«Последняя пастораль»

Калiсь глядзеў на сонца я,

Мне сонца асляпiла вочы.

— Боевая тревога! Ракетная атака! В залп набрать первую… Вторую… Третью… Повторяю: ракетная атака!.. Первую… Вторую… Третью приготовить к пуску! Почему нет доклада? Не слышу доклада! Мы еще живы, живы! Повторяю: приготовить к пуску… Первую… Вторую… Третью! Почему никто не отвечает? Никто не отвечает… Почему?

Маленькое нежно-голубенькое тело канарейки мертво лежит в косо повисшей клетке, большие и темные человеческие с удушенно синими лицами и вытянутыми шеями обмякли в креслах у пультов, чернели и грудились у стенки возле змеящихся труб.

И только голос все убеждает:

— Мы живы, мы еще живы!..

На белой полоске, нашитой поверх черной хлопчатобумажной ткани (а возможно, темно-синей, полумрак все смазывает), написано: «Командир». Тускло светятся лампочки подсветки, на табло появляется, но тут же исчезает игрушечный силуэтик ракеты — человек снова и снова пытается вызвать, удержать…

— Набрать первую… первую…

Видеокамеры, установленные в главных жизнепитающих пунктах подводного корабля, передают лишь мутный полумрак и какое-то в нем шевеление…

— Ме-едленно! Ме-едленно двигаетесь! Что вы ползаете, как черви?.. Повторяю: включить регенерацию воздуха центрального поста. Почему не…

Человек неуверенно протянул руку к столику, где белеет раскрытый журнал с привязанной на шнурочке шариковой ручкой, но тут же вяло откинулся на овальную спинку кресла, оно крутанулось — теперь его гаснущий, искаженный мукой взор с неестественной пристальностью устремлен на лицо женщины. Знакомо наклонив набок детскую головку, чтобы совладать на ветру с медовой тяжестью волос, она смотрит из утренней морской свежести спокойно и безмятежно, согласная лишь на счастье и блаженство во всем и везде, на нежную ласку и вечную красоту встречающего ее рождение мира…

Выйшлi з ёй, дзе сенажатная краса

Зiхацела, як вясёлкi многацветны ўзор,

Вострая яшчэ не забразгала каса,

Дзе ў кветках луг iрдзеў, як неба ў ноч ад зор,