабах! — проорал, дублируя Олега, Толик.

Его крик был заглушён резким треском. Обе удиравшие машины были уже готовы скрыться в лесу, и на достаточно широкой дороге шли параллельно, каждая стремясь побыстрее выйти из предполагаемой и возможной зоны обстрела, когда вдруг в УАЗе ярко и резко сверкнула вспышка; он вздрогнул, мгновенно застыв; и тут же превратился в брызжущий в стороны алым и чёрным куст взрыва. Мелькнула в воздухе вырванная дверца. Идущий параллельным курсом Шевроле Пагара с силой отбросило в сторону; он упал сначала на бок, тут же перекатился на крышу, опять на борт, теперь уже другой, и так застыл. Гулко, густо ударил звук взрыва.

За звуком взрывом почти неслышно хлопнула дверца джипа, выпуская Сергея.

— Ну что за херня, ну что такое!! Самое важное и хрен увидел!!!

Ему никто не ответил, — все смотрели, как на месте, где раньше был УАЗ, опадал взрыв; расползалось, клубясь, чёрное облако.

— Ипаааать… Вот так шарахнуло!! — радостно заорал Сергей, подпрыгивая на месте и хлопая себя ладонями по плечам — он был одет только в тонкий свитер.

— Ни-хе-ра себе пиздануло!! — забыв, что отец очень неодобряет сквернословие, продолжал радостно кричать Сергей, — Ну почему меня сразу не позвали!! Пап — ты обещал!!

Ему никто не ответил.

— Белка, как ты?.. — он направился к девушке, так же смотрящей на последствия взрыва и требовательно дёрнул её за рукав, — Бел… Пап, Толян — это не Белка!!!

— Мы уже заметили! — сообщил ему отец, — Нас банально пытались кинуть! Как в девяностые. Суки рваные… пардон.

— Ну, с кидаловом у них как-то незаладилось! — радостно сообщил подошедший к ним Жексон-Бабах, не преминув похвалиться, — Грамотно, ааа?? Я пять раз перепроверил! А всё равно волновался!! Я уж и продублировал! — сигнал должен был бы полюбому…

Ему никто не ответил, и он примолк.

Ещё раз кинув взгляд туда, где возле леса расплывалось чёрно-бурое облако, и на ставших уже смутно видных останках УАЗа занимался огонь, Толик взял девушку за горло:

— Кто такая?..

— Валя я… — покорно произнесла та и всхлипнула.

— Какого хера ты тут делаешь, Ва-ля?! Где Белка?

— Мне сказали… приказали! Если, сказали, не сделаешь как сказали, то, сказали, застрелят!.. В спину из пулемёта застрелят, сказали… Десять шагов сказали, — и хромать. И — дальше не идти. А то застрелят — сказали…

— Сказали-сказали!.. Овца. — произнёс зло Толик, но руку с шеи девушки убрал.

— Не ори на неё Толян — при чём тут она? Обычная подстава — а мы чуть как лохи не попались! — сказал Олег, — То-то этот Пагар так спешил и ничего толком не проверял… козёл!

— Вижу! — буркнул тот, — Мы их кидаем, они нас… Весёлые времена вернулись, етить-колотить!

И направился к пулемёту. Поднял, отряхнул сошки и приклад от снега; отнёс в микроавтобус. Вылез оттуда уже с автоматом в руках.

— Ну что, брателло, пойдём посмотрим, чего там от них осталось! Хочется верить, что этот паганец не сильно ушибся — хочу ему в ево глаза посмотреть!

— Пошли-и… — согласился Олег, — Сергей! Оденься — замёрзнешь. Возьми ствол, пасите тут с Жэксоном округу. Да, девчонку укройте чем-нибудь — замёрзла, синяя вся. Нет, «с нами» не надо — ты же видишь, ничего там интересного не осталось… от УАЗа-то. Сейчас мы «переговорщика» этого сраного притащим — и поедем домой, разбираться: как же это так вышло, что вместо Элеоноры оказалась Валя!

Услышав своё имя, девушка суетливо захлопала по карманам; нашла и протянула Олегу свёрнутый лист бумаги:

— Вот… Этот, старший, который на мосту — он ещё раньше мне в карман засунул, и велел вам передать, когда они уедут… Ну, то есть после всего…

— После всего-о! — передразнил подошедший Толик, — Кому «вам»?

— Ну… вам. Вот кому, говорит, тебя отдадим — тому и передать. Так старший сказал.

— Ясно. Давай сюда.

Олег взял лист и развернул. На обычном листе офисной бумаги было ручкой написано от руки:

«Окончательные условия передачи вам вашей девки вам будут сообщены дополнительно. Это Валя, не обижайте её, она не при чём».

И нарисован довольно неумело член с яйцами.

— Вот так вот — окончательные условия! — хмыкнул зло Толик, прочитав написанное через плечо брата, — А потом «самые окончательные» и «самые-самые окончательные!» Вот гнида! Я тебе сразу сказал — чутьё у меня на таких… Пагаров!

— Ладно. Чутьё у него. Пошли, что ли, пока они там не окочурились. Серый, ты понял — смотрите тут!.. Жэксон — ты в курсе!

— Так то да, как бэ ага…

— Пошли-пошли! — заторопился Толик, — Бумажку не забудь, — я спросить хочу, кто же это таким художником заделался! Поощрить хочу за рисунок, ага!

И две фигуры двинулись к горящим останкам УАЗа и перевёрнутому Шевроле.

* * *

В Башню вернулись уже в сумерках.

Достаточно быстро вытащили из машины живого, хотя и помятого прилетевшим при кувырке машины с заднего сиденья газовым баллоном Пагара. Он ничего не понимал и только тряс головой, оглушённый. Из уха у него шла кровь, и, судя по всему, «экстренно допрашивать» его не было сейчас никакого смысла — он ничего не соображал. Только разевал, как рыба, рот, и бессмысленно вращал глазами. Толик двинул ему в солнечное сплетение, и, когда тот, захрипев, скорчился на снегу, живо связал ему руки за спиной и обыскал.

Переложил к себе в карманы трофеи: телефон, зарядное на аккумах; наполовину исписанный блокнот, толстенькую, и видно что старую записную книжку; ручку с золотым пером, которой Пагар форсил ещё раньше, на переговорах; карманную рацию; связку ключей; складной нож… хороший нож — Олег сразу оценил: какой-то из Бенчмейдов, дорогой, сука… был. Теперь вот прежде дорогие и престижные вещи сплошь и рядом просто и задаром переходили из рук в руки в виде трофеев. Начатую пачку бумажных салфеток. Пару скомканных медицинских масок, начатую упаковку Ремантадина — в разгар эпидемии, когда люди мёрли как мухи, кто-то пустил слух, что Ремантадин в смеси с апельсиновым соком помогает от вируса — хотя что за вирус никто не знал, но у фарцующих медикаментами Ремантадин состоятельные люди покупали за бешеные деньги, как и апельсиновый сок, разведённый из концентратов — хотя было это явное надувательство. Пагар же явно относился к состоятельным. Часы — роскошные Картье. Также в карманах нашлось и оружие: маленький плоский ПСМ с запасным магазином. Забрал Толик, конечно, и мешочек с золотом и камнями, так недолго радовавший «переговорщика»…

Водитель тоже был жив, и тоже оглушён, хотя пострадал и меньше, чем Пагар — баллон прилетел именно в него, водителю повезло больше.

Ему так же, навесив «для профилактики» пару плюх, связали руки и обыскали — но тот, как и следовало ожидать, оказался всего-то пеоном: старенькие часы, наполовину пустая газовая зажигалка и бумажный пакетик с аккуратно сложенными окурками; треснутая трубка, откуда, видимо, окурки и выкуривались; стальная ложка, открывашка для консервов; связка ключей явно «от квартиры» со смешно выглядевшем на ней чипом от подъездного домофона, — всё показывало его невысокий социальный статус.

От УАЗа практически ничего не осталось: сработавшие в железной будке машины пять килограммов аммонала, спрятанного в подменённом Сергеем во время «истерики» Толяна саквояже, разворотили его так, что даже о марке машины можно было судить только по колёсам. Обломки разбросало далеко в стороны, раскуроченные его внутренности горели, исходя вонючим чёрным дымом; и ясно было, что ничего ценного там быть не может.

А вот Шевроле Пагара, хотя и совершил «боковой кувырок», представлял определённую ценность. Раскачав, вдвоём Толик с Олегом вновь поставили его на колёса и осмотрели. Увы, как трофей он уже не годился — не заводился мотор, помяло кузов; вспучились, покрывшись сетью трещин, окна; а главное, при кувырке свернуло ступицу на левом переднем колесе — без серьёзного ремонта было не обойтись…

Толик разочарованно сплюнул и пнул в сторону лежащий под ногами дымящийся кусок чего-то мерзкого, с клочьями прилипшего камуфляжа — ни то часть ноги, ни то руки. Жалко… хорошая была машина.

Ничего не поделать — ограничиться тем, что слили бензин и сняли аккумулятор. Этим и занимались до темноты, а пленники сидели возле микроавтобуса и понемногу приходили в себя.

При этом пеон очухался первым, и, собственно, выглядел и не особо подавленным — ну, сменились хозяева, придётся привыкать, только и всего…

А вот Пагар, когда Толик показал ему со злорадной ухмылкой переданное им с девушкой послание и пообещал «когда приедем домой» «побеседовать, кто это у нас такой Пикассо?.». замкнулся, закрыл глаза, и было вообще непонятно, то ли он спит, то ли в натуре потерял сознание — прилетело баллоном ему сильно…

ДОПРОС ЧЕТВЁРТОЙ СТЕПЕНИ

— Ну чо, сукин кот, побеседуем?? — обратился Толик у «переговорщику».

Того уже осмотрела Ольга и вынесла вердикт: ушиб грудной клетки, сотрясение мозга, здоровенная гематома и рассечение за ухом. Не исключены трещины в рёбрах, но без рентгена сказать трудно — а рентгена, сами понимаете… Предложила бы покой, перевязку…

— Нянечку ему ещё в мини-юбке и «Спокойной ночи малыши» на ночь, чтоб сны хорошие снились! — согласился с ней Толик и отпустил её: — Иди, иди, Оля, спасибо! Мы дальше уж сами. Нет, перевязывать не надо — вон, полотенцем зажмёт и ничего, там не сильно течёт — присохнет. Сказки он нам сам порассказывает сейчас, ага.

Пагар закатил глаза, и то ли изображал неадекватность, то ли в самом деле был пока не в себе. После пары даже не ударов, а тычков в грудь, он захрипел, упал на пол и пустил изо рта розовую пену, — допрос его пришлось отложить.

Взялись за пеона-водителя. Допрашивать его начал Толик.

Звали того Фёдором, прибился он к Пагару ещё по осени, вместе с семьёй — работал на него, чинил машину, оказывал разного рода услуги, — взамен на кормёжку и «защиту». Собственно, только кормёжку — защиты как таковой Пагар обеспечить не мог; защита была, как и у большинства теперь в Мувске, в незаметности и ненужности для «серьёзных людей». Да, иногда шоферил для него — отвезти, привезти; но в основном Пагар предпочитал по своим делам ездить сам… Нет, увы, где Белка-Элеонора он не знает — он, Фёдор, понимает о чём речь идёт, и скрывать бы не стал; но «по этим делам» «хозяин» ездил сам. Где-то в пригороде, кажется… но это только догадки. Где у Пагара «гнездо», то есть обиталище? — конечно покажет, с радостью! Там же и его, Пагара, подруга живёт — нет, не жена! — подруга, из фотомоделей; и самого Фёдора семья живёт: жена, дочка и племянница; сестра умерла вот перед Новым годом… …всё покажу, всё-всё, как скажете! …если к себе возьмёте — очень признателен буду, чесслово!.. Всё что угодно, ребята; чисто за еду, а?.. Мне и семье. А?..

Олег пообещал подумать и вышел из комнаты. Столкнулся с уже поужинавшим Сергеем:

— Нет, Серый, пока ничего. Но как бы на быстрый результат и не рассчитывали. Жексон где спать будет — у тебя? Как он с телефоном — разбирается? Ага, занялся, гуд. Иди, иди — как сделает — принесёшь; тут пока ничего интересного — «колем» пеона, потом возьмёмся за Пагара, — хорошо бы всё это сейчас прямо сделать, ибо как там после происшествия с Белкой будет — хэ зэ…

В комнате дико заорал пеон, его вопли перекрывали полные ярости крики Толика.

Олег поторопил сына:

— Иди, иди, ничо тут интересного…

— Ну па-а-а-ап…

— Толян в гестапо играет… иди, говорю — телефон сейчас важнее.

Не верить пеону не было оснований; тем не менее Толик по своему обыкновению после первой стадии допроса «напустил на него дрожи» — пообещал всяческие муки и пытки, если соврёт хоть в мелочах; и даже, не удовольствовавшись его «чистосердечным рассказом» на всякий случай применил к нему и пытку — даже, по сути, не пытку, а психологический метод устрашения: наорав на пеона, что «он всё врёт, нам это точно известно» и «я тебе сейчас все пальцы поотрываю!» надел ему на указательный палец леску, завязал её узлом, и, подсунув под неё карандаш, принялся закручивать…

Леска врезалась в посиневший палец; Фёдор орал, плакал и клялся, что сказал только правду и больше ничего не знает; Толик орал на него, и угрожал, что «если он не расколется», то «ещё пара оборотов карандаша — и твой палец отпадёт!»

С ужасом глядя, как туго закрученная леска и правда, казалось бы, вот-вот ампутирует ему пару фаланг, пеон плакал слезами крупными, как горошины и молил оставить ему палец…

В точно рассчитанный момент в комнату вернулся Олег; посмотрел на происходящее действо — и «неодобрил». «Прогнал» Толика, освободил пеону палец от лески — собственно, ничего страшного, кроме испуга — палец так, он знал, ампутировать невозможно; но «на испуг» — нормально! — и теперь уже сам, по контрасту с бешено оравшим и угрожавшим Толиком, ещё раз спокойно и подробно расспросил пленника.

Заливаясь слезами и клянясь «жизнью и семьёй» что не соврал, тот повторил, собственно, практически всё то, что Олег уже слышал и до того, и стоя во время «допроса с пристрастием» за дверью. Да, пеон скорее всего действительно ничего не знал о местопребывании Элеоноры; что и подтвердил старый, как сама история сыска, метод «добрый — злой полицейский».

Пеона покормили и отправили к остальным, наказав им «за новеньким присматривать» и «не обижать».

После этого вновь занялись Пагаром.

Пристёгнутый наручниками к батарее этажом выше — пристёгнутый надёжно, с руками за спиной, чтобы не смог каким-нибудь хитрым способом от наручников освободиться и попытаться «сбежать» по примеру покойного Бруцеллёза, — он, конечно, слышал вой, плач и крики «пытаемого» своего водителя — тот орал на всю Башню; и отдавал отчёт, что его самого ждёт.

Его посадили на табурет посреди комнаты; и, уже не рискуя бить чтобы не вызвать очередной обморок, Толик задал ему главный, основной вопрос: где Элеонора?

Тем временем Жексон уже успешно разобрался с запороленным телефоном Пагара, и Сергей принёс его Олегу — Олег погрузился в изучение фотографий и записей.

Пара фонарей, положенных на мебель, как положено по канонам допроса, ярко освещали физиономию бывшего «переговорщика», оставляя всё остальное помещение в темноте.

Пагар кривился от режущего света, моргал, и молчал. Судя по всему он был в ступоре — и после столь резкого изменения своего положения — от «хозяина жизни», диктующего условия, к бесправному пленнику; и от травмы, и от страха.

— Ты что же, сука пагарская, язык проглотил?? — почти ласково обратился к нему Толик, — Я ведь и проглоченный его достану — и ты им живенько заработаешь; расскажешь мне всё — где Элеонора, кто её украл, где их «гнездо», кто тебя навёл на такую весёлую мысль — нас кинуть; и вообще всё-всё-всё, включая свой первый сексуальный опыт! Но это потом — первое: где Элеонора! Быстро, сволочь!

Пагар молчал.

— Ах ты сука!.. — сидевший напротив Толик уже занёс было руку, чтобы садануть тому в голову, но вовремя одумался: опять, гад, кувыркнётся в обморок — сплошная потеря времени с ним!

— Молчит! — обернулся в темноту, где стоял Олег.

— Что уж, давай сразу третью степень, что тут тянуть! — буркнул Олег, не отрываясь от телефона, — Только чтоб без вредительства — опять ведь «отъедет…»

— И двери закрой — орёт на всю Башню! — попросил Олег, когда и правда, Пагар, стряхнув с себя своё кажущееся безразличие, заорал, — Там женщины, старики… Ивановна, Олечка — давай всем не будем «наши методы» демонстрировать…

— Пусть привыкают… к методам! — пропыхтел Толян, склонившись над визжащим уже Пагаром, — Да и не заблуждаются оне, я так думаю. Не то время.

— Пап, а «третья степень» — это чего? — спросил заглядывавший через плечо отца Сергей.

— Нуууу, как сказать… Считается, что «первая» — это просто собственно допрос. — вполголоса пояснил Олег, — Вторая — психологическое давление. Третья, или «с пристрастием» — собственно пытки… Ты уверен, что у тебя других дел нет? Шёл бы с Жексоном в комп поиграл!

— Тут сетки нет. Не, я побуду. Чо ты? Думаешь, меня этими криками ещё можно напугать??..

— Да… не то чтобы…

Сергей заглянул в лицо отца, слабо освещённое отбелеском фонарей и экраном смартфона. Интересно. Вот он всё Толика на всякие «такие дела» подписывает — а не было бы Толика? Сам бы стал — пытать? Неее, он не такой. Хотя… если вспомнить то, что сейчас казалось уже полузабытым сном — разговор с отцом в том, мирном и изобильном ещё времени, когда он сказал, что получается, что Толик и есть он сам, вернее, как бы его часть… такая вот, специфическая часть… Чёрт его знает, может и стал бы. Даже наверное стал бы — как он дрался на ножах с тем толстым гопом, как ему пол щеки ножом отмахнул, — ещё до появления Толяна… Да, как всё запутано!

Пагар визжал.

Толик сломал пополам тот же карандаш, сунул половинки его Пагару между пальцев, и теперь, зажав ему кисть руки в своих клешнях, тискал её, вызывая у того дикую боль. Или ему казалось что дикую — в арсенале Толика было ещё немало специфическихъ способов развязать язык, уже не столь «гуманных», но и существенно более болезненных, а значит и действенных.

Толик тискал тому руку, Пагар визжал на всю Башню, несмотря на закрытые двери; и наверняка на всю округу, несмотря на заколоченные и зашторенные окна — это ничего, больше уважать будут. Пусть знают, что тут, в Башне, не пряниками угощают.

— Где-Э-ле-о-но-ра?? Где она, падла пагарская, говори сейчас же; или я тебе сейчас все пальцы поразмозжу!! — рычал Толик, жаждая побыстрее получить результат. Это было бы очень уместно — прямо сейчас получить результат; чтобы по темноте, ещё ночью, вытащить Белку, где она там находится… но тот молчал.

То есть он не молчал — он визжал и орал во всю глотку, но ничего не говорил по делу. Непонятно отчего — то ли сказывалась кантузия и до него просто не доходило, что от него хотят; то ли от безысходности и ненависти — что так глупо и безвозвратно попался.

Но результата не было. Вернее, результат был негативный: поперхнувшись криком, Пагар закашлялся, дёрнулся — и в очередной раз свалился с табурета. Обморок.

— Вот изящная скотина! — выругался Толик, — Опять! Не понимает деликатного обращения!

— «Изящная»?.. Это что по твоему, какая? — Олег склонился над упавшим, светя теперь ему в лицо своим налобным фонарём. Резко запахло нашатырём, Пагар замычал.

— Знаешь, Толян — по-моему у него шок. Вот и Оля что-то подобное говорила. Он сейчас ничего не скажет — или из упрямства, или просто не соображает, что от него хотят — хоть ты его запытай… Надо сделать паузу — пусть придёт в себя.

— Олежа, Элеонора-то?.. А?!!

— Да понимаю, понимаю я всё… Риск, да. Кто-то где-то её содержит, охраняет… «Эти» с обмена не вернулись, с радиосвязи также выпали — ясно что охрана подсела на измену. Сейчас, на ночь, её всё равно, наверно, в другое место переведут. И будут выжидать. Я бы, во всяком случае, так сделал. Так что давай этому уроду дадим паузу, хотя б на ночь — смотришь под утро и придёт в себя. А мы пока в записях его покопаемся; в телефоне. Ты его, наверное, на цепь посади, что от Джамшуда осталась, в его обиталище — утром продолжим разговор. Одет он тепло — за ночь не замёрзнет, да и одеял там с избытком.

В сопровождении Сергея Олег вышел.

— Нееет… — пробормотал Толик, когда дверь за ними закрылась, — У меня насчёт тебя, поганка, другие планы. Ты у меня эту ночь остаток жизни вспоминать будешь!

* * *

— Ну что, тварь — пошёл! Пошёл, я сказал! — Толик задал пинком направление движения Пагару, и тот, не устояв, покатился в снег; заскулил, возясь там со скованными за спиной руками.

На улице было морозно, хотя пурга уже закончилась.

Темно. Луч фонарика быстро обежал окрестности, мазнул по Пагару и погас. Темно. Хотя соседи у Башни есть, днём видны были тропки — кажется, пара семеек перекочевала в ближние дома, надеясь на «сильное соседство», как куропатка, вьющая гнездо поблизости от логова волка, или крестьянские хижины у высоких стен рыцарского замка. Олегу больше нравилось второе сравнение, а Толяну было просто наплевать.

Переселились и переселились — пусть живут; надо будет их как-нибудь отыскать — благо по снегу это достаточно просто, — и напустить шороху: пусть работают «вынесенными постами», как у Спеца в домах возле кладбища. Пока что непонять где обосновались — светомаскировка! Оно и понятно — в Башне тоже не светилось ни одной щелки. Как, наверное, и по всему Мувску — кроме, понятно, огороженных высокими стенами территорий «баронов» — тех, кто выжил, да «Зелёной зоны» — там прожектора по ночам.

Не то чтобы люди опасались, что кто-нибудь ночью вломится, хотя и это тоже — сейчас у всех практически было оружие и желающие вломиться в неурочный час однозначно понесли бы потери, — но к чему обозначать своё местоположение? Можно схлопотать заряд картечи или очередь в окно — просто из хулиганских побуждений или от досады, что вот, у кого-то свет и, наверное, тепло, а ты тут таскайся ночью, мёрзни…

Так что из «уличного освещения» были только низкие тускло-серые зимние облака, подсвеченные звёздами, да ещё более тусклый снег под ногами.

— Ты что, морда, долго будешь тут кряхтеть?? — ещё один пинок помог Пагару окончательно подняться, — Сам виноват! Не хамил бы раньше — я б к тебе, паскуде, более… эээ… то-ле-рантно относился; кололся бы сразу — ночевал бы в относительном тепле. А теперь — пшёл, пшёл! Давай, двигай — вон туда!

Толик задал Пагару направление через двор, и сам пошёл следом, чутко прислушиваясь, прижимая локтём к боку автомат. Тихо, только приятно скрипит, как крахмал, снег под ногами. Пахнет дымком — то ли с Башни натянуло, то ли с окрестных подвалов. Впрочем сейчас везде в Мувске пахнет дымком — где вообще есть живые. Вот как будет пахнуть по весне — это да! Как говорит Олег «весна покажет кто где срал». И кто где умер, и притаился под снежком до весны, ага.

Они прошли в темноте через двор; Толик лишь пару раз и на короткие моменты включал фонарик — когда миновали большой бесформенный сугроб, скрывавший под собой наваленные один на другой кузова машин; и одну из двух во дворе помоек, теперь из себя представляющую сугроб ещё больших размеров.

Подошли к углу пятиэтажного дома напротив, к торцу, где вниз, в полуподвал вела занесённая сейчас снегом лестница.

Пагар начал мелко трястись и скулить — он решил, что его ведут «на распыл». В целом момент был благоприятный чтобы вновь его прессануть на тему «Признавайся, где Элеонора!» — но Толик уже решил для себя, что на сегодня «расспросы» закончены — чтобы не пристрелили сразу, он, падла, может и соврать от страху — и что, переться сейчас по ночи проверять? Нет, теперь уж утром, всё утром!

Столкнув невезучего переговорщика вниз по лестнице, Толик спустился сам; и некоторое время повозился, разгребая ногами снег, приваливший незапертую дверь. Подёргал, приналёг плечом, — дверь подалась, оставив достаточную для входа тёмную щель.

— Давай, двигай, падла!

Протолкнув Пагара за дверь, Толик протиснулся сам. Маленький тамбур, и дальше помещение бывшего магазина обоев — с прилавком, со стойкой кассы, на которой, собственно, до сих пор касса и стояла. Луч фонарика бегло пробежался по стенам, по прикреплённым у прилавка огромным книжкам-планшетам с образцами обоев — Толик тут неплохо ориентировался, так как был тут ни раз и ни два.

— Давай-давай, дальше шуруй! Вон туда!

Он протолкнул пленника в соседнее помещение, раньше всё сплошь заставленное стендами, на которых крепились рулоны обоев. Сейчас все эти стенды, как и смятые, затоптанные остатки рулонов, не пошедшие ранее в печь бывшим жильцам дома, были свалены у одной из стен., освобождая добрые две трети площади.

— Во, пришли. Тут и переночуешь.

Толик толкнул Пагара в угол, и тот споткнулся о что-то на полу.

— Давай-давай-давай! Спать уже хочу! — сколько ты крови моей только за сегодня выпил, паскуда! — пожаловался непонятно кому Толик и, расстегнув один из браслетов на руках Пагара, пристегнул его к стояку бывшей системы отопления.

— Вот тут и переночуешь. Можешь вот, в углу сидеть, чтоб не на полу; подложишь под задницу! — Толик ногами подпинал к Пагару несколько смятых рулонов.

— А я пойду… Вот! Не хамил бы, вёл себя как порядочный пацан, не занимался б кидаловом — спал бы в тепле, вместе со своим пеоном. И на завтрак — ма-ка-ро-ны, хы. Так что посиди ночь, подумай о своём поведении. Бить я тебя больше не буду… Думаю, что ночи размышлений и медитаций тебе хватит, чтобы стать честным и откровенным завтра с нами!

Толик остался очень доволен произнесённой речью.

Он было отправился уже к выходу; луч фонарика, направленный под ноги, выхватывал вдруг чьи-то ботинки… скрюченную кисть руки… ещё кисть, не мужская: узкие длинные пальцы, даже маникюр.

Но потом вспомнил, и вернулся:

— Да, чуть не забыл. Чтоб тебе не было тут страшно, в темноте-то. Оставлю тебе освещение; ночник, так сказать. Пока не уснёшь.

Он достал из кармана алюминиевую таблеточку маленькой свечки, пристроил её на полу. Синий язычок пламени турбо-зажигалки лизнул фитиль, и на нём повис крошечный, но постепенно разгорающийся огонёк.

— Вот. Наслаждайся. Соседей у тебя тут много — но все молчаливые, ага. Все, вернее, большая из них часть, пытались что-то предъявить нам — в открытую или втихаря. Вот. Подумай о своём поведении, эта, как его — переосмысль. Да. А завтра я за тобой приду и мы определимся — желаешь ты тут остаться с этими молчаливыми соседями насовсем, или предпочтёшь более разговорчивых. Давай, покеда.

Он вышел. Зашуршала закрываемая дверь, потом раздались несколько толчков и ударов — Толик подпёр её снаружи валявшимся тут же куском крепежа от стенда.

И наступила тишина.

* * *

Напряжённо прислушивавшийся к шуму, создаваемому Толиком, Пагар наконец осмотрелся. Разгоревшийся огонёк свечки, стоявшей посреди помещения, давал тусклое, трепещущее, но достаточное для обзора освещение.

Сначала ему показалось, что подвал завален тряпками и старой обувью. Но он всмотрелся… Нет, вроде как склад… манекенов? Опять нет…

Он всмотрелся. Свободен был только узкий проход — всё остальное помещение занимали трупы.

Совсем рядом к стене, возле которой он был прикован, так, что можно было легко достать рукой, полуприслонён к стене труп мужчины в камуфляже: весь изодран и подплыл чёрными пятнами. Как будто его вытащили из камнедробилки; вместо головы — осколки черепа с чёрными мёрзлыми сгустками; отдельно торчит ухо с клоком волос. Замёрз; так вот, в полусогнутом состоянии, с торчащей в сторону рукой, и прислонен к стене.

У другой стены, но тоже близко — существенно менее изодранный, но тоже сильно пострадавший труп молодого парня: перекошенное лицо, открытый как бы в крике рот.

Рядом с ним несколько трупов один на одном; несколько — без головы. От другой стены как бы с изумлением взирал на него пустыми глазницами труп молодой девушки: полуприкрытые веки, мучительная гримаса, явно обгоревшие и лицо, и волосы.

Ещё труп. Ещё. Опять без головы. Этот сильно обгоревший. Труп женщины в возрасте: лежит сверху на нескольких других, руки аккуратно сложены на груди, как спит. А вот и несколько мужских голов, выставленных в ряд на прислонённом рядом с входом стенде. На одну голову даже напялена чёрная суконная кепка. Кажется все смотрят на Пагара — с подозрением, с осужденинем, с гневом. Почему он тут?? — ещё живой, тёплый, шевелящийся? Почему??

Уже подходя к Башне, Толик услышал еле слышный слабый вопль Пагара.

Довольно улыбнулся, — «Вот, посиди там ночь, обдумай своё поведение!» И ещё с удовольствием отметил, что «не только брателло, но и я кое-что шарю в психологии! Я не я буду, если он завтра не расколется!»

* * *

Когда Олег с Сергеем спустились в «кухню-столовую», все уже устраивались на ночь. «Обменянная Валя» давно уже и крепко спала, и её решили не будить. Люда сообщила, что пеоны накормлены и «у себя»; в общем, всё было в исправности.

Поднялись на этаж в мастерскую. Там Олег ещё какое-то время самоотверженно пытался просматривать фото на телефоне — ничего, что могло бы немедленно дать наводку на местоположение Элеоноры — сволочь Пагар был осторожен. Взялся листать блокнот и записную книжку, отдав телефон зевающему Сергею — но, поймав себя на том, что по нескольку раз уже пролистывает одну и тут же страницу, не понимая содержимого, сдался наконец. День был насыщенный событиями, нервный — и, в общем, всё что могли они из этого дня уже взяли; всё остальное завтра, завтра! Да, не получилось с Белкой сегодня однозначно решить вопрос — но, будем надеяться, ничто не потеряно. Завтра!

Попрощался до утра с Сергеем, отправившимся спать в палатку, где уже устроился и похрапывал Жэксон; связался по рации с братом. Тот сообщил, что «Пагара на ночь определил» — без деталей. Что ложится спать.

Ну, будем надеяться, что завтра день будет удачнее сегодняшнего. Сегодня всего-то не дали себя поиметь; но цели — вернуть Белку, — так и не достигли. Посмотрим, что завтрашний день нам принесёт.

В подъезде резко продребезжал звонок, сигнализирующий, что Башня переходит на ночной режим охраны, и все перемещения прекращаются. Щёлкнули тумблеры на самодельном пульте, зажглись светодиоды, сообщая, что те немногие, самые основные мины, восстановленные в первую очередь Олегом, переведены в активный режим. Можно было ложиться спать.

ПОПЫТКИ РАЗОБРАТЬСЯ

Утром, за завтраком, Олег вслух прикидывал план на сегодня — в первую очередь, конечно же, надо было закончить допрос Пагара; и уже исходя из полученных от него сведений, действовать дальше. Сегодня было бы очень важно вытащить Белку, где бы она ни находилась — явно ведь не получив никаких известий от хозяев, охрана предпримет какие-то действия, возможно и радикальные.

— Возьмут да и пристрелят! — буркнул Сергей.

— Да не, да не, вы чо! — не согласился сидевший тут же Жексон, глянув на помрачневшего Толяна, — Так не делается! Она же им ничего не сделала, за что её кончать? Скорее отпустят!

— Ага, разбежались! Кто-то кого-то так вот просто сейчас отпускает, ага!

— Или сами обменять попытаются!

— После того как хозяева с обмена не вернулись?? Даконечно. Зассат.

— Скорее будут держать и ждать! — не согласился с обоими Олег, — Впрочем… мы же не знаем, какие инструкции им оставлены. И кому «им», и сколько их. Да что говорить, сейчас всё и узнаем! Думаю, что за ночь шок у Пагара прошёл — сейчас и расспросим! Ну что, давайте по-скорому — кто уже поел? Серый! — веди его.

— Не! — вместо Сергея встал из-за стола Толик, — Я схожу.

— Ты его в…?..

— Не. Для прочистки мозгов я его в «Мавзолей «Обои» на ночь определил! Для психологической обработки, хы. Щас схожу за ним.

Все воззрились на него — кто с недоумением, кто с испугом.

— «Мавзолей «Обои» — это что?? — шёпотом спросила у Люды сидевшая в уголке Валя.

— Тут напротив! — пояснила она ей, — В подвале. Туда трупы стаскивают. До весны, пока не определились с ними.

— И его туда на но-о-очь?.. — у Вали округлились глаза.

— Зачем, Толян?? — в изумлении спросил Олег, — Чего ради?

— Для осознания обстановки! — одеваясь, пояснил тот, — Чтоб не пришлось с ним опять тут возиться. А так он, я думаю, за ночь всё осознал. Как думаешь, Серый — осознал Пагар неправильность своего поведения?

Сергей лишь пожал плечами.

— Счёты сводишь! — неодобрил Олег, — Я всё понял — счёты сводишь! Что он к тебе эдак с пренебрежением… нашёл время! А если он сбежал? Или окочурился там от холода??

— Даладно! — несогласился Толик, — Сильного мороза не было. А одет он, ты ж сам говорил, по погоде. Сбежать он не мог, — я его и за наручник пристегнул, и дверь подпёр; там на окнах решётки. Куда он денется!.. Расколется как миленький!

* * *

Но вышло всё не так. Нет, Пагар не «раскололся» после ночи, проведённой в импровизированном морге.

Он взял да и попросту сошёл с ума.

Когда Толик привёл его в «пыточную», как назвал Жексон, пожелавший присутствовать, комнату где Пагара допрашивали вчера, все сразу обратили внимание на разительную перемену в его поведении. Это был уже, конечно, не прежний знающий себе цену переговорщик, но и не вчерашний находившийся в ступоре контуженный. Теперь Пагар улыбался…

Только ввели его в комнату; Олег посветил ему в лицо фонариком, и тут же спросил настороженно:

— Толян, я не понял — чего он лыбится-то??

Толик выглядел растерянным:

— Знаешь, брателло… он, падла, прикидывается, что ли!.. Я только дверь отпёр — слышу: он там разговаривает! И смеётся ещё. Я захожу — а он смеётся. И эта… разговаривает с ними, с мертвяками. Я ему по мордасам навесил — слегка, типа «с добрым утром», — так он на меня пообещал «написать докладную»!.. Ну, за «докладную» меня взъебло — я его слегка побуцкал, чтоб он скорей к адекватности вернулся — но чо-то он… как-то…

— Что??

— Вот так вот — всю дорогу. Бубнит что-то, подхихикивает…

Озабоченный Олег тут же усадил Пагара на табурет напротив окна, с которого тут же был снят картонный светозащитный экран; и в сером свете зимнего утра всем стала видна перемена в Пагаре.

Лицо его непрерывно подёргивалось, как будто нос, щёки, лоб, уши жили каждый своей жизнью, независимой от него; рот непрерывно расползался в кривоватой ухмылке, выталкивая невнятные жёваные торопливые слова:

— …почему вдруг в настоящее время появилось немало приверженцев учений, в желании дальше ум объявляется чуждым элементом и отвергается как нечто ненужное и только мешающее человеку воспринимать окружающий мир и себя типа напрямую в чистом виде внимательно…

Толик засопел:

— И вот так вот всё время!..

— Вернувшийся из царства Аида до сих пор находится под впечатлением увиденного там! — брякнул Жэксон.

— Джон, Аида — это кто? — спросил сбитый с толку Сергей; а Олег пригрозил:

— Бабах, тут тебе не там, давай-ка не влезай! А то живо поедешь обратно свои бомбочки делать!

— Так-то да, походу как бонбу сделать или телефон взломать — так Жэксон; как в обсуждении участвовать так… — засопел обиженно Жексон, но вполголоса, чтоб не разозлить — ситуация к препирательствам по пустякам не располагала.

— Но что мог слышать глупец?.. Не секрет, что смерть и Дьявол правят этим миром… неспроста лучше дальше! Смысла скитаться в вечности и более дальше…

— Нечего тут пока обсуждать… …Толян! А я ведь не знаю чо теперь делать!.. — присев напротив и заглядывая в лицо бормочущему ерунду пленнику, и наталкнувшись на безмятежную его улыбку, совсем растерялся Олег, — Кажись ты перегнул палку-то с «психологической обработкой!»

— Даладно… — сам Толик тоже выглядел неуверенно, — Эта… придуряется??

— Не похоже…

— Может отойдёт? А?..

— Отойдёт??.. Когда он отойдёт?.. Сколько это времени займёт? У нас тут не диспансер для психических… — Олег реально был в растерянности. Толик вместо ответа применил, как ему казалось, одно из самых надёжных средств: выдернув из кобуры пистолет, состроив максимально зверскую рожу, он заорал в лицо Пагару, брызгая слюной:

— Быст-тррра, падла, где Белка, чччёрт, Элеонора где, быстррра!! Колись, гнида — а то щас отправишься к своим новым ночным друзьям, сволочь пагарская!!!

Тот перевёл на него шалые глаза, лицо его продолжало по-прежнему неестественно подёргиваться. Впрочем, про «друзей» он услышал:

— Да-да-да, друзья, мои друзья, несомненно вы что вздумаете изменить; это же смешно! Обычная мордехайская хуцпа!

— Блд!! Я щас прикончу тебя!!! — заревел Толик и замахнулся.

— …это и начинает в большей степени иногда прявляется в виде странностей нашего материального уровня…

— Падло! — Толик вместо удара кулаком отвесил ему с левой пощёчину вполсилы, — но Пагару хватило: как и вчера он кувыркнулся с табуретки на пол и замер там, пустив изо рта тягучую розовую слюну.

— Вот так вот… — Олег попинал его носком берца в колено — тот явно не прикидывался, — Ну, Толян…

— Чо Толян, чо Толян!!! — Толик сам был, казалось, готов заплакать, — обрывалась, казалось бы, надёжная ниточка, ведущая к спасению подруги, — и всё из-за него; вернее — из-за слабых мозгов этого урода!

Следующий час посвятили тому, чтобы вновь привести в сознание невезучего переговорщика, и как-то, через намёки, угрозы, «ключевые слова» натолкнуть его на тему Белки-Элеоноры, вернее, где она может быть. Попытались его «разговорить».

Безрезультатно. Позвали от отчаяния даже вновь Ольгу, но и она совершенно ничем не могла помочь. «Крышу» у Пагара ночь в «морге», а до этого мощная контузия, сорвали напрочь.

— Аминозин… Галоперидол?.. — Олег мучительно пытался отыскать в памяти хоть что-то, имеющее отношение к психическим болезням и их лечению.

— Ну что вы, Олег Сергеевич, какой аминазин, какой галоперидол! — лишь покачала головой Ольга, — Это всё из другой области. Тут длительное лечение нужно, восстановительная терапия, возможно — гипноз…

— Гипноз… Толян! Умеешь гипнотизировать?

— Раньше получалось!.. — угрюмо ответил тот, — Но не с психическими. Сунешь в рыло ствол — и вот он как загипно…

— А!.. — отмахнулся Олег, — Что же делать, что же делать??..

— К нему домой давай съездим! — подсказал Сергей, — Фёдор этот говорил, что у него дома какая-то «подруга» живёт — может быть она что-нибудь знает!

— Да! — оживился Толик, — Поехали!

— Навряд ли… — с сомнением отозвался Олег, — Чего она знать может? Если он даже водителя не посвящал в свои дела. Чего бы он своей бабе… Хотя, конечно, съездить полюбому надо! Потом ещё девчонку эту, Валю, поподробнее расспросить — может вспомнит чего. Поехали!

МОДЕЛЬНАЯ ОВЦА

Увы, поездка к месту бывшего обиталища Погара тоже не принесла внятного результата.

Пагар «проживал» в большом, престижном прежде, сталинской ещё постройки доме; и вселился он туда, конечно же, самозахватом. Так же как и ещё три или четыре семьи — во всяком случае подъезд, вернее даже, роскошная парадная, была зарперта изнутри, и на условный сигнал пеона Фёдора его и пришедших с ним сначала некоторое время рассматривали через узкую бойницу стальной двери, потом принялись расспрашивать.

— Кто такие? Фёдор — тебя знаем, да; а это кто такие? Друзья хозяина? Друзья-друзья; ты же знаешь порядок — «друзей не водить»! И сам Костя где? А, вот он… Привет, Костя!.. Что-то он как-то не… что с ним, Фёдор?? Пьяный он штоль? Ко-остя, Костя! Глянь сюдой. Чо-то он… вы его обкололи, что ли, чем-то?? Нет, не открою. Ты, амбал, вообще не возникай — я тебя не знаю. Чегоооо?? А вот это видел?? — и в амбразуре угрожающе заворочался ствол автомата и приехавшие быстренько рассредоточились вдоль стены.

Как стало понятно с объяснений ещё Фёдора, в этом большом здании образовался своего рода кондоминиум: «товарищество собственников жилья» на новый лад. Идею «Крысиной Башни» давно уже подхватили и по мере возможностей «пустили в массы»: теперь образовалось немало если не домов, то хотя бы подъездов, в которых выжившие, или сбродные, новые жильцы сорганизовались чтобы совместно нести дежурства, организовать хоть какое-то подобие внешней обороны.

До «полного перекрытия периметра» минами и зонами обстрела, как в Башне, дошли мало где; но в целом такое вот общее выживание давало немало плюсов: от серьёзного наезда группы типа той, что прекратила своё существование во время такого неудачного для них штурма Башни, такие «объединения» конечно не могли защитить, но отбиться от какой-нибудь сбродной группы гопов, шарящихся по брошенным домам, вполне позволяли.

Олег отступил; опытным взглядом окинул фасад. Много целых стёкол, смотри-ка, не как в Башне, где небитых почти и не осталось, только что выше шестого этажа, и то не все… На этот дом явно никто толком не наезжал. Там, где окна выбиты дыры ничем не заделаны — не очень-то заботятся о своём жилище новые жильцы. Впрочем, оно и понятно: брошенных домов в Мувске много, всегда можно переселиться; это мы что-то на Башню так плотно запали… «Дом, милый дом», ага. «Мегатоп» — рваная вывеска между вторым и третьим этажами. «Сезонная распродажа». Ага-ага. Обувь. Вполне себе ещё одна «Крысиная башня», да. Вот только окна первого этажа не забраны решётками, как у нас, а просто забиты изнутри досками. И окон много, слишком много; большой вообще дом — тут никакого гарнизона на контроль не хватит. На первом этаже бывший обувной магазин: выбиты вдребезги входные стеклянные двери, внутри бардак; всё, как водится, перевёрнуто — могли бы уж чем-то загородить, что уж так-то… неподомашнему. И с соседнего подъезда, явно нежилого, тоже можно пролом сделать — интересно, они как-то от такого сценария страхуются?.. В Башню, в принципе, тоже можно было попробовать вломиться через квартиры дома, который примыкал и к Башне, и к бассейну; но Олег такую возможность предусмотрел, и все опасные на предмет проникновения места своевременно заминировал. А как тут? Фёдор говорил, что тут такими вещами не заморачивались.

Да и, скорее всего, вот этот вот «охранник» и есть всё, что жильцы могут сейчас противопоставить вторжению. Не, можно взять. В принципе. При желании.

Но штурмовать не пришлось: Фёдор договорился с охранником. С молчаливого согласия Олега и Толика рассказал попросту про происшествие, — получалось, что карьера одного из жильцов элитной многоэтажки увы, дала трещину; одним жильцом меньше… Сам он, Фёдор, переезжает сейчас… да, конечно, с семьёй! Как Костя?.. — он оглянулся на Олега, и пояснил:

— У Константина Савельевича теперь появились ээээ… хозяева. То есть наследники. Ну, знаете же, как это теперь бывает. Вот они хотят переговорить с Анжеликой. На предмет, скорее всего, тоже… эээ… переезда. И вообще.

Узнав о таких резких изменениях в судьбе и будующем одного из жильцов, за дверью замолчали; затем заслонка на амбразуре закрылась, и охранник, судя по всему, отправился советоваться.

— В принципе можно! — прикинул в свою очередь и Толик, — Вы тут шумнёте — я гранатой окно с тыла высажу — и войду. Ну и…

— Ты забыл, как к нам вот пытались так-то вот «войти»?? — не согласился осторожный Олег, — И неоднократно, причём.

— А, тут они не такие прошаренные! Фёдор же вот говорит…

— Фёдор пеон, он всего может не знать. И зачем вообще чего-то ломать-стрелять, если нам и надо-то только с его женщиной переговорить, ну и, возможно, подобрать что-то из наследства?

* * *

Так и вышло.

Вновь открылась заслонка на бойнице, и оттуда поведали, что «насчёт переезда одного из жильцов» тут ничего против не имеют; тем более что и сам жилец в натуре представлен; «бабу его тоже заберите — она тут всех уже затрахала, модель сраная!»; и что на весь «переезд» вам час. Крупные вещи не забирать! — вот что на себе вытащите, то и ваше! А «крупногабарит» — это со всего дома стаскивалось, пусть с домом и остаётся; может кто ещё «въедет»! Нам на дверях дежурить некому… И вообще — Костя тут у кое-кого кое-что брал… эээ… взаймы. Так что тоже, эта, подойдём — забрать своё. Да.

Тут не надо было быть провидцем, чтобы догадаться, что дорогие соседи намерены поучаствовать в дерибане Пагарова наследства. Стервятики, блд. Впрочем, ничего удивительного.

* * *

Поднимались гуськом, один за другим, молча. Нет, не было у них ни «фортификации» на лестнице, ни, судя по всему, каких-либо хитрых ловушек: всё чисто, подметено, ничего лишнего. Не то что у нас, хе, — подумал Олег, — Весь подъезд в прострелах и кровавых мазинах. Как в фильмах ужасов; хорошо — мы привыкли. А тут — чисто…

Распологался Пагар в роскошных, надо сказать, аппартаментах на пятом этаже. Чья это квартира раньше была сказать сложно — столько в неё было превнесено «дополнений»: от тяжёлых шикарных малиновых бархатных штор с золотыми кистями, нелепо смотрящихся в зале со светлыми обоями и лёгкой, модернистской обстановкой в стиле арт-деко, до огромных картин в золочёных же рамах, в беспорядке навешанных среди стильных офортов с тоненьких металлизированных рамках. Может быть крупный бизнесмен; может быть научный деятель или чиновник ранее обретался в этой роскоши; а скорее кто-то близкий к артистическому миру. Теперь же здесь жил Пагар с подругой-фотомоделью.

На картинах были пейзажи; грудастые обнажённые пейзанки и натюрморты: столы, ломящиеся от изобилия дичи, фруктов и вина. Очевидно, у бывших хозяев всё это создавало ощущение богатства.

Впрочем, были и современные атрибуты благосостояния: прекрасная чугунная печь с разнообразными декоративными «завитушками» и тошибовский газовый обогреватель с баллоном, — ясно, что газовый баллон, выторгованный у «Башни», Пагар наверняка планировал оставить себе. Кстати, его так и оставили валяться-ржаветь возле поломанного Пагарова Шевроле.

Возле печи аккуратно были сложены напиленные дрова, причём как явно «с улицы», то есть напиленные и наколотые чурочки, так и «из дома» — попиленные ножки стульев, столов, части полок и вообще всякой мебели «из массива». Интересно, как они освещаются? Не видно ни настольных светильников, ни остатков свечей. А, Фёдор говорил — у них на освещение тут общий генератор. И квартиры просто-напросто запитаны от него. И свет круглые сутки. Кучеряво живут, нечего сказать; не то что мы, сиволапые…

На Сергея же произвело впечатление, что при входе в квартиру, вернее сказать — в аппартаменты Погара — судя по всему было принято разуваться: в прихожей стояли рядком различного вида башмаки — от армейских берцев до фирменных тёплых ботинок от Лова, которые Сергей, став теперь парнем не в пример прошлому хозяйственным, сразу определил «себе, на вырост». Тут же валялись и разномастные тапочки. Стояло и несколько пар женской зимней обуви, но всё больше «в гламурных вариантах».

* * *

В квартире было тепло: тумбочка-обогреватель исправно фырчал, подсвечивая красным от раскалённой керамической сетки; на приделанной к нему горизонтальной решётке стояла большая медная турка с деревянной ручкой, распространяя запах кофе — аромат роскоши и преуспеяния в новых жизненных реалиях.

Фёдор, прежде чем убежать «к своим, собираться» наскоро познакомил их с «хозяйкой» — той самой Анжеликой, на которую жаловался сторож на дверях. Сторож с автоматом, пожилой мужик с недоверчивым взглядом, тоже, кстати, был тут, оставив «на дверях» свою жену с автоматом же — сейчас он следил чтобы «гости» не вынесли чего-нибудь, что можно было бы рассматривать как «наследство». Что Пагар как со-жилец «кончился», он уже вполне уяснил. Как и то, что приехали вполне себе серьёзные люди, с которыми лучше не ссориться.

Сам он автомат держал, как выразился Толик, «как студент батон колбасы — жадно, но неумело»; и серьёзной боевой единицы из себя наверняка не представлял. Впрочем, они пришли сюда в поисках Белки, а не грабить, так что опасаться ему было не за что.

Разуваться, конечно, не стали… Хозяйка же жилища была обута в мягкие тёплые уги, явно «для дома».

Вообще сама хозяйка, Анжелика, представляла собой объект, на который, будь он в достаточной степени раздет, повёрнут в нужную позу и расположен в нужном антураже — и соответственно сфотографирован, — пускали бы слюни все, начиная от тинейджеров и кончая «мущщинами в возрасте»: эффектная молодая женщина модельных кондиций с нарочито растрёпанной гривой роскошных каштановых волос («Эльсев Лореаль! — Ведь вы этого достойны!» — вспомнилась некстати Олегу реклама краски для волос), с точёным гладким личиком, ярко накрашенными пухлыми губами и хорошим «сценическим» макияжем.

Одета она была в дорогой и качественный спортивный костюм престижной фирмы, с которым несколько не вязался ни яркий макияж, ни целая пепельница окурков от тонких сигарет с фильтром в той же губной помаде на столике. «Мамзель нервничает!» — понял Олег.

При появлении всей компании она вначале бросилась к Пагару одновременно и с радостью, и с упрёками:

— Костя, Костя, чёрт бы тебя побрал! — я так волновалась! — наконец-то!! Почему ты не ночевал, что за дела; где и кого ты себе завёл?? Аааа… …а это кто такие?? — обратила она внимание и на сопровождающих.

— Это новые хозяева Кости! — сообщил ей Фёдор, — У Константина Георгиевича вчера вышла некоторая… эээ… деловая неудача; и вот… теперь это его хозяева! Они хотят с вами поговорить, Анжелика Ивановна. Вот это вот Олег Сергеевич, а это — Толик, то есть Анатолий! Сергей Олегович и Евгений… Евгений… в общем, вы тут разбирайтесь, — а я пойду собираться! — и смылся.

— Как «хозяева»?? Какая «деловая неудача»??.. — красотка округлила глаза.

— Ну как это сейчас бывает… — пояснил, рассматривая её, Олег, — Всё так, как Фёдор сказал: деловая неудача; проще говоря — неудавшееся кидалово, в котором ваш мужчина играл не последнюю роль; в итоге — банкротство, и… и рабство! — как вы понимаете, сейчас арбитраж в деловой сфере максимально упрощён!

— И что теперь??.. — у красотки вдобавок к округлившимся глазам отвисла и челюсть, и лицо её в профиль приняло реально какое-то овечье выражение. Не было никаких сомнений, что чем занимался её мужчина моделька знала; и что сейчас бывает за кидалово тоже вполне себе представляла.

— Чо-чо! — наставительно сообщил ей сопроводавший их «дверной сторож» — Собирайся, чо! Нет, я-то тебя не прогоняю — живи! Но ты ж понимаешь — на общих основаниях! На дверях дежурить. Воду, отходы таскать — сама будешь; Фёдор-то со своими, как понимаю, сейчас переезжает! Дрова опять-таки. Кушать чего. Топливо для генератора; опять же отчисления на амортизацию и всё такое. Сама думай. Отель в пять звёзд для тебя тут кончился. Теперь не олл эксклюзив, всё!

— Костя…

— Костя того!.. ты ж видишь. Несложилось у Кости, хе.

— Костя!! — требовательно обратилась девушка к бывшему переговорщику.

Тот поднял опущенную голову. На лице его блуждала улыбка:

— …своеобразный механизм этого мира будто бы включается обнажив инопланетную суть заканчивая в целом своём образе жизни дальше..!

Она отшатнулась, на глаза её навернулись слёзы.

— Пьяный. Или под кайфом! — понятливо сообщил ей сторож.

— Ни то ни другое. — поправил Олег, — С ума он сдвинулся. Слегонца. А у нас к нему вопросы. Срочные. Поскольку Пагар сейчас на вопросы разумно отвечать не в состоянии, вопросы переадресуются вам. Поговорим? — обратился он к Анжелике.

— Даа… Присаживайтесь… — поняв, что прежняя жизнь вот так вот резко, и, видимо бесповоротно закончилась, всхлипнув, согласилась Анжелика, и даже вежливо указала Олегу на кресло, а сама на мигом ослабевших, подгибающихся ногах плюхнулась напротив, на диванчик, с которого метнулась в сторону ранее незамеченная пушистая кошка.

— Бабах. — прежде чем переходить к расспросам, Олег распределил роли, — Пройди к этому, ну, к Фёдору — посмотри что там и как. Он человек для нас новый, пока мы его не знаем — надо приглядывать. Крыс! — пройдись по комнатам, — посмотри насчёт «наследства». Ага, как вас?.. Сергей Викентьевич? Серого тёзка, стало быть. Да, конечно, с ним… да он ничего лишнего не возьмёт, что вы беспокоитесь; мы же не беспредельщики какие! Серый — бумаги всякие посмотри, записи. Компьютер должен быть. Толян — со мной, беседовать будем; но и вообще — поглядывай. Пагар пусть вон в уголочке посидит.

Все разошлись заниматься делом.

* * *

Когда минут через сорок Сергей вернулся в «залу с картинами», изрядно продрогнув, ибо верхнюю куртку он снял в «зале», а в других комнатах пятикомнатных аппартаментов было не сказать что прохладно, а и просто холодно; беседа Олега и Толика с красоткой завершилась.

Как и следовало ожидать, моделька ничего толком не знала.

Олег расспросил её очень подробно, обращая внимание на детали, вновь и вновь возвращаясь к уже сказанному, — бесполезно. Не сказать, чтобы Анжелика была глупа как пробка, — она просто ничего не знала.

«До того как «всё ЭТО» началось» она даже что-то закончила, какой-то колледж хореографии и «школу фотомоделей»; успела поработать «с серьёзными журналами», как она не преминула заметить, и даже порывалась встать и принести эти самые журналы, «чтобы продемонстрировать» — на что Толик грубо заметил что «нам та мукулатура ни к чему, мы тебя на контракт брать не собираемся!» С Пагаром познакомил её «наш общий друг» — как было ясно, прежний сожитель-содержатель, не столь успешный как Пагар в новых условиях — судя по всему просто переуступил девку за какие-то материальные блага, и вот она тут живёт… да, с осени. С Костей. С Пагаром, то есть.

Она метнула гневный взгляд на сидевшего в уголке на диванчике-пуфике с изящными гнутыми ножками бывшего сожителя. Кончилось. Явно, блд, кончилось столь непрочное благополучное существование — когда это вот мутное создание, что-то шепчущее сейчас себе под нос, было и в силе, и в авторитете, и при средствах — во всяком случае она, Анжелика, до сих пор ни в чём не нуждалась — был и газ, и дрова, и прислуга чтобы убирать и готовить кушать всё то, что привозил содержатель. И косметика — любая, самая дорогая! — он любил, чтобы она выглядела «на миллион долларов», — и для себя, и в редких «выходах в свет», пока эпидемия не положила конец общению. И после скоротечной эпидемии, когда чуть-чуть «оживилась деловая жизнь», как он выражался.

Самое ничего было, когда случилась эта быстротечная эпидемия. Тогда в доме все просто заперлись, и «сидели на запасах». И пересидели. Слава богу — пронесло, в доме никто не заболел. Но воду ограничили, и больше месяца она не мылась совсем, только обтиралась одеколоном. До сих пор тошнит от воспоминания об этом запахе, бррр!.. Но хоть Костя был постоянно дома; и они занимались сексом по три раза в день, бывало! И ещё пили, и болтали о прошлом; и о прекрасном будущем, «когда всё закончится». Правда, когда Костя напивался, он становился вот таким же; и нёс ту же чушь про хуцпу и мордехаев, но она привыкла. Хоть дома был кто-то. Домашних животных она не любила, Костину кошку просто терпела.

Потом эпидемия как-то вдруг кончилась, и Костя снова стал «ездить на работу» и «вести дела».

Конечно, она представляла, что из себя представляет нынешняя «деловая жизнь»; но её это ни в коей мере не касалось. Она свои функции выполняла: быть «витриной», быть желанной; давать по первому требованию, причём давать искустно и артистически; качественно делать минет; изредка — поддерживать разговор. Готовить и убирать?? — да вы с ума сошли! Не по статусу. Да она и не умеет. Собственно от неё и не требовалось — всё делала жена этого, Фёдора. А она тут. Нет, конечно жутко скучно! — Костя уезжал на целый день на работу, а ты тут одна как дура! Ни поговорить ни с кем. Эти, соседи в доме — тупари и хамы. И бабы их такие же. Только и следят, чтобы их мужика никто не увёл. И вообще Костя велел никуда не выходить — он её потом выкупать не намерен, так что… она и не выходила. Как дура целый день дома — только фильмы по компьютеру, благо генератор в доме был, один на всех. И журналы. И макияж. И уход за собой — приходилось обходиться без косметички! И даже горячая ванна не каждый день, а раз в неделю — и ещё жди, пока эти дармоеды воды натаскают и нагреют! Потом в этой воде они сами мылись, фи… Но хоть как-то! Когда ещё «выходили в свет» она общалась с девочками с того, с модельного времени — не все и так-то устроились! Кое кто — страшно сказать! — были вынуждены торговать собой, как какие-то прошмандовки! Нет, она не такая; и с Костей ей, можно сказать, повезло; но что же это теперь будет??

* * *

— Блин, голяк… — Толик был чудовищно разочарован. Визит в берлогу к Пагару совершенно не дал информации где бы могла находиться Элеонора. Олег, собственно, другого и не ждал.

Просмотр бумаг Пагара, беглый просмотр файлов на его ноутбуке, который тоже, конечно, «конфисковали», не давал ничего. А «поганец» всё так же безучастно сидел в углу и бормотал всякую чушь…

Даже в материальном плане этот визит дал во много раз меньше, чем шмон по заначкам Хусаинова-«цыгана»: создавалось впечатление, что Пагар, можно сказать, «жил с колёс»: тратил на этот вот «уровень жизни» всё, что зарабатывал.

Оно и понятно! — Олег осмотрелся ещё раз, — Всё это, весь этот «комфорт»: тепло, еда, электричество, — по нынешним временам стоили очень неслабо. Девка ещё эта! — на её хотелки, небось тоже уходило немало. Изысканная кормёжка и всё такое. Ишь ногти какие…

Конечно, кое-что нашлось: автомат, и не какой-то, а немецкий девятимиллиметровый Хеклер-Кох с запасными магазинами; как у ГСГ-9; и цинк патронов к нему — очень удачно, те же 9Х19, что и к Олегову люгеру — теперь на сто лет хватит, если у соседей выторговать…

«Соседей», кстати, прослышавших о таком вот неудачном возвращении одного из сожителей по дому, одного за другим в аппартаменты Пагара набилось аж шесть человек, разного возраста и степени вооружённости: кто с АК, а кто и с помповым дробовиком. Олег было даже напрягся — а не решат ли они отбить своего жильца? Но мельком пообщавшись — а каждый спешил перекинуться хотя б словом с вновьприбывшими и попытаться заговорить с Пагаром, — он сделал вывод, что этого опасаться не стоит: отношения тут, в этом Доме, строились совсем не так, как в Крысиной Башне. Если в Башне все чувствовали себя одним «гарнизоном», и были готовы порвать любого чужака за любой вред, причинённый обитателю Башни, будь то вольнонаёмный пеон или собака; то тут это был в полном смысле «кондоминиум» — «товарищество собственников», и не более; не объединённых ни единой идеей, ни единым руководством, ни особыми взаимными обязательствами.

Он трёх-пяти гопов они отобьются — но как они от серьёзного наезда спасутся? — вопрос! — подумал, глядя на галдящих соседей Пагара Олег, — Впрочем, это не наше дело.

Без всяких возражений они «отдавали» своего теперь безответного соседа, сокрушаясь лишь о том, что теперь придётся больше скидываться на общие нужды. Что Анжелика останется и будет по-прежнему как-то пользоваться «общими благами» никто и не подумал — как бы само собой разумелось, что моделька есть приложение к Пагару, и коль скоро у него такой залёт, то и ей тут, конечно, делать больше нечего.

Олег смотрел, переглядываясь с Толиком, и удивлялся: вот ведь, пришли какие-то чужаки, привели под стволом соседа — а они даже не предполагают, что соседа, раз уж он здесь, можно бы ведь и не выдавать! Их вон сколько — а нас всего четверо. Впрочем, они не знают ещё, чего мы, четверо стоим… хотя, наверное, предполагают. Но попробовал бы к нам в Башню кто-то под стволом привести хоть сколько и хоть где накосячившего члена «крысиной стаи», да хоть Крота или Мишу! — неужели стали бы оговаривать «условия что брать из вещей, а что не брать»?.. Да порвали бы на британский флаг! — и как звать не спросили бы! И уже потом бы разбирались с самим накосячившим.

А эти только и озабочены своей выгодой — ишь, один «вспомнил», что «занимал Косте полста талеров», и «хорошо бы сейчас рассчитаться!»

За ним начали, поглядывая на безответного Погара, «вспоминать» и другие, — кто-то уже и за газовый обогреватель уцепился, кто-то глаз на чугунную печку положил, на консервы… соседи! А эта кукла только сидит и хлопает глазами — а ей бы самое время идти куда и вскрывать вены. Или вешаться, — чего уж там сейчас у бывших содержанок принято?..

Впрочем, содержанка она и была содержанкой по самой своей натуре, — пока Олег препирался с соседями за каждый найденный в комнатах «ништяк», Анжелика, с покрасневшим от волнения лицом и наскоро промакнутыми носовым платком глазами, придвинулась к Толику, присевшему рядом с ней на тот же диванчик и наблюдавшим «за всем этим цирком» и, недолго думая, взяла его руку и положила себе на бедро…

Толик на это отреагировал вполне спокойно — как будто он этого и ожидал. Тиснул её за колено так, что та чуть не вскрикнула, ухмыльнулся, окинул ещё раз взглядом её «экстерьер» — та тут же профессионально-модельно изогнулась, оскалила в заученной улыбке белейшие зубы, выгнулась в талии, выпятив грудь — словом, приняла ту позу, что у подобных «дам полусвета» считается неотразимой. Вжикнула молнией курточки спортивного костюма, выпуская на волю высокую грудь под тонким свитерочком. Облизала, чтоб блестели, губы, — и снова заученно оскалилась. «Товар сам себя продаёт» — ухмыльнулся Толик, — «Прямо при своём прошлом владельце!»

Впрочем, Пагар был совершенно безучастен к происходящему.

— …Да забирайте, чёрт вас побери! — услышал он раздражённый голос брата, — Но тогда двенадцать пачек патронов — наши! Да, и магазины к нему. Но патроны — наши! И вообще — нам некогда! Вы, граждане, не по понятиям!

— Как не по понятиям, что вы тут говорите!! — возмутилось сразу несколько, — Всё как полагается: жилец съезжает — долги закрываются.

— Да он нам столько должен теперь за своё кидалово, что ему теперь до конца жизни не рассчитаться!

— А это нас не касается! По понятиям, если он жил не один, а «в Доме» — на «внешние долги» уходит половина имущества, половина остаётся в Доме! — спорил, горячась, один из соседей, явно бывший законник; — И потому давайте делать расклад: кому и сколько. Я вот, например, претендую на …

«— Как стервятники, честное слово!» — брезгливо глядел на спор Олег, — «Труп остыть не успел; да что там остыть, — тушка ещё ходит и что-то даже мекает, — а его уже поделили! Козлы. Рискнул бы к нам кто вот так вот прийти и «по понятиям» на что-то поретендовать!.».

— Э, э, синьоры! — послышался зычный голос Толика, — Хлеборезки свои прикрыли! — чо-то порядка у вас нет! Претендуют они!..

— Да, претендуем! — визгливо ответил тот же «законник», — Вполне «по понятиям». И вы тут не командуйте особо! Мы в своём праве! — и поудобнее перехватил свой довольно-таки покоцанный Рем 870.

— Нащёт «прав» я сам большой специалист! — нагло заявил Толик, демонстративно кладя руку на рукоятку кольта, — Могу с любым, эта, подискутировать!

Уж что-что, а как «вести базар» Толик освоил ещё в юности, в 90-х. А на «тёрках» большое значение имеет авторитет. А авторитет чем определяется? — тем, что видно наглядно, и уверенностью в поведении. Уверенности у него было хоть отбавляй, даже с избытком — после такого облома с поисками следов Элеоноры у него всё внутри уже закипало; и так и хотелось кому-нибудь снести башку! Вот эти, торгующиеся ублюдки — почему бы и нет?? А престижный крупнокалиберный ствол за поясом, не считая стоявшего теперь у стены автомата, да плюс гранаты на поясе — всяко круче чем старенький дробосрал возникающего «законника». Стало быть ему и быть терпилой. И остальным тоже. Ибо нех. «Понятия» им, видите ли. «Кодекс». Раскудахтались, уроды!

— По понятиям нада!

— А я о чём!! Вот ща по понятиям и добазарим! — Толик, забыв на время про модельку, включился в процесс дерибана Пагарова имущества со всем пылом «реального дворового пацана»:

— Э, мужик! Обогреватель оставил! Что «твоё, попользовацца давал», — кто это подтвердит?? Да пох «на все подтвердят», вы тут щас друг другу подтвердите всё что угодно, знаю я вас! Здесь стоит — значит Пагаров, а ваши с ним расклады меня не парят! Ты, мурло, слышь!! Куда ты автомат ныкаешь?? — Олег, чо за херня?? Кто сказал «договорились уже» — какого хера? Со мной вы не договаривались! Чёёё?? Ещё раз лапнешь ствол — я живо плямбу на одиннадцать миллиметров тебе в лоб вкатаю; чо, дерзкий што ле?!! Вы чо тут, лохи беззаконные, совсем нюх потеряли — каждый тащит чо может?? Ща всё переиграем! — Олег, ты в натуре!..

То, что в результате поездки они не продвинулись к освобождению Элеоноры ни на шаг; и то, что по сути именно из-за его такого «мощного психологического воздействия» нежная психика бывшего переговорщика осыпалась как иней с ёлки, Толика реально взъебло; и он, совсем не будучи по натуре торгашом и вообще жадным, тем не менее вписался в процесс «торга за наследство» со всей злостью сильно расстроенного жизнью «пацана».

«Соседи» не ожидали такого наезда; пытались было спорить, аппелировать к «понятиям» и даже к некоему «кодексу»; но и они, по большому счёту, понимали, что «понятия» сейчас за тех, кто лучше вооружён, более нагл и предприимчив; а рождавшийся в муках некий «кодекс» есть пока что, как говорили пираты в «Пиратах карибского моря», не более чем перечень пожеланий. Соседи Погара и так-то с уважением посматривали на прекрасно вооружённых и уверенных в себе пришельцев; а когда внезапно разъярившийся Толик явно дал понять, что не собирается так просто уступать ничего из Погарова «нажитого непосильным трудом», то и вовсе скисли. Пожалуй, теперь они уже жалели, что вообще пустили пришельцев в свой Дом, но делать было уже нечего. Не устраивать же тут перестрелку; тем более что пришлые, несмотря на то, что один из них был совсем ещё мальчишка, с оружием управлялись умело, хватко; были сплочены, и несомненно могли доставить массу хлопот.

На соседей Пагара в том числе произвело впечатление то, что все пришельцы имели при себе личное короткоствольное оружие, а точнее — пистолеты.

Каждый! У седого мужика на ремне красовалась кожаная, переделанная из какой-то фирменной, открытая кобура, из которой торчала рукоятка люгера, отполированная временем и ладонями до белизны; у здорового амбала, которого называли Толиком, за поясом нагло-демонстративно торчал целый американский кольт (ПМ в боковом кармане Толик не светил); кобура с ПМ была на боку у парня со снайперкой; а у мальчишки так и вообще по бокам висели, пристёгнутые к бёдрам ремешками, как у ковбоя, две кобуры с ТТшниками.

Короткоствол, пистолеты весьма ценились во всё никак ещё не могущем насытиться оружием Мувске; они показывали, что владелец пистолета не только вооружён, но и может позволить себе некоторый дорогостоящий избыток в оружии. Кроме того, «накоротке» короткоствол был намного более удобен, управляем чем даже автомат; выхватить его и выстрелить можно было в считаные секунды, быстрее, чем сбросив с плеча автомат, снять его с предохранителя и передёрнуть затвор. За это пистолеты в городе уважали и высоко ценили.

А пришельцы, это было видно, недостатка в короткостволе не испытывали, — это внушало опасливое уважение. Ссориться с ними не хотелось.

А «наследство» — оно наследство и есть — халява! Не стоит из-за халявы голову подставлять.

* * *

Раздел имущества бывшего «делового» пошёл по-новой.

Вскоре всё было переделено, и соседи, ворча, стали растаскивать к себе выторгованное. Олег при мощной и наглой поддержке брата, великодушно отдал им и чугунную коттеджную буржуйку («- Не тащить же её! Для нас она всё одно маловата!»), и газовый обогреватель («- Тут газа всего полбаллона осталось — нах потом по всему городу мотаться, газ искать! Да и вообще — сейчас газом греются только такие вот недорезанные буржуи!»), и часть консервов. Обратно выторговал, нагло и почти в открытую угрожая, немецкий Хеклер-Кох с магазинами, взамен оставив половину люгеровских патронов («- Куда мне столько! Мне в соревнованиях не участвовать — и такого запаса мне тоже лет на сто хватит!»)

Прямо при Погаре и хлопающей глазами Анжелике быстро поделили и носильные вещи, благо что у Погара ничего толково-тактического и не было, а только «милитари-гламур», — то, что в своё время огромными тиражами пекли на Западе и в Китае для «сильно тактических пацанов». Забрали и обувь, и коллекцию фильмов, и кое-что из посуды. А вот «вечных ценностей» в виде валюты, золота или брюликов, как у «цыгана», обнаружено не было — или действительно Погар жил «с колёс», или так хорошо прятал. Сам он, в силу случившегося с ним и через это весьма специфично воспринимая действительность, внятного ответа на «- Где золото и деньги, сука??» дать не мог, а Анжелика его заначек не знала…

ТОРГОВЛЯ: СЕКС И ОРУЖИЕ

Когда делёжка была уже закончена, вновь дрожащим голоском дала о себе знать и моделька Анжелика:

— А как же я?..

Только что утащили печку, обогреватель; в комнате стало сразу несколько холодать. Обстановка разрядилась; людей, толпящихся в Пагаровых хоромах, стало существенно меньше; вернулся Жексон с Фёдором, который привёл с собой всё своё, уже собранное в дорогу, семейство со своими нехитрыми пожитками.

Толик, наблюдавший за процессом перераспределения материальных ценностей, оглянулся:

— Да! Жжжентльмены! Кстати! — кто на ЭТО имущество претендует?.. Модель… эээ… человека; была в одних, хороших руках, мало юзаная по бездорожью, с тюнингом и примочками, кожаный натуральный салон, галогеновые фары… гы! Э, овца! Вскочила, быстро! Покажи приборную панель, шустрее!

Мужик, пристраивавшийся вместе со своим уже приведённым пеоном как половчее принять газовый баллон; и ещё один, рывшийся в шкафу; и пара откуда-то взявшихся тёток, разбиравшиеся в посуде, отвлеклись от своих занятий и воззрились на происходящее.

— Вы, леди, можете вернуться к своим высокоинтеллектуальным занятиям; а вам, мущщины, может быть интересно!

— Толян, она человек всё таки… — попробовал как-то неуверенно возразить Олег, но брат только махнул рукой:

— Где ты тут человека видишь?.. Я же тебе говорю — мо-дель! Модель человека, только. Ни на что в нынешних условиях не годная, кроме как давать и сосать.

— Правильно я говорю?? — обратился он к Анжелике, и та вскочила с диванчика.

— Ааа?? Тебя спрашиваю.

— Ну… Как скажете…

— Вот! — Толик ухмыльнулся, — Подтверждает. Готовить на печке, одежду чинить, стирать — умеешь?

— Ннн… да!

— Врёт. — вполголоса влез пеон Фёдор, — Ничего не умеет. Всё моя жена делала.

— Сам знаю! — отмахнулся Толик, — У меня громадный жизненный опыт! Кто и что — я с ходу просекаю!

Олег скептически хмыкнул, но не возразил.

— Итак… бывшее имущество просучившегося Константина Пагара! — продолжал глумиться Толян, — Тачка, то есть тёлка, самых престижных, эта, кондицый! По бездорожью прогон никакой, но по хайвэю ещё ездить и ездить! Недостаток один — кроме престижу и краткого удовольствия от проезда по асфальту ещё и потребляет только топливо самой высокой степени очистки, а, стало быть, дорогое и дефицитное! Кто возьмёт себе на баланс это детище глянцевых журналов и гламурных тусовок?? Налетай — подешевело!

Тётки в углу стали перешёптываться, ненавидяще зыркая на модельку; а мужчины, хотя и молчали, но молчали явно заинтересовано.

— Брателлло! — обратился Толян к Олегу, — У тя щас бабы нету — возьмёшь эту?

Олег молчал, неодобрительно глядя на интермедию. В сущности он брата понимал — тот казнил себя за косяк; в нём бушевала злость; и, коль не дали повода кого-нибудь привалить, то хотя бы поглумиться… Есть, есть у него такая скотская черта.

— Ну, чо ты? Попользуешься — потом в «Обои» её определим. Или выгоним просто. Можно бы на «Комсомольскую» её продать, но — западло, она ж у нас не в долгах, так что по беспределу не станем…

— Нет.

— Может быть вы… может быть, я с вами… — трясясь от такой подачи, заблеяла уже со слезами в голосе Анжелика, обращаясь к Толику, которого приняла за главного.

— Ну-ка ты, овца! — скомандовал ей Толик, не обращая внимания на её слова, — Быстро кардан свой покажи! Заценим.

Совершенно не поняв, что такое «кардан», моделька, тем не менее, по самой подаче поняла, что от неё хочет этот здоровый, обвешанный оружием парень. Глотая слёзы, но продолжая вымученно «по-модельному» заученно скалиться, она полностью расстегнула курточку спортивного костюма; быстренько задрала тоненький свитерок, обнажив довольно-таки рыхлый животик с пирсингом-эйфелевой башней в пупке, и красивый ажурный бюстгалтер, и, закинув руки за спину, завозилась с застёжками. Миг — и бюстик ослаб, выпустив на свободу груди с торчащими розовыми сосками.

Кто-то из мужчин крякнул.

«— Сука, сука, шалава-то какая!» — забубнили женщины, — «Да разве так можно-то? Да при своём мужике себя же и продаёт, блядь такая!»

Погар смотрел в сторону и что-то беззвучно про себя шептал.

— Ничо сиськи! — одобрил Толик с видом знатока, — Силикон?

— Нннн… нет.

— Врёшь — знаю, что силикон. Ну чо, Олежа?..

Крыс смачно плюнул прямо на ковёр, лежавший на полу, и вышел из комнаты. Жексон заинтересованно остался.

— Нет, Толик. Нет. По разным причинам. — снова отказался, морщась, Олег, — И заканчивай давай эту показуху, а?..

— Чо заканчивать? — только начал. Жэксон, надо тебе?.. Эээ, и-дэ-а-лист, нах… Ну, не хочешь, как хочешь. Серому не предлагаю — молод ещё. Я бы сам взял — но я почти женатый, хы. Вернётся Элеонора — пристрелит её как пить дать, она у меня в последнее время стала резкая… Но надо же девушке будущее устроить! Мужики! Кто её хочет? А?

По щекам модельки заструились слёзы, оставляя на щеках грязные от туши дорожки. Но свитерок и бюстгалтер она так и держала задранными, как на приёме у доктора-маммолога. Решалась её судьба! Она понимала. Возьмёт её кто-то? Или не возьмёт. Не возьмёт — что тогда?? Как — жить?

— Фёдор. Вот это и это — в машину! — распорядился Олег. Фёдор с семьёй зашуршал, перетаскивая хабар.

— Ну, жжжентльмены! — торопил Толик, — Кто возьмёт девушку на содержание? Неужто ей в бордель на бывшей Красноармейской только путь? Или к кришнаитам её определить? Научится пророщенными семенами питаться, обучится тантрическому сексу. Не жалко девушку?

Опять заинтересованное хмыкание.

— Всё Томаре Семёновне скажу! — буркнула одна из тёток.

— А я чо?? Я ничо! — возразил один из мужчин, — Я-то чо? Я просто посмотреть. Нельзя что ли.

Зато другой явно заинтересовался:

— Значит, это… эээ… если, значит, без выкупа…

— Ну, какой выкуп! Чисто устроить девушкино будущее! Вон, пальто вы, я вижу, себе отложили — возьмите к пальто ещё и мамзель! Попользуетесь — передадите другому! — продолжал глумиться Толик.

— У ней характер скотский! — заметил вернувшийся из подъезда сторож от дверей, — С ней никто не ладит. Зря ты, Савелий.

У продолжавшей стоять с задранным свитерком и бюстиком Анжелики слёзы уже полностью вымыли тушь с глаз; и личико её, недавно такое чистенькое, затоненное и подрумяненное, представляло теперь какую-то сюрреалистическую маску в грязных потёках. Чёрные капли собирались и капали с подбородка, с кончика носа на светлый материал спортивной курточки…

— Это потому, что она за Константином была! — возразил Савелий, — Вот и дерзила. У меня не забалýется. А Алка… а кто её спрашивает! Она мне не жена.

— Праэльно! — одобрил Толик, — Кто их сейчас спрашивает!

Из угла, где женщины раскладывали по пластиковым пакетам кружки, ложки и тарелки, послышалось возмущённое клокотание.

— Да. Пошипите ещё. Топайте давайте отсюда — обсуждений вам на месяц теперь хватит, заместо телевизора, хы! Держитесь за своих мужиков, кош-шёлки! — напутствовал им Толик, — Потому что без своих мужиков вы никто и нафиг никому не нужны. Давайте-давайте, выметайтесь…

— Молодой человек! — возразил вернувшийся в это время «законник» с Ремингтоном на плече и с клетчатой сине-белой пластиковой «базарной» сумкой в руках, — Давайте-ка соблюдать приличия! Хотя бы те, что остались, и, стало быть, отличают нас от животных! Эта «кошёлка» — моя жена, между прочим. И вы тут… хоть и не в гостях… но всё же!.. Иди, иди, дорогая; я сейчас тоже… у меня тут ещё небольшой вопрос коммерческого свойства.

Его жена, негодующе зыркая на Толика, ушла вместе с подругой. В дверях остановилась, и, обернувшись, прошипела Анжелике:

— Сиськи-то спрячь, насмотрелись все ужо, шал-лава! — но та не прореагировала.

— Всё же, всё же! — передразнил «законника» Толик, — Чо сказать-то хотел. Хочешь вот её? Смотри какие сиськи! По кило чистейшего селикона в каждой! Твоя вот явно ведь позавидовала!

— Я… нет! Не… не силикон! — давясь слезами, запротестовала тем не менее Анжелика.

— Даладно! — Толик подошёл к ней и бесцеремонно пощупал, помял её груди. Она дёрнулась — руки у него были холодные и жёсткие, — Впрочем… да нет, я же говорю — силикон! У, сука, врать ещё будешь!

Он, пугая, замахнулся на модельку, и та шарахнулась в сторону, отпустив свитерок и бюстгалтер.

— М-да?.. Как вы определили?.. — секунды помедлив, блудливым взглядом оглядевшись по сторонам, и увидев, что женщины уже ушли, «законник» поставил сумку на пол — в ней негромко звякнуло, — и, подойдя к девушке, после некоторого колебания запустил ей руки под свитерок. Та стояла теперь как манекен, расставив руки в стороны.

— Мммм?.. Да, пожалуй…

— Леонид Осипович, давайте, пожалуйста, без рук! — запротестовал тут же Савелий, — Тут уже решено. Я Анжелику беру. Так что…

— Его собственность! — согласно кивнул Толик, — Гы. Слышь, сучка, ты же хочешь? — вот с ним, с как его? С Савелием. Полюбишь его, а? Похер что с пузиком и возрасте — зато кормить будет. Может быть. Тебе ж не впервой? Ну и что, что у него баба есть — второй будешь! Поборешься за право быть «любимой женой Савелия», хы.

— Да ладно, чо, ты, Сава… — глаза тискающего грудь Анжелики «законника» замаслились, — Успеешь ещё… Может и я когда… зайду? По договорённости, а?

— Вот потом и поговорим! — неодобрил его Савелий, — А сейчас убрал руки нах!

— Ну ты… собственник! — с видимой неохотой «законник» вынул руки из-под свитерка модельки, — Я же чисто так… чисто для интересу…

— У своей «для интересу» щупай!

— Чо у своей — у своей сто раз перещупано. Даладно. Я, собственно, по делу! — обратился он уже к Олегу, снова перейдя на деловой тон, — Есть у меня к вам предложение на обмен.

— Нну? — заинтересовался Олег. Вся эта сцена «работорговли» его одновременно и напрягала, и интересовала. Вспоминалось что-то старое, ни то из приключенческих книг и фильмов, ни то из учебника истории: невольничий рынок где-то в Азии; обнажённые молодые рабыни; — и брюхастые купцы в роскошных халатах и чалмах в сопровождении чернокожих слуг, щупающие молодые тела, заглядывающие в рот, смотрящие зубы, торгующиеся. Нет, реально история движется по кругу, вернее — по спирали.

— Вот вы себе забрали автомат! — «законник», названный соседом Леонидом Осиповичем, мотнул подбородком в сторону лежавшего на диване среди коробок с патронами и магазинов Хеклер-Коху, выторгованному самым наглым образом Толиком у «кондоминиума».

— Ну. И что?

— У меня предложение. Вот… у меня есть… — он опустился на колени рядом с сумкой и принялся доставать из неё, выкладывая рядком на ковёр, — Вот… тоже автоматы. Но — отечественные, и, прямо скажем, старые. Ещё «с той войны». Да.

На ковёр рядком легли ППШ с дисковым магазином и два ППС. Рядом были выложены ещё три запасных рожка.

— Вот… Это со мной рассчитались по одной из сделок… впрочем, вам это не важно. К ним, к тому же, нет патрон. Патронов, да. Эти вот, импортные — он кивнул на коробки с 9Х19 рядом с немецким автоматом, явно ведь сюда не подойдут?..

— Ну… как сказать. Надо смотреть, какой сердечник у патронов; вот у моего товарища… — Олег осёкся. Совсем необязательно знать детали этому вот Леониду Осиповичу. Как он сам сказал «впрочем вам это не важно». Олег просто вспомнил, как ему рассказывал один товарищ, в своём до-БП-шном прошлом заведующий в числе прочего и большим ведомственным тиром, как однажды один из его инструкторов, зарядив в диск ППШ, перестволенного под 9 мм, люгеровские патроны, перепутал пистолеты-пулемёты, и, подсоединив диск к ППШ с родным, 7.62 мм стволом, расстрелял все патроны без какого-то видимого ущерба для оружия. Впрочем, патроны там были свежие, со свинцовым сердечником, и, против всех ожиданий, при стрельбе пули обжались…

Олег взял один из пистолетов-пулемётов, Толик, заинтересовавшись, другой. Осмотрел.

— Да. Этот, люгеровский немецкий сюда не пойдёт — калибр не тот! — решил не раскрывать детали Олег. Он давно уже усвоил, что информация всегда самая большая ценность, и нечего ей разбрасываться без особого повода. — А автоматы эти, вернее — пистолеты-пулемёты, действительно древние. А что?

Собственно, он уже понял, что предложит «законник», и даже для себя тут же и решил, что ответит — но торговля есть торговля! Отличный немецкий автомат — и какие-то ещё совковые, допотопные! Фе!

— Да. — продолжил Леонид Осипович, — к тому же, как я сказал, у нас нет к ним патронов. Этих, как его? — он наморщил лоб, вспоминая.

— 7.62Х25 — подсказал Олег.

— Да! — просиял тот, — Кажется так. У меня где-то записано…

Олег переглянулся с Толиком, бросил взгляд на Жексона, лицо которого выражало неприкрытое презрение к такому незнанию оружия. Толик подмигнул ему и со словами.

— Да уж, редкий хлам вы тут принесли… Ну, не буду вам мешать в ваших коммерческих операциях! — и двинулся в соседнюю комнату. Проходя мимо Олега краем рта шепнул:

— Соглашайся; только не продешеви, брателло!

Олег и бровью не повёл.

Открыв дверь в соседнюю комнату, откуда сразу пахнуло холодом, Толик полуобернулся к стоявшей у стены обняв себя за плечи Анжелике:

— Пошли, что ли, покажешь свой гардероб. Новые вещи есть? Знаю что есть, хы, натырили. Пойдём — покажешь! Своей подруге что-нибудь выберу; тебе «в свет» теперь не скоро выходить…

Та, как загипнотизированная, поспешила к нему чуть не на цыпочках; он посторонился, пропуская её, хлопнул по заднице:

— Задница-то хоть своя?.. Хы. А то Савелий разочаруется в таком приобретении! — и, подмигнув тому, скрылся в комнате, закрыв за собой дверь.

Савелий, хотя было и увлёкся выложенным на ковёр оружием, обеспокоенно заёрзал, глядя на закрывшуюся дверь.

— Чо ты ёрзаешь. Вот чо ты ёрзаешь?.. — неодобрил его Жексон, — Тебе же тёлку отдали? Ну и всё. Насовсем. Забесплатно. А сейчас, считай, взяли напрокат. Не переживай — амортизация там мизерная, не сотрётся!

— А ты циник, Евгений! — заметил Олег, осматривая один из ППС, — Мне казалось, что ты романтик. Как думаешь насчёт этих стволов?..

— И циник. И романтик… Одно другому не мешает, оказывается. В наше время. Ты не любил, тебе не понять… нормальные стволы, чо. Кажись. Отстрелять бы, конечно, надо.

— Отстрелять… Так в чём суть вашего предложения, уважаемый? — обратился Олег к «законнику».

— Нууу… Я хотел бы предложить вам… Вот, скажем, на выбор два из этих автоматов, с обоймами, конечно — на этот вот, немецкий. И патроны, конечно. Поскольку у вашего мальчика я видел целых два этих… ТэТэ. А мне говорили, что там патрон такой же. Значит, заключил я, у вас такие патроны есть!

— Этот «мальчик» отделение спецов в одиночку покрошил! — заступился за Крыса Жексон.

Олег хмыкнул:

— Два. Два старых пистолета-пулемёта — без патронов! против новенького немецкого Хеклер-Кох! Да ещё патроны вам подавай! Да вы смеётесь, чессноеслово!

— Та-ак. Так! А каковы ваши предложения?? — включился в игру «законник».

Начался очередной торг.

* * *

Пройдя в комнату, Анжелика и впрямь направилась к огромному шкафу у одной из стен, дверцам которого не давали закрыться груды разворошённых жадными соседями вещей; но Толик поймал её за руку, дёрнул к себе:

— Ну чо, будущее я твоё на ближайшее время устроил, можно и рассчитаться!

Мигом поняв в чём дело, та подалась к нему, выставляя грудь, задышала часто, так, чтобы грудь ходила вверх-вниз, запрокинула голову, дразняще полуоткрыв ротик…

«По сюжету» Толик должен был бы впиться ей в губы страстным поцелуем… но он лишь с ухмылкой взглянул ей в запрокинутое измазанное тушью лицо:

— Ты бы морду-то хоть бы протёрла!

Та торопливо стала возить по лицу рукавом спортивной курточки, оставив на светлом ворсистом материале грязное пятно от косметики.

Толик не дал ей закончить: со словами «- Мне твоё лицо пока ни к чему» легко повернул её к себе спиной и толкнул к стене. Та понятливо упёрлась руками в стену, отставив зад. Присев, он сдёрнул с неё спортивные брючки, и она переступила ногами, освобождая одну штанину. Тоненькие ажурные стринги он на ней просто порвал сбоку, и они повисли тряпочкой на левом бедре.

— Вот так… прогнись!

Он вжикнул молнией на брюках. Впрочем, и в этой, пикантной ситуации Толик совсем не терял самообладания, и выбрал такое место для акта, чтобы видеть дверь. Ставший уже привычным массивный кольт совсем не мешал ему.

* * *

Уже стемнело. Внизу, погрузив всё в машины, расстовались с бывшими соседями Пагара почти что дружески.

— Ну вы и торговец, ну и торговец! Профессионал! Бизнесмен, сразу видно! — игриво грозил пальчиком Олегу «законник», у которого теперь вместе с Ремингтоном на плече, на груди, как у фашистского пехотинца, висел теперь и выторгованный Хеклер-Кох.

— Ну, без обид, без обид, парни! — гудел Савелий, — Приятно было познакомиться!

— Взаимно, Савелий.

— Заезжайте. В гости теперь, хы. Благо деловая жизнь возобновляется мало-помалу. Зараза эта кончилась. Если это зараза была. В чём я лично сомневаюсь.

— Зараза — незараза, а под Мувском все лагеря беженцев выкосило. Туда сейчас «сталкеры» за оружием ходят… Кто и чем обороняться будет, когда по весне Регионы новое наступление на Мувск предпримут — непостижимо!..

— Думаете их не затронуло? Тоже ведь покосило небось. Там ведь тоже всех в «сельхозкоммуны» посгоняли. Так что ещё кто на кого «наступление предпримет» неизвестно. И зачем.

— «Крысиная башня», говорите. Слышали, да. Ну, будем знакомы.

Начали рассаживаться в машины.

— Жэксон, ты микрик поведёшь, с Фёдоровым семейством и барахлом. Мы — в джип. Пагар-то? Ну, пусть тоже к нам лезет, куда ж его.

— А что дальше с Константином? — поинтересовался Савелий, которому видно было не терпелось вернуться в дом и «опробовать» новое приобретение — Анжелику.

- Пристрелим. Не сразу конечно. Попытаемся ещё как-то в разум вернуть. А так — конечно пристрелим. Куда ж его. — солидно объяснил из-за руля Толик.

— Аааа. Ну да. Конечно. Понимаю. Ну, счастливо! — попрощались обитатели дома, бывшие Погаровы соседи.

* * *

— Пап… — оглядываясь на дом, спросил Сергей, — Как-то они тут… ненадёжно, а? Их бы та команда, что я покрошил, взяла б на раз. Как думаешь?

— Наверно… — согласился Олег, — Но, Савелий вон говорит, у них тут стратегия такая: от мелкой хулиганистой группы отобьются, а при более-менее серьёзном наезде вызовут по радио МГЗ — мобильную группу зачистки. Или защиты?.. Неважно. За отдельную плату. Сейчас, говорит, пара групп таких в Мувске есть; у которых есть броня и серьёзная стрелковка. Крышуют, — не слыхал такого термина? Это из девяностых; но тогда милиция была всё же; и бригады «крышевали» бизнесы; а сейчас места жительства в первую очередь. Дааа, временя меняются.

— Охраняют?

— Говорю же — крышуют; это другое. Кстати, хорошая тема, Толян! Им платят просто «абонемент», а они выезжают при наезде. И «решают вопрос» по мере возможности. За это тоже бабло.

— Чо, тема, да. А кто не захочет «абонемент покупать» — тем сами же могут и проблемы создать. Элементарно.

— Угу. Странно, что к нам ещё с «предложением» не обращались.

— Чо «странно» — очкуют. Про Башню знают, что мы сами «проблемы решаем» — пусть попробуют предъявить…

— А самим если заняться? А? Как думаешь?

— Сейчас «вопросы решаются» проще чем в 90-е, — по приезду можно вместо тёрок и на КПВТ нарваться… Так что ну ево нах. Пока что. Надо сперва Белку найти, потом уже думать о бизнесах.

— Это верно. Пока Элеонору не найдём — похер все эти бизнесы, да.

ПРО ЖИЗНЬ, ЛЮБОВЬ, СЕКС, МОРАЛЬ, И АВТОМАТ

Мотор подвывал, длинные шпаги фар далеко вперёд прорезали улицу. Машину бросало на кочках и обледенелых сугробах. Сзади, за сиденьем, что-то бормотал себе неудачливый Костя Пагар. Свет в салоне был выключен, только приборная панель подсвечивала неприятным синим светом снизу сосредоточенное Толиково лицо; да изредка отблеском проходил свет фар идущего сзади микроавтобуса.

Ехать было довольно далеко, но, к счастью, через, кажется, спокойные районы.

Сидевший на переднем пассажирском сиденье Олег напряжённо всматривался в черноту улиц, рыская по сторонам фарой-искателем; надеясь первым увидеть опасность: перебегающую фигуру, свет фонарика, растяжку, торчащий ствол наконец.

Ехали новым путём; что они будут проезжать здесь никто заранее не знал, так что засада могда быть только спонтанной; и вряд ли многочисленной — население города сильно проредилось за зимние месяцы; но всё равно нужно было быть настороже. Время такое — сейчас везде и всегда нужно быть настороже. Кто не был настороже — те в бараках под Мувском сдохли.

Сзади так же настороженно осматривал окрестности слева по борту Крыс.

Изредка переговаривались.

— Вот тут чуть притормози… ну-ка, ну-ка, вон там… залёг вроде кто-то. — бормотал Олег, — А, не, давай, ехай дальше — просто труп старый. Возле «Матрёшки» тормознёшь, — в том квартале пару дней назад перестрелка была; надо осмотреться. Может какая банда на район села и пасёт. Вряд ли — но осмотреться стоит…Крыс, чо сопишь? Сказать что хочешь? Как там Пагар?

— Засыпает, сволочь. Валится на меня… Отвали, падла!

Звук затрещины, сонное бормотание.

— Серый, ты его под ноги свали, между сиденьями, и пусть там дрыхнет. Он, понятно что, не выспался сегодня. Напряжённая у него ночь была, и день тоже. Лишился всего своего имущества… хотя он, наверное, это и неоосознаёт в своём теперешнем состоянии…

— И бабы своей лишился.

Олег промолчал.

Мотор всё подвывал, навевая дремоту. А дремать нельзы — не на прогулке.

— Ну и чо. Чо, Серый, сказать-то хотел? — нарушил молчание Толик, — Я же вижу — сидишь, бычишь там что-то.

— Чо-чо. Трахнул эту… тёлку эту? Трахнул же, чо, нет??

— И чо?

— Ну и как это? С Белкой-то?

— Что — «с Белкой-то»? — прикинулся непонимающим Толик.

— Чо. Ты ж с Белкой. Белка — как бы твоя девушка, что, нет?

Толик хмыкнул, то ли утвердительно, то ли насмешливо.

— Что, не так??

— Так. И что?

— А ты какую-то бабу постороннюю ебёшь! Когда мы её ищем. Толян. Как-то это… а? Не западло? А??

— Не-а. Не западло.

Крыс замолчал; некоторое время ехали молча. Потом молчание вновь нарушил Толик:

— Это твой косяк, братан.

— Чего — косяк?

— Вот это вот такое воспитание Серёги. Что он так по-мудацки вопрос ставит. Да и сам ты… небось, тоже… эээ… неодобряешь?..

— А что, должен одобрять, что ли?

— Ты мне ничего не должен, и меньше всего моральной поддержки, хы. Я без подпорок всю жизнь живу, привык уже. Я говорю — эээ… мой эээ… …«поступок» — неодобряешь?

Олег помолчал и нехотя ответил:

— Да, в общем… как бы сформулировать… в общем, я нейтрально отношусь. Ничо хорошего — но и проблемы тут не вижу. Но мог бы и воздержаться.

— Чего бы ради? Нормальная баба, к употреблению готовая. Я с презервативом, конечно; так что…

— Да я не про это.

— Я знаю, что «не про это». Я просто фокус навожу — «про что». Серый!

— Ну?.. — буркнул Сергей с заднего сиденья. Теперь он слушал молча диалог братьев; и всё в голове вертелось то, сказанное отцом в недавнем, казалось бы, светлом и чистом, летнем времени, когда он «очнулся» в своей комнате. В своей чистой постели; и рядом был сок, и бульон, и апельсины от Аньки принесённые… и обои — чистые, не изодранные пулями через окно. И мама. Тогда ещё была мама.

Когда батя, «тот» батя, сказал, что «здесь», в заснеженном и грязном, горелом, заваленном мёрзлыми трупами Мувске, в «этой реальности» «брат Толик» ни что иное, как отображение его, отца, второго «я». Тёмной стороны личности. А может не тёмной. Кто их делил — на тёмную и светлую? Отнести коробку консервов бомжам, которые потом навели на Башню армейско-бандитскую бригаду — нормально? Светлая личность? А пристрелить троих, включая девку, на базаре, просто за то, что они «что-то там «вспомнили» и «предъявить вздумали» — сразу «тёмная»?.. Так мы и выживаем, честно признаться, в основном благодаря Толику, и его отношению к жизни — к чужой в первую очередь. Без сантиментов и очень практично. Надо было — и пристрелил. И всё. И не переживал; разве что за несколько потраченных без особого толку патронов.

И теперь, если так брать, получается батя сам с собой диалог ведёт. Он, значит, «не такой». А Толик — «такой». И, нравится это или не нравится, с этим надо жить. С таким вот Толиком. Потому что он свой. Но всё равно… Что-то вступало в жёсткое противоречие с пониманием Сергеем жизни. Хотя его это «понимание жизни» и было, как он сам осознавал, неполным; и постоянно, надо признаться, изменялось… Вот за последний год так… очень сильно изменилось понимание жизни, да.

— Я говорю — сформулируй, чем ты недоволен щас. Чо не так? Ну? Ты ж книжки читаешь — вот и сформулируй… — посоветовал Толик, хмыкнул, и Олегу:

— Вон туда посвети, вон — угол, где машина. Вроде как блеснуло что — не прицел? А, не, стекло битое. Едем. Серый, ну? Но за левым бортом следи, не отвлекайся…

— Слежу я… — откликнулся Сергей, — Чо тут формулировать. Я же сказал уже. Белка — твоя тёлка, так скажем. У вас с ней как бы по-серьёзному, ты сам говорил. Мы её ищем. А ты тут чужую блядь ебёшь. Ещё и блядь-то какая противная — тьфу!

— Фу! — откликнулся Олег, — Серый! Ты, конечно, уже взрослый, боец и всё такое — но давайте выражаться как-то культурней, что ли? Серый, подзаборный убогий мат — это не признак взросления, поверь! Можно же сказать и более… эээ… литературно! Не «блядь» а «женщина лёгкого поведения». Или там «невысокой социальной ответственности»…

— Слов больше — смысл тот же.

Олег вздохнул:

— В общем да. Но всё равно. Давайте всё же выражаться более литературно, хоть это и не так ярко и понятно. Например, можно было сказать «шалава». Вполне литературно.

— Зачем?

— Про психологический «эффект разбитых окон слышал»? Нет? Потом тебе как-нибудь расскажу. А пока давай-ка попросту — «фильтруй базар»!.. Фу. То есть — подбирай слова, я хотел сказать. Давайте не будем опускаться…

— Ладно. — согласился Крыс, — Не будем. Так что, Толян — вот скажи — это нормально? Что ты «шалаву» … чпокаешь? Ну, пап, — тут по другому не скажешь!

— А что ненормального? — вздохнул Толик, и снова, Олегу: — Я ж говорю, это твоя вина, братан!

— В чём?

— В том, что Серый вон, мыслит категориями этих, романов. Вальтеров Скоттов и Айвенгов. Прекрасные дамы и безупречные рыцари, ага. Красивая любовь и мораль во все века.

— Оно и неплохо… Даёт некий базис. В жизни.

— Оно жизнь осложняет, а не даёт. Такое вот отношение. Ты давай, давай, сам расскажи ему. Мы ведь с тобой на эту тему ни раз говорили, и как бы к общему мнению более-менее пришли. Вот и изложи ему, а то у меня гладко не выйдет. Про «любовь», «взаимные обязательства» и так далее. И не забудь на собственном примере про… проиллюстрировать — как ты с этим, «благородно-рыцарским отношением к женщине» зашёл в тупик семейных отношений. Который, кстати, чуть не кончился совсем печально. Хорошо у Крыса рефлексы хорошие, и технику я ему поставил, а ты фортификацией озаботился. А то б… а всё из-за тебя! Из-за отношения этого дурацкого. Говорил я тебе — надо было её пристрелить давно!

— Чо-то тебя вообще не в ту сторону несёт! — прервал излияния брата Олег, — Давай-ка, в натуре, за дорогой следи. А я и правда, изложу Серёге нынешний, скорректированный жёсткой реальностью, взгляд на семью, любовь, мораль и семейные отношения…

И принялся, подбирая слова, стараясь не сбиваться на «уличные выражения», объяснять сыну «скорректированные» взгляды на мораль:

— …Видишь ли, Серый, я тебя понимаю. Твоё такое отношение — что нехорошо и всё такое; раз ты с женщиной живёшь — то и … хм. Не должен, и всё такое. Но…

— Пап. Я это в ваших с мамой книжках читал. Насчёт «присоединения к собеседнику в начале разговора» и всё такое. Давай по делу.

— Ага. Деловой стал. Ладно.

В общем, «по Олегу» получалось вот что.

Что не может быть «равных отношений» между мужчиной и женщиной, хотя бы в силу различия физиологии. «Гендерное равенство» придумали чокнутые неудовлетворённые в половом отношении западные феминистки; за что и поплатились позже, когда восточные мигранты, необременённые всеми этими бреднями о «равенстве», трахали их, а потом резали горло да вспарывали животы неверным.

Не может быть «равных отношений», как и «равной ответственности», на которой особенно настаивали в последние десятилетия «свободные эмансипированные современные женщины». Опять же чисто в силу физиологии.

Тут надо начинать с того, что такое семья. Был такой чел, Энгельсом звали — он в своё время написал книжку «Происхождение семьи, частной собственности и государства» — очень познавательно, хотя для вдумчивого человека и ничего нового.

Так вот. Семья нужна для продолжения рода и создания сносных условий в быту. Всем членам семьи, да. Если примитивно: мужчина охотится на мамонта; женщина рожает и воспитывает детей, готовит пищу, чинит одежду. В такой «ячейке общества» всем комфортно, поскольку каждый занимается делом, к которому он наиболее тяготеет и наиболее самой природой приспособлен. Ну, сложно женщине махать дубиной или там землю пахать — мускулатура не та. Чисто физиологически. Как и мужчине возиться с детьми и приготовлением пищи — не его это, чисто по психологии. А так — все при деле. И каждый, когда состарится, и не сможет уже ни рожать, ни дубиной отбиваться от саблезубых тигров, может быть уверен, что в такой «ячейке общества» ему достанется бульон из мамонтятины, место у костра и возможность умереть в комфорте, а не быть загрызенным сусликами.

То есть семья — нужна. Потом появилась собственность — и она, семья, стала нужна ещё больше, — когда появилась возможность передавать по наследству своим детям не только покоцанную о черепа пещерных медведей дубину и ношеную шкуру, но и более ценные материальные блага.

Вообще понятие что «семья — это союз любящих» придумали уже в наше время, когда материальные моменты отступили на второй план; в реальности же семья нужна была вот как раз для этого: для правильного распределения ролей и для выращивания потомства с передачей ему наследства.

А коли есть потомство и есть что ему передать — включая в том числе и личный опыт! — то остро встал вопрос чтобы потомство, которому бы это «наследство» передавалось, было его, мужчины. Поскольку это тоже природная потребность — продвигать свой генофонд, свой геном дальше, в будущее; желательно — в бесконечность! Никто вот не задумывается — а надо бы! — что то, что мы вот тут сидим в машине и куда-то едем, живые, — эту возможность нам дали наши предки, причём огромная их череда. От самых-самых волосатых кроманьонцев. Или кого там, неважно. То, что мы вот есть — это целая череда удач наших предков; удач, предусмотрительности, борьбы и выживания. Да. И везенья, конечно. Вот Пагару — ага, не повезло; он свой геном явно уже дальше не продолжит… Ну, я отвлёкся.

То есть мужчине нужно, чтобы потомство было — его. Это биологическая потребность, точно как для женщины — рожать. Улавливаешь? Биологическая, природная потребность.

И вот тут такой момент возникает: если женщина может и не знать точно отца ребёнка, то уж то, что ребёнок её — она знает сто процентов. Она ж сама его рожает, из себя, так сказать! А вот мужчина на сто процентов уверен быть не может. И вот тут появляется, вернее, давно появилась такая необходимая фишка, как «верность». Зачем? — чтобы мужчина был уверен, что ребёнок — его.

То есть семья, супружеская верность — это всё атрибуты имущественных отношений.

Ты можешь сказать, что в последние годы… ну, то есть «последние перед БП» годы, на Западе особеннно, семьи и верности как таковой-то уже и не было. Да, так и есть. Кризис семьи, морали и всё такое. А почему? Тоже всё в имущественные моменты упирается. Если в первобытном обществе всё было общим — и жратва, и шкуры, и женщины, и, соответственно, дети — потому что имущество было скудным и передавать в наследство было в общем нечего; то потом ситуация стала та же почти — но на другом витке спирали: с материальными благами, с кормёжкой стало настолько легко и просто, что «кормилец» в виде мужчины перестал быть необходим — женщина и сама легко могла прокормить своё потомство. Опять же общество всегда поможет. То есть помогало, да.

Но изначально, биологически так сказать, для мужчины важно обеспечить выживаемость именно своего потомства. Особенно если для этого приходится чем-то жертвовать — будь то кусок шкуры от медведя или годы жизни, потраченные на зарабатывание капитала, передаваемого по наследству.

А вот вне семьи куда там свой конец мужчина сунул… ааа, пардон; да помню я, помню… да-да, сам же и призывал воздерживаться от уличных выражений… но тут, действительно, наиболее понятно… ну, все поняли, да? Потому как сказать обтекаемо-литературно «с кем переспал» или биологически «с кем вступил в половую связь» — это по сути то же, но не столь ёмко и понятно, да… да понял, я; согласен — некоторые моменты, действительно, простым языком проще объясняются.

Так вот. Грубо говоря, кого там на стороне мужчина трахнул — для семьи, для его женщины, если он при этом «делание детей» не предполагал, и «насовсем уйти на сторону» тоже не собирался — то и наплевать. То есть если его женщину кто-то трахнул — это жёстко. Поскольку, по сути, есть покушение на его прерогативу — только ему иметь детей от этой женщины; и передать этим, его и её детям, своё наследство, и вообще — кормить и заботиться о них. А вот если мужчина кого-то на стороне трахнул — без обязательств, учти! — то для женщины это по сути никакой опасности не несёт… Вот представь — если бы Толян не эту Анжелику трахнул, а резиновую куклу — стоило бы вопрос поднимать? Так вот эта Анжелика ведь по сути не больше, чем просто живая кукла — спермоприёмник.

Этот момент просекли ещё давным давно, и даже оформили на востоке организационно — там мужчина мог иметь жён — то есть тех, от кого дети — его; и наложниц — которые чисто для удовольствия. И семье как бы никакой опасности не представляют. Это на востоке. А на западе развился институт блудниц. Ну или «домов терпимости» как потом называли. Публичные дома. Женщины облегчённого поведения, хе. И так далее. То есть человечество этот физиологический казус приняло. Осмыслило. И научилось с ним сосуществовать. Понял?..

* * *

Некоторое время ехали молча. Потом Крыс, хмыкнув, переспросил:

— Не, пап, ты классно излагаешь. Складно так. Но а коротко если — что? Что мы Белку ищем, Толикову тёлку — а он в это время эту… шалаву сопрягает, — и это хорошо и правильно, да?

Теперь на переднем сиденье наступила тишина.

Толик выразительно взглянул на Олега, как бы говоря: «- Ну, что ты замолк?? Скажи что-нибудь! У тебя складно выходит!»

Олег в ответ скорчил ему безмолвную гримасу, показав зубы в злом оскале; но Сергею ответил как мог безмятежно:

— Серый. Я тебе как взрослому…

— Хы. Это я понял уже. Продолжай.

— Я… в общем, ты неправильно выразился. Мы не «Толикову тёлку» ищем, а нашего товарища. Которая также и Толикова… эээ… женщина. И то, что он… ээээ… трахнул ту блудницу, конечно, чести ему не добавляет, но и делать из этого проблему также не надо. Так как Толик у нас вообще проблемный. Или безпроблемный, это как посмотреть… Словом, я предлагаю этот инцидент замять для ясности. Как малозначительный. А?

— Согласен. — ответил Сергей, — В общем, я со всем согласен. Почти. Но… нехорошо!

— Братан правильно говорит, что ты — нудный! — нарушил молчание Толик.

— Ничего не нудный… просто всё нужно выяснять до конца, а не «заминать для ясности».

— Чо ты хочешь? Чтобы, когда найдём Элеонору, я перед ней извинился? Да?

— Хы! — Крыс аж хрюкнул, представив себе эту сцену, — Не. Я думаю — не стоит.

— Замяли?

— Замяли. Я никому не скажу. — согласился Сергей. Потом подумал, и добавил: — Но ты, Толян, помни на всякий случай — должо-ок!..

— Торгаш. И сын торгаша.

— Да ладно, чо ты. Шучу я. Главное — Белку найти, остальное неважно. Жэксона только предупредить, чтоб не сболтнул.

— Предупредим…

* * *

Некоторое время ехали молча. Потом на заднем сиденье вполголоса выругался Крыс, и раздался звук пинка в мягкое, а за ним невнятное мычание.

— Что там у тебя?

— Пагар, сволочь, крутится. И так уже под ногами, так ещё и вертится, но не просыпается.

— Неудобно, наверное, спать между сиденьями?

— Наверно, не пробовал. Тут ещё автоматы эти… Пап.

— А?

— Нафиг ты эти старые автоматы взял; оставил бы немецкий.

— Почему?

— Ну как… классный же. Немецкий.

— Как в Контр-Страйк, ага? Серый, не всё то лучшее, что заграничное.

— Те — старые. Чем они лучше?

— Что значит «старые»? Разработка старая, выпуск старый — но тогда и качественно делали, а так-то…

— Да ладно — «качественно». — вклинился Толик, — Для войны делали; а на войне стрелковка долго не живёт. Как и пехотинец в общем.

— Не бурчи давай. Нормально делали. За брак в военное время в лагеря отправляли, а не пальчиком грозили. А что по случаю военного времени не вылизано — то без разницы. Серый — ППШ и ППС эти — ценная вещь. Для «разборок на коротком расстоянии» — а у нас тут в городе всё в основном накоротке, — пистолет-пулемёт удобнее, разворотистее чем автомат. Вот, к примеру, в том крошилове в Башне тебе б с ППС было б ловчее, чем с «веслом» АК. И патронов у нас ТТшных много — всё в дело пойдёт.

— А тот — немецкий!

— И чо? А эти — советские! Не для сраного немецкого спецназа, не для полиции делались — а для войны. Для войны в скотских военных условиях, кстати, что немаловажно.

— Калибр — меньше чем люгеровский! — возразил поднаторевший за последнее время в оружейном деле Крыс, — Останавливающее, значит….

— Это не принципиально. Накоротке, да при стрельбе очередью энергетика почти та же; по останавливающему действию также сопоставимы. Зато у 7.62Х25 настильность прекрасная! И пробивающее действие. Читал, помню, блоги поисковиков — ну, тех кто на полях второй мировой копался, — пишут что не редкость в немецких траншеях находили останки: немецкие же каски с черепами внутри — простреленные двумя-тремя пулями. Прикинь. Это значит фриц отстреливался из окопа — кто-то из наступающих дал по нему короткую — и все или большая часть легли кучно, в каску — и никуда от очереди ствол не увело! Так что пистолеты-пулемёты эти для нас — ценное приобретение! Три штуки плюс магазины и один бубен — за один Хеклер-Кох! Оно того стоило, поверь.

— Верю.

Сергей повозился, послышалось сонное бормотание Погара. Звякнул железом.

— Угу, лёгкий. Приклад откидной. Ничо так. Надо будет днём опробовать.

— Опробуем. Не отвлекайся пока. Толян! — теперь Олег обратился к брату, — Вот там встань. Ага, прямо посредине. Тут вот дом — этот вот, горелый; за ним площадь. Я сейчас на этаж поднимусь с ПНВ, посмотрю дорогу и окрестности. Потом дальше двинем, если всё в норме.

— Понял.

Олег в рацию:

— Жексон, плановая остановка. Осмотримся. Близко не упирайтесь — вдруг разворачиваться придётся.

— Принято. — пискнула рация.

«БЕГСТВО» ПАГАРА

Остановились, вышли все втроём, с оружием, оглядываясь. Свежий морозный воздух. Чернота и темнота вокруг — если где и есть выжившие, то надёжно маскируются. Никому сейчас не нужны ночные визиты.

— Серый, что там Пагар?

— Дрыхнет, чо.

— Автоматы там…

— Незаряженые же. Без патронов.

— Ну, ладно. В общем, вы с Толяном от машины не отходите, я постараюсь быстро.

Олег с Толиком отошли чуть в сторону от машины.

— С тобой сходить, что ли?

— Не, не стоит. Подъезд нежилой, сразу видно. Только на третий-четвёртый этаж поднимусь, на ту сторону гляну — и назад. Будьте здесь.

— Ладно.

— Толян. Мне тебя отмазывать ломает уже. Задолбал.

— Чо ты. Ты ж всё правильно разложил?

— Правильно, правильно… Всему своё время, и должны быть, тем не менее, какие-то моральные устои, а не только голимая целесообразность! Ты меня понял, нет??

— Да понял, понял. Иди давай.

Олег, подсвечивая себе под ноги маленьким фонариком через красный светофильтр, стараясь не оступаться на попадающихся под снегом обломках чего-то непонятного, направился к чернеющему подъезду.

Он уже был возле подъезда, когда за его спиной взвыл сразу на высоких оборотах мотор джипа, и раздался крик. Он резко обернулся.

Ещё крик. Вой мотора. И — автоматная очередь.

* * *

Когда отец отошёл, Сергей, похрустывая снежком под ногами, обошёл машину, осмотрелся. Всё черно и тихо.

Он тут редко бывал в прежнее, до-БПешное время — незачем. Только проездом, — там вон, дальше и налево за площадью Анька жила. Вспомнилось, как было раньше клёво; даже и ночью: реклама везде горела, окна в домах. Люди шли по чищенным до плитки тротуарам под уличными фонарями. Потом, конечно, когда «кризис», с рекламой стало пожиже, тротуары особо перестали чистить; и уличное освещение поотключали из экономии; но всё равно — в окнах свет; никто и не думал «светомаскировку» делать — не было опасности что кто-нибудь просто так в окно из ствола зафигачит… Идёшь так, смотришь — там вон телевизор смотрят, тут вот угол шкафа видно, там люстра, тут тётка у окна, и кошка на подоконнике… Не, клёво было; хотя тогда как-то и не обращал особо на это внимания — ну, есть и есть, чо такого.

А сейчас вон — чёрные глыбы домов, без единого просвета, бррр!.. И, главно, это уже как-то и привычно стало! Как будто так и всегда было. Куда всё делось… Нет, так-то понятно куда делось: ТЭЦ встали из-за отсутствия топлива; люди — кто на фронте с Регионами сгинул, кто по деревням и коттеджным посёлкам рассосался, по дачам — там хоть вода есть и топливо в лесу. Те, наверное, живые сейчас. Может быть. А сельхозкоммуны, «лагеря спасения» и прочие загородные концентраторы населения, говорят, передохли все в эпидемию. Как и бóльшая часть воинских частей. Вот такая вот диверсия с этой эпидемией, если это диверсия. И город теперь пустой и тёмный. И холодный. Как кладбище. Читал вот раньше всякие приключения — как там герои попадают в трудные природные условия, на остров там, или в чужую страну, в другое время — типа попаданцы. Читать прикольно было, представлять себя на их месте тоже прикольно. А сейчас это вот попадалово в реале — нефига не прикольно. Горячей воды нет, воду таскать приходится; греться — печкой, и вообще… холодно! Нет, что автомат, пистолеты, гранаты — это круто и всё такое. Только выпендриваться крутостью не перед кем. Ну, Бабах вон уважает; ну Слепой Пью — Спец; или там новые пеоны. Да наплевать в общем-то. Лучше б свет был, тепло в батареях и интернет…

* * *

Подошёл Толик.

— Не замёрз?

— Не. — облокотился боком о капот — от мотора исходило приятное тепло.

— Щас приедем — чайку забодяжим. С вареньем.

— Угу. И с печеньем. Чо-то я тоже жрать хочу. Как там Белка, интересно. И где.

— Сам об этом думаю. Ладно, я поссать.

Толик отошёл за машину, и вскоре оттуда послышалось журчание.

Сергей смотрел в сторону дома, к которому пошёл отец; и только краем глаза заметил, как в стоящем с выключенным в салоне светом джипе что-то метнулось. Метнулось тёмное и большое, сзади через спинки передних сидений. Ударилось в переднюю приборную панель; так что джип несмотря на величину, кажется немного вздрогнул.

— Ты чо??! — Крыс отпрыгнул от джипа, автомат с плеча как бы сам собой прыгнул в руки.

Теперь видно было ворочащуюся на переднем сиденье тёмную фигуру.

— Охнихера ж!!.. — не успев что-нибудь и подумать, чисто на рефлексах, Крыс опять прыгнул к джипу, схватился за ручку двери, рванул — но, опережая его на долю секунды клацнули замки, блокируя двери.

— Толян!!

Одновременно с его криком с другой стороны машины раздался бешеный рык Толика:

— Пагар, открыл быстро, сука! Замочу!! — и бессильное клацанье блокированной ручки двери.

— Открыл, пас-ку-да!!

Вместо ответа бешено взвыл мотор джипа, ярко вспыхнули фары. Ясно было что в следующие секунды машина рванётся вперёд.

— Пад-ла, открыл!!! — орал с той стороны машины Толян, и бешено рвал дверь.

Крыс, отпустив дверную ручку, шарахнулся назад, отступая от машины; левой рукой за цевьё направляя ствол автомата в окно правого пассажирского сиденья; правая же скользнула вдоль ствольной коробки к рукоятке и спусковому крючку, попутно сбросив вниз большим пальцем предохранитель; приклад привычно ткнулся в плечо.

Ещё сильнее взвыл мотор; машина, как гепард перед прыжком, казалось присела, прежде чем ринуться вперёд…

— Толян, лёг!!!

Мечущийся с той стороны машины силуэт пропал; и чётко стало видно тёмную фигуру на водительском сиденье — голову, плечи.

Очередь прогрохотала коротко, ослепив струёй пламени, ударившей в окно пассажирской двери и дальше — в голову сидящего за рулём; раскатилась эхом по близстоящим домам.

Фигура на водительском сиденье мотнула головой в сторону, — и стала, как была, сидя, оседать вниз. Мотор продолжал подвывать на околопредельных оборотах.

Ещё отступив от машины, продолжая держать всё так же автомат наизготовку, Сергей бросил взгляд влево-вправо. Всё тихо. После выстрелов так вообще очень тихо — только мотор воет. То есть нефига не тихо — но спокойно.

— Серый! Не стреляй больше — готов он! — из-за капота показался Толик. Сергей опустил ствол автомата, щёлкнул предохранителем.

Толик локтём довыбил раскрошенное очередью, заляпанное тёмным стекло машины, повозился, запустив внутрь руку — щёлкнул, открываясь, замок, стукнула дверь, — под ноги ему вывалился Пагар, плеснув чёрным из головы. Толик просунулся внутрь — и мотор заглох.

Сзади вспыхнули фары микроавтобуса — Бабах подсветил место происшествия.

Настала то, что называется «оглушающая тишина», в которой поразительно отчётливо было слышен и скрип снега под ногами бегущего от дома Олега, и шаги Жексона, спешащего к джипу от микрика с винтовкой наизготовку.

* * *

— Что случилось-то?? — только и выдохнул подбежавший Олег. Футляр с непригодившимся ПНВ болтался у него на груди.

Никто не ответил. Собственно, и так было всё ясно. В свете фар микроавтобуса рядом с головой Погара, лежащего кулём, расползалась по снегу тёмная лужа.

— Ахтыжбля!! Ну что за …!! …! — Олег выдал залпом кучу определений ситуации, в которых нематерными были только предлоги.

И Толик, и Сергей подавленно молчали.

— Чо у вас?? — выдохнул Жэксон и тоже уставился на труп Пагара, — Аааа… Ага. Ясно.

— С…. … …! — Олег матерился изобретательно, от души, — Ну что за херня сегодня, я не понимаю!!

— Да, нах. Косяк, бля. — Толик, отступив от джипа, повернулся к светящему микроавтобусу, вытянул вперёд правую руку, которой отпирал изнутри дверь джипа — весь рукав и вся грудь куртки были в крови и кровянистых сгустках.

— Пиздец, просто пиздец!..

Сергей молчал.

Олег «принял ситуацию» первым:

— Нет, «это ещё не пиздец»; как в анекдоте, бля! Пиздец был бы, если б он сумел удрать! И пиздец будет, если сейчас на выстрелы сюда кто-нибудь нарисуется! Жексон! — ты этих, пеонов новых, одних там оставил??

— Ясен пень. А с кем бы я их там оставил? Детсадовскую воспетку я с собой не взял…

— Не хами — не тот случай. Как бы… как бы то же самое с микриком не повторили, не? Ключи же в замке?

— Этот, Фёдор, что-ли? Да не… он не такой.

— Ачёртегознает! Пагар тоже казался «не таким» — а он вон он!

— Не…

— Вот что. Ты иди обратно к микроавтобусу, следи оттуда за задней полусферой. Мы тут побыстрому сейчас приберёмся — и дальше. В темпе. Ибо нашумели — теперь уж тихушничать смысла нет. Кто хотел — все слышали, что мы тут… стреляем.

Жексон ушёл.

— Так, теперь побыстрому, побыстрому, без разведки. Может и пронесёт. Толян! Чо ты там копаешься??

— Тут всё в кровище… и в мозгах. Вся дверь. Лобовое, панель, руль… Бля!..

— Давай, не копайся — по-быстрому чем протёр — и помчались. День приключений, нах! Как оно так вышло-то??

— Как, как… Каком и вышло. Ожил, паскуда; и рванулся… геном свой спасать. Сволочь. — пыхтел, копаясь в джипе, Толик.

— Чо «сволочь-то»? — хмыкнул Крыс, — Батя ж говорил: каждая тварь хочет сохранить свою жизнь и передать геном дальше. Так что он эта… по-биологически всё. Законы природы, типа.

— Чо, думаешь он всё это время притворялся?

— Не знаю я… не похоже.

— Я тоже думаю, что не притворялся. — сказал Олег, — Наверное уже в джипе в себя пришёл и затаился. А когда мы вышли, решил «реализовать шанс». Неудачно в общем. Вот я мудак… сто раз себе ведь говорил, на сотне примеров давно понял: страхуйся! Ну что стоило ему руки связать…

— Ты, значит, лажанулся?!. — Толик выбросил из машины какие-то тряпки, которыми наскоро оттирал салон; вылез сам, и, зачерпнув прямо из-под ног снег, стал тереть руки, — Твою дивизию, завтра пеонам будет чем заняться…

— Снега накидай туда — пусть лучше мокрым будет, главное чтоб не присохло — не отчистить потом…

— Да бесполезно… там всё умазюкано. Крыс — не мог как-нибудь поаккуратнее стрельнуть?? А то залепил очередью!.. Бляяя, две форточки вынесено, бляяя, где их такие сейчас возьмёшь — и это ж переставлять ещё надо!..

— Ага, я же и виноват??

— Всё же ты говно, Толян. — неодобрил Олег, — Вот в этой ситуации на Серёгу вообще наезжать под… заподло! Серый единственно кто повёл себя чётко! — а если бы он успел газануть?? Пришлось бы палить вслед, — тут не две форточки, а всю машину бы издырявили! И, кстати, не факт что он бы не смог удрать.

— Не. Удрать — это вряд ли… — вздохнул Толик, отряхивая с рук, которыми пытался счистить наскоро с куртки кровь, снег, — Тормознули бы. С двух стволов. Но машине, конечно, был бы каюк. Очень может быть.

— Вот. И я о чём. Ну, всё что ли?

— Грузимся. Двинули.

* * *

Вскоре джип и следующий за ним в некотором отдалении микроавтобус вновь двинулись в путь, оставив на дороге тело невезучего посредника, в прошлом делового человека Кости Пагара.

Теперь в боковые окна неприятно поддувало, Сергей ёжился на заднем сиденье — весь холод приходился на него.

Толик зло бурчал за рулём, стуча в него ладонью:

— Ну что за день такой! Этот с ума сошёл. Или прикинулся, хрен поймёшь — но скорее в натуре. Потом в доме этом — никаких следов! Потом этот идиот вдруг ожил и такую прыть проявил! Гад. Весь салон уделал, окон нету! Куртку всю устряпал, только выкинуть! — хорошо ещё под Серёгину очередь не попал! Белки — никаких следов! Бывают же такие идиотские дни!..

— Ну, ты хоть трахнулся сегодня! — подъебнул Сергей, чего Толик предпочёл не заметить:

— …Бушлат нах устряпал! Куда его теперь?? Только выкинуть.

— Пеонам отдай. — посоветовал Олег.

— Если только так. А хорошая куртка, мне нравилась, привык к ней… а всё из-за тебя! — мог бы и связать, — всё понтуешься своей предусмотрительностью!

— Вот взял бы сам и связал!

— Я ж непредусмотрительный! — ты сам мне это постоянно тычешь!

— А пора бы уже становиться предусмотрительным! — в тон, сварливо отвечал ему Олег, — Всю жизнь на меня, что ли, полагаться будешь??

— Щас по нам долбанут откуда-нибудь очередью — и все мы будем «непредусмотрительными»! — прерывая склоку между братьями, заметил Крыс, и те примолкли.

* * *

Некоторое время ехали молча, старательно шаря взглядами по сторонам. Ветер бил в окна. Олег поднял воротник, натянул на лицо балаклаву, так что остались видны только глаза — так ещё было терпимо.

— Что вот делать теперь будем, как Белку искать?..

— Придумаем что-нибудь.

Опять ехали молча.

— Оба мы лажанулись! — сообщил вдруг Толик, — Оба. Кроме Крыса.

— Ну наконец-то дошло.

— Крыс — молодец. На рефлексах, точно. Моя школа.

— Ну, ещё бы. Сам себя не похвалишь — кто ж похвалит?..

С заднего сиденья хмыкнул Сергей:

— А вот интересно… если б он вдруг и правда удрал бы от нас на джипе — что бы он делал? Обратно к себе домой бы рванул? Прикиньте — а там уже всё поделено. И эта, Анжелика — тоже. Вот чо бы он делал?

— Да ничо… Ничо бы он не смог сделать. Они б его просто в дом не пустили бы. Ибо у них человек — функция от имущества. А имущества он уже лишился…

— Не, ну правда — вот что бы он делал? А, Толян? Вот ты б что делал на его месте??

— Я б на его месте никогда б не оказался.

— Не, ну правда. Вот если б. Что б, а?

— Ну что… — Толик задумался, — Наверное б… Наверное б попробовал вернуть своё имущество. Потом — предъявить «соседям» за беспредел. Нефига себе обнаглели — вынесли всё; и печку, и обогреватель. И бабу забрали. Я б им…

— Да ладно, что б ты сделал?? — продолжал подначивать Крыс, — Один-то? Без оружия?

— Чо без оружия-то… Вон — три автомата сзади. Патронов, правда нет… О, у меня в бардачке пара гранат, и Белкин обрез в багажнике — чисто на всякий случай. Не, придумал бы что-нибудь. Предъявил бы им…

— Да уж.

— Не сомневайся — Толян бы предъявил! — поддержал брата Олег, — У Толяна большой опыт по предъявам. Там мало б никому не показалось.

— Да я уж знаю, что «предъявлять» он только в путь — особенно когда сам накосячит!

— А это неважно! — сообщил Толик, — Ты, Серый, усвой это: кто накосячил — неважно; важно кто в возможностях «предъявить»!

— «У сильного всегда бессильный виноват!» — продекламировал Олег.

— Можно и так сказать. Все эти «понятия» да «по справедливости» — это всё херня. Кого можно нагрузить — того всегда и грузят. А «справедливость», «по-честному», «по понятиям» — это или для родственников, или — если «нуружу», — то для лохов…

— Подъезжаем! — прервал его излияния Олег, — Дай-ка рацию.

* * *

Взял рацию, подстроил.

— Башня, Башня — ответьте. Башня, — я Первый. Башня — ответьте Первому. Приём.

В динамике рации пискнуло и голос Миши ответил:

— …я Башня. Первый — я Башня. Слышу вас. Приём.

— Мы на подъезде. Прибытие — пять минут. Со стороны проспекта — осмотритесь. Приём.

— …сейчас подсветим. Не, вообще всё так-то тихо было. У нас тихо. Только это — новость! Вернее две новости! Эта… а, да, — приём!

— Что за новости? Приём.

— Две новости. Приём.

— Бля, Миша, не тормози! Что за новости; давай, излагай! Приём.

В сторону: — Вот тормоз! Чего у них там ещё за новости…

— Это… девушка эта новая, которую вчера привезли, Валя — она сказала где Элеонора! Она знает, оказывается! — только вчера была напуганная очень, вот и промолчала!

— Что ты говоришь?!! — Толян, слышал??

Толик слышал — джип аж вильнул от неожиданной радостной новости.

— …алё, алё! Вот! Валя знает, где Белка! Алё. Приём.

— Я Первый. Поняли тебя. Хорошая новость. Что ещё? Приём.

— И эта… — Такое впечатление, что Миша возле рации замялся, опасаясь продолжать, — Эта…

Рация хрипнула, и уже голосом Ольги, Мишиной жены, сказала:

— Первый, первый… Олег Сергеевич — тут Лена… Лена вернулась. Имейте ввиду. Приём.

— Как — Лена? Лена — вер-ну-лась?? — Олег был потрясён. Кинул растерянный взгляд на брата, назад на Крыса, — и снова в рацию:

— Приём.

— …вернулась. Да, вернулась. Чтоб вы знали. Только она… она… ну, вы увидите. Приём…

— Чччёрт!.. — Олег выругался, выключая рацию.

День был действительно насыщен событиями.

Часть 2. ЛЕНА

НОВАЯ ЖИЗНЬ

Когда в Башне начался настоящий бой — с грохочущими взрывами и оглушительными очередями, — Лена в ужасе забилась в самый, как она считала, безопасный уголок: в совмещённую туалет-ванную. Собственно Олег сам, когда инструктировал «на случай разных неприятностей» именно и рекомендовал прятаться там: туалет-ванная располагалась примерно посредине квартиры, впритык к центральной несущей стене, которую со стороны двора не пробил бы и 30-мм снаряд БМП, попади он в окно именно их квартиры.

«Их квартира» была теперь «их» чисто номинально, по старой памяти — теперь-то весь дом, вся Башня была «их»; но Лена упрямо не признавала самозахвата, фактически случившегося в Башне, и упрямо жила в «своей бывшей квартире» — которую много лет назад купил, собственно, Олег, «раскрутившись» на исходе 90-х на коммерческих операциях.

Теперь, когда по факту весь дом был их; и Олег, и Сергей, и Толик, и Белка-Элеонора — все «позахватывали» (как она это называла) себе «апартаменты», обустроились по-своему. Олег, правда, «обустроился» весьма по-спартански — всё его время занимали всяческие хозяйственные и фортификационные занятия, и он попросту превратил в мастерскую одну из квартир, где в основном и проводило всё время, там же и спал. Толик тоже не особо озабачивался комфортом, как и Сергей, который просто-напросто наслаждался «свободой» устраивать удобный ему беспорядок; Элеонора же, «переехав» в первый, в их подъезд, перетащила к себе в комнату почти все свои, привычные вещи из своего быта — кроме, конечно, спортзала. Но Лена всё равно считала, что они «позахватывали» — ведь им никто не разрешал так-то вот «вселяться»!

* * *

Выстрелы и грохот взрывов буквально рядом оглушали; в голове была какая-то каша вместо мыслей; кто стреляет, в кого, зачем?? — она даже не задавалась этим вопросом, она просто, казалось, «выключила» сознание; и стала как предмет, просто как какой-нибудь неодушевлённый предмет, без мыслей, без чувств — только так, казалось ей, можно было не сойти с ума в этом ужасе, который творился в Башне. Она даже не думала, что вот сейчас один из взрывов станет для неё последним; или что нападающие ворвутся в её — её! — квартиру и прошьют её автоматной очередью, — она постаралась просто «выключиться» и ни о чём не думать… Иначе можно было сойти с ума от этого грохота; от ожидания смерти. Мельком прошла в сознании мысль, что, говорят, помогает молитва… Но она не знала молитв и не верила в бога; вернее, если бы какой-нибудь знающий психоаналитик смог поработать с её подсознанием. Он установил бы, что «бог» в её «мире», несомненно, был — но не тот, не из церкви — хотя в былые времена церковь она время от времени посещала, и даже неумело пыталась молиться, просто, своими словами, — её бог было то «позитивное мышление», которое пришло в её жизнь через чтение специальных, в основном нацеленных на женскую аудиторию, «позитивных» книг; а также через участие в многочисленных «тренингах позитивного мышления», на которые она многократно ездила и в другие города, и даже, были такие возможности — в другие страны.

Всё это дало, как ей казалось, фундамент правильного мировоззрения; и, опираясь на этот фундамент, она чувствовала себя уверенно.

Именно основываясь на новом, так нравящемся ей «позитивном мышлении», она критиковала мужа за его явно выраженное, как ей казалось, негативное отношение к жизни, — как можно так жить?? постоянно ждать каких-то подлостей от судьбы, и более того — готовиться к ним, к этим подлостям!.. Это было непостижимо для неё.

Зачем?? Перед тобой огромный, прекрасный, многокрасочный и радостный мир, готовый дать тебе всё, что ты пожелаешь, стоит только правильно попросить, и, главное, «войти в резонанс» с этим миром, с его красотой и радостью, — и мир примет тебя, мир даст тебе всё, что ты попросишь — это нормально! Зачем ждать подлостей от мира! — ведь это понятно, предельно ясно, что каждый получает от мира именно то, что он от него и ждёт! Ждёшь подлостей, — подлости и получишь! Зачем вместо ярких и радостных красок видеть только грязь и подлость, серое и «защитное»? — бррр, она не выносила все эти цвета «оливы» и «хаки», все эти «защитные, непривлекающие внимания» расцветки, которые предпочитал в своей одежде муж. Зачем «брать» от мира его подлость, когда можно просить и получать радость и красоту!..

Поначалу Олег пытался доказывать ей, что весь этот «позитив», вся «радость и красота» есть не «сама собой разумеющаяся функция этого мира», а лишь продукт, «добыча», которую можно «от мира» получить, — но не «попросив», а потребовав, где-то даже и отняв — это нормально! Вся цивилизация строилась и строится на этом; и совсем не дураки придумали в своё время девиз «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё — наша задача!» — она это отрицала.

Нет, мир изменился; тысячелетия он и был таким, как ты говоришь — грубым и подлым, и именно потому он, мир, таким и был; из-за того что люди так негативно относились к действительности и к друг другу и было это всё: неуважение, обман, войны. Убийства. Вся «эта мерзость» в которую он, Олег, с таким, как ей казалось, наслаждением и погружался, да ещё вытаскивая в дискуссиях массу исторических примеров!

Да мало ли что было! — сейчас мир изменился! Наступила новая эра — эра «позитивного мышления», которое перевернёт старые, замшелые, подлые отношения между людьми, и наступит… Что «наступит», она толком не представляла, но по книгам и тренингам знала, что всё будет хорошо. Очень хорошо. Надо быть просто открытым миру, огромному, многокрасочному и радостному; и ты получишь желаемое.

Так писалось в книгах, так говорилось на тренингах. Олег высмеивал это — но что он понимал в этом мире?..

Ей было комфортно в том мире, который она создала для себя — и он туда не вписывался. Она стала отдаляться от него. Несмотря на его сопротивление, оформила и формальный развод.

По сути же она просто была внушаема, и у неё наступил тот период, который называют «кризис среднего возраста», когда так хочется всё поломать и «начать с нуля». Но ломала она то, что ломать никак не стоило…

* * *

Окружающий же, реальный мир, как будто насмехаясь над ней, совсем не спешил раскрыть ей свои сокровища.

Ситуация в мире, в стране катастрофически ухудшалась; бизнес, во главе которого она, после борьбы с мужем, в конце концов встала, стал трещать и рассыпаться; Олег почти полностью переключился на свою идиотскую (как она считала) «подготовку»; сын был «на своей волне» — и она чувствовала себя как в вакууме. Быть чисто домохозяйкой — нет, это было не по ней…

Потом всё обрушилось вообще.

Карточки на продукты. Путч. Совершенно идиотские распоряжения «Новой Администрации», веерные отключения электричества и «вода по часам».

Потом кончилось и это.

Настал вообще какой-то ужас — с полным беззаконием и убийствами. Огромным шоком было нападение на Башню банды каких-то отморозков, когда погибли люди, и их, жильцов, спас ценой своей жизни Дима — сосед со второго подъезда, которого она едва до этого знала в лицо.

Это был дикий, невыносимый ужас: окровавленные тела во дворе; окровавленный топор, которым это чудовище, Олега брат, добивал людей…

Пожалуй, не меньшим ужасом было и то, чем стал заниматься её бывший муж с братом, да ещё привлёк к этому сына — они занимались грабежами и разбоем, она в этом не сомневалась. В доме появилось оружие…

Нет, сама дочка военного, она ничего против оружия как такового не имела, и даже, в принципе, умела стрелять, выезжая раньше несколько раз с мужем и сыном на организованные друзьями загородные «пострелушки» — но это было не просто оружие, это были уже отвратительные символы нового, мерзкого ей миропорядка — как тот окровавленный, с прилипшими к металлу волосами топор, который она нашла в своей ванной после побоища с гопами. Он снился ей ночами.

Она «затаилась». Внутренне она понимала, что чисто «на позитиве» сейчас не прожить, — но и принять, одобрить то, что делал её муж, она никак не могла. Это было неправильно, резко неправильно; это настолько дисгармонировало с её пониманием жизни и мироустройства, что она внутри себя выстроила настоящую стену, отгородившись от действительности, и стараясь не задумываться, откуда берутся все те продукты, которые она готовила на завтрак-обед-ужин.

Это всё было катастрофически неправильно, и грозило поломать ту картину мира, которую она для себя создала. Но она слишком верила в себя, в свои идеалы и в правильность своего мировоззрения, чтобы смириться до конца. В ней зрел протест… Ей нужно было чем-то заполнить тот вакуум, который образовался внутри её…

* * *

Потом она встретила сестру, и эта встреча дала ей смысл к существованию. Приложить все силы, сделать что угодно, чтобы её младшая сестра, её Ирочка, вновь была со своими мальчиками! Сделать ради этого всё что угодно! А пока она тайно подкармливала сестру, передавая ей шоколад, конфеты, масло с одного из «складов», где она хорошо знала где что лежало. «Маркеты», как называл Олег квартиры-склады, ведь никогда не запирались — все свои; но в последнее время старый Васильченко стал вести учёт… В конце концов, всё это было не их, не Олега, — это было чьё-то, нагло захваченное ими в нарушение всех законов, — так что она считала себя вправе пользоваться этими продуктами; тем более для благого дела: уж чего-чего, а шоколада сестра, видно было по ней, не видела давным-давно…

Она не задумываясь выполнила то, что от неё просила Ира — отправить поздно вечером Белку-Элеонору в помещение бассейна, где её, как сказала сестра, должны ждать, безболезненно связать, увезти — а потом обменять у Олега с братом-бандитом на продукты! Тоже — для них, для Макаровичей, для, по сути дела, её мальчиков.

Конечно же, ей не причинят никакого вреда; по сути дела это даже и не похищение никакое, а просто коммерческая операция, типа тех, которые, как она знала, проводил сам Олег — похитить человека, а потом обменять его у родственников на «ништяки» — это мерзкое новое слово! Вот пусть на своей шкуре с братом почувствуют, каково это — выкупать близкого человека! Если они ещё разбежались её выкупать! — в чём она совсем не была уверена. Главное, что — как сказала Ира, — это «похищение» и последующий обмен был условием Авдея, её мужа, возвращения её «в лоно семьи», к мальчикам… Ради этого, ради сестры, она готова была пойти и на большие жертвы, чем Элеонора, к которой она с того времени, как та «присоединилась к стае» и стала участвовать в налётах (о чём ни раз рассказывали за обеденным столом), стала чувствовать стойкую неприязнь. Убийца! Она, Элеонора, тоже ведь стала убийцей! Участвовала в бандитской расправе над одним из этих… из крестьян, из колхозников, которые только продавали свою картошку на рынке…

Так она говорила себе.

Но потом… что-то вышло не так.

Произошла перестрелка прямо у них «дома», на лестнице; причём отстреливался от нападавших её сын, Сергей. Как, зачем они в этот вечер оказались в Башне? Конечно же она поняла, что это были те самые люди, что должны были «тихо и безболезненно» «взять» Белку-Элеонору и скрыться — наверное, они пролезли в Башню через те дыры в стенах, что были сделаны для прохода в здание бассейна, и через которые Элеонора отправилась туда, предварительно отключив мины. Но зачем?? Ей обещали — она ведь считала, что через сестру Иру говорила с самим Авдеем, а то и с Иваном Александровичем, — что только «заберут девушку для выкупа» — и всё…

Слава богу всё обошлось… Сергей не пострадал. Но переполох, конечно, поднялся большой; много больше, чем она ожидала. Собственно, она и не ожидала ничего — она просто делала то, что от неё попросила сделать её младшая сестра — потому что это нужно было ей, чтобы вернуться к своим мальчикам.

И вот сейчас…

Такого ещё не было. И как раз когда Олег с братом уехали, и в Башне остался «из стаи» один Сергей, сын. То есть один, кто мог управляться с оружием и оказать какой-то отпор. Мальчишка.

Кто, зачем?? Ей пришла мысль, что Иру обманули, использовав для того, чтобы выманить мужчин из Башни, и в их отсутствие совершить нападение на Башню! Зачем? — да конечно же для того чтобы захватить все запасы! Она много раз выходила в город, бывала на рынке — и видела как живут люди, скатившись в жуткую унизительную для человека нищету; дошли до того что ели собак… её Графа съели. Да.

Всё обман! Никому нельзя верить! Что за жизнь?!! — она вжималась в облицованный кафелем бок ванной, вздрагивая от каждого взрыва, от каждой очереди.

* * *

Постепенно бой переместился на верхние этажи; перестрелка и взрывы там то затихали, то разгорались с новой силой; а один раз взрыв ударил так, что ей показалось вздрогнула сама Башня — как в тот день, когда Олег самодельной взрывчаткой обрушил два лестничных пролёта во втором подъезде. Кто и с кем мог там воевать — она не представляла, ведь в Башне оставался один Сергей, — не считая Васильченко и Миши, которые еле-еле умели управляться с оружием.

Тогда ей внезапно пришла на ум та фраза, брошенная Людой Васильченко, — что за свои убеждения, за своё видение мира нужно бороться, нести ответственность; а она, Лена, мол, «к этому не готова»! Не готова она, якобы, нести ответственность за свои убеждения! Эта фраза, сказанная хотя вроде бы и не с упрёком, на самом деле сильно её ужалила; но она старалась об этом не думать. А вот сейчас всё это всплыло — это ощущение унижения, что она живёт тут… тут, в своей квартире — которую купил Олег, на заработанные им деньги; кушает еду, которую они, «стая», отнимают у людей; сама готовит им эту пищу, то есть, по сути, соучаствует в преступлении!..

Получается, что она, не разделяя их «новых понятий» насчёт «изменившейся парадигмы» — а Олег неоднократно свои «соображения» на этот счёт излагал, — она, тем не менее, «не хочет нести ответственность за свои убеждения», как сказала Люда. Видимо, она имел ввиду не жить тут, не есть эту, ворованную, еду; не греться у сделанной ими печки. Упрекать едой — как это низко!

Выстрелы и взрывы грохотали уже совсем высоко.

Потом, чем бы бой не окончился, нападающие, конечно же, спустятся сюда; пройдут по квартирам, обыщут — и застрелят её. Конечно же — она слышала, знала, что в Мувске это сейчас в порядке вещей. Или обратят в рабство, как хозяин Ирины Ильшат, что ещё хуже смерти.

Ещё ей пришла мысль, что Олег с братом, вернувшись после этой «экспедиции», чего доброго ведь и догадаются, что это она поспособствовала похищению Белки… Да что там «догадаются» — если они выручат или обменяют Элеонору, она ведь всё им расскажет — как к ней пришла чуть не в слезах она, Лена, и попросила сходить в бассейн — она, Лена, мол, оставила там, на скамейке возле бортика своё обручальное золотое кольцо, а оно дорого ей как память о «том времени»… а сама она отключать эти мины не умеет да и боится.

Что тогда будет??

До неё вдруг дошёл весь ужас положения, в которое она, не подумав, попала из-за желания помочь сестре. «Не желаешь нести ответственность»?? — как сказала Люда.

Она… Нет, она не боится ответственности! — и тогда она решила бежать.

Эти две взаимоисключающие мысли — «Я не боюсь ответственности за сделанное мной» и «Надо бежать!» странным образом непротиворечиво уложились у неё в голове; ровно как раньше легко уживалось и «нельзя отбирать чужое!» и пользоваться чужим.

Да, конечно — надо бежать! Начать новую жизнь! Как, где, — она не представляла, но внезапно ясно осознала, что всё — прежняя жизнь окончательно закончилась.

Закончилась не тогда, когда она увидела растерзанные трупы во дворе; и Сергея, сына, перемазанного чужой кровью. И не тогда, когда Олег ей как о чём-то обыденном, само собой разумеющемся, сообщил что их сын убил человека; а вот именно сейчас, когда Башня, сама её история, история «Крысиной Башни», как мерзко называли её дом Олег и Сергей, судя по всему заканчивалась. Закончилась и история её семьи. С Олегом всё было порвано давно; здесь она лишь жила с ним рядом; ну что ж — теперь «всё» и с сыном.

Если его убьют сейчас в этой перестрелке — а может быть и уже убили! — или если он узнает о её «предательстве», — а, конечно же, «это» будет воспринято именно как предательство! — он, конечно… в общем, сына она лишилась. Но… если он останется жив, он, со временем, конечно же, поймёт её! — так она сказала себе, лихорадочно собираясь.

На верхних этажах наступило затишье.

Она подбежала к письменному столу, схватила ручку, и написала несколько слов Сергею. Запечатала в конверт, надписала его. Так. С этим покончено. Старая жизнь отваливалась, как иссохшая корка. Она ещё будет счастлива, обязательно будет! — главное в это верить! Главное всегда поступать по своим, правильным, побуждениям! — и вся Вселенная встанет, чтобы помочь тебе! — эта мысль придала ей силы.

Но нужно было взять всё нужное.

Дома было холодно, — одета она была тепло. Она обула свои тёплые, зимние сапоги; надела тёплое пальто; платок, шапку. Перчатки.

Так. Что ещё. Что-нибудь покушать — на первое время. Две банки рыбных консервов, начатая пачка крекеров. Начатая же пачка растворимого какао — в сумку. Конфеты — карамель в вазочке, — в карман! Идти в «склады» не было ни времени ни желания.

Бах! Бах-бах-бах-бах! Трррррр!.. — опять затрещали выстрелы теперь уже ниже этажом, ближе, но она не обращала уже на это внимания. Всё это было уже из той, из прошлой жизни, от которой она отталкивалась, как отталкиваются веслом от берега, отплывая на лодке.

Что ещё?.. Ах, да! — фонарик, постоянный спутник в Башне вечером, да и днём — окна во многих квартирах, используемых под «склады», «маркеты», были теперь забиты фанерой или плотной обрезиненной тканью, и темнота давно стала привычным спутником современной жизни. Она знала, где в квартире лежал небольшой, «расходный» запас батареек, и забрала их все. Спички ещё. Да, и зажигалку. Как в пещерное время, сейчас только спички, зажигалка означали огонь, а значит и тепло. Вот ещё — олегова ручная каталитическая грелка на бензине, в матерчатом чехольчике; маленькая, чуть больше зажигалки — она, бывало, брала её чтобы греть руки, когда у себя, вечером, читала. Согревала зябнущие пальцы.

Теперь всё.

На пороге квартиры она обернулась, прощаясь. Всё же здесь, в этом доме — который, правда, считал своим Домом только Олег, она же была выше того, чтобы «прикипать душой к стенам», — она прожила немало лет. Керамический домик — его привезли ещё с ГДР, где служил отец, и они жили, — если внутри зажечь лампочку или свечку — светились окна. И… вон та тряпичная мартышка в углу — это её игрушка, ещё с детства…

Она сделала было инстинктивное движение, чтобы забрать игрушку с собой, — но тут же одёрнула себя: нет-нет, никаких «шагов назад»; прошлое кончилось! «Не хочешь нести ответственность»?? — я вам докажу, что я не боюсь ответственности! Всё! — старая жизнь кончилась!

Резко развернувшись спиной к квартире — а, значит, и к прошлой жизни, — она вышла из квартиры.

* * *

На площадке никого не было, только очень дымно, удушливо пахло какой-то сгоревшей гадостью. Под ногами катались гильзы, много гильз; и вся площадка, и гильзы, и перила лестничного марша покрывала тонкая белая пыль.

Она на секунду замерла. Что-то… что-то не пускало её вниз, — и это была не мысль о оставшемся в Башне сыне. Что-то другое…

Она решила довериться интуиции. Как во сне, но быстро, она поднялась ещё на этаж — там была мастерская Олега. Дверь не заперта — она никогда не запиралась.

Быстро проскользнула внутрь. Столы, заваленные всякой всячиной, мотки проводов… нет, не здесь.

На кухне, на столешнице обеденного стола, валялась старая Олегова разгрузка. Да, вот оно! — интуиция подсказывала ей, что нужно иметь при себе средство, способное разом поставить точку! Окончательную точку! Да, всё её позитивное восприятие, вся натура говорила ей, что всё будет хорошо, — она идёт в новую жизнь. Да, в неизвестность — пусть, но всё будет хорошо!.. но подсознание требовало иметь возможность «поставить окончательную точку». И она доверилась подсознанию.

Увы — разгрузка была пуста, кто-то (это был Сергей) вынул из неё все ручные гранаты, которые она искала…

А, вот! На подоконнике, на расстеленной газетке лежало зелёненькое яйцо РГД-5… Без запала! — наверное, поэтому её и не взяли. А, вот и запал! Лежит рядом с обломком ножовочного полотна по металлу, и какими-то трубочками. Сергей как-то показывал, как пользоваться гранатой, хвастаясь умением, — она тогда запретила ему «играться в доме» со смертоносными игрушками; он надулся — но кое-что из объяснений тогда запомнилось. Собственно, и ничего сложного. Главное — следить, чтобы кольцо было на месте. Кольцо на месте? — прекрасно! Она быстро ввинтила запал в корпус гранаты и сунула её в карман. Возможность «быстро поставить окончательную точку» была обретена. Подсознание успокоилось.

Теперь вон из бывшего дома!

* * *

На втором этаже она увидела труп.

Крупный мужчина в камуфляже и большом, видно что тяжёлом чёрном бронежилете поверх формы лежал на площадке, раскинув руки; и под ним вся, буквально вся площадка была в крови. Вся площадка — одна большая лужа крови, подёрнутая сверху всё той же белой пылью, с плавающими в ней мелкими щепками. Там же, в луже, рядом с головой, как большой котелок лежала тяжёлая зелёная каска. А вот головы почти не было: вместо лица — месиво, такое, что кусок кости с целым ухом торчал как-то вбок, а нижняя челюсть с белыми редкими зубами свисала на шею, почти на грудь. Между этим целыми фрагментами — ухом и челюстью — кровавая каша. И там, где должны были быть колени — кровавые клочки камуфляжа, торчащая кость; нога, ботинок на ноге повёрнут так, как никогда бы не мог быть повёрнут у живого, у целого человека.

Глядя на «это» у неё застучали зубы и ослабли колени.

Она вынужденно рассмотрела его, потому что некоторое время боялась ступить в эту чудовищную лужу; но на верхних этажах вновь застучали выстрелы, кто-то закричал, — и она решилась, ступила; держась рукой в перчатке за перила лестницы с сорванной с них деревянной облицовкой, боясь поскользнуться, мелкими шажками, чувствуя как под зимними сапогами скользит и хлюпает ужасная лужа, пробралась к последнему лестничному маршу, ведущему на площадку, с которой уже был выход на улицу.

Раньше здесь всё было заставлено, заложено тумбочками, частями мебельных стенок, разными-всякими кухонными и книжными шкафами, нагромождёнными с целью «затруднить проникновение», как объяснял Олег; она же видела только штабеля еле держащегося, готового обрушиться хлама. Да ещё заминированного — она знала, что Олег понавтыкал там, как он выражался, «сюрпризов» — на один из них этот военный, видимо, и наткнулся. Потому из Башни она одна не выходила, — во всех этих включениях-выключениях она не разбиралась.

Но сейчас всё это представляло собой дымящиеся груды обломков. Оскальзываясь, оступаясь измазанными в крови сапогами по кускам деревяшек, по ламинату и бывшей лакировке бывшей мебели; вцепившись в перила, она пробралась к выходу.

Обычно запертая железная дверь подъезда теперь зияла на улицу оплавленной по контуру дырой в рост человека, сама же дверь валялась снаружи. Стараясь не зацепиться на торчащие, кажется даже ещё сейчас горячие чёрные края дыры, она выбралась на улицу.

Улица, как будто стремясь дать ей понять, что её решение покинуть Башню было верным, встретила её чистым морозным воздухом, который пился как самый дорогой коктейль после мерзкого горелого смрада Башни.

Во дворе никого и ничего не было; да она и не рассматривала — прямо через двор, не оглядываясь, она побежала вперёд, вперёд, в новую жизнь, к изменениям. Бывший муж, сын, квартира, дом, многомесячное заточение в стенах Башни, когда её «выпускали» только в сопровождении, «под конвоем», как она говорила, и только по делу — всё это было уже не её. Она пила свежий воздух свободы, она чувствовала себя как бабочка, только что покинувшая старый, ставший тесным кокон.

С прежней жизнью, как она твёрдо решила, было покончено.

ВОЗДУХ СВОБОДЫ

Она опомнилась, лишь когда очутилась далеко вдали от Башни.

Это было очень непривычно, очень! Было радостно, по-новому — куда-то идти одной, без «конвоя», без сопровождающих. Господи, как же чудовищно ей опротивела эта Башня, это смрадное, вечно тёмное «убежище», а на самом деле — тюрьма! Наконец-то она от неё избавилась!

Но нужно было решить, куда идти. Нет, она не сомневалась, что все её решения были верны; что всё, в конечном итоге, к лучшему! — она помнила это: «Всё, что ты делаешь — совершенно! Никогда и ни в чём не стоит раскаиваться; ты — величайшая ценность в этом мире!»

Но что делать сейчас, в этот конкретный день?

Она задумалась и огляделась.

Она была в одном из дворов. Всё как везде — она всё же, хотя и в сопровождении, но бывала «в городе»: тёмные окна домов, на нижних этажах почти везде с выбитыми стёклами; сугробы в контурах находящихся под снегом брошенных машин; вырванная дверь подъезда, зловеще чернеющий вход внутрь. Пара протоптанных тропинок, полузасыпанный снегом мусор под окном, обледенелый от вылитой на него из окна же воды; а вот там, видно, начерпывали себе снег. Кто-то же живёт ещё здесь…

Куда идти? Нет, они с сестрой не договаривались, что она придёт к ней, и они вместе… нет, так вопрос не ставился; она просто помогала сестре: сделала то, что, по её словам, должно было вернуть её к её мальчикам, попутно «прищемив хвост» этой вертихвостке Белке-Элеоноре, которая ведь тоже уже стала убийцей! Что за этим должно было воспоследовать она не задумывалась.

Но это военное вторжение в Башню, совершенно неожиданное; когда Олег с Толиком уехали… Неужели это так и задумывалось?? — опять закралась к ней мысль, но она тут же прогнала её.

С другой стороны… Будь в Башне «весь гарнизон», как говорил Олег, они наверняка бы дали отпор этой… этой бронемашине и десанту из неё. У Олега наверняка были какие-нибудь заготовки на такой случай; с пытавшимися раньше «наехать» на Башню они ведь тогда «разобрались» быстро и жёстко. А сейчас, как раз когда они уехали… неужели их специально выманили из Башни?? И сейчас кто-то, возможно — Сергей, — дрался с нападавшими в самой Башне. Помогут ли ему все эти «ходы», которыми они изрыли дом, как мыши ходами? Она в этом сомневалась…

Она тряхнула головой, прогоняя неприятные мысли. Не нужно вообще об этом думать! «Будь устремлённой вперёд! Прошлого нет, прошлое — пыль! Только будущее, прекрасное, светлое!»

Ей стало легче.

Да, так и надо — не вспоминать.

Она опять огляделась. Из чёрных провалов выбитых окон веяло угрозой. Могут ведь и убить, и… и съесть! Как Графа. Почему нет? Она слышала — от Олега — что в Мувске сейчас бывало и такое. Конечно, он, скорее всего, нарочно её пугал, чтобы поднять свою значимость; и тогда она ему не поверила; но сейчас в это как то верилось.

Она стиснула в кармане тёплую гладкую гранату.

Да! Пойду, конечно, на рынок; в тот магазин, где она впервые встретилась с сестрой! Чей он? А, да, она говорила — хозяин какой-то Ильшат. Которому Авдей запродал Ирину. Да… Тем более, что больше пока и идти некуда.

Она направилась в направлении рынка, опасливо оглядываясь по сторонам. Мешала сумка. Надо было взять рюкзак! — запоздало подумала она.

* * *

Давно она не была на рынке. До «всего этого» это был большой, самый большой в Мувске Центральный Рынок — огромное куполообразное строение без единой колонны-подпорки внутри, за решётчатым забором; и ещё множество магазинчиков, прилавков для летней торговли и павильончиков для всякой мелочи внутри ограды.

Она помнила его, рынок, когда кроме центрального здания и не было этих вот современного дизайна магазинчиков-павильончиков, а были деревянные прилавки под дощатыми навесами. Рынок был недалеко, они на рынке часто бывали, и всё это менялось на её глазах — рынок осовременивался, становился лучше, удобней. Всегда полный людей, толчеи, вкусных запахов, зазывных приглашений «попробовать» от торговцев и торговок.

Когда в мире «начались неприятности», рынок стал опрощаться. Исчезли весело-оранжевые пирамиды апельсинов-мандаринов, сочно-жёлтые гроздья бананов и кучки лимонов уже не радовали глаз; ставшие уже было за годы благоденствия привычными экзотические авокадо-маракуйя-гуава исчезли первыми. Ничего, жили мы без маракуйи! — уговаривали сами себя люди старшего, её поколения, — Апельсины видели в профсоюзных новогодних подарках один раз в год, только. И не умерли; ничуть не менее счастливы были…

Потом ассортимент стал вообще почти чисто отечественным. Картошка. Свекла-марковка-капуста-лук-грибы. И всё такое. Какие вам ещё анчоусы с оливками? Вон — сушёный лещ. Только. Или консервы Мувск-Рыбы; те по каким-то своим каналам рыбу получали до самого последнего времени; пока не перешли на изготовление почти что только мясной тушёнки из местного сырья. Мерзкого, надо сказать, качества; за какую в прежнее время плюнули бы продавцу в лицо, а изготовителя затаскали бы по судам через Общество защиты прав потребителей. Сейчас шепотком поговаривали, что Мувск-рыба добавляет в свои говяжьи консервы человечинку — со зла врали, конечно. Но она всё равно их не ела. Просто так.

А потом, после путча, когда Новая Администрация утвердилась, и вообще с продуктами поплохело. Все эти налоги-оброки на организованные сельхоз-коммуны, патенты на продажу и перевозку, прямые поставки в ГосРезерв — всё это здорово подкосило продуктовую ситуацию в городе. Уцелевшие, с риском прорывавшиеся в город сельские коммерсанты сразу же задрали цены. Картошка — по 3 леща за килограмм или по 12 долларов — да они с ума сошли, видимо ли такое?? Потому она, Лена, хотя и возмущалась «произволом и насилием», когда Олег рассказывал про «операцию «Картошка», в глубине души не испытывала сочувствия к взятым в плен «деревенским коммерсантам» Иванову и его племяннику Кольке. Так им и надо, жлобам! Хотя, конечно, убийства и разбоя, которые вся «стая Башни» тогда совершила под предводительством её бывшего мужа, это ни в коей мере не извиняло.

* * *

Сестры Ирины не было. И вообще рынка как такового не было — давно она здесь не бывала, ещё с Нового Года. Было место, где прежде был рынок, а рынка — не было. Были маленькие павильончики с выбитыми стёклами и растоптанной грязной упаковкой на полу; ржавые каркасы прилавков, с которых ободрали всё дерево и листовой металл.

Не было ни продавцов, ни покупателей. Не было и «державших» в последнее время рынок бородатых нерусских — она вспомнила, как Толик рассказывал, что национальные диаспоры почему-то были выкошены эпидемией в первую очередь, как и массовые «лагеря эвакуированных» и самые большие сельхоз-коммуны. И сейчас где-то компактно лежали, в местах этого своего «компактного расселения». А выжившие сейчас тусовались только на совсем маленьких, внутриквартальных толкучках. Умер массовый товарообмен, умер, осталась только банальная частная мена — полпачки спагетти на банку Мувск-Рыбы, пакетик желатина на столовую ложку сахара, — нищета беспросветная, да-да, она такое видела как-то, в один из «выходов в люди», когда они после эпидемии ещё боялись и носили марлевые маски. Во всяком случае здесь, в центре; на окраинах, говорят, «снабжение» было не в пример лучше; вот потому отсюда, из центра, выжившие и перебирались ближе к окраинам. Олег говорил, что, возможно, по весне выжившие в деревнях что-нибудь повезут для обмена в город — хотя что сейчас город мог предложить деревне на обмен, что деревня сама не могла бы взять в городе, бесплатно? Если только оружие.

Она беспрепятственно прошла в ограждение, где раньше дежурили бородатые «кунаки» с оружием, бравшие плату за вход; прошла к крытому центральному павильону, спустилась по лестнице и вышла в центральный зал.

Огромный, слабо освещённый через плафоны в крыше-куполе, зал также был пуст.

Там, где всегда была толчея народа, теперь царило запустение. Казалось, если крикнуть — звук будет долго метаться, отражаясь от далёких стен. Но она, конечно, старалась сохранять тишину.

«Мясо». «Птица». «Мясокомбинат Михайловский». «Телятина парная». «Домашнее подворье»…

Все эти вывески «ещё тех времён», когда здесь и правда было разделение на «парную телятину» и «свинину с подворья» теперь ничего не значили. Разбитые витрины. Боже мой, зачем было витрины-то бить, вот кому это надо?.. И запах — несильный, но противный, непонятно откуда.

Потом она увидела торчащие из-под прилавка ноги в стоптанных ботинках, мужские ноги — в брюках, и дальше уже не пошла через зал, — свернула в сторону; там было дальше, но тоже был проход на балкон, где, на втором ярусе рынка, был магазинчик этого Ильшата.

Прошла по балкону, переступая аккуратно через разнообразный мусор, бездумно читая вывески:

«Аптека», «Кондитерская фабрика «Коммунарка», «Бакалея», «Крупы», «Орешки», «Специи».

Всё пустое, брошенное; хотя некоторые двери и закрыты.

Зря она сюда пришла… Никого здесь нет. Давно уехали. Но, может быт, Ира оставила какую-нибудь записку? Зря она не спросила её в прошлую встречу, где она теперь живёт в городе. И с кем.

Да, магазинчик Ильшата с вывеской «Халяль» тоже был пуст и открыт. Она вошла внутрь — всё как было раньше, когда она увидела тут Ирину. Прилавочек. Большой холодильник. Полки. Вон там вход в подсобку; там, говорила Ира, она и спала.

Да, — в углу пол застелен разорванными коробками, на них старый грязный матрас и смятое байковое покрывало; а несколько одеял, аккуратно свёрнутых, лежат стопочкой на стуле поодаль. Вот! Старое Ирино пальто — на стене! И всё… Посуда с засохшими остатками пищи, замёрзшая вода, полувытекшая из опрокинутого офисного пластикового баллона, старый рваный на пятке шерстяной носок, какие-то тряпки… Холод. Явно тут больше не жили, и не торговали. И никакой записки, никакого послания.

Можно было ожидать. Хотелось верить, что Ира уже на пути к своим мальчикам, а может, и уже с ними. Почему пальто осталось здесь? Потому что у неё наверняка было и что-то другое из одежды, тёплое. Да-да.

Она почувствовала голод. Достала карамельку, развернула, положила в рот. Как там. В Башне?.. Нет-нет, не думать! Ничего, она сделала для сестры большое дело. Как и должна была, как старшая сестра. Ведь когда умирала мама, она обещала ей, что будет всегда помогать Ирочке. Всё нормально.

Она ещё какое-то время как в забытье посидела на стуле, положив на колени стопку грязных одеял. Дома у неё такого не было, конечно. Она следила за чистотой — ещё чего, так и до вшей можно было докатиться! А тут… бедная Ира!

Но… куда же сейчас идти?

Она перебирала в памяти. Столевская? Другой конец города. Света Максимова? Они уехали же, в самом начале. Саша? Он «вернулся к семье» сразу как «это всё» началось, и семья приняла его. Нет, она не была против. Так, наверное, лучше.

У неё было много знакомых, коллег по бизнесу, и, как она гордилась, друзей в Мувске. В Одноклассниках друзей у неё вообще было несколько тысяч… Но сейчас… сейчас пойти было просто некуда и не к кому. Конечно, всё должно наладиться — главное не воспринимать вот это всё, всю эту грязь и гадость как свою жизнь — это всё ерунда, шелуха…

Между тем стало уже темнеть.

Ну что ж… Она с сомнением посмотрела на грязный матрас и одеяла. Остаться на ночь здесь?..

Нет… или остаться? Нет-нет, не для того она ушла из Башни и решилась начать новую жизнь, чтобы начинать её с ночлега в этой, по сути, тюрьме, откуда только что вырвалась Ира. Или не отсюда. Да неважно. Нет-нет.

Она вышла из магазинчика, оставив и одеяла.

Теперь в большом зале бывшего рынка царил полумрак, и она была вынуждена включить фонарик, чтобы не спотыкаться о набросанный повсюду мусор.

Идти вкруговую по балкону опять не хотелось; и идти через зал, где под прилавком кто-то лежал, явно неживой, тоже не хотелось. Спустившись, она уже совсем было вышла из большого зала в широкий коридор, когда в полумраке по полу что-то прошелестело, задевая рваную бумагу и смятые пластиковые бутылки.

Сердце оборвалось, хотя это было явно что-то маленькое. Метнулся и её луч фонарика — блеснули зелёным бусинки глаз, — крыса. И не одна… Три или четыре крысы спокойно, по-хозяйски, расположились в коридоре. Нет, к крысам она особой неприязни, как другие, не испытывала; но это были не ручные крыски, не беленькая с чёрными пятнышками Дося, это были конкретно рыжие пасюки, городские дикие крысы. И они никого не боялись, были тут хозяевами. Значит рынок брошен давно, может несколько недель. Но пальто… а что пальто? В чём была её Ира в прошлый раз, когда они виделись? Она не помнила. Да неважно; вещей ведь её нет — уехала.

Она опять посветила на наглых крыс, и топнула: — А ну пошли! — и они как бы нехотя, переваливаясь, скрылись за стеной. Жирные и наглые какие! Что они тут, интересно, жрут-то?..

Пройдя дальше по тёмному коридору, по пандусу, по которому раньше выкатывали на больших низких тележках в зал из холодильников товар — она тут ориентировалась, и знала, что там, дальше, есть выход на соседнюю улицу, — она вскоре нашла, чем питаются эти наглые жирнючие крысы.

Из прохода, ведущего к холодильникам, тянуло несильным неприятным запахом. Там было совсем темно; и она, конечно же, и не собиралась туда идти — ещё чего!.. Но что-то сильное и властное, что было выше её, вдруг заставило её свернуть туда. Зачем, почему?? — она не могла на это ответить. Что-то, как будто подталкивая её в спину, «провело» её дальше по коридору, мимо нагромождённых друг на друга тех самых низеньких тележек с высокими ручками, на которых возили из холодильников в зал мороженые коровьи туши, к открытым дверям холодильника.

Света, электричества на рынке централизованно давно не было — только у самых крупных коммерсантов стучали маленькие генераторы, давая энергию на их собственные нужды; но холодильник использовался как ледник — в него натаскали льда, снега в пластиковых мешках, — и зимой этого хватало. А сейчас…

Она посветила фонариком: в глубине большого холодильника на полу грудой лежали тела. Торчали ноги.

Обутые ноги. Люди. Морг? Почему они здесь, зачем?..

Она слышала, конечно, от Толика, который был по обыкновению в курсе всех городских слухов и сплетен, что в Мувске, сейчас, зимой, не разбежались хоронить покойников, особенно «ничьих» покойников, и просто зачастую складывали их в пустующих вымерзших квартирах, — можно себе представить, что будет твориться в городе весной! — и Олегова «стая» тоже, она знала, стаскивала тела убитых и умерших в «мавзолей», в подвал. Но здесь-то… кто, зачем?

Борясь с отвращением, сама не зная зачем, она подошла чуть ближе и посветила подальше. Да, трупы. Ничего страшного, просто трупы — она же не истеричка какая, трупов бояться! Тем более, что «после того как всё началось» она этих трупов и насмотрелась и в Башне, и возле Башни! — но что она тут-то забыла, зачем ей это?.. Она не понимала. Пять… нет, семь человек, то есть тел — мужчины или женщины не поймёшь… Хотя… Вот ноги в драных женских сапогах. Каблуки. Женщина, значит.

Возле тел в свете фонарика опять блеснули зелёным крысиные глазки.

Рваная куртка, чёрная кисть руки торчит из рукава, частью обглоданная. Фетровые ботинки в стиле «Прощай, молодость!» — теперь такие ведь и не делают, старые какие-то. Ещё женщина, — полная, без верхней одежды, в сиреневом вязаном джемпере; крупная вязка, с белой полосой на груди и спине. Как у Иры.

Луч фонарика метнулся от судороги; потом опять вернулся к телу — жёлто-грязные, как пакля, растрёпанные волосы, лица не видно. Серые тёплые рейтузы. Сделать пару шагов, рассмотреть?..

Нееет!!! — она отпрянула, — Нет!! Зачем?? Чего ради?!.. Вот чего ради она будет рассматривать трупы?? Зачем это ей?? Какого чёрта она сюда пришла, в этот морг-морозильник; что она тут ищет?? Ира давно уже там, с Авдеем и их мальчиками; где они там… забыла название, в дальнем селе. Она всё сделала, чтобы Ира вновь вернулась в семью, обняла сыновей, — она свой сестринский долг выполнила! — так что она тут делает, среди крыс и трупов, что??

Она с трудом, но подавила желание вновь поднять луч фонарика и, сделав шаг в сторону, посветить женщине в лицо.

Отвернулась. Глубоко вздохнула — так, что мерзко-сладковатый запах проник в самую глубину лёгких, — и, отвернувшись, зашагала прочь, подсвечивая себе под ноги.

Ещё чего! — разглядывать лица трупов! Ира-то уже дома, с семьёй; а этой тётке просто не повезло. Надо же — и джемпер похожий. Она же его Ире и вязала, консультируясь с ней как ей лучше; подарила, кажется, на день рождение или юбилей свадьбы с Авдеем. Он не один, конечно, такой джемпер в Мувске. Конечно не один. Просто похож. Или… или Ира его этой тётке продала. Или подарила. Нет-нет, конечно, она бы не подарила подаренную сестрой вещь. Нет — просто похож. Да. Похож. Зачем она туда пошла, дура. Нечего там было делать. Как нарочно. Крысы эти… трупы. Уйти скорее. Хорошо, что у Иры сейчас всё, конечно, хорошо. Она, Лена, всё ведь для этого сделала! И ещё бы сделала! — ради сестры-то! Так что всё правильно. А что тётка в похожем джемпере — ну и пусть. А Ира сейчас со своими, в безопасности. А у неё, у Лены, тоже всё будет хорошо. Со временем. Прочь, прочь отсюда!

Уже не оглядываясь, не обращая внимания на то и дело перебегавших дорогу крыс и загромождавший путь мусор, она покинула рынок.

* * *

Уже совсем стемнело.

Она бесцельно побродила между многоэтажными жилыми домами недалеко от рынка. Надо же — откуда-то тянуло дымком. У кого-то печка, греются и готовят кушать. Нет, не весь Мувск вымер, совсем не весь. Вот и Олег говорил, что на окраинах так вообще много людей. Впрочем, про Олега лучше вообще не вспоминать. Всё, отрезано — это из прошлой жизни. Которой больше нет.

Но в этой жизни нужно было как-то устраиваться на ночлег.

Она подошла к одному из домов, панельной девятиэтажке. Шесть подъездов; два, судя по всему, обитаемы. То есть видно, что к ним, к подъездным дверям, протоптаны дорожки. А остальные… Три-то точно нет, там сугробы прямо подпирают двери или распахнутая дверь занесена — видно, что никто не ходит; а один, крайний, не понять.

Пойти, что ли, попробовать на ночь устроиться в одной из брошенных квартир? Она знала, что Мувск пустует, что квартиры мародёрят вот такие же организованные банды, как и «крысиная стая» из Башни. Можно найти брошенную квартиру и устроиться в ней. Не на снегу же ночевать. Ну и что что чужая. Главное переночевать хоть в относительном тепле. Холодно ведь, очень холодно! Она и не заметила, как продрогла. Но… не в обитаемые же подъезды стучаться. Сейчас чужакам не откроют — с какой стати? Вообще… людям, в людей нужно верить! Это ведь и было основой её философии. Она же не как бывший муж с его бандой, вечно носящий с собой оружие, и готовый запросто убить (как он сам говорил) просто заехавших с инспекцией представителей власти. Людям нужно верить, в людей нужно верить… Постучаться, что ли? Она сделала несколько шагов к обитаемому подъезду.

Главное — переночевать, а завтра… А что завтра? Ей пришла на ум любимая фраза Скарлетт О'Хара из «Унесённых ветром»: «Сейчас я не буду думать об этом, я подумаю об этом завтра». Сильная женщина. Но у них там, в Штатах, тепло. А тут вон какой холод. Но всё равно — сильная. У неё дома была целая библиотека книг про сильных, целеустремлённых, уверенных в себе женщин. Себя она тоже относила к их числу. В общем.

Сейчас бы горячего чаю. Или хотя бы кипятка — у неё ведь есть с собой и какао в начатой пачке. Немного.

Пока она раздумывала, луч от её фонарика (подарок Олега, «5.11», с тремя режимами) несколько раз бесцельно обежал двор, дом, попав и в окна.

Внезапно из тёмного окна второго этажа, с лестничной, судя по всему клетки, в котором не было стекла, раздался скрипучий мужской голос:

— Чо здесь трёшься, шал-лава? Пшла отседа!

Она машинально посветила на голос; увидела фигуру, лицо, смотрящее на неё из окна. Мужчина заслонился от света фонарика рукой, отшагнул вглубь помещения; послышалось:

— Чо светишь, дура? Пшла, говорю! А то сейчас ружжо достану.

Она отвела луч фонарика. Тут же из того же окна раздался женский, значительно более молодой, и какой-то слащавый голос:

— Ну что ты, что ты, Михалыч, сразу «шалава»? Зачем ты так? — может у гражданки какие обстоятельства?.. Что ты так сразу??

Послышалось негромкое раздражённое мужское бормотание; и, чуть громче и разборчивей, тот же женский голос, обращённый внутрь помещения:

— Не кряхти — замотал! Всё тебе не так. Видишь — просто тётка. Одна. Чо ты сразу? С фонариком, дурак! С фо-на-ри-ком! И одета… нормально.

И ещё что-то неразборчиво.

Лена сделала несколько шагов назад. Как они её и рассмотрели-то, не освещая? Неприятный какой голос.

— Куда же вы, гражданочка? — тот же сладенький голосок, теперь уже в окно, — У вас дело, небось? Может, кто тут из знакомых… жил? Вы заходите, не опасайтесь, чайку попьём… Любите чай? У нас есть. Хотите чаю? Горячего. Погреться. А? Заходите!

От голоса разило такой приторностью, таким, как сказали бы раньше, елеем; неискренностью, что Лена, хотя говорившая женщина точно попала в цель с её «хотите чаю?», мгновенно почувствовала опасность. Почему-то вспомнилась та груда трупов в морозильнике рынка; и ещё мужские ноги, торчавшие в зале из-под прилавка. Она сделала ещё несколько шагов назад, погасив фонарик.

— Гражданочка?.. — и быстрое женское бормотание вполголоса, обращённое назад, в помещение.

Она повернулась и пошла прочь. Да, людям нужно верить. Но есть ещё и инстинкт опасности, мощно толкающий её прочь от этого сладенького голоса.

Стукнула открываемая дверь подъезда.

— Гражданочка, эй!.. Не хотите чаю?? Может ищете кого? Куда вы?? Эээй… Фонарик сменяйте, а? Сменяйте на что-нибудь фонарик!

Она уходила не оглядываясь.

Женщина со слащавым голосом теперь уже, повысив голос, зло, обращалась к фигуре в окне:

— Что смотришь, дурак! Иди, догони её! Давай!.. (неразборчиво) …фонарик! Ещё чего-нить… ты не мужик, ты… вот связалась с дураком!

Лена ускорила шаг.

* * *

Она больше не рисковала подходить к домам, которые казались жилыми, шла просто вперёд и вперёд, удаляясь от Башни. Стемнело, но небо и снег давали достаточную картинку местности, и она не зажигала фонарик, чтобы не привлекать внимания. Она уже поняла, что фонарик — ценность.

Изредка попадавшиеся же административные или офисные здания были или плотно заперты, или вообще так заметены снегом, что непонятно было как и подступиться.

Наконец она, уже очень уставшая и чудовищно замёрзшая, готовая уже на почти любой риск, набрела на большое здание, явно нежилое; рискнув включить фонарик чтобы прочитать вывеску, увидела: «Мувская областная клиническая больница № 2».

Ах да. Конечно, она помнила этот район.

Широкие ступени были покрыты нетоптанным снегом; многостворчатые стеклянные двери разбиты или распахнуты.

Она поднялась по ступеням, зашла в вестибюль; включив фонарик, огляделась. Да, здесь явно давно никто не бывал. Стойка регистратуры, справка, администратор — всё побито. Пол усыпан больничными карточками. В углу бывший аптечный киоск был буквально растерзан: в нём не только не было дверей, — они валялись поодаль, — но и не было ни одного целого стекла; а по аптечным полкам, такое впечатление, что кто-то прошёлся с размаху ломом. Зачем, почему? Может быть потому, что содержимое киоска не оправдало чьих-то ожиданий…

Но Лену все эти соображения не интересовали. В вестибюле было так же холодно, как и на улице. Подумав, что раз это клиническая больница, то, в отличии от поликлиники, должны быть и больничные палаты; а значит, возможно, и матрасы, кровати; то есть хоть что-то, чем можно бы было укрыться, согреться, она стала подниматься по лестнице. Под ногами в ночи громко хрустело стекло. Нет, здесь никого нет! — не бойся! — уговаривала она себя; но, тем не менее, с каждым шагом напряжённо прислушивалась.

Но, конечно, в здании и правда никого не было.

Против ожидания по вестибюлю что в больнице всё и окончательно разгромлено, поднимаясь она обнаружила, что два этажа были заперты. Но туда и вломиться было достаточно сложно: железные двери, решётки. А вот выше пятого всё было открыто.

Уже не особо таясь, подсвечивая себе фонариком, но всё ещё периодически останавливаясь и прислушиваясь к темноте, она прошлась по этажам. Да, палаты. Сестринская, ординаторская. Ещё палаты. Блок для приёма пищи. Перевязочная.

В палатах хоть стёкла целые; но кровати — металлические, с ортопедическими всякими изысками, были без белья и без матрасов… Она уже еле чувствовала ноги.

Ещё этаж… всё практически то же самое. Эмалированная утка громыхнула под ногами, заставив болезненно сжаться сердце. Нет, тишина.

Наконец ей повезло — в маленькой конурке, на дверях которой она прочитала табличку «Кастелянная пятого отделения» она нашла такую же разруху и запустение, как и во всей больнице, но в углу обнаружились сложенные один на один целых восемь матрасов. Больше в комнатке, на полках, где раньше, должно быть, хранилось больничное бельё, ничего не было. Но матрасы!

Она ухватила и потащила один из них. Посветила фонариком. Ну, понятно, почему они никому не понадобились: старые, продавленные, ватная набивка комками; да ещё с густыми рыже-коричневыми разводами. И пахло от них… пахло дезинфекцией, и ещё какой-то дрянью.

Дома она ни за что не то что не легла бы на такой матрас, но и побрезговала бы прикасаться к нему; но здесь был особый случай. Не раздумывая, она стянула пару матрасов на пол, стараясь повернуть их вверх менее грязной стороной. Очень хотелось есть, но согреться и спать хотелось много больше; и потому, сунув в рот очередную карамельку, она торопясь стала сооружать себе импровизированное ложе, уже не обращая внимания ни на запах, ни на пыль, летевшую от матрасов. Два матраса под себя, так, чтобы их бугры по возможности компенсировали друг друга; свёрнутый вдвое матрас, накрытый платком (ложиться лицом на «такое» она всё же не могла себя заставить) будет служить подушкой; ещё три матраса сверху, и один на ноги… Не раздеваясь и не разуваясь, она долго ворочалась — было неудобно, разворачивались полы пальто; матрасы сползали; выпрастывала руку, тянула их на себя, стараясь устроить их понадёжнее, опять прятала руку под матрасы, ворочалась, они опять сползали… наконец устроилась.

Мёрзли уши и нос; она вспомнила рекомендации в журналах «спать на холоде — это полезно для здоровья». Даже не смешно. Отвернула ворот джемпера, воротник пальто; стараясь максимально прикрыть уши и лицо, натянула поглубже шапку. Перчатки она не снимала. Господи, как же они воняют…

Это была её последняя мысль, — она провалилась в сон.

СЛОЖНОСТИ ОДИНОЧНОГО ВЫЖИВАНИЯ

Проснулась утром от того, что отлежала бок, граната в боковом кармане пальто больно давила бедро; да ещё, ворочаясь, столкнула с себя матрасы. Мёрз нос и щёки. Не сразу вспомнила где она. Дома никогда не было так холодно…

Потянула наощупь на себя один матрас; но под одним было неудобно — он был узкий; а остальные теперь валялись рядом, и, чтобы их подтянуть, надо было вставать. Пока возилась в темноте, наощупь, в голове прокрутились как в ускоренном кино все события вчерашнего дня: нападение на Башню, оглушительные взрывы и стрельба; вонючий запах сгоревшего пороха и взрывчатки — гранатной и самодельной; дым, копоть, торопливые сборы. Исковерканный труп на площадке второго этажа в бассейне из крови. Трупы и крысы в пустом здании рынка. Один — разительно похожий на Иру… то есть свитер, джемпер похож. Как у Иры, да. Похож, не больше. Бывают такие совпадения.

Потом та тётка со слащавым голосом, зазывающая «чаю попить»; от которой ясно пахло опасностью. Больница. Ужасно вонючие и пыльные матрасы… сейчас она как-то уже и притерпелась к запаху; можно сказать — адаптировалась. Господи, как же нос мёрзнет; надо было кроме платка ещё шаль взять; у неё же есть, оренбургская — подарок дистрибьюторов. Сейчас бы замотала лицо; она тонкая и тёплая, пуховая… не подумала.

Хотелось ещё полежать в относительном тепле. Привстав, стала подтягивать на себя сползшие матрасы; вспомнила, как Сергей, сын, спал в палатке, утеплённой сверху — и ему нравилось. Наверное вчера надо было не наваливать на себя эти вонючие комки ваты, а обложить ими одну из кроватей, сделав подобие тёплой палатки… Может и так. Как там Сергей… нет-нет, не думать, не думать! Кстати, почему она видит их, эти матрасы; вроде бы должно бы быть ещё темно; вон и окна тёмные. А, да — вчера, засыпая, она не выключила лежавший рядом фонарик; и он по-прежнему светил в стену, давая рассеянный неяркий свет на всю комнату.

Это зря; батарейки надо беречь; ишь как та женщина сразу запала на фонарик… хотя с чего бы беречь — она же не собирается тут… тут жить. В этом темноте и мраке. Всё наладится. Вскоре. Конечно наладится. А без света очень уж страшно.

Повозившись, она попыталась опять уснуть, хотя бы задремать, — и это почти удалось; но тут ей приснился рынок, морозилка, та груда тел; и рыхлая тётка с торчащими светлыми как пакля волосами в похожем на Ирин джемпере; и что она стала возиться, стараясь подняться — вскрикнув, Лена окончательно проснулась и уже дальше не могла уснуть, сон пропал окончательно.

Выпростав запястье из рукава, постаралась рассмотреть на наручных часах сколько время. Темно, циферблат и стрелки слишком мелкие. Вспомнила, как Олег купил сам себе «подарок» на юбилей — швейцарские часы с тритиевым, кажется, светящимся в темноте циферблатом — очень удобно, в полной темноте-то… Тогда она его высмеяла и даже, будучи вправе, отругала — напрасная трата немалых денег; а часы «как компас» здоровые, — ни под костюм не оденешь, ни под сорочку, — обычное «военизированное недоразумение», на какое Олег только и западал…

Даже посветив фонариком на циферблат, не смогла рассмотреть время — глаза со сна и после полумрака ещё плохо видели, — ни то пол шестого, ни то и пол пятого ещё. Собственно, какая разница. Всё равно сна уже не было; да и страшно было закрывать глаза — вдруг та тётка опять приснится; начнёт привставать, повернётся… её передёрнуло.

Повозившись, выбралась из-под матрасов. Уселась на них, прикрыв колени полами пальто и одним из матрасов, задумалась — куда теперь?..

Впрочем раздумьям помешали голод и жажда. Пить хотелось даже больше чем есть. Вспомнила — она же вчера так ничего и не пила, после ухода из Башни.

Появилось инстинктивное желание пройти на кухню и достать из холодильника кувшин с морсом… Холодильник на кухне был отключён, и использовался, напротив, не как холодильник, а как «температурный шкаф» — туда ставилось что-нибудь горячее, и из-за теплоизоляции не остывало в ноль. Если с вечера — то утром иногда было и тёплое ещё даже…

Какой холодильник, какой морс!.. Она теперь здесь, одна; а Башня… может и нет уже никакой Башни, никакого дома. Для неё-то точно — нет.

Встала, подобрала сумку, вышла из комнатки, побрела по этажу, подсвечивая фонариком. Страха перед темнотой, как вчера, уже не было — было чувство, что она тут точно одна. Даже крыс нет — нечего им тут жрать.

Как пить-то хочется! Что ж она вчера ничего не взяла с собой попить… Впрочем, много чего не взяла.

Брела в полумраке, подсвечивая фонариком, но так, чтобы луч даже случайно не попадал в окна. Появилась какая-то иррациональная надежда, что сейчас она найдёт что-нибудь попить… Ага, как же, что тут найдёшь…

Луч фонарика высветил дверь с обозначением женского туалета. Да, надо. Открыла дверь…

Нет, прежняя брезгливость, «до-БП-шная», как выражался Олег, давно прошла; и писать-какать в полиэтиленовый мешок, закреплённый в недействующем унитазе, было уже давно привычно; но такого… Видимо, больница как-то функционировала ещё какое-то время, когда окончательно перестали давать воду, и, соответственно, перестала работать канализация; унитазы забились, и… нет, это что-то страшное. Боже-боже; какой ужас; как же люди могли до такого дойти; ведь люди же… Как же они тут ходили, ведь входили же как-то… Хорошо ещё, что экскременты замёрзли, и почти не было запаха. Нет, чтобы оправиться здесь не могло быть и речи.

Прошла в одну из палат; устроилась на решётчатой койке; вместо туалетной бумаги воспользовалась носовым платком… Мельком пожалела платок — надо было вернуться в кастелянную, взять для подтирки вату с матрасов; хотя чего уж теперь… Да и вата там такая страшно-вонючая, что ею подтираться… а, ладно.

Пить. Да, зима же. Олег говорил, что те бомжи… ну те, что съели Графа, — они за водой не ходили, а топили на печке снег. Тут тоже снег должен быть — вот, хотя бы на подоконниках, чтобы из здания не выходить. На нижних этажах были же разбитые окна…

В «Комнате для приёма пищи» она нашла несколько мятых металлических мисок. Интересно, кто забрал остальные, и зачем? Кому бы могла понадобиться больничная жестяная посуда? Нет ведь, утащили.

Как могла протёрла их изнутри валявшейся тут же скомканной бумагой — предварительно под светом фонарика опасливо осмотрев её — не использованная ли? Всё это не снимая перчаток, — холодно; потом вспомнила, что этими же перчатками ворошила отвратно-поганые матрасы… сняла перчатки; протёрла миски ещё и краем платка. Платок опять повязала на шею, свернув так, чтобы та сторона, которая касалась матрасов, была внутри, не прикасалась к коже. Боже-боже, как это всё… Нет, в Башне всё тоже было очень и очень «по походному», но там хоть была вода, которую, хотя и с ворчанием, притаскивали Сергей или Белка; были чистые полотенца и чистое бельё, были моющие средства… Раковина со стоком на улицу или в бак. Горячая, гретая вода. Здесь, сейчас это вспоминалось как Уровень. Да, как уровень цивилизации…

Снег, действительно, нашёлся на подоконниках второго этажа, за выбитыми стёклами. Начерпав в обе миски, Лена обратно поднялась наверх, на пару этажей; и там, уже «у себя» как она ощущала, решила делать костерок — греть, кипятить этот снег…

Опять проблема; вернее целых две!

Дома, в самом начале, когда ещё не было печки, но уже не было и газа, и электричества; а пользоваться ограниченным запасом туристических газовых баллончиков-«дихлофосников», имеющихся у Олега в запасе, он разрешал только в исключительных случаях, она готовила горячее на балконе, на маленькой печке-щепочнице «от Экспедиции» — а щепками обеспечивали Олег или Сергей. Потом, когда захватили («Отняли», как она говорила) переносную печку у крестьян-торговцев; а особенно когда построили большую, стационарную печку, с готовкой вообще стало просто. Дрова, заготовленные пеонами, всегда были в избытке; вода тоже. Это, конечно, «не на газе», но всё же. Никакого чада, как от щепочницы; весь дым отводился через трубу.

А тут…

Ни печки, ни дров.

Она огляделась, пошарив лучом фонарика. Нет-нет, она справится! Как вы там говорили?? — «не хочешь платить положенную цену»? Она готова! Такая ерунда, как бытовые неудобства, не сломят её дух!

В конце концов она приспособила миску со снегом на сетке одной из перевернутых кроватей. Под ней как раз оставалось достаточно места, чтобы развести небольшой костерок. Теперь нужно было найти дрова, щепки. Нет, прикроватные тумбочки, все из ламинированного ДВП, тут не подойдут конечно…

В конце концов в той же кастелянной, в углу, она нашла старую-престарую, раньше ею незамечаемую тумбочку; простую очень старую крашеную серым тумбочку, из простого дерева. Она была, судя по всему, ещё из того времени, когда ламинат был не в ходу; или применялся, как дорогой и новый материал, только на мебельных стенках времён «развивающегося социализма».

Тумбочка-то была полностью деревянная, и её бы можно было жечь… но нечем было её разломать на щепки. Вообще нечем.

Как же так?.. Она в недоумении подёргала дверцу, та зашаталась в старых ржавых петлях. И что? Даже если сейчас она оторвёт дверцу — что с ней потом делать?.. Дверца — филёнчатая доска под несколькими, явно, слоями краски, окаменевшая за десятилетия своего существования; чтобы её разломать нужно как минимум топор… желательно и мужчина, который бы этим занялся; ей же это явно было не по плечу. И топора всё равно нет…

Вздохнув, она отпустила дверцу тумбочки; и пошла дальше, шаря лучом фонарика по сторонам.

Ей опять повезло — она нашла старый грязный веник и брошенную кем-то книгу. И ещё журнал записи больных. И ещё стопку какой-то линованной бумаги — с записями и без. Этого наверняка будет достаточно, решила она.

Вернулась к приготовленным мискам со снегом. Порвала, смяла и разожгла под миской костерок из бумаги. По мере того как он разгорался, она стала подкладывать всё более плотную бумагу. Но бумага быстро прогорала, давая много пепла и мало тепла.

Тогда она начала (в перчатках) ломать веник и подкладывать его прутики.

Веник был старый, грязный и вонючий, и дым от него был таким же, если не более вонючим. Бог знает, что им тут подметали. Но, решила она, если всё это сгорит, то и какая разница? Единственно — она с опаской поглядывала на окно, за которым начинал синеть рассвет — как бы кто не увидел отблеск костерка в окне. Впрочем, сейчас, утром, наверняка все, у кого есть хоть какое мало-мальски тёплое обиталище, наверняка досматривают утренние сны, а не шарят взглядами по округе; и шансов что кто-то увидит слабый отблеск пламени в одном из окон старой брошенной больницы немного.

Снег стал таять в миске, но воды получалось до обидного мало, хотя она и переложила в греющуюся миску весь снег из второй. Пришлось ещё раз сходить на этаж за снегом.

Вода согрелась, но так и не закипела, хотя весь веник и вся бумага уже была сожжена. Что за неприятность!

Ничего, сойдёт и так! — решила она, и всыпала половину пакетика какао в парящую воду. Чем бы помешать… Нечем. Чёрт побери…

Глупая ситуация. Высыпанный в воду какао-порошок так горкой и лежал на воде, не думая тонуть, и помешать его было нечем… Совершенно глупая ситуация. Хоть пальцем мешай, честное слово… Почему она не взяла с собой ложку, почему??

Встала с корточек и опять отправилась на поиски — и опять ей повезло. В «Комнате для приёма пищи» она нашла — за батареей почему-то, — вилку.

Тщательно вытерла её полой пальто, и, вернувшись к своему какао, принялась помешивать его. По комнате распространился волшебный аромат. Она и не ожидала, что простое какао, — не кофе, который она любила, и которое всегда было в достатке в Башне! — а просто растворимый какао-порошок может так волшебно пахнуть! А у неё же есть ещё и рыбные консервы!

Увы. Её ждало очередное разочарование — консервы были, но открыть их было нечем…

Дурацкая ситуация… Вспомнила, как Олег когда-то давно рассказывал со смехом, как в армии они умудрялись открывать консервы пряжками от армейских ремней… В отчаянии огляделась. Нет, ничего.

Вилка? Она попробовала, — но алюминиевая вилка согнулась, оставив на банке лишь неглубокую вмятину. Она отбросила вилку в сторону.

Внезапно захотелось заплакать; но она тут же справилась с собой. Это ерунда, это мелочи. Пустяки. Она же сильная.

Встала и ещё раз прошлась по этажу — ничего, чем можно было бы открыть банку не нашлось. Краем кровати?.. Нет.

Пока она ходила и раздумывала, какао в миске стал остывать. Больше тянуть нельзя было. Ничего, обойдусь сейчас без консервов! — решила она. Вот, у меня ведь есть пол пачки крекеров! На завтрак хватит.

Она стала есть крекеры, прихлёбывая из миски уже еле тёплое какао. Дома она бы обязательно добавила туда сухого или сгущённого молока, — а тут… сойдёт и так.

Крекеры кончились, кончилось и «какао». Она бы с удовольствием сейчас выпила бы и съела ещё два раза по столько, но увы. Ничего, сойдёт. Всё равно острый голод заглушён. Пора идти.

Куда идти?

Она не знала.

Куда нибудь.

Ничего. Всё наладится. Да, новая жизнь. Да, с нуля. Да, так вот тяжело начинается. Ничего. «Чтобы стало видно новую дверь, нужно чтобы перед этим закрылись все предыдущие» — она это помнила. Ничего! Всё наладится. Она в это твёрдо верила.

СКИТАНИЯ

Идти было некуда. Идти было не к кому. Те несколько тысяч «друзей» в «Одноклассниках», которыми она гордилась, оказались просто набором имён и фотографий в соцсети, не больше. Собственно, как и она для них.

Никого из знакомых из той, прошлой, «до-БП-шной» жизни в Мувске больше не было, — она это знала точно, наводя справки ещё когда работали какие-то средства коммуникации — телефон, интернет. Все разъехались и попрятались. Никто не позвал тогда её с собой. Собственно, как и она никого не приглашала к себе…

Последующая неделя дала ей большой опыт; но, как бы между делом, погасила её твёрдую уверенность, что всё будет хорошо; и не просто хорошо, но хорошо — вскоре.

Нет, «новый этап в жизни» — вот он, в полный рост. Но насколько же он не походил на то, что внутренне она ожидала…

Конечно, она читала «Трансерфинг реальности» Зеланда, все четыре тома; и помнила оттуда — что «опасайтесь своих желаний — ибо мироздание реализует не то, что вы желаете сознательно, а то, к чему вы стремитесь внутренне, неосознанно». Или что-то вроде этого. Но неужели внутренне она стремилась именно к этому??.

Вспоминалось ещё, как Олег, бывший муж, рассуждал о «множественности реальностей», которые «как бы пронизывают всё, накладываясь и пронзая друг друга как радиоволны разной длины». И что эти реальности у всех разные — он в какой-то фантастической повести читал. Что одновременно в одном и том же пространстве могут существовать множество вариантов одной и той же реальности…

Так вот ей пришла дикая мысль, что она каким-то непостижимым образом попала в… в его, Олегову «реальность»; в ту реальность, к которой он долго и тщательно готовился. В эту вот реальность — с пустыми холодными коробками домов, с периодически попадавшимися мёрзлыми трупами в квартирах и на лестницах; с постоянным ощущением опасности; со становящимся привычными чувствами голода и безнадёги.

Да, безнадёги, — сейчас это ощущалось особенно остро, хотя она старалась гнать от себя эти мысли. В Башне, дома было легче, проще — она постоянно была занята; и хотя занятость была довольно противная — готовить есть на примитивном очаге; мыть посуду, убирать — как какая-нибудь крестьянка середины позапрошлого века, — но там ощущения безнадёги не было. Там, в Башне, постоянно бурлила жизнь: что-то ломали, переделывали, растаскивали, пилили и долбили; «стая» намечала какие-то свои «крысиные» планы; чистила оружие, упражнялась… Всё это было ей противно; но отвлекало от мыслей о преступной глупости происходящего; а главное, у неё не было никаких проблем с тем, что Олег высокопарно называл «условиями поддержания жизнедеятельности» — с продуктами, с топливом, с водой, и с безопасностью. Всё это обеспечивала та же «стая». Обеспечивала, конечно же, преступными путями — но это было, да, это всё было: еда, тепло, вода, безопасность. Гигиена даже.

Сейчас всё это кончилось.

Сама, всё сама. Она и не думала раньше, как это всё сложно — обеспечить себе, одной, в одиночку же, хотя бы минимум былого: еды, тепла, воды, безопасности. Хотя бы по минимуму. Про гигиену, конечно же, и речь не шла.

И то «прекрасное будущее», к которому она стремилась, и которое — как она была уверена, — придёт к ней, стоит ей только захлопнуть за собой эту, прошлую, дверь-жизнь, всё отступало… отступало… пока не стало каким-то отдалённым, невнятным светом, как луна, светящая сквозь плотные зимние тучи.

Она стала терять веру.

Неужели она каким-то образом попала в другую, предназначенную не ей, реальность?? Ведь это всё явно не её! Она не должна ЗДЕСЬ быть! Но она здесь была; и нужно было изо всех сил напрягаться, чтобы выжить в этой чужой, гнусной реальности…

* * *

Она старалась делать выводы, она старалась приспособиться. Она больше не ночевала в больнице. Брошенные административные здания, во множестве встречавшиеся в центре, тоже её не прельщали: как выражался раньше Олег «ловить там было не чего».

И правда — что можно было найти полезного для жизни в бывших офисах? В стоматологической поликлинике? В давно разграбленном Доме Быта? Там даже обналичку с дверей в основном посрывали; видимо на дрова.

Жилые, вернее бывшие жилые дома давали значительно больше возможностей для выживания, и она стала ночевать в них. Там было множество уже взломанных квартир, а в квартирах — масса вещей, которые можно было с толком использовать.

Но этот же «клондайк» очевидно что привлекал и не только её одну. Конечно же многие, как их называли, «гопники», «гоп-компании», всякого рода отморозь тоже рассматривала брошенные и ещё обитаемые квартиры Мувска как возможность выживания.

«Мы, люди — те же животные. Только разновидность вольны выбирать себе сами — быть травоядными, чтобы на тебя охотились и тебя ели; или быть хищником — самому охотиться и есть; но и сражаться с другими хищниками…» — как глупо, помнится, умствовал Олег, в очередной раз нализавшись алкоголя до состояния, когда его тянуло на философствования.

Глупо; конечно же глупо и мерзко! — и этим он только ещё раз показал свой уровень! — уровень именно что животного. Люди, если они Люди! — не должны быть животными, не должны опускаться до скотского состояния, не должны «выживать», как он декларировал, — люди должны жить; должны дышать полной грудью; идти навстречу светлому будущему; а не красться, как крыса в заброшенном подвале, готовясь одновременно или спрятаться, или напасть… Но ему ведь это было не объяснить. Какие же они всё же разные!..

* * *

Тем не менее некоторые навыки, почерпнутые из разговоров «стаи» и собственных умозаключений, несмотря на всю их «крысистость», она использовала.

А именно: она старалась перемещаться теперь или рано утром, или поздно вечером; когда, по её соображениям, «опасные люди» или ещё спали, или уже расползлись по своим норам. А опасными, вспоминая ту женщину со слащавым голоском, приглашавшую её «попить чаю», она считала теперь в общем-то всех. Это очень и очень не вязалось с её прежней концепцией жизни, с её позитивным восприятием, со всем, что она так долго и так тщательно впитывала на тренингах личностного роста и позитивного мышления, — но она ничего не могла теперь с собой поделать, — она стала бояться людей.

Высмотрев подходящий по её мнению дом, она сначала делала вокруг него круг, чтобы определить, жилой ли он; а если жилой — то в каком подъезде и насколько ещё теплится жизнь. Это было видно по протоптанным дорожкам; по вылитой в снег воде; по выброшенному мусору. Иногда — по запаху дыма и запаху готовящейся пищи. По печной трубе с дымком, торчащей из окна. По внешнему виду подъездной двери — сразу видно, когда её открывали последний раз.

В обитаемый подъезд она не совалась; она высматривала подъезды явно брошенные, двери в которые давно не открывались. Таких было много — большинство. В некоторых домах так и вообще не было обитаемых подъездов.

Опять же не во все подъезды получалось проникнуть. Некоторые были заперты изнутри, — вполне возможно, и даже скорее всего, что там, внутри, все умерли. А, стало быть — если не бояться заразиться и покойников, — были шансы найти пищу и вообще полезные для выживания вещи. Но у неё не было ни сил, ни навыков, чтобы проникнуть в эти запертые изнутри склепы.

Некоторые подъездные двери, хотя и не были заперты, она просто не могла открыть — настолько их привалило спрессовавшимся снегом.

Некоторые, — собственно, большинство, — подъезды были «отмарадёрены»; квартиры в них были начисто разграблены. То есть подчистую — она раз за разом наталкивалась на полностью разграбленные квартиры; с вывернутыми, как при тщательном обыске, ящиками шкафов и стенок, непременно разбитыми зачем-то зеркалами, и загаженными комнатами. Как будто те, кто здесь хозяйничал, сами никогда не имели своего уютного жилья, и потому заочно мстили тем, кто такое жильё имел — хотя бы и в прошлом.

Немало было и просто начисто выгоревших квартир — скорее всего подожженных теми же мародёрами, шарящимися по квартирам, оставлявшими после себя не только кучки дерьма на паркете, но и разведённые на паркете же и из мебели костры.

Как ни странно, встречались, хотя и редко, квартиры запертые, хотя в них явно давно никто не жил. Как правило двери таких квартир представляли собой мощные изделия импортного или отечественного металло-дверестроения, с изысканными по сложности замками.

По каждой такой двери было видно, что её пытались вскрывать — но, очевидно, не всем такие сейфовые монстры были по плечу и по квалификации; и от них отступались в пользу более доступных соседских. Видимо, «оставляли на потом», благо выбор был — почти весь Мувск сменил место жительства, — либо на «Зелёные зоны», контролируемые Новой Администрацией, либо на Лагеря Эвакуированных с Сельхоз-Коммунами. А потом эпидемия внесла в планы мародёров свои коррективы.

Уже вскрытые квартиры были удобней всего. Несмотря на, возможно, несколько волн мародёрства, прошедших по ним, в них оставалось немало полезного. Она и не подозревала раньше, сколько нужного для выживания нужно иметь при себе в городе; и сколько этого полезного, «ништяков» как выражался Олег, можно было найти в брошенных и даже уже неоднократно «обмародёренных» квартирах.

* * *

Первым делом она сменила свою кожаную сумку от Луи Виттон на студенческий объёмный рюкзачок, чтобы освободить руки.

Вторым приобретением стал ковшик, прекрасный ковшик из нержавейки, с крышкой и длинной ручкой, в котором теперь так удобно было топить снег. Он был несколько тяжеловат — с толстым дном для приготовления пищи на индукционной электроплите; но с этим приходилось мириться — ковшик был всё же много удобнее кастрюлек, которые она так же находила во множестве.

И, конечно, она обзавелась «столовыми приборами»: кухонный небольшой, но удобный ножик; вилка и ложка из нержавейки.

* * *

Она старалась, по мере возможности, поддерживать и гигиену — ещё чего не хватало, свалиться с дизентерией или какой-нибудь чесоткой, а то и подцепить какую-нибудь более серьёзную заразу, — кто с ней будет тут возиться, кто вообще о ней узнает?.. Потому она везде, где была возможность, старалась умыться; протереть хотя бы лицо, шею, под мышками, кисти рук и стопы ног чистой водой.

Воду она грела, стараясь вскипятить, в этом вот найденном ковшике, прямо в квартирах. Мельком она вспоминала иногда, как жёстко осуждала Олега и его «стаю» за беспредел в Башне, за вскрытые и «ограбленные» чужие квартиры, — но это было так далеко… К тому же и многое изменилось. Олег сам взламывал и грабил чужие квартиры; она же пользовалась уже давно брошенным имуществом, — так говорила она себе. Это совсем другое дело. Брошенные, уже взломанные, — стало быть ничьи квартиры, — от них ведь не убудет, если она попользуется тем, что не забрали мародёры?

А забрать всё-всё, конечно же, никакие мародёры были не в силах; и потому ночевать в брошенных квартирах было удобно: теперь она спала не на вонючих больничных матрасах, как в первую ночь, а на нормальном диване или кровати; и почти всегда можно было найти чем укрыться — да хотя бы сдёрнутой с окна шторой или пледом, найденным в глубине шкафа.

Конечно, она так и не научилась высыпаться на холоде, и потому днём постоянно чувствовала гнетущую усталость, сонливость.

* * *

Она немного тяготилась одиночеством; но понимала, что любой человек сейчас — опасен!

Как это разительно контрастировало с прежней её реальностью!

За всё время с того, первого вечера, она лишь однажды встретила и заговорила с человеком.

Это был старик, чистивший снег во дворе поздно вечером.

Она ещё раньше заметила, что все подъезды в том доме были аккуратно очищены от снега — никаких кочек, никаких сугробов. Кажется, даже подметено. И сутулая щуплая фигура, ритмично двигающиеся плечи. И такой знакомый, но уже давно забытый звук: шырк… шырк… шырк. Звук шоркания метлы по асфальту.

Дом, как и все вокруг, чернел тёмными провалами окон, и явно был нежилым. Но старик — шырк… шырк… — подметал очищенный от снега асфальт.

Это было очень необычно. И она, сжимая одной рукой в кармане гладкое яйцо гранаты, решилась подойти к нему.

Да, так и было — старик подметал дорожки во дворе. На неё он не обратил ровно никакого внимания.

Решившись, она обратилась к нему:

— Дедушка… что вы тут делаете? Зачем?..

Небо было светлым, без туч, ярко светила уже взошедшая луна. Она не включала фонарик.

Старик прервал своё занятие; и, явно услышав вопрос, повернулся к ней, ответил скрипуче:

— Как — что? Не видишь??

— Но… зачем?

— Как зачем?? — казалось, старика возмутил столь глупый вопрос, — Как зачем?? Чтобы чисто было, дура!

Не обидевшись на «дуру», она переспросила:

— Нет, всё же… зачем? Чисто?.. Да вы посмотрите вокруг! Ведь нет никого. Никого людей. Не ходит тут никто. И… и не живёт.

Старик задумался, опёршись на метлу; потом ответил:

— Люди-то… вернутся. Придут. Домой-то? Конечно вернутся. Разбежались как дураки. Вернутся. А тут — чисто, порядок во дворе. Подметено, снег почищен. Им же приятно будет вернуться, где во дворе всё почищено, нет?? Вот то-то, дура!

И, видимо решив, что полностью, исчерпывающе объяснил мотив своего, казалось, бессмысленного занятия, отвернулся от неё, вновь взявшись за метлу. Шырк. Шырк.

Он вновь подметал и без того уже чистый асфальт, не обращая на неё внимания и что-то бубня себе под нос.

В сущности, она уже всё поняла; но какой-то бес противоречия всё же толкнул её на ещё одну реплику:

— Дедушка… так не вернутся же никто! Наверное, все, кто ушли, они уже умерли. Раз до сих пор не вернулись, значит и не вернутся. Вы знаете же про эпидемию. Говорят, все умерли вне Мувска-то!..

Сказала — и испугалась. Зачем…

Старик перестал подметать и резко, зло, повернулся к ней:

— Дура!! Вот дура и есть! Эпидемия — эпидемия!.. Как «не вернутся»?? Кто?? Санька с женой не вернётся?? Варька маленькая?? Вероника Павловна? Сергей Львович?? Мальчонка их не вернётся?? Юлия Тимофеевна, Максим Георгиевич?? Да как у тебя язык, у дуры, повернулся такое сказать?! Все вернутся! Все! Вернутся — а тут двор прибран! Им же приятно будет, а?? Как это они могут не вернуться, дура ты такая??.

И даже сделал движение, как будто собирается замахнуться на неё метлой.

Она отступила.

Всё было ясно. В самом деле — что она лезет к нему? Он при деле. Ему… ему хорошо. Он делом занят.

Повернувшись, пошла от этого дома, от старика. Вспомнила, как сама кричала Олегу: «- Что же ты думаешь, — ЭТО надолго???»

За спиной опять послышалось размеренное «шырк… шырк… шырк…»

* * *

Сначала голод очень мучил её.

Как она ни пыталась растягивать свой небольшой запас продуктов, они вскоре кончились.

Ну что ж, приходилось искать поесть в тех же брошенных квартирах. Чаще всего безрезультатно — мародёры, кто бы они ни были, в первую очередь выносили всё съестное… Ей удавалось найти немного: старую, заледенелую банку со скисшими огурцами на балконе; горсть рассыпанной на полу кухни вермишели, завалившуюся в углу выдвижного ящика ириску, остатки муки в смятом пакете.

Однажды она решилась обследовать днём разбитое и разграбленное кафе на первом этаже дома, в котором она обосновалась на ночь. Обычно так день и проходил: переночевав в выбранном наобум доме, она днём, не рискуя выходить на улицу, обследовала все вскрытые квартиры «своего» подъезда. Переходила от квартиры к квартире, рассматривала разгром, учинённый мародёрами; и сама старалась найти что-нибудь полезное, съестное. Попутно рассматривала чужое жильё, чужую обстановку; подбирала с пола и листала чужие альбомы с фотографиями, стараясь понять, что за люди здесь раньше жили, чем жили, о чём думали. И где они сейчас. Это было занятно, да; и отвлекало от мыслей о еде. О прошлом же она раз и навсегда строго-настрого запретила себе вспоминать.

В этот раз она рискнула днём спуститься в кафе.

В нём, как обычно, царил полный разгром: перевёрнутые столики и стулья с никелированными блестящими ножками; барная стойка с проломами явно от топора; тщательно перебитые зеркала за барной стойкой, обрушенные полки, где раньше стояли напитки; перевёрнутый холодильник.

Это было привычно уже, — более того, она знала, что там, где вот так безумно громили обстановку, всегда есть шанс найти что-нибудь полезное, или покушать, — видимо, погромщики, вымещая весь свой запал на материальных предметах, были менее всего заняты сбором «ништяков».

Так и оказалось: она нашла несколько растоптанных пачек чипсов, вскрытую и замёрзшую баночку оливок, и даже большую, пятилитровую жестяную, хотя тоже и вскрытую и мятую, банку с загустевшей томатной пастой. Томатной пасты было, наверное, ещё литра три; и она с радостью забрала её собой. В последующие несколько дней ей не везло в поисках продовольствия, и она все эти дни питалась почти исключительно этой томатной пастой, выскребая её ложкой. Да, это была большая удача — эта пятилитровая жестяная банка, невесть как оказавшаяся в этом кафе.

Кроме того в этом же кафе стояла кофе-машина.

Подчиняясь непреодолимому позыву, она, сразу как увидела её, подбежала к ней и бессмысленно стала нажимать кнопки, как будто надеясь на чудо. Нет конечно, — реальность, эта мерзкая реальность, лелеемая Олегом, «предсказанная» им ещё несколько лет назад, не отпустила её — кофемашина была мертва. Пуст был и бункер для кофе. Единственно, что она нашла — это несколько использованных фильтров, коричневых от засохших остатков кофе, — она прижала эти ватные кругляши к носу, и, как наркоман, стала вдыхать слабый-слабый, еле ощутимый аромат настоящего кофе… Как же она хотела кофе! Несколько лет жизни! — незадумываясь, за чашку горячего американо! Но нет, — никому не были нужны её годы жизни в обмен; никто не торговался, никто, сатанински хохоча, не требовал душу в обмен на … Нет, душу она бы, конечно, не отдала. Во всяком случае не за кофе. Вот за то, чтобы всё вернулось опять в то далёкое прошлое, когда была и семья, и бизнес, и поездки за рубеж, на курорты и семинары, — за это может быть… хотя нет, при чём тут эта глупость, лезущая в голову, — она была не суеверна. Во всяком случае так она про себя думала; ну, разве что держала иконку в прихожей. Она верила в силу мышления и не верила в предначертание, — хотя вот Олег, он как раз доказывал, что всё у нас по той самой старой формуле: «поступок — привычка — характер — судьба», что, по сути, и есть предначертание. Боже, почему она опять вспомнила про него?? Его нет, нет. Нет!! Всё. Это — из прошлого; а прошлого — нет!

Прижав к груди рюкзак, где теперь добавилось ко всему и банка с томатной пастой, и мятые пачки чипсов с баночкой оливок, она отправилась обратно на этажи, готовить, как она задумала, «томатный суп с чипсами». Это действительно было вкусно… Как жаль, что в кафе не нашлось даже щепотки кофе; хотя если эти фильтры подержать в кипящей воде… да! Да-да, это идея! — она поспешила вверх по лестнице.

* * *

Разводить костёр она старалась на самом последнем этаже подъезда, чтобы дым рассеивался, не доходя до земли, и её нельзя было вычислить по запаху.

Сама, постоянно живя теперь впроголодь, она понимала сейчас, насколько обостряется обоняние у голодного человека. В своих вечерних и утренних блужданиях по городу она, кажется, могла уже с точностью до квартиры определить, где готовили пищу, и какую пищу. Не хватало ещё, чтобы и на неё набрёл кто-то такой же голодный, но более сильный. Она больше не верила в людей.

Приготовить щепки для костерка ей теперь помогал кухонный топорик, который, кроме ножа, и, конечно, её основной и последней защиты — гранаты, был теперь её главным оружием и орудием, инструментом.

Им удобно было тихо, не стуча, выламывать из паркета плашки, потом щепить их. Во многих квартирах были паркетные полы; хотя лак, которым паркет был чаще всего покрыт, немилосердно вонял, сгорая. Потому она предпочитала сначала проверить балкон, если он был — у многих балкон был застеклён, и у некоторых был также и обшит изнутри вагонкой — собственно, как и у них, в Башне… (А, зачем опять вспомнила!..)

Вагонка — это было хорошо. Вагонка — это было удобно и экологично; сгорая, она пахла деревом, дымом, а не химической гадостью. Потому, найдя не ободранный ещё от вагонки балкон, она старалась взять оттуда пару досок с собой, в своё следующее обиталище.

Кухонный же топорик она нашла не случайно; а искала по всем посещённым квартирам целенаправленно, осознанно, потроша кухонные шкафчики, пока удача не улыбнулась ей. Прекрасный кухонный топорик с белой полупрозрачной пластмассовой рукояткой занял место среди её амуниции.

Собственно, на мысль о топорике её навела одна из «находок», если можно назвать находкой труп.

НАХОДКИ

Трупы она встречала уже не раз, — в квартирах, в постели; умерших «своей смертью» или от эпидемии — такие квартиры она старалась поскорее покинуть, всё же боясь заразиться. Собственно, такие квартиры были даже помечены — мародёры на входных дверях царапали косой крест. Зачем?.. Неужели чтобы предупредить «собратьев»? Такая взаимоподдержка удивляла её.

В нескольких квартирах были тела явно от покончивших с собой.

* * *

Особенно ей запомнилась одна квартира…

Она попала в неё обычно — через дверь; только дверь была не взломана, а, такое впечатление, что оставлена открытой — заходи кто хочет. Такое очень редко, но тоже встречалось — видимо, в тех случаях, когда хозяева отдавали себе отчёт, что вернуться не получится, и оставляли квартиру «всем желающим».

Но в этой квартире во всяком случае одна хозяйка «была дома»; но это Лена узнала уже потом, в самую последнюю очередь заглянув зачем-то и в ванную.

Сначала-то она как обычно прошлась по квартире; подсвечивая фонариком и пытаясь представить, кто тут жил раньше. Фотографии или картинки в рамках, обстановка. Общее впечатление.

Получалось, что тут жила одинокая женщина, довольно молодая и «фигурная» — судя по вываленным из шкафа вещам: ажурные, хотя и довольно дешёвенькие бюстгальтеры, трусики-стринги; джинсы с аппликацией, майки — кофточки, обувь — всё на небольшой размер, всё довольно-таки со вкусом, во всяком случае не кичь — и всё недорогое: Турция, Китай; судя по всему с нашего же вещевого рынка.

Фотографий не было, — такое часто бывало; обычно люди забирали «память» с собой, уезжая. Ничего детского или мужского. Обычные следы посещения мародёрами: выдвинутые ящики, разбросанные вещи. Но хоть не насрано… наверное, можно будет остаться здесь на ночь, подумала она. Вот и диван-кровать; с задранной половинкой, с торчащим из ящика для белья одеялом, валяющейся рядом тощей подушкой, — нормально… можно будет здесь устроиться. Надо же — ничего не нагажено, и даже зеркало в шкафу-купе не разбито — редкий случай.

Она посветила — из зеркала на неё взглянула измождённая пожилая женщина с запавшими глазами, с выбившимися из-под платка и шапки седыми космами волос… Неужели это я?? Неееет…

Она опустила фонарик, борясь с желанием вновь посветить в зеркало. Или это какой я буду в старости? Какая глупость лезет в голову. Нет, не буду больше смотреть.

* * *

Не обнаружив и на кухне ничего полезного, — судя по посуде жившая здесь женщина была весьма среднего достатка, — Лена совсем уже было решила располагаться тут на ночь, — но перед этим заглянула и в ванную. И там увидела её — конечно же, саму хозяйку квартиры.

Самоубийца — она встречала уже их. Двое повесившихся, — старуха и грузный неопрятный алкогольного вида дядька. Ещё один — явно застрелившийся из ружья, из дробовика — сидел в кресле, и головы у него, считай что не было; всё содержимое черепа было на стене за креслом, — видимо стрелял, уперев ствол под подбородок. Ружья, правда, тоже не было, — кто-то успел прибрать до неё. Ничего особенного, — она знала, многие, отчаявшись ждать «пока всё наладится», слабые и неприспособившиеся к этой «новой парадигме», как называл гнусную действительность Олег, сводили счёты с жизнью. Но тут был особый случай.

* * *

Самоубийца была в ванной; то есть в самой ванне.

Зрелище было то ещё. Вся ванная комната была в белом пушистом инее, сверкавшем в луче фонарика как брильянты. Ванна же была наполнена почти до краёв бурой тёмной жидкостью, превратившейся в лёд; и из этого льда видна была голова, лицо молодой сравнительно женщины, откинувшаяся назад. Спокойное, как у спящей, лицо, тронутое тлением: запавшие глаза, ввалившиеся щёки, чуть оскалившийся, так, что видны зубы, рот. Но… спокойное.

Разметавшиеся тёмно-каштановые волосы, бывшие мокрыми, а сейчас примёрзшие. Рука на бортике ванны, тоже примёрзшая; ногти с тщательно сделанным маникюром. Табуретка, придвинутая вплотную к ванне; а на табуретке бутылка из-под шампанского, пустой же фужер, конфетница, ваза для фруктов. И примёрзшее к табурету лезвие от безопасной бритвы.

Рядом, на старенькой стиральной машине, — несколько фотографий в рамках, поставленных так, чтобы лежащая в ванной могла их видеть.

И — остатки свечей. Много, разных; на табурете, на стиральной машине между фотографий, на бортике ванной около кранов: пустые алюминиевые стаканчики из-под свечей-таблеток, цветные лужицы парафина от сувенирных, белые полупрозрачные лужицы от свечей хозяйственных. Да, тут было светло, когда всё это горело, светило. Очень светло…

Лена довольно долго стояла в ванной, превращённой волей своей хозяйки таким вот образом в погребальную камеру, глядя на всё это. Вот ведь как. Решила — и ушла. Спокойно так. С комфортом. Достойно.

Оглянулась на черноту квартиры за спиной. Надо разводить костёр в дуршлаге, надо готовить скудный ужин. Устраиваться спать; не раздеваясь, в чужой вымерзшей квартире. Завтра — опять, по-крысиному, оглядываясь, замирая и прислушиваясь, искать следующий, ещё не «обследованный» дом, в расчёте, что там удастся поживиться какими-нибудь крохами.

Снова перевела взгляд на ванну — и позавидовала женщине, сейчас вмёрзшей в лёд. Надо же — у неё всё в прошлом. Ушла спокойно, и даже с комфортом. Как Клеопатра. Как… кстати, что за фотографии? Она решилась приблизиться к ванной и посветила на фото — увы, изображений не было видно, всё скрывал пушистый иней — явно самоубийца принимала горячую ванну — в выстуженной уже квартире. Где-то тут должны бы быть и вёдра или кастрюли, в которых она нагрела эту воду… нету, конечно — утащили мародёры. А фотографии вот не тронули. И вообще ничего не тронули…

Она протянула руку, чтобы взять фотографию в рамке, очистить от инея, рассмотреть — что же видела перед собой эта молодая женщина; воспоминание о чём и о ком было для неё значимым в тот день и час, когда она свела счёты с жизнью?

Только дотронулась до рамки — и ей вдруг показалось, что голова самоубийцы шевельнулась… Сердце дало перебой; луч фонарика панически метнулся к ванне. Нет, показалось конечно — игра теней, только. Всё то же самое: вмёрзшие в бортики ванны каштановые волосы, белое лицо, полуоскаленный рот с провалившимися щеками, запавшие закрытые глаза. Боже, у неё даже макияж… да, подведённые веки, накрашенные губы. Кажется, она видела в комнате на столе коробочки с косметикой.

Ей показалось, что мёртвая ехидно ухмыляется.

Ну ещё бы — у неё всё уже в прошлом. А ты тут…

Она не стала трогать фото из какого-то суеверного страха. Как будто на этих фото она могла увидеть что-то страшное для себя; или что самоубийца вдруг схватит её за полу пальто, препятствуя чужому человеку равнодушно рассматривать то, что было дорого для неё одной.

Она, пятясь, неосознанно стараясь не поворачиваться спиной к ванне с трупом, вышла из ванной комнаты. Вот ведь… напугала, да; хотя после всего что она пережила за последние полгода, казалось, её бы ничто не могло уже напугать. Но тут… как-то особо. Даже… Она прислушалась к себе. Да, есть такое чувство — какое-то даже благоговение. Как на красивом ухоженном кладбище у могилы с прочувствованной надписью на памятнике. Наверное, поэтому и мародёры, побывавшие тут до неё, и не напакостили по своему обыкновению.

А то ведь у них ничего святого. Она в одной из квартир как-то видела тельце тщедушной, явно самоповесившейся старушки — так ей в рот всунули окурок сигареты. Ублюдки. Но тут, видимо, даже их проняло.

* * *

Нет, ночевать в этой, хотя и не разгромленной и незагаженной квартире, разводить тут огонь она не стала. Вообще не могла себя заставить спать в квартире с покойниками, даже на одном этаже не могла. Пусть мёрзлые экскременты на полу — к этому можно привыкнуть, она и привыкла — а вот с покойниками на одном этаже — нет, не могла.

Забрала тощенькую подушку и одеяло; довольно старенькое, но большое махровое полотенце в шкафу, — пригодится тоже укрываться, — и направилась в другую квартиру. Ничего, дом большой, а ночь только началась; вернее, ещё даже вечер.

Этот труп самоубийцы навёл её на мысли о смерти, об умерших. Сколько она их уже повидала за время с начала «всего этого», — как она называла новый период своей жизни, который Олег просто называл «БэПэ». Начиная с тех стариков, что убили гопы, напавшие с чего-то на их Башню. Трупы самих гопов, зарубленных Устосом, застреленных Олегом и Толиком, добитых… Убитый бомж — когда ранили Олега. Как ни странно, хотя она тогда была с ним в фактическом и юридическом разводе, она испугалась за него, искренне испугалась. Наверное всё же не из-за каких-то «чувств», — а просто позорно испугалась лишиться опоры: Олег, несмотря на всю его агрессивность и негатив, которые она всей душой отторгала, знал что делать, — и это было ценно в тот период всеобщей неразберихи и отчаяния.

Потом те налётчики — большая группа, с женщиной и молодыми девушками, в которых Элеонора узнала своих однокурсниц, решившие с чего-то, что Башня их лёгкая и законная добыча — их всех убил Олег, она знала. Олег с братом. Убил. Потом с братом, буднично, обыденно, стаскивал трупы по двору в подвал напротив — она следила из окна.

Теперь эти — самоубийцы и убитые, которых она насмотрелась за время скитаний по Мувску, вернее, по центральному району Мувска. Считая и того, в Башне, военного, с размозженной головой в луже из своей крови.

Кстати, и на идею что нужно обзавестись маленьким топориком её тоже навёл труп. В одной из девятиэтажек, довольно уже далеко от Башни, на площадке четвёртого этажа она увидела труп парня или молодого мужчины; сидящего опираясь спиной на стену, с торчащим в голове маленьким кухонным топориком. Сам труп был одет вполне по летнему — и чудовищно разложился; она и смотреть на него не стала, и подниматься выше не стала; а, напротив, пулей вылетела из подъезда — такое он представлял собой отталкивающее зрелище, тот покойник с топориком в голове. А вот топорик запомнила; и искала, и нашла — обзавелась. Да. Удобная штука в скитаниях, в городе-то.

Можно им и защищаться… тоже — оружие, не только инструмент. Ну и граната — как последнее отчаянное средство. Она встречала убитых ведь и кроме того парня. И Олег говорил, что маленькие группы гопов, как стервятники, шарятся по Мувску, как по большому трупу; они опасны для любого невооружённого одиночки. Потому она и пряталась.

Трупы — трупы — трупы. Весь мир сошёл с ума… вот тут можно будет устроиться на ночь. Ишь ты — целая куча книг у шкафа на полу, и ещё на полках столько же. Это редкость — книги встречались редко, — компьютерная эпоха, да. Теперь вот клавиатурой ни подтереться, ни костёр развести. Книги — это удачно… Впрочем, удачно и если попадались компакт-диски, в прозрачных пластиковых коробках. Тоже хорошо горят, коптят только сильно.

Стала обустраиваться, бегло оглядев все три комнаты квартиры. Как удачно, что у неё есть фонарик и запас батареек — большая ценность в это время!

Нормально — трупов нет, и ненагажено; то есть только в туалете. Ну, туалет с ванной — это теперь не актуально. Балкон, заметённый снегом — с трудом, рывками, открыла его дверь — тоже удачно, можно будет набрать снега для воды.

Уже разведя небольшой огонь в углу, так, чтобы отблески костерка не видны были в окно; поставив на огонь свой ковшик со снегом, и подкладывая в огонь вырванные из книг страницы, сворачивая их жгутами, она мимоходом рассматривала книги, которые жгла. Ага, путеводитель по Гданьску — надо же. Были мы в Гданьске. Всей семьёй, когда… нет-нет, ЭТО ЗАПРЕЩЕНО. Ничего из того что было. Нет-нет-нет! Сюда же. В огонь Гданьск. Ишь ты, плохо как горит плотная мелованная бумага. А это что? Ого, «Энциклопедия ароматов мира», роскошное издание, большого формата — пойдёт как подставка для еды. Ещё… «Ароматы мира». «История величайших парфюмерных брендов»…

Там же валялись знакомые коробочки из-под парфюма, пустые…

Вскоре она поняла, что это квартира кого-то из прежних коллег по парфюмерно-косметическому бизнесу, благо их компания была широко известна в Мувске. Кого — она не знала, да и не стремилась выяснить, — к чему? Это всё в прошлом. Но вот полистать знакомые издания; освежить, пусть и при свете фонариков, знакомые термины; разглядывать иллюстрации — это было так… так хорошо!

«Цветочный аромат «Allure», появившийся на свет в 1996 г., до сих пор входит в десятку самых продаваемых духов в мире»…

Она хорошо в этом разбиралась, в парфюмерии и косметике. Прослушала множество курсов, имела дипломы. Сама вела занятия. А тут и диски есть. Фрагонар… Мария Денисенко. Жаль, что и посмотреть не на чем. Рэнди Гейдж — ну, это мотивация; ей нравилось когда-то. После Гейджа, после семинаров Игоря Вагина она и пошла на занятия бизнес-тренера Соловьёвой. Она-то и раскрыла ей глаза на истинное предначертание женщины…

«Цветовые решения вашего стиля»…

Просматривая книги, она незаметно для себя стала разговаривать вслух, как бы комментируя увиденное невидимой аудитории:

— Выбирая тени для глаз, руководствуйтесь вашей палитрой. Тени для глаз должны быть нежными. Приглушите их серо-коричневым или серым, чтобы они оттеняли ваши глаза, а не соперничали с ними яркостью. Тушь для ресниц подбирают по следующему принципу…

Незаметно для себя она увлеклась.

Неудивительно. Это было её, это ей нравилось. Красивый бизнес, красивая продукция, приятные люди. Никакой грязи и мерзости «бизнеса традиционного», про который рассказывал Олег, «начинавший в 90-е», когда она ещё только нянчилась с маленьким Серёжкой.

Это было её; это была её действительность, её реальность, её парадигма… как так вышло, что она «провалилась» в это чудовищное месиво из холода, грязи, трупов, вони горящей бумаги?? Или не она провалилась, а сама «та» действительность, Олегова реальность, ворвалась насильно в её правильный и красивый мир?.. Но почему, чем она заслужила такое?.. Разве что тем, что… Как Понтий Пилат у Булгакова в «Мастере и Маргарите»? — «Нет, предательство не один из самых страшных грехов, — он самый страшный!» Или нет… нет, конечно нет; там про трусость речь шла, при чём здесь это. Да — и она ведь не верит в «предначертание», в «воздаяние», — чушь какая… и никого она не предавала… глупости какие! и в бога не верит…

«— Нет атеистов в окопах под огнём!» — вдруг показалось ей, что она услышала голос Олега рядом.

Глупости какие…

Это что?.. Ах да. Она представила заинтересованные лица аудитории; и себя на сцене, красиво одетую, при хорошем макияже, благоухающую настоящим французским ароматом… да-да, французским… Вспомнилось. Она работала в садике, воспитателем; давно, ещё до рождения Серёжки; и в 90-е «на садик» в числе других импортных товаров дали… нет, «распределили», как тогда выражались! Распределили на садик и флакончик настоящих французских духов. «Poison» — «Яд» по-французски. В шикарной зеленоватой коробочке, выложенной бархатом.

Какой там «индивидуальный подбор аромата», которым она овладела намного позже, профессионально работая с парфюмерией! Тогда это было просто НАСТОЯЩИЕ ФРАНЦУЗСКИЕ ДУХИ! Конечно, их разыгрывали, как все дефициты — и они достались ей. Повезло. Как она была рада!

Тут же начались паломничества коллег, — предлагали купить у неё; цена поднялась до пятикратной от и так-то недешёвых духов. Она отказалась, сразу приобретя массу недоброжелательниц в коллективе. Ну и пусть! Зато она наслаждалась настоящими французскими духами!

А потом, в профессиональном парфюмерном бизнесе, в который они с Олегом попали, в сущности, случайно… да-да, по тому же принципу «Чтобы стало видно новую приоткрывшуюся дверь, нужно чтобы перед этим закрылись все предыдущие»… она получила возможность реально разбираться в ароматах, подбирать их, объяснять…

— «…обратите внимание, тут начальная нота, лёгкая цитрусовая, переходит в «ноту сердца», или её ещё называют «центральной нотой», с оттенками амбры и мускуса; и аромат приобретает уже насышенный, пудровый колорит…»

* * *

Ах да, она отвлеклась…

Ей представилось, что аудитория недоумённо гудит — почему лектор замолчала, ведь так хорошо и красиво рассказывала…

— Темой нашего занятия сегодня, уважаемые коллеги, будет правильное нанесение аромата! — начала она вновь, вслух, как бы видя перед собой заинтересованные лица, — Все вы уже знаете, что настоящие, ароматы группы «А», созданные на основе натуральных ингредиентов, имеют свойство индивидуально раскрываться на коже разных людей, что обусловлено различной пэ-аш кожи, личными особенностями внутренней секреции, полом и возрастом, генетическими особенностями организма. Чтобы правильно подобрать аромат, нужно нанести каплю духов на одну из так называемых «тёплых точек тела», — где кровеносные сосуды наиболее близко подходят к поверхности кожи: на внутреннюю сторону запястья, на сгиб локтя, на подключичную впадину…

* * *

Она спохватилась, только уже заканчивая «занятие». Чуть охрипла; и вода в ковшике на импровизированном костерке остыла, но она чувствовала давно забытый душевный подъём. Как будто кто-то вновь показал ей путь, который она потеряла, и мыкалась как слепой котёнок. Ей было хорошо после этой «лекции», и даже совсем не хотелось кушать.

Раздумывая о «проведённом занятии», вспоминая, правильно ли она расставила акценты, насколько яркие примеры привела, она вновь развела костерок — осторожно отложив в сторону несколько книг по парфюмерии, — свою любимую «Магию ароматов» и «Основы косметологии».

Снова разогрела воду, намешала в неё томатной пасты и муки; равнодушно похлебала, вспоминая сегодняшнее «занятие». Да, хорошая лекция. Наверное одна из её лучших.

Стала устраиваться на ночь.

Ей стало существенно легче. У неё появился смысл жизни. Завтра она вновь вечером проведёт занятие. Надо продумать тему и содержание. Как жаль, что нет её конспектов! Но ничего, — она профессионал, она восстановит материал по памяти!

Да, у неё вновь появился смысл существования. Как у того старика с метлой.

С этого времени на протяжении каждого дня она не просто была занята поисками нищенского пропитания, но и тщательно обдумывала очередное вечернее занятие. Теперь её мысли были заняты, теперь она не вспоминала прошлое. Каждый вечер — лекция: по парфюмерии, по правильности наложения макияжа; тип лица, особенности кожи, специфика кремов. И ещё днём, как бы между делом, одна-две коротеньких презентации.

Нельзя сказать, что теперь она была счастлива; но она вновь нашла себя. Да, пусть и на другом уровне…

РЯДОВОЙ

Как ни старалась она избегать людей, но эта встреча всё же произошла.

Собственно, он нашёл её сам. Такой же, как и она, одинокий бродяга.

* * *

В тот вечер она решилась расположиться на ночлег в квартире по соседству с мертвецом. Да, это было в первый раз; но, сказала она себе, за время скитаний она насмотрелась такого, и настолько закалилась душой — как она предполагала, — что, в принципе, могла уже допустить и мысль о ночёвке в соседней комнате с мертвецом… Не будет же он ночью скрестись к ней в самом деле! — зомби не бывает, это ещё и Олег как-то объяснял… опять Олег!

Просто так сложилось, что в этой хрущёвке-пятиэтажке и в этом подъезде не было более удобных для ночёвки квартир, чем эта, боковая распашонка на третьем. На первом этаже квартир не было — с фасада весь первый этаж занимал бывший магазин радиоэлектроники; второй этаж почти полностью выгорел, как и одна из квартир на третьем этаже, загоревшаяся, видимо, через балкон. На четвёртом и пятом в квартирах было так нагажено, что туда страшно было входить — видимо там ещё долго «после того как всё это началось» жили; причём жили, мягко говоря, неопрятно; квартиры были загажены сверх всякой меры. Туда ступать даже было противно, не то что располагаться на ночь. Кроме того, одна из квартир, как это нередко встречалось, оказалась невскрытой — её защитила массивная стальная дверь с обивкой деревянными рейками. Мародёры, не одолев толстый металл, ригели «враспор» и скрытые петли, со зла даже подожгли эту облицовку, специально разведя у двери костёр из мебели; но металлу двери это не причинило никакого вреда. Какие-то глупые мародёры; даже она, далёкая от этих реалий женщина, знала, что так стальную дверь не открыть; а в смысле «нагадить» — так кому?.. Да, жалко что у неё не было навыков проникновения в запертые помещения — в ещё не «потрошённой» квартире могло быть много полезного…

Идти же в другой подъезд она остереглась: обострённым слухом она расслышала под окнами негромкий бубнящий голос, потом шаги нескольких ног по снегу, — и очень напряглась. Только-только-только бы не сюда! — взмолилась она неведомо какому богу, на миг забыв о своей нерелигиозности; и кто-то там, «наверху», видимо, внял её жаркой и неумелой молитве — бубнящий говор и шаги стали удаляться от подъезда. Не зашли. Но всё равно она решила что этой ночью постарается не выходить из подъезда — вдруг эти пришельцы затаились поблизости; например в соседнем подъезде, и увидят её??

Надо было располагаться на ночь; и квартира на третьем, боковая трёшка, была оптимальным вариантом: почти не загаженная, с целыми окнами, и с дверью, которую можно было закрыть, чтобы не шёл холод из подъезда. Правда, в ней было тесно — бывший хозяин, судя по всему, очень даже поучаствовал в грабеже магазина под домом: вся квартира была заставлена коробками с дорогой электроникой; в основном — широкоформатными телевизорами. Один на одном, один на одном! — они что, бригадой их сюда таскали?.. Да ещё мебель; так, что проходить приходилось бочком. Даже в кухне телевизор в коробке и пара музыкальных центров без коробок!

Собственно, из-за этого нагромождения она и не заметила сначала покойника.

Побывавшие в квартире мародёры, — входная дверь «с крестом» была вскрыта, видимо, без особых хлопот и повреждений, — выместили злость на такое обилие, увы, потерявшей всякую ценность электроники: судя по следам пинали коробки; в нескольких местах полоснули плотный картон и ножами; столкнули всё в кучу, и, видимо, даже прыгали на 60 дюймовом плазменном Филипсе, стремясь продавить экран; что им и удалось, несмотря на защиту пенопластом; — словом, всячески выразили своё разочарование. Ну да, это вам не склад с конфетами…

Сам хозяин, прежде чем отойти в мир иной, видимо подъел все запасы, и непрошенным «наследникам» уже ничего не осталось. Вот из-за этого нагромождения коробок Лена его сначала и не увидела — а он тут лежал, в зале, из которого были двери в две другие комнаты и кухоньку; на диване в углу у стены, завернувшись в кучу одеял; так, что наружу торчал только нос и острый небритый подбородок. Как же он тут один остался, а семья? Небось семью отправил куда-нибудь в деревню или в сельхозкоммуну; а сам остался «охранять богатство»? Вполне может быть. Жлоб. Жмур! — как называл таких Толик… ах ты, опять я… тьфу!

Что ж делать?..

Ну, в одной из соседних комнат была вполне себе приличная софа; и в потрошённом шкафу виднелись какие-то плотные покрывала, — можно будет укрыться. Устроиться, что ли, здесь? Очень не хотелось подниматься в загаженные «апартаменты». А Жмур?.. А не наплевать ли?.. Он там, я здесь — друг другу не помешаем; тут вот под подоконником можно будет и костерок развести… или не разводить? Унюхают бродящие под окнами? Да не должны; да и не ходит никто вроде бы больше, где-то устроились на ночь. А горячее — надо; хотя бы раз в день, как же иначе. Решено — тут переночую.

* * *

Через некоторое время её решение остаться тут, в соседней с мертвецом комнате, было вознаграждено. Ей очень повезло, хотя сразу она так и не смогла оценить степень своего везения. Понимание пришло позже.

Она подошла к окну, которое было полузакрыто плотной шторой, да ещё тюлью. Всё было старое, грязное, пыльное, и, видимо поэтому никто из мародёров не отдёргивал штору, не осматривал окно, подоконник — что можно интересного найти на подоконнике? Вялый сдохший фикус в пыльном же горшке?

Но она отодвинула штору чтобы выглянуть на улицу — и за шторой, на окне, обнаружила развёрнутую солнечную панельку, закреплённую так, чтобы она висела за шторой, светопоглощающими элементами к окну, к свету.

Она сразу узнала её — не совсем такие, но наподобие, две штуки, были и у Олега в Башне, он заказывал их в каком-то китайском интернет-магазине… Панельки от солнечного света давали электричество, от них можно было заряжать какие-нибудь маломощные электронные девайсы, типа мобильного телефона, рации или книжки-читалки. Олег, впрочем, заряжал и целый аккумуляторный блок, от которого мог питаться его нетбук. Несмотря на то, что в Башне было топливо, были генераторы, Олеговы солнечные панельки были постоянно при деле — почти халявный, считай вечный источник электричества, хотя бы и на некоторые мелкие приборчики, но которые так облегчают жизнь!

Опять вспомнила про Башню, про Олега!.. Оно и понятно — всё, связанное с этой мерзкой действительностью, с выживанием, так или иначе проходило через него, через его «парадигму», через «его реальность».

* * *

Здесь на панельке висел заряжаемый мобильный телефон, смартфон. Бог знает, сколько он тут висел, сколько месяцев. И зачем — ведь мобильная связь давно не действовала; с другой стороны — смотреть фильмы или слушать музыку… Она сама дома раньше часто… тьфу — «дома»!

В общем, находка была интересной, полезной, и компактной — не то, что все эти гигантские телевизоры. Только работает ли?.. Если хотя бы включается — можно будет использовать как фонарик! — решила про себя Лена, обредшая житейскую мудрость в скитаниях. Фонарик — это ценно. Телефон в виде фонарика — тоже.

Она отсоединила смартфон от провода зарядки, и с интересом нажала кнопку включения. Запоролен, наверно… нет! Экран послушно осветился, показав фон — фото какой-то крашеной тётки в купальнике на фоне лазурного моря. И моргающий индикатор: «поиск сети». Да уж. Какая тут сеть…

А ну-ка… Получилось удачно — телефон не только включился, но и не был почему-то запоролен, и был полностью заряжен. Очень удачная находка!

Лена, выключив, спрятала аппарат в карман, решив ознакомиться с одержимым позже; и сняла с окна зарядку, сложила её по сгибам гармошкой. Достаточно компактно, и удобно — можно будет днём вешать на окно для подзарядки. Можно будет экономить фонарик. Удобно! Нет, сегодня ей реально повезло! — правильно, что сразу не ушла из квартиры с покойником!

После ужина можно будет посмотреть фото в телефоне, — это как заглянуть в чужую жизнь, тоже интересно. Может быть есть какая-то музыка? Это было бы ещё более удачно. Пока же нужно делать костерок, готовить ужин. Хорошо что тут много упаковочного картона — хорошее топливо!

* * *

Вот по запаху от горящего картона её и нашёл Рядовой.

Она уже притушила недогоревшие остатки, и они стали распространять едкий вонючий дым; а закидать их снегом или закрыть чем-нибудь плотным она не догадалась. К постоянному дыму сама же она давно уже адаптировалась и неудобств не испытывала.

Хлебая свой обычный вечерний «томатный суп» она с интересом изучала фото в найденном телефоне. Там было и несколько коротких роликов. Семья — мужчина и женщина, двое разновозрастных мальчишек. Вот они на море. Водный велосипед, под пальмой, с обезьянкой — обычный набор отпускников. На природе — шашлыки; крашеная тётка отмахивается от дыма и что-то весело кричит оператору. В гостях — застолье. На работе — та же тётка с умным деловым видом за столом, заваленном бумагами, рядом — монитор компьютера. Мужчина — нарядно одетый, открывает бутылку шампанского, видимо, на этой вот кухне — какое-то семейное торжество. Мальчишки, видимо сыновья — собранные в школу… ещё… ещё фото… чей же это телефон — этой крашеной тётки или её мужа?..

Она вздохнула и вышла из фотографий. Рассматривать чужую, кажущуюся в этих вечных зимних сумерках, такую яркую, праздничную, но уже прошедшую давно жизнь было горько. Как много мы все потеряли! Она вспомнила все эти митинги, возмущённые голоса ораторов, клеймящих «произвол властей и нетерпимое падение уровня жизни…» Вот сейчас «уровень жизни» — терпимый? Где сейчас эти ораторы и эти митингующие? Остыли давно в эвако-поселениях, выкошенных эпидемией; или по-крысиному выживают в пригородных сёлах, на картошке, скучившись по нескольку семей в одной избе? И что будет дальше?..

Фотографии чужой жизни разбередили душу. Невольно всплывали и свои картинки: вот они на семинаре в Гданьске, всей семьёй; вот в Турции на пляже, вот в Египте на фоне пирамид… Хорошо было. Спокойно. Надёжно. Надёжность! — вот что, оказывается, надо было ценить в жизни, только! Она этого не понимала.

Не хотелось уже и искать на смартфоне музыку. Ничего не хотелось; только привычно «провести занятие» и лечь спать.

* * *

Она уже «провела занятие» и устраивалась на софе, тщательно подтыкая под себя края покрывал и скатертей, которыми укрылась, когда услышала в прихожей негромкий шорох…

Сердце на мгновение мучительно сжалось, остановившись, а потом зачастило быстро-быстро, накачивая организм адреналином.

Ещё шорох, ближе.

Да, это кто-то крался, один; стараясь ступать тихо — но захламленная квартира с кучами шуршащего картона и скрипящего пенопласта выдавала его.

Вот оно, вот!!

Она и сама не ожидала, насколько за эти недели она стала дикой, насколько стала бояться людей — так, что от ужаса сердце билось уже где-то около горла, а руки судорожно подёргивались, как в припадке. Стараясь также быть неслышной, она поскидывала с себя покрывала-скатерти, и приподнялась, сев на софе.

Ещё ближе шорох.

Она судорожными движениями, путаясь в ткани подкладки кармана, извлекла гладкое тёплое яйцо гранаты, и, как показывал Сергей, сжала усики чеки, приготовившись её выдернуть. Боже-боже!.. Нет, не спешить! — она положила руку с гранатой рядом с собой, на софу. Может быть ей это всё показалось?? Бывают же, говорят, слуховые галлюцинации?..

Но, развеевая её надежды, за стеной с открытой межкомнатной дверью кто-то не то кашлянул, ни то поперхал, как перхал покойный Граф, нюхнув что-нибудь острое. Человек! Она затаила дыхание.

Мгновения стали тянуться как часы.

Наконец, после паузы, когда она уже не могла не дышать, послышался странный звук: вжик-вжик-вжик-вжик; и так несколько раз, сериями.

Продышавшись, она не шевелилась, стараясь пронзить взглядом мрак квартиры. Свет лишь чуть-чуть проникал через грязное залепленное снегом снаружи окно, предметы интерьера терялись во мраке. Да, у неё же есть фонарик! Последнее время, экономя батарейки, она выключала его на ночь, — первые дни было очень некомфортно без света в незнакомой обстановке. Но потом она привыкла. Тем более что и батарейки стали заканчиваться с пугающей быстротой.

Посветить в дверной проём? Кто же там крадётся, зачем? И что это за звуки?..

Вжик-вжик-вжик, вжик.

Наконец в соседней комнате мелькнул свет, явно от карманного фонарика. Вжик-вжик продолжалось. Она сидела вся сжавшись.

Луч от фонарика бегло обежал зал — большую комнату, все эти завалы телевизоров с частично выпотрошенными упаковочными коробками. И вернулся к двери. Раз! — и она мазнул ей, казалось, прямо в лицо! Сердце опять, уже привычно, замерло; а потом забилось в горле.

Она вскинула руку с фонариком и нажала кнопку. Её трёхпрограммный фонарик «5.11» был выставлен на самый малый, экономичный свет, но, тем не менее, его луч был сильнее трепещущего луча незнакомца. На мгновение она увидела его: мужчина неопределённо-средних лет, в балахонистой куртке с лямками от рюкзака на груди; в лыжной тёмного цвета шапочке. Только на мгновение — потом она шарахнулся в сторону и визгливо выкрикнул:

— Бросай оружие — застрелю!!

И голос-то был, как сказал бы Олег, «какой-то бабский…» Тьфу, опять про Олега…

Но судя по быстроте исчезновения мужчины и его явно истеричному выкрику, он её тоже испугался! И это её не на шутку взбодрило. Кроме того он явно был один. Одиночка? Товарищ по несчастью?..

Чуть-чуть расслабившись, она разжала намертво сведённую руку на гранате, сама продолжая по-прежнему сидеть и светить в дверной проём.

— Бросай, говорю! Стрелять буду!! Граната! — всё тем же визгливым фальцетом прокричал из-за стены незнакомец.

Явно боится. Это сразу чувствуется. То, что её так боятся, не на шутку её успокоило. Или просто сердце уже билось так сильно, что не могло выдерживать прежний темп. Но что значит «граната»? Интересно — откуда он знает про гранату?.. — уже много спокойнее подумалось ей. Ведь он же её не видит!

— Вы не бойтесь! — попросила она в дверь, — Я… у меня нет оружия. Вы меня не бойтесь. Я не причиню вам зла.

Флюиды страха буквально переливались с той стороны стены; но, после её слов, там стало, кажется, поспокойнее. Это чувствовалось на ментальном уровне.

— Ээээ?.. Ты кто?.. — уже вкрадчиво послышалось с той стороны стены. Он так и не показывался в дверном проёме, — Ты — баба?

Боится, — поняла она, — всё ещё боится. На редкость какой-то трусоватый собрат по несчастью. Ранее не встречаясь с мародёрами кроме мародёров из их, из «крысиной стаи» Башни, она как-то представляла эту категорию выживших жителей Мувска более… более отвязными, что ли. Во всяком случае, она не могла представить, чтобы в такой ситуации Олег, Толик или даже Сергей… или даже Элеонора-Белка так трусливо шарахались бы за стенку и чуть ли не визжали оттуда. Когда против них она, одна, испуганная несчастная женщина. Да, кстати, женщина. Не баба.

— Я — не баба! — с достоинством ответила она, — Я — женщина. И да — я тут одна. Войдите и назовите себя…

Это показалось ей каким-то до смешного напыщенным, как из старого фильма: «- Войдите, сударь, и назовитесь!» Но как ещё тут скажешь? Чужая квартира, вымерший и вымерзший дом; ворованные телевизоры, покойник в соседней комнате. И её «…войдите и назовите себя!.». Глупо как-то. А что делать.

Из-за дверного косяка появилась сначала лыжная шапочка, потом круглая голова; поморгала, и уже тоном пониже попросила:

— Свет-то убери!

Ах да. Спохватившись, она отвела луч фонарика в сторону, но не выключила его, а положила рядом на диван, чтобы он светил в стену, и хотя бы предметы можно было различать. За стеной завозилось, и в дверном проёме появился незнакомец, осветил её дрожащим, вибрирующим лучом своего фонарика. Вжик-вжик-вжик. А, вот оно что — у него фонарик, этот, как его, — «жучок»; который нажимаешь — он светит. У Олега было несколько таких, но там не надо было постоянно нажимать, да Олег и не любил эти «жужжалки»… Тьфу, опять про Олега…

— Одна, что ли, ты здесь?? — уже не фальцетом, а вполне уверенно спросил незнакомец.

— Одна.

— А остальные где?

— Какие остальные? — не поняла она.

— Ясно. — Вместо пояснения ответил он. И вдруг, держа фонарик в левой руке — и без постоянного «вжик-вжик» свет от него стал быстро меркнуть, вскинул правый сжатый кулак к плечу: — «Слава Державе!»

— Что-о?.. — удивилась она.

— А… — он опустил кулак, досадливо поморщился, — Не из наших, значит.

— Каких «ваших»? Вы о чём? Да вы кто?..

Незнакомец не ответил. Своим «вжик-вжик-вжик» он осветил-осмотрел комнату; убедился, что никто в ней не прячется. Потом перевёл свет на Лену. Она чуть поморщилась, и, в свою очередь, подняла фонарик левой рукой и посветила на него, направив луч в грудь, чтобы не слепить. Правой рукой она по-прежнему сжимала гранату.

Обычный, средних лет, бродяга-бомж, каких она немало видела раньше в Мувске. Может быть только лучше экипированный: и куртка хорошая такая, походная, тёплая; и перчатки, и брюки с этими, как их. С берцами, да. Зимними берцами.

— Эээ, убери свет!.. — попросил незнакомец уже совсем по-человечески, — Давно тут? Нашла что?

— А вы кто? — вместо ответа поинтересовалась Лена, отводя фонарик в сторону. Понятно, что сейчас многие условности отошли в прошлое, но не общаться же в стиле «эй, ты». Имя-то у него должно быть.

— Я?.. Тебе моё имя зачем? Хотя… зови меня «Рядовой»!

— Почему… Рядовой?

— Я — рядовой боец в борьбе за Державу! — напыщенно произнёс незнакомец и приосанился. Вот. Ещё какой-то идиот. «За Державу» он «боец». Где он тут видел Державу, и как он тут за неё воюет, да.

Впрочем, она вспомнила — давно, ещё осенью, после путча, как только «пошёл этот развал», с сепаратизмом Регионов и отделениями от «центральной власти», было, было много таких — с выступлениями «за едину Державу», с кричалками, скакалками, шествиями с факелами по центральному проспекту. С портретами каких-то старых «героев», которые с какой-то радости стали символизировать для них «борьбу за Державу». Митинги; наперебой записывались «на фронт». Но, как-то она думала, что все они там, «на фронте», и полегли — под Градами и пулемётами Регионов. Нет, оказывается. Не все. Она мучительно вспоминала, что нужно ответить на это вот «Слава Державе!» Что-то вроде, кажется, как и на Востоке; типа «Ассалам алейкум» — «Алейкум ассалам»… Да, наверное! И она, чтобы сделать незнакомцу, назвавшемуся Рядовым, приятное, произнесла:

— Державе — слава!

Правда, не вскидывая правый кулак к плечу, — в правой руке у неё была зажата по-прежнему граната с полувытянутой чекой. Мало ли что.

Рядовой с удивлением покосился на неё, но ничего не сказал. Вместо этого ещё раз своим «вжиком» осветил всю комнату, и уже после этого обратился к ней с теми же вопросами:

— Так ты давно тут? Чего-нибудь нашла?

— Меня зовут Елена! — вместо ответа назвалась она; но он лишь досадливо передёрнул плечами:

— Да мне пах! Чо нашла, говорю?..

Типичный бомж. Типичнейший. А туда же — «Слава Державе!» — подумала она.

— Ничего особенного. Но я тут недавно. Первый вечер. И последний, полагаю.

— Ясно! — кивнул Рядовой, явно что-то для себя решив, — Толком не искала, значит.

— Так что искать… нет тут ничего. Кроме этой вот… электроники! — она указала лучом фонарика на картонные упаковки, — На кухне нет ничего. Всё до меня выгребли.

— Ну, что тут порылись я и так вижу! — заметил Рядовой, и сбросив с плеча, поставил на пол рюкзак, — И что толком не искали — тоже!

— А как?.. и что — искать? — удивилась Лена. Незнакомец больше не казался опасным, и она думала о том, чтобы незаметно опять разжать усики гранатной чеки. Он невольно помог ей:

— Эх ты, ворона! Разве так ищут! «На кухне…» — передразнил он, — Дай фонарик, — я сейчас покажу как надо искать!

И, не дожидаясь её согласия, протянул руку за фонариком.

Она отдёрнула руку:

— У вас свой есть!

— Ворона! — опять ругнулся он, — Видишь же, — его постоянно жать надо. Аккум сдох совсем. А у тебя на батарейках — обе руки свободны будут. Давай сюда! — он опять требовательно протянул ей руку и пошевелил пальцами, — Тут полюбому заначки должны быть! Поскольку хозяин — хомяк! А у хомяков — обязательно заначки! А я тут вижу — никто толком и не искал!

Пожав плечами, она подала ему фонарик.

Рядовой тут же упрятал свой жучок в карман куртки; взял её фонарик и, попутно, говоря, отправился в «зал», оставив свой рюкзак в «её» комнате:

— …не искали, не искали! Таких олухов много встречал! Вороны! Поломают всё что увидят, утащат что-нибудь самое ненужное, — а заначки и искать не думают! А хозяин — хомяк! По норе видно. А у хомяков всегда есть запасы! Их нужно только найти!

Лена, вернув гранату в исходное положение, поспешила за ним следом, предостерегая:

— Вы только в окна не светите! Тут кто-то ходил под окнами. Разговаривали.

— Да знаю я!.. — отмахнулся Рядовой, внимательно оглядывая большую комнату, — Трое тут лазят. Гопы. Главного Гуп зовут, так называли. Здесь их сейчас нет, в другой дом ночевать урыли. Я видел. Та-а-ак… Итак. Хозяин — хомяк. Задача — где заначка? Или, скорее, заначки.

— Хозяин-то вон там лежит! — поспешила подсказать Лена, указывая на угол комнаты, заставленный телевизорами в коробках, — Если что и есть, то, наверное, у него.

— Где? — заинтересовался Рядовой.

— Вон там. За этими коробками. Вот тут можно пройти, — указала она, — Только он от эпидемии, наверное, умер.

— Ага. — Рядовой протиснулся к дивану, на котором лежал закутанный по самый нос покойник, — Поглядим на хомяка…

БЕЗ ГРАНАТЫ — НИКАК!

— Не. Не от эпидемии. — вынес Рядовой вердикт после краткого осмотра, — От эпидемии рожи синие бывают. А этот — бледный. И… — он посветил на табурет, стоявший впритык к изголовью дивана, на который Лена прежде не обратила внимания, — Вот… лекарства. Ну-ка, что у нас тут… Ага.

Он быстро перебрал стоявшие на табуретке пузырьки и надорванные облатки с таблетками. Несколько сунул в карман.

— Не, точно не эпидемия. Скорее всего подцепил где-то воспаление лёгких, — у офисного планктона на сквозняках и без отопления это как за-здрасьте; и без «Скорой», да на самолечении… да с таким небогатым набором лекарств… сгорел как свечка!

— Точно знаете?

— Да почти что! — важно ответил Рядовой, — Что я, сдохших от эпидемии не видел?

— И не боитесь?

— Эпидемия… прошла! И была она… незаразная! — ответил Рядовой, ухватив одной рукой за одеяло на покойнике и потащив на себя, — Вот такая вот странная эпидемия…

Он потянул ещё, отступив и светя фонариком, — и труп, закутанный в одеяла, обрушился на пол с мёрзлым стуком.

Лена ахнула.

— Не ссы, ворона! — откомментировал Рядовой своим, видимо, привычным определением, и стал ворошить постель, подушку. Труп лежал на полу, и одна нога в штанине синих тренировочных штанов у него странно, по-неживому, торчала в сторону. Окоченел. — У таких хомяков, бывает, под подушкой спрятано. Чтоб можно было даже во сне заначку жамкать! Уроды же. Позор Державы.

Под подушкой ничего не обнаружилось.

— Ну ладно. Будем искать дальше. Должно быть. Тут видно, что не искали нормально. Идиоты.

Лена заметила, что, судя по всему, у Рядового все были или «вороны», или идиоты, или, на худой конец, «позор Державы».

Теперь он методично обшаривал разные укромные места квартиры, продолжая разглагольствовать. Из его бахвальства Лена узнала многое как о нём, так и о практике поиска тайников в квартире:

— Оне же идиоты все. Прячут куда? Стандартно прячут — вот, тут холодильник давно разморожен, а то бы я в первую очередь в холодильнике бы смотрел, в морозилке. Но сейчас и света давно нет, и в первую очередь жрачку гребут, так что навряд ли. Если только «под» или «за». В решётке от компрессора некоторые прячут, скотчем приклеивают. Деньги. Идиоты. Ещё в смывном бачке — но не сейчас, конечно. Ещё в белье. Но в белье многие ищут, потому там реже прячут. Даже если и дураки, как этот.

— Почему он дурак, думаете?

— Потому что натащил техники — и подох. А, раз уж натащил, подфартило, надо было срочно в деревни сдавать — там поначалу спрос на такие вещи был. Пока электричество было. Тааак… нет, тут не будет. Надо по плинтусам пройтись; если ламинат, то плинтуса чаще всего съёмные, на защёлках — под ними прячут. Идиоты, позор Державы.

Он, достав и открыв складной нож, принялся протискиваться вдоль стен, стараясь поддеть плинтуса, подсвечивая себе фонариком. Нет, под плинтусами ничего не было; но Рядовой не унывал и продолжал поиски, болтая.

* * *

От него Лена узнала, что «Державу предали и продали», что сделали это «проклятые изменники, регионалы», которые «всегда державной власти изо всех сил вредили!» Что и «хрен бы с ними, с Регионами — мы их всю жизнь кормили!», и, в то же время, «Рано или поздно вернём мы все эти территории, обязательно вернём! Всем, кто там жить остался, кто продался изменникам — люстрация, и в эти самые сельхоз-лагеря, на брюкву и топинамбур! Искупать кровью и трудом!»

Что «…эти подонки-регионалы всегда были чуждым органом при Державе!» и что «Целостность и неделимость Державы — безусловный приоритет перед любыми другими задачами!»

Это было странно Лене; она была всегда очень далека от всех этих политических споров и разногласий; это Олег «имел своё мнение»… Но, во всяком случае, слушая сейчас Рядового Державы, как пришелец называл себя, и считая себя здравомыслящей, она видела противоречия в его разглагольствованиях и попыталась ему на них указать:

— Как же так? Если Регионы были дотационными, и если они, как вы говорили, всё равно всегда хотели отделиться, — то, получается, они Державе и не нужны ведь вовсе! Зачем они? Воевать ещё с ними… пусть бы и отделялись! — меньше нахлебников.

На что Рядовой ответил ей зло и сразу; видимо, давно имея ввиду такое соображение:

— А потому что нехер было самим отделяться! Никого не спросясь — отделились, видите ли! Есть Держава, есть Закон! Чтоб отделяться — нужно всенародный референдум; только он может разрешить или запретить! А то — ишь, «они решили!» Да мало ли что они решили!! Переколошматим всех; а кто выживет — в поле и к станку, восстанавливать порушенное!

Впервые за всё время странствий Лена разговаривала с живым человеком, а не с эфемерными «слушателями лекций»; и это было очень приятно! Хотя и тема разговора была какая-то дурацкая, но тем не менее — приятно слышать живой голос, приятно дискутировать… если можно назвать дискуссией её возражения и его лающие ответы.

— Но посудите сами — зачем?.. Если, как вы говорите, они и так были дотационные — зачем всё это? — воевать с ними, принуждать их «вернуться», жестоко наказывать после этого, заставлять восстанавливать — когда они и раньше-то, «до всего этого» были убыточными! Это же затраты — человеческие, ресурсные. Тем более что уже столько длится война, «фронт»? Эта, как её? Анти-сепаратистская операция, АСО… Они же там тоже все озлоблены на нас! Остаётся только перебить их — но как это, и зачем??

Тупость вопросов её, видимо, раздражала Рядового; но он, тем не менее, отвечал — на этот раз уже забравшись на лежавшие один на одном телевизоры в коробках, и, рискуя свалиться, балансируя, зачем-то ощупывал люстру под потолком:

— Зачем-зачем, ворона! Я же сказал тебе, что непонятного?? — потому что нехуй было отделяться без референдума! Вот глупая баба! И никто их «восстанавливать» не собирается — пусть сами как хотят кувыркаются!

— Значит — только из принципа? Чтоб наказать их, да? Наказать — а потом бросить? Надо ли это, разумно ли?

— Нет… ну, ворона!.. Всё ведь тебе объяснил! — нет, не понимаешь! Нехер было отделяться! — ясно? Нехер! Законы свои принимать, деньги свои! За это… О! Вот оно. Нашёл.

Он что-то нашарил в колпачке на ножке люстры, который прикрывал проводку, уходящую в потолочную плиту. Вынул, зажав в кулаке, спрыгнул на свободный от коробок пол.

Она заинтересованно приблизилась; посмотрела — он, зажав фонарик зубами, разворачивал маленький полиэтиленовый пакетик. Мелкие предметы. Жёлтого металла.

— Вот… говорыл же теве — жолжны тут быть жаначки. Жва обрушальных кольша, жапонки… шерёжки, шепочка. Жапонки — так себе; пижутерия, а вот оштальное — явно жолото. Ишь, жаначил. Хомяк. И, наверное, это не всё. Надо ещё ишкать. Женьги там, валюту… — бубнил он не разжимая зубов с зажатым фонариком; из приоткрытого оскаленного рта потекла струйкой тягучая слюна. Вблизи от разогревшегося от лазания по полу в поисках тайников Рядового ощутимо пованивало.

Всё это было довольно-таки противно — но, всё же, живой человек!

Да. Золото. Она проводила взглядом пакетик, который Рядовой препроводил в свой карман. Вспомнила про ту коробочку с золотом, найденную в кармане у Сергея. Она ещё тогда из-за неё целую проблему устроила… Спросила, чувствуя глупость вопроса:

— А зачем вам? Что с этим золотом делать-то?

Вопрос, конечно, был глупый; и Рядовой, вынув фонарик изо рта, не преминул это отметить:

— Ну ты и воро-она! Это ж золото! — как что делать?? Одно кольцо — три банки МувскРыбы, три Леща. Опять же помыться можно, постираться, — на Лешова ночлежка есть, тёплая, в бывшей гостинице, с прачечной гостиницы — с баней. Плати только. Опять же — бабы. Вот… за цепочку — можно тёлку дня на три снять, хы, и чпокать её хоть круглые сутки — только заплати и корми… Хорошие есть тёлки, артистки… бывшие.

Он мазнул по ней блудливым взглядом, посветил фонариком, опять держа его в руке; и она внутренне сжалась. Что ещё ему в голову придёт? Артистки… А топорик, как на зло — там, в другой комнате, в рюкзачке. И нож там. Тут только граната в кармане.

Но, видимо, её вид никак не отвечал его представлениям о вожделеемых им «тёлках»; и он отвёл луч фонарика:

— Надо ещё искать… бабка. На-ка, посвети мне сама. Деньги ещё должны бы быть, ещё какие… ценности. Фонарик, к примеру, свечи. Я ж говорю — тут не искали толком.

Она взяла фонарик, брезгливо вытерла его от слюны Рядового о своё пальто. «Бабка»! Это он про неё, что ли?? Какая-же она «бабка»? Она привыкла считать себя если и не «молодой женщиной», то и уж ну никак не «бабкой»! Можно было бы сказать «женщина средних лет…» Хотя каких это «средних лет»? — это определение предполагало женщину довольно уже «в возрасте»… Или это одно и то же?

В общем, она ощутила какой-то укол самолюбия. Никто никогда даже в шутку, не мог назвать её бабкой; — что-что, но она всегда следила за собой! Диеты, шейпинг, личный фитнес-тренер в тренажёрном зале; качественная косметика, кремы — она знала в этом толк. Одежда — совсем не с рынка! И вдруг — «бабка»!

Она еле сдержалась, чтобы не сказать Рядовому какую-нибудь колкость в ответ; но… сдержалась. Её удержало осознание глупости ситуации: по сути бомж назвал бомжиху «бабкой», пренебрёгши ею в плане «трахать» в пользу неких «артисток», «дающих» аж на три дня за цепочку и кормёжку. И что ей теперь — возмутиться этим?? Она чуть не фыркнула.

А Рядовой, видимо, окончательно сделал вывод относительно её, и теперь, продолжая болтать и указывая ей где светить, поочерёдно называл её то по-обыкновению «вороной», то «бабкой»:

— Вот тут посвети. Выше. Ну-ка, в вазочке… ничего. За шкафчиками поглядим… в вытяжке… за батареей… правее свети, бабка, не видишь?? Вот развелось в Державе идиоток — и ведь не перемёрли, топчут землю ещё… воздух коптят. Пошли в ванную. Что? Ну и пусть насрано, что, брезгливая, что ли?.. Ворона. Должна бы привыкнуть уже, небось не олигархова дырка… ворона!

Она молчала, хотя её коробило от его эпитетов. Тут, за это время, этот вонючий бомж как бы между делом оскорбил её столько раз, сколько ей не пришлось выслушать за всю предыдущую жизнь с Олегом… и приходилось молчать. Она сказала себе — всё это не просто так. Раз у этого «Рядового» такая потребность постоянно и непрерывно кого-то унижать, — вот как сейчас её, — значит у него не всё нормально с психикой, с самоидентификацией. Что-то его съедает изнутри, какой-то комплекс — ведь только комплексы могут требовать непрерывно повышать свою значимость за счёт унижения окружающих. От этой мысли ей стало легче, хотя симпатий к Рядовому не прибавилось…

В конце концов он обыскал всю квартиру, и действительно, нашёл ещё полезное: потёртый бумажник с деньгами — старые евро и доллары, — приклеенный скотчем к наружной части дна выдвижного ящика в шкафу. Полиэтиленовый пакет с носками — обычными х/б носками, старыми стираными, целыми и в дырках, — видимо, самого этого покойника. Половину коробочки спичек в тумбочке для обуви в прихожей. Начатое туалетное мыло. Надорванный пакетик с сухой горчицей. Целый, неначатый пакет с турецкими одноразовыми бритвенными станками — шесть штук! И валяющуюся в комнате буквально под ногами поллитровую прямоугольную бутылку из-под оливкового масла, открытую — в которой, против ожидания, сохранились остатки этого самого масла. И пачку газет.

Всё это она выложил на стол в кухне, и гордо сказал Лене:

— Ну?!.. Ты поняла, как искать надо?? Видала! Добра-то сколько! Вот! Вор-рона! А ты тут — как дура: «Нету ничего, нету ничего!» Вот что значит с умом подходит к делу!

И, усевшись на табурет, принялся расшнуровывать берцы, явно с целью поменять носки на чистые, найденные — две пары из них, не очень дырявые, он сразу отложил в сторону. Пакет с остальными великодушно подтолкнул ей:

— На, приоденься. За ногами следить надо! — это самое важное. В нашем деле.

Лена не стала уточнять, какое из «дел» Рядовой считает «нашим», и с какой стати. Не иначе «битву за Державу», саркастически подумала она, и не притронулась к чужим носкам.

Рядовой же, покончив с переобуванием, поставил, перевернув, сливаться остатки масла из бутылки в найденную под мойкой поллитровую баночку (там он тоже всё тщательно обшарил; но не нашёл ничего кроме клубков сгнившей и смёрзшейся картошки).

— Видала! Масло. Загустело, конечно — но настоящее оливковое масло! — судя по запаху. И по бутылке. Вот так вот, ворона! Щас я его ещё маленько подогрею — и шустрей потечёт. Его есть можно. И — вот, в банке, светильник сделать. Умеешь, нет?.. Нет конечно — на то ты и дура-ворона. В таком Клондайке на ночь устроилась — и ничего не нашла. Эх ты!..

То ли он специально провоцировал её, то ли просто болтал в силу довлеющих над ним комплексов, требующих постоянно самоутверждаться хотя бы и в глазах случайно встреченной неопытной бомжихи, которой она, Лена, безусловно, в его глазах и являлась; но почему-то сказанное им на этот раз задело её. Оскорбления — все эти «дура» и «ворона», за малую часть из которых, случись такое, она бы моментально прервала бы любое общение с Олегом, да и с любым человеком «из той жизни», — она принимала достаточно спокойно, справедливо списывая на комплексы нового знакомого; а вот это глумливое высказывание насчёт её «личной неуспешности» задело. Да кто он такой, чтобы судить насколько она успешна или неуспешна?!

Подталкиваемая вдруг появившимся желанием показать «этому мужчинке», что она совсем не такая уж неумеха; и может приспособиться к любым обстоятельствам; и ей, несмотря ни на что, сопутствует удача, она произнесла:

— Не очень-то зазнавайтесь. Что вы тут нашли? — пустяки! Всё, что осталось. А я нашла тут действительно ценную вещь!

— Какую?? — тут же чуть не подскочил Рядовой.

— Солнечную зарядку! Висела себе на окне в той комнате, за шторой — а вы туда и неудосужились заглянуть! — наслаждаясь его реакцией, сообщила Лена.

— Ого! Нерабочая небось?? — попытался перебить степень её успеха Рядовой.

— Рабочая! На ней — вот, телефон висел; полностью заряжен! — с торжеством продемонстрировала Лена вынутый из кармана аппарат. Включила его — зажёгся экран, появилась картинка с той тёткой на фоне моря.

Глаза Рядового загорелись.

— Да, бл… Ворона — ворона, а поди ж ты! Это реально ценная вещь! Таких давно уж не делают, не у всех есть. Где она у тебя? — тащи сюда!

— Сейчас — разбежалась! — независимо произнесла Лена; и вновь пожалела, что у неё нет с собой её топорика. Действительно — какой смысл в оружии, если оно не постоянно при себе? Недаром «крысы» постоянно носили пистолеты с собой, даже за обедом… впрочем, то дело прошлое.

Но Рядовой не проявил агрессивности, а лишь законючил как маленький:

— Ну чо тыыы… Ну покажи! Интересно же. Это большой дефицит сейчас — батарейки заряжать! Можно сменять на что-нибудь очень выгодное, а лучше и не менять — себе подзаряжать; всегда со светом быть! Покажи, а?

— Не покажу! — отрезала Лена, обрадовавшись возможности посчитаться за «дуру» и за «ворону».

— Ну ладно…

* * *

Между тем Рядовой «занялся хозяйством».

Снова забравшись, встав на четвереньки, в шкафчик под мойкой, он выудил оттуда пустую, молочно-белого цвета, бутылку из-под кефира. Взял фонарик, и обернул его рефлектор полоской картона; вставил его в бутылку, включил — бутылка засветилась как белая настольная лампа, осветив кухню бледным, но вполне ясным светом. Стало удобно видеть окружающую обстановку и друг друга.

Покосившись опасливо на окно, Рядовой прикрыл импровизированный светильник от окна вырванным из упаковки куском картона.

Затем, судя по всему — Лена следила за ним, сидя напротив за кухонным столом на табурете, — занялся приготовлением ужина.

Всё у него было, не в пример Лене, продумано. Он не стал разводить костерок, а достал из рюкзака обшарпанный армейский плоский котелок; извлёк из него жестяную подставку, небольшую баночку и пластиковую бутылочку с жидкостью.

Баночка оказалась самодельной спиртовкой, а в бутылочке была горючая жидкость; и вскоре в котелке уже грелась вода, которую он налил из извлечённой из рюкзака бутылки из-под минералки.

Были извлечены так же: начатая банка МувскРыбы, завёрнутая в полиэтиленовый пакет; туристическая вилко-ложка, и начатый же пакет спагетти. Как только вода закипела, Рядовой накрошил в котелок спагетти, просто ломая её пальцами; кинул туда же половинку бульонного кубика, пачку которых он бережно хранил во внутреннем кармане куртки, и ещё посолил. Помешал; поварил ещё некоторое время; достал макаронину своей вилко-ложкой, ухватил её ртом, и, смешно двигая и губами и носом как кролик, втянул её, определяя готовность. Результат его удовлетворил, и он вывалил туда же, в парящий котелок, рыбу из консервной банки. По кухне разнёсся волшебный аромат…

От запаха готовящегося блюда у Лены свело челюсти, а слюна стала выделяться какими-то толчками. Как же давно она не пробовала ничего подобного!

Ей почему-то казалось, что приготовив поесть, Рядовой предложит покушать и ей; но, когда всё было готово, и он, потушив, отставил в сторону спиртовку и снял котелок с подставки, ничего подобного не произошло. Рядовой просто придвинул котелок к себе, и принялся хлебать, обжигаясь, ароматную жижу, время от времени подцепляя и макаронины, и кусочки рыбы. Смотреть на это было невыносимо, но Лена, сжав зубы, молча сидела напротив. Она была выше того, чтобы попросить поесть. Да, конечно, она не опустится до этого! Она просто сидела и смотрела как он ест. И слушала. Правда, из-за начавшихся от аромата спазмов в желудке, давно не ощущавшего ничего, кроме жидкого «томатного супа», она плохо понимала, что он говорит; а он говорил непрерывно; ел, чавкал, «швыркал» губами, причмокивал, и говорил-говорил, перепрыгивая с темы на тему; совершенно не обращая внимание, отвечает она ему или нет. Видимо, у него, как и у неё, тоже давно не было собеседника, а вернее, аудитории для прослушивания монолога:

— Доллары-евро хомяк запрятал, дурак. Нет бы потратить. Копил, небось; отказывал себе во всём. Хы. Спрятал — и помер. Помнишь, как обосрались все, когда доллар на красный обменили? Некоторые и выкидывали, дураки; не сообразили, что там теперь в каждом штате свой доллар, а бывший-прежний, — как бы общий… Натащил всю квартиру телевизоров — а нормальных антибиотиков с витаминами — нету! Вот и загнулся. Хомяк-дурак. Таких много, в общем. Что нахапали в первые месяцы — думали, всё взад вернётся, и они, такие красивые — с телевизорами и при стиральных машинах, хы. А пожрать не запасли, и ружья, небось, нету. У тебя есть какое-нибудь оружие? Знаю, что нету. Потому что ворона. Как ты сюда попала? — вижу же, что недавно тут шароёбишься. Не пойдёт у тебя — сдохнешь. Сразу видно — я сразу таких вижу. Не твоё это. Простудишься — и сдохнешь; вот как этот вот. Ты ж ничего не умеешь! Хотя дуракам и дурам, наверно, везёт — ишь, зарядку нашла. Но это случайность. Я сколько лажу — ни разу не видел; это тебе здорово повезло, ворона. Теперь тоже буду на окнах смотреть — вдруг тоже повезёт. А чо ты здесь? Муж выгнал? Это часто бывает — нашёл, небось, помоложе! Сама ушла?.. Ну и дура. Кто ж сейчас «сам уходит». Я-то? Мне нравится просто. Вольная жизнь. Ни от кого не зависишь. Чо нашёл — всё твоё; как в лесу, хы. Я только с замками не очень. А так-то я что хочешь найду. Жаль, «хулигана» нету — но «хулиган» вещь тяжёлая, громкая, и вдвоём надо; видела, тут все двери «хулиганом» разворочены? Не разбираешься, конечно. Эх ты. И на Державу тебе плевать… Но даже с ним не все… Видела, тут, в подъезде, одна дверь запертая? Стоило бы слазить. Может через балкон, только страховать надо; ты не потянешь, ворона… Ты вообще — бессмыысленная, толку от тебя… фонарик только хороший — спёрла где, небось? И зарядка — ну, с зарядкой повезло. А есть у тебя оружие? А, спрашивал уже. У меня так был ствол, — но его в самом начале отобрали. Не, я сам сдал, чо. На АСО-то? Не взяли меня — по здоровью. Но, — я в тылу, за Державу! До последнего! Я, может, больше для Державы сделал, чем какой боец «там»… Бухгалтером был, да; интернет служебный, — я за Державу до последнего!.. То есть до последнего дня, пока интернет ещё работал! Я до весны тут, в городе; а потом «в поля» пойду. В городе по весне — конец. Эпидемии пойдут; не чета «этой». Вот от таких жмуров — хомяков и пойдут. Сейчас-то он мёрзлый, а как оттает… Но до весны дожить ещё надо. Тут, в городе, в принципе, ещё много интересного. Думаешь все поразбежались в деревни или в Зелёную зону, или в гопники?.. Не-е-т, тут и хомяков полно. Сидел, скажем, человек, на жрачке… Хоть и конфисковывали тогда, но многие попрятали, я знаю. И сейчас сидят на запасах. Выживают, хе. Зачем им «в деревню», чего ради? Можно вместе… — он, оторвавшись от еды, ещё раз критически оглядел её, — Нормально, чо. Вид интеллигентный, — училкой, што ле, раньше была? Можно легенду придумать, жалостливую: что всю семью похоронила, умерли… или нет, — что бандиты убили, гопники! — это жалостливей! Сейчас все наездов боятся, особенно малые семейки; так что тут посочувствуют. Попросишься переночевать — заплатишь чем-нить. Нет у тебя оружия? А, да. Батарейку там дашь, если есть у тебя. Ну, осмотришься. Лучше, конечно, не на ночь, а на день-два, чтобы лучше осмотреться. Кто и где спит, как. Как двери запирают, чем. Где что лежит…

— Это как? Это зачем?? — начиная что-то подозревать, переспросила Лена. Прежняя её была радость от встречи живого человека, пришедшая на смену испугу, потихоньку испарилась, и Рядовой теперь вызывал только брезгливое презрение. Сожрал, сволочь, целый котелок; и ей даже не предложил! Хотя она б отказалась, конечно. Ещё чего. Конечно отказалась бы! Больно надо. Но всё равно — сволочь!

— Ну как «зачем», ты чо? — удивился, приканчивая свой ужин, Рядовой, — Я же говорю тебе — много ещё интересного в городе. У людей. Вот к людям и попросишься. Меня-то не пустят, поопасаются; а вот тебя вполне. У тебя вид, это, интеллигентный — хоть ты, бабка, и воняешь уже, хы. Ты-то не чувствуешь, а я — вполне. Ни и вот…

Задав ещё пару наводящих вопросов, Лена окончательно поняла, что Рядовой банально вербует её на «должность» наводчицы или воровки на жалости.

Предполагалось, что она будет проситься переночевать в небольшие обособившиеся семейки, рассказывая жалостливые истории и параллельно подкупая доверчивых горожан какой-нибудь мелочью. Попав в дом, осмотреться и завоевать доверие.

— Кто, гришь, раньше была? «до-всего-этого»? Да не, бухгалтеры и «собственный бизнес» — это сейчас не катит; наоборот люди презирать начинают. Лучше чем-нибудь таким… Чо? Педагогический закончила; в детсаду работала, методист и те де? Во! Скажешь, что была воспитателем в детсаду, что детей любишь!

Ну а потом предполагалось по обстоятельствам: либо ночью открыть дверь Рядовому; либо

«… - пришить главного, а потом, опять-так, дверь мне откроешь — я с остальными разберусь!.. Ещё проще — в еду им чего насыпать, — я дам тебе, у меня есть. Это фигня, если никого раньше!.. Этому быстро учатся, — ничего сложного. Подумай, ворона, — а? Подпишешься на это?»

Лена с негодованием, с омерзением отказалась. Ещё чего не хватало! Обманывать людей, втираться в доверие — а потом обкрадывать их, или, чего доброго, убивать?? За кого он меня принимает, этот мерзавец??

Рядовой принимал её явно за дуру; что он и не преминул сообщить ей в ответ на её решительный отказ:

— Ну и дура! Совсем дура! Все сейчас так живут, все! Вот тебя мужик выгнал — сам сейчас, небось, с молоденькой! — а ты тут, ворона! И ещё строишь из себя порядочную, бабка! Подохнешь тут — вижу же я!

— Как вы можете?? — возмущённо говорила ему Лена, и возмущения ей добавляло сознание того, что вот, он сыт теперь, только что выхлебал целый котелок вкуснейшей еды, а она вынуждена будет ложиться спать с голодными спазмами в желудке, — Вы вот мне тут про «Державу» говорили. За «гордость за народ, за нацию». Что «сплотиться должны». И вы же хотите их, своих же соотечественников, обкрадывать; и даже, может быть, убивать!! Как это согласуется с вашими убеждениями насчёт Державы и Единства Нации, как??

Рядовой между делом, покончив с едой, вновь налил, не споласкивая, в котелок воды, и вновь поставил его на спиртовку. Выслушал её выпад; и покрутил пальцем у виска:

— Ты совсем дура, ворона! Что тут непонятного? Они же — соотечественники эти! — они же не за Державу! Если тут сидят. Чего их жалеть?

— Да вы сам, да вы сам — только на словах «за Державу», а сам по брошенным квартирам шаритесь! — выпалила Лена, — Чем вы лучше тех, кто просто остался дома?? Пусть даже у них и есть какие-то запасы!

— Так я — это я! — с презрением ответил ей Рядовой, — Я-то точно за Державу, а они — просто хомяки! Обыватели. Чего я о них заботиться должен?

Позиция его была непробиваема; и Лена просто не нашлась что ему возразить.

Наступило молчание; а Рядовой между тем вскипятил ещё воды на спиртовке. Налил себе в металлическую походную кружку, насыпал туда чего-то из завинчивающейся пластмассовой баночки, — и в кружке забулькало, приятно запахло фруктами. Исподлобья взглянул на неё, сидящую напротив, и до сих пор в негодовании сжимающую кулаки, — встал, подошёл к полке с посудой, выбрал там кружку. Поставил перед ней, и налил туда кипятка. Насыпал порошка из той же баночки. Придвинул к ней:

— На, пей, ворона. Помни мою доброту…

Лена с подозрением посмотрела на него. Чего это так? «Супом» не поделился. И вообще, судя по всему — жмот. Надо фонарик забрать обратно…

— Пей-пей! — подбодрил её Рядовой, — Это этот… как его? «Ин-ва-айт — про-осто добавь воды!» — пропел он явно какой-то рекламный слоган, продолжая копаться в своём рюкзаке — Он сладкий. Пей.

Она несмело, почти против своей воли, придвинула к себе кружку. Кружка была приятно горячей; и из неё одуряюще пахло фруктами. Вода, кипяток в кружке был мутный; в нём плавали остатки пищи, кусочки макарон, — но это было не важно; как же хотелось это всё сразу, залпом, выпить — восхитительно горячее, так приятно пахнущее, и наверняка, как говорил Рядовой, сладкое!

Ну и что, что она отказалась от его «предложения»! — подумала она, — И правильно, что отказалась. И не соглашусь никогда! Но, — может быть ему стыдно стало, что он так… так — не по-человечески? В каждом, в самом плохом человеке ведь есть что-то хорошее, ведь так же! Вот и он — поделился. Она ему за это ничем не обязана. Даже напротив — он, вот когда шарился по квартире, — то шарился ведь с её фонариком! Много бы он нашёл со своей «жужжалкой»? Так что он, в сущности, мне обязан!

Так подумала она, и взялась обеими руками за кружку.

— Подожди, вот ещё что есть! — остановил её Рядовой; и достал из рюкзака небольшой прозрачный пакетик с белым порошком, — Во, дай добавлю!

Не ожидая её разрешения, он через надорванный краешек пакетика насыпал ей в кружку чуть-чуть порошка, — Цукли! Это этот… углевод для диабетиков, что-ли. Очень, эта, сладкий! Размешай только. У меня ещё сухой кисель есть, но это утром… Вот. Пользуйся моей добротой. Может ещё передумаешь, утром-то!

Лена отрицательно покачала головой, и, тем не менее, приняла кружку. Напиток и вправду был сладкими и потрясающе вкусным, — ничего подобного она не пила уже давным-давно.

* * *

Рядовой же, встав из-за стола, стал готовиться к ночлегу. И всё это время непрерывно болтая:

— …это тебе повезло ещё, что я тебя нашёл, а не какой-нибудь отморозок из гопов. Им же похуй — бабка ты или не бабка, главное чтоб — дырка! Хы. Трахнули б тебя, а потом бы и съели… А чо? Я встречал такое — в квартирах. Смотришь — труп; а у него это, филей, отрезан. Да-да. Вот. Сначала надо «запасной выход» организовать! — вообще-то это сразу надо делать, как в квартиру зашёл; тут-то я это так, — на тебя отвлёкся!

Он достал из рюкзака моток альптроса, и привязал его к стояку батареи у окна.

— Вот так вот. Чтоб случись что — можно было сразу марш-марш из хаты! Первейший принцип выживания: как вошёл, сразу думай как выходить будешь, и, желательно, не там где вошёл! Теперь это, — чтоб никто не вломился ночью. Да, ночью тоже шарятся, не одна ты такая — не знала?? Ты как на ночь сторожишься?.. Ну, как сигналку ставишь, или ещё что… никак?? Ну-ты-дура, ворона! Что тебя до сих пор не нахлобучили — это только дело времени! Всегда надо, это, вход обезопашивать!

Она прошла за ним в прихожую, чтобы увидеть, что он делает.

Рядовой приставил к развороченной входной двери табурет, а на табурет поставил вынутый из рюкзака простой гранёный стакан. Затем достал из рюкзака же зелененькое рубчатое яйцо гранаты…

У Лены потемнело в глазах, — ей показалось, что Рядовой каким-то чудом похитил её главную ценность — гранату, которую она не вынимала из кармана ни днём, ни ночью. Она даже в испуге похлопала себя по карману, — но граната была на месте; да она и заметила, что у Рядового была граната совсем другого вида: если у неё была гладкая, то у него — рубчатая, с глубокими бороздками на корпусе. Да, совсем другая.

Рядовой же за своими занятиями не заметил ни её испуга, ни манипуляций, — он вставил гранату в стакан, так, что поджался и рычаг взрывателя; а потом осторожно вытянул из торчащей трубки взрывателя согнутый гвоздик, который, видимо, заменял у него бывшее на гранате раньше кольцо. И поставил стакан так, чтобы более-менее сильный толчок двери столкнул бы его с табурета на пол…

— Вот так! Видала? Если кто ночью полезет, — бах, и в клочья! Те же гопы если. Что тут пасутся поблизости. А я — через окно, и дёру! Вот — только так! Раньше я хлопушку из мышеловки и капсюля ставил; потом вот, гранату у вояк сменял! Рыжья ещё подкоплю, — куплю пистолет! Автомат не хочу, — с ним светишься. А пистолет — нормально…

Они вернулись в большую комнату.

— Ты, ворона, ночью не бродишь, нет, лунатизма у тебя нет?.. хы. Не вздумай сбежать — порвёт нах! Чо зеваешь? Спать уже хочешь? Пра-эльно, я сам хочу. Ты где устроилась, там вон? Одеяла есть ещё там?.. Ааа, да пох, я тут устроюсь!

И он стал перестилать постель покойника.

— Вы что… на этой постели собираетесь спать?.. Где покойник — умер?? — не веря своим глазам, спросила Лена. Впрочем, её это уже как-то не очень заботило; всё сильнее клонило в сон. Видимо сказывалось нервное потрясение от встречи и общения с живым человеком — за столько времени одиночных блужданий. Да пусть спит хоть в обнимку с покойником. Ей-то что. Странный тип. Жадный, видимо — подлый. Но есть и в нём что-то хорошее, — вот, напитком угостил… Надо будет завтра всё же узнать у него, как его в самом деле зовут — по имени. А то Рядовой и Рядовой, как кличка у собаки… но завтра… всё завтра…

Голос Рядового теперь доносился до неё как сквозь вату:

— … а чо такого?.. Он же мёрзлый, не воняет. Не, это не заразно. Ну, полежит ночь рядом — делов-то! Да я и не буду тем же укрываться — у меня своё! Во, видела??..

Явно хвастаясь, он достал из рюкзака туго стянутый матерчатый пакет; и тот вскоре превратился в развёрнутый спальный мешок, который Рядовой постелил на ложе бывшего хозяина квартиры, который сейчас лежал на полу рядом, с нелепо торчащей в сторону-вверх замёрзшей ногой.

— Космические технологии! Арктический! — до минус двадцати! Я в нём без куртки и без носков сплю! — поняла, ворона! Ну, давай. До завтрева. Ээээ, топай-топай, а то тебя прям уже качает, ещё грохнешься тут, хы. Да, это — фонарик оставь мне пока, — почитаю я на ночь. Люблю, бля, на ночь почитать, а с этой жужжалкой никакого кайфа. На вот его тебе пока — до постели дойти. Газеты, да. Ты ещё спрашивала — зачем газеты. А читать, кроссворды там, то да сё… ещё газеты на ночь хорошо под одежду, вот, под свитер, в штаны — теплоизоляция. Я каждый вечер перед сном так делаю. Тепло! А я тебе за это завтра кофе налью, — правда-правда, у меня есть! Тут, в Мувске, много чего есть! — надо просто знать где искать! Я вот — знаю.

И ещё что-то, уже неразборчиво, уже только бу-бу-бу, бу-бу-бу… Взяв предложенный Рядовым фонарик-жучок, Лена, шатаясь как пьяная, побрела в «свою» комнату. Она даже не включала его; ориентируясь уже в темноте, хотя и натыкаясь на углы коробок и стены. Главное — не ходить в прихожую, как говорил Рядовой, там — граната. У него тоже граната… И у неё граната… Такая вот жизнь, — без гранаты никак не прожить…

Добравшись до «своей» комнаты, до софы, она, не разуваясь, повалилась; и еле нашла силы натянуть на себя покрывало и полотенце, заменявшие ей сегодня одеяло. Одна рука у неё всю ночь так и была в кармане, на гладком яйце гранаты. Только чувствуя под пальцами прохладный металл её корпуса, она могла теперь спать спокойно. Такое время… Без гранаты никуда…

РАСЧЁТ ПО-ПОЛНОЙ

Ей теперь редко снились сны. Постоянный холод к этому не располагал; она спала обычно «рваным сном»: часто просыпаясь, ворочаясь, укрываясь сползающим тряпьём. Всё это никак не располагало к снам; а может быть, сны и снились, но она их забывала по пробуждении. А проснувшись — старалась сразу же начать думать о чём-нибудь приятном; в последнее время это были её «занятия». Она старалась не замечать окружающую кошмарную действительность; а думать только о хорошем, о позитивном.

А в эту ночь ей хорошее и приснилось: ей представилось, что она собирается в гости к сестре Ире, к своим дорогим племянникам. Что-то предстояло приятное, какое-то торжество: юбилей свадьбы Иры с Авдеем, или чей-то день рождения. Скорее юбилей. Ей даже вспомнилось, как Ира выходила замуж: в красивом длинном платье со шлейфом, который — так придумали они с Ирой, — несли тогда ещё маленький Серёжка и соседская девочка. Как Серёжка был серьёзен и горд порученным ему важным делом; как выговаривал подружке, чтобы она не спешила, и шлейф не морщило… смешно!

А теперь она собиралась в гости: нарядно и модно оделась, и выбирала у трюмо тон губной помады, наиболее подходящий к жакету. Почему-то это было не в той квартире, в которой они жили в последние годы, не в Башне, — а в той, старой, оставленной отцом ещё в 90-е, которую так долго, почти непрерывно ремонтировал сам Олег, с трудом изыскивая материалы в тотальной нехватке всего в то время; и из-за которой потом, как она считала, и возникли противоречия между Олегом и Ирой. Но это потом… потом.

А сейчас на душе хорошо и спокойно. Всё идёт в жизни размеренно и правильно: дом, семья, сын, муж. Сейчас вот к Ире — в гости. Почему-то одна…

Выбрав помаду, она, наклонившись к зеркалу, начинает наносить её на губы, стараясь чтобы легла ровно; уголком салфетки удаляет случайный комочек; сжав губы, критически смотрит на себя в зеркало… За спиной в это время появляется Ира — ну, скорее всего Ира: блондинистые волосы, знакомый свитер, — она отражается в зеркале.

Удовлетворившись правильно нанесённой помадой, она переводит взгляд в зеркале со своих губ на лицо Иры… Это не Ира. Это какая-то незнакомая тётка, — но в Ирином сиреневом свитере крупной вязки «с полосой», с её волосами… с её лицом! С её лицом, с лицом Иры — но не Ира!!!

Вскрикнув, она проснулась.

* * *

Холодно. Уже привычно холодно. Всегда, когда она просыпалась теперь, ей всегда было холодно. Но обычно она просыпалась раз шесть — восемь за ночь, а сегодня нет, сегодня… так крепко спала! Даже за окном не темнота, а отчётливо так уже светает, — наверное, часов восемь уже… давно уже так крепко не спала.

Она сразу вспомнила, где она. Да. Да, да, да. Какой хороший был сон. А хотелось бы, чтобы вот это вот всё было сном, — а то, светлое и правильное, — реальностью. Очень хороший был сон. Правильный. А вот это вот всё: чужая софа, чужие тряпки, которыми она укрылась, чужая квартира, спаньё одетой и даже неразутой — это всё неправильно, нет, неправильно…

Она вынула руку из кармана, в котором привычно во сне сжимала гладенькое тельце гранаты.

Что вчера было… Ах, да. Рядовой. Что-то с ним было вчера такое… неприятное. И в то же время — было какое-то и ожидание… о чём это она? Ах да, он же вчера угостил её вкусным горячим напитком; а утром обещал кофе… обманет, наверное, откуда у него кофе. Жмот ещё тот… — размышляла она, уже полностью проснувшись и, лёжа на спине глядя в потолок, — Предлагал ей вчера людей обкрадывать, «радетель за Державу»… кофе обещал угостить… кстати, за что бы вдруг? Ах да — попросил фонарик на ночь, почитать… почитать газеты, старые газеты, «кроссворды там, то да сё…»

Сердце неприятно сжалось.

Да, он же свой фонарик дал… точно, вчера, когда буквально упала в сон, — тем не менее помнится, — положила его этот «жучок» здесь, возле софы, на пол…

Опустив руку, пошарила. Нету. Наверно, под диван задвинулся! — сказала она себе; а сердце тем временем, не реагируя на её эти самоуговоры, больно и часто забилось. Сердце уже всё поняло. Сердце уже всё знало.

Она рывком села, сбросив ноги с софы на пол, — и чуть не упала обратно, так закружилась голова. Ой-ой-ой, что же это такое? Никогда такого не было.

Откинувшись на спинку софы, запрокинув голову, она несколько минут пережидала, пока прошло головокружение.

Надо же, как я сегодня… крепко спала.

Она подняла голову. За окном уже во-всю вставал бледный зимний рассвет. В комнате было относительно светло. Она взглянула…

Сердце, и так бившееся часто и больно, дало перебой. На полу, чуть поодаль её ног, лежал её рюкзачок — выпотрошенный. Всё его содержимое было вытряхнуто рядом; и в нём, было видно, рылись.

Со стоном, превозмогая сердцебиение, она опустилась на колени перед своим разорённым добром; как слепая зашарила руками. Нет пакета с батарейками и аккумуляторами. Нет найденной вчера зарядной солнечной панельки, — тут она лежала, рядом с рюкзачком. Ковшик — здесь… Зажигалка, а зажигалка?? Всегда клала её сюда, в кармашек — тоже нет… Конечно, нет и фонарика-жучка. Засохшая ириска и половинка раскрошившейся вафли, завёрнутые в полиэтиленовый пакетик, найденные случайно с неделю назад и отложенные на совсем уж плохой день, — тоже исчезли.

Она, пошатываясь, поднялась на ноги. Волоча ноги, пошла в соседнюю, большую комнату. Где остался ночевать Рядовой. Конечно, и его не было. По-прежнему, задрав ногу, лежал труп; на нём — простыни и одеяло.

Шаркая по полу, как старуха, прошла в прихожую. Темно. Вообще ничего не видать. Посветить бы чем. А нечем. Вообще. Хотя… Она вспомнила про телефон, который нашла вместе с зарядкой, и который вчера показывала Рядовому, глупо хвастаясь своей удачливостью. Кажется, он так и был в кармане… да.

Она достала телефон, включила; подсветила экраном. Да. Приоткрытая входная дверь, через которую тянет холодом; отодвинутая в сторону табуретка, на которую вчера Рядовой ставил свой стакан-ловушку. Никого. Ушёл. Украл.

Она вернулась в комнату; потом прошла в кухню. Села на табурет за стол. Бездумно, тупо смотрела перед собой, — больно сжималось сердце. Хотелось плакать — но слёз не было. Было очень, очень больно в груди. Такого не было и когда она ушла из Башни. Тогда она убедила себя, что у неё просто начался новый этап в жизни, — несомненно, более счастливый, чем всё, что было до того. Всё это время она изо дня в день говорила себе, что всё, что с ней происходит — лишь переходный этап к лучшему. К какому — неважно; но к лучшему. Лучшему будущему, — она убедила себя в этом. Сейчас же… сейчас всё стало наконец предельно ясно; в чём-то уговаривать, убеждать себя уже не было нужды — да, «новый этап» в жизни. Да, всё по-новому. Всё-всё-всё. Абсолютно всё. Но… вот оно. Всё это «новое». Как говорил Олег: «- Не всегда приходится выбирать из плохого и хорошего; часто приходится выбирать из плохого и очень плохого». Она не соглашалась с ним, она спорила: нет, всегда есть хороший, лучший выбор; просто он негативщик, и в этом, в мрачном взгляде на жизнь — его беда. Оказалось, — беда была не в его, а в её взгляде на жизнь.

Она свой выбор сделала. Считала, что лучший. Судя по всему ошиблась. «Лучшего» выбора не было вообще. Был плохой — и совсем плохой. Она выбрала самый-самый плохой…

Фонарик. Зажигалка. Батарейки. Печенюшка, то есть половинка вафли; и ириска. Всё… пропало. Нет, давай говорить прямо — всё украл. Украл. У неё — нищей и бездомной. Как это можно?.. Украл фонарик и батарейки — то есть свет; зажигалку — то есть тепло и горячую пищу. Пищу? Ах да — там ведь эта банка осталась, мятая жестяная банка с остатками засохшей томатной пасты — её он не взял; может быть просто не понял что это такое, или побрезговал. А фонарика — нету…

Наконец пришли слёзы. Они текли, остывая, по щекам, морозя кожу. Как, как так можно??

Теперь это сработало как «ключ»: вдруг перед ней появился Олег, ещё не совсем седой — тех времён, когда они продавали, делили ту, старую квартиру, которую она видела во сне; и его горькое: «- Как, как так можно?? Она же сестра твоя; мы же всегда с ней честно поступали; почему она так?.. как так можно вообще — с родственниками?.».

Люди… Родственники… Может быть, после того он и стал… таким? И этот — Толик…

* * *

Всхлипнув в последний раз, она вытерла лицо рукавом пальто. Какой рукав уже грязный…

За окном уже совсем рассвело. Есть не хотелось совершенно. Она сунула озябшие руки в карманы. Граната — её последняя ценность и надежда, была на месте. И телефон в другом кармане.

«А мог ведь и убить ночью, наверное» — подумала она, — «Зарезать. Мог».

Она прислушалась к себе. Так ли ей было жалко фонарика, батареек, зажигалки?.. Да, очень. Она отдавала теперь себе отчёт, что безо всего этого она, скорее всего, действительно, как пророчил Рядовой, не выживет. В этом мире. В этой реальности.

Но всё же дело было не в том, не в потере критически важных для выживания вещей.

Сегодня пришелец украл у неё остатки веры в людей и в будущее.

«Как так можно?.».

Теперь она поняла Олега, — тогда она клеймила его, что он жадный, что ему жалко денег от продажи их квартиры, которые, в его понимании, совершенно бессовестно и нагло присвоила тогда Ира, — а он тогда просто потерял понимание родственных отношений. «Как же так можно?.».

А этот… Рядовой. Что такого — не зарезал же. Хотя… лучше бы зарезал. Такой хороший сон снился. Не проснулась бы и всё. Даже не нужно было бы себе вены резать, как та, в ванне. Да, кстати, где нож?..

Встала, прошла обратно в комнату, где спала. Пересмотрела вещи. Да, ножик тоже пропал. А топорик — здесь… Взяла топорик, вернулась в кухню. Нет ножа. Вчера Рядовой когда рылся на кухне — тоже видно было, — нет ножей здесь, вообще. Кто-то до них забрал. Впрочем, у неё же есть топорик.

Положила левую руку на стол, выпростала запястье — и попыталась резать его лезвием топорика. Больно не было — но топорик и не резал, только царапал. Глупость какая! Лучше уж осколок стекла взять.

Отбросила топорик в сторону. У неё же есть граната! Про гранату-то он не знал! Знал бы — наверное зарезал бы. Или зарубил. Граната для него — ценность! Много ценнее, чем она — Лена. Граната — это дорого. Как та пачечка долларов и евро. Как золотые изделия. Дорого, ценно: «- Можно на 2–3 дня «арендовать» тёлку, и пользовать её сколько хочешь! — только корми! Артистки!»

Да, сегодня к ней впервые пришла отчётливая мысль о самоубийстве — не после бегства из Башни, не во время скитаний по пустому Мувску, и даже не у ванны с самоубийцей — а сейчас. Желание жить украл Рядовой. Кем он там был, он говорил? Бухгалтер. Странная для убийцы профессия. Хотя — лейтенант Келли, «зверь из Сонгми», кажется, тоже был бухгалтером.

Достала из кармана гранату, положила перед собой.

Удобно, действительно. Не надо всякой этой чепухи — резать вены, вешаться. С крыши бросаться. Вот — вытянуть кольцо и отпустить рычаг. Всего-то.

Она уже протянула руку за гранатой, но тут вспомнила про телефон. Там фотки. Пусть чужие — но из прежней жизни. И телефон заряжен — не пропадать же. Да, там же и музыка должна быть!

Действительно, кроме ярких, красочных фото «из той жизни» в телефоне была и фототека. Наушников не было — ну и пусть!

— Джингл бенц, джингл бенц, …. — запел телефон, зазвенел новогодними колокольчиками.

Она листала чужие фото, а телефон радостно пел ей песни из того, из прошлого времени.

«— Вот сядет батарея — и тогда!.». — решила она для себя.

Но всё получилось иначе.

* * *

В прихожей завозилось, послышались шаги.

У неё мелькнула совершенно идиотская, отчаянная мысль: вернулся Рядовой; он не такой, он понял — понял что так нельзя! Он вернулся — извиниться, и вернуть всё, что он…

— Гун, гля, тут сучка! — послышался хриплый голос.

Из большой комнаты в кухню заглянул большой мужчина. За его спиной маячили ещё двое.

— О, нихера ж себе! А я иду, слышу — вроде как музыка играет! Думаю, — ипанулся совсем, хы-гы. Вот нихера ж себе!

— А ну!.. — отодвинув его, в кухню, прихрамывая, просунулся другой, — такой же большой, но ещё и толстый; в грязном обтрёпанном пальто со странно смотревшемся на нём меховым воротником. Лене сразу бросилось в глаза его лицо: одуловатое, с жутким лиловым шрамом на всю левую щёку, так, что чуть вверх тянуло и уголок рта, из-за чего казалось, что он всё время чуть улыбается.

— Реально — баба. Хы. Сидит, эта, в телефон играется. Как раньше, хы.

— Мля, пацаны, меня пустите! — возопил кто-то за их спинами, толкнул — и вот, они все трое оказались в сразу ставшей тесной кухне, почти вплотную к ней.

— Хыхы, нихера ж себе.

— В натуре, Гуинплен, баба! Блябуду!

— Да ты молодец, Квазиморда! На-армально так мы зашли! А ну — глянь, чо это у ней?

Грязная лапа с чёрными ободками под ногтями потянулась к лежащей перед Леной на столе гранате; но она быстрее молнии сама схватила её. Стиснула правой корпус и рычаг, левой одним движением сжала усики чеки, просунула палец в кольцо.

Страха не было. Нет, это был не Рядовой, вернувшийся извиняться. И не прошлая жизнь из чужого телефона. Это была гнусная Олегова реальность. С которой давно было пора покончить. Она напрягла палец, и кольцо подалось, вытягивая чеку.

— Бля, это… ты, сука… — что-то заподозрив, промямлил толстый, — Ты это… положи, бля; а то мы тебя!..

Она его не слышала. Давно, давно пора было покончить с этой гнусностью. Ведь это не явь — это идиотский сон! Сейчас! Сейчас-сейчас — она всё сделает; и проснётся там, где она собирается на юбилей к Ире… к Ире, а не к страшной тётке в Ирином свитере!!! Не думать!! Всё!!!

Она рванула кольцо, выдёргивая чеку из запала, и разжала руку, освобождая рычаг.

Цок! — граната выпала из её руки на столешницу прямо напротив её лица. Щёлк! — отлетел в сторону рычаг. Она прямо и спокойно смотрела на гранату.

— Ааа!!! Бляяя!!!! Сука, пусти!! Ааааа!!! — с дикими воплями, мешая друг другу, незнакомцы ломанулись из кухни. Это было очень бестолково, и очень долго: толкая друг друга, она все трое одновременно застряли в двери; мешая вопли и матерщину, наконец вытолкнулись из кухни, как пробка из бутылки; и там попадали в стороны, на коробки с телевизорами, закрывая головы руками.

А она сидела и спокойно смотрела на лежащее перед ней яйцо гранаты. Прежде всё зелёное, только с блестящей трубкой запала, теперь, от постоянного его ощупывания, оно облезло, стало также как и запал, по бокам, в широкой своей части, блестящим. Лежало на столе и… и всё.

Как долго!

Ну же!

Ну!..

Время шло.

Ничего не происходило.

В дверь просунулась рожа со шрамом.

— Чо за нах? Ты чо творишь, сука??

Она непонимающе смотрела на гранату. Почему?? Ну же, ну! Неужели?? Неужели и тут — обман, предательство?? ПРЕДАТЕЛЬСТВО!! Когда полагаешься на кого-то… на что-то; а оно так подло подводит!!

* * *

— Тычо, падла… — осмелевший тип со шрамом, вошёл в кухню, после секундного колебания взял со стола гранату. Хрипло заржал:

— Хы-хы-хы-хы, она ж ручная! Шутка! Ты, сука, шутить любишшш? Ща мы с тобой пошутим!

Кинул железное яйцо в мойку загремевшей раковины; схватил её за ворот. Она не сопротивлялась. Страха не было, ужаса не было; было понимание великой, непоправимой несправедливости. Несправедливости и подлости этого мира, из которого даже уйти не получается по своему желанию.

— Братва, хули! Давай сюдой! Ща мы этой суке покажем как шутки шутить!!

Первая пощёчина. Радостное гоготание лезущих в кухню подельников Морды-со-шрамом.

* * *

Граната не взорвалась; и реальность, от которой она так долго и успешно пряталась, вошла в её жизнь и в её тело вместе с тремя давно немытыми, вонючими бомжами.

ТЯЖЁЛЫЕ РЕШЕНИЯ

Бутылка коньяка была уже наполовину пуста, а состояние не менялось: вся та же тупая боль в груди. Ещё, что ли, выпить?..

Горевшая на столе свеча бросала трепещущие отблески на стены кухни.

Олег взял левой рукой стопку, правой — изысканную бутылку Ле Курвуазье (в прежние времена — только если бы кому-нибудь на большую взятку, или на подарок на юбилей, не меньше…), — собрался было налить, — заметил, как горлышко бутылки мелко-мелко дрожит.

Не налив, отставил и стопку, и бутылку; вытянул перед собой руки — так и есть, пальцы мелко дрожат. Нормально, а?.. Расслабился, называется — «снял стресс». Нефига ведь внутри не изменилось — та же тупая боль; вот совершенно всё то же; полбутылки выпил — хоть бы что разжалось… Так нет. Только, видишь, руки трястись начали.

Как сказал бы Толян «- Допился, братец!» — и был бы прав.

А внутри всё тот же холодный комок. Нахрена она вернулась? Что ей стоило тихо сдохнуть где-нибудь в городе? Только Серый отходить стал; только он сам решил, что «эта страница перевёрнута», — нате!.. Бл… Может, не коньяк, может надо было водки врезать? Водка, говорят, расслабляет? Хотя у кого как. Чёрт побери… что делать? Что делать-то, а?

* * *

Стукнула входная дверь в квартиру. Олег покосился в сторону тёмного дверного пролёта, где заметался свет фонарика. Судя по шагам — Толян. Да, он.

Вошёл, мазнул светом по столу, выключил фонарик, положил на стол рядом с бутылкой. Подвинул табурет, сел напротив. Оценивающе глянул на бутылку, на стопку.

— Допился, братец?

Олег поморщился: такой предсказуемый.

— И чо? Так и будешь сидеть, кирять? Не, зашибись у тебя средство от всех проблем!

Олег тряхнул головой. В натуре — ну ни сколько не легче стало. Зря только выжрал половину флакона. Впрочем наплевать.

— Не ной.

— Я не ною. А ты киряешь.

— Как там Серый? — спросил Олег, чтобы сменить тему. Сейчас, ага, ещё Толян будет мне тут морали читать. Дожился.

— Уложили. Ольга дала ему чего-то. Вроде как должен уснуть.

— Ну?

— Говорит, что боится повторения… ну, того. Что, типа, опять. Ничего хорошего… А Люда — с ней. Ну, с этой…

— Да уж…

— И ты ещё киряешь. Нашёл время.

— Да не киряю я… Так, выпил немного. Кстати, не берёт нефига.

— Ты не дури, брателло! — пристрожился Толик, — Этого ещё не хватало! — бухать. Нашёл повод. Сейчас и искать не надо, — поводы на каждом шагу. Если каждый раз… ну, ты понял. Ща Ольга зайдёт — а ты бухаешь…

— Ой, да не ной ты!.. — Олег опять досадливо поморщился; но встал, забрал со стола бутылку и стопку. Бутылку убрал в неработающий холодильник, превращённый в мини-бар; стопку протёр полотенцем и убрал в шкафчик. Туда же, в холодильник, убрал и поллитровую банку с нарезанными лимонами, засыпанными сахаром, служившие закуской, — старый, годичной давности запас. Прошлой зимой на рынке были ещё лимоны, да. А вообще, конечно, не дело. Хотя стесняться особо и некого, — а тем не менее. Нечего лишний раз показывать слабость. Вон, надо как Спец…

Толик проследил за его манипуляциями и заметил:

— Не, реально — ты так себе сердце посадишь. В смысле окончательно. У тебя проблемы — а ты бухаешь. Нет бы пойти пробежаться, — по этажам. Поотжиматься, поподтягиваться. На край — вон, кувалдой помахать. Или там, если очень херово — пеонам морды набить. За что-нибудь.

— ЗОЖ?

— Это что?.. А, ага. Ты ж сам говорил — пока Белку не найдём и не вернём, — никаких, эта, расслабонов!

— Ты ж расслабляешься! — «выговоры» брата стали не на шутку злить Олега. Нашёл, тоже, кому нотации читать! — Впендюрил сегодня тёлке, — расслабился. Избавился, типа, от стресса. А я вот так расслабляюсь. И не нуди!

— Так. — Толик набычился, — Договорились, что этот эпизод мы проехали!

— Проехали. Вот и не нуди насчёт «бухаешь», — не буду вспоминать.

* * *

Помолчали.

— Чо думаешь?.. Ты ваще чо-нить думаешь, или так?.. Планируешь чо? Как с ней, чо дальше?? Ой, не во-время она припёрлась, не вовремя!

— Думаю… пока ничего не придумал.

— Пойти, грохнуть её щас? Как обещал. А? Раз ты не можешь… не хочешь. А?

— А, ну да. И стать Серёге врагом на всю оставшуюся жизнь. Классный вариант, ага. С Валей переговорил ещё?

— Да переговорил. Всё то же. Ну чо — ехать надо. Не так и далеко. Она покажет. Тут вот только всё это…

* * *

Вновь послышался звук открывающейся входной двери. Сразу — громкий голос Ольги:

— Олег Сергеевич, это я, Ольга!

— Давай сюда, на кухню, Оль.

Ольга вошла; присела на предложенный табурет.

— Ну, что там. Излагай.

— Сергей уснул. — стала докладывать она, — Я дала ему…

— Медицинские детали опустим. Завтра он в порядке будет?

— Не знаю, Олег Сергеевич. Сегодня — это срыв был, вы видели. Вот, очень напоминало как накануне того его… ну, когда он…

— Ясно.

— Постараюсь не допустить, конечно, купировать симптомы; но… вы же понимаете — психотравмирующая ситуация, и источник — тут, рядом… сложно.

— Понятно. Сделай что сможешь. — Олег наконец начал чувствовать некоторое расслабление. Всё же коньяк начинал давать о себе знать. Ну и хорошо. Главное — язык не заплетается; и комок этот в груди, кажется, начал разжиматься.

— А что с самой этой… с «источником психотравмирующей ситуации»?

— С Леной?

— С ней.

— Мы определили её во второй подъезд, в 112-ю квартиру; там в кухне поставили тот маленький обогреватель на масле, ну, вы знаете. И диванчик небольшой Саша с Мишей принесли, поставили. Там сейчас относительно тепло. Но ей, кажется, это всё равно…

— Мишу можно было и не напрягать, с его рукой-то… вон, Толяну бы сказала, да я бы помог.

— Мы потихоньку, втроём. Да там и недалеко, просто из соседней комнаты.

— И что… она?

— Всё то же, Олег Сергеевич! — вздохнула Ольга, — Никого не узнаёт. Улыбается. Приглашает всех на презентацию… Это помешательство, Олег Сергеевич.

— Точно не придуряется? — переспросил Толик.

— Ну что вы… — повернулась к нему Ольга, — Вы же видели. Так не… не прикидываются. Попросту невозможно. Да и зачем? Получить тепло и пищу? Так она всё равно не есть ничего; и на холод, кажется, также внимания не обращает… Сейчас вся в этой «подготовке к семинару»; обложилась кусочками газет, — «мы, говорит, будем учиться проводить анкетирование…» Улыбается; разговаривает с пустотой. Она «не здесь», Анатолий…

— Да видел я… — согласился Толик, — Так, бля, не сыграешь…

— Осматривали? — перебил Олег.

— По-прежнему не даётся, Олег Сергеевич! — покачала головой Ольга, — Любое прикосновение, — тут же истерика и судороги. Вот как когда Сергей её за руку попробовал взять. Тут же — истерика и судороги. Я уже и не прикасаюсь к ней. Только что пыталась разговорить как-то. Где была, как себя чувствует. Безрезультатно. Она сейчас только «по своей теме» может разговаривать, и то невпопад. Парфюмерия, косметика, «красивый бизнес»…

— А так?.. На вид — как она? Ну, ты, как врач?..

Ольга пожала плечами:

— Ну как сказать, Олег Сергеевич… чисто со стороны, без осмотра… Избита сильно — вы же видели. Выбиты несколько зубов, гематомы на лице. Дышит с хрипами, насколько можно судить — возможно сломаны рёбра, одно или несколько. Видимо, изнасиловали… Да наверняка. Вы же видели — пришла с голыми ногами, без обуви, в одних носках…

— …озабоченная, что «время занятия подходит, а зал и наглядные пособия ещё не готовы!» — мрачно пробурчал Толик.

— Да.

Олег тяжело вздохнул, и непроизвольно бросил взгляд на холодильник, где стоял коньяк. Опять в груди начал комковаться тот холод, с которым он так боролся это время с помощью Ле Курвуазье, будь он проклят… Нет, не выход конечно; правильно Толян говорит — «нажраться и забыться не вариант». Тогда не стоило всё это и затевать… Но как же больно, чёрт побери! Думал всё уже переболело — всё, чужой человек!.. Ан нет. Надо было пристрелить, наверное, сразу — как Толян порывался. Поболело бы и всё. Но… а как Серый? Она мама ему, как не крути. Застрелить мать на глазах у сына? А сам?.. Двадцать с лишнем лет совместной жизни, — взять и пристрелить?.. Всё — и хорошее, и плохое; но — общее. Это, знаешь ли, как часть себя застрелить… Нет, он смог бы. Смог. А Сергей?..

Опять тяжело вздохнул.

— Ладно, харэ вздыхать! — озлился Толик, — Оль! Так чо с ней дальше-то? Как думаешь — чо она?

Олег тоже вопросительно уставился на неё.

Ольга тоже вздохнула и начала было:

— Олег Сергеевич, Анатолий! Я всё понимаю. Я знаю, что она наделала…

— Щас ты скажешь «но…» — предостерёг её Толик, — Давай-ка, Оль, без соплей. И это, без вступлений. Чо она, как она; насколько её хватит, чо дальше. Сжато.

Олег только согласно кивнул, и вновь бросил взгляд на холодильник. Реально сейчас бы стопарь не помешал. Чёрт побери.

— Ну что сказать. У неё тяжёлое состояние. Я не про психику даже — хотя вы видели. Это, может, даже к лучшему — она просто не осознаёт, что с ней. После сильного потрясения, она пришла сюда просто «на остаточных, заякорённых воспоминаниях», но не осознавая, не помня, что было недавно. Она вся в прошлом. При этом у неё — я говорила, — видимо сломаны рёбра; и, скорее всего, воспаление лёгких — простудилась, когда шла без обуви по снегу к Башне. Кашляет характерно… Очень истощена; но пищу отвергает. Единственно что удалось дать ей немного бульона; и то уговорив, что «перед занятием нужно попить, чтобы голос был лучше». В остальном… Я же говорю — дотронуться до себя не даёт. Ну и… в общем, по состоянию, я бы дала ей две-три недели, если не лечить; а лечить она не даёт же… И если будет принимать питание. В общем вот так — две-три недели. Может меньше. Больше — вряд ли.

— Мммда… — промычал Толик, глядя в стол.

— Оля… спасибо; ты иди, иди! — отпустил её Олег, — Мы тут подумаем ещё, посовещаемся…

Ольга встала. Выходя из кухни, обернулась:

— Олег Сергеич. Я всё понимаю. Но всё же. Может дать ей самой умереть? Ей немного, судя по всему, осталось.

— Ладно-ладно, мы подумаем. Оль. Спасибо. Ты иди. Завтра скажем всё. Спокойной ночи. Хотя, это… постой. Иди-ка сюда.

Ольга, удивлённая, приблизилась.

Олег, сунул руку в карман куртки, покопался, вынул — на ладони лежал небольшой пистолет. Протянул ей:

— Держи, Оль. ПСМ это. Карманный. Нехорошо, что ты по Башне без оружия ходишь.

— Мне?? — Ольга прижала руки к груди, — Ой! Спасибо, Олег Сергеич!! Огромное вам!.. преогромнейшее!! Дайте я вас поцелую!

— Ой-ой, не надо! — Олег отстранился, усмехнувшись, — Я небритый и плохо пахну. Держи. Разберёшься? Миша разберётся, он в технике сечёт; да там несложно…

— Ой, да разберусь, резберёмся конечно, Олег Сергеич, огромное вам спасибо!

— Тебе спасибо. Многое для Башни делаешь — ценим… — взглянул на брата, тот чуть кивнул, соглашаясь с тем, что он собирался сейчас объявить.

— Считайте себя с Мишей полноценными гражданами Башни. Со всеми правами. Как заслужившие в бою. Васильченков, кстати, тоже касается; и Крота. Ну, им я завтра сам скажу, за завтраком.

Ещё раз многословно поблагодарив Олега, Ольга вышла.

* * *

Как только Ольга ушла, Олег встал, подошёл к холодильнику, достал из него ополовиненную бутылку и банку с засахарёнными лимонами. Взял с полки стопочку; из шкафчика — две вилки. Сел; налил под тяжёлым взглядом брата себе коньяка; подвинул ему вилку:

— На, витамины. От цынги, типа.

Толик скептически хмыкнул, взял вилку, поковырялся в банке с лимонами, молча. Выжидал.

Олег, не выпивая, сжав стопку в кулаке, продолжил вполне трезвым, злым голосом:

— Значит так. Пристреливать мы её не будем, хотя она и заслужила. Потому что. Из разных соображений. Не только из-за Сергея. И не из-за нашего общего прошлого… А… потому что! Я так чувствую. Хотя, может, Спец бы и не одобрил. Счёл бы соплежуйством. Но у него свои расклады; у нас свои. За Белкой ехать надо. Срочно, — тут ты прав. Поедем… но не мы с тобой. Поедешь ты с Серёгой…

— С Крысом??

— Угу. Как я с Ольгиной подачи понял, ему нужно встряхнуться и переменить обстановку. Хотя б на время. Думал его сначала к Спецу отправить, — но там явно не санаторий для психических. Да и Серый прогибаться под Спецовы команды не разбежался, характерный очень. Только хуже получится. А тут… смотаетесь, привезёте Белку. Там больших проблем не должно быть, я так понял. Дня за два, ну, максимум за три, если будут какие-то осложняющие факторы, обернётесь. А я пока здесь. Серый встряхнётся. Ну и… Она… Лена, в смысле — Ольга же говорит — плоха очень. Две-три недели — это навскидку. А может что и быстрее… Всяко бывает.

— Ага… — Толик задумался, — Ну… как вариант. Ага. Но лучше бы ты проявил твёрдость. Эта, как там:

«— И за борт её бросает В набежавшую волну»

Это было б круто и по-мужски. Без соплей.

— Старик… — Олег выпил, и стал в свою очередь копаться вилкой в банке с дольками лимонов, — Видишь ли. Я тут на заре «всего этого» сподобился почитать сочинение некоего Дартса насчёт политики; её приложения и к государственным моментам, и к частным, в частности, к семейным… Там много чего; в данном же случае — один момент мне вспомнился: нужно учитывать всю совокупность факторов. Не «раз-два», а все. В том числе и те, что в отдалённой перспективе. Не на виду которые, факторы. Вычленять и оценивать, — как твоё решение в бедующем аукнется. Там есть дельные мысли. «Круто поступать» — это красиво, на людей здорово действует. Но не всегда крутизна полезна. Так вот. Вот в этой вот нашей ситуации… лучше «спустить на тормозах».

— Чо, пусть ей «ничо не будет»? Ты представляешь, какой пример она подаёт… да всем! Что Башню можно предать, людей обмануть, — а потом вернуться, — и тебе тут же… эта… обогреватель. Диванчик. Бульончик! А она будет тут сидеть, и «презентации свои проводить!» Как так и надо! Да запереть её в «Мавзолей «Обои» — там как раз внимательная аудитория для презентации собралась, неразговорчивая, там перебивать не будут!..

— Ну, прекрати! — Олег поморщился, — Прекрати разводить демагогию…

— А завтра так же та же Ольга!.. Или там Васильченки! А?? — Толик, в общем, уже всё понял и принял, но доставал старшего брата чисто из беса противоречия, — Спец бы вот, ты сам говорил, повесил бы! Хоть бы и родственника! — и все это знают. Потому никто там и не дёргается. А ты — типа добренький? Да от тебя завтра все разбегутся; сдадут, — а потом придут и…

— Вот если придут в таком же виде и с таким же прогнозом на будущее, — тогда и разговаривать будем! — подвёл черту Олег, — Завязывай, Толян. Ты ж сам должен понимать, что сейчас это лучший выход. Да, в первую очередь из-за Серёги.

Помолчал. Брат тоже молчал, накалывая один за другим дольки лимона в банке, потом сбрасывая их о край обратно.

Хотя всё уже было сказано, Олег, тем не менее, ощущал желание ещё как-то объяснить и своё решение, и своё состояние. Продолжил:

— Я сегодня открытки старые нашёл, — «тех» времён. Была такая дурость у меня, у нас — на дни рождения типа открыток делать, коллажики такие, с фотографиями и вырезками из журналов, на клею — с пожеланиями. Смешные в основном. Но и… где-то трогательные. Вот… Сидел, пересматривал. Всё никак не мог, не могу понять — как можно было… это всё? предать? Ну невозможно же! Это как самого себя предать; и хуже даже, — потому что когда сам себя — то всегда найдёшь оправдание, себе-то; а вот как придумать, чего ради ты предаёшь человека, который тебе ничего никогда плохого не сделал, а наоборот… как это можно; и че-его ради??

— Ты поплачь, может. Я никому не скажу.

Олег поднял опущенную голову, в неярком свете свечи постарался заглянуть в глаза брату: нашёл время издеваться! Хотя… нет, — говорит совершенно серьёзно, без этих своих ухмылочек.

— Не, Толян. Не получается. Я бы хотел — не выходит. Разучился.

— Ну, бухни ещё, что ли. В конце концов не так часто… такие дела. Завтра готовиться будем, — без тебя обойдёмся.

— Да не. Хватит уже. Норма.

Вздохнул.

— Нет, убить не могу. То есть могу, но… не хочу убить. То есть — не надо. У меня психика реактивная, — ещё чего доброго сниться будет, нафиг мне это. Не хочу. Людей вообще-то не жалею; животных вот — жалко. Но её — нет. Не смог бы. И… и тебе не дам. И… и не надо. Пусть… сама! Сдохнет.

— Сдохнет? — переспросил, удивившись такому определению, Толик.

— Да. Сдохнет. Пусть сама. Я мараться не стану.

— Ну чо. Раз решил. Чо и жевать тогда. — Толик поднялся, подцепил за шнурок со стола свой фонарик, крутанул на пальце, — Давай, до завтра тогда; завтра начнём собираться. Как я понял, там, где сейчас Белка, ей непосредственной угрозы нет… Ладно, чо. Побудешь на хозяйстве, хы. Ты, конечно, не такой шустрый, как Крыс, случись чо — но у нас же теперь и пулемёт есть! И МОНки. Запрёшься — и пересидишь пока; да никто и не дёрнется, полагаю.

— Да я на этот счёт не переживаю.

— А надо переживать. Мы вон, тогда тоже, — оставили Серого одного считай, думали на раз-два смотаемся… Кстати, по Серому. Это ты правильно сказал, — сильно «характерный» он стал. Загордился, что ли. После этого всего. Очень, эта, дерзкий…

— Тогда, на дороге тоже, ведь это он Погара успокоил! — напомнил Олег, — Он, не ты. Есть у него основания быть «характерным».

— Да есть… — Толик вздохнул, — Только видел я, как такие вот «духовитые» кончались, потому что переоценивали себя. Чо-то он разболтался последнее время, не видишь? Дерзит, типа. Команды не слушает.

— Ты это к чему?

— Ну, что поездка эта будет, может, не такой гладкой, как «та Валя» расписывает, — а тут дисциплинка хромает!

— Вот и подтянешь в процессе.

— «В процессе» уже поздно будет подтягивать, если он на меня забивать начнёт! Раньше надо!

— Так чо от меня хочешь-то? Ну, выпорешь его!

Тут уже Толик не выдержал и засмеялся:

— Не, это уж лишнее! Даже и не по-родственному! Драть ремнём пацана, который… да не, в натуре! Хотя иногда хочется! Дерзит!

— Ничего. Приладитесь. Мне иногда тебя выдрать хочется, — ничего ведь!..

— Хы. Ну ладно. Пошли, до завтра. Ты тут добухивай — и отбой…

«ДИМА, ДИМА, ЧТО ЖЕ ТЫ ОПЯТЬ НАДЕЛАЛ??»

… Автоматные очереди подступавших снизу по лестничным пролётам десантников кромсали стены подъезда, как гигантские когтистые лапы выбивая в крашеных стенах глубокие борозды; рикошеты с визгом проносились мимо головы, едва не задев; и я некстати ещё вспомнил Толиково определение «Соловьиная трель» — это когда стремишься попасть в противника не напрямую, а как в бильярде от борта — рикошетом. Тут, в этой долбаной тесноте, выйти на прямой, а значит близкий выстрел было смерти подобно, оттого и я, и они, в основном и лупили короткими в стены, так, чтобы по-возможности зацепить друг друга хотя бы отскочившими от стены пулями. Но пока, кажется, у меня не особо получалось, — и у них тоже, только что исчеркали все стены автоматными «росписями» да накрошили штукатурки, которая мелкой пылью висела теперь в подъезде, мешаясь с пороховым дымом, забивая дыхалку.

Ещё на один этаж МЫ отступили, ещё… Эти черти понятно что хотят — додавитиь НАС до самой крыши, и там прижать и порезать из автоматов, или закидать гранатами. Интересно, чего они подствольники не используют? — у одного, у того что горшок с забралом на башке, на автомате кроме прочего обвеса, как я успел мельком заметить, есть ведь и подствольник… шарахнул бы щас в меня — и привет, Крыс!.. …ааа, хер там, ага, граната же из подствольника взводится только через 20–25 метров полёта, так что в тесноте подъезда лупить в меня из подствольника всё равно что кирпичами кидаться!..

Ещё короткая, ещё! — отпрянул, пригнулся: снизу показалась эта морда в шлеме — оттуда раскатились ответные очереди, — мимо, но как близко визжат и щёлкают рикошеты, удивительно что в меня до сих пор ничего не ляпнуло; правильно Толян говорил — надо бы противоосколочные жилеты, против рикошетов самое то, да только где бы их взять?.. — привстал, вскинул автомат, — Сссука какая, на тебе, ещё!

В ушах звенит от очередей. Увернулся, падла. Последние чиркнули по стене трассеры; оставляя цветасто-дымный след, ускакали по ступенькам туда, вниз, — ага, магазин кончается! Эти суки ведь тоже это поймут — не пальцем, небось, деланные, знают этот номер… но С НАМИ, когда МЫ В ПАРЕ, не прошелестишь:

— Пустой! — кричу я напарнику, и, присев, быстро меняю магазин, бросая его просто под ноги; а ОН, напротив, привстав за мной, поливает короткими тех, внизу, что с большого ума ломанулись было вверх!

А, суки, не нравится?? — срываю клапан разгрузки, выдёргиваю оттуда очередную батину самоделку из флакона из-под духов, — ничо они бахают, ничем не хуже чем РГДэшки; тут, в тесноте, так и разницы не особо поймёшь, — срываю, одновременно чиркая по тёрочному запалу, колпачок, обклеенный изнутри «чиркалкой» от спичечного коробка, и, убедясь что шипящий малиновый огонёк пополз по прозрачной трубке из-под гелевого стержня от авторучки внутрь флакона, кидаю её вниз, на площадку.

— Готов, отходим! — кричу я УСТОСУ, пятясь; и тот, прикрывая меня, дав ещё одну короткую вниз, также отступает вслед за мной; но не уходит вверх по лестничному маршу как я, а толкает задницей одну из дверей квартир на площадке — и та открывается.

— Крыс, давай, тяни их наверх! — больше угадываю я по шевелению его губ, чем слышу; задорно шевелится его куцая бородёнка, глаза азартно горят, — Я отсеку их сзади! Зажмём их в клещи!

Я согласно киваю: нормальный ход! Вдвоём мы их точно тут всех переколбасим! — нехер было так нагло вламываться в Башню, теперь все тут, падлы, останетесь! И этот — с горшком на голове, и автомат его с обвесом, — всё тут останется! Тем более что именно на этой площадке приготовлен очередной сюрприз.

Страха нет, а есть только азарт. Я уверен, что всех этих козлов, сколько бы их ни осталось уже, мы тут с Устосом и успокоим!

Внизу бухает батина самоделка, выбросив клуб удушливого бурого дыма, — хер знает, чем батя их начинял, самодельной «карамелькой» или резаной киноплёнкой, но вонь от них просто пиздец!

Сразу же за этим снизу опять появляются фигуры в камуфляже, с автоматами наизготовку, в очках, — это они правильно, отмечаю я как бы между делом, тут такое крошево от стен летит, как мне ещё в глаза не попало!.. Чтобы не вздумали тормозить, я, отметив для себя, что Устос уже скрылся за дверью, выставив автомат на вытянутых руках в пролёт, даю вниз короткую, — и тут же отступаю наверх, пригибаясь — те, снизу, тут же лупят в ответ; и опять чиркание пуль над головой, и опять сыпящаяся на голову и за шиворот штукатурка и бетонная крошка. Ни-че-го!! — ща вам карачун придёт!! — злобно думаю я, отступая через баррикады. Да, тут начинаются опять «баррикады», тут они меня с разбегу не достанут, притормозят! — а я им тута сюрпрайз!! А Устос им сюрпрайз номер два!! — все, суки, тут останетесь, все!! — меня тащит от злобной радости. Я не чувствую себя загоняемым зайцем, — я чувствую себя загонщиком, заманивающим, загоняющим зверьё в ловушку; мы с Устосом просто разыгрываем один из сценариев «охоты на дичь в Башне». Ну же, ну же, возьмите меня!!

Отстреливаясь, я отступил сквозь баррикаду наверх — и сразу к распределительному щитку на площадке. Распахнул его одним движением, — кроме давно остановившихся электросчётчиков в нём есть и батино дополнение: простой выключатель-тумблер от чьего-то торшера, и батарейка. И провод, само собой, уходящий в железную трубу вниз, к щитку на площадке ниже. Ну-ну, давайте, ребята!!

Снизу палят как сумасшедшие; весь подъезд наполнен грохотом очередей, щёлканьем рикошетов, пылью и дымом. Но меня тут не задеть им. Давай-давай!! Пусть первый хотя б полезет через баррикаду — я отсюда замечу. И нажму.

Но снизу, в кратком перерыве между очередями, вдруг кто-то что-то орёт каркающим командным голосом, — и я пугаюсь, что вдруг они сейчас отступят, для перегруппировки — а ведь наверняка так удобно и компактно сейчас собрались там-то, на площадке! — и я щёлкаю тумблером, — и внизу гулко, так что дрогнула бетонная площадка под ногами, бьёт взрыв!

Вот так вот падлы!! — а теперь получите «клещи!! — и я несусь вниз с автоматом наизготовку; а на площадке этажом ниже не видно ничерта: ни стен, ни фигур из-за дымного облака; но и в дыму отчётливо видны вспышки выстрелов. Вернее, одна непрерывная пульсирующая струя огня из Устосова автомата, поливающего глушённых уродов на площадке; и я также подключаюсь к веселью, прошивая дымное облако длинной, почти в весь магазин очередью, следя лишь, чтоб не задеть Устоса ни напрямую, ни рикошетом. В ответ вспыхивают лишь две-три вспышки коротких; но мы с Устосом дружно, из автоматов как из шлангов водой тлеющие окурки, заливаем их свинцом.

Опять чиркнули вниз трассеры, и автомат замолк; замолк и автомат Устоса; и те, внизу, в дыму и пыли, тоже больше не стреляли — полагаю, что больше уже и некому! Ещё бы! — глушённых, да встреченных почти в упор с двух стволов! А вот нефиг было лезть в Башню!!

Быстро и умело меняю магазин, теперь уже не бросая его под ноги, а засовывая обратно в карман разгрузки. Что-то мне кажется, что на сегодня бой закончен!..

Держа наготове автомат, аккуратно, по стеночке начинаю спускаться вниз, проскальзывая между нагроможденных тумбочек, спинок от кроватей, частей шкафов и прочего барахла, рыхло, подвижно, но надёжно, чтоб не развалилось, стянутого между собой и к перилам проволокой.

Ка-ак кра-си-во!! — дым сквозняком быстро, как в трубу, утягивает вверх по подъезду; и становится видно груду тел на площадке. Тела в грязном камуфляже, оружие, кровь; в стене на месте бывшего щитка — зияющая чёрная дымящая дыра с торчащими зубьями кирпичей, — и всё быстро покрывается оседающей пылью…

Снова меняю магазин.

Все? Все! Кажись — все! Даже добирать никого не надо, кажется!

А, нет — надо! Один, тот, что с навороченным обвесом на автомате и в понтовом горшке с прозрачным щитком-вставкой в забрале, ещё шевелится и даже, кажется, пытается поднять автомат! Нефига! — очередью в пять пуль прочёркиваю его от груди до шлема, так, что две пули оставляют отчётливые ни то дыры, ни то просто белые выбоины в прозрачном щитке — и он замирает. Все!

Как мы их!!

— Устос! — ору, и сам не слышу своего голоса, — Устос! Как мы их, а??!

В натуре голоса не слышу; только, вдохнув пыли, закашлялся. В ушах всё ещё звон от непрерывной стрельбы из нескольких стволов, да ещё этот взрыв добавил. Ничо, пройдёт.

— Устос! — ору опять, и только по напряжению голосовых связок могу судить, что ору, — голоса не слышу. Чо разоряюсь — он-то наверняка тоже не слышит!

Спускаюсь на площадку, всю заваленную телами. Здорово мы их покромсали! Ну и бомба в щитке, конечно. Все — готовы! Нет, не лежат как брёвна — двигаются еле-еле: у кого-то пальцы на руке дрожат, у этого нога скребёт пяткой ботинка по бетону, — но это агония, я-то вижу! Так-то все готовы. И контролить никого не надо. Но я всё равно настороже — мало ли что! Я Крыс стрелянный, меня так просто не проведёшь! Отпинываю в сторону один автомат, другой поднимаю и ставлю к стенке. Чо там Устос, чо застрял в квартире?

— Устос, бля; ты чо застрял?? — дублирую я мысль голосом, и опять еле себя слышу. А пыли сколько! В натуре надо будет очки завести на этот случай, — вот скажу бате, непродумал он этот момент! Хотя за бомбу в щитке — мои аплодисменты, как говорится! Ну ладно. Чо он там?..

А Устос лежит на спине, и вся разгрузка у него на груди набухла кровью. Одна из последних очередей пришлась в него, сблизи. Вот так вот.

Отбросив автомат, падаю перед ним на колени. Живой. Но… эта кровавая пена на губах, куцая бородёнка тоже вся в крови; и судорожные вдохи с хрипом… глаза мутные, и рука шарит, шарит по полу рядом, как будто ищет что-то.

— Усто-ос!!! — ору я, торопливо-судорожно хлопая себя по разгрузке, ища карман с аптечкой, с перевязочным пакетом, — Устос!! Дима!!! Держись!

Только что было ликование от победы, — и вдруг это; и в мыслях только ужас оттого, что на моих глазах умирает друг! — а что умирает он никаких сомнений… Болтанка в мыслях: сблизи — в грудь… но живой ещё — значит не в сердце… с такого расстояния наверняка навылет… как это? А, пневмоторокс; Оля говорила. Когда занятие по первой медицинской проводила: прижать пулевые чем-то непромокаемым, лучше — той же прорезиненной обёрткой от мед. пакета, прибинтовать чтобы… Разгрузку с него снять, одежду срезать — ведь не видно же ничего! Да не успею, не успею, не успею же я!! — видно же!!

— Усто-ос!! — ору, захлёбываясь рыданиями; и тут меня начинает трясти. Кто-то начинает трясти. Сильно. За плечо…

* * *

— Тихо, тихо, Серый, я это; тихо, всё нормально, успокойся!! — это батя.

Фонарик светит в лицо, лица самого бати не видно; слова из-под фонарика — на голове он, налобник.

— Папа… Устос! — там!!

— Тихо, тихо, тихо!.. Шшшш!.. Всё хорошо, всё нормально, Серый, это сон, только сон. Всё-всё-всё, ты проснулся. Успокойся…

— Устос! Пап, там Устос… был. Мы — вместе!..

— Всё-всё-всё… бывает. Приснилось. Дима же погиб, давно. Ты же знаешь. Ну, приснилось. Успокойся…

Только сон… А всё лицо мокрое от слёз; и сердце стучит как сумасшедшее. И как будто чувствуется тот вкус пороховой гари, самодельной взрывчатки и пыли от штукатурки, что пеленой висела вокруг, когда мы с Устосом… А, да-да, он же погиб. Не сейчас — давно, ещё летом. И тогда я тоже никак не помог, не смог тогда. Как и сейчас. Вот так вот…

НЕОЖИДАННАЯ ОПАСНОСТЬ

Что ехать за Белкой назначили мне с Толяном я понял и одобрил, — нормально! Сидеть в Башне, пасти пеонов, или там кататься к Спецу и обратно, — да я бы двинулся, наверно. Настолько это вот всё, эта мразотная действительность внезапно задолбала-то! Всё это: холод, вонь, одни и те же лица, один и тот же вид за окном; препирательства пеонов за столом из-за еды, их тупые подначки; опять холод, холод, холод!.. Не, не то чтобы я ныл. Где-то я даже и привык уже. Но всё равно: как же мы недооценивали блага цивилизации-то, вот хотя б в виде горячей воды и отопления! Свет и интернет — тоже важно, конечно; но когда постоянно в холоде, когда даже тепло одетый, но нос мёрзнет, уши мёрзнут, пальцы мёрзнут… Только что в «тёплых отсеках», где спим да где печка, там тепло; где печка так в общем даже и жарко, но не будешь же сидеть всё время на кухне! А у бати — дизелюхой постоянно воняет; маслом горелым; у Толяна не лучше… так это всё задолбало! Даже тренироваться никакого интереса. Да что там — после того как мама так-то вот вернулась, и как мы с ней «встретились», я про тренировки и думать забыл. Да ещё сон этот дебильный, — про прошлое, но с Устосом какого-то хрена; я уж бояться стал, раз батя «там» говорил, что это «другая реальность», то вдруг… выкинет куда-нибудь. Даже не в прошлое, где лето и апельсины, а куда-нибудь… где Устос есть, а бати нет. А вдруг?..

Так что я насчёт «с Толяном за Белкой» — с полным пониманием. Жаль, конечно, что батя не едет — вместе-то веселее, опять же потрепаться; а Толян опять начнёт бычить и строить; но я ж понимаю — тут про «веселее вместе» в последнюю очередь думать приходится.

Тем более что задолбало, что они после того моего срыва… ну, когда я маму за руку взять попытался, а она мало что меня не узнала, а и вообще… и потом сон этот. В общем, я на следующий день старался делать вид, что ничего не произошло; и они как бы тоже — но видно же, видно: стали относиться ко мне не как прежде, а как к полубольному, который непонятно то ли выздоровеет окончательно, то ли опять в болезнь свалится, теперь уже по-полной.

Меня, конечно, так и подмывало повыламываться под этот случай, повыделываться; чтоб вокруг меня все плясали, а я такой весь страдающий… только это западло. Я не пацан какой-то. Я так себе и сказал: я тут не пацан какой-то, не «Серёжка» который «сильно переживает»; я — «Стальной Крыс из Крысиной Башни»! Я в одиночку перемочил отряд здоровенных оснащённых мужиков-военных; и я не буду тут эта… как его… да! — всякие рефлексии разводить. Да, бля, переживаю. Но как, и что — это никого не колышет, не должно колыхать! Я — Стальной, поняли!! И чо бы не случилось — меня хрен сломаешь! Ну, проревелся тогда ночью; но это же во сне, а во сне никто себя не контролирует, так что не считается.

Я так себе и сказал; и так держался — соответствующе. Ну, жосско так. По-мужски. Я как раз до этого по вечерам читал «Последний из могикан» — там на меня их индейские установки сильно произвели впечатление. Чтобы терпеть — и вида не подавать. Это — по-мужски, в натуре. Это не в Халф Лайф мышкой кликать — тут всё по-правде.

Я так и держался. Только батя от этого ещё больше запаниковал кажись; начал с Олей за завтраком чо-то перетирать, на меня поглядывая; я только слышал обрывки «…ступор это у него», «шок», «заторможенность и видимая невосприимчивость — вторая стадия переживания внутреннего конфликта» и прочую ахинею; но чо-то разубеждать что «у меня всё в норме» мне не хотелось: один раз сказал — они не поверили, так чо мне теперь, землю есть чтоб доказать?? Это не по-мужски и не по-индейски; и я не стал расшибаться, пусть думают чо хотят.

Ну и батя, видать, надумал меня с Толяном, «в усиление», в командировку отправить.

* * *

Только не получилось это сразу и быстро.

Потому что сразу после завтрака Ольга Ивановна, наш «вперёдсмотрящий», подняла небольшой шухер…

То есть она как бы не собиралась паниковать; даже наоборот; и в прежнее время все эти «наблюдения» прошли б, наверно, без последствий и нашей реакции, — но после «всего этого», что батя назвал «эпической битвой Крыса со Спецназом», — явно чтоб мне польстить, — мы очень все стали настороже. Хотя батя как заклинание и повторял всё время, что «нас теперь все боятся» и «хрен кто теперь на Башню рыпнется», когда «отсюда трупы машинами вывозили». Всё это так — я, правда, этого не видел, как родственники погибших забирали тела в обмен на всякие интересные и полезные нам штучки: батя и трупы продал, а чо? Такой порядок. К нам пришли — у нас остались. Хотите забрать — платите. Ну и они как бы без претензий, — батя рассказывал; я — то тогда ещё в беспамятстве валялся; вернее был то ли «там», где тепло, чисто и апельсины; то ли завис между той и этой реальностями, как комп, у которого проц с нагрузкой не справляется.

Но всё равно. Так вот. Мы были настороже; и батя, как он говорит, «провёл комплекс мероприятий по предотвращению повторения такого вот факапа».

И в этот «комплекс мероприятий» много что входило; он, собственно, всё даже и не рассказывал; но одно из — это что он с Ольгой Ивановной, старушенцией с 12-го этажа, провёл «несколько занятий». Не, реально, как он рассказывал — именно что «занятий»: по усилению бдительности, а, главное, по более качественному наблюдению. Конечно, как он выражался, «в лёгкой игровой форме»; но, думаю, старушенция всё правильно поняла и отнеслась серьёзно. Потому что на неё тот инцидент тоже произвёл очень даже сильное впечатление — она потом, батя говорит, два дня дверь не открывала, общалась только по телефону, и, судя по всему, всё это время молилась. Потому что тогда чуть-чуть те вояки до 12-го её этажа не дошли; а шли они «громко», и она-то понимала, что если б дошли — то и её б, конечно, грохнули б. Просто между делом; как последнего нашего пеона. Вместе с её белой кошкой Пушинкой. Или без кошки, что всё равно ничего хорошего; в том числе и для кошки.

В общем, батя провёл с бабкой занятия по «грамотному наблюдению», и даже заставил всё-таки взять бинокль. И научил им пользоваться. И вести дневник наблюдений: где, что, когда. И смотреть «профессионально» — как разведчики смотрят: не просто пялиться из окна, а отмечать себе: там-то, на третьем этаже дома пять, напротив, второе окно слева — вчера стекло было расколото — но стояло; а сегодня нету. Пустяк? Могло само выпасть; могли случайно забрёдшие хулиганы выбить — но это вряд ли, не ходят сейчас мимо Башни хулиганы, пули боятся; могло ветром выдавить; или вытолкнуть шарящиеся в доме мародёры — но факт есть факт: было стекло, а сейчас нету. И почему нету — надо проверять. Мародёры? — нечего тут мародёрам возле башни шастать! Или там что следы во дворе появились: подселился кто напротив? А может разведка? И так далее. Потому что небрежение таким, мелкими на первый взгляд, делами, для нас очень было чуть плохо не кончилось. Хотя могли бы и раньше озаботиться вопросом, чем живёт та семейка, которая и навела на нас «флибустьеров». Кстати, они никак не назывались почему-то. То есть «без имени собственного» была их команда, что, в общем, неправильно. Так — «Группа Полковника», и всё. То ли дело мы: «Гарнизон Крысиной башни!»

В общем, Ольга Ивановна стала смотреть более качественно, если такое можно требовать от старухи; и ей специально вскрыли те две квартиры соседей, что выходили на её лестничную площадку; и она секла теперь не только со своих окон — но и перемещалась туда, «смотреть другие сектора». А чо бы нет, хоть и бабка? — зато дисциплинированная.

Вот бабка и заметила эти «признаки нехорошего».

Во-первых, она реально, вот как я и говорил, засекла, что в доме напротив «удалилось» одно стекло, прежде бывшее только надколотым. Она их просто отмечала в своей толстой книжке-тетрадке, которой снабдил её батя. И смотрела она не запоминая, а просто сверяясь с тетрадкой, с пометками там, — батя говорил, что так учат смотреть разведчиков и наблюдателей, за местностью на переднем крае обороны; и даже местность фотографировать, чтобы потом сравнивать что было и что стало. К примеру, «образовался» перед передним краем новый куст — не мог он сам образоваться; значит это или наблюдательный пункт замаскированный, или снайперская позиция, или пулемётная. А, стало быть, это надо учитывать.

Так, говорят, даже в Великую Отечественную делали; а сейчас-то, с цифровой техникой, это вообще намного проще! — и батя пытался Ольге Ивановне навялить планшет, чтобы фотографировать — а потом сравнивать, но где там! Бабка цифровую технику отвергла напрочь; а взялась отмечать карандашом в журнале; что, в общем, было почти что тоже самое, только дольше. Ну, со временем у старухенции был полный порядок, так что батя не настаивал.

В общем, исчезло стекло, — и бабка своевременно сигнализировала.

Ну, мы сразу ничо не предприняли, — мало ли. Таких «сигналов» каждый день было несколько, и практически никогда они ничего не значили. Но бабулька наша человек старой закалки и въедливая, — она стала за этим окном в последующие дни внимательно приглядывать. Ну, то есть обращать внимание на всякие мелочи.

И вот на второй день она заметила, что на окне на том, на подоконнике, образовались как бы «сами собой» пара горшков с цветами. Ну как «с цветами» — ясно, что с цветами бывшими: вымерзли давно цветы-то. Но стебли с сухими листьями как бы стояли. И вот два таких горшка образовалось на том подоконнике. И это было уже, извините, совсем не пустяк. Потому что если треснутое, битое стекло могло, в принципе, и само выпасть, то цветочные горшки сами собой ну никак не могли образоваться.

Значит кто-то поставил. Значит, с какой-то целью. Батя говорит, что на таких вот, казалось бы, простых, мелких моментах и сыплется множество спецопераций, — ибо нельзя всё абсолютно предусмотреть и предвидеть, и всё упирается только в то, что противник, возможно, не будет настолько тщателен, чтобы находить, вычленять и анализировать всякие несообразности, пусть и на первый взгляд мелкие. Анализировать, сопоставлять, делать выводы. Почему-то люди считают, что делать далеко идущие выводы можно и нужно только из каких-то больших, громких событий. А это, говорит батя, совсем не так, — сплошь и рядом мелкие, не бросающиеся в глаза события, дают большую пищу для анализа, чем всякие красочные катастрофы.

Например, батя говорил, что когда в 17-м, что ли, году, Сауды выставили на продажу часть акций своей АрАмко, то есть крупнейшей нефтедобывающей компании — это был звоночек, что саудам — копец вскоре. Ибо никто в уме и здравии курицу, несущую золотые яйца, не продаёт, даже и по частям. Но никто на это не обратил внимания; а может и обратил — но громко об этом не сказал. Может так и надо было — чтоб не пугать людей раньше времени. А ведь с этого в том числе всё и началось.

Это мне батя рассказывал; в приложении насчёт «обращать внимание на мелочи и делать выводы» — хотя два горшка, появившиеся в окне, конечно, совсем не пересекались с другой политической «мелочью», такой как тогдашняя продажа ближневосточных нефтяных активов. Но суть та же.

* * *

Ещё была мысль, что это кто-то заселяется, «в соседи».

Да, к нам три семейки подселились поблизости; в дома-пятиэтажки, что были вокруг Башни через двор. Причём именно что подселились-переселились, а не возвратились старые жильцы, уехавшие ещё летом и осенью. Это батя с Толиком первым делом выяснили, когда та же Ольга Ивановна заметила признаки, что кто-то что-то там «шерудит» в домах напротив; и это не мародёры — потому что вроде как обживаются.

Ну, батя с Толиком сразу визит туда; как батя говорит «с ознакомительными целями» — мало ли что. Не, нормальные люди оказались, с детьми даже. С нашего же района, с Бангалора. А чего переселяться надумали? — а это… опасно там. А тут — Башня. Тут, говорят, не шалят. Слухи такие, что, типа, которые из Крысиной Башни — они, типа, неодобряют, если рядом «шалят». И соответствующе реагируют. Вплоть до отрезания голов. Потому поблизости ни гопоты, ни беспредельщиков всяких. От последних беспредельщиков — вон, горелый остов БээМПехи на проспекте возле Башни, как памятник. А что, вы не возражаете же, нет?..

Мы не возражали, — как батя озвучил, — но, вообще, если подселяетесь поблизости, надо бы сразу и самим придти и представиться, — из вежливости хотя б. И — разрешения спросить! — батя был строг. Ибо вы ведь и подселяетесь «под стены» для опосредованной защиты, — так проявляйте, чёрт возьми, лояльность и элементарную вежливость! — так батя их построил. Но, в целом, без претензий мы. Единственно — батя им… эээ… предложил? попросил? В общем, сказал, что если будет что-то в округе «шуршать подозрительно» — чтоб сообщали. Просто чтоб пришли к Башне, постучались — и переговорили. Ну и, — если кто предложит «последить за Башней», — тоже чтоб… соглашались; но тут же к нам, сообщить. А мы уж примем меры. А если вдруг кто надумает «подзаработать на нас», информируя кого-нибудь что около Башни творится… то можете с такими познакомиться, — тут они, недалеко, в подвале лежат.

Те, конечно, уверяли, что они-то — да никогда! Ну, на этом и разошлись.

Хотя Толян предлагал прогнать их нах, и вообще «зачистить поляну», «чтоб не получилось как с теми», но батя не согласился. Сказал, что предпочтительнее, если за округой будут следить «наши люди», ну, пусть не «наши», но дорожащие нашим хорошим отношением. Рядом живущие люди лучше чего-нибудь заметят, нежели мы.

Ну и вот, сразу возникла мысль, что ещё кто-то пристраивается. Но странно, что на третьем этаже, — обычно старались на первом, или вообще в подвале. Потому что чисто на этажах — там ведь кроме стен ещё и пол, и потолок морозят; а в подвале или на первом — только потолок. И ещё, оглядев «диспозицию» с бинокля из окна, Толян сказал, что оттуда, с этого разбитого окна, вход в наш подъезд просматривается. Ну и, соответственно, простреливается. Что не есть хорошо. Там, конечно, рядом деревья; и машины старые — но когда из подъезда выходишь, на крыльцо — на некоторое время конкретно подставляешься, и с этим надо что-то делать. А прежде всего — разобраться кто это такой любопытный.

Бабах тоже смотрел на это окно, и сказал что для выстрела из СВД дистанция вполне нормальная. Что «для грамотного человека» оттуда — а это метров четыреста, не больше, — пульнуть в выходящего из подъезда как нефиг делать. И попасть, что характерно. Он бы, сказал, попал бы. И вообще предложил отсюда, из Башни, проследить это дело; и, если подфартит, и этот чел подставится — то и снять его отсюда из своей СВДэхи. «Я, говорит, за результат отвечу».

Но Бабаху нужно было в этот день обратно к Спецу возвращаться, так договаривались; и его, видно что, это ломало. Ему у нас нравилось.

В общем, меня оставили пасти ситуацию из окна и связь держать по рации; а сами втроём: батя, Толян и Бабах, — пошли туда на разведку. Не через подъезд, конечно; а через выход магазина, что на проспект, то есть вкруговую.

* * *

Вернулись через час, и вернулись озабоченные. Как батя кратко мне рассказал, прошли они к той квартире очень аккуратно, чтобы, случись там кто, не спугнуть — и, кроме того, отслеживали всякие возможные меточки, которые незваные наблюдатели могли оставить. Или, к примеру, растяжки-ловушки, на которые сам батя был большой мастер. Но, вроде бы ничего такого… Зато нашли путь, по которому этот «кто-то». Если он был один, пролазил в подъезд — с улицы, через бывший салон копировальной техники и прочего; через пролом в стене, как мы в Башне делали; там стена некапитальная, перегородка в полкирпича. Потому его наши соседи-наблюдатели и не засекли; а то Толян уже потом хотел было идти, «предъявлять» им.

Но в самой этой квартире нашли не просто следы чьего-то посещения, а конкретно, как выразился Толян, «снайперскую лёжку». Точнее, «засидку».

Достаточно, надо сказать, грамотную: человек, который это готовил, не расположился около окна — откуда его б бабулька-наблюдатель наша рано или поздно бы срисовала; а оборудовал себе пост в глубине комнаты. Нагромоздил там мебели: шкаф, на него — стол; а за столом — кресло на паре тумбочек, чтобы быть немного на возвышении, и чуть сверху, «по наклонной», наш подъезд просекать. И чтоб в глубине комнаты его было не видно. Для этого и стёкла разбитые удалил — чтоб не мешали; и горшки с цветами переставил — чтоб его в глубине комнаты не видно было, — но тут уж он перестарался. И чтоб удобно было выпасать наш подъезд длительное время, — мы ведь не так и часто теперь там шныряли. Хотя, пожалуй, и каждый день. И когда поняли, что всё это время реально подставлялись — слегонца заочковали, конечно. Но, видать этот наблюдатель совсем недавно тут обустроился, — сегодня или вчера. Батя там всё обсмотрел, и даже крошки чего-то хлебного нашёл, и — смятую пачку от печенья. Не пыльную — значит, свежую. Шерлок Холмс, хы.

И всё это было совсем не просто так, ясное дело. Потому что на столе, за которым устроился этот наблюдатель, лежала стопка книг, явно из этой же квартиры, — и лежали они так, чтобы на них было удобно класть ствол… Подставка, упор, значит. Не почитать же под похрустывание печеньем он туда приходил?

* * *

В общем, ситуация напрягла. Нет, нету спокойной жизни, совсем. С Белкой не закончили, — тут ещё проблема нарисовалась. Как сейчас уезжать?.. Мало ли что. Хорошо ещё, что по словам Вали, Белка довольно удачно и «под случай» смылась; и теперь её бывшие похитители точно не найдут; а в этом Озерье — ничего, отсидится неделю — другую лишнюю, там с ней ничего не станет. А потом мы её оттуда заберём. Главное сейчас разобраться с этой снайперской засидкой, чтобы не оставлять в тылу такую каку. Ибо мало ли что. Надо было выяснить, кто за этим стоит.

* * *

Джон-Бабах сучил копытами, так ему хотелось поучаствовать в охоте на снайпера: у них, у спецовых, инициатива не поощрялась нефига; они если куда выдвигались, то большой группой, с прикрытием, и только по делу, — никакой тебе «вольной охоты» и инициативы. Бабах, говорит, не любил с ними на вылазки ездить: сидишь, говорит, как дурак, со стволом, где-нибудь на этаже или на крыше, мёрзнешь, озираешь окрестности, пока пеоны машины ништяками грузят, — никакой инициативы и драйва. А у нас прикольно — реальная противо-охота. И вообще вот — поездили; новые лица, новые впечатления. Он ещё эту Вальку кадрить пробовал. Я так понял, — но она очень зашуганная была, боялась его. И вообще всех нас боялась, — когда ей порассказали про «Мавзолей «Обои»», и про головы на кольях. Хотя её совсем не запугивали, наоборот — чтоб расслабилась и поняла наконец, что у нас — уверенно. Но она как-то неправильно это всё восприняла, и только больше бояться стала. В общем, Джон к ней подъезжал — но с таким же успехом мог бы лесного зайца в клетке пытаться охмурить, — одни шарахания, выпученные глаза и шерсть дыбом. Но про Озерье, про ихнее житьё там она ему порассказала…

Но «охоту на снайпера» отложили; батя сказал, что засаду там делать опасно, в общем — можем спугнуть. А что Бабах его с Башни в глубине комнаты достанет — тоже не факт. Там нужно будет, чтобы он сначала проявил себя. А как? — если это снайпер. Не подставляться же. И вообще — может он не сегодня и не завтра нарисуется. И сидеть там, его выпасать, мёрзнуть — нафиг надо.

И потому батя решил сделать ставку на проверенную свою систему — на мины.

А нас, — меня и Бабаха, — отправил к Спецу. Джона — отметиться, доложиться и всё такое; и, как он сильно хотел, отпроситься у Спеца ещё на несколько дней, а лучше на недельку — была у него идея сгонять с нами в Озерье за Белкой. Меня — отвезти месячный прод-паёк для той девчонки, что забрали из подвала, и которая была сейчас в кладбищенском «детсаду», но на полном нашем обеспечении. Чьи родители сейчас мёрзлыми тушками лежали в «мавзолее», дожидаясь весны, когда их вместе со всеми можно будет куда-нибудь отвезти или закопать. А также чтобы показать новые-старые выменянные автоматы: два ППШ и ППС, спецову оружейнику Палычу, послушать его мнение; возможно — отстрелять. Я вообще реально для себя глаз на ППС положил — удобный.

Ну, мы и уехали с Бабахом; а батя с Толяном остались контролить обстановку в Башне и строить планы.

* * *

— Это хороший размен! — оружейник Палыч одобрил наше приобретение вообще, и мой выбор в частности, — Для города накоротке так вообще лучше не надо: лёгкий, разворотливый; патрон с хорошей настильностью и достаточной убойностью. Тебе, с твоими габаритами, так вообще хорошо…

Я затащился. Не зря мне ППС сразу глянулся. А Палыч продолжал:

— …если хочешь — и за отдельную оплату, конечно, если Спец добро даст, — я могу на него каллиматорный прицел поставить — у меня есть в запасе. Аймпойнт. Микро каллиматор. Хороший; главное что батарейку сажает очень медленно, можно месяцами не отключать. Даже годами наверное. Ну, или как альтернатива — Халосан, китайский. Или Липерс, тоже китайский, он чуть похеровей, но тоже… отдачу держит, даже и помпы, не ломается. А, Военный?

И улыбается.

Это он подъебнул так, конечно; но всё равно приятно, что со мной не как с пацаном, а как с бывалым солдатом общаются. А чо? Да я больше крутых вояк за день успокоил, чем любой из них тут имеет шансы за всю жизнь! Так что всё правильно. И сейчас всё правильно, — я, блин, собираюсь в серьёзную экспедицию, и со знанием дела подбираю себе оружие. Это нормально и в меру круто. Реально так. По настоящему.

Я солидно откашлялся.

— Петрович, а у вас чего-нибудь с каллиматором есть? Сравнить.

— Да не вопрос, не вопрос, Военный; сейчас глянешь!

Он засуетился, оборачиваясь; достал из шкафа калашников с эдакой рамкой-кубиком на ствольной коробке, подал мне. Я принял; приложился, всматриваясь в рамку. Красная точка. Куда её подводишь — туда и прицел получается. В натуре удобно, — тем, что это нагляднее и быстрее, чем совмещать цель, мушку, и целик. Я поприкладывался, целясь в разные углы Палычевой берлоги, всей заставленной оружием, правда в основном полуразобранным.

Реально удобно. Надо будет с батей перетереть — хочу себе такую штуку! Чо-то даже… очень хочу! Больше, чем айфон в своё время. А Палыч продолжал насчёт автомата:

— Хороший автомат! На вооружении ВДВ стоял аж до 67-го года. Прицел, видишь, на 10 и 20. На двадцатку ставишь — и на 300 метров вполне в ростовую попасть можно. Падение траектории значительное, но можно; прикидываешь так: целишь в голову — попадаешь в ноги. То есть мушку поднимаешь над целиком примерно на величину равную её ширине — пуля попадёт туда, где вершина мушки. Темп стрельбы ниже чем у этой швейной машинки… — он кивнул на лежащие на столе ППШ, — Отсечка в один патрон — легко. Поправки можно и не знать, просто следить за пулями. Пристрелочную послал — и глядишь как легла; следующая — с поправкой. Потом очередь; очередь густо идёт. На 200 метров каску вместе с головой однозначно накроет…

Новый прицел мне однозначно понравился; и я поставил себе целью однозначно чтоб такой у меня был. Выпрошу у бати. Но пока что нельзя такую уж сильную заинтересованность демонстрировать. И потому я довольно на мой взгляд равнодушно спросил:

— Палыч, и сколько вы за такой вот хотите? Ну, Аймпойнт который?

А чо? Мы богатые, небось; можем сейчас позволить себе лучшее. А чо. Не айфон небось.

Я ждал, что Палыч назовёт цену в лещах или в талерах, на край — в золоте; но он хитро улыбнулся и кивнул на стол с автоматами:

— А вот, ИХ отдадите взамен — поставлю тебе каллиматор самый лучший!

Ничо себе!

Я посмотрел на него с недоумением и разочарованием. Это, как батя говорит: «меру тоже надо знать!» Нефига ж себе аппетиты. Что мы целый ПМ отдали за приведение в божеский вид горелого пулемёта с БМП — уже не считается?? Ишь, добрый, добрый — а как завернул! Два ППШ за один каллиматор — ничо себе! Я скривился.

— Приклад ещё пластиковый, складной, регулируемый поставлю! — поспешил добавить Палыч, — Хороший приклад! Как в кино!

Ага, как в кино. Батя такое «кино» устроит, предложи такой ченчь ему…

— А каллиматоров сейчас почти что и не осталось! — продолжал соблазнять Палыч, — Даже и у вояк…

* * *

Тут стукнула дверь, и появился Бабах, весёлый.

— Ну чо, посмотрели? Нормальные агрегаты? Чо, Палыч, грузишь пацана, хы?..

— Сам ты пацан! — тут же поправил я, со вздохом отдавая калаш с аймпойнтом оружейнику.

— Пошли, что ли, к Верзиле сходим! — предложил Бабах. А сам так и пёрся от удовольствия, — точно отпросился у Спеца небось.

— Клеймиться? — с пониманием спросил Палыч, убирая в шкаф автомат.

— Типа того! — кивнул Бабах, — Вот, Крыс хочет себе крыса на плечо. Крыс, не раздумал ещё?

Я отрицательно мотнул головой и стал собираться.

— Ужас! — покачал головой Палыч, — Чо только не выдумают. Разрисуются как эти, как индейцы. Как Викинг. На том свете будет перед апостолом Петром представать — а он его не узнает!

— Ничо! — махнул рукой Бабах, — Мы крысу фотокарточку-то не будем пачкать! А Верзила — он столько нагрешил, что его не у райских врат, а этажами ниже ждать будут; и наверняка сразу «в свои» запишут! Ну, готов? Двинули.

* * *

По дороге Джон раскрыл мне причину своего хорошего настроения: как я и думал, Спец, пусть и со скрипом, отпустил его аж на целых десять дней к нам; с возможностью, если договорится, выехать и в «командировку». Помимо всего прочего, я думаю, сыграло и то, что самому Спецу интересно, что делается «на окраинах» бывшей страны; и получить информацию не в пересказе, а от своего человека ему было, конечно, ценно. Сам же Бабах давил на то, что

«— …там девки, Спец, поймите, пжалста, я тут один как лысина в парикмахерской; а мне бабу нужно, я ж семейным быть хочу, как полагается; нет, тут никто не нравится; вы ж, небось, Айшу мне не отдадите, нет?? А там девчонки из Мувского шоу-балета, из первого состава; я их на сцене в «Остров погибших кораблей» видел — это огонь, огонь!.. И они сейчас прозябают в глухомани этой, и жутко, небось, переживают, что они тама одни — и я тута, один!.. Кто не любил — тот не поймёт! — а я их заранее уже всех люблю! Найду себе там девку, фигурную… А? Пустите, Спец — отработаю!.».

В общем, его Спец отпустил, предварительно подробно расспросив о всём произошедшем с нами в эти дни, включая, конечно, и поездку в пагарово обиталище, и его неудачное «бегство». И теперь Бабах тащился, предвкушая смену скучного существования в своей каморке на поездку куда-то далеко, «за бабой».

СОРВАННОЕ ПОКУШЕНИЕ И РАСЧЁТ ЗА НЕГО

Рация отсигналила, и Олег тут же ответил. Вчера одну из них отдали во временное пользование Валентину Юрьичу, нашему новому соседу, с наказом следить за ситуацией и если что — сразу сигнализировать. В свете той самой снайперской засидки.

Это было, конечно, не очень хорошо — снабжать «соседей» рациями: раций мало. Вообще, как прикидывал теперь Олег, надо пробросить провод в соседний дом, либо, что ещё лучше, по примеру Спеца задействовать уже имеющиеся телефонные линии, благо Гена-Крот в подвале дорылся до одного из колодцев, оказавшегося по принадлежности колодцем Мувской телефонной сети. Но на это не хватало квалификации; и Олег прикидывал, что проще всего кинуть провод по тому, самому длинному тросу, что уходил в соседний дом; который натягивали в том числе и на случай экстренной из Башни эвакуации. И запитать его на слаботочку, на обычный телефон. Но пока сойдёт и рация — ситуация экстремальная.

Валентин Юрьич, чувствуется, со вчерашнего разговора, когда ясно дали понять, что нахер вы тут такие красивые нужны, что на защиту рассчитываете, а ситуацию не отслеживаете, взбодрился и предпринял некоторые шаги. Чтобы себя зарекомендовать.

И сейчас он торопливым шепотом сообщал, что вчера специально рассыпал тонким слоем стиральный порошок и золу возле подъезда и в подъезде — в своём, и в том, где мы сказали, появился «чужой». И вот — утром, говорит, в своём подъезде — они его не запирают надёжно, так — подпирают изнутри, — след. Рубчатый след чей-то. Около подъезда.

— Так около подъезда или в подъезде? — уточнил Олег. Могут ведь и напутать. Ивановна ничего не сообщала; впрочем сейчас светает поздно, а ночью бабка спит всё же. И вообще.

— Да-да-да, возле подъезда — я же говорю, в подъезде! — несколько нелогично сообщил сосед, причём чуть не заикаясь.

— А «к тому» подъезду вы ходили? — всё же переспросил Олег; и опять получил порцию заиканий, из которой понял, что, конечно же, они никуда не ходили; и вообще — теперь заперлись у себя, и ждут развития событий. Наверняка ещё и проклиная себя, что перебрались поближе к башне в расчёте на защиту и спокойное существование, а тут на тебе — чуть ли не участвовать приходится в каких-то разборках!..

Ну и пошли к чёрту. Олег отключился. Ясно только было, что долго ждать не придётся, что рыбка клюнула — пора подсекать. Наверное, надо было засаду ставить, может быть и зря он обошёлся миной-ловушкой.

— Толян! — крикнул он в соседнюю комнату, — Шухер! Кажись «он» или «они» пришли! Хорошо б если в ту же комнату. Но не факт. Давай — выдвигаемся!

— Мигом! — раздалось оттуда. Потом ещё:

— Олег, а не заманивают нас туда?

— Думал над этим. Вряд ли. Сложно слишком. — Олег торопливо надевал на себя испачканный бурой запёкшейся кровью бронежилет одного из десантников, погибших в Башне. Не помешает. Теперь, уже сверху — разгрузку с магазинами… — Но вообще выдвинемся с проспекта. Обойдём по переулку, зайдём с тылу.

— Сидеть там надо было! — рыкнул Толик, так же торопливо экипировавшийся, — Сидеть!

— …И, возможно, попасть? — отозвался Олег, — Сам же сомневался. И вообще. Я старый больной человек, и сидеть всю ночь в промороженном доме вредно для моей простаты! Я в комфорте спать привык. В относительном…

Брат не успел ещё что-то ответить, наверняка что-нибудь столь же язвительное, как со стороны двора донёсся отчётливый хлопок. Взрыв.

Вот оно! Сработало!

Почти тут же засигналила рация и задребезжал телефон от Ольги Ивановны. Ну ясно уже, ясно — сами слышали!

— Толян, пошли! Напрямую, через подъезд. Там явно кто-то попался!

* * *

Верзила, он же Викинг, оказался реально здоровенным мужиком лет тридцати пяти, с толстыми волосатыми руками, сплошь покрытыми разводами цветной татуировки. Как будто он руки по плечи сунул в бак с краской — и так всё осталось. На лицо его взглянуть нельзя было без содрогания, — это было, в натуре, не лицо, а харя: как и говорил Джон, он себе вытатуировал на лице казавшийся реальным череп: с затемнёнными глазницами, откуда дико смотрели вполне живые глаза, с якобы провалившимися щёками, обнажавшими оскал зубов черепа, — словом, со всеми тенями и переходами, включая выбритый участок на черепе, где также татуирован эдакий, вполне на вид натуральный, пролом в черепе же… В общем, если б я его увидел где-то случайно — то без разницы днём или ночью, обосрался бы со страху, но перед этим его б пристрелил чисто на автомате. Потому что нельзя так.

Но ему были чужие мнения похер; у него самого был тот, названный Бабахом Хеклер-Кох Марк 23 в кобуре на ляжке, — круто до невозможности. Пока сюда шли, Джон сказал, что он в третьей бригаде бригадиром пашет; и что дисциплина в его бригаде лучшая среди всех — а у них, типа, своего рода соцсоревнование. Не удивлюсь насчёт дисциплины, — когда у бригадира такая харя-то. Там, небось, когда он к кому обращается, люди обсираются на автомате. А может уже привыкли.

Критически осмотрел меня, явно отметив пару кобур с ТТшниками на бёдрах, и сразу быка за рога:

— Чо бить будем? Где?

Ну чо-чо. Ясно чо. Крыса будем делать. Оскаленного. Боевого Стального Крыса Крысиной Башни. Который крут. Которому похер всё. Даже если накануне мама вернулась… в том виде, в котором она вернулась.

* * *

«Попавшимся» оказался парень, по возрасту чуть старше Сергея.

Мина-ловушка, сделанная из гранаты РГД-5 с подрезанным на мгновенное срабатывание замедлителем, сработала в прихожей, у него практически под ногами.

Когда Олег и Толик, напрямую из своего подъезда, — но, тем не менее, перебежками и страхуясь, приблизились к подъезду, из окна третьего этажа уже практически перестал идти бурый дым. Граната взорвалась в прихожей, но вытягивало всё равно через окно.

Прикрывая друг друга поднялись на этаж, потом ещё на площадку. Да, это не фонтан — красться вверх мимо дверей, за каждой из которых может быть засада! — Олег между делом представил ощущения людей группы Полковника, штурмовавших Башню. Но здесь засада маловероятна — заранее поставили на дверях «маячки», чтобы сразу было видно, открывали их или нет. Это — наша территория, тут воюем по нашим правилам!

Сверху кто-то застонал. Что кто-то попался и так ясно, вопрос один ли он был?..

Он был один; и он реально попался.

Взрывом гранаты ему перебило ноги; и он лежал на пороге квартиры-ловушки, елозя в крови, закусив губу, и стараясь не стонать. Но это у него выходило плохо; и это неудивительно. В руках — вскрытый и полуразмотанный перевязочный пакет, которым он, видимо, пытался что-то делать. Но где там… больно, и практически невозможно себя перевязать, если ноги ниже колена все сплошь посечены осколками. Совсем пацан. Увидел поднимающихся по пролёту вооружённых людей; всхлипнул от бессилия; но за валявшуюся поодаль винтовку не схватился. Бессмысленно это всё уже, он понимал. Да и больно, очень больно…

— Толян. Наверху проверь.

Толик бесшумно двинулся по пролёту на четвёртый этаж.

Олег присел на корточки возле раненого, потом опустился на колени. Качественно долбануло, штатно. Как минимум инвалид теперь; а если учесть нынешний уровень медицины, то и покойник — дело лишь времени.

— Б-б-больно!..

— Это понятно, пацан… — Олег достал из аптечки турникет и принялся накладывать его парню на ногу повыше колена. Затянул. Вроде как туго… ну-ка ещё. Не поймёшь — остановил ли, нет… надо штанину срезать.

Сверху спустился Толик, ставя автомат на предохранитель:

— Никого. Следов нет, контрольки все целы.

— Понятно. Дай жгут.

— У м-м-меня есть… — пацан поскрёб окровавленными пальцами по карману армейского бушлата. Да, так и есть — аптечка. И жгут. Старый, резиновый, ещё со скобами и цепочкой. Сойдёт…

— Ммммм… — стонал раненый, извиваясь, — мммм…

Олег наложил жгут на вторую ногу и выпрямился, по-прежнему оставаясь пока на коленях. Вытер руки о бушлат раненого, взял аптечку, открыл. Стандартная армейская. Где-то должно быть, если полная комплектация… ага. Промедол, шприц-тюбик. Достал, снял наконечник с иглы, вколол парню в бедро прямо сквозь брюки. Кстати, экипирован хорошо, по-военному, прямо как те, только без каски. Трикотажная шапочка валяется рядом с винтовкой. И винтовка… Толик поднял, осмотрел. Ого, импорт. С оптикой.

— Что за агрегат, Толян?

Тот щёлкнул затвором, ловко поймал вылетевший патрон.

— Орсис — Армалайт. Под 338-й.

— Давай-ка мне не мудри здесь. По-русски говори.

— Аналог нашего 7.62Х54 по уровню. И магазин ёмкий. И прицел. Хорошая штука.

— Ага. Ясно.

Олег вновь обратил внимание на неудавшегося снайпера. Реально, совсем пацан. Чуть старше Сергея. С другой стороны, сам Сергей сейчас уже совсем не пацан. По уровню…

Обыскал лежащего.

ПМ в поясной кобуре под бушлатом. Это он зря — как бы он его доставал-то в случ-чего? Надо было переложить в боковой карман… Переложил себе.

Запасной магазин к ПМ. Надорванная, начатая пачечка ПМовских патронов. Фонарик, зажигалка. Бинокль… хороший какой бинокль! В нагрудном кармане — мобильник, смартфон. Не включается… Чего все телефоны с собой всё таскают — память «о том времени» или амулет какой? У тех «десантников» тоже у нескольких были. Подсумок — типа «сухарка». В нём штык-нож от АК. Мультитул. Скотч армированный — моток. Запасной магазин к винтовке — не такой длинный, как установленный. Полностью снаряжённый. Четыре гранаты… Ого. Не РГДэшки. Маленькие, более круглые, с белым пластиковым корпусом, закрывающим запал. Две гладкие. Две с насечкой. Ясно — в руках не держал, но читал про такие: РГО и РГН. Что ж он их в сумке-то держал?.. Фляжка с жидкостью. Большая, на литр наверно. Фляжка голубого цвета, полупрозрачная — пластиковая. Почти полная. Батончик протеиновый. Мюсли — пара батончиков. Шоколадка. Начатая пачка галет, судя по упаковке — из армейского набора. Оттуда же маленькая упаковка джема. Сладкоежка какой!..

Бумаги какие-то… с таблицами, с расчётами. Ручка, карандаш, притянутые к блокноту резинкой. Потом будем разбираться. А это?.. Маленький фотоальбом, карманного формата, с фотографиями 9Х18. Тоже потом. Что же это за чёрт здесь, и зачем?..

— Толян, помоги. Давай его в квартиру затащим, там уже разбираться станем.

Заволокли парня в комнату, уложили на диван.

Ничего, — вроде как отпустило его немного после укола-то. Глаза закрыты, но веки подрагивают. И не стонет больше.

Посмотрел — ноги посекло просто очень сильно. В мясо! Одна голень гнётся как тряпичная — перебита. Но кровь вроде бы сильно не идёт… вообще не идёт кровь — перетянул хорошо.

— Ты тут-то своих «приветов» не наставил? В комнате? — Толян опасливо оглядывается через плечо.

— Нет, только на входе. Сегодня хотел ещё тут что-нибудь вычурное соорудить — но, видишь, он раньше пришёл. Толян, ты давай-ка, постой на выходе — чтоб к нам тут никто не заглянул незваным…

— Я понял. Конечно.

Толик вытер ладони об обивку дивана, на котором лежал раненый, и перебросил автомат со спины на грудь.

— Олежа, ты не трать на него пакет; на перевязку, я имею ввиду. Нахер с ним возиться? Не истекает — и ладно. Надо быстренько колонуть его: кто такой, в каком составе, цель, кто послал. Хотя, конечно, у меня уже соображения имеются.

— Угу. И у меня тоже. Да, с перевязкой, наверно, заморачиваться не буду… ну, потом к ногам примотаем что-нибудь жёсткое, если его переносить куда будем…

— Если в живом виде.

— Да, если в живом виде.

Толик подобрал прислонённую к стене винтовку, взял с собой — разбираться между делом. Выходя в прихожую, оглянулся:

— Брателло. Ты давай с ним в темпе. Без этих, без сюсюканий, как у тебя принято. Без психологиченских заходцев. Хочешь — ты покарауль, а я допрошу? Сам, по-своему?

— Иди, Толян, карауль. Сам я. Как у тебя «по-своему» получается, я уже на примере Погара видел…

Брат фыркнул и вышел.

* * *

Допрос не занял много времени. За всё время Толик только раз услышал приглушенный вскрик из квартиры. И через десять минут Олег вышел на лестничную площадку к брату.

— Ну. Чо?

— Зовут Денис. Один. По своей инициативе. Хотел выследить и подстрелить кого-нибудь из нас. Любого; а лучше нескольких. Причём, говорит, стрелял бы не в голову или в корпус, а в живот. Чтоб, говорит, помучились. И зубами скрипит. От боли, и от ненависти — я так понимаю.

— А чего он к нам так неровно дышит?

— А вот. — Олег достал из кармана маленький фотоальбом с кошечкой на прозрачной обложке. Полистал. Цветные групповые и одиночные фото, конечно же, ещё «тех времён». Улыбающиеся лица, мирный интерьер, шашлыки на природе и дни рождения.

Открыл на середине, потыкал пальцем, где подросток, чем-то отдалённо смахивающий на этого самого парня, стоит рядом с мужчиной в полевой военной форме. Подросток неумело держит в руках автомат. Оба улыбаются на камеру.

— Вот этот вот. Видишь. Это отец его. Вяхирев фамилия. А это он, Денис Вяхирев. Это один из той команды, что Крыс тут успокоил.

— А. Ага. Я так сразу и подумал. А чо один?

— Я говорю — самоинициатива.

— Мы же вроде с ними нормально разошлись? Тела отдали; целые, не глумились нефига. Не зарубались с ними раньше, — их «наезд» был чисто по-беспределу. Сами наехали, сами «отъехали». Кто не спрятался я не виноват. Се ля ва, как говорят французы. Чо за предъявы??

— Французы ещё говорят «а ля гер ком а а ля гер» — вернее, говорили, когда были ещё нацией, а не кучкой отолерастившихся пидорасов… Серфил недавно по частотам, слышал по радио завывания муэдзина — в перемешку с речью по-английски и по-французски. Из этого понял — трансляция «с самого высокого минарета Европы — с Эйфелевой башни»! Там под ней сейчас мечеть строят… дóжили! Но это ладно… Пацан говорит, что это чисто его инициатива. Что даже поругался со своими там. Не отпускали. Сам ушёл. Мать, говорит, после смерти отца слегла, — он, говорит, как мужчина, не мог не отомстить!.. Не отпускали — поругался, ушёл. С характером, значит.

— Мститель, мля… — вздохнул Толик.

— Угу. Идёт «отдача» после этого случая… Да уж. Не, в принципе можно было ожидать — даже и очередного, более организованного наезда. Хоть мы тут по всем понятиям и чисты, а всё равно — сейчас ведь всё не столько «по понятиям», сколько по личному отношению. На все эти «кодексы» и прочую хренотень люди плевать хотели… Только у них ресурсов на наезд не осталось. Самим бы выжить — одни старики и дети с женщинами остались; сидят на остатках. Благо «остатков» Полковник им много оставил, это я понял ещё когда трупы выкупали. Пацан этот, Денис, сейчас больше всего переживает, что у его «семейки» из-за его поступка будут проблемы…

— Достойно, чо. — опять вздохнул Толик, — Что делать с ним будем? И с этими, с бывшими полковниковыми?

— Думаю вот… Я ж говорю — можно было ожидать таких вот вывихов, чисто на эмоциях. Спонтанных…

— Угу. Не уследила бы бабка — закатал бы тебе в живот пулю…

— Или тебе.

— Или мне. Или Крысу. С такого расстояния и броник бы не помог.

— Однозначно не помог бы броник. Тут метров четыреста максимум. Если только по касательной.

— Это детали. Так что с ним-то?

Олег молчал.

— Ну? Сразу в мертвецкую?..

Олег поморщился, помотал головой.

— …Или продать им же попробуем? Но ты учти, брателло, если мы всех, кто на нас наезжает, будем живыми возвращать, даже если и за деньги, то скоро мы тут замучаемся пыль глотать. Жёстко — так жёстко!

— Да согласен я… Но… пацан полюбому уже инвалид. И…

— Вот только давай не начинай опять свою гуманность! — начал злиться Толик, — Инвалид, не инвалид! — какая разница!! Ты не об этом думай. Ты о том думай, что было бы, если б он тебе в живот пулю успел засадить. И сейчас не он здесь, а ты бы крючился в Башне. Вот об этом думай!

— Да думаю я, думаю… Не, этот факт надо озвучить. — решил, наконец, Олег, — Пусть все знают. Пусть слухи пойдут, что «посчитаться» с нами по беспределу так же глухо, как и наехать. Тогда больше никто дёргаться не будет; а со временем острота ситуации спадёт. И никто уже дёргаться «отмстить» не станет.

— Ну! — поддержал Толик, — Так грохнем его? И — тушку на колья. Как наглядную агитацию.

— Вот это уж лишнее! — не согласился Олег, — Твёрдость и непреклонность мы должны демонстрировать, а вот зверство наоборот может повредить. И вызвать дальнейшие эксцессы.

— Так чо ты хочешь?..

— Первым делом, Толян, давай его отвезём туда, к его родне. Они ведь координаты свои дали, где тусуются. Переговорим там. Выясним ситуацию и отношение. Чего этот Денис говорит — это одно; а их отношение — это другое дело. Нет, продавать его я не планирую… Но показать и озвучить, — это будет более знáчимо, чем мы его просто в «Обои» определим. Пусть знают, что с нами не прошелестишь так просто. И если опять «мститель» нарисуется — тогда уж точно на кол!

— А я бы и сейчас.

— Не, Толян — излишнее зверство вредит. Живым отвезём. Пока что, — а там, по ходу дела, решим…

* * *

Определившись, вернулись в комнату. Раненый пленник был в сознании; и видно было, что промедол уже перестал действовать. По бледному лицу мальчишки, усеянному каплями пота, по закушенной губе было видно, что он еле сдерживается чтобы не стонать.

Олегу было неприятно смотреть на это. Почти тот же возраст, — он вполне мог представить на месте его своего Сергея-Крыса. А вот Толику было наплевать:

— Лежишь?.. Зорро недоделанный. Сейчас поедем с твоими родичами определяться. Чего они за тебя скажут. Олег, в Башню надо сообщить, — они там на измене все.

— Да, я сейчас свяжусь.

Олег занялся рацией.

Толик ещё раз осмотрел раненого; отметил, что кисти рук его туго стянуты перед собой синеньким хомутом-контролькой — Олег постарался. Кивнул ему на это:

— Страхуешься, братан! Молодца.

— …да, ненадолго. Опасности нет; тут мы всё порешали. Мы быстро, туда и обратно. Сидите пока тихо, не высовывайтесь. Скоро Сергей с Бабахом вернутся. Саша — ты за старшего. Связь кончаю, отбой.

Олег отнял ото рта микрофон гарнитуры рации, взглянул на брата и пленника:

— А ты как думал. Выводы надо делать, приходится вернее. После этого случая с Погаром я б ему ещё и ноги связал, не будь они перебиты. Впрочем, сейчас придётся… привязать к чему-нибудь. Глянь, Толян, что тут можно найти подходящее.

НИКОМУ-ТО ОНИ НЕ НУЖНЫ…

С представителем бывшей «группы Полковника» разговаривали на расстоянии. Ибо мало ли что. Олег прятался за полузаметённым снегом грузовиком, Толик страховал из-за джипа.

Впрочем сам «представитель», старик лет семидесяти, сурового вида, высокий, несмотря на возраст сохранивший ещё некоторое подобие воинской выправки, стоял вполне открыто, на открытом пространстве улицы, у угла дома.

Олег специально выбрал это место — тут торец девятиэтажки был глухой, без окон, и можно был не ожидать снайперского выстрела «на посчитаться» с близкой дистанции; а другие дома были метрах в шестистах и дальше. Всё это тоже не внушало оптимизма, — при желании, подходящем инструменте и навыках достать можно было и оттуда, но уже сложнее.

Тем более что старик вышел совершенно открыто; и «случись кипеш», как выразился Толик, он бы стал первой же и несомненной жертвой. То есть, скорее всего, разговор должен был быть открытый и честный. Нам скрывать нечего — не мы накосячили… А старикана этого Олег помнил ещё по той перепетии, когда они меняли тела «десантников» на оружие и боеприпасы. Старик этот и заправлял обменом; и одет был так же — в старом армейском бушлате без погон, защитного цвета брюках с узким красным кантом, — видно, что бывший военный. Только тогда он держался совсем не так холодно и отстранённо; тогда его лицо было как кусок варёной говядины — вспухшее и мокрое от слёз. Кто-то из нападавших ему кем-то приходился; Олег так и не понял, кто и кем, да это было и неважно тогда.

А сейчас…

Складывалось впечатление, что дед не то чтобы ждал того, что произошло, но был не удивлён. Очень он хладнокровно принял известие о том, что они привезли с собой их «семейника». Мальчишку. С перебитыми ногами. Того самого, что, по его же словам, затачивался на то, чтобы «засадить пулю кому-нибудь из Башни в живот, чтоб помучились!»

Угрюмо пожал плечами; отвечал хотя и метров с десяти, но отчётливо, ясным, поставленным голосом:

— Я был против… Я с самого начала был против; и не только с Денисом, а и раньше — против всего этого «промысла». Мы — военные. Нас не для того родина учила. Но меня не послушали. Ни тогда, ни теперь. «Надо как-то жить, надо учитывать реалии!.». Вот… получили «реалиии». Я говорил — прожили бы и без этого. Не послушали. И Денис — тоже сам ушёл…

— Вы что — и не знали, что он ушёл?? — не поверил Олег. Спросил, напрягая голосовые связки. Всё же у него, в отличии от старика, не было поставленного командного голоса.

— Знали, почему не знали. Он прямо сказал. Мы обсуждали это. Все… почти все были против. Он не послушал… Я не мог ему запретить… — отвечал старик с горечью в голосе.

— Но вы же… Вы же знаете, что… какие к нам претензии?? — смешался от такого спокойствия Олег. Он ожидал нервов, возможно проклятий, возможно — угроз. А тут такое спокойствие.

— К нам не могло, не может быть никаких ведь претензий — мы просто оборонялись! Вы, наверное, уже знаете — собственно, один мальчишка и оборонялся, почти ровесник вашему Денису. Да, мы подготовились; и это сработало. Но… они же сами пришли!! За что же нам мстить??..

Закашлялся. Собственно, глупость сказал, конечно. Как же «за что мстить»? Вот за то и мстить. Кто же в такой ситуации исходит из «кто виноват»?.. Может, этот старик — но он жизнь прожил. А как это всё объяснишь молодняку, мальчишке? У которого отца убили.

Старик лишь подтвердил его мысли:

— Это я понимаю. Ещё пара человек. Остальные просто об этом не думают. А мальчишке, Денису, было важно отомстить. Как угодно, любой ценой… — и он повторил, — Я был против…

— И, тем не менее, отпустили его?

— Я не отпустил… но и не мог держать. Я сказал — ты… ты больше не с нами. Ты теперь — сам по себе. Он согласился.

Олег соображал: действительно, при таком раскладе, что этому старику предъявишь? Что отпустил? Тот сам ушёл, получается. Открыто, или втихую, — это дело девятое: старик мог соврать, что пацан ушёл втихую, ночью, никому не сказав; но он рубит правду: — Да, сказал. Да, был разговор. Да, были против. И он всё равно ушёл. На свой страх и риск. Что ему предъявить? Что нас не предупредил?.. Глупо. Кто мы ему.

Старик между тем продолжил:

— Вы не кричите. Вы подойдите ко мне, или давайте я подойду. Я без оружия. А стрелков у нас больше не осталось… Так что вы можете не переживать по поводу безопасности.

Олег подумал и согласился:

— Подходите, пожалуй. Только руки держите на виду. Сами понимаете ситуацию…

Старик кивнул и приблизился. Теперь можно было разговаривать не напрягая голос.

— Вот так вот взял и у шёл? — всё же переспросил Олег, — И наплевать на ваш запрет?

— Это не запрет был… — покачал головой старик, — Я не мог запретить ему. После того как… после того как все погибли, у нас сейчас не те отношения, чтобы я мог что-то запрещать…

Он сгорбился.

— Денис ушёл на свой страх и риск. Неделю назад. Где он жил всё это время я не знаю. Осталась его мать, жена Саши… Она очень болеет сейчас, она очень тяжело… ммм… отреагировала на смерть мужа. А Денис — ушёл. Несмотря на… на это. Или, может быть, как раз из-за этого…

Помолчали.

В наушнике прорезался голос Толяна:

— Чо вы там жуёте, нах? Сколько можно? Определились, нет? — Олег не прореагировал.

Ну ладно, что. Расклад ясен. Что дальше-то делать?

— Значит, лично к нам у вас претензий нет? — переспросил он, чтобы всё же расставить все точки над «i», — Вся эта «охота» была личной инициативой мальчишки, и вы за него отвечать не собираетесь? Как и подписываться за него?

Старик поморщился:

— Молодой человек… как вас? Олег. «Отвечать за», «подписывать за» и прочее — это не из моего лексикона. Я понимаю, время сейчас такое… бандитское. И тем не менее. Впрочем, я вас понял. Да, как я сказал, — мы не собираемся отвечать за Дениса… кстати, он никого не убил?? Не ранил?..

Олег отрицательно покачал головой; и ему показалось, что старик облегчённо вздохнул. И продолжил:

— …У нас к вам претензий нет, — вы защищались, это понятно. У вас к нам… я понимаю, могут быть претензии. Вполне объяснимо, да. Но… мы не станем отвечать по ним. Откупаться и всё такое. Нет. Не станем. Если можете; если, как ВЫ выражаетесь сейчас… — слово «вы» он выделил интонацией, как бы отстраняя Олега и его сподвижников от себя, противопоставляя их, — …можете что-то нам «предъявить», — предъявляйте. Но — учтите, мы тоже будем защищаться! Может быть не так умело и продуманно, как вы, но тем не менее…

Олег опять покачал головой: нет, мы «предъявлять» не будем. Ситуация понятна. Но…

— …таким образом больше мне добавить нечего. — закончил старик.

— Постойте — постойте! — удивился Олег, — Ну, по ситуации — понятно. Но что с этим Денисом вы предлагаете делать? С раненым? Каковы ваши предложения?

Старик ещё более сгорбился и совсем опустил голову. Теперь он не напоминал осанкой бывшего военного; а был просто старым, усталым от жизни и груза ответственности стариком. И отвечал уже не так ясно и отчётливо:

— Никаких предложений. Как я говорил: Денис ушёл сам, на свой страх и риск. Всё, что с ним произошло, к нам больше отношения не имеет. У нас… у самих сейчас хватает проблем, чтобы заниматься судьбой своевольного мальчишки!

Вот так вот, а! Ничего ж себе! Такого Олег не ожидал. И потому уточнил:

— То есть вы хотите сказать, что вам начхать на его дальнейшую судьбу?? Но он ранен. Достаточно тяжело…

Старик ответил еле слышно:

— это… был… его выбор. Он сам решил. Всё.

— То есть вы даже не рассматриваете возможность его… его забрать?? — это было для Олега всё же слишком. Он многого насмотрелся за последние полгода, но такое…

— Нет. Я скажу его матери, когда она выздоровеет… если она выздоровеет; что он погиб, пытаясь отомстить за отца. Собственно, я его предупреждал… Это был его выбор! — повторил старик.

— И вам… — Олег замялся. Хотел спросить: и вам наплевать, что с мальчишкой будет дальше? Ведь вы же понимаете, что… Но зачем лишний раз переспрашивать? Всё ведь уже и так сказано. Предельно ясно.

— Да. — подтвердил несказанное старик, — Я скажу Марии, что он погиб.

Вот так вот, да?.. Лихо. Такого Олег не ожидал. Ну что ж. Всё уже сказано.

Вынул из кармана тот альбом, что был в сумке у мальчишки. Подал старику:

— Вот. Отдайте… кому-нибудь там. Или выбросьте. На ваше усмотрение. Денису он больше не нужен.

Старик взял альбом, рука его дрожала.

Ладно, что тянуть. Всё сказано.

Олег повернулся, и, стараясь не терять всё же старика из вида, двинулся к джипу, по дуге, так, чтобы не закрывать Толику директрису. В этих собачьих раскладах, когда все сдают всех, невозможно что-то наверняка предвидеть; можно только стараться максимально быть предусмотрительным и страховаться. Чёртова жизнь… Когда свои сдают своих. Хотя он, пацан, для них уже и не свой. Хотя… Но мы же не знаем, какая у них сейчас обстановка, чем и как они выживают…

— Надеюсь… — проговорил ему вслед старик, и Олег приостановился, — Надеюсь, вы… впрочем, я знаю, вижу, что вы человек порядочный… и гуманный.

Кивнув, Олег пошёл дальше. А как же. И порядочный, и гуманный. Самый — самый. Негде пробы ставить.

Возле джипа Толик встретил вопросами:

— Чо так долго?? Чо решили?

— Поехали. Они его не забирают. Даже речь об этом не шла.

— Нефига ж себе! И чо?..

— Говорит: он всё делал на свой страх и риск. Ну и — он теперь «не их».

— Ого!

— Да. Так что зря мы съездили. Впрочем, как «зря», — выяснили обстановку. С их стороны, полагаю, накатов можно больше не ждать…

— Чо, прям вот так: делайте с ним что хотите?? — продолжал удивляться Толик.

— Ну, примерно так.

— Да. Сучья жизнь пошла… — Толик уже устраивался за рулём, — Бля, поставили вместо боковых это мутное оргстекло, всё не привыкну… Надо всё ж так Михалыч напрячь — пусть где хотят находят форточки; с этим плексигласом вообще жопа… и кровь фиговое отмыли. Эх, машинка! Многострадальная.

— Поехали, хватит трепаться. — поторопил Олег.

— А с этим чо? — Толик кивнул на заднее сиденье, где лежал раненый. Оттуда раздавались приглушенные стоны. Пацан, чувствуется, терпел. Но терпел из последних сил.

— Ты тронешься или нет когда-нибудь?? — психанул Олег, — Давай, двигай! По дороге обговорим!

Джип, развернувшись, выкатился на дорогу.

Пока он не скрылся за поворотом, Олег всё оглядывался: долговязая фигура старика в бушлате всё маячила на том же месте.

* * *

Когда выехали за пределы квартала, Толик прибавил газу и джип резво запрыгал на кочках, с чего-то образовавшихся на проезжей части. Сзади раздался протяжный стон, — пацану явно поплохело. Олег молчал.

Свернув пару раз, джип встал.

Приоткрыв дверь, Толик критически огляделся. Нормально. Обернулся к брату:

— Ну, пошли поговорим.

— Пойдём.

Вышли.

…

— Ну, и что ты думаешь? С ним?

— Да, наверное, то же что и ты.

— Да неужели? Растёшь над собой, хы. Или обстановка так действует? Не был бы ты старше, я б тебе сказал: «- Взрослеешь!»

Олег еле сдержался, чтобы не вспылить. Но ответил ровно:

— Толя. Давай-ка завяжи зубоскалить. В жизни много говна. Над чем можно похихикать и поиздеваться, но жизнь и смерть как бы стоят особняком. Особенно смерть. Тут хихикать… как бы сказать… неуместно. Ибо все под богом ходим.

— Ты ещё перекрестись, ага! — буркнул Толик, но потом добавил, — Но, в общем согласен. Где его оставим?

— Да хотя бы вон в том доме! — кивнул Олег на нежилого вида многоэтажку немного поодаль. Там, вроде, подъехать можно.

— Нормально. Можно и пройти, чтоб не кружить; тут, напрямую. Нучо…

— Сейчас, погоди-ка… перекурю сначала… — Олег почувствовал, что он начал позорно суетиться и тянуть время, — Хотя… Не, погоди. Вот что сделаем…

Он открыл заднюю дверцу джипа. Парень лежал на заднем сиденье, подогнув ноги, плотно завёрнутые в скатерть и перевязанные бельевой верёвкой — всё оттуда же, из той квартиры. Стянутые перед собой кисти рук посинели. Но не жалуется, даже не стонет. Просто молчит; и ненавидяще смотрит.

Олег достал из внутреннего кармана плоскую фляжку. Тёплая. Отвинтил и откинул крышечку, — пахнуло хорошим коньяком. Протиснулся в проход перед сиденьем, упёршись коленями в бок парню, склонился над ним, протянув фляжку — но тот, мотнув головой, отстранился. Жёстко взял его за волосы, повернул лицом к себе; приподнял ему голову, всунул между губ горлышко фляжки, сильно, так, что раскровил и так вздувшуются прокушенную губу, и скрежетнув металлом по зубам. Булькнуло, парень непроизвольно сделал глоток. Ещё. Ещё. «Залив» в него весь коньяк из фляжки, Олег снова выбрался из машины. Сунул пустую фляжку в карман, достал толстый алюминиевый тюбик гаванской сигары.

Толик следил за его манипуляциями с кривой усмешкой, но молча.

Раскрутил тюбик, вытряхнул сигару, надорвал целлофановую обёртку, снял. Обратил внимание — руки дрожат, но совсем немного. Когда что-то делаешь не думая, то и волнения особого нет. Когда всё прикинул, и видишь, что это лучший выход. Для всех. Откусил и сплюнул кончик, раскурил от зажигалки. Затянулся, набрав в рот ароматного дыма, выпустил струёй. Косо глянул на брата, сказал:

— А как было бы круто в кино или там в книге!.. ОН в нас стреляет; а мы его вылечиваем, и… и становимся друзьями.

— Угу! — поддержал Толик, — Или он вырастает и нас однажды приканчивает, ибо месть за отца — это святое. Офигенный сюжет. Особенно для индийского кино. Весь зал в соплях и в носовых платочках.

Олег согласно кивнул, ещё несколько раз, уже молча, затянулся. Щелчком отправил недокуренную и наполовину кохибу в ближайшую кучу мусора, присыпанную снегом.

— Пошли, что ли.

Открыл дверь, встретился с ненавидящим взглядом мальчишки. Глаза блестят — наверное, коньяк начал действовать.

— …Вы меня лучше убейте; потому что если я выживу, я всё равно кого-нибудь из ваших застрелю! Так и знайте!

— Не переживай, всё согласно твоих пожеланий… — пробормотал Толик, помогая брату с другой стороны салона продвинуть тело мальчишки.

Осторожно, стараясь не причинять лишней боли, вытащили его из машины, и, держа под мышки и под колени, понесли к дому.

Как и ожидалось, дом был явно нежилой, что было сразу видно по следам на снегу, вернее по их отсутствию. Дверь в один из подъездов приотворена; к нему и пошли, чтобы зря не толкаться в, возможно, запертые или подпёртые снегом. А тут была достаточно большая щель.

Положили мальчишку на снег возле подъезда, пинками приоткрыли дверь; Толик проскользнул внутрь с автоматом наизготовку «ибо мало ли что». Вернулся, закидывая автомат за спину:

— Нормально, никого. И квартиры открытые есть.

Снова подняли мальчишку, и тем же порядком занесли в подъезд, потом в одну из квартир, дверь в которую была взломана. Положили его на диван. Диванную подушку — под голову.

Медля, Олег зачем-то прошёл на кухню. Настенные шкафчики распахнуты, на полу раздавленные баночки из-под круп, муки, вермишели, специй — всё как всегда, обычная картина после визита мародёров. На стене, под настенной лампой — календарь. Август месяц; на картинке синее небо, лазурное море и большая красивая ракушка на переднем плане. Давно хозяева отсюда… свинтили.

Заглянул Толик:

— Ну чо ты? Мы тут чо, до завтра тасоваться будем?

— Я полагаю, что ты…

— Знаешь!.. — перебил его брат, как будто заранее знал и ждал что Олег скажет, — Давай-ка ты из меня не будешь делать палача! А потом за это же и презирать! Давай-ка грязную работу делать вместе или хотя бы по-очереди! Вот сейчас вот — твоя очередь! В общем, я возле подъезда подожду.

И вышел.

«— Толян знает меня как облупленного!» — подумал Олег, глядя на красивую ракушку на календаре, — «- Может быть даже лучше, чем я сам себя знаю. И — воспитывает. Я — его. Он — меня. Ладно, что время тянуть».

Вернулся в комнату, встретился взглядом с горячечным взглядом пацана. Спросил, кладя руку на рукоятку люгера:

— Может, курить хочешь?

Тот не ответил.

РАЗГОВОРЫ ОБ ОТВЛЕЧЁННЫХ МАТЕРИЯХ

Толик стоял на выходе подъезда, и, стараясь не светиться, поглядывал вокруг. Рассчитывал на ожидание, но выстрел за спиной, в квартире, раздался буквально через несколько секунд. Он только качнул головой: «- Растёт над собой братан!»

Тут же появился и Олег; автомат за плечами; заталкивая в кобуру люгер. Засунул, пристегнул ремешком.

— Пошли.

Пока шли к джипу, потом выезжали со двора, Олег ощутил невыносимую жажду поговорить. Он понимал, что это всего-навсего отходняк от стрессовой ситуации; причём — он отдавал себе отчёт и в этом, — более стрессовой для него, нежели когда они на пару с братом перебили молодняк, сдуру залезший в магазин под Башней, и оказавшийся там в ловушке. Среди которого, кстати, были и Элеоноровы ровестницы-подружки. Но тут было совсем другое дело.

В общем, поговорить так и рвало. Он пытался сдерживаться; но потом плюнул — чего ради перед Толяном-то что-то из себя изображать? Не тот случай. Он меня во всяких видах видел.

— Слышь, Толян. Я что вспомнил. Помнишь, Серый когда отболел, после этой переделки. Ну, как вынырул тогда из беспамятства, как из проруби. И весь такой… ненормальный, помнишь? Чушь всякую нёс — что он «там был, он возвращался»; тебе ещё всякую ахинею: что «тебя нет», что ты… помнишь?

— Ну. И что. Прошло же.

— Не. Вроде как не прошло. Я с ним как-то на днях разговаривал, чуть коснулся этой темы — нет, чувствую, не прошло… И, самое интересное, знаешь что…

— Что? Самое интересное, хы?.. ты за правой стороной приглядывай, брателло; я через этот долбаный плексиглас не вижу нихера!

— Приглядываю я… Так вот. У меня сложилось впечатление, что он верит, что он правда где-то «там» был, в другом измерении, что ли, в прошлом. Там было ещё «до всего этого». Апельсины всё вспоминал; прикинь, там апельсины ещё были! И он жалеет, что «там» апельсинов так и не попробовал… И там со мной разговаривал; то есть с тамошней моей копией… не, — реинкарнацией… Опять нет, — с моим тамошним воплощением…

— Ой, да мало ли люди несут в бреду и после болезни?

— Нет, там очень структурировано. Такое трудно в бреду придумать.

— «Там» — это где «меня нет», что ли?

— Да. Там, он сказал, тебя нет. То есть, прикинь — я есть, а тебя — нет. Вообще нет у меня брата. Ну и, — я, говорит, тоже отличаюсь от себя, теперешнего. Даже, говорит, голосом. И зубы у… у меня тамошнего вставные, мост-керамика, — как у тебя. А тебя — нет…

— Хы! — Толик, не отрывая взгляда от дороги, ощерил зубы, четыре передних из которых на верхней челюсти и правда отличались по цвету от остальных.

— И, говорит, что «я — тамошний» ему такую теорию задвинул: что «тут» ты — это отдельная часть моего «я». А «там» мы с тобой, якобы, единая личность. Даже зубы у меня передние выбиты, как у тебя здесь — прикинь!

— Да… забавный бред! — проворчал Толик и снова ощерился.

— Вот. И я что говорю. Занятно — что только психика с нами не выкидывает, когда мы «в пограничных состояниях» находимся! Причём всё так структурировано, логично! Я б так не смог придумать…

— Даладно. Не смог бы он. Всё ж время раньше над фантастикой просиживал; вот и у Серёги от этого завихрения наследственные… Да. А чо ты вспомнил, про… про Серёгу? Ааааа… — сообразил Толик наконец, — Из-за этого… пацана этого. Так я и думал. Что ты тут комплексовать начнёшь… Не, мог бы и я, конечно, но…

— Да нет, нет, Толян, всё рóвно. Это нормально всё. Просто интересна ситуация. «Он», ну, то есть «я — тамошний» смог бы «это» сделать? Как думаешь?

— Ничо не думаю. Давай хернёй не станем маяться, а? Нету никаких «там» и «здесь». Есть только «здесь».

— Ну не скажи… очень там всё логично у него выстроено; недаром Серый сам в это верит, — что был «там», но вернулся. Почему-то. И «здесь», получается, все самые жёсткие человеческие качества в тебе сконцентрировались. Мои, в смысле, качества — но тут «в тебе». А там, получается, всё только во мне…

— Херню какую-то несёшь.

— Не хочешь, — не слушай. Нет, что-то в этом есть… Я вот замечаю, что я постепенно становлюсь жёстче, что ли. Я таким раньше не был. Чтобы пацана вот так вот… нет, раньше бы не смог. Да, жёстче становлюсь. А ты, напротив… не замечал?? Может, тебе самому не заметно — а со стороны видно! Я меняюсь. Далеко не факт, что смог бы раньше вот так-то.… А ты б — смог. А, Толян?

— Не.

— Что «не»??

— В смысле я б стрелять не стал.

— Почему??..

— Патрон. Звук. Зачем окружающих оповещать, что тут какая-то разборка? Опять же ствол чистить. Для таких вещей нож есть.

— Ааа… — Олег выдохнул, — Вон что.… Да не, извини, тут уж пацан пулю заслужил. Резать его ножом — это было бы уж слишком!..

— Ну, может быть. Но я говорю в принципе.

— И ты меняешься. Не замечал?

— Чего? — с подозрением покосился на брата Толян, — Чего я замечать должен? Что — добрею прям на глазах? Ага. Ну да. Замечаю. Каждый день, хы. Скоро буду куклам платья гладить и плакать над сериалами из коллекции твоей бывшей, ага.

— Нету у неё там сериалов, только херня феминистическая…

— И ты тоже. Меняешься, брат! В июне, когда ты только сюда, к нам приехал, ты не такой был. Нет, конечно и сейчас ты можешь и пристрелить, и голову отрезать, я не сомневаюсь. Но чтоб раньше ты так из-за какой-то… тёлки стал переживать — нереально!

— Из-за какой?.. А, ты про Элеонору? Нууу, братан, тут особая история…

— Вот. Особая. А раньше ты не был способен на «особые отношения». А тут…

— Олежа, давай, нах, тему сменим. А то я расплачусь! — фыркнул Толян, — Не про меня. А вот чтоб ты чего-то там менялся, «жесточал», я что-то не замечаю!

— Ну почему же…

— Вот потому же! Вот давай — вот Серый повёз в Спецов детский сад продукты для этой… как его? Для Маши этой, ну, девчонки, что у бомжей забрали. А нафига? Вот что это даёт??

— Толян. Ты что — предлагаешь ребёнка убить? Ты совсем, что ли?..

— Да… — Толян помялся, — Ну почему обязательно «убить». Хотя с деловой точки зрения оно, может, того и стоило б. Кто она нам? Но вообще… Вот посмотри — что вот ты о бедующем этой девчонки думаешь? А?

— Ну как что… Живёт и пусть живёт. Что мы, одного лишнего ребёнка не прокормим?

— Прокормим. Хотя, в общем, при нынешних условиях это бы и нафиг надо. Кто она нам, повторюсь? Кто мы ей? Люди, убившие её родителей. Сколько бы мы её ни кормили. Вот и думай.

— Мммм… — Олег изумлённо посмотрел на брата, — В общем верно… Но… но выхода другого я не вижу…

— А вот — думай.

Дальше ехали молча. Потом Олег, раздумывая, проговорил:

— Знаешь, что на ум приходит?.. Слышал — в Турции были янычары? Нет, не слышал? Так вот. Были это элитные войска. Это были не части из бывших крестьян, получивших оружие во время войны, это были профессионалы, с детства для войны выращиваемые. Ну и для гражданской службы тоже. Гвардия своего рода. Да, прикинь — с детства. Проходили обучение, без семьи. В специальных учебных заведениях, что ли. Воспитывались там в духе беззаветной преданности султану. Можно сказать в духе фанатичной преданности. Потому на войне были элитными частями, сражались до последнего. Но и в мирное время, надо сказать, тоже были элитой — те, кто себя проявлял в чём-либо кроме военного дела, получали шанс стать государственными чиновниками, подняться по служебной лестнице. Это была своего рода личная гвардия султана. Но самое интересное не в этом. Всякого рода «гвардейцы» у разных правителей были. Тут интересен сам принцип формирования этих частей из янычаров. Откуда брался кадровый резерв.

— Ну. И откуда же?

— Представь себе, это были не турки. Это были дети из завоёванных турками народов. Насильно изымались из семей в раннем детстве, вывозились в Турцию И воспитывались в соответствующем духе. С детства.

— Занятно. А что ты вспомнил?.. А, понял.

— Нет, я не про «воспитание в духе фанатичной преданности», конечно. Я про то, что в детстве из ребёнка можно сформировать всё что угодно. И заложить в него какие угодно убеждения. Если этим квалифицированно заниматься.

— Вот. Если заниматься. А не если кому-то подкинуть и тупо кормить. Если просто кормить — это только врага себе выращивать, проще сразу пристрелить… Подъезжаем, Олег — гляди по сторонам. И в Башню отсигналь.

— Да. Сейчас. Насчёт пацана, Толян. Для всех — взяли тяжелораненого, пока везли к его семейника — умер. Понял? Так будет лучше.

— Да. Наверное.

СБОРЫ В ДОРОГУ. СНАРЯЖЕНИЕ И ОРУЖИЕ

Толян с Сергеем собирались в дорогу; подбирали оружие и экипировку у Толяна же в «апартаментах» на девятом этаже.

Отдав последние распоряжения; определив пеонам фронт работ, Олег собрался подниматься туда, но прежде решил заглянуть в соседний подъезд, в квартиру, где сейчас «содержалась» Лена, бывшая жена.

Подходя к двери, пару раз глубоко вдохнул и выдохнул, — он знал, что зрелище будет тяжёлым. Хорошо что Сергей после того, первого раза, после встречи, про маму не вспоминал, или делал вид что не вспоминает. Да, лучше бы им поскорее отсюда уехать…

* * *

Замок на двери, как и на соседних, был взломан; но кто-то, видимо, Володя Васильченко или Миша, прикрутил «врастяг» ручку двери проволокой к крюку, согнутому из толстой арматуры, а крюк зацепил за угол распределительного электрощитка. Так, чтобы изнутри нельзя было открыть, хотя и оставалась некоторая щель. Нелишняя предосторожность: не хватало ещё, чтобы она в помутнении рассудка пошла ходить по Башне — или упала бы с лестницы во втором подъезде, где обрушены сразу два пролёта, или подорвалась бы на минах в первом подъезде, на выходе.

Снял крюк; стараясь не шуметь, вошёл; подошёл к комнате, где «содержалась» Лена — к бывшей кухне. Дверь плотно затворена, в щель воткнута бумажка — контролька, выходила или нет, открывала ли дверь. Нет, не открывала.

Прислушался. Из-за двери раздавался её голос:

— …как только вы понимаете и принимаете свою уникальность, и реализуете себя через неё, происходит волшебство…

Чуть толкнул дверь плечом, заглянул в образовавшуюся щель. Пахнуло тёплым воздухом, и вонью: смесь запаха горелого машинного масла, пота и фекалий. Не входя, заглянул.

Лена сидела на табурете за обеденным столом; перед ней были разложены какие-то обрывки бумаги, клочки упаковки, кусочки картона; и всё это, казалось, находилось в непонятном, ведомом только ей порядке. Она непрерывно водила над столом руками с подрагивающими пальцами, как цыганка, только что разложившая гаданье, и собирающаяся излагать что сказали ей карты. И она говорила, непрерывно говорила, обращаясь к кому-то по тут сторону стола; улыбаясь ему или им; при этом жутко было смотреть на чёрные круги вокруг её ввалившихся глаз и бледное лицо в кровоподтёках:

— Сейчас то время, когда мы в ожидании чудесных преобразований в нашей жизни… Пользуйтесь циклами элементов для руководства. На самом деле любой период нашей жизни подходит для такого состояния. Наш деловой гардероб так же многообразен, как и палитра нашей деловой активности. Не надо ждать понедельника, нового месяца, года. Самое главное надо, наконец, поверить по-настоящему в себя, в свои уникальные способности, в то, что вы достойны всего самого лучшего! Когда мы занимаемся имиджем, мы часто чувствуем себя в зоне повышенного риска. В любой момент или даже прямо сейчас. Весенние цветы лучше созерцать при свете солнца, сидя в прохладный день на веранде величественного дворца. И вы станете свидетелями чудесных преобразований в своей жизни!..

И при этом она улыбалась; вернее, ей, видимо, казалось, что она ласково улыбается невидимым собеседникам, а на самом деле её лицо лишь жалко кривилось.

Олег сглотнул слюну и так же неслышно притворил дверь. Из-за двери по-прежнему доносилось:

— …когда есть сомнения «а вдруг не получится», это только вопрос ВЕРЫ. Это явный звоночек «что-то не так». Надо найди причину, чтобы ВЕРИТЬ…

* * *

«Апартаменты» Толика представляли из себя трёхкомнатную квартиру, из которой только одна комната была относительно жилой, а остальные две и кухня были складом вещей и арсеналом. Вернее, частью арсенала — после всего произошедшего с Башней, после всех «наездов» и «накатов», оружие и боекомплект предпочитали держать максимально рассредоточенно.

В большой комнате было холодно: несколько стёкол в окнах прострелены или выбиты в прежних «наездах». Прострелы заклеены кусочками армированного скотча как заплатками; большие же выбитые куски просто заставлены коробками с ноутбуками, с теми, что Толик упёр у Мартовны на закате своей карьеры охранником. Сделано это было наскоро, неопрятно, «на отъебись» — Толик всегда был далёк от понимания комфорта. Одна дыра в стекле вообще была закрыта ноутбуком, приклеенным по контуру к стеклу тем же серым скотчем. Ещё стопка ноутбуков громоздилась в углу — совершенно, как оказалось, не нужные в новое время агрегаты. Впрочем, за исключением аккумуляторов — аккумуляторы Олег со всех загодя снял, вынув из них 18650-е элементы для своих нужд.

На видном месте, в нише мебельной стенки, где у бывших хозяев раньше стояли всякие ценные для них вещи, типа фужеров и хрустальных ваз, теперь красовался здоровенный «горшок»: шлем «Маска», с толстым бронестеклом в щитке, закрывающем лицо, с двумя отчётливыми отметинами от ТТ-шных пуль на стекле. Памятный Серёгин трофей, отданный Толику (скривясь, «- Да забирай нафиг!.».) в память подаренных им когда-то «часов Бонда» — «Seamaster». Как живое, вернее, вещественное напоминание и те де.

Женька-Бабах потрошил на столе свой привезённый «из дома, с кладбища» рюкзак и рассказывал-рапортовал:

— …зимой, в мороз, надеваю термобельё, свитер из полартека; штаны и куртку из прималофта, всё «от Сплава». Всё лёгкое, очень тёплое, и быстро сохнет. Технологии рулят, в общем.

— Ещё один поклонник технологий! — фыркнул развалившийся на диване Толик, — Вот, единственное что я уважаю «из технологий»!

Он оттянул у себя на груди толстой вязки защитного цвета, «с горлом» и на молнии свитер толстой вязки:

— Австрийский. Для горных стрелков. Из верблюжей шерсти. Греет как… как баба, чесслово! Сохнет быстро, как… эээ… и этот, как его!.. Гипоаллергенный. Серый — рекомендую. У нас есть несколько, на твой размер тоже подберём, — с тех времён, помнишь, когда «Старый Прапорщик» по наводке твоего бати выносили?? Хы.

— У меня своё… — сидевший напротив Крыс с видом полным достоинства вжикнул молнией на своей толстой, флисовой, зелёной куртке:

— Тоже… Германия. Класс. Сверху ещё куртку. Мой же «Агрессор» — хорошо, он на два размера больше…

— На ноги? — строго продолжал допрашивать Толик. Собственно, это он и организовал тут этот «показ мод», — чтобы потом, «в деле», «не хвататься за жопу, что тут жарко, тут холодно, а тут неприкрыто!»

— Продумано, Толян! Мои флисовые штаны «Камчатка», — в них хоть на снегу спать можно. Толстые! И под них, конечно, штанцы от термобелья. И носки шерстяные. И те зимние сапоги, что у Погара я забрал…

— Носил?

— Да не. Мерял.

— Поноси. Хотя б день в них походи, побегай. — распорядился Толик, — Это не волнует, что «по размеру подходят», — там может при ходьбе подъём жать, к примеру. Или ещё какие косяки вылезут. Так что надеваешь и носишь. Дома.

— Да чо ты, Толян. Мы же знаем где Белка. «Отбивать» её не придётся, просто забрать. Ну, подарим там местным крестьянам чего-нибудь из «городского», Дошираков каких-нибудь, хы, за содержание, — они и рады будут!..

— Ты не как воин, а как пацан говоришь! — сделал вид что сердится Толик, — На войне правило: идёшь на три дня — бери на неделю! И жрачку, и боезапас. Всё продумывай! До мелочей! Ибо мало ли!

— Вот, тут вот, в отделении — гидратор!.. — не особо обращая внимание на дискуссию рядом, продолжал Бабах, — Я раньше думал: нахера в рюке, вот, в верхней части, эти вот отверстия, закрывающиеся «окошками» на липучке. Потом дошло — для шланга гидратора!..

— Гидратор, хератор… напридумывали херни! — ворчал Толик, — Я вот флягу просто возьму. Вот эту… — потянулся, и достал из-за дивана флягу из голубоватого пупырчатоого пластика, в которой, видно было напросвет, плескалась жидкость, — Лёгкая. Хоть и пластик.

Отвлёкшийся от разбора своего рюкзака Бабах взял у него флягу из рук, покрутил:

— Это хорошая фляга. Качественная. Налжин — «Оазис». Ни запаха с неё, ни вредных выделений, и в то же время прочная и пластичная — не раздавишь. Говорят, в ней даже можно воду кипятить, хотя я не пробовал такого…

Открыл, понюхал:

— Чай…

— Дай-ка сюда! — Толик забрал обратно флягу, — Вылить надо. Это того, — снайпера. Хер знает, что он туда набодяжил. А с собой, — вон, кофе возьмём. Или твой батя чего-нибудь наварит, он большой спец до всякой наркоманской бурды, хы…

Не успел договорить — послышались шаги, скрипнула дверь, колыхнулось покрывало, которым дверь для тепла была завешена, пропуская Олега.

— Привет, собираетесь?

— В самом разгаре. Садись, комментируй.

— Серёж, сына, ты нормально позавтракал?

— Нормально, чо… — буркнул Сергей, роясь по карманам куртки, — Во, Толян, ещё взять обязательно надо. Перчатки без пальцев. Рыбацкие, из флиса. Стрелять если.

— Это да! — согласился Толик, — Это конечно. Бабах — есть у тебя? Малацца. Да, можно и эти — с «откидывающимися пальцами» — у тёток на рынке выцыганил, хы?.. Да ладно, наплевать откуда — главное весчь практичная. Но перчатки перчатками — надо и руковицы. Или толстые, полноценные перчатки… Не кожаные!

— Сергей, у тебя есть? Мои возьми! — вмешался Олег.

— Да есть у меня! — отозвался Сергей.

— Потом по оружию… — продолжил Толик, — Я, понятно, возьму полковника калаш, с обвесами. Ты, Серый, свой, как понимаю, окончательно променял на ППС?

— Угу! — утвердительно кивнул Сергей, — Я беру ППС, определённо!

— Ишь какие слова!.. Серый. Может, ты ещё передумаешь? Вот чо ты на него запал? Ну я понимаю — меньше АК, приклад складной, отдача меньше… но это же ПП, пистолет-пулемёт, не автоматическая винтовка, как АК. Дальность меньше… — Толик взялся отговаривать Крыса, хотя и без особой надежды на успех, — Понятно, что тут, в Башне, он бы был тебе удобней, чем АК, но мы-то идём «в поля»!

— Не-а. ППС возьму. — Крыс был непреклонен.

— Ну смотри… Это как всегда — «генералы готовятся к прошедшей войне». Говорю тебе, «в поле» АК лучше ППС-а будет… ну ладно. Да. Значит, ты — ППС; я — АК. Я б, чесслово, взял бы и наш ПэКа, но таскать… Если б боестолкновение предстояло, — тогда б, конечно, без вариантов: ПК и три-четыре короба-двухсотки. А так — только автомат. Хоть и нехорошо, что у нас с тобой такой разнобой в «первом» оружии. А ты, Бабах?

— Походу, ага, я — свою СВДэху, конечно! Сделано в СэСээРе!

— А вот посмотри, что у нас теперь есть! — Олег встал, и достал из шкафа чёрную винтовку с примкнутым длинным магазином, трофей. Подал.

— Ого! — присвистнул Бабах, принимая оружие, — Это вы с этого снайпера так приподнялись?.. Достойно!

— Что скажешь?

— Ну что… Прекрасный агрегат. Орсис, АР-10. Так… Магазин на двадцать патронов…

— Там ещё другой был, поменьше. Десятка, наверно.

— Угу… А сошки там были? Нет… — повертел в руках, с удовольствием пощёлкал затвором, предварительно отсоединив магазин; с некоторым сожалением отдал обратно Олегу:

— Не. Я — раз полюбил, значит — на всю жизнь! Только эСВэДэха!

— А чо?

— А чем эта лучше? Патрон — близкий по характеристикам… Ну, полегче чуть-чуть… и покороче. Но! — у Арки прицельная дальность 800 м, у СВД — 1200…

— Так уж и 1200? — не поверил Олег.

— Бля буду — век воли не видать! — скалясь, обмахнулся большим пальцем Бабах, — Я, конечно, на тысячу стрелять не возьмусь, квалификация не та; но вполне возможно, я знаю. Таблицы есть, и всё такое. Арка для города ещё норм, но мы ж «на природу» идём, там дальность — свойство определяющее. Ну, магазины ёмкие… Но это ж не пулемёт! Опять же, если лёжа стрелять, длинный магазин упираться будет, мешать — надо будет приподниматься, а это демаскировка, для снайпера — большой косяк! Для города-то сойдёт, конечно… — повторил он. И продолжил:

— Ну, отдача… У АРки частично гасится, за счёт газоотвода. Но у СВД настолько же импульс пригасится за счёт веса… Зато — и это самое главное! — СВДэха несравненно надёжнее! Что «в лесах, в полях», словом, «на войне», самое важное. Клинанёт АРка — где и как её там чинить? Опять же — её пристреливать надо. На разных дистанциях.

— А вот. — Олег выложил на стол блокнот с записями, с массой таблиц и цифр, изъятый у неудачливого снайпера, — Это не оно?

Бабах с интересом полистал, и отложил:

— Оно. Таблицы пристрелки. Но это ничего не меняет — всё нужно самому по дистанциям прогонять. Только так…

— Ясно! — кивнул Толик, — Решено. Значит, ты берёшь свою дуру…

— Не «дуру», а…

— Ладно-ладно, «недуру», извини за фамильярность к твоему инструменту. Я беру АК. Серый берёт ППС… Тут, ему, в принципе, тот плюс, что патрон с ТТ единый, — меньше разнобоя будет. У него, в смысле. Значит, дальше. Гранаты…

— Надо?.. — с сомнением спросил Бабах.

— Ты чо! — сразу же вклинился Сергей, — Гранаты — вещь! Знаешь сколько я их покидал тут, в Башне!

— Да видел я — весь подъезд раздолбан.

— Это не только я, конечно. Но и «они». Но вообще, без гранат бы каюк…

— Ну, это в доме, в застройке — конечно. А «на природе» много не особо и надо. Много и не возьмём. Хотя б и вот ваших «хаттабок». По паре РГДэшек каждому.

— Вот же ещё что есть! — Олег достал и выложил на стол гранаты, изъятые у мальчишки. Выглядели они очень аккуратно. Крыс и Бабах взяли и стали их рассматривать.

— Класс! — одобрил Сергей, — Чоткие какие. Маленькие. Видно что современные — не как твои, Жень, угрёбища! Пап, я возьму пару?

— Нет! — Отец не успел ответить, как вмешался Толик: забрал гранаты у Сергея и Бабаха и убрал их в ящик мебельной стенки, — ЭТИ мы не возьмём. И уж точно тебе, Крыс, их не надо!

— Почему это?? — Сергей был возмущён, — Чо, думаешь, я…

— Слушай меня! — прервал его Толик, — Гранаты хорошие, слов нет. Но! Это современные гранаты, у них взрыватель «на столкновение с препятствием» — то есть кидаешь, она ударяется и хлоп! — взрывается. Сразу, в момент удара. Что в некоторых случаях весьма полезно — чтобы противник не успел среагировать и спрятаться, чтобы граната после удара, пока горит замедлитель, не успела отскочить. Но… вот ты, Крыс, когда «с этими» воевал, сколько раз РГДэшки кидал?..

— Да много раз кидал! — пожал плечами Сергей, не понимая, куда он клонит, — Сколько было, столько и кидал.

— Вот. Много. И наверняка кидал и накатом; и из расчёта, чтоб ударившись, за угол улетала, так?.. И предварительно отпустив рычаг, чтобы капсюль-воспламенитель сработал; а кидать только когда секунда-другая пройдёт, чтобы сработала в воздухе, или сразу после падения? Помнишь, я тебя учил? Было?

— Ну, ясно, было. А чо ж. Да, было что и так кидал, да. Я ж умею!

— Вот. Умеешь! — назидательно продолжил Толик, — А в этих другой принцип. Если ты уже привык, что можно кольцо выдернуть, рычаг отпустить — и бросить на второй, скажем, после хлопка, секунде — то эта вот граната… — он кивнул на ящик, куда убрал новинки, — …после отпускания рычага взводится, и твой бросок «воспримет» как столкновение с препятствием! Там инерционная система такая, во взрывателе, из шариков. То есть подорвётся она у тебя непосредственно в руке при броске, улавливаешь?

Сергей кивнул, соображая.

— Вот. Если у тебя уже отработан с эргэдэшками навык кидать с учётом времени горения запала, то тут тебя это может жостко подвести. Отпустишь рычаг, выждешь секунды, попытаешься кинуть — и каюк тебе!

— Чо ж я, дурак?? — заспорил Сергей, — Я же понял — не тупой! Что эти вот «с задержкой» кидать нельзя, только сразу! Не тупой же я!

— Да я не говорю, что тупой! — отмахнулся Толик, — Только есть такая штука, как «боевой стереотип». И в бою он может сработать; когда внимание у тебя будет отвлечено на всё что угодно, кроме того какая граната у тебя в руке. В бою, — ты сам знаешь, — работают только инстинкты, нарабоотанные стереотипы, причём самые простейшие! А навыка бросать эти гранаты у тебя нет; а навык, завязанный на эргэдэшки с замедлением на 3 с лишним секунды может выйти боком! Потому эти я тебе не дам!

Сергей промолчал, набычась. Олег согласно кивал в продолжение всей тирады Толика. Бабах пожал плечами:

— Ну чо, толково. Я тебе хаттабок дам, Серый, не переживай. Из личного запаса.

— Кроме того — продолжил Толик, — мы идём «в леса». Это вам не город. Сейчас зима, снег. Если она упадёт в мягкое, в снег, взрыватель «на столкновение» не сработает. Там, конечно, есть дублирование — то есть она через те же секунды подорвётся так же точно, как и эргэдэшка, но смысл-то тогда их с собой таскать? В зиму-то? Вот… понял?

— Понял — не тупой! — отозвался Сергей.

— Не, Серёж, ты, главное, пойми — это не то что от недоверия, нет, но для предосторожности, ты ж понимать должен!.. — вклинился зачем-то и Олег. Сергей взглянул на него уже с некоторым недоумением и даже раздражением:

— Да понял я, пап, чо ты! Со мной как с маленьким.

— Ладно-ладно, что ты. Волнуюсь просто за тебя…

— Чо за меня волноваться. Тут отделение спецназа было, и чо?? Чо они со мной?

Толик переглянулся с Олегом, как бы говоря взглядом: «- Вот, вот, видишь что из него прёт! Хлебну я с ним, чувствуется! Зазнался!»

И Олег счёл нужным поправить сына:

— Серый, ты слишком-то не зарывайся! Не ты «их» в чистом поле положил, а грамотно реализовал выстроенную заранее стратегию обороны. Это совсем другое, нежели то, что, возможно вам предстоит. То есть столкновение на чужой территории с противником, которого вы не знаете. Это совсем другое, и… и ты во всём должен слушаться Толика, а не своевольничать!

— А я что, сказал что не буду слушаться?? — огрызнулся Сергей, и тут же постарался сгладить резкость. Батя сегодня был что-то весь такой «мягкий», но мог ведь и озлиться тоже. И вообще не отпустить «в командировку» — вон, отправит одних Толика с Бабахом!.. — Я и буду слушаться. Только пусть он ко мне не относится как к дебилу…

— Так. Закончили разборки! — подвёл черту Толик, — Никто к тебе «как к дебилу» не относится, но разумная предосторожность необходима! Поехали дальше. Личное оружие. Я беру свой АПБ, с принадлежностями, конечно. «На выходе» бесшумное оружие нам очень может пригодиться. Ты, Джон, как понимаю, свой макаров?

Бабах утвердительно кивнул со своим обычным: — Так-то ну, походу ага.

— Это плюс, — боезапас к ПМ и АПБ у нас будет единый. Ты, Серый… Ну, раз тащишь ППС, то и ТТ, конечно, тогда?..

— Ясен пень, куда ж я без своих стволов?? — Сергей ловко выдернул оба ТТшника, и, провернув их на пальцах, выложил на стол. Полюбовался. Трофеи! Оттого вдвойне приятно иметь.

— Вот, ТТ. Ладно. Но — два это через чур. Зачем тебе в полевом выходе два пистолета?

— Оба возьму! — упрямо сообщил Сергей и вновь убрал пистолеты в кобуры.

— Смысл?.. Вот зачем? Ну, тут, «на земле», ещё туда-сюда — понт, он, как водится, дороже денег. Но в полевом-то выходе зачем?? — попытался переубедить Сергея Толик, — Ни к чему совершенно, только лишний вес. Лучше лишний рожок к автомату взять, и ещё десяток патронов россыпью. Практичнее б.

— Нет! — Сергей упёрся, — Оба!

— Вот заметь — я только АПБ беру, ПМ тут уже излишен. Я ж не говорю о том, чтобы тащить ещё и кольт! А тебе зачем второй ТТ?

— Хочу!

— Во, блин! — Толик метнул взгляд на Олега, но тот отвёл взгляд. Ясно, тут поддержки не будет… — Ну, смотри сам. Тебе на себе ведь всё тащить! И лишний пистолет. Но гляди… А вообще… — Толик потянулся и взял с полки свой личный ПМ, — Если б тебя так не замкнуло на ППС, я бы посоветовал взять ПМ.

— Чего б вдруг?

— Более точный. Вообще если исходить из точности, то из наших всех пистолетов самые точные это ПМ и наган…

— Во, точно! — Сергей, сунул руку себе за спину и тут же в руке у него образовался наган. Тот самый — переделка, — подарок Толика. Теперь, конечно, он был уже совсем неактуален, с таким-то арсеналом; но тем не менее он всё равно его постоянно носил с собой, вдобавок к обоим ТТ. Просто привык, и чувствовал себя без этого старого нагана каким-то… неодетым!

— Ну, про наган я имел ввиду, конечно, нормальный боевой наган, а не эту дважды переделку…

— А чо переделка-то, что «переделка»? — заспорил Сергей, — Ну и переделка! А бьёт надёжно! Сколько из него уже положили! Тот, с картошкой, толстый, — раз! Гопник после «Аквариума» — два!..

— Серёж, ну это же нельзя сравнивать! — не согласился Олег, — Ну, стреляет, да, механизм надёжный. Но сам патрон… гладкий ствол, заряжание раздельное — картечиной… ну, ты же сам понимаешь!

— Да… ну ладно! — Сергей соизволил согласиться, и убрал наган опять за спину, — Он, конечно.… Но всё равно!

— Надеюсь, ты и наган с собой «в командировку» не потащишь? — с подозрением спросил Толик.

— Чо я, дурак? — ответил Сергей.

— Ну ладно. Так вот — у ПМ и у нагана ствол неподвижный. Это даёт большую точность.… Да, Бабах? — переспросил Толик у Джона, видя, что тот согласно кивает головой.

— Так-то ну, походу ага: у ТТ либрация дульного среза 0,4 мм, при 100 мм ствола это даёт отклонение на 0,4 мм. На метре это 4 мм, на 25 метрах — 10 см…

— Ого! Познания! — удивился Толик, и Олег тоже посмотрел с уважением, — «Либрация»!

— Так.… Интересовался одно время.

— Вот. Так что это всех систем с подвижным стволом касается: глотков, кольтов и всего прочего…

— У парабеллума ствол на салазках ездит вдоль, он тоже точный! — сообщил Олег.

— Ну ладно.… Значит. С оружием для ближнего боя определились… Серый, тебе всё же рекомендую не тащить второй.… А!.. делай, как знаешь.

Крыс счёл, в свою очередь, блеснуть познаниями:

— Накоротке два пистолета удобнее автомата! Этого… — он кивнул на стоящую в стенке шлём — «маску» с двумя пулевыми отметинами в забрале, — …я ведь с двух ТТ успокоил! Правый стреляет, — левый страхует, или по-очереди, или одновременно! Перезаряжаться — вот, меня Палыч научил: левый за пояс рукояткой вверх, но с опущенной задержкой, чтобы яйца не прищемить; левой же рукой вставляю магазин; левой же перезарядка — держа за кожух-затвор, с упором рукояткой о пузо. Или о бедро.

Он встал и довольно ловко продемонстрировал, как можно управляться с ТТ одной левой.

— Во. А правая в это время со вторым страхует!

— Блин, не слушаешь ты меня! — сокрушённо вздохнул Толик, — Я же тебе говорю — в городе, в тесноте, на лестничных маршах это работает, — но мы же «в поля» идём. В лес! Не будет там противника «нос к носу»!

— Откуда ты знаешь?.. — всё равно не согласился Сергей, — Всякое бывает!

— Бывает-бывает, теперь из-за «бывает» будешь лишний ствол таскать! — скривился Толик, — Ну таскай… Не наигрался ещё.

Сергея же подмывало ещё раз и ещё хоть чем-то продемонстрировать свои новоприобретённые навыки в обращении с пистолетом:

— Меня Палыч научил, как быстро и без напрягов заряжать магазины! Не заталкивать патроны по одному, что задалбывает, особенно если пружина в магазине тугая, новая. А сразу. Вот, шнурком!

Под заинтересованными взглядами он вынул магазин из одного из своих пистолетов; выщелкнул ногтём один патрон, и дальше, этим же патроном выщелкнул все остальные семь патронов, освободив магазин полностью. Потом достал из кармана обрывок обычного ботиночного шнурка; отжав чуть пальцем подаватель, просунул в боковое окошко магазина этот шнурок, протянул, — рраз! — потянул оба конца шнурка к пятке магазина, оттянув подаватель, поджатый пружиной. И уже свободно, без напряжения, удерживая левой рукой магазин и шнурок, правой быстро вновь снарядил магазин патронами.

— Здорово! — согласился Бабах, — Мне Палыч ничего такого не показывал. Чо-то он с тобой отношения строит, наверное хочет чего. Ты с ним поосторожнее — он старый торгаш! Всю жизнь с оружием — а кликуха: «Фермер!»

— Неплохо! — отметил и Олег, а Толик лишь кивнул, — Этот номер можно с любым магазином проводить, в котором есть боковая прорезь…

— А ещё он предлагал пули ТТ подрезать, чтобы останавливающее действие было выше! Сделать, типа, как экспансивные! — сообщил Сергей.

— Ну, это уж лишнее… — пожал плечами Олег; а Толик демонстративно сплюнул в сторону:

— Теперь люди стали нежные! Появились мембранные ткани, останавливающее действие, йогурт с малиной и расчёски для волос на яйцах! Хернёй только не надо страдать! Стрелять нужно «по месту», а не вы`бываться, как американцы, с экспансивными пулями!

Все засмеялись.

— Ладно. Так. Теперь ножи!..

Сергей опять первым выхватил из набедренного кармана свой «Найт Хоук»…

* * *

— Серый, Бабах — этой, тёлке из шоу, Вале, что нас поведёт, тоже подберите что-нибудь на выезд. Не в джинсах же и не в курточке Белкиной ей ехать! — распорядился напоследок Толик, закрывая «совещание», — Серый, ты ориентируешься, в каком маркете у нас какое шмотьё — проведите её. Оружия, понятно, ей не дадим…

Обсуждение закончилось, и все стали расходиться уже по своим «апартаментам» чтобы окончательно подготовиться к завтрашнему выезду, а Толик придержал у дверей Олега за рукав:

— Ну, ты видел? Видел, какой он? Зазнался — слова не скажи! Вот как с таким «на дело» идти?

— Даладно, «на дело». Съездите, заберёте… — Олег сейчас был не расположен к педагогической теме, — Поедем, смотаемся ещё к Спецу на кладбище? Пока не стемнело.

— А что тебе надо? А, каллиматор и приклад всё же сынуле хочешь?? Не, Олег, смотри, конечно, но что-то ты… слабину даёшь!

— Два ППШ за это конечно перехлёст, но в общем… Поговорю с этим Фермером, поторгуемся, может я себе ещё что полезное подберу…

— Слушай… — Толик посмотрел на брата подозрительно, — Что-то ты сегодня какой-то не такой! Ты не бухал? Да нет вроде… А чо такое тогда? Ты сегодня как любящая мамочка над дитятей, а не… а! Понял. Это ты после этого пацана что ли?

— Ну… — Олег помялся, — И после этого, конечно. И… к «бывшей» заглянул сейчас — тяжёлое зрелище…

И продолжил с неожиданной горячностью:

— Ты ведь пойми: этот пацан, Денис, не сделал ничего такого, что не сделал бы нормальный, жёсткий, настоящий, желающий отомстить за отца парень! Я и Серёгу могу на его месте вполне себе представить. Если б я… А то, что они «сами полезли» — кого это в таких разборах волнует! Родня, родная кровь всё решает! Незачто его было убивать, понимаешь! И в то же время не застрелить я его не мог! Вот…

Толик хотел что-то сказать, но потом счёл за лучшее промолчать. Просто стоял и слушал.

— Вот такая вот жизнь пошла. Хочешь-нехочешь, а… Да, ты прав, братан; депрессняк что-то на меня нахлынул. Извини. Справлюсь.

— Да ладно, чо. — нарушил Толик молчание, — Бывает. Мы ж не железяки. И не каждый день ровесника, считай, своего сына на Луну отправляешь. И не каждую неделю бывшая в таком вот виде возвращается. Серый тоже переживает, я знаю. Хотя и виду не подаёт. Я к нему заглянул вчера — сидит за столом, поставил на стол ту хаттабку, что Бабах подарил, и знаешь что делает?.. Капает клей из тюбика — и клеет на неё шарики от пневматики. Золотистые такие. Ряд за рядом, и половину уже обклеил. И сосредоточенно так. Я ему говорю: «- Ты чо делаешь? Зачем?» А он мне: «- Красиво, Толян. И, опять же, осколков больше…» А у самого голос дрожит и в глаза не смотрит. Я ж понимаю — виду не подаёт, но всё думает. Тоже. Ну и у тебя, конечно. Объяснимо в общем. Забухай, чо. Пока мы не уехали.

— Нет. Я уж вашего возвращения подожду! — Олег через силу улыбнулся, — Только вы уж возвращайтесь поскорее! Ну и… без приключений чтоб. Ну, ты понял…

Деревня Озерье Никоновского района, два дня спустя.

Идти было тяжело, хотя и в снегоступах. Сергей пыхтел, напрягаясь изо всех сил, чтобы не сбить темп группе. Нужно было скорее уйти на пригорок, подальше от деревни, где всё шире разливалось зарево, и по-прежнему доносилась беспорядочная стрельба.

Нет, так-то неплохо получилось… Не то что, как ожидалось, «туда-сюда сгонять, Белку забрать, деревенских порадовать каким-никаким гостинцем — и назад», — тут приключения с самого начала начались! Как этот джипяра с пулемётом на крыше вылетел! Как мы ему врезали! — и через каллиматор насколько лучше, удобней стрелять! Чо бы я тут впотьмах разглядел, какие прицельные, если без тритиевых меток, — а с каллиматором совсем другое дело! Но вот приклад этот пластиковый, хоть и удобный в подгонке, но люфтит, гад! Родной был пожёстче. Как возвратимся домой надо будет вернуть Палычу — нахер нужны такие нововведения… сссуко, запарился весь… Приходится ведь весь боекомплект свой тащить на себе, немного сухпай, гранаты… Толян, гад, только скалился. Оба ТТшника, и, блин, наган зря, наверное, всё ж-таки взял… не сдержался в последний момент! И насчёт ножа тоже Толян выступал, что «нахер такой большой, ты что, свиней там в деревне колоть собрался?.». А всё нужное ить… но… «А теперь попытаемся со всей этой хернёй взлететь», как говорится. Вернее, не взлететь тут, а доползти до пригорка с церковью, где, как сказала Валя, Белка и должна быть, у общинских. Ну ничего, сейчас доберёмся, отдохнём — и назад! Вот Элеонора рада будет! И общинским этим, получается, доброе дело сделали — помогли с этим пулемётным джипом справиться, который их диверсионную группу уже было от леса отрезал! Не, нормально вышло — я вот уверен, что того, за пулемётом, именно я свалил! Хотя Толян, небось будет спорить; и Бабах, конечно… жаль что пулемёт не получилось снять!

Вытирая рукавицей пот, струившийся из-под шапочки, поднял голову: на тёмно-синем фоне ночного неба чётко виден был силуэт церковной колокольни с крестом. Близко уже. Ишь ты, деревня-деревня, — а тоже Башня. Хы.

Часть 3. Регион

ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

— Где эта тварь?? — ревел Толик, мечась по «трапезной», которая по совместительству выполняла роль зала для собраний общины вне церкви, а также была и спальней коммунарок, — Где эта подлая паскуда; я убью её как падаль!!!

— Интересно, как это «падаль» можно убить? — пробормотала Лика-«Мишон», сидевшая на лавке у стены рядом с Вовчиком, и поигрывая гирькой от безмена, подвешенной у неё, по обыкновению, на ремешке к запястью. Отполированная бесчисленными прикосновениями ладоней, гирька тускло поблёскивала, раскачиваясь как маятник. Кроме элемента «чем занять руки», типа чёток у Отца Андрея, гирька у Мишон сейчас выполняла и вполне утилитарную функцию, вернее могла выполнять потенциально: между делом она прикидывала, куда и как тюкнуть этого здоровенного парня, в неистовстве мечущегося по помещению, пинающего табуреты, и могущего представлять, судя по всему, немалую опасность. Опасность для Вали в первую очередь — но Валюху надёжно спрятали… В тот же чулан, что и Леониду. Под замок. Потому как, судя по всему, накосячила она крепко; и этот здоровяк, Толик, того и гляди, мог и вправду её застрелить, будь она здесь…

Вовчик тоже, сидя на лавке поджав ноги, оценивал ситуацию. Эти трое здорово, ну просто критично помогли им, но сейчас что-то пошло не так… Друзья они? Ну, точно не враги. Но и не друзья — вон как этот… буйствует. Что-то реально Валька наворотила, поди, в Мувске; недаром первое, что сказала, как только перецеловалась-переобнималась со всеми девчонками, это «- Быстро спрячьте меня куда-нибудь, Толик меня убьёт, когда узнает!.».

А что узнает, кто это такие; и как вдруг её через столько месяцев принесло опять в «родные пенаты» — толком не сказала. Не успела. Только что тряслась как осиновый лист и повторяла: «- Это Крысы из Башни; они неплохие — но меня обязательно убьют, когда узнают! Спрячьте меня!».

— Убью как падаль!! — продолжал разоряться здоровяк, потрясая здоровенным пистолетом с торчащим из кожух-затвора кончиком ствола, — Как гнусную падаль!! Где она, куда её дели??!

Ишь ты, как его ломает…

— Где Элеонора, суки??! Где моя девочка; куда Белку дели, уроды; мы сто двадцать километров отмахали сюда за ней, а мне тут, нах, выдают «не знаем такой??» Бляди, уроды деревенские, крестофаны!!

Прибывшие с ним двое — крепкий парень, не расстающийся с СВД; и подросток по виду, с угрюмым лицом, но быстро бегающими по сторонам глазами, выдающими живость характера и способность к быстрой оценке ситуации, — сидели рядом поодаль, у противоположной стены. Оружие держали около себя, это Вовчик отметил сразу. С пистолетами; у пацана так вообще два. Выглядели они тоже озабоченными, но, во всяком случае, не психовали, как этот. Как Толик, или как его.

— Чо за херня?? Кто нас так подставил??! Где эта сучка, и где Белка, я вас спрашиваю??? — орал здоровяк.

В дверь испуганно заглядывала баба Настя; за ней в коридоре виднелись испуганно-озабоченные лица свободных от вахты общинников и коммунарок.

— Куда ты!.. — в щель двери шустро, на четвереньках, прошмыгнул кто-то из малышни и тут же затихарился за кроватями. Вовчик сделал бабе Насте страшные глаза и отрицательно покачал головой — исчезните, мол, сами сейчас разберёмся. Может быть. Та прикрыла дверь снаружи, отсекая «общественность». Не ко времени. И Вадим свалил, своим показаться конечно… и Отец Андрей, говорят, на колокольне, бдит — послали за ним. Хоть бы дед Степан и Геннадий Максимович нарисовались бы — очень неуютно тут с этим… с психопатом этим. Чо орёт. Мы у него отнимали что-то, что ли. Белка какая-то. И Элеонора ещё…

— Да пустите!.. БабНастя, ну пустите же! Чо там Лика одна!.. да пустите, мы тихонько, в уголке посидим!!

В приоткрывшуюся дверь протиснулись Аделька, Верочка, и Катька. И прихрамывающая Зулька сюда же, коза. Все «по-боевому» — с оружием. Всё же разномасть-то у нас какая… стыдно смотреть; не то что у этих, у пришлых. Глянь-ка, у пацана даже целый ППС — но ухоженный, тюнингованный… А у нас — всего понемногу, от СКС до двустволки; вон, даже «трубка-стрелялка» для ближнего боя. Ну ничего, с этого рейда мы не пустые пришли — плюс два автомата. Надо будет распределить…

Девчонки все озабоченные; но рады, видно — все вернулись! И грохнуло здорово, и не раз; и зарево в деревне вон по сию пору. Стрельба только притихла. А наши — все вернулись! И ещё эти — трое новых, пришлых, непонятных. Тяжёлая ночь. Бессонная ночь. Для всех.

Вовчик вздохнул, чувствуя как гудят ноги; как ноет каждая клеточка тела. Как в тепле, после стресса, подкатывает отходняк. А этот — орёт… Белку ему. Элеонору. Не бухой вроде, и не обкуренный.

Вовчик встретился глазами с Катериной, — у той глаза сияют… Увидела его — перекрестилась; и его перекрестила. Переживала — приятно. Но — отходняяяк… Ни говорить, ни думать неохота. Чаю бы — и спать. Но спать сейчас опасно — чёрт его знает, что там у деревенских и у Гришкиных перемкнёт, могут ведь сразу и на пригорок полезть, посчитаться по горячим следам.

* * *

— Вы, уважаемый, скажите ясно, кого вы тут ожидали найти, и кого мы вам не можем представить — Белку какую-то, потом Элеонору?.. — видя, что Вовчик молчит, взяла на себя завязку переговоров Аделька, — А то мы прямо в недоумении… — и крутанула гирьку на пальце.

— Я те!.. Я те щас!! — Толик переключился с воплей «на вообще» на конкретный объект, но пистолет сунул в кобуру, — Издеваешься, что ли??

— Не понимаю вас…

— Чо не понять?? — передохнув, уже на порядок тише, вызверился бугай, — Мы тут!.. Отпахали такой крюк; между делом подставились в конкретную вашу тут деревенскую разборку! — и мне тут заявляют! Что не знаем никакой Элеоноры!! Это как понимать!!! — интонации опять пошли по нарастающей.

* * *

— Крыс, скажи ему! В ушах уже звенит от его воплей. — толкнул Сергея в бок локтем Бабах.

— Ничо, пусть проорётся, — ответил Крыс, следя за происходящим, — Ему надо. Это у него в порядке. Психопат же, — мне батя объяснял. Проорётся, — потом будем нормально разговаривать. А сейчас пока бессмысленно.

— Да пускай… но как-то неконструктивно он, не находишь?

— Да хули… Толян — он вообще неконструктивный ни разу. Лучше б мы с батей поехали; а Толяна — на хозяйстве.

— Хы. Прям так и представил — вы за его девчонкой, а Толян — на хозяйстве! — хмыкнул тот, — Нереально. А долго он ещё орать будет? По опыту?

— Не. Вон, выдыхается уже. Ща станет вменяемый.

— Ну, и то. А то задолбало уже. Говорю ж — неконструктивно… А ничо тут у них, у деревни-то, славненько… Глянь-ка, светильники диодные, разводка — стало быть где-то генератор есть, аккумуляторный блок… ничо так живут, чистенько… не лучиной освещаются, хы, как можно было ожидать…

— Угу, кучеряво. Ссссуко, ноги гудят. Сейчас бы чайку — и дрыхать… Бабах — спать хочешь?

— Спать… ох ты, нефига ж себе! — Бабах вытянулся, сидя на лавке, разительно напоминая сейчас спаниэля, делающего стойку на дичь, — Ты поглянь, ты поглянь!! Девки пришли! Блин, хоть тут не соврала Валюха — в натуре… ничего себе! Одна другой, эта, лучше…

— Угу… кому что.

— Чо ты, чо ты, я сюда ж за этим и пришёл… — зашептал Бабах, глаза его горели, обозревая, как вошедшие коммунарки ставили свои стреляющие инструменты в специальную пирамиду у стены; раздевались, снимая верхнюю одежду, с интересом и настороженно в свою очередь поглядывая на прибывших.

— Ты не любил — тебе не понять… Вон та вон, со шрамом — ничо так! Самая-самая. И вон та, на азиатку похожая — ничо себе!.. И ещё — вон; но то что-то угрюмая такая. Классная! И вообще!.. Гля, Крыс — а вон и пацанка какая-то, тоже ничего, гы! Не теряйся… Слушай, да мы удачно тут пришли, в натуре! Малинник!

— Да не толкайся ты!.. Жень, ты в натуре как с голодного края, девок никогда не видал… не, со шрамом которая, та, что крестится — она на этого, на Вовчика этого, всё зыркает… А так — да… и та ничо, ага. И… и…

Крыс столкнулся взглядом с пристально его рассматривающей совсем молодой, примерно как раз его возраста, девчонкой.

Что бы там не говорили, что бы там в мире не происходило, любые события, от трагедий до катастроф — природа всегда выше всего: как собачки, на оживлённой улице, забитой людьми, не замечая никого, но только увидев четвероногого друга-подругу своего вида, рвут поводки в руках хозяев, стремясь навстречу друг другу; так и здесь — Сергей почувствовал, как произошло то, что определялось в прочитанных книгах как «искра пробежала»; и страницы с которой «искрой» и её описаниями, он обычно, морщась, пролистывал, стремясь больше к художественному изображению батальных сцен и вообще «конструктива, а не соплей». Но тут… Он встретился взглядом с незнакомой черноволосой девчонкой, — несколько секунд «игры в гляделки», — и обои отвели взгляды. И тут же снова встретились взглядами. Чёрт побери…

* * *

Вновь скрипнула дверь, пропуская холодный воздух и бабу Настю. Войдя в помещение, она, обернувшись, строго наказала в приоткрытую дверную щель:

— Андрюшка! Стоишь здесь — никого не пускаешь! Кроме кто из Совета. Считать это дежурным постом, пойдёт тебе в зачёт, потом в журнале отметишь. Как понял?

— Понял, баб Настя, никого не пущу! — в сторону: — А ну — кыш отсюда! Баб Насть, только там, это, там Тарас прополз, я видел! Затихарился где-то! Давайте я его найду!

— Отставить, Андрюша. Потом сам найдётся. Храни тебя господь.

Прикрыла за собой дверь, повернулась к помещению, привычно перекрестилась на образ в углу.

— Что же вы, Вовчик, гостей чаем хоть не напоите сразу? Все вернулись — хорошо! Все знают уже наши. За дедами послали, за Отцом Андреем. Сейчас все тут будут. А вы, девоньки, давайте-ка… пока что — чаю гостям, покушать чего-нибудь; а потом уже разговоры разговаривать; и не здесь. А то прям не по-христиански. Ну-ка, ну-ка!..

Все засуетились, собирая на выдвинутый в центр длинный стол.

* * *

Толик тут же замолк, и отойдя в сторону, присел рядом с соратниками.

— Бля, попадалово, пацаны… Поняли? — нет тут Элеоноры. Разводилово.

— Да поняли уж. Не тупые.

— Конкретное попадалово.

— Да уж, неприятно.

— Ой, Бабах, кто бы уж тут говорил про «неприятно»! По тебе ж видно, что ты чуть копытом землю не роешь. Глаз горит, нах.

— Чо ты, чо ты. Я ж не при чём. Раз так совпало. А девушки, действительно, ничего себе…

— А Вальку эту, паскуду, я прикончу!

— Надо разобраться сначала, зачем она это всё…

— Чо тут непонятного — организовала себе бесплатный экспресс «Мувск, Башня — деревня, подружки…» Падла.

— Её понять можно… — рассудительно заметил Бабах, не сводя взгляда с собирающих на стол коммунарок.

— Всех понять можно; тебя вот — так вообще без проблем!..

— Чо ты, чо ты…

— А Белка хер знает где; хер знает в каких условиях и у кого — а мы тут щас чаи распивать будем!

— Ладно, Толян, чо ты распинаешься; как будто это что-то изменит? — Крыс тоже был настроен уже «конструктивно», — Найдём… Чо подпрыгивать-то? Ну, развела… коза драная; она мне сразу показалась подозрительной.

— Угу. Мне тоже — как увидел, что её вместо Белки подсунули — так сразу и заподозревал её; сходу она мне не понравилась! Нет, реально — угандошил бы паскуду!! Такой конец отвинтили, столько времени угробили; бензин, моторесурс, патроны! — и всё чтобы эту мокрощёлку доставить к её подругам! Убью падлу!

— Угу. Если найдёшь. Вон — ихний главный, который с бородкой, грит она спряталась — они сами найти не могут.

— Врут, бля!

— Врут конечно. Но чо им щас предъявишь?

— Сейчас ночуем — и завтра домой! И всё сначала!.. Бляяяя, я даже не представляю теперь, откуда это всё опять мотать! Что делать, что делать?? Опять, что ли, к «этим» ехать, к Погаровым соседям; трясти их по-новой; из Анжелики этой душу вынуть, пусть вспоминает что может!.. если её Савелий там уже не стёр от промежности до остатков её куриных мозгов.

— У меня тут идея есть! — вклинился Бабах, — Можно будет копнуть через геолокацию.

— Как это?

— Ну, фотки Белки — помните? Они ж со смартфона. А на каждой фотке неявным порядком смартфон пробивает геолокацию. Это дело можно вскрыть. Только программа специальная нужна, и привязка по спутникам. И — выяснить, где примерно эти фотки делались!

— А чо раньше молчал?? Чёрт электронный!

— Я ж говорю… программы такой у меня нету; надо в Мувске у электронщиков искать, которые выжили, конечно… Опять же геолокация — это привязка по спутникам, а спутники…

— …ещё в самом начале конфликта и наши, и китайцы, и амеры поприземляли все! — закончил за него Крыс, — Вон, каждую ночь в небе искрит — иголки и шарики, которыми всю орбиту напичкали, в атмосфере горят… Ты ещё про интернет вспомни, ага. Про связь спутниковую.

— Ты не шаришь, Серый… Интернет есть кабельный, дата-центры не все пожгли; а координаты можно через карты найти, через псевдо-геолокацию. Только гиморно это всё. Очень.

— Ясно. Билл Гейтс, нах. Ладно, будем думать… — подвёл черту уже успокоившийся Толик.

На столе уже посвистывал самовар, приятно запахло принесённым с кухни свежевыпеченным хлебом.

За дверью топали, отряхивая снег, мужчины общины.

ОПЯТЬ ДЕВИЧЬИ РАЗГОВОРЫ

— Ой, девчонки, если бы вы знали, как тут хорошо! Тут… лучше чем где!.. Какие мы дуры с Олькой что ушли тогда! Девочки, но мы же не сбежали, правда же! Помните, — мы же предупредили, вы же не сердитесь, нет?.. — Валя, сидя за столом в кухне дома одной из «общинских» семей, в окружении подруг-коммунарок и неизменной в их компании Зулькой, уплетала пирожки с картошкой, запивая смородиновым чаем; и, время от времени перемежая рассказ о своих приключениях всхлипываниями, делилась впечатлениями и информацией:

— Нас ведь почти сразу взяли; мы до Равнополья добраться же не успели; да и там было уже ясно, что везде так… Дуры такие — надо было сразу возвращаться; но мы решили всё же в Мувск попасть, что не может быть чтоб и в Мувске было так же плохо!.. Вот, нас на блокпосту и повинтили… как говорится. Хорошо ещё солдаты; эти, с АСО, что ли, с антисепаратистской операции, а может нет; но у них форма была и командир, а вот у «Белой Кувалды» или там… ну, неважно. Покормили, а потом… вы, говорят, шпионки! Чьи, мы говорим, шпионки? — мы же с деревни в Мувск идём… а давайте документы… паспорта — ага, с Мувска временная прописка, — мувские, значит, шпионки; сейчас вас… расстреляем! А пока — давайте, грят, раздевайтесь! Мы уж от страха и не соображали ничего, — вполне могли и расстрелять, мы по дороге насмотрелись уже на такое, и наслушались… что они творят. Ой, так страшно стало; мы думали и вправду расстреляют; но это они пугали так… Музыку ещё включили, паразиты… пришлось вспомнить, как Мэгги мастер-класс по стриптизу показывала… а она здесь? В деревне осталась, ааа… Но хоть кормили и не били! Даже помыться дали — у них там своя баня была, маленькая… но в бане… тоже, конечно. И вообще… В общем, две недели там прожили — никуда нас не выпускали, одежду верхнюю и обувь отобрали; но хоть не били, и кормили… И пугали постоянно — нет, не что расстреляют, а что продадут нас «Белой Кувалде», там, говорят, вообще ужас!.. Чтоб мы старались. Ну, — мы и «старались»… а что делать было, девочки!.. А потом у Ольки экзема, что ли, началась… там, то есть. А командиру ихнему непонравилось, как я ему… ну ладно, это не по делу. В общем, продали нас всё равно — но порознь. Мы с Олькой и попрощаться не успели. Мы уже тогда об деревне, об коммуне нашей вспоминали как о рае!.. Ооой, девочки, какие вы счастливые, что вы тут вместе… что мы тут вместе все; и что община!.. И мужчины — которые защитят, а не как… как эти! Мы там такого насмотрелись!.. Меня же этим, чёрным продали — в Мувск! Я там…

— Ты расскажи, как ты с этими, что привезли тебя, повстречалась! — прервала её Настя, — Кто они такие.

— А. Ага. Это подстава такая получилась: меня им поменяли. Но при этом обманули; сказали что меняют какую-то ихнюю девушку, которую украли; а отдали меня. Обманом. Я даже не знаю почему; я эту Элеонору-Белку и не видела ни разу; только потом, когда в Башне… Да, они в Башне живут, в центре, недалеко от ЦУМа бывшего, где бывшие Мувск-лотереи и бассейн раньше был. Не очень высокий дом, но там же, в Советском районе, в основном пятиэтажки; потому и Башня. Они там «с самого начала» живут; там в округе поумирали все или поразбежались, вот как мы, — а они обустроились и живут! У них там… ну, нормально, в общем. Было. Но их, — мне там женщины рассказали, — штурмовали совсем недавно, военные. Даже с танком, или как оно называется. И потому у них там всё маленько разгромлено. А перед этим у них там их девушку украли — этого вот, здорового, Толика, подругу, — и потому они все такие злые. Он, когда увидел, что я — не она; я думала, он меня убьёт сразу!.. Очень злой был. Ну — вы же видели. А потом, когда я в Башню попала, — там хорошо. Отогрелась. Там женщины такие хорошие: Оля и Люда; вот они мне всё про их жизнь и рассказали. Про Элеонору эту, за которую меня сменяли; они её ещё почему-то Белкой зовут. У них вообще всё по кличкам. Вот тот, парень — он «Бабах» иди «Джексон». А который молодой — тот Крыс, или ещё Главный Крыс…

— Да ладно! — вновь прервала её Лика, — Ты не отвлекайся. Сейчас Совет закончится, — мне надо будет старшим рассказать, как ты тут очутилась. А ты всё с пятого на десятое. Ты давай по существу рассказывай, как вы вдруг здесь оказались.

— Я ж и так по существу! Ой, девочки, я так счастлива, что я снова здесь! Вы просто не представляете, что «там», «в мире» творится! Я так счастлива, так счастлива!..

— Валька! Тебе говорят — не отвлекайся! — прикрикнула на неё и Аделька, — Говори по существу, — почему они тебя сюда привезли, и почему они эту Белку-Элеонору тут ищут!

— А. Да. Вот. Я же у них, у Оли и Люды, всё выспросила. И про эту Элеонору тоже. Как бы между прочим. Да они сами рассказывали… они хорошие! А потом… потом я историю придумала, что Элеонора сбежала; и что её сюда увезли, попутной машиной, чтобы от этих чурок спрятать, — и потому её мной и подменили! И так всё… правдоподобно всё им рассказала… да.

— Зачем?

— Чтоб сюда попасть. Домой.

— Вруша!

— Оооййй, девочки, вы просто не представляете, что мне пришлось пережить! — отставив в сторону большую кружку с парящим чаем, и не выпуская из другой руки надкусанный пирожок, разрыдалась Валя, — Там такой ужас, такой ужас! Вот, Олька, может, уже и неживая!.. Я бы всё отдала, чтоб обратно вернуться! Потому и соврала!

— Теперь этот, Толик, психует! — сообщила ей Наташа, — Пристрелить тебя грозился. Всё из-за твоего вранья!

— Ты, Валька, всегда была вруша! — неодобрительно сообщила ей Лика, — Помнишь, как тогда, в Китае, ты мой костюм для «Сафари-танго» по ошибке в свой чемодан засунула, — и так ведь и не призналась потом!..

— Ой, Лика, ну что вспоминать!.. Девочки, не отдавайте меня ему! — это страшный человек! — заторопилась Вера сквозь всхлипывания — Он, ну, когда меня поменяли… они ещё тогда этих, меняльщиков, взорвали вместе с машиной; а одного живым взяли! — так они его избили до крови, потом пытали, — вот этот вот Толик и пытал! Там крики были на весь дом, я думала умру от страха; я думала меня потом тоже будут пытать! А потом его на ночь в морг к трупам заперли! Да-да, у них там свой морг с трупами, кого они все убили — они всех туда стаскивают!.. И туда его, искалеченного, заперли! — мне потом Люда рассказала. И он там с ума сошёл, за ночь! Это такой ужас, такой ужас!..

— Кошмар!..

— Не едят хоть? Людей, в смысле. — с явным недоверием спросила Настя.

— Да. Нет… не едят. И я тогда для себя решила: совру что угодно, навру с три короба, — но чтоб меня сюда, обратно, привезли! Они могут — вы же видели, они сильно вооружённые! Они всё могут! Вот я и решила… де-е-евочки, не выдавайте меня-я-я-я!.. — она расплакалась навзрыд.

— Дура, кто ж тебя теперь выдаст! — все тут же принялись успокаивать подругу, гладить её по спине, по вздрагивающим от рыданий плечам, — Мы своих не выдаём, мы же Коммуна! Зря только вы с Олькой убежали. Зато, конечно, очень вовремя вы пришли, — вон, Вовчик сказал, что если б не эти «трое из леса», их бы… не дошли б они назад, да. Так что всё не зря. Не реви, Валька; никто тебя не отдаст им. Посидишь в чулане с Леонидой; а потом, как они уйдут, выпустим. Ты теперь дома!

— Ой, девочки, я такая радая! — воспрянула вновь духом Валя, и вновь впилась зубами в надкусанный пирожок.

Некоторое время все понаблюдали как она ест, и вновь посыпались вопросы:

— А что, в Мувске есть ещё живые, много? Тут «Радио Свободных Регионов», РСР, передаёт, что там поумирали все; что каннибализм; что весной Регионы просто, без боя, войдут в Мувск… чисто, говорят, трупы с улиц поубирать останется!

— А в этой Башне их много?

— А кто у них главный?

— Чем живут?

— А вот ты говорила, что на них военные с танком наезжали — и что?..

— А почему ты говоришь, что они себя «крысы» называют, и что «Крысиная Башня», — там что, крыс много?

— А пацана этого как на самом деле зовут? — это уже влезла с вопросом и Зулька.

С трудом проглотив огромный кусок пирожка, запив чаем, Валя отвечала сразу всем:

— Много живых, я видела. Не то чтобы так уж «много», но есть. Не как прежде, конечно… машин почти нет, только у бандитов! А Администрация, говорят, за стены «Зелёной зоны» после эпидемии совсем не показывается, и что там делается никто не знает! Но радио — работает! Там говорят, что весной наоборот они Регионы обратно вернут! В Башне их немного. Я всех-то не видела, но, кажется, эти вот — основные. Ещё рабочие там… У них главный — Олег зовут, пожилой такой дядька, он там остался. Кушают что? — запасы. Они как бы много запаслись, с самого начала, я так поняла. Они мне не рассказывали, конечно; но я так поняла — когда на кухне помогала. У них много покушать, и разное. Картошка там, макароны. Ой, девочки, я там сгущёнку опять кушала; чай со сгущёнкой… и какао растворимое даже дали! — это такое блаженство! Что? Военных они всех поубивали. И… и в тот же морг всех поклали, а танк этот там же рядом стоит, горелый. А поубивал их, мне Люда сказала, этот вот мальчишка — вот который здесь сейчас; его Сергей зовут, и ещё у него кличка «Главный Крыс». А дом называют «Крысиная Башня» потому что у них там на входе написано «Мы — крысы», и ещё над подъездом морда крысы нарисована. Только она вся побитая уже — в неё там этот танк стрелял из пулемёта.

— Прям пацан этот вот всех там поубивал? — не поверила Зулька, — А танк?

— Ага. И танк. А этот Толик — он у них самый палач. Жестокий самый, всех пытает! А который Бабах, его вообще-то Женька зовут, — он нормальный. Прикольный даже. Он ко мне подъезжал, только мне тогда не до… не до этого самого было; я всё думала как сюда, домой вернуться! Ой, девочки, я так рада!..

— Слышь, Зулу! — хмыкнула Лика, — А ведь, помнишь, когда гадали под Новый Год, — тебе мордочка крысы тенью всё высвечивалась! А ты ещё спорила: «- Собачка это, не крыса — собачка!» Помнишь? — смеялись ещё?

— Помню. — буркнула Зулька, не считая нужным вдаваться в воспоминания; и тут же переспросила у Вали:

— А у них, это… ну, у парней, у этих — Толик-то понятно; а эти — Женька который и этот… Сергей; у них… девушки есть?

За столом все прыснули; Вера так и вообще зашлась смехом:

— Вот Зулька, вот молодец! Вот это по-нашему! Сразу быка за рога; сразу по существу!

— Зульфия! — строго сказала Настя, — Это что — самый важный вопрос??

— Самый! — дерзко ответила девчонка, — Для меня, например, самый! Я уже задолбалась с этими общинскими общаться — одна малышня! — и до этого — с этими, с Витькиного отряда уродами! Ни поговорить, ничо! А тут — видно, пацан… нормальный.

— Крыс к тому же! — подколола Верочка, — Автомат. И два пистолета! Не хухры-мухры, завидный жених по нынешним временам!

Все грохнули смехом. Только Зульфия отнюдь не смеялась:

— Ржёте всё, ржёте? Давайте-давайте, ржите; так тут, в деревне, и застрянете — картошку окучивать! Ни пацанов нормальных, нифига!

— Был один… нормальный. И того… — щека Адельки дёрнулась, она стиснула кулаки; но никто не обратил внимания:

— Правильно-правильно, Зуль, это по-нашему, по-коммунарски! Видишь дичь — хватай, не теряйся!

— Зуль, а ты на какого нацелилась, — на молодого, или который постарше? Оставь уже нам этого, Бабаха — на развод!..

— Не, она хищная, — обоих заберёт!

— Ой, Зулька, ой, Зулька… Нету тут Гузели — она б тебе дала!.. ишь, пацанов у коллектива отбивать!

— Хи-хи. Хи-хи-хи-хи!..

В кухню заглянула озабоченная хозяйка:

— Девоньки, посыльный со штаба прибежал, говорит «команда — в ружьё!» С колокольни, говорит, видно, что с деревни люди кучкуются — неровен час опять на нас пойдут.

— А Совет??

— Совет прервали; Хорь велел всем занимать позиции! За Вадимом Рашидовичем послали тоже, он не на Совете. Я сейчас тоже пойду…

Все стали торопливо вставать, оглядываясь в поисках верхней одежды и оружия.

— Видишь, Валь, и у нас свои сложности… да ты не бойся, не бойся — отобьёмся! Не в первый раз. Ты не показывайся пока, сиди здесь.

* * *

В самой большой комнате дома бабы Насти между тем собралась вокруг сидящего на коврике Минуллы-бабая общинская малышня. Было поздно; но в общине царило такое напряжение, лишь частично разрядившееся после взрывов в деревне и возвращения «диверсионной группы» с гостями, что никто и не думал укладывать малышню спать. Пусть уж вместе, под надзором Минуллы-бабая.

Дедушка Минулла по своему обыкновению плёл коврик из цветных тряпочек и ленточек, которые брал наощупь из лежавшего рядом большого полиэтиленового пакета, куда ему эта же малышня и стаскивала из дома всяческие обрывки. Коврик получался плотный, пёстрый, и по-своему красивый. Ласково улыбаясь, он слушал, как побывавший в «кубрике коммунарок» семилетний Тарас, напропалую привирая, рассказывает про прибывших:

— И ета… тогда етот, большой который, хватает пистолет, и кричит: «- Я сейчас эту паску…» …эээ, извините, деда Минулла, я нечаянно; это он, это не я так кричал! — вот, он кричит: «- Я сейчас эту … эту Вальку застрелю нафиг!» Ага! Чо ты, Анютка, «нафиг» — это не ругательство, «нафиг» говорить можно! И бах! — в потолок! А Вовчик, то есть камрад Хорь так-то не испугался, и ему говорит: «- Сядьте, говорит, мы вас не боимся!» И тот сразу так сробел, пистолет спрятал; а камрад Хорь ему так и говорит: «- Сейчас Совет соберём, и будем решать, что с вами делать! Как Совет решит, так и будет!» И тот сразу сробел!

— Конечно! Как Совет решит, так всё и будет! — поддакнул кто-то из совсем малышни.

— И всё ты врёшь, Тараска; никто там в потолок не стрелял! — опровергла рассказ Анютка, внучка бабы Вари, — Я за дверью была, я б услышала!

— Стрелял!

— Не стрелял!

— Ааай, аша, аша, не ругайтесь, балалар… — успокаивает их дедушка Минулла. Сам он по возрасту и плохому слуху большую часть рассказа так и не уловил.

— Он… — маленький Тарас выпучил глаза из-за такого недоверия, — Он стрелял! Ну и что что ты не слышала! Ты за дверью была! А кто там, в «кубрике» был?? Может ты? Я там был, а ты — не была, Анютка! Он… он негромко выстрелил, потому ты и не слыхала за дверью!

— Так не бывает… — не поверила девочка.

— Бываит! — поддержала Тараса Галя Перминова, — Бываит, бываит! Я в кино ещё дома видела — там стреляют из пистолета, и ничего почти не слышно! Это такие специальные пистолеты!

— Агааа! — обрадовался, получив поддержку, Тарас, — Вот, говорил тебе! Он неслышно выстрелил! И говорит… а камрад Хорь ему говорит…

Скрипнула, открываясь, дверь; в комнату заглянул озабоченный Санёк Евстигнеев, племянник тётки Варвары:

— Здрасьте, деда Минулла! Малышня! Где Вадим Рашидович спит? Давайте быстро будить его, — общий сбор! Деда Минулла, опять с деревни на нас идут! Камрад Хорь боевую тревогу объявил! И эти, новые, Толик, Крыс и Бабах — тоже с нами! Отбиваться будем!

— О, аллах, ой, аллах… Варя-кызы, буди скорее батыра!.. — в малой спальне он. Дети, мы молиться станем, испросим у аллаха помощь на одоление шайтанов…

Дети суетливо, гурьбой, ломанулись в малую спальню, дверь в которую была завешена таким же плетёным цветным занавесью-половиком — будить Вадима.

ШЕРШНИ В ПЧЕЛИНОМ ГНЕЗДЕ

Когда Совет прервался экстренным известием о том, что в деревне, на окраине, обращённой к пригорку, пошла нездоровая движуха, перебегают вооружённые люди, и, возможно, «будет очередной наезд», как выразился главный по обороне тут, бородатый Вовчик; Сергей вместе со всеми мигом обратно экипировался в верхнее-зимнее и разгрузку, и, как и все, вместе с Толиком занял позицию в окопах.

Нельзя было не отметить хорошую дисциплину у этих, у деревенских: всё делалось без суеты; каждый и каждая, видно было, знали своё место при объявлении тревоги, и все как один побежали занимать эти свои места.

А вот с оружием у них было не очень; прямо можно сказать — неважно с оружием, а точнее — полный разнобой: был и автомат у самого Вовчика, и несколько каких-то карабинов, и те два автомата, что принесли с вылазки в деревню бородатый Вовчик и тот угрюмый нерусский мужик с ним; а больше всё охотничьи ружья, — правда управлялись все с оружием ловко, сноровисто, — видно, что учились.

Заняли позиции в окопах, — только Жексон, мигом оценив обстановку, свинтил на самый выгодный снайперский рубеж — на колокольню. Вовчик лично показал им с Толиком стрелковые ячейки и «поручил держать правый фланг», добавив, посмотрев каждому в лицо каким-то детским взглядом «- Я надеюсь на вас, ребята!.».

Сразу было видно, что эта ночь ему далась нелегко: глаза запали, щёки ввалились, хоть и бородка… хотя чёрт его знает, может он по жизни такой доходной.

Сергей только кивнул согласно: чо тут рассусоливать, если накат пойдёт, ясно что придётся оборотку дать — раз уж попали в такой замес. Хоть Белки тут и нет, и «война эта не наша» и «чо вы тут делите нам без разницы», как выразился Толян; но тут уж сторону конфликта за них судьба выбрала — едва ли те, с низины, с деревни, с пониманием отнеслись бы к ситуации, что они втроём, пришлые, расстреляли пулемётный джип, положив в нём троих бойцов, и дали скрыться на пригорок этим диверсантам — Вовчику и тому… Вадим его, кажется, звать, хоть по виду и чурка со страшной рожей в шрамах.

Толян, видать, ситуацию примерно так же оценивал, — хоть и решил, что утром они уходят, но — до утра ещё дожить надо. Потому, хоть он и был по-прежнему зол на эту Вальку, что их сюда затащила, и через неё — на «всю эту пиздобратию при монастыре», как он выразился, он только буркнул Вовчику:

— Не ссы, впишемся. Кто тут пойдёт — не уйдёт. Иди своим бабьём командуй…

И, когда Вовчик убежал по ходу сообщения, уже Сергею:

— Серый, ты тута, рядом штоб! Какой ни замес, — чтоб от меня ни на шаг! И не высовывайся! Чуть чо — падай на дно, чтоб не накрыло!..

— Толян… — недоумённо высказался Крыс, — Ты это чего? За батю сегодня што ль?

— За батю, за батю! — подтвердил тот, — Раз уж тут влипли… слушайся, блин! А то братан мне конкретно голову оторвёт, случись с тобой чо. Да и мне будет… неприятно! Потому давай-ка… слушайся, короче: не высовывайся, не инициативничай!.. А то попёрся к джипу — без команды! Офигел?? Вот вернёмся — всё брателле расскажу, пусть тебя выдерет!

Крысу стало смешно:

— Толян… не, ты в натуре! Ты меня чо, до сих пор за детсадника держишь?? Ты забыл, что я?..

— В натуре, в натуре — в комендатуре! — счёл нужным уже и повысить голос до «сдержанного рыка» Толик, — Задолбал ты оговариваться! Навязался тут на мою голову, — лучше бы с Бабахом ехали или вообще б один! Герой, бля! «Что я, кто я!.». Ты не думай, что от тебя теперь пули отскакивать будут! Одно дело — разборка в специально подготовленном доме, с применением «домашних заготовок» в виде засад и мин, и совсем другое — полевой бой! Тут у тебя опыта ноль целых хрен десятых! И потому слушай что говорю: сиди смирно, не высовывайся, стрелять только по команде — короткими, а лучше вообще вон — паси тыл! А то вон вообще сниму ремень с автомата, и уделаю тебя по жопе!!

— Ага, щас! Может ещё спать пойти? — не согласился Сергей, но уже тоном ниже. К чему доводить до крайности и так раздражённого очередной неудачей Толяна, — выдержка никогда не относилась к его сильным сторонам…

Впрочем, назревавшую склоку прервала пришуршавшая по ходу сообщения совсем молоденькая девчонка — в городском драповом, но сильно стареньком и грязноватом пальто с воротом из искусственного меха и замотанной в шаль совсем по-деревенски головой, так, что оставалась на виду только чистенькое личико с остреньким носиком. Она, подсвечивая себе под ноги маленьким фонариком, умело и привычно пробралась по ходу сообщения, прошла мимо Сергея и присела на корточки в аккурат между Сергеем и Толиком, чтобы видеть обоих.

— Здрасьте! — поздоровалась вежливо, — Храни вас Господь. Меня Таисья Иванова зовут, я у вас «на подхвате» буду!

Сергей засмеялся, а Толик недоверчиво спросил:

— Чего-чего?.. ты будешь? На каком таком «подхвате»?.. Зачем это?

— Ну как же! По боевому распорядку. Составленному камрадом Хорем и утверждённому Советом. — пояснила девочка, — Так положено: на двое — трое бойцов один «на подхвате» из резерва. Я вот — из резерва. Мне… — она горестно вздохнула, — Мне ещё оружия не дают… мне четырнадцать лет только; камрад Хорь и мама говорят «рано» … Хотя я военную подготовку — со всеми! У меня только пятёрки по…

— А нафи… зачем ты нам тут нужна? — поинтересовался Толик.

— Ну как же! — удивилась Таисья, — Положено так! По боевому расписанию.

И принялась, поясняя, загибать пальцы:

— Для связи. Если вдруг нужно будет что-то передать камраду Хорю или кому из Совета. Поднести патроны. Перевязать если ранен, — у нас все-все медицинскую подготовку проходят, вы не думайте! И я крови не боюсь! Наблюдение опять же. Оповещение…

— Ну и, — закончила она бесхитростно, — Если кого-нибудь из вас убьют или тяжело ранят, я заменю. Я стрелять умею, вы не думайте! — нас Старшие учат: камрад Хорь, дядя Вадим, Геннадий Максимович…

— Только вот из такого, — она кивнула остреньким носиком на автомат Крыса, — Я не умею… такого у нас в общине нету. Покажете?

— Покажу! — хмыкнул Сергей, — А то и правда, — меня ж убьют, а стрелять некому!.. Хы.

— Ты эта!.. — неодобрил опять Толик, — Не каркай. Вот… ещё детский сад принесло, «по боевому расписанию», нах. Ладно, раз пришла — сиди тут, не высовывайся. Связь нам не надо — у нас своя связь… Кстати, Крыс, свяжись с Бабахом, — как там обстановка? Патроны у нас все с собой, ничего подносить не надо. Перевязывать нас не придётся, — мы заговорённые. А наблюдаем мы сами. Короче, без тебя обойдёмся, — но коли пришла, сиди тихо, не отсвечивай. Вот… это прямо карма какая-то — таскать с собой детский сад, нах!

Сергей связался с Жексоном, уже устроившимся на колокольне, и передал от него:

— Говорит, деревенские выдвигаются. В цепь, типа, развёртываются. Легковушку и автобус вывели — наверно прикрываться будут. Скорее всего атаковать собрались…

— Идиоты. — вынес вердикт Толик, — Как есть идиоты. По ним врезали — так они решили ответку дать сразу, — это ж чисто эмоциональная реакция. Они ж не подойдут, — тут позиция очень удобная, я гляжу. Тут без бронетехники или без арты хрен доколупаешься. А они авто вывели… мы шли — ты видел какой снег, Серый? Это в лесу, конечно; тут чуть повыдуло, — но всё равно. Не пройдут тут машины — это им не асфальт…

Сергей транслировал услышанное по рации:

— Бабах говорит, что какой-то перец там сильно разоряется — в бинокль видно. Чуть не пинками гонит своих. Этот… там с ним на колокольне тот мужик, что с нами с деревни пришёл, Вадим с нерусской фамилией, — у него, грит, сайга с оптикой, — он говорит, это ихний там главный — Гришка. Полевой командир типа. Сильно нервный…

— Расстроенный небось! — согласно хмыкнул Толик, — Я б тоже расстроился, если б у меня в подразделении выжгли всё топливо вместе с бронетехникой, и положили с десяток бойцов. Потому што дурак. И сейчас, как и положено дураку, сделает очередную дурость — попрёт без брони на горку с окопами. Хоть у местных с оружием и негусто, но, полагаю, дело тухлое для этих-то.

— Да-да, это Гришка! — подтвердила девочка, — Он теперь на районе главный. Заместо Громосеева Антона Пантелеевича. Его все уважали, он хороший был мужчина, — так моя мама говорит, и тётя Люся.

— И что с этим Громосеевым случилось? — поинтересовался Сергей. Всё же, хоть и собрались уходить, но нелишне быть в курсе местных раскладов. Для самообразования хотя б.

— Убили его. — пояснила Таисья, — Так мама и тётя Люся говорят. Хотя в деревне говорят, что он сам застрелился. Но он не мог — он большой и сильный был. А это всё там, в деревне, Борис Андреевич делает…

— Что делает? Кто это?

— Он главный там. — Довольная, что может рассказать новенькому парню интересную ему информацию, начала девочка, — Староста. То есть помощник Старшего по району. Борис Андреевич, — он не здешний, он весной с Мувска приехал — и его Антон Пантелеевич сразу старостой, то есть помощником поставил. Потому что больше некого было — Пётр Иванович отказался, сказал что старый. Он нехороший человек, Борис Андреевич, — так мама говорит, и тётя Люся. И все так говорят. А жена его, тётя Галя — хорошая, но он её никуда не выпускает. И ещё у них дочка Вера, но она маленькая. Мама говорит, что всё зло в деревне от него, от Бориса Андреевича. У него там «чёрные апостолы», как Отец Андрей говорит — этот, Мундель и Попрыгайлов, их так у нас называют. А дедушка Минулла — он у бабы Насти живёт, он мулла, — он говорит, что «в деревне шайтан», что он его чувствует!.. — девочка зябко передёрнула плечами и перекрестилась, — Спаси нас Господь!..

— О. О, пошли! — сообщил наблюдающий за движухой в бинокль Толик, — Уже отсюда видно. Ну муда… мда. Ишь, в цепь развернулись, как путёвые. Каппелевцы, бля. Серый — смотрел «Чапаев»? Нет конечно; для вас, балбесов, Бэтман и Робин со Спайдерменом герои… потому ты не в теме.

— Толян, кончай лажать уже меня, утомил!

— А хули. Раз ты из стоящего ничо не смотрел и не читал… раньше, то есть; сейчас-то, я знаю, за ум взялся… Не-не, не высовывайся — далеко они. Смотрю — в обхват пошли, что ли. И автобус гонят, и джип. Далеко ещё, не достать. Ты со своей поливалкой вообще только уже на последних пятидесяти метрах можешь быть полезен, — так что сиди, не высовывайся. Говорил я тебе — возьми нормальное оружие!

Наперекор распоряжению Толика Сергей всё же осторожно привстал, вглядываясь в темень. Без бинокля ничего толком не было видно, хотя деревня и была освещена всё ещё не потухшим окончательно пожаром, подсвечивающим низкое зимнее небо. Нефига не видать! Ладно, с колокольни сообщат если чо. С ППС и вправду только сблизи, «для поля» не тот ствол и патрон, хотя Палыч и объяснял как на сотку завалить грудную мишень… ладно, поглядим. Млять, как день затянулся! Спать уже хочется мрачно; привык в Башне к режиму-то…

Вполуха слушая вновь принявшуюся рассказывать о деревенских раскладах Таисью, он стал вспоминать «Совет», на котором они только что побывали, и с которого их так быстро «выдернули на позиции».

* * *

Совет был «высоким», то есть проходил на втором этаже этого же двухэтажного здания, но с другого входа. «Совещательная зала» ну ни в какое сравнение не шла со «Скалой Совета» на десятом этаже Башни в бывшей квартире Устоса, всей сплошь завешанной реконструированным новодельным рыцарским снаряжением и рыцарскими же «хоругвями» — здесь это была всего-навсего довольно тесная комнатушка с печкой-буржуйкой, которая, кроме того, судя по всему служила и жильём для главного тут, Вовчика.

Впрочем, как понял внимательно отслеживающий взаимоотношения на Совете Сергей, главным бородатый вождь деревенских воинов и воительниц был не в полной мере, а лишь в вопросах, связанных с войной и обороной; вообще же рулил тут, судя по всему, тот самый «Отец Андрей», про которого и говорила ещё в Мувске Валька — солидный мужчина с волосами до плеч, окладистой бородой по грудь с густой проседью, и немалым пузом. Одет он был как все, в цивильное, и определить что он священник можно было только по тому, что обращались к нему с непременной приставкой «Отец». Отец Андрей. Это было непривычно и немного смешно; но Крыс, переглянувшись с Бабахом, только хмыкнул и даже не позволил себе ухмыльнуться — что ж, «в каждой избушке свои погремушки».

Собственно, поначалу этот самый Отец Андрей, первоначально поздоровавшись с ними со всеми за руку и познакомившись по имени, сделал было попытку удалить их: его, Серёгу; Толика и Бабаха, с заседания:

— Дети мои, мы тут порешаем свои вопросы, вам неинтересные; посовещаемся; а вы, может, пока чаю?.. В кубрике?..

На что Сергей смолчал, поражённый, что к нему, в числе прочих «корефанов» обратились как «дети мои», — такое он видел только в старых кино, — а Толик возразил:

— Нет уж, эээ… ваше святейшество. Мы тут к вам не в гости напросились; в вашу общину на житьё не набиваемся; но уж если попали, и чо-то вы тут будете «решать», в том числе и нас касающееся, то мы будем присутствовать! По крайней мере — я!

И оглянулся на Крыса с Бабахом как бы в поисках поддержки.

— Я не «святейшество», Анатолий, увольте, это из другого… эээ… раздела. Но, сын мой, на Совете мы решаем дела общины; вы же… — возразил было Отец Андрей, но тут неожиданно вклинился с длинной тирадой Жексон:

— Отец Андрей, уважаемое собрание! Тут вот Толян, то есть я хотел сказать Анатолий Сергеевич, сказал — я добавлю: мы к вам не в гости пришли. Мы вашу диверсионную группу из-под огня вытащили, считай. Ладно, это не важно. Оно как бы понятно, что тут вы будете свои дела обсуждать, общинские; но раз уж мы сюда вошли, к вам, в общину, хотя б и на время — вы уж извольте с нами считаться! Потому что… потому что мы есть факт, данный вам в ощущениях!

Все промолчали, а Отец Андрей развёл руками:

— Ничего не понял, извините, сын мой… Одно только — что настоятельно желаете присутствовать?

— Отож. Настоятельно. Ибо… вот. — судя по всему после столь длинной тирады запас красноречия у Бабаха иссяк.

— Ну что ж, располагайтесь… — пригласил их священник, — Вадима Рашидовича… нет? Ничего, не ранен? Отдыхает? Оно понятно, оно понятно… ну, начнём, помолясь.

* * *

В общем, в самом совете ничего особо интересного не было, если не считать наблюдение за этими крестьянами, за их взаимоотношениями.

Сначала встал Вовчик и рассказал про их удачный диверсионный налёт на деревню. Из его рассказа Сергей и узнал, что там в деревне конкретно так долбануло и до сих пор горело и временами взрывалось, — налёт, что ни говори, был очень удачный; особенно если учитывать что и делали-то его только два человека, и отнюдь не спецназёры судя по всему. Просто люди, «которым было очень надо это сделать» — вот и сделали. В этом контексте Сергею что-то вспомнилась услышанная фраза в одном из роликов по рукопашному бою, что он смотрел с компа Олега: Брюс Ли — «Если какой-нибудь парень решит любой ценой откусить мне нос, я, конечно, его убью. Но нос он мне, скорее всего, всё же откусит!» Вот и эти двое — решили «любой ценой» — и сделали! Примерно как он тогда в Башне. Молодцы, чо. Хотя если б не мы — у них бы это вот «любой ценой» и реализовалось бы. Положили бы их из пулемёта на подходе к лесу. Но дело-то они всё равно сделали.

Сергей уже по-новому взглянул на Вовчика. Он, хоть и с бородой, а по сути-то, видно, нефига не старый, и даже, как это… не в возрасте. Ему, небось, лет 25 — если бородку сбрить. Для солидности, небось, носит; или как Устос — дефект какой прячет. Или просто лень бриться…

Вовчик между тем рассказал про встречу с «группой из Мувска», и как они «очень помогли» — все, в общем, и так знали, но ещё раз стали благодарить. Особенно та старушка, что в «кубрике» командовала. А симпотная девка со шрамом на щеке так всё нет-нет да и бросала взгляд на Вовчика, и, как бы выразиться, «только что не писала кипятком» — но бородатый вождь, кажись, этого не замечал. Интересные у них тут взаимоотношения…

Сергей грустно поскрёб щетинку на подбородке. Колется вообще-то. Брился… не так давно. Неделю назад, если точно. Медленно растёт, да; ну, батя говорил, что он сам до сих пор через день только бреется — это у нас наследственное…

Потом Вовчику предложили отдыхать: «- Вопросы далее всё мелкие, основное мы узнали, помоги нам и дальше Господь; большое дело вы с Вадимом сделали; ты бы шёл вот хотя бы к бабе Насте, если что мы уж вызовем?.». — но тот отпёрся, хотя видно было, что устал просто крайне. Кремень мужик, ага. Сергей между делом ещё больше зауважал деревенского лидера.

Потом стали расспрашивать «как там, в Мувске?» — и выяснилось, что тут многие с Мувска, — вот и Вовчик, и Катерина эта со шрамом, и старикан с бравой выправкой Геннадий Максимович, — много. Эвакуированные — в самом начале. Или сами собой переехавшие.

* * *

В общем те что были в деревне, и, казалось, собирались атаковать в открытую пригорок, на такую глупость всё же не пошли, — а разделившись на две группы, двинулись в охват пригорка — со стороны леса, где уже догорел и потух броневичок, и дальше, к кладбищу; и со стороны полей.

Несколько раз стрельнули в сторону церкви, но без особого рвения — далеко. И сами тоже, к пригорку не лезли. Сначала было не особенно понятно — чего они хотят? Окружить пригорок, и тогда атаковать сразу со всех сторон? — глупо как-то, ещё более глупо, чем переть всем сразу скопом. С колокольни вся округа просматривалась как на ладони, и у Бабаха был ПНВ; да и сами общинские, кажись, тоже не совсем лаптем щи хлебают. Во всяком случае, когда одна из цепей как-то, казалось бы, из-за глубокого снега приблизилась чуть ближе к пригорку, с колокольни тут же раз за разом стукнули три выстрела, — и, кажись, в кого-то попали, потому что вдали кто-то заорал, и в ответ застучали выстрелы, замелькали вспышки.

Толик тут же отметился парой одиночных, и, покосившись на Сергея, бросил:

— Далеко, бля. Навряд ли. Чисто попугать, что ли… — и вновь приник к прицелу.

Сергей, презрев наказ Толика «не высовываться пока я не скажу» всё же также занял позицию — но, действительно, до реденькой цепи бойцов было далеко, даже для калашникова. Даже для Женькиного СВД, пожалуй, далеко, хотя с колокольни, конечно, обзор несравненно лучше. Вот и Бабах больше не бабахает, притих. Зато общинские из окопов обозначились одиночными, — те, как понял Сергей, кто с нарезью. Редко, лениво захлопали выстрелы, очерчивая периметр — в ответ идущие в обход также редко постреливали, не рискуя приближаться, и перемещаясь уже перебежками.

Поразмышляв, Сергей тоже решил обозначиться; не с надеждой в кого-нибудь попасть — там было явно побольше километра, — но больше чтобы ещё раз ощутить в руках бодро содрогающийся от очереди автомат. Это ощущение становилось в новой жизни привычным, даже привычно-приятным: раз ты стреляешь, значит ты жив и с тобой сила. Гы. «Да пребудет с тобой сила!»

Это он объяснил сам себе; затем прицелился возможно выше одной из отдалённых вспышек выстрела из расчёта на превышение, и дал короткую очередь. Приятно. Чётко. Слепит только в темноте, да. И приклад немного люфтит в натуре. Надо было родной не снимать.

— Попали в кого-нибудь?? — с жадным любопытством послышалось сзади.

Обернулся. Таисья.

— Вряд ли. — солидно, немногословно, как подобает мужчине, ответил ей, — Далеко. Тревожащий огонь это называется.

— Тревожащий! — насмешливо произнёс сбоку Толян, — Понты это называется, вот чо!

— Толян!.. вот…

— Да ладно, молчу!

— Вот и молчи.

Нет, с такой дистанции реально без шансов. Даже вон с колокольни больше не стреляют.

Но за реплику Толяна Сергей всё равно обиделся. Чо он, в самом деле! Его спрашивают, что ли?? Воспитывает тут, хуже бати дома. Блин, в каждом слове затычка! Ещё при посторонних.

Надулся, отвернулся, сел на корточки на дно окопа. Вот пусть и наблюдает сам!

Увидел напротив остренький носик, торчащий из намотанной на голову шали, глаза, с восторгом смотрящие то на него, то на его автомат. «На подхвате». Хы. А ведь, пожалуй, где-то прав Толян. Ведь без шансов было патроны-то жечь с такого расстояния — выстрелил чисто чтоб перед этой малолеткой писануться. Не? Да ладно, что себе-то врать: приятно, когда на тебя так-то вот с восторгом смотрят. Никому, конечно, про это знать не надо, но себе-то можно признаться. Хотя Толян, кажись, понял… Да ладно. Ну и выстрелил. Ну и что. Ну и ладно. Сам-то. У самого понтов выше крыши…

* * *

Наступавшие довольно бодро теперь замкнули кольцо вокруг пригорка. И, кажется, начали окапываться. По снегу, по мёрзлому-то грунту! Но кто-то там орёт непрерывно, понукает. Главный их поди, как его? — Гришка, небось; и его ближайшие. Ишь ты. Блокада получается… А как же мы завтра обратно; вернее, уже сегодня-то?..

* * *

На остаток ночи расположились в комнате Вовчика, где недавно проходил Совет. В общине было тесновато, но для гостей издалека, да ещё таких своевременных, собирались выделить специальные спальные места — по разным домам, но с удобствами.

Толик отказался:

— Не, не надо. Нам любое помещение; главное чтоб тепло. Относительно. На полу — вполне. А то в Башне, в натуре, расслабились. Привыкли, бля, спать на пружинных матрасах. А тут — полевой выход. Значит спим по-походному. И — все вместе. Не разделяемся, ибо мы — группа!

И вполголоса Бабаху:

— Или ты уже нашёл к кому подселиться?? — тот только отрицательно помотал головой, — А то, я смотрю, ты парень контактный, вон уже шуры-муры…

Тогда Вовчик и предложил свой «кабинет»: печка есть, места на полу хватит; он сам свой лежак, кстати, уступить может; а что подстелить — найдём уж, что вы. Не в лесу.

А завтра видно будет.

* * *

Укладывались недолго; сдвинули только по углам стол и табуреты, лавку. Застелили пол мягким. Вовчик показал где ведро с крышкой для ночной оправки; поскольку от его лежанки все отказались, устроился там привычно сам, и вскоре захрапел.

А вот «крысам» не спалось — слишком много событий за день.

— Толян… слышь, Толь?

— А?

— Как тебе тут?

— А ничо так, нормально. Я думал хуже будет. А они ничо так живут… девки симпатичные. Пирожки опять же. А, Бабах?

— Угу. Дисциплинированные.

— Я про пирожки, хы.

— И я.

— Ага, это важно. Присмотрел себе уже, нет?..

— Присматриваюсь пока… Толь, может задержимся тут ещё на денёк-другой?

— Ты ж видел… Сразу-то не ушли, а сейчас сразу фиг выскочишь. Эти, «отрядовцы», или как они их называют, окопались. Не нравится мне это, ох не нравится! Не прорываться же.

— Блокада.

— Да.

— Опасаюсь я — как бы не застрять тут.

Сергей спросил:

— Толян, а вот девка молодая в «кубрике» сидела, на нерусскую похожая, на меня всё пялилась — не помнишь как её звали? Прихрамывала ещё которая.

— Не помню… На тебя там все пялились — не парень, — орёл! Хы. Дааа… Как тут этот Вовчик порассказывал — у них тут постоянная война с этими, с «отрядовцами». То затухает, то разгорается. Сейчас — в стадии обострения. И мы тут — влипли. Вписались, вернее.

— Да ладно. Не будут же они в этом снегу сидеть постоянно. Уйдут обратно в деревню, — а мы в лес, и к джипу.

— Не знаю. Чо-то они крепко обиделись как-то. И, главно, близко не подходят. Бабах! Что, нельзя их с колокольни достать?

— Не-а. В смысле достать-то в принципе можно — прицельно нельзя. Далеко. Я в одного засадил трёшку — кажись, попал в ногу, — так они сразу ещё метров на двести отодвинулись, и стали прятаться. Пожечь патроны-то можно, конечно — но попасть сложно… мне ещё Вадим выволочку устроил за стрельбу, гы!

— Вадим — это который татарин, морда в шрамах? Который в деревне был? А чего?

— Ага. У него Сайга нарезная, 5.45, тоже с оптикой, но он не стрелял. А когда я засадил, он мне потом предъявил: говорит «- Расстреливая разгильдяев противника, ты помогаешь ему укреплять дисциплину и улучшать породу. Дураки и так полягут первыми при штурме; а поражать надо важные цели. Война — не охота за очками, головами, скальпами, ушами…» Целую лекцию двинул.

— Хы, верно.

— Говорит, «ты их напугал!» А зря, говорит. Они б так, может, расслабились; и можно было б самого Гришку или кого из руководства шлёпнуть. А теперь не получится типа. Я ж и виноват, прикинь!

— Он местный, ему виднее. Я в ваши снайперские тёрки не встреваю…

— Там, «на той стороне», тоже снайпер есть, прикинь. Я видел. С мосинкой. Стрелял в нас; не попал конечно, но довольно точно. Я этому главному сказал, чтоб они теперь это ввиду имели и не особо высовывались. А то у них на колокольне, «на башне» как они говорят, пацанва дежурит наповседневку. Может шлёпнуть. Им бы стереотрубу…

— Да, влипли мы… Мало нам в Мувске происшествий, так мы тут ещё на войну попали… Называется «съездили на пару дней за Белкой», ага. Если застрянем — брателло там изведётся весь. Он же нервенный.

— Как бы не рванул за нами?

— Не. Он же и ответственный. На кого он Башню и баб оставит — на Крота что ли? Будет ждать. Но испереживается весь. Как бы не забухал.

— Батя не пьёт, не кати на него. Так… выпивает.

— Может прорвёмся как-то? Завтра?

— Уже сегодня. Одна надежда.

* * *

«Прорваться» не удалось. Ни утром, ни на следующий день, ни через день.

Неожиданное ночное нападение с уничтожением всей бронетехники отряда и всего запаса горючего, значительной части боеприпасов, бешеными удилами взнуздало привыкшего уже к расслабленной жизни Гришку.

Всю ночь его бойцы отрывали стрелковые ячейки, понукаемые страшным во гневе командиром. Всем стало понятно, что на этот раз из Озерья отряд так просто не уйдёт. Гришка был похож на бесноватого, с ним боялись заговаривать — пристрелит. Работали всю ночь не щадя себя.

Утром на смену шатающимся от усталости бойцам гришкиного отряда и хроновской дружины Хотон и староста пригнали гражданских: по три человека с дома. Мужчины, женщины — без разницы. Работать будут все! — решил командир. До обеда, после обеда — смена. В это время в деревне юрист Попрыгайло и политтехнолог Мундель устроили обход по домам с выдачей установки: с каждого дома по два десятка мешков для земли. Из чего угодно, хоть из ночных рубашек шейте! Нет машинки прострочить — шейте вручную! Чтоб через сутки было! Заявлены размеры. Не будет нужного количества или не устроит качество — сгниёте на земляных работах! Так и знайте. Все уяснили??

Уяснили все. Шутки кончились. Всю ночь в домах горел свет — оставшиеся «на хозяйстве» шили мешки — из чего попало. Да, вплоть до рубашек и штанов. А к обеду нужно было идти на смену своим — на рытьё окопов. Гришка лично передал, что застрелит каждого, кто окажется «больным». Все понимали, что это не шутки и не пустые угрозы. Проклятые церковники, проклятые девки, проклятый Вовчик! Змеиное гнездо. Чтоб они там скорее передохли!!..

СМЕРТЬ КРАСОТКИ МЭГГИ

Артист обмёл веником от снега сапоги, потопав, вошёл по-хозяйски, не стуча, в дом.

Навстречу просунулась толстуха, родственница старухи-хозяйки. Вернее это раньше она была пышной крикливой толстухой, по приезду в деревню; теперь же это была блёклая рыхлая баба неопределённых лет, с тёмными кругами вокруг глаз и трепыхавшемся под подбордком кожистым мешком, прежде вмещавшим три её подбородка, плавно переходивших в шею.

Всё в прошлом: престижная ненапряжная работа в пенсионном фонде, хорошая зарплата, «устойчивое положение в обществе», «соответствующий муж», машина и дача под самым Мувском; ежегодные поездки на заграничные курорты; дом — «полная чаша» и «уверенный взгляд в будущее». Всё это кончилось, вместе с ясным и прогнозируемым будущим. Положение в обществе, родной офис ФСЗН и квартира, «обстановка» — всё осталось в Мувске; и сердце сжималось от мыслей, что там со всем этим… не с офисом, конечно, гори он три раза, — с домом, с квартирой. С обстановкой. Не исключено, что и то же, что с загородной дачей, дочиста разграбленной и сожжённой ещё в начале лета. Приехали… «Отсидеться в глуши, пока «там» всё не нормализуется». Стереосистему привезли — старую, бабке в подарок («- Нафиг она нужна, сейчас всё с интернета, через компьютер!»), — лучше б зимние сапоги взяла, не на каблуке которые, и рейтузы ещё тёплые… и ту дублёнку, ну, что немодная и третий год на антресолях… кто ж знал, кто ж знал, что это всё так повернётся и затянется…

А тут ещё эта… квартирантка. Ведущая себя, правда, так, как будто не то что старый бабкин домик, но и вся деревня — её. Наглая гадина, проститутка балетная. Но страшно её до жути. Потому что… Потому что многое что поменялось за эту осень-зиму. Другие расклады, другое «общество»; и, соответственно, «положение в обществе». Да, в этой затруханной деревне тоже своё «общество» и своя «элита», в которую, увы, она с мужем не входила. Сына, сына не было — если б был сын, да в дружине — это было б большое подспорье, к таким семьям и отношение особое. А муж… куда ему, дураку неуклюжему, в дружину! и попросился б — не взяли. Дочка ещё подросток; так-то если б… если б как Кристинка — та, говорят, живёт!.. С самим Хроновым! Ни в чём не нуждается, говорят. А нам жрать нечего… Да ещё сдуру сдали почти весь свой прод-запас — побоялись Хронова, обещал расстрелять, у кого найдёт сверх им же установленной нормы… А теперь всё украли эти, с пригорка, с которыми война. И есть нечего. Только и остаётся что в заснеженном огороде да в поле копаться в поисках невыкопанной, оставленной осенью картошки. Хоть бы уметь самогонку гнать, да иметь оборудование… Ничего не имеем, ничего не умеем… Отрезвление от «цивилизации» пришло быстро, и было оно страшным. Ой, жизнь-жизнь; и с каждым днём как в сказке — чем дальше, тем страшнее…

* * *

— Здрассьте, Борис Андреич! — залебезила та, — Хорошо, что вы так быстро. Я уж доче грю: «- Беги скорей к Борис Андреичу, может не успеть-то!» Мэгги-то уж больно плоха! Совсем-совсем плоха, — ну, вы ж понимаете… в живот… Мы-то за ней как за родной; да нет — лучше чем за родной! Уход, всё такое… Хотя питание, вы же понимаете…

Артист, войдя, снял шапку, расстегнул и скинул не глядя куртку — бывшая толстуха подхватила её, метнувшись. Хорошо ещё что догадалась — могла бы куртка и на пол упасть… не дай бог, не дай бог! — Борис Андреич мог это воспринять как признак неуважения. А с неуважающими власть ясно что — вон, семья бывшего здесь «царя», директора лесхоза, убитого, говорят, Хроновым, сутками вкалывает в поле, на рытье окопов и «укреплении позиций», без всякой смены. Очень сейчас всё стало… жёстко.

Толстуха опасливо поглядывала на кобуру с большим пистолетом на ремне старосты.

— Где все? — бросил в пространство вошедший.

— А я только, да бабушка! — её Виктор прогнал мешки шить, толку, говорит, от ней на земляных работах нету! И дочка. Мы с дочей за Мэгги ухаживаем, вы не подумайте! Всё самое лучшее! А Дима, Дима — вместе со всеми, на работах. Согласно распоряжению…

— Мэгги где? — прервал староста.

— Здесь, здесь, проходите! Мы ей самую лучшую комнату выделили… самую тёплую… уютную самую…

Артист открыл низенькую дверь и шагнул в маленькую комнатку.

Сразу в нос ударил жуткий запах. Вонь гниющей плоти, смешанная с запахом испражнений. Он даже остановился на секунды, прикрыв нос и рот ладонью. Ну ничего ж себе… Это «уход и забота», как выразилась эта курица. Дышать же нечем… какая-то смесь запаха морга и помойки.

— Эта… эта, мы проветриваем, — но вы же понимаете, Борис Андреевич, тепло уходит, если часто проветривать! — затрепыхалась за его спиной толстуха, — Да Мэгги и не жалуется; правда, Мэгги? Главное, мы думаем, чтобы тепло было…

Про себя она пожалела, что не сообразила перед приходом старосты проветрить комнату и побрызгать из баллончика с освежителем воздуха для туалетов — в нём ещё оставалось немного. Ну как староста «предъявит за условия»…

Старенький платяной шкаф; стол, застеленный рваной клеёнкой и заваленный всякой всячиной. Банка с водой и гранёный стакан. Два стула. На полу — обувь, самая разномастная; от босоножек до зимних сапог. Гвозди в стене вместо вешалок, на гвоздях одежда — всё её, Мэгги. Свет падает через маленькое окно над столом; на узеньком подоконнике чахлый столетник с частично отломанными мясистыми листьями. Кровать и табурет возле неё, напротив окна.

А рядом с окном, на стене — большой постер-афиша. «Остров погибших кораблей». На переднем плане — она, красотка Мэгги, в цвете лет и профессии, в эффектной позе.

Артист перевёл взгляд на кровать.

Там, утонув головой и плечами в большой пуховой деревенской подушке, укрытая пуховым же одеялом, лежала та, чей образ был изображён на афише.

Сейчас она очень мало походила на ту победительницу мужских сердец, что гордо рисовалась на фотографии. Разметавшиеся по подушке слипшиеся от пота волосы, запавшие глаза, щёки. Размазанная косметика, — чувствуется, что с того дня, как её сюда перенесли, из дома, где чокнувшийся мужик посредством двустволки с картечью вдруг решил разом решить все свои и чужие проблемы, её так толком и не умыли. А хороша была. Очень хороша. И не только на сцене, а… а вообще. Умелая была. Очень. Даже жаль где-то.

Впрочем, почему «где-то»? Просто жаль. Кроме того, с Мэгги можно было не прятать свою натуру. Уж она его знала как… как облупленного. Знала, боялась — и уважала. С ней вместе удавили её подружку, Вальку, надумавшую шантажировать… Помогла и с Ромой, с «золотым буратиной». И с ней можно было говорить откровенно. Ну, почти. Тоже… артистка. С кем теперь общаться?.. С Попрыгайлой этим, с ополоумевшим в деревне Мунделем?..

Артист вздохнул.

За его спиной так же вздохнула толстуха. Но у неё был свой повод. Что Мэгги скоро умрёт, это и так понятно. Главное, чтобы не подселили никого. Целая отдельная комната освободится! — можно будет перебраться сюда с мужем; а дочка с бабкой пусть там; а то ютимся все в одной комнате, а она тут роскошествует!.. Да, одеяло опять-таки можно будет забрать; и подушку. И перину; только постирать всё. Она же проссала там всё; и течёт с неё… а пришлось отдать своё — ах, так больно и обидно было отдавать бабкину хорошую перину, и подушку, и одеяло… а что делать? Сказали — всё самое лучшее, а то пожалеете. Понятно, что «пожалеть» не захотелось… Ну ничего; она уже скоро — ну, день, ну два. И можно будет забрать. Хорошее одеяло; а подушка какая! Лучшая бабкина подушка. А она на неё розовых слюней напускала; и тушью своей ещё умазюкала, дрянь опереточная. Ну ничегоооо… скоро уже. Скоро.

Услышав вздох за спиной, Артист лишь чуть повернул в сторону подбородок и вполголоса скомандовал:

— Форточку — открыть. И — пшла отсюда. Будешь подслушивать — пристрелю.

* * *

От потока свежего воздуха, разогнавшего прелую вонь, Мэгги открыла лихорадочно блестевшие глаза.

Артист прикрыл за вышедшей толстухой дверь; подвинул стул, сбросив с него какое-то барахло, к кровати; уселся на него.

— Н-н-ну? Как ты?

Мэгги растянула губы в резиновую улыбку:

— Fine.

— Я вижу. Бывало и лучше, а? Звала?

Мэгги выпростала из-под одеяла дрожащую руку, указала на пустой стакан на табурете рядом с постелью:

— Будь добр, налей воды, вон, с банки… у этой твари не допросишься, хоть вся изорись. Только что дочка её…

Он налил, подал ей; Мэгги взяла стакан, взяла с табурета же небольшой пузырёк и отсыпала из него немного в стакан белого порошка, заклубившегося в воде. Залпом выпила.

— Кокаин. — ответила на его незаданный вопрос, — Не знал? Да. У меня был… есть. Вот… видимо, на такой вот случай. Как знала. На нём только и держусь… пока. Но сегодня — всё. Надоело. Да и смысла нет…

— Хорошее дело! — одобрительно кивнул Артист, одобряя непонятно что: то ли наличие кокаина, то ли решение наконец уйти из жизни, — Нужное дело. Правильно. Ты запасливая, Мэгги. Молодец.

Та опять слабо улыбнулась похвале:

— Да. Я запасливая. Деревенские привычки. Ты же помнишь, что я — Маша…

— Для меня ты навсегда останешься Мэгги! — напыщенно произнёс Артист,

— «Признак истинного чуда В час полночной темноты — Мглистый мрак и камней груда, В них горишь алмазом ты».

Мэгги опять улыбнулась, уже чуть веселее — кокаин начал действовать.

— Ишь ты. Неплохая… эпитафия. Именно что — «мглистый мрак и камней груда», только и остаётся… Артист… жалеть обо мне будешь?

Тот пожал плечами:

— Конечно. Я уже жалею.

— А конкретно?

— Ну, ты что… Столько страсти и огня!..

— Ты тоже был неплох… особенно в роли Ричарда Львиное Сердце…

— Он в крепкую броню стальную одет,          Знаком его меч сарацинам, То Ричард, Христовых то воинов цвет,          И Сердцем зовут его Львиным.

— Да-да-да… Как же ты теперь, Львиное Сердце… опять девочек будешь к себе таскать?.. и резать…

Артист пожал плечами. Разговор пошёл ни о чём, и начал уже ему надоедать. Ну, попросила прийти, он пришёл. Что дальше-то.

— Скорее всего. Почему нет. Ты же знаешь.

— Знаю…

* * *

— Слушай… что хотела-то… я… я уйду сегодня, — я так решила. Днём раньше, днём позже — не роялит.

— Ну. И что? Вон, порошочек у тебя есть — закинься, да и… Кстати. Что останется — я у тебя заберу… пригодится. Хороший кокс, говоришь? Есть ещё?

— Не сомневалась в твоём ответе… Хороший… Есть. Там всё, в саквояже, под кроватью. И деньги там. И золото… правда немного, в основном баксы. Камни. Всё…

— Хм!.. — Артист довольно осклабился, — Клад опереточной дивы? Спасибо…

— Не за что… Попросить тебя хочу. Всё же… — она тяжело дышала, на щеках проступил лихорадочный румянец, глаза блестели, — Всё же мы с тобой… помнишь?? Неплохо было, а? Ты был очень хорош, да, очень! Лучше всех!

Артист опять улыбнулся. Нет, понятно, что лесть — грубая, неприкрытая, — но всё равно приятно. Привстал со стула, опустился на колено, пошарил под кроватью, — сразу попалась под руку ручка саквояжа. Вытащил его — плотный, тяжёлый!

Мэгги следила за его манипуляциями:

— Ключик… потеряла. Но это неважно. Откроешь… как-нибудь; у себя; переложишь. Там всё.

— Так что хотела-то? Что могу — сделаю. В память о былом, так сказать; ну и в благодарность… за клад.

Мэгги прошептала:

— Артист. Я не хочу уходить, наевшись порошка, в блевотине… и вены резать не хочу — глупо и пошло, как гимназистка из дешёвой пьесы. Уйти хочу… красиво. Дашь?

— А что хочешь-то? — Артист заинтересовался. Тема смерти всегда его волновала; тема смерти «красивой» — тем более.

— У тебя пистолет… дай мне. Потом заберёшь.

— Ого!.. — Артист усмехнулся опять же заинтересованно, — Такого я что-то не припомню… Укус ядовитой гадины, как Клеопатра; пронзить себя мечом или кинжалом, как Антигона… это понятно, — но стреляться?? Как-то это не по-женски, нет?..

— По-женски, по-женски! — криво и болезненно улыбаясь, заверила его Мэгги, — Нормально… красиво даже. И быстро. Кинжала ведь нет у тебя, достойного?.. Да и сил у меня нет сейчас, чтобы… пронзать себя. Только намучаюсь. Вот на спуск нажать сумею… Египетской гадюки ведь тоже здесь нет… не водятся. Да и пóшло это — Клеопатру дублировать…

— Ну смотри… — Артист пожал плечами, достал из кобуры массивный Стечкин, подбросил его, взвешивая, на ладони, — Может и правда в этом что-то есть. Только ты смотри — это ж не игрушка. Тоже… можешь не суметь. Думаешь, прижала ствол к виску, как в кино — и всё? Скосишь — пуля не через мозг пройдёт, а снесёт часть лобной кости, — только хуже будет. Стреляться — это тоже, навык нужен, хы. И некрасиво это — дыра в виске. Разворотит череп выходным. Мозги на стене и всё такое. Уж я видел такое…

— Я смогу! — заверила Мэгги, — Я умею. Стреляла, приходилось. Был у… у этого козла пистолет; ездили в тир, учил. Надеюсь, его сейчас арабы уже поджарили на его вилле на Майорке. Вместе с семейством. И — в висок не хочу. В грудь, в сердце. Ну и… если вдруг не получится — ты добьёшь потом… Но всё получится — я знаю.

— Ну смотри. — повторил Артист, — Сейчас, я так понимаю? Или там… рюмка коньяка, сигарета?.. Впрочем, коньяка не осталось; и у тебя, насколько понимаю, тоже. Сигарета? Кокс? Только учти, мне идти надо — дела!

— Деловой… — скривилась Мэгги. Опираясь на локти, повыше выдвинулась из-под одеяла на подушку; так, что теперь она полулежала.

— Мог бы и подождать. Не чужие люди. И я ведь… у тебя пистолет всего на несколько минут… арендую. И — один патрон. Покупаю. И много плачу. Очень много.

— Нууу… — Артист усмехнулся, — Ты уже заплатила. Авансом.

Он кивнул на стоящий теперь посреди комнаты саквояж.

— Его я полюбому забираю. Так что относительно тебя всё остальное — чисто моя добрая воля.

— Но ты же честный человек?? — Мэгги вдруг испугалась и спросила умоляюще, — Что тебе стоит?..

— Да… честный. — Артист усмехнулся, — Иногда.

— Ну?..

— Ладно. Давай… — он вынул магазин; затем оттянул кожух-затвор и заглянул в патронник, — Вот. Так тебе полегче будет — тяжёлая машинка. Патрон в стволе.

Он взвёл курок.

— Вот, взведён. Только нажать. Кстати, я посмотреть хочу. Интересно.

— Да?.. Как знаешь. Давай.

Он осторожно подал ей тяжёлый пистолет в трясущиеся руки.

Она приняла его обоими руками, прижала к груди, искоса наблюдая за Артистом. Потом положила рядом с собой.

Артист сделал шаг в сторону, назад — и уселся на один из стульев. Выражение лица его было непонятно. Немного торжественное, да. Немного.

Мэгги, опираясь локтями, ещё немного приподнялась на подушке. Взяла пистолет. Смотрела только на него; губы её шевелились — но что она шептала понять было нельзя. Нет, не молитву — она не верила в бога, и молитв не знала. Да и не с её грехами обращаться к богу — это она тоже понимала. Артист наблюдал за ней с непроницаемым лицом.

Подняла пистолет.

И, вместо того чтобы развернуть его дулом к себе, резко, быстро, как смогла, держа его обеими руками, повернула на Артиста… тут не нужно было целиться — он сидел двух шагах.

Всё произошло быстро.

Щёлк! — клацнул спущенный курок.

Выстрела не было. Лицо Артиста на мгновение исказилось гримасой страха, но лишь на мгновение; и вновь стало непроницаемым как у индейца.

Щёлк! Щёлк! Щёлк! — курок пистолета, направленного на Артиста, самовзводом впустую клацнул ещё три раза.

Потом она выпустила пистолет из рук, и тот тяжело громыхнул о доски пола.

В изнеможении откинулась на подушку. Одеяло открыло её до пояса, обнажив верх живота, перевязанный разномастными тряпками в бурых пятнах. Опять запахло гнилью и мочой.

Губы Артиста как резиновые разъехались в ухмылке, хотя глаза оставались всё такими же холодными.

— Я так и думал.

— Ду-мал… он!.. Сволочь! — прошептала Мэгги, глядя в потолок.

— Только я полагал, ты перед «этим» скажешь что-нибудь… эээ… многозначительное. «Умри, несчастный, за свой грех проклятый!» — что-нибудь такое. А ты, видишь, молча! Напрасно. Мы же с тобой артисты, в конце концов. Всё ведь надо делать по возможности красиво. А ты всё попыталась опошлить…

Мэгги, глядя в потолок, тяжело дышала. По щекам её катились слёзы. Впервые за те шесть лет, когда её обманул и бросил её любимый. С тех пор, как она поклялась себе никогда в жизни больше не плакать. Сцена — это одно. Не плакать — по жизни.

— …ну хотя бы так… — Артист продекламировал:

— Серой мглой, да туманом зловещим Прийдет смерть в дом твой И будешь настигнут карой жестокой Да расправой кровавой…

Потом наклонился, поднял пистолет. Вынул из кармана магазин, со щелчком вставил. Щёлкнул затвором, досылая патрон.

— Всегда всё получалось… а тут… что с ним… с Владимиром… что сейчас… проклятая деревня, проклятое время… — шептала Мэгги.

— Что ты там бубнишь? — осведомился Артист, сделав шаг, и теперь возвышаясь над ней, держа в руке пистолет стволом вверх.

— Ты… знал??

— Предполагал! — он опять резиново ухмыльнулся с видом превосходства.

— А если бы я… в себя?..

— Тогда пришлось бы повторить! Мы ведь с тобой артисты в конце концов! Тебе, полагаю, к неудавшимся дублям не привыкать.

— Это… не тот дубль, который можно бы… снова сыграть…

Он стал опускать пистолет, продолжая как ни в чём не бывало беседовать:

— Вот интересно, зачем?.. Что я тебе плохого сделал? Сволочь? А кто сейчас хорош? Убийца? Так все!.. Не удивлюсь, если вон, Хронов, на дорогах побольше моего убил. Григорий опять же. Нет — ты на меня. Окрысилась. Не понимаю.

— Ты не должен жить! — следя за медленно опускающимся стволом пистолета, убеждённо сказала Мэгги, — Не должен! — и обеими руками потянула одеяло к шее.

— Вот так вот: «Не должен!» и всё! «Какой артист умирает!» — так, кажется, сказал Нерон перед смертью?.. Тоже, впрочем, был ещё той сволочью. Родственная душа, хы. Дура ты, Мэгги — Маша. Дура и бездарь. Тебе не то что Джульетту, тебе Пастушку не сыграть! Даже тут сыграть не смогла. Это тебе не оргазм симулировать, тут талант нужен! Как у меня. А ты — бездарь. И дура, как все бабы…

— Только не в голову! — Мэгги крепко зажмурила глаза; лицо её было всё мокро от слёз.

Глуховато стукнул выстрел; дуло стечкина было почти прижато к одеялу, там, где под одеялом у Мэгги должна была быть грудь. Звякнула о стенку отлетевшая гильза, стукнуло под кроватью.

Тело Мэгги дрогнуло от выстрела; она как бы в изумлении вновь раскрыла глаза. Напряглась…

Ещё выстрел, уже намного громче, — Артист чуть отодвинул ствол от неё. Ещё одна чуть дымящаяся дырка в одеяле; пуля чмякнула в пол, прошив тело и кровать насквозь; и вновь гильза отрекошетировала от стены.

Мэгги откинулась на подушку; в полуприкрытых веках стало видно белки закатившихся глазных яблок. Несколько раз судорожно дёрнулась. Замерла.

— Видишь. Я благородно с тобой, Маша. — Артист поставил пистолет на предохранитель и принялся заталкивать его в кобуру, — Не как ты со мной. Мог бы и в лоб. Мог бы и так — оставить подыхать. А я — благородно!

Убрав пистолет в кобуру, Артист подхватил с пола саквояж с «наследством» Мэгги, и, больше не оборачиваясь на её тело, вышел из комнаты.

У стены стояла толстуха и тряслась. Подслушивала, конечно, дрянь. Такие всегда подслушивают. Чем ты им не грози. Впрочем, наплевать…

Не глядя на неё, он прошёл к выходу, поставив саквояж, одел куртку, шапку…

— Ээээ, Борис Андреич… — проблеяла толстуха, — Мэгги…

— Умерла.

И он, не прощаясь, вышел.

* * *

Он уже почти дошёл до калитки, но ощущение чего-то недоделанного остановило его. Подумав, он вернулся.

Не отряхивая на этот раз снег с сапог, он, как был, одетый и с саквояжем, прошёл в комнату — толстухи там не было, — затем в маленькую комнатушку, где он только что был с Мэгги.

Тело Мэгги, как большая голая грязная кукла, валялось… именно не лежало, а валялось навзничь на полу, бесстыдно раскинув голые длинные ноги. По-прежнему пахло гнилью и нечистотами; теперь к этому примешивался ещё запах крови и сгоревшего пороха.

Над телом Мэгги стояла толстуха, и с негодованием рассматривала пуховое одеяло, держа его на вытянутых руках. С внутренней стороны оно всё было в бурых и жёлтых пятнах, ужасно пахло — это не отстирать… И ещё две дырки. И ещё кровь, пятна. Свежие. Нет, не отстирать. Никак…

Увидела вошедшего Бориса Андреевича и обмерла от страха.

Не глядя на неё, не глядя на тело Мэгги на полу, неживым голосом он распорядился:

— Похороните. Сами. На кладбище.

Толстуха, прижав вонючее одеяло к груди, мелко-мелко закивала.

— Я Хронову скажу — твоего мужа отпустит с земляных работ. За завтра чтоб сделали…

Он перевёл наконец взгляд на неё.

— Вот в это и завернёте. Могила чтоб была как полагается — не мельче полутора метров… знаю я вас, сволочей. И — прибрать здесь всё. Вот — эту афишку дай-ка сюда… — он указал на постер с Мэгги на стене.

Бросив одеяло на тело Мэгги, толстуха суетливо кинулась снимать афишку со стены; руки тряслись, оборвала край, обмерла; и уже второй раз — первый когда сейчас вошёл староста, — описалась.

Сняла, свернула в рулончик, подала — руки её тряслись.

— Поняла?

Она, не в силах что-либо сказать, лишь мелко закивала. Поняла, что за сброшенное на пол тело Мэгги её сейчас не застрелят… боже, какое счастье!

Поворачиваясь к выходу, староста сказал ещё:

— И два бойца из Григория отряда у тебя теперь будут жить. Приготовь на чём им спать. Вечером придут.

И вышел.

* * *

Дома, у себя, поставил на стол саквояж.

Чёрт побери, опять нетоплено. Сволочь Мундель, ничего не делает, трепло чёртово; и Джим куда-то слинял…

После того, как после недавней «кровавой новогодней ночи» пропала его «жена» — причём пропала не одна, а вместе с обеими девочками: своей и Максимовых, которую Артист держал как заложницу, в доме стало пусто и неуютно. Холодно. Есть — нечего…

Пропавшую суку и детей искали по всей деревне, но так и не нашли.

Артист пытался «пригласить» к себе жить какую-нибудь женщину, возможно — с семьёй, возможно — из пришлых, бесправных; но к нему отказывались идти жить… Даже на самых лучших условиях. Даже под угрозами. Предпочитали быть убитыми на месте — но не ночевать с ним под одной крышей — такой суеверный ужас Борис Андреевич, вернее, тот, кто таился в глубине его души и временами выглядывал наружу, внушал всей деревне.

Приходилось выкручиваться. Печку топил Мундель, дрова таскал Джим, поесть приносила соседка. Неудобно всё это, чччёрт…

Поковырялся ножом с хитрым никелированным замочком саквояжа. Слесарных навыков у него не было, и открыть не получилось, лишь порезал палец.

Озлился, и воткнул нож в тугой бок саквояжа, как в спину Громосеева — по рукоять. Подумал, что не стоит так делать — в саквояже валюта, можно её порезать.

Уже аккуратно вспорол бок саквояжа, вырезав в нём большое прямоугольное отверстие. Откинул отрезанную кожу, сунул внутрь руку… Вытащил содержимое, сколько смог.

Тугие пачки старых газет. Туго перевязанные, тяжёлые. Ещё и ещё. Вскоре он выгреб из саквояжа всё содержимое. Кроме старых газет в нём ничего не было.

ПУТЬ В ОРШАНСК. БОМЖИ

Эти несколько дней, пока Гузель верхом на Орлике добиралась к пригородам Оршанска, дались ей не менее, наверное, тяжело и рискованно, чем пеший путь летом от Равнополья в Озерье.

Тогда — через «поляну», через бандитов и чуть не случившееся насилие; сейчас же — зимой! — на коне через снежные леса Никоновского района, по занесённой обледенелой дороге, в объезд возможных постов, стараясь не встречаться с людьми… и всё равно две встречи крепко врезались ей в память.

Первая встреча показала, что даже в нынешних скотских условиях есть Люди, не превратившиеся в скотов, даже в самых тяжёлых материальных условиях. Что для людей объединяться — естественно. Помогать друг другу. И… что любой коллектив, даже «коллектив» бомжей отторгает своих членов, которые не разделяют «идеологию», исповедуемую в коллективе…

Вторая встреча её чуть не погубила.

* * *

— Потрошенко продался Мувску! Это без вариантов, говорю я вам! — бомж Юрист был красноречив и безапелляционен.

— Говорю я вам! — его с самого начала Мувск поставил, чтобы Регионы от столичных районов оторвать, чтобы промку в них развалить, чтоб пресечь поставки нефтепродуктов, — терминал ведь через Мувск проходит! Вот его и перекрыли! Что Регионам осталось?? Сельхозпродукция, переработка. Неглубокая. Нельский склад Госрезерва — так его, говорят, ещё «до всего этого» ополовинили. Артбригада… А, главное, он армию в окопы загнал и сгноил там! Вместо того чтобы!.. Давно бы уже в Мувске были! А потом «эпидемия» эта — и как назло, по всем сельхозлагерям, сельхозкоммунам! Население теперь что?? Население теперь на процентов восемьдесят сократилось! И сделал это всё Потрошенко, ставленник Мувска; это без вариантов!!

Его слушали с интересом — почему не послушать-то человека, распинающегося с таким пылом и красноречием, — но со скептическими ухмылками. Люди тут собрались уже жизнью тёртые, катаные; не склонные, как в прошлые годы, верить краснобайствующим болтунам. Да и далека тема была от животрепещущих. Вот, главное следить чтобы картошка не подгорела.

Единственная женщина в компании бомжей, со странным прозвищем Магерини, как уже знала Гузель, палкой принялась ворошить угли, переворачивать картофелины с боку на бок, снова присыпать их углями. В воздух вместе с дымом полетели мелкие частички золы, кто-то расчихался.

Гузель оглядела собравшихся у самодельного очага ещё раз.

Типичные бомжи. Пять человек; она, стало быть, шестая. Но она тут ненадолго, на одну ночь. Только переночевать; и утром опять в путь.

Этот большой, четырёхэтажный дом старого красного кирпича, частично развалившийся, с местами просевшей крышей, стоящий на отшибе от центральной дороги, она заприметила издалека — да и отец указывал его как возможное место первой ночёвки.

Здание было большое, и видно, что брошенное — тут давно, годы, возможно даже десятилетия, никто не жил; и на карте оно было указано как нежилое, развалины.

Вблизи по сути оно развалинами и выглядело: высокие окна заложены серыми брусками пенобетона, с отдушинами — то ли для некоторого освещения внутри, а скорее для вентиляции; стены не просто старые, а очень старые; с местами выкрошившимся кирпичом, так, что кирпичная кладка походила на соты: выеденный временем и ветром кирпич и почему-то сохранившийся раствор образовывали клетки; и казалось, что стены держатся кое-где не на кирпиче, ржавой пылью осыпавшемся со стен, а только на этом вот растворе, оказавшемся прочнее не только кирпича, но и современного бетона. Из стен же кое-где, из щелей и проломов, торчали ветки настоящих кустов и молодых чахлых деревцев — природа отчаянно отбивала у человека прежде им захваченное; рушила, перемалывала ветрами и дождями стены, карабкалась семенами растений на крышу. Летом, наверное, тут очень живописно: эти, ещё крепкие, даже местами под крышей, руины — и идущая на штурм буйная зелень.

Наверное, лет через десять-пятнадцать так же будет выглядеть и Оршанск, и Мувск — если в них не вернутся жители, если вновь не восстановится цивилизация! — подумала она.

Впрочем, тут она не для того, чтобы любоваться развалинами; нужно переночевать — и утром снова в путь.

Спешившись, держа Орлика в поводу, она пошла вдоль здания, ища вход. Он тут же и нашёлся, — но за решёткой, грубо, на крепко и во многих местах примотанной толстенной проволокой. Ну, не один же вход в таком большом здании, должны быть ещё, — она двинулась было дальше и уже прошла было несколько шагов, когда её негромко окликнули:

— Гражданочка!.. Эй, гражданочка. Вы вход ищете? Так я подскажу…

Она резко обернулась, — вот уж никак не ожидала встретить тут людей. Да ещё столь вежливых: «- Гражданочка!.». Скорее можно было ожидать выстрела в спину.

Из-за решётки виднелось лицо, и рука в рукавице, ухватившаяся за решётку изнутри.

Нет, судя по всему, прямой опасности нет… Она расслабила руку, готовую рвануть обрез из-под куртки; и вернулась, подошла ближе.

На неё с живейшим интересом смотрел из-за решётки пожилой мужчина, лет шестидесяти, с изрезанным морщинами лицом, одетый как бомж, в потрёпанное пальто, но с явными признаками интеллекта и без обычной у бомжей мутности во взгляде, проистекающей от постоянного употребления низкокачественного алкоголя и его суррогатов. Присутствовали даже тонкие очки, придававшие ему некий «профессорский» вид.

— Нечасто приходится здесь встретить столь приятную даму, да ещё представителя кавалерии, кавалерист-девицу, так сказать! — приветливо улыбаясь, явно стараясь не напугать и произвести хорошее впечатление, произнёс незнакомец, — Ищете приюта и укрытия на ночь, я правильно понимаю? Я помогу вам…

— Здравствуйте. — Гузель решила быть вежливой в ответ на вежливость. Вот неожиданная встреча! Чего ему тут надо — в старых руинах-то, это же так далеко от города!..

— Да, я думала переночевать, вот, с Орликом… я не ожидала, что тут уже занято.

— Ну что вы, что вы! — незнакомец заулыбался опять, — Ну как уж «занято»? Место найдётся, конечно же! Тем более всего-то на ночь. И место у костра, и покушать, если голодны. Вы не пугайтесь, юная леди, мы тут не опасны. Вы… вот, обойдите вокруг, — там, вот с той стороны, за аркадами… это такие проёмы, перекрытые арками, вы увидите — там есть отпертая дверь. Мы через неё в основном ходим, чтобы не наследить с внешней стороны. Вот, вы туда подходите, — я вас встречу.

«Мы…» Значит незнакомец тут не один, — это настораживало. В то же время он действительно не производил впечатление опасного; да и уже смеркалось — не в лесу же ночевать? Нет, конечно, можно и в лесу, — но зачем, если здесь есть крыша над головой. «Хозяева»? Ну что ж, придётся познакомиться. Трудно рассчитывать, что в этом путешествии из отдалённой деревни к «центру цивилизации», к Оршанску, ей не придётся контактировать с людьми. Нужно вновь учиться — одичала там, в общине-то, всё одни и те же лица… В конце концов есть оружие.

Она обошла здание и действительно нашла проход: такую же широкую дверь, но с выломанной и поставленной рядом решёткой. Около входа было натоптано — тут явно жили или часто бывали люди.

Незнакомец уже ждал её.

— Проходите, проходите… Тут и для коня место найдётся, а как же! Весь дом в нашем, а теперь и в вашем распоряжении! Меня, кстати, зовут Роб, если полностью — Робеспьер!

— Робеспьер?? — с недоумением переспросила Гузель. Вот чего-чего, а Робеспьера она, несмотря на свои крайне поверхностные знания в истории, встретить тут не ожидала.

— … Хм вы ведь знаете — прежняя жизнь кончилась, а с ней и прежние отношения, символизируемые именами. Как у индейцев Чили, каждый этап жизни человека знаменуется новым именем, вот и я решил… Я ведь в прошлом некоторым образом специалист по Средней Европе, по Франции, по наполеоновскому периоду, и Робеспьер мой любимый исторический деятель. Да. Робеспьер; или кратко — Роб. Для друзей, какими мы с вами, несомненно станем. Проходите. Познакомимся.

Ну что ж… Поправив под курткой обрез; и незаметно спрятав нож в рукав, она шагнула в дверной проём.

* * *

Дом, как и выглядел снаружи действительно был давно заброшен. Но внутри он, против ожидания, оказался вполне обитаем. Всё дело в том, объяснил ей по ходу дела Робеспьер, что «это строение» относится к середине 18-го века, вернее — основная его часть. Потом, в последующем, Дом перестраивали, надстраивали, делали к нему пристройки — всё это видно, как заверил он, снаружи. Самые поздние — уже в середине 20-го века.

Вместе с пристройками и переделками, Дом менял и своё назначение: от, возможно, жилого «дворянского гнезда» к чему-то складскому; потом опять к жилому, но многоквартирному, — о чём свидетельствовали многочисленные остатки межкомнатных перегородок с обрывками цветных обоев. Потом здесь был пивзавод… Да-да, пивзавод; тут большой подвал; весь облицованный, кстати, белым кафелем, большей частью, конечно, уже обвалившимся; там и бетонные основания под бродильные ёмкости; и разливная арматура — ужасно соржавевшая уже, конечно. Баки-то потом вывезли, а всё остальное так и осталось. Потом здесь что-то ещё было… Потом бросили, просто бросили. В недолгий период процветания хотели здесь сделать загородный отель, эксклюзив-класса — а что, от города довольно далеко, природа… тут ведь речка рядом, вы знаете? В ней — утки! И рыбка, соответственно. Но… не нашлось инвесторов; а главное, неожиданно вмешалось Министерство Культуры. Взяло да и объявило эти руины — а к тому времени это были почти что руины, — «исторической ценностью», — хотя какая тут ценность!.. Но… — каждому чиновничьему аппарату нужно оправдывать свою нужность; за что-то или против чего-то «бороться», — вот и здание это, с пристройками, объявили неприкосновенным; то есть сносить нельзя, внешний вид изменять нельзя; можно только реконструировать, — а это, знаете ли, очень затратно финансово! Место хорошее, желающих приобрести было достаточно; участок опять-таки большой — всё на Оршанской дороге, — дело бы пошло, но отпугивала эта охранная грамота. Пока суть да дело, бывший владелец, — какая-то богатая гостиничная организация Оршанска, — решила привести тут всё в более-менее пристойный вид. Вот, частично крышу перекрыли, — спасибо им. Заложили окна пеноблоками, оставив лишь продухи. Закрыли входы решётками, обнесли территорию сетчатой оградой. А, главное, внутри поставили хорошие, надёжные, из толстого бруса лестницы. Всё как полагается: с лестничными маршами, с перилами. Удобно показывать инвесторам; всё надеялись сбагрить кому-нибудь этот злосчастный, с «заклятьем» от Министерства Культуры, объект. Так и не удалось; потом начался кризис, потом пост-кризис, потом… вот, то, чему мы сейчас свидетелями являемся. Охрану сняли; электричества тут уже несколько десятилетий не было, так что… теперь это наша загородная дача. Моя и моих коллег по выживанию! — так охарактеризовал строение Робеспьер.

Внутри, несмотря на общую заброшенность и запустение, можно было жить: осадки в той части большого Дома, где обосновалась «группа Робеспьера», внутрь не попадали; новые жильцы отгородили одну комнату под жильё; сложили очаг, ибо бывшие ранее в доме печи давно пришли в негодность; родник неподалеку снабжал чистой, хотя и излишне известкованной водой; а на топливо шли перегородки и обрушившиеся перекрытия той части Дома, что окончательно пришла в запустение.

Пару раз в неделю, иногда реже, вся группа совершала вылазку за десять километров, на поля одного из сельскохозяйственных эвако-лагерей, судя по всему полностью выкошенного эпидемией. К баракам и вышкам по периметру не совались; прочёсывали поле в поисках неубранной картошки, и находили её во множестве. Тем и жили. Да, тут вполне можно было выживать!

Расседлав Орлика, напоив его любезно предоставленной Робеспьером водой, задав ему овса, Гузель присоединилась к компании.

Ей были рады. С поздней осени компания «бывших интеллигентных людей, инвалидов умственного труда», как охарактеризовал компанию старик, не имела связи с внешним миром: к имевшемуся у них маленькому радиоприёмнику закончились батарейки; а с периода начала эпидемии и до её «благополучного завершения», о чём им поведали очень и очень изредка проходившие так-то вот по дороге путники, они избегали посторонних, предпочитая от греха ни с кем близко не контактировать. Потому, возможно, и выжили. Но без информации плохо, ещё хуже чем без еды…

* * *

Ей уступили лучшее место, «трон Робеспьера»: старое продавленное кресло, невесть с каких времён оказавшееся здесь. Её накормили печёной картошкой; она же, не желая оставаться в долгу, отсыпала компании с полкилограмма пшена. Её с интересом, но ненавязчиво расспрашивали, как судьба занесла её в такую даль от цивилизации. Гузель скупо поведала о произошедших в Озерье событиях…

Теперь и она уже была в курсе дел нашедшей себе приют в развалинах маленькой общины бомжей.

Пять человек; старший — вот этот вот как раз, Робеспьер интеллигентного вида. Историк, а сейчас «вождь племени», как его с усмешкой называют иногда в беседе. Но авторитетом он, несомненно, пользуется. Убеждённый холостяк; преподавал в Оршанском ГосУниверситете, вёл широкую научную деятельность, ездил в экспедиции. За суетной научной жизнью так и не собрался жениться. В новых реалиях ни его научные заслуги, ни познания в истории Европы оказались невостребованы; однако некоторый опыт организационной деятельности помог собрать и сплотить эту группу; и теперь, поддерживая друг друга, они выживали, дожидаясь весны и тепла, чтобы, возможно, переместиться ближе к Оршанску.

«Скотник», с оригинальным именем Сигизмунд. Невысокий мужчина, немного полноватый, с точными, уверенными движениями. Причёска «как у Ленина»; с широченными залысинами. Он сошёл бы за славянина, но крупный породистый нос выдавал происхождение. Очень следит за собой и за одеждой; вот и сейчас он что-то починяет в одежде, водрузив на нос очки, пользуясь тем, что Гузель организовала сносное освещение.

Света было мало; оказывается, у собравшихся «интеллигентов» нет не то что фонариков, но и хотя бы масляного светильника, какими перебивались в Озерье уж совсем бедные семьи. Но… с любым маслом в этом заснеженном краю плохо; вечером освещались либо от очага, либо лучинами.

— Да-да, милая девушка, лучиной! Представьте себе, этот недорогой осветительный прибор бытовал в истории столетия, если не тысячелетия! И вот, мы вспомнили прошлое! У нас есть брус из прекрасного смолистого дерева, очевидно, сосны; и мы отщепляем от него по мере надобности… вот, Скотник большой специалист в этом, надо сказать. Вот это приспособление называется «светлец». Заметьте, освещённость, как и скорость горения лучины, можно регулировать её наклоном… Во всём есть своя техника, милая девушка!

Пришлось достать фонарик, и, закрепив на нём самодельный рассеиватель, избавить «интеллигентов» хотя бы на этот вечер от необходимости менять лучины, поджигать, регулировать наклон…

Гузель увидела на пальце снующей с иглой руки Скотника обручальное кольцо — необычно для того положения, в котором эти люди находятся.

Интересно, что все по кличкам, то есть по самоназначенным самим себе или данным «обществом» «новым именам». Видимо, тут все разделяют идею Робеспьера, что «на каждый жизненный этап нужно принимать новое имя», — тем боле, что имена, данные при рождении, все эти документы-метрики ничего в новом мире не стоят, а вот клички о человеке много говорят. Да хотя бы о навыках, и о роде занятий в прошлом. Робеспьер, Растрелли, Магерини, Скотник, Юрист.

Все в прошлом уважаемые, состоявшиеся люди, хорошие специалисты в своём деле. И у каждого своя история, приведшая их сюда, в разваливающийся старый дом вдали от цивилизации; к печёной в золе картошке и невесёлым рассказам о прошлом.

Скотник — бывший главный ветеринар в одном из районных центров, по сути в большом селе или ПГТ. Он из весьма интеллигентной семьи, из династии медико-химико-фармацевтов; когда-то при Союзе по разнарядке попал в один из районов Мувской области. Надеялся проработать пару лет, а потом вернуться в родной город. Но на новом месте он познакомился с девушкой, они поженились. Будучи весьма умным и грамотным (воспитание, порода и учёба дали о себе знать) пошёл на повышение; да и привык уже на новом месте. Как нужный специалист, ещё и с молодой семьёй, получил хороший дом. И остался жить в этом районном центре. Дети: старшая дочь ещё в начале 90-х вышла замуж и уехала в Израиль, благо наследственность позволила, другая дочь уехала за длинным рублём в другой город и там осталась жить. Жена лет пять назад скончалась от онкологии. С тех пор жил один. Хозяйством занимался, но никогда не был фанатичным дачником. Всё больше по своей работе, плюс периодическое преподавание в сельхозтехникуме: вёл практику, курсовые и лабораторки.

Всё это вполголоса рассказал Гузели Робеспьер.

Потом, когда начался кризис, его должность в техникуме сократили. В ветеринарном центре, которым он ведал, Сегизмунда уволили, а на его место посадили кого-то бестолкового в ветеринарии, но зато весьма бойко агитировавшего за «самоопределение Регионов». В общем, к периоду полного развала он уже год был на пенсии и подрабатывал выполнением заданий по химии-биологии для студентов, и ветеринарными консультациями, особенно в своём посёлке.

Позже, когда началось вооружённое противостояние Мувска с регионами, его ПГТ оказался прямо на линии разграничения. Сегизмунд всё равно остался там жить; собственно, идти особо было некуда. Но поскольку у него дом был очень хороший; и внутри тоже — всё же человек из интеллигентско-профессорской среды, то его облюбовали вояки с одного из оршанских добробатов. Вернее, сначала к нему подселили несколько офицеров, а потом их заменили добробаты. Которые, угрожая арестом ни то как пособника уже районного уровня сепаратистов, ни то как мувского шпиона, выгнали его из дома; мол чеши в эвакуационный лагерь. Хоть его из дома выгнали, но его приютила соседка.

Но боевые действия усилились, и однажды его собственный дом был уничтожен обстрелом. А соседку, у которой он жил, забрали родственники в Мувск. Бомбёжка и артобстрелы усилились; посёлок начал переходить из рук в руки враждующих сторон по нескольку раз в неделю. Оставаться там стало невозможно. Он и подался в Оршанск в надежде что кто-то из знакомых или дальних родственников жены его приютит. Но не получилось. Там во время раздачи какой-то гуманитарки он и познакомился с историком Робеспьером. Оба интеллигентные люди, оба «попавшие в трудные жизненные обстоятельства», решили выживать вместе.

Саломаты — как бомжи называют супружескую пару лет 55–60; они же «Растрелли» и «Магерини». Растрелли, он же Павел Семёнович Саламатин, свою кличку получил за профессию: он бывший инженер-строитель, всю жизнь проработавший в проектном институте. Занимался мостами, дорогами, эстакадами и т. п. Был начальником отдела. Так как хороший специалист, то периодически работал и в соседних странах, что позволило собрать приличную сумму; цель была одна — решить вопрос с жильём. Его жена Ольга Викторовна, она же «Магерини», по фамилии крупной европейскойдеятельницы времён пред-развала еврозоны — бюджетный работник, всю жизнь проработала в горисполкоме, в фонде госимущества. Отсюда и Магерини.

История их такова: жили втроём в двухкомнатной квартире вместе с сыном. Несколько лет назад, ещё до активной фазы кризиса, сын решил жениться. Ну что ж, девушка нормальная. Так как её родители были старше четы Саломатиных, то и здоровье у них было похуже; отец бывший металлург, подорвал здоровье на работе; его жена, учительница по профессии, продолжала работать. Дочь не могла их одних оставить, поэтому сын переехал в дом молодой жены — тоже в панельную двушку.

Коллегиально было принято в целом абсолютно верное решение, что нужно решать вопрос с жильём; вот только не был учтён фактор времени и политической обстановки в мире, пошедшем вразнос… План был прост: накопления Саламатиных плюс небольшие сбережения семьи молодой жены пускаются на первый взнос на строительство нового большого жилого дома. Потом, когда дом почти будет достроен, планировалось продать родную двушку, чтобы в том же доме взять однушку для родителей. То есть сбережения сбережения плюс двушка — на выходе должно было получиться две однокомнатные, но большие современные квартиры в новостройке.

Стройка шла активно, через год здание должны были уже сдать в эксплуатацию. Но кризис набирал обороты, и застройщик увеличил стоимость будущего жилья. Пришлось нашей семейной паре раньше намеченного продавать свою квартиру, но с условием что они выпишутся через полгода. Ну а несколько месяцев можно будет перекантоваться где-то пока дом сдадут. А получилось что не получилось. Застройщик деньги взял; но тут или кризис сыграл свою роль, или фирма была обычным аферистом, короче расклад получился следующий: Саламатины продали свою квартиру чтобы доплатить недостающую часть за две однушки в достраивающемся доме. Сами первое время жили в арендуемой квартире. Сын с женой у её родителей, к тому же тогда и новорожденный малыш появился. Кризис прогрессировал, застройщик морозился… Мать невестки (которая учительница), по характеру бойкая и требовательная, несмотря на возраст, дама, приняла активное участие в отстаивании интересов Саламатиных; даже смогла собрать в кучу всех кинутых будущих владельцев квартир в этой недостроенной многоэтажке. Петиции, жалобы, суды, скандалы; она окончательно подорвала здоровье на этой почве. Теперь у невестки оказались на руках двое больных родителя и спиногрыз. Сын Саламатиных работал на двух работах чтобы тянуть семью; плюс немного зациклился на политике, увлёкся поисками истины в государстве, начал принимать участие во всяких акциях, демонстрациях…

Следующий этап: в результате бурной деятельности кинутых жильцов (а также нервам и здоровью кумы) городские власти таки выделили наиболее нуждающимся несколько комнат в одном из общежитий. Типа на время пока достроится дом. Туда и переехала наша пара. Развал и госпереворот они встретили, живя в общаге, даже не имея прописки, а только распоряжение властей. Когда случился переворот и война с регионами, для усиления «зелёной зоны» в город стянули дополнительно вояк. И, не мудрствуя лукаво, разместили их по общагам. Кто имел там прописку — уплотнили; а кто не имел (Саламатины) — на улицу. Первое время кантовались то у одних знакомых, то у других. В доме невестки тоже места нет. А арендовать уже денег не хватало. К тому времени проектный институт уже год как закрылся, а в мэрии, где Ольга Викторовна работала, прошли сокращения. Вот так они оказались на улице.

Собирались идти в эвакуационноый центр, но наслушались всякого; и решили, что пока тепло поживут где придётся, а на зиму собираются податься на какой-нибудь заброшенный дачный участок. Первое время сын с невесткой регулярно с ними встречались и передавали кое-какую еду, но потом сына забрали в армию (а он не сильно-то и возражал), и до сих пор он находился где-то на фронте. Невестка-же, оставшись одна с двумя больными людьми и карапузом никак не могла уделять внимание ещё и родителям мужа.

Опять же в очереди за раздачей гуманитарки познакомились с Робеспьером и Скотником; и решили, что группой выживать легче. К тому времени из города уже начался исход. Ютились в подвалах; потом в брошенных и разграбленных мародёрами квартирах; питались гуманитаркой.

А потом началась эпидемия.

Саламатин, теперь уже Растрелли, вспомнил про старый дом, усадьбу, далеко за городом; на краю с сельхозугодьями, которую в своё время его проектный институт обследовал на предмет экспертного заключения о возможности и стоимости реконструкции. Явно пустующее здание далеко от города явно было никем не занято; имело всё же крышу, источник воды неподалёку; источник пищи чуть дальше — и почти неиссякаемые запасы топлива для очага в виде деревянных перегородок и перекрытий.

И вся команда «бывших интеллигентных людей» совершила пеший многодневный вояж в этот вот Дом…

Юрист, он же Николаич, крупный мужчина, высокий, плотного телосложения, прибился к ним значительно позже, как раз перед Рождеством.

О себе он рассказывал скупо, больше горячо и неубедительно вещал о политике; и, насколько могла судить Гузель, к нему до сих пор присматривались. По некоторым темам у него возникали постоянные споры с остальными мужчинами — членами группы; Саламатина — Магерини от участия в политических дебатах воздерживалась.

Вот и сейчас…

— Ты, Николаич, всё упрощаешь! — не соглашался с ним Робеспьер, — Нельзя в исторических процессах всё сводить к банальному «кто чей ставленник»! Имеют место быть центробежные тенденции, что естественно для социума, когда резко сокращается кормовая база. Она же сократилась по совершенно объективным причинам плюс важные субъективные факторы: одна страна за океаном решила, как водится, быть самой умной и удачливой, и, по уже опробованному рецепту, замутить мировой кризис, плавно переходящий в мировую же бойню. Но не справилась, не рассчитала: бойня случилась не повсеместно, но лишь по периферии мира; в то же время мир оказался настолько глобализован, что привычно отсидеться «за лужей» не удалось, накрыло и их… Развал стал всеобщим. А Потрошенко — просто опарыш на гниющем теле павшей страны; ни он так другой; не нужен он был Мувску, как не нужен был и весь этот развал!..

— А я тебе, Роб, говорю — она мувский ставленник! — горячится Юрист, — Твоё сведение всего к «объективным историческим процессам» утомило! Как Сталин говорил: «- У каждой ошибки есть имя!» Вот, а Потрошенко — не ошибкой был, а прямой диверсией, адресной! Чтобы развалить Регионы!

— Зачем бы это было нужно Мувску-то? — поправил до этого молчавший Скотник, — Прямая кооперация с Регионами была: нефть, промка, сельхозпродукция… Не начнись эта бесноватость в Оршанске — и Мувск бы не вмешивался. А Потрошенко… да что Потрошенко!

— А я вам говорю!..

Поближе к Гузели подсела Магерини:

— Вы не обращайте внимания, девушка; они всё время спорят; вот последнее время только всё более и более ожесточённо… Наверное сказывается сенсорный голод, недостаток свежей информации. Переливают из пустого в порожнее… Это они ещё вас стесняются, — завтра вы уйдёте, они вот ситуацию с вашей деревней, вот что вы рассказали, обсуждать станут. Опять поспорят. Не обращайте внимания. Хотите топинамбур? Нет, соль у нас есть, запаслись. Прекрасная вещь топинамбур — он же «земляная груша», нам Скотник рассказал, — растёт как сорняк, в уходе не нуждается; и клубни его… не сказать чтобы вкусные, но как разнообразие к картошке вполне годятся. Он хранится плохо; потому мы его каждый раз выкапываем, без запаса. Он вкусный — если привыкнуть!

Гузель с благодарностью взяла столь полезный корнеплод. И все тоже привычно закусывали печёную картошку сырыми клубнями топинамбура. Только Скотник зачем-то свою долю аккуратно прятал в карман…

— Вот, кушайте… Как же вы одна, в такую даль… Да, я понимаю — нужна помощь… нужна управа на этих… как их. Сложно всё это. Наверное и нет на них управы. Дикое Поле, как Роб говорит; у кого оружие, тот и прав. Он-то где-то доволен даже; говорит: «- История вершится на наших глазах!» — ему хорошо, он один; и он принципиально привык обходиться малым, прямо как Диоген! «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые» — его любимое выражение; мы же все предпочли бы такие вещи видеть только в кино… Помните, жанр такой был: пост-АП?.. «Дорога» фильм, помните? Или там ещё где негр с мечом. Илай, да. Мы смотрели — думали ли мы, что всё это и на нашу долю придётся?.. А вот… Кушайте. Сейчас картошку с топинамбуром доедим — чай поставим; со смородиновым листом. Тут есть поблизости несколько кустов, мы их и ободрали. А крупу вашу — уж утром, на кашу.

* * *

Спор между тем разгорелся и, что бывает нередко в замкнутых сообществах, перешёл на личности; причём Робеспьер явно громил своего оппонента:

— В конце концов, я знал таких, кто предвидел вот это вот историческое безобразие и соответственно подготовился! Запас продуктов; необходимых вещей для выживания, даже легального оружия и патронов! Я не знаю, что с ними было дальше; но предполагаю, что с их подготовкой, а главное, с их психологической готовностью встретить неприятности «с открытым забралом», они выживают, причём в гораздо более комфортабельных условиях, нежели мы!

— Да бесполезно, бесполезно было готовиться! На всю жизнь не напасёшься! Я всегда говорил…

— Вот! Вот-вот! Ты «всегда говорил», ты только и говорил — всегда! Только это — говорильня! Ты думал, что твоя говорильня и твой диплом по юриспруденции и менеджменту будет тебя кормить вечно?? «На всю жизнь не напасёшься!» — какие гнилые оправдания! А жизнь проста и очевидна: вот, кроме как «доказывать» что из себя представляет Потрошенко ты ни на что не годен! Я напомню тебе: этот очаг сложили мы с Растрелли; в этот дом привёл нас Растрелли; лучины великолепно готовит Скотник, а картошку непревзойдённо печёт Магерини! Даже соль у нас из наших с Растрелли запасов, — почему у тебя ничего нет?? Ведь твой дом не отняли и не разбомбили, как у Скотника; ты не лишился жилья как Растрелли с Магерини, — ты сам рассказывал, что до самого последнего времени получал вполне приличную зарплату! Но! — ты продал ружьё, потому что «оружие в доме не нравилось твоей жене»; а на зарплату и премию накануне сáмого развала купил… электроплиту со стеклокерамикой и посудомоечную машину! Зачем?? У тебя что, семья большая была, что тебе нужна была посудомойка?? Или ты без стеклокерамики жить не мог? Нет! Тебе был важен Статус!

— Да не нужен мне был «статус»! — отбивался Юрист, — Просто я мог себе это позволить, чего непонятного?? Что ты ко мне вторую неделю цепляешься с этой посудомойкой и стеклокерамикой? — потому что сам никогда себе этого позволить не мог?? Несмотря на свою учёную степень?? А я вот за одну сделку с «ОршанскФинанс» получил столько, что мог пять посудомоек и пять плит со стеклокерамикой купить, — тебе завидно??

— Что ж не купил?? Надо было купить! Заставил бы весь дом стеклокерамикой и посудомойками, — и чувствовал бы себя королём! А вот обуви нормальной ты себе даже запасти не удосужился!

— А я в бомжи не готовился!

— Ну ещё бы! — ты в хозяева жизни готовился! Вернее, рассчитывал при хозяевах жизни всё время жить припеваючи, юридически прикрывая их делишки!..

— С «ОршанскФинанс» — это что за сделка? — вдруг спросил до этого молчавший Растрелли, — Это не в Центральном ли районе, где гаражный кооператив?..

— Да, там! — сгоряча ляпнул Юрист и примолк, раздумывая, видимо, стоило ли посвящать товарищей в мутные подробности прошлых оршанских сделок.

— А! — только и сказал Растрелли, — Знаю-знаю…

И демонстративно повернулся к Юристу боком.

— А что? Что?? — забеспокоился тот, — Юридически там всё чисто было!

Растрелли не ответил; за него ответила на немой вопрос Робеспьера, бывшего не в курсе таких подробностей, его жена:

— Это известное дело было. Тогда «город» изымал землю под гаражами под городскую инфраструктуру, — всё оформлено решением горисполкома, всё чисто. Передали для подготовки площадку частнику, — как оказалось, какой-то фирме-«прокладке»… Жильцы, участники гаражного кооператива, конечно, на дыбы! — но всё ведь оформлено было «для городских нужд», а кооператив существовал на полу-птичьих правах… Снесли. Потом частник перепродаёт вдруг землю «ОршанскФинансу»; а те заключают договор с кем-то на жилую застройку… И — вместо городской инфраструктуры там вырастает очередная многоэтажка-недострой… Вроде той, в которой мы с Пашей планировали получить жильё…

Все замолчали.

— Юридически там всё было чисто!.. — упрямо повторил Юрист.

— Да… и за это ты получил пять плит со стеклокерамикой и пять посудомоек… — задумчиво проговорил Робеспьер, — Но вот только зимних ботинок ни одних ты не получил… и ружьё продал, — потому что так жена велела!

— Не твоё дело! Сколько заработал, столько и получил. А ты и столько никогда не получал, вот и злобствуешь!

— Ох, Николаич!..

— Всё-всё, мужчины, прекращайте; давайте спать устраиваться! — наша гостья с дальней дороги, ей нужно отдохнуть, а не слушать ваши споры! — вмешалась Магерини.

* * *

Устроились спать. Гузели постелили на лучшем месте, возле ещё горячего очага.

Она долго ворочалась; не могла уснуть несмотря на усталость. Мешали мысли — как там Озерье, община, папа и мама; маленькая вредная засранка Зулька, в последний момент отказавшаяся уезжать из общины. Удалась ли планировавшаяся диверсия, или утром бронемашины гришкиного отряда смяли редкую оборону общины и… и что? Она сейчас далеко; и, в целом, в безопасности, — пока. А что там, дома? Да, община уже стала домом. Может быть пригорок, церковь уже захвачены? Девчонки сдаваться не будут; и Вовчик, конечно, тоже; и папа… удалось ли им задуманное; не зря ли она едет в Оршанск, искать Вовку?.. Да и что он сможет сделать, чем поможет? Искать какую-то власть в Оршанске, военную силу? Призывать на помощь, — как в фильме Токугавы «Семь самураев» крестьяне призвали на помощь бродячих самураев для защиты от банды, терроризирующей деревню? Кому и зачем бы это надо? — защищать от практически официальной районной власти — гришкиного «особого летучего отряда по поддержанию правопорядка». Ведь он сейчас и есть власть… Скорее всего отец и не надеялся на помощь, а просто пытался спасти дочерей — её и Зульку; но маленькая засранка соскочила в последний момент. А почему не отказалась ехать она, Гузель?.. Честно себе признаться — из-за Вовки. Из-за слабой надежды найти Вовку… не надо себя обманывать — только из-за него…

* * *

Угли в очаге давно подёрнулись пеплом. Свет давал только фонарик Гузели, выставленный на самый слабый режим — старая привычка спать со светом.

Казалось, все уже спали.

Стараясь не шуметь, поднялся Скотник. Покряхтел; набросил на плечи пальто, которым накрывался, и вышел. Бомжи, как уже заметила Гузель, ориентировались в Доме без света.

Его не было довольно долго.

Неясная тревога всё не давала Гузели заснуть. Наконец, она решила, что не помешает всё же встать, сходить ещё раз в «нужной чулан», как выразился, показывая ей «санитарные удобства», Робеспьер.

Поднялась, взяла с собой фонарик; так же, как Скотник, стараясь не шуметь, вышла из «гостиной», как называл комнату с очагом Робеспьер.

Уже после уборной решила проведать Орлика. Осторожно, подсвечивая под ноги самым малым светом, прошла в помещение, где стоял конь. Неясное шевеление; шорох, пофыркивание.

Заглянула осторожно. Глаза уже привыкли к темноте.

Возле Орлика стоял Скотник. Придерживая коня за гриву одной рукой, другой рукой он аккуратно, осторожно, со знанием дела, и, можно даже сказать нежно, поглаживал Орлика по крупу своей одёжной щёткой. Чистил его; время от времени приближая лицо к уху лошади и что-то ему шепча, жалуясь… Плечи его подрагивали, он, возможно, плакал. Вот, погладив по гриве, сунул руку в карман и достал кусочек топинамбура, протянул его Орлику на ладони.

Тот взял угощение мягкими тёплыми губами, похрумкал. Благодарно дунул ноздрями ему в лицо.

Скотник вновь стал вычёсывать ему круп и гриву; снова стал что-то шептать ему на ухо, что-то рассказывать… Орлик переступал с ноги на ногу, прядал ушами; слушал…

* * *

Когда Гузель, как ей казалось неслышно, вышла из «гостиной», заворочался Юрист. Негромко, но отчётливо пробормотал вслух:

— А лошадь-то её… Это же килограмм триста чистого мяса. К картошке и топинамбуру. Этого бы нам до весны…

— Ты на что это намекаешь?.. — тут же, как и не спал, отозвался Робеспьер.

— Так… ни на что не намекаю. Говорю, что лошадь — это мясо…

— Как можно, ты что, с ума сошёл, Николаевич?? — это Магерини.

— Да я так, размышляю просто…

Помолчали.

Потом Растрелли ровным, жёстким голосом, отчётливо проговорил:

— Вот что, Юрист. Ты уходи от нас. Прямо завтра. Или я тебя следующей ночью удавлю. Сволочь ты…

— Я помогать буду! — тут же отозвалась и Магерини.

Юрист заворочался, сел, прислушиваясь. Всё было тихо.

— Робеспьер, эй, Роб! — позвал он, — Это что же такое делается! Ты что молчишь?..

— А что бы ты хотел услышать? — отозвался тот, — Сейчас Скотник вернётся; ты ему скажи что этот конь — просто мясо. Он тебя не дожидаясь следующей ночи, прямо сейчас удавит!

— Я помогать буду! — опять отозвалась Магерини.

— Это… это просто за слова, да? Просто за мысли вслух?? — слова клокотали от возмущения в горле у Юриста, — А вы, а вы об этом не думали?? Что это же — мясо! Сотни килограмм чистого конского мяса! А мы всё на картошке и топинамбуре! Скотник вот разделывать умеет, он…

— Скотник скорее тебя разделает! — перебил Робеспьер, — Ты ему только скажи, — он разделает! Прямо сейчас!..

— Я помогать буду! — опять Магерини.

— …Вот только если в лошади триста килограмм мяса, то в тебе, Юрист, восемьдесят килограмм говна. — сообщил ему Робеспьер, — А выпускать наружу говно никакого интереса…

— …и потому проваливай отсюда завтра! — закончил за него Растрелли, — А то, ей-богу, удушу ночью. Из-за таких как ты сволочей, за твою стеклокерамику и хлебопечку, мы тут и находимся!

— Я помогать буду!..

* * *

Когда Гузель вернулась в «гостиную», ей показалось, что все по-прежнему мирно спали.

БОМЖОВСКОЕ СЧАСТЬЕ

Утром, после каши и «чая» из листьев и побегов смородины, в который Гузель добавила для всех сахара из своего дорожного запаса, что было воспринято с ликованием, её проводили в дорогу. Явно от души пожелали успеха, удачи.

«— Ну а если вдруг там ничего не выгорит…» — шепнула ей напоследок Магерини, — «Возвращайтесь к нам… Меню у нас небогатое, но до весны мы продержимся. А дальше — кто знает!.».

Вместе с Гузелью в Оршанск вдруг напросился и Юрист, — совершенно неожиданно для неё; и ещё было неожиданностью, что из «бомжевского коллектива» его никто не удерживал, и ничего ей на эту тему не сказал. Прощание с Юристом было, как ей показалось, холодным. Или что-то произошло?..

* * *

Юрист напросился «её сопровождать», как выразился Робеспьер, «держась за стремя» — был в средние и более поздние кавалерийские времена такой способ передвижения пехоты.

Нельзя сказать, что Гузель такому сопровождению была рада — без него она передвигалась бы на Орлике быстрее; но Юрист попросился к ней в сопровождающие только «до первого населённого пункта»; а пока, одышливо дыша, рассказывал ей на ходу, как он жил до того, как прибился к «этим траченным молью умникам», и как собирается устраивать свою дальнейшую жизнь.

Он рассказал, «как ему повезло» — летом он вместе с женой был «эвакуирован» в одну из небольших сельхозкоммун, как поняла Гузель, едва ли намного больше чем их коммуна в Озерье. Как и все, он считал, что всё это временно; трудно сказать, на чём основывалось его (и других «эвакуированных») такое убеждение, но все считали, что это всё не больше чем на несколько летних месяцев. Получалось, что большинство воспринимало «эвакуацию» в лагеря как что-то вроде неприятной, но необходимой сельхоз-повинности на летнее время, что-то вроде поездок «на картошку» в прежнее, советское время. Сообразно такому подходу и экипировались; хотя организаторы призывали брать с собой и зимнее, тёплую одежду. Призывали, но особо на этом внимание не акцентировали; ибо задача основная была выгнать население из городов «на вольный выпас», и тут главное было «не спугнуть».

Работа была тяжёлой, непривычной; многие роптали; но потом стало ещё хуже — к деревне, в которой Юрист с соседями «бился за урожай», так же как и к дому Скотника, пришла война.

Зябко передёргивая плечами, Юрист поведал, как по их деревеньке раз за разом стала бить артиллерия; хотя никаких воинских формирований там тогда не было. Как метались люди, пытаясь найти укрытие. Как он оказался — один, без жены, — в соседском подвале. Как соседка, истошно голося, рванула в поле, где работали коммунары и коммунарки вместе с жителями деревни. Как, почему он, Юрист, в это время оказался в деревне, а не в поле вместе со всеми, он распространяться не стал…

А потом по деревне отыграло что-то крупнокалиберное и залповое, на подобии Града, Смерча или Урагана. Вот тогда ему и «повезло»: домик соседки просто сдуло в сторону близким взрывом; а уже попрощавшийся с жизнью Юрист оказался завален в соседкином подвале. Да так удачно, что оказался вполне себе доступ воздуха, и, по сути, наверно и возможность, потрудившись, выбраться из-под завала тоже была. Но и ужас был так велик, что Юрист забился в угол подвала и не подавал о себе признаков жизни целых два дня; хотя, кажется, слышал через вентиляцию людей. Да-да, точно слышал, — но признаков жизни не подавал… Что люди делали — пытались раскопать и спасти попавших в обстрел или откопать из-под развалин какие-нибудь материальные ценности, он не знает. Но через двое суток, когда дикий леденящий ужас, превративший его в существо без памяти и социальных инстинктов, понемногу улёгся, его уже никто не искал. А возможно и так его никто не искал. И он остался в подвале, один, да, один — наедине с соседкиными богатыми запасами.

Последующие два месяца он вспоминал как самое счастливое время за период с «когда начался весь этот бардак»: в каменном подвале запасов было достаточно на всю семью как минимум на год, — тётка была запасливая, а семья зажиточная. И этими запасами он и питался целых два месяца, не выбираясь из подвала и не подавая признаков жизни.

В подвале было, конечно, холодно, — но он нашёл стопку мешков из-под картошки и укрывался ими.

В подвале было темно, — но через несколько суток он научился не то что видеть в темноте, но различать предметы в том микроскопическом освещении, которое попадало, многократно отразившись от стенок, через вентиляционную трубу.

В подвале не было, конечно, туалета — но он приспособил под испражнения опустошённые трёхлитровые банки из-под консервации.

Открывать банки он приспособился найденным тут же, в подвале, наощупь, ржавым топориком.

Хуже всего было с жидкостью, — у соседки была целая шеренга банок с вкуснейшими компотами и вареньями; можно было пить рассол из банок с огурцами и помидорами, с капусты; было даже несколько банок с берёзовым соком, — они выручали больше всего, — но очень хотелось просто воды. «Просто воды» не было.

Ему казалось, что он прожил в подвале около полугода, — он пытался вести счёт времени по тусклому отблеску в вентиляционной трубе, появлявшемуся утром и пропадавшему вечером, но вскоре сбился. Пытался вести счёт по приёмам пищи или по дефекациям, — но и эти способы оказались ненадёжными; словом, когда наконец он оказался на поверхности, прошло всего два месяца, а не полгода, как он считал.

Чего он ждал и на что рассчитывал? Гузели он бойко сообщил, что «не мог самостоятельно выбраться», а через двое суток, когда шок и оглушение прошли, на его крики уже никто не отзывался… На самом деле он и не пытался звать на помощь. То есть он откладывал это со дня на день — в конце-то концов должны же начаться разборы завалов, вот тут-то его, конечно, и обнаружат; спасут, как Робинзона с необитаемого острова. Пока же… к чему торопить события? Тут было много покушать; и никто не заставлял заниматься отвратительной физической работой. В конце концов это главное — что было что покушать…

Так он жил, коротая время между сном и приёмами пищи, и воспоминаниями книг и фильмов. Он настолько развил в себе память на просмотренные когда-то фильмы, что любимые мог восстановить по памяти едва ли не покадрово. Да, было скучновато временами; но он говорил себе, что находится тут вынужденно, не по своей воле; и потому должен не роптать, а благодарить судьбу, что его завалило в таком богатом убежище, а не, скажем, в сарае с сельхозинвентарём!

И снаружи никаких звуков, кроме то дальнего, то ближнего погромыхивания взрывов, отчего временами содрогался подвал, не раздавалось… Вот, это и было ещё одной, если не главной, причиной не пытаться выбраться, — там, на поверхности, шла война, там было опасно! Не лучше ли пересидеть, пока его не найдут или пока фронт не сдвинется в какую-нибудь сторону?

Потом, когда по его расчётам, должен бы уже пройти и Новый Год, жажда чистой, не сладкой и не кислой воды, пересилила. Он начал понемногу, каждый день, расшатывать и растаскивать всё то, что привалило люк в подвал. Пригодился и топорик.

Иногда казалось, что он занимается бессмысленной работой и выбраться из подвала не удастся; и его начинало охватывать отчаяние, — через почти два-то месяца с того времени, как его завалило! Но он упорно продолжал трудиться, и понемногу завал стал подаваться. И вот настал тот день, когда он выбрался на поверхность…

Он рассчитывал увидеть повсюду снег, зиму — но вокруг была всего-то осень, с лужами, грязью, и моросящими дождями.

Деревни как таковой не было. Деревня кончилась после того, памятного, обстрела; либо после нескольких последующих, которые он пережил, уже находясь в подвале.

Людей тоже не было — люди или погибли, или ушли. Война, как он и ждал, сдвинулась от деревни в какую-то сторону.

Первое, что он сделал — это с наслаждением напился чистой, восхитительно пресной воды из ближайшей лужи!.. — и через полчаса свалился от сильнейших болей в животе. Он едва смог вновь уползти в ставший уже родным подвал… Резь была такая, что, казалось, он сейчас умрёт — но обошлось. Но сильнейшие боли и чудовищный понос совершенно обессилили его; и он вновь на несколько дней скрылся в своём убежище.

Наконец он вновь совершил вылазку.

Теперь он был умнее — обойдя всю деревню, он нашёл не заваленный колодец. Собственно, вода в том колодце отчего-то тоже пованивала и была мутной, но он кипятил её, и, остудив, пил. В том же колодезном ведре варил себе картошку из спасительного подвала. В разрушенном обстрелом бараке, где жили прежде коммунары, нашёл чью-то одежду и переоделся. Построил себе что-то вроде шалаша поблизости от «своего» подвала, и жил теперь в нём.

Всё это было совсем не так плохо, как можно было ожидать, особенно если учитывать два десятка свежих могил, которые он нашёл за деревней, в поле, со знакомыми именами-фамилиями на картонках, привязанных к колышкам. Его жены там, впрочем, не было. А вот имена всей семьи соседки, хозяйки подвала, включая и её саму, напротив, были…

В перспективе можно было ещё долго жить в этой брошенной деревне — он даже убеждал себя, что и «до самого конца всего этого бардака» — когда или Мувск Регионы, или Регионы Мувск, — неважно, когда кто-нибудь кого-нибудь заборет, и он снова будет востребован как специалист, а не как тягловый скот. Он в самом деле считал себя специалистом; и рассчитывал, что любое восстановление мирной жизни в нём, как в специалисте, будет, без сомнения, нуждаться! Сделки, проверка юридической чистоты договоров, коммуникация с коллегами из лагеря конкурентов, переговоры — и откаты, премиальные, сдельные!.. Всё это, без сомнения, должно было вскоре вернуться. Нужно было лишь переждать; а затем вернуться в Мувск. В свою просторную светлую и тёплую квартиру; с массой бытовых удобств, включая, да, и посудомоечную машину, и электропечь со стеклокерамикой, — из-за которых, как он понял, и злобствовали завистливые «соседи».

Зачем он только подался в эту дурацкую деревню! Впрочем, тогда и выбора не было: дома кушать было совсем нечего; без электричества и плита, и посудомойка были просто набором дорогостоящего престижного барахла; участились налёты на квартиры, — и он ни раз и не два пенял жене, вынося ей мозг за так некстати проданное ружьё. Она, в общем, тоже не оставалась в долгу, пиля его за неприспособленность к новым условиям и отсутствие продуктовых, в первую очередь, запасов. В общем, он не жалел, что судьба сама развела их.

В «его подвале» было ещё достаточно продуктов, хотя всё самое вкусное он за это время съел.

Но оставалось ещё много картошки, квашеной капусты и всяких-разных перцев-кабачков. Жить было можно. Тем более, как он подумал, если потрудиться, можно было ведь отрыть и соседские подвалы! — там тоже что-нибудь да должно было оставаться! Если до этого, конечно, не вернётся прежняя жизнь…

Однако вместо возвращения прежней жизни в деревню явились представители жизни новой — организованные мародёры из ближайшего райцентра. На двух машинах; на одной из них, бортовой, даже был установлен небольшой кран, с помощью которого они принялись споро разбирать завалы из разбитых рухнувших домов, отбирая всё ценное, будь то одежда, металлическая посуда, разного рода ёмкости и, конечно же, продукты питания, добраться до которых он так вожделел.

Он затаился, но мародёры, проезжая по улице и высматривая останки перспективных для грабежа домов, вскоре обнаружили его «шалаш», а вслед за ним и его, — с ними была собака.

Тогда он счёл за лучшее сдаться; и чистосердечно рассказать им всю свою историю. И даже показал подвал с остатками запасов, чем они заинтересовались намного больше, чем повестью о его приключениях. Всё равно бы они подвал нашли. В конце концов они были никакие не звери, а обычные работяги, увильнувшие от мобилизации. И теперь осуществляющие свой маленький бизнес. Нелишними принадлежностями их нового бизнеса, кроме автокрана и ломов с тросами были и несколько дробовиков…

Вполуха выслушав излияния неопрятного вонючего бомжа, каким он им, несомненно, представлялся, они полезли в указанный им подвал. Там старший неловко разбил, — причём «на себя», — одну из шеренги трёхлитровых банок, куда Юрист справлял свои естественные надобности находясь в вынужденном заключении, — и вылез из подвала весь в … м-да, в этом самом; воняя теперь ну никак не меньше самого этого бомжа…

Хотя Юрист был в произошедшем ничуть не виноват, — ну, может быть забыл предупредить, что не все те банки, что полные, содержат нечто полезное-вкусное; а некоторые и то, что, будучи раньше вкусным, прошло через организм Юриста, став, пардон, фекалиями, — тем не менее Юриста били. Сильно, и довольно долго. Ногами.

Потом заставили трудиться — подавать из «его подвала» всё его съестное содержимое, остатки. Когда всё съестное кончилось, — о голову Юриста старший из мародёров, хотя и тщательно всё это время оттиравшийся и отмывавшийся; но, тем не менее, не переставший пованивать, разбил с размаху одну из банок с фекалиями, — предварительно отойдя на несколько шагов; рассчитавшись таким образом, очевидно, за унижение и насмешки от своих подельников. Убитого таким образом бомжа они там и оставили, убравшись вскоре в своё райцентр. А может быть, они и не собирались его убивать — им было на него просто наплевать.

Но оглушённый, потерявший сознание Юрист тем не менее выжил; очнулся, весь в говне и моче… Это была одна из самых неприятных ночей в его жизни: он потерял все запасы, его чуть не убили; чудовищно болела голова, порезы грозили нагноением и заразой; плюс он весь с ног до головы был в фекалиях.

Кроме того, была ненулевая вероятность, что на следующий день или в ближайшие дни мародёры сюда вновь вернутся…

* * *

Обо всех этих перипетиях в своей судьбе Юрист рассказал Гузели сжато, но эмоционально; опустив, конечно, некоторые детали, которые рисовали его не в самом лучшем свете.

Гузель же, возвышаясь над ним верхом на Орлике, слушала его вполуха, более всего озабачиваясь высматриванием потенциальной опасности впереди и «по флангам», как учил отец. Слушая сбивчивое бормотание Юриста, ещё подумала, что, наверное, это нехорошо: она на лошади, а он, мужчина в возрасте, с рюкзачком за плечами, вынужден идти пешком, иногда переходя на мелкую рысцу, когда Орлик ускорял шаг. Но что делать? — не уступать же ему место в седле? Независимо от того, умеет ли он вообще в седле держаться, он наверняка не сможет, болтая, увидеть впереди опасность… Да, кроме того, это ведь не она к нему, а он к ней напросился в попутчики; и из-за него она плетётся так медленно, когда там, в Озерье, возможно происходят страшные события!

* * *

Через некоторое время он, Юрист, вынужденный покинуть несчастную деревню, оказался сначала в райцентре, потом, выяснив по какую сторону фронта он оказался, в Оршанске. Там, в одной из благотворительных волонтёрских организаций его, представившегося «беженцем «из самого пекла», окончательно отмыли; накормили и переодели, — это было несложно: тогда благотворительность как явление ещё существовала; достаточно было громко и с чувством проклинать «людоедский мувский режим, отнявший у него семью и надежду на лучшее будущее».

Там же, в благотворительной организации, ему выписали направление в один из сельхоз-лагерей под Оршанском и помогли с транспортом в этом направлении, — но он, будучи уже наслышан о порядках, царящих в лагерях, — это была совсем не вольница «коммун»; и, к тому же начиналась эпидемия, захватывающая почему-то именно большие скопления людей, — счёл за лучшее сбежать с машины во время одной из остановок, — и несколько месяцев, будучи уже опытным бомжом, выживал в брошенном придорожном домике, воруя еду по ночам с полей ближайшего сельхозлагеря.

Потом, судя по всему, лагерь умер.

Потом он познакомился с группой «этого дурака-историка Робеспьера»; и выживал вместе с ними, занимаясь, по сути, тем же, но «в коллективе»; живя голодно — особенно если вспомнить изобилие соседкиного погреба, — и подвергаясь незаслуженным оскорблениям от этих ничтожеств!..

В самом деле, — он считал, что корень их разногласий с группой «интеллигентных бомжей» в том, что они завидовали ему, так хорошо и удачно устроившемуся в той, в прошлой жизни. Наверняка никто из них не мог позволить себе купить с одной зарплаты посудомоечную машину и печку со стеклокерамикой. Отсюда и злобствования.

Вообще же он планировал теперь добраться до пригородов Оршанска, — там, он слышал от проходивших, есть, были крупные склады, охраняемые военными подразделениями. Некоторые из этих подразделений, несомненно, погибли от столь внезапно начавшейся и столь же внезапно кончившейся эпидемии, оставив после себя массу запасов. Конечно, соваться туда, где люди недавно вымерли от неизвестной болезни, опасно! — но… как знать, возможно, появятся какие-то варианты! В любом случае картошка и топинамбур декларирующего «возврат к природе» и «дауншифтинг» Робеспьера его больше не привлекали.

Что дальше?

В идеале, — этого он, конечно, Гузели не говорил, но эту сладкую мысль в глубине души лелеял, — было бы замечательно найти такой-то же вот брошенный или позабытый подвал с консервацией! Вот это было бы счастье! Ещё бы туда свет и тепло… Ну в самом деле! — должны же быть где-то брошенные подвалы с продуктами!.. Какие-нибудь магазины… склады… и чтобы никто на них не претендовал! Думая об этом он сладко, мечтательно улыбался.

Гузели же он рассказал, что, как говорили ему не раз проходившие по дороге, и ранее встреченные в фильтрационных пунктах люди, жить сейчас можно везде вокруг крупных городов, — главное не попадать в крупные людские скопления. Их почему-то сильнее всего выкашивало. Правда, в самом Оршанске выжившая Администрация под управлением Тимощенко упятилась в окружённые стеной Зелёные Зоны; и оттуда стреляют в каждого, кто попытается приблизиться к периметру. Значит есть кому стрелять. А в городе беспредел, — вернее, там идёт борьба за обезлюдевшие районы между Белой Кувалдой, Азотом и бандитами Креста, — это такой местный уголовный авторитет. Если ни во что не вмешиваться, то жить, говорят, можно. И ещё, говорят, люди живут в поездах, что замерли по всей линии между Мувском и Оршанском. А что? — там удобно. В каждом пассажирском вагоне какая-никакая, но печка есть. И купе, где можно сделать себе тепло. И в аэропорту живут — прямо в пассажирских самолётах… А ещё, рассказывали, что можно неплохо жить, если идти по деревням и сельхозкоммунам и рассказывать, что мы, мол, атомщики, идём с Запрошской АЭС, которую заглушили с риском для жизни, получив смертельные дозы радиации… В благодарность как бы, и чтоб скорей отделаться от «радиоактивных» всегда, говорят, продуктов дают! Это здорово! Только нужно технические детали знать, потому что можно на деталях и сыпануться — тогда побьют!..

ПУТЬ В ОРШАНСК. МЕНТЫ

Гузель остановила Орлика и прервала разглагольствования нового знакомого:

— Здесь свернуть надо, в обход!

И указала на заснеженную лесную дорогу, уходящую в сторону с трассы.

— Зачем?? — очень удивился Юрист, — Тут ведь так удобно! Снега немного, людей нет, — идти да идти! До самого Оршанска, там ещё коттеджные посёлки начнутся; там можно будет…

— Там, через полтора километра, полицейский пост. Во-всяком случае раньше был. Это опасно. Папа сказал обходить их просёлками…

— Да бросьте вы, бросьте, девушка! Что они вам сделают?.. Это же милиция, не бандиты какие; они же граждан защищают, что вы?.. Никогда они ничего плохого мне не сделали! — не согласился с ней Юрист, — Пойдём дальше по дороге, — удобно ведь! Ничего не сделают.

— Как они «граждан защищают» я знаю, наслышаны! — возразила Гузель, взирая на своего спутника с высоты седла, — Папа говорит, что сейчас менты только себя защищают и о себе только заботятся. Те же бандиты, только в форме и с оружием от государства. А теперь государства по сути нет, а оружие и чувство власти осталось. Так что они, наверно, даже хуже бандитов сейчас, — у тех хоть есть их «закон», понятия; а у ментов…

Она не договорила, но про себя подумала, что уж её-то папа, всю жизнь прослуживший «в органах»; и не просто в органах, а на самой что ни на есть «земле», лучше чем кто-то знает на что способны сейчас его бывшие коллеги. Нет-нет-нет, какое ещё к шайтану «доверие представителям власти»?! Только в обход. Понятно, что бомжу они, возможно, и ничего не сделают — что взять с убогого, — а вот у неё, девушки, да с Орликом — могут быть проблемы.

Юрист ещё какое-то время поуговаривал Гузель не сворачивать с трассы, — уж очень не хотелось ему и тащиться по колено в снегу по лесной дороге, и терять спутницу — но девушка была непреклонна.

Ну что ж. Они простились.

Гузель свернула на Орлике в лес; а он зашагал дальше по трассе.

* * *

Против ожидания, пробираться по лесной дороге было не очень сложно. Не понукаемый наездницей Орлик шёл уверенно, чувствуя неровности; только что в паре мест пришлось спешиться и обойти лесом лежащие поперёк дороги деревья. Зато тут явно никто давно не ходил; и шанс на неприятные встречи тут был близок к нулю. А крюк вокруг поста — ну что ж. А там и до коттеджного посёлка недалеко, который Вовка обозначил как возможное место своей «дислокации».

Мучала неизвестность. Как там, на пригорке; как община? Смогли ли отец с Вовчиком осуществить задуманное? Да даже если бы и удалось — ведь вся банда Гришки тотчас ринется на пригорок; и вот тут её ружьё, или хотя бы этот вот обрез, были бы очень в тему! А она пробирается куда-то… в неизвестность… что и Володя сможет сделать, найди она его?..

* * *

Орлик настороженно фыркнул. Шанс на непрошенную встречу был «близок к нулю», но, увы, как оказалось, нулю совсем не ровнялся!

Когда по прикидкам Гузели лесная дорога должна бы была уже вскоре вновь пересечься с автотрассой, из-за заснеженных деревьев впереди вдруг вышел человек. Он был вооружён: на плече его на ремне висел короткий автомат, «ксюха», как называл его отец; и он привычно придерживал его локтем.

Она остановила Орлика. Сердце девушки болезненно сжалось, — встреча в лесу с вооружённым мужчиной не обещала ничего хорошего. Тем более, что она разглядела, что мужчина был в серо-голубом полицейском бушлате с погонами, и в такой же форменной шапке. Полицейский!

«— Ничего они тебе не сделают; они же и существуют, чтобы нас охранять!» — как говорил Юрист.

«— Те же бандиты, только в форме!» — как говорил отец.

Некоторое время они стояли неподвижно, рассматривая друг друга; затем полицейский, — это явно ведь был «представитель органов правопорядка», — поднял руку и поманил её. — Едь сюда! — жест можно было трактовать только так. Да и какие ещё были варианты?..

Она подумала об обрезе, спрятанном под курткой. Совсем коротенький обрез, похожий на старинный двуствольный пистолет; отец отрезал стволы чуть ли не по самый патронник; резал и ругался по-татарски на Владимира и на себя, что отдал ему пистолет. Обрез, да. Последний шанс; она и бомжам его не показывала. А сейчас… просто не успеть достать. Ишь как спрятался; сторожил, конечно. Но почему здесь, с какой стати?? Сейчас и по трассе-то ни машин, ни пешеходов; тут же, на лесной дороге, она готова поклясться, никто не проходил уже много недель, — с какой стати он тут? Непонятно.

Но делать нечего. Гузель тронула каблуками Орлика, и он неторопливым шагом приблизился к мужчине.

Да, конечно, это был полицейский: кроме бушлата и шапки на нём были даже форменные брюки. Вот только заросшая щетиной физиономия придавала ему вид какого-то киношного «лесного брата» — в форме, с оружием, но, тем не менее, вполне далёкого от цивилизации с обязательным бритьём, мытьём, строевыми смотрами и всем тем, что там и полагается представителю официальной власти.

Ему было лет сорок, и он улыбался, рассматривая её. Лучики морщинок прорезали его обветренное лицо.

— Здравствуйте. — поздоровался он почти приветливо, — Куда это путь держим?

Обычный вопрос, в сущности. Что ещё бы мог спросить полицейский у прохожего на заснеженной лесной дороге? Ну да, ну да, сейчас поздороваемся; он уточнит куда я еду — и разойдёмся. Как бы не так…

— Туда! — Гузель мотнула головой вперёд, на дорогу. И уточнила:

— В Оршанск. Дело у меня там.

Полицейский улыбался.

У Гузели всё же трепыхалась в груди странная детская надежда: да, всё же, всё же — это ведь полицейский. Как папа в прошлом. Нельзя же так!.. Всё же — не бандиты. Должны… помогать! Нет?..

— Деловая! — ни то похвалил, ни то удивился полицейский, — Смотри-ка. Деловая. Дело у неё… в Оршанске.

И, чуть повернув голову, крикнул зычно:

— Лёха! Слышь, Лёха!! Подь сюда, приколись — тут девка на лошади; и она «в Оршанск — по делу!» Дело у неё там, хы!

Он засмеялся, как будто услышал от неё замечательную шутку. А Гузель только сейчас заметила стоявший поодаль, за кустами, так, что с лесной дороги его было не видно, полицейский уазик. Был он покрашен в белый цвет, с бледно-голубыми как бы маскировочными пятнами; и только синяя полоса по бортам с белой же надписью «Полиция Регионов» выдавала его штатную принадлежность.

Стукнула дверь, из кабины выглянул ещё один полицейский, помоложе. Без шапки.

Махнул ладонью:

— С уловом тебя, Петрович! Не, на холод не пойду. Тащи её сюда, с конякой, хы!

И снова спрятался в кабине машины, захлопнув дверцу.

«— Тащи сюда». Всё предельно ясно. Что ещё и было ожидать… Правильно всё отец говорил… вот и … как его… попадалово??»

Всё пережитое тогда, на лесной поляне, вновь вернулось, нахлынуло, накачав тело адреналином, заставив выступить пот на лбу и чуть задрожать руки. Бандиты. Просто в форме. Бандиты. И — она попалась. И тут уже ничего не сделать. Но… пока ничего. Тут — никто не поможет. Но и она — уже не та девчонка, что выехала с папой-мамой и сестрёнкой из Мувска; всего-то танцовщица, чуть-чуть не изнасилованная бандитами на лесной поляне. Теперь она так просто не дастся. Двое. Двое мужчин, с оружием. То есть как минимум двое; возможно кто-то есть ещё в машине. Почему они здесь?? Впрочем, это сейчас совсем не важно; важно, как учил папа, «быстро взвесить шансы»… Шансы! Нет-нет, никаких нервов! — это только мешает. Оценить шансы, и решить что делать. Как минимум двое — с оружием. Оружие у них, можно сказать, наизготовку… У неё — коротенький обрез со специально ослабленными патронами, с «родезийским» зарядом: картечь и дробь разных номеров. И, самое главное, — обрез быстро не достать… Но — нож в кармане. Хороший нож, надёжный; хоть и самоделка. А что — Катерина тогда, в свалке в церкви, двоих зарезала. Кажется. Хотя эта тема в общине табу. Ещё нож — в кармашке левого рукава куртки, на уровне левого бицепса, с внутренней стороны, почти подмышкой, — папа говорил, что там практически не проверяют, когда ищут оружие. Ещё нож — сзади, на поясе, в горизонтальном подвесе. И, — уж ножом она теперь владеть умеет! — собственно, как все коммунарки; в этом заслуга и Вовчика, и Лики-Мишон, бывшей циркачки. Да, с танцами в общине было почти никак, с эстрадными — вообще никак; но вот обращаться с ножами они научились так, что позавидовал бы любой спецназовец!.. Как вариант — можно было бы подъехать совсем близко, и, заговорив зубы, броситься с ножом на полицейского прямо с лошади! Да, это вариант, — но в машине второй; оружия она не видела; но уж точно не безоружный. Хотя — пока выскочит… А у этого — автомат, «ксюха». Если… если его быстро «сделать», то выскочившего из машины можно встретить очередью; и даже пусть он выскочит не один!.. Но — это уж очень круто, по-киношному, по-ковбойски и по-индейски, как в вестерне! Но… почему нет?? Папа говорил, что в жизни сплошь и рядом случаются такие «варианты», что ни один писака не придумает; и «можно реализовать почти всё, если оно логично; как бы дико оно на первый взгляд не выглядело»…

— Слазь! — теперь уже строго, хотя и продолжая чуть улыбаться уголками губ, велел полицейский, которого напарник назвал Петровичем.

Секунду помедлив, Гузель слезла с седла; и полицейский даже помог ей, придержав Орлика под уздцы.

Не надо «включать жертву!» — вспомнила Гузель давние ещё наставления отца, — «Не надо того, что называют «виктимным поведением», то есть поведением, провоцирующем на насилие. Держись всегда ровно и дружелюбно; как будто у тебя с человеком всё нормально, и он твой друг. Это трудно, но на это можно настроиться. Человек это чувствует; и, чтобы «из друга» стать тебе врагом, ему понадобится усилие. А если человек по самой своей натуре не гад, то ему сделать над собой усилие и продемонстрировать свою гадскую натуру уже будет сложно. Не всегда, но это работает».

Оказавшись на снегу рядом с Орликом, Гузель как могла обезоруживающе улыбнулась, и сказала:

— Здравствуйте. Хорошо, что я вас встретила. Всё же страшновато одной на дороге. А тут — полицейские!

Она рассмотрела, что Петрович старший лейтенант. И он всё рассматривал её с интересом.

— У меня папа у самой полицейский. На пенсии только. Вам документы показать?..

Она не успела сунуть руку в боковой карман, где, вместе с ножом, действительно лежал и её мувский паспорт с направлением от Администрации в Озерье, как полицейский вдруг построжел лицом, сделал шаг назад, и прихватил поудобнее висящий на плече автомат. Нет, не взял наизготовку; но прижал локтём и положил ладонь на рукоятку:

— Ну-ка! Руки в карманы будешь совать когда я скажу!

— Да я только документы… — как могла более несмело произнесла Гузель и поправила выбившуюся из-под шапки прядь волос. Как там ещё Мэгги как-то на девичнике учила? Чуть приоткрыть рот, и облизать губы, чтобы блестели. И дышать грудью. На мужчин, говорила, это действует как виагра…

— Документы… — уже мягче сказал Петрович, — Посмотрим и документы. Оружие… есть? — и, заученно:

— Оружие, наркотики, золото, валюта; вещи, запрещённые к перевозке??

— Ну что вы, товарищ старший лейтенант, какие наркотики и вещи?.. — покачала головой, чуть улыбаясь, Гузель, — У нас ведь трудное положение в коммуне, меня за помощью в город послали. А оружие… — она решила «давить на доверие», всё одно ей одной с этим, вооружённым и настороженным полицейским не справиться. Пока не справиться. — Оружие есть. Ну как оружие… нож у меня. Тут, в кармане. Я покажу?

— Но-ож?.. — полицейский опять улыбался, — Целый нож в оружиях? Где, говоришь? Тут, в кармане? Не, руку не суй, держи на виду — сам возьму…

Он приблизился чуть с боку, и, толкнув её в бок куцым стволом автомата, сунул ей в карман левую руку. Выудил из кармана нож в ножнах и паспорт в полиэтиленовом пакете на зип-застёжке.

Снова отступил на шаг; сунул нож себе в боковой карман, а паспорт, поглядывая на неё стал выколупывать мёрзнущими руками из пакета.

Не молчать! Не изображать жертву! Вести диалог; поддерживать контакт!..

— Да. Смотрите. Мы из Мувска ещё в начале лета выехали; по централизованной эвакуации. Там и справка — направление. Я из Озерья, знаете? — Никоновский район. У нас там проблема образовалась, и меня отправили в Оршанск за помощью. Вы не знаете, далеко ещё до Оршанска, а, товарищ старший лейтенант?.. Я вот хотела…

Но тут дверца УАЗика опять стукнула, оттуда вновь выглянул напарник:

— Петрович! Ну чо там застрял?? Давай её сюда, хули ты?.. Ждут же!

— Ага, щас! — согласился с ним Петрович; и, так и не раскрыв паспорт, сунул его вместе с пакетом к себе в карман. И скомандовал Гузели:

— Давай, веди своего коняку к машине. Привязывай к бамперу; да покрепче, чтоб не отвязался, — лови его потом по дороге!

— А может, я вам сейчас всё расскажу, ну, всё, зачем еду, и документы посмотрите — да я и?.. — сделала ещё одну отчаянную попытку договориться Гузель.

— Сдурела, что ль?.. — Петрович посмотрел на неё как на ненормальную, — Сейчас, поедет она. Дальше. Ага-ага. Давай, привязывай лошадь. И сама — в машину!

— Я привяжу, и, может, сама верхом?.. — совсем уж по-детски предложила Гузель.

— Давай не выделывайся! — скомандовал Петрович и чуть двинул стволом автомата, — Двигай!

Теперь это звучало почти грубо.

— Привязывай — и в клетку!

Было непонятно куда и как привязывать; но Гузель всё же привязала поводья Орлика к какой-то скобе сзади машины. Попробовала, крепко ли. Непонятно, про какую «клетку» они говорили.

— А куда поедем?

— Там увидишь! — буркнул наблюдавший за её действиями Петрович. А второй, водитель, без бушлата и шапки, выглядывавший из открытой кабины, пояснил:

— Пункт досмотра. А ты чо думала — теперь шляйся кто и где хочет?

— У меня ведь документы! И я — по делу!

— Вот там и разберёмся насчёт «всяких дел» — туманно пообещал водитель, кстати, с сержантскими погонами; а Петрович тем временем отпер и открыл заднюю дверь машины. За ней стала видна крохотная клетушка с двумя сиденьями по бокам; и, в самом деле, с зарешёченным окошком в двери, и частой решёткой, отделяющей эту клетку от собственно салона машины.

— Туда?? — поразилась Гузель, — Почему, за что??

— Поговори ещё, шлындра! — непонятным эпитетом ответил ей Петрович, — Лезь давай!

Беспомощно оглянувшись по сторонам, на заснеженный лес, Гузель полезла в тесную клетушку; и Петрович «помог» её, подтолкнув в задницу. Она дёрнулась, он довольно хмыкнул.

— Устраивайся. Тут не особо далеко, но трясёт… Да! — как вспомнил он, — Руки сюда дай-ка!

— Руки?.. Зачем?

— Давай-ка не болтай! — он повторил строго, — Руки перед собой! Поняла??

Гузель вытянула перед собой руки; и он, порывшись в кармане, достал блестящие наручники и защёлкнул их у неё на запястьях.

— За что?? Я ничего не сделала!

— Поговори ещё.

Он проверил, как держатся наручники; чуть дожал — стальные скобы плотно обхватили её запястья.

— Вот. Теперь сиди.

И захлопнул дверцу.

* * *

Двигатель подвывал, в салоне пахло бензином. На заснеженных лесных колдобинах, хотя ехали по своей же недавней колее, кидало от борта к борту.

Сидевшие на передних сиденьях мужчины, одетые в потрёпанную полицейскую форму, вполголоса разговаривали между собой:

— Удачно, а?

— Угу. Красивая.

— Восточная какая-то. Я таких люблю…

— Хы, «он таких любит»!.. Все таких любят.

— Не бродяжка какая. Не, удачно.

— Я ж и говорю. А Димыч ещё машину не хотел давать: — Да врёт он, да зря только бензин пожжёте!.. А видишь — не соврал.

— Ну, ещё б он соврал. Я б ево за яйца на ночь на улице привязал… Да, конь ведь ещё! Лёха, ты поглядывай, как он там, — чтоб не отвязался. И не гони особо.

— Хы, раскомандовался. Где тут гнать; видишь же, я еле-еле. А чо с конём-то? Как думаешь?

— А чо? Хороший конь, сразу видно. Ездить на нём можно. А чо? Седло там, ты ж видел; эта… сбруя, да. В деревню, к примеру.

— Хы, а ты умеешь?

— Не-а. А ты?

— И я не. И Ганс не умеет. А как представить Димыча на коне — так уссацца!

Оба засмеялись. Петрович оглянулся на узницу — сидит, опустила голову. Ну, а что ей ещё делать.

— Да, это косяк. Ну, в деревню можно продать. Или на мясо.

— А чо, коня можно?.. На шашлык?

— А чо бы не? Корову можно, значит и коня можно.

— Во. Это дело. Жареного мяса давно не жрали.

— И бапп не драли!

— Ну, это уж не так давно, как мясо!

Оба опять загоготали, рефлекторно обернувшись на клетку с девушкой.

— Да, ты её обыскал?

— Данунах, на холоде-то? «На базе» обыщем, полностью, хы-гы!

— А-ха-ха. А это… чтоб не сделала с собой чо? Как тот, помнишь?

— Не. У ей нож был, — я забрал. Вот… — он завозился, доставая; и достал из кармана вместе с паспортом, — И я её в браслеты. Так что ничо, доедет.

— А ну-ка, ну-ка, кто такая?

— Темиргареева. Гузель Вадимовна. Во помесь, а?? Хы. Говорила, у ей батя полицейский. Или военный, не помню.

— Да похер.

— Это точно.

* * *

Гузель сидела, опустив голову, как бы дремля; хотя и мотание от стенки к стенке, и периодическое ржание полицейских, и маячивший за задним зарешёченным окном несчастный Орлик, и вообще всё произошедшее совсем ко сну не располагало. Плюс обрывки разговора полицейских, доносившиеся до неё, не оставляли сомнений в дальнейшем.

Ситуация была совсем плохая, но не безнадёжная. Совсем не безнадёжная. Пока не безнадёжная.

У неё отобрали нож; её «основной» нож, — вернее, она сама его им сдала, вместе с паспортом. Наплевать, не последний.

Её не обыскивали, купившись на беззащитный и испуганный вид — это самый большой плюс! Короткий обрез так и остался подвешенным сбоку под курткой. Но, конечно, без сомнения, придёт время — и обыщут. И разденут. И вообще. Последние сомнения исчезли. Бандиты, просто бандиты; только в полицейской форме!

Она заперта тут, в клетке; и её везут туда, где таких вот уродов в форме будет больше. Да, но откроют же они клетку, когда приедут!.. К этому времени и надо подготовиться.

«Для гарантии» её заковали в наручники. Это очень плохо, почти безнадёжно, — было бы, не будь она дочкой бывшего же мента. Знающего всё и про бывших коллег, незаблуждающегося на их счёт. Собиравшего её, их с Зулькой, в дорогу, как если бы сам собирался в длительный, опасный, изобилующий неожиданностями путь. И потому… и потому… ещё чуть наклониться, как будто дремля… впрочем, те, на переднем сиденье, практически не оглядываются; лишь водитель время от времени посматривает в зеркало заднего вида; и то вряд ли он тут что-то может рассмотреть…

Гузель наклонила голову, оперевшись локтями на бёдра; кисть её правой руки скользнула за отворот левого рукава куртки, потом свитера. Вот он — браслет из паракорда, «выживальщицкий», как назвал Вовчик, подарив его как-то по поводу. На нём закреплённый маленький свисток. «Выживальщицкий» … И лезвие от скальпеля; аккуратно закреплённое, в чехольчике, надёжно, чтобы не выпало. Острое, «нулёвое», как выразился Вовчик, но со специально сделанными мелкими зазубринами. Это на случай если руки будут связаны. Верёвка, шнур, даже пластиковые наручники-хомуты, с некоторых пор также ставшие «модными» у правоохранителей, — всё это можно перерезать. Ну и «для вскрыться на крайний случай», как пробурчал отец, рассматривая подарок.

Отец всегда, а после той истории на поляне так и в особенности, на жизнь смотрел крайне негативно. Так и тут: «вскрыться»! Нет уж. Стоит ещё побороться. Да и сам Вадим, одобрив в принципе браслет, лишь обозвав его «игрушкой для тинейджеров; Хорю только в игрушки играться!» в свою очередь также сделал «подарок на всякий случай». Сейчас, просунув пальцы в рукав свитера дальше, за браслет, Гузель нащупала три небольших металлических предмета, прихваченных тонкой ниткой изнутри к ткани рукава свитера.

Вот и пригодятся… Короткими движениями кисти, не меняя положения тела, она оборвала нитки, и три маленьких ключика оказались у неё в ладони. Ключики от наручников. От всех трёх моделей, какие бывают в нашей полиции. Ну-ка… нет, не плоский… а вот этот, с колечком.

Не поднимая головы взгляд исподлобья в кабину — нет, не смотрят; о чём-то негромко переговариваются, иногда перемежая разговор смехом. У них всё хорошо. У них всё сбылось. И вообще — хорошая добыча, удачный день. Ну-ну.

* * *

«Пропускной дорожный пункт», блокпост, представлял собой три обшарпанных строительных вагончика-бытовки, установленных на специально привезённые бетонные блоки. Бетонными же блоками была выложена и «змейка» с обоих сторон при подъезде к посту. Там же, возле шлагбаума, стояло облезлое ржавое металлическое корыто с башенкой, из которой торчал кожух-ствол настоящего пулемёта Максим.

Сварное из пятимиллиметровой стали «корыто», поставленное на Шиловские колёса, гордо называлось «мобильным пунктом огневого усиления» — их в начале лета массово изготавливали на оршанском металлообрабатывающем заводе, как замену настоящей боевой технике, срочно необходимой в зоне боевых действий с «кровавым мувским режимом», где она, техника, так же массово и гибла. Для «тыла» же обшивались металлом грузовики; или варились такие вот, не имеющие двигателя, предназначенные для буксировки, МПОУ.

«Нормальные», современные пулемёты также нужны были на фронте, и «корыто» было оснащено раритетным Максимом на стационарном станке, добытом с одной из баз ДХ, бог знает каких времён, не исключено, что помнящий ещё мозолистые ладони махновских пулемётчиков.

Впрочем, для стационарного поста и максима было более чем. А вот сидеть летом в раскалённой солнцем стальной коробке, либо же зимой, в настолько же вымерзшей, желающих не было; и потому грозный МПОУ в основном, даже во времена полной комплектации поста, стоял пустой, — чисто на случай аврала, тревоги, какой-либо попытки прорыва. Но какая тут могла быть тревога? — только что если едущий в Оршанск реализовывать продукцию сельский коммерсант вдруг начинал артачиться, считая неподъёмно большой установленную таксу за проезд через пост, — но таким всегда хватало и угрозы «ксюхой»; за всё время существования поста по колёсам стрелять приходилось всего раз пять-шесть, не больше.

Но и раритетный максим не стоял без дела: из него периодически, в основном по ночам, постреливали; обычно спьяну, наслаждаясь грохотом очередей и факелом пламени, бьющим из ствола. Почти как в «Брат-2, ага. Последние патроны 7.62Х54 дожгли в октябре, празднуя день рождения Дим Димыча, начальника поста. С тех пор ствол пулемёта торчал немым укором, а в железной коробке МПОУ, закрывающейся на замок, стали держать арестантов, — обычно «крестьян» из соседней деревни, выдернутых из домов во время «рейдов», «подозреваемых в сочувствии к родионовскому режиму»; то есть имеющих, по оперативным данным, нечто полезное, например самогон или технический спирт, и нежелающих делиться с «сотрудниками».

В лучшие времена Пост насчитывал до пятнадцати человек личного состава и процветал; но «лучшие времена» кончились вместе с уборочной; и последовавшей вслед за ней эпидемией, когда все сидели по норам, боясь высунуть нос. Тогда же прекратилось и централизованное, из Оршанска, продовольственное и денежное довольствие; и, судя по всему, Оршанское начальство вообще забыло про свой личный состав, призванный осуществлять пропускной режим и поддерживать законность на трассе. Тогда же и была изобретена эта практика: «рейды» в соседнее село.

И личный состав потихоньку стал разбредаться; и, разумеется, с оружием. В конце концов на Посту остался, так сказать, необходимый минимум, четверо: сам Старший Поста пузатый капитан Дмитрий Дмитриевич Пустовалов, «Димыч», бывший ГАИшник, получивший быстрое повышение с лейтенанта, кормящегося «с палочки» до капитана и начальника Поста за безусловную поддержку «независимости Регионов»; двоих рядовых: Алексея, Лёхи, и Юрки Сабельфельда, получившего за немецкую фамилию кличку Ганс; и старлея Михаила Петровича Утяткина, переименованного по-простому в «Утю» или Петровича.

Все четверо были в различной степени бессемейные; то есть у Димыча и Ганса семьи в Оршанске были, но Димыч рад был быть подальше от крикливого и требовательного семейства; а Ганс, ценивший свободу, считал, что «редкость встреч позволяет сохранить свежесть чувств», и тоже возвращаться в семью не рвался. Лёха-водитель был убеждённым холостяком; а Петрович давно потерял связь со своей прежней сожительницей, и находился, как он выражался, «в свободном поиске».

Все четверо решили, что прекращение поставок провизии из Оршанска вполне компенсируется отсутствием же контроля; и «оружие дали — вертись как хочешь». Не хватало ещё явиться в Оршанск, под светлые очи вдруг да не сдохшего от эпидемии начальства; и загреметь в благодарность за службу куда-нибудь в мёрзлые окопы под Равнополье.

Выживать можно было и здесь. Редкие проезжавшие и проходившие по трассе вынужденно делились имевшимися при себе продовольствием и ценностями; остальное добывалось во время «рейдов» в село, где «дорожных правоохранителей» уже привыкли терпеть как неизбежное зло, и даже создали подобие графика, кому по очереди их «снабжать».

Такому долготерпению способствовали несколько обстоятельств: рассказы «отсидевших» за неуступчивость мужчин в железном чреве МПОУ, тогда же уже внутри изрядно и засранном; жестокость Дим Димыча и его команды, нежелание связываться с «представителями власти»; и то, что «правоохранители с большой дороги» всё ж таки были временами и полезны: они гоняли «от своей поляны», своей кормовой базы, деревни, всех других желающих «пощипать деревенских».

До Оршанска было недалеко; и время от времени такие поползновения случались: однажды ночью Дим Димыч с командой, поднятые прибежавшим из деревни посыльным пацаном, действительно, можно сказать, оказались спасителями, нагнув целую банду городских самодеятельных «продразвёрстщиков»; многочисленную, но совсем плохо вооружённую. Трое из них так и навсегда успокоились на окраине деревни; пятеро остальных, кроме успевших сбежать, больше месяца томились под замком в чреве МПОУ, окончательно там всё засрав, выглядывая в бойницы, воя, матерясь и крича «тра-та-та-та, вы все убиты!!» из башенки с пулемётом; пока их не выкупили родственники с города.

Собственно, остаток личного состава блокпоста постепенно и сам превратился в банду; и взаимоотношения, иерархия в их группе строилась, как это и бывает всегда в неформальных структурах, не по служебной субординации, а «по духовитости». Пузатый и наглый Дим Димыч прочно удерживал верх в иерархической пирамиде; как благодаря погонам и «служебному положению», так и из-за врождённого нахальства. Его правой рукой стал рядовой водитель Лёха, парень с явными криминальными наклонностями. А старший лейтенант Петрович и Ганс делили между собой оставшиеся «непризовые» места. Впрочем, всегда можно было изловить бредущего по дороге бомжа, и вдоволь наизмываться над ним; так что с ощущением собственной значимости у всех в «дорожноправоохранительной» банде всё было в порядке.

Вот наконец показалось и «родное гнездо»: крыши вагончиков, из трубы над «штабным» тянулась тонкая сизая струйка дыма.

УАЗик взвывал, переваливаясь на колдобинах; мотавшиеся от борта к борту Лёха с Петровичем единогласно проклинали такую дорогу. Благо что на этот просёлок приходилось ездить считанные разы. Вот и в этот раз бы нипочём не поехали, не случись качественная наводка…

Вот появились и вагончики целиком; возле них стайка разномастных, сейчас засыпанных снегом легковушек, по той или иной причине оказавшихся тут «арестованными» — чаще всего просто брошенные хозяевами, немогущими или несогласными платить установленный ДимДимычем выкуп. Но были и несколько машин, водители которых «слишком много на себя брали» и «слишком дерзко себя вели»; и потому навсегда успокоились вон там, подальше, в лесу. Ещё один, такой же, белый в бледно-голубых пятнах милицейский УАЗик, на который уже не хватало бензина; и который постепенно, методом «каннибализации», разукомплектовывался в пользу своего ещё ездящего собрата. Бурая, в грязно-зелёных и ржавых пятнах коробка МПОУ; рядом с ним шлагбаум; бетонные блоки. Были раньше и рогатки-заграждения с колючей проволокой; но проволоку продали проезжему коммерсанту, а рогатки постепенно разломали и сожгли в печке. Были и окопы, стрелковые ячейки на случай нападения. Постепенно всё пришло в запустение: окопы использовали как помойку и туалеты. Унылая фигурка одинокого бомжа с лопатой, старательно чистящего территорию от снега. Приехали!

* * *

УАЗик притормозил возле шлагбаума. Хлопнули дверцы.

Лёха радостно заорал на бомжа:

— Чё, падла, тащщимся?? Чего так мало почистил, пас-ку-да?? Па-ачему ещё не «весь двор», ааа?? Ещё пиздюлей захотел? Я те щас выпишу, учёная твоя морда!!

Петрович же был настроен более миролюбиво:

— Лёх, да чо ты?.. Вон же, классную наводку дал: баба и лошадь! И баба ещё какая хорошая, а?! Надо ему амнистию дать.

Но Лёха никогда не отличался излишним благодушием и вовсе не собирался кого-то там за что-то ещё и «благодарить», то есть «амнистировать»:

— Не пизди, Петрович, не твоё дело! Эээ! Дворняга, как тебя там?? Чо долго копаемся?.. Бодренько, бодренько лопатой шевели, а то я те щас опять!.. Будешь тут херачить дотемнá, а на ночь — вон, в «корыто»! А то растащился тут!

Бомж встрепенулся, и бодрее заскрёб лопатой.

Петрович помахал выглянувшим из двери вагончика ДимДимычу и Гансу:

— Удачно, Димыч! Принимай пополнение!

— Ооо, коняка! — пискнул Ганс, — Покатаемся!

— Коняка — и центровая чикса в клетке! — похвастался Лёха, — Явная мувская шпионка, хы! Даж с докýментами! У нас сёдня повод устроить пьянку и разврат, хы! Ганс, тебе местись в деревню за пойлом!

— Може, у неё там чо есть? — ДимДимыч, колыхнув немалым пузом, выпиравшим из-под водолазки и подтяжек, ткнул пальцем в седельные сумки, притороченные к седлу Орлика, — Досматривали?

— Нет ещё, тыщ каптайн! — стебаясь, ответил Лёха, — Не успели ещё. Щас всё и досмотрим.

— Хорошо б там спиртяга была! — мечтательно заметил тощий Ганс, — В деревню б переться б не пришлось… и чтоб закусь.

— Чо, достойная чикса? Досмотри́те, досмóтрите! — одобрительно покивал ДимДимыч и зябко похлопал себя по плечам, — Но личный досмотр только в моём присутствии, хы. Я щас оденусь… или не, сами тащите в вагончик.

И, повернувшись, скрылся внутри, толкнув Ганса пузом. Тот же, напротив, спустился по низенькой лесенке, и направился к УАЗику, заднюю дверь которого, в клетку с арестанткой, уже открывал лейтенант.

— Чо, не терпится, а, Ганс! Хы. Клааассная тёлка, не как твоя Машка с деревни! — сообщил, лыбясь, Петрович, — Но, бля буду, в этот раз тянуть жеребий будем; я имел ввиду с ДимДимычем в карты разыгрывать, у него…

* * *

Бах!!! — гулко ударил выстрел.

Открывший клетку Петрович упал. Он получил заряд картечи и дроби прямо в лицо, почти в упор; вернее, в левый глаз, в левую часть лица. Голова его дёрнулась, разбрызгивая назад и в стороны осколки кости и мозга, в сторону отлетела и форменная шапка. Как стоял, он навзничь рухнул назад. Испуганно заржал Орлик.

Мгновенно оказавшаяся возле упавшего фигура в мешковатой куртке быстро огляделась: автомата не было, свою «ксюху» лейтенант оставил на сиденье УАЗика. Раздумывать было некогда.

Бах!!! — выстрел, направленный в шофёра Лёху, лишь частично оказался удачным, ибо тот, не мешкая, метнулся, укрываясь, за машину; и заряд лишь зацепил ему плечо.

Бомж, отбросив лопату, рухнул на снег, закрывая голову руками. Ганс рыбкой нырнул за нагребённый бомжем сугроб и притаился там.

Щёлк. Клац. Обрез раскрылся, экстрактор вытолкнул дымящиеся гильзы. Не глядя на оружие, оценивая обстановку вокруг, Гузель быстро, отработанными движениями, перезарядила его.

Сместилась в сторону, едва не споткнувшись об агонизирующее тело лейтенанта, лишившегося части головы; стремясь увидеть того, недобитого, скрывшегося за машиной. Очень опасно!! Сколько их здесь??

Открывший было пассажирскую дверь раненный Лёха не успел схватить автомат, как увидел вновь выросшую из-за капота фигуру с наведённым стволом…

— АААА!!! — завопил он, метнувшись в сторону, — Стреляй, Димыч, стреляй!!!

— Бах!!! — промах, заряд дроби и картечи взметнул снег поодаль; Лёха успел спрятаться за машиной. Но нервы его не выдержали; кружиться, прячась от обреза, за машиной было слишком страшно — и он помчался, петляя какими-то дикими, заячьими зигзагами, к «штабному» вагончику, продолжая вопить:

— Стреляй, Димыч, стреляй в неё!!!

— Бах!!! — выстрел был неприцельный, лишь в сторону убегавшего, вслед ему; да такой коротенький обрез и не предполагал прицельную стрельбу, как, собственно, и вообще стрельбу дальше 5 — 10 метров; но часть дроби попала удиравшему Лёхе в левую ногу и левую ляжку, и он покатился кубарем в снег, продолжая визгливо орать:

— Ди-имыч, стреля-я-яй, стреля-яй!!!

Как бы в ответ на его призыв из вагончика ударила длинная автоматная очередь; зазвенели, осыпаясь стёкла. Это ДимДимыч, не рискуя не то что прийти на помощь и поразить неведомого врага, а и вообще показываться в окне вагончика, стрелял в окно из автомата, лёжа на полу. Главное — не допустить врага к себе!! Он не считал себя трусом; но они так давно уже жили мирной размеренной жизнью, а нападение было таким внезапным, что он оказался не готов дать достойный отпор. Опять же было непонятно кто стрелял, кто напал? Расстреляв магазин, он поменял его, передёрнул затвор, и так же, не вставая, уже короткими очередями стал прошивать окна, входную дверь… Не подпускать!

— АААААА!!! — дико орал, катаясь и пачкая снег кровью Лёха. Визжал из сугроба Ганс, не рискуя показаться. Ржал Орлик. Коротко стучали автоматные очереди в вагончике; звякали стёкла; пулевые отверстия появлялись в двери… Сколько их там??

Щёлк. Клац. Дымящиеся гильзы выпали на снег, патроны встали на их место. Гузель подбежала к Орлику и быстро отвязала повод. Где-то тут, рядом, был ментовский автомат! Но некогда, некогда!! Казалось, что вот-вот из вагончика, из которого раздавались выстрелы; или из двух других появятся вооружённые люди, и тогда не уйти. Надо скорей… но, перед тем как вскочить в седло, она задержалась: на машине догонят сто процентов. И потому… доставать нож было некогда, и она просто выстрелила в бок колеса. Патроны были ослаблены «под обрез», и она на мгновение испугалась, что не сможет прострелить тугую резину; но шина ахнула, выпуская через образовавшуюся рваную дыру воздух; и машина разом осела — скособочилась.

Теперь в седло!

Вскочив на Орлика, она ещё раз, с вытянутой руки выстрелила в сторону вагончика, и поскакала на дорогу. Дальше, дальше! Пока там не пришли в себя! Ещё, ещё, скорее скрыться за поворотом, чтобы уйти из зоны прямого выстрела! Орлик, взметая снег, нёсся вперёд.

ЖИЗНЬ НА БАЗЕ «НОРА»

Промзона под Оршанском.

Жизнь в «Норе», как пацаны назвали загородную базу, шла своим чередом.

Утром умывались, делали зарядку под руководством дяди Саши. Кряхтя и вполголоса ругаясь, — Генкин отец, дядя Саша, запретил вслух «выражацца». Как и пропускать зарядку, — он, как и Владимир, справедливо считал, что если пацанам дать волю ничего не делать, то в «Норе» обязательно вскоре начнутся всякого рода взаимные претензии, разборки; и кончится всё это плохо. Авторитет Джонни-Диллинжера, Женьки, был, конечно, высок — но, как во всех неформальных группах, отнюдь не непререкаем. К тому же Женька и командовал пока они находились в городе, и были «в состоянии войны» и с «Шестерёнками», и потом, с «Бойцовыми котами»; когда занимались всякого рода криминальным промыслом, в котором так важны распределение ролей и дисциплина.

Тут же, в общем, ничего не угрожало; налёты устраивать было не на кого; и «Уличные Псы» начали было понемногу расхолаживаться; отъедаясь на однообразном, но вполне обильном пайке. Сказывалось ещё и скученность, — в «Нору» из города перебрались несколько семей: Генкина мать с соседкой, с которой никак не хотела расстаться; Лёнькины два младших брата с тёткой; отец и мать, да ещё с бабкой Фибры, Андрюхи Денисова; сестрёнка Женьки; и семья Шалого, Сашки Меньшикова. Теперь в «Норе», то есть в тех «отсеках» подвала рядом с котельной, которые обогревались, было тесно, и царила атмосфера пусть поневоле дружной, но коммуналки.

На зарядку раз за разом пытались забить; и Владимир, лежа больной, ну никак не мог оказать дяде Саше моральную поддержку; — но дядя Саша, хитрый как всякий прапорщик, нашёл действенный способ: кто на зарядку не выходит, тот хотя завтрака и не лишается, но завтрак себе готовит сам. Стряпать самим Псам было обломно, и потому зарядка всё же выполнялась, хотя и с ворчанием, пока, в общем, не вошла в привычку.

Потом до обеда расползались кто куда по стройбазе и окрестностям; по жребию оставляя дяде Саше и ежедневно почти приходящему Оберсту пару человек «на подхвате»: рубить и таскать в котельную мёрзлые куски битума, носить из озерца воду, топить печь в бывшей котельной. Работа тяжёлая и довольно противная, главным образом потому, что грязная. Кроме того, чёрный вонючий дым от горящего в печи битума оповещал всю округу о том, что промбаза обитаема; и потому поначалу старались, за день заготовив топливо, топить только после того как стемнеет.

Тем не менее в округе узнали, что на промбазе есть люди, и, стало быть, там есть чем разжиться. Да хотя бы тем же битумом и гудроном. Случилось несколько «заходов»; но скучавшие без привычного в городе адреналина Псы можно сказать радостно дали желающим поискать на территории что-нибудь ценное такую оборотку, что по округе пошла молва, что на промбазе обосновались какие-то жуткие отморозки, и потому от этого места лучше держаться подальше.

Впрочем, после того как «торговые гости», а именно Андерс с Петерсом, перегнали и оставили «на ответственное хранение» два больших наливняка — с бензином и с дизелем, с расчётом на «брать по потребности, но не барыжить», — вопрос с обогревом и с приготовлением пищи без демаскировки и тяжких трудов по добыче кусков мёрзлого битума был решён быстро и надёжно: дядя Саша с Оберстом соорудили и печь на жидком топливе; и уже без экономии заправляли бензином паяльную лампу, с помощью которой грели по необходимости большие объёмы воды.

В целом в Норе было тепло и сытно. От эпидемии никто не пострадал; народ подобрался не то чтобы покладистый, но, главное, сильно испуганный происходящим сейчас в Оршанске. Все в своё время были «за Регионы»; но вся эта эйфория «отделимся и заживём!» скоро прошла; а потом начался ужас-ужас-ужас; как в сказке: чем дальше тем страшнее. Люди уже перестали пугаться выстрелов; с тупым спокойствием передавали друг другу слухи о тысячах умерших от эпидемии в эваколагерях и сельхозкоммунах; стали спокойно воспринимать и мёрзлые трупы «с признаками насильственной смерти» на улице; но вот последние события в столице Регионов, когда собравшихся на площади просто и незатейливо ни то расстреляли, ни то взорвали откуда-то «сверху» погрузило город в такой страх, что и оставшиеся пока ещё в нём жители или разбегались куда-то по окрестностям, либо сидели тише воды и ниже травы, боясь накликать беду светом, звуком, запахом готовящейся пищи… Шёпотом передавали слухи, что «власть теперь принадлежит в городе «синим», Кресту, и слава богу! — пусть воровской, но всё ж-таки закон!» или что «скоро пойдут по квартирам; у кого найдут еды больше чем на три дня — всех за город, копать рвы для трупов!» и прочую дичь. Воды в городе тоже давно не было. Тут, в Норе, было ни в пример безопаснее. И теплее, да.

* * *

Владимир тяжело болел. Врачей в Норе не было; но дядя Саша совместно с Оберстом провели своего рода консилиум, на котором вспомнили всё, что они знали о болезнях вообще, и о болезнях с температурой в частности; и пришли к выводу, что у Владимира не иначе как тяжёлый бронхит; а может уже и воспаление лёгких. Надо лечить! Соответственно нужны лекарства. Антибиотики. Что есть дорого…

«Псы», услышав про такое дело, тут же вызвались «на раз смотаться в город, где «поднять» какую-нибудь из аптек»; из нынешних в смысле, из частных; в которых продавали или меняли на вечные ценности лекарства, но дядя Саша запретил: были эти «аптеки» сейчас практически полностью криминальными, охранялись не хуже чем склады оружия или продбазы; и исход наезда на них был труднопредсказуем. Нельзя сказать, что Псы так уж сразу и послушались дядю Сашу; тем более что УАЗик-буханка теперь был всегда заправлен и в полном их распоряжении; но действительно, все полукриминальные бизнесы, включая аптеки, сейчас «легли на дно», и добраться до них без поиска «подходов», то есть длительной разведки, было сложно. Это не ворваться в магазин; и, размахивая стволом, выкрикивая «- Работает молодёжная секция «Белой Кувалды»; всем лечь, суки; кто ебало поднимет — замочу!!» — и быстренько очистить кассу и ободрать понравившиеся куртки с вешалок; тут было сложнее и тоньше, а времени на это не было. Потому обходились тем, что было с собой из старых запасов у эвакуировавшихся в Нору семейств: просроченным, хотя и мощным сумамедом; амоксициллином и эргофероном, притащенным Оберстом из своего обиталища; отпаивали отваром на смородиновом варенье, «эвакуированном» бабкой Лизой, Елизаветой Фёдоровной, из города в числе всяких прочих нужностей.

Пару дней Владимир провалялся в бреду; и всё, что он помнил об этом времени — это непроходящая битумная вонь; жара; горячее душистое питьё, вливаемое в него под воркование бабки Лизы и чьи-то руки, невыразимо приятно обтиравшие ему лицо и грудь смоченным в прохладной воде полотенцем.

Через два дня он перестал уже проваливаться в бубнящее невнятно беспамятство, в кошмары с тянущимися к нему из темноты чьими-то волосатыми руками; и мог уже осознавать происходящее.

Он лежал на жёстком топчане, раздетый до трусов и футболки, под тонким и красивым пододеяльником, мягким и гладким, как если бы он был шёлковым; с головой на самодельной подушке, сделанной из всякой тряпичной всячины, но упакованной в красивую наволочку в цветочках и кружавчиках. Топчан был явно изготовления дяди Саши, который был ни разу не плотник; и потому стянут он был, как он определил случайно, уронив руку с края постели, не гвоздями, а длинными винтами, угрожающе и травмоопасно торчащими из него во все стороны. Доски и тонкий матрас. И занавеска из пластиковой скатерти, отделяющая его от остального мира подвала, из-за которой слышались какие-то мультяшные звуки. Крюк в стене, на котором висит его многострадальная куртка. Тумбочка, явно притащенная из какой-то конторы промазаны, на ней кружка со смородиновым морсом, термометр и лекарства. Полумрак. Освещение — оттуда, из-за занавески. Что-то электрическое. Надо же… не было ведь.

Провёл себе по телу рукой. Нормально… только кто же меня раздевал? Ну, допустим, дядя Саша. А куда и как я оправлялся?? Это вопрос, это вопрос, это большой вопрос… Мысли путались. Через некоторое время он опять уснул, уже сном без кошмаров.

* * *

Как только Владимир, судя по всему, уснул, из-за отгораживающей его «отсек» занавески просунулась мордочка 7–8 летней девчонки, подглядывавшей за ним в щёлку.

Внимательно всмотрелась ему в лицо и, убедившись, что он спит, осунулась обратно.

На больших офисных столах, стоящих прямо там, в котельной, баба Лиза и ещё две женщины готовили обед. Сидевшая поодаль Лёшка, в накинутой на плечи своей неизменной старой красной дутой курточке, по обыкновению смотрела мультики на маленьком нетбуке, держа его на коленях.

— Просыпался! — отрапортовала девчонка, — По сторонам посмотрел; вот такая вот по себе руками пошарил, — она показала на себе, — и опять уснул!

— Ага! — Лёшка сразу подорвалась от компьютера, — Сказал что?

— Не-а! Только вот такая вот руками… — она опять показала, — Головой поворочал по сторонам, — и опять уснул!

— Я тебе говорила, как проснётся сразу меня звать! — строго выговорила Лёшка девочке.

— Я сразу! — не согласилась та, — Он тока быстро: проснулся и уснул! Опять.

— Ладно. Молодец! — сочла нужным похвалить её Лёшка, — Раз стал просыпаться, и раз не бредит уже, — значит поправляется! Правда, баб Лиз?

— Ааа?.. — бабка Фибры была глуховата.

— Раз Володя уже не бредит, и просыпается, — это же хорошо?.. — повысила голос Лёшка.

— Знамо дело что неплохо. — согласилась старуха. — Лечим же. Лекарства вот. Морс смородиновый, опять же…

— Баб Лиз, что ещё можно сделать?? — прервала её Лёшка, — Ну, чтоб он быстрей выздоравливал?

— А чо ты, милочка, ему сделаешь? — уже не оборачиваясь и продолжая резать варёную картошку кубиками, сказала старуха, — Тут, Алёночка, теперь только время! Если на поправку пошёл, — то только время. Выздоровеет; не беспокойся, он парень крепкий. Опять же лекарства, и морс смородиновый… Уход, опять же…

— Ага. — Лёшка поставила нетбук на топчан, на котором и сидела, — Ну, раз спит. Наташка! Давай тёплой воды опять, вон, в тазик, — пойдём опять за Володей ухаживать!

Подчиняясь команде старшей подруги, Наташка метнулась за тазиком. Уход за больным стал для них своего рода и игрой, и развлечением, и полезным, нужным, одобряемым всеми жильцами Норы занятием.

Сама Лёшка пошла выбирать чистое бельё для больного.

— Ухаживают… — вздохнула одна из женщин, покосясь на неё.

— Молодцы какие! — отозвалась другая, — Всё ведь на них, на двоих. А ведь ещё маленькие!

— Ничо. Как гопничать по Оршанску так не маленькие, — вполголоса ответила первая, — Алёнка, вон… атаманша! Знаю я, чем они там в городе промышляют!.. Пусть лучше тут, на виду, за больным ухаживают, чем это… по городу гопничать! Ещё б на пулю нарвалися!

— Это конечно, это лучше… — согласилась вторая, — Хоть сейчас и время такое…

— Ваапще… — не отвлекаясь от своего занятия, сказала бабка Лиза, — Ваапще это самое и есть женскае занятие: за больным да за раненным ухаживать! Детей нянчить, выращивать; кушать готовить. Вот, пусь приучаюцца. А то привыкли в эти, в компутеры свои эти! В гаджиты эти. Кушать сготовить не могут, тока купить да разморозить; а туда жи! Сериалы всё смотрют. Про жись красивую и далёкую. У меня бабушка никаких сериалов в жизь не видела, а пятерых детей вырастила. Всё зло от этих, от сериалов-та!

Женщины, не возражая, покивали. На свой счёт они это бабкино воркование не принимали; хотя в прошлом обе были, конечно же, большими любителями телевизионных мыльных опер. А сейчас-то что? Телевизора нет, сериалов нет. Хорошо ещё крыша над головой; тепло, свет, и что покушать есть. И безопасность опять же, — мальчишки вон, поразогнали всю округу… А так-то что, — вот, готовим кушать. Заняты, как бабка говорит, самым таким женским делом…

Одна из женщин, помешивая половником готовящийся суп в большой кастрюле, стоящей на треноге, под которую посредством паяльной лампы, дающую факел в колено трубы, продолжила неторопливый разговор:

— …вот даже не знаю, за что это нам, мне…

Собственно, обычно все женские разговоры в Норе и сводились к пережёвыванию одних и тех же тем: как же так случилось, что… что всё так вот приключилось!

— …подумай вот; я ж, как в Оршанск с деревни переехала, да на работу устроилась, всю, всю жизнь свою старалась ничего не нарушать; жить только по порядку, по положенному! Мама покойная так завещала: соблюдай законы, не делай людям злого — и с тобой будет так же. А оно вон как повернулось… А подумать — я ить за всю жизнь ни разу даже без билета в автобусе не проехала; ни разу, наверно, даже через переход не на зелёный свет не перешла! Машин нет, другие идут, — а я стою! Неположено. Всё как положено, всё как… как предписано. С начальством не спорила никогда… Думала, если я всегда всё выполнять буду как сказано, так и будит всё хорошо… а оно вона как. Под пенсию ближе, — вот, в подвале; и то — слава богу… Как так… за что…

— Потому, тёть Зин, что ты не в тренде! — наливая из чайника горячую воду в таз с водой еле тёплой и трогая её рукой, вмешалась в её излияния Лёшка, — Жизнь изменилась, а вы и не заметили. Другие сейчас правила; а вы и не заметили! Вы ж это, как у нас училка по биологии говорила — травоядная. А травоядные нужны чтобы их кушать. Порядок такой. В природе.

Женщины замолчали. Потом одна из них попросила:

— Алёночка, ты бы на своём компутере включила б какую музычку — развеицца?

— По радио слушайте, тёть Тань! Моя музычка вам точно не понравится! Наташка, бери вон ту чистую тряпку и губку, и пошли!

Когда девушки скрылись за занавеской, жаловавшаяся на жизнь вздохнула:

— Вот. Жизнь прожила, а теперь мне эти яйца: ты, тёть Зин, «не в тренде!» Всю жызнь была в порядке, а теперь не в тренде!

— Порядок, то есть тренд, эта, сменился! — буркнула другая женщина, — А мы не заметили.

— Думаешь они… — та кивнула на занавеску, — Тренд этот поняли? Правильно живут? А?..

— Трудно сказать…

— Чо там трудно! — проворчала бабка Лиза, — Мы ведь у них живём, не они у нас. Значицца в нынешней жызни оне что-то больше пóняли…

* * *

Так, незаметно и непразднично, прошёл в Норе и Новый Год.

Немного преобразилась и Нора — стала уютней, что ли, «обитаемей»: в подвале появились на холодном плиточном полу даже не половички, а настоящие ковры, притащенные Псами из одного из рейдов в город. Под потолком и в углах мотались теперь, «освежая интерьер», полусдувшиеся уже, оставшиеся с Нового Года, гирлянды разноцветных воздушных шариков: притащив как-то целую коробку, пацаны с детским энтузиазмом надували их целый вечер, пока это им не наскучило.

Спал Владимир, как и все, теперь уже не на досках, прикрытых тощим матрасом, а на синтетическом мешке, наполненном мелкими, лёгкими, белыми шариками из какого-то воздушного синтетика, напоминавшими шарики из пенопласта, — результат визита Псов в один из торговых центров, в отдел, где раньше торговали такой вот «насыпной» мягкой мебелью. Спасть было мягко и тепло; единственно что эти насыпные самодельные матрасы ночью продавливались до досок, и приходилось, просыпаясь, вновь подгребать под себя сквозь матрас эти скользкие шарики…

Эти мелкие, летучие шарики теперь были везде — в тот вечер, когда пацаны притащили целый десяток кресел-«шаров», набитых ими, и, радуясь новым ощущениям, с гиканьем принялись с разбегу плюхаться на них; один из «шаров» не выдержал и лопнул, выпустив из своего чрева своё невесомое скользкое содержимое. Шарики тогда разлетелись по всему подвалу; и, хотя их постепенно или смели веником, или просто разогнали по углам, они то и дело попадались в самых ненужных местах, например в тарелках с едой.

* * *

Владимир уже поправлялся; ходил, уже понемногу старался и восстановить физическую форму, катастрофически утраченную во время болезни. Хотя бы в первом приближении: стыдясь множества глаз вокруг, уходил «погулять, подышать воздухом» на территорию промазаны, и там, облюбовав один из заброшенных складов, приседал, отжимался, делал гимнастику, упражнялся в подворотах на броски и в бое с тенью. Поневоле вспоминался старый фильм со Стивеном Сигалом, который пролежал много лет в коме, потом вдруг выздоровел, и приводил себя в форму, обрабатывая кулаками макивару — вкопанный в землю столб…

В кино это выглядело красиво; в жизни же восстановление шло медленно, трудно; какой уж тут столб — максимум что мог себе позволить поначалу Владимир, это отработка ударов по подвешенному на гвоздь смятому полиэтиленовому пакету, добиваясь, чтобы удар чётко, со щелчком желательно, фиксировался… Получалось плохо; после десятка ударов сбивалось дыхание, учащённо билось сердце; и он присаживался отдохнуть. Отдышавшись, вставал; снова начинал: приседания, наклоны, прогибы. Кроме того, взял за правило чистить снег во дворе, чем Псы пренебрегали.

Физические занятия позволяли отвлечься от неприятных мыслей. Постоянно грызла мысль о Наташе, которая осталась заложницей у бандитов Креста.

Пломбир дал, помнится, две недели, — времени прошло значительно больше; а он не только не явился «пред ясные очи» уголовной братии, но и, по сути, сбежал «с места постоянного проживания». Не то что «сбежал» — его увезли Псы, по сути без сознания; но кого это волнует? Как эти бандиты поступили с Наташей, когда он пропал?

И это всё тот Белый, белесый ублюдок, навёл на него, — которого так не вовремя не дал прикончить из дурацких пацанячьих «понятий о чести» Женька-Джонни. Надо, надо было прибить его тогда, возле своего кабака, возле «Зари Регионов»… Всё надо делать страхуясь, и «на всякий случай», — тогда вот таких вот случаев будет меньше…

Что они сделали с Наташей?..

Кроме слабости после болезни, кроме ощущения бессилия из-за невозможности узнать о судьбе Наташи, накатывало ощущение личной никчёмности.

Да, у Владимира, как сказал бы психолог, актуализировался прежде дремавший комплекс неполноценности.

Как так?.. Всегда он был первым, успешным: и в школе, и в спорте, и в университете. Получалось, что он постоянно доказывал кому-то, в первую очередь, конечно, самому себе, что «всё у него в порядке»; и совсем не из-за миллионов и связей отца, а из-за его, личных качеств. И всегда всё получалось, — даже тогда, когда лихо угнал полицейскую машину и, шалея от опасности, гнал по загородному шоссе, как герой боевика, уходя от целой вереницы воющих машин с мигалками. И стреляли ведь тогда даже!

И в Штатах всё получалось! — и в учёбе, недаром он стал любимым учеником профессора Лебедева; и «в личной жизни» — красотка Джейн стала «его девушкой», хотя на неё многие имели виды, включая и серьёзных парней из уличных банд. И здесь, — стоило приехать, дела наладились: свой «кинозал», по сути — зародыш будущего бизнеса; и в деревне — всё на мази; и привычно уже — стоило ему захотеть, и Гузель ответила взаимностью; и Наташа — в первый же вечер… И в Оршанске: свой ресторан; да не просто ресторан — а с кабаре; с, если называть вещи своими именами, элитными шлюхами под руководством Рамоны; участие в гос. тендерах…

И… что-то всё пошло наперекосяк!

Ресторан — пропал; деньги, вложенные в тендеры и в бизнес, скорее всего так же пропали. Да и глупо было строить бизнес, вкладывать деньги на таком шатком фундаменте, как «государственность Регионов». Хорошо ещё успел вывезти большую часть продуктов сюда, в Нору.

Серьёзная поддержка была — от Виталия Леонидовича; и советом, знакомствами, и квартирой. Кончился Виталий Леонидович; сейчас наверняка обледенелым трупом лежит в том подземелье… А ведь он его тогда живым ещё там оставил, живым… Наташе только сказал, что всё, мол, умер папа… а ведь живой он тогда ещё был; хотя, по сути, и безнадёжен был. Правильно ли поступил, по сути бросив его? Но не вытащил бы он тогда двоих, сто процентов не вытащил бы; а так хоть Наташу спас, — хотя и лишился всего, в том числе и не своего, арсенала. Спас… а спас ли?.. Где вот она сейчас? Что с ней? И с его, с их ребёнком, как она сказала. И он здесь. Слабый, как говно, несомое течением. И деревню, пригорок, общину, Вовчика, Гульку он бросил по сути. Уехал. Спасся…

Сидя на каком-то ящике, отдыхая от серии упражнений, зло плюнул в сторону — неудачно, плевок повис на рукаве. Dammed… И тут неудачно! Всё через жопу.

Стёр плевок ладонью. Научил отец цепкости в бизнесе, внушил предприимчивость — вот только стойкости при ударах судьбы не смог научить. Да такому и не учат — это только сам можешь научиться? Раз за разом вставая после ударов судьбы. И это посложнее, чем на ринге или на татами. Как там какой-то философ говорил? «Падая и вставая, ты растёшь».

А когда вся эта полоса началась? Вот кажется, что с того момента, как не приглушил этого Белого. Из-за Женьки, так не-вовремя влезшего со своими «принципами». Надо было его тогда… Белого… оттащить в сугроб, да и… и ткнуть ножом в горло, в сонную артерию. И всё. А тут этот Женька… Вот судьба и отвернулась.

Как Диего говорил? «- Не добить поверженного врага, — это не милосердие, а глупость; это вызов судьбе, даровавшей тебе победу!» А кабальеро знает толк — и в дуэльном кодексе, и в раскладах судьбы… Где он сейчас? Странный он, Диего, загадочный. Кто такой, чем живёт? Как он вовремя тогда появился; если бы не он — зарезал бы тот дурак-сосед Алёнку, точно бы зарезал. Не со зла, а просто от трусости. Самые страшные преступления, говорят, именно от трусости и совершаются…

А Алёнка-Лёшка… С ней вот тоже проблема. Соплюшка совсем; но что-то… неровно она к нему, к Владимиру, дышит — ему ли, опытному ловеласу, этого не чувствовать? Все эти взгляды, забота… Пацаны видят, переглядываются, хихикают в кулак; Джонни мрачнеет, становится раздражительным… Что делать?..

* * *

С тех пор как вмешательство Диего так счастливо спасло Алёну-Лёшку от спятивших городских соседей Владимира; и его самого, больного, перевезли на «буханке» в Нору, Лёшка не отходила от него ни на шаг. Постоянно находилась рядом; с помощью Наташки и под руководством бабы Лизы обмывала его, кормила, переворачивала с боку на бок, когда он был в беспамятстве. Незаметно для себя самой она всё больше в него влюблялась.

Это не было какое-то сильное и полное чувство, каким природа оделяет созревшую девушку, которой гормоны диктуют искать сильного самца для её, для их потенциальных детей; это было то странное и трепетное чувство, каким проникаются совсем молодые девушки, почти девочки, к мужчинам-учителям, тренерам, взрослым парням-соседям; чувство, в котором больше платонической влюблённости, нежели призыва тела. Когда природа только даёт «пристрелочный выстрел» для будущих чувств «с серьёзными отношениями». Хотя для многих молоденьких девчонок, непонимающих, что с ними происходит — а происходит всего-то закономерный процесс взросления, и физиологического, и психического, — этот феномен становится фатальным; они зачастую идут на всевозможные глупости, принимая первую юношескую влюблённость за «роковую любовь», в чём им охотно подыгрывает, вернее, подыгрывал телевизор, транслируя те же, неодобряемые бабкой Лизой, мыльные сериалы, где «страсти в клочья».

Вот и для Алёны с пацанячьим погонялом «Лёшка» знакомство с Владимиром вдруг стало серьёзным испытанием «их чувств» с Женькой-Джонни, главарём банды «Уличных Псов». Собственно, чувств никаких кроме товарищеских, она никогда к Женьке и не питала; но так, понятно, в группировку не входят — девушке нужно быть в банде «при ком-то», даже если она сама по себе и дерзкая, и резкая. Быть подругой признанного лидера группировки было престижно; и она без раздумий стала «его тёлкой», как это называлось в их среде. Правда сама она за попытку назвать её «тёлкой» без раздумий прострелила бы говорившему голову; она допускала только звание «подруга»; что, конечно же, учитывали и пацаны из банды.

Сама Лёшка в группировке котировалась: вместе со всеми ходила «на разборы» с «Шестерёнками», без вариантов участвовала во всех налётах; надо было — без раздумий пускала в ход оружие; и потому к ней относились как к равной, с небольшим только оттенком покровительственности — в конце концов и пацанам приятно было почувствовать себя рыцарями-мушкетёрами, берущими на себя главную роль в житейских (бандитских) тяготах.

С тех пор как Владимира перевезли в Нору, и она взяла своего рода шефство над больным, она не покидала территорию промбазы, и редко — саму Нору, подвал; благо дядя Саша с Оберстом организовали в подвале электричество посредством здоровенного танкового аккумулятора, притащенного Оберстом из своих домашних запасов; так что «питать» маленький нетбук было от чего. Пацаны же, Псы, тяготясь бездельем на промзоне, несмотря на ворчание дяди Саши и нытьё женской половины родни, время от времени совершали вылазки в катастрофически теряющий население Оршанск.

Объектами их набегов становилось всё, что можно было разорить и что притягивало пацанячий взгляд и было в той, в прошлой жизни, недоступным.

Впрочем, всё «ценное и раньше недоступное», «из прошлой жизни» — это были прежде всего разного рода престижные электронные гаджеты, смысл в которых после падения интернета и повсеместного отключения электричества полностью отпал. Ну, не полностью — подцепляясь к аккумулятору, можно было смотреть на планшетах боевички и комедии; но для пацанов, проходящих суровую школу выживания в БП-городе, все эти киношные ужимки и прыжки киногероев, когда персонаж выстрелом из револьвера попадает точно во взрыватель летящей в него гранаты РПГ, были уже не то что неинтересны, но и вызывали откровенное озлобление — пургу всякую лохам втюхивали! В конце концов они уже прекрасно видели и знали, что делает с головой пуля, вошедшая в лоб; или как воняет содержимое вывалившихся из распоротого живота кишок; и наслаждаться похождениями выдуманных киногероев, пусть даже похождениями и красочными, они уже не могли. Не бывает Человека-Паука, и Супермена тоже не бывает; а Трансформеры — это такой бред! Вот и Лёшка смотрела только старые мультики; и после очередного разбитого со зла Шалым-Вампиром планшета таскать в Нору гаджеты прекратили.

Зато натащили Лёшке и малышне из прячущихся теперь в Норе родственников массы другой всячины: из съестного Скитлз и Эм-энд-Эмс, захваченные у какого-то нерасторопного коммерса; целый мешок Лего, сгружённый прямо с осколками стекла с разбитой витрины «Детского мира»; огромный пучок разноцветных резиночек для плетения — радость для малóй Наташки; всевозможные сувенирчики и игрушечки: надувная пёстрая корова — под голову класть; большой плюшевый медвежонок с обиженной мордой и оторванной лапой; персонально Лёшке — десяток разнокалиберных Винни-Пухов и Чебурашек, теперь пылившихся на полках и по углам Норы; кружки с прикольными надписями; даже цветной «волшебный песочек», который не нужно было увлажнять, и из которого и сами пацаны потом целый вечер с интересом лепили в Норе всевозможные «замки», пока это занятие им не наскучило. Лёшка требовала от них белья, в том числе непременно и мужского, нового — для Владимира; и они обчистили несколько галантерейных магазинов, до которых ещё не успели добраться городские мародёры. Но это было неинтересно; намного интересней было влезть в какой-нибудь малоразграбленный торговый центр и вволю похозяйничать в нём…

По сути суровая банда «Уличных Псов», наводящая страх на окрестности промазаны, была всего-то группой подростков, только-только вступавших в период полового созревания; с непонятными им пока самим желаниями, инстинктами, полудетскими пока интересами; лишёнными в силу обстоятельств и родительского, и какого-либо другого педагогического контроля; которым вдруг «всё стало можно». И это «всё можно» во многом сорвало крышу…

Впрочем, «всё можно» тоже ограничивалось кое-чем: в первую очередь Лёшка ревниво оберегала своё исключительное положение единственной девушки группировки; и однажды попытка Меньшикова «ввести в банду и свою подругу» — где-то случайно в городе встреченную бывшую соседку-ровесницу, — чуть было не закончилась поножовщиной между Лёшкой и «этой крашеной выдрой, у которой ни сисек, ни рожи!» Маленькая же Наташка, сестрёнка Женьки-Джонни, в силу своего возраста и родства с Женькой ею воспринималась нормально, как сестрёнка и младший «товарищ на подхвате». В свою очередь и Наташка беспрекословно слушалась свою старшую подругу; а за возможность поиграться с Лёшкиным пистолетом готова была почти на всё.

Во-вторых, возможность творимого Псами беспредела ограничивалась самим Джонни, который, будучи самым продвинутым, из прочитанных книг и просмотренных фильмов сформировал для себя некий кодекс чести, которым и руководствовался, сверяя поступки с этим неформальным «этическим образцом». Иногда это реально мешало…

ЗАКОНЫ СТАИ

Дядя Саша, прихрамывая, с Оберстом, сопровождаемые рыжим Янычаром, обряженным по случаю холодов в некое подобие комбинезона из нейлона на синтепоне, явно выдававшем своё происхождение от спортивной куртки, направлялись к дальнему ангару, полукруглому из профлиста бывшему хранилищу мат-ценностей; одному из пяти, в котором стоял Слонопотам.

Слонопотам, — название сказочного; вернее — сказочно-мультяшного персонажа из «Винни-Пух и все-все-все», жуткого зверя, но «которого никто никогда не видел», прочно прилепилось к тому бронированному монстру, что был обнаружен с полуразобранным движком в этом ангаре, и теперь вдумчиво и не торопясь, восстанавливался бывшими советскими прапорщиками.

Делалось это ими, собственно, не для какой-то конкретной цели, а больше чтобы чем-то заняться; притом занятие было реально мужским, серьёзным, и, чем чёрт не шутит, возможно обещало в будущем какие-либо дивиденды. Во всяком случае Оберст уже мечтал после завершения ремонта загнать железное чудовище «какой-нибудь из серьёзных организаций», скажем, тому же батальону «Айрат». На что дядя Саша ему резонно возражал, что такое страшилище там, конечно, примут, но не больше чем как «безвозмездный дар патриотически настроенных граждан», расплатившись в лучшем случае поджопником, а в худшем — пулей в голову. Но в любом случае такая серьёзная машина на ходу, да ещё теперь, когда нормально стало с топливом, — это было полюбому хорошо. На таком транспорте, тьфу-тьфу-тьфу, можно было вообще, в стиле «Безумного Макса — 2», прорываться куда угодно; — жаль вот только оружия практически никакого не было… Не считать же оружием Оберстов и дяди Сашины дробовики и пацанячьи выпендрёжные импортные пистолеты, к которым практически уже кончились патроны…

— Надо, Викторыч, с мотором заканчивать; и за сварные ужо брацца…

Оберст уже гремел отпираемым замком, когда Янычар с лаем сорвался куда-то за угол.

— Што так-кое… — Оберст бросил замок и схватился за топор, заткнутый по манере крестьян сзади за офицерский ремень.

Дядя Саша также напрягся и потянул из принесённой с собой сумки половинки разобранного ружья. Клац-клац, — соединил их. Явно кто-то чужой, — Янычар всех своих знает. Не болонка домашняя — попусту брехать не станет.

— Чужой кто-то! — поделился соображениями Оберст, поигрывая топором, — Ну ты поглянь… Давно тут не заползали…

— Ясно — чужой! — согласился дядя Саша, — Может пришлый. С парнями нашими есчо незнакомый…

Лай собаки слышался уже вдалеке, — чужак явно удирал, стремясь к единственному тут, на ближнем участке промазаны, проходу кроме центральных ворот, — вернее, к пролому в стене из бракованных бетонных панелей, увитых поверху ржавой колючей проволокой.

— Попадётся!

— Може, минует… Если удерёт — это нехорошо; тут, в ангаре…

Дядя Саша недоговорил, но обоим и так было понятно, что ничего хорошего в том, что незнакомец или незнакомцы смогут удрать, конечно же, не было, — кроме Слонопотама в одном из ангаров стояли оба наливняка с топливом. И, хотя и ангары все были под замками, и автоцистерны внутри кое-как прикрыты от возможного вражеского взгляда в какую-нибудь из дырочек; но неистребимый запах бензина и солярки вполне мог выдать местоположение этих немалых мат-ценностей. А за таким «призом» могли пожаловать и совсем серьёзные люди, от которых ни топором, ни дробовиком или пистолетами не отмахаешься!

Пролом давно уже хотели заделать; но было нечем; единственно что нагородили там разного рода завалов из имеющегося на базе хлама, который был достаточно лёгким, чтобы его можно было перенести-перекантовать вручную. И, кроме того, Оберст «пожертвовал» два своих «волчьих» капкана, хитро теперь установленных «на пути вероятного следования противника». Сам Оберст в жизни никогда охотой не занимался, но капканы тем не менее имел, — был Оберст дядька непростой, бывалый, и по-прапорщицки запасливый.

В любом случае тревогу надо было отследить; и оба поспешили туда, откуда раздавался лай собаки.

* * *

Чужаку одновременно и повезло, и не повезло: он каким-то чудом ускользнул от Янычара, которому, надо сказать, весьма мешал в преследовании нарушителя самодельный комбинезон; и миновал оба настороженных капкана. Но, уже удрав на ту сторону забора, он нарвался на Псов, которые гурьбой возвращались «со сталкинга», с «обследования дальней Зоны», как напыщенно они называли свой вполне рядовой поход; а проще говоря, с разведки с последующей мародёркой самых удалённых и заброшенных зданий на границе промазаны.

Услышав заливистый лай Янычара, преследующего нарушителя, они поспешили к пролому; и успели как раз перехватить явного лазутчика: мужика бомжевского вида и запаха, неопределённо-пожилых лет, одетого грязно, затрёпанно, с рюкзачком за плечами.

— Кто такой?? — строго спросил Женька-Джонни, придерживая мужика за грудки; в то время как Генка и Степан держали его за руки. Вампир же, он же Сашка Меньшиков, тут же взялся перетряхивать рюкзак незнакомца, — Что тут делал?

— Я — это… — испуганно искательно улыбаясь, произнёс пойманный, — Я тут случайно, молодые люди. Честное слово…

— Ты видел — на стенах надписи: «Не проходить, запрещено, опасно для жизни, стреляют»?? — рыкнул Джонни, разглядывая беглеца. Ничего особенного. Типичный бомж, каких сейчас тысячи. Противная какая морда; из интеллигентов каких-нибудь, небось. Ещё, может, чиновник какой. — чиновников Джонни, как и все, впрочем, не выносил в особенности. Тащились, жировали. Теперь кормушка закрылась, — ишь, шарится где что украсть! Сволочь.

— Я случайно… — пойманный продолжал испуганно и искательно улыбаться, — Чисто пройти… И тут же — ухожу!

— Бред какой-то! — идиотские отмазки бомжа стали бесить Джонни, — Ты что, тупой?? Я тебя чо спрашиваю — уходишь ты или приходишь? Я тебя нормально спрашиваю: кто такой и что тут делал?? А ты какую-то херню несёшь. Тебе что, в нос дать??

Рыкнувший Янычар дал понять, что и он не против принять участие в расправе с нарушителем границы.

— А, поймали! — запыхавшись, из пролома спешили дядя Саша с Оберстом.

— Ничо толкового, херня тока всякая! — перетряхнувший рюкзак бомжа Вампир отбросил его в сторону.

— Мо-ло-ды-ые люди… — законючил бомж, — Отпустите-е…

— Са-ами мы не ме-е-естные!.. — передразнил его Генка, — Как дам щас по ебалу!..

— Гена! — строго одёрнул его отец, — Не матерись давай! Распустился, ишь.

И уже к пойманному, строго:

— Кто таков??

Чуть не наделавший в штаны, когда его поймали малолетки, бомж при виде двоих взрослых мужиков воспрянул, — в нынешний «бескрайний» период все в городе давно уже знали, что нет ничего опасней чем попасться в руки к банде малолетней шпаны: они жалости, участия не знают. Просто не успели ещё получить через воспитание таких нужных для общежития понятий; а натура человеческая изначально жестока хуже звериной. Малолетки без шлифовки их воспитанием — это намного хуже стаи зверей, которые убивают чаще всего только ради пищи…

Он заторопился:

— Я… это, значит… я — Юрист; тьфу, то есть это погоняло такое, тьфу, то есть кличка, — по-настоящему я… эээ… специалист по животноводству… я… ээээ…. Скотник, да, скотник; то есть ветеринар!

Попавшийся Псам Юрист уже усвоил, что в новом мире к бывшим юристам как правило относятся резко негативно, и потому решил «сменить профессию». Так же по опыту он знал, что почему-то изначально хорошо относились к Скотнику, всегда с интересом слушали его рассказы про животных. Может и здесь прокатит…

— Так ветеринар или «скотник»?? — нахмурился недоверчиво дядя Саша, — «Скотник» — это как-то по-скотски…

— Ээээ… — залебезил Юрист, в то время как Генка стал обшаривать его карманы, — «Скотник» — это кличка такая, шутливая. Ребяты дали. А так-то я, конечно, животновод!.. Тут — случайно…

— Не, ты скажешь наконец, чо ты тут делал?? Скотник-животновод, бля! — вновь рыкнул Женька; а Степан наградил бомжа увесистым поджопником. Бомж тут же торопливо изложил свою версию события.

По его получалось, что он «шёл в Оршанск из эвако-лагеря, откуда сбежал» (он посчитал, что беглец должен вызвать сочувствие), по пути подвергся многочисленным преследованиям и обидам со стороны «ментов» (также по опыту он знал, что ментов никто не любит), и, проходя мимо стены, ограждавшей промзону, «был сражён» запахом пищи… просто волшебно пахнет пищей… два дня не ел, то есть не кушал… Да, надписи на заборе видел; но с собой не совладал, — думал, зайду, попрошу… Очень кушать хочется, уважаемые граждане!

Женька с сомнением подвигал носом, втягивая воздух:

— Пиздит, мне кажется… Какой нах тут «запах пищи», кто что чувствует?..

— Пиздит! — подтвердил и Вампир.

— Вроде как… не, в натуре — пахнет! — не согласился Лёнька, — У меня знаешь нюх какой? Особенно когда жрать хочется… — он смешно сморщился и по-кроличьи подвигал носом, — Я даже могу сказать, чо баб Лиза готовит: пшённую кашу с тушёнкой! Тушняк — он, когда разогретый, его ни с чем не спутаешь!

Остальные в сомнении пожали плечами. Дядя Саша с Оберстом переглянулись:

— А ведь и правда… — буркнул Оберст, по своему обыкновению, в минуту задумчивости, полируя рукавом свой серебряный перстень на мизинце, — Это мы не додумали.

— Что недодумали?

— Что жратва пахнет!

— А у тебя дома, когда готовишь, — не пахнет?

— У меня соседей нет. И готовлю я раз на три дня. Чему там пахнуть? А тут сразу чувствуется, что зона обитаемая, раз жратвой пахнет!

* * *

Юрист, назвавшийся Скотником, подобострастно закивал. Наверно отпустят. Чо бы не отпустить?

Он постарался принять по возможности самый жалкий и никчёмный вид. Что возьмёшь с голодного грязного бомжа, забредшего на запах готовящейся пищи? Отпустят! Залез он сюда, и правда, почувствовав запах пищи; что его обострённый голодом нюх уловил за километр по меньшей мере. Но искал он тут не людей, чтобы попросить поесть. Им двигало простое соображение: если готовят пищу, значит тут есть пища; и есть место, где её хранят. Склад. Погреб. Кладовая. При мысли об этом перед его мысленным взором вставал тот волшебный соседкин подвал, в котором он так долго и безбедно отъедался. А вдруг и тут удастся найти какое-нибудь такое помещение? Кладовую, погреб, склад? Понятно, что тут есть люди; а стало быть есть кому следить за запасами; но вдруг? Вдруг?? Голодный организм не хотел принимать доводов рассудка; перед внутренним взором вставали полки, на которых теснились банки с самодельной тушёнкой, банки с компотами, с помидорами и огурцами, с кабачками и кабачковой икрой, баклажанами, сгущёнка, солёное консервированное же сало, сушёное мясо, балык… оооо, балык! Он непроизвольно сглотнул.

Потому он и шарился вокруг ангаров из профлиста, вожделея в какую-нибудь дырочку увидеть штабеля ящиков с тушёнкой. Только бы найти где много съестного; а уж просочиться он туда сумеет! Ужом, змейкой, червячком! — но проникнет на склад, где пища в изобилии!

Но в ангарах явно не было пищи… Зато в одном из них его обострённый нюх уловил запах не менее ценного по нынешним временам нежели пища продукта: он уловил запах бензина, дизтоплива, — короче, горючего!

Это тоже была большая удача; и он воспрянул духом: горючее было в большой цене! Ещё когда он уходил с «бомжами-интеллигентами» из Оршанска, уже тогда с горючим было очень сложно; частникам его не продавали; вернее, было положено не продавать, и потому продавали, но, как говорил один прежний сатирик, «за очень особые деньги».

А теперь-то наверняка так это и вообще!.. Но горючим сыт не будешь; и в карманах его не унесёшь, даже если бы и удалось проникнуть в ангар… Он некоторое время раздумывал, принюхиваясь. Может быть, это и не склад топлива, а что-то старое? Ну, скажем, старые открытые бочки из-под бензина. Лежат тут, воняют… Никому не нужные.

Он забеспокоился, и вновь принюхался к щелке. Нет! Запах был конкретный, свежий! Топливо — неважно что, бензин или дизель, — было там, в ангаре, и много, оттого так и пахло.

Но… почему без охраны?? У него, конечно, и в мыслях не было бы пытаться проникнуть на базу, где обосновались какие-нибудь вояки или банды, близкие к воякам. Даже к ментам он бы не сунулся ни за какие коврижки — достаточно было этого «приключения», когда вместо того, чтобы пропустить одинокого безобидного бомжа без всяких ценностей, его заставили чистить снег; а потом эта девка… Хорошо хоть в сутолоке удалось сбежать! А ведь могли и убить — просто так, в отместку! Хотя он и знать не знал ни что у девки этой нерусской есть оружие, и что она настолько отмороженная, что начнёт воевать — и небезуспешно! — с ментами!

Нет, однозначно не полез бы! Но тут была особая ситуация — промбаза реально, несмотря на пугающие надписи на бетонных стенах, выглядела необитаемой; и потому он рискнул. Явно тут не какой-нибудь тербат базируется — никаких признаков; всего-то одна машина, остальные — явно нерабочие, занесённые снегом.

Он сообразил, что тут окопалась какая-нибудь маленькая группка; может быть — соседи. Украли где-нибудь, захомячили топливо и жратву, — и наслаждаются жизнью, сволочи! Когда люди голодают. И, хотя жратву, видимо, держат там, где и живут, горючее хранят вот в этом вот ангаре… Потому что воняет; ну и ещё может быть потому, что его много! Бочки, а может и цистерна на колёсах. Вполне могла быть цистерна, — в ангар был широкий въезд, которым, правда, видно, что давно не пользовались. И — никакой охраны! Во всяком случае возле ангара, — сам он, очень труся и каждую минуту опасаясь окрика и готовясь или удрать, или изображать из себя бедного-несчастного, мучимого голодом интеллигента, проник в промзону через пролом, пару часов кружа вокруг и не рискуя ни лезть через стену, ни соваться к главным воротам.

Он задумался, какую выгоду можно получить из этих умозаключений.

Как-нибудь, дождавшись ночи, прорезать и отогнуть лист гофрированного профнастила, пролезть внутрь; отлить горючее в какую-нибудь ёмкость, лучше в канистру — и утащить в город?.. Там, несмотря на прошедшую эпидемию, горючее наверняка можно было бы сменять на хавчик. Или в крупную какую-нибудь сельхоз-коммуну, которая не передохла в эпидемию.

Но много ли он, слабый, на себе унесёт? Да и найдёт ли он канистру? И сможет ли достаточно бесшумно прорезать стенку — чем?? Опять же в темноте, ночью — ведь тут, поди, очень темно ночью! Фонарика у него, конечно же, не было; фонарики, с батарейками конечно, были большой ценностью. Не было и инструментов, навыка, тары… Нет, от этой идеи он сразу отказался — бомжевские приключения напитали его уже жизненной опытностью, недостижимой тому, прежнему Юристу.

Это был как пиратский клад, который нельзя унести частью и в одиночку.

Но, в конце концов, можно продать саму информацию! Он видел издалека — на улицу выходила какая-то тётка. Тут наверняка гражданские хомяки!

Продать информацию о захомяченном горючем воякам; а лучше — какой-нибудь банде! Они сейчас все при каких-нибудь объектах обретаются, говорят: оружейный склад, элеватор, пивзавод, маргариновое производство — где осталось хоть что-то ценное «из прошлого». Чего-то у них в избытке, а чего-то нет. Горючее вот всем нужно, всегда. Прийти к атаману, или как они там сейчас называются, и рассказать — так и так, знаю где много горючего. Почти ничейного. Укрываемого, эта, от нуждающихся. Могу показать!

За это не то что накормят до отвала, но и, мечталось ему, могут «взять в штат» — оказывать какие-нибудь мелкие услуги, при кухне, например,…

В общем он размечтался, отвлёкся, — и упустил момент, когда в его сторону, в сторону ангаров направились два мужика с собакой. Проклятая собака его и спалила… Теперь оставалось только изображать из себя безобидного дурачка. Отпустят, что не отпустить-то! Если удачно, жалостливо изобразить — то и покормить могут, бывает такое!

* * *

— Отпустите меня, пожалуйста, уважаемые сограждане; я ничего дурного вам не делал! — заныл он, — Очень, просто, кушать хочется! Очень-очень! Прямо вспоминаю, как кормил своих любимых, эта, коней! Овёсом, и этой, перловкой. Тогда кормил, — а сейчас самому прям так бы… сейчас бы этой самой… перловки!

— Перловкой, гришь, коней, кормил?.. — оторвавшись от полирования перстня, с сомнением переспросил Оберст, — А чо не манной кашей?

— Эээээ… — Юрист смешался. Чего он ляпнул про чем кормил коней? Хотел подвести к теме, что и его бы неплохо покормить. Но чёрт его знает, что там лошади едят. Овёс, кажись, точно едят.

— Манной… Шутите… Мне б перекусить что, и я б пошёл…

Больше всего он опасался не двух пожилых мужиков, а этой стайки малолеток: хорошо одетые, наглые; видно, что группа. И этот вот — у них, видно, вожак…

— Чо тут делал?

— Вынюхивал, гад! — высказал предположение Генка.

— Ясное дело! — согласился Степан.

— Шпион! — кивнул Фибра.

— Засланный! — в свою очередь предположил Лёнька.

— Пришить суку! — Шалый сунул руку в карман.

— Саша, Саша!.. — предостерегающе поднял руку дядя Саша. Положение у него было двусмысленное. Его уважали за, собственно, промзону; за возраст; за хозяйственность; а главное — как отца Генки. Даже в чём-то слушались, в бытовых делах, как с той же зарядкой. Но, в то же время он ясно понимал, что они, пацаны, Псы, включая его Генку — группа, — и управлять этой группой нет никакой у него возможности. И навыка такого нет. Да, уважают. До определённого предела. Но особого права голоса в «группе» он не имеет — ибо не «с ними», а «рядом». Как и Оберст. Как баба Лиза и женщины. Вот Алёнка наверняка голос имеет, к ней прислушиваются. Или Владимир, — его уважают и за деловую хватку, и за навыки; и, как говорил Генка, за умение классно играть на гитаре. А он, старый прапорщик Александр Васильевич Строков, нефига у них не котируется; во всяком случае не до такой степени, чтобы участвовать решающим голосом в судьбе этого вот бомжа.

— А чо, дядь Саш?? — запальчиво выкрикнул Вампир, — Отпустить??? Тут для дураков мы на всех стенах написали: не соваться, тут стреляют? А он — пролез!

Все, кроме Женьки, согласно кивнули. Пролез — пусть на себя пеняет.

Юрист позеленел. Дело стало приобретать нехороший оборот. Про «покушать» уже и речь не шла, — выбраться бы живым!..

— Саша, нельзя же так… это же… это же живой человек!.. — произнёс дядя Саша и примолк. Чёрт побери! Он ведь служил в Афганистане, было; ну, был простым техником при самолётах; а стоял рядом и батальон грушного спецназа, пили, бывало, вместе. Рассказывали тамошние… что в порядке вещей это на войне вообще-то — «зачистить лишних» и потенциально опасных. И тут — ишь, натоптано вокруг ангара! Но там-то война была. А здесь?.. Не, там не война — там «интернациональный долг» отдавали, будь он неладен; а тут на промзоне, что — война? Кто кому объявил? Псы — этому вот бомжу? Или вообще — всем?

— Это он пока — живой! — не согласился Степан, — Это можно поправить! Лехко!

Александр Васильевич опустил голову. Ничего непонятно что делать. И правда — не зря же он тут крутился; прямо возле самого ангара с топливными наливняками. А, пусть сами решают!

Он отвернулся. Оберст всё сосредоточенно, опустив глаза, полировал рукавом перстень на мизинце. Вертящийся под ногами Янычар недоумённо подскуливал.

— Грохнуть, да и всё! — подвёл черту Фибра. Шалый сунул руку в карман.

Юрист, понявший, что дело ну совсем-совсем плохо, трижды проклявший уже свою предприимчивость, толкнувшую его на проникновение на территорию с такими пугающими надписями на заборе, оцепенел от ужаса. От леденящего ужаса, от ощущения, что сейчас с ним сделают что-то страшное, расслабился и его сфинктер, и он громко, отчётливо дристанул. Прямо в штаны. Жидко, обильно и позорно.

— Фуу!! — державшие его за руки Генки и Степан отпустили его и резво отпрыгнули в стороны, — Фуу, да он обосрался!!

Остальные тоже сделали шаг назад от жидко обделавшегося, судя по звуку и вони, бомжа.

— Отпустите меняяя!! — с привизгом взмолился Юрист; и видя, что его уже не держат, а, стало быть, то физиологическое проявление, что с ним произошло, в какой-то степени и пошло ему на пользу, ещё и специально поднапрягся… и громким хлюпанием выдал себе в штаны ещё одну жидкую обильную порцию тёплой массы.

Вонь пошла невообразимая, все ещё отступили.

— Да он серет! — сообщил всем Лёнька, как будто это и до того было не ясно.

— Может он заразный?.. Может он «из этих?» — произнёс Оберст, и все невольно отшагнули ещё на шаг.

— Грохнуть засранца!! — Шалый выдернул из кармана нож-бабочку, провернул, мгновенно выпростав из него жало клинка…

Непонятно чем бы это могло кончиться, если бы в стихийную ситуацию с вдруг обосравшимся бомжом не вмешался Женька:

— Харэ пугать, Шалый, спрячь нож! Зашугали мужика вконец!..

ЧЁРНАЯ МЕТКА

Нет, он ни в коем случае не сочувствовал бомжу, несмотря на строгие надписи, проникшему на территорию, да ещё к тому же и обосравшемуся. Не только не сочувствовал, но и ни в коей мере не считал его жизнь чем-то ценным. «Пришить шпиона», как только что предлагал и собирался сделать Шалый-Вампир было вполне разумно, и ничуть не противоречило «заположнякам», но…

Но! Во-первых, и это главное, он замечал последнее время, что его авторитет в группировке покачнулся. Его лидерство было неформальным; и держалось на уверенности в себе, чего часто недоставало остальным пацанам; на начитанности — опять же в отличии от остальных; на имевшихся у него, как-то между делом сформировавшихся принципах — то есть на том, что на него можно было положиться. А главное на том, что он старался продумывать все детали проводимых Псами «операций» — будь то очередная драка с соседней группировкой или налёт на банк. Он умел распределять роли в соответствии с личными качествами «бойцов»; он старался не рисковать понапрасну — и потому группировка практически не несла потерь. Очень подняла его авторитет операция, когда он придумал как обзавестись оружием. Собственно, сыграло роль и то, что он был по самой своей натуре Лидер — то есть мало того, что обладал некоей харизмой, отличающей всех вождей, — будь то «отец народов» или руководитель стайки бомжей; но и то, что ему нравилось быть лидером: принимать решения, распределять роли, распоряжаться, — и видеть, как его слушаются.

Так и было до последнего времени, — но с некоторых пор он вот именно своим лидерским инстинктом почувствовал, что его первенство покачнулось.

Началось это давно — с тех пор, как он стал ограничивать безграничные, гопнические поползновения своих пацанов; которые в период, когда в Оршанске начался безвластный бардак, загорелись было желанием «по беспределу» поиметь «всё и сразу», — как другие «организованные преступные сообщества». Женька понимал, что властный беспредел — это совсем не отсутствие любого возмездия, напротив: это возмездие более жёсткое, чем в соответствии с каким-бы то ни было, но законом. Если раньше вызывали полицию, — то теперь вызванивали крышу, которая, подъехав, или уже будучи на месте, не предлагала поднять руки и сдаться, а просто и сразу стреляла на поражение. А после развала фронта АСО «крыш» стало много, и стали они формироваться из бывалых, не боящихся смерти и крови бывших бойцов и Армии Регионов, и дезертиров из тер-батов. И оружие у них было не в пример пистолетикам Женькиной команды.

Пацаны «рвались в бой», — а он их окорачивал; продумывая и готовя каждую операцию, каждый «экс» — экспроприацию, а проще говоря вооружённый грабёж, как операцию военную. Пацаны не хотели понимать, что они и живы до сих пор только благодаря его, Женькиной, предусмотрительности; считая что он перестраховщик и даже, возможно, трусоват, хотя вслух такое говорить, конечно же, остерегались.

Больше всех за «круто, везде и сразу» выступал Вампир, Сашка Меньшиков, за своё гопничество по жизни и получивший ещё одно погоняло «Шалый».

На какое-то время пацанов удалось унять, рассказав про бригаду «Бойцовых Котов», в полном составе полёгшую при попытке штурма депутатского коттеджа; да и то — это на него, Женьку, лично видевшего знакомые, но теперь сине-чёрные, мёрзлые рожи бывших конкурентов по району, всё это произвело сильное впечатление; а вот остальных Псов его рассказ впечатлил только на время. Да-да, конечно, не надо «лезть под молотки»… но в то же время ты только поглянь, сколько всего всякого бесхозного в Оршанске! — почему бы это не «потянуть на себя»??

Потом эта история с автоматом… Владимир казался им поначалу таким взрослым и крутым, умелым и удачливым, — а у пацанов есть неистребимая тяга к «старшему брату», кем бы он ни был: реальным братом, соседом, наконец даже отцом, держащимся с сыном в определённых обстоятельствах и в определённом возрасте на равных, что для мальчишек очень ценно. Вот такого вот «старшего товарища» они увидели во Владимире: он классно играл на гитаре и пел, он был «крутым по жизни», — то есть имел свой бизнес; он жил в Америке и знал английский, он учил их драться и управляться с пистолетами, давая болезненные поджопники за попытки «выпендриваться по киношному» и за «гангста-стайл». Он организовал Нору и снабдил её припасами. Наконец он спас их главаря, Женьку!

А потом ореол вокруг Владимира поблек: он вдруг подорвался спасать какую-то девку, в коттедже, владелец которого, как рассказывал Женька, жил очень кучеряво; но при этом пренебрёг возможностью увеличить гарнизон за счёт их, Псов! Это было оскорбительно; а Владимир попёрся его спасать, причём ещё и Лёшка, дура, отдала ему единственный в бригаде автомат!.. …ну ладно, это было объяснимо и понятно: он помчался на помощь своим друзьям, какие бы они не были; это понятно и достойно; но вот то, что он жёстко подзалетел при этом, потеряв и автомат, и свой пистолет; оказавшись затем в своей бывшей квартире в совершенно «разобранном» виде, и не смог даже дать оборотку мудаку-соседу, — это авторитета ему не добавило, напротив. Плохо ли, хорошо ли это, — но пацаны уважают только победителей; а Владимир на победителя в этой ситуации никак не тянул.

Нет, конечно ему помогли, его перевезли в Нору и поручили заботам женщин, в первую очередь — Лёшки; но «сильным успешным» он в их глазах быть перестал. А тут ещё Женька всячески поддерживал его запрет на вылазки в город: мол, там сейчас эпидемия и беспредел; сначала стреляют, потом разбираются; и брать-то особо уже нéчего — всё растащено.

Пара всё же случившихся набегов в город показали что так и есть: из того, что являлось реальной ценностью — то есть хорошей жратвы, бухла, — в Оршанске централизованно ничего не осталось.

Диваны? Гобелены? Мебельные стенки? Кухни «из массива»; или те же резиночки для плетения, ажурные и никчёмные шмотки — это всё было, и не охранялось: подходи и бери! А вот чего-то дельного уже не было. И сам Оршанск из прежде кипевшего жизнью столичного города Регионов превратился в какой-то полутруп, где одинокий прохожий на улице сразу вызывал целую гамму чувств: от «куда это он один прётся» до «а нет ли у него с собой чего ценного»?

И это «оскудение кормовой поляны» тоже как бы ставилось в укор Женьке: хули ж мы тут как клопы сидим, а в Оршанске всё уже растащили! Особенно бесновался Шалый, неодобрявший «перестраховку» и «тараканью тактику» Женьки.

Кроме того то, что Лёшка явно неровно дышит к больному Владимиру, также заметили все; и это хоть и не вызывало открытых усмешечек и подначек, — всё же и Лёшка была «одна из нас», и постоять за себя сама вполне могла, — но в перешёптываниях отразилось; как и в кривых ухмылках, взглядах и всякого рода «хмыканьях».

Женька всё это видел, злился, но сделать ничего особо не мог; а Владимир был не в том состоянии, чтобы ему что-то в это время подсказать.

Несколько стычек с окрестными жителями, так же как и они выживающими на запасах и привыкших считать промбазу «своей территорией» показали «кто в доме хозяин» и дали определённое спокойствие, так ненавистное большинству Псов. Единственно что Женька мог — это занять пацанов дальними пешими «походами по окрестностям», звучно называемым «сталкингом»; да редкими рейдами в окраинные районы Оршанска «за ништяками».

В общем, вне «боевой обстановки», когда необходимость «военного вождя» никем не оспаривалась, поддерживать дисциплину становилось всё труднее; и Женька невольно и инстинктивно старался использовать любой предлог чтобы настоять на своём. Показать своё первенство, отстоять свой статус… Старик Фрейд; да и масса последующих психологов, исследователей социологии групп, давно уже сделали выводы, что после удовлетворения пищевого и полового инстинктов, потребность в «признании», то есть занятие возможно более высокого положения в группе, в социуме, является самой насущной потребностью мужчины.

Женька о таких материях не думал, но на проблему натолкнулся… Сейчас инстинкт лидера ему подсказывал: пойди на поводу у Шалого, согласись с ним, — и это будет очередной шажок по потере им авторитета. А бомж… да чёрта ли в том бомже, обосравшемся! — его Женька, как и все, за человека не считал принципиально. Но тем не менее неожиданно для всех резко произнёс:

— Харэ пугать, Шалый, спрячь нож! Зашугали мужика вконец!..

— Чего?? — Шалый недоумённо повернулся к Женьке.

— Ну-ка, Вампир, в сторону! Не трожь его! — повторил Женька властно, — Пусть уматывает! Мы — не убийцы!

— Че-егооо?.. — опять недоумённо, но уже с порядочной долей агрессии, протянул Меньшиков, — Ты чего это, — отпустить его хочешь??

— Не отпустить… а… прогнать! Пусть уматывает!

В другое время и в других обстоятельствах он сам бы наверняка решил бы пришить вонючего бомжа — за то, что шарился где не надо, вынюхивал; ну и вообще — «для профилактики»; убийство «на всякий случай» в его личном «кодексе чести» вполне укладывалось — время настало жестокое; но сейчас им двигали соображения более высокого порядка, нежели жизнь никчёмного засранца: нужно было настоять на своём, соответственно — поставить на место совсем уже оборзевшего Вампира-Шалого!

И потому он повторил:

— Пусть сматывается! Он и так сюда больше не сунется. А? — обратился он к бомжу, — Или ещё раз полезешь??

— Нет! Не-ет!! Что вы! Да никогда!! — заюлил бомж, почувствовав, что перспектива получить пику между рёбер отдаляется, — Отпустите, ребята! Я — больше никогда!

* * *

Дядя Саша с Оберстом, тем временем, буркнув «- Разбирайтесь тута сами!» повернулись и пошли назад, к ангару со Слонопотамом.

— Нихрена твои капканы не работают! — сказал Дядя Саша Оберсту.

— Да работают… Поставили просто неудачно; переставить надо! — не согласился тот. Оглянулся:

— Чо думаешь, отпустят?

— Наверно. Женька вон сказал.

— Зря.

— А хрен его знает. Может и зря.

* * *

— Так я пойду, а??. — заискивающе улыбаясь пробормотал бомж и сделал шажок к пролому. Вонь ещё усилилась; из штанины его на белый снег капнули рыжие капли. Лёнька и Степан ещё шире расступились, зажимая носы.

— Нельзя, ты чо, Жень! — прошептал так, чтоб не слышал бомж, Генка, — Он же тут всё видел! Может машины видел, — он же у склада с горючим тёрся! Наведёт кого-нибудь!

Но Женька уже всё решил. Упрямо наклонив голову и глядя на всех своих соратников исподлобья, он ответил:

— Мы не убийцы! Прикончить в бою, — это одно, а так — нет! Пусть уматывает! — повторил он, — Он никто и ничего из себя!.. И никому не скажет! Эй, морда! Эта… ветеринар! — обратился он к потихоньку отступавшему к пролому бомжу, — Ты дорогу сюда забудь, понял!

Тот только мелко закивал. Забудет — забудет! Ага! Вы чо! Конечно! Уже забыл! — сейчас он и сам верил в то, что больше сюда ни ногой, и — никому!.. Только бы выбраться. А то этот, без зубов, с ножом, — он ведь и зарезать может, по роже видно! Нуевонах, такие приключения!

— Ты что, Джонии?! — удивился Лёнька, — Он же наведёт сюда кого!..

— Жень, ты чо, вааще?? — неодобрил и Степан.

Фибра зло сплюнул в сторону.

Шалый же молча стоял, раздувая в бешенстве ноздри, тяжело дышал.

— Пусть идёт!! — зло сказал Женька, — Проваливай!

Окончательно поняв, что его отпускают, Юрист, наплевав на брошенный выпотрошенный рюкзак, шаткой рысцой направился к пролому, оставляя за собой вонь и дорожку рыжих капель из штанины.

Псы провожали его кто недоумённым, кто злобным взглядом. Решение Женьки никто не одобрил; но сейчас для него это было принципиально — настоять на своём. На кону было его положение как лидера. Статус. Честь. Да ещё Лёшка. Эти все «отношения». Злость бушевала у него в груди — и на Меньшикова, подрывающего его статус; и на бомжа; и на Лёшку, так слишком рьяно вошедшую в роль сестры милосердия. И вообще! Я решил — и всё!

Хотя в глубине души он понимал, что его решение продиктовано эмоциями, а не рассудком.

* * *

Бомж между тем уже скрылся за проломом. Юрист, как только расстояние между ним и отмороженными малолетками увеличилось до метров пятидесяти, да ещё когда они скрылись за краем бетонной стены, окончательно воспрянул духом.

Ну и что с того что обосрался! Сейчас отойдёт подальше и ототрётся снегом, благо сегодня не очень холодно. И рюкзак… да что рюкзак! — там явно дохрена топлива; а эти сопляки его охраняют, — и два старика с двустволкой, всего-то! В пригороде, возле Жданов, бывшего рынка, он знал, был штаб Белой Кувалды. Можно прямо туда! Проинформировать. Наверняка чем-нибудь возблагодарят, наверняка! А обосраные штаны по сравнению с этим — такая мелочь! Сколько угодно штанов в городе, сколько угодно! Надо только…

КЛАЦ!! — невыносимая боль пронзила ему ступню.

Он завопил; ничего не понимая, упал. Поднялся на колени, — стало ещё больнее, — опять закричал и упал…

* * *

Когда бомж скрылся за стеной, Шалый повернулся к Женьке и только хотел высказать ему всё, что он о нём думает, — включая до кучи и что «тёлку свою распустил!», и «сидим тут как тараканы», и «хули, добреньким стал??», и «да ты просто зассал!!» — как за краем пролома, где только что скрылся бомж, раздался звонкий металлический щелчок и тут же вопль.

Все вздрогнули. Бросились туда гурьбой; впрочем, все сразу и сообразили, что случилось: Оберст с Дядей Сашей поставили в проходе капканы, неоднократно повторив, куда наступать не стоит, чтобы не вляпаться… Они помнили, ну и не наступали. Бомж не знал. Ему повезло пролезть сюда невредимым; сейчас, видать, везенье кончилось!

Первым бежал Меньшиков-Шалый.

Когда Женька и пацаны добежали до пролома, он был уже возле поймавшегося в капкан бомжа. Кинув только искоса взгляд на бежавших, он наклонился над воющим от боли бомжом и дважды ударил его клинком бабочки в шею, под челюсть…

Вой прекратился, превратившись в хрип. Привставший было бомж вновь повалился на снег, и из шеи у него забрызгало красным. Шалый ещё раз ударил его в грудь; и выпрямился, вызывающе глядя на подбегавшего Женьку.

— Чо-ты-сделал?? — заорал тот.

— То что надо!! — заорал тот в ответ, — Нехер потому что! Отпускать!

Подбежавшие Псы обступили их.

- Я сказал!!..

— А мне похер чо ты сказал!! — заорал Шалый в бешенстве, так, что изо рта полетели брызги слюны, — Ты обабился совсем! Тёлку свою не держишь; в город — не пускаешь, задрало по всякой рухляди лазить! Давно тебе хотел сказать!..

— Что сказать??!

— Что… Что — как там в той книге, что ты рассказывал?? Чёрная метка тебе, понял! Ты больше не главный! Понял! Другого выберем! А ты — не главный, понял! Не тянешь больше! Чёрная метка!!

С зажатого у него в кулаке ножа капали на снег алые капли.

У их ног, агонизируя, умирал бывший Юрист.

КРЫС И ЗУЛЬКА

Озерье. Пригорок. Утро.

Крыс, ожидая собиравшегося Толика, прислонился лбом к холодному стеклу окна возле двери и смотрел во двор, на «плац», как тут называли чистую от снега площадку между церковью и домом, в котором они и жили.

Во дворе было интересно.

Полтора десятка детей самого разного возраста, — те, что постарше, впереди, — по команде девчонки из Коммуны, которую все звали Мишон, делали замысловатые движения, переступали, взмахивали руками, наклонялись… Сначала он подумал, что они делают зарядку, — но в руках у них поблёскивали клинки… Нет, они упражнялись в ножевом бое! Впрочем, у самых маленьких, совсем неуклюже выполнявших ножевые ката, в руках были, судя по всему, ножи из деревяшек. Кроме детей и подростков там же, сзади всех, старательно выполняли движения и несколько вполне себе взрослых женщин. Получалось у них заметно хуже, чем у подростков…

* * *

— В стойку! Прямой хват. Прямой укол! — выпад! Назад. Выпад! Назад. Удар снизу — выпад! Назад. Перехват на обратный хват — боком! — удар снизу-вверх… выпад! Хорошо… Ксана! Нож нельзя ронять! — штрафной балл тебе!

— Руки озябли, холодно!

— Не волнует. В бою выронить оружие — жизнь потерять; и, что ещё хуже, товарищей подвести! Ты хотела бы в бою товарищей подвести??

— Не-е-т!

— Вот. А потому ронять нож нельзя — пока что это ваше основное оружие! Руки зябнут, не умеешь — вот, вечером сиди и упражняйся в перехватах! Чтоб не ронять. Вон, Санька так ни за что не уронит; правда, Санька?

— Не-а. Не уроню. То есть — никак нет!

— Санька мальчик, а я — девочка!

— Так! Что это ещё такое?? Какое такое «мальчик-девочка»?? Вы все сейчас — будущие бойцы Общины! Умение владеть ножом может спасти вам жизнь, решить исход боя! А «девочка» — это что, только блины печь??

Стоящие в стойке каждый с ножом в руке юные «бойцы общины», а, проще говоря, разновозрастные дети, засмеялись. Девочка, которой Мишон сделала выговор, шмыгнула носом. Стоявшая рядом с ней девочка голосом ябеды сообщила:

— Это Ксюша в клеть к Леониде Ивановне кушать носит, а та её воспитывает: что девочка не должна с ножом упражняться, что нехорошо это!

— И ничего не воспитывает, и ничего не воспитывает!! — запротестовала Ксюша, — Я и не слушаю что она говорит!

— Слушаешь-слушаешь!

— Так! — Мишон была строга, — Прекратить посторонние разговоры во время занятий! Галя! — замечание за посторонние разговоры! Ксюша! — ещё минус балл за оговорки с преподавателем! Не слышу?!

— Есть минус ещё один балл за оговорки…

— Есть замечание.

— Повторяем. В правую стойку. Укол прямо — удар снизу. Делай… раз! Два! В исходную…

* * *

Сзади послышались шаги; Сергей обернулся, — по лестнице спускался Толик, уже в полной экипировке.

— Это хорошо, Серый, что ты автомат не забываешь. А то Бабах вон свой винт оставил… а сам свинтил пораньше, — явно по девкам шарится.

— Угу. На кухне небось. Как грит «подальше от начальства, поближе к кухне».

— К бабам он поближе!

— Угу. Не без того. Глянь, Толь, как у них поставлено! Я думал зарядку делают. А они с ножами упражняются! Под счёт. Сюда б батю — позырить!

Подошедший Толик вгляделся в окно, потёр наледь на стекле пальцем:

— Молодцы, чо. Этот, бородатый, конкретно тут военное обучение поставил. Не то что твой папахен в Башне, — Мишка так толком стрелять и не научился.

— Сам бы и научил. Всё на батю сваливаешь.

— Я, Крыс, хреновый педагог; у меня всё на поджопниках — а у вас душевные организации деликатные, обижаетесь… Пошли что ли?

— А куда?.. Завтракать ещё рано, в железку не стукали.

— Пройдём по периметру. По окопам. Поглядим что делается…

— Да что делается. Всё то же. Блокада. Хорь сказал, что если б где щелка образовалась, с колокольни бы ему сообщили — а он нам…

— Хорь и соврать может. То есть не сообщить. — Не согласился Толик, — Ему выгодно, что мы тут, — боевое усиление. А нам тут интереса торчать нет. Раз Белки нет. Брателло твой, небось, уже икру мечет. Уехали, называется, на три дня…

— Да не, что сразу — соврать?.. Он вроде не такой…

— Такой-нетакой, чо ты такой сам-то доверчивый?? — Толик был недоволен оспариванием его мнения, — Мы ему кто? А тут — община, люди его. А мы ему — ресурс для поддержки; нафиг ему раньше времени нас отпускать-то?.. Так что мы должны своей головой думать!

— Или тебе тут понравилось уже, ааа?.. — Толик подозрительно прищурился, — Я вижу — ты шур-шур-шур с местными малолетками-то!

— Ничо не… — Сергей поморщился, подыскивая возражение, — Не с малолетками. Зульке вполне себе семнадцать. Как мне.

— Зулька — это кто? А, та, татарка, дочка чурки этого?

— Он не чурка. От татарин. А она наполовину татарка.

— Хы. «Да какая разница!», хы. Запал, что ли?

— Запал-незапал… Чо ты прицепился? Тебе жалко что ли? Пошли.

* * *

Сергей и правда в последние дни не особо тяготился блокадой, в которую после памятной ночи попал Пригорок. Нет, конечно же, если бы была хоть какая-то возможность, он не задумываясь последовал бы за Толиком, — они приехали сюда выручать Белку, и надо было «дело делать!», — но, поскольку волею судьбы они попали в такую ситуацию, что вырваться из окружения не было никакой возможности, он использовал ситуацию, чтобы, как он сказал себе, «расширить кругозор» — последние полгода почти безвылазного сидения в Башне порядком достали… А тут новые люди, новая обстановка; природа — не надоевшие лестницы и квартиры Башни; и люди-то оказались всё больше необычные — с такими раньше не сталкивался: община!

Они жили дружно; вместе работали, готовились к обороне, вместе молились, — впрочем, в церковь ходили не все; как и креститься перед трапезой, как тут называли приём пищи, никто не заставлял, всё по желанию. Были ровны в общении, приветливы, видно, что дружны и дисциплинированы, — что сразу отметил привыкший к вольнице в Башне Крыс. Кроме того, в основном тут были люди из его же родного Мувска, совсем не деревенские лапти, как он сначала подумал; относились к «спасителям» с подчёркнутым уважением, стремились выполнить все пожелания; словом, общаться тут было одно удовольствие. И сплошной отдых; если бы не ощущение блокады и не ожидание наступления со стороны деревни, о чём постоянно говорил Хорь на ежевечерних «планёрках».

Да, как Толик и говорил, их два автомата и снайперка Бабаха, да плюс те два трофейных ствола, что притащили из рейда в деревню Вовчик и Вадим, серьёзно повысили обороноспособность общины; и в деревне, «отрядовцы», очевидно, это тоже оценили, — потому что ограничились глухой блокадой и, видно, что-то выжидали. Угрюмый Вадим на совещаниях твердил, что ждут в деревне не иначе как новую бронетехнику, и «надо что-то делать». Но что делать не знал никто; сам он тоже ничего предложить, кроме как по ночам делать вылазки и резать блокирующие пригорок посты тоже не смог.

Но на постах теперь службу несли рьяно; обзавелись сильными фонарями; видно, что не спали, и это предложение — «резать по ночам» — не прошло.

Словом, пока все чего-то выжидали; Толик злился; а Крыс с Бабахом наслаждались общением.

Особенно Бабах.

* * *

Джон с утра пропадал до позднего вечера. Его видели то помогающим на кухне, то помогающим ухаживать за единственной теперь живой ценностью — коровой Зорькой, — он даже хвастался, что научился доить! То он пропадал на постах; то помогал чистить снег или носить воду, что-то чинил в импровизированной слесарке — но всегда среди девушек из коммуны, из бывшего «Мувск-Шоу-Балета». Кажется, он реально решил найти себе здесь подругу; и подошёл к делу со всем пылом молодости и обстоятельностью бывалого выживальщика.

Ему отвечали взаимностью; он был везде желанным гостем и «помогальником»; временами между коммунарками даже вспыхивали перебранки, кому он «больше нужен», и кому он сейчас «будет помогать»! Началась и определённая конкуренция. Откуда-то появились давно спрятанные «до лучших времён» остатки косметики; были задействованы и сохраняемые «до особого случая» и обмылки прежнего, не хозяйственного и не банного, душистого мыла; и остатки шампуней… И он вовсю пользовался своей востребованностью, то как бы ненароком обнимая в слесарке Настю, то «получал уроки фехтования» с Мишон, доил вместе в Верой корову, дежурил на колокольне с Настей… Только Катерина сразу и резко отшила его, когда он напрашивался «чего-нибудь и ей помочь», — и к Адельке он испытывал какое-то странное благоговение; настолько, что обращался к ней обычно через кого-нибудь из её подруг. На него произвело сильное впечатление, когда ему рассказали про её любовь с Ильёй; и про жуткую трагическую смерть Ильи; и что она поклялась не то что убить Хронова, но убить его тоже жутко, изощрённо, не сразу!.. Вообще от неё и веяло какой-то потусторонщиной; как будто она была здесь, со всеми, только частью своей души; а другая часть её существа постоянно находилась в каком-то другом пространстве, где не было никого кроме жутких демонов мести, постоянно нашептывающих ей всё новые и новые способы расправы с ненавистным Хроном.

Бабах и следил за ней всё время как-то всё больше издалека, со стороны, чувствуя её отстранённость; и не рискуя при ней отпускать шуточки, на которые он оказался большой мастер по отношению к другим коммунаркам.

Кстати о шуточках. На третий день их пребывания в общине, во время общей трапезы, завтрака, произошёл инцидент, порядочно всех насмешивший.

Завтракали в общей трапезной, которой на это время становилась общая большая комната собраний, она же спальня коммунарок; завтракали не всей общиной, а только те, кто был в нарядах; и кто жил не в своих домах — те питались дома. В общем большом доме, бывшей гостинице при церкви, успешно восстановленной к зиме трудами Отца Андрея и общины. К числу трапезничающих, конечно же, относились и Отец Андрей, и Вовчик; теперь с вновь прибывшими Толиком, Крысом и Бабахом; и коммунарки — за исключением Вали, которую до сих пор прятали от встречи с Толиком.

С некоторых пор на общие трапезы стала являться и Зулька, которой очень попало от отца за то, что она в последний момент отказалась ехать с сестрой в Оршанск… Вадим чётко понимал зыбкость положения общины; и отсылал дочерей в неизвестность, в Оршанск, в слабой надежде что они через Владимира как-то найдут способ помочь осаждённым; и больше с целью убрать их из этого, обречённого, как он не без основания считал, места. Теперь он часто срывался на младшей дочери; и Зулька старалась пореже попадаться ему на глаза, постоянно находясь среди коммунарок.

Уже все традиционно встали, и Отец Андрей прочёл краткую молитву; сели, приступили к трапезе, — как в общине забавно для Сергея назывался процесс совместной еды; то, что Толик не менее для него смешно называл по старой памяти «приёмом пищи».

Бабах вдруг хитро огляделся, и, отодвинув корзинку с крупно нарезанными ломтями хлеба (Сергей буквально наслаждался тут свежим деревенским, только что выпеченным хлебом, какого вообще не бывало в Башне — там питались галетами, и не сдобными, пресными лепёшками), вдруг указал на другую корзинку с точно такими же ломтями хлеба, стоявшую на другом конце стола, возле Веры; и произнёс:

- Что-то мне вон тот хлеб больше нравится. Передай-ка мне его, Верочка, будь добра!

На второй день пребывания в общине он уже прекрасно знал всех коммунарок по именам и был со всеми «на ты», — кроме Адельки и Катерины, которых побаивался и держал с ними дистанцию.

Вера подняла на него укоризненный взгляд; но он нахально откинул голову, глядя в потолок.

Тогда она, тяжело и демонстративно вздохнув, взяла корзинку с хлебом, встала, обошла стол, и, подойдя к Джону под недоумёнными взглядами подруг, с демонстративным поклоном подала ему корзинку со словами:

— Вот, пожалуйста, Большой Белый Господин!

Сказано это было таким тоном, что однозначно было ясно — она проговаривает именно так, «с большой буквы»: Большой Белый Господин! С почтительным восклицательным знаком в конце.

Все замерли; в трапезной наступила на мгновение такая тишина, что было слышно, как кто-то, давясь от изумления, проглотил кусок…

Потом, не сдержавшись, зная Джексоновы закидоны, буквально заржал Крыс; его тут же поддержал Толик; и вскоре вся трапезная сотрясалась от хохота.

— Ого!

— Ну ты даёшь, Верка!

— И на колени встать??

— Жень, ты как её так обломал?? — посыпалось со всех сторон.

Бабах же, сохраняя то же невозмутимое выражение лица, взял кусок хлеба и ответствовал:

— Спасибо, Верочка, можешь возвращаться на место!

Покрасневшая Вера отправилась за стол; а хохот стал всеобщим. Только Адель хмурилась; Катерина едва улыбалась; а Отец Андрей недоумённо вопросил:

— Что это ещё такое?? Что это за обращение? «Господин» какой-то…

Севшая уже на своё место Вера только пожала плечами, кинув укоризненный взгляд на Бабаха. И вновь принялась за еду.

Инцидент разрешился скоро: Джон вчера умудрился затеять с ней какой-то спор на некую тему, которую он знал досконально, а Вера лишь считала, что она в этом вопросе компетентна; умело довёл накал спора до кульминации, до «- А поспорить на!.». — слабо??», ловко уклонился от запальчивого двусмысленного предложения «- Если по-моему — то ты со мной переспишь, если по-твоему, — то я с тобой!»; и поставил условием спор «на Большого Белого Господина — Прекрасную Белую Госпожу», как он это назвал, — на неделю, «если мы тут вдруг на неделю задержимся», на что Вера необдуманно повелась.

«— Ну а если не задержимся, — то придётся исходить из твоего предложения…»

Словом, спор он, конечно, выиграл; и теперь вкушал заслуженные плоды, — каждый раз, за завтраком.

Сидевшая рядом с Верой Настя толкнула её в колено:

— Вот дура; лучше б «на переспать» спорила!

На что та грустно ответила:

— Предлагала, — отказался… Я, говорит, лёгких путей не ищу!..

— Ишь ты… гляди какой — «ловец жемчуга»!

— Вот такой вот…

— Ну, давай тогда, исполняй… Вон, твой Большой Белый Господин испить желает — метнись за чаем, хи-хи!

Впрочем, Бабах меру знал; и «не злоупотреблял».

* * *

Сам же Сергей с некоторых пор не на шутку задружил с местной девчонкой, которая вдруг и оказалась дочерью того самого мужика с рожей в шрамах, которого, вместе с Вовчиком, они так неожиданно выручили, при этом сами попав в блокаду.

Будучи пацаном наблюдательным, он в первый же день зацепился взглядом за молодую симпатичную, точно его возраста, девчонку. Как это и бывает «у молодняка» в период бурления гормонов: вокруг может клубиться сколько угодно народу, самого разного, при этом людей очень интересных и полезных, — но из толпы взгляд молодого парня безошибочно выделит фигурку девушки; и она, в свою очередь… э, да что говорить! Это все давно знают.

Вот и Крыс с первого дня именно что «зацепился взглядом», — и, судя по всему, девчонка та тоже; поскольку у неё последовали те странные движения глазами, которыми женщины овладевают, очевидно, с раннего детства и на подсознательном уровне, впитывая кокетство с молоком матери; эти все «в угол — на нос — на «предмет», чему к тому же в прежние времена учили своих дочек и их умудрённые женским опытом мамаши.

Зульку, понятно, никто не учил; но встретившись взглядом с молодым парнем, её ровесником, её, что называется, «заискрило»… Да и он, кажется…

В общем-то в общине было ещё несколько девчонок примерно возраста Сергея или чуть младше, которых вполне можно было бы рассматривать на роль подруги; вот только они почему-то старательно обходили Сергея стороной и даже старались не встречаться с ним взглядами… Было это непонятно; и он даже поначалу озаботился — что с ним не так?.. Почему его старательно избегают? Или они тут все сильно верующие; и так-то вот общаться им нельзя? Но та девчонка, что была с ним и с Толиком в окопе как «на подхвате», хотя в разговоре и поминала часто «гОспода», тем не менее была вполне открытой, общительной; и не производила впечатление какой-то религиозной фанатички! Тем не менее и она тоже теперь Сергея, казалось, избегала…

* * *

Сергей был не в курсе, что это было следствием короткого эмоционального разговора Зульфии с потенциальными «соперницами».

На второй день после столь памятного рейда «диверсионной группы» в деревню, ознаменовавшегося не только феерично красивым взрывом в Озерье, но и очень нервной ночью, когда в окопах так и прождали очередного наката на пригорок; в дом к бабе Насте, у которой квартировал Вадим с семейством и дедушкой Минуллой, собрались подростки женского пола, — девчонкам и в деревне, как воздух, нужно общаться; и лучше, конечно же, со сверстницами или близкими по возрасту.

Собравшись вокруг стола, лепили пельмени и вареники — из тушёнки и картошки. Делились впечатлениями о прошедшем, таком насыщенном событиями, дне.

Между делом Тайка, Таисья, четырнадцатилетняя дочка Ивановых, взахлёб рассказывала, как она «в ту ночь» не просто «в окопе сидела», но и познакомилась «с теми новыми мужчинами — с Анатолием Сергеевичем и с Сергеем; которые теперь с нами!» Её с интересом слушали; а она живописала, какие «эти новые» умелые и вооружённые:

— А у Серёжи не АК, как у твоего, Зуль, папы, и у камрада Хоря; у него ППС! Это пистолет-пулемёт, вот как нам камрад Хорь на занятиях рассказывал, под пистолетный патрон. Но всё равно хороший! И Серёжа из него тоже стрелял, при мне — ну, когда, помните, там стрельба началась?.. Немного, конечно, но стрелял. И мне обещал когда-нибудь дать пострелять!

— Прямо вот так вот именно тебе и обещал? — подозрительно произнесла Зулька, — С чего бы вдруг?

— А вот так просто! — ответила бесхитростно Таисья, — Просто с ним поговорили, и он обещал. Не сейчас, конечно, а как-нибудь под случай.

— Просто поговорили, говоришь… — с непонятной интонацией опять произнесла Зулька. Она раскатала на посыпанной мукой большой фанерке, используемой у бабы Насти как раз для этих пельменных дел, тесто в валик, и теперь нарезала его кусочками, готовя на заготовки для пельменей.

— Угу. — подтвердила Таисья. А сидевшая рядом Ольга, которой, как и Зульке, недавно исполнилось семнадцать, мечтательно произнесла:

— Вот если б они у нас насовсем остались!..

Нарезавшая дольками тесто Зулька со стуком отложила в сторону нож. Исподлобья взглянула на неё, при этом чем-то неуловимо став похожей на своего упёртого отца, Вадима; и, подбирая слова, произнесла:

— Ты, вот что!.. И вы — все! Короче. Этот пацан — вот который Сергей, Крыс, — он… короче, вы на него не… держитесь от него подальше, поняли! Все. Он… он со мной будет дружить. Поняли??

Все сидевшие вкруг стола воззрились на неё с изумлением:

— Это кто это так решил??. — возразила Ольга. Собственно, семнадцать было только ей; Тайке было 14; Марине 15, а Ирине не так и давно только исполнилось 16.

— Это я так решила! — сурово произнесла Зулька и нехорошо посмотрела на неё. Потом опять обвела взглядом подруг:

— И вообще — всех касается. Держитесь от него подальше! Чтоб никаких шу-шу-шу! Увижу… — ну, вы меня знаете!

Повисла тишина. Зулька продолжала сверлить взглядом Ольгу; и та не выдержала, заморгала, едва не расплакалась:

— Как так можно?.. Что ты тут раскомандовалась?.. Так же не делается!..

— Раньше не делалось, а теперь — делается! — решительно оборвала её Зулька. И добила туманной фразой, когда-то давно услышанной от отца-милиционера: — По вновь открывшимся обстоятельствам!

Что это за обстоятельства; и как они «вновь открылись», никто не понял; но выяснять не стали — у Зульки была в общине репутация задиры, и с ней предпочитали не связываться. Так что Ольга лишь всхлипнула: «- Захапала парня, да-а??». — и выбралась из-за стола, сморкаясь в бабы Насти кухонный передник.

— Ничего! — напутствовала её Зулька, — Просморкайся; потом вон иди дальше картошку мешай! Придут ещё… парни какие — и ты себе выберешь!

— Аг-га… Придут. Когда кто ещё придёт…

— Придут. Какие твои годы! — Зулька нахально сопроводила свою моральную победу любимым бабы Настиным выражением, — А от Сергея держись подальше! Ты меня знаешь!

Таисья неуверенно произнесла:

— Зу-уль… чего ты так? Это же не хорошо — так-то?..

— Много ты понимаешь в «хорошо — нехорошо»! Ты, мелкая, вообще молчи. Вот года через три и тебе можно будет… об этом самом думать. А пока тоже держись подальше. Ишь, тоже — малáя-малáя, а туда же: «Пострелять обещал дать!» Ишь!.. — какая. А «на подхвате» у пацанов в боевой обстановке я буду — я с Хорем сама переговорю, он заменит в расписании!

— А я всё твоему папе скажу! — с последней надеждой выкрикнула Ольга.

— Я тебе скажу! — Зулька показала ей свой крепкий, испачканный мукой кулак, — Только попробуй наябедничать!

— Что у вас тут за ссора? — в тесную кухоньку заглянула Алла.

— Ничего, ма, так мы, о своём, о девичьем! — мамы Зулька нисколько не боялась, — Так, о кино поспорили.

— Вы бы лучше песни пели, что ли! — посоветовала Алла.

— Ага. Сейчас. «Миллион алых роз», ага? — Зулька засмеялась и взялась за скалку, раскатывать нарезанные кусочки теста в кругляши.

Оставшееся время лепили пельмени и вареники молча.

* * *

Дальше всё было так…

— Привет! — та симпатичная чернявая девчонка, что пересекалась с Сергеем взглядами, и на которую он между делом «положил глаз», явно поджидала его на выходе во двор.

— Привет… — встреча была несколько неожиданной. Только что пообедав, Крыс собирался сходить в туалет во дворе, а затем вернуться в Вовчикову «штаб-квартиру» чтобы заняться чисткой своего ППС.

Накануне он получил выговор от Толика из-за того, что после той ночи так и не собрался толком почистить автомат. Понимая что Толик совершенно прав, он тем не менее пытался отмазаться тем, что, мол, «мы же тут как бы в гостях…» и «вон во время войны, небось, тоже не каждый раз стволы чистили и ничего; а я перед рейдом сюда дома его хорошо почистил…»; на что Толик вполне обоснованно наорал на него что чистить нужно регулярно как минимум раз в неделю; что после стрельбы чистить так вообще сразу и обязательно; что «раковина от коррозии на дульном срезе уведёт пулю на полметра на пятидесяти метрах, ты этого хочешь??» и что «откуда ты знаешь, что «не чистили — и ничего», вот как раз те, кто не чистили, об этом и не расскажут, ибо у них было неизмеримо больше шансов сыграть в ящик из-за отказа». И что «ты что, зубы тоже раз в месяц чистишь, зато капитально??»

Был он совершенно прав; и Крыс сразу пожалел, что по старой своей привычке вступил в дискуссию, а не просто с ним согласился; тем более что распсиховавшийся от оговорок Толик заявил ему, что своего масла для чистки, — а у него оказался с собой совсем крохотный пластиковый пузырёк с оружейным, — не даст, пусть не надеется, «своё надо иметь! — мало тебе братан втолковывал; но тебе же как об стенку горох!!» Что «раз возникаешь — иди вон у Бабаха проси, или у местных побирайся, воин, бля; как вернёмся — всё братану расскажу, пусть тебя выдерет!»

Вопрос в общем оказался несложным; местный бородатый «команданте», Вовчик, на просьбу тут же и объяснил, где в его коморке находятся принадлежности для чистки и разрешил воспользоваться; и вот сейчас Сергей как раз собирался заняться этим важным делом, когда на выходе столкнулся с этой девчонкой.

Симпатичная… Смуглое от природы скуластенькое чистое лицо, карие глаза, из-под вязаной шапочки и капюшона выбиваются пряди чёрных волос. И тоже с любопытством и немного с вызовом рассматривает его.

— Меня Зульфия зовут! — и смотрит выжидательно.

— Очень приятно… — Сергей ляпнул как если бы знакомились старпёры и чуть покраснел. И тут же отругал себя, — не, ну ты поглянь! — какие-то полгода или чуть больше с девчонками не общался, и уже в краску бросает; как пацана какого! Ещё чего не хватало… Какие-то старпёрские книжные выражения вылазят; это, наверно из-за того, что последнее время столько книг прочитал, как за всю прошлую свою жизнь. А в книгах не то что в американских дебильных боевиках — всё больше литературно выражаются. Ну и он вот. По инерции.

Он спохватился:

— Меня Серёгой. Но вообще у нас в Башне… — он помедлил и для солидности добавил, — …и вообще в нашем районе! — меня все знают как Крыса. Погремуха типа такая. То есть боевой позывной! — закончил он, и тут же прикинул, не слишком ли от его ответа тащит выпендрёжем? Он, блин, бывалый боец; и как бы надо быть сдержанным и немногословным, — даже и с такой симпатичной девчонкой-ровесницей. Решил, что ничего, — нормально. Не соврал же. Крыс и есть Крыс, — все, кому надо, так и зовут. На районе, типа.

Девчонка, заметив его мгновенное смущение, подмигнула свойски:

— А меня друзья зовут Зулька, — если коротко. Я не обижаюсь. Но вообще — Зульфия!

— Это что за имя? С востока, что ли? — это уже Крыс чисто для поддержания разговора.

— Татарское. У меня папа татарин. — пояснила Зулька, — Это который с вами на вылазке пересёкся.

— Угу. Это мы с ним пересеклись. Вадим, — помню… А ты как — давно тут? Ну, в деревне типа?

— Я вообще-то не деревенская! — заранее опровергла могущие возникнуть у столичного пацана подозрения в её провинциальности Зулька, — Мы с… — хотела сказать «с родителями», но мелькнула мысль, что так она покажет себя несамостоятельной, — «с родителями…», — и потому продолжила:

— …мы сюда в начале лета приехали, по эвакуации. У нас тут дача. Была… У меня сестра, старшая, — танцовщица из Мувск-Шоу-Балета, слышал, наверное?? Вот. Их тоже, девчонок, сюда с нами, — папа договорился… А вы с какого района?

— С Советского. Это где рядом Мувск-Лотереи примыкают, бассейн ещё, если знаешь, — наискосок от ЦУМа. В центре в общем! — пояснил Крыс.

— Центровой! — ни то похвалила, ни то прикололась девчонка; и улыбнулась, показав ровные и белые как жемчуг зубы.

— Знаешь что… Ты сейчас что — занят? — фраза была явно заготовлена, как и предложение.

— Не-а. — Крыс помотал головой.

— Пошли тогда я тебе наш пригорок покажу. А? Хочешь? Раз уж вы пришли. И, как Хорь говорит, сейчас вам пока из блокады не вырваться. Пойдём?..

В вопросе-предложении просквозила с трудом скрываемая за небрежностью просьба. А что не пойти-то. С такой симпатичной провожатой. Автомат и вечером можно почистить, что такого. Ничего с ним за пару часов не случится, он железный, хы. И чтоб Толян не думал, что он мне дал разгону — и я на полусогнутых, ага, кинулся.

— Пойдём, что! Только я сейчас Толяну скажу — это мой дядя, — что я тут, чтоб не искали.

— Давай-давай! У нас тоже так заведено — извещать! — согласилась Зулька.

Вернулся из столовой, уже надевая в рукава прежде просто наброшенную на плечи куртку, перебросил через плечо ППС.

— Только это… как бы… Это, мне надо…

— А, в тубзик? — догадалась Зулька, — Давай. Я подожду. Хочешь — давай автомат подержу. Чтоб удобнее было.

Отрицательно покачав головой, Сергей направился к дощатому туалету. Давно Сергей не чувствовал себя так хорошо, на таком подъёме. Ну, пусть и в блокаде, чо; и Белки тут не оказалось, — найдём! Потом. А пока и тут можно пообщаться!

* * *

Через час они с Зулькой, облазив все местные интересности, побывав на всех постах включая колокольню, посмотрев на местную достопримечательность — чёрта на стене у входа в церковь; и чёрную дыру в земле в ста метрах от церкви, которую даже в самые сильные морозы не могло завалить снегом, чувствуя к друг другу растущее расположение, разместились, болтая, в одной из стрелковых ячеек окопа, опоясывающего пригорок.

— А ты что, хромаешь? — спросил Сергей у новой знакомой.

— Что, заметно?? — не на шутку обеспокоилась та. Лазая с Сергеем, Зулька изо всех сил старалась не хромать.

— Да не! — успокоил он, — Только совсем немного.

— Это пройдёт! — заверила та, — Заживает уже. Это у меня… это драка была у меня с одним прокравшимся к нам диверсантом! Он на меня с ножом, — а я с голыми руками!

Зулька нахально привирала; вернее не говорила всю правду: что «диверсант» был пацан-ровесник; и что сама лажанулась, нарушив дисциплину и по глупости подставившись под нож, за что, кстати, кроме нарядов от Хоря была и нещадно, прямо как какая-нибудь малолетка, отлупцована отцовским ремнём… Но то дело прошлое, этого пацана не касающееся конечно.

— Ой, да ладно?.. — не поверил Крыс, — Прям ты с диверсантом с ножом голыми руками дралась?

— Да я тебе говорю! — очень убедительно заверила Зулька, — Голыми руками! Знаешь какая я спортивная! Нас Мишон учит, она и с ножом, и чтоб против ножа!.. — и, решив, что слишком-то привирать тоже не стоит, добавила:

— Сначала-то, конечно, просто без ничего против ножа, от неожиданности, — вот тогда он мне и успел кинжалом ткнуть! — она потыкала пальцем в своё бедро, показывая куда её ткнул кинжалом диверсант.

— А потом, конечно, я уже дубинку выхватила! — она достала из кармана складную дубинку и с эффектным щелчком её разложила, взмахнув в воздухе, — Ну и уработала его! Но только он всё равно убежал, а я с ранением не смогла догнать…

— Но я с ним обязательно ещё пересекусь! — пообещала она, — С козлом этим. И уработаю его уже всерьёз! Так-то я ему только руку сломала. Кажется.

Крыс ощутил сильное желание в свою очередь как-нибудь отметиться в этом неформальном соревновании в крутости:

— Да чо… у вас нормального оружия нет тут что ли? Врукопашную и на ножах-дубинках драться, — что у вас тут, девятнадцатый век что ли, мушкетёры и гвардейцы кардинала что ли, хы?

Чувствуя, что уж тут-то он точно будет на высоте, он достал из карманов оба свои тэтэшника, которые по зимнему времени перекладывал из кобур в наружные карманы куртки, и, несмотря на тяжесть, постоянно таскал с собой; и довольно уверенно прокрутил поочерёдно их на указательных пальцах. Хорошо что Толяна нет — он бы обязательно отвязался бы, что «выпендриваешься тут перед соской, ковбой сраный!»

Тут крыть было нечем, и Зулька, завистливо проследив за манипуляциями Сергея с пистолетами, произнесла с досадой:

— Да неважно у нас с оружием! Так-то у меня ружьё есть, конечно — по боевому расписанию, — сообщила она, чтобы Сергей не подумал, что ей не доверяют оружие, — Но пистолетов — нет. Вообще…

— Хм. Это понятно. — Сергей, ещё раз полюбовавшись воронёными игрушками, спрятал их в карманы, — Откуда ж у вас…

Его так и подмывало рассказать этой симпатичной девчонке, как он в одиночку покрошил целую неслабую бригаду из основных в городе, но он сдерживался. Недостойно! — будет выглядеть как будто он хвастается; как будто его волнует чтоб она узнала о его реальной крутизне. Про крутизну не надо рассказывать, — решил он для себя, — Крутым надо быть. Тогда это и без рассказов будет ясно.

Но рассказать так и подмывало… Он даже закусил себе губу чтобы не сорваться и не начать хвастаться. К счастью Зулька сама помогла вопросом:

— А у тебя откуда пистолеты? И — какие это?..

Тут уж можно было рассказывать! — решил Сергей для себя, — Я же не напрашивался, — сама спросила. Она спросила — я отвечу, чо. Не врать же. Всё как было.

— Вот этот… — он опять достал пистолеты из карманов, — Батя… то есть он мне достался после второго наезда на Башню. Мы тогда десять человек успокоили. У одного вот, тэтэшник был — мне достался. У Толяна — АПБ, у бати — парабеллум. Ну и у меня, значит, тэтэшник. Тэтэшник это, ТТ в смысле, советский ещё. Не разбираешься?

— Не-а… — Зулька отрицательно покачала головой, — Откуда б…

— Вот… Второй это я уже сам при этом, при третьем наезде на Башню забрал — личный трофей! У них там несколько Макаровых было, но мне ТТ больше нравится — мощный! ТТ, калибр 7.62 на 25, - это патрон такой. Офигенно мощный патрон… — и, решив, что продолжение темы про мощный патрон с подкреплением из личного боевого опыта не будет выглядеть хвастовством, продолжил:

— Когда на нас вот, недавно, уже в третий раз наехали; уже спецназ, двадцать человек! — он беззастенчиво приврал, — Я один из бойцов в Башне был. Вот… когда я всех уже успокоил, кроме бээмпэхи, на которой они и припёрлись, я там с ихним старшим на площадке пересёкся! Нормальная у нас с ним тогда дуэль получилась — нос к носу! — у него АК-74, у меня два этих вот тотоши… Я пошустрее оказался, — влепил ему из двух стволов в башку; а на башке у него шлём был! С пуленепробиваемым забралом; Батя потом сказал — «Маска-4» называется, спецназовский. Так его в сторону так швырнуло — чуть с лестницы не улетел!.. Потом я его добил конечно. Батя рассказывал потом, что когда они трупы с лестниц убирали, у этого Старшего голова как на верёвочке болталась — шейные позвонки сломало! А шлем у Толяна в комнате стоит, с отметинами от пуль в забрале!

Зулька не поверила:

— Ты?.. Один?.. Двадцать человек спецназа??..

— Ну да. — Крыс, тщательно скрывая глупо-гордую ухмылку, которая была бы так неуместна на лице настоящего Бойца, принялся опять заталкивать пистолеты в карманы.

— Даладно?? — Зулька не поверила; она и сама была не прочь приврать; а двадцать спецназовцев и БМП — это уж был явный звездёж; но поддержать беседу очень хотелось; а тема была интересной, — Расскажи?

— Да чо. Чо ладно-то. Так всё и было. Батя с Толяном, значит, поехали на выезд, у нас тогда инфа была по Белке. Я, значит, из бойцов один в Башне… — начал Сергей.

…

— …ну и вот. Когда бээмпэха задом к магазину-то сдала, — я в неё сверху и долбанул двумя банками с горючим! Она — как спичка, фрр!!! Вся! Я уже потом подумал — надо было как-нибудь по-другому; чтоб не сжигать её — это ж ценность! Пулемёт там сгорел, пушка, боезапас весь!.. Но что делать! — тогда особо рассуждать некогда было! — закончил рассказ Крыс, — Потому пришлось сжечь. А механика-водителя, который через задний люк выпрыгнул, Гена-Крот клевцом добрал! В башку ему — хрясь! Тот так мозгами и раскинул, хы!

* * *

Зулька с немым восхищением смотрела на нового знакомого. Вот это пацан! Нет, она, конечно же, не верила ему полностью — чтоб один, и столько вооружённых мужиков положил, пусть даже и в специально подготовленных ловушках; пусть даже и не спецназовцев, как он привирает; и насчёт количества он, небось, здорово так приврал… Но видно было, видно, по всему видно, — в основном пацан не врёт; рассказывает со смаком, с удовольствием — явно не выдумывает, а пересказывает как и что было. Хоть, может, и привирает! Но раз такое было — ну!… класс. Нет слов! Реально надо с ним… подружиться! — Зулька ещё раз похвалила себя за решение; как и за то, что зашугала своих подруг-соперниц. Ещё чего!.. пусть только сунутся!

— Врёшь небось?.. — всё же сочла нужным она высказать сомнение.

Крыс с чувством полного превосходства и равнодушия сплюнул на бруствер:

— Чо ты думаешь, доказывать буду?? Нафигнадо. Не веришь — не надо. Или у Толяна спроси. Или у Бабаха — он тоже всю эту «красоту» видел, хоть и без трупов уже…

Зулька хмыкнула, и небрежно достала из кармана мятую пачку гулькиных Ротманс, в которой тщательно сохранялись на особый случай несколько сигарет:

— Будешь курить?

Но пачка сигарет, да ещё Ротманс, — огромная ценность по здешним, по деревенским понятиям, — на парня не произвела ровно никакого впечатления. Он лишь пожал плечами:

— Не, не хочу. У нас вообще этого добра в Башне навалом; ну, может, и не навалом, но хватает. Всё — импорт. Сигары там, сигариллы — всё с дьюти-фри. Я вообще курю иногда — под настроение; с вишнёвым или с кофейным вкусом; но в общем не увлекаюсь. Дыхалку берегу.

— А ты что, куришь? — спросил он в свою очередь.

И тут Зулька ему поверила; и ещё больше зауважала. Так, между делом, равнодушно говорят об огромном по нашим временам богатстве только тогда, когда это богатство вполне привычно и всегда доступно.

Кроме того Зулька слегка перетрусила, — а вдруг для него это принципиально — чтоб его девушка не курила?? Вот ведь! — чёрт дёрнул понтонуться с этими сигаретами!

— Не! — как могла равнодушно сказала она, — Я не курю в общем-то. Так, могу за компанию. Иногда. Редко, то есть. А вообще — нет.

Она даже хотела было с равнодушным видом смять и швырнуть пачку за бруствер; но всё же решила, что это будет уж слишком! — и аккуратно убрала пачку обратно в карман.

Сергей покивал одобрительно; сунул руку во внутренний карман куртки и выудил оттуда — вот это да!! — начатую пачку жвачки «Орбит».

— Хочешь?

— Давай! — Зулька протянула руку, и Сергей ногтём выдавил ей в ладонь белую подушечку. Потом себе в рот ещё одну.

— Фруктовая! — с наслаждением жуя резинку, сообщила Зулька, — Сто лет не жевала жвачки, честное слово! Уже и забыла, какая она на вкус!

— Угу. — согласился Сергей, — Как батя говорит: «Последний вкус цивилизации!» Он, правда, про коньяк это говорит.

— А у нас самогон только! — сообщила Зулька, окончательно поняв, что перед этим, реально «городским» парнем чем-то тут выпендриваться смешно и глупо, — Мы на мену гоним, вернее, когда мена с деревней ещё была. Ну и — на всякие экстренные случаи. А вообще в общине сухой закон. По празднику только если. Но я — не пью! — заверила она.

— У нас много… — между делом, как и про сигары, поведал Крыс, — Коньяк там… французский. Портвейн. Вино… Но мы тоже — редко…

— А у нас корова есть! — вспомнила Зулька о том, что для парня из каменных джунглей явно будет экзотикой, — Зорька! И у неё молоко! Для детей только правда…

— Да ты что?.. — восхитился Крыс, — Настоящая корова! Вот это да! Покажешь?

— А то!

— А у нас летом йогуртов было завались — коробок восемь, самых разных, ей-богу не вру! Это когда «Гектор» выносили — мы тоже маленько поучаствовали. Так потом две недели только ими обжирались!

— Класс! — восхитилась Зулька.

Общение шло на лад; она и её новый знакомый явно всё больше проникались взаимной симпатией.

ГОРОДСКИЕ НЕЯСНОСТИ

Оршанск. Центр.

Хорошо, что снег не чистят. И хорошо, что темно.

Гузель на Орлике медленно, шагом, пробиралась к центру, чтобы найти тот адрес, что оставил Владимир как резервный. И цокот копыт по асфальту тут был бы совершенно неуместен. Вообще въезжать в город на лошади был огромный риск — но что делать? Не оставлять же Орлика где-то. Может обойдётся. И потому она ночью, где верхом, где осторожно, пешком, ведя коня под уздцы, пробралась через окраины ближе к центру. Достаточно удачно; во всяком случае никто не остановил. Она убеждала себя, что наверное никто и не видел — это тоже было вполне возможно: хотя окраины Оршанска, застроенные в основном пятиэтажками и частным сектором, судя по протоптанным там и сям дорожкам и доносившимся запахам, были вполне обитаемы; сами обыватели, закрывшись с наступлением ночи на все замки и спрятавшись за светомаскировкой, едва ли следили за обстановкой на улице — нас не трогают и ладно. А пару постов с бронетехникой они с Орликом счастливо обошли, издалека определив их по свету, звуку и запаху.

Гузель плохо ориентировалась в Оршанске, и имела очень смутное представление, где находится тот адрес; к тому же ночь, спросить не у кого — но что же делать? Приходилось опять-таки рисковать и рассчитывать на удачу.

Этот адрес был последней надеждой. В общем она рассчитывала, что добравшись до коттеджа — а путь к коттеджу Виталия Леонидовича Владимир нарисовал вполне понятно, в привязке к хорошо видным ориентирам, — она решит все вопросы с поисками: либо Володя будет там, в коттедже; либо его друзья там подскажут и помогут его найти в городе.

Коттедж-то она нашла достаточно легко, — но увы, как и окружающие его другие, он также был пуст, и дочиста разграблен! Это было ужасным потрясением; она бродила по пустым загаженным комнатам, где успели отметиться бомжи; желая найти хоть какую-то зацепку что тут произошло, и, главное, что с Володей, — но никаких следов, никаких! Коттедж явно штурмовали, о чём свидетельствовали и пулевые выбоины на стенах, и разбитые взрывом бронеставни; и россыпи стреляных гильз внутри. Нашла она и комнату, где была взорвана граната и на полу сохранились чёрные пятна, очень похожие на кровь, — но чья кровь, как всё кончилось для защитников?.. Тел не было; а может быть тела были внизу, в подвале — туда она побоялась спускаться даже с фонариком, таким мёртвым холодом оттуда тянуло. Там явно не было никого живого.

Побродив по коттеджу, она не нашла ничего, что подсказало бы судьбу его обитателей… Хотя какие могли тут быть сомнения? — коттедж взяли штурмом явно не для того, чтобы переправить его защитников в санаторий; но был ли среди них Володя?.. Она боролась с собой, пытаясь всё же заставить себя спуститься в подвал и посмотреть там: что-то подсказывало ей, что трупы просто сбросили туда. Но не могла себя заставить… Нет, это было совершенно невозможно! Если бы она сейчас нашла труп Владимира, то вся её «экспедиция» в Оршанск теряла всякий смысл — что делать дальше? Это не считая того, что сердце её было бы окончательно разбито. Она ведь любила Владимира — себе она вполне отдавала в этом отчёт. Найди его мёртвым — что делать дальше?? Как жить?

А так — оставалась надежда, что он, возможно, в городе — он написал и адрес квартиры, и адрес своего ресторана, «злачного места», как он его назвал: «Заря Регионов» или «Заря над Регионами» кажется; он сказал, что «в городе его все знают». Оставалось пробраться в город и искать его там…

Чёртова сестрёнка! — если бы Зулька не отказалась ехать в последний момент, можно было бы идти в город пешком, а Орлика оставить тут, под её присмотром… Пешком не так быстро, зато намного менее заметно. А так…

Она ещё раз прошлась по комнатам. Пустота. Кушать здесь ничего не осталось; и потому, видимо, даже жившие тут какое-то время бомжи покинули это место, оставив после себя лишь «лёжки» и «шалаши» из паласов, коврового покрытия, срезанного с пола; штор и не утащенных ковров; кучек фекалий по углам…

Одна комната раньше явно принадлежала молодой девушке: со стильными офортами на стенах; в углу валялись кучей дорогие видимо в прошлом куклы с фарфоровыми лицами, Винни-Пух, ещё какая-то мелочь, обычно дорогая девичьему сердцу.

Шкафы были выпотрошены; видимо утащили всё постельное бельё… А вот носильное бельё… Среди бомжей, видимо, не было женщин.

Гузель опустилась на корточки и покопалась в куче. Надо же — прекрасный топик, отличные трусики, бюстик на косточках — как раз для… она, несмотря на трагизм момента, еле заставила себя оторваться от кучи белья. Не время. Но всё же пару трусиков и маечку, скомкав, сунула в карман куртки. Пригодятся. Уже несколько дней не переодевалась.

Да, надо в город…

* * *

Уже светало; а она всё ещё блуждала, не умея найти нужные адреса. Несколько с утра пораньше появившихся на улицах фигур при попытке к ним приблизиться шарахались от неё, скрываясь в переулках.

Они у себя, на пригорке, давно уже не имели информации, что же сейчас происходит в Столице Регионов. Радио давало очень противоречивую информацию: ни то Оршанск процветает и в нём царствуют закон и порядок; ни то — как говорило «Радио Мувск», — в Оршанске беспредел и бандитизм. В последнее верилось больше; но пока с этим Гузель не сталкивалась. Хотя что так шарахаются от неё одинокие прохожие? В конце концов это ведь большой город, столица Регионов; здесь должны быть какая-то власть! Хотя на одной из «политинформаций» Вовчик рассказывал, что тут произошёл, вроде бы, какой-то массовый расстрел, прямо на площади… Но, с другой стороны, если кто-то кого-то массово расстреливал — значит есть какие-то большие силы; пусть даже банды; а, как водится, если какая-то банда берёт верх — она и начинает называться «законной властью», — так объяснял Хорь. Не может же такой большой город быть без власти, не бывает такого; вон, у них в деревне, и то — целых две власти, двоевластие. Впрочем, наплевать на все эти власти; надо искать «Зарю Регионов» или тот адрес, где жил Владимир…

Послышался шум мотора. Гузель оглянулась — в конце улицы показалась машина. Прятаться? Она уже устала; к тому же как тогда она сможет найти Владимира, если не у кого спросить дорогу? В конце-то концов — что ей сделают? Как и те, одичалые полицейские на посту, «потащат на общак»? Но тут ведь город! Не может тут быть такой дикости! Да и, в конце концов, она сможет постоять за себя! — тому мерзавцу на посту явно мало не показалось. За Орлика она сейчас боялась больше, чем за себя — если они тут совсем впроголодь, вплоть до каннибализма, как вещало «Радио Мувска», то лошадь — это ведь целая куча мяса! Но если ездят на машине — стало быть так уж жутко и бедствую, так ведь?.. Такие мысли вихрем пронеслись у неё в голове.

Собственно, и выбирать что делать особо не получалось — куда тут быстро спрячешься с лошадью?

Машина приближалась — это была грязно-зелёная УАЗ-«буханка». Немного отлегло — во всяком случае не полицейский УАЗик, как тогда в лесу. Она решила не прятаться.

Машина поравнялась с ней и затормозила. Хлопнули дверцы, и из машины высыпались те, кого она меньше всего ожидала увидеть, а увидев — больше всего испугалась: подростки!

Что творили эти малолетние зверёныши в Мувске, взрощенные на беспределе компьютерных игр, она много слышала от отца, который до самого их отъезда плотно общался с бывшими коллегами из правоохранительных органов. Малолетние зверьки, с необлагороженным воспитанием сознанием; с диким, пещерным пониманием жизни. Она напряглась, мысленно повторив: пуговицу расстегнуть — руку за пазуху — обрез вскинуть, прихватывая за цевьё второй рукой и направляя на противников — правой рукой сдвинуть предохранитель…

Но подростки, против ожидания, были настроены не агрессивно; выбравшись из машины, они полукругом обступили даже не её, не Гузель — на неё они поначалу даже не особо обратили внимание; они окружили Орлика, наполнив улицу гоготом и тупыми возгласами:

— Гля, парни, лошадь!

— Гы-гы-гы, прикольно!

— Сам ты лошадь, Лёнька, это конь! Видишь письку с яйцами!

— Гы-гы-гы-гы!

— В натуре! Как в цирке, гы!

— Конь! С яйцами! Гы-гы-гы!

Наконец, отсмеявшись, обратили внимание и на Гузель, прижавшуюся к испуганно косящему лиловым глазом Орлику:

— Ты чо, эта — конница, что ли?

— Гы, Вампир, ну ты тормоз — конница, это когда коней много. А тёлка с конём — это… это…

— Гы-гы-гы; это — тёлка с конём!

— За «тормоза» как дам по балде!

— Утухни… Э, тётка — твоя коняшка?

— Дай покатацца! Хы, гы-гы-гы.

Они зубоскалили; и были вроде бы не опасны; но Гузель знала по рассказам отца, как быстро меняется настроение таких вот малолеток; буквально с нескольких слов! И тут важно ни в коем случае не показать себя им жертвой. А лучше всего — постараться привлечь их на свою сторону!

Как? Вот Вовчик, сведущий в психологии, говорил, что лучше незнакомого человека попросить помочь, — и поблагодарить за это. Люди, они располагаются к тем, кому они сами помогли. Так уж устроены.

— Ребята, здравствуйте! — доброжелательно улыбаясь, сказала Гузель, — Хорошо, что я вас встретила!

Парни примолкли. Такого подхода они не ожидали. Гузель продолжила:

— Тут все попрятались… чего-то боятся? А я издалека, из Никоновского района — знаете такой? Я вот с Орликом — его Орлик зовут! — ищу один адрес… и ещё ресторан бы мне надо найти — «Заря Регионов», — знаете такой? Вы ведь, наверное, местные, и всё тут знаете; а мы тут блуждаем уже три часа, и всё бестолку! Помогите пожалуйста, подскажите если знаете!

Просьба помочь была встречена в общем положительно:

— Хы, с деревни?? У вас там не перемёрли что ль с болезни штоль?

— Раньше в деревне на тракторах гоняли, сейчас на лошадях!

— Никоновский район — это, Генк, куда Жендос ездил!

— «Заря Регионов»? Конечно знаем! А зачем тебе туда — на работу к Рамоне устраиваться, что ли? Хы, так она с деревни не берёт, у ней конкурс!

— Какой «к Рамоне», закрылась давно «Заря»…

— Да я прикалываюсь.

— А какой точно адрес?..

Гузель назвала по памяти.

— Ээээ, это…

— Да чо — это, кажись, тот дом, где Американец жил, помнишь? Ну, где Диего и мы этих психованных мужика с бабой замочили!

— Ага! Точно.

— А коняшку как зовут — Орлик?.. А покататься — дашь?

Но установлению общения помешал один из парней, к которому обращались по кличке «Вампир» — с худым жёстким лицом, с запавшими глазницами, с отсутствующими передними зубами, отчего он действительно, когда разговаривал, походил на вампира:

— Фибра, в натуре — нет времени нам кататься! Поехали! Дело же у нас! Чо ты как детсадник-то!

Тут все засуетились, оглядываясь на машину. Гузель вздохнула с облегчением — «дело у них!», деловые; ну, пусть едут; главное чтоб тут не отвязались… Вроде как нормальные пацаны в общем-то, не отморозки.

И действительно, подростки явно бандитского вида, у пары из них она, кстати, заметила под полурастёгнутыми куртками и оружие: обрез ружья и пистолет, — не сделали ни ей ни Орлику ничего плохого; и даже перед тем как погрузиться обратно в машину, в общем внятно объяснили ей, как добраться до «Заря Регионов» — он ближе, «только чо тебе там ловить, он закрытый, уж мы-то знаем! Хозяин уехал; там щас столовка НацГадов, кажись. Езжай лучше сразу по адресу!»

Машина с пацанами, виляя по улице, уехала; Гузель проводила её взглядом. Обошлось. Гляди-ка, не все тут городские бандиты отмороженные! — даже помогли где-то. Что она столкнулась с одной из банд она не сомневалась.

К сожалению, в коротком разговоре не прозвучало ни имя Владимира, владельца «Зари Регионов»; ни названия деревни — Озерье, куда ездил он с Женькой, которого не было сейчас среди Псов — а это были именно они; ни каких-то дополнительных сведений, которые позволили бы уяснить, что ищет она не просто адрес, и не просто кабак, а конкретно Владимира. Володю, их старшего товарища, сейчас находящегося «в месте дислокации «Нора».

Так случайно была упущена возможность разом решить проблему поисков Владимира.

Псы, на этот раз без атамана, без Женьки, отправились «на дело»; а Гузель с Орликом двинулись искать «Зарю Регионов», не зная, что в бывшем кабаке их не ждёт ничего кроме неприятностей.

КОМПЛЕКС НЕПОЛНОЦЕННОСТИ

Промбаза. Пункт дислокации «Нора»

Раз! Раз! Раз-раз! — уклон — Раз! Нырок, проход в ноги, — рывок! Добить — ногой в горло! Раз!

Владимир остановился. Нормально уже получается. Да, конечно, до прежней резкости и быстроты ещё далеко; да и о выносливости только вспоминать приходится — но уже ничего… ничего… намного лучше, чем было. Поначалу вообще — несколько движений и в пот бросало; и одышка, и сердцебиение. Но — сразу как прошла эта противная слабость во всём теле, вызванная болезнью, так сразу и стал подтягивать форму. Поначалу понемногу, не спеша: встать с кровати, поприседать… — опять лечь; вернее — упасть, пережидая приступ сердцебиения. Отдышаться. Опять встать…

За занавеску обеспокоенно заглядывала Лёшка:

— Вовк, ты чо? Ты лежи, ты больной, тебе же нельзя!

— Лежу я, лежу, Алёна… сейчас только немного разомнусь. Затекло всё, надо восстанавливаться…

И опять — встать, присесть — встать — присесть — встать!

Надо восстанавливаться. Кризис прошёл — надо восстанавливаться!

Понемногу стал и отжиматься. Там же, за занавеской.

В Норе хорошо, тепло! Уютно фырчит «примус» как его тут называют, а точнее дяди Сашина паяльная лампа; привычно уже пахнет сгоревшими нефтепродуктами и готовящейся пищей. Душновато, да. Зато тепло. Можно было бы ещё поваляться, «повыздоравливать», «накопить силы», как говорит Елизавета Фёдоровна, бабушка Фибры, и ей вторит Лёшка.

Алёне, и постоянно при ней находящейся маленькой сестрёнке Женьки, Наташке, нравится ухаживать за ним, за больным — обтирать его прохладной водой, менять бельё, давать самодельную утку — испражняться, — ему до сих пор неприятно, стыдно за то, что им приходилось за ним так интимно ухаживать, хотя они и вида не подают, и баба Лиза спокойно ему на это говорит: «- Ты не мужик, когда болеешь, ты — больной; и нечего тут стесняцца; женщина и должна за больным ухаживать, и за раненым; пущай приучаюцца, времена сейчас дикие, пригодицца».

Но, как только пришёл в себя, стал вставать — конечно, всё, всё сам.

Кстати, и интерьер Норы поменялся, — теперь под потолком гроздьями висели цветные полусморщенные шарики воздушные; и спать стало мягче — пацаны ещё натащили целые огромные мешки невесомых белых шариков, которыми, кажется, набивали всякую авангардную бесформенную мягкую мебель: кресла-пуфы в виде шаров. Теперь все спали на этих шуршащих, перекатывающихся шариках, которыми набили старые матрасы и новые чехлы; к тому же сугробики этих шариков опять были теперь повсюду в Норе: по углам, возле ножек столов и табуретов, при ходьбе носились за проходящим и норовили попасть в пищу. Женщины ругались, но поделать с этим ничего было нельзя — невесомые шарики были вездесущи.

* * *

Отдышался, даже стал подмерзать.

А ну давай ещё раз. Вводная: впереди человек с пистолетом. Ррраз! — уход в сторону с подшагиванием; раз! — правой в сплетение; толчок в плечо, разворачивая, двоечка в спину, подсед, рывок за стопы, добивание! Ффух!

Подвешенный на цепи туго перетянутый тросом гряхный-прегрязный мат, найденный в бывшем гараже и подвешенный в одном из помещений промбазы, раскачивался, поскрипывая цепью.

Ещё двоечку. Ещё. Ещё! Ещё, ещё, ещё!!!

Старый мат, изображавший оппонента, всхрюкивал и дёргался от ударов; саднило ободранные о верёвки кулаки, бешено стучало сердце. Может и не стоило сейчас, в таком темпе «восстанавливаться», а вернее, себя загонять — но выхода не было. Надо быть в форме, очень надо, быстро надо! Тем более, что такие интенсивные тренировки позволяли не думать о том, что сейчас с Наташей, которую забрали люди Креста. Сколько там времени Пломбир тогда дал «на восстановление»? — неделю, две? Прошло значительно больше; он скрылся «с прежнего места жительства», получается оставив Наташу-заложницу в руках уголовников. Кого волнует то, что он заболел, что был без сознания и мог, в принципе, умереть? Он не заблуждался по поводу благородства той уголовной братии. Вернее, был вполне уверен в их верности слову: сказали, что если через две недели не появишься — «бабе твоей будет плохо», — значит так и будет, так и есть! Чёрт побери! Что с Наташей? Вот он втравил её! — сначала спас, получается, — потом втравил в эту разборку с уголовниками! Теперь она… что вот с ней? Лучше не думать. Лучше ещё серию по мешку-мату, с имитацией броска — надо её искать, надо её вытаскивать, надо восстанавливаться!

Судорожно, уже какими-то рывками бьётся сердце; сил уже нет. Рухнул на стоявший поблизости стул. Отдышаться. Какое же я всё же чмо! Как сказал бы… как кто сказал бы? Вовчик? Нет, не его лексикон. Так Хронов сказал бы, поганец. А что, не так? Сбежал с деревни, убоявшись разборок с Громосеевым. Оставил подругу в деревне… Раскрутился в городе — на чужие-то деньги! И всё почти потерял потом. Всё, что не удалось, что не успел вывезти в Нору. Пистолет — потерял, автомат — не свой, Алёны автомат, — потерял… С неадекватным соседом справиться не смог, прыгал как заяц по этажам от картечи… Лёшку защитить тоже не смог! — хорошо Диего вмешался. Оh, damn! Что же это за жизнь такая пошла, что же я за чмо-то такое?? И тогда, на поляне, с уголовниками — тоже…

Встать, ещё поработать с мешком?..

Нет. Нет уже сил. Так и сердце посадить можно. Но надо, надо скорее восстанавливаться; и ехать в город, искать этого Пломбира, разбираться с уголовниками, через них искать Наташу…

Тут тоже не всё здорово. Пока он болел, пацаны окончательно «выпряглись». Последнее время пошли какие-то ссоры, разборки. Он не вникал, да Псы и не допускали его до своих «внутренних дел». Женька ходит постоянно насупленный, — он, Владимир, думал, что, возможно, ревнует его к Алёнке. Это было бы неудивительно — Лёшка проявляла явно к Владимиру не только дружеские чувства; хотя он и старался по возможности не давать повода. Но как ты «не дашь повода», когда периодически проваливаешься в беспамятство, и она за тобой ухаживает? Но оказалось всё серьёзней, чем юношеская ревность — разборки были среди самой группировки; и вот уже второй день из Псов обедают только Женька и Лёшка, вся остальная компания куда-то пропала. Женька ничего не говорит. Ушли «в свободный поиск»? Почему без своего командира; никогда такого не было, чтобы Женька «оставался на хозяйстве», когда банда уходила «за зипунами», как говорили в старину, ещё во времена Стеньки Разина.

— Володь… — в дверь бывшего чьего-то кабинета, который Владимир облюбовал себе под спортзал, постучались, — Можно?

Алёна. Ишь ты, трусы ведь мне меняла, а теперь спрашивает разрешения войти.

— Заходи.

Вошла, зыркнула по сторонам.

— Занимаешься?

— Да, надо. Восстанавливаюсь.

— Молодец. Пошли обедать. В железку не стучали, — чтоб не привлекать. Всё равно все в Норе. Кроме тебя.

— А пацаны?

— Второй день нету.

— Я заметил. А где они?

— Что раньше не спросил?? Их Шалый «в рейд» увёл. Сказал, что знает, где можно оружием разжиться. Если не очковать, говорит.

— Ша-алый?.. А как же Женька?? Как же Джонни их отпустил?

Лёшка сделала круглые глаза:

— Ты чо, не знал? Его же свергли.

— Как «свергли»?.. Отстранили, типа? От руководства?

— Ну да. Типа отстранили. Голосованием. Он хотел с Вампиром на ножах сначала драться — я не дала. Ну и… он обиделся. На всех. А Вампир пацанов всех увёл на дело. И теперь второй день их нету.

— Попали??

— Наверно. Без Женьки-то. Это Жендос всё продумывал, а Шалый — он…

— Ясно. — Владимир поднялся, — Надо было мне раньше сказать… А мне — раньше спросить. Надо в город ехать — выяснять… Что за «дело», куда — ты знаешь? Нет… Это плохо. Но я знаю, где можно максимум информации получить; всё равно я туда собирался. Надо ехать…

— На чём?? Они ведь твою «буханку» забрали, на ней ведь поехали!

ТУЗ БЬЁТ КРЕСТА

Опять трещит мотор Судзуки, и ледяной ветер бьёт в лицо. Совсем как тогда, с Наташей. Да, мотоцикл, даже такой классный, совсем не для езды по зимним дорогам. Видимо, тогда он и простудился.

Сейчас что — вторая серия? Дядя Саша предлагал переговорить с Оберстом, чтобы тот дал свою машину — Владимир отказался; сказал, что ему надоело одалживаться, что одолженные вещи у него долго не живут; но не в последнюю очередь из-за того, что не хотел брать с собой в эту рискованную экспедицию Алёну. Достаточно того, что пришлось взять в напарники Джонни — вот он, за спиной. Третьего на Судзуки уж точно не посадишь, это было понятно; но Лёшка всё равно устроила скандал, ничего не добилась, и ушла реветь в Нору. Кажется — реветь.

* * *

Оршанск с того времени как вымер; а ведь времени всего ничего прошло, меньше месяца.

Людей на улицах не видно. Только лозунги, лозунги на стенах — часто свежие поверх старых: неопрятно, от руки баллончиком с краской поверх красочного, в три цвета «Слава Регионам — Патриотам Слава!» намалёвано «Все на Зону!» — что бы это значило?.. А ешё, поверх всего — простое: «Идите все на х..!» И ещё — больше стало зловеще чернеющих квадратов на стенах. Просто — чёрных квадратов, закрашенных, без всяких надписей. «Черноквадратники» лезут во власть? Или в то, что от власти осталось? И сюда добрались…

Подъехали к Дому Печати дворами. Владимир остановился, спешился, и с помощью Женьки закатил мотоцикл в нежилой подъезд, заблокировал колёса, пристегнул и к перилам — авось дождётся их возвращения. Посоветовал Женьке, если уж ему так горит сопровождать его, свою Беретту тоже спрятать где-нибудь здесь: дальше начиналось царство Креста, где их, безусловно, обыщут; и пистолет отберут — а вот вернут ли потом большой вопрос. Но Женька наотрез отказался. Ну смотри сам…

Против ожидания около бывшего Дома Печати, а ныне штаб-квартиры Смотрящего Оршанска Креста не было прежней атмосферы порядка и чёткости. Хотя во дворе, несмотря на день, светили фонари, но не было прежнего контроля: их никто не остановил и не обыскал; можно сказать, вообще на них не обратили внимания. Хотя народу во дворе хватало: с десяток человек, явно «не при делах», то есть или наёмных, или, что скорее всего, рабов, грузила какие-то картонные ящики в пару грузовиков; за ними наблюдали несколько вооружённых автоматами типов. Типы были колоритные: в разномастном армейском камуфляже, но с такими рожами, что было ясно: строем они если где и ходили, то только в местах не столь отдалённых; и не в камуфляже, а в чёрных робах.

На Владимира с Женькой только покосились, но ничего не сказали, «не предъявили»; как бы — если идёт, причём уверенно, — значит по делу и так надо.

И на входе никто их не остановил и даже не спросил, кто такие и к кому; хотя Владимир и заготовил уже: по вызову, мол; к Пломбиру, который у Креста типа помощника или секретаря. Так и поднялись на этаж; стали искать по памяти тот кабинет, где Владимира допрашивали. План у него был простой: найти Пломбира, который, в общем, производил впечатление адекватного; объяснить ситуацию: так, мол, и так — болел, болел тяжело; отлёживался, — оттого не явился в срок, и о себе не давал знать. Как только чуть поправился — прибыл. Готов, так сказать, выполнять поручения; только верните девушку. Да, и, между делом: что, может быть, известно про бригаду пацанов на УАЗе-буханке, не было ли каких происшествий… А дальше поглядим, по ситуации.

Но никто не встретился по дороге; никто ничего не спросил.

По лестницам и коридорам им навстречу несколько раз проходили люди, самые разные; даже один раз женщина средних лет; но все они были какие-то озабоченные; по Владимиру с Женькой лишь мельком, без интереса, скользили взглядами; и, создавалось такое впечатление, что к чему-то прислушиваются.

Что случилось? — было непонятно.

Собственно, эта тётка и указала им, где искать Пломбира; — остальные на попытку задать вопрос даже не останавливались. Объяснила коротко, ткнула пальцем в направлении лестницы; посмотрела странно — и пошла своей дорогой.

Женька молчал, впитывал происходящее; держался позади, как Владимир и велел.

Наконец нашли тот самый кабинет, вернее — большую, роскошную приёмную, уже памятную Владимиру.

Вот возле входа в неё уже стояла охрана — грузный, неприятного вида мужчина в камуфляже и с автоматом; и подтянутый, настороженно зыркающий по сторонам, молодой мужчина, одетый «по гражданке», но с некоторым явно заметным милитари-уклоном: удобная защитного цвета куртка с меховым воротником и погончиками, штаны с объёмными карманами на бёдрах. Оружия; во всяком случае на виду, у него не было.

Грузный заступил дорогу Владимиру:

— Куда прёшь? Литер, што ле? Свали!

Владимир не успел открыть рот, чтобы возразить; объяснить цель своего визита; как вмешался второй дежуривший на дверях:

— Отвали, Сухарь! Что ты базлаешь не по делу?? Человек идёт — значит ему надо.

Тот чуть отступил в сторону; и вызверился на говорившего; при этом от него противно пахнуло запахом лука и селёдки:

— Чо как барин командуешь?? Чёрт цветной!

Мужчина не остался в долгу:

— Задрал уже, чиримис! За цветного и ответить можно, чертило подшконочный! Бивень, на. Включи бестолковку и покубатурь: люди если идут по делу, то не твоё это дело их стопарить!

Создавалось впечатление, что это двое между собой, мягко говоря, не ладят; и перепалка эта для них далеко не первая. Да и вообще, по виду это были как люди из двух разных миров, хотя и говорили они на одном, не особо понятном непосвящённым, языке.

Небритое лицо противного мужика изобразило мучительную попытку осуществить мыслительный процесс; но всего скорее это было для него непривычным. Потому он примолк на мгновение, а потом уже тоном ниже обратился к Владимиру с коротким:

— К кому?

Владимир как мог постарался коротко и внятно изложить цель своего визита.

— …Пломбир велел явиться; вот я и явился.

— Мороженое теперь идёт по другой статье! — хрипнул, услышав явно знакомое погоняло, мордастый, — Ландай отсюда, Митя!

Второй охранник на этот раз промолчал; однако поднял руку и что-то негромко произнёс как бы себе в обшлаг рукава куртки. Владимир заметил и витую спиральку провода, уходящую из-за ворота ему в ухо — микрофон. Явно получив ответ на сообщение, он коротко бросил напарнику:

— Отвали, Сухарь. Это к Кресту.

— А, к Кресту?? — мордастый чуть отступил, — Крест, он тоже… это… ещё смотреть надо, чо-там… Хы, «к Кресту»… Сегодня он Крест; а завтра он…

— Что ты барахлишь, Сухарь; может, Кресту сам это скажешь?? — чуть надавил интонацией мужчина; и мордастый со странным погонялом Сухарь, смешался и отступил, бормоча:

— Двигай, чо. «К Кресту» он…

После такого «обмена мнениями» Владимир, а за ним и молчащий Женька беспрепятственно вошли в приёмную, закрыв за собой дверь.

* * *

Оказавшись в знакомом помещении, Владимир огляделся, ища взглядом Пломбира: в отличии от прежнего своего посещения, на этот раз приёмная была полна людей.

Здесь было больше десятка человек; все мужчины примерно одного возраста: 45–55 лет; с суровыми лицами много повидавших людей; одетые «по гражданке», добротно; в зимнее, хотя в помещении было вполне тепло. По этому случаю меховые куртки, пальто, короткие дублёнки и пуховики были расстёгнуты, но почему-то никто не воспользовался пустующей около входа вешалкой; как будто все они только что пришли или собирались вскоре уходить.

Оружия ни у кого не было видно; но Владимир обострённым от чувства опасности чутьём сразу, ещё до того как нашёл взглядом знакомца — Пломбира, почувствовал конфронтацию между двумя группами собравшихся здесь. Собственно, хотя приёмная была вполне обширна, люди не распределились по всему помещению равномерно, а сгруппировались довольно компактно: часть суровых мужчин, у некоторых из которых, мельком мазнув взглядом, Владимир заметил синие разводы татуировок на тыльных сторонах кистей рук и пальцах, кучковалась возле входа в собственно кабинет Креста, как бы охраняя его; стоя, и сидя на стоящих вдоль стены стульях. Часть же присутствующих, среди которых Владимир не сразу и выделил Пломбира, группировалась поодаль, напротив входа в кабинет; расположившись в креслах для посетителей возле секретарского стола с компьютером на нём, а один стоял у стены возле стола. Сам Пломбир так и просто сидел на этом столе, непринуждённо болтая в воздухе ногами.

Однако вся эта непринуждённость сразу показалась Владимиру напускной, — в комнате явно витал дух конфронтации, противостояния между этими двумя группами.

Не успел он сделать несколько шагов к столу, на котором сидел Пломбир, как из-за его спины вынырнул Женька. Ни с того ни с сего вдруг оказавшись в центре комнаты и внимания, он поднял сжатый правый кулак к плечу, как бы в приветствии «Рот Фронт», и выкрикнул:

— АУЕ — сила!

И замолчал выжидательно.

Все присутствующие уставились на него; кто с недоумением или насмешкой, Пломбир — с явным подозрением.

— Джонни… сейчас пинка получишь!.. — вполголоса, стараясь не шевелить губами, произнёс Владимир, раздосадованный непонятной выходкой мальчишки.

— Ты кого это к нам, нахер, тут привёл, Володинька?? — скривившись, спросил Пломбир. Из группы же от дверей в кабинет, напротив, донеслось одобрительное:

— Барно, додик! Ландай, брус шпандовый, накати с нами! — один из сидевших возле двери поднял парящую кружку, которую до этого держал на колене.

— Это ко мне! — возразил Пломбир, продолжая сидеть на столе.

— Сразу двое к тебе?.. — хмыкнул сидевший, — А как базарили? Штоб никого лефтых! Или как: фраер — к вам, цыплёнок — к нам, такой, што ле, расклад?

— Они не при делах, Хмурый! — пронзительно глядя на сидевшего, произнёс Пломбир, — Оба — не при делах! Случайно зашли. Не по… не по нашему делу, вникаешь? Или ты стремаешься двух пацанов?

— Я никого тут не стремаюсь… — с противной ухмылкой произнёс мужчина с кружкой, — А только если был базар, чтобы никого левых, то и надо за базар отвечать! Может ты на стрелу ещё и соску приведёшь, тебя обслуживать; а мы — гляди?

— Привяжи метлу, Хмурый! — посоветовал Пломбир, — Они щас уйдут. Два слова — и ушли, вникаешь?

— Покатит. — Хмурый как бы потерял интерес к вошедшим, и, подняв кружку, с хлюпанием отхлебнул из неё.

Пломбир переключил внимание на Владимира:

— Володя… а я думал, что ты с концами… отплыл! Ишь ты — пришёл! С юным уркаганом?

— Это так он… выделывается. — проклиная про себя Женьку за его дурацкую и непонятную ему выходку; и себя, за то, что взял его с собой, ответил Владимир, — Я болел. Серьёзно болел, без дураков. Вот, он подтвердит. Мог бы — пришёл бы, конечно, как обещал. Как вы говорили.

— Ага, ага, говорил. Пришёл бы… — Владимир видел, что Пломбир слушает его рассеянно, сам мыслями и вниманием будучи где-то совсем в другом месте. Он поддакивал Владимиру, а взгляд его блуждал по комнате, на мгновения задерживаясь на каждом из присутствующих, и чуть дольше — на малиновой кожи двери кабинета, за которой, как понял Владимир прошлый раз, был кабинет Креста. И все присутствующие нет-нет да поглядывали на эту дверь, как будто ждали чего. И вообще атмосфера в приёмной была какая-то ожидающая, «вокзальная»; недаром никто не разделся, и сидели так, как будто готовы были вот-вот сорваться и бежать куда-то… — Пришёл бы, да.

— Так что мне? — уточнил Владимир, — Я смотрю, я не вовремя?

— Угу. Очень не вовремя… — Пломбир вообще отвлёкся от Владимира и уставился на малиновую дверь, за которой явно происходило что-то необычное. И все в комнате тоже уставились на дверь; а стоявший облокотившись на стену один из мужчин, явно из «команды» Пломбира, то есть из оппонентов находившимся возле самой двери, нервно сунул руку за отворот дублёнки.

Из-за двери раздался звук, как будто толчком кто-то приоткрыл ещё одну дверь и раздались приглушенные голоса. Два мужских голоса, на повышенных тонах что-то невнятное, перебивая друг друга, быстро говорящих. Потом снова дверь стукнула, и ничего вновь не стало слышно. Там тамбур, — понял Владимир — потому и не слышно ничего.

— Не договорятся… — глянув куда-то мимо Владимира, как бы про себя, произнёс Пломбир; и опять, как детсадник, поболтал ногами, постукав каблуками в бок письменного стола.

— Нет, не договорятся… — эхом откликнулся стоящий.

Пломбир поднёс руку к вороту и, видимо, нажав там тангету, чуть склонив голову, произнёс тихо:

— Поручик, будь наготове. Не договорятся они, судя по всему.

Суровые мужчины с татуировками на кистях рук, сидевшие и стоявшие возле двери кабинета, тоже обменялись несколькими короткими репликами.

Владимир оглянулся на Женьку, — пацан после выходки присмирел, и держался за ним. Атмосфера некоего нервного ожидания подействовала и на него.

— Что у вас тут делается? — спросил Владимир чтобы хоть что-то сказать. А то у него стало складываться впечатление, что на него вдруг стали обращать внимание не больше чем на мебель в комнате.

Стоявший у стены хмыкнул. Пломбир перевёл взгляд на Владимира и небрежно ответил:

— Так, фигня, Володинька. Решается вопрос, под кем будет город, а с ним и область — под красными или под синими. Обычный такой, в необычные времена, вопрос: кто под кем. Как обычно — делится власть, собственность, будущее. И, как обычно в таких случаях, «проигравший плачет». Если успеет, конечно, хотя б всхлипнуть… Всё как всегда… История, бля, пошла на второй круг… Ни-че-го-то в этой жизни не меняется…

Из этой сентенции Владимир не понял ничего; вернее, понял лишь, что они с Женькой не вовремя; и надо сматываться. Но тащились они сюда из Норы не для того, чтобы вот так вот просто уйти; надо было выяснять по Наташе; да и по возможности — по пацанам из отпочковавшихся от своего командира Псов.

— Пломбир! — опять он обратился к нему, — Я всё же пришёл. Как вы говорили. Пусть и с опозданием. Но пришёл…

— И что? — покосился на него Пломбир. Он опять оглядывал оппонентов и зыркал на дверь.

— Ну как что! Вы же мою девушку забрали, Наташу! — повысил голос Владимир, — Сказали, что вернёте, когда приду. Вот. Верните. И ещё у меня вопрос…

— Ты поглянь! — требует! — хмыкнул стоящий у стены.

— Наглая молодёжь пошла… — согласился с ним Пломбир, и не в тему вдруг спросил Владимира:

— А вот вы, когда сюда шли, — вы как через пост внизу прошли? Почему вас не задержали, и мне сюда не перезвонили?

— Так не было поста внизу! — пояснил Владимир, — Там какие-то люди что-то грузят; а поста не было. Мы сами сюда дорогу нашли.

— Не-было?.. Са-ами?.. — зрачки Пломбира расширились, как будто он услышал какую-то потрясающую новость, — Шива, слышишь??

Владимир не понял такой реакции; подумал, что это из-за того, что их не обыскали. Ага, ну да, у Женьки же Беретта; и никто, получается, не знает. А он даже ножа не взял…

— Получается, ОНИ уже всё решили! — буркнул стоявший у стены мужчина в дублёнке и опять, как бы между делом, сунул руку за отворот, чуть отвернувшись, чтобы не видели оппоненты.

— Ага. И посты поснимали. — согласился Пломбир, — Наши посты!

— Что вы там мусорите, краснопёрые?.. — настороженно обратился к группе у стола сидевший с кружкой в руке, которого Пломбир назвал Хмурым, — Базарите и базарите, как у кума в абвере. Потрещали, — и пусть уходят!

— Ща уйдут! — заверил его Пломбир; но кроме того, не преминул заметить:

— Вообще ты не по делу тут, Хмурый, и командовать пытаешься, репликами бросаешься, определения обидные клеишь… Ты как бы тут вообще пока не по делу. Ждём, что там… что там Крест с Тузом решат. Хотя, конечно, и Тузу не по уровню с Крестом на равных базарить… но как решат; то есть как Крест решит — так и будет! — и впился взглядом в лицо Хмурого.

Губы того изогнула презрительная ухмылка, и он ответил:

— Ты, Пломба, хоть под честного фраера и канаешь, но блудняк этот не догоняешь… Тут мы не просить пришли. У Креста. Мы тут рамсы разводим по понятиям; а ты тут как алюра…

При реплике «у Креста» он презрительно скривился.

Внимательно слушавший его Пломбир только краем рта почти неслышно шепнул стоявшему:

— Шива, «алюра» — это чо?..

— А хер его знает. — так же очень тихо ответил тот, — И вообще… шестьдесят шесть!

Пломбир только согласно кивнул, и, вновь поболтав ногами, постукав каблуками в бок стола; и, как бы обдумывая сказанное Хмурым, чуть повернул голову в сторону и сказал одними губами остальным «своим»:

— Всем — шестьдесят шесть!

Никто особо не прореагировал; собственно, и так напряжение чувствовалось очень сильно, но тут, как показалось Владимиру, оно ещё больше усилилось, хотя никто не сделал ни одного заметного движения. Ну, может быть один из сидевших, державший локти на коленях, освободил одну руку; другой, как бы зябко потирая руки, сунул кисть правой руки в отворот левого рукава; ещё один сдвинул ногу под кресло, что давало возможность быстро вскочить… Всё это не укрылось от обострённого напряжением взгляда Владимира, и он понял, что «шестьдесят шесть» — какая-то шифрованная или команда, или показатель степени напряга ситуации, или что-то наподобие… Ещё он понял, что сейчас что-то будет… Как-то действительно, не вовремя они с Женькой пришли сейчас в этот кабинет…

Как бы отвечая на его ощущения, Пломбир доброжелательно ему кивнул и обычным голосом сказал:

— Иди, Володя, с мальчиком — иди! Позже договорим. Завтра придёшь… Забирай своего малолетнего уголовничка — и иди…

И улыбнулся.

Владимиру от этой неживой улыбочки стало нехорошо; и он как-то по-особому почувствовал, что сейчас они с Женькой-то стоят как раз между двумя силами-антогонистами; причём силами, готовыми сшибиться; и ощутил свою полную незащищённость, всё равно что воробей, сдуру залетевший внутрь кузнечного пресса между матрицей и пуансоном, когда штамп уже готов к очередному циклу ковки-прессования…

Ни о каком «зайдите завтра», конечно, и речи не могло быть; но сейчас — это было предельно ясно! — нужно было быстрее уносить ноги, и уводить ничего не понимающего Женьку, — пока «матрица и пуансон» не пришли в соприкосновение, оставив от глупого воробья только клочок тлеющих перьев.

— Пошли, Жень! — дёрнул он мальчишку за рукав, и направился к двери на выход.

Глядя ему вслед, Пломбир быстро пробормотал, не двигая губами в микрофон под воротником:

— Поручик, ситуация шестьдесят шесть! Сейчас, как дверь откроется — шестьсот!

* * *

Но Владимир, спеша убраться из этой явно опасной, накалённой обстановки, не успел дойти до двери.

Снова, на этот раз очень отчётливо, стукнула дверь внутри кабинета, — видимо, распахнулась дверь внутреннего тамбура, и донеслись чётко слышимые разъярённые голоса двоих мужчин, яростно спорящих, а, вернее, орущих друг на друга:

— …буром не в масть прёшь, апельсин!..

— …скурвился, ссучился, под красных лёг??..

Мужчины, сидевшие возле самой малиновой кожи двери дёрнулись, непроизвольно оглядываясь на неё, и на мгновение упуская из зоны внимания своих оппонентов напротив; и в этот момент Пломбир, вытягивая правую руку по направлению к сидевшему у двери Хмурому, тоже отвлёкшемуся на происходящее за дверью, как будто указывая на него указательным пальцем, произнёс громко:

— Шестьсот синих!

Раздался негромкий щелчок, как будто он щёлкнул пальцами, а Хмурый дёрнулся, и стал разворачиваться, подаваясь по направлению к Пломбиру, когда в руке у Пломбира щёлкнуло второй раз, — и голова Хмурого дёрнулась назад, как будто ему в лицо ударили поленом. И тут же раздалось ещё несколько щелчков; быстро, одни за другими: обернувшийся Владимир видел, что все мужчины около стола вытянули руки по направлению к своим оппонентам, держа в руках маленькие пистолетики; а оппоненты отчётливо всем телом дёргались от щелчков; а Хмурый, стукнув затылком в стену, вдруг стал сползать вперёд со стула, как будто собирался встать на колени; и керамическая кружка, которую он держал в руках, с громким стуком упала на пол, расплёскивая чёрное парящее содержимое. А в лице Хмурого, как раз под левым глазом возле носа, образовалась чёрная дырка, откуда, пока он сползал на пол, быстро-быстро запульсировала струйка крови, брызгая ему на щёку.

Хмурый ещё не успел упасть на пол, когда в приёмной оглушающе ударил выстрел: у одного из сидевших у двери кабинета в руке вдруг тоже оказался пистолет, из которого он и пальнул прямо перед собой, попав, правда, только в пол. И тут же сорвавшийся с места один из мужчин подскочил к нему, взмахнул рукой, — тускло блеснуло лезвие ножа, — и ударил его под ключицу. Тот повалился на бок, выпустив из руки пистолет, после оглушительного выстрела почти неслышно ударившийся об пол.

И тут же все сидевшие напротив малиновой двери засуетились; бросились, как в огромной радости, к своим оппонентам, — а те уже все сползали со стульев, вслед за Хмурым валились на пол, подёргиваясь с судорогах; кто зажмурившись, а кто и широко и недоумённо раскрыв глаза. Все они, как понял сейчас Владимир, только что, на его глазах, были быстро и практически бесшумно убиты. Тех, кто не умер сразу — добивали откуда-то взявшимися ножами.

Мужчина с ножом ещё раз сильно ударил ножом упавшего в спину, сбоку, примерно под лопатку, так, что клинок скрылся в теле полностью; выдернул…

— Вон того ещё! — указал один из мужчин на одного из упавших, который ещё дёргался, прижав руки к груди; и он быстро переместился к нему. Снова взмах клинка, и звук удара как молотком в сырое мясо.

Стоявший Пломбир что-то сосредоточенно делал, — Владимир, замеревший возле входной двери, увидел, что у него в руках совсем маленький, вряд ли больше пачки сигарет, пистолетик, легко умещавшийся в ладони. Пломбир подковырнул пальцем какую-то защёлку на нём, и пистолетик переломился, как переламываются стволы у охотничьей двустволки-вертикалки; и Пломбир извлёк из него одновременно сразу два жёлтеньких длинных патрона с торчащими из них блестящими штоками, объединённых в одно целое обоймой.

Бросил на пол. Лихорадочно-быстро достал из кармана начатую пачку сигарет, порвал, извлёк из неё новую обойму из двух патронов, вставил в откинутые стволы пистолетика-малютки, защёлкнул, а порванную пачку сигарет уронил на пол. И лишь затем, держа казавшийся совсем игрушечным пистолетик в руке наизготовку, обратил вновь внимание на происходящее:

— Откуда у этого козла пистолет?? — указал стволом на лежащего ничком.

— А хер знает… — был ответ.

— Как же ты его обыскивал?.. — строго спросил он у одного из мужчин, у того, у которого, в отличии от маленьких, почти игрушечных ножиков в руках у остальных, был полноразмерный клинок, который он сейчас вытирал об одежду одного из убитых.

— Как — как… Вот так вот и обыскивал… примерно как и он меня… — ответил тот с досадой, — Умеют тоже прятать, гады. В ихних «университетах» учат не хуже чем у нас…

— Могло плохо кончиться! — неодобрительно заметил Пломбир, — А может ещё и будут последствия! Нашумели!

Как бы подтверждая его слова, открылась входная дверь в приёмную, — Пломбир тут же наставил на неё свой игрушечный пистолетик, — но из-за неё показался тот мужчина в защитного цвета меховой куртке, которого Владимир видел за дверью рядом с мордастым, которого он называл будто в насмешку Сухарём. Теперь у него в руках был автомат, прежде висевший на плече мордастого.

Быстро оглядев приёмную, он бросил неодобрительно:

— Это вы громко что-то! Выстрел слышно было. Сейчас набегут, тараканы!

— Да-да, Поручик, пожалуйста, посмотри там чтобы мы успели собраться! — попросил его один из мужчин, и тот скрылся за дверью.

Владимир оглянулся на Женьку, которого он, когда всё началось, инстинктивно оттолкнул в угол между дверью и одёжным шкафом и прикрыл собой; и теперь он выдирался у него из-за спины. В руке у него уже была его Беретта, глаза ошалелые. Он тоже ничего не понимал в происходящем.

— Опп!! — предостерегающе сказал один из мужчин и прицелился в Женьку из поднятого с пола пистолета убитого уголовника, — Это ещё что??

Владимир увидел, что Женька не знает что делать, — и этот мужчина тоже не знает что делать; и только, пожалуй, то, что он видит перед собой мальчишку, да ещё нежелание лишний раз шуметь, не даёт ему тут же нажать на спусковой крючок… Мгновение было очень опасное; вот так вот оно и бывает, — понял он, — Живёшь — живёшь, всё вроде по уму делаешь, и вдруг в пиковой ситуации неправильное слово сказал, или не вовремя руку в карман сунул, — и всё, приехали. Сколько таких случаев, поди! Вот только «пострадавшие» об этом обычно не расскажут.

Он толкнул локтём Женькину Беретту в сторону, и заступил, прикрывая его от наставленного ствола, одновременно выговорив достаточно нелепую фразу:

— Это он так! Не обращайте внимания! Мы вам не враги…

— Ну-ка дай сюда! — тут же рядом появился Пломбир и цопнул Женьку за руку, державшую пистолет. Женька, молодец, ситуацию понял, — и, поколебавшись, разжал руку, отдал Беретту. Пломбир выщелкнул магазин, и сказал с неодобрением:

— Что это вы, молодой человек, всего три патрона с собой носите?

— Нету больше! — набычась, буркнул Женька. И в самом деле — откуда бы? Патроны у Псов были жесточайший дефицит, на них играли в карты…

Видно было, что сцена такого быстрого и бесшумного убийства пятерых больших, матёрых мужиков произвела на Женьку сильное впечатление. На Владимира, впрочем, тоже. Его даже стало немного потряхивать. Кинул взгляд в сторону…

Там трое мужчин быстро и обстоятельно проконтролили-добили лежавших: двое орудуя маленькими, почти игрушечными ножиками быстро, как на мясокомбинате на разделке, вспарывали лежащим шею сбоку горла, там, где проходит сонная артерия, — а тела ещё шевелились, издавали какие-то хрипящие звуки, двигали руками и ногами в агонии. Вокруг тел быстро стали расти тёмные лужи; а третий, добив двоих лежащих ударами вполне полноразмерного ножа в спину, теперь был занят делом: выщелкнул из зеленоватой рубчатой рукоятки ножа некий цилиндрический механизм, и вставлял в него, судя по виду, обычный автоматный патрон на 7.62 миллиметра.

— НРС-2. — проследив за его взглядом, сообщил Пломбир, пряча Женькину Беретту в карман, — Один недостаток — однозарядный; в отличии от МСП — малогабаритного специального пистолета. Зато клинок есть. Но габариты…

— Пломбир, хорош трепаться! — окликнул его мужчина в куртке-дублёнке, — У тебя в твоей богадельне нормальное оружие есть?? Нам ещё выйти отсюда надо будет!

— А? Да, конечно-конечно, Игорь, как же… без запаса! — отвлёкся тот, — Вон… за картиной. Да не, не снимай — рви её нафиг, она к стене на шурупах…

Висевшая на стене картина, офорт, изображавший что-то изысканно-непонятное, но в цветовой гамме гармонировавшее с отделкой приёмной — ни то метель в вишнёвом саду, ни то размазанное фото дальней галактики снятое через светофильтр, была тут же грубо сорвана, и за ней оказалась неглубокая ниша, в которой одно над другим на длинных гвоздях были закреплены три коротеньких дробовика без прикладов, с чёрными пистолетными рукоятками. Там же, в нише, стояли три коробки с патронами.

— Ну, хоть что-то! — пробурчал тот, которого Пломбир назвал по имени Игорем, а до этого Шивой.

— Это чисто чтоб выйти! — заверил Пломбир, — В машине нормальная нарезь. И вообще…

Тут же дробовики были сняты, и приёмная наполнилась щёлканием заправляемых патронами трубчатых магазинов.

— Вот так вот дела обстоят… — вздохнул Пломбир; бросил взгляд на Женьку и Владимира:

— Что, шпана, больше не будет от вас сюрпризов?? Ишь, пистолет притащили… надеюсь, ничего больше? Нет времени шмонать вас; а то ведь можем вас и к этим, в компанию, определить! Может и надо бы, но не охота карму перегружать… Кстати, Шива! — как будто вновь что-то вспомнил он, — Я говорил, что пацаны прошли без досмотра и звонка?

— Говорил! — подтвердил тот.

— Значит тут одни ихние, «тузовские» остались — крестовых всех сняли, и хорошо если не наглушняк… Впрочем, наплевать; чувствуется, кончились времена, когда нас уголовные масти волновали. Надо валить отсюда…

Он опять о чём-то переговорил по рации, выслушал ответ; и сообщил всем:

— Пока тихо, джентльмены. Но это ненадолго. Хотя всю верхушку «синих» мы и зачистили… — он сплюнул в сторону недвижимого тела Хмурого и других, уже лежащих в слившейся в одну большой луже крови, — Но обязательно ведь впишется «среднее звено»… Эх, Оршанск, Оршанск, несчастный ты город; никакого тебе покоя…

— Пломбир, кончай стонать, — опять окликнули его, — Что там с «авторитетами», будем смотреть, или что?

— Ну как же, как же! — засуетился тот, — Конечно нужно глянуть. О чём там договорились криминальные авторитеты вор в законе Крест, и борзый, но подающий надежды Туз с милым именем Аркаша… Хоть мы и решили уже, что в этой междоусобице не участвуем, но всё же нельзя же их оставить без отеческого напутствия… Рэдик, дорогой, открой эти малиновые ворота! — он ткнул стволом пистолетика в направлении дверей в кабинет, — Только не поскользнись в этой луже. Это страшное дело, если засохнет, — как они паркет оттирать-то будут?..

Тот, к которому он обращался, только хмыкнул в ответ:

— Не думаю, что чистота паркета их будет волновать… — и вдоль стенки подошёл к двери. Приоткрыл. Полностью она не открывалась — мешало тело Хмурого; и его пришлось оттащить в сторону, частично размазав кошмарную лужу. Открыли.

Действительно, тамбур. Закрыт.

Тот, которого назвали Рэдиком, пнул в двери, распахивая их внутрь кабинета, — и отступил, давая обзор.

* * *

Прямо перед дверью, на паркетном полу кабинета, в схватке не на жизнь, а на смерть, катались, сцепившись в объятиях двое мужчин — крупный Крест и значительно более мелкий, но вёрткий и злобный Аркаша Тузлов, с козырной кличкой Туз.

Они вцепились друг в друга, и возились на полу, остервенело рыча, и, стараясь добраться друг другу до горла, до глаза, порвать пальцем рот, — выли от ненависти, всхлипывали, кусались, выплёвывали друг в друга невнятные ругательства:

— А…хррр… су-ука! ляр-рва … ррр… паддд… падаль! …ухррр!..

— Развлекаются бугры! — хмыкнул кто-то из мужчин. Не заходя в кабинет, уже вооружённые короткими дробовиками и одним пистолетом, они заглядывали в дверь кабинета.

— Вот этот, шустрый, мелкий победит…

— Даладно! Крест Аркашу массой задавит! — не согласился кто-то.

— Задавил бы — если б не кумарил каждый день; он ведь уже конченный наркоша, блядь! — поддержал кто-то первого говорившего.

— Пятьдесят на пятьдесят! — откликнулся ещё один.

— Кто бы знал, как он меня за эти месяцы задолбал! — вздохнул один из них, и, обернувшись, спросил у Пломбира:

— Так мы что, — с концами отсюда?

— С концами, с концами! — подтвердил тот, выгребая из ящика секретарского стола какие-то бумаги; комкая их и суя в стоящее теперь на столе пластмассовое ведро для мусора, — Сваливаем, как говорят наши бывшие коллеги, в Мувск! Там что-нибудь новое замутим; тут что-то стало тóмно! Долбаные уголовнички совсем повыпрягались; у меня в последние дни прям чесалось между лопатками — так и ждал, что кто-нибудь из этих расписных шило сунет или стрельнёт. Ну их нахер, этих романтиков с большой дороги! — начнём что-нибудь новое, интеллигентное…

— Вот я сразу говорил, что не надо с уголовщиной связываться! — сказал Шива осуждающе.

— Ну что-ж, опыт получили! — не согласился Пломбир. Он уже набил почти полностью мусорное ведро комканой бумагой, чиркнул зажигалкой — и из ведра потянулась сизая струйка дыма, лизнули бледно-оранжевые языки огня; — И вообще. Если б не этот Аркаша, и если б Крест был поумнее и не наркоманил, и если б…

— Много «если б»!

— Угу. Ну что ж, мы не в накладе; начальный капитал собран, — можно продолжать… уже в новой среде!

Он оглянулся на замерших у стены Владимира и Женьку; и Владимир остро почувствовал свою беззащитность перед чужой волей, — что если и их с Женькой сейчас «зачистят»?.. Он не особо понял, что тут сейчас по сути произошло: кажется, одна группировка воров сменила во власти другую; или, напротив, прежняя группировка отстояла своё право снимать сливки с воровского корыта, — но почему они сбираются уезжать в Мувск, если тут всё так, в общем, на мази?.. Почему не разнимают дерущихся не на жизнь, а на смерть авторитетов уголовного мира? Ничего не понятно; но главное сейчас не понимание, а уйти отсюда живыми; и найти Наташу. Как с Псами, ясно, тут уже не узнать.

Как бы отвечая на его незаданный вопрос Пломбир вздохнул:

— Вот так вот, Володя… жизнь распоряжается! Создали мы тут было целую криминальную империю, регионального масштаба, — а теперь она разваливается! Ибо из говна, оказывается, небоскрёбы не строят! — не тот матерьял!

Покивал грустно своим мыслям, глядя на разгорающийся костёр на письменном столе:

— А ты забирай мальчика и валите домой — не получилось у нас сотрудничества! Я б тебя в Мувск взял — понравилась мне твоя цепкость, хватка деловая; опять же то, что ты за девочкой своей всё же пришёл, — но у тебя, могу спорить, в Оршанске, небось, сейчас много всяких личных обязательств, чтобы всё бросить и налегке?.. Да? А то смотри. Тут к тебе один из уголовничков вон Аркашиных неровно дышит, может ты в курсе? Белый погоняло. Слыхал? — такая белесая блондинистая моль, из дезертиров, но злобный. Что-то вы с ним не поделили, — очень он просился тебя лично найти и посчитаться. А?.. Думай три минуты, хм. Да-да, так в жизни и бывает, юноша — на обдумывание основополагающих по жизни решений — всего три минуты! И это ещё хорошо, сплошь и рядом обстоятельства так и вообще времени на раздумья не дают, всё решается помимо…

— Наташа! — напомнил Владимир. От души у него отлегло, — явно не будут их с Женькой сейчас «зачищать», — Где она?

— А, вот-вот, я ж говорю — личные обязательства! — разглядывая полыхающий костёр на столе, от которого уже занялись и шторы, сказал Пломбир, — Девушку твою продали, в бордель…

Владимир дёрнулся как от удара.

— Да-да, в бордель! — повторил с сочувствием в голосе Пломбир, — А как ты хотел? У нас, видишь ли, не собес. Тебе дали неделю — ты не явился. Ну и всё. Нет, мы входим, конечно, в положение, и всё такое, — но порядок есть порядок, а то никто уважать не станет! Ты не явился — мы её того!.. продали. Не особо дорого, кстати, — так, чисто из принципа…

— Кому продали, когда?? — в смятении выкрикнул Владимир. Какой-то сюр! — его Наташу — продали! В бордель! Это что, чёрт побери, новое издание «Анжелика и султан»??

— А этому, как его… — Пломбир пощёлкал пальцами, вспоминая, — Как его?.. Ну, такой, с дырками в ушах; как их, с тоннелями, по виду — пидор… Проституток держит; один из основных тут — может слыхал? Их тут немного, в Оршанске-то, осталось: он; да та мадам, что в твоём кабаке блядский шалман организовала; как её? — Рамона. И ещё пара малин по окраинам, но эти основные — кто от эпидемии не передох; ну, не считая индивидуалок… все нам платят; то есть платили — тьфу! Вот этому, пидору дырявому, и продали — ты поспрашивай, поспрашивай «в кругах»; я б сам наводку дал — но орлы мух не ловят; я сам этим не занимался, даже и видел его всего раз только, мельком… Поспрашивай — может и ничего пока с твоей мисс, — сейчас на блядей не сезон…

Владимира всего передёрнуло от такого цинизма; и невольно у него вырвалось:

— Она ж беременная!

На что Пломбир лишь сочувственно пожал плечами:

— Бывает… Надо было вовремя приходить. Постарайся её побыстрей найти, что я тебе ещё скажу…

Костёр на столе уже полыхал вовсю, горели шторы, клубился дым; и Пломбир отступил от стола, щурясь.

Из-за двери приёмной раздалась автоматная очередь, потом ещё одна. Дверь распахнулась, в неё заглянул тот, которого Пломбир называл Поручик:

— Быстрее, что вы тут застряли?? Я же говорю — сейчас попрутся!!

Был он уже без зимней куртки; в армейском камуфляже с откуда-то взявшимся на нём бронежилете и разгрузке с магазинами поверх него; яростно-сосредоточен как во время боя. Не закрывая дверь, придержав её ногой, вновь дал очередь куда-то вдоль коридора, — гильзы веером полетели в приёмную.

Все засуетились.

Пломбир пнул стол, и полыхающая, плавящаяся корзина со стола упала на пол, поджигая шторы и снизу. Двое, взведя дробовики, сразу двинулись на выход, на поддержку Поручика.

— С этим-то что делать будем? — тыкнув стволом в сторону распахнутой двери в кабинет, откуда раздавалось утробное рычание, спросил один из мужчин.

— А как там дела? — поинтересовался Пломбир, направляясь тоже к выходу, и между делом заглядывая в дверь.

— Туз сейчас запорет Креста! — сообщил тот, — Он, падла, неспортивно поступил — у него заточка на голени была; вот он сейчас Креста и шинкует под рёбра! А тот кусается только.

— Мы тут все неспортивно поступили… — многословно согласился Пломбир, — Сказано же было — никакого оружия на стрéлке, — а вот поди ж ты! Пистолеты! Ножи! Заточки! С обоих сторон — хотя вроде как и обыскивали же друг друга! Но они не знают «правило левого бицепса», а мы не знаем их методы — видишь, даже Макаров спрятали так, что мы не нашли! Хорошо хоть пулемёта в трусах никто не пронёс! — прям какое-то безобразие и нарушение конвенций! Что говоришь — кончает Туз Креста?

— Почти что аминь! — подтвердил тот.

В коридоре опять протрещала очередь, — ей ответили издалека, из глубины коридора; — тут же раскатисто бухнули два выстрела дробовика.

— Ну, поставь точку обоим — и уходим! Ты замыкающий. — Пломбир, застёгивая пальто, был уже возле двери. Обернулся к Владимиру и Женьке:

— Пойдём! — до первого этажа, да выхода вас проводим; вернее, за нами пройдёте, — а дальше как знаете. Оставаться не советую — уголовнички сейчас сильно злые будут.

— Жалко, не досмотреть! Та-акой бой! — сказал мужчина у двери в кабинет, взводя курок пистолета, — Впрочем, я всё равно на Туза бы поставил, — он шустрее!

Владимир, вслед за ним Женька, вышли из кабинета. В коридоре, на выходе, раскинув руки, лежал на спине тот, с мясистой мордой, которого Поручик называл «Сухарь», так что через него пришлось неудобно перешагивать, а Женька, недолго думая, и наступил ему на грудь.

Поручик, выставив автомат, занимал позицию для стрельбы с колена, зорко высматривая поверх автомата что-то в глубине коридора; ещё один мужчина с дробовиком занял позицию у другой стены, ещё двое страховали тыл. Сзади, в кабинете, стукнул выстрел. Через распахнутую дверь тянуло дымом и запахом горящей бумаги.

— Пошли, пошли, на лестницу! — торопил Пломбир, размахивая опять своим игрушечным пистолетиком, — Пока они не прочухались. Уходим…

УДАЧНОЕ ЗНАКОМСТВО

Чтобы найти того, «пидора дырявого», которому околоуголовные подонки, «держащие воровское слово», продали Наташу, про которого говорил Пломбир, против ожидания не пришлось, как уже рассчитывал Владимир, ни разыскивать Рамону, чтобы выспросить её насчёт «конкурента», ни тащиться в свою бывшую «Зарю Регионов», где сейчас обосновался чёрт-то кто.

Всё получилось довольно-таки само собой, что ещё раз подтвердило идею, что удачи и неудачи по жизни рассеяны довольно-таки равномерно.

* * *

Из уголовного логова, штаб-квартиры ныне уже видимо покойного Креста, бывшего Дома Печати вышли почти без проблем: спускаясь какими-то замусоренными лестницами и проходя неосвещёнными коридорами за открываемыми Пломбиром своими ключами дверями, они, никем не настигнутые, добрались до выхода первого этажа. Шедший первым Поручик периодически останавливал группу сжатым у плеча кулаком, напряжённо вслушивался, и, оглянувшись, шипел:

— Пошли. Только тихо! Топаете как слоны!..

В вестибюле царило смятение. «Солдаты» метались без толку и без руководства, кто-то орал, что «менты Креста завалили!», кто-то не менее громко базлал что «… был налёт из Администрации Регионов, суки спецназовские с крыши в окна спустились, но Крест отбился и щас выйдет!»; другие вопили «- Всё херня — Креста Регионалы похитили, и Туз собирает в погоню», — словом, царила обстановка, обычная для ситуации, когда парашютный десант или точный залп артиллерии уничтожает центр командования, и личный состав, лишённый руководства, обменивается самыми дикими слухами, зачастую тут же самими и придуманными, нагнетая атмосферу паники и развала.

Понаблюдав пару минут с верха лестничного марша за творящимся внизу, Пломбир выматерился, а Шива мстительно отметил:

— Я тебе говорил: это уголовное стадо только показательными расстрелами можно держать в дисциплине; а сейчас уже поздно!

— Если мы появимся тут без Креста и без Туза, нас эти синяки попросту разорвут! — сказал кто-то, — Решат, что мы и есть тот самый десант!

— Ничего! — буркнул Пломбир, — Не разорвут! У нас же есть веские аргументы! — предъявим! Ну что, Поручик, командуйте!

Длинная, в весь магазин, автоматная очередь, и снопы картечи из трёх стволов расчистили дорогу; и, перепрыгивая через тела, группа вырвалась на улицу. Их не преследовали; в Доме Печати царила паника.

Бегом, через проходные дворы, они устремились прочь.

Через несколько минут и несколько проходняков они задержались, скрывшись в разорённой, с вырванными дверями помещении бывшей почты. Двое сразу же пошли за машиной, укрытой в только им известном месте; а Пломбир, вальяжно облокотившись на покорёженный платёжный терминал, на экране которого было написано маркером матерное слово, счёл нужным попрощаться с Владимиром, обратившись к нему с напутствием:

— Ну что, уважаемый. Не поминайте лихом. Ищите свою беременную девчулю; опасайтесь Бледного Белого, а лучше грохните его при встрече; не ешьте жёлтый снег и мойте руки перед едой. Будете в Мувске — заходите на огонёк; адрес не дам, но, полагаю, когда вы туда соберётесь, о нас уже будет слышно! Мы всегда возле теневой власти, вернее — мы её теневое отображение; так сказать, тень от тени, хы. Помните, что написание понятия «кризис» по-китайски состоит из двух иероглифов: «потеря» и «возможность»; вот мы всегда цепляемся за второй. Чао!

— Пистолет! — требовательно произнёс Женька, протянув руку.

— Че-го?? — изумился Пломбир.

— Пистолет верните! — повторил Женька, глядя ему в глаза, — Вы у меня пистолет забрали — верните!

— Вот наглый мальчик! — изумился Пломбир, засовывая руку в карман, — Вас не убили, что само по себе уже сейчас подарок; вас из западни, можно сказать за шкирку вытащили — а он ещё что-то требует! Пшёл вон, бацилльный!

Стоявший рядом Шива хохотнул:

— Ну ты нахватался, в общении-то! Отвыкай уж…

— Верните пистолет!! — с нажимом повторил ещё раз Женька, и голос его дрогнул, — Так не делается! Забрали — верните!

— Ты ещё скажи «не по понятиям!» — продолжал деланно изумляться Пломбир, — Вот глиста, засранец малолетний! Тебе жизнь сохранили. Не положили рядом с твоими синими кумирами, — цени это, и проваливай! Пистолет ему! АУЕшник сопливый!

— Жень… — Владимир тронул его за плечо, и не нашёлся как продолжить. Реально — не ему влезать в разговор: проебал свой пистолет, проебал автомат бригады, и сейчас ещё что-то… что? Уйти совсем голенькими? Он пожалел, что не получилось подцепить какой-нибудь ствол в вестибюле Дома Печати, когда они прорвались на выход — увы, не было никакой возможности, неслись буквально галопом; некогда было оглядываться и шарить в поисках ствола.

— Скажи ещё, что «это мамин подарок!» — продолжал измываться жестокий Пломбир, — Или что «любимая девочка на день рождения подарила!» Говорю тебе — пошёл ты вон, пацан! Кстати… Как, говоришь, тебя зовут?

Женька промолчал, сопя; и Пломбир зыркнул на Владимира.

— Женей его зовут, Евгением! — еле сдерживаясь, чтобы не садануть кулаком в лицо Пломбиру, произнёс тот. Всё определённое уважение и расположение к нему, образовавшееся у него после той длительной беседы «по душам» в их первую встречу, сегодня кончилось — после его слов, вот так вот, просто: мы твою девушку в публичный дом продали! Вот так вот — не больше не меньше. И сейчас ещё над пацаном глумится!

— Пломбир, перестань издеваться над человеком! — вдруг влез в разговор Поручик, — Верни пацану что взял; — или пристрели его! Вот не выношу я, когда над людями издеваются!

— Поручик у нас блаародный! — глумливо хихикнул Пломбир, доставая из кармана Женькину Беретту, — Предлагает пристрелить!.. Ладно. Забирай, гопота! Вместе со всеми тремя патронами! Всё равно я не люблю больших тяжёлых чёрных пушек; а Беретта — вообще говно!

Он протянул пистолет Женьке левой рукой, держа правую в это время за собой. Выстрелит! — пронеслось в голове у Владимира. После всего произошедшего он больше не доверял Пломбиру, да и всей их гоп-компании, ни на грош. Потом он понял, что тот просто в свою очередь страхуется: с какой стати и он-то должен доверять приблатнённому, как он полагал, пацану, отдавая ему боевое оружие.

Женька взял пистолет, и, сопя, затолкал его себе за пояс.

— Вот так вот, Женя… — смягчаясь, произнёс Пломбир, — Не такой я уж и жлоб, как ты думаешь, чтобы у ребёнка игрушку отнять! У меня самого этих игрушек!.. — ты не поверишь!.. Тем более, что тебя Евгением зовут, а я сам Евгеньевич. Ну, шуруйте отсюда, господа! Авось свидимся ещё.

* * *

Так странно и бесславно закончился их визит в бывший Дом Печати. Однако потом судьба, как будто смилостивившись, соблаговолила им помочь.

Обойдя кружным путём комплекс Дома Печати, откуда доносились одиночные выстрелы и короткие очереди, — видимо уголовная братия делила внезапно образовавшееся бесхозное наследство, — они направились к подъезду дома, где спрятали мотоцикл.

Их появление было нежданным для человека, склонившегося над передним колесом Судзуки и что-то с ним делавшим; как большая серая крыса, он, шурша, ринулся вверх по лестнице.

Владимир испугался, что он что-то мог снять с агрегата, и теперь не уехать — и метнулся следом. Он легко настиг его на площадке второго этажа, и, схватив за шиворот, приложил его головой о стену. Убегавшему хватило: он тут же и обвис, пришлось опустить его на замусоренный пол. Поднялся Женька — настороже, уже со своей Береттой наизготовку.

— Жень, он там снял чего??

— Да нет вроде. Но я особо не рассматривал.

От осевшего на пол мужчины ощутимо пованивало. Бомж! — подумал Владимир. Ну, в смысле, что значит «бомж»? — жилья в Оршанске, большей частью разбежавшегося или эвакуированного в коммуны, было хоть залейся; бомж — это по старой памяти, это тот, кто опустился и не считает нужным мыться.

Присмотрелся к нему: грязный; засаленный какой-то, бывший ранее армейским бушлат; ещё, к тому же, и густо устряпанный кровью… Да, скорее всего кровью, чем же ещё: и весь воротник, и правое плечо, рукав; и на спине — даже корочкой встало. На голове намотано чёрт знает что — наподобие чалмы: какая-то шаль… или платок; а может и просто кусок обивки с дивана? Из-под неё выглядывало полотенце, всё также в засохших пятнах крови… ну и чудовище! Как будто его били-били, но так и не убили по недосмотру… оп… на бушлате явно была видна дырочка от пули. С убитого, небось, бушлат — отсюда и крови столько. Да пошёл он к чёрту!

Владимир пнул бомжа — тот только невнятно мэкнул. В отключке — хорошо я его о стену приложил! Тут же валялся упавший у него с плеч небольшой городской рюкзак. Пнул рюкзак — ничего не гремит. И он тоже к чёрту.

Спустились вниз. Владимир осмотрел Судзуки. Нет, вроде бы всё на месте. Бомжара трудился, видимо, над замком — обыкновенным велосипедным замком с тросиком, которым Владимир на всякий случай пристегнул переднее колесо мотоцикла к перилам — но без инструментов не совладал. Ладно.

Отцепил, снял тросик с замком. Наверное и так не смог бы угнать, но с замочком надёжнее. Хорошо, что пацаны притащили с одного из своих набегов.

— Куда сейчас? — хмуро спросил Женька. Он сегодняшнее приключение, видимо, рассматривал как исключительно провальное.

Владимир был другого мнения. Он постарался взвесить плюсы и минусы произошедшего, и признал, что плюсов, пожалуй, и побольше будет!

Первое что — его «не нагрузили» эти деляги, крутящиеся возле уголовников. Странные, кстати, деляги; сложилось впечатление по репликам, что они этими уголовниками и крутили как хотели; и лишь какой-то непредвиденный форс-мажор поломал им всю игру… Отпустили, можно сказать, на все четыре стороны. Это хорошо… Что Белый к нему неровно дышит — вполне объяснимо; жаль тогда Женька помешал с ним разделаться; ну, пересечёмся ещё раз на узкой дорожке — миндальничать с ним больше не буду, и нахер эти пацанячьи «законы чести»!

Да, сразу вызволить Наташу не удалось; хуже того — оказывается её ещё и продали!.. Но, судя по всему, это было недавно — может быть с ней всё не так и плохо… Главное — появилась ниточка: кому продали. Владимир вспомнил его: тот самый Эдик, Эдичка, конкурент Рамоны по блядскому бизнесу. Он его ещё в своём кабаке видел; да-да, ещё с этими чудовищными «тоннелями» в мочках ушей, — недаром кличка «Дырявый». Но скорее всего, кличка, конечно, не только из-за ушей…

— Сейчас, Жень, надо найти Диего. Он знает как найти Рамону — помнишь её? А Рамона может знать, где искать этого ублюдка, Дырявого. Слышал, что Пломбир сказал? Наташу ему продали. Он публичный дом тут держит. Или держал. У него Наташа.

— Дырявый… — Женька сплюнул, — Таких козлов надо на месте убивать!

— Сначала нужно найти. Помоги-ка мотик выкатить. Темнеет уже. Если до темна не успеем — может, у Диего попросимся переночевать…

— Жрать уже охота… Интересно — вдруг пацаны уже вернулись, как думаешь?

— Думаю вряд ли, Жень. Если два дня их не было, вряд ли прямо сейчас явились бы. Ведь ты говоришь — на полдня уехали?

— Меньшиков, мудак, потащил «вооружаться»… «Я, говорит, знаю где можно быстро и много», дурак. Я им говорил, что операции нужно готовить, а он быстрей-быстрей! Вот, наверно, и влипли где.

— Да, печально. Но пацанов потом искать будем, — сейчас надо Наташу найти. Так что — ты со мной?..

— А куда я денусь?? Чо, пешком в Нору чесать?.. Поедем уж. И ствол у меня всё ж таки. Помогу. А то ты, Американец, залётный, я смотрю… как Вампир всё равно что. — Женька был настроен скептически, но от помощи не отказывался, это радовало.

— А что за «АУЕ» ты там задвинул? — поинтересовался Владимир, — Все, как бы, в курсе, один я не в курсе.

— А тебе и не надо! — отрезал Женька.

Владимир вздохнул. Выпрягается пацан. Да уж — у пацанвы можно как быстро заработать авторитет, так и потерять — достаточно попасть несколько раз в разряд неудачников…

— Ну что, двинули? — Владимир уже оседлал своего железного коня; и Женька тоже готовился устроиться сзади, когда сзади из дверей подъезда показалась голова, умотанная разнообразным тряпьём, и прозвучало:

— Пацаны… Пацаны, слышь!.. Вы Дырявого ищете? Я знаю, где он есть!

* * *

— Я это, пацаны, я работал у него! — торопливо докладывал тот самый оклемавшийся бомжара, — Шалав, типа, возил для него. Ну, по вызову. Охрана там, и всё такое. Вы ж Дырявого ищете, я так понял??. У ево в ухах такие тоннели, — в каждый палец просунуть можно, а то и два — он один тут, наверно, такой; гордился ещё. Его Артур вообще-то зовут; Эдик, Эдичка — это для понта. Мы с ним в школе вместе учились! Не, не корешились никогда, вы чо, штоб я когда с зашкваренным корешился!.. Так — чисто на зарплате. Шалав вози… а, я говорил уже. Выпить нету, пацаны? Очень, эта, голова болит!

* * *

Отъезд «в связи с вновь открывшимися обстоятельствами», пришлось отложить — Судзуки вернули в подъезд; и там же, в подъезде, приступили к опросу-допросу бомжары.

Сколько ему лет было непонятно; неопрятная харя заросла густо щетиной, и во рту не хватало зуба, отчего он пришепетывал.

Информация была интересной — он, судя по тому, что докладывал, знал где обретается этот Эдик-Эдичка-Артур; и не только где его можно найти, но и его «тайную лёжку», его «базу», как бомжара выразился; где он и держал своих блядей; тех, кто был, как он выражался, «на казарменном положении», и тех, кого он держал взаперти — за какие-нибудь косяки; или новеньких — тех, кого ещё нужно было обломать, чтобы потом «приставить к станку».

— Точно-точно, пацаны, у ево там хаза. Там у ево и бабы ево, и бензин — он, сука, бензой хорошо затарился, я знаю! И жрачка у ево там! Тачка у него — Гелендваген! Купил у одного крутого. Пацаны! Я покажу — хотите?? А вы мне, эта, покурить дайте; есть, эта, покурить? А? Провожу вас — хотите? Тока это в Северный район ехать надо, это лучше не на вашем лисапеде! Пацаны! А выпить… не? Может найдёте где? А я — провожу уж…

Бомжара жаждал выпить, ещё больше — курить; а также — пожрать! За такие благá он брался указать «лёжку» Дырявого; а также рассчитывал — это стало ясно из его намёков, — на определённую долю в добыче, «- …если вы, пацаны, глушанёте этова урода; он мне вааще должен, я б — поучаствовал! За доляху, реально!»

Что-то у этого бомжа с Дырявым было; какие-то, судя по всему, взаимные претензии; настолько, что этот вот бомжара готов был «поучаствовать» в окончательном разборе с бывшим своим работодателем и бывшим одноклассником… Ну, у подобной публики это в порядке вещей.

— А звать тебя как? — спросил Владимир, решив, что это она — удача, пусть в образе вонючего бомжа; и нужно строить отношения.

— Валерка! Валерка Чепиков я, с Авторемонтной. В 17-й учился — знаешь? И Надюху может знаешь? — моя кукла была; а вообще кликуха — Лерыч; пацаны, да, можно просто — Лерыч! Точно ща забухать ничо нету? Может найдёте?..

Постоянно сталкивая Валерку Чепикова с наезженной колеи про «дайте, пацаны, пожрать и покурить, сил терпеть нету как выпить нада!» на разговор по делу, Владимир выяснил вот что:

— сутенёр этот, Эдичка, имеет по городу несколько точек; но основное его жильё в пригороде, куда он и упячивается, когда в делах затишье, когда надо отсидеться. Там же и подневольных баб держит; тех, что «не на зарплате» — некоторые клиенты, бывает, очень в садизм втыкаются. В основном из тех, кто при власти; но светиться кто не хочет. Это им дорого встаёт; потому что бабу после таких утех приходится «утилизировать», но это обычно люди состоятельные. Для них и держит — студенток всяких; дурёх, с голодухи решивших «подзаработать», а потом захотевших «спрыгнуть с темы»; купленных всяких; кого добробаты иной раз в город привозят с передовой; или просто на улице пойманных.

— «Пару раз, пацаны, я сам таких помогал закапывать, ага; но в основном у него там есть пацан на подхвате!» — бесхитростно повествовал бомж, не замечая, как у Владимира вспухли желваки и явно появилось желание этого подручного сутенёра самого «утилизировать».

— там же у него «всё-всё, полный фарш»: дом двухэтажный, «- …в ём, в подвале — гена! Со светом живёт, падла!» Несколько холодильников и кладовая, забитая жратвой; бухло, «и вааще, пацаны, всё, что надо для красивой жызни!» В этот дом, по словам бомжа, он приглашал только самых состоятельных и проверенных клиентов, для которых были специальные «апартаменты» со всем необходимым для садо-мазо: звуконепроницаемыми стенами, цепями, наручниками, плётками, фирменными кляпами и фаллоимитаторами, то есть страпонами. Был и набор «инструментов для разделки»; и запас плотных больших чёрных пластиковых мешков для упаковки трупов. «Весь фарш», как говорится.

— что он, Валерка Чепиков, там, на участке, мало-мало, но ориентируется, и в доме тоже, потому что как-то раз там даже ночевал, — в подсобке, конечно, «для гостей»; и потому «всё покажет».

— «- …нахлобучить ево, пацаны, в принципе реально можно; потому што он только для виду страшный; но в реале ссыкло, как все пидоры; его бы там давно соседи колонули, или банду какую навели; но он, пацаны, о себе слухи по посёлку распускает, что у нево крыша невъебенная, «на самом верху»; и что у него дома постоянно бойчилы живут, и его дом охраняют… А реально у него даже собаки нет, в натуре, пацаны — на собаку же тратиться надо, кормить; а он жмот страшный! Так вот, чисто на понтах, и кантуется в округе! Мы с Михой ни раз думали, как бы его обуть; но до дела как-то не дошло, вот… Так что ваш фарт, пацаны, что меня встретили! — зря только ты меня, бля, о стену так приложил; у меня щас с башкой не очень — чуть что отъезжаю, в натуре… и за это, пацаны, надо бы мне компенсацию… не «за потом», — то само собой; а щас — расстарайтесь что выпить и покурить, а, пацаны??»

Владимир заверил нового знакомого, что если всё получится, если наводка реализуется, «свою доляху он, безусловно, получит», — что с людьми нужно разговаривать на понятном им языке, его ещё отец учил. Но если будет только ныть и вымогать, то можно его сейчас и вновь о стенку головой приложить, — чтоб полежал, отдохнул, отошёл от мыслей о бухле и куреве.

Пошарив по карманам, выудил оттуда захваченную из Норы пачку крекеров; половину отдал Женьке; и, скармливая бомжу по одной печенюшке, продолжил расспросы.

Выяснилось, что как взять эту «блядскую крепость» Валерка Чепиков не имеет никакого представления; а что Артур так просто не откроет дверь своему бывшему работнику, или откроет — но только чтобы кишки выпустить — это сто процентов. Были у них, в прошлом, какие-то «казусы и непонятки», с чего Валерка на Артурчика сильно злой, — ну и взаимно, конечно. Но, тем не менее, на «доляху» Валерка вполне рассчитывает; а больше — что пока суть да дело, удастся за счёт новых знакомых как-то и подхарчиться. Вот, уже печеньки перепали; смотришь, и ещё что полезное выпадет!

Владимир задумался. То, что стал известен адрес, где, скорее всего и содержится Наташа, это, конечно, очень хорошо… Но как вломиться в безусловно охраняемый с оружием частный дом, — а других сейчас просто нет, другие сейчас не выживают, — было совершенно непонятно! Отец много рассказывал по бизнесу; иногда очень занимательно, учил; профессор Лебедев был ас в построении деловых контактов, в политологии и социологии; у него же Владимир очень неплохо научился стрелять и разбираться в ручном стрелковом оружии; но он совсем не был специалистом по проникновению на чужую охраняемую территорию; и со спецназом также имел мало общего… Как же быть? Ведь скоро стемнеет, а туда ещё нужно как-то добраться. Можно бы на Судзуки — но как тогда быть с Женькой; бомжа-то полюбому нужно с собой тащить, чтобы точно дом указал! И нужен план — а плана нету… И нужно бы оружие — из оружия тоже только Женькина Беретта с тремя патронами, что, конечно же, не арсенал… Вот если бы было время на подготовку; да Женькина вооружённая бригада; да…

Он подавил трусливую мыслишку, что неплохо бы вернуться в Нору — такую тёплую и обустроенную, где сытно накормят; где можно всё обдумать и приготовиться; где, может быть, и парни, возможно, вернулись; и вот с ними… вместе… подготовившись…

Он отогнал эту мысль. Возвращаться в Нору — это только терять время; никакого преимущества в этом не было. То, что Псы за это время, после двух суток отсутствия, вдруг уже вернулись, — тоже не было никакой гарантии; а вернее — очень мало надежды. Всего скорее пацаны без Женькиного руководства, где-то влипли по-крупному; так что рассчитывать на них не приходится. Оружия в Норе не было… Нет, без вариантов — действовать надо сейчас, и задействовать те ресурсы, которые есть — в первую очередь голову. Надо туда, в Северный пригород, добраться, — а там, на месте, и решать, по обстановке.

Но как туда попасть… Он опять с сомнением посмотрел на свой Судзуки и на Женьку с бомжом. Трое-то на нём точно не уместятся…

И опять на помощь пришёл бомж Валерка:

— Пацаны! Как добрацца тудой я знаю! Тута, за соседним домом, машина стоит — Опель. Он на ходу, зуб даю! Я его ещё третьего дня срисовал, — там машин много, но все снежком заметённые, а этот чистый! — зуб даю, на нём куда-то ездили! Можно было б его шопнуть, — и на ём! Я сам тока в технике не очень…

Ну что ж, это был вариант! Как говорил какой-то литературный герой: когда не знаешь что делать — делай шаг вперёд! Или как говорил Наполеон, кажется: «Война план покажет!»

— Ну, пошли смотреть твой… вернее, этот Опель! — решился Владимир.

ВОЯЖ НА ОКРАИНУ

Уже совсем темнело. Мороз пощипывал, крепчал с наступлением темноты, а владелец Опеля, жмотяра, печку включил еле-еле, только чтоб нос не мёрз, отговариваясь что бензина совсем мало. Но всё равно, в машине, конечно же, было не в пример теплее чем на улице.

Угнать чужую машину не удалось, хотя Владимир совсем не имел уже предрассудков на тему «священной частной собственности» — смог завладеть, значит твоё! Что поделать, весь мир сейчас так живёт — приходится подстраиваться. Как говорил профессор Лебедев: «- Интеллект призван облегчать индивиду жизнь, превнося, если это необходимо, некоторые изменения в сложившиеся в обществе нормы и правила, поскольку они не являются чем-то застывшим; а являются производной от условий существования. И интеллект реагирует на изменившиеся условия существенно быстрее, чем закостеневшая мораль, которая лишь потом, со временем, зафиксирует изменения в практике взаимоотношений индивидуумов…»

Женька же в такие дебри вообще не вдавался; для него всё и так было ясно и понятно: если есть где взять машину, и машина нужна — нужно пойти и эту машину взять! Делов-то!

Но «взять» не получилось: только они стали «обхаживать» действительно видно что «на ходу» машину, как из ближайшего подъезда выскочил разъярённый мужик в одних трениках и наброшенной на майку дублёнке, с каким-то замысловатым, видно, что самодельным, но, судя по наличию ствола, явно стреляющим агрегатом:

— Стоять, падла, сейчас положу всех, урроды, нах!! У меня сын в спецназе батальона «Азот» Белой Кувалды!

Как будто где там у него сын, и насколько крут, добавляло убедительности к его стволу в руках.

Женька тут же предъявил свой ствол, моментально грамотно спрятавшись за кузовом Опеля; Владимир с Валеркой также мигом убрались с открытого места. Ещё немного, и дело могло дойти до стрельбы; и наверняка в Оршанске стало бы как минимум одним трупом больше, но Владимир вовремя начал переговоры:

— Ша, мужик, не стреляй! — а то мы тебя сейчас вальнём из всех трёх стволов! — нагнал он туману для убедительности, — Мы на твою тачку не претендуем, ты нас не так понял! — нам в Северный посёлок надо! Только! И всё. А тачка нам твоя без надобности! Довезёшь??.

Мужик поначалу в ситуацию не въехал, и привычно поливал всех ругательствами, угрожая «всех порешить, кто к машине хоть прикоснётся!» и матерно выражая пожелания непрошенным гостям убираться пока целы. Но агрессивных действий пока не предпринимал, в свою очередь отметив, что как минимум один ствол у пришельцев явно был… У него же была какая-то уродливая бандура типа аркебузы времён Людовиков, но с капсюльным замком; явно однозарядная, и он, несмотря на воинственные крики, явно трусил.

Начались переговоры. Мужик, выскочивший налегке, вскоре начал мёрзнуть; но тут из подъезда ему на подмогу нарисовался, судя по всему, тот самый сын, «служащий в спецназе» и так далее, — длинный парень с похожим, только более коротким, устройством в руках. Парень успел одеться, но вынести что-нибудь отцу, хотя бы шапку, не догадался; и вообще не производил впечатление крутого спецназовца, а проще говоря, откровенно трусил. Но расклад сил сменился — всё же уже двое против троих, и мужик приободрился.

Итогом получасовых переговоров стало то, что мужик, поняв, что пришельцы так просто не уберутся; и альтернатива у него не так чтобы богатая: получить дырку в голову и окропить красненьким героически защищаемую четырёхколёсную автособственность; или прислушаться к голосу рассудка, и пойти навстречу пожеланиям пришельцев. Тем более что ничего из ряда вон они не предлагали, — всего-то, пока окончательно не стемнело, отвезти их в Северный посёлок, и там куда покажут. И всё. Ко взаимному удовлетворению. Тем более что Северный пригород был относительно спокойным, там беспределили нечасто; тем более что не задарма, а за какой-нибудь интерес. И что «бензина нету», ты, мужик, своей тёще рассказывай; или Службе Уборке поведаешь, если у вас тут трупы с улиц ещё убирают!»

Мужик, порядочно уже замёрзнув, столкнувшись с такой настойчивой «просьбой», постепенно стал склоняться к тому, чтобы просьбу уважить; встал только теперь вопрос чем с ним рассчитываться.

Владимир предложил талеры, — мужик возмущённо посоветовал засунуть «эти сраные бумажки» туда, куда в таких случаях засунуть и рекомендуют… То же пожелание последовало на предложение заменит талеры Расписками Мувской Администрации; Мувскими же Лещами; долларами и евро; и даже талоны районной нефтебазы, «обеспеченные эквивалентным количеством имеющихся в наличии нефтепродуктов» его не впечатлили. Мужика устраивал только бартер на что-нибудь нужное.

Ничего «нужного» из бывшего при себе, достойного того, чтобы пойти в оплату за поездку, у Владимира не было. Он даже предложил свои часы, Брегет — но это мужика не впечатлило. Ну да, сейчас не те времена, чтобы тащиться от часов, пусть даже дорогих и престижной фирмы. В итоге сторговались на мотоцикл, на дорогой Владимиру Судзуки.

Отдавать своего железного коня Владимиру было ужас как неприятно; он, во-первых, чувствовал себя чуть ли не предателем; во-вторых, это была явно неравная сделка; а против невыгодных сделок восставала вся его бизнесменская натура. С ума сойти! — исправный, на ходу японский мотоцикл, заправленный, с бензином! — за то, чтобы отвезти на край города, только! Причём — в один конец…

Это, кстати, то, что «билет они брали только в один конец», тоже серьёзно тревожило Владимира. По натуре он был осторожен, старался всегда страховаться и иметь как минимум пару запасных вариантов, — а сейчас??. Какие варианты, если со «штурмом» этого элитного борделя не срастётся? Если не придумается ничего; или если, к примеру, там окажется полный дом вооружённых отморозков, пусть даже и геев! Бомж, правда, говорил, что Эдичка живёт уединённо; готовит пищу и убирает у него одна только баба, живёт у него на правах прислуги, с ребёнком — из «вышедших в тираж» бывших его «работниц»; ещё один парень, с погонялом «Холатый» — чисто как сторож в его отсутствие, маленько на голову шибанутый, — бомж не уточнял, в чём это выражается, — и всё! Но кто его знает… Можно и подзалететь уже и во время «операции вторжения» — какой бы ни был замечательный план, — а его нужно было ещё придумать! — в процессе реализации всё может пойти через жопу (как по-простому выражался обычно Владимира отец, характеризуя операции, идущие вразрез составленному плану). Но в этом случае, пожалуй, «обратный билет» уже и не понадобится, — прикопают где-нибудь на огороде, времена сейчас такие!.. А вот если «вторжение» придётся отложить — вот тогда это может стать проблемой, да. Обратно в Нору на чём, пешком добираться? Это сдохнуть сколько тащиться… Конечно, если удастся «заштурмовать» эту «блядскую цитадель» — тогда конечно. Бомж Валерка заверял, закатывая глаза и причмокивая через отсутствующий зуб, что «тама всё есть!» То есть в этом случае с транспортом точно проблем не будет… Как вот только «заштурмовать»…

В общем, как в последнее время уже не раз и не два складывалось, приходилось идти ва-банк — или получится, или полный крах, сырая мёрзлая земля в чьём-то огороде; и никто — ни Наташа, если она ещё жива, ни сестра Элеонора, след которой потерялся; ни Гузель, ни Вовчик, — никто не узнает, как закончил свои дни Владимир… Женьку, кстати, тоже жалко, да. Потащился со мной на свою голову.

Грустно. Чтобы отвлечься от невесёлых депрессивных мыслей, которые, как он знал по опыту, в преддверии серьёзной схватки только вредили, он стал думать, как они, найдя и освободив Наташу, вернутся наконец в Нору — где тепло, безопасно, где есть всегда что покушать — из его, собственно, в основном, запасов! Только бы с Наташей ничего не случилось! — она ведь беременная. Беременным волноваться, говорят, даже противопоказано; а её в такое вот говно макнули… Ещё вопрос, как с ней обращались всё то время, пока Владимир валялся в Норе больной, — заверения Пломбира что у них там «хорошо, уютно, и качественно кормят, почти что отель в три звезды!» его не убеждали. А уж теперь-то, у сутенёра со склонностью к садизму…

Он скрипнул зубами. Найти и убить к чёртовой матери! Никакой пощады! Никому больше и никогда — только свои, те, кто рядом; на кого можно положиться, — так давно дал себе такой зарок, ещё летом, после тех событий на поляне, — никакой жалости к врагам! А враги — да все, кто не друзья, все! Здесь вот — Женька друг; остальных… да нефига не жалко, ещё чего!

* * *

Меньше всего тёплых чувств Владимир испытывал сейчас к их проводнику, к этому вот самому бомжу Валерке Чепикову, Лерычу, хотя он и помогал им с Женькой.

Дело в том, что он его «вспомнил». Вернее, не то что вспомнил — тогда, в заполошной схватке в брошенном коттедже, когда кто-то его без предисловий угостил ударом доски с гвоздями, и только реакция и случайность спасла его от того, чтобы удар не пришёлся в голову, в полумраке он лицо нападавшего не узнал.

«Раскололся» Лерыч по-простому, по дурости — между делом, просто к слову, Владимир поинтересовался у него, что это у него с головой — почему без шапки, а намотаны всякие тряпки; даже, кажется, и полотенце?

На что Лерыч без задней мысли и поведал, что «откусила кусок уха какая-то падла», «набросилась сзади, когда он с одним фраером буцкался, и откусила, паскуда!» С тех пор, мол, кровит, гноится, и вообще жопа. Вот, так вот полотенцем приматывает — тогда ещё ничё…

Он тоже не узнал Владимира; а мотоцикл — что мотоцикл? В мотоциклах он не разбирался, и потому этот вот, тот же самый, никак у него не ассоциировался «с тем»; только лишь мысль промелькнула: «- Ишь, суки, мотоциклов в Оршанске развелось; и этот тоже… падлы, а я тут пешком нарезаю…»

У Владимира тут же зазудела не до конца ещё зажившая рана от гвоздей на плече. Могло ведь случиться и заражение — от грязных гвоздей-то; хорошо, что опытный Дядя Саша промыл раны и засыпал порошком стрептоцида, забинтовал — нагноения, как у этого вот урода, не случилось, и заживало, можно сказать, как на собаке. Вот, значит, как пришлось свидеться… А ведь он чуть не убил меня тогда! — подумал Владимир, и задал ещё один, уточняющий, вопрос:

— Ты, Лерыч, не знаешь, что с «депутатским» коттеджным посёлком сейчас? У меня там знакомый жил. Может ты в курсе — я-то, в общем, здесь недавно…

Лерыч преспокойно ответил:

— Агу, тусовался я там с Михой, пока он не гикнулся. Нет, там ловить нечего, все сдохли. Последних ещё при мне заколбасили, я видел. Щас там ловить нечего — жрачку всю вывезли, а огородов там отродясь не было. Так что я в город подался, — тута люди, тута всегда где-нибудь как-нибудь чего перехватить можно…

«Где-нибудь как-нибудь?.». Ясно как и где — что-нибудь украсть, вот как он пытался спереть мотоцикл; а то и убить владельца — как он это пытался проделать тогда в депутатском посёлке… Словом, Лерыч у него в глазах разом переместился в ранг «расходных»: использовать этого мерзавца пока полезен, потом прикончить, или на худой конец прогнать. Ни о каком дальнейшем «взаимодействии» с ним конечно же не могло быть и речи.

* * *

В общем, в приложение к «транспортной услуге» за Судзуки Владимир выторговал у прижимистого владельца Опеля его стрелялку: уродливого вида «аркебузу», представлявшую из себя обрезок водопроводной, кажется, трубы, притянутой к самодельному струганому ложу сантехническими стяжками, со спусковым механизмом на основе обычного оконного шпингалета, подпружиненного и с шурупом в качестве бойка. Снаряжался сей агрегат патроном двенадцатого калибра.

Владелец Опеля, назвавшийся Ростиславом Игоревичем, сначала нипочём не соглашался, хотя и осознавал, что оплата в виде вполне исправного, на ходу и заправленного, импортного мотоцикла только за то, чтобы отвезти в один конец, конечно, чрезмерна. Но он имел дело со знающим толк в переговорах человеком! Уговорить его удалось, применив по методу профессора Лебедева несколько абсолютно убойных доводов:

— что сделать такого уродца можно самому за пару вечеров, — что сложного? Отпилил кусок трубы в любом брошенном доме; а дальше: напильник, ножовка, ножик, проволока и пассатижи, — делов-то!

— что если он не согласится, то сделки не будет; а «…мы тебе, уважаемый Ростислав Игоревич, на прощание как минимум стёкла в Опеле-то побьём! Будешь «с ветерком» ездить! Что? Постреляете нас сейчас? Это вряд ли — вон, Женька вас сейчас может положить на несколько секунд, ваши оглобли против Беретты — ничто! А я свой ствол просто доставать ленюсь… Так что ничего ты не сделаешь — будешь стоять и смотреть… А можем и привалить тебя до кучи — это ты тоже учитывай!

Собственно, вариант «привалить хозяев» и самим в нахалку забрать тачку Владимир тоже рассматривал — но отбросил как излишне экстремистский.

Да, он решил для себя, что все, кто не с ним, не его друзья или друзья его друзей, — те все «внешний мир» и должны рассматриваться либо как добыча, либо как опасность. Так что в моральном плане он был спокоен. Но, тем не менее, пока что он был не готов убивать ничего плохого ему не сделавших обывателей «просто так»; кроме того и Женька с его твёрдыми «принципами» не стал бы стрелять в них, пока они не выстрелили бы первыми — а это уже лотерея! В общем, оно того не стоило; и Владимир решил всё же по возможности мирно разрешить ситуацию.

Ростислав Игоревич, видимо, тоже на каком-то этапе «переговоров» понял, что альтернатива у него не та, что «чужаки уходят и всё остаётся как было», а или удастся разжиться двухколёсным агрегатом, что само по себе большая ценность, либо придётся понести большой материальный урон. И это как минимум. Терпение у чужаков могло и кончиться — вон как тот малолетка с пистолетом глазами сверкает! — могут ведь и пристрелить!.. А стрелялку свою — ну что ж, действительно можно будет сделать новую, невелика премудрость. На пока — вон, у сына, у Максика, есть, хватит для обороны.

В общем сторговались: извоз до Северного посёлка и «аркебуза» с парой патронов в придачу против Судзуки, который сейчас же и перекатили к нему в подъезд. Ну и Ростислав Игоревич настоял, чтоб сынуля его также с ним ехал — так ему, мол, спокойнее. Владимир не возражал: понятно, что мужик трусит — могут ведь и грохнуть по дороге; всёж-таки трое на одного; а вдвоём уже как-то спокойней. Хотя Владимир всячески невербально ему и демонстрировал, что всё, договорились, не обманем, мы люди честные и доброжелательные; просто очень нам надо в Северный посёлок на ночь глядя, а автобусы, натурально, не ходят…

И вот сейчас они тряслись в Опеле вчетвером: Ростислав Игоревич за рулём; рядом показывающий дорогу Лерыч; и на заднем сидень — Владимир, Женька, и длинная эта шпала, сын Игоревича, Максик. Максик, кстати, получив, видимо, от отца инструкции, вёл себя довольно нервно: отодвинулся по максимуму на сиденье вбок, за спину отца, и всё время держал в руках свой стреляльный агрегат, хотя и не взведённый — отцовский положили в багажник. Периодически он, когда машину мотало на кочках, направлял ствол на сидевших рядом Владимира и Женьку; и тогда Женька пинал его в голень, отталкивал ствол в сторону, на водителя и Лерыча, и шипел:

— Ты, мудила, убери свою трубу, а то я тя сейчас из машины нах выброшу, задрот компьютерный!! Вон, в батю своего целься; или в Лерыча, дебила кусок; убрал ща нах, а то в жопу тебе щас твою трубу засуну!!

На следующем ухабе ситуация и слова почти что один-в-один повторялись.

* * *

Наконец без приключений приехали — хотя в городе где-то стреляли очередями, но довольно далеко. Высадив пассажиров на улице, где, как заверил Лерыч, до дома Эдички было недалеко, Ростислав Игоревич рассчитался за мотоцикл сполна, отдав Владимиру свою «аркебузу» и плюс два патрона, и с облегчением убыл вместе с сыном в обратный путь, одновременно и поздравляя себя с удачной сделкой, и в душе возмущаясь, как так жизнь повернулась, что он, ведущий инженер по разработке отопительного оборудования, вынужден возить на ночь глядя каких-то подозрительных личностей с оружием, да ещё радоваться полученным в уплату явно краденым мотоциклом без документов! Куда катится этот мир, куда катятся Регионы, за которые он рьяно голосовал весной на Площади!..

* * *

— Вон там вон! — заговорщицким шёпотом сообщил Лерыч, — За тем поворотом улица, там забор из профиля. Дом с красного кирпича, двухэтажный. Вот в ём…

Улица была практически безлюдна — пока они ехали сюда встретили всего пару машин и пяток-другой пешеходов: с наступлением сумерек все прятались по своим норам… Эх, Нора!.. Владимир с ностальгией вспомнил уютную Нору, свой лежак с матрасом набитым пенопластовыми катышками, свет светодиодных светильников, мурлыкание из компьютера Лёшки, вкусные запахи с кухни… Хорошо там! Но сейчас обратной дороги нет! — как говорится «мосты сожжены»: или мы захватываем коттедж, освобождаем Наташу; и, само собой, становимся хозяевами определённого имущества «Дырявого», из которого больше всего привлекает что-нибудь на четырёх колёсах и с мотором; или нам каюк… Мороз крепчает, ночь на улице нам вряд ли пережить, да и зачем?..

Кстати, а как штурмовать коттедж, захватывать?..

Владимир, наказав Лерычу стоять где-нибудь в сторонке, у забора, не отсвечивать; а Женьке — следить за бомжом, чтоб не убёг, и, прихватив «аркебузу», сам отправился на угол улицы для рекогносцировки местности.

Идей не было. Всё это время, пока ехали, он мучительно придумывал какой-нибудь способ проникнуть в дом или выманить хозяина наружу, и напасть на него на открытой местности. Только бы довести дело до рукопашной! Он не чувствовал себя в прежней форме, но считал, что за время в Норе он достаточно восстановился, чтобы одолеть в схватке практически любого из обитателей этого вот «посёлка». Вряд ли тут есть у кого-то те же навыки, что и у него — в борьбе, в драке… Всё же столько лет, отданные дзю-до, своё дело сделали — только бы дорваться до рукопашной! Вот, и нож на всякий случай есть… и стрелялка эта уродская; доверия к ней никакого, но если пальнуть с нескольких шагов, то должно быть убедительно — всё же 12-й калибр, патроны закручены фабричным способом, Ростик этот сказал, что картечь… должно сработать! Лерыч говорил, что Эдичка больше полагается на свою репутацию, чем на «гарнизон», который из двух-трёх человек только и состоит; так что главное выманить его на близкую дистанцию… но как?

Владимир добрался до угла улицы, выглянул. Ну да, вон он — зелёный забор из проф-листа, поверху кудрявится намотанная кольцами «егоза». Тут вот у многих поверх заборов намотана колючая проволока — ещё когда ехали обратил внимание. Самая разная; видать стаскивали откуда могли; а у Эдички вот новенькая, поблёскивает; и именно егоза, режущая как бритва, а не ржавая колючка времён первой мировой… Опять же — оп, что это?.. Уже почти совсем стемнело, но Владимир рассмотрел, что вроде бы как над воротами стоит камера? Чуть высунулась на кронштейне и «смотрит» вдоль забора… Это плохо, это очень плохо! Зайти откуда-нибудь со стороны? Против ожидания, пригород был населён существенно гуще чем центр; оно и понятно — тут колодцы, вода; опять же туалеты, а не засраные сортиры Оршанска после отключения водоснабжения. И дров тут проще найти; у многих, наверное, и печки… если не со старых времён, то уж запаслись во времена буйства Регионов — тут уж совсем дураком надо было быть, чтобы не понять куда ветер дует в этом противостоянии с Мувском, и чем всё это кончится. Дорога с колеёй, и расчищена — тут, поди, у всех машины, и время от времени ездят. Ну да, печки — морозный ветерок доносил запах дыма. Хотя света ни у кого не видно — шифруются. Все дома заняты, все. И все настороже, ни к кому так-то вот не вломишься, не переполошив: мы, типа, не к вам, мы к вашему соседу… А интересно, как у них тут с взаимовыручкой? Случись что — спешат к друг другу на выручку; или, как в депутатском посёлке, все барсуками сидят по своим норам? Калитка, глухая — наверняка с глазком или скорее также с камерой. Ворота. И перед калиткой, и перед воротами с уклоном к дороге выложено кирпичом или блоками — и почищено. Да, жилой дом. Как же до него добраться?

Возвращаясь к Женьке и бомжу, обратил внимание на колонку поодаль. Собственно, и обратил внимание на неё только потому, что увидел, как к ней вдоль улицы направляется группа из двух человек. Поравнялись с Владимиром, находясь на той стороне улицы — настороженно на него уставились: впереди шла тётка с изогнутой палкой на плечах, к которой на концах были подвешены вёдра. Тускло поблёскивающие оцинкованные вёдра раскачивались и тихонько позванивали; тётка настороженно косилась на Владимира. Следом за ней шёл, явно сопровождая, мужик, не очень старательно пряча что-то за полурасстёгнутой зимней курткой, а другой рукой подсвечивая дорогу фонариком.

Забавно. Что-то давно в книгах читал: встретить женщину с пустыми вёдрами, — это к чему? В то-то время очень небольшая вероятность была встретить женщину с вёдрами, если только на рынке; а теперь — пожалуйста. Ну, будем считать, что к удаче.

Куда это они? Ага, колонка: поодаль торчала на бетонном основании толстая стальная труба в половину роста человека, с длинной ручкой и трубой-носиком. Вот к этой колонке они и направлялись; дошли, тётка повесила ведро на крючок на трубе-носике, принялась с усилием качать длинную ручку. В дно ведра звонко ударила струя воды. Мужик и не думал ей помогать; по-прежнему держа руку за пазухой, он настороженно косился то на Владимира, то на замершие поодаль две тёмные фигуры — Женьку и Лерыча. Охраняет конечно. Время позднее. Тётка набрала воды в одно ведро, отставила его, повесила второе; снова заскрипел качаемый рычаг. Мужик переступил в сторону, поскользнулся, и, отчётливо матюкнувшись, чуть не упал, вырвав руку из-за пазухи. В руке какая-то короткая дура — обрез, что ли? Или такая же самоделка, как у Владимира; ишь, косится…

Стараясь не выказывать никакой агрессии, и вообще, всячески показывая — что тут я так, погулять вышел… — Владимир прошёл мимо. Ну и что что со стрелялкой — время такое. За спиной отчётливо облегчённо вздохнули. Звякнуло ведро. Мужской голос:

— Чёрт бы тебя побрал, Наталья! До утра нельзя было подождать, или днём за водой сходить?? Прёмся тут по темноте!

Тётка что-то ответила неразборчиво. Мужик опять:

— Бля, чуть не навернулся, нах! Не плескай воды-то, ишь налили; блядь, не колонка, а каток, нах! Ни один урод ведь не соберётся хотя б золой присыпать, ну что за люди! Всё, што ли? Цепляй, да пошли скорей. Не ндравицца мне, что тут всякие-разные бродют…

Проследовали мимо тем же порядком: тётка с полными уже вёдрами на палке, — ага, коромысло это называется! — вспомнил Владимир, — следом мужик с фонариком и одной рукой за пазухой. Конвой, shit.

Женщина с мужчиной, водоносы, скрылись за углом улицы; Владимир приблизился к ожидающим Женьке с Лерычем.

— Ну чо, придумал чо?? — встретил его бомж, — А то замёрз я тута уже нахер! Руки мёрзнут, нах! Дай чо-нибудь погрызть ещё, што ле??

Женька заметил лишь:

— Задолбал уже этот урод: ноет и ноет. Жрать, срать, выпить… Ну, что там?

И тоже смотрит выжидающе. Замёрз. Он-то хоть перемещался, а они тут на месте только притоптывают. Вся надежда теперь на него, на Владимира. А с идеями негусто.

ДИСПОЗИЦИЯ ДЛЯ НАЛЁТА НА БОРДЕЛЬ

— Послушай, Лерыч… — начал Владимир расспрашивать бомжа, рассчитывая, что быть может, идея придёт «в процессе». Так бывает, он знал.

— …Лерыч, у него там камера над забором, и, кажется, не одна. Это как, а? Всерьёз?

Бомж хихикнул:

— Не-а, не бзди! Они не работают. Вааще они и не работали никогда; это он так, «на испуг» поставил. Ты чо! Это ж техника! — за ней следить нада, питать, эта, электричеством! А он тупой, бля! И жадный. Мог бы всё поставить — а реально только привёз пять штук с «Провинциал-банка», когда тот накрылся, и дал Хохлатому, — это помогальник у него, — чтоб поставил по углам. Даже эти, как их, ну, которые в темноте видят как будто. Чтоб боялись; типа он тут такая прошаренная рысь! А на самом деле они у него и не работали ни одного дня! Уж я-то знаю!

— Ага… — одной проблемой стало меньше. Но всё же Владимир решил уточнить:

— Может, он их подключил уже после того, как он тебя уволил?

— Не-а! — помотал головой Лерыч, — Точно нет. Он же тупой. И жадный. Будет он этим ещё заниматься! Да он тут и не всё время, — в основном в городе; там у него два «офиса»; а тут так — для ылиты. Которые светицца не хотят; и по извращениям всяким втыкаюцца. Ну и, — когда дела не идут или опасно в городе, он блядей своих в городе распускает, и здесь прячется! Я точно знаю: так два раза было, — когда вот с Мувском зарубились, и была первая мобилизация; и второй раз…

— А с соседями он как — контачит? — перебил Владимир словоохотливого наводчика, — Не застучат они нас? Может тут какая проводная связь есть? Вот мужчина с женщиной прошли, — могут ведь, в принципе, оповестить?..

— Ты чо! — Лерыч хихикнул, — Нету тут никакого телефона! И соседи Артурчика вааще не переносят, только боятся выступать. Все ж знают, чем он занимается; это ж, считай, деревня! Многие в городе работают, ездиют, пересекаются же! Чо ты!.. Не, соседи с ним не очень…

И тут же предложил свой план, — оказывается, у бомжа Лерыча образовался свой план по тому, как «нахлобучить» бывшего работодателя, и теперь он его озвучил.

План не блистал оригинальностью: Лерыч предложил, как совсем стемнеет, перелезть через забор: «- Не, собаки нету! Не держит он собак, не любит!», — прокрасться в сарай-подсобку, сломать там замок, — он, Лерыч, подскажет где обычно лом стоит; там же где и лопаты, — и спереть оттуда что будет! А «будет» там много чего, — в сарае Артурчик всякую разность складывает, с города натащенную; ну там спирт технический у него там два бидона; бензин; детали для генератора; покрышки для гелика, ещё там всякое… Главное — спирт там! — говоря это, Лерыч аж затрясся от вожделения, — Целых два бидона! Я расскажу, где они!..

Идея Владимиру совсем не понравилась; но он всё же уточнил у бомжа:

— Где лом стоит, говоришь, расскажешь; да где бидоны со спиртом — объяснишь; а сам-то что, — участвовать не думаешь?

— Не-а! — отрицательно помотал укутанной в бесформенный тюрбан головой бомж, — Вы сами! Вот, с пацаном; он шустрый. Если развинтить ограду, или прорезать, то лист можно отогнуть, вы пролезете, я подержу… И я — на стреме!

По его получалось, что он «дал наводку», да ещё на стреме постоит, — это более чем достаточно чтобы участвовать в последующем дележе добычи. Причём он рассчитывал на её значительную часть.

— Постой! — осведомился Владимир, — Ты же вроде настраивался на «нахлобучить твоего работодателя по полной», а теперь про какую-то мелкую кражу толкуешь. Мы что, по-твоему сюда приехали чтобы спереть бидон технического спирта, и на радостях упиться где-нибудь в канаве??

— Два! Два бидона спирта! — тут же поспешил уточнить Лерыч, — Два!

Мда. Владимир понял, что бомжик слился. У подобных типов это сплошь и рядом: наполеоновские планы, а потом что-нибудь стащить по-быстрому, пропить… и всё. А он-то рассчитывал, что тот даст идею, как полноценно заштурмовать этот домик…

— Не. Ничо не выйдет! — отпёрся Лерыч на «предъяву», — Я думал у вас банда. А вы вдвоём. Гы, с пацаном. Ну и чо, что волына? У Артурчика тоже не пустые руки; у ево автомат есть тута огражданенный. Да и не выйдет он на улицу-то, нафиг ему? Небось бухает там сейчас, в тепле! А так — что, нормально же! Забор подломим, вы с пацаном сползаете, я подскажу где! Два баллона с шилом, — ты чо, это же!..

— Дать бы ему по башке! — с чувством высказался до этого молчавший Женька. Мелочность и трусость нового знакомого уже довела его до бешенства.

— Погоди… — Владимир потёр озябшие, хотя и в перчатках, руки, — Давай рассуждать по порядку… Если он, хозяин, то есть, услышит, что кто-то на участке… я не думаю, что можно, даже и ломом, неслышно замок сорвать, — он из дому выйдет?

— Не, — затряс головой Лерыч, — Нипочём не выйдет! Тут после темноты во двор не выходят! Не принято. У кого есть — собак спускают на ночь, — слышишь, лают? — у кого нет, — так… Он свет во дворе включит, и будет с окна, с верхнего этажа стрелять! — бесхитростно закончил бомж.

— В нас стрелять. Если мы в сарай, за спиртом полезем. — уточнил Владимир, — Пока ты на стреме будешь стоять.

— А вы осторожно! — пожал плечами бомж.

— Я ему щас точно уработаю! — вызверился опять Женька, — Американец! Соображай быстрее — холодно!

Холодно… Владимир потоптался на месте, зябко подвигал плечами. Нет, конечно лезть на участок нет никакого резона, — не для того сюда добирались, чтобы украсть технический спирт. Сам же решил: мосты сожжены, или всё, или ничего. Можно было бы прокрасться на территорию, и засесть там в засаду, — должен же он в течении дня из дома выйти! Вот тогда и напасть.

Идея также была отброшена как нереальная, — провести всю ночь в засаде, на улице или в неотапливаемом сарае, было абсолютно нереально. Всю операцию нужно провести в ближайшие два часа, пока они окончательно не окоченели.

Да. На шум во дворе, Лерыч говорит, он не выйдет, — ни такой он дурак. «Будет стрелять со второго этажа», при чём освещение во дворе включит, — что сразу даёт минус сто к выживаемости. Значит лезть во двор нет никакого смысла. Остаётся как-то выманить его на улицу. Вот — чтобы вышел за калитку; а тут уже его атаковать. Как атаковать? Да по-простому, — чего его жалеть! — просто подстрелить из этого вот самодельного агрегата или Женькиной Беретты, — и вломиться в дом! Вполне осуществимо; непонятно только как его выманить за забор! Если Лерыч говорит, что тот при шуме во дворе во двор отнюдь не выйдет, — опасается.

Дааа… Но ведь то во двор! А если на улицу? Что бы такое должно случиться, чтобы «разрабатываемый объект», как говорят разведчики и аналитики, забыл про осторожность и вышел на улицу, в темноту, за ворота? Что бы такое его могло выманить? Испуг? — да нет же, от испуга напротив в доме запрётся. Интерес? Любопытство? Какое, к чему? Пожар, может, тут устроить? Но как, из чего, — на улице-то, на чужой пустынной улице! Думай, думай! Быстрее думай, — холодно! И скоро ночь уже; вот пока ещё просто вечер, пусть и тёмный, зимний, но вечер; люди за водой, видишь, ещё ходят; ночью-то вообще никого за ворота не выманишь!

— Дайте пожрать чо-нибудь! — опять заканючил бомж.

— Я те щас по башке врежу! — рыкнул юношеским баском Женька.

А что. Это идея.

— Жень… Давай-ка отойдём. Ты, Лерыч, стой тут, — нам посовещаться надо. Ага, без тебя. Стой и молчи пока, полудурок. Иди сюда, Жень. Есть план…

* * *

План Владимира Женьке поначалу не понравился; но потом, «обжевав» его со всех сторон, и признав «в меру креативным», был вынужден согласиться, что ничего другого-лучшего в голову не приходит; и вообще: «…- получится-неполучится, хер его знает; а этому уроду, что нас сюда затащил, я так и так собирался морду набить, так что бы не объединить полезное с необходимым?» — не точно такими словами, но близко по смыслу, Женька выразил своё отношение к идее.

Оставалось согласовать детали.

* * *

— Лерыч! У тебя полиэтиленовый пакет есть какой-нибудь? Нету, нахер он нужен?.. Не твоё дело. Давай сюда свой рюкзак. Что-о-о? Пасть закрыл! — Владимир с бомжом больше не церемонился.

Отнял у него рюкзак и высыпал его содержимое под ноги. Всякое дерьмо… Ладно. Сам рюкзак сойдёт как ёмкость; хотя на будущее надо бы иметь с собой хороший прочный полиэтиленовый пакет — всегда и на всякий случай, «в НАЗе», как выражается Вовчик. Вот у Вовчика бы наверняка был бы с собой пакет! — Вовчик запасливый. Чем-то он сейчас занят, Вовчик?..

Пошёл к колонке. Действительно, скользко! Покачал ручку, — в недрах трубы рыкнуло, ещё — из трубы-носика ударила тугая струя воды, разбиваясь на мелкие брызги о покрывающий землю лёд. Это хорошо, что сейчас морозец, это нам на пользу! Быстро схватится.

Повесил на крюк бомжевский рюкзак, пристроил так, чтобы вода набиралась в него, и вновь принялся качать ручку. С фырканьем вода ударила в рюкзак, быстро его наполняя. Поодаль протестующе что-то пискнул Лерыч, — и заткнулся от Женькиной затрещины. Только бы пацан не поспешил.

Почти бегом, на полусогнутых, на вытянутых руках оттранспортировал рюкзак с льющейся из него через дырочки водой к калитке Эдички, щедро полил вычищенную до кирпича и плитки землю. Хотя план заключался не в этом, но как вспомогательный фактор — пойдёт. Вспомнил высказывание известного русского историка Ключевского: «Всякий большой успех слагается из множества предусмотренных мелочей». Внутренне усмехнулся, — надо же, вот и Ключевского приплёл к разборкам с этим проститутом; знал бы старик, в каком контексте его вспоминать потомки будут!..

Ещё два раза сходил, тщательно пролив водой землю возле калитки. Осмотрелся, мельком взглянув на неработающую, как утверждал Лерыч, камеру над воротами. Так. Вон там позицию у забора и займу. Не очень далеко — метров пятнадцать. Главное, чтоб тот вышел… Плохо, вообще — всё просматривается; хоть бы какие кусты или дерево! — и они есть: и дерево, и засыпанные снегом очень удачные кусты, — но они далеко, метров 30, - это уже много. Оттуда не достать.

Швырнул уже заледеневший рюкзак напротив калитки, — тоже пусть будет, для отвлечения внимания.

Подошёл к по-прежнему стоявшим поодаль Женьки с бомжом, забрал у Женьки «аркебузу», осмотрел:

— Ну, Жень, сейчас минут двадцать подождём, — и начинаем!..

— Чего, чего начинаем?? — встрепенулся бомжик, — Ты мой рюкзак зачем бросил??

— Лерыч, заткнись! — посоветовал ему Владимир, — Это нужно для плана. Получишь свой рюкзак, что ты переживаешь, и не свой — а новый! Не ной только пока.

— Чо ты, чо ты!.. — начал храбриться бомж, — Думаешь, крутой, что ли? Думаешь, если у вас ствол есть, так и…

— Глохни! — коротко, бомжу. И Женьке, — Отойдём…

Отошли; ещё раз повторил инструкции; Женька согласно кивал, — типа всё понял, всё помнит.

— Жень, но башке его не бей… Не самое сильное это у него место; сразу отключится, а это не надо. Надо полноценную драку, с криками и всё такое. Ещё. Мы ж его не обыскивали — а надо бы. Ствола у него точно нет; а вот нож есть наверняка. Ты имей ввиду — он чмо чмом, но здоровый. Я с ним тогда, в коттедже, боролся не сказать чтобы легко, — я, правда, не готов был. Он со спины напал, и сразу доской!.. сволочь. За это ему тоже вломи, хорошо? Справишься?

— А то! — отмёл сомнения Женька, — Да я его как того Славку, — хоть одними ногами!

— Не, Жень, ты не форси! Тогда вокруг пацаны были, я был — растащили бы. А сейчас ты один! Так что осторожно. Но — со всем возможным зверством! Сможешь?

— Да сделаю, чо ты! — Женька был сама уверенность.

— Это должно быть как договорной боксёрский матч: можешь соперника положить в первом раунде, но зрители же купили билеты и имеют право на зрелище. Вот и тянут до двадцатого. Шоу надо.

— Понял, не тупой.

— Беретту дай?

— Полай! — Женька тут ответил хамски, — Ты, Американец, можешь на меня обижаться, но пистолет я тебе не дам! Ты чо-то как-то легко оружие проёбываешь!

— Блин, Женя… — Владимир постукал в землю каблуком, подыскивая аргументы, и не нашёл таковых, — А, может так и лучше. Лупцану картечью с этого агрегата; куда-нибудь да попадёт: дистанция детская. Главное ошеломить, чтобы сразу выстрелить не мог; хотя б секунд на десять, — а там я его достану! И ты тоже — как выстрел, — бросаешь бомжа, и рывком к воротам! По обстановке: валишь тех, кто, может быть, с ним выйдет. Или, может, не он выйдет, а помогальник его. Главное, чтобы входную дверь не успели закрыть… Впрочем, я ближе буду; но и ты тоже — имей ввиду!

— Да имею я, имею… Бля, как холодно-то! Аж сопли в носу хрустят! Билли, чо тянуть-то? Там уже каток — давай, понеслась??

— Ну, наверно… Хотя, может, ещё подождать; пусть крепче подмёрз… — он оглянулся через плечо Женьки, и увидел удирающего вдоль улицы Лерыча.

— Ах ты ж сука! Сматывается!

И действительно, заподозривший что-то неладное Лерыч, пока они разговаривали, ринулся шаткой рысцой вдоль по улице, наплевав и на рюкзак, и на перспективы разжиться двумя бидонами технического спирта на паях с новыми знакомыми. Но… знакомые оказались не по уровню крутыми; и Лерыч решил не рисковать.

— Стой, сука! — вполголоса выкрикнул Женька.

— Ну что — понеслась! — решился и Владимир, — Догоняй, тащи сюда урода; а я — в засаду!

И, в свою очередь, устремился через улицу к зелёной ограде из профиля.

Так. Петли у калитки здесь — открывается в эту сторону. Это тоже учесть. Занять сейчас позицию…

— Стой, падла, стой, гад!!! — заорал Женька уже в полный голос, настигая Лерыча.

Владимир пробежал несколько шагов, оглянулся. Близко. Ещё чуть подальше. Быстро лёг на спину, ногами к калитке. Пусть, даже если обратит внимание, решит что пьяный, или что труп тут между делом образовался, — прямой и непосредственной опасности для него не представляет.

Приготовил «аркебузу». Ну и дубина!.. Ну ничего — лишь бы на один выстрел хватило! Взвёл боёк на шпингалете, проверил как держится. Нормально. Теперь только навести и нажать! Пусть нам повезёт! Ну пожалуйста! — обратился он мысленно непонятно к кому.

ШТУРМ БОРДЕЛЯ

— Стой, паскуда, что упёр?? — заорал в полный голос, как договаривались, Женька. Он уже догнал бомжа, сбил его с ног подсечкой, и, схватив за шиворот, попытался в темпе протащить по улице, ближе к колонке. Однако Лерыч оказался не только против, но и активно и вполне результативно этому воспрепятствовал: схватил Женьку за руки и свалил. Завязалась возня в партере, прерываемая лишь сдавленными выкриками.

Владимира так и подмывало вскочить и броситься на помощь Женьке: он подозревал, что опустившийся, вонючий, но, тем не менее более взрослый и более тяжёлый Лерыч в борьбе справится с Женькой. Всё же в борьбе, в захвате у него есть преимущество… Как неудачно получилось! Рассчитывал на драку с криками, а получилась какая-то возня; да ещё и опасная возня! — а ну как бомж прирежет сейчас Женьку, или придушит??

Находиться в бездействии было невыносимо, но он сдержал себя — не для того они всё это затеяли, чтобы вдвоём отбуцкать какого-то бомжа! Так что пусть Женька сам справляется!

И, — ура! — Женька смог вывернуться из цепких объятий Лерыча, поднялся, отпрыгнул — и вновь бросился в драку; но теперь уже не позволяя взять себя в захват. Улицу огласили крики:

— Сволочь! Падла! Ворюга!! Брось что взял! Гад!!! — это кричал Женька ясно различимым юношеским фальцетом. В этом в том числе и был замысел — пусть соседи и сам Эдичка поймут, что тут какой-то пацан прихватил что-то укравшего мужика — и вовсю идёт разборка! Именно — между мальчишкой и мужиком; то есть не опасно: оба заняты; — и интересно: и чем кончится, и из-за чего, собственно, сыр-бор?

— Ааа, каз-зёл! Петух топтаный! Пар-раша! — ругался самыми страшными зоновскими ругательствами Лерыч, отмахиваясь от мальчишки, — Сука! Ливер выпущу!!!

Драка очень быстро из «постановочной» переросла в полноценное побоище практически равных противников: Лерыч был старше и тяжелее, Женька шустрее и злее.

Бах! Трах! По улице раздавались звуки ударов, выкрики, матерщина, остервенелое сопение, топот, возня, — словом весь звуковой ряд остервенелой уличной драки.

Так прошла минута, ещё тридцать секунд. Владимир, лёжа на спине, пряча «аркебузу» сбоку себя, не сводил глаз с зелёной калитки. Но открылась калитка совсем не там, — скрипнула дверь в заборе дома наискосок-напротив, совсем недалеко от места схватки. Осторожно высунулся мужчина в наброшенной на плечи куртке, с чем-то явно стреляющим в руках. Владимир в очередной раз испугался: а ну как сейчас, не мудрствуя лукаво, возьмёт да пальнёт сейчас в дерущихся возле его забора?? Чёрт его знает, как у них тут заведено. Вряд ли тут участковый есть или ещё какой-нибудь орган власти…

— Пацан… что он украл?? — стараясь перекричать шум от драки, крикнул вышедший сосед.

Его не услышали; а если бы и услышали, то, конечно же, не разбежались бы отвечать — драка была в самом разгаре! С Лерыча слетел его импровизированный головной убор, размоталось и было сорвано полотенце с покалеченного уха. От боли и ярости он не помнил себя, и бросался на Женьку как бультерьер на кошку. Женька грамотно уклонялся и встречал его колкими ударами кулаков в грудину и, изредка, в нос, отчего Лерыч свирепел ещё больше, и уже орал в полный голос:

— Ууууубью, пас-куда, сука-блядь, жить не буду; кишки жрать будешь, петух, козёл; замочу!!

Женька тоже не отставал, вопя:

— Падла! Чухан ублюдочный! Кошак помойный!!! Быстро выложил что взял, хуй уродский; обезьяна мусорная!!!

Их вопли наверняка слышала вся улица, — через два дома из-за забора, надрываясь, лаяла собака, её лай подхватили барбосы в конце улицы.

Владимир ждал.

Во дворе за зелёным профильным забором, — самого дома из своего положения Владимир не видел, — мигнув, зажегся свет; и тут же вновь погас.

— Граждане, бля!! — вновь воззвал вышедший сосед напротив, — Что делите, нах? Кто чо украл, бля??

Кажется, его не слышали. Тогда у него в руках зажегся фонарик, осветив побоище.

Но вот, когда победа стала склоняться в сторону Женьки, — когда он, в очередной раз сбив Лерыча с ног, прыгая вокруг него ни то как боксёр, ни то как обезьяна, норовил пнуть того в грудь или в плечо, не забывая пронзительно вопить, обвиняя оппонента в неведомой краже, за зелёным забором щёлкнул засов.

Владимир замер. Только бы он вышел! Не ограничился бы тем, чтобы выглянуть…

Скрипнув, калитка приоткрылась; в щели кто-то показался, вглядываясь в происходящее на улице. В руках, как и ожидалось, что-то конкретно-военное, даже не ружьё, — что-то калашеобразное.

Человек высунул голову из-за двери, оттуда же высунулся ствол, — и, метнув взгляд влево-вправо от калитки, оглядевшись таким образом, воззрился в происходящее. Было непонятно, заметил ли он поодаль возле забора лежащего Владимира и не придал этому значения, приняв за мусор, или вообще не обратил на него внимания. Теперь он весь был сосредоточен на происходящем на той стороне улицы, поодаль; тем более что стоявший там недалеко мужчина отчётливо освещал происходящее фонариком. Калитка скрипнула, открываясь во всю ширь, и мужчина с автоматом шагнул на улицу…

— «Пора!» — решил Владимир, и резко сел, поднимая «аркебузу», вкладываясь, наводясь по стволу на вышедшего. Вот он шанс! — другого не будет! Он нажал на кривую железку, которая в стреляющей железяке заменяла спуск… Раздался сухой щелчок, шпингалет сорвался со взвода, и боёк ударил по капсюлю — или куда он должен был там ударить… выстрела не последовало.

* * *

Человек у калитки видимо заметил резкое движение сбоку, повернулся туда, к Владимиру; одновременно отпуская калитку и с похвальной быстротой вскидывая автомат…

Вновь взводить проклятую самоделку не было времени; и Владимир, чувствуя, что — вот оно, то самое мгновение, когда или должно случиться какое-то чудо, или следующим мигом будет полное безмолвие, боль и смерть, уже не сидя, а стоя на коленях, изо всех сил метнул свою неудачную «аркебузу» в противника, метнул как копьё, как биллиардный кий, стволом вперёд; и, чувствуя, что не успевает, что чужак сейчас нажмёт на спусковой крючок, тем не менее, вскочил, ринулся к нему…

И чудо случилось.

Чужак у калитки, уклоняясь от летящего в него «копья», обоими руками вскидывая свой автомат, поскользнулся, и, невнятно ругнувшись, со всего маха грохнулся на бок и спину. Выстрела не последовало. Ахнувшись всем телом о лёд, он, очевидно, себе что-то отбил, потому что тут же исторгнул ни то вой, ни то стон; но, тем не менее, быстро-быстро, уже лёжа на спине, постарался вскинуть автомат… Не успел. Ему не хватило той секунды, которая в таких обстоятельствах и отделяет жизнь от смерти, победу от поражения: Владимир в прыжке упал на него.

Это было и не падение, и не прыжок — чувствуя, что и сам он поскальзывается, он всем телом ринулся к нему, как кобра, напружинившись, резко выбрасывает зубастую пасть из клубка колец. Упал, больно ударившись коленями и локтём о лёд; но адреналин мощной волной смыл боль: Владимир вцепился в автомат, который чужак пытался лёжа направить в его сторону, и, попутно ударившись ртом, зубами, разбив губу о холодный металл оружия, крутанул его в сторону.

Удалось. Чужак забарахтался под ним, стараясь перехватить оружие, но мешал и Владимир, всем телом придавивший его к земле и вырывающий из рук автомат, и автоматный ремень у него на шее. Он что-то опять невнятно и испуганно пискнул; Владимир, крутанув оружие, окончательно вырвал его из ослабевших рук противника, и тут же плашмя, со всей силы, ударил его автоматом в лицо! Противник окончательно выпустил оружие из рук и откинулся. Владимир рванул автомат на себя, но мешал ремень…

В это время во дворе дома, за распахнутой калиткой, вспыхнул, казалось, ослепительный свет, — хотя это был всего лишь плафон с лампочкой над крыльцом. Хлопнула входная дверь дома, — кто-то поспешил к калитке.

Как это уже неоднократно было с Владимиром на соревнованиях по дзю-до, в такие экстремальные моменты внимание как бы удесятерялось: казалось бы весь ты сосредоточен только и исключительно на схватке, ты смотришь только на противника и улавливаешь только и исключительно его малейшие движения; — и, в то же время ты видишь и судью на татами; и первый ряд зрителей; и вон ту симпатичную второкурсницу в мини, которую специально позвал на соревнования, и из-за которой в том числе обязательно нужно победить; и сестру Эльку в пятом ряду, подпрыгивающую на скамейке от азарта; и тренера, который, судя по его телодвижениям, чуть ли не борется вместе с тобой; и чей-то выкрик «- Подсечку!!»; и другой выкрик «- Не давай ему захват!»; и даже понимаешь, кто это крикнул — Серёга из команды; — и всё это одновременно, всё совершенно не мешает друг другу; и всё, как файлы в компьютере, укладываются на своё место, оставляя сознание чистым и готовым к борьбе и победе.

Борясь с подмятым под себя противником, стараясь сорвать у него с шеи автоматный ремень, раз за разом ударяя его в лицо, он одновременно видел и тёмную фигуру, спешащую с ружьём от крыльца через дворик к калитке; и Женьку, наконец окончательно разделавшегося с бомжом.

Увлечённый схваткой с Лерычем Женька, собственно, не отвлекался на происходящее у зелёного забора, ожидая услышать выстрел Владимира; и лишь потом, бросив возню с Лерычем, бежать «на прорыв». Но выстрела всё не было и не было; и он, мельком кинув взгляд, вдруг увидел, что Владимир с кем-то ожесточённо борется, а во дворе дома зажегся свет, так, что полоса от него легла через открытую калитку на улицу и на ноги дерущихся.

Тогда, оттолкнув уже выдохшегося и что-то невнятно скулившего Лерыча, он кинулся к калитке в зелёном заборе, на бегу сунув руку под куртку и нащупывая тёплую рукоятку заткнутой за туго затянутый пояс штанов Беретты.

Он успел пробежать только несколько шагов, когда его кто-то схватил сзади за куртку. Женька оглянулся: это был Лерыч. Только что скуливший, уже совсем сломленный бомж, с какой-то радости вдруг решил, что его противник убегает, и чисто инстинктивно кинулся за Женькой следом, стремясь ухватить его и «наказать». Судя по всему, Лерыч, только что капитально избитый, у которого из носа во все стороны при каждом движении и выдохе брызгала кровь, совсем потерял чувство реальности, решив вдруг что он побеждает, и «преследует покидающего поле боя противника»!

Женька быстро и энергично вернул его к реальности: полуобернувшись лягнул его ботинком в пах и саданул локтём в и без того окровавленный нос.

Лерыч грохнулся навзничь. Женька, взводя Беретту, ринулся к калитке…

* * *

Владимир, так и не сумев сорвать запутавшийся ремень с шеи подмятого противника, тем не менее с мгновения на мгновение ожидая появления в проёме калитки вооружённого нового врага, сумел вывернуть автомат так, чтобы он смотрел стволом на калитку.

Тут же в освещённом проёме появилась тёмная фигура с ружьём, стала поднимать ствол…

Противник был буквально в трёх шагах, и высвечивался чётко, как вырезанная из картона фигурка-силуэт.

Двинув большим пальцем правой руки, Владимир обнаружил, что предохранитель сдвинут в положение «огонь», незнакомец просто не успел и не сумел нажать на спуск. Передёргивать затвор не было времени; да он и наверняка считал, был уверен, что патрон в стволе — нельзя же быть таким дебилом, чтобы выйти посмотреть на ночную драку с оружием, в котором не дослан патрон! Направив ствол на тёмную фигуру, Владимир из совершенно неудобного положения, не только не вкладываясь, а, по сути, держа оружие в почти вытянутых руках, стремясь опередить врага, нажал на спуск.

Выстрел. Вспышка. Совсем нехарактерные для АК; но и чёрт с ним, главное, что с такого расстояния промахнуться невозможно. Фигура отчётливо вздрагивает и выпускает из рук ружьё, — и тут же чуть поодаль гремит ещё один выстрел: подбегающий Женька стреляет тоже; и тоже попадает.

Наискосок через улицу вышедший посмотреть на драку сосед ахает и скрывается за своим забором; торопливо скрежещет засов запираемой калитки.

Фигура, уронив ружьё, валится назад. Теперь не терять времени!

Уперевшись коленом в грудь противнику, Владимир всё-таки срывает у него с шеи ремень автомата, кажется, едва не оторвав ему голову. Женька, перепрыгнув через ноги лежащего, отталкивает падающего, и врывается в освещённый двор, держа пистолет наизготовку. Владимир наотмашь бьёт лежащего прикладом в голову; жёстко; и спешит за Женькой, готовый прикрыть его огнём.

Вот он — двор. Светло только перед крыльцом: освещает плафон над дверью, и полоска света, падающая через саму приоткрытую дверь в дом. Дальше, во дворе, видны зады двух или больше легковых машин, — Лерыч же говорил, что у Дырявого Гелендваген?? Кто-то ещё, — друзья, гости??

Почти плечом к плечу, Женька чуть впереди, они вместе врываются в дом.

Большое помещение, типа «холл» или прихожая — хорошо освещена, справа — вход в комнату, где видны шкафы, стоит обувь, скорее всего — гардеробная. Из холла проход влево, проход вправо; прямо — большие распашные двери, открытые — за ними видно биллиардный стол. И никого. Владимир заглядывает туда — да, никого! Секунды на размышление, и:

— Джонни, ищем кто здесь ещё есть! Быстро, за мной, не разбредаемся! Я — впереди; ты — прикрываешь спину! Пошли! — и двинулся по коридорчику направо. Хорошо, что везде свет горит! С улицы не видно — ставни, а внутри светло. Кто-то же ещё должен здесь быть кроме этих двоих, не одни же они тут были! Сейчас нужно их как можно быстрее обнаружить, пока они не опомнились от внезапного нападения, и не решили, как оказывать сопротивление, — например, не забаррикадировались в какой-нибудь комнате.

Женька молодец: понял с полуслова, пристроился сзади, держа наизготовку Беретту двумя руками, страхует с тыла. Двинулись!

НЕОЖИДАННАЯ НАХОДКА

Коридорчик пустой. Направо. Туалет, так. Пустой. Дальше по коридору. Сбоку дверь. Толкнул — заперта. Это напрягло. Тем более, что замок-дверная ручка такой, что снаружи ключом не закрывается, — эдакая металлическая шишка. То есть заперли не снаружи, — а как, изнутри кто-то заперся??

Ещё подёргал. Внутри не то что шорох, но как-то обострёнными чувствами ощущается движение. Опасность? Но почему не оказывают сопротивление; почему просто заперлись? — собираются отстреливаться изнутри?

Секунды размышления. Сзади, оглядываясь, нетерпеливо сопит Женька. Справа в по коридору, почти напротив этой, запертой двери, ещё одна дверь — но узкая, какие не делают в жилых помещениях; и даже чуть приоткрытая. Владимир толкнул дверь ногой, отпрянул — дверь приоткрылась. Щёлкнул выключателем рядом, — вот, кстати, тоже показатель, что помещение нежилое, заглянул — так и есть: вёдра, швабры; небольшой шкаф, в нём коробки со стиральным порошком и пачки мыла пирамидкой; ещё какие-то в основном пластиковые бутыли и банки — кладовка.

Так… Надо бы комнату эту проверить… Нельзя идти на второй этаж, оставляя у себя в тылу, возможно, врага. Но дверь не похожа на ту, которую можно выбить плечом или ногой, — приличная такая дверь, хоть и филёнчатая. А в кладовке ни лома, ни топора — наверное всё в сарае, во дворе. А, у меня же есть автомат! Кстати, что за автомат? Поначалу даже и не глянул. Но виду — классический АКМ, с деревянным ложем и прикладом, но какой-то толстый ствол…Ладно, стреляет и ладно, потом разберёмся…

Пока он размышлял что делать, послышались тихие шаги и дыхание с одышкой, рядом, в конце коридора, где он уходил в сторону — вправо, скорее всего на лестницу на второй этаж. Приложился, приготовился к стрельбе. Осторожные, но грузные шаги, сопение. Кто-то спускается по лестнице. Спустился, но в коридор не выходит. Не появляясь из-за угла как-то неуверенно спрашивает:

— Эдик?.. Ты это? … Что там за стрельба, почему не идёшь?..

Голос мужской. Тихо-тихо, приставным шагом, Владимир стал приближаться к углу, готовясь стрелять при любой опасности. Повернул голову в сторону, шепнул:

— Жень, постереги комнату…

Вроде бы и одними губами шепнул, но тот, за углом, видимо настороженно-испуганным слухом что-то уловил; скорее просто — что в доме чужие; издал какой-то сдавленный писк, и, спотыкаясь, судя по звукам, ломанулся вверх по лестнице, откуда только что спустился.

Броситься вдогонку и настичь убегавшего очень хотелось; но напрягала запертая изнутри дверь. Владимир метнулся в кладовку, мгновенно ещё раз осмотрелся. Вот! Бросил ремень автомата себе на шею; подхватил тумбочку — ого, тяжёлая! — выволок её в коридор, уже не стараясь действовать бесшумно, бросил на пол, — из открытой дверцы выкатились рулоны туалетной бумаги и выпал пятилитровый баллон с какой-то мутной жидкостью. Захватил из кладовой швабру, ту, которая была с деревянной ручкой, и подпёр её дверь, уперев в тумбочку и под дверную ручку.

Нормально! Теперь — вверх!

Они настигли этого сопевшего беглеца в одной из комнат второго этажа. Больше никого не было, хотя тщательно осматривать все комнаты второго этаже времени не было. Просто сразу обратили внимание на приоткрытую дверь, из-за которой пробивался свет; и раздавалось какое-то испуганно-сосредоточенное сопение-повизгивание.

Распахнув дверь, Владимир ворвался в комнату и сразу сместился в сторону, присел, готовый, что в него будут стрелять.

Не стреляли. В большой комнате, по обстановке представляющей из себя что-то среднее между гостиной и диванной: с диванами по стенам и большим столом посредине, накрытым как для ужина, толстый мужчина, сопя, натягивал брюки на голые жирные ляжки, даже не сняв роскошный белый махровый халат с золотыми кистями на болтающемся пояске, в котором он напоминал какого-то неопрятно-толстого белого медведя. Увидел их: Владимира с автоматом и заскочившего вслед за ним Женьку с пистолетом, охнул, и, бросив так и не застёгнутые брюки, шустро присел за стол. Спрятался!

Владимир бегло окинул взглядом комнату: полосатые обои «с отблеском», картины в «золотых» рамах; большущий жидкокристаллический или плазменный Панасоник на стене; музыкальный центр с колонками, ещё две двери, закрытых. И никого кроме этого толстого сопящего мужика.

Быстро сместился в сторону, готовясь гаркнуть ему что-нибудь жёстко-командное, вроде «- Встать, руки за голову!!», но вместо этого закашлялся: напрячь голосовые связки, замёрзшие на улице, не удалось.

А вот скрывшийся за столом, присев, толстый субъект, проявил себя: внезапно вынырнув из-за столешницы, он вскинул руку с пистолетом! Грохнул выстрел; он целил во Владимира; но он сместился в сторону и, почти не целясь, выстрелил в него два раза. Первый выстрел снёс что-то из посуды на столе, второй точно попал в толстяка. Тут же раздался и выстрел Женьки. Субъект в халате, взмахнув рукавами халата, как будто собирался взлететь, обрушился на пол.

Обежав стол, едва не споткнувшись о стул, полувыдвинутый из-за стола, Владимир увидел упавшего: он больше не представлял опасности. Толстый дядька, на вид лет пятидесяти, лежал на спине, на скомкавшемся халате, и над ним вздымалось его немалое голое пузо, поросшее редкой шерстью. Штаны он так и не успел застегнуть, и из-под расстёгнутых брюк виднелись лиловые трусы. Пуля Владимира попала ему в жирную грудь чуть выше левого соска, и Владимир мельком удивился, насколько нехарактерным для пули от АКМ было пулевое отверстие: большое, рваное. Не то чтобы он много повидал пулевых ранений, но всё же, всё же — на тех чурках, что он пострелял из автомата возле церкви, пулевые отверстия выглядели иначе. Впрочем, там и калибр был другой — 5.45; может быть из-за этого. Женька же попал ему в левое плечо; и теперь мужик быстро подплывал кровью, которая напитывала его роскошный белый махровый халат.

— Чо замер, Американец, мочи его! — Женька был сама деловизна. Нагнулся и вот уже выпрямился, держа в левой руке пистолет толстяка.

Ишь ты! — «мочи»! В смысле — «добей!» Интересно, как это — добить раненого, — укладывается в замысловатую систему Женькиных пацанячьих моральных правил. Белого вот тогда добить не дал, а этого — «Мочи!»

Толстяк открыл мучительно зажмуренные глаза, мутно взглянул на них, и торопливо вытолкнул через толстые лиловые губы:

— Скорей!.. Врача!.. Звонить! Абраму Моисеичу! Скорей!..

— Че-гооо?.. — Женька не расслышал.

— Звонить!.. скорей!! Радио в машине! Пусть едет. Кровь же, кровь — течёт! Аааххх… да помогите же! — и зашарил обоими руками по груди, размазывая и без того заливавшую её кровь.

— Ща — позвоним! — заверил Женька, и, отступив, выстрелил ему из поднятого пистолета в голову, с левой руки. Голова толстяка дёрнулась, пуля попала ему под правый глаз, оставив чёрную дырку в щеке, и выбив глаз из глазницы. Тело толстяка затряслось, мелко-мелко; бросив окровавленные руки в стороны, как будто собираясь оттолкнуться от пола и встать, он задрожал; и выбитый из глазницы глаз ещё больше выпучился, свернувшись зрачком в сторону. Агония.

— Быстро-быстро-быстро! — нужно было, не теряя времени, осмотреть другие комнаты. Перепрыгнув через тело, Владимир распахнул одну дверь: ванная комната. Хорошая, большая, с угловой ванной в углу, судя по разного рода переключателям — джакузи; унитаз, бидэ, душевая, несколько махровых халатов на вешалках — полный фарш уровня хорошего отеля. Другая дверь — спальня. Спальня с претензиями: большущая кровать под балдахином, который в наших широтах только для выпендрёжа; пузатые пуфики, подушечки; встроенный шкаф с зеркальными дверцами во всю стену напротив роскошного ложа. Явно, чёрт побери, «ложе любви» — что подчёркивают и картины на стенах с недвусмысленными сюжетами. И никого.

— Дальше, Джонни, дальше! Весь дом нужно осмотреть!

Женька полностью согласен; сунув свою Беретту за пояс, с трофейным пистолетом в руках, готов ассистировать Владимиру в дальнейшем шмоне.

Они бегло осмотрели весь дом. Больше никого не было. Никого. Нет, они конечно, не открывали шкафы и не перетряхивали кладовые, но чисто по ощущениям, — во всяком случае от них никто не убегал, и никто в них больше не стрелял. Получается, в доме было трое мужчин: те двое, что успокоили возле входа, и этот толстяк наверху. И ещё запертая комната на первом этаже. И ещё какие-то двери, наверное, ведущие в подсобные помещения, на первом же этаже, в которые они не заглядывали.

Те двое… Чччёрт, у второго же ружьё в руках было! — которого он, Владимир, свалил выстрелом в грудь; и Женька ещё продублировал. Некогда было подбирать — потеря темпа; так ведь и дверь входную за собой, ворвавшись, не закрыли!

— Джонни, тут всё; давай вниз!

Просыпались по крутой лестнице на первый этаж.

Мы же и дверь за собой не закрыли! — думал, сбегая по лестнице, Владимир, — Ну, полиции здесь не бывает, и вызвать невозможно, нечем, и не приедут… Самообороны какой-то организованной, как Лерыч говорит, тут тоже нет… Чтобы вслед за нами вдруг вломилась бы другая какая-нибудь банда — не, не бывает таких совпадений! А мы, по сути, банда, что уж там!.. А вот увести ружьё вполне могли! Тот же сосед, что вышел на улицу на той стороне, мог и прибрать ружьё! Да и вообще… Всякое бывает, всё может случиться; вдруг да и правда соседи на выручку, на выстрелы… В общем, спускаясь, он был настороже — жизнь научила опасаться сюрпризов.

В реальности всё оказалось проще и интересней: в холле, — так, скорее всего, можно было назвать большую прихожую на первом этаже, — посередине стоял Лерыч собственной персоной, с той самой «аркебузой», которая так подвела Владимира, в одной руке, в другой он держал ружьё-двустволку, и лыбился. А у радиаторов отопления, слева от входной двери, уже закрытой, сидел задницей на полу кажется тот самый субъект, который так неудачно вышел «посмотреть на драку», затем так неудачно поскользнулся в самый решающий момент, — Владимир его узнал по куртке. Больше в холле никого не было.

— Пацаны! — лыбясь во весь рот, встретил их Лерыч, — Мы ево сделали! Ну, мы вааще!

Про Лерыча в раскладах Владимир как-то и забыл, вернее, не принимал его в расчёт — считал, что он, скорее всего, сразу же как Женька перестал его избивать, удрал куда-нибудь. А он вот он! — живой, относительно здоровый и радостный; единственно что морда у него реально разбита в кровь — Женька постарался. И эту кровь, сочащуюся из носа, он размазал по всему лицу, отчего оно напоминало жуткую кровавую маску. Чёрное от запёкшейся крови ухо торчало в сторону, и действительно, было порвано. И, тем не менее, он улыбался!

— Пацаны! Мы сделали это! Мы — вааще! Даже не ожидал! Круто!

— Что «круто» и что ты «не ожидал»? — спросил Владимир.

— Ну как чо? Что мы этот дом взяли! Вааще нормалёк! Теперь всё наше! — заживём!

— Особенно ты заживёшь! — Женька сунул пистолет в карман и забрал у бомжа двустволку, стал её с интересом рассматривать, — Чо ты припёрся?.. Не фыркай тут! — всё кровью заляпал!

Потом Женька взглянул на свои кулаки, также заляпанные кровью Лерыча, и с тревогой осведомился:

— Спида у тебя нету?

— Нету! — согласился Лерыч, продолжая дебильно щериться, — Спида — нету. А я сразу понял, что это мы их так завлекаем! Хитрость, хы! Этот — повёлся!

Конечно же, ни про какую «хитрость» он не догадался, и дрался с Женькой всерьёз; но когда всё завертелось, когда был подстрелен вышедший на шум парень, и Владимир с Женькой ворвались в дом, он, не будь дурак, сообразил, что теперь путь открыт; и, если у «пацанов» всё получится, навар не ограничится несчастными двумя бидонами с техническим спиртом!

Он мотнул стволом «аркебузы» в сторону сидевшего у батареи.

— А это кто? — осведомился Владимир, подходя поближе.

— Это он и есть — Артур, то есть Эдик, Эдичка! — радостно поведал Лерыч, — Спёкся, сука! Здорово ты его отоварил! Ну и я, конечно, добавил, когда тащил сюда! Чтоб вспомнил. Как мы с ним в туалете курили, как за девчонками подсматривали! И как потом, падла, поднялся, загордился, бывшего кореша на посылках только держал, вместе западло выпить стало — круто-о-ой!.. Ещё долги какие-то свои на меня навесил, петух топтаный! Уууу!.. — он, подойдя, замахнулся на сидевшего прикладом «аркебузы», но тот не отреагировал.

Владимир, подойдя ближе, и сам уже увидел, что это он — Артур, Артурчик, как называла его та девка в ресторане. Узнать его было просто: таких ушей, наверное, ни у кого в Оршанске больше не было! По здоровенному «тоннелю» в каждом ухе, «облицованных» чёрной пластмассой, в каждый из которых можно было легко просунуть палец.

Вот только сейчас эти тоннели были задействованы в новом качестве: в каждую дыру в мочке уха была продета дужка маленького никелированного замочка; также в эту дужку были продеты конечные звенья блестящих цепочек, обвивающих батарею. В общем, Артурчик был теперь пристёгнут к батарее за оба уха, этими вот блестящими замочками и цепочками. Сидел, и мутно смотрел куда-то в угол — потихоньку приходил в себя. На челюсти вспух солидный желвак — видимо там, куда Владимир уработал его прикладом. Разбитый нос кровоточил. Кроме того имели место и покраснения под обоими глазами, со ссадинами, имеющие все шансы вскоре превратиться в полноценные гематомы — судя по всему работа Лерыча, выместившего на своём бывшем школьном товарище всю «пролетарскую ненависть» из-за неудачной своей жизни.

— Это ты его? — спросил Владимир, ткнув стволом автомата в направлении сидящего; и, сообразив, что кто же ещё, — не сам же Артурчик приковался, поправился, — Чем это, где взял?

— Ага! — ухмыльнулся Лерыч, — Вон, в кладовке! Там целый пучок на стенке висит, с замочками! Он ими девок приковывает. А я его сейчас самого — за ухи! Хы! Пусть сидит, Чебурах! Наделал этих дыреней в ушах, мудак…

— Хы. — согласился с ним Женька, — Хоть на что-то тоннели пригодились! Мы на районе пацанов с такими пиздили только в путь — нехер по-пидорски глядеться!.. Американец, гля — вот предохранитель, да?

Да, цепочки, замки, девушки. Надо искать Наташу. Но сначала надо обезопаситься, чтобы никто вслед за нами не впёрся.

Владимир быстро показал Женьке где у двустволки предохранитель; спросил Лерыча:

— Калитку закрыл? А тот, второй? Где он?

— Ага, закрыл! На засовчик. А этот — это ж Хохлатый, помогальник Артура. Он ебанутый на всю голову вообще-то. Был. Вы ж ево завалили наглушняк! Там и валяется, чо.

— Так не пойдёт! — не согласился с такой расстановкой Владимир, — Нечего ему там, на улице, валяться — мало ли что! Джонни, или с Лерычем, затащите его в ограду — нечего на виду у всей улицы лежать. Потом закрой калитку сам, надёжно. Я пока тут огляжусь…

Женька беспрекословно двинулся с Лерычем выполнять поручение, — судя по всему, после столь успешной операции по штурму дома, авторитет Владимира в его глазах существенно укрепился.

— Дай ружжо-то! — уже в дверях обратился Лерыч к Женьке, — У тя ж пекаль есть; ружжо дай мне!

— Перебьёшься! — одёрнул его Женька, забрасывая ружьё на ремне за спину, — Не заработал. Вон, с той дурой общайся. — кивнув на самоделку.

* * *

Пока Женька с Лерычем выполняли его поручение, Владимир ещё раз прошёлся по первому этажу, осмотрелся.

На первом этаже была и кухня, с электроплитой и холодильником, явно работающим. Порядок в кухне показывал наличие явно женской руки.

Запертая дверь по соседству с биллиардной была по-прежнему закрыта, и, как он и оставил её, подпёрта шваброй. Из-за двери не раздавалось ни звука.

Ещё дверь вела в подсобные помещения: там перемигивалась лампочками судя по всему система отопления, негромко шумел мультитопливный котёл; глухо, где-то под полом, стучал генератор. Интересно. Значит подвал есть; вот только не видно лаза. Ну, конечно, должен быть подвал, а как же! Ну ничего, найдём; а скорее всего так и сам покажет!

Была кладовая, не очень богатая, скорее всего, так — расходная, на каждый день; в ней — начатый мешок муки, ящик с тушёнкой, россыпь пачек печенья, ещё какие-то коробки, ящики, пятилитровая бутыль с растительным маслом, распечатанная коробка с вином… ничего себе живут сутенёры! Входа в подвал и там не было. А что ж у него и гаража нет, машины на улице? Недосмотр, да. Впрочем, там же большой, кажется, сарай за домом; Лерыч говорил, да и сам мельком видел — может быть это и есть гараж.

Вернувшись обратно в холл, Владимир взглянул на Артурчика, — тот по прежнему сидел у батареи, — ну куда б он делся, если б только порвав мочки ушей… Вот ведь, действительно, — форменный Чебурашка. Потихоньку приходит в себя, под глазами наливаются синяки. Нет, надо будет его, конечно, понадёжней обездвижить, но пока сойдёт и так. Кстати, надо будет решить, что с ним дальше делать; с ним, — и с домом. Хороший дом. Мелькнула даже мысль, — а не перебраться ли сюда вообще, всем, из Норы? Мелькнула и пропала, отогнал эту мысль — нет, пример того, что случилось с коттеджем Виталия Леонидовича слишком показательный; а ведь там оборона была поставлена не в пример надёжней. И простреливаемая зона, и вообще. А тут — все рядом, всё тесно. Всё в черте города. Нет, это только дело времени — защемят тут всех, найдутся специалисты… Да. Собственно, мы сами, возможно, этому начало и положили!

Заглянул в гардеробную — там, на стене, действительно на крючке висел целый пучок тоненьких, но прочных цепочек с замочками с торчащими в них ключиками. Вот ведь сволочь, работорговец!..

Вернулись с улицы Женька с Лерычем.

— Слышь, Билли, там, в сарае, кто-то ржёт! — поведал ему Женька, а Лерыч подтвердил кивком.

— Кто там может ржать? — удивился Владимир.

— Билли, ну ты даёшь! — деланно изумился Женька, — Ржут — лошади! Иногда — люди как лошади; но вообще…

— Жень, не балаболь. Точно не показалось?

— Не, ты чо! Реально. Там, во дворе три машины: Гелик, мерс, и фольксваген-фургон. Прикинь — живёт, падла!.. Мы, когда к сараю подошли, оно сначала молчало; а потом нас услышало — и заржало. Тихонько так. Только там сарай заперт. — поведал Женька, — Надо ключи поискать… где-то же здесь должны быть! Мне, бля, интересно — что за фигня?!

— Не надо искать, время терять, — он нам сейчас всё сам скажет! — решил Владимир, заметив, что «Чебурашка» окончательно, кажется, пришёл в себя, — И про сарай, и про машины — чьи; и вон про ту запертую дверь; а главное — где Наташа! То есть — где подвал. Сейчас — всё скажет!..

— Та дверь-та? — перебил Лерыч, — Так это я знаю чья! Это Лариска там живёт, её комната, с пацанёнком!

— Что за Лариска?

— Она типа хозяйка тут, ну, типа домоуправительница. — пояснил Лерыч, — Не, не жена. И не подруга, хы. Хотя он, Артурчик-то, её временами и шпилит, хы-хы; он сам, хоть и пидор, но это… как его… а, вспомнил! — он «би». То есть с бабами тоже может. А Лариска — она сама «из бывших», ну, из «Наташек» его; только она уже в возрасте, дитёнка завела, ну, эта, форму потеряла; потом, опять же, сейчас молодых-новых хоть завались желающих… Ну, он её выгнать сперва хотел; потом сюда, хозяйствовать, приспособил. Она и пашет; а чо. У ней же пацанёнок. Вот из-за него и старается. А так она — прислуга, что ли…

Лерыч, под взглядами Владимира и Женьки, подошёл к запертой двери, поколотил в неё кулаком, и крикнул:

— Лариска! Открывай! Это я, Лерыч, помнишь? Открывай! Артурчик твой — кончился, слышь!

И в самом деле, из-за двери что-то невнятно, слышно только Лерычу, ответил женский голос.

Он выслушал, и транслировал сказанное Владимиру и Женьке:

— Грит, что не откроет. Грит, что «ребёнок у ней»! — хы, чтоб «оставили её в покое».

— Открывай, дура, а то ща дверь сломаю! — пригрозил он ей. Опять она что-то ответила; а Лерыч, отойдя от двери, заозирался:

— Вот падла, не хочет открывать! Надо где-то ключи от сарая найти. Тама топор, лом…

— Оставь, Лерыч! — скомандовал разошедшемуся бомжу Владимир, — Нам она не мешает. Насчёт ключей и остального нам сейчас Артур сам всё скажет.

* * *

Допрос Артурчика-Эдички был короток и жесток, — но действенен. Владимир с некоторых пор совершенно избавился от прежних «гуманистических» комплексов, и действовал жёстко, даже жестоко, но эффективно. Сначала он, присев на корточки перед «Чебурашкой», и поймав его взгляд, просто задал вопросы: где вход в подвал, где находятся девушки, где ключи от сарая и от машин.

По злому взгляду Артурчика было видно, что он уже вполне в сознании, и вопросы понял; но, вместо ответов, он лишь злобно процедил:

— Уши отцепили, на. Быстро, на! Вы, на, не поняли ещё, с кем связались! Я вас, на…

Женька лишь хмыкнул; а Лерыч вызверился:

— Нихера ж себе, падло дырявое, нюх потерял; грозится ещё!.. Да ты…

Не обращая внимание на перепалку, на распинающегося Лерыча, Владимир просто присел на корточки рядом с Артурчиком, поймал его за руку, стиснул левой рукой кисть возле запястья, а правой ухватил его средний палец и с хрустом выломал его, свернув палец к тыльной стороне ладони…

Артурчик завопил так, что на секунды у них заложило уши. Владимир отпустил его руку; теперь на его правой кисти средний палец нелепо торчал вверх, как никогда не бывает у живых здоровых людей.

Женька поморщился, но ничего не сказал. Артурчик орал не переставая; Лерыч даже опасливо оглянулся на дверь, и к чему-то заверил:

— Не, никто не услышит! Тут, эта, стеклопакеты и ставни ещё, хоть заорись…

Да, собственно, было и наплевать, — если ночная улица не отреагировал на выстрелы, то уж на крики и подавно никто не прибежит, кончились те времена, если они, когда и были тут. Больше только бояться будут, крепче запрутся.

Владимир вновь ухватил орущего Артурчика за ту же руку и сообщил ему в промежутке между воплями, что сейчас сломает ему следующий палец, потом ещё и ещё, «пока у тебя, сволочь, все пальцы не будут торчать так, как этот!»

Такой метод допроса был ему самому неприятен, непривычен; но душа его уже покрылась коркой, коростой; он уже не был тем маленьким Володей, когда, было такое, плача прибежал к ещё тогда живой маме, и, рыдая, рассказал ей, как «там мальчишки из рогатки воробья убили!» и «он лежит такой, у него вся грудка разворочена!» Он стал другим, совсем другим…

Вскоре он получил от Артурчика всю нужную информацию: и где ключи; и где вход в подвал, где содержались девушки; и где патроны к имеющемуся в наличии оружию; и даже кто такой тот толстяк в халате, что так неудачно для него самого пересёкся с ними на лестнице и вздумал отстреливаться: это был «сам Муса Телбоев, зам Коловойского, очччень влиятельный человек в Регионах; теперь вам точно пиздец; его искать будут, за ним приедут, пиздец вам!»

Пропустив мимо ушей информацию про жирного покойника — кем бы он ни был в жизни, сейчас он был просто кучей мёртвого мяса; и, кто бы за ним не приехал, это будет явно не раньше утра, то есть времени достаточно, — Владимир поднялся с корточек и первым делом отправился искать вход в подвал, наказав Женьке и Лерычу стеречь Артурчика, а лучше привязать его покрепче.

Женька заявил, что «этого пидора» пусть один Лерыч пасёт, и изъявил желание идти с Владимиром; Владимир не возражал.

Вместе они довольно быстро нашли дверь в стене одного из технических помещений, где стоял здоровенный бак, весь облепленный для теплоизоляции причудливо застывшей пеной из баллонов, и на стене красовалась разводка из труб, вентилей и манометров. За дверью открылась пологая лестница вниз, в подвал.

* * *

Снизу пахнуло спёртым воздухом с явным запахом бензина и выхлопных газов; значительно громче стало слышно тарахтение генератора. Лестница вела вниз в темноту; впрочем, доставать фонарики не понадобилось — Владимир нащупал на стене выключатель, и подвал внизу осветился неярким, но вполне достаточным светом от диодных светильников.

Женька сунулся было за ним; но Владимир строго остановил его, буквально приказав стеречь вход в подвал, и быть настороже — ибо, как он сказал, «- Лерыч нам не друг и не помощник, а так, — временный попутчик; такая же, по ходу, дрянь, как и Дырявый; и не хватало ещё нам, чтобы он нас тут, в подвале, запер!» — Владимир, беря пример с друга Вовчика, и вообще, руководствуясь здравым смыслом, решил быть впредь максимально осторожным.

Опасение было не лишено оснований, и Женька с ним согласился; тем не менее сразу же выдвинул встречное предложение:

— Так давай, Билли, я сейчас пойду, да и хлопну его, чо тянуть-то?

Уже начав спускаться в подвал, Владимир задержался. Вообще Женькины моральные принципы представляли для него тёмный лес: то он с бывшим «героем фронта» дерётся строго одной рукой, «чтобы быть на равных»; или не допускает расправиться с Белым; то без проблем достреливает того жирняя на втором этаже и сейчас вот запросто предлагает пойти и пристрелить Лерыча. Который, всё ж таки, что ни говори, а подельник; и здорово им помог. Хотя и сволочь, конечно. Забавные принципы у Женьки, да.

— Жень, а вот интересно, — вот ты тогда Белого не дал мне грохнуть. А сейчас того толстого, наверху, добил без проблем; и Лерыча готов прижмурить — это как сочетается?

— Да без проблем! — пожал плечами Женька, — Лерыч, ты сам говоришь, нам кто? — никто. Гад; сам же говорил, что он на тебя со спины с палкой тогда в коттеджном посёлке напал, и ты с ним дрался. Гад он, значит. Тем более я его сегодня по драке урыл. А кого победил — того и замочить можно. Даже нужно! Дядя Диего вот говорил тогда, в кабаке ещё: «- Не добить побеждённого врага — это оскорбить мироздание, которое даровало тебе победу в бою! Оставить дело незавершённым». Он говорит, мироздание этого не любит! А с Белым ты не дрался.

— Вот оно как… — удивился Владимир, — Мироздание, значит. Диего… Складно. Против таких моральных авторитетов, конечно, не попрёшь! Ладно, стой, «держи вход», с Лерычем потом разберёмся!

Оставив Женьке автомат, он спустился в подвал.

* * *

Подвал был здоровенный; в нём было так же тепло, как и в доме, и Владимир расстегнул куртку. Пахло выхлопными газами, видимо, хотя, судя по звуку, генератор и стоял в отдельном каком-то отсеке с выводом выхлопа на улицу, газы частично попадали и сюда.

Первое помещение, в которое он попал, было, судя по всему, предбанником: диванчик вдоль стенки, вешалка на стене, на которой сейчас висел одинокий чей-то лифчик; резные по дереву картинки на стенах, изображавшие голых толстых дядек и женщин, парящихся вениками и совокупляющихся в разных позах, что однозначно показывало и невзыскательный вкус владельца дома, и его, так сказать, ментальную направленность.

Напротив диванчика на стене — покрытый пылью экран плоского телевизора, под ним тумбочка с таким же пыльным проигрывателем ДВД-дисков и стойка с этими дисками. Дурацкий глобус на колёсиках, который так любят приобретать «новые богатые» — несомненно, бар. Ещё двери; и проход дальше.

Владимир пооткрывал двери: ну да, парилка, душевая с ванной. Всё заброшенное по виду, видимо, давно не пользованное. Бойлерная, или теплоузел. Ещё комната — видимо, для стирки-гладилки: стиральная машинка, большая гладильная доска, верёвки под потолком для белья — ничего интересного. Пошёл в проход, на стук генератора.

Ещё помещение — видимо, с потугами на тренажёрный зал: горбатые скелеты тренажёров, тросы и противовесы. Зеркала на стенах — ну а как же! Интересно, Дырявый это сам себе строил, или перекупил у кого уже готовое? Или отжал, что скорее всего. Вряд ли тут кто-то вообще хоть когда-нибудь занимался; сейчас тут стоят какие-то пыльные коробки. Дальше.

Ещё комната — кладовая. О, тут побогаче: мешки, коробки, ящики. Но некогда смотреть, дальше.

Следующая комната Владимиру многое сказала о хозяине дома и о роде его занятий. В небольшой комнате с крашеными белой краской стенами, да ещё с развешенными по стенам зеркалами; так, что она была вполне ярко освещена даже единственной лампочкой под потолком, было что-то вроде пыточной… Или нет. Скорее не пыточной, а что-то вроде комнаты для экзекуций пополам с сексуальными утехами. Или сексуальными извращениями, — это точнее, если учесть антураж: большой низкий стол посередине, застеленный клеёнкой в бурых отвратных пятнах; по углам стола свисают ремни с пряжками, — явно фиксировать руки-ноги. Н клеёнке небрежно лежала плеть… Тяжёлая такая плеть; серьёзная, явно не для игрулек в садо-мазо.

Столик в углу, на нём какие-то блестящие железки; смятые большие чёрные пластиковые мешки в углу, — Владимиру всё это было мерзко даже рассматривать. Что он тут, в Декстера играл? Похоже! — завершала антураж видеокамера на штативе возле стола. И пахло тут… Несильно, но противно пахло чем-то животным, разложившимся; так, что даже перебивало вонь от генератора.

Владимир только огляделся в комнате, и тут же вышел. Трогать мешки, смотреть что в них и в тумбочке не было никакого желания; а вот намерение сразу же по возвращению в холл «хлопнуть», как выразился Женька, хозяина дома, стало очень сильным. Ладно, что дальше…

Вот — шорох, и вроде как еле различимый говор. Чччёрт, где-то здесь! Ещё несколько дверей. У Владимира сильно забилось сердце — неужели он сейчас увидит, — и вытащит из этого проклятого дома Наташу? Ведь этот гад, Артур, не сказал, что она здесь; только что «все бабы в подвале». Это Пломбир сказал, что Наташу Дырявому продали; не мог же он ошибиться или соврать? Зачем бы ему врать?

Шорох, звуки какого-то движения слышались из-за одной из дверей, — ну да, если здесь и есть тюрьма, зиндан — то, конечно, за этой дверью! — это уж классика!

Дверь была солидной; непонятно откуда её такую притащили и как вделали в стены: тяжёлая, металлическая, крашенная тёмно-зелёной краской, с откидывающимся окном-кормушкой, как это называется на слэнге арестантов; да ещё с глазком. И на засове; засов — на висячем замке. Рядом — табуретка, на ней забытая поварёшка, в засохших комках. Прислонённая к стенке палка — черенок от грабель или чего-то наподобии.

Смотри-ка, на замке… Видимо, Дырявый не всем доверял в своём доме. Ну-ка, где тут подходящий ключ на связке…

* * *

Он побренчал ключами, перебирая. За дверью еле слышно говорили. Вполне отчётливо только донеслось: «- Никуда не пойду… сволочь, сволочь!.. …поддержите, девочки!»

Сильно забилось сердце. Нашёл ключ, отпер замок; снял — отбросил в сторону. Приоткрыл дверь…

В дверь изнутри с силой врезалась брошенная металлическая миска, со звоном отскочила. От неожиданности отскочил и Владимир.

И несколько секунд тишина, почти полная; только там, в комнате, тоже неярко освещённой, торопливые голоса шёпотом. Владимир глубоко вздохнул, и как мог, отчётливо и громко проговорил в щель:

— Девчонки! Это не Дырявый; это я, Владимир. Дырявый наверху, с ним… всё ясно. Я вас выпускать пришёл. Наташа, слышишь? Наташа! Я за тобой!

Секундная пауза на осмысление, и в комнате кто-то пискнул «- Вовка!!»; что-то упало; произошло движение, — кажется кто-то упал и вскрикнул, — и в дверь врезались изнутри с такой силой, что она, кажется, несмотря на массу даже вздрогнула. Распахнулась со всей возможной скоростью; и в дверном проёме появилось несколько фигур, девичьих фигур — с лицами, ошалелыми от радости и неожиданности.

Владимир даже отшагнул назад; в дверях произошла заминка; наконец, оттолкнув всех, с воплем «- Во-о-о-овка-а-а-а-а!!!» на шею ему кинулась очень изменившаяся, едва узнаваемая, но точно — она, она!! — любимая сестрёнка Элеонора!!

МНЕ ОТМЩЕНИЕ, И АЗ ВОЗДАМ

Прошло не меньше пары минут, пока зацелованный, обнимаемый, со всех сторон облепленный девушками Владимир получил вновь способность что-то понимать. Хоть что-то. Как это получилось — он не понимал, да пока и не стремился, боясь сам поверить своим глазам, и где-то по-детски опасаясь, что всё это ему только снится: он пришёл сюда, в подвал, выручать Наташу; ну, конечно же, и с теми, кто с ней тут будет, — и внезапно видит перед собой… Элеонору, сестру; о судьбе которой думал, конечно; но меньше всего ожидал так неожиданно и в таких обстоятельствах встретить! И Наташу! И ещё — Гузель; вот уж кого он не ожидал тут увидеть даже если бы стал рассуждать, кого он здесь может встретить теоретически! Ладно, за Наташей он и пришёл; ладно, Элеонора странным и бесследным образом пропала из дома после начала «всей этой свистопляски», и, соответственно, могла «найтись» хоть где — почему бы и не в подвале дома ушастого торговца «живым товаром» из Оршанска, — но Гузель, она же сейчас должна бы быть в Озерье, на пригорке, с коммунарками и Зулькой, с отцом и матерью! Но вот — она здесь, смотрит на него, и в глазах слёзы.

И ещё две девушки — совсем незнакомые.

— Как?.. Наташа, Элька — как?.. Гуля, ты?.. здесь? Каким образом??

— Здесь! — она кивнула и вытерла глаза рукавом, — Два дня уже. Меня в плен взяли. Вовка, меня за тобой послали, — и в этом вот, в твоём ресторане, ну, ты адрес дал, — там меня и … и повязали. Я ничего сделать не могла! Не успела. Там этот вот, Эдичка, был; он всё и сделал, — потом этим, солдатам, заплатил чем-то. Продали. Вместе с Орликом…

— Элька…

— Во-о-овкаа!! — чуть не вопила, обнимая его, сестра, — Я не верю своим глазам!! Я думала, Толик за мной придёт, — а тут вдруг ты!! Но когда Наташка сказала, что ты здесь — я уж знала, что «это всё» скоро кончится!

— Толик?

— Это мой парень, он в Мувске! Меня сюда уже девять дней назад перевезли из Мувска; били, падлы; смотри — губа порвана, и зуб качается; — сильно видно?? Они, падлы, такие напуганные были, что я так и поняла, — Толян с Олегом Сергеевичем до них чуть-чуть не добрались! Я знаю — они б так дело не оставили; Толик за меня им бы всем ливер выпустил! И сюда привезли, продали этому упырю!! А ты же в Америке был; как ты здесь-то; я сначала думала, что Наташка с ума сошла от переживаний и заговаривается!!

Элька и правда сильно изменилась с тех пор, как он видел её последний раз; и было это аж пару лет назад! Вытянулась, похудела; черты лица стали резче — или это из-за освещения? Или из-за того «образа жизни», который на них всех свалился? И этот нехарактерный раньше для неё слэнг: «падлы», «ливер». Сестрёнка всегда отличалась бойким характером; и эти длинные месяцы, почти год, всеобщего бардака явно не обошли её своим влиянием. Но в любом случае она была жива; относительно, несмотря на худобу и действительно отчётливо вспухшую губу, здорова; и, насколько можно было судить, предусмотрительна, бодра и зла; во всяком случае именно она первой, после первых же объятий, тревожно спросила:

— А ты точно здесь один?? Как так?? А оружие у тебя — где?? А этот, с дырами в ушах — как?

Он не успевал отвечать на вопросы, в голове царил от неожиданности какой-то сумбур, как если бы в детстве он рассчитывал бы получить на день рождения пластмассовую маленькую машинку-игрушку, а получил настоящий Феррари!

Последней к нему обратилась Наташа, с упрёком:

— Володь, почему так долго? Они сказали, они сказали, что ты через неделю самое большое придёшь, и меня сразу выпустят! А потом… потом сказали, что ты не пришёл, и потому… Я думала — ты умер; и теперь…

Она заплакала, спрятав лицо в ладони.

Обнимая одновременно Элеонору и Гузель, он тревожно спросил Наташу:

— Они тебе ничего не сделали?..

— Нет… — помотала она, плача, головой, — По лицу только пару раз; так — нет… Эльке вон больше досталось…

— А меня били кнутом! — всхлипнув, сообщила одна из незнакомых девушек, — По заднице! — у него тут специальная комната есть! Его, гада, это возбуждает! Сесть не могу третий день!.. А потом… эти… заталкивали… эти… — не договорив, она тоже зарыдала.

— Во-овка!! — уже требовательно трясла его за рукав Элеонора, — Ты почему без оружия?? Где все?? Не один же ты здесь! Где этот — Дырявый?? Он меня палкой бил, сволочь!

— Сегодня у него «гость» должен был быть! — сообщила незнакомая девушка, — Лариса сказала. Это которая нам есть приносила. Они тогда обязательно кого-нибудь «в пыточную» тащат, и там измываются, как вот над Галькой… иногда оттуда и не возвраща-а-аются-я… А крики, а крики!!! — она тоже разрыдалась.

Теперь ревели все; у самого Владимира щипало в носу и на глаза наворачивались слёзы. Только плачущая Элька вернула его к действительности:

— Во-овк!! Где все, говорю?? Где оружие??? Пошли отсюда!

Издали, глухо, от входа донёсся Женькин голос:

— Билли! Что там? Помощь нужна??

Да-да, надо выбираться отсюда.

— Пойдём, пойдём, девчонки!.. Чччёрт, я прямо не верю своим глазам! Пойдём отсюда. Кто это? — это Женька, мой друг. Пойдём…

— Но ты этого Дырявого убил? Скажи — убил его?? — не отставала Элеонора, — А помощник его, такой, с крашеными волосами?? Он где?.. И — Лариса сказала, «гость» должен быть. Вовка!! Ты осторожен??.

— Дырявый?.. Нет, живой. — уже направляясь вместе с ними к выходу, отвечал сразу на все вопросы Владимир, — Он там — за уши пристёгнутый, за эти самые дырки — Лерыч пристегнул; это наш… эээ… подельник наш. Помощник его убит. Лариса эта ваша заперлась и не открывает. «Гость» который — тоже готов; на втором этаже лежит. Нет, ничего не бойтесь, девчонки; по крайней мере до утра нам тут вряд ли что угрожает…

— Я хочу как можно скорее уехать отсюда! — вздрогнув, сказала Наташа; и все девушки закивали, подтверждая это общее их желание.

— Живой ещё, говоришь?.. — с нехорошей интонацией произнесла сестрёнка Элеонора; а одна из девушек, та, что назвалась Галей, взяла стоявшую у стены палку…

* * *

— Ого! — народу!.. — приветствовал их на выходе из подвала Женька, — Нашёл свою Наташку?

Владимир краем глаза заметил, что при этих Женькиных словах Гузель вздрогнула и опустила голову.

— Нашёл, всех нашёл! — поспешил он сообщить, чтобы сгладить неловкость, — Это Женя, он же Джонни Диллинжер, знаменитый оршанский грабитель банков! Джонни, это моя сестра Элеонора! Да-да, родная сестра; помнишь, я тебе говорил, она в Мувске пропала. Наташа вот, Гузель… Да ты же и с Гулей знаком! Гуля, это Женька, ну!.. И…девушки, вас?.. Это Галя и Света. Давай автомат.

— Привет всем… О, точно, Гуля, мы ж в Озерье пересекались, помнишь? Как ты тут?

Стоявшая рядом Элеонора с одобрением пронаблюдала, как Владимир накинул себе автоматный ремень на плечо. Да, за прошедшее время, пока они не виделись, она очень изменилась; потому что тут же, указывая на двустволку у Женьки в руках, и, заметив и рукоятку массивной Беретты, торчащую у него из кармана, произнесла:

— Джонни… то есть Женя, Евгений! Ты не мог бы мне дать что-нибудь из твоего вооружения?.. — и, обернувшись к Владимиру, извиняющимся тоном произнесла, — Вовк, я с некоторых пор без ствола себя чувствую… какой-то неодетой!

Женька недовольно сморщился, но Владимир присоединился к просьбе сестры:

— Жень, у тебя три ствола, дай ей что-нибудь!

Тогда Женька с неохотой вытянул из кармана трофейный, отнятый у толстого «гостя» пистолет, протянул ей:

— На… Там патроны те же, я для Беретты повытягивал половину, мне Беретта привычней; но там ещё остались… Да ты, небось, и обращаться не умеешь?

Однако Элеонора, приняв пистолет, вполне уверенно оттянула затвор, проверяя наличие патрона в патроннике, и заверила его:

— Умею, ты что! Меня Толик учил. Знаешь, какой у меня пистолет был! — он на Новый Год подарил!.. Зиг, швейцарский, из нержавейки!

— И у меня такой был… — поддакнула Наташа, — И тоже Зиг…

Из глубины коттеджа послышался какой-то шум и вроде бы крик. Все насторожились; а Женька сообщил:

— Вот — опять! Вроде как дерутся; а ты в подвале застрял. Пойдём глянем?

— Жень… мы же входную заперли? — осведомился Владимир, беря автомат наизготовку, — И калитку вы закрыли… Неужели Лерыч что-то с Эдичкой не поделили? Ну, пойдём посмотрим!

* * *

Когда они вернулись в холл, они застали драку в разгаре: Лерыч и Эдичка, вцепившись друг в друга, катались по линолеуму холла, рыча и терзая друг друга.

Лерыч был, пожалуй, поздоровее своего бывшего одноклассника, но тому придавали силы ярость и боль, — боль он порванных в клочья мочек ушей, болтающихся теперь кровавыми лохмотьями и орошающими всё вокруг брызгами крови; боль от разбитого носа; боль от сломанного пальца. Впрочем, крови было и без того достаточно: кровоточил, надуваясь кровавыми пузырями, нос Лерыча; брызгала кровь из разбитого носа Эдички. Во всяком случае, никто из них не мог пока взять верх; и бились они явно на смерть: по утробному яростному рычанию казалось, что друг в друга насмерть вцепились два волка. Неподалеку валялся самодельный «карабин», оставленный Лерычу; на отопительном радиаторе по-прежнему были пристёгнуты блестящие цепочки с замочками, теперь забрызганные кровью — Эдичка явно в яростном порыве пожертвовал целостностью своих ушей чтобы добраться до неприятеля.

— Во дают! — одобрил схватку Женька и отошёл в сторону, собираясь наблюдать за единоборством; а девушки, напротив, увидев своего мучителя, едва не взвыв от ярости, кинулись к борющимся.

Сутенёр в мгновение ока за шиворот, за рукава был оторван от Лерыча; и на него обрушился град ударов. Его били ногами, стараясь попасть в лицо; Галя, визжа, старалась попасть концом палки ему в глаз, но он закрывал глаза руками — причём один палец так же дико и нелепо торчал в сторону; всегда азартная, но, насколько помнил сестру Владимир, воспитанная и «гуманная», Элеонора норовила попасть лежащему каблуком в кровоточащее ухо; потом одна из двух спасённых ранее незнакомых девушек, та, что рассказывала как над ней издевались в «пыточной», оттолкнув всех, обоими ногами вспрыгнула лежащему и воющему от боли Эдичке на голову и, балансируя на ней, подпрыгнула, стремясь обоими ногами размозжить ему лицо… Все были как бешеные; даже Наташа, оттеснённая своими товарками от головы Эдички, плача, пинала его по ногам. Владимир с Женькой, отступив к стене, с недоумением и с некоторым даже испугом наблюдали за этой экзекуцией; а сидевший на полу поодаль и вытиравший рукавом кровь с лица Лерыч только злорадно подхихикивал.

Наконец Эдичка перестал даже закрывать лицо руками — потерял сознание и распластался на линолеуме. Тут же ему на голову вспрыгнула Элеонора, и попыталась сплясать на голове что-то вроде джиги, но не удержалась, и едва не упала; но её место тут же заняла Галя, прыгая на голове сутенёра как на батуте; в то время как Гузель, Света и Наташа пинали его в грудь и в живот.

Владимир никогда не заблуждался насчёт какой-то особой «гуманности» женщин, но такое зверство было для него внове. Впрочем, говорил он себе, он наверняка не знает и не узнает всех деталей их «проживания» здесь; чего и сколько им пришлось пережить; и очень возможно, что то, чем платили девушки своему мучителю было лишь небольшой долей того, чего он заслуживал. Хотя сам он в любом случае предпочёл бы своего врага просто застрелить.

— Ничего себе они его!.. — уже с недоумением бормотал Женька; а бомж Лерыч лишь злорадно повторял:

— Так, так ево, петуха топтаного; в морду, в морду! Глаз ему выдави, давай!

* * *

Наконец девушки просто-напросто устали; и, тяжело дыша, расступились.

Сутенёр был растерзан: оттоптанные, посиневшие кисти рук; превращённое в кровавый фарш лицо, раздавленные нос и порванные губы. Кажется, он ещё дышал.

К Владимиру подошла вся раскрасневшаяся, тяжело дышащая Элеонора, уцепилась за рукав:

— Ффффуу… Гад. Так его… Вовка… никак не поверю, что это ты — и здесь! Хотя я знала, что мы теперь-то увидимся; после того как Наташу сюда!..

Проследила за его взглядом; стала объяснять, сумбурно, перескакивая с одного на другое:

— Ты не смотри, что мы с ним так… со зверством. Он бóльше заслужил. Точно — больше! Только уже сил нет; и он, падла, уже ничего не чувствует! А надо — чтоб чувствовал! Если б ты знал!.. Палкой бил, плёткой — но чтоб синяков не было, — «Вас, говорит, ещё под денежных людей подкладывать, надо чтоб товарный вид не потеряли!» За меня боялся только; губу и зубы — это мне ещё там, в Мувске, те чурки, у которых меня держали… до сих пор опухоль не спадает, прики-инь!.. И зуб шатается — больно! Меня не продали — меня как бы «на содержание» сюда перевезли, я так поняла; в Мувске держать уже боялись — я же знаю, Толик и Олег Сергеич, они б… и Крыс тоже! Они там, я знаю, весь Мувск на уши поставили за меня! А вот Галку и Свету конкретно мучили; и ещё Ольга была, неделю назад, её в «пыточную» увели — она так кричала!!.. И обратно уже не вернули — наверное, до смерти замучили; Лариса говорила, что это дорого стоит — когда красивую девушку до смерти запытать отдают; но есть желающие… богатые… Эти, «гости»… Ей вообще-то запрещено было с нами разговаривать; она только еду приносить должна была; но она всё равно разговаривала. Вот сегодня должен был «гость» быть — кого-нибудь обязательно бы опять в пыточную: Свету, Наташу или Гулю. Вовка, вы его точно убили?.. Гуле вчера, она говорила, «чтоб обломать», этот… — она кивнула на растерзанное тело, — этот пидор со своим помощником надевали противогаз и воздух перекрывали: «слоника» делали, как они говорят. Это чтоб «обломать», сделать послушной. Её к нам без сознания уже принесли. Гулька красивая, она с Мувск-шоу-балета, ты в курсе? Что-то у тебя с ней было, я чувствую; только она мало рассказывала; так, упоминала только, что «знакомы»… Мы тут про себя много рассказывали; я-то прямо обалдела, когда Наташку привезли… Ты знаешь, что она — беременная, от тебя?? Ой, Во-овка-а…Она про тебя рассказала; но, я думала, Толик меня раньше найдёт! Он — такой!.. А этот, его помощник, с крашеной чёлкой, — он где?.. Точно — убитый? Знаешь, Вовка, я теперь очччень осторожной буду, меня в Башне так подставили, так подставили…

— Точно! — успокоил её Владимир, — Во дворе лежит. Я ему в грудь из этого агрегата… — он похлопал по автомату, — засадил; и Женька ещё. Наверняка холодный… Но знаешь что, сестрёнка… Как-то неуютно я себя тут чувствую… «Гость» ещё этот; ещё хорошо что один был; Дырявый грозился, что приедут за ним…

Элеонора, слушая его, понимающе кивала.

— …конечно, можно устроить засаду и положить всех приехавших… но… опасно, опасно! Нет, до утра, конечно, вряд ли приедут; но вообще я бы предпочёл отсюда свалить поскорее. Вот, прямо сейчас. Ночью. И поскорее; а то, Элька, знаешь… у нас с Женькой сегодня что-то много приключений получилось. Я ещё держусь; но, знаешь, после болезни… Боюсь начать «разваливаться»… да, валялся пару недель вообще «в дрова», very much I was ill, можно сказать; потому и Наташу не забрал вовремя. Теперь, выясняется, что и к лучшему!

— «Положить всех приехавших!» — с восхищением произнесла Элеонора, — Куул! Да, ты же говорил — учился в Америке «по стрельбе», точно-точно… Брат, ты всегда был крутым, я знала! Как Толик; это мой парень — я говорила. Он тоже — очень крутой! Вы подружитесь, я уверена! Давай, валим отсюда, правда! Наташка говорила, что ты рассказывал — какое-то убежище у тебя есть, «Нора»?..

— «Валим отсюда…» — Владимир всё не мог оторвать взгляд от так неожиданно вновь обретённой сестры; наблюдал, как она, разговаривая с ним, всё вертит в руках полученный от Женьки пистолет, девятнадцатый Глок, как он уже определил — so shocked, сестрёнка, слэнг у тебя новый! Да, мы обои с тобой сильно изменились за это время! Папа?..

— Нет, никаких следов; пропал!.. — обрезала все его надежды Элеонора, — Я ничего о нём так и не узнала.

— Володя! — обратилась к нему, подойдя, Гузель. В глаза она ему не смотрела, — Какие планы? «На сейчас», я имею ввиду.

— Гуля… — обратился он к ней, метнув мгновенный взгляд на сестру, — Я всё объясню…

— Володя… — она по-прежнему не смотрела ему в глаза, — Всё это потом. Я говорю — что сейчас делаем?

Краем глаза он заметил, как Наташа ревниво следит за их разговором. Как можно более нейтрально сказал:

— Сейчас будем собираться и убираться отсюда. Все детали — потом. Девушки! — окликнул он остальных, — Бросьте его. Собираемся. Нет возражений?

Все изъявили желание поскорее покинуть этот дом, с которым у них у всех были связаны только плохие воспоминания.

— Джонни! Ты говорил там три машины?.. Возьми ключи, проверь — как там с топливом и вообще, на ходу ли. Возьмём всё что можем! — стал он распоряжаться, — Девчата! Давайте-ка посмотрим, что отсюда вообще можно взять… Да! Тут, наверное, вода есть. Вон там ванная — мы мимо прошли, когда сюда шли. Там можно умыться и вообще. На втором этаже душ есть… Кстати — душ! Неплохо бы всем помыться — у нас воду в ведре греть приходится, увы. Вон там, как понимаю, гардеробная. Надо забрать все хорошие зимние носильные вещи — сейчас это дефицит… Оружие, если попадётся — само собой! Тут, где-то, сейф должен быть… Да! Вы, наверное, есть хотите? Я сам хочу. Честно говоря, как зверь я хочу есть! Там, наверху, стол накрытый. Пойдём. Нет, Лерыч, ты здесь! — остановил он готового тоже двинуться наверх бомжа, — Постереги входную дверь и калитку, потом пожрёшь…

— А чо я… — недовольно буркнул Лерыч, — Вы там хавать пойдёте с тёлками, а я здесь сиди?.. Хули тут охранять — его, што ле? — Он ткнул стволом-трубой «аркебузы» в лежащего, — Я ево щас мочкану, и все дела!

— Тебя уже оставляли тут «на всякий случай», — напомнил Владимир, — Возвращаемся — а у вас тут побоище! Так что ты, Лерыч, пока что не оправдал доверия. Сказано — следи за воротами и калиткой! Потом пожрёшь, там много. Кстати! Какие у тебя дальнейшие планы? Мы отсюда сейчас выбираться будем…

— Какие планы, хы… — хмыкнул Лерыч, — Нах мне отсюда «выбираться»; я чо — дурной? Куда?? Зачем?? С такой-то козырной хазы?? Не… — он почесался, наблюдая, как девушки скрылись за углом коридора, уходящего из холла вправо, к санузлу и лестнице наверх, — Я тута останусь…

— Тут?.. — Владимир пожал плечами, — Ну, это как знаешь. Только хочу тебя предупредить: там, наверху, ещё один труп лежит. Какой-то жирный, видимо, влиятельный гад. Его, конечно, будут искать. Охрана там, домашние, — вот и Дырявый про это что-то упоминал. Приедут сюда…

— Да хули… — Лерыч лишь пожал плечами, — Ну, приедут… И чо. Заглушу нах всех!

— Глушилка у тебя ещё не отросла, — всех глушить! — усомнился Владимир, — Впрочем, твоё дело. Мы отсюда заберём всё что сможем; а ты смотри сам. Хочешь — оставайся… — На бомжа Владимиру было глубоко наплевать.

— А что всё-то, что всё-то!.. — забеспокоился бомж после этих слов и заозирался, — Схуяп всё-то?? Мы, эта, гоп-стоп вместе замутили; и делить должны по понятиям! А то «мы всё заберём», ишь…

Владимир внимательно взглянул в озабоченное теперь уже делёжкой, перемазанное кровью лицо бомжа. Ведь ещё час назад тот думал только о том, чтобы целым унести отсюда ноги. Два часа назад ему за счастье были бы два баллона с техническим спиртом. Сейчас же ему оставался весь дом, за исключением того, что они сумеют наскоро погрузить и вывезти, — и он уже недоволен! Нет, Владимир никогда не сомневался, что это в человеческой натуре — очень быстро «терять берега»; но обычно по его скромному опыту это касалось только женщин; мужчины были более адекватны в хотелках. Тут же Лерыч демонстрировал просто феноменальную наглость. Заныло плечо, куда этот подонок саданул его тогда палкой с гвоздями, явно пытаясь убить. Появилось вновь желание пристрелить сейчас же этого урода, — чем он лучше своего одноклассника и подельника?..

Лерыч же, расценив молчание Владимира как раздумье относительно правил делёжки, напротив, придвинулся к нему, и интимным шёпотом произнёс:

— Ты, эта… тем боле ты ж бапп нашёл! Во. Пять бапп! Нах тебе столько? Троих, эта, забирай — сеструха у тебя там, да? Во, троих забирай, — а двоих мне оставь! Ну и Лариска третьей будет, хы! — и довольно, в предвкушении, захохотал, как закаркал; потом замолк, и продолжил:

— И пацан твой пусть ружьё мне отдаст, хули. А то у тя автомат; а он волыну захапал! Делить надо поровну!

Владимир, борясь с желанием прямо сейчас отвесить Лерычу затрещину, а возможно, так и грохнуть тут урода, вместо этого просто забрал у него из рук самоделку-«аркебузу» и наставительно сообщил ему:

— Так. Слушай меня внимательно, чухан. Ты тут не «в равных долях», ты тут только постольку мы с Женькой тебе это разрешаем! Сам по себе ты — никто! Ствол этот, хоть он и дерьмо, я у тебя тоже забираю! Чтоб тебе всякие идиотские мысли в голову не лезли.

Видя, что Лерыч начал было открывать рот, чтобы что-то возмущённо возразить, добавил:

— У тебя, слушай, сейчас два варианта: или ты рот закрываешь и тихо-мирно сидишь тут на заднице, следишь за обстановкой, как я сказал; и тогда, наверно, мы и правда оставим тебе весь этот дом, — после того, как заберём всё, что нам нравится! Второй вариант — прямо сейчас подхватываешься и идёшь за ворота! Ибо нахер ты мне не нужен тут такой умный.

Про себя Владимир отметил и третий, неозвученный вариант: он решил, что если сейчас Лерыч начнёт что-нибудь спорить, предъявлять; словом, если хоть немного возникнут сомнения в его лояльности на ближайшие пару часов — то он его тут же и пристрелит, прямо над телом его бывшего одноклассника и работодателя.

Но Лерыч, видимо, не зря отсидел своё — нахождение в арестантской среде развило у него не мозги, конечно, но некую чуйку: когда надо быковать и тянуть одеяло на себя, а когда лучше заткнуться, и, как бы обидно тебя не чуханили, лучше промолчать в тряпочку и неотсвечивать. Сейчас что-то в тоне Владимира ему подсказало, что лучше выбрать второй вариант поведения. Ибо крутость новых знакомых была проявлена вполне предметно; а за себя, сколько бы Лерыч не пыжился, он свой уровень вполне понимал. Что ж, если они отсюда сдриснут, оставив ему всё остальное — это уже больше, чем он мог представлять себе в самых своих смелых мечтах. Всё не заберут, это точно! Есть, есть у Альберта и кое-какие нычки, о которых Лерыч только слышал краем уха; будет время — найду! А эти — пусть катятся!

И потому он, разом присмирев, покорно буркнул:

— Да чо ты, это я так… Чо говоришь — за калиткой следить? Ладно, чо. Во. Я у окна сяду — нормально видно…

РЕЗУЛЬТАТЫ УДАЧНОГО НАЛЁТА

Поднялись наверх, в «гостиную-диванную» при роскошной спальне, где был накрыт стол.

Владимир лишь покосился, проходя мимо, на подпёртую шваброй дверь, за которой, по словам Лерыча, находилось жильё «домработницы» Эдички, той, что «из бывших, вышедших в тираж», с её маленьким сыном. Из-за двери не раздавалось ни звука. Ну, пусть сидят себе…

Всё так же валялся полуодетый «гость» на распахнутом роскошном халате, теперь пропитавшемся уже подсыхающей кровью; и выбитый выстрелом из глазницы глаз, теперь свисая на синих тонких жгутиках, всё так же нелепо смотрел в сторону.

Наташа ойкнула; а Галя только сказала, с ненавистью глядя на труп:

— Вот, если б не твой пацан, к этому вот кабану нас кого-нибудь «на сладкое» в «пыточную» бы и потянули… Может быть — тебя! Может — вон, Гульку; или Светку; меня — вряд ли, у меня и так вся задница в рубцах…

Владимир вновь мельком взглянул на Гузель, и увидел, как опять потемнело её лицо при словах «твой пацан». Прошёл быстро в спальню, сдёрнул с кровати покрывало, отволок в гостиную, накрыл, особо не расправляя, тело.

Стол был хорош. Мясная нарезка; остывшая, но аппетитная жёлто-разваристая картошечка; селёдка; разнообразные консервы, даже маринованные персики в вазочке. Несколько разнокалиберных бутылок с напитками; пара — разбита первым выстрелом Владимира. Всё сервировано на двоих, но обильно.

— Ну что, перекусим?.. — сделал приглашающий жест Владимир.

— Ммммм, как с Башни, так нормально ни разу… — Элеонора тут же ухватила вазочку с каким-то рыбным салатиком, и принялась ложку за ложкой отправлять содержимое в рот, — Не, в Мувске ещё нормально кормили, а вот пока везли, да тут…

Все обступили стол, потянулись к еде. Гузель брезгливо обошла труп, накрытый покрывалом; а Галя, напротив, встала на него, чтобы дотянуться до центра стола, до вазочки с шоколадными конфетами:

— О боже, конфеты! Сто лет не ела; вот сейчас наемся — а дальше хоть на кладбище…

Все усиленно заработали челюстями, не обращая уже внимания ни на накрытый труп, ни на разбросанные по диванам мужские вещи, ни на осколки стекла на столе.

— Первый раз в одной комнате с покойником кушаю! — хохотнула Света, отправляя в рот шпротину, держа её просто пальцами за хвост, — И с аппетитом всё окей. Надо же, вот, сказал бы кто раньше!.. Музычки тут нету?..

— После такого стола я б и без плетей любому дала! — хихикнула и Галя, метнув взгляд на Владимира, — Но что-то у Дырявого на такой метод принуждения ума не хватило, только на плётку… Нет, кормили нас… не так чтобы совсем плохо, нельзя так сказать; ему ж «сохранение фактуры» нужно было, гаду… Девочки, вон, душ вижу! Если есть горячая — чур, я первая!

* * *

Сборы заняли ещё больше часа. Несмотря на то, что все торопились покинуть это проклятое «обиталище порока», никто из девушек не смог пренебречь такой роскошью цивилизации, как тёплый, пусть и не горячий, душ.

Да, сутенёр тут устроился с толком: скважина давала воду, электронасос качал, проточный водонагреватель на душе грел. Как уж он набирал джакузи — одному ему известно.

Конечно, это не шло ни в какое сравнение с тем, как были поставлены коммунальные удобства в коттедже Виталия Леонидовича; тут был, как говорится «суп пожиже, жемчуг помельче», но, тем не менее из душа шла вполне себе тёплая, а если сделать напор слабым, то и горячая вода.

В роскошной «парадной» спальне, в зеркальном огромном шкафу, и в двух спальнях без такого антуража на втором же этаже, очевидно, хозяйской и гостевой, в комнате помощника, в шкафах нашлось огромное количество и полотенец, и чистого белья, и не только мужского; так что все смогли не только торопливо помыться, но и переодеться в чистое.

Вытаскивая из шкафа, и в беспорядке сваливая барахло на пол, Владимир обнаружил и не ахти как замаскированный тайник за задней стенкой, в котором были патроны и принадлежности для имеющегося в наличии оружия: автомата, что теперь был у Владимира, и двустволки, «приватизированной» Женькой.

Кстати, внимательно рассмотрев свой трофей, отомкнув магазин и ознакомившись с его содержимым, Владимир обнаружил, что, как он и подозревал с самого первого выстрела из этого «агрегата», что это не совсем Калашников; вернее, не стандартный, обычный Калашников ака АК-47, АКМ, — 74 или прочие его модификации; вернее это была поздняя перепевка на мотив калаша: некий ВПО-209, как было маркировано на ствольной коробке; гладкоствольный полуавтоматический карабин.

Он с интересом и удивлением рассмотрел патроны: как понял, были они созданы на основе стандартной гильзы 7.62Х39, только без «бутылочного сужения»; и были явно калибром больше чем 7.62; были снаряжены пулями непривычной формы. В магазин были вперемешку заряжены и патроны с конической, медного цвета пулей; и тупоносые, с пулей чёрного цвета, судя на ощупь — в пластиковой заливке; и даже пули в виде мелкой дроби, склеенной или спечённой в виде цилиндрика.

Занятное оружие, какой-то гибрид, никогда такого не встречал; но по схеме — всё тот же легендарный и неубиваемый калашников, а значит — то что надо!

И — что ж, как говорится, за неимением гербовой пишут на простой; выбирать особо-то и не из чего; а агрегат, несмотря на всю свою экзотичность и весьма редкий боеприпас, наглядно показал свою работоспособность хотя бы на короткой дистанции.

В общем тайник выдал ему шесть снаряжённых магазинов к ВПО, упакованных в потрёпанную армейскую, явно видавшую виды, разгрузку — видимо Дырявый при случае рассчитывал поиграть в войнушку? А также три пачки патронов — две пулевых и одну дробовую. Там же были и патроны для охотничьего ружья, — 12-й калибр, судя по всему, подходящие к тому ружью, что было у Женьки; шесть пачек с разного номера дробью — очень неплохо.

Так же Владимир забрал и все принадлежности для чистки, сложив это всё богатство в большую дорожную сумку, найденную в шкафу; выкинув из неё предварительно стопку порнографических журналов, малиновый костюм из латекса, отделанные голубым бархатом наручники, банку с каким-то розовым желе, и набор разнообразных и разноцветных дилдо — гуттаперчевых членов.

А вот короткоствола у предприимчивого сутенёра, увы, не оказалось; и тот 19-й Глок, что Женька забрал у «гостя», и потом отдал Элеоноре, оказался единственным короткостволом в доме. Впрочем, обыскав одежду дохлого жирняя, Владимир нашёл ещё пару запасных магазинов, снаряжённых люгеровскими 9Х19, так что можно сказать, что боезапас и к пистолетам у них хоть и незначительно, но повысился. Толстяк, видимо, приехал или один днём, рискуя; или с охраной, но отпустив её; понадеявшись на хозяина притона, оттого и не имел при себе более серьёзного оружия. Ну что ж, хоть что-то; а то Женька с его оставшимся в Беретте после перестрелки одним патроном выглядел бы уж совсем жалко.

Женька поднялся наверх, отчитавшись, что на ходу машин всего три: Гелик, Мерс и Фольксваген-фургон. Хорошо б все угнать! То есть забрать как законный трофей. Все они, вроде бы, заправлены почти под пробку; он их завёл, да так и оставил — пусть прогреваются, на улице не на шутку что-то подморозило. Если б «штурм» не удался б — оставалось бы им только лечь и помереть под забором, дааа… Зато теперь!..

— Что, всё пожрали?? — разочарованно уставился он на разорённый стол.

— Жень, не жлобей. Я сам почти не ел, чесслово; вот, копался в барахле. Держи-ка — это тебе полтора десятка патронов к Беретте, — это же плюс, а?.. Вот. И сунь пачку двенадцатого калибра в карман, раз уж ты за дробовик так ухватился. Нет, Жендос, ничего больше стреляющего, увы. Пойдём, пока дамы собираются, перехватим чего на кухне — там есть, я видел, пошарим в холодильнике. Потом нужно будет оттуда, и из подвала, с кладовой — там хорошая кладовая, богатая! — перетаскать всё по машинам. Даже тот спирт, что Лерыч говорил, в сарае. Ничего тут не оставим, нафиг! Эта, Лариса — пусть как хочет, я им не Армия Спасения!..

— Правильно! — согласился Женька, рассовывая патроны по карманам, — Чо, дробосрал этот тоже у Лерыча забрал? То-то он сидит внизу такой надутый. Тоже верно, — гад он по жизни, даром что верную наводку дал. По понятиям-то он как бы с нами в доле; но «по жизни», в натуре, я б его грохнул! Есть в нём что-то такое, говнистое…

— Вот… — спускаясь по лестнице с сумкой, согласился Владимир, — А своим ощущениям надо доверять, сколько я уже убеждался!.. С другой стороны, он нам прямо судьбой послан! — если б не он, чёрт его знает как и когда бы мы Дырявого нашли, и что бы с девчонками б за это время случилось! Так что «по совокупности» я склонен его помиловать; если он, конечно, будет вести себя правильно… Он хочет тут остаться, — как думаешь?

— Да пусть остаётся! — пожал плечами Женька, — Только грохнут его утром, когда жирняя этого искать начнут и сюда приедут. Но нам это пох… Слушай! А он на нас не выведет случаем? — вдруг обеспокоился предусмотрительный Женька.

— Да нет, с чего бы! — успокоил его Владимир, — Подобрали мы его на улице; ни про Нору, ни про кто мы он ничего не знает. Да хер с ним, пусть живёт; зачем лишний раз карму без необходимости перегружать?.. Хотя тогда, с Белым, ты, Джонни, был неправ; и прикончить его тогда точно стоило… Чувствую я — не последняя это была наша с ним встреча…

ЕСЛИ НЕ ВЕЗЁТ ПО ЖИЗНИ — ТО НЕ ВЕЗЁТ ДО КОНЦА

Когда гружёные под завязку три машины выехали со двора, и Лерыч запер за ними ворота, только тогда он и вздохнул с облегчением. Закончился этот такой длинный, но такой удачный, по сути, день!

Вот ведь! Рассчитывал всего-то слить бенза с мотика, а вот поди ж ты — обломилось такое богатство! Это ж надо! — теперь, вместо того чтобы ночевать в теплотрассе, всю ночь греясь костерком от щепок и дурея от недосыпа и угара, сегодня он будет ночевать в тепле, на настоящей постели, с простынёй и одеялом; и ещё вода есть — тёплая; ухо вот можно будет того… размочить… сука, опять намяли, кровит; и жжёт шо писец…

Не, ну только подумать! Такое богатство обломилось ему — это прямо эта, фантастика! Фэнтази, бля!! — от ощущения чудовищной удачи у Лерыча спирало в груди и хотелось радостно и многосложно материться вслух. Но он молчал, — он же не псих! — только пошмыгивал разбитым в драке носом, сплёвывая на пол сопли пополам с кровью.

Набил ему харю пацан, дааа, набил. Шустрый, сука. Это потом только до Лерыча дошло, что эти двое, парень и пацан, сговорились эдак, «на драку», выманить кого из дома, — а ему ничего не сказали, чтобы выглядело натуральней. Ну ничего. Морду Лерычу били не один раз и не два; с мордой ничо не будет, и нос заживёт, — ему не в конкурсах красоты участвовать! Зато такое богатство отломилось! — всё, что Артурчик скопил за все эти годы; всё, что «Нинками Бессинжер» заработано в поте лица на спине, на четвереньках, и вообще в разных позах и положениях… Не всё, конечно; много эти забрали; можно б сказать, что всё что было, — а нет, всё да не всё! Про кладовую под сарайкой они не знали; а он не сказал, — а он сам таскал, помогал как-то Хохлатому спускать туда коробки и ящики. Там явно не книги, хе-хе. Чо-нибудь ценное поди. И бензин они не забрали, даже не заикнулись; и генератор снимать не стали — торопились! А гена сейчас — ценность! А шмотья сколько!..

Сам он о таком и не мечтал; это ж надо — целый дом в его распоряжении; он сначала думал, что они, эти двое, с бабами своими теперь тут присядут; ну посудить здраво — куда ломиться с такого богатства; тут же всё не вывезешь! Но нет; они погрузились — и свалили. Ну и скатертью по жопе! Жаль, что бабы не оставили, хотя б одной…

Кстати! Хы, как не оставили?! Оставили ж — вот, Лариска! Заперлась, дура; а они про неё и не вспомнили! Хоть она и в возрасте уже, — ну так и что? Пойдёт! Она баба хоть куда, опытная по сексу, к тому же хозяйственная; опять же пацан у неё, — есть чем припугнуть! Будет и сосать, и раком встанет — всё как он, Лерыч, захочет, — а то, бля, скажу, завалю мальца! Хы. Хорошая мысль!

Лерыч расхаживал по холлу, помахивая брошенной ему Владимиром напоследок, как кость собаке, той самодельной стрелялкой из трубы и шпингалета; сплёвывал на пол кровь пополам с соплями и лыбился. Удачно, удачно! А главное — вот ему ж всю жизнь из-за баб не везло, — и в школе, и потом… А тут — видишь, как судьба повернулась! — получается, наконец-то из-за баб ему и повезло! Этот, старший который, как его, он ведь сеструху свою или подругу тут искал, — из-за них на всё это и пошёл; а Лерыч просто наводку дал, — получается, и ему, Лерычу, наконец-то из-за баб фарт пришёл! А он-то думал, что у него с баб одни неприятности, а оно вон как!.. Удачно, удачно! Хы.

Так… Наконец Лерыч решил озаботиться практическими вопросами. Чо эти-то говорили? «Гость» какой-то тут ещё был, на втором этаже, — туда Лерыча при Артурчике-то не пускали; там, бля, всё для белых людей только… Гость, так… Они его грохнули… За ним, говорят, утром приедут… искать будут и приедут.

Ну чо… — он с сомнением посмотрел на самодельную «аркебузу» в руках, — Вряд ли из неё удастся несколько человек заглушить, даже если б патроны были. Патроны-то найти можно; вернее они есть — он, когда Хохлатого с улицы во двор перетаскивал, пошарил у него в карманах — вот, шесть штук… Но если бригада приедет, да со стволами…

Лерыч почесал стволом «аркебузы» голову, попал в ухо, и сморщился от боли. Бля… Не, так-то не получится. Но Лерыч не зря сидел на зоне со знающими людьми, и набрался от них мудрости. Как отмазываться от прокурорских, чтоб более тяжёлую статью не впаяли, и не только. Вот что можно будет сделать: обставить всё, как будто был налёт, и хозяев всех побили! А он, Лерыч, не при делах; он, типа, тута на подхвате — подай-принеси. Дворник, в общем. Значит, всех побили… — Лерыч подошёл к висящему на стене зеркалу и постарался скорчить возможно более плаксиво-печально-жалобную гримасу, — …а ему, Лерычу, просто морду набили, и он притворился мёртвым… Бля, надо будет только умыться и переодеться, а то не поверят, что у Артурчика в дворниках такой чухан. Они своего-то заберут; ну и, конечно, захотят тоже — пограбить бесхозное-то. А как же! Ну и — предложить им выпить за упокой души хозяина! А в выпивку — подмешать чего. Во, клофелин! — опытный Лерыч ещё со времён работы по развозу «Нинок» по заказам, знал, как это работает. У Лариски должно быть! Выпьют же? — кто ж откажется! И вырубятся. А кто не вырубится — того вот, с этого пугача! Вот и трофеи будут опять! Гы, идея!

Он скорчил рожу своему отражению в зеркале и опять скривился из-за боли в ухе. Бля. Надо пойти размочить; да и вообще — самому тяпнуть что-нибудь обезболивающего; не могли ж эти всё-то вывезти, тута ведь много было! На крайняк опять же у Лариски потребовать; только осторожно, чтоб она его самого не траванула, с неё станется!

Лерыч уже собрался было идти в ванную, когда до его слуха донёсся едва слышный стон. Он прислушался — стон повторился. Ого! — это стонал, как ни странно, Эдик, Эдичка, Артурчик, бывший, бля, школьный приятель и работодатель, бывший владелец всего этого великолепия, — каким-то образом, оказывается, его те бабы не добили! Хотя тогда казалось, что они его на части порвут, так остервенились, — нет злее животного, чем злая баба! — это Лерыч давно понял. Топтали, пинали, палкой тыкали — а он, паскуда, ещё дышит, оказывается!

Лерыч подошёл к лежащему навзничь сутенёру и всмотрелся ему в лицо. Лицо было жутко изуродовано, всё в крови и в кровоподтёках; к тому же и порванные уши висели лохмотьями; но на губах выдувался кровавый пузырь — значит дышит, падла! Это нехорошо, надо чтоб не дышал; а то чего доброго ещё и выживет, да расскажет, как дело было, — петухи, они, бля, живучие, они, грят, и без головы по двору бегают, хы!..

Лерыч вспомнил, как он остался поначалу здесь, в холле, один на один с Артурчиком, пристегнув его за уши, за тоннели в мочках, замочками к батарее — тогда это показалось ему вполне безопасно и смешно. А как эти двое крутых ушли, он стал над бывшим одноклассником глумиться, — аааа, бля, как это было сладко! Выделывался, гад, под делового косил; бизнес себе завёл, дом, тачку крутую, на бывшего кореша хуй клал?? А вот тебе! Ну??. Кто теперь деловой, ааа??? Сидишь, бля, как мартыхан какой, уши растопырив, и ничего сделать не можешь! — а я, если захочу, щас возьму да и отвафлю тебя как последнего петуха парашного!..

Да, знатно поглумился над ним; а тот только зубьями скрежетал бессильно, да ещё просил, дурак: отпусти, грит, Лерыч; отстегни; долги прощу, заместо Хохлатого будешь помогальником, и в долю возьму! — нашёл дурака, «в долю», когда всё и так его, Лерыча! Особенно когда он про «долг прощу» упомянул; это Лерыча завело конкретно; и он хотел, в натуре, пусть и не отвафлить бывшего корефана, но уж точно обоссать; и даже стал штаны для этого демонстративно расстёгивать. И тогда Артурчик, падла, рванулся изо всех сил; порвал нахер себе ухи — но до Лерыча дотянулся, и вцепился в него как собака в ботинок! И ведь здоровый, гад! И чем бы это кончилось — хер знает; хорошо тут бабы прибежали, и истоптали бывшего своего хозяина! Ишь, хорошо как отделали — глаза прям как щёлки, а левый так наверно и выбили! Но, падла, стонет ещё! — живой! Нееее, так дело не пойдёт! — в морг значит в морг, хы! Чтоб больше никаких сюрпризов!

Отступив от лежащего, Лерыч предварительно плюнул смачно ему в разбитое лицо, не попал; затем поднял «аркебузу», и, оттянув шпингалет, поставил его на задержку. Прицелился лежащему в лицо, и, предвкушая оглушительный выстрел, открыв рот и прищурившись, чтобы вдруг в глаза не попали ошмётки от разнесённого выстрелом почти в упор черепа, нажал на хреновину, которая заменяла в «аркебузе» спуск.

Раздался щелчок, выстрела не последовало.

Ахтыжбля! Ёбаный кочерга! Сука, нах! … — Лерыч многосложно выругался, а раненый в это время исторг ещё один стон и выдул на губах очередной кровавый пузырь.

Не, нахуй, я тя щас по-простому! — остервенившись, Лерыч перевернул «аркебузу» и саданул Артурчику прикладом в лоб, содрав ему кожу до кости! Ещё раз, ещё! Да, бля, я тебя щас в мясо, в фарш, нах, грёбаный экибастуз!

Чтобы удар получался сильнее, он перехватил «аркебузу» за ствол обоими руками, и, воздев над головой Артурчика, сильным толчком обрушил её приклад на голову лежащего… Грохнул оглушительный выстрел; заряд дроби с расстояния менее полуметра попал Лерычу в лоб, снеся верхнюю часть черепа. Всплеснув руками, Лерыч упал на спину; тело его выгнула судорога.

* * *

После выстрела прошло не меньше получаса; Лерыч давно затих; когда дверь, подпёртую снаружи шваброй, кто-то осторожно попытался изнутри открыть…

Дверь не подавалась, и её оставили было в покое; но через десять минут попытки открыть возобновились. Безрезультатно; но с каждым толчком, мало-помалу, на пару миллиметров всего, но тумбочка, в которую упиралась швабра, сдвигалась в сторону.

Изнутри почувствовали, что дверь хоть и понемногу, но подаётся, и удвоили усилия. Так, понемногу, враскачку, щель в двери росла, тумбочка сдвигалась; и, наконец, швабра упала, освобождая дверь.

Из-за двери выглянула женщина лет сорока, с настороженным, когда-то бывшим, возможно, красивым лицом. Обвела взглядом коридор, бросила взгляд в холл.

— Мам… Что там? — послышался из-за её спины детский голос. Оглянувшись назад, она строго сказала:

— Сиди на диване, не вставай! Я сейчас приду, только посмотрю, что там!.. — и вышла осторожно в коридор, держа в руке молоток.

* * *

Через десять минут, обойдя весь дом, выглянув во двор и увидя лежащий у порога и труп Хохлатого, она поняла, что стала в доме единоличной хозяйкой.

О ВРЕДЕ ЛЮБОПЫТСТВА

Завтрак подходил к концу. Олег без аппетита ковырялся вилкой в жареной картошке и размышлял. Перед ним лежал раскрытый блокнот и карандаш; и, отрываясь время от времени от еды, он делал в нём пометки, составлял своего рода план на сегодня.

Сделать нужно было много; всё, наверное, и не успеть, но надо постараться. С тех пор как прошла та неделя, что он отвёл мысленно на возвращение «экспедиции за Элеонорой», потом ещё неделя, потом десять дней, — он постоянно старался быть занятым, чтобы работой отвлечь себя от тяжёлых мыслей.

«Экспедиционная команда» ушла, и как в воду канула! Последнее сообщение по радио было что «прибыли на место; маскируем машину; выдвигаемся через лес к деревне, пока всё идёт по плану» — и всё, как обрезало! Что могло пойти «не так», почему за столько времени они не то что не вернулись, но и не дали о себе знать? — он терялся в догадках.

Картины возможно произошедшего с ними рисовались перед внутренним взором одна диче другой: вот они набрели на минное поле… откуда там, чёрт побери, могло быть минное поле?? — но всё-так… а вдруг? Вдруг деревню обнесли минами? Валя говорила, что у них там жёсткая конфронтация с местными. Но Толик — тёртый калач, он не сунулся бы так вот, надурняк, на мины, будь хоть какая-то опасность. Опять же, миной, одной, не могло накрыть ведь всех, — кто-нибудь бы вернулся к машине и сообщил, запросил бы помощь.

Или нарвались на засаду? Какая, к чёрту, в зимнем лесу может быть засада, против кого? Тем более что шли они не сами по себе, а с проводником; с этой самой Валей; которая сама, считай, местная; знает все расклады и на местности ориентируется. Не могла же она сама быть заслана к ним в Башню с целью выманить самую боеспособную часть гарнизона «под молотки», как говорят блатные — это было бы уж совсем фантастично!

Нет, понятно, что «засада» — это был, в принципе, возможный вариант, — мало ли какие у них там, у местных, разборки; могли и угодить; но опять-таки — Толик далеко не мальчик, и с ним совсем не пацаны… хм, с другой стороны, — ну как не пацаны; Серый вот ещё по всему так конкретно пацан… да и Бабах тоже — в жопе ветер играет временами! Но всё же — не желторотые юнцы; дисциплину знают; с оружием обращаться умеют; да и вооружены по нынешним временам превосходно! — как можно так попасть… Хотя, конечно, скажем, пулемётной очереди всё равно и сколько вас, и как вы вооружены…

Или, может, кто-то из них ранен, и они отлёживаются у местных, не рискуя транспортировать? Тогда логично было бы послать кого-нибудь к машине, чтобы сообщили о произошедшем, — ведь прекрасно понимают, как он тут с ума сходит! Нет, обязательно сообщили бы!

В результате долгих, всесторонних и мучительных раздумий и догадок, Олег решил, что он нашёл единственно возможный ответ на загадку: что-то случилось с машиной!

Да, это тоже было маловероятно; но всё объясняло: всей группой, вчетвером, они выдвинулись к деревне — и в это время, пока они отсутствовали, что-то и произошло! Что? Ну, например, машину угнали. Кто-то, бродя по лесу, нашёл машину и угнал… Хм… Толик не такой дурак. Оставленную Толиком машину без очень специальных знаний и специфических деталей было не угнать. Нууу… тогда мог, скажем, снять рацию как несомненную ценность, а машину со зла уничтожить!

Это действительно многое объясняло — и почему не сообщили о очередном этапе операции; хотя бы — нашли или нет Белку, что планируют делать в дальнейшем; и почему не вернулись до сих пор в Башню. Да, это всё объясняло! — без рации и без машины они, даже находясь в полном здравии, не могли бы ни сообщить о произошедшем, ни вернуться так быстро. Они вынуждены бы были искать местную машину — и далеко не факт, что это было бы легко! — или выбираться пешком; а это, что ни говори, через пусть и дырявую, но «линию фронта», было нелегко и заняло бы немало времени!

Конечно, зная брата, Олег не сомневался, что никакие моральные соображения не удержали бы того от очередного гопнического угона любого транспортного средства, на котором можно было бы добраться домой; начиная от малолитражки и кончая БМП; и, если бы при этом пришлось бы кого-то убить — тоже за этим дело бы не встало. Но какова там реальная обстановка? — в последнем разговоре с братом Олег всячески просил его не рисковать без необходимости; особенно — не рисковать жизнью Сергея! — Толян клятвенно обещал…

Так может быть сейчас они, не желая рисковать, пешком, понемногу, и выходят на Мувск? Это многое объясняло. Во всяком случае отгоняло мрачные мысли о том, что что-то случилось непоправимое.

И потому Олег, сам убедив себя в том, что ничего фатального не произошло, а имеет место быть лишь незапланированная задержка, всячески старался отвлечь себя от мрачных мыслей работой.

Работы было полно.

Новые, «вольнонаёмные» пеоны разгребли завалы ломаной мебели на лестничных пролётах, той, что прежде представляла собой баррикады, так успешно преградившие путь боевикам Старшóго; но Олег решил на этот раз не сосредотачиваться на возможности чисто боя в самой Башне, поскольку и фокус, однажды исполненный и разоблачённый, уже не фокус; и огневая мощь Башни существенно возросла. Теперь можно было думать о том, как дать бой потенциальным врагам «на дальних подступах», то есть до проникновения в собственно Башню.

Для этого Олег разрабатывал несколько своих оригинальных идей.

Пеоны были отправлены в подвал, в помощь Кроту; а сам он больше недели делал и опробовал разного рода варианты реализации этих своих идей.

* * *

Первое, с чего надо было начать, это, конечно, обезопасить себя от проникновения в Башню через бассейн, через внутренние переходы, загодя пробитые ещё бригадой Ибрагима-Бруцеллёза, из которой на сегодняшний день не осталось в живых ни одного человека, — прогноз что «- Вы тут, уроды, на отсрочке смертного приговора, только!» был реализован самой судьбой в полном объёме.

Люди, похитившие Белку из бассейна, пробили лаз во внешней стене бывшего Дома Физкультуры, к которому принадлежал бассейн, затратив на это чёртово количество сил, но обойдя таким образом поставленные Олегом на двери самодельные мины. Первым делом нужно было этот пролом заделать, что и было выполнено пеонами — сначала «из говна и палок», как выразился Олег; потом капитально, заложив кирпичом на растворе. Благо что кирпича осталось много от развороченной взрывом печки, — Олег теперь планировал создать что-нибудь более технологичное, возможно — сварное. А также ещё в период пробития проходов в стенах строительный мусор не выбрасывался весь, а сортировался: хорошие, целые кирпичи складировались отдельно, и даже половинки кирпичей. Теперь всё это пригодилось.

Конечно, Олег отдавал себе отчёт, что если один раз проломили стену, то ничто не помешает сделать это повторно; «заклеить» же минами все стены, где можно было бы сделать пролом, было положительно невозможно. Бассейн же был стратегическим источником воды, пока не организовали себе другой вариант водоснабжения; и он же был опасен как возможный путь проникновения в Башню. Тут нужно было быть очень тщательным…

Одно время Олег думал установить в бассейне что-нибудь наподобии охранной системы, реагирующей на объём. Чтобы проникшее не санкционированно «тело» объёмом близкое к человеческому вызывало сработку системы, по выбору оповещающую его, Олега, и гарнизон Башни; либо уничтожавшую вторгшихся направленным взрывом. Либо и то и другое.

Мыслей, идей было много — вплоть до сейсмодатчиков, реагирующих на микросотрясения пола, как у системы минирования «Охота»; но останавливала сама техническая сложность задачи. Нет, надёргать датчиков объёма в бывших, теперь разорённых магазинах и банках было несложно; сложно было всё это скомпоновать в единую систему, надёжно запитать электричеством из независимых источников; сделать всё это безопасно, чтобы не угодить самому ненароком под «раздачу» из-за какого-нибудь технического сбоя. Олег был технарь; и руки у него росли откуда надо, но он был отнюдь не электронщик и не электрик; его знания и умения в этой сфере ограничивались способностью переставить розетку, заменить выключатель — в прежнее, мирное время; теперь же он вполне грамотно мог соорудить мину «на замыкание» или «размыкание» контакта; даже на наклон или сдвиг; мог и протянуть простейший телефон; но вот доверять свою безопасность и саму жизнь самостоятельно переделанной электронике он бы поостерёгся; и Миша тут также ему был небольшой подмогой.

Нужно было находить более простые, как говорили политики на заре БП, «ассиметричные» решения.

И, после долгих раздумий и перебора вариантов это решение было найдено; и заключалось оно в том, чтобы заставить самих вторгшихся активировать систему охраны, параллельную с миной; а именно — в создании мин-ловушек.

Современный человек, далёкий от такой специфической сферы истории, как история минно-взрывной техники, ведь даже не представляет себе сколько и чего выдумало человечество за свою историю чтобы ловко, ненавязчиво «пригласить» оппонентов к воротам в ад… А вот Олег всегда с живейшим интересом читал всё, что ему попадалось на тему военных технических хитростей, начиная от вьетнамских «ловчих ям» с кольями и до хитрых минных устройств, используемых террористами.

Идея ему пришла, когда он вспомнил об одном курьёзном способе минирования, который применяли изощрённые в хитростях немецкие сапёры, отступая под напором союзников, высадившихся в Нормандии, и оставляя за собой множество минных сюрпризов, призванных и задержать рвущихся в глубь Европы американцев и англичан, и нанести им небоевой, но существенный урон в живой силе.

Освобождали, скажем, союзные войска какой-нибудь французский городок. Располагались в нём на ночлег, или на постой. Офицер входил в облюбованный им дом, квартиру, — и что же он видел? Всё в порядке; всё целое и аккуратное: мебель, посуда, даже обеденные принадлежности. Только — вот недосмотр! — картина на стене несколько скособочилась. Непорядок! Американский, а ещё чаще склонный к порядку и аккуратности английский офицер, осматривая своё новое обиталище, непременно поинтересуется что же изображено на картине, и непременно её поправит — чтобы висела ровно. Это нормально, и вполне в духе современного человека — стремиться к симметрии и балансу в обстановке.

Поправит, — при этом замкнув контакты мины-сюрприза, — взрыв! — одним врагом рейха стало меньше! А может и несколькими врагами.

Или в пустой квартире жалобно мяучит котёнок, каким-то образом попавший в шкаф. Но стоит отворить дверцу…

В общем, идея сработать на человеческой психологии показалась Олегу вполне плодотворной, и он занялся делом. В бассейне, и по пути следования через лазы и переходы из бассейна в Башню, им были организованы несколько ловушек, непременно привлёкших бы внимание людей, не столь изощрённых в военных хитростях. Все, кто занимались поставкой воды из бассейна в Башню, а были это теперь только обои Васильченки и Миша, были строго проинструктированы, и даже сдали своего род зачёт на тему «что не трогать и к чему не приближаться даже», только после которого получили «допуск» на самостоятельную работу в этой сфере — сфере водоснабжения.

* * *

Надо сказать, что идея Олега оказалась плодотворной, если так можно назвать идею, вскоре после своего воплощения в жизнь собственно и отнявшую жизнь у двух человек; и подсократившую количество людей, селящихся в последнее время вокруг Башни, как в средние век крестьяне, в расчёте на защиту, селились вокруг рыцарского замка.

Однажды рано утром на столе в комнате у Олега, где он спал, затрясся и завибрировал трелью тот самый конечный выключатель дистанционного звонка, который в своё время Олег приспособил как сигнальное устройство в сарай в подвале второго подъезда, используемый им в до-БП-период как склад всякого барахла и съестных припасов. Теперь всё содержимое склада перекочевало давно уже на этажи Башни; а дистанционный звонок Олег приспособил как сигналку на несанкционированное вторжение в бассейн. А вернее — на подрыв любого из зарядов.

Надо же! Он не услышал никакого взрыва; впрочем, этой ночью, как бывало довольно часто теперь, в городе и даже неподалеку что-то бухало, взрываясь; постреливали; и, очевидно, уставший сепарировать звуки мозг дал слабину, приняв негромкий из-за удалённости и стен, взрыв в бассейне за просто один из череды свидетельств того, что «город ещё живёт, город ещё за что-то бьётся».

Но факт был фактом: девайс дёргался и бренчал, сигнализируя, что кто-то где-то как-то как минимум разомкнул контакты. Может быть, конечно, это был просто тот самый технический сбой — где-то просто окислились контакты, но проверить всё равно стоило — ведь ради того и делалось… К тому же Олег, проснувшись, взглянул на светящийся циферблат наручных часов — было половина шестого утра; и вот тогда он решил, что это точно не ложная тревога — если уж кому-то понадобилось бы вторгаться тайно на чужую территорию, то «по классике» это стоило делать именно ранним утром, когда сон наиболее крепок.

Кто это мог быть? Ещё кто-то из «мстителей»? — воспоминание про собственноручно пристреленного мальчишку неприятно кольнули, и он постарался их побыстрее отогнать. Да кто угодно. Вот сейчас и посмотрю… Плохо, что ни Толяна ни Крыса нет, — подстраховать. Крот вообще от автомата шарахается; на Васильченко и Мишу надежда слабая, брать их в прикрытие — только рисковать: если сами в переполохе не пальнут в спину, то уж точно подставятся под чужой огонь, — не их это, участвовать в «скоротечных огневых», как выражается Толян… но предупредить полюбому нужно!

Отзвонившись обоим; первым делом успокоив что ничего экстраординарного не случилось — если и бухнуло в бассейне, то это точно не налёт, не силовой наезд, как это уже ни раз бывало; это чья-то «шпионская вылазка», к тому же пресёкшаяся, судя по всему, в самом начале. Закипишевавшие на том конце провода Миша и Саша — слишком свежи ещё в памяти были последствия недавнего нападения, — мало-по-малу успокоились. Дав им инструкции; а вернее, велев собраться вместе и сидеть возле рации, — вторую маленькую «уоки-токи» Олег всегда брал с собой, он, напевая

 - Двадцать второго июня… Ровно в четы-ыре часааа… Киев бомбили, нам объяви-или Что началася война!

— поёживаясь, оделся; взял и автомат, и полный боекомплект с гранатами, — с люгером он не расставался даже когда спал, — нацепил и трофейный бронежилет; поверх его «лифчик» с магазинами; надел и включил налобный фонарь, и отправился «на происшествие».

«Проверять» было два варианта — или с улицы обойти дом, осмотрев возможные места проникновения, — по снегу-то это было б сразу видно; или идти обычным путём, через проломы.

Выбрал второй путь — хоть и риск; но вылазить на мороз категорически не хотелось. В выстуженном здании тоже был не курорт, но тут хоть не было ветра…

Квартира с забитым наглухо досками окном — где в своё время отправился на тот свет предводитель гопников Ибрагим-Бруцеллёз. Кресло в углу, закрывающее дыру в стене — лаз; — отключить находящуюся внутри мину с активацией «на сдвиг», отодвинуть в сторону кресло — чисто.

Следующее помещение — первым делом посветить на «маячки», которые были бы сдвинуты, проникни туда кто-нибудь чужой, — чисто.

Следующее… чисто. Следующее, следующее, следующее… Чисто-чисто-чисто!..

Мысленно уже жалея, что не надел наколенники, и, напротив, что напялил на себя этот неудобный жёсткий и тяжёлый броник, от «присел-пролез-выпрямился» уже и немного даже вспотев, добрался хорошо знакомым путём до самого зала бассейна; вернее, до небольшого помещения — ни то тренерской, ни то администраторской, от которого бассейн отделяла только хлипкая незапертая дверь. Собственно, через этот «кабинет» воду не таскали — лаз сюда пробили дополнительно, уже после похищения Элеоноры. Организовал это Олег и по своей привычке перестраховываться, и чтобы пеоны дурака не валяли, чтоб им жизнь на хозяйских харчах совсем уж санаторием не казалась.

Прислушался у двери — в гулком зале отчётливо кто-то всхлипывал, шептал, вскрикивал негромко, — словом, шла какая-то движуха. К тому же в морозном воздухе отчётливо пахло сгоревшим тротилом, — ну ясно, муха или мухи попали в паутину, и сейчас судорожно бьются, ожидая визита паука-хозяина. Ну-с, посмотрим…

Примерно сориентировавшись, откуда исходят звуки, он пинком распахнул дверь, одновременно включив мощный Толиков фонарь, направив на источник звуков и свет, и ствол автомата, и зычно скомандовал:

— Всем лечь лицом вниз, оружие перед собой; кто не подчинится — стреляю!

Он и в самом деле был готов прошить очередью любого находящегося там в случае если команда не будет мгновенно выполнена; но две фигуры, передвигавшиеся поодаль ни то ползком, ни то на четвереньках, тут же послушно шлёпнулись на обледенелый кафель, лишь что-то вякнув испуганно.

Олег вошёл в зал; мельком мазнул светом на фигуры — судя по всему безоружные; лежат, как он скомандовал, лицом вниз, руки за головой и, судя по всему, прямой опасности не представляют, — и тут же, сместившись в сторону, и ещё дальше вбок отставив руку с фонарём, быстро осмотрел зал — нет ли спрятавшихся. Вроде бы нет — сваленные в углу пластиковые стулья, стоявшие одна на одной скамейки, резиновые коврики и кафель — всё покрывал иней, истоптанный только там, где они обычно ходили, таская воду; да где оставили следы проломившие стену пришельцы.

А, нет! — вот и ещё следы! С другой стороны чаши бассейна были видны отпечатки, которых раньше не было, они вели вокруг бассейна, и начинались… начинались они от окна. Бассейн имел большую площадь остекления; часть его, как водится, кто-то для чего-то в период бардака в Мувске, побил; а часть сохранилась. Заделывать выбитые окна они здесь не стали вообще: во-первых, чтобы не обнаруживать, что бассейн посещаем, во-вторых окна всё равно были высоко, значительно выше человеческого роста, и заглянуть в них никто не мог.

А тут — ну надо же! — кто-то, а скорее — эти вот двое, если их никто не ждут снаружи, — озаботились каким-то образом выдавить стекло и залезть в бассейн через так высоко и так открыто расположенное окно… Те-то, что ломали стену — ломали её, во всяком случае, под прикрытием портика и колонн, с фасада; в закрытом от просмотра месте, — а тут так нагло, в открытую… Кто же это такие шустрые у нас?

Всё же страхуясь, осматриваясь по сторонам, Олег стал обходить бассейн, чтобы приблизиться к лежащим. Вот, в ярком свете фонаря стал виден ярко-кровавый, как на хорошей киноплёнке, след, тянувшийся за этими двоими; вот и место, с которого он начался: ловушка номер раз, он на неё больше всего и рассчитывал, да.

Скамейка чуть поодаль от бортика бассейна; на ней примёрзшее ведро с куском верёвки, — не то, которым набирали воду из чаши, а другое. Рядом на скамейке старая куртка на синтепоне, из-под неё торчит, вернее, торчал ствол и приклад автомата. Очень ясная картина: пришли за водой; набирая воду, положили автомат на скамейку, сверху бросили куртку — да так и забыли за делами. Наверное, вспомнили уже в Башне, и решили не возвращаться, не лезть обратно, — ничего с оружием не случится, полежит до завтра, или до следующего похода за водой. Башня сейчас богатая на оружие, это все знают; автомат какой-то проблемы не составляет.

Как не поднять такую ценную находку??

С какой бы целью не проник злоумышленник в бассейн — неужели не возьмёт он явно случайно забытый в бассейне автомат??

Конечно возьмёт.

Вот только под автоматом специально и тщательно насторожённая граната РГД-5 с подготовленным на мгновенное срабатывание взрывателем, без чеки, с рычагом взрывателя, придавленным тяжестью автомата и куртки. Ловушка! Собственно, и сам автомат — дефектный, с мятой ствольной коробкой; из тех, что попали под каменную шрапнель во дворе при наезде на Башню номер два. Но под курткой этого не видно, видно только ствол и приклад — казалось бы автомат и автомат, как же не взять такую ценность?

Вот и «взяли». Скамейка расщеплена и ещё курится сизым дымком, автомата не видно — куда-то забросило взрывом; не исключено, что в бассейн; от куртки — клочья… А те кто попытался взять — прочертили эту ярко-алую в луче фонаря дорожку от скамейки к… А куда, они, собственно, перемещались-то вокруг бассейна — опять, что ли, к окну? И как они собирались туда лезть — тут метра три… Ага, вон и верёвка с узлами висит, — это по ней они спустились. А залезли бы они по ней обратно, раненые-то?

Но — живые, ты поглянь-ка!.. Хотя граната должна была взорваться буквально чуть ли не в руках! Наверное, значительную часть осколков приняла на себя куртка; они ведь у наступательной РГДэшки мелкие; а то, что пошло — пошло по ногам… Это мой недосмотр, надо было это предусмотреть! — по привычке оценивая ситуацию и делая себе мысленно выговор, подумал Олег, уже практически без опаски направляясь к лежащим.

Один из них, что характерно, скорее всего женщина… Оба стонут, но один — явно женским голосом.

— Ну-ка головы подняли! — скомандовал он лежащим, — Живенько засветили свои личики!

Сказал, и с неудовольствием подумал: вот, Толян, брат, уехал; а я между делом его лексику перенимаю! «Личики» да «засветили живенько». Тьфу!

Лежащие подняли искажённые страданием лица, и Олег тут же узнал их: это же Граневичи, Андрей, как его… Константинович; и жена его, Тамара Павловна. Те, что не так давно переселились в пятиэтажку напротив, к кому он ещё думал по примеру Спеца телефонную ветку прокинуть, чтобы были «смотрящие за фронтиром», то есть за другой стороной двора. А они — вон что! — ночью, через окно, влезли в чужую, блд, собственность!.. — Олег вполне серьёзно и обоснованно давно уже считал и бассейн, и, собственно, всю Башню, своей собственностью. А как же! Так сказать, по первому закону новой парадигмы: «Что ты защитить можешь, то, стало быть, и твоё». Не больше, но и не меньше.

Башню и бассейн с прилегающей территорией гарнизон Башни защитить мог, — что и продемонстрировал неоднократно; из-за чего под стены Башни и начал сползаться народ. И эти двое тоже, собственно говоря. И вот — на тебе! — такая нелояльность к… к сюзерену. Нехорошо!

Ишь ты, и сам залез, и жену потащил… Тамара Павловна, прям акробатка какая-то, в окна лазить; нехорошо, нехорошоооо… в чужой дом ночью через окно!

Он присел возле них на корточки, положив автомат на колени. Ишь ты, на корточках уже неудобно — колени болят, суставы, мать их, артрит, что ли, старость не радость…

— Как же вы так, Андрей Константинович?.. Ведь когда разговор с вами был, я вам чётко обрисовал особенности проживания около Башни; в том числе — в бассейн не лазить! И вообще — любое действие кроме обыденных — спросите предварительно. Таковы были мои условия, и вы их приняли. А сами?..

Лежащий только стонал, неудобно задрав голову чтобы видеть Олега. Правая рука его была изуродована взрывом: на кисти уцелели только два пальца, большой и мизинец, остальные оборваны. Запястье перетянуто какой-то тряпкой, явно чтобы остановить кровь; но только бесполезно — всё одно кровь брызгает струйками с кисти руки. Рядом также жалобно стонала его жена. Судя по всему, ей досталось существенно меньше, если вообще попало; и это она тащила мужа к окну.

— Женщину ещё с собой потащил…

— Она сама… меня одного не отпускала. Сама захотела! — произнёс первые членораздельные слова раненый, — Простите!..

— А как это вы в окно-то? Там же высоко, с улицы так и вообще метра четыре?

— Лестница… По лестнице. Сделали…

— Рукоблуды, нет бы на что-то нужное энергию потратить… Вот какого чёрта?? — продолжал вслух размышлять Олег, — Жили бы рядом как добрые соседи; нет, — вам надо было на свои задницы искать приключений! Чего ради? Что вы рассчитывали тут найти — склад Госрезерва?

— Мы думали… мы думали, что раз из-за бассейна была такая битва, то, может, тут что-то ценное… Мы не брать, мы только посмотреть!.. Простите! — стонал раненый.

— Из-за бассейна… идиоты! Как подростки, честное слово! — сказал Олег, поднимаясь и перекладывая автомат в левую руку, — И оружие, — чужой автомат, не ваш! — тоже схватил только из любопытства, да?

— Простите! Прос…

В помещении бассейна гулко хлопнули два пистолетных выстрела. Цокнули по обледенелому полу гильзы. Раненый уронил простреленную голову на пол, рядом затихла его жена.

Олег тяжело вздохнул и принялся заталкивать люгер обратно в кобуру. Их тоже можно понять: сейчас каждый ищет любую щелку чтобы что-то урвать; но правила есть правила. Нельзя давать слабины; да и что с ними делать, с нашпигованными осколками — лечить что ли? Чего ради, и почему именно их, воришек бесчестных; в городе полно других, нуждающихся в помощи…

Оборвал свои мысли — что это я, сам себя уговариваю, что поступил правильно? А какие сомнения? А никаких… Ладно. Надо будет днём тут опять всё восстановить в исходную. Вообще что-то я по мировоззренческим установкам всё больше с Толяном сближаюсь, хорошо ли это?.. А почему нет… А, ладно, потом додумаю эту, несомненно, не самую актуальную на сегодня мысль.

* * *

Олег опять проделал весь путь через проломы обратно в Башню; уже там включил рацию на передачу:

— Миша, как слышишь, приём.

В динамике зашуршало, раздались взволнованные голоса одновременно Миши и Васильченко:

— Да, да, Олег, слышим! Что там?? Вторжение опять?? Помощь нужна?? Мы выдвигаемся?? — и прочее, не относящееся к делу.

— Миша, Саша… — отстранил рацию от уха, чтобы переждать взволнованное кудахтание соратников; наконец вклинился:

— Так, слушать меня! Не перебивать! Сколько раз говорил: переговоры по радио коротко, сжато, информативно! После передачи информации оповестить «Приём!» и ждать ответа! Что за крики?? Приём.

Из динамика послышалось уже спокойнее:

— Мы, это, от волнения, Олег Сергеевич, думали… ну, ладно. Слушаем. А, да, — приём!

Сотрудники, едрёна вошь… Сколько не учи — в экстриме всё равно всё из головы вылетает! Наверное, это нормально — люди они полностью гражданские; впрочем я сам гражданский… то есть не заточенные на выживание, а это важно. Все навыки «в процессе», а это медленно, и, надо сказать, бесит того, у кого с навыками, хотя бы с самыми базовыми, всё в порядке. А, ладно! Кто уж есть…

— В бассейне сейчас всё в порядке. Была попытка проникновения, но… неудачная. Для них. Два двухсотых. Миша, сейчас можно не суетиться; ложитесь снова спать; а утром я мины с охраны сниму, возьмёшь двух пеонов, носилки — и в бассейн. Естественно, соблюдая все меры предосторожности, как обычно. Там заберёте двухсотых, и перетащите их в морг. А, да, перед этим сходи́те к наружной стене бассейна, где остекление — там к стене лестница должна быть прислонена, по которой они забрались; лестницу — в Башню…

Отметил про себя, что надо будет самому днём сходить в квартиру пятиэтажки, где было обосновались Граневичи; да вот, из-за своей глупости, жадности и неумеренного любопытства превратились в безымянных «двухсотых». Забрать что там у них было из ценного и полезного для Башни. Не то что «мародёрка», а чего добру пропадать, — родственников, детей у них вроде как не было. Был ведь у них — вроде не бедствовали; видел как сейчас выживают и много хуже, — нет, потащились искать приключений… Вот — нашли. Ладно.

Продолжил:

— Как закончите — мне сообщишь по радио, я там займусь восстановлением. Всё. Приём.

— Поняли… Да куда уж сейчас снова ложиться спать, — все ж на нервах… Думали опять… Понятно, понятно, Олег Сергеевич; спокойной ночи… а, да, приём!

— Всё, до утра. Связь кончаю.

Отключился; отправился снова переходами в свою «берлогу», квартиру, где последнее время ночевал. Спать и правда не хотелось, — перебили весь сон эти «вторженцы». Понятно, что напрягает, — один, считай, здесь. Как тогда Серый. Где-то они сейчас, чем заняты?.. Ладно, придётся мучиться, валяться в постели до утра, пока не рассветёт…

ОЛЕГ: ТЯГОТЫ ОЖИДАНИЯ. «АВИАБОМБЫ», ФЛЕШЕТТЫ, МИНЫ-ЛОВУШКИ

Не доев картошку, Олег отодвинул тарелку; взял кружку с парящим киселём, которую поставила рядом Ольга. Поблагодарил её кивком, взял с тарелки порезанную угольниками пресную лепёшку, что-то вроде еврейской мацы, что в последнее время стали печь на замену подходящим к концу, и потому перешедшим в разряд «не на каждый день», печенью и галетам. Благо муки хватало; а ровно и разнообразных круп. Надо будет озаботиться, кстати, ручной хотя бы мельницей! — отметил для себя.

Один из вольнонаёмных пеонов, вечно голодный по молодости Костян, показал пальцем на тарелку с недоеденной картошкой и подобострастно спросил:

— Олег Сергеич, позволите?

Доесть, имеется ввиду. Он за всеми доедает; за Олегом так в первую очередь, — сам ест, и коси́т одновременно не останется ли чего у других, — «гражданам Башни», в отличии от пеонов, и порции больше, и масло, и всякие разносолы, не полагающиеся просто рабочим.

Оле молча подвинул тарелку пальцем в его сторону. Спросил только:

— С могилой в подвале — закончили?

— Всё в общем закончили, Олег Сергеич! — ухватив уже его тарелку, заверил Костян, а Глеб Николаевич, как более старший и ответственный, степенно кивнул головой, — Забетонировали, да! Всё как вы говорили. Сегодня только оставшийся мусор уберём…

Олег молча кивнул.

Речь шла о могиле бывшей жены, Лены, Елены Николаевны.

Отнести её тело в «морг», в этот паноптикум, жуткую кунсткамеру, где лежали трупы и с отрезанными Толиком головами, в ожидании пока или придёт весна и начнёт оттаивать земля, или будет посвободнее со временем; чтобы всех их скопом, в «братской», так сказать, закопать; а проще — замуровать в какой-нибудь теперь заброшенной теплотрассе, — как-то не поднялась рука. Не то чтобы какие-то предрассудки, но… чувствовалось, что это было бы как-то неправильно.

Да, она очень нагадила им в последнее время; и вообще — чувства к ней, и отношения с ней на каком-то этапе прошли некий водораздел; и он, по сути, был бы готов, при необходимости, и правда, как рекомендовал брат, «всадить ей пулю между ушей»; но всё ж таки она была бывшей женой, и их многое связывало. Да, в прошлом; всё в прошлом — но всё же. Отнести её тело в подвальный «морг» было всё равно что выбросить его в скотомогильник, — это было неправильно. Пристрелить её за её подлость, — да, это было бы, наверное, по новым временам, нормально; но жизнь и так наказала её. Следовало теперь просто распорядиться её телом. Оставить лежать в одной из неотапливаемых квартир? — не дело. Вернутся ребята, Сергей, — хорошо бы к его возвращению всё с похоронами было б закончено. Похоронить у кладбищенских? Да там уже по сути не кладбище, а «жилой и оборонительный комплекс». Вырыть могилу во дворе Башни? Будет постоянно перед глазами, да и наезды, как видим, периодически на Башню случаются — не дело стрелять в том числе и по могиле. А главное — да, что постоянно на виду, — это нехорошо.

В общем, он принял решение похоронить её в подвале.

Гена-Крот, копаясь каждый день в своём подземелье, вырыл и несколько шурфов, которые, по их с Олегом прикидкам, должны бы были вывести к подземным коммуникациям вокруг дома; но несколько из них пришлось бросить, — упёрлись в бетон, или в большой камень уже под фундаментом.

Вот, в одном из таких шурфов Олег и решил похоронить бывшую жену. Два метра вниз, за ещё около четырёх метров в сторону, и под фундамент, — подходящий склеп. Под его присмотром тело задвинули в нишу; и пеоны засыпали чисто вертикальный ход. Лить сверху бетонную плиту было уже, пожалуй, излишеством; но всё же, всё же. Ладно, пускай, пусть будет могила как могила — с плитой. Ну а помянуть потом успеем, когда ребята вернутся.

— Что сегодня, Олег Сергеевич?.. — поинтересовался Глеб Николаевич.

— Сегодня… — Олег придвинул к себе исчерканный блокнот, — Сегодня разделитесь. Вот, Костян и Шленский будут в подвале наводить порядок, потом — в помощь Кроту. Вы, Глеб Николаевич, и Фёдор понадобитесь мне. На улице. Будем испытывать новое оружие. Авиабомбы и флешетты…

— Как это? — пеоны переглянулись. Что-то новое, вечно Старый что-то придумает… И непонятно завидовать или радоваться, что не погнали на улицу, — в подвале, конечно, придётся трудиться; но хоть не на холоде и вдали от начальства. А чего уж там «испытывать» Олег придумает…

— Как это?.. — переспросил Глеб Николаевич.

— Ну как… Я с крыши буду кидать; а вы внизу — ловить! — без улыбки объяснил Олег и взглянул на вытянувшиеся лица пеонов, тут же явно пожалевших, что их не оставили на привычной работе по копанию и перетаскиванию земли.

— Ладно, расслабьтесь! — успокоил их Олег, — Ловить будет необязательно. Вы будете корректировать по рации и помогать внизу. Миша — а ты будешь в мастерской, рядом с телефоном. Ольга Ивановна будет отслеживать ситуацию, если я на крыше буду слишком занят, чтобы смотреть по сторонам, и в случае чего отзвонится тебе; ты же сообщишь по радио мне… Ну, все закончили с завтраком? Двинулись собираться!

* * *

На крыше сёк неприятный колючий ветерок; но Олег, предвидя это, тепло оделся, и не обращал на такие мелочи внимания. Вернее, обращал чисто как на осложняющий испытания фактор — что тоже было, в общем, положительным моментом — при «боевом использовании» задуманных им оборонительно-заградительных мер совсем не обязательно будет идеально-тихая погода, так что пусть.

Сегодня он рассчитывал опробовать такие методы отсечения нападающим пути к Башне, как флешетты и авиабомбы. Всё, естественно, собственного, кустарного производства.

Новая, улучшенная концепция защиты Башни предполагала отсечь наступающим путь в Башню ещё на подходах.

Тут были и улучшенные, более надёжные бомбы со щебнем в виде поражающих элементов, сбрасываемых на тросе над головой вздумавших ломать вход в подъезд; были и закладки непосредственно под крыльцом. Сегодня же он рассчитывал опробовать как минимум одно из простейших, дешёвых, довольно древних изобретений человечества, под названием «флешетта», или, по-русски, «стрелки».

Каноничное название «флешетта» было французское, судя по вики, откуда Олег и скопировал в своё время статью; изобретение же восходило к временам первой мировой войны, когда только-только стали применять авиацию; а авиаторы озаботились методами борьбы с массами открыто расположенной конницы и пехоты.

Изобретение было простое и дешёвое; в отличии от бомб не требовательное к условиям хранения и применения, поскольку использовало такой вечный и надёжный природный поражающий фактор как всемирное тяготение. Представлял из себя стальные стрелки размером с карандаш, с оперением на одном конце. Применялись с аэропланов, с пикирования, просто рассыпая с воздуха над массами конницы и пехоты. Разогнанные скоростью самого аэроплана плюс ускорением свободного падения, стальные стрелки, бывало. Пробивали насквозь всадника или лошадь… Сами авиаторы, в начале первой мировой ещё не избавившиеся от предрассудков «рыцарского ведения войны по правилам», не любили флешетты, считая это оружие «слишком кровавым»; да и потом, по мере того как война приняла позиционный характер, достать противника стальными стрелками в траншеях и блиндажах стало задачей почти невозможной, и флешетты как оружие стали историей. Но история и нужна для того, чтобы её уроки не забывали; и вот, сейчас Олег рассчитывал дать старому оружию новую жизнь.

В виде стрелок он рассчитывал использовать несколько ящиков здоровенных, 20-сантиметровых гвоздей, «зашоппленых» в своё время в разорённых хозяйственных магазинах. До сих пор они лежали на одном из складов без дела; и вот сейчас пришло время стать им оружием.

В плюсах у гвоздей было то, что они уже имели остриё; в минусах — то, что у гвоздей не было стабилизатора, необходимого стрелке для правильного пикирования — кувыркающийся гвоздь вряд ли мог нанести серьёзную травму даже будучи брошен с крыши многоэтажки.

Олег это предвидел, и потому для пробы привязал к шляпкам нескольких десятков гвоздей двадцатисантиметровые ярко-красные ленты, призванные при броске играть роль стабилизаторов. Конечно, ленты в какой-то степени должны были и тормозить падение, но тут уж нечего было поделать — на более сложные кустарные стабилизаторы не было ни времени, ни возможности. Олег рассчитывал, что довольно короткая лента не особо затормозит стрелку, но всё же выровняет её падение остриём вниз. Красные же ленты он использовал исключительно для того, чтобы пеонам было проще искать стрелки внизу, в снегу. Оставалось только опробовать.

* * *

Он, встав на четвереньки, заглянул вниз.

Двор был как на ладони; внизу маячили маленькие фигурки Фёдора и Глеба Николаевича. Лежали несколько приготовленных «мишеней»: дверец от шкафов. По расчётам Олега, если стрелка пробьёт офанерованную или покрытую пластиком плиту ДВП, то уж при попадании человеку в плечо, в спину или даже в каску также мало не покажется.

Достал рацию:

— Ну, готовы? Для начала сектор один. Отойдите оттуда. Приём.

Взял из ящика одну стрелку, и, примерившись, бросил её как бросал бы стрелку дартса. Гвоздь с тихим «фрррр» от ленты унёсся вниз. Промах. Но не в этом дело — главное, что летел как надо, остриём вниз.

Взял ещё пару, бросил их просто вперёд, из расчёта что они спикируют в зону мишеней. Опять негромкое фырчание лент, и стрелки унеслись вниз. Ну да, в статье ведь было написано, что стрелки со стальными стабилизаторами, свистели, падая; что очень пугало лошадей, да и на пехоту действовало угнетающе.

— Мимо! — сообщила рация, — Приём.

— Сам вижу! — проворчал Олег, и зачерпнул из ящика уже десяток стрелок. В конце концов это оружие для применения по площадям, тут выцеливать каждую цель ни к чему. Метнул весь десяток, пачкой.

«Фррррр!» — смертоносные гвозди понеслись вниз.

— Есть одно попадание! — радостно известила рация, — мы подойдём, посмотрим? Приём.

Фёдор молодец. — подумал Олег, — Дельный. Не забывает, как рацией пользоваться.

— Отставить! — приказал он в рацию, — Ещё серия.

Зачерпнул ещё побольше десятка; заглянул с крыши, по красным пятнышкам лент в утоптанном пеонами снегу прикинул коррективы броска. Метнул. «Фрррр!»

— Есть! — радостно сообщила рация, — Три попадания! Одна в край, и две почти по центру. Кажется. Смотреть? Приём.

— Идите, смотрите. — разрешил Олег, — Сообщайте…

Фигурки двинулись к мишеням.

Через некоторое время рация сообщила:

— Все, которые попали — пробили! Торчат прям! Насквозь. А один гвоздь так и вообще полностью проломил, только кончик ленточки видно! Приём. А, да, что нам, собирать их? Приём.

— Не надо. — ответил Олег, — Потом. Оставьте всё как есть, позже соберёте. Сейчас ещё испытание. Отходите. Приём.

Ну что ж. Надо будет ещё в натуре посмотреть — что за пробитие; но в общем идея себя оправдала. Удобно тем, что, в принципе, можно даже не высовываться за край крыши — выставить, скажем, перископ; определиться, кто и где засел — и метать пачкой! Чисто по площадям. Этим, внизу, нападающим, явно очень некомфортно будет, когда их с неба будут накрывать такие гостинцы! К тому же с этим и женщина справится — не участвовать в перестрелке, а бросить просто пачку гвоздей… Совсем не подставляясь, но при этом вполне себе участвуя в обороне. А корректировать можно по рации.

Да, удачная идея. Сколько у нас, три ящика этих, длинных? Надо будет пеонов озадачить; перетащить все в лифтовую будку, предварительно навязать на них ленты…

Следующим испытанием было испытание «авиабомбы» — самодельного взрывного устройства со стабилизатором, которое, по мысли Олега, должно было, как и флешетты-стрелки, создать нападающим во дворе большие трудности с проникновением в Башню. И не только пехоте, но и, возможно, бронированной машине — почему нет?.. Если сделать кумулятивный заряд…

На эту идею его навели мины, два ящика 82-х миллиметровых мин, полученных в обмен на тела в числе прочего от родственников неудачливых штурмовиков, полёгших в Башне.

Взвешивая на руке тяжёленькую «каплю» со стабилизатором, Олег сразу подумал, что, хотя миномёта у них и нет, но такая штука ведь может летать не только «сначала вверх, потом вниз», но и просто сверху вниз, — если есть откуда сбросить её на головы нападающим.

Нет, с минами всё было ясно и понятно — это было серьёзное, надёжное оружие; и оно сразу «прописалось» в одной из квартир 12-го этажа; но душа хотела заколхозить и что-нибудь чисто своё, самодельное! Наподобии того самодельного гранатомёта из трубы, неудачно так взорвавшегося при первом же испытании — Олег любил самоделки.

Итогом его раздумий над проектом авиабомбы-самоделки стала пара литых из цемента с песком и мелким щебнем корпусов, внешне действительно напоминающих авиабомбы, каких их изображали в старых сатирических журналах, где какой-нибудь буржуй-кровопийца непременно угрожал человечеству чёрной хвостатой бомбой. Стабилизаторами же служили на одной фанерки, на другой — жестянки, крест-на-крест влитые в корпус.

Изделия получились тёжёленькие, даже без наполнения ещё взрывчатым веществом или самодельным порохом, и Олег подумал, что, пожалуй, вот «авиабомбы»-то женщинам кидать с крыши будет тяжело… Хотя, если недалеко… Можно будет внутрь корпусов добавить и всякого мелкого металлического мусора — для большего поражающего эффекта, — будут осколочно-фугасные, да. Что корпуса такие, «бетонные» — это как раз не проблема. Приходилось читать, что ещё во время второй мировой, для нас — Великой Отечественной, в СССР проводились исследования: нельзя ли заменить корпуса для авиабомб, особенно для тяжёлых, фугасных, каким-либо материалом, не столь дефицитным в воюющей стране, как металл. Например делать корпуса бетонными.

Оказалось, что металлический корпус при взрыве авиабомбы даёт совсем небольшой поражающий эффект в виде осколков; на самом деле основное назначение корпуса авиабомбы — доставить взрывной заряд до цели, не разрушившись до его детонации, только. Директора заводов, постоянно озабоченные тогда поставками металла для корпусов, с большим интересом отнеслись к идее; и даже были отлиты несколько больших бомб, и с успехом испытаны. Но потом, в конце концов, от идеи всё же отказались — нетехнологично; к тому же корпуса приходилось лить из бетона существенно более толстыми и тяжёлыми, нежели из чугуна и стали, что снижало заряжаемый в них вес взрывчатых веществ, а, стало быть, и фугасное воздействие бомбы.

Но это тогда. Сейчас же Олег также решил реанимировать старую идею. Пока что просто в виде пустых корпусов. Главное — правильно ли он установил стабилизаторы; не закувыркается ли бомба, придёт ли она в цель строго носом. Детонаторы Олег рассчитывал также делать самостоятельно, и делать просто: закреплять на капсюле гильзы от охотничьего патрона гвоздь-дюбель, из расчёта, что при ударе о землю он наколет капсюль; а уж патрон наполнить каким-либо легко детонирующим составом, который послужит «заводом» для основной массы взрывчатого вещества. Ну а при наполнении корпуса просто самодельным порохом и таких изысков можно было не делать — сработает просто от капсюля! Главное, чтобы не закувыркалась…

* * *

— Ну что, готовы? — спросил он в рацию, — Посылаю первую. Сектор два. Следите как придёт в землю, носом или боком. Готовы. Приём.

Стоя на коленях, он метнул, чуть закрутив, первую; и тут же, ухватившись за перила, обрамлявшие крышу, проследил за её полётом.

Бомба, чуть покачиваясь в полёте, немного вращаясь, как в кинохронике, спикировала на расчищенный «сектор два»; при ударе о мёрзлую землю послышался отчётливый хлопок, и над местом падения взметнулось сизое облачко. Отлетели в сторону самодельные стабилизаторы-фанерки.

— Она поломалась, Олег Сергеевич! — расстроенным голосом сообщила рация, — Раскололась… Приём.

— Ничего! — ответил Олег, — подтягивая к себе вторую и вновь становясь на колени, — Это ничего. Это штатно. Не подходите, сейчас вторая придёт. Приём.

Послал по той же траектории вторую. Тот же примерно эффект, — падение, немного боком; хлопок выстрела, отскочившие в сторону «стабилизаторы». Удачно…

Тут же в рации раздался напряжённый голос Миши:

— Олег Сергеич, Ольга Ивановна сообщает — в нашу сторону по проспекту джип едет!

— Ну, и что? Мало ли кто куда едет. И не забывай в конце передачи говорить «приём», Миша, сколько раз говорил. Приём.

— Так не ездили тут давно уже никто! И, это, Ольга Ивановна говорит — на антенне белая тряпочка. Переговоры, как бы? Приём.

— Ладно, понял. Оставайся на месте, следи за обстановкой. — и уже пеонам, по тому же каналу, — Поняли? Спокойно сейчас собрали флешетты, ну, стрелки с лентами, то есть; и что осталось от бомб. Вместе с мишенями — с теми, в которые попал, — ко мне в мастерскую номер два. Особо не суетитесь, — так не наезжают, опасности не вижу; но и не тяните особо — обед скоро. Действуйте. Я — вниз. Приём.

НЕПРИЛИЧНЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ

Олег лежал в постели, укрывшись несколькими одеялами так, что наружу торчал один нос — холодно! Хотя в комнате была плюсовая температура из-за работавшего по самому минимуму жидкостного обогревателя, выше плюс пяти температур не поднималась, а это ну никак не комфорт, нет. Идти же спать в клетушки, окружающие кухню, или в саму кухню, где было относительно тепло, он считал ниже своего достоинства, что ли. Нельзя «им» слишком уж демонстрировать, что «мы вместе», — была такая мысль; всё же «они у меня», а не «мы вместе». Да и, просто-напросто он любил побыть в одиночестве.

Под одеялами было тепло — помогал «грев»: пара пластиковых бутылок с горячей водой. К утру остынут, конечно; но сейчас — вполне себе. Мёрз нос; но тут уж ничего не поделать. На голову же, на уши была натянута вязаная лыжная шапочка. Всё же не зря в старых фильмах, в мультиках изображали всяких там европейских буржуа в ночных нарядах, обязательной принадлежностью которых являлся вязаный ночной колпак, — всё это не просто так, да, если голова не в тепле — какой уж тут сон. Это он давно понял.

Где же, где же ребята; почему не возвращаются? Или хотя бы не дают знать, что с ними по рации. Наверное всё же что-то с машиной…

Он постарался отогнать неприятные мысли и сосредоточиться на обдумывании чего-нибудь более конкретного, чем переживания за экспедицию за Белкой, — в конце концов правильно говорили древние: если не можешь изменить ситуацию, — измени к ней отношение. Помочь он им сейчас никак не может… Хотя, конечно, если… Нет-нет, лучше не думать о плохом!

* * *

Негромко звякнул телефон внутренней связи. Олег выпростал из-под одеяла руку, взял трубку:

— Да?

Голос Ольги:

— Олег Сергеевич, я к вам сейчас поднимусь, — можно?

— Оля, случилось чего? — он встревожился.

— Нет…

— Ну, давай, поднимайся, если надо.

Что-то случилось всё же. Или о чём-то переговорить, чтобы не при всех, не на людях. Вот чёрт, одеться надо бы, что ли.

Выбрался из-под одеял; сразу добавил подачу топлива на обогревателе. Зябко ёжась, закутался в просторный стёганый халат, найденный в одной из обмарадёренных квартир; ступни ног сунул в меховые внутри сапоги.

В дверь негромко постучали.

Переложил люгер из-под подушки в карман халата, добавил света на стоявшем на столике светильнике, пошёл открывать.

Ольга стояла, закутавшись в пушистую шубку с накинутым на голову капюшоном, из меха какого-то непонятного зверя. Но тёплая. Просто удивительно, сколько толковых, зимних, тёплых вещей оставили в своих квартирах люди, уезжая «на время» в сельхозпоселения или деревни. Ключевое тут, конечно же, «на время», — забыли, что «самое постоянное — это временное» …

— Проходи, Оль. Располагайся. Чаю хочешь?

— Я принесла с собой! — Ольга достала из-под полы шубки небольшой стальной термос, — Только что заваренный. Со смородиновым листом.

— А, ну давай. Я не буду тогда спиртовку заводить. Вот кружки. Хочешь, вот… — Олег открыл дверцу шкафчика и достал начатую бутылку, — Ром. Кубинский. Или, может, виски. В чай.

— Да. Это неплохо бы. Ром, может быть? Честное слово, никогда не пробовала, даже удивительно как-то. Виски угощали, конечно; а ром — нет. Да ещё кубинский!

— Ну, попробуешь. Ничего особенного вообще-то. Но попробовать стоит. Тем более, что Куба для нас теперь такая же экзотика, как Марс.

Видно было, что Ольга чувствует себя не в своей тарелке, скованно; и потому ведёт себя несколько более развязно чем обычно, на людях. Обычный психологический момент, — отметил он про себя. Отметил и то, что от неё пахнет хорошими духами, — уж что-что, а разбираться в качестве парфюма он немного научился за годы в парфюмерном бизнесе. Впрочем, с духами в Башне было просто. Духов в Башне «было». Хоть задушись, хоть каждый день. Не все пошли на заправку спиртовок.

Ольга уселась в кресло возле столика, отвинтила крышку термоса; взяв кружки, скептически заглянула в них, вынутым из кармана платком наскоро протёрла, стала разливать парящий чай. Приятно запахло смородиной. Олег устроился в кресле напротив. Ольга откинула капюшон, и стало видно, что волосы её чистые и аккуратно уложены, заколоты сбоку заколками. И… и макияж, кажется. Точно, макияж! Тени, помада на губах.

Внутри Олега что-то непроизвольно напряглось. Появились какие-то смутные, тёмные мысли. Да ладно! Да не может быть. Брось. Брось, ерунда какая!

Плеснул рома понемногу ей и себе в кружки; в аромат чая и смородинового листа вплёлся действительно экзотический аромат из далёкой солнечной страны, населённой приветливыми мулатами. И мулатками… Хм…

Ольга отпила чай из кружки, чуть откинулась в кресле, положив ногу на ногу. Ноги в обтягивающих лосинах. Или как это у них, у женщин, называется… Хорошие у неё ноги, — отметил Олег, стараясь, впрочем, не смотреть, — Ровные. Свет светильника, стоявшего сбоку, выгодно оттенял её лицо, делая его загадочным. Надо же; как-то всегда считал, что Ольга — вполне обычной внешности, весьма средней. Ну, аккуратная такая, стройная; но — вполне обычная. А тут надо же — чуть ли не красавица. В общем-то и видел её как? — когда они только из лагеря сбежали, и скитались тут, в городе: замученная, загнанная женщина, полная тревоги за себя и своего ребёнка, семью. И потом тоже особо ни ему её рассматривать, не ей прихорашиваться было некогда; единственно что на Новый Год; и то — тогда они с Мишей ещё сами не свои были; поверить не могли, что кончились их скитания по мёрзлому, злому, голодному и холодному Мувску. А сейчас — отпустило, видимо; и расцвела. Если так можно выразиться. А что? Полноправная гражданка Башни; не пеон какой-нибудь. «Гражданство» — в бою заслужено, не с неба свалилось… Да…

Чтобы не было паузы, улыбнувшись, спросил:

— Пистолет-то, что я тебе дал, — с собой, надеюсь, носишь?

— Всегда, конечно, Олег Сергеевич! — она, также улыбнувшись, отчего тени метнулись по её лицу, достала из кармана шубки ПСМ и продемонстрировала его, держа на ладони, — А как же! Теперь без оружия — ни шагу!

— Это хорошо, это правильно… — Олег взял кружку и тоже отхлебнул чаю.

Ольга спрятала оружие обратно в карман.

— Я спасибо уже сказала, повторяться не буду. Олег Сергеевич…

— Да-да, конечно! — покивал Олег. Действительно вкусный чай. Уместный сейчас. Вроде как уже и не так холодно. Даже где-то наоборот.

— Олег Сергеевич. Можно я вас буду называть просто Олег? Ну, хотя бы наедине, не при людях.

Что-то там мелькнуло у Олега в голове насчёт «держать дистанцию с …» и так далее; но додумать он не успел, а просто как-то торопливо кивнул:

— Да-да, конечно. Оля.

— Олег… — сказала она, отставив кружку с чаем, — Олег. Мы все вам очень благодарны. За всё, что вы для нас делали и делаете… Мы… Я, то есть… В общем, понятно, что вам тяжело… ну, во всех смыслах.

Она вдруг встала с кресла. Олег напряжённо молчал, ждал продолжения.

— Я… — видно было, что она заготовила какие-то слова, какую-то речь; но вместо этого получалась какая-то отсебятина, — Мы… ну, то есть я… в общем, Олег, я бы могла… могла бы остаться у вас на ночь. У тебя, то есть. Я могла бы остаться у тебя на ночь, Олег!

Как бы подтверждая свои слова, она расстегнула шубку, отбросила её, распахнув полы, на плечи. Под шубкой на ней был вязаный джемпер с молнии от низа до горла. Вжикнула, расстёгиваясь, молния… Поджарый живот, гладкая кожа; ажурный, красивый бюстгальтер.

Олег вспомнил, что надо дышать, только когда стало реально не хватать воздуха. В комнате же явно стало не просто тепло, а даже где-то и жарко.

— Оля??. — резко сел голос что-то.

Она, опережая его вопрос, торопливо произнесла:

— С Мишей говорили об этом. Он… он не против. Он всё понимает. Такое время… Люда тоже… тоже считает, что так… так можно. И нужно.

— Ясно. — голос вернулся; и с ним способность мыслить, — Сядь.

Она, не застёгивая джемпера, лишь запахнувшись в полы шубки, послушно опять села в кресло; опять положила ногу на ногу. Замерла выжидательно.

После неловкой паузы вдруг заговорили одновременно:

— Оля, я, конечно ценю…

— Олег, ты не подумай…

Одновременно замолчали, и рассмеялись. Нараставшее напряжение как-то схлынуло.

Олег подмигнул и плеснул ещё по порции рома в чай ей и себе. Чёрт побери! Он совсем не был снобом; и не был «ботаником», неумеющим вести себя с женщинами. Всякое бывало. В жизни. Правда, давно. Но — всё в этой жизни идёт по спирали. На том же месте, просто на другом витке. Сколько раз замечал.

Выпили.

Олег, уже почти спокойно, улыбаясь, сказал:

— Нууу, если вы… вы все… уже решили, то… — проследил как Ольга напряглась; улыбаясь, продолжил:

— …то я подумаю. В другой раз. Хорошо?

Ольга кивнула и снова взяла кружку.

— Нет, всё нормально, Оль, я ценю, и всё такое. Ты не подумай…

— Вы тоже не подумайте… то есть, ты тоже не подумай, Олег; что я, вот так… в общем, я до этого — никогда! И Миша — вы… ты не подумай, он не извращенец какой, — но… но сейчас обстоятельства такие… и мы хотим помогать. Как можем. И вообще… вы мне нравитесь, Олег. То есть — ты мне нравишься…

— Ладно, ладно! — Олег махнул рукой, засмеялся, — Ты тоже девчонка хоть куда, я на тебя давно глаз положил! Только стеснялся.

Обои засмеялись облегчённо, неудобство окончательно прошло.

— Ладно, Оль, давай это… эээ… обсудим в другой раз. Ок? Сейчас я как-то не готов. Не то что отказываюсь, — к такому вот решению не готов. Договорились?

Она кивнула; поставила кружку на стол, поднялась.

— Так я пойду?

— Иди, Оль. Без обид?

— Какие обиды, Олег! Наше дело предложить — ваше дело… подумать над предложением!

Опять рассмеялись.

— Давайте только это, — без обсуждений. Ещё чего не хватало.

— Конечно.

* * *

Ольга ушла. Олег вновь запер дверь; убрал со стола, убавил свет, убавил нагрев обогревателя. Снял халат, переложил люгер под подушку. Опять забрался под одеяла. Грев ещё вполне горячий, бутылки.

Тут только вспомнил, что не снимал вязаную шапочку, в которой теперь обычно спал. Чччёрт, как это смешно, наверное, выглядело!.. Чёрт… А, ладно! Что такого…

Зевнул, потянулся в постели. Да уж. Почему бы и нет. Что такого? Подданные видят твои проблемы, и предлагают помочь с их решением, — что тут такого? Ах да, «моральные нормы и правила»… Но мораль есть функция от общественных социальных отношений; меняется среда, меняются отношения — меняется и мораль. Должна меняться. Женщины вот, как наиболее по сравнению с мужчинами чутко чувствующие изменения, первыми это замечают, и следуют уже новой морали. Всё поменяется. Рано или поздно. В конце концов он ведь с ней детей делать не собирается… Хотя… Почему бы и нет?.. Это уже какая-то «шведская семья» получается; или семья, как её представляли ультрареволюционеры в России в начале прошлого века. Всякие там Коллонтай или Арманд, или как их там… Передовые. Или, напротив, к стайной системе возвращаемся, где самки — все общие? Соответственно и дети. Чёрт, всякая ерунда в голову лезет. Нет бы просто переспать, раз предложили? Толян вот наверняка бы раздумывать не стал бы. Что такого? Но Толян это Толян; а я должен думать о том, как это отзовётся на общих отношениях… Ишь ты, и Люда одобрила! Болтают там женщины; обсуждают… А как же.

Поворочался ещё, опять вылез из-под одеял; помочился в большую пластиковую бутыль, используемую ночью вместо ночного горшка, закрыл пробкой; опять устроился под одеялами.

Сегодня приезжал Савелий с водителем-охранником. Весь вечер прошёл за разговорами — что да как в Мувске. Чёрные, «чёрноквадратники», говорит, оживились, — эпидемия их почему-то почти не затронула. Странно, она плотно по скоплениям людей прошлась; этнические диаспоры так, говорят, все вымерли, как и загородные лагеря. А эти — ничего. Расширяют зоны влияния, уже какие-то свои «законы» стали издавать — клеят на афишных тумбах и столбах, предварительно густо умазав их чёрной краской. Вот тоже напасть!

Собственно, Савелий приезжал с предложением. Говорит, что плотно работал до последнего времени с группами, осевшими на пивзаводе и на маргариновом. После эпидемии они сильно проредились. Вот он и приехал с тоже, можно, сказать, аморальным, неприличным предложением — «нахлобучить» тех и других, забрать остатки «под себя», пока это не сделали другие. «Группа Полковника» была ведь в Мувске явно не единственной среди бывших вояк, переквалифицировавшихся в банды. Вот по их схеме и выступить. На складе ГСМ бывшего Министерства Внутренних Дел, говорят, все перемёрли. Он за городом, собственно; и ни в одну из контролируемых Администрацией Зелёных Зон не входит. Тоже можно… нахлобучить! У него, мол, у самого Савелия, группа, которую он может собрать — пять человек, все с оружием; но боевого опыта маловато; вот и приехал к ним с предложением, типа объединить силы». Видимо, мы на них там, в доме где жил Погар, произвели впечатление…

Спрашивал, где Толик и Сергей, — отговорился, что на вылазке, скоро вернутся. Удачно, что он пулемёт видел — сразу добавилось уважения…

Надо подумать, надо подумать… Ты не возьмёшь — всё равно кто-нибудь возьмёт. А ты потом будешь ходить и облизываться. И жалеть, что зевнул. С другой стороны — так же вот, получается, как Группа Полковника… Крутые были, с опытом, — и все полегли; и положил их, по сути, мальчишка! Чёрт его знает, какие могут быть сюрпризы! Риск, всё риск! А что делать? Не рисковать — ничего не иметь! Если бы в своё время, весной-летом, не рисковали бы, с той же мародёркой — сейчас были бы, в лучшем случае, у кого-нибудь пеонами! Так и сейчас надо, — думать, оценивать, взвешивать, — и рисковать!

Но, опять же… Те «группы», что «держат» тот же маргариновый или пивзавод, — там ведь, вот как и у нас, семьи наверняка. Как с ними? «Полная зачистка», как водится? Савелий, тоже… сам же с ними работал; и сам же их под молотки подвести хочет! Вот оно, новое время, новая парадигма, новая мораль!

«Неприличное предложение»… Целых два «неприличных предложения» в один день! Но, если разбирать, какое из предложений более неприличное, то, пожалуй, Савелия. Наводить молотки на бывших коллег, или как их там, сослуживцев…

Олег уже засыпал. В мозгу проносились впечатления от сегодняшнего дня: флешетты, хищной стайкой ярких ленточек уносящиеся вниз; хлопки сработавших взрывателей для «авиабомб»… приезд Савелия… «- Да как Анжелика… ха-ха… да что ей, сучке, станется? Поёбываем; не только я, хы. Понты-то послетали с неё. Кормим пока…» Приход Ольги. Тонкий запах духов, тени на лице. «Вжжжик!» молнии на джемпере. Тоже неприличное предложение… Всплыло и тут же пропало лицо бывшей жены; не то, не худое, сморщенное, мёртвое; а когда только познакомились и, молодые, целовались на лавочке в Крыму. На смену ему всплыло лицо… да, она же тоже Ольга, — Сталкерша! Ей вот он сам, недвусмысленно предлагал перебираться к ним в Башню, — ушла от ответа тогда. Чего бы?.. Надо бы опять туда, на окраину, съездить. Вот ребята вернутся, тогда… Сейчас-то что, — все эти «переговоры» с Савелием ни о чём! — некому объединяться с их стороны, один он пока! Вернутся, — тогда можно будет обо всём и думать. И о повторном визите к Ольге-Сталкерше — тоже!

СТАЛКЕРША И ДРУГИЕ. КРОВАВЫЕ ПЛАНЫ

— Сталкерша? Это что за Сталкерша, что это такое? — удивился Борис Андреевич.

— Это она так себя поначалу называла; сейчас её больше «Чума» кличут; «сталкер» — это по персонажу фильма Тарковского; смотрели, может — «Сталкер»? Опять же — игра такая компьютерная. Была. — услужливо подсказал Хотон.

Гришка, то есть Григорий Пантелеевич, опять был «на позициях», оставив «тыловые дела» на старосту. А тут вдруг подкрепление, — целых десять человек! Из-под Мувска — всё сейчас перемешалось с этой Анти-Сепаратистской Операцией, или как она там. Фронт дырявый, все ездят как хотят. Что-то последнее время Мувские пришлые зачастили — то ли там уже разграбили всё что можно, то ли конкуренция сильная. А может просто ищут где лучше — они сюда, отсюда — туда. Как обычно уж…

Сидели с Хотоном в доме, обедали. Тот докладывал.

Пообломали Хотона, да; уже не тот стал «комиссар из центра», что, было, приехал с инспекцией и «руководящими указаниями». Шустрит сейчас по полной, не надувается спесью. Он у Гришки сейчас что-то вроде особиста и кадровика в одном лице. Ну и ещё разные «должности», которые можно объединить одним определением: «что прикажут». Сейчас он излагал Борису Андреевичу информацию по прибывшим. Всё что раскопал. Подробно. По-личностно. Как полагается особисту, докладывающемуся вышестоящему начальнику. Получалось у него неплохо; существенно лучше, чем руководить людьми, или, не дай бог, участвовать в боевых действиях. Вот это вот — это да, это его: копать подноготную, искать компромат. Хороший бы был, наверное, кум на зоне; но не сложилось, — а вот сейчас, здесь, себя, получается, нашёл. Въедливый; с одним поговорит, с другим, с третьим; «показания» сличит, найдёт противоречия… Полезный, словом. И в «чувствовании» людей и ситуации не откажешь — понимает, сволочь, что, хотя командир отряда Гришка, и Гришка же теперь и Уполномоченный по району, — теперь уже и не понять от какой власти, — а вот с докладом норовит к Борису Андреевичу; пользуясь чисто формальным Гришкиным «некогда мне, разберитесь там сами…» Чувствует, гад, у кого тут реальная сила. Гришка отрядом командует. И Хронов дружиной командует. А он, Борис Андреевич, ими обоими командует!

В общем был Хотон намного более дельный, чем Мундель-пропагандист; которого Борис Андреевич одно время пытался к делу «замполитовскому» приставить: разведывать настроения и докладывать. Не особо у него получалось — умишком журнашлюхетским не вышел. Вот «пропагандировать», как поп с амвона; кликушествовать, проклинать и завывать как Геббельс — это его, да. Всю деревню уже обработал: люди пашут впроголодь на земляных работах, под присмотром Гришкиных головорезов и Хроновских отморозков, — а от ненависти их аж трясёт к тем, что на пригорке, к общине. Что весьма полезно. Вот пусть и занимается своим пропагндонским делом; а сбор информации у Хотона лучше выходит.

— Да знаю я, ты мне ещё про Тарковского расскажи! — оборвал его излияния Борис Андреевич, — Это для тебя «сталкер» от игры идёт; про «Пикник на обочине» ты наверняка и не слышал! Не это интересно; занятно что за баба такая — пришла, говоришь, с мужиками; и, говоришь, одна, сама по себе, ни с кем из них конкретно? Что она, замужем? Живёт с кем-то? «Верны мужьям шалуньи и насмешницы, а в маске благочестья ходят грешницы»…

— Нет. Говорят, сама по себе. Прибилась к банде по своей воле. Они же, по сути, банда и есть…

— Это как назовёшь, так и будет. Все мы тут сейчас… банда. Дело в размере контролируемой территории, ресурсах и организации. — Борису Андреевичу было настроение поговорить. После смерти Мэгги и пообщаться-то было не с кем.

— Когда секта начинает контролировать умы большинства, она становится «господствующей религией». Когда банда начинает контролировать значительную территорию, она становится государственной машиной. — пояснил Борис Андреевич назидательно, — Дело не в том, что «в банде»; удивительно что в компании с десятком мужиков, — и ни с одним?..

Хотон пожал плечами:

— Судя по всему так и есть. Они о ней отзываются все: «крутая». Не одним определением, но по сути точно так. Говорят, ей пришить кого-нибудь нет проблем…

— Да ладно?.. — усомнился Борис Андреевич, — Прям-таки? Такой вот Синий Чулок? Амазонка и всё такое?

— Насчёт чулков и амазонки я не знаю… — отпёрся, чтобы опять не поймали на необразованности, Хотон, — Но что в боестолкновениях, говорят, участвовала наравне — это да. Они по пути на какую-то сбродную АСО-шную часть набрели, — вырезали их, повыбили; у них и оружие взяли. Эта Сталкерша — наравне, я же говорю. Был у неё обрез какой-то, вот с обреза, двоих… Сейчас с автоматом, как все. И, вроде как, умеет. Обучалась где-то, что ли.

— Да, занятный персонаж! — согласился Борис Андреевич, — Кого только тут не встретишь! На «первые роли» не претендует, нет? В бандерши не лезет? Занятно. Ты приглядись к ней повнимательней, потом мне доложишь.

— Слушаюсь.

— Вот… — Борис Андреевич уже совсем доброжелательно кивнул. Нет, понятно, что подхалимничает, сука, со своим «слушаюсь»: ведь и сам не военный нихера, и знает что староста не служил; и не прямой ему начальник — а туда же: «Слушаюсь!» Понимает, гнида тыловая, что чем «начальник» дальше от армии, тем приятней ему, когда к нему «по-военному», со «слушаюсь!» и «разрешите выполнять?» В понимании психологии не откажешь мерзавцу… Вижу его насквозь — а всё одно приятно. Ну, пусть…

— Чо там ещё? По твоей политической части?

Хотон косо глянул на едва начатую тарелку со жратвой, сглотнул, но перечить не осмелился; доклад, а вернее донос, — продолжил:

— По политической… Народ пашет на копке траншей. Григорий Пантелеевич… — косо глянул на старосту, продолжать ли; всё ж-таки тот свой, а тут его препарируем… Борис Андреевич разрешающе кивнул, — чужих нет, а ему и про Гришку с чужих слов услышать полезно, с чужой оценки, — Григорий Пантелеевич как с цепи сорвался! Гонит всех в работу… Вкалывают в две смены; бойцы его — тоже. Обустраивают позиции. Так что «пригорок» сейчас в плотном оцеплении — никто не вырвется! Поклялся прилюдно, что перевешает всех там, когда пригорок возьмёт… возьмём. Народ валится от усталости — но не бухтит, нет. Показательно избил этого, зятя вашего бывшего председателя, когда тот от усталости заснул прямо в окопе. Чуть не до смерти. Остальные трудятся, хы. Мундель-Усадчий им политинформации читает в перерывах, накачивает, это, ненавистью.

Борис Андреевич покивал одобрительно, намазывая горчичку на исходящую паром консервированную сосиску, — недавно пришёл «продуктовый обоз» с Никоновки; но не для всех, не для всех, конечно же. «Народ» должен жрать баланду из капусты и топинамбура, — злее работать будут.

— Понятно, что «дожать» общину необходимо! — стал выкладывать и свои соображения Хотон, — Чтобы не потерять престиж. Собственно, тут, в Озерье, сейчас решается судьба района. Нельзя их оставить «просто так», — завтра другие сёла взбунтуются. Нужно показательно покарать!.. Кстати! Вот эта вот самая Сталкерша, что я вам говорил, она вполне в каратели годится!

— Ну-ка, ну-ка, интересно…

— Они, когда тех АСО-шников прищучили… — Борис Андреевич внимательно взглянул на Хотона. Ну ты поглянь, как ситуация людей меняет! Ведь прибыл сюда с мандатом от Регионов, и поначалу горло и рубаху рвал за АСО, за «Регионы», за всякую муйню типа регионского патриотизма; а смотри-как как быстро ситуацию просёк, переобулся, так сказать, в прыжке: для него уже и «бойцы Регионов» всего-то «АСО-шники», не больше; которых «прищучили». Нюх по ветру держит, да; быстро прочувствовал ситуацию…

— …то надо было кончать живых ещё. Добивать, то есть. Ну, они, хоть и мужчины, но как-то поначалу менжевались, — раненых и сдавшихся-то как бы… А эта, Сталкерша, без всяких сомнений, — взяла автомат и… всех! Это мне один из ихних рассказал. Они так поначалу даже охренели. И между собой зовут её с тех пор не Сталкерша, а Чума. Вот.

— Ну, это понятно… — благожелательно, жуя сосиску, покивал Борис Андреич, — Баба решила показать, что у ей есть яйца. Чтоб мужики прониклись к ней, значит, уважением; и не позволяли вольностей. Это ведь такое дело: чтоб баба в мужском коллективе была на равных, ей нужно мужиком быть в разы больше, чем им самим. А для этого зверство самое подходящее дело. Бабы — они вообще, до зверства вполне подходящие… создания. «Вспороть им чрево, и влить туда свинец!.». — на это они вполне способные. Одобряю. Как ты говоришь? — не бедствовала, но сама к банде пристала? Показательно. Значит натура такая. Будем иметь ввиду. Ты её отправь туда, где Мэгги жила, знаешь? Там комнатка отдельная. Пусть ей освободят; а бойцы — в большой. Этих, «владельцев» — в сени. Или куда уж сами решат.

Хотон покивал; демонстративно что-то пометил в блокнотике карандашиком. Продолжил:

— «Дожать» пригорок необходимо. Чтобы не потерять престиж. Личный состав на 90 % не профи и не военные, для которых определяющее — приказ. Это просто вооружённый сброд, и если мы не доведём дело до конца… «До конца» — это значит взять церковь, развесить общинников на деревьях вокруг, девок… того. И тоже развесить. Вот тогда будет сохранён престиж, тогда и на следующую операцию они пойдут без сомнений. Если на примере будут видеть, что ты всё доводишь до конца.

— Это хорошо, это правильно! — согласился староста. Дьявол там, в глубине, в предвкушении кровавой поживы тоже одобрил предстоящее. Да, будет весело.

— Можно будет сделать что-нибудь особенное. — отложив вилку, мечтательно подняв глаза к потолку, поделился мыслями Артист. Теперь это был уже Артист, он же «Дьявол»:

— «Развесить» — фу. Это уже было, это — скучно. Народ не проймёт. Если уж «децимацию» уже не вспоминают… Надо что-нибудь поострее придумать. Скажем, сдирание кожи живьём! Раньше практиковалось. Производило, говорят, неизгладимое впечатление. Жаль, что сейчас таких специалистов уже нет, не получится. Или, скажем, посажение на кол! И, чтоб не сразу, — перекладинку такую к колу прибить; чтобы не сполз сразу до жизненно-важных-то!.. Чтоб сполз, в перекладинку задницей-то упёрся, — и сидел, глазами хлопал, людей вокруг бы радовал! Эдак, пишут, до трёх дней мог человек на колу-то просидеть! Но… опять же, технически сложно. Хотя… И «наглядная агитация» какова! — так, на кольях, и оставить до весны! Народ прочувствует, а? Или, скажем, проще. Взять пустую бочку. Есть у нас бочки? Понятно, что с деревянными напряг, но взять эти, железные, на двести литров. Набить в стенки гвоздей — остриями, понятно, внутрь! Человека — туда. Крышкой закрыть плотно, — и скатить с горочки! С этого же пригорка, а?? С пригорочка, да в деревню! — а уж в деревне пусть народ достаёт! Что там доедет. А потом, что он их останется — развесить! В мясо чтоб!

                             …Жестокость станет Царить над тем, кто слаб. Дурные дети Восстанут на отцов. Насилье сменит Везде закон; иль, лучше говоря, Добро и зло, забывши власть закона, Смешаются, утратив имена!

Артист опустил глаза и увидел посеревшее лицо собеседника, капли пота у того на лбу.

Ах ты дьявол… Ладно. Что-то я увлёкся — не готов ещё «этот» к пониманию… Ну ничего, придёт время.

— Так это я, мысли вслух. Вспомнил одну пьесу. Нуте-с, продолжай…

* * *

Опомнившийся от столбняка, в который он впал, когда из Бориса Андреевич буквально полезли такие «идеи» и познания, что сделали бы честь и средневековым инквизиторам, Хотон, уже запинаясь, продолжил доклад о делах в деревне.

Что «общинские» отпустили ту тётку и ту девочку, что попали к ним на пригорок во время «психической атаки», инициированной тем же бесноватым Мунделем. Тётка и девочка раненые были… Там их, стало быть, подлечили — и отправили обратно, в деревню… Деревенские, надо сказать, встретили их без восторга. Дело в том, что ни тётка, ни девочка не производили впечатления измученных и запытанных. Выглядят хорошо, откормленно даже. Что свидетельствует о том, что на пригорке отнюдь не голодают. Разговаривали с ними… Деревенские, к которым они вышли; к тем, что на рытье окопов, первыми с ними пообщались, ещё раньше Мунделя и его, Хотона. Тётка-то, не будь дура, сразу смекнула, что говорить надо; ну и — про «невыносимые издевательства», мракобесие и каждодневные обязательные молитвы; про то, что там все прям пышут ненавистью к Озерским. Слушали её с пониманием.

А девочка оказалась дура; ну, то есть, не дура, а ребёнок-ребёнком: стала рассказывать, как там её хорошо кормили: пирогами и супом с мясом; — но это-то ладно, это только градус злости у голодных землекопов подняло. Но дальше — про то какие там все «добрые», как её с детьми пускали играть; как там всё хорошо… Это при том что тётка сказала, что их взаперти держали. Ребёнок, что с неё возьмёшь. Наболтала всякого… Так ей прям там, в поле, местные пощёчин надавали; за то, что, мол, «сытая сволочь, а наши дети!.». и «что ты всё врёшь, маленькая дрянь?!». Ревела. Потом уж Мундель-Усадчий их увёл, и он, Хотон, с ними поочерёдно имел беседу. Нет, ничего нового. В оружии тётка не разбирается; ребёнок, понятно, тем более. План фортификаций тоже, идиотка, нарисовать не смогла: «- Не обращала внимания», говорит. Идиотка. Впрочем, как все тут деревенские. Полезного лишь сказала, что той ночью подкрепление к ним пришло. Откуда — не знает. Несколько бойцов и мальчишка. Сколько — не знает. Ну, про подкрепление как мы и думали. Это те, что джип пожгли. Кто такие, почему, откуда — неясно. Но огневая мощь у них усилилась, конечно. Впрочем, когда подойдут запрошенные в соседнем районе Григорием Пантелеевичем броневые машины, это не будет иметь существенного значения: сомнём…

Дальше, придвинувшись совсем близко к Борису Андреевичу, и понизив голос до интимного шёпота, Хотон принялся наушничать и про другие интересные дела. Что у Харона, у Хронова Витьки, то есть, в дружине все почти на ножах; чморят друг друга почём зря; хуже, чем на чёрной зоне. Только лишь до опускания «в петухи» ещё не дошло; но в остальном сброд сбродом. Командует Харон, Витька, то есть, ими только зуботычинами — боятся его; страхом только правит. Если Григория Пантелеевич бойцы своего командира где-то и уважают: он от коллектива не особо отрывается, и справедлив; вместе с ними в боевых операциях участвовал; опять же — у него Никоновские в основном, все друг друга давно знают; то у Харона сброд, натуральный сброд! «Толстого», — есть такой у них «боец», — опустили так, что он уж человеческий облик стал терять, боится всех, всё на пиздюлях…

Харон чуть что маузером своим угрожает; но он, Хотон, попросил у него посмотреть… дерьмо машинка, надо сказать; музейный экспонат, восстановленный. Доверия ему нет никакого; да Витька и не следит за ним, так, кажется, и не разбирал ни разу…

Эти, что с Мувска пришли три недели ещё назад, разбойнички-то: «Васёк со своей командой», — те ничего, влились в коллектив. Но, опять же, поговаривают, что они тут чисто зиму перекантоваться; потом уйдут… Надо ли нам это, отпускать их?.. Да с оружием, да с припасами… А? — выжидающе заглянул в глаза Борису Андреичу. Тот одобрительно сморгнул: мол, мыслишь в правильном направлении; потом подумаем…

Продолжил: что Васёк этот парень непростой; из этих, как их, «выживальщиков» ушибленных; готовился ко всему этому пиздецу ещё давно, несколько лет уж. Отсюда и снаряга качественная, и припасы, и оружие тюнингованное. И связи в Мувске. Передал ему, Хотону, информатор, что Васёк этот хорошо знаком с лидером «черноквадратников» в Мувске; не слышали про такого?

Борис Андреевич лишь вновь медленно сморгнул, слушая: мол, слышал, как не слышать…

Продолжил: — Вот, у него не только знакомство с этим арабом, но и, хвастанулся он, что некая «тамга» от него, как у азиатских старых правителей было принято. То есть вроде как ярлык на княжение; и одновременно пропуск. И знак статуса. И, вроде как этот араб его, Васька, «на княжение» сюда и отправил, в Регионы, в Оршанск, — поднимать «черноквадратное» движение. Что за «тамга»? А неясно в общем; может — бумага; а может и вышивка какая на ткани; он, когда хвастался, по куртке похлопывал, выпивши; стало быть, в куртке у него, скорее всего, зашито. Может быть это нам интересно, нет? Надо подумать…

Много ещё интересного порассказал ушлый в деле наушничества Хотон, о чём стоило на досуге подумать…

В ОСАДЕ

День в общине начинался с общей молитвы и проповеди Отца Андрея. Ходили в основном все, кто не был занят на хозяйстве и в нарядах: Отец Андрей кроме всяких там назиданий и поучений из Священного Писания, бывало интересно рассказывал и чего в мире творится. Имея приёмник, слушал по вечерам, осмысливал; а потом доводил до паствы. Ну и по делам общины тоже; так что проповедь зачастую превращалась в своего рода планёрку. В богословии батюшка был не силён; он и сам это вполне осознавал, потому что не духовную семинарию заканчивал, а политех; и уже потом, после армии, придя после долгих поисков истины к вере, закончил что-то, что в переводе на гражданские расклады можно было бы с духовной семинарией сопоставить как ПТУ с университетом. Потому Отец Андрей старался больше давить на практичность; а Священное Писание «пристёгивал» зачастую чисто как аргумент чтобы подкрепить авторитетом какую-либо из своих мыслей.

Приёмники и в общине были не редкость; хотя и накануне случившегося в мире, что с подачи Вовчика всё чаще называли странным буквосочетанием «БэПэ», какой-нибудь радиосвязью озабочивались совсем уж не в первую очередь, и даже не в пятую, воспринимая наличие телевизоров и радио в мобильниках как естественную данность, которая никуда деться не может; вместе с питавшим их электричеством.

Однако всё получилось не так «естественно»: хотя телевизоры и приёмники в мобильниках никуда не делись, электричество же оказалось совсем не таким само собой разумеющимся благом, как солнце и воздух. На каком-то этапе БэПе электричество в Озерье, и, соответственно, на пригорке, безвозвратно закончилось; и потому получать новости по радио, не говоря уж про телевизор, стало сложно: электронные девайсы надо было заряжать; потребляли же они энергии несоразмерно отдаче.

Отец Андрей же располагал простейшим, экономичным и дешевейшим по до-БПшным временам приборчиком: компактным, чуть больше флэшки, МP-3 плейером, на котором, грешник, любил во время какой-либо монотонной работы, которой хватало в общине, послушать музыку, и не только церковную, — батюшка был широких интересов. Кроме МP-3-проигрывателя девайс имел и миниатюрное радио на КВ и СВ, чего вполне хватало для ощущения биения пульса мира. Самое же главное, — девайс был очень экономичен в плане энергии: не имел динамика и звук выводился только на наушники; и питался от одной батарейки ААА, то есть «мизинчиковой». У Отца Андрея и так-то был запас батареек; кроме того он приспособился заряжать и ААА- аккумуляторы как от время от времени включаемого большого генератора, в своё время умыкнутого Вадимом при помощи Владимира и Вовчика с вышки сотовой связи, так и от солнечной панельки Вовчика.

В радиоэфире теперь было много отсебятины и вранья; держался эфир больше на энтузиастах; вещали какие-то прежде неизвестные станции; сплошь и рядом несли чушь, начиная от пропаганды каких-то новых, ранее неизвестных религиозных учений, и кончая обожествлением идолов рок-н-ролла; рассказывали про дела в их удалённых анклавах; жаловались и плакали; искали утешения и потерявшихся родственников, крутили музыку и угрожали «непременно разобраться с теми, кто это всё затеял!» Выбирать информацию приходилось по крупицам; но и это было интересно и познавательно; существенно более интересно и познавательно, чем раньше получать ушаты уже разжёванной информационной жвачки из телевизора и интернета.

В общем, с мировой информацией у Отца Андрея «всё было ништяк», как сообщила Зулька Сергею.

И в этот раз они пришли послушать проповедь, — Сергея просто ломало от отсутствия книг и фильмов; он ещё не адаптировался. Фильмы в общине смотрели только по выходным дням, с компьютера; и репертуар выбирали голосованием — в основном музыкальные комедии, неинтересные серьёзному парню, каким Сергей себя обоснованно считал. Оказалось, что и все книги, что были в общине, он перечитал ещё в Мувске; за исключением специальных, конечно; а взять с собой свой айпод он не подумал: ехали-то всего на несколько дней, туда и обратно. Впрочем, в последнее время с Зулькой было не скучно…

* * *

Отец Андрей поведал пастве, что опять он слышал призывы муэдзина; и дублировались они, что интересно, на французском, немецком и английском языках. И текстовая передача была, из которой ясно было, что Эйфелева башня, та, что в Париже, теперь есть высочайший в Европе минарет… Собственно, и Европы никакой уже нет; а есть некий Союз Европейских Халифатов, образовавшийся на осколках почившего в результате эпидемии Евросоюза. Населения там выжило немного; но из того что выжило закономерным большинством оказалось население мусульманское: просто-напросто к моменту начала острой фазы БП они уже составляли в Европе большинство. Не отличавшиеся никогда особым законопослушанием разного рода «беженцы» не стремились и в «загородные поселения», куда в последнее время «на вольный выпас» старались выгнать из городов население европейские власти; да и в пище у них сплошь и рядом были весьма специфические предпочтения; так что по итогу они оказались в Европе в безусловном большинстве, чем и не преминули воспользоваться. И вот — Эйфелева башня уже минарет…

Но, — тут же поспешил заметить Отец Андрей, — древние христиане и в пещерах под Римом молились; и молитвы их доходили до Всевышнего! Дело, конечно же, не в высоте храма, а в искренности; и в том жаре души, который мы вкладываем в молитву! — поведал священник.

— Вот, горяча была наша молитв во спасение, — и прислал Бог нам помощь в лице ребят из Мувска! — и почти величественным, надо сказать, жестом, простёр Отец Андрей руку в направлении стоявших тут же Толика с Бабахом. Тут только Сергей с удивлением обнаружил, что они тоже здесь; и если Бабах, как и ожидалось, стоял в окружении коммунарок, то Толян был сам по себе и с непривычным для него серьёзным выражением на лице.

— Глянь, Толян-то! — толкнул он локтем Зульку.

— А чо?

— Д чтоб он так-то вот попа слушал! — в жизни бы не поверил!

— Отец Андрей не поп, а священнослужитель! — оборвала его хи-хи девушка, — Он у нас большим уважением пользуется. Больше чем кто!

— «Больше чем кто!.». — передразнил её Крыс шёпотом, чтобы не обращать на себя внимания, — Ты прям такая красноречивая, как этот, как его…

— А ты не наезжай!

— А я не наезжаю! — парировал Сергей, — А просто всё равно смешно. Чтоб Толян слушал кого с такой серьёзной рожей!..

— Ну и чо. Ну и слушает. Правильно делает. И не «рожа», а лицо! — Зулька незаметно для самой себя уже начинала строить «своего пацана».

— Хы. Пусть «с лицом», всё равно непривычно…

— Он каждый вечер сейчас с Отцом Андреем встречается, разговаривают — не знал?

— Чо не знал-то, знал конечно. Ну и чо. Они там за жизнь базарят; Толян и дома любил с батей перетереть. А тут — с попом с вашим; то есть с Отцом Андреем… Чо ты меня грузишь, — чо он, не поп, что ли? Поп же?

— «Поп» — это неуважительно звучит! — объяснила ему Зулька с некоторой назидательностью, — Отец Андрей для нас не «поп», а священник. Таинства, и всё такое. Только у него грех был, — я тебе рассказывала, — он тут, в храме, двоих бандитов убил! Очень переживал и много молился потом! И служб не было. Только он потом сказал, что сон ему был, и во сне — знамение; и что сейчас всё не так как раньше было; и что «грех» сейчас, — это не так, как раньше; и что он больше бы согрешил, если б не вступился за храм и за паству. И что в грехах потом разбираться будем, «когда всё кончится». А пока всё — так. И все согласились. И только Леонида против была; ну, то есть не против, а бурчала не по делу. Но её не особо послушали. Она сейчас у бабы Веры в кладовке сидит. Потому что баба Вера строгая. Меня тоже к ней сажали, когда я про… провинялась. На хлеб и воду, на целых два дня, прикинь! Это когда я шпиона задержать не смогла, — я тебе рассказывала! Папа говорит, что «у бабы Веры — гарнизонная гауптвахта», хи.

Сергей всё согласно кивал, слушая Зульку — всё это он уже слышал. И про битву с «инородцами» в церкви и возле церкви, и про «грех». Про Леониду только переспросил:

— А нафига вы её, получается, так просто кормите? На цепь — да и пахать! Как у нас пеоны. То есть какие были, не вольнонаёмные.

— Ты чо! — Зулька сделала большие глаза, — На цепь! Нельзя людей на цепь; человек должен осознать и раскаяться!

— Ага, замучались бы мы ждать, когда Бруцеллёз бы раскаялся! — хмыкнул Крыс, и огляделся, не слышит ли кто их перешёптываний, — Ещё чего! И вообще. Бог нас не посылал; вас, твоего батю выручать, — мы тут сами по себе. Мы за Элеонорой; и нас эта, овца ваша, Валька, заманила! И спряталась, зараза! Как появится — Толян её по-любому грохнет, я тебе говорю, он такой! Так что пусть лучше сидит — не высовывается!

— Откуда ты знаешь, что не бог вас послал?? — так же шёпотом, чисто из чувства противоречия, заспорила Зулька, — Вы и знать не могли! А он — сделал так, что вы сюда пришли, и, значит, помогли! Хотя и не планировали, правда же?

— Не посылал, хы, я б знал!

— Мог не знать, мог! Отец Андрей говорит, что пути господни неисповедимы, и что к вере каждый по-своему приходит! И что к богу мы не на небеса должны подниматься, а здесь, на земле, впустить его к себе в сердце! И дедушка Минулла тоже говорит, что аллах — он всемогущ и всеведущ, и что он во всём! То есть и в тебе, и во мне!

— А аллах — он тоже бог? — поинтересовался тёмный в теологических вопросах Крыс.

— А как же!

— А кого в тебе больше — аллаха или бога? И кто главнее?

— Они оба главные! То есть это один и тот же, только по-разному называется! — объяснила Зулька. Никогда она не была набожной, как, к примеру, её мать Алёна, в последнее время сильно ударившаяся в религию; но общение с Отцом Андреем, и со старым муллой, да и вся атмосфера общины давала себя знать.

— Клёво. Откуда знаешь?

— Да уж знаю. А ты крещёный?

— Не-а. А что? Это зачем?

— Ну как «зачем»? — удивилась Зулька, — Если ты крещёный, то ты… то ты… ты как бы для бога свой. Он тебе помогать будет.

— Типа ты уже в его бригаде?.. — хмыкнул понимающе Крыс, — А ты крещёная?

— Нет. Я ведь мусульманка. Ну, так папа говорит. Нам не надо. А вот мама у меня — крещёная.

— Ага… А можно? Надо будет подумать, чо. Если бог за это будет помогать… а что он взамен захочет?

— Ты чо! — Зулька опять сделала круглые глаза, — С богом нельзя так, нельзя торговаться! Нужно просто уверовать в него и всё! И это — соблюдать заповеди.

— Я и не торгуюсь, но условия-то надо узнать! А то влипнешь… Если «просто уверовать» — тогда ладно; а как он проверит — уверовал я или нет??. Да ещё «заповеди». А что за заповеди, сложно там, не?

— Тсс, молодёжь! — пристрожилась на них неподалёку стоящая женщина, — Вы в храме, а не в ночном клубе!

Крыс с Зулькой примолкли и принялись вновь слушать проповедь.

* * *

Отец Андрей уже в меру сил красочно обрисовал ситуацию в мире, сложившуюся, несомненно, из-за падения нравов и отхода от истинной веры. Что это «божий промысел» — что сократилось население на Земле из-за «глада и мора», обещанного ещё в Апокалипсисе. И не всё, не всё это — испытания только начинаются; придёт ещё Антихрист — и соблазнит! И много тягот верующим ещё предстоит; а путь к спасению один: молиться, быть скромными в быту; трудиться на общее благо; и стойко отстаивать свою веру, свою общину от «орд неверующих, заблудших, погрязших во грехе бывших наших сограждан!»

От общих слов перешёл к местной специфике, к деталям: что соблюдение гигиены есть долг перед обществом; что нечищеные зубы — тоже своего рода грех, ибо ведут они к заболеваниям; а лечить заболевания особо и нечем; и «вот, у Натальи Петровны зуб заболел, на два дня как работник выбыла; и ничем не помочь — пришлось зуб-та удалять! А это больно и опасно, лучше заниматься профилактикой, чем так-то вот самой страдать, и отвлекать людей и медикаменты на помощь себе!»

Порошок зубной в общине в изобилии, порошок хороший, чтоб чистили каждый день! И что проверять будет перед трапезой выборочно — чтоб дыхнýли, ибо знаю я вас!.. И ещё, что жалуются дети родителям на строгость учителей — не жалуются пусть! Строгость к отрокам необходима, она формирует характер; строгость и участие в общих делах, а не зависание в интернете, как раньше! И если Мишон… то есть если Лика Верочку за не точенный нож наказала — то так тому и быть!

— И ещё. Дети не хотят таблицу умножения учить! А это надо! Это не наглядная необходимость, — но надо! Нету теперь мобильников; и нужно уметь в уме считать, как люди всегда и считали; а калькуляторы в мобильниках — зло! К родителям обращаюсь: следите, чтобы отроки и отроковицы ваши уроки выучивали, а пуще всего — священное писание и таблицу умножения, ибо в будущем…

Это уже было неинтересно.

— Пойдём, что ли? — шепнул Сергей подруге.

— Пошли потиху… — согласилась та; и они, потихоньку отступая, стали пятиться к выходу.

— А куда пойдём?

— А на колокольню — хочешь? Не? Тогда в коровник, — Нюрку гладить, там сейчас дойка будет — хочешь?

— А пошли! А потом куда?

— А в окопы; там есть крытые ячейки, там не дует.

— А что будем делать?

— А целоваться! Хочешь?

— Хы. Пошли!

* * *

Когда утренняя молитва заканчивалась, одна из женщин придержала выходящую из церкви Аллу за рукав:

— Алла, твоя младшая-то всё с этим, с мальчиком новым, из пришлых…

— С Сергеем? Ну и что?

— Как бы чего не вышло, а? Всё вместе да вместе!

Алла постояла, помолчала. Ответила:

— Зульфия девушка уже взрослая и порядок знает… Даст бог всё будет хорошо…

* * *

На «высоком совете» — в комнатке у Вовчика, — обсуждали уже более животрепещущие дела.

Посудачили о том, что на кладбище кого-то опять хоронили; и могилу-то рыл Дима, Савельевны внук; а хоронили с женой его; ну, что в пенсионном фонде в Мувске работала, полная такая… И кто же это умер в деревне опять? — непонятно! Неужто Мэгги?? Но не дочка ихняя, нет, и не Савельевна сама, — неужто правда Мэгги?

Отец Андрей пересуды пресёк; сказал, что кто умер гадать сейчас бессмысленно, придёт время — всё узнаем; а сейчас надо по важным делам в общине. Начал с простого: что вот — у Геннадия Иваныча на колене бурсит, а Алёна отказывается операцию делать, гной и лимфу спускать; не делала говорит никогда — камрад Хорь возьмётся ли? Ему операции не впервой… Что вот тоже дилемма: заболели спины и у бабки Вари, и у Глебовой Настасьи, — а деклофенак только на один курс — кому? Или одну точно вылечить; или обоим поровну — но тогда что получится-то?.. Тоже — дилемма! И — кто-то морду крысиную на стене церкви углём нарисовал — кто?? Оскверняют, понимаешь, божий храм! Кто?..

Отец Андрей, конечно, и сам знал «кто», но намеренно напускал драматизма, поглядывая на Толика, смирно сидевшего на Совете рядом с Бабахом, — Сергей Советами стал пренебрегать. Толик с индифферентным видом рассматривал висевший на стене Вовчиков калашников; Бабах покусывал губу, глядя в угол, явно думая тоже не о крысиной морде, нарисованной на стене церкви. Забот у него было много — его буквально разрывало от тяги ко всем девчонкам из Мувск-Шоу, и он не мог определиться «кому отдаться». И боялся самому себе признаться, что больше всех его тянет к Адельке, «невесте-вдове», как, перешёптываясь, называли её женщины в общине. Это было сложно, это было непривычно. Какая уж тут к чёрту морда на стене, до неё ли!..

Отец Андрей пораспинался ещё некоторое время насчёт крысиной морды на стене, всё в упор глядя на Толика; так, что тот не выдержал, и высказался: что, во-первых, он видел — не на церкви, а на пристройке, где вход, — это не совсем церковь, так что не надо наезжать! Во-вторых, крысиная морда — тотемный знак, не будем говорить кого; но он, несомненно, приносит удачу! Так что, опять-таки, не надо наезжать — наоборот, должны быть благодарны. В-третьих, — у вас у самих на входе в церковь на стене чёрт нарисован, — и вы не выступаете; а тут всего-то крыс! В-четвёртых, я знать не знаю, кто нарисовал! — что вы, Андрей Викторович, на меня-то смотрите?.. Я — точно не рисовал; хотите перекрещусь?!.

Тогда Отец Андрей от него отстал; и перешёл к другой теме — к «оборонной». И сразу слово дал камраду Хорю.

Вовчик встал, и ни к селу ни к городу рассказал, что ему сегодня Жоржетта ночью снилась; его ручная, декоративных кондиций крольчиха, ещё летом сбежавшая в лес во время нападения на них банды на поляне… Скачет, эдак, по снегу; хотя это совсем не для декоративного кролика — по зимнему лесу-то скакать, не выживет, как думаете? Как думаете, к чему бы это? Не к тому ли, что скоро нам всем придётся, как декоративным кроликам, по зимнему лесу скакать? Ибо, как говорит справедливо Вадим, — которого сейчас на Совете нету, — если подтянут Озерские и Гришкины бойцы бронетехнику опять — нам всё, крышка! То, что мы сделали, — Вадим говорит, и я с ним согласен, — не более чем полумера, отсрочка. Надо было на дороге засаду ставить, и непременно чтобы Гришку ликвидировать; и в деревне — ядро это поганое: старосту, юриста, и Мунделя. Тогда бы отстали. А сейчас это просто отсрочка; и по тому, как они вокруг пригорка окопы усиленно роют, обложили со всех сторон — взялись за нас крепко; не за страх, а за совесть. И, судя по всему, расклад один: либо они нас, либо мы их. Третьего не дано. Ну, если только собраться, и однажды ночью прорвать окружение и бежать всем вместе в лес! — но с женщинами, стариками и детьми, бросив припасы, это будет просто чуть затянувшееся самоубийство… Нет, в принципе, могут «на прорыв» пойти только те, на кого староста, Хронов и Гришка больше всего зуб имеет — он, Вовчик, коммунарки и Вадим с семьёй, — в расчёте, что остальных пощадят… Да только не пощадят ведь! — сами понимаете. Время такое. Хуже, чем во время гражданской войны — взаимное озлобление. Нет, не пощадят. Да и мы, справься, дай бог, с ними, тоже мало кого б пощадили…

Все сумрачно помолчали. Выхода никто не видел.

Степан Фёдорович предположил: вот, в ту ночь, Вадим-то дочку свою, Гузель, на Орлике отрядил в Оршанск, — может, добралась, помогут??

Все задвигались. Хотелось верить, да. Только не получалось. По всему; по тому, что ребята из Мувска рассказывали, по «данным радиоперехвата», выходило, что рухнула центральная власть — что в Мувске, что в Оршанске; рухнула, и упятилась в укреплённые «Зелёные Зоны», где сидит сейчас на продрезервах и арсеналах, дожидаясь, пока «в миру» население к нулю не придёт, — через эпидемию и разборки. Вот тогда они «выйдут», и, на обломках, новый мир построят. Может быть. А может и нет. Но встревать сейчас в местные, да ещё такие региональные, провинциальные разборки они точно не станут. А найти какую-нибудь банду, вроде «Белой Кувалды», чтобы подписались за общину — это фантастика. Вернее, это вариация на тему японского фильма «Семь самураев», где семь средневековых бойцов спасают деревню от бандитского наезда чисто за кормёжку и «хорошее отношение». В наше время такое предположить трудно…

Опять помолчали.

Бабка Настя вздохнула, промокнув глаза краем платка:

— Детишек жалко…

Да, без вариантов. Только что…

Всеобщее ожидание выразил Отец Андрей:

— Ну, с божьей помощью!.. Господь заступится, не выдаст! Как помог нам в этот раз, как помогал и прежде. Покарает врагов веры, отступников и христопродавцев; огнём испепелит нечестивцев, — за это молиться все станем…

Бабах толкнул локтем Толика:

— Его святейшество опять бога на киллера подписывает!

Толик только буркнул:

— Мы уже тут выступили, оказывается, «гневом божьим»; интересно, кто ещё за него, на этот раз, впряжётся…

— …главное молиться и верить… Ну, а если суждено нам будет животы свои положить здесь, возле храма божьего; то на то, стало быть, и его воля! — закончил Отец Андрей.

На том и порешили. Отец Андрей и сформулировал расчёт: «Проклят всякий, надеющийся на человека. Благословен человек, который надеется на Господа, и которого упование — Господь.»

* * *

А насчёт «лекарства от спины», бабки Вари и Настасьи, решили — разделить им таблетки поровну; и ещё — растирать поясницы бальзамом «Звёздочка», благо ещё баночка есть. И молиться, конечно же. Бог даст — поможет.

СЕРЬЁЗНЫЕ РЕШЕНИЯ

Сергей прокрался по лестнице наверх, к Вовчиковой комнатке на цыпочках, стараясь не скрипнуть ступенькой. Время было уже сильно заполночь; и он обоснованно опасался получить нагоняй от Толика, хотя с ним периодически и связывался по маленькой рации, и заверял, что «с ним всё в порядке», и «он ещё полчасика»; а также что «- Толян, ты меня, как мужик мужика, понимать должен!» Собственно, Толик особо и не давил, хотя и скрипел про дисциплину по своему обыкновению; но, судя по всему, сам был чем-то занят.

Сам Сергей был сильно занят с Зулькой; и оторвать его от этого занятия могло, пожалуй, только полномасштабное вооружённое вторжение, но отнюдь не скрип Толяна.

И вот сейчас Сергей прокрался, подсвечивая себе под ноги фонариком с красным светофильтром, с некоторой надеждой, что Вовчик, Толян и Бабах уже спят, и, как порядочные друзья, оставили дверь в комнату открытой, и можно будет даже зашарить от чистки своего ППС, на что Толян напрягал его каждый вечер.

* * *

Не тут-то было.

И дверь была заперта, и за дверью ещё не спали. Более того, за дверью слышался разговор, негромкая беседа; и, приникнув ухом к двери, Сергей явно различил голос Отца Андрея:

— …видишь ли, Анатолий, когда ты понимаешь, что за твоей смертью совсем не тлен, черви и мрак, а светлое Царство Божие, то ты совсем по-другому относишься и к жизни, и к смерти, и вообще ко всему происходящему, обыденному. Всё, что сейчас с нами происходит, чем мы заняты, — всё это важно, несомненно; но мы, христиане, понимаем, что жизнь наша лишь миг на пороге вечности. И потому не стремимся изо всех сил цепляться за этот миг; но, в то же время, и судьбу свою не пытаем — ибо понимаем, что всё в руках божьих. И, сколько бы человек не бегал от смерти, она может настигнуть его на пороге его собственного дома во цвете лет; а может и через много лет, в преклонные года, как Мафусаила. Всё в руках божьих! И, когда это понимаешь, то и отношение к жизни ясно и светло, как у отрока Осляби, идущего на смертный бой с идолищем поганым… И у тебя, наверняка, если ты постараешься вспомнить, были случаи в жизни, когда только божьим вмешательством можно объяснить дальнейший поворот судьбы твоей…

Послышалось хмыкание и голос Толика:

— Да ужж… бывало! Помню, как-то «на разборе», ещё в 90-х, один кекс… впрочем, ладно. Это сейчас к делу не относится…

* * *

Сергей присел около двери на ступеньку, не желая вламываться и нарушать беседу. Наоборот, можно будет потом сказать, что давно здесь и сидит, чтобы не мешать. А то Толян выступать опять будет.

Достал из набедренной кобуры ТТ, покрутил на пальце, поупражнялся. Не, на самом деле прав Толян, зря столько железа на себе потащил, тяжело со всем этим гулять: ППС, два ТТ, магазины к ТТ, да наган ещё. Про наган, хорошо хоть, Толян не знает. И хорошо ещё разгрузку не таскать на себе каждый день, гранаты. Впрочем, теперь полегче будет: подарил Зульке наган… Так что, наверно, не зря и взял. ТТшник тоже можно было только один… Ну ладно. Покрутил его на пальце, потренировался на взбрасывание — прицеливание.

* * *

За дверью же беседа продолжалась:

Вовчик:

— Андрей Викторович, вот вы в проповедях такую жуть нагоняете, — может не стоит оно того?

И голос Отца Андрея:

— Володя, только строгостию можно сейчас держать людей, строгостию и постоянной занятостию! Чтобы весь день были заняты! Как у нас в роте замполит говорил: «- Что бы солдат весь день не делал, главное — чтобы он к вечеру зае… эээ… утомился!» А то ведь — жизнь у нас сейчас сложная, тяжёлая, — хоть не голодаем, и то — слава тебе господи! И то — потому что я в предпоследние-то годы перед БэПе, как ты называешь, озаботился запасами-то, да прихожан проповедями на это сподвигнул, — и то, у начальства-то нашего это понимания не нашло, такмо всё за свой страх и риск… Мазда, машина была на приход; хорошая машина, из салона — продали, купили зерно, муку, масло, соль, сахар. А так бы… Многие ведь живут как цветы: дунул ветер — завяли; выглянуло солнышко — расцвели. Я ведь понимаю — многие к вере формально просто относятся, не прониклись… просто удобно им, да и всё. Особенно женщины, да из городских-то профессий! «Умные» все очень стали! Смирения нету! Ты заметил, сколько развелось в миру «королев»? Не странно ли это — какую не возьми — уже королева! При Советском Союзе растили работниц, помощниц, — а при капитализме сплошь королев! — только родилась, родители уже «Ах, принцесса!» Ну а принцесса, соответственно, и ведёт себя как принцесса! А принцессам сейчас не выжить… Но это ничего. Как говорил апостол Павел: «Все испытывайте — хорошего держитесь». Придут, придут к истинной, от сердца, вере! Я за упование на Господа говорю в проповедях-то; так и бог не станет шестью хлебами кормить сонм страждущих, если они сами не думали о будущем! Потому только строгость, строгость и молитва! И послушание. И не «жуть» у меня в проповедях; а отражение действительности. Ибо мы тут, как Ной на ковчеге, и вокруг — океан бушующий; только что не водный, а океан страстей человеческих; и, чтобы не утонуть…

* * *

Зулька тихо, на цыпочках, прокралась к дому; откинула внутри крючок на входной двери специально приготовленной для этого изогнутой проволочкой; в сенях снова включила выключенную сигнализацию по периметру двора — отец к безопасности относился серьёзно, не слабже Вовчика.

Не нашуметь, опять-таки, всё равно не удалось; да оно и не помогло бы — отец с матерью не ложились, ждали, когда блудная дочь вернётся. Попадалово!

— Зульфия! Иди-ка сюда… поговорим.

Ну, всё… Хотя, с другой стороны, так даже лучше. Сразу выяснить отношения с родителями; чтоб не прятаться.

Устроились на кухне, — в доме уже все спали; слышно было как вздыхал и ворочался дедушка Минулла — он всегда беспокойно спит. А ей, Зульке, здесь, на кухне спать — тесно у бабы Насти. Но никто не в обиде, конечно. И вот — отец с матерью не спят, устроились на кухне; Алёна что-то чинит; отец, по обыкновению, чистит из оружия — вернее, закончил уже, но неубранная коробка с принадлежностями так и стоит на столе, застеленном старой, в масляных пятнах, простынёй.

Зулька, быстро сняв куртку, шапку, размотав и повесив на вешалку шарф, прошла на кухню уже настроившись на скандал, — отец и отлупить может, ему пофиг, что она уже взрослая девушка! Впрочем, сейчас не станет — ночь, спят все; а вот завтра… ну, до завтра всё устаканится!

Против ожидания, предки были настроены конструктивно, — видимо, пообсуждали уже здесь, пока её ждали; и успокоились; а может, уже и решение какое приняли, — и сейчас к ней так, для порядка…

Зулька сама, первая, взяла быка за рога:

— Пап, мам! Я, конечно, виновата, что так поздно — но… короче, я врать не буду, — я не по делам задержалась; я — с Крысом! Ну, с Сергеем, то есть. Мы дружим. Ну, в общем, как это сказать, — он мой пацан! Мы теперь всегда будем вместе!

Отец с матерью переглянулись.

Больше всего Зульфия боялась, что сейчас начнётся это отцовское, с последовательным, с каждой репликой, повышением градуса: «- Нет, мать, ты посмотри! У неё — уже «свой пацан»!! Она — уже взрослая, и на родителей ей наплевать!! Она теперь будет делать что хочет: от сестры сбегать, гулять с кем попало, домой приходить заполночь!!!»

Это было бы хуже всего; и Зулька было решила, по недобро поблёскивающим в свете керосиновой лампы глазам отца, что так оно и будет; но, то ли Вадим уже перегорел, то ли действительно, беседуя тут весь вечер с Аллой, пришёл к какому-то нерадостному заключению; но строить дочь как обычно он не стал. Только вздохнул тяжело и сказал:

— Ну рассказывай.

— Что рассказывать-то? — обеспокоилась Зульфия, — Насчёт чего?

— Вот, насчёт всего. Насчёт чего сочтёшь нужным, насчёт того и рассказывай!

Ну что. Это уже было кое-что. Не «разгон» с самого начала, — реально, предки меняются… Зульфия, вздохнув, привалилась плечом к косяку двери; и коротко, но информативно, поведала: что они «с Серёгой» друг другу нравятся; что в Мувске у Серёги девушки нет; что «пацан он классный, с понятием!» и «у нас будет любовь!»

Отец вздохнул, как всхлипнул; а Алёна настороженно спросила:

— Ну… ещё-то не было? Любови-то, прости господи?..

— А, ты в этом смысле… — Зулька покраснела, — Не-а. Холодно. И… в общем, нет. Пока. Но вообще, — вы учтите! — на всякий случай заверила она, — У нас с Сергеем всё серьёзно! Очень!

— С Крысом! — буркнул Вадим, — С Крысом у тебя всё серьёзно? Моя дочь — с Крысом!

— С Серёжкой! — уже строго, почувствовав слабину, поправила отца Зулька, — Крыс — его боевой псевдоним! Он, между прочим, тридцать человек спецназёров в своём доме, который они Башней зовут, положил! Один! И вам с Вовчиком, сам знаешь — очень помог»!

— Тридцать?.. — поднял бровь на изуродованном шрамами лице отец и хмыкнул, — Чего так? Мне вот малышня рассказывала, что пятьдесят!

От души у Зульки отлегло. Кажется, всё складывается не то что неплохо, но и совсем хорошо: раз отец склонен шутить, то, значит, новость принял. Значит, без последствий…

Пропустив мимо ушей подначку относительно количества уничтоженных Крысом в башне спецназовцев, Зулька выложила, вернее — предъявила свой самый убойный козырь: достала сзади из-за пояса, на котором висели ножны с ножом, подаренный Сергеем сегодня наган. Неумело покрутила на пальце, — а Серёги получалось не в пример ловчее, — и с независимо-гордым видом протянула на ладони отцу:

— Вот! Он подарил. Сегодня. Как залог и всё такое… Да не. Просто — подарил!

Эта подача произвела впечатление: отец заинтересованно взял оружие; интерес проявила и Алла. Чего стоит короткоствол все прекрасно понимали; и ясно было, что такие подарки просто так не делают.

Вадим отщёлкнул заглушку сбоку барабана и вытряхнул себе на ладонь маленький жёлтый патрончик. С недоумением взял его двумя пальцами и поднёс к свету.

— Это монтажный! — торопливо сообщила Зулька, — Там раздельное заряжание. Монтажный патрон, — и две картечины! Знаете как бьёт! Сергей из него человек пять бандитов в Мувске положил! Пока ТТшники не затрофеил!

Торопливо она выложила всё, что узнала сегодня от Крыса про наган вообще, про этот наган в частности, про его историю и ТТХ. Родители выслушали молча; в конце отец только по своему обыкновению хмыкнул:

— Только пять мувских бандитов положил из него? Плохо что не пятьдесят, — такими темпами он бы быстро Мувск от шантрапы очистил!..

Вадим вложил патрончик обратно в камору барабана, защёлкнул. Понюхал ствол:

— Стреляли?

— Ага! — сообщила Зулька, — На позиции, в третьей ячейке — там не слышно. Классно бьёт!

— Классно… — Вадим ещё повертел пистолет в руках и вернул дочери, — С близкого расстояния, вполне возможно, что и ничего… Что только не выдумают бандюганы!

— Сергей не бандюган! — поспешила защитить своего парня Зулька, — Он сам бандюганов ненавидит. У них налёт на дом был, ещё когда оружия совсем не было; там его друга убили; а он…

— Ладно, потом расскажешь! — прервал её Вадим, — Не ночью и не сейчас. Всё же надо было тебе с Гузелью в Оршанск ехать… непокорная дочь!

— Ну па-а-ап… — поняв окончательно что всё, — пронесло! — законючила Зулька, — Ну что ты так переживаешь! Нормально всё с Гулькой, я же знаю! Одна-то она на Орлике быстрее доберётся; и жрачки на дольше хватит!

— Не говори так! — строго сказала Алла, — Что это ещё за «жрачка»! Пища. Вот поголодаешь, — узнаешь! Бог даст, всё нормально будет с Гузелью, каждый день за неё богородицу молю. Кушать хочешь? Вареники в печи; вынимай…

* * *

Привалившись к двери, Сергей уже начинал дремать.

За дверью же Отец Андрей поучал Толика:

— Я понимаю, ты мог делать дурные поступки. Но вопрос — хотел ли ты причинять зло? Или поступал так по неведению? Тогда для тебя не всё потеряно! Ты можешь раскаяться и искупить грехи…

Кто-то шумно фыркнул; голос Бабаха произнёс:

— Ваше преосвященство, вы извините, что встреваю, но такая мысль появилась: грех — это следствие поступков. Поступки обусловлены воспитанием. Воспитание обусловлено средой. Среда создана богом. Бог, получается, создал среду для греха, — и за грех же наказывает или требует раскаяния и искупления?? Где логика??

— Свобода воли…

— Какая «свобода воли», Андрей Викторович, если вы только что сказали, что «и волос не упадёт с головы человека без воли Бога?»

— Пути господни, Женя, неисповедимы. Бог испытывает нас, нашу веру, нашу стойкость. Ниспосылает нам испытания, трудности различные.

— Как же так, ваше святейшество; если бог всемогущ и всеведущ, то какой смысл ему чего-то там «испытывать»? Мы ж не опытные изделия в лаборатории? Сам создал, сам про нас всё знает! И тут вдруг, — испытывает! Нееее, ваше преподобие, увиливаете!..

Послышался уже раздражённый голос священника:

— А ну покажи язык!

— Вот ещё… — удивлённо ответил Джексон, — Чего бы вдруг? Зачем?

— Он у тебя наверняка раздвоенный, аки у змея! Того, в чьём обличии…

— …А, вон чо. Не, я без извращений.

— Где, чёрт побери, Крыс шатается! — послышался раздражённый голос Толика, и тут же у Сергея на кармане чирикнул звук вызова. За дверью услышали.

— Серый! Серый, ёпт! Ты чего там шхеришься?

Встряхнув головой, чтобы прогнать сон, Сергей встал и отворил дверь:

— Тут я. Давно уже. Просто не хотел мешать вашей беседе. Добрый вечер, Андрей Викторович!

— Доброй ночи уже, отрок. Ну ладно, что же, пойду я.

Священник попрощался, оделся и вышел.

* * *

Вовчик давно уже спал. Уже расположившись на ночь, по обыкновению на полу, Толик всё не мог забыть разговор с Отцом Андреем:

— Слышь, Серый, он говорит, что «ты, грит, себя ещё не знаешь». Что я, типа, хороший человек! — прикинь! Хы.

— И чо, тебя торкнуло?

— Не. Просто непривычно: никогда с такой точки зрения о себе не думал. Ну, типа «хороший-плохой», — это, знаешь ли, мне всегда по барабану…

— Как батя бы сказал: оценочные категории; а оценочные категории — это всё вкусовщина.

— Вот-вот. Оценочные. Мне как-то всегда были по барабану чьи-то оценки…

— А чо сейчас-то?

— Он грит, что нужно быть «хорошим» не для кого-то, а для себя. Ну так, я говорю, для себя-то я и так стараюсь быть «хорошим»; я ж себе не враг! А он говорит, важно кто у тебя в душе — бог или дьявол… А может, грит, пока вообще ничего нет, кроме, грит, разных сиюминутных дел! И можно, типа, душу богу открыть, и впустить его, значит…

— Во завернул. А у тебя душа есть?

— А хрен его знает. Не искал. Ты как думаешь?

— Это надо её найти сначала, потом в неё заглянуть… А хрен знает, там же, говорят, потёмки! Хы. Не впускать же бога в потёмки!

— Бабах, слышь, Джексон! Как думаешь, есть у меня душа?

— А как же. У всех есть. Говорят.

— Ого. А чо спорил тогда?

— Из вредности.

— А в душе у меня чо, как думаешь?

— Хы. «Есть люди, у кого в душе бог. Есть люди у кого в душе дьявол. А есть люди у кого внутри только глисты…»

— Ты на чо это намекаешь??

— Ни на чо. Просто к слову пришлось.

— К слову… А бог есть?

— «Все люди верят. Одни верят, что бог есть; другие что его нет. И то и другое недоказуемо». Хы. Это из «Берегись автомобиля».

— Задрал. А сам ты как думаешь?

— Я думаю, что если не заколбасят нас тут, то я женюсь!

— Ого. На ком?

— Не решил ещё.

— Трудный выбор, гы. Понимаю…

— А ты сам как-то… Прям непохоже на тебя.

— Угу. Есть такое дело. Сам удивляюсь чо-то.

— Толян, слышь, Толян! — позвал Сергей, — Я тоже, может, женюсь!

Толик с шорохом сел.

— Блин, Толян, одеяло!

— Вы чо, сговорились тут, что ли?? Женятся они! Ты-то… Аааа!.. С этой, с азиаткой этой завязался?? То-то я смотрю, пропал и с концами!

— Чо ты орёшь; Вовчика разбудишь!

— Женится он! Я тебе женюсь!

— А чо? Нельзя что ли?

— Домой вернёмся; вот брателло пусть тебе разрешает! Офигели совсем! Две недели тут, а они уже жениться надумали! Оба! С ума, что ли, посходили??

— А что такого?

— Что, так нельзя жить что ли? Нафига жениться??

— Тут поп есть. Обвенчает. Бабам это важно. И вообще — прикольно же!

— Ты, Бабах, я смотрю, вообще живёшь ради прикола!

— Не. Но и это тоже…

Помолчали. Потом Толик лёг, повозился, устраиваясь, и, зевнув, сказал:

— Нам бы ещё выжить тут… Видишь, крепко как прихватили… Завязли мы тут, пацаны; там брателло, небось, по потолку ходит! Ладно. Будем поглядеть. Как ситуация сложится. Вот, как Отец Андрей говорит: всё в руках божьих. Вот и поглядим, что он нам из своих рук покажет… Может, будет… это… знамение какое, или ещё что…

Часть 4. ПОДГОТОВКА К РАСПРАВЕ

«ЧМО ПО ЖИЗНИ» ИЛИ ДЕДОВЩИНА КАК ОСНОВА ДИСЦИПЛИНЫ

— Двигай скорей своей толстой жопой! — увесистый пинок в задницу Николаю, которого давно уже в хроновском отряде звали только по погонялу «Толстый», придал тому ускорение на входе в казарму.

Николай не возражал; он давно уже потерял то эфемерное самоощущение, которое в книгах называли «чувством собственного достоинства», и которое, судя по всему, авторы умных книжек высоко ценили в себе и в окружающих.

Но лелеять своё «чувство достоинства» хорошо дома, в тепле, в цивилизации; где за него, помимо тебя самого, случись что, заступятся и окружающие; и папа, и, в конце концов, полиция. Очень сложно сохранять это самое «чувство», когда ты не привык с детства за него драться; когда ты привык, что это самое твоё достоинство автоматически защищает всё общество, вся «цивилизация», начиная от воспитательницы в детском саду, и до всей мощи правоохранительной системы.

Когда же «цивилизация» по большей части кончилась, с нею неожиданно кончились не только те материальные, всем известные и понятные блага, такие, как хорошая непыльная работа, изобилие товаров в магазине, электричество в розетке и вода в кране; но кончились и те эфемерные, но очень, оказывается, существенные во взаимоотношениях моменты, определяющие «социальную иерархию», безопасность в группе, весь порядок жизни. Теперь свой «уровень» нужно было отстаивать; а как это делать, когда этого никогда не приходилось делать раньше?.. Если не умеешь? Хорошо тем, кто «рос на улице»; а каково «домашнему мальчику», любимому ребёнку обеспеченных (в прошлом), любящих родителей. Когда к этому нет ни навыков, ни физических потенций, ни, что самое важное, характера. Оставалось терпеть и на что-то надеяться. «Толстый», давно уже переставший быть собственно толстым, так и делал: терпел и надеялся. Когда-то и как-то это должно было кончиться; ведь в фильмах, которые ему, да и подавляющему числу его сверстников, заменяли жизненный опыт, всё всегда кончалось хорошо: затюканный несмелый главный герой вдруг становился героем подлинным, затмевая силой и доблестью всех своих прошлых обидчиков. Для этого в кино было достаточно чтобы героя укусил некий специальный паук; либо в нём проснулась бы надёжно спрятанная, но вдруг актуализированная кем-то героическая личность.

В жизни с этим было сложнее. Оставалось терпеть и на что-то надеяться. В армии, в этом жестоком мире молодых мужчин, цивилизованном подобии собачьей стаи, таких как Толстый, Кислый и Голый без выдумки называли «чуханами по жизни». Но в армии можно было ждать «дембель», который, как известно, «неизбежен как импотенция». Здесь же, в захолустной деревне, среди более успешных в отстаивании своего места в жизни парней, оставалось надеяться на чудо, и ждать ночи, когда можно будет забыться благословенным сном без сновидений. Если, конечно, опять по беспределу не поставят дневальным… Хорошо ещё что не заболел. Видимо, мама на небесах молилась за своего сыночка — сейчас заболеть, простудиться Толстому было бы равносильно смерти. Никто и никак не разбежался бы его лечить. Но пронесло…

* * *

Смена закончилась, и «бригада номер один» Харона, Хронова Витьки, вернулась в свой «пункт постоянной дислокации» — в бывшую контору, в бывшее «коммунарское общежитие». Сейчас это была казарма «Отряда имени Че Гевары» — как раньше высокопарно называл свою небольшую банду Витька. И даже над входом висело знамя со всем знакомым профилем-логотипом товарища Че, — который наверняка бы в могиле перевернулся, узнай он, над каким гадюшником висит тряпка с его образом.

Флаг этот, «знамя отряда», сотворил в своё время Сашка Веретенников, бывший в Мувске каким-то художником-дизайнером, и оттого разбиравшимся в изобразительном искусстве. Флаг получился стильный, в три краски; Сашка создавал его со знанием дела, какими-то своими специальными красками; закреплял изображение, проглаживая его горячим утюгом… Но нет, нет в жизни ничего вечного, надёжного, постоянного! — несмотря на все Сашкины труды флаг выцвел, обтрепался под осенними ветрами; и даже кое-где потёк, — теперь казалось, что Товарищ Че оплакивает свою и отряда незавидную участь. И подправить изображение было некому: самого Веретенникова ведь «использовали», — для морального давления на население Озерья и сплочения отрядовцев назначили крайним после взрыва и пожара, заполошной перестрелки и бегства; и казнили прилюдно, обозвав убийство красиво — «децимацией».

Так что художник сейчас лежал на кладбище; а его творение, флаг, уже никому не интересный и не возбуждающий никаких абсолютно ассоциаций с героическим прошлым изображённого на нём человека, тем не менее привычно и уныло висел над входом, изредка всколыхиваясь под порывами зимнего ветра.

* * *

Да, сегодня и завтра можно было отдохнуть: отоспаться в тепле, починить одежду, постираться, и, даже может быть, если получится, помыться в бане. Это казалось уже каким-то малореальным счастьем — отогреться в жарко натопленной бане; отдышаться горячим паром, а не пронзительно-холодным зимним ветром: половина отряда кашляла, некоторые уже и с рвущим душу хрипом, что показало бы знающему человеку, что человек стоит на грани острого бронхита, или, того хуже, пневмонии — в поле по злой воле Гришки приходилось несколько дней без смены спать в мёрзлых, только что выкопанных траншеях, обогреваясь жалкими кострами.

Гришка как взбесился после того ночного происшествия. Не давал ни отдыху, ни расслабиться — кроме как стоять в караулах вокруг взятого в блокаду пригорка, готовясь отразить любую вылазку, и подгонять работающих деревенских, зачастую — своих же родителей; приходилось и самим махать лопатами и кайлами, обустраивая «стрелковые ячейки», как называл Гришка эти мелкие могилки; приспосабливать их для обороны. Суетившийся тут и там Хотон показывал как. Но Хотон хоть уходил спать в деревню — отрядовцам это запрещалось…

Почему, почему эти проклятые церковники у себя на пригорке все окопы вырыли давно, ещё до морозов, до того, когда земля на удары штыком лопаты стала отзываться глухим звоном? Не иначе — предвидели, предполагали осаду и штурм, — вот и готовились! А почему готовились?.. Постоянно метавшийся по скоплениям «отрядников» Мундель — где больше трёх человек, там тут же появлялась и его долговязая фигура с неизменным обтрёпанным рыжим портфелем, — тут же многословно и с жаром объяснял почему: что честным-то людям ни к чему отгораживаться окопами, не пускать к себе. Что заранее «они» готовились — «…гнусные ублюдки и упыри, пожиратели детей, извращённые лижущие подстилки своих крысиных фюреров — проклятого Хоря и преданного анафеме, позорящего церковь негодяя — псевдо-священника Андрея, развратного мерзкого убийцы, наслаждающегося кровью и болью детей Озерья, ночного кровососа и мучителя безвинных детских душ!» — пропагандист был красноречив и образен в сравнениях, хотя и, надо сказать, часто повторялся. К чему готовились «они»? А вот к этому! — украсть принадлежавшие «народу Озерья» (он всё чаще стал так и говорить: «народ Озерья») продукты — и спрятаться, отстреливаясь, за окопами! Обжираться, и смеяться над честными тружениками; наслаждаться нашими мучениями!

Часто он приводил с собой Клавку Бердникову; которая, как все знали, была около месяца «в плену» у «церковников»; и которую не так давно, буквально накануне этой вот диверсии, с пригорка отпустили.

Никто не вспоминал, что поначалу-то она несла какую-то странную ересь: что, мол, там, на пригорке, «все живут дружно»; вместе много работают и вместе молятся; и что к ней относились хорошо, лечили… Теперь, пряча потухший взгляд, она лепетала заученно: что «они там обжираются» — при этом перечисляла чем именно, вызывая голодные спазмы молодых желудков; при этом «там» издеваются над жителями Озерья, при каждой трапезе со смехом вспоминая, как облапошили «этих простофиль», украв однажды ночью у них всю заготовленную на зиму сельхозпродукцию. Как «там, в чёрной церкви» проводят «чёрные мессы», призывая дьявола и поклоняясь его изображению, которое само собой, тайной чародейской силой, проступило на стене «этого проклятого богом храма». Как из поллитровых баночек пьют, причащаясь Сатане, кровь тайно убитых в Озерье деток. Как планируют по весне добить всех Озерских; а кого не убьют — тех обратят в рабство… Слушалось это как вольный пересказ фильма ужасов ещё той, киношной, эпохи.

Мунделя и её слушали угрюмо: во-первых, не слушать, или, не дай бог, вставлять реплики было опасно — он тут же жаловался Харону, и провинившегося направляли на самые трудные работы; во-вторых это было хоть какое-то, но развлечение — стоишь, слушаешь этого тощего длинного ублюдка с фанатично горящими глазами, или явно чокнутую бабу, — и вроде как при деле, можно отдохнуть от махания лопатой; в третьих — всё это реально заряжало ненавистью… Нельзя, нельзя было вот так-то вот запрячь бывших городских мальчиков на тяжёлые, холодные, мерзкие работы с кормёжкой впроголодь — и чтобы вскипающий внутри протест не нашёл выхода какой-нибудь дикой выходкой. Копящаяся внутри злость требовала выхода — и, частично выплёскиваясь на более слабых, таких как Толстый, или пригнанных на земляные работы жителях Озерья; но в то же время и копилась, аккумулировалась на одной цели: взять любой ценой Пригорок; терзать и убивать тамошних обитателей, которые, конечно же, и виноваты во всём этом… в этом холоде; плохой негреющей одежде; негодной кормёжке. В звериной злобе Гришки; высокомерии и презрении «никоновских» из его отряда, считающих себя тут людьми первого сорта…

Уже никто не вспоминал, как, было дело, вместе, рядом, работали на полях летом; как ухлёстывали за девчонками-коммунарками; как устраивали общие «танцы», — всё это было как в другом мире, таком же далёком, как горячие батареи в уютных квартирах, наполненный всевозможной снедью холодильник и безлимитный шустрый интернет… Теперь это были ВРАГИ, которых нужно было непременно захватить, наказать, убить; топтать и рвать на куски этими же вот лопатами, кирками, штыками СКСов; — а потом расслабиться, отдохнуть, захватив их зимние запасы!

А запасов, казалось, на пригорке было много! — периодически оттуда долетал запах дыма из труб, казалось, смешанный с запахами чего-то съестного, вкусного!.. Они и печи там постоянно топят, сволочи, гады! — назаготовляли себе летом дров! В Озерье с дровами было плохо; топливом на зиму озаботились немногие, что для в основном городских жителей было неудивительно… Теперь, чтобы не переться в лес по сугробам, ломали на дрова заборы; и, особенно, те несколько совсем уже развалившихся домов с сараями на окраине деревне, где давно уже никто не жил.

Ни Витька, ни староста уже не обращали на это внимания — пусть ломают! Так же буднично прошло и известие о том, что в старом погребе одного из этих домов был обнаружен старый полуразложившийся труп мужчины — по некоторым признакам, по одежде — давно пропавшего Ромы. Всем было уже наплевать — насмотрелись уже на трупы. Даже Кристинка и Альбертик-Джимми не проявили к «находке» интереса — погибший неведомой смертью папа их больше не интересовал. Труп так и остался лежать в разломанном погребе. Вот если бы вместе с ним нашли его золото!.. Но золото пропало…

* * *

Облегчение на земляных работах выпало всвязи с тем, что Гришкины бойцы, отправленные «в рейд», пригнали откуда-то из-под Никоновки два десятка рабов — в основном мужиков, чем-то провинившихся перед «новой властью». Обращались с ними ещё более зверски нежели с деревенскими — деревенских презирали, этих — ненавидели. Непонятно за что; возможно просто так — за то, что новые люди. Разговаривать с ними на отвлечённые темы запрещалось — никто и не разговаривал.

Для них были перекрыты наподобии землянки несколько окопов, — там они и спали.

Обмороженные и кашляющие озерские с облегчением расползлись по домам…

* * *

В казарме было пусто, холодно и уныло.

С приглушенным воем, напоминающим стон, на койку с застонавшей пружинной сеткой обрушился Юрка Шевцов, «Швец»:

— Бляяяя, как же меня это всё за-е-ба-ло!!

Отзывом послужили несколько разнообразных, но схожих по идее матерных выражений.

— Суки! Куда подушка делась?? Толстый! — метнись сюда, помоги снять валенки! — и задрал ноги, на которых красовались его гордость — раньше белые, а теперь пепельно-серые толстые, с подшитой подошвой и вышитыми цветными нитками, с бисером, голяшками, валенки. В своё время снятые с одного старого хмыря, бредущего со старухой по обочине «их дороги».

Подошедший унылый Толстый ухватился за валенок и стал стаскивать его с ноги.

Харон, придерживая на ляжке болтающуюся деревянную обшарпанную кобуру с маузером, распоряжался:

— Вяленый, проверь, чо там с генератором! Эй, кто-нибудь — упал на велик, — греться! Ссуко, чо так холодно?? Волк, метнулся за дровами, быстррра! Вон, возьми себе в прихват ещё кого из молодых. Где?.. Я хэ зэ где, поня́л?? Спиздите где-нибудь. Вон, у Валерьевны конфискуйте — у ней есть. Нихера не «Хронов велел», — а сами, сами! Привыкли, нах, за меня прятаться! Селёдка, метнулся к Раисе, — чо там со жратвой? — Хотон сказал она сегодня «обеспечивающая». Поторопи, нах! Лещь, дай сюда сумку… во! Носки привезли — на всех! Новые носки — вникаете?? Каждому по две пары… И рукавицы. Живём, братва!

Толстого опять выгнали на улицу и погнали тырить дрова. Называлось это красиво: «самоснабжение». Заключалось обычно — если не было времени или дневальным было лень, — в воровстве дров у соседей. Соседи, не будь дураки, расходный запас дров старались держать дома; тогда воровалось и разламывалось на дрова что-нибудь другое — доска из забора или стена сарая, например. Обычно хозяева, даже если и видели беспредел в окно, предпочитали не возникать…

Пока в казарме усилиями «молодых» создавались сносные условия для жизни, Харон в кругу «дедов», а проще сказать — особо наглых приближённых, — распределял прибывшие из Никоновки «ништяки»: носки, шарфы, несколько пар разномастных перчаток и три пары тёплых берцев.

Под ругань и препирательство всё вскоре было поделено; при этом был задействован «принцип близости к вождю» — приближённые получили не «поровну», а «по заслугам».

Рассматривая обновки, опять повалились, не раздеваясь, на койки и кое-как сколоченные топчаны; перемежая речь унылой однообразной матерщиной, показывающей кроме всего прочего и крайне скудный словарный запас; стали делиться последними впечатлениями:

— Бля, никоновские тут как эти, как оккупанты! Нах, по домам, по двое-трое, а мы, в своей деревне — как быдляк, в казарме все скопом! Вить, чо за нах?

— В натуре, Харон! Ты б поговорил, а? Чо такое? И этот, Йурыст этот, не работал на земляных — мне пох, чо его жена, типа, «на кухне» — моя мамка тоже могла б кашу варить, а её как всех, нах!.. Чем он там особым занят?..

Витька насупился. То, что с ними, с «местными», никоновские вели себя как захватчики с населением покорённой территории, может быть лишь чуть лучше, ни для кого секретом не было — наглядно. То, что Борис Андреич был на стороне пришлых тоже не было секретом, и никому не нравилось. Но все сопели в две дырки, терпели, отдавая должное значительно лучшей вооружённости никоновского «особого отряда»; их бóльшему боевому опыту и сплочённости. Ему вот только, Витьке, предъявляли — а он чо?? Сам в том же, по сути, положении. Хорошо ещё Борис не пристрелил тогда, в амбаре, когда обнаружил пропажу продуктов — несомненно вывезенных по беспределу уголовником Аркашей. Оставалось терпеть, надеяться на случай; и душить «разговорчики» в зародыше. Что он и сделал в очередной раз:

— Чо разбазарились, бля?? Значит так надо! Мы тут… все вместе, нах! Сплочение! Чтоб не расхолаживались. А чо никоновские, чо никоновские? У них видал какие потери?? Ихние же все дела в первую очередь, как в бой пойдём, и будут делать! А мы — на подхвате! И вообще — вот, жрачку из Никоновки привезли — ты чо, недоволен, что ли? Хочешь к своим, домой, на мёрзлую картошку и топинамбур? Это можно!.. Так что смотри у меня, развозникался! Иди вон, окна поверь — чувствую, дует где-то… Чо-чо — заткни где дует! Откуда я знаю чем? — придумай!

Получив такой отлуп, бойцы переключились на новые темы:

— Бля, покурить бы…

— Угу. Заебало сушёную траву смолить. Хоть сушёное коровье говно кури…

— А чо — тема! Надо пробовать, хы!

— Где ево взять только…

— Бля, у меня, наверно, варикоз яичек… От холода.

— Гы-гы! Гы!! Это чо — всмятку, што ле? Хы-хы-хы!

— Мудак, я читал — бывает такое… бля, отходят… ууууй, отморозил!..

— Хы-хы! Гы-гы-гы! Варикоз у него! Яичек! Гы!

Грубо, да, грубо. Бывшие «продвинутые, современные столичные юноши» «развлекались беседой» вполне в духе своих сверстников — грубых, неотёсанных средневековых наёмников. В мире мало что меняется, если не считать чисто технические новинки, и «сумма знаний» тут совсем не определяюща. Быт диктует и темы бесед. Как там учили коммунисты ещё? — «Бытие определяет сознание»! Бытие в холоде, в полу-голоде и при оружии; да без зомбоящика-телевизора, не говоря уже о соцсетях, определяло и «уровень общения»:

— Это ж хорошо! — стоять не будет, — меньше проблем! Хы-гы!

Валявшемуся же рядом на койке ближайшему корефану Мишке Лещинскому Витька между тем шепнул:

— Будто меня это не заебало! Но… потерпим! Пока. А потом…

Витька таинственно и многозначительно закатил глаза, показывая, что у него есть некие, невозможные сейчас к разглашению, планы. На самом деле план у него был один: отогреться сейчас; распределить дежурства, наладить дисциплину — по сути дела сводившуюся к всемерному ущемлению нескольких «молодых», а проще говоря, отрядных «чморей», — и закатиться к Кристинке, отпраздновать там возвращение из холода «в цивилизацию». На эту тему у него было заготовлено немного продуктов, умыкнутых из общего пайка при распределении прибывшей провизии. Жаль не было «таблеточек», которые раньше поставлял Аркаша, — по ним Витька скучал. Бля, с ними мир был не таким серым; да и с самогонкой в последнее время было совсем никак, — но Кристинка, сучка, наверняка что-нибудь заготовила, — даром, что ли, её отмазал от земляных работ!

Правда, в последнее время Селёдка и Швец скупо жаловались на то, что у них «закапало», — а с Кристинкой обои, ясное дело, «имели отношения», а вернее, как говорится, «сношения»; и грешили на неё — но вполне могли и просто застудить простаты — и очень просто! Впрочем, Кристинка, сука, ясное дело что не была непорочной девой, и могла и подцепить чо-нибудь от никоновских, которые в деревне посменно отдыхали, и, соответственно, «расслаблялись», — на этот счёт Витька тоже не заблуждался. Да, это был вопрос… с презервативами в деревне давно было уже «никак». Это был вопрос, и решать его нужно было в ближайшее время! К интересно, через слюну трипак передаётся??.

Его размышления шёпотом нарушил Лещинский, и мысли его имели какое-то странное направление; вернее, Витькино «- А потом…» он понял своеобразно, в духе царящего теперь в деревне озверения:

— Реально, Харон… хули они тут? Ну, понятно, пригорок возьмём!.. возьмём ведь! — вон, Хотон вчера говорил, что два БэТээРа с соседнего района подойдут на днях! — а дальше чо? На Пригорке, конечно, всего дохера — но нафиг делиться? И выёбываются они реально не по делу, кресты, нах! Никоновские колхозники, бля! Вот и я думаю — грохнем этих, никоновских! — сколько их там останется. И всё — под себя! А?..

Такой поворот темы для Витьки был неожиданным; он с уважением посмотрел на друга — ничо у Мишки башка варит, стратегически!

Может и правда… Сам того не зная, такие мысли заронил в головы Витькиных отморозков тот же Мундель — в последнее время он что-то стал делать упор на «местную исключительность»; в его цветастых, вычурных речах, изобилующих проклятиями в адрес «общинских», почти полностью исчезли упоминания о «кровавом мувском режиме» и «подонках генерала Родионова, душащих свободолюбивые Регионы»; а, напротив, часто стали встречаться высказывания, что, мол, «только обособившись от кровавой мерзкой карусели окружающего мира можно строить ячейку нового справедливого и изобильного мира, как это было в незаслуженно забытом Древнем Риме!»

Мундель расписывал, увлёкшись, как это было раньше хорошо и справедливо: когда были «граждане» и «илоты», то есть граждане неполноценные, ну и — рабы. Как это было всё честно и хорошо: граждане избирают Власть, которая следит за порядком; и охраняет Власть и Порядок; а илоты и рабы — работают! Под охраной граждан. Всё честно, хорошо, и освящено практикой тысячелетий! Главное — вся власть сосредоточена в «полисах» — тогдашних полу-городах, полу-поселениях; и Верховная Власть лишь собирала некоторый налог, строила эти… как их? — акведуки! Охраняла от внешнего врага, — и не лезла в местные разборки. И это было правильно и хорошо.

Откуда он брал эти расклады было непонятно; наверное из своего прошлого журналистского образования, которое представляло собой, по сути, некое лоскутное одеяло из обрывков всевозможных, часто противоречащих друг другу, сведений, почерпнутых из самых разных, чаще всего крайне недостоверных, источников.

Впрочем, Мундель делал упор на «обособление от всего остального мира» с центром в Никоновке; но для Мишки Лещинского зёрна пали на благодатную почву, и он вполне творчески переосмыслил подачу:

— А чо?.. Витёк, вспомни, как классно было осенью: сходили «на дорогу», стопанули там коммерсов — и всё к себе! И никаких, нах, налогов, окопов, земляных работ; никаких никоновских хмырей; — чо хотели то и делали! Классно же было, не?

Витька уже привычно сделал вид, что «кое о чём он сейчас не может говорить, но имеет ввиду» и понимающе хмыкнул:

— А. Ну. Хм. Угу.

Подбодренный таким образом ГГГ продолжил:

— Всё себе заберём, а? И там, наверху, обоснуемся, а? Там же охуеть какая удобная позиция! И будем, бля, как цари!

— А Борисыч? — не выдержал Витька и затравленно оглянулся по сторонам. Страх перед Артистом был так велик, что ему казалось, что тот мог уловить даже его мысли, такие «нелояльные» в этот момент.

— А чо Борисыч! — конспиративно понизив голос и злобно прищурившись, хрипнул ГГГ, — Сольём Борисыча! Хули он тут распоряжается? Сам этих, отсюда, отпустил на Пригорок — а мы теперь штурмуй! Кто он такой? Власть? Гришку вместо Громосеева поставил? Стечкин у него? Дапохуй! Грохнем, и все дела! Как на дороге. И этих — пристебаев его: Мунделя и Йурыста-Попрыгайлу. Тоже того!.. Если ты… стесняешься, — так я сам могу. Хули такого…

Всё это было новой темой; и всё это надо было обдумать. Витька не был сейчас готов давать однозначный, обязывающий ответ. Вообще идея не зависеть ни от кого ему нравилась; но очко поджималось при одном воспоминании о холодном, каком-то рептильем взгляде Хозяина, как он называл старосту тет-а-тет. Впрочем, если Лещь «это дело» возьмёт на себя… а он, Витька, как бы и не при делах: получится — зашибись; не получится — это он, гадёныш, чего-то удумал, наверно, крыша поехала! — и из маузера его, из маузера! И ништяк, никаких следов!

Он поощряюще улыбнулся другу, как бы давая понять, что и сам давно эту мысль вынашивает, и что стоит её обсудить поподробней, — но попозже… попозже! В то же время в Витькино сердце и змеёй заползла мысль, что, может, всё это провокация?? Эта, как её — проверка лояльности, как на одной из прошлых пьянок среди «командного звена», выразился Хотон — «комиссар из центра». У них там, в Оршанске, такие вещи, кажись, практиковались! Вот и тут — запустили «пулю» с Лещом — а чо такого? Вполне могли. И этот, Лещь — тоже при деле: если Витька сдуру согласится, или хотя б недонесёт, то Витьку — в землю, а он, Мишка — на его место! Вполне может быть, чо…

Витька вздрогнул от такой неприятной догадки и машинально погладил кобуру с вытарчивающей из неё ручкой пистолета…. Ахтыжбля!.. Вспомнить бы, был ли в последнее время Лещинский с Хотоном наедине? Вроде бы нет… И не знаешь как поступить! Друг-то он друг, и сколько самогонки вместе выпито «под таблеточки», и сколько народу на дороге замочено совместно, — а вот хрен его знает… С другой стороны, сама идея стать в деревне единовластным хозяином казалось такой заманчивой!.. С другой стороны…

Приятные мысли и неприятные подозрения Витьки были нарушены наконец поскрипыванием велогенератора, налаженного и пущенного в работу: засветились вполнакала светильники под потолком; стоящий на подоконнике плэйер негромко, но отчётливо выдал хит:

— «В интересах реввволюци-и-и!.. А-а! В интересах реввволюци-и-и!.».

Непроизвольно парни начали подпевать. Какая нахер революция!.. — но по искусству реально соскучились.

— А эта, новая, как её? — Ольга, ну, Чума. Она где живёт?

Парни вновь оживились. Прибытие «пополнения» в деревню всколыхнуло серое болото бытия. Да ещё опять с Мувска! Да ещё среди четверых прибывших одна тёлка «ничего себе».

К «новенькой», которая поначалу, как и все, несла охранную службу на постах вокруг Пригорка, присматривались; и пробовали «подъезжать», — но безрезультатно. «Новая девка» держалась жёстко, обособленно, в разговоры особо не вступала. Попавший с ней как-то в один патруль Швец потом, против обыкновения, отмалчивался; а друганам показал длинную царапину на шее, откомментировав:

— Чуть горло не перерезала, чума, бля. В натуре ебанутая. Я думал прикидывается, — а не, реально. Ещё б немного, и горло б перехватила ножом, — по глазам видно было. Шибанутая, нах. Ну её…

С его подачи и пошло — что новенькая, сначала пришедшая с вычурным погонялом «Сталкерша», во-первых, «реально на голову больная»; во-вторых, «лесба конкретная, с мужиком ни в жизнь не ляжет!» — так Шевцов решил оправдать свою неудачу; и в-третьих — приклеилась новая кликуха — Чума. Так и пошло — Чума и Чума.

— У той, ну, где раньше Мэгги жила. Ей там ту же комнату дали.

— Андреич её, небось… тоже? Как Мэгги? — конспиративно понизив голос, спросил кто-то. Это деревня, тут ничего из «личных отношений» не бывает долго тайной.

— Не. Я ж говорю — лесба ещё та.

— Ничо она не лесба! — возразил Тимоха, Юрка Тимофеев с Мувска, пришедший вместе с ней из Мувска, — Не замечалось за ней такого. Но что ебанутая — да. Зарезать — может!

— А ты её ебал??

— Я же говорю — ебанутая! К ней только сунься… Но оружие знает, и вообще…

— А, ну и хер с ней…

СИСТЕМА «СДЕРЖЕК И ПРОТИВОВЕСОВ»

Артист, Борис Андреевич, староста, теневой лидер Озерья, — и всё это в одном лице, — в это время тоже говорил о Сталкерше — Чуме, — в контексте «обстановки в деревне», на «совещании с «ближним кругом», в который входили теперь Мундель, юрист Попрыгайло; и почувствовавший за кем реальная, не номинальная власть в деревне, Хотон.

Тот, в очередной раз исполняя негласные обязанности душеведа и замполита, докладывал почти теми же словами:

— …ебанутая. Чего с мувскими, с которыми пришла, связалась? — как понимаю, захотелось острых ощущений. Они вот вчетвером, как бы без командира, — но она точно была неформальным лидером. Имеет потенции, да. Стремится и всё такое.

— Чего, думаешь, хочет? — Артист погремел во рту о зубы леденцом, гоняя его от щеки к щеке. Последнее время он стал чуть ли не «глюкозным наркоманом» — без сладкого зверел, становился невменяемым. Соседка наплавила ему из сахара леденцов, ими и спасался. Если не ел, то всегда теперь держал за щекой самодельный леденец; посасывал, гоняя его за зубами. Сам удивлялся, с чего это у него такое; и сам же себе говорил: «- Я — мозг, а мозг надо питать. Глюкозой».

— Думаю… думаю, — пробиться в жизни… — излагал свои соображения Хотон, — Занять максимально высокое положение в иерархии. В «новой жизни», судя по всему, освоилась; приняла её, — и хочет от жизни взять по максимуму. Где сейчас взять? — сейчас только в «отрядах». В вооружённых формированиях. Вот и прибилась.

— Что, в Мувске не к кому было?

— Видимо хочет сама, всё — сама. Есть, эта, определённые лидерские задатки!

— Нам чем полезна может быть?

— Как противовес этим всем… не, не как самостоятельный противовес, но как, так сказать, грузик. На чаше весов. Те, что с Мувска с ней пришли, её уважают и побаиваются. И тут старается себя поставить… Ну и пусть старается, Андреич!

— Она ж должна понимать…

— Да-да! — с полуслова понял мысль понятливый Хотон, — Она, несомненно, понимает, что в отрядной мужской иерархии женщина может подняться либо опираясь на «своего мужчину»; или самостоятельно, но при этом на голову превосходя всех! Вот она по второму пути и пошла. Службу тащит исправно, не жалуется; оружие содержит в аккурате, не то что хроновские пацаны; рвётся выслужиться! Парней хроновских вовсю строит!

— А, ну если так. В атаманши лезет? Ну чо, будем иметь ввиду. На случай замены Харону, как противовес. Если потянет, конечно. И он, сукин сын, пусть знает и опасается. Ублюдок. Что ещё?

Оглянувшись по сторонам, — Мундель с Попрыгайлой как раз отошли от стола, один занимаясь печкой, второй вышел за жратвой к соседке, — Хотон снаушничал:

— У Мунделя совсем крышняк съезжает! На днях договорился до того, что «мы, мол, Озерские — особые, знакокачественные, избранные!» Заговариваться реально начинает. Скоро деревню эту центром мироздания объявит! И объявит войну всей остальной планете.

— Пускай…

— А Вениамин Львович нихера не делает вообще! Вы же ему и поручили сделать список жителей с указанием состояния здоровья и возможности работы «в поле», — так он, вместо того чтобы по домам пройти, всё так… из головы. Жену ещё посылал — к Валерьевне вашей, — явно не задаром… Вы учтите там.

— Учтём.

— Хронов высказывался, что «с Пригорка» сэм был хороший, а Валерьевна одну отраву гонит!

— Так и есть. По сути. Но… тоже учтём.

Хлопнула дверь в сенях, протопали в соседней комнате, затем в кухню вернулся Попрыгайло с кастрюлей, укутанной рваным одеялом. Засуетился Мундель, сдвигая со стола на край грязные тарелки и банки. Откуда не возьмись вынырнул юный Хокинс, принялся доставать из буфета чистые тарелки и расставлять на стол, явно рассчитывая если не принять участие в трапезе, то хотя бы по своему обыкновению доесть потом за всеми.

— Хокинс, бастард! Почему посуда не мыта на столе?? Чем ты тут занимался? На земляные работы захотел??

— Мне нельзя «на земляные!» — окрысился мальчишка, — У меня рука сломана! Вы же знаете!.. — и продемонстрировал предплечье, замотанное грязной тряпкой, — По-вашему же поручению, на вылазке, пострадал!..

— Так не сделал же ничего! Значит сам и виноват! Пошёл вон за водой!

Хокинс угрюмо вышел за дверь, загремел там металлом ведра.

— Хотон, сходи с ним. Принесите воды вместе, этот бастард опять ведро утопить может, не напасёшься на вас…

Хотон встал, и, чуть поклонившись, достойно так, по-военному, вышел. Попрыгайло поставил на стол кастрюлю, развернул с неё одеяло, поднял крышку — из кастрюли повалил пар, запахло чем-то довольно противным, но съестным.

— Что это там Людка наготовила? Вроде нормальных продуктов ей завезли, а пахнет как из компостной кучи!

— Рагу, говорит.

— Рагу… Сейчас попробуем, что это за «рагу». Если эта сука так выкипевший борщ называет, то завтра вместо «рагу» будет землю долбить! А хлеб ты принёс? Там должен был быть хлеб. В сенях.

— Хлеб замёрз. Как кирпичи.

— Не влияет. Тащи сюда, распилим как-нибудь. Нет, ты наливай давай; Сергей Петрович — метнись в сени, принеси. Да пошинкуй его чем-нибудь; хоть топором, что ли! Не хлеб в Никоновке пекут, а пластилин какой-то, лучше бы муки больше передали!

Мундель вышел. Сидевший в углу на полу Хокинс чуть шевельнулся настороженно: пару буханок он уже для себя перепрятал; из расчёта выменять на что-нибудь у соседей или у Кристинки, которая в последнее время не жаловала младшего братца, переведя общение с ним исключительно в товарную плоскость. Интересно, заметят или нет? Можно будет, в принципе, отмазаться: сказать что просто понадёжней спрятал. Ведь всё там же, в сенях.

Выглядел сейчас Альбертик-Хокинс модняво: в очках и в блескучих кроссовках «с писком» — копался на днях в вещах, привезённых ещё с Мувска, и вот — нашёл. Кислотной расцветки солнцезащитные очки с сеточкой вместо стёкол и высокие цветные кроссовки на платформе, с огоньками по бокам, блымающими когда идёшь. Дорогие были! Раньше. И теперь сгодились — из-за толстой платформы не так мёрзли ступни. Правда, заёбывали писк и эти огоньки…

Продолжая раскладывать парящее «рагу» по тарелкам, Попрыгайло вполголоса быстро и сжато изложил, как прочитал по писанному:

— Хотон четыре банки консервов из привезённых до распределения пайков сныкал. Я точно знаю, и где спрятал знаю — могу показать. Мудель головой подвинулся, — этот раз рассказывал бойцам, что Пригорок — сакральное место, один из энергетических полюсов Земли, наравне с Шамбалой, египетскими пирамидами и Алтаем. Оттого за него «проклятый чернокнижник лже-поп Андрей» и держится, — энергией, мол, оттуда подпитывается. Оттого, говорит, надо Пригорок скорей взять. И там всех убить…

Борис Андреевич хохотнул, согласно кивая; принял тарелку:

— Это наш, домашний, полезный сумасшедший. Чем больше чуши насчёт Пригорка наплетёт — тем лучше. Что-нибудь в мозгах у шпаны да завязнет; а основное — что Пригорок надо взять! И никого там не щадить. Они ж там все Дети Тьмы — как их можно в живых оставлять?? Потом ещё надо будет, перед штурмом, кольев деревянных заготовить — в сердце покойникам позагонять, чтоб не воскресли! — ты ему эту идею подкинь-ка тоже! Может получиться весело. Ещё что?

— Где?

— Ну, в мире. Что там — с эпидемией-то? И вообще — она была ли? У нас как-то обошлось, и в Никоновке вроде как-то немного было, только что кто в Оршанск ездили, и то не все…

— Трудно сказать. — юрист пожал плечами, — Много, мало… Были же. В Никоновке всех спалили; может тем и спаслись. А в эвако-лагерях и в армии, говорят, до 90 процентов выкосило. Ну, опять же — кто говорит… Так, слухи. Я слухами не интересуюсь; меня больше что там с социальной структурой общества происходит интересует.

— Ишь ты! — «с социальной структурой!» Социолог… Ну и что там, со структурой-то?

— Дробление идёт. Приёмник слушал — какое-то «Мувское национальное единство» образовалось, под руководством некоего Орлова, из Администрации — программа его мутная, как и он сам, но говорит складно. Объявил себя Комендантом Мувска, «взамен дискредитировавшей себя и устранившейся от наведения порядка в городе и стране Администрации». Подгребает под себя мелкоту всякую…

— То от нас далеко!

— Ну не скажите. В Мувске всё же сила. Там сейчас троевластие: бывшая Новая Администрация, которая, реально, ничего кроме как в Зелёных Зонах, не контролирует; Чёрные квадраты; — и вот он, Орлов, «Верховный Комендант» — почти Колчак, что был «Верховным Правителем»…

— Бардаааак… — Борис Андреевич, взяв ложку, сплюнул недососанный леденец в угол на пол, — и сидевший поодаль Хокинс тут же брякнулся на четвереньки; шустро подполз, нашёл обсосок, сунул себе в рот.

— Как обычно у нас. Всё по кругу. — продолжал юрист, — И всё же в Мувске порядка больше, — в Регионах, судя по всему, вообще полный распад, Дикое Поле. И у нас тут тоже… знаю вот — Демидовка в нашем районе чуть ли не независимость решила объявлять — пока Гришкин «наместник», Шкурников, «Шкуро», не нагрянул туда с Никоновки, да не зарезал местного-то «самостийца». Но и сам тоже… ходят слухи — Григорий ему не доверяет, опасается подляны. Орал на днях по радио, я слышал. Если так подумать… если Гришка при штурме Пригорка много людей потеряет, то вполне может и того — в районе власть смениться! Это тоже надо учитывать!

— Ишь ты!.. — озаботился Артист, — кто у него сейчас там в «наместниках»? Дружок этот его, Шкурников Лёнька?.. Помню, помню, вместе тогда они Мэгги шпилили, чтоб её черти на том свете кочергой до гландов отымели, паскуду!.. Что друг — это, конечно, ни о чём… может, может! Но… Не должно бы быть много потерь! — с двумя-то БМП, что обещают… Задавим! Главное, этот раз проследить, чтоб такой же ерунды не случилось!

— Нет. Пригорок обложен плотно, никто не вырвется. Хотон говорил.

— Хотон… тоже ещё тот балабол. Наподобии тебя, только в другой сфере. Ладно, давай кушать. Скоро там этот пропагандон с хлебом придёт? Юнга — поторопи его!

* * *

Толстый, успешно, хотя и не без риска, украв доску от забора возле дома старухи и семейства Валерьевны, возвращался в казарму, предвкушая, что от него, наконец, сейчас отстанут, — доску он принёс, остаётся её сейчас там же, в коридоре, маленько порубить топором, — и в печку. Дима Голицын наверняка тоже чего-нибудь принёс. То есть топливо, а значит и тепло в казарме, будет. Может, отстанут. Можно будет дожрать что там останется «за основными» после ужина, и тихо упятиться в дальний от печки угол, где на полу у него была устроена постель из всякого тряпья. Раньше был пусть старый и продавленный, но всё же матрас, но его забрал себе Валька — «Вяленый», который в «элиту отряда» хоть и не входил, но ощущал себя более крутым чем он, Толстый — если можно было на этом, приплинтусовом уровне, проводить какие-то уровни крутости. Проще говоря забрал да и всё — на его дощатом топчане тоже был старый продавленный матрас, так что два старых и продавленных это почти как один новый и непродавленный. А он, Толстый — и так толстый, хы, перебьётся. И вообще спать на жёстком полезно для позвоночника, правда, Толстый?

Толстый тогда только медленно, как рыба, сморгнул; и ничего не сказал по своему обыкновению. Ружья ему не давали. Появлялась временами мысль встать ночью, взять чей-нибудь карабин, да и пострелять обидчиков сколько успеет — но… Нет-нет, так нельзя! Так — это всё равно что самому сразу застрелиться, то есть никакой надежды на будущее — а оно обязательно должно быть, будущее! Что-нибудь да изменится. Пока можно и на тряпье, в углу. Он привык уже. Почти. Это уж лучше, чем лежать потом в мёрзлом штабеле, как эти, за казармой; ждать весны, пока земля оттает. Чтоб снег набивался в открытые глаза, залеплял раззявленный рот и глазницы — брр!.. Нет уж. Он потерпит…

Около дверей околачивался Сельдеев, «Селёдка»; почти такой же бедолага как Толстый, но с бывшим ружьём Харона: двустволкой с выжженным на прикладе черепом. Неумело изображал часового.

— Э, Толстый! Подь сюда! — послышался повелительный голос, когда он уже подходил к порогу казармы. Он оглянулся. Голос раздавался из дощатого туалета поодаль. Туалет был большой, на четыре очка, построенный ещё в начале лета Вовками. Его уже порядочно засрали, и зловонная жижа, когда не замерзала сталактитами, темнела и воняла почти вровень с очками, но копать по зимнему времени новую яму и перетаскивать скрипучее сооружение охотников не было; Хронову было просто наплевать — он в казарме ночевал редко, а оправлялись все по-маленькому где придётся, зассав жёлтым все углы; используя туалет только для «больших посиделок».

Вот и сейчас там восседал «в позе орла» Юрка Шевцов, видный в лишённый дверей проём — двери давно порубили на дрова, здраво рассудив, что они не бабы, и стесняться им некого.

— Подь сюда, я сказал! — опять требовательно повторил Швец. Он был скор на руку, и потому Толстый, внутренне вздохнув, подошёл. Чего он опять найдёт за повод доебаться…

Сидящий на корточках Юрка несколько секунд рассматривал Толстого как будто только его увидел, потом скомандовал:

— Ближе! Ближе, бля! Наклонись! Ниже! Чо сказал, не понял што ли ты, морда??

Не понимая, что тому надо, Толстый подошёл, и, повинуясь команде, наклонился, прижимая к груди кусок забора — свою добычу. Он не понимал, чего тому было надо, пока Швец не сорвал с его головы шапку, и, кряхтя приподнявшись, не вытер ей себе жопу. Критически осмотрел её, смял, и вытер повторно; потом бросил шапку в сторону:

— Оботрёшь снегом… Тебе сойдёт.

Потерявший дар речи Толстый только пролепетал:

— Ты что… так же нельзя!..

— Попизди ещё! — пристрожился тот, вставая с корточек и застёгивая штаны, — Пиздюлей, что ли, давно не огребал?? Говорю тебе — оботрёшь снегом, — и сойдёт. А то я бумагу забыл.

Окончательно застегнувшись, он вразвалку пошёл в казарму. Стоявший у дверей Селёдка посторонился, пропуская его; и отвернулся в сторону, чтобы не смотреть на Толстого. Такого унижения у них ещё не практиковалось, нет. Но всё когда-то бывает в первый раз…

Глотая слёзы, Толстый наклонился, подбирая испоганенную шапку.

В заключение так неудачно сложившегося дня, оказалось, что пока он рыскал в поисках топлива, принесённые Хароном тёплые вещи уже «справедливо поделили». Как и следовало ожидать, Толстому ничего не досталось. Впрочем, нельзя сказать, что совсем ничего — ничего только из нового, привезённого. А так, вообще, он получил старые варежки с прорванными пальцами, и целых три пары носок — старых, дырявых, вонючих, ношенных; снятых «основными» на замену новыми, чистыми. В конце концов их можно было постирать; главное не подцепить через них грибок, чем несколько человек в отряде уже маялись. Если ещё прокипятить…

Во всяком случае остаток дня и ночь больше его никто не третировал, и даже осталось что пожрать из большого бацилльника-кастрюли. Может быть всё ещё как-то наладится… Не может же «это всё» длиться бесконечно??

НОРА. ТРУДНОСТИ СОСУЩЕСТВОВАНИЯ. СЛОЖНОСТИ ВЫБОРА

Нора. Раннее утро.

Хорошо, качественно размявшись в своём облюбованном в брошенном здании «спортзале», — вернее в бывшем кабинете какого-то местного невеликого начальничка; поколотив мешок, поприседав и поотжимавшись, Владимир вновь одел джемпер и куртку, замотал шею шарфом — сейчас не хватало ещё получить рецидив болезни. Это было бы совсем ни к чему. Он чувствовал — организм уверенно восстанавливался; и надо было только не мешать ему. Он и не мешал; и старался не перегружаться физическими упражнениями; хотя, честно говоря, хотелось. И не только потому, что этого требовал молодой тренированный организм; а и потому, что упорно, сосредоточенно занимаясь, отрабатывая связки ударов на мешке, делая подвороты и вообще всячески напрягаясь, невозможно было думать о том, что делать дальше. И это давало облегчение. Потому что что делать он не знал…

* * *

…Тогда, из этого загородного борделя, они добрались в «Нору» достаточно удачно, попавшись всего один раз, но попавшись, если бы не случайная встреча, вполне себе фатально — можно было лишиться и машин, и груза. Ну и девчонок, скорее всего. Не исключено, что и жизни, — ни прежние, «до-БП-шные» законы давно не действовали; не действовали и более «свежие», законы «Администрации Регионов»; — остались только законы простые и вечные, как голод: кто силён, у кого оружие — тот и диктует законы. Любые.

Перемещаться по городу эдакой кавалькадой из двух машин, — да ещё довольно медленно — мешал не столько снег на нечищеных улицах, сколько тормозил Орлик, привязанный к идущему последним джипу, — было рискованно: столица Регионов хотя и порядочно обезлюдел в последнее время, тем не менее он стал сосредоточением разного рода групп, банд, шаек, отрядов и всякого рода сброда, уже привычно рядящегося в разные идеологические одёжки: от армейцев, «уставших от всего этого бардака» на фронте и потому вернувшихся домой, естественно — с оружием; до разрозненных отрядов Белой Кувалды, Верного Вектора, Чёрных Квадратов, и прочей разномастной, но вооружённой сволочи. Не было только прежде попадавшихся групп «синих» — уголовничков Креста; те сейчас, надо полагать, были сильно озадачены «перестановками в руководстве» и делили наследство бывшего вора в законе и Пломбировой наглой команды.

Была надежда прошмыгнуть незамеченными на промбазу ночью — но не вышло, не срослось, — напоролись на какой-то блуждающий патруль на приземистом, видно что бронированном, армейском автомобиле неизвестного происхождения. В принципе заметили его достаточно издалека, и можно было попытаться резко свернуть, затеряться в узких улочках предместья, — если бы была связь со второй машиной, за рулём которой сидел Женька, и если бы не Орлик. Да и так — отчаянно избегающая встречи с патрулём, — если это был патруль, — колонна могла подвергнуться и обстрелу, и преследованию; а проходимость по снегу у армейского авто явно была повыше, чем у джипа, и уж тем более, чем у мерса.

Пришлось, всячески демонстрируя миролюбие, сбавить ход, и обречённо катиться навстречу.

Поравнялись. Повинуясь видному в свете фар движению руки в камуфляже, высунувшейся из окна армейской машины, остановились, не глуша мотор.

— Ой-ой-ой-ой; неужели опять, неужели снова; ой-ой-ой-ой, я домой хочу!.. — заныло сразу несколько девчачьих голосов с заднего сиденья. Владимир цыкнул на них, и там притихли. Сидевшая на пассажирском сиденье, натянутая, как струна, сестра Элеонора отчётливо клацнула затвором пистолета. Синяя подсветка приборной панели делала её лицо холодно-неживым… Запавшие щёки и глазницы, подбитая или надорванная нижняя губа с плямбой коросты, — сейчас, в таком освещении, наверное и не узнал бы её. Откуда и нахваталась сестрёнка! — раньше разного рода стрелялки были ей глубоко параллельны, не то что «Космополитен» или «Отто». Протянув не глядя руку вбок, не сводя взгляда с армейской машины, в которой начала открываться дверца, ухватился за приготовленный сестрёнкой к стрельбе пистолет, на ощупь поставил его на предохранитель; шепнул, опережая протест:

— Дай сюда! — чуть не силой выдрал у неё из рук Глок, сунул его себе в правый карман куртки.

— Не вздумай! Ты только напортишь! Сиди тихо, не выступай! — скомандовал ей, ожидая, что своевольная сестрёнка начнёт показывать характер; но та, против ожидания, только кивнула, негромко буркнув:

— Ну, ты прям как Толик!..

Зато с заднего сиденья чуть ли не заголосила Наташа:

— Во-овкааа!! Сделай что-нибудь; что-нибудь сделай!! Я уже не могу больше; уже сил моих нет; когда же всё это кончится, па-а-апааа!! Я не хочу всё это опять; я домой хочу; я не вынесу, нет, я не вы…

На неё зашикали испуганными голосами девчонки; даже попытались зажать ей рот — но она уже пошла вразнос. Он, Владимир, знал эту женскую стадию эмоционального кризиса — когда всхлипывания и заклинания в стиле «не хочу, не вынесу, верните меня к маме\папе!» быстро переходит в пронзительный визг и полноценную истерику. Если вовремя не оборвать.

Видя краем глаза, как из армейской машины, освещённой фарами стоявшего сзади Женькиного мерседеса, вылезли трое, — в форме, с автоматами, — и уже направляются к ним, — он, обернувшись назад, вытянул руку, и неловко, но по возможности сильно хлестнул кистью Наташу по мокрой щеке, прошипев яростно:

— Заткнись, сука; говорю тебе — за-а-ткнись!!

Про «суку» было явно лишним; а может быть и нет, — во-всяком случае Наташа замолчала, как если бы ей зажали рот; и непонятно что тут больше сработало — пощёчина или яростное «заткнись, сука!» от любимого парня. Во-всяком случае она замолчала, и Владимир теперь мог всё своё внимание обратить на подходящих военных.

Трое. Один направился к мерседесу, где были только Женька и Гузель; отходя в сторону, чтобы не быть в свете фар; двое — к нему. Автоматы наизготовку. Только бы обошлось, только бы! Неужели так глупо влипнуть — после так блестяще, по сути, проведённой операции с «блатхатой»; после обретённой сестры и Наташи, любимой. Или не любимой? А Гузель?.. Ааа, год даммед, только бы пронесло — потом разберусь, кто мне и насколько любимые! Двое с автоматами, и ещё третий… В принципе, шансы есть — если отвлечь внимание, — но очередь по машине, — и всё, конец! И ещё третий. И ещё сколько-то в машине. Нет, не вариант — надо договариваться! Изобразив самую, какую мог, доброжелательнейшую улыбку, он опустил окно в двери, включил свет в слоне, продолжая сидеть и держать руки на руле, на виду. Даже если они решат их тут сейчас грохнуть, — наверняка, видя такую беззащитность и открытость, заставят сначала из машины выйти! Не решетить же их, гражданских и беззащитных, тут, прямо в дорогом, заправленном, рабочем авто! А на выходе можно и как бы случайно руку в карман сунуть, где пистолет… а там дальше, — как в Aмерике на ICP учили, — если повезёт! Хотя — очередь по машине, — и всё, конец… только бы Женька не психанул!

Но этот день был воистину для него счастливым — как с утра попёрло, так и продолжало: он узнал подходящего к машине военного. Это был Генка, тот самый бывалый вояка, с которым он познакомился на блок-посту на въезде в Оршанск, когда возвращался с Женькой на пару из Озерья. Тот самый что снёс к чертям очередью из автомата голову Собчачке. Удачная ли встреча?.. Да скорее да, чем нет!

Генка, уверенно и привычно держа автомат у бедра наизготовку, тоже, вроде как опознал в парне за рулём знакомого; во всяком случае прищурился, вспоминая…

— Генка!! Вот так встреча!! — вообще говоря, радость Владимира была ненаигранной, — Помнишь меня?? Владимир, ну; блок-пост, с три недели назад, помнишь?? Там ещё… эээ, инцидент тогда случился, — ты… ты тогда количество сук в мире уменьшил на одну штуку!

Это он подал специально — и чтобы вспомнил; и чтобы видно было, что тот «инцидент» он, Владимир, всячески одобряет! Да что говорить — сука была Собчачка, сука и стерва — туда ей и дорога!

— Ээээ?.. Вовка! Ты ещё меня сигаретами угощал? — признал его и военный, — Здорово!

И опустил ствол автомата. Следуя его примеру, опустил автомат и парень за его спиной.

Владимир выбрался из машины и от души обнялся со знакомым. Чёрт-его-знает, вроде и знакомство-то было совершенно мимолетным, ни к чему не обязывающим, а как-то так получалось — проникся к этому парню, сверстнику, которого судьба погоняла по АСО, лишив семьи и внятного будущего, взамен дав оружие и право распоряжаться чужими жизнями. Тот, видно было, тоже был рад — вспомнил:

— Хы, да. Вовремя ты тогда устрекотнул — там такой кипиш поднялся!.. Из Оршанска комиссия приезжала, га-га-га!..

— И как?? — с неподдельным интересом осведомился Владимир.

— А хули? Мувская бандгруппа, нападение на пост — Собчачке просто не повезло! А нехер свою голову совать туда, куда пёс свою письку не суёт! Нападение отбито — участники поощрены, ха-ха! Мне так сразу хорунжего дали, — и с поста пропёрли с глаз долой в Оршанск, чтоб не напоминал своим присутствием!..

— Ха-ха-ха! — раскатился Владимир.

От мерседеса послышались протестующе-возмущённые вопли Женьки, — но, благо что пацан сообразил не ввязываться в перестрелку с военными.

— Подхорунжий, что у тебя там?? — начальственно окликнул Генка. От мерседеса забубнили что-то, можно было разобрать только что-то про «да тут целая лошадь привязана!.».

— Ген, там Женька с моей девушкой! — поспешил Владимир, — Мы это, по домам развозим… эээ… это тачки этого… Муса Телбоев — слышал про такого? И барахло там его, — вот… так уж…

— Ты чо, на жирных свиней работаешь?.. — скривился Генка, — Давно?

— Не, ты что! — отпёрся Владимир; и, по наитию, добавил понизив голос, — Тут уж так вышло… короче, грохнул я этого Мусу. Так получилось… — и коротко, не вдаваясь в детали, поведал о событиях последних суток.

— Ого! — интуиция его не подвела, военный и не думал не то что «предъявлять» что-то за «внесудебную расправу», но и явно его, Владимира, одобрил, — Ну ты даёшь! Девок из плена, говоришь?? Молодец! Сеструху и подругу там нашёл? — ну ты везунчик! Чо, одобряю! Много хабара взял??

И тут же, в полный голос, обернувшись, властно:

— Подхорунжий и капрал — в машину! Я тут сам разберусь!

Не ясно как уж обстояли дела с дисциплиной в тех ошмётках «вооружённых сил Свободных Регионов», что ещё изображали из себя армейцев, но в команде Генки его распоряжения никто не оспаривал, — оба вояки тут же вернулись в машину.

— Ген, хорунжий, подхорунжий, капрал — откуда это всё? Вроде как раньше не было…

— А!.. — тот махнул рукой, — Ты просто отстал от жизни. Выламываемся, — лишь бы на бывшую общую, «мувскую» армию не походить, в том числе и званиями. Напринимали тут… Сейчас, прикинь, не лейтенант — а хорунжий. Зато дальше — не «старший хорунжий», как можно было бы ожидать, а «оберстлейтенант»! Та-а-акая каша! Рядовых — нет! Ты что! — западло быть рядовым! Сейчас как КМБ закончил — сразу капрал! Мы ржём: по идее, если «хорунжий» — то надо бы в обращении «пан» добавлять — «пан хорунжий»; но а если «оберстлейтенант» — то уж «герр оберстлейтенант»! По идее-то! Вот и крутись как хочешь!

Оба засмеялись.

— А где ты сейчас? Патрулируете? — продолжал интересоваться Владимир.

— Да не… То, что вас тормознули — это чисто так… инициативно. Ну, ты ж понимаешь — проверить, мало ли чего! А так-то — какие сейчас патрули! Нет никаких патрулей — топлива не напасёшься. Так что так и имей ввиду — если кто-то тебя тормозит, — то только по своей инициативе, чтоб что-нибудь сшакалить. А патрулей — давно уж нету… Где я сейчас?.. — Генка на мгновение замялся и решил не углубляться в тему, только добавил, — Вот, пацанов везу на замену, на Улицу Небесных Героев, — в Арсенал. Там двоим надо в госпиталь — дизу подхватили. Дрищут, бля. Это хорошо, если только дизу, а не что-нибудь новенькое типа этой — эпидемии. Будем поглядеть…

— А что за «Арсенал»? — забросал вопросами Владимир знакомого. И на самом деле было любопытно, и чтоб Генка в своих глазах поднялся ещё выше, как бывалый — знающий. — Реально Арсенал??

— Ну, как бы да! — махнул рукой Генка, — Это не секрет, все уж, наверно, знают. Везли туда ещё весной стрелковку из бывшего полка ПВО, расформированного, — там много что… А всё «тяжёлое» и для ПВО табельное — подорвали. Ты тогда в Оршанске был, нет? Ну вот, — три дня громыхало… Хороший пост, спокойный. Только что никого к ограде не подпускать, — больше никаких проблем. Хавка у них своя; и с Центра подкидывают; топливо опять же…

— Ты туда не суйся! — ещё решил предупредить он, — Там сначала стреляют, потом интересуются, зачем пришёл, хы. Впрочем, как везде сейчас. Приближение ближе тридцати метров к посту считается нападением на пост, хы! Они там от скуки бесятся, благо патронов хоть жопой ешь! Каждый день от скуки «нападения отбивают» — там все местные уже разбежались от этой постоянной стрельбы.

— Занятно. Так ты туда и потом назад?

— Угу. А ты где сейчас? «Рассвет Регионов» — закрылась, говорят, сейчас лавочка?

— Да уж… Какой уж сейчас «общепит»… какие «массовые мероприятия» — до весны бы дожить!

— Доживём, братан! — покровительственно хлопнул его по плечу Генка, — Если на фронте Градом не накрыло; и в тылу от эпидемки не сдох, — значит я-то точно до весны доживу, хы. Чего и тебе желаю. Так ты куда сейчас?

— Домой… А дом у меня сейчас — на промзоне. Там печка, гудрон, там тепло и люди… — говоря, что его дом сейчас на промзоне Владимир никак не рисковал и не выдавал своё настоящее место дислокации: под Оршанском было несколько промзон, некоторые из которых тянулись на десятки километров; и объяснение «живу на промзоне» без конкретики по сути не давало ничего.

— Вот только девчонок по домам завезу… Или куда они сами укажут.

— С девчонками познакомишь? — заинтересовался Генка.

— А то!

Генка заглянул в освещённый салон.

— Военный-здоровенный, вы девушек не обижаете?? — тут же послышалось оттуда кокетливое от Гали или Светы. Явно успокоились — видят за разговором, что парень вменяемый.

— Как можно!

— А курить у вас есть?

— Найдём!

— Так может подбросите до Улицы Народного Справедливого Восстания, тьфу, до бывшей Герцена? А то Вовке в другую сторону?

* * *

В общем встреча получилась однозначно удачной: военные не только не предъявили Владимиру за чужие машины, набитые подозрительного вида коробками; но и по взаимному согласию приняли к себе обеих девушек. На радостях, что ситуация так удачно разрешилась, Владимир перегрузил в военный джип и несколько коробок с продуктами, коробку с винными бутылками, — вот из курева у сутенёра ничего дома не было, — вёл, видимо, здоровый образ жизни. Довольные друг другом новые друзья пожали руки, Владимир попрощался с девушками; тут же произошло и их прощание и с Элеонорой, и с Наташей, с Гузелью — бывшие подруги по несчастью аж всплакнули, прощаясь, — и они разъехались. Собственно, складывалось впечатление, что бывшие узницы не прочь и затусить с «военными-здоровенными» и наподольше.

Уже отъехав, Владимир с досадой вспомнил, что второпях так и не выспросил Генку ни о том, чью конкретно силу тот сейчас представляет; ни где они сами базируются — это знакомство могло быть полезным и на будущее. Но что не успел то не успел. Удачно было хотя бы уже то, что встретился знакомый, и потому обошлось без разбирательств кто такой да откуда всё; а могли бы и просто, без разбирательств, пристрелить да и отобрать всё!

Да, обошлось без «предъяв», — тогда; но вот как только снова двинулись в путь Наташа «предъявила» по полной программе: и за то, что ударил; и за то, что сукой обозвал; прямо как Собчачку; и, главное — она слышала! — что он сказал, что «там, в мерседесе — моя девушка!»

— Я знала, я чувствовала!! Если Гуля твоя девушка — кто тогда яяя??? Почему, почему я не погибла тогда, вместе с папой! Почемууу??

Элеонора пыталась успокаивать её как могла; время от времени выразительно поглядывая на внешне невозмутимого брата, как бы говоря «ну ты, братец, даёшь!», — но это лишь усиливало рыдания. Владимир не вмешивался — ясно, что это не столько «предъява», сколько отходняк от психо-посттравматического шока — слишком много в последнее время навалилось на хорошую домашнюю девочку Наташу. Да и психика не у всех одинаково устойчива — вот, пропавшая, а теперь вновь обретённая сестрёнка, исхудавшая, с подбитой губой, но как будто и не расставались, как будто всё происходящее в порядке вещей! У каждого по-своему проявляется, да.

* * *

Этот день, действительно, всё никак не хотел кончаться; и напоследок, казалось, решил их добить… На воротах Норы их встретил лай Янычара и, против ожидания, дежуривший Оберст. Почему не дядя Саша? — а потому что вернулся Генка. Но… Вернулся один, вернулся пешком, и раненый. Прямо сказать — еле дополз, еле доковылял. И рассказал, что вся пацанячья бригада; все «псы», ушедшие «в набег» под предводительством на этот раз Вампира-Меньшикова-Шалого, — кончились. В прямом и самом грубом смысле этого слова — больше их не было. Среди живых. Кончились, все. Он один, Генка, ушёл. С пулей в плечо навылет и двумя картечинами в боку. Пешком. Ногами, да. Всё это время шёл. Почти двое суток. Да, где-то спал, и, кажется, даже что-то ел. Где и что — не помнит. Рассказал только, что больше ждать некого — это точно. Что «мудак Шалый», когда, в принципе, уже дело было сделано, и охрана склада стояла, уперев руки в стену и поскладывав автоматы и дробовики, глумясь начал кричать:

— «А ну, нах, взяли картонки и сделали из них прокладки между бошками и стенкой! Стенка чистая, крашеная — чтоб вашими мозгами не забрызгать, — щас будем вам бошки сносить!»

Главное, что реально убивать-то они никого и не собирались: собрали бы оружие, взяли хабар, погрузили бы в микрик — и ходу. Нах оно и спёрлось бы — убивать без необходимости; и охрана, видимо, тоже на это рассчитывала; но Вампир, мудила, оскаливая свои жуткие клыки, выдал им это вот — про «бошки сносить» и про «картонки, чтобы стенки не забрызгаать». Очевидно, только чтоб повыделываться — это у него в крови. Теперь уже было, да, в прошедшем времени.

И у одного из охраны перемкнуло — видимо со страху. Обернулся, кинулся, схватил ствол. Шалый его вальнул, конечно, — но на остальных-то это подействовало как стартовый свисток. И понеслось…

Владимир представил, и его передёрнуло — взаимное мочилово почти в упор, в стиле американских боевиков с бандитскими разборками, только в реале: торопливые щелчки пистолетных выстрелов, треск автоматных очередей и покрывающие всю эту какафонию ахания крупнокалиберных дробовиков; крики и всхлипы; вспышки выстрелов, летящие гильзы и вспухающие розовые облачка при попадании пуль в тело. И всё быстро, очень быстро — секунд за десять. И всё из-за мудака Шалого, решившего повыделываться; не соображающего, что самый страшный зверь — опасней бешеной собаки! — это крыса, загнанная в угол, и которой некуда деваться. И что вот этим вот своим «держите картонки, чтобы стены не забрызгать — щас бошки вам будем сносить!» он охранников в положение загнанных крыс и поставил.

Трое их осталось, охранников, — из восьми. Может — четверо. Потому что у них — автоматы и помповики; а у Псов — пистолеты и обрезы. Неравный расклад получился, даже если учесть, что сначала те стволы поскидывали и готовы были сдаваться. Мудак Шалый, как есть мудак. На то и Шалый. Был. Сволочь. Сам лёг. И всех пацанов положил: Фибру — Андрюху Денисова; Лёньку, Стапана. А он, Генка, удрал. Успел. Они?.. Нет. Это точно — он сам видел, как по ним очередью прошлись; как картечью Андрюхе полчерепа снесло. Бабке Лизе, Елизавете Фёдоровне, не говорите только — ей сказал, что Фибра тоже удрал, только потерялись потом. Может придёт ещё. Потом, позже. Гад, гад и мудак Шалый… И мы, говорит, мудаки, что без Женьки на дело пошли — с Женькой такой херни не случалось; Женька всё предусматривал и роли распределял, на то он и Диллинжер…

Всё это подробно и в деталях им с Женькой пересказала встречавшая их Алёшка. Дядю Сашу всё это подкосило — отнялись ноги. У него и раньше-то, с последствий диабета, с ногами было плохо; а тут — начисто. Такое потрясение! Потому и Оберст на воротах дежурит. А женщины — в трансе. Да. Все. Но — думают, что, может, кто ещё вернётся. Им всё-то не сказали. Да ещё когда вы с Женькой до ночи не вернулись…

Алёшка рассказывала прямо возле машины, пока они выгружались; торопясь, пока не выбежали на улицу встречать остальные. При этом посматривая недобро на прибывших с ними Наташу, Гузель, Элеонору. Явно пытаясь определить, кто из них тут кто, и кем Владимиру приходится. Женька было сорвался на неё — «что, то что я живой вернулся ты хоть заметила??» — ноль эмоций. Но на Женьке тут же повисла ревущая маленькая Наташка, которая после возвращения раненого, почти никакущего Генки решила, что и с братом такая же ерунда непременно… А она, Алёна, знала что нормально всё будет! А кто эти чувырлы, а, Володь?.. Они что, тоже теперь будут тут жить? А которая тут Наташа, из-за которой ты?.. Ага.

Пришлось быстро их познакомить — Наташа, Элеонора, Гузель. А это Лёшка, то есть, прошу прощения — Алёна. Здешняя атаманша и очень крутая девушка.

За эпитет «очень крутой девушки» Лёшка слегка помягчела; а узнав что Элеонора не кто-нибудь, а реально родная Володина сестра, тут же не на шутку к ней прониклась, и увела показывать «как они тут живут», оставив их одних разгружаться. Впрочем, вскоре подоспели и остальные обитатели убежища.

В общем и удачный день был, — и с мрачной концовкой. Кончились Псы. Начисто.

* * *

Кто бы вот знал что делать? Гузель на следующее утро подробно всё рассказала, как обстояли дела в Озерье и на Пригорке. Что ситуация хуже не придумаешь. Что машины пришли, броневики — для штурма. Что Вовчик и её папа решились на отчаянный, самоубийственный рейд — на вылазку, на диверсию «в стане врага». Что тогда ночью что-то всё же получилось, — когда она уже уходила на Орлике в Озерье что-то страшно грохнуло, была мощная вспышка, потом пожар; и — стрельба бешеная. Значит что-то у Вовчика с Вадимом всё же получилось. А вот какой ценой?.. Что её послали как последнюю надежду — к нему, к Вовке; что, может быть, он что-нибудь… придумает? Что на него вся надежда. Вот.

Говорила, рассказывала твёрдым, неживым каким-то голосом, держалась отстранённо, в глаза не смотрела, смотрела под ноги. И только в конце рассказа подняла на него глаза. В глазах была боль; был упрёк и непонимание: как так можно? Почему, за что? Уехал из Озерья — и сбросил всю память «о них», — вот так вот просто, как окурок?

Смотреть ей в глаза было невыносимо, и теперь уже он опустил глаза. Как, что тут скажешь? Вот так вот всё… получилось.

Молчание подзатянулось; и нарушила его она:

— Так что теперь?..

Надо было отвечать. Он никогда не был трусом настолько, чтобы не отвечать за свои поступки. Так отец воспитывал: что мужчина начинается с того момента, когда он берёт на себя ответственность. За окружающее, за других; и уж точно — за себя. Сам сделал — сам отвечай.

— Понимаешь… Гуля, я не стану оправдываться. Вот…

Но она прервала его:

— Я не о том, Владимир. Я о том, как помочь общине. Ведь ты можешь… хочешь помочь?

Вот так вот, жёстко. Да, по ней видно было, что она страдает. Но сейчас судьба общины для неё важнее. Сестра, мать, отец; бабка Нина, у которой они живут, отец Андрей, подруги, вся община. Общность. Всё остальное — неважно. Сейчас неважно.

Ну, хоть так. Владимир глубоко вздохнул. Конечно, он хочет помочь. И у него в Озерье многое завязано: друг Вовчик; община. Она, Гуля; и её семья — всё это не чужие. Всё это не просто так… Да, надо, надо помочь. Как?..

Опять вздохнул. Как??

Гузель смотрела ему в лицо. Что ей ответить? Он только что спас её; сестру, Наташу, — и что? Один бог знает, насколько всё это было на грани; всё поставлено на случайность, на «а вдруг получится!.». Если реально прикидывать шансы, то и соваться туда, в этот посёлок, в особняк, не стоило. Но они рискнули — и получилось. Ну и что? Что дальше-то? Он не Рэмбо, и не крутой герой боевика, что он может сделать? Поехать туда, в Озерье — и разогнать, уничтожить Гришкину банду и Хароновский отряд? Как, чем??

Опустив голову, он взялся за лицо ладонями и помял его. Спал намертво, без сновидений; кажется, даже за всю ночь не поменяв позы. Хотя и на полу, на ватном матрасе — н его прежнем месте сейчас лежал раненый Генка. Получалось, что это уже своего рода лазарет у них… Генка всю ночь ворочался и стонал; женщины вставали к нему; но он, Владимир, ничего не слышал. Сейчас уже немного отошёл от напряжения вчерашнего дня; вернулась способность рассуждать. Надо спасать общину? — надо. Есть чем? Возможности, ресурсы?..

Как учил профессор Лебедев? — разложи проблему на составляющие, препарируй её. Создай перечень возможностей решения; пусть даже диких, невозможных. Оцени их. Прими к реализации наиболее реальные. А если реальных нет вообще??

Центральная власть? — её нет. Есть Дикое Поле: отдельные «бригады», группировки, банды, если быть уж точным. Каждая контролирует; вернее, старается контролировать свою кормовую территорию — и только. Вот, примерно как Гришка старается подмять под себя Озерье как часть своей кормовой базы, Никоновского района. Пойдёт какая-либо из группировок на захват чужой кормовой базы? Вполне — если хватит сил и, главное, игра будет стоить свеч; то есть если ожидаемый профит перекроет намного труд и риски. Но чем судьба общины может привлечь лидера любой из группировок?? Что может сподвигнуть любую из, будем называть вещи своими именами, банд, на то чтобы сцепиться с другой, вполне себе оснащённой группировкой, причём «играющей на своём поле» и в своём праве?

Нет таких целей, таких посулов, которыми можно было бы привлечь на свою сторону любую вооружённую группу, — а тут нужно не просто группу; тут нужен отряд, хорошо оснащённый отряд; на колёсах, с бронёй и с обилием как минимум пехотной стрелковки, — чтобы деблокировать Пригорок, и, как минимум, вступить в переговоры с Гришкой на равных. Сила уравнивает силу, только!

Вот Генка, с которым так удачно пересеклись вчера на дороге. Он — тоже чья-то боевая единица. Что у него был там за шеврон на рукаве? Не разглядел — темно; да и не стремился особо. Они сейчас ничего не значат. Все эти шевроны-звания-обозначения. Сегодня ты хорунжий, завтра оберстлейтенант; послезавтра какой-нибудь штурмбаннфюрер, — толку-то! Всё решает «сколько у пана атамана в банде пулемётов», как говорили в «Свадьба в Малиновке»; и — в интересе. А интереса у серьёзных, вооружённых людей в разборках в далёком нищем по меркам Оршанска районе — ноль!

Он задумался, уронив лицо в ладони.

Если бы он не был свидетелем того, как бесславно закончилась империя Креста, он бы, наверное, поехал в Дом Печати, попытался бы переговорить с Пломбиром, — может быть у криминалов возникли бы какие-нибудь интересы в этом районе. Хотя, — зачем бы им было это; да и кончилась криминальная империя, кончилась и смердит, — точно как развалилась центральная власть Правительства Свободных Регионов. Расстрел на площади был просто последним аккордом к этому.

То есть какой-нибудь вооружённый отряд — отпадает. Центральная власть — отпадает по определению. Что остаётся? Самому? Как вчера, с Женькой?

Ну… Вон — Слонопотам есть, как этот бронированный агрегат назвала поклонница мультиков про Винни-Пуха Алёшка. Топлива навалом… И что? Команды нет, оружия — считай что нет. Ну, есть теперь этот гладкоствольный калашников, ВПО. Пара пистолетов… Дробовик. Всё. На Гришкину-то банду. Какие варианты? Если бы ещё бригада «Уличных Псов» была — теоретически можно было бы попытаться взять какой-нибудь пост… или склад… или арсенал… Так нет ведь никого! Что они вдвоём с Женькой сделают? Да и пойдёт ли с ним Женька снова, на такую авантюру, как вчера?

Скрипнул стул. Старый, рассохшийся канцелярский стул; бог знает каких времён, притащенный сюда, в подвал, из какого-то офиса снаружи. Он поднял голову, как вынырнул. Гузель сидит напротив и смотрит на него… странным взглядом смотрит. Наверное, так смотрят на хирурга, от которого зависит жить или умереть твоему близкому человеку. И ещё что-то во взгляде. Что-то ещё…

— Там очень сложно, в Озерье. Очень.

— Гуля. Я что-нибудь придумаю. Я обязательно что-нибудь придумаю, Гуля.

— Володя… — вот, «Володя». Уже не «Владимир». — Надо очень быстро что-то придумать.

— Я понимаю.

— Володя. Ты не подумай. Я, когда сюда ехала — насмотрелась. Мы ведь там, в деревне, о внешнем мире только по радио; а радио — сам знаешь, врут каждый по-своему. Ну, ещё от коммерсантов — но их нет ведь давно, уже с осени. Это ты вот имел возможность ездить. Привёз тогда… много чего. Община до сих пор тебя нет-нет да вспомнит, благодарит. Швейные машинки, флис, нитки, жир. Знаешь, какая это была помощь! Мы все тебе очень благодарны. Но… Мы не знали, насколько тут всё плохо. Думали, какая-нибудь власть тут есть. И ты — возле власти. Что как-нибудь… возможно… в общем, это последняя надежда общины — ты. А тут… Я понимаю, я всё понимаю. И… то, что ты меня, нас вчера спас — это… это большое счастье и большая удача. Но если бы папа знал, как тут дела, он бы, наверное, не посылал бы меня. В конце концов лишний ствол в общине не помешал бы.

Владимир молча слушал. Никто не мешал — Женька с утра, поругавшись с Лёшкой, ушёл куда-то «на ближний сталкинг» — искать в заброшенных промзданиях перевязочный материал для Генки; сказал, что видел где-то старые аптечки. Лёшка тоже куда-то смылась. Элеонора, сеструха, увела Наташу; с маленькой Женькиной сестрой ушли «знакомиться с диспозицией», как она выразилась, — откуда-то у сестры взялись эти, прежде для неё немыслимые, термины. Пистолет, кстати, забрала. Ясно что ушли чтобы дать ему выяснить отношения с Гузелью, для чего бы ещё.

Они говорили в самом большом помещении «Норы», в подвале, возле большой гудронной печи; которую после того, как им достались наливняки с топливом, больше уже не топили, вполне обходясь солярогазом и примусом, другими более «экологичными» средствами обогрева и приготовления пищи. Вот и сейчас в «кухонной зоне» сипела паяльная лампа, грея котёл с водой; привычно воняло смесью разных нефтепродуктов; почти неразличимо бормотал, периодически переходя на музыку, радиоприёмник; возле кухонных столов разговаривали готовящие завтрак женщины. Доносился и разговор:

— …и не встаёт. Не может. В туалет — кое-как, с бабы Лизы помощью. А у Генки — температура.

— Это нормально. Елизавета Фёдоровна говорит, что нормально. Что обойдётся, даст бог. Главное — пришёл.

— …достал. Обе достал. Оберст. Говорит, — вообще это женщины должны уметь делать. Говорит, надо было в мирное-то время не сериалы смотреть, а на курсы как их… на пармедиков идти. Или медсестёр. То, говорит, куда это годится! — пулю не могут вынуть!

— Там картечь.

— Знаю. Теперь уж и я… разбираюсь, да. Теперь. Раньше надо было, конечно, учиться.

— …не очень-то я сериалы и смотрела…

— Да что там — все мы смотрели. Если б знать, что надо будет! Да кто ж знал. Когда вот это всё началось, ну, помнишь — весной. Соседи уезжали, продавали свой телевизор, — большой, плазменный. Я, скока было, всё достала, с книжки сняла; и есчо серёжки золотые, бабушкины — всё, им, за плазму эту. Купила. Очень выгодно это было — они недорого продавали. Тогда казалось недорого. Думала невестке подарю…

— Ну?

— Так и стоит, поди, дома-то. Кому он теперь нужен. Лучше б перца купила. Горошком. Помнишь — копейки ведь стоил, во всех магазинах! Сейчас поди найди… Или эти, приправы эти. Ну, сушёные. Их ещё по телевизору тогда всё время рекламировали, помнишь?

— Мивина, что ли?

— Мивина — это, вроде, для кошек… хотя я уже не помню, честно говоря. Ну, такие, приправы, в пакетиках — помнишь?

— Да помню. Химия там сплошная. И эти — глутоматы.

— Да пускай. Зато стоили копейки и хранились долго. Как вспомню… тогда, когда, помнишь — только объявили о начале «нормированного отпуска продуктов» — ну, кроме спец-магазинов. Мы в тот день в «Гекторе» были — как вспомню… Ведь всё, всё-всё было! — а набрали тогда ерунды какой-то… Знать бы что понадобится… А сейчас… хорошо вот хоть соль есть. Пока. Сейчас бы чего туда ещё для вкуса!..

— Надо посмотреть, — Володя с Женькой много чего вчера привезли. Мы же только вон фасоль взяли. Надо посмотреть…

— И правда! Чо это мы. Пойдём, по-быстрому просмотрим…

— …а за телевизор не переживай, — что так, что на книжке деньги бы пропали, — какая разница!

— Серёжки жалко.

— Это да. Это верно.

Ушли.

А Гузель закончила:

— И я бы не поехала, если бы… если бы знала. Пусть уж лучше там, со всеми! Если… да что «если», — я ведь вижу. Нет возможности…

Голос её дрогнул, но закончила она по-прежнему ровно:

— И, получается, лишняя я здесь! Значит нечего мне тут и делать. Сегодня ещё здесь, а завтра с утра — назад. Тот дядечка, что на воротах нас встречал, сегодня, как обещал, овса для Орлика принёс. Накормлю, возьму с собой — и домой.

— Куда «домой»?..

— Туда. В Озерье. Там мой дом сейчас.

Владимир испытующе посмотрел ей в лицо. Додавливает его, что ли? Чувствуется, это, элемент давления. Умеют женщины вот эдак… что невольно начинаешь чувствовать себя подонком и слабаком.

Нет. По ней видно — и в самом деле, соберётся — и обратно!.. Верхом. Даже без оружия. Куда? На блокированный Пригорок? Чем она им там поможет, как? Но… а видно ведь — поедет. Потому что «у неё там дом». А дом, семью, друзей нельзя бросать в беде. Как бы тебе не было при этом плохо, и какой бы малостью ты вообще не мог им помочь. В конце концов — погибнуть вместе. Это же — дом. Дом. Нельзя не пытаться помочь. Хоть чем-то.

А Гузель красивая… прямо очень красивая. Особенно сейчас, когда — это видно! — меньше всего думает о том, как он выглядит в его глазах. По её понятиям он — изменил, и всё между ними кончено. Но — он их и спас; и он — последняя надежда на помощь общине! Или не так? Кожа лица такая гладкая, как велюр прямо; так и хочется прижаться губами. И губы у неё… обветренные, но это её совершенно не портит. Такие… такие губы…

Гузель что-то увидела в его взгляде, — недоумённо взглянула. А он неожиданно для себя выпалил:

— Ты погоди. Может вместе поедем.

— Ты что?? — в красивых, чуть раскосых по-восточному глазах, плеснулось изумление.

А он продолжил:

— Ты это насчёт «дома» — правильно. Только зря вот так разделяешь: что «я» — и община. Меня ведь никто из общины не изгонял! — помнишь? Напротив, я тут как бы в командировке. Так что и мой дом — там. И Вовчик — друг. И — ты…

* * *

Посмотрел как Генка. Спит. Вернулись Наташа с Элеонорой и маленькой Наталкой. Наташа опять заплаканная. Чтобы не пересекаться с ней, Владимир пошёл проведать дядю Сашу, возле которого, в сторожке, хлопотала баба Лиза. Побыл там, поговорил с вернувшимся Женькой, — тот и правда притащил много бинтов и ваты; перевязочные пакеты — старые, в ломких, крошащихся в пальцах обёртках; бинты — местами желтоватые, — от времени! — заверил Женька, а так — всё чистое, там сто лет никто не трогал.

Попросил Женьку подежурить на воротах вместо ушедшего домой отсыпаться Оберста; сам отправился в дальний ангар, где ремонтировался бронированный монстр — «Слонопотам». Там же, оказывается, тусовалась и Лёшка.

Машина, теперь уже с собранным двигателем, по сути, готовая к работе, представляла теперь не только внушительное, но и устрашающе — комическое зрелище: постаралась Алёна-Лёшка. Вчера, пока они с Женькой куролесили в городе, она, чтобы чем-то заняться, с помощью баллончиков с краской раскрасила по идее боевую машину в нечто странное.

Первое, что она сделала — это попыталась нанести на ржаво-серые стальные борта грузовика «камуфляж». «Чтобы выглядел как военный». Но относительно камуфляжа она имела очень смутные познания. По времени года лучше всего подошло бы нечто светло-серое в смеси с сизым; но таких цветов не было, и Лёшка потрудилась, украсив левый борт бронированного монстра бесформенными пятнами ядовито-зелёной и ярко-коричневой краски. Получилось ярко и совсем «некамуфляжно», но Лёшка старалась изо всех сил. Ей не хватало роста, и она трудилась, встав на ящик; но, тем не менее, и эта коричнево-зелёная роспись доставала лишь чуть выше середины высокого борта кунга. Выше всё так же был виден грубый серый металл, — издалека казалось, как будто серо-стальная туша какого-то исполинского животного погрузилась до половины в буйную тропическую растительность.

Потом у неё кончилась зелёная краска, на другой борт её не хватило; а страсть к художественному творчеству только разыгралась. Тогда на правом борту Лёшка решила изобразить самого слонопотама — как она себе его представляла. Коричневой краски оставалось мало, зато была ярко-небесно-голубая и бледно-розовая; того цвета, который продвинутые модницы называют «нежный персик». Была и ярко-красная краска.

Орудуя баллончиками с краской и большой малярной кистью, перемазавшись краской и надышавшись до одурения аэрозольных испарений, Лёшка изобразила на борту нечто устрашающе-толстое, розовое; с шестью ногами-колоннами, задранным коричневым хоботом и длиннющими ярко-голубыми клыками-бивнями. Ярко-красный разъярённый глаз с чёрным выпуклым зрачком, выполненным растопленным гудроном; и такая же ярко-красная распахнутая пасть завершили эту, на её взгляд, устрашающую картину. Кроме того, поскольку красной краски оставалось ещё достаточно, она изобразила на радиаторе два ярких глаза, яростно смотрящих вперёд, по курсу.

Кроме того, она посадила впереди, на бампер-отбойник, большого жёлтого Винни-Пуха в красной жилетке, но без одного глаза — притащенного как-то под случай пацанами из детского отдела разгромленного универмага. Примотала его проволокой — чтобы не свалился. Зачем на Слонопотаме был Винни-Пух? Да просто потому, что он был, и он «из той же сказки». Жалко что ли?..

Увидевший это дизайнерское оформление прежде грозно-серой машины Владимир чуть не рассмеялся; а как раз заканчивающая «подводить глаза» Слонопотаму Лёшка спросила его с жадным интересом:

— Ну как, нравится?..

— Очень! — ответил он, и подумал, что хорошо бы найти где-нибудь функционирующий краскопульт и задуть всё это творчество одним, серо-стальным цветом… Но не расстраивать же так потрудившуюся девчонку!

Он обошёл вокруг машины, наклонив голову и изображая живейший интерес, стал рассматривать нарисованного на правом борту «атакующего слонопотама». Больше всего он напоминал пару ошпаренных розовых мамонтов, плечом к плечу в ужасе удирающих от лесного пожара; но, в принципе, если сосредоточиться и включить воображение, то можно было увидеть и атаку, и ярость. Розовый цвет, конечно, не совсем для гигантского шестиногого животного с длиннющими бивнями, но кто их видел живьём-то, слонопотамов?

— Молодец! — похвалил он, — Очень, это, как бы сказать… спайтефул, а вернее — агрессивно, да. Можно сказать — устрашающе!

Про себя он подумал, что, случись этому раскрашенному монстру участвовать в боевых действиях — враги если и не умрут от смеха, то уж точно потеряют несколько драгоценных мгновений на то, чтобы разглядеть и осмыслить изображение. Ну — и то хлеб… Где сейчас найдёшь защитной краски?.. Тем более краскопульт. Тем более девчонка старалась.

Ещё раз похвалив Лёшку, он залез в кабину. Так… Всё на месте. Всё, в принципе, знакомо. Грузовик он и есть грузовик. Ещё в Штатах он получил права на вождение трака. Впрочем права теперь без надобности… Щитки с жалюзи, чтобы закрывать ветровое стекло. Прорезь под амбразуру напротив пассажирского места — можно стрелять с ходу, прямо по курсу. Сюда бы пулемёт! Переговорная труба назад, в кунг. Люк в потолке кабины. Всё по-взрослому. Нет, доехать-то до Озерья есть на чём; что вот дальше делать?..

Тут же в другую дверь кабины просунулась Лёшка, уселась на пассажирское сиденье, подпрыгнула на пружинах. От неё сильно несло нитрокраской.

— Володь, не, тебе реально понравилось; или ты так — из вежливости?

— Реально-реально! — заверил он, — Хорошо получилось. Тебе бы на дизайнера идти учиться. Только ты завязывай уже с баллончиками-то, или ворота настежь открывай, а то натоксикоманишь тут…

— Ага! — бесхитростно согласилась девчонка, — Шмонит! Я хоть вчера лицо шарфом заматывала, а всё равно два раза приход ловила. Знаешь, так — чик, и уже на полу сидишь; а как и отчего — не помнишь!

Она засмеялась, — он с тревогой посмотрел на неё:

— Ты заканчивай с этим! Нельзя же так. Это же отравление!

— Ага! — опять легко согласилась она, — Траванулась слегонца. Зато как получилось здорово — правда? А краска всё равно уже почти кончилась. Да и надоело уже.

Он вылез из кабины и, обходя не убранный сварочный аппарат с баллонами, пошёл назад, к дверям в бронированную коробку в кузове. Провёл пальцем по краске — не мажется уже. Хм, художница…

В кунге тоже всё было по-взрослому — молодцы дядя Саша и Оберст! Что Оберст-то хотел? — продать машину какой-нибудь группировке? Ну уж нет. Поедем на этом монстре спасать Озерье! — сказал он себе, — Вовчика, Зульку. Всех. Как? А как-нибудь.

Закрывающиеся изнутри бойницы в бортах. Лавки не вдоль бортов, а посередине, чтобы личный состав сидел спиной к спине, лицом к бортам — и мог стрелять при необходимости. Было бы из чего. «Слонопотам» — ишь ты!.. Скорее «Железный Капут» — был такой юмористический сериал раньше, он смотрел. Смешно, ага.

Алюминиевая лесенка на крышу — и там, под крышей, небольшая подвесная седушка. Для стрелка, ага. Люк. Что-то похожее на поворотную башенку, но без крыши. Туда бы тяжёлый пулемёт… Или гранатомёт — барабанный, видел такие у американцев. Или огнемёт… Ага, бластер бы ещё. Где взять…

Опять за ним влезла и Лёшка, деятельно участвуя в осмотре, как будто в первый раз. Непрерывно болтая, перескакивая с одной темы на другую:

— Володь, а что там вчера — сильно круто было? Ты так-то вчера, сильно коротко… Очень устал? Столько добра привезли! — класс! А рисково было? Женька говорит, вы там несколько человек замочили — правда? Я переживала, ага. Надо было всё равно меня брать — я б помогла. Я Эльке сегодня Слонопотама показывала — ей тоже понравилось, ага. Классная у тебя систер! Ты знаешь, что у неё погоняло — Белка?.. Не зна-а-аешь? Ну вот. Это ты ей пистолет отдал? Гулька ничо так — она нерусская да? Мрачная только какая-то. А это её коняка, да, Орлик? Прикинь, он с руки жрёт! Сёдня с утра его кормили. Прям с руки — жрёт!! Обалдеть. А Наташка — плакса, фу. Не, твоя подруга, конечно, но вообще… Слякоть. Не, ты не обижайся… А вот вы когда этот коттедж с Жендосом штурмовали — ты вообще боялся, нет? Я вот, когда на дело с пацанами ходила, — нипочём не боялась! У нас вообще ссыкунов не было. Теперь уже… и не будет. Бля, мудак Шалый… ой, извини. Я не ругаюсь вообще-то, это так — вырвалось. За пацанов просто жалко. Даже не верится, что они… что всё. Генка выздоровеет, я знаю, баба Лиза сказала. А ты вчера рисковал, да? А когда рисковал, что-нибудь про меня вспоминал, а? Ну так… чисто по-дружески? Я вот постоянно вспоминаю, как ты меня тогда, в квартире, перевязывал. Горло когда, ага. Уже зажило, хочешь посмотреть? А зачем тебе Слонопотам, что делать думаешь?

Рассеянно отвечая на вопросы, Владимир раздумывал. Машина есть. Команды — нет. Хотя… Чем он, Женька, девчонки — не команда? Даже она — Лёшка, хоть и совсем девчонка, но с пистолетом, и раньше — с автоматом управлялась вполне ловко. Но без оружия ничего не сделать, вообще ничего. Собственно, и с оружием, будь оно — что он, они могут сделать против большой банды отъявленных головорезов? Но вот, Гуля рассказывает, Вовчик с Вадимом рискнули же, пошли на диверсию — и, видимо, удачно. Он вчера — решился рискнуть всем, — и выиграл. Главное ведь — решиться. Не по-глупому, конечно; правильно оценив риски — но решиться. А проще всего решиться, когда другого выхода нет. Или — или. Как вчера. Есть вариант отсидеться здесь, когда там, в Озерье, просят помощи, — и Гузель одна готова возвращаться, чтобы хоть чем помочь своим? Нет такого варианта. Ну и вот. Ну и всё. Надо просто срочно искать вариант — нужно оружие. Нормальное армейское оружие, не никелированные пистолеты как у погибших Псов, не гладкоствольный ВПО как у него сейчас. Надо оружие! Вот о чём думать надо.

ПРО ВОСПИТАНИЕ ХАРАКТЕРА И НАВЫКИ ИЗ ДЕТСТВА

Пригорок. Сегодня утром состоялся военный совет, на котором окончательно собирались решить, что делать дальше. В деревне с колокольни были замечены тревожные перемещения; ещё до рассвета слышны были звуки перемещавшейся техники; а когда рассвело, в бинокль видно было, что действительно, что-то из тяжёлой техники в Озерье пришло — видно было по пробитым колеям в сугробах на улице, где прежде только ветвились пешеходные тропки. Но что пришло и сколько, видно не было — спрятали за домами. И, наверное, рассредоточили; так что вылазка как прошлый раз не пройдёт.

Да и возможности такой не было: обложили плотно. Накануне Толик, крепко поругавшись с Сергеем и Вовчиком, заявил, что нет такой осады, которую нельзя было бы прорвать, если постараться; что по большому счёту ему положить на общину и на её обитателей; но свою тушку, а главное, Серёгу и Бабаха он вытащит отсюда любой ценой!

Его убеждали, что стараться прорваться — это только подставляться, что обложили плотно, что окопы и огневые точки. Что теперь не как раньше; теперь сменами дежурят; протянули от машин, что вне зоны досягаемости, кабели, и светят, светят, всё тёмное время суток светят! Он и сам знал — теперь ночью по территории общины можно было ходить без фонарика — такое освещение организовали осаждающие. Бабах и Вадим стреляли по фонарям — по ним стреляли в ответ; фонари то тушили, то зажигали вновь, — у Гришкиной команды тоже был как минимум один снайпер — ничего не вышло из этой дуэли.

Толик и сам понимал, что дуром переть напролом — только полечь всем; и его бесила эта безнадёга. Очередной план его был — ползти тихо, ползти долго — под прикрытием маскхалата и стрельбы с колокольни в другом направлении; выйти на пост — и вырезать всех! И тогда сюда, на вскрытое звено осады, идти уже на прорыв!

Его выслушали сумрачно, хотя и не возражали. Спорить с ним было бесполезно; хотя понятно было, что он заботится только о том, чтобы выбраться из окружения небольшой, ограниченной группой: ему, Бабаху и Сергею-Крысу; ну ещё, может быть, четырём-пяти наиболее подготовленным бойцам, — потому что и преследование потом непременно будет; и нечего и говорить о том, чтобы уйти всей общиной, — да и куда, с чем, к кому?..

Сергей отрезал, что без Зульки никуда не пойдёт, — а Зулька хромает до сих пор; и тоже — без своих, без папы-мамы, — не пойдёт. Зло и твёрдо сказал, что и пошла бы если, — бросив всех своих тут! — тогда он бы её бросил сам (Зульки при этом не было). Потому что бросать своих ради спасения личной шкуры — последнее дело!

Толик наорал на него, что «шкур вокруг много, а своя — только одна, и думать нужно о ней!», и дальше, совершенно нелогично, продолжил, что «нам ещё Белку надо искать и вытаскивать, а мы тут застряли!» и «меня братан так и так убьёт, если я тебя, Серый, не вытащу!!»

За что ценящий логику Сергей тут же и уцепился: заметил, что «мы тут вообще из-за Белки, то есть своего товарища и твою подругу спасти пытаемся; так что твои высказывания насчёт «спасать свою личную шкуру» тут совсем не катят, потому что мы тут всё равно не за свои шкуры; а раз уж со всеми попали, то со всеми и выбираться как-то будем!» И что «дома», в Башне, «скопытиться от очередного наезда, случайной или снайперской пули как от того — ты рассказывал! — пацана; или последствий эпидемии ничуть не меньше!»

* * *

Толик наорал, что «вот, верну тебя брателле, там и скопычивайся сколько угодно; а тут я за тебя отвечаю!», на что рассудительный Бабах заметил, что «Толь, пребывание тут на тебе, чесслово, благотворно сказывается — ты такой ответственный стал; прям не узнаю тебя по Серёгиным рассказам!»

Тогда Толик наорал и на него; и заявил, что сегодня же ночью, лично выползет к тому посту, что за огородами, — и лично покажет, как должны действовать настоящие, а не деревенские диверсанты; и что пусть его прикрывают!

Из вылазки ничего не вышло, — и слава богу, что получившие сигнал от скрытно протянутой в снегу сигнализации «Контур», когда Толик действительно, практически неслышно и невидно, но приблизился на критическое расстояние к её проводу, — не стали подпускать его поближе, а сразу подняли заполошную стрельбу!

Удачно вышло и то, что Бабах из своей СВД успел «потушить» фару-фонарь с поста; до того, как её луч нащупал лежащего в снегу Толяна, и до того, как на пост прибыло подкрепление с добавочными средствами и освещения, и, как говорится, огневого подавления. Ночь, вернее, раннее утро, превратилась в небольшой такой себе бой; последствия которого свелись к двум вещам: Толян, здраво рассудив, что «миссия провалена», принял решение «тактически отступить», что и реализовал с блеском; и осаждённые, прикрывая его отступление, истратили чуть не четверть оставшегося на всех наличного боезапаса, на что уже утром указал ему злой как чёрт Вовчик. Толян наорал и на него; но от дальнейших попыток что прорваться, что неслышно «инфильтроваться» сквозь порядки осаждающих, вынужден был отказаться.

В общем ситуация была, как её все, понимающие в тактике, оценивали, весьма хреновая. В тактике разбирались не все; ситуацию трезво оценивали тоже не все, — большинство к происходящему относились вполне спокойно: ну и что ж, что окружили, да окопов понарыли — с осени и так на Пригорке сидели практически безвылазно; в деревню и так давно не ходили, выбираясь с Пригорка лишь в лес за дровами да на базарчик, для мены с деревенскими. Так что особой беды в осаде не видели: без базарчика и общения с деревенскими вполне можно было перебиться; также и дров за лето было заготовлено на всю зиму. А что «осада» — ну что осада, поосаждают и уйдут, никуда не денутся. Вон, Отец Андрей и Совет что-нибудь придумают, как в прошлый раз…

Конечно, никого в таких мыслях не разубеждали — к чему волновать; а вот сам Совет был настроен совсем не так благодушно. Все понимали, что на этот раз Гришка взялся за общину всерьёз, и просто так не уйдёт. И что на этот раз какой-либо одиночной вылазкой не обойтись. Что, судя по тому, что обложили плотно, но на штурм не торопятся, — явно чего-то ждут. Чего? Что община сдастся от отсутствия припасов? — смешно. Ясно, что ждут технику. Одну-две бронированных машины, н гусеницах, чтобы не вязли в снегу — и всё. что будет дальше — страшно представить. Правильно говорят, что самая лютая вражда — между родственниками; что самые кровопролитные войны — именно что гражданские; а уж если внутри одной деревни, между соседями… Достаточно вон, Шолохова почитать, как оно бывает. Никто не заблуждался: возьмут пригорок — вырежут всех, или почти всех. Кого не убьют — те, как говорится, вполне возможно позавидуют мёртвым…

Надо что-то делать…

* * *

Собирались для совета опять в комнатушке у Вовчика.

Первым пришёл со смены мрачный Толик; выгнал тусовавшихся в последнее время у них двоих друзей: Андрюшку и Саньку; понятливая Зулька, тоже в это время бывшая «у пацанов в гостях», чтоб не накалять, тоже ушла, попрощавшись с Серёгой ритуальным чмоком в щёку — уже никого особо не стесняясь. Сергей остался: во первых чтобы показать Зульке, что он «среди избранных» и «голос на Совете имеет», что в Общине было престижно; во-вторых у него действительно были свои соображения, которые он и собирался изложить Совету. Этот год очень много дал ему; с начала лета, с того пацана, интересующегося лишь модными электронными девайсами и компьютерными играми он вырос до вполне себе уверенного в себе выживальщика-бойца; и как боец и выживальщик, несмотря на то, что почти всё его свободное время сейчас было занято общением с Зулькой, также трезво оценивал ситуацию как весьма хреновую. Рядом был надёжный Толян, Бабах, — но вот вокруг были не надёжные крепкие стены Башни, превращённой внутри в «боевой муравейник», а не внушающие оптимизма зимние просторы, снег, холодные окопы… Это совсем не внушало оптимизма: правильно говорил батя, что при внезапном нападении из засады или при обороне внутри специально подготовленной, продуманной позиции один может противостоять и паре десятков бойцов; но вот в чистом поле, даже и с удобной позиции, всё решает численность и огневая мощь. И боевая техника. И всё это было совсем не в пользу общины.

* * *

Толик подвигал носом, принюхиваясь: пахло оружейным маслом. Заметил и аккуратно свёрнутую старую простыню Вовчика, которую всегда доставали при чистке оружия. Одобрительно хмыкнул — молодец пацан, хоть не только со своей подругой мурлычет; про оружие не забывает; что интересно — в последние дни кажись каждый день чистит! — от волнения, что ли. Но это неплохо…

Сергей, заметив его одобрительную гримасу, постарался сдержать ехидную улыбку — Толик постоянно докапывался до ухода за оружием, судя по всему потому, что больше в основном докопаться было не к чему, а настроение требовало разборок. Но он нашёл противоядие: пацаны из Общины, особенно повёрнутый на военном деле Андрюшка, бабы Насти внук, готовы были хоть целыми днями разбирать-собирать и чистить его ППС и оба ТТ-шника; чем он и пользовался. Пацаны вполне освоили новое для них оружие, а он имел теперь всегда вычищенное до идеального состояния и смазанное оружие плюс свободное время для общения с Зулькой…

Пришёл Вовчик, принёс чью-то зимнюю обувь, поставил возле печки прогревать подошву; полез доставать из своих закромов сапожные принадлежности: толстую иглу, тонкое шило с ушком на конце, несколько рулончиков капроновых ниток разного размера, моток трубочек от капельниц, свечку и зажигалку. Обувь была всеобщей проблемой в общине. Чинить обувь у него получалось хорошо, не хуже чем у Степана Фёдоровича; но тот не признавал «новаций» и чинил строго по старинке: заплатки, вошёная дратва, резина на подошвы, клей. Вовчик же наловчился заплавливать треснувшие подошвы расплавленной, горящей пластмассой от трубочек капельниц. Получалось неплохо.

Вновь послышались шаги по лестнице, скрипнула дверь — пришёл Бабах. Принёс из кухни большой, исходящий паром кувшин с витаминным морсом. Чего там было намешано по вкусу понять было сложно — на поверхности плавали и сморщенные сушёные ягоды и малины, и черники, и какие-то веточки, и листочки смородины, — в общине строго следили, чтобы все получали свою порцию витаминов, — тогда и простудные не так страшны, и настроение лучше.

Вовчик, не теряя времени даром, уже зажёг огарок свечки; и, подплавливая на огне конец прозрачной трубочки, принялся заливать жидким пластиком трещину на подошве.

— Запасливый ты, Хорь! — следя за его манипуляциями, заметил Толик, наливая себе в кружку витаминный отвар, — Прямо как мой брателло, Серёгин пахан. Тот тоже всё время всё к себе, что ни найдёт, в нору тащит. Как бурундук!

Не отвлекаясь от своего занятия, не поднимая головы, Вовчик согласно покивал:

- А как же, а как же!.. Никогда не знаешь, что и когда пригодится! И, что интересно, обычно всё, что заначиваешь «на всякий случай», когда-нибудь да пригождается… Чаще всего только жалеешь, что мало запас… вот что бы мне ещё хоть килограмм пять тротила тогда-то сменять!..

— Порвётся всё равно! — заглядывая ему через плечо, авторитетно заявил Бабах, — Тут прошивать надо!

— Может и порвётся… Но тут только трещина пока, так что пока сойдёт… — согласился Вовчик, — Порвётся — придётся более радикально… Зачистить, да прошить, да наклеить сверху… А так — на пару недель хватит. А что там через пару недель…

Он замолчал, и, чтобы не продолжать неприятную тему, принялся рассказывать:

— Вообще запасливость у меня с детства. Сам не знаю почему. С мамой вдвоём жили — как-то всё приходилось самим… Дома-то, — мы сначала не на проспекте жили, на окраине. Дом старый, постоянно что-нибудь по хозяйству делать надо было… Сначала мама, по-своему, по-женски; потом уж и я… Я всегда творчески подходил, не боялся этих, новаций… — он хмыкнул, засмеялся, вспоминая, — Помню, свет как-то отключили, — там это часто было. И свечка вся выгорела. Мама — что делать? А я говорю: «- Не бойся, мам, я сейчас новую свечку сделаю!» Взял спички… Пошёл в ванную — у нас там ванная ещё с титаном была; знаешь, Джон, что такое титан? Вот… Там, я знал, среди всякой всячины была коробка, куда мама складывала сухие обмылки, ну, кусочки от мыла, когда ими уже пользоваться было неудобно. Нет, не выбрасывали, что ты! — мы очень небогато жили. Их потом можно было размочить и в один большой кусок склеить; и опять пользоваться… Ну вот. Я оттуда обмылок взял — и старался его спичкой поджечь! А он, гад, не зажигался!

Вовчик опять засмеялся, вспоминая:

— Не зажигается и всё тут! Шипит, воняет, гаснет! Я ведь думал, что мыло — оно то же что свечка, на ощупь-то ведь так похоже! А, нет — не получилась из мыла свечка! Маме потом рассказал — она смеялась.

Отложил подклеенный сапожок; продолжил, вспоминая:

— Мы там с мамой уже тогда выживали как могли… Трудно было. Пока в центре квартиру не получили и не перебрались туда. Помогать некому было… Всё сами, многое — в первый раз. Помню, — я заболел… я вообще в детстве часто болел, этот у меня был, — хронический тонзиллит; ангины раз за разом. Врач сказал маме, что надо куриный бульон. А как раз тогда этот бардак в бывшем Союзе начался, когда в магазинах нефига… Ну, мама по частному сектору походила — купила петуха… Прикиньте! — живого петуха; принесла домой… Я его помню — тёмно-коричневый такой, встрёпанный, крикливый; глаз такой круглый, оранжевый… Ну что — как из него бульон-то варить? — умерщвлять же надо! Ну, мама решилась; взяла нож, топор, заперлась с петухом в ванной… Я на кухне сижу, жду что будет. В ванной вдруг кудахтанье, крики… эти, петушиные, в смысле, крики. Мама потом сказала, что он вырвался; она его по всей ванной ловила; хорошо, что она небольшая. Вот… Поймала всё же, ну и умертвила. Потом из этого петуха был мне бульон. А вся ванная была в перьях и в пуху. И в крови, как будто там стаю пернатых топором порубили!..

Он опять засмеялся:

— А что вы хотите; для женщины, хоть мама и жила в молодости в небольшом городке, при частном хозяйстве, — всё равно, ощипать и приготовить петуха это одно; а вот грамотно его жизни лишить — совсем другое!

— Угу, во всём важен навык! — хмыкнув, согласился Толик. Все с интересом слушали Вовчика — он впервые что-то надумал рассказывать о себе, о детстве. — Так тебя мама воспитывала?

— Ага, почти что. Мама, — и книги. Я читал в детстве очень много. Мама аж запрещала много так читать — нельзя, говорит, свихнёшься; иди на улицу поиграй! Ну, я играл; я как бы это сказать, вполне был социализированный… Не бука и не заучка какой. Но читал всё равно много. На улице что? — в войну, прятки, догоняшки всякие… вот в командные игры я никогда не любил. Прикинь — я ведь до сих пор в футбол играть не умею, не то что Вовка; он всегда капитаном был. Вовка-то? Вы его не знаете. Он в Оршанске сейчас. В принципе — наша последняя надежда, если Гулька добралась, конечно…

Вовчик тряхнул головой, опять отгоняя неприятные мысли; усмехнувшись, продолжил:

— Меня мама воспитывала… У нас, знаете, хоть отопление от котельной и было, но в доме ещё и дровяная печка была. Как у всех — отделение в сарайке во дворе, где дрова лежали. Дрова, кстати, заказывали — их привозили, чурбаками, потом мужчины сами во дворе их кололи — интересно смотреть! Я с тех времён много чего умею. Даже как свинью разделывать — в то время видел! Или там кроликов… А ты, Серёга, умеешь дрова колоть?

— Спрашиваешь! — важно ответил Сергей. А что, умею же! — подумал он про себя. — Хоть и не с чурбаков, а так-то в Башне сколько приходилось полы на топливо выламывать, пилить, потом раскалывать на полешки! Так что наверняка умею!

— Вот. Многие не умеют. Я тут насмотрелся, как эти, которые у Хрона сейчас в дружине, мувский молодняк, как они пытаются дрова колоть — это смех один! Ничо не умеют…

— А что ты вспомнил? — вернул его к повествованию о нелёгком детстве Бабах.

— Про дрова-то? Ну вот, они у нас были, в сарайке сложенные — мама кому-то платила, чтоб накололи. Но они длинные были. Так меня мама посылала их пополам рубить, и домой носить. Я малой ещё был, топор тяжёлый, тупой как… как Витька Хронов и его уроды. Я полешко ставил наискосок между чурбаком и стенкой сарая, и, по сути, не рубил, а ломал их пополам этим тупым топором… Тоже — навык! Как-то, помню, мама меня поздно вечером за дровами послала. А темно уже! — хоть сарай недалеко, а всё равно страшно ночью-то; я ещё тогда Гоголя читал, Вия — представляете! Я маме говорю: давай завтра, — а она нет, сейчас! Короче, заставила меня. Я фонарик взял, пошёл… Страаашно! Во дворе темно. Фонариком в сторону поведёшь — кажется, что кто-то в темноту, за углы шмыгнул! Очень страшно было! Сарай открыл, набрал дров — у меня там был запас наколотых, вернее, наломанных, — хы, я ж запасливый! — иду, а спиной повернуться страшно — вдруг та темнота сзади напрыгнет! Сердце колотится! К подъезду подхожу — а там мама стоит, и у самой всё лицо в слезах… Я ей говорю — чо ты, мам? А она — ничего, ничего, это я так! Со мной-то не пошла, меня одного отправила. Это я уже потом, намного позже, понял, что она меня так воспитывала тогда — раз отца не было. Но я тот поход за дровами ночью надолго запомнил! Эту темноту за спиной, откуда, кажется, кто-то может напрыгнуть!..

Все покивали, и Сергей тоже — да-да, мол, воспитание, оно… Толик насмешливо хмыкнул, со значением посмотрел на него, но ничего не сказал ему; а Вовчику:

— Хорь, а вот Катька твоя рассказывала, что ты в деревне баньку подорвал. Говорит, фейерверк был ещё тот — поменьше, конечно, чем когда вы бензовоз грохнули, но тоже ничего. Какой-то самоделкой? Тебя учил кто-то? Ты ж, говорят, на бухгалтера-аудитора учился, никак не на спецнзовца; как так, а?

Вовчик отложил было опять взятый сапожок, с которого настроился было срезать ножом остатки наплавленной пластмассы; и недоумённо воззрился на Толика:

— Чего это она «моя»?

— Кто? — не понял Толик.

— Ну, Катя. Ты говоришь — «твоя Катька» рассказывала, — чего бы вдруг моя, кто тебе сказал?..

— А, это? — сообразил Толик, — Так что там кому-то что-то говорить, — и так видно!

— Что? Видно?

— Ну, как она на тебя смотрит. Когда ты на неё не смотришь, хы. Я думаю, это всем видно. Вот и говорю: твоя.

— Видно, видно… И ничего не видно! — буркнул Вовчик, — «Всем вокруг видно», ага. Мне вот что-то нефига не видно! Так что никакая он не «моя». А сама по себе.

— Да ладно, ладно, что ты! — сдал назад Толик, — Я же не настаиваю; так, к слову пришлось. Не твоя так не твоя. Не возражаю, хы.

— Это… — тут же нахмурился Вовчик, — А чего ты с ней про меня разговаривал? В каком контексте? Где? Что она ещё говорила?

— Хы! — Толик только фыркнул, а прислушивавшиеся к разговору Сергей и Бабах откровенно рассмеялись, — всё относительно Вовчика и с его отношений с Катериной было понятно.

— Да не грузись, братан! — заверил его Толик, — Никаких шуры-муры, ты чо! Были этот раз на вашем эн пэ, на колокольне то есть; её менял; опять же, надо следить за обстановкой — вот она и показывала, что у вас в Озерье где. В том числе и твой дом бывший. И где банька была. А ты чо подумал? Расслабься, чувак! Меня тут больше ваша Верочка клеит, если честно.

— Я и не напрягаюсь! — отпёрся тут же Вовчик, — Это я так… для информации.

— И для контроля! — поддакнул Бабах, — Мало ли што! Контроль в энтом деле первое дело! Я пожил — я знаю!

Все опять захихикали; а Вовчик, неожиданно для себя самого почувствовав, что краснеет, поспешил спрыгнуть с темы на первоначальный вопрос:

— Это тоже у меня с детства! Всё же время после школы дома, один, — мама на работе. Во двор — я же говорю, футбол-хоккей не любил никогда. Ну и вот, всякие опыты делал… со спичек там, с магния. Как тогда пожар ни разу не устроил сам удивляюсь теперь. Как-то раз, помню, сделал типа огнемёт — из маминого баллончика с лаком для волос… Прикольно так было — спичку поднесёшь — фррр! огонь. Один раз бельё на верёвке в кухне загорелось… Там, возле печки, такой жестяной лист на полу был прибит, ну, возле топки — чтоб угольки, зола и всё такое… Вот, я на нём в основном экспериментировал. Набрызгал лака… Поджёг. А он как долбанёт со вспышкой! Чуть пожар не случился. И, что интересно, на том месте, где он на металле выгорел, потом очень быстро ржавчина пошла, прямо по этому контуру лужицы — мама ещё удивлялась, почему так? И ещё недоумевала, что так быстро лак для волос кончается! Я в детстве ещё тем пироманом был!

Вовчик помолчал, задумчиво глядя в потолок и улыбаясь, вспоминая своё пироманское детство; и закончил:

— Ну, бомбочки всякие делал, ракеты. Как-то, помню, из консервной банки, жести и пороха от строй-патрончиков пробовал кумулятивный заряд сделать — прочитал про него в «Технике — молодёжи». Знаете, такой, с выемкой. С пацанами за городом испытывали — та-а-ак бабахнуло! Кумулятивного эффекта не получилось, но банку развернуло в блин и закинуло метров за тридцать! А про объёмный взрыв, как этого эффекта добиваться, я в одном пособии прочитал — в спецназовском, кстати! Один знакомый вояка дал свой конспект почитать — их учили раньше, как из подручных материалов бомбы делать. Их там много чему учили, — только не пригодилось ни с кем воевать. Часть ихнюю расформировали, и он свой конспект забрал… Ничо так, полезная тетрадка была; жалко что тогда ещё возможности взять и перефотографировать не было…

— А про оружие там было? Ну, про всякое нестандартное? — заинтересовался Сергей.

— Ну, в общем, да. Про всякие нестандартные средства убивания. Как, к примеру, «нож одного удара» сделать: из зубной щётки, из тарелки, даже из куриной косточки. Там, надо сказать, был творчески переосмыслен зэковский опыт — на зонах ведь у людей времени много, а возможностей мало; так из чего только оружие не делали!..

— «Нож одного удара» надо делать из мороженого говна! — с серьёзным видом, авторитетно заявил Толик, — Выломать из сортира такую сраную сосульку, заточить, в рукоятку на морозе же вставить. Каждый удар безусловно смертелен — или от поражения жизненно важных, или от заражения крови. Или — от последующего позора, что говном ранили! — и сам, первый, раскатисто заржал над шуткой.

— А мы, в юности, когда дрались улица на улицу, делали себе «подольский уголок»! — сообщил, отсмеявшись, Бабах, — Слышали про такой? Вещь простая и действенная: берётся стальной уголок и отпиливается кусок по размеру предплечья. И прибинтовывается потом к предплечью, например просто скотчем. Под курткой, в рукаве — не видно. А если долбануть по башке или по конечности, то как ломом всё равно что. И блоки ставить удобно. Хоть против оглобли, хы.

Крыс покусал губу и промолчал — у него-то опыта уличных драк было всего ничего; и уж точно не на таком уровне. Ну и что, — подумал он про себя, — Есть чем хвастаться… Всё это каменный век, все эти уголки и куриные косточки. То ли дело… — он тут же достал из набедренной кобуры один из своих тэтэшников и любовно протёр его рукавом. Тускло блестящий тяжёленький пистолет внушал чувство уверенности. — Вот. Хоть и середина 20-го века, а ещё та техника! — сблизи ни с каким ломом, ни с какой алебардой не сравнится! Недаром Хорь время от времени подкатывает — предлагает сменять на что-нибудь. Только фиг ему. Пусть сам себе добудет.

По лестнице послышались шаги сразу нескольких человек; открылась дверь, вошли, впустив холодный воздух из коридора, Отец Андрей, Степан Фёдорович и Геннадий Максимович. Войдя, поздоровались; перекрестились на маленькую бумажную иконку в углу, — с некоторых пор, как комнатка Вовчика стала использоваться для совещаний Совета, Отец Андрей, не спрашивая Вовчикова разрешения, повесил в углу иконку. Вовчик, в принципе, не возражал.

— Ну, братие, сейчас ещё Настасья Филипповна и Катерина подойдут, Вадим Рашидович идёт уже; и начнём, помолясь. Вопросы нам сегодня обсудить надо очень важные!.. — прогудел в бороду священник.

ОБЩИНА, ВОЕННЫЙ СОВЕТ. КОНЦЕПЦИЯ ОБОРОНЫ

— …значит, подводя черту под вышесказанным, следует заключить… — чётко, по-военному, заканчивал свой обзор обстановки Геннадий Максимович, — Ситуация складывается так: нападения следует ожидать в ближайшее время. До сих пор их сдерживало только отсутствие техники, а у нас очень удобная позиция. Сейчас техника, судя по всему, подошла, и наступление неизбежно…

— Откуда пойдут, как думаете? — спросил Бабах. Все повернулись, посмотрели на него, затем снова обратились к говорившему.

— Со стороны деревни вряд ли! — сказал Геннадий Максимович, — Там склон совсем крутой, даже для гусеничной техники. Скорее со стороны кладбища — там полого, со стороны домов и огородов. Со стороны леса. В общем… если с техникой — много направлений…

Все хмуро молчали. Давно уже ждали этого, начала очередного «наката»; и всё как-то уговаривали себя — не сегодня, нет, не сегодня! А вот оно. Может быть уже и сегодня. Может — завтра. То есть всё — кончилась мирная жизнь. Опять, в смысле, кончилась.

Отец Андрей крякнул, и, очевидно, чтобы разрядить это сумрачное напряжение, произнёс нарочито бодро:

— Ну что же! Не впервой нам! Всё готово…

— Вы ещё «с божьей помощью!» скажите! — зло, язвительно произнёс Темиргареев.

— А и скажу! Бог поможет — одолеем! — не стал отступать священник.

— Знаете что, Андрей Викторович! — тут же продолжил и Вадим, — Если вы насчёт божьего промысла и прочей божьей помощи продолжите, — я лучше уйду! Сам как-нибудь…

— Тихо, тихо!.. — вклинился Степан Фёдорович, рассудительно сказал — Никуда ты, Вадим, не уйдёшь — некуда тебе уходить. Все мы здесь с одной судьбой. И батюшка правильно говорит: бог поможет! А мы — богу поможем! Вот и давайте поговорим, что и как… Володимир? Хорь?

Все взгляды обратились на Вовчика. Тот встал, вздохнул:

— Ну что… Мы же это и предполагали. План отражения вы все знаете. По тревоге занимаем места по боевому расписанию. Технику стараемся подпустить ближе и жечь Коктейлями Молотова. Тренируемся в метании бутылок на точность — конечно, пластиковых, с водой. Андрюшка, кстати, тут молодец - лучше всех!.. Настоящий истребитель танков!

Баба Настя протестующе подняла руку:

— Андрюшке, вообще дитям, нечего делать в окопах, когда начнётся! Я сама в окопы пойду, а Андрюшке, — нечего делать!

— БабНастя, так я же как бы не против! — стал оправдываться Вовчик, поняв, что допустил промах, — Я, что ли, его, и ребятню, гоню на тренировки? Сами ведь бегут! Ну, не дам я Андрюшке с Санькой бутылки кидать, сошлю на кухню, — это ж какая обида будет! Так-то они хоть под присмотром и делом заняты, а что они выдумают, если их дома запирать? А как война начнётся, — так, конечно… примем уж меры. Как-нибудь.

— Вот… как-нибудь… — баба Настя тяжело вздохнула и перекрестилась, — За какие прегрешения нам такие испытания… Чтоб ещё и детей — и воевать!

А Вовчик продолжил:

— Бензина маловато, да. Но слили всё, что было; плюс уже вторую неделю на кухне стараниями Санька Евстигнеева все наличные запасы самогона перегоняют на второй раз, для повышения крепости и, соответственно, воспламеняемости; мешаем с бензином и моторным маслом — получается неплохо… Ещё проблема: стеклянных бутылок мало! Пластик, всё пластик; да банки — а банки — не то! Хотя поллитровые и литровые банки тоже к делу приспосабливаем — закручиваем жестяными крышками. Ну и… да, если со стороны домов пойдут — придётся дома оставить, и подтянуться всем сюда, к церкви и каменному дому, что есть, по сути, цитадель. Здесь будем встречать, здесь будем биться. Одна надежда — нанести им неприемлемый урон, чтобы отступили и оставили нас в покое!

Сидевший на лавке, вертевший в пальцах ТТшный патрон и болтавший ногами Крыс вздрогнул: эти вот слова — «нанести неприемлемый урон» живо напомнили ему Устоса; как он собирался на битву с гопотой, осаждавшей Башню; и он тоже говорил про «главное нанести им неприемлемый урон — тогда отступят!» Ой-ой-ой…

— Не согласен! — опять влез Вадим.

— С чем не согласен, Вадим Рашидович? — переспросил Геннадий Максимович.

— С Хорем не согласен — что главное «нанести урон», чтоб отступили. Отступят — и что? Что дальше-то, что?? — голос его стал повышаться, он стал распаляться, — Что дальше? Ну, допустим, отступят. Допустим, даже больше лезть не будут! А весной, аа?? Вы сажать, эти, сельскохозяйственные культуры, мать их, думаете?? Где, как? Поля-то ведь общие с деревней, с одних общинских огородов не прокормиться! И как?? Они пустят нас на поля? и так и будем — как прошлым летом, — бок о бок?? И никто ничего никому не припомнит??

Все зашевелились, завздыхали — Вадим говорил дело. Конечно, один отбитый штурм ничего не решит. Но что делать-то, что? Понятно, что прежних, даже недружелюбных, отношений уже не вернуть…

— Не шуми, Вадим! — пристрожился Отец Андрей, — Что предлагаешь-то?

— Что предлагаю… — произнёс выпустивший пар, и сразу как-то сникший Вадим, — Что предлагаю… Пока я только ситуацию описываю, — которую вы, я гляжу, пока что до конца не понимаете… Что я скажу… Кончилось «мирное сосуществование», кон-чи-лось! Теперь или мы их, или они нас. И всё должно окончиться до весны, до начала посевной. Не окончится — не будет толковых сельхозработ ни у нас, ни у них — мы же и не дадим! Ведь не дадим же им на наших полях сеять, нет ведь?? Пусть хоть три кольца блокады строят, окопы копают… Они в низине. Весной начнётся распутица, грязь; окопы зальёт. Поневоле вылезут. Так что… или они нас, или мы их. И всё — этой зимой. Вот — даже, как дед Гена говорит — в ближайшие дни!

— Ну, мы попали… — ни к кому не обращаясь, вздохнул Жексон; а Толик саркастически произнёс:

— Ну, вариант что «вы их» как-то кажется маловероятным, даже невероятным скорее. Вы… Мы, то есть — в осаде. Хоть и в хорошей позиции, но в осаде. У осаждающих — численный перевес; перевес в оружии, в патронах; вот — технику подогнали. Очень может быть, что и подвезли что нибудь серьёзней стрелковки — ну там тяжёлые пулемёты, гранатомёты или миномёты. А у вас личный состав ножами фехтовать учится, хех!..

Он язвительно засмеялся, и, поскольку все молчали, продолжил:

— Банками с самогонкой остановить технику собираетесь! — хорошее дело! Хыхыхы! — он демонстративно заржал, — При этом ещё и перебить их всех! Деревню захватить? Хыхы-хыхы!! У вас только девки боевые; на днях одну по заднице хлопнул — так чуть гирькой в висок не уработала!.. Вот, эти — боевые; а тётки и старушка, которых у вас большинство, только молится умеют.

— Что сказать-то хотел? — зло буркнул Крыс. Ему очень не нравилось это толиково ёрничание. Хотя, конечно, он прав по сути — это он тоже понимал.

— У нас не только старушки! — сурово сказал Геннадий Максимович.

— Чо сказать? Вот то и сказать хотел — что все вы уже покойники! Да и мы с вами — поскольку завязли здесь! Без вариантов!

— Я ещё не покойник! — зло сказал Крыс; а Отец Андрей сумрачно перекрестился, за ним перекрестились все кроме Вовчика, Вадима, Толяна и Крыса с Бабахом.

— Истину глаголешь, сын мой… — произнёс священник, — Плохи наши дела. Но… есть такое дело: делай что должен, — и будь что будет! Не нравится Вадиму Рашидовичу, но я скажу всё же: велика милость божья, и не оставит он нас своей благодатью; поможет сынам и дочерям своим недостойным. Не может не помочь! На это и уповать будем…

— Уповать! — это уже Вадим, — Всех бы уже порезали тут, если бы не мы с Хорем тогда! Да вот, ещё ребята. И что-то там, возле бээмпэх и бензовоза, я бога не встречал! Сами управились. Ты, Хорь, видел там бога, нет? Хотя б когда часового завалил, нет? Вот и я нет…

Геннадий Максимович осуждающе сказал:

— Вот, был у нас один пессимист, теперь два стало: к Вадиму Рашидовичу Анатолий присоединился!

А Отец Андрей, в свою очередь, высказался:

— Ты, Вадим, не прав, когда говоришь, мол, не было там бога рядом! Не можешь ты знать. То, что удалось вам — это божий промысел, божья помощь! И то, что ребята вот подоспели, — тоже!

— Хы, приятно быть «божьим промыслом!» — съёрничал Крыс; а Отец Андрей обратил тут же внимание и на него:

— Кто, я спрашиваю, кто опять морду крысиную углём на стене нарисовал?? Только стёрли…

— Ну, мы с Зулькой нарисовали… — не стал отпираться Сергей, — И пацаны ещё помогали, им в кайф. Хорошо получилось; лучше, чем когда я один. А чо? Тотем. Эта… охранный знак, да! Помогает, я отвечаю!

— Я… — только было хотел произнести что-то грозное священник, но Сергей перебил его обличающе:

— А у вас чёрт в прихожей перед церковью нарисован, — и вы его не стираете! А тут подумаешь — крысиная морда! Малышне так нравится!

Отец Андрей, не начав фразу, замолк, не найдясь что ответить; а Геннадий Максимович воззвал:

— Давайте всё же насущные дела обсуждать, а не чьи-то рожи нарисованные! Есть ведь дела поважнее!

Совет продолжился.

* * *

Расходились уже в темноте, обсудив и приняв немаловажное решение; по сути — новую концепцию обороны. Причём немалую роль тут сыграл именно Сергей.

Когда обсуждение опять пошло на «пропустить технику, отсечь пехоту» он запросил слова, и, встав под уважительным взглядом Жексона и насмешливым Толика, высказался.

Высказался он, прежде всего, про свой, а вернее — про опыт Башни «в отражении многократно превосходящего в вооружении и технике противника», — и все, согласившись, что опыт бесценен, поторопили его переходить к сути: как применять этот опыт тут, на Пригорке, по сути — в поле, где нет многоэтажек и лестничных маршей. Про подвиги Сергея все были уже наслышаны — информация в общине распространялась быстро.

Суть предложения Крыса сводилась к тому, что «нафиг не нужны эти окопы вообще, техника через них пройдёт полюбому; там только подставляться! — а надо сразу ступить и встречать противника уже непосредственно среди строений: вот, церковь есть, она каменная; большой дом — тоже каменный; строения ещё всякие, хозпостройки. Вот там и надо укрываться, оттуда и метать коктейли Молотова в прорвавшуюся бронетехнику — не будут же они, не входя на Пригорок, сносить всё из тяжёлого оружия! А когда сожжём бронетехнику… — он говорил об этом как о деле решённом, — тогда и втянувшуюся пехоту перещёлкаем; тут, в неудобьях и закутках у ваших бойцов все преимущества, даже если и с ножами и этими трубками, что только вблизи стреляют. Деревенские же тут, как понимаю, не ориентируются нефига! — вот и надо наделать всяких ловушек; вплоть до капканов и петель; приготовить мест для засад и так далее… плохо только, что зима, и времени уже много упущено!

Предложение Сергея подверглось живейшему обсуждению; и, в общем, все сочли что в нём есть рациональное зерно, — однако и вот так вот, однозначно и сразу отступить в церковь и дом, оставив тщательно и со знанием дела подготовленные окопы противнику, и впустив, по сути, технику на сам Пригорок — не есть хорошо! В то же время и защищать окопы «до последнего» особого смысла нет — «оборона должна быть гибкой».

— Можно вполне себе представить, как они будут действовать, — высказался Толик, — Сначала обстрел из оружия с бронетехники, — примерно как они начинали и в Башне; и самое глупое тут будет отвечать, ибо «заглушат наверняка и издали». Дальше техника пойдёт вперёд, прокладывая дорогу пехоте и, собственно, неся на себе десант. Противотанковых средств у вас нету, кроме как совсем ближнего действия — тех же бутылок и банок с зажигательной смесью. Пока техника на пригорок не войдёт — ничего вы с ней не сделаете… мы, то есть, не сделаем. Ну, есть у нас гранаты — немного. Вязать из них связки… думаю, смысла нет. Да технику надо на Пригорок запускать, никуда от этого не денешься! Пускай — не пускай, она сама взойдёт! И вот тут уже, вблизи, её надо жечь! А чтобы десант с техники, или там пехота, втягиваясь по её следам, не расстреливали тех, кто в окопах запросто, сверху вниз, нужно чтобы всё поле между окопными ячейками, ходами сообщения, были густо-густо утыканы кольями, увиты колючкой! Нет колючки — просто проволокой нужно всё перемотать, или просто верёвками, без разницы…

— У нас синтетического шпагата пять больших бобин! — поспешила напомнить баба Настя.

— … густо всё умотать; так, чтобы между окопами, над окопами шагу ступить нельзя было! Чтоб наступающие думали больше не о том, как тех, кто в окопах выцелить, а как самим ноги не переломать, на любом шаге зацепившись за заграждения! Пусть под ноги себе смотрят, а не в окопы! Или пусть в окопы же и прыгают, — а вот там уже и вам, вашим карты в руки: они там ориентируются, а те — нет. И вблизи-то у длиннострела преимуществ никаких! — с ваших трубок-стрелялок можно свинца в животы насовать не хуже, чем с калаша, удобнее даже! Опять же в тупиках можно ловушки организовать! — жаль тут Олежи нету с его минами!

— У нас перед окопами всё кольями утыкано! — заверил Вовчик, — Про систему «рогаток» в старой армии я читал, в курсе. Ещё всё снежком занесло, так, что не везде их и видно! Там пеший не пройдёт, только если знать проходы или за техникой, которая рогатки подавит!

— Вот. Рогатки. Это хорошо. Но надо не только с фронта, но и по всей линии окопов, и за окопами. Везде! Чтобы перемещаться можно было только по ходам, не переломав ноги, никак иначе!

Обсуждали долго, и приняли единогласно: что единственный шанс это действовать сблизи и согласованно, уклоняясь от всякого рода дуэльных ситуаций; окопы и межокопное пространство по возможности дооборудовать — на что завтра же с утра двинуть всех, незадействованных в хозяйстве («- Нечего им там псалмы петь заунывно; земляные работы много более подъёму духа и божьей помощи способствуют!» — заявил Толик).

Окопы тоже «до последнего» не защищать, а, буде прорвётся неприятель на пригорок — отступать по ходам сообщений в храм и в дом; там уже держаться крепко! Там же тоже иметь запас коктейлей… Шансы есть! — и моральный дух тут не последнюю роль сыграет; ибо «мосты сожжены и отступать нам некуда!»

Ещё решили с подачи Бабаха, что «как начнётся», на колокольне особо не светиться, и быть готовыми свинтить оттуда мигом в окопы — поскольку с колокольни-то действительно уж очень хорошо и удобно всё просматривается и простреливается; и не может быть, чтоб противник не заготовил что-нибудь чтоб колокольню-то завалить!

Расходились озабоченные: работ предстояло много, а времени, видать, было мало. Ну, как бог даст…

ДЕБАТЫ ЗА ВЕРУ И НЕВЕРИЕ, ЗА БОГА И ЗА ЖИЗНЬ…

— Володя… — проникновенно сказал Отец Андрей, касаясь рукава Вовчика, — Я о чём с тобой хотел ещё поговорить… а, кто ещё тут?

Отец Андрей с Вовчиком были на общей кухне, где сейчас не было никого, кроме в последнее время почти бессменного дежурного у самогонного аппарата Саньки Евстигнеева. Жестяной жёлоб, в котором был уложен медный, согнутый из трубок от охладительной системы холодильника, змеевик, был плотно набит снегом, но из трубки в трёхлитровую банку капало совсем редко: кап, кап… как-кап… «Продукт» в банке был чистый, как родниковая вода, и, в отличии от тех времён, когда гнали из браги да в первый перегон, запаха почти не ощущалось, — «продукт» шёл чистейший.

Санька пристроился спиной к тёплому кирпичному боку печки, и при свете масляного светильника читал какую-то книгу. При появлении старших встал, склонил голову под благословление; попробовал отрапортовать — и про количество «продукта» за день, и что крепость удалось довести до 80 градусов, — лично проверял спиртометром; да и вообще — вспыхивает на раз! — но Отец Андрей остановил его, — не с контролем пришли, по своим делам. И вообще — шёл бы ты, Санёк, лучше спать, чем в полумраке глаза портить! А что читаешь?..

Читал Санька свою любимую «Занимательную химию для детей и взрослых» Леенсона, и читал, судя по всему, не в первый раз — перечитывал. Многое было непонятно, — часто приставал с расспросами, но в общине не было людей, интересующихся химией на таком уровне, чтобы ответить на все его вопросы, да и время было такое — не до любознательного мальчишки, других дел полно. Но всё равно было интересно.

— Не, дядь Андрей, — по-простому, как позволялось вне храма, ответил Санька, — Ещё полчасика. Пока печка тёплая ещё. Я уж не подкидываю, как ужин сготовили; дрова берегу; но пока тёплая, греет — надо гнать! Я же понимаю! — обороноспособность!

— Правильно понимаешь! — серьёзно похвалил Отец Андрей, — Но всё ж таки не засиживайся, отдыхать тоже надо.

— Да я ж ничо! Вон, змеевик снегом набил — и сижу, пока каплет. Как совсем остынет — я уж знаю, это ещё с полчаса, — я домой пойду, мамка в курсе!

— А, ну смотри. — согласился священник; а Санька, пользуясь случаем, двинул близкую ему тему:

— Дядь Андрей, камрад Хорь, я чо хотел. Вот, на банки, на бутылки со смесью спички клеют, — ну, на «коктейли Молотова», — а почему, кстати, «коктейли», мне Катя сказала, что потому что смесь; а что, всякая смесь называется коктейлем, или только с самогонкой? А кто такой Молотов? Катю спрашивал — она не знает… Не, я не про это — я про спички! Спички же зажигать надо! — а это время! Или вдруг чиркушка отсыреет — снег же! Можно химический зажигатель делать! — в пузырёк, в колбочку налить глицерину, и в бумажку вокруг — марганцовки насыпать! Глицерин, если колбочку разбить, смешается с марганцовкой и возгорится! — я знаю, я пробовал. Вот. Если бутылку, значит, с таким запалом…

Отец Андрей затруднился с ответом; а Вовчик неодобрил: сложно, ненадёжно. Разобьётся такой запал о броню — трудно сказать. Самому разбить перед броском — не факт что сразу, при попадании на броню, возгорится — там ведь какое-то время на химическую реакцию нужно. Со спичками-то — моментально… Но за идею — похвалил. В правильном, мол, направлении думаешь — молодец!

Когда мальчишка, вздохнув, чтобы не мешать взрослым, опять спрятался со светильником за печкой, Вовчик со священником присели за столик в углу. Было темно, лишь отблески раскалённых углей в щели приоткрытой дверцы печки освещали помещение, да бледный уличный свет падал через оконце.

— Я что хотел сказать, Владимир… — усаживаясь напротив и оглаживая бороду, продолжил вполголоса Отец Андрей.

— …вот ты столько времени в общине, и до сих пор некрещённый, — нехорошо! — на открывшего было рот чтобы возразить Вовчика он махнул рукой, продолжил:

- Знаю-знаю; помню разговор и договорённость, и с тобой, и с Вадимом… всё помню! Не принуждаю ничуть — сам должен к вере прийти. Но сейчас-то… как ты? Ведь время наступает страшное, последнее. Неужели не думаешь о душе, о вечном спасении?

— Андрей Викторович… — вздохнул Вовчик, понимая, что сейчас начнётся продолжение уже начинавшегося ни раз разговора — Ну чё вы опять… говорил ведь вам! Не верю я в бога, не-ве-рю! И не из-за какого-то «личного опыта», а чисто по умозаключению, — ну такой вот я человек, чисто «на веру» не могу ничего принимать; а только доказанное!

— Ну, доказывать существование бога… — начал опять было священник, но Вовчик перебил:

— Да не надо ничего доказывать; да и не получится! Знаю я все это ваши доводы! «Бог в нас, бог вокруг нас!.». Где-то я, может, даже и согласен — но это не «бог» называется, а совсем по-другому! Ну, не знаю как… Природа там, или вселенная, или мироздание!

— Ну вот, значит всё же допускаешь… Есть нечто непознанное, и имя ему…

— Да нет же! Дело в том, что «это» — как не назови, — всё равно не «бог», как вы это называете! Ну, для простоты назовём «мироздание». Так вот — оно ведь совсем не по тем принципам функционирует, нежели ваш «бог»! То есть… то есть для «мироздания» нет таких понятий, как добро и зло, оно над этим; а в вере, в религии ведь это определяюще! Какой смысл в боге, в вере, в религии, если они не устанавливают удобные взаимоотношения между людьми, не регулируют их… ну, эти взаимоотношения! А то, что добро и зло понятия относительные — я очень давно понял! Опять же этому «мирозданию» и священники как посредники не нужны, и церковь не нужна! И, опять же, функционирует оно по совсем другим принципам, нежели как у вас-то… как его: «не убий, не укради»… и так далее. Наплевать мирозданию на эти относительные понятия — добро, зло; или там «украсть», «убить»… или спасти. Оно нейтрально. Это как природа — а, вернее, природа и есть. Как можно в природу верить или не верить? — она есть данность. «Непознанное»? Вон, электричество тоже я не видел — но пользоваться мы все умеем, потому что его функционирование описывается внятными электро-законами! Бог ваш… знаете, когда зло «торжествует», а вы отмазываетесь своим «неисповедимы пути божии», — то это вне логики. Я в логику верю. Только. Потому, уж извините, Андрей Викторович, зря вы это всё опять…

Священник вздохнул. Он остро чувствовал, что в беседах с начитанным, подкованным фактически, до мозга костей материалистом Хорем ему не хватает аргументации, — или всей той изощрённости ума, которую, возможно, дают будущим священнослужителям в высших духовных заведениях. Он же в семинарии не обучался, — всего лишь что-то вроде полугодовых курсов после института уже, и после армии, во вполне зрелом уже возрасте, — стезя его была «до всего этого» не борьба за умы и души паствы, а хозяйственная деятельность, в которой он вполне и преуспевал. А тут вон как повернулось. Приходится быть и благочинным, и пастырем в одном лице — куда деваться. Приходилось, напрягаясь, искать доводы…

— Ты прямо, Владимир, как этот, как сайентолог! Была такая, знаешь, секта… даже церковь скорее, на Западе… тоже только в науку верили…

— Не-а, Андрей Викторович! — поправил его начитанный и опытный Вовчик, — Ни разу я не сайентолог! Читал я их книжки, знаю про что они! По идее, ни разу они не «про науку»; по идее тот же это лоховоз… извините. Андрей Викторович, я это не про религию вообще, а про них только. Чисто лоховозка чтобы деньги собирать; неглупый, видать, был чел этот, Рон Хоббард, что целую религию придумал и возглавил! Думал я про это: умные становятся политиками, а очень хитрые — свои религии создают! Вот, по радио опять слышал — в Мувске эти-то, черноквадратники, активизировались — свою радиостанцию завели; видать, выжили после эпидемии! Вот — они пример. Жрецы — они всегда выше фараонов стояли, это я ещё про Древний Египет читал. Оно и понятно — он-то как бы всего лишь «сын бога», а они — непосредственно «божьи трансляторы» и интерпретаторы, хы! Через них как бы бог с человеком разговаривает; в том числе и с фараоном; а что он им скажет — только они ведь знают… и решают. Вот и Абу Улям этот… он опасный, гад. Потому что через «идею» в души лезет — послушал я его «проповедь» по радио, — это что-то! Спаситель, ёпт! А у людей от всех этих потрясений в последнее время крыша едет, — не удивлюсь, если многие поведутся. А вы вот, церковь, вроде как должны бы были эту сферу, ну, касательно души, плотно держать — а вот поди ж ты… уступили место всяким нерусским уродам.

Поняв, что с этой стороны Вовчика не взять, и решив не вдаваться в дебаты насчёт промахов церкви и успехов черноквадратников, Отец Андрей зашёл с другой стороны:

— Ну, а про жизнь и смерть ты, Володя, думал? Что все мы на грани ходим, — вот, сегодня только об этом говорили. И сам ты — рискуешь постоянно; вот как в этой героической вылазке с Вадимом Рашидовичем! Думал?..

Вовчик не успел ответить, а Отец Андрей поспешил добавить:

— Вот для меня смерть физическая не страшна, — знаю я, что есть жизнь вечная! Грешник я великий, да; но уповаю на милосердие отца нашего небесного! Ты как же? Ведь, если как ты говоришь — «природа», «мироздание» без всяких божеских законов, — то и жизни вечной, рая небесного нет! Прах и тлен! — и не пугает тебя это??

— Не-а! — ответил Хорь, и потянул с края стола пустую керамическую кружку в весёленьких розовых цветочках, — Хотите чаю? Иван-чай, а? Очень способствует, кроме витаминного отвара — не зря у нас в общине простудных почти нет! Вон, вижу, чайник…

— Давай… — согласился священник, и продолжил:

— Неужели ты не думал о том, что если ты в царствие небесное не веришь, — то и уйдёт с тобой всё это: весь твой мир, твой опыт, твои воспоминания?? Я вот знаю, что со мной вечно это будет — ибо верую!

— Андрей Викторович… — найдя ещё одну кружку и наливая напиток возле плиты, сказал Вовчик, — Ну вы же образованный человек — политех кончали! Что изменится оттого верую я или не верую?

— Тебе же легче будет! — убеждённо сказал священник.

— Ну… наверное. Стало бы, ага, легче. Если бы «поверил». Но я же говорю — не могу я просто так «поверить» — рациональный я человек, и не хватает мне фактической основы для этой вот веры! Не вижу я бога вашего, не верю я в заповеди…

— Но сам же, сам же — по сути заповеди соблюдаешь! — поспешил тут же «поймать» его священник, — Ведь блюдёшь! Готов жизнь свою положить за други своя! — что, не так?

— Так. — спокойно согласился Вовчик, — Только вы не путайте нормальное отношение к жизни с исполнением каких-то там «обязательных заповедей». Которые якобы кому-то кто-то заповедал… на скрижалях начертал, ага. Просто я… просто я нормальный, только и всего. Воспитан так. Заповеди тут ни при чём.

На это священник не нашёлся что ответить, а Вовчик продолжил:

— Вот вы говорите «не веришь, и потому жить тебе — мне, в смысле, — труднее, потому что не жду я жизни вечной», — ну, где-то и так. Но я ж говорю: не могу я верить во всю эту хре… то есть в царствие небесное; и потому и обманывать себя не могу. А то, что «всё моё», умри я, уйдёт вместе со мной… да, обидно где-то…

Он отхлебнул горячий напиток, задумчиво поднял глаза к низкому потолку:

— …и как мама в школу собирала, и как костюмчик на Новый Год шила, мишку; и как умерла… как Жоржетта в лесу сбежала тогда… даже как тогда с Надьк… ой… ну, то есть да, вся моя жизнь, все мои воспоминания и весь мой опыт — да, как вы говорите, «в прах» уйдёт, — ну что ж… Так жизнь устроена…

— А как она устроена? — переспросил Отец Андрей, ещё не оставляя надежду хоть как-нибудь да «свернуть» упрямого атеиста Вовчика на стезю веры и жизни вечной, — Что есть человек и для чего он на Земле?

— Ну как устроена… — Вовчик от задумчивости вдруг оживился, — Да, думал я про это! Знаете, Андрей Викторович, вот как компьютеры изобрели, с программным обеспечением — многое прояснилось! Для меня, во всяком случае. Вот есть программа, скажем. Она с определённой долей самостоятельности: может сама что-то предпринимать, действовать; даже обучаться — есть сейчас такие, нейро-программы называются. По сути — аналог человека! Ещё, скажем, шаг — и программа, скажем, обретёт самосознание, перестанет быть типа «чисто калькулятором»; «душу» обретёт — как вычислительная машина в «Понедельник начинается в субботу» Стругацких, — читали? Начнёт думать о вечном, о смысле существования; обретёт тоже свой опыт и мысли; а может, уже и есть такие программы, даже скорее всего… и что? Она от этого перестанет быть просто программой? Если, к примеру, в результате сбоя она перестанет функционировать… или, к примеру, её пользователь сотрёт — она что, в «рай для программ» попадёт? Даже если она себе этот «рай» и загробную жизнь придумает? Нет же; она даже в «корзину» не удалится, — поскольку в «корзину» удаляются чисто данные; а «программа», как «сознание» у человека — это нечто нематериальное; она просто деинсталлируется, да, просто сотрётся с электронных ячеек, освободив их… только и всего!

— Механицизм какой-то! — осуждающе сказал Отец Андрей, наконец найдя верное определение для Вовчиковой теории, — Примитивный механицизм! Представление жизни, сознания — как взаимодействия шестерёнок в редукторе! Не возражай — всё это похоже! Передача крутящего момента — и то, как ты представляешь жизнь как программу, — очень похоже! Как же можно жизнь, данную богом; сознание, горящее божественным огнём, сравнивать с какой-то бездушной программой, основанной на битах и двоичном коде… на программируемом продукте?!

— Не жизнь как программу, а сознание! А почему нет?.. — Вовчик, почувствовав силу своей позиции, основательность своих доводов, улыбнулся, — Многие люди так и вообще по сознанию не то что до компьютерной программы не дотягивают, а даже до калькулятора. Вон, как Хрон — у него все интересы на поверхности: жрать, доминировать и трахаться. Бабуин примитивный, в натуре — как этот, мозговед, физиолог по мозгу Сергей Савельев говорил, — я его ролики слушал… Бог дал сознание; или пользователь программу инсталлировал — какая разница как представлять. Вы вот за бога топите, — я за инсталляцию… Вон, ребёнок когда рождается — в него сознание и загружается; через папины и мамины гены; а совсем не божьим соизволением, как вы подаёте… И решают, быть или не быть ребёнку опять же папа с мамой, а не бог. И, скажем, если они ребёнка «сделали» сегодня, а не вчера — это уже другой ребёнок будет, с другим сознанием; потому что комбинации хромосом бесконечны и постоянно меняются… сегодня один сперматозоид оплодотворил бы, а вчера — совсем иной бы. Соответственно и сознания разные. А куда делись те, что «не понадобились»? А никуда. Просто «неинсталлированы». А те, что умерли — «деинсталлированы», то есть стёрты попросту. А у вас, Андрей Викторович, какое-то «божье вдувание души», причём «насовсем», то есть навечно. И где-то эти души после смерти обретаются; толкутся где-то…

Он невесело засмеялся:

— Вот у индусов, с их реинкарнацией душ, и то веселее — хоть баобабом в следующей жизни можно стать, хоть лягушкой, хоть жуком, — но всё ж не пребывать в каком-то загоне, пусть и комфортабельном, который вы «раем» называете… Представляю, какая там толпа собралась за это-то время! И как там скучно. Я бы вот туда б не хотел! — там, может, неприятные мне люди!

Вовчик опять закатил глаза к потолку и с чувством произнёс:

— Староста нашей группы, к примеру! Или декан. Или преподша по бухучёту — терпеть её не мог; но она, вроде как, верующая, пост держала и всё такое — так что все шансы в рай попасть у неё были… или есть, если уже померла, — это скорее всего, она кроме как в бухучёте ни в чём не шарила; такие сейчас не выживают… Нафиг бы мне с ними встречаться опять-то?.. Не…

Он засмеялся.

Отец Андрей с огорчением посмотрел на него:

— Тяжело тебе, Володя, с таким-то взглядом на жизнь!

— Да нет, Андрей Викторович, нормально. Я с собой… как бы это сказать… в равновесии. Тяжело было бы, если бы я себя обманывал, — и при этом то там, то сям «прорехи» в моём миропонимании бы вылазили; и мне бы приходилось заставлять себя о них не думать; или придумывать какие-нибудь для них оправдания… нереальные. Вот тогда бы было тяжело. А так — нормально.

За печкой, притаившись, сидел и прислушивался к разговору Санька. Про него забыли. Печка остывала. «Продукт» давно перестал капать из змеевика; но он не уходил — было интересно. Понимал, что поступает нехорошо, грешно, подслушивая; но, хотя и не понимал половину сказанного, изо всех сил прислушивался и впитывал — Санька был пацаном открытым к новой информации, к новым веяниям…

…И ДЕБАТЫ ЗА СМЕРТЬ

В комнатке Вовчика Сергей, Толик, и Жексон устраивались спать. Сегодня все трое; хотя их давно уже задействовали и в ночных дежурствах; но сейчас Хорь переделал график, поставив дежурить ночью пусть усиленные, но собранные из менее «важных» бойцов наряды, — приятно было осознавать, что их воспринимают тут как одну из основных «ударных сил»; наверное даже самую основную; уважают; и следят, чтобы они выспались… Мало ли! Как, потягиваясь, сформулировал Толик:

— Вдруг война — а я усталый!

Спали привычно не раздеваясь до белья, — тревога могла подняться в любой момент.

Приятно, и, опять же привычно уже, пахло дымком от печки и смолой от горки парящих возле печки дров. Оружие — рядом, только руку протяни.

Сергей, глядя в закопченный потолок, размышлял, правильно ли он поступил, что отдал в общину «во временное пользование» один из своих ТТшников с парой магазинов… С одной стороны правильно — на один ствол община стала оснащённей; с другой — пистолет жалко! Привык уже с двумя. Ещё наган Зульке подарил… …ну, Зульке ладно — не жалко. И, как бы, в заварухе и одного пистолета с автоматом-то должно хватить… но всё-ж таки… может и не хватить! Жаба душит, да. А, ладно! Потом всё равно заберу! — решил он про себя; и, чтобы не расстраиваться, стал думать, что завтра он обязательно тут вот, на этом вот подкопченном потолке у Вовчика, нарисует просто пальцем тоже морду крыса! — вот смеху будет при очередном Совете! Пусть потолок моют, хы.

Жексон размышлял о вечном. Он уже успел переспать с двумя из девчонок-коммунарок; и по мере сил подбивал клинья ещё к одной; но это всё было не то… Размышляя, он с удивлением и с огорчением сделал вывод, что он, чёрт побери, влюбился. И влюбился совсем неудачно, — в ту, с которой не только не спал, но и, честно говоря, опасался и заговорить лишний раз, не то что по-свойски шлёпнуть по попе или притиснуть в углу. Он влюбился в Адельку.

Опытный в амурных делах, он с огорчением видел все признаки: в её присутствии он терялся; если приходилось говорить, что-то рассказывать, то прежнее красноречие куда-то девалось; плюс ко всему он, считавший себя до сих пор довольно-таки бесстыжим, вернее — безкомплексным парнем, вдруг стал даже как-то стесняться смотреть на неё, в то же время испытывая жгучее желание её почаще видеть… Чёрт побери, если так дальше пойдёт, то и другие девчонки это заметят — если не заметили ещё, женщины такие вещи спинным мозгом чуют, — может получиться неприятно… Ах ты чёрт, угораздило… А она-то, Аделька, как её девки называют — всё больше молчит, и не улыбается, — прямо ангел смерти какой-то, чесслово!.. Не, зная её историю, неудивительно, конечно; наоборот — уважительно очень. Наташка рассказывала — хочет пришить этого, как его… главного там, который её пацана замучил. Достойно, чо. И имя такое — Адель, А-дель. Прямо библейское какое-то. Или чьё? Надо будет у попа потом спросить, только наедине, чтоб не подумали ничо. А этого урода с деревни она, пожалуй, и правда убьёт — верится как-то. По возможности надо будет ей помочь, угу…

Толик с привычной уже злостью думал о том, как они тут глупо и беспросветно завязли; по-идиотски попались… А где-то сейчас его девочка, его Белка; и она думает, что он землю роет в её поисках — надеется на него, как на бога тут все эти шизанутые надеются, — а он тут, как дурак, завяз… и ситуация такая беспросветная — если б хоть один; а тут ещё с этими пацанами; главное — с Серёгой; и не дай бог что с ним случится, бляяяя… скатались, называется, «по надёжной наводке», ага — в натуре, найти бы эту шкуру, что их сюда затащила — порвал бы её как Тузик грелку, но голыми руками! Попадалово, нах; такой косяк, что даже трахнуть никого не хочется — только пришить кого-нибудь; и, желательно, голыми руками…

Он скрипнул зубами.

— Толян, не спишь? — вполголоса окликнул Жексон.

— Уснёшь тут, нах…

— Злишься всё? — по тону понял тот, — Слышь… Толян. Ты вот что насчёт смерти думаешь?

— А чо насчёт неё думать?

— Ну вот, насчёт погибнуть тут — как думаешь? Западло или нет?

— Конечно западло. Нахер про это и думать.

— Что — вообще не думать? Вот японцы, самураи в смысле, Вовчик на днях рассказывал, — у них считалось нормальным не только о смерти думать, но и готовиться к ней. Морально. Даже, говорит, принято было представить, что ты уже умер — типа, этим ты «освежаешь свой ум», и смерти уже не боишься. Чего её бояться, правильно? — если ты уже умер?

— Ну и нахера это? Готовиться?

— Они, типа, не помирать готовились, а старались приучить себя к мысли, что умереть — нормально. Ничего такого в этом особенного нет. А когда ты смерти не боишься, тогда и действуешь быстрее, не зажато. Тогда, что характерно, и шансов остаться живым больше. Как это не парадоксально.

— Парадоксально… нахватались слов. По-моему, нафиг не надо к смерти готовиться, и вообще думать о ней. Надо не о своей смерти думать, а о том, как противника убить! Как мне мой командир говорил: наша, грит, задача не геройски погибнуть, выполнив долг, а чтоб наш противник геройски погиб, выполнив свой долг, хы. Но ничего не добившись. Главное — задачу выполнить. Вот «у них» говорят: «сделай, хоть умри!». А у нас: «умри, но сделай!» То есть у нас и смерть не является оправданием.

— У кого «у них»?

— У них.

— Ага.

— Надо как Тайсон — он на ринг выходил не «подраться», а убить нахер своего противника! Как можно быстрее и эффективнее. И это чувствовалось! — потому его так на ринге и боялись. А если не получалось — он готов был хоть ухо противнику откусить, что однажды и сделал. Или горло перегрызть. Ибо похер — он на ринг не боксировать выходил по благородным английским правилам, а драться. Как реальный пацан.

— Тайсон негр же. — буркнул тоже не спавший Сергей, — Какой он «наш»? Ну, то есть какой он наш «реальный пацан»?

— Похер что негр. Наш. По духу.

— Ну, ты гнёшь, Толян…

— Ничо я не гну. Вот, так вот надо: настраиваться поубивать их всех нахер! А все эти Вовчиковы самурайские закидоны — похер!

— Ну, это кому что! — не согласился Жексон, — Каждый по-своему настраивается, у каждого свой метод. Вот у нас там, на кладбище, один кадр есть, позывной Викинг, татуированный весь — вон, Серый его видел, он ему татуху начинал бить. Я его в драке видел — реальный берсерк, в натуре! Орёт «- Оооодин!!!» — и кидается; это, типа, призывает древнего викинговского бога. Вбил себе в башку, что если погибнет в бою, то попадёт в Валгаллу — это такой рай для воинов…

Сергей шевельнулся и буркнул:

— Вот и Устос тоже… уже, небось, там.

— Только у него не получалось погибнуть, — даже раненый не был ни разу серьёзно, — так, царапины. Как заговорённый. Мы тогда на кладбище только пришли, нас мало было, и с оружием неважно; а тот район «кочевники» контролировали — гопы некого Инея. Решили было нас прогнать, или под себя задвинуть… Ну, Спец и велел дать им оборотку. Ну мы и дали… Так вот я думаю, что Викингу эта вот готовность к смерти реально выжить помогала.

Толик промолчал, сопел, слушал. Сергей насмешливо спросил:

— А «Один» — это что, боевой клич?

— Ну да.

— Хорошее дело. Нам бы тоже надо. Только какой? Пищать по крысиному? — он засмеялся.

Жексон продолжил:

— Ты про «метод сэра Ланцелота» слышал, нет? Ну, был такой рыцарь, типа английский, реально непобедимый — все удивлялись. Его как-то спросили: что нужно чтобы победить в бою? Ну, он не стал скрывать, сказал, что есть три правила. Первое, говорит — постоянно и внимательно следить за каждым движением противника. Видеть всё! — Ну, тот, который спрашивал, говорит: — Ну, это я могу! Он дальше: второе правило — если ты внимательно следишь за противником, видишь все его движения, ты обязательно увидишь, когда он раскроется! Каждый в бою хотя б раз, да раскроется! — и этот момент нужно уловить, и нанести решающий удар! Тот опять говорит: — Ну, и это я смогу! Сэр Ланцелот говорит: и третье правило — тебе в этот момент должно быть безразлично, погибнешь ты или нет…

Жексон засмеялся:

— А вот с этим реально сложнее, а? Вот и думай…

Помолчали, потом Толик проворчал:

— Да херня это всё…

Крыс же не согласился:

— И ничего не херня! У меня, когда со спецназом в Башне бился, было такое! Когда выпрыгиваешь из-за угла и шьёшь очередью! — потому что чувствуешь, что вот он — момент, когда они не готовы! А если в этот момент думать, что вдруг да не успеешь, вдруг да кто-то успеет наоборот в ответ выстрелить, — то и вся бы шустрость терялась! А так — не думая, — хха! Выскочил. Полосонул очередью, — и назад! Не задумываясь!

— Герой! — буркнул Толик, — Крепкий какашек. Сколько можно хвастаться. Это и не спецназ был — обычная пехота, чтоб ты знал. Хотя, конечно, люди с опытом…

— А сам-то!! — озлился Крыс, — Я ничего не хвастаюсь, я только как дело было говорю, — к слову. Ты — сам-то! Постоянно Белке хвастался подвигами своими, привирал небось ещё!

— С благой целью. — не стал спорить и отпираться Толик, — Иногда и привирал. Для пользы дела. Но незначительно. Да ладно, Крыс, не обижайся; я знаю, что ты герой. И все уже знают — во всей общине, хер знает откуда, хы. На тебя только и надеются. И на твой ПэПээС.

— Бля, Толян, достал! — решил всё же обидеться Сергей.

— Да ладно, чо ты. Настроение просто херовское, вот и грублю… — пошёл на попятный Толян. — На Совете вот ты всё по делу выступил — стратег! Мозги работают в правильном направлении, — молодец! Вырастешь — станешь вождём клана! Как Спец.

— Угу. — согласился Крыс, принимая неформальные извинения.

— Серый… — снова подал голос Толик, — Ты чо, себе татуху набил?

— Не, начал только. Там крутая татуха, с полутонами. Викинг сказал раз пять надо будет заезжать.

— Ну и зря.

— Ничо не зря. Ещё эмблему хочу на рукав: крепостная башня, а на её фоне оскаленная крыса! Круто. Зулька сказала, что может вышить. Потом.

— Детство в жопе.

— Ну и пусть. Толян, ты опять начинаешь?

— Не. Я так. Раз хочется — на здоровье. Это я так.

— Тут прям озверение какое-то, намного хуже чем в городе! Во время пришло! — вмешался в беседу Жексон, — Все друг друга мочат почём зря. Вчера ещё в один магазин, может, ходили; с одной полки мясную нарезку брали, — а сейчас готовы друг друга замочить!

— Полки с мясной нарезкой у всех разные стали! — пояснил Толик, — и вообще, — на всех не хватает. Вот и оно. Как говорит Серёгин батя: бытиё определяет сознаниё.

— Это-то понятно… — согласился Жексон, — Но, блин, с каким ожесточением, и за что! Мне девчонки рассказывали, как их чуть всех не прижмурили бандюганы в лесу, летом ещё, — Вовчик, кстати, спас. Ну это ладно — бандиты. А как здесь… ведь большинство вместе приехали! — вместе на полях работали, обживались, — а сейчас готовы друг друга резать! Вот… Аделька вот. Готова этого своего личного врага… …незнай что с ним сделать! И за дело — он-то её пацана как!.. Но он-то как мог!..

Толик потянулся и уже лениво произнёс:

— Да нормально всё это… Люди — ещё те животные. Просто когда поляна обильная, то, что они хищные, нефига не заметно — маскируется воспитанием. А как за жратву эта…

— …конкуренция! — подсказал Сергей.

— Да. Как за жратву конкуренция — тут сразу клыки и вылазят. Да это всегда, и раньше так было — только мало кто замечает; опять же — полиция, законы, морали, то да сё… Мешали, бля, горло друг другу перегрызть. Но желание-то было! А как ограничения пропали, так и понеслось! Вот, Серёгина мамаша всё втирала, помню, про «позитив» и про «мораль». А куда всё делось, как только… ладно, об этом не будем. А вообще человеку человека замочить всегда было раз плюнуть — за любую малость. Люди такое зверьё…

— Ты вот девку и двух парней на базаре застрелил — сам рассказывал! — мстительно напомнил Крыс, — Зверьё!

— Ага… — легко согласился Толян, — И я тоже, что такого. Не мы такие — жизнь такая! — хоть и не люблю я этих оправдательных речёвок, вполне без них обхожусь. Захотел — и грохнул! Если я захотел — чем не основание? Опять же они первые начали…

— Зверьё… — повторил Крыс, — А вот повод «захотеть грохнуть» у тебя, Толян, какой? Раз уж разговор зашёл. Ну, ту девку ты за то, что она шухер на базаре подняла, что-то выступать стала; а парни за неё вписались. Как бы самооборона. Потом этих, соседей наших, чёрт бы их побрал — которые Графа съели, и консервы им ещё носили, — за то, что навели на нас. Это всё понятно. А ещё? За что можешь?

— Да… много что ты ещё не знаешь… — уже конкретно зевая, произнёс Толян, — Да хоть за что… Не обязательно за то, что мне что-то плохое сделали или могут сделать. Просто за то, что люди — говно. За это убивать тоже надо, я считаю.

— А как ты определишь, что человек — говно? — встрепенулся Жексон, — Понадкусываешь? Хы.

— Жизненный опыт! — покровительственно сообщил Толян. Уже расслабленно, растягивая фразы, сообщил:

— Грохнул я как-то троих… Бабу одну, старую кошёлку; сыночка её, пидораса; и ещё одного гандона… А за что, спросишь, бабу-то… Она начальница моя была одно время, выделывалась… но не, не за это; за это максимум бы в морду дал. Не думай, что я совсем-то… А за то…

— Это тут, что ли? — спросил сонным голосом Крыс, — В смысле в Мувске уже?

— Ага.

— Когда и успел…

— А в тот день, когда в первый раз на Башню напали — помнишь? Мы ещё с Олежей на разведку насчёт печного топлива ездили в тот день, на мою бывшую работу — помнишь? Ещё Устос в тот день погиб.

— Да уж… такое не забудешь… — Сергей уже засыпал, но ещё слушал вполуха.

— Ну. Ну, за что? — поторопил с интересом Жексон, — Не спи, Толян; расскажи сначала, потом спи! За что бабу, если не за то, что она выделывалась?

ЗА ЧТО СТОИТ И УБИТЬ

Толик поворочался; повернулся на бок, посопел, и решил всё-таки рассказать:

— Да понимаешь… Я у ней одно время в охране работал. Ну и как бы, конечно, общался с теми, кто её и раньше хорошо знал — к примеру, с тем же гандоном, которого за компанию с ней шмальнул, — он у неё начальником охраны типа, с доплатой, работал уже года четыре. Он рассказывал; ну и вообще — наблюдал её отношение… я же говорю — у меня большая наблюдательность и огромный жизненный опыт…

Крыс насмешливо хрюкнул; сон у него пропал уже; но Толик не обратил на это внимания, и продолжил:

— Так вот. Что Мартовна эта самая, — кошёлку Вероникой Мартовной звали, это к слову, — что она нас, служащих, за людей не считает, я сразу понял, по отношению. По разговору, и вообще… Деньги платила вообще смешные — «вы, говорит, и на эти деньги не наработали», — ну, это ладно… Потому у неё и текучка такая была — весь состав почти, за исключением этого гандона, старшего, ему она доплачивала, за полгода обновлялся, — прикинь, она считала выгодным чтобы была такая текучка, чем чуть больше людям платить и чуть более человечно себя вести, — чтоб люди за место держались. Так нет! — она предпочитала сэкономить; и лучше на эти сэкономленные деньги лишний раз за бугор съездить, на курорт, — типа отдохнуть. Чтоб её, старую кошёлку, там какие-нибудь турки или арабы отжарили. Вот… Кстати, я сколько раз убеждался — вот которые сволочи, и по сволочному к другим людям относятся, — они дураки… то есть глупые как бы… По большому счёту больше теряют, чем экономят: вот сам посуди — персонал постоянно меняется. Люди приходят, работают какое-то время, а потом уходят, — и уходят, заметь, обиженные! Отношением в первую очередь. Люди, которые за полгода уже узнают, так сказать, все ходы и выходы. И где что лежит. Нет, понятно, что почти все плюнут, вполголоса отматерят её — и постараются забыть! Но… во-первых-то, не все такие, с короткой памятью, — я вот злопамятный, не скрою. Во-вторых, ситуация у людей может измениться, — раз, и человеку терять нечего… А тут — ходит такая хря, и человек её считает как бы ему должной, — вникаешь? Или вот началось всё это — ну, передел, Новая Администрация, бардак этот, милиция распущена, беспредел, — и столько народу на неё обижено, — ну скажи, не дура?

— Дура. — согласился Жексон, — Конечно, в моменте, на деньгах она выигрывала; а в перспективе сильно подставлялась, ага.

— Вот. Дура. Кстати, не все так — вот я одно время работал, — не здесь, у соседей, — в охране у одного олигарха. Не, без смеха, — реально олигарх, какая-нибудь здешняя МувскРыба по сравнению с ним так, — лавочка для бедных. Так вот — у него текучки совсем не было. Он людям нормально платил, и заботился о них. Не о всех поровну, конечно, но всё же. Мог и квартиру человеку купить, если человек нормальный, ценный. Или, к примеру, как-то пересёкся с одним парнем во дворе — тот просто дворовым рабочим работал, ну там газоны и всё такое — а у того обувь дрянь. Ну, оно как бы понятно, — кто ж на грязную работу хорошее наденет. Но он заметил. И чо — через час несётся его домоуправительница, запрашивает у всех, — и у рабочих, и у охраны, — размеры. Хан, говорит, — мы его между собой Хан называли, — велел всем организовать нормальную обувь! И на следующий день всем по паре «фирмЫ»! Пустяк для него — а люди такое ценят. А эта кошёлка…

— Толя-я-ян… — прервал его Крыс, — Ты как-то нерационально рассказываешь. Уходишь в сторону. Философствуешь, прям как батя, — от него, что ли, набрался? Расскажи за что и как тётку-то грохнул? За отсутствие заботы о тебе, что ли? Хы.

— Так я и говорю. Не, нахер мне бы её забота. Я ж говорю — за то, что сволочь. Вот Хан тоже, наверное, был ещё тот перец, — но…

— Толян. Ты конкретно скажи — из чего ты решил, что она сволочь?

— Я и говорю. Короче, прикинь — она была раньше обычной школьной учителкой. То есть учила детишек, проводила всякие «ленинские уроки»; рассказывала, что такое хорошо и что такое плохо. Детишкам. Учила их быть хорошими мальчиками и девочками; не грубить, не драться, не воровать, и вообще — быть этакими правильными строителями социализма. Угу, Крыс, ты этого уже не захватил, а Жексон куском ещё может помнить — как в школах учили…

— …разумному, доброму, вечному! — вставил Жексон, и Толик кивнул, хотя в полумраке этого и не было видно:

— Да. Ну, ну потом она в гороно работала — но всё равно в той же сфере: следила за тем, как другие учили детишек быть хорошими. Не обижать маленьких, быть честными и так далее. А муж у ней был строитель. И когда Союз развалился, организовал свою строительную фирму и как бы неплохо поднялся. Разбогател типа. Ну и, — как водится у таких кошёлок, она на каком-то жизненном этапе решила с ним развестись — перестал он удовлетворять её растущие жизненные запросы. Когда она простой учителкой была — удовлетворял, а как разбогатели, — а она, учителка, считала ведь, что это «они разбогатели», а не муж ейный, — то и перестал удовлетворять. Ну и — на развод. И на разводе, натурально, отсудила у него этот вот особняк, в котором я работал, — он под офисное здание был спроектирован, сдавался разным организациям в аренду. Это, конечно, не считая двухэтажного коттеджа и пяти машин. Неплохо, да?

— Капитализм… — нейтральным тоном произнёс Жексон, — И что с того? За это убивать?

— Нет конечно. Но, прикинь, — как только она стала такой «бизнесвуменшей», сразу куда и подевались её прежние установки про то, как «жить по правде» надо! Сразу стала хищницей…

— Так наверное и не было никаких этих установок! — возразил Жексон, — Мало ли чему она учила! Программа такая школьная была — по программе и учила!

— Вот. Может быть. Даже наверное. — согласился Толик, и продолжил:

— Вот только я считаю, что учитель на себя большую ответственность берёт. Он не просто «программу излагает», — он в других закладывает эту программу, «как жить нужно». И сам несёт ответственность за правильность этой программы. Вот прикинь: если токарь учит своего ученика токарному делу, — он ведь несёт ответственность за то, чему он его научит? Если обученный ученик будет гнать голимый брак, или вообще травму получит — кто виноват?? Тот кто учил, однозначно. И с него спросят. А если учитель «как жить надо» учит, — а ученик потом в результате получает огромные проблемы, — что ж, учитель не виноват как бы?? Виноват, я считаю, и должен отвечать!

— Она-то при чём? — заступился Жексон, больше из чувства противоречия, чем по существу, — Жизнь ведь изменилась, страна изменилась. Отношения между людьми…

— Нефига! — отмёл все возражения Толик, — Всё что угодно может меняться, но что в человека заложено, — должно оставаться и помогать ему выживать! Вот я Крыса стрелять по-македонски с двух рук научил, — ему пригодилось. А если бы неправильно научил бы, и его бы грохнули — кто был бы виноват? И я в том числе. Отношения изменились, отношения… за всё нужно нести ответственность! Если бы Мартовна в тех, в новых отношениях осталась бы по духу той самой простой учителкой, что учила «разумному доброму вечному», к ней бы у меня претензий не было. Но она же учила быть «хорошими», — а сама стала капиталистической хищницей! И за это, я считаю, должна была ответить!

Он помолчал, подумал, и добавил:

— На учителях и на руководителях особенная ответственность лежит! Совсем другая чем на простом народе. Они за бóльшее отвечают. Да, бывает, что они ошибаются — это жизнь же. Но за ошибки отвечать должны по большому гамбургскому счёту! И только в том случае с них ответственность снимается, если они судьбу своих решений и своего обучения разделяют! Вот, к примеру, инженер спроектировал и построил мост. Когда по мосту первая гружёная колонна проходит — инженер встаёт под мост; так, что если обрушится — он напрямую за это ответит. Конкретно. Во-всяком случае раньше так было, я читал. Или вот твой, Серёга, батя. Вот он принял решение всем нам оставаться в городе, в Башне, а не линять куда-нибудь «на природу», — ну так он в полном размере и разделяет последствия своего решения! Сам живёт в Башне, сам всё переносит вместе со всеми нами… Или вот Горбачёв… Жексон, помнишь ещё такого? Он за «новое мы́шление» был, за дружбу с Западом, — а по факту развалил великую страну! Но, когда страна выживала как могла, в крови купаясь, — он на Западе в это время вполне преуспевал! Нобелевская премия, виллы-дворцы и всё такое. Это разве справедливо? Правильно что его грохнули; только поздно, раньше надо было. Потому что руководитель, как учитель, за то чему он учит, должен отвечать за свои решения, чего он там «наруководил».

— Вот за это я Мартовну и пристрелил! — закончил Толик своё повествование, — За двуличие её подлое. Которое, очень может быть, многим дитя́м аукнулось нехорошим.

— Угу… — согласился Сергей, — Наверное надо было…

— А как ты её?? — с жадным интересом спросил Жексон.

— Да как… В её кабинете, где они себе с сыночком спальню организовали. Отвёл туда. Она всё возникать пыталась, что-то там за «вы ответите!» верещала, и про «у меня связи!.». Дура.

— Высказал ей? Ну, это вот всё — за ответственность учителей и руководителей?

— Не-а. Не успел. Я хотел, — но она верещала постоянно, перебивала, — а потом её сыночек решил изобразить человека-паука и в окно попытался прыгнуть… Дубина, — это только в кино сквозь стекло легко прыгать, выбивая его головой; в реале это в лучшем случае травма. Ну, разбил одно стекло в стеклопакете, — а я ему в башку закатил картечину из того агрегата, что брателло под стройпатрон сделал. Потом ей. В лоб. Точно между глаз. Бесполезно уже было с ней общаться, — она б ничего не поняла; да и не надо всё это… Потом вниз, в холл спустился, и закатил ещё одну в лобешник этому гандону, «начальнику охраны» — он там у меня связанный сидел. И всё. А потом мы рванули Серёгу выручать.

— Да. Есть что вспомнить! Над чем подумать! — с чувством сказал Жексон, — А ты, Серый, тот день помнишь?

— Его забудешь, как же… — пробормотал Сергей. Все эти Толиковы рассуждения об «ответственности» его не особо волновали. Вот если бы Устос тогда не погиб, в тот день, если б он был бы с ними — это было б круто…

* * *

…Гремела проклятая «Металлика». Останелые гопы лезли на козырёк подъезда, как будто их снизу поджаривали паяльной лампой и подгоняли пиздюлями. В принципе, так и было — снизу, из-под козырька доносилось яростное, с привизгом:

— …вперёд, вперёд; замочите этого клоуна, ну! вас много — он один, убейте его! Пристрелю каждого кто отступит!!!

Они и лезли, со стеклянными от ярости и, видимо, наркотика глазами; и Устос уже не успевал, — вот он метнул в одного свою алебарду, — и она, проткнув остриём гопу плечо, увлекла его вниз. Устос же выхватил своё меч — тускло взблеснувшую катану…

Всё равно ведь не справится! — их много! — молнией пронеслась у меня в голове мысль; и — да, я мог, мог помочь! — вот он, мой обрез «бинелльки»; патроны в стволах; патроны переделанные — вместо дроби в них рубленые гвозди, как в «Брате»; батя говорил, что это «пиздец стволам, но для обреза точность некритична; и из-за царапин мы переживать не будем, убойность важнее!» И я, высунувшись по пояс в окно, кричу Устосу:

— «Дима, в сторону, в сторону!!» — и он, мгновенно оглянувшись, видит у меня в руках оружие, и действительно отступает от центра площадки в сторону, напав на тех, кто лезет справа.

Там кто-то матерится, кто-то взвизгивает, — но я туда не смотрю — я смотрю на тех, кто лезет слева: здоровый парень уже отжался на руках и забросил колено на край, он вот-вот будет на козырьке; и перед ним лежит на замусоренном рубероиде козырька рифлёная арматурина с обмотанным тряпкой одним концом; и рядом уже появилась рожа другого — он, не выпуская из руки молотка на длинной ручке, елозит локтями, ища упор, чтобы протащить свою тушку брюхом на площадку козырька… хер там!

Я вдавливаю спуск, направив ствол на уже встающего с арматуриной в руках парня, — и, хотя я держу обрез двумя руками, обрез ощутимо дёргается, грохнув огнём и дымом в этого гопа; и, конечно, не только огнём и дымом, — я вижу, как самодельная гвоздёвая шрапнель хлестнула гопу в грудь, прямо в светлую футболку с мокрыми пятнами подмышками, изорвав её тут же в клочья — и гоп, всплеснув руками, выронив арматурину, падает назад, назад с козырька; и я почему-то успеваю подумать, что вот так-то вот падая, во весь рост назад, да с такой высоты, да на бетон — он обязательно разобьёт себе голову; да прямо всмятку разобьёт! — как будто я почти наверняка уже и так не убил его выстрелом с трёх-четырёх метров. И я тут же перевожу ствол на второго — и дожимаю спуск. Обрез опять дёргается, грохнув огнём и сталью в лицо второму, — и его сметает с козырька, только молоток остаётся лежать на краю.

Я открываю обрез, и он выплёвывает дымящиеся гильзы. Доставая торопливо патроны из кармана, я бросаю взгляд на Устоса — он тоже зачистил уже свою половину подъездного козырька и отступил ко мне, к окну. Он тяжело дышит; из-под шлема раздаётся глухо, как из бочки:

— Серый, я тебя ствол!.. Чо раньше не сказал? Теперь мы их точно всех тут…

Я не слышу окончания фразы, потому что снизу, из-под козырька, перекрывая звуки «Металлики», доносятся вопли того предводителя гопов:

— Вперёд, вперёд!! Убейте его!!! — и в ответ ему несколько столь же противных голосов:

— У него пушка, бля!! У него пушка-а-а!!

Кажется, кто-то даже пытается удрать, потому что тот же визгливый голос командует:

— Куда?!! Куда, нах, я сказал, стоять!! — и под козырьком бухает выстрел.

Мимолётно проходит удивление: чего это он там орёт и стреляет, я же его застрелил давно уже… но размышлять некогда. Я уже затолкнул в патронник розовенькие патроны; и отвечаю Устосу:

— И не один ствол, а целых два ствола! Хы! Устос, ты к краю не подходи только, сейчас я…

Больше всего я боюсь, что его ОПЯТЬ застрелит тот вихрастый гоп… И точно — над краем козырька, там, где валялся теперь одинокий молоток, появилась его рожа с торчащим хаером; а ещё раньше — стволы обреза. Мне было некогда его рассматривать; и перестрелки с ним устраивать тоже не с руки; я прекрасно помню, что к бинелльке у меня только восемь патронов, и два я уже сжёг. Потому я стреляю сразу, как только его вижу, — чёртову уроду везёт; он успевает спрятать голову, — и гвоздевая картечь только прочерчивает как скребком след на кирпичах стены дома.

Теперь из-под козырька подъезда раздаётся его паническое:

— Уходим, уходим; бля, уходим, пацаны, отступаем! Да брось его, нахер он пошёл, уходим!! Брось его, говорю, — уходим; вон туда, вдоль стены, там не достанет!!

Ага, гад, я тебе дам «не достанет»!! Батя говорил, что обрез с такой «нарезкой» в патронах, — это чисто на несколько шагов; но, чёрт побери, я тебе, гаду, хотя бы часть гвоздей успею между лопаток засадить; а хоть и в жопу; может и убежишь ты, но только с гвоздями в заднице, сволочь; а лучше завалить его; плевать, что я его уже убил один раз, сколько раз увижу, столько раз и убью, гада!!! — и я лезу через подоконник, спеша успеть, и подоконник больно упирается мне под рёбра…

* * *

— Серый, задолбал!! Крыс, не пихайся; чо ты как на забеге!! — Жексон возмущённо пихает меня локтём в бок, под рёбра, — Задолбал, в натуре! Перестань толкаться!

Я окончательно просыпаюсь; и соображаю, где я. Полумрак, только маленький светильничек, который Вовчик и девчонки называют «лампада», горит на полочке в углу. С прихрапыванием сопит Толик… Ах ты ж… Ну да, ну да, какой козырёк, какой подъезд, какое лето… Тут ведь мы, в деревне… Ах ты ж чёрт… И Устоса, конечно, уже нету…

— Ну, проснулся?.. — шипит Жексон, — Кошмар, что ли, приснился?

— Угу. Типа того.

— Бывает… — смягчившись, шепчет он, — У меня тоже бывает… у всех сейчас бывает. Викинг — так тот вообще орёт по ночам. Повернись на другой бок, пару раз глубоко вздохни, скажи про себя «Дым-дым, как ешь глаза, выешь злое из сна!» и всё пройдёт!

— Да ладно… — тоже в ответ шепчу я, — Не надо. В общем-то не кошмар, наоборот, — что мы тогда, с Устосом, отбились от гопов. И Устос жив остался. Только на самом интересном месте я проснулся, жаль. Не успел завалить того гопа…

— Гы, — хмыкает Жексон, — Ну тогда закрывай глаза и заказывай, чтобы вернуться на то же место и продолжить! Только не пихайся больше; локти-то прибери!

— Ладно.

Я поворачиваюсь спиной к Жексону, закрываю глаза и снова стараюсь уснуть. Но уже чувствую, что фиг там, — в тот же сон не попасть… Жаль. Как там Устос без меня, без бинелльки?.. Впрочем, это же только сон… А может не только сон — после того случая не поймёшь… «Дым, дым, как ешь глаза…», — что там дальше?.. И нету никакого дыма, печка не дымит у Вовчика совсем; воздух чистый, пахнет немного сырыми дровами; уютно похрапывает Толик; где-то за огородами гавкает и подвывает собака… Да, если бы тогда у меня был обрез бинелльки — мы бы отбились, сто процентов отбились бы. Встретить бы этого гада, журналюгу, что украл обрез, и посчитаться!.. да только сдох он уже давно, поди, в каком-нибудь из эвако-лагерей! Жаль, лично бы его хотел… увидеть… — с этой мыслью снова засыпаю, теперь уже без сновидений.

ДОБЫТЬ ОРУЖИЕ

Гулькины ждущие, требовательные взгляды; Наташины глаза на мокром месте; воинственно-пацанячьи, ревнивые высказывания Лёшки в стиле «- Что ты, Володь, куриц каких-то привёл; одна сеструха твоя нормальная!.». — всё это делало теперь житьё в Норе невыносимым. Доставали даже и сестрёнкины периодические попытки «вытащить на разговор» в стиле «-Ты что, Вовка, ты уж определись! — Наташа твоя подруга с детства, тем более, хм, теперь в таком положении; а ты как… ну я не знаю!» — нефига тоже не понимает, что у него сейчас творится; думает, что он разрывается между Наташей и Гузелью! — эта вечная женская установка, что «важнее «отношений» в мире ничего нет!.».

А оно есть! — и голова у него сейчас занята совсем не «выбором» между Наташей и Гузелью; и не попытками «определиться в себе», как по-своему, по-женски, считает сестрёнка, думающая что «знает жизнь», — всё это на девятом месте, — на первом месте мысли как помочь общине, Вовчику, — ведь как описала ситуацию Гулька, там совсем край… Гришка, Хронов-ублюдок, — они ведь, если возьмут Пригорок, не пощадят никого! — на этот счёт Владимир не заблуждался. Озверение в мире достигло уже крайних пределов; весь этот внешний лоск гуманности, человеколюбия, милосердия смыло как волной; теперь во взаимоотношениях царствовали прямые и примитивные связи — кто и с кем; остальные — враги или добыча! Ну, может быть, кого-то из общины оставят в живых в качестве рабов; Вовчику же, Темиргареевым, коммунаркам, Отцу Андрею — однозначно смерть!

Он понимал, что он для общины последняя и отчаянная надежда; иначе бы дочку Вадим и не послал в дальний и опасный путь в город; но как помочь не мог придумать… Уходил в необитаемые помещения промбазы; тренировался; и думал-думал-думал, до боли в затылке. И снова приходил к мысли, что привлечь для вооружённого вмешательства какую-то сравнительно серьёзную структуру из Оршанска не представляется возможным — нечем их привлечь! Только — сам, только свои возможности! А свои возможности невелики… Да, есть Слонопотам; есть топливо… в какой-то степени даже «личный состав» есть — вот оружия практически нет. Без серьёзного огневого оснащения этот бронированный мастодонт просто мишень. А вот если бы его оснастить…

Он опять залез в бронированный отсек и задумчиво смотрел в бойницы. Если бы в каждую из них выставить автоматический ствол… где взять??

Кончилось тем, что он «домучал» себя до того, что когда сидел в своём «спортзале», отходя от дрожи в руках после работы по мешку и отжиманий; чуть ли не как наяву он услышал голос Учителя, профессора Лебедева, с академическим апломбом вещающего:

«— …если вдуматься, то каждая проблема уже несёт в себе зерно своего решения; и задача исследователя состоит в том, чтобы просто найти, выделить это искомое зерно; и взрастить на его основе древо решения Проблемы…»

Дёрнулся, как просыпаясь… Легко ему говорить — «проблема несёт зерно», — а ты попробуй, найди это «зерно»…

И тут же подумал — в принципе-то я уже ведь нашёл… только опять хожу вокруг да около; ищу варианты попроще, ибо то, что «нашёл» — сложно… Но… сколько можно ходить вокруг да около! — понятно же: нужно оружие; много, современное, армейское, — и много боеприпасов. Тогда можно будет «решить проблему общины и Озерья» наличными средствами.

Так может хватит ходить вокруг да около и изображать интеллектуальный штурм?..

* * *

— Баба Лиза, я обедать не буду! — с ходу сообщил он, заглянув в «столовую», где уже вовсю вкусно пахло варёным горохом, — Я в город еду.

— А чего?? — изумилась та, — Ты хоть перекуси…

— Вовка, я с тобой! — тут же среагировала Элеонора.

— И я! И я! — это Лёшка и Женька. Гузель промолчала, но видно было, что и она бы…

— Отставить! — по-военному, разом отрубая возражения, распорядился он, — Элеонора со мной едет; остальные — здесь! Женька — на тебе ворота и вообще… Оберста ведь тоже менять надо.

— К ужину вернёмся, не беспокойтесь! — уже примирительно сказал он, стремясь сгладить впечатление от своего командного тона, — Чисто на рекогносцировку. Ничего предпринимать не будем, только осмотримся. В одном месте… Кстати. У Оберста ведь бинокль был?..

* * *

Теперь он рассматривал Арсенал в бинокль. Ну как Арсенал — скорее «арсенал», так он уж стал называть его про себя, со слов Генки. Бывшая воинская часть, кажется; или чёрт его знает что тут «в мирное время»-то было; кажись связисты какие-то — за это лес разномастных, весьма причудливых антенн на расчалках на территории, что видно издалека; а сейчас просто укреплённая Зона.

Неслабо, надо сказать, укреплённая. «Передок» перед сварными воротами, да и вообще всё вокруг забора метров на триста зачищено: срублено, свалено, подорвано; перед въездом — бетонные блоки змейкой; будка около ворот, возвышающиеся метров на пять — сварная, но с печкой — из обрезка трубы курится дымок. В амбразуры недружелюбно выглядывают рыла пулемётов, — и это что-то посерьёзней, чем 7.62. Бетонный забор; на углу, где он сворачивает под прямым углом — тоже будка, такая же. На светло-серых бетонных стенах Зоны, поверху затейливо и щедро «украшенных» колючкой, большие трафаретные надписи чёрным с красным:

— слева от ворот: «Стой! Проход без оповещения запрещён! Стреляют без предупреждения!»

— и справа: «Предполье заминировано! Проход только через КПП!»

И, судя по всему, не пустое предупреждение: на белом чистом снегу вдоль стены, насколько видно, несколько чёрных проплешин с осыпью по сторонам: что-то явно там взрывалось; не особо мощное, но вполне себе убойное. Точно не сунулся бы к стенам по снежной целине, да…

Опустил бинокль, — сразу яркая и наглядная картинка пропала, отдалилась, сменившись сумерками комнаты: рассматривал объект он из бывшего жилого дома метрах в восьмистах от него, из глубины комнаты, чтобы, не дай бог, не сверкнуть оптикой. Не хватало ещё схлопотать сюда очередь из крупнокалиберного; Генка же говорил, что гарнизон там дуреет, стреляет на каждый шорох. У них тут, небось, все цели пристреляны…

Он обернулся. Ну как же… вот оно: десяток дыр в ковре, висящем на стене напротив окна, отчего сразу на них и не обратил внимания, — сливаются с фоном. В каждую дыру, кажется, можно кулак просунуть, из чего они тут лупили, интересно… Плотно сидят, да…

Поймал себя на мысли, что уже ясно и однозначно оценивает Арсенал как «объект для налёта», — так это, кажется, в бандитской и спецназовской терминологии называется. То есть для себя всё решил: «Надо брать!» Знать бы как… Впрочем, и тот бордельеро поначалу так же рассматривал; не знал как подступиться, — придумалось же! Ну, дай бог и сейчас осенит.

Бренькнуло в соседней комнате; — или в кухне? — сестра со знанием дела «осваивает» помещение. Он сначала только предупредил её: к окнам не подходить, не показываться даже! и на предмет всяких взрывчатых сюрпризов быть настороже! — на что Элеонора нахально ответила «- Не учи учёную!»

Хотел её одёрнуть, чтоб не зарывалась сестрёнка; но потом увидел, как она подошла к делу: по часовой стрелке, сверху вниз; сначала визуальный осмотр — всего: стола у стены с навек уснувшим компьютером; одёжного шкафа, тумбы для белья; дивана; потом потрошение, — причём грамотно и с опаской; прямо как какой-то опер на обыске, учил её этому кто-то, что ли? Ладно, пусть делом занимается, главное чтобы не мешала.

Как же туда… а? Генку привлечь? Найти Генку; в принципе, наверное, не особо сложно; договориться с ним?.. о чём? Чтобы поспособствовал совершить налёт на Арсенал; изъять оттуда столько-то единиц оружия и боеприпасов; а будет охрана возражать, — то и прижмурить её? Это надо с ума сойти — предлагать такое. Парень-то он, конечно, хороший; но одно дело разминуться на дороге к взаимному удовлетворению; и совсем другое — подбивать на бандитский налёт на его же, по сути, часть; на его же сослуживцев… Нет, это не вариант.

Что ещё? Главное бы внутрь попасть; а там… а что там? А чёрт его знает; но это единственный шанс — как-то попасть за периметр, и там уже действовать по обстановке. Как при «штурме» того борделя. Впрочем, тут та же «ссора с мордобоем» у стен явно не сработает — просто пристрелят, всего и делов. Кстати! Вон те холмики, укрытые снегом… Очень возможно, что это и есть бывшие претенденты на проникновение за ограду!

Опять бренькнуло за стеной, упало. Оглянулся, — Элеонора с деловым видом втащила волоком в комнату большую клеёнчатую сумку, чёрт-те чем набитую:

— Вовка, это надо будет взять!

И сама уже приоделась: новая вязаная шапочка; шарфик; свободная курточка из болоньи, с порванным рукавом и чем-то измазанной спиной, но вполне сносная. Варежки.

— Чего это ты нагребла?

— Да тут, Вов, всего понемногу! И шмотки, и посуда; плед вот почти новый; сотейник. МарьИванна говорила — столовых приборов не хватает — вилки-ложки. Даже жрачка немного есть! Отсюда как-то то ли «ненасовсем» уходили, то ли много всего было — не унесли…

— Ясно. Возьмём потом. Не мешай пока. Думаю.

— Ага. Думает он! — хмыкнула сестра, и, оставив сумку, вновь скрылась в коридоре.

А она сильно изменилась, да… И не только внешне. «Шмотки», «жрачка» — слова явно не из её прошлого лексикона, как он её помнил. Видимо повозила её жизнь нынешняя, потыкала носом — но не сломала, нет… Никакого хныкания, что характерно. «Сотейник»… Знать бы ещё, что это такое. Впрочем, наплевать… Тут надо думать… А ничего в голову не приходит! А время идёт! Даже на Слонопотаме не протаранишь: вдоль стен мины; на въезде — «змейка». Остановят. Расстреляют. Может… Может одеться поприличнее — прямо «по-представительски» одеться; найти где-нибудь офисную пару; рубашку — галстук, и заявиться на Гелике как «представитель новой власти» — не будут же они сразу стрелять в такого прикинутого мэна? Или будут? Может им все власти похер, и в любого стрелять будут? Или даже подпустят; а что потом? Перестрелять всех и захватить в одиночку арсенал?.. Оно хорошо бы, но уж очень маловероятно!

Он вздохнул. Ничего более разумного пока в голову не приходит. А значит что? — значит «одна голова хорошо; а две — уже урод…» Тьфу. Не то. Советоваться надо. Только с кем? Элеоноре, сестрёнке, пока ехали, цель поездки изложил в общих чертах — сделала круглые глаза; сказала, что «на такое даже Толик бы не подписался», и «чтоб не выдумывал», — вот и весь совет. А оружие надо!

Вот вариант, да — посоветоваться с Диего! Он парень дельный; хотя и со своим закидонами; он может быть что-то подскажет; или, на край, на мысль дельную наведёт!

КАБАЛЬЕРО

Откладывать не стал; решил навестить своего бывшего сотрудника и спасителя сегодня же; благо он жил по локации недалеко.

Опасно было теперь вот так-то вот, рассекать по городу на угнанном гелике; хозяин которого был переправлен в мир иной с твоей же помощью — тут и снятые номера не помогут; и никакие отговорки, что, мол, нашёл брошенный или купил, — пристрелят без разговоров! Впрочем, пристрелить ещё суметь надо: теперь вооружённость-то существенно повысилась — у него этот новый ВПО с полным боекомплектом, да у сестры Глок; и видно уже, что она с ним управляться умеет.

Конечно, если нарваться на людей с автоматическим оружием, — это вам не кино, где по машине садят очередями, а водитель лишь пригибается, — это тебе не бронетранспортёр и не Слонопотам, спишут сразу! — но на этот случай и ехал осторожно, время от времени останавливаясь на пустынных улицах и прислушиваясь, нет ли впереди или сбоку звука моторов. Ни с кем пересекаться сейчас не хотелось, не то время… Хотя по улицам ещё ездят — видны, видны следы. Есть в Оршанске ещё и люди, и транспорт, и горючее — у кое-кого. У особо продвинутых особей; вот вроде того хомяка, чей это Гелик был. Может и другие кто — вроде того дядьки, которому Судзуки сменял на «довезти» — ах, каким это неравным обменом тогда казалось! — а вот поди ж ты. Ничего, ничего, всё образуется…

Район-то он знал; знал и дом, и квартиру помнил, — вот только квартира оказалась брошенная. Что по нынешним временам было и неудивительно, — права собственности на жилплощадь стали очень относительными; и каждый занимал то жильё, которое считал себе удобным и «по уровню». Может, и Диего счёл свой нынешний уровень несопоставимым с однокомнатной хрущёвкой на первом этаже панельки?.. Хотелось бы верить.

Владимир недолго раздумывал; и, увидев трубу, торчащую из заделанного кирпичом окна подвала, из которой живо струился дымок, дал инструкции Элеоноре и отправился искать вход.

В подвале жило три семьи. Неплохо обустроились, — он оценил: здесь, конечно, много теплее, чем в панельке; да и утеплились прилично; и печка. И даже, судя по всему, не один и не два выхода — в другие подъезды, выглядевшие явно нежилыми. Это логично, да. Кто в городе остался — все «не просто так». С опытом уже люди. Которые без опыта — те в бывших эваколагерях уже остыли.

Изложил жильцам своё затруднение; коротко описал, кого ищет, и даже приготовился уже увидеть в глазах людей тупое равнодушие, так привычное у людей, которым твои проблемы глубоко неинтересны, — и был готов каким-либо способом их простимулировать; однако это не понадобилось: слушавший его мужик вдруг расплылся в дружелюбной улыбке:

— Диего?.. Ну, какой такой «Диего», он Александр вообще-то; если вы про того… Высокий, худой, хромает; с тросточкой? — ну да. Испанские слова в речь вставляет, угу. Так это Кабальеро Алессандро, Александр, — тут его все так знают! А вы ему кто? А, приятель, по «Заре Регионов» знакомы? Как говорите, зовут вас… Ага. Конечно знаем, он переехал! — я вам сейчас набросаю планчик как найти!

И все остальные обитатели подвала как-то враз помягчели. Диего, то есть Алессадро тут знали; видимо были о нём хорошего мнения; и, хотя и после небольшой словесной проверки «кто вы ему», но новый адрес дали, благо что опять недалеко.

Диего устроился с комфортом: в бывшей гостинице «Спорт», небольшой гостинице, которая занимала лишь первые два этажа кирпичной пятиэтажки. Раньше в ней останавливались в основном провинциальные спортивные команды, приехавшие в районный центр на соревнования или сборы; и мелкие функционеры разных мастей, кому были не по рангу отели покруче. Но гостиница была, видимо, в хороших руках; была уютной, всегда чистой, прибранной — здесь не приваживали всякую пригородную пьянь, и проституцию тоже не жаловали.

С началом «трудных времён», когда и свет, и отопление стало с перебоями; а потом и вовсе стало проблемой, владелец или владельцы озаботились поставить в подвале мультитопливный котёл и генератор, — которые, когда в Оршанске стало совсем кисло, они, покинув город, оставили на месте. Возможно, и даже наверняка, у них существовала какая-то договорённость с Диего-Алессандро-кобальеро; во всяком случае он, получается, сменил свою однокомнатку на трёхкомнатный номер-люкс на втором этаже, в котором, против ожидания, было даже относительно тепло. Во всяком случае сам Диего был без верхней одежды; в крупной вязки жакете, бесшумно передвигался в мягких меховых тапочках овечьей шерсти — уггах.

Оставив джип напротив входа — где было даже почищено, — Владимир с Элеонорой проследовали через центральный вход наверх, на второй этаж — при этом их, прежде чем пропустить, тщательно опросили кто такие и с чем они прибыли. Гостиница была явно обитаема, — их не только опросили, но и выдержали некоторое время перед входными дверями, — складывалось впечатление, что к Диего ходили с докладом.

Наконец их впустили. Немногословный дядька с дробовиком, конструкцию которого в полумраке холла нельзя было разглядеть, указал им стволом на дверь, за которой виднелась лестница наверх; уважительно скользнул взглядом по калашникову на плече Владимира, и пробурчал лишь:

— Шешнаццатый номер, в конце коридора. Шериф вас ждёт. Я прослежу за вашей машиной, не беспокойтесь; у нас тут не шалят.

Вот так вот? — шериф?.. Это ещё что такое… Это было, вроде бы, совсем «не из этой оперы», — Диего, Александр, кабальеро, даже идальго или там Дон Алессандро — это можно было понять, но «шериф»?.. Он даже на секунду подумал, а не ошиблись ли они, — но по адресу, да по приметам, которые они перечислили немногословному мужику с дробовиком на входе, всё, вроде бы, сходилось… Каким образом Диего-Александр к своему испанскому имиджу присовокупил столь не стыкующуюся с Испанией приставку «шериф» было непонятно. Впрочем, узнаем.

— Hola, дорогой друг и ex empleador, бывший работодатель, el propietario del bodegón Владимир и вы, его очаровательная спутница! — со смешными потугами на изысканность приветствовал их Диего.

Владимир для себя давно уже сделал вывод, что все эти «испанизмы» служат для него своего рода якорями, крепящими его к современной сумасшедшей действительности. В своё время, когда Диего ещё работал у него, он даже задавался вопросом, а не поехала ли у того крыша? Но кажется нет, кроме некоторых странностей в поведении он был вполне адекватен. В речи, вообще в поведении, ничто не давало повод заподозрить идальго в психических аномалиях, если не считать подчёркнуто — учтивый стиль общения с частыми включениями незнакомых выражений, — очевидно, на испанском языке. Что же до повёрнутости на Испании, причём именно на Испании эпохи идальго, кабальеро, и даже, возможно, конкистадоров — то это была явно защитная реакция; та скорлупа, которой он отгораживался от окружающего зачастую мерзкого мира. Чувствовать себя неким благородным испанским грандом, волею судьбы заброшенным в другую, несоответствующую его происхождению и воспитанию эпоху, было защитной реакцией психики — чтобы не скатиться в окружающее скотство. Поставив себя выше происходящего, как по определению испанский гранд выше свинопаса, Диего-Александр рассматривал современную ему действительность как энтомолог рассматривает наколотую на булавку бабочку, в очень небольшой степени ассоциируя себя с внешним гнусным миром. Что, в общем, не мешало ему в определённой степени преуспевать — насколько можно было судить по его виду и окружающей обстановке. Впрочем, что несмотря на внешнюю кажущуюся «подвинутость» Диего человек предприимчивый и человек дела, Владимир понял давно, ещё во время совместной деятельности, когда, отъезжая по делам, со спокойной душой перегружал на кабальеро свои бизнес-обязанности.

Окна были плотно зашторены; это Владимир заметил ещё подъезжая к гостинице; но внутри номера было светло — синевато-белый свет давали два больших газовых фонаря, что показывало явный достаток. Всё же «люкс», хотя и провинциального уровня: кресла, этажерки; хороший кожаный диван; картины на стенах. И стопки книг везде; в том числе и на креслах, и на диване. И на полу.

Сам Диего не создавал впечатления человека, которого сломили удары судьбы: те же франтоватые усики а-ля Сальвадор Дали; блестящие глаза, быстрые и точные движения.

— Присаживайтесь, мои дорогие гости; надеюсь, вы разрешите вас угостить бокалом ароматного амонтильядо?.. — высокопарно, в своей манере, обратился Диего к вошедшим, — Perdonen, mi falta, тут совершенно некуда присесть; да и холодно — прошу, проследуем в кабинет… Если вы голодны, я могу угостить вас прекрасным… ээээ… perdonen, прекрасной рисовой кашей на говяжьей тушёнке, — я распоряжусь…

- «Он распорядится!.». Чёрт побери, Диего, как я рад вновь тебя видеть! — отметая все его потуги на высокосветскую беседу, столь неуместную в нынешней ситуации, воскликнул Владимир, и, подойдя, от души обнял его. Devil take it, не так много осталось людей в Оршанске, кого искренне хотелось видеть, на кого можно было положиться! Диего был как раз из таких; кроме того уж точно никак нельзя было забыть, что он спас тогда… Алёну уж точно; а, скорее всего, и кого-то из «Псов». Возможно и Владимира — тот неадекват вполне мог засадить из обреза и ему в живот… Элеонора смотрела на него во все глаза. Кого явно она тут не ожидала увидеть, так испанского гранда в ссылке в нынешнюю поганую действительность.

Они обнялись; и Диего, взяв один из фонарей, всё так же, обнимая Владимира за плечи, провёл его в соседнюю комнату, очевидно, тот самый кабинет; не забыв сделать приглашающим жестом знак следовать за ними и Элеоноре. По пути шепнул:

— Мой дорогой друг наконец обзавёлся постоянной la mujer, por la amiga? Я имею ввиду эта сеньорита твоя подруга, или мимолётная симпатия, до которых ты такой охотник?..

— Нет, что ты, Диего, — это моя сестра! — поторопился сообщить Владимир, — буквально день назад… эээ… вырвал её из рук злодеев! Тьфу! Диего!

Он рассмеялся.

— Когда с тобой начинаешь общаться, прямо сами собой вылазят эти обороты: «вырвал из рук», «злодеи», и прочее! Такую ты специфическую атмосферу создаёшь!

— Что ж, это неплохо — благосклонно согласился Диего; а идущая сзади Элеонора не преминула вставить:

— Да что там! — вырвал ведь; и именно «из рук злодеев». За что фемина очень благодарна, и, не сомневайтесь, щедро отблагодарила бы спасителя, не будь он её братом!..

— О, и на неё действует! — опять засмеялся Владимир, — Давно таких выражений не слышал; а то всё «замочить» да «грохнуть!»

— Специфика обстановки! — философски заметил Диего, и пригласил их присаживаться.

«Кабинет» представлял из себя нечто среднее между офисом, будуаром и складом: опять-таки везде лежали стопками книги; стояли какие-то коробки и ящики, лежали носильные вещи; среди которых наблюдательный Владимир заметил и явно детские; и, в том числе и игрушки — мягкие куклы, собачки, котики. Стояла и синтетическая новогодняя ёлочка — надо же, вот не ожидал от Диего такой сентиментальности… Но здесь, во всяком случае, можно было присесть — и они разместились: Владимир с Диего на диване, Элеонора поодаль, на кресле, около письменного стола.

Диего и правда перед тем как сесть и приступить к беседе, налил им по половине бокала… нет, конечно, не амонтильядо! — как поведал он, — Откуда бы. Но вполне неплохого коньяка «Корсар», «которым, как помнишь, Владимир, мы успешно барыжили… эээ, то есть… …nosotros del comercio, да, осуществляли коммерцию!»

— А как ты живёшь? — первым делом осведомился Владимир, оглядываясь, — Со мной в Нору ты ехать отказался… но я смотрю, ты и здесь, в городе, неплохо устроился?..

Ого, он заметил то, на что не обратил внимания сразу — в углу стояло трюмо… вот почему «кабинет» Диего ему сразу напомнил будуар: не только эти тяжёлые бархатные шторы с кистями, но и трюмо с россыпью флакончиков; с лежащей на нём большой круглой расчёской «для начёса», чем-то ещё. И стоящий возле трюмо свободный стул. Да Диего тут явно не один обретается!

— Самое главное — тепло устроился! — двинув усиками, усмехнулся Диего, — Тепло! Эта бывшая el hotel одно из немногих мест в Оршанске, где по крайней мере на пару зим есть всё для выживания: вода, еда, топливо. Но это, конечно, сугубо конфиденциальная информация, mi amigo caro.

Оказалось, гостиницу заняла группа жильцов из близстоящих домов; заняла и укрепилась по мере возможности, в основном на первом этаже — но, в целом, боевых действий ведь в городе нет; а разрозненные группки мародёров-уголовников предпочитают нападать на одиночек. «Отель «Спорт» привлёк людей тем, что в подвале имелась автономная система отопления, с разводкой по этажам, — правда не было топлива… Эту проблему помог решить он же, Диего: в соседнем здании располагалась большая, районная профсоюзная библиотека…

* * *

— Ну. Ну?.. Ты понял уже? — поторопил Владимира Диего.

— Книгами топить?..

— Ну да. Прекрасное топливо. Хорошо горят, — но есть нюансы. Толстые тома нужно рвать на части; и постоянно мешать в топке. И должен быть хороший подвод воздуха — тогда горит не хуже, чем дрова. Всё это у нас организовано.

Владимир тут же вспомнил, что когда они подъезжали к дому, снег в округе был странно серый. Теперь понятно: пепел. Просто бумажный пепел.

— Ну что ж, хорошая идея! — похвалил он, — Надолго, говоришь, хватит? А мы до сих пор гудроном топили; сейчас, впрочем… эээ, получше нашли способ. Тут у вас, конечно, почище; но у нас поспокойнее… А совесть не мучит за уничтожение интеллектуального наследия цивилизации?

Диего, засмеявшись, ответил, что нет, не мучит. Что жгут они в первую очередь всякую дерьмовую беллетристику, типа бессмысленных криминальных и любовных романов, в которых он лично видит одну из причин падения нравственности современного общества, приведшую к нынешнему распаду. Впрочем, в последние годы ведь и эти-то романы не читали! — потребитель настолько обленился, что даже читать — то есть водить глазами по строчкам и складывать слова в предложения, оживляя написанную картинку в воображении, большинству было уже лень — им подавай сериалы или компьютерные шутеры, где мозг можно было не напрягать вообще. За что и расплачиваемся. А полезные, интересные книги он, предварительно отобрав, тут спасает. Вот, Карамзин, «История государства российского»; а вон там весь Пушкин, Лермонтов; здесь фантастика, Азимов, — да, и фантастика тоже; и Эдгар По… сейчас перечитываю «Хождение по мукам» Алексея Толстого — помнишь, какие мерзкие экранизации по тэвэ были накануне бэпе? Совсем ничего общего с тем, что автор сказать хотел. А там ведь картинка еще «того» слома эпох была описана весьма красочно; жаль, что нынешнее поколение не читает такие вещи…

— А ты тут в каком качестве? — поинтересовался Владимир, прерывая литературные излияния; ибо, он чувствовал, мог последовать вопрос «- А читал ли он, Владимир, это?.». А он не читал, к своему стыду. Собственно, сам он и был этим представителем «нынешнего поколения» со всеми его недостатками. И с достоинствами, кстати, тоже — во всяком случае у него был с собой автоматический карабин, пусть и гладкоствольный; а вот Диего, судя по висящей на стене мишени с торчащими в ней уже знакомыми клинками, до сих пор так чисто «холодняком» и обходится…

Оказалось, что Диего не зря назвали «шерифом», — он тут, в условиях распада прежних гражданских институтов, в некотором роде стал «разводящим по району». То есть «решающим специфические вопросы»: кем-то средним между участковым, мировым судьёй и нотариусом. К нему обращались, чтобы он был посредником при договорённости по разного рода бытовым и деловым вопросам, — от обмена картошки на бензин до установления условий общежития нескольких семей в одной квартире. Да, несмотря на то, что в городе пустует бóльшая часть жилого фонда, люди стали сбиваться в некие подобия прежних «коммуналок», в жилищные «колхозы» — так легче выживать. И, как при всяком тесном общежитии, конечно, возникают конфликты, — и люди всё же предпочитают их по возможности решать мирным путём, договариваясь, а не отстреливая друг другу головы. Это просто-напросто практичней, — не хватало ещё традиции кровной мести тащить в наши реалии; а такие случаи ведь уже были: сосед взял чужие дрова; на «предъяву в грубой форме» счёл себя оскорблённым; да и завалил соседа самым примитивным способом — топором по голове; а жена соседа к брату; а тот с парой друзей — к соседу-убийце; да линчевали его — одно красивое название что «линчевали», — в реальности-то просто зарубили его тем же, возможно, топором; а жену его, кинувшуюся на них с ножом — застрелили. А сын убитого — к дружкам; те… словом, там до сих пор полыхает.

Вот, во избежание таких вот недоразумений, «шериф» и нужен. Как пошёл конфликт, «искры полетели» — кто-нибудь да кричит «шериф сюда — пусть решит!» А он, Диего, что ж, надо сказать, попросту свою репутацию монетизирует — причём не по таксе даже, а на усмотрение спорящих. На жизнь хватает…

— Да уж! — Владимир обвёл рукой имеющее место быть в кабинете вещевое изобилие. Но Диего поспешил его заверить, что всё это большей частью и не его, — а является различного рода залогами на те или иные сделки. Знаешь, депозитарные ячейки в банках были? — так вот это, считай, такой же депозитарий. А репутацией своей он дорожит; и люди ему верят. Представь себе — правительству Регионов не верят, всякого рода группировкам и проповедникам — не верят; а ему, Диего, кабальеро и «шерифу» — верят. Что весьма ценно по нашим временам и вселяет веру в будущее человечества — что не все оскотинились, и некие моральные основы и правила люди ещё ценят… Но любая мораль основывается на принятии её большинством; и когда большинство принимает тот или иной моральный императив за норму — он становится законом. Даже вот и у криминалитета есть свои законы; и соблюдаются они не в пример строже законов гражданского общества; ты, наверное, Владимир, слышал, что Оршанск сейчас «под Крестом»?.. А поскольку всегда и в любом обществе есть люди, плюющие на общепринятую мораль, — а, стало быть, и на законы, — то поддерживать её должны специальные люди… «Центральная власть», будь она «Регионы» или уголовники, за всем не уследит; вот с чего всё и началось: привлекли знакомые к разруливанию нескольких конфликтов, — ты ведь, Владимир, знаешь, я вполне обходителен в общении, и стараюсь находить устраивающие все стороны компромиссы! — удалось «разрулить» раз, другой и третий к общему удовольствию; ну и пару раз — к неудовольствию, то есть… то есть компромисса не получилось, и «решать вопрос» пришлось как тогда, возле твоего, Владимир, дома, с этой неадекватной семейной парой; как, кстати, здоровье твоих юных друзей?..

Владимир коротко поведал, что с юными друзьями не со всеми благополучно, и почему. И, не давая беседе уйти в сторону, стремясь направить разговор в нужное ему русло, в свою очередь осведомился:

— Диего, вот ты сам сказал, что законы должны опираться на силу, а сила — это не только и не столько «сила убеждения», но и просто сила; в первую очередь — сила оружия. Пару раз, как говоришь, у тебя «компромисса не получилось»… решил своими методами?

Владимир кивнул на мишень с торчащими в ней метательными ножами-стилетами.

— А дальше что? Как там один из классиков сказал? — «Добро должно быть с кулаками». А лучше — с пулемётом. А?

— Да. Конечно. Согласен. Кто же спорит? — Диего почувствовал, что речь пошла о том, для чего, собственно, Владимир сейчас его и нашёл, — У тебя та же проблема, как я понимаю? У нас — да, неважно с этим делом. Два дро… впрочем, это неважно.

Владимир понимающе кивнул — ни к чему расписывать вооружённость своей общины, пусть даже и человеку, которому доверяешь. Вредно это.

— Да, Диего, я тут по тому же поводу. Видишь ли, мне… нам, вернее; нам нужно оружие для решения некоей специфической задачи. И не пара автоматов нужна; нужно оружие серьёзное и в достаточном количестве. Причём оружие есть, и тут, неподалёку. Вот только вопрос как взять его…

И он коротко рассказал про события последних недель; в том числе и про то, что в городе власть, скорее всего, опять сменилась — «Крест кончился», чему он сам был свидетелем; и кто и что ему придёт на смену — непонятно. Да, и ещё — нет ли у него, Диего, каких-либо нравственных ограничений, мешающих обзавестись оружием через, чего грех таить, кровопролитие? Впрочем, через кровопролитие «не наших»; а и вообще — «чужих». Тех, кто способствовал, и стоит на страже вот этого бардака в «Регионах». А?..

Диего тут же заверил, что на этот счёт его моральные принципы совершенно не возражают: «…есть лес, есть охотник, и есть дичь. Чтобы насытиться, охотник должен дичь добыть — это природа, это жизнь; и ничего в этом порядке вещей нет, амиго, аморального!»

Порадовавшись, что в этом вопросе у него не будет затруднений, — на примере с Женькой он уже понял, что моральные вопросы самые трудноразрешимые, — Владимир изложил Диего свой план. План, надо признаться, сырой; нуждающийся в доработке; но лучше хоть какой-то план как основа для обсуждения, чем вообще никакого, ни так ли?.. И если Диего, с его навыками работы холодным оружием поедет с ним, то шансы, вероятно, возрастут вдвое. Как?..

Диего внимательно выслушал, прохаживаясь по прежде пушистому, а теперь местами совсем вмятому и замусоренному ковру. На него с интересом смотрела Элеонора, — что ни говори, Диего производил впечатление очень неординарного человека, — Владимир по дороге рассказал ей про него. Теперь она с уважением смотрела и на него, на его угловатую тень с мефистофельской бородкой, скользящую по стенам; на тросточку, на которую он опирается при ходьбе — оооо, всё не просто так, и тросточка непростая! С некоторых пор Элеонора стала очень ценить в людях навыки, позволяющие быстро отправить оппонентов в мир иной. Диего, судя по рассказу брата и по его собственному поведению и словам, явно такими навыками обладал, а значит заслуживал всяческого уважения.

Владимир же, рассказывая Диего свой план, между делом удивлялся и на сестру — прежде всегда такая шустрая и излишне «деловая», дерзкая, сейчас сестрёнка сидела в уголке как паинька, только что не с ладонями на коленях; внимательно слушала, время от времени отпивая микроскопическими дозами коньяк из бокала; и совершенно не пытаясь вставить хоть слово. Хотя только что, по дороге сюда, горячо спорила с братом о авантюрности и гибельности его плана. По её получалось, что нужно ехать в Мувск, в Башню; и там Олег Сергеевич с Толиком непременно всё решат! А тут ловить нечего!

Сейчас же она сидела и не возникала; хотя в прежние времена, по её характеру, закидала бы репликами. Чувствуется, что сестрёнка прошла некую школу; где «преподаватель» или «преподаватели» были отнюдь не расположены потакать женскому многословию; и теперь она воспринимала это как норму. Ну и хорошо. Ещё тут эмоциональных дебатов не хватало.

Диего закончил прохаживаться, остановился посредине комнаты, опёршись сзади на тросточку, и, наконец, высказался.

Идея «изъять» оружие у остатков частей бывшей Администрации была, на его взгляд, здравой — всё равно рано или поздно оружие начнёт расползаться по городу. Тем более что и этот Арсенал он знал. Сейчас оружие было лишь у раздробленных остатков Администрации; и у дезертиров с фронта, что представляет абсолютно нетерпимую ситуацию, поскольку они, не прибившись к какой-нибудь из городских группировок, сбиваются в банальные шайки мародёров. Оказать им достойное сопротивление с… с недостаточным вооружением, конечно, невозможно — то есть «эксцессы» лишь дело времени… В то же время план явиться туда, в Арсенал, под каким-либо видом… ему, Владимиру, или вместе с Диего, и «всех там победить» — совершенно нереально. То, что удалось с двумя-тремя гражданскими, не получится с десятком вояк. Во-первых, просто не подпустят — судя по всему, тамошнее начальство дало гарнизону на этот счёт вполне чёткие указания, — не вступать ни в какие переговоры с кем бы то ни было! Что вполне логично — что такие поползновения «подъехать да договориться» несомненно будут, можно было не сомневаться. То есть в лучшем случае не подпустят; в худшем — подпустят поближе и расстреляют. Чисто из интереса — всегда ведь интересно пострелять по движущейся машинке, из которой выпрыгивают и падают суетящиеся людишки… видел там, возле забора пара горелых кузовов легковушек? Вот, видимо из этих, из «непонятливых».

— Что же делать?.. — вопросил Владимир почти в отчаянии. Конечно, он не предполагал, что Диего на его предложение тут же согласится и всё пройдёт как по маслу, но и такой жёсткой отповеди тоже не ожидал. Неужели Диего ничего не предложит взамен??

Диего помолчал; и опять походил взад-вперёд по комнате, опираясь на тросточку и заметно хромая. Думал. Владимир молчал, молчала и Элеонора. В полной тишине слышались лишь его шелестящие шаги. Потом Элеонора пошевельнулась, и с подлокотника её кресла соскользнула и громко брякнула по паркету палка, — другая трость Диего, стоявшая прислонённой к креслу.

— Ой!! — Элеонора подпрыгнула от неожиданности; Владимир тоже вздрогнул; лишь Диего остался невозмутим, повернулся и сделал несколько шагов к креслу, чтобы поднять трость; но Элеонора сама подняла её, и, подавая ему, с удивлением сказала:

— Ого, какая тяжёлая! Прямо как лом. А на вид обычная…

Диего принял трость, переставил её в угол, и поведал:

— Это, mi querido, так сказать, тренировочная трость. Чтобы легко управляться с тростью повседневной, — а Владимир свидетель, что трость для меня не только трость, — надо упражняться и с тростью, которая в несколько раз тяжелее. Чтобы кисть была крепкой… Это, кстати, не моя выдумка, — у Александра Пушкина, знаете ли, была трость, сделанная из ружейного ствола, — а стволы у тогдашних ружей были толстые!

— Зачем ему? — удивилась Элеонора.

— Ну как же, — время было такое, дуэли были в порядке вещей; а чтобы стрелять из дульнозарядного пистолета с колесцовым замком надо было иметь весьма сильные руки… Впрочем, ладно… Владимир!

Он повернулся к нему.

— Я вот что думаю. Ни на какие переговоры гарнизон этого Арсенала, конечно, не пойдёт… В то же время чтобы что-то предпринять… а проще говоря, чтобы завладеть оружием, нужно обязательно попасть внутрь, в прямой контакт с охраняющими арсенал людьми… мы же не рассматриваем вариант массового штурма? — это было бы самоубийство.

— Ну конечно. И?..

— Вот я подумал… — продолжал Диего, стоя посреди комнаты и задумчиво помахивая в воздухе тросточкой, от чего Владимир даже напрягся, — он помнил, каким неотразимо-быстрым выпадом обладает этот фехтовальщик, — … я подумал… Кого и на каких условиях бы пропустили бы к себе эти… хм… военнослужащие? Ради чего они, прямо скажем, пошли бы на прямое нарушение всех инструкций; наплевали бы на опасность попасться; на вероятность потерять тёплое безопасное местечко за надёжной стеной? Вот, подумай…

Владимир напряжённо думал; и, что характерно, когда он «выложил перед собой» приведённые Диего условия, что-то у него в мозгу стало проясняться. На сделку «по бизнесу» они не пойдут — с провиантом у них нормально; плюс ко всему они «сидят» на самой большой по нынешним временам ценности — на оружии и боеприпасах. Что им можно предложить-то? Нечего им предложить. Кроме, разве, что… десяток-другой, может больше, молодых здоровых мужиков; вполне нормально питающихся, неотягощённых сложной службой, зато имеющих достаточно времени… Чтобы они… хотели?? Ну, ясно что — больше всего они хотели бы…

— Да! — видя, что Владимир пришёл к тому же выводу, поставил точку Диего, — Да, амиго, — они пойдут на любые возможные нарушения ради любви! Назовите это по-другому, роли это не играет — ради любви, ради женщин! Женщины — вот чего им не хватает!

— Что, предлагаете оружие им на женщин сменять?? — всё же высказалась возмущённо Элеонора; но Владимир вообще не обратил на её реплику внимания; а Диего, повернувшись к ней всем корпусом, сказал:

— Немного не так, милая синьорита, немного не так! Я лишь говорю о том, что может являться отмычкой к этой неприступной крепости, не больше! Извините, что приходится при вас говорить о таких низменных вещах: несомненно, любовь — великое чувство; но, если смотреть правде в глаза, любовь же есть и величайшая с начала времён отмычка; и кому как не женщинам это знать!..

Владимир ждал продолжения; а Диего, ещё раз пройдясь по ковру, тряхнул головой, и уже ни к кому не обращаясь, пробормотал:

— Да, ничего не поделаешь! — в важных и специальных делах всегда нужно обращаться за советом к эксперту! Ни один любитель не сравнится по уровню компетентности с профессионалом!

Под удивлёнными взглядами Владимира и Элеоноры он подошёл к стене, и простучал в неё сильно кулаком, — стена отозвалась гулким звуком, — явно была гипсокартонная.

Через некоторое время с той стороны стены тоже стукнули; и тогда, приблизив голову к стене, Диего отчётливо и громко произнёс:

— Дорогая! У нас гости; и у нас деловая беседа. Нужен твой компетентный совет!

С той стороны стены ответили что-то негромко, так, что ни Элеонора, ни Владимир не услышали; а Диего удовлетворённо кивнул, и отошёл от стены.

Через некоторое время в соседней комнате негромко стукнула входная дверь, в комнате прошелестели лёгкие шаги, и в кабинет вошла собственной персоной она — Рамона, бывшая совладелица шоу из «Рассвета Регионов»; она же «мадам» самого дорогого оршанского борделя.

СВИРЕПЫЕ ПЛАНЫ РАМОНЫ

Рамона со времени их последней встречи, ещё в «Рассвете Регионов», не сильно изменилась: такая же крепкая спортивная фигура, сейчас скрытая тёплым спортивным костюмом; колечки и пирамидки — в ноздре, в ухе, в губе. Татуировка в стиле «техно», из-под распахнутого ворота курточки ползущая по шее к уху: поршни и провода, всё очень натурально, с тенями — недаром её ещё называли «мадам-робот». Сзади на шее, Владимир знал, был и «попугай Гоша» в цветном исполнении, и кубик-рубик на запястье…

Вместе с ней вбежала хорошенькая девочка лет пяти, и, увидев незнакомых, тут же испуганно спряталась за Рамону. Дочка, — понял Владимир.

— Привет, Рамона! — он встал, приветствуя её; она, увидев его, тоже улыбнулась:

— Здравствуй, амиго. Какими судьбами к нам? Диего рассказывал, что у тебя были некоторые… эээ… проблемы?..

— …которые с его помощью были успешно разрешены! — закончил фразу Владимир, — Потом возникли новые проблемы, — и тоже были разрешены; а вот сейчас — очередные. Вот так и живём — сплошная цепь проблем!

— Жить — проблема; умереть — не меньшая проблема! — философски отметил Диего.

* * *

— Диего правильно говорит! — Рамона теперь сидела на диване, подвинув в сторону какие-то коробки и опять-таки книги; и, оперевшись локтями в колени, подавшись вперёд, говорила:

— Так и есть. Вас там завалят и как звать не спросят, если вы просто так явитесь!

Дочка Рамоны уже перестала дичиться; быстро определившись, что «тут все свои», привычно забралась на стульчик напротив трюмо и стала переставлять какие-то баночки и флакончики; потом взяла лежавшую там расчёску, и стала причёсываться, по-детски кривляясь перед зеркалом. Элеонора тут же устранилась от разговора; и с улыбкой стала наблюдать за ней, слушая уже вполуха. Потом вообще переместилась к ней, за трюмо; посадила её к себе на колени, и они занялись чем-то своим, «женским», что на слэнге проходит как «мэйк-ап», а мужчины просто называют «накраситься».

— А как быть? Вот Диего подбросил довольно жизненную идею, — но… но… не знаю, как ты к этому отнесёшься.

Она кивнула:

— Ну что, всё правильно. Это решение напрашивается… хотя, — всегда-то вы, мужчины, за нас, женщин, норовите спрятаться!

Владимир хотел возразить, что вот он-то сам как раз пришёл с другим предложением, и ни в коей мере не планировал бы прятаться за столь хрупкой преградой; но Диего, видимо имевший немалый опыт общения в таком ключе, тут же согласился:

— Si, si, cariño, так оно и есть! Что мы, мужчины, стоили бы без вас? — одинокие мустанги, мчащиеся по пыльной прерии, без цели и смысла! Но что ты предлагаешь?

Тогда Рамона прямо и недвусмысленно, в выражениях, которые совсем бы ни к чему было слышать пусть и занятому игрой ребёнку, изложила свои соображения:

Оружие нужно, это несомненно. Позавчера какая-то банда вынесла подвал на соседней улице, где ютились несколько семей, — не столько ради наживы, сколько ради куража. Прежде чем прикончить всех, женщин изнасиловали, как это водится, на глазах их ещё живых мужей, отцов, братьев. Одна, оставшаяся в живых, девчонка и рассказала. Нет, не живая — сама потом вены вскрыла. Говорят, глядя на то, что с ней сделали, ей и не препятствовали. Рано или поздно доберутся и до нашего… кондоминиума.

Арсенал — это, несомненно, тема. Вас, мужчин, туда не пустят — и думать нечего. Идти надо нам, девочкам, профессионалкам, — какие бы там отморозки не были, по тёлкам явно стрелять не будут, — если они не некрофилы, что вряд ли. Сюжет, постановку, она, Рамона, организует… Нет, конечно, и речи не может быть о том, чтобы поменять секс на оружие, — не те расклады. Она, Рамона, и жизнь, и мужчин, находящихся в длительной секс-голодовке, знает! — договаривайся-недоговаривайся, а так просто не отпустят. Зарядят на субботник вкруговую недели на две, пока не насытятся. Тут «продажная красивая любовь» как в «Рассвете Регионов» не прошелестит! — времена сменились. Сейчас всё по дикому. С другой стороны, в этом же одичании и выгода: кобель сучку не загрызёт, пока не трахнет. Или получится как в том анекдоте про потерпевший крушение самолёт, экипаж и стюардессу. То есть расчёт не на «честный обмен», а на то, чтобы туда войти. А дальше — уже зависит от профессионализма…

— Ты только придумай, как нам, или хотя бы мне, туда попасть, за периметр — чтобы впустили, не подстрелили заранее, — а дальше я уже как-нибудь сам!.. — вклинился в её рассуждения Владимир; но она только странно посмотрела на него, и ответила:

— А вот тебе делать там явно будет нечего! Не нужен ты там будешь. Только мешать будешь.

— А как же так?? — удивился Владимир, — Ведь мы и говорили только о том, чтобы использовать женщин… мммда, использовать женщин как отмычку, чтобы внутрь попасть, — как же иначе? Ты же сама говоришь, что если вас… кстати, кого ещё это «вас»? так вот, если вас внутрь периметр и запустят, то точно не выпустят недели две! Да и выпустят ли вообще! — у них там есть где прикопать. Даже скорее всего так.

— Конечно! — кивнула Рамона, — Не выпустят. Не захотят выпускать. Потому нужно за периметр попасть, дать им, — а потом, или «в процессе», — прикончить! «Причинить им смерть», как говорит Диего, — так дорогой?

— Si… — ответил Диего с довольно кислым видом, — matarlos a todos, убить их всех… Причинить… Но как-то всё же я это по-другому представлял.

— Ты никак не представлял! — оборвала его Рамона, — Ты спрашивал, как я это представляю. И — ты собственник, как все мужчины!

— И это тоже… — согласился Диего.

— Ничего. Это не страшно. Мочалка, мыло, и горячая вода творят чудеса, поверь. Главное не зацикливаться на самом факте. Который из себя ничего особенного не представляет, — я же не собираюсь от них рожать детей! С презервативами у меня, представь себе, порядок!

Диего с кислым видом кивнул.

— Постой-постой! — вклинился в столь откровенную беседу Владимир, — Рамона! Как ты это вообще себе представляешь?? Ты — одна… или со своими девушками… войдёшь за периметр, в охраняемую зону; где сидят два десятка оголодавших мужиков, с опытом убийств; для которых человека сломать раз плюнуть; ты собираешься им «дать», — а потом, или «в процессе», — их прикончить?? Как ты себе это вообще представляешь-то, чисто технически?

— Она профи, Владимир! — спокойно сказал Диего, — И не только в сексе, поверь. С некоторых пор… с некоторого случая, произошедшего с Рамоной в её жизни, она сделала себя профи и en el asesinato.

«— В убийстве» — Владимир понял последнее слово чисто по контексту, и усомнился:

— Да бросьте вы! Как это можно-то?

— Есть масса вариантов убить человека при близком контакте, дорогой! — с улыбкой поведала Рамона, — Поверь мне! Если мужчина во время полового акта себя не контролирует, то опытная женщина совсем не обязательно может только считать царапины на потолке, но и вполне в состоянии прикончить самца!

— Без оружия?

— Даже и без оружия. Вот здесь… — она вытянула из ворота шею и чуть отвела подбородок в сторону, так что во всей красе стала видна её техно-татуировка, — Проходит сонная артерия. На ней есть две точки… несколько точек. Если на них резко и сильно надавить — наступает паралич. Просто надо знать как. И не терять самообладания. Даже когда тебя жёстко ебут. — спокойно закончила она.

Всё это было как-то слишком для Владимира; да и Элеонора, потеряв весь интерес к флакончикам и тюбикам, теперь со смесью негодования и ужаса смотрела на Рамону.

— Вот, вот ещё, гляди! — теребила её уже девочка, — Вот это — моя любимая! Пахнет малинкой! Только мама пока не разрешает пользоваться…

— Да ладно… Там же не один будет. И… — начал было Владимир; но Рамона вдруг мягким кошачьим, почти мгновенным движением метнулась к нему, и он почувствовал, как её жёсткие пальцы вцепились ему в подбородок и повернули голову вбок, а в шею упёрлось нечто твёрдое:

— Можно и вот так! Без изысков! — теперь Рамона отстранилась от него, и он увидел зажатый в её ладони некий миниатюрный предмет, не больше тюбика губной помады или пачки жевательной резинки.

Чик-чик! Чик-чик! — из-под пальцев у неё дважды появилось и тут же спряталось лезвие небольшого ножа, заточенного «по кинжальному».

— Знаешь, через сколько умирает человек со вскрытой сонной артерией?? Особенно если он на тебе, и весь в напряге??

— Э! Эй!! Не делай так!! — донеслось от трюмо, где сидела Элеонора с девочкой на коленях. Возмущённая Элеонора, видя такое дело, попыталась на всякий случай достать пистолет, но тут же раздалось её испуганное:

— Ой… Что ты делаешь??

Рамона отстранилась от Владимира; и маленький ножик-фронталка, замаскированный под какую-то безделушку, волшебным образом пропал у неё из рук. Обернувшись, она вгляделась, и сказала строго:

— Лиана, не надо! Отпусти её!

Оказалось, что сидевшая на коленях у Элеоноры малышка теперь держала у её горла вполне полноразмерный, с чёрным лезвием, кинжал… Элеонора боялась пошевелиться.

— Лиана, убери!

Девочка послушно отвела чёрное лезвие от шеи Элеоноры и наставительно сказала ей:

— На маму нельзя кричать!

И спрятала лезвие кинжала в большую расчёску, рукояткой которой, собственно, рукоятка кинжала и служила.

Элеонора была в шоке. Откинувшись в кресле, она с некоторым ужасом смотрела на малышку; а та уже как ни в чём не бывало вновь стала переставлять флакончики и баночки на трюмо, отложив в сторону оказавшуюся столь опасной расчёску. Рамона же вернулась на своё место на диван; и извиняющимся тоном произнесла:

— Владимир, я вовсе не собиралась тебя или твою сестру пугать. Только хотела показать, что я знаю, о чём говорю. Конечно, если мужчин будет много, то самое простое и действенное, много раз опробованное средство — клофелин. Это такое лекарство для гипертоников; в смеси с алкоголем резко сажает давление от потери сознания и вплоть до летального исхода… а, ты знаешь, слышал. Секса без выпивки не бывает, так что…

Владимир всё никак не мог прийти в себя; в особенности от того, как легко и непринуждённо маленькая дочка Рамоны угрожала клинком Элеоноре. Как в игре, как будто так и надо. И, создавалось впечатление, что скажи мать — спокойно и воткнула бы чёрное лезвие в горло его сестре!.. Заметив его состояние, Диего примирительным тоном сказал:

— Володя, у Рамоны была трудная судьба и негативный опыт. Потому не стоит удивляться или негодовать…

— Да! — подтвердила Рамона, — Был негативный опыт. И потому я всё сделаю чтобы ни в меня, ни в мою дочку ни один самец не засунул свой член без нашего разрешения. Вот такая я, Владимир, — теперь будешь знать… Элеонора, дорогая, ну хватит уже… Да, Лиана получает у меня несколько… специфическое воспитание; ну так и жизнь за последний год сильно изменилась, правда же? Да нет, она хорошая девочка, ты не думай…

— Я и не думаю… — всё же Элеонора была как не в своей тарелке. Рамона подошла, подняла дочку на руки, чмокнула её в щёку.

— Пойдём к бабушке. Маме нужно тут ещё поговорить.

Когда она с дочкой на руках вышла, Владимир спросил у Диего:

— Ты в самом деле думаешь, что на это можно пойти?..

Тот пожал плечами:

— Во всяком случае это более реальный вариант, чем то, что предлагал ты. Во всяком случае его можно взять за основу. А в остальном — надо думать. Над деталями.

Когда Рамона вернулась, Элеонора рассматривала чёрную расчёску, доставая и вновь пряча в неё чёрный клинок.

— А! — небрежно произнесла Рамона, — Дешёвка. Продавалась в своё время на Али. Это с собой не возьмём — про такие вещи обычно все в курсе, даже тупые мужланы. Хотя иногда бывает полезно и это. Видишь — вот ты не знала.

— У вас… много подобных… штучек? — робко спросила Элеонора.

— Хватает! — заверила та, — Диего правильно сказал: я делаю выводы из негативного опыта. Ну что… обсудим детали!

Она достала из кармана начатую пачку сигарет, и предложила Владимиру и Элеоноре. Они отказались, и она закурила в одиночестве. По комнате поплыл на редкость вонючий, знакомый по работе в «Рассвете Регионов», дым. Диего, сморщившись, помахал рукой возле носа и отошёл вглубь комнаты. Рамона усмехнулась, сказала Владимиру:

— Да, редкая это гадость — «Нефертити», как прессованная туалетная бумага; Диего до сих пор привыкнуть к запаху не может, хотя сам-то вообще курит… Это ещё с Египта; помнишь, я рассказывала, что когда всё началось, я там была. Целый чемодан этих ужасных сигарет — единственное приданое, что оттуда удалось вывезти, вместо зарплаты за полгода; да ещё какой ценой этот чемодан достался! Я расскажу как-нибудь… потом.

БЛЯДИ, ТАКИЕ ВОТ БЛЯДИ

Вариант проникновения за периметр, предложенный Рамоной, был принят за основу; и дальше обсуждение приняло уже вполне конструктивный характер.

— Тут главное — достоверность! — говорил Владимир Диего, — Если Рамона со своими «бабочками» просто придёт к Арсеналу и «предложит себя», — то это будет полный провал! Стрелять-то в них не будут; но и доверия не будет никакого — с чего бы это не умирающие от голода девки вдруг пришли бы на пост продаваться? Явно что-то не то — заподозрят! Это нужно обставить как нормальную такую бизнес-операцию! Причём со страховкой — чтобы вояки отыграть обратно не смогли. Как говорится «Утром деньги — вечером стулья. Можно наоборот — но деньги всё равно вперёд!» Надо будет и мне поучаствовать. Эхх! Изобразить из себя сутенёра, что ли! Тем более что совсем недавно я с таким дело и имел… мерзкая рожа! Надо вспомнить его ужимки…

— У них там может в случае тревоги сигнал на основную базу пройти! — вторил ему Диего, — Потому у нас может быть не так много и времени — от часа до полутора, — это если алярм случится. Надо подготовить заранее машины, и кто будет грузить. И куда транспортировать.

— Да! — согласился Владимир, — И чтоб по следу не преследовали. Отсечь возможную погоню надо продумать как…

— Могут геликоптер запустить; такой, с телекамерами слежения. Бывает, летают такие.

— Да, видел. Хорошо бы если бы в этот день пурга была… или чтоб ночью!

* * *

— Габриэлла?.. Да, пожалуй… — растянувшись на диване, Рамона пускала вонючий дым в потолок и рассуждала вслух:

— Молотилка ещё та; и от возможности заработать никогда не откажется. И не трусиха. Девочка «с прошлым». Урсула? Она далеко живёт, и я даже не знаю точно адрес… нет, не станем её искать. Анжелика?.. Пожалуй, надо будет к ней съездить… Марианна?.. — нет, трусовата, не пойдёт на такое, зайчиха… хотя её можно втёмную использовать. Собственно, их всех можно втёмную использовать… Ванесса?.. эта сучка точно бы подошла, но я слышала, что ей сломал нос клиент, какой-то из отмороженных… говорила ей — не связывайся с отбитыми, что после АСО; во всяком случае в одиночку! Да, девочка, «наша служба и опасна и трудна!.. и на первый взгляд уж очень всем видна!» Вики?.. С этой чирикалкой надо будет переговорить, у неё трудное положение, ребёнок; думаю не откажется… Надо набрать по меньшей мере тёлок пять — чтобы занять контингент по максимуму. О! Юлианна! Эта точно подойдёт, надо к ней съездить, слышишь, Диего? Помнишь Юлианну? Ещё та тварь, но с характером. Типа меня. Юдифь?..

— Юдифь — это что-то библейское! — сказала Элеонора, оказавшись вне обсуждения, — Неужели такие имена у нас дают?

— Да что ты, девочка! — удивилась Рамона, — С какой бы стати? Это всё рабочие имена, считай — псевдонимы или клички. Как у собак, хы. Юдифь — она Маринка. У неё мать верующая; так её достала, что она специально такое погоняло взяла. Юлианна, например — Таня… Огородникова, кажется. Ну скажи, мужику ведь намного приятней трахать Юлианну, чем Таньку Огородникову с Западного района?.. Вот и я о чём. Кстати, твоё имя — Элеонора, — вполне б подошло! — оценила она, — Без всякой погремухи обошлась бы. Это бывает, хотя и редко. Вот, к примеру, Габриэлла — это её настоящее имя, как у меня — Рамона. Мамочки постарались, выпендрились. Но мне-то моё имя нравится, а она своё ненавидит; всю жизнь называет себя Галей; и только на работе, в пику мамаше — Габриэллой! Занятная девка, да…

— Может и я бы подошла? — несмело спросила Элеонора и сама испугалась, — Если вам… количеством набрать надо?..

Владимир, услышав её вопрос краем уха, отвлёкся от обсуждения деталей с Диего и в изумлении воззрился на неё:

— Элька?.. Ты что?? В лоб захотела?..

Элеонора только сверкнула на него глазами, и ничего не ответила; а Рамона даже приподнялась с дивана. Высказалась:

— Ты — вот что, Володя… Ты берега не теряй. Объект — твой; план в общем — мой; исполняем — вместе; и если твоя сестрёнка в этом пригодится — то почему бы и нет?? Или ты что, — может ещё и брезговать будешь?? Я за вас всю работу делать буду?? А твоя сестрёнка — «она не такая??» В смысле — блядь тут только я??

— Рамона, Рамона, Владимир не это имел ввиду! — поспешил сгладить неловкость Диего, — Он… Он хотел сказать, что без специфических навыков…

Рамона только отмахнулась, и к Элеоноре:

- А ну-ка встань пройдись!.. Да сними ты эту кофту, тут тепло! Ничего, рост подходящий; и фигура хорошая, бюст… Мужикам такие нравятся. Голову помыть только. Взгляд вот излишне наглый. Хм, хотя и на таких есть охотники; ну а если постились несколько месяцев — то и вообще… Вот губа у тебя порвана — это нехорошо!

Владимир замолчал, но сидел как на иголках; а Диего его вполголоса успокаивал:

— Да ничего с твоей сестрёнкой не будет! Это Рамона так — специально нагнетает, есть у неё такая черта. В каждом деле нужен профессионализм, так что твоя сестра просто профотбор не пройдёт, успокойся.

Но, на беду, последние слова услышала и Элеонора, и тут же «закусила удила»:

— Рамона, ну и что, что губа порвана — заживает! Зато я танцевать умею хорошо. И ещё у меня девочка есть на примете — вообще профессиональная танцовщица, — из Мувск-Шоу-Балета, слышали? Ей предложу! — и, сузив зло глаза, бросила взгляд на Владимира.

Тот еле сдержался, чтобы не встать, подойти, и не отвесить ей пощёчину. Вот теперь он узнавал свою сестрёнку, привыкшую всё делать по-своему! Теперь она, значит, решила в проститутки записаться!.. Ну!..

— Владимир, Владимир, это они так… — успокаивал его Диего.

— Танцевать — это хорошо! И всегда хорошо, когда у мужчин есть выбор. — одобрила Рамона, — Мы им такое шоу устроим — на том свете вспоминать будут!

— Только она, кажется, девочка… — вдруг, спохватившись, поправилась Элеонора; и бросила на брата уже испуганно-виноватый взгляд. До неё дошло, что это уже не теоретический разговор; и не участие в «операции «Картошка», или даже в заманивании гопов «на живца», — тут всё всерьёз. И тут не будет за спиной надёжного Толика с большим пистолетом!

— Девочка — это нехорошо… — не одобрила на этот раз Рамона, — Целку, знаешь ли, терять надо в более подходящей обстановке; и не с толпой голодных мужиков. Хотя мужики на целку падки… такие бараны!

— Да её этим летом едва-едва в лесу бандит не трахнул! — сообщила Элеонора, — Она сама рассказывала.

— Ну так не трахнул же! И потом… — Рамона закурила очередную вонючую сигарету и опять легла на диван, пожаловалась Диего:

— Кабальеро, опять поясница болит!..

— Тебе нужно быть осторожней, mi querido! — сокрушённо сказал он ей, — Вот ребята уйдут, — я тебе спину разотру мазью.

— Это всё последствия спортивной травмы, — сообщил он Владимиру, — Ты же знаешь, она из гимнастики. Не бережёт себя, — вот утром опять вместе со всеми книги таскала, а они тяжёлые! И дочку бы ей на руки брать не надо — но как не дать матери ребёнка на руки взять? Вот так и мучается.

Рамона же опять обратилась к Элеоноре:

— …и потом, — ты сама-то… Сама-то чего в бляди рвёшься? Ты извини, — я без красивых синонимов: ну там путаны, ночные бабочки и так далее, — я чисто по существу. Тебе-то это зачем? Ты сама-то когда спала с мужчиной за деньги? Или не за деньги — за интерес?..

— Впрочем… — она усмехнулась, — «За интерес», считай, каждая спала. Просто интерес разный.

Элеонора ответила уже без прежнего запала:

— Я в… я в бляди не стремлюсь; но вы же сами говорите, что это, по сути, спецоперация. А никакое не блядство. В спецоперациях я участвовала. В опасных, да! И в меня стреляли! И я стреляла! Один раз уложила из макарова здоровенного кабана, центнера в полтора весом; раньше, чем он до своего дробовика дотянулся!

— Ну да, ну да, — спецоперация! — подтвердила Рамона, — Да ты не трусь, — если с клофелином всё грамотно сделать, то до секса, как правило, и дойти не успевает. Ну, посмотрим. Насчёт этой девочки, что ты говорила, из Мувск-Шоу — тоже интересно!

Детальное обсуждение операции продолжилось.

ТЯЖЕЛО БЕЗ ЖЕНЩИН

— Сука, как же скучно, как же заебало всё это!! Ыыыы!! — шагавший из угла в угол «Главный по объекту номер шесть», старший капитан Богдан Прешибайло пинком перевернул стул и зарычал.

Служба и правда была скучна. Нет, по нынешним временам на «скучность службы» обижаться было грех, — не в окопах сопли морозить; не по сельхозкоммунам налоги собирать, рискуя или пулю схлопотать, или инфекцию получить; даже с охраной топливных баз и продскладов не сравнить, — на них хоть время от времени залётные банды покушались. На Арсенал, на «объект номер шесть» давно уж никто не покушался — отбили охоту. В своё время сюда свезли вооружение и боеприпасы с трёх расформированных в/ч в пригороде, плюс то, что не успели разграбить-растащить в РОВД; заняв под это трёхэтажное здание бывшего кадетского корпуса. Вокруг — парк, дорожки, плац, ограда; забор увили колючкой, натыкали мин; потом, поздней осенью ещё добавочно насыпали-накидали «лепестков» прямо по снегу — теперь сунуться к стенам с колючкой мог только самоубийца. С топливом и жратвой было нормально — бывший до Богдана тут старшим полкан поставил дело так: едете за получением боеприпасов — озаботьтесь тем, чтобы привезти всё, ранее заказанное по рации Арсеналом. Иначе будете бессмысленно дудеть в клаксоны перед шлагбаумом и переругиваться с постовыми, под прицелом крупнокалиберных пулемётов. Случившаяся однажды попытка прорыва под лозунгом «Да пошёл он нахер, старый пень; будем мы ещё тут по его заказам по продбазам шарахаться! Что он нам сделает, козлина вонючий!!» была пресечена очередью 12.7-го по капоту тащившейся по «змейке» к воротам Татры.

Больше объяснять никому ничего не понадобилось. Жалобы в Центральный Штаб остались безответными, — там больше ценили полковника за то, что он по возрасту, по убеждениям, и по некоторой шизанутости характера был бессребреником; на возможности обогатиться, сидя на таком хозяйстве, плевал; гарнизон свой держал в строгости, и порядок в Арсенале обеспечивал. Грузовик с разбитым в хлам двигателем оттащили подальше, и стали в дальнейшем использовать для тренировки расчётов и пристрелки. Ну и для развлечения, конечно — окна в окружающих домах давно уже все выбили.

Богдан получил сюда назначение не так давно, незадолго перед Новым Годом, на замену старого полкана, психика которого, увы, всё же не выдержала длительного нахождения в замкнутом коллективе — он начал видеть в одном из сослуживцев свою покойную жену, а в другом — дочку, находившуюся ныне в Европе. Некоторое время на чудачества старика смотрели сквозь пальцы; озаботившись только когда он в очередной заказ заложил женские прокладки и средства для лечения молочницы, с чем имела проблемы его покойная жена. Кроме того, он освободил «дочь» от нарядов, что ещё можно было бы стерпеть; но однажды ночью он попытался исполнить свой супружеский долг с «женой». Спрятавшийся от поползновений старого маразматика в радиорубке воин связался со Штабом, и заявил, что или старика обследуют, или он сам выпишет ему свинцовую пилюлю от всех болезней. После этого Штаб был вынужден принять меры: старика выманили из его крепости под предлогом выбора модели прокладок, и повязали при активном участии его «жены». А у Богдана, хорошо проявившего себя ранее в боях с родионовцами, стало быть человека заслуженного и верного, открылась синекура — возможность протащиться на тёплом сытном местечке. Причём всего-то и надо было что поддерживать заведённый стариком порядок. Но кто же знал, что скука — это такая мука!..

Он снова пнул лежащий стул; подошёл к окну и расплющил нос о стекло, вглядываясь. Всё то же: заснеженное пространство плаца с редкими заснеженными же кустиками и расчищенными тропинками. Стена, колючка, — видно край башни на углу. Скуууука! Нет, можно, конечно, пойти, скажем, позаниматься физическими упражнениями — «порубить дрова» Необходимости в этом не было: пост снабжали топливом для генератора в достаточном количестве, а генератор давал и тепло, и свет, и электричество для приготовления пищи. Но зима же! — иной раз так хочется посмотреть на живой огонь в печурке! Оттого он, да и подчинённые, развлекались ещё и тем, что вытаскивали на улицу бывшие кадетские парты и стулья, и рубили их в дрова, а скорее в щепки. Опять же для бани хорошо. Да, есть и баня — сбриндивший полкан тут устроился вполне автономно.

Но тоже задолбало.

Можно пойти пострелять… Из чего угодно, — хоть из гранатомёта. Потом сообщить, что была попытка нападения. Данунах. Туда же и стрельбу из всей имеющейся в Арсенале стрелковки — от пистолетов разных моделей до пулемётов. Задолбало ещё на фронте. Баню? В бане почему-то больше всего хотелось бабу! Приходилось выскакивать на улицу и охлаждать буйно воспрянувшее естество снегом…

От скуки доходил до того, что устраивал строевую подготовку личному составу, — и ведь не возникал никто; все, как миленькие, как рота почётного караула, печатали шаг по вычищенному для этого дела тогда плацу. Служба в таком козырном месте ценилась, и на придури начальства личный состав смотрел с пониманием: всем скучно; у них хоть ночные дежурства в промёрзших будках рядом с пулемётами и возможность потом с кайфом отоспаться в тепле; а начальство и этого «развлечения» лишено. Да ладно, за задницу не щиплет, скабрезные предложения не делает, — да и хорошо…

* * *

Это уже переходило все границы! — Богдан подслушивал за стеной «кубрика»; того помещения, где спал и проводил свободное время личный состав. Не то чтобы прямо-таки подслушивал — это было бы несовместимо с положением старшего капитана; но, в общем, так получилось.

Не в первый раз, кстати. Благо, подслушивать было удобно: вентиляция проходила через соседнее помещение, где хранилось кое-что из того, к чему доступ должен был быть только у старшего поста. И вентиляционную трубу, прежде идущую через всё помещение, в своё время благополучно выломали, использовав, кажется, как дымоход для бани.

Богдан нацеживал себе во флягу спирта из спрятанной у стенки канистры, взгляд привычно скользил по рядам красновато-коричневых рукояток ПМов, стоящих в стеллаже; по пластиковым боксам с Глоками, Зауэрами, Хеклер-Кохами, коробкам с патронами — старый полкан был не промах, многого из хранившегося здесь и в описи-то не было. Прислушивался — всегда полезно знать, чем дышат подчинённые; и, соответственно, принимать меры.

Сначала болтовня в кубрике была в пределах армейской нормы: хвастовство «подвигами», с безбожным перевиранием где-то чего-то услышанного; и передаваемого как свой опыт, с непременным в последнее время сексуальным подтекстом:

Федосов, контрактник ещё с «дорегиональных» времён:

— …она мне и говорит: «- Я, грит, заразная! Меня, грит, ебать нельзя!» А я ей говорю: «- Раз заразная, то я тебя сейчас и пристрелю, родионовская ты подстилка! Чтоб заразы меньше было в мире!» Так чо думаешь? — она тут же «излечилась»: «- Я, грит, пошутила насчёт заразы! — можно меня, можно! Только не стреляйте, дяденька!» Хы-гы! Ну, я её и …

Ему вторит Хайдаров, тоже тот ещё фрукт, претендующий на авторитет:

— У них это сразу проходит! Одну мувскую шпионку как-то привели, допросили… хы, всем нарядом… Потом привезли троих наводчиц; ну, лейтенант, — тогда ещё лейтенанты были, — грит: «- Этих троих — в расход!» «- А с этой что делать?» — спрашиваю. «- Эту, грит, «ещё раз допросить», если хочешь, конечно, — и отпустить!» Неопасная, типа. И уехал. Я автомат взял, всем этим говорю: «- Встали, говорю — на выход!» Так та шпиёнка мне и говорит: «- Ты ж помнишь, что ваш старший сказал? Меня — только въебать ещё раз, — и отпустить! Смотри не перепутай!» Наши как заржут!..

— Ой, да гонишь ты, Хайдар; это всё из старого анекдота; я давно ещё читал: «- Смотри, не перепутай! — меня только выебать и отпустить!»

— Да бля буду — не вру! Было так!

— Гы-гы-гы! Хы. Да ну тебя… врёшь.

* * *

Спирт перестал течь из тоненькой трубочки; видимо в канистре оставалось уже совсем не много. Богдан, стараясь не шуметь, просунул трубочку поглубже в горловину канистры, и, припав ртом к концу трубочки, сделал всасывающее движение, тут же направив тоненькую пронзительно пахнущую спиртом струйку во флягу. На посту был сухой закон, пить спиртное строго воспрещалось. Тем не менее Богдан, обнаружив эту запрятанную, видимо, бывшим старшим поста, канистру, позволял себе вечером грамм 50-100 в одиночестве; без этого уже было невозможно заснуть. Он готов был поклясться, что и «личный состав» где-то имеет алкогольные заначки; отчего по вечерам в кубрике разговоры становились существенно более развязными, нежели днём. Но «личный состав», ценя такую хорошую службу, с алкоголем не наглел и не попадался; так что номинально «сухой закон» поддерживался обоими сторонами; и, в то же время, никто друг другу «жить не мешал». К обоюдному удовлетворению.

Пролистав в кабинете полковника личные дела всех военнослужащих, Богдан прекрасно знал, что ни Федосов, ни Хайдаров ни одного дня не были на передовой; более того — не были и в частях, имеющих хоть какое-то соприкосновение с противником, всю службу кантуясь в тылу, в основном тут же, в Арсенале; и потому ничего из рассказываемого ими и близко не соответствовало истине; к тому же и сам он тот анекдот слышал уже многократно; так что к их болтовне он относился без всякого интереса; но потом в разговор включились остальные, находившиеся в кубрике, и тема разговора скатилась совсем уже в чисто армейскую пошлость:

— Слышь, студент, вот ты вчера на посту втирал про Спарту — расскажи пацанам! Не, расскажи, расскажи, чо ты, интересно ж! Нащёт этих — нащёт пидорасов. Что не западло.

— Я не про западло рассказывал, и не про пидорасов; а про нормы в половой жизни! — это явно Матюшкин, недоучившийся студент-историк; объект постоянных подначек на посту, но и человек уважаемый за знание истории, начитанность, и умение красочно «чего-нибудь тереть в уши», — телевизор с ДВД-приставкой и несколькими десятками фильмов личному составу уже порядком наскучил за месяцы несения службы, а самим что-нибудь читать из кадетской библиотеки желающих было немного, предпочитали слушать пересказы, — поколение пепси, ипи их…

— Во-во, давай «про нормы!»

— Ну что «про нормы»… Нормы в этом деле в каждом государстве и в разное время были разными. Спартанцы были закалёнными воинами; но Спарта совсем не была гомофобским городом. Там процветали, так сказать, «хорошие отношения» между опытными, закалёнными воинами и молодыми мальчиками, проходящими, как бы это сказать, «курс молодого бойца». Времен тогда были другие, и мальчик становился мужчиной не тогда, когда имел свою первую женщину, а когда его впервые имел его старший боевой товарищ. Это был греческая культура, общая как для Афин, так и для Спарты; это тогда было нормой.

— Вот, «гомофобским»…

— Это чо?

— Пидоры все были.

— Сам ты пидор. Они были… эээ… хы, боевыми пидорасами!

— За пидора ответишь!

— Да иди ты!..

К счастью, ссора не успела разгореться, — в кубрике появился новый персонаж.

— Кис-кис-кис!.. Ишь, падла, пришёл! Где-то лазил целую ночь. — Богдан понял, что в кубрик заявился Генерал, здоровенный серый котяра с оборванными в лоскуты в боях кончиками ушей, всеобщий баловень и любимец.

— Мышей ловил.

— Данунах. Заставишь его. На таком-то пайке. Вон какую ряшку наел. Наверно за периметр ходил; местных кошек штырить.

— Это он может, да.

— Дык не март.

— А ему пох.

И опять разговор съехал на излюбленную тему:

— Я бы тоже щас… вштырил!

— Каждый бы вштырил.

— Ишь ты, ишь ты — лижет! А язык — шершавый как тёрка!

— Я вот читал, что зэки под это дело кошек тоже подпрягали…

— Ты чо, студент, с дуба рухнул?? Ипать?? Кошек???

— Да не. Зубы кошкам аккуратно выламывали, обтачивали, чтоб не кусались. А потом свою елду давали лизать. Мазали каким-нибудь вареньем…

* * *

Это уже было через чур. Из наполнившейся фляги спирт выплеснулся на державшую её руку; Богдан быстренько выдернул из канистры трубочку; скомкав, сунул в карман; закрыл канистру; отхлебнул из фляги, сдавленно закашлялся, уткнувшись носом в рукав; завинтил фляжку и пулей вылетел из помещения. Закрыл замок, торопливо опечатал. Ну, бля, студент, я тебе сейчас дам «елду полизать»; за одно только предположение что с бессловесным животным можно так поступать!.. — сам Богдан был деревенским и не выносил издевательств над божьими тварями.

* * *

— Так, нах! — к своему стыду Богдан, не будучи «военной косточкой», то есть кадровым, а будучи всего лишь «пиджаком», то есть попавшим в армию через военную кафедру ВУЗа, да ещё и сельскохозяйственного (что он тщательно скрывал даже и на АСО), — до сих пор толком не научился распекать подчинённых через специфическую военную лексику, постоянно сбиваясь на «обычный» односложный деревенский мат; впрочем, эти «наречия» были вполне близки, — Что за свинарник, нах?? Урядник Федосов, нах! Почему в служебное время лежим на кроватях?? Почему, бля, на одеялах кант не подбит; почему на входе нет ваксы и щётки; как давно проводился осмотр личного состава?? Отвечать, бля нах!

Выстроившиеся «на взлётке», — на пролёте, делящем кубрик пополам, — военнослужащие преданно ели разъярённое начальство глазами.

— Как давно проводился осмотр тумбочек?? — гремел старший капитан, своим видом отнюдь, кстати, не подававший примера воинской аккуратности, — Это ваша обязанность! Почему я должен за всем следить??

Отвернувшись, он пинком распахнул одну из прикроватных тумбочек, и, наклонив, вывалил на пол её содержимое. За его спиной подчинённые недоумённо переглянулись — что так могло взбесить командира? Непонятно…

Из тумбочки вывалилась мыльница, футляр для зубной щётки, скрюченный тюбик зубной пасты, рулон «подшивы» с воткнутыми в него иголками; навеки умерший сотовый телефон; несколько карандашей, общая тетрадь; и пластиковый файл со стопкой разномастных книжных страниц в нём, которые тут же разлетелись по полу.

Богдан наклонился и поднял несколько из них; заодно поднял и общую тетрадь. Всё это были страницы из самых разных книг; разного формата и разного качества бумаги; объединяло их одно: на всех их были иллюстрации, а на иллюстрациях — обнажённые женщины. В разных позах, по разным, соответственно, сюжетам; но голые. Вырванные, понятно, из книг кадетской библиотеки… И много как! — небось всю библиотеку пролистали?? Богдан открыл наугад общую тетрадь. В ней были умело, тщательно выполненные карандашом и шариковой ручкой копии тех же рисунков голых женщин, но уже с включением откровенно порнографических элементов. Вот… явно отсюда: на странице из книги обнажённая женщина, стоя на коленях, сложив руки перед собой, что-то явно просит, молит; — вот явно копия того же рисунка, где она… хм, исполняет минет невнятно нарисованной фигуре в камуфляже… тьфу!

— Чьё это?? — рявкнул старший капитан, потрясая порнографической тетрадью.

— Это моя тумбочка… — извиняющимся тоном сообщил бывший студент, — А листы, господин старший капитан…

Не дослушав, Богдан заорал гневно:

— Это зачем?? Эта порногрфия — почему?? Дрочите???

Гробовое молчание было ему ответом.

— Я спрашиваю — дрочите?? — обличающим тоном опять заорал Богдан, вновь потрясая самодельной порнографией, — Отвечать!..

На этот раз ему хором, но вразнобой ответили все пятеро находившихся в кубрике подчинённых:

— Никак нет. Да. Так точно. Дрочим, хер оберст-капитан. Не могу знать.

Богдан обвёл строй выпученными от возмущения глазами:

— Это как па-ни-мать?!.

— Разрешите объяснить, господин старший капитан… — сделал вперёд шаг старослужащий Федосов.

— Ну?..

Федосов не даром давно уже тащил службу на объекте, и был сведущ в психологии начальства. По его словам выходило, что тумбочка — действительно Студента; а страницы из книжек и рисунки, — точно не его. Кого? А Терентьева, — вот которого с подозрением на дизентерию увезли на прошлой неделе. Точно его. Он большой любитель был, это… почитать. Особенно ночью на посту. Оттого и вырванные странички. Рисовал? Тоже он. Говорил, что собирается после войны в художественное училище поступать, учиться на этого, как его? А, на мариниста, да. Оттого и тренировался, — рисовал. Ну как просрался, — реально, про тетрадь и странички забыл. Очень, должно быть, без них сейчас переживает в гарнизонном госпитале. Если не умер ещё, конечно. Разрешите, господин старший капитан, собрать и передать ему с ближайшим конвоем?..

Федосов, оттарабанив всю эту зведомую глиматью, стоял, и не моргая, преданно смотрел в лицо своего командира.

Тот ещё раз взглянул на тетрадь и листы, потом опять на Федосова, — ни малейшего намёка на усмешку, ну и выдержка! Всё свалил на выбывшего, и стоит — преданно ест глазами начальство… Ну и сволочь! Надо будет его представить к званию старшего урядника, — за находчивость… — подумал Богдан, и уже тоном ниже, снова спросил:

— Так что… дрочите? На это?..

— Бывает! — невозмутимо и браво ответил урядник, — Когда совсем подопрёт. Во избежание мужеложества, как непредусмотренного Уставом внутренней службы и Моральным Кодексом гражданина Великих Регионов! Хотя вот Студент, то есть младший капрал Матюшкин, утверждает, что в Спарте…

— Молчать!

— Есть!

— Что ж вы как… как… Мы в АСО, на фронте, и то до такого не опускались!.. — потрясая гнусной тетрадью, возопил старший капитан, — Под обстрелами! Отражая атаки! Не опускались до такого!

— Это и понятно, господин старший капитан… — влез было бывший студент Матюшкин, но Богдан оборвал его:

— Молчать. Когда к вам не обращаются, младший капрал! На объекте без году неделя, а уже имеете наглость препираться, бля, со старшими по званию!!

Студент заткнулся; а Богдан опять обратился к своей правой на объекте руке, уряднику Федосову:

— Ещё есть что мне сообщить?..

— Так точно! — браво ответил тот, — Дрочим в неслужебное, личное время, без ущерба для службы и с пользой для организма!

Богдан хотел было спросить, для какой пользы организма они, подонки, обсуждали возможность выдернуть зубы коту Генералу и заставить его лизать себе елду, но сообразил, что этим он явно раскроет свой источник получения информации, а это нехорошо. И для авторитета, и вообще на будущее. И потому ограничился строгим:

— Младшему капралу Матюшкину — наряд вне очереди. За препирательство в строю со старшим по званию и коверкание воинского звания. Я — старший капитан, стар-ший ка-пи-тан; а не оберст-капитан, бля! Запомни!

— Есть наряд вне очереди! — без особого расстройства откликнулся Студент, — В ночное дежурство?

— Нет! — мстительно решил Богдан, — На третьей башне резервный пулемёт, тот, у которого лентопротяг не работает. Уже заржавел весь, поди. Так вот — отчистить его, чтоб блестел, как у кота яйца! Я лично проверю!

— Яйца?.. — показалось, что кто-то переспросил шёпотом за спиной; он обернулся, — но по рожам непонятно, кто. Может показалось. На всякий случай повторил:

— Ствол проверю. У пулемёта. Чтоб сиял. Как у Генерала яйца!

— Господин старший капитан! Разрешите обратиться! — Студент, на этот раз строго по уставу.

— Ну… Обращайся! — уже предчувствуя какую-то очередную гадость, разрешил Богдан.

— У кота Генерала яйца не блестят! Я лично проверял! — сдерживая кривящуюся от желания заржать рожу, заявил Матюшкин. В строю кто-то прыснул.

— Вот значит, когда закончишь с пулемётом, будешь Генералу яйца чистить — чтобы блестели! — нашёлся Богдан, и победно оглядел подчинённых, — Ибо не порядок. Сейчас все свободны; все эти бумажки собрать — и ко мне в кабинет. И проверка тумбочек. Проверка внешнего вида. Койки перезаправить. Федосов ответственный.

— Есть.

— Выполняйте.

Развернувшись, помахивая конфискованными бумагами, прошёл вдоль строя и вышел в коридор. Секунду раздумывал, — куда пойти? — сделать крюк опять на склад и послушать, что там вновь обсуждают подчинённые; или пройти в кабинет, повнимательнее ознакомиться с листами и рисунками. Там, кажись, и эротические тексты есть! — занятная библиотека была в кадетском-то корпусе, а он и не знал. Надо почитать…

А, ладно, пойду в кабинет, решил он. По дороге он размышлял — что же делать? Это проблема. И её нужно решать! Затребовать в следующем заказе ударные дозы брома или какой-нибудь похожей химии? Заказать, чтоб привезли хотя б парочку баб? — решат, что они тут, на посту номер шесть, вообще от скуки стебанулись; и расформируют нафиг, и его тоже — как неспособного поддерживать элементарную дисциплину. Половую, хы. Или нагрузить личный состав физически? Снег раскидывать? Снег и так везде расчищен; кроме того на прошлой неделе, юмористы чёртовы, слепили из снега возле центральных ворот снеговика; вернее сказать — снежную бабу, со всеми половыми признаками: объёмными грудями, выпуклой жопой, волосами на голове из пучков прошлогодней травы; и даже, хм, влагалищем. Тоже, кстати, с «волосами» из травы… Церетели чёртовы! Увидев такой маразм, Богдан приказал всё немедленно снести; а если ещё раз повторится — пообещал, что заставит всю смену «засаживать этой самой бабе, пока у вас, бездельники, члены в ледышки не превратятся!» Так что? — заставить окопы копать? На плацу, например? Чревато — могут ведь и пристрелить, и скажут, что случайно вышло… Личный состав нужно держать в строгости; и, в то же время, с личным составом нужно ладить! — это он давно понял, ещё на передовой, где безвременно окончили свой боевой путь несколько офицеров, сильно нелюбимых солдатами…

С такими печальными мыслями старший капитан Богдан Прешибайло брёл в свой кабинет, когда на поясе зажужжал зуммер рации. Он снял её, поднёс к уху:

— Центр, первый, слушаю…

— Центр, Центр, господин обер-капитан! — взволнованным голосом зачастила рация, — Говорит Башня три — Центральные ворота! Наблюдаю… наблюдаю стриптиз, товарищ старший прапо… господин старший капитан!

— Чего наблюдаешь?? — не поверил своим ушам Богдан. Ну вот, ещё один на почве воздержания с катушек съехал… это прям эпидемия какая-то! Впрочем, может быть почудилось; и у него самого просто уже крыша едет? Может на ворота просто нападение?.. Это было бы хоть…

— Стриптиз наблюдаю! — развеял его сомнения голос в динамике, — Стрип-тиз! Ну, или как оно, я не знаю точно; не совсем может стриптиз, — но там пять девок, возле расстрелянной Татры под музыку танцуют и заголяются! Местами!

— Под музыку?? — не поверил Богдан.

— Под музыку, тыщь старший… главный… капитан. Вот. Докладываю. Приём.

— Будь на месте, наблюдай. Возможно, это отвлекающий манёвр! Я сейчас подойду! — решил наконец что делать старший капитан.

Вот. Явно психическая эпидемия. Что-то нам в институте про это рассказывали, только мельком — оно и понятно, не медицинский же. Съехала крыша у всего гарнизона. Очень может быть, что и у него… Нет, в себе он был всё же уверен, — ну, имеет место быть напряжение, но не настолько же, чтобы видеть танцующих раздевающихся баб! Кто там у нас сегодня на воротах? Воронцов. Надо же, никогда бы не подумал, — производил впечатление психически устойчивого…

Богдан быстрым шагом вернулся в кубрик, где застал вполне уставную картину: урядник Федосов проводил досмотр тумбочек личного состава, поочерёдно вываливая их содержимое в проход и матерно комментируя их содержание. При этом он не забывал поминать и Студента — за неумело спрятанные картинки.

Богдан отозвал урядника; велел ему взять с собой ещё одного бойца на смену; одеться, и следовать к выходу — он их сейчас догонит. Да, нештатная ситуация. Нет, тревожную группу поднимать не надо — пусть отдыхают. Нет, не нападение — как бы не хуже. Сейчас сами всё увидим…

ШОУ МАСТ ГОУ ОН

— Смотри, правой держишь, а левую под рукоять! Придерживаешь снизу. — Владимир обучал Рамону стрельбе из пистолета в подвале бывшей гостиницы «Спорт», рядом с топочной, — Руку, как в кино, сильно вперёд не вытягивай — целиться там не придётся скорее всего, всё вблизи. Держи пистолет ближе к груди, или даже «от бедра», чтобы не отобрали.

— Правую руку так высоко на рукоятку не клади! — может стесать часть сустава затвором при выстреле! На некоторых пистолетах делают так называемый «бобровый хвост», чтобы случайно нельзя было вот так-то руку сдвинуть; но это не на всех, на Глоке вот практически нет, так, небольшой выступ; и на макарове можно подставиться, и на ТТ нет, — а какой пистолет там будет мы не знаем…

Он учил её спешно, экспресс-методом; причём нужно было дать сразу понятие о всех типах пистолетов, которые бы могли оказаться там, в Арсенале, при этом на примере единственного имеющегося в их распоряжении Глока. Нужно было предусмотреть всё варианты развития событий — далеко не факт, что сработал бы идеальный вариант — что все перепились бы спиртного с клофелином. Это было бы здорово — и на это делалась ставка, — но маловероятно. Но мог попасть пистолет в руки Рамоне? — мог. Теоретически. И потому нужно было быстро-быстро натаскать её обращению с короткостволом. И не только с короткостволом, конечно, — а и с автоматом, — на примере ВПО. Но это было проще, — калашников он и есть калашников; а вот насчёт пистолетов, как говорится, возможны варианты. А пистолета в руках Рамона, при всех её наработанных навыках убийства подручными средствами, включая осколок тарелки или даже способ удушения чулком, не держала. И нужно было спешно научить её как минимум приводить пистолет в боевое положение и бегло стрелять, — не на точность, вблизи; но хоть не закрывать глаза при выстреле, как это практикуется у женщин… Ничего, Рамона была хорошим учеником.

— Вот гляди, — это Глок. У него нет курка, вот здесь вот, сзади, как у макарова, ярыгина или ТТ. Просто берёшь и жмёшь. У макарова… а видела? Хорошо, — у него вот тут предохранитель — опускаешь большим пальцем… Надо ещё передёрнуть затвор — если патрон не в патроннике; хотя сейчас все досланный патрон держат, плевали все на инструкции; но всё же. Передёрнула — и стреляй. У ТТ нет предохранителя; у него тоже вот так — передёрнула затвор, при этом курок сам взведётся — и стреляй! Вот попробуй, вхолостую…

Обучать Рамону было одно удовольствие — она не кокетничала, как это бывает в таких случаях у женщин, не жеманничала; она конкретно впитывала информацию. И это было понятно — оттого, насколько она овладеет тут навыками обращения с пистолетом, вполне возможно будет зависеть и её жизнь. И жизнь остальных девчонок. И очень может быть — жизнь её дочки и матери. Всё это было очень серьёзно.

Внутренне Владимир недоумевал — самой вызваться на такое… Она ведь даже не знает, кто и сколько там будет… А вдруг пара десятков обкурившихся дебилов с садистскими наклонностями? Понятно, что с одним-двумя она справится полюбому; но вообще?.. И у неё дочка, — и он сама, сама пошла на такое… Непонятно. Обычно женщины «делегируют» решать такие вопросы мужчинам, по принципу «я слабая женщина, это не моё дело!» А тут… Впрочем, на кого бы она переложила бремя заботы о выживании? Диего? Насколько Владимир понял, у них не любовь — чисто взаимовыгодное сотрудничество. Диего — внутренне достаточно жёсткий человек, чтобы не вестись на женские манипуляции; да и ситуация такая, что вряд ли он что-то сможет… Видимо, рулит привычка во всём рассчитывать только на себя. Что в нынешних условиях весьма похвально; но себе бы он такую подругу не пожелал… Случись что — перешагнёт и пойдёт дальше; впрочем, сейчас время такое…

— Отлично. Теперь собственно стрельба. Старайся не щуриться и не целиться долго… От цели к цели не руку переноси, а поворачивайся всем корпусом. Старайся в каждую цель всадить по две пули, максимально быстро. Но если на тебя бросились — то хотя бы по одной; и начиная с того, кто ближе. Давай-ка попробуем… Значит смотри. Ты отворачиваешься. Я ставлю развёрнутые книги; вот, которые открытые, — видишь не обложку, а белую страницу — стреляешь. Сначала три штуки — чтоб ты знала. Стрелять только по команде! — я отойду, чтоб меня не зацепила. Так. Мы же всех предупредили — не будет тревоги?

— Всех. Диего пока в подвал никого не пустит.

Он расставлял книги и параллельно продолжал:

— Хорошо. Имей ввиду — тут, в помещении, будет сильно по ушам бить. Сразу настройся, что звук будет оглушительный, чтобы не теряться. В общем ничего страшного, но надо иметь ввиду, чтобы не растеряться. На отлетающие гильзы тоже не обращай внимание; твоя цель — гарантированно всадить по пуле, — по одной пуле! — в каждый разворот. Рикошетов тут тоже не будет — книги вокруг. Готовься…

Он отошёл к ней, присел на всякий случай, и скомандовал:

— Огонь!

Бах-бах! Бах! Бах!! — вспышки из ствола в полуосвещённом подвале, отлетающие в сторону гильзы; почти бесшумно в грохоте выстрелов свалившаяся с подставки развёрнутая книга.

— Хорошо… Смотрим.

— Мне показалось, что я первый раз промахнулась. Потому и…

— Ничего. Не спеши. Быстро стрелять важно; но важнее попадать. Так… да, ты попала три раза, в каждую по разу. Вот, гляди, оценивай. Здесь и здесь — по центру, а тут — в край. Не спеши, главное — не спеши… Давай ещё раз.

Элеонора с большой неохотой отдала пистолет для тренировок — патронов мало. Решающим доводом было то, что «если получится — патронов будет сколько угодно; если не получится — патроны нам больше не понадобятся!» Это сработало, да. Упёртая сестрёнка всё же хотела участвовать «в спецоперации»; чтобы доказать брату свою нужность, обученность, показала свои навыки в обращении с пистолетом… действительно, умеет; поднатаскал её в стрельбе этот её Толик. Даже пыталась тут суфлировать, что-то тут подсказывать Рамоне, пока Владимир её не выгнал — инструктор должен быть один. Честное слово, идти самому и одному было бы проще…

* * *

Рамона в кабинете Диего инструктировала доверенных девушек. То есть тех, кто были посвящены в саму суть «спецоперации «Арсенал», как окрестила Элеонора готовившееся мероприятие, — по другому-то как не назови, будет звучать похабно. А так вроде бы и ничего. Вот была же шпионка Мата Хари… Та ещё была… но даже в историю Первой Мировой вошла. Посмертно, правда, — расстреляли. Но ведь не блядь! — шпионка!

Доверенных, допущенных к глубинному плану «спецоперации «Арсенал» было всего четверо: она сама, Рамона; Галя — Габриэлла, разбитная, полностью отмороженная девка; Элеонора — настоявшая всё же на своём «личном участии, «…потому как западло, Вовка, под такое дело девок подпрягать; да ещё с детьми, а самой в стороне стоять! А губа, — губу тональником замажу; вон, у Рамоны есть»; и Гузель.

Когда всё это так плотно завертелось; и, по возвращении в Нору Гузель сразу и без обдумывания дала согласие на участие в «Арсенале»; и стало ясно, что план Рамоны реально движется к воплощению, — он, Владимир, чуть было не дал задний ход. Разговоры разговорами, планы планами; но когда он в спокойной обстановке, без посторонних, ещё раз представил планируемое, — он схватился за голову! Это сумасшествие какое-то — подставлять отмороженной голодной солдатне свою сестру и любимую девушку в призрачной надежде всех «обхитрить», в идиотской надежде на «удачу», что всё сложится как по нотам… да он с ум сошёл, когда только и начинал обсуждать это, когда и вообще слушал Рамону с её диким планом! А Рамона — то ли «на веществах», или реально отмороженная; и ни своей жизни, ни судьбы своих близких ей не жалко!

Примерно в таких выражениях он пересказал своё отношение сестре и уже посвящённой Элеонорой в суть плана Гузели. И… буквально наткнулся на стену.

Элеонора в самых красочных выражениях поведала брату, что он «зря её за маленькую девочку всё ещё держит», что она «такого повидала, что ему и не снилось!»; что «она давно уже сама определяет свою судьбу, и пусть брат в неё не лезет!»

Гузель же молчала, опустив глаза; а потом, когда они с сестрой уже вдоволь наорались друг на друга, подняла голову и жёстко, с сухими против ожидания глазами (ему казалось, что она плачет) сказала, что даже если они все откажутся — она пойдёт туда одна и «будь что будет». Что если есть хоть какая-то возможность помочь общине, хоть микроскопическая — она её использует. Возьмёт вот Орлика, оседлает, — пусть Элеонора расскажет, как найти ту гостиницу «Спорт», — и поедет к Рамоне. Потому что. Вот так.

Кляня себя за то, что сразу, ещё у Диего не обрубил этот дикий теперь на его взгляд план, Владимир был вынужден сдаться. Хорошо ещё что Наташе решили ничего не говорить; как и всем остальным в Норе, — по делу едут, есть возможность, план будет доведён позже; а пока не ко времени. И всё. Вот.

* * *

— Девочки, я вам свой собственный арсенал показываю не для того, чтобы научить всем этим пользоваться, — на это времени нет. Но для того, чтобы вы хоть знали, где и что есть, — на всякий случай. Мало ли что. — говорила Рамона, вертя в руках большую, плоскую квадратную пудреницу.

— Вот здесь съёмное донышко — заточенная квадратная пластина. Нет, не сюрикен — это вы фильмов насмотрелись; лёгкая слишком; но резануть ей можно вполне себе от души. Метнуть, впрочем, тоже — но только в крайнем случае; говорю же — лёгкая.

Девушки со вниманием слушали. Арсенал бывалой «мадам» внушал…

— Духи вот. Коко Мадемуазель от Шанель, мои любимые. В донышке флакончика, вот, под клейкой этикеткой — углубление. Там — клофелин. Но это уж я сама. Дальше глядите. Освежитель воздуха, — я всегда говорю, что не выношу вони казарменной. Это действительно освежитель воздуха. Но в нём… вот, внизу вставлен другой баллончик — экстракт перца с СиЭсом, отрубает зрение и глушит дыхание на раз! Не фатально, конечно, но по времени достаточно. Можно в помещении — он пенный, по объёму не разойдётся. Вот так вот достаётся, чтобы знали. Заколка вот для волос, пластмассовая на вид. В ней — лезвие. Вот так извлекается. Перстни — нельзя; перстни — слишком броско, привлекают внимание. Браслет вот… тоже. Тебе, Гуля, дам; тебе по сценарию подойдёт…

Гузель молча кивнула.

Когда они вновь, уже с Гузелью, приехали к Диего и Рамоне, «мадам» от неё была в полном восторге: красивая высокая девушка, с отличной фигурой; густые волосы цвета воронова крыла ниже лопаток; гибкая как змейка; с отличной хореографической подготовкой; и, к тому же, с ярко выраженной восточной внешностью.

— Чуть подправим; веки, насурьмим — будешь у нас японка! Японок таких высоких не бывает; но кто этим сейчас будет озабачиваться! — хлопотала вокруг неё Рамона, — Будешь Мияки-тян. Устроит, нравится? Ну вот, Мияки-тян. Мужики падки на экзотику… Уй, ты какая! Отличные волосы! — уложим в высокую причёску, как на картинках; в причёску, чтобы держалась — стальные, крашеные в дерево, спицы. Очень хороша, да! Жаль, раньше ко мне не попала! — я бы тебя без конкурса взяла!

И, понизив голос:

— Хотя Элеонора сказала, что ты девочка? Милочка, — ты точно представляешь, на что мы идём? Всё ведь может получиться совсем не так, как мы рассчитываем!

Гузель только взглянула угрюмо:

— «Всё это» не столько вам, сколько мне надо, моей семье, моей общине. Девочка, не девочка. — это к делу не относится…

— Парень у тебя есть?.. — спросила Рамона, глядя пристально.

— И это к делу не относится!

— Ясно… — пробормотала Рамона еле слышно, — Несчастная любовь… бывает. Ну ничего. Может и обойдётся.

И вслух:

— А вот взгляд этот угрюмый убери. Смотри бодро-весело. Мужики любят весёлых и отвязных, — вот, как Габриэлла. В конце концов и помирать можно со смехом, — ты уж мне поверь!

Элеоноре было решено оставить её собственное имя. И были ещё «взяты в проект» из «проверенных кадров» Анжелика; и новенькая, давно просившаяся к Рамоне в «шоу», но так и не успевшая поучаствовать в «труппе», выступавшей в «Рассвете Регионов», — рыжая Климкина, получившая тут же «сценическое имя» Коломбина.

Анжелика и Коломбина не удостоились быть посвящёнными в полный замысел операции; поскольку у Рамоны образовался негативный опыт: от пока ещё даже неконкретного предложения поучаствовать в «шоу-налёте» отказались сразу несколько её прежних девушек, на которых она делала ставку.

— Да ты что, Рамона, как ты можешь; да ты с ума сошла, да как так можно?? Да убьют ведь, и не просто убьют, а замучают, запытают до смерти — это же такие звери! Нет-нет-нет-нет; да-ты-что?? Не получится из этого ничего; убьют всех; да и как это можно — пытаться мужчин-то убить? Ты с ума сошла! — вот такая вот примерно подача последовала и от Вики, и от Юлианны, и от Маринки — Юдифи.

Всё это привело Рамону в состояние бешенства:

— Сучки тупые! Да вас в «Рассвете Регионов» сто раз могли зарезать спьяну, заразить; похитить — увезти на бессрочный «субботник»! И не пискнули бы! А теперь тем более! — всё, власти нет, дикое поле! Вам, дурам, заработок предлагаю, — что год-два после этого сможете безбедно жить вместе со своими; вы, суки тупые, отказываетесь! Риск?? — риск! Так у нас такая профессия! — надо было идти в бухгалтера, там риски другие; правда, уже бы давно и подохли б в эвако-лагерях! А сейчас что? — жирок ещё есть, с голоду зубы на полку не складываете?? — и имеете потому наглость отказываться?? Я вас когда подводила, твари вы бросовые??

— Может, со временем что-то как-то наладится… — проблеяла одна из отказавшихся.

Рамона, уже успокоившись, зло:

— «Наладится…» Ну, нет так нет. Но если, суки, рискнёте хотя бы во сне кому проболтаться — найду и зарежу. Вы меня знаете.

Девушки свою «мадам» знали; и потому на их молчание можно было рассчитывать; тем более что насчёт объекта налёта они так и не были посвящены. Но, наученная опытом, Рамона решила Анжелику и новенькую Климкину-Коломбину в детали также не посвящать, а использовать «втёмную». Габриэлла же, как Рамона и ожидала, сподвигнулась на опасное дело без особых терзаний: у неё, судя по всему, в биографии «бывало всякое»….

— Хорошее дело — чулки. Из них можно быстро соорудить гарроту — удавку. Но, сразу скажу, душить здорового мужика — это требует или большого навыка, или ещё большей озверелости. Так что это я вам уж так, для общего сведения… — продолжала инструктаж Рамона.

* * *

— Так, девочки; сразу говорю — мы идём не «сразу на спине полежать», — идём работать, но как получится… Мы идём показывать шоу!

В одном из больших номеров «Спорта» была вынесена мебель, и он представлял сейчас собой репетиционный класс. В нём было холодновато, — батареи в нём были заглушены; и при разговоре изо рта вылетали облачка пара, — но девушки были достаточно тепло одеты; да и Рамона не давал озябнуть:

— И раз, и два, и три! И раз, и два, и три! Бодрее, Климкина! Тьфу, Коломбина! — бодрее! И раз, и два, и три! Элеонора, в счёт не попадаешь! Все смотрим на Гу… на Мияки-тян, — вот это уровень! Сразу видно — школа! И-раз, и-два. И три. Теперь под музыку…

ВНЕДРЕНИЕ

В действительности всё оказалось не так, как предполагалось старшему капитану в его мрачных ожиданиях. Всё было, чёрт побери, в точности так, как описал дежурный: напротив ворот, довольно далеко, существенно дальше расстрелянного грузовика, стоял белый микроавтобус; и на его фоне, как это не дико, выстроившись в ряд, явно ритмично приплясывали, дёргались явно женские фигуры. Слышалась и музыка. Там, возле микроавтобуса, музыка наверняка орала во всю мощь; но и здесь, на посту, за двойным остеклением, её вполне отчётливо было слышно. Что-то знакомо-ритмичное, ещё «тех времён». И ритмично приплясывающие женские фигуры, в коротеньких курточках и в обтягивающих рейтузах. Нет, никаким стриптизом тут и не пахло, — это капралу Воронцову явно привиделось. Но оно и неудивительно — уж очень дикое зрелище: снег, свинцово-серое низкое зимнее небо; уныло — коричневые стены брошенных домов с выбитыми стёклами; засыпанные снегом деревья, — и слаженно танцующие под музыку молодые женщины в ярких коротких курточках. В обтягивающих ноги лосинах… мммм…

Он взял у постового бинокль. Опёршись плечом в тушку целящегося в прикрытую стеклом бойницу пулемёта, всмотрелся. Увеличившаяся в восемь раз действительность никуда не делась, — реально, девки. Живые. Пляшут… Под музыку. Явно «обращаясь» к ним, к воротам. К посту.

— Я тоже сначала подумал, что глюк! — понимающе произнёс за спиной Воронцов, — Даже куснул себя в руку. Потом гляжу — не, не глюк. А, во, опять вылазит!

В бинокль отчётливо было видно, как из открытой двери микроавтобуса вылез какой-то парень, поднял стоящую прислонённой к машине палку, и стал ритмично размахивать ею в воздухе. Танцевавшие девки гуськом улезли внутрь микроавтобуса, — видимо греться. Музыка смолкла. Парень всё так же продолжал размахивать из стороны в сторону белым флагом. Потом достал из кармана маленький, скорее всего что театральный бинокль, и стал вглядываться, казалось, прямо в глаза смотрящего на него сквозь свой бинокль Богдана. Опять спрятал бинокль в карман, и вновь стал ритмично размахивать из стороны в сторону флагом.

— Переговоров хотят! — подсказал Воронцов, как будто это и так не было понятно.

— По инструкции не можем вступать! — противно-уставным тоном прогнусавил Федосов.

— Врезать по ним, может, из пулемёта? — не то что предложил; а так, бросил мысль пришедший с Федосовым Хайдаров.

И Воронцов, и Федосов посмотрели на него как на сумасшедшего; и даже старший капитан, отняв от глаз бинокль, оглянулся на него; оглядел с ног до головы, и предложил сухо:

— Ну иди, стрельни в них, бля…

— Да чо, я так… — смешался Хайдаров; и, когда старший поста вновь вернулся к рассматриванию происходящего на той стороне улицы через бинокль, Федосов прошипел ему на ухо:

— Ты, Ильдар, за такое предложение, пойдёшь, наверное, вместе со Студентом Генералу яйца полировать! Языком, бля! Умник, нах!

Богдан раздумывал. Он слышал шёпот Федосова, и полностью разделял его эмоции. Явление пятерых молодых девок в данной точке судьбы он расценивал как явный и недвусмысленный знак мироздания; и стрелять, пусть это сто раз было продиктовано Правилами, в пританцовывавших живых, молодых, симпатичных, румяных от мороза девок он не разрешил бы даже под угрозой разжалования. Это был знак судьбы, мироздания, бога, вселенной — определённо!

Когда парень явно устал уже махать флагом, и из открывшегося вновь микроавтобуса вылезли те же девки, и вновь послышалась музыка, Богдан решился:

— Открой окно! Высунь какую-нибудь тряпку — помаши! Пусть идёт сюда — поговорим. Узнаем, что это за цирк, что им надо. Застрелить всегда успеем. Будем считать, что это не нарушение… Федосов! На другие посты передай — усилить бдительность, возможны провокации или нападение!

Воронцов засуетился, ища тряпку; Федосов взял со столика и включил рацию. Помещение тут же заполнили возбуждённо из динамика перебивающие друг друга голоса:

— Ворон, ну чо там?? Чо, правда, бабы?? Сколько?? Симпатичные? Чо делают??..

— Федосов; список всех, кто сегодня на постах, и кто сейчас бубнит в рацию, — мне сегодня на стол! — мстительно распорядился Богдан, — Я вам устрою балаган! Совсем распустились. Воронцов, — скоро??

* * *

Переговоры оказались затяжными и сложными.

Тот парень, что махал белым флагом, он и прибыл к воротам для переговоров. Его тщательно обыскали, и, не найдя вообще ничего, провели на второй, «пулемётный» этаж будки, или ПВОС-а, «при воротного огневого сооружения», как он числился в плане, для беседы с господином старшим капитаном.

Господин старший капитан первым делом выгнал всех подчинённых из будки, оставив лишь одного доверенного Федосова, которому наказал зорко следить в амбразуру «за противником» и не оборачиваться, к чему все, включая Федосова, отнеслись с полным пониманием. И, остро понимая, что уже одно то, что этот вот парень без санкции Центрального Штаба сейчас здесь, за периметром, что является грубейшим нарушением всех правил и инструкций, и потому обратного хода нет, приступил, собственно, к переговорам…

Парень, — нормальный, кстати, по виду парень, не тля какая-нибудь крашеная, разве что только с идиотской клипсой в ухе, — первым делом представился как «Володя», как владелец, бывший владелец лучшего в Оршанске кабака «Рассвет Регионов», в котором с концертной программой выступало лучшее, опять же по его словам, в Регионах, шоу…

Тут Богдан грубо прервал его, и осведомился, какого … он тут делает и что ему надо. И чтоб переходил быстрей к делу.

Парень перешёл к делу. Как и ожидалось-предполагалось, он предлагал этих вот «молодых и прелестных, неиспорченных нынешним грубым временем эстрадных див» в… в, скажем, так, временное пользование, «в аренду». А точнее — «девочки помогут вам, храбрым бойцам Армии Регионов, развеять тоску этого зимнего хмурого дня! Покажут реально шоу, танцы, — ну и… как договоритесь!»

Богдан сначала подумал, что парень издевается, что в его положении было бы самоубийством; особенно когда он упомянул про «храбрых бойцов Армии Регионов», — не было уже давно никакой «армии регионов»; и сам Богдан подчас не знал, к какому политическому лагерю он сейчас относится и кому по идее подчиняется, — он и не вникал, устраивало то, что по его заказам поставляли провизию и топливо. Но парень говорил серьёзно, и Богдан подумал, что если он сам в непонятках, что сейчас в Регионах творится, то уж гражданский и подавно может не знать обстановки, и на полном серьёзе считать, что и «Армия» некая есть, и «правительство», и вообще… Пусть считает, что за дела!

— Шефская помощь? — уточнил он, приосанившись, — Нормально! Веди своих баб сюда! — примем!

Оказалось, всё не так сладко; и это было лишь вступлением. Парень совсем не горел желанием поставлять своих «див» бесплатно; а предлагал заранее, «по предоплате», оплатить все услуги, которые смогут предоставить «его красавицы»…

При этом он краснел, бледнел, — как понял Богдан, от жадности и предчувствия большого куша, который он собирался тут урвать, тварь пидорастическая!

В реальности же Владимиру стало совсем нехорошо, — он именно тут, сейчас, опять остро понял, что никакие это не уже не игры и не планы; то, что за хлопотами приготовления «спецоперации» было как бы на втором плане, вдруг выпятилось, наглядно показав: он, Владимир, сейчас именно продаёт в сексуальную эксплуатацию девчонок… в том числе, кстати, и свою сестру, и свою любимую! И что с того, что на эту «спецоперацию» они идут сознательно: это с него, как с мужчины, никак вины не снимает, — он ясно и откровенно именно что продаёт их… свою сестру, свою девушку. Продаёт как проституток. Вот так вот. И не надо тут какие-то оправдания придумывать.

Он закашлялся, руки его задрожали. Вот так вот. До чего я докатился… Вдруг перед ним встала та сцена: внутренность деревенского дома; и он с Вадимом, с ножами, крадущиеся чтобы убить, зарезать спящих в доме парней…

Тогда он остро почувствовал, что вот он, порог, — ещё немного, и он станет убийцей! Так и вышло — после того случая лишать жизни кого бы то ни было уже не было для него чем-то запретным; и он делал это не раз, вполне осознанно. И вот очередной «порог» — продать, по сути, в публичный дом своих сестру и девушку. Куда катиться дальше??.

— Чо перхаешь, петух?? — грубо обратился к нему старший.

Владимир поднял голову. Что говорить — да, вот он, порог; и его придётся переступить. Что? — «петух»?! Оно и понятно — «бравые вояки» теперь с полным основанием воспринимали его как «цветного», «петуха», «пидора поганого», или какие ещё имеются эпитеты у этой неуважаемой категории торговцев живым товаром? Собственно, он на это и рассчитывал; потому и дурацкую клипсу на мочку уха нацепил, — не стал вновь серьгу вставлять, ухо прокалывать; но чтобы походить на этакого вот… на сутенёра, да. Обратного пути нет — просто не выпустят; да и девчонки не поймут. Эх, идиоты мы, что затеяли!.. Неужели другого пути не было?? Это всё Рамона… Да ладно, теперь уж что!..

И, нацепив на лицо приторно-любезную улыбочку, с какой, как он предполагал, сутенёр и должен бы разговаривать с клиентами, он по-деловому и довольно-таки уже нагло изрёк:

— Итак, жжжжентльмены! Девочки стоят денег! Отдых стоит денег! Всё сейчас стоит денег! — только вот деньги ничего не стоят! Жжжжентльмены! Девочки тоже хотят кушать! Их семьи хотят кушать! И девочки готовы за то неземное наслаждение, которое они вам доставят, получить натурой! То есть — патронами ходовых калибров и оружием!

* * *

Что-то подобное Богдан и ожидал, и потому наглое заявление сутенёра не стало для него шоком. Понятно, он и не предполагал, что кто-то сейчас будет продаваться за практически уже ничего не стоящие талеры Администрации Регионов; — оружие и патроны! — вот вечные ценности! Ну и пища с топливом, конечно; но первое — оружие и патроны! Собственно, стеречь эти вечные ценности он и был тут поставлен. И если при этом он чуть и «изопьёт из этого источника», ничего по сути от этого не изменится… тут много, в том числе и неучтёнки, — свозили всё впопыхах. Да, у него, старшего капитана, безупречная репутация и орден от Регионов за геройский прорыв из котла под Геловайском; но репутацию вместе с орденом на хлеб не намажешь, и как сексуального партнёра не используешь! И не пора ли, поработав на репутацию, теперь репутации поработать и на него!

Конечно, «пидор гнойный» заломил несуразную цену, и сразу появилось желание отделать его тут ногами, чтоб не пачкать об такую мразь кулаки, — ишь, падла, ещё и с клипсой! Копни — окажется что и не служил ни дня, — какой-нибудь больной!.. Но на то и торговля, — цену-то можно и сбить!..

Отвернувшийся от амбразуры Федосов всячески мимикой давал понять, что это было бы правильное решение, которое, несомненно, поддержит и личный состав!..

Показав кулак уряднику, Богдан приступил к торгу.

В конце концов сошлись на «по цинку патронов 7.62 и 5.45 на каждую тёлку — за шоу, вечер, и ночь». Ему, сутенёру поганому, сверх того прóцента, что он имеет со своих «работниц», — пистолет ПМ и два магазина патронов (Богдан имел ввиду валявшийся в ящике стола неучтённый ни по каким учётам старый убитый ментовский «макаров» с хлябающим от износа затвором, — пусть подавится!) Другого оружия — нету!! Да, если девочки очень понравятся, очень постараются; и вообще — если отчебучат нечто неожиданное, — возможны, так сказать, «премиальные»! Да, и, конечно, девочек накормить и не обижать…

Про себя Богдан подумал, что списать десяток цинков с патронами никакого труда не составит, — можно будет оформить как учебные стрельбы и как очередное отражение нападения… Да никто и не спросит!

Наконец и сутенёр с ценой согласился; заверив, что девочки свежие, умелые, нежные; здоровые — что характерно; тем не менее пользовать их только с презервативом! Что «обязательно что-нибудь отчебучат! — вам понравится!» И — «утром деньги, вечером стулья», — расчёт вперёд! А то как бы потом бравые военные не захотели переиграть.

* * *

— Ничего, не трусь! — пританцовывая на холоде в длинных, до середины бёдер, сапогах на шпильке, Анжелика подбадривала своих новых товарок, — Не привыкли ещё? Ничего, вникните! Ничего в этом сложного нет! Военные, объектовые которые, — они, конечно, одичалые; и жадные до… до этого самого; но и щедрые! Кроме договорённого ещё можно что-нибудь выпросить! И они, в общем, нормальные — не отморозки какие; дисциплина! Бодрей, девочки!

Рамона поглядывала на неё хмуро: несчастная дура не знает, на что подписалась. Ну да ничего, — она, да Климкина-Коломбина, — они «идут втёмную». Зато и нервничать не будут; для них это просто привычная уже «работа». А эти, новенькие, Вовкины, — видно что навзводе… Как там Лиана будет, если… если всё пойдёт не так, как планировалось!.. Диего не оставит… Впрочем, не надо таких мыслей перед работой. Ничего. Всё будет нормально…

— Идите сюда, девочки! — позвала она их, доставая из машины бутылку коньяка и керамическую кружку с отбитым краем, — Причастимся перед работой! Что значит «не буду», Мияки-тян? Надо! И чтоб расслабиться, и согреться, — и, главное, «печень запустить», если «там» пить придётся, — чтобы не срубило. Давайте — давайте, идите сюда. Всё будет нормально…

* * *

Ладно, договорились.

Сутенёра отпустили к его блядям; а Богдан переговорил с Федосовым. Тот полностью поддержал своего командира, отдав должное ловкости, с которой тот подвинул «сутенёра поганого» с оружия на почти что чисто патроны, — патроны списать легче всего, вон — под снегом груды гильз ещё с осени лежат! А он, Федосов, за личный состав ручается! — никто и не пикнет! У нас тут, господин оберст-капитан, стукачей нету! — заверил опытный урядник, — Не приживаются у нас стукачи! Как появится, — так или застрелится, как один вот летом ещё; а то неостановимая диарея с ними случится, вот как недавно с двоими, на замену которых Студента и Миху прислали!

— Так что всё тип-топ, гражданин начальник! — запанибратски, каная под урку, подмигнул Богдану Федосов, и осведомился, — Разрешите убыть готовить поляну?..

Отпустив разбитного опытного урядника и опять впустив в будку озябшего постового с напарником, Богдан ещё раз прокрутил в мозгу ситуацию. Вроде бы как всё должно быть чисто… За личный состав Федосов поручился… А! — в голову пришла гениальная мысль! Чтоб ни стуканул никто, можно провернуть такое дело: заставить каждого написать рапорт: так мол и так, во время дежурства толкнул, мол, на сторону похищенный со склада цинк патронов! За что готов понести заслуженное наказание по всей строгости и так далее. Без даты! Вот! Идеально! Так все повязаны будут!

Довольный собой, Богдан покинул ПВОС и отправился распорядиться насчёт патронов, — сутенёр должен был сейчас подогнать машину и поочерёдно — девочек. Кажется, служба на этом унылом посту кроме спокойствия имела и свои светлые стороны! Богдан предвкушал незабываемые вечер и ночь.

НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ВЕЧЕР И НОЧЬ

Владимир сидел в проходной комнате, в которой, судя по всему, у гарнизона Арсенала производились всевозможные хозяйственные дела: тут стояли несколько столов, на которых были расстелены грязные, в масляных пятнах, простыни; и валялись принадлежности для чистки оружия; висели прямо на гардинах какие-то старые бушлаты и шинели; в углу громоздились коробки и какие-то тазы… А раньше это был, очевидно, класс изучения уставов и строевой подготовки: на стенах висели плакаты, на которых были изображены бравые солдаты в старой, ещё дореформенной форме. Солдаты лихо отдавали честь, шагали строевым шагом, и вообще всем своим залихватским видом давали понять, что главное в армии — это уставы и строевой шаг. На некоторых плакатах им, правда, были дорисованы гигантские гениталии, по размерам подходящие скорее слонам; а также на некоторых плакатах было изображено, как бравые вояки прямо во время выполнения строевых упражнений какают и писают. Обычная «наскальная живопись» каких-нибудь уличных гопов; но, поскольку трудно было допустить, что сюда когда-либо забредали гопы, оставалось предположить, что это было творчество обретавшихся здесь в последнее время военнослужащих. И что по своему развитию они недалеко ушли от гопов, что, в общем-то было неудивительно.

Владимир в определённой степени «попался».

Это было несколько не по плану, — предполагалось, что, «передав девочек» воякам, и «получив расчёт авансом», он будет ждать за периметром, в прямой видимости; чтобы, если всё пойдёт как планировалось, вместе с Диего тут же прибыть «для вывоза военного наследства». Так настояла Рамона, не без основания предполагавшая, что «парень может сорваться», зная что рядом, возможно, сношают его сестру и подругу. А что? Это жизнь — всё могло случиться. А нервные реакции там, «в логове противника», как она выразилась, были бы крайне неуместны; более того, он мог «погубить всё дело».

Впрочем, сам он предлагал, чтобы он был внутри периметра, под любым предлогом; по возможности ближе «к девчонкам, к месту действия», чтобы «в случае чего прийти на помощь», — что Рамона, как автор «операции», решительно отвергла: «прийти на помощь» он вряд ли сможет, а вот сорваться и наломать дров, погубив всё дело — вполне.

В итоге получилось всё же по его, но не совсем: когда Владимир уже забрал все патроны (ПМ старший пообещал отдать «позже, когда будем возвращать девочек») и вывез их подальше от Арсенала (где его в условленном месте уже ждал на машине Диего с тем самым усатым дядькой с дробовиком); когда он уже проводил «девочек» за периметр, — «старший» вдруг решил, что неплохо будет, если «этот пидер» подождёт «своих девочек» здесь, в Арсенале, — мало ли, вдруг «будут какие неувязки». Про себя же Богдан решил, что когда они всё закончат, — а он, в общем, собирался честно выполнять договорённость, — и «девочек» придёт пора «отпускать по домам», он лично «набьет лицо этому пидеру», «чтобы знал, что есть вещи, заниматься которыми мужчине западло». Богдан был деревенским и не переваривал «всю эту городскую хренотень».

В общем, Владимира оставили в Арсенале, что полностью согласовывалось с его желанием; вот только свободы перемещения он был лишён, — в этой вот самой комнате его пристегнули наручником к батарее, да ещё оставили стеречь его одного из солдат, которого попросту называли Студентом. Судя по всему, за какую-то провинность; Владимир слышал, как Студенту пообещали, что «и ему чего-нибудь сладенького перепадёт; если, хы-хы, что останется!» «Студент», впрочем, не особо возражал.

И вот теперь Владимир сидел на стуле возле батареи и вёл беседы со Студентом, с Никитой Матюшкиным, если по имени-фамилии. Они даже успели по-своему подружиться…

— Ой, военный, за грудь не трогайте! — я от этого сильно возбуждаюсь! — произнесла обыскиваемая Рамона, и лапающий её в порядке обыска Хайдаров осклабился…

На Рамону Владимир удивлялся, — во всяком случае внешне она демонстрировала полнейшее хладнокровие. А ведь именно ей предстояло, что ни говори, сыграть главную роль в планируемой «спецоперации»; и, соответственно, «на ней были все рИски». Ещё раньше он поделился своим удивлением с Диего, на что тот лишь повторил своё что «у Рамоны был в жизни крайне негативный опыт, и оттого она сделала всё, чтобы в случае повторения «той ситуации» «быть во всеоружии». В том числе и в психологическом плане. Правда, непонятно было сколько в её спокойствии было от «психологической подготовки», а сколько от природной отмороженности, — но факт оставался фактом: Рамона была холодна, профессиональна во всех смыслах, и демонстрировала недюжинный потенциал в обращении с мужчинами.

Сразу же, как только он «привёл девочек», она чётко выделила, кто из «заказчиков» главный — это был, конечно, старший капитан, и «охомутала его».

Начало всего этого «действа» происходило, когда Владимир был ещё со всеми, внутри самого здания Арсенала, в довольно большом «зале», который ранее, возможно, выполнял функции актового зала, и куда подчинённые капитана спешно стаскивали всё необходимое для того, чтобы «весело провести время»: электорообогреватели, лампы на переносках; составляли столы и расставляли стулья.

Пока «весело щебечущие» девушки скрылись в предоставленной им комнате чтобы «припудрить носики и переодеться», Рамона взялась за капитана…

Негромко мурлыкал блюз привезённый девочками с собой проигрыватель, запитанный уже не от батареек, а от арсенальского генератора; пахло разогретой консервированной кашей с мясом; и таким уютным, домашним, довоенным ароматом освежителя воздуха для туалетов «Морской бриз»… Кот Генерал, задрав хвост, так, что всем в глаза бросалась его коричневое анальное отверстие и, действительно, совсем не блестевшие, яйца, озабоченно принюхиваясь, сновал под ногами и между ножками столов, предвкушая некие развлечения и возможность пожрать. Капралы; то есть те, кто ещё не заслужил звание «старослужащего», мешая друг другу, переставляли столы и суетились не меньше кота.

Поначалу они втроём мирно сидели рядом на стульях в углу зала, и капитан, время от времени отвлекаясь чтобы отдать те или иные распоряжения своим суетящимся подчинённым, довольно холодно и высокомерно разговаривал с ними, — с Владимиром, «пидером поганым, сводником»; и с Рамоной, которая у него, несомненно, проходила как «падшая женщина» и «прошмондень, хотя и симпатичная…» Поначалу капитан всячески невербально демонстрировал всю разницу в их «социальном положении» и всю ту «пропасть морального падения», в которой находились «пидер» и «женщина лёгкого поведения»; но постепенно его отношение стало меняться — во всяком случае по отношению к Рамоне.

Владимир считал, что хорошо знает женщин и тонко разбирается в их уловках; и потому он, в процессе беседы с капитаном, чётко отслеживал все те «приёмчики», которыми владеют опытные в амурных делах женщины; и которые Рамона грамотно, опытно, целенаправленно и неотразимо использовала против, как Владимир оценил, простоватого и малоискушённого в общении с женщинами вояки.

Мягким, грудным, низким, таким возбуждающим голосом, Рамона сообщила поначалу такому высокомерному капитану, что они, «девочки», «не какие-то там!.». — они танцовщицы, «шоу-гёлз лучшего в Оршанске кабаре «Рассвет Регионов», про которое он, «господин военный начальник, наверняка слышал (он не слышал), даже если военная судьба не позволила ему в своё время посетить это прекрасное заведение (Богдан в то время, когда ещё функционировал «Рассвет Регионов», лежал в госпитале, залечивая осколочное ранение и последствия обморожения, полученные во время осточертевшего сидения в окопах под Геловайском). И что они, девочки, «идут на всё это» только и исключительно из-за невыносимо-трудного положения их престарелых родителей (тут её глаза увлажнились); и потому, что их «патриотический долг» есть скрасить трудную службу «наших доблестных воинов». Проще говоря — «они не проститутки, — нет-нет!»

Тут капитан было нахмурился: это ещё что за дела?? За что он столько патронов отвалил?? — но Рамона тут же рассеяла его сомнения, сообщив, что «хотя они все и хорошие девочки; но будут делать то же, что делают девочки плохие, только хорошо!» — при этом она зазывным эдаким жестом отбросила волосы с лица; а на обратном пути её рука как бы невзначай скользнула по её высокой груди, талии, бедру… Богдан стиснул зубы.

— Считайте нас гейшами! — попросила Рамона, и её алый язычок скользнул между губ, увлажнив их, — Вы знаете, господин полковник, кто такие гейши?.. — она медленно закинула ногу на ногу, при этом высокий разрез юбки обнажил её безупречной формы бедро, — Это совсем не то, что обычно думают; гейши, это, господин полковник…

Богдан уже дважды поправлял её, что он не полковник; он — старший капитан по принятой сейчас в армии Регионов классификации, но женщина всё равно упорно называла его полковником, при этом каждый раз бросая полный восхищения взгляд на его орден. В конце концов он перестал её поправлять, — женщина, что с неё взять, в воинских званиях не разбирается; а он всё равно ведь рано или поздно станет полковником! Ну и — приятно почувствовать себя полковником пока что хотя бы в глазах этой приятной, хотя и такой смешно-татуированной женщины!

Интимно понизив голос и чуть придвинувшись к Богдану, подавшись к нему всем телом, и, в особенности — как-то так получилось, — грудью, татуированная девушка, представившаяся как Рамона, поведала Богдану, кто такие японские гейши; а также греческие гетеры; и в чём их отличие от вульгарных проституток… Они — «подруги»; их призвание — не удовлетворить чисто животную похоть самца, а на время стать его интимной подругой; дать воину расслабиться в женских объятиях; если надо — дать высказаться и понять его; развлечь его танцами и игрой на музыкальных инструментах; ну и, при взаимной симпатии, подчёркиваю! — доставить ему минуты небесного блаженства в постели!..

При этом она, склонив голову, чуть искоса одарила его таким интимным взглядом, что капитан непроизвольно вспотел, как школьник, которому вдруг оказала знак внимания дано нравившаяся ему одноклассница.

Слегка улыбнувшись, опустив веки, расправив плечи и выставив напоказ такую на вид приятную грудь, девушка, ещё понизив голос, сообщила ему, что уж он, во всяком случае, ей «действительно по-настоящему уже нравится» и «скажу вам честно, полковник, хотя это и нехорошо с моей стороны — вы полностью соответствуете тому образу воина-защитника, который существует у меня с детства! Вы — герой, господин полковник; и я постараюсь…»

Она ещё говорила что-то своим мягким грудным голосом; при этом вдруг протянула руки и взяла своими пальчиками его большую кисть… Богдан обратил внимание, какая гладкая у неё кожа на обнажённых запястьях; и, неожиданно для себя, почувствовал величайшее расположение к этой такой приятной женщине… Что ж! — «гейша», — это совсем другое, нежели обычная блядь! — сказал он себе. Как там она лепечет? — подруга, соратница, шалунья? Пусть так! — хотя бы на вечер! Он даже почувствовал, что у него начал восставать… хм!.. После того обморожения под Геловайском, он подозревал, что застудил себе яички и простату; и у него «с этим» возможны проблемы… впрочем, с рукоблудием всё получалось; но вот с женщиной… ну, тут такая женщина, что, без сомнения, поднимет хоть пушку у подбитого танка, не то что вялый капитанов член! — гейша! Про себя Богдан решил, что, хотя девочек мало, а солдат — много, и «каждому надо бы хотя бы по разу», — эту женщину он будет один… никому не уступит! Пока, во всяком случае. А потом видно будет.

Тут он заметил, что «пидор проклятый», привезший сюда этих див, сидит и смотрит на них; и ему стало неприятно. Подозвав одного из бойцов, он приказал отвести его в помещение для чистки оружия и пристегнуть наручниками к батарее, надёжно! — а ключ принести ему. А на обратном пути пусть принесёт им с Рамоной из пищеблока чего-нибудь выпить. Во, морса пусть принесёт! Пока что только морс. Да, пусть урядник отправит Студента стеречь этого… этого. Пошёл, бе-гом!

Ему приятно было демонстрировать этой своей новой «подруге», что он тут главный, и его приказы выполняются беспрекословно.

* * *

Так Владимир оказался здесь, и прикованным к батарее; под охраной Студента. Было скучно, — во всяком случае Студенту было скучно; Владимир же напряжённо прислушивался к происходящему в здании, к отдалённо доносящимся звукам музыки; — и они болтали о жизни.

Вскоре они почти подружились. Никита, выяснив, что доверенный его охране сутенёр совсем даже не тупой сводник, а тоже свой брат студент, не чуждый гуманитарным дисциплинам и вообще философии, «свернувший на эту дорожку» не от врождённой жадности и не ради стяжательства, а «так уж жизнь сложилась», одновременно и осуждающе качал головой, с одной стороны и не одобряя такого «бизнеса», но и, будучи вполне широких взглядов, расспрашивал «как оно в этом бизнесе тикает», каковы доходы, каково «соотношение «доходность-риск». Вообще складывалось впечатление, что парень как бы и на себя примеряет роль успешного сутенёра, полновластного владельца «нескольких тёлок».

Не особо разбираясь с сутенёрской кухне, Владимир постарался свести разговор к абстрактно-отвлечённым материям, к беседе «за жизнь», надеясь потом подвинуть его и к обсуждению внутреннего распорядка на объекте, к информации, которая может быть полезна… В общем, он чувствовал свой столично-заграничный, превосходящий уровень перед парнем, едва закончившим второй курс какого-то местного института народного хозяйства по специальности с труднопроизносимым гуманитарным названием; и, стараясь не вызвать подозрений, умело направлял разговор.

Уже выяснилось, что Никита «эту региональскую движуху, и прославление этих старозаветных местных предателей вполне презирает, — но что делать?.». и пошёл в институт не по призванию, а чтобы откосить от армии «и потому что мама хотела»; но откосить всё равно не получилось; на втором курсе с института бронь сняли, и «всё равно пришлось надевать берцы, мать их!.». Впрочем, повезло — не загремел на передовую, а полгода кантовался при штабе 86-й МС бригады, потому что хорошо умел рисовать и рассказывать разные истории. Ну и в компьютере немного шарил; если нужно было какой-нибудь отчёт набрать или распечатать. «За компьютер» и умение писать плакатным пером его держал при себе начштаба роты; за умение чего-нибудь художественно наврать, перемежая ранее прочитанное с выдумками, его поддерживали в казарме «деды». Теперь вот перевели сюда — «тут жить можно, хотя и скучно».

В это время в комнату зашёл один из местных воинов; похыкал, тыкая пальцем в Никиту, и со словами «- Не повезло тебе, пацан, там такие тё-ё-ё-ёлки! Артистки!», подхватив стул, собрался уходить. Никита переспросил его «а чо там происходит?», и тот мельком сообщил, что

«— …тёлки все накрасились, переоделись, — это тебе не Дуни с Вокзальной, красивые!», — и что «Богдан велел на постах оставить по одному человеку, и самых залётчиков; но следить в оба!» Что потом их сменят… «…как и тебя — может быть, если не забудут! Хы-гы!»

— Спроси, как насчёт спиртного?.. — подсказал Владимир. Сами они привезли три бутылки «Корсара», — всё, что оставалось из запасов у Диего. Конечно, ещё не «заряженного».

На спиртное была большая надежда. Собственно, единственная, пожалуй, — уж очень много парней тут собралось! Получалось около двадцати человек, если не больше, только в зале, не считая на постах, — три бутылки коньяка на всех это что слону дробина; но они рассчитывали, что у вояк тоже что-нибудь будет! — гулять так гулять! Какая же «пьянка с девочками» и без спиртного?? Вот тогда Рамона и рассчитывала задействовать свой клофелин.

Солдат разочаровал, сообщив, что «- Богдан, падла, сказал, что без пойла обойдётесь, — «пить, грит, — здоровью вредить!» — как будто мы не знаем, что он сам втихаря цедит!»

Забрав стул, воин убежал.

Владимир помрачнел — план сыпался на глазах… Неужели Рамона ничего не придумает?

Но нужно было держаться бодро-весело, и они продолжили беседу. Владимир, в свою очередь, рассказал про своего друга Вовчика; про его ещё со школы увлечённость «выживательством», про его подготовку. Про то, как он сейчас в одной из деревень «организовал свой колхоз» и «выживает общиной».

Никита с пониманием выслушал его, и рассказал, что сам он «до всего вот этого» про выживательство это самое тоже, бывало читал; интересовался даже; но считал, что «подготовка к БП» — это явная глупость; что «если случится — лучше сдохнуть сразу; а не затягивать агонию».

Владимир, чётко знавший позицию самого Вовчика по всем этим «выживальщицко-теоретическим вопросам», как то: «лучше сдохнуть сразу», «на всю жизнь не напасёшься, ко всему не приготовишься» и вообще «будь что будет, от судьбы не уйдёшь», переспросил, как сейчас он к этому вопросу относится? Как его мама? — Никита, как и Вовчик, был единственным сыном. Как она переживает этот вот «БП», и что, может быть, он изменил бы в своём подходе, «если б время можно было отмотать назад»?..

В это время в комнату зашли ещё два воина, и, сообщив, что для сцены «артистки» затребовали «кулисы»; ну, или портьеры, «чтобы можно было выступать как в настоящем театре», — а все ж шторы с зала стащили в кубрики, — окна утеплять; забрали с собой для помощи Никиту, и пошли за портьерами.

Как только он ушёл, Владимир попытался освободиться от наручника, — и у него ничего не получилось… Как назло, в пределах досягаемости или в карманах не было ничего, из чего можно было бы соорудить импровизированную отмычку; и он последними словами ругал себя за непредусмотрительность: Гулька же рассказывала, как удачно спрятанный ключ от наручников спас ей жизнь! — чтобы не взять его у неё на всякий случай?? Не предусмотрел такой вариант! — а вот предусмотрительный Вовчик наверняка бы был во всеоружии! В общем, когда, весь пыльный из-за тяжёлых старых штор, вернулся Никита, Владимир всё так же мирно сидел пристёгнутый к батарее.

— Заглянул туда, — танцуют! — с оттенком зависти сообщил он Владимиру, — С твоими тёлками. Свет притушили, — и блюз… к каждой — очередь, пока, — только потанцевать… Сейчас, сказали, потанцуют, — потом похавают слегка, — потом шоу-программа, — а потом, кэп сказал, «он будет распределять». Что «залётчики — в последнюю очередь!» А сам сидит, болтает с этой, у которой татухи, — она у него на коленях!.. Пацаны прям аж воют, — когдааааа??? Лёнька, говорит, уж не выдержал — сдрочнуть сбегал! Сплошная мука, хы…

— Слушай… — озабоченно поинтересовался Владимир, — Они там… ну, женщины; мужиков много… знаешь, как это бывает! Они там не передерутся, не перестреляют друг друга?? А то я, смотрю, у вашего старшего с собой пистоль; да и все вы, наверно, при оружии… Передерутся из-за баб, — да и постреляют друг друга!

— Не! — отринул такую возможность Никита, — Пистоль только у Богдана, он с ним не расстаётся. У нас у всех только автоматы, а они — в кубриках, в пирамидах. Так что никак… Да и Богдан сказал: кто вдруг дисциплину нарушит — сразу «на холодок», на замену тех, кто сейчас в будках возле пулемётов дежурит. И бухла же нет! — так что все дисциплинированные сейчас, как детсадники на ёлке в ожидании Деда Мороза!

Помолчал и добавил, мечтательно улыбаясь:

— Мне эта, японка понравилась. Такая, такая вся… японка, одним словом!

Владимир сжал челюсти, чтобы не выругаться; но спросил опять совсем нейтрально-спокойно:

— Шторы-то? — как, притащили? Что долго? На другой конец дома, что ли, ходили?

— Не. — ответил Студент, — Близко всё. Рядом там.

— А где… где будут моих девочек пользовать? — снова спросил Владимир, и почувствовал, как волна жара подкатывает к лицу. В жилах вскипала ярость. Сидит тут… Рвануть, нах, вырвать наручник вместе с батареей; дорваться до оружия, если так затягивается со спиртным из-за этого упёртого капитана, — и порешить тут всех!.. Он прерывисто вздохнул.

— У нас кубрики на четыре и на шесть человек. — как ни в чём ни бывало сообщил Никита, — Хорошие! Вот, туда и водить будут. Эх!.. Пока до меня очередь дойдёт…

Опять заговорили про жизнь; про учёбу; «про БП» опять вспомнил Никита:

— Да, Володь, кто же знал!.. Всё говорили «БП, БП»; ну я так и думал — если начнётся, — чего уж тут и готовиться, к чему, правда ведь?.. Как полыхнёт! — как тут спасёшься! Думали ж, что раз «БП» — то ррраз, — и нету. А оно видишь, как повернулось… Только что американцы с китайцами и корейцами ядрён-батонами покидались, — и то не «по территории», а по флотам и по базам, — и всё… а всё остальное уж общий бардак закончил; да ещё эпидемия эта!.. Опять же — кому как повезло. Мамка-то? Мамка в коммуне, в Острожецкой, — слыхал? Давно оттуда вестей нету; почту же зарубили эти, регионалы сраные, — «чтоб панику и заразу не распространять»… Сейчас бы, конечно, если б знать — подготовились бы… Чо там? — помнишь, гречка копейки стоила? Был бы у мамки бидон гречки, — не надо б, наверно, и в коммуну подаваться, — много ли ей, старой, надо-то? А так… Но, наверно, это всё ж не конец! — «оптимистично» закончил он, — Наверно, ещё всё будет! Бабахнут ещё и по нам ядрён-батонами! — какое наше время! Хлебнём ещё! На всю жизнь не запасёшься… Эх! Надо жить пока живётся!

Вновь открылась дверь, и появилась… сестра Элеонора! В сопровождении того самого парня, который присутствовал при «первичных переговорах», и которого капитан звал «Федосов».

Элеонора была «в сценическом прикиде», изображавшем цыганку. В руках — обыкновенный общепитовский поднос, с двумя парящими эмалированными кружками чая и парой пачек крекеров. К чаю прилагались две тарелки с так же парящей кашей, и пакетик с кусочками рафинада.

Кокетничая напропалую с Федосовым, Элеонора прошла к сидящему возле батареи Владимиру, и, изменившись в лице, чуть не уронила поднос:

— Лёня, Лёня, это что же такое?? Чего он прикованный-то??

— Распоряжение командования… — мырлыкающе произнёс Федосов, прижимаясь к ней тазом и закатывая глаза, — Во избежание… ммм, Элеонора, детка, оставь поднос, и пошли скорей…

— Скорей тебе!! — склочным тоном отозвалась та, — А как он кушать будет?? Отстегни его давай!

— А не могу… — по-прежнему промурлыкал Федосов, — Ключ у кэпа… Да и не положено… Ничо, пожрёт как-нибудь и одной рукой; или вон, Студент его покормит, хы!.. Пошли скорей…

— Не приставай!

— Что значит «Не приставай??» — в мурлыкающих нотках Федосова прорезались нотки уже железные, — Ты смотри мне!.. Дохера-то о себе не воображай! Кто ты есть, и кто — я! Я ведь могу и по-другому объяснить!

Брат с сестрой быстро обменялись взглядами, и в этих взглядах не было ничего оптимистичного. Всё шло через жопу, как сказал бы, наверно, Вовчик. Не по плану; да, собственно, и плана как такового не было — один расчёт на то, что оказавшись внутри периметра, направление действий подскажут обстоятельства.

Ну, вот они — внутри периметра. И обстоятельства — как-то не располагают!..

Обернувшись к Федосову, Элеонора моментально вновь надела улыбку:

— Что ты, что ты, Лёнчик! Я ведь твой уровень знаю — ты тут… второй после бога, а первый — ваш кэп! Не беспокойся! — всё сейчас будет. Всё будет… потерпи! Сейчас я. Надо же человеку…

Тут она «неловко» накренила поднос, и одна тарелка вместе с обеими кружками чая вывалились прямо на колени Владимиру! Хорошо что под брюками у него было термобельё; и всё равно от неожиданности и ожога горячим он вскрикнул! — чуть не заорал.

— Ааай!! — закричала и Элеонора, стараясь удержать норовящую упасть на Владимира и вторую тарелку, — Ай! Что я наделала!!

Федосов вздрогнул от неожиданности; но, увидев, что случилось, только расхохотался:

— Ничо! — это судьба такой, — быть ему сегодня нежравши! Не ошпарила хоть? Яйца не обварила, хы-гы?? Вон, пусть с себя кашу собирает, ест! Или ты, студент, его облизывай! Да ладно, чо ты, пошутил. Ладно, студент, не долго тебе осталось терпеть, — девки работают ужо… моя вот цыганка только пока вертихвостит, гы.

Он хлопнул по заду наклонившуюся над сидящим Владимиром Элеонору.

— Ну ничо, щас мы это поправим… А то они чо придумали! — пожаловался он ни то Матюшкину, ни то Владимиру, — Шоу-программу, то да сё!.. Кэпу-то хорошо, — он себе бабу заграбастал; уже разик оприходовал; и сидит с ней, на второй раз созревает, — а мы там танцуй-обжимайся, как старшеклассники на школьном вечере! Гейши, бля! Я кэпу так и сказал: пусть сначала хотя б по разику всех обслужат, — потом уже и «шоу» показывают! Мы не в театре, бля! Пошли, давай! — требовательно рванул он за руку Элеонору.

Владимир дёрнулся, и, как не старался сохранить выдержку, исказился в лице.

— Печ-ч-чёт! — как бы извиняясь за гримасу, пробормотал он.

— Ничо — просохнет! — Федосов требовательно уже потянул за руку Элеонору, — Всё? Как хотела? Снесла пожрать своему сутенёру? — всё, пошли, эта, отрабатывать! А что кашу и чай на него вывалила, — это твои проблемы, ловчее быть надо, хы! Пошли.

Оставив поднос, одну нетронутую тарелку с кашей, они двинулись обратно к выходу. Обернувшись, Федосов ещё сказал студенту с досадой:

— Баб-то всего ничего! И то, — эта, с татухами, — с кэпом; эту — я для себя первого прибрал; хоть у неё и пасть надорвана, — понравилась она мне! Это, как это говорили-то? — секси, да! И ещё эта, японка — под недотрогу косит! Охерела совсем! Хорошо хоть остальные три не ломаются, пашут как дизель в заполярье…

— Слышь, студент! — уже скрываясь в дверях, бросил Федосов на прощанье, — Хочешь эту вот, цыганку, — после меня? Отжарю её раза три, — и тебе. А? А ты мне в альбоме нарисуешь чо, — вот с сегодняшнего вечера, а? На память. А то смотри, — тех троих скоро пацаны заездят совсем, хы!..

Он скрылся за дверью.

Больше всего на свете в этот момент, больше даже чем выжить, или чтоб сбылось ими задуманное, Владимир хотел бы сейчас броситься на Федосова и порвать его на части голыми руками! И наверняка бы бросился! — недаром опытная Рамона отводила ему в плане место за периметром, — но стальной браслет ясно давал ему понять, кто он на этом «празднике жизни».

— Что ты дёргаешься?.. — с сочувствием спросил Никита, — Здорово ошпарился, что ли? Больно? Бля, и кашу на пол вывалили, хорошо хоть чай несладкий… Кто там завтра в наряде, кому убирать… Я нипочём не буду; пусть завтра сами дневальные убирают; нанимался я им, сидишь тут как дурак, пока они там тащатся…

Владимир смотрел на него и не видел. Всё шло не так. Но… когда Элеонора наклонилась над ним, они успели обменяться несколькими фразами:

Она — что со сцены в «актовом зале» есть выход в коридор, и «что-нибудь попробуем…»

Он — что оружие в «кубриках», куда будут водить девушек…

Ничего непонятно. Что будет. Как будет…

Отпинывая в стороны ошмётки каши на полу, Матюшкин бормотал:

— Не, эта цыганка, Элеонора, — она тоже ничего!.. Хоть и губа у неё порвата. Ну, — можно же не целоваться, правда же?.. Вообще, проститутку не надо целовать! — я читал где-то. Неположено…

У Владимира появилось жуткое желание придушить хотя бы этого, студента…

* * *

Когда Элеонора со своим настырным «ухажёром» вернулась в «зал», веселье давно уже было в разгаре. Практически все вояки из почти двух десятков, находящихся в зале, за исключением нескольких «молодых», были уже навеселе, несмотря на то, что кэп пока так и не разрешал нарушить сухой закон, — алкогольные заначки в Арсенале были не только у Богдана, но и у «личного состава». Давно уже опытные тыловые воины научились ставить на кухне, в тепле, брагу из консервированных компотов, время от времени перепадавших в паёк. Сегодня все запасы пошли в дело. Увы, — алкоголь «личным составом» потреблялся «конспиративно», и подсыпать клофелин не представлялось никакой возможности…

— Где ты шляешься?? — с ненавистью прошипела Элеоноре рыжая Коломбина-Климкина. Она уже, как и Анжелика, как и Габриэлла, сменила свой «сценический наряд» на розовый пеньюар-разлетайку, благо в зале и в кубриках, куда её «водили», было тепло. В пеньюаре было удобно, — на голое тело. И сексуально довольно-таки. Впочем, «личный состав» тут оголодал настолько, что «за секси» сошло бы что угодно, — хоть махровый халат, хоть телогрейка…

Климкина уже «обслужила» пятерых, и сейчас её приглашал «потанцевать с продолжением» шестой; и она, честно отрабатывая, как она полагала, свою долю, не понимала ни поведения Рамоны, ни поведения «этих фифочек» — Элеоноры и Гузели — Мияки-тян.

Она, Климкина — пятерых; Анжелика — наверное, столько же, если не больше; по меньшей мере троих — Габриэлла, — а эти сучки что?? Они что, нанимались за одну и ту же, что и всем, долю, пахать тут как молотилки?? Её разбирала злость. Ну, Рамона понятно, — Рамона «мадам»; она тут, если не считать Владимира, который, как определила Климкина, «сбоку припёка», всё и организовала, — и организовала неплохо: за пару цинков с патронами, действительно, можно было выменять много-много чего!.. Правда, наверное, придётся делиться и с Рамоной, и с Владимиром… Но с какой стати они-то втроём пашут, — а эти как целки?? Это что, справедливо??

Элеонора только сверкнула на неё глазами. Вот сучка! — оценила её Климкина, — Драная сучка. С порванной губой — а туда же! Падла! И Рамона, как дура, сидит на коленях у этого, у главного — о чём-то с ним шепчется, смеётся, — нет чтобы руководить!.. Нет, она, Климкина, думала, что у Рамоны в её борделе всё поставлено более грамотно. А тут чёрт-то что — одни работают, успевая только со спины на четвереньки и обратно переворачиваться, а другие ходят тут, как царевны!.. Хорошо ещё что презервативов хватает, снабдила «мадам»; не надо каждый раз подмываться…

Она почувствовала, как к ней сзади в очередной раз кто-то жарко прижался, дыша в ухо перегаром:

— Девушка… вы разрешите вас пригласить… на танец… а затем… на палку чая…

Обернулась. Опять тот же. Бля, как его… Рустам, что ли. Или Рамиль. Явно что-то нерусское, и фамилия «на х». Она ему уже дала раз, — ишь, гад, ещё хочет!.. Но он, вроде, говорил, что он тут типа каптёра, — в том числе распределяет и жратву со склада, а значит… а значит… Можно ведь подзаработать и самой, что ей Рамона-то?..

Она как могла призывно улыбнулась ему, приоткрыв ротик и дразня язычком, оголяя плечико:

— Конечно, пан военный, конечно! С вами — хоть весь вечер! Вы сразу мне понравились!.. Вы — настоящий саме… настоящий мужчина. Сразу видно!

Тот, польщённо улыбаясь, увлёк её в танце.

* * *

Старший капитан Богдан Прешибайло пребывал в нирване, — во всяком случае, так объяснила «по-научному» его состояние ему на ушко его новая подруга — Рамона. Он, в прошлом простой деревенский парнишка, с трудом одолевший сельскохозяйственный ВУЗ, сейчас чувствовал себя подобно какому-нибудь боссу-мафиозо из американского фильма! — он сидел в кресле, теперь уже до пупа расстегнув опротивевший китель; на коленях у него сидела несомненно симпатичнейшая и умелейшая одалиска (её же термин) из присутствующих тут гетер; и он, попивая чай, в который добавил из нагрудной фляжки немного сберегаемого на самый-самый день ликёра, уже дважды удовлетворённый, весьма благосклонно взирал на происходящее.

Всё получалось как нельзя лучше! Звучала музыка; личный состав, поужинав, болтал, жадно рассматривая танцующих девушек, — и девушек приглашали просто нарасхват! То одна, то другая из их, сменивших уже свои первоначальные одеяния на откровенные пеньюары, удалялась с каким-нибудь из солдат, — чтобы через пять-десять минут вновь возникнуть тут же… А «потанцевавшие» уже с девушками «зольдатен» присоединялись к группам своих сослуживцев, живописуя, судя по всему, свои ощущения и «рекомендуя» ту или иную… Вот только… непорядок!

Он заметил, что из пятерых девушек, приехавших с Рамоной, «работают» только трое; а две — одна в «костюме» цыганки, а другая одетая в японку, явно пренебрегают своими прямыми тут обязанностями; предпочитая только танцевать, беседовать, разносить чай, но не осуществлять ту работу, за которую им, чёрт побери, авансом уже и заплатили! Непорядок!

Он хотел уже было встать, и распорядиться, чтобы «вон ты, и ты, вот» занялись, наконец, своим делом, — а то его уже извела постоянно теперь сигналившая на поясе рация: посты запрашивали «когда же придёт смена, и будет их очередь»?.. Действительно, ребята там мёрзнут, а эти… даже не всех по разу ещё обслужили!

Не дала встать Рамона, уловив вовремя его движение. Поняла, видимо. Сама гибко встала с его колен; нагнувшись, шепнула ему на ухо:

— Я сейчас, дорогой, я сама всё сделаю… Распоряжусь. Ты отдыхай, я сейчас!..

Ловко лавируя между танцующими и просто топчущимися, уворачиваясь от желающих ухватить её за платье, проскользнула на сцену, мимоходом одним только движением подбородка дав понять Мияки-тян следовать за ней. Отстранившись от лапающего её солдафона, к ней приблизилась Габриэлла, тоже одна из «посвящённых», успела шепнуть, пока тот опять не облапил её:

— Рам, у них автоматы в комнатах. Там же и патроны. Я могу, если надо…

— Отделайся от этого, — пройди за сцену! — шепнула ей на ходу Рамона. Не получилось с клофелином, совсем не получилось… Она рассчитывала, что будет какая-то общая ёмкость, куда можно будет… а тут каждый лижет из своего источника; и даже чай в нескольких чайниках — не подсыпать же в каждый! «Загасить» самого Богдана не составляло труда, — но что это даст?.. Только тут же вызовет подозрение, если она появится из его кабинета одна, — и этим провалит всё дело… Надо идти ва-банк!

— Сейчас — сейчас! — смеясь, отбиваясь от уже свирепеющего «поклонника», над которым уже стали подтрунивать его сослуживцы, к ней пробилась Элеонора.

Несмотря на натужно-весёлое выражение лица, она была бледна как стена, губы её дрожали. Шепнула:

— У них оружие в кубриках, ну, в комнатах, где они живут. Рамона… я не могу уже. Я пойду сейчас туда с этим, и… и…

— Быстро! — так же, улыбаясь, шепнула ей Рамона; — со стороны казалось, что две девушки всего-то обменялись шутками про своих кавалеров, — Идите с Галькой; сделайте всё, — и несите по коридору за сцену! Только тихо!! И… да поможет нам бог! А я сейчас это стадо соберу пока в кучу!

* * *

Трудно сказать, бог ли помог, или наконец так удачно в этот неудачный, в общем, день, сложились обстоятельства, но дальше всё пошло так, как только и можно было желать, — за исключением одной, по сути, малозначительной в серьёзном деле, мелочи, — Федосов всё же трахнул Элеонору. Во всяком случае осуществил то, что в медицинской практике называют «внедрением», — но закончить не успел, — что-то совсем небольно, казалось, царапнуло сбоку его разгорячённой шеи — и он вдруг увидел, как на лежащую под ним голую девушку, которую он весь, считай, вечер, «добивался» под хихикание сослуживцев, хлещет, разбразгиваясь, его собственная кровь…

Он схватился за шею, его глаза выкатились из орбит от ужаса, — он не мог понять, что произошло… обо что-то зацепился, царапнулся?? Но почему так много крови, почему такая струя, такие брызги?.. — ведь это же опасно, надо как-то перевязать, остановить кровь; что-то надо делать!!

Он соскочил с девушки, и застыл посреди комнаты-кубрика, которую он делил, по званию, только с Хайдаровым; в одной теперь уже страшно окровавленной нижней рубахе, без кальсон, с обвисшим членом, упакованным в розовый презерватив… он чувствовал с ужасом, что кровь продолжает струиться у него между пальцев… он опять хотел что-то сказать, попросить… но только захрипел и упал на колени, умоляюще глядя на девушку, на которой он только что лежал, совершая фрикции.

Та, полностью голая, вся по пояс забрызганная его кровью, легко соскочила с поскрипывающей армейской койки, сорвала с неё одеяло… она поможет, поможет ведь! — подумалось ему, — перевяжет, позовёт кого-нибудь!..

А она набросила ему одеяло на голову и обернула его вокруг шеи и держащихся за шею его рук, так, что он перестал хоть что-нибудь видеть… Потом что-то жутко, тяжело, ударило его через одеяло в голову, выбивая сознание, — и он повалился на пол.

* * *

В дверь комнаты стукнули. Элеонора отпрянула от шкафа, в котором рылась в поисках оружия. Ещё стукнули — тук. Тук-тук. Тук. Свои. Подбежала к двери, откинула явно самодельную задвижку, — Габриэлла. В своём розовом пеньюаре, воняющая потом, спермой и… и кровью, — пеньюар весь забрызган. Да она сама, Элеонора, сейчас не лучше! В руках у Габриэллы, — по автомату в каждой. С примкнутыми магазинами. Вот!

— Быстрей!!! Там Рамона «последнее шоу» объявила! Сейчас Гульку вашу разыгрывать будут!

Метавшаяся по комнате в поисках своей одежды Элеонора застыла… ах ты чёрт, где же, где же?? А, плевать! — она схватила валявшийся на соседней кровати китель, быстро просунула руки в рукава… Гулька — она же сорваться может; просто психанёт — и сорвётся, скорее надо!!

— Быстрее, быстрее!! — подгоняла её и Габриэлла, протягивая один из автоматов, — Вот! Бери! Умеешь??

— Умею! — Элеонора надела одну из цветастых «цыганских» своих юбок, валявшихся на полу, благо она на резинке, — этот сукин сын срывал их с неё, буквально озверев от желания. Скорее, скорее!

Патроны! Она вновь метнулась к шкафу, и вытащила из него разгрузку с магазинами и ещё один автомат:

— Это тоже берём!

— Зачем? — удивилась Габриэлла, — Тут есть же! Много!

— А, долго объяснять! Пошли!

* * *

Они быстро, но тихо крались по тёмному коридору, подсвечивая себе под ноги фонариком Федосова; и выставив вперёд автоматы. Мёрзли ноги, хотя и потряхивал адреналин, — всё, обратной дороги не было. Если раньше и закрадывались где-то на задворках сознания трусливые мыслишки, что, мол, «если всё совсем-совсем будет против нас», то можно же и… ну, безо «всего этого», «просто как обычные бляди… отработать»; то теперь уже всё! Пошёл счёт трупам.

Со стороны они, очевидно, представляли собой потешное зрелище: одна в пеньюаре, вторая в цветастой нижней юбке и армейском кителе на голое тело; обе босиком, — и обе с автоматами; но смеяться над ними было некому, а сами они отнюдь не видели юмора в ситуации. Главное, было ещё не заплутать в коридорах, — впрочем, они шли на звук, на музыку.

— Как ты?.. — шепнула Элеонора, — А, Галь? Как справилась?

— Я его консервным ножом! Со стола утащила; ага, которым банки открывали! — хихикнула та. От этого «хи-хи» Элеонору отморозило, — как будто они говорили о том, сколько было выпито. Впрочем, она сама давно уже не та трепетная девчуля, что переживала, глядя на трупы своих бывших институтских подруг. Кажется сто лет назад это было! Но Габриэлла-Галька, — настоящая отморозь! Консервным ножом! И, судя по спокойствию, он у неё в жизни тоже далеко не первый!

Они почти уже дошли до двери, которая, как они помнили, вела в закуток за маленькой сценой, которая была в этом актовом зале, когда из-за угла вдруг вышел один из солдат…

КОНЕЦ «ВЕСЕЛЬЯ С ДЕВОЧКАМИ И МУЗЫКОЙ»

В каждой руке он держал по полному, парящему чайнику; и в одной же руке вместе с ручкой чайника, был зажат включённый фонарик. И потому свет этого фонарика сначала мазнул по их ногам, потом, как бы в удивлении, поднялся выше… и упёрся в наставленные на него два дула автомата.

«Сейчас испугается, уронит чайники, ошпарится, заорёт!» — промелькнуло в голове у Элеоноры, и она вдруг неожиданно для самой себя, негромко и спокойно сказала солдатику:

— Тихо, тихо… Спокойно. Парень, — чайники поставь на пол аккуратно…

И солдатик послушался, — оцепенело глядя в наставленные на него автоматы, присел, ставя на паркет чайники; и фонарик тоже выпал у него из руки, негромко стукнул, покатился по полу, прочертив по полу длинную пыльную световую полосу.

— Теперь повернись… спиной, говорю, повернись, — и на колени! — скомандовала Элеонора, в это мгновение опять становясь Белкой, — той Белкой, которую учил Толик, как поступать в таких случаях. Задержание, так… руки за спину, — связать… чем?

Испуганный парень повернулся спиной и действительно, подчиняясь, встал на колени, — а Элеонора пока не придумала, как его связать; и лишь светила ему в его вихрастый затылок, в голову, на которой так смешно в свете фонарика розовели оттопыренные уши, когда в воздухе нечто пронеслось, — и тяжёлый удар приклада в затылок наотмашь свалил его на пол. Габриэлла. А она, Элеонора, только что бестрепетно и даже со злостью прикончив примерно так же того, в комнате, этого солдатика почему-то не подумала… что так можно… тьфу, не время задумываться! Уже совсем близко раздался дружный рёв мужских глоток, свист, — что там происходит?.. Стараясь не споткнуться о пышущие теплым паром чайники и переступив через дёргающее ногами тело, они кинулись к двери, ведущей за сцену.

* * *

- …мы обещали вам сюрприз! Вам, наши дорогие защитники; наши мужественные воины, мы отдаём всё тепло наших сердец и весь жар наших тел! — Рамона уже начинала прихрипывать: у вояк не было микрофона; и, хотя зал был небольшой, но вояки, расслабившись, вели себя шумно, вслух обсуждая достоинства той или иной «попробованной» девочки, и вполголоса между собой возмущаясь, что «- …ту, с порватой губой, сука-Федосов заграбастал, таскается за ней, и не подпускает никого! Урод, бля, ни себе ни людям! А кэп эту, в татухах, тоже от себя не отпускает! Вот всегда так! — начальство хамеет, в натуре!.». — в зале было довольно шумно, и приходилось передавливать голосом этот гвалт…

Время тянулось как резиновое. Невозможно долго держать под контролем гурьбу здоровых, разгорячённых ожиданием, и не полностью удовлетворённых мужиков. «Спецоперация» вступала в свою решающую стадию: или сейчас Элеонора с Галкой притащат автоматы и всё это стадо можно будет посадить на жопы; или…

Чтобы оттянуть час расплаты, она и так уже пошла на последнее средство — в который раз пообещала «сюрприз, которого вы даже не можете себе вообразить!»

Велела всем «девочкам» собраться за сценой… Анжелика и Гулька — здесь; нет Галки и Элеоноры, — но те ясно, от них сейчас многое зависит! Где эта сука — Коломбина, сказано же было!..

Уже станцевали «им» не по разу; уже, включив все свои навыки стэнд-апа, рассказала со сцены несколько ударных историй с сексуально-юмористическим подтекстом, вызвав в зале одобрительный рёв; но «толпа»-то жаждет не этого, толпа пошло требует плотских удовольствий, только! Хорошо ещё три эти молотилки, Коломбина, Габриэлла и Анжелика, «отработали» наиболее активных… Этот мудак, Богдан, не разрешает спиртное… а на это был основной расчёт! Хорошо ещё самому ему она смогла всыпать дозу в чай, а надо бы в алкоголь, — и сейчас он, сидя прямо перед сценой «на почётном месте» медленно но уверенно «отъезжает», борясь с накатывающей дремотой. Надо всех собрать в кучу… Ишь, Анжелика, стоит, губы кривит — не может понять, сучка, почему они все «не одинаково работают»… Сейчас узнаешь… ну, где же они?..

В общем, чтобы ещё оттянуть время, Рамона пошла на крайний шаг, выложив свой основной козырь: она объявила, что… что среди них — есть «девочка»!

В ответ раздался свист и оскорбительные выкрики. Да, это не театр, и не кабаре, и даже не сцена «Рассвета Регионов», — это ближе к бандитской малине… Сволочи! Ну ничего, главное не расползайтесь; держитесь в куче — сейчас… если у Элеоноры с Галкой всё выгорит — будет вам сюрприз!!

Профессионально улыбаясь, и как будто не замечая хамских выкриков типа «среди блядей не бывает девочек!» и «последнюю девочку в Регионах выебли ещё до Отделения!» она последовательно, напрягая голос, гнула свою линию: что, мол, вы, наверное, удивляетесь, почему наша японка, наша гейша, Мияки-тян, до сих пор так… так скромно себя ведёт… вы понимаете?.. Так вот! — она хранила свою девственность, чтобы отдать её самому удачливому солдату в этом зале!

Дружный рёв и свист были ей ответом. А кэп, видно, шары уже закатывает и обвисает в кресле… не заметил бы никто! Если у Эльки с Галкой сейчас не получится, придётся тащить его опять «к нему», — и, вырубив его окончательно, пошарить по шкафам: должно же у него что-то быть кроме пистолета!..

— А сейчас, дорогие наши защитники, для вас с сеансом стриптиза выступит… выступит… — Рамона нашлась быстро, — Выступит последняя, как вы утверждаете, девочка в Регионах!

Рёв, свист.

— Ожидайте несколько минут, мы подготовимся! Пожалуйста, соберитесь тут, ближе к сцене, чтобы всё лучше видеть! А потом мы устроим лотерею, и самый удачливый уйдёт с Мияки-тян для того, чтобы придаться радостям любви! Ожидайте!

Анжелика с брезгливой миной включила очередной трек, а Рамона, виляя бёдрами, прошлась по сцене, задёргивая занавес. Так, ну, пару минут они ещё продержатся… а потом всё равно полезут на сцену… Надо будет выпустить Гульку, пусть танцует и медленно-медленно раздевается, а самой метнуться в их кубрики… Все эти самцы сейчас никуда не уйдут — будут сидеть и стоять перед сценой, роняя слюни; и можно будет просочиться… помочь девочкам, если что вдруг у них… самое плохое что может случиться — это если вдруг в коридорах начнётся стрельба, и всё это мужичьё в камуфляже начнёт разбегаться…

Так думала Рамона, по возможности плотно задёргивая занавес. Оглянулась… Гулька рядом; хорошо её накрасили — ну настоящая японка! Лицо белое, неподвижное. Это хорошо — она б сейчас играть всё равно не смогла. Ну, Гуля, Мияки-тян…

Из-за кулис, вернее, из-за пыльных портьер, которые тут навесили, и которые изображали кулисы, показалась Элеонора. В дурацком наряде: босиком, в цветастой нижней юбке и в армейском кителе на голое тело. Зато в руках — два автомата с примкнутыми магазинами; и ещё по полу волочится разгрузка с магазинами! И Галька-Габриэлла с автоматом! Обои — уделанные кровью донельзя. Вот оно! Ну всё — решающая фаза!

— Держи! — Элеонора протянула её автомат, — Заряжен. С предохранителя снять, или помнишь как? Прижимай приклад к себе локтём сильнее, когда очередями, — уводить будет; я стреляла — знаю!

— Дай мне! — «японка» Мияки-тян требовательно протянула руку за оружием.

— Вон, у Галки возьми! Галь, — дай ей! — Габриэлла без возражений отдала Гузели автомат.

— На, ещё магазин! Рамона, и ты возьми! — Элеонора уже заталкивала и себе по магазину в боковые карманы кителя, — Сейчас мы им покажем шоу!

— Девввв… дев-в-вачки, вы чего?? — от ужаса у Анжелики затряслись губы и не получалось слитно выговаривать слова, — Эт-то вы чево?.. Это з-зачем? Эт-то же…

Подошедшая к ней Рамона жёстко взяла её за плечи и рывком заставила сесть на пол в углу сцены:

— Это значит, что дальнейший сценарий меняется! Сидишь здесь, не встаёшь — и всё у тебя будет хорошо. Вякнешь — убью! Внятно??

Сидящая уже на полу Анжелика быстро закивала: да-да, всё понятно, сижу… запахнула полы пеньюара — её колотила дрожь…

— Где эта падла Климкина?? — зло прошипела Рамона, — Сказано же было, всем собраться за сценой! Куда её понесло! А чччёрт! — не будем её ждать, каждую минуту кто-нибудь может заглянуть! Галька! — врубая трек «на выход!» Девочки! Встали по сцене! Главное — согнать толпу в кучу и заставить лечь! Если не получится — будем стрелять. Да полюбому кого-нибудь надо будет для острастки завалить! Начнём с капитана… я сама! У него у одного пистолет тут. Главное — не дать им разбегаться! Из зала два выхода — в первую очередь следите за ними!..

— Бейте короткими! — заявила и Элеонора, становясь справа от Рамоны лицом к занавесу, отделяющего их от зала.

Гузель ничего не сказала. Освободившись от роскошного, объёмного кимоно; оставшись в обтягивающем трикотажном платье, она сняла автомат с предохранителя, умело проверила наличие патрона в патроннике, и, подтянув автоматный ремень, чтобы плотно держать его «внатяг» перед собой, расставив для устойчивости ноги, встала слева от Рамоны.

— Где эта Коломбина, дура такая?? Всё! — Галька, отдёрни занавес, только быстро!!

* * *

…А Коломбина-Климкина в это время была в зале, перед сценой, в толпе вояк. Ей было хорошо! Её угостили крепкой бражкой, и ей было очень хорошо! Ильдар, который сейчас обнимал её за задницу как свою собственность, однозначно ей пообещал, что «за отличное обслуживание» он лично «презентует» ей пол ящика отличной тушёнки, Берёзовской, ещё довоенной; и вообще — если она хочет, то пусть остаётся тут, с ними! Хер ли ей эти «шоу»?? С урядником и с кэпом он, Хайдаров, договорится! — он тут в авторитете! Будешь тут жить! Даже если кэп не согласится — спрячем, тут нычек полно! Обслуживать — не всех, а только меня, и ближайших друзей! Это немного — человек пять от силы! Зато с хавкой будет полный порядок, ещё и подзаработаешь!

Всё это было очень соблазнительно. Надо и правда держаться ближе к этому, — его друзья называют «Хайдар», — он, видать, в авторитете! Фигли ей с этого «шоу»?? А тут прямой заработок и кормёжка! Надо только с Рамоной переговорить, чтоб её долю за это «выступление» её мамаше перегнали! Надавить на Рамону, чтоб не обманула… Вот, через Хайдара… — она с надеждой взглянула на нового возлюбленного, от которого пахло алкоголем, который как и все сейчас вокруг пялился на занавес, не забывая мужественно держать её за пониже талии. Впрочем, несмотря на это и сзади какой-то гад пристраивается… Она гневно обернулась, чтобы отшить лапающего её за попу, и оттого пропустила само начало действа…

* * *

Наглая Галька-Габриэлла, врубив погромче — впрочем, без колонок это было совсем не оглушающе, — бравурный марш «на выход», высунулась за занавес, выкрикнула:

— А сейчас!.. — для вас! — основное на сегодня шоу!!!

И, ухватив занавес, потащила бегом его в сторону, открывая сцену…

* * *

Владимир томился… Уже давно что-то никто не заходил к ним в комнату; такое впечатление, что про них все забыли. В беседе со Студентом всё чаще стали возникать длинные паузы. Эх, если бы он ушёл куда-нибудь, и удалось бы освободиться от наручников! Здесь ведь всё в одном здании! — студент между делом уже успел, рассказывая про здешнюю жизнь, рассказать и про то, где примерно что находится. Комнаты с основными запасами, понятно, заперты; и ключи у кэпа; но в кубриках автоматы и боезапас! Можно было бы прокрасться… Но парень дисциплинированно караулил. И даже на пожелание сходить в туалет лишь виновато развёл руками: вот, мол, кто-нибудь на смену придёт — тогда он сходит, попросит ключ у кэпа, и сводит его. А пока — терпи, чо тут сделаешь…

Автоматные очереди разорвали тишину здания неожиданно и так, казалось бы, громко и рядом, что он подскочил. Дёрнулся от неожиданности и вскочил и Студент, бормоча «- Это что?? Ааа?? Что — это??!» Слышно было, что лупили из нескольких стволов, длинными очередями! «Спецоперация «Арсенал»» явно вошла в свою решающую стадию!

Студент было дёрнулся в сторону, но Владимир рванул его за рукав к себе, так, что тот кубарем полетел на батарею; Владимир перехватил его свободной рукой за шиворот, рывком подтянул к себе, и изо всей силы боднул его лбом в голову, целясь в висок. Получилось не очень удачно; больно! — но студент при этом ещё и приложился головой об батарею, и затих. Владимир перехватил его за шиворот поудобнее и подтянул к себе ещё ближе; просунул предплечье под подбородок, прихватил кисть свободной руки другой, пристёгнутой рукой, — теперь он мог легко придушить студента, если тот рыпнется. Ну, что там??

Автоматы явно отстреляли очередями по магазину, и замолкли, перезаряжаясь… или совсем?? Нет, — снова очереди, — но уже не шквалом, не из всех трёх стволов, а отдельными очередями…

Оставалось только ждать.

Ещё очереди. Ещё.

Дверь распахивается, — в свете неярких лампочек подсветки видно, что это Элька!! Но в каком виде! Да наплевать в каком она виде! — она с автоматом!

Ещё короткие очереди, там, в глубине здания.

Бешеные Элькины глаза! — никогда её такой не видел! Быстро прошелестев босыми ногами к нему, она вскидывает автомат и кричит:

— Вовка, откинь его — я его шмальну!

«Шмальну!» Это про студента, понял он. Делает отрицающий жест: «Не надо, не надо! Он и так!.. А может — пригодится!.. Элька — ключи надо! От наручника!»

— Ах ты ж!.. Совсем забыла!

— Давай вот… ствол вот сюда, в цепочку, упри. Одиночным. Ну!

Бах!

— Постой… вот так. Давай!

Бах! Пуля с визгом от стены уходит в пол; но наконец одно из звеньев цепочки перебито, и можно попытаться разъединить цепь… ага, получилось!

Владимир разъял цепочку наручников. Очень больно запястье — но что делать! И неудобно, — но что делать!!

Берёт у сестры автомат; быстро проверяет магазин.

— Вовк, с этим что??

Сидящий на полу Студент обалдело и испуганно смотрит на них.

— Возьмём с собой! Он нам всё покажет. Ну, Никита! — Владимир, не церемонясь, пинает его в поясницу, — Встал, быстро!! Впереди пойдёшь! Быстро — к кубрикам, где оружие! Пошёл!!

* * *

Помогло то, что среди вояк, собравшихся в зале, не считая скисшего совсем в кресле капитана, не было боевых, обстрелянных солдат, прошедших фронт, АСО; и успевших наработать инстинкты, нужные для выживания. В основном это были вчерашние гражданские, набранные во вторую и третью волны мобилизаций; не сумевшие спрятаться или откупиться; но которым повезло оказаться тут, за периметром, на тёплом тыловом местечке. Кому-то повезло, кто-то протырился сам, через знакомства и связи уже в «новой армии». Нет, стрелять-то они все, конечно, умели — но одно дело палить на полигоне; или лупить из пулемёта по окнам окружающих Арсенал домов, — и другое дело что-то предпринять, когда в тебя одного, кажется, уставились аж три автоматных дула в руках чокнутых баб… Только пара человек оказались достаточно сообразительными, чтобы упасть на пол.

Остальными, да почти всеми, сначала это всё было воспринято как продолжение шоу: когда занавес под улюлюкание был раздёрнут, и на сцене перед ними предстали три вооружённых автоматами бабы, — причём одна совсем смешно одетая: в цветастой юбке и в полурасстёгнутом кителе, карманы которого оттягивали магазины так, что у девки были видны залитые красным сиськи, — всё это было встречено свистом… потом свист и крики стали быстро стихать, когда ясно стали заметны яростные глаза всех троих… и стало слышно выкрикиваемое Рамоной:

— …в центр, всё — в центр! И лечь на пол, руки за голову!! Ну, все — в кучу! И лечь лицом вниз!!!

А потом кто-то, стоявший с краю, рванулся к двери, — и стоявшая справа от Рамоны девка в юбке и кителе, повернувшись в его сторону, срезала его одной очередью…

Это был как сигнал! Какой там «в центр и ложиться!» — все ломанулись во все стороны! И тут же по ним, разбегающимся, ударили все три автомата длинными очередями.

Расстояние было всего ничего — от 5–7 метров до 10–12; и действительно, все сидели или стояли в ожидании «аттракциона» довольно компактно, перед сценой, приподнятой над полом зала примерно на метр. Автоматные очереди как вода из брансбойтов хлестнули в зал, прошивая по нескольку человек за раз. Элеонора, Рамона, Гузель и поливали свинцом в эти лица и пятнистую застиранную форму, не боясь промахнуться; автоматы стучали, перебивая друг друга, сея смерть; веером летели гильзы; пламя и искры из стволов, казалось, перечёркивали лица… Тела стали валиться одно на другое; шарахнулся под батарею здоровенный серый кот…

Замолкли. Несколько секунд на перезарядку; причём у опытной Белки это получилось быстрее всех. И вновь очереди — уже прицельно.

* * *

Старший капитан Богдан Прешибайло был убит первыми же пулями. Рамиль Хайдаров, надежда и защита Климкиной-Коломбины получил две пули в грудь и сейчас хрипел, извиваясь на залитом кровью паркете. Сама Климкина получила пулю в живот; причём уже «чью-то» пулю — прошедшую сквозь стоявшего впереди. Все двадцать восемь человек были скошены, как трава серпом.

— Чтоб ни один не ушёл!! — Рамона спрыгнула со сцены в зал; несколькими короткими очередями отбросив пытавшихся приподняться. И пошла по залу, поскальзываясь в крови, добивая раненых. Кто-то рванулся на четвереньках к дверям — и упал, не добравшись, сваленный короткой очередью Гузели.

Элеонора исчезла.

В углу, у по-прежнему источавшего бравурный, жизнеутверждающий марш проигрывателя, закусив до крови пальцы с обломанными ногтями, вытаращив глаза, сжалась в комок Анжелика — она была в состоянии близком к помешательству.

* * *

Первым делом Владимир, ведомый Элеонорой, толкая перед собой ничего не соображающего Студента, пробежал в ближайший «кубрик», выдернув там из пирамиды ещё пару автоматов — сестре и себе, про запас. Вытащил из шкафа разгрузку со снаряжёнными магазинами. Гранат не было…

— Где гранаты, ты?.. — рявкнул он на студента. Но тот только моргал, ничего не отвечая. Пришлось спросить его уже другим тоном — по возможности спокойно, предварительно объяснив ситуацию: Арсенал захвачен, если хочет жить — пусть отвечает на вопросы! Кивни если понял! Если сейчас не кивнёшь — я тебя убью! Ну?

Студент кивнул ошалело.

— Гранат почему нет, где гранаты?

— Гранаты… Гранаты на постах. В ящиках, там много… И гранатомёты там, ручные… И тут тоже есть, в корпусе, но закрыты, а ключи все у кэпа… — как прорвало наконец младшего капрала.

Подошли к «актовому залу». Пробитые пулями двери: отверстия с торчащими наружу щепками. За дверями не тихо, — там что-то происходит, но стрельбы уже нет. Нет, есть — короткая очередь, — и сразу одиночный, в другой стороне. Музыки тоже нет.

Владимир оттащил в сторону собиравшуюся было войти в двери сестру, постучал в дверь прикладом — и тут же отшагнул в сторону: не хватало ещё схлопотать пулю от наверняка находившихся в запале девчонок… Крикнул:

— Это я, Владимир! Мы это! Я вхожу!

Зрелище внутри было кошмарным: поваленные столы и стулья, груды тел в камуфляже, залитые кровью; весь пол тоже залит кровью и усеян гильзами. Стоны, шевеления. Какое-то булькание. Тошнотный запах смеси сгоревшего пороха и свежей крови.

Студент, которого он втолкнул перед собой, от увиденного упал на колени и его вырвало. Сам-то Владимир «такое» уже видел, — когда сам скосил из автомата бежавших на него бандитов возле церкви. Но всё равно, зрелище — внушало!..

— Владимир! — как ни в чём не бывало, к нему подошла Рамона. Выдержке её можно было позавидовать: только подёргивавшаяся щека выдавала то владевшее ей нервное напряжение, которое только что разрядилось здесь этой бойней, — Володя. Тут радио скандалит. У Богдана на поясе было.

Она протянула небольшую уоки-токи, из которой неслось, перебивая:

— «Первый, что за стрельба?? …арший капитан, что нам… …что происходит… первый, первый, ответьте, вызываем… …приём-приём, первый!.».

— Скажи им что-нибудь, Володя! — посоветовала Рамона, подсоединяя к дымящемуся автомату новый магазин из принесённой Владимиром разгрузки, — И вообще… распоряжайся, да.

— Арсенал наш. — не то спрашивая, не то утверждая, сказал Владимир.

— Это несомненно… Ой, да ты с браслетом. Сейчас. Я возьму ключи у Богдана. И — хи, клипсу с уха уже можно снять!..

Перешагивая через тела, она подошла к лежащему на спине своему бывшему «любовнику», стала шарить у него в карманах. Нашла не только ключик от наручников, но и пару увесистых связок разномастных ключей. Пора было приступать к делу.

Владимир присел на корточки рядом со студентом:

— Вот так вот, Илья… Давай-ка, скажи своим сослуживцам, чтобы сидели тихо и не высовывались. Ну!

Но от студента толку было мало. Его вновь вырвало, с трясущихся губ висели длинные вонючие слюни… нет, пока он не помощник. Пока. Но вообще с ним будет проще, — он тут всё знает. Но пока придётся самому… Ну-ка, как тут…

Он быстро разобрался с рацией; нажал клавишу передачи и, стараясь перекричать взволнованно бубнящие голоса, рявкнул:

— Ну-ка всем молчать! Всем молчать, понятно! Всем — молчать и слушать!

Пришлось повторить это несколько раз, пока последние тупари уже не заткнулись со своим заполошным «- Первый, первый, пост три вызывает первого, что у вас там…» Дебилы, нах. Как он вам и ответил бы, если вы своим кудахтаньем засераете эфир!

Когда все наконец заткнулись, Владимир выдал заранее заготовленное:

— Внимание, слушать меня внимательно, если хотите жить! Арсенал захвачен и полностью контролируется Объединённой Республиканской Армией! Да, мы Армия, и мы представляем собой не родионовцев, и не огрызки армии Регионов, — мы те, кто стоит за единую, сильную страну! У вас есть выбор: вы можете попытаться препятствовать нам, — и при этом, безусловно, будете убиты! Либо вы можете находиться на своих постах и не предпринимать никаких агрессивных действий, — и мы оставим вас в живых! В противном случае вы будете расстреляны немедленно как предатели Родины и народа!

Такая подача призвана была парализовать волю к сопротивлению у постовых: одно дело думать, что на Арсенал напала какая-то банда, и совсем другое — противостоять целой Армии!

Про себя он подумал, что, в принципе, в том, чтобы разделаться с постами и правда нет ничего сложного: оружия в Арсенале как говорит Студент, валом; башенки с пулемётами и гранатомётами по углам периметра и возле ворот имеют амбразуры только на внешнюю сторону, а со стороны центрального здания они «для освещения» просто застеклены, — можно было бы попросту расстрелять всех внутри находящихся. Тем более, что тут есть и кое-что посущественнее автоматов.

Радио молчало. Снова нажал на клавишу передачи, и повторил уже «от себя»:

— Откроете огонь — сожжём вас к чёртовой матери! Сидите там на месте и не высовывайтесь!

Дёрнул Илью за воротник:

— Хорош блевать, солдат! Пошли, покажешь где здесь узел связи, пока до него кто-нибудь раньше нас не добрался! Девочки! — он обернулся, — Держимся вместе! Ничего ещё не кончилось! Сейчас очень важный этап: надо запустить в периметр машины и наших людей. Элька! Тебе бы одеться бы как-то… Сейчас я вернусь. Надо тут связь с их центром обрубить.

Взгляд его остановился на Гузели, на Мияки-тян. Он сразу отметил, что она так и оставалась в своём «сценическом наряде» японской гейши, только что сняла верхнее, с большим бантом на спине, кимоно. Стоявшая рядом Рамона с усмешкой шепнула ему:

— Сохранили, представь себе, тебе твою девочку… Можешь не благодарить… «Для тебя» сохранили, имею ввиду — понял?..

Да понял, понял, всё он понял… Подталкивая перед собой Студента, вышел.

* * *

В углу Габриэлла втолковывала сжавшейся в комок Анжелике:

— …вот потому тебе ничего и не сказали, овца ты стриженая. Вот из-за такой вот твоей истеричной реакции. Дура! Что ты всхлипываешь! Да мы тут столько возьмём, что сможем лет пять жить безбедно! А ты ноешь! Всё за тебя сделали! Вот, глянь: ты знаешь сколько пистолет на чёрном рынке сейчас стоит?? — и тыкала ей под нос снятую уже с Богдана кобуру, — А тут этого добра!..

В центре зала, перед сценой, Рамона вытащила из груды тел Климкину-Коломбину. Та стонала, прижимая окровавленные по локоть руки к животу, где весь её пеньюар представлял собой одно кровавое пятно.

— Что ж ты, дура!..

Коломбина не отвечала, только мучительно стонала.

— Сказано же было — всем собраться за сценой! Какого ж ты чёрта!.. А, впрочем, что говорить…

Подошла отчаявшаяся что-то объяснить Анжелике Габриэлла; взглянула:

— Не, не выживет. Ты посмотри сколько крови вытекло…

— Я её спасать и не собираюсь… Ладно, что наработала — мамаше её отдадим! — стукнул выстрел, дёрнулась голова, из затылка плеснуло красным.

— Вот, девочки, я вам сколько раз говорила: слушайте, что вам «мамка» делать велит! Одна вот не послушала…

* * *

Было уже совсем темно. На постах старший капитан в этот вечер оставил по одному человеку, при этом явно не самых выдающихся личных качеств: никто из них не стрелял, ни когда Владимир в сопровождении уже переодевшейся сестры, пробежал к центральным воротам; ни когда открывал ворота. Больше всего он боялся, что дежуривший в приворотном сооружении солдат вдруг решит «проявить мужество и героизм» и начнёт стрелять и кидаться гранатами. Для этого и взял с собой Элеонору — чтоб прижала, случись такая надобность, его к полу огнём и дала возможность ему подобраться поближе. Но никто не стрелял, — и он не стал озабачиваться судьбой перепуганного зольдатика.

А пугаться тому было чего: когда Владимир отсемафорил в темноту фонариком, там вдали внезапно вспыхнули больше десятка фар! Раздалось рычание заводимых моторов. Вполне можно было решить, что это целая бронеколонна идёт на приступ.

И действительно: идущий первым Слонопотам, ведомый Оберстом, выглядел очень внушительно, прямо как бронепоезд или зомбимобиль из фильмов — в темноте ведь не было видно ни несерьёзных Алёниных рисунков на бортах, ни примотанного проволокой к переднему бамперу большого Винни-Пуха, теперь уже всего залепленного снегом.

Пофыркивая дизелем, он солидно, как линкор, входящий в узкую гавань, миновал «змейку» из бетонных блоков и вскоре поравнялся с приворотной башней.

С подножки спрыгнули взволнованные Женька и Алёна, засыпали вопросами. Отмахнулся от них; показал только куда не показываться, чтобы не оказаться в зоне возможного обстрела с других башен. Показал Оберсту, куда сдавать.

Следом вкатился микроавтобус с Диего за рулём. За ним — грузовик с водителем — тем самым дядькой из «Отеля «Спорт». За ним ещё несколько машин с людьми. Стало людно и даже шумно. Ну, за дело! Стрелковка. Пулемёты с боепитанием. Ручные и крупнокалиберные — Оберст разбирается, подскажет. Гранаты ручные. Гранатомёты и боезапас к ним. Пистолеты. Да мало ли что может понадобиться запасливому человеку с командой в новых условиях!

Бормоча «- Первым делом ПКМ; по три на борт; лента-двухсотка… по две… нет, по четыре; а лучше по шесть! — на ствол…» — рысцой пробежал и скрылся в дверях Арсенала Оберст. За ним устремились остальные. Работа закипела.

* * *

Когда через два часа машины, гружёные оружием так, что прогибались рессоры и кардан скрёб снег, стали, вслед за «флагманом» — Слонопотамом, покидать разграбленный Арсенал, прибежала Лёшка, которую Владимир поставил следить за одной из угловых башен, — во избежание каких-нибудь неумных действий засевшего там солдатика. Посветила на Владимира фонариком, сообщила:

— Володь — у тебя на лбу шишка!

Потом спохватилась: «- …там из окна тряпкой белой машут и кричат что-то!»

Выглядела она уже воинственно донельзя: талию поверх дутой курточки перетягивал армейский защитного цвета ремень; оттягиваемый по бокам двумя кобурами и контейнерами под пистолетные магазины. Через плечо — автомат; двойник того коротыша, что она отдала в своё время Владимиру, и который он так эпически прое… потерял. Из карманов курточки торчат и автоматные магазины. С таким багажом и взрослому мужчине было бы тяжело, а она ещё носится! — что значит молодость!

Сам Владимир, руководивший погрузкой, и ежеминутно с тревогой прислушивавшийся, боясь услышать рёв моторов каким-либо образом узнавших о нападении вояк «из центра», чувствовал себя выжатым как лимон, и мечтал только об одном: чтоб всё скорее кончилось, и они благополучно слиняли бы отсюда с грузом, — выпить горячего чаю с коньяком, — и уснуть!.. А, последний же коньяк сюда привезли — а он не пригодился; надо бы найти и забрать с собой. И ведь, казалось бы, ничего ведь целый день не делал! — только что сидел прикованным к батарее и болтал со Студентом! — а так вымотался! Не зря говорят, что моральное напряжение изматывает сильнее физической работы! Впрочем, и девчонки — тоже как осенние мухи, досталось им… Кто ещё чем тут машет и что ему надо… есть же рация, чего он?

Оказалось, махал тряпкой и кричал зольдатик, желая присоединиться к «объединённой республиканской армии», — а в эфир не выходил, потому что боялся, что сочтут изменником! А он не изменник; он всегда был за объединение! И тут — по призыву!

Часть 5. «Катарсис»

Ка́та́рсис — сопереживание высшей гармонии в трагедии, имеющее воспитательное значение.

Вики

НА ПОМОЩЬ

Слонопотам, уверенно и мощно рыча мотором, проглатывал километр за километром. Его здоровенным колёсам были нипочём снег и сучья на трассе, — дорогу давно не чистили, и по ней редко ездили; но мощная машина легко пробивала сугробы, давя всяческий мусор. Позади остались последние пригородные посёлки Оршанска, и теперь грузовик, а вернее — боевая бронированная платформа, вырвавшись на оперативный простор, на трассу, пёр и пёр, набирая скорость, по направлению к Никоновскому району, к Озерью.

Впрочем, сильно разгоняться тоже было нельзя — сидевший за рулём Владимир периодически посматривал в зеркало заднего вида: там было видно, как отчаянно старается не отставать белый микроавтобус Иваныча, — хотя и по пробитой колее, но его нешипованным «городским» колёсам было далеко до проходимости здоровенной рифлёной резины Урала, да и колея не совпадала. Но ничего, Иваныч водитель опытный, не отстанет.

Наконец-то, впервые за последние недели, а, наверное, и за месяцы, Владимир чувствовал себя уверенно. Постоянное это «коммерческое лавирование», попытки «угадать тренд» и не попасть под раздачу неважно кого — от какой-нибудь комиссии Администрации Регионов в «Рассвет Регионов» до «вызова на разбор» от уголовников; от пьяной драки вооружённых дезертиров в кабаке, до наезда на «Нору» любой мало-мальски вооружённой группы, — всё это, он сейчас только это понял, давило, угнетало, заставляло чувствовать свою неполноценность. Чего стоило только отношение к нему как к отбросу со стороны вояк с Арсенала, вернее, с бывшего Арсенала. Теперь, впервые, он чувствовал за собой Силу. Сила чувствовалась в ровном мощном рыке мотора, в послушно летящей под капот ленте дороги; а главное — в той, серьёзной по нынешним временам, мощи, что скрывал в себе бронированный кунг Слонопотама.

Из Арсенала взяли хорошо. Даже очень хорошо. Даже не ожидалось такого разнообразия и изобилия. От количества стрелковки буквально разбегались глаза; но больше всего он (и Оберст тоже, выступавший главным консультантом) был рад ручным пулемётам, гранатам, и гранатомётам — РПГ-7 и разовым «Муха» РПГ-18.

Арсенал, по нынешним временам действительно был подобием пещеры Али-Бабы, хотя совсем уж чего-то нового в нём и не было; и, безусловно, оправдывал тот чудовищный риск, на который они пошли. Впрочем, всё удалось! — к чему думать о том, что могло быть! Удача, победа искупает все затраты; а случись неудача — об этом сейчас думать и жалеть было бы просто некому. И он старательно гнал от себя мысли «а почему сестрёнка так странно выглядела? — и не трахнули ли её…» Не хватало ещё впадать в рефлексии на тему «а стоило ли оно того» — всё что было сделано, было сделано, безусловно, правильно и единственно верным способом! Единственно верным! — ибо другого способа «не случилось». Что сделали — то сделали. Ну и всё. Ну и вот. И груда исходящих кровью тел в застиранном солдатском камуфляже — это тоже, просто… просто так вышло. Да, среди них наверняка были неплохие парни, не желавшие никому зла. Но… так сложилось. Ну и всё. Ну и вот.

Арсенал пограбили знатно. Диего поставил где-то на дороге пост с рацией; и их бы предупредили, если бы в их сторону, несмотря на ночь, темноту; и несмотря на то что Владимир собственноручно расстрелял арсенальский пункт связи; кто-нибудь бы выдвигался. И потому грабили с чувством, с толком, с расстановкой. Почти всю ночь.

* * *

Гулька готова была прямо от Арсенала, едва закончили погрузку, как была — в платье гейши, — стартовать в Озерье; едва удалось отговорить не спешить. То есть понятно что одна, сама она теперь бы никуда не двинулась, — но удалось внятно объяснить ситуацию: машина буквально набита оружием и боеприпасами; нужно всё это куда-то выгрузить и решить что и сколько брать с собой. Нужно было разобраться с оружием, — автомат Владимир знал хорошо; а вот из ПК стрелять не приходилось ни разу. Тем более «обихаживать»: заправлять ленту, устранять возможные задержки. Тем более из гранатомёта. Без навыка всё это оружие — всего лишь груда металла, он это понимал.

Благо был Оберст, был дядя Саша, который понемногу стал уже вставать и ходить. На них была вся надежда.

И, старые вояки, хотя и отнюдь не имели по службе плотно дела с ручным стрелковым оружием, действительно помогли; показали и научили — и как заправлять ленту в пулемёт; и как не делать опасных в бою ошибок («- Володя, видишь — тут лючок такой, крышка слева, с неё выбрасывает гильзы. Ты её рукой прижал, оттого и затык. Давай, передёрни затвор, и снова!.».) И по гранатомётам совместными усилиями разобрались («- Вот, досылаешь гранату, — и перед стрельбой снимаешь колпачок с носика. Взводишь… да, как курок у револьвера. А вот это — предохранитель при взведённом, — почти как у двустволки… Всё просто вообще-то, просто и практично, как всегда на нашем оружии!»)

Но, кроме оружия был вопрос и «личного состава» — с кем мчаться на выручку общине? Он, Владимир — безусловно. Женька. Гузель и Элеонора — конечно. Девчонки реально уже показали, что крови и риска не боятся, — особенно Владимир удивлялся на сестрёнку; судя по всему, она прошла серьёзную школу в его отсутствие… Их хватило бы, чтобы доставить оружие общине, на что в общем он и рассчитывал; или даже отбиться от случайных засад на дороге — ну а если придётся принять бой? На гашетки надо кому-то и жать ведь.

Диего отказался сразу:

— Я уважаю тебя, Владимир; и всегда постараюсь помочь в Оршанске; но там, в деревне — это не моя война. Слишком много обязательств держат меня в городе, — я не могу подводить людей; честь и репутация идальго…

Рамону он и не спрашивал. Дядя Саша едва начал ходить… Оберст, задумчиво по своему обыкновению полируя серебряный перстень на мизинце, нёс что-то уклончивое про «хозяйство» и «надо же кому-то и нору вашу стеречь…» Не бабу Настю же было сажать за пулемёт?!.

Впрочем, вскоре экипаж Слонопотама пополнился: однозначно заявила, что «едет в деревню драться, или Джонни один никуда не поедет!» Алёна. Потом, в Норе, узнав куда и зачем так все вместе слиняли все-все, оставив её по сути одну, с женщинами, разрыдалась Наташа, — а потом заявила, что теперь она будет всё время рядом с ним, с Владимиром! Переубедить её не удалось. Ну и, кроме того, узнав, как обстоят дела, когда они ещё не разминулись, отправившись каждый своей дорогой, высказался за «я вообще-то всегда думал, как и куда перебраться из города, чтобы на волю и к земле поближе…» Иваныч, тот самый бородатый мужик с ружьём, что первым встретил Владимира в «Отеле «Спорт». После недолгих переговоров удалось убедить его, что Озерье — это то самое место обетованное, что ему и представляется в мечтах. Надо будет только немного помочь местным…

Правда, узнав, что надо будет не просто переселяться, а и, возможно, участвовать в каких-то местных замесах, Иваныч чуть было не дал задний ход; мол «не за себя — за семью опасаюсь; что с ними будет, если со мной что!.». Но Владимиру, включив всё красноречие, удалось сломить его сомнения. Для этого он, впрочем, неожиданно и для себя самого, вдруг привёл и, казалось бы, несуразные исторические параллели:

— …понимаешь, Иваныч, вот ты (после такого общего «дела» глупо было оставаться «на вы») опасаешься за семью… Это хорошо и правильно. Но вот смотри. Был такой царь в России — Николай второй, ты знаешь. Да-да, тот самый, которого вместе с семьёй, в Ипатьевском доме в Екатеринбурге, того… Так вот. Не касаясь, какой он был с профессиональной точки зрения монарх, чисто семьянин он был образцовый. Жену обожал, дочек любил, сына; и всячески о них заботился. Так вот, когда в Петербурге начались волнения, — с чего, в общем, началась кровавая переделка, названная после февральской революцией — и так далее, и так далее, — волнения эти, по отзывам современников, можно было задушить в зародыше, применив силу, разумную жёсткость и монаршую дальновидность. Сил для этого было достаточно. Однако он, вместо того чтобы быть в столице, и, как полагается главе государства, подавить зарождавшийся путч в зародыше, боясь за семью, устремился к ней, к семье, в Царское Село… В итоге имеем то, что имеем: отречение, арест, — а потом и расстрел. Вместе с семьёй, заметь — которую он больше России и стремился спасти. В итоге погубил и семью, и Россию… Понимаешь, Иваныч… Иногда рисковать необходимо. Как ещё Бунин сказал — писатель такой: «Больше всего рискует тот, кто не рискует». Вникаешь?.. Иногда… надо! Даже необходимо. Чтобы выжить.

Несмотря на явную притянутость за уши параллелей с царской семьёй, довод показался Иванычу убедительным; а может он сам просто внутренне искал любой довод чтобы всё же решиться; — и вот вслед за Слонопотамом теперь спешил фургончик бородача, с семьёй и семейными припасами — Иваныч был мужчиной запасливым и совсем не собирался быть в общине нахлебником.

Ну и — взяли с собой Студента, Никиту Матюшкина, — после такого расклада, что случился с Арсеналом, ничего хорошего его б точно не ждало. Скорее всего, по расследованию его б просто-напросто расстреляли: нужно же кого-то назначить виноватым! Был в центральном здании, «не предотвратил» — ну и к стенке! Студент был не дурак, и сам всё это прекрасно понимал. Потому и само собой как-то получилось, что сначала он показывал где и что из вооружения хранится; потом помогал таскать; ну а потом как-то само собой разумеется оказался в кунге Слонопотама.

А вот желающих «присоединиться к «Армии Объединённых Регионов» брать с собой не стали; даже знакомиться с ними не стали — не надо чужих; и не надо им знать, из кого состоит эта «армия». Владимир лишь по рации объяснил им, что они могут покинуть свои посты после их отбытия; и посоветовал на месте не оставаться — по той же причине, что и Студенту.

Теперь Матюшкин подпрыгивал на пружинном сиденье рядом, в кабине. Находиться в кунге, рядом с теми девчонками, с Элеонорой и Гузелью, которые недавно убили всех его сослуживцев, он явно боялся. Впрочем, и в Оршанске ему теперь было делать нечего. Так получилось, что судьба Матюшкина сама выбрала ему дорогу, не особенно с ним и советуясь. А Владимир между делом старался обучить своих попутчиков вождению грузовика — ведь вполне возможен случай, когда его нужно будет заменить за рулём; и кому-то нужно будет сидеть за «курсовым» пулемётом, ствол которого теперь грозно торчал из бойницы над пассажирскими сиденьями. Собственно, только этим — предлогом что по дороге нужно будет овладевать умением рулить грозной и тяжёлой машиной, — только и удалось оставить в кабине двоих: Женьку и Матюшкина, — так все стремились ехать непременно с ним в кабине. А так вроде бы никому не обидно; а они там, в кунге, имеют полную возможность вести свои, специфические, женские разговоры. Главное, чтоб не подрались! — впрочем, не тот случай, не те люди…

План был немудрён: добраться до Озерья, осмотреться — и действовать по обстоятельствам. Всего лучше было бы проехать прямо к пригорку по той лесной дороге, по которой они подъехали прошлый раз с Женькой; разгрузиться там, немерянно усилив общину оружием и личным составом, — ну и, конечно, техникой, — и потом уже, исходя из местной обстановки, действовать как решит Совет и местный «курбаши», военный вождь — друг Вовчик. Но обстоятельства могли быть любыми, Владимир это понимал: начиная с того, что к их приезду община могла как-нибудь замириться с деревней (это очень вряд ли); и кончая тем, что они могли прибыть к пепелищу (эту возможность он старательно гнал из головы). Чего гадать — увидим! Главное, что не с пустыми руками едем!

ДОРОЖНЫЕ ВСТРЕЧИ

В переговорную трубу отчётливо постучали с кунга. Дядя Саша с Оберстом наладили и проводную электросвязь, но труба в общем была проще; а проще — значит надёжней.

— На связи! — откликнулся тут же Владимир; потом, сообразив, что выходное отверстие трубы прикрыто, скомандовал:

— Джонни, узнай, что им надо. Опять — пи́сать?..

Женька хрюкнул понимающе, и занялся трубой.

— Это Гулька! — сообщил он через минуту, — Она говорит, что сейчас пост будет. Что за пост? Милицейский, кажись. Она что-то как-то рассказывала Лёшке, — я не вникал. Что-то неприятное. Говорит, что около него надо полюбому «на минутку остановиться»…

— Чего ради? С кем-то поздороваться хочет?

— Типа того, я так понял. И по этому поводу — в трубу слышно, — они там затворами лязгают…

— Ох ты… что-то я раньше не спросил! — озаботился Владимир, — Это что, может быть опасно? Я полагал, что сейчас до Озерья дорога чистая… Генка говорил, что и в Оршанске патрули отменили, — горючего нет; а чтоб на трассе заставы… да ещё которая не в сторону Мувска… Ну, милицейский пост не может быть особо опасен; но всё-таки… ага. Ладно, передай — остановимся.

И — строго:

— Объявляется боевая готовность! Никита! — приготовить к стрельбе курсовой пулемёт! Джонни — держи ленту!

— Пускай Студент держит; я сам стрелять хочу если чо! — окрысился Женька, — Матюха, меняемся местами! Ну, что сказал!! Будешь ленту держать.

Женька новоявленного члена экипажа не особо жаловал, и при каждом случае старался показать, кто тут главный. Матюшкин не возражал; и сейчас они завозились, меняясь местами.

Владимир же вглядывался вперёд, он уже видел поворот; вот его миновали — он сбавил скорость, — и вдали появился собственно сам пост: возле самой дороги полузанесённая снегом рыже-пятнистая коробка с башенкой, из которой торчал толстый ствол старинного пулемёта; и поодаль несколько вагончиков, между которыми были протоптаны дорожки. Два автомобиля; судя по тому, что они были заметены снегом, давно не использовавшиеся; дорогу же преграждал полосатый шлагбаум.

Металлическая будка явно военного назначения, да ещё с пулемётом, по мере того, как они подъезжали всё ближе, привлекала его напряжённое внимание; но вскоре он успокоился: к ней не вела ни одна из протоптанных дорожек, и эта коробка явно была необитаема. Ну, тем легче. Людей что-то не видно, хотя из трубы одного из вагончиков явно курился дымок. И шлагбаум… Снести его с ходу, что ли? Если никто не выйдет — не собирается же Гулька идти к ним разговаривать? Это было бы опрометчиво — менты они и есть менты, самая опасная в нынешних условиях служивая каста; опасней только что разве уголовники. Впрочем, их сейчас не разберёшь: менты грабят, уголовники поддерживают какой-никакой порядок, — всё в жизни невероятно переплелось и изменилось…

Однако сносить шлагбаум не понадобилось: когда грозная машина приблизилась метров на двести к шлагбауму, дверь вагончика отворилась, и оттуда торопливо, продолжая одевать и застёгивать сизого, милицейского цвета бушлаты, поминутно роняя под ноги автоматы, вывалились двое, комично-разные: толстый, но невысокий, с подтяжками на выпирающем из-под бушлата брюхе; и повыше, но тощий, руки которого болтались в рукавах бушлата как палки в ведре. Продолжая застёгиваться, торопливо побежали к шлагбауму.

Владимир сбавил ход, выжал сцепление и мягко подкатил Слонопотама к шлагбауму. Остановился; поставил на нейтралку, не глуша мотор; в щель в бронедверце с интересом разглядывал подбегавших полиционеров. По суетливым движениям, по общей расхристанности он тут же определил их как минимально-опасных; видно было, что видя на дороге такое чудовище они тут же преисполнились почтения. Оба были с автоматами; толстый — с ксюхой; а длинный и худой с обычным «веслом»; но автоматы держали так, что видно было — не бойцы! До опытного знакомца Генки им явно далеко. Впрочем, осторожность следует проявлять всегда; тем более он так ведь и не выяснил у Гульки, чем этот пост так знаменит и ей по дороге так запомнился, что она загодя попросила сделать остановку. Может поблагодарить кого? Или наоборот?..

В любом случае стоило выяснить обстановку; и уж точно не оставлять же для беседы с полицаями одну Гульку, какие бы у них с ней отношения не были. Потому Владимир сразу, как остановил машину, достал пистолет (выбранный себе в Арсенале Браунинг Хай Пауэр, пожалуй лучший пистолет второй мировой войны; да и в наше время фору даст многим и многим!) и засунул его себе сзади за ремень. Ещё один такой же висел у него в набедренной кобуре на виду, — всегда неплохо иметь что-либо «на сюрприз». Приказал Женьке:

— Джонни, ты не выходишь! — берёшь автомат и следишь за обстановкой через щель в дверце, когда я выйду! Дверь не открывать! Студент! — ты за пулемёт, и смотри прямо по курсу. Посмотрим, что это за милициянты…

Женька не стал возражать, — это была не мелочь какая-нибудь, типа кому на всякий случай сидеть за пулемётом, а кому держать ленту; это было боевое расписание, подаваемое теперь Владимиром тоном, не терпящим возражений, — а авторитет Владимира в Женькиных глазах в последнее время вырос неизмеримо. Взял автомат и приготовился перебираться на водительское сиденье. Владимир ещё раз взглянул в амбразуру: полицейские явно не проявляли агрессии и держали автоматы на ремнях за спиной; открыл дверь и выпрыгнул с подножки в снег на дорогу.

Морозный воздух после сухого жара кабинной печки освежил. Он встал, уперев руки в бока, и ждал когда наконец приблизятся вплотную эти два бывших «работника правоохранительных органов». Прикинул, что от возможного выстрела из вагончика они его сейчас закроют; да и глупо было бы кому бы то ни было стрелять в сторону этого бронированного мастодонта, у которого с каждого борта торчало по четыре пулемётных ствола. А этих двоих он явно успеет уложить раньше, чем они схватятся за автоматы… Вспомнился тот подставной милицейский пост, с которым он расправился, когда пробирался впервые в составе байкерской «банды» к Оршанску. Ментыыыы… Как бы и с этими так же не пришлось. Что у Гульки с ними за дела, интересно?

Оглянулся — поодаль остановился микроавтобус Иваныча, — наблюдает… Лязгнула задняя дверь кунга; звук прыжка с высокой подножки; похрустывая снежком, подошла Гузель. В своей тёплой куртке, только ещё перетянутой теперь чёрным «тактическим» ремнём, за который заткнуты два автоматных магазина, плюс висящая на нём кобура с пистолетом; с автоматом на плече, под рукой; сосредоточенная. Из-под вязаной шапочки на плечи стелются иссиня-чёрные волосы. Владимир вновь отметил, какая она красивая. Неужели она потеряна для него навсегда?.. Нет, не может быть такого! Хотя и Наташу он ведь тоже любит! Или нет?.. В любом случае Наташу он никак бросить не может…

- Эээээ… здравств… Здравия желаю! — поприветствовал их первым приблизившийся наконец к ним толстяк с капитанскими погонами на засаленном милицейском бушлате. Что бушлат был мятый и засаленный совсем неудивительно — он служил уже много месяцев попеременно то подушкой, то одеялом.

Владимир с интересом рассматривал его, отметив про себя и маленькие свиные бегающие глазки; и рыхлую харю с висящими щеками, явно готовую отразить любую эмоцию — от раболепства до высокомерия, в зависимости как поведёт себя собеседник. Пока что видно было, что грозная машина произвела на него сильное впечатление, — наверное, давно такие тут не ездили. Тут, судя по всему, вообще давно никто не ездит. Ишь какой ошарашенный. И тот дохлик почтительно так держится явно за своим начальством.

— И вам не хворать… — нейтрально эдак ответил Владимир; и про себя подумал, что совсем недавно, да не имея у себя за спиной эдакого дредноута, ощетинившегося стволами пушек, тьфу, пулемётов, он бы не рискнул так отвечать представителю пусть бывшей, но всё же власти. А вот сейчас он чувствовал себя очень уверенно. Кто ещё тут теперь власть, надо поглядеть. У кого пулемёты и броня, тот и власть. А эти так — ошмётки былого…

Повисла неловкая пауза.

Капитан во все глаза рассматривал прибывшее на пост чудище и его водителя, и всё никак не мог понять, как же себя вести…

Серьёзный симпатичный парень, без шапки, с длинными вьющимися светлыми с рыжиной волосами. В защитного цвета плотной флисовой армейского кроя курточке без шевронов и знаков различия; «тактических» штанах с массой карманов. На бедре кобура-платформа и запасной магазин. И очень уверенный в себе; смотрит эдак как исследователь на клопа через увеличительное стекло… Рядом подошла высокая девка; с автоматом; чёрные блестящие волосы стелются на плечи. Красивая! Но смотрит угрюмо, исподлобья; и автомат держит под рукой, как будто стрелять готова — неприятно! И машина странная; экий гроб на колёсах! Стволы пулемётов торчат — всё по серьёзному. А вот борт расписан какой-то ерундой: нарисован странный розовый кабан с задранным хоботом… какие-то джунгли… Да ещё на залепленном снегом бампере сидит какой-то здоровенный жёлтый медведь в красной жилетке… кто-же это такие?? Взгляд капитана Дим Димыча Пустовалова метался от стоящих перед ним парня с девкой к бронированному монстру, — и он всё никак не мог понять: кто такие, как с ними себя вести? Представители новой власти; или банда какая? Или коммерсанты теперь так ездят?? Если коммерсанты — ой-ой-ой, как же их трудно будет трясти, в такой-то скорлупе! Но коммерсантам пулемёты вроде как не положены? — значит бандиты какие-нибудь? Но бандиты должны бы быть люди серьёзные; а тут парень какой-то, молодой; и девка; да машина как-то несерьёзно разукрашена, как будто на утренник в детский сад едет! И форма не военная — кроме как курточка на парне… И знаков различия никаких… Ой, всё же как мы отстали от событий-то в нашей глуши! Не зря в деревне-то говорили, что в Оршанске, судя по радиопередачам, никакой власти вообще уже и нету!.. Может… может этот парень просто угнал где машину?? Тогда можно бы попытаться её отжать! Ну и что ж что у пацана пистоль, а у девки автомат! Они же, Дим Димыч вот и Ганс — власть! Проверить документы типа… Если их с девкой только двое…

…Нет! Не одни они здесь. Дим Димыч заметил, что в борту машины отодвинуты несколько заслонок на бойницах-смотровых щелях, и там мелькают чьи-то любопытные глаза… Вот ствол одного из пулемётов качнулся в его сторону, и из амбразуры послышалось явно девчачьим голосом «Пух!»

Дим Димыч непроизвольно вздрогнул; в чреве бронемашины довольно засмеялись. Ветерком потянуло на них дымок из трубы печки, торчащей над бронекунгом. Кто же они такие?? Дим Димыч терялся в догадках; его богатый опыт ему что-то ничего не подсказывал… Но на всякий случай решил держаться «любезно»:

… - Ээээ… я старший поста капитан полиции Пустовалов! — он неловко козырнул, при этом автомат свалился у него с плеча, и его пришлось подхватить. Выждал, и снова повторил:

— Здравия желаю! — и замер выжидательно, рассчитывая что парень в свою очередь представится. Но где там. Тот стоял и продолжал рассматривать Дим Димыча холодными светлыми глазами, и от этого взгляда капитану стало что-то зябко…

Владимир же действительно рассматривал этих двоих бывших милиционеров как вредных мерзких животных, вроде клопов; раздумывая только что с ними делать: передавить или залить дустом. Эти двое ему сильно не понравились, хотя стоявшая рядом Гузель ни словом не дала ему понять, что за дела у неё с ними. Как-то вспомнился ещё тот, тоже милицейский стационарный пост, на котором они всем «табором» были задержаны, когда шли и несли раненую в живот Вику в Озерье… Как те менты не разбежались им помочь. О чём шептались они ночью: как и кого обобрать, обчистить; когда в ста метрах стонала в бреду раненая девушка… Он покосился на Гузель — лицо её было непроницаемо как у индейца; вот только автомат — он заметил, — был снят с предохранителя… Ну, ясно. Оно и понятно. Этого можно было ожидать. Чего ж ещё.

Гузель тоже рассматривала этих двоих как мелких мерзких насекомых. Толстого капитана она видела впервые, — наверное, он и стрелял из вагончика; ишь, сейчас все стёкла забиты досками. А этот тощий — его она помнила. Не попала она в него тогда. А он её явно сейчас не узнал — видел-то издалека и лишь мельком. Ну, теперь-то явно не убежит!

Они уже были мертвы, эти два поганых мента; но ещё не знали об этом. Ещё двигались, переминались; их поганые сердца ещё перегоняли последние в их жизни литры крови, — но они были уже мертвы — она так решила. Те, парни в камуфляже, просто грубые самцы из Арсенала — они ей ничего не сделали; и, даже может быть и не желали зла — просто хотели трахнуть, — а она вполне себе поучаствовала в их убийстве. А эти двое явно не должны были жить. Сволочи. Она уже сейчас уложила бы их одной очередью. Но рядом стоял Владимир, мужчина. И ему было в конце концов решать, — так она была воспитана. Надо ему сказать…

— Володя…

Он только взглянул на неё, и, судя по всему, всё понял.

Капитан почувствовал исходящие от чернявой девки враждебные флюиды, и поёжился. Кажется, про «отжим» машины и думать не приходится! Искательно взглянул на парня, и зачастил:

— А мы вот… дежурим тут, в тяжёлых условиях выполняем свой служебный долг!.. Из всего личного состава вот только мы и… ещё Лёха… то есть рядовой… мммм… как его? Раненый — лежит вон в том вагончике! Представьте себе, мы тут как бы в глубоком тылу — но подверглись неделю назад нападению мувской диверсионной группы! Представьте себе! — на лошадях! — кто бы мог подумать! Мы приняли бой! — в результате старший лейтенант Петрович убит, а рядовой Лёха тяжело ранен! Да-с…

Бормоча эти бессмысленные слова, Дим Димыч уже понимал, что это — несмотря на клоунскую роспись броневика, — люди серьёзные; и пытаться что-то отжать у них — пустая затея. Это явно читалось во враждебном молчании девки, и в бесстрастном выжидательном молчании парня. И в мелькающих в амбразурах подсматривающих глазах. И в щель водительской двери тоже кто-то смотрит! Но, может быть, удастся что-нибудь выжалить??..

— …в тяжёлых условиях исполняем, значит… Я — капитан Пустовалов; а, я говорил уже… А вы… простите, не вижу вашего звания…

Парень по-прежнему молчал; и капитан продолжил:

— Какой у вас хороший броневик!.. Таких сейчас, наверное, уже и не делают! И… эмблемы такие симпатичные! Это что, розовый — кабан? А чья это эмблема? Мы, извините, тут несколько отстали от политической жизни в столице…

При слове «кабан» в кунге кто-то возмущённо, но тонким девичьим голосом нецензурно выругался, но капитан не обратил на это внимания:

— …очень тяжело с продуктами, очень! И — с боезапасом, надо признаться… Хотя мы не жалуемся, но продолжаем с честью… раненый у нас — я говорил уже. Рядовой… эээ… Лёха. Алексей. Был ранен при нападении на пост. Вы не могли бы… выделить нам… и для раненого… некоторую толику своих припасов?.. как, так сказать, коллегам?..

На самом деле Дим Димыч кривил душой: никакого раненого у них уже не было. Раненый Лёха так достал их за несколько дней своими стонами, мешая ночью спать, что вчера они с Юркой удавили его подушкой. Всё равно это и для него был лучший выход — медикаментов, кроме йода, у них всё равно не было, а раны гноились и уже начинали вонять… Конечно, это был лучший выход, — и тело Лёхи заняло своё место в траншее рядом с трупом лейтенанта Петровича со снесённой большей частью черепа. Но знать об этом проезжим было необязательно; напротив — на раненого, глядишь, выделят что-нибудь дополнительно!

Капитан смотрел просительно; а парень, как будто закончив своё исследование, повернулся к стоящей рядом девке и именно ей только и сказал:

— Ну, Гуля, у тебя было какое-то дело здесь? Решай его — и поехали.

Дим Димыч смотрел недоумённо, хотя его кольнуло это обращённое не к нему «решай его», — так они говорили во вполне определённых случаях; а вот Юрка Сабельфельд, Ганс, внезапно что-то сообразил; и, бросив в снег автомат, метнулся по дорожке к вагончику… В руке парня как-то внезапно оказался пистолет, но он не стрелял.

А вот ствол автомата чернявой девки теперь конкретно смотрел капитану в грудь, и тот обмер. И слова её, обращённые к нему, были мёртвыми, неживыми, холодными:

— Скажи, скот, сколько девчонок вы тут трахнули и закопали? Ну??

Ганс, петляя, падая в сугробы и опять вскакивая, нёсся к вагончику. Дим Димыч вдруг чётко понял, что не будет сейчас не только «вспомоществования» от этих странных проезжающих, но и больше не будет совсем ничего: ни пьянок с деревенской самогонкой в «штабном» вагончике; ни хавки; ни женского тела, растянутого на одной из коек; ни власти, ни… да, этого снега, неба, даже этого стелящегося дымка от печки — тоже не будет… За что???

— За что??? — выдохнул он и повалился на колени.

Одновременно Гузель нажала на спусковой крючок, и автоматная очередь, направленная ему в грудь, прочеркнула его от груди до лба, выбив из спины и затылка облачком мелкие красные брызги, отбросив его назад.

Гузель вновь вскинула автомат, стараясь поймать в прицел мечущуюся из стороны в сторону спину удирающего тощего мента; но её опередил Женька: распахнув водительскую дверь, он с криком «- Уйдёт же, уйдёт!!» застрочил вслед убегающему из автомата. Разразился длинной очередью и автомат Гузели. Пули взбивали фонтанчики снега слева и справа от петляющего в ужасе как заяц Ганса, но он мчался прочь как заговорённый.

Расстреляв магазин, Женька метнулся обратно в кабину, и громко заорал в переговорное устройство — хотя его бы легко услышали и через бойницы с улицы:

— Левым бортом!.. вся артиллерия, по бегущему противнику — пли!!!

И, как бы подчиняясь его команде, но на деле опережая её, застрочил один из пулемётов левого борта, через секунды к нему присоединился второй! Они били не очередями, они строчили непрерывно, и почти добежавший до вагончика тощий мент вдруг споткнулся в вихре поднявшихся вокруг него снежных фонтанчиков, и рухнул на снег, не добежав. А два ствола продолжали строчить, вздымая вокруг его тела всё новые и новые фонтаны снега, часто стукая и в сам вагончик. И в треске выстрелов никто не услышал, как лязгнул, открываясь, люк на крыше кунга.

Наблюдавший за всем этим действом Владимир уже было хотел отдать приказ прекратить теперь уже бессмысленную стрельбу, как прямо кажется над его головой раздался оглушительный грохот; нечто мгновенным факелом пронеслось в сторону полицейского вагончика, — и там тут же грохнуло; сверкнул огонь; взрыв разворотил, разметал в стороны вагончик.

От оглушительного удара по барабанным перепонкам Владимир непроизвольно аж присел; и увидел рядом округлившиеся от неожиданности глаза Гузели, — она тоже рухнула на колено. Вот это да!..

Поднявшись, он оглянулся. Оба до этого строчивших пулемёта после этого оглушительного удара замолкли как по команде. Он сделал несколько шагов в сторону, увязнув в снегу, чтобы видеть что там на крыше кунга, — а там ярко маячила красная курточка Алёны-Лёшки. Высунувшись по пояс из люка, она, сейчас бросив рядом, на крышу, пустую уже трубу гранатомёта РПГ-7, зажала обоими руками уши, и, сморщившись, шевелила губами, ни то ругаясь, ни то просто бормоча «ой-ой-ой-ой, как грохнуло; я ничего не слышу!»

Зато вот Женьку, в момент выстрела находившегося в кабине, совсем не так глушануло; и он первый пришёл в себя; выскочил на подножку; уцепившись за край крыши, подтянулся; увидел, кто и из чего стрелял; и, спрыгнув на дорогу, радостно заорал:

— Вот это да-а-а!! Вот это грохнуло!! Видал, Бонс? — вдребезги! «И развернулся боком вражеский фрегат, И левый борт окрасился дымами-и!!» Лё-ёшка!! Ничо себе! Кто тебе разрешил?? Тащи сюда ещё трубу — я тоже так пальнуть хочу! Я и не думал, что оно так здоровско!!

Звон в ушах от прогремевшего прямо надо головой выстрела быстро проходил; и последние слова Женьки Владимир уже расслышал. А из задней двери машины уже высыпал на улицу весь «личный состав»: Элеонора, Наташа; через некоторое время выбралась, предварительно захлопнув за собой люк на крыше, и Алёна. От белого фургончика уже спешил, сжимая в руках автомат, Иваныч.

Поднялся какой-то непонятно-радостный галдёж:

— Ничего себе бабахнуло!! Нам бы в Башню таких штук десять! — Элеонора.

— Володя, Володя; это я этого, бежавшего, срезала!! Из пулемёта! Да-да, мы с Элькой стреляли; но свалила его я, я точно видела! — Наташа.

— Видали какая точность!! Вот так вот надо!! Женька, тебе нипочём не попасть бы!! — Алёна.

— Чего это вы? Зачем? Это ж менты!! — Иваныч.

— Лёшка, ты заряды притащила?? Нет. Где они? Я сейчас туда же, из той же трубы!.. — Женька.

— Вот так вот этим гадам! Будут знать! — Гузель.

Всем было совершенно наплевать на лежащее почти под ногами тело в грязно-сизом бушлате, из-под которого расплывалась по снегу алая лужа. Матюшкин испуганно выглядывал из кабины.

Не сразу, но удалось Владимиру всех угомонить. Эта быстрая и жестокая расправа над дорожным постом как-то произвела на всех сильное впечатление; как будто они в бою одолели серьёзного противника. Все уже, оказывается, кроме Владимира, Женьки и Иваныча, знали про приключения Гузели на этом посту по пути в Оршанск; и, конечно же, нисколько не сочувствовали покойным. Перебивая друг друга обсуждали только чисто технические детали: то, как, оказывается, «задирает ствол пулемёта при стрельбе — очень трудно прицельно попасть!», и, конечно, Лёшкин зачётный выстрел.

Девчонка выглядела как именинница, — ну так, хотя «деды» в Норе показали как пользоваться РПГ всем; тем не менее без практики это была только теория; и они тогда торопились; а сейчас, вот так вот, между делом, она, Лёшка, показала всем «как это выглядит в натуре»! Причём так удачно! Алёна гордилась собой просто немерянно; тем более, что она сама не ожидала, что так оглушительно грохнет; и поначалу сама же, честно говоря, обалдела от эффекта. Но в ушах звенеть достаточно быстро перестало; про свой испуг она никому не сказала; а эффект — вот он! — красиво развороченный, с горящими внутренностями, вагончик! Наглядно!

Попала она в него больше случайно; но ведь попала же! Уж очень хотелось произвести впечатление на Володю…

Наконец все поутихли; Владимир отобрал у Женьки уже притащенный им из кунга гранатомёт и сумку-переноску с гранатами. Несмотря на то, что произошедшее можно было считать первым — и удачным! — боестолкновением Слонопотама и его экипажа с противником, он счёл нужным строго отчитать «личный состав». Прямо тут, возле борта; рядом с остывающей тушкой полицейского капитана.

Досталось всем:

— Гульке за то, что заранее не предупредила именно его, как «командира экспедиции», о сути претензий к ментам; о их количестве и оснащённости; что позволило бы заранее выработать план и подготовиться. Все эти спонтанности до добра не доведут!

— Алёне — за выстрел без команды.

— Элеоноре и Наташе — за малоприцельную стрельбу, из-за которой просеяли пулями чуть не весь пост, чуть не все вагончики, а в бежавшего длинного мента едва попали!

— Женьке — за то, что также открыл стрельбу без команды; и за то, что покинул кабину машины: а вдруг бы пришлось резко стартовать??

Себя же Владимир тоже отругал, про себя, конечно же: за то, что пустил на самотёк всю эту разборку с ментами; что заранее не выспросил Гузель о дороге и о возможных на ней встречах; за то, что дисциплина в его экипаже как в какой-то ватаге разбойников; ну и, наконец, за то, что они за всё время, торопясь, так и не опробовали всё оружие, от пулемётов до гранатомётов. Благо вот сейчас этот случай подвернулся.

И только Иваныч, который был вообще не при делах, остался без выговора; и Матюшкин, который, бледный весь, как был в кабине, так и сидел в ней. За что, в общем, даже удостоился похвалы…

* * *

Никита Матюшкин, собственно, сидел как сидел в кабине, лишь когда всё уже кончилось, вылез размяться на снег; бледнел и старался скрыть дрожащие руки совсем не из-за зрелища расправы с ментами, — ментов он тоже презирал, считал кровопийцами, и нисколько им не сочувствовал. Но и новая эта команда, в какую он так неожиданно для себя вдруг попал, тоже не вызывала в нём тёплых чувств: толпа отмороженных девок, зверьки-подростки; и сам Владимир, в образе сутенёра вызывавший даже некоторое покровительственное сочувствие, — и все вдруг оказавшиеся хладнокровными убийцами… Да, среди расстрелянных в Арсенале сослуживцев у Ильи не было не только близких друзей, но, собственно, и приятелей; но, тем не менее, то, с какой изощрённой жестокостью было совершено их убийство, вызвало у Студента шок. Хорошо ещё, что в экипаж не вошла та татуированная тётка, которая была в этом убийстве заводилой, — её Матюшкин после всего этого откровенно боялся.

В общем, хотя его самого при бойне в Арсенале оставили в живых, он понимал, что это совсем не от хорошего к нему отношения; и не из гуманности; а чисто благодаря случайности; ну и из-за того, что он им потом помог разобраться где что лежит, что упростило грабёж арсенальских запасов. Не найди утром кэп его «порнографическую тетрадь», не озлись на него из-за этого, и потому не поставь его «охранять» и без того прикованного к батарее «сутенёра» — лежать бы Матюшкину вместе со всеми в кровавой куче в актовом зале…

Так что с этой бандой он был по необходимости и в силу безысходности своего положения; без всяких к ним тёплых чувств, — и именно потому, когда началась стрельба, и пацан, схватив автомат, выпрыгнул из кабины, у него возникло сильное желание сейчас же запереться в кабине броневика, и, благо ключ был в замке зажигания, стартануть вдаль, оставив новых знакомцев на дороге… В принципе, вполне могло получиться, — когда он понял, что в кабине он один, и ключ в замке, у него от ощущения этой рискованной возможности аж затряслись руки и бросило в пот: всего-то захлопнуть дверь, повернуть ключ зажигания — и газ в пол! И прощайте, чёртова банда убийц! Он даже потянулся было захлопнуть уже дверь, когда вспомнил, что там, в кунге, девки и куча оружия. Что с ними-то делать?.. На ходу они ему тоже ничего не сделают, и машину не остановят — ну а потом?? Как их, отмороженных, выкуривать из бронированной коробки? Если только не останавливаясь гнать к какой-нибудь части, которые дислоцировались рядом с Оршанском, и там сдаваться. Но и там… Ворвавшуюся в расположение машину наверняка воспримут как нападение; из кунга наверняка начнут стрелять; и вместо помощи можно схлопотать гранату в кабину… нет, нафиг-нафиг!

Эти соображения, пулей промчавшиеся в его голове, остановили его; он почувствовал прихлынувший к лицу жар, — можно не рисковать, не надо рисковать… Нет, он был совсем не герой, Никита Матюшкин; он даже паркуром никогда не занимался, и не любил играть в футбол и другие травмоопасные игры; и потому, когда благодаря этим вот соображениям отпала возможность рискнуть, он почувствовал громадное облегчение. Ну а потом, когда Владимир выстроил весь «экипаж», и он сообразил, что в кунге-то никого не осталось, он уже внутренне демобилизовался; и на то, чтобы рискнуть уже просто не хватило решимости… А, ну к чёрту, пусть идёт как идёт!! Он даже выпрыгнул тоже на дорогу, как бы отталкиваясь от соблазна запереться в кабине и стартануть, оставив новых знакомцев — убийц с носом… А они — Владимир и Женька, — заметив его слегка неадекватное состояние, списали это на трусость… Трусость это и была по сути; вот только не трусость от соучастия в очередном убийстве, а трусость отказа от резкого изменения своей собственной судьбы. Была, была перед Студентом возможность взять свою судьбу в свои руки — но он, как и многие бы сделали на его месте, всё же решил плыть по течению. Так, в конце концов, проще…

А Владимир и «экипаж» так и не узнали, что они только что рисковали остаться на зимней дороге без машины, с лёгкой стрелковкой, и даже без верхней тёплой одежды…

* * *

Поразмыслив, Владимир решил, что нет худа без добра; и, раз уж такая случайность подвернулась, надо, действительно, провести учения, своего рода боевое слаживание; отстрелять все пулемёты, благо патронов более чем хватало; ну и, по желанию, шарахнуть ещё и из гранатомётов!

Это решение вызвало шквал восторгов — трястись в кунге уже поднадоело; а тут такое, что ни говори, развлечение! И ещё целых три нетронутых вагончика плюс ржавая железная будка с пулемётом — чем не цель! В общем, вскоре зимний лес наполнился треском очередей и редким уханием гранатомётов; так, что у деревенских, к которым так «удачно» присосался было на снабжение полицейский пост, сложилось впечатление, что «их менты, чтоб они сдохли!» с кем-то всерьёз сцепились на дороге. Лишь на следующий день пара смельчаков, отправившихся на разведку, принесла в деревню радостную весть, что «дракон, сосавший жизненные соки, реально издох!» — на посту не осталось ни одного целого вагончика, и даже ржавая коробка МПОУ получил два попадания из чего-то серьёзного, оставившего в его боку зияющие воняющие сгоревшей взрывчаткой пробоины.

* * *

Двинулись дальше. Теперь перед ветровым стеклом при поднятом бронещитке торчал старый калечный плюшевый мишка, которого так и не нашли время починить: с полуоторванной лапой, с одним глазом, и том, висевшим на ниточке, — «амулет» и подарок от Наташки, Женькиной сестры, притащенный теперь в кабину Алёной. Дома, — то есть в Норе, — не нашлось подходящей пуговки или бусинки, чтобы сделать медвежонку оба глаза; и Алёна собиралась починить его по дороге, — если будет чем.

Матюшкина выгнали в кунг; и теперь в кабине рядом с Владимиром восседала Лёшка рядом с Женькой, невыносимо всю дорогу хваставшаяся, как она «с первого раза, почти не целясь!.».

Женька ехидно оппонировал; хотя сознавал слабость своей позиции: решив так же отличиться, он выбрал мишенью для РПГ самый дальний вагончик — и с первого раза промахнулся: дымная полоса от гранаты мелькнула над его заснеженной крышей, и взрыв ухнул дальше, уже в лесу. Что вызвало шквал насмешек от жестокой Алёны. Сжав зубы, Женька перезарядил гранатомёт, и, со второго выстрела всё же влепил гранату в бочину вагончика, от чего тот ожидаемо разлетелся вдребезги. В общем, Женька реабилитировался — в глазах всех, кроме Алёны, продолжавшей осыпать его насмешками.

Отстреляв ещё несколько гранат; опробовав и «Муху», который, несмотря на несопоставимо меньшую, чем граната РПГ мощность, понравился всем и меньшими габаритами, и меньшим грохотом при выстреле, и большим удобством прицеливания; отработав из всех пулемётов по указанным Владимиром целям, — причём он взял на вооружение Женькину идею давать команду «с какого борта фрегата палить»; забрав автоматы покойных ментов, двинулись дальше. «Чтобы не валяли дурака» Владимир распорядился набить по дороге расстрелянные пулемётные ленты, — в том числе и от этого скучного, и крайне неудобного на ходу занятия, Алёна и слиняла в кабину.

Гузель сообщила, что дальше дорога, кажется, чистая до самого Озерья; единственно что нужно будет остановиться возле комплекса старых полуразрушенных зданий красного кирпича, «на минуточку», что «у неё там друзья».

Владимир тут же осведомился, какого рода эти «друзья», и не придётся ли по ним также стрелять из гранатомётов? Здания эти он, уже проезжав раньше по этой дороге, знал; но всегда считал необитаемыми. Узнав, что там теперь обретаются интеллигентные бомжи, помогшие, в отличии от ментов, Гузели, он успокоился.

* * *

Коммуна «интеллигентных бомжей» действительно была на месте и вся в сборе. Конечно, они и не подумали показаться, когда поодаль остановился грозный броневик: в их понимании это могла быть только ещё одна напасть в виде или представителей власти, или какой-нибудь банды, которым зачем-то понадобились приютившие их сиротские руины. Какова же была их радость, когда их стала окликать в дверь по именам их недавняя знакомая, Гуля!

Все были здесь: Робеспьер, Магерини, Растрелли, Скотник. Почему-то только сейчас она обратила внимание, какие они все грязные, как от них реально пованивает… когда же они мылись-то последний раз? Тогда, при первой встрече, это как-то воспринялось как само собой разумеющееся.

Пугливо поглядывая через её плечо на броневик, они засыпали её вопросами; но разговаривать было некогда — она лишь сунула в руки старику-историку коробку с сухпайками (изъятыми из Арсенала), Магерини — пакет с сахаром и пачку чая. И — сверху, на коробку с пайками, выложила старенький ПМ с запасным магазином.

— Нет, что ты, зачем бы нам?? — испугался было Робеспьер; но Скотник без колебаний забрал пистолет и патроны, сунул в карман потрёпанного пальто, буркнув:

— Пригодится!

ПРЕЛЮДИЯ

Ван Ли закончил наконец выравнивать бетон; отставил в сторону тяжёлую гладилку, — примитивное приспособление из нескольких жердей и одной доски, — и, устало опёршись на неё, перевёл дух. Его товарищ и сосед по койке в казарме Чун Ли — они были из одной деревни и были даже где-то дальними родственниками, как вся деревня в провинции ЧуЛань — тоже отложил в сторону изляпанную раствором совковую лопату, и, опустившись на колени, придирчиво стал осматривать плоскостность получившейся новой бетонной заплатки, сверяясь по маленьким щепочкам — маячкам по краям бывшей воронки.

Всё было хорошо, надёжно и правильно, — сам Ван Ли был в этом уверен; он очень старался, да и набил уже руку и глаз на этих бетонных работах, — но проверить было, конечно, необходимо, — он понимал друга. Слишком многое сейчас зависело от них, простых солдат Великой Китайской Народной Армии, вчерашних крестьян, которым партия и народ доверила важнейшее на сегодня — охрану южных рубежей Родины. Партия, народ, и сам Великий Вождь товарищ Си верили в них, — простых сельских парней, только что переодетых в военную форму, и даже не научившихся толком ходить в ногу, — и они были горды этим доверием. Немногим из их деревни так повезло, — быть не только призванными на военную службу, но и быть на самых передовых рубежах, — на одном из обширных насыпных островов в Южно-Китайском море, служащим по сути непотопляемым авианосцем ВМС Китая в этом регионе, — так говорил товарищ Ви Чу Син, политрук их подразделения. Он хорошо разбирался в политике и многое рассказывал солдатам на политзанятиях.

Проклятые американские империалисты, недовольные ростом могущества Срединной Империи, её союзом с Великой Россией, не только в конце концов конфисковали — то есть украли! — все накопления китайского народа, хранящиеся в западных банках; но и развязали «ограниченную ядерную войну», чтобы навсегда сделать, как это было раньше, Великий Китай своей колонией. И самые передовые сражения происходят здесь, в Южно-Китайском море, по праву контролирующимся китайской армией и флотом.

Два дня назад американский эсминец опять обстрелял остров своими крылатыми ракетами, — и хотя значительная часть из них, — как говорил товарищ Ви Чу Син, — были сбиты береговыми комплексами ПВО, несколько ракет всё же прорвались сквозь заградительный огонь; и рассыпали над островом свою начинку — десятки компактных бетонобойных блоков; которые, в свою очередь, взорвались, испятнав дырами попаданий взлётно-посадочную полосу острова. Теперь, пока не удалось полностью залатать выбоины в бетоне, стоявшие в бетонных капонирах красавцы Чэнду J-20 с подвещенными уже под крыльями ракетами воздух-корабль, были бесполезны; а сам эсминец отошёл на расстояние, недосягаемое для береговых ракетных комплексов острова, получив всё же два попадания в борт… так говорил товарищ политрук. Теперь нужно было как можно быстрее привести в порядок ВПП аэродрома, чтобы доблестная авиация смогла добить раненого зверя! — благо заделать пробоины в борту корабля вне дока много сложнее, чем залить бетоном щербины ВПП. Так говорил товарищ Ви Чу Син, и Ван Ли и Чун Ли, как и все солдаты из их подразделения, старались изо всех сил. Чем скорее они починят полосу, тем скорее доблестные соколы товарища Си потопят проклятый эсминец заклятого врага Китая, тем скорее грядёт окончательная победа; и можно будет с триумфом вернуться к своим семьям: родина и Великий Вождь товарищ Си не забудут наградами своих верных солдат! Так говорил товарищ политрук.

Правда, были в тиши казармы, находившейся в прохладной глубине бетонного капонира, и другие разговоры: рядовой Кин Чу, призывавшийся не из деревни, а даже обучавшийся два года в пекинском университете, по секрету говорил, что на самом деле Великий Китай совсем даже уже и не воюет с Проклятыми Соединённым Штатами; что не за что воевать; что в самих Соединённых Штатах идёт гражданская война между отдельными штатами, — как, якобы, и между отдельными провинциями в самом Китае; а здесь, в Южно-Китайском море, пиратствуют просто отдельные корабли бывшего Шестого Флота США, уцелевшие после Великой Битвы за Тайвань. Что они воюют даже и между собой, в зависимости от того, какой штат поддерживает большинство экипажа; а наши острова и наши самолёты мешают им установить гегемонию в сопредельных по берегам странах: Вьетнаме, Корее, Кампучии…

Слова Кин Чу, были умными; слушали его с уважением — ведь он не работал на поверхности, а большую часть времени проводил в штабе; а, стало быть, больше знал… Вот и про «гегемонию» (красивое непонятное слово) тоже упоминал и товарищ политрук; но в целом рассказы бывшего пекинского студента вызывали отторжение: по его выходило, что и сам континентальный Китай подвергся атомной бомбардировке; Великий Комплекс Плотин на реке Янцзы полностью разрушен; в стране царит хаос и голод. Это что же? — получается и их семьи в деревне голодают?? Такие разговоры не могли не вызывать неприятия; ведь каждый рассчитывал после службы вернуться героем к своим родным, и отдохнуть там, в родной деревне, от изнуряющих ратных трудов на передовой… Конечно же, это не могло быть правдой; да и сам Кин Чу, надо сказать, несмотря на уважение за учёность, близость к штабу, и очки, вызывал неприязнь: ишь, щеголяет в чистенькой глаженой форме; а не как они — в потёртой и заляпанной раствором; из-за того, что редко бывает на поверхности его кожа сохранила гладкость и приятный матово-жёлтый цвет; в то время как их кожа, сжигаемая неумолимым тропическим солнцем, покраснела и покрылась болезненными волдырями. «Это всё от солнца и пройдёт!» — говорил товарищ политрук, и ему верили; а очкастый студент нудел про «радиация — радиация!» Какая радиация, кто её видел?! — а вот солнце, вот оно! Палит не переставая.

Конечно, за такие неправильные разговоры сам Ван Ли, и его друг Чун Ли, и многие из его взвода сигнализировали, как полагается, товарищу политруку; и вскоре Кин Чу исчез из их подземелья. Товарищ Ви Чу Син сказал им на очередной политинформации, что Кин Чу заболел и был переведён в госпиталь; а заболел он оттого, что, во-первых мало бывал на поверхности, на свежем воздухе и солнце; во-вторых потому, что тайком слушал в штабе радио, и даже смотрел фрагментарно работающий спутниковый интернет… «Фрагментарно» — это было тоже сложно и непонятно; но друзья Ван Ли и Чун Ли прекрасно поняли, что пекинский студент делал нечто нехорошее! — недаром весь интернет был полностью отключён по всему материковому Китаю сразу после начала Великой Войны с Американским Империализмом. Сами они всецело доверяли информации товарища Ви Чу Сина, а он говорил, что до полной победы над империалистическими хищниками оставалось совсем немного! А дальше — победа, и возвращение героев в родную деревню! Какой там может быть голод! — если Китай велик и богат; и они, Ван Ли и Чун Ли, защищают его южные рубежи!

Надо только скорее заделать выбоины на ВПП, и лётчики ВВС Китая разделаются, наконец, с проклятым эсминцем! — можно будет отдохнуть…

Ван Ли вздохнул, поправил грязную тканевую защитную маску на лице, и поволок тяжёлую гладилку к следующей выбоине, в которую с подъехавшей машины-бетономешалки уже нагнетался через толстый грязный шланг жидкий бетон. За ним поковылял Чун Ли, — в последнее время он жаловался на боли в ноге; да и волосы у него стали выпадать сильнее, чем у других, прямо прядями. Бедный Чун Ли! — это всё от солнца!.. Но, перед отправкой на родину, после победы, их непременно подлечат! — так сказал товарищ Ви Чу Син; а сейчас надо было собрать все силы и работать!

Ну что ж. Работы Ван Ли никогда не боялся, — ни здесь, ни в поле у родной деревни. Работать он умеет!..

Ван Ли остановился у дыры в полосе, в которую нагнетался бетон; вздохнул, потрогал яркий эмалевый значок на груди, с которого мудро смотрели на происходящее профили товарища Мао и товарища Си; и принялся вновь разглаживать бетон гладилкой. Проклятое солнце! — как печёт… Вот сосед Хон Ли несколько лет назад работал в России, на стройке, — он рассказывал, что там в это время года повсеместно лежит снег… Снег, снег! — как хорошо бы, если бы сейчас выпал снег и остудил зудящую кожу! Но нет! — только яростное солнце, от которого, несмотря на форму, несмотря на панаму и маску на лице, так зудит кожа и выпадают волосы! Товарищ политрук говорил, что везде «климат сошёл с ума». Наверное так и есть… Но об этом можно будет подумать вечером, в казарме; пока же нужно заделать эти последствия налёта, чтобы лётчики… как же жарко!

* * *

Владимир гнал и гнал тяжёлую машину по обледенелой зимней дороге; то краем уха слушая препирательства Женьки с Алёной; то включая приёмник — нет, эфир не вымер, как можно было думать, глядя на безжизненную заснеженную дорогу и редкие, очевидно что давно умершие деревни, попадавшиеся по дороге, — в эфире то булькал джаз; то визжала современная музыка; но больше всего было протяжных завываний муэдзинов, горячечной скороговорки на арабском, или каких-то из других восточных языках; заунывной восточной музыки, китайского лопотанья. Англоязычной речи не встречалось совсем… Можно ли было по этим признакам судить об обстановке в мире? — он не знал. Почему их, «муслимов», стало так много в эфире?

Он вспоминал как-то, между делом, сказанное профессором Лебедевым: что, мол, в случае обострения мирового конфликта совсем не обязательно для радикального сокращения населения жечь это самое население ядерными боеприпасами — боеголовок и без того мало. Достаточно разрушить комфортную среду обитания; лишить людей с детства привычных, как солнце и воздух, электричества, водоснабжения и канализации; — и люди сами довершат начатое, уничтожив сами себя в ожесточённой борьбе за выживание. Люди — такое зверьё! стоит лишь создать подходящие условия, чтобы проявились древние, загнанные вглубь подсознания, звериные инстинкты. И это будет экологичней, чем нейтронная бомба… а если им ещё помочь подходящим вирусом!.. А всевозможные негры — им, что ж, не привыкать гадить за дверью, пить из луж, и рожать по десять детей на каждую женщину, из которых выживет два-три. Может быть потому и так много в эфире явно неевропейской речи?

Но всё это были совсем неактуальные мысли. Актуально было добраться до Озерья, — и выручить общину. Или — отомстить за неё!

* * *

Теперь дорога была свободна до самого Озерья. Что-то их ждало там? Не получится ли, что они прибудут туда уже к остывающим головёшкам?..

* * *

Специальный летучий отряд территориальной обороны Никоновского района под командованием Григория Даниловича; усиленный дружиной имени Че Гевары, а, проще говоря, парнями Хронова; а также не так давно прибывшими новичками из Мувска, среди которых Ольга-Чума уже командовала отделением из пяти человек; и при содействии двух БТР и одного бронированного автомобиля «Вепрь», идущих впереди, начали «операцию по захвату укрепрайона противника», как выразился Хотон; или по «уничтожению банды подлых сволочей, гнусных ненавистных мерзавцев и растлителей малолетних, клятвопреступников и наглых воров, кровопийц, лжецерковников с так называемого «пригорка»», как многословно выражался пропагандист и идеолог Сергей Петрович Мундель-Усадчий.

Операция началась не очень удачно: привезённый откуда-то Хотоном маленький беспилотный летательный аппарат, запущенный с небольшого установленного прямо на снегу станка, призванный облететь позиции противника и передать диспозицию на экран его ноутбука, был сбит первыми же двумя выстрелами с пригорка. Позорно кувыркаясь, он упал где-то в поле.

Гришкой Хотону ничего не было на этот раз сказано; но тот аж позеленел от страха — последнее время Григорий его едва терпел, снисходя единственно к его мало-мальским военным познаниям, — сам он был лишён и таких. С него сталось бы, припомнив и прошлый позор с обмоченными штанами, погнать его впереди своих бойцов и впереди БТРов, «искупать прежние грехи», «штрафбатом», как он неоднократно грозился своим бойцам, под огонь снайперов с колокольни.

Впрочем, вот саму колокольню-то Хотон предлагал на военном совете сразу же снести! — благо теперь для этого были все возможности: во-первых, 30-мм пушки БМП, и во-вторых — 82-х мм миномёт, с небольшим, правда, запасом мин, предоставленный, как и бронетехника, «в аренду» «главнюком» с соседнего района. Конечно же, не задаром, — за половину всего, что достанется с Пригорка! Условия были грабительскими; но сосед прекрасно знал Гришкино положение, и бессовестно им пользовался.

Но Гришка неожиданно с предложением «снести колокольню» не согласился! Получив для штурма «взаймы» целых два настоящих боевых машины пехоты, да плюс бронированного Вепря, да ещё миномёт, он внезапно вновь обрёл некоторую самоуверенность — сделать с этой бронетехникой общинники явно ничего не могли, у них была только лёгкая стрелковка судя по всему. Обрёл Гришка также и некоторую, с подачи старосты, «дальнозоркость», то есть желание «думать на перспективу». Что Пригорок мы теперь, наконец, возьмём — это ясно! — решал он про себя, — И что половину хабара и продуктов придётся отдать, — пусть! Но что дальше? В родную Никоновку? Вполне возможно! — надо будет навести там порядок; кстати, задействовать «в виде бонуса» и эти БМП, — а то поставленный туда временным Лёнька — Шкура совсем нюх, кажется, потерял! Но здесь… Этот Пригорок с церковью, за это время попортивший ему столько крови, — это, что ни говори, была всё же лакомая конфетка! Возьмём, конечно; и, как решили на совете, — перед церковью, согнав сюда деревенских, перевешаем всех взятых с оружием в руках, плюс Вовчика и этого мента, а также всё старичьё; а баб, которые помоложе — «в работу», — всех остальных — в рабство, отрабатывать свои грехи. Но сам-то, по выражению Хотона, «укрепрайон»? Уж очень удачно расположен! — сколько они вокруг него уже крутятся! Вот и организовать себе там вторую, после Никоновской, базу! Укрепить, свезти туда запасы, — «замок на горе среди лачуг простолюдинов», как выразился Борис Андреевич.

А какой замок без башни? С неё хороший обзор. Вот и оставить её! — хрен с тем, что снайперы с колокольни снимут пару-тройку бойцов; пулемёты с бронемашин заставят их заткнуться! А вот сносить, как и вообще ломать там всё обстрелом, — не стоит! И так возьмём! — вон, бля, сколько народу собралось, и все, бля, каждый день жрать хотят! Подсократится немного число едоков — это только на пользу делу!

* * *

Вполголоса матерясь, Дени-Волк выгребал двумя пальцами набившийся ему в сапожок снег. Здесь с колокольни ещё не достанет… БМПэшки и Вепрь, как и предполагали, с рыканием елозили вдоль подошвы Пригорка, расстреливая из пулемётов любую попытку ответить. Сама колокольня тоже была уже вся в оспинах от пуль, — превентивно. Но с колокольни, против ожиданий, не стреляли вообще; а с пригорка отвечали как-то редко и вяло. Уснули они там, что ли?? Или разбежались по подвалам, суки??

Рядом сопел юрист, — этот, Попрыгайло, со своим коротеньким «кедром». Кто-то из недавно прибывших, узнав, что он — юрист, тут же и обозвал его: «Лоер». Что с английского и означает «юрист». Лоер и Лоер — новая кликуха быстро среди деревенских и отрядовцев приклеилась к Попрыгайле; даже староста, слышали, пару раз назвал его так. Вроде и необидная кличка — ну юрист так юрист, лоер и лоер; но когда его упоминали, произносили её с подчёркнутой брезгливостью, как будто про гной какой говорили: «ло-ер»… Ишь какая курточка хорошая у лоера, — не как у него, у Дениса. Запасливый, сука, подготовился. Да и пообноситься не успел, — это они, отрядовцы, «через день на ремень», не вылазили с позиций, — а этот сука всё в деревне отсиживался! Хорошо в этот раз Гришка никому слабины не дал — выгнал всех мужского пола, способных носить оружие, в поле: вон и Мундель… без оружия, правда; всё со своим неизменным рыжим потрёпанным портфелем! Прижимает его к животу, как будто у него там бронепластина, как у Панина в «Жмурках»… хы, а может так и есть! И староста, Борис Андреич, тут — вон, лежит в снегу позади всех, герой, выставив из сугроба ствол своего, вернее бывшего Громосеевского, стечкина; в бывшей Витькиной курточке. Тут, конечно, молодец Гришка — нефиг на всё готовое, пусть тоже свинца с пригорка попробуют! Но что-то там молчат… замолкли и пулемёты на БМП, прочесав частой гребёнкой то место, которое могли достать снизу, где предполагались окопы. Не отвечают, чччёрт!

— Чо, нах! Там и стрелять-то, поди, некому! — рядом брякнулся Лёха, из новичков. Несколько бойцов оглянулись на него неодобрительно; Дени-Волк тоже показал зубы:

— Ну так и иди. Можешь и в полный рост.

— А чо? Не стреляют же. У них, поди, и не из чего.

— А ты иди, иди, проверь!

Лежащие рядом поддержали Волка:

— Это они патроны экономят — хитрые, гады.

— Наверняка какую-нибудь гадость задумали. Они там все хитрожопые. Особенно Вовчик.

— Вот-вот.

— Ты тут недавно, раскладов не знаешь. Там реально отморозки прошаренные, на пригорке. Хули ты думаешь мы сразу не взяли, в осаде сидели, мёрзли?? Пробовали уже. Так огребли, что…

Насчёт «огребли» тоже не понравилось; слева и справа заскрипели:

— И нихера не «огребли», просто… просто у них позиция сильная.

— Да. Не ожидали просто. А они видишь как окопались! Но сейчас, с техникой…

— С техникой — это дааа… сомнём!

— Сминальщик, бля.

— Рот закрыл, нах!

— Чо ты выступаешь, вот чо ты выступаешь?? По рогам захотел?? — чисто базар был готов перерасти в ссору, а то и в нечто большее. Такое сейчас было сплошь и рядом — нервы у всех на пределе. Только присутствие кого-нибудь из командования остужало горячие головы, — Гришка так и сразу, не церемонясь, гнал в ночное дежурство на самый отдалённый пост, без печки. Дени-Волк и был сейчас одним из младших командиров — звеньевой, типа. Знать бы что это ещё такое. Ни звёздочки, ни лычки; ни прибавки к пайку. Вся эта тягомотина уже реально заебала; и оттого он просто отвернулся, не стал вмешиваться. Да пусть хоть перестреляют друг друга, ему похер…

Но внезапно нашёлся поблизости ещё один «командир», которому было «не похер»; вернее — командирша. Пригибаясь, вдоль залёгшей цепи пробежала, держа автомат за цевьё, эта, новая, Ольга-Чума; остановилась, брякнувшись на колени в снег; нагло, как показалось всем, гавкнула:

— Ну-ка быстро рты позакрывали! Устроили тут свару! Молчать, я сказала!

Другой бы, и в другой ситуации, на такое просто сразу бы своротили ебало прикладом — ничо себе, охуевшая сучка! — но не с ней и не сейчас. Чума усиленно нарабатывала себе авторитет в отряде; не смущалась от мата и сальных шуточек; и сама, в свою очередь, могла так словом огреть, что потом краснеть перед пацанами приходилось обидчику. А могла и не только словом. Короче, Чума «нарастила себе рейтинг», ничего не скажешь; а тут ещё её командиром отделения Григорий назначил, — и она тут же всячески стала демонстрировать, что это не формальная должность. Командовать стала, распоряжаться, чёртова кукла. И не только в своём отделении; — её стали побаиваться в и отряде. Девка «к успеху прёт», явно. Если не споткнётся, лярва…

В общем, все и заткнулись; и даже Волк не высказался в её адрес. Удовлетворённая таким подходом, Чума продолжила, передавая распоряжение от командования:

— Сейчас машины пойдут на пригорок; сделают проход в этих вон их «проволоках». Чего они там намотали. Все — за БМПэхами! Кто вздумает тут отлежаться — потом не обижайтесь! Сигнал — сирена…

— Сирена? Чо за сирена, нах?

— Нормальная сирена; что, сирены никогда не слышал? — и, поднявшись, побежала дальше, останавливаясь и передавая распоряжение.

— Выслуживается! — проводив её взглядом, буркнул Волк. Хотелось сказать больше и крепче, но опасался, что стуканут Гришке.

— Ясен пень. Вестовая. Порученка, нах. — поддержали рядом лежавшие пацаны.

— А чо за сирена, в натуре? Откуда?

— Хотон припёр откуда-то. Здоровая, с ручкой; древняя как… как говно мамонта. На большую мясорубку похожа.

— Психическая?

— Угу.

* * *

Николай по кличке «Толстый» лежал в снегу чуть поодаль, и всю перепалку слышал. Да похер — сирена так сирена; да хоть свисток, хоть зелёная ракета… Предчувствие было плохое; покойная мама ночью снилась; приходила к нему в его комнату в их хорошем, уютном коттедже под Мувском; целовала в лоб — плохая, говорят, примета, когда покойники живых целуют в лоб! — плакала: «- Чего же ты, Коля, так на жёстком спишь, нельзя же так!.». Как будто он сам себе выбирал «на жёстком спать»… Хорошо ещё перед штурмом, как вон Голого, Диму Голицына, не поставили на всю ночь дневальным… а сейчас, как всех — в цепь! Все здесь, как их, не стесняясь уже, называют «основные» — «чмыри»: Голый, Кислый, Селёдка, и он — Толстый… Дали ружьё — старую двустволку; и четыре патрона… А Голицыну и ружья не дали, дали большой углекислоный огнетушитель со шлангом, велели таскать за БТРом, и, если кинут в него чем горючим — тушить!.. Тоже — смертник… И наверняка погонят их вперёд, в первый ряд; а сами, «основные», будут за них прятаться!.. Хоть бы уж словить сегодня пулю в голову; и чтоб кончилось это всё…

* * *

Ольга-Чума пробежала вдоль всей залёгшей цепи, останавливаясь и передавая приказ; и, наконец, оказалась среди бойцов своего отделения. Всё было в порядке, всё было в норме. Она тоже, конечно, наслушалась уже рассказов про этот зловещий «пригорок»; про неубиваемых отвязных амазонок с Мувск-Шоу-Балета, и про их «вождя» — Вовчика Хоря, убийцу и злодея; но не особо верила во все эти россказни. Скорее, судя по контингенту банды, тьфу, отряда — маменькины сынки, слизь, мажоры — наверняка просто обосрались при малейшей ответке; а сейчас выдумывают всякую чушь… Мунделя она так и вообще слушала чисто как сказочника — такую дичь он несёт. А так-то сила — налицо: два БМП, один бронеавтомобиль тоже с пулемётом; толпа народу с автоматическим оружием и даже миномёт! — неужели не справятся с кучкой фанатичных, но плохо вооружённых религиозников?? Справятся, — надо только это стадо, как правильно говорил Борис Андреевич, в «местность смерти» загнать — как древние китайцы говорили, — чтоб у них выбора не оставалось: убить или быть убитыми. Там уж и инстинкты сработают — никто умирать сам не захочет. Главное, поднять «стадо» в атаку! — а то все рассчитывают за БМПэхами, на готовенькое!.. За своё отделение — пять человек, — она была спокойна; дисциплину там построила, поднимутся как миленькие; всё как папа говорил, по заветам американской армии: «Солдат должен бояться своего сержанта больше, чем смерти!» А вот как остальные… Ну, это проблема «старших», того же Григория Даниловича; благо его боятся тоже больше смерти. А она, если её отделение первым ворвётся в пробитую в проволоках брешь, однозначно отличится — может быть, ей дадут и взвод… и вообще, на фоне этих мудаков она чувствовала себя очень уверенно, — да, тут можно делать карьеру! Это не в умирающем Мувске сидеть, не у нищих коммерсов жрачку отнимать, — тут дела покруче можно мутить, — оперативный простор! Главное, взять сегодня этот «пригорок», по возможности отличиться при этом, — ну и, конечно, не словить пулю! — это было бы совсем ни к чему в столь удачно начавшейся строиться карьере.

* * *

Поодаль от неё лежал в цепи Лёнька, — 15-летний брат Мишки из Хроновской дружины. Он был горд! — его теперь уже определённо обещал сам Харон взять в дружину; и даже распорядился выделить ему оружие: биатлонную мелкашку, всю в цветных наклейках с каких-то соревнований; и пачку патронов! Магазинное заряжание там не работало; при стрельбе приходилось маленькие патрончики заталкивать в ствол по одному; но это было настоящее же оружие! С двадцати шагов две двухсантиметровых доски дырявила только в путь! А потом, сказал, как возьмём Пригорок — будет, сказал, тебе и автомат из трофейных, — если заслужишь, конечно. Тут, само собой, и брат слово замолвил — он в дружине в авторитете! Вон, лежит чуть впереди, — с настоящим калашниковым и в боевой разгрузке! Будет такая и у него, у Лёньки, — жаль, что Маринка его сейчас, с винтовкой, не видит! Ну ничего! — возьмём пригорок; Харон сказал — «казним всех тамошних, повесим!» — для этого всех деревенских соберут; и он, Лёнька, будет стоять в оцеплении с уже настоящим, конечно же, автоматом! Харон, раз сказал — не подведёт! Сурово и круто! — вот тогда Маринка и поглядит!..

* * *

Харон; то есть Витька Хронов, Хрон — в просторечии у отрядников, что знали его давно, и ходили с ним ещё осенью в «набеги» на дороге; — лежал поодаль и рассматривал колокольню в бинокль. Эти тёмные проёмы в ней, «украшенные» теперь по периметру и щедрой россыпью пулевых отметин, — в них он видел главную опасность. Наверняка там какая-нибудь сука-снайпер сидит, и смотрит из глубины на них в оптический, мать его, прицел! И, конечно же, высматривает его — Витьку! Они все ведь на него зуб имеют — и Вовчик, и Вадим, и бляди эти. Падлы! Ещё с тех пор, с «поляны». Ну ничего! — этот раз, как возьмём Пригорок, — лично надо будет проконтролировать, чтоб никто из них в живых не остался: Вовчик, татарин этот, жена его и дочки; потом обязательно эту надо будет кончить — Адельку! Передавали ему бабы с базара, давно ещё, что она поклялась его, Витьку, пришить, — за Илью. Она бесноватая ведь, сучка! — её обязательно надо будет заглушить! Опасная! Даже, если вдруг удастся живьём взять — не тянуть до общей казни, а прямо так, на месте. Как это говорят? — а, примитивно. Или превентивно, — неважно. Но грохнуть её нужно будет обязательно! — а то прям какое-то нехорошее предчувствие у него по отношению к ней. А потом… — он бегло взглянул на лежащего рядом Лещинского, — можно будет и тот, оговорённый, планчик замутить: грохнуть всех этих «главных»!.. Чо там… Давно прошли те времена, когда Хозяин с Гришкой Громосеева кончали, а он зассал… Ничо, сейчас набил руку. Полоснуть всех из автомата; и добить в голову — делов-то! И — обосноваться на Пригорке; в самой церкви — главный шалман устроить! И БМПэхи не отдавать! — пшли нах! Самим пригодится. Поставить обе машины возле церкви — никто не сунется! И «пановать» там!

* * *

Лежавший в снегу поодаль Артист, он же староста, он же Борис Андреевич, посматривал на елозящие на подступах к пригорку бледно-зелёные с пятнами ржавчины туши двух боевых машин и третий — броневик. Время от времени они разражались длинными пулемётными очередями, и тогда в районе, где предполагались окопы противника, фонтанчиками вставал снег; или, если очередь была направлена в колокольню, облачком окутывала каменная и штукатурная пыль от попаданий, искрили рикошеты. «Бу-бу-бу-бу» крупнокалиберных пулемётов било по перепонкам. БМП старались вызвать ответный огонь, и подавить его, — но хитрые пригорские почти не отвечали…

Рядом хлёстко ударил выстрел, — Борис Андреевич покосился: стрелял подползший незаметно их, отрядный снайпер. Этот, как его? — Васёк. Из не так давно пришедших мувских разбойничков.

Экипирован он был на славу: в белом с тёмными пятнами маск-костюме поверх зимней одежды, и даже в такой же маске на лице. На снегу с чёрными пятнами вывороченной гусеницами БМП земли он маскировался просто отлично! — Борис Андреевич с сожалением подумал, что надо было взять из дома бабкину простыню, закутаться в неё… А то ещё подстрелят, чего доброго! Хотя у бабки все простыни или в цветочек, или в полоску — глупо бы смотрелось. Хотя не менее глупо, чем тут погибнуть! Дело было важное, дело было, можно сказать, «жизненноважное» — последний натиск! Под это дело и не стал оппонировать Гришке, когда тот высказался на Совете, что «на этот раз должны пойти все!», — ну и пошли. Все. Вон, и Лоер со своим коротеньким автоматом; и Мундель поблёскивает очками — со своим рыжим портфелем… вот дебил; он и в атаку собирается не с оружием, а с портфелем идти? Чернильная душа; совсем, кажется, с ума сдвинулся. И даже, вон, Альбертик сзади переползает на карачках, таская за собой огнетушитель, — тоже, вроде как, при деле. Хотя отмазаться мог бы — и по возрасту, и что рука у него до сих пор в лубке после того ночного визита на Пригорок. Он-то что попёрся «участвовать»? Это точно видит возможность пограбить! — мародёр ещё тот!

Снова хлестнул по ушам выстрел, — Васёк целился куда-то вверх из своей длинной, старой, хотя и ухоженной, ещё с деревянным цевьем, винтовки. Как её?.. Трёхлинейка, да; в пьесе какой-то революционной у них массовка с такими была. Но у него — с прицелом; и тоже вся винтовка замотана белой, маскировочной лентой, — реально парень подготовился! И даже лежащий у него рядом его личный, ещё с Мувска, автомат ППШ — такой, с круглым бубном под стволом, — тоже умотан белым… Целится куда-то через свою оптику.

— Васёк! А, Васёк! — окликнул его староста, — Видишь чего?

Тот отвлёкся от прицела; отодвинул с лица белую тряпку с дырками для глаз; ответил:

— Вроде бы в проёмах на колокольне движение есть! Но не уверен. Оттуда не отвечают, — полагаю, опасаются пулемётов… А жаль! — я б того снайпера постарался бы достать! Очень мне его СВДэха нравится! Себе заберу.

— СВДэха — это что?.. — не подумав, осведомился Борис Андреевич; и, по тому как скривилось в кислой гримасе лицо снайпера, понял, что сморозил что-то глупое, чего не знать было б постыдно.

Ну и пусть. Ишь, гад, не отвечает даже, как будто я бог знает какую чушь спросил… Распустились тут!.. Оно понятно, — для них, ублюдков, Гришка — командир; а я так — при нём хозобслуга из местных; так они, небось, думают… Ну, пускай…

Ещё переспросил, всё же решив блеснуть военными познаниями:

— А если он, ну, тот, что на колокольне — в бронежилете?..

Васёк лишь усмехнулся:

— У меня и бронебойные есть!

— Запасливый…

— А то! У меня, если хотите знать, даже несколько патронов с серебряными пулями есть! — похвастался тот, — Ещё в Мувске, в ТО ЕЩЁ время, отлил из серебряных электроконтактов и переснарядил! Против нечистой силы, хы, на всякий случай!

Артист прислушался к внутренним ощущениям, — тот, сидевший внутри, Дьявол, не шелохнулся, чего-то выжидая, — ему, судя по всему, были пофиг все эти «серебряные пули против нечистой силы». Усмехнулся:

— А они у тебя освящённые? Без этого, небось, и не сработает?.. Святой воды у тебя в запасе нет?..

— Этого нету! А чёрт его знает, сработает или нет! — оскалился в улыбке, оценив сказанное как шутку, Васёк, — В кино, вроде, и так срабатывало! В любом случае, вот возьмём церковь, там и освятим! Мундель, вон, освятит!

И зашёлся в хриплом, кашляющем смехе. Артист смотрел на него и прикидывал: это человек полезный… Про него ведь Хотон говорил, что он тут от «Чёрных Квадратов» Мувских. От этих, от «патриотов». И прошаренный весь такой; ишь — и снайперская винтовка, и автомат с бубном! И экипировка. Не даром говорили, что он главарь этой самой банды мувской, что побеспределила на складах в самом начале родионовского правления-то! Небось есть запасы… Надо к нему поближе держаться; и вообще — перетянуть к себе под крыло, — пригодится! Но пока — надо о том, как расправиться с общинскими думать, когда Пригорок возьмём. Зверски. Показательно! Вот, тогда и Гришкины бойцы, и все пришлые, сразу увидят, кто чего стоит тут-то! — Дьявол внутри заворочался, заурчал в предвкушении.

* * *

Альбертик, лёжа, как и все, в снегу, но значительно дальше всех, сучил ногами, стараясь согреть замерзающие стопы. Одел, бля, эти модные кроссовки — одно название, что «зимние»! Подошва промерзает только в путь! И тёплый носок под них не оденешь!..

Тоже модные, — в прошлом, — солнцезащитные очки в ярко-кислотной расцветке оправы, забились снегом и запотевали; их приходилось поминутно снимать и протирать пальцами. Надел их специально, — «чтоб снег не слепил», — вспомнил какую-то, давно уже смотренную передачу про полярников. Вот и не слепит! — но видно реально хуже! Блядь… Когда они уже раскачаются! Обязательно нужно будет, когда всех там, на Пригорке, перебьют, найти эту сучку — Зульку, — и отрезать ей голову! Насадить на палку; ну, как череп той, бизнестренерши Соловьёвой, — и пронести по деревне! Чтоб знали! И чтоб она, сучка, знала, как драться дубинкой!

* * *

Ван Ли и Чун Ли закончили заделывать очередную, уже последнюю здесь, дыру на взлётно-посадочной полосе; и, пока бетоновоз был занят, присели на корточки, отложив длинные тяжёлые гладилки. Можно отдохнуть. Перекинуться несколькими словами; вспомнить родных, деревню. Ну и — обязательно надо «вспомнить» ругательно проклятых американских империалистов и подлых джапов, из-за которых всё это и началось! Ну ничего, ничего! — вот, наша авиация потопит этот подлый эсминец, сыпящий бетонобойные «гостинцы» на остров; подойдут наши корабли; великий авианосец «Ляонин» придёт, — это враньё, конечно, то, что говорили, что он потоплен у берегов Тайваня! — и великий военно-морской флот Поднебесной очистит Южно-Китайское море, их море, от сякой нечисти! Добьёт врага в его логове — на Японских островах, — и можно будет вернуться домой! Скорее бы решающая битва!

* * *

Весь мир сошёлся в последней смертельной схватке за место под солнцем.

Были забыты «цивилизованность» и «человечность»; как страшный сон, как пережитки «гнилого либерального застоя» отброшены такие понятия как «толерантность» и «политкорректность». Остались простые и вечные, с звериных времён, ясные понятия: выжить; драться за свои интересы и интересы своего клана, банды, семьи, деревни. Выжить любой ценой, даже если для этого нужно реально перегрызть горло врагу. И в далёком и жарком Южно-Китайском море; и в заснеженной, забытой богом и властями, деревушке Никоновского района люди готовы были убивать друг друга — чтобы выжить самим…

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ТОЛЯНА

— Ну, как ты? — по ходу сообщения, пригибаясь, припёрся «контролировать», как понял Крыс, Толян. Торчать им всем вместе, конечно же, не было никакого резона; и по новой Вовчиковой диспозиции у каждого из них было теперь своё место. Хотя и рядом.

— Как-как. Нормально! — буркнул Сергей, покосившись вбок, где метрах в пяти была стрелковая ячейка Зульки.

— Вижу, что нормально! — по Толяну было видно, что он на подъёме», как у него бывало перед дракой или боем: зубоскалит, глаза блестят, выражение лица — хищное. Наверно, таким его перед своей смертью и увидели те патрульные, чьи автоматы он притащил потом в Башню: хищным и весёлым. Цопнул из ниши в стенке окопа банку с примотанной к ней охотничьей спичкой из Вовчиковых, кстати, запасов, демонстративно понюхал крышку; опять хохотнул:

— Всё под рукой — бухло и девочки! — кивнул в сторону Зульки.

Сергей насупился; он не любил, когда как в последнее время повелось, стали прикалываться насчёт его и Зульки; ответил сухо:

— Там не чисто спиртяга, там с бензином намешано; так что никакое это не бухло!

— Да знаю, знаю я! — Толян положил банку обратно, — Брателло бы не понял такого расточительства: бухло с соляркой мешать, гы! Как настроение, самочувствие?

Сергей уставился на Толяна уже и с раздражением: в натуре стал уже заёбывать со своим контролем, хуже бати, чесслово!

— Толян, ты в натуре!.. Я те уже скока раз говорил — я тебе чо, пацан??

— В натуре — в комендатуре! — продолжал зубоскальничать тот, — Ты смотри, я те ещё раз повторю — не высовывайся, нах! Состригут голову из пулемёта, — кукарекнуть не успеешь!

— Толян, не доставай давай! Знаю я! — Крыс действительно чётко знал свою роль в предстоящем сражении; тем более что на Совете его план и был, по сути, одобрен: почти не отвечая, запустить бронетехнику на сам Пригорок; и тут, отрезав пехоту фланговым огнём, уничтожить БТРы «коктейлями Молотова». Тут вот, как раз, как нигде в тему и будет его ППС — намного удобней чем СКСы девок, СВД и Сайга Бабаха и Вадима; и даже чем АК Вовчика, Катьки и других. Что и отрабатывалось в последнее время, — чем-то это напоминало их с Толяном «соревнования по многоборью» в Башне. Только тут нужно было шмыгать из окопа в окоп; а не шнырять по проломам в стенах. А высовываться раньше времени, подставляя башку под пулемёты — нах надо? Они и так вон как всё причесали. Он, Сергей, им тут не пацан желторотый, выдумали ещё…

— Да я знаю, што ты воин хоть куда! — продолжал прикалываться Толян, — Просто ещё тебе чо хотел сказать: будешь стричь из своей поливалки — старайся из окопа даже и не высовываться! Выставь просто агрегат свой, вот прямо на вытянутых руках, — и полосуй не глядя. Тогда не зацепят.

— Так чурки только в роликах с Сирии стреляют! — буркнул Крыс, — У них боеприпас дармовой.

— А и неплохо иногда и с чурок пример взять, если есть чего полезного! — заверил Толян, — За пацанкой своей присматриваешь ли?..

— Не твоё дело! — уже откровенно сгрубил Сергей. Вот привязался! — Ты чо, Толян, выпил, что ли?

Толик не обиделся; напротив, замолчал; и потом уже, другим, спокойным тоном, поведал:

— Видишь ли, Серый, — день рождения сегодня у меня. Сейчас только вспомнил. Такие дела.

— Ого! — изумился Сергей; и впился Толяну в лицо изучающим взглядом. Не, не гонит; да и с чего бы. Ничего себе…

— Офигеть… И сколько тебе?

— Сколько есть — все мои; главное чтоб и дальше счёт продолжался…

— Да ладно, чо ты, чо ты. — Сергей растерялся, не зная что сказать, — Блин, Толян, ты б хоть вчера бы вспомнил, — как бы отметили б! А тут — вишь чо…

Он огляделся, как будто в первый раз видел окружающую обстановку: окоп, рыжая земля стенки окопа с нишей-«полочкой» для банки с горючим и пары магазинов к ПП; прислонённую к стенке окопа штыковую лопату; свинцово-серое зимнее небо; вконец перепачканную в земле куртку Толяна, — ну так, пошмыгай тут по ямам и норам, с его-то габаритами!.. Последние дни Вовчик буквально загонял всех, отрабатывая «систему». Сам Крыс по-простому называл это «своей системой», или «системой Крысиной Башни»; но термин «крысиная» никому не нравился, и отрабатываемую систему обороны называли кто «Хитрая Лиса», кто «Шустрый Ёж», — в смысле «уколоть и спрятаться», — кому как нравилось. Да, Вовчик буквально загонял всех: то тренировки, то земляные работы — за это время вырыли ещё несколько ходов сообщений, организовали несколько ловушек, усилили прежние.

Подумал, что вот — чёрт, не повезло! — если б, как предполагалось, Белка была б здесь, — забрали бы её ещё тогда; и сейчас отмечали бы Толянову днюху дома, в Башне! Все вместе, в тепле и в уюте. Не в тесноте и не под огнём как тут… — опять один из БМП шмальнул очередью в колокольню — вокруг окна заклубилась пыль и осколки, выбитые из стены. Может, и даже наверняка! — мама испекла б какой-нибудь торт… Хотя нет, мама б точно не испекла… тьфу, вспомнил… Но и, наверное, как бы посидели там, отметили — душевно. Как тогда, на Новый Год. Подарили б с батей и с Белкой Толяну чего-нибудь бы!

— Да-а… вспомнил! Это вы, как друзья б, должны б были помнить, и напомнить мне!! — с театральным надрывом, укоризненно высказался Толик, и демонстративно, достав грязный носовой платок, высморкался в него и, типа, промокнул глаза.

— Нефига б мы б должны помнить про твою днюху… Я и не знал никогда; ты ж не говорил!.. — начал было защищаться Сергей, но вовремя сообразил, что Толян, конечно же, по своему обыкновению прикалывается. Конечно, тут же решил и подыграть:

— Ты сам бы должен бы нас пригласить! Где, где, Толян, я спрашиваю, именинский торт и бухло?? Ты должен был организовать!!

— Ага… — это был поворот темы; но Толян быстро нашёлся:

— Бухло — вона, всё на «коктейли» перевели! Ежели ты мне предъявляешь за отсутствие праздничного пирога, то сегодня, чувствую, такой «пирог» будет, что как бы все не объелись!

— Не сглазь!

— Не, я не глазливый!

— Чо, у вас тут междусобойчик?? — просунулась с бокового хода Зулька. Пригибаясь, почти на четвереньках — ход сообщения мелкий; и ружьё с собой притащила.

— Да вот, предлагаю забухать из банки по случаю моего дня рождения и в ознаменование решающей, кажись, разборки с вашими оппонентами! — опять прикололся Толик под неодобрительным взглядом Сергея. Вот разобрало Толяна, кто бы мог подумать! Ну, батя и говорил — для него перед боем самое мучительное время всегда: адреналин уже прёт, а выплеснуть его пока некуда. Вот и треплется чтобы отвлечься.

— Не, вы что, из банок нельзя! — там с горючим намешано! — не разобравшись сразу, испугалась Зулька. Потом до неё дошло:

— Что, правда? — день рождения! Ох ничего ж себе! А чего раньше не сказал?..

— Да он только сейчас вспомнил! — заметил Сергей, — Вот и пришёл сообщить…

— Ааа… ишь ты, ведь сейчас и подарить нечего! — огорчилась она.

Сергей, опустив взгляд, секунды поразмышлял; и, найдя решение, сообщил:

— Нефига! Толян! У меня есть подарок! Очень ценный — в этой ситуации; и даже… и даже… полезный!

Он полез в боковой карман, и достал оттуда ту самую гранату-хаттабку, которую ему презентовал ещё на кладбище в Мувске Джексон. Только теперь она была более «красивой» — во время раздумий-переживаний в Башне Сергей оклеил на суперклей её корпус маленькими омеднёнными стальными шариками от пневматического пистолета, так, что сейчас она представляла из себя некую блестящую кукурузину с запалом. Выглядела она, и вправду, очень нарядно; прямо как игрушка. Протянул на ладони:

— От нас с Зульфиёй.

— Оооо!! — деланно-театрально восхитился Толик, — Какая весчь! Всю жысть мечтал о такой красоте!

Все засмеялись.

— Столько труда!.. Прямо будет жаль такой подарок использовать в сегодняшнем шоу! Но, конечно, раз день рождения, а я до сих пор не проставился… как фейерверк… непременно! Зрелище должно быть ещё то! — как эти шарики полетят!..

— Главное, постарайся, чтоб фейерверк заценили эти, — те самые! — Крыс мотнул головой в сторону бруствера; и тут же, как по команде, опять пулемётная очередь прошлась по окопам, взметнув несколькими пулями снег и рядом с ними, на бруствере. Все трое непроизвольно пригнулись. Зулька попыталась было метнуться опять, в свою ячейку, но, увидев, что парни не особо обеспокоились, осталась. Лишь высказалась неодобрительно:

— … вообще-то мы на боевых позициях должны быть, а не кучковаться тут!..

Крыс хмыкнул, а Толик подмигнул ей, пряча подарок в карман:

— А хорошо ваш этот бородатый вас выстроил! Внятно дисциплинку объяснил, молодец! А мы вот с брателлой всё никак Крыса воспитать не можем, всё своевольничает! Вот, думаю, может оставить его потом у вас на месяцок, чисто дисциплинку подтянуть? Ты б и приглядела за ним, а?..

Зулька хихикнула, метнув мгновенный взгляд на Сергея. В общем, ей нравилось, что в общине всё больше её и Сергея стали воспринимать как «пару». Вот и Толик тоже…

Сергей же опять выразительно взглянул на Толика, и буркнул Зульке:

— Не бзди; у Толяна рация, Бабах с крыши отсигналит, если пойдут…

Толик согласно кивнул; а Зулька возмущённо обратилась к Сергею:

— Что это ещё такое — «не бзди»?? Кто такое говорит девушке?!

Сергей набычился, а Толик, напротив, развеселился:

— Не, ну нормальна она тебя строит, Серый! Вот, уже и выражацца запретила! А?.. Может и пусть — хоть кто-то тебя построит??

— Хер меня кто построит! — буркнул Сергей, теперь нарочито свирепо глядя на Зульку, — Как хочу, так и буду выражаться! Главное — понятно? — понятно! Ну и всё… и пиздец! — и победно взглянул на Толика.

Тот лишь хмыкнул скептически на такое проявление независимости; а Зулька впала в некоторое замешательство: она не знала, что сказать. С одной стороны, конечно, надо бы… надо бы как минимум обидеться? С другой — Серый пацан самостоятельный, гонорной; ещё не хватало с ним пацапаться из-за пустяка, да перед решающим боем!.. Тем более, что и сама она могла завернуть матом и почище. Нет, Зульфия была весьма прагматичная девушка; и, пусть и подсознательно ещё, но уже как бы и настроилась «объезжать» «своего парня», строить его, но… в ней сильны были и извечно-женские инстинкты, которые ясно говорили ей, что в этой ситуации опасно перегнуть палку; вероятность поссориться в невыигрышной для себя ситуации больше, чем желание в очередной раз настоять на своём, чего требовал сформировавшийся в условиях определённого госматриархата характер…

В итоге инстинкты и воспитание отца-«тирана» возобладали, и она лишь промямлила:

— Ну, нельзя же, так-то… выражаться. Нехорошо же…

— Ладно-ладно, не буду! — заверил её Крыс, сам того не ведая, получив в этой небольшой перепалке бесценный опыт общения с пытающейся доминировать юной женщиной.

Толик, не обращая уже внимания на их разборку, повернулся к ним спиной, лицом к брустверу окопа, и, пробормотав «- Бабах Бабахом, а надо и самому поглядывать!» вынул из магазинного кармана разгрузки некую чёрную трубку с утолщениями на концах, в которых поблёскивало стекло. Присел, и, прижав один её конец к глазу, стал другой конец вертикально, как перископ, выдвигать над бруствером.

На удивлённый взгляд Зульки Сергей ответил кивком:

— Да, перископ, он самый.

И важно добавил не так уж и давно полученную от отца информацию:

— Физику в школе учила?.. Ну вот. Угол падения равен углу отражения. Зеркала там. У нас дома в Башне несколько таких, для разных дел, — я сам делал! А у Толяна свой, типа походный. Иногда нужная вещь. Вот как сейчас — чтобы голову не подставлять!

Осмотревшись, Толик, повернулся к ним:

— Да, елозят ещё, всё не решаются. Но скоро, чувствуется, соберутся! Весь ваш сброд тут как на ладони!

— Ой, можно мне посмотреть! — тут же попросила Зулька. Толик подал ей трубку, предупредив, чтобы слишком высоко не высовывала; и та принялась всматриваться в равнину перед пригорком. Не забыв, конечно, одёрнуть куртку и мотнуть собранными в хвост иссиня-чёрными, как у сестры, волосами. Как она выглядит «со спины» её, конечно же, тоже волновало не в последнюю очередь.

Насмотревшись; пока за её спиной Толик игриво подмигивал Сергею и, делая недвусмысленные жесты, шептал «- Не тушуйся, Серый, девка что надо!»; а Сергей, насупившись, показывал ему кулак; Зулька отвернулась от бруствера, и поведала:

— Ага, все там! Кажется, даже староста! — он главный негодяй, так и знайте! И даже Мудель, вот дела!

— Мудель — это кто?.. — раздумывая, стоит ему тут елозить, чтобы тоже посмотреть на обстановку; или погодить, спросил Сергей. Тут же сообразил:

— Вот-вот, сама ругаешься! А на меня что-то обижаешься ещё!

— Мудель — это не ругательство!! — принялась защищаться Зулька, — Это дядька такой; он уже после нас в Озерье приехал, но ещё при Громосееве! Журналист, с Мувска. Журналист, — и этот, как его?.. он про себя ещё говорил… а, — политтехнолог. Его вообще Мундель зовут, в смысле — фамилия; а в деревне переделали в «Мудель». Потому что он реально — мудель! Что бы это не значило! — закончила она, и покраснела.

Потом добавила:

— Я его давно уже не видела; вот, как мы из деревни ушли. Но я его по рыжему портфелю узнала. Он везде рыжий портфель, как дурак, с собой таскает!

Сергей заинтересовался:

— Мундель, надо же!.. Не думал, что это такая распространённая фамилия… Знал я одного Мунделя… но у того фамилия была какая-то двойная… Толян, не помнишь?.. а, нет конечно, откуда бы…

По мере того, как он это говорил, на его лоб набежала складка и голос с расслабленно-общительного становился более жёстким… Закончил фразу же он почти стальным тоном:

— И… тот тоже журналист был… и… и тоже с портфелем рыжим всё таскался!

Зулька непонимающе подтвердила:

— У этого тоже двойная… фамилия, в смысле. Но его все как «Мудель» зовут — за глаза. А в лицо если — Сергей Петрович…

— Что-ты-говоришь?? — Сергей теперь представлял собой сжатую пружину, глаза его засверкали.

— Сергей Петрович, говоришшшшь?.. А фамилия — случайно не Мундель-Усадчий??!

— Вроде… Я не знаю точно, все просто: Мудель и Мудель.

Сергей затряс головой:

— Неееее, не бывает таких совпадений!! Толян, слышь! Мудель, то есть Мундель! С двойной! Журналист, с рыжим портфелем, с Мувска! Толян!..

Толик понимающе спросил:

— Чо, тот самый? Который обрез бинельки попятил? Я ж его не помню…

— Угу! — Крыс сжал кулаки, так что ногти врезались в ладони, — Толян, похоже, что тот! Дай мне трубу, гляну!

Он взял у Толика перископ, перебрался к брустверу; и некоторое время вглядывался. Потом огорчённо обернулся, вернул трубку:

— Не, с такого расстояния не узнаю… Толян — бинокль дашь?

— Не дам! Нефиг голову выставлять.

— Ууууу… — злобно замычал Крыс, мотая головой. Сейчас ему было совершенно поровну, как он выглядит. Он чувствовал, как Сергей, Серёжка покидает его тело; и в него возвращается тот; тот самый, что убил отделение спецназа, больше десятка здоровых вооружённых до зубов мужиков, в той бойне в Башне; лично и почти в упор расстрелял, догнав, главного из них. Он возвращался! И это было хорошо. Неужели тот журналист тоже здесь?? Ооооо, какая это была бы удача!!

— Да ладно, Крыс, успокойся! — понимающе сказал Толик, по своему опыту знающий это состояние, — Расслабься ещё, продышись. Ещё не пошли, хотя скоро.

— Не, я ничо… — Крыс стал с расстановкой делать дыхательные упражнения. Зулька сейчас смотрела на них обоих как на опасно больных…

— Знаешь, Толян… Если этот… — дыхание у него от злости перехватывало, — …этот Мундель-Усадчий здесь, — это уже окупает, что мы сюда попали! Помнишь, я ещё батю просил через его знакомого в Администрации, ну, того, Орлова, что к нам приезжал, разведать где этот журналюга! — не получилось. А сейчас он, может, здесь!

— Бог не фраер, он всё видит! — понимающе-согласно кивнул Толик.

— Оооо, классно бы было, если б он был здесь! Тогда б, Толян, я б вне зависимости от сегодняшних, эта, результатов, в натуре хотел бы здесь задержаться! Пока с ним не повидаюсь; и с его рыжим портфелем! Очень, эта, хочется с этим журналистом повидаться!!

Смотрящая на него в изумлении Зульфия увидела, как незнакомо-пугающе, жёлтым, блеснули его глаза.

ДВА ПОБЕГА

— Почему нас заперли?? — Андрюшка Лукьянцев был полон негодования. Да что там негодования! — он был, можно сказать, очень возмущён! Даже, если бы речь шла не о подростке; и не о мальчишке, который давно и однозначно решил стать воином, военным; и потому всячески старался соответствовать собранному им для себя образу мужественного и сдержанного защитника, можно было бы сказать — он был в бешенстве!

Нет, он, конечно, не метался по тесной комнатке, где их коварно заперла баба Настя, заманив по сути обманом; и не кричал, брызгая слюнями, как обычно изображают «негодование» в телесериалах; нет, даже сейчас, в эту тяжёлую минуту, он старался сохранять самообладание и не ругаться плохими словами. Но сдерживаться было очень сложно! — ведь сейчас, судя по звукам, доносившимся через маленькое оконце под потолком, на пригорке начиналось то, к чему вся община со страхом, но и со смирением и мужеством готовилась всё последнее время: вторжение сил врагов на пригорок, в общину. Крики, выстрелы, — и не только недалёкие одиночные, но и щедрые на патроны, как никогда не стреляли в общине, отдалённые автоматные очереди; и даже — судя по звуку — пулемётные! Гулко хлопало и ещё что-то, что Андрюшка, в силу пока ещё небольшого военного опыта, не мог идентифицировать; рычали в отдалении моторы; и совершенно ясно было одно — вторжение, наконец, началось! Сейчас там, «в предполье», разворачивался бой с превосходящими силами противника! — и он, Андрей, рассчитывавший наконец-то поучаствовать в настоящем сражении, и, может быть, даже в нём отличиться! — позорно заперт своей же бабушкой с какими-то малышами!! А ведь он метче всех на занятиях кидал пластиковые бутылки с песком, имитирующие «коктейль Молотова», в перемещающуюся по двору общины цель — дровяные сани, имитирующие вражескую бронетехнику; по очереди таскаемые общинниками. Нет, вполне можно было бы сказать, что он был в бешенстве, хотя и не показывал этого!

Это было настоящее предательство со стороны бабушки Насти! — заманить его сюда вместе с Санькой Евстигнеевым; якобы чтобы присмотреть пока за малышами; а потом запереть их на замок!

От обиды хотелось плакать; щипало в глазах; Андрюшка часто шмыгал носом и еле сдерживался, чтобы не разреветься, — среди малышей это означало бы потерять весь свой авторитет… «Присматривать за малышами!» — да что за ними присматривать; они что, сами дисциплины не знают?? Всё они знают, — вон, Серёжку Михайлова и Аньку можно было бы оставить, чтобы присматривали, носы вытирали самым маленьким; а буде совсем прижмёт — переместили бы весь детский сад в подвал, люк в который тут же, в углу… Все порядок понимают; вон, и не плачет никто — не положено! — вполне бы справились и Анька, и Серёжка! — а их сюда, в клеть, под замок! — за что??? Сама бабушка Настя бы лучше сидела с малышнёй, а их отпустили бы в «помогальники», «на подхват», пусть бы пока и без оружия, — так нет!! Таська Иванова, Галя Перминова, Ольга, Марина, Иринка — все ведь наверняка были там, на позициях, и готовились к отражению! — а он, Андрей, заслуженно ведь награждённый за успехи в военной подготовке двумя боевыми автоматными патронами, должен сидеть здесь, с малышами!!

Не выдержав таких мыслей, Андрюшка надрывно всхлипнул. Сидевший рядом на ящике Санька с тревогой уставился на него. Ничего-ничего, Санька, это я так — замёрз что-то, сейчас пройдёт… Хорошо ещё, что в клети полутемно; окошко под потолком совсем маленькое, грязное, и давало совсем мало света, а фонарики Андрюшка включать запретил! — никто, наверное, за исключением друга Саньки, не заметил его состояния. Малыши, одетые по-зимнему, пристроились кто где, и вполголоса, косясь на старших и авторитетных для них Андрюшку и Саньку, тихо шептались о чём-то своём, малышовом.

Так прошло полчаса, которые показались Андрюшке вечностью. Следить за малышами, действительно, не приходилось вообще — все они знали порядок; к тому же Анька теперь вон, достав заряженный мобильник, стала показывать им какой-то мультик с экрана, шёпотом его комментируя, — и в помещении наступила вообще почти полная тишина. На её фоне ещё более явственно слышались отдалённые выстрелы и автоматные очереди, — враги, очевидно, ещё не преодолели крутой склон перед пригорком. Рычали моторы; время от времени, перекрывая звуки лёгкой стрелковки, басовито лупили короткими очередями явно крупнокалиберные пулемёты, — но всё это пока в отдалении. Со стороны общины отвечали слабо, редко; всё больше одиночными.

Андрюшка, как и Санька, входившие в отряд «помогальников», знал диспозицию, — так и должно было быть: не ввязываясь в перестрелку на длинной дистанции, дать силам врага втянуться на пригорок, сквозь окопы, к самой церкви и хозпостройкам; и уже тогда уничтожать их фланговым огнём и кинжальными контратаками из замаскированных укрытий, связанных между собой ходами сообщений. На отработку этих приёмов последнее время и были брошены все силы. Ну, а если враги решатся принять бой в самих траншеях — тут им и конец! В траншеях преимущество было у местных, общинских; с их коротким, разворотливым оружием! Ох там будет и свалка, ох и резня! — Андрюшка заранее, много дней, представлял, как они сойдутся с врагами врукопашную! — ну а нож свой, подарок Вовчика, отточил так, что тот на весу строгал волос. И вот сейчас он позорно заперт с малышнёй, вместо того чтобы сражаться! А Таська, небось, на позициях! — а она всего-то на три года старше и девчонка!!

Он встал, подошёл к двери, и зло её пнул. Заперта, надёжно заперта — снаружи. И дверь-то какая прочная!.. — не шелохнётся! Знал Андрюшка и эту клеть; и этот подвал, где предполагалось укрываться с малышнёй в случае, если бой начнётся на самом пригорке. И дверь эту знал; и замок, обычно без дела висевший в проушине с вставленным в него ключом… Вот, получается, и пригодился… Шмыг!

Санька тоже сидел с несчастным видом, сгорбившись и сжав кисти рук коленями. Сейчас там, «в предполье», задействуют и его «коктейли», которые он так ответственно готовил всю последнюю неделю, — а он тут, с малышнёй!..

Подошёл Андрюшка, снова сел рядом, достал платок и высморкался; спросил вполголоса:

— О чём думаешь?

— Да вот… всё то же.

Да. Кроме того, что их коварно заперли с малышнёй, Санька думал и о более отвлечённых вещах, — а именно: ему всё не давал покоя тот подслушанный разговор в общей кухне, между Отцом Андреем и Вовчиком. Когда Вовчик так неожиданно, и неслыханно для общины, оппонировал Отцу Андрею насчёт бога и вечной жизни… И Отец Андрей, что неожиданно было, не отчитал его, не отругал, не наложил епитимью — не обязал, к примеру, сто раз прочитать богородицыну молитву, — а беседовал с ним, спорил, как будто так и надо! А где-то даже и соглашался! Во всяком случае Вовчикова идея о схожести жизни с функционированием компьютерной программы показалась Саньке убедительной, — он сам полгода «до-того-как-всё-ЭТО-началось» ходил в компьютерный кружок, и кое-что из основ даже успел усвоить. Действительно — куда девается программа, если её с жёсткого диска стереть? Какой-такой «тот свет», «рай», «небеса»?? Санька, конечно, верил в бога; но изначально он был очень практичным мальчиком, очень земным — этому помогало и увлечение химией. И про грех они интересно, хотя и не совсем понятно, спорили. По Вовчикову-то вообще получалось, что хоть грех и есть, но он не перед богом, — который, конечно же, всё видит! — а перед людьми и перед собой! Это было очень внове и интересно…

Опять громче затрещали выстрелы; уже ближе. Вдруг надрывно завыла сирена! Пару раз ухнули небольшие разрывы — наверное, гранаты… Ох ты, они уже на бросок гранаты подошли!! Сидевший рядом Андрюшка подскочил, как будто ему в зад воткнули шило, и, под настороженными взглядами малышей опять метнулся к двери. Заперто… Он тяжко, с придыханием, вздохнул. Что ж это делается-то, а!! А ведь их дом находится на отшибе, с краю, не на самом пригорке! — стало быть бой идёт уже возле самой церкви! Ай-яй-яй, что же делать??

Андрюшка опять плюхнулся на лавку рядом с Санькой, и, наклонившись, жарко зашептал ему в ухо:

— Санёк, Санёк! — выбираться надо!! Мы — там нужны! Там — бой! А мы — тут! Нельзя так!

Он ожидал, что Санька возразит: перед тем, как закрыть их здесь, баба Настя сделала такую серьёзную вещь — заставила их, положив руку на нательный крест, обещать, что ни в коем случае не оставят малышей! Нарушить такое обещание было невозможно; да и сделай они это — потом наказание за нарушение «обещания на кресте» было бы просто невообразимым!

Но Санька, против ожидания, только кивнул, и, отстранившись, в свою очередь шепнул:

— Выбираться бы надо! Как только — не знаю…

Удивлённый таким быстрым положительным ответом друга, Андрюшка, настроившийся было горячо убеждать Саньку, по инерции произнёс:

— …Потом покаемся, прощения попросим у Отца Андрея и у боженьки!

Но Санька только отмахнулся:

— Ну и покаемся!.. Потом. Может быть. Но как нам выбраться? Дверь — она…

Андрюшка воспрянул. Вдвоём с другом — это совсем другое дело!

— Да не дверь! Окно!

— Не… — Санька огорчённо покачал головой, — Не получится. Я уже думал. Высоко, — и, главное, не пролезем мы, даже без курток! Ты погляди, какое оно маленькое!..

Но Андрюшка не зря собирался стать военным; и не зря и баба Настя, и мама, и Вовчик, и Геннадий Максимович считали, что «у него есть стратегическое мышление». Он уже всё продумал:

— Да не мы! Мы-то точно не пролезем! А вот если подсадить Тараса, — он маленький! — он пролезет! Если без одежды. Потом он — в дом! Там точно дверь не заперта — у нас же днём не запирают! В чулан, — баба Настя на замок закрыла, а ключ наверное в замке и оставила!

— Почему так думаешь??.

— А как же! А вдруг её б убили, — кто б нас выпустил! — не моргнув глазом, изложил свои соображения её внук, — Обязательно в замке оставила, я же её знаю!

— А, ну тогда конечно…

Через несколько минут, без особого труда уговорённый маленький Тарас уже протискивался в узенькое окно, — ему было обещано, что «после того как врагов прогоним» Андрюшка подарит ему свой автоматный патрон! А Санька уже инструктировал оставляемых за старших, и гордых доверием своих вечных подчинённых на кухне — Серёжку и Аню. Он даже оставил им свой фонарик, чтобы было не страшно, случись что, прятаться в погребе. Пока они с Андреем не помогут старшим прогнать врагов!

И тут надрывно завыла сирена.

* * *

Леонида так же, как и мальчишки, как и общинская малышня, сидела под замком в клети; то есть в небольшом чуланчике при доме. Вот только сидела она там не пару часов, а уже порядка месяца; и находилась под замком не потому, что кто-то был озабочен сохранением её жизни, а, напротив, потому что была она практически поймана за руку во время тайного сношения с врагом! Хотя она всё отрицала, у Совета сомнений в этом не было. И прекрасно она понимала, что ничего хорошего её в конце концов не ждёт! — такие вещи во время войны не прощают. И если пока что о ней как бы просто забыли, — то есть держали под замком, кормили, даже пару раз «под конвоем» сводили в баню, — но не принимали по её судьбе никаких, как она опасалась, «радикальных решений», — то сейчас, после очередного «военного обострения», «по ней» наверняка что-нибудь «решат»… И — она не заблуждалась насчёт возможной мягкости «решения», — судя по всему за Пригорок взялись всерьёз! — вот и моторы рычат, и выстрелы, и взрывы! — а это что значит?

Это значит, что как ни кинь — всюду клин: отобьются «общинские» от наезда — наверняка понесут потери. Как же без этого. Значит — озлобятся, ожесточатся. И уж тогда её на «милостивый» приговор никак не стоит рассчитывать! А если те, Озерские с Никоновскими, верх возьмут — что более чем возможно! — тоже ничего доброго ожидать не придётся! Она для них кто? — член Общины! А значит её — под одну гребёнку со всеми! Кто там станет разбираться, почему она в Общине под замком содержится! — «общинская»? — значит, вместо со всеми! И староста Борис Андреич вряд ли захочет вспомнить о оказанной ею ему услуге — кто она ему?! И пойдёт она вместе со всеми, в лучшем случае, на местные же «каторжные работы!» — приносящая поесть Таисья рассказывала, как пригнанные откуда-то никоновскими отрядовцами люди под конвоем автоматчиков день и ночь долбят землю, роя окопы вокруг Пригорка… Вот и ей это предстоит — в лучшем случае… с её-то высшим педагогическим образованием! — долго ли она так протянет?? А то и просто пристрелят — кто знает, какие планы у никоновских по поводу общинских!

Оставалось одно: любым путём выбраться из этой тюрьмы-чулана, за проведённые здесь недели опротивевшего до колик! От этого вонючего нужного ведра под крышкой; от жёсткой дощатой лежанки; от вечного полумрака! Выбраться! — и бежать в деревню! Как пострадавшая от жестокостей сумасшедшего попа и его клики! И всё там, наступающим, рассказать! — она ведь, что ни говори, тут давно живёт, с самого основания; всё и всех знает; недаром и в Совет столько времени входила! Сможет всё тут обсказать и нарисовать! — за это и поощрение ей будет!

Она давно работала «в педагогике»; проводила, бывало, и немало, патриотических уроков ещё при бывшем Союзе; по работе знала хорошо и соответствующую литературу, и фильмы, — и перед её внутренним взором непреднамеренно всплыли кадры из «Мальчиша-Кибальчиша»: как Плохиш сдаёт своих «буржуинам», — «за банку варенья и корзину печенья», — но она тут же отогнала эту глупую аналогию. Идиотские детские фильмы! — а тут, можно сказать, судьба решается!

До сих пор выбраться, сбежать из чулана не было никакой возможности, — дом был постоянно полон людей; в Общине жили довольно тесно. Да ещё ни так давно «подселили» к ней девку, — эту, Валентину; тоже, как сначала подумала Леонида, чем-то провинившуюся перед Общиной. Леонида пыталась с ней поладить, — но вскоре поняла, что бесполезно: в отличии от неё, содержащейся «под стражей», Вальку эту тут просто прятали. Что-то она там такое наворотила; за что грозило её нешуточное наказание, — только непонятно от кого, она на эту тему говорила что-то невнятное, — и её тут прятали! Во всяком случае, к Общине, Вовчику и всем общинским она была настроена, как вскоре выяснила Леонида, вполне лояльно; и перетянуть её на свою сторону, чтобы вместе осуществить побег, не представлялось никакой возможности. Более того, — теперь получалось, что и сама Леонида находится под круглосуточным наблюдением! Это было совсем плохо…

Однако сейчас, именно сейчас, когда на Пригорке грохотали выстрелы, как сообразила Леонида, появилась, наверное, единственная возможность сбежать!

Дом опустел, — все были «на позициях». Собственно, сам дом, «по боевому расписанию», как ей скупо поведала приносящая еду бывшая её ученица Ксения, предназначался под лазерет, — в нём предполагалось делать несложные операции и должны были находиться раненые; но сейчас, когда бой только начался, все были на позициях; в том числе и назначенные в «медработники», — выносить с поля боя раненых, случись они там. Совсем же старые и немощные собрались в церкви, где, под началом старенького муллы Минуллы-бабая (вот ещё — святотатство! Сам же Отец Андрей был «на позициях») в меру сил молились…

В «лазарете» же осталась одна двенадцатилетняя Ксюша — приглядывать за хозяйством, греть воду; и быть готовой к приёму раненых.

Это был шанс; да, наверное, это был единственный шанс! Необходимо было им воспользоваться!

* * *

Опять поодаль затрещали выстрелы; очереди перемежались одиночными; кто-то надрывно закричал… Наверное, скоро будут поступать раненые, и дом опять наполнится людьми! — надо было спешить. За плотно запертой дверью Ксения позвякивала металлической посудой, наполняя её из чугуна кипятком.

— Вот ведь, вот ведь! — горестно вздыхала Валя, сидя на своей лежанке, и прислушиваясь, — Вот ведь как сложилось! Если б не Толик, — я бы сейчас была б вместе со всеми; помощь бы оказывала! А то сижу тут как дура!..

Дура. Конечно, дура и есть! — тут, во всяком случае, пока безопасно; не стреляют, и тепло; а эта идиотка переживает, что она тут, в безопасности, а не под обстрелом в мёрзлых окопах и ямах Пригорка! Но сейчас эта дурёха должна была стать отмычкой в коварном, давно вынашиваемом плане Леониды!

* * *

Леонида, делая вид, что тоже прислушивается, наклонилась над своей лежанкой, как будто что-то высматривая на ней. Как бы ничего не нашла; встала, взяла со столика масляный коптящий светильник; стала светить им на постель… опять как бы не нашла. Поставила светильник на полочку в изголовье; стала рыться в постели обеими руками, как бы что-то ища. Всё ждала, что Валентина поинтересуется; но та только, сделав брови домиком, горестно прислушивалась к звукам боя, не обращая на Леониду внимания.

Пришлось действовать напрямую.

— Валя… Валь! А, Валь! — позвала её Леонида, — Поди-ка сюда!

— Чего вам, Леонида Ивановна? — отвлеклась, наконец, от звуков боя та.

— Поди сюда… Валечка, я тут серёжку обронила… вот, за лежанку упала. Вижу её. Не достану никак. У тебя ручка тоньше; Валечка, достань, пожалуйста! Вот туточки, я покажу!..

Валя подошла; присев на лежанку, заглянула в щель у стены.

— Там, Валечка, ты так не увидишь. Ты ручку просунь, там наощупь и достанешь её. Пожалуйста.

Девушка, склонившись над лежанкой, как могла далеко просунула руку в щель, зашарила ладонью по пыльному полу, ища серёжку. Склонилась боком, как специально подставляя висок; и Леонида, стиснув зубы, что было сил ударила её в висок зажатой в руке найденной тут, в чулане, ржавой чугунной гирькой от безмена. И ещё раз. И ещё; каждый раз чувствуя, как хрустит под шершавым металлом тонкая кость…

* * *

Одела пальто; замотала шею шарфом. Оглянулась назад, где на полу возле лежанки агонизировало тело девушки. Постучала в дверь чулана, сильно, тревожно. Закричала в дверь:

— Ксюшечка, Ксюша!! Вале плохо!! Ой-ой-ой-ой, Ксюша, Вале пло-охо!! Задыхается!! Ксюшечка, спасать Валю надо, задыхается, — открой скорей!!!

И тут надрывно завыла сирена.

БИТВА

Две силы сошлись в непримиримом поединке. Сила, численность, оснащённость, — против отлично подготовленной, укреплённой со знанием дела позиции; против продуманной и тренированной тактики; против железного упорства обороняющихся. С вечера переодевшиеся в чистое, как на смерть; отстоявшие молебен, на котором Отец Андрей в красноречии превзошёл сам себя, общинники готовы были умереть, но не пропустить врага.

Под вой сирены два раза уже поднимались в атаку «отрядовцы» и «хароновские» вслед за утюжившими укрепления общинников БМП — и оба раза, не сумев преодолеть линию окопов, вновь залегали в окровавленный истоптанный, изжёванный гусеницами грязный снег, поражаемые с самых неожиданных сторон и скрытых укрытий автоматными очередями и картечью. В крайний раз, когда, казалось бы, вот-вот и линия окопов будет прорвана, в наступающей цепи грохнули и несколько невесть откуда взявшихся у обороняющихся ручных гранат, посеяв панику среди наступавших.

Прорваться к окопам вслед за первым БМП удалось лишь нескольким бойцам, — и они сверху поливали окопы длинными очередями, забрасывали гранатами, — а их, на каждом шаге спотыкавшихся о скрытые под снегом густо набитые колышки с растянутыми между ними бечёвками, расстреливали невесть откуда появлявшиеся фигуры в грязно-белых накидках. Несколько атакующих бойцов спрыгнули в окопы, где, судя по диким выкрикам и глухим одиночным выстрелам, тут же завязалась ожесточённая рукопашная схватка.

Потери были с обеих сторон; потери немаленькие; — но среди наступавших, как водится, больше. Неподвижными, или еле шевелящимися кучками они лежали сейчас по всему склону пригорка.

Казалось бы — ещё одно, небольшое усилие! — и редкая цепь атакующих втянется вслед за БМП на Пригорок, к церкви; и сражение будет выиграно! — обороняющие окопы будут вынуждены отступить, бежать; их можно будет расстреливать в спины!!. Вот только сил, решимости, отчаянности на это последнее, небольшое усилие так и не хватило — залегли опять, несмотря на сирену, зовущую в атаку; несмотря на отчаянную матерщину Гришки; визгливые команды Хронова, размахивающего маузером; хриплые команды Хотона. Опять залегли; вжав лица в освежающий снег; хрипло дыша. Передохнуть. Чуть-чуть. Пусть… пусть кто-то рядом; ну, вот пусть он встанет в атаку первым — почему я-то?? Встать, — сделать несколько шагов, — и быть скошенным автоматной очередью, как вон те двое?? — да почему я первый-то должен??!

Один из БМП, прорвавшийся было за линию окопов, сейчас густо дымил чёрным, облизываемый языками пламени, — в него попало с бортов аж целых пять банок с горючей смесью.

Это было какое-то колдовство, не иначе! — прав, прав был тощий пропагандист с рыжим портфелем, тут дело нечисто! — как только БМП, рыча и бросаясь грязным снегом из-под гусениц, вырвался к окопам, навстречу ему выскочил некто толстый, невысокий, в расстёгнутом пальто, без шапки; с развевающейся седой бородой… В одной руке он сжимал огромный старинный револьвер; в другой — литровую банку с мутной жидкостью, от которой летели искры и тянулся сизый дымок…

В него выстрелили сразу несколько человек, второпях — и никто не попал. В него ударил очередью пулемёт с БМП — и фонтаны снега рядом с его нелепой толстой фигурой обозначили попадания, — но он, как заговорённый, что-то крича разинутым ртом с толстыми лиловыми губами, пробежал тем не менее несколько шагов по направлению к бронированной машине; выстрелил в неё из своего нелепого револьвера, выбросившего из ствола целый сноп пламени и клуб чёрного дыма; и швырнул в неё свою дымящуюся банку… И, кажется, невредимый, скатился куда-то вбок, в яму или окоп.

Пуля от револьвера стукнула, плющась, о броню, и отлетела в сторону; а банка разбилась чуть выше люка механика-водителя, враз окутав лобовую проекцию машины пламенем и дымом. Рыкнув, БМП рванулся ещё вперёд; проскочив, кажется, окоп — и тут же в него полетели ещё несколько банок и бутылок, живо превратив его в сноп огня.

Зато второй БМП и пулемёт с джипа густыми очередями опять прошлись по линии окопов, явно свалив не менее двоих из поднимавшихся из окопов фигур…

Но запал иссяк — цепь, начавшая было втягиваться вслед за бронированными машинами на линию окопов, вновь залегла, — очень страшно идти на верную смерть, какие бы кары сзади не обещали вопящие начальники, как бы не рвал нервы вой сирены, призывающей к наступлению и победе… Очень страшно подниматься под пули, когда бьёшься не за жизнь, а за возможность пограбить и изнасиловать. Мёртвому или искалеченному мирские радости ни к чему! И — правду говорил Мундель: они там все сумасшедшие!! Пусть, пусть вон второй БМП ещё линию окопов проутюжит! — там ведь везде эти, колья; колья и проволока, чёрт бы их побрал!!

* * *

— Давай, Хрон — поднимай, сука, своих!! — жадно хватая губами снег с рукава, приказал Гришка. Автомат его лежал тут же, в снегу, рядом; и снег быстро плавился вокруг ствола и ствольной коробки.

— Ага. Ага. Щас. — согласно кивнул Витька, но не сделал ни малейшей попытки сдвинуться с места; лишь выставив вперёд руку с маузером. Долбаная машинка, подогнанная Аркашей, из каждых пяти нажатий на спуск лишь три раза плевалась пулей; в остальных двух случаях приходилось с проклятиями его перезаряжать… Хотя, зато, при этом «был при деле» — не тупо, как испугавшись, лежал; а был занят — перезаряжал так не вовремя заклинившее оружие…

— Сейчас; ещё раз нажмём — и мы на Пригорке! Куда они там нах спрячутся! — последний натиск! — как будто самого себя убеждал Гришка, — Давай-давай, Харон! А то поставлю отрядом командовать Ольгу-Чуму — она молодцом!! Сейчас… ещё раз нажмём!! Где эти суки Оршанские?? — староста со своим «штабом»?? Да, бля, заткнул бы Харон эту завывалку!!. Задолбала уже! Сейчас… передайте по цепи — приготовиться!.. Последний удар!..

Действительно, всем было ясно, что линия окопов почти прорвана, — и чёрт с ним, что горит броневик; что выскочивший из заднего люка экипаж пытается сбить пламя огнетушителями, — ещё раз поднажать, и!.. Как же задолбал только этот надрывный вой!.. И он что? — двоит, что ли, или эхо??

* * *

Лёнька стоял на коленях на мёрзлой земле окопа, и, глотая слёзы страха и боли, раз за разом стрелял из своей малокалиберной биатлонной винтовки перед собой, в стену хода сообщения, туда, где через четыре метра он поворачивал под прямым углом направо.

Это было глупо, это было совершенно глупо и ненужно! — но он ничего не мог с собой поделать!

Он жал на спуск; выстрел негромко, как-то по игрушечному щёлкал в морозном воздухе; винтовка, которую он упирал прикладом в стену окопа за спиной, несильно вздрагивала, плюнув из ствола сизым выхлопом — там, на повороте хода сообщения, вспухал на стенке маленький фонтанчик и осыпалась сухая земля… И Лёнька тут же, захлёбываясь слезами и страхом, тут же дёргал затвор, открывая, — вылетала дымящаяся жёлтенькая гильза; и он, подвывая от боли в левой руке, торопливо заталкивал в горячий патронник очередной жёлтенький патрончик с серой свинцовой пулькой; закрывал его затвором; торопливо просовывал кисть правой руки в фигурную прорезь ложа, и, вновь не выдержав, жал на спусковой крючок. Опять негромкий хлопок-щелчок, и цикл повторялся.

Лёнька с ужасом понимал, что у него скоро закончатся эти маленькие жёлтые патрончики, но ничего не мог с собой поделать! Он раз за разом стрелял в стенку окопа, туда, где он поворачивал — потому что именно оттуда мог появиться Враг! Он не знал, там ли этот Враг сейчас, — но было очень страшно, что Враг там, и он вот-вот выскочит оттуда и прошьёт его, Лёньку, очередью из короткого автомата с дырчатым квадратным стволом; или бросит гранату, которая окончательно уже убьёт его, Лёньку, совсем убьёт, на-а-а-авсегда-а-а!! Как вот минуты назад убила его брата, Мишку, и изорвала в клочья ему, Лёньке, рукав куртки на левой руке, — где сейчас мучительно болело!

Всё получилось так быстро и непонятно! — вместо красивой атаки, как в кино, всё получилось странно и глупо. Он, как и велел ему брат, следуя строго за ним, бежал, спотыкаясь и задыхаясь, вслед за атакующей БМП; и не видел, в кого стрелять; и, дважды упав, споткнувшись; думал только о том, как бы вновь не споткнуться о путающиеся под ногами, вывернутые гусеницами БМП колышки и верёвки. А брат бежал впереди вместе с другими, и что-то кричал, оглядываясь; и оглушительно строчил из автомата вперёд, по окопам; и другие тоже строчили; и красиво, веером, летели вверх гильзы. Лёнька понимал, что это и есть долгожданная атака; и это они атакуют; и надо что-то кричать и стрелять во врага! — но он не видел врага, и не понимал куда строчат его брат и его товарищи. Но он тоже что-то закричал, неумело заматерился, — и выстрелил туда, вперёд! По сравнению с оглушительным стрекотанием автомата брата, не говоря уж о грохоте пулемёта БМП, щелчок его винтовки был почти неслышным, но он же выстрелил! И тут же, испугавшись, что теперь у него в руках незаряженное, а, стало быть, никчемное оружие, остановился, и стал перезаряжать винтовку… И потому он всё пропустил; и не понял, что случилось: вырвавшаяся далеко вперёд БМП вдруг окуталась чёрным дымом и её лизнули яркие языки пламени. И брат, и Тигр, и другие бойцы отряда остановились, и стали строчить перед собой; а откуда-то сбоку вдруг высунулась как из-под земли голова и рука — и бросила что-то в уже и без того горящую машину; отчего на броне что-то лопнуло, и новые, ещё более густые языки огня лизнули броню, растекаясь в стороны. Снова безостановочная стрельба, — но никого уже не видно; а с другой стороны вдруг опять же как будто из-под земли вылетает, кувыркаясь в воздухе, бутылка зелёного стекла; и отчётливо кокается о броню; и огонь становится ещё гуще.

То слева, то справа от БМП вдруг появляются головы с наставленным оружием, — они стреляют, — и в них непрерывно строчат брат и его товарищи; и непонятно попадают ли; а он только-только затолкнул патрончик в патронник и закрыл затвор, приготовив винтовку к очередному выстрелу. И двое отрядовцев падают; и кто-то истошно кричит «- Обходим с фланга, обходим с правого фланга, урааа!!»

И брат, оглянувшись на него, побежал направо от горящей БМП; и его товарищ Тигр тоже побежал направо; и он, Лёнька, тогда понял, что это и называется «обходить с правого фланга», и тоже побежал за ними. И тут же, споткнувшись, упал — сразу же, как ступил в снег вне колеи, выдавленной гусеницами БМП. И бежавший впереди брат тоже, споткнувшись, упал. А бежавший чуть поодаль Тигр не споткнулся, и упасть не успел, — и как будто из-под земли впереди высунулся некто, и короткий ствол его оружия брызнул огнём вперёд и в стороны, застрочив — и Тигр как будто натолкнулся на стену, замер на мгновение, — и упал неловко, боком.

Лёнька ничего не понял; но оглянувшийся опять на него брат заорал «- Пригнись!! Давай за мной сюда, вниз!!» — и исчез. Ничего не понимая в происходящем, слегка оглохнув от близких выстрелов, Лёнька, как велел брат, пробежал за ним; и увидел куда надо «вниз» — там тянулся неглубокий окоп. Брат уже был там, — и Лёнька спрыгнул туда же.

Окопчик, как канава, был неглубокий, — брату по локоть; ему, Лёньке, по плечи; но он, как и брат, упал на четвереньки, и, волоча за собой винтовку за ремень, пополз, вернее — побежал на четвереньках за братом… Не хватало дыхания, вырывался из руки ремень винтовки; и было непонятно — кто победил в этой атаке? Почему они теперь не бегут, стреляя и крича; а ползут куда-то на четвереньках, обдирая руки о мёрзлую землю.

Так пробежали-проползли они довольно далеко, всё время забирая вправо; хотя в этом окопчике им несколько раз встречались и ответвления. Брат время от времени оглядывался на него, успевает ли он, — он успевал, — и видно было какое у брата всё блестящее от пота лицо и напряжённо вытаращенные глаза.

А потом вдруг окопчик стал глубже, — и они уже не ползли на четвереньках, а пробирались, пригнувшись; и Лёнька понял, что они «заходят во фланг». И несколько раз им под ноги попадались россыпи гильз; а один раз они даже перешагнули через чьё-то тело, недвижно скорчившееся на дне окопа.

А потом впереди кто-то мелькнул — и выстрелил, казалось, в самого брата! — и тот в ответ опять оглушительно застрочил из автомата, полетели в сторону и из окопа веером гильзы.

Они свернули в какое-то ответвление; неподалеку кто-то закричал: «- Вот они, тут эти двое!»

Брат зарычал и побежал, пригибаясь, ещё быстрее; и вдруг замер, так, что Лёнька ткнулся ему носом в поясницу. Лёнька выглянул у него из-за плеча — они упёрлись в тупик.

Что теперь делать, Лёньке было непонятно. Непонятно было и где остальные, друзья-отрядовцы брата; где парни из Никоновки? Почему они с братом оказались вдруг тут и одни? Почему вой сирены и стрельба происходят теперь в стороне? Что теперь делать?..

Брат вдруг больно ухватил его за плечо, потащил на себя, потом в сторону; и Лёнька увидел опять, какое у него напряжённое лицо. А потом брат рванул его на себя, и спрятал за собой. И вскинул автомат…

Там, из-за поворота, откуда они только что попали в этот тупик, кто-то как будто бы показался, — и брат застрочил туда из автомата! Там, куда он стрелял, вскипела фонтанчиками земля в стене окопа; оттуда высунулся решётчатый ствол, из которого брызнуло огнём — мимо! Лёнька понял, что вот он — бой! Что в них с братом стреляют! — хотел тоже выстрелить из винтовки, но было неудобно, — брат придавил его собой к стене окопа. А впереди опять брызнуло коротко огнём, — и брат опять застрочил туда. А потом его автомат замолк, — и брат, отсоединив магазин, и бросив его под ноги, зашарил по разгрузке, — но в ней больше не было магазинов…

И тогда он что-то закричал… но ещё раньше из-за поворота кто-то выкрикнул «- В сторону, крыс!.». — и из-за поворота что-то вылетело, и упало им с братом прямо под ноги…

И брат вдавил его спиной в стену окопа, больно, — и что-то сильно ударило, толкнув его телом брата, и цепко-больно рванув левую руку, — и он упал… И брат упал на него. И выскочившая из-за поворота окопа фигура брызнула огнём, — тело брата, придавившее его к земле, коротко сотряслось.

«— Оба двести!» «- Быстро, в исходную!» — раздались сквозь звон в ушах непонятные слова, и фигура исчезла.

* * *

Звон в ушах вскоре прошёл; и Лёнька с трудом выбрался из-под ставшим неподвижно-тяжёлым тела брата, с трудом дыша клубящимся в окопе смрадным сизым дымом и постанывая от боли в левой руке. Взглянул на брата, — серое лицо, неподвижно смотрящие в стенку окопа остекленелые глаза; и, что самое страшное, — земля, рыжая земля со стенок окопа насыпавшаяся на лицо и в глаза, — и брат не моргал…

Это было страшно, это было страшнее всего! — то, что в глазах у брата лежала земля, а он не моргал! — и ещё то, что сейчас мог из-за этого поворота окопа выскочить тот… ну, тот самый! — и Лёнька, защищая себя и брата, выстрелил туда, в поворот окопа, из своей винтовки.

Совсем тихий щелчок-хлопок. Но это всё же был выстрел, это было оружие! — и он передёрнул затвор, выбросив жёлтенькую гильзу, — и затолкал на её место новый патрончик. Автомат брата валялся, без магазина, на полу окопа, возле ног брата, с расщеплённым прикладом — ясно было, что патронов в нём нет. Но у него ещё была его винтовка! — и важно было продержаться, защищая себя и брата, пока не подойдут отрядовцы, товарищи и друзья брата. И он раз за разом стрелял туда, в стенку окопа, защищая себя и брата; с ужасом понимая, как быстро кончаются маленькие жёлтые патрончики с серыми пульками; но не имея сил остановиться. Перезаряжал винтовку — и стрелял раз за разом; и ему казалось, что пока он стреляет — ни с ним, ни с его братом ничего плохого, — хуже того, что уже произошло, — уже случиться не может!

А вдали, у подножия пригорка, всё так же заунывно-надрывающе выла сирена, призывая на атаку и победу.

* * *

Сзади отрядовцев и хароновцев лежал в снегу один из «рабов»; и старательно, сцепив от напряжения зубы, крутил ручку ручной сирены, исторгавшей через раструб надрывный вой. Хотон ясно сказал ему: если сирена замолчит — расстреляю! Он и крутил…

Но сейчас и ему стало казаться, что вой «его» сирены странным эхом отдаётся в недалёком лесу с широкой, давно не езженной дорогой-просекой. Только «его» сирена с привизгом; а та — чаще, и с хрипотцой. Но… некогда прислушиваться; надо крутить!..

* * *

— Там бой, там бой идёт!! — кричал Женька, распахнув пассажирскую дверь кабины Слонопотама, и прислушиваясь.

Тяжёлая машина уверенно вгрызалась огромными рифлёными колёсами в снежную целину, оставляя за собой глубокую колею, в которой, сильно отстав, барахтался микроавтобус. Выл мотор; но стрельбу, сирену, и отдалённое редкое уханье разрывов слышно было прямо по курсу и здесь, в кабине.

Кажется… кажется, не то что не опоздали; но к самой раздаче… Через переговорную трубу из кунга неслись взволнованные выкрики, — там тоже всё слышали. Там вообще открыли люк в крыше, и по очереди высовывались наружу, глотая набегающий холодный лесной воздух и прислушиваясь к приближающейся канонаде.

Ясно было — что вот она, цель близка! Ясно было и то, что планировавшийся Владимиром план «проникновения» на Пригорок с последующим вооружением местного гарнизона и дальнейшими совместными действиями летит кверх тормашками, — судя по всему, они подоспели к самому «горячему»… И, как понимал Владимир, вглядываясь красными от ночного бдения за рулём глазами в снежную целину впереди, в бой вступать придётся с ходу! Хорошо, что он уже проходил с Женькой этой дорогой; и ориентировался, что там впереди… Если не сворачивать на объездную, выскочим к самому слону, левее нового кладбища и через базарчик…

Он нажал на тормоз, и Слонопотам послушно замер, продолжая рычать мотором на холостых оборотах.

— Чо ты, чоты, Билли!! — заорал, усовываясь обратно в кабину вместе с клубом холодного воздуха Женька, — Гони, чо ты встал??

— Глохни! — скомандовал Владимир, и Женька чётко понял смысл по интонации, — Матюшкин! Бегом в кунг! Женька! — рацию, связь с Петровичем! - пусть оставляет своих в машине, а сам бежит в кунг — лишний ствол будет задействован.

Развернувшись, заорал в переговорную трубу, перекрикивая гвалт в кунге:

— Затихли все!! Откройте дверь, — сейчас к вам переместятся Матюшкин и Петрович, — к пулемётам. Всем — как распределялись; по боевому расписанию! Все — к пулемётам; Матюшкин — в люк, с РПГ! Наташа на перезарядке, — и никаких препирательств!!..

— …Володя, Вовка!.. — послышался в переговорной трубе взволнованный донельзя голос Гузели, — Там очень часто стреляют! У нас на пригорке при таком бое патронов на полчаса, не больше! Надо спешить! — я боюсь, что… что мы можем не успеть!

— Успеем! — с уверенностью в голосе, но не в душе, заверил Владимир, — Теперь — успеем! Я… я сирену включу! — постараемся отвлечь их!

— Ну!! — это уже к Женьке, подпрыгивающему на сиденье от нетерпения у курсового пулемёта, — Ну!!! Вр-р-рагу не сдаё-ётся наш гордый Варяг!!..

— Пощ-щады никто не жала-а-ает!! — заорал азартно Женька, с лязгом передёргивая затвор ПК. Благо что всю ночь, чтобы не заснуть, они пели песни. Многие из которых были для Женьки, представителя «нового, компьютерно-макдональдсовского поколения», форменным открытием. Оказывается, — сделал он для себя внезапное открытие, — предки-то только и делали что воевали! И песни соответствующие!!.

Сзади едва слышно лязгнула захлопнутая дверь кунга. Из переговорной трубы донеслось Элькино:

— Капитан, команда на боевых постах и жаждет сражения!

Грозно рыкнув мотором, пустив из выхлопной трубы клуб сизого дыма, Слонопотам рванулся вперёд, в бой.

СВЕДЕНИЕ СЧЁТОВ

Выбравшись из дома бабы Насти, Андрюшка с Санькой шустро, по-пластунски, как учил Геннадий Максимович, поползли к окопам.

Время от времени Андрюшка, прикрыв шапку предусмотрительно захваченной из дома белой наволочкой, приподнимался и осматривал «диспозицию» в собственный монокуляр, — а проще говоря, в отломанную половинку старого театрального бинокля.

Будучи подростком рассудительным, тщательным и начитанным, — его любимой книгой была затрёпанная ещё советского издания «Книга будущих командиров»: популярное издание для школьников с цветными аляповатыми иллюстрациями, повествующими о войнах от Ганнибала и до Великой Отечественной, — Андрюшка сразу и правильно определил расстановку сил «на поле боя»: была попытка прорыва; враг был отбит; и сейчас накапливался-сосредотачивался для нанесения повторного удара! Несомненно, они с Санькой подоспеют как раз к решающему этапу сражения! Надо спешить! — там, в окопах, на поле боя, наверняка есть раненые и погибшие, — а, стало быть, есть и «свободное» оружие. Надо его найти, вооружиться — и принять участие в отражении!

Так нехитро рассуждая, он поделился соображениями с другом Санькой, — и тот полностью одобрил его решение. Забирая левее, стараясь передвигаться грамотно, не выставляя ни попу, ни голову, они поползли туда, где, как они знали, находился левый фланг окопов.

Добравшись до ближайшего хода сообщения, они скатились в него, и дальше стали передвигаться уже на четвереньках. Саньку сразу насторожило, что, хотя в окопе периодически попадались под ногами гильзы, самих обороняющихся как-то не было слышно… Это было странно — он знал «раскладку», диспозицию, кто и где должен был «держать левый фланг» — бойцы тут должны были сейчас быть. А были только гильзы; и даже в двух стрелковых ячейках никого не было, — только, опять же, стреляные гильзы; и даже положенных в ячейках в специально сделанные ниши бутылок-банок с горючей смесью тоже не было… Отошли?.. Почему? Оголили фланг?? Он, конечно же, не мог знать, что понеся большие потери, и израсходовав значительную часть боеприпасов, бойцы Общины отступили по команде Вовчика к зданиям Пригорка. Но это и было единственным логичным объяснением пустых окопов.

— Наши отошли к церкви! — шёпотом сообщил Андрюшка свои соображения другу, и Санёк кивнул, соглашаясь. Не оставалось ничего другого, кроме как последовать за всеми — не встречать же врага тут, в одиночку, с одними ножами?? Но вдруг в перерывах между редкими пулемётными очередями и несмотря на вой сирены, они оба обострённым опасностью слухом уловили какие-то всхлипывания…

Переглянулись.

— Может кто наш раненый? — высказал своё соображение Санька.

— Не! — отмёл предположение Андрюшка, — Наши раненого бы не оставили!

Ещё прислушался.

— Это, Сань, вон, в тупике, где траншея заканчивается! Пойдём посмотрим!

Принимая все возможные меры предосторожности, обнажив клинки, мальчишки прокрались к тупичку, из которого и раздавались странные звуки. Андрюшка лёг на дно окопа, и осторожно, снизу, сняв шапку, заглянул за поворот. Несколько секунд он рассматривал происходящее там; потом махнул Саньке.

— Пошли! — и на четвереньках пробрался в окоп.

Опасности не было — это он понял сразу. В тупичке окопа на дне лежал, раскинув руки, на спине, один из тех, с кем они тут и сражались, — и Андрюшка тут же и узнал его: Мишка, Никишин! По позе, по уставившимся в небо невидящим глазам, а, главное, по изорванному пропитавшемуся кровью на груди бушлату Андрюшка понял, что тот убит. И снег на дне окопа тоже был красным… И автомат без магазина валялся поодаль. А всхлипывал сидевший около тела пацан, — что ж, Андрюшка узнал и его: это же брат Мишки, Лёнька! Он всего на два года старше Андрюшки; когда размежевание между «общинскими» и «деревенскими» не прошло ещё остро, они и играли вместе летом, общались… А теперь Лёнька сидел у безжизненного тела брата, безвольно-расслабленно привалившись к стенке окопа, и ни то спал, ни то был в забытьи. И сквозь эту свою забытьё-дрёму тоненько и жалобно всхлипывал. Рядом на дне окопа лежала какая-то несуразная винтовка.

Андрюшка сразу же, как коршун, кинулся на автомат! О, разочарование! — автомат был сильно помят взрывом! — Андрюшка по выбоине в дне окопа, по осыпавшейся со стенок земле, сразу сообразил, что сюда, в «тупичок», бросили гранату! У общинских гранат не было, — но гранаты были у троих пришлых; значит они и… Приклад автомата был разбит и торчал теперь длинными светлыми щепками… Сорвана крышка ствольной коробки; горбом выперла возвратная пружина; да и вся ствольная коробка имела на себе следы мелких осколков. Газовая трубка со ствольной накладкой тоже была, видимо, повреждена, — во всяком случае была как-то неправильно сдвинута по отношению к оси ствола. Наверное, и газовый поршень заклинило! — думал Андрюшка. Что-что, а разобрать-собрать автомат он мог с закрытыми глазами… Вот ствол, кажется, не пострадал… но не было магазина, не было патронов!

Андрюшка быстро огляделся. А, вот и магазин, прямо под ногами! Поднял его — пустой… Ах ты ж!.. Андрюшка едва сдержался чтобы не заругаться. Вот оно — трофейное оружие! — и такое искалеченное!.. И патронов нету…

— Андрей! — позвал возившийся около лежавших врагов Санька, — Мишка Никишин убитый! А Лёнька — живой! Только крови много потерял — у него вся левая рука осколками изорвана, и ещё пулевое!

— Не убитый — а «двухсотый»! — поправил друга Андрюшка, — А второй — «трёхсотый». Ну-ка…

Он присел рядом с Санькой и стал шарить в разгрузке убитого. Ничего, ни одного магазина, ни единого патрона! — только несколько золотистых маленьких шариков выкатились из порванного кармана разгрузки. Не с одним же магазином он тут воевал?? А! — сообразил тут же Андрюшка, — Наверное, отстрелянные магазины просто под ноги швырял! — вопиющая безответственность! Но неужели нет хотя бы патронов россыпью??

Нет, патронов не было вообще. И гранат не было. Не было даже индивидуального перевязочного пакета! — как они собирались тут воевать, непонятно! — и Санька сейчас, вспоров и без того изорванный и весь в крови рукав куртки Лёньки, перетягивал ему плечо своим собственным самодельным турникетом, выложив рядом и свой перевязочный пакет.

Андрюшка в последней надежде поднял винтовку. Открытый затвор, — и на дне окопа много маленьких жёлтеньких гильз. Пока Санька перевязывал руку раненому, и теперь уже пленному врагу, Андрюшка зашарил у того в карманах. Тоже ничего! — только пустая картонка из-под малокалиберных патрончиков… Ну, складной ножик; мобильник-смартфон с зарядкой; мятая фотка какой-то девчонки; в тряпочку завёрнутый старый окаменевший сухарь, — это всё неинтересно! Главное — никакого оружия! Ах ты ж чёрт!.. То есть…

— Сейчас его перевяжу — и надо будет отходить к нашим! — пыхтел Санька, — Этого тут оставим, не тащить же его! Он вон сколько крови потерял — отключается! Вот дурак! — кто их и чему только учит! — Даже не перевязался! Вон сколько натекло! — я весь перепачкался…

Андрюшка, достав опять свой «монокуляр» и прикрывшись белой наволочкой, осторожно выглянул за бруствер.

Ага. Готовятся опять к наступлению. Накапливаются за бронемашинами. Отсюда было хорошо видно оба БМП — от одного шёл сизый дым, — и сползавшиеся под защиту их тушек враги. Ещё лучше — он был ближе, — видно было бронеавтомобиль. Под его защитой, укрываясь за бортом, явно происходило какое-то совещание. Видно было очень хорошо, — укрывались-то они от огня с фронта, с колокольни и от церкви; а тут они были как на ладони! Ах, если бы автомат и патроны! И… и какая-то тётка около них. В шубе. Ну-ка, ну-ка…

— Санёк! — оглянулся он ошарашенно на заканчивавшего перевязку Санька, — Ты только поглянь! Там Леонида! Она ж под арестом сидит… должна сидеть! А сейчас — у них, у врагов!

— Датычё?.. — быстро вытерев перепачканные кровью руки снегом, Санёк принял монокуляр и, также как и Андрюшка до него, осторожно выдвинулся за бруствер. Секунды рассматривал…

— И правда — она! Ах она падла! Неужели выпустили??

— Как бы не так! Сбежала, значит!

— Пас-куда! Тварь! Сука поганая! — Санька ненавидел свою бывшую училку, и сейчас ругался на неё самыми неприемлемыми в общине словами, за каждое из которых, случись услышать, с бабой Настей случился бы удар, а Отец Андрей назначил бы такую епитимью, что только держись. Но тут, на передовой, наедине с другом Андрюхой, можно было дать себе волю!

— Гадина! Разговаривает с ними, ты гляди! Руками размахивает! Дрянь такая! Я всегда знал, что она дрянь! И — там, ты погляди, все главные! Андрей! А что так всё воет?.. Да знаю я, что сирена; но вроде как бы не одна?!..

— Не знаю я… — Андрюшке было не до сирены. Решив, что где наша не пропадала, и не выкидывать же просто так хоть и бывшее, но всё же оружие, наконец, уперев автомат разломанным прикладом в землю, выбил заклинивший затвор с газовым поршнем буквально каблуком сапожка. Клацнув, наконец-то вывалилась затворная рама с газовым поршнем, вылетел затвор, выпала газовая трубка. Автомат, по сути, развалился.

Но не тут-то было! Андрюшка не зря был лучшим в общине по обращению с оружием! — подняв затвор, он обтёр его о куртку, и вновь загнал в затворную раму, проверив, как он в ней проворачивается. Проверил и ударно-спусковой механизм — он был в порядке. Окрылённый внезапно осенившей его идеей реанимировать хотя бы на один выстрел практически убитый автомат, он действовал лихорадочно-точно, как машина. Отодвинув затворную раму; вручную, пальцами затолкал в патронник выуженный из кармана бережно сохраняемый автоматный патрон — свой приз и награду. Патрон был уже весь светло-блестящий, — так много и часто Андрюшка крутил его в пальцах. Теперь он мог пригодиться! Перезарядки, конечно, не произойдёт; вся автоматика сдохла; да и нечем перезаряжать; и стрелять с разбитым, торчащим щепками прикладом ещё то удовольствие… но выстрелить можно!!

Санька следил теперь за действиями друга с нарастающим восторгом. Всегда верил в Андрюху! Вот это да!!

— Думаешь, выстрелит??

— Должен! — твёрдо ответил Андрюшка. Сдёрнул с головы шапку и натянул её на щепастый приклад. — Очень, Санёк, позиция у нас тут удобная! Сейчас выстрелю — постараюсь в главного! — и отходим к своим!

— Не «выстрелю», а «выстрелим»! — Санька в свою очередь выудил из кармана и свой патрон, Андрюшкин подарок.

— Ну, если вообще получится. И — если получится потом перезарядить! — Андрюшка был сосредоточен, как настоящий воин перед решающим сражением. — Мы нанесём удар им во фланг! Тут… Тут метров триста пятьдесят… Прицел на троечку… Мушка, вроде бы, не сбита… Ну! — господи, благослови! — опять, накрывшись наволочкой; теперь уже и выставив перед собой наскоро реанимированный автомат, Андрюшка выдвинулся на позицию стрельбы.

Вовремя! Враги явно готовились к атаке. Рыкнув сизым выхлопом, оба БМП двинулись вперёд, открыв вновь огонь короткими очередями из пулемётов. Штаб, — Андрюшка про себя назвал сборище за машиной «штабом» были как на ладони. Кого же?.. Андрюшка не разбирался в отрядной иерархии, и уж точно не знал никого там, кроме Хронова, в лицо; но его внимание привлёк дядька в очень хорошем, наверное, импортном камуфляже, чётко выделявшемся среди других, да ещё и с биноклем; и он решил, что это, несомненно, командир! Это был Хотон. Поймав его в прицел, плотно вдавив остатки приклада через шапку-прокладку себе в плечо, он стал выбирать свободный ход спускового крючка, задержав дыхание, и целя тому в грудь… Но тут другой, тоже хорошо, пусть и не так «импортно» «упакованный» боец, поднял руку с пистолетом в небо, что-то прокричал — и выпустил шипящую ракету! И тут же БМП грянули длинными очередями; и все фигуры, лежавшие в снегу за ними, стали вставать, и, ощетинясь стволами, повалили следом, в атаку! — и Андрюшка понял, что главный — вот тот! Собственно, они и были рядом. Чуть сместив прицел, Санька мысленно перекрестился и дожал спуск.

Стукнул выстрел, почти неразличимый на фоне поднявшейся стрельбы, да ещё воющей сирены — и, ещё до того, как тот, в кого он целился, выронив ракетницу, повалился в сторону, Андрюшка с восторгом понял, что попал, он — попал!!

Нет, он, конечно же, не стал пялиться-рассматривать что там стало происходить дальше! — это было бы не по-военному. Только увидев, зафиксировав что выстрел произведён — и противник поражён! — Андрюшка одним движением сдвинулся назад, в окоп.

— Ну что?? — выдохнул Санька; и, ещё до ответа друга по его сияющему лицу понял — попал!

— Главного! — гордо ответил Андрюшка, — Как на стрельбище! — в десяточку! — Он с трудом, опять ударом, выбил затворную раму — вылетела дымящаяся гильза, — Ну что, Санёк? Ты?? Или мне дашь?..

— Конечно я сам! — торопливо ответил Санёк, протягивая другу свой патрон, — Заряжай!

— Угу… — повторяя процедуру ручного заряжания, бормотал Андрюшка, — Только быстро! Они, слышишь? — пошли! Надо и нам срочно отступать к своим! Ты гляди… там один такой… в светлом камуфляже. Ну, увидишь сразу. Наверное, тоже главный. Цель в него — и отступаем.

Санька, как и раньше до него Андрюшка, тоже выдвинулся на край окопа. Да, всё как на ладони! — и Андрюшкин «крестник» там! — лежит! Вот молодец какой! Ну, сейчас я тоже…

Он зашарил стволом, через прицел отыскивая достойную цель; — того, про которого говорил Андрей «тоже главный». Вспомнил с занятия, что проводил Геннадий Максимович: «- Приоритетные цели для снайпера — офицер, пулемётчик, гранатомётчик, радист!» Сейчас — сейчас… прячутся, гады, за джип-то! Но в прицел вдруг попала… Леонида! На четвереньках теперь, в своей богатой шубе, которой она так гордилась; со сбившимся на плечи с головы платком, она нелепо и неумело отползала назад, и была сейчас прекрасной целью… Не раздумывая ни мгновения, повинуясь внезапно вскипевшей в нём прежней ненависти, сжав до боли зубы, целясь ей под левую руку, Санька выжал спуск…

Скатился обратно в окоп, столкнулся ошалелым взглядом с взглядом друга.

— Ну как??

— По… попал. Но не в того. Но… попал!

— Ага! — Андрюшка, больше не тратя время на расспросы, быстренько снял с приклада свою шапку; уже привычно, с ноги, выбил затворную раму, вытряхнул из неё затвор; подобрал, и сунул его в карман:

— Пригодится!

Искалеченный, уже ни на что не годный автомат, вернее, его останки, откинул в сторону.

— Ну, Санёк! Поползли! Меняем позицию!

— И ничего не грех! — пробурчал почти про себя Санька, — И нету никакого греха, вот! Так ей и надо, гадине!

ПЕРЕЛОМ

Это был самый напряжённый момент боя, — когда был отражён первый натиск, отбита первая атака; и наступил краткий перерыв перед, несомненно, готовящимся «продолжением».

Несмотря на тщательную продуманную подготовку, несмотря на мощную психологическую подготовку и мотивацию, защитники Общины понесли тяжёлые потери: были убиты трое мужчин, в том числе Геннадий Максимович, член Совета; ранены, некоторые тяжело, несколько женщин; Вадим получил сквозное пулевое левого плеча; Бабаху посекло всё лицо мелкими осколками кирпича и цемента от рядом прошедшейся по стене пулемётной очереди; и только предусмотрительно надетые баллистические очки спасли его от потери глаз. Лёгкие ранения получили многие; это не сломило волю к сопротивлению, но наглядно показало, что второго натиска в окопах не сдержать…

Беда была в том, что несмотря на то, что окопы рыли давно, ещё с осени; рыли упорно; и значительно расширили их сеть в последние недели, — всё равно они не шли ни в какое сравнение с возможностями «крысиных ходов» в Башне, о которых так живописал, рассказывая о своих подвигах, Сергей. Критично было и с боеприпасами.

Хотя один из БМП и был подожжён с лёгкой руки и отваги Отца Андрея — он всё же не был напрочь уничтожен: враги, очевидно, предполагали атаку «коктейлями Молотова» и обзавелись где-то добытыми углекислотными огнетушителями, — которые и использовали в полной мере, чтобы, прячась от огня с Пригорка за корпусом машины, сбить с неё пламя. То есть оба БМП по-прежнему представляли собой грозную силу; и, хотя в «живой силе» (как уже привычно привык определять Вовчик) противник понёс существенно большие потери, и, несомненно, наступательный дух его был подорван, превосходство в технике и оружии при повторном натиске сыграло бы решающую роль… Чудо и божья милость — как считали все, видевшие это, — было в том, что Отца Андрея миновали пули во время его самоотверженного, если не сказать героического, рывка к атакующей машине… Да, отвага отвагой; но техника и оружие сплошь и рядом решают исход войн — даже и на таком микро-уровне.

Кроме того, линии ходов сообщения не доходили до самой церкви — чтобы произвести такие циклопические земляные работы, да ещё большей частью уже зимой, не было никакой реальной возможности. Таким образом, если бы при повторной атаке наступающие прорвали бы линию окопов — отступить назад, на Пригорок, к каменной церкви и Дому, не было бы уже никакой возможности, — и Вовчик дал команду на отход. Только что закончившие зачистку окопов от нескольких прорвавшихся «пехотинцев» общинники стали оттягиваться назад, к церкви; выносить своих убитых и раненых.

* * *

Собравшиеся на боевой совет за бронированным корпусом Барса Гришка, Хотон, староста и помощник Григория Макс, оценив потери, с одной стороны чётко поняли, что или вторая попытка будет решающей — или третьей не будет вообще! — с другой стороны, поняли и то, что хотя одномоментного прорыва, «кавалерийской атакой» не получилось, и даже чуть было не потеряли одну машину — тем не менее, предложенный тут же Хотоном резервный «план Б» имел все шансы на успех. План предполагал не «рывок»; а медленное, постепенное «продавливание» обороны, — когда бронированные машины медленно и неуклонно шли бы на пригорок, ни в коем случае не отрываясь от и так уже поредевшей «пехоты»; уничтожая последовательно всё и вся, имеющее самоубийственную смелость в них стрелять.

Перекрикивая друг друга из-за осточертевшего воя сирены, они пришли к однозначному решению: сейчас или никогда! Видно было, что в окопах противника тоже царит оживление — судя по всему там тоже готовились принять последний бой…

Ну что ж! — пусть он для них и станет последним! — решили все.

— Хотон! Можно заткнуть эту гуделку?? — раздражённо прокричал Гришка.

Хотон нервно оглянулся. Кой чёрт! — до раба, послушно накручивающего воющий механизм, было не менее двухсот метров — и никакой другой возможности передать ему приказ кроме как лично или через посыльного. Кой чёрт! — завалят из снайперки с крыши церкви или с колокольни; во всяком случае постараются! — и Хотон покачал головой.

— Чёрт!.. Гудит как голова с похмелья! — Гришка выругался, — Ну ладно. Недолго осталось. Но… что-то вроде как двоит сирена?.. Это мне одному кажется, или чо?

Нет, не ему одному! — всем казалось, что со стороны леса раздавалось также завывание подобного же агрегата… И казалось, что оно вроде бы как и приближается?

— Эхо!.. — неуверенно, но всё же счёл нужным найти объяснение этому явлению Хотон, — Эхо, эта, от леса отражается…

— Странное какое-то эхо! — раздражённо сказал Гришка, — Ну ладно. Чума! — передай по цепи: наступаем за машинами; не отставать, но и вперёд не вырываться! Патронов не жалеть! Сейчас мы их продавим! Сигнал — красная ракета! Да!.. И скажи — кто лежать останется, кто не встанет, — повешу на Пригорке вместе с церковниками!..

— …с гнусными клерикальными отморозками, отвратительными мерзавцами, продажными фашистскими подстилками; сейчас сучащими ножками в ужасе от предчувствия близящегося им возмездия!! — выкрикнул подползший в это время к ним и Мундель. Глаза его лихорадочно горели, в руках он тискал свой рыжий, сейчас потемневший от влаги, неизменный портфель.

Все оглянулись на него; Гришка смерил его настороженным взглядом… Впрочем, к нему давно уже относились как к юродивому, кое в чём весьма полезному.

— Что приполз?? — напустился на него, чтобы тоже как бы поучаствовать в военных планах, в которых он ничего не понимал, Борис Андреевич, — Что ты нам-то втираешь?? Ползи вон вдоль цепи, мотивируй бойцов! Объясняй им про «кровавых мерзавцев» и про «великий смысл последнего удара»! Пшёл!

Мундель сморгнул слезящимися безумными глазами, и стал как краб, боком, отползать в сторону, продолжая уже шёпотом что-то продолжать бормотать.

— БорисАндреич, и ты… эта… — Гришка на миг смешался; но тут же вновь принял прежний начальственно-командный вид, — Давай-ка, вперёд не лезь… да ты и не станешь, понятное дело. Ты, как наши пойдут — отстань, и поработай «заградотрядом»! Чтоб ни одна падла не вздумала отстать! Если чо — вон, из стечкина!.. В башку. И всё.

Староста медленно кивнул, соглашаясь. Само собой разумеется, он и не думал лезть вперёд; и вообще — Гришкино «назначение» было ему вполне в тему; однако всё равно покоробило, что Гришка, его ставленник, тут вот ему «роль назначает». Сначала выгнал всех-всех… теперь определяет, где ему быть во время атаки. Это не есть хорошо!.. Зарывается Григорий; надо бы продумать, как окоротить лезущего из него Наполеончика. Тем более что по делам его пока кроме потерь ничего и нету!

— Ну что!.. — Григорий же оценил, что Ольга-Чума уже успела пробежаться вдоль всей залёгшей цепи их пехоты, — подумал, что по окончании «операции» и правда нужно будет её поставить главной тут, в Озерье, в дружине, вместо ставленника старосты дурака-Хронова — будет свой человек, именно ему, Гришке, обязанный своим возвышением! — Гришка поневоле уже начинал постигать на своём опыте азы политики; и потянул из кармана ракетницу, — Как говорится…

— Постой! — Хотон приподнялся, и живо напомнил собаку, делающую стойку на дичь, — Гля, кто это там, с правого фланга, к нам бежит? Со стороны противника, кстати!

Два бинокля — Гришкин и Хотона, — впились в бегущий по целине, спотыкающийся и падающий силуэт. Это была какая-то женщина; в хорошей длинной, сейчас мешающей ей бежать, шубе; с головой, замотанной пуховым платком. Она бежала отчаянно-упорно, к ним; падала и вновь вставала, — периодически размахивая над головой белой тряпкой.

— Это не парламентёр; нет, это не парламентёр!.. — заметил Хотон, — Хотя…

— Баба какая-то! — сообщил выжидательно смотрящему на него старосте Гришка, — Ты тут всех своих знаешь, — на, глянь, кто такая? И стоит ли её ждать, или вальнуть её отсюда к херам?

Борис Андреевич принял переданный бинокль, и поднёс к глазам; в то время как ставший очень осторожным Хотон произнёс:

— Может очередная хитрость! — как тогда… С одной стороны…

— Да, я её знаю! — тут же сообщил староста, возвращая бинокль, — Это, надо сказать, мой человек… в определённом смысле. Короче, кое-что о происходящем в общине мы через неё тянули. Как её? Леонид… Леонида.

— Подстава? Может такое быть?? — озаботился Хотон.

— Вряд ли… Она сильно замазана; если б они, там, знали всё, они б…

— Твой человек, говоришь?.. — вновь рассматривая в бинокль уже приблизившуюся тётку, проговорил Григорий, — У тебя там «свои люди», а ты молчал?.. Ну что… ишь, как спешит! Что, пять минут ничего не решают, а? Хотон, как думаешь? Может, баба нам тащит какую полезную информацию, — подождём??

— Да, наверно, стоит! — согласился Хотон, — Пять минут, действительно, ничего не решают! Подождём…

Но эти пять минут и решили исход «Боя за Озерье».

* * *

Дура-баба, по её словам, сбежавшая из-под замка, не принесла никакой полезной информации; да и не могла она ничего толком знать; ибо, по её же словам, последние три недели сидела под замком «за предательство».

— А я всегда, слышите, всегда, Борис Андреевич, только вас и считала законной и правильной тут-то вот властью! Всегда им так и говорила! — надо-де, с законной озерской властью правильно жить, во всём слушаться! А они!.. А я, — я всегда!.. Вы ж знаете, как я вам-то всегда помогала! Шапку там, шарфик ещё…

Дура-баба несла какую-то чушь; единственно, что полезное удалось узнать — что к общине, судя по всему, в ту ночь, когда так прискорбно был уничтожен и бензовоз, и весь бронепарк отряда, подошло подкрепление. Ну, это и так было понятно, — выяснилось только, что не так и много — всего три человека, причём один — пацан.

Махнув рукой на лопотание этой бестолочи, Гришка вновь достал ракетницу. Из рации на груди послышалось зло-раздражённое:

— …первый, я коробка-один… Гриша, если твои опездолы не обеспечат нам сейчас прикрытие; отстанут опять, чтоб нам в машины бутылками кидали, — мы, блядь, разворачиваемся и уходим! И ипитесь вы тут сами со своими оппонентами!

Гришка взвёл курок. Кивнул Хотону, рация которого была настроена на ту же волну:

— Скажи ему. Сейчас — решающий штурм! Проход в заграждениях проделан; окопы на этот раз проскочим с ходу! Никаких «развернёмся и уйдём!» — я, блядь, ему «развернусь!!»

Перевёл взгляд на старосту:

— Ну, чо уставился? Говорю же! — гони вперёд всех своих; Хрона этого своего долбанутого! — чтоб все как один! Стреляй всех отстающих!!

— Ну, пацаны!.. — Гришка обвёл взглядом ожидающих команды к началу соратников, и вытянул вверх руку с ракетницей, — Ну!

Тух! — ракетница вздрогнула, послав в серое небо дымную полосу, расцветившуюся в вышине на три красные звёздки. Взревел двигатель Барса, окутав всех вонючим сизым дымом. Ударили дружно пулемёты БМП, затрещали автоматы отрядовцев.

— Ура, нах!! В атаку!! — сунув ракетницу в кобуру, Гришка, подхватив автомат, стал подниматься, — и тут же, вздрогнув, выпустил из рук автомат и повалился в сторону, на бок.

— Ты чё?? — изумлённо спросил Макс. Взвизгнула, и стала отползать на четвереньках в сторону пришлая баба в шубе… А сразу всё понявший Хотон быстро сообразил: вот, блядь, и власть меняется! Вот и нету того, что только и знал, что над ним насмехался; поминал ему обоссанные на переговорах штаны! Вот и новые расклады! Но сначала надо закончить начатое!

Быстро склонился над упавшим; увидел закатывающиеся под лоб глаза бывшего командира, бывшего Главы Района, и кровь на губах… Быстро выпрямился, подхватывая свой навороченный автомат; бросил:

— Ранен… Вперёд, все вперёд!! Вперёд, я сказал!! Перевязывать раненых будем после победы! Вперёд!!

И краем глаза увидел, как ползущая на четвереньках дура-баба в шубе охнула — и ткнулась лицом в разрытый гусеницами до самой земли снег. Понял — работает снайпер! Непонятно откуда — но точно! Выходить из-под огня — рывком вперёд, за машинами! Там сейчас наиболее безопасно.

— Вперёд, вперёд!!

* * *

Лежащий поодаль раб из последних сил всё крутил и крутил ручку сирены; и она выла истошно, надрывая душу, толкая вперёд, вперёд!! Последний натиск!! Ворваться на Пригорок, перебить их там всех!!! Вперёд!!

— Вперё-ё-ёд!! — страшно вытаращив глаза, рычал сзади всех Артист, потрясая стечкиным — Вперёд; только вперёд!! Хоть шаг назад — стрелять буду!!!

Вперёд, на Пригорок, бежали все. Даже Мундель, прижав свой рыжий портфель к животу, надрываясь ругательствами, бежал за отрядовцами; даже Лоер, выставив вперёд ствол своего кургузого пистолета-пулемёта, карабкался по снежным отвалам.

— ААААааа!! — истошно закричал кто-то, очертя голову выскочив из-за уже прошедшего линию окопов БМП, и поливая окопы из автомата от бедра. Из окопов не отвечали… Все, абсолютно все, даже ныкавшийся дальше всех Альбертик-Джим, поняли, что всё! — сейчас с Пригорком, с общинскими будет покончено! — первая БМП прорвалась к церкви. В бегущих за нею отрядовцев из-за церкви, из-за сложенных там мешков с грунтом стреляли — но совсем редко! — у общинских заканчивались патроны. Разворот башни — БМП грохочет очередью в импровизированный ДЗОТ, — и он буквально взрывается фонтанами земли, разваливается.

Мат и грохот выстрелов сгустились над полем боя.

* * *

Всё внимание было обращено теперь только вперёд — на церковь, на хозпостройки вокруг неё. Линия окопов прорвана! — теперь только перебить ИХ всех ТАМ!!

* * *

И почти никто не заметил, как по давно не езженной дороге-просеке, с тылу у атакующих, из леса вырвалось трёхосное бронированное чудовище. Разбрасывая снег огромными колёсами, поминутно чуть ныряя носом на скрытых под снегом ямах на поле, рыча выхлопом — и, в свою очередь, завывая установленной на крыше кабины сиреной с электрическим приводом, Слонопотам — это был, конечно же он! — вырвался на оперативный простор.

Секунд тридцать две сирены как бы соревновались, кто кого перекричит: воющая с привизгом сирена Отряда, — и с пронзительной хрипотцой сирена Слонопотама. Потом сирена отрядовцев заглохла как бы в недоумении. Всего несколько человек из задних рядов атакующих Пригорок обернулись — и ничего не поняли! Что это за зверь, откуда он взялся??. Впрочем, раз с тылу — значит очередная бронепомощь!! — Ураааа!!

Слонопотам же, не снижая скорости, как катер гонит волну, разрезая водную гладь, так и тяжёлая машина разрезала снежную целину, устремился в тыл атакующим.

Староста, Борис Андреевич, в недоумении застыл позади всех — про такой сюрприз ни Хотон, ни Гришка ему ничего не говорили! Но недоумение длилось недолго, — ровно до того мгновения, как ствол пулемёта, торчащий из амбразуры бронещитка кабины, не брызнул длинной очередью, — и эта очередь взметнула снег вдоль цепи отрядовцев, ещё не успевших втянуться вслед за первой БМП на Пригорок… Вторая машина стояла чуть сзади и поодаль пролома и осуществляла поддержку огнём.

Непрерывно трещал пулемёт и на крыше отставшего Барса, осыпая свинцом крышу церкви и проёмы на колокольне. К нему внезапно и устремился бронированный раскрашенный монстр.

Огонь курсового пулемёта, пройдясь несколькими очередями по залегшим, не успевшим миновать все окопы, нескольким отрядовцам, переместился и сконцентрировался на бронированном Барсе. Да, он был бронирован, — но интенсивный, безостановочный огонь пулемёта 7.62 сразу же свалил стрелка на пулемётной башенке, прошёлся частыми пулевыми отметинами по корпусу; десятком попаданий превратил в молочно-белое крошево бронированное заднее стекло… Грохот непрерывной очереди по Барсу, визг рикошетов, хруст бронированного стекла «сломал» нервы водителя, — распахнув дверцу, он ринулся в сторону, упал в снег, закрыв голову.

Он ничего не понимал в происходящем; но был уверен, что с его машиной покончено, — и так и вышло: атакующий Слонопотам с разгона боднул своим огромным, сейчас залепленным снегом бампером-отбойником в бок Барсу, — и тот дёрнулся в сторону, заскрёб снег; ещё взревел мотор монстра — и Барс тяжело перевернулся, рухнул на бок.

Артист позеленел от ужаса! — это уже явно не могло быть какой-то ошибкой, как он ещё надеялся. Это была атака, атака с тыла! — и не какими-то осатанелыми от безысходности одиночками, а целым огромным бронеавтомобилем, судя по всему — хорошо вооружённым! Что, собственно, бронированный монстр тут же и продемонстрировал: перевернув тараном Барс — и, между делом проехавшись по лежавшему возле него телу Гришки! — он газанул, сдал назад и вбок, разворачиваясь правым бортом к пригорку, и … Несмотря на непрерывную стрельбу уже на Пригорке, несмотря на басовитый рёв очередей крупнокалиберного пулемёта с БМП, уже хозяйничавшей на «площади» возле церкви, не услышать одновременный, согласованный хор четырёх пулемётов, ударивших по залёгшим отрядовцам, было невозможно. Вдоль всей цепи лежащих фигур густо вскипели фонтаны снега и земли; пара человек успела скатиться в окопы, — остальные, успев или даже не успев приподняться, просто потонули в свинцовом смерче, обрушившемся на них!

В добавок на крыше этого чудовища возникла фигура человека, держащего в руках гранатомёт; он вскинул его на плечо — приложился, — и треск выстрелов на пригорке покрыл грохот выстрела и почти сдвоенный с ним разрыв гранаты. Выстрел был направлен в стоявший поодаль второй БМП, — и, хотя находился он всего метрах в тридцати, стрелок так торопился, что промахнулся в сторону метров на пять; и грязно-огненный куст разрыва вырос в стороне от бронемашины.

В какофонии звуков боя этот выстрел и разрыв послужили своего рода ударом в литавры: на несколько секунд вся стрельба на Пригорке затихла. И атакующие, и обороняющиеся, прежде занятые только друг другом, вдруг осознали, что в схватку ворвалась какая-то третья сила; и те, и другие пытались понять, кто это и что бы это значило… Стихла стрельба на Пригорке; теперь слышен был только хриплый вой сирены с крыши броне-монстра и треск четырёх пулемётов с одного борта, продолжавших поливать огнём захваченные отрядовцами окопы.

Для тех, кто мог видеть эту серо-ржавого цвета, в весёленьких пятнах краски, махину, этих нескольких секунд оказалось достаточно, чтобы осознать, «за кого вписалась» эта «третья сила», — особенно когда очередной выстрел из гранатомёта взметнул ещё один султан разрыва возле БМП… опять промах! Но к кому подошла эта неожиданная помощь уже не оставалось сомнений!

— Вперёд, вперёд, вперёд!.. — по инерции, лёжа, ещё продолжал выкрикивать Хотон, но и до него ясно и определённо вдруг дошло, что военное счастье, казалось бы, только что улыбавшееся атакующим, вдруг так бессовестно отвернулось от них…

Впрочем, была ещё надежда на второй БМП, на его пушку и пулемёт, — что бы из себя не представляло это ржавого цвета огромное корыто, — ему нипочём не устоять против 30 мм пушки! Лежавший рядом с ним Васёк быстро-умело перекантовался на 360 градусов, стараясь теперь выцелить в оптический прицел своей верной мосинки гранатомётчика на крыше этого странного уродца…

Да, на это была надежда! — пока сразу два почти одновременных удара не сотрясли корпус БМП, только начавшего разворачивать свою башню назад, в сторону так не вовремя вписавшегося в бой чужака. На этот раз не было видно куста разрыва, — но из БМП сразу повалил густо-жирный чёрный дым…

* * *

— Пошёл в жопу, урод! Козёл, ссыкло, мазила!!! Быстро слез, дебил, сволочь, пидорас!!! — в бронированном кунге Слонопотама практически не слышно было слов, — всё заглушали и стучавшие наперебой пулемёты левого борта, и покрывал доносившийся снаружи вой сирены. В углу завывал вытяжной вентилятор, стремясь обновить насыщенную пороховыми газами атмосферу кунга, но его было практически не слышно за треском очередей и звоном падающих на пол гильз.

Теперь работали только три пулемёта. Сосредоточенно, внося поправки после каждой очереди, поливал огнём окопы и тыл отрядовцев Иваныч; зло, хищно оскалившись, какой её никогда не видели ни Толик, ни кто-либо из гарнизона Башни, строчила в отрядовцев Белка-Элеонора; старалась нащупать свинцовой струёй таких ненавистных ей «дружинников Харона» и «отрядовцев» Гузель. Бросившая пулемёт Алёна, ругаясь хуже, чем ругался её сильно пьющий отец в Оршанске, за штаны пыталась теперь стащить с лесенки, с площадки под крышей Никиту Матюшкина, дважды уже промахнувшегося из РПГ-7 по представлявшей немалую опасность для Слонопотама БМП. С блестящими от слёз щеками замерла в углу Наташа, держа в руках уже снаряжённый очередной гранатомёт — кому подавать?..

— Слазь, гандон; не умеешь — не берись!! — кричала изо всех сил Алёна, дёргая Илью за штанину; но её едва было слышно. Ошарашенный Матюшкин уронил в люк только что отстрелянный РПГ, и, задницей пересчитав ступени, скатился вниз.

— Па-ашёл вон!! — оттолкнув его в сторону, Алёна мигом взлетела по лесенке на площадку стрелка, на мгновение выглянула; и тут же наклонилась назад, в кунг, нашаривая взглядом Наташу, в чью обязанность была перезарядка и подача готовых к стрельбе гранатомётов:

— Ну, чо заснула, курица?? Давай сюда!! — и добавила ещё несколько эпитетов, красочно и верно, на её взгляд, характеризовавших «это недоразумение», совершенно неправильно, опять же на её взгляд, выбранное Владимиром себе в подруги.

Густо прошитый 7.62-пулями участок окопов и подступы к церкви больше уже явно не нуждались в прочёсывании свинцом; зато в бойницу было отчётливо видно, как БМП угрожающе разворачивает свою башню в сторону Слонопотама; и как бессильно рикошетят от её брони пулемётные пули. Оттолкнув приклад, Гузель перехватила из рук Наташи гранатомёт, который та уже протягивала наклонившейся с площадки Алёне, щёлкнула задвижкой на броне-дверце кунга и выпрыгнула наружу. Нужно было успеть! Вслед ей грязно-матерно, как никогда себе не позволяла выражаться ни при Женьке, ни, особенно при Владимире, заругалась Алёна…

Владимир, протаранив и опрокинув Барс; сдав назад и развернув бортом Слонопотама к полю боя, скомандовав «- Левым бортом — огонь из всех стволов!!», оказался на какое-то время не у дел. Рядом, втиснув приклад ПК в тощее мальчишеское плечо, азартно поливал врага пулями Женька; сверху, на крыше, выла сирена; с борта наперебой стучали пулемёты. Какофония была страшна; да ещё когда с крыши кунга, как они установили по боевому расписанию, пальнул из РПГ Матюшкин… Пальнул — и промахнулся; в кабине не слышно было ничерта; но в прорези бронещитка на лобовом стекле вполне можно было следить за ситуацией — и он приник к смотровой щели, прекрасно понимая, что сейчас, в этом вихре свинца, который исторгал из себя Слонопотам, его ещё один ствол ничего не решит, — а вот осуществить какой-либо манёвр может только он; и это может быть решающим.

Так и вышло — чёртов студент умудрился промахнуться по стоящему как на ладони, и уже поворачивающему в их сторону башню, БМП! Сдавать назад, да и вообще как-то маневрировать было явно бесполезно — они стояли буквально напротив друг друга: Слонопотам и эта машина; отнюдь не самоделка, вооружённая смертельно опасными для них пушкой и пулемётом. Понятно было, что ещё какое-то время — и яростно расстреливаемый Женькой из пулемёта БМП просто растерзает с такого-то расстояния их из своих 30 мм и 7.62. А дебил Матюшкин промахнулся второй раз!!

Схватив стоящий рядом с сиденьем водителя специально приготовленный на такой-то вот случай РПГ-18 «Муха», Владимир распахнул дверь и выпрыгнул на снег.

Дело шло на секунды; благо вчера днём, да ещё ночью, пока его подменял за рулём Женька, он внимательно ознакомился с надписями и картинками на корпусе гранатомёта, подробно, как для дошколят, знакомивших с порядком приведения того в действие.

Откинув заднюю крышку, Владимир выдвинул хвостовую часть «Мухи», взвёл прицельной планкой ударник. Там ещё что-то было про перевод «минус-плюс» на прицельной планке в зависимости от температуры «на улице» — это, вроде как влияло на точность; но было не до этих тонкостей; тут снайперская точность была явно не нужна. Вскинул зелёную трубу на плечо; понимая, что представляет собой сейчас прекрасную мишень для любого стрелка, решившего бы выстрелить в Слонопотам, но полагаясь всецело на тот вихрь огня, что обрушил на позиции противника его экипаж, он поймал в визор силуэт вражеской БМП и вдавил спуск… И тут же, почти синхронно с ним, грохнул выстрел РПГ-7 с другой стороны машины.

Две дымных полосы прочертили трассы к БМП, и упёрлись в неё — одна, из «мухи» в корпус, в машинное отделение; вторая, из «семёрки», в бок, под башню. Грохнуло. 100 %-е поражение! — тут же понял он; и, отбросив уже пустую трубу-контейнер РПГ-18, остро чувствуя свою незащищённость, метнулся обратно, в надёжную кабину… Захлопнул за собой дверь, — и тут же по ней клацнула пуля. Интересно, кто это у нас такой меткий наконец-то? — ведь чуть-чуть мы не огребли!..

В кабине, разевая рот, что-то радостно орал Женька, тыча пальцем в амбразуру; но в ушах звенело; и Владимир уже не слышал не только его, но и воя сирены.

ПОБОИЩЕ

Как это и бывает, военное счастье круто развернулось, показав свой облезлый загаженный зад, казалось бы, уже торжествовавшим победу отрядовцам.

Только что они, проломив оборону общинских в окопах, и, преследуя их по пятам, ворвались вслед за БМП на территорию собственно Пригорка. Да, там тоже было что-то настроено-навалено; какие-то заграждения из кольев и огневые точки из мешков с грунтом; и всё это, в принципе, могло бы создать проблемы для пехоты — если бы не БМП. От крупнокалиберного пулемёта защиты не было; и пара ДЗОТов, долговременных огневых земляных точек, были буквально сметены огнём 12.7 мм пулемёта, установленном на этой машине вместо штатной 30 мм пушки.

Стреляли из окон второго этажа жилого дома, — но басовитый рык пулемёта быстро заставил оставить эти слабые попытки противостоять военной технике. Разворачиваясь на площадке перед церковью, БМП теперь шарила стволами пулемётов вокруг, готовая снести огнём любую попытку сопротивления, — ну, ну, вперёд, засранцы, цитадель взята — делайте зачистку!! И прорвавшиеся вслед за БМП бойцы Гришки и Хронова, ощетинясь стволами автоматов, уже готовы были ворваться в церковь, в двухэтажный дом поодаль, куда, судя по всему, и отступили общинские; и завершить их разгром! — благо, судя по слабеющему огню, у тех кончался боезапас, а атакующие недостатка в патронах не испытывали. Но…

Грохот взрывов; дружный треск пулемётов в тылу заставил атакующих в смятении залечь. Что это, кто, зачем?? Почему «вторая волна», те, кто шли сзади, не подходят — они что, решили в занятых окопах отсидеться?? Или они там передохли все?? — и что это за чужая сирена, теперь воющая так близко, так, что её вой не покрывают даже треск пулемётных очередей??

В принципе, ситуация была небезнадёжная; прорвавшийся в «цитадель» общины БМП был и оставался грозной силой, и ворвавшиеся за ним бойцы были вполне в силах не только зачистить Пригорок, но и оказать достойное сопротивление пока ещё находившемуся «на подступах», у подножия Пригорка, железному монстру. Да что там! — два БМП, пушка и пулемёты их легко разобрали бы это громоздкое недоразумение на составные части! — если бы этот удар в тыл хотя бы предполагался.

Но… увы! Уже и не «два БМП» — один! Находившийся позади атакующих, «как и полагается командиру», Хотон увидел, как, несмотря на два промаха, пришельцы всё же расстреляли оставленный в тылу БМП; и тот окутался сначала жирным чёрным дымом; а потом и занялся чадящим пламенем.

Расположившийся рядом снайпер отряда, Васёк, взял было на прицел парня, выскочившего из кабины, и спешно готовившего к выстрелу «Муху»; и наверняка успел бы свалить его! — но увидел, как и кто-то мелкий, в ярко-красной куртке, появился вдруг на крыше кунга, и стал готовить к выстрелу РПГ. Чёрт побери! — он был более наглядной, контрастной, яркой, и опасной для БМП, как счёл Васёк, целью; и потому он быстро перевёл прицел и успел первым же выстрелом снять с крыши того, в красной куртке… При этом ему показалось, что это была девчонка — во всяком случае после выстрела, когда РПГ упал, и сама фигура, всплеснув руками, провалилась внутрь машины; вокруг головы мотнулись длинные, наверное, девчачьи волосы… да какая разница! Он быстро передёрнул затвор, остро жалея, что у него хоть и точная, но болтовая винтовка, а не полуавтомат; и снова приник к окуляру прицела, выцеливая парня с «Мухой» — но увы, тот, точно отстрелявшись по БМП, юркнул опять в кабину, под защиту брони… Васёк выжал спуск, уже понимая, что не попадёт — и правда, пуля лишь оставила отметину на уже захлопнувшейся двери водителя.

Один, один только БМП остался! — но даже в этом случае как минимум можно было ещё «свести вничью» — под сильным волевым командованием. Однако Хотон не был ни сильным, ни волевым командиром; он был лишь «военспецем»; да и то, заменявшим отсутствующий боевой опыт книжными познаниями; а тот, кто был и сильным, и волевым — Гришка, Григорий Данилович, за год было сделавший небывалую карьеру от слесаря-автомеханика до главы района, сейчас лежал застреленный, и раздавленный колёсами этого невесть откуда взявшегося бронированного монстра. А его заместитель Макс затерялся где-то ни то в рядах атакующих Пригорок, ни то среди отставших в окопах. Нечего и говорить, что Харон, Хрон в просторечии, Витька Хронов, ну никак не готов был взять на себя командование в столь острой ситуации — сейчас, выставив ствол маузера, он ошалело выглядывал из-за угла церкви: чёрт побери, что ж это творится??

И Хотон… Хотон, оглядевшись вокруг; увидя, как бестолково перебегают, мечутся бойцы; ведя беспорядочный огонь то в окна церкви, то в окна и двери жилого двухэтажного дома — откуда тоже постреливали; как бесцельно крутится по площадке БМП, шаря по сторонам стволами; видя, что обороняющиеся отнюдь не собираются сдаваться; а с тыла слышны непрерывные пулемётные очереди и рык мотора, перебиваемые воем уже вражеской сирены, не принял командование на себя, не организовал круговую оборону, не приказал БМП сдать назад, к окопам; и расстрелять из крупнокалиберного пулемёта эту невесть откуда взявшуюся бронированную неприятность, — а стал сползать вбок, вбок… туда, где тоже были окопы, окаймлявшие Пригорок почти по всему периметру; но где проход не продавила БМП и окопы были нетронутые, с присыпанным белоснежным снежком брустверами. Да ну их к чёрту!! Что-то непонятное творится! Откуда этот монстр взялся; что за люди; откуда такой боезапас, что они почти непрерывно шьют из пулемётов, раз за разом лупят из РПГ!.. Да ну их нахер; он, Хотон, тут кто?? «Комиссар из Центра», — из Центра, на который тут, в районе, все плевать хотели. Ну, пробился всё же, заимел кой-какой авторитет; да… но… нет, можно бы, конечно… под себя, да… да целый район!.. но, блядь, если б не этот наезд непонятно кого с тыла! Неееет; «район под себя» — это одно; но рисковать из-за этого шкурой — ну его нахуй!!

И, с такими мыслями, закинув свой навороченный автомат — буллпап! да с планками Пикаттини; с целеуказателем и каллиматором! — он быстро пополз, вжимаясь в землю, к окопам, что были пока вне досягаемости огня и этого монстра; и откуда явно ушли уже, если и были там, защитники Пригорка. Ну их к чёрту!! Там, в окопах, можно будет отсидеться, пока ситуация не прояснится; а то и, случись совсем негативное развитие — он и такого теперь не исключал! — можно будет дёрнуть к деревне… Да, по целине, конечно; и кольев-проволок-заграждений там, наверняка, намотано не меньше, чем там, где они, со стороны кладбища, прорвались; — ну да и чёрт с ними, пока они тут, возле самой церкви, застряли, — стало быть отвлекают! — можно будет… Ещё не хватало ему тут, за местные мелкие интересы свою голову подставлять! — он, Хотон, себя слишком ценит!..

И он полз, полз; не обращая внимания на хрип рации из кармана разгрузки — а связь с «коробочкой — 2», сейчас крутившейся перед церковью, была только у него, и у мёртвого и раздавленного теперь Гришки! А рация хрипела, звала, в бешенстве проклинала:

— «Первый, первый, бля, я «Коробка — два!» Первый, чтоб вам, суки рваные, хули вы там все позалегли?? … хрррр… …что творится, нах; хуле вы лежите — Григорий! Пошли пехоту на зачистку этого дома; в церкву пошли!! Ведь кинут же щас опять что-нибудь мне на крышу; хули вы разлеглись?? Хрр…. Гриша, Хотон, я «Коробка — два»… Почему «Коробка — один» не отвечает; что там за стрельба; почему не подтягиваетесь?? Хрррр… Гриша, Хотон!!.. Блядь, козлы; зачем мы с вами только связались, с пидорасами!.».

Да пошли они все в задницу! — Хотон полз не оглядываясь; и не слышал, конечно, как, срывая голос, стараясь перекричать выстрелы и сирену, из-за угла церкви кричал ему вслед Макс:

— Хотон, паскуда, ты куда??! Куда, поганец??? Сто-ой! Свяжись с «Коробкой», сука!! Дай рацию, падла; куда ты?!.. Хото-о-он!!! Ааааааа, сука, сволочь! — получи!!!!

Окончательно поняв, что Хотон или не слышит, или не желает его слышать; и видя, что тот трусливо бежит с поля боя; Макс с перекошенным ненавистью лицом вскинул автомат, и, поймав в прицел шустро уползающего бывшего своего товарища и собутыльника, «военспеца» и «комиссара из центра», даванул на спуск. Длинная очередь парой пуль сначала взметнула снег слева от дезертирующего, а потом упёрлась в его бок, сотряся его сильной, «окончательной» дрожью. Пули 5.45 вошли в левый бок от нижнего ребра, и прошли наискосок через всю грудную клетку, меняя траекторию, кувыркаясь, пронизывая сердце и лёгкие; рикошетя от рёбер, превращая в кровавый фарш то, что только что было внутренностями Хотона. Тот замер, уткнувшись лицом в снег.

* * *

А на площадке перед церковью происходило то, что и происходит всегда, когда подразделение, сколь угодно хорошо вооружённое и экипированное, при любой огневой поддержке; но лишённое внятного командования, и не имеющее сильной мотивации к победе, попадает в ситуацию, выйти из которой можно только проявив отвагу; или то, что называется «отвязностью»: то отчаянно-весёлое пренебрежение к смерти, которое всегда и делает просто вооружённого человека Воином, — и оказывается неготовым к такому повороту событий!

Затихшие было под огнём пулемёта БМП обороняющиеся постепенно, видимо, воспрянули; перегруппировались, — и на БМП и залёгших за ним отрядовцев обрушился опять пусть не массированный и даже не частый, но меткий, не дающий поднять головы огонь. При этом стрелявшие ловко уклонялись от тупой дуэли, — не показываясь дважды в одном окне, — выстрелив, сразу прятались. Теперь БМП, вместо того, чтобы надёжно, пользуясь подавляющей огневой мощью, расстрелять сопротивление, просто бестолково прошивал из пулемёта пустые дверные и оконные пролёты, не имея возможности накрыть очередью исчезающих словно тени обороняющихся. А способные прикрыть БМП частым автоматным огнём отрядовцы; вернее, их остатки, только тупо лежали, прячась за силуэтом машины от летящих в них пуль и картечи. Снизу же Пригорка слышался нарастающий, пугающий рык мотора, — там бронированный, но слишком тяжёлый монстр пытался вскарабкаться наверх и тоже принять участие в финальном акте драмы.

Всё начиналось так, в общем, хорошо; а теперь складывалось совсем плохо… Поелозив по площадке, превратив её в месиво грязи пополам со снегом; так и не дождавшись ответа по рации, БМП стала сдавать задом к углу церкви; ровно по своему же прежнему следу. Отрядовцы, на которых стала наползать кормой БМП, не рискуя просто отступить, чтобы не попасть опять под затихший было пулемётный шквал колёсного монстра, стали, матерясь, расползаться в стороны. Несколько человек, пригибаясь, вдоль задней стены церкви, рвануло за угол; и там дальше, к входу в церковь; откуда еле слышно теперь — когда, наконец-то, выключилась сирена, через выбитые стёкла сейчас доносились некие хоровые песнопения…

А дальше случилось страшное. Как только корма БМП стала мало-помалу выползать из-за угла церкви, собираясь, огрызаясь огнём, ползти назад, сдавать задом — в зад БМП, в корму, в люки для десанта, ударила гранта РПГ! Грохнула, взрываясь; пробив дыру в одном из люков и выбив в сторону другой, убив находившихся внутри водителя и стрелка… Кроме того, тут же на крышу машины кто-то из исклёванного пулями окна колокольни метнул горящую бутылку, — и та лопнула, растекаясь чадящим сизо-красным пламенем.

Пара человек в панике метнулась назад, с Пригорка — снизу опять длиннющей очередью разразился пулемёт; пули защёлкали о стену церкви, зарикошетили от корпуса уже горящей, ставшей беззащитной БМП, — они шарахнулись назад, а кто-то успел спрыгнуть в окоп. Паника становилась всеобщей.

Из дверей кирпичного дома стали выскакивать люди; падая, перекатываясь с разной степени сноровки, стали охватывать отрядовцев с флангов, обходя церковь слева и справа.

Макс хотел заорать «- Отходим!», — но куда отходить-то, не под пулемёт же рычащего у подножия Пригорка монстра? — и он, уже не командуя, а просто стремясь спасти свою жизнь, так же, как только что пытался сделать застреленный им в спину Хотон, уже не пополз, а побежал влево от церкви, к окопам, к склону Пригорка, стремясь спастись любой ценой — и пошли они все к чёртовой матери: и оставшийся у подножия Пригорка вроде бы как раненый со слов Хотона Гришка, и только что пристреленный им сам Хотон, и дурак и сволочь Хронов; и все они — эти озерские дебилы, из-за которых, и из-за тупого ослиного упрямства Гришки, они, никоновские отрядовцы, и влипли в этот блудняк! Пошли они нах!!..

Он бежал изо всех сил, перепрыгнул через тело Хотона, и вскоре спрыгнул в окоп. Теперь пробежать по окопу, выскочить ниже — там с самого верха, от церкви уже не достанут! — и, через поле — к деревне! Благо что на Пригорок и окрестности стали опускаться сизые зимние сумерки. Уйти с пригорка, из-под обстрела — а там посмотрим!

Несколько бойцов бросились бежать вслед за своим командиром, не обращая внимание на стоны и крики о помощи нескольких раненых товарищей; и все они успели спрыгнуть в окоп и спастись; до того, как несколькими щедрыми очередями от жилого дома некто ясно дал понять остальным, что туда путь отступления отрезан! В быстро опускавшихся сумерках во дворе перед церковью и домом начались метания, — через некоторое время уже было трудно понять, кто бежит, куда, и чей он. Началась рукопашная схватка. Девушки-коммунарки, как их называл Вовчик, «спецназ общины», только что с ужасом и отчаянием стоявшие на коленях перед телом убитой Насти, с яростью стремились отомстить. Во дворе, у стены церкви; под протяжное пение старушечьими голосами, доносившееся из разбитых окон церкви, в сумерках завязалась кровавая круговерть рукопашной схватки; самой яростной, какая только бывает между теми, кто полгода ещё назад бок о бок работал в поле, делился водой, пытался ухаживать, или с той или иной степенью благосклонности принимал ухаживания.

РАЗГРОМ

На Пригорок быстро опускались сумерки. Витька Хронов только что расстрелял очередную обойму из маузера по окнам дома; проклиная Аркашу, подогнавшего некачественный пистолет — теперь каждый второй патрон клинил. Проклиная себя, — что не взял автомат: он ведь предполагал, что под защитой брони и пушки БМП это будет уже не штурм, а просто спецоперация; зачистка, так сказать; а командир должен руководить, а не лезть с автоматом как простой боец! Проклиная себя, — что не сказался больным или ещё как не зашарил от этой, мать её, «спецоперации», — и хер бы на рейтинг, и на то, чо там скажет Хозяин, — в конце концов можно было бы и удрать обратно в Мувск! Всё лучше, чем подыхать тут! Проклиная свою судьбу, — зачем он, умный и красивый парень, вообще оказался в этой засраной деревне и сейчас, с этим ископаемым куском металла в руках, которому место в музее или на свалке, ожидает, что вот-вот в него ляпнет чья-нибудь пуля!..

Он затолкал в магазин маузера патроны из очередной обоймы, и заозирался. Вокруг метались какие-то тени, слышались яростные выкрики; изредка щёлкали выстрелы. Кто, зачем?? Где пацаны? Кто-то побежал, казалось, прямо на него, и Харон заполошно выстрелил в сумеречный силуэт, — и тут же осознал: кажись, это был кто-то из никоновских; или, кажись, это был Вяленый, электрик-электронщик… ну и хер с ним! Пора сваливать! — понять бы только в какую сторону!..

И тут у него внутри от леденящего ужаса как будто что-то лопнуло: он услышал совсем недалеко, там, где несколько фигур столпились, и ни то били кого-то, ни то, наоборот, растаскивали свалку, — там послышался такой знакомый, звенящий голос, который ни раз и ни два уже заставлял его просыпаться в Озерье в холодном поту, с бешено бьющимся сердцем. Вспоминая который, он старался в Озерье не ночевать два раза подряд в одном доме. Чтобы никогда не слышать этот голос, он, собственно, в значительной степени и был сегодня на Пригорке, стремясь найти, отыскать его обладательницу — и просто и незатейливо, не гумясь и не затягивая, а быстро и наверняка — расстрелять её из этого вот маузера! Звенящий голос Адельки, подруги убитого Ильи Лагутина:

— Девки, где Хронов?? Где Витька, я спрашиваю?? Кто видел?? Найдёте его — не трогайте, богом заклинаю; прокляну!! Он — мой!!!

Звенящая пустота образовалась внутри Витьки; и он, уже не раздумывая и не выбирая, развернулся и бросился со всех ног туда, назад, вниз с Пригорка, через проутюженные БМП окопы, через смятые колья и проволоку с верёвками; где ворочался огромный угловатый монстр, теперь шаря по стенам церкви лучами фар. Кажется, в него стреляли, — он этого не заметил. Как на крыльях он перелетел через окопы; и, размахивая намертво зажатым в руке маузером, чудом не зацепившись за смятые колья и путаные верёвки в снегу, устремился прочь, прочь с Пригорка. По колее, потом по целине, забирая вправо — к спасительной деревне!

* * *

Как и положено «заградотряду», Артист, «подняв в атаку» всех, сам на Пригорок отнюдь не сунулся, а залёг поодаль, за отвороченным гусеницами БМП пластом слежавшегося снега, — и потому он видел всё. И как толпа стала втягиваться вслед за БМП на сам пригорок, к церкви; и как ворвался на сцену этот огромный монстр; как он расстрелял и перевернул Барс, проехавшись при этом и по телу Гришки; а затем выскочивший из этого мастадонта десант расстрелял из гранатомётов оставшийся у подножия Пригорка БМП. И, когда он, нещадно газуя, стал и сам ломиться наверх, при этом густо поливая окружающее пространство из бортовых пулемётов, Артист кристально чётко понял, что и эта компания также проиграна.

Вообще непонятно было что это за люди; может быть даже и какая-то «третья сила», решившая подмять под себя и тех и этих, — Артист не исключал ничего, — но фактически они сильно вписались за общину; и, судя по то вспыхивающей, то затихающей стрельбе на Пригорке, судя по тому, что там перестал басовито лупить крупнокалиберный пулемёт с БМП, а, напротив, стал подниматься вверх столб чёрного дыма — гришкиных отрядовцев и хроновских дружинников вкупе с приданными им в усиление бронесредствами там сейчас успешно перемалывали…

Вот так вот… Расклады в Озерье, судя по всему, резко поменяются…

Борис Андреевич спрятал пистолет, и, задом-задом, бочком-бочком, неумело, но старательно стал уползать с поля сражения. Не он один — ещё кто-то уползал, кажется, из Хроновских. Ишь ты, спрятался; под раненого, что ли закосил? Ну и чёрт с ним. Теперь главное убраться отсюда в Озерье — а там и думать будем, что дальше делать…

* * *

— Сдавайтесь! Сдавайтесь, сволочи! — кричали во дворе перед церковью, где сейчас и происходило основное действо. Хлопали одиночные выстрелы; коротко трещали очереди, слышались ругательства и звуки ударов — у атакующих, непривычных к настоящим-то, серьёзным, затяжным боевым действиям, тоже заканчивались патроны — порасстреляли все без толку по брустверам да окопам, пока прорывались наверх. А теперь проложившая путь БМП жирно чадила у стены церкви; а прежде организованный бой превратился в десяток разрозненных перестрелок и рукопашных схваток.

Лоер, он же прежде высокооплачиваемый мувский юрист Вениамин Львович Попрыгайло, вместе с кем-то из Хароновских пацанов, отступил на другую сторону церкви, туда, где был вход.

Бежать мимо горящего БМП к двухэтажному дому, откуда в основном-то густо и стреляли, и вступать там в рукопашную, как сделали несколько человек?.. Да идите вы к чёрту! — своя шкура дороже! Бежать назад по склону? — там ворочался, рыча, железный монстр, упорно пытаясь вскарабкаться на Пригорок, и грозящий пулемётами всему там живому, — нет, это не вариант! Несколько человек, да, вместе с Максом, рванули в другую сторону; напрямую в Озерье, через целину — вслед им стреляли с колокольни… Проклиная такое попадалово; проклиная Бориса Андреевича, которого что-то здесь как раз и не было видно; проклиная Гришку, не сумевшего организовать бой; проклиная так не вовремя ударивший в тыл броневик; а больше — проклиная это сумасшедшее время, когда образованный умный человек вынужден не зарабатывать своим умом и профессией, а только лишь чтоб не лишили пайки и не погнали на земляные работы вместе со всеми, метаться тут, бок о бок с молодыми дебилоидами, не умеющими ни двух слов связать, ни из автомата толком стрелять.

Забежали за угол церкви; тяжело дыша и затравленно оглядываясь, осмотрелись — никого… Бежать к дальним домикам общины? — довольно далеко, подстрелят! Хроновский «воин», а по сути — мувский сопляк сопляком, такие вот как раз в основном по хулиганке только и проходят, да ещё по поножовщине в пьяном виде за выяснением «кто круче», — сейчас с надеждой смотрел на бывшего юриста, ожидая, что он, как более старший, более опытный, да всё время как бы в неформальном «совете» при старосте, — покажет и скажет, что дальше-то делать… А хер его знает, что делать! — но Лоер мотнул стволом своего кургузого Кедра в сторону входа в церковь: побежали, мол, туда; а там видно будет!

Добрались до помещения перед входом, откуда была и дверь в саму церковь, и винтовая лестница наверх, на колокольню. Отпихнув пару раз от себя ствол автомата, которым тупой боец всё норовил, непреднамеренно конечно, ткнуть ему в бок, Лоер, решая куда бежать дальше, огляделся — тусклый уже свет падал через широкое окно. Тут, в церкви, вообще на Пригорке, он не был ни разу раньше, слышал только рассказы. Вот и этот чёрт на стене! Прямо напротив окна; ишь, расчищена старая штукатурка, слоями, — и, правда, чёрт… кривляется, ещё, дразнит, кажется, высунутым, длинным как галстук, красным языком. Вакула какой-то местный рисовал… Тух! Ту-тух-тух! — глухо застукали выстрелы у них над головами, доносясь в проём лестницы, ведущей на колокольню. Ах ты, ах ты, ах ты!.. у них ведь там, кажется, снайперский пост!

Мелькнула было мысль — подняться по лестнице, да и завалить очередью этого снайпера или снайперов! — но он тут же отогнал эту мысль: он что, крутой боевик, устраивать тут перестрелки в стиле Брюса Уиллиса?? Высунешь голову — тут тебе её и прострелят; чёрт их знает, как у них там охранение поставлено; а может, ещё и растяжка!.. А чёрт на стене всё кривлялся, показывая длинный красный язык, и, судя по неумело намалёванной харе с рожками и всей позе, вроде как и манил, манил к себе, подзывая большим указательным пальцем с огромным кривым когтём… тьфу!

Но рассматривать тут дальше эти деревенские фрески, да долго раздумывать куда бежать было не особо много времени. Лоер шагнул к двери в церковь, и отворил её.

* * *

Вся церковь была залита трепещущим светом свечей. Свечей было очень много, разных: и длинненьких разного диаметра церковных, и в плоских жестяных баночках, так называемых «чайных»; и простых хозяйственных; и цветных, фигурками, сувенирных — возле икон, на свечных поставцах, возле подоконников, на полу. От их мягкого света, казалось, в церкви было значительно теплей, чем на улице; и значительно безопасней. Хотя теплее — вряд ли: высокие окна церкви были теперь разбиты пулями; со двора доносились крики и выстрелы. Несколько сгорбленных старушек, нараспев что-то напевавших, даже не оглянулись на вошедших; а в уголке на аккуратно расстеленном тканом коврике раскачивался, стоя на коленях, древний, похожий на старика Хоттабыча, дед в толстом ватном халате.

Бог — если он есть, — он один; и, в общем, неважно, где и на каком языке ты ему молишься — в церкви, в синагоге, или в мечети. И старенький мулла Минулла-бабай молился тут, в христианской церкви, молился аллаху, прося добра для общины, приютившей его.

* * *

Делать там, в церкви, было нечего; другого выхода там не было, — это, по сути, та же ловушка! К тому же со стороны входа послышались какие-то звуки; и Лоер тут же сообразил, что и те, общинские, тоже ведь, наверняка, со своей стороны обошли церковь; и сейчас у них все шансы сказать друг другу «здрасьте!» тут вот, в божьем храме. Насчёт того, что в церкви, мол, военные действия не ведутся, Лоер, конечно же, не заблуждался; при других обстоятельствах он сам бы, не колеблясь немало, полоснул бы очередью по врагам прямо б тут, в притворе; наверняка и те церемониться не станут; и потому он принял единственно правильное решение — бежать!

Захлопнув внутреннюю дверь в церковь, он вихрем промчался мимо совсем растерявшегося бойца, и выскочил опять на колючий холод, в сгущающиеся сумерки. Так и есть: от угла церкви бежали двое, большой и маленький; тёмные фигуры. Бежали грамотно: только увидев его, очевидно что хорошо «читавшегося» на фоне неба, тут же припали к земле, для стрельбы лёжа или с колена; кто-то ломким мальчишеским фальцетом выкрикнул:

— Оружие на землю; лечь лицом вниз, руки за голову!!

Да конечно, щас!! И не успев что-то подумать, его палец вдавил спусковой крючок, и Кедр разразился длинной тарахтящей очередью; впрочем, бесполезной — те двое вообще как растворились на земле, как бесплотные тени убрав возможные для поражения силуэты. И тут же в ответ полыхнули короткими очередями, — благо и Лоер был, что бы там про него деревенские и староста ни думали, не лыком шит: мигом кувыркнулся в сторону через правое плечо; правда, больно саданувшись о землю коленом, но пропустив свинец над головой.

Опять третьим-пятым планом прошла в закоулках сознания мысль, что вот, как несправедливо устроена жизнь: он, член коллегии адвокатов, уважаемый человек, убеждённый оппозиционер и нигилист, пишущий в тайне от всех философские стихи и немного играющий на рояле, видевший себя в тайных мечтах лидером оппозиционной правительству партии; сейчас как какой-то обычный пехотный ванька кувыркается под автоматными очередями; стреляет на опережение и в ответ; и вообще имеет все шансы буквально в следующие секунды схлопотать-таки свинец в своё горячо любимое и лелеемое тело! Конечно, ни третьим-пятым, ни даже десятым-двадцатьпятым планом его не посетила и тень мысли о том, что будет с его семьёй, если он сейчас будет убит, — всю жизнь он был сугубо материалист, и всегда исходил из мысли, что со смертью человека кончаются и все его ощущения, ожидания, сожаления, мысли; а, стало быть, какой смысл думать о чём-то, что будет существовать и после его смерти! — не будет его, не будет и семьи «для него»; так какого чёрта?! Но вот себя было до слёз жалко; и он, кувыркнувшись вправо и влево, уходя от возможных последовать автоматных очередей, ломанулся опрометью по снежной целине, прочь от церкви.

— Толян, проверь церкву, там двое было! — крикнул Крыс через плечо Толику, устремляясь вдогонку за убегающим. По большому счёту нахер бы он ему, Крысу, нужен был — догонять его; но сразу за церковью начинались густые кусты, и стрельба наугад вряд ли принесла б результат, а патронов и так оставалось мало. Надо было выйти хотя б на краткий миг в прямую видимость — и тогда уж наверняка завалить беглеца! Заодно и забрать у него что-то компактно-автоматическое, из чего тот стрелял — пригодится. Для коллекции.

— Назад!! Назад, Крыс, кому сказал!! — лишь прорычал ему вслед Толик, с привычным уже раздражением понимая, что на его «команды» Крыс откровенно забивает. Выучил, чёрт побери, бойца! — всему научил, кроме дисциплины, най его маме, и хер ему объяснишь, что дисциплина в бою основа выживания!! Честное слово, не поставь он себя с Серёгой так запанибрата, стоило бы его после боя взять и выдрать хорошим солдатским ремнём!!

Но не бежать же за ним в конце концов! — это было б совсем глупо! — да и можно было б реально получить очередь в спину, — Серый-то правильно заметил, что за церковь забежали двое, а выскочил один! И ругаясь про себя самыми нехорошими словами, которые остались в памяти со времён буйной бандитской юности; обещая себе, что после боя обязательно вздует Серого ремнём! — и в то же время внутренне понимая, что нефига-то он Серёжке не сделает; пусть только вернётся живым и невредимым! — Толик, привычно взяв на изготовку автомат, принялся за зачистку «предбанника», как он попросту называл для себя помещение на входе в церковь.

Искать второго беглеца долго не пришлось: он оказался тут, в помещении сразу за дверями! Видимо, собирался бежать за своим подельником; но шарахнулся от их очередей; и сейчас метался в панике по квадратному помещению. Попав в луч подствольного фонаря, вскрикнул, метнулся в сторону, выронив автомат, — Толик легко поймал его снова лучом, а, соответственно, и в прицел; и уже готов был короткой экономной, на пару-тройку патронов, очередью поставить многоточие в его метаниях, как тот шарахнулся спиной в стену и вскинул руки — сдаётся, мол.

Толик совсем не был сентиментальным; и уж пристрелить врага, пусть даже и сдающегося, для него никогда не составляла никакой моральной проблемы. Но тут он как-то на мгновение притормозил: в яркий круг света от фонаря попалось лицо этого, сдающегося: залитая слезами морда «ребёнка» лет чуть побольше двадцати; выкатившиеся в ужасе глаза, трясущиеся губы с блестящей на них слюной; воздетые трясущиеся руки. И чуть выше его левого плеча в круге света же кривляющаяся, кажется, фигура ихнего тут, общинского, древнего чёрта — местной достопримечательности. Ишь, глаза как шары выкатил! — жаждет! Чего жаждет? — крови, понятно! Привык тут командовать… а вот хер тебе!

— Руки!! — ещё раз строго скомандовал Толик, с досадой чувствуя, что тот момент, когда он мог этого, по сути пацана, просто застрелить «как в бою», увы, прошёл, и сейчас это будет уже просто убийство, расстрел сдавшегося — а это в определённой степени западло… Ну, может и не западло, — Толик давно считал себя выше пацанячьих «понятий», но и убивать «просто так» сдававшегося тоже не считал нужным: вон морда какая, вполне сойдёт в работу; в пеоны можно будет забрать, или обменять, мало ли…

А пацан, вернее, парень, продолжая испуганно шмыгать носом, задрал ещё выше руки, демонстрируя готовность на все условия. А кривляющийся чёрт на стене смотрел, казалось, с обидой и презрением… Ладно! — решил для себя Толик, — Возьму живым, для разнообразия. Где-то у меня Олеговы пластиковые хомуты для связывания были… А то Серый с брателлой постоянно бочку катят, что я, мол, кровожадное чудовище! — а я вот вам! Опять же, деревенские, они, как Колька…

Мимолётную мысль о пользе взятия в плен именно деревенских он додумать не успел: стоявший с задранными руками и жалко, подобострастно улыбающийся парень, каким-то шестым чувством поняв, что убивать его не будут; и оттого вдруг испытавший огромную благодарность к этому здоровому парню, дарящему ему жизнь; преисполнившись вдруг раболепия, решил расстегнуть и снять, сбросить с себя и отдать пояс, — прекрасный, кстати, кордуровый пояс, на мощной пластиковой защёлке; ему завидовали все пацаны в дружине; и пусть этот парень его заберёт — ему ничего не жалко, пусть пользуется; он так ему благодарен, что он не стал его убивать!!

И он излишне резко опустил руки к ремню… А на ремне у него висела справа серая пластиковая кобура, из которой торчала массивная чёрная рукоятка кольта. Игрушечного, алюминиевого, с чёрным анодированным покрытием кольта 9-11; на пружине, страйкбольный вариант; на вид совсем как настоящий! — которым он пугал мужиков ещё в Мувске; и который когда-нибудь мечтал заменить на настоящий боевой пистолет; а пока таскал на ремне «для солидности», ну и чтобы не спёрли в казарме.

Толик же, уже убрав левую руку с цевья автомата и сунув её в карман разгрузки, соображая, куда он сунул хомуты, увидел только, что пленный резко опустил руки к поясу, а на поясе — кобура с пистолетом! Палец автоматически вдавил спуск.

Та-та-та-та! — прогрохотала в тесном помещении автоматная очередь; удерживаемый одной рукой автомат слегка повело, и, хотя три пули наискосок, слева направо и вверх, прошили тело парня, швырнув его спиной на стену, четвёртая ушла выше, ударив в стену, в аккурат в левое копыто нарисованного чёрта.

Шарахнувшися в стену парень, закатив глаза, осел по стене; на штукатурке остались четыре чёткие выбоины: три в обрамлении тёмных брызг; и одна, четвёртая, в копыте рисованного чёрта. Ахтыжбля, что значит автоматизм! С другой стороны хорошо поставленные рефлексы ни раз спасали жизнь! — так успокоил себя Толик; наклонившись, чтобы вынуть у убитого пистолет из кобуры — ишь ты, как тот, что мне на Новый Год подарили, только новее… Тюююю!.. — да он игрушечный! Сразу определив, что пистолет не боевой, разочарованный Толик отбросил его в сторону.

— Кто там? — назовись!! — каркнул знакомый голос с проёма в потолке, в который уходила лестница.

— Да свои, Бабах, свои! — заверил Джона Толик, подбирая трофейный автомат, и делая для себя заметку в уме, что потом нужно будет сюда вернуться, и снять с трупака кобуру. Игрушка игрушкой; а вот кобура под 9-11 — это как раз то, что ему, Толику, для комплекта недоставало. Пригодится, дома — для солидности! — он давно уже считал своим домом Башню. А сейчас надо за Серёгой сходить, — как у него дела с этим, с беглым?

— А, Толян! — послышалось сверху, и на лестнице появился Бабах, держащий в руках свою СВД, — Ты тут чего? А, этого успокоил… А Серый где? А Адельку ты не видел? Там темно уже — во дворе такой замес! — нихера сверху не разберёшь! Не знаешь, кто это так красиво вписался за нас?? Адельку не видел, говорю?..

— Адельку, Адельку… — Толик подал ему трофейный автомат, — На, возьми вместо твоей дуры. Но потом вернёшь! И это, Джон, не в службу, а в дружбу — сними с этого жмура кобуру, пока кто не подрезал — я себе под свой кольт заберу. А сбрую ты можешь себе взять.

— А… ага! — согласился Бабах, принимая автомат, — А Серый де?

— За ещё одним побёг! Никакой дисциплины, бля! Намучился я с вами! — по привычке пожаловался Толик, и, взяв наизготовку автомат, двинулся на выход. Перед тем как выйти, обернулся, мазнул светом подствольного фонаря по помещению: ещё вроде как конвульсирующий жмур, выбоины на стенах — и ишь, ни то довольно скалящийся, ни то кривящийся от боли рисованный чёрт на стене! Добился своего, нечистая сила — принял ещё одного грешника; но и сам, падла, пулю в копыто схлопотал, гы!.. Выключил фонарь и вышел.

— Адельку не видел, говорю?.. — ещё раз переспросил ему вслед Бабах, но Толик уже не слышал.

— Адельку, Адельку… — Бабах присел возле жмура, быстро обыскал его, не теряя из вида и выход из церкви — мало ли чего! — нашёл недобитый ещё до конца магазин, вынул; присоединил к автомату. СВД забросил за спину. Как просил Толик, снял кобуру, затолкал в боковой карман. Хороший какой ремень, ого! Пригодится! — тоже снял, свернул, сунул в карман. Увидел валяющийся на полу пистолет; сначала кинулся на него как коршун, недоумевая, каким образом Толик пропустил такую ценную вещь?? — поняв, что игрушка, пренебрежительно отбросил его в сторону.

— Адельку, да, Адельку… — он вздохнул. В груди царапалось ранее незнакомое чувство. Прислушался к себе: ишь ты… Честное слово, случись что — собой бы её закрыл… От пули, к примеру. Как-то непривычно; больно, и в то же время томительно-грустно. Вот тут вот, в животе… Эх… «-Ты не любил, тебе не понять!» — проговорил он вслух свою обычную присказку, и двинулся во двор, искать Адельку; и вообще разобраться, наконец, чем же это Бородино тут у нас закончилось?..

* * *

Толик нашёл Сергея довольно быстро, — стрельба, в общем, уже улеглась; и можно было подавать звуковые сигналы. Посвистел; услышал условный свист в ответ; двинулся на звук, лавируя между кустами.

Сергей сидел на корточках, нахохлившись, как воробей на морозе, положив на колени себе свой ППС, и смотрел куда-то перед собой.

— Живой, целый?? — первым делом осведомился Толик, коротким включением фонаря осветив Сергея и окрестности, — Ой, Серый, и врежу же я тебе ремня когда-нибудь! Ой, врежу-у! Как ты меня достаёшь, знал бы ты!!

— Да ладно… Ну, извини… — что-то Сергей был на удивление тих.

— Чо ты, Крыс?? — тут же не на шутку обеспокоился Толик, — Тебя не зацепило часом? Ранен? А где этот, что убегал??

— Не. Нормально. Не ранен. — последовательно на все вопросы ответил Сергей. — А этот — там вот!

— Где — там?.. — переспросил непонимающе Толик, выходя из-за кустов на прогалину, на которой и сидел Сергей; и ожидая увидеть перед ним бездыханную тушку врага. Но с чего бы вдруг Серёге так переживать-то! — совсем на него непохоже; уж он весь в меня — никаких, бля, рефлексий как у Олега, а тут вдруг такой притихший!..

Но перед Сергеем не лежала на земле тушка настигнутого, без сомнения, врага; а темнело большое отверстие в земле. Большое, как очень большая нора, или даже как маленькая пещера, уходило в небольшой холмик, а потом вниз. Тёмное отверстие, совсем не тронутое снегом. А сам снег вокруг был затоптан; посыпан гильзами, проплавившими в снегу тёмные ямки; и поодаль валялся коротенький пистолет-пулемёт, который Толик тут же подцепил за ремень и забросил за спину.

— Вот! — там! — Сергей опять кивнул перед собой, явно показывая на нору.

— Чего это? Как это? — удивился Толик, — В нору, что ли, улез? Зачем?..

— Вот и я думаю, — чего он там забыл! — хмыкнул, вставая, Сергей. — Тут, Толян, странно получилось…

— Ну. Чего странного? Рассказывай давай, не тяни! — потребовал Толик, — Чо ты как этот, как былинник-сказитель, бля! Давай — живо, сжато, по существу! Времени нет! — надо к основным силам подтягиваться. Срывать, это, цветы победы; и скорбеть над жертвами. Не, не ссы, наши все живы, — Жексона я только что видел, — побёг, думаю, свою мрачную фею мести искать. Пробило его в последнее время, бля…

— Ты б, Толян, меньше б трещал — я б давно уже рассказал! — строго заметил Сергей, и Толик замолк в изумлении, — вот его ещё пацан не строил, дожил, бля, старый зольдат!..

И Сергей коротко и сжато, как требовал Толик, изложил происшедшее:

Он преследовал убегавшего врага; тот петлял в кустах, изредка отстреливался; и, надо сказать, довольно умело не давал выйти на себя в дистанцию прямого надёжного выстрела, — а Сергей решил всячески экономить оставшиеся патроны. Несмотря на то, что у убегавшего врага была фора по дистанции, и его скрывали кусты, перемещение его выдавал хруст снега и треск сухих на морозе веток. А также его тёмный силуэт пару раз отчётливо мелькал на фоне снега, и Сергей всё же потратил на него несколько коротких — на ППС ведь нет переводчика на одиночный, а отсекать нажатием на бегу не всегда получается. Вот; и наверняка несколько раз попал, — нужно будет посмотреть потом дорожку отхода, — кровь должна быть, он уверен. И бежать он стал совсем не так шустро, как прежде.

А потом он выбежал на эту вот полянку. Толян, знаешь, что это за нора; был здесь? Не? А, это только меня сюда Зулька водила — типа, местная достопримечательность; вернее, «одна из»? Вот — нора эта. Что за нора — хер знает; никто из местных ни в курсях. Но она всегда тут была. Странная такая нора — большая, но в ней никто не живёт. Точно-точно, никто, — тут никогда никаких следов нет. И, в то же время, хотя земля вокруг норы холодная зимой, как и вокруг; снег её никогда не закрывает. Видишь? — вокруг снег лежит, а в самой норе, в зеве норы, так сказать, — нету. И всегда так. Ещё, Зулька рассказывала, что как-то сюда, в нору, собака улезла — она сама не видела, рассказывали уже через пятые руки. Улезла — а потом как начни жалобно так, в глубине, визжать!.. И — с концами. И вообще — Отец Андрей велел сюда малышне не ходить, ибо мало ли что. А пацанва Зульке рассказывала, что тот старый бабай, что у них в доме живёт, говорит, что через эту нору дышит шайтан. И что таких нор по земле много — только в городах их, не разбирая, застраивают, и вообще… ну, плевать хотели на всякие дырки в земле. Ну и вот. И этот, что убегал — его следы на этой прогалине заканчиваются. Возле этой вот дыры, да.

— И чо?.. — переспросил заинтригованный Толик.

— И ничо! — в тон ответил Крыс, — Вот я и сидел, думал, куда он мог подеваться! Или в нору, — или улетел на воздушном шаре! Но воздушный шар я б заметил, ага. Хы.

— Ну. Стрелял туда?.. — включая фонарик и светя в непроглядную темноту норы, спросил Толик.

— Само собой. Безрезультатно. Я б и гранату кинул — но кончились же. И, знаешь, Толян… я, когда тут вот напротив сидел; всё ждал — может, я его тяжело ранил, и он сейчас как-нибудь себя обозначит, — ну там застонет в глубине, или крикнет, — не, ничего. А я прислушивался. Только, знаешь, такое, какое-то смачное хрумканье в глубине — вот как когда общинская корова сено жрёт. Хрумкание, — и подхихикивание. Угу, угу, Толян — такое какое-то дурацкое хихикание оттуда; но неприятное — аж мороз по коже!

— Да ну тебя, бля! — Толик передёрнул могучими плечами, — С детского сада, с ночной группы не люблю я всяких страшилок! Сказал бы просто — уполз, мол, преследуемый в нору, ну и подох там. Какие ещё варианты? А ты — «хрумкание» да «хихикание»!

— Не веришь! — обиделся Крыс, — Сам бы посидел подольше и потише, — сам бы услышал!

— Ага, щас, самое время! — возле дыры в земле сидеть! Эх, бля, нет гранат, израсходовали!.. Сейчас бы точно пригодилась!

— Угу. — согласился Крыс, — Знаешь, мне всё же здорово интересно. Дыра хоть и большая, но не так чтоб очень — как он мог так шустро и глубоко улезть? Я ж стрелял туда — никакого отклика!

— Да подох он там, вот и весь отклик! — заверил его Толик, — Ну, пошли, что ли?

— Пошли… Но завтра надо будет ещё сюда прийти, поглядеть, днём. Очень уж интересно.

КАННИБАЛЫ

Вырваться из-под огня возле церкви удалось лишь самому Максу, и с ним паре ребят — причём не его, не Никоновских, а из недавно прибывших мувских бандюганов: снайперу, которого все попросту завали Васёк; и Олегу Чеверову, которому приклеили позывной «Чевер».

Вслед за ним через окопы и целину ломанулось было больше народу, — но два-три человека так и остались, не добежав — достали огнём с колокольни. Задерживаться возле упавших он не счёл нужным — ясно уже, что так долго и тщательно готовившаяся операция провалилась; на Пригорке завершается разгром; и самое разумное сейчас — уносить ноги. Расклад совсем неважный — Гриша, кажись, убит; отряд — уничтожен; в общем — большая такая жопа… И вообще, это Озерье — одна большая неприятность; и самое разумное будет — уносить отсюда ноги. Куда? — да в Никоновку. Конечно, Шкуро, наместник Гришкин, известию о гибели всего отряда не обрадуется… собственно, а почему «не обрадуется»? Нет отряда, нет Гришки — он становится полновластным хозяином района! А бойцов можно ещё набрать — из тех, кто помоложе выжил в эпидемию; да и пришлые заявляются время от времени. Ну и он, Макс, будет там не последним человеком — надо только дотуда добраться.

Уходили петлями, перекатами; стараясь запутать, казалось, целящихся им в спины снайперов; пока Васёк, сам снайпер, задыхаясь не сказал, что досюда точно с колокольни не достанет; а в погоню за ними никто не пошёл, это точно! Сам он выглядел не очень; загибался, держась за подреберье, и тяжело, с хрипом, дышал; опирался на свою снайперку как на костыль — а ППШ, к которому кончились патроны, он давно бросил.

Становились передохнуть; Макс оглянулся на Пригорок… На фоне тёмно-синего сумеречного неба отчётливо виднелась крыша церкви и тёмная колокольня. И часть стены церкви, озаряемая огнём — это, надо думать, горел их БМП… Вернее, как «их» — взятый взаймы вместе с экипажем; кем взятый? — Гришкой. Вот пусть покойный Гришка за него и рассчитывается! Там же по-прежнему раздавались одиночные выстрелы и скупые уже очереди, — кто-то с кем-то ещё воевал, но уже в затухающем режиме. Да что говорить! — пиздец! Столько готовились! — и так просохатили наезд на церковников! И всё этот броневик с тыла! — ну и, конечно, не ожидали, что это религиозное стадо так подготовится! Эшелонированная оборона, бля! — Макс сплюнул.

— Сейчас сперва завернём к этим вон, к илотам! — кивнул он, отдышавшись, ребятам на большую брезентовую палатку поодаль, за окопами, понакопанными при осаде. Это ж такой труд был!.. Впрочем, не наш ведь — окопы рыли попеременно согнанные в «трудармию» жители Озерья; да ещё пригнанные сюда с района рабы. Восемнадцать душ мужиков и парней; за разного рода провинности — в основном за неуплату продналога, — сосланные сюда «на отработку» из Никоновки. Тут они и жили, — в армейской палатке и землянках, прямо посреди зимы. Мундель называл их то «колонами», то «илотами» — это что-то из древнего. «Трудармейцы»? данунахер! Рабы и рабы. И обращались с ними как с рабами; кормили соответственно, а чтобы не отвлекать личный состав на их охрану, Гришка с подачи юриста, Лоера, ввёл должности «капо».

Что это такое кроме Лоера, видимо, сведущего в истории, и потому предложившего этот термин, никто не знал — ну, капо и капо, какая разница. Капо — старший у рабов, которые «колоны и илоты». Тот же раб, но в привилегированном положении: чуть легче работа; чуть лучше кормёжка; право первым накладывать себе жрачку из общего котла; место для спанья ближе к очагу — обогревали палатку костром «по-чёрному», без печки и трубы, отчего все были чумазые как негры и воняли соответственно, — Лоер, смеясь, говорил, что их, буде вздумают сбежать, по запаху дыма от одежды и волос можно будет без всяких собак преследовать. А обязанность капо — поддерживать дисциплину и порядок, «руководить бытом». Два капо на всю «трудармию»: капо и «подкапо». Привилегии мизерные — но человек такая скотина! — и за должность «капо» рабы конкурировали, ссорились, доносили друг на друга. Такие… скоты, одним словом!

Добрались до палатки; зашли внутрь. Ну, тут хоть чуть потеплее. Дымная вонь; в центре, обложенный камнями, горит костёр. И эти — один на одном, тесно. Ага, не восемнадцать уже — шестнадцать! — два задеревеневших трупа лежат снаружи, за палаткой. Ну да, болели; капо их «с питания» и снял. Да они там все кашляют, уроды простуженные, — Хотон так и говорил, что до весны вряд ли четверть дотянет, — ну и хрен с ними!

Смотрят на них, вошедших, безумными глазами — жрать, поди, хотят; и новостей жаждут. Им же сказали: возьмём Пригорок — всех переведём «под крышу», и со жратвой будет проще.

Расталкивая сидящих пинками, пробрались к костру, вытянули к нему красные от мороза, несмотря на перчатки, руки. Бля, ну и воняет у них тут!.. Чем-то противно-горелым.

Капо, перекривясь, поднялся, — попытался рапортовать: «- …в наличии шестнадцать человек; двое умерли; больные — все…» Махнул ему рукой, разрешая не продолжать. Спросил:

— Чем у вас тут воняет, жгли чего?..

Все… молчат. Молчат и, бля, глаза прячут, отворачиваются. Что такое?..

— Я, нах, у кого спросил?? — возвысил голос Макс, — Что жгли, говорю; чем воняет??

Капо, перекривясь, и смотря в сторону, сообщил: так и так, «имела место попытка людоедства»…

Макс охуел; Чевер с Васьком попятились от костра к выходу… Оно и не удивительно: чёрная от копоти палатка; костёр как у кроманьольцев в пещере; чёрные вонючие фигуры в истрёпанном донельзя тряпье, безумные голодные глаза…

— Кто?? Что?? Каким образом?? — заорал Макс, хватаясь за автомат, — Вы охуели тут все, что ли, уроды?!

Так же, кривясь и не смотря в глаза, капо сообщил, что «кто-то отрезал у умершего кусок ляжки и жарил; а кто — неизвестно, все спали…» — врёт, конечно! Да они… да они, наверное, все тут жрали! Стадо, бля…

Макс тоже попятился к выходу. Гаркнул, срываясь на кашель:

— Немедленно мне представить того, кто это делал! Не-мед-лен-но! Кхы-кхы.

Капо стоял и тупо молчал. Покачивался. И от него пахло этой горелой гадостью.

Макс щёлкнул предохранителем; все подались от него. Стоявшие у выхода Васёк с Чевером заматерились; говоря, что «надо рвать когти». Но Макс был просто вне себя, и надо было довести до конца вопрос-то.

— Кто?? Быстра, нах, а то сам щас под расстрел пойдёшь!

Началось вокруг шевеление; тёмные фигуры стали отдаляться от костра; с разных сторон послышалось шипяще-зловещее:

— Жрать… принесли?? Третий день… не жравши совсем…

— Дохнем тута…

— Всё одно… все подохнем… а мы же люди…

И ещё:

— Так что… Взяли Пригорок? Взяли или нет??

— Не ваше дело!!! Хрхрхрррр — срываясь на визг, переходящий в кашель, заорал Макс, — Я сказал — кто?? Кто? Жрал??

Поскольку капо молчал, Макс, отступив, наставил ствол на него. И выстрелил бы; но тот, тупо кивнув головой, указал на одного:

— Вот… он жрал.

Кто-то истерично засмеялся, прямо залился зловещим, каркающим смехом.

Макс перевёл ствол на того, на кого указал капо, и скомандовал:

— Встать!!

Стало медленно, качаясь, подниматься какое-то чмо, бормоча:

— И не жрал я ничего… вообще… только кусочек… дали… сами-то… чо — я-то…

Короткая очередь отбросила его в сторону. Суки, уроды, нелюди! Да они все тут!.. всех их!..

В негодовании Макс переводил ствол с одного на другого. Что делать??

Капо, опустив голову, глядел на него исподлобья нехорошим взглядом. Сказал:

— Вот… он. И — больше никто.

— Врёшь??

— Чо мне врать… ты мне скажи — Пригорок взяли или нет?..

— Молчи, мразь, какое твоё дело?? — завопил Макс, — Ещё, урод, «на ты» меня называть станешь??

— Макс, Макс… нахер их, уходим! — донеслось от входа в палатку.

— Нет, — взяли или нет??.. А то…

— Что, сука, «а то?.». — выкрикнул Макс, в негодовании готовый расстрелять сейчас и капо, — но не успел: кто-то, выпрямившийся за его спиной, с маху ударил его в голову остриём кайла. Кайло, хоть и затупившееся на земляных работах, легко, как картонную, пробило голову с затылка сквозь вязаную шапочку к лицу, и конец его выбил левый максов глаз, высунувшись концом из глазницы. Макс повалился.

Ударил выстрел — стрелял из мосинки Васёк. Ещё выстрел — Чевер. Толкаясь, они вывалились наружу, в ночную уже стужу и ветер. Отбежали на несколько шагов; не сговариваясь, выстрелили ещё по нескольку раз уже просто в палатку. И, забирая в сторону, обходя палатку с людоедами стороной, пошли к Озерью. Нужно было любой ценой найти хоть какую-нибудь провизию, забрать вещи — и уходить. Куда глаза глядят; да хотя бы обратно — в Мувск, в свою старую базу. Там ещё остались тщательно спрятанные, времён продуктового изобилия, нычки. Там можно будет отлежаться. И — к ЧеКа, к Чёрным Квадратам, к Абу Уляму. Не получилось с его поручением, совсем не получилось… но что ж делать.

ХОКИНСУ ОПЯТЬ НЕ ВЕЗЁТ

Альбертик-Хокинс, или, как в благодушные минуты звал его Хозяин, БорисАндреич, «юнга» — не попал под раздачу. Ему повезло; вернее, как уверил он себя, он проявил выдержку и хладнокровие, — и не полез сразу за прорвавшимися на Пригорок отрядовцами вслед за БМП. Ещё чего! — пусть они сначала там поубивают этих всех, общинских; потом и он туда нарисуется, помогать собирать трофеи, хы! Это он любил — трофеи! За ними и увязался «в третьем эшелоне» за отрядовцами, якобы таскать огнетушитель — сбивать пламя с возможно, как предполагалось, атакованного Коктейлями Молотова БМП. В принципе, и вправду помог же! — когда в первый раз один из них подожгли, он же и передал, подтащив как бы через силу, объёмистый красный баллон отрядовцам. Помог, значит. А самому тушить — вы чё, с ума?.. я ж пацан!

Ничо, потушили! — и он уже представлял, как потом, завтра к примеру, будет рассказывать БорисАндреичу, как, рискуя жизнью, под обстрелом, он сбивал струёй углекислого газа пламя с горящей боевой машины! Через это и какую-нибудь значительную долю в дележе трофеев можно будет вытребовать! — сверх того, конечно, что удастся самому зашоппить! На Пригорке, небось, много чего можно взять — запасливые они, эти церковники! Да, и, конечно, найти потом эту суку Зульку, что ему тогда, считай, руку сломала дубинкой, до сих пор болит! — и отрезать ей голову! Живой или мёртвой — без разницы. БорисАндреич возражать ведь не будет, а он Хозяин! Отрезать; и, как и собирался, притащить в деревню, показать всем пацанам! — чтоб срались от страха и от его крутости! Вот така вот!

Только не сложилось нефига! Всё пошло как-то не так. Сначала из леса выкатился этот несуразный броневик, — Хокинс, считая что это подмога им и никоновским; и поначалу-то не прячась, выставив голову из окопа, хорошо его рассмотрел, — вплоть до залепленного снегом Винни-Пуха на бампере и до дурацких картинок на залепленных частично бортах же. Вот ржачка! — но потом как-то стало не до смеха. Когда эта дурында с ходу опрокинула пулемётный Барс, предварительно его густо обстреляв; а потом с неё раз за разом стали лупить из гранатомётов в отставший отрядовский БМП. И ведь попали, подбили его! — дальше, когда с этого монстра чесанули из нескольких пулемётов по окопам, он уже не смотрел, конечно — свалился на дно окопа, и зажав голову локтями, слушал, как воет и стонет прорезаемый стаями свинца воздух над окопом… Хорошо, как хорошо, что не сунулся раньше времени на Пригорок-то! — потом оттуда, под этими пулемётными струями-то с броневика, хер было б улизнуть!

* * *

В общем, небось не дурак — сообразил, что что-то у отрядовцев, у Гришки, у Хозяина с Мунделем и Лоером пошло не так, а точнее — через жопу. На Пригорке то разгоралась, то затихала стрельба; снизу рычал двигателем, пытаясь взобраться на склон, тяжёлый монстр, периодически разражаясь очередями в сторону церкви, где засели отрядовцы, — и Альберт решил, что нуегонахер, такие трофеи, такую добычу, — ибо наглядно видно, что тут чего-то не того, чему наглядное же свидетельство и перевёрнутый Барс, и жирно чадящий расстрелянный БМП. И принял решение сматываться. А завтра посмотрим-разберёмся кто тут кого.

Только сразу уйти не удалось. Эта махина рычала и ворочалась под пригорком, и, несмотря на мощу, видать за счёт своей тяжести не могла вскарабкаться наверх; но зато густо постреливала во все стороны; и чесать под пулемётами было бы совсем глупо! И Хокинс принял решение не спешить; а проползти пока по окопам, — ишь, они тут много понарыли, небось ещё с осени! — и, может быть, по окопам-то и удастся выйти на другую сторону Пригорка, а там и драпануть до дома. Конечно, был шанс нарваться в окопах же на кого-нибудь с оружием и огрести, — но расчёт он состроил на том, что он ведь — пацан! Он ведь сам-то без оружия! Он как бы в замесе же и не участвует! — за что его убивать?? Это если этим, общинским попасться. А если «своим», — так как бы «я с вами!», вот, поручение иду выполнять! Какое-нибудь. Нормальный расклад, ага.

Только понарыли они тут уж очень дочёрта. Он стал петлять, дважды натыкался на явно прежде замаскированные типа норы; боясь получить оттуда очередь в бок, кричал туда, что «он не при делах» — но там уже никого не было. И, в итоге, сбившись, заполз совсем в другую сторону; где рык этого чудища стал раздаваться не слева, как бы должен, а справа. Впрочем, он ведь и ездил туда-сюда; и мог сам сместиться, — и Хокинс осторожно высунул голову над насыпью, чтоб определиться… Не, реально — не туда заполз! Надо назад поворачивать; либо вообще дожидаться сумерек, которые вот, уже, видно что скоро — того, окутают холм. «Опустится покрывало ночи», как выразился бы Хозяин; он любил красиво выражаться.

Зато набрёл на тупичок, где в повалку, один на другом, лежали два трупа.

То есть он сначала решил, что они трупы; но потом, когда стал шарить по карманам, определил, что один-то — точно труп; это кто-то их Хроновских дружинников, видел его раньше; а второй — Лёнька, пацан, с ним раньше в деревне пересекались многократно; особенно летом. И что он был живой; во, даже и перевязанный! — его левая рука была под самым плечом перетянута жгутом; а ниже была наложена повязка. И сам, вроде, дышал, и вообще был тёплым и мягким, в отличии от первого, который уже больше напоминал на ощупь деревяшку. Но у обоих в карманах ничего толкового не было, кроме как старый сухарь в тряпочке, который Хокинс, конечно же, прибрал себе. Тут же валялся бывший автомат, — кому-то понадобилось разломать и разобрать его до самого основания, даже приклад разломан и все внутренности наружу. Даже на неопытный взгляд Альбертика было понятно, что это уже не стрелялово, а так — железка. А вот винтовка, — та была целая. Только без патронов. Но Хокинс принял решение её всё же забрать! — это ж ценность! Патрончиков потом можно тоже где-нибудь найти! Или толконуть её кому-нибудь.

Кроме винтовки и сухаря ничего толкового у трупа и полутрупа не оказалось; впрочем, Альбертик снял с лежащего на дне окопа, с мёртвого, его перчатки — вязаные, и обои на указательных и больших пальцах подранные, но всё равно. У него и свитер был под бушлатом ничего себе! — но весь в дырках и в крови; а у пацана — так себе; и опять же в крови, так что Хокинс не стал заморачиваться, снимать. Ну и ладно, что есть.

Пока возился с покойником и с этим полутрупом, на Пригорке, возле церкви, то вспыхивавшая, то затихавшая стрельба стала как-то смещаться в сторону деревни, — и он решил, что опять же, не полезет обратно, — это такой крюк делать; к тому же там стреляют! Пришла толковая такая мысль! — если эти все там воюют, стреляют, стреляют, — то, наверное, в тех домах, что за Пригорком, и которые сейчас были рукой подать, — в них, небось, никого и нету??

Это была ценная мысль; и он решил сползать; вернее, в наступавших сумерках попросту сходить, пригибаясь, в эти дома, — может, получится там пошарить!.. Правда, неприятным гвоздиком колола мысль, что недели назад он сюда-то уже лазил! — по поручению Хозяина, БорисАндреича; и тогда так-то вот неудачно нарвался на эту суку, Зульку. И как всё потом плохо получилось: и поручение не выполнил, за что огрёб потом от Хозяина; и пиздюлей, надо признаться, от девчонки получил; и когда дёргал обратно, да бегом, да с надсадно ноющей, почти что сломанной рукой — вполне могли пристрелить от церкви! Но не пристрелили же!

И вообще, тогда войны не было! — а сейчас все ведь там, наверху, воюют! В домах, небось, никого и нету! Ну и всё…

Первый же дом оказался открытым; то есть в проём для замка была просто вставлена щепочка. Ишь ты! Не запираются они здесь! Ну, значит внутри точно никого нету!

Хокинс вошёл; в сенях громыхнул ведром; прислушался — не, никого! Быстренько прошёл в дом; в синеющих сумерках сначала сунулся было к шкафам; но тут голод победил, и он повернул к печке. Печка была нетоплена; но ещё горячая; в ней нашёл чугунок, в чугунке — просто обалденно пахнущий суп. С жирно поблёскивающей поверху плёнкой, с густо накрошенной сушёной зеленью; а запах!!. От желания пожрать аж свело челюсти; и Альбертик, отставив в сторону бесполезную винтовку, схватил даже не ложку, а черпак, поварёшку; и стал, задыхаясь от жадности, проливая наваристый бульон себе на грудь, жадно хлебать тёплое варево. Шло на ура; и, уже немного насытясь, вылавливая со дна самую гущу; поздравляя себя, что он «так удачно зашёл», как говорил Жорж Милославский из «Иван Васильевич меняет профессию», он стал уже посматривать, что бы потом ещё зашоппить. Шкафы… Сундук какой-то… Иконы в углу — можно б взять, раньше в Мувске можно было толкнуть иностранцам; а сейчас куда?.. Оружия нет, конечно; и золотишко искать некогда — небось заныкано… но со жрачкой у них ты поглянь как хорошо! — вот, из жратвы бы что и найти! Тут чулан должен быть. Там…

Только подумал про чулан, — послышались чьи-то лёгкие шаги за спиной. Дрогнул так, что аж выронил поварёшку, отшатываясь в сторону, — но послышался лишь тоненький, детский, причём девчачий голосок:

— Андрюшка… Са-анька!.. Это вы? Что там — закончилось?..

Из-за угла печки выступила маленькая, лет восемь-девять, девчонка; одетая как на улицу. Из руки её мазнул по Хокинсу свет ручного фонарика.

Увидев чужого, она вскрикнула «- Ой!!», — и, развернувшись, бросилась куда-то в глубь дома, за занавески. Сам сначала обомлевший от такой встречи, и чуть было не наложивший в штаны со страху, Джим тут же воспрянул, — ну так! Ясно ж! — старшие там все, на Пригорке, а тут малыши, дома, остались! Что их бояться?? Наоборот! — вон, у девчонки, оказывается, фонарик есть! — немалая ценность. Надо отобрать.

И он последовал за ней, прихватив винтовку. Немного поплутав в доме, он нашёл дверь в чулан, и с пары пинков выбил её — она была чем-то изнутри подпёрта. Вошёл. Ну, так и есть — чулан; в нём, наверное, продуктовые запасы! Видно было плохо, — всё освещение через маленькое оконце под потолком, которое уже во всю синело сумерками; но всё же рассмотрел и малышню, сидевшую на ящиках и лавке у стены напротив входа. Двое — мальчишка с девчонкой, — чуть постарше; но тоже ещё совсем маленькие. Смотрят на него со страхом.

Вот от этого ощущения страха у малышни Альбертик и приободрился; сразу почувствовал себя тут очень даже в своей тарелке. Прямо как раньше в Мувске, во дворе, когда, бывало, ущемлял всячески дворовую малышню: заставлял отдавать даденые на мороженое родителями деньги, приносить из дома ему кассеты к приставке; и вообще всячески себе прислуживать. На жалобы соседей батя не реагировал; наоборот, хлопал его по плечу: «- Боятся — значит уважают!»

Он шагнул к малышам, перехватил винтовку, и, сделав угрожающее лицо, хрипло проговорил:

— Н-ну!.. Знаете, кто я такой??

Все малыши, смотревшие на него со страхом, разом замотали головами.

— Я — тут главный! Поняли!! Все ваши родаки уже убитые возле церкви, хы, идите, можете посмотреть! А я теперь тут главный! Поняли??!

Малышня продолжала смотреть на него со страхом; а двое самых маленьких и вообще зашмыгали носами, готовые разреветься. Вот, хорошо!

Он ещё шагнул к девчонке, и требовательно протянул руку:

— Давай сюда фонарик!

— Не давай!.. — явственно шепнул девчонке стоявший рядом с ней мальчик; но она, поколебавшись, сунула руку в карман, и, достав оттуда фонарик, протянула ему. Забирая фонарик, Хокинс с удовольствием почувствовал, как дрожала её маленькая ладошка. Включил фонарик; мазнул светом по испуганным малышачьим лицам, — и тут заметил, что у одной из малых девчонок в ушах блеснули серёжки-гвоздики. Золото, небось!

— Ты! Вот ты! — Альбертик уже говорил в полный голос, уверенный, что никого взрослых в доме нет, — Ты! — он указал пальцем на девочку с серёжками, — Снимай!

— Чего… снимать?.. — тоненьким голоском, не понимая, спросила та, и всхлипнула.

— Серёжки снимай! Те, которые в ушах! — приказал Хокинс, ни минуты не сомневаясь, что его приказание будет выполнено. Это даже надёжней, чем отлавливать малышей за школьным двором в Мувске, где он тоже отбирал у них мелочь, — отсюда и не убежать; да у него же и ружьё! Сейчас заберу серёжки, потом проверю у всех карманы! — решил он про себя, — А потом надо будет напугать их, чтобы уж совсем! — тогда они и где взрослые прячут ценности покажут! Ведь знают, подсматривали, небось! Ну и вот! — напугать; они и отдадут. И шариться не нужно будет!

Девчонка с серёжками, зажав ушки ладонями, горько, безутешно разрыдалась; сквозь её плачь, всхлипывания, доносилось лишь:

— …ннне!.. не отдам… это мама мне подари-и-ла-а!.. н-не отда-ам!..

Глядя на неё навзрыд заплакали и другие малыши; и лишь стоявшие между ними и Хокинсом девчонка и мальчишка не заплакали; хотя в свете фонарика было видно, что и на глаза девчонки тоже слёзы уже наворачиваются! Она сунула руку в карман, и достала оттуда мобильник, мобильный телефон; протянула его Хокинсу дрожащей рукой:

— Вот… Возьмите телефон. Он хороший. На нём мультики. А Лерочку не трогайте — ей серёжки мама подарила!

— Ха! — Хокинс только презрительно ухмыльнулся, чувствуя себя полным хозяином ситуации, — Мобильник! Говна ещё такого! Нафиг кому он сейчас нужен, мобильник твой, «с мультиками»! Что им делать? — гвозди забивать?? Серёжки, говорю, пусть снимает! Кому сказал?? — он угрожающе перехватил винтовку, — Быстро! Да, и телефон я, конечно, тоже возьму!

Он протянул было руку, чтобы забрать у девчонки и телефон тоже, — пригодится на что-нибудь! — но вдруг стоявший рядом с девчонкой мальчишка, явно, впрочем, младше её, оттолкнул её уже протянутую руку, так, что телефон вылетел из руки и упал на пол; и выкрикнул:

— Не давай, говорю тебе!!..

— Чего-о-о-о?? — Хокинс обалдел от такой наглости; и уже было хотел, подшагнув, смазать сопляку по рылу, чтобы не встревал куда не спрашивают; но тот отпрыгнул в сторону, и, сунув руку в карман, громко, отчаянно, со слезами в голосе закричал:

— К бою!!! Община — к бою!! Приготовиться к отражению!!!

Слова были какие-то киношные; неуместные тут, в полутёмном чулане, среди этих малышей: какая «община», где она; какой «к бою», какое «к отражению??» Неуместные были какие-то слова; явно где-то слышанные, не его… но…

…но эти слова, эта команда, хотя и выкрикнутая почти плачущим тонким мальчишеским голосом, возымела внезапно странное действие:

— сам мальчишка выхватил из кармана нож в ножнах, и, одним движением сбросив их, обнажил блеснувший клинок!

— стоявшая перед Хокинсом девчонка по этой команде тут же тоже сунула руку куда-то под полу пальто и тоже выхватила нож!

— и даже малыши, вдруг разом прекратив плакать, завозились, завозились… и тоже стали доставать… ножи!

Хокинс сначала не поверил собственным глазам! — но всё это было так: вся эта малышня стала доставать ножи и ножики, вытягивать их клинки из маленьких ножен или раскрывать маленькие складнички, явно готовясь, согласно команды, «к отражению»!.. Хокинс стоял и тупо смотрел, как вся эта малышовая группа детского сада, разом вдруг прекратив плакать, засверкала в свете луча фонарика клинками. Больше или меньше, но каждый малыш теперь держал в кулачке нож, и… «готовился к отражению»??

Хокинс дрогнул. Да они тут, на Пригорке, вообще, что ли, с ума посходили?? Глядя, как только что плакавшие малыши, каждый, теперь держали в руках ножики; и как они послазили с лавки и ящиков, поблёскивая маленькими клинками, как маленькими, но острыми зубками волчат, он поневоле вспомнил, как Мундель говорил, что они все тут, «выродки сатаны», уже и не люди, а зомби, «зомбированные гнусным чёрным попом Андреем и его проклятыми приспешниками!»

Стало страшно. Как будто он из одного фильма, где сюжет был ясен, прям, предсказуем; разом попал в какой-то зловещий триллер, где фоном звенит натянутая струна; и в следующую секунду может случиться что угодно! С ума они тут сошли, что ли?? Должны бы, как и начиналось, плакать и отдавать что есть; а они за ножи!!.

Он отступил, и, защищаясь, вскинул ружьё. Да, у него же ружьё! Оно не заряженное — но они-то про это не знают!..

Ещё отступив, он громко-демонстративно открыл и закрыл затвор, наставил ствол на пацана:

— А ну!.. Я вас сейчас постреляю всех тут!!

Кажется кто-то из малышей, самый маленький, всхлипнул; но мальчишка ответил почти твёрдо:

— Ну и пусть! А мы тебя всё равно забьём!..

— …всё равно забьём!.. — эхом донеслось и от девчонки.

— Вы… что??? — ситуация поменялась так быстро и кардинально, что Хокинс был сейчас близок к панике. Ничего себе! Все — с ножами! — и на него, одного! Нет, был бы хотя б один патрон, — он бы, не раздумывая, вальнул бы сейчас этого пацана или эту девчонку, а остальные б…

Как будто прочитав его мысли, пацан сказал уже явно угрожающе:

— Всё равно больше одного раза не выстрелишь! А мы тебя — забьём!..

— …забьём! — опять эхом повторила и девчонка.

— …забьём… забьём!.. мы тебя забьём!.. — послышались у них из-за спины несколько голосов. Клинки ножей поблёскивали в луче фонарика, перебегавшего от одного к другому; и Хокинс отчётливо понял, что надо делать ноги. Хотя Хозяин и говорил «в кругу своих», что «Мундель совсем сбриндил», но, видать, в чём-то он был и прав: они тут, общинские, совсем чокнулись! Вон, малышня — на человека с ружьём! — ясно, что сумасшедшие! Сваливать надо!

Он сделал ещё пару шагов назад, не сводя ствола винтовки и луча фонарика с пацана. Вот чёрт, глупость-то какая! Это, получается, его какая-то малышня прогнала?? Эх, сейчас бы хотя б один патрон! — застрелил бы, точно бы застрелил кого-нибудь!.. Но… Клинки ножей угрожающе поблёскивали; и очень нехорошо на него глядели и этот мальчишка с девчонкой; и малыши тоже, послазив с ящиков и лавки, обступили их; и у всех, понимаешь, ножики!.. Не, тут и было б чем — не стоило б стрелять! — подумал Хокинс, — А ну, и в самом деле, кинутся! — все-то вместе, небось, затычут ножиками!.. В голове сразу шевельнулись сюжеты из разных виденных прежде фильмов ужасов; и он, окончательно решив, что нужно делать ноги, отступил ещё и ещё, и вот, уже зашагнул за порог чулана. Ага, теперь их запереть тут! — и можно будет пошариться по шкафам! А уходя — ещё и поджечь; ну, вон, хотя бы занавески! — будут знать, как ножиками угрожать!..

Он не успел ухватиться за дверь чулана, чтобы закрыть её, как вдруг в сенях хлопнула дверь; кто-то потопал ногами, стряхивая снег…

Сердце у Хокинса сделало перебой, и провалилось куда-то в живот; а дышать резко стало нечем… Он замер. Скрипнула ещё одна дверь, из сеней в дом, и раздался голос Зульки:

— Андрюшка, Санька!.. Вы выбрались, что ли?? Почему дверь в дом открыта??

* * *

Побоище у церкви прекратилось; и общинские, те, кто были живые и несильно раненые, спешно занялись под руководством Аллы оказанием первой помощи — своим и чужим; и растаскиванием трупов. Сама дважды раненая, но продолжавшая деятельно участвовать в происходящем, баба Настя послала её, Зульку, домой: выпустить из чулана ребятишек; покормить их; а потом забрать несколько простыней из платяного шкафа — на бинты, взять с собой в помощь Андрюшку и Саньку, — и возвращаться сюда. А Аня и Серёжка пусть остаются с малышами; пусть растопят печь и греют воду.

Оставив свой СКС, Зулька стремглав понеслась к дому бабы Насти, собираясь лишь поскорее открыть чулан, где заперла малышню бабушка, выпустить их; и, забрав простыни, бежать обратно, — а с «покормить» прекрасно и Анька с Серёжкой справятся, не маленькие! Нужно было спешить! — после произошедшего побоища в комнатке у Хоря спешно собирался Совет; и там явно должен обсуждаться вопрос, не двинуть ли сейчас сразу на Озерье, чтобы сходу и «добить их, сволочей, там!» — как выразился её отец. Зулька в этом мероприятии тоже очень хотела поучаствовать; к тому же и интересно было, что это за силы, подошедшие к ним на подмогу так вовремя. Но скорее принести перевязочный материал и успокоить ребятню было, без сомнения, сейчас самым важным! — и она очень спешила.

А тут… Не закрытая входная дверь… Она вошла — и наткнулась на своего давнего недруга — Альбертика! И — он держал в руках фонарик и винтовку!

* * *

Свет фонарика только мазнул по лицу Зульки, — Хокинс сразу отметил, что она была без оружия; и тут всё пошло очень быстро! Зулька шарахнулась в сторону, сунув руку за отворот куртки… Хокинс не успел ещё ничего сообразить и составить какую-то новую линию поведения, как по ушам оглушающе ударил выстрел! — сверкнула вспышка! — это стреляла Зулька, и стреляла в него!

Обалдев от неожиданности, он машинально вскинул винтовку, что держал в руках, как бы защищаясь от Зульки, — а та, видимо, восприняла это как попытку выстрелить в неё, — и снова пальнула в него из револьвера! Снова оглушающе ударило по барабанным перепонкам; сверкнула вспышка, казалось, что прямо в лицо! — и на этот раз Хокинс явно почувствовал, что пуля пронеслась совсем рядом с его головой!

Что-то невнятно испуганно мэкнув, не успев даже толком и понять, что от смерти его отделяли только что считанные сантиметры, он рванулся назад, в чулан! В голове пронеслись когда-то виденные по телевизору сцены из боевиков: взятие заложников; и потом «- Бросьте оружие, а то я убью заложника!»; — и полицейские, складывающие оружие на пол и поднимающие руки… Как бы ни так! — он не успел захлопнуть за собой дверь в чулан, как что-то остро и ужасно больно ударило его в правую половинку задницы, под распахнувшейся курткой!

— Аааааа!!! — в ужасе, и от боли заорал Хокинс, бросая винтовку и поворачиваясь, — и тут же опять его остро и больно ударило; на этот раз в левое бедро, сзади, под самую задницу!

Он шарахнулся в сторону; оттолкнул кого-то, заорал ещё пронзительнее; не глядя отмахиваясь от кого бы там ни было; мельком увидел в полумраке чьё-то лицо, блестящий клинок в опущенной, готовой для удара, руке… Рванулся в сторону, выронив и фонарик; распахнул вновь дверь в дом; и, очертя голову, визжа как получивший болезненную, но не смертельную рану, свин, ломанулся на выход, на улицу!

Опять грохнуло, — Зулька выстрелила в него из подаренного Крысом нагана-переделки ещё раз, вновь чуть-чуть лишь промахнулась; а Альбертик-Хокинс, выбив всем телом прикрытую дверь в сени, выскочил сначала туда, потом на улицу; и, остро чувствуя, что сейчас его вот-вот убьют, не обращая внимания на струящуюся от ножевых ран по ляжкам кровь и прилипающие от крови к ногам штаны, понёсся в сумерки, куда глаза глядят!

ЗАВЕРШЕНИЕ РАЗГРОМА

Во время «войны», ещё в окопах, самого Вовчика зацепило несильно — только что порвало часть левого уха; и то не пулями, а мёрзлой землёй, брызнувшей от близкой очереди. Спешно, пока общинники разбирались с ранеными и убитыми во дворе, Вовчик созвал экстренный Совет. Вернее, как созвал? — простучал положенный на этот случай сигнал железной палкой по подвешенной трубе, — в первую очередь нужно было дать знать всем, что он живой, и командование сохраняется — а на Пригорок опускалась ночь, и в происходящем было разобраться трудно. Темно, лишь светлыми пятнами мелькали лучи карманных фонариков; да чадил подожжённый БМП в центре двора; впрочем, пламя с него уже сбили, и он больше вонял, нежели горел. Даже трое «танкистов», вылезших в панике из подбитой машины, попали в плен! — не наши, говорят; в смысле даже не с нашего района! — ну, с ними потом будем разбираться!

Совета, как такового, конечно, не получилось, — все были заняты своими делами; а общее руководство? — вот ты «военный вождь», вот и руководи! Единственно что пробежал мимо, разметав как крылья подол своей парадной рясы, Отец Андрей; наскоро сообщив, что и Степан Фёдорович тяжело ранен; что Леонида сбежала из-под ареста, притом что убила, тварь такая, Валентину; и заперла, связав, Ксюшу, отчего та сейчас «не в себе». Возле чадящего БМП метался Вадим; слышались его ругательские распоряжения — тащить снега больше, да покрывало какое-нибудь, чтобы потушить окончательно БМП. Несильно он и горел, больше было паники.

То, что Вовчик так обозначил себя, было весьма уместно, — теперь все, кто был более-менее свободен и не ранен, подбегали сюда, и он давал им поручения. Так, «спецназу» в лице Катьки, Лики-Мишон и Адельки поручил прочесать весь Пригорок по периметру, пройти внимательно и по окопам; отыскивая раненых и затаившихся. Пленных — в подвал; раненых — в баню, где Алла с бабой Настей развернули полевой лазарет. Тут же нарисовались и Андрюшка с Санькой; оба, что характерно, уже вооружённые трофейными калашниковыми и гордые этим донéльзя; сообщили, что на левом фланге окопов, в тупичке, оставили раненного, но перевязанного пацана с деревни. Что надо бы его забрать, пока не замёрз; но они его не утащат — он без сознания и тяжёлый. Послал их сделать на кухне факелы и осветить весь двор — генератор заводить было бесполезно, все фонари и самодельные прожектора на колокольне побили пулями. А потом подключаться к сбору трофеев, но в окопы больше не лезть! Пришли «варяги», как их называли — Толик с Сергеем, о чём-то по обыкновению препираясь, — послал их прочесать окопы с фронта, куда убежала часть атаковавших; и потом дальше — по склону в деревню. Зачистить, и занять там оборону — на всякий случай. Толик сварливо заявил, что «они замёрзли как норвежские селёдки в Баренцевом море», и им «требуется пополнить боезапас», — порекомендовал им добрать патронов из трофейных разгрузок, что стаскивали с убитых и взятых в плен; а насчёт «замёрзли» — на кухне есть горячий чай. И самогонка, если есть потребность для снятия стресса. На что Толик сообщил, что «Стресс мы снимаем в бою!», а Сергей скорбно сообщил, что «7.62Х25 там наверняка нет, откуда бы… а у него осталось только в пистолетных магазинах…» Ушли; слышно было, как Толик выговаривал ему что «…говорил тебе! — надо полевое оружие брать, под самый распространённый боеприпас! — не слушаешь никогда, балбес!» Тот огрызался.

Пришёл вооружённый и автоматом, и СВД Бабах; спрашивал Адельку. Сказал ему, что жива, здорова; что патрулирует периметр. Послал его обратно на колокольню; по возможности следить за ситуацией в деревне. Перекосился недовольно, ничего не сказал, ушёл…

И пацаны, и девчонки, и Бабах вот сейчас, все спрашивали его, Вовчика — а что это за такое своевременное вмешательство случилось; что за бронированный удар в тыл врагу?? — как будто он, Вовчик, это всё и организовал, или, во всяком случае, знает больше других! А он, напротив, ничего не знал — поскольку отступил с окопов до того, как кто-то врезался в тыл врагу. И вообще, согласованный и безостановочный треск нескольких пулемётов там, внизу, сначала воспринял как ещё одну какую-то напасть; и лишь начавшаяся там реально «война» с хлопками гранатомётных выстрелов и разрывами гранат поколебала его такое пессимистичное понимание обстановки. В любом случае он знал не больше других; и это было нехорошо! — кто владеет информацией, тот владеет ситуацией! — это он усвоил давно. И потому, разобравшись с первоочередными задачами; поставив пацанов, Андрюшку с Санькой, с факелом возле входа в дом, чтобы обозначить место сбора, сам двинулся на разведку.

Прошёл по двору, теперь уже освещённому несколькими факелами, воткнутыми просто в снег по углам: всё затоптано, посыпано гильзами; снесён дощатый туалет… Десяток недвижимых тел врагов, рядком выложенных. Убитых общинников снесли в церковь. Метнувшийся ему навстречу, попытавшийся в ноги ему упасть некто в затрёпанном, измазанном донельзя пальто — оказался Мундель, которого, подгоняя пинками, гнала Аделька — ага, и этот попался!

— Я лицо частное; поймите! — я не комбатант; то есть не участник конфликта, поймите!! Я, можно сказать, журналист, наблюдатель; волею судьбы вброшенный в этот бешеный водоворот страстей и крови! — пытаясь хватать за колени брезгливо отступавшего Вовчика, верещал сам ползущий на коленях «пропагандист».

— По мере сил, как работник гуманитарной сферы, я пытался умерить ярость и ожесточение… эээ… сторон! Я требую, чтобы ко мне не применялись нормы, как к принадлежащему к одной из сторон конфликта! — поймите! — я лишь журналист и наблю…

От Аделькиного пинка в плечо он кувыркнулся в сторону; завозился, ища в снегу слетевшие очки.

— Брешет всё! — мрачно по своему обыкновению, заявила Адель, — Он у них был главным идеологом. Знаю! — рассказывали! Выступал, чтоб всех нас тут перевешать; вешатель проклятый! Ууу!.. — замахнулась на него прикладом.

— Разберёмся… — стандартно пообещал Вовчик, — Обыскали?.. В подвал его, к остальным. Завтра займёмся. Есть ещё пленные?.. Ах, дострелили двоих??. Кто ж это вам?? …а, впрочем ладно. Да, тебя Бабах искал. Он на колокольне должен быть…

— Там эта машина, большая такая, в низине тарахтит. — сообщила между делом Адель, — Фарами и прожектором с кабины светит, — видишь?

И правда, явно луч прошёл по колокольне, по крыше церкви.

— Мы ж туда не суёмся. Непонятно, кто такие — хоть и помогли. Но — не стреляют; и сами не идут. Хорь, ты б послал кого?.. Надо ж выяснить.

— Понятно что надо. Вот, сам иду. Нет, сопровождать не надо; занимайтесь своим делом!

И разошлись, она — продолжая подгонять пинками Мунделя; он — к склону Пригорка, где за церковью начинались окопы.

* * *

Бабах нашёл Адельку, когда она уже переправила Мунделя в подвал; и рылась в сваленных в кучу разгрузках, многие из которых были порваны пулями и испачканы кровью. Искала патроны, он так понял; но с патронами было плохо — оставшиеся патроны в основном повытягивали уже те, что и постаскивали сюда разгрузки с убитых и взятых в плен.

— Привет!.. — как-то нелепо поздоровался с ней Бабах, — Как ты?

Она мельком взглянула на него; потом отбросила пустую разгрузку в сторону, и выпрямилась. Прямо взглянула ему в лицо:

— Джон, или как тебя, Женька! Что ты за мной всё следишь?

— Я?.. — попробовал Бабах отбояриться, — Да я совсем…

— Я что, не вижу? — спросила она строго, — Все видят.

— А… Ну и слежу… Не, то есть не то что слежу, а так… наблюдаю! — Бабах с неудовольствием почувствовал, что в присутствии нравящейся девушки становится косноязычным. С Валюхой такого не было.

— Джон, я тебе нравлюсь? — вот так вот, в упор, по-простому; и смотрит.

— Ну, это… ага! — сознался он. Сразу стало как-то легче.

— Джон… то есть Женя! — Адель по-прежнему смотрела прямо в глаза, и говорила серьёзно, отнюдь не заигрывая; да и время и место было совсем не располагающее к флирту, — Ты мне тоже… нравишься.

— Да? — Бабах приободрился.

— Когда вы будете возвращаться в Мувск — ты бы взял меня с собой?

— Конечно!! — Бабах понял, что это реально судьба. Удачный, чёрт побери, день!

— Ты ведь знаешь, что у меня есть неоконченное дело? — так же спокойно продолжала девушка.

— А, ну да. И что?

— Поможешь мне? Подстрахуешь?

— Что, прямо сейчас?.. — изумился он.

— Сейчас самое удобное время. А завтра он может убежать. В Никоновку, в Оршанск, или даже в Мувск. А я… я не смогу спокойно жить, пока… пока это дело не закончу. Ну, Женя, поможешь?

— Конечно. — Бабах перехватил поудобнее автомат. — Пойдём.

ЧУДЕСА СЛУЧАЮТСЯ

Навалившись на руль, Владимир понемногу начинал дремать — сказывалась практически бессонная ночь и насыщенный событиями день. Сидевший рядом Женька какое-то время развлекался тем, что шарил фарой-искателем по окрестностям, но потом и сам стал понемногу «отъезжать…»

И хорошо, и ладно. Чем позже узнает, тем лучше. Но за обстановкой нужно всё равно посматривать; мало ли что.

Нет, они не «пошли на соединение с силами осаждённых», как требовал Женька, и о чём кричал в переговорную трубу «экипаж»; более того — Владимир ходил и запер кунг снаружи на задвижку, — непонятно для чего, но там была и наружная задвижка. Конечно, можно было выбраться и через люк на крыше! — но перед тем, как запереть кунг, Владимир залез туда, и «провёл беседу».

Толчком стало то, что по внутренней связи, проще говоря, «по трубе», Элеонора плачущим голосом сообщила ему, что «Алёнка убита!»

Он не поверил сначала своим ушам, но и поостерёгся переспрашивать, метнув взгляд на сидящего рядом, и занятого перезарядкой пулемёта Женьку. Сказал лишь «- Будьте на месте, не выходите ни под каким видом, я сейчас подойду»; и, оставив Женьку «за старшего», быстро выпрыгнул из кабины и метнулся к дверям в кунг.

Лёшка-Алёнка была мертва, в этом не было никаких сомнений. Пуля попала в шею и прошла навылет, повредив какие-то артерии, отчего она быстро истекла кровью. Перевязывать такое ранение было бесполезно…

Плача, сестрёнка рассказала, что «в самый разгар», когда подожжённый потом Владимиром и Гулькой БМП представлял реальную опасность, Лёшка буквально стащила за штаны с «верхнего поста» Матюшкина, который мазал из РПГ раз за разом, — и взялась стрелять сама. И… видимо снайпер. А может просто шальная пуля.

— Во-овка… Она так быстро умерла!.. Мы ничего не могли сделать; вот, и Николаич ничего не смог, у него на руках и умерла, смотри, весь в крови-и… Это Алёнкина кровь, ты представь, девчонку-то за что?.. —Элеонора говорила громко, почти кричала, хотя в этом не было необходимости; Владимир понял, что они тут все немного подоглохли от работы нескольких пулемётов из замкнутого объёма.

Владимир огляделся. Горела лампочка, освещая внутренность кунга; вонь от сгоревшего пороха, несмотря на то, что в углу подвывал вытяжной вентилятор и люк на крыше был приоткрыт. Катающиеся под ногами в изобилии стреляные гильзы, которые Матюшкин с виноватым видом сметал веником в совок и ссыпал наружу в одну из бойниц. Готовые к стрельбе пулемёты с заправленными лентами; открытые коробки, в которых так же поблёскивали медным носики пуль. Висящие на крюке, как шкуры от змей, пустые пулемётные ленты. Всхлипывающая в углу Наташа. Следящая через амбразуру за обстановкой с левого борта Гузель; действительно, весь по плечи в крови Николаич, следящий за обстановкой с правого борта. Автоматы и гранатомёты, закреплённые в стеллаже. Ящики с оружием на полу, расставленные так, чтобы с них было легче доставать до бойниц. И лежащая на них Алёнка, с бледным, обиженным лицом. Полуприкрытые глаза; намотанный в несколько слоёв на шею бинт, весь алый от крови. Красная дутая курточка, на которой крови совсем не заметно; зато брызги везде: на лесенке, на стенах, на ящиках и на прикладах пулемётов… Ледяным сжало сердце.

— Вот что… — сказал всем, — Всё это… всё потом. Пока ещё ничего не кончено. Вот что… Я не хочу больше потерь, чтоб ещё кого-нибудь убили. Мы сделали что могли. Судя по дыму из-за церкви, и что пулемётная стрельба прекратилась — второй БМП там также подожгли. И, судя по разрозненной затихающей стрельбе, там сейчас добивают тех, кто успел прорваться…

— А может это прорвавшиеся защитников добивают?? — не согласилась Элеонора.

— Нет, Эль, ты наших не знаешь! — покачала головой Гузель, — У нас мало оружия и патронов, но всё продумано. Если отступили с окопов к церкви — значит так надо.

— Там и прорвалось, успело всего несколько человек! — поддержал Владимир, — В общем вот что… Объявляю «на пока» осадное положение. Из кунга не выходить, следить за обстановкой! Я пытался заехать на сам Пригорок — не получается, Слонопотам слишком тяжёлый!..

Помолчал, вспомнив, что наименование их боевому монстру — «Слонопотам» — дала она, любительница мультиков Алёнка. Вмешалась Гузель:

— Владимир, у нас полно оружия! Мы должны помочь общине!

— Мы помогли в полном объёме. Вы — не штурмовая группа; более того, нас могут принять за поддержку атакующим и расстрелять сами защитники! Мы для них пока — тёмная лошадка… Вернее — непонятный Слонопотам. Я ещё попытаюсь забраться наверх; но там так всё уже размесили… Если не получится — сидим тут, следим за обстановкой, ждём делегацию с общины. Или — попытку прорыва выживших деревенских, если там ещё есть живые — тут уж не зевайте! В общем… вы поняли.

Он выставленной ладонью пресёк все возражения.

— Я не хочу больше смертей. Тем более от френдли файр, дружественного огня. Сидим. Следим. Ждём. Николаич, проследи!.. И ещё… в трубу об Алёнке не говорите пока. Пусть Женька пока ничего не знает.

* * *

Прав — не прав, вот так-то вот заперев всех в броне? А вдруг бы и не Пригорке их вмешательство было бы решающим?.. Эх, вопросы, вопросы… Но он не заблуждался насчёт их боевых возможностей. Тут, под защитой брони и вооружённые пулемётами, они, даже и девчонки, представляли собой грозную силу; а как «штурмовая группа», на по сути незнакомой местности… Перебьют ведь. Матюшкин, видно что ссыт. Для Николаича это тоже «не его война»; к тому же у него в лесу, в микрике, осталась семья — он о ней больше думает, чем о боевых подвигах. Наташа — ну какой с неё боец? Гулька — да, рвётся в бой; там её семья, там её община, — но что она может, умеет? Не зря перед тем как покинуть кунг, шепнул сеструхе, чтоб следила за ней, и не дала выкинуть какую-нибудь отчаянную глупость. Лучше чуть попозже — они, на пару с Женькой; возьмут автоматы, и…

Нет, не понадобилось. В свете фар появился силуэт человека — автомат заброшен за спину, приветственно машет рукой. Но приблизиться особо не спешит; тоже — выжидает. Ну, понять можно… Да это же Вовчик!!

Распахнув дверь, Владимир одним движением выбросил тело из кабины; заорал:

— Во-овчик??!!

Секунда замешательства у того; и в ответ:

— Во-овка??!!!

— Вовчик!! Во-овчик!!! Это мы! Это я, Гузель! Это — Вовка!! Это — мы!!! — раздался крик с крыши машины.

Спотыкаясь на отвалах снега и земли, два друга побежали друг другу навстречу. Ну всё. Союзные войска встретились.

* * *

Совет проходил, традиционно, у Вовчика в комнате; только в ещё более «расширенном составе» — с Владимиром. Хотя как сказать «в расширенном» — вернее было бы «в выжившем составе»: Геннадий Максимович убит, баба Настя и Степан Фёдорович ранены и, соответственно, не присутствуют. Лишь Отец Андрей, тоже получивший несколько ран, причём одну серьёзную — сквозное пулевое в плечо, — несмотря ни на что решил быть на Совете.

Собственно, и были: сам Вовчик, Катерина, Отец Андрей, Владимир, Толик с Крысом, и мрачный по своему обыкновению и вечно всем недовольный Вадим. На этот раз он был сильно недоволен тем, что прорвавшийся БМП был «сильно подожжён» и «не сразу потушен», что нанесло существенный ущерб ходовой части — кажется, он, несмотря на ранения, был не прочь прямо бы сейчас завести его, и поехать в Озерье «инспектировать ситуацию». Но увы! — БМП был не на ходу; хотя и не пострадал существенно; и, со временем несомненно подлежал восстановлению.

Потери были перечислены; потери были существенны. Но, кажется, что атаковавшие понесли не то что большие потери; складывалось впечатление, что все они тут, на Пригорке или в окрестностях Пригорка, и остались. Теперь их тела стаскивали на площадь, и эта безмолвная шеренга на снегу всё росла.

Обсуждали дальнейшие действия.

Первым делом, как об этом зашла речь, Отец Андрей встал, и истово перекрестился на иконку в углу:

— Ну, спасибо тебе, Господи, даровал победу над врагом; явил милостью своей чудо — прислал Володимира со товарищи!

И, наставительно, Вовчику и Вадиму:

— Говорил я вам! — не оставит нас Господь! Явит свою силу; в самый нужный момент!

Вовчик лишь устало вздохнул; Вадим язвительно-сварливо высказался:

— Што-то сонмов ангелов в нашу поддержку я тут не наблюдаю, господом вашим посланных!! Что Володя тут вовремя оказался — тут надо Гузели спасибо сказать; что добралась; самому Владимиру — что не оставил нашу просьбу о помощи без внимания! В какой-то степени — мне, что послал дочку в Оршанск, рискнул… А насчёт Господа вашего — что-то не видело я его «стрел огненных», если не считать за них гранатомёты вот, Владимира и его команды!

— А почему же не считать их гранатомёты за стрелы господни?? — встрепенулся Отец Андрей, — Очень даже могут быть! И направлял их выстрелы Господь! Как ты, неверующий, можешь судить об неизречённой мудрости господа наше…

* * *

— Ну вот, поехали!.. — Толик толкнул локтём Сергея, и вполголоса: — Самое время для теософских диспутов. «Является ли выстрел из РПГ стрелой господней; и можно ли считать, что это господь промахнулся, если выстрел пришёлся мимо цели!», хы!

Сергей тоже хмыкнул понимающе:

— Угу, вопрос в точку. Не, Толян, это у них сейчас пройдёт — так, разминаются! А где Бабах??

— А вот хэ зэ. Я думал ты знаешь. Видишь… — он кивнул на стоявшую в углу его СВД, — Винт свой оставил; и где-то с автоматом шарится. Адельку всё искал тут, любовь свою мрачную. Вот, может, с ней где и тихарится…

— Думаешь??

— А чо. После боя самое то! Знаешь, какой стояк после боевого адреналина! Самый смак для разрядки — это секс и алкоголь! Но секс — полезней. По себе, что ли, не чувствуешь?

Сергей прислушался к собственным ощущениям:

— Да… пожалуй.

— Вот. Так что зря ты свою татарку рядом не держишь! — пригодилась бы. Сбросить напряжение. Взаимно. — Толик хохотнул.

— Да иди ты! — Сергей испуганно покосился на Вадима, — Ты что говоришь-то? Тут же батя её!

— А чо такого? — по-прежнему шёпотом сообщил Толик, — Что естественно — то не безобразно! Я думал, у вас уже всё давно сговорено! Что, берём её с собой в Башню? Вы — как?..

— Ясен пень… берём! Только мы об этом ещё предметно не говорили. Сам же видел обстановку: осада, штурм готовился; тут не о будущем, а о том, как бы день прожить думать приходилось!

— Ну. Когда между жизнью и смертью — знаешь, как это ощущения обостряет! Неужели не?..

— Да пошёл ты!! — уже вспылил Крыс, и все посмотрели на него, — Чо ты в мою жизнь лезешь??

— Хы, в интимную… — уже совсем шёпотом согласился Толик; и, видя, что на них больше не смотрят, продолжил:

— Вот завели шарманку: чудо, не чудо; бог помог или кто… или само оно на броневике приехало! По мне так ко всему, что можно объяснить естественными причинами, пришивать «чудо» да «божью волю» вообще не надо!

* * *

— … в любом случае я считаю, что Владимир поступил как настоящий мужчина! — устав препираться с попом, провозгласил, наконец, Вадим. — И я теперь со спокойной душой отдам за него свою дочь!

Катерина и Вовчик захлопали в ладоши, и все взглянули на Владимира; который сидел ни жив ни мёртв… Они же не знают ничего про Наташу и его перед ней, никуда не денешься, обязательствах! Он почувствовал, как его лицо, шею, уши заливает краска.

* * *

— Вот тут вот ещё один лежит! — посвечивая фонариком, возгласила со стороны Мишон, — Ишь, его, наверное, переехали! Прям вмятый весь!

— Ну, пусть лежит — до завтра. — откликнулся кто-то, — Тащить ещё всех их вверх… Автомат только забери если есть.

— Ого!! Да это же Гришка! — послышалось вновь её удивлённое.

— Да-ты-чо?? Сам? Григорий Данилович?? Вот это да!

— И ещё кто-то лежит… в шубе.

* * *

— Нет, ну как вы вовремя! — не переставала восхищаться Верочка, следуя по следам к Слонопотаму за Элеонорой, — Как вовремя! Если бы на Пригорок второй БМП бы вскарабкался — нам бы туго пришлось! Нет, справились бы скорее всего! — но потерь было б больше! Настю убили… Надо же — Геннадий Максимович погиб… никогда б не подумала; такой основательный был дядька, бывший военный, нас всё учил…

— А как он погиб?.. — оборачиваясь, спросила Элеонора. За ними шли ещё люди — общинники, кто не был ранен, или легко ранен; и неизменные Андрюшка с Санькой — они помогали перетаскивать оружие и боеприпасы из машины на Пригорок.

— Это уже наверху… Когда броневик прорвался, а за ним эти козлы — он из укрытия в них стрелял… из-за мешков с землёй; из Серёгиного пистолета… А с броневика в него… из пулемёта! Насквозь всё. Ясное дело — мы не рассчитывали, что укрытия крупный калибр выдержат… думали, что до церкви техника не дойдёт.

— А что «из пистолета-то»?.. — переспросила Элеонора, — Так хреново у вас с оружием?..

— Да не говори… Даже не то что с оружием… — с патронами. Нет, там-то, вблизи, когда они на Пригорок только выскочили, пистолет-то очень даже… лучше б, конечно, если б автомат. Вот, как у Серёги, короткий; но Серёжка в то время с другой стороны церкви был, и Толька тоже. Он же и дал Геннадию Максимовичу свой второй ТТшник. Нет, он попал из пистолета-то, — но, видишь, против пулемёта, оно, конечно… он сразу погиб, да.

— Да уж, конечно, с пистолетом против БМП и пехоты! — согласилась опытная Элеонора, — Не очень.

— Он, Геннадий Максимович, и попал ведь, и укрыться успел — но мешки из пулемёта насквозь!.. Завтра, ага, поговорим с экипажем; они ж все трое сдались! Ух, поговори-и-им!..

— Ну, у вас вон и ТТшники есть. — поддерживала разговор Элеонора, — У нас, в Мувске то есть, пистолет — это вообще круто. У меня швейцарский был, с гравировкой. На новый год мой парень подарил! — похвасталась она.

— Да-а… У нас тоже. В смысле редкость. Так что и пистолет этот не от нас; а говорю же, от Серёги. А они с Толькой с Мувска, вот, недавно прибыли — и застряли у нас… ты чего?

Элеонора так резко остановилась, что Верочка ткнулась в неё всем телом. Развернулась:

— Ну-ка, ещё раз, Верочка… Кто это к вам недавно из Мувска прибыл?? По именам!!

— А… — недоумённо на такую реакцию замерла Верочка, — Ну, я же говорю… Толька и Серёга Крыс. Крыс — это не фамилия; это он сам себя так…

— АААААА!!! — толкнув Верочку так, что та упала в снег, отчаянно закричав, Элеонора кинулась бежать назад, на Пригорок; идущие за ней цепочкой общинники только успевали шарахаться в стороны от неё.

— Ты чего?.. — недоумённо вслед ей крикнула Верочка, — Знакомые что ль?.. Они на Совете сейчас, на втором этаже, у Вовчика!

* * *

— Что, чудес вообще не бывает?? — продолжил между тем «теологический диспут» с Толиком Сергей. По большей части так, для развлечения; пока спорщики не перешли на более конкретные темы.

— Да не бывает, Серый; какие тут нахер чудеса! Чо тут чудесного? — Вон, татарин послал старшую дочку; та нашла своего пацана; тот где-то надыбал броневик, горючее и оружие, — ну и прибыл! Чо тут невозможного-то??

Чисто из чувства противоречия Сергей заспорил:

— А прикинь, сколько всякого должно было состыковаться, чтоб так всё срослось! Вот опоздай они на полдня — и ку-ку, нас бы всех тут, наверное б, зажарили!

— Состыковаться!.. — не согласился Толик, — Подумаешь! В жизни такие случайности бывают, что только держись!

— Вот, а эти «случайности» Андрей Викторович и называет чудом!

— У него, Крыс, работа такая, — канифолить людям мозги! — авторитетно заверил Толик, — Служитель культа, хуле! Что-нибудь случится — и он сразу: «промысел божий, чудо!» А в реале просто совпадения.

* * *

— … я полагаю, необходимо сразу и окончательно добить хроновских и гришкинцев! — рубя воздух ладонью, требовал Вадим, — Однозначно. До конца! Чтобы и духу их не было! Осуществить зачистку!

— Вадим, Вадим… — это Отец Андрей, — Какими силами?.. Ты видел, каковы потери? А часть отрядовцев явно ушла обратно в деревню, по следам видно! Ты представляешь, каково это — зачищать деревню?? Это что — каждый дом расстреливать? Староста, антихрист, где-то там ведь ещё скрывается! — нет его ни среди убитых, ни среди пленных!

— А вы что?? — чуть не переходя на визг, возглашал Вадим, — Все эти жертвы хотите разменять на «нулевую сумму»?? Пусть всё остаётся, как было?? Пусть они снова с кем-нибудь скооперируются, и опять приедут? Только теперь уже на танках??

— Вадим, Вадим… — гудел Отец Андрей, баюкая простреленную перевязанную руку и болезненно морщась, — Да я не о том… вот, что наш Командующий скажет? — он указал на Вовчика.

— Думаю, безусловно, нужно реализовать преимущество! — заявил Вовчик, — Вовка привёз оружие; опять же это плюс несколько человек. Тактику зачистки — продумаем. Но так просто спускать победу на тормозах — преступно!

— Да я не о том… — Отец Андрей всё страдальчески морщился.

— Вовка, что скажешь? — обратился Вовчик к другу.

— Да безусловно, ситуацию нужно дожать! — согласился тот с Вовчиком и Вадимом, — Силы и средства, технология?.. Продумаем… Только сейчас я очень спать хочу. Просто с ног валюсь. Кто-нибудь… ну, кто может, или Эльку попросите… пусть присмотрят за Жекой, очень я за него беспокоюсь… Или, Вовчик, спои его?.. Есть у тебя бухло? Он ведь возле Алёнки как…

* * *

Сергей прислушался к полемике; и решив, что «это уже дела местные», к ним мало касательства имеющие, вновь обратился к Толику:

— Чо, чудес совсем не бывает?? — Сергей сам, будучи очень «земным» парнем, не склонным ни к какой мистике, не верил в декларируемые Отцом Андреем «чудеса», но и Толика хотелось умыть с его покровительственным тоном. Всё-то он, типа, знает! Бля.

— Не-а.

— А что бы ты за чудо посчитал, а, Толян? — продолжал докапываться Сергей.

— Что, что… Явление архангела Михаила с пучком молний в руке, на коне, поражающего змея!

— Хы. Вот Андрей Викторович говорит, что божий промысел не нуждается в театральных эффектах!

— Да знаю я, говорили с ним не раз!

— Вот. Так чем тебе «явление» вон, Вовки, — не явление архангела, просто в земном, хы, виде? А гранатомёты — заместо молний, а?? — Сергей заёрзал, чувствуя, что уел Толяна, — Или тебе обязательно цирковые эффекты нужны?? Чтоб ппппых! — клуб дыма, и фокусник из рукава вынимает… крокодила! Хы. Очень даже, это, чудесное явление. Очень вовремя, надо сказать.

— Вовремя, я чо, спорю? — согласился Толик, — Но не чудо нефига.

— А чтоб у тебя сошло за чудо, — но чтоб без театральных эффектов?? — докопался Сергей, — Аааа?

— Ннну, не знаю… — Толик задумался, устремив взгляд в закопченный потолок, на котором Сергей, как и собирался, несколько дней назад краешком намоченного полотенца нарисовал оскаленную морду крыса, — Если б… Ну, к примеру… вот если б тут, откуда ни возьмись, явилась бы Белка, и нам никуда не пришлось бы снова за ней ехать!

— Нууу, Толян, так не честно, так — не бывает! — протянул Сергей, — Откуда б она тут сейчас взялась, если её тут нет и не было??

— Аааа! — торжествующе заключил Толик, — Вот! Когда б случилось то, что случиться не может, — вот, скажем, явление Элеоноры, — тогда б это было в натуре чудо! А иначе — нещитово!

Услышав знакомое имя, отвлёкся от дискуссии, в которой решалась завтрашняя судьба Озерья, Владимир:

— Элеонора, вот вы упомянули, — это кто?

— А, Элеонора? Это моя подруга! — сообщил Толик.

— Достаточно редкое сейчас имя… — кивнул Владимир, — У меня сестра — Элеонора.

— Бывает… — кивнул и Толик, — Бывают совпадения, я ж говорю! — это уже Сергею, поучительно, — Видал! Казалось бы, какая вероятность, чтоб в затруханной деревухе встретились два парня, и у обоих есть Элеоноры — сестра и подруга?? А вот поди ж ты! Я ж говорю, Серый, мир полон совпадений!

Владимир вернулся к обсуждению завтрашних мероприятий; а Сергей, подталкиваемый бесом противоречия, пристал к Толику:

— А вот если б Белка вдруг взяла б и «явилась» — что б ты?.. ну, какая твоя реакция?

— Нууу… я б в чудо поверил, хы. Каждый бы день молился б, вместо того чтоб оружие чистить!

— Болтаешь… А что — крестился б?

— Дык я крещёный, ты чо. Какой блатной и без креста?

— Хы, блатно-ой… А ещё?

— Ещё б… — Толик зевнул. — Ещё б… женился б на ней, во! А чо. Раз чудо — надо было б отпраздновать, не? Тем более тут и священник — вот, Отец Андрей бы и обвенчал, очень удобно! — Он опять зевнул, — Ну… Чо они тут решили? Зараза Бабах где-то шпилится… Блокада снята… Как думаешь, Серый, участвовать нам в их завтрашних мероприятиях, или сразу рвануть к джипу — и домой?..

— Не знаю… — зевота Толика подействовала заразительно, и Сергей тоже зевнул, — В первую очередь надо б отоспаться! Неплохо б и в бане, в ихней, попариться ещё! — у них баня хорошая, а я за сёдня промёрз шо писец!.. Но, кажись, там сейчас у них лазарет… Завтра и решим, а, Толян? Вот ещё если б бог мне послал патронов 7.62Х25, то я б тоже, наверно, поверил в чудо… Но у них же у всех были калаши или СКС, так что… Эх, у меня всего полтора магазина к ТТ осталось, а ППС давно пустой! И у Владимира в привезённых запасах только 9Х18 и люгеровские, он говорит.

— А вот говорил тебе! — назидательно поднял палец Толик, — Ну ничего, возьмёшь тот Кедр, к нему же патронов привезли…

* * *

— Значит, решили! — подвёл черту Вовчик, — Ситуацию надо добить! Сейчас всем-всем — спать! — посты я сам расставлю. Вовка, ложись тоже здесь! — а я в ваш… как его? В Слонопотам спать пойду, в кунг, там печка; заодно и посторожу. Завтра, вернее уже сегодня — рано подъём, делимся на боевые тройки, объясняем технологию — и Озерье под частую гребёнку!.. Самым жёстким образом! Андрей Викторович, естественно, здесь останется — надо будет и с ранеными и с убитыми… разбираться. И с хозяйством — побили нам много. Вы уж извините, Отец Андрей, пока с Озерьем не закончим, я вам тут не помошник, и «спецназ» тоже. Мобилизуйте паству…

— Да я понимаю, понимаю, Володя…

Все стали вставать. В это время по лестнице затопали, отворилась дверь, и просунулся Бабах. Лицо его было, как и у всех, усталое; но глаза хитро поблёскивали.

— Что, закончили?..

— Закончили. А ты где шарился?? — строго спросил его Толик.

— В Озерье с Аделькой ходили! — сообщил тот; проходя, поставив к стенке автомат, стал расстёгивать разгрузку.

— Кто разрешил?? — это Вовчик.

— Ты испачкался вон!.. — показывая ему на рукав, сказал Владимир.

— Дерьмом запахло! — Отец Андрей.

— Хотите сказать: меня не было, дерьмом не пахло?? — хохотнул Бабах, снимая куртку. Потом поднёс рукав к носу, понюхал… — Хотя, пардон… это и правда, видимо, от меня… извиняюсь… так получилось… Берцы я уж чистил, чистил — и веткой, и снегом, а тут не углядел… виноват.

— Где это ты столько дерьма нашёл, что аж локтём влез? — удивился Толик.

— Да уж нашёл… Ничего, как говорится, «говно не кровь — смыть можно. Это кровь только кровью смывается».

— Кем это говорится?

— Мною. Только что придумал, гы.

— Что там, в Озерье? — уже другим тоном спросил Вовчик, про себя решив, что Адельке надо будет впаять какое-нибудь взыскание за своевольство.

— Тихо в Озерье! — отрапоровал Бабах, — И это: Хронов — всё!

— Что «Хронов — всё»? — уже понимая, о чём речь, переспросил Владимир.

— Совсем «всё»! Полностью. Да что говорить, завтра пойдём в деревню… вы же решили завтра — в деревню, не? Да реально, там спокойно — мы ж в самой их казарме были, где Хроновские базировались — мне Адель рассказала, — там глушняк полный! Мы ж по улице прошли — никто ничо! Готовые к употреблению, однозначно.

— А Витька?

— И Витьку завтра увидите… возле казармы, да… Блин, это ж надо так умазаться… говном причём! Я в коридор около двери повешу, чтоб не оттаяло; завтра по холодному соскребу… Да, кстати!

Бабах сунул руку в карман куртки и вынул пару небольших картонных пачек. Кинул их одну за другой на колени Крысу; тот едва поймал — пачки были тяжёленькие. И знакомые!

— ТТшные патроны! — подтвердил догадку Бабах, — Две пачки и ещё россыпью. Это с хроновского пистоля; из его запасов. А маузер его я выкинул — совсем никчёмная, убитая машинка, даже наш оружейник бы, наверно, не взялся б восстанавливать! — да ещё ствол подварен!

Сергей со значением переглянулся с Толиком; тот подмигнул: «- Вот тебе и чудо по заказу!»

Хмыкнул:

— И быстро-то как, а! Стоило заказать!..

— Угу! — согласился с ним Толик, — Ну, вообще, это слабое чудо. Всё же… всё же патроны — это только патроны; хотя и неходового тут калибра. Вот если б он… — Толик кивнул на иконку в углу, — …Белку б под заказ «вернул» — вот это было б сильное чудо! Но… — он стал подниматься, — Такое и «ему» не по плечу, хы. Да ладно, найдём… Жаль, конечно, что время упущено. Застряли мы здесь…

Внизу хлопнула дверь; кто-то торопливо переспросил «- Тут, что ли??»; потом по лестнице послышался торопливый топот — кто-то бегом поднимался. Все насторожились: опять что-то случилось? Но могли бы доложить по рации — пост на колокольне был возобновлён. Не добежав ещё до двери, пару раз в темноте споткнувшись; этот «кто-то» возопил Элеонориным-Белкиным голосом:

— То-о-олик!!! То-оля!!! Ты тут?? Крыс, Серый, вы здесь???

ХРОНОВ — ВСЁ…

Толстому повезло, Толстый сумел выбраться с замеса целым и невредимым. А всё почему — потому что просто плюнул на команду «Все — вперёд!»

Все — вперёд! — все и побежали за БМП, матерясь и стреляя на ходу; а он, Толстый, не побежал. Наоборот, залёг, вжался в снег, и затих. Он прекрасно понимал, что его сейчас могут поднять в атаку пинком; собственно, подавляющая часть тех, кто в атаку-то побежала, — побежали как раз из понимания того, что другого выхода нет. Или вместе со всеми встаёшь под пули и бежишь — или тебя всё равно поднимают пинками. Есть и вообще плохой вариант — могли просто пристрелить. И очень просто.

Но за последние дни Толстый столько натерпелся, что ему уже было всё равно. Просто тупо пофиг. Или схлопотать пулю, дуром «наступая», а на самом деле просто стараясь не отстать от остальных, и каждую секунду ожидая смертельного обжигающего удара; или остаться на месте, и схлопотать пулю здесь, от кого-нибудь из «основных», так любящих прятаться за спинами «чмырей». А, да и плевать!

И Толстый, вместо того, чтобы «героически наступать», просто зарылся лицом в снег и лежал недвижимо. Почему-то его никто не тронул; очевидно, не ожидали такой борзости от всегда безответного чмыря, и потому сочли убитым? Всё может быть. Во всяком случае, все побежали, крича и стреляя — и Голый, Дима Голицын потащил свой баллон огнетушителя; и Селёдка побежал, а Толстый остался. Не из протеста, не с каким-то продуманным планом, а просто так. Остался и всё. Даже и не думая, что будет, если и когда Пригорок действительно возьмут — а, видя приготовления, он в этом ничуть не сомневался, — и будут разбираться, кто был и где. И что «совершил». А толку?

«Основные», конечно, будут хвастаться победами, убийствами — как они хвастались, возвращаясь с «рейдов на дорогу»; а ему что? Да будь ты тут хоть Рэмбо; и насовершай подвигов больше, чем в «Спасти рядового Райана», всё равно — он чмо, шнырь и никчемность; и спать он будет у самого выхода из казармы, на полу; и кушать самый последний. Даже если он «будет герой», а он не хотел и не собирался быть героем; то есть если бы он побежал вместе со всеми — и не схлопотал бы, скажем, пули в живот. Или в голову, вот, в очки… Да идите вы!.. пусть здесь убьют. Или не убьют.

Не убили. Более того, когда через некоторое время, изрядно замёрзнув лёжа на снегу, и некоторое время уже слыша совсем неожиданные тут звуки: рык мотора явно не БМП и Барса; вой сирены вдруг совсем близко; согласованный грохот нескольких пулемётов одновременно; выстрелы и взрывы; он всё же поднял голову, то понял, что поступил правильно: несколько человек лежало недвижимыми, так и недобежав до окопов «противника», один БМП скрылся за гребнем Пригорка и сейчас там доносилась сумасшедшая стрельба; а злесь, в «предполье», здоровенный раскрашенный угловатый монстр, протаранив Барса, лупил по окопам несколькими пулемётами; а за ним, дальше, горел БМП. Валялся красный обшарпанный цилиндр огнетушителя, который тащил Голый…

Явно что-то пошло не так. И Толстый совсем не планировал разбираться, что же «не так», это была совсем «не его война». И он стал отползать — задом-задом, боком-боком, не забыв, впрочем, и ружьё прихватить с собой. Куда? Да чёрт знает. Он не ассоциировал себя с отрядовцами и дружинниками, пусть даже «героически бившимися» сейчас там, наверху; скорее он ассоциировал себя с теми неподвижными телами возле окопов. И то, что он был ещё жив — это несомненный, пусть, возможно, и временный, подарок судьбы! Ну и надо пользоваться. А там, дальше — что будет то будет.

Ну, он и отползал; а потом ещё краем глаза увидел, как кто-то ещё неподалёку отползает… да это же староста, Борис Андреевич; перед которым испытывали непонятный страх и Витька, и, кажется даже Гришка. Он тоже отползал; а потом, встал и рысцой, насколько позволял рыхлый снег, побежал по направлению к Озерью. Не задаваясь вопросом что это он так, Толстый выждал некоторое время, и тоже побежал к деревне. Бориса Андреевича он вскоре потерял из виду. А за спиной-справа всё громыхало, трещали, отдаляясь, выстрелы. Ну и пусть. «Это не моя война».

* * *

Добравшись до деревни, он первым делом отправился, конечно же, в привычную казарму. Не к тётке же, которая не то что выгнала его, но, отправив в дружину, ясно дала понять, что возвращаться ему не надо.

Около казармы, он, наконец, избавился от гнетущего ощущения, что в него вот-вот может ляпнуть пуля. В деревне было хорошо. Дымились трубы. Не в казарме, конечно, но вообще. Затоптанная и заплёванная «площадь» перед казармой; памятный столб, возле которого казнили Веретенникова — «лобное место», как назвал кто-то. Туалет на четыре очка. Теперь с него не только уже сорвали двери, но и оторвали часть досок со стен, отчего он стоял накренясь, грозя вот-вот обрушить крышу на голову кого-нибудь из «посетителей». Всё, конечно же, было сожжено в печке, в казарме. И никого — Гришка и Хронов выгнали всех, не оставили никого, даже больных. Тишина… только на Пригорке, вдали, стучат выстрелы; но уже совсем не так бойко, как раньше.

Он подошёл к туалету справить малую нужду — и его затошнило. Доски-помост с пола были тоже давно сорваны, яма переполнилась фекалиями; и на днях ещё кто-то, после постирушек, навыливал туда несколько вёдер тёплой воды с какой-то бог где и как достанной химией, — и сейчас «очки» представляли собой тошнотно воняющие, не замёрзшие, несмотря на морозец, болота. Пришлось свернуть за угол казармы, и облегчиться в жёлтый, весь зассанный снег на углу.

Потом прошёл в казарму. Двери были не заперты, ключ от замка давно потеряли. Собственно, и брать в казарме было нечего — всё более-менее ценное личное, что не хотелось чтоб спёрли, дружинники или таскали с собой и на себе, или ныкали у родственников на деревне.

Холодно, но всё же без ветра, и чуть теплее, чем на улице. Интересно, чем там, на Пригорке, закончилось; и закончилось ли? Мелькнула мысль «организовать» себе какую-нибудь рану, типа фронтового самострельства, — вот, вроде, из-за неё и вынужден был вернуться… А, не поможет! Нет, не поможет! Никому ничего не объяснишь и не докажешь, даже если бы и с самой настоящей раной. Хоть ты здесь подыхай! — всем всё пофиг. На этот счёт Толстый давно не заблуждался.

В последнее время он понял насчёт себя одну вещь: что сильно мешают мысли о том, «а что будет дальше». Мучают, свербят. Он смотрел на других «дружинников» и «отрядовцев», и понимал, почему им, многим из них, без образования и, кажется иной раз, и без мыслей вообще, проще живётся — да они просто не думают о том, что будет завтра! Он попробовал так жить — и, действительно, это помогло! Да не то что помогло; а и вообще, пожалуй, только это и помогало ему влачить своё существование: то, что он научился запрещать себе думать о будущем. «День прожил — и чёрт с ним!» — как говорил кто-то из «основных». Так действительно было проще — а то давно бы уже вздёрнулся б, или подставился б под пулю, как тот мужик, вздумавший спорить с Хроновым.

Вот и сейчас он не стал загадывать, что будет, когда вернутся дружинники и Витька Хронов, «Харон»; что они скажут и сделают, увидев его здесь. А просто взял и растопил печку — попросту оторвав от и так шаткого сооружения во дворе очередную доску и искромсав её на пороге тупым топором. Вскоре в печке затрещал огонь, и потянуло приятным теплом.

Захотелось есть… Есть было нечего. Вернее, он знал, где можно взять поесть — и не попрошайничая у соседок, которые всё одно ничего не дадут. Однажды он подглядел, где Дени-Волк прячет свою заначку — в углу за койкой, под полом за оторванным плинтусом. Около получаса он мучился сомнениями; а потом голод победил; голод и простое соображение: — может Дени на Пригорке-то и убьют!

Нашёл на подоконнике светильник на отработке, зажёг. Пошарил в тайничке, и вытащил коробку из-под сока. Нетерпеливо открыл её — в ней было как раз то, что и надо: примерно с полкилограмма гречневой крупы, пять кубиков бульона «Галина Бланка», половинка окаменевшего сникерса, смятый кулёк с кусочками сахара-рафинада, два пакетика чая «Липтон»; несколько карамелек, и пара «энергетических» батончиков, засохших как и сникерс. Откуда это взялось и зачем всё это Дени хранил здесь, можно было узнать только у него самого. Скорее всего остатки тех дней, когда разбой на дороге давал хороший приварок к деревенскому пайку. А сберегал, наверное, на чёрный день — Дени был прижимист и бережлив.

Толстый сходил и набрал на улице полное ведро снега, плотно утрамбовал его в ведре; ведро поставил на печку — пусть топится. Получится, наверное, с четверть ведра — можно будет помыться горячей водой, а то озяб до самых костей, лёжа в снегу. Помыться, да — если до этого времени никто не придёт и не застрелит его «за бегство с поля сражения». Ну, застрелят — ну и пусть. А снег пока пусть топится.

Для гречки же он набрал снега в старую литровую кружку с облупившейся эмалью, всю закопченную — её он поставил в саму печь, прямо на горящие дрова, чтобы вода быстрее вскипятилась. Потом засыпал в кипяток полную горсть гречки, накрошил бульонный кубик. Всё перемешал; закрыл кружку валявшейся тут же книжкой с наполовину выдранными страницами, и поставил настаиваться на печку. Прежде чем выкинуть в топку упаковку от бульонного кубика, жадно понюхал её — пахло просто чудовищно вкусно! Глутамат натрия! — вспомнил он, усилитель вкуса, ага. Ужин, он же обед, обещал быть шикарным!

На Пригорке постреливали уже совсем редко, как-то лениво, одиночными — и он не стал забивать себе голову чем там всё кончилось: надо, действительно, жить здесь и сейчас! И оттуда никто не шёл… И тогда он, дожидаясь пока допреет гречка, совсем уже осмелел, и, решив, что там наверняка многих поубивали, стал шариться по всяким укромным местам в казарме — по одеялам, матрасам, старой обуви, сумкам и чемоданчикам-дипломатам, которые тоже здесь у некоторых были вместо тумбочек. Ценного в них ничего не хранили, он знал, из-за повального воровства; но, тем не менее, осуществив тщательный обыск, он нашёл массу полезного: двое шерстяных носок, одну кожаную перчатку на меху; полбутылки мутного вонючего самогона; начатый флакон одеколона; какие-то таблетки в коробочке; пару батареек, непонятно целых или разряженных — а проверить было не на чем; несколько мобильников; складной нож; свитер; открытую банку с засахарившейся сгущёнкой; пакет с сушёной жареной картошкой, запахом живо напомнившая ему давно канувшие в Лету чипсы, до которых он был в Мувске большой охотник. С чего, собственно, и пошло — «Толстый»… Надел на себя все носки и свитер, стало сразу теплее.

Поспела гречка; и он, отхлебнув из бутылки с самогоном, принялся с наслаждением есть; говоря себе, что пусть его лучше пристрелят за чужую гречку и чужой самогон здесь, наевшегося; чем валяться в снегу на пригорке с развороченным картечью животом, в холоде и натощак. Нет, действительно, в жизни случаются и счастливые моменты, — пусть даже и под конец жизни…

Он ещё недоел и недодумал свою мысль про «счастливые моменты в жизни под конец жизни», как осторожно скрипнула дверь. Он обмер… Вот оно…

Но дверь в тёмном коридоре скрипнула уж совсем осторожно, — дружинники так не входили. Он сидел и машинально скрёб ложкой по стенкам кружки с гречкой, собирая гречку с глутоматом, дающим иллюзию мясного бульона; а в коридоре послышались крадущиеся шаги… Потом приоткрылась дверь и в казарму, и в щель, заглянул, а потом и просунулся сам Витька Хронов…

* * *

Драпанув с поля боя, в самый разгар; и весьма удачно; не попав под огонь пулемётов броневика; петляя, как заяц, Витька быстро добрался до Озерья. Теперь нужно было решить, что делать дальше.

На Пригорке… на Пригорке слышалась стрельба; и было непонятно, то ли это общинские уже добивают остатки отрядовцев, или противостояние перешло в некую окопную фазу. И непонятно, что будет дальше. В любом случае надо было затихариться как минимум до завтрашнего дня; а потом уже принимать решение. Не могло, просто не могло так случиться, чтобы в этом бою полегли все-все отрядовцы, и со всей бронетехникой — чёрт побери, их ведь было там не три и не пять человек, а почти четыре десятка! Может, отступили. Может, завтра встретимся, и, как это Хотон говорил… перегруппируемся, да. Ну и что, что не удалось Пригорок взять! — ещё в деревне можно будет пожить! Вон, Никишиных нагнуть! — у них всегда есть чо пожрать, не бедствуют!

Но пока что он направился к Кристинке, в бывший Вовчиков дом.

Кристинка была, конечно, дома — куда б ей деваться? — и сразу встретила его градом вопросов: что так долго, что за война и взрывы?? Ты же говорил, что всё просто будет, — въедем на БМП, говорил, как казаки в Париж; а тут уже темно — и никого! Что там, что случилось, что такое; где Альбертик; принёс что с Пригорка?? И почему один; а вешать этих, церковников, завтра будете?..

Торопясь, рассказал ей сжато, что случилось — естественно, указав, что он, Витька, лично перестрелял большую часть общинников; — но проклятые клерикалы откуда-то получили подкрепление, — и вот, пришлось отступить. Временно. Завтра перегруппируемся, и дадим им!..

Но Кристинка не первый день знала Витьку. И из того, что он вернулся один, и явно испуганный, сделала правильные выводы. Выслушав его, она мрачно бросила:

— Съебался, значит… Но ничего, повезло тебе, как всегда…

— Ничего не съебался, а отступил! — заспорил Витька; и уже то, что он счёл нужным с ней спорить, что-то ей объяснять и доказывать, а не просто, как обычно, прикрикнул на неё, чтобы, мол, заткнулась и не встревала куда не спрашивают, уже окончательно утвердило её в мысли, что — всё, аллес! Кончилась дружина, и кончился Витька как её командир.

Витька же, мрачно посмотрев на неё, и ясно почувствовав меняющееся к себе отношение, попытался было вернуться к прежней своей роли: распорядился приготовить что-нибудь пожрать и выпить.

Но Кристинка, сука, сидела за столом, на котором горел, жирно коптя в потолок, светильник, и не двигалась. Тогда он осведомился у неё, что она, сука, расселась; и думает ли она делать, что ей сказали?? Или желает схлопотать в свою блядскую морду?

Но Кристинка, видимо, приняла какое-то важное для себя решение; и что-то не испугалась и не засуетилась по хозяйству, как по идее должна бы была.

Тогда он встал из-за стола, чтобы и в самом деле дать ей по морде, — блядь, такой тяжёлый день был; и тут ещё эта блядища что-то корчит из себя! — но тут же и сел обратно, наткнувшись взглядом на наставленную ему прямо в лоб его собственную Осу.

— Витя. — почти ласково сказала Кристинка, — Я всё тебя хотела спросить. Откуда у тебя моего папы Оса?

— Это… — Витька не на шутку перетрусил, — С чего ты взяла, что это Ромы? Мало ли травматов на руках?

— Ты б мне показал, если б не его была! — не повелась она, — А так я у тебя его… её в кармане старой куртки нашла. Как так, а, Витя?.. Это ты из него ведь Илье Богданову в лицо выстрелил?.. А интересно, что будет, если я тебе сейчас в лицо выстрелю?..

Совсем спятила, сука! — в панике подумал Витька, но не подал виду. Только прикинул, как это сделать — чтоб вытащить сейчас быстро маузер, да и всадить ей свинцовую пилюлю в башку; совсем охуела, тварь! Но «быстро» — это было только в кино; как не упражнялся Витька, сколько не принимал «героических» поз с маузером перед зеркалом, — быстро не получалось; и уж точно Кристинка успеет шмальнуть в него с Осы… А что бывает от «сблизи в лицо» он хорошо помнил на примере того же Ильи. К тому же надежды на долбаный Аркашин маузер не было никакой! — последнюю обойму он отстрелял вообще делая осечки через раз. На «оружие одного, решающего выстрела» он, понятно, никак не тянул.

— Что, дура, обнаглела? — решил напустить строгости Витька, — Ты в кого, падла, целишься?? Совсем нюх потеряла, тварь?

Но, кажется, сделал только хуже — глаза Кристинки злобно сузились; и, казалось, она и правда вот-вот выстрелит. «- Там один патрон остался!» — панически подумал Витька, — «Вот ведь чёрт, забыл в кармане…»

— Чик! — Кристинка нажала на спуск, но выстрела не произошло. «Электроспуск отказал!» — сообразил Витька.

Он нырнул под стол, и, срывая ногти, стал отколупывать застёжку кобуры. Расстегнул, достал, взвёл курок; выпрямляясь, вскинул; прицелясь, нажал спуск… Кристинка в это время представляла хорошую мишень — бросив Осу на пол, она зачем-то кинулась к кровати; он и прицелился ей между лопаток.

— Щёлк! — осечка! — долбаная Аркашина машинка! А Кристинка обернулась от кровати, и в руках у ней был… его же автомат! Ну да! — он же и оставил ей его «на сохранение» «перед спецоперацией» взяв с собой только маузер; рассчитывая только руководить, поднимать в атаку — и расстреливать.

— Клац! — Кристинка передёрнула затвор; и дуло повернулось в его сторону. Опрометью, пригибаясь, он ломанулся из комнаты; а потом выскочил из дома. Выстрелов не последовало…

* * *

Неудачно, да, неудачно… Даже не понять, что делать… Если к завтрому кто-то ещё вернётся; если, как говорил Хотон, «сделаем перегруппировку», то с Кристинкой, конечно, он разберётся… Молить о пощаде станет, сука; но он её — он сейчас решил это твёрдо! — один хер пристрелит! Ничего себе! — она ж его застрелить хотела! Тварь. А бабу он себе ещё найдёт, и не одну! Плохо только, что никто что-то не возвращается…

Пока так думал, ноги сами принесли к дому Никишиных.

Попинал в дверь; открыли — вошёл с начальственным видом. Ага, эти пока ничего не знают — и знать им не надо. Пока старуха, льстиво заглядывая в глаза, расспрашивала «как там, с проклятыми нехристами», да «как унучок», распорядился найти чего-нибудь пожрать! — да повкуснее!

Не раздеваясь, сел за стол. Уминая варёную подмороженную, сладковатую картошку, с набитым ртом коротко поведал им, что «Пригорок наш»; что «наши остались там ночевать», а завтра всем объявят… что объявят? Вот что объявят — то и делать будите!

— Вешать будите?.. — догадалась бабка Никишина. Собственно, разговоры об этом в Озерье ходили давно: что как возьмут Пригорок — сразу там всех вешать!

— И хорошо, и правильно! — одобрила она, — Так им! А унучек мой как там, не ранен ли?

— Нет. Не ранен. Хорошо себя проявил в бою, отличился; будет награждён! — напропалую врал Витька, — Организуйте мне ещё пожрать с собой. Завтра вам всем выдача жратвы будет, с Пригорка, там — много!

Услышав такое, бабка засуетилась и собрала ему «ссобойку»: печёная картошка; кусок лепёшки из немолотого, только давленного в ступке зерна; жареные кабачки ломтиками; маленький кусочек сала. Уложила всё в весёленькой расцветки пакет с надписью «Хургада. Дьюти-фри». Витька даже подумал, не остаться ли ночевать у Никишиных; но потом решил, что если кто и вернётся, то собираться будут у казармы, или у дома старосты; и надо бы там пробежаться, разведать. А если вдруг — он не исключал, — всех там побили, и Аделька придёт сюда его искать, — то у Никишиных однозначно искать тоже будут! Самые, бля, состоятельные; у кого ж ещё. А что бабка его не задумываясь выдаст, он и не сомневался ни разу. И потому лучше на эту ночь залечь где-нибудь, где искать его точно не будут; и чтоб никто место лёжки не знал! — правила конспирации Витька усвоил на своей шкуре.

И вот, прокравшись в казарму, где ещё через окно он заметил отблески огня, он обнаружил там одного только Толстого, что-то усиленно трескавшего из кружки.

* * *

Витька просунулся в комнату, и быстро огляделся. Никого! Кроме Толстого, конечно.

— Ты что, один тут?? — рыкнул на него Витька. Собственно, Толстый у него за человека вообще не считался; и в «табели о рангах» стоял ещё на пару ступеней даже ниже Кристинки.

Толстый кивнул, и тоскливо посмотрел на остатки гречки, — он не сомневался, что сейчас Витька его за бегство с поля боя расстреляет. А он доесть не успел такую вкуснятину. И самогона надо было ещё тяпнуть…

Но Витька как-то был не расположен вдаваться в прошлое, и оценивать чью бы то ни было степень вины в разгроме дружины. И даже что Толстый жрал его как-то не заинтересовало. Всё же живой человек! — и из дружины. Пригодится.

Витька по-хозяйски прошёлся по помещению, попутно пиная валявшиеся на полу матрасы и подушки. Огляделся. Поднял лежащее на кровати ружьё Толстого, осмотрел, даже счёл возможным похвалить:

— Оружие не оставил! — молодец…

Не стал расспрашивать, как он оказался здесь; лишь поставил в известность:

— Завтра с тобой сходим… надо одну суку в чувство привести! — поможешь. А сейчас…

Он потянулся, и снова огляделся. А что? Тут его точно искать не станут! — подумают, ну не дурак же Хронов в казарме ночевать, где его в первую очередь искать-то и станут! Не здесь, конечно; а затихариться в комнатке, которая одно время была его личным «кабинетом», а потом куда дружинники таскали деревенских шмар драть… Там — залечь… под столом. Во, матрасов и одеял хватает… Велеть ещё Толстому печку посильнее натопить — и дежурить.

— Толстый, слышь! — обратился к нему начальственно. Собственно, как его по имени он давно забыл, — Давай-ка…

В это время во дворе скрипнул снег, и обострённым слухом Витька услышал это; как и шестое чувство, что ни раз его выручало, вбросило догадку, вернее — уверенность: враги, за ним!

Он заметался по комнате. Отстреливаться он и не думал, — спрятаться, непременно спрятаться! Чтоб не нашли и ушли!

— Толстый, слышь, Толстый!! — лихорадочно зашептал он, наклоняясь к его уху, — Ты это… Щас, если меня будут искать, — скажи нет, мол, его, — заходил, потом к Кристинке ушёл! Слышь, понял, нет?? Понял?? Смотри мне!! — пристрожился он, и метнулся в угол. Там лежали матрасы, и он вытащил один из них, нырнул под него, и ещё, побрыкав ногами, засунул их под скомканное одеяло. Со стороны должно было выглядеть как просто в беспорядке валяющиеся спальные принадлежности.

* * *

Ещё скрип; осторожные шаги. Может, кто из дружины?? Не, те бы не стали красться.

Так и есть — дверь распахивается с пинка; и в проёме появляются два ствола — и два слепящих фонарика! Быстро обшаривают световыми лучами помещение: Толстый сидя перед печкой с открытой дверцей, и не повернулся в их сторону, тщательно ложкой доскребая остатки каши из кружки. А ещё ведь есть сахар! Сейчас он организует себе чаёк. В ту же кружечку… С батончиками. Жёсткие — но если размочить в кипятке!.. Он уже вновь приложился к самогону, и его слегка вело.

Вошедшие в комнату Аделька и Бабах осмотрелись: нет, Хронова тут нет… Один какой-то только малохольный сидит, раскачиваясь, возле печки.

Бабах тронул его за плечо:

— Слышь…

— А?.. — поднял тот безмятежное лицо.

— Ты чего тут?

— Кушаю.

— Ты из дружины?? — резко спросила Аделька, не опуская ствола автомата, — Ты ведь Веры Сергеевны племянник? В дружине? Был сегодня на Пригорке?

Тот послушно закивал:

— В дружине. Её, да, племянник. Был. Потом убежал. Ещё до всего этого. Сейчас — кушаю. Хотите? — он протянул им половинку сникерса.

Бабах помотал головой и отвернулся. Аделька продолжала допрос:

— Ты… это… как тебя зовут? Не помню я, мы редко пересекались.

— Толстый. — сообщил Толстый и икнул.

— Я не позывной спрашиваю, а имя!

— Я… забыл уже… Толстый, просто Толстый… — уныло сообщил он, и, помолчав, добавил. — Я, может, потом, вспомню…

— Пьяный, что ли? — покосился на него Бабах.

— Похоже, — ответила Адель, — Празднует пацан. Что живой остался. Ну что ж, это действительно удача. Слышь, парень… — она намеренно не стала называть его «Толстый», — Слышь, Хронова не видел? Витьку.

Слышавший этот весь диалог спрятавшийся Хронов при этих словах пустил себе горячую струю в штаны. Страшнее чем сейчас ему не было никогда в жизни. Он отдал бы правую руку и правую ногу, лишь бы эти двое сейчас ушли.

Толстый лишь покачал головой.

— А где он может быть?

Толстый пожал плечами. Сунул в рот половинку сникерса, от которого отказались «гости», и стал его с наслаждением грызть.

— Ладно. — Решила Адель, — Джон. Он может быть у старосты, у Кристинки, или у Никишиных. Во всяком случае надо проверить.

Они вышли. Вслед за ними, на четвереньках, выбрался Толстый, а в коридоре, озаряемом метающимися лучами фонариков, держась за дверной косяк, с трудом и не сразу встал на ноги. Наверное не стоило пить на голодный желудок, надо было сначала покушать…

— Тут вот ещё надо проверить! — Адель распахнула дверь в конторку, осветила её фонариком. Никого. Вернулась в коридор. Толстый стоял, покачиваясь.

— Не пей больше. — назидательно сказал ему Бабах, — А то угоришь от печки. Завтра мы сюда приедем, будем разбираться. Кто и что, что с вами делать. Вернее, они приедут — общинники. Понял?

Ровным, без интонаций голосом, Толстый сказал:

— Витька в казарменной спальне, в углу у стены, под матрасом спрятался. У него пистолет.

Мгновенная пауза, потом девушка рванулась в открытую дверь, но Джон сильно схватил её за рукав, удержал; и ворвался, моментально сместившись в сторону по стене, сам, первый. За ним она.

Толстый стоял, держась за стену и чуть покачиваясь. Нет, правда, как же его зовут?..

В комнате раздался вопль, как если бы орала кошка, которую медленно переезжает машина. Звук удара. Ещё. Неистовый вой, который наверняка слышали и в соседних домах. Снова удары.

— Н-нет!! Джон — не бей его по голове!! — какой-то нечеловеческий голос, — Держи его!! Руки! Руки держи!

Неистовая возня, нечленораздельные выкрики. Потом всё затихло; звуки возни продолжились, но это уже была другая возня, не сопротивление и связывание — а беспомощная возня обездвиженного. Мычание.

Озабоченный мужской голос:

— Как бы не задохнулся.

И женский:

— Ничего. Носом дышит. Уши свободны. Главное, чтобы он слышал всё, что я ему скажу.

Потом брыкающегося, связанного Хронова протащили мимо Толстого и выволокли на улицу. Тогда он прошёл обратно в комнату. В углу всё было перевёрнуто, даже пара кроватей. Во дворе, даже сквозь окна, доносилось сдавленное мычание; и холодный, какой-то неживой голос. Кажется, она что-то ему рассказывала или объясняла. Собственно, Толстый не прислушивался. Он поднял с пола обгрызенную половинку сникерса, и, обтерев её, положил в кружку. Залил водой из ведра — снег уже растаял, и вода была тёплой, — поставил на угли в печку. Надо будет ещё дров — подумал. К Хронову он не испытывал никакого сочувствия. Ненависти, впрочем, тоже; чисто ощущение, что тот получает то, что заслужил.

Вышел во двор, ёжась от морозного ветерка. Два фонарика лежали на снегу, их лучи скрещивались на недоломанном ещё до конца туалете. Держа Хронова за воротник, Адель топила его головой, лицом вниз, в туалетной жиже. Он брыкался; хорошо видны были его скребущие носками ботинок снег ноги. Бабах помогал, держа его за пояс и за связанные за спиной руки. Идти сейчас отрывать доску было явно неуместно, и Толстый вернулся в казарму. Ничего, он подождёт. Такое ощущение, что сегодня… да, наверное, и завтра, сюда, в казарму, вряд ли придёт кто-нибудь из дружинников.

Потом возня во дворе прекратилась. Через некоторое время в комнату вернулся парень; прошёлся по помещению, подсвечивая фонариком; поднял Витькин маузер с пола, ещё что-то; на ружьё Толстого, лежавшее на кровати, не обратил внимания. Подошёл к печке, посветил в ведро.

— Я возьму, ладно? Ты себе потом ещё нагреешь.

Забрал ведро и вышел. Через некоторое время вернулся, поставил на плиту ведро, уже со снегом. Ничего не говоря вышел.

Тогда Толстый, поняв, что заключительный акт драмы закончился, вышел во двор. Вдали по улице видны были удаляющиеся лучи фонариков. Подошёл к туалету. Из смрадной ямы, вокруг которой по белому снегу было густо разбрызгано дерьмо, видны были ноги, задница, связанные за спиной руки, и поясница Хронова. Всё остальное скрывалось в туалетной жиже.

Толстый оторвал ещё одну доску, — и туалет, качнувшись, стал крениться набок. Ничего…

Вернулся в казарму; изрубив, вернее, изломав доску — причём топор стал явно ещё более тупым и более тяжёлым, — снова развёл огонь в печке. Кипяток в кружке поспел; и он с удовольствием заварил там же Липтон. С наслаждением, обжигаясь, выпил всю кружку, размачивая батончик в кипятке.

Потом устроился спать — по привычке на полу, возле печки — но теперь уже со всем комфортом: подложив два матраса и укрывшись тремя одеялами. Последними мыслями его перед засыпанием были что Хронов получил по заслугам, отрядовцы получили по заслугам… Что у Хронова хорошие тёплые ботинки; и хорошо бы их снять, лучше сейчас, потому что к утру он задеревенеет… С этой мыслью он и заснул. Ночью его никто не тревожил; не посещали его и сновидения.

ЗАЧИСТКА

Быстро, с самого раннего утра выдвинуться не удалось; хотя Вадим рвал и метал, ругался, требуя «начинать немедленно». Отвлекало то одно, то другое. После всего произошедшего вчера толком выспаться никому не удалось, кроме, пожалуй, Владимира — тот спал как убитый. Для остальных встряска от дневных событий была слишком велика; оттого в основном все и угомонились только под утро.

Потом Вовчик с Владимиром обсуждали технологию зачистки. Потом Хорь расставлял новые посты, — выдвигая основные силы общины в деревню, он отнюдь не хотел оставлять Пригорок без защиты — внезапный удар уцелевших в бойне, или какой-нибудь бродячей группы мог застать врасплох. Потом он же подбирал «тройки» для собственно зачистки; и они вместе с Владимиром устроили нечто вроде импровизированного тренинга во дворе возле церкви и в одном из домов общины, — Вовчик, как настоящий «военный вождь», отнюдь не собирался подставлять своих бойцов под пули и собирался действовать наверняка.

Также, пока в первом приближении, решили что делать с пленными и с теми, кого удастся «выцепить» в деревне. И с самими деревенскими. Разногласий тут не было — и Вовчик, и Владимир, и Вадим, и даже Катерина — все были за максимальную жёсткость. Этот гнойник нужно было выжечь раз и навсегда, без вариантов!

Пока возились с подготовкой, Бабах руководил технической стороной дела: во-первых окончательно выгрузили и распределили привезённое оружие; во-вторых заправили «по пробку» сам Слонопотам и выгрузили бочки с топливом, которое Владимир предусмотрительно привёз из Норы. А главное — Бабах смонтировал «из говна и палок», как он выразился, а точнее, из всякой электронно-электрической лабуды, найденной в общине и в трофейных машинах, слабенький, но вполне действенный мегафон, усилитель; динамик которого установил на крышу Слонопотама.

Таким образом провозились до самого обеда; ну и, — раз уж так сложилось! — пообедали, — и двинули «на зачистку», как назвал операцию Вовчик. То, что в ней не принимал участия Отец Андрей, кроме чисто делового момента — разбираться с хозяйством на Пригорке, — имело ещё и другое значение, о котором Вовчик не счёл нужным распространяться, а именно: чтобы священник по своей доброте душевной не вздумал вмешиваться в планируемые весьма жёсткие по своей сути мероприятия.

Несмотря на то, что самым рьяным инициатором самой жёсткой зачистки («- Чтоб духу их, сынов шайтана, там не оставалось!» — как он выражался) выступал Вадим, он тоже остался на Пригорке. Всё же он был ранен; к тому же кому-то «из основных» нужно было «пасти округу», как выразился опытный Крыс, — и лучше с колокольни.

— У нас в Башне на этот случай специальная бабка есть! — сообщил он всем, немного бахвалясь, — ОльгаИванна. Очччень дельная бабка! Тщательная и боевая — она в гопников банками с компотом швырялась, хы! И сейчас службу несёт. Правда без снайперки. Мы ей бинокль дали.

Довод, что надо остаться на Пригорке для наблюдения за обстановкой «как у нас бабка в Башне» был, конечно, неубедительным; но вот ранения; а главное — то, что Зулька однозначно заявила, что если отец пойдёт в деревню, то и она тоже на пригорке не останется; будет Крыса страховать; и вообще — надо бы Альбертика выцепить и пристрелить, наконец, гада! — вот это послужило доводом. Вадим остался, при условии, что обе дочери останутся при нём! Особенно с Гузелью нужно будет переговорить! — что-то она вернулась с такого блестящего, по результатам, путешествия в Оршанск совсем смурная, дома почти не ела, и о путешествии ничего не рассказывала — хотя, казалось бы, вернулась со своим парнем, столько долго её добивавшимся; отец-мать — согласны, — так в чём дело-то?? Дочь отмалчивалась. Надо было разобраться…

Единственно что перед отправкой «экспедиции на зачистку», Вадим буквально заклинал: жёсткость, жёсткость и ещё раз жёсткость! Чтоб ни одного!.. Ни под каким видом!.. И хорошо — попа с собой не берёте, — мешал бы со своими проповедями человеколюбия. Жёсткость и жёсткость; и даже жестокость!..

* * *

Неторопясь, порыкивая дизелем, Слонопотам, управляемый Владимиром, по следам от гусениц БМП, вчера пришедших из Озерья, добрался до околицы деревни.

Здесь он распахнул заднюю дверь кунга, и из него высыпался «десант»: три тройки зачистки. Катерина, Адель и Верочка. Толик, Крыс и Бабах. Матюшкин, Белка и Лика-Мишон.

Толик не хотел отпускать Элеонору «на зачистку», но она настояла. Это было не очень сложно: после вчерашнего реального чуда, Толик до сих пор пребывал в состоянии некоторой «ушибленности»: он, всегда очень «земной», практичный, не верящий ни в какую потусторонщину, несколько потерял ориентиры, отделяющие реальность от мистики; и договориться с ним оказалось неожиданно легко.

По боевому расписанию, действовать должны были только первая и третья тройки; «основную ударную силу» в виде тройки Толика, Крыса и Бабаха Вовчик назначил в свой «стратегический резерв»: нарвавшись на любое серьёзное сопротивление, тройки зачистки не должны были вступать в бой, а лишь, отступив, блокировать сопротивляющихся огнём, и вызвать резерв. «Резерв», вооружённый кроме личной лёгкой стрелковки теперь уже и пулемётом с двумя гранатомётами, должен был «жёстко и нелицеприятно», не впутываясь в перестрелки, «вынести к чёртовой матери всех сопротивляющихся вместе с их окружением!» — как выразился Вовчик, отнюдь не собиравшийся больше нести потери в личном составе. Зрелище убитых общинников: Геннадий Максимович, прошитый навылет из пулемёта; Настя, получившая пулю в голову; других убитых и раненых при вчерашней «гражданской войне», в том числе и Алёнки, прибывшей с Владимиром на помощь, — всё это отнюдь не способствовало каким бы то ни было мыслям о «соразмерном применении силы» и «соблюдении правил и обычаев войны».

Сам Вовчик для себя посчитал, что для него не будет унижением его военного авторитета, если он, послав, по сути, на передовую девчонок из «спецназа», сам будет следить за происходящим и руководить операцией из относительно безопасного места — через люк в крыше бронемашины.

* * *

Поравнялись с первым домом. Две тройки, похрустывая снежком, взяли его в клещи, отрезая возможность бегства, — и через громкоговоритель Вовчик по возможности убедительным, но нейтральным тоном зачитал обращение:

— Всем выйти из дома, включая детей, стариков, больных и раненых. Имеющееся оружие вынести и сложить перед входной дверью. Стоять перед входом, руки держать на виду, резких движений не делать. Каждый, кто окажет любое сопротивление — будет убит. Со всеми остальными будут предприняты следственные действия!

Последняя фраза должна была символизировать, что огульно, скопом, убивать они никого не собираются; но и заранее, всем и каждому, гарантировать жизнь тоже не намерены. Хотите иметь шанс на жизнь — выходите. Нет. — ваш жизненный цикл будет окончен тут же, самым прямым и примитивным способом.

Обращение пришлось повторить трижды; но из дома никто не вышел — хотя дымящаяся труба и расчищенный снег во дворе однозначно показывали, что дом обитаем.

— Слышь! — стукнул в стену кунга прикладом Толик, — Слышь, Хорь! Так не пойдёт! — они нас чо-то серьёзно не воспринимают! Давай я врежу из ПэКа по окнам, чтоб поняли что тут без шуток.

— Давай! — откликнулся сверху Вовчик, — Только не по окнам — со стеклом ведь вообще никак! — вдарь под крышу. Ну и, чтоб не зацепить случайно кого. Как думаешь, пробьёт пулемёт бревно?..

— Спрашиваешь!.. — Толик живо изготовился для стрельбы с колена, и вскоре пулемёт разразился длинной очередью, прошившей строение чуть выше окон! Полетели щепки…

Чуть только отгремело эхо выстрелов, Вовчик обратился вновь:

— Следующий этап будет — граната в окно! Считаю до пяти. Раз!..

На этот раз обращение было воспринято как вполне убедительное: дверь дома распахнулась, и во двор один за другим потянулись, подняв руки в интернациональном жесте сдающихся, перепуганные жильцы. Вовчик поразился, сколько их было много! — впрочем, да; ведь после того как они ушли на Пригорок, в Озерье ещё прибывали и прибывали люди, которых голод и война гнала по земле Регионов… Многих, большинство из них, он и не знал в лицо.

После того как все вышли из дома, одна тройка контролировала обстановку вокруг, а вторая вошла, вернее, ворвалась в дом, проверяя все углы и потаённые места на предмет прячущихся.

Никого.

После того как Вовчику сообщили, что зачистка произведена, он обратился к «жильцам»: всем сейчас теплее одеться, и через час собираться у… у того дома, где всегда собрания и проводили — у бывшей конторы! — так нейтрально он назвал казарму хроновской дружины. Будут доведены до сведения новые расклады. Что расклады в деревне со вчерашнего дня поменялись — надеюсь, все уже поняли??

Все послушно и испуганно покивали и убрались обратно в дом. Вот примерно по тому же сценарию и пошли по деревне. Нет, не везде, далеко не везде обходилось без эксцессов. В следующем уже доме тётка с набрякшим, красным как свекла, опухшим лицом, кинулась на группу зачистки с диким криком «- Где мой Мишка, где он, я спрашиваю??» Ясно, что речь шла о ком-то из хроновских дружинников. Кто мог сказать «где он»? — далеко не всех убитых опознали, а ранеными и пленными сейчас как раз должен был заниматься Отец Андрей на Пригорке.

Тётку сгоряча чуть не пристрели; но, впрочем, обошлось всего лишь «убедительным» ударом ей в подбородок прикладом автомата. Закатив глаза та села на снег. Вовчику пришлось внести в своё обращение дополнение: что, мол, собравшимся у конторы и будут доведены предварительные сведения о ваших родственниках, сейчас находящихся на Пригорке. В каком «виде» они там находятся он уточнять не стал.

* * *

Возле дома старосты приняли особые меры предосторожности. Бориса Андреича-то точно не было ни среди пленных, ни среди убитых — во всяком случае среди тех, кого нашли и стащили во двор к церкви. А значит хитрый гад опять сбежал, и встречи с ним можно было ждать в любой момент.

Вовчик, как и Владимир, питал какое-то животное, подсознательное отвращение к старосте. Он не мог объяснить это логически; но каким-то шестым чувством чувствовал, что большая часть бед, произошедших в Озерье, была связана и проистекала через него, странного типа из Мувска, любителя декламировать реплики героев из старых классических пьес. Он, как и Владимир; да, собственно, как и все те, кто ещё с лета жил в Озерье, питали к старосте странное чувство — нечто среднее между ужасом и омерзением. Примерно как к больной бешенством крысе, загнанной в угол — омерзение и ненависть, замешенная на подсознательном ужасе перед смертельно опасным животным. Для себя Вовчик даже решил не играть с ним в беспристрастность — а, как только увидит его, пусть даже и сдающегося, — попросту пристрелить его на месте. В конце концов гражданские войны — войны между гражданами одного государства, одной общности, одного менталитета, — всегда были самыми жестокими; и в них редко учитывались какие-либо «правила», — только взаимная ненависть и голимая целесообразность решали кому жить, а кому умереть. Отчитываться тут некому… ну и нехер разводить гнилой либерализм!..

Однако стоило только Слонопотаму остановиться возле его дома; группам зачистки занять позиции; и Вовчик через усилитель не окончил ещё и первой фразы, как дверь открылась, и из дома выбрался какой-то согбенный старик. Сильно припадая на одну ногу, он подковылял к группе зачистки и стал мелко и суетливо кланяться.

Одет он был в рваные балохонистые камуфляжные штаны, явно бóльшие ему на несколько размеров; кутался в рваную телогрейку бог знает каких времён, из дыр которой торчал даже не синтепон, а самая настоящая желтоватая от старости вата. На голове — драная лыжная шапочка. Довершала облик старца длинная, по грудь, седая борода.

Старик, шепелявя, назвался «Евсеичем», и сообщил, что он на прошлой только неделе пришёл своим ходом в деревню из соседнего района, где у него сгорел дом. Родственники не приняли ненужного им теперь старика; и он шёл от деревни к деревне, побираясь и помогая по хозяйству. Тут, в Озерье, «хозяин, главный тута» приютил его — взамен на присмотр за хозяйством: топить печку, изыскивать дрова, топливо; готовить кушать, греть воду… За это — кормили… Нет, сам «БорисАндреич» как вчера ушли с «сотоварищи» наверх, «на войну», как он сказал — так и не вернулись… местных раскладов он, нет, не знает… он «ни за кого», он тута только «за поесть…» Не убивайте и не прогоняйте старика, воины; дозвольте жизнь окончить в тепле и хоть с какой пищей — он, Евсеич, ещё может быть полезен…

Старик вызывал жалость: из-под кустистых бровей, таких же седых как борода и пряди шевелюры, торчащей из-под шапочки, смотрели светлые, непрерывно слезящиеся, со старческой безуминкой глаза. Руки его тряслись, колени подгибались — и непонятно было, то ли от старости, то ли от страха. Голос дрожал; и смотрел он с такой мольбой, что и в очерствевшем сердце Вовчика шевельнулась жалость. Что, чёрт побери, жизнь с людьми делает! — жил вот человек, работал; дом свой имел, наверняка — пенсию, родню, семью… И вот — вынужден на склоне лет скитаться; проситься «в приймаки» чисто за еду, — и никому-то он не нужен! — ни бывшему государству, ни родственникам, иди и сдохни где и как хочешь, старый…

— А что в доме?.. — осведомился Вовчик.

Старик поведал, что в доме, кроме него — никого; что «после вчерашнего» никто не вернулся, — а он оставлен тут присматривать за припасами, кои тут, в доме, в погребе, то есть под полом, и хранятся! — припасы на всех тех «воинов, кои пошли вчерась воевать церкву». Всё здесь, в подполе; а он, Евсеич, без разрешения — ни-ни, даже кусочек! — он всегда был честным человеком…

Это было интересно! — и Вовчик скомандовал первой тройке произвести зачистку — естественно. С соблюдением всех правил безопасности! — мало ли что тут старик говорит!

Осмотрев дом, группа зачистки доложила, что да — так и есть: дом пуст; а в подполе действительно хранятся немалые запасы продуктов.

Это была хорошая новость, и Вовчик повеселел. В конце концов он, как «военный вождь», проведя зачистку деревни, кроме вопросов, связанных с репрессиями, ведь будет так и так вынужден решать и вопросы хозяйственные — и в первую очередь чем и как кормить людей. Бросить их на произвол судьбы — как бы не вариант. Судя по состоянию тех домов, что они уже осмотрели, ничем хорошим это не кончится — большая часть до весны не дотянет. Да, такова доля «оккупанта» — оккупировал? теперь сам решай их хозяйственные вопросы. Плохо, скудно, криво, с их помощью — но решай сам; решения как им жить дальше принимать тебе. А он не господь бог, чтобы «шестью хлебами накормить сонм страждущих», как вещал Отец Андрей в одной из проповедей. Интересно, как у этих страждущих, так удачно накормленных, было с дефекацией? — в соответствии с массой фактически потреблённого продукта, или больше; а если больше — то как с законом сохранения массы?.. В общем, Вовчик был убеждённый материалист; хотя вчерашние события с внезапным появлением Элеоноры, сестры Вовки, про которую тот забыл ему сразу сообщить; и которая, как внезапно же оказалось, была и подругой Толика, в поисках которой он с друзьями так вовремя и прибыл в Озерье, несколько поколебали его неверие в чудеса. Впрочем, и не у него одного.

Старику Евсеичу Вовчик разрешил не являться на место общего сбора к конторе; а быть дома, оберегать запасы — и, если вдруг явится староста, — бегом и немедленно сообщить ему, как «главе новой администрации деревни». Понял? — понял. Старик мелко и благодарно закивал, и упятился в дом; а Слонопотам, сопровождаемый группами зачистки, двинулся дальше.

* * *

Слонопотам миновал уже половину деревни, и приблизился к конторе. Там, поблизости, был дом Никишиных, и всё семейство явно было в сборе, пялясь в окна на приближающуюся кавалькаду — впереди Слонопотам, за ним, ощетинясь стволами во все стороны, «тройки зачистки».

— Ишь… как фашисты прям! Эта… зондеркоманда, во! — проскрипела бабка, оглядываясь на своих; отыскивая взглядом внука, вчера счастливо избёгшего смерти, ранения или плена на Пригорке. Тот, тоскливо улыбаясь, старался вжаться спиной в угол. То, что «расклады в Озерье меняются» он понимал ещё лучше других.

После «обращения» Вовчика в доме началась суета — все слышали пулемётные очереди у некоторых других домов, и, естественно, мысленно уже нарисовали себе картину, что всех неподчинившихся тут же и… того! Из пулемёта. Ибо «расклады сменились».

Внук завыл:

— Бабушка, ба-а-абушка, не выдава-ай!!

В истерику впали и его мать, и большинство из «домашних». Лишь сама бабка, как «глава клана», да ещё их «илотиха» Тамара сохраняли пусть внешнее, но спокойствие. Бабку поддерживал её немалый жизненный опыт; Тамару — осознание, что хуже не будет; а, чем чёрт не шутит, со «сменой раскладов», возможно, что-то и улучшится. Бабка, и всё её наглое семейство, обращающееся с ней и её дочкой как с рабами, озлобили её в последнее время донéльзя.

— Эта… эта… Что ж делать-та… — взгляд бабки метался, — Выходить-та нада-та! А то сожгуть ведь!

— Ба-а-абушка!!! Не выдавай!!!

— Так ведь, эта… выдавай-невыдавай, толку-та… Как дадут из пулемёту-та, тута все и поляжим…

— Ба-а-абуш-ка-аааа!!!

— Малчи, малахольный! Малчи лучче!..

— …Никишина! Выходите во двор все, руки держать на виду!.. Оружие бросить на входе! Тогда стрелять не станем! Считаю до пяти… Раз!..

— Эта… — бабка ткнула пальцем в Тамару — Иди-ка, выйди! Вон… — она указала на автомат внука и разгрузку с магазинами, — Вот эта вот всё выниси!.. Атдай. И… и скажу, пусть уезжають! — боимся мы выходить; дети тута!! Иди, грю, чо стаиш, каму сказалая я??!

— Три!..

Но Тамара что-то резко стала «выпрягаться». Вместо того чтобы подобострастно метнуться, выполняя «указание», она с удивительно вдруг независимым видом, и подчёркнуто неторопясь, взяла автомат и разгрузку, и, неудостоив бабку ответом или даже взглядом, вышла.

В окно бабка видела; как та подошла к бронемашине, держа оружие в вытянутых руках, положила всё это на снег, о чём-то переговорила, задирая голову, с Вовчиком. Затем вернулась в дом, и с порога удивительно наглым, как это оценила бабка, тоном, произнесла:

— Сказали всем выходить! Ему… — она кивнула на трясущегося в углу внука Никишиной, — первым.

— А ты сказала ли?… и вааще… чо-то ты, Томка, чо-то ты… нахально как-та, ведёшь себя… Ой, сма-а-трииии…

— Баушка… — вдруг совершенно не прежним, не испуганно-жалким голосом ответила та, — Вы, может, не поняли ещё?.. Вам же, вон, говорят: расклады поменялись, власть сменилась. Сейчас не мне, а вам, баушка, надо «смотре-е-ть!»

Последней фразой она явно и нагло передразнила манеру говорить старухи. Та побледнела. «Расклады», реально, менялись — и чем это чревато, ещё стоило разобраться… «Домашние» выли, малышня испуганно сопела, внук плакал в углу. Тамара демонстративно стала одевать свою дочку. Надо было определяться…

— …Пять! — донеслось окончание счёта с улицы; и тут же короткая очередь прошила стену под потолком, сбив несколько банок с полки.

— Ваааа!! Ииии!!! — с визгом и криками семейство повалилось на пол, закрывая головы руками. Бабка осталась недвижима; взгляд её метался по комнате.

— Снова отсчёт — и граната в окно!.. — послышалось с улицы, — Раз!..

— Ну!! — подхватилась бабка с места, приняв, наконец, решение, — Быстро на улицу!!

Это было сказано, вернее, скомандовано внуку, тоном, не терпящим возражений.

— Быстро, я сказала!!

— Ба-а-бу-ушка-а-а…

— Быстро, говорю!! Али нам тут всем из-за тебя пагибать! Выходи, грю! Ну! — бабка уже кричала на трясущегося внука, — Авось не застрелют! Ну и что, что в дружине был!.. Там многие были. Давай, выходи! Не погибать нам тута из-за тебя, малохольного! И все — адивайтися! Быстро!!

Началась суета, все лихорадочно принялись одеваться.

Вовчик не успел досчитать и до четырёх, как из дверей дома первой вылетела сама бабка Никишина; и, устремившись к забору, возле которого стояли готовые к проведению зачистки «тройки», не обращая внимания на наставленные на неё стволы, шлёпнулась на колени, и заголосила чуть не на всю улицу:

— А-а-ай, Во-ва-чка, да наканец-та вы пришли-и-и-иии!!! Да сколько ж мы вас жда-а-али-та-а-а!!.. Да сколька-ж мы без вас натерпелися-та-а-а!!! Да спасители вы наши-и-и-иииии! Благослови вас бог, прогнали проклятага старосту и Гришкиных убивцев-та-а-а!.. Накажи их господь-та-а-аа!!.. Спаси вас Христос за ваши добрыя дела-а-а, милостивые вы наши; долго мы вас ждали-таааа, бога за вас молили-та-аааа!!!

Вовчик молча, с высоты кунга, молча рассматривал голосящую бабку. Словам её он не верил ни на грош, зная её хитрую и подлую натуру, но понимал, что ей надо проораться, — иначе трудно с ней будет вести беседу. Вот сволочная старуха…

* * *

В соседних дворах прекрасно слышали и обращения Вовчика по громкоговорителю; и вопли старухи Никишиной. Все соседи также прекрасно знали, что из себя представляет бабка Никишина; насколько тонко она «чувствует политический момент»; и по её воплям чётко поняли, что бабка явно «сменила вектор»; а, стало быть, прежней власти и вправду каюк… Старая Никишина была общепризнанным флюгером; и, если уж она позволяла себе во всеуслышание, на всю улицу, катить бочку на старосту и «Гришкиных убивцев» — стало быть, всё! — власть, действительно, меняется!..

В соседних домах засуетились: не дожидаясь, пока очередь дойдёт до их домов, принялись спешно одеваться.

* * *

— Ща я его чпокну… — разглядывая Вовчика через снайперский прицел мосинки, хищно пробормотал Васёк, — Он ща допиздится у меня тут…

Он занял позицию за дровяным сараем через два дома от двора Никишиных, где они провели эту ночь; и был готов «завалить главного их» с первого выстрела, как вчера на Пригорке свалил кого-то там же, выглядывавшего из люка на крыше бронемашины, в красной куртке и с РПГ.

— Ты чо, совсем дурак?? — ткнул его в бок кулаком Чевер, — «Валить» надо было вчера, на Пригорке! А сейчас ты чо хочешь? — чтоб нас тут раскатали из пулемётов и с РПГ?? Куда мы тут денемся-то после того как ты его «завалишь»?.. Снегу, бля, по колено! Да от нас мокрого места не останется, нах; быстро убрал ствол, мудак!

Васёк, получив тычок в бок, болезненно скривился — он был ранен… В словах Чевера был прямой резон: это тебе не заваруха боя; тут в ответ на снайперский выстрел однозначно с землёй смешают… Что мог сделать броневик, поливая окопы сразу из четырёх пулемётных стволов, он наглядно видел вчера; к тому же гранатомёты… Да, стрелять сейчас — это верная смерть… И он отложил мосинку.

— Давай, пока досюда не дошли — в дом! — продолжал шипеть на ухо Чевер, — Берём всё, что найдём из жратвы, лыжи, — и дёргаем отсюда, огородами! Не погонятся же они за нами! Ну!

Пригибаясь, они побежали обратно к дому.

* * *

С Никишинами всё было решено: одевшись потеплее, они, выбравшись на улицу, всем скопом побрели к месту сбора — к конторе. Внук бабки, тщательно обысканный, получив пару зуботычин от Толика — впрочем, беззлобно, чисто «для понимания ситуации» — также, впереди Слонопотама понуро побрёл по улице.

СУДЬБА СТУДЕНТА

Продвижение по Озерью шло своим чередом; однако в одном из дворов произошёл эксцесс — вооружённое сопротивление; и «группа зачистки» понесла потери.

Получилось это как-то нелепо. В доме был, вернее, «отлёживался» кто-то из подранков; причём не из Оршанских, а из Гришкиных «отрядовцев». Ему повезло удрать с Пригорка, получив только пару ни то пуль, ни то картечин в левое плечо; и, добравшись до Озерья, он, конечно же, и пришёл в тот дом, где вместе с тремя товарищами и «квартировал». Теперь товарищи остались там, на Пригорке, возле церкви; и в каком качестве — «двухсотыми» или «трёхсотыми», — он не знал. Сейчас, перевязавшись как мог; отдохнув за ночь, он как раз раздумывал, что делать: или, если, как вчера казалось, случился полный разгром — линять в одиночку обратно, домой, в Никоновку; либо обождать — авось он не один тут такой; и Гришка, или Макс, или кто из «основных», станет собирать отряд обратно, и можно будет действовать организованно. На это он больше всего рассчитывал — переться в одиночку, пешком, раненым в Никоновку, — ещё то удовольствие. Можно тупо не дойти. В отряде ты охотник; одиночкой ты — дичь… Причём хоть для кого.

Словом, он выжидал. Ну и дождался! — дождался зачистки. Когда этот броневик встал перед домом и монотонный голос уже привычно оповестил о «выйти», «сложить оружие», «проследовать к конторе для разбирательств» и всё такое, он, в панике, запретил выходить из дома кому бы то ни было. Толстуха-хозяйка, вернее, бывшая толстуха; а сейчас просто безобразная тётка с висящими брылями вместо щёк и с пустым кожистым мешком на шее на месте бывших двух подбородков, пронзительно запричитала, что из-за него их всех убьют; вой подхватили её дочка и бабка; что-то замямлил слезливым голосом её мужинёк — но он приказал им заткнуться. Он был в панике, и больше всего желал, чтобы эта напасть куда-нибудь сгинула… Он был в курсе, что Гришка с союзе с местными планировал сотворить с защитниками Пригорка, и потому как-то не сомневался, что и те, внезапно победив, ответят тем же. Словом, ничего хорошего он не ждал…

Очередь по стенам; летящая штукатурка и свист пуль лишь укрепили его в убеждении, что «всё, приплыли!»; и он, впав в ступор, не отреагировал и на обещание забросать дом гранатами, и на отсчёт времени. Просто забился в угол, и, выставив перед собой калашников, злобным шёпотом сообщал хозяевам, что «порешит всех», «если они дёрнутся». Куда и как он предупреждал их «не дёргаться» он не уточнял…

В общем, потеряв терпение, Вовчик, посоветовавшись с Владимиром, решил применить «крайние меры» — в частности, чтобы «и другим было неповадно», — но в последнюю минуту от выстрела с подствольника по окнам всё же воздержался — из-за явно видных мечущихся за стёклами, но тем не менее не выходящих «гражданских», среди которых была и девчонка — ребёнок, стало быть. Ну, пусть не ребёнок — подросток; тем не менее устраивать им всем тут сейчас аутодофе было как-то чрезмерно. Чёрт его знает, почему они не выходят…

И он дал команду, провести зачистку — на этот раз, впервые за пройденный уже маршрут, явно не пустого дома.

Несмотря на то, что очередь «зачищать» была первой тройки, на зачистку двинулась тройка под руководством Белки-Элеоноры. Толик не на шутку взволновался; и, наплевав на расклад, тоже двинулся, в дом, с пулемётом наперевес, решив для себя, что второй раз терять подругу он ни в коем случае не собирается; и пусть там кто-нибудь хоть шелохнётся — порешит всех, благо в пулемёт только что заправил свежую ленту-двухсотку.

Не успел. Как только группа зачистки ворвалась в дверь, предварительно отстрелив очередью запертый изнутри замок, кто-то, находящийся внутри, тоже начал стрелять… Нет, перестрелки не получилось: ворвавшаяся в дверь троица устроила такой подавляюще-массированный огонь, что снаружи казалось, что внутри непрерывно жгут боеприпасы не меньше десятка стволов. Всполошившийся Вовчик отправил на подмогу весь свой «спецрезерв» в составе Крыса и Бабаха, как наиболее умелых бойцов; и сам было собрался выбираться из кунга; но покинувший кабину Слонопотама Владимир крикнул ему, чтобы он оставался на месте, а он сам проконтролирует ситуацию. С удобным, разворотливым для боя в тесноте АКСУ, милицейской «ксюхой», он также скрылся в доме.

Стрельба, как началась, так же внезапно и кончилась. Вовчику оставалось мучительно ждать результата…

* * *

Густая пороховая и известковая пыль, катающиеся под ногами гильзы. В большой комнате дома, возле сплошь исклёванной пулями белёной извёсткой печи, на полу распластался чужой боец: американский камуфляж «морпат»; левая рука, плечо перебинтовано — ранен, видимо вчера. Валяющийся рядом автомат не оставлял сомнений в том, что он, собственно, и был зачинщиком перестрелки.

Китель на груди представлял собой настоящее кровавое месиво — в него явно лупили из нескольких стволов, и не по нескольку пуль. Да ещё череп перечёркнут очередью из пулемёта. Смотреть на то, что осталось при этом от головы было крайне неприятно, и Владимир сразу перевёл взгляд, чтобы определиться со «своими».

Увы — напротив убитого на полу распростёрся Никита Матюшкин, — тот самый бывший студент, которого приставили к нему сторожить ещё в Арсенале; и который вынужденно присоединился к их маленькой «армии» после того, как с гарнизоном «Арсенала» было в общем покончено. Надо же! — судьба сохранила его тогда, в Мувске; он проследовал с ними до самого Пригорка и там успешно принимал участие в битве, — и вот сейчас, получив очередь в грудь, явно «отходил»…

Владимир присел возле него, взял за руку, нащупал пульс. Матюшкин в последний раз дёрнулся, скребанул каблуками по доскам пола, — и вытянулся, замерев.

Вот так вот…

Владимир перевёл взгляд на Толика, державшего под прицелом пулемёта сжавшееся в углу, скулящее и стонущее от ужаса семейство; потом на дверь в другую комнату — оттуда появилась Элеонора и страховавшая видимо её Мишон…

— Никого больше! — сообщила Элеонора на его немой вопрос.

Владимир поднялся.

— Ну как же так?..

— А вот так… — сестрёнка что-то не выглядела сильно убитой горем или хотя бы огорчённой; хотя ведь с Матюшкиным они проделали весь путь из Мувска до Озерья, и были, по сути, одной командой, — Сунулся вот…

— Как так сунулся?.. Первый, в рост, под пули?.. Почему вы не…

— Почему, почему!.. — сестрёнка сосредоточенно меняла магазин в автомате не поднимая глаз, и что-то у неё не ладилось, — Дурак потому что. Лез куда не просили; вот и подставился.

Владимир перевёл взгляд на Мишон, — та смотрела в сторону, на засиженную мухами фоторамку с множеством выцветших снимков на стене. Ещё раз на Матюшкина. Мммда… Ладно. Не ушёл студент от своей судьбы.

Поднялся, взял с пола его автомат. Белка, наконец справившись с магазином автомата, подхватила на плечо и автомат убитого отрядовца; принялась его тщательно осматривать. Мишон всё разглядывала фото на стене.

— Уй-уй-уй-уй… — тихонько подвывала тётка в углу, — Чё это деется-то, а-а-а… Опять покойники-та в доме-та-а-аааа… Опять убивства-та а-а-аааа…

— Рот закрыла, мразота! — скомандовала ей Элеонора, выразительно показывая ей автомат, — Разнылась тут!.. — и Владимир вновь поразился произошедшей с сестрёнкой, за время пока они не виделись, перемене: раньше такие выражения в её устах были бы невозможны. Да, покатала жизнь Эльку…

— Белка! — зло сказал ей Толик, — Ежели ты ещё раз первая куда сунешься!.. Я, чесслово, возьму ремень, и отвожу тебя по заднице!!

— Толик, дорогой!.. — театрально изображая полный восторг, воскликнула Элеонора, — Ремнём, да по заднице!! Прекрасно! Только давай договоримся, — всё это ты проделаешь со мной наедине!.. Я прямо вся в предвкушении! А ещё какие фантазии тебя посещали за время нашей разлуки??

Мишон хмыкнула, и наконец перевела взгляд с рамки на стене на Толика; а тот, когда до него дошла суть подачи, в свою очередь тоже оскалился в ухмылке, что, в общем, было как-то неуместно над двумя только что «исполненными» свеженькими трупами. Впрочем, кто ему был бывший студент Илья Матюшкин! — никто и звать как его он не знал как; а трупов за последние сутки они насмотрелись достаточно. Да и, судя по этому Элькиному парню, зрелищем свеженького трупа, пусть даже и с разнесённой на осколки головой, его было отнюдь не смутить. Мммда, видел бы папа дочкин выбор…

— Ну ладно, что… Как уж сложилось… Выходим — и продолжили… — определился Владимир, — Но смотрите, чтобы такая ерунда была в последний раз!

— Хорошенькая «ерунда»! — хмыкнула Мишон; наклоняясь чтобы снять со студента и разгрузку с магазинами, и кобуру с пистолетом.

— Я имею ввиду вот так-то вот подставляться! — поправился Владимир, — Элеонора — позор! Лика! Я не знаю, как и чему вас учил Вовчик, но я был лучшего мнения о ваших тактико — боевых способностях! Так подставиться! — причём одному, и раненому!..

— Это ж не мы подставились, а вот он!.. — буркнула Мишон, вскидывая снятую разгрузку на плечо.

— Не влияет! Вы — действовали группой; и должны были страховать друг друга! — оборвал оправдания Владимир, — А у нас, вернее — у вас, — потеря! И ты, Элька, сама предложила Матюшкина в вашу тройку, настояла даже!

Элеонора с деланно-виноватым видом уставилась в пол:

— Я же не знала, что он такой лох!

— Вот я с тобой поговорю ещё потом на эту тему! — озлился Владимир на её отговорки, — Короче! Теперь ваша тройка… вернее, теперь уже ваша двойка — только в прикрытии! Работают только Катя, Верочка, и, как её? да, Адель!

— Вот это правильно! — одобрил Толик.

— Уй-уй-уй-уй… — заунывно всё ныла тётка в углу.

— Слышь! — обратилась к ней Мишон, — У тебя же Мэгги жила?

Та мелко закивала.

— Осталось от неё что?.. Ну, там, вещи. Чемодан; саквояж у ней ещё был.

— Дык видь Борис Андреевич всё забрали!! — заголосила бывшая толстуха, соображая про себя, что надо теперь, как уйдут, вещи из Мэггиного чемодана хорошенько перепрятать! А вещи там какие красивые; безумно дорогие, наверно! Одни кружевные бюстгальтеры и стринги чего стоят! — жаль, что не её размер… но, может, дочке, «на потом…» Или, скажем, обменять на что…

— Ясно… — Мишон вышла. Вслед за ней потянулись остальные. Владимир, задержавшись, дал инструкции тётке и её семейству: тела вынести в сени — потом заберём; всё тут по-быстрому прибрать — и шуровать к конторе, где будет общий сбор и инструкции «как жить дальше».

— Дык как мы их вынисем-та!.. — вновь заныла тётка, тряся кожистым мешком под подбородком, — Они жи чижолые-та-а-а! Я больная, дочка маленькая, баушка старенькая, а муж мой надорвавшись и обморозившись на земляных работах-та!.. Кашляет-та!..

— Рот закрыла! — скомандовал ей Владимир, вполне уже научившись вести «диалог» с подобными типами людей, — Как хотите, так и вынесете. И насчёт «земляных работ», то есть помощи Гришке — покойному ныне, кстати! — там, на собрании поговорим! И дадим оценку.

Тётка сразу заткнулась и закивала.

Владимир вышел. Через минуту, когда он, устроившись вновь за рулём, через переговорную трубу, поведал Вовчику о происшествии, отряд зачистки двинулся дальше.

СОБРАНИЕ

— Итак! Дорогие односельчане… тьфу! Кхе-кхе… — Вовчик опустил микрофон и откашлялся.

Речь-то свою он по пунктам набросал на листочке; о чём говорить знал; но вот начало, само обращение к озерцам как-то предварительно не продумал. Действительно, как к ним обращаться? «Односельчане» — ну, это ещё куда ни шло, но «дорогие» это он брякнул не подумав. Какие они ему к чертям «дорогие»; в основном — или тупое безвольное стадо, или откровенные скоты и приспособленцы типа той же бабки Никишиной.

Собрались не возле самой конторы; а подальше; где снег довольно-таки раскатал Слонопотам и утоптала группа зачистки. От конторы и от площадки перед конторой толпу сейчас отделяла туша Слонопотама. Говорил он, стоя на подножке кабины машины; предметно олицетворявшего произошедшие в Озерье перемены.

Он опустил микрофон и оглядел собравшихся возле конторы. Приличная такая толпа — человек, наверное, двести; а то и триста. Никогда б не подумал, сколько народу набилось в маленькую «до-всего-этого-самого» деревушку; где обычно и проживало-то не больше пятидесяти человек, в основном стариков-пенсионеров. Ну да, ну да, — эвакуированные организованно на начальном этапе, как они с «коммунарками»; «своим ходом» приехавшие к родственникам горожане, спасающиеся от городской бескормицы и беспредела; потом уже — просто бродяги, бегущие от судьбы. И много таких; считавших что где-где, а в маленькой никому не интересной деревушке их ждёт покой и сытость, как в былые времена. И ещё — насильно пригнанные сюда «мобилизованные» — вон, стоят отдельной группой, оборванные и измождённые донельзя; выделяясь своей худобой даже на фоне тоже отнюдь не жирующих остальных деревенских. Поодаль, под охраной «спецназа» из девчонок — понурые четверо бывших отрядовцев и дружинников. Четверо — это взятые живьём. Ещё двоих — это не считая застреленного в инциденте с Матюшкиным бойца, при последующей зачистке попросту пристрелили — и «отличилась» в этом отнюдь не «жёсткая» по своей натуре «мужская тройка» из Толяна, Крыса и Бабаха, а тройка девичья: Катерина, Верочка, Адель.

Честно говоря, Вовчик даже не ожидал, что женщины, девушки будут настолько жестоки, и так спокойно, не раздумывая, будут пускать в ход оружие. Даже Катя, его Катерина — одного из Гришкиных бойцов нашли в доме спрятавшимся при зачистке, когда все обитатели дома уже с поднятыми руками стояли на улице. Не от большого ума парень спрятался под кроватью; тем более, что у него и оружия с собой не было — всего скорее бросил при бегстве с Пригорка, — когда его обнаружили, он, судя по всему, пытался сдаться; во всяком случае уж нападать на группу зачистки ему было точно не чем, тем более раненному в голову, — нет! Его застрелили легко и непринуждённо сразу же, как обнаружили! С одной стороны, конечно, правильно — он, Вовчик, ясно ведь всем объявил, что «тот, кто не выйдет…» — с другой стороны по виду это был просто напуганный пацан без оружия! — его прошили очередями как если бы он был застигнут атакующим и с оружием в руках!

То ли так подействовало на девчонок то, что во время вчерашнего боя была убита их подруга; то ли смерть Матюшкина; то ли подействовала царящая в Озерье всеобщая атмосфера взаимного озверения, — но «брать в плен» не сдавшихся девки что-то были совершенно не расположены. «Сначала стреляли, потом выясняли», как говорится. Потом уже Вовчик вспомнил, что читал ещё раньше; что несмотря на сложенную вокруг женщин легенду о пресловутой чисто женской «мягкости» и «человечности», якобы в отличии от грубых мужчин присущие женщинам; именно женщины являются наиболее радикальными в плане борьбы за существование. Это вытекает из самой биологической природы женского организма, — нацеленной на воспроизводство и сохранение человеческого рода. И если для мужчины вопрос «убить или не убить» решается многофакторно; то есть исходя из целого ряда параметров, то для женщины всё просто, понятно и однозначно: может представлять опасность — убей! Все остальные соображения второстепенны. Потому и самые жестокие и хладнокровные убийства зачастую совершают женщины — это следовало из самой женской природы: охранить жизнь любым путём. Ту жизнь, которая относилась к их среде, их племени, их анклаву. В этом не было никакого особенного зверства; напротив — в этом было такое особое понимание человечности: если субъект угрожает тебе или «твоим» — устрани его. Вот они и устраняли…

Вовчик опять оглядел собравшихся. Много знакомых ещё по совместной жизни и работе на полях; много совершенно незнакомых. Запавшие, испуганные глаза. Ага, много этих самых — как их?.. Как-то их и тут, в деревне называли — Серёга Крыс, когда рассказывал про жизнь в Мувске, говорил, что таких там называют «пеонами»; хвастался, якобы во всём Мувске этот термин пошёл именно от него. Тут таких называли «пришлыми», «приблудными», «помогальниками» и ещё по-разному; суть только оставалась одной: те же, по сути, рабы; работающие за еду и кров, и полностью зависящие от пустивших их под крышу хозяев. Они и стоят особняком, сзади — причём строго за теми, к чьему дому они «принадлежат». Ещё более измождённые и оборванные. Эх, люди, люди, как же вы быстро оскотинились… Или просто вернулись к своему обычному состоянию, когда обстоятельства смыли тонкую плёнку, называемую цивилизованность, человечностью, воспитанностью наконец. Это, чёрт побери, тема для нескольких докторских диссертаций по психологии и социологии; Вовке вон, наверное, интересно; жаль что он, Вовчик Хорь, всего-то недоучившийся студент экономического вуза…

Молчание затягивалось, и толпа вновь начала волноваться.

Поначалу-то, собравшись; и, от количества, осмелев, начали «задавать вопросы», причём всё более и более «с нажимом», крикливо; чего-то требуя, на чём-то настаивая… Где мой сын, муж, племянник, внук? Что за власть теперь в деревне; и кто вас уполномочил? Где прежняя власть? Почему, мол, ограбили общий деревенский амбар; и из-за вас мы так голодаем? И даже — кто вам дал право людей убивать?? И даже — когда нас кормить будете??

Поначалу Вовчик впал в некоторое изумление — как-то он не предполагал такой быстрой «перестройки мышления», — как ему рассказывали уж при Гришке, при Хронове и при БорисАндреиче права в Озерье отнюдь не было принято качать — и свидетельство тому вон, до сих пор неубранные, скрытые под сугробами возле стены казармы, трупы мужа Юлички и ещё нескольких «не понявших политики». А тут… Или они, несмотря на всю пропаганду Мунделя, всё же считали общинских и его, Вовчика, по старой памяти мягкими, добрыми, человеколюбивыми людьми; которые только-только справившись с нашествием их же сыновей, мужей, племянников; напавших на Пригорок совсем не с целью облагодетельствовать общину, а напротив — жестоко со всеми расправиться; — тут же озаботятся тем, чтобы накормить и обогреть страждущих Озерья?..

Вовчик считал себя очень выдержанным человеком; и не без основания; но когда из толпы начали доноситься всё более и более смелеющие выкрики «где наши дети, вы, ироды??» и «сколько можно над людями издеваться» у него появилось неиллюзорное желание взять автомат и полоснуть по этой толпе, хотя там было немало и детей, и стариков. «А нас-то за шо??» — вспомнил он старый интернет-мем. Вот-вот, теперь они в святом праве себя чувствуют. «Ведьмыжелюди!» и «Развеслюдямитакможно??» Почему-то при Гришке и Хронове этими вопросами как-то не задавались; молчали в тряпочку; а ещё больше — вместе хором кричали Мунделевские кричалки «Смерть церковникам!», «Смерть общинским!», «Распнуть их, как они распяли Христа!» и прочее. Тогда они кричали; или, во всяком случае молчали. — а теперь что-то требуют… «Сполнымправом»… Даааа…

Гул толпы нарастал; а Вовчик всё молчал…

Тогда из кабины выглянул Владимир; перегнувшись, заглянул Вовчику в лицо… По гамме чувств, которая отражалась у того на физиономии, видимо, что-то понял; и, положив руку ему на плечо, другой рукой забрал у него микрофон. Дунул в него, проверяя. Работает.

— Значит вот, что, озерские, мувские, оршанские, никоновские и все прочие! — громко и уверенно обратился он к толпе, и гул понемногу стал стихать.

— Кто меня не знает — меня зовут Владимир; и я всё лето, вот, вместе с Хорем, прожил и проработал в вашей деревне, на земле… А сейчас я прибыл к вам непосредственно из Оршанска; и имею донести для вас некоторую информацию!

Теперь тишина уже установилась; и слушали его внимательно. А если бы слушали бы не внимательно, — ещё до того, как он взял у Вовчика микрофон, он решил для себя, — если бы продолжали бухтеть, он бы полосанул сейчас надо головами из автомата, и приказал бы всем лечь в снег! А через десять секунд полосанул бы на уровне груди стоящего человека — и кто не лёг я не виноват! А потом ходил бы, и пинком ноги вминая головы лежащих носами в снег, спрашивал бы, кто и чем недоволен; и у кого какие претензии?? И — претензий, он уверен, не было бы!..

Но, к счастью, обошлось — к столь радикальным методам прибегать не пришлось.

— Вот что. — продолжил он, — Вас тут собрали, чтобы объяснить обстановку, и в определённой степени наладить обратную связь. Если вы думаете, что мы тут прибыли чтобы решать ваши проблемы — вы сильно ошибаетесь. Да, мы поможем, — тем, кто поймёт суть перемен, и будет сам работать в нужном направлении; но что-то делать за вас — увольте.

Сделал паузу, оглядел — молчат, слушают.

— Чтобы была полная ясность. Мы, то есть люди общины, — жили отдельно от вас, трудились, и вас не трогали. Продовольствие ваше из амбара мы не брали — это точно. Кто в это не верит — мне, нам глубоко наплевать. Я говорю — мы не брали, не крали ваше продовольствие; и на этом этот вопрос закрыт. Куда оно делось — вам стоило бы уточнять у ваших начальников; которых, напомню вам, вы же сами и выбирали! А именно — у старосты Бориса Андреевича, который да, надо признать, был назначен волевым решением ещё Громосеева Антона Пантелеевича, — но и вы, насколько помню, против ничего не имели! А также у Витьки Хронова, которого командиром дружины выбирали вы сами…

— А где они?.. — кто-то несмело выкрикнул из толпы.

— Где Борис Андреевич я вам сказать не могу, не знаю. В доме его нет. На Пригорке, среди пленных — нет; возможно, лежит где-нибудь в окопе убитый, ещё не найденный; или сбежал в лес. Если сбежал — желаю ему там подохнуть. Что касается Хронова, — то увидеть его вы можете сейчас и непосредственно…

— Где он?.. — опять послышалось из толпы.

— Сейчас обходите машину, — и вот, по тропке, проходите на площадку перед конторой. Там его и увидите. Там, собственно, когда наглядитесь, и продолжим общение…

Он выключил микрофон, и вновь положил руку другу на плечо; сказал ему на ухо негромко:

— Ну что ты, Хорь? Что ты? Я смотрю — ты был готов их тут всех… Да сволочи, что тут говорить… Но, с другой стороны, не все сволочи; есть ещё и дети. Которые не причём; пока — не при чём. Которых как воспитать, такими и будут…

Толпа, обтекая тушу Слонопотама, с жадным интересом устремилась к конторе. Некоторые, спеша успеть первыми, даже бежали. Велика тяга людей к зрелищам…

Владимир продолжал:

— Ну же, Вовчик, соберись! Как там Воланд у Булгакова говорил? — это просто люди, и ничто человеческое им не чуждо. Жадные, глупые, похотливые — но они люди. Глина; что из неё вылепишь — то и будет. Это мы с тобой; да ещё десяток человек на Пригорке — да, мы уже камни. А они — глина, мягкая глина. Из них можно… я уверен, можно ещё что-то сделать.

— Глина или говно?.. — задумчиво сказал Вовчик, — Лепить из глины, которая нейтральна — это одно. Лепить, пачкаясь, из говна — другое… Знаешь, я посмотрел на них, Вовка — брезгую я…

С площадки перед конторой раздались крики ужаса.

Собственно, Владимир сознательно направил толпу посмотреть на останки бывшего Харона, грозы Озерья и окрестностей, — чтобы чётко усвоили серьёзность его слов. Должно, должно было пронять! — его самого, когда он первый раз увидел, не по-детски торкнуло.

Зрелище было достойно трэшевого малобюджетного фильма ужасов, восполняющего сценами садизма недостатки режиссуры и сценария: к утру уже подмёрзшая зловонная жидкость в туалетной яме, и в неё погружены голова и плечи Витьки. Узнать, впрочем, его было легко по его неизменной военной куртке и портупее. Раскинутые в стороны ноги — и обрубленные по середину голени, так, что торчали только обрубки с красным мясом и белыми сколами костей — кто-то ночью или уже под утро таким радикальным образом снял зимние меховые берцы с уже закостеневшего трупа.

Толпа теснилась вокруг; с задних рядов проталкивались посмотреть.

— Ну что, Хорь, пошли, надо продолжать начатый пефоманс! — хлопнул Владимир Вовчика по плечу и полез в кабину. Слонопотам зарычал, и двинулся ближе к конторе, продолжать «митинг».

Вовчик пошёл за ним следом. Что-то привлекло его внимание в стороне — он вгляделся… Кто-то вдалеке, по улице, медленно, опираясь на палку-костыль, ковылял по заснеженной улице по направлению к конторе. Далеко ещё. Интересно, кто это. Идёт со стороны дома бывшего директора лесхоза; его маленький домик совсем на отшибе; у него не дымилась даже труба, и по зенесённому снегом полю к нему не тянулось ни одной тропки следов; и к нему на Слонопотаме они уже не поехали. Ясно было, что там сейчас уже никто не живёт. А сейчас оттуда ковыляла какая-то фигура… Ну ладно, потом разберёмся. Вовчик двинулся к конторе.

СТАЛКЕРША

— Двигай! — пинком обозначил для пленных направление движения к конторе Толик. Те понуро побрели куда указано. Подталкивая стволом пулемёта в спину крайнего, Толик двинулся следом. За ним шли Крыс с Белкой, о чём-то говоря, периодически разражаясь смешками. Кажется, Серёга наябедничал Элеоноре, что он, Толик, пообещал как бы, или как это назвать… словом, как бы дал слово жениться… Да, ситуация… совсем особая ситуация…

Воистину чудесное появление Белки всерьёз пошатнуло казалось бы твёрдокаменное материалистическое мировоззрение Толика. Не то что он вдруг «уверовал»; но, будучи человеком практическим, и когда вот так вот, предметно… словом, он был в душевном смятении, хотя и не подавал вида.

И от душевного этого смятения даже, как сейчас понимал, упорол утром некоторый косяк! — о котором, впрочем, никто кроме него не знал. Кроме него — и Сталкерши.

Он нашёл её случайно — когда утром отправился помочь перетащить мёрзлый труп хроновского бойца, которого ещё днём они с Серёгой загнали в тупик хода сообщения и замочили — он, Толик, подаренной на день рождения Крысом шикарной, красивой, обклеенной золотистыми медными шариками гранатой-хаттабкой; а Крыс прошил затем из своей поливалки.

Вернее, загнанных в тупик бойцов там днём было двое; ещё точнее — взрослый парень и совсем пацан, про которого девчонки потом сказали, что это его младший брат, Лёнька. Несмотря на то, что и граната сработала штатно; и Серый прошил из ППС обоих; как оказалось — пацан выжил. И обнаружившие его ещё во время боя два неразлей вода гаврика с Пригорка — Андрюшка и Санька, — даже сделали ему перевязку, остановили кровь. Потом, после боя, уже вечером, когда всё закончилось, его в числе других раненых перетащили в лазарет, где Алла в меру сил и опыта делала операции. Увы, как потом оказалось, ранение левой руки было слишком серьёзным; да и жгут, наложенный для остановки кровотечения, слишком долго перекрывал кровоток в конечность — руку пришлось ампутировать… Но пацан, во всяком случае, остался жив — даже и потеряв много крови. Если бы не пацаны, Андрюшка и Санька…

Кстати, они что-то говорили, что это именно они хлопнули из валявшегося там же автомата самого Гришку! — но им никто не верил, — привирают пацаны; хотя молодцы, конечно. Про Гришку — сочиняют, конечно. Толик тоже не верил — видел он этот автомат, разбитый взрывом и разобранный; непонятно как из такого можно было стрелять — хотя Андрюшка доказывал со слезами на глазах! А Санька отмалчивался.

Вовчик так ещё и не решил — выносить ли им взыскание за бегство из-под замка, где их по сути оставили охранять малышей; или поощрить за помощь на поле боя: наравне с остальными общинниками, пацаны, вооружившись трофейными автоматами, принимали участие в отражении атаки непосредственно возле церкви.

* * *

Сталкершу он нашёл неподалеку, в окопе — раньше её там не было, приползла откуда-то — у неё была прострелена икра левой ноги.

Тоже своего рода чудо — как он сдержался и не засадил очередь; хотя было плохо видно по утреннему времени; и он увидел, что человек во вражеском комке, не как у них, на Пригорке одетый; и двигается. Решил, что раз чудеса пошли косяком — сначала у Крыса с патронами к ТТ, потому него с Белкой, — надо и с этим учудить — взять для разнообразия живым. А это оказалась она! — Ольга «Сталкерша»; с которой познакомились во время вояжа с Олегом на окраину города. Где ещё чуть не перестреляли друг друга; но потом, освоившись, познакомились и ночевали у неё. Олег ещё даже, кажись, и проникся к ней; даже, кажется, какие-то планы строил… а она вдруг тут, за хер знает сколько километров от Мувска, в окопе возле затерянной в глуши деревни, среди врагов! Чудны дела твои, Господи!

Вспомнив сейчас об этом утреннем происшествии, он уже как-то привычно и непроизвольно перекрестился. Нельзя сказать, чтобы это было для него внове — он не соврал Сергею, когда сказал ему, что крещёный; и даже крестик носил — но если «по жизни» когда-нибудь и крестился — то не всерьёз, без веры, больше для стёба. А тут события последних суток в нём что-то изменили…

Поговорили с ней… Нет, не «по душам» — обстановка не располагала. Так…

«— Как ты здесь?»

«— Да вот так сложилось. А ты?»

«— Вот и у меня так сложилось»

«— И Олег здесь?»

«— Нет, Олег в Мувске. Мы тут с его сыном».

Ну и дальше — что делать, мол, будем?

«— Давай я тебе помогу добраться наверх, там лазарет — перевяжут качественно. Не пристрелят, не ссы, я отвечаю».

«— Да нет, Анатолий, спасибо. Если ты не намерен меня тут в плен брать — то я б своим ходом… Идти могу, перевязалась качественно. Или ты намерен меня в виде трофея представить?»

«— Да ну нах, этап хвастовства трофеями я в далёкой юности пережил. И что ты дальше думаешь?»

«- Да… как-нибудь. Есть… планы некоторые. Так что — отпустишь?.».

«— Я тебя, вроде бы, и не держу… А слушай… в принципе, можем тебя и в Мувск. В принципе. А?.».

«— Двусмысленное предложение…»

«— Никаких двусмысленностей. Чисто по старому знакомству, и в ознаменования некоторого… хм, чуда, которое вчера со мной случилось. Так сказать, «ответный жест небесам». А?»

«— Привезти и презентовать меня Олегу собираешься?»

«— Ну, как говорится, каждый мыслит в силу своей испорченности. Можем до окраины Мувска довезти — и там отпустить. Устраивает?»

«— Нет; ты знаешь, Анатолий, я по жизни привыкла из передряг выпутываться сама. Не одалживаться. Я ведь и здесь оказалась почему, — а не стала ждать, когда вы опять приедете и «Олег меня заберёт». Не надо мне это. Сама я. Понятно?»

«— Более или менее. Так что… Что я ещё могу для тебя сделать?»

«— Уже сделал. Не стал с ходу стрелять — по нашим временам это максимум возможного».

«— Второй раз. Заметь — второй раз уже ты у меня на мушке, и второй раз… Вникаешь?»

«— Я тебе спасибо уже сказала».

«— Ну так что?»

«— Ну, если мы договорились — я пойду потихоньку?.. Ваших тут нет поблизости? Не будет у тебя неприятностей, что меня отпускаешь?»

«— Нету никого. Что до неприятностей — я тут самая основная «неприятность». Ну, раз так однозначно решила — давай. Топай».

Сталкерша отвернулась, и, припадая на ногу, заковыляла от него в сторону леса. «Вот дура упёртая!» — подумал он про себя.

Как будто услышав его, она обернулась:

«— Чудо, говоришь, вчера у тебя случилось?»

«— Типа того».

«— Вот, то, что я тут с тобой столкнулась, а не с кем-то ещё — тоже чудо… Как там крысёнок, подарок мой?»

«— Крысюк-то, тотемный зверь? Живой. Под обстрел только попал, лапу ему ампутировали. Левую, кстати…»

Она вздрогнула.

«— Ну, полагаю, до этого со мной не дойдёт».

«— Гляди сама».

Она опять отвернулась и пошла, припадая на ногу. Шагов через десять обернулась на него, и, увидев, что он стоит по-прежнему неподвижно, чуть ускорила шаг. А ведь она боится, что я ей засажу сейчас очередь в спину! — догадался он, и сплюнул. Куда катится этот мир, во что превратились человеческие взаимоотношения!..

Пусть идёт. И Олегу не стоит рассказывать — пропала и пропала. Нет, он, Толик, не хотел бы её видеть в Башне. Нахер не нужны тут такие — «сильно самостоятельные». Не знаешь, что от неё ждать.

Проводив её взглядом, он спрыгнул в окоп и стал ворочать задубевшую тушку хроновского бойца. Посекло его знатно, весь кровью подплыл; которая превратилась в ледяную корку; примёрз к дну окопа.

Когда он вытащил труп наверх, и, ухватив за штанину, потащил его к церкви, Сталкерша уже скрылась из виду.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СОБРАНИЯ

Когда все уже насмотрелись на то, что осталось от бывшего командира Озерской «дружины территориальной обороны имени Че Гевары», Вовчик счёл возможным продолжить общение. Вновь встал на подножку.

Теперь уже слушали внимательно, без выкриков. Так, только вполголоса в толпе ещё делились впечатлениями:

— Как его, а!..

— Кто бы, а?..

— Да кто. Адель, конечно; вон она. Ну, ты чо; это же за Илью Лагутина — помните?

— Жестоко, да..

— Как сказать. Витька сам был ещё тот… Он ведь и Илью, и Петра Ивановича… помните?

— Угу. Это теперь уже можно «помнить». Вчера ещё никто не помнил…

— А все так…

— Ноги-то…

— Это старуха Никишина, точно. Они ж рядом живут. В жизни б не пропустила. Такие хорошие у Витьки берцы были. На меху.

— Да, но ноги-то рубить!.. Как можно?..

— Да легко. Чо такого. Он же неживой уже. А дома на печке отогреет — и снимет. Очень хорошие ботики были.

— Это да…

* * *

Скрипнула дверь, на порог конторы вышел Толстый. Все уставились на него; а он, не обращая ни на кого внимания, сел на порог, и, зачерпывая ладонью снег, стал его есть. Ему было нехорошо после вчерашнего. Впрочем, по сравнению с прежней его жизнью это было, он считал, райским состоянием.

* * *

Призвав к вниманию, Вовчик изложил свои тезисы.

Во-первых, он сообщил, что власть «Никоновского упыря Гришки» кончилась! — так эмоционально он сформулировал, не к месту вдруг вспомнив, как этот сукин сын вместе со своей бандой обчистил его подвал, склад с провизией, его «БП-нычку», несколько лет и по крупицам собираемую им на свою небольшую зарплату.

Старосты, Бориса Андреевича, «тоже больше не будет» — это однозначно. Взаимоотношения с «центральными властями Регионов» «будут отрегулированы в рабочем порядке», сообщил он. Пока что представитель действующей власти — вот он! — Вовчик указал на стоявшего рядом Владимира.

Выглядел Владимир и правда вполне как представитель власти — защитного цвета куртка, перетянутая портупеей; кобура на боку; подсумки с гранатами и магазинами; АКСУ на плече. По нынешним временам — вполне себе представитель власти! Особенно на фоне бронированной размалёванной громадины с торчащими по бортам стволами пулемётов. Особенно если знать, что «прежняя власть» в полном составе уже давно остыла; а один из её ярких представителей — вот он, торчит из смрадной ямы.

— А позвольте осведомиться, какую из ветвей ныне действующей власти вы представляете?.. — задал подхалимский вопрос некий не в меру въедливый старичок.

Чтобы закончить с этим вопросом, Владимир взял у Вовчика микрофон, и повторил, что он — Владимир, «которого многие из вас знают» (послышались выкрики «- Знаем! Толпу чурок ещё летом с автомата возле церкви покрошил! Круто! Знаем!»), — так вот, он теперь — «представитель недавно сформированной «Армии Объединённой Республики». Да, теперь существует такая сила; и она наведёт порядок в Регионах и дальше! С ним лишь небольшой отряд, но о степени вооружённости вы все, я полагаю, можете судить! Эмблема Армии… — он указал на нарисованного Алёнкой на борту броневика розового клыкастого зверя, — Атакующий мамонт! Наш девиз: «- Мы наведём порядок в республике!»

Вот этого он не ожидал: ему стали аплодировать. Сначала несколько человек; потом больше, больше — и вскоре почти все хлопали в ладоши. И… что интересно — у людей стали загораться глаза. «Армия Объединённой Республики»! — это значит никакой «клики генерала Родионова» и «Свободных Регионов», — это, значит, опять вместе?? Пусть не сразу — но вместе?!!

— Я ить им корову отдала! — перекрикивая хлопки, громко похвасталась старуха Дмитриевна, — Не пожалела! Пущай, думаю, пользуются! Деткам на Пригорке!..

У Вовчика появилось желание врезать старой карге по башке, когда он вспомнил все перипетии торговли за корову Машку; и сколько старуха содрала за неё золота. А теперь, получается, она «деткам помогала»?.. Старая сволочь…

Тем не менее он продолжил.

Убитые на Пригорке будут захоронены силами общины. В тех же окопах, что они так щедро понарыли вокруг Пригорка. Все — и никоновские, и озерские. Кто хочет забрать своих, и похоронить сам, на кладбище — отдадим. Завтра к десяти являйтесь на Пригорок и забирайте. Там и определитесь, кто живой, а кто… неживой. Раненым оказывается медпомощь. С пленными, с каждым будем разбираться персонально. Кто, как вон… как он! — он ткнул пальцем в сторону сидевшего на пороге конторы Толстого, — в преступлениях не замешан, — Того отпустим домой. Под честное слово больше не брать в руки оружие. С теми, кто убивал… Богдановых, Мартыновых, других — будем… поступать соответственно!

В толпе кто-то ахнул и запричитал.

— А вы как думали?? — возвысил голос Вовчик, — На «всеобщую амнистию» рассчитывали?? По рассмотрении дел всё вспомним! Всё-всё! А вы как думали!! За отпущением грехов — к Отцу Андрею пожалуйте; а что касается убийств и прочих бесчинств — всем припомним мы! И вы! Все вы — чтобы помнили. В жизни всякое бывает; может и ещё как-то жизнь зигзаг выкинет. Но каждый должен знать — что рано или поздно каждому воздастся полной мерой!

Он замолчал, заметив, что стал говорить словами Отца Андрея. Хм… Впрочем, какая разница, лишь бы дошло! Глянул снова на бывших своих односельчан; и такое зло вдруг взяло!.. Ведь если бы не отбились вчера — сегодня вся эта толпа попёрлась бы на Пригорок смотреть, как нас вешают!..

— Мы вам не христосики какие-то! Вы что думали, всё на тормозах сойдёт??

* * *

Владимир между тем подошёл к Элеоноре. Та о чём-то болтала с Толиком; когда он подошёл, быстро стрельнула глазами в его сторону, и отошла к нему. Продолжая по инерции улыбаться, подмигнула:

— А что, Вовк, и правда — чем мы не армия? Клич кинуть — народ подтянется! Вон, как ты ж рассказывал: люди готовы хоть уголовников за власть считать, лишь бы порядок был! А тут целая народная армия; и программа такая всеобъемлющая: «Мы наведём порядок!», хы. Под этот лозунг много чего подвести можно! Народ — он пойдёт…

— Да. Народ пойдёт! — Владимир глянул: Вовчик, яростно жестикулируя, объяснял толпе деревенских «политику партии». Доносилось:

— …всех «мобилизованных» мы отпускаем по домам! Да, я знаю — сюда привезли; и идти своим ходом домой, да без запасов сейчас — сложно. Даже, можно сказать, убийственно сложно. Но! Не мы вас сюда привезли! — а это против нас вы рыли окопы! Что?.. Да, я знаю, что не по своей воле — но мы-то тут при чём? Мы вам чем-то должны?? Ну и всё. Кто не захочет уходить; кто захочет остаться — тем поможем с питанием… нет, не рассчитывайте — «войти в общину». То время кончилось. Теперь «войти в общину», сразу скажу, будет сложно! — но, в принципе, можно. По примеру вон, наших друзей из Мувска, мы вводим институт «гражданства» и институт «кандидатов». Гражданство нужно будет заслужить! — мы, община, ничем, я подчёркиваю, ничем вам не обязаны! Вам, Озерским, кстати — тоже!

Из толпы кто-то плаксивым женским голосом выкрикнул:

— Но вы же… верующие! Вы же… помогать должны!!

Разъяряясь не на шутку, Вовчик уже кричал в микрофон; впрочем, его было слышно и так:

— Верующие — значит должны?.. Должны?? Вы нас убивать помогали, — а мы вам что-то «должны»?? Придите на Пригорок, и посмотрите в лицо убитым; и им скажите, что «мы вам должны!» Мы, верующие и неверующие, вам — ни-че-го не должны, я имею ввиду в материальном плане!! Может быть вы думаете, что после того, как вы против нас окопы рыли, сыновей и братьев своих в «пехоту» Гришке и Хронову отдавали; мы, община, будем вам «создавать условия»?? Гуманность и всё такое?? Покаяться, отпущение грехов и всё такое — это с Отцом Андреем договаривайтесь; он, кстати, дважды ранен и лично поджог один из БМП, который от вас… да, от вас! — на нас напал! Может он вам «духовно поможет», — но если вы думаете, что община будет вас теперь «питать» — вы глубоко заблуждаетесь!! Не будет! Что, жрать нечего?.. Мы создадим из вас — из тех, кто захочет! — трудовые отряды; которые будут обеспечиваться питанием — в обмен на работу, на тяжёлую работу! А вы как хотели?? Окопы рыли?? — рыли! И — не жужжали; рассчитывали, что когда Пригорок возьмут — и вам что-то перепадёт! И сейчас продолжаете рассчитывать? Перепадёт — но только в обмен на труд! Будут назначены бригадиры… Что делать? Дрова заготавливать, — хватит заборы ломать, ни одного забора уже не осталось! Одежду чинить и шить! Сельхозинвентарь ремонтировать! По весне — посадка; потом — прополка. Питание — по трудодням! Знаете, что такое трудодни?? Вот, надо было историю учить, а не сериалы идиотские смотреть в своё время! Я расскажу вам…

* * *

— Во шпарит, а! — улыбалась Элеонора, — Как по писаному! Нагибает этих, деревенских, хы.

— Элька! — перебил её Владимир, — Я что с тобой переговорить хотел!..

Улыбка сбежала с лица Элеоноры; она быстро зыркнула в сторону Толика и Крыса: те стояли поодаль и контролировали территорию, слышать их разговора не могли.

— Ну. Что такое, Вовк?

— Первое — откуда у тебя это «хы», «шпарит»; да слэнг этот быдлогопский?.. От Толика набралась?

Элеонора ответила возмущённо:

— Так, Вовка, как бы жизнь немного изменилась, если ты заметил! Соответственно и лексика другая! Ты в универе учился, социология и всякое там; должен бы…

— Стоп! — остановил словоизвержения сестры Владимир. Он знал, что переболтать сестрёнку очень сложно, почти невозможно. — В общем я не про это. Выражайся как хочешь; хоть матом. Я о другом хотел…

— О чём?.. — снова напряглась Элеонора.

Ещё раз оглянувшись по сторонам, и определив, что слышать их никто не может, но всё равно понизив голос, он спросил:

— Ты зачем Матюшкина застрелила?..

Элеонора сделала круглые глаза; и, судя по всему собиралась ответить максимально возмущённо; но Владимир опять пресёк её возможный поток возмущения несправедливым обвинением:

— Элька! Цирк мне тут не устраивай! Я тебя, в отличии от того же Толяна не первый год знаю! И — напомню, — я это ваше «место происшествия» первым осматривал! У него бушлат, куда очередь пришлась, опалён — стреляли почти в упор. Ну, может, с полуметра. А до того парня, что в углу был — метра три.

Элеонора, выслушав его, не нашлась что ответить сразу же; но и молчать тоже не собиралась; и снова открыла было рот, чтобы что-то сказать; но Владимир опять опередил:

— Мне-то можешь не врать! Я твой брат; и, в любом случае, что бы ты не наворотила — я на твоей стороне. Но ты мне скажи — зачем?? Ещё в одну с ним группу напросилась… заранее это планировала?

Элеонора всё же выдала, больше по инерции:

— Ты что, Вовка, совсем офигел?? При чём тут я? Криминалистику какую-то развёл, «опалённый бушлат»… три метра… Это потом «три метра», а когда мы только ворвались, он, может, стоял!.. Или, к примеру…

— Стоп! — опять пресёк её фонтан слов Владимир, — Не надо мне этого! Насчёт «может» и «к примеру». Я что, следствие устраиваю? Доказываю что-то может?.. Нет. Я для себя вывод сделал, и просто спрашиваю: зачем? Или — за что?..

Теперь Элеонора уже просто молчала, не пытаясь изображать возмущение или оправдываться; молчала и просто смотрела брату в лицо. Пауза затянулась; и она непроизвольно зыркнула в сторону, где Толик, оглядывая окрестности, о чём-то мирно беседовал с Сергеем.

И вот этот вот мимолётный взгляд всё и сказал Владимиру. Не было у сестрёнки ссоры с Матюшкиным; не было и резонов убивать его — кроме…

— Это потому, что он знал и видел, КАК мы, вы, девчонки, то есть, Арсенал «брали»? — догадался он, — Потому что мог, в принципе, рассказать кому-нибудь? Что и ты, может… А?.. Из-за этого, да? Знали, как дело было, ты да я, да Гулька. Я и Гулька, ясно, болтать не будем. А вот он… …да?

Ещё раз зыркнув в сторону Толика и Сергея, Элеонора ответила как бы ни к месту:

— Да он вообще козёл был. Мямля. Ни рыба ни мясо. Мы, когда ехали, там, в кунге, «за жизнь» разговаривали… Гулька, кстати, правильная девчонка! А этот Матюшкин… ни рыба ни мясо. Не жалко, в общем!

— Ясно… — резюмировал Владимир, — И с Аделькой там же сразу и договорилась, чтоб не выдала?.. То-то и её поведение мне показалось странным… Но она вообще отмороженная; понятно, что с ней можно было договориться… без труда. Нет, ну ты даёшь, сестрёнка…

— Я тебе ничего такого не говорила!! — ощетинилась Элеонора, — Это ты сам всё выдумал! А Матюшкин этот… говорю тебе — он сам подставился! Так ему и надо. Как Олег Сергеевич говорит: «Сейчас каждый решает свои проблемы». Свои и «своих». А Матюшкин — он нам ни разу не «свой»! Он с нами и вообще-то случайно попал; только что его не успели вместе с его дружками там, в Арсенале, успокоить! А сейчас… судьба, короче. И…

— Что «и»? — подбодрил её Владимир.

— И… так и лучше. Пошёл он!.. Мало ли что он мог сболтнуть, и кому. А мне, мне это не надо. Я, может, отношениями с Толиком дорожу! Мало ли что!..

— Ясно… — опять сказал Владимир, — Всё ясно. Можешь не продолжать. Нет, я понял, что «ты тут не при чём»; понял, понял я!.. Ладно. Действительно, кто нам этот Матюшкин?.. Но… ты здорово изменилась, сестрёнка!

— Я знаю. — согласилась Элеонора, — Я теперь другая. Не как полгода назад. И ты тоже. И — все. Я теперь не Элька, у которой любящий папа-бизнесмен и брат в Америке. Я теперь… я — Белка. Боевой позывной. Вот так вот, братишка. Или, как говорит Толик, «брателло!»

Решив, что разногласия улажены, она улыбнулась, глядя на брата. Владимир улыбнулся в ответ. Действительно, кто им этот Матюшкин?.. И — действительно; все мы за эти полгода сильно изменились!

* * *

— …я сказал! — с продовольствием поможем! — продолжал вновь и вновь объяснять Вовчик, — Но чтоб просто так «давать» какой-то «паёк» — не будет такого! Организуем питание. Столовую. Кто трудодень отработал — будет кушать. Кто нет — сами выкручивайтесь!..

— А нам дадите чего-нибудь?.. — донеслось из группы отдельно стоящих оборванных мужиков и парней; «мобилизованных» за различные провинности; и до последнего времени живших в траншеях и палатке на полевых позициях.

— Вова, им бы чего-нить дать с собой покушать — и пусть идуть! — вылезла с предложением бабка Никишина, — А то ить… пришлые! То их хоть Гришка да Витька «держали», а теперь ить… Кто как, — а я теперича запираться покрепче буду, да топор наготове держать!

Она оглядела притихших односельчан; и, вновь сосредоточившись на Вовчике, льстиво продолжила:

— И, можит, отпустите унука-та моево?.. Внучка-то? Хоть какая защита будит! — чтоб мущщина в доме!..

Вовчик бросил взгляд на старуху Никишину с семейством; мелькнула мысль — а не устроить ли «продразвёрстку»?.. Не слишком ли некоторые решили «успешно выживать» и «при любой власти»? Ладно, это потом обсудим…

— По вопросу что и как «дать с собой» тем, кто решит уйти — решим… Завтра. А сейчас…

КОЕ-ЧТО ПРОЯСНЯЕТСЯ

— Ах! А-ах!! — раздалось в толпе. Люди раздались, пропуская какую-то женщину; тепло, как кочан капусты, одетую; с головой, замотанной в кучу платков… Она медленно шла через толпу, ведя за руки двух маленьких, так же закутанных в несколько тёплых одёжек, детей. Девочек.

— Что? А, что?? Что такое?? — со сторон стали проталкиваться те, кому не было видно.

— Да это же Галина! Да Галина — жена Бориса Андреича! — раздалось в толпе; и толпа раздалась ещё шире, пропуская её с детьми вперёд. Расступались во многом испуганно; как если бы вокруг этой невысокой женщины ещё была некая пугающая атмосфера; сфера, наполненная влиянием старосты, которого с некоторых пор в деревне боялись уже на подсознательном, каком-то мистическом уровне.

— Жена?.. — Вовчик напрягся. Если жена старосты здесь — то, стало быть, и сам он где-то неподалёку?? Он опасен! — подл, коварен и очень опасен! Пока его не видели мёртвым, надо исходить из того, что он жив и может как-то нанести удар в спину! Но — охрана, «боевые тройки», расположившись по периметру площадки, были спокойны.

— Ну-ка, пропустите их сюда!

Закутанная так, что видны были только глаза, женщина прошла к Вовчику.

— Галина??

На него сквозь щель в платке глянули запавшие, в тёмных кругах, глаза. И пахло от неё… пахло костром. Дымом пахло. Сильно.

— Да… Вы ведь знаете меня… Вот… И — дети. Моя Вера; и Анечка Михайлова… — произнесла она еле слышно, — Не наказывайте нас… Мы, я… …ни в чём не виноваты. Мы ничего плохого не сделали. Мы… просто жили…

Толпа опять придвинулась поближе, чтобы не пропустить ни одного слова. Послышалось:

— Так ить, Борис Андреич говорил, пропали оне? И Галя, и детки? Пропали. Он, и Гришкины ребяты спрашивали — не знает ли кто, где они; не прячутся ли у кого?.. Говорили, что если кто знает что — чтоб донесли. А не то, говорили, накажут сурово! А оне — вот оне… Мы-то думали, оне в лес убегли; и там сгинули…

Вовчик вопросительно взглянул на женщину; и она кивнула:

— Да… Я месяц скоро жила вот с детьми в старой бане на огороде… Спрятались там. Он, Борис Андреевич, убить ведь хотел её, Анечку. Её родители ведь на Пригорок к вам ушли; я знаю — их он, Борис отправил… А потом, когда старший Михайлов, вот в Новый год, помните? — когда он пришёл и пострелял там… и убили его… Борис Андреевич хотел Анечку зарезать. И зарезал бы, я знаю. Но я с ней и с Верой в баньке спряталась, следы замела…

— Как же вы жили??

— …Продукты с собой взяла, одежду. Они там не искали — мы ведь не выходили вообще; и печку не топили… Они решили, что мы в лес или на Пригорок ушли! Не искали нас там… А мы всё это время в баньке жили. Снег с порога только собирали, топили. Печку на разжигали; только ночью совсем-совсем маленький костерок, из лучинок… Там никаких следов не было; нас и не искали…

Она с мольбой опять взглянула на Вовчика:

— Не наказывайте меня, пожалуйста! Я ничего такого не делала; это всё он! И — не муж он мне…

Кто-то ахнул; Вовчик удивлённо осведомился:

— Как так «не муж»? А кто??

— Сосед… — поведала та, — Просто сосед по лестничной площадке. В Мувске рядом жили. Я — одинокая была; вот — с дочкой. А он — он не Борис Андреевич вообще-то. Он… в общем, не его это имя. Он в театре играл, в Мувском Драматическом; служил там актёром. Жена у него была; ребёнок — мальчик. Потом… потом, «когда всё началось», они уехали куда-то. Когда, помните, всё по талонам стало. А он остался. Тоже бедствовал сначала. А потом… а потом у него стало покушать появляться. Консервы там, крупы. Даже конфеты и шоколад. Даже нам давал. Только не конфеты, — он сам очень сладкое всегда любил… А потом он мне предложил… Сказал, что есть возможность уехать в эвакуацию; что это далеко и безопасно. Что там бандитов нет; свежий воздух; и кушать много… что у него возможность есть организовать. Только чтобы с семьёй. Ну и… он предложил мне женой назваться. И чтобы его звали Борисом Андреевичем. А так он — Артист; его в подъезде так и звали все. А Вера как бы чтоб как его дочка. Ну и… я согласилась. И… вот жили тут.

Она с мольбой смотрела на Вовчика.

— Я сама бы давно убежала; как узнала… ну, на что он способен. Сначала только догадывалась, а потом… Но он сказал, что мы далеко не уйдём, что догонит и… Из-за Веры вот и жила только… там, не с ним. Он — с Мэгги в основном… из-за Веры; и вот, потом ещё из-за Ани. У него с её папой были какие-то договорённости; это ведь он их на Пригорок отправил! А потом, когда он на Новый Год их пострелял, и они его убили — я сразу поняла, что он Анечку зарежет… и спрятались мы. Я давно еду в баньку носила; осторожно только; когда снег шёл, чтоб следы…

— А где, где он сам сейчас?? — перебил её Вовчик, — Этот Борис Андреевич, который Артист??

— Так ушёл же… — она пожала плечами, — Вы же его и отпустили…

— Как!.. — поразился Вовчик, — Что значит «отпустили»?? Его же не было в доме — мы там всё обыскали; и подпол тоже! Только старик этот, что за домом следил.

— Какой старик… Это же он и был…

— Он???

— Ну да… Я смотрела в окошко. Как вы уехали, он засобирался. Вышел — переоделся, взял рюкзак. И ушёл. В лес. Хотя хромал. Вы его не узнали, наверное? Он же артист… Он, когда с Мэгги, я видела… он очень разный мог быть; прямо преображался весь; а если ещё грим, борода, усы… У него с собой целая косметичка была, и коробка с париками. Я его иногда сама узнать не могла…

Она перевела дух и продолжила:

— Я сначала не выходила; думала вдруг он вернётся. Потом, через некоторое время, Альберт пришёл; и тоже хромал. Потом он тоже вышел; с мешком; — и ушёл. Тогда мы с девочками пошли вот… к вам. Не прогоняйте нас, пожалуйста!

Все молчали. В толпе кто-то тяжело вздохнул.

— Так что, — там сейчас никого нет? В доме? — уточнил Вовчик.

— Нет…

— Первая тройка — к дому старосты! — скомандовал Вовчик, — Ах да, вы же не знаете, где это. Адель, тогда лучше вы с Белкой туда. Осмотрите там всё. И будьте в доме. Вдруг вернётся. Ах, как же мы так!..

— Артист же… — пожала плечами «жена» старосты.

ЯВЛЕНИЕ

Это была неприятная новость — что староста остался жив. Честно говоря, Вовчик, чувствуя за старостой какой-то нехороший «хвост»; что-то тёмное, грязное, и, возможно, кровавое; особенно после такого подозрительного «самоубийства» Надьки, очень рассчитывал, что его убили во время атаки на Пригорок — пленные тогда ещё, вчерашним вечером, уже сказали, что Гришка погнал на штурм всех, без исключения. Надеялся, что найдут его тело в какой-нибудь окопной норе. А он видишь что! — всего-то охромел. И так ловко провёл их! И сейчас, небось, удрал уже… Это понятно, что по зимнему лесу сейчас идти не то что летом в парке прогуливаться, — но если на лыжах, да с припасами… Эх, надо было кого-нибудь на охрану оставить — да кто же знал! Думали, старик присмотрит; а он видишь… Теперь преследовать его по лесу было, конечно, бессмысленно — скоро ночь. И, главное, опасно! — терять ему нечего. Ах ты ж чёрт!..

* * *

Он ещё какое-то время, уже без всякого микрофона, отвечал на вопросы столпившихся вокруг жителей. Все видели в нём новую власть; и спешили выяснить самые животрепещущие вопросы. В первую очередь, конечно, «- …что с моим Лёнькой-то? А с Мишкой?.. А с моим?? А вот у меня двое Никоновских стояли; Федька и Богдан; там ещё их вещи остались… спальные мешки там, бельё, мыльно-рыльное… это как; можно забрать себе или как?.». и прочее.

Машинально отвечал, между делом думая, какие опять проблемы возникли. Вот всегда так! — одни проблемы решаются, другие возникают; вся жизнь так; и нет никакого покоя… Взялся — вези… И не кинешь так просто, не упятишься обратно на Пригорок, оставив всё как есть, — правильно вон Вовка говорит: место пусто не будет. Образуется опять какая-нибудь «власть» — вон, Никишина, установит; хищная и хитрая бабка, и всё семейство её такое. Да! Надо сразу объявить, что всякое тут «рабство» отменяется; мувские порядки нам не указ; что те «пеоны», кто у «хозяев» живут, опять же могут подаваться в «кандидаты в общину». Работать тоже пока «за еду». А там посмотрим. Долги все — списываются! Вон, Тамара, видно — энергичная женщина; глаза горят; не смогла её бабка Никишина, у которой она живёт, окончательно затюкать. Вот, на таких надо опираться. Или вот этот вот парень, назвавшийся «Толстым». Организовать самоуправление; самому — общий надзор и внешняя оборона…

* * *

Ааа!! Смотрите-смотрите!! Глядите! Не может быть!! — послышалось из-за бока Слонопотама; и Вовчик похолодел: опять какое-то непрогнозируемое событие!! Эти неожиданности страшнее всего! Поскольку давно он уже перестал ждать неожиданностей приятных, полезных. Но так и лучше — вот с «явлением» Вовки это было реально потрясающая неожиданность; а вообще — только ещё какая-нибудь гадость! Вроде открытия, что они, оказывается, самого старосту-то и упустили!..

Толпа опять как по команде расступилась.

Стало видно, как к конторе, на вытоптанную площадку, медленно и трудно идёт человек. На этот раз — мужчина. В старом драном бушлате с зелёными петлицами «природоохраны»; в затрёпанной меховой шапке; тяжело опираясь на самодельный костыль, сделанный из ствола деревца с развилкой.

Лицо его было донельзя измождено; глаза запали, вернее — один глаз; потому что другой скрывала повязанная наискосок тряпка. Сквозь тонкую кожу щёк, казалось, проступали зубы; чёрная короста на губах; длинная щетина или короткая бородка, неровно остриженная, видимо, ножницами.

Он шёл медленно; очевидно, что каждый шаг вызывал у него боль; лицо его кривилось. Кто это?? Откуда он взялся?..

— Это же Илья Лагутин! — произнёс кто-то в толпе, узнавая, — Которого Витька Хронов убил!

Толпа ахнула и шарахнулась в стороны. Старухи торопливо закрестились.

Вовчик сначала не понял; потом до него дошло: это был тот самый Илья Лагутин, который сначала был в хроновской дружине; и, обладая несомненно лидерскими качествами, в чём-то, очевидно, с Витькой и конфликтовал. За что тот его и посадил «в карцер», то есть в подпол, под замок.

Потом, когда случилось нападение «чёрных»; а дружина, которая и была создана именно для того, чтобы отражать такие вот нападения, и не подумала вмешаться — Илья, каким-то образом выбравшийся из-под замка, уже на Пригорке возле церкви подрался с Хроновым. И, как и следовало ожидать, прилично набил ему морду. Прямо при всех.

А затем… — опять же, как и следовало ожидать! — ночью Витька пришёл к его дому «посчитаться». Вызвал его на улицу. И, вместо «честной драки», на которую, возможно, рассчитывал Илья, выстрелил ему в лицо из травматического пистолета.

Илья после этого впал в кому; а Хронову, к тому времени уже нагло и беззастенчиво подгрёбшему под себя всю «силовую» компоненту власти в Озерье, никто и слова не рискнул сказать. Напротив — с семьёй Лагутиных стали обращаться как со скотами, — в первую очередь семья же одного из приближённых Хронова, Дени-Волка, которые были у Лагутиных «на подселении».

Потом, со временем, Илья стал поправляться. Во всяком случае стал приходить в сознание; и даже пытался вставать… Подлый Витька, всего скорее, решил, тем не менее, «довести дело до конца»; и, когда Никоновский отряд вошёл в Озерье — договорился, видимо, на «тотальную зачистку всех недовольных».

Это было ещё то зверство! — беспомощного Илью вытащили из постели, из дома; и, избив ногами, привязав за ноги к машине, потащили через деревню, к дому бывшего директора лесхоза, Петра Ивановича Степанова, к которому у Хронова тоже были счёты. Как и у старосты, кстати, который считал, что авторитет старого, удалившегося от дел ветерана, вредит его личному авторитету.

Петра Ивановича застрелили на пороге его дома; а Илью просто бросили, посчитав, что он точно уже мёртвый…

В общем-то на 90 % так и было. Но вмешалась случайность. Невестка старика «выкупила» за золотые серёжки «право» похоронить его сама. Никто не спорил — кому охота возиться с трупами? Велели за одно закопать «где-нибудь в огороде» и Илью…

А он выжил!

Здоровый организм парня чудесным образом вынес такое, от чего любой другой бы давно перестал сопротивляться. Он лишился глаза; у него была в двух местах сломана нога и несколько рёбер; он получил жестокую пневмонию, — и, несмотря ни на что; несмотря даже на то, что лечить его было, собственно, нечем, — он выжил.

Семья Степановых ютилась в маленьком домике старика на отшибе деревни; и к ним никого не подселяли — неудобно, далеко от деревни. Про них, по сути забыли. Они же по мере сил выхаживали Илью; боясь сказать что он жив даже общинским. Если бы Витька узнал, что его враг ещё дышит — без сомнения, теперь он убил бы всю семью. И они скрывали… Изредка только, пересекаясь с общинскими на базарчике, невестка Петра Ивановича просила то или иное лекарство — якобы для дочери. Ей помогали. Они знали, как переживает Адель — но пришедший в себя Илья просил не говорить ей, что он жив. Он не рассчитывал реально долго протянуть; и, любя девушку всем сердцем, не хотел, чтобы она потеряла его второй раз. Немаловажным; а пожалуй что и основным доводом было то, что он считал, что такой — еле живой, с трудом двигающийся, хромой, с выбитым глазом, — даже если выживет он будет для неё только обузой.

Он не хотел быть обузой. Единственно, что он хотел — это набраться сил, и однажды ночью пробравшись в деревню, к казарме, подстеречь и собственными руками задушить Хронова, собственными зубами загрызть его насмерть!

Но для этого нужны были силы. Сил было мало, — в первую очередь потому, что хроновские «бойцы» подчистую ограбили все кладовые старика; а «пайка» из «общего» амбара им, естественно, «не полагалось». Питались они тем, что удавалось найти под снегом в огороде. В основном мёрзлой картошкой. Оставалось надеяться дотянуть как-нибудь до весны, когда в лесу пойдёт зелень; и тогда, как-нибудь набравшись сил, осуществить задуманное.

Потом был Новый Год. Потом — прибытие Гришкиного отряда с бронетехникой и бензовозом «для окончательного решения вопроса общины».

Не вышло, не срослось! — в результате вылазки «диверсионная группа» в составе Вадима и Вовчика уничтожила всю вражескую бронетехнику подчистую; и, благодаря удачному стечению обстоятельств, а именно — прибытию отряда «крыс» из «Башни», вернулась на Пригорок без потерь и с трофеями.

А дальше… ну, что дальше.

Осада Пригорка; когда на рытьё окопов были мобилизованы все деревенские, и, в первую очередь, «штрафники». Семья бывшего директора лесхоза, естественно, считалась крайне неблагонадёжной; и, если для остальных деревенских была ещё какая-то «ротация», когда можно было сутки-двое побыть дома, в тепле; чуть-чуть подкормиться домашними запасами — для них этого не было вообще… Никто из них не вернулся. Он, Илья, остался в доме один с их дочкой. Старались не разводить днём огонь, чтобы не выдать себя. Питались всё тем же — что Илье удавалось найти в огороде. В последнее время — мёрзлыми капустными листьями…

Вовчик вопросительно взглянул на деревенских. Все опускали глаза.

— Там они все… Сначала, значит, Олька; потом Никита… Хронов сильно на них зол был; не давал отдыху… ну и уморил… Там, в яме и лежат… Там вообще человек десять… — неохотно рассказал кто-то, — Хронов велел на кладбище не таскать…

— Вон вить он, Хронов-та! — указывая пальцем, произнесла старуха.

Все как по команде посмотрели на остатки туалета на краю площадки; из которых торчали красные обрубки ног Витьки. Илья скрипнул зубами: «- Не успел…»

— Аделька, видать, успела! — услужливо подсказал кто-то.

— Адель?.. Она… здесь? — зашарил по толпе единственным глазом Илья. Кто-то всхлипнул; кто-то шмыгнул носом.

Вовчик не успел сказать — несколько пацанов и девчонок с криком «- Я, я!.. Нет, я! — я сейчас скажу!!» — понеслись по улице к дому старосты. Наступило молчание. Несмотря на рассказ, многие до сих пор смотрели на Илью как на восставшего из могилы покойника.

С ужасом и тоской смотрел на него и Бабах…

* * *

Порыкивая двигателем, шаря в сумерках перед собой шпагами света фар, Слонопотам неторопливо возвращался на Пригорок.

Откинув бронещиток с ветрового стекла, молча всматривался в дорогу Владимир. За вчера и сегодня случилось столько, что хватило бы на полжизни, — если проживать жизнь в обычном, неспешном ритме. Всё, что произошло, ещё нужно было осмыслить; не раз и не два вспомнить, снова пережить, — и только тогда оно потеряет остроту, уйдёт в жизненный опыт, в «долговременную память». В понимание, что «в жизни бывает и так».

Он молчал. Рядом молчал и друг Вовчик, сидя рядом с Катериной. Каждый «молчал о своём». О чём думала Катя понять было нельзя; вот только она часто посматривала на тускло освещённое огоньками приборной панели задумчивое лицо Вовчика.

Владимир же думал, как там, на Пригорке, оставленный на попечение Отца Андрея Женька «Диллинжер». Он реально опасался за него, — увидев мёртвую Алёнку, он, казалось, сошёл с ума. Это была не показуха, он действительно был вне себя. Он, Владимир, и не ожидал, что пацан испытывает такие чувства к своей «боевой подруге». Ну, знал, что он ревнует его к ней; но всё это было как-то… Собственно, потому и не взяли его в эту «экспедицию в деревню». Женька легко мог, и даже обязательно, наломал бы дров… Вместо этого, посовещавшись, решили, что его по возможности нагрузят в общине тяжёлой физической работой. Выход горю нужно было дать; и лучший выход — физическая усталость. Нужно было таскать воду, рубить дрова. Главное — нужно было копать могилы.

Хотя всех «чужих», как и сказал Вовчик в деревне, решили закопать в окопах; «своих» решили похоронить даже не на общем, Озёрском кладбище, а возле стены церкви. В одной, пусть братской, общей, но именно могиле; а не в окопах и стрелковых ячейках, как «дружинников» и «отрядовцев». Вот на эту тяжёлую работу и отрядили в том числе и Женьку. Как он там?..

И как Наташа? Как Гузель?.. Вот тоже вопрос… что делать…

* * *

Вовчик думал, что максимум через несколько дней «тройка из Мувска» — Толик, Крыс и Бабах, — конечно же, уйдут. Было бы хорошо оставить у себя такую спаянную умелую команду бойцов — но где там!.. Даже Бабах, скорее всего, не останется, хотя он не с «Башни», — у него какие-то обязательства в своей «общине». Очень возможно, и даже наверняка, что вернётся в Оршанск и друг Вовка «с командой»… Что после этого с «боевым составом» на Пригорке станет очень не густо! — и хотя основной «вызов» общине ликвидирован, возможно всякое… нужно наращивать силы! Для этого нужен личный состав… Не старики и старухи, а бойцы.

С бойцами сложно… Бойцами не рождаются; бойцов нужно растить, воспитывать!.. Нет, не стану строго наказывать Андрюшку и Саньку! решил он — хотя они и сосвоевольничали, но это действительно смена! Из них, как раз, бойцы и получатся; особенно из Андрюшки. Надо будет их больше задействовать именно в «военных» мероприятиях… Опять же, недостаток личного состава можно теперь компенсировать оружием и техникой! Шесть пулемётов с достаточным боезапасом, переданные Владимиром общине, несомненно, очень укрепят обороноспособность! Как и гранатомёты. Как и два ящика новеньких, в масле, автоматов, — не считая трофейного оружия. Надо восстановить перевёрнутую машину отрядовцев. Надо восстановить хотя бы один из БМП — чтобы был на ходу и с вооружением; благо что и топливо Вовка привёз. Тогда можно будет на обозримом временном отрезке чувствовать себя уверенно… Но люди, люди, «личный состав»!.. Надо будет приглядеться к тем, кто захочет остаться в Озерье и при общине в качестве «кандидатов». Из них можно будет набирать будущих солдат…

* * *

В кунге мерно покачивало; под убаюкивающее подвывание двигателя и мягкое тепло от топящейся в углу печки хотелось дремать.

Но дремал только Крыс, привалившись к борту, и обхватив обеими руками трофейный Калашников, сегодня так и не выпустивший сегодня ни одной пули. Свой ППС он оставил на пригорке, — патронов мало; да и, правильно говорил Толян — для каждой задачи свой инструмент.

Толик и Белка остались охранять продукты в доме старосты — если раньше тот мог оставить дом вообще без присмотра, и никто бы и не подумал даже подойти к калитке без острой необходимости — страх перед тем, кто назвался Борисом Андреевичем был слишком велик, — то сейчас, можно было не сомневаться, ночью вынесли бы всё! — и отрубленные вместе с ногами берцы Хронова тому порука. Конечно, надо было сторожить! — хотя теперь в дом вернулась и Галина с девочками. Она занялась хозяйством; ну а Толик с Белкой… ну что ж, в том числе, и поохраняют. В том числе… Пулемёт, гранаты, два автомата; вдоволь патронов — нормально.

Толик вообще ничерта не боялся; но вот когда бывшая «жена» Артиста пока ещё только мельком и коротко рассказала, что за человек был тот, кто назвался Борисом Андреевичем; и кого она знала как Артиста; какие дела творились в его доме; и сколько тел, неглубоко закопанных; или вообще, просто пока что зарытых в снег, лежит на задах их огорода, — Крыс подумал, что он бы один там бы на ночь нипочём не остался! Впрочем, если б с Зулькой — то можно б…

Возле печки сидел, ссутулившись, Илья; а сидевшая рядом Адель, для которой случившееся воистину было, наверное тем же, что для первых христиан было воскрешение Христа, сидела рядом, одной рукой обнимая его за плечи; другой гладя его по плечам, по лицу — и что-то тихо-тихо и безостановочно шептала ему. Рядом сидела Лика, и думала о чём-то своём, далёком. К ней прижалась худенькая девочка, по сути спасённая Ильёй — всё, что осталось от семьи Степановых.

На полу, возле правой лавки лежал большой свёрток из одеял, из которого торчали берцы — тело невезучего студента Матюшкина, тоже, кстати, Ильи… Когда его «упаковывали», прежде такая испуганная тётка вдруг начала кричать, что «вот это одеяло моё; это не ихнее, не можите брать!.». и прочую чушь. Что «одеялов на вас не напасёшься»! Идиотка. Пришлось даже пригрозить ей пистолетом. Тело застреленного бойца и труп Хронова решили не тащить к Пригорку — вот и будет первая задача тем, кто претендует на ежедневный суп, — выкопать где-нибудь на задах огородов яму и закопать там и этого бойца, и Хронова, и всех тех, кто до сих пор под снегом мёрзлой грудой лежал возле конторы.

Бабах сидел слева у самого выхода; где немного дуло и сильно подбрасывало на кочках. Думал, что вот, всё не то и не так… Когда залазили в машину, Адель, на секунду оказавшись с ним рядом, только и сказала:

«— Прости».

А что тут ещё скажешь? Неужели он будет требовать «Ты обещала!.». Или капать ей на мозг «- Ты что делаешь; он ведь полный инвалид; ты с ним только горя хлебнёшь! — поехали со мной!.».

От такой мысли он негромко хрюкнул; и тайком огляделся по сторонам, проверяя, как будто кто-то мог подслушать его такую недостойную мысль. Ещё чего. Конечно никогда в жизни он не сказал бы такое. Честно говоря… честно говоря, если бы Аделька сейчас отказалась бы от Ильи, бросила б его, — потому что он калека! — он бы, скорее всего, бросил бы её. Не взял бы её с собой. Да, нравится. Да, наверное, он даже любит её. Да что там — любит! Но сейчас не те времена, когда можно было всю жить прожить рядом с человеком, который к тебе в лучшем случае равнодушен; и это ни на что бы не повлияло. Сейчас не те времена. Сейчас… сейчас многое что может потребоваться от, скажем так, партнёра. Или партнёрши. И знать, что женщина, с которой ты делишь пищу и постель, в «пиковой» ситуации просто «перешагнёт через тебя», потому что «ты стал не актуален»: ранен, болен, слаб, стар, — было бы невыносимо. Да, не те времена. Илья «воскрес». И Адель будет с ним. И это нормально; с этим нужно смириться…

Он покосился — сидевшая тут же, на лавке, Верочка пересела поближе к нему. Чего ей?..

Под потолком кунга, рядом с закрытым люком и лестницей на крышу, неярко светила лампа, бросая странные тени на лица. Верочка осторожно, готовая при любом противодействии отдёрнуть руку, прикоснулась к его руке, потом положила горячую кисть ему на руку. Чуть придвинулась к нему, и тихо, но отчётливо зашептала:

— Джон! Возьми меня с собой в Мувск. Я тебе хорошей подругой буду; верной-преверной, честное слово!.. Это неважно, что ты меня не любишь; поверь — это не главное! Я тебя очень любить буду, я смогу, честно-честно! Тебе никогда не придётся на меня жаловаться или обижаться… и ревновать не придётся, честное слово! Возьми! Не пожалеешь!

Ровно рычал мотор, слегка покачивало. Крыс дремал; Лика и девочка о чём-то переговаривались; Адель, обнимая Илью, всё что-то шептала и шептала ему.

Бабах опустил голову и еле слышно сказал:

— Я подумаю…

ВАДИМ И ДОЧЕРИ

Когда закончилась вся эта суета подготовки к «зачистке», которая длилась с раннего утра и до самого обеда, и Слонопотам (броневик теперь все называли только так) направился, неся в своём чреве десант, в сторону деревни; Вадим с дочерями забрался на такую уже знакомую колокольня, на верхнюю площадку — следить за обстановкой. Кроме того, нужно было и поговорить в уединённом месте — а колокольня сейчас и была, пожалуй, единственным уединённым местом. Весь Пригорок был охвачен хлопотами: таскали воду из колодца, топили печи; готовили еду; из Большого Дома доносились крики и стоны раненых; возле стены церкви, чуть поодаль, раздавались удары лома и кирки в мёрзлую землю — там рыли могилу для павших вчера общинников. Даже в окопах, где вчера происходило то самое сражение, мелькали головы малышни — с жадностью они собирали себе стреляные гильзы с тем чтобы вечером хвастаться друг перед другом, а также меняться.

Бывшие до Вадима на дежурстве Андрюшка с Санькой, теперь сменные, бодро сыпанули вниз; каждый уже со своим, персонально закреплённым за ним, автоматом.

Первым делом Вадим через бинокль внимательно оглядел окрестности. Всё было тихо и спокойно. Включая лежащий на боку Барс с уже снятым с него пулемётом и стоящий поодаль горелый БМП с развороченной попаданиями гранат РПГ кормой.

«— Завтра же, пока машина здесь, нужно будет подцепить тросом и дёрнуть, поставить Барса на колёса!» — сделал себе в уме заметку Вадим, — «Хорошо б и второй БМП к церкви на площадку затолкать — но их Слон… Слоно… «слоно-что-то там», к сожалению, на Пригорок не вскарабкается. А то было б славно…»

За его спиной Зульфия темпераментно рассказывала сестре о своей вчерашней встрече с давним своим недругом, Альбертом:

— …увидел меня — и за винтовку! А я же не знала, что она без патронов; я в сторону так вот падаю! Вот так вот, ага! Серёга мне показывал, как падают, «уходя от ствола» — и пистолет выхватываю одновременно!..

— Револьвер вообще-то. — поправляет её Гузель.

— Да. Наган. И — шарах в него!! Мимо. Он как заорёт! — и в чулан; и хотел там закрыться. А я же не знала, что у него винтовка без патронов! — так-то я б его голыми руками!.. Я — за ним! Он дверь в чулан не успел прикрыть, — и как заорёт!!

— Ты же говорила, что он уже орал!.. — заметила старшая сестра.

— Да! Но он заорал ещё громче! И — вылетает назад! — с та-а-акими глазами, прям девять на двенадцать! Это его в жопу малышня ножиками пырнула!

— Зуля, не «в жопу», а «в задницу».

— Да какая разница?..

— Нелитературно.

— Ну ладно. В жо… в задницу его пырнули — он вылетел, — и на меня! Я в него опять — хрясь из пистолета!!

— Зуля, я всё Вовчику скажу! — что ты пистолет от револьвера не отличаешь; чему он вас только учил!..

— Ну, из нагана, я же говорю! Хрясь в него!

— Нету такого слова: «хрясь». Надо говорить «выстрелила».

— Беее, Гуль, до-ста-ёшь! Это… как же «выстрелила», когда правильнее «хрясь!»

— Хочешь сказать, что темп повествования теряется? — догадалась Гузель, — Тогда говори «бах!»

— «Бах» говорят дети. Вон, Тарас малой, когда в войну играется, кричит «бах!» Или «трах!» Сбиваешь меня — не буду тебе рассказывать!.. Сестра ещё. Старшая!!.. — обиделась Зулька.

— Ладно — ладно, не дуйся. Слушаю же тебя. Ну, что дальше?

— Что дальше, что дальше… — голос младшей дочери, явно обиженный непониманием; но постепенно она вновь увлекается: — Выскочил — и на меня! Я в него — бах! Мимо! Он как заорёт!.. Ещё громче, да. И — в коридор! Я ему вслед — бах! Опять мимо! Так и удрал, урод! Жалко, что я промахнулась! Почти целый удрал! — только что его малышня в жо… в задницу пырнула! Надо было мне тоже «на зачистку» ехать — найти этого урода! И угандошить!!

— Зу-ля!!

— А что такого, что такого я сказала??? Серёжка так говорит!

— Серёжка твой совсем не образец для подражания; во всяком случае в плане выражений. Тут не он тебя, а ты его, как воспитанная девушка, должна поправлять.

— Ой-ой-ой-ой… — скептически ноет Зулька; хотя замечание про «воспитанную девушку» ей явно понравилось, — А сама-то, сама-то… Своего Вовку не очень-то поправляешь!..

— Своего..! — голос Гузели сорвался, и она отчётливо всхлипнула.

— Чо ты, чо ты, Гу-уль?? — испуганно переспросила Зульфия.

Закончив осматривать окрестности, Вадим обернулся, убирая бинокль:

— Зульфия! Со скольки метров ты в Альберта из нагана стреляла — и не попала??

— Ааа… — заподозрив неладное; и сообразив, что она наговорила лишнего, испугалась та, — Нууу… Метров с… с восьми!

— Зульфия. Там вся изба бабки Насти метров десять от стены до дальней стены. А от входа к чулану, наискосок — метра четыре от силы. И ты… с четырёх метров!.. не попала в здорового парня??

— Ага-а-а… — поняв, что вот теперь она действительно попала, заныла Зулька, — Так в спешке!.. Можно сказать — в перестрелке! И — он же бегал! В стороны!

— «- В стороны он бегал!» — фыркнула Гузель.

— Да-а… И ещё — у нагана, может, ствол кривой! — нашлась Зулька, — И это же не настоящий наган!

— Ты рассказывала, что Сергей из этого самого нагана… — строго сказал Вадим, — Так может, это не наган, а руки у тебя кривые?? Моя дочь!! — с максимум четырёх метров мажет по грудной фигуре! Даже — по ростовой!! Позор! Моя дочь!! А с пяти метров ты бы в шкаф не попала??

— Па-апа… — плачущим голосом проныла Зульфия, — Я больше не бу-уду!

— Тьфу! Позор! — Вадим с напускной суровостью сплюнул на пол колокольни; потом подумал, и растёр плевок ногой, — «Не бу-уду!» Как ребёнок, честное слово, кыз! «Не буду!» Будешь! Теперь каждый вечер будешь чугунный утюг на вытянутой руке держать! По три… нет, по пять минут!..

Зулька, поняв, что любые реплики теперь лишь ухудшать её положение и ужесточат наказание, шмыгнув носом, замолкла.

Вадим между тем повернулся к старшей дочери:

— Теперь ты, Гузель, рассказывай. И не говори мне, что всё у вас с Владимиром нормально! — я вижу, что ненормально! И мать тоже заметила. Рассказывай, всё подробно рассказывай!

* * *

Когда Гузель закончила свой рассказ, на площадке колокольни наступило долгое молчание. Пока молчали, — в деревне вдруг глухо и торопливо застучали выстрелы. Вадим схватил бинокль, вгляделся; но через некоторое время успокоенно опустил его.

Обернулся к дочерям:

— Ну и как теперь?

— Я поеду с Крысом, то есть с Серёжкой, в Мувск, жить в Башне! — торопливо проговорила Зулька, — Мы уже всё решили. Вот.

— Я пока не тебя спрашиваю. — Отец тяжело посмотрел на неё, — «Решили они». Я решу кому-то!.. Я тебя, Гузель, спрашиваю — ты как думаешь, как теперь быть?

— Не знаю, ата. — грустно и честно сказала та, — Я его люблю. Очень. И, знаю, что и он меня любит. Я по глазам вижу. У него такой больной взгляд становится, когда он на меня смотрит!.. И что ж? — Наташа, считай, уже его жена… беременная ведь. Она… она хорошая девушка…

— «Хорошая!» — хмыкнула Зулька, — Конечно, если б ты…

— «И он, как честный человек, уже не может на ней не жениться!» — зло проговорил Вадим.

Помолчал, и добавил:

— Как мужик мужика я его понимаю. Как отец дочери, которую он пробрасывает — я б его!..

— Па-апа! — предостерегающе произнесла Гузель.

— …И — спас он нас всех! — от этого тоже никуда не деться! — с чувством горечи произнёс Вадим, — И парень-то какой хороший! — не зря я ему пистолет тогда в поездку отдал! Теперь вон, пол ящика пистолетов привёз!.. Я думал — типа калым будет… А оно видишь как… Где такого ещё найдёшь! — почти выкрикнул он.

Зулька шмыгнула носом.

Наступило длительное молчание. Не выдержав, Зулька принялась рассказывать сестре про Сергея, — про то, что «- …он, может, бывал в прошлом! Ну, в альтернативном! Прикинь! — сейчас, но в том времени, «когда-это-всё-не-началось-ещё!» Говорит, вот как в натуре! У него теория! — говорит, что есть «множественность пространств!» И что мы одновременно существуем в разных реальностях — в одной что-то уже произошло, в другой произойдёт позже; а где-то и не случится вовсе! Только не все могут там, между пространствами, перемещаться! Мой вот Сергей — может!» — закончила она с гордостью.

— «Мой…» — отметил про себя слушавший её краем уха Вадим. М-да, всё идёт к тому, что младшая дочка вот-вот выпорхнет из родительского гнезда. А вот со старшей — засада. Надо думать…

— Пространства… перемещаться… — с недоверием произнесла Гузель, — Он, «твой Сергей Крыс», головой не ударялся случаем? А то что-то это на шизофрению похоже.

— Ты что!! — с жаром принялась защищать Крыса Зулька, — Он нормальный! Знаешь, какой… нормальный! Вообще нормальный! А что про «другое пространство» рассказывал — так я сама сначала не поверила; но он потом так всё живо рассказал!.. Говорит, что теперь для него «вопрос смерти неоднозначен», — если есть «множественность этих, пространств», то это может быть просто переход в другое!.. Вот! «Вопрос смерти неоднозначен!» — это он так говорит! Разве ненормальный может так говорить??

— Ну да, умный городской парень, соблазняя скромную глупенькую деревенскую девушку, ещё и не то может наговорить!.. — поглядывая на молчащего отца, произнесла Гузель, подыгрывая сестрёнке.

Зульфия возмутилась:

— Кто, кто тут «глупенькая деревенская девушка»?? Да я!.. — но тут же сообразила, что это подначка; и уже спокойно поведала:

— И вообще. Серёжка боец каких мало! В Башне взвод спецназа угандошил! И вчера, в бою, — тоже!

— Тоже — взвод?.. «Угандошил?.».

— Кто их считал?.. Много, в общем!

— Да, это довод, это, конечно, довод… Зуль, ты не злись, это я же так…

— Да знаю я… понимаю!

Обои с надеждой взглянули на отца.

После длительного молчания Вадим, наконец, произнёс:

— Вот что… кызы — я умный?..

— Да-а… — неуверенно, не понимая, куда он клонит, ответили обе.

— А умный человек всегда найдёт выход… А если не найдёт — то что?..

— Что??

— Пойдёт посоветоваться с мудрым! Короче, будьте здесь; и следите за обстановкой, вот рация. Я пойду… мне нужно с Минуллой-бабаем поговорить, посоветоваться.

* * *

Вернулся он не скоро, но повеселевший. Взял бинокль; обозрел окрестности; и уже после этого обернулся к сёстрам:

— Есть выход. Надо только с ним самим переговорить! И — с Отцом Андреем.

* * *

Владимир сидел в маленькой комнатке — келье Отца Андрея и пил, обжигаясь, чай на сушёных смородиновых листьях. И слушал рассуждения священника.

Тот расхаживал по келье — три шага в одну сторону, поворот, — три шага в другую, поворот; и рассуждал вслух:

— …господь дал нам страсти, чтобы мы боролись с ними… Господь дал нам тело, чтобы мы плодились и размножались… господь дал нам Закон, чтобы мы чтили его. Мораль, сиречь закон — дан нам, человекам, чтобы упорядочить наше житиё; для нашего спокойствия и понимания… и Господь дал нам разум, чтобы мы думали, когда и какой закон применять; ибо лекарство, принятое в большом количестве и не вовремя, может оказаться ядом… ибо закон, данный нам Господом, дан нам для жизни, а не для скорби…

* * *

Когда Владимир уже ушёл; Отец Андрей опустился на колени перед образами, и стал молиться, вопрошая бога (и себя), правильно ли он поступает… что-то подсказывало ему, что правильно. Хотя вряд ли архимандрит Оршанский, в чью епархию входило и Озерье, одобрил бы его решение. Но где сейчас он, этот архимандрит?.. и чем он помог общине? А вот Владимир — помог!

В дверь тихо поскреблись.

Вздрогнув; и отругав себя, что занятый молитвой, он не услышал шагов за дверью, он обернулся к двери; и в его руке живо оказался взятый в виде трофея у Хотона компактный и удобный Глок-9, сменивший его раритетный Лефоше. На цыпочках он подошёл к двери и, неслышно сняв крючок, резко распахнул её.

Понятно, почему он не услышал шагов — за дверью стоял Санька Евстигнеев. «В полном боевом»; с автоматом за плечами и запасными магазинами, торчащими из карманов куртки.

— Чего тебе отрок? — спросил священник, отступая и давая тому войти в келью.

— Отец Андрей, покаяться хочу! — войдя и перекрестившись на образа в углу, отчаянно сказал Санька, — Грешен потому что.

— Все мы грешны… — думая о своём, ответил Отец Андрей, закрывая за ним дверь, — Ну, поведай в чём грешен…

И Санька коротко и по-военному чётко рассказал, как, оказавшись с Андрюшкой в окопе, и найдя автомат, они использовали свои «подарочные» патроны: Андрюшка, хотя ему и не верят, застрелил Гришку; ну, самого главного то есть; а он, Санька, когда подошла его очередь…

Он опустил голову, и рассказал, как в последний момент перевёл прицел, и выстрелил не в одного из главных отрядовцев, а в бывшую там же Леониду! Да, он её хорошо разглядел — она в своей шубе была…

Отец Андрей кивнул — тело Леониды тоже уже лежало во дворе церкви. Вот оно, значит, как было.

Вот. Сутки не решался рассказать. Теперь решил покаяться. Санька шмыгнул носом.

Отец Андрей вновь прошёлся по келье: три шага в одну сторону; поворот, три шага в другую, — и, остановившись напротив Саньки спросил:

— Ты знаешь, что она Валентину убила гирькой в висок?

— Знаю.

— И что Ксению чуть не задушила, — едва спасли, — и заперла её?

— Знаю…

— И убежала она не куда-нибудь, а к врагам общины?

— Знаю.

— Ну так вот. Отпускаю тебе, отрок, грех этот. Который, в общем, и не грех вовсе, а промысел божий, коего ты явился исполнителем. Иди себе, Санька; перед сном прочитай вслух три раза «Отче наш» — и всё на этом. И не рассказывай больше никому, не надо. Понял меня?

— Понял! — повеселел Санька, — Разрешите идти?

— Иди уж, отрок военный…

Проводив Саньку и закрыв за ним дверь, Отец Андрей вновь опустился на колени перед образами. Трудно, трудно быть пастырем в такое время!..

БОРИС АНДРЕЕВИЧ, «АРТИСТ»

Лес, ночь. Уютно потрескивал костёр, распространяя приятный запах горящих еловых веток и варящейся в двух котелках, висящих над костром, каши. Конечно, этот «уют» и близко не лежал к привычному теплу от деревенской печки, спать возле которой Артист привык, — он даже не вставал дома чтобы подкинуть дров ночью, — это была обязанность Хокинса, и горе ему, если он забывал это сделать! А тут…

Нет, конечно, это не деревенская изба и не печка; это всего лишь костёр в лесу — но, чёрт побери, это было хоть что-то!

Удачно, посредством маскировки и грима, избежав «зачистки», Артист окончательно понял, что больше ловить в Озерье нечего. Да, ситуация изменилась кардинально; и единственное что его может там теперь ждать — это пуля. В лучшем случае. А можно было б ожидать и чего похуже. Если взяли живьём Мунделя или Лоера, и те поведали о их общих планах относительно общины; переведя, естественно, стрелки на него одного. Потому быстро собрав вещички, он вскоре покинул ставшее столь негостеприимным Озерье. Хотел на последок поджечь дом, но побоялся, что дым его выдаст раньше времени.

Жаль, очень жаль… Обжился уже там, привык. И, главное, всё-то уже было так «на мази»!.. Казалось бы всё уже решено, подготовлено; осталось всего-то надавить! — и вот на тебе! Всё сорвалось в последний момент. И даже не понять почему… всё ведь было так определённо…

Ещё хорошо, что смог сам уйти. Складывалось впечатление, что весь Гришкин отряд и все Хроновские оболдуи так там и остались, в мясорубке возле церкви.

Решил идти в Мувск. Там, как нибудь…

Первый же час передвижения по зимнему лесу чётко показал, что без специальных навыков и специального снаряжения — вот хотя бы без лыж, — его затея обречена на провал. Идти без лыж по снегу было положительно невозможно… Кроме того, хотя он предусмотрительно взял достаточно консервов и спички, он не подумал о посуде — хоть каком-нибудь котелке или, на худой конец, миске, кастрюле. Ну, костёр он, положим, развёл бы. Но на чём и как спать? Он не подумал ни о палатке, ни о спальном мешке. Можно было взять хотя бы одеяла! Отсутствие опыта походов сыграло с Артистом злую шутку. Спать на снегу?? Застуженные почки, — и фатальный исход без вариантов. «…Конец житейского пути, Предсмертной муки приближенье. Заслышу в ноющей груди…»

Он уже подумывал повернуть назад; выбраться на околицу Озерья, и там, ночью, нагрянуть в какой-нибудь из домов… Перебить или запугать домашних; переночевать там, заперев всех в погребе; а утром, взяв лыжи и одеяла, уйти вновь. У многих были лыжи; как-то же они ходили за хворостом в лес зимой! К тому же он ещё днём неудачно подвернул ногу; вернее даже не подвернул — это он решил потом, что подвернул. Просто вдруг нестерпимая боль пронзила ему лодыжку, и он разом охромел.

Пока он драпал с Озерья, каждую минуту ожидая погони, выстрелов вслед, он как-то забыл о боли; вернее, смирился с ней; но вот сейчас, в лесу, боль вернулась с новой силой, и он болезненно захромал.

Положение было совсем плохим; но ему повезло, — в лесу он встретился с ещё двумя беглецами, которых едва знал: с Васьком и парнем с позывным «Чевер».

Оба были, в отличии от него, экипированы по первому разряду; видно, что люди бывалые: у обоих были, конечно, лыжи; удобные рюкзаки; спальные мешки; и даже такие необходимые для ночёвки в зимнем лесу вещи, как корематы (коврики). И походные котелки у них были!

Выдвигались они, как он понял, поначалу к Демидовке; где у них была спрятана в лесу, тщательно замаскированная машина. До Демидовки было, конечно, невпример ближе; чем сразу в Мувск — это он оценил. А дальше на машине — совсем другое дело!

К старосте они отнеслись с определённой долей пренебрежения, — оно и понятно, кто он им теперь? Был «представитель местной власти» — местных раскладов они, пришлые, не знали; а теперь кто? Чисто попутчик, — хорошо ещё, что не застрелили, приняв за преследователей; и не прогнали. Он бы на их месте, наверное, прогнал бы — предварительно отняв мешок с продуктами. Хотя нет, не прогнал бы! — к чему оставлять на свете обиженного на тебя человека?.. совершенно ни к чему.

А они ничего — даже разрешили ему идти за ними по лыжному следу; и потом поделились кашей, приготовленной в их котелках; а он с ними — сгущённым молоком и баночкой «МувскРыбы».

Когда устроились на ночлег в низинке, где их ни откуда не было видно; разожгли умело костёр, Артист понял, что нужно «строить отношения». Вспомнил и о том, что наушничал ему про Васька Хотон — что тот, мол, тут не просто так, а от серьёзного в Мувске авторитета — самого Абу Уляма. С определёнными полномочиями…

Не сразу, но разговорить Васька удалось. Помогло то, что Васёк-то, оказывается, был серьёзно ранен! — собственно, из-за этого они с Чевером и шли так медленно; иначе бы он, без опыта и хорошей физической формы вряд ли бы догнал их по следу… Медленно шёл Васёк, очень медленно; и этим явно раздражал своего товарища.

Да, Васёк был уполномочен этим главой «черноквадратников», — слышал про них Артист мельком, и ни раз: ни то секта, ни то этническая группировка. Хотя нет, не этническая — несмотря на то что сам «Главный», «Первый» — как называл его Васёк, — косил под араба, в группировке кого только не было. Да и сам Васёк был удмурт… Но дисциплина там была жёсткая; за неповиновение расправлялись жестоко; и имел этот Улям планы по расширению своего влияния, по экспансии в другие регионы, — это Артисту понравилось. Вот и Ваську, отправляющемуся в области, подконтрольные номинально Администрации Новых Регионов, дал сопроводительную «тамгу» — свидетельство того, что тот действует по его слову и поручению. И цель Васька была образовать для начала «секцию» чёрных квадратов в Оршанске, — те, кто там были, под «черноквадратников» только косили, прикрываясь их авторитетом, и являясь, по сути, просто бандой. Вот и у Васька была задача создать банду, — но на чётких идеологических принципах и с вертикальным подчинением; а оно видишь как получилось!..

Рассказывая о своей проваленной миссии, Васёк, упомянув про «тамгу», ничего ни сказал, что это — печатный текст, или некий сакральный предмет, — но особо отметил, что человеку с такой тамгой обязаны подчиняться все «ЧеКа» вплоть до сотников. Что «это вам не просто так»! При этом он непроизвольно пощупал полу своей куртки, — этот случайный и непреднамеренный жест Артист тоже заметил. Он вообще был внимательным, — артисту по-другому нельзя! А в нынешнем положении — в особенности.

Говорить много Ваську было трудно; и видно было, что у него жар начинается. Он, напившись горячего чаю, вскоре заполз в свой спальник, — хороший спальник, видно, что тёплый! — и, повозившись минуты, кажется забылся сном. Артисту же, судя по всему, суждено было ночь коротать просто на еловом лапнике, — хорошо ещё опытные мувские бандиты подсказали, как приготовить себе лежанку. В любом случае выспаться тут было проблематично — не простудиться бы!

Когда Васёк задремал, Артист подсел к Чеверу и завёл с ним «специальный разговор».

Тот грустно согласился, что «у Васька серьёзные проблемы»; а на артистово «- Оно понятно, но ты ж его тащить должен, хоть бы и помер он потом…» зло ответил, что он Ваську, в общем, не сиделка, не санитарка, не мамка; «… и не обязан, нахер, тащить его на себе! Словил пулю — его проблема! Я-то тут при чём!.».

Это Артисту понравилось.

Поговорили ещё. Конечно, группой добираться в Мувск проще, слова нет. В то же время «тащить на себе этого полутрупа» никакого счастья не составляет, конечно. Выяснилось, что где машина, Чевер, конечно, и без Васька знает…

Побеседовали ещё полчаса, и, кажется, пришли к некоторому взаимопониманию. Артист вообще умел быть убедительным. И не только на сцене и по заранее написанному тексту.

…

— Что ты, как целка?..

— Да как-то… Столько уже вместе…

— И что? «Смерть приходит всегда внезапно, Нарушая покой и сон. Я не знаю, что будет завтра, Ты не знаешь. Такой закон». Он и не узнает ничего. Это как уснуть.

— Ну, не знаю…

— Что тут знать-то? Ты вот подумай — ты его тащить на себе будешь, а он в конце-то концов всё равно умрёт! И как тебе это будет?? А? Зачем тебе это? А так… вот представь; вот если бы он сегодня ночью сам… я подчёркиваю — сам! …сам бы умер — ты бы опечалился?..

— Да что мне печалиться-то. Возни меньше, только и дел.

— Во-от! Ну так и представь, что он… сам умер. Ну там тромб оторвался и закупорил артерию; или ещё что.

— Нуууу… если сам… тогда конечно.

— Я и говорю — сам.

— Ну, тогда… в общем, я вон, поссать отойду. Подальше. Минут на пятнадцать. Может же так случиться, что он за это время — сам?..

— Вполне может! — подтвердил Артист, — Даже за десять минут может. Как там попы говорят? «- Никто да не знает времени и часа своего». Вот и он не знает.

— Ну… я отойду тогда. Поссать. Хм. А то уже спать охота.

— Вот-вот. Отойди.

Чевер, похрустывая снежком под ногами, удалился в ночь. Артист, некоторое время глядел ему вслед, затем сплюнул в костёр. Знал он такую породу людей. Слякоть, мелкий пакостник. Сам на что-то крупное, на то, что обычно называют «большой подлостью» не способен, но вот отойти или отвернуться, чтобы «кто-то» за него эту подлость сделал — это для таких в порядке вещей. Мелкий пакостник, педофил… Ну ничего, и до него очередь дойдёт.

Артист достал из рукава свою бывалую Мору, небольшую и удобную, привычную «к разного рода работе», и, встав, пошёл к спящему Ваську. Помочь ему укрыться, ничего более. А то вон весь как разметался; жар у него.

* * *

Когда даже не через десять и не через пятнадцать минут, а через полчаса Чевер вернулся из глубины леса, Артист опять сидел возле костра и рассматривал некий лоскут ткани — ту самую тамгу, существенно повышавшую статус её владельца среди черноквадратников.

Ничего особенного: чёрная продолговатая полоска плотной материи, и на ней что-то вышито золотыми нитками и белым; какое-то арабское изречение скорее всего. И ещё какие-то значки, смысл которых был ясен, очевидно, только посвящённым. Артисту это было не нужно — тамгу он рассматривал чисто как пропуск к самому Абу Уляму. Раз он в Мувске сила — значит к силе и надо примкнуть! В деревне, видишь, не получилось — Гришка был силой, да только силой глупой и неудачливой. Ну, посмотрим, каков этот самый псевдо-араб…

Когда Чевер вступил в свет от костра, Артист быстро убрал тамгу в карман; взглянул на него, и со скорбным видом произнёс:

— Чевер, плохая новость. Пока ты ходил, твой товарищ умер. Васёк в смысле. Скончался.

— Да?.. — Чевер вновь подсел к костру, протянул к огню озябшие руки, — Чёрт побери. Ну, тут что ж. Бывает.

— Да. Последствия ранения. Вот так вот судьба у него сложилась.

— Угу. Винтовку его я себе возьму! — сразу перешёл к деловым вопросам тот, — Хорошая у него мосинка, пристрелянная.

— Само собой; наследство…

— И пистолет.

— Да. Вон он, на мешке лежит.

— А… — Чевер зашарил глазами по вытоптанной ими полянке, — Сам он… где?

— Тело-то? — уточнил Артист, с трудом скрывая презрение. Вот люди! Готовы на любую подлость; но чтобы непременно это выглядело благообразно! — Я его вон туда, за сугроб оттащил. Куртку снял, да. Мультитул, часы. Пригодится. Больше на нём ничего доброго не было. Ты с ним «попрощаться», что ли, хочешь?..

— Да ну… прощаться ещё. Нахер надо. Так просто спросил.

— Ну, я так и подумал. Я что думаю, Чевер…

— Чего?

— Что, раз Васёк умер в таких «походных экстремальных» условиях, то и хоронить его не стоит, как ты думаешь? Лежит и пусть лежит. Вон, снежком чуть присыплем утром, — и добро. Как думаешь?

— Само собой! — согласился тот, уже оглаживая рукой ложе свежеобретённой мосинки, — Ещё чего не хватало — могилы тут рыть!..

— Вот и я о чём.

— Ты ж его, Андреич, утром и присыпь, хорошо? Мне на него смотреть никакого интересу…

— Сделаю! — согласился Артист, про себя отметив ещё одну слабость своего нынешнего попутчика: мало того что тот мелкая пакостливая сволочь, так ещё и трус — дал добро на расправу со своим товарищем, чтоб не тащить его на себе; и даже в лицо ему посмотреть, мёртвому, боится. Как там Хокинс про таких говорил? Чмо. Ага, чмо. Ну, нужно и спать укладываться.

Засыпал Артист под треск костра в тепле и удобстве, — постелив на еловые ветки Васьков каремат, да в его же зимнем, «арктическом» спальном мешке; действительно, очень мягком, тёплом и удобном. Немного только в районе шеи запачканном теперь кровью, — но Артист сразу же, пока не запеклась, зачистил это место снегом, так что практически было и незаметно. Нет, действительно ему сегодня везло! — удачная встреча получилась. Тамга ещё эта…

РАЗБОРЫ И РАСПРАВЫ

Ночь на Пригорке прошла беспокойно — стонали и бредили раненые; периодически стучали в дверь подвала и что-то требовали пленные; вообще было как-то… неспокойно. После полуночи, в самый «кошачий час», так и вообще — в Озерье глухо, едва слышно застукали выстрелы. Несколько одиночных, короткая очередь, и опять несколько одиночных.

Андрюшка с колокольни сообщил Вовчику, и тот в сопровождении Владимира мигом взвинтился на верхнюю площадку. Было тих, где-то выла собака. Андрюшка чётко доложил «о происшествии» — по идее, после зачистки, в Озерье оружие должно было остаться только у ночевавших в доме старосты Толика и Белки, если, конечно, никто не припрятал автомат. Но толик и Белка, случись стрельба, конечно же, первым делом связались бы с Пригорком по рации — по прямой дальность вполне позволяла. А они молчали.

Вовчик вызвал на связь Толика, заранее замирая от нехорошего предчувствия, — но тот ответил незамедлительно. Да, была стрельба — где-то в районе конторы. Не на улице, нет, видимо в помещении. Кто, что — а хер его знает! Мы ж не пойдём ночью проверять, правда же? Нах нам на жопу приключения; тем более что по вашей нищете у вас, — то есть и у нас! — и ночника нет! Ну и ничего — сидим тут; вернее, лежим, хы… На калитку растяжку поставили, и ещё пары со стороны огорода; пулемёт наготове — хуле нам, опытным пацанам… и опытным девкам, а, правда, Белка??.. Хы.

В общем, Толик был в хорошем настроении.

Простояли на колокольне добрых полчаса; пока не стали замерзать, — стрельбы больше не повторялось… Посовещавшись, решили Слонопотама не заводить и в деревню на ночь глядя не выдвигаться, — не искать, как выразился Толик, приключений на свою задницу на ночь глядя. И людей чтоб не трепать — день был насыщенный. Утром, всё выясним утром.

Похвалив Андрюшку за чёткое несение службы, оба Владимира вновь отправились спать.

* * *

Под утро опять разбудили выстрелы, — несколько одиночных, судя по всему пистолетных, — теперь уже здесь на Пригорке; более того — в доме!

Подорвавшись опять, оба Вовки снова понеслись «на происшествие» — но на улице уже встретили Катерину, идущую как раз их останавливать, — знала, что тревога начнётся.

Опять оказалось, что ничего такого… особенного. Ну, или как сказать…

Оказалось, что пленные, запертые в подвале, хотя их и покормили на ночь, время от времени всю ночь стучали в подвальную-то дверь. Требовали чего-то. Холодно, замерзали; или ещё чего.

Вовчик, кстати, вспомнив ещё вечером к чему-то фильм «Белое солнце пустыни»; ту сцену, где Абдулла вырывается из-под замка, «надавив на чувства» своей молодой жене, Гюльчетай; да ещё вспомнив, как Леонида бежала из-под замка, и чем это кончилось, — во избежание эксцессов, так сказать, самолично запер дверь в подвал на ключ, а ключ носил с собой. Так что хоть застучись!

Спавшие «в расположении» Катерина, Адель и другие, собственно, на стук вскоре и внимание обращать перестали; вот только Женька, Джонни Диллинжер… То ли что нашло на него, то ли Алёнку свою не ко времени вспомнил, то ли достал его этот стук и некие «требования», — в общем, он спустился в подвал, и саданул из своей Беретты сквозь дверь несколько раз. Ничего не говоря.

Видимо, это было убедительно — стуки прекратились; но вот переполошил он всех в Доме — это да. Впрочем, и в этот раз все разборы решили оставить на завтра; подвал не открывать — всем опять ложиться спать… Владимир лишь попросил Женьку по возможности сдерживать свои порывы — на что тот буркнул, что «…лично бы их всех, сволочей!» и «…кто-то из них Алёнку убил!»

Владимир отметил про себя — надо же, меняется парень. Недавно только для него было «западло» убить «превентивно», то есть на всякий случай, «не в драке, не в бою», — а тут гляди-ка, в пленных, через дверь!.. И «…лично бы их всех, сволочей!» Вот так вот жизненный опыт и вносит коррективы в моральные установки…

Остаток ночи прошёл без происшествий.

* * *

Поутру выяснилось, что Женька ночью через дверь подвала вполне надёжно уложил одного из тех «не наших, чужих», что были в экипаже одного из БМП. Три пули — и все в грудь, — надёжно, наповал. Нехорошо вообще-то, — но и нечего стучать по ночам! Тут вам не санаторий. Сразу, кстати, и уровень претензий «на условия содержания» снизился на порядок.

Позавтракав, и связавшись с Толиком, Владимир, взяв с собой «десант» для усиления, двинулся на Слонопотаме в деревню выяснять детали ночной стрельбы.

Слонопотам прибыл сначала к бывшему дому старосты; где во всю уже хозяйничала его бывшая «жена», Галина. Теперь дом явно выглядел обитаемым: дымилась труба; на крыльце, озирая окрестности, сидела Элеонора с автоматом на коленях — пулемёт стоял рядом; и перекидывалась репликами с чистящим снег широкой лопатой Толиком. Толик орудовал лопатой так, что снег летел во все стороны как от аэродромного снегоочистителя; а Белка ехидно подначивала его, что «с такими энергозатратами на вторую такую ночь его точно не хватит!»

Толик рычал «- Ты меня ещё плохо знаешь! Ох, ты меня ещё узнаешь!!» — и мощно орудовал лопатой. По обоим было видно, что они весьма довольны друг другом и проведённой вместе ночью.

По расчищенной части двора бегали друг за другом две девочки: Галинина дочка и спасённая ею дочка Максимовых. Владимир сделал себе заметку в уме, что надо бы организовать в общине — да и в деревне тоже, — нечто вроде детского сада; с питанием и с воспитанием в нужном общине ключе. Взрослые косячат — дети-то при чём? А на роль воспитателя лучше всего определить ту же Галину, — детей любит, заботится; вот, чужую, считай, девочку, рискуя, спасла. Надо будет сказать Вовчику.

Забрав Толика и Элеонору «в десант», Владимир выдвинулся на Слонопотаме к месту ночной стрельбы.

Увидев, что по улице мощно прёт уже знакомый по вчерашнему бронированный монстр, жители Озерья стали выходить на улицу. После ночной стрельбы ещё никто нос не высовывал… Тут же и указали, где стреляли — дом бабки Никишиной.

В доме главной деревенской богачихи всё было очень печально. Рядком в комнате на полу лежали сама бабка Никишина, её муж, дочь, внук и племянница. Все — застреленные из автомата с близкого расстояния. А рядком они лежали так как уложила их единственная выжившая в семействе — их «илотиха» Тамара. Она и рассказала, что случилось: ночью в дверь стали ломиться; мужскими голосами требуя открыть. Бабка дико верещала, что «щас всех поубиваит», что «у ей автамат», что «уже вызвала подмогу». Угрожал и её внук — его вчера оставили у бабки «на поруки». Конечно же, без оружия.

Не помогло — дверь всё же сломали (окна они на ночь предусмотрительно закрывали ставнями). Хотя ломали очень-очень долго, — оно и неудивительно: наведались «в гости» те самые «работяги-мобилизованные», что копали под конвоем отрядовцев траншеи напротив Пригорка и жили там же. Истощённые они были донéльзя; потому и возились с дверью так долго. Все соседи, конечно же, это слышали — и никто не вышел. Что, впрочем, и неудивительно. В итоге дверь, разламываемая кайлами и ломом, пала; и они вошли в дом. Она, Тамара, с детьми спряталась; а бабка «с домашними» отчаянно решила «дать бой» пришельцам. Хотя те, ещё когда дверь ломали, говорили ей, что им надо только еды в дорогу. Только. Еды. И чего-нибудь тёплого из одежды. Но можно и без этого; главное — еды.

Но бабка отказала. Ни то из врождённого сволочизма и жадности; ни то из-за того, что решила, что «им сколько не дай всё равно будет мало» — хотя со жратвой у семейства Никишиных было более чем хорошо! — уж она-то, Тамара, знает!

В общем, дверь сломали; вошли — и тут бабка с семейством кинулась на них с холодным оружием! — с топорами и ножами. Где там! — доходяги хоть и еле держались на ногах, но были с откуда-то взявшимся автоматом. И, не раздумывая, тут же всех и… не то чтобы сразу, — вот, Зина, она раненая была, видите? — я её перевязывала. Но она к утру тоже отошла.

Она слышала — они, мужчины — их немного было, человека четыре, — сначала испугались, что нашумели, что на Пригорке их услышат! — но потом поговорили и решили, что если приедут их убивать, — то так тому и быть!

Но никто не приехал. Тогда они обыскали дом; взяли всё съестное, что нашли; и всю тёплую одежду — и ушли. Она, Тамара, с детьми отсиживалась во втором, «тайном» погребе бабки — через то и спаслись. Впрочем, и сами грабители, видать, не ставили себе задачей непременно всех убить; вон — и Зину добивать не стали; а стреляли только потому, что им сопротивление оказали. Забрали продукты — и ушли. Куда? Да откуда ж она знает; наверное в лес. Лыжи взяли, да, были в доме лыжи — и ещё вон, сервант разгромили, выдернули из него заднюю стенку. Судя по тому, что обрезки вон; да ремни — сделали себе снегоступы. Вот и всё…

Владимир вздохнул. Вот и кончилась династия Озерских «мироедов» Никишиных. Как говорят? — «Кому война, а кому мать родна» — вот для бабки Никишиной с семейством все передряги последнего года были только в плюс. И продукты, и самогон, и молоко, и вещи, — бабка поднимала на всём; отнюдь не бедствуя на фоне всеобщей голодовки. Значимо было и то, что её внук; «унук» как она выражалась, был в хроновской дружине, и не из последних там. Осуществлял, так сказать, «силовое прикрытие» бабкиных коммерческих операций. Во всяком случае «наезжать» на бабку никто не рисковал; и долги ей отдавали исправно — «унук» за этим следил.

Вот так вот, в два дня, и кончилась «династия Никишиных», если не считать пары малолетних ребятишек.

Преследовать мародёров, давно ушедших в лес, да ещё с автоматом, Владимир признал нецелесообразным. Сюда они больше не вернутся; а что случилось — то случилось. Нечего было своим богатством светить.

— Детей можете в бывший дом старосты отвести, я поговорю с Галей, — сказал Владимир приживалке Никишиных, но та замотала головой:

— Пусть остаются. Раз у них так сложилось. Что уж, я свою дочку кормить буду — и их не накормлю? Разрешите мне только здесь, в доме, остаться.

Владимир кивнул; а за его спиной, там, где в дом понабилось уже деревенских, кто-то несогласно шепнул:

— Да кто она такая, чтобы здеся жить-то? В таких хоромах! Бродяжка она и есть бродяжка, и нечего ей…

Владимир обернулся, отыскивая взглядом, кто это такой тут «умный», но все стояли, опустив глаза под его строгим взглядом. Смотри-ка! — подумал он, — Вот, уже разделение на касты пошло, на сорта людей: на «коренных» и на «пеонов». Обнаглели совсем…

И потому громко, чтоб все слышали, сказал Тамаре:

— Да, оставайтесь. Дом за вами останется, раз так сложилось. Потом Хорь, может быть ещё кого-нибудь к вам подселит. Там видно будет.

— При Хронове такой ерунды не было! — чтоб ночью в дома вламываться! Эх, — нова власть!.. — послышалось опять за спиной; и он резко обернулся. Опять все стоят — в пол смотрят; только что у этой клуши, у которой в доме вчера отрядовца застрелили, да она ещё «за одеяла» истерику устраивала, колышется её жабий бурдюк под подбородком. Эх, люди. Это уже не люди — это скоты какие-то! А скажи им — обидятся. Как же быстро некоторые оскотиниваются. Не все, впрочем, — вот, Галя, чужую девочку ценой огромного риска спасла. И эта, Тамара, тоже — и свою дочку сберегла, и Никишинских деток. Люди, — они разные. Просто в экстриме всё у них обостряется — и хорошее, и плохое.

* * *

Вышли на улицу, — продышаться. В доме пахло кровью, смертью.

Стал прикидывать, что делать с телами. Наверное, надо их все же завернуть — и туда же, на Слонопотаме — к Пригорку, в траншеи. Завтра Отец Андрей устроит отпевание; и состоятся эти грандиозные похороны. Самые грандиозные в истории маленького Озерья.

Оглядел толпящихся вокруг озерцев. Да, такие вещи могут и повторяться…

— Вот что! — сказал, — Я с Хорем поговорю, — думаю, поставят тут, в деревне, постоянный вооружённый пост, типа «группы быстрого реагирования». В той же бывшей конторе, к примеру — печка там есть… Чтобы ни у кого соблазна не возникало впредь. Трупы мы заберём… Кстати, Хронова из той клоаки выдернули?.. Нет?.. Я так и думал. Ты. Да, ты! — он указал пальцем на тётку с жабьей шеей, — Вместе со своим семейством займитесь этим. Чтоб через двадцать минут он лежал возле конторы. Ну! Время пошло.

В толпе кто-то злорадно хихикнул.

— А што мы-та?.. — заныла дряблая толстуха, — Што, чуть что, сразу мы-та…

Тут что-то Владимира немного «сорвало» — видимо, сказались волнения последних дней и недосып этой ночью. Рявкнул, лапая кобуру:

— Потому что я так сказал, шкура!!!

Толик одобрительно крякнул, перехватывая поудобнее пулемёт; Элеонора озабоченно только произнесла:

— Вовка, Вовка… Ну их, не нервничай ты так!

Вообще это оказалось действенно, — через мгновение жирнуха со своим семейством уже трусила к конторе. Вот, видимо так с некоторым только и можно! — подумал Владимир, оглядывая собравшихся.

Что-то привлекло его внимание.

Он всмотрелся пристальней.

Обратили на себя его внимание валенки на одном из мужчин, — слишком в возрасте, чтобы входить в хроновскую дружину; но и не могущего ещё называться стариком.

Не просто валенки! — валенки-то были на некоторых, разной степени изношенности, — нет, это были особенные валенки. Раньше чисто белые, высокие, аккуратно подшитые резиной; а главное — с красиво вышитым бисером узором на голяшках. Где-то он уже такие видел…

Подошёл, вглядываясь — от него попятились.

— Стоять!.. — распорядился, — Откуда эти валенки? Ну? Откуда они у тебя??

И сам тут же вспомнил, где он видел эти вот броские валенки, с запоминающимся вышитым узором. «- Парень там живёт, Вовой его кличут; девок у него!.. Но он их всех обихóдит, ни одну не забижает, аки султан какой!» — как будто только что услышал он; и вспомнил — говорил он со стариком и старухой в прошлый свой, зимний уже, приезд в Озерье, — по дороге сюда. Вот на старике и были эти… да-да, точно — эти! валенки. А теперь они на каком-то озерском мужике…

— Мне что, по два раза повторять?.. — вкрадчиво, почти ласково сказал Владимир, опять кладя руку на кобуру, — Вы что, ублюдки тупые, с первого раза не понимаете; или считаете, что если с вами по-хорошему — то это признак слабости?? Я тебе, козлу, вопрос задал, — если я буду вынужден ещё раз повторить, то повторять я уже буду покойнику… Ннуу!! Я вопрос задал!!

— Сын! — трясясь как лист на ветру, отрапортовал мужик, — Сын у меня, Виталька! Входил, эта, в дружину! Привёз из… из одного из рейдов. Да. Из рейда. Подарил, да. Больше ничего не знаю.

— Зато я знаю! — подойдя вплотную, сообщил ему Владимир, — Эти валенки были на старике в Михановичах. Такие валенки наверняка одни на всю республику; на Регионы — уж точно! Стало быть твой сынок эти валенки со старика снял! — и хорошо, если не убил перед этим! Купить или сменять он точно не мог! — я сам эти валенки у деда торговал; он сказал, что никак нельзя — подарок! А тут!..

Не сдержавшись, он саданул мужику кулаком в лицо, и тот упал.

— Сссука какая! Фамилия как? Я спрашиваю! Ясно. Поищем твоего суку-сыночка среди пленных и раненых; найдём — попрошу его поподробнее «про валенки» рассказать! А сейчас — слушай меня внимательно. Мобилизуешь своё семейство, — и все трупы отсюда перетащить к конторе! Закончите — остальные перетащите, я скажу откуда. Потом валенки снять… Нет, вообще начни с того, что бегом домой, — валенки снять, сам наденешь что-нибудь попроще, чтоб кровью не уляпать, — и за дело! Валенки принести мне!

— Я их бабе Насте отдам! — у неё ноги больные! — обращаясь к Элеоноре, поведал он, — Нехер папаше грабителя в намародёренных валенках расхаживать! Что стоишь?? Время пошло! — бегом марш!!! — рыкнул он на мужика.

Поднявшийся мужик развернулся и потрусил вдоль улицы. Толик одобрительно шепнул Белке:

— А нормальный у тебя, Элька, брателло! Умеет с народом общий язык найти! Не то что Олежа, который всё соплежуйством занимается!

МУНДЕЛЬ — ВСЁ

Вовчик, помня, что к десяти часам с Озерья на Пригорок, как он и «приглашал», пойдёт народ «своих искать», спешно «сформировал военный трибунал», или, скорее, «чрезвычайную тройку» в составе себя, Отца Андрея и Катерины. Баба Настя и Вадим участвовать отказались; баба Настя под предлогом занятости в лазарете; а Вадим по своему обыкновению пробурчав что «- Вы там опять гнилой либерализм разводить начнёте, а я этого не переношу!» Степан Фёдорович же был ранен.

Крыс и Женька, быстро между собой найдя общий язык, взялись быть «выводящими».

Процесс шёл быстро, без излишней бюрократии: кто таков — установочные, так сказать, данные; чем и где занимался «до БеПе»; как и с какого времени оказался в отряде Гришки — дружине Хронова; чем там занимался; в чём участвовал — и кто ещё из «сокамерников» в чём участвовал, — Вовчик рассчитывал, что те сговориться не додумались, и делал ставку на «перекрёстные показания».

Уже допрошенных отводили не в тот же подвал, а запирали отдельно, в бане.

После ночного происшествия, особенно когда пленникам сообщили, что стрелял через дверь «…вот этот вот самый пацан, который вас сейчас и конвоировать будет; у него, кстати, кто-то из вас подругу позавчера убил!» вели они себя как шёлковые; на вопросы отвечали без задержки и развёрнуто. Вовчик сразу для себя отметил пользу такого вот способа «расставить все точки над «i» — очень это сэкономило время.

Вскоре выяснилось, что кроме застреленного ночью, в подвале оказалось ещё трое «не наших и не никоновских», — парни с соседнего района, которых, вместе с техникой, «одолжил Гришке» командир такого же вот примерно как и бывший Гришкин отряд, «подразделения». А точнее — атаман местной механизированной банды. Два БМП и «тачанка» — Барс с пулемётом на вертлюге. Всего их было семеро. Вот — осталось трое, — один «достучался». Зато все не раненые — ума хватило в замесе не участвовать и сразу сдаться.

Что с ними было делать… Пока Вовчик вполголоса совещался со своим «триумвиратом», один из них, опасливо косясь на мрачного Женьку, довольно нагло всё же — как оценил Вовчик не интонации, интонации-то были самые трусливые, а саму суть подачи, — попросил что «- …когда нас отпустите, дайте нам бумагу, ну, от вас, как от нынешней власти, что тут с техникой нашей… нам же за неё отвечать…»

На что Вовчик, сидевший за столом с видом «диктатора, только что подавившего путч», как то: «пистолет в нагаре, сапоги в крови», в свою очередь по возможности нагло, что у него в последнее время стало получаться всё более успешно, сообщил им, что

— далеко не факт, что вас вообще мы отпускать будем. Рабы нам нужны!

— все претензии по существу — к покойному ныне Гришке и к вашему предводителю, пославшему вас на столь подлое дело.

— никаких бумаг мы вам, конечно, в любом случае, писать не станем. Контора пишет. Долой бюрократизм! Верить надо людям на слово.

— кто будет сомневаться — велкам сюда; лично во всём убедится. Может даже к Гришке обратиться — туда же и зароем!

— и, если ты ещё, сволочь, голос подашь без обращённого к тебе вопроса, я лично тебе мозги вышибу!

На последнюю его тираду, столь нехарактерную до этого для обычно мягкого и корректного в общении Хоря, Катерина посмотрела на него с недоумением, а Отец Андрей — с уважением. Ему-то подобным образом не позволяли формулировать мысли его сан и положение в общине. Но хоть Вовчик объяснит ублюдкам-наёмникам, кто они есть и сколько их жизнь тут стоит.

Наёмников одного за другим «отфильтровали» и отвели, заперли отдельно.

Вообще у Вовчика возникла мысль, которую стоило ещё потом обсудить с Вовкой: рабочих рук в общине хватало, тем более по зимнему времени; насчёт «рабства» Отец Андрей был настроен резко против; стало быть кормить этих здоровяков не было никакого резона. Вовчик подумал, что неплохо было бы их и отпустить! — при этом дав понять, что то, что произошло на Пригорке — не случайный разгром; а тщательно подготовленная операция с заманиванием противника на Пригорок и с последующим механизированным ударом с тыла. Провести их вдоль реально длинной шеренги трупов отрядовцев и дружинников, показать им чем кончается конфликт с Озерской-то общиной! А главное — дать им понять, что община находится под защитой… этой самой, как он вчера-то в Озерье подал?.. А, «Армии Объединённых Регионов», с эмблемой — «атакующий мамонт!» Что пока что вся «армия» — это только Вовка с небольшим экипажем, — этого им знать не надо. Ну и вообще, оставшись живыми, они сами понаврут про «неисчислимую силу» столько, что и выдумывать не придётся!

Ну и отпустить их. Пусть несут по районам весть о «грозной силе» с эмблемой «атакующий розовый мамонт»!

Идея на его взгляд была весьма толковой; надо будет только обсудить детали.

* * *

Следующим привели трясущегося тощего и вонючего очкастого субъекта в грязном донельзя драповом пальто, что сразу выдавало в нём гражданского шпака — все более-менее адаптировавшиеся к нынешним полувоенным реалиям люди давно уже обзавелись или бушлатами, или зимними куртками различных фасонов, как более удобной на войне одежде. А война сейчас шла, по сути, повсеместно.

В субъекте Вовчик не без труда узнал «пропагандиста Мунделя», — давно, ещё с осенних «переговоров трое на трое» его не видел.

Мундель сильно изменился; опытный психиатр в его несколько косящих в разные стороны глазах, трясущихся руках, пене на губах и общей неопрятности сразу бы увидел прогрессирующее психическое заболевание — но Вовчик был не психиатр. Хотя то, что с Мунделем «что-то не того» про себя отметили, конечно же, все.

Парни, Крыс и Джонни, привели его и поставили перед строгой «тройкой», а сами отошли в стороны, — и тоже стало заметно, что с Серёгой Крысом «что-то не того»: он стал красный, у него дрожали руки. Попятившись назад, он ощупью, чтоб не терять «подследственного» из вида, нашёл табурет, уселся на него, и впился в Мунделя взглядом.

— Я требую, чтобы ко мне не применялись никакие репрессивные меры!! — сразу трескучим голосом возопил «пропагандист», и у Вовчика тут же появилось желание чем-нибудь перее… шарахнуть ему чем-нибудь по голове. По всяким косвенным моментам роль Мунделя во всей этой вакханалии в Озерье была известна, — но допросить самого было, естественно, необходимо. А он вон что! — требует!..

— …я не являюсь стороной конфликта, учтите! — между тем продолжал тот, — Я тот, что раньше называли «гуманитарная миссия»; и вы, Хорь, лучше всех знаете, что я, как человек гуманистических убеждений, никогда не брал в руки оружия! Всегда, по мере сил, я старался смягчать нравы — как сказал, надеюсь небезызвестный вам поэт «И чувства добрые я лирой пробуждал, И милость к павшим призывал!»

— А где ж твоя «лира»?.. — перебив словесный понос бывшего журналюги, вклинилась Катерина, — Которой ты «чувства добрые пробуждал»?.. Не в этом ли портфеле, с которым ты не расставался?

Она достала из-под стола старый обтрёпанный Мунделев рыжий портфель, известный всему Озерью.

— Глянем, что в нём?..

Мундель сначала замотал головой и было совсем глупо попытался отмазаться:

— Так это не мой!.. — но на него все посмотрели настолько с удивлением, что он несмотря на природную наглость, смешался. Уж что-что, а рыжий портфель был единственным, наверное, не только в Озерье, но и в округе километров на пятьдесят.

Сидевший в углу Крыс отчётливо дёрнулся, и Вовчик заметил, насколько стало красным его лицо — заболевает пацан, что ли. Затем опять все обратили внимание на портфель.

Катерина встала, и с некоторым усилием расстегнула порядком уже поржавевшие замки.

— Тяжёлый! — сообщила всем. Открыла портфель; и первым делом достала из него чуть изогнутую, со скруглениями по краям, толстую пластину металла. Пластина из бронежилета! — сразу догадался Крыс, но ничего не сказал. Ничего не сказали и остальные.

Выложив пластину на стол, Катерина вновь заглянула в портфель, и извлекла из него шуршащий свёрток, — развернула: чёрствый, уже подплесневевший хлеб; варёная картошка. Всё вместе — какая-то отвратная мятая каша. Баночка консервов МувскРыбы. Ложка с гнутой ручкой; тупой столовый ножик. Целый пучок разноцветных и разномастных авторучек и карандашей, цанговых и простых, перетянутых денежной резинкой. Кошелёк. Толстый бумажник с кипой разномастных визитных карточек. Маленькая баночка вазелина. Две пары носков — обе старые и вонючие; так что их не стала даже класть на стол, а брезгливо бросила на пол. Начатую пачку презервативов. Таблетки. На затёртой коробочке аккуратно написано «от сердца»; и тут же мятая пачка таблеток виагры… Растрёпанная колода карт с порнографическими фотографиями, перетянутая так же денежной резинкой, — карты Катерина так же брезгливо сбросила на пол. Достала пухлую, растрёпанную записную книжку, при виде которой зрачки Мунделя испуганно расширились. Три книги: Пастернак, «Государь» Макиавелли, и Кама-Сутра с картинками. Тетрадь, на обложке которой красиво написано: «Кодекс Озерской Республики».

И, наконец, с самого дна — обрез двустволки.

- Вот это «лира»!.. — Отец Андрей взял со стола обрез и стал его рассматривать, — Которой «милость призывал»? Зачем же вам, любезный, оружие; да ещё такое бандитское как обрез?

Обрез у него из рук взял Вовчик, стал рассматривать. Когда-то, несомненно, это было прекрасное дорогое ружьё, — судя по отделке, по качеству исполнения. Наверное, это было даже не просто дорогое, но раритетное оружие! — Бинелли 16-го калибра; хотя, как Вовчик где-то читал, Бинелли делало только калибр 12-й… То есть или это была очень качественная подделка под Бинелли; или это была воистину раритетная вещь, за которую в другое, мирное время, на каком-нибудь международном аукционе ценители отдали бы сумасшедшие деньги! Конечно, в мирное, «до-БП-шное» время; и, если бы это было полноценное ружьё, а не обрез. Причём обрез, как сразу определил Вовчик, раскрыв стволы, неухоженный — сразу видно было, что владелец и сам по себе человек неопрятный; и далёкий от оружейной тематики: ни один мужчина, ценящий и знающий оружие, не довёл бы его до такого состояния: стволы раскрывались с трудом, только что не со скрипом; экстрактор подал патроны с усилием, чуть ли не оборвав закраину, настолько патроны закисли в стволе. Да и сам ствол, видимо, никогда не чистили — на просвет в нём были и пыль, и крошки, и грязь. Впрочем, из него, наверное, и не стреляли. И вообще обрез был крайне неухоженный — коррозия уже тронула внешнюю часть оружия; особенно это было видно на дульных срезах. Вовчик осуждающе покачал головой: так довести бывшее некогда прекрасным инструментом оружие!..

— Это — для самообороны! — бойко сообщил Мундель. Видно было, что обрез взволновал его существенно меньше, чем то, что Отец Андрей развернул и стал изучать содержимое его записной книжки.

— Я из него ни разу не выстрелил! — продолжил Мундель, — Исключительно для личного спокойствия! Я повторяю — я, как человек гуманитарной профессии, всячески способствовал смягчению нравов в этой дикой местности! Среди этих… этих кровавых палачей: Хронова и Гришки, — я старался возбудить в них…

Вовчик его не слушал; смотрел на обрез и думал, — вот что с этим мерзавцем делать? Ведь он — сразу видно! — больной психически; кроме того, хотя он и способствовал «всеобщему озверению», как он сам же и выразился, способствовал! — а не препятствовал; что до него подтвердили и эти, допрошенные ранее, «чужие», — что, мол, этот очкастый периодически проводил «беседы», — что на Пригорке не щадить никого! — мол, там и не люди вовсе! Но тем не менее лично он, это было точно — никого не убивал… Что ж с ним делать, с ублюдком? Как работник он, кстати, никакой — это ещё летом, на сельхозработах, на полях выяснилось. Как же с ним поступить?

— … я, как гуманитарий, глубоко осуждаю насилие во всех его формах; и должен сказать, что те условия содержания, в которых… особенно ночное происшест… — тут он испуганно оглянулся на мрачного Женьку; и мигом перескочил на другую тему:

— Я, как человек, сведущий в пропаганде, несомненно могу вам быть полезным! Вы, батюшка, как работник культа, наверняка понимаете, как важно постоянное и всестороннее общение с людьми в неформальной обстановке. Я мог бы осуществлять продвижение ваших, кхе, идей в массы; в частности, среди жителей Озерья, среди которых, скажу прямо, я имею определённый, и немалый, авторитет! Таким образом, мы с вами, батюшка, своего рода коллеги; коллеги по работе с душами людей, и соответственно можем быть друг другу…

— А что это у вас написано… — водрузив на нос очки, и вчитавшись в записи в записной книжке, прервал его Отец Андрей, — Тут, я смотрю, своего рода дневник… вот… «сегодня закопали Морожина. Б.А. вызывает опасения своей неадекватностью…» «Бэ А» — это Борис Андреевич, конечно? А Морожин, говорили, пропал… вы, стало быть, его и закопали?.. Таак… Дальше…

Он перевернул несколько страниц и продолжил:

— Во-от… «Жечь и вешать, вешать и жечь — всю эту нечисть, окопавшуюся на Пригорке!» Это нас, стало быть?.. «Проклятые распутные наложницы гнусного упыря Хоря, и отвратительного исчадия ада, Андрея; вурдалакши и упырихи; гореть вам в аду!» Ишь ты, сколько экспрессии… Катерина, слышишь? — это про вас, значит: «наложницы упыря Хоря», хм. А я — всего-то «исчадие ада», хм. Впрочем, тут ещё много; может там и похлеще эпитеты будут; я даже уверен в этом. Вот, например…

— Отец Андрей, и охота вам эту гнусность листать?.. — с выражением крайнего отвращения на красивом лице Катерина кивнула на записную книжку, — Бросьте её в печь! А лучше в костёр на улице; или в могилу к этим, хроновским… чтоб заразу не распространять; самое ей там и место!

— Ну что ты, что ты, как можно… — пробурчал священник, продолжая листать затрёпанные страницы, — Вот: «…предложил такой способ казни: поместить казнимого в бочку с часто набитыми в стенки гвоздями, остриями внутрь. Плотно закрыть там. И — скатить в сторону Озерья с Пригорка. Организовать, чтобы внизу, там, куда прикатится бочка, народ открывал её и доставал то, что внутри останется от казнимого, — и рвал на части! Выплеск пассионарной энергии через кровавое действо даст, несомненно, всплеск верноподданических настроений, которые…» Мммдааа…

Перекосив лицо от отвращения, священник перелистнул страницу и дочитал:

— «…отклонено Б.А., поскольку сейчас в д. нет в наличии бочек и гвоздей в достаточном количестве. Хотя идею одобрил…» Мммдааа…

Брезгливо, как нечто гнилое и опасное, он бросил книжку на стол:

— Ты права, Катерина; помою-ка я руки после этого… Да неплохо бы и самогоном протереть… Мммдааа…

Бегающие глаза Мунделя выдавали крайнее волнение; но он, тем не менее, нашёлся:

— Я, как уже говорил, человек творческий! То, что вы сейчас имели бесстыдство прочесть — а читать чужие записи личного характера есть оксюморон! — так вот, вы прочли наброски…. Наброски к… В общем, я, так сказать, рассчитывал со временем написать произведение… роман, некоторым образом… из жизни, но с вольной интерпретацией событий… Это своего рода наброски. Роман в стиле некоего Набокова или, скорее, Голубого Сала, если это вам о чём-то говорит… специфический подход… То есть написанное там не имеет никакого отношения к…

— Не надо книжку эту выбрасывать! — подал голос и Вовчик, — Предполагаю, что там мы найдём ответы на многие странности, случившиеся в Озерье. Вот, в частности, судьба пропавшего Морожина прояснилась. А ведь есть ещё и та бизнес-тренерша; и Рома, в пропаже которого обвиняли нас с Вовкой; и другие, хм, «странные случаи». Нееет, тут надо будет почитать…

Желая поскорее перевести разговор с крайне неприятной для себя темы, Мундель вдруг выдал:

— Кроме того я могу быть вам полезен и в плане информирования, в некотором смысл, эээ, настроений и другого… В частности, вы вот не знаете, но находящиеся со мной ночью в подвале, ээээ, сокамерники, обсуждали планы побега. Да. Различные, да. И у двоих из них, кстати, есть при себе маленькие ножи, которые вы не обнаружили! У одного — на голени; а у другого — маленький складничек, швейцарский. Если мы придём к взаимному пониманию, я, конечно, укажу вам, у кого…

Вовчик поднял взгляд на сидевшего в углу Сергея:

— Серый, слышал? Будьте осторожней там…

На что Сергей хрипло ответил:

— Хорь, я четыре месяца пеонов в Башне на работы водил — а у них в руках были и кайло, и лом. Так что насчёт «маленьких ножиков» я как-нибудь управлюсь!

— Что с тобой, Серёжа? — теперь состояние Крыса заметил и Отец Андрей, — Ты как-то весь дрожишь. Ты не заболел ли? Может тебе лучше прилечь?

Мундель на слова священника тоже оглянулся на Сергея; но, и как при конвоировании, отнюдь его не узнал. Крыс за это время, пока они не видели друг друга, изменился очень сильно. Можно бы сказать, что это был уже совсем другой человек, нежели тот, что в своё время так опрометчиво одолжил для дежурства на дверях свой двуствольный обрез, основу обороноспособности. А вот Сергей его узнал, и уже давно. Последние минут десять он едва сдерживал себя; отсюда и трясущиеся руки, и испарина на лбу, и покрасневшее лицо.

Но вот, время, наконец, пришло. Он встал.

Под недоумёнными взглядами «триумвирата» и Женьки, не отвечая на вопрос, подошёл к столу, чтобы Мундель его мог видеть. Сказал, обращаясь к нему, почти вежливо, но севшим, хриплым от волнения голосом:

— Сергей Петрович, ты меня не узнаёшь?..

Мундель, которого впервые за много месяцев вдруг назвали по имени-отчеству, да ещё тут, на Пригорке, вздрогнул, и вперился взглядом в стоящего перед ним рослого, хотя и молодого парня — в чёрных брюках со множеством карманов, чёрной «домашней» флисовой курточке; с двумя кобурами «по-ковбойски» на бёдрах.

Сергей между тем шагнул ещё к столу, и взял открытый обрез, заглянул в стволы. Коснулся пальцами лежащих тут же, на столе, двух вынутых из стволов патронов. И патроны переделанные, по кустарному перекрученные батей под ослабленный заряд для обреза.

— Что ж ты, Сергей Петрович, так ни одного патрона и не истратил?

На лице журналиста появились признаки узнавания. Теперь явно и он узнал Сергея. И… против ожидания, просиял; заговорил сбивчиво:

— Сергей, Сергей; на как же, как же!! Вот так встреча! Башня, да, я же там квартиру снимал! На… на седьмом этаже, да! Ах, какая встреча! Очень, очень рад!

— Рад?..

— Да-да, конечно же, очень рад! Ведь мы, некоторым образом, соседи! Хотя и в прошлом! Как же, как же — Башня! Папа ваш ещё, Олег Сергеевич, как же! Он — тоже тут??.

Глядя на его дебильно-радостное лицо, как будто он встретил тут своего старого и доброго знакомого, посредством которого, конечно же, тут сейчас это «недоразумение» и разъяснится, Сергея опять начало потряхивать. Вот ведь интересно! — сказал он себе, — Ведь в Башне, перед разборкой со «спецназом» с БээМПехи не трясло; позавчера перед боем, очень могло быть что и последним — не трясло; а сейчас колотит! А, вспомнил! — так же «потряхивало» когда шёл навстречу тому гопу с рыжим хаером, после «Аквариума», ночью. Шёл навстречу чтобы исполнить то, что исполнить было необходимо, — чтобы убить.

Перед глазами опять, в который раз, всплыла картина, как он её видел тогда, сверху, с козырька над подъездом, сжимая в руках шипастую Устосову палицу: лежащий на асфальте Устос, и воющая, матерящаяся стая гопов, топчущая его. Очень ярко представил. Даже ощутил взмокшую в руке рукоятку палицы; даже ощутил напряжение в правой, толчковой ноге — перед тем как прыгнуть с козырька в гущу шакалов, приложившись кому-либо из них в затылок палицей и сбив ногами другого… Секунды тогда не хватило! — батя с Толиком успели. Батя, Толик — и Люгер с наганом. А если бы у него была в руках вот эта самая бинелька — то и Дима был бы жив. Сто процентов был бы он жив! — гопы не попёрли бы на стволы…

— …ах, какая удачная встреча! — продолжал кудахтать Мундель, — Теперь-то вы, Сергей, сможете подтвердить этим… этим господам, что я журналист, человек свободной профессии! Впрочем, господа, там, в бумажнике, есть моё удостоверение, выданное Союзом Журналистов. Вы можете… а также визитные карточки, по которым вы, несомненно…

Все молчали и смотрели на Сергея, а он, взяв со стола патроны, стал заталкивать их в патронник обреза. Патроны разбухли, и вставлялись туго; он проталкивал их с усилием, давя костяшками. Наконец затолкал; с некоторым трудом защёлкнул стволы. Обращаясь сразу ко всем — и к Мунделю, и к «тройке», и к Женьке, сказал:

— Вот этот вот обрез этот вот журналист украл у меня в Мувске, ещё летом. И из-за того, что у меня не было оружия во время нападения на Башню банды гопов… — вы, может быть, слышали про этот случай, про него полгорода говорило, — так вот, из-за того, что он украл вот этот самый обрез, гопы убили одного очень хорошего человека. Затоптали и забили насмерть. Потому что у них был обрез — а у меня не было. Украл вот он, Сергей Петрович Мундель-Усадчий, «СПМУ», как его в Башне называли.

Мундель всполошился:

— Ты что, то есть — вы что, Серёжа?? Как же так можно говорить — «украл»?? Разве ж я украл? Я взял — попользоваться! На время, да. И… и потом забыл отдать. Вы же помните — такое время было! Все уезжали-уезжали! Вот и за мной той ночью машина заехала — и я попросту… забыл. Да, всего-то забыл… отдать. Да. А так бы, конечно…

— А что машина приедет ночью, вы, Мундель, не знали разве?? — строго спросила Екатерина; но Сергей, поморщившись, остановил её движением ладони. Обсуждать тут было нечего. Доказывать и объяснять — нечего. Всё, что он считал нужным, он уже сказал. Но Мундель, ухватившись за вопрос как за соломинку, зачастил:

— Нет-нет, Екатерина, конечно же я не знал! Как можно! Совершенно неожиданно за мной машина пришла, и я… был вынужден, ну, вы понимаете! Такое время было. Так вышло, вы понимаете…

Щёлк! — его болтовню прервал отчётливый щелчок. Все увидели, что это щёлкнул курок обреза, который Сергей сейчас держал обеими руками, направленным в грудь Мунделю.

Вовчик вскочил. Мундель шарахнулся назад; но, стерёгший его каждое движение Женька подсечкой сбил его с ног.

— Вот паскуда! — рассматривая обрез, с чувством сказал Крыс, — Так засрать оружие. Или ударник не доходит; или патроны отсырели.

— Серёжа, Серёжа! — прогудел осуждающе Отец Андрей, — Нельзя же так!..

— Как «так»?.. — удивился тот, — Сейчас только так и можно. И нужно. Я же вам говорю — из-за него погиб хороший человек. Дима — воин. Он мне часто снится — и каждый раз я не успеваю его спасти, — убивают… Вот из-за него убивают. Понимаете? Устоса убили один раз, — а я его вижу как убивают почти каждую неделю… Сейчас, правда, реже. Так вот, чтобы больше вообще не видеть…

Он вытянул руку с обрезом, целясь в голову сидящему на полу Мунделю. Закрывая лицо ладонями, тот завизжал.

— Не надо, Сергей! — твёрдо и жёстко сказал Вовчик. Так твёрдо и жёстко, что Сергей опустил уже готовый к выстрелу обрез и взглянул на него с неприкрытым вызовом. Для себя он решил — Мунделя он сейчас убьёт! И пусть хоть вся община встанет на его защиту. Убьёт и всё! Должен. Как должен был — и убил! — того гопа с рыжим хаером.

Но всё же не выстрелил сразу, ожидая, что ещё скажет Хорь.

— «В бочку с гвоздями — и скатить с горы», — ты не забыл, Вовчик? — напомнила Катерина; и он непроизвольно отметил для себя, что она в который уже раз за последние дни назвала его не Хорь, а Вовчик.

— Мммдааа… — покачал головой и Отец Андрей, — тут, пожалуй, как раз тот случай, когда милосердие неприменимо; более того — истинное милосердие и будет заключаться в том, чтобы избавить мир от подобного морального урода!..

— Да я не о том! — понимая, что только мгновение отделяет Сергея от того, чтобы снести голову Мунделю прямо здесь, заговорил Вовчик, — Сергей! Пара моментов. Мы, как община, и так-то в долгу перед тобой и твоими друзьями; я так — и в особенности. У меня и в мыслях нет препятствовать твоей… мести. Да и сам я за то, чтобы, вот как Андрей Викторович выразился, «избавить мир от морального урода»; так что, считай, он твой! Но ещё момент…

— Какой же?.. — удивился Крыс, опять уже после слов Вовчика едва не нажавший на спуск.

— Даже два момента, нет, три! — Вовчик сел обратно на табурет и стал загибать пальцы:

— Во-первых, застрелив его тут, да ещё в голову из обреза, ты тут нам всё забрызгаешь! Да и оглохнем мы тут! Ты представляешь, какое тут будет… свинство? Кто это всё отмывать будет?..

Крыс подумал, и опустил обрез. Вовчик продолжил:

— Во-вторых, ты же сам видишь: ни то спуск шалит, ни то патроны отсырели. Может быть детонация… знаешь, бывает. Тебе что, руку не жалко? А если разорвёт — нам зачем… осколками получать?

Крыс опять кивнул, уже с уважением глядя на Вовчика. А тот закончил:

— Ну и — тащить его к месту захоронения — оно тебе надо? В траншею — да по снегу, по глубокому. А?

— Вот, я всегда говорил, что у тебя, Володимир, очень последовательное, очень рациональное мышление! — возгласил Отец Андрей, — Очень правильно ты изложил. Я вот второй пункт как-то упустил…

Вовчик кивнул:

— Забирай его, Серый. Он твой; можешь прямо сейчас и исполнять. Только, действительно, отведи его туда, в дальние траншеи, ну, куда решили их «складировать». Тут во дворе ребятня бегает; они и так вот на трупы насмотрелись — не надо их ещё зрелищем казни травмировать. Сделаешь?

— Да! — согласно кивнул повеселевший Крыс, — В лучшем виде!

— Я-ни-ку-да с вами не пойду!! — заскулил было Мундель; с одной стороны осчастливленный тем. Что ему не вышибут мозги прямо здесь, как собирались; с другой стороны поняв, что это лишь отсрочка. — Ни-ку-да! Вы не имеете права!!

— Не то что пойдёшь — побежишь! — заверил его Крыс, и, наклонившись над ним, сначала коротко и точно ударил его кулаком в нос; а когда тот, вскрикнув, схватился руками за нос — схватил его за руку и ловко завернул её ему за спину. Нажал. Мундель взвыл.

— Вставай, сволочь! — сказал Крыс, — А то ещё больнее будет. Ну, встал, быстро!

Заставив его подняться, он вывел его из комнаты. Мундель громко скулил от боли.

— Мммда… — снова проговорил священник, опять листая записную книжку Мунделя, — Редкий мерзавец.

— Он, наверное, психически больной! — произнесла Катерина.

— Очень может быть! — согласился Отец Андрей, — Либо же одержимый диаволом. А я ему не экзорцист… Да и сейчас по нашим временам лучший способ изгнания нечистого из человека — это пуля! Кстати, видели, что тому бесу, что нарисован в притворе, пуля в копыто попала? Вот. И ещё. Надо будет напротив той дыры… Ну, помнишь, Катерина, за храмом, в кустах? Кры… то есть Сергей говорил, что в неё Лоер уполз — и безвозвратно. Давно бы уже замёрз, будь живой. Надо там напротив крест поставить — и освятить. Как думаешь? Нехорошее место. Нечистое. И дедушка Минулла, кстати, то же говорит — мол, нехорошее место!

Во дворе отчётливо щёлкнул выстрел. Пистолетный. Различать стрелковку по звуку в общине за последние дни научились чётко.

— Не довёл! — покачал головой священник, — Ну, что ж… Женя. Мы тогда давайте прервёмся на время; ты сходи — помоги Сергею дотащить тело-то до ямы. Потом продолжим.

Женька кивнул и вышел.

* * *

Сергей стоял над телом только что «исполненного» Мунделя, и думал — вот ведь… украл тогда обрез; и ведь сам даже не воспользовался ни разу. Зачем крал? Видимо чисто по своей гадской натуре. А Устос из-за него погиб. И сейчас его тащить придётся… Мундель, несмотря на заломленную руку, поняв, куда и зачем его ведут, стал вырываться с неожиданной для такого дохляка силой, вырвался — и пришлось ему прострелить голову прямо тут, на краю двора, метрах в пятистах от траншей. Тащить?.. Или оставить его тут, — потом чтоб вместе со всеми?.. Не последний, небось…

Из ближних окопов после выстрела выскочила стайка ребятишек — один другого меньше. Не обращая особого внимания на тело Мунделя, загалдели:

— Куда, куда улетела?? Дядя Крыс, куда гильза упала?? Ооо, ТТ, семь-шиисят-две! Куда ты лезешь, Тараска! У тебя и так больше всех!..

Гильзы за вчерашний день стали для малышни общины самой большой ценностью и предметом гордости, торга и мены. За день малышня начисто очистила от гильз окопы, двор, и склоны Пригорка — когда оттуда уже стащили к церкви все трупы. Больше всего было, конечно, автоматных 5.45Х39 и 7.62Х54, которыми поливал тылы отрядовцев Слонопотам; но были и 7.62Х39; и крупнокалиберные; и даже тубус от РПГ кто-то из пацанов прибрал! Тэтэшных было относительно мало, и они ценились. Больше всего насобирал гильз маленький и шустрый Тарас, кроме гильз ставший и счастливым обладателем алюминиевого пистолета «который-почти-как-настоящий!» Тарасу, враз ставшему богачом по малышовым меркам, жутко завидовали.

Жизнь продолжалась.

ПОХОРОНЫ — СВАДЬБЫ — РАССТАВАНИЯ

Знакомо подвывал мотор Слонопотама; дорога стелилась под колёса. Прощай, Озерье! — когда ещё увидимся с общиной! — думал Владимир, подруливая. Хорошо там; честное слово — хорошо! Душевно! — но по натуре он человек городской, в этом не было уже никакого сомнения. Его «леса и поля», «охотничьи угодья» — это каменные городские джунгли; а каждый охотник должен охотиться там, где он более добычлив!

К тому же у него с подачи Вовчика появились некоторые идеи, связанные с этой самозваной «Армией Объединённых Регионов», — и их реализация была возможна только в Оршанске. Стоило всё ещё раз обговорить с Диего и Рамоной. Как человек, изучавший и историю, и социологию, он понимал, что редко, но бывают в обществе такие моменты, когда власть не надо «захватывать», — её достаточно просто, нагнувшись, подобрать. Кое-что ему подсказывало, что сейчас в многострадальных Регионах, как, собственно, и в не менее многострадальном Мувске, наступил именно такой период! Глупо было бы не воспользоваться! — профессор Лебедев растил из него практика, а не книжного червя.

Кроме того, у него оставались и обязательства перед людьми, оставшимися в Норе. Перед семьями бывших «Уличных Псов», доверившихся ему. Как-то им было в его отсутствие…

Кунг опустел. В пустой железной коробке возле топящейся печки сидел, нахохлившись, закутавшись поверх куртки ещё и в одеяло, Женька-Джонни; и хмуро следил в тусклом свете потолочного плафона, как в такт подпрыгиванию машины на кочках елозят вверх-вниз приклады закреплённых в бойницах пулемётов — оставленных по одному на каждый борт.

Он был один в кунге. Нет больше дружной до последнего времени банды «Уличных Псов», нет любимой девушки — Алёнки, застреленной паскудой-снайпером в Озерье. Никого нет… только сестрёнка — Наталка, ждущая его возвращения на промбазе. Вот такие вот расклады… Всё — с нуля.

* * *

— Вот и он! — с удовлетворением отметил Толик, наконец правильно сориентировавшись и точно выйдя к тщательно замаскированному ветками джипу. Теперь его ещё и завалило снегом; так что не знай он точно где джип — можно было пройти в двух шагах от него и не заметить.

Тем не менее он предварительно сделал вокруг машины круг, отмечая по заранее сделанным закладкам, что в их отсутствие к джипу никто посторонний не приближался.

Всё было в порядке; джип вполне успешно дождался их возвращения; и, хотя рассчитывали они на максимум пятидневное отсутствие, срок их «командировки» уже перевалил за несколько недель. Как там, дома, в Башне, сходит с ума от беспокойства Олег можно было только догадываться.

Зато обратно они отправлялись не вчетвером, как рассчитывали: Толик, Крыс, Бабах и Белка; и не впятером, как втайне рассчитывал Бабах, — то есть с невестой из Мувск-Шоу-Балета; а вшестером! Толик и Белка; Крыс и Зулька; Джон и Валя. Валюха! — как её запросто называл Толян. Кроме того, что поместиться в пусть и большом джипе, но вшестером, да ещё в зимней одежде, было бы проблематично, пришлось тащить на себе и очень ценные подарки — «приданое».

Владимир презентовал Толику, как шурину, пулемёт ПКМ с парой коробок-двухсоток — «Чтобы путь был безопасней, спокойней!» как он выразился. И пару РПГ-18.

«За младшенькой» Вадим, скрепя сердце, хотел отдать свою снайперскую саежку; но Сергей благородно отказался, заверив, с некоторым превосходством, что «у них в Башне есть даже и АР-15»! Как и «полные наборы трусов и посуды!» как он выразился, — небось не деревня! Зато сам Сергей, на своём опыте всё же убедившись в избыточности «двух стволов по-ковбойски», презентовал будущему, как он полагал, тестю, один из своих ТТшников — насовсем. С запасным магазином и пачкой патронов, — Вадим с уважением относился к «старой военной системе». Впрочем, сам Сергей на Пригорке тоже «прибарахлился» — нёс с собой брошенный Лоером Кедр под макаровский 9Х18 и калашников.

Валюха попросту собрала чемодан со своими пожитками; но Бабах опять же это забраковал по примеру Крыса: «- В город едешь, Валентина, в боль-шой го-род! Шмотья там — немеряно!.». Так что пришлось обойтись небольшим рюкзачком.

Зато девчонки-коммунарки убывающим подругам презентовали нечто весьма ценное и в городе, хотя и не бесспорное как подарок — большущую и дорогущую шубу Леониды; её бывшую красу и гордость. Трофей, так сказать. Шуба была, бесспорно, роскошной — ну а маленькую дырочку в районе левой лопатки было почти и не видно. Ни следов крови, ничего! — а то, что «с покойника», то такими мелочами пережившие эту зиму давно уже перестали заморачиваться — не с куском же покойника? — ну и ладно.

— Зачем нам шуба?? — изумилась было Зулька; но более опытная в житейских делах Валя ей тут же и объяснила: что хотя шуба как таковая им и избыточна по нынешнему времени, зато мех, мех какой! Можно будет перешить! — внутри сделать из норки, а покрыть тем же бушлатом или плащёвкой! — будет лёгкая как пёрышко и тёплая как перина! На две куртки хватит и ещё останется! И потому порядочный по объёму, хотя и лёгкий, тюк с шубой также тащила Зулька. Опять же — личное оружие, патроны, — куда же без этого! Элеоноре Владимир презентовал насовсем тот Глок, что они сняли с жирного сластолюбца в пригородном доме терпимости.

* * *

Обойдя вокруг джипа, и удовлетворившись осмотром, Толик кивнул остальным:

— Ну что… Крыс и Бабах — в охранение; я и девчонки — начинаем раскапывать. Ох и навалило, а! Нужно было лопату взять, что ли. Вообще в багажнике должна бы быть маленькая… Ну, ничего; главное чтоб завёлся потом. Ну что, жена, приступаем??

От «ну что, жена» Элеонора непроизвольно дрогнула, — со вчерашнего дня ещё не привыкла к новому своему статусу. Благодарно взглянула на Толика, — тому, сразу видно, свой новый «семейный» статус также был крайне необычен, странен; оттого он, пробуя на вкус, раз за разом это и повторял: «Жена, приступаем!», «Супруга, идём след-в-след, ты что как вчера из института??» или «Что моя дрожайшая половина приготовит нам на завтрак??»

Элеонора подхихикивала; но тоже чувствовала себя не в своей тарелке: всё случилось как-то неожиданно: предложение Толика, её мгновенное «- Конечно, Толик, о чём речь!!» — и вчерашнее венчание.

Всё прошло по «ускоренному варианту»: Отец Андрей объяснял, что по идее-то надо бы сначала креститься; потом-потом, «проверив свои чувства», постясь … но где там! Время изменилось. Всё изменилось. Приходилось приспосабливать обряды к современным реалиям: и крещение, и причащение святых тайн, венчание — всё уместили в один день. Не говоря уж про похороны.

Этот день в общине запомнили надолго.

Третий день после побоища. Похороны. Вой и стон с утра деревенских, Озерских, утаскивающих к себе своих убитых сыновей и братьев.

Потом всё улеглось, — и последовало уже чисто деловое действо: трупы отрядовцев из Никоновки и тех, кого из хроновских дружинников не забрали родственники, стащили к траншеям, окружавшим Пригорок, и закопали там под глухую панихиду Отца Андрея по «заблудшим душам, пошедшим неправедным путём».

И уже после этого — похороны погибших общинников; в общей, но глубокой и просторной могиле на почётном, у стены храма, месте. Их положили рядом, на еловый лапник — в том числе и Алёнку. Опустивший её в могилу на руках Женька по какому-то из виденных фильмов подсунул ей в сложенные на груди руки свою заряженную Беретту; рядом — калечного плюшевого мишку с полуоторванной лапой, подарок «в дорогу, чтобы не скучно было!» Алёнке от его сестрёнки, Наталки. Пришить ему на морду давно выпавший глаз-бусину Алёнка так и не успела…

Отец Андрей отчитал душевную панихиду. Сказал о многом; а главное — что нет лучшей смерти, нежели смерть за други своя.

* * *

А вечером — венчание. Вот так вот.

Отец Андрей понимал, насколько тяжек был день для общины; и потому старался, чтобы память об этом дне была всё же не скорбной, а пусть и не радостной, но оптимистичной. Толика обвенчали с Элеонорой; красиво, как положено. С фатой из тюлевой занавески; с дружным салютом в честь уже не усопших, а в честь только что родившейся новой семьи. Вовчика — с Катериной. С обсыпанием молодых пшеном — «на благополучие». С «проходом» между «двух Женек»: Бабаха и Джонни, — «на удачу».

А потом…

* * *

Из-за руля Владимир время от времени поглядывал на сидевших рядом обнявшихся Гузель и Наташу. Кажется они дремали. Вот так вот. Вот такие вот расклады. Обе они были теперь его жёнами.

Собственно, в этом и состояла «идея», которую как нечто само собой разумеющееся подсказал Вадиму старый мулла: если Владимир любит двоих — так пусть на двоих и женится!

Столь простое решение такого, казалось бы, неразрешимого вопроса поначалу повергло Вадима в шок, — а затем он подумал: а в чём дело?? Ведь религия, мораль, обряды и традиции должны помогать людям, а не мешать им! Что за беда в том, что подобное не узаконил бы городской ЗАГС — кому сейчас интересны старозаветные, «до-БП-шные» законы? Многое изменилось в жизни! — надо менять и семейный кодекс. Почему бы Владимиру не иметь двух жён? Что за беда!

И вот, после венчания Толика и Элеоноры, там же, в церкви с простреленными окнами, старенький мулла с согласия Отца Андрея провёл и обряд бракосочетания по мусульманскому обычаю.

Что за беда? Бог, если он есть, — а в этом после недавних событий не было оснований сомневаться, — он един; вне зависимости, как его называют: Христос, аллах, Яхве или Иегова. Церковь — храм божий; созданный людьми для общения с богом и совершения таинств, освящённых именем бога. Так почему бы мулле не обращаться к аллаху там же, где православный священник обращается к Христу?..

* * *

Вырулив с обочины на пусть неезженную, занесённую снегом, но всё же дорогу, Толик прибавил газу. Джип уверенно стал пробиваться сквозь снег.

Ничего, уместились. На заднем сиденье тесно, конечно; зато на переднем пассажирском вольготно расположился Жексон, уместив ещё и пулемёт. Хотя дорога была и знакомая уже, в дороге возможны всякие случайности.

Вот так вот, съездил… — думал он. Везу вот домой подругу. Как оно будет… Зная за собой некоторую импульсивность в решениях, он всё же превозмог первый порыв «оформить отношения» и с Валентиной, — как и опытный Толик наедине высказался в адрес Крыса:

— Пацан, ты не вздумай! Поживёте, присмотритесь к друг другу. А там видно будет. Видал как там? Найти священника и в Мувске можно будет. Или муллу. Или раввина, хы. У меня и знакомые кришнаиты есть. Будет кому «оформить». Главное, чтоб знамение было. У меня вот знамение — было! Ну и вот. А ты подождёшь. Молодёжные браки, эта, непрочные. Дискотеки там всякие, столкновения амбиций, хы!.. Шутю. Короче, без Олегова благословления — не моги. Вот возверну тебя брателле — там и думай.

Вздохнув, Жексон решил, что стоит отдать должное житейской мудрости Толяна: куда спешить? Поживём, присмотримся… К тому же, будучи и сам вполне себе опытным в житейских делах, он предпочёл бы, чтобы обязательный «демонстрационный период», включающийся у женщин в предсвадебное время, в его случае продлился возможно дольше. А там поглядим!..

ЭПИЛОГ

— Дорогие Мувскчане! Земляки! Братья и сёстры! Да, позвольте мне вас называть так: «братья и сёстры»; поскольку все мы, пережившие уже, практически, эту ужасную зиму, являемся, по сути, родственниками!.. Сограждане! Родные мои!..

Голос Орлова журчал приятно-убедительно; чему способствовал и хорошо отрегулированный звук, подаваемый через микрофон и усилитель на колонки по углам зала. Большой зал Мувской Филармонии был наполнен менее чем на треть; но это были в основном весьма серьёзные люди; мужчины. Вот, именно как сказал Орлов: «пережившие». Главы каких-либо семей, «объединений».

Олег, сидя в третьем ряду, обернулся, взглянул: ага, Крыс с Зулькой далеко на задних рядах скраю по обыкновению о чём-то треплются; но и видно, что Серый время от времени бросает взгляды в коридор, контролируя там ситуацию. Толян вообще с другого края зала присел на подоконник, с индифферентным видом глядит через окно во двор, вроде его вообще это всё не касается; а на самом деле следя, нет ли готовящейся подляны. Да и все собравшиеся были отнюдь не легковерными простачками; простачки — вон, под Мувском в огромных сельскохозяйственных эвако-лагерях и коммунах мороженые лежат; здесь собрались люди конкретные и недоверчивые, так что зря Михаил Юрьич тут соловьём разливается скорее бы переходил к делу… Вон и Спец кривится, сидя со своими помощниками поодаль, — а во дворе пасутся его люди… И Сава щурится недоверчиво.

* * *

Собрали их тут с трудом и не сразу. Но уж очень старался МихалЮрьич, внезапно вновь объявившийся в городе. И не боится же светиться! — хотя явно ведь что-то он нагадил в Администрации перед уходом-то… Видимо, реально, Администрации — каюк!

Но в любом случае не попасть в в ловушку — это было основное для всех; и потому и все вместе, и поотдельности по возможности контролировали обстановку. Мало ли что! Да и оружия на руках у собравшихся, — на небольшую войну хватит. Серьёзные люди, «пережившие», — задираться с такими себе дороже. Да Орлов, кажется, и не собирался.

Повестка дня была уж очень актуальная.

«Кодекс выживших», — реально надо бы как-то упорядочивать взаимоотношения. Что допустимо в новой ситуации; а что должно проходить по разряду «беспредела» — всё это надо было как-то утрясать.

Опять же — кодекс кодексом; но, как там говорили пираты из «Пиратов Карибского моря», — «это всего лишь список пожеланий» — без реальной силы, которая бы следила за его выполнением. То есть — должны быть какие-то общие силовые структуры. Какие, на какой основе, с каким подчинением? Это всё вопросы…

Взаимоотношения с пеонами опять же. Кто проходит как «пеон», по каким критериям? Как «поменять статус», за счёт чего? Тоже важно — чтоб не скатиться в средневековый беспредел. Предварительно собирали — письменно! — предложения. «Кто есть пеон? — Человек, добровольно отдавший обеспечение своей безопасности «хозяину» взамен на труд по указанию хозяина», — было и такое. А как тогда с «недобровольно»? Или просто? — любой человек без оружия есть пеон?..

Вопросы собственности. Как быть? Сам Олег в этом вопросе склонялся к простому «Кто чем владеет — да владеет!», — но не все ведь, наверняка, согласятся! Передел не закончился, он, можно сказать, только начался!

Общественные работы. Весна вот-вот. Что станет с городом, когда начнут оттаивать тысячи трупов, оставшиеся в квартирах и на улицах… Значит, нужны какие-то мероприятия по очистке. Кто, как, какими силами?..

«Финансовые вопросы» — что считать «за деньги», то есть за единый эквивалент. Не крышечками же от пепси рассчитываться; и не патронами, как предполагали некоторые умники ещё «в ту эпоху».

Вопросы безопасности…

Или вот, многих напрягало соседство с этими, с «Чёрными Квадратами». Секта не секта; замкнутое некое сообщество, явно дисциплинированное и с идеологией, — как с ними быть? Действуют жёстко; устремления их непонятны… кстати, ни одного от них; как сразу сообщил ещё до начала Орлов, на собрании не присутствует. Хотя как знать, — могли лазутчика подослать, с них станется.

Опять же «Администрация» и «Регионы» — как быть? Война-то официально не прекращалась! В Регионах тоже какие-то движения идут — вот, доносят, что некая «Армия Объединённых Регионов» образовалась и растёт, — не станет ли она соперником «Объединённой Республиканской Армии», которую тут вот анонсирует Орлов?

И вообще — кто он такой, Орлов, откуда вылез, почему считает себя достойным возглавлять тут некие «объединения»?

У Олега-то были свои соображения по личности МихаилЮрьича; но кто за ним стоит сейчас реально? — это был вопрос…

* * *

— Нас мало; мы должны сплотиться! Образовать новые выборные органы власти, взамен полностью дискредитировавших себя властных органов так называемой «Новой Администрации!» — развалясь в кресле за кулисами, сбоку от сцены, говорил в небольшое электронное устройство мужчина средних лет, седой, с мягкими интеллигентными чертами лица и в очках с золотой оправой.

Он говорил, подсказывал, — а стоявший на сцене господин Орлов, получив текст в микронаушник, с некоторой задержкой транслировал его в зал.

Перед глазами мужчина в очках держал лист с текстом, — покончив с вводной частью, надо будет нацелить «Орла нашего дона Рэбу», как называл он Михаила Юрьевича про себя, на обсуждение серьёзных вопросов. И пусть сегодня ничего не решится, — главное заронить зерно! Объединение необходимо! — и оно будет; вопрос кто будет стоять во главе! А раз это исторически неизбежно, — то почему бы не мы??.

Если бы тут, за кулисами, находился Владимир, он без труда узнал бы в нём своего старого знакомого — Пломбира. Но Владимир был в Оршанске; и, надо сказать, решал сейчас примерно те же вопросы: объединение и совместные действия…

* * *

— Сигару?.. Коньяк? Есть хороший — ХО; или вы предпочитаете что-то помягче?.. Понимаю-понимаю, я сам в последнее время больше тяготею к вину; в частности — полюбил Киндзмараули, грузинское; возраст, очевидно… — пожилой человек в чёрной флисовой куртке с откинутым капюшоном был сама любезность. Открыл коробку с сигарами, положил рядом на столик маленький ножик-гильотинку и зажигалку. Поставил бокалы; открыл настенный бар, действительно, радующий обилием разноцветных бутылок. Положил на стол вскрытую шоколадку.

Артист сглотнул слюну. Это, конечно, не самодельные леденцы и не самогонка Валерьевны. Здесь всё по-взрослому. В то же время он понимал, что всё это напускное радушие есть сейчас не более, чем проверка, зондаж: как он себя поведёт, каковы его внутренние установки? Будет торопливо жрать деликатесы, захлёбываться коньяком; или для него есть что-то важнее, чем набить брюхо вкусным?

Его провели сюда, в эту небольшую комнату-кабинет в глубине «Цитадели», как тут называли это сооружение, двое молчаливых «солдат» в таких же, как у этого мужчины, чёрных куртках с капюшонами. Обыскали, быстро и профессионально. Чем-то они напоминали поведением монахов; в том числе и капюшонами — у них наброшенными на головы. Или солдат. Или монахов-солдат; были такие во множестве во всех странах в смутные времена. Что подчёркивали и их квадратные «номерки», пришитые на груди, — с белыми многозначными цифрами.

Хозяин кабинета повернулся от бара, держа в руках бутылку вина, и вопросительно взглянул на гостя. На его груди, на байке, тоже был вышит номер, но отнюдь не многозначный. Единица, просто единица, белая единица. «Камрад Первый», как его назвали сопровождавшие Артиста.

— Я с удовольствием и благодарностью разделю вашу … мммэээ… дегустацию… — приподнявшись в кресле, начал Артист, — Для меня, провёдшего много месяцев в скотских условиях сельского выживания, это и честь, и несравненный пир, поверьте!.. В то же время, я хотел бы вначале покончить с делами… Вы видите… тамга. Как свидетельство, что…

Подошедший к столику «Первый» понимающе покивал головой и прикоснулся кончиками пальцев к лежащему лоскуту ткани с вышивкой:

— Погиб, значит, Васёк?..

— Да. Умер от ранения, уже по дороге в Мувск. В лесу. Коротко я уже поведал вам; если будет интерес, позже расскажу подробней. Он доверился мне; мы совместно строили планы, как создать на месте этого сельского пункта опорный центр идеологии «черноквадратного» патриотического движения. Однако обстоятельства оказались сильнее нас. Последнее, что он завещал мне перед смертью — вернуть тамгу вам… как свидетельство его верности идее.

Первый покивал:

— Тамгу — и?..

— Да-да! — подхватил Артист, — И этот пояс, полный золотых червонцев! — это уже от меня. Считайте, что это мой первый взнос в Движение! Если, конечно, вы сочтёте возможным…

— Верные и дельные люди нам нужны… — протянул Первый, рассматривая Артиста сверху вниз, — Погиб, говорите?.. Скончался у вас на руках… а его спутник…

— Да! — продолжил Артист, — Я говорил: Чевер. Я не знаю, как его звали, только позывной — это товарищ Васька. Мы вместе с ним добирались до Мувска; и тут, как назло, столкновение с каким-то отморозком-одиночкой… Пуля в голову. Так не повезло!

— Да, невезенье… — вздохнул Первый, он же Абу Улям, — Невезенье…

Непонятно было, или он действительно скорбит о погибших соратниках; то ли не поверил ни единому слову.

— Ну что ж, давайте поговорим предметно…

КОНЕЦ

Оглавление

Часть 1. Город

  СЕРГЕЙ

  ПЕРЕГОВОРЫ

  «МОЗГ» «КЛАДБИЩЕНСКОЙ ОБЩИНЫ»

  ЖЕКСОН-«БАБАХ»

  СИЛА ЛИЧНОСТИ

  НАСЧЁТ КРУТИЗНЫ

  ОБМЕН — РАЗМЕН

  ОБОЮДНОЕ КИДАЛОВО

  ДОПРОС ЧЕТВЁРТОЙ СТЕПЕНИ

  ПОПЫТКИ РАЗОБРАТЬСЯ

  МОДЕЛЬНАЯ ОВЦА

  ТОРГОВЛЯ: СЕКС И ОРУЖИЕ

  ПРО ЖИЗНЬ, ЛЮБОВЬ, СЕКС, МОРАЛЬ, И АВТОМАТ

  «БЕГСТВО» ПАГАРА

Часть 2. ЛЕНА

  НОВАЯ ЖИЗНЬ

  ВОЗДУХ СВОБОДЫ

  СЛОЖНОСТИ ОДИНОЧНОГО ВЫЖИВАНИЯ

  СКИТАНИЯ

  НАХОДКИ

  РЯДОВОЙ

  БЕЗ ГРАНАТЫ — НИКАК!

  РАСЧЁТ ПО-ПОЛНОЙ

  ТЯЖЁЛЫЕ РЕШЕНИЯ

  «ДИМА, ДИМА, ЧТО ЖЕ ТЫ ОПЯТЬ НАДЕЛАЛ??»

  НЕОЖИДАННАЯ ОПАСНОСТЬ

  СОРВАННОЕ ПОКУШЕНИЕ И РАСЧЁТ ЗА НЕГО

  НИКОМУ-ТО ОНИ НЕ НУЖНЫ…

  РАЗГОВОРЫ ОБ ОТВЛЕЧЁННЫХ МАТЕРИЯХ

  СБОРЫ В ДОРОГУ. СНАРЯЖЕНИЕ И ОРУЖИЕ

Часть 3. Регион

  ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

  ОПЯТЬ ДЕВИЧЬИ РАЗГОВОРЫ

  ШЕРШНИ В ПЧЕЛИНОМ ГНЕЗДЕ

  СМЕРТЬ КРАСОТКИ МЭГГИ

  ПУТЬ В ОРШАНСК. БОМЖИ

  БОМЖОВСКОЕ СЧАСТЬЕ

  ПУТЬ В ОРШАНСК. МЕНТЫ

  ЖИЗНЬ НА БАЗЕ «НОРА»

  ЗАКОНЫ СТАИ

  ЧЁРНАЯ МЕТКА

  КРЫС И ЗУЛЬКА

  ГОРОДСКИЕ НЕЯСНОСТИ

  КОМПЛЕКС НЕПОЛНОЦЕННОСТИ

  ТУЗ БЬЁТ КРЕСТА

  УДАЧНОЕ ЗНАКОМСТВО

  ВОЯЖ НА ОКРАИНУ

  ДИСПОЗИЦИЯ ДЛЯ НАЛЁТА НА БОРДЕЛЬ

  ШТУРМ БОРДЕЛЯ

  НЕОЖИДАННАЯ НАХОДКА

  МНЕ ОТМЩЕНИЕ, И АЗ ВОЗДАМ

  РЕЗУЛЬТАТЫ УДАЧНОГО НАЛЁТА

  ЕСЛИ НЕ ВЕЗЁТ ПО ЖИЗНИ — ТО НЕ ВЕЗЁТ ДО КОНЦА

  О ВРЕДЕ ЛЮБОПЫТСТВА

  ОЛЕГ: ТЯГОТЫ ОЖИДАНИЯ. «АВИАБОМБЫ», ФЛЕШЕТТЫ, МИНЫ-ЛОВУШКИ

  НЕПРИЛИЧНЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ

  СТАЛКЕРША И ДРУГИЕ. КРОВАВЫЕ ПЛАНЫ

  В ОСАДЕ

  СЕРЬЁЗНЫЕ РЕШЕНИЯ

Часть 4. ПОДГОТОВКА К РАСПРАВЕ

  «ЧМО ПО ЖИЗНИ» ИЛИ ДЕДОВЩИНА КАК ОСНОВА ДИСЦИПЛИНЫ

  СИСТЕМА «СДЕРЖЕК И ПРОТИВОВЕСОВ»

  НОРА. ТРУДНОСТИ СОСУЩЕСТВОВАНИЯ. СЛОЖНОСТИ ВЫБОРА

  ПРО ВОСПИТАНИЕ ХАРАКТЕРА И НАВЫКИ ИЗ ДЕТСТВА

  ОБЩИНА, ВОЕННЫЙ СОВЕТ. КОНЦЕПЦИЯ ОБОРОНЫ

  ДЕБАТЫ ЗА ВЕРУ И НЕВЕРИЕ, ЗА БОГА И ЗА ЖИЗНЬ…

  …И ДЕБАТЫ ЗА СМЕРТЬ

  ЗА ЧТО СТОИТ И УБИТЬ

  ДОБЫТЬ ОРУЖИЕ

  КАБАЛЬЕРО

  СВИРЕПЫЕ ПЛАНЫ РАМОНЫ

  БЛЯДИ, ТАКИЕ ВОТ БЛЯДИ

  ТЯЖЕЛО БЕЗ ЖЕНЩИН

  ШОУ МАСТ ГОУ ОН

  ВНЕДРЕНИЕ

  НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ВЕЧЕР И НОЧЬ

  КОНЕЦ «ВЕСЕЛЬЯ С ДЕВОЧКАМИ И МУЗЫКОЙ»

Часть 5. «Катарсис»

  НА ПОМОЩЬ

  ДОРОЖНЫЕ ВСТРЕЧИ

  ПРЕЛЮДИЯ

  ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ТОЛЯНА

  ДВА ПОБЕГА

  БИТВА

  СВЕДЕНИЕ СЧЁТОВ

  ПЕРЕЛОМ

  ПОБОИЩЕ

  РАЗГРОМ

  КАННИБАЛЫ

  ХОКИНСУ ОПЯТЬ НЕ ВЕЗЁТ

  ЗАВЕРШЕНИЕ РАЗГРОМА

  ЧУДЕСА СЛУЧАЮТСЯ

  ХРОНОВ — ВСЁ…

  ЗАЧИСТКА

  СУДЬБА СТУДЕНТА

  СОБРАНИЕ

  СТАЛКЕРША

  ПРОДОЛЖЕНИЕ СОБРАНИЯ

  КОЕ-ЧТО ПРОЯСНЯЕТСЯ

  ЯВЛЕНИЕ

  ВАДИМ И ДОЧЕРИ

  БОРИС АНДРЕЕВИЧ, «АРТИСТ»

  РАЗБОРЫ И РАСПРАВЫ

  МУНДЕЛЬ — ВСЁ

  ПОХОРОНЫ — СВАДЬБЫ — РАССТАВАНИЯ

ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg