«Неожиданность. Тетралогия»

Неожиданность. Тетралогия (fb2) - Неожиданность. Тетралогия [publisher: SelfPub.ru] 4290K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Борис Владимирович Попов

Приятная неожиданность

Глава 1

Последнее время я тяготился своей работой. Каждый день брести ни свет, ни заря, на монотонную службу, где я знаю и умею все, выслушивать грозное начальство надоело, и, хотя жизнь моя устоялась, хотелось перемен. Вон у американцев считается удачливым человек, каждые пять лет меняющий место работы или вид деятельности. Опять же зарплата врача — травматолога не блещет. Карьерного роста нет и не предвидится. Последнее время, жена, науськиваемая тещей и подругами, взялась помыкать безответным мужем.

Мать ее злющая, меня ненавидит. Кстати, совершенно необоснованно. С каждым днем анекдоты про тещу все ближе и ближе моему измученному сердцу. Послать бы их обеих куда подальше, но квартиры у меня нет, и не предвидится, и купить не на что.

Взяток от больных не дождешься. Да я и не возьму, так как все что делаю, входит в мои профессиональные обязанности. А лечить лучше или хуже — не могу. Всегда сделаю все, что могу. И все равно — богатый или бедный. Как-то не жаден. В общем — абзац. Начало, как ни странно, положила субботняя поездка на дачу. Пока жена гнулась над клубникой, перекрикиваясь с соседкой через забор, я решил разжечь костерок и побаловаться чайком. Периодические выкрики супружницы, что надо чего-то там полоть, меня не вдохновляли. Вырастет, не вырастет — наплевать. Рынок возле дома. Живем, слава богу, в славный период товарного изобилия.

Разводя огонь, неожиданно вспомнил давнюю историю из прошедшей безвозвратно юности. Как-то поехали мы с другом за Волгу с девчатами, по которым сразу было видно — интеллектом отнюдь не отягощены. Зато эротические намерения в сочетании с желанием отдохнуть просто горели на их молодых лицах. При переправе через реку, девушки успели похвастаться своими невиданными способностями: одна могла открыть пивную бутылку зубами, вторая уверенно это делала правым глазом. Огонь-девчонки!

На суше я подался в ближайший лесок с топориком в руках за дровами, быстро притащил всяческого валежника. Друг попытался разжечь костёр. Наслушавшись объективных причин неудачи и подивившись в очередной раз многообразию русского мата, отогнал его в сторонку. Нащипавши лучинок, последней, оставшейся после отчаянной попытки корешка добыть подарок Прометея, спичкой разжег костер. Да будет свет!

И он ударил. Плюс шум в ушах. Очнулся в какой-то нетипичной березовой роще — деревья стояли слишком густо и были чересчур велики и величавы. Подлесок превосходил все мыслимые пределы количества — прямо джунгли какие-то. Непривычный запах удивлял — прежде с таким не встречался. Было непривычно жарко — в Костроме это в редкость. У нас тут не Куйбышев, ставший опять Самарой, куда я каждое лето в детстве ездил к любимой бабушке на отдых.

Когда шум в ушах и головокружение унялись, огляделся. Лес, рядом речка. Ничего знакомого не наблюдается. Ну что ж, налицо потеря памяти. Пора бы уже выбираться из этой неожиданной катавасии.

Охота поесть, а все деньги были у жены. Как-нибудь доберемся. Мелькнули воспоминания детства о том, как был потерян родителем в свои десять лет в Москве. Пока я вышел из автобуса с народом на экскурсию в ГУМ, туристический транспорт с отцом отчалил. Врезалось в память доброе и пьяненькое в тот день его лицо. Промелькнула мысль: я вам не мальчик-с-пальчик, приду! Через два часа нашел гостиницу. Папа в номере, как раз решал, где меня искать в многомиллионном городе-герое.

Однако пора идти. Кое-как пробился на проселочную дорогу. Пора искать народ. Скоро встретил людей, с бороденками и в странной обуви — в лаптях. Удивившись деревенской экстравагантности, спросил дорогу в ближайший населённый пункт.

— Это что ты так называешь? — Ну, деревня, город какой-нибудь — поражаясь сельской дикости, ответил я. — Кострома близенько — сказал ласково старший, сильно при этом окая. Подивившись старинному говору (мать рассказывала, что по нему когда-то отличали костромичей), я подумал — видно староверы, и бойко зашагал в сторону города, получать втык от жены за необоснованную отлучку.

По пути еще нужно придумать какую-нибудь отмазку. Правде она, конечно, не поверит. Пойдут ревнивые идеи о бесстыжих медсестрах и коварных практикантках. Слава богу, пока не стоит вопрос о моей половой ориентации. В отделении-то одни мужики. Попытался позвонить по телефону для предупреждения люлей. Верный нокиа написал: нет связи. Удивительно. Зарядка полная, денег на него я вчера положил, город рядом. Ну да ладно, разберемся дома или в ближайшем салоне связи.

Вошел в город. Нет, это не Кострома. Высоток не видно, столбов электропередач нет, асфальта нет. По улице бредут какие-то захудалые клячи с телегами. Позапрошлый век какой-то. Я уж этих лошадей тысячу лет как не видел, позабывать начал одних из лучших друзей человечества. Правда, дежурил как-то в травмпункте, притащили тренера с какой-то конноспортивной секции, которого лошадь лягнула. Мифическую конную полицию, о которой прожужжали все уши газеты, ни разу на наших костромских улицах не встречал.

Это, похоже, какое-то гнездо староверов. Все прохожие одеты как-то странно и нетипично. По улицам телеги, пешеходы и ни одной машины. Самолетов не видно. Меня начали терзать смутные предчувствия.

И тут появился берег реки Костромки. На противоположном берегу увидел Ипатьевский монастырь. Перепутать его величественный образ с чем-либо было невозможно. Знал его с детства.

Где же я? Ноги мои подкосились, брякнулся на травку. Как мог сюда попасть? За какие-такие грехи? Тоска по прежней жизни подступила к горлу. Все путные мысли разбежались по закоулкам мозга. В голове ухал и визжал какой-то залихватский марш. Прошло минут десять, прежде чем разум заработал по-прежнему.

Первая же мысль была неожиданной. Наверное, я попаданец. Обычно переход во времени чем-то обусловлен: ударом по голове, смертью от рук врага и т. д. Я мирно запаливал костерок.

Нет этого, должен быть какой-то предмет: камушек, кольцо, зеркало, тащащий как пелось в давнишней песне через годы, через расстоянья… У меня — ничего. Хоть бы кирпич какой перед сегодняшним переносом нашел.

Если бы перекинуло во сне, и то как-то было бы понятней. Ляпнул сам неведомое заклинание, или подкрался гадкий кудесник и с неведомыми целями перенес себе мальчика на посылках: добыть обалденную девицу, необычайного коня златогривого, ну или банального Сивку-Бурку, молодильных яблочек на край, позабавить старика… Ничего!

Налечил бы погано, из-за нерадивости, халатности, глупости или гадкого характера, пьянки на работе — никогда! Всегда бодр, трезв, собран, внимателен. За тридцать с лишним лет — ни одной жалобы — ни устной, ни письменной. Оформил уже пенсию по стажу. Больные уважают, начальство ценит. Ни одного выговора. Почетными грамотами завален.

Вариант прижучить прошлым, а как сделаю правильные выводы, приволочь назад, маловероятен. Есть такой научный термин — стремящийся к нулю.

Сам попаданец обычно против меня орел. Всю жизнь он увлекается восточными единоборствами, служил в спецназе, десанте, сам высоченный красавец до 30 лет. Я против него вшивец. Средняя внешность, рост 172 см, возраст 58 лет. В общем — мистер Америка и зачуханный латинос.

Классический попаданец тут же заводит любовницу, с положением вплоть до княгинь, поражая испытанную разгульной и распутной жизнью бабу невиданной в средние века ловкостью в постели. Я всегда был и, надеюсь, — буду верен жене. Какая-то из высших сил явно обмишурилась.

Меня бы домой, в уютную больничку, поближе к любимой теще и замечательной жене, взрослым сыну и дочери. Там я уважаемый человек, меня любят больные, начальство ценит. А тут я не попаданец, а пропаданец какой-то.

Читал я о других попаданцах-врачах. Какого бы профиля он не был — терапевт, косметический хирург, обычный хирург — он все знает, все умеет, берется за любую операцию, знает все травы. У него никто никогда не умирает, все больные выздоравливают.

В мире, где я живу, даже у лучших врачей мира, у каждого, сделанное им кладбище: у хорошего — маленькое, у плохого — большое. Зато спасение больного именно тобой, кроме очень острых и внезапных состояний, типа — когда подавившемуся человеку взрезают горло и вставляют воздуховод — редки.

Замечательный немецкий врач и гуманист Альберт Швейцер на вопрос корреспондентов припомнить такие случаи, ответил, что такое было всего один раз. Был он на вызове в горах. Пришел, бедная хижина. Живут женщина и тяжелобольной мальчик. Врач переделал все что мог, состояние ребенка не улучшалось. Тогда мать сказала, что у них в горах исстари существует поверье. Если зарезать козла и намазать кровью животного больного, тот обязательно выздоровеет. Козлик в наличии. Швейцер осмотрел мальчика и попросил обождать. Утром состояние ребенка значительно улучшилось. Животину отвели обратно в загон, врач ушел. Жизнь парнокопытного была спасена.

Однако сильно хочется жрать, есть, кормиться. Проблема в отсутствии денег. Надо подумать о работе. Если попытаться заняться травматологией, то увидишь, что народу маловато. В двадцать первом веке в Костроме живет 200 000 человек, а здесь, похоже, в двести раз меньше. Травму за деньги пойдут лечить только бояре да купцы, а получат ее из них человек пять в год. На челядь всем наплевать. Умер от травмы — бог дал, бог взял.

Другие заболевания я лечить не возьмусь, так как не компетентен. Помню, сижу в поликлинике, гляжу на работу коллеги. Забегает терапевт, просит полечить его больного. Травматолог ласково отвечает, что в чужих специальностях не ориентируется. Вот и я также.

Ведь налечишь неловко, до смерти, особенно священника, потащат на пытки. Для завершения твоей бесовской карьеры — на кол. По мнению церковников, лечение не молитвой — это происки дьявола. И хоть весь город придет за меня просить, решение не изменится, церковь тут в большой силе. А у меня и креста-то сроду нет. Родители были атеистами, таким же вырастили и меня. Я и креститься-то толком не умею. В брежневскую пору атеистами были девяносто процентов населения.

С взятием власти борцами за гласность и демократию, народ обнищал, получку не платили, инженеры пошли добывать деньги торговлей, зачастую простыми продавцами. Ученые массово бежали за рубеж. Пенсии и заработная плата по сравнению с ценами стали просто мизерными. Мой отец, наш домашний поэт, в ту пору писал:

Я за хлебцем пойду за одним,

Погляжу на расценки с нолями,

И скажу — хрен бы с ним,

Нам не нужно колбаски салями.

Коммунистов отодвинули от руля. Народ разом лишился всей веры в коммунизм и капитализм, свободу и демократию, массово пошел в церковь.

Однако пора бы обедать. Ну даром не дадут, надо как-то заработать. Что же можно сделать для местного народа? Я решил не лечить. Лучше голодать, чем терпеть пытки. Остальные мои навыки, наверное, будут малопригодны в здешних условиях.

Поразительно интересная идея пришла в голову. Я же умею читать и писать, а это здесь, наверное, стоит денег. Пишет же народ много: письма, жалобы, договора, прошения. Опять же приходит письмо или решение суда, а их надо прочесть. В общем, надо хоть как-то поработать и очень-очень быстро поесть.

Я вышел на рынок, вдохнул свежий запах навоза. За прилавками сидели продавцы. Одно место пустовало. Думаю, может человек куда отошёл. Посмотрел под торговым местом, товара не видать. Да. Прет, прет.

Веселый парнишка напротив, сказал, что хозяин в Ярославль за товаром ушел. Подумалось, что это близко, махом обернется. Обживусь — где-нибудь место арендую. На край, попрошусь рядом с кем-то на лавке посидеть или пообещаю отдать деньги попозже, когда заработаю. Что ж, попытаем удачи.

Сзади стоял чурбачок. Это хорошо. А то в мои-то годы долго и не выстоишь. Ну, как говорил последний генсек, главное — начать.

— А где товар? — спросил говорливый веснушчатый парень.

— Ничего нету — ответил я. — А чего делать можешь? — поинтересовался он. — Читать, писать, считать. — Экий ты ловкий! И швец, и жнец, и на дуде игрец. Я представил, как шью, жну, и дудю. Замысловато как-то. Ладно, милый друг, давай по делу. — А за место-то надо платить, или нет? — Обошли нас еще утром. Что ж, начало хорошее. Ну-с, батенька, покажем свои навыки. День бы шел томно, но уж очень охота что-нибудь съесть. Паренёк активно со мной беседовал. — Считаешь хорошо? — Отлично. — Посчитай-ка: 5+5+5. — 15 — сразу сказал я. Купцы загалдели. — А вот 5 раз по 10, — выставил вперед здоровенную бородищу матерый купчина. — 50 — отозвался пришелец из 21 века. Вздох удивления пронесся по рядам. Слушай, а ведь умножения и деления, судя по их удивленным лицам, здесь еще не знают. Да, от арабов отстали конкретно. Борода, ярко-рыжий, плечистый, широченный в плечах, встал с лавки, на которой сидел. Прогудел низким басом:

— Пошли в харчевню. — У меня денег нет — печально повинился я. — Угощаю — строго сказал купец.

Умница, возликовал в душе я. Желудок на эти славные речи, отозвался утробным рыком. Интересно, что предложит. Считать какую-нибудь фигню? А главное, что даст на обед. Если пустую похлебку, это будет горестно. Действительность превзошла все мои ожидания. В корчме торгаш взгромоздился на лавку.

— Тащи все, что есть — рыкнул он на полового. — Бегу, Фрол Кузьмич!

Рыжего тут, как видно, хорошо знали и уважали.

— Как звать? — спросил он меня.

Я ответил.

— Вот такое дело — начал наниматель. — Лишился я приказчика. Женился он на дочери купца Арефьева, и тот ей лавку выделил. И ушел ведь, подлец, в самый сезон — надо в Новгород ехать за товаром, а в лавке оставить некого. И не найти уже сейчас никого, грамотных в городе мало и все при деле. — Кузьмич откашлялся и продолжил. — Пойдешь ко мне? Платить буду хорошо, харчи мои.

Я для вида подумал. Спросил: сколько? Покупной способности местных денег я не знал. Положа руку на сердце, мог бы ответить, что пойду и за еду. Купец назвал сумму. Конечно — да! Купчина расцвел, замаслился.

Стали носить еду. Дали тучу всего, и мы накинулись на вкуснятину. Объелись мы быстро. Фрол отфыркался, рыгнул, и начал ознакомление с моей темной личностью. Ну что ж, это легко объяснимо — он оставит мне деньги и товар, а сам отъедет.

Первый вопрос был классическим для этой страны — ты не пьешь ли? Правда все пьющие, почему-то, обязательно представляются основателями общества трезвенников (как ни странно, в ближайшем к дому винном магазине. Но это выяснится немного позже.) Я ответствовал без глупых шуток. При найме на работу они неуместны. Ответил — выпиваю только по большим праздникам. Ответ купчину удовлетворил.

Второй вопрос был тоже актуален: а почему у тебя ни кола, ни двора и одет как-то странно? Ответ — жил очень далеко отсюда, одежда тех мест. Работал, был свой дом. Избу сожгли враги. Христианин, православный, крещенный. Купец все обдумал, сказал — беру. Посмеялся этому в душе, подумал: будь я трижды мусульманин и при этом алкоголик, потеря прибыли важнее. Бородач расплатился и встал.

— Пошли товар глядеть.

И мы пошли в лавку. Она оказалась на соседней улице. На двери — здоровенный замок. Купчина с подозрением стал приглядываться ко мне.

— Ты не вор ли часом?

— У меня воровали, это было. Я ни у кого в жизни гвоздя не взял.

Торгаша мой ответ удовлетворил. Открыл дверь. Через окна били солнечные лучи. На прилавках лежали ткани. Отдельно кучковались другие товары — всякая мелочь: женские ленты, бусы, монисто, пуговицы, зеркала, гребни, нитки, иголки. Очень достойный выбор.

— Да пока тебя обучишь, не меньше четырех седмиц пройдет, — крякнул купец. — Пока все цены не запомнишь, мне из города не уехать.

Ну что же, сейчас уладим, есть у нас одно средство. Я стою на плечах гигантов, а тебе еще придумывать самому.

— Перо, чернила, бумага есть? — спросил я.

— А тебе зачем? — удивился купчина.

— Сейчас поймешь.

— Бумаги у нас сроду никакой не было, но есть береста.

— Давай ее.

Затем я быстренько порезал дар дерева на квадратики и начал писать. Минут пять торгаш тупил, подавал недовольные реплики, типа: кому это надо, зря тратим время и т. д. Потом он открыл рот и завис, как пораженный громом. Я не стал ему мешать и вышел на улицу. Минуты три погулял, открыл дверь настежь: пусть идет торговля и весело зашел. Фрол уже пришел в себя, очень оживился. Схватил меня за плечи, затем обнял, прижал к груди.

— Какая головушка — восхищенно говорил он. — Ты сам это сейчас придумал, или подсказал кто?

Скажешь, видел, доймет — а где, а кто… А я тут ни краев никаких не знаю, ни языков. Вдобавок, назовешь какой-нибудь другой город, может он враг какой местным. Сболтнет купчина кому, там решат быстро. А на дыбе расскажешь все: и что ты лазутчик, и что из другого времени.

Передадут тебя святым отцам, и тут исхода может быть два: первый — бросить в монастырь, в подвал без окон и держать в строгих молитвах и постах, зато цепи не позабудут. Второй — поскорей сжечь на костре, как одержимого бесом.

Это в мое время уже будут сладко петь о доброте православной церкви и зверствах инквизиции. Я был моложе, интересовался историей, читал не приглаженную продажными политиками и церковниками версию, а реальные документы от историков советской поры, а не врунов, которые за рубль напишут все, что угодно.

— Конечно сам!

В дверь павой вплыла очень приятная и богато одетая девушка. Сзади семенила бойкая старушка, кривая на один глаз.

— Ну, что тут у вас есть? — вопросила древнерусская красавица, видимо удивляясь нашей купеческой неучтивости — ниц не падаем, сапожки не лобызаем.

Впрочем, купчина пытался загладить нашу вину — поклон до земли, гневный взор в сторону нерадивого меня, невнятное бормотание ни о чем.

Я вел себя абсолютно иначе: вместо купеческой клоунады, которую пора было пресекать, легкий кивок головы, жесткое выражение лица. На некоторых молодых девиц это действует безотказно. Взяв за локоток, повлек ее к прилавку. Ошалевшая от моей наглости, молодуха пошла. Сзади блеял купец и гнусила что-то паскудная бабка.

— Вот это — лучшая генуэзская ткань. Ее цвет подчеркнет ваш симпатичный цвет глаз.

— А что, сейчас плохой цвет глаз, что ли? — заныла девица.

— В настоящий момент очень хорошо. Будет — изумительно.

По сильно сжатым кулакам стало ясно, что теперь отнять у девчонки ткань просто невозможно. Заранее пожалел ее будущего мужа — железный характер девушки уже был виден.

— А почем? — вредным голосом вникала старуха-кривоглазка.

— Ткань очень дорогая — ответил я. Можете, конечно, не брать, но у нас последний сверток. И не знаю, придет ли корабль из Генуи на следующий год.

Старушка заныла что-то о дороговизне изделия. Сама она была одета бедновато. На родственницу не тянула, скорее приживалка. Но у избалованной красавицы, впервые в жизни столкнувшейся с будоражащим душу дефицитом, вопросов не осталось.

— Плати — скомандовала железная леди старой наперснице.

— Сколько там аршин? — спросил негромко у купца.

Он ответил, практически шепотом. Умножив исходное число на два, я сообщил клиентке окончательный результат. Старая, как не напрягала слух, пролетела мимо кассы. Очередной ропот старушенции был подавлен решительно и беспощадно, фразой — засеку на конюшне! После чего, нам была отсчитана нужная сумма, и бабушка, счастливая и чудом уцелевшая, вылетела молча из этого страшного места. Следом вышла довольная приобретением триумфаторша.

Повернулся к обалдевшему от успехов бороде.

— Знаешь, Володя, — тихо сказал мой новый начальник, — ты заработал, как я за неделю. Такой продажи не было никогда, ни у меня, ни у моего отца. Бывают такие прибыли только при ходке в другие страны.

— Ну, ладно, — пресек я его теоретические выкладки, — давай теперь договариваться окончательно. Поденную ты мне повышаешь вдвое. Если получаю с покупателя больше, чем твоя цена, эти деньги мы делим пополам.

Купчина, видно, ожидал чего-то более грабительского. Поняв, что это уже все, он залоснился от удовольствия.

— А за товаром кто пойдет? — спросил Фрол, ожидая, видимо, новых неприятных неожиданностей.

— Ты ходил, ходи и дальше. Я ничего не понимаю в ценах и качестве товара. Не знаю, сколько может взять груза телега, ладья, лодка. Когда и куда можно идти, а когда лучше посидеть дома. Так что — занимайся. А сейчас давай делить наши деньги. Мне вечером нужно будет поесть и устраиваться на ночлег.

Кузьмич оживился.

— Ужинать будем у меня. Если ты не против, то у нас и заночуешь, жена будет только рада.

Я согласился. Заодно посмотрю на богатую жизнь Фрола.

— А сейчас торговлю похерим и пойдем выпьем.

Узнав о моей дерзкой идее, купец обрадовался.

— А я думал, что ты вообще не пьешь, потому что сильно болен. Поражался, что в тридцать лет мужика такая хвороба взяла. Усмехнулся, зная, что старше него. Чтобы посмеяться над такой уважительностью, взял в руки зеркальце, забытое кем-то и бесхозно валяющееся на прилавке. Из зеркала на меня глядело молодое, нахальное лицо.

Потом я вдруг вспомнил, что в различных книжках у попаданцев вдруг появляются разные способности и свойства. В одной книге попаданец говорит на всех иностранных языках, другой обретает способности к бою на мечах, следующий махом затягивает раны. И вот один травматолог молодеет на тридцать лет… А я-то думаю, чего это вдруг девица на меня поглядывает.

— Слушай, — спросил Фрола, а что за девушка сегодня у нас была?

Он умаслился.

— Это дочь боярина Шейнина. У отца денег выше крыши, пять деревенек, мануфактура, пара мельниц.

— Это ты из-за богатства перед ней гнулся?

— Я и сам человек небедный. Боярин у князя первый человек. Шепнет он князю слово, и ты уже на дыбе, а жена на паперти с детьми, милостыню просит.

— А дом, а лавка? — зароптал я.

— Все, до последнего гвоздя, уйдет в княжескую казну. И девушка-то, говорят, добрая да ласковая. Давно бы замуж вышла, да отец хочет зятя знатного, самое меньшее — боярина. А лучше княжеской крови. Сейчас окучивает местного удельного князька. Тот молод, горяч, девица ему очень нравится. Она будет всю жизнь счастлива, обеспечена, нарожает ему здоровых деток. Опять же, не надо будет тащить зятя из нищеты. В случае особой удачи, князя на войнушке, до каких он большой охотник и любитель идти в бой в первых рядах, красуясь перед ратниками, могут и убить. А на его место сядет первый боярин, который обдерёт всю казну и обеспечит младших девок, несимпатичных и глупых, по гроб жизни. А ты что еще в жизни делал?

— Лекарем был очень далеко отсюда. Но как я там лечил, инструменты всякие нужны, а их нету. Еще плотничал.

Ну вот, видимо, и купеческий дом, справный и похоже прочный. Купчина начал стучать здоровенным кулаком в калитку. Псы сразу замолкли, заслышав знакомый запах, шаги и стук. Кто-то что-то спросил.

— Открывай, Васька! — рявкнул хозяин.

Калитку распахнули. Дедок лет семидесяти, весь трясущийся от старости, порадовался раннему приходу купца.

— Обед, слава богу, уже поспел, Фрол Кузьмич — подкхекивал старичок.

Очень чисто, хорошо пахнет какой-то едой. Прошли несколько комнат, зашли в кухню. Какая-то девица-краса крутилась у стола.

— Наташка — зарычал купец — беги за хозяйкой!

Через пару минут в столовую заплыла купчиха. Была она красива, дородна, с доброй улыбкой на лице. Типичная блондинка со светло-синими глазами. Подошла к мужу, прижалась. Было похоже, что любит. Кузьмич в долгу не остался, чмокнул ее в щечку, и, не дожидаясь вопросов, начал рассказывать. Когда он закончил повествование, супруга задумчиво сказала:

— Завтра у вас будет половина города.

— Почему это? — не поверил Фрол.

Его жена глянула на меня. Я улыбнулся и кивнул ей. Обоим было всё ясно. Один ее супруг, как обычно, тупил. М-да, не быстр в мышлении. Хозяйка взялась объяснять: женщины любят ушами. Если боярышня расскажет, что купила что-то замечательное и редкое, все испытают зависть и желание приобрести то же самое, закупленное в никому не известной Генуе.

— Но я же привез это сукно из Полоцка! — зароптал Кузьмич.

Мы переглянулись, и тяжело вздохнули.

— Никогда никому об этом не говори — скомандовала хозяйка, — а то другие купцы будут считать тебя дураком.

— Да я их! — начал кипятиться торгаш.

— И тогда тебя будут считать идиотом вдвойне.

— Ну почему же? — понурился он.

— Тебе дают много денег — вступил я — появляется возможность расширить свое дело.

— Не хочу никого обманывать! — опять зароптал Кузьмич.

Поняв, что работодатель туп, глуп и бесперспективен, я стал обдумывать, чем заняться, после бума с тканями. Возможны варианты с покупкой другой лавки, или налаживанием какого-нибудь не развитого здесь производства. Купчиха, почувствовала мой уход от нужной темы, взяла руководство на себя.

— То есть, — начала она, — ты принял окончательное решение, и менять его не собираешься?

— Да — ответил, уже почувствовав неладное, Фрол.

— Наташка — скомандовала супруга — веди сюда деток.

Купец решил, что гроза уже прошла, и приготовился поиграть с детьми. Действительно сильно глуп, подумал я. Забежали ребятишки, стали дурачиться с отцом. Наследники, все трое, были не похожи ни на отца, ни на мать. Все черноволосые, кареглазые и слегка раскосые — в общем, вызывающие подозрение, которое можно будет снять только генетической экспертизой. Кузьмич замаслился. Ему было хорошо и спокойно.

— Дети, — негромко сказала хозяйка — попрощайтесь с папой.

— Вы чего это? — начал беспокоиться хозяин — гулять решили пойти?

— Онуфрий, Семен, Агафья, мы переезжаем к бабушке!

Рыжебородый сдулся.

— Вы зачем это? У нас же все хорошо, не ругались…

— А чего у нас больно хорошего? — вызверилась мамаша после его нытья. — Лавку мой отец предоставил, он же денег на твою возню и этот дом дал. Приказчик прежний все твои мелкие дела вел. Как только представилась возможность — тут же убежал, даже не попытался с тобой завести что-нибудь, зная твою бестолковость. Покажи хоть что-то, заработанное тобой или твоим отцом, хоть какой-нибудь знак твоей любви ко мне. Кроме троих детей, никакой прибыли от тебя нет. Да и деток скоро мой отец кормить будет. Купчишка драный!

Фрол попытался что-то пробурчать в своё оправдание. Пресечен был решительно и беспощадно.

— Говорить, что будешь лишнее, мой отец тебя выкинет из дома. Здесь ничего твоего нет, ни ложки, ни плошки. И из лавки проводит восвояси — все на него оформлено. И пойдешь по пыли. Батя давно говорит, что приказчиком тебя и не возьмут. Самое большее, это — грузчик или охранник.

Кузьмич попытался что-то произнести, как-то оправдаться, но был опять пресечён.

— У тебя вот появился человек, интересный, умный. Сразу рискнул, сразу заработал. Нашел способ добыть в десять раз больше. Ты пытаешься отнять эти деньги у своих же детей. Тесть прокормит, он богатый. А он еду даст мне и детям. Тебя папа кормить не собирается. Так что можешь завтра не бродить по лавке, не загаживай чужое имущество!

Она повернулась и вылетела из столовой, полная женской злобы. В коридоре закричала:

— Малашка! Беги за отцом!

У меня всю жизнь есть немного необычная особенность, какое-то чутье: всегда знаю, что человек будет делать дальше. Он может кричать: ты покойник! А я знаю — сейчас проорется и, ничего не сделав, уйдет. Хозяйка пошла готовить наше скорейшее убийство. Почему она хочет лишить жизни и меня, было непонятно. Может так тут принято? Отсюда нужно было немедленно уносить ноги!

Я повернулся к Кузьмичу. Он сидел, согнувшись и беззвучно плакал. Так, так, так. Поганей в семейной жизни и не бывает. Но у купца, похоже, тихая истерика, и ничего он делать не будет. Лекарств с собой никаких. Что ж, будем действовать по старинке, постараюсь помочь. Надо срочно убегать, делать ноги! Подошел, потряс бороду за плечи:

— Вставай, пошли отсюда.

Тот посмотрел на меня мутными, заплаканными глазами.

— Ах оставь меня…

Да, скоро придут резать нас. Его жена, вероятно, послала человечка к бате, а тот, видимо, предпочитает видеть дочь вдовой. Ходу, брат, ходу! Меня ведь будут резать как ненужного свидетеля. Рохля глядел мимо меня и мычал. Пришла пора помочь! Не оживится, убегу один. Очень жить охота. С размаха треснул дурака ладонью по лицу, и еще, еще. Кузьмич очнулся.

— Эй ты чего, больно же!

— Зато живы, — ответил я и потащил его на выход.

— Зачем? Вот мне бы полежать, отдохнуть…

— На том свете отдохнешь — зарычал я.

Он встряхнулся, поглядел на меня ясными глазами.

— А кто?

— Тесть твой, дубина.

— А за что?

— Есть причина.

Кузьмич как-то сразу поверил, зоркими глазами осмотрел окрестности из окошка. У калитки уже стоят трое, с мечами. Здесь не уйдем. Он потащил меня куда-то в бок. Кратенько объяснил.

— К черному ходу.

— А что, там есть калитка?

— Найдем! — рыкнул рыжик. — Бежим бойчей! — и мы полетели.

В глубине сада пришли к здоровенному дереву. Фрол изогнулся, держась за него.

— Лезь по мне. Перелезай на забор.

Дальше было только трудновато спрыгнуть с изгороди. Следом плюхнулся Кузьмич, и мы понеслись переулками. Минут через пять, перешли на шаг.

— Куда направляемся? — спросил бородач.

— Это зависит от того, что за человек твой тесть.

— Разбойник и убийца — не раздумывая, ответил Фрол. — Это точно.

— Тогда на пристань. Денег у нас хватит?

— А куда? — спросил бывший купец, муж и отец.

— Лишь бы подальше отсюда.

— Тогда в Новгород, мне туда привычно плавать, не раз был.

— Неважно куда, главное, скорее на корабль сесть и от берега отплыть.

— Вперед!

Мы вышли к Волге. Причал был наполовину заполнен древнерусскими корабликами. Надо поискать ладью или ушкуй. Мы прошли вдоль берега, покрикивая тем, кто стоял или сидел вдоль борта. В одном месте повезло, позвали.

— Мы отходим очень скоро. Вещи при вас?

Фрол опять начал тупить.

— Да многое взять не успели…

— При нас, — рявкнул я.

— Поднимайтесь.

Нам начали заряжать цену, Кузьмич боролся за понижение. Я сразу же сказал, что согласны.

— Нельзя ли поплыть немедленно?

— Можно, но денег нужно добавить.

— Каждому по три полушки, атаману — рубль.

Мы быстро отчалили от пристани. Я даже не успел заметить, подняли ли мы якорь, или похерили это дело из-за жадности капитана. Он скоренько подкатился к нам. Мол не успели из-за спешки взять еще двух гребцов, и не изволим ли мы?

— Изволим — жестко сказал я.

Фрол, осознавший, что мы бежим, тоже бойко взялся за весло. Рассусоливать было просто некогда. Толковать о том, как ты договаривался — с греблей или нет, недосуг. Скорей гребем отсюда!

Только отплыли, как на пристань вылетели трое конных. Было хорошо видно, как они толкуют с корабельщиками, а те показывают в нашу сторону. Ну что ж, у меня приметы очень характерные — майка без рукавов, джинсы, отсутствие бороды, а они были в ту пору у всех мужчин. Теперь поиск вверх по Волге нам гарантирован.

Борода за короткий период вырастет, надо только дожить до этого славного времени. Тут поднялся ветер, и мы стали сушить вёсла. Фрол подошел, сел рядом, ему объяснили ситуацию. Кузьмич охал и поражался коварству жены и подлости тестя. Затем было рассказано, как за нами идут по следу. Идут за ним, а след мой.

— А ты-то им зачем? — спросил бывший купец.

— Просто убить свидетеля.

Фрол опять заохал. Объяснил ему, почему меня искать проще. Кузьмич затарахтел, что надо отсидеться в какой-нибудь деревне, денег хватит, отрастить бороду. Я кратенько растолковал ему, что нас быстро найдут, матросики сдадут за ломанный грош. А что делать будем, после решим. Первую ночь провели на природе.

Шли, оказывается, в Великий Новгород, рыжему подфартило. Тут мы с бывшим купчиной столковались окончательно. Мою мысль спрятаться порознь, он отверг сразу, а идею биться с врагами, принял на ура. Выяснилось, что Кузьмич был профессиональным военным у князя. Женился из жадности в тридцать лет, прожил в довольстве и покое еще семь.

Обсудили вооружение. Ему меч, жалко не кладенец, мне топор. Затем поинтересовался, есть ли у них арбалеты. После объяснений решили, что это самострел. Бывший воин высказался, что это оружие всякой рвани, татей и душегубов.

Тут уж я развеселился, ибо душегуб — близкая мне профессия, и вспомнил историю с оплеухами Кузьмичу. Этот метод одно время был признан. При истериках унимать их долго и трудно. Потом нашли метод — бить пациента по лицу. Не покалечишь по ошибке, как при других ударах. После двух — трех оплеух человек приходит в сознание и приступ заканчивается. В общем, решили по приезде в какой-нибудь город, пойти к тем, кто торгует оружием. И чем раньше, тем лучше. Биться будем с профессионалами.

Глава 2

Мимо плыли красивейшие волжские берега. Никогда не понимал, зачем люди едут на отдых к нашим исконным врагам — туркам. Мы воевали с ними раза три, и в 21 веке русские там регулярно пропадают. Мужчин отыскивают мертвыми, девушки бегут из борделей. Правда, с возвращением на родину Крыма, состояние дел несколько улучшилось.

К обеду приплыли в небольшой городок. Название его я даже и не спрашивал, сразу пошли к оружейникам. В наличии оказалось несколько лавок. Оружие в средние века было таким же необходимейшим товаром, как еда и одежда. Цены у оружейников были примерно одинаковы.

Фрол отобрал себе самый дорогой меч. На мои глупые сетования на дороговизну, ответил, что такого булата по дешевке не сыщешь. Кроме замечательного меча, взяли мне арбалет, болты к нему, боевой топор, два ножа — один для еды, второй для боя.

Опять же для попаданца — православный крестик на шнурке, ложку, мешочек с солью, до перца я не охотник. Кроме того, переоделся. Купил рубаху, штаны, какую-то шапчонку, одобренную Кузьмичом, и стал неотличим от толпы.

Мы неспешно пошли к кораблику. У ладьи стояли какие-то посторонние люди с конями, переговариваясь с командой. Я, увидев их рожи, сразу начал натягивать самострел. Фрол удивленно глядел на меня.

— С кем это ты биться собрался? — спросил он.

— Да вон лихие люди прискакали нас резать — вставляя болт, пояснили бывшему бойцу.

Кузьмич ошарашенно озирался.

— Меч вынимай!

— Но они же мирно стоят — пискнул Фрол.

— Порубят они тебя вообще с доброй улыбкой — добавил я масла в огонь. Враги, почуяв неладное, повернулись. Четверо с мечами, в кольчугах. Пятый, не экипированный для боя железом, негромко сказал, рассмотрев нас.

— Вот эти двое, — и показал на нас пальцем.

Тут все выхватили клинки, а я поднял арбалет. Сзади подоспела подмога — молоденький матросик с топором. И закипела сеча. Пришлые начали, бросившись вдвоем на Кузьмича и морячка, ко мне пошли еще двое, явно не считая самострел серьезным оружием. Жизнь их быстро разубедила.

Я опечалил первого, спустив тетиву. Болт ударил в живот, порвав кольчугу. Со вторым я начал биться свежекупленным топором. Противник превосходил меня и силой, и умением.

Тут набежал морячок и стал биться с напавшим на меня на равных. Моя неизбежная смерть получила отсрочку. Начал перезаряжать арбалет. Пора превзойти напавших хотя бы в количестве. А с обычным оружием мы мало чего стоим. Выпустил очередной болт. С пяти шагов не промахнулся. Сдавленный крик и мой несостоявшийся убийца, раненый в грудь, рухнул на землю.

Наш рыжик бился один с двоими. Фрол обрубил у одного кисть руки. Тот завыл и уселся на землю. Оставшийся прыгнул в сторону и очень быстро убежал. Мы пошли к пятому. Он по повадке было видно — не боевой, попытался тоже исчезнуть. В это время матрос кончал разбойника, не добитого Фролом.

— Эй, Дмитрий Иванович — сказал вальяжно рыжий — на коня не лезь. Пытать буду долго перед твоей смертью. Рассказывай все, что ведаешь.

— Да ничего не знаю — заюлила эта гнида.

Я вынул из-за пояса большой нож для боя.

— Дозволь, Фрол Кузьмич, ухо ему отрезать?

У гостя от чего-то вернулась память. Он затараторил, только успевай слушать.

— Это тесть ваш велел вас убить!

Борода обождал положенное время и задал неожиданный вопрос:

— Детям ее кто отец?

Поганец снова было заюлил.

— Да откуда мне знать…

Нож опять был вынут. Тварь быстро залопотала.

— Все трое от Яшки-конюшего!

Фрол понурился и пошел к ладье.

— Этого гада убить бы надо, — глядя в землю, печально высказался Кузьмич.

Ну нам, душегубам, лишь бы команду получить. Я дернул поганца за плечо — пошли. Он бежал рядом, просил и умолял, обещая деньги, лошадей, продать домик…

— Заткнись, — мрачно сказал я — деньги давай. — Увесистый кошель подцепил к поясу. — Хозяину передашь — хочет жить, пусть отстанет от нас. Иначе убьем всех: его самого, дочь, внуков. С наемниками больше возиться не будем. Все понял?

— Да, да, конечно!

— Пошел вон — и дал ему пинка на прощанье.

Хорошо попугать всякую мерзость при расставании. Правда, тесть похоже крутой, и напугать его вряд ли удастся. Гаденыш уходил, оборачиваясь и ожидая удара в спину. По себе судит, понял я и решил использовать детское умение. Засвистел, заухал вслед. Как он побежал, порадовав сердце! Да, хорошо бы еще и обгадился на прощанье. Так, потихоньку и дошел до ладьи.

— Поскорей отчаливать надо — сказал мне капитан. — А то убитых полна пристань. Привяжутся местные власти, насидимся в порубе.

— Да, это верно — присоединился к его мнению Фрол.

— Но мы же правы! — стал бороться за правду я.

— Сидеть не меньше месяца и хорошо если оправдают. А может кому приглянется судно, или опознают кого из убитых, как сродственника какого-нибудь местного шишака, хана нам.

— Да, конечно, отходим.

Ладья плавно отошла от пристани и пошла против течения. Я уселся было за гребца, но был изгнан, так как Кузьмич грести не хотел, а другой пары мне не было. Хозяин корабля подозвал к себе.

— Друг твой не разговаривает, печалится чего-то, иди к нему.

— Мне парень ваш еще жизнь спас — сказал я.

— Второй справа — Петр — сразу ответил капитан.

Правильно, что подсказал — в горячке боя разглядеть матросика я просто не успел.

— А лошади там были?

— Продал их Петруха сходу, деньги у него.

— А мечи, кольчуги?

— В трюме.

Все было ясно. Подошел к Петру. Спросил — поговорим? Он встал, и мы отошли к корме.

— Деньги за лошадей я отдам.

— Две трети — уточнил Фрол. — Мечи и кольчуги продадим по пути, деньги делим так же.

— До Новгорода не подождем? — спросил я.

— Там железо дешевле, немцы возят — ответил напарник.

— Самая цена здесь — руда у них плохая, — добавил матросик.

— Твой самострел в трюме. Надо вам мечи и кольчуги подобрать — добавил Кузьмич.

Тут я заметил тряпку, красную от крови, на предплечье у матроса.

— Кто тебя ранил?

— Его я потом добил.

— Как же ты гребешь? — негодовал я.

— Да ранка плевая, уже и не чую — ответствовал этот доморощенный ратник.

— А перевязать завтра есть чем?

— Откуда? Я же не лекарь.

Вспомнились поганцы из 21 века, которые донимали с любой царапиной. Да, надо пугать этого оболтуса, который рану явно ничем и не залил. Гангрену в это время лечили только одним способом: отрезали руку. Поведал об этом пареньку. Фрол добавил масла в огонь.

— У нас в дружине троих ранили в руку. Выжил только один.

— Да откуда вам знать — ерепенился щенок.

— Он — лекарь, — добил его Фрол, показав на меня.

На юношу смотреть было жалко. Весь как-то съежился, гонор исчез.

— Как же Варя, пропадет она одна — заныл Петька.

Да, только нам двоим и петь о жалости к женщинам…

— Я вот тоже заботился о супруге, а она оказывается нарожала троих деток от другого и послала за нами душегубов.

Петр сломался от крушения жизненных надежд. Тут мы вошли в пределы какого-то населенного пункта. Я побежал к шкиперу.

— Остановиться бы нам и здесь.

— Зачем?

— У Петра может начать гноиться рана.

Капитан тут же, без лишних вопросов, скомандовал матросам, и ладья прижалась к мосткам.

— Что тут? — спросил подошедший Кузьмич.

— Вот он говорит, что у Петрухи может начать гноиться рука.

— Владимир лечит не первый год! — рассеял Кузьмич его недоверчивость.

Хозяина судна аж перекосило.

— Я заплачу за лечение, сколько надо, он мой племянник. Сестра за него без соли съест. Мне он — единственный наследник.

— А мне он жизнь спас, — закончил я.

— Бились вместе, и пойдем вместе! — гаркнул Фрол.

— И я, — влился в коллектив Петька.

И мы пошли в село. Пока брели, я обозначил задачи. Нужно купить ткани и порезать ее на полосы для перевязок. По ходу приобрести крепкое вино или самогон.

— Я пить не буду, — заявил Петруха.

Кузьмич смотрел недоуменно. Видно было, что он то выпил бы охотно, но сомневается во времени.

— Надо чем-то облить рану, — объяснил я. — Постоялого двора вроде нет, поэтому расходимся по дворам. Самогоночки русский человек всегда нагонит!

И мы пошли. Через час все было найдено. Ткань порезана, самогон прозрачный и крепкий. Что ж, пора обрабатывать рану. Вернулись на судно. Ладья отошла от берега. Я объяснил капитану суть дела.

— Никто мешать глупыми советами не должен!

— Пусть гребут, — решил хозяин.

Верное решение! Иначе их не отгонишь. И я стал делать привычную работу. Разбавил самогон до водки, снял повязку, оторвав ее от раны. Парнишка даже не охнул — молодец, терпеливый. Рана, конечно, отнюдь не царапина. Полил рану полученной водкой, наложил повязку. Все, можно на перекур, хоть сроду и не курил. Уложил раненого.

Подошел Фрол. Присел рядом, заговорил.

— Вот ведь гадина! Видел я, к конюшне жмется. Но чтобы все трое были чужие, не ожидал…

Мой-то сын, подумал я, слишком похож, чтобы можно было от него отпереться. Да и люблю его сильно — чувствуется голос крови!

Кузьмич продолжил:

— Ревности у меня нет, на дом и лавку наплевать, но убивать мужа… — снова пауза.

Тут я вспомнил, как по юности был заманен одной вертлявой брюнеткой к ней домой, с какой-то неведомой мне целью. Внезапно пришел муж. Не доводя его до греха, ушел в спальню. Закрыл замочек и сел на диван — любоваться процессом. Длилось это минут пятнадцать. Супруг, озлившись, бился в дверь как раненный носорог. Я ждал. Терпения мне не занимать. Он ослаб. Пришло мое время.

— Мешаешь отдыхать шумом! — крикнул я.

Муж опять озверился, снова начал крушить дверь. После третьего раза, он решил вступить в контакт.

— Выйди, поговорим, — прорычал ревнивец.

Знаем мы ваши беседы, подумал я, открывая дверь и уходя в сторону. С ревом обозленного буйвола, муж кинулся меня убивать. Я не мастер рукоприкладства, но обладаю очень быстрой реакцией — подставил ему ногу и сел противнику на спину. Пара попыток подняться, не принесли успеха. Мужик был здоровущ и грозен. Сдавленным голосом проговорил, что с него лучше слезть. Я молча поднялся и ушел.

Бабенка на следующий день со мной не здоровалась и дулась. Она ждала сочувствия и подарков за подбитый глаз. Но я рассудил, что не несу ответственность за чужую дурость — она могла бы и убежать, пока он дверь-то пытался вышибить. Общение с чернявой на этом и оборвалось.

Мы плыли, и я делал перевязки. Рана стремительно заживала. Парнишка уже рвался к веслам, но шкипер гнал его прочь. Ладью перетащили через переволоки, поплыли дальше. И вот появился господин Великий Новгород, засиял церковными куполами. Мы распрощались на берегу. Деньги, взятые за боевую добычу, поделены. Петро с капитаном степенно пошли по домам. Парень, пересчитав деньги, крякнул: дом можно купить. Ну, Варвара, будь счастлива!

Глава 3

Мы отправились в сторонку от порта — как объяснил тертый Фрол, кормят получше, берут подешевле. После пятиминутной ходьбы, подошли к харчевне. Тут и поесть, и поспать, разъяснил многоопытный Фрол. Мы и поели, и пошли поваляться на мягких кроватях — обсудить виды на урожай. С Кузьмичом было все ясно: купец он и здесь купец. Деньги на товар и лавку у него есть. Не хватает на судно, но это дело решаемое: взять кусок трюма в аренду или купить в складчину с кем-то из купцов. Мысль, конечно, добрая. Я подумал и решил уточнить наша финансовые дела.

— Если добавить мою долю, хватит?

— А сколько будет процент?

— 50 % от прибыли.

— Это ерунда, — буркнул будущий купчина. — Я за долг толкую.

Сначала не поняв, решил, что Кузьмич где-то здесь задолжал. Но, поразмыслив, понял. Да, давненько у меня не было в жизни веселья. Глянул, хорошо ли браток держит удар. Он весь напрягся, плотно сжал губы. Поехали!

— Ну, процент будет немалый. — Глянул — видно, что разбирает. — Это будет стоить, будет стоить…

Полюбовался клиентом. Стоит, как сеттер на охоте, ждет выстрела. Ладно, хватит его нервировать. Я присел.

— Будет стоить аж… пять копеек!

Полюбовался его ошарашенным видом. Не поверил.

— Всего пять копеек?

— Ну извини, меньше не могу.

Он дышал, как рыба на берегу. Доходил. Дошел. И с диким криком кинулся ко мне. Увернуться я просто не успел. Сгреб лапищами, начал мять, пытаясь поцеловать в губы. Я был активно против такой ласки брежневской поры. Пора отрезвлять друга.

— Фрол Кузьмич! Хватит!

Торгаш потихоньку пришел в себя. Перестал целовать и сжимать меня в смертельных объятиях. Ну, слава Богу!

А теперь пора бы и выпить что-нибудь покрепче. Мы спустились вниз. Сели за свободный столик. Тут же подскочил половой. Чего изволите? А изволили мы зелена вина. Дали нам водки и закуски. Хряпнули по первой. Закусили. Второпях дернули по второй. Расслабились, потекла неспешная беседа. Через пол часика меня повело, потянуло на подвиги. Я решил спеть.

Голосишко-то у меня жиденький, но слух хороший, в школе пятерка была. Причем получил ее неожиданно. Было это классе в четвертом. Петь по детству я терпеть не мог. А тут пение по два раза в неделю. Молоденькая учительница билась со мной, как с ишаком и ставила двойки. К концу четверти я понял, что мое упрямство может огорчить маму. Значит, будем петь.

И на очередном уроке решил, что пора голосить. Вызванный к доске, что-то спел. Учителка, мужественно и пока безрезультатно, боровшаяся со сном, страшно оживилась.

— А еще так сможешь? Голос, как у Робертино Лоретти!

— Конечно могу!

Ну, песен я знал массу, в том числе арий из опер и оперетт. И слышал их отнюдь не по радио. У отца был великолепный баритон и отличный слух. После песен мне поставили пятерку, в четверти и в году тоже. А через два года, как и у знаменитого итальянского мальчика-певца, голосок сломался. Мы оба выросли. И, отнюдь, не кастратами, как раньше певцы в Ватикане!

Я выпил еще чуть-чуть и пропел замечательную песню брежневской поры. Фрол заинтересовался.

— Голос-то не блещет, но какова песня! Где ж такие поют?

— Главное — кто пишет.

— А кто пишет?

Тут я и сболтнул:

— Мы пишем!

— Ты пишешь, — обалдел Кузьмич.

— Именно я.

Тут, притихший было народ, загалдел. Решил закрепить успех и спел еще пару песен. В конце концов, Утесов не сильным голосом брал. Мы засобирались было уходить. Тут народ стал роптать.

— Пой еще, пой еще!

— Вы нам платите что ли? На свои пьем, — озлился Фрол.

И слушатели понесли деньги. Правда, далеко не все. Многие норовили урвать даром. Но с Кузьмичом этот трюк не прошел. Он подошел к группе из трех мужиков.

— Платить будем?

Те повели себя нагло.

— Мы в корчме, у хозяина сидим.

— Вот он вам пусть и поет.

— Да ты нам не указ, где хотим, там и сидим!

Возле Фрола встали плательщики. Наглецы поняли, что их сейчас будут бить. Они с гнусом встали, ухватили самого бойкого своего и отчалили. А я им вслед рванул отходную. Оставшиеся клали деньги безропотно. Если кто-то пытался сэкономить, Фрол жестко говорил, что эта сумма устроит нищих, они тебе и споют. После этого, все доплачивали, понимая, что второго раза может и не быть. Певец может уехать, пойти петь в другое место, сорвать голос, да мало ли что. А я пел и пел. Исполнял русские песни, мешая с иностранными, у которых знал переводы. Решил заканчивать исполнением шлягера 21 века. Посмотрел на Кузьмича — он понятливо махнул рукой, встал и объявил.

— Последняя песня!

Народ было зароптал.

— Певец не железный, — добавил Фрол, — можем и сейчас уйти.

Наступила тишина. Я спел. Толпа бесилась. Еще чего-нибудь! И еще раз исполнил.

И мы пошли, не обращая ни на что внимания. Я вам не эстрадный певец! Пора отдыхать.

Утром мы позавтракали и пошли по делам. Первым делом купец купил ладью. Команду он оставил от прежнего владельца. Потом затеялся арендовать склад и покупать товар. Тут я вспомнил о своем пении.

— Слушай, Кузьмич, мне нужен музыкальный инструмент.

— Зачем, ты же сам поешь?

— Затем. Деньги давай.

— Сколько?

— Гони десять рублей.

— Это же большие деньги!

— А я большой человек. Ты вот уедешь, а мне на что жить?

Фрол отсчитал и убежал. А я пошел вдоль рядов, разглядывая товар. Тут услышал трещотки, дудки. Вот у них и спросим. Вдруг все умолкло. Ведь упустил! Поспешил. Вдруг гадкая музыка появилась. И так раза три. Сложилось ощущение, что они каждый раз от меня уходят. Я остановился возле средних лет мужика с деревянной посудой.

— Скажите, а скоморохи как-то ходят что ли?

— Сообразил, — посмеялся лошкарь. — Они по трем большим кругам бродят. Ты за ними лучше не гоняйся.

— А как?

— Стой здесь. Они скоро подойдут. Каждый день здесь кружат.

Через пять минут ВИА «Скоморох» подошло из-за угла.

— Здорово, ребята.

Ответили неласково.

— И тебе не хворать. Что на дороге-то встал?

— Есть дело. Плачу.

Сгрудились вокруг.

— Не обманешь? Хоть бы на обед получить — жадно сказал самый длинный и самый худой.

— О какой сумме идет речь? — уточнил малосведущий я.

— Ну, копеек пятьдесят.

Облегченно выдохнул — это можно! А то опасался, что не хватит на инструмент. Цен я не знал. Музыканты, судя по их дудкам и колотушкам, тоже.

— Полтинник даю, если найдете нужную вещь.

Молодежь опечалилась. Задание явно будет непосильным. Просто так деньги не платят.

— Да расскажи, в чем дело-то, — крикнул самый нетерпеливый.

— Нужна гитара.

На лицах — недоумение.

— Я из других краев, может быть у вас она называется по-другому.

— А какая она?

— Вот такая, — обвел воображаемые формы руками. — Шесть или семь струн, глубокая. Звук приятный, мягкий.

— Не домра?

— Отнюдь.

Все задумались. Вывод был печален. Не видали, не слыхали.

— А может Тишило-купец чего знает?

— Где будем его искать?

— У него лавка на этом рынке.

— Объясняйте.

Все пятеро знали рынок как свои пять пальцев. Но были, как женщины из будущих времен. Дорогу знает отлично, а объяснить ее не может. В общем, пошли искать все вместе. Не успели тронуться, новая идея. Я подошел к купцу через лавку от нашей сходки.

— Хотите спою историю о вашей семье?

— Да откуда ты это можешь знать, да еще сочинять об этом песню?

Он поразился моей глупости и нахальству, ничем не обоснованному. Я не стал ему говорить, что пронаблюдал, как перед нашей беседой, мальчик и девочка, похожие на купчину, совали ему продукты и кувшинчик с чем-то. Перед уходом они обнимали отца.

— Тут есть люди, знающие твою семью? — спросил у него.

Купец задумался ненадолго.

— Есть трое.

— Зови всех.

Он убежал. Я подозвал длинного с дудкой.

— С голоса музыку можешь взять?

— Легко!

Я напел. Парень сыграл один в один. Талант! Пришел торговец, с ним еще трое степенных бородачей.

— Мы поспорили с почтенным, что пока он бегает за вами, я напишу песню о его семье и возьму с него рубль. Вы — свидетели.

Бородачи зашумели.

— Это невозможно, Трофимыч, не робей!

Ну, прямо Новгородское вече. После таких речей отступить было невозможно. Остаток жизни будут насмехаться. Купец приосанился, показал нужную деньгу. Начинайте!

На шум подтянулись соседи, все вальяжные и бородатые. Узнав о причине спора, разбились на два лагеря: за торговца и за меня. Ну, вот это точно вече! Народ кричит, руками машет. Подходят и покупатели. Шум нарастает.

Наш ансамблик глядел понуро, думая, что опозоримся. А народ уже спорит на деньги. За нашу же неловкость, нас, похоже, будут бить всей толпой. Проигрывать всем обидно. Остальные тоже такое веселье не упустят. Но ребята не трусят, не бегут. Молодцы!

Длинный против остальных гляделся орлом. Он уже имеет в руках невиданную в этом городе песню. Я поднял руку.

— Начинаем! — крикнул во всю мощь соего жиденького голосишка.

Пока народ стихал, буркнул своим, чтоб не вздумали влезать со своими стучалками и бренчалками. Затем вышел в центр, скомандовал — дуди, и стал петь песню о сына и о дочери — лучшую песню о семье всех времен и народов.

Толпа стихла окончательно. Затем округлились глаза, потом, от впечатлений, разинулись рты. Я допел, поклонился слушателям и отошел к своим.

Аплодисментов в ту пору еще не знали. Сначала на короткое время — тишина, а потом дикий рев, ударивший по ушам. Затем общий галдеж. Обмен мнениями, крики мне, с требованиями петь дальше и тому подобное. Но — как сказал Шаляпин: даром только птички поют.

Мои музыканты-проводники цвели. Такого успеха они не видели никогда. Дударь сиял. Он принял участие в зарабатывании триумфа! Поэтому тоже вышел и раскланялся на все четыре стороны. Очередная буря восторга. Что же, у победы много отцов, а поражение — всегда сирота.

А я пошел к Трофимовичу, получать гонорар. Купец меня крепко обнял. Глаза у него были влажные.

— Слушай, спиши слова, супруге спою.

Приятным баритоном запел мою песню, не фальшивил. Я помялся.

— Этому, с дудкой, надо бы тоже денег дать.

— Полтинника хватит?

— Вполне. Ну что же, бересту, чернильницу и перо в руки!

— Заменим перо писалом?

— Давай!

Я получил полтора рубля, кто-то побежал за причиндалами. Мы пошли к прилавку. Присел на чурбачок. Надо мной бубнил купчина.

— Как ты все зришь в корень — и люблю их всех очень, и тоскую по ним, когда уезжаю за товаром. С женой ни разу за все годы не поругались, живем душа в душу. Дочь ласковая, красавица, сынок в меня, очень умный. И тут песня у нас в семье будет…

Прилетел посланец с нужными для письма принадлежностями, и я сел писать, стараясь делать врачебный почерк поразборчивее. И не знаю местной орфографии. Где-то читал, что вроде все пишется без разделения на слова. А на самом деле — бог его знает. А надо как-то оправдаться. Поднял голову.

— Пишу, как умею — я из дальних краев.

— Да мне все равно, — загалдел купец, — я пойму, надо будет — перепишу. Дописал, протянул собеседнику. Тот почитал, вздохнул.

— Эх, горазд ты писать!

Спросил мужика — а тебя как звать-то?

— Михаил, — ответил купец. Во как, без явно лишних отчеств!

— Не могу тебе написать ноты, — печально сказал я.

— Про такое и не слыхивал, — ответил купчина.

— Ими мелодию пишут.

— Вот же музыка, — горячо заспорил Михаил, тряся бумагой.

— Ну, слушай, — сказал я.

Сначала текст — и медленно стал читать. А теперь — мелодия, вся сила песни и начал петь без слов. Купец не сразу, но понял.

— Но я вот помню и так.

— А если бы я писал тебе письмо?

— Ну, как-то бы спел, — неуверенно заявил Миша.

Я взял у него бумагу и наскоро записал первые три куплета другой песни. Сунул купцу — пой. Тот поразился, и что-то заблеял. А теперь я: и стал петь. На втором куплете вступила дудка, следом — остальные. Мы ушли писать с улицы в склад. Мои ребята сгрудились у двери. У Михаила округлился рот.

— Как это вы все, разом-то?

— Слаженная команда, — гордо заявил я, думая о грядущих у народа именинах, свадьбах и неведомых мне пока русских праздниках.

Ладно, пора за гитарой. Встал, начал прощаться. Купец стал звать обедать.

— Тороплюсь, — отмел я лестное предложение.

Сейчас свяжись, это до вечера. А завтра торговец струнным инструментом отчалит в другой город и ищи его свищи. Эти шутки судьбы мне известны хорошо, все-таки мне за пятьдесят. Уж не мальчик, видал виды. Мы вышли из склада.

Уйти нам не дали. Встретила возбужденная толпа. Поднялся шум: вы чего так долго, мы тут ждем… Люди хотели даровых песен и зрелищ. От меня — не дождетесь. Хватит исполнять клятву Гиппократа!

— Шумните им, — попросил я своих, — что сегодня здесь петь больше не будут.

Молодые переминались с ноги на ногу.

— Нас так не ждали ни разу. Надо петь, — заявил самый падкий до чужого успеха музыкантишка.

Посмеявшись в душе, я ответил.

— Ну что же, можете петь тут хоть до утра.

Подумал о торговце инструментами — буду искать по рынку сам и повернувшись, начал уходить. Далеко мне уйти не дали — стали хватать за руки.

— Старший, мы идем, больше горячиться не будем…

Посмотрел в их зарвавшиеся лица. Глазенки прячут. Похоже, проняло. — Охладить надо народ, — скомандовал я.

Из наших тут же вытолкнули самого горластого. Он взялся орать, как громкоговоритель.

— Новгородцы! Певец устал, сегодня песен больше не будет.

И так раза три. Вот это по-нашему, по-вокальному! Народ пороптал, пошумел и разошелся. А мы двинулись в сторону намеченной цели. Значит, о гитаре вы слыхом не слышали, но может хоть балалайку знаете? Ребята переглянулись, поговорили тихонько между собой. И не видели, и не слышали. Ну, прямо край какой-то таежный! И это святая Русь!

Я начал потихоньку злобствовать.

— А струны-то вы видели?

— Конечно, — расцвели ребятишки, радуясь выходу из тупика.

Я напрягся, как волк учуявший добычу. Интересно, на какую дудку они натянули струну?

— И на что они были натянуты? — спросил у молодых.

— На домру.

В памяти что-то шевельнулось. Слышал звон, но не знаю, где он.

— А какая она?

Описывают. Нет, это не гитара.

— А далеко видели? — может где-нибудь в Киеве?

— Да тут на торге.

— Прямо здесь?

— Да рядом. Вот она стоит, — и показывают руками.

Я внутренне аж ахнул! Стоит красота с тремя струнами, дека с колками, корпус круглый. Конечно, три не шесть, и как звучит, неведомо, но все это решаемо. Струны подтянуть, деку подогнать. Сидящий бородач лениво спросил:

— А деньги-то у тебя есть? Инструмент десять рублей стоит.

Я вздохнул, спросил парней: а поласковей продавца не найдем? Они дружно замотали головами. Да, в других городах такого нет. Торгаш встал, прошел за домрой, протянул мне.

— На ней ведь играть надо уметь.

Посмотрим, что я смогу, может налавчиваться надо долго. Бить себя в грудь и кричать, что на гитаре с десяти лет играю, может и бесполезно. Придется учиться заново. Взял инструмент в руки, прошелся по струнам. Звучит славно. Повертел колки, заиграл. Подтянул одну струну, и запел. Как мной гордились ребята! Купец просто раскрыл рот.

Домра звучала изумительно и на трех струнах. Гитара против нее выступит только элитная. Дешевка — не у дел. Тут откуда-то выскочил невзрачненький мужичонка.

— Пой дальше, — скомандовал он.

Подумал: а приказывать будешь дома, жене и детям. У меня все мысли были о покупке и цене. Пришлый заныл, что это же он просит.

— А я тебя прошу: дай сделать дело!

Он опять взялся донимать. Уже не слушая, сказал своим: уберите его. Парни спросили: как, куда. Я обозлился: лучше, если останется жив. Мои загоготали пошли на говоруна всей оравой. Как он от них убегал… Я повернулся к торгашу.

— Как ты играешь! — восхитился тот.

— Да инструмент уж очень хорош! Так сколько хочешь?

У продавца музыкальных инструментов глазки забегали. Он явно упарился с домрой.

— Молодые твои придут, инструмент в руках крутят, бренькают. А денег в кошеле нет и похоже, не будет.

— Так сколько? — прервал его я.

— Ну, десять рублей.

— Даю три.

— Девять.

— Восемь.

Повернулся уходить. В глазах вернувшихся парней плескалась горечь. А домра в моих руках — чудо как хороша!

— Шесть рублей и не меньше! — крикнул мне в спину Тишило.

Да, до уличного продавца-турка двадцать первого века, ему далеко. Не хватило бы мне десятки, и, оставив скоморохов караулить, побежал бы к Фролу за добавкой.

— Три рубля — негромко сказал я.

— Бери — махнул рукой купец.

Как это в книге про ходжу Насреддина: продавец оказался сговорчивым и после часа криков и споров… Я бережно взял свое чудо в руки, ласково повертел, начал отсчитывать рубли. Купчина бубнил рядом.

— Полгода сбыть не могу, отчаялся уже. Покупатели смотрят, а не берут. Почему неласков был — твои ходят часто, но проку от них нет. Разложил монеты по прилавку, купец их жадно схватил.

— Расчет полный, претензий нет?

Говорил я отчетливо и громко.

— Всем доволен! — бодро ответил веселый торговец.

— Соседи слышали?

После песни, из-за прилавков рядом и напротив за нами следили очень внимательно. Отозвались тут же: да, конечно, да, да… Ну можно уважить купчика напоследок за внимательность. Я взял домру покрепче, отступил на пару шагов, вдруг Тишило прыгнет, и очень внятно проговорил.

— Такая замечательная вещь на рынке — в большую редкость. Обычно их делают на заказ признанному мастеру, играть в княжеских и боярских теремах очень богатым и знатным людям. На обычный прилавок, к не знающим ее истинной цены людям, она может попасть только случайно. У меня с собой только десять рублей. После того, как я на ней поиграл, отдал бы деньги без звука. Надо было бы, сбегал за прибавкой. Вещь очень дорогая, и красть ее можно только под заказ другого мастера игры на домре, их в Новгороде пока нет. Я учился у арабов, такого замечательного инструмента ни у них, ни на Руси не видывал. Ладно мне, слава богу, продали всего за три рубля. Я-то и двадцатку бы отдал безропотно, если бы видел, что ты настоящую цену инструменту знаешь.

Полюбовался рожей хрипящего купчика, подумал: ну тебе, друг любезный, до конца жизни будут говорить: шел бы ты дровами торговать. Через несколько дней, рынок облетит история, как опытный купец продал вещь вместо сотни за трешку. А с последующими добавками и привираниями, красота будет неописуемая.

Буркнул парням, стоящим с ошарашенными от моего вранья рожами, что уходим. А сам, удаляясь, начал играть сложный проигрыш из Барыни, рассчитанный на балалайку, все ускоряясь и ускоряясь.

Глава 4

Молодые шли, тихо беседуя между собой. Один догнал и поинтересовался, точно ли я у арабов жил?

— Немного, всего год. Работал, осваивал игру на домре и на гитаре. Много повидал там интересного, многому научился. В Дамаске меня как-то завели в старейшую мечеть. Там арабы молятся Аллаху. Место силы. Стою в ней, чувствую — на голове волосы поднимаются. Нигде такого не было, и нет. Язык, правда, не выучил. Стойте!

Я увидел прилавок шорника. Там было все, что мне нужно. Померяв по себе и домре, взял кожаный ремень по размеру. Постоял, подумал.

— А сапожник тут есть?

— И не один.

Меня подвели к сапожнику.

— Кривые гвозди у тебя есть?

— Найдем.

— Самые маленькие, четыре штуки, — уточнил я.

— Есть.

— Прибей вот этот ремень.

Показал, куда вколачивать. Кривые хороши тем, их крайне трудно вырвать потом. Обувщик усомнился в крепости деки и корпуса. Что же делать? Тогда я ее на гриф прибью, а с другой стороны — приклею.

— Впрочем, — сообщил сапожник, — тут близко стоит столяр. Он с деревом работает, и скажет точно — можно ли колотить, и, если можно, сделает это лучше меня.

Мастер продал кривых гвоздей, и мы пошли в указанную сторону. Краснодеревщика нашли быстро. Объяснили суть дела. Парни кричали и горячились больше меня.

— Давайте сюда вашу домру. — Повертел, подумал. — А что надо делать?

Я подал ремень и гвозди.

— Нужно прикрепить этот конец тут, а вот этот — сюда.

Столяр опять подумал.

— Не пойму, в чем трудность? Вас шестеро здоровых парней, неужели никто ничего делать не умеет? Или молотка нет? Так я вам дам немножно постучать.

Я посмеялся в душе: вырос в частном доме, отец тоже столяр-краснодеревщик. Молоток с топором в руках у меня сидят, как влитые.

— Трудность в том, что инструмент очень редкий и дорогой. Сломаем — не восстановим, — сообщил я ремесленнику.

Столяр с сомнением пробурчал, что, мол, такой-то сделаем. Ну, что же, повеселим новгородского Страдивари. Я прошел за прилавок, сел на хорошо сделанную табуретку, закинул ногу на ногу, пристроил домру поудобнее и начал играть.

— Ну, эта песня немецкая. Мне наши и ближе, и родней.

Спел нашу, народную, исконно русскую: «Вдоль да по речке». В общем, ой, да люли! Плотник сидел обалдевший. Песню про автономное плавание сизого селезня уверенно можно было включать в репертуар. Я перестал петь и проиграл то же самое без моего голоска. Звучала только моя новая прелесть.

— Впечатляет, как домра музыку выдает?

— Да-а…

Столяр бережно взял музыкальный инструмент в руки, повертел. Высказал свое мнение.

— Знатная вещь! Ну, вот это, — берясь за гриф — дуб. Очень крепок. Любые гвозди выдержит. И два, и три. В воде только крепнет. А вот это — произнес он, крутя в руках корпус — ясень. Но сделан как-то хитро…

— Он склеен из очень тонких кусков дерева — вмешался я. — А перед этим его изгибают, как — не знаю. В деку давай колоти, столяр.

Тот пришил ремень на один конец с двух сторон.

— Ладно, а где взять хороший клей?

— А что клеить-то?

Показал кожу и ясень.

— Это казеиновый или рыбий. Мездровый будет слабоват. Рыбий ужасно дорог, да он тебе и без надобности.

— А где взять?

— Их лавка в самом конце этой улицы.

— Мы знаем, — загалдели музыканты.

И, простившись с русским мастером струнных инструментов, пошли дальше. Есть уже ужасно охота. Кстати, пока не забыл. Остановился.

— Ребята, я вам денег должен.

Отсчитал им рубль. Они радостно загалдели.

— Что-то много даешь, договаривались на полтинник.

— Ваш дудочник играл при толпе для спорщика.

— Да мы тоже так можем!

— Это потом рассчитаетесь, между собой. Вы ели давно?

Парни потупились.

— Еще вчера, утром.

— Чего-то давно. Пост что ли такой?

— Денег не дают! Целый день бродим, все ноги уже оббили. А в кошеле — на одну кружку кваса. Если бы не ты, только и идти воровать.

Да, дела веселые…

— Ребята, может вместе походим? Поиграем, попоем?

Буря восторгов и объятий. С трудом вырвался.

— Только одно условие.

Они стихли.

— Меня слушаемся — я старший. Если вы делаете что-то свое, расстаемся, играйте сами.

Более тихо, чем перед этим, молодежь согласилась с моим диктатом.

— Конечно, мастер. У тебя — опыт, знания…

Я опять заговорил.

— Сейчас купим кое-какую мелочь и обедать. Кто может против?

Все были за. Мы прошли через рынок. Ребята не удержались схватили с голодухи по пирожку. Я обошелся без этого, надеясь на скорое посещение харчевни. По ходу купили мне небольшую (как в прошлой жизни!) сумку. Я тут же сложил в нее все, кроме домры. Купили казеиновый клей. Туда же! Выйдя с рынка, увидали кузницу. Зашли. Я показал кузнецу домру. Пощипал струну:

— Такую вот сможешь сделать?

Тот не удивился. Видимо видел и раньше. Вытер руки какой-то грязной тряпкой. Потрогал, почерневшей от кузнечной работы, лапищей струну.

— Такие я уже делал, — сказал он глухим голосом. — Скоморохи забегали недавно — у них такая же лопнула. У меня кусок остался.

— Покажи.

Он прошел за наковальню, погремел там чем-то и вынес кусок проволоки. Пощупал: по длине один в один, но толще моей гораздо.

— Толстовата, — сказал я.

— Молодец, заметил.

— И что делать?

— Сейчас доведем ее до ума.

Подручный ухватил будущую струну клещами и понес к огню.

— Платить сейчас будешь? В долг делать не буду.

— Деньги есть. Думаю, сразу закажу струны три.

— Одну сейчас выдам за полтинник, две завтра, после обеда. С тебя будет еще полтинник.

— Сейчас сделаете все три, рубль отдам сразу.

Подмастерье притащил раскаленную проволоку, они взялись колотить по заготовке. Я от грохота вышел с ребятами на улицу. Один из молодых высказался, что проще отдать кузнецу полрубля, да и пойти.

Молодцы ждали ответа.

С таким подходом я боролся еще в брежневскую пору.

Подрабатывал в «Скорой помощи», там платили побольше, чем в больнице травматологу. Завелась там наглая бабенка в бухгалтерии. Раз недоплатила мне в получку. Я, посчитав все прибавки, добавки и вычеты по расчетному листу, это быстро понял. У медиков заработная плата, особенно в Скорой, рассчитывается посложней, чем в других местах — колеблется количество отработанных часов, отдельно ночные, праздничные, доплаты за стаж, за категорию, колесные, праздничные, больничные. Конечно, новенькие бухгалтерши ошибались. Я посчитал, нашел ошибку и пошел в бухгалтерию. Она все внимательно проверила, посоветовалась с главбухом и заявила, что сумма-то, мелкая!

— Действительно. Для большого завода просто незначительная. Стоит ли огород городить. Отдайте мне ее из вашего кошелька, да я и пойду, — ласково поддержал я эту разумную идею.

Для нее это был удар.

— Из моих?

— Да, из ваших.

— Как вы можете! — сорвалась она на крик.

— Я теряю, вам наплевать, но за свое нужно убить? Так что ли?

В бухгалтерии сидела очередь. Вот, вот они всех обсчитывают! А мне в прошлом месяце, а мне в позапрошлом… Больше на мне бухгалтерских сбоев не было.

Примерно так же я решил поучить и паренька.

— Раз решил, так сам и гони полтину. Ты мне завтра струны, а я тебе деньги верну — сумма то мелкая.

Он заметался.

— У нас на всех меньше осталось, мы пирожки купили…

— У меня тоже лишних нет. Я сейчас отдам полтинник, а завтра струна не подойдет. Деньги кузнец не отдаст, скажет: мы работали, и будет прав. В общем, я остаюсь. Кому не нравится, могут уходить. Навсегда. Притихший было коллектив взревел.

— Мы остаемся! Этого идиота давно уж гнать хотели! Он Ванька всегда был поганка!

Все, как в сказке: Иван всегда дурак. Но не нужны мне в команде ненужные прения… Придется одним пожертвовать. Власть должна базироваться не только на любви и уважении к начальству, но и на некотором страхе. Кроме пряника должен быть и кнут. Повернулся к юноше.

— Уходи!

На мальчишку было жалко глядеть.

— Простите, больше не буду…, — лепетал щедрый юноша. Наверняка тайный богач!

Я оглядел коллектив.

— Желающие могут идти с ним.

Такой расправы над парнем ватага не ожидала. Думали, что поругаюсь, может поору, но так… Они горячо стали просить за юношу.

— Да он все понял, Иван раскаивается…

Я подумал некоторое время и сказал:

— Хорошо.

Ликование охватило музыкантов. Подождал некоторое время, пока улягутся эмоции народа и повел их опять в кузницу. Струны были в самый раз. Я отдал рубль, забрал изделия, и мы весело пошли обедать.

Харчевня была в двух шагах. У корчмы ребята поймали меня, бегущего как молодой олень, за руку.

— Мастер, здесь дорого.

— Меня это не смущает — ответил я.

Из отнятых у Фрола денег почти половина уцелела.

— Так ты иди, кушай, а мы тут погуляем. Потом, если надо будет, отведем, куда скажешь.

Посмеявшись в душе над сказанным и, представив, как говорю, пьяный в дугу, костромской адрес 21 века, а они его ищут до ночи по теперешнему Новгороду, недоумевая, куда же делась улица Советская — советы дают все, кому не лень, а место обитания главных советчиков исчезло, твердо обозначил свою позицию.

— Идем все, плачу только я. Споры неуместны, празднуем покупку домры!

И мы пошли жрать и пить. Сели за стол, подбежал половой. Я терпеть не могу ожидать в кабаке долго.

— Что у вас есть, чтобы дать быстро?

Он перечислил: гусь, утка, куры, налим, осетр, икра соленая и т. д., и т. п.

— Мне осетра, гуся с гречневой кашей, водки, хлеба, морс. Велик ли осетр? — вспомнив, что бывают огромные.

Официант махнул руками шире плеч. Годится.

— Икры, капусты квашеной, сала соленого порезанного. Ребята, а вам чего?

— Ну, нам бы каши… — прошептали на разные голоса. Скромняги вы наши новгородские! — Ладно. А вина, пива?

— Пива.

— Если оголодаем, баранина есть? — опять просолировал я.

— Доходит.

— Ну, тащи.

Половой замялся, потупился.

— У нас дорого…

— Посчитай!

Я начал думать, от чего можно избавиться. Ну, посмотрим, что он там насчитает. Четыре рубля, объявил трактирный служака, который явно живет с чаевых. Сам внимательно смотрит за моей реакцией — убегу или нет. Наш затрапезный вид, видимо, внушал ему подозрения. Я порадовался в душе доступности суммы. Изгнания удалось избежать.

— Тебя как звать-то?

Половой слегка ошалел. Ему на внешний вид можно дать лет тридцать-тридцать пять, видал виды, и на службе, явно, не первый год. И, похоже, впервые кто-то из посетителей поинтересовался его именем.

— Олег — еле слышно.

— А отчество?

Ощущение было, видимо, умопомрачительное. Его аж качнуло, и он ухватился за край стола.

— Акимович.

Я вынул из кошеля рубль.

— Это за еду задаток. А дети у тебя есть?

Трактирный старослужащий был потрясен. Даже хозяин харчевни никогда этим не интересовался.

— Трое: два мальчика и девочка.

— А вот это, Олег, им на подарки.

Я выдал еще полтинник. Он пытался что-то возразить.

— А тебе — после окончания еды. И моего таланта — добавил про себя. Половой поскакал на кухню, как молодой олень. К нам, вначале, он брел, как старый лось. Ну ладно, полно других забот.

— Я, ребята, хочу снять часть дома с другом. Хозяйка пусть тоже живет. Но родственники, многочисленные друзья, брехливая собака — нежелательны. Владетельница лучше пожилая.

Длинный Егор тут же среагировал.

— Я у такой старушки живу. Вчера, когда дрова колол, она попросила найти еще парочку жильцов.

— Надо поглядеть на дом, — заметил я.

— Он замечательный: и просторный, и крепкий. Муж плотник был. В годах тоже, но крепкий. Этой зимой от простуды помер.

— Бабушка-то не жадная?

— Она без мужа обнищала совсем. Мы с ней вчера последнюю краюху хлеба доели. Сегодня голодная сидит. На огороде пока только лук да укроп выросли. Хозяйка говорит, пусть хоть на хлебушек за проживание расщедрятся.

Тут Олег принес гуся.

— Послушай, — решил я, — очень быстро принеси курицу, каравай хлеба. Что еще?

Егорка потупился.

— Так мечтали вчера о пироге с рыбой!

— Есть?

— Найдем для хорошего человека.

— Курицу заверни получше, нам на вынос.

— Постараюсь.

— Неси.

Вопрос о моей платежеспособности больше не стоял. Флейтиста пробило на слезу.

— Отработаю, отслужу. Что хотите…

— До старушки далеко?

— Я махом!

— Не торопись. Мы тут изрядно посидим. Бабульке скажешь, что харчи сам за сегодня заработал.

Его возражения типа — это же вы, я пресек.

— Ей будет приятно, а мне все равно. Там решишь: вернуться к нам или до завтра. — Повернулся к ребятам, — Знаете, как его найти?

Они задвигались, зашумели.

— У нас есть место встречи, найдемся…

Акимович принес все, что требовалось. Курица была тщательно завернута и пирог с караваем тоже. Да, для хорошего человека, все отыщется и все переделается. Я этого навидался в свое время.

Но у Егорки-то сегодня и сумки нет, свирель свою в руках вертит, думает — как все ухватить. Поможем. Я взял в руки свою сумку, широко ее раскрыл, скомандовал: клади сюда еду! Молодой растерялся: как же, надо же пораньше… Дурень этот, видимо, полагает, что старший припрет бабке жранину поздно или завтра. И эх! Ласково объяснил, что положим бабушке кушать, флейточку сверху, чтобы не изломать, и побежит он сам, немедленно и очень быстро — кормить старушку. Окрыленный Егорушка быстренько уложился, подхватился и унесся. Половой уже наносил еды и ждет указаний или дальнейшего улучшения своего финансового положения. Ну, пусть подождет, денег пока нет и неизвестно, когда будут.

— Акимович, мы поедим, нас не тревожь. Надо будет, позовем.

— А вот…

— Ничего пока не надо.

И мы набросились на гуся. После первых укусов его ноги я понял, что упущено. Водка! Мы же должны отпраздновать покупку домры. Сказал об этом музыкантам. Они одобрили, налили себе пива. Я от пенной радости отказался — не люблю.

Плеснул себе водки. Вздрогнули. Вот тут уже заели основательно. Помня о том, что между первой и второй перерывчик небольшой (мудрость алкоголиков), шмякнул вторую. Похорошело. Как иностранцы, пить по двадцать граммов в час, русский не будет. Нашему главное — не опиваться. Если ты пьешь больше меры: роняешь морду в салат, не можешь идти, говорить, делаешься буйным, опохмеляешься, на другой день тянет выпить — все, приехали. Это может длиться долго. Смешно глядится в театре и кино, звучит в анекдотах, читается в книгах — а на самом деле это надвигающийся ужас.

Ты умный, успешный, удачливый человек, лишаешься в жизни всего: с работы тебя вынуждены выгнать, жена рано или поздно, намучавшись, уходит, дети ненавидят. Поэтому как увидел первые опасные признаки — больше в рот алкоголь не бери. Иллюзиями себя не тешь. Да я волевой, брошу в любой момент — это фикция, на ней сгорели миллионы мужчин и женщин. Это ты сейчас все можешь. А втянулся в каждодневную пьянку — воля твоя слабеет, за стакан водки продашь и мать, и жену. Да, об этом много говорят и пишут, но миллионы из года в год попадают в этот капкан. Сейчас и мне пора сделать паузу.

Я взял домру в руки и начал играть разные мелодии своего времени. Кабак заинтересовался.

— А ты петь-то можешь?

Хотелось ответить: с трудом и матом. Но не время.

— А о чем петь?

— О любви! — и последовал жеребячий хохот.

— О вашей между собой? То-то я вижу, как он тебя обнимает и целует… — Ты что хочешь сказать, гад?

— Ну, что я вас любить не буду.

Тут пошел хохот всей харчевни. Двое с красными рожами подлетели к нашему столу. Да мы тебя сейчас… Я не боялся. Их двое, нас пятеро. Сейчас они проорутся, пошумят и уйдут. Но все решилось иначе. Уверенный хриплый голос сзади решил поучаствоват в этом празднике жизни.

— Что-то вы сегодня наглые… Зажились, видно на белом-то свете!

Сзади, за трактирными грубиянами, стояли, подбоченясь, три добрых молодца с саблями на боку, похоже привычные к бою. Лица, продубленные, ветром и дождем, уверенные. Ощущение, что нужно будет — и против десятка встанут. Торговцы их знали. Они торопливо сорвали шапки и кланяясь забормотали:

— Мы не хотели…мы все поняли…

— Пошли вон, — сказал, как плюнул, боец.

Наглецы махом унеслись из кабака прочь.

Я встал побеседовать с уважаемыми людьми. Они крепко пожали мне руку.

— Этих гнид мы давно знаем. Приказчиками у купца Скорина служат. На ушкуи часто берем у них крупу, муку. Уж не знают, как нас лизануть. Ну да ладно. Мы к тебе по делу. Вы ведь скоморохи?

— Ну, да. Обычно нас шестеро, сейчас один отошел. Спеть что-то надо? — Мы ушкуйники. Парень у нас молодой, атаман ватаги. Вон сидит. Печалится он последнее время. Полюбил девицу, купеческую дочь. И потерял покой. Обычно пьет по чуть-чуть или вовсе не употребляет, ну не любитель. А сегодня одну за одной, одну за одной…, почти не закусывает. И печальный, будто умер кто.

— Не любит его девушка? — вникал я дальше.

— А вот это выяснить Матвею не удалось. В дом к ней его не пускают, волкодавов спускают. Отец говорить не хочет. Ходит она только в церковь. Рядом бабка, злая, как черт. Матвей пытался поговорить, старуха-приживалка огрела его палкой, с которой ходит. А мать в другую церковь отец водит.

— А я чем могу помочь?

— Ну, присядь к нему, отвлеки чем-нибудь, спой песенку. С нами он говорить не хочет. Денег мы дадим.

— Сейчас, только подумаю.

В раздумьях прошло минуты две.

— А Матвей не трусоват?

— Отваги необычайной в бою. Один может на сотню броситься. Кличка у него среди нас — Смелый. Говорят — вон ушкуй Смелого идет. Никогда и ничего не боялся! И до баб был горазд, а тут дал слабину. Предлагали ему девчонку утащить и обвенчаться втихую. Можно и уехать в другой город. А к родителям прийти через год с внуком. Примут, куда денутся. Да и кому она после него будет нужна? Не хочет. Девушка будет сердиться! Без родительского благословения — не пойдет под венец. А силой он ее брать не будет — большая любовь парня посетила.

— Ну что ж, попытаемся помочь, — сказал я. — Только вам пока лучше здесь посидеть.

— Мы тут с ребятишками побудем.

Надо идти. Подошел к одиноко сидящему спиной ко мне юноше, сел. Он поднял абсолютно мертвый взгляд.

— Здесь занято, произнес Смелый.

Да, тяжело любить без надежды.

— Они вон присели с моими парнями.

Матвей даже не обернулся. Налил водки и выпил. Еду не взял. Я закинул ногу на ногу, устроил домру поудобнее и запел песню про любовь. На втором куплете ушкуйник заинтересовался, начал внимательно слушать. После заключительного куплета переведенных на русский англичан, — тяжело вздохнул.

— Несчастная любовь?

Понуро кивнул. Я раскручивал дальше.

— Девушка терпеть не может?

Тут его прорвало.

— Она мне улыбается, видно, что рада моему приходу, а я ничего не могу сделать.

По ходу он назвал ее имя. И рассказывал, и рассказывал. Всплыли все отрицательные персонажи: собаки, отец, злая бабка с клюкой и все подробности событий. Я уже давно его не слушал, а вспоминал песни с этим именем — Елена. Ничего достойного. И тут осенило: есть такая! Заменить имя и переделать кое-что. Не зная оригинала, не почувствуешь разницу. И очень удачный припев. Парень как раз закончил. Ну, начали!

— У меня есть одна мысль.

Он насупил брови.

— Говори. Но красть девушку — не буду.

Я собрался для броска.

— В какое время она ходит в церковь?

— Утром, к службе.

Тут уже вернулся кормилец старушек Егор, махнул мне и навалился на еду. Пошли дальше.

— Ты петь-то можешь?

— Нет. Музыку вру.

— Идея моя такова: идешь к церкви, дожидаешься девушку, потом ждешь, когда она выйдет, идешь сзади и кто-нибудь поет.

— Смысл?

— Послушай песню.

Я спел.

— И с именем-то угадал.

— Ты мне сам сказал. А главное — смысл этого пения. Отпел, и тут же сделал предложение руки и сердца! Как встретиться у нее дома, посвататься? Мать и отец поговорить вам в спокойной обстановке не дадут.

— Да, родители точно будут против.

— Ну, думаю нескольких дней ей будет достаточно, чтобы их уломать, если она захочет тебя видеть. От церкви до ее дома далеко?

— Квартала четыре.

Прикинул: спеть раза три успею. Девчонка с первого раза может не понять.

— Ну, опасно…

— А чего опасного? Ты идешь молча, не нахальничаешь. Только дирижируешь.

— Это как?

— Вот так.

— Зачем?

— А затем, чтобы Елена не подумала, что я тоже за ней ухаживаю, и поняла — все это делается по твоей команде. И поем до самого ее дома. Все за это время будет ясно — хочет девушка за тебя замуж или нет. Ты не дерзишь, за рукав не хватаешь, молчишь.

— А как понять?

— Либо она молча, и не оборачиваясь, быстро уходит домой, либо останавливается и слушает.

— А зачем много раз петь?

— С первого раза вообще трудно понять что-то, кроме своего имени. А дальше — как пойдет.

— Но я же сразу понял!

— Ты на ушкуе давно плаваешь?

— Лет пять.

— А в бою побывал впервые?

— Так же.

— Кем ты там сейчас?

— Атаманом уже второй год.

— За смелость?

— Больше за верные и быстрые решения. А трусов на ушкуях нет.

— Чего же ты ждешь от девочки, ничего в жизни не видевшей, без опыта и, наверное, моложе тебя? Всю жизнь она за отцом и матерью.

— Ну, если любишь…

— Ты на ушкуй пришел, сразу атаманом стал?

— Да ты что!

— А Елена тут же должна? Новичку надо дать оглядеться, войти в понятие. Время потребно и для принятия решения. Ты быстрый и опытный барс, а она неопытная и молодая лань. Надо будет, неделю ходи и пой!

— Ну, мне подумать надо… Там еще бабка эта…

— Думай хоть до зимы, пока Елену кто-нибудь побойчее тебя, замуж не возьмет. Скажешь — эх, не повезло, и в кабак — глаза заливать. А я все сказал, пойду поем.

Парень задергался.

— Ты тут что хочешь ешь, пей, денег возьми…

Я улыбнулся, встал и пошел. Матвей кричал вслед о моем бессердечии и жестокости, ледяном сердце… Вот и наш столик. Сел, налил себе водки, выпил. Да, трудный сегодня денек. Начал заедать, осматриваться. Ушкуйники выглядели ошарашенными. Подождав, пока немного наемся, тихо спросили:

— А чем же ты Смелого-то так донял? Мы ни в одной переделке его таким не видели.

Не переставая жевать, объяснил, что изложил парню свои мысли по решению его проблемы. А он думает. Кстати, добавил я, с вас по рублю за мою работу и пение.

— Конечно, конечно.

Ссыпали рубли. Теперь за бабушкину еду расплатимся.

— Ну, мы пошли?

— Не советую. Придете — он начнет с вами советоваться, обсуждать. Ему сейчас решение надо принять, а не болтать. Думайте.

Они обмозговали все быстро — сразу видно, что матерые бойцы. А в бою межеваться, да раздумывать особого времени-то и нету, порубают враги в капусту.

— Посидим еще. А то Матвей чахнет все больше с каждым днем. Ты не против?

— Только приветствую. Всегда рад честной компании.

Я подозвал полового.

— Олег, нам бы еще водочки. Кстати: а где осетр?

Он убежал. Вскоре все было подано. Хлопнули еще по одной, и я впервые в жизни поел осетрины. Рыба как рыба, ничего особенного. Егорий рассказал, старушка была и ему, и харчам рада. О том, что мы с Фролом можем жить, сколько угодно. Нет денег, ну и ладно.

Потом Аграфена (её так зовут) пыталась его покормить. Егор сказал, что сильно занят, придет поздно и ждать его не нужно. Усадил ее кушать, проследил за ней, чтобы не берегла ему куски. Сообщил, что поест на работе и убежал.

Ушкуйники спросили, почему я без жилья. Объяснил, что в Новгороде второй день. И тут объявился Матвей. Он подошел железной поступью командора. Похоже мямля и рохля исчез. Оглядел всех орлиным взором.

— Оставьте нас.

Ушкуйники исчезли в момент. Мои парни глядели на меня, ожидая команды. Молодцы! Трусов не люблю.

— Ребята, погуляйте где-нибудь близко, — попросил свою команду я.

— На улицу можно?

— Подышите.

Перевел глаза на бойца-профессионала из спецназа Древней Руси.

— Слушаю.

— Подумал, решил: петь будешь ты, хочешь один, хочешь с командой.

— Они мне нужны, чтобы мешающую старушонку убрать подальше от девицы, один не справлюсь.

— Хочешь, моих еще тридцать человек возьми, в любой момент подгоню.

— Обойдемся, можем напугать девицу. Когда начнем?

— Завтра, устал я возле нее сопли жевать.

— Вот это речь не мальчика, а мужа!

— Сколько денег возьмешь?

— Сейчас мне пять рублей, завтра ребятам также.

Матвей высыпал деньги.

— Возьми сразу десять. Обязательно будь сам. Я новичок, а ты похоже, человек опытный. При ней не растеряешься. В случае чего, моего мнения не спрашивай, командуй, как своими парнями. Я тебе верю.

— Объясни музыкантам, куда пройти.

— А тебе нельзя?

— Не местный.

Он унесся, как молния. Действительно, быстр. Не успел дух перевести, как мои музыканты с Матвеем во главе уже усаживалась за столом.

— Объясняй.

Ушкуйник начал говорить. Длилось это недолго — двое из наших эту церковь прекрасно знали. Боец ушел к своим. Я начал объяснять музыкантам, что завтра будем делать. Быстро понял, что все надо показывать на местности, с прогоном текста и музыки. А то тут они отвлекутся, тут испугаются.

Ох, не зря военные устраивают учения. Когда я был студентом, нас пять лет из шести учили военному делу в теории. А потом вывезли в лагеря. Там мы жили в армейских палатках вместе с обычными воинскими подразделениями. Одели в шинели, кормили вместе с солдатами, гоняли бегом на марш-броски с полной выкладкой. Как-то на одном из этих бросков увидели гриб взрыва, знакомый каждому по фотографиям. Атомный, ахнули мы. И стояли, разинув рты, вместо осмысленных действий, которым были обучены. Наше оцепенение прервал преподаватель нашей военной кафедры, подполковник: чего встали? Залюбовались взрывом бочки с бензином? Шагом марш!

На врачебной стезе слушать преподавателя в тихой аудитории и возиться с больным при работе в «Скорой помощи», где я долгое время подрабатывал — две большие разницы. Человек, которого лечишь, может быть буйным, пьяным, вырывающимся, пытающимся тебя ударить (иногда ему это удается), а ты делаешь свое дело. Пациент теряет кровь, задыхается, времени лишнего нет. Решения часто должны быть мгновенными. Моих музыкантов тоже надо обкатать. Я взял с собой на завтрак сыра, колбаски, вареных яиц. Доплатил. Поговорил с Олегом насчет давешних приказчиков и ссоры с ними.

— Редкие сволочи, — заметил Акимович — на работе перед всеми гнутся, а уж тут чего творят! Ну ладно, передо мной выделываются. На копейку возьмут, а уж гонору-то, претензий — тьма. Если видят, что человек один, могут его донять и, выманив на улицу, избить вдвоем. Я не раз корчмарю рассказывал про их проделки. А он: у меня в заведении тихо, а копейку они несут. Не понимает, что приличный человек сюда больше и не покажется, знакомым тоже отсоветует. Потеряет хозяин реальные деньги. Мне не верит. Это, говорит, из-за того, что чаевых от них тебе мало. А они мне гроша сроду не давали. С тобой-то шумели бы недолго. Встали бы твои ребята — враз бы сели приказчики за свой столик без дальнейших претензий. А ушкуйники за тебя встали — торгаши больше сюда не придут. Одного на улице встретят, обегут по кривой.

— Что, бойцы так страшны?

— Покалечат, а то и убьют враз. А хозяин приказчиков, если узнает, что у них какие-то распри с такими оптовиками, выкинет мгновенно.

Я выдал полтину чаевых. Половой замаслился.

— Вы обязательно заходите к нам почаще.

— К тебе лично, — уточнил я.

Его чувства ко мне достигли апогея. Он проводил меня не только до двери, но и далеко за порог.

А мы пошли к месту завтрашней, уже оплаченной, работы. Церквушка была небольшая, но очень приятная снаружи. Подойдя к крыльцу, я осмотрелся. Вроде никаких нюансов. Отошел на три шага. Скомандовал:

— Отсюда пойдем.

Ребята молча двинулись за мной следом. Еще через несколько шагов:

— Отсюда заиграем.

Музыканты тут же сообщили, что нищие тянутся отсюда ещё изрядно: кто сидит, кто стоит.

— И что?

— Так они же заорут, драться полезут.

— Почему?

— Церковь активно с амвона призывает запретить дьяволовых слуг — скоморохов. Попрошайки, они тут активно зарабатывают, нас черт посылает, у них кусок хлеба отнять.

— Вот оно как…

Я прикинул, кто мне меньше всех нужен.

— Вот ты, — ткнул пальцем в парня с трещоткой, — пройдешь после нищих шагов пять, встанешь и будешь слушать.

— Чего?

— Мы немножко отойдем. И я заиграю на домре. Когда перестанешь меня слышать, беги к нам. Понял?

— Да, да.

И мы пошли. Заиграли и запели. И оказалось, что у меня играть, петь и идти одновременно, хорошо не получается. А рисковать нельзя. И учиться некогда. Спросил у ребят:

— Может быть, кто хоть как-то на домре играет?

После небольшой заминки отозвался парень с бубном.

— Я немножко учился.

Показал перебор струн, сыграл, спел. Передал ему инструмент.

— Пробуй.

Он попробовал, получилось. Правда не очень. Потренируем. Спросил молодца:

— Ты ночуешь у кого?

— У дальних родственников.

— Если не придешь сегодня на ночь, не сильно расстроятся?

— Двоюродный брат Семен и не заметит, а его жена Авдотья вечерок отдохнет от своего гнуса, о том, как родственник все в доме сожрал.

— Надо сегодня переночевать с нами, подучиться.

— С удовольствием.

— Ну, думаю по музыкальной части — все. Пошли по организационной. К первой службе всем подойти сюда. По моей команде идем с ушкуйником за девушкой со старухой. Махну рукой, заиграете эту мелодию, сейчас без домры. Матвей будет размахивать руками, внимание не обращать. Музыканты начали. Послушал. Приемлемо.

— Я запою, когда решу.

Махнул рукой. Понеслось. Вступил, когда они сыгрались.

— Далее — играем без перерывов до дома девушки. Если она встанет, поем дальше. Пойдет к Матвею, быстро перехватываем бабку. Она ни в коем случае мешать им не должна. Старуху держим за руки, поворачиваем к молодым людям спиной, затыкаем рот тряпкой. Завязываем сверху платком, чтобы не выплюнула. Прячем сзади под волосы. Стоим, беседуем. Бабуся сурового нрава, попытается укусить или пнуть. Не удивляться, не вскрикивать. Что надо делать дальше, скажу завтра по обстоятельствам. Вам молчать до раздачи заработанных денег. Кто чувствует, что не справится, откажитесь сразу. Вопросы?

— Если боюсь не справиться и откажусь — прогоните?

— Нет. Играйте по харчевням вместе с нами. Но и денег, конечно, не выдам. Подумайте за ночь. Кто не хочет, просто не приходите. Теперь: кто сможет принести тряпки в рот и на завязку?

— Я!

— Тряпки чистые?

— У меня сестра — швея.

— Всё. По домам.

И мы разошлись. По дороге выяснил у моего заместителя по игре на домре, как его зовут. Бажен. Зашли сообщить Фролу, куда я делся — его на месте не оказалось. Минут через десять пришли. Дом, действительно, справный. Зримых дефектов нет. Бабуля нас встретила ласково.

— Проходите, гости дорогие, располагайтесь, чувствуйте себя как дома. Оно и понятно. Пришла не неведомая пьянь и рвань, а сослуживцы любимца. Посидели, поговорили о том, о сем: про погоду сейчас и в прежние годы, о ценах на все. Это было очень удачно: у меня опыт был незначительный, всем ведал Фрол. А тут, вроде, мы люди не местные… Заодно узнал о положении на Руси. Сейчас в Новгородской Республике сел княжить Давид Святославович. Обычно такие сидят год — редко два, его Киев Новгороду вместо любимого горожанами князя Мстислава Владимировича навязал. Впервые таких слышу. Думал имена не наши. Хотя Давыдовы не редкая и у нас фамилия.

Однако, пора обучать молодого. Старушка выделила по комнате. Топчаны были в наличии. Ну вот, сегодня ночуем с парнем, а завтра он уйдет, и заселится Кузьмич. А сейчас — забренчим!

Мы сели, он взял в руки домру.

— С чего начнем, мастер?

— Времени у нас мало, а я устал. Поэтому сегодня отрабатываем только песню для Елены.

Бажен пожал плечами.

— Как скажешь.

Начал играть. Слабенько. Что же, отшлифуем. Стал показывать — как правильно держать руку, как перебирать пальцами и так далее. Через три часа парень играл уже сносно.

— Все, на сегодня хватит. Беги в свою комнату.

Юноша ушел. А я разделся, упал в кровать и уснул.

Подняли меня утром. Умылся, пошли завтракать. Оставил хозяйке полтинник, попросил что-нибудь купить и приготовить еду по ее вкусу. Пора идти. И понеслось!

На ходу думал, кто может не прийти. Меня волновали только тряпки. Не держать же бабке рот зажатым. Во-первых, она укусит. Во-вторых, девушка может увидеть. И вся наша экспедиция будет сорвана. Заказчик будет роптать страшно. Перенести на другой день он тоже не даст. Хотя есть вариант — сказать, что скрутило живот и спеть завтра. Что ж, можно. Появилась церковь и прыгающий возле нее Матвей. Рядом стоял паренек с тряпками. Вздохнул с облегчением. Лживых объяснений и переносов не будет. Орда буйных нищих стояла, сидела, ползала с обеих сторон дорожки. Пока они лаялись между собой. Сейчас, после окончания службы, должен выйти народ. Музыканты пришли все. Подождем. Через некоторое время из церкви потянулись прихожане. Ну вот и Матвейка рванулся. Сейчас увидим писаную красавицу.

Девушка часто оборачивалась, строила парню глазки. Тот млел. Все идет по плану. Баба-Яга тоже никуда не делась. Семенит рядом, палка при ней. Обе в белых платочках. Тряпки у нас тоже такого цвета. Побирушки и убогие галдят во весь голос. Я повернулся к ребятам.

— Никто возле попрошаек не остается. Ждите моего взмаха рукой.

От просящих отошли, махнул рукой. Полилась музыка, следом песня. Дирижер, похоже, озяб окончательно. Эх, что любовь с людьми делает! Ладно, дергать его не буду. Купеческая дочь заинтересовалась, стала оборачиваться почаще. Смотрела уже больше на меня. Очень громким голосом объявил:

— Ушкуйник Матвей заказал мне эту песню для самой красивой девушки Новгорода. Он очень сильно ее любит и хочет на ней жениться.

Схватил его за плечи.

— Матвей, скажи любимой все сам!

Подтолкнул парня вперед. Смелый поплелся с трудом. Елена уже стояла лицом к нам и глядела только на него. Я скомандовал парням:

— Вперед очень быстро!

Бабка хватала девушку за плечо и орала, как мартовский кот. Та не обращала на нее внимания. Мы подлетели, схватили старую за руки, оттащили в сторонку, забили кляп в рот. Ленусе на судьбу приживалки было глубоко наплевать. Тут решается судьба, а эта караульщица мешает. Белую тряпку на фоне такого же цвета платка прятать не понадобилось — не видно. Бабка в руках ребят билась как лев, извивалась и пыталась их пнуть. Пока не получалось. Да, это пора пресечь. Я зашел со стороны лица и внятно сказал:

— Послушай меня, старая карга, если хочешь выжить.

Мерзкая старуха перестала возиться, что-то стала мычать.

— Матвей только при вашей девчушке тихий и добрый. А так он зверь и убийца. И на его ушкуе еще тридцать таких же. И все его команды исполняются беспрекословно. Поэтому если ты, сволочь, поднимешь шум сейчас или полезешь в это после — тебя убьют. Если Елену не отдадут за него, он возьмет дом купца приступом и утащит ее невесть куда. А охрану, собак и особенно одну мерзкую приживалку — вырежут. Они к этому все привычные, руки постоянно по локоть в крови.

Бабка сникла, поняв в какую кашу может влезть. Велел своим орлам: на всякий случай держите пока. От этих женщин никогда не знаешь, чего ожидать. Их поступки логике не поддаются. Эмоции и чувства перешкаливают. И это там, в нашем времени, где они живут, работая. А здесь, думаю, это еще сильней выражено. Сам отвязал тряпку с головы, велел: выплюнь платок изо рта. Ну все — улик против скоморохов нет. А главное, как пишут в милицейских протоколах, — следов побоев не обнаружено.

Парни было взялись переговариваться. Они еще не знают, что даже подчиненные сотрудницы навек запомнят сказанное тобой неосторожное слово. На работе, даже если от этого зависит человеческая жизнь, могут забыть все, что угодно. Но сказанное тобой о себе, всегда может быть использовано. А что мои тут лишнего сейчас сболтнут, не угадаешь. Негромко, но очень внятно сообщил:

— Кто еще без команды раскроет рот, выгоню навсегда! Никакие объяснения, извинения, уговоры не помогут.

Заткнулись. В блаженной тишине внимательно следил за влюбленными. Вот они закончили, и взявшись за руки, медленно пошли.

— Старуху отпустить!

Проплыли мимо нас. Елена тихо и задумчиво позвала.

— Ефросинья… домой…

Мы приотстали и пошли следом. Девушка с жаром живописала:

— Буду бороться! Закричу, докажу!

Матюшка от сладких речей любимой тихо млел.

— Только все это без толку, — вмешался я, до этого времени игравший лицо без речей.

Лена остановилась, развернулась и также эмоционально спросила:

— Почему это?!

— Только обозлишь. У девочек свои, более верные и безотказные способы добиться своего. Сидеть и лежать печально при матери. Отцу плакать, особенно когда он ест или выпил немного вина. На мужчин это действует очень сильно. Ближайшие дни ничего не рассказывать. Надеюсь, старушка промолчит?

— Да, да, — подтвердили в два голоса. Старая карга уже тоже старалась дуть в нужную сторону. Жить-то неимоверно было охота!

— Если все делать только так, результат будет виден очень быстро. Как бы они не донимали, ближайшие дни — перетерпеть. Родители, думаю, перепробуют все: уговоры, подарки, гулянья, сватовство. Матушка будет пытаться выведать через твоих подруг, в чем дело, поэтому, даже если дружите с детства — молчок. Она найдет к ним ключик. Поэтому с подружками беседовать только о самоубийствах. Дать понять, что никакие другие темы тебя не интересуют. А вот про это горячо будешь обсуждать.

— А про что тут говорить? — вклинился Матвей.

Да, ему это абсолютно чуждо. Обвел взглядом музыкантов. Не дай бог, еще эти начнут умничать. Народ безмолствовал.

— О том, чем можно отравиться и где это берут. Простит ли бог, велик ли грех. Чем плохо быть похороненной не на кладбище и без попа. Вот ушкуйники же гибнут невесть где. Побольше стараться собрать об них сведений. Как живут, не сильно ли пьют горькую, не гуляют ли от жен, ну и чего еще самой придет в голову. Будут говорить о купцах, особенно отец, не спорь, гляди в сторону. А в конце — скажи: ушкуйники тоже торгуют. В конце концов мать сделает правильный вывод. Подойдет и спросит: кто этот ушкуйник? И расскажешь все что хочешь.

— А отец?

— Она его махом переубедит.

— Откуда ты все это знаешь?

— Мне уже далеко за пятьдесят, девочка. Вам с Матвеем в два раза меньше.

— Но он тоже умный!

— Умнейший. А кое в чем гораздо опытней меня. Мы с ним оба кем-то командуем. У меня пять человек, а у него — тридцать. Напади сейчас разбойники, меня сразу убьют. А он поражений не знает, всех побьет. Это я не сам придумываю. Его друзья, у них свои ушкуи, вместе плавают. Говорят, что очень храбр, просто безудержно. Прозвище — Смелый.

Она уже глядела на него безотрывно.

— А мне показался таким робким…

— Это только с сильно любимой. А так он ради тебя горы свернет, из горящей избы вынесет, всегда для семьи заработает. Пить горькую не любит. Может принять рюмку из уважения, а чаще отказывается. А главное — жизнь за тебя отдаст не раздумывая.

Елена разрумянилась, глазенки горят. Женщины любят ушами. Народ не ошибается.

— Вам с Ефросиньей, наверное, уже пора?

— А… да, мы, наверное, пойдем…

Скоро подошли к калитке, девушка шепнула Матвею на прощанье.

— Завтра буду ждать в церкви.

Они зашли внутрь. А мы погнали ближе к кабаку. Там я раздал каждому музыканту по рублю. Договорились о завтрашней встрече и, страшно довольные заработком, сияющие, как после получения Нобелевской премии, музыканты разбежались. Неужели! То не было даже на еду, а тут каждый день деньги и не малые. Не было ни гроша, да вдруг алтын…

— Пошли поедим, плачу, — позвал меня ушкуйник-счастливец.

Вошли, присели. Подбежал обрадованный Олег.

— Милости просим, гости дорогие! Сегодня, видно, спокойный день у ушкуйников.

— Почему?

— А вы без сабельки.

Посмеялись, сделали заказ. Половой погнал на кухню. Поговорили. Оказалось, что ушкуйник не мог утром есть из-за волнения — вдруг замечательнейшая девушка Новгорода не обратит на нас внимания.

— До последнего не верил! А ты молодец: все и спел, и сказал, как было нужно. Без тебя, будь я один, ничего бы не получилось!

Это тебе не половцев резать, — гордо подумалось великолепному скромняге — мне.

— Ну ты же ослаб, не дирижировал. Я даже усомнился, скажешь ли чего, когда стоять будете рядом. Гляжу — оживился, говоришь.

— Меня при ней оцепенение взяло. Про то, что руками надо махать, совсем забыл. Но ты все правильно доложил — кто я, как зовут, что хочу жениться. И мы с ней все обсудили. Замуж она за меня пойдет, родителей уговорит. Узнал, что Елена, когда мы ходили к половцам, переживала — вдруг бросил. И, спасибо тебе за то, как ты мои качества расписал. Мне бы она, может, и не поверила.

— А знаешь, что главное в моих восхвалениях?

— Что?

— А то, что теперь, если родители сильно будут упорствовать, ее силой утаскивать не надо. Куда скажешь, туда и пойдет.

— Не очень-то верится.

— Ну дай бог, обойдется без этого.

Акимович уже натащил всего. Водки брать не стали, оба не любители, пиво не уважаем. Матвей высказал свою точку зрения: это для немцев. Я с раннего утра есть не особенно люблю, у квартирной хозяйки перед уходом хватанул всего лишь вареное яичко с каким-то взваром. Поэтому на местных гусей-лебедей накинулись как стая оголодавших волков. В основном наевшись, стали разговаривать.

— Да, выручил ты меня. А то сидел, горевал, не знал с чего начать, вроде уже все перепробовал — плохо дело. И тут ты — и с такой мыслью! Я бы и за десять лет такого не выдумал. Не дано. Друзья ничего путевого посоветовать не могли — одна у них идея — хватай и увози!

Я сидел и думал: как говорят французы — тысяча голов лягушек не заменят одну голову лосося. Ума у меня не вот, что палата, но всегда был склонен к нетрадиционным решениям.

— Если все получится, после свадьбы — проси, чего хочешь. Все отдам, что могу, все сделаю.

— Деньги ты мне уже заплатил, больше не спрошу. А вот помочь, когда решишь, что пора пришла, помоги.

— Если в моих силах…

— Я вот о чем: ты как биться можешь?

— Прибить кого надо? Покалечить или убить?

Моральных проблем на привычном занятии не возникло никаких.

— Нет такой заботы пока. Проблема в том, что меня самого вчера думали избить, а по дороге пытались убить.

— И как же ты вывернулся? Боец хороший?

— Воин из меня никакой. Наставника сроду не было.

— А как же все обошлось?

— Вчера ушкуйники подошли, хотели тебя развеять. Попутно отогнали двух наглецов. В дороге поймали посланные нас убить. Я двоих приложил из самострела.

— Попал?

— Это можно и без обучения, лишь бы подошли поближе. А вот дальше десяти шагов уже надо тренироваться.

Матвей заинтересовался.

— Покажешь мне, как время будет? А то в лавках вижу, а пользоваться — не пришлось. Наши говорят, что этим только разбойники орудуют.

— Есть свои плюсы и свои минусы.

— Расскажи про минусы.

— Заряжается долго, стоит дорого, стрела из лука летит дальше.

В свою пору я заинтересовался этим вопросом, читая книгу про очередного ловкого попаданца, и просмотрел в интернете несколько подборок по этому поводу. Многое узнал: арбалет упомянут еще в Библии (сам в ней такого не видел), узнал длину болта и количество шагов, на которые он улетает, и много всего интересного в сегодняшней моей жизни. У ушкуйника угас интерес в глазах.

— Зачем же он, этот самострел, нужен?

— Расскажу про плюсы. Первый: пробивает любую кольчугу, особенно, если ближе тридцати шагов.

Исчезнувший было интерес вспыхнул с новой силой.

— Неужели любую?

Прямо хотелось бросить: нехороший буду, зуб даю! Но шуточки в тюремном стиле привьются еще не скоро.

— Те, двое убитых, оба в хороших кольчугах были. Фрол их потом продал.

— А почему не ты?

— Он купец, а я певец.

Хотелось добавить для полноты рифмы: а им… В общем, настигла их нехорошая кончина. М-да, видимо, выход вчерашнего алкоголя. Вспомнилось, как в брежневскую пору, читал где-то в прессе (И — боже вас сохрани — не читайте перед обедом советских газет, — как написал в «Собачьем сердце» великий Михаил Афанасьевич Булгаков) о том, как бороться с попытками на массовой гулянке налить вам водки. Нужно встать, привлечь к себе внимание и, уняв, общий гвалт, громко объявить: абстинент! Видимо, имелось в виду, что термин общепринят, и абсолютно известен окружающим. А варианты, когда народ будет у тебя выяснять, что это за никому не ведомая лабуда и зачем ты это ляпнул, а потом весь вечер уламывать выпить рюмочку, не рассматриваются.

А наш народ, удивляющий весь мир своими особенностями (уж не немцы какие-нибудь!), всегда поражал и меня, ярко выраженного русака, у которого четыре поколения русских предков абсолютно известны, тем, что наливает спиртное человеку, жестко отказывающемуся, неважно по каким причинам и настаивают, чтобы он это пил. До этого обсудив, что имярек склонен к запоям, не раз лечился, сейчас не пьет и как рады мать, жена и дети — сегодня его же и убеждают: ну что тебе будет с рюмки-то! А он, вместо того, чтобы встать и убежать от этих страшных врагов, сидит, вяло отказывается и, чаще всего, пьет. И понеслось! А уйти было неудобно…

В собственной блевотине лежать — удобно! Лишиться жены, детей, работы — наплевать! Терпеть это долго будет только мать. Умрет, правда, пораньше с горя — ну против этой рюмочки, все это — фигня и мелочь!

— Еще, — продолжил я, — ловко стрелять из-за укрытия.

— Мне это ни к чему, — заупрямился молодой смельчак.

— Конечно, в уютной харчевне — незачем. А вот, положим, ты на ушкуе, а по берегу скачут степняки, все очень хорошие стрелки из лука.

— Мы не хуже!

— Конечно. Обычно вас сколько? Самое меньшее.

Он задумался.

— Ну, положим, сто сорок.

— А тех гораздо больше. Столько, что на берегу драться не будешь.

— Да я…

— Ты можешь и один кинуться. А у всех жены, дети, кое у кого очень любимые невесты. А у тебя — ни папы, ни мамы, ни деток.

— Родители живы!

— А невеста поплачет с полгодика и замуж выйдет.

— Она не такая!

— Значит, прорыдает год или два.

— Ну, один-то я на такую толпу и не полезу.

— А что будешь делать?

— Бросим весла, ляжем на дно.

— А враги уже нашли лодки, набились в них и поплыли вас резать.

— А мы встанем, схватим луки, прицелимся…

— И будете утыканы стрелами, как ежик иголками.

— А щит…

— Будет мешать стрелять из лука.

Матвей еще подумал и понурился. Что ж ты молодец не весел, буйну голову повесил?

— А хорошо было бы сделать вот что: лежать за бортами ушкуя. Внезапно высунуться из-за досок, и, молниеносно прицелившись, стрельнуть в чужих.

— Поиграть в ежа?

— Лучник за это время прицелиться не успевает. А тебе, с заряженным самострелом, много времени на это не надо. И что хочу отметить: в других землях обычно на десять ратников один с арбалетом. И вот прикинь, как на разных кораблях, в разных их местах, резко поднимаются люди, в разное время, четырнадцать человек, с неведомым для степняков оружием, очень быстро стреляют и исчезают за бортом.

Матвей уже был охвачен идеей.

— Это ведь и лодки им можно пробить!

— А они деревянные?

— Откуда у степняков что добротное, кроме луков. Сабли, и те у русских стараются купить. Или, кто побогаче, берут из дамасской стали. В неведомом Дамаске делают. Слыхал про такой?

— Я там жил как-то.

На самом деле только читал о нем. Ушкуйник разинул рот от удивления.

— Это что, страна такая?

— Крупный город.

— А где?

— Далеко на юге. Жарко там очень и сухо.

— А что за народ?

— Арабы.

— Нехристи?

— Мусульмане. Но и христиан немало.

— Католики?

— Они там православие раньше нас приняли.

— Как это?

— А так. Они прежде принадлежали Византии, Константинополю.

— Не знаю.

— Знаешь. Только называешь по-другому. У нас его зовут Царьградом.

— Да вся наша вера пошла оттуда! А у католиков Рим какой-то.

Я не стал вступать в теологические беседы, и мы продолжили.

— А тебя как туда занесло?

— Угнали в рабство.

— Кто?

— Я их языка не знаю. Потом арабам продали.

— Ты там долго прожил?

— Год.

— А как толковал с ними?

— Там был раб, украли еще пареньком из Киева. А сейчас он уже живет в Дамаске лет десять, язык выучил хорошо, переводил мне.

— А что ты там делал?

— Считал, я в этом силен.

— Кого считал?

— Числа. Меня монах в Ипатьевском монастыре учил.

— Ты из церковников?

— Да нет, просто ходил к ним. Пилил, колол дрова — в общем, делал все, что мог. А монахи объясняли, как читать, писать и считать, срисовывать с картинок (по юности любил рисовать. Самое странное, что только левой рукой. Все остальное уверенно делал правой.).

— Считать я тоже умею.

— Давай сравним.

— Давай.

Велели Олегу нести гусиные перья, чернила и бересту. Начали битву средних веков против двадцатого, в котором я учился. Начал Матвей.

— Двенадцать плюс семнадцать.

Ответ сказали практически одновременно и одинаково. Продолжил я.

— Пять плюс пять девять раз.

Смельчак схватился за перо. Этак мы считать будем до вечера… Акимович наблюдал и за нашими подсчетами, и за залом — вдруг кто позовет. Я тут же сказал ответ.

— Ты знал, — возмутился Матюха.

Негодование горело на его честном лице.

— Спроси сам.

— А вот, семь плюс пять и так пять раз?

Глаза горят, сам весел. Как же, поймал обманщика и посрамил. Триумф налицо! Ушкуйника на драной козе не объедешь. Одно слово — молодец! Всякие ипатьевцы верх не возьмут. Но веселился он очень недолго — секунды три. Удар был сокрушителен: шестьдесят. Не поверил. Схватил перо, обмакнул в чернила и бойко начал пачкать бересту. Приятно видеть этакое рвение в молодом человеке, как написал бы великий драматург Александр Николаевич Островский. Однако пара минут у парня на это ушла. Теперь он выглядел несколько обескураженным, а половой удивленным, — видимо, тоже считал.

— Может быть, это случайность?

Я, вспомнив, анекдот с бородой, ответил.

— Второй раз — это будет совпадение, а третий — привычка.

Поняли не сразу. А когда дошло, Олег ржал так, что многие жеребцы позавидовали бы. И все лошади бы присели, как от голоса Ричарда Львиное Сердце. Конец веселью пытался положить обозленный Матвей. Он велел половому стоять подальше. Но не тут-то было. Того стали звать к разным столикам, видимо желая узнать мою простенькую шутку, а заодно заказывая вино и закуску. Эта возня длилась еще минут пятнадцать. Потом, мне все это надоело, я начал зевать, и бросив детские игры, мы продолжили беседу.

— А как же ты выбрался из Дамаска?

— Убежал. А у тебя сабля из дамасской стали?

— Да.

— Дорого отдал?

— Половец хотел очень дорого, мою жизнь. Но взять не успел, срубил я его.

— Так из чего лодки у степняков?

— Делают деревянные поперечины и обтягивают шкурами коней и сайгаков.

— Пробить такую болтом нехитро.

— Да, надо поглядеть, может и верно толковая вещь.

— Рыцарские латы ей не прошибить, это конечно, минус. Но возле каждого в таких доспехах идут подчиненные ему ратники. Вот тех-то можно и достать. А ты мне скажи, как опытный воин, почему сабли приходят на смену мечам? Вроде как мечом невозможно колющий удар нанести?

— Это все вранье тех людей, которые кроме ножичка для хлеба ничего и никогда в руках не держали, никого не кололи и не резали, а любят выставлять себя опытными бойцами. Меч, он тяжелее сабли. Центр тяжести ближе к рукояти, рассчитан для двух рук. Сабля полегче, тяжесть ближе к острию. Она хороша против степных. Пока замахиваешься мечом, кочевник увернется, тебя еще достанет. Вот на рыцарей — там меч нужен, латы саблей не разрубишь. И колоть им ловчей в стыки сплошного железа. Мы с половцами и прочими кочевыми народами бьемся чаще, чем с немцами и шведами. Поэтому все при саблях. Так чем тебе помочь-то?

Ну вот и славненько, вернулись к нашим баранам, точнее к моим.

— Понимаешь, в чем дело… Опасаюсь прихода врагов из Костромы.

— Ты же убил уже двоих!

— Боюсь их главаря это не остановит. Разбойник и душегуб. А арбалет с собой таскать не будешь, да и если случайно убьешь одного, другой тебя зарежет. Поэтому хочу тебя попросить — обучить всему, что умеешь.

В голове вертелась очередная глупая шуточка: особенно замечательному счету на бересте! Ну и уже на улице, отряхивая зад после пинка, заявить голосом экспериментатора: это получилось хорошо…

Матвей сказал:

— Это нетрудно. Можем хоть сегодня начать.

Ну уж дудки! Нынче никакой тренировки не получится: он будет петь дифирамбы Елене до ночи, постоянно отвлекаясь. И уйти уже будет неудобно, обидится. Поэтому пусть бежит к своим друзьям и изливается им.

— Сегодня никак не получится — тебе нужно добыть деревянные мечи и хорошо бы плохонькую кольчугу.

— На тебе же есть уже. В запас, что ли?

— Нет, это чтобы показать действие самострела. И мне нужно за арбалетом зайти. А перед этим браться за переезд к бабушке Аграфене, у которой снял комнату вчера. Еще нужно дождаться земляка, с которым вместе решили на новом месте пожить.

— Поискать его нельзя?

— Где он бегает по нашим делам, неизвестно.

— Да, это может затянуться… И у кого из наших лежат деревяшки, знаю. А вот кольчугу нужно будет где-то поискать…, — тут новгородский орел задумался не на шутку.

Я прервал его размышления.

— Лучше скажи: ты что делаешь завтра?

— С утра иду в церковь, еще кое-куда надо сбегать, накопились последнее время дела.

Да, последнее время, он явно был не делец.

— Ну давай после обеда здесь встретимся.

— Давай.

Мы пожали друг другу руки.

— Слушай, — припомнил ушкуйник, — а вот песню, что ты пел вчера первой, можешь сейчас исполнить? Как-то тронула меня. Я заплачу.

— Денег с тебя не возьму. Написана на английском.

— Ты и там жил?

— Нет, слышал как-то давно, еще подростком.

Взял в руки домру и запел опять по-русски, а потом на языке оригинала. Корчма стихла. Олег втихую опять стал держаться поближе. Кажется, пробрало всех песней из очень далекого будущего.

Двое чисто выбритых подошли, поздоровались, попросили записать им песню. Иностранный акцент резал ухо. Выяснилось — английские купцы, пришли за медом, ворванью и пушниной. Предупредил сразу: даром ничего делать не буду. Они тут же спросили у неласкового аборигена — сколько возьмешь? Решив не баловать иноземцев, зарядил три рубля. Британцев недолюбливаю за Крымскую войну, главный итог которой — уцелевший Лев Толстой, наш национальный духовный символ. Тертые жизнью иностранцы пытались жаловаться на бедность и торговаться, но были решительно пресечены.

Я подозвал Кузьмича и спросил расчет, показывая непреклонную русскую решительность и полное отсутствие национальной доверчивости. Помявшись, англичане вынули деньги.

— Записать могу только по-нашему. Вашего языка не знаю.

— Как же ты поешь?

— Запомнил с голоса английского певца, он приезжал к нам.

Подумалось — только это было так давно…

— Запишем сами.

Рванули у нас остатки бересты, видимо решив, что с паршивой овцы хоть шерсти клок, сели писать. Диктуя заметил, что один пишет английскими буквами, а другой непонятными кривульками. Решив проявить бдительность сталинской поры, начал допрос.

— А это что за буквы? Мы так не договаривались!

Чужеземцы, чувствуя нехорошее обострение отношений, пахнущее новыми финансовыми вливаниями, быстренько объяснили, что так рисуют музыку. Международный конфликт был исчерпан. Оживившийся в преддверии доброй драки Смелый, опять начал обдумывать свои юношеские дела. Закончили и разбежались.

Глава 5

Я подался на постоялый двор. Фрол сидел с приятной женщиной, весело проводя время за бутылкой вина, закусывая лесными орешками и пряниками.

— А я уж думал куда компаньон делся, не случилось ли чего! Гляжу — нужный музыкальный инструмент купил? Садись, обмоем.

Не стал жеманиться, присел, промочил горло славным винишком. Купец представил подругу: Екатерина. Она ласково улыбнулась.

— Можно Катюша.

Обрадовавшись интересному совпадению, негромко запел песню с таким же именем сталинской поры. Женщина ойкнула, прижала ладошки к загоревшимся щекам. Кузьмич, разливая остатки винца, загомонил.

— Вот спасибо, уважил! Я с ее мужем лет пять на базаре рядом стоял, подружились. Дома у них бывал, иногда обедал. А в прошлом году он пошел за товаром в Устюг и не вернулся вместе с судном. Вышел сегодня на торг, с Гостомыслом пообщаться, а вместо него — Катя стоит. Торговлишку бросили, пошли без гомона посидеть, а тут и ты подошел. Рассказал ей о своих печальных делах, Катюша о муже. Так и сидим. У нее от Гостомысла остались дом, лавка, двенадцатилетняя дочка Берислава. А с товаром туго, приходится тут брать, прибыль невелика.

— А ты нам место на рынке купил?

— Пока денег только на ходку и хватит. Ладья и что продать, все есть.

Я мгновенно припомнил ловкость купчины к работе за прилавком и предложил.

— А давай первый товар Екатерине подвезешь?

Женщина с надеждой глядела на него, видимо, не хуже меня понимая, что этого твердолоба подбить на что-то новое — нелегко. Фрол задумался, потом выдавил:

— Это, тут думать надо… Пока вина бы взять…

Мы с Катей как-то враз поняли, что он пока бродит, ничего путного не выдумает, а вот дрянь какую-нибудь — пожалуйста. Я убежал, а она осталась его обрабатывать. Спустился в харчевню, взял еды, выпить и вернулся. Не торопился, понимая, что купец при мне будет усиленно ерепениться. Погуляв, пришел. Фрол уже глядел орлом. На меня не глядя, зарычал:

— Я уже все решил! Привезу — свалю все Катеньке и снова уйду за товаром. Денег она за это время спроворит.

Мне подумалось: ай да баба, ай да молодец! Рассказал про свои похождения. Историю в церкви пока утаил. А то дойдет до родителей Елены раньше времени, опять будут ненужные трудности. Рассказал про домик Аграфены.

— Вот и молодец, а я уж было завтра хотел бегать. Сегодня же и перетащимся.

Сидели, беседовали. Потом решили, что пора идти. Фрол тепло простился с купчихой, и мы пошли.

Прибыли на постой. Торгаш остался на улице с хозяйкой, обсуждать условия аренды. Я понес вещи в дом. Немножко повалявшись, тоже пошел на улицу. Оглядевши окрестности, взялся колоть чурбачки. Оказывается, бревна купил Егор на все заработанные деньги. Теперь до зимы для печки хватит. Мы с Фролом переглянулись: заработаем, обеспечим. Кузьмич добавил:

— Нужно прикупить крупы всякой несколько мешков, соли в запас. Вдруг осада вражеская, наголодаешься. Хоть и близко соль, а обложит враг, взвоешь.

Егорка заныл.

— Это расходы большие, пока заработаю…

Рыжебородый его метания пресек, объяснив, что втроем тут теперь квартируем. Потом пошли глядеть погреб. Он оказался довольно-таки большим и сухим. Хозяйка объяснила, что набить льдом было в эту зиму некому: хозяин поболел и умер, жила одна, впроголодь. Фрол огляделся, при свете последней свечки в доме, и мы полезли наверх на переговоры со старушкой. Выяснилось, что в дом кое-что нужно: свечи, горшки, побившиеся без хозяина, иголки и нитки. Других денег она с нас брать и не планировала, только на еду. Кузьмич этот альтруизм, бессеребренье пресек в корне и решил выдавать по полтиннику в месяц. Как она не отказывалась, вопрос был решен. После наказали нас утром будить только при пожаре, и разошлись по комнатам.

На следующий день мы с ушкуйником встретились у корчмы. Оба были сытые, поэтому пошли сразу за город, где можно было тренироваться спокойно. Я нес арбалет, Матвей две хорошо обструганные деревяшки и пробитую в двух местах кольчугу, на поясе обычная его сабля. По дороге он рассказывал про то, как с утра прыгал возле церкви. Елена не заставила себя долго ждать. Увидев его, прибавила шагу и налетела как ураган. Сразу обхватила двумя руками, стиснула. Затем отвела за церковь. Старуху отослала на службу. Ее невнятные и негромкие речи пресекла жестким: Бог простит! Бабка, до выхода народа, больше не мешалась. А они стояли, говорили и миловались. Видимо, обнимались и целовались. Она говорила, как вдруг вчера сильно полюбила, он пел похожие песни. Рассказала, что вчера горевать, даже для вида, не могла. Летала как на крыльях. Радость и счастье переполняли ее, душа пела. Такого веселья у девушки не было никогда.

— А нищие?

— Они туда и не заходят.

Потом Матвей проводил любимую до дому. Елена рассказывала про свою ранее не интересную жизнь, о глуповатых подругах, трогала саблю. Бабушенция молча плелась сзади. В общем, встреча пролетела незаметно.

— И, видимо, ты был прав. Теперь ее силой тащить не надо, пойдет куда надо со мной.

О главном плюсе, я даже и не взялся с ним рассуждать, молод еще. Девушка идет замуж не потому, что подруги выходят, а она отстает, не из-за любопытства: а что, а как… Хочет замуж по сильной любви. Усиливает эффект необходимость таиться, обманывать родителей. Поговорить обо всем можно только с ним, с желанным. У девицы с бедным жизненным опытом это обостряет чувство многократно.

— А что твои друзья ушкуйники?

— Радуются, что отошел от уныния. Скоро в поход идти, сидим из-за того, что у Авдея в ушкуе нелады. И вдруг я — из-за какой-то там купеческой дочки так сник! Хотели уж тащить меня к ведунам. Но тут вдруг господь послал певца.

Теперь и я заинтересовался.

— А что за люди ведуны?

— Они видят болезнь и лечат, не прикасаясь к больному.

— А как это?

— Как это у них обычно делается. Посмотрят, поводят руками — и готово.

— Вроде целителя?

— Нет. Тот все выспросит, тебя где надо пощупает, каких-нибудь травок или воды целебной даст. Глядишь и полегчает. А ведун и не прикоснется, а полегчает обязательно. Чаще всего, вылечит. Но их очень мало и берут дорого. Вот народ и бегает — то в церковь, то к знахаркам, то к целителям.

Я задумался. Еще в «Скорой помощи» заметил в себе необычные способности: иногда угадывал будущее, практически всегда знал диагноз без всяких исследований и обследований, как-то странно действовал на людей. Всем делалось легче. Многие даже просили, требовали: не уходите, мне при вас легче! Объяснял это своей замечательной выучкой, врожденным умом и обаянием. Но и само лечение иногда проходило как-то странновато. Откуда-то знаешь, что именно этого больного лечить так, как предписывает официальная медицина вредно, иногда даже убийственно. Никогда не брался доказывать, что я прав. Все это было как-то ненаучно, необъяснимо. Что-то доказывать — только нарвешься на какие-нибудь санкции от руководства, не улучшающие твою и без того нелегкую жизнь. Приедет, бывало, бригада после меня, полечит как положено, а больной почему-то умирает. Да, надо как-то после этим заняться. Очнулся, оказывается уже пришли.

— Показывай арбалет.

— Сразу на кольчуге?

— Просто так я у булгар видел.

— Это где?

— В обычных местах, на Волге.

— И давно они здесь?

— Всю жизнь. Мы их немного пограбили, потом они откупились. А перед этим постреляли кто из чего — булгары из арбалетов, мы из луков. Сразу стрельнем или еще чего надо?

— Хорошо бы какой-нибудь чурбачок.

— А вон стоит — мы в него пускаем стрелы из луков.

— Пойдет. Смотри как самострел заряжается.

Матвей посмотрел, зарядил сам — действительно несложно.

— Можно, я еще и кольчугу сам пробью?

— Конечно. Только ее желательно сразу на деревяшку одеть, а то как болт двойную пробьет, не знаю.

— А расстояние какое лучше взять?

— Лишь бы попал.

Ратник еще отошел, я натянул железную защиту на дерево. Он прицелился — не промахнулся. Подошли. Смелый попытался вытащить болт, не получилось. Теперь его вырубать надо, и это с тридцати-то шагов!

— Если думаешь им биться, лучше посоветоваться с кем-то поопытнее меня.

— Найдем человечка, видел таких среди княжеских дружинников. Ты смотрю нынче без кольчуги?

— А зачем она здесь?

— Привыкать в ней биться. А носить тебе ее надо, пока главный враг твой жив. Одевай пока эту.

Я взялся возиться, а он изрядно отошел и всадил очередную стрелу в чурбак.

Ну ладно, теперь начнем мое обучение. Мы взяли палки. Боец показал удар саблей по шее. Я еле-еле увернулся. Он одобрил:

— Реакция у тебя хорошая. А теперь по-настоящему.

Деревяшка молнией взметнулась и легонько хлопнула меня по шее. Я упал духом. Такие скорости мне недоступны. Матвей перекинул палку в левую руку. Исход тот — же.

— Ты не расстраивайся, все так начинали. Правда, таких бойцов, как мы, ушкуйники, на Руси немного. В других землях вообще не встречал. Смотри, как мы обычно бьемся.

Он подошел к одиноко стоящему дереву и начал показывать. Каскад ударов, поворотов, приемов. Плюс работает свободная рука, обе ноги. Повороты, приседания, удары назад, вбок, уклонения. Да, такое и в кино не в каждом увидишь. Я вспомнил про редкое умение и спросил:

— А двумя мечами сумеешь?

— Меня учили. Дай пока твою палочку.

И понеслось. Прямо танец с саблями какой-то. Вот такого не видал никогда и нигде! Ниндзя и ассасин в одном флаконе. Матвей после спецпоказа был также бодр и свеж. Ни покраснения лица, ни малейшей одышки. Наверняка нормальное артериальное давление и замечательный пульс — уровень мастера спорта международного класса, причем в десятиборье.

— А ты плавать умеешь?

Современные мне авторы в 21 веке на основании авторитетных источников доказывали, что русские в средние века боялись водяных, русалок еще там кого-то, и купаться в водоемах наотрез отказывались. Вот есть баня, в ней и сиди. Ушкуйник даже удивился моему странному вопросу.

— Я, как и все, плаваю с детства. А у вас, в Костроме, это что иначе?

— Да также, также…, и подводная всякая нечисть не пугает?

— Детские сказки.

Спрашивать про рукопашный бой, я счел неуместным.

— Ладно. Держи палку, продолжим. Теперь бей меня. Да не так, а очень быстро, резко и в полную силу.

Мой удар он пропустил, нагнувшись, и легко стукнул меня сзади. Вот на отработку этого приема: как уклониться, как ударить сзади саблей, мы и потратили следующий час. К концу этих забав, Матвей был свеж как огурчик. Я дышал часто-часто, потрогал щеки — горят. Добрел до чурбачка, упал.

Добрый молодец объяснил, что ежедневная общефизическая подготовка мне необходима. Договорились встретиться завтра, Он убежал. Посидев после этого и отдышавшись, взял арбалет и побрел к дому.

Фрол где-то рыскал. Мы с Егором поели, взяли музыкальные инструменты и пошли на торг. Там встретили наших. Зашли, попели, сорвали денег. Отчалили отдохнуть. Я поинтересовался, умеет ли кто писать стихи. Тут же выставили поэта-песенника. Прыщавый паренек прочитал несколько виршей. Не Пушкин, но в целом неплохо.

— Мастер, а что песни уже закончились?

— Музыку я напишу, а те люди, что делали тексты, сейчас далеко.

— А на заказ напишешь?

— Не пробовал, но, если будет время, — можно попытаться.

Не буду же я объяснять коллективу, что не пою многие прекрасные песни из-за наличия в них слов трактор, колхоз, телефон, велосипед, танк и так далее, которые еще не появились. А менять их я не ловок. Пошли выдавать песни дальше. Периодически переходили с места на место.

К концу рыночного дня подошел мелкий и юркий купчик, назвался Дорофеем, и предложил спеть на его именинах. За работу предложил хорошо покушать со слугами. Да, это немножко запоздало. Ответ был решительным и непреклонным.

— Вот сам с ними и поешь.

— Я еще с собой дам!

— Нищих на паперти хватает, им и дашь.

— Можно и денег, — разошелся жадюга.

Наконец-то настоящий разговор.

— Сколько?

— По полушке каждому.

Не тратя больше времени на пустой треп, отвернулись и заиграли. Он ушел. Допев, поделили заработанное и засобирались по домам. Вдруг откуда ни возьмись… появился Дорофей. Предложил полтину.

— А сколько песен хочешь?

— Пока я не отпущу!

— Зато мы тебя, с твоей скаредностью, уже отпускаем.

— Сколько хотите спеть?

От скупости аж бороденка трясется.

— Пять песен. И стоить это будет рубль.

— Очень дорого! И этого пения очень мало!

— За полтинник повтор прежней или исполнение новой. Хочешь плати сам, желают гости — их деньги.

Он задумался. Перевалить на кого-то расходы — эта мысль его грела. По ходу поедим, с кем, неважно. Одобрив эту идею, Дорофей выдал полтину задатка. Для этого опять пришлось надавить, что мы тебя не знаем, вдруг передумаешь…

Глава 6

Мы с Егоркой двинулись ужинать. В дороге я поднял интересующую тему: где найти ведуна.

— Есть недалеко, могу показать.

Дошли быстро. Обычный небольшой домик. Собак нет или спрятаны. Калитка не заперта, дверь в дом открыта настежь.

— Ты, мастер, иди. Я лучше тут погуляю. Перед этим только подумай — может лучше к целителям пойдешь. Дешевле, это точно.

— Ладно. Хочешь тут посиди, хочешь беги к бабусе.

Егорий умчался как ветер, а я пошел внутрь. Очередей тут не было. Да и людей было не видно. В доме было очень тихо. Не найдя хозяев, я подал голос: эй, кто-нибудь…

Вышел мужчина средних лет. Волосы светлые, перехвачены металлическим, похоже серебряным обручем. Телосложением крепок, повыше меня. Одет в светлые рубаху и штаны. Ремня сверху нет.

Поздоровались, и он начал свою деятельность. Поводил руками возле меня. Велел присесть. Я охотно выполнил команду, устал за день. Ведун опять что-то поделал, но уже как-то иначе. Спросил:

— Зачем пришел? Болезней у тебя нет.

Да, в мои тридцать лет, кроме гриппа и ОРЗ, заболевания меня и в прежней жизни не тревожили.

— Хотел поговорить.

— Время есть, говори.

Я рассказал про свои странности. Он немножко подумал.

— А как к тебе относятся кошки и собаки?

— Собаки как ко всем, а вот с кошками тоже что-то непонятное…

— Давай поподробнее.

— Коты постоянно жмутся и пытаются приласкаться, а кошки сразу прыгают на колени, мурчат и согнать их совершенно невозможно. Хозяева, которые их вырастили, поражаются. У нас он (она) к чужим вовсе не подходит, прячется. К нам-то идёт крайне неохотно, по настроению. Иной раз прячется целый день, выходит только поесть и на улицу. А к тебе, ну как к родному, самому любимому. А я к кошкам отношусь довольно-таки холодно. Вот собак люблю.

Ведун был сильно заинтересован.

— Это надо проверить.

Громко крикнул.

— Василиса!

Никаких кис-кисов. Позвал всего один раз. Слабо верилось в приход гордого зверька. Это не обожающая хозяина собака. Через минуту в комнату вплыла серенькая кошечка.

И тут она почуяла меня. Вальяжность исчезла как по мановению волшебной палочки. Кошка в мгновение ока оказалась у меня на коленях и стала издавать привычные утробные звуки. Она явно нашла место для получения счастья, и теперь его выражала. Нетрадиционный лекарь был поражен.

— Думал, ты преувеличиваешь… Даже у нас это — большая редкость.

Я, как обычно, восторга не почувствовал. Годами работал в «Скорой помощи» и навидался всяческих зверей. Мурки были особенно многочисленны. Женщины их ужасно обожают. Вот им бы эту кошачью любовь. А мне она в жизни без надобности. Здесь ранее кошек и не видел.

— А как ты внушаешь людям?

— Что ты имеешь в виду?

После коротенького разъяснения стало ясно, что речь идет о гипнозе.

— Да пару раз пробовал, вроде получалось.

— Что еще можешь добавить?

И вспомнилось, что старославянский сильно отличался от разговорного 20–21 веков. А тут отлично понимаем с народом друг друга. Как-то думал об этом на досуге, вспоминая незабвенное «Слово о полку Игореве», которое читать было невозможно. Сбивчиво рассказал об этом, опасаясь разоблачения своего попаданства. Но — обошлось.

— Вещие сны видишь?

— Крайне редко.

— А будущее можешь предсказать?

— В детстве и ранней юности получалось, сейчас уже нет.

— Ты лечишь людей?

— Раньше — да, теперь подался в скоморохи.

— Интересно, интересно… Мне надо обсудить с остальными. Ты-то сейчас чего хочешь?

— Может быть обучите чему-то полезному? Петь уже надоело. Вдобавок дело ненадежное: простыл или сорвал голос и привет, что хочешь — то и делай.

— Подумаем. Приходи завтра после полудня.

Обнадеженный, пошел на квартиру. Застал там Аграфену и Егора. Старушка захлопотала и через пять минут уже кормила. Отнюдь не как в русской народной сказке про кашу из топора: мне бы поесть! Там на гвоздик повесь… С удовольствием поел, попутно выяснив, что полдень в этом веке — это после 16–17 часов. Да, у нас это пораньше.

Поговорил с ней о прежней жизни. Дети умерли от какой-то эпидемии лет десять назад. Взрослых эта болезнь не затронула. Сами переехали в Новгород из Ярославля, вся родня осталась там. Так что теперь, после смерти мужа, источников дохода, кроме сдачи комнат внаем, нет и не предвидится. Слава богу, появился заботливый и работящий Егорушка. Нашел постояльцев, завез дрова, накормил и прочие дифирамбы. Наступил вечер. Пришел Фрол. Стал рассказывать. У него все готово, завтра отплывает. Был в гостях у Катюши. Там и отужинал. Очень хвалил еду, обстановку в доме и прочее, прочее, прочее… Эти двое, бабушка и купец явно влюблены в тех, кого восхваляют. Вдобавок у старушки появился человек, который о ней заботится, а у купчины — женщина, при которой он не испытывает подчиненного положения. Все счастливы.

Только у меня никакой личной жизни. У других попаданцев это как-то иначе. Темнело. Мы разошлись по комнатам.

Следующий день шел по плану: сначала меня гонял Матвей, потом я пел на рынке. Встретили других скоморохов. Те выглядели иначе, чем мы. На них была очень яркая цветная одежда: длинные колпаки с бубенчиками, рубахи — каждая половина своего цвета, пояса из ниток, переплетенных между собой. Песни были абсолютно иные, чем у нас. Лица намазаны неведомыми мне красками. Этим скоморохам деньги совали охотнее, чем парням до меня. Были у них и соленые шутки, один показывал жонглирование. Да, на какой-нибудь праздник, конечно, охотнее позовут этих разноплановых профессионалов.

Мои музыканты, на них глядя, только вздыхали. Домра у них, кстати, тоже была. Звучала она, правда, похуже моей, но народ может и не отличал. Пели из семи человек трое, у одного голос гораздо сильнее моего, другой немножко фальшивил. Мужики разного возраста. Отошли, поговорил со своими молодцами. Узнал много нового. Скоморохи на одном месте обычно не сидели, постоянно двигались по разным городам, попутно работая в деревнях. В городах место постоянно меняли, особенно любили площади.

Спросил своих ухарей про их дополнительные таланты и умения. Один высунулся — я тоже петь могу, другой показывал один фокус. Это было все. Да, негусто, народными талантами не блещем.

Ткнул в голосистого.

— Давай пой.

Тот растерялся.

— А что петь-то? Назвал и напел ему одну из своих песен. Он спел. Конечно, не Лещенко и не Магомаев, но не фальшивит, голос не гадкий. В общем, певец типа меня. Приемлемо, сойдет подменить.

— А много ли песен успел выучить?

— Три, — ответил паренек.

— Споешь сегодня, по моей команде.

Фокусник обмишурился: попытался вынуть монетку у другого из-за уха, получилось очень дурно, все увидели, как он ее зажимал в руке. Но есть тяга к этому делу, уже хорошо. Я вспомнил один детский фокус, его могут делать все. Сказал своему Кио:

— Напомни мне после обеда, расскажу тебе кое-что.

Жонглеров, акробатов, мимов не оказалось. Спросил у своего рифмоплета, как у него дела. Тот вынул бересту. Прочел. Очень хорошо.

— Держи мне перед глазами.

Напел на одну иностранную мелодию. Получилось очень неплохо. Мои оживились.

— Мастер, как вы быстро это сумели!

— Да написал давно, а хороших слов не было.

Поэт сиял. Пошли петь по базару дальше. По моей команде молодой стал петь вместо меня. Получилось очень неплохо. На первой песне он еще смущался: с трудом начал, голос дрожал. Две оставшиеся исполнил уверенно.

После обеда рассказал доморощенному чародею фокус. Держишь в руках пакетик из бересты. Кладешь в него монету. Показываешь денежку в открытом пакете народу. Не торопясь смыкаешь. Потом открываешь. Монеты нет. Объяснил, как сделать. Парнишка не сразу понял.

— Мастер, мне бы увидеть…

Такие люди, со слабым абстрактным мышлением, тоже не редкость. После долгих объяснений с эмоциональным участием коллектива в виде криков и оскорблений фокусника, вроде понял.

Пошли играть и петь дальше. Когда все переделал, пошел на встречу с ведуном.

Кроме вчерашнего знакомого были еще двое, тоже с серебряными обручами и длинными волосами. Бороды у всех коротко подстрижены. Присели в большой комнате кружком и понеслось. Вопросов было море, очень часто неожиданных. Когда научился читать и писать, что и как умею лечить, почему хожу в кольчуге, чем болел раньше, как вижу, слышу, чую запахи.

Что знаю о Солнце, Земле и Луне, кометах, приливах и отливах и многое другое. Выяснили отношение к церкви, ее служащим, обрядам, молитвам. Спросили, что знаю о других религиях. Особенно удивил буддизм. Вникли подробно, особенно в переселение душ. Спросили, верю ли я в это.

— Насчет животных не знаю, а вот человеческая — в этом уверен.

— Сам видел?

— Люди, которым верю, знали таких, с знаниями из прежней жизни. Они узнавали прошлых родственников, показывали им спрятанные деньги в их домах, начинали говорить на неведомых в тех краях языках.

— Где это все вызнал?

— В Дамаске. Они еще говорят, что христиане раньше тоже в это верили. Но церковникам это было ни к чему, пресекли.

Собеседники покивали. Сами, видно, сталкивались с произволом священнослужителей. Я тоже задал вопрос об отношении к ним церкви. Ответ был коротким и ожидаемым: слуги дьявола. Подумалось: как и скоморохи.

Отдельно взялись за мою внушаемость. Рассказал, что со мной работали два профессионала, зарабатывающих этим деньги (меня пытались полечить от юношеского невроза) — безуспешно. Юноши и девушки рядом впадали в сон и выполняли все, что скажут. У меня даже руки не теплели. Один ведун встал, обошел кругом, осмотрел.

— Не против ли ты сейчас?

— Только за.

Попросил встать. Начал очень уверенно, видно самый опытный и сильный в этом деле. Мужчина не водил руками, не качал перед носом цепочку с кольцом и так далее, а просто глядел в глаза. Длилось это минуты три. За это время я, устав, отводил глаза дважды, немного поворачивал голову. Никакого воздействия на мозг не ощущал. Он отошел, сел на место.

— Реакции у Владимира нет.

— Так у тебя разве бывает?

— Скоморох пока первый.

У нас в 21 веке считается что пять процентов людей не поддаются гипнозу. Но в одном месте как-то мелькнуло, что есть гипнотизеры, для которых не внушаемых нет. Ну, я не эксперт. Ведуны переглянулись, сказали — берем. Один встал и скомандовал.

— Идем со мной.

По дороге рассказал, что его зовут Игорь, ведуном он уже девять лет. Раньше был гончаром. Ему сорок два года, живет с женой. Дочь уже выросла, замужем, внуков почему-то нет. Собак очень любит. Дошли быстро. Ведун постучал в калитку. Псина было подала голос, но услышав говор хозяина, стихла. Через некоторое время ласковый женский голос спросил:

— Кто там?

— Это я.

Калитка распахнулась. Симпатичная женщина повела нас к дому.

— Поужинаешь или работать будешь?

— Он, Люба, не лечиться. Поедим.

Собака была здоровенная, лезла в ноги. Хозяйка цыкнула:

— Потап! На место!

Тот сразу же убежал в будку. Обученный.

А то на вызовах неоднократно сталкивался с такими псами, которые лезли пообщаться. Хозяева на требование убрать собаку, отвирались всячески: она добрая, вас не укусит. Видя, что это не прокатывает, все-таки прятали. Хотя были случаи, что говорили: нас может и укусить, мы ее боимся. Тут я поворачивался и просто уходил, если собака была крупная. Тогда народ предпринимал что-то умное, чаще всего просто выманивал своего зверя в другую комнату. Сам я собак ужасно люблю и не боюсь, но раз на вызове увидел у женщины такую ужасную рану на предплечье, нанесенную собственным псом, что аж меня, видавшего виды, на секунду повело.

Мы прошли в чистенький и ухоженный дом. Везде чувствовалась внимательная женская рука. Любовь пошла накрывать на стол. Мы пока ополоснули руки, умылись.

Сели ужинать. Ели уху, что-то мясное с кашей из чечевицы, посыпанной зеленью, пили воду. Готовили здесь вкуснее, чем у Аграфены. Ведун и его жена оказались общительными и веселыми. Муж фонтанировал шуточками, мы с Любой смеялись.

После еды мы с Игорем вышли на улицу, расположились на лавочке. Потап подбежал к нам. Был он серо-черного цвета, красивый. Хозяин стал с ним возиться.

— Потапыч, Потапка — говорил Игорь, гладя пса по голове.

Я спросил:

— Можно мне ему чего-нибудь дать?

— Тебе — да.

Протянул собаке, прихваченный с ужина, кусочек мяса. Красавец посмотрел на хозяина.

— Можно!

После разрешения, пес обнюхал меня и аккуратно взял с ладони угощенье.

— Сытый?

— Нет, обученный.

Ты у меня учится будешь, я тебе верю. А чужой может и отравить. Он обучен и с земли ничего не брать. Мало ли что. А мы с ним гуляем каждый день. Выходим за город, там он и бегает. Раз ограбить меня там хотели трое. Одного Потап придержал, как он любит — за горло, двоих я побил.

— А что же они у тебя отнять хотели, кошель с деньгами? Вдобавок ты с крупной собакой был.

— Деньги я с собой ношу редко, все обычно Люба покупает. Но я в добром кафтане был, обруч серебряный с головы не снимаю. А собака не каждая хозяину защитница. Иная только полает. Вдобавок Потап в сторону отбежал, за кустами его не видно было. Это он услышал чужие голоса и подлетел.

— А кто его командам учил?

— Да кто, кроме меня. Выглядит он еще необычно — ушей и хвоста нет. Я его на рынке купил, говорили — волкодав.

Подумалось: вот оно начало питомника среднеазиатских овчарок. Мы такую красавицу с женой держали. Ее даже и учить особенно не требовалось — умница схватывала все на лету. И окрасом на Потапа была похожа. Ведун добавил.

— Учить тебя буду здесь. Место тихое. Детей маленьких и шумных нет. Ходит ко мне, кроме больных, кто-то очень редко. К подружкам жена бегает сама. К нам они не идут, меня боятся — думают сглажу.

— А учиться долго?

— Я за три месяца освоил. Другого мужики год учили. Он потом уехал из Новгорода. Несколько человек пытались обучить — не получилось. Так и работаем втроем. Так что получится ли у тебя, бог его знает. А с чего ты решил, что говорил раньше иначе? Костромские купцы отличаются только оканьем.

Я некоторое время подумал. Не хотелось говорить, но и таиться от человека, который будет возиться с тобой и твоей душой долго, не хотелось. Ну, рискнем. В случае чего уеду, если тут доймут.

— Ты понимаешь, Игорь, я не хочу, чтобы кто-то, кроме тебя, об этом знал. Ни Любовь, ни другие ведуны, не говоря уже о чужих людях. Если ты в себе не уверен, лучше эту тему закрыть.

Он подумал. Затем спросил:

— Ты может против Новгорода чего задумал?

— Нет. К вам это не имеет отношения.

— Тогда говори.

— Жене особенно это говорить нельзя.

— Почему?

— Она сколько-то потерпит, а потом под страшным секретом и какой-нибудь жуткой клятвой доверит лучшей подруге. Придется мне из Новгорода убегать.

Игорь еще поразмыслил.

— Может быть… Ладно, начинай.

Я вздохнул и стал говорить.

— Прибыл к вам не из других краев, а из другого времени.

Ведун удивился.

— Разве так бывает?

— Теперь точно знаю, что да.

— Но родился тут на Руси?

— На несколько сотен лет позже вас в будущем.

— Ты там умер?

— Нет, я перенесся в чем был. Потом одежду купил новую. Часы вот оставил себе. Окружающие думают, что это браслет.

Отстегнул с руки, дал ведуну поглядеть. Тот их рассмотрел.

— Цифры на беленьком кружочке, три тонкие палочки…, одна двигается!

— Другие тоже, но медленнее. Если часы сейчас оставить, через сутки они встанут и перестанут показывать время.

— А как они его показывают?

Я объяснил.

— По солнцу же видно.

— А если дождь или снег целый день? А зимой еще и темнеет рано.

Он потупился.

— Действительно. А зачем их три?

Объяснил. Затем рассказал про нашу жизнь. Он обалдел. Объяснил, что в Дамаске я никогда не был. Все мои знания и умения из другого мира. — А что будет с нами?

— Если бы я знал хотя бы какой сейчас год. Игорь сказал.

— У нас совсем другой счет.

— А какой?

Объяснил. Он подумал, сказал — иностранцы так считают. Эх я лопух! Не потолковал с англичанами, пел, понимаешь ли.

— Но я могу сказать по их счету, — ободрил ведун.

— Откуда знаешь? Пришел на этих днях швед полечиться от страшной головной боли, сказал случайно. Помню совершенно точно. Сейчас 1094 год.

Теперь обалдеть пришлось мне. Седая древность. Русь расколота на княжества, христианство уже почти сто лет, до монголов лет сто пятьдесят. Вот я где…, то-то никаких князей Давидов и не помню. Отвлек Игорь.

— А что будет со мной и с Новгородом?

— Ближайшие лет сто пятьдесят никаких изменений. До нас еще почти тысяча лет. Так же стоят Русь и Новгород. А вот изменения жизни очень большие. Я до пятидесяти с лишним лет лошади вживую и не видел, только на картинках.

— А у вас они передохли что ли?

— Они есть, но их очень мало. Нужды в них нет. Любители выезжают покататься.

— А вы все пешком ходите?

— Между поездками на машинах — да.

— А что за машины такие? И кто их таскает?

— Из живых — никто.

И я, как мог, стал рассказывать о двигателях: внутреннего сгорания, паровых, электрических.

— Откуда же они взялись?

— Человек сам за двести лет и придумал.

— Не дьявол дал?

— В дьявола у нас мало кто верит. В бога — больше. Есть самолеты. Летают по небу.

— Далеко?

— За тысячи верст. Если ехать далеко, люди летят.

— Так не бывает!

— Сейчас — конечно. А я так вырос, привык. Воюем совершенно иначе, чем вы. Мечи, сабли, алебарды, луки в прошлом. Пришло огнестрельное оружие.

— Это как?

Коротенько объяснил. Игорь подытожил.

— Все, хватит. Голова уже опухла, пора расходиться. Завтра приходи так же, сразу ко мне. Теперь я понял, почему рассказывать об этом нельзя. Мы, ведуны, спокойно ко всему относимся. Церковь проклянет, люди быстро убьют. Скажешь кому другому, останется только бежать.

Мы простились, и я пошел домой. По дороге думал: вот или появился человек, которого можно спросить, о чем угодно, или придется убегать. У нас новости были в том, что Фрол завтра уплывает в Ярославль с караваном. На нашу ладью пустил двоих купцов. Отсыпал мне половину арендной платы. Я от ужина отказался и ушел спать.

Матвей утром рассказал, что Елена имитирует дома депрессию, мать уже забеспокоилась. Он скоро уплывает. Вернется или нет, как всегда неизвестно. Поэтому нашел старого ушкуйника, пока он меня поучит.

— Дорого встанет?

— Месяц — десять копеек.

— Почему так дешево?

— Из уважения ко мне и моему отцу.

На рынке подошел Дорофей. Именины завтра в полдень, быть всем и трезвым. Сразу появилось желание прийти сильно пьяными всем. Молодцам эту шутку решил не говорить — неизвестно как воспримут. Спросил, что у них поют для именинника. Оказалось, такой единой песни нет. Велел поэту до завтра написать и отправил домой заниматься. Хорошо было бы вставить имя Дорофей.

Певец освоил еще одну песню. У фокусника движения пока нет. К обеду подошел один из вчерашних скоморохов. Минут тридцать послушал, спросил кто пишет песни. Узнав, стал звать меня влиться в их коллектив. Ребята глядели с постными лицами. Я отказался. Сказал ему, что есть еще парень, который пишет стихи.

— Может с вами пойдет?

— А где он?

— Завтра будет. — Спросил его, — может у нас что не так по сравнению с вами? Мы-то этом деле недавно.

Профессионал немножко подумал и сказал:

— Одеты вы неярко. На нас глядя, у народа сразу внимание появляется. Многие на бубенчики уже улыбаются. Шуток у вас нет, народу скучновато. А у нас и сценки смешные есть. Церковь нас за что не любит? И попы иной раз в числе действующих персонажей бывают. Не приплясываете.

Скоморох пообещал подойти завтра, простился и ушел.

Я, чтобы подумать, поставил петь молодого. Игра на домре мне думать только помогала. Одежду мы разом не сменим — просто нет денег. Хотя кому-то, пока одному, можно сделать бубенчики на шапку. Пока не пришивать, а как-то прикрепить.

С шутками похуже. Я местных реалий толком не знаю, может парни чего выдумают. Хотя можно рассказать какой-нибудь анекдот, которых я знаю массу.

Насчет приплясываний надо спросить у ребят, или пойти поглядеть, как это делают скоморохи. Подобрал ветхозаветный анекдот и решил попробовать немедленно. По реакции народа пойму, можно ли эту идею использовать. Песня окончилась. Вышел вперед, привлек к себе внимание коротким проигрышем из Барыни, и начал говорить:

— В одной семье жил немой мальчик. Слышал вроде хорошо. Как-то вечером подошел к отцу и сказал: там в калитку кто-то стучит, а собака молчит, спит, наверное. Что же ты семь лет молчал? Повода говорить не было.

Народ хохотал от души, мои не отставали. Слышались крики: еще, давай еще! Подождав, пока смех уляжется, рассказал еще парочку. Эффект был тот же. Метод был действенный. Стали петь дальше. Перед обедом, когда шли в корчму подешевле, подальше от рынка, молодежь галдела:

— Мастер, какие у тебя смешные короткие истории! Мы таких и не слышали.

Я шел и думал: и денег дали побольше.

— А у вас есть кто-то с забавными шутками?

Показали на Егора. Рассказал народу идею с колокольчиками. Парни одобрили. Двое сказали:

— Пришьем хоть завтра.

— А где их взять? В церкви, может, надо будет воровать?

Замахали руками: окстись, старинушка! После обеда покажем.

Спросил насчет умения плясать.

— Да все умеем.

Остановился, начал играть.

— Показывайте.

Действительно, получалось у всех сносно.

— Будете делать так кто-нибудь один на каждой песне. Играть в это время не будете. Егор будет командовать.

После обеда зашли и купили два колокольчика. После того, как отпели, отплясали и рассказали еще три раза по два анекдота, я поделил большую, чем обычно сумму, и мы разошлись.

У дверей калитки меня встретил Игорь, провел в дом. Я с напряжением ждал, что он скажет по поводу вчерашней беседы. Возможны были варианты. Он мог просто выслать меня из дома и своей жизни, начать беседу о будущем, мне не интересную и тому подобное. Однако мужчина повел себя иначе.

— О вчерашнем — не будем пока говорить. Сегодня начнем пытаться будить в тебе ведуна. Если у меня не получится, пойдешь к остальным двоим умельцам. Разбудить не выйдет — целителя из тебя не будет. У нас многие так прошли. Ну что же, что будет, то и будет. Ты ел после работы?

— Нет пока, к тебе торопился.

— Ты мне нужен в полной силе и сытый.

— Я сбегаю в кабак, тут есть недалеко?

— Покушай у нас, Люба сегодня пироги пекла с разными начинками.

Он позвал жену, мы согласовали, что будем есть, и пошли в столовую. Покушав, немножко передохнули во дворе. Погода стояла исключительно приятная. Я рассказал ему об улучшениях в ансамбле, анекдотах. Он заинтересовался: ну перескажи парочку. Посмеялся от души.

— Давно так не веселился. Сам придумал?

— В будущем их тысячи. Народ делает. А я был любителем, знаю их много. Не все, правда, сейчас пойдут. Пришлось выбирать.

— Рассказываешь ты их замечательно, прямо заслушаешься.

Минут через двадцать мы пошли на испытания. Ведун посадил меня на кушетку. Кровать хозяина стояла в отдалении. Игорь принес здоровенный горшок с водой, поставил в ногах. Заметив мой недоуменный взгляд, объяснил.

— Вдруг сознание потеряешь, положу и оболью.

Разумно. Сам присел на табуретку слева от меня. Предупредил, чтобы сидел молча. Никаких почему, зачем, как и других разговоров. Что надо, спросит. Я кивнул. Было видно, готовится работать человек опытный. Мой контроль не нужен.

Он начал. Сначала долго глядел мне в глаза. Потом спросил:

— Сердце бьется редко. Это всегда так?

У меня обычный ритм сердца 45 ударов в минуту. Для другого это была бы какая-нибудь болезнь. У нас так идет по наследству — у матери точно так же. Такая наследственная аномалия редко, но бывает. Причем, мы отлично себя чувствуем, можем хоть бежать три километра, хоть работать без устали.

Поэтому я просто кивнул. Потом ведун начал водить вокруг меня руками. Эффекты были неожиданными. Бросало то в холод, то в жар. Вступали странные ощущения то в руки, то в ноги. Появлялось сердцебиение. Проходил какой-то период времени и сердце замирало. Начинал вдруг бурлить кишечник, появлялась тошнота. Потом перешло на голову. Странные ощущения то в затылке, то в висках. Охватывало лоб, макушку. Предметы виделись нечетко. Затем зрение обострялось. Наезжали волной запахи. Слышались неведомые речи. Вспоминались истории и картинки, забытые давным-давно. Появлялось знание о многом и уходило. Наезжала безумная радость, через некоторое время заменяющаяся на глубочайшую печаль, тоже уходящую. Немели то руки, то ноги. Подергивались в судорогах пальцы рук, мышцы живота. Появлялись неземные виды и существа на странной технике… От земли были видны отходящие разноцветные линии, перекрещивающиеся между собой. Играла величественная музыка, сменявшаяся какофонией. Необычайные идеи охватывали все мое естество. Бешеная отвага заменялась жутчайшей трусостью. Неистовая любовь сменяла дикую ненависть. Веселье и уныние. Невероятные голод и жажда, сильнейшее половое чувство. И многое, многое другое. Приходили вообще неведомые ощущения. Это длилось, длилось и длилось… Вдруг пришло какое-то озарение. Все мои знания о человеке, и старые, и неизвестно откуда взявшиеся новые, сплелись воедино, человеческий образ изменился в моих глазах. И дикая, необузданная сила чувств и ощущений. Я, бывало голодал по шесть дней, испытывал лечебный метод, несколько раз влюблялся очень сильно, но такой яркости ощущений не было никогда.

Игорь вздохнул и закончил, пошел лег. Я тоже прилег, посмотрел на часы. Ведун работал около трех часов. Ого-го! В голове звенело. Отдохнули с полчаса молча. Я все видел как-то иначе. Иные краски, звуки, запахи. Пришла какая-то новая сила в душу. Присели. Игорь подошел, спросил:

— Не плохо тебе?

— Нет. Но какая-то слабость в руках и ногах.

Он сел рядом.

— Поговорить можешь?

— Да.

Тут он начал расспрашивать, что новое появилось? Я стал рассказывать об эффектах. Ведун иногда уточнял. Потом велел:

— Гляди на меня. Что нового видишь?

Я внимательно его оглядел. Сказал:

— Если приглядеться, видны разноцветные пульсирующие линии вокруг тела.

— А здесь какая главная?

Он коснулся пальцем лба.

— Тут горит основной огонь, как костер. По всему телу на линиях — маленькие огоньки, как разбросанные угольки мерцают, он и больше, и ярче.

— Ну ты и силен! Я вначале гораздо меньше видел.

Игорь обнял меня, прижал и подержал.

— Вот и появился новый ведун!

Он растрогался, смахнул непрошенную слезу.

— Это такая редкость!

Потом задумался.

— Может в будущем это обычное дело?

— Да нет, то же самое, что и у вас. Человек за тысячу лет практически не изменился.

— Пойдем, поедим и водочки выпьем. Сегодня — надо, — пресек он мои возражения. — Ночевать тут останешься, у нас. Нечего бродить в таком состоянии. А водка в доме всегда есть.

Я почувствовал голод, и мы пошли в столовую. Выпили сразу по полстакана, Любовь — маленькую рюмочку. Заели, стали беседовать. Хозяйка поздравила Игоря с редким успехом. Очень скоро она убежала. Ведун спросил меня:

— Что ты о Любе можешь сказать по нашей части?

Я подумал совсем немного.

— Линии те же, но расположены иначе. Огонечки потусклее. А самое главное — нет большого огня.

— Это признак только уже открывшихся ведунов. У тебя тоже появился. Пока был просто одним из людей, его не было при всех замечательных способностях. В Новгороде у троих, в других городах и того меньше, в большинстве просто нет. Насчет деревень не знаю. Теперь тебя надо учить лечить.

— Я в прошлой жизни врачом тридцать лет был.

— Мы лечим иначе. Сколько это займет времени — не скажу. Будешь скоморошничать дальше? У тебя это полдня отнимает. Или полюбил это дело?

— Деньги нужны. Придет осень, потом зима, а у меня ни одежды, ни обуви. Дома своего нет, снимаю комнату в чужих людях. Да и есть что-то надо три раза в день. Ты за обучение сколько брать будешь?

— За это никогда ничего с тебя не возьму. Ты теперь один из нас, ближе любого родственника. Я человек зажиточный, зарабатываю очень хорошо. Можешь жить и кушать у меня. К зиме тебя приоденем.

— Спасибо, конечно, но я привык иначе. У меня еще деньги вложены в дела одного купца, может вернутся. Если нет, займу у тебя. В нахлебниках жить не привык.

— Ладно, если передумаешь, скажи. Не надо сидеть и ждать, пока я сам пойму. Во сколько завтра вставать будешь?

— Как высплюсь. С утра пойду к лесу, учиться бою на саблях. Враги могут прийти кучей и все хорошие бойцы.

— Ты сказал о кольчуге в прошлый раз, а про обстоятельства промолчал.

Я рассказал о скорбных делах Фрола.

— В него твоя монета вложена?

— Да.

— А кто учит?

— Ушкуйник один.

— Дорого за это берет?

— Даром.

— Почему?

— Считает себя обязанным.

— За хорошую песню?

— За славную идею. Ни ему, ни его друзьям она в голову не пришла. То он сидел весь упавший духом. Несколько ушкуев, из-за этого, степняков грабить уйти не могли. А сейчас орел орлом. Скоро уйдет в поход.

— А что за идея была?

— Как девушку замуж взять.

— А в чем трудности?

Я объяснил. Игорь сказал:

— Ушкуйники обычно из своих берут. Другие стараются за них не выдавать. Сегодня он жив, а завтра зарубили где-то. Даже слуга какой-нибудь и то гораздо верней. Давить на родителей обычно бесполезно. Гораздо верней от ушкуйника забеременеть.

— Можно мать обмануть, — высказался я.

— Не пройдет. Придет повитуха и установит, была девушка с мужчиной, или нет. После этого так спрячут девчонку, что сам черт не сыщет.

— А если была?

— Выдадут за кого-нибудь победней из своих. Так что решений всего два: либо забеременеть, либо пожениться без ведома родителей. Против бога они не пойдут. Сказать мало. Надо на девушку воздействовать.

— Убеждать речами?

— Нет. Нашим методом.

— Я еще не умею.

— Пошли ко мне в комнату, отдохнем.

Придя, оба завалились на топчаны от усталости. Ведун стал объяснять.

— У меня на лбу огонь какого цвета?

— Ярко — красный.

— А она, если любит, должна иметь в районе сердца оранжевый знак. Если его потревожить, девушка что-нибудь придумает. А нет его, быстренько уходи. Ушкуйника предупреди, что занятий не будет. Ты завтра не силах будешь ни саблей махать, ни петь. Поэтому я пойду с тобой и все сделаю сам. Заодно и Потапа выгуляем.

— Мне еще на рынке ребят надо оповестить, — предупредил я. — А то они меня будут долго ждать.

— Мне, чтобы тебя начать учить, надо хоть раз показать, как править линию у больного человека. Поэтому будем сидеть здесь и ждать пока кто-нибудь не придет полечиться.

Еще полежали, поболтали. Потом Игорь отвел меня в выделенную комнату, уложил на кровать и ушел. Глаза уже слипались. Всю ночь я спал беспробудным сном. В мозгу переплетались странные видения.

Глава 7

Проснулся рановато, хорошо отдохнувшим. Мы встали, позавтракали и пошли на утреннюю службу. Потап бежал рядом на веревке. Игорь объяснил это тем, что в городе пес может сцепиться с другим или, что еще хуже, увязаться за течной сукой.

Возле церкви Матвея не было, значит любимые уже встретились. На задах молодые азартно целовались. Я подошел вплотную, ведун встал чуть поодаль, тоже близко. Перед этим проинструктировал меня:

— Плети им чего хочешь, пока работаю. Пора будет уходить, позову.

Через некоторое время меня заметили, отпрыгнули друг от друга. На груди у Елены пунцовела малюсенькая оранжевая звездочка. Обмана нет. Матвей начал бормотать:

— Чего тебе, Володя? Увидимся же сегодня…

Тут, не торопясь, и держа паузы, начал я запутанную речь о своей учебе у ведуна. Ушкуйник, после девичьей ласки, был еще не во всей своей боевой силе, поэтому слушал молча. В районе сердца полыхал оранжевый, гораздо более мощный, чем у девушки, факел. Игорь, видимо, работал. Дело-то не быстрое. Тут Матвей озлился и рявкнул:

— Чего тебе от меня-то сейчас надо?

Не торопясь, продолжал нудить молодого, о том, что неизвестно, когда приду, и где ушкуйника можно найти, запутывая свое повествование, как мог. Матвей явно был одержим мыслью: да провалился бы ты пропадом! Но из вежливости пока молчал. Слава богу, заинтересовалась сама Елена:

— Они же вроде никого не берут?

У парня полыхнул при ее голосе факел. Да, она может сейчас из него веревки вить. Ладно, пора заканчивать этот балаган. Надо срочно менять тему. Первым делом я сказал:

— Пожениться вам срочно надо.

Эта тема заинтересовала молодых гораздо больше моих ничтожных дел. Матвей грозно спросил о причинах торопливости. Леночка пискнула:

— Я и так стараюсь…

Ну, поехали! И понеслось море разливанное о безуспешности ее усилий, о прятанье молодых девиц, о насильственной выдаче замуж за нелюбимого и постылого. Влюбленные слушали, как завороженные. Споров не было. Тянулось это до голоса Игоря:

— Владимир, пошли.

Ну, слава богу!

Я извинился, обиженный ушкуйник буркнул, что сам меня найдет.

— Одного раза должно бы хватить. Ты молодец, держался как мог — заметил ведун.

Уходили весело. Мы бодро маршировали, пес грациозно махал остатками хвоста — собаки остро чувствуют настроение хозяев.

Я посмотрел на часы: на мои вилянья ушло пятнадцать минут. Вспомнил о пройденной в той жизни школе: о длиннейших рассказах иных старушек в ответ на простой и ясный вопрос о том, что и как болит, о дочке, о внучке, о том, как их бережно лечили в прошлом веке вдумчивые врачи, с обязательным указанием имен, обстоятельств, важных в данный момент, когда ждут «Скорую помощь» срочные больные.

У базара встретили музыкантов, которые опечалились от неожиданного известия. Напомнили об именинах у купчика. Да, совсем забыл… Ребята ныли всей толпой: теперь все сорвется, надо будет деньги возвращать, а уже стихи написаны… И об этом тоже забыл! Взял бересту, прочел. Приемлемо. Постоял, подумал. Решив, скомандовал своим: ждите!

Отправился к Игорю, объяснил ситуацию. Предложил догуливать без меня. Ведун сказал:

— Подождем пока с Потапкой здесь.

Я отправился решать проблемы оркестра. Спросил, есть ли на рынке писец? Сидят рядом друг с другом человек пять. Ответ порадовал. Хорошо, что писцы не разбежались по базару. Одного вдруг нет, броди тут по рынку. Объяснил ребятам идею, и мы отправились к будущим служителям канцелярий. Мысль была такова: на именины парни идут одни. Певец у них есть. Недостаток всего один — мало песен. Махом прикинул, у какой иностранщины взять музыкальное сопровождение для стихов нашего поэта. Сейчас я напою им еще пять песен, писец запишет. Их дело — запомнить музыку. Голосистый пусть поет с бересты. По ходу можно приплясывать и рассказывать анекдоты. На ропот купчика о моем отсутствии, этим козырнуть, особенно написанной, за одну ночь, для него и, что особенно ценно с его именем песней — в договоренности этого не было. Будет выламываться дальше, пусть идет к скоморохам. Если договорится с ними, вернуть деньги.

Из писцов я выбрал одного. Часть писак была занята. Из оставшихся этот гляделся посолиднее прочих, вылитый столоначальник будущих времен. На вид ему было лет сорок, бородища здоровенная.

Объяснил, что буду петь, он это писать, каждую из композиций на отдельном куске бересты. В голове вертелась мысль, что при отказе умельца, процесс удлинится вдвое. Сначала надиктовал писцу, потом напел ребятам. Ожидание ведуна может сильно затянуться. Потапу бродить на веревке, наверняка не понравится. Ответ порадовал.

— Справлюсь, — прогудел густой бас. — Стоить будет вдвое дороже.

Торга не было. Нам и первичная-то цена никому не ведома. Я взялся петь, он записывать. Работа пошла. Музыканты подбренькивали сзади. Писец отставал, но ненамного. Я не торопил, позволяя ему меня догнать после каждого куплета. По окончании каждой песни брал бересту и проверял текст. Довольно-таки быстро закончили, уложившись в полчаса, и я убежал.

Мы с Игорем решили все-таки нагулять собачку без поводка и пошли к лесу. Выйдя за город, поводок сняли и, воодушевленный таким успехом, Потап унесся. По пути Игорь рассказывал, как правил Елену, избавляя ее от заложенного с детства предрассудка: следования родительской воле всегда.

— Главное для девушки — выйти замуж за любимого, а не за навязанного родителями. Теперь она должна бы шмыгнуть с ушкуйником из дома в скором времени.

Я поблагодарил за помощь. Пес то исчезал за деревьями и густыми кустами, то появлялся.

— А волки его не съедят?

— Он волкодав, отобьется.

Найдя здоровенный ровный пень, присели на него оба. В полной силе сегодня одна собака. Ведун улыбнулся.

— Не хотелось бы сегодня больше лечить, пролежать охота целый день в холодке, отдохнуть.

Посидели, поговорили о медицине 21 века. Я рассказывал, Игорь поражался.

— Вам и ведуны не нужны!

— Еще как нужны. Они есть, называются экстрасенсы.

Перечислил их функции: лечить, искать вещи и людей, видеть прошлое и будущее. Хороших очень мало. Ведун подумал и сказал: скорее это волхвы.

За тысячу лет многие слова исчезли. Мы знаем другие названия тех же вещей. Историки, узкой кучкой, истолковывают забытое, зачастую ошибаясь. Есть периоды жизни государства и известных людей, не охваченные никакими доступными на данный момент документами. Есть и свидетельства, от людей, родившихся лет через двести-триста после изучаемых событий. Присутствует немало и фальшивок. Поэтому история до сих пор многими и не считается наукой.

Истины, всю мою жизнь считавшиеся абсолютными, начинают опровергаться. Было ли татаро-монгольское иго? Поработитель Руси Батый и наш национальный герой Александр Невский — часом не одно ли лицо? Оба с виду типичные монголы — здоровенные голубоглазые блондины со здоровенными бородищами. И дедушки их — Чингисхан и Всеволод Большое Гнездо были таковы же. А какого шута лучшая в мире пятисоттысячная монгольская армия не могла несколько дней осилить Евпатия Коловрата с менее чем двухтысячной дружиной без камнеметных машин? А не убили бы каменюгой, рязанский боярин до самой Монголии бы Орду гнал? Почему русских и за сто лет до прихода Батыя в Европе татарами звали?

А какое отношение имеют татары (булгары в 11 веке), живущие на Волге дольше русских и представляющие собой яркий европеоидный тип, к монголоидам черт знает откуда? У них в языках и родства-то нет, из абсолютно разных групп…

Отдохнули, пошли назад. Потап гордо бежал рядом. Перед Новгородом украсили его поводком. В целом, поход удался.

Любовь сообщила, что был мужчина, обещал зайти после обеда. Ушли в комнату к ведуну. Там он объяснил, как мне вести себя при больном и на что обращать внимание: сидеть, молчать при любых обстоятельствах — я музыкантов учу точно так же. Не надо глупыми домыслами мешать работе профессионала. На что глядеть, он сообщит мне одним словом — это цвет нужной линии, которая будет изменяться от его лечения. Сообщил, каких больных не берем ни в коем случае — это люди с черной вставкой в любую линию. Спросил — всех ли берут у нас, в будущем? Я объяснил, что на операциях, сходных с его методом лечения, не берут тех, кто от них погибнет, очень слабых. Еще людей с тяжелыми опухолями, которых лечи, не лечи — скорый конец неизбежен.

Пошли, покушали. Придя, завалились на топчаны. В дни, когда лечишь, водки, вина, пива нельзя нисколько. Я считал так же всю жизнь. Полежали, поговорили. Рассказал о фаянсе и фарфоре. Гончар загорелся: а как вы простую посуду делаете? Что знал, рассказал. Вспомнил про кирпич, энтузиазма не вызвал. Лесная страна. Послышался басовитый лай пса. Игорь усмехнулся.

— Кто-то пришел тебе показаться.

— Может быть, к хозяйке?

— На тех он не лает.

Любовь повела кого-то в дом. Я вскочил бежать к пришедшему.

— Экий ты шустрик! Посиди, не понижай нашу значимость. Клиент должен чувствовать, что не особо за него тут и держатся.

Логично. Вошла Люба:

— Выйдешь после вчерашнего?

— Веди в гостевую комнату.

Не торопясь, обсудили нюансы. Ну, начнем. Вошли в гостевую. Присели. Табуреток хватало на всех. Пришедший переводил глаза с одного на другого. Видимо, гадал кто главней, и кто именно будет его лечить.

— Будем глядеть?

Я кивнул. Ведун встал и начал водить руками возле больного. Затем поднял его на ноги, повернул, показал мне его спину. Он постоянно при этом что-то приговаривал: здесь хорошо, тут не очень… Я глядел и ждал. Черного нигде не было.

— Фиолетовый! — громко сказал Игорь.

Тут я и напрягся. Ведун наговорил какой-то еще лабуды, все это уже было неважно. Нужный цвет делался самым интенсивным в районе печени. Там же линия как-то паскудно изгибалась. Игорь с пациентом присели.

— Попытаемся?

Я кивнул. Посмотрим процесс лечения впервые. Игорь назвал сумму. На эти деньги его семье можно было бы прожить год. Да, моего содержания он действительно бы не почувствовал. Клиент заговорил, пытаясь отстоять хоть рубль, как это принято среди определенной части населения. Было высказано все: не так уж оно и болит, то, что горечь во рту — это ерунда, в другом месте возьмут дешевле… Мне тоже казалось, что цена непомерно высока и было интересно, на сколько ведун ее опустит. Если даже вдвое, он действительно человек очень небедный. Но торга не было. Игорь спросил меня:

— Уходим?

Посмеявшись в душе некоторое время, я кивнул. Мы встали и пошли. Гостю, явно видавшему виды, и ждущему окончательных финансовых споров, лекарь уже от двери бросил:

— Чего сидишь? Разговор не получился!

— А ты зови хозяйку, пусть мимо собаки проводит — это уже мне.

Вспомнился незабвенный Киса Воробьянинов: да, уж…

Я рыкнул на клиента:

— Торг здесь неуместен! Отправляйся за дешевкой, куда хочешь! Только от важных дел оторвал!

Больной разом понял ситуацию, вскочил:

— Да плачу я, плачу…

Однако! Мы вернулись и сели: ведун возле пациента, а я в сторонке, возле стола. Глядел на клиента. Игоря, видимо, тоже позабавил мой экспромт. Гость поинтересовался:

— Деньги после лечения или сейчас?

Мы опять некоторое посмеялись в душе, глядя ему в глаза. Затем ведун спросил авторитетного меня:

— Вылечим сразу?

Вопрос подразумевал положительный эффект, дилеммы не было. Я кивнул.

— У нас двоих должно получиться быстро.

Пусть любитель поторговаться почувствует, какие силы тут привлечены ведунской общиной города Новгорода на его лечение, и больше не жалеет денег. Больной обрадовался.

Эффект пустышки, как обычно, помог. Он сильно влияет на лечение. У нас при испытаниях лекарств положено: одним больным в хорошей клинике авторитетный и опытнейший врач дает испытываемый препарат, другим — того же вида пустышку. Эффект от лекарства должен быть гораздо выше. Но ведь и имитация тоже действует!

— Сейчас, — показал на меня — деньги ему отдашь.

Клиент подошел, отсчитал рубли. Не торопясь, я пересчитал.

— Сошлось?

Кивнул. Все видно было и отсюда, но я подошел и сел на прежнее место. Клоунада была закончена, пришла пора править линию.

Ведун начал: стал водить руками. Направо, налево, вверх, по кругу, вниз, вперед и назад. Кулаком, ладонью, кончиками пальцев, тыльной стороной ладони. Он встал: вперед, назад, руки опущены. Обошел сзади, поделал что-то и там. Фиолетовая линия дрожала, изгибалась, цвет то усиливался, то слабел. Процесс шел активно. Лицо больного то краснело, то бледнело… На минутку покрылся весь потом. Потом просох. Все, приехали — цвет и форма линии выровнялись.

Пока Игорь отдыхал, я, нарушив инструкцию, объяснял особенности диеты, чтобы не было через год — два повтора: меньше есть жареного, острого, горького, абсолютно исключить вино, водку… Вспомнив пот во время лечения, добавил: обязательно сегодня — баня! Ведун встряхнулся, встал и пошел. Мы за ним.

Пациент бормотал слова благодарности. У входа его переняла Люба. В своей комнате лекарь рухнул на кровать. Да, после работы со мной вчера, ему очень тяжело. Еще двое, если включить Елену в расход энергии, на следующий день — явный перебор. Судя по цене, клиент здесь редок. Внезапно Игорь рассмеялся. Потом сказал:

— А ты молодец. И главное — все вовремя. И заговорил тоже — о чем надо и в нужный момент. Со столом придумал лихо. Просто и действенно. Немного не понял: что у нас с тобой за важные дела?

— Вспоминать о будущем! Ты же должен знать, чего там паскудные потомки выдумали через тысячу лет!

Хохотали уже вдвоем. Видя, что наставник входит в силу, я спросил:

— А почему такая большая цена, случай особо тяжелый? Ведун ответил:

— Совершенно обычный. Никаких неожиданностей и не ожидалось. Цена у нас не меняется, для всех всегда одна. Мы в свое время договорились — бегать бесполезно, дешевки не найдешь.

— А если несколько болезней?

— Все равно, только немножко дольше.

— А сколько стоит, если лечить придется несколько дней?

— Значит нарабатывать опыт. У меня такой случай был один в самом начале. У других — не знаю. Об этом не говорили никогда.

— А о чем говорите?

— Как можно улучшить лечение.

— А надолго его хватает?

— Когда как. Обычно — на очень долгое время. Часто — лет на десять. Очень мало — год, два. Раньше, чем через полгода поджимает только пьяниц.

— А что пьяные ходят?

— Нет, не рискуют.

— Вы что, соседей опрашиваете?

— Этого делать не приходится. У них знак — коричневая полоса поперек лба.

— А откуда у них деньги?

— Обычно это бояре. У них деньги с вотчин и промыслов не переводятся, работать не надо.

— А много ли народу к тебе ходит?

— За неделю — двое, трое.

Да, действительно, ведун очень зажиточен. Я перевел на рубли 21 века. Триста тысяч рублей в месяц по самому скромному счету.

— А зачем серебряный обруч на голове? Способности усиливать?

— Просто признак ведовства, как и длинные волосы. И потом: мы ведуны беседуем с теми, кто хочет у нас учиться. Их пять — шесть человек в год. Но тех, кто делается ведуном, очень мало. За девять лет выучили двух человек. Одного убили и ограбили на улице, второй уехал.

— А ты как пошел в ведуны, с работой что ли были трудности?

— Это нет. Мне уж за тридцать было, хороший гончар. Зарабатывал как все. Дом, жена, дочь — что еще нужно человеку. Всем был доволен. Способностей, как у тебя, сроду не было. Опять же, кормить-то семью надо. Родственники не поймут, с чего это у тебя блажь такая. Если заболеешь или пожар какой, всем родом поддержат, а выдумки у нас не поощряются. Зато сейчас, когда стал богат, первый человек в семье — денег занять, помощь побольше получить, дом построить молодым — все у Игоря. Все мужики и даже часть женщин пытались тоже стать ведунами — бесполезно. Меня в ту пору доняли сны. Каждую ночь видел, как лечу людей движением рук и попутно трогаю обруч на голове. Умаяли эти сновидения! А у нас ни ведунов, ни других лекарей сроду не было в роду. Не знал, что и делать. Пожаловался жене. Она посоветовалась с подружками и мне сказала: это божий знак. Иди пытайся. А вас кормить? Не издохнем. И вот три месяца я утром и днем делал горшки и посуду, а вечером учился. Никто не помогал. Финансового ухудшения особенного не было. А за следующий месяц заработал, как раньше за год. А дальше еще больше. Деньги-то есть у тебя?

— Имею.

— За сегодняшнюю свою работу возьми! Не возьмешь, обижусь.

Пришлось взять. Сумма равнялась месячному заработку всей нашей скоморошьей бригады. Так и хотелось спросить: мастер, а вам подмастерье не нужен? Любой из моих музыкантов за такую сумму бежал бы сюда, подпрыгивая и роняя дудки на ходу. Игорь спросил:

— Какие планы на завтра?

— Сбегаю к лесу, погляжу ушкуйника. Потом на рынок, потолкаюсь с ребятами часок и сюда, учиться.

— К лесу вместе сходим, Потапа выгуляем, — уточнил Игорь. — Ты сегодня в силе? Если можешь, спой мне из будущего.

Я начал петь песни сталинской поры о быстрых танках и замечательных самолетах. Ведун помотал головой.

— Это окончательно меня убедило в твоих рассказах. Такие песни на ходу не выдумаешь.

В дверь заглянула Люба, полюбопытствовать, что за мелодии тут звучат.

— Володя поет, он же скоморох.

— Спойте мне что-нибудь, я музыку очень люблю.

Постараемся уважить хозяйку. И полились песни 20 и 21 веков о любви. Любаша расчувствовалась.

— Еще, еще…

Пресек это дело хозяин.

— Голосить тут можно хоть до ночи, а есть уже охота страшно.

Не любитель, ох не любитель песен, исполняемых поганеньким голосишком! После такой реплики добытчика, все пошли в столовую. После ужина я пел еще, и еще, и еще…

— Неужели все твои песни? — с придыханием спросила расчувствовавшаяся Люба.

— Чужие заслуги мне не нужны. Люди написали.

Подумал: многомиллионный советский народ, в который вошли все те племена, которые сейчас воюют между собой. Игорь усмехнулся, зная происхождение песен.

Утром мы подошли к лесу. На нужном месте уже стояли, обнимаясь, парень с девушкой. На груди у Лены оранжевый огонек стал пуще прежнего, увеличился в размерах и добавил яркости, стал близок к тому, что сиял у Матвея. Игорь крякнул — быстро же у них задалось! Ушкуйник, завидев меня, затараторил:

— Легкая у тебя рука! Вчера сразу обвенчались и пошли жить ко мне.

Я потупился — рука была не моя.

Елена защебетала о том какая вся новая родня добрая и ласковая. Матвей опять вклинился:

— Бабку мы выгнали сразу, так эта старая тварь сбегала и доложила все родителям. И представляешь, прислали пару охранников, меня запугать, а Леночку забрать домой! Мы смеялись всей улицей, когда они, теряя портки, убегали. Думаю, больше ходоков не будет.

Я спросил:

— Мать, наверное, послала?

Лена жестко пояснила, что кроме нее — некому.

— Папа бы не решился.

Конечно, отец умен, и, понимает, что пугать русский спецназ — это как дразнить медведя в лесу. Зверю, конечно будет весело, а вот тебе, убегая, главное — не замочить штаны чем-нибудь жидко-зловонным.

— Думаю, споров с родителями больше не будет. А родите ребенка, полюбят его больше непослушной дочки — высказался я.

Елена прижала ладошки к пунцовым щечкам.

— Ой, ой!

Матвей тоже потупился — просто невинный белый ангел! Я продолжил.

— Думаю учения сегодня не будет. Поэтому вы бегите обустраиваться, а я с собакой погуляю.

— Ой, собачка какая интересная…

— Волкодав.

Ушкуйник заметил, что он бы и сам сегодня на Волхов сходил, искупался, покуда дни стоят жаркие. А это мысль! Я очень купаться люблю.

Мы расстались. Молодые, не дожидаясь нашего ухода, опять взялись обниматься. Что ж, законный брак, надо обустраиваться. А мы с ведуном пошли лесом на реку, одобрив мысль молодожена. Игорь продолжил прошлую беседу о собаке.

— Волки и медведь не сунутся близко к городу, еды в лесу летом полно. Но есть враг беспощадный, очень опасный, не знающий жалости и не отступающий ни перед кем и никогда. Медведь, и тот от него пока страшный зверь в силе, уходит.

Кто же такой? Рисовался какой-то давно вымерший саблезубый тигр.

— На обычного, но ослабленного, медведь иной раз даже охотится. На человека, особенно летом, зверюга нападает очень редко. Да и нет его почти в местных лесах.

— Что же это за ужас, летящий по русским местам?

— Росомаха.

Этого зверя я видел на картинках в 20 веке. Думал, типа, рысь.

— Может она с лошадь величиной?

— С собаку. Но очень опасна. На человека, правда, нападает неохотно. А пес убежит. Она не быстрая. Ни одно животное не нападает на человека без объективных причин: угрозы детенышам или голода.

Волхов открылся во всей своей красе через десять минут. Мы прошлись вдоль берега. Потап гонялся по кромке воды, нюхая волны и, видимо ликуя, взлаивал.

У меня в душе тоже было хорошо. Постоянно чистый воздух, добрая еда и вода, которую не нужно покупать в бутылях, ну что еще нужно человеку моих лет для счастья! А там — в будущем, аллергия почти у каждого. Когда я начинал работать, часто даже забывали спросить у больного, есть ли у него эта причуда организма, когда иммунитет вместо того, чтобы защищать, тебя же и калечит. А потом, в 21 веке, и началось!

Наконец нашли уютный пляжик с песочком. Солнце уже вошло в полную силу и стало жарко. Самое время купаться. Мы разделись, и не спеша, переговариваясь на ходу, пошли в воду. Зашли до пояса, и тут повели себя немного по-разному — ведун молодецки прыгнул и поплыл, а я, не торопясь, стал обмывать область сердца и эпигастрия. Внезапная смерть от остановки сердца в воде меня не прельщает. Отчитывайся потом под пение ангелов перед святым Петром о своей глупости. А он, не торопясь, куда торопиться-то, в очереди еще полно народа, ласково скажет:

— Эх, сынок, беги, обустраивайся в чистилище. Там вас, дураков, сунувших пальцы в розетку или еще как-то вызвавших внезапную смерть, много.

Я поплыл кролем, быстро догнав и перегнав наставника. Поныряв и сменив стиль на брасс, мы поплыли к берегу, упали на песок и стали нежиться на солнышке. Давно у меня такого не было — все некогда. Пес, бдительно караулящий нашу одежду, решил покинуть свой пост и понесся к воде. Конечно, сиди потом в жару на дворе. Игорь спросил:

— Володя, а что вы в своем времени, о нас знаете?

Подумав, решил начать с примера.

— У нас была война с немаленькой страной. Она стоит и сейчас там же. Плывешь по Волге вниз, переплыл море — и вот она, Персия, в наше время Иран. Слыхал о ней?

— Да нет, далеко это от нас.

— В ту пору Иран был с сегодняшнюю Русь. Большая страна. Выставил против нас дружину с самым лучшим вооружением и больше нашей в два раза. Наши самые лучшие воины бились далеко и им страна отдавала самое лучшее, что у нас в ту пору было. А они отдавали ненавистному врагу город за городом.

Ведун воскликнул:

— Вот и надо было им помочь, а не возиться далеко на юге!

— Помогали постоянно. В каждой семье кто-то воевал. У главного князя один сын погиб, другой летал. Раненых с поля боя на себе выносили женщины. Они же бывало, и летали, и стреляли с укромных мест. Подростки, а часто и дети работали сутками. Вечно голодные, одетые в рванье. Страна воевала. Все шло в армию. Пели:

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой…

Игорь аж сел:

— А тут эти гады сзади…

— Они сидели тихо. Напали мы.

— Зачем?

— Союзники пытались предоставить нам помощь, а князь Ирана не давал.

— Обошли бы эту гниду!

— И обходили. Везли с севера, встречали враги — потери были большие. С запада билась наша армия, везли с востока, много тысяч верст очень далеко по одной узенькой дорожке.

— А обойтись без этой помощи нельзя было?

— Конечно можно. Только по оценке главных воевод, выигравших эту войну, воевали бы еще два года. А зная, как потом пошли дела, неизвестно чем бы все кончилось. Враг не просто воевал: у него особенные люди придумали и почти сделали страшнейшее оружие. Оставалось месяц или два до начала нашего поражения.

— А что же вы? И мы пытались, но после победы бились над этим еще четыре года.

— А что же союзники не воевали с Ираном сами?

— Они бились с врагом далеко на юге. А потом дали дружины и мы, и они, и завоевали Иран за месяц. И пошла союзная помощь. Я жил через тридцать лет и очень мало кто об этой мелкой войнушке помнил. Моя мать, выросшая в то время, побывавшая под самолетами врага, ничего не знала. Я узнал случайно. Вот и подумай: много ли народу помнит о том, что было тысячу лет назад? Ты вот помнишь своих предков за такое время? А как они в ту пору жили?

Ведун задумался.

Я, в это время, вспоминал своего дедушку. Он, в то страшное время, трижды подавал заявления, чтобы уйти в армию. Мужиков забирали много и с их завода. Дед, как и мы, его прямые потомки, страха не знал. Рвался воевать. Надоело быть голодным. Когда пришел с последним заявлением в военкомат, его подозвал к себе военком. Нашел личное дело военнообязанного и сказал:

— На фронт рвешься, это похвально. Все тут пишут: и что обучен, и Кремль охранял, и взысканий не имел… А мы бросаем в бой необученных парнишек, которые и винтовку-то в руках толком держать не умеют. Ты бы уже может и офицером стал. А мы тебя не берем.

Тут он поднял на деда усталые глаза.

— И не возьмем ни за что. Скорее я, на хромой, раненной ноге туда поскачу. Некому, кроме тебя, делать для армии подшипники. Без тебя не помчится танк, не взлетит самолет. Здесь твоя война, твое оружие. Иди, ставь пацанов на ящики, их учить надо и не морочь голову, все заняты. Ты же мастер?

— Начальник отделения.

— Вот и иди, командуй. И не тешь себя надеждами в окопах отсидеться.

И дед пошел. И работал, работал, работал… Не спал ночами, в бараке у бабушки бывал редко и давал по двести процентов от нормы. Носить еду детям жена ему запретила категорически: сам голодаешь, высох весь…И так все четыре года.

Игорь додумал и опять лег. Я спросил:

— А как же ты тех двоих побил, учился что ли?

— Нет, и не очень силен. Умею нарушать линию воли. После этого человек уже не боец. Одновременно можно нарушить ее двоим — троим.

— И у всех ведунов получается?

— Конечно. Твоих разбойников, правда, придется после этого умертвить. А то в следующий раз убьют издалека из лука или арбалета. Так что скоро перестанешь в кольчуге париться. Носить будешь кинжал на поясе, вот такой.

Он показал своего грозного красавца, вынув его из ножен.

— Дамасская сталь, погляди рисунок на лезвии.

Я взял в руки и оглядел беспощадного убийцу.

— Он к влаге только очень восприимчив. Часто чистить надо или в смазке держать.

— Какой-то сложной?

— Обычное льняное масло.

Мы отправили исполнителя приговоров назад в ножны.

— А своим незадачливым грабителям просто порвал все три линии. Теперь или их кто-то будет кормить с ложки, или скоро уйдут к большинству — на кладбище.

Мы еще поговорили, опять искупались и пошли кто куда: Игорь повел собаку домой, а я на торг к музыкантам, поглядеть как они там.

По дороге завернул в знакомую корчму. С утра толком есть не могу, организм не принимает, а вот поплававши, жрать охота не по-детски. Не позабавиться ли бараньим боком с яичницей?

Олег обрадовался мне, как родному. С бараном вышла заминка — делать еще и не начинали. А сказать по-честному, еще и не купили. Поэтому в ход пошла яичница с колбаской и пучком зелени. Это исполнили на кухне быстро. Пил я сегодня рекомендованный профессионалом квас. К колбасе подали красивый нож.

Спросив разрешения и презрев условности, Акимович поедал взятую мной для него утку и рассказывал о своих детках, славной жене, поганке теще, жадном хозяине, соседях… Я не торопился.

Под конец он стал пересказывать рыночные новости. Одна оправдала давнюю забаву: говорят, один идиот дорогущую домру отдал ушлым скоморохам даром! Не груби покупателям, подумай, цел ли после этого останешься! — подумалось мне. Рассказал половому, как все это было в реальности, и кто был ушлый скоморох. Тот сидел пораженный услышанным.

— А что же ко мне относишься так душевно?

— К хорошему человеку всегда отношусь хорошо.

— Может водки выпить за мой счет?

Я поблагодарил Олега. Для полового, по отношению к клиенту, жест невиданный. Тот говорил:

— Я таких людей и не видал! Отчество мое спросил, детям подарок дал, те два приказчика вообще ходить перестали!

Объяснил, почему с ним не пью: вовсе не из-за чувства мифического превосходства над прислугой — сегодня он меня обслуживает, завтра я его, а учусь на ведуна. Олег был поражен еще больше.

— Как же тебя взяли, никого же не берут? По-родственному как-то?

— Все проще. У них, понимаешь, особый талант: видеть болезнь. У других людей нет, а у ведунов — есть. И у меня случайно оказался. А вот знать, как лечить, надо учиться. Что я сегодня и буду делать.

— А кто же учитель у них?

— Сами ведуны по очереди.

— А долго эту хитрость осваивать?

— У всех людей по-разному. Последний — шесть месяцев учился.

— И работать будешь?

— Попробую.

— Да, а то жить тебе вообще не на что.

— Вчера учитель оказал мне посильную помощь. Я получил немалую сумму в пять рублей.

Акимович заинтересовался.

— За что же такие деньги? Помыл чего-нибудь?

— Сидел молча и кивал.

— И все?

— Да.

— Что же, он тебе все деньги, заработанные за визит, отдал?

— Себе ведун взял в девять раз больше.

— За что же такие деньги с людей берут?

— За то, чтобы вылечить навсегда.

— А люди говорят, что часто повторно к ним идут.

— Только алкоголики.

— Ну, это про любого, кто водки или вина выпил, так можно сказать. Рюмку выпил, уже пьянь.

— Отнюдь. Вон он пришел, сейчас зелена вина и спросит.

Половой убежал. Слышен был характерный заказ: водки и огурец!

— Может, еще что-нибудь покушаете?

— Нет, не буду. Положение, понимаешь, в торговле тяжелое, скоро денег ни на что не хватит.

Все, как обычно, в любом веке. Тут и без коричневой линии, а то и ленты, можно поставить диагноз. Сначала спросить водки, потом оправдаться объективными причинами. На любящих родственников, в самом начале процесса, действует очень хорошо. А потом их начинают тревожить мысли: почему же у всех на рынке все без проблем?

Еще хороший вариант: пьянствовать, ссылаясь на здоровье. Пугать жену возможной гибелью от неведомой болезни. Известные нельзя — будут лечить чем угодно. Выстроить болезненную рожу, взяться рукой за сердце и мрачно сказать жене: вот так Митяй молодым и умер. Повторять в другой редакции, пока она не забеспокоится, и не спросит: чем же тебе помочь? При большой удаче — сама сбегает. На край — денег выдаст.

Олег вернулся и плюхнулся на скамью.

— Этот купчишка по три раза в день заходит. Два раза в день сидит и пьёт, третий — берет с собой водку, домой. Какая уж тут торговля! Жена вчера зашла, увести дурака домой пыталась. Куда там! Кулаками взялся махать. Ушла без этого гаденыша, но с синяком под глазом. Выпил уже тут, видно решил, что б жена дома не мешала. Супруга его, вчера в слезах, кричала, что детям есть дома нечего. Буркнул, что пусть идут к бабке, и продолжил опьяняться.

Я подумал: и так будет еще бездну веков…

— С ним ты угадал.

— Мне угадывать нечего, я знаю.

Простившись с другом половым, и дав чаевых и на подарки детям, подался на рынок.

Легкий ветерок теребил то, что у меня вместо кудрей. А на Волхове его не было, или закрывали деревья с кустами? Время было около одиннадцати часов. Впереди был еще целый день, полный, как обычно, дел и забот. На рынке я легко нашел ребят. Увидев меня, стали галдеть все разом. Послушав эту какофонию, гаркнул: тихо! Показав пальцем на Егора, скомандовал:

— Рассказывай, остальным молчать!

Подумав и сосредоточившись, паренек доложил, что меня остро не хватает и ждали с большим нетерпением. Они сходили, спели для купца; с его деньгами и собранными с гостей коллектив не бедствует — но есть один нюанс: их зовут на другие именины. Поэт бойко написал тексты для пары заказчиков, но ввести их в дело нельзя. Нет мелодии. Что же, это тема. Ознакомился со стихами, очень для одного-то раза хорошо. Не на века, и ладно.

Потом прошли к писцам, и надежный бородатый исполнитель оформил еще пять песен. Скоморохи сплясали и спели их тут же. Я рассказал еще несколько анекдотов для полноты эффекта, и подался к бабуле — арендаторше.

Застав ее на огороде, сообщил о переезде.

— А купец уедет с тобой?

Бабушка встревожилась. Денег, видать, без Фрола совсем нет. Я ее успокоил.

— Останется.

Дал ей рубль премиальных, взял вещички, и подался к ведуну.

Глава 8

Игорь меня уже заждался.

— Пошли обедать. Пациентов пока не было.

Поев, завалились в его комнате.

— Я, пожалуй, у тебя поживу.

— Живи хоть до старости. Мне ты нравишься, Любу песнями просто с ума свел. Покукуем тут по-родственному.

Поговорили о будущем, прошлом. Стали меня учить. Ведун рассказывал и показывал, как все нужно делать. Тут не то, что выучил сумму приемов и вперед. К каждому человеку свой подход нужен, а приемы изменяются и в голове должна звучать разная музыка, которую черпаешь из неведомых мелодий, появляющихся, когда сфокусируешься именно на этом больном, а для этого нужно быть мастером. Вот для этого, когда он лечит, нужно сидеть рядом и пытаться услышать музыку, не думая ни о чем другом и не отвлекаясь. А не обучишься, гони опять на рынок, скоморошничать.

— Ну, так же, наверное, не бывает? — голосом изнеженного жизнью ребенка, спросил я.

Испытывал абсолютную уверенность в своей удачливости.

— Было раз, еще до меня. Мужики оба помнят. И пошел парень назад, в шорники.

Упс! Ощущение было, как в лужу сел в ненастную погоду, когда с небес хлещут снег и ветер. Конечно, все что нас не убивает, делает нас сильнее. Но такая обида от природы, не ободряет и не веселит.

— Может быть есть какой-нибудь выход?

— Только на улицу. Конечно, надо стараться: не пьянствовать, не отлынивать, всячески стараться.

Вот оно что! Хочет добиться моего усердия! Наставник рассеял мои сладкие иллюзии.

— Только все это не помогает.

Да, уж… И мы продолжили. И занимались около трех часов, без перерывов. Когда я уже почувствовал себя вымотанным, и готов был сдаться, Игорь сказал:

— Надо отдохнуть, пошли на двор.

Вышли, поиграли с Потапом. Минут через тридцать, в калитку заколотили. Ведун заметил:

— Сегодня можешь говорить. Заодно покажу тебе линию силы. Ткну в нее пальцем и объявлю: вот отсюда будем лечить!

Я подошел и впустил пришедшего. Зашел здоровенный мужлан. Низким басом прогудел:

— Тут что ль лечат?

Я кивнул, и мы пошли в дом. Подошли в нужную комнату, и парень начал рассказывать о своей болезни, скорее всего, обусловленной его ремеслом — он мял кожи. Мы с Игорем переглянулись, ведун тоже был в курсе.

— Нет, я не Никита, не народный герой, но кожу, если надо, порву легко. Силен, силен, бродяга! У него, особенно при попытках что-то сделать, сильно ломило плечевой сустав. Боюсь, не осилит цены… Озвучил. Кожемяка думал недолго.

— Денег в доме совсем нет, а кушать-то надо. Вот собрал по родственникам нужные рубли.

И он взялся отсчитывать требуемую сумму. Умен и деловит. Правда, и нас будет лечить двое, а на двоих и денег нужно побольше. Ведун, встал, поднял клиента и понеслось. Прозвучал пароль: вот отсюда… В районе живота была видна отчетливая сиреневая лента. Потом он прошелся вверх, и, на уровне плечевого пояса справа, стал виден нехороший изгиб зеленой линии. Наверное, артроз или артрит. Сейчас ему профессионал покажет Кузькину мать! И ведун начал потихоньку водить руками, обходя правое плечо с разных сторон. Что мне сразу было ясно: пациента вылечат, но ненадолго, максимум на год. А дадут ли родственники денег еще раз, неизвестно. Тоже, поди, не обогатились, пока шкуры-то мяли. А за год, он, дай бог, прежний долг отдаст.

Никаких неведомых мелодий в душе не звучало. Боюсь не быть мне ведуном, ох не быть! Надо подумать о ремесле или торговле. А я ни в чем тут не горазд… Игорь не выгонит, поработаю при нем подмастерьем и приказчиком.

Заодно помогу Любе по хозяйству: буду таскать с рынка тяжести, рубить мясо (наловчился от отца, он был в этом деле мастер — долго работал по юности рубщиком) и распевать песни, которые она любит. Едой и одеждой обеспечусь. А за это время чему-нибудь полезному и обучусь. Кстати, я ведь до сих пор старший у скоморохов, проживу. Впрочем, забрезжила в голове одна идейка…

Лечебный процесс шел и шел своим чередом. За сорок минут Игорь пациента вылечил. Правда, основная причина болезни была для него недоступна.

Этим займусь я, пока проклюнулась свежая идейка. Может, повезет, тогда и укреплю, и улучшу свое финансовое положение. Хотя, дело предстоит, конечно, нелегкое. Вначале попытаюсь пристроить на это кожемяку. Не пойдет он, возьмусь сам: мне не привыкать.

Деньги на начало у меня есть, да еще, если повезет, Фрол долг отдаст. В случае затягивания процесса, может быть спонсирует Игорь. Главное, закончить до зимы, точнее до осенней распутицы, которая в наше время настигала в ноябре, а тут не знаю. Вдобавок, год году рознь, и предсказать какой он будет — невозможно. В общем, надо работать, а не на домре бренчать.

А ведуна попробовать пристроить к делу под эгидой помощи младшим родственникам. Не поведется сам, попытаться вовлечь в дело хозяйку: все деньги в доме у нее, а за единственную дочь — она и зайца в поле загоняет. Хотя, может быть, зять очень ловок и богат, тогда этот вариант отпадет. В случае чего, буду вариться в собственном соку, вкладывая в эту затею все свободные средства, добытые на службе у Игоря непосильным трудом, как было сказано в известнейшем фильме «Иван Васильевич меняет профессию».

Крайний вариант: организация хоккейно-футбольных матчей между боярами, посадами и ремеслами, выступая в роли тренера и судьи. Боюсь только, побьют за эту благородную деятельность злые болельщики… Ведун сидел, расслабившись.

Пора и мне подать голос, отрабатывая добрый кусок.

— Только работать тебе надо теперь иначе, — встрял я, — не надо больше кожи рвать. А то через какое-то время, опять прихватит.

— Да я, да меня… — забасил он.

Если сбрить жидкую еще бороденку, видно, что клиент еще щенок щенком. Лет двадцать, а может и меньше. В эти годы они еще все верят, что болезни их обойдут. У ровесников — сколько угодно из-за извечной их неловкости, а у них — никогда! А с плечом, это так глупейшая случайность… А мнением отца-матери можно пренебречь. Осознание того, что родители были правы, придет еще нескоро. В общем, попутного ветра, Синяя птица! Впрочем, есть еще один нюанс.

— А ты женат?

Мальчишка, видимо, удивился: где жена, а где плечо? Но ответил, не торопясь.

— Недавно пристроился…

— Ну ладно, пошли погуляем, пока мастер отдыхает.

Любовь провела нас мимо грозного сторожа. По пути беседовали о жизни кожемяки. Он из хорошей семьи. Родители живы, их три брата, он средний. Все мнут кожу. Ни у кого ничего не болит. Женился этой весной. Спросил, при чем тут его супруга? Отоврался таинственными женскими влияниями на болезни. Прокатило. Братья же не болеют. Жена из семьи похуже: отца не видала сроду, дом продали в голодный год. О приданном речь и не велась. Теща служит у боярина поломойкой и посудомойкой, пытаются унизить все, кому не лень. Передыхов за день не бывает. Начнешь роптать, пойдешь к церкви милостыню просить. Анна мечтает мать к себе взять, избавить ее от унижений и тяжелой работы. Пока он ей помочь не может. И пока все идет, как идет. Жену уже тошнит. А появится ребенок, без тещи молодухе будет тяжело, опыта никакого нет. К его матери обратиться ей неудобно. Рассказал ему об изготовлении кирпича. Реакция была ожидаемой: не знаем, не умеем, денег нет…

Подошли к большому дому. Чувствовалась крепкая хозяйская рука. Кожемяка вызвал супругу, и мы присели на завалинку. У обоих цвели оранжевые цветки, у парня, конечно, больше. Да с таким сиянием ему от кирпича не увернуться. Осталось только увлечь идеей девушку. И как говорится, ночная кукушка завсегда перекукует.

Начали с обычных тем: как живете, что жуете. Постепенно перешли на животрепещущее: с чего пошла болезнь, как пытались лечить до нас и так далее. Бабенка проявила редкую смекалку. Ладно, пора! Объяснил, почему главе семейства нужно менять профиль деятельности. Она забеспокоилась: он же больше ничего не умеет, на что жить…, подсекаем!

— Я тут затеваю новое дело, изготовлять кирпичи. Видел, как в других городах делают и сам умею. Приносит большие доходы. Зову кожемяку, даю денег, он отказывается.

— Да из чего это все делать?

— Что, глина возле города закончилась?

Теперь надо ее заманить. Женщины на это страсть как ведутся.

— А от больших-то денег, можно и дом новый поставить, и ребенок будет обеспечен. А самое главное, маму можно к себе взять и с унизительной работой покончить. Пусть лучше вспоминает, как деток пеленают.

— Антон! Почему ты отказываешься? Человек нам такое добро предлагает, а ты артачишься!

Ну что ж, итог встречи предопределен. Пора заканчивать. Я встал, добавил, что желающих на это место много, просто парня жаль — скоро без работы останется, и придется за каждый кусок хлеба унижаться, простился и ушел, сославшись на недостаток времени.

По дороге думал о том, что это только начало. Сбыта пока нет, народ просто не знает, о чем речь. Интерес к продукции надо развить. Единственный верный способ — начать строить. Чужим отдавать даром неохота. Домов нет у Антона, у Фрола, а он друг. Нужно разузнать, как дела у зятя наставника. Увидят готовый красивый дом, узнают, что он не горит — вот процесс и пошел.

Фундамент, чтобы не обмишуриться, сделаем глубиной в два метра и пошире обычного. Если печникам первое время подавать для домов богачей кирпич, интерес вместе со спросом полыхнет почти сразу. А до налаживания сбыта надо вкладывать и вкладывать деньги в дело. В качестве раствора в мое время использовался цемент и гипс. Гипс он довольно-таки прочный, но воду не переносит. А вот цемент, который от воды только крепнет, это то что надо. Делают его из извести. Известняка везде полно. Может, где-то в Новгороде им и торгуют? Кто-то должен это все продавать. Если нет, надо налаживать производство.

Моих денег хватит только чтобы начать (а потом плакать и кончать), нужно большое финансовое вливание. На горизонте, кроме ведуна, никого. Итого: необходимы люди — на кирпич, на цемент, на известь. От печников тоже нужен человек. Строить долго, а времени только до зимы. Излишки хорошо бы продать — еще один работник. Итак, пятеро. Нехилая торгово-промышленная группа образуется. Какое из производств пойдет вверх, а какое захиреет, неизвестно. И никому про весь масштаб дела не рассказывать: разбегутся, блея от ужаса. Ну, да ладно! Вперед и с песней. Показался дом ведуна. Чуть позже, за ужином, я решил прозондировать почву для получения будущих инвестиций.

— А что, зять-то у вас, толковый?

— В чем не надо. Жениться на богатой девушке — тут он первый. А чтоб чего заработать, один из последних. Раньше, до женитьбы, таскал мешки на рынке. Этих денег только ему на еду и хватает. Все родственники — голь перекатная. Только и делают, что водку пьют.

Люба так заинтересовалась беседой, что бросила есть и отложила ложку.

— Я решил помочь, дал денег на лавку и на товар.

— И удачно?

— За два месяца разорился два раза. Агафья, как чего, бежит: папочка, дай денежку. Я сразу был против этого брака, но отыскались жалельщицы: она же плачет… Надо помочь доченьке! Помогли. Ребенку поесть не на что. А народятся внуки, только у нас и жить. Прошлый раз денег дал в последний раз!

Да, если Любовь поддержит эту идею, за кирпичи лучше и не браться. Кроме убытка, ничего не будет. Что ж, попробуем на прощанье.

— Есть хорошая идея, — начал я. — Хочу поделать цемент. А для этого нужен хороший работник. Вот зятя бы и пристроить.

— Да пошел он… Порекомендую тебе славного парня из моей дальней родни. Вот он тебе, что хочешь навертит. А этот только пожрать горазд.

Я подумал: только за обжору есть шанс получить денег, а за остальных ухарей, которых полна улица, и ни один в деле ничего не понимает, платить мне из очень скромных доходов. Да, а оранжевый огонечек у Игоря за прожитые годы почти угас. В общем шансы у этого дела стремятся к нулю. Придется отложить на год, а то и похерить. В это время Любаша вскочила, и бросилась к выходу. Слышались начинающиеся рыдания. А семья уже старовата, любовь почти прошла. Хозяин проводил ее добрым взглядом:

— Хорошая баба, но за дочь — убить может. У нас ведь она одна. Но так ей все деньги в доме отдать можно. На них Петька с родней славно погуляет. Деваться от него, конечно, некуда, вот пусть при мне и сидит. Возьму пару коней, пусть за ними ухаживает. Не начал бы сильно пить, а то еще уродов нарожают.

Не у одних французов есть понятие о «детях субботы». Затем он тоже положил ложку.

— Пойду взгляну, как она там, может утешу.

А я продолжил доедать ужин. Тоже мне, взялся умник из будущего на людей со своими завиральными идеями через женщин давить. Ловкий психолог из 21 века. А вот выдаст ведун пенделя под зад за такие дела, и полетишь, опережая собственный визг. Я пошел спать. Зажег свечку. Тут в голову пришла здравая мысль, что я со скоморохами не использую все резервы. На именины пока ходим только к купцам. Вот надо в песни не только имя хозяина вставлять, но и гостей чем-то завлечь.

Перебрал с десяток чужих творений, нет, не идет. И вдруг вспомнилась песня военной поры. После небольшой переделки припева, получилось: за Новгородское наше купечество выпьем и снова нальем… Простенько, но на таких сходках среди купеческого люда должно пойти. Нужно только самому сходить с молодыми, приглядеть за порядком. Нельзя допускать записи текста песни. Мелодию-то купцы запомнят, нехитрое дело, а вот слова им не сразу удастся воспроизвести. Особенно подвыпив. Вдобавок текст можно менять. А пока эта песня только у нас, работа нашей группе обеспечена. На рынке ее тоже петь нельзя — украдут. Кстати! Припев-то удался, а вот остальная песня не в тему. Так что поэту завтра придется поработать.

Наутро мы всей ведунской командой, не получив завтрака, пошли гулять. Матвея на обычном месте не оказалось. Направились на Волхов. Еще играла рыба, выпрыгивая из воды. Появилось давно забытое желание посидеть с удочкой на утренней зорьке. Впрочем, кого тут возле берега поймаешь? А лодки у меня нет. Искупались, расположились на солнышке.

Ведун стал делиться неприятностями.

— Жена в твою идею поверила. А я, злой лекаришка, мешаю счастью любимой доченьки, заедаю девичий век. Зачем ты при ней об этом сказал!

Тут он раздухарился, вскочил, ударил кулаком в ладонь. Я вжался в грунт. Вот и пришла пора репрессий для скоморохов! Игорь побегал по бережку, немножко остыл и плюхнулся опять рядом.

— Но денег все равно не дам!

Буря, похоже, прошла стороной, меня не задев. Позагорав, подались кто куда. Верный Потап остался при любимом хозяине. Я зашел по пути в корчму. Добыв у Олега бересту с принадлежностями для письма записал припев новой песни. Дальше поэт пусть трудится, хорошо получится — вознаграждение ему увеличу. Поел свежесваренной вкуснейшей грудинки с вареными яйцами и подался на рынок.

Парни уже играли и пели. Конкурентов слышно не было, похоже ушли в другое место. Я подошел к ребятишкам. Они загалдели, как обычно, все разом. Я обвел их добрым взглядом. Сегодня, после того, что было на реке, свирепствовать не буду. У меня обошлось, пусть и они пошалят.

Концовка бардака была неожиданной. Возле меня встал обхаянный и чуть не изгнанный Иван. Вскинул руку и гаркнул:

— Молчать!

Ну, прямо фельдфебель. Вот кто у них лидером стал. Четко доложил, что в коллективе все хорошо, больных нет. Певец учит песни, семь уже вошли в его репертуар. Фокусник наконец-то освоил свой трюк, просит еще чему-нибудь научить. Не до него сейчас. Я объяснил музыкантам, что сейчас будем пытаться перейти на новый уровень востребованности, но для этого надо будет не болтать лишнего.

— А как это, старший?

Я им объяснил позиции по новой песне: не писать никому ее текст. Не петь ее на торге, даже за значительные деньги. Пока она только у нас, участие в купеческих сходках нашему ансамблю гарантировано. Поэт пискнул.

— А что же за текст там?

Спросил у Ваньки про купеческие заказы. Сегодня один звал на вечер. Вот и отлично! Повернулся к поэту.

— Я тебе дам припев и музыку. Остальное напишешь.

— Да я все могу!

— Молодец. Но сегодня сделай, как просят. Сейчас беги домой и сочиняй. Попозже подойдешь.

У мальчишки был растерянный вид.

— Мастер, а мне идти некуда…

— После сегодняшнего пойдешь с Егором, он тебя на мое место поселит, там все оплачено до конца месяца. Дальше — разберемся. А сейчас пошли в кабак, где в первый раз были.

— Помню.

— Причиндалы для письма там дадут. Ты ел сегодня?

— Да нет еще, а в этой харчевне очень дорого. А голодный я хорошо не напишу. Может в другое место пойдем?

— А там писать нечем. Или какие-нибудь пьяницы доймут. Так что пиши сегодня лучше в известном месте. Нету лишнего времени. Покормлю я тебя. А с чего это ты обнищал?

— Связался с ласковой девицей одной. Увела на берег Волхова. А там уже двое ждали. Говорят мне, — зачем ты сестру нашу позоришь? И под нос кулак с мою голову. Отняли все, что было. А она смотрит и смеется.

— Разберемся!

— Да их двое.

— А нас шестеро. Кто из наших откажется, выгоним из группы, пусть один бродит.

— Жестоко.

— А здесь мягко нельзя.

Дошли до корчмы, присели, заказали. Парень и поесть, и попить, а я стал пить взвар из каких-то трав. За это время Олег принес все для письма. Позавтракав, посидели, поговорили.

Поэт (его звали Ярослав) был из семьи дьяка. Мать умерла в родах. Отец в нем души не чаял, обучил всему — письму, счету и игре на разных музыкальных инструментах. В прошлом году батя простыл, покашлял и помер. Парень остался один в пятнадцать лет. Дом ушел за долги. Близких родственников не оказалось. Пришлось бродить по улице. Прибился к группе молодых музыкантов. Дела шли очень плохо, даже на еду не каждый день хватало.

И тут появился я, с невиданными песнями. Зажили неплохо. Но после вчерашнего ограбления не было денег платить за ночлег, за завтрак и было боязно, вдруг не вернется мастер. Нищенствовать больше не хотелось.

Потом он стал писать нужное на сегодня стихотворение. Перед этим ему было объяснено, что писать надо не про любовь-морковь, и не про то, как спрятались ромашки, заткнулись лютики, а как мужественные люди едут за товаром, пренебрегая встречей с разбойниками, как стоят в любую погоду на рынке и рискуют деньгами, решая вопрос: купят или не купят. Главная их задача: обеспечить людей необходимым товаром. Дальше пошло спокойнее.

Я не торопясь ждал, вставляя иногда ненужные замечания. Потом доморощенный поэт стал писать второй и третий варианты. Его недоумение по этому поводу, было пресечено старшим. Я объяснил молодцу, что при похищении всей песни мы очень быстро потеряем лидирующие позиции среди скоморохов, которые завоюем сегодня.

— А как же это у нас получится?

— А вот гляди: в стихах утверждается, что костяк Новгорода, основа благосостояния города — это торговые люди. Ты слышал хоть одну похожую песню? Таких почетных превозношений нет ни об одном сословии. Про отдельных народных героев, богатырей и князей есть. А про купцов, бояр, ремесленников ушкуйников — ни про кого ведь ничегошеньки нет. То есть наше творение станет тем, без чего на сборе торгашей обойтись нельзя. Кто сэкономит, будет опозорен на весь Новгород. С ним просто будут стараться не иметь дела. Главное — продвинуть песню сегодня. А дальше — уже ломить цену. Поторгуются и отдадут за свой гимн.

— Ну дай бог, чтобы ты был прав…

— Бог-то бог, да сам не будь плох! Если я окажусь не прав (вспомнился плакат советской поры), мне еще учиться, учиться и учиться…

Мы посмеялись и сели учить избранный мною на сегодня вариант. Всех для конфиденциальности пока решили не посвящать. Я сказал поэту:

— Оно, конечно, рано или поздно все всё будут знать, но торопить события не будем.

Попутно выходили поразмять косточки, немножко погулять. Олег, в это время, держал нам удобнейший столик в углу, на который всегда было много желающих. А за друга он вставал горой. Особенно, если товарищ подкидывал большие чаевые. Почему-то я их давал каждый раз, и ему, и детям.

Когда вернулись с очередной прогулки, какой-то красномордый купчик с друзьями доказывал, что они тут сядут обязательно. Половой стоял, как скала. Мы подошли и приняли участие.

— Что хотели, любезные?

Невзрачный мой вид противника не смутил.

— Да я, да мы…

— А вот я, пою с родственником для утехи, а так-то мы из ушкуйников. Перед тем как в поход уйти, булгарам спеть, зашли позабавиться. Купчишек, как ветром сдуло. Желающих дерзить самым страшным бойцам той поры не нашлось.

Олег кивал, довольный выданным ему карт-бланшем. Он весело улыбнулся и громко сказал:

— Все, что пожелаете уважаемые! Жалко, что вы сегодня без сабель, не узнают.

И пошел усаживать гостей на самые неудобные места на входе. Парнишка, с горящими глазами, спросил:

— Мастер, а ты в самом деле из ушкуйников?

Эх, молодые! Какие вы падкие до всякой ерунды! Я решил поиграть в Шварценеггера. И зловещим голосом сообщил:

— Дорвемся вечерком до врага, сам увидишь!

Малец глядел с восхищением.

— Старший, а расскажи, как бился.

— Не хочу.

Был бы пьян, врал бы долго и неутомимо. А сейчас — не желаю. Мы решили на рынок пока не бегать, пообедать спокойно здесь. Время уже подходило. Отобедали не спеша, разными вкусностями. Молодец хвалил меня за щедрость и широту души. Я его пресек, спросив, быстро ли он может писать по заказу. Ярослав подумал и сказал, что если ничего не мешает, как сегодня, то быстро.

— А зачем тебе бродить с другими музыкантами и бить в барабан? Жильем я тебя уже обеспечил.

— А кушать?

— За каждую заказанную песню будешь получать по рублю. Сколько ты тратишь за месяц?

— Рубль, если не прижиматься особенно.

— А тут будет гораздо больше. Пять монет гарантирую.

— Ну уж…, — не поверил поэт.

— Да уж.

— А что же раньше?

— Тогда меня еще не было. Вы впятером на базаре пыль подымали!

Ярик верил и не верил в такую прибыль. Потом вспомнил, что я еще и ушкуйник, значит обманывать не буду, и расцвел от таких перспектив.

— А для сегодняшнего купца, как там его звать, написал?

— Его зовут Дормидонт, все готово.

— Да, я же видел стихи, правда, прочитать не успел. Покажи.

Парень выдал бересту. Быстренько вспомнил мелодию. Ну, вот и готово. Поболтали еще, а затем пошли на рынок.

Там наши, уже поевшие, пели и плясали. Вклинились в процесс. Я пел и рассказывал анекдоты, Ярослав стучал в маленький барабан. Около четырех часов подошел купчина с окладистой бородой.

— Появился у вас старшой?

— Здесь, — бойко ответил я.

— Я Дормидонт. Пытался нанять на мои именины на сегодня, твои условия не говорят.

— Условия просты. Семь песен поем за рубль, остальное гости платят, по полтиннику.

— Что-то очень дорого. С других купцов брали меньше.

— Вот и иди, ищи дешевку, — ответил я, оборзевший после получения ведунских денег практически ни за что. — Нам работать не мешай. Посидите на сухую. Можете сами спеть, порадовать друг друга.

Ребята заржали.

— А анекдоты у вас будут?

— Только новые и самые смешные.

— Сам Акинфий будет.

— А кто это?

— Старшина нашего рынка.

— Вот ему и попоешь лично.

Ржание в нашей ватаге усилилось. До меня медленно стало доходить. Не понимают молодые важность наличия такого человека на этой сходке.

— А много их на город?

— Двое.

— А что делают?

— Разбираются за нас с посадником, княжескими людьми, скрепляют сделки, поручаются за тех, кому можно в долг дать, предоставляют участки под лавки, да мало ли что. Акинфий сам из богатейших купцов, очень влиятельный человек. Куча лавок, магазины свои. Держит не одну ладью. Владеет большой кузницей, двумя мельницами, сукновальни, конюшню большую держит. Льняное масло делает. Все в жизни у него получается. Не нам чета. Нашим многим помог в трудную минуту. Удивительно, как ко мне решил сегодня пойти. Большой человек.

Слова купца были для меня как бальзам на рану. Такого человека мне надо увидеть обязательно. Цены тут ломить не время.

— Ладно, с тебя будет полтинник, с гостей так же.

Народ недовольно зароптал.

— Мастер, да сегодня же ты сам с нами.

Не оборачиваясь, ответил.

— Вот я и решу.

Слышно было, как зарычал на непокорных Иван.

— Завтра же пойдешь по помойкам рыскать…

Ну, точно унтер Пришибеев! С таким замом горя знать не будешь, всех непокорных построит. Купчина, довольный выигранным торгом, обещал зайти чуть попозже. Ребята продолжили выступать дальше. Я отвел Ярослава в сторонку.

— Ну, ты понял, почему я цену опустил?

— Денег, наверное, нету.

— Их у тебя нету, а мне — хватает. Весь смысл сегодняшнего вечера состоит в общении со старшиной.

— Платит же Дормидонт!

— А Акинфий сделает нам имя лучших из скоморохов. И очень скоро.

— Как это?

— А ты сейчас вставишь его в сегодняшнюю новую песню, дополнишь ее, подчеркнув, как он радеет за своих купцов.

— А он радеет?

Еще как. Я махнул парням, чтобы продолжали, и мы пошли. По ходу купили бересты, чернил и перьев и присели на свободное место. Их было немало, много купцов ушли по Руси за товаром. Поэт писал, я донимал его малонужными советами, правда, пару раз — удачными. Ярослав в жизни еще не ориентировался. Молод, горяч, но нуждается в переломные моменты в некотором руководстве, как было сказано в одном прекрасном фильме. Возились около часа.

Заодно я обдумывал сияющие перспективы. Такой человек, как Акинфий, может и денег в долг дать, и в производство вложиться. Шанс есть. Надо к нему сегодня в доверие втираться, постараться понравиться. Тогда дела и двинутся в нужную сторону. Поэтому и влезал активно в творчество, расцвечивая парадный портрет новыми красками. Маслом кашу не испортишь. Наконец и мне стало нравиться. Лесть отношения не ухудшает. Должно пройти с блеском. Вернулись. Дормидонт уже шумел, требуя немедленного выхода. Иван бойко отбивался. Что ж, все идет так, как надо.

Пошли в дом купца. По пути я спрашивал у заказчика, организовал ли он нам отдельный стол, не будет ли разницы в кушаньях между скоморохами и гостями. Ответы были достойными.

— Куда ты старшину посадишь?

— Во главе стола, рядом с собой.

— А что любит Акинфий? Поесть или выпить?

— Я с ним ни разу вместе не ел.

— Любимое занятие у него есть?

— Ты не поверишь: в шахматы играть любит. Хлебом не корми, а позови этим заняться. А мы все не горазды. Меня уж учил один заезжий купец целый месяц, бесполезно. Попытался с самим Акинфием поиграть, он даже меня поучил с неделю. Выругал и прогнал за бестолковость. Но я хоть пытался. Поэтому, может быть, сегодня ко мне и идет.

— А может не прийти?

— Может, если помрет. Больной он обычно приходит.

В шахматы поиграть я тоже в свое время любил. В кружки не ходил, в соревнованиях не участвовал. Учил меня дядя, брат отца. Вот у него был первый разряд. Последние годы я не играл. Но оставшихся навыков должно хватить даже против мастера спорта. Обыграют, конечно, но не сразу. Пока держусь и волыню, можно попытаться о делах своих скромных перетолковать.

Мы пришли первыми. Стол для нас был уже готов. Присели, перекусили. А то потом бегать между песнями будет хлопотно и неудобно — надо договариваться об очередности, потом за этим следить и так далее. Лишняя возня. Между делом спросил зама:

— Иван, ты считать умеешь?

— Умею, и не ошибусь.

— Получай сегодня с купцов деньги. А то я, может быть, буду занят.

Он кивнул. Немногословен. Это тоже плюс. Мне этот вшивенький вечерок нужен только чтобы проверить идею с купеческой песней, и попытаться завязать дружественные отношения с нужным человеком. Больших денег сегодня не заработаешь, считанные рубль — два. Если ничего не выйдет, ближайшие дни просто не приду. Буду зализывать раны и учиться у ведуна. С кирпичом возня пока беспросветна. Народ не хочет в этом участвовать, денег нет. Трест, который лопнул. Подошел уже веселый купчина.

— Чего-нибудь еще нужно?

— Водки на всех, пива и холодный взвар запить.

А в голове мысль: запить и глаза залить… Второму певцу, по имени Павел, сообщил, что начало поет он. То есть первые шесть песен.

— О Дормидонте текст выучил?

— Мне никто не давал его!

Народ взвыл от такой нерадивости. Поэтому до меня и не пели. Указаний же не было голосить. С ним все ясно: без инициативы, все делает только по приказу сверху. Пожизненный второй номер. Поэтому бродили, дудели и стучали молча, зарабатывая медный грош. А есть ли тут хоть один первый? Ведь полгода в унынии и меланхолии бродили. Потом пришел я, и вдруг расцвела заря! Майский день, именины сердца наступили! А подумавши, можно прийти к выводу, что сегодняшнее изобилие можно было взять и без меня.

Певец есть, поэт есть. Заминка с музыкой? Ну, что-то тут люди поют? Какие-то песни народ придумал и без вас. Слушатель не избалован. Меняй текст, аранжируй музыку. На край, приходят на рынок другие скоморохи. Заимствуй смело мелодии. Отмазка всегда найдется: да мы эту песню с деда с прадеда поем! А ваши наглые рожи первый раз видим, тоже мне авторы нашлись! Могут побить, но вряд ли. Вас слишком много. И подойдет в начале атаман и с ним один-двое, разобраться. А избежать драки легко: мужественно повернулись и ходу, ходу! Гоняться за вами дураков нет — а вдруг у вас толпа за поворотом с кольями притаилась? Посвищут вслед и к своим, рассказывать.

А вечером в корчме: мы сегодня втроем пятерых погнали! Морды шире плеч, высоченные. А против нас кишка тонка. Страха не ведаем. Медведь нас увидит, на сосну прыжками взлетает. Мужики по пьяни наврать и похвастаться все мастера. А тут реальный подвиг. Народ нашу доблесть видел! А вы переместились подальше и дудите себе вволю. Пришла в голову неожиданная мысль.

— Ребята, а у вас здесь в Новгороде, частушки поют? Кто-нибудь слышал?

Сначала затаились. А вдруг петь заставит и плясать всей толпой вприсядку, он такой. Потом неохотное: ну я слышал… Потом другой, третий. Да все видели и слышали.

— А у них музыка разная?

— Нет, у всех одна и та же.

Оказывается, можно было писать разные текстовки: веселые, похабные, на злобу дня и петь их. А вторые номера бродили и голодали. Молча. Крепились. Вдруг чего споешь, свои же осудят. Молчи, мастера же еще нет.

Ну, ладно. Хватит рассуждений, пора за дело. Объяснил Павлу:

— Начинаю я. Пою первые две песни. Потом ты. Дергаю за рукав, отступаешь. Дальше вечер веду я, ты вступаешь только по моей команде. Всем все ясно?

Загалдели всей толпой.

— Да, да…

— Ладненько.

Принесли пиво и водку. Пить пока не стали, забот полон рот. Подошел опять именинник.

— Всем обеспечены?

— Все отлично. А сколько тебе лет будет?

— Тридцать семь.

Убежал. Начали собираться гости. Пожалуй, первой пойдет «Шотландская застольная» Бетховена. Очень уместно будет: Легко на сердце стало, забот как не бывало… И: бездельник кто с нами не пьет! Заменим Бетси на Машу, и все будет отлично. Отец очень любил эту песню, а я, можно сказать, на ней вырос. В ту пору ее пел известный баритон Ворвулев. Кстати, грог здесь тоже не известен. Заменим. Маша, нам водки стакан! Неплохо для разогрева. Надо будет прогнать сегодня.

— Слушайте, молодцы — это будет первая наша вещь здесь. Я пою, вы подыгрываете.

Сначала они путались и запинались, но к концу наловчились. Получалось хорошо.

— А почему ты раньше ее не пел?

— Негде было. Все по рынку ошивались. А песня застольная, про водку. Написали двое: музыку немец, а стихи — русский дьякон, священник. Ну, типа, как мы с Ярославом. Я мелодию, он слова. У кого к чему талант. А на прошлой гулянке меня не было.

— А мы-то были!

— И никто вам не мешал. Поэт у вас свой, песен я пою кучу, мелодию бери любую, никто не препятствует. Да, думаю, если навалиться кучей, придумаете и музыку.

— Она будет плохая!

— А кто с вас требует хорошую?

Эта мысль их как громом поразила. Сидели, разинув рот.

— Что вы за мной, как коровы за пастухом бредете? А умер я завтра, уехал на родину, женился на богатой — мало ли что. Сейчас меня ведун учит. Если выучусь, с вами бродить не буду. Они за одного клиента получают, как вы всей толпой за полгода. Уйду, не раздумывая. А вы что, опять нищенствовать будете? И сейчас лето, ходить хорошо. А зимой, в снег, лед и мороз? Я бродить по базару не буду. По Руси гонять, тем более. А наставник мне с каждого больного платит, как мы всей кучей за месяц зарабатываем. И что, я от таких денег зад буду морозить? Плюс кормит, поит, живу у него. Одеть в зиму хочет, я пока отказываюсь. А работа плевая: посмотрел с ним вместе на пациента, потом занял того беседой после лечения, пока ведун отдыхает и деньги посчитал. Говорит: живи и учись хоть двадцать лет.

— Может еще кто нужен?

— Берут учить только со способностями. И еще — другие денег не платят, кормись и живи как хочешь.

— А может у нас способности есть?

— Есть на руках шерсть. За десять лет на весь Новгород двоих нашли, я третий. А ходят, просятся многие. И меня учат, а будет ли прок, неизвестно. Так-то. А теперь обкатаем главную на сегодня песню. Она, даст бог, заработок вам надолго даст.

— Это которую на рынке петь нельзя?

— Именно ее.

Отпели и отыграли будущего лидера хит-парада.

— А чем же именно она хороша?

— Потом поймете.

Потихоньку собирались гости. Я учил Ивана.

— Деньги бери, когда человек подойдет. Как бы не махали от стола, не ходи. Стой, жди. И не дай бог, пойдешь к тому, с кем я работаю сам. Мне тут пение не главное. Мне купец один позарез нужен.

— Зачем он нам?

— Вам незачем. А мне просто необходим. Больше я тебе ничего не скажу, не по вам дело.

Никого во главе стола, кроме хозяина дома, не было. Видимо, старшина придет впритык или опоздает. Гости уже все собрались. Но пока не начинали. Акинфий запаздывает. Его, похоже, подождут. Тут решительной походкой, вошел немолодой мужчина. Голова, усы, борода с проседью, широкие плечи, решительное лицо.

Купчики радостно загалдели, начали здороваться. Вновь пришедший сел во главе стола, оглядел собрание и негромко поздоровался. Опять всплеск радости. То ли народ веселится от приближения выпивки, то ли пришел человек, вызывающий радость.

— Пошли, — сказал я, и повел ватагу на отведенное место.

Взял половчее домру. Хозяин махнул рукой — пора. Я громко начал:

— Мы поздравляем уважаемого именинника с тридцатисемилетием! Желаем несокрушимого здоровья, счастья и успехов в торговле!

Потом, сбив придуманный мной же распорядок действий, спел песню о славном Дормидонте. Мои не растерявшись, поддержали. Видимо такие здравицы и поздравления еще приняты не были. Народ не пил и не ел, удивленно шушукаясь. Купчина сиял, довольный произведенным эффектом. Ясно было: полтинник уже окупился. Народ надо веселить, а торжественную часть сворачивать. И я рванул «Шотландскую застольную» со своим переводом, стилизацией имен и алкогольных напитков под Древнюю Русь. Тут купцы не стали даже ждать окончания песни великого композитора. Вино и водка полились рекой, полетели в глотки гуси-лебеди.

Акинфий что-то говорил хозяину, тот уважительно слушал. Допев, я выставил резервный голос, а сам отправился подхарчиться. Интересно, о чем говорит старшина? Надеюсь, не учит, как гнать безголосых щенков в шею? А его мнение обо мне не очень плачевное? Отогнав тревожные мысли, решил принять допинг для поднятия куража. Крякнул сто грамм водки, заел. Тепло пошло по жилам.

Прибежал Дормидонт.

— А зачем молодой поет?

— А разве мы договаривались, что я целый вечер буду глотку драть?

— Да Акинфий требует!

— А у меня с ним договор?

— Денег добавлю!

— Для такого человека и так спою.

Запил все съеденное взваром и пошел к коллективу. Подошел к Ивану, негромко спросил:

— Которая песня?

— Шестая.

То, что надо. Подергал певуна за рукав, отстранил. Пора показать класс. Вышел вперед и объявил:

— Новгородская купеческая! Исполняется впервые.

Такого здесь еще не слышали. Слушатели подогреты, можно начинать. И полилось: за Новгородское наше купечество выпьем и снова нальем! Я пел про трудности и опасности, дождь и вьюгу, разбойниках и беспощадных схватках… Никто не пил и не ел, боялись шелохнуться. Закончив, поклонился им в пояс. Затем, после небольшой паузы, когда они понимали, что чуду искусства наступил конец, рев потряс стены. Половина бросилась ко мне.

— Ты — молодец! Поразительно!

Ребята сзади купались в лучах моей славы. Один, правда, достоин большего. Я подтянул Ярослава к себе.

— Хочу представить, — автор стихов этой песни.

Волна народного почитания накрыла поэта. Его обнимали, жали руки. Нас обоих звали выпить именно сейчас, с ними. Это я уже видел в кино в будущем. Всем хочется сказать: да мне никто отказать не может. Я, знаешь, с кем пил? И великолепные певцы, и известные спортсмены уходят в никуда.

А Ярослава уже повлекли, куда не надо. Я догнал восходящую звезду и в корне это пресек, решительно выдернув его из чужих рук.

— Тогда спой нам…

— Мы устали. Сейчас отдохнем и продолжим.

— Тогда пусть другие…

А что, можно попробовать. Мы сунули бересту со своими изделиями Павлу, велели пока это петь. Ивана предупредил, что теперь каждая песня стоит рубль. Недовольным пусть птички поют. Сами пошли отдыхать.

На лице поэта бродила улыбка. Того и гляди тронется от такого-то успеха. К этому нужна привычка. Сели. Набулькал ему пятьдесят грамм. Сунул в творческие руки.

— Пей.

— А что, а зачем…

Не вдаваясь в теорию, сунул стихотворцу взвар.

— Запей. Так надо.

Паренек дернул, закашлялся. Посидели. Я не ел, и не пил. У меня еще дела. Ярослав сказал:

— Такой огонь по жилам разливается…

— Сегодня больше не пей. Тебе всего шестнадцать лет.

— А почему мы не выпили с этими славными людьми?

— Лишь потому, что тебе хватит нескольких месяцев, чтобы спиться и лишиться своего дара. А славные люди тебя тут же позабудут, увлекутся чем-то новым.

— Не может этого быть!

— На каждом шагу это можно увидеть, сплошь и рядом. Каждый второй спившийся был каким-то талантом или замечательным мастером. Всего люди лишаются от пьянства.

— Но ты же можешь выпить?

— Тебе до меня еще сорок лет — и все лесом. И пьяным меня никто и никогда не видел. А тебе еще два — три месяца попить водочки — и ты уже на помойке и без таланта.

— А ты…

— Я уже давно мужчина, а ты еще мальчик.

Он перестал спорить, но в глазах читалось непокорство. Я потрепал его по плечу.

— И уж не взыщи, как начнешь пить, я тебя брошу на помойке и уйду вместе со славными людьми. Пойду искать другого мальчика-поэта.

— А как же я?

— Судьба пьяниц никого не интересует. Ты бы подошел к грязному и пьяному оборванцу, позвать того поделать вместе дела? Поищи себе другого человека, который даст тебе тему, припев и музыку, а ты будешь в это время пить. Скорее всего, кончишь на помойке. Или бросишь пить. Но у очень молодых это редко.

— Начать или бросить?

— И то, и другое.

Ярослав впал в глубокую задумчивость. А я сидел и колебался: идти или нет к старшине. Все это решилось очень просто. Подошел Дормидонт и позвал меня. Проходя мимо ребят, велел им отдохнуть. Иван посмотрел с укором: такие прут деньжищи, и вдруг мастер дает безумную команду. Спорить со мной не стал, уже ученый. Подошли к главному столу. Акинфий поднял совершенно трезвые глаза.

— Скажи мне, певец, а кто вам песни пишет?

Ну, честность и скромность тут ни к чему.

— Я и пишу.

— Точно?

— Точно.

— А остальные песни?

— Опять я. С купеческой песней немножко с текстом помогли. А вариант про тебя — чисто мой.

— Как про меня?

— А вот так. Хочешь — подарю.

— Дари!

Сначала я получил желанную для певца тишину. Повернулся и рявкнул:

— Тихо! Исполняется песня о старшине Акинфии.

И запел о том, что есть замечательный человек, который доверившихся ему купцов всегда защитит, поможет в трудную минуту и прочее, прочее… На середине песни старшина рывком встал, и уже слушал стоя. Руки прижал к груди, глаза были подозрительно влажными. Я закончил. Акинфий меня обнял.

— Никогда и никто мне этого не говорил… Колотишься для них, стараешься никакого отклика! Тебя кто научил?

— Никто. А рассказал о тебе Дормидонт. Я бы сегодня и не пошел. Дел полно. Отдал бы песни ребятам. А хотел на тебя посмотреть, такие люди в редкость в любое время. Заодно песню написал.

— Что за нее хочешь? Я человек очень богатый, не бойся торговаться не буду. Уж очень твоя песня душу тронула.

— Это мой тебе подарок.

— Давай куплю!

— За подарки денег не беру. И отдариваться бесполезно. Не возьму.

У Дормидонта глаза стали круглыми. Старшина сам предлагает кучу денег, а скоморох отказывается! Где это видано?

— Сколько же ты зарабатываешь?

— Сейчас немного. Учусь у ведуна.

— Они ведь не принимают никого в свои ряды.

— Очень редко берутcя учить, раз в несколько лет. Мне повезло. Может, чему полезному и выучусь. И еще есть задумки. Из скоморохов скоро уйду. Да и побыл с ними чуть-чуть. В Костроме лечил. Здесь заняться было нечем, а жить то надо. Вот и возглавил эту ватагу. И не нравится.

За время моего монолога собеседник движением руки согнал какого-то купчика с насиженного места и усадил меня. Слуги уже несли новый прибор. Акинфий налил нам водки.

— Мне бы взвару, запить.

Тут же принесли. Теперь все было готово.

— Ну, давай, чтобы тебе повезло!

Выпили, я запил. Закусили. Подумал: о делах, конечно, говорить не время. Старшина сказал:

— Ты заходи ко мне на днях. Может по твоим делам, что и посоветую.

Всю жизнь у нас страна не дел, а советов. Активно заедая, я спросил:

— А в шахматы у вас кто-нибудь играет?

— Можем.

В его глазах блеснул интерес. Продолжим внедрение.

— О тебе я знаю, Дормидонт говорил. Ну люди вроде тебя, всегда заняты. А с кем-нибудь попроще, можно и заняться.

Ответ был положителен.

— Завтра я уезжаю. Вернусь послезавтра, приходи. Играешь-то хорошо?

— У себя не жаловался. А у вас ни разу и шахмат не видел. Кто его знает, какой у вас в Новгороде уровень. С моим может и не сравнить.

— Фигуры то, как ходят, знаешь?

— У вас может по-другому.

Спросил у Дормидонта принадлежности для письма. В доме все было. Я нарисовал шахматную доску, на ней фигуры. Не совпал конь. У них он выглядел лошадью на четырех ногах. Офицер смотрелся человечком. Немножко другими были и остальные фигуры. Непривычно, но привыкну. Вариантов движения не было. Совпали один в один. Наверное, в любом веке — та же Индия. Привыкну. Акинфий спросил, что еще делают скоморохи. Рассказал об участии в крестинах, помолвках, свадьбах, похоронах, рождестве.

— С этим я тебе постараюсь помочь.

Подозвал Дормидонта, который отошел выпить с друзьями. Объяснил, чтобы он всех предупредил о том, кого следует нанимать в этих случаях. Отлынивание может караться. Рассказал мне, как его найти послезавтра. После чего ушел.

Хозяин взялся обходить всех гостей и рассказывать о новой причуде старшины. Я подошел к своим. Они гляделись уставшими. Ярослав сразу вскочил и начал тарахтеть о том, что он все понял, сделал выводы и тому подобное. Я пресек его взмахом руки и велел делить деньги. Заработали мы как за несколько выходов на именины без меня. С обычными днями на рынке вообще смешно было сравнивать. Музыканты вздыхали — так бы работать хотя б раз в три дня, так на базаре вообще делать было бы нечего. Побольше получили: я, Иван, Ярослав и Павел. Двое, как не отличившиеся, получили поменьше. Когда они попробовали роптать, было предложено заменить любого из нас. Недовольные смолкли. Теперь выпьем. Налил каждому по пятьдесят грамм для храбрости и рассказал о грабеже поэта.

— А что же делать, мастер? Где их искать?

— Думаю, они ошиваются там же, где и вчера.

— Пошли их бить!

Признаков трусости не было. Я подошел к Дормидонту, поговорил, и мы отчалили. Решили поиграть в частных детективов. По дороге обсудили план действий. Если они вдруг на месте, вязать и тащить к властям. Если нет, приходим завтра. Ивану сказал:

— Там еще бабенка должна быть — хватай ее и держи. Будет дергаться, бей по сусалам.

— А где это?

— Где бить будет удобно. Смотри, чтобы эта гнида не вырвалась и не убежала. Под твою личную ответственность. Шмыгнет, мы ее потом не отыщем, город большой.

— Никуда от меня не денется!

В сумерках Ярослав вывел нашу ватагу к реке. На большой поляне два разбойника трясли очередную жертву.

Действительно, здоровенные.

— Подождите пока здесь. Когда начну, хватайте и вяжите. Можете вломить перед этим.

Я вышел из кустов и начал разборку. Подошел и спросил:

— Чем заняты, ребята?

Вдруг мы обознались. Объяснений не было. Который поздоровей, обрадовался.

— Гы-гы-гы, сам пришел, поделиться хочет…

Очень сильно меня напугал. Хотелось все ему отдать, и унестись, блея от радости, что не убили злые разбойники. Дальше его речи почему-то закончились.

Я угостил его прямым в подбородок. Непрофессионал такой удар не ловит, увернется только при очень быстрой реакции. Ее почему-то не было. Да и в мастерстве рукопашного боя вымогатель не блистал. От удара эта козлиная морда раскинул руки и улетел на спину. Набежали орлы и, вместе с сегодня обиженным, стали бить обоих грабителей. Иван на заднем плане крепко держал деваху, вламывая при попытках вырваться, возможно, попадая и по неведомым сусалам. Бандитская подстилка при этом взвизгивала. Все шло по плану.

Молодежь увлеклась. Ногами били уже минуты две. Сдавать трупы наверняка большая возня. А сделать все тихо не получится. Слишком много очевидцев, причем один совсем чужой. Плюс гадкая девица. Я гаркнул:

— Хватит! Увлеклись. Вяжите пленных их же поясами, руки сзади. Бабенку тащим так.

— Иван, тебе помощь нужна?

— Доведу.

— Кому их будем сдавать?

— Княжескому воеводе. Сам князь на охоте.

Все это откуда-то знал не ограбленный и не избитый чужой.

— Пошли туда!

И мы погнали побитых врагов в Новгород. В ворота Кремля пришлось долго стучать и кричать, пока открыли. Шла видно, какая-то гулянка. Завлекающий шум, крики, женские голоса. Нам вызвали воеводу. Вышел веселый уже мужик.

— Что за неведомые люди, на ночь глядя?

Я вышел вперед и доложил ситуацию.

— Значит, вы все скоморохи…

— Не все — вперед вышел чужой — я княжеский дьяк.

— Первый раз тебя вижу.

— Второй день работаю.

— Какая тебе обида нанесена?

Вот и главный потерпевший. Свой всегда ближе.

— Оскорбили, за грудки хватали, грозили.

— Деньги отняли?

— Хотели, не успели. Музыканты подошли, выручили.

Вина бандитов стала очень весомой.

— А у вас что?

— Деньги отняли.

— Много?

— Немножко до рубля не хватало.

— Посмотрим.

По его команде два дружинника протрясли татей, вынули даже то, что было за пазухой. Те нагло орали:

— Мы никого не трогали, они сами все отдали!

В гражданском суде, скажем у посадника, это бы прошло.

В 21 веке, с хорошим адвокатом, на ура. Но тут бандиты сделали большую ошибку — тронули княжьего человека. Воевода негромко приказал:

— Уймите их.

Каждому хватило по одному подарку от ратников, после которых они стояли молча, пытаясь вновь обрести дыхание. Да, и мне надо бы поучиться у Матвея. Те основы, что я получил в комсомольском оперотряде в юности, уже выветрились. Все отобранное ссыпали на стол. Деньги были. Командир взял из россыпи рубль, сунул Ярославу.

— Бери и убирайся со всей своей скоморошьей оравой! — И мягко своему работнику — завтра придет кат, он же у нас и палач, все расскажут, голубчики!

— Мы все сами расскажем, не хотим на дыбу!

Дыхание, видимо, вернулось. Один кивок ратникам, опять ушло.

— А князь вернется послезавтра, рассудит.

— А нам приходить? — встряли мои.

— Пошли вон! И чтоб я больше ваших мерзких рож тут не видал! Следственное дело было на невиданной высоте. Думаю, и князь с судебным решением сусолить не будет. И никакого Верховного суда Российской Федерации не будет. Только Божий. Мы пошли по домам, унося свои мерзкие рожи от военной власти города подальше.

Глава 9

Пришел уже затемно. Ведуна было не видно. Люба тоже не выходила. Пес не лаял. Стук в калитку эффекта не давал. А не спали — кое-где по дому был виден свет. Я попросил Потапа:

— Ну, полай хорошенько, оповести хозяев.

Прорываться через волкодава было безумием. Не укусит. Просто завалит и будет держать за горло до утра. Хозяин зверя в этом заверял. Ему охотно верилось. Караульщик пришел к верному решению: чем всю ночь караулить у калитки жуликоватого гостя, проще сдать его хозяевам и отправиться в уютную будку на теплую подстилку к верным блохам. Он басовито залаял.

Через некоторое время вышла молчаливая заплаканная девушка. Загнала собаку в конуру и встала, перекрыв псу выход из нее. Мне махнула рукой в сторону дома. Видимо, дочка в гостях у родителей. Пришла полюбоваться на жадного папеньку, утаивающего от единственной доченьки денежки, потребные ей для счастья с любимым муженьком. Внешне Агафья не блистала. Без большого приданого долго бы еще в девках куковала. Прошел к себе. Следом подошел Игорь. Сходу пожаловался.

— Бабы теперь в два голоса рыдают, доняли выше крыши. А их этот урод уже все деньги из семьи вытянул. А пока ему на изготовление цемента заработаешь, уже осень будет. Не успеешь.

Я добавил, что нужен еще кирпич, а он сам летом и осенью не вырастет. Ведун добавил, что народ сейчас очень плохо идет, денег нет. Все сидят и осени ждут. Пройдет урожай, они и пойдут.

— И, кстати ты меня и девок запутал непонятным словом — цемент. Это та же известь. Ей часто в домах белят. А пятьдесят лет назад построили Софийский собор, прежний-то деревянный, сгорел.

— Может у вас и кирпич есть? Называется как-нибудь по-другому.

— Тоже думал. Даже сходил, посоветовался с теми, кто известь обжигает.

— Ее еще и обжигают?

— Конечно. А то ни крепости, ни вязкости. А мастера для крепости в известку кровь и сырые яйца добавляют. Кое-кто льняное масло льет.

— А чья кровь?

— Ждешь ответа — конечно, христианских мучеников, — завеселился ведун. — А слыхал выражение: храм на крови?

— И у нас еще ходит: о древних церквях иногда так говорят.

— Берется петушок, режется. Вот его кровь и добавляется. Попы против — им сырые яйца льют. Еще растопленное сало можно закинуть, тоже неплохо.

Тут я вспомнил о прочитанной еще в подростках книге о Праге прежних веков. Там писали о строительстве моста и хвалились количеством добавленных сырых яиц. Тогда удивился, подумал: вот ведь что придумали иностранцы. А оказывается, это и у нас вовсю практикуется. Да пути господни неисповедимы…

— А камень из глины делать еще не наловчились. Где леса нет, в тех краях может и умеют. А у нас даже и мысли нет. И в любую сторону хоть три дня скачи, вековые деревья будут стоять. А вот печки часто из глины делают. Дома нет. Так что зятя лучше всего на конюшню, там ему самое место. И если больше одной животины поставить, от него, от пьяницы, разбегутся. Не справится, козу выдать, пусть пасет. А ты моих уйми завтра. Не выйдут к завтраку, зайди к Любе, скажи — не задалось с цементом. Тебя будить рано?

— Нет. Устал сегодня.

Рассказал о празднике, битве в лесу, походе в Кремль.

— Да, жизнь у тебя бурная. Когда завтра учиться придешь?

— К обеду ближе.

На том и расстались. Я лежал в темноте и думал, что еще два дела не задались. Выкинуло пожилого человека от спокойной и налаженной жизни, привычной работы, заработанной пенсии, любимой жены, детей черт знает куда. И возврата, похоже нет. А тут облом за обломом: в приказчиках чуть не убили, лечить, как привык, лучше и не пробовать, по ведунству пока не блещу, пою жиденьким голосом. И на прощание — цемент переходит в известь и из рук улетает. А делать кирпич — нет денег, да и не умею. Полагал: налепил из глины, сунул в печку и вуаля, вот оно богатство! А на самом деле, может мешать с чем надо? Или присадки какие-нибудь требуются? Сколько обжигать надо? Может, сушить перед этим положено? Ничего не знаю. Тут экспериментов, может, на три года.

А я, наглец, лучшего здесь человека, который меня кормит, поит, учит, хочет одеть, предоставляет жилье, платит деньги за просто так, донимаю через жену и дочь. Гаденыш. Безобидного кожемяку пытаюсь оторвать от любимого дела. Того тоже, поди, жена клюет. Скоморохов обираю. Типа, наставник. Хорошо, у них жен нету. Кругом гнида. Клейма ставить негде. А ведь был приличным человеком: не воровал, не убивал, никого не обирал. Всю жизнь честно зарабатывал. Здесь все успел.

Осталось только обокрасть кого-нибудь. Вот прицеливаюсь к именитому купцу. Послезавтра расскажу ему про свою ловкость в изготовлении кирпича. Деньги, конечно, не отдам. Скажу: извиняйте, не получилось. Перед тем, как убежать в блеске своей новой славы, поджечь дом у ведуна и зарезать молодую жену ушкуйника. С этими ободряющими мыслями я и уснул.

Встал не рано, умылся. Вчерашний пессимизм прошел. На улице шел упорный дождь. Отнюдь не летний короткий ливень. Этот, похоже, зарядил надолго. Махать мечом в такую погоду, ни я, ни Матвей не пойдем. Голосить на рынке? Ни в жизнь. Думаю, и ребята сообразят. Игорь гулять не пошел, Потап из будки сегодня не выходит. Пациентов, похоже, не будет. Люба вышла все-таки к завтраку и стала злобно бренчать посудой. Начал заказанные хитрые речи.

— Знаешь, Игорь, я решил цемент не делать. В городе известки полно. Пока петь буду, да у тебя учиться.

Мать кинулась к любимой доченьке, поделиться новостью. Мы посмеялись, положили еды, стали беседовать.

— Скоморошничать сегодня пойдешь?

— В такую погоду — никогда.

— Значит, учимся целый день?

— Именно.

— Забыл тебе сказать: вчера приходил здоровенный этот парняга, что последним у нас был. С ним беленькая такая девушка. Хотели тебя увидеть. Со мной говорить отказались. Может, он и ее полечить хочет?

— Скорее, они по моим делам.

— Ну и ладно.

В голове вертелись глупейшие, только что выдуманные стихи: был вчера опять у нас парняга, а на нем огромная рубаха… Как путные стихи писать, меня нету. А дрянь какая-нибудь сама в голову лезет. Если правду в наше время пишут об информационном поле Земли, откуда отдельные умельцы черпают полезные сведения, то простому человеку там делать нечего. Другое дело, если умеешь получать что-то нужное, как композиторы, писатели, поэты, ученые и изобретатели — тогда милости просим. А если нет, не лезь, куда не нужно. А то если и изобретешь что, то только что-нибудь паскудное, типа химического оружия. Хотя был и гениальный Альфред Нобель, изобретатель. Он придумал нефтепроводы, цистерны и танкеры для нефти. Капитал передал для создания Нобелевской премии. И вместе с тем: динамит, взрыватели, которыми пользуются до сих пор. Как легко стало добывать горную породу, нефть, газ! И был позабыт порох, который главенствовал в этих делах. Но и военные с динамитом не дремали. Атомная энергетика и ядерное оружие идут рука об руку. Видно, в информационном поле этикеток — польза или вред, не предусмотрено. А все будешь знать, бросишь всякое изобретательство.

После завтрака завалились в комнате у ведуна. Болтали о том, о сем. Спросил о положении дел в Новгороде с игрой в шахматы.

— У князей и бояр умеют. У остальных — нет.

— А может богатый купец показать свое умение боярину?

— Знатный никогда с торгашом не сядет. Да и не умеют купцы. А деньги тут не причем.

Подумалось: выходит, Акинфий тут, как белая ворона. Свои не умеют, чужие не хотят.

— А княжьи люди?

— Тоже не свяжутся.

Значит, у старшины надежного и умелого партнера нет. Завтра поиграем.

— Ну, давай учиться?

— Давай.

И я учился. Почему меняется положение руки? Как это делается? На какую линию как надо влиять? Какова должна быть последовательность изменений? Через час я перестал что-нибудь понимать и взмолился о пощаде. Мы опять упали на топчаны. Немного придя в себя, стал рассказывать хозяину о вчерашних именинах. Тот попросил спеть «Новгородскую купеческую». Обернулся за домрой. Опять завалился на кушетку, от усталости. Спел.

— Интересно как меняется у тебя желтая линия! Ты поешь, а она меняет оттенки и положение. Вот сейчас не поешь, ничего не колеблется. Видно так на нее твои действия влияют. Значит и я могу воздействовать.

— А плохо не будет?

— Не знаю. Никогда такого не делал.

Еще полежав, решили попробовать. Ведун гарантировал, что при неудачном исходе вернет все назад.

— Ты пой, а я пока погляжу, как к ней лучше подойти.

Я сел и запел.

— Что-то ты какой-то другой, когда сидишь. Линия стабильна. А ну-ка, лежа опять спой.

Сразу же исполнил новую команду умельца.

— Давай подумаем.

Позанимались умственным трудом. Жертва будущего эксперимента, почему-то, безуспешно. Игорю, как обычно, повезло больше. Удивительное рядом. А ведь всего девять лет он этим занят. Пустяк, против моих непомерных умственных усилий.

— Знаешь, все твои способности можно качественно усилить. И я знаю — как.

Эх, мне бы ума побольше. А пение…Ну, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

— Позанимайся, — милостиво соизволил я.

— А там, глядишь и ведунские способности подтянем.

Вот это вызвало во мне живейший интерес.

— Может, прямо сейчас и попробовать?

— Нет, мне кое-что нужно будет понять. А с пением уже все ясно.

Да, теперь стимул есть. Все мифическое усиление заняло где-то с полчаса. И здравствуй, страна талантов! Минут десять Игорь отходил от неведомых усилий. Очухался.

— Запевай!

Мне даже стало любопытно — как можно эту мелкую способностишку усилить? Петь и одновременно плясать? Я рванул. Эффект был поразительным. Голос усилился, приобрел новое звучание, брал сверхвысокие и сверхнизкие ноты. Ведун был поражен.

— Никогда такого голоса не слыхал! Мало того, что сам по себе великолепен, он еще вызывает радость и удовольствие. Таких голосов раньше не было. Думаю, девок, как молнией бить будет.

— Да наплевать мне на баб! Ты что, и голосовые связки мне усилил?

— Голос при разговоре у тебя не изменился. А усилил я только желтую линию. Она, правда, по горлу проходит. Ну что, назад?

— И не вздумай. Обкатывать буду. Я пением на жизнь зарабатываю.

— Неизвестно только, долго ли эта способность продлится. Уж больно дело-то новое. Пока линия мощная. Кстати, ты есть не хочешь?

— Голоден, как волк.

— И я тоже.

Пошли в столовую, Люба дала колбасы, сыра и сбитня. Сожрали молча. В доме был мир и порядок. Я зарекся на веки вечные воздействовать на чужих жен. Опять пошли отдыхать.

Вдруг вышло солнышко, правда ненадолго. Туч на небе было еще полно. Но чувствовалось лето. В это время года осадки обычно не утомляют. Эти летние дожди… Улетели и прошли. Потап оживился и принялся лаять. Кто-то пришел. Игорь потянулся.

— Сегодня никого принимать не буду.

Ну да: сейчас война, а я уставши. Пришла от калитки Любовь. Позвала меня. Я вышел, пройдя по деревянному настилу. За калиткой ждали кожемяка с женой. Провел их в комнату для приема, усадил. Анна сразу же начала говорить, что они согласны, и могут начать хоть завтра. Антон сидел молча. Его можно понять — будь ты хоть как против, молодой и любимой женушке не откажешь. Я, свое обещание не впутывать жен, помнил отлично.

— И теща согласна?

— Да, да.

Суду все ясно. Позвал Любу, попросил показать девушке кухню. Перед этим велел девчонке держать язык за зубами — хозяйка хочет на их место посадить зятя. А он лентяй и пьяница. И если она сболтнет чего, я жене наставника не откажу. Хозяйка увела притихшую девушку, а я повел серьезный разговор.

— Бабы вдвоем долбили?

— Да вообще покоя не давали! Теща прямо плешь проела! И день и ночь, и день и ночь!

— Я бы тоже не выдержал. А твоя мать?

— Сомневается.

— Братья?

— Предлагают хорошую, но не очень денежную работу.

— Делать ее умеешь?

— Конечно.

И начал рассказывать о своих кожевенных делах: очистке шкуры от остатков мяса, мытье, вымачивании, озолении, снятии наружного слоя, дублении, смазке жирами. На каком этапе они рвут по двенадцать шкур зараз, я так и не понял. Голова гудела от загрузки. Переспрашивать ничего не стал. Дилетанту нечего в такое сложное ремесло и вникать. Я-то думал, что все гораздо проще. Пусть идет озоляет.

— Ты грамотный?

— Нам это ни к чему.

Объяснил, что берусь за новое для себя дело: надо испытывать все, за что будем браться. Какая именно глина подходит, сколько ее надо замачивать, с чем смешивать, сколько времени обжигать и надо ли перед этим сушить, как делать формы и печи — все неведомо. И делаешь обжиг, сколько времени, сильный ли нужен огонь — не запомнишь, надо писать. Писца держать не будешь.

— Поэтому, если хочешь у меня работать, учись писать и считать. Нет — дуби кожу. Может, все будет хорошо, доживешь в кожемяках. Не понравится, приходи следующей весной, когда подсохнет, потолкуем. Анне я сейчас все понятно объясню, чтобы тебе нервы не трепала.

Сходил за его женой. Сказал, что пока денег у меня нет. А муж у нее — неграмотный. В общем, начнем на следующий год. А может и нет, как бог даст. На этом и расстались.

Пошел опять к ведуну. Тот позвал посидеть на улице. Куда-то бродить, вроде еще сыро. Пошли, посидели. Быстро сохло. Тучи ушли, и солнце сияло. Грязного пса отшили. Игорь рассказывал про жизнь. Мое внимание привлек эпизод с распиловкой бревен на доски, когда строили сарай. Пилили умельцы тяжело: один тянул пилу вверх, другой, весь в опилках, из ямы вниз. Работали долго и тяжко.

— Может, механизм какой есть?

— Плотники уверяют, что нету.

Я задумался и дальше уже не слушал. А у Акинфия мельницы… Значит, есть и плотники, чтобы поставить лесопилку. И умельцы, чтобы поставить дамбу на небольшой речушке. А с голосом, как у меня сейчас, можно и самому на это заработать за зиму. Лишь бы голос не пропал. Прежний-то вариант не манит. Спросил у лекаря:

— У меня желтая линия не уменьшается?

Тот пригляделся: все, как было. Пошли обедать. Любаша расстаралась для амнистированного мужа. По ходу и мне перепало. Как я в нее не вглядывался, никакой желтой линии не увидел. Дилетант я еще в этом деле. Мелко плаваю. Подала и присела поболтать.

— Девушка, что к тебе сегодня приходила, такая молчунья!

Да уж, подумал я. Видимо, таковы все жены скорняков — не болтушки!

— Говорю, что готовлю на обед, показываю продукты — ни единого слова.

— Смущается видно, — заметил хозяин, уплетая белорыбицу.

Я тоже отдал должное не виданной мной ранее царской рыбе. Действительно, вкусна! Гораздо лучше осетра. Хотя, может дело в поваре. Гарниром шла какая-то желтая икра. Из беседы за столом понял, что от щуки, слегка присоленая и обалденного вкуса.

— А что это парень к нам забегался?

— О здоровье беседует. В ближайшую пору больше не появится.

После обеда опять пошли на двор. Уже чистый Потап привалился к ноге хозяина.

— А у Любы я вообще никакой желтой линии не вижу, — поделился ведун.

Подумалось: а я все — профан, профан. Не у всех она видно есть. Ну, большая часть народа и не поет. Хотя, говорят, раньше на гулянках массово пели. Но про то, что было тысячу лет назад, никто толком ничего не знает. Да и мозг переводит мне адаптированную версию. Помню, что должны быть какие-то гривны, куны, сребренники златники, а их нету. Да и в разных княжествах могут быть абсолютно разные деньги. Здесь рубль кусочек серебра, полтина в два раза меньше. Есть какие-то иностранные монеты, мелькают и золотые. Абсолютно чужая жизнь. Ведун сказал:

— Сегодня больше не учимся. Устал.

Глава 10

Хорошо. Пойду на рынок, порисуюсь новым голосом. Если исчезнет, скажу, что переусердствовал или простыл. Ребят нет, попою один, поиграю на домре без ансамбля. Отдохнул и бодро зашагал на базар. Торг встретил обычным шумом. Музыканты были на месте не все. Отсутствовал поэт. Видимо, отходит после вчерашнего. Подошел, поздоровался. Парни тут же бросили играть и петь, сгрудились возле меня.

— Старший! Уже двое подходили, звали петь на следующей неделе! Спрашивали цену. Мы не говорим, ждем тебя. Ярослав домой убежал, имена вызнав, уже пишет, наверное.

Акинфий свое обещание исполнил быстро.

— Ты правильно, мастер, говорил: песня сработает! Сразу дела лучше пошли.

Подошли два иностранца. Один приемлемо говорил по-русски.

— Мы слышать, как вы раньше петь. Очень нехорошо.

Да уж, не Ла Скала.

— Так петь нельзя.

— Вы слушали второго певца. Я еще не пел сегодня.

— Наш Христиан петь лучше!

— А где он?

— Вот наш матрос стоять.

Видимо, скандинавы. Хотелось сразу ошеломить свой коллектив изумительным голосом. Надоело страх наводить угрозами репрессий. Хотелось, чтобы парни мной больше гордились, чем боялись грозного начальника. Чтоб они говорили: да мы, голой филейной частью, под его чутким руководством, викингов, как ежей давили!

— Давай поспорим на рубль, кто лучше.

— Как, — не понял он.

Объяснил. Ребята гляделись удивленными. Голосишко у меня не блистал. Договорились о сумме.

Я ткнул пальцем в матроса: пусть поет первым. Христиан начал. Действительно, очень прилично поет. У нас таких голосов на эстраде много. А мне Игорь мог и польстить, точнее своей работе. Расстанусь с рублем. А ребята не обманут. Скажут: неплохо. Чуть лучше, чем было раньше. И я начал. У моих открылись рты, играть они перестали. Звучала только моя домра. Народ начал сходиться с разных сторон. И, о чудо: рынок смолк! Где-то вдали слышались выкрики. Вблизи — молчание. Раньше: я пою, а они галдят. Торг работал без перерывов. Сейчас кругом благоговейные взгляды, ошарашенные лица. Да, пение облагораживает. И тишина, как в студии звукозаписи. Только звучит мой голос, помогает великолепная домра. Народа все больше и больше. Парни так и не включились в процесс. Никаких лишних звуков. Я закончил. Голос стих. Домра замолкла. Еще немножко тишины. И рев, крики. Парни глядели только на меня. На восхищение народа, хлынувшие в шапку Егора деньги, внимания не обращали. Тихо млели. Иностранцы сунули рубль и испарились. Не до них. А то: так петь нельзя, узнайте европейское звучание… А русский голос заткнул скандинавов за пояс! А через годы будете просто опасаться нам грубить. И, просто нас бояться. Русские идут! И иноземец забывает, как умеет стрелять. Среди них идет соревнование: кто быстрее убежит.

Я снова запел. И пел, пел, пел… Потом устал. А народ требовал продолжать. Вы просите песен, их нет у меня…

Попросил своих: выведите меня отсюда. Колебаний и сомнений не было. Это раньше я был диктатором. Держался на страхе и верном штыке — Иване. Теперь я — харизматический лидер. И могу послать хоть на пулеметы. Будут идти весело: нас САМ послал! И сейчас без колебаний пошли. Перед фанатиками толпа безропотно расступилась. Повел их в корчму. На выходе с торга спросил:

— А сушеная рыба здесь есть?

— Мы покажем!

Да. Выбирать надо лично. Никому и никогда не мог объяснить какая рыба мне нужна. Народом в будущем ценилась другая. Нужную для меня сбывали задешево, страшно при этом радуясь. Рыбца был целый ряд. Завал всего: сом перемежался со щукой и судаком, жерех с лещом и окунем, уклейки и еще куча всяческих речных обитателей. Я вздохнул: нужного, конечно, не отыщешь. И вдруг, среди всего этого изобилия — сушеная вобла! Именно такая, какая должна быть. Мужичок, держащий изрядную вязку рыбы, увидев мой интерес, сильно оживился. Недорого отдам! Я взял одну рыбку в руки. Плотва сильно похожа, но нужного вкуса нет. Это была истинная вобла с волжских берегов. Может есть какой местный вид? Торгаш и на рыбака-то непохож.

— А где ты ее взял?

— В Ярославль ходили с товаром, рванул несколько вязок. Никто не берет, не знают. А деньги позарез. В вязке штук пятнадцать.

— Почем за всю вязку?

— Два рубля!

И аж глаза выпучил от собственной жадности.

— Попробовать бы надо.

— Любую пробуй.

Я выбрал одну, быстро ободрал сторону, куснул. О-о-о! То, что надо. Ухватил деньги из шапки с монетами, которую нес ответственный Иван. Заплатил, взял вязку.

— А еще есть?

— Полно. Я тут каждый день стою.

На этом и расстались, довольные каждый собой. Ванька высказался, что торгаш бы и дешевле отдал. А я бы и дороже взял. Спросил ребят:

— Кто-нибудь есть хочет?

— Сыты пока, старшой.

— А пиво с рыбкой будете?

— Конечно!

Подумалось: я люблю воблу, они явно что-то другое. Выбирайте по ряду, кто что любит. Первым пошел жерех. Тут же хапнули здоровенного копченого леща. Начали по карманам искать деньги.

— Платим из шапки!

— Мастер, это твои деньги.

— Заработали всей ватагой. Одному, может, меньше бы давали.

Народ удовлетворился этой гнилой отмазкой, и понеслось. Жерех и голавль, окунь и уклейка… Я, до кучи, рванул ни разу невиданного мной в прежней жизни здоровенного и дорогущего копченого угря из Ладожского озера. Количество наличности в головном уборе стремительно уменьшалось. Взяли все, к чему лежала душа. Да, богата и изобильна земля наша в 11 веке!

— Вы, вроде, пива любители?

— А ты, старший, кажется, больше по водке?

— С рыбой надобно пивка. Где тут хорошее?

— Лучшее, это там, куда мы обычно ходим.

Понятно. Это не у Олега.

— Идем туда.

Половой встретил как обычно, промел столик грязной тряпкой.

— Вы что будете?

И я начал заказывать,

— Побольше пива!

— Хлеб нужен?

— Немного.

Народу в кабаке было мало. Пивасик появился быстро. Ну начнем! Перехватив домру поудобнее, запел. Половой заинтересовался, потом поразился. Подошел, скрестил руки на груди. Ага, пробрало! Ребятишки играть не могли. Все посетители трактира уже стояли рядом с нашим столиком. Вид у них был обалдевший. Золотой голос великого Новгорода работал в полную силу.

— Еще, — прошептал половой, когда я закончил.

Уважим трактирного ветерана. Вторая песня тоже прошла на ура. Дальше уже просил народ. Я объявил, что устал и хочу пива.

— Да мы тебе, с таким-то голосом, чего хочешь купим!

Попросил парней уладить. Я бойко начал чистить рыбу. Большой навык имею, который в 21 веке делалось все труднее реализовывать. Вся вобла уже только возле Астрахани да в Каспийском море плавает. А тут, наверное, в любом месте Волги такой клев, только подсекай и тащи!

— Слышал я тебя раньше — не было такого!

Это выступил один из обедавших. Наврал и купцу про голос, который то появится, то исчезнет, как град Китеж. Молодцы вернулись. Половой побежал обслуживать посетителей. После короткого концерта, всех пробило желание выпить водки, вина, пива и заодно заесть это все. Хозяин корчмы должен быть мною доволен. Бесплатно на него сегодня работаю. Дочищая воблу, оглядел своих орлов: никаких признаков желтой линии, даже у певца. Налили пива, дернули. Действительно, великолепное! Даже у меня, отнюдь не любителя, вызывает чувство радости. Примерно таким, наверное, оно и должно быть, как свежесваренное чешское изделие. Скоморохи весело поедали своих щук и лещей, а я наслаждался радостями далеких берегов. Подошел хорошо одетый господин. Ни здравствуйте, ни привет, ни даже кивка головой. Наглый и высокомерный. Объявил:

— Я дворецкий боярина Твердислава из рода самих Михалчичей!

О как! Долгая пауза. Может ждал, когда мы будем шапки ломать и поклоны бить? Не дождался. Как ели рыбу, так и едим. Спросил своих:

— Посадник?

— Нет.

Наконец челядинец продолжил.

— Пойдешь в дом боярина петь. Орду эту с собой не бери. Получишь целый рубль.

Да, пожалуй, с такими суммами к нам подходить уже поздно. Доел воблу. Поднял на наглеца глаза.

— С кем, куда и когда пойти, решаю только я. Указывать мне никто не будет. Если пойду к твоему боярину, это будет стоить десять рублей. Управленец аж позеленел:

— Нет таких цен! Три это самое большее!

— Я понимаю: обнищали Михалчичи, наверное, и тебе платить-то нечем. Но будешь торговаться, просто выкинем из корчмы. Поэтому беги к хозяину, лижи ему пятки, как привык и доводи до него мои условия.

Уже серый, боярский прихвостень умелся. Команда усомнилась в правильности моих действий.

— А если дворецкий обиделся? И придет с ратниками?

— А потом придут ушкуйники и просто его растопчут. Помните, как бабку возле церкви держали?

— Да, конечно…

— Молодые поженились, ушкуйник атаман среди своих. Свистнет — тридцать человек подошли на помощь. Очень нужно, друзья еще сто двадцать привели. С ними никто и не связывается. А он считает себя мне обязанным, спрашивает, чем помочь.

— Ну, тогда можно и не бояться.

— Опасаться только надо: могут свернуть головенку, и не скажут за что. Подошел половой.

— За пиво сегодня платить не нужно.

— Ты что ль расщедрился?

— Нашлись люди побогаче.

Он показал на одиноко сидящего пятидесятилетнего мужчину. Тот встал, помахал рукой и поклонился. Не хам, учтивый человек. И не навязчив, сам не подошел. Ну, пойду знакомиться. При близком общении посетитель поведал, что он княжеский конюший-боярин. Два слова — название одной должности. Они с Давидом погодки, знают друг друга с детства. Вместе росли при дворе Святослава, отца князя, вместе воевали, много и удачно. Он побыл и воеводой, и постельничим. Последние лет пять конюший, в походы уже не ходит. Услышал сегодня мое пение. Потрясен до глубины души силой и тембром голоса, обаянием поющей личности. Очень просит помочь: князь в расстройстве, неудачно прошла охота. Спеть бы ему пару песен, развеять тоску по любимой гончей, порванной вепрем. Много денег дать сейчас не может, самое большее — рублей пять. Слушая его, я думал: вот где море обаяния и, надо думать, хитрости. Был бы моложе, побежал бы даром петь. Поглядел в его ласковые голубые глаза и спросил:

— Ты конюший? Поэтому принял меня за глупого коня? Приманил, кусочек хлеба с солью дал, и гоняй как хочешь!

Он удивился, потом хохотал минуты две.

— Как ты умен при своей молодости!

— За твое обаяние приду один, попою и за пятерку. Помощь нужна в другом. У тебя своя дружина есть?

— Тридцать человек. Война будет — шестьдесят.

— Перед тобой подошел человек, дворецкий боярина Твердислава.

— Хозяина я знаю.

— Прихвостень боярский грубил, требовал пения почти даром. Был выслан мной в неведомые дали. Скоморохи из моей ватаги говорят, что может отомстить.

— Тебя это тревожит?

— Не без этого.

— Можешь забыть. Сегодня же сходит от меня человечек, приструнит боярина и его борзых слуг.

Вот все и уладилось. Хорошо быть нужным сильным мира сего!

— Когда будем работать?

— Хорошо бы нынче же на пиру. У тебя есть сегодня еще дела?

— Немного.

— Приходи попозже в Кремль, спросишь конюшего. Меня Владимиром зовут.

— Меня тоже.

— Тезки, значит. Со своими придешь?

— А как надо?

— Лучше с ними. Ты попел, отдохнул, поел. Они в это время поют, играют, пляшут.

— Приходить сытыми?

— Обижаешь! Всех накормим.

На том и расстались.

Глава 11

Предупредил ребят насчет вечера и пошел опять на рынок. Остатки денег из Егоровой шапки ссыпал себе в мошну. Надо все-таки разобраться с частотой проявления желтой линии. Прошел по всем рядам базара, вглядываясь в людей. Ни одной такой линии! Значит, мне ее дал Бог, а Игорь только усилил. В ближайшие дни надо посетить церковь, поблагодарить отца небесного за подарок, пусть даже и краткосрочный. Молиться с просьбами мне нет резона, всем обеспечен. Пошел домой: положить воблу и отдохнуть. Заодно сообщить ведуну о результатах исследования наличия желтой линии у большого количества народа. Кстати! А что я буду петь у князя? Писать песню о нем лично, пожалуй, уже поздновато. Никаких других стихов о князьях не знаю. Постой, постой… Вспомнилась «Песнь о вещем Олеге» Пушкина. Вот это реальная вещь! А музыку подберу. У меня ее в памяти — вагон и маленькая тележка. Сейчас приду, вспомню текст полностью (в советской школе учили крепко), найду мелодию и потренируюсь с домрой. Открывать калитку вышла хозяйка. Увидела воблу, велела держать ее повыше, иначе пес выхватит из рук и утащит в будку. А извлечь ее оттуда будет нереально. Повела меня в кухню.

— Рыбешка какая-то неведомая. Сам-то пробовал? А то нормальной сушеной и соленой рыбы полон чулан.

Пока развешивали воблу, объяснил ситуацию.

— И неужели и в самом Волхове нет?

И в этой великой реке (о существовании которой узнал только в 11 веке) не плавает. Пошел к Игорю, доложил о своих изысканиях по желтой линии.

— Вот и я думаю: как это за девять лет не обращал внимания на нее? Ни у кого не болела, не изменялась. А ее просто нет. Нужно еще с нашими посоветоваться, может быть более опытные чего и знают. Лучше с тобой пойти. Ты сегодня не занят?

— У князя вечером пою, его конюший меня нанял.

— А завтра?

— После обеда важная встреча.

— А с утра?

— Ушкуйника пойду ловить, учиться надо.

— Давай послезавтра?

— Не могу пока ничего сказать, завтра решим.

— Экая жизнь у тебя бурная!

— Ничего, может скоро наладится. А то и у тебя времени поучиться нет. А это — самое главное. Наверное, по рынку бродить скоро брошу.

— Конечно. Уже пора.

— Пойду потренируюсь перед сегодняшним пиром.

Отбыл к себе в комнату. Вспомнил весь стих, подобрал мелодию и начал обкатывать. На третий раз уже получалось сносно. Подошла Любовь, узнать, не голоден ли квартирант. Уловила конец песни.

— Как-то ты поешь сегодня по-новому… А не можешь полностью это спеть?

Поупражнялся еще раз. К концу Люба сидела уже обалдевшая от моих изысков. Прошептала:

— Какой голос… Так за душу и берет! Спой еще…

Я расстарался. Дальше пел, как она хотела: он любит, она нет, оба любят, о расставаниях и встречах. Устал, попросил взвара, передохнул. Любаша за это время притащила дочь, зашедшую сорвать денежек с матери. Та упиралась, не шла — да я этих скоморохов терпеть не могу, они петь вообще не могут… Истинная меломанка и музыкальный критик в одном флаконе! Ее поставили возле двери, велели постоять молча, а меня взяли за руку и так попросили спеть, что отказать было невозможно. И я рванул от всей души. Еще одной, причем ярой почитательницей моего таланта, стало больше.

Это Люба уже перебесилась: возраст под сорок, муж хорошо зарабатывает, не пьет, не гуляет, приличный дом. Дочь уже выросла, выдали замуж. Что еще нужно женщине для счастья? Пришел к мужу ученик, хорошо поет, это радует.

У молодухи все в резких красках, чередуются коричневый и черный цвета. Жизнь — дерьмо! Муж пьянь! Делать ничего не умеет и не хочет. Дома нет! Детей нет! Денег нет! И вдруг появляется человек. Его голос обволакивает исстрадавшуюся душу. Дает надежду. Этот мужчина заработает. Прокормит. Построит дом. А она все сделает: поддержит, поможет, нарожает… Спросила:

— Может надо чего? Я сбегаю, принесу все, что скажешь… Так люблю, когда хорошо поют…

Да, сейчас ее от мужа увести — плевое дело. Ты свистни, тебя не заставлю я ждать… А как зажили бы хорошо! Все бы меня любили: и жена, и тесть, и теща. Быстро бы дом вместе поставили. Ну, работа для такого типа, как я, всегда найдется. Красота!

Только девушка несимпатичная. Не смогу с такой жить, хоть золотом осыпь. Надо пресечь это в корне. Поэтому сказал, что девушек рядом вообще терпеть не могу — люблю чисто мужские компании, поэтому до сих пор и не женат. А женишься или замуж выйдешь, надо терпеть. Разводов не признаю. Так и нудил, пока девчонка в гневе не убежала, громко хлопнув дверью. Мать за ней. Да, надо переезжать. Тут перелаемся окончательно. Зашел к Игорю, объяснил ситуацию.

— Спрячься пока. Им, дурам, все равно ничего не докажешь. На недельку есть куда пристроиться?

— Найду.

— Это время и учиться пока не ходи. А там видно будет.

Я сложил свои вещички, прихватил рыбца и пошел в Кремль. Полагаю, эти гонения, ненадолго. Прибежит деваха к ханыге-мужу и охватит ее необъятное сердце типичная для обычной русской женщины жалость. Музыканты уже топтались у ворот. Ярослав тоже пришел. Кинулся ко мне:

— Мастер, я написать для князя ничего не успел!

— Есть у меня в запасе одна вещица. Ее и используем. Вы, пока я пою, не вмешивайтесь. Можете посидеть. Через каждые три песни буду отдыхать. Вы сходу меня подменяйте — играйте, пляшите, пойте, рассказывайте анекдоты. Потом я опять вступаю. Пою девять песен. Дальше видно будет.

— Старший, а деньги давать будут?

— С мужчиной, с которым в кабаке сидел, договорился на пять рублей. Насчет гостей сейчас буду решать.

Больше вопросов не было. Подошли к охране, спросили конюшего. За ним побежали. Ждали недолго. Боярин приветствовал меня, кивнул ребятам, повел. Парней оставили обживаться в трапезной, за предназначенным нам столом, сами перешли в его покой. Я рассказал, что думаю делать и спросил:

— С ваших гостей брать деньги можно?

— А за что?

Конечно, очень хотелось бы сказать — за пляски на столе в голом виде! Или: страшно хочется поводить хороводы в бабских сарафанах и с белыми платочками в рученьках у всей ватаги. Мне, как атаману, положен красивый кокошник! Боюсь, что тут мои дурацкие шуточки не оценят…

— Положим, отпел я свои девять песен за твой счет. Скомандовали ты или князь, что петь, с вас, конечно, ничего не возьму. А гостей можно и не баловать. Через день, поди, на эти пиры ходят, вот пусть по рублю за мой голос и платят. Не хотят платить, им и так споют. Но не я, есть запасной певец. Всю жизнь на пару поем.

— А если через князя будут заказывать? Он у нас ссориться ни с кем не любит.

Немножко подумал.

— А ты где будешь?

— Я всегда по правую руку от него.

— Расслышишь, кто что сказал?

— Конечно.

— Если человек песню хочет даром получить, почеши левое ухо. У меня парень будет глядеть.

— Неудобно вроде…

— Ты нанял не меня, а нас. А кто будет петь, не договаривались. Посмеялись.

— Ну ты хитер!

— Не без этого.

— Князю можно не говорить.

— Нужно!

Повеселились снова.

— А ты чего это с воблой пришел? Думаешь, у нас плохо кормят?

Рассказал о сегодняшней незадаче с семьей ведуна.

— И куда пойдешь?

— На свое место пока поселил паренька, выкидывать его неудобно. Надо поискать, кто жилье сдает.

— Переезжай ко мне. — А жена как к этому отнесется?

— Они с сыном в Переяславле остались. Живу я один и приходит прислуга, а караулит моя дружина.

— Меня-то будут пускать?

— Сегодня же покажу тебя ратникам. И ходи хоть днем, хоть ночью. Не сильно устанешь сегодня с крепкого меда? Что зелено вино, что медовуха, что водка — разницы никакой. — Я пью мало. Носить меня после пира не надо. — Так что, идешь ко мне квартирантом?

— А сколько за постой платить в месяц?

— Немало. Целую песню!

— Плачу.

Вязку рыбы и мои вещи оставили в этой комнате, и пошли на сабантуй. Народу уже подошло немало. — А женщины будут?

— Сегодня — нет.

Я пошел к своим. Выбрал Ивана, чтобы следил за Владимиром и считал песни. А потом брал деньги. Ватага тоже все поняла. Когда все места за столом уже были заняты, подошел князь. Пир начался. Переждав минут двадцать, я вышел и запел. Мой голос вызвал обычный в последние дни ударный эффект. Все бросили есть и онемели. Даже слуги, и те перестали носить перемены блюд. Народ впитывал мой голос. Никогда раньше не слышали такого звучания. Закончил.

Поднялся шум. Махали руками. Отшумели. Начал работать дальше. То же самое. Допел третью, ушел на отдых. Давид что-то сказал боярину. Тот ответил. Друзья детства сидели рядом. Запасной взялся петь, часть коллектива плясала, остальные играли. Егор рассказывал анекдоты. Гости продолжили есть и болтать между собой. Немножко перекусил и я. Ну, ладно, можно взяться за классику — пора петь Пушкина. Сменил ребят. Исполнил песню о вещем Олеге на иностранную мелодию. Прошло на ура. Видимо, бойцы вспоминали минувшие дни и битвы, где вместе рубились они… Князь с Владимиром аж обнялись! Боярин махнул мне. Подошел.

— Замечательная песня. Сам писал? — спросил Давид.

— Музыка моя. А стихи великого поэта.

Прочел пару вещей золотого пера России.

— Далеко живет?

— Умер уже.

— Невиданный у тебя голос.

— Недавно появился.

— Отчего?

— Бог дал.

Кивок в сторону давнего друга.

— Достаточно денег дал?

— Не жалуюсь.

— Спой про Олега еще раз.

Исполнил. Князь подозвал маленького вертлявого служку. Тот отсыпал мне еще денег. Отправили меня опять петь. Я бросил знакомить народ с вершинами будущей эстрады даром, перевалив функцию на молодого. Сам присел выпить меда. Дельный Ванька заряжал суммы. Народ, видевший отношение ко мне со стороны правителей, безропотно платил. Большая часть гостей предпочитала даровые услуги. Наконец Давид решил заканчивать свое участие.

Я оставил неплохие деньги ватаге, и мы с боярином тоже удалились, прихватив с собой воблу и остальные мои вещички. Его терем оказался в двух шагах. Показал меня охране. Выделил комнату, и мы отправились почивать.

Глава 12

С утра пошел к лесу, поискать ушкуйника. Матвей уже прыгал там, разминался с саблей. Получалось великолепно, как и всегда. Он рассказал новости: в поход не пошел из-за медового месяца. Ушкуй ушел без него. Начали строить дом. Живут с Еленой душа в душу, никогда не ссорятся и не спорят. С его родителями она живет мирно. Опять поблагодарил за помощь.

Сам периодически наведывается в лавку отца, приглядывается к торговле. Лавочка маловата. Лена уговаривает склониться к спокойной жизни и не рисковать. Подумалось: с тестем, богатым купцом, эта карьера обеспечена.

Я спросил насчет рукопашного боя, которым увлекался в юности в секции самбо, но за долгие годы многое стерлось из памяти. Матвей заверил, что с этим никаких проблем нет. Сам он навыками боя без оружия пользуется редко, но тренировки в ватаге частые. Умеет и обезоружить, и покалечить, и убить просто голыми руками. Спросил, чем плоха сабля. Всем хороша, но учиться надо долго. Подумалось — с рукопашкой, хоть и недолго — всего год, я уже имел дело. Элементарному учить не надо. И падаю до сих пор хорошо: если на спину, сгибаю шею вперед, коли набок, откидываю прямую руку, гася удар. И за все годы после обучения у самбистов ничего не ломал, хотя зимой падаю и не редко.

И мы начали сразу. Земля уже подсохла, можно и шлепнуться, если кинули. Ушкуйник и тут оказался на высоте. Отмахали руками и ногами. Я устал. Поэтому пошли купаться на Волхов. Вода с каждым днем теплела. Я думал, что будет холодная все лето. Ан нет — лето жаркое, прогрело. Оттуда подался в трактир — завтракать. Поев, пошел в Кремль, передохнуть. Владимира не было. Повалялся, отдохнул. Решил зайти в церковь. Пошел в ближайшую. Закупил множество свечей, поставил. Подошел священник.

— Просишь чего-то у Господа нашего?

— Скорее благодарю.

— А за что?

— За голос.

— И давно он у тебя появился?

— Пару дней назад.

— А с чего?

— Без причины.

— Может молился много?

— И мало-то не молился.

Поп огорчился.

— Обязательно надо ежедневно обращаться к Господу! Почему же такие упущения?

— Привычки нет. В наших краях мало кто часто молится, в основном — старушки.

— А что за голос?

— Кто слышал, очень хвалил.

Священнослужитель заинтересовался.

— А мне можешь спеть? Только не здесь, конечно. В храме божьем не поют ваших песен.

— Давай спою что-нибудь церковное. Что можно и тут петь. — Ну, молитву «Отче наш» спой.

— Первые несколько строчек знаю. Мелодию не ведаю. — Пой, что можешь.

Исполнил. Церковнослужитель был поражен силой и красотой голоса. Так у нас даже в Софийском соборе не поют! Узнал, чем я зарабатываю на жизнь. Осудил за греховный промысел скоморошничанья. На этом расстались, и я подался на рынок.

Нашел ребят, напел пару мелодий на новые стихи и ушел в гости к старшине. Тот был дома. Принял меня радушно, сразу сели играть в шахматы. Те оказались непривычными. Каждая фигура отличалась от обычной для меня. Поэтому первая партия окончилась головокружительным разгромом. Акинфий укорил за слабую игру. Я объяснил причину. Он усмехнулся, видимо думая, что хреновому танцору всегда что-нибудь мешает.

Вторая партия прошла удачней для меня. Против моего короля без свиты, у него остался еще слон. Моим высказываниям, что мата с одним офицером не добиться, поверил только после того, как довольно-таки долго гонял меня по доске. Потом высказался, что раньше такого не было. Я объяснил, что ситуация редкая. Купчина отнесся к этому спокойно — выигрыш не состоялся, но перевес был налицо.

А вот третья игра показала превосходство скоморохов над торговцами. И победа была достигнута не хитрым каким матом, а планомерным разгромом хозяина дома. Акинфий аж вскочил и заходил по комнате, нервно размахивая руками. Такого поражения он не ожидал.

— Давай еще!

В этот раз купец очень долго думал над каждым ходом, но успеха это не принесло. Тут пришла его жена и позвала откушать, что бог послал. Поели, перешли в другую комнату и упали в кресла. У князя и бояр такой мебели еще не было. Отстали от старшины в вопросах быта.

— Рассказывай о своих задумках — велел купец.

Изложил идею с кирпичами. Интересно, но брать пока не будут. Печки по сути так и делаются, только обжигаются потом. А дома делать и дорого, и долго. И лес кругом стеной стоит. Мыслью о лесопилке Акинфий заинтересовался больше.

— Сам-то ты их видел?

— И не раз.

— А как устроена, знаешь?

— Повожусь, сделаю.

Он надолго задумался. Потом принял решение. — Есть одно место, будем строить! Мои деньги, твоя работа. Прибыль делим, тебе половина. Сбыт мой. Согласен?

Я кивнул. Расклад меня устраивал. Пошли играть дальше. Выиграв первую партию, купец оживился. Далее борьба шла с переменным успехом. Потом оба устали. Договорились о встрече и разошлись.

Я пошел на базар. Ансамбль играл с усердием. Толпа вокруг, оказывается ждала меня.

— Вот он! Наконец-то пришел!

Парни бросились навстречу.

— Старший, они хотят слушать только тебя!

— Услышат.

Домры у меня с собой не было, но на процесс наслаждения голосом это не влияло. И я запел, а молодцы подыграли. Результат был прежним — лучший баритон Новгорода таковым и остался. Народ был доволен, деньги в шапку так и текли. Подходили, просили спеть разное. Стоило это рубль за песню. Даже попыток торга не было. Иван греб серебро безостановочно.

Подошел купец, пытался договориться о нашем приходе на именины дочери. Узнав цену (пятерка за вечер), пытался поспорить. Тут же был выслан очень далеко.

— Не слишком ли круто ломим? — спросил Иван.

Я объяснил, что столько брать за семь песен, когда одна стоит рубль, это еще скидка. Коллектив со мной согласился. Подошел еще один торгаш. Договорились на завтра. Разногласий по финансам не было. Я решил уходить. Заметил ребятишкам, что здесь стоять — резона нет. Мы в городе уже достаточно известны, а зарабатываем на рынке немного. Проще ходить по заказам. Денег чуть меньше, а целый день свободен. Сначала парни возмутились:

— Мы же потеряем!

— Не теряйте: пойте и играйте хоть до ночи. Я буду ходить сюда к концу дня. Или за мной кто-нибудь сбегает, если буду нужен. Думаю, без меня, рыночные быстро перестанут вам платить реальные деньги.

Тут парни вспомнили себе цену и призадумались. Вроде придумали объяснение: а если кому срочно надо?

— Пусть берет вас одних, или идет поискать кого другого. Договариваться надо заранее — за день, лучше за два.

— А как они нас найдут?

— Ходите по очереди на одно и то же место каждый день. Сиди и дуди или стучи во что умеешь. Периодически кричи, зачем ты тут. Деньги брать вперед.

— Не дадут.

— Поропщут какое-то время, и будут давать. Можете вначале получать половину. Быстро привыкнут. А то осенью и зимой целый день тут ошиваться — будет тяжеловато.

— Это верно!

Повторил для верности.

— Дежурьте всегда на одном месте, чтобы народ знал, где вас найти. Ярослава в это дело не втягивайте, пусть стихи пишет.

Согласились и с этим. Поделили выручку и хотели расходиться.

Вдруг подлетел встрепанный человечек. Выпалил:

— Скоморохи?

— Именно.

— У вас у одного замечательный голос?

— У нас.

— Я человек боярина Василия из Иванковичей. Вас требует. Не приведу, изобьет или убьет. Он злой, когда пьяный.

— А часто он таков?

— Каждый месяц по неделе.

— Не боится наказания?

— За нас, хоть даже убьет, только виру отдаст. А он богат.

Я призадумался — стоит ли рисковать?

— Умоляю! Руки буду целовать. Мы им уже сто пятьдесят лет служим.

Ишь ты, какая династия. Это решило дело.

— Вперед заплатишь?

— Сколько?

— Пять.

Безропотно отсчитал.

— Это за первые семь песен. Будет требовать петь дальше, каждая еще по рублю.

— Согласен. Все деньги обычно у меня, вилять не буду.

— Дружина с ним пьет?

— Нет. Умаял уже всех за последний год. Раньше пореже было, терпели. Сейчас прячутся, кто куда.

— Молодой?

— Средних лет.

— А жена, дети?

— Как запьет, у ее родителей отсиживаются.

— А, предки его, тоже пьющие были?

— Нет. Он первый такой.

Мы уже шли по адресу. Егор неожиданно вспомнил.

— Мастер, сегодня княжьего дьяка видели. Рассказал, что с вымогателями поступили так: красномордому отрубили голову — признался у ката в слишком злых делах. Второго секли до посинения. Девку пороли тоже изрядно. Обоим велели убираться из Новгорода. Поймают еще раз — ноздри вырвут или башки лишат. На входе нас никто не встречал. Провожатый довел до нужного покоя. Боярин уставился отечными и налитыми кровью глазами, рявкнул:

— Кто такие? Почему не знаю?

На лбу коричневела даже не линия, а широкая лента. Внезапно пришла дерзкая мысль: а может зря ведуны пытаются исправить ее? Может, нужно рвать? Сказано — сделано. Пока слуга объяснял хозяину, кто мы и зачем, подобрал нужную музыку. Слова роли не играли. Потом мы начали.

Вначале пошли задорные мелодии, потом спокойные, затем навевающие сон. Оживившийся было Василий пообмяк и расслабился. Усыплять его не было резона. Навыка у меня никакого не было, уверенности в своих силах тоже. Подойдя ближе, резко взмахнул рукой. Лента порвалась. Боярин дернулся, что-то заворчал. Впрочем, это быстро закончилось. Потом его взял сон, и он захрапел, уткнувшись лицом в объедки.

Спели мы шесть песен, но речей о возврате части денег не было. На прощанье служивый захотел узнать, что это я делал руками. Отговорился, что так по песне положено — кто его знает каков будет результат. Вдруг знатный муж помрет, Иванковичи будут мстить всем боярским родом. Кровники были не только на Кавказе. С тем же успехом зарежут и тут. Откланялись. Договорились с музыкантами встретиться завтра, и, поделив деньги, разбежались.

Утром позанимался с ушкуйником, искупался, невзирая на тучки, периодически закрывающие солнышко, и вернулся в Кремль. Владимир повел меня на конюшню, показать свое хозяйство. Лошади были ухожены, бока лоснились. Боярин их явно любил — ласково трепал некоторых по морде, кое-кому оглаживал холку. Показал своего коня, носившего его и в боевые походы, и в странствия. Было видно, что и красавец его любит — терся головой и фыркал как-то по-особенному.

Конюший спросил, не нужно ли мне куда-нибудь ехать.

Я ответил, что поеду прямо завтра с утра, и транспорт очень нужен. Володя подозвал конюха и поручил подобрать крепкого конька для меня на время поездки. Я объяснил, что на лошади даже не сидел ни разу, и, честно говоря, побаиваюсь. Да и залезу ли сам, это вряд ли. Боярин велел подобрать самую смирную лошадку. Такую сразу же нашли, и повели на двор, чтобы меня обучать. Коневод уверил, что Зорька и не взбрыкнет, не укусит и не понесет. Кобыла не молода. Правда и в юности отличалась очень ровным и спокойным характером. Владимир сказал, что подойдет позже и ушел.

Конюх представился Александром и начал меня приспосабливать к быту наездника. Он выдал мне кусок круто посоленного хлеба для знакомства и пошел за седлом и прочей сбруей. Я подошел к лошади с опаской: раньше с ними никаких дел не имел, да и видел-то их редко. Кобылка потянула морду к хлебу. Это меня ободрило, решил выдать лакомство до прихода профессионала. Взяла кусок очень вежливо, за руку не укусила.

Пришел Александр, принес конскую сбрую: седло, стремена, уздечку. Умело приготовил лошадку к поездке и хлопнул по седлу: залезай. Да уж, орлом сейчас взлечу… Пока раздумывал, как вскарабкаться на кобылицу, конюх бойко прыгнул в седло, решив показать, как это делается новичку. Мой дух это не подняло. После освобождения посадочного места, решил попытаться залезть. Опыт закончился неудачей — повис животом на седле, затем сполз вниз.

Вспомнилась прочитанная когда-то история о приехавших в колхоз пасти скот городских ребятах. Большинство просто на коня не залезло никак и их отсеяли. А один обошел препятствие очень ловко: нашел кучу бревен, подвел лошадь к ним и легко перебрался в седло. Его и взяли.

Огляделся. Никаких бревен и ничего, даже похожего, нет. Коневод, поудивлявшись моей ловкости, решил подойти к делу иначе.

— Иди-ка сюда поближе. Держись за повод левой рукой. — Показал, где взяться. — Правой дернешь себя вверх. Отшагни назад. Теперь резко толкнись вот этой ногой, и прыгай на седло по моей команде.

Сам конюх зашел спереди и держал лошадку за какие-то постромки, идущие к голове, двумя руками.

— Давай!

Я прыгнул. Неудачно. Еще раз. Не получилось, но в слабой голове забрезжил свет понимания. Третья попытка завершилась почти успехом, но начал сползать. Александр махом подскочил и поддержал меня снизу. Я двинулся, и, впервые в жизни, оказался в седле! Конюх подал то, что лежало на шее у Зорьки:

— Держись крепко за повод!

Я взялся и почувствовал себя уверенней.

— Посиди, оглядись.

Сам он все это время придерживал кобылу, чтобы не пошла. Лошадь переступала и недовольно фыркала. Да, в одиночку без бревен не залезть…

Сидел, озирался. Земля казалась далеко внизу. Странное впечатление для жителя 21 века, привыкшего к видам из многоэтажек. Люблю постоять на балконе седьмого этажа в своей квартире. А здесь ведь даже не второй этаж, высота плевая. Ощущение, как у лежавшего несколько месяцев после какой-нибудь болезни или травмы человека. Они встают и чувствуют высоту, неуверенность, иногда даже испытывают головокружение. Наконец пришел в себя, почувствовал обычную уверенность и жажду деятельности.

— Поехали?

Александр, не торопясь, повел животное в поводу. Уверенность сразу ушла. Вцепился в повод мертвой хваткой, пригнулся к лошадиной шее. Хотелось еще постоять и поозираться в покое. Для того, чтобы развлечь и отвлечь тренера, запел. Тот аж встал. Я пел и осваивался не спеша. Закончил. Пораженный коневод покрутил головой.

— Ну и голосина же у тебя! С таким голосом за деньги петь надо — за душу берет.

— Я так и делаю.

Тронулись снова. В этот раз чувствовал себя уверенней, прижиматься к лошади и судорожно хвататься за поводья перестал.

— Будем дальше учиться садиться в седло?

— Конечно!

Со спуском особых трудностей не было. Второй прыжок прошел более успешно, поддерживать меня уже не пришлось. На третьей посадке Саша вообще отошел в сторону. Убедившись, что сажусь я уже сносно, стал учить меня ездить: за какой повод, когда потянуть и так далее. К приходу Владимира я уже сносно залезал и слезал с лошадки, уверенно ездил. Боярин велел конюху выдавать мне кобылу, даже если приду без него, и мы пошли в терем.

На следующий день я взял Зорьку и поехал к купцу, перед этим предупредив Матвея о занятости. Акинфий собрался быстро, взял коня, и мы поехали глядеть речку Вечерку. По дороге я спросил, нет ли близко его мельницы? Она была на той же реке, чуть выше по течению. Я объяснил, что для поиска лучшего места, нужен опытный человек. Поэтому хорошо бы с собой взять мельника, который работает близко и все, что нужно, знает в мелочах.

Акинфий согласился, и мы поехали по другой дорожке, немного взяв правее. Через часок — другой появилась нужная река, а чуть позднее и мельница. Крепкий парень возился на дворе. Увидев нас, все бросил и поклонился.

— Здравствуй, Данила. Как дела?

Тот неспешно поздоровался в ответ, и доложил, что все в порядке, работа идет, поломок нет. Акинфий объяснил задачу.

— Сделаем в лучшем виде.

Мельник собрался, запряг пегую лошадку, и мы поехали вниз по Вечерке. Первые два места, предложенные нами, он по разным причинам отверг. На третьем решил остановиться: Данилу все устроило. Спросил, зачем рядом две мельницы? Я объяснил, что общее будет только действие реки, а поставим здесь лесопилку.

— Не слыхал о таких.

— Она будет первая на Руси.

— А кто ж будет делать?

— Мы с Акинфием.

Купец явно был польщен неожиданной славой. Это не старшинское звание, их много есть и будет. А он будет один. Простились, разъехались. Изрядно отъехав от мельника, спросил меня:

— Найдешь в одиночку?

— Найду.

— А про мое участие для мельника сказал?

Я ответил, не думая.

— Пусть для всех ты сам лесопилку придумал. А я так, для постройки и присмотра нанят. Мне в этом деле слава не нужна.

Акинфий замаслился не на шутку, и мы поехали к нему обедать и играть в шахматы. Потом взялись обсуждать будущее дело и считать предстоящие расходы. У купца уже был опыт постройки мельницы. На всякий случай и для верности все писали.

Вот на изготовлении пилы он встал в тупик — их на Новгород было всего две или три. Поэтому доска стоила так же, как и бревно той же длины, а иногда и дороже. Поручив это выяснить мне, он подвел предварительный итог и выдал мне деньги на начальные расходы. Взялись обсуждать грядущие заботы.

Ближе к вечеру отправился в Кремль. Прошелся пешком, лошадь вел в поводу. Сдал лошадку конюху. Александр похвалил меня за не утомленный вид Зорьки, и мы разошлись.

Потом боярин повел меня на очередной княжий пир. Предупредил, что, возможно, придется спеть. Я, решив отработать кормежку и постой, взял домру, и мы отправились. Пока шли, сообщил, что сегодня пою бесплатно. Владимир этому порадовался — с деньгами было туго. Потом посадил на приличное место, а не как в прошлый раз — за последний стол. Скоро пиршество началось.

Я быстро наелся, как привык на работе в прежней жизни (полчаса обед, двадцать минут ужин), и стал оглядывать сидящих. Бояре кушали не спеша, истово обсасывая каждую косточку. Жевали подолгу, неторопливо чавкая и рыгая. Часто прерывались для обстоятельных бесед с соседями и отхлебывания из чаш с вином. Никто не торопился. Эти люди никогда не видели спешки жизни.

Решил время не тянуть: спеть пару — тройку песен и уйти. Встал, вышел на середину и начал петь и аккомпанировать себе на домре, в очередной раз поразившись чистоте и красоте ее звука. После первых двух песен князь подозвал меня к себе и спросил:

— Пойдешь ко мне в придворные певцы? Стол и кров будут всегда, жалованье положу хорошее. Оденешься поприличнее, женишься. Скоро надолго где-нибудь осядем, домик построишь, глядишь — и дети пойдут. Идешь?

Я задумался. Мне бы такое предложение пораньше, не пошел, а побежал бы, блея от радости и пытаясь поцеловать руку с криками: благодетель! Свет моих очей! Но сейчас положение сильно изменилось: меня учат ведун и ушкуйник, близка и реальна лесопилка. Скоро буду зарабатывать больше, чем голосить при дворце. Ну, а пока добуду на жизнь песнями, ими, похоже, старшина купцов обеспечил. Поэтому расшаркиваясь и благодаря для приличия, я отказался, мотивируя это недавним появлением такого великолепного голоса и неуверенности в его долговечности в связи с этим. Давид объяснения принял, попросил еще раз спеть про вещего Олега и потерял ко мне интерес, видимо навеянный другом детства. Исполнив стихи великого поэта России, вернулся к столу.

Ухватив пару куропаток на поздний вечер, ломоть хлеба, изрядный кувшинчик слабенького винца и чашу к нему, отправился восвояси. Княжеские слуги не зароптали.

Дружинники боярина опознали меня мгновенно, запустили. Я откинулся на кровать, вытянул ноги и почувствовал колоссальное облегчение. Так иногда хочется побыть одному и в тишине! А то все последнее время куда-то бегу. Покоя не было со времени моего прибытия сюда, в прошлое.

Да, князь был прав — пора обживаться и обустраиваться. Чуть появятся значительные деньги — строить свой собственный дом. А то прыгаю по Новгороду, как заяц, с места на место… Никому не могу даже объяснить, где меня завтра искать. Любой может выкинуть или выжить из своего дома. Основательность нужна. Мой дом — моя крепость, как гласит известная в моей прежней жизни английская юридическая мудрость.

Когда навалялся и изрядно отдохнул, пришли новые мысли. По сути, постройка и пуск в работу лесопилки, наем рабочей силы отданы мне. Сбыт взял на себя Акинфий. Если я все это буду делать один, долгое время ничем другим толком заниматься не смогу. Петь и зарабатывать этим деньги, учиться ведунству, и бог даст вести самостоятельный прием пациентов будет просто некогда.

Нужен человек, на которого можно положиться. Он должен мне чем-то быть обязан — иначе напакостит, или предаст, или вовсе продаст кому половчей секрет постройки пилорамы. У него не должно быть в руках востребованной профессии — иначе нет смысла учиться новому. Жить ему должно быть негде — надо будет переезжать на лесопилку. Не должен опасаться новых пространств — есть люди знают свою улицу и место работы и все на этом. Должен уметь осваивать новое и не должен этого бояться. Нужно уметь командовать людьми — один бревна и доски не потаскаешь на распиловку. Как не обдумывал, нужная кандидатура так и не отыскивалась.

Фрол глуповат, пока научишь чему-то новому, семь потов сойдет. Никем и никогда в жизни не командовал. Да и не отпустит его Катерина и сама не поедет куда-то за город жить. А она его, похоже, крепко держит в мягких лапках — коготки уже выпущены.

Про мой ансамбль речь просто не идет. Полгода до меня нищенствовали и голодали. Был голос того же уровня, неплохой поэт-песенник, море музыки вокруг — бери, клепай песни и пой, — ну ничего же не делали! Ходили и мрачно дудели. Что с ними, что без них — разницы никакой. Решу я их сейчас бросить, заработаю те же деньги. А вот они обноются и пойдут другой дорогой. Либо примкнут к другим скоморохам, если их каким-то чудом возьмут. Меня и до роскошного голоса звали, не успел по рынку набродиться. Их за шесть месяцев — ни разу. Сколько мы вместе, ни одного толкового совета по улучшению общего дела, ни одной здравой выдумки, что мы еще можем сделать. Фокусник умеет только то, что я показал и все на этом. А ведь Дэвид Копперфильд или Гарри Гудини не получили свои фокусы от кого-то. И на каждом шагу: мастер, старший, а что, а как…

Совсем чужого брать, неведомого? Слишком велик риск.

Тут мне в голову пришла неожиданная мысль: а ушкуйник? Он ведь подходит по всем статьям: смел, толков, дома пока своего нет, умеет командовать людьми и делает это хорошо, мне обязан и до сих пор тратит свое время на обучение абсолютного профана, не боится переезда и нет другой профессии в руках. В кожевенники, гончары, сапожники, кузнецы и другие специальности переходить будет уже сложно — там своих полно. Вот и осталось, кроме привычного дела — убивать, только ходить в лавку к отцу. Где тому и одному-то, наверняка, делать нечего. Под эти мысли я доел куропаток. Будь еще Матвей женат на девушке из своих семей, вопросов бы не было. Той было бы привычно. Ушел в поход, ну и счастливо: и батя всю жизнь ходил, и братья, и у всех подруг мужья. Она с этим выросла, привыкла, другого и не представляет.

А вот дочке купца это должно казаться диким. Любимого могут в любом походе убить! Как же жить с такой опасностью? И ведь это на всю жизнь… А вот папочка каждый день живой с работы приходит, риска никакого. Нет речи о долгих расставаниях с любимым. И у всех вокруг ведь так!

Елена, конечно, будет сражаться с этим ушкуйством в семье до последнего. Сейчас ее влияние на Матвея в высшей точке своего апогея — не пошел же он в этот раз со своей ватагой. Думаю, праздновать медовый месяц в среде ушкуйников мало кто остается на весь срок — мнением коллектива здесь наверняка пренебрегать не принято, особенно атаману. Враз, как в народной песне о Степане Разине, пойдут ропот и насмешки — нас на бабу променял. И давай, гони, топи любимую в близлежайшем водоеме, бросай за борт в набежавшую волну! Да гляди, не забудь хорошенько красавицу по русой головушке веслом пристукнуть, не с персидской безропотной княжной дело-то имеешь, а с новгородской неистовой и упорной купеческой дочкой — враз рыбкой куда надо доплывет и на берег раньше тебя вылезет, вскарабкавшись дикой кошкой по отвесному обрыву. Русские женщины практически неистребимы — и в огне не горят, и в воде не тонут!

А атаман не побоялся, не пошел в поход со своими бойцами, остался. Одно слово — Смелый!

Только ведь и мне ждать некогда. Я обещал себе через женщин не действовать. Что ж Матвей, — как повезет, так и повезет. От судьбы не уйдешь.

Глава 13

Утром встал свежим и инициативным. Хорошо быть молодым! Побежал к лесу. Ушкуйник уже разминался по холодку: было пасмурно, временами моросил мелкий дождик. Ни ему, ни мне это не мешало. Начали с рукопашного боя. Противник был хорош, как всегда. Я тоже старался. Так и провозились первый час. Оба не торопились — срочных дел не было ни у того, ни у другого. Сели передохнуть. Спросил, как у него дела дома. Дела были не веселы. Дом не строился — ушкуйники в походе, они с отцом все дни в лавке. У старика бьет в спину при попытке поднять бревно. Лена успела уже поругаться со свекровью — чего-то на кухне не поделили. И девушка тоскует по отцу с матерью, по подругам. А у тебя? Рассказал про вдруг проявившийся голос.

— Спой.

Исполнил кое-что.

— Здорово!

Изложил идею с пилорамой. Сказал, что деньги на постройку уже найдены.

— Очень интересно. А кто будет пилить, не ты же с таким голосом?

— Хотелось бы тебя взять.

— Меня?

— Именно.

— Я ушкуйник, меня товарищи ждут!

— А как Елена относится к твоей профессии?

Тут то он и поник.

— Плохо относится. Целыми днями долбит, какое это опасное дело. Боится меня потерять.

— А представь себе, как в поход уходить, а она будет беременна? Женщине в положении то одно будет нужно, то другое. Многие желания просто странные. А тут приперло что-то, а ты в походе. Родственники твои лишний раз не побегут. И что девчонке делать? А охота этой ерунды жутко… Но сообщать ей об этой возможности изменить вашу жизнь, я бы не рекомендовал — горя выше крыши хлебнешь!

Матвей окончательно опечалился. Но моим советом решил пренебречь.

— Разговоры с ней меня не пугают! Как я решу — так и будет! У меня воля железная!

Ну-ну, ваше дело молодое… Второй час решили помахать саблями. Взяли в руки палки и началось. И, всего за час, ушкуйник дважды пропустил удары от неумелого меня! И не то, что невиданно выросла моя выучка. Горькие думы мешали ему сосредоточиться. Подучившись и опечалившись, мы пошлепали в город. Купаться в дождь и без солнца не люблю.

Там я пошел на базар. Ребятишки мои не голосили и не дудели. Поняли, что, нечего зря силу тратить, вечером все равно возьмем больше. Погнал по рядам. Кузнецы с удивлением слушали про длинное лезвие с небольшими зубчиками с одной стороны из самого лучшего металла. Один даже бросил шутку: может тебе его из дамасской стали выковать? На что получил мой ответ: конечно! Делать брались — дорого, но не запредельно. Выбрал одного, заказал, дал задаток. Он предупредил, что это будет не быстро. Я велел не торопиться и пошел дальше по рынку. Плотники, узнав о колесе, которое полдня будет в воде, решили делать его из дуба — он в воде только крепнет. Плюс нужно сделать два колеса поменьше и соединение между ними. Узнав, сколько нужно будет платить за доставку, решил, что дешевле купить лошадку и телегу. В основном, все было решаемо. Лесопилка приобретала зримые очертания.

Отправился к старосте купцов. Акинфий покупать телегу и лошадь отсоветовал, сказал, что выдаст. Рассказал о новом голосе, продемонстрировал. Купец поразился.

— Сколько лет на этом свете живу, а таких голосов и не слыхивал! Такую голосину жаль будет на лесопилке прятать.

Доложил, что ищу человека. Уже нашел, но он пока думает.

— Если не получится, есть у меня хороший парень: честный, исполнительный и инициативный. Недавно у них дом сгорел вместе с отцом, а они с матерью у меня пока живут. Сам родитель был купцом, плавал и по другим городам. Товар всегда брал интересный, сроду не прогадывал. Все сгорело — и товар и деньги. Хочу теперь сыну его помочь. А твой-то, что за человек?

Рассказал ему про Матвея. Он удивился.

— А с чего бы это такой человек, который атаман ватаги в двадцать лет, пойдет дрова пилить?

Рассказал ему про красавицу-жену Матвея.

— Да, я бы свою за ушкуйника и не выдал.

— Вот и ее отец не выдавал. Сама убежала.

Изложил всю историю. С телохранителей против ушкуйников старшина смеялся в голос.

— Выйти всего парой человек против такого бойца! Тут и княжеских дружинников пары мало будет.

Потом взялись за шахматы. Борьба шла с переменным успехом. Взглянув на часы, решил, что пора на рынок.

Погнал. Мои уже стояли там, купец-заказчик то же. Услышав озвученную мной сумму — пять рублей за семь песен, он возмутился и начал роптать, предлагая рубль в лучшем случае. Получив ответ, что за такие деньги он может радовать гостей своим голосом невиданной красоты, потух и больше в финансовые споры не вступал. Потом выгребли еще кое-что из гостей. Поделив это все, разбежались по домам. Я пришел в Кремль в девять часов вечера и завалился на кровать.

Утром, по ясной погоде, подошел к лесу. Сейчас узнаем, что решил ушкуйник. Он уже стоял на обычном месте. Но не один. Рядом каменела непреклонная Елена. Судя по ее опухшему лицу, день и ночь прошли в дискуссиях. Вспомнилось, как писал главный сатирик СССР Михаил Зощенко: мы любим, когда пациент находится в бессознательном состоянии, и не вступает с нами в научные споры… Матвей сказал: вот Лена пришла твой новый голос послушать. Так и хотелось ответить словами великого Михаила Булгакова: поздравляем вас, гражданин, соврамши! Спел пару песен, и решив, что хватит пугать лесных обитателей, перешел к делу.

— Ну, что надумал насчет лесопилки? Мне ждать некогда. Тут купец нашел погорельца одного, говорит очень толковый и жить негде, а там новый дом плотники махом поставят. Если откажешься, сейчас позанимаемся, и пойду с ним знакомиться.

Лица у молодых людей переменились: благостно расслабленное после моего пения у Елены стало просто чугунным, а у Матвея веселое от мыслей, что все идет как идет, а за изрядный срок как-нибудь уляжется само, и он опять на ушкуе поплывет сабелькой махать, стало унылым.

— Я не знаю, как платить будешь…

— А платить будешь ты, нанятому тобой человеку, одному или двоим. Деньги будешь получать с каждой доски. Часть купец, часть я, часть ты. В Новгороде доски рубят. Из ствола дерева получают одну или две досочки. И уходит на это полдня. А ты на каждую доску будешь тратить времени чуть, и из ствола получать пять, шесть, семь, а то и больше пиленого материала, в зависимости от толщины дерева. Прибыль будет умопомрачительная! На всех троих хватит. Будем очень богатыми людьми. Это тебе не вшивых кочевников грабить и не на рынке мелочью торговать — здесь очень большие деньги пойдут. Еще отцу Лены рублем поможешь при сбое каком в торговле — вдруг тестю помощь потребуется — а ты тут, как тут! У тебя и у Елены безденежья уже больше не будет. Болтать по городу про устройство лесопилки не надо, пусть кому надо сам доходит. А за это время заработать и себе, и детям, и внукам, чтобы все были богаты.

Судя по лицу Елены, убежать Матвею уже не удастся. Начали заниматься. Ушкуйник махал руками и ногами вяловато, предчувствуя свою дальнейшую унылую судьбу, я как обычно, а вот молодуха была весела. Исход встречи был уже предопределен.

Через два часа мы с ним закончили махать руками и ногами. Пока я немножко перевел дух после этаких усилий, молодые выясняли отношения: купеческая дочка давила нахраписто и уверенно, атаман ушкуйников пытался отбиться понуро и подобострастно. Эх, брат, без весла разве против русской бабы выстоишь… Сейчас она тебя вместе с твоей хваленой железной волей по грунту размажет! Все мы по юности такие безнадежные сражения проигрывали… Закончилась битва полов еще где-то через полчаса. Стихли. Можно было вступать в дело и мне.

— Ну что, идти, знакомиться с погорельцем?

Матвей вздохнул, получил чувствительный тычок под ребра, и ответил:

— Я иду. Закупай все нужное и показывай место. Будем строить лесопилку.

Вот это по-нашему, по-пилорамному! Мне с этим делом полегче будет сладить, а тебе поможет понять — чтобы одолеть в схватке с любимой женщиной, бо-о-ольшой опыт семейной жизни нужен!

Зашел к Олегу в корчму. Есть хотелось страшно. Заказал супа, к нему взял расстегай и колбасу (я так люблю), запить какого-то компота и отличился в тиши этого явно богоугодного заведения. Половой сел рядом и рассказывал городские и рыночные новости. Одна из них была такая: на базаре периодически поет человек с невиданно сильным и красивым голосом. Олег очень хотел услышать. Я доел супчик и колбаску, допил взвар и сообщил половому, что сегодня этот человек будет петь для него одного и никаких денег за это не возьмет. Старослужащий трактира не поверил.

— Ну, так не бывает…

— Какую песню ты бы хотел услышать? Она будет всего одна.

Он назвал одну из моих песен.

— Певец эту мелодию знает.

Половой завертел головой, пытаясь понять: кто же из посетителей начнет издавать нужные звуки. Эх, так и не угадал! Я начал петь то, что он просил. Когда закончил, все посетители корчмы стояли вокруг нашего столика. Обычная реакция. Я внятно объявил:

— Сегодня здесь больше песен не будет.

Народ кричал и требовал, просил и умолял, будто тут делили хлеб в голодный год. И все из-за каких-то песенок. Я расплатился, оставил чаевые и ушел.

Погнал на торг. Вспомнил, что велел молодым талантам оставлять на рынке дежурного. А вот место вчера не уточнил. Быстро пришел к выводу, что откуда вчера ушел со всей ватагой, туда и нужно идти, а не расстраиваться по глупому поводу. Добравшись до нужного места, услышал знакомое дудение и увидел Егора. Подошел.

— Как дела?

— Сегодня двое.

— А вчера?

— Один. К нему сегодня и пойдем. Стихи с его именем должны уже быть написаны.

Подумалось: а зачем мне каждый день запоминать новый большой текст? Учеба у ведуна будет грузить мою память от души. Ярополк сидит над этими стишками каждый день как проклятый. Надо менять только куплет с именем. Остальное я добавлю из той песни, откуда беру мелодию. Вечером обрадую поэта облегчением его участи.

Пошел в Кремль. Долго беседовал с Владимиром. Потом отправились на конюшню. Он стал там решать какие-то вопросы, а я взял Зорьку и уехал кататься. По проселочным дорогам пускал ее и рысью, и галопом, поворачивал то влево, то вправо, резко останавливал на полном скаку. Мы с лошадкой привыкали друг к другу, а мои мышцы и, главное, мозг к верховой езде. По вождению машины в свое время, я понял, что хороший водитель это тот, кто не думает, что в нужный момент делать руками и ногами — они сами двигаются, а он погляывает на дорогу, слушает музыку, болтает с пассажирами. Надо вырабатывать автоматизм.

Кобылка тоже привыкала к моей манере езды, к моему хозяйскому голосу. Я ласково с ней беседовал о жизни, рассказывал, кто я, как зовут, откуда сам. Застоявшейся в темноватом стойле Зорьке со мной было весело и интересно. Временами я просто слезал и вел ее в поводу, пел для кобылки разные песни. Так прошло часа два. Вернулись.

У конюха Александра выяснил, что лошади сейчас десять лет, прожить должна еще так же — по меркам княжеской конюшни уже старовата. Одного хозяина нет. У князя обычно таскает телеги. Ездят на ней редко. Она хорошей породы, признаки все налицо: коричневый без пятен окрас, славная осанка и походка, очень ходкая и неутомимая. Сестра лучшему местному коню Задору, на котором выезжает сам князь Давид. Родилась у Александра на руках от княжеской лошадки. Показал ее мать Бурю. Сын Зорьки — Буран, бегает под боярином-конюшим Владимиром. Да, это не купленная на рынке, неведомая кобыла, а кобылица из хорошей семьи.

Отошел от конюшни, понял: очень хочу эту кобылку, просто безумно хочу! Наверное, не продадут…Надо ее как-то выцыганить. На худой конец просто украсть или подменить на похожую перед отъездом князя. И затаиться до приезда нового где-нибудь на далекой речке Вечерке у верных людей. А возить на телеге всякий хлам на Зорьке или другой похожей лошади, тех же лет — без разницы. Надо выяснить, когда в Новгороде выборы князя.

Однако пора обедать. Кушали с Владимиром. Выборы в начале осени. Осталось меньше месяца. Лошадь не продается и продаваться не будет. Но я могу ее брать и пользоваться по-прежнему до их отъезда. Если Давида выберут на второй срок, то и дальше.

Я сидел и со свойственным мне коварством думал: конечно, конечно. Обязательно вам ее отдам. Не забудьте проверить количество лошадок перед отъездом. Уверен: сойдется один в один. Тут у нас — как в аптеке в 21 веке! А то, что встречаются фальсификаты, не обращайте внимания — ну, обмишурились, всяко бывает…

После обеда часок повалялся в своей комнатке. Значит, перечисляем необходимые действия: узнать цены на лошадей, купить необходимую упряжь для верховой езды (прежнюю отдам вместе с новой лошадкой), научиться ей пользоваться, приучить конюхов к тому, что сам запрягаю, рапрягаю и ставлю в стойло Зорьку, и надо стать среди княжеских коневодов своим человеком, чтобы перестали за мной следить. По своему времени помню: есть богатые и есть обслуживающий персонал — быдло, которое и за людей-то никто и не считает! Наверняка так же и здесь. Сейчас певец — один из гостей боярина, им, конюхам, не ровня. А надо довести до них мысль, что я — такой же как они — обслуга, только занят другим делом. А для этого — спеть мужикам песни про коней-лошадей, которых я знаю несколько, рассказать анекдот, выпить вместе водки. На Руси так: если водку вместе пили, значит свой. Своего бояться нечего!

На рынок пошел пораньше. Зашел в длинный конский ряд, вник в цены. Взрослые лошади стоили от десяти до двадцати рублей. Суммы приемлемые. Были и очень похожие на Зорьку лошадки. Конечно, купить надо заранее, дней за пять-семь до выборов. Впритык идти не надо. Подержим на конюшне у Акинфия. Нужно только предупредить его заранее. Тогда можно и из города не убегать. В случае чего — никаких лошадей у меня нет. Хотите — ищите.

Потом пошел к месту сбора. Все уже были там, включая купца. Озвучил сумму, споров не было. Отправились на именины. Пока шли, довел до своих, что цена до больших праздников не меняется и спорить по ее поводу с купцами с сегодняшнего дня должен тот, кто сидит на приемке заказов.

— А что считать большим праздником?

— У вас же есть дни, когда рынок вообще не работает?

— Есть, есть, как в Рождество.

— Вот это и будут большие праздники. Меня предупреждать заранее. Там, где я раньше жил, многое иначе.

Поэту сообщил об облегчении его труда.

— Слава богу, мастер! А то я уж с недосыпа об углы биться стал.

— Вот и иди домой. Деньги Егорка принесет. Давай текст.

На ходу проглядел стихи. Качество зримо упало.

— Сказано было — иди. Уже дрянь пишешь. Сейчас порву эту бересту и выкину. Петь сегодня не буду. Найдется мне, чем в жизни заняться, чем тут с вами позориться.

Красный от стыда Ярослав скачками унесся.

Встревоженные музыканты поинтересовались: старший, а что сегодня будем делать?

— Споем его дрянь в последний раз. В следующий — я вашу ватагу, пожалуй, брошу. Вы думаете, что мне очень хочется с вами бродить? В этот вечер у ведуна, может быть пришел клиент, и я заработал бы больше, чем тут буду драть голос целый вечер. Князь зовет к себе на службу, кладет жалованье хорошее.

Вместе с Акинфием начинаем строить лесопилку. Много лет половина денег будет моя. Очень больших денег! А вы на вечеринку с его участием идти не хотели, из-за гроша велись. А сегодня по рынку уже не гоняетесь, он вам кучу купцов организовал. Уйду я от вас завтра вместе с этими заказами и своим голосом, опять голодать будете.

А стихов хороших я много читал. И как должны звучать инструменты, знаю не по вашему вшивому бренчанию.

Купчина бойко шел далеко впереди и наших ласковых бесед не слышал. Пошли и мы. Я шел и читал ребятам стихи Пушкина, Лермонтова, Есенина. Для сравнения прочел кое-что с бересты.

— Вот и ваше дудение против игры настоящего мастера то же самое. А мой голос ничьему не уступает…

Понурый коллектив зашел в дом. Надеюсь, теперь они лишними заботами меня и поэта грузить не будут, а то он уже углы сшибает. Купец уже весело принимал гостей, с некоторыми обнимался. Я добавил еще яда:

— Иван хорошо деньги берет и вообще мужик полезный. Поэт стишки пишет, если его лишними делами не грузить, то вполне сносные. От остальных прока никакого. Если, не дай бог, увижу, как Ярослав прется с вами играть или дежурит на базаре, оставлю рядом с собой Ваньку и поэта. Подумаю насчет певца, он тоже рублики несет. Остальные пойдут по пыли, моя домра вас всех заменит.

Я сел учить место, где было имя купчика. Заодно нашел песню, куда это можно будет вставить, проиграл и напел. Музыкальный народ обиженно безмолствовал. Иван цвел. Ему харчи, деньги и любовь девушек были обеспечены. Судьба остальных его не волновала. Да и то сказать, когда не так давно я его гнал из коллектива, за него просили, но как-то вяловато. Ни один человек не сказал жестко: я с ним уйду! А ведь в ту пору за мной ни знания сотен песен, ни безмерного количества анекдотов, ни великолепного голоса, ни знакомства со старшиной купцов — ничего из того, чем кормятся сегодня скоморохи, не было. И своего — предали! А теперь Иван за них переживать должен? Наплевать и забыть десять раз!

Да и делить заработанное, после того, как я взял свою долю, на двоих или даже троих, гораздо приятнее, чем как сейчас — на пятерых. Поэтому решу я уволить лишних, никаких споров не будет. А мямлю и рохлю Ярослава Ванька теперь тронуть не даст.

Сегодня я пел и рассказывал анекдоты с перерывами. Спел песню, анекдот, перерыв. И так до семи песен. Пятерка перекочевала к нам. Пропел две песни запасной. И заказы повалили. Рубли шли потоком в железную длань Ивана. Анекдот стоил полтинник. И они тоже шли на ура. В общем, к концу вечера мы получили гораздо больше обычного. Я взял половину. Ванька спросил.

— Мастер, а за анекдоты как брать будете?

Ответил — улыбкой. Дальше он и делил.

Вернулся в свою комнату, полежал. Сна еще не было. Решил узнать про лошадиные болезни. Конечно, у конюха выяснить это было бы и неплохо, но завтра уже навалятся дела по строительству лесопилки и будет не до того.

А может чего Владимир знает? Решил зайти. Если света нет, значит спит, а если есть — можно будет и поболтать. Опять оделся и отправился. У боярина звучали голоса. Ну, если помешаю, уйду. Постучал, зашел. Сидел князь.

— Извините, — повернулся уходить.

На такой сходке мне точно не место.

— Постой, постой, иди-ка сюда. О тебе тоже сегодня говорили. Садись. Ты чего ко мне петь не идешь? Здесь что ли много зарабатываешь?

— Немало. Но дело не в этом.

— А в чем?

— Я еще на пару с богатейшим купцом строю лесопилку. Моя голова и руки, его деньги. Прибыль пополам.

— А что это такое?

— Деревья сейчас топором рубят, а на лесопилке вода будет это делать.

Я объяснил этим с детства богатым людям, которые топора, наверное, и в руках то не держали, как трудно сделать доску, на которой они спят, едят и по которой в домах ходят. Привел финансовую раскладку деятельности пилорамы.

— Это ж, наверное, большие деньги будут?

— Посмотрим.

— А кто это придумал?

— В Новгороде — я.

Боярин захохотал.

— Говорил тебе, умнейший человек! Меня, старого хитрого лиса, сразу раскусил. Кстати, а как ты меня тогда понял? В чем я мог ошибиться?

— Тогда, под действием твоего обаяния, был готов даром петь. Был бы помоложе, побежал бы. Но ведь мне уже за пятьдесят, потому и усомнился.

— А выглядишь гораздо моложе.

— Так бог дал. Ну и правильное питание, может быть, сыграло свою роль.

— А что же такое ты ешь?

В 21 веке я уже питался иначе, чем тут. И вовсе не из-за недостатка денег. Годы давят на человека, появляются болезни.

— Вот вы, наверное, в основном едите мясо, рыбу?

— Ну да, как и все.

— А в наши годы нужно уже больше есть каш, овощей, фруктов, ягоды всякой. Из каш лучше всего овсяная. Если в туалет ходить трудно, ее каждый день по утрам есть хорошо, как в Англии делают. Если с женщинами появляются трудности, земляника поможет. Водка тоже действует, но не на долго. А часто ее пить — один вред. Землянику поел летом, на весь год мужской силы хватит. Обязательно поститься, как церковь требует. И не Богу это надо, а человеку для здоровья. И в нашем возрасте особо опасна парализация. Лежит человек, мычит — речь отнимается, половина тела тоже, одна рука и нога не работают. Или грудная жаба — в сердце боли, дышать нечем.

— Помнишь, так боярин Василий прямо на пиру умер?

Князь кивнул.

— Обе эти болезни отлично льняное масло предупреждает. Здесь его еще деревянным зовут. Ложку утром, ложку вечером — и не бойся этих болезней. Я в Новгороде недавно, не знаю многого. А в Костроме, откуда я родом, лен растет очень хорошо.

— Откуда ты все это знаешь?

— Я тридцать лет людей лечил. А сейчас у ведуна учусь. Лечить, как они, еще не умею, но болезни уже вижу.

Князь загорелся:

— Погляди меня!

— Давайте я вас обоих погляжу?

— Давай!

— Но я в этом деле еще недолго, это некоторое время займет.

— Мы не торопимся.

Заняло это минут десять.

— У тебя, князь, с животом неладно. А у боярина — с головой.

— Это точно. А как лечить? К ведуну идти?

— Не надо. Питаться будете правильно, все у обоих пройдет.

— Ну ты силен! Такие вещи нам даром рассказываешь. Другой бы нас, как липку ободрал.

Подумалось: как и последние тридцать лет, все даром. Клятва Гиппократа.

— Может мы тебе тоже помочь чем-нибудь можем?

Безумное желание вновь охватил меня.

— Князь, продай мне Зорьку!

Я уже стоял, весь дрожа от волнения. Давид поглядел на Владимира.

— Это какая-такая Зорька?

— Это мать моего жеребца, и сестра твоему коню. Сейчас телеги у нас возит. Элитных кровей кобылка!

— Продадим?

— Дорого можно. Сейчас обдерем его, как липку. Примерно, как он нас. Они посмеялись. Князь сказал:

— Дарю!

Боярину:

— Распорядись там завтра, твое хозяйство. Не забудь.

Я поклонился в пояс, пожелал спокойной ночи и убежал окрыленный. Зорька моя! С завтрашнего дня ее больше на княжеской конюшне не увидят! Надеюсь у Акинфия место найдется. Если нет, навес махом построю. Интересно, а как отапливается конюшня? Сколько пьют лошади? Сколько едят и какого корма? Вопросы, вопросы. Посмотрим завтра, как князь сдержит слово. Если нет, просто украду! Даже заменять никем не буду. Я, когда обозлюсь, ох какой…

Под эти мысли и уснул. Встал утром, побежал к лесу. Может, ушкуйник передумал строить лесопилку? Матвей ждал меня один, Елены не было. Значит результат вчерашних бесед не изменился. Он это подтвердил тут же:

— Место идем сегодня глядеть?

— Обязательно.

А затем я начал учиться смертоубийству. Длилось это как обычно долго. Потом искупались и смыв пот, пошли в город.

— Мимо идти не проще?

— Лошадку надо с собой взять.

— Какую лошадку?

— Князь вчера подарил.

Зашли в Кремль. Деревянные мечи положили в мою комнату и пошли на конюшню. Кобылку выдали вместе с упряжью. Конюх сказал:

— Лошадь тебе князь дарит. А упряжь мы, конюхи.

И начал глядеть на меня, чего-то ожидая. Мгновенно поняв, спросил:

— Вас трое? Трех рублей хватит?

— За глаза.

Провожали нас всей конюшней.

— Ты ее приводи, когда надо! Хочешь, и дальше тут держи…

Ну, вот это уж нет. Обойдусь.

— А за что такие подарки?

Я рассказал. Выйдя из города, взлетел в седло. Проехался шагом, потом перешел на галоп. Ушкуйник сначала бежал рядом, вскоре отстал. Потом он кое-как залез в седло. Оказалось, тоже впервые в жизни. Моя помощь ему не потребовалась. Проехался, потом проскакал немного. Я за лошадью бегать не стал.

Показалась Вечерка. Привязав лошадь к дереву, искупались. Вода была гораздо теплее, чем в Волхове. Матвей сказал:

— Бродить каждый день будет далековато. Пожалуй, тут жить буду. Место хорошее.

— Сразу найми еще двоих мужиков, желательно посильнее, купи три топора и побольше еды, сетку — рыбу ловить — за все платит купец.

Я ссыпал на широкую ладонь ушкуйника десять рублей.

— Построй тут большой навес. Сейчас сам с работниками тут поживешь, потом доски хранить будешь. Делить их будешь по толщине. Один из работников должен быть плотником.

— Зачем?

— Ты деревянные пробки давно забивал?

— Никогда. Но мы гвоздями все скрепим.

— Которые через год менять из-за ржавчины надо будет? Забьете все, что в воде, деревяшками. Низ лесопилки и на метр над водой сделаете из дуба.

— А где его взять?

— Я пришлю.

Выкупались еще раз и подались в обратную дорогу. Зорьку вели в поводу.

— Сейчас зайдем к старому ушкуйнику. Обросим его зовут. Дальше он тебя учить будет.

— А как там Елена одна жить будет?

— Я буду ходить пару раз в неделю.

— Лена одна затоскует в чужих людях.

— Какие же они чужие! — вскинулся Матвей.

— Это тебе. А ей мать нужна сейчас для поддержки. Да и плохо обычно уживаются между собой свекровь с невесткой, особенно на одной кухне. Елене, пока вы на Вечерке дом не отстроите, у родной матушки нужно под заботливым крылышком посидеть, со стародавними подружками поболтать, поделиться впечатлениями от законного брака, тобой похвастаться.

— Строиться будем долго!

— Плотники, за счет купца, это сделают быстро.

— Родители у нее уж больно гордые…

— Это с тобой. Попросим сходить Акинфия. Он у купечества с Софийской стороны старшина — большим авторитетом пользуется. Если пойдет — махом все уладит.

— Ну, не знаю…

— Сегодня и узнаем. Я хочу кобылку у него поставить.

Неожиданно из кустов высыпали и нас окружили семь звероподобных и вооруженных, кто чем, рож. Главарь хриплым голосом предложил расстаться с лишним имуществом. Им он считал наши деньги, серебряные кресты, лошадь и, взятую с собой по привычке бойцом, саблю. Если мы, с глупой головы, откажемся, кончина наша будет страшна и наступит в очень скором времени. Я даже не успел погоревать о неприобретенном еще навыке лишать противника воли, как Матвей уже закончил. Двоих последних, попытавшихся убежать от неминуемой участи, догнали брошенные умелой рукой ножи. Мне поучаствовать предложено не было. Не дорос еще. Конечно от такого блестящего умения идти дрова пилить, было тяжеловато эмоционально. Так мне довелось повидать ушкуйника в настоящем бою. В завершение всего Матвей содрал с атамана шашку. После краткого изучения сунул ее мне.

— Дамасская сталь, дарю! А то стоишь, уши повесил…

Одно слово — профессионал.

Глава 14

Пришли в Новгород. Обросим оказался маленьким тщедушным старикашкой. Может когда-то он и был неплохим бойцом, но сейчас его внешность вызывала некоторые сомнения. Впрочем, выбора у меня все равно не было. Может, хоть ножи обучит кидать, и то уже мое время будет потрачено не зря. Вон, у молодого, как ловко сегодня получилось. Махом метательными ножами двоих убрал! Договорились встретиться с Матвеем завтра прямо на Вечерке — он, наняв подсобников, отправится пораньше, а я приду с особо прочными бревнами и мастерами по строительству плотины попозже.

Матвей убежал к любимой жене, которую он всеми силами старался сделать счастливой. Спецназовец Древней Руси не любил и не мог заманивать желанную сладкими речами, на которые так ведутся девушки. Главное в человеке не то, что он говорит, а то, что делает.

Я подался к Акинфию. Он был дома, место в конюшне нашлось.

— Где лошадь взял?

— Князь подарил.

Потом пошли в дом. Рассказал ему о проблеме Матвея.

— Семью я эту знаю. Отец ходит мрачнее тучи: дочь убежала из дома с ушкуйником без родительского благословения. Того и гляди, любовник ее выгонит с ребенком на руках. Этот разбойник идет строить нашу лесопилку?

— Иначе я бы с его делами и не возился. Не хлопотал бы так рьяно за ненужного человека.

— Резонно. Завтра схожу, постараюсь уладить.

Потом поиграли в шахматы, пообедали. Сходил к Владимиру, поболтали.

Затем подался на рынок. По моим заказам уже все было готово: пила, большое колесо с лопастями, в разобранном виде, малое колесо, чтобы двигать пилу, передача. Позанимался с ребятишками, вот день и прошел.

Утром досыпал деньги в кошель для окончательных расчетов на рынке, отправился к лесу. Начали заниматься с мастером убийства, вдруг подошел Игорь с верным псом. Прервались для разговора.

— Люба отошла от расстройства, спрашивает о тебе. Приходи.

— Сегодня же и появлюсь.

Продолжили. Потом я пошел к купцу за лошадью с телегой. Взял хорошего коня, Зорьку решил поберечь. Матвей в это время искал помощников.

Стали обходить ремесленников. Я платил, два амбала грузили, ушкуйник держал коня под уздцы. Потом разошлись. Я пошел договариваться насчет дуба. Здоровенные, уже ошкуренные бревна, внушали уважение. Договорился о покупке на завтра, с их доставкой на реку. Такое возить какие-то кони-тяжеловозы нужны. У Акинфия таких нету. Выдал задаток.

Пошел к ведуну, поучился. Рассказал о житье у князя с боярином, о дарении лошадки, о лесопилке.

— Интересно живешь. Кобылицу хотелось бы увидеть.

— Завтра на ней приеду. Под навес поставь, вдруг дождь. И корму какого-нибудь подкинь.

— Овса?

— Именно. Травы ты вряд ли накосишь. Потап ее кусать не будет?

— Кто его знает. Посидит пока привязанным. Лошадь не вяжи, убежать ей некуда.

Так и порешили. Утром купил пару ножей, пригодных, как клялся оружейник, именно для броска, зашел за Обросимом. Погнали к лесу. Проверил работу Матвея.

— Да, тебя, паря, еще учить и учить.

И началось! Старичок был юрким, вертелся как юла. Деревянная палка летала в его руках молнией. В отличие от Матвея, старик силу удара не ограничивал. Перерывов он тоже не признавал. Через час я рухнул в траву. Неутомимый ушкуйник ушел по лесу погулять. Пришел минут через десять.

— Не вызрели еще орехи. И грибов пока нет. Нечего в лесу пока делать. Кидали ножи в одиноко стоящее дерево. Обросим делал это великолепно, в отличие от меня. Потом он взялся лупить меня без палки. Это было еще больней. Пришлось ему поставить мою систем обороны заново.

В общем, в город я шел избитый дважды — первый раз палкой, второй — руками и ногами. Деревянные мечи ушкуйник оставил у себя. Сказал:

— Потеряешь еще, вид у тебя сегодня вяловатый.

При ходьбе меня закидывало из стороны в сторону.

Когда я взял лошадку, садиться даже и не пробовал, вел в поводу. Прошел на рынок, купил два мешка овса. Дежурным был Иван. Сообщил ему, что меня сегодня не будет и пополз к ведуну. У Игоря, полюбовавшись привязанным псом, пустил кобылку бегать, опустив овес на землю. Обойдя собаку, вошел в дом.

Игорь часок со мной позанимался. Потом попросил его усилить мою ведунскую линию, потому что махать руками и ногами с ушкуйниками сил больше не было.

— Я даже не знаю, как она выглядит, — отговаривался Игорь.

— Какая разница? Поищи линию в районе головы, которой нет у обычных людей. Какую найдешь — ту и усиливай. Надеюсь, хуже я не стану. И был-то не очень хорош.

Посмеялись, и ведун начал. Минут через пять, когда я уже начал отчаиваться, он сдавленным голосом произнес — есть и взялся за дело. Минут через пятнадцать закончил. Ну, посмотрим. Может и будет какая польза.

Тут зашла Любаша и позвала обедать. Поели. Все было неплохо, но не было в ее еде чего-то главного, какой-то искры божьей, которая дает выдающийся вкус. Это трудно объяснить, но все, кто связан с работой в ресторанах это четко знают. Поэтому есть и разделение: вот повара, а вот и он — шеф-повар. А ведь миллиарды людей умеют готовить. А истинный шеф-повар, это редкость. Вот за кушанья, приготовленное его золотыми руками, а не за чью-то банальную стряпню, люди платят очень большие деньги. И пусть врут, все, что угодно: и про тайные специи, и про очень точную дозировку ингредиентов (так и видится бедолага-кулинар с аптекарскими весами, скрупулезно взвешивающий картошку и капусту) и слежение за точнейшим временем варки и лежании или настаивании в какой-нибудь ерунде (у шеф-поваров и часов-то часто нету) — все это обман и чушь собачья.

Вот моя жена в 21 веке просто порежет салат — всегда будет объедение. Порежет кто-то другой, даже я сам — извините… У нее была эта искра божья, а у нас нет. Может быть человек что-то добавляет от собственного неповторимого биополя, не знаю. Поэтому и говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Это совсем не значит, что главное — давать жрать и побольше. Отнюдь. А вот эта искра божья очень мужиками ценится. И никакими кулинарными книгами это не заменишь…

Здесь я с этим встретился в харчевне, где служит Олег. Поэтому к ним и ходит народ невзирая на дороговизну, а не из-за близости к рынку. Столуются у них в основном купцы, а те денежку считать очень любят. И для них семь верст не крюк. А ближайшая корчма в пяти минутах ходьбы. Что ты больно продашь за эти лишние минуты? А лишний рубль, который здесь выдерут из твох бережливых ручонок, карман греет. Не идут в другое место, расстаются с кусочком прибыли. А рассказы о близком расположении харчевни с половым Олегом или встрече со знакомыми, это все для отмазки.

Повалявшись после обеда, отправился на базар. Нашел людей, кто умел делать дамбы и плотины на мелких речках. Нанял всех, кого нашел — получилось четыре человека. Они, верно, знали все: как делают обычно — из дуба или из ясеня, с устройствами для подачи воды на лопасти с высоты, как сделать аварийный клапан для экстренного сброса воды при паводке во время таяния снегов или слишком обильных дождей. Договорились сделать быстро с некоторой доплатой. Принимать надо взять соседского мельника. Матвей и я не специалисты.

Получил дубы — три воза. Возчики были при них. Мое дело только показать дорогу. Расплатился, и мы пошли. Лошади, верно, при них были помощнее наших. Точно, тяжеловозы, к гадалке не ходи. Шли не быстро, уверенно переставляя сильные копыта. Возчики шли рядом с телегами, чтобы не отягощать лошадей своим лишним весом. Строители дамбы уже шли работать с топорами, заткнутыми за пояса. Даешь Вечерка ГЭС! Электричества, правда, не будет, но сила реки будет работать на человека и день, и ночь.

Шли из-за медлительности коней подольше, но как говорит народ: хорошо быстро не бывает. На речке уже стоял навес, а под ним три лежбища. Видимо наемники тоже пренебрегли ежедневной ходьбой. Решили, что физической нагрузки хватит и на работе. Один уже сидел и рыбачил, второй, на пару с ушкуйником, волок бревно.

Да, бревен скоро понадобится масса. А ведь их надо не только рубить, но и возить откуда-то. Здесь скоро на дрова лесины будет не сыскать. Решение пришло быстро. Поздоровавшись с Матвеем, дал команду всем троим идти подальше в лес и валить деревья. Возчики найдут их делянку по звуку топоров. Сам взялся договариваться с коневодами. За изрядную мзду они взялись поработать до вечера, и невысокие битюги стали переставлять волосатые передние копыта к лесу. Даже внешне они отличались от простых коней. У обычных лошадок ноги лысые, и сами они гораздо выше — сантиметров на двадцать в холке этих першеронов. Только не зевай и грузи телегу!

Я пошел купаться и следить за работой строителей плотины. Я плавал, наслаждаясь звуками над водой: ты куда полез…, твою мать, сколько там глубины, такой-сякой…, ныряй тут, … тебе в дышло и так далее. Перезвоны про мать зучали над Вечеркой особенно живительно. Дышалось, верно, как-то легко. Волшебный концерт закончился где-то через час.

— Хозяин, мы подошли сказать: сегодня не управимся, а вот завтра — точно будет готово. Работы много. В паре мест глубина аж две сажени будет.

Прикинул на метры. Да, не мелкая речушка Вечерка! Три метра глубины — тут без сома, наверняка, дело не обходится. А у меня планы меняются. Я поднялся с песочка, отряхнулся и подался в гости к мельнику. Надо обговорить госприемку завтра. До мельницы было километра три.

Сосед принял душевно. Звали его Данила (всплыл в памяти герой Бажова, который мастер). Сидели и пили компот с медком с его пасеки. Ему хватало меда, часть продавал. Дамбу завтра пойдет глядеть обязательно. Есть нюансы, которые понимаешь поработавши. Если выявятся, лучше их исправить сразу с мастерами, чем ковыряться, как он в свою пору, в одиночку. Лошадка у него была, я тоже не безлошадный, доберемся махом. В какое время гидромеханики закончат, никто не знал, поэтому договорились, что завтра за ним заеду после конца всех работ.

Спросил, что делать зимой при замерзании реки. Данилу эта тема оживила. Он достал наливочки собственного изготовления, сделал путевую закуску сам (жена убежала в Новгород повидаться с подружками и родней): утки всячески приготовленные, сало — соленое и копченое, колбаски трех видов, квашеная капусточка, всяческая рыбка во всех видах, радовали глаз. Утки плавали тут же в рукотворном пруду. На столе они были и копченые, и жареные. Зелень лука и чеснока, укропчик, срезанные прямо при мне, картинку только подчеркивали. Еще на огороде меня просветили, что все это сеется в разные сроки, чтобы иметь на столе постоянно свежую, а не переросшую зелень. Каждому овощу — свое время.

Данила меня спросил, может я еще вареного чего хочу, ответил, что еды и так завал. Крякнули наливочки из брусники, стали закусывать. Наливки сегодня были трех видов: на березовом соке, землянике и та, что сейчас пьем. Жизнь у мельника явно задалась.

По ходу он меня еще просветил, что в пруду, если пожелаешь, можно развести, кроме уток, еще какую-нибудь редкую рыбешку, которую любишь, а гоняться за ней по всей реке неохота, или нет времени. Или она здесь просто не водится, как очень вкусная вобла, дополнил мысленно я. Выпили еще, заели.

— А на лесопилке надо ставить печку и обкалывать лед вокруг проемов в плотине. И можете работать в самую суровую зиму. Уверены, что будете всю зиму муку молоть?

— Мы будем пилить доски.

— Разве так бывает?

— Теперь будет.

— А кто это придумал?

— Здесь я.

— А Акинфий с тобой был?

— Он денег дал. Строит мой друг-ушкуйник. Прибыль на троих поделим.

— Надо же…

Оказалось, Данила и пилу-то ни разу в жизни не видел.

— Пилу я тебе подарю. Он замахал руками:

— Да чего мне пилить тут!

Дискуссию я прекратил вопросом:

— А ты печку топишь?

— Как и все. Еду надо готовить, дом отапливать.

— А пилить бревно гораздо легче и быстрей, чем рубить. Впрочем, у тебя этой заботы скоро не будет.

— Почему?

— Лесопилка скоро заработает. Матвей тебе махом чурбачков напилит.

— Это платить надо. А с деньгами вечный швах. Акинфий за мельницу три шкуры дерет.

— Компаньон со мной спорить не будет, сделает даром. А мельницу или эту купим, или на этой же речке другую поставим. Мне надо просто посчитать, что дешевле.

— Говорить-то легко…

— А делать еще легче. Я слов на ветер не бросаю. Нарушишь слово — себя уважать перестанешь.

— Ну посмотрим…

— И увидишь. Много уже народу знает цену моему слову. Сейчас со скоморохами пою, голос великолепный, меньше пяти рублей в день зарабатываю редко. Заработает лесопилка — гораздо больше буду иметь. Еще на ведуна учусь, там рублики пойдут. Думаю, к осени на своей мельнице будешь сидеть.

— Я тебе отдам потом!

— Отдашь, отдашь, если мельницу продашь! — усмехнулся я.

Потом пели песни по очереди. У Данилы был приятный голосок. Я не знал его песен, он моих. Словом, Сопот и Евровидение 1094 года! Мельник вздохнул.

— Эх, жаль жена тебя не слышит. Голос у тебя завораживающий! С таким голосом ничего делать и не нужно, только пой.

— Зачем-то Господь дал мне его уже поздно, поэтому, конечно петь буду. Но только голосить мне скучно, поэтому буду и лечить, и строить. А там видно будет.

— А что, голос у тебя не с юности?

— Несколько дней, а мне ведь уже за пятьдесят.

— А выглядишь на тридцать.

— Люди по-разному выглядят.

После каждой песни принимали по чарочке, не дремали. А сорок градусов делали свое дело — начал заплетаться язык, нетвердо держали ноги. Поэтому рюмку отставил. От предложения выпить категорически отказался. Сообщил, что очередные заманивания выпить, приму как обиду, Никиту вычеркну из списков друзей и больше меня на мельнице не увидят. Все мои торопливые обещания будут аннулированы.

Попели еще и на сухую, без алкоголя.

Я поглядел на часы. Было пора прощаться. Оставил пять рублей. Крики и махание руками пресек.

— Ты завтра со мной идешь? Плотину примешь? А работа стоит денег.

И ушел, напевая. Шел целый час. За это время проветрился и протрезвел. Бок оттягивал выданный Данилой мешок с тремя видами наливки, копчеными утками, колбасой, рыбой и зеленью. Богата и изобильна земля наша!

Все еще работали. Я отдохнул на песочке, поджидая два рабочих коллектива для совместного похода домой. Чем опять идти, я лучше поваляюсь в телеге, двигающейся в сторону Новгорода.

Плотина строилась быстро. Над рекой также звучали задорные голоса дамбостроевцев: да тут глубина…, а мне наплевать, … мать, мать, мать! Наконец строители вылезли из воды. У них, оказывается, в наличии была и здоровенная кувалда, которой те, что были наверху, забивали в дно деревянные сваи. Пока нижние, этакие водолазы без костюмов, обсыхали на берегу, довел до их общего сведения, что принимать эту ударную работу завтра приедет мельник, который уже вволю навидался и наисправлялся дефектов на мельнице чуть выше по реке. И если он найдет хоть какую-нибудь неувязочку, которая в будущем будет мешать качественной работе, санкции в отношении строителей не заставят себя ждать.

А вот с получением денег тогда возникнут трудности — за этим проследит один из хозяев лесопилки, бывший атаман ушкуйников. Сейчас Матвей возится в лесу, но завтра с привычной для себя сабелькой, которой он на моих глазах вчера по дороге отсюда очень быстро настругал семерых разбойников, вооруженных до зубов, охотно примет участие в приемке плодов качественной работы коллектива строителей плотины.

— У тебя тоже сабля имеется, — решил сдерзить один уже обсохший водолаз.

Чертовски смелый человек! — восхитился я. Так и виделись обнявшиеся на завтрашнем берегу Вечерки мы с ушкуйником в тоске о безвременно ушедшей в мир иной душе смелого водолаза прямо на рабочем месте из-за обнаруженного мелкого дефекта в плотине.

— Это Матвей вчера с одного из бандитов снял. С мертвого. Не дай вам бог, нелестного мнения мельника о вашей работе, высказанного при ушкуйнике!

Судя по тому, как работяги переглядывались после этого между собой, явно изначально задумывалась какая-то шкода. Притих даже и обычный для них мат. Оказывается они и совсем иначе говорить умеют! Скоро хитроумные мастера ушли.

Я дождался из леса остальных. В воздухе уже звенели комары. Раздал возчикам деньги.

— Завтра выступим так же?

— Конечно, барин. Обращайся, когда надо. Платишь хорошо, вовремя.

— С завтрашнего дня плачу в два раза больше! Но и возить надо будет больше — найму дополнительных лесорубов. Справитесь?

— А то!

— Встречаемся завтра у торговцев бревнами на рынке.

— Можно мы еще двоих возьмем? С телегами и конями, как у нас.

— Берите. Возить бревна сюда теперь будете часто. Тут лесопилка скоро заработает, бревен много понадобится.

Спросил у своих, что им завтра привезти с рынка. Штабель бревен уже внушал уважение. Объяснил Матвею, что они рубят лес в последний раз. Дальше будут строить лесопилку. Времени больше терять не будут.

Упал в телегу, и тяжеловозы потащили нас в сторону города. В дороге пел мужикам песни и рассказывал анекдоты. Время от времени они исполняли частушки.

Пришел к дому ведуна уже в сумерках. Пес играл с кобылкой. Приседал, потом бежал вокруг нее. Она убегала, он за ней. Потом он улепетывал, она скакала за ним. Полюбовавшись на игры животных, вдруг понял, что мне теперь нечего бояться зверей. Ни одно животное меня никогда не тронет. И дело не в том, что я могу убить их взглядом. Просто сегодня они поняли, что рядом друг. Потап долетел до меня, когда я пошел к дому через двор, в пару секунд. Зорька немного отстала. Оба выражали свое расположение: собака терлась об ногу, кобыла тыкалась носом в плечо и радостно фыркала. Хорошее отношение кошек ко мне распространилось на весь животный мир. Погладив зверушек, вошел в дом.

Игорь еще не спал. Любани видно не было. В столовой выпили наливочки, закусили подарками мельника.

— Славный напиток, похвалил ведун.

Посидели долго и душевно. Я поведал о постройке лесопилки, он о сегодняшнем клиенте, точнее клиентке. Сегодня заходила боярыня. Хлопот с ней было — полон рот. Сначала роптала, что дорого. Когда узнала, что с купцов и даже с ремесленников берут так же, вроде бы утихомирилась. Тут стали донимать слуги: боярыне немедленно нужно было выдать подушку, спрашивали, когда дадут кушать, куда поставить коней. Порядка в доме никакого! Взялся обследовать, боярынька крутится, поглядеть ничего невозможно, челядь мешается, какие-то бабки лезут под руки, на дворе какой-то мужик уже пытается донять дрыном Потапа, запертого в будке, лошади ржут — конец света, а не работа. Любу на кухне доняли: в горшки лезут, пальцы туда суют… Вроде, как они на захваченной земле. А Игорь в это время лечил.

Я сидел и думал, что в будущем, работая в «Скорой помощи», нахлебался этого полной ложкой. Вылечил ведун гадкую боярыню с большим трудом. Тут опять пошли придирки и выдумки:

— А почему мне не легче?

— Было плохо?

— Но вечером же будет!

— Придете тогда завтра.

— Нет, я тут подожду. Готовьте мне и моим людям лучшие комнаты, стряпайте побольше. Наловили ли сегодня рыбки, я только очень свежую ем!

— С такими пожестче себя нужно вести, а то вовсе на голову сядут, — высказал свое мнение я.

— И не вышибли бы эту паскуду по сию пору. Слава богу прискакал челядинец боярина, велел домой ехать. Умелись только через час. Никаких денег так и не дали. Люба долго крестилась им вслед. После этого упала в кровать и не встает вообще. Я к ней заходил — жива, здорова. Но говорит что-то не то. Они опять придут, бояре все съедят, у нас жить будут… — в общем, бред несет. Чем помочь и не знаю!

— Водки жене налей.

— Не будет, оттолкнет руку, уже пробовал.

— Будет!

Я сбегал за домрой, и мы пошли. Любаша лежала с абсолютно безумным видом. Я начал сеанс психотерапии. Заиграл и запел душевную, очень душевную песню. На третьей у Любы появились разумные мысли. Она присела, огляделась.

— А что это было?

Я кивнул ведуну: наливай! Чарку, размером с хороший стакан, выпила до дна. Откашлялась, с упоением сгрызла кус колбасы и отправилась с нами в столовую. Там приняли еще по одной, попели. В общем это длилось еще часа два.

— А с харчами-то чего делать? Они в каждый горшок немытую руку сунули!

— Потапу отдай.

— Я лучше выкину и новое сварю.

Дал совет ученика:

— Ты этих врагов лучше вообще в дом не пускай.

— Да их знаешь сколько! Аж оторопь берет.

— Скажи: мой муж лечит только купцов и ремесленников. Боярыне у нас зазорно лечиться. И поклонись. Как ветром сдует всю эту погань.

На том и порешили, и пошли спать. Утром всей толпой вышли погулять, одна Любаня осталась стряпать завтрак.

Забежали на рынок, люди с битюгами уже ждали. Я отдал деньги за бревна, распорядился грузиться. Сам в это время нашел шестерых рубщиков леса, от лесопилки велел идти подальше. Денег посулил в два раза больше, чем они просили. На шум набежал еще народ. В результате рядом с возами, кроме шестерых возчиков, пошли еще одиннадцать лесорубов. Сказал, что сам буду позже, и караван на Вечерку ушел.

А мы отправились купаться. Когда уже валялись на песочке, спросил ведуна:

— Зорька не ускачет в неведомые дали?

— Потап не даст. Он так любит всякую животину пасти! Его хлебом не корми — дай кого-нибудь попасти. Увидит стадо или табун, и пошло-поехало. Сбивает их в кучу, бунтовщиков и бестолковых покусывает за ноги.

Ну да, он же пастушеской породы. Вопрос с волками отпал сам по себе. Кстати, скоро ведь заработает лесопилка, деньги будут. Начну строить дом. А что еще нужно для счастья? Кошка и собака. Одна будет караулить от незваных гостей, другая ловить крыс и мышей. Кстати, что-то я их у ведуна и не вижу.

— Игорь, а как ты крыс перевел?

— Да их полон дом!

Человек инстинктивно ненавидит и боится крыс, как ни одно другое животное. Покажи нам живых волка, медведя, тигра — ну и что? Побаиваемся и только. А этих тварей боимся и ненавидим. Корни этой вражды уходят в такое далекое прошлое, что они уже забыты человечеством. Видимо когда-то был у нас страшный враг, и имя ему — крыса. Ученые выявили, что только три вида живых существ обладают абстрактным мышлением: человек, дельфин и крыса. И этот враг всегда рядом. А кошка его из дома выживает, попутно, на радость хозяевам, убивая. Спросил ведуна:

— Что же ты кошку не заводишь?

— Взять негде, не продают на рынке. Два раза искал там — бесполезно.

— А ваш-то ведун, который первым со мной беседовал, он-то где взял?

— Я у Тихона не спрашивал.

На бережок влетели Потап и Зорька. Залетели в воду: кобылка до бабок, песик весь.

— Может сегодня еще на базар зайдем?

— Да с собой и денег-то нет.

— У меня хватит.

Пошли неспешно, беседуя.

— Откуда ты про эту лесопилку взял?

— У нас их немеряно. У моего отца стояла в мастерской.

— И ты пилил?

— Нет, но много раз видел, как это делается. Тут главное — беречь руки. Без пальца остаться — секундное дело. Не забыть Матвея об этом предупредить. Заодно сказать, что любую рану зашью, а палец пришью. Только надо его быстро доставить.

Прошлись по базару, нашли нужный ряд. Держа пса на поводке, а лошадь на уздечке, обследовали живой товар. Нужная порода стояла возле хозяина тоже на поводках. Им было уже месяцев по шесть — семь — пока подростки.

— Берут плоховато, — говорят дорого, — пожаловался заводчик.

Тут Игорь его узнал: Потапа у него брал!

— А я гляжу с алабаем идете, значит ко мне.

Уши и хвосты у всех красавцев были купированы. Мне приглянулась серо-черная собака, смахивающая окрасом на Потапа. Она была мощнее и выше братьев.

— Им уже по семь месяцев, — сообщил кинолог. Дорогие, но возьмете — не пожалеете.

Выбранную собаку-девочку отдали вместе с поводком.

И тут я увидел котят! Они меня ждали в корзинке из бересты. Хозяйка порекомендовала: знатные будут крысоловы. Выбрал двоих серенькой масти и погнали к дому. У ведуна сразу всех пристроили: котиков в дом, подростка к псу в будку. Потап ее сразу полюбил и играли они уже втроем. Зорька старалась никого не лягнуть, собаки тоже не кусались, в общем на дворе стало весело. Люба играла с котятами.

— А почему двое?

— Даст бог скоро отъеду, а без кошки нельзя.

— А куда же ты пойдешь, чем тебе у нас плохо?

Кроме собственной дурости, из-за которой несколько дней у боярина Владимира прожил, ничего. Объяснил, что построю собственный дом — хочу жениться. Ну это да, куда ж деваться.

Поели, передохнул. Потом отоварился на рынке едой, которую просил Матвей. Запряг Зорьку и поскакал на речку. Работа кипела: штабель бревен рос, в воде и на берегу все кипело. Оставил ушкуйнику харчи и ускакал на мельницу.

Там было все по-прежнему: поскрипывало колесо, крякали утки. Отобедали, выпив по рюмочке настойки. Больше не стали. Перед этим я искупался. Позагорал на травке. Данила сидел рядом. После обеда поболтали, попели. Я запомнил пару местных очень неплохих песен. Поговорил с его женой. Мельнику на вид было лет двадцать пять, Анфиса девчонка девчонкой. Я ссыпал им еще пять рублей.

— За что это?

— За работу по приемке дамбы.

Жена мельника застрекотала, что я их семью на два месяца от бедности избавил. Я сказал, что за этот срок, как раз к осеннему помолу, они уже будут здесь хозяева и отдавать деньги Акинфию больше не придется. Оказывается, и лошаденка-то у них купеческая.

— А кем раньше был?

— Плотником. Но топор каждый умеет в руках держать. Заработка совсем нет. А здесь и мед, и утки, и рыбы полна река. Огород дает зелень. В лесу орехи, ягоды, грибы. Ловим перепелов и рябчиков, полно глухаря. Можно зайцев наловить, добыть косулю. Колбаса своя. А вот хлеб, крупа, сало, молоко, сыр, творог — с этим трудности. Одежда, обувь, посуда на деревьях не растут. За то, что здесь, еще купцу долго будем платить.

Я выдал еще пять рублей.

— Разжалобили мы тебя?

— Это аванс, как плотнику.

— А что надо делать? У меня сейчас времени много.

— На лесопилке будешь работать. Без выходных и проходных.

— Я не умею!

— Тебя обучат. А если пьянствовать хочешь — сиди лучше тут. Пьяниц не беру.

— Этого у нас не водится!

— Отстрою эту лесопилку, заложу следующую. Работой будешь круглый год обеспечен. Не хочешь пахать, иди по лесу филинов ловить.

— Сработаем в лучшем виде, хозяин!

— Хозяевами будем оба. Четверть прибыли твоё, остальное мое. А сколько это будет денег, пока не знаю. Думаю, раз в десять больше, чем здесь. Я из своей части плачу за сбыт, бревна и доставку.

Помолчали. Данила считал будущую прибыль, я расходы.

— Это же обалденные деньги!

— Неплохие. Но надо вычесть убытки.

— А что это такое?

— Доски надо продать. Это у Акинфия их будут брать прямо на берегу, не отходя от лесопилки. Он старшина купцов, его слушаются, а то могут быть всякие неприятности. А мне придется потратиться: доставить их в город, где-то хранить, платить кому-то за продажу.

— Да я…

— Твое дело напилить побольше досок. Цену поставим пониже, чем Акинфий, и зазвенит копейка. Купец для сбыта у меня есть. Думаю, процентов десять ему хватит. Если нет — возьмем приказчика.

— Ну ты голова!

— Я, все-таки, в два раза тебя старше. Звать меня лучше Владимиром, чем хозяин, старший, барин. По имени-отчеству называют уже тридцать лет, надоело и приелось.

— А начинать, когда будем?

— Завтра. Сегодня съездим плотину осмотрим, а после этого выбирай повыше по реке место. Река должна быть достаточно глубокой и не широкой. Дамбу поставят профессионалы. Посмотри есть ли удобная дорога до Новгорода и начинай ставить лесопилку и избу. Чего не знаешь, посмотришь у Матвея — я вас сегодня познакомлю, — толковал я будущему лесопильщику. — Женаты давно? — обратил свое врачебное внимание на отсутствие малолетних отпрысков.

— Два года уж как. А деток господь все не дает.

Я присмотрелся к молодым, проверил их здоровье. Данила выше всяких похвал, а вот Анфиса подкачала. Зеленая линия внизу живота была нехорошо изогнута.

— Я вам говорил, что на ведуна учусь?

Сам уже водил возле ее живота руками.

— Тебя лечить надо, — огорчил девушку.

— Болит целый день, — пожаловалась она. — Я уж травки всякие пила, в церкви свечки ставила, молюсь каждый день.

— Тут ведун нужен.

— Вот заработаем денег, пойдем. Только работать, чувствую, придется долго.

Зеленая линия дернулась и распрямилась.

— Может уже и не придется особо тратиться…

Мужчина детей любит больше головой. Любовь всем сердцем, как у моего отца, встречается редко, чаще к поздним детям. Есть они, нет — не так важно. А вот для женщины ребенок — это все! Это смысл ее жизни, центр ее мира. Все ее сердце в детях. Женские речи, типа: я тебе нарожала — это все байки. Ты, голубушка, себе нарожала! Только на сердце матери ребенок, да и взрослый, всегда может в этой трудной жизни положиться. Только мать отдаст на твои глупости последние деньги, всегда будет нянчить твоих деток и в шесть часов вечера зимой переживать, как это ты, пятидесятилетний лоб пойдешь от нее по темноте, хотя ты тридцать лет работал ночами, очень часто один. Объяснил ребятам, что чтобы точно был ребенок, жене нельзя сильно париться в бане, поднимать тяжести (мешок золота дадут, бросай на землю), мыть полы руками и сильно наклоняться. Изложил конструкцию швабры. Никто из них лентяйку в глаза не видывал. О, утро человечества! Не разрешил валяться на лежанке печки.

— Да у нас ее и нету — отмазалась молодая семья.

— Надо в следующей избе сделать: часто и дети ее любят, и в старости хорошо будет косточки погреть.

Еще поговорили и попели, отобедали. Повалялись после еды и поехали принимать работу строителей. Дамбой остались довольны. Данила даже в воду слазил, понырял, что-то там проверил. Замечаний не было. Я выдал работягам оговоренную контрактом сумму, и получил искренние уверения в том, что следующий заказ будет исполнен также тщательно и в такой же срок. Они были осведомлены, что следующую приемку будет делать все тот же мельник, который службу знает не хуже них, после чего, радостно гомоня, удалились.

Я познакомил ушкуйника и мельника. Выпили немножко настойки за знакомство, закусили. Лесопилка уже обретала привычные очертания — колеса уже вертелись, пила двигалась. Предупредил обоих о риске в работе, о пришивании пальцев.

Потом по их просьбе распустил одно бревно на доски. По ходу сделал зарубки-деления, чтобы регулировать толщину досточки. Потом попробовали ребята на разных делениях. У всех всё получалось. Объяснил, как обработать кромку, чтобы была прямая.

Побеседовали о будущей заточке и разводке пил, деле очень важном и нужном. Не заточишь — тяжело будет ходить туда-сюда, со слишком большим усилием, не разведешь зубья — начнет клинить в пропиле. В любом из этих случаев жди крупных неприятностей: либо поломается полотно пилы, либо, что еще хуже, полетят соединения в пилораме. Потом не расхлебаешь!

Пообещал доставить нужные для этого инструменты: напильник и разводку, научить ими пользоваться. Я, конечно, в этом деле не велик мастер, но как это делал отец, хороший профессионал, — столяр и плотник в одном лице, на домашней ножовке в каждую свободную минуту, отчетливо помню с детства. Несколько раз делал и я в прежней жизни, получалось сносно. Надеюсь и тут не обмишурюсь!

После чего мы с Данилой осели на бережке, а Матвей продолжил свою плодотворную деятельность. Побеседовали о мельничной лошади, которая так устала нести всадника, что остаток пути он вел ее в поводу, а сейчас лежала отдыхая.

— Этому одру, наверное, уже лет сто. Мне кажется, Акинфий эту клячу на мельницу подыхать выдал!

Глядя на лошаденку, я с этим согласился.

— Наверное, еще приедет шкуру с этой дохлятины забирать. Отдай ее лучше от греха подальше.

— И то верно.

Опять подошел ушкуйник.

— Хочу сегодня домой податься, Лену давно не видел.

Я выдал ему рубль и попросил:

— Отдай, пожалуйста, старичку-наставнику, больше его услуги мне не нужны. Деревянные мечи тоже у него.

— А что ж так?

— Я человека взглядом и лишить воли могу, и убить. Руками водить не нужно, это несложно.

— Не может быть!

— Всякое на свете бывает. Вот ты меня побить можешь?

— Без вопросов.

— Ну, стукни пару раз для острастки.

Мы оба встали. Матвей начал замахиваться, потом опустил руку.

— Не хочу! — потом со страхом спросил: — и что, так теперь всегда будет?

— Со мной — да. А других хочешь бей, хочешь убей. Этому у ведуна выучился. — Тут поинтересовался я, — а сколько в Новгороде всего рынков?

— Два. Один на Софийской стороне, где собор, другой на Торговой.

— А где какая сторона?

— Они мостом через Волхов делятся, наша Софийская называется.

Сидел и думал: Акинфий не утерпит, поставит на рынке, где он старшиной, лавку с досками. Значит, мне надо обживаться со сбытом на другой стороне — на Торговой.

И поставлю торговать, пожалуй, Фрола. Он честен, работящ. Не очень умен, так я его не учебник по высшей математике усаживаю писать! Думаю, и Катя против не будет — она уже одного сокола потеряла в чужих краях, хватит. Лишиться еще и этого — это уж слишком, явный перебор, третьего может и не быть.

Оставил Матвею денег на расчет на сегодня и завтра с лесорубами и возчиками, и ускакал в город. На рынке встретил печальных музыкантов: их рейтинг падал, деньги уже платили неохотно. Кризис был на пороге. Оживил их известием, что сегодня поём вместе и поехал поставить лошадку. Спели, сплясали, исполнили анекдоты, сорвали денег. Мне надо, я лесопилку строю! А спонсора в этот раз нет.

В промежутках между пением разузнал, почему решительный Иван не предпринимал никаких действий по улучшению жизни ансамбля до моего появления в Новгороде. Оказывается, он был псковитянином и к скоморохам прибился за неделю до меня. Родня вся умерла от неведомого мора. Сюда пришел матросом на купеческом суденышке. Здесь, пытаясь ухватить удачу за хвост, ввязался в богомерзкое игрище в зернь, и проигрался в пух и прах аж на десять рублей. Таинственная игрище оказалось русским вариантом игры в кости, только очки отсутствовали, две грани были выкрашены в черный и белый цвета. Нередко добавлялся еще и красный. Человек слова, просто убежать он не мог, и теперь отрабатывал кабалу.

Я объяснил пареньку, что чаще на улицах и в кабаках играют матерые профессионалы, и выиграть у них — ни единого шанса нет. Игра может называться как угодно: зернь, колпачки, карты, рулетка — суть дела от этого не меняется. Обычная тактика стандартна: дают неопытному игроку несколько раз победить, создают иллюзию шальной удачи и прущих дурью денег, а после дерут, как хотят. Обычно их несколько участников. Вроде все в равной мере и выигрывают, и проигрывают. В результате — одного тебя и обирают. Хороший шулер никогда не ошибается, бросит всегда так, как ему нужно. Количество кубиков — один, два или пять, никакого значения не имеет.

У помрачневшего Ваньки с некоторым трудом удалось выяснить, что так все оно и произошло. Ободрали его в ближайшей к порту харчевне. Трое играющих очень вежливо позвали его поприсутствовать, помочь советом начинающим, и неопытный матросик клюнул. Сначала просто глядел на игру, в которой не понимал ни уха, ни рыла, потом помог подсказками, затем наставлениями, и понеслось! Не заметил, как и ввязался в игру. Сначала поперли выигрыши. Оказалось — ненадолго. Проиграл полушки, потом копейки, затем гривенники, полтинники, рубли, нательный крест, новые сапоги, справную рубаху с вышивкой. Вместо хороших штанов получил драные порты, и в завершение повис неописуемый долг. Сегодня перед рынком забежал, отдал очередной рубль, и был ошарашен известием о неуклонно нарастающей пене. Тут парнишка аж плюнул! Эта мерзость его уже достала.

Надо было помочь проигравшемуся.

— Сейчас закончим, и пойдем разбираться, — сообщил я Ивану.

— Скоморохов будем брать?

— Нам они без надобности.

— Побьют!

— С нами Бог и честь! А для усиления возьмем с собой человечка одного.

После концерта зашли за старым ушкуйником. Объяснили ситуацию, и он бодро зашагал вместе с нами. В корчме наглых игроков оказалось аж пятеро. Со всего Новгорода, что ли, сбежались мерзкие твари, организаторы древнерусских казино? Я подошел и потребовал объяснений по долгу. Нас было всего трое против пятерых мордастых и раскормленных шулеров. Вдобавок, один старик — явно не боец. Поэтому они повели себя очень нагло. Вскочили, заорали, замахали руками. Пора, значит, и нам махнуть кое-чем. И началось! Я успел нанести излюбленный прямой в нос, Ванька с размаху приложил обидчика в ухо, а Обросим за это время уже сломал одному челюсть, другому выткнул глаз, третьего поощрил выбиванием руки из сустава. Победа была полной и безоговорочной! Пора было диктовать условия полной капитуляции.

Сразу было объяснено, что в случае возражений или какого-то другого вредного ропота, мы в живых никого не оставим — убьем сразу всех, никого не помилуем. Поверили мне как-то сразу. Поэтому, когда велел

возмещать ущерб, ненужных споров не было. Никто не желал безвременной кончины во цвете лет. Были взысканы: проигрыш, уже полученная пеня, цена рубахи, крестика, штанов, нам с бывшим ушкуйником по пять рублей. Хозяйственный Ивашка уже успел содрать с уязвленного в ухо свои замечательно растоптанные сапожки, и мы горделиво удалились.

Обросиму объяснил, что по занятости пока ходить не буду и спросил, можно ли в случае чего обращаться.

— Тебе — всегда можно! Такого знатного переговорщика буду долго помнить и бояться, — посмеиваясь в куцую бороденку, ответил опытный ушкуйник.

Да уж, после стычки с Обросимом, даже чудом уцелевшие упыри и оборотни, попытавшиеся его напугать, скачками бы унеслись, повизгивая от ужаса, в уютные склепы средневековой Западной Европы, делиться впечатлениями с зарубежными коллегами о страшных бойцах Великого Новгорода. О, эти злобные русские!

К Игорю пришел поздно, сразу упал спать.

Глава 15

Утром все вместе пошли гулять. Собаки и лошадка бегали туда-сюда, я пел и рассказывал анекдоты, переделанные на древнерусский лад, ведун рассказывал о жизни в Новгороде и случаях из практики, Люба на все указывала цены и делилась кулинарными рецептами. По ее словам, очень вкусна щучья соленая икра, лучше осетровой. Я выразил желание еще раз попробовать.

— Сегодня же и куплю.

— А чего ж раньше-то не брала?

— Так муж её не любит!

— А сливочное масло есть? А то я икру без него и не ем.

— Коровы доятся, масло в доме водится, — сострил Игорь.

Показался Волхов. Река неспешно несла свои величавые воды. Мы с ведуном искупались, Любаша посидела в теньке. Потом зашли на рынок, хозяйка купила масло и щучью икру, я отдал деньги за бревна и велел ехать на лесопилку. Заказал колеса и соединение к ним. Договорился насчет пилы. Лесорубы уже ушли.

А мы двинулись завтракать. Щучья икра, действительно, оказалась лучше осетровой и лососевой.

— А много ее в Новгороде?

— Не выловишь.

Поели, потом повалялись. Тут пришел пациент. Предложил по— ученически нагло ведуну:

— А давай я первый попробую!

— Рискни.

Риск длился недолго. Я всего два раза провел рукой, и линия выровнялась. Дальше поработал Игорь: узнал жалобы, помахал руками. Взял пятьдесят рублей, как положено. Споров не было. Расспросили, поработали вдвоем… Деньги поделили: пять ведуну, сорок пять мне. Споры наставник пресек. В финансовом плане моя лесопилка уже стояла, даже с бревнами на распиловку.

Потом пошел, попел. Интересно, буду ли петь, когда пойдут шальные деньги? Заработали тоже неплохо. С трудом отбились от пьяных гостей и отправились спать.

Но сон мой длился недолго. Ночью кто-то взялся колотить в ворота и кричать хозяев грубым голосом. Люба на шум не обратила внимания, продолжала почивать.

— Пойду спущу собаку, — посулил Игорь неведомым дебоширам.

На всякий случай пошел и я. Вышли, позевывая за калитку. Здоровенный ратник просипел.

— Беда у нас, ребенок заболел. До утра может не дожить! Плохо дело совсем!

Пока ведун объяснял, что детей не лечим, ночью не ездим, я взлетел в седло заводного коня, и роняя искры от факела, понеслись в боярский терем.

— А что там?

— Дышать мальчишке нечем, горло ему перекрыло, лишь бы успеть! — прокричал в ответ сиплый.

Я чуть из седла не выпал. А если там дифтерийный круп? Это ведь только резать… А у меня и ножа-то с собой даже нет. А пока они будут решаться и нож дадут, потеряем ребенка. За что такая дрянь простому ведуну? Хотелось покинуть место боя, проще говоря, спрыгнуть с коня и убежать.

Терем встретил какой-то нелюдимостью. Ратники у входа и все. А где же бабки, мамки, служанки? Спят что ли? Меня проводили к нужным покоям. Дверь была плотно закрыта. Боятся, спертый воздух выйдет? Распахнул преграду. М-да, обстановочка…

Куча галдящих баб, поющий и ритмично размахивающий кадилом поп, положение дел не улучшали. Дышать было нечем и здоровому человеку. Оставив проем открытым, вошел в светелку. Поглядел на мальчика. Слава богу! Круп не дифтерийный. Остальное ведуны лечат. Похоже на отек Квинке. От него, правда, иногда тоже умирают. Но лечить будет гораздо проще. Провел рукой, дал дорогу воздуху в легкие сидящего мальчика с синеватыми уже губами. Тяжелее этого только аллергический шок. Крапивница в сравнение просто не идет. Однако, пора эту дрянь реально полечить. Всем лишним покинуть помещение!

Какой-то богато одетый человек закричал, замахал руками — наверное, сам боярин. Народ схлынул, последней вышла красиво одетая молодая дама, наверное, боярыня. Хозяин был далеко не молод, лет шестьдесят. У них с женой разница — лет в тридцать. Поздних деток больше любят. С этими думами я согнал отек с шеи на плечи, мальчуган задышал еще свободнее. Но почивать на лаврах было еще рановато — доносился хрип, как у загнанной лошади и лечь он еще не мог.

Прижался ухом к спине. Бронхоспазм был очень сильно выражен. Поводил руками над легкими. Ну вот, вроде и все. Мальчишечка упал на кровать и тут же уснул. Зевая, подумал: и мне бы пора…

— А где тут у вас прилечь?

Боярин горячился:

— Ты побудь возле него, любые деньги дам…

Поняв, что споры в данной ситуации неуместны (уйдешь в другую комнату, будут каждые полчаса будить: он вроде опять хуже дышит), дал четкие команды:

— Я сейчас во сне буду в ребенка силу перекачивать! Пока бодрствую, сила не идет! Мальчика будить нельзя! Никого, даже мать, не пускать. Меня поднимать, только если больной сядет! Мне — что-нибудь на пол, чтобы лучше уснуть.

С этими словами производственную деятельность прекратил. Через пару минут принесли три шубы, положили на пол. Я укутался в верхнюю и отбыл в объятия Морфея.

Боярин присел на лавку. Огня не гасили. Проснулся в десять утра. Наследник еще спал. Посидел, потянулся. Свеча горела. Хозяин глядел на мир красными глазами. Мальчик дышал хорошо. Начал выяснять: а что он поел нового вчера или позавчера? Любящий отец метнул тревожный взгляд на спящего отпрыска.

— Уже можно и будить, — успокоил его я.

— Кто их знает, чего эти дуры ребенку сунут! А что с ним?

Подумав, что про аллергию рассказывать без толку, решил действовать иначе.

— Злой дух в мальчика вошел, убивать его начал.

— Это за мои грехи!

— Он в природе водится, особенно в чужих краях. Ты же волчью ягоду не ешь?

— Что ты!

— Вот и мальчишечке, то, что эту напасть вызвало, есть нельзя.

И закипело внутреннее расследование! Виноватых, конечно, не нашли. Никому на порку или на кол не хотелось.

Пришла боярыня и сообщила, что Арсений поел шелковицы, ягоды с юга. Василий нахмурил грозно брови: кто посмел дать? Инициатива наказуема в любых краях и в любое время. Мужественная женщина тоже нахмурила брови: хоть пытай, ничего больше не скажу! Мысленно ей поаплодировал: коня на скаку остановит… И бешеного боярина тоже. Однако пора внести сюда новую струю.

— Я знаю! Это кто-то на далеком юге испортил ягоду.

Молодая боярыня обрадовалась неожиданной помощи. Закивала: вот-вот, именно так. Ее муж поглядел на меня отстраненно и задумчиво. Он отослал ее движением руки. Она весело убежала, шелестя юбками. Гроза миновала. Посмеялись.

— Прежнюю жену в монастырь отправил, молодуху взял. Слава богу, нарожала быстро, от прежней за все годы проку не было. А на кого я это все оставлю? — Он обвел терем широким движением. — Наследника-то нету. А сейчас понимаю: все это ерунда! Главное — это он, Арсений!

Тут сын проснулся. Обнял заботливого отца. Тот расцеловал его, повернул ко мне свое счастливое лицо:

— И меня так любит! А я его еще больше!

Боярин где-то походил, видимо, порешал хозяйственные дела. Подались завтракать. Арсений скакал впереди, что-то напевая на ходу. Да, спасибо партии родной за наше счастливое детство…

Перед едой я велел нести шелковицу. Выкинуть не успели, тут же принесли. Показал ее всем, кому было нужно: отцу, самому мальчику, матери, челяди.

— Вот этого в доме чтобы никогда не было! Любой может погибнуть! После этого прислуга шелковицу точно Арсению не сунет, да и сама есть не будет. Ягоду изъял — потом позабавимся у ведуна.

Отек Квинке на продукты бывает крайне редко, на медикаменты и химию всякую — гораздо чаще. Кушать подали, кроме обычных блюд, еще копченую скумбрию.

После завтрака стали улаживать финансовую часть.

— Сколько я должен? — спросил боярин.

— Как все — пятьдесят рублей.

Он обиженно буркнул:

— Я не все. Наслышан, как тебя вызывали: первые двое не пошли, третий стал рассказывать, что детей они не лечат, ночью не ходят, скрипнул зубами: — поубивал бы! Один ты прискакал, даже не переоделся. Смотрю и кошеля нет — не до денег было, лечить полетел. Получишь еще пятьдесят. За жизнь сына все отдам!

Деньги мне выдали в здоровенном кошеле.

Зашел на базар. Возчики ждали, першероны перетаптывались. Отдал деньги за бревна, велел грузиться и ждать еще народ в попутчики. Нанял бригаду плотников, послал с возами. Предупредил, что работы будет много. Судя по оживлению работников топора, с этим в Новгороде было трудно, не зря Данила в мельники подался. Денег там, конечно, немного, но и тут не хапнешь. Предупредил, чтобы бревна брали ошкуренные.

— Доски там Матвей вам выдаст, будете стены изнутри, пол и потолок обшивать. Если чего некачественно сделаете: крыша будет течь, проемы какие перекосите, денег никаких не получите. Нижние венцы, штук пять, только из дуба. Делайте как для себя, не торопитесь.

Весело побежал к дому.

Игорь уже тоже поел. Пошли гулять с животными, Люба осталась готовить обед. Балакали о разном. Перво-наперво ведун спросил о ночном походе к боярину. Узнав сумму, поразился.

— Ух ты! Я так за неделю зарабатываю!

Игорь изложил про экспорт и импорт города. Новгород завозил зерно и оружие, вывозил иностранные товары и изделия из металла. Почему у местных оружейников не получались качественные товары, не знал.

Я поделился своей любовью к копченой скумбрии.

— Соленую и вареную не очень уважаю. И одно дело, как ее делала в духовке жена в прежней жизни, и совсем другое — как готовят здесь.

— А я ведь ее и не попробовал даже, крякнул ведун. — Неужели в самом деле так хороша?

— На любителя. Но критиков нет. Мало ли чего я не пробовал: омаров, креветок, медвежатины, много всего пролетело мимо, и не горюю. А у вас огурцов нет?

— У нас они не растут, но купцы с юга, бывает, завозят. А чего в них находят, вкус что ли какой необыкновенный?

— Вкус приятный. А главное — их можно солить и мариновать на всю зиму. Зайдем на рынок сегодня, всего купим! И сметаны, без нее не тот будет эффект.

Накупавшись, двинулись на торг. Всего прикупили. В обед весело хрустели салатом из огурцов с луком и разминались копченой скумбрией.

Повалявшись, погнал к Акинфию доложиться. Изложил все свои дела по строительству нашей пилорамы, и был одобрен на все сто. Нареканий не было. С интересом выслушал о работе лесопилки.

— И что, уже может давать доски?

— Хоть завтра. Дом ушкуйнику строить послал сегодня плотников. А он пусть пилит.

— А ты молодец! Ловок и быстр. У меня и приказчиков-то таких не было. О купцах и речи нет — только и глядят, как бы обделаться. Пошли ко мне младшим компаньоном, не пожалеешь.

— Подумаю.

— А что ты на ведунстве своем имеешь?

— Вчера сорок пять рублей, ночью сто у боярина.

— Да, этаких денег у меня не заработаешь… Шахматы?

— Давай.

Молча поиграли. Борьба шла с переменным успехом.

— Кстати, дела твоего ставленника я уладил. Сходил к родителям девочки, она прощена. За ней в тот же день и пошли, сейчас должна уже с матерью ворковать. Сам купец будет играть свадьбу дочери с ушкуйником через несколько дней. Я приглашен. Тебя звали?

— Нет еще. Но если Матвею будет надо, обязательно пойду.

— Я за тобой пришлю. Ты где живешь?

— У ведуна.

— Где его искать?

Объяснил.

— Пора тебе уже свой дом иметь. Когда строиться начнешь?

— Со дня на день.

Еще поиграли, и я пошел петь. Мое вчерашнее выступление подогрело рынок. Только теперь все хотели слушать мой голос. Если меня нет, даже могли день-два обождать. Сегодня должны были петь на свадьбе. Вспомнил пару подходящих песен и пошли.

Все было хорошо: в основном, приятные молодые, шумные гости. Сегодня брал двойную цену: купцов-заказчиков было двое, а с приглашенных брать деньги было неудобно. Мы вступили после венчания в церкви. Вечер прошел бурно. Как пошла первая драка, откланялись. Получать по морде трезвым, никому не улыбалось.

Сейчас свадьбы были редки. Их время осень, после сбора урожая. Величальных песен у нас не было. Велел Егору передать Ярославу, чтобы завтра хоть одна, да была.

Заместил их отсутствие своим выступлением в роли тамады. Свадьба длилась три дня, каждый день оплачивался особо. Второй и третий день прошел с величальными песнями, но уже без моих плоских шуточек. В общем, народ остался доволен. Наше участие в свадьбах теперь было обеспечено.

Я впервые угостился глухарем. Очень достойная еда. Все были довольны. Величальная песня каждый день была новая. Все слова были записаны и хранились у Ярослава.

Три песни не упомнишь, а поэту каждый раз писать новые нецелесообразно. У него уже был новый заказ — написать слова для двух песен: одна с именем князя, другая — боярина-конюшего. Нужно сказать спасибо за Зорьку. Торопиться было не велено, вещи должны быть очень качественными с упоминаниями об отваге и разумной тактике (для князя). Отдельное упоминание для обоих о доброй славе, оставленное в Новгороде. Потом перенесем это на пергамент.

Пора было строить дома: один для мельника, другой для меня. Еще две бригады плотников отправились на объекты. Место для дома я уже выбрал. Велел огораживать здоровенный участок ошкуренными бревнами. Их велел купить на рынке. Фундамент и низ избы делать каменные, стены и крышу дубовые, доски не экономить на отделку, их доставят. Ничего не воровать и не торопиться, буду следить. Потом будем ставить конюшню, напоследок, — баню. Ну а дальше, — посмотрим.

Небо что-то хмурилось, набежали тучки. Потом хлынул ливень. Я поскорее забился домой к ведуну. Крупные капли дождя бойко превращали пыль в грязь. В завершение начал стучать град. Он был здоровенный, я такого и не видел. Вспомнилось, как читал о слоне, убитом в Индии крупным градом. Надо думать, животина и без града была дохловата, и искала место, где бы почить в бозе, но все-таки. Сегодняшние осадки, конечно не убьют даже козла, который против того бомбейского слона — просто какой-то бойкий задохлик-неумирайка, но шишек на черепе понаставят изрядных.

Погодные неожиданности заставили задуматься о защите от осадков. Надо купить плащ с капюшоном, это, само собой. Придется ведь еще и ездить по делам. Иногда, аж на Вечерку.

Задумался о карете. Сверху защитимся крышей. Дороги очень неровные, кочка на кочке. Поедешь — всего растрясет. Как же с этим бороться? Здесь ответ еще и не искали. А в наше время? Пружины и рессоры. Ну, пружин здесь еще не знают, а вот над рессорами можно подумать. Дело это нехитрое, кузнецы сделают махом.

Железо, правда, еще оставляет желать лучшего. Решение пришло довольно-таки быстро — их надо сделать многослойными. Дерево на осях, наверное, тоже ненадолго, значит поставим железо. Что еще? На каретах была ступенька для посадки. Я-то запрыгну куда хочешь. А вдруг девочек катать? Посмеялся в душе. Женщинами в моей жизни и не пахло.

И ужасно надоел женский тип мышления еще в прошлой жизни. По юности ежемесячно читал журнал «Химия и жизнь», который выписывали мне родители. И вот в одном номере как-то прочел, что мужчины и женщины мыслят совершенно по-разному. Заложено это на химическом уровне. Мужской тип строит одно решение. Была приведена хитрая химическая формула СН-ОН, которую я все равно не понял. В общем, как писал Некрасов:

Мужик, что бык: втемяшится в башку какая блажь,

Колом ее оттудова не выбьешь, упираются…

Мужчина выбрал решение, и сбить его с панталыку, — крайне тяжело. Аргументами нужно заставить разрушить прежнюю цепочку в мозгу и выстроить новую. Или он раз десять должен стукнуться головой в стенку.

Женщина мыслит иначе, она строит две версии, часто взаимоисключающие друг друга, приходит сразу к двум решениям. Я не раз наблюдал это на экзаменах в институте. Девушку спрашивают, — она излагает свой ответ. Преподаватель интересуется: а может вот так? Конечно! И тут же получает ответ со вторым решением, зачастую с противоречащим смыслом.

Это было очень полезно во времена дикости. При встрече с тигром мужик будет бычиться, пока его не съедят вместе с копьем, а у женщины уже готово второе решение: она убежит. Или залезет на дерево. Уплывет. Спрячется. И спасет жизни себе и ребенку. В ту пору это спасало человечество. А говорить, что она так себя ведет из-за трусости или бабской глупости — это мужской необоснованный шовинизм.

А вот в наше время, это может выйти боком. Поэтому женщина крайне редко становится главой государства. Когда человек принимает решение в зависимости от того, по моде ли он одет, какая у него сегодня прическа, как сегодня глядел министр транспорта, для страны это может вылиться в неприятности.

В общем, карету можно строить. А то придет осень и будешь бегать мокрый и по грязи. Завтра же и начнем.

Утром опять сияло в небе ласковое солнышко. Я ускакал на кобылке на речку, отправив туда всех, кого было нужно: плотников, лесорубов, возчиков с бревнами — всех по два комплекта, и бригаду гидротехников. Им выдал инструкцию, что, если мельник еще не нашел местечко для лесопилки, подняться выше по течению, выбрать место для дамбы самим и строить.

В караване еще шла телега с оборудованием: три колеса, соединение между ними, пила. За вторую лесопилку я с Акинфия денег не брал, своих хватало.

Приехал на Вечерку — все шло просто великолепно. У Матвея под навесом уже лежал штабель досок. Увидев меня, ушкуйник бросил пилить и подошел. После приветов и рукопожатий сообщил новость: у него через три дня свадьба с Еленой, приглашал. Пообещал быть. Свадьба будет у купца. От Матвея будут только отец с матерью, ушкуй еще в походе. Остальные придут от Лениного отца.

Погнал к Даниле. Там тоже не дремали — место было найдено и расчищено, начиналось строительство навеса. На мельнице дежурила в его отсутствие жена. Рассказал ему, что уже идут плотники, строители плотины, лесорубы, везут бревна. Посоветовал крышу навеса сделать попозже из досок. Будет гораздо проще. Выдал ему кучу гвоздей для строительства. Народ надо будет встретить, лучше у мельницы.

Ускакал в Новгород. На базаре заказал железные оси и рессоры для кареты у кузнецов, договорился с плотниками об изготовлении кузова. Завтра привезу доски и начнем. Нашел зеленую краску и маляра с кистью. Купил плащ из какой-то плотной ткани. На сегодня вроде все. Постановили — вздохнуть с облегчением.

Прибыл к Игорю. Оказывается, он все это время меня ждал, гулять с собаками не торопился. Я пошел охотно. Искупались, полежали на песочке, поговорили о том, о сем.

— Тебе уже пора заводить серебряный обруч. Ты теперь ведун.

— А я ведь и забыл… А где вы их берете?

— Ювелирная есть лавка прямо в Кремле. У них там основные заказчики.

День тек незаметно. Посетил ювелира. Обруч нашелся сразу. Надел. Немножко чувствовалось на голове, привыкну. Старенький ювелир предостерег.

— Так только ведуны ходят!

Получил достойный ответ.

— Каковым и являюсь.

К вечеру отправился петь. Возле ребят прогуливался вернувшийся из плавания Фрол. Рассказал ему о новой лавке, которую надо поставить на Торговой стороне. Сомнений было не выгребешь: будут ли покупать доски, хватит ли десяти процентов, куда девать ладью…

Я дал ему простой совет — посоветоваться с Екатериной. Умная женщина подскажет хорошее решение. Подумал: которое тебе самому и не отыскать. Расстались на этом. Он пошел совещаться с Катей, я — петь с ребятишками.

Утром посетил торг. Все было по-прежнему. Выдал продавцу бревен денег на неделю вперед, сказал возчикам, при которых это было, чтобы эту неделю меня и не ждали.

Небо хмурилось. Одел плащ, зашел на двор к Акинфию. Там взял крепкого жеребца, вместе с телегой доехали до речки. Загрузился досками по уши. Поехал опять в Новгород. Начали делать карету — досок хватало с лихвой.

Пошел взглянуть на постройку своего дома. Работа кипела. На просьбу выдать аванс, ответил отказом, зная по прежней жизни, что это кончается коллективной пьянкой на неопределенный срок. Пусть обижаются. Меня это не волнует. Бревна сюда везли хорошо. Рядом катил свои воды Волхов.

Однако, до зимы еще далеко, можно делать кирпичи. Нашел кожемяку. Тот обрадовался мне, как родному. Видно на братьев работать было несладко… Объяснил ему, что его грамотность пока не нужна, объяснил, что и как нужно делать. Пусть возится с утра до ночи. Пока производство не заработало и выручки нет, платить ему буду из своих и неплохо.

Тут подошла молодая жена. Выдал ей оплату за этот месяц. Видимо, сумма была очень достойная. Судя по их восторженным лицам, большего они и не ожидали от этого сомнительного предприятия.

Ушел опять к Игорю. Близился обед. Пошел дрессировать собачку. Кличку ей дал — Марфа, как и в прежней жизни. Поучил ее командам. Плюс не кусать хозяина ни при каких обстоятельствах, даже если отсеку ее случайно от харчей. В прошлой жизни я навидался страшных рвано-укушенных ран хозяев, полученных от собственных собак. Вечером получил тексты нужных мне песен. Одну, для князя, одобрил, вторую забраковал, велел переделывать.

Сходил утром, полюбовался на работу кожемяки. Получался один брак. Дал очередной глупый совет — добавить песочку. Я тоже по изготовлению кирпича не мастер. Вот выложить стенку — это всегда пожалуйста, а изготовить сам материал — уж извините. Дал еще совет, что обжигать все необязательно. Можно просто сделать небольшие шарики, высушить и вот те, что не треснут — обжигать и испытывать на прочность. А то будем тут возиться до зимы. Работа вновь закипела. Уходя, подумал: помощник ему нужен, тяжело одному. Наймем, оплатим.

Кстати, пара работяг и Даниле нужна. Вечером опять спел. Пришел к неожиданному выводу, что знаю продолжительность жизни человека. Есть синяя линия на кистях рук, которая на ладонях видна обычным глазом, так как совпадает с рисунком там же, то есть хироманты говорят дело. Вот она-то и показывает, кто сколько проживет. Травмы и инфекции не в счет. Почему-то я был в этом уверен.

Глава 16

На следующий день наконец-то получил вторую заказанную мной песню. Предупредил своих, чтобы на меня сегодня не рассчитывали и умелся вместе с домрой.

На княжеском дворе меня обрадованно встретил Владимир.

— Пришел! А мы уж и не надеялись тебя больше увидеть.

— Да я вам подарок принес, — потряс кусками пергамента с переписанными писцами сегодня текстами.

— Кстати, твои советы пригодились: у Давида запоры прекратились, у меня головные боли прошли. И у нас для тебя подарок отыщется.

Мы пошли к князю на пир. Там я и спел величественным баритоном две новые песни, не делая между ними пауз.

Зал бушевал. Невзирая на мое низкое звание, звали выпить за каждый стол. Я роздал подарки — пусть им еще в Чернигове эти песни споют. Князь вдруг встал и оповестил присутствующих.

— Великому певцу и лекарю жалуется конь из моей конюшни!

От волнения я пошел и выпил изрядную дозу водки. С разных сторон теребили бояре:

— А ты что лечишь?

— Все.

— А дорого?

— Обычно.

— А домой придешь?

— Приду. Будет немного дороже.

— А ночью?

— В два раза больше.

Потом долго заедал. Княжья реклама сработала. Спросили, где меня найти. Ответил.

Затем боярин увел меня с собой. Прилег в той же комнате, что и раньше, отключился. Утром встал как обычно — свежим. Боярин зашел за мной.

— А жить вы с князем будете долго, — поведал ему я.

Вчера, когда они брали из моих рук пергаменты, успел поглядеть на кисти их рук.

— Откуда знаешь?

— Как ведун уверяю.

Владимир обнял меня на прощанье без лишних свидетелей. Я ответил ему тем же.

— Осенью уходим к себе, в Чернигов — там для Давида место освобождается. Видимо, навсегда. Решишь, приезжай. Там можешь творить, что угодно. Лечить, строить лесопилки. Препон и лишних поборов не будет.

Да, заманчиво…

Подошли к конюшне. Конюх вывел уже оседланного жеребца. Зовут Вихрь. Конь был истинно княжеский: мощный красавец белого цвета, одним словом — буцефал. Такого на рынке не купишь. Я уже уверенно вскочил в седло, простился с боярином, как положено, на словах, поклонился в пояс хорошему человеку и ускакал.

Ехал и думал, что в принципе, никто мне и тут не мешает. Какой же смысл менять шило на мыло, куда-то переезжать? Если бы там налоги были поменьше. А тут народ весь знакомый, тоже большое дело. Приехал, распряг жеребца, пустил гулять по двору. Ну, теперь за выборами можно не следить — моя совесть чиста, подарки отработаны.

День был пасмурный, накрапывал дождик. Накинул плащ и пошел гулять с собаками и кобылкой. Попытки выманить из дома хозяев, успехом не увенчались. А одному мне с двумя лошадями не справиться. Так и дошли до леса по холодку. Устав от дождя и хмурости погоды вернулся на двор.

Позанимался с Марфой, и ушел в дом. Люба позвала завтракать. Рассказал Игорю про Вихря.

— И что, хороший конь?

— Очень.

— Надо же, как у тебя все просто. Спел песенку и получил хорошего жеребца.

— Да и у тебя очень похоже идут дела: помахал руками и иди на рынок за коником.

Посмеялись. Рассказал им про строительство брички.

— Надо же, — поразился ведун, — как все просто и какая защита человеку! Считай дом на колесах. А кучер мокнуть будет?

— Отнюдь, — сказал я.

Объяснил про устройство навеса над кучером, утепление пассажиров зимой пологом, несколько работающих вместе лошадей, тройка, шестерня идущих цугом коней.

— Чего их, коняшек-то, зря умаивать? А кучей им тащить кибитку полегче.

Поглядев на жену и вспомнив о ее минимальной степени информированности, Игорь заметил:

— Интересный край Кострома! Сколько всего тамошний народ придумал! И лесопилки, и кареты…

— А ведунов не было и нет, — подхватил я, — и от этого народ поголовно чахнет.

Повеселились в очередной раз.

Доложил о будущих усовершенствованиях фаэтонов: изготовлении рессор, установке откидывающегося верха, постановке ступеньки для подъема внутрь, устройстве мягких сидений, окраске наружной части и покрытии ее лачком, отделке внутренней части разными тканями, остекление окон с форточками и без, порожек сзади для сундука.

— А рессоры — это что такое?

— Это для тех, кто не любит набивать шишки на лбу и затылке и прикусывать кончик языка. Такой человек и поставит такую конструкцию, — и изложил ее устройство.

— Замысловато, — крякнул хозяин дома.

Да, дружок, по-настоящему сложных вещей, типа устройства современного телевизора, тебе и не увидеть. А то бы до старости сидел и гадал: а как ящик с этими проводками движущиеся картинки показывает?

— А зачем по Новгороду сундук?

— За городом пригодится: везти деньги и самоцветы, одежду, дорогие специи, защитить от дождя быстро ржавеющее оружие.

— Ящик же будет падать?

— Веревками крепится. Но все это — на любителя. Очень богатого. Хоть золотом обобью, не упущу выгоду.

Поболтали еще и я отправился на рынок верхом на коне. Бричка уже была готова и сияла зелеными боками. Впряг жеребца, сел на козлы. Поехали!

Сначала объехали базар — затарились несколькими мешками ячменя, который так любят лошади. Пара мешков крупы коляску тоже не отяготили. На прощанье, подумав о дождях и заехав в нужный ряд, взял ведро белых грибов, подосиновиков и подберёзовиков. Других, типа сыроежек и валуев, груздей, чернушек и волнушек я не отличал от поганок и не брал. Наложил кусков завозного и дорогущего сахара. У меня без него резко ослабевает память. Ухватил две разные по размеру сковороды. Любаша жареной еды что-то не дает.

Народ, пока я неспешно трусил по дороге, останавливался и глядел мне вслед. Полезные моему делу слухи теперь распространятся по Новгороду. Сильной тряски не было — рессоры служили на совесть. Могучий конь легко влек груженую карету. Очередной бизнес-проект скоро заработает. Что-то жизнь идет очень бурно: не успею осуществить одно новое для меня дело, а на подходе уже следующее! И для всего есть народ и материалы. Словом, пляши и пой, пока не удавили…

Не успею порадоваться успеху, а пора уже опять вкладывать деньги в дело. Стал уже пятиконечным, как звезда на пилотке: пою, лечу, пилю, делаю кирпичи, сколачиваю колымаги. Однако, пора бы уже и отдохнуть от этого постоянного кручения, позаниматься новым домом, конюшней и сараем, собачьей будкой, садом и огородом. Вода на участке была, лозоходец проверил. Да я и сам видел ее линию. Пора обустраивать колодец: копать, выкладывать дубовый сруб, делать козырек и ворот с цепью.

Въехал во двор, начал разгружаться и распрягать Вихря. Насыпал лошадям вволю отменного ячменя, налил по ведру воды в приспособленные для поения коняшек кадушки. Стал носить на кухню продукты. Притащил мешки с крупой, был похвален хозяйкой. Вынул рафинад, вызвал удивление.

— А это еще что такое?

Объяснил.

— Меду же у нас полно?

— Я его не очень люблю, да и не везде он идет.

Увидев грибы, купленные прямо с ведром, поразилась: а куда нам столько? Мы такое количество супа и не съедим! Часть пожарим, часть посолим, ответил я. Самые вкусные — это жареные. Хороши и маринованные. В этих делах я был специалист, женщины с ними возиться не любили.

— А как это?

Пришел любопытствующий ведун.

— Мариновать — это кроме соли положить немного уксуса.

— Яблочный уже пошел, — заметила задумчиво Люба. — Только кто это будет делать?

Подумалось: пристроим кого-нибудь из особо чванливых боярынь. Желательно ту, что недавно тут куражилась. Сказать не сказал: для Любаши это была изрядная психологическая травма, еле водкой отпоили. Говорить об этом незачем.

— Я умею, сделаем. А потом огурцы посолим.

— А их солят?

— Еще как! Только бочка дубовая нужна.

— Мы в ней капусту квасим.

— Еще одну прикупим.

— Да дорого…

— Я денег дам, не разоримся. Погреб же есть?

— Обязательно! Все как у всех. Да и рубли найдем. А жарить грибы долго?

— Сейчас махом приготовим.

Я хорошенько помыл дары леса, потом нарезал с лучком и пожарил на здоровенной сковороде. Ели с большим удовольствием. Видимо, в связи с изумительным вкусом, наложили добавки. Тут грибы и кончились. Эх, не хватает жаренной картошечки! Игорь укоризненно сказал жене.

— И-эх, а мы только в супе эту вкуснотищу и видим! А ведь возле леса живем…

Она потупилась. Я встал на ее защиту:

— Не все тут из Костромы приехали! Я у вас тоже многому учусь.

— И то верно, — заметил ведун.

Люба загорячилась:

— Да я их завтра еще больше сделаю, у нас их ведро!

— И посолим и замаринуем еще, — добавил я, и мы продолжили трапезу. После еды, отдохнув как обычно, я поскакал к мельнику. Данила уже принял плотину у строителей. Отсыпал денег, простился с артелью. Лесопилка была почти готова. Плотники возились с избой. Посидели, поговорили. Табель бревен рос. Оставил будущему пильщику денег на расчет с лесорубами и возчиками на три дня. Дал команду, чтобы пришел на торг завтра: будем брать на работу ему подсобников посильнее.

Заехал на двор к ведуну. Расседлал кобылку. Вернулся в город на рынок. Музыканты и Фрол торчали на условленном месте. Купец уже был на все согласен. Объяснил ему, что нужно найти двух грузчиков и начинать строить амбар. Лавка будет при нем. Плотники подойдут завтра, пусть идет ищет место. Бревна подвезут. Отсыпал денег на расходы.

Пошел с ребятами, попел. На этом день завершился. Вечером подошел к дому ведуна. Меня уже ждала боярская челядь — двое мужчин с серьезными выражениями лиц.

— Боярин тебя ждет. Жену у него прихватило.

— На десять рублей будет дороже.

— Это неважно.

Они сели в седла, а я пошел на двор, запрягать коня. Наслушался я здесь о боярских дамочках. Поди, показывает мужу отсутствие здоровья.

Ну ничего. Финансовые потери последнего времени стали для меня ощутимыми. Кроме, как от пения и лечения, других денег пока ни от чего не было. Я начал подумывать о сворачивании пока кое-каких проектов, от которых быстрых прибылей не ожидалось. Поэтому буду вежлив и ласков. Лишних шестьдесят монет делам не повредят. Попадется психопатка, испробуем гипноз. В прошлой жизни вроде получалось.

Прибыли, сдал жеребца конюху, вошел в терем. Внешний вид боярыни о многом сказал профессионалу. Она сидела бледная, согнувшись и держалась за живот. Боярин и приживалки стояли рядом. Быстро распорядился убрать лишних и начал лечить.

В животе что-то лопнуло: или киста, или флегмонозный аппендицит. Жизни оставалось на несколько часов. В моей прежней жизни хирурги и анестезиолог уже бы мыли руки. Да и мне придется попотеть. В хорошем исходе я уже не был уверен — гной из брюшной полости маханиями рук не убрать. Скорее даже была уверенность в плохом исходе. Я начал водить руками, пытаясь хоть что-то облегчить. У хорошего хирурга с антибиотиками шансы сохранить больную были бы пятьдесят процентов, при разлитом перитоните, с которым я похоже имею дело — десять. Линия, охватывающая живот, уже начинала чернеть. То есть мои шансы на благополучный исход стремились к нулю.

И действительно — первые полчаса никаких эффектов не было. Ощущение моей бесполезности крепло. Потом вдруг ей как-то полегчало, и она смогла лечь. И о чудо — чернота исчезла! Не знаю, только надолго ли…

Я тоже решил отдохнуть и присел на лавку. Чувствовал себя, как после тренировки со старым ушкуйником. Руками пока не работал, отдыхал. Боярин подскочил ко мне, бросив молиться.

— Ну что, жить будет? На нем ярко пылал оранжевый факел. Молодость, любовь…

— Бог даст, поживет еще. Но надо еще много работать.

— Так работай, не сиди!

Да, щенка пора привести в чувство.

— Ты хочешь, чтобы она недолгий остаток жизни пролежала колодой, без чувств и речи, и не могла двинуть ни рукой, ни ногой?

На него будто вылили ушат холодной воды и такой сценарий его абсолютно не устраивал. Хозяин залепетал:

— Да я хотел побыстрее и получше…

На него было жалко глядеть.

— А хорошо быстро не бывает, — назидательно заметил я.

Не тебе торопить опытных людей…

Вдобавок, сильно неуверенных в успехе. Так длилось всю ночь — дела все были плохи. Уйти было нельзя, слишком велик был риск потери. К утру буркнул:

— Мне тюфяк какой-нибудь, и чем укрыться… Ей бабу покрепче, чтобы не пускала от кровати, лучше пусть лежит.

— А в туалет как же?

— Прямо в кровать и сходит. Выкинешь потом тряпки. Для нее стоять и ходить — смерть. Сам спать иди, мешать только будешь.

Он убежал, привел могучую женщину средних лет. Вскоре принесли ей табуретку, а мне матрас с простынкой и одеялом. Объяснил прислуге задачу.

— На девичьи приказы, просьбы, мольбы внимания не обращать — держать в постели. Увижу, что упустила, проспала или еще что, сдам боярину — пощады не будет, извинения и оправдания приниматься не будут. А хозяин живой не выпустит.

Молодой уже стоял рядом и кивал. Бабенка зевать сразу перестала, подобралась. Боярину велел:

— И поставь кого-нибудь из ратников караулить, лучше двоих, чтобы кроме меня никто не ходил. Боярыню держать хоть силой, укладывать в кровать! И покажи мне туалет.

Дружинника взяли от ворот. Второго подогнали чуть позже. Баба сидела, как влитая. Я упал и уснул, проспал до обеда. Отпустил женщину, велел позвать хозяина. Сильно хотелось жрать. Хозяйка, глядя на меня с кровати, ныла:

— Мне надо пойти, мне нужно увидеть маму…

Запугал ее теми же речами, что и мужа, стала лежать тихо. Прибежал боярин. Сказал ему, что уйти пока не могу, попросил подавать еду сюда и много не тащить. Колбаса и сало должны присутствовать обязательно. Суп не надо, по туалетам бегать некогда. На ночь опять поставить ратников и сиделку. Велел чуть позже переодеть больную и сменить постель.

Все было сделано под моим неусыпным надзором и руководством. Боярыню даже не сажали. Еды быстро наволокли. Оставил следить за порядком хозяина, и унесся в толчок. Когда вернулся, девушка уже усаживалась с явным намерением куда-то сходить. Рявкнул на них. Эффект был достигнут необходимый: боярыня зарылась в свои перины, муж унесся рулить по хозяйству. Дело было ясное: он жену ужасно любит, она беззастенчиво этим пользуется. О женщины! Вам имя вероломство! Спокойно поел, передохнул. Стал опять лечить. Положение дел практически не менялось: линия не изменялась, бледность не исчезала. Неужели была и потеря крови? Я буду сильно горевать, если она уйдет… За тридцать лет, так и не смог привыкнуть к смерти больных при мне. Без меня — ну умер, так умер, чего тут больно-то горевать.

После этого упал на свой тюфяк. Вечер еще не наступил, а кряжистая тетка уже сидела. Боярские орлы на караул подошли чуть позже. Я провел с наемницей инструктаж. Она не удивилась. Видимо, ночная поделилась новостями с остальной женской челядью. Ратники негромко переговаривались за дверью. Хорошо, что их двое. Один был бы менее надежен — он может уснуть, уйти провожать меня в туалет, да мало ли что!

Бабам я вообще не верю. Прошляпят, схалатничают не вовремя, уснут. Если бы меня не было, посадил двоих. Так было бы верней. После чего завернулся в легкое одеяло и заснул. Трех утренних часов сна организму явно не доставало.

Так длилось три дня. На второй день ворвалась, снося охрану, обеспокоенная мать боярыни. Сразу же попыталась усадить дочурку, видимо, для более тесных объятий. Я рыкнул и пресек эти забавы в корне.

Потом злому лекарю долго и многословно сообщался малонужный анамнез ребенка и родни: чем болела в детстве, как болели родственники. Интересного было мало. Дитятко якобы болело холерой и мучилось животом, опухало за ушами и лихорадило. Если перевести все эти истории на понятный обычному врачу язык, то делалось ясно, что живот прихватило либо от несвежей воды, либо от похищенных в саду неспелых яблок. Кстати, любой понос или боли в животе опять вызовут панику у мужа. Надо принять профилактические меры — пока все не успокоится, попить кипяченой воды.

Заболеть особо опасной холерой у девчонки шансов не было. На вид ей было годков семнадцать, а холера с массой умерших прошла лет тридцать назад, специально по приезду выяснял. Холерный вибрион в Волхове не водится, это не Ганг. Опухоль за ушами — это эпидемический паротит, в просторечии свинка. Для девочек безопасен. Сопровождающая ее повышенная температура тоже опасений не вызывала.

Болезни родственников были обычными: дядя пил запоями, дедушка упал с лошади… Наследственных или нехороших женских болезней в роду не водилось. Матушка боярыни трещала без устали. С этим пора было кончать. Попытки ее выгнать успехом не увенчались. Вдобавок, пора было кушать.

Велел ратникам позвать хозяина. Тот прилетел, как вихрь. Сказал насчет кипяченой воды или кипяченого взвару. Сообщил, что желателен супчик с небольшим количеством мяса. Попросил поставить еще табуретку для еды. Есть больная будет лежа. Велел убрать мать — девушка устала. Вытолкать говорливую маменьку оказалось нелегко.

Зять узнал много нового и нелестного о своих умственных качествах от тещи. Уладили ситуацию охранники — вывели тетку под белы рученьки. Слышался ее удаляющийся по коридору крик. Из каких она? Оказалась из захудалого боярского рода, отличающегося гнусным нравом.

Боярин убежал за едой для больной, заодно и лекаря голодным не оставят. Принесли дополнительную табуретку, следом доставили кушанья. Сразу поесть мне не удалось.

У ухаживающей коровы выдача еды не задалась — руки тряслись, мимо рта норовила промахнуться, паскудно охая при этом. Отогнав приживалку, начал выдавать недрогнувшей травматологической дланью суп и белый хлеб. На половине девица умаялась, и я этот процесс прекратил.

Сам приступил к истреблению харчей. Поел, завалился отдохнуть. Выслал прислугу отнести посуду. Так и жили три дня. Периодически ночью тетки засыпали. Я подходил и давал пинка, чтобы не орать. Иногда шумела в коридоре мать хозяйки. Внутрь ее не пускали.

На четвертый боярыня оживилась. Бледность исчезла, линии опасения не внушали. То ли гной рассосался, что вряд ли, то ли осумковался. Я ее поднял при боярине. Потом пошли кушать. Ела девушка хорошо. Потом начали рассчитываться. Хозяин спросил, сколько он должен. Я ответил, что, учитывая работу ночью, сотню. Боярин сказал, что знает, как работают ведуны.

— Поводят часок руками и гони пятьдесят рублей. Ночью их из дому не выманишь. А ты трудился три дня и три ночи, неустанно.

Тут же мне была выдана запрошенная сумма и наложено самоцветов: поблескивали яхонты и изумруды, веселили глаз рубины и янтарь. Адамант был всего один. Алмазы на Руси еще не нашли. Сколько же он стоил завозной? Все камушки были уже отгранены ювелиром. Поблагодарили друг друга. Я напомнил о кипячении воды, хотя бы в течение месяца и откланялся.

У Игоря и Любы была тихая паника. Всех успокоил, а Любаше предложил на выбор драгоценные камни. Она загорелась, как все женщины. Долго крутила их в руках, потом остановилась на изумруде и гранате, не в силах между ними выбрать. Люба не понимала, что лучшие друзья девушки — это бриллианты. Велел брать оба.

За обедом просто и не знала, как уважить и чем попотчевать. Ведуна это заинтриговало, и он пожелал узнать причины такой перемены. Мы оба выкатили свои сокровища. Игорь повертел их в руках. На мое предложение что-нибудь взять, выбрал изрядный кусок кварца. Все были довольны, особенно я, сразу отработавший обучение, еду и деньги, получаемые на первых порах ни за что.

Повалявшись после обеда, поехал на базар. Нашел там Екатерину и Фрола рядом. На мой вопрос он ответствовал, что место для лавки выбрано и мы отправились на Торговый рынок. Место мне понравилось. На всякий случай купил дополнительный кошель, пересыпал туда пятьдесят монет и отправился к старшине.

Тот сообщил, что на это место претендуют еще два купца, но взвесив на руке приятно позванивающий кошелек, велел смело гнать всех в три шеи, ссылаясь на него. На этом же торге нашли плотников, бревна, возчиков, и работа закипела. Я выдал Фролу денег на все расчеты. С тем и отбыл.

Дома был пойман человеком от Акинфия, и приглашен прибыть на свадьбу немедленно. Прихватил с собой домру, и мы отправились.

На празднике кипели купцы в большом количестве. От Матвея были только отец и мать. Жених с невестой сидели во главе стола. Встал отец Елены и сообщил собравшимся, что сегодня его дочь выходит замуж за владельца лесопилки.

Все сразу стали глядеть на Матвея с уважением, а кое-кто поглядывал с завистью на купчину: их дочки выходят замуж за нищих приказчиков и считается большой удачей выдать за богатого человека. А после объявления Акинфия, что он в половинной доле и сбыт весь на нем, уважение возросло — все знали, что старшина в убыточные дела не ввязывается и потому очень богат. Вдобавок он озвучил цену на доски. Она была в два раза меньше, чем на бревна. Сбыт был обеспечен.

Мы поели, и я начал петь.

В паузе ко мне, держась за руки, подошли молодые муж и жена, стали рассказывать о нападении разбойников. Такие злые, говорила Лена, тараща глазенки. Был выходной, и подсобники ушли в город. Елена как раз пришла погостить к мужу. И тут навалились работники с большой дороги. Один крепко держал ее и глупо ржал в предвкушении будущих радостей, другие окружили ушкуйника, не понимая своей ошибки. Им казалось, что они волки, вышедшие стаей на робкую овечку, а оказалось ватага зайцев вышла на тигра.

Разбойники, в отличие от спецназовца Руси, были вооружены. Матвей с ними не цацкался. Мгновенно убил первого голыми руками, а приобретенной от него железякой (всеми видами оружия владел в совершенстве) расправился с остальными. Держатель Леночки попытался скачками убежать. Ушкуйник его махом догнал и пристроил к остальным.

Потом всех стащил в Вечерку и отправил вниз по течению на корм рыбам и ракам. Мысли кого-то хоронить и ставить кресты, его не посещали. Он просто хорошо выполнил привычную работу.

Лена возле него горячилась, рассказывая о жестокости мужа, размахивала руками. Хоть бы одного в живых оставил! Матвей глядел на нее непонимающими, но любящими глазами. Действительно, зачем оставлять в живых, головореза, который завтра подожжет и дом, и лесопилку?

Елену надо было унимать. Уже стали прислушиваться гости, привлеченные ее громким голосом.

— Послушай, — сказал я твердо, — это ведь не шутки! Завтра, оставшийся в живых соберет новую ватагу, и снова начнет зверствовать: грабить и убивать. А чуть позже поймает на дороге тебя, отца или мать и сделают с вами все, что вздумают. А хорошие мысли таким людям в голову и не приходили никогда!

Лена осеклась, задумалась. Потом унеслась дальше праздновать. Ушкуйник крепко пожал мне руку и поблагодарил за то, что унял супругу, после чего тоже пошел в чуждое для него общество. Я еще немного попел и отчалил. На второй и третий день приходить не хотелось. Рассчитывал порадовать своих музыкантов.

Наутро сияло солнышко. Игорь легко согласился пойти со мной на речку, в отличие от Любы, которая, как обычно, возилась на кухне. Всех животных взяли с собой. Погуляли. Купались сегодня долго. Подолгу и загорали на солнышке. Болтали о том, о сем. Я рассказывал о последнем излечении, получении самоцветов и о том, как следил за состоянием боярыни по ночам. Ведун поражался моей лихости и тоже рассказывал о своей лечебной деятельности.

— Кстати, — заметил он, — у меня боярин хорошо, если один за год явится, а у тебя частят.

Объяснил все помощью князя и созданной им рекламой.

— Да, от этого правителя Новгорода тебе много пользы, — заметил Игорь. Кстати, а ты, когда лошадей перековывать будешь?

Вопрос поставил меня в тупик. Я, честно говоря, думал, что это делается один раз и на всю жизнь. А оказывается подковы меняют каждые месяц — полтора. И когда моих красавцев подковывали в последний раз, неизвестно. Ну, выяснить это пока возможно у княжьих конюхов.

Потом буду считать. Еще нужно узнать, кто этим занят. По книгам 19 столетия — это был кузнец. Про 11 век я ничего не знал, ведун то же, он лошадей никогда не держал. Я отправил Игоря с собаками домой, а сам подался на княжескую конюшню.

Конюхи объяснили, что делать это уже пора и, если хочу — исполнить нетрудно. Новые подковы у них, конечно же были. При этом так выразительно поглядывали на меня, что все было ясно. Попросил начинать. Делали это все вместе. Один держал животину под уздцы, другой сгибал ногу лошади и ставил подкову, третий придерживая гвоздь, колотил по нему молотком. Весь персонал конюшни был при деле. На все про все ушло где-то полчаса.

Я одарил каждого рублем, спел им пару песен про лошадей. Но когда они стали уговаривать потолковать в ближайшей харчевне, вежливо отказался, сославшись на дела. Пьянок без причины не люблю. Они долго махали мне вслед, жалко, что не белыми платочками.

Через месяц выборы. Интересно, останутся коневоды или уйдут? Кто же кует лошадей здесь, в Великом Новгороде? Ну не княжеские же конюшие…

Проехался по рынку. Мне в конском ряду тут же объяснили, что лучше всего это делают кузнецы. Особое значение это имеет зимой, в гололед. Крайне опасны падения и для лошади, и для всадника. Ставят особые подковы — ледоходы. А гололед у нас у нас в стране постоянно. Странный обычай — падать каждый год, подумал я, вдобавок и после вас переживший еще тысячу лет. А причина одна: отсутствие песка в государстве. Поэтому еще долго и в 21 веке, любой трампункт будет похож на медсанбат военной поры после броска наших войск в наступление.

Для интереса слез с коня, прошелся вдоль ряда со специями и травами. Пока время есть, надо потратить его с пользой. Приправы были все прежние, а вот среди трав меня кое-что удивило. Стоял явный русак, не иностранец какой-нибудь, а возле него лежал на прилавке раскрытый мешочек с крупнолистовым чаем! Как он до Китая смог добраться в одиннадцатом-то веке?

Понюхал — точно он, о чем я тоскую с самого переноса сюда.

— Где взял?

— Афонька откуда-то приволок.

Уж не Афанасий ли Никитин из Индии вернулся? Да и был ли там в эту пору чай? Спросил торговца.

— Он вроде бы Иванов, а где был — про то не ведаю. Три дня с этой травой бьюсь, никто не берет, не знают. В первый день подошла одна бабенка, хотела в суп положить. Подсунулась тут же другая, якобы поопытнее, и отсоветовала: горчить будет и вонять. На кой черт с ней связался Афоня, неизвестно.

— Трава редкая, — протянул я, вглядываясь в купчину.

Тот оживился:

— Так ты ее знаешь? Купи!

Продолжал его раскручивать:

— Да мне много ли надо…

— Афоня здоровенный мешок приволок, дорожиться не буду!

Это хорошо, с делами пока неувязочка. Хотелось бы думать, что временно.

— А тебе-то эта трава на кой?

Потрогал для усиления эффекта серебряный обруч на лбу, чтобы стало ясно — ведун.

— Для лечения малоизвестной и редкой болезни. Нам лекарям, иногда бывает нужна, другие не возьмут. Ее чуть больше дашь — яд голимый! Не откачаешь потом пациента. Во сколько она вся встанет?

Я стоял и имитировал горячее желание уйти. Это его окончательно сломило, и торговец начал торопливо считать. Потом выдал окончательную сумму. Всего десять рублей? Я облегченно вздохнул.

— А мешок-то при тебе?

— Да вот он, весь тут!

Я весело отсыпал червонец, перевязал здоровенный мешок, закинул на круп лошади, и мы с торгашом, довольные друг другом, а больше каждый собственной ловкостью разбежались.

Довез, сгрузил на кухне у Любаши. Спросил, есть ли кипяток?

— Только что вскипел, — отозвалась хозяйка, явно интересуясь, что за диковину я приволок.

Не выдержал, сразу и заварил. Это до кофе я не любитель, а без чая мне дискомфортно — с детства его пью. Интересно, что буду делать, если это окажется какая-нибудь дрянь, типа сурепки? Наверное, снимать штаны и бегать…

Для вкуса положил сахарку. Подождал немного, чтобы лучше заварилось. Отхлебнул. Это он. Судя по запаху и вкусу — высший сорт! Без подделок и имитаций. Тут меня, любезный, не обманешь! Люба поинтересовалась:

— А что это такое коричневое ты тут наварил?

Вместо ответа налил ей чайку и предложил попить со мной. Хозяюшка, не торопясь, и в сомнении отхлебнула.

— Неплохо. Но мед все-таки лучше.

Может быть. Все на любителя. Только сейчас медведей и меда в лесу много, а чай в наших краях и через тысячу лет никак не растет. Допили, поболтали. До обеда еще можно побродить часок.

Отправился поглядеть на эксперименты с глиной. Если кирпичей до сих пор не получилось, прикрою эти сомнительные опыты, и так уже дороговато обошлись. А на пороге зима. В мороз ничего не налепишь. Лошадка донесла махом. Бывший кожемяка налепил и закалил несколько кривоватых изделий. Спросил молоток, он дал топор. Мне, правда, без особой разницы — с самого детства оба инструмента в руках сына плотника прижились.

Стукнул по одной вещи — труха. По другой — то же самое. Объяснил работяге, что на этом процесс закончился. Не получилось. Звезда стала с четырьмя лучами. Он поплелся ишачить на братьев. Что делать, ему не повезло. Бывает и хуже, но реже. Я опять взгромоздился на Зорьку и подался на дневную трапезу.

Надо налегать на кареты. Подходят купчики, интересуются, но предложений пока нет. Надо внедрять среди бояр и главное — боярынь. Вот у тех денег хватит. По очереди что ли им давать покататься? Потом назад не вырвешь…

А шарабаны мои для продажи пока слабоваты. Надо делать мягкие сидения, стеклить окна, разработать, сделать и поставить задвижки на двери. И некому поручить это дело — специалисты еще не родились. Надо хоть первый опытный экземпляр довести до ума, доработать до товарного вида. То, что есть сейчас, продать, конечно, трудно. И тут заниматься с кирпичами, просто нет времени. Доехал, расседлал кобылицу, поучил Марфу и отправился кушать. Сегодня петь было не нужно — пришло время отдохнуть.

Повалялся и решил проведать лавку-склад на Торговой стороне. У Фрола было странновато: он, безоружный, противостоял шести вооруженным людям. Пятеро уже вытащили мечи, шестой стоял и командовал. Дело явно было плохо. Увидев меня, купец крикнул:

— Володя, уноси скорее ноги!

Каков молодец! Сам погибай, а товарища выручай! Его явно из Костромы догнали. Шестой, похоже их атаман, тесть-убийца. Вся бандитская ватага повернулась ко мне — может еще кого-нибудь нужно зарезать? Я провел в воздухе рукой вперед и назад. Пятеро умерли сразу и без мучений. Предводитель еще тащил меч из ножен. Спросил Фрола:

— Сам убьешь?

— Он на мечах, вроде, очень горазд. Боюсь, не осилю.

В ход опять пошла моя верная рука, и бандитский командир отправился к остальным. Купчина меня похвалил:

— Ловко ты выучился! А что теперь делать будем?

— Обдери, пока не окоченели, с них оружие. Одежду хочешь бери, хочешь оставь.

— А ты?

— Со старшиной пойду посоветуюсь. Мы знакомы.

Фрол без лишних слов принялся за дело. Сказывалась ратная выучка. Выползли из склада два перепуганных плотника. Увидев изобилие трупов, начали креститься.

Начальник купцов был на месте. Подарил ему полный кошель рубликов, объяснил положение дел. Его, оказывается, звали Сысой. Я тоже представился.

Мы отправились поглядеть на место. Там уже скопился народ, тихонько переговаривались между собой. Фрол уже выгнал плотников, справедливо полагая, что от них сегодня работы уже не дождешься, снял все оружие с почивших. Одеждой он пренебрег.

Сысой оглядел все и поднял на меня удивленные глаза:

— Да на них даже и ран-то нету!

Ответил ему, что я из бывших ушкуйников и умею убивать голыми руками. Им плевать, а ведунам недобрая слава не нужна. Решение старшина принял быстро:

— Мертвецов отвезти подальше, чтобы тут не воняли, амуницию продать. Деньги — Владимиру!

Вот это по-нашему, по-древнерусски! А то в суде Российской Федерации мне бы еще и срок припаяли.

Я тут же сбегал, нанял подводу, и мы начали грузить. Всех мерзавцев покидали в Волхов, чтобы порадовать рыбок. Сделали это пониже Новгорода, чтобы всякая иногородняя сволочь к берегу возле города не прибивалась.

Потом продали оружие и кольчуги. Все деньги я забрал себе в это трудное время, а Фрола решил поощрить за смелость и заботу обо мне другим способом.

— Ты же мне вроде деньги был должен?

Последовало сбивчивое объяснение, что вот они продадут товары, а вот уж после… Я его прервал:

— С сегодняшнего дня, ты, за доблесть, от долгов освобождаешься!

Он опешил:

— Ты же один всех врагов убил?

— А кто кричал, чтобы я убегал?

Тут Фрол обрадовался и кинулся меня обнимать. От поцелуев удалось увернуться. Видимо долг его тяготил очень сильно. Да и сумма была немалая. Те деньги, что я получил сегодня, окупили и затею с кирпичом, и постройку первой кареты.

— А как ты выдумал убийство голыми руками?

— Ничего не выдумывал — и рассказал о нападении у первой лесопилки на Матвея.

— Одного ушкуйник положил совсем без оружия, а надо было бы, и остальных невооруженный туда отправил. И я этому учился, но потом вошел в силу и не нужно стало чужие шеи крутить.

Тут мы вошли в город и разбежались. Фрол побежал хвастаться прибытком перед Катюшей, а мне нужно было отлежаться после убийств. Тяжелое оказывается дело! Придя к Игорю, упал и попросил беспокоить только в случае пожара.

Вышел только на ужин. Там со мной поделились животрепещущей новостью: боярская поганка опять заявилась! Тут меня поднимать не стали, Люба вырулила сама. По моему совету она внутрь никого не пустила, а испугала гадину известием, что здесь непотребное для бояр место. После чего крепко закрыла калитку и ушла в дом. Больше эти твари в ворота не ломились.

Мы весело поели, и я изложил как на нас напал тесть моего управляющего с ватагой убийц. Ведун с женой выслушали без удивления: ну, лишил боевого духа, и все умерли или сразу убил — принципиальной разницы не было. Мы ведуны — и этим все сказано!

После ужина я взял в руки домру и попел друзьям. Потом посидели на лавочке во дворе, поиграли с собаками. Мой подросток все более походил на грозную взрослую среднеазиатскую овчарку. Марфа уже четко знала, кто ее единственный и любимый хозяин. Я кормил ее утром и вечером. Любовь попросил в это не вмешиваться. Если приходил после кормления Потапа, который едой никогда не делился, нас с собакой ждала в сенях миска с едой для нее. Сейчас оба волкодава прижимались каждый к своему хозяину и виляли незначительными остатками хвостов. Багровел закат. Все были счастливы. Потом ведуны пошли спать. Собаки остались караулить.

Глава 17

Утром я вдруг почувствовал, что могу убить всех крыс в доме. На мышей это не распространялось. Пусть их кошки переловят, когда подрастут. Мышек все кошачьи, кроме породистых котов, ловят хорошо.

Помню в прежней жизни, в частном доме, отдыхали мы вечерком всей семьей у телевизора: папа с мамой лежали на диване, я сидел в кресле. Тут наша полосатая кошечка приволокла свежепойманную мышку и стала с ней играть: подкинет вверх, даст отбежать, опять поймает и так много раз. Очередной бросок окончился неожиданно: грызун упал матери на грудь! Страшный по невероятной громкости крик испугал мужчин семейства. Наверняка мышь умерла от неслыханного акустического удара, а не от измывательств кошки, которая от ужаса унеслась, бросив жертву.

Организм неопытного ведуна узнал свои силы после вчерашнего успеха. Новая способность тут же была реализована. Дохляков мы с Игорем собрали в два ведра: он нес тару, а я кидал в нее гадов только что выданными старенькими рукавицами, взяли лопату и пошли за город. Отошли подальше, выкопали здоровенный скотомогильник, покидали и зарыли тварей. Вместе с ними избавились и от перчаток. Ополоснули емкости и отправились завтракать.

Ведун задумчиво сказал:

— Ну ты и силен делаешься! Я об такой ловкости и не слыхивал. Мы должны видеть глаза того, на кого хотим подействовать. А истребить прячущихся в темных норах, выгнав их перед этим из недоступных щелей — это ведунам никому не дано. Пожалуй, нам всем до тебя далеко…

— Твоими молитвами, — отозвался я другу, сделавшего меня вначале первым певцом города, а теперь и знатным ведуном.

Потом, после еды, запряг Вихря в бричку и поехал ее улучшать. Все пошло, как по маслу: поставили ручки и защелки на двери, постелили мягкую шерсть в несколько слоев на сиденья, затем обили это плотной тканью, остеклили окошечки и сделали их откидными, соорудили сзади место для громоздкой клади. Стекла обошлись очень дорого, но не для бедных же делаем. Приступок сзади выкрасили. Забили в пазы на крыше смоляную паклю, чтобы как на ладьях и ушкуях, не протекала.

Вернулся. У ворот меня уже ждали люди от очередного болезненного боярина. Я отправился, как был, на карете. Въехали во двор, было пустовато.

Прошли в комнату хозяина. Еще из коридора были слышны

его громкие стоны. Войдя, сразу взялся за дело. Выглядел боярин неважно: серо-бледный, худой. Тестирование дало неутешительный и страшный прогноз — рак, похоже, желудка. Только раскрыл рот, чтобы отказаться от лечения, как вдруг пробила мысль: а что мне до опыта других ведунов с моими-то новыми способностями? Не получится вылечить, может хоть боли удастся уменьшить?

Взялся за дело. С большим трудом разомкнул черную полосу и как мог ее попытался ее убрать. На краях пока держалась. Но ведь можно и завтра прийти, и послезавтра… Стал биться с выравниванием остальных линий. После возни в течение часа черная линия совсем исчезла.

Онкологический больной перестал метаться и громко стонать. Он поднял на меня ясные голубые глаза и сказал:

— Вылечил. Точно, вылечил!

Я заметил, что ручаться за это уверенно не могу, взялся за такую болезнь впервые в жизни и надо еще раз поглядеть попозже, но был прерван.

— А другие-то вообще не берутся! В двух городах был, трех ведунов обошел, исход один: двое глаза отвели и отказались, третий прямо сказал, что дни мои сочтены и остается только молиться. Я смерти не боюсь, но боль! Измотала зараза! А сегодня, раз — и следов не осталось. Ты один такой на всю Русь! Буду всем рекомендовать только тебя.

Он крепко пожал мне руку. Для такого знатного человека это было невиданно. Это не будущее, где все равны.

— Дворня вся прячется, боятся прогневаюсь. Жена и дочь ушли от моих стонов подальше. Все ждут, когда перестану донимать и издохну. А тут ты — как свет в окошке!

Ладно, пора заканчивать слушать хвалебные речи. Сказал: мне пора. На деньги было плевать. Главное — для меня открылась новая страница. Рак и через тысячу лет толком не лечат. А как тут — травками, молитвами, да заговорами бабок, шансов и вовсе нет. Пациент сразу спросил, сколько он должен. Вот это по-нашему, по-боярски. Сказал обычную сумму, добавил десятку за выезд.

— Такого тяжелого лечил, а хочешь, как со всех взять?

— У меня от тяжести состояния цена не нарастает. От продолжительности — бывает.

Денег мне тут же отсыпали.

— А меня долго лечить мыслишь?

— Сейчас, вроде глядится, что вылечил, но надо подождать, еще понаблюдать.

— Живи у меня, денег добавлю, всегда и всем, чем хочешь накормлю.

— Не могу, дел очень много. Иногда буду заходить. Если ухудшение какое почувствуешь, ничего не жди, зови меня. Это будет бесплатно.

— А сейчас-то мне есть можно? Я последние дни кушал по чуть-чуть. Вчера и сегодня вообще в рот не брал: боли страшные и тошнота паскудная…

— А покушать сейчас охота?

— Ужасно! И нигде ничего не болит.

Примерно такой же голод испытывал и я. Пора, пора к Любе!

— Пошли вместе поедим, отказываться не смей!

Ну, отказываться и не планировал, до дому пока доедешь… Пошли в столовую. Нам махом все накрыли. Вышла обеспокоенная боярыня.

— Ты же вроде есть совсем не мог?

— Теперь могу.

— Ой, как же так?

— Иди и не мешайся.

Она уплыла. Похоже, глуповата. Первый вопрос такому больному человеку всегда должен быть — как ты себя чувствуешь? Боярыня бы про погоду еще завела беседу. Правильно и очень вовремя ее муж выставил. Иди отсюда и не беси.

— Поболтаем после обеда? — спросил он меня.

— Только если на дворе.

Пора боярам показать коляску, может быть к зиме удастся хоть одну продать, окупить немалые расходы. Вышли на улицу. Карету уже окружила дворня.

— Твой возок?

— Мой.

— Видал такие у кочевников, от дождя прячутся.

Я начал рассказывать о достоинствах именно этого, доселе невиданного, средства передвижения. Вышла боярыня с дочкой, уже похожей на невесту. Хозяин подозвал и их. Я сразу расширил информацию: об утеплении ног в зимнее время, об остеклении окон, о ручках и защелках на дверях, о месте для громоздкой клади, об отсутствии риска при езде (это не лошадь, там опасности гораздо больше. А тут правит опытный человек, который с конями с детства), о защите от дождя и тающего снега (паклю в щели забивали не для красоты). Коляска сияла свеженькой краской, поблескивала окошечками. Девушка горячо поддержала идею купить коляску: в дождь мочить не будет, зимой ноги ужасно мерзнут, на коня залезать пробовала, чуть не убилась, вечно идти далеко, по гололеду — просто невозможно. Только, наверное, очень тряско. Ездила она как-то на телеге — всю душу вытрясло. Грузы ее вообще не волновали, челядь притащит. Я дополнил беседу сообщением о рессорах. О клади высказался очень доходчиво для будущей невесты.

— А вдруг подойдет свадьба? Нужно разом купить кучу нарядов, а на улице дождь. Да того и гляди какая-нибудь девка уронит в грязь дорогую вещь…

А тут — сложила все в сундук на полке сзади, чтобы не упал, закрепила веревками и довезла все в целости и сохранности. И абсолютно сухое. Судя по блеску, появившемуся в глазах боярышни, стрела попала в цель, и она уже готова вытрясти из папеньки последний рубль на исполнение желания. Родители были настроены более скептично. Боярыня фыркнула:

— Дорого, наверное, ужасно! Своим скажу, бесплатно сделают.

Разговор приобретал нежелательные оттенки. Спросил:

— Может быть попробуем проехаться? А рессоры никто не сделает — секрет на всей Руси один я знаю.

Погрузились, сел за кучера. Открыл одно окно, было жарковато. Возле него посадил девушку: молодые любят ветер в лицо. Ворота нам открыли, и мы покатили по улицам Новгорода. Ехал я бережно, не торопясь, стараясь объезжать большие рытвины. Сделав изрядный круг, вернулись на боярский двор. Все покинули фаэтон. Вид хозяина все улучшался и улучшался, черной линии, как будто и не существовало. Девушка светилась от удовольствия, будто в девяностых годах в моем прошлом, покаталась на иномарке. Одна хозяйка была недовольна и охала. Ну с ее умом и сообразительностью, может и дальше бродить по пыли. Боярин уже принял решение:

— Беру! Сколько просишь?

Сказал сумму. Боярыня опять понесла свои глупости. Муж обращал на нее внимания не больше, чем на чирикающего рядом воробья. Авторитета у нее, видать, сроду не было. Цену выработал очень просто. Взял все расходы на изготовление брички и умножил их на два. Боярин думал недолго. Неожиданно сказал:

— А мне больше всего нравятся стеклянные окна!

В это время женщины приводили каждая свои аргументы.

— Пошли получать деньги!

По ходу я объяснил, что лошадей в упряжке, может быть и двое, и трое. Зашли в какую-то большую комнату. Возле здоровенного сундука дежурил вооруженный стражник. Мне отсыпали требуемую сумму, и мы с конем весело убежали. Жеребца вел в поводу. Без седла залезать на Вихря не решился. Ну, начнем в Новгороде каретостроение! Это мое предприятие уже начинает, в отличие от лесопилок и изготовления кирпича, приносить деньги, которые, правда, я тут же вложу снова в дело.

Глава18

Забежал на рынок, понаблюдал, как улетают доски у приказчика Акинфия. Расчет должен быть за неделю. Торговая сторона отставала за счет строительства амбара-лавки. Кстати, надо налаживать доставку товара с Вечерки, от Данилы. Надеюсь, подсобники успели придти, и дочернее предприятие уже заработало в полную силу.

Подошел к музыкальному дежурному. Заказ на сегодня был. Ярослав уже работает. Вечером, как обычно, обслуживаем именины, правда не самого купца, а его жены. Мой голос оговаривался особо, с добавкой цены.

Прошел к плотникам и заказал еще одну карету.

— А ту неужто сбыл?

— Получилось.

Посетил кузнецов, чтобы сделать рессоры. Предупредил маляра, выдав ему на этот раз синюю краску. Надо было, чтобы фаэтоны бояр отличались по внешнему виду. Времена казарменного единообразия еще не наступили.

К стекольщикам пока не пошел — уж очень дорого получается. Слюдяные окна сильно удешевят конструкцию, ровно половина цены и вылетит. Думаю, и открываться им незачем.

Ну, а для эконом-класса, можно и рессоры не делать — половина от оставшейся суммы. Как писал Чехов: лопай, что дают! Пока, конечно поставим, покупателей, ищущих дешевое изделие, поблизости не наблюдается.

Мы с конем вернулись к Игорю. Я завалился отдыхать. У меня с прошлой жизни остались повадки пожилого человека. Правда, время лежки значительно сократилось.

К уходу на место сбора ансамбля, забежал в комнату ведуна и поделился новостью о борьбе с черной линией. Игорь был потрясен. Откланялся и побежал на базар. По дороге к купцу, узнал, что хозяйка, особо оговаривая мой приход, готова была перенести именины на другой день, сразу дала не пять, а десять рублей и обдирание гостей, друзей мужа, только приветствует. Все деньги выданы вперед. Теперь и я хотел ее увидеть.

Пришли, попели, рассказывали анекдоты — все как обычно. Нанявшие нас супруги сильно отличались друг от друга. Он немолод, страшен на лицо, маленький ростом, очень толстый. Она очень молода, стройна, высока, красива. Словом, красавица и чудовище…

С ее стороны, речь о любви к нему, наверняка не идет. Дело, видимо, решили деньги. Интересно, а у кого из них повышенный интерес ко мне?

Дело близилось к концу, как вдруг купчину пробило куда-то уйти. Праздник шел своим чередом: гости опьянялись, шумели, если я не пел; один молодой купчик даже пытался сплясать, но по пьяности завалился на бок, и был утащен друзьями охладиться.

Вдруг купчиха подошла к нам и отведя меня в сторонку начала разговор. Запасной певец уже взялся за дело, ребята играли, и о чем идет беседа, никто не слышал.

Мне было предложено бежать хоть куда, на мой выбор. Казну у опостылевшего мужа она выкрадет, знает сундук, где та хранится, куда спрятан ключ. А деньги там немалые. Купец не пропадет, у него еще лавки с товарами, ладьи ходят. Дай бог, может буду богат, как ее муж. Замуж за этого урода она пошла, чтобы семью поддержать — отец в прошлом году от лихорадки помер, а дома мать, пятеро братьев и сестер мал мала меньше. Уже три месяца живут, этот гад ни копейки не дал. А ласки требует постоянно! И зудит, зудит… Прежнюю жену просто извел — повесилась, невзирая на страшный грех. Яду бы ему поганцу дать! Слава богу, пока не беременна, а то пришлось бы плод вытравливать или тоже вешаться, но лишь бы ребенка от этого гада не рожать!

Да, девчонке надо помочь… Но не бежать же с ней невесть куда, а главное — без любви. Она глядела на меня во все глаза, с нетерпением ждала ответа. Я повернулся к парням и крикнул:

— Дальше пойте без меня, ухожу!

Взял девушку за руку и повел из этого содома. Мы вышли на улицу, она, волнуясь, спросила:

— А как же деньги? Ведь нищие уходим…

Это было пресечено:

— Я не беден, твоих прокормим. На что они сейчас живут-то?

— С огорода кормятся. Иной раз у этого аспида чего-нибудь с кухни утащу. Часто голодают, когда он все пересчитывает. Прибить меня может, уж грозился. Вчера и сегодня мои не ели. А этот волчара ничего не дает!

Это меняло дело. Сейчас уже еды не купишь. Мы отошли еще недалеко. Велел: постой здесь и поставил ее к забору, а сам понесся назад. Встреча с хозяином меня не пугала, что он против меня? Звук пустой. Зашел. Купец еще не вернулся.

Отнял у Егора сумку. Тот пытался пороптать:

— Хотел бабушке (он ей с каждого сабантуя что-нибудь тащит, с таким жильцом и детей не надо) кушать взять…

Я рыкнул:

— За пазуху положишь!

А видя, что он опять разевает рот, добавил:

— Уволю!

От меня за этот вечер музыкант получит в десять раз больше, чем тут харчей упрет. Поэтому дальше дудочник стоял и краснел молча. Вот то-то же! Прошел по столам, сгреб все, что понравилось. Оглянулся на музыкантов. Иван учил длинного: что-то ему толковал, тыкая кулачиной под ребра… Хорошо, когда в команде железная дисциплина!

Вернулся к красавице:

— Пошли к твоим.

— Может лучше к тебе домой?

— Я еще строюсь.

Дальше девушка вела себя безропотно. Видимо, примирилась с мыслью, что неказистый, но голосистый избавитель заночует у нее. В их избушке никто не спал, нас встретили все: худая и бледная мать, такие же дети. Ну ничего, всех откормим! Прошел к большому столу в единственной комнате и высыпал все из мешка.

— Кушайте!

Сам присел на лавку в сторонке. Все накинулись на еду. Долго ели. Один из мелких радостно оповестил сестру-кормилицу:

— А мы тебя только завтра ждем! Животы уж подтянуло.

Она сказала:

— Это певец там собрал и вам принес.

Все притихли и перестали кушать. Да, пора народу дать спокойно поесть. Я встал, подошел к столу, высыпал все деньги, что с собой были, и сказал:

— Мне пора. На днях, как время будет, зайду.

Ну, пока переживут и без гостей — денег оставляю немало. Девушка поймала меня уже в сенях, схватила за рукав:

— Ты что, вот так и уйдешь? А как же любовь?

Ах вот оно что! Я сейчас ее уже должен тащить в постель, как муж-поганец, других отношений она и не ведает. А про любовь эта девочка, наверное, еще ничего и не знает.

— Ты меня давно узнала?

— Сегодня.

— И я тебя так же. А никакой любви в первый день и не бывает.

— А люди говорят…

— Вот с ними и потолкуй.

Повернулся уходить.

— Подожди, подожди… Объясни толком.

— Мне уже за пятьдесят, только выгляжу молодо. Никогда за все годы, любви с первого взгляда не видел, ни в одной семье. А знакомых всегда было много. Скорее всего — это типа легенды или сказки.

Видя, что она порывается что-то еще сказать, все-таки ушел. Личного опыта еще нет, ну что ты лезешь спорить с пожилыми людьми? Да, знаю, характер у меня тяжелый, и что? Как в каком-то давнишнем фильме: ведь при нем был культ личности. Но ведь была и личность!

А кому не нравится, обходитесь в этой жизни без меня. Никому не препятствую и не навязываюсь. Об этом и своим музыкантам толкую. Ни один почему-то не ушел. К этим голодранцам в ближайшую пору не пойду, своих дел невпроворот. Забегу к зиме поближе, ребятишек обуть, одеть, дровами обеспечить. Дам еще наличных на прокорм — и до весны расстанемся. Сейчас завалиться в сон, а что дальше буду делать, завтра и решу.

Глава19

Утром сильно хлестал дождь. Собаки не вылезали из будки, лошади жались под навес. В такой дождь к ведуну вряд ли кто-то пойдет. Поэтому валялись у Игоря в комнате и разговаривали. Он рассказал, что вчера приходил человек со сглазом полечиться. Я перебил:

— А как эту напасть увидеть?

— Она проявляется в виде серой линии на лбу. И у нас, ведунов, лечить не получается, все трое пробовали. Вот такой ведун, как ты, может испытать свою силу, тебе ее больше, чем нам дано, ты помощнее.

— А кто-нибудь это лечит?

— Только волхвы. Сотни лет этим заняты.

— А церковь?

— Пробуют, пока без толка.

— А возле Новгорода волхвы есть?

— Одно капище пару лет, как появилось. Это раньше их много было.

— А все другие куда делись?

— Одного волхва лет двадцать пять тому назад князь Глеб Святославович топором зарубил, остальных бояре с церковью извели.

— Какое-то странное для князя оружие.

— Он его под плащом прятал, чтобы подойти к кудеснику поближе. А приблизился — ударил сзади и зарубил. Был бунт, который волхв и поднял. Народ убить епископа нашего хотел. Князь с дружиной заступился.

— А поучиться у этих кудесников можно?

— Они очень редко кого-нибудь учиться берут. И способности совсем другие чем у нас. Часто лечат, когда поют необыкновенным, вроде твоего голосом. А за лечение и пение вне церкви, священнослужители и считают волхвов, ведунов и скоморохов врагами. Ты им хочешь стать трижды враг! Скоро всех нас изведут, церковь постепенно в большую силу входит.

— Да, в нашей жизни вас уже нет.

— А ты говорил…

— Про экстрасенсов. У вас система взглядов, знаете, как выявить человека с нужными способностями, потом обучить. А у них есть что-то похожее, но они против вас, как дикарь с дубиной против ушкуйника с саблей.

— И почему это так?

— Против них боролись и церковная, и светская власти веками. И закончили это только три десятка лет назад.

— Как же попы-то отстали?

— Они говорят, что нужно бороться, а влияния прежнего у них нет. И правители свои взгляды полностью пеменили.

— Это как?

— Ну, вчерашние друзья делаются сегодняшними врагами, вчера нельзя было торговать обычным людям и менять чужие деньги на наши, сегодня — почетное дело.

— Странные дела, особенно с обменом.

— Мы уж привыкли. А как, если что, кудесника найти?

— Это тебе надо через Торговую сторону добраться до любой деревни, а там глядишь, чего полезное и подскажут. Сам ни разу не был, а то бы сходил, показал.

— А в бунте ты не участвовал?

— Отец не пустил. А мне лет семнадцать всего было, с родителями не спорил.

— Родичи твои от чего умерли?

— Какой-то мор прошел, еще до того, как я ведуном стал.

— По всему Новгороду?

— Нет, только по двум избам.

— А ты?

— Да поболел и выздоровел.

Тут к ведуну пришел пациент. Решил поглядеть, как Игорь орудует. Мужчина оказался тот же, что и вчера — пораженный сглазом. Я решил:

попробую-ка свои мощные силы. Пригляделся — точно серая полоса. Начал расспрашивать. У того было все плохо: он гончар, мастер своего дела, а с полмесяца уже все горшки кривые пошли, после обжига часто трескаются. Поругался со всеми, с кем только возможно: с женой, с ее родителями, с соседями по дому и по рынку. Налетела неожиданно болезнь — перечислил симптомы. Нет такой болезни! Начал возиться с серой линией — за час никаких изменений. Очень печально. Вмешался ведун:

— Я же сказал — иди лечись у волхва!

— Где я его буду искать…

Спросил мужика:

— Ты на лошадке ездить умеешь?

— Раньше умел. Если смирная — доеду.

— У самого, конечно, лошади нет?

— Откуда у нас…

— Завтра приходи после утренней службы, вместе поедем. Я найду, мне кудесник тоже нужен. Денег с собой возьми.

— Да где взять…

— Там, где на ведуна берешь.

Он, воодушевленный, ушел.

Дождь унялся. Через часок сырость в грунт уйдет, можно будет побродить по городу, а лучше поездить на лошадке. Нужно проведать Фрола и посмотреть, как строится моя изба. Если ничего экстренного делать не нужно, можно заехать поглядеть, как дела с новой каретой и узнать, есть ли заказы на сегодняшнее выступление.

Поели, повалялись, потом я одел упряжь на Вихря и поехал, не торопясь, по делам. Гнаться, когда сыро, было просто чревато падением. Поэтому сдерживал порывы могучего коня, не сегодня будем нестись быстрее ветра.

У Фрола все было хорошо. Плотники заверили, что завтра, после обеда, все будет готово. Стало уже почти сухо. Погнал к первому моему дому в этом мире. Там процесс тоже был близок к завершению. Точного срока сдачи строители указать еще не могли. Им послезавтра уже понадобятся доски.

— Обязательно будут, — заверил я.

Предупредил, что окна будут из стекла. Если им что-то нужно узнать, позову стекольщика, он все объяснит.

— Не надо, делали уже.

Проехал по рынку на Софийской стороне. Конечно, на Торговой торг побольше, но и здесь достаточно людно. Поглядел на почти готовый экипаж, велел пока скамейки не оббивать, начинать шпаклевать крышу, а как будет готово — красить выданной мной краской. Добрался до дежурного. Сегодня это был Иван. Рядом стола вчерашняя девушка. Начала она хорошо:

— Тех денег, что ты вчера оставил, нам на несколько месяцев хватит. Я отработаю!

Вчера ты уже пыталась отработать знакомыми методами, подумалось мне.

— Это подарок от меня твоей семье, — буркнул в ответ.

Закончила гадостно, как те женщины, с которыми я не берусь жить.

— Мы вчера не доспорили, а я была права!

— Дома с маменькой поспоришь, а сейчас иди, не мешай работать. На прощание скажу: поскорее заводи мужа. Сама-то ведь делать явно ничего не умеешь. А в случае чего, приду к концу осени, еще раз помогу.

— Да этот старый увязался: пока мы с матерью были на рынке, приходил, мелких пугал.

— Об этом не думай, улажу.

Не поверила. Презрительно фыркнула, гордо ушла. Баба с возу, кобыле легче.

Ваня доложил:

— Сегодня будем петь. Ярослав скоро подойдет, стихи будут.

После наглой девчонки, вспомнил: сидор Егора у нее остался! К ним гоняться неохота. Проще купить. А мне полоскаться по рынку — уже время поджимает, некогда. Попросил Ваньку:

— Купи мне мешок, как у Егора.

Выдал деньги. Иван проверил сумму. Половину денег сразу вернул: много будет. И молча пошел, не вступая в глупые споры: вдруг кто подойдет и сделает выгодный заказ, ребята придут, а меня нету… Он понимает, что без меня, их коллектив стоит ломаный грош. И никакого ненужного бабства!

А я отправился к вчерашнему купцу. Как его звали, вспомнить не смог. Теперь бы еще найти этот дом… А вот он! Слез с коня, начал колотить в калитку. Вышел мрачный мордоворот:

— Чего надо?

— Хозяина!

— Не принимает!

Летевший к врагу со звериным рычанием здоровенный дворовый пес учуял мой запах. Мгновенная смена настроения — друг пришел! Завилял хвостищем, отошел. Я в ту же пору решал, как мне пройти. Если настроить, как Матвея, на невозможность удара, охранник просто будет бычиться в проходе. Стукнуть не стукнет, но мешать будет здорово. Вдобавок, я с лошадью. Решено!

Хороший ушкуйный удар по шее вырубил привратника-человека. Обучение не прошло даром. Не всех же убивать. Может он — душа-человек, отличный семьянин, просто немного грубоват на работе. Здесь Русь, а не американское кино, где убивают всех без разбора, чаще пачками — чего к ним приглядываться? Бей — убивай!

Мы с конем бережно переступили через незадачливого охранника. Прошел в здоровенную избу. С некоторым трудом нашел купчика. Он наслаждался покоем — валялся на кровати. Его замечательное времяпровождение было прервано самым бесцеремонным образом. Я нарисовался в поле его зрения. Он ошалел от моего внезапного появления.

— Ты кто? Откуда?

Потом узнал, прорезались властные нотки:

— Зачем заявился? С вами полный расчет произведен! Больше денег не дам!

Заслушаться можно, просто утонуть в безграничной доброте… А он уже наступал на меня, размахивал кулачками. Я ударил быстрым прямым справа. Хороший удар! Ловкий боец уходит от него с некоторым трудом. Этот гадкий тип увернуться не успел. Один-ноль. Подраться у него мысли не было. Не из наших. Не герой.

— Да я…, да для тебя…, что хочешь сделаю! — залепетал этот трус.

Такая готовность к диалогу мне понравилась больше. Начали беседовать. Типичная сценка из наших девяностых. Взял его крепко за грудки, чтобы не убежал и стал вести неспешную беседу:

— Есть у меня друг, атаман ушкуйников. Мне кое-чем обязан в жизни. Часто спрашивает, чем может помочь. А что он может? Ну, только что убить или запытать до смерти. Недавно столкнулся в лесу с разбойниками. Их пятеро, вооружены кто-чем. Он один и без оружия. Перебил всех махом на глазах у молодой жены. А тут вдруг ты со своей проблемой подсунулся, делаешься заботой для своей супруги. Мне это не нравится. Вот атаман пусть и улаживает, один или со всей командой (их для сведения, еще тридцать человек), мне все равно. Тебе как нравится: быть сразу убитым или запытанным?

Какой-то купчина стал не такой: бледный, глаза круглые. Видимо, сильно радуется силе новгородских воинов. Вдобавок, от выраженной впечатлительности, начал икать. Немного полюбовался его видом и решил заканчивать.

— А теперь слушай внимательно: бывшую жену больше не тревожишь. С церковью договоришься о разводе. Еще раз услышу об этой поганой истории, к тебе придут ушкуйники. А они шутить не любят. Все понял? Он мелко-мелко кивал, не переставая икать. Приятно было поглядеть на смелого русского купца!

Глава 20

Вернулся поставить коня. У ворот меня ждал человек.

— Не ты ли кареты делаешь?

— Я.

— А можешь сделать очень быстро?

— У меня одна коляска уже почти готова.

— Хотелось бы подешевле, чем другим делаешь.

Уделался, как же! Весь Новгород уже дорогостоящими колесницами запрудил!

— А ты от кого?

— Челядинец боярина, соседа того, которого ты в прошлый раз вылечил.

— Сделаю завтра, но карета будет попроще.

— А сколько будет стоить?

Назвал цену.

— Отлично! А в чем будет разница?

— В окнах будет не стекло, а слюда.

— Да она еще лучше!

— Дом твоего боярина как найти?

Слуга объяснил. Условились завтра вечером встретиться. На том и расстались. Пристроив животину, возвратился на торг.

Отдал Егору сумку. Он взялся было роптать.

— Это не моя!

Гнусливый паренек какой-то оказался. Пугать еще одного было лень. Может, его проще выгнать из коллектива, чтобы не мутил воду? Перевел взгляд на Ивана. Тот махом все понял, и оттащив паренька в сторону, взялся за объяснение прописных истин. Ну, посмотрим. Очень уж манит альтернативный вариант… Но Егора, конечно, жалко. Жилье мне помог найти сразу.

Подошел клиент по празднествам, и понеслось! Сегодня меня пробило на анекдоты о тещах. Эта тема почему-то пользовалась бешеным успехом, опережая даже песни, исполненные чудесным голосом. Все пропели, рассказали и, когда часть гостей и даже хозяин, уронили буйные головушки на стол (несомненно от усталости, больше это объяснить нечем), поделили деньги и разошлись.

Утром меня неожиданно разбудила Люба.

— Пожар что ли? — никак не мог понять я.

— Нет. Там пришел этот, который уже три дня ходит.

Посмотрел на часы. Он приперся примерно на час раньше, чем договаривались. Одно слово — сглаженный.

Зевнул и пошел запрягать лошадей для поездки. Себе взял Вихря, ему, как невеликому мастеру верховой езды, выдал Зорьку и помог на нее вскарабкаться. Пришла в голову неожиданная мысль: а может волхв сам поет или хотя бы любит песню? Это помогло бы мне с ним столковаться. Сбегал за домрой, перекинул ремень через голову и откинул инструмент за спину. Мешать скакать не будет.

Ехали довольно-таки долго до ближайшей деревеньки. Говорить нам было особенно не о чем. Один я добавил бы скорости. Но с таким попутчиком особо-то не разгонишься.

В дороге думал, что, судя по вчерашнему опыту, рано прекратил занятия с ушкуйниками. Тебе могут помешать всячески, и не нанося удары: стоять на дороге, просто держать за руки, что-нибудь не сообщать, не оказывать содействия и не помогать. На отношения с человеком мое внутреннее превосходство не влияет, он не собака.

Решено: закончу срочные дела и продолжу занятия под руководством опытных бойцов. Матвею сейчас не до меня, да и добираться к нему не быстро. Старичку, если будет обижаться и артачиться, добавить денег. Решено!

В селении начались трудности. Никто в капище не был. Только на пятой избе вспомнили:

— А вот Васька лет шесть назад пытался даром полечиться, а волхв, узнав, что у него денег нет, погнал взашей. Должен помнить, где это находится.

— Кудесник его не побил при этом?

— Не рассказывает.

Объяснили, как найти Василия.

Отказывать обиженный, конечно, будет всячески, но звон монет обычно помогает. Васек за деньги сражался, как лев. Относился к предмету торга очень холодно, отказывался даже показать в какую сторону ехать. Только на полтиннике глазенки подозрительно заблестели. Согласился вести за рубль. Да, торгаш голимый!

Отправились не торопясь. Добрались по дремучему лесу не быстро. На полянке стояло странное сооружение — в землю по кругу были вкопаны толстенные столбы в два человеческих роста, накрытые неожиданной конусообразной крышей из хорошо подогнанных досок. Дверь была завешена какой-то кошмой, окна из слюды. Размеры шатра в диаметре были невелики, около пяти метров в диаметре.

В целом, сооружение больше всего напоминало космический корабль. Жить тут было бы неудобно: маловато места, да и печной трубы было не видно.

Пока мы привязывали лошадей к коновязи, Васька взялся орать волхва. Было похоже на то, как в Новый год дети зовут Деда Мороза. Кричал, пока кудесник не вышел из леса. После этого получил честно заработанный рубль и исчез.

Волхв негромко сказал:

— Редкий гад. Черней души, чем у него, не видал.

Внешность у чародея была заметная: выше меня, очень черные и курчавые волосы и борода — вылитый цыган. Не стар. Одного взгляда ему хватило, чтобы понять проблему гончара.

— С тобой все ясно. — Явно все линии видел не хуже меня. — Деньги с собой? — сглаженный торопливо закивал.

Перевел взгляд на меня.

— Ты интересен. Помолиться хочешь?

— Нет, поучиться у тебя.

— Поешь песни?

— Стараюсь.

— Сейчас его вылечу и поговорим.

Прошли в ракету. Оказалось, это и есть капище. Волхв откинул кошму, усадил пациента на лавку к стене. Жильем тут и не пахло: кроватей нет, расставлены свечи на тоненьких бревнышках высотой мне по грудь. В разных сторонах стояли три идола, грубо вытесанные из здоровенных бревен.

Поджег пару свечей, справа и слева от потерпевшего без молитвенного складывания рук. Лечение прошло быстро. Внимательно поглядел с минуту, потом выступил как остеопат: ладонь своей левой руки больному на затылок, кончики правой на лоб и, видимо, сильно надавил. Серая линия исчезла. Вот это да! Работал минуты две. А я час провозился, и все без толку. И, главное, совершенно не понимаю, как он это сделал. А то — мы, ведуны — цари природы, собак стращаем, ежей кое-чем давим… Есть дела, нам недоступные, и специалисты, гораздо круче нас.

В общем, сутки волхву петь буду, но, если это возможно, пусть хоть чему-нибудь научит.

Получив деньги (взял чуть-чуть меньше, чем ведуны), велел гончару просить помощи у Велеса и Макоши, показал нужных идолов. Православный крест с груди пока велел снять. Меня повел на улицу. Тут скомандовал:

— Спой что-нибудь.

Я исполнил пару песен.

— Как Боян поешь.

— Ну, я не вещий.

— Мы все разные, особенно волхвы. Дух святой бросает много лучей, как солнце. Мощные — это боги: Перун и Велес, потом послабее — Макошь, Даждбог и прочие. А мы осколочки духовной силы, с разными способностями. Твоя способность предсказывать ушла вместе с детством. Ты и без этого поразителен — абсолютно чуждый нам. Иной. Чей ты? Откуда пришел? Зачем учишься?

Немного поколебавшись, рассказал ему все. О том, кто я, откуда, из какого времени. Подробно о пении, лечении, лесопилках и каретах.

— А зачем тебе именно этого мужчину лечить, много денег надо? Объяснил, что мне уже всего хватает. Но есть особенное счастье — вылечить человека, одинаковое и сейчас, и через тысячу лет.

— Уважаю. — Он крепко пожал мне руку и продолжил: — по голосу и среди ведунов ты лучший в Новгороде?

— Да.

— А вот наши способности у тебя довольно-таки слабенькие. Но выучу, чему смогу. Приезжай, как время будет. Овес для твоего коня найдется. Селяне его и продукты вместо денег тащат. Мне тоже деньги неважны, но совсем ничего не брать нельзя — ценить не будут. Начнут ходить с разной ерундой, особенно бабы. Не любишь их? Ну, как без этого. А по сердцу ни одна не пришлась.

— Та же история.

Мы опять крепко пожали руки.

— В прежней жизни получилось?

— Еще как! Я думал во мне дефект какой-то, один ведь живу.

— Правильно делаешь. Жить без любви — мука мученическая. Процитировал Омара Хайяма:

Уж лучше голодать, чем что попало есть,

Быть лучше одному, чем с кем попало быть!

Мой попутчик уже ошивался рядом. Нас это не смутило. Не нравится — беги один, любимую кобылку чужому не доверю.

— Тебя как зовут?

— Добрыня. А тебя?

Я ответил. На этом и расстались.

Назад ехали так же, не спеша. Вспоминал дальнейшие дела. Своих плотников обеспечить вволю досками. Возьму у Данилы. Вечером продать карету. Ну тут, наверное, быстрый сбыт просто случайность. Петь с музыкантами некогда, пусть обходятся сами, как хотят. Заложу завтра строительство нового вместительного шарабана. Есть же семьи и с большим количеством деток, такая может побыстрее продастся.

Оставив коня играть с собаками во дворе, взял кобылку, заскочил на базар, нанял три телеги с бревнами. Погнали на речку!

На Вечерке Данила и двое подсобников трудились вовсю. Поздоровался. Жалобы были только на отсутствие денег и, в основном, от наемников. Вышла на шум Анфиса. Поздоровалась. Обратил внимание на ярко-красную точку внизу ее живота. Незаметно провел рукой — никакого эффекта. Я такую болезнь и не знал. Ладно, спрошу у Игоря или у Добрыни, они поопытнее. Скоро вникну, научусь лечить.

Роздал денег. Народ был очень доволен. Еда едой (их кормил Данила), а у всех семьи, им копейка позарез нужна. Досок уже напилили немало. Лесопилка работала вовсю.

Присели с бывшим мельником. Он свою долю тоже получил.

Рассказал мне много интересного. Оказывается, у подсобников давно не было работы, жены и дети практически голодали. Здесь мужики пахали от души. Заканчивали, когда уже готовы были упасть. Очень боялись, что денег или вовсе не дадут, или сильно задержат. Такие случаи в Новгороде уже бывали. Народ, бывало, чтобы выбить свой рубль, действовал очень решительно: могли избить или убить подлюку-купчика, поджечь ему дом. Охрана и караульщики не спасали.

Объяснил Даниле, что сегодняшняя выплата работникам — это за весь месяц. А он получит основную часть денег только после реализации на рынке досок. Пильщик сидел счастливый — первые деньги, заработанные на новом месте работы! Видно, до конца не верилось, что эта затея принесет хоть какие-нибудь, особенно такие значительные доходы. Сказал, что первую партию забираю себе на строительство дома. Претензий не было: увози хоть куда, дело твое.

Побеседовали об изменении здоровья Анфисы. Данила сказал, что жену стало подташнивать по утрам. Насторожившись, я спросил:

— А желаний особенных у нее не было?

— Именно, что были. Стала вдруг среди ночи требовать осетровую икру. А в доме — ни копейки. Да и какой торг ночью? А икру и днем-то на рынке редко отыщешь, до Волги далеко. Потом на другую ночь стала требовать мела. А где его взять-то в столь поздний час? Та же история. И ни одного мелового карьера поблизости. На другой день об этом и не вспоминает.

Все вопросы с огонечками в животе у бабенки отпали. Велел из-за странных желаний голову не терять и внимания на них не обращать.

— Есть ли у вас родители?

У парня уже все умерли, а у Анфисы мать еще бодра, живет на Торговой стороне. Была суббота.

— Как ты думаешь, твои подчиненные пойдут в город завтра?

— Побегут деньги относить!

— Вот и молодуха пусть вместе с ними сбегает к матери. У той как с финансами-то?

— Тоже полный швах, надо бы помочь.

— Верное решение. Вот Анфиса с мамой и посоветуется по женским болезням, у той может тоже так же было.

— Да, она как беременна была… — и тут его поразила неожиданная мысль — так может быть и Анфиса… — и он замер, разинув рот.

Потом вскочил, заорал и заплясал. На шум подошла встревоженная хозяйка: что тут у вас? Через несколько секунд семья уже плясала вместе!

А я, пока не улеглись эмоции, пошел командовать загрузкой досок в повозки. Когда тёс уже был аккуратно уложен и увязан, чтобы не рассыпался по дороге (веревку купил еще перед отъездом), подошел к молодым. Они спросили,

— Как же это ты, мужчина, смог так быстро догадаться?

Получили уверенный ответ, что я человек, уже по сути пожилой и очень опытный, всю жизнь был лекарем и видал виды, о которых им лучше и не знать. Вспомнился давнишний фильм: я такую дрянь видел этими глазами… Напомнил молодым, как надо беречься в интересном положении.

Бренчать с повозками очень долго. Поэтому, велев возчикам ехать одним и ждать меня на том же месте, где их наняли, ускакал в Новгород.

Сразу посетил Фрола. Строительство лавки-амбара близилось к концу. Посидели, потолковали о жизни. Купец уже переехал к Екатерине и ее дочке. Ну кто бы знал…, посмеялся в душе я. Как и думалось, доброго, мягкого и непьющего мужика, который скоро заработает значительные деньги, свой, может быть, последний реальный шанс не остаться одной в этой жизни, Катюша уже не упустит. Вдобавок, они сильно нравились друг другу. Это тоже немаловажно. С милым рай и в шалаше.

Уже чинился дом, который немного обветшал, простояв долгое время без хозяина. Прежний-то муж, и когда урывками между поездками бывал в семье, на ремонт особо свои усилия не затрачивал. Пока на рынке стояла вместо него Катя, а завоз реального товара, приносящего значительную прибыль, отсутствовал, денег в неполной семье было в обрез. Вдобавок нужны были не мягкие женские ручки, знакомые в основном с ухватами и горшками, а сильные и умелые мужские лапищи.

А теперь дело пошло. Подумалось — скоро и финансы перестанут петь романсы. Погляжу, сколько Фрол заработает за месяц. Надо будет, добавлю, чтобы Екатерина не бегала торговать, а спокойно занималась чисто женскими делами: учила, чему может, дочь, стряпала кушанья, стирала пропотевшую на работе рубашку мужа и рожала ему детей, которых он так любит (минут пять уже поет, какая у Кати замечательная дочка!). Отсыпал ему денег на расчеты с плотниками, замок на дверь, оплату возчиков и закупку бревен.

Фрол стал зазывать в гости.

— Сейчас приедут доски с лесопилки, сведу тебя с ямщиками. Завтра закупишь лес, погонишь на речку Вечерку, к пильщику, его Данила кличут, возчики знают куда. Свалишь ему ошкуренные бревна, заберешь, сколько сможешь, тёса и езжай, торгуй. Наймешь двоих подсобников посильнее. Слабых не бери — целыми днями будут тяжести ворочать. Столкуйся с возчиками, чтобы почаще ходили туда-сюда. Я сейчас за ними сгоняю, а дальше все и решим.

Встретил возы с досками, подъехал с ними к своему строящемуся дому. Плотники вышли гнусить:

— Тёса маловато, на пол только и хватит, а потолок будет делать не из чего…

Задумка их была понятна — украсть побольше досок и пропить. Поднял руку, они утихли. Негромко довел до их сведения, что я сам бывший плотник и, когда они будут сдавать работу, пересчитаю каждую досочку и на потолке, и на полу. И если выявлю воровство, никаких денег им от меня не дождаться. Угроз не потерплю, за мной стоит тридцать ушкуйников. Говорил и наблюдал, как гаснет свет надежды в их бесстыжих глазах. После разгрузки отправились к амбару.

Оттуда, возчики, договорившись с Фролом о встрече, и получив честно заработанные деньги, отъехали.

Глава 21

А мы пошли знакомиться с жилищем Екатерины. Сама она, как обычно, торговала на базаре. Встречать нас вылетела ее дочка, девчонка-подросток. Сразу повисла на купце, крича:

— Наконец-то пришел!

Тот ласково гладил ее по головке и объяснял, что забежал на минутку, показать дяде Володе, который зван на вечер в гости, куда идти.

Я откланялся и удалился. Неторопливо двигалась лошадь, не мешая моим мыслям о том, как повезло купчине с новой семьей: ведь есть дети, которые не могут смириться с появлением отчима. И долбают мать до того, что она вынуждена расстаться с любимым человеком. А здесь всё хорошо, все счастливы.

Решено! В гостях объявлю, что Фрол с сегодняшнего дня — мой компаньон. Надо только успеть опустить руки вниз, чтобы он, со своей медвежьей силищей, не выломал мне ребра при объятьях, делать которые он бо-о-ольшой мастер. Не забыть взять с собой бутылочку настойки и домру.

Заехал на рынок. Там удачно дежурил Павел. Потрепал его по плечу, довел до сведения, что меня сегодня не будет, и петь выпадает ему. Сам, прикупив зеленого горошка в стручках, который страсть как люблю, отправился обедать.

Поел, повалялся, подрессировал Марфу, поиграл с ней, и отправился за каретой на Зорьке. Жеребец сегодня уже натоптался по проселочным дорогам. К вечеру уцененную бричку уже сбыл и поехал в гости.

В седельных сумках уже лежали заветная бутылочка и домра. Собак там не было, за кобылку можно не переживать, погуляет мирно по двору, пощипывая травку, которая там растет повсюду.

Хозяйка встретила очень радушно, Фрол дружески помахал рукой — виделись уже. Я, усевшись, сразу шмякнул на стол Даниловой настойки. У них стояла водочка. Катюша щебетала как птичка, рассказывая об улучшениях в доме, что уже успел сделать любимый. А он старался, подготавливая дом к осени и зиме. Сделал крышу, чтобы не текла, сейчас реставрировал крыльцо, чтобы не было у девочки или задумавшегося взрослого, риска упасть. Надо было еще переделывать обветшавший сарай, закупать дрова для отопления и готовки. Эх, мало ли дел у мужика в частном доме!

Катя, при Фроле, просто расцвела: похорошела, постройнела и помолодела. Дождавшись, пока она достанет из печи кушанья и закуски, выпили по рюмке настоечки.

— Эх хороша! — крякнул торгаш, заедая квашеной капустой.

— А кто делал?

— Ты к нему завтра же и поедешь, лес повезешь, а возьмешь доски.

— Пильщик на твоей лесопилке?

— На нашей. Ты с сегодняшнего дня, не приказчик и не наемник, а наш с ним компаньон и получаешь треть от прибыли.

Больше я в рот пока ничего не клал, ожидая уже испытанного ранее финала, прижал руки к бокам. От поцелуев как-нибудь увернемся, не впервой.

Фрол, как обычно, понял не сразу. А как осознал, что было сказано, взревел диким зверем, и бросился ко мне. Ну вот и началось! На всякий случай я встал. У сидячего свернет еще шею, второпях и по ошибке. Медведище сжал меня не по-человечески сильно и начал целовать с криками:

— Благодетель! Отец родной!

Потом, излив свою благодарность, все-таки отпустил. Еще раз выпили, заели и он изложил свои мысли:

— А я на тебя обижался, и идти на эту работу не хотел… Но умные люди мне подсказали, как надо поступить, — и он с любовью посмотрел на ту, что блеснула умом и, конечно, правильно все решила.

Катюша погладила его ладонь своей ласковой ладошкой и рассказала о его переживаниях.

— А с ладьей что вы хотите сделать?

— Уже продали — сейчас, летом это просто. Вдобавок она на ходу, уже испытана, с отличной и опытной командой. Хорошую цену взяли.

Катя потом достала из печи блюдо, которое я, в прежней жизни ни разу и не пробовал — печеный сом, вымоченный в молоке. Попробовал, чертовски вкусно! Куда лучше хваленого осетра.

— А зачем вымачивали в молоке, чтоб мягче был?

— Он и так не жесткий. Сомятина бывает пахнет тиной, а обработанная должным образом и правильно приготовленная — просто чудо!

Я смог только покивать. Говорить с забитым царь-рыбой ртом пока был неспособен. Мясо сома было сочным, жирным, белым, слегка сладковатым и исключительно вкусным!

Неожиданно вмешалась дочка хозяйки, которая уже наелась:

— Дядя Володя, а вашу лошадку можно погладить?

— Можно. Она любит играть с детьми. На улицу только не выводи, и в седло не залезай.

Катерина пошла вместе с девочкой, чтобы лично убедиться в безопасности от моего животного. А мы приняли по водочке. Чувствуя легкое головокружение и шум в ушах, решил с алкоголем пока повременить.

— А почему ты решил меня повысить? — поинтересовался Фрол.

— Ну, ты мой друг, вместе жизнью рисковали. Человек очень честный и порядочный. Не трус. Тебе можно поручить любое дело, глупых отговорок типа: не знаю, не умею, никогда не будет. И над душой стоять не надо.

— Слава богу, я тебя в жизни встретил, — тут он перекрестился, — зарезали бы меня как овцу.

За то, что друг остался жив, пришлось еще раз выпить. Но я, уже по сути, только отхлебнул из вежливости. Вернулась Екатерина. Еще поели.

— А что, думаешь, дело пойдет?

— Новгород город большой. Доска постоянно нужна. Всю копейку пока гребет одна лавка Акинфия на той стороне. Тебе амбар доделали?

— Да, все хорошо.

— Завтра, в выходной, кто-нибудь торгует?

— Очень многие.

— Думаю, и старшина купцов на Софийском рынке приказчика погонит поработать. Надо бы поглядеть у них цены, и у нас поставить пониже. А я на этих днях забегу к Сысою, местному старшине, поговорю. Может, чем и поможет.

— Да, он, похоже, очень толковый. В прошлый раз быстро все решил, без лишних разбирательств. Другой мог бы и в княжеские подвалы разбирательство по этому делу перенести, и к палачу на дыбу. Или просто бы посадил в поруб на пару месяцев. И денег не требовал, даже амуницию убитых тебе отдал.

Да, теперь сумма, отданная честнейшему из старшин города, больше не казалась чрезмерной. Фрол продолжил.

— И, наверняка, если бы мы даже взялись совать рубли, Сысой бы не взял. Наверняка бы не взял — кто же при глуповатом свидетеле будет брать взятку? Посадить за это в этом веке не посадят, но с хлебной должности точно вышибут. Порадовался, что не сообщил компаньону о своих действиях. А то бы он пошел орать на весь Новгород: нам все и так положено, а с нас деньги взяли! Я много раз видел орущих так старушек, которые после этого очень долго ничего не могли выходить.

Стал услаждать народ исполнением своих трелей, поразив любящие сердца.

— Ты же совсем другим голосом пел, гораздо хуже. Откуда это величественное пение взялось?

— Никто не знает, ни ведун, ни волхв. А поглядели оба.

— А ты их знаешь или денег дал?

— Обоих знаю. Сам уже лекарем стал, — погладил серебряный обруч. — И на кудесника пытаюсь выучиться, но там у меня способности небольшие.

— А как ты, как ведун?

— Не хуже прежних.

— А если с нами плохо будет, сколько это будет стоить?

— Примерно, как вам обошлось компанейство по доскам.

Просмеявшись, решили расставаться.

Наутро я поехал к кудеснику. Добрыня уже поджидал меня возле капища. Мы пошли в его избу, метров за триста по дремучему лесу. В жилье было опрятно, чисто.

— Иногда заходят женщины из ближайшего села — ответил он на мой вопрос — те, в чьих семьях, я кого-нибудь лечил.

На всякий случай он им говорит для верности, что, если не придут отработать, усиленная болезнь вновь вернется. Обещания они могут и не исполнить, страх загонит верней. Затем посидели молча. Волхв вглядывался в меня, видимо стараясь получше вникнуть в мою суть, и понять, как меня удобнее хоть чему-то научить.

Потом весело поглядел и сказал:

— Ну что же, человек ты неплохой — не ангел, но и совсем не демон. Всю жизнь старался делать людям добро. Правда, тебе за это платили, но и без этого делал бы то же самое. Надо было бы, еще и доплачивал бы сам, за возможность кого-нибудь полечить. В общем, такого можно учить, стыдно не будет. Но перед этим, давай-ка усилим твою усвояемость умений и знаний, освежим память.

Я покивал, не вполне понимая, что волшебник имеет ввиду. И он начал. Сначала обучил убирать сглаз. Потом лечить другие болезни. И, самое главное, научил избавляться от инфекций, причем любых.

Этот вопрос меня в Новгороде постоянно тревожил. Ну, ладно от оспы я привит, а остальные-то будут гибнуть массово. Могут пострадать и близкие люди.

Чумы последнее время на Руси не было, да и как помнится, в ближайшие сто лет и не будет. Время появления сибирской язвы историки по летописям указать не могут. Живу здесь и чувствую себя невооруженным в смертельном бою. Даже антибиотиков, и тех нет. О вакцинах даже и не говорю… Тут волхв уже устал, сказал, что остальное завтра.

Я простился и ускакал в город. На рынке пока делать было нечего — нет пока досок для изготовления карет, а покупать их накладно.

Заехал пообедать. У ворот уже стоял боярский человек. Выяснил, что ему нужно: лечиться или мягко кататься? Оказалось, кататься. Заказан был эконом-вариант, как и в прошлый раз: слюда вместо стекол, обязательно на рессорах.

Выдвинул интересное требование: сделать коляску не на четверых человек, а на восьмерых. Я спросил, на что нужна такая длина? Получил ответ: кроме боярыни и боярина, залезут еще пятеро деток. А шестым хозяйка беременна. Да это прямо пассажирский дилижанс какой-то получится!

Договорились о цене. Она была немного больше, чем за предыдущую карету. Увеличивалась длина, толще делался пол, ставились четыре двери вместо двух, в центре будет широченная доска, чтобы дети сели в обе стороны лицом — их больше влезет. Будут изготавливаться усиленные рессоры для большего, чем обычно, веса пассажиров. Что ж, это тебе не Российская Федерация с низкой рождаемостью, а средневековая Русь и типичная семья этого времени. Столковались, что я начинаю завтра.

Присели с Игорем и Любой обедать. Оставшихся дома зверей ведун уже выгулял. По пути натолкнулись на трех коров, которых гнал на выпас молодой хромоногий пастух. Собаки тут же припасли Зорьку к основному стаду, и стали вертеть кольца вокруг него, как это, наверное, принято в Средней Азии, на родине предков пастушеских овчарок. Инстинкт — с голосом крови не поспоришь.

Наши то русские песики обычно бегут рядом с человеком, бросаясь к парнокопытным только в случаях нужды. Скотовод, от того, что вращение хищников было очень быстрым, расценил это, как нападение громадной стаи безухих и бесхвостых голодных волков (это летом-то!) и плюхнулся от ужаса задницей в пыль. Ему все было ясно: страшные звери уже сожрали наездника и пригнали лошаденку к его коровенкам. Теперь подбирают новую жертву. Ей, конечно, будет он. Копытные ускачут, кто куда, а куда денется не шустрый хромой?

Наши собаки, от радости, еще и взялись взлаивать. Тут ужас окончательно сковал паренька. Лающие от злобы волки! Эти сразу горло, как положено, не порвут. Будут жевать не торопясь, то руку, то ногу, чтобы было побольнее. Да, пастушок, похоже, ни на кого, никогда не охотился, даже зайцев по лесу не гонял. Его, видимо, гоняли, это было. Наверное, судя по тому, что остался жив, те же зайцы.

Тут подошел приотставший ведун. Поднял его с земли (хорошо не осень, грязи еще нет), отчистил от пыли, и пряча улыбку, успокоил и извинился. Пастушок, в это время, делился пережитым кошмаром. Потом ведун разлучил собак со стадом, и они с пастухом, а кобыла с коровенками расстались.

Немного посмеявшись, я вспомнил, как мы с матерью отправились окучивать картошку на выделенный нам за городом участок, и по нашим кустикам поперлось стадо коров с неясными целями: то ли сожрать свежую ботву, то ли просто все вытоптать. Пастуха рядом с ними не наблюдалось. Я, городской парнишка, коровищу увидел так близко впервые в жизни. На меня перла рогатая и страшная махина! Даже взяла с непривычки какая-то оторопь.

Мать кричала и махала руками, но что может сделать слабая женщина? А у меня в голове крутилось: злобная громадина — бык, наверное, то же где-то здесь ошивается, и сейчас устроит тут корриду. А победителем будет отнюдь не тореадор. У меня ж ни плохонькой шпажонки, ни даже малюсенькой бандерильи и то нет… Длилось это считанные секунды.

Затем я, обозлившись, как обычно, выгнал коров обратно на проселочную дорогу. Поэтому, ну что смеяться над обомлевшим пареньком-пастушком? У него злоба, то ли не успела прийти, то ли просто была не выражена в организме. Мы все разные, и не каждый может стать ратником.

После обеда в калитку опять заломились. Заказали еще и фаэтон, с откидным, как положено, верхом. Я в каретах разбирался хорошо — прочел как-то для интереса статью с картинками в Интернете. После неведомых манипуляций кудесника с моим мозгом, память не только стала жадно брать знания, а и отдавать по первому требованию даже накопленную ранее информацию.

Сразу сказал, что это будет подороже прежних вариантов, потому что откидные бока и верх нужно будет делать из хорошо выделанной, легко складывающейся кожи, а ее крепить к металлическим дугам. Все это гораздо дороже досок. Окон не будет вовсе или можно сделать без стекол и слюды, с занавесочками или без? Спросил, сколько делать мест для пассажиров: одно, два или четыре? Уточнил, кто будет править: кучер или сам ездок? От всего этого цена будет меняться.

У человека боярина от умственной перегрузки аж глаза стали косить. Попытки запомнить все, что выдумал злобный ведун, явно терпели крах. Закономерным виделся такой исход: прийти к боярину и доложить, что могут сделать только как у соседа, в ту же цену.

А меня уже обуяло неуемное желание сделать что-то новое с добавками в изделии от других мастеров — теперь это пусть будут кожевенники.

— Читать умеешь?

Он закивал.

— Жди меня здесь.

Побежал в дом. Береста, перья, чернила у ведуна были. Получил и присел за стол в приемной. Все, из чего нужно будет сделать выбор заказчику, нарисовал и подписал. Старался сделать все покрупней и попонятней.

Сунул листы посыльному: читай вслух. Тот плоховато прочел. Давай еще раз. Следующая читка прошла успешнее. Ну все, теперь ему усиленно напрягать нетренированные память и мозг больше не будет нужно.

— Езжай к хозяину. По дороге где-нибудь еще потренируйся.

Его ропот я пресек.

— Тебе на службе надо отличиться, проявить себя. А мне наплевать — у меня начальников нету, отчитываться не надо. Можешь врать все, что угодно: ведун долго писал, писали потому, что непонятно объяснял. Делай что хочешь, но заказ чтобы был! На деньги плевать, мне это сработать будет интересно. Непонятно что будет боярину, я сам к нему съезжу, объясню. Не явишься ко мне за неделю, найду твоего хозяина и тебя за дурость опорочу!

Поглядев на его растерянную личность, понял, что теперь нюансов и уверток можно не ожидать. Ох и грозен, видать, благородный господин, ох и грозен… Я ушел в дом.

Но день положительно переставал быть томным. Собаки бесились и лаяли не умолкая. Кого там еще принесло? Ко мне ходили гораздо чаще, чем к Игорю, поэтому решил выйти сам, а не гонять хозяйку.

И что же? Мой же дурила, стоя у калитки, бубнил писульки с бересты. Прогнал его беспощадно. Перед этим, поняв, что он из того типа людей, у которого без четких и подробных указаний любое дело идет с трудом, скомандовал, чтобы шел в ближайший трактир и там читал, сколько влезет, а тут людям отдыхать не мешал.

Не успел поваляться и отдохнуть после работы с заказчиком, подошли звать лечить. Попытался передать вызов Игорю, у него пациентов было маловато. Этот номер не прошел: велено было приводить только меня! Пришлось ехать.

Встретила женщина, лет сорока-сорока пяти. Цвет кожных покровов и слизистых нормальный, сыпи на коже лица и кистей рук нет. Так, заработало описание внешности пациента, выученное еще в 20 веке. Переключимся на другой диапазон: из линий ни одна не изогнута, не изменила местоположение. Появления тревожной окраски нет. Так, ведуны снова не удел.

А дамочка все говорила, и говорила, говорила:

— Я уже была у одного из ваших, любые деньги предлагала. Он попробовал внушить мне, что я здорова! Каков подлец, не находишь? Или вы все так лечите? У него ничего не получилось и денег не взял.

Да, она еще и не гипнабельна, к сожалению.

А речи хозяйки все лились и лились.

— И травки пила, и святую воду, и мощам святых молилась, и к знахаркам возили…

Пора или уходить, или попробовать использовать знания, полученные от волхва. Боярыня вновь привлекла мое внимание:

— А говорят, ты лучший из лучших! Лечишь безнадежных, тех, кому отказали другие лекари, детей. Приезжаешь единственный из всех на дом и деньги за это берешь небольшие. Всех вылечиваешь. Можешь день и ночь сидеть возле больной, не спать и не есть, и так три дня!

Да уж, Новгород город по моим понятиям небольшой, знати круг узкий, новость облетает город в считанные дни. Рассказам не было конца, пациентка оказалась слишком говорлива.

— А у меня, как и вчера, с сердцем неладно: то жжет, то печет, то крутит. Старуха с косой, видно, уже подошла. Другое ничего не болит, все отлично.

Болезнь была ясна — это ипохондрия, думал я. А вот, кстати и лазейка. Выключил у нее сознание. Боярыня уронила голову на грудь, вся обвисла. Да, надо было ее положить, вдруг бы упала и расшиблась, я бы себе не простил. Обмишурился, старый!

А кудесник-то я еще молодой. Открыл ее мозг. Оттянул защиту от чужого влияния. И начал вводить то, что теперь женщина будет считать непреложной истиной. Она сама это видела, и сама это испытала.

Вода мокрая, огонь обжигает. Я запихнул информацию к сведениям, которые абсолютны для любого человека.

Ведун лечил ее пять дней, дольше, чем любого другого. Ее болезнь была страшна. Всегда надо свои идеи перекладывать мыслями больного, типа как закладывать ребра жесткости. Лекарь убивался, как мог, не ел и не спал. Говорить об этом нельзя никому, даже самым близким. Это страшная тайна, и хранить ее надо всегда! И ведун сделал невозможное — вылечил навсегда! Спас жизнь!

По ходу убрал ей варикоз вен голеней, полученный от нагрузки при родах. Возвратил защиту мозгу. Ну, что же, пора включать дамочку.

Она пришла в себя. Стала глядеть на меня. Я устал зверски. Сидел в холодном поту. Боярыня погладила меня по плечу.

— Бедный, как ты трудился…, пять дней не спал, не ел, разве так можно?

Можно, еще как можно. Мне полежать бы. Сидя, меня качало. Да уж, досталось неопытному волхву, ничего не скажешь.

— Сейчас тебя уложат.

Хозяйка похлопала в ладоши. Тут же ворвались две крепкие тетки, видимо, дежурившие в коридоре.

— Может тебя вообще отнести? — так сейчас ратников позову.

— Дойду потихоньку.

— Глашка, Машка отведите потихоньку ведуна в комнату Ксюшки, там свежее постелено, разуйте и уложите на кровать. В дороге, не дай бог, уроните, отдеру обеих на конюшне, как сидоровых коз, месяц лежать будете. Дежурить возле двери, с другой стороны. Если похлопает, как я, забегайте и делайте все, что ведун скажет. Меня не ищите! Пока он тут, другого хозяина у вас нет! Мастер, готов? Пошли!

Четыре крепкие женские руки поставили меня на ноги, которыми мне осталось только передвигать. Боярыня шла сзади и следила за процессом. В комнате Аксиньи упал на топчан. Уф, еле дошел.

Кроссовки с меня тут же сняли. С ними, при всех переодеваниях, летом не расстанусь. Я их, собственно, за три дня перед перебросом и купил. Раздеваться отказался.

Хозяйка спросила, что я буду кушать? Попросил жареного сома. Подумалось: сейчас полежу с пол часика… и утонул в волнах ласковых сновидений. Там лес и дол видений полны… Проснулся через три часа, бодрым и отдохнувшим. А то иной раз встаешь, квашня квашней: руки и ноги еле двигаются, в глаза как будто песка метнул кто-то, головушка варить отказывается, дикое желание опять уснуть, совершенно неосуществимое, что тебе тут же доказывает организм.

Жрать хотелось страшно. Нужно сейчас поискать туалет, а потом боярыню. Выскочил из комнаты и оба-на, а я про них и забыл. Женщины стояли, как каменные идолы неведомых племен, исчезнувших в мрачной тьме очень давних веков.

— Ну что, девчата, заждались?.. — спросил я весело.

Девчата молча глядели чугунными рожами. Без прямых команд, здесь, видимо, тоже не обойдешься. Ткнул пальцем в ближайшую:

— Ты — показываешь мне туалет. А ты, — сказал второй, — ищешь боярыню, и спрашиваешь, когда и куда мне подойти на ужин.

— Но она не велела ее искать!

— Это ты не так поняла, чего она хочет, — пресек я ропот, пусть и временно, но подчиненного мне человека. — Она запретила уточнять мои приказы. Сейчас я вам хозяин, и я голоден! Пошла быстро!

Тетка замела юбками по коридору. Конечно, мини-юбку ей носить уже поздновато, но чуть-чуть укоротить платье бы не помешало. Другая уже вцепилась мне в левую руку. Мягко высвободился: обойдусь. Время слабости уже прошло. Показывай-ка дорогу. Она бойко засеменила в нужную сторону. Вышли из туалета, вернулись в выделенную мне комнату. Велел подать отвар мыльного корня, помыть руки. Махом притащила. Видать, попадать на конюшню, с ее карательными функциями, и превращаться там в сидорову козу, было неохота. Поданный взвар пенился не хуже Любиного — тоже умеют хорошо делать.

Пришла хозяйка: ужин готов, и мы погнали в столовую. Боярин уже сидел за столом и наливал себе водочки. Я тоже пододвинул свою чарочку, решив выпить после такой нагрузки, как сегодня. С работой ведуна — и не сравнишь!

Хозяин от удивления аж открыл рот.

— Лекари же не пьют!

— Мне можно. Я немножко другой, посильнее.

— Это точно, — крякнул он, и бросил быстрый взгляд на жену — видимо вспомнил предыдущие неудачные попытки.

Булькнул и мне. Ахнули и заели. И эх, хороша боярская жизнь! Можешь всю жизнь ничего не делать, и как сыр в масле кататься. Человеку, вроде меня, который на ровном месте затевает новое дело при уже имеющемся достатке, и поедет в глухую чащобу учиться, осталось только и позавидовать.

Очень хорош и крупен был сом. Катя подавала куски от экземпляра поменьше. А этот здоровяк лежал, аккуратно порезанный на большущие куски на серебряном блюде. К нему прилагалась здоровенная ложка из того же благородного металла. После переезда тоже обзаведусь серебряной посудой.

Блистал и повар. Его рябчики так и манили своими легчайшими изысканными привкусами. Незначительная горчинка придавала блюду

необычайную пикантность — все было объедение. А расстегаи и кулебяки — просто изумительны. Блины с черной икрой удачно дополняли стол. И все это, всего лишь дополнение к неимоверных размеров сому. Редко я так объедался!

Да уж, все изыски грядущего, все эти крабы и креветки, кажутся слабоваты против блюд из сома и рябчика. Да и красная икра, даже и в обнимку с черной, уступает свое коронное место вкуснейшей щучьей! Ели молча, лишь изредка набулькивая себе для аппетита горячительный напиток. Даже и боярыню привлекла эта немудреная задача, и испросив моего разрешения, она принялась наливать себе заморское винишко. Из-за стола еле встал.

Мы с боярином прошли в кабинет для разговора. Упали в редкие для Руси в ту пору кресла и вытянули ноги. Он начал:

— Получилось у тебя хорошо. Давно ее такой не видел — какая-то живость в бабе появилась. А то целыми днями и ноет, и ноет…, невозможно слушать ее жалобы. Аж недобрые уже мысли стали появляться: постричь ее в монастырь, отправить пожить к брату в Киев или к взрослым уже детям. А мы ведь много лет уже прожили вместе, семь пудов соли успели съесть на двоих. Женился по сильной любви, а сейчас чую — сердцем уже прирос! Расстроится она — и я мрачнее тучи. Плачет? На весь день из колеи выбит. У нее сердце каждый день прихватывает? И у меня щемит. Того и гляди, обоих на кладбище свезут и закопают. Хотел отвлечься — бабенку завел. И что за притча: с той лежу, а об этой думаю. Тут уж не до чужой ласки. А после тебя — по дому бегает, песенки поет, весела необычайно. Все, как в прежнюю пору! И надоело, видать, целыми днями валяться на кровати и ныть: сама с кухаркой за сомом побежала для тебя. Совсем переменилась с твоей легкой руки. А надолго нам это счастье?

Я улыбнулся — навсегда.

— Не ошибаешься?

— Если что, присылай людей за мной, махом подскочу. И деньги твои отдам, и жить у тебя буду, пока точно не вылечу.

— На деньги мне наплевать. Тревожит другое: почему эту паскудную болезнь другой ведун даже облегчить не смог, а ты вон как изловчился?

Задумался: открыться или нет? Неизвестно, как к этому относятся сейчас. Двадцать пять лет назад, когда заезжий князь исподтишка и по— подлому убил чародея ударом в спину, бояре были за власть. Поглядел на пожилого собеседника: а ведь он и в ту пору был уже далеко не мальчик, на чью сторону встал? Может, топор выборному правителю Новгорода точил?

Сейчас проверю, и, если что, от прямого ответа увернусь, совру, что в далеких краях учился по-другому, чем местные. Спросил: а вот тут у вас как-то давно случай был, кудесника убили, слыхал?

Он посуровел лицом.

— Я в этом даже поучаствовал вместе с моей дружиной…

Точил, ох точил!

— Мы встали на сторону народа. Ратники не отказывались, охотно пошли. Стоит народ и мы, а напротив князь с дружиной и бояре. И смяли бы мы их, очень много нас было. И тут эта княжеская подлость! Народ разошелся, и я плюнул, и своих увел. Мои бойцы горячились, кричали: да я, да мы, за правду встанем! Пришлось вразумить: против нас княжеское отборное войско и несколько боярских дружин. Перебьют и глазом не моргнут. Это не за родину кровь пролить. Родина вон по домам пошла, баб тискать, да щи с салом трескать, а мы за это умирать тут будем? В общем, я уезжаю, а вы бейтесь, сколько сумеете. Благодарный Новгород напишет на ваших могилах: здесь покоятся самые большие дураки, которых я знал за всю свою историю. Развернул коня и поехал к дому, а бойцы следом пошли. Вот и вся история.

Ай да боярин, ай да сукин сын! Выступил прямо как комиссар времен гражданской войны. Только те красноармейцев зажигали, а он погасил. А так один в один. Ну, такому можно все рассказать, не продаст.

Я поведал заключительную часть своей истории.

— Учусь у волхва. Уже научился кое-чему, чего другие лекари не умеют: лечить сглаз и болезни, как у твоей жены.

Боярин, поразмыслив, высказался.

— Кудесников я всю жизнь уважал. Лечат очень хорошо, жизнь и погоду предсказывают точно, в общем — много чего умеют. Религию их принять не смог, с рождения христианин. Думал, они только единоверцев лечат. А посещать их капища в жизни не поеду. И Анастасия из очень набожной семьи. Ты, может, причастил ее там по-вашему, кровью младенцев?

Подумалось: а потом эти выдумки плавно перешли на евреев. Волхвов извели, а враг-то церкви и государству нужен. И понеслось обхаивание иудеев. Украли чего? Жидомасоны. Революцию кто сделал? Вот он, я его за пейсы поймал! И так далее по нарастающей. Хочется гаркнуть: а мы-то куда, русские, глядели?

А евреи нация работящая, толковая, трезвая, очень знающая. Глупого у них один раз в жизни видел. Так помню всем коллективом этой белой вороне поражались.

Доняли они меня в прошлой жизни единственный раз. Работал в ту пору молодым врачом-интерном. Легла ко мне в палату старенькая иудейка. Успела сдать несколько анализов, бойко поругалась с палатной медсестрой и, пролежав ровно один вечер, выписалась.

Через пару дней приполз ветхий муж. Он весь, бедолага, трясся и больше всего я боялся, что он затеет свой уход из жизни сейчас. Поэтому посетитель бережно мной усаживался, и каждый раз неминуемая кончина отступала.

Он забрал выписку и, отдохнув на заботливо выданном стульчике, повздыхав над неудачной национальностью с виду приличного врача (вот Соломон Израилевич Саре бы точно помог, а у вас все не то…) ушел. Потом, через день, опять пришел.

Жена вспомнила, что еще сдавала кровь из вены, а результатов этого анализа в моих письменах не было. Просьба немедленно выдать! Я впал в задумчивость: что же еще она исхитрилась сдать за вечер? Наконец дошло — реакцию Вассермана на сифилис. Делается в отдельной лаборатории несколько дней. По срокам должна быть готова завтра.

Объявил об этом дедушке. Заверил, что венерических заболеваний у его жены нет и быть не может. Услышав близкую его национальному духу фамилию, он успокоился, и удалился. А процесс продолжал нарастать, как снежный ком. Хитрый анализ был утерян.

В медицине часто что-то теряется, особенно карточки пациентов в поликлинике, чему почти каждый был свидетелем. Еще через несколько дней мы с палатным врачом были призваны на разборку к заведующему отделением. Он обвел нас своими грозными очами и объяснил, что дела наши очень плохи. У евреев нашлись родственники и в горздраве, и в облздраве. Они уже вызвонили нужную лабораторию и узнали, что о сифилисе у бабушки Сары речь и не идет, спирохеты не выявлено. Но для спокойствия старичков велели выдать бумагу немедленно. Дед придет сегодня, после обеда, поев чего-нибудь кошерного и закусив это мацой.

Я робко предложил сбегать и получить требуемое. Заведующий объяснил, что просто так такие сведения, в письменном виде, мне никто не даст — медицинская тайна. Поэтому их не могут получить сразу и вышестоящие. Вот и нам положено отписать в лабораторию с указанием, для чего нам это нужно, за подписью главного врача на больничном бланке с печатью. А когда дадут ответ — неизвестно.

Но одно ясно точно: пока все это длится, заведующего наверняка снимут с должности, а с нами сделают что-нибудь нехорошее. Решать поэтому надо быстро.

И мы стали решать. Бумага настоящего анализа от другого пациента выглядела довольно-таки убого — серенькая и маленькая, явно низкого качества. Взяли здоровенный бланк с печатью больницы и написали все, как положено на белейшем и глянцевом листе: реакция Вассермана отрицательна, реакция Кана отрицательна и так далее. Поставили свои Ф.И.О. полностью. Каждый шлепнул свою врачебную печать. Получившийся документ впечатлял. Больше мне его в руки не давали, чтобы, не дай бог, молодой не порвал, не испачкал, не измял.

После обеда была выдача этой красоты родственнику пациентки. Тот, надев очечки, внимательно изучил наше изделие. Оно его порадовало. К Вассерману подошла кавалерия из-за бугра, в виде Кана. Успех был несомненен. Он бережно уложил трофей в папку и гордо удалился. А мы, все трое, вздохнули с большим облегчением.

В это время я, вдвоем с коллегой, тоже интерном, нанялся на стройку, позабавиться на отбойном молотке. Дело в том, что государство нам платить никак не хотело. Рядом врачи за ту же работу получали в полтора-два раза больше, не гнушаясь подработками, нам это было запрещено законодательно. И летели мы мимо кассы! В общем, как говорил в ту пору народ, хочешь сей, а хочешь куй, все равно получишь…, то что заработал!

Левые заработки, конечно же были — выйти вместо кого-то в ночь, подменить в приемнике и заложить на свободные пять коек одиннадцать человек (да пусть по двое пока полежат. А последнего в ванну заложи — ему там поуютнее будет. И верно: перенесли все, а две девахи, сдружившись на одном топчане, расселяться отказались. Так и ушли, обнявшись).

За это платили сами просившие, Родина ни копейки не давала. Сунут наутро червонец в хищную лапу и айда работать дальше. Как говорили в ту далекую пору: на ставку врачу есть нечего, а на две — некогда. А у нас семьи, маленькие дети. Заработок нужен позарез. Заработанных в больнице денег катастрофически не хватало.

А в стране развитого социализма работы на всех было вволю, безработные не водились. Вот мы и сняли белые халатики, переоделись в рабочее, сверху накинули телогреечки, и вперед, на стройки рабочего дня! Для нас, скорее, вечера.

А по пути, вдруг встретили сладкую парочку! Дедушка выгуливал бабушку. Обычное дело. Сразу представилась громадная жалоба на всех сразу: на нерадивую медсестру, заведующего отделением и палатного врача, прошляпивших важнейший анализ. А в завершение — апофеоз: доводим до Вашего сведения, что занимался нашим делом сантехник в грязной фуфайке.

Немедленно прыгнул за сугроб и лежал там, покуда старики не ушли за угол. В общем, гроза миновала.

А в целом к евреям, я относился нормально: вместе учились, вместе работали. Помогали друг другу.

Уважал их за мужество, проявленное в Отечественной войне 1941–1945 гг., один генерал Доватор, за которого немцы назначили крупную награду, чего стоил! Евреев в ту войну билось на фронтах за мою будущую свободу полмиллиона. И сто тысяч их не вернулось к своим семьям. Смелая и очень талантливая нация! И мне с ними делить нечего.

— Я в Христа не меньше вас верую! В церкви часто свечки Божьей Матери ставлю. Последний раз был — о Софийском соборе речь с батюшкой вел. У меня еще Богом, данный голос недавно появился, вот священнослужитель и переживал, что я не в церковном хоре пою. А он мою голосистость слышал: перед этим сам позволил в церкви молитву спеть.

Про кровь младенцев — это злые выдумки. Говорить жене твоей, что лечили только мысли, а не сердце, и не пять дней, а около часа, не нужно — все равно не поверит и будет горевать.

— Поверь, я лишнего не сболтну!

— В тебе-то я уверен, а вот бабья прислуга ненадежна. Поди полно борцов за правду, как в твоей дружине в давнюю пору. Только и будут бегать, хозяйке нервы трепать, хоть перед этим и объявишь о молчании на эту тему.

— Засеку гадин!

— Нет, тут надо поумнее действовать. Лучше будет просто уволить. А чтобы узнать, кого именно карать, надо найти доносчицу. Такие всегда есть.

— А как ее узнать?

— Сейчас махом сыщем. Давай позовем боярыню.

Он свистнул слугу, тот махом сбегал, и дама тут же объявилась, думая, что что-то понадобилось ведуну. Муж спросил.

— Среди твоего бабья есть желающие докладывать о делах и речах подруг?

— А зачем это тебе?

— Мне не надо. А вот ведуну понадобилось — заботится о твоем здоровье.

Узнав столь вескую причину, боярыня, намаявшаяся от мерзкой болезни, сразу же нашла стукачку.

— Аглая всегда очень рвется все тайны выдать. Пыталась ее от этого отучить, и ругала, и наказывала — все бесполезно.

— Зови эту служанку, поговорить надо.

Хозяйка вышла.

— Кто говорить будет? — спросил боярин.

— Если хочешь, то я могу.

— Давай. А то и не придумаю, что сказать-то.

— Сколько эта Глашка у тебя получает?

— Рубля два-три.

— Еще рубль осилишь?

— А то.

— Боярыню отошли куда-нибудь, пока бабу обрабатываем.

Он кивнул. Прислужницу привели. Боярин пожелал чего-то, жена ушла исполнять. Начали.

— Глаша, говорят ты мастерица рассказывать о подружках: кто что говорит, делает?

Слухи о мгновенном переходе в неприятный статус сидоровой козы уже, видимо, достиг людской. Она заметалась:

— Не помню ничего! И не знаю, о чем они там лясы точат. И больше говорить об этом не буду! Хотите поклянусь на Библии?

— Конечно хочу. Только не в твоих выдумках, а в том, что нужно твоим хозяевам.

Она успокоилась. Риска для спины не было. Я потихоньку к ней пригляделся: ровесница боярыне, возможно выросли вместе, особых болезней нет, слегка худовата. Продолжил:

— Заработать хочешь?

— Кто ж не хочет. А что делать надо? Может отравить кого?

Жадновата и убийца в душе. Трюк с Библией с ней не прокатит.

— Нужно послушать, что бабы болтают о лечении боярыни. А ей будет очень вредно об этом слушать. Вот и нужно их выявить и доложить боярину — только о тех, кто рвется сказать хозяйке. Только ему, ей не надо. Желательно общаться наедине. Доклад каждую неделю. Раз в месяц — рубль.

— Ого-го!

— Будет что-то срочное, сразу беги. Оговаривать никого не надо. Тебе это ничего не даст. Позовут меня, а я ложь вижу! Тебя засекут насмерть. Беги, работай.

Вернулась боярыня, принесла какую-то ерундовину. Потом ушла. Мы остались вдвоем.

— Лихо ты ее.

— Да, неплохо получилось.

— Сколько за все возьмешь?

Ответил.

— Как для всех… — задумчиво протянул боярин. — А подарки возьмешь?

Интересно, а чем он отдариваться будет? Борзыми щенками? Аглаю в постель? Ладно, отказаться никогда будет не поздно.

— Неси!

Боярин, не торопясь, сходил куда-то, принес немаленький ларец, высыпал на стол возле меня содержимое. И засияли, засверкали самоцветы, заблестело обрамляющее их серебро. Тускло отозвалось золото. На что уж я равнодушен ко всяким висюлькам на женщинах, а тут вдруг залюбовался. Было видно — редкий по умению и таланту мастер делал…

— Это все один серебряных и золотых дел мастер исполнил, иностранец. Зовут Соломон. Лучше всех наших в стольном граде Киеве делает.

— Иудей?

— Именно так. Ты его знаешь, что ли? Его многие знают. У него изделия дороже, чем у всех, но уж тут на выбор: хочешь любоваться вещью или глянуть на ерундовую поделку. И не в камнях разница, не в металле, а в таланте мастера. И видишь, нет ни черни, ни зерни в отделке — сразу понятно, чужестранец делал.

Я покивал из уважения к хозяину. Не знаю ни того, ни другого, чего ж не согласиться-то? Полюбовались еще, оторваться было трудно. Да, против местных поделок было ощущение чайного клипера на полностью раскрытых парусах против зачуханной баржи, княжеского личного коня против кривоногой деревенской лошадки, первой красавицы против криворожей дурнушки.

— Да, красота…, забирай все!

— Как все? Это же, наверное, боярыни вещи?

— Именно. Мы оба не верили, что у тебя получится. От отчаяния за тобой послали. Она уж хотела отравиться, не житье ей так, как за эти проклятые три года. А я знал — не удержу, не поймаю лебедь свою белую! А она не девочка, чтобы всякую дрянь без ума пить от несчастной любви. Тех лечить — плевое дело! Заливают в этих дурищ воду, их рвет, и все дела. А она нашла в Вороньей слободке бабку вредоносную, та уж сварит, так сварит. За водой и послать не успеют. Вот и сидим вчера вдвоем: ей так жить нож острый, я без нее не могу. Оба плачем! Никогда не плакал, воспитан воином, а тут плачу…, — дело было ясное. Попросил только — мне оставь побольше, в петлю лезть неохота. Тут о тебе вспомнили, как-то на обоих озарение нашло, проблеск силы божьей! В один момент, никогда так не было, никто никого не уговаривал, не убеждал. Она поглядела на меня, а я сразу сказал: сейчас пошлю. А ведь перед этим никаких бесед про тебя и не вели. А тут просто знали и все. Луч божий! А ты из-за этих висюлек и бирюлек ведешься… И мы не хотим, чтобы эти вещицы в церковь ушли. Им потом денег дадим, какую-нибудь дароносицу или оклад драгоценный. Может есть у тебя или будет драгоценнейшая из женщин, без которой жизнь — звук пустой, только ей и дари. Просто мелькающим в твоей жизни, или из уважения кому, не давай. Мастер сюда частицу бога и своей души вложил! Шкатулку тоже он делал. Возьмешь, никуда не денешься! Если денег у тебя маловато, только скажи. Обсыплем золотом и серебром с головы и до ног! Дом поставим, какой хочешь, а то этот бери. Мы люди богатые. А ты нам две наших жизни подарил. Драгоценный подарок! До дома тебя двое дружинников проводят. Не хотим, чтобы хоть что-то в чужие разбойные руки ушло. Поэтому — не спорь!

Я сидел, пораженный силой этой любви. Никогда такой не встречал. Что там Ромео и Джульетта! Те щенки! Ни детей, ни плетей — один ветер в башке у обоих. Сошлись-разошлись, через год уже враги. А здесь…

— Вы давно вместе?

— Уж двадцать пять лет. Детей двое, сыновья. Отдельно живут. У старшего уже жена беременна. Ты заходи к нам иногда. Вдруг я умру, не оставь ее заботой.

Пробежался по нему глазами:

— Проживешь еще немало.

— А она?

Да, тут свое — все ерунда. Главное — это ей помочь, защитить. Линии боярыни я помнил хорошо.

— Тоже должна пожить вволю.

— Приглядишь?

Кивнул. Сила русского духа видна была в полную мощь. Не все же ее в боях показывать. Мы не только воюем и строим — мы еще и любим. И как любим! Если в 20 веке говорили иностранцы: никто так не может воевать, как эти странные русские, мы еще можем крикнуть отсюда, из 11 столетия: и любить!

Никакая нация мира: ни романтичный француз, ни эмоциональный итальянец, ни расчетливый немец через двадцать пять лет совместной жизни на это не способны. А у нас это прослеживается через века. Вот аукнулось здесь, а отозвался из 19 века Гоголь своими «Старосветскими помещиками». Такие чувства не придумаешь, это вам не дешевенький женский любовный роман. Их надо увидеть своими глазами.

Вот и мы с женой тоже прожили двадцать восемь лет вместе. И детей так же двое. И в душе покой. А что осталось? Уважение и привычка. Что ж, не всем дана такая русская силища. В любом деле есть богатыри, а есть рядовые воины. Даже из очень смелой мыши медведя не сделаешь.

Зашла боярыня, мельком глянула на рассыпанные по столу украшения:

— Взял?

Боярин кивнул.

Никогда в жизни не испытывал зависти: ни в деньгах, ни в квартирах, машинах, успехах. А тут испил это чувство полной чашей! И глянув, как они дружно сгребают в ларец вершины чужого таланта, понял: эх обошла судьба, эх обделила…

— Михаил, а ты золото-то дал?

— Да не берет!

— Это серебро. А золотишко — это так, для забавы. Тоже подарок.

Споров уже не было. Принесли изрядный мешочек веселья для попаданца. Позвали и усадили дружинника караулить творчество Соломона и металл, за который гибнут люди. Судя по его решительному лицу, у него у живого отнять это было невозможно. Понимал, что о дряни так заботиться не будут.

Хозяйка спросила:

— Может еще по рюмочке выпьем?

Мы кивнули. За вторым ужином, наверняка полезным для похудания и тоже очень обильным, откусывая от очередного расстегая, поинтересовался:

— А как в Новгороде меняют серебро на золото?

— Как и везде — один к двенадцати.

А в будущем — один к пятидесяти. Ох и переоценили у нас этот драгметалл, ох и переоценили… Просидели допоздна. Переться куда-то ночью было неохота. Игорь и Люба знают, куда я ушел, а жены у меня в этом времени нету, отчитываться не перед кем. Завалился почивать у гостеприимных хозяев. Те были только рады.

В уютной боярской постельке в голову лезли странные мысли. В теперешней Руси добычи серебра не было вообще. Самородками под ногами, как золото, оно не валяется. Из истории знал, что получить серебро нелегко — надо добыть руду, а уж из нее выплавить благородный металл. А золота на нашей земле и без Урала хватало — мой ситом сколько влезет, хапай валяющиеся слитки, кому не лень. Вспомнилось, как еще в брежневскую пору в какой-то советской газетенке прочел о том, что золотишка, если не лениться, можно намыть и в подмосковной речушке. И ездили люди, и мыли. А в средневековой Европе не водилось золото. Так и давай, грабь Русь-матушку! Сделай серебро дороже золота и греби у русских бестолковцев чего хошь! Не тут-то было. Почему-то при сегодняшнем курсе Русь качает из стран с каменными замками в свои деревянные терема все, что ей захочется. Так где же сегодняшний мировой центр финансовой империи? Во второстепенных на данный момент западных странах, или, что гораздо верней, в Киеве, или во Владимиро-Суздальском княжестве? Вероятнее всего, чтобы любопытные враги с большими мешками близко не подсунулись, этот центр уходит время от времени вместе с градом Китежем под воду. В общем, что в 11, что в 21 веке — опять сомнения, опять догадки…

Глава 22

С утра позавтракал, заскочил к Игорю, сгрузил драгоценные украшения и лишние деньги. Дружинники Михаила проводили прямо до калитки. Потом съездил к Фролу. Торговлишка шла пока не очень. Народ расхватывать доски не спешил. Велел немножко опустить цены, но понимал — не это главное. Реклама нужна. И, пожалуй, я попытаюсь помочь делу. Прикупил кошель, набил его серебром и поехал искать старшину.

Сысой сидел уже на месте. Принял меня с удовольствием.

— Здравствуй! Это ты досками там торгуешь?

— Компаньон. Торгует и возит он, а деньги делим.

— Ходят слухи, что лучшие доски на Софийской стороне, а ваши — это так, хлам, дрова.

Вот она, антиреклама в действии. Чужой земли не надо нам ни пяди, но и своей вершка не отдадим! Ответ должен быть быстрым и адекватным.

— Знаешь, кто поставил обе лесопилки?

— Кто?

— Я. Все построено мной: и дамбы, и сами лесопилки, и дома для семей пильщиков, и навесы для досок. К зиме, кстати, надо будет из них сделать сараи. А денег на первую лесопилку дал старшина Акинфий. Слышал о нем?

— Ругались не раз. Знаю его, как облупленного. Такие там порядки ввел, что несколько человек уже перебежали к нам. И рассказывают о нем страшное! Я на этом месте уже три года сижу, ни один человек еще с нашей стороны не ушел.

— И у меня складывается такое же мнение. Договаривались, что торговать будет пильщик, кстати, мой человек. Акинфий, без согласования со мной, построил лабаз, посадил своих людей. И денег, пока, ни я, ни пильщик не видим.

— Вот подлец, обокрасть вас хочет!

— Все может быть. А теперь распускает о нас грязные слухи, пытается переманить покупателя. Только все это вранье. Не могут две лесопилки, поставленные одними и теми же мастерами на одной и той же речке, давать разного качества товар.

— Негодяй, — завершил мою страстную речь старшина.

— А нам теперь нужна помощь Торговой стороны.

С этими словами я положил кошель с серебром на стол и пододвинул к Сысою. Он взял лучшего друга бережно, оценил вес, одобрил и уверенно сказал.

— Завозите побольше досок. Вам очень скоро помогут.

И мы разошлись, каждый по своим делам. Я нанял телегу, накидал в нее немного разных досок для дилижанса многодетным, и поехал через мост к мастерам. Пока неторопливо двигались над рекой, вспомнилось, как в ранней юности бегал к соседу — дяде Илье. Мне он тогда казался очень старым. Вдобавок, был кучу раз парализован, рука и нога двигались очень плохо, поэтому бороздил по дому на инвалидной коляске. Как-то раз спросил его, почему задние колеса здоровенные, а передние маленькие. Сосед объяснил, что при такой конструкции, требуется меньше места для поворота. Вот и сейчас, наверняка, это будет неплохо для кареты, которую хочу сделать: она длинная, а улицы узкие. Будет застревать на каждом повороте.

Плотники отнеслись к идее меньших колес, как к явно ложной и были готовы на эту тему спорить хоть до утра. Я их пресек очень простым методом заказчика: сказал, что просто уйду к другим, благо желающих было не перечесть. После чего они вели себя как лошади: стояли молча, и фыркали в сомнительных местах.

Им было объяснено, как выровнять коляску после установки колес, после чего даже их странные звуки прекратились. Возмутившее было их заявление об урезании суммы оплаты, было подавлено информацией, что доски я делаю сам и в ценах ориентируюсь прекрасно.

Немножко подулись на известие о том, что установившуюся технологию надо переделывать для более длинной коляски с лишними дверями и усиления пола более толстыми досками. С их точки зрения, все надо делать, как привыкли. Умничать не надо — и так сойдет. Но промолчали, не стали козырять выражением плотников из будущего: лучше нашими руками не сделаешь!

Отношение, из-за которого вся наша техника идет в цену грязи, если ее каким-то чудом купили иностранцы. Такие, махровые импортеры, а не из республик бывшего СССР.

Зато с людьми огня и железа, которые кузнецы, глупых и ненужных споров не было.

— Усилить рессоры? Поставим со всех четырех сторон несколько не склепанных между собой металлических листов. Пусть последовательно гасят удары об кочки и дно рытвин. Правда, дилижанс это сильно поднимет, надо будет делать высокую лестницу.

Вопрос меня обеспокоил. Что-то раньше он у них не вставал. Карета, конечно, была повыше автомобиля, но я расценивал разницу как полученную за счет высоты колеса. А тут они пытаются показать высоту какого-то верблюда, и это будет только подъем на лесенку. На саму коляску длины рук у них уже не хватало — видимо уходила за облака. Движущийся небоскреб меня не прельщал.

Стали разбираться. Оказывается, им мнились рессоры что-то типа гусака. Он то всю конструкцию и поднимал на недосягаемую высоту.

— А как туда будет залезать беременная боярыня?

— Двое тянут из дилижанса ее за руки вверх, другие двое толкают в задницу снизу.

— Половина челяди при деле. А как на эту верхотуру залезут дети? Мне что, еще и перила тут состряпать для них? Нет братцы, так дело не пойдет!

Мы с тестем, когда он еще был жив, в очень давние годы, решили починить его «Волгу» ГАЗ-21. С автосервисами в ту пору было туго, поэтому решили сделать сами. А плоховато было как раз с рессорой. Долго снимали, долго после починки ставили. Сейчас обостренная волхвом память прокручивала этот сюжет очень уверенно. Кстати, починка карет тоже ляжет на нас, поэтому надо понаделать листов побольше, их подешевле будет заменять, чем изделие целиком. В общем, пора заканчивать с этой юностью древнерусского каретопрома, надо делать, как на лучших советских образцах.

Вот тут-то эти герои труда и затупили. Их можно понять. Они и к прежней-то модели пришли с очень большим трудом, а тут оба-на! Взялся объяснять — бесполезно. Мастеровых было двое, оба молодые. Сейчас это не помогало. До эпохи научно-технической революции было еще ох как далеко!

Полчаса объяснений и показа на руках эффекта не дали. Надо было нести науку в массы другим способом. Решил нарисовать и потащил их к писцам. Кузница была оставлена на соседей. Получив бересту и перо, быстренько нарисовал рессору. Дело пошло веселей. Нам всем была ясна идея наращивания количества листов при увеличении груза. Грузи веселей! Залезайте в шарабан деды и бабки, дяди и племянники! Да и сундуков тяжелых закинуть побольше, там сзади, на полку, не позабудьте!

Щедро расплатился со знакомым бородачом, предоставившем писчеберестяное оборудование. Владелец причиндалов поцокал языком и заметил: вот жизнь у тебя! То песни поешь, то какие-то железки на телеги рисуешь. Наверное, скоро богат будешь. Хм, надеюсь, что это верный вывод…

Когда возвращались не торопясь, гордые силой своего дерзкого ума, попросил мужиков:

— Вы бы не вели разговоров с желающими узнать, как сделаны рессоры — и рассказал им о борьбе за сбыт досок. — Сейчас мы на рынке одни, но в скором времени могут появиться конкуренты. Не будем облегчать им жизнь! Пусть у бояр выясняют.

Кузнецы пообещали держать язык за зубами. Столковались насчет унификации листов и мест для креплений. Это облегчит работу сейчас и ремонты в будущем. Решили сделать запас металла и расширить набор инструментов. Были выданы необходимые средства. Стабильности в поставках железа иноземцами не было никакой.

У кузниц меня встретил Матвей с плотниками. Дом у лесопилки достроили, пильщика все устраивало. Выдал деньги строителям, и они разбежались — радовать жен. Матвей позвал на завтра на новоселье. Договорились на вечер, когда будут переделаны все дела.

Бывший ушкуйник был тих и печален.

— Случилось что ли чего?

Он замялся, отвел глаза. Какой-то кризис назревал.

— С родней что-то не так?

И очередной вздох:

— Да у них-то все нормально…

Очевидно, что дело в молодой жене. Пришла пора отбросить экивоки.

— Что с Леной?

Матвей раскололся. Оказалось, Елена демонстрирует ему полную фригидность: как он не бьется, какие чудеса искусства не применяет — лежит как бревно. А любящий муж, не смотря на молодость, был уже не юноша бледный, со взором горящим. Матерые друзья-наставники провели его по всем злачным местам Новгорода и других городов, в которых они останавливались при возвращении из походов — опыт уже был изрядный. В своем городе имел двух постоянных любовниц.

И такое поведение жены, главного человека его опасной жизни, сильно угнетало.

— А почему так, она не объясняет?

— Молчит, как рыба. Думал, может надо как-то иначе, и пробовать не дает — это, говорит, скотский блуд, грех, и она таким заниматься не будет. Капкан какой-то. Хоть в петлю лезь. Или опять к шлюхам иди.

Я повнимательнее вгляделся в низ его живота, и, уже обученный волхвом видеть и лечить инфекционные болезни, уверенно заявил:

— Ты уже доходился. У тебя нехорошая болезнь.

— А как ты понял?

— У кудесника учусь. Сейчас к нему и поеду.

Матвей злобно взмахнул кулачищем:

— Это от поганых псковских шлюх!

Ну, конечно, все беды только от Пскова, а у ваших новгородских женщин, тишь и благодать. Не надо паскуд иногородних трогать, улыбнулся я в душе. Нашлявшийся до брака, супруг спросил:

— И что же мне теперь делать?

Лучшим был бы, конечно, ответ: снимать штаны и бегать, но им пришлось пренебречь, зная обидчивость собеседника и ранимость убийцы-профессионала.

— Вот завтра меня поучишь лупить неразумных, потом я вашу семью вылечу. Полагаю, и с постелью помогу, но для этого мне с Еленой надо будет наедине побыть.

— Думаешь я и ее заразил? — понурился Матвей.

— Завтра и узнаем. А сейчас мне ехать пора.

Простившись с пильщиком, я поскакал в дремучий лес. Добрыню кричал около получаса. Он вышел совсем с другой стороны с лукошком грибов.

— Ночью у нас дождь прошел, увлекся. А ведь знал, что ты едешь. Извини.

И мы пошли к его избушке. Там он первым делом пожаловался на отсутствие денег для обновления гардероба к зиме, еще нужно починить дом (леса полно, а гвоздей нету), и застеклить окна — бычий пузырь страшно надоел. Чем-то уделать крышу, постоянно течет, а сельские методы ненадежны. Денег для таких работ у него маловато, а то, что тащат крестьяне, это только еда. Зажиточные клиенты отсутствовали. Хотел взять у меня в долг немалую сумму.

Я рассказал про свои новости, и подытожил: на твоей выучке заработал уже гораздо больше. Знания ведунов в этот раз не помогли. Поэтому прими в знак благодарности. Потом отсыпал гораздо больше, чем он просил.

Затем вышел и внимательно оглядел крышу. Гнилая солома впечатляла. У себя и у пильщиков сделал из осинового лемеха. Обдумывал делать из гонта, но дощечки показались слишком тонкими.

Насчет осины выразил было сомнение, считая ее слабоватым деревом, но плотники мое заблуждение опровергли. Осина стоит очень долго — несколько жизней человеческих, не гниет и не трескается. Намокая в сильный дождь, только плотнее прилегает к основе и делается единым панцирем. В долгую сушь между подсохшими лемехами появляются незначительные зазоры. Так как лежат они в перехлест, течи все равно нет, а весь чердак продувается. Эта крыша не течет никогда! Берется только богатыми людьми, очень дорога. Постояв некоторое время под дождями, делается серебристой.

Иностранцы поражаются русскому богатству, думая, что дома у бояр и зажиточных купцов покрываются благородным металлом. Покрывать крышу железом не целесообразно — сгниет довольно-таки быстро, как ни крась. Поэтому я велел во все крыши забивать дубовые пробки. Гвозди тоже сгниют махом. Нержавейка еще не изобретена.

— Завтра плотников пришлю. Сделают нормальную кровлю. Денег им не давай, я все оплачу. Заодно придут и стекольщики.

Померил кистью руки (размер ее был известен — 20 см. Мало ли что надо было померять, а рулетку с собой в кармане не носишь) окна.

После всего этого мы с волхвом пошли учиться. Первым делом он научил меня лечить венерические и прочие инфекционные болезни. Объяснил, как повысить либидо у любого человека. Как убрать внутренние запреты и комплексы. В общем проблемы ушкуйника были решаемы.

Поставил мне защиту от различных неожиданных воздействий: от летящей стрелы, арбалетного болта, падения на меня дерева, внезапных ударов ножом, мечом, топором.

Тут мое любопытство не выдержало.

— А как же князь убил кудесника?

— Я их не знал. Или волхв был защищен очень плохо, или у князя были похожие на наши способности. Заговоренное оружие, это, наверное, только в сказках. Реально никогда не знал человека его видевшего или державшего в руках.

Потом научил видеть, когда мне лгут и на что нужно воздействовать, чтобы сам признался, зачем или кто его этому подучил. Освоили методику быстрого заживления ран и переломов. Защитил меня от любого чужого влияния. Предсказывать погоду на сегодня и завтра. Больше у меня ничего не получалось: погоду дальше и судьбу человека никак не видел.

Найти в глухом лесу или в пещере, увидеть утонувшего и сказать, где найти, пожайлуста, обращайтесь. Влиять на погоду — не ловок. Язык животных и птиц: с трудом. Любой иностранный освою по двум-трем фразам.

Уверенно вылечу генетические нарушения плода, пока он в утробе матери, найду любую вещь и поймаю вора. Вижу воду, полезные ископаемые, клады. Защищен от любых ядов, сглаза, заклинаний злых колдунов, влияния любого человека, пусть авторитетного или любимого. Приворот на меня не подействует, зато всегда буду знать, кто сделал, и кто осмелился дать.

Вспомнил телевизионную «Битву экстрасенсов» и спросил Добрыню:

— А вот если поставить десять закрытых железных сундуков, а в одном будет спрятан человек, я его найду?

Он немного удивился замысловатой задаче, но долго не раздумывал,

— Махом сыщешь! И любому человеку можешь сделать оберег и просто изгнать злые силы и чары и из него, и от него. А вот творить какие-либо чудеса, как боги, это нет, не дано. Слабоват ты еще. Вот проживешь еще лет десять или двадцать, тогда и посмотрим. Чем старше будешь, тем умелей.

— А ты все это умеешь?

— Да уж немножко половчей тебя. Хотя до вершин тоже еще далеко. Чуть не забыл: ты теперь будешь болезни доподлинно видеть.

— А в чем отличие? Вроде и сейчас вижу?

— Ты линии видишь, и их и правишь. А теперь будешь видеть нужную часть тела как бы изнутри и наквозь.

Это я не особенно понял, но мы оба устали, и передвинули все беседы на завтра. На прощание спросил:

— А спиртное мне можно? Ведуны, в тот день, когда лечат, перед этим не пьют.

— Ну, нам с тобой можно. Правда у тебя защита от ядов стоит, как почувствуешь подташнивает — бросай. Защита включилась. Водка стала отравой. Дальше будет только рвать. И прежнего-то выпитого лишишься.

Да, не жили разгульно, нечего и начинать. Прискакал в город, поставил коня, поел, отдохнул. Решил сегодня отличиться — спеть, потанцевать, рассказать кучу анекдотов. Накинул на одно плечо ремень от домры, на другое сумку (прихвачу выпивки и харчей на выбор — отмечу повышение в кудесничестве. Второй уровень после богов!) подался на торг.

Заказ был в наличии. Ребятишки восхитились моим рвением к работе — одним им платили очень скромно, и уже, даже договариваясь, и узнав, что меня не будет, больше трешки и не давали. И с каждым днем их автономное пение и анекдоты ценились все ниже и ниже.

— Конечно, у тебя голос…

— А какой же вам голос для анекдотов нужен?

— Ну, за эти историйки денег тоже дают все меньше и меньше.

Да уж, падение рейтинга ансамбля «Поющие дятлы» было налицо. Пришел заказчик, невысокий и суетливый. Увидев меня, просто расцвел от радости.

— Ты здесь! Соловей наш!

Я, пораженный его речевыми оборотами, аж фыркнул. Конечно, золотой голос новгородских помоек вдруг объявился! Строго сказал:

— Меньше, чем за пять рублей, мы с места не тронемся!

Тут он окончательно обозначил приоритеты местного купечества.

— Да их хоть всех здесь оставь! От них проку все равно никакого, только стучат и дудят. Зачем ты их держишь? Пойдем вдвоем, деньги будут те же.

Музыканты стояли как оплеванные — полет ниже плинтуса удался… Конечно, народ совершенно без инициативы. Немного получают, выстроить свой дом на заработанные рубли пока не получится, но сыты, одеты, обуты, все снимают приличное жилье. А купить еще одну домру, или хоть облегчить мне жизнь: поиграть на том, что есть инструменте, пока я пою — такой и мысли нет. В общем, дружно присесть за широкой спиной певца и ласково полизывать его пониже поясницы.

Может и впрямь, пора подумать о сольной карьере? Да жалко ребят — опять голодными бродить будут.

Спросил купчика:

— Ничего, если я куплет с твоим именем учить не буду?

Сегодня волхв память и так перегрузил, надо дать ей отдохнуть.

— Да выкинь его к псам!

— А можно водочки и закуски прихвачу?

— Прикажу, чтоб за ваш столик побольше еды дали. Если кончится чего, подзывай слугу и распорядись, чтобы нужное подали.

— А деньги можно вперед получить?

На ходу выдал. Ну что ж, все благоприятствует каким-то дерзким действиям. Что бы такое отчубучить? А расскажу-ка я сегодня похабные анекдоты!

Заропщут гости, все приличные люди со строгими моральными устоями, почти все женаты, у многих целомудренные дочери-невесты, попою какое-то время даром. Решено! В крови уже кипели веселье и дерзкий азарт. Душа желала праздника! Не забыть только заранее положить спиртное и закуску в сумку, а то, если вышибут пинками, могу и не успеть.

Придя, сразу окинул взором признанной звезды столик и райдер меня не устроил. Бутылка водки сиротливо стояла одна. А мне нужно что-то выпить здесь — для куража, а потом что-то прихватить с собой. А организовывать к окончанию банкета прислугу при пьяном хозяине — последнее дело. А случаи такие с купцами были не редки — мы еще поем, а именинник уже нализался в зюзю.

Окорока тоже гляделось маловато, Хищный Егор утащит после конца концерта все, что сможет. Да и хлеба, учитывая мои планы с выносом, было маловато. Поговорил с хозяином, стол прямо завалили, принеся всего вдвое больше. Загрузил в сумку самый аппетитный кусок свинины, неплохой каравай и две бутылки алкоголя.

Дудочник, глядя на мою лихость, тоже взялся за комплектование будущих ужина и завтрака себе и бабушке. Вот теперь можно петь и рассказывать непристойные истории. Отпел, что было положено по контракту, и начал свои россказни с пары приличных анекдотов. Народ посмеивался и продолжал пьянствовать и обжираться. Пора брат, пора…

Отослал музыкантов продегустировать еду. Сам принял сто грамм для храбрости на грудь. Прислушался к себе — организм промолчал. А то опасался, что защита кудесника сработает после двадцати грамм водки. Теперь надо сделать рекламу — она, понимаешь, двигатель торговли. Жестко побренчал струнами. Громко объявил:

— А теперь истории, не для слабонервных! Кто трусоват и слаб духом — рекомендую выйти!

Таких позорников, особенно после изрядной дозы водки, не отыскалось. Интерес потребителей был подогрет. Можно было начинать. Первую миниатюру встретили уважительно, спокойными улыбками, ишь как певца на сладенькое потянуло. Но еще ждали чего-то ужасного и поразительного. Обошлось. Вторая историйка позабавила побольше, смеялись уже вовсю. Третья была пожестче и грубо похабней. Гости вовсю хохотали. Никто даже и не пытался есть или пить. А следующий анекдот был просто забойным! Такой реакции публики, не видал никогда и нигде. Народ ржал, бесновался, колотился мордой об столы. Несколько человек упало с лавок, резко откинувшись назад. Кое-кто стонал и хрюкал. Триумф был полный! Мои орлы расколотили пару тарелок то ли руками, то ли головами. Хозяин дома икал, отпав спиной на стену.

Что же, пора выжать из успеха несколько рубликов. Подождал пока буря утихнет. Послышались выкрики.

— Давай рассказывай еще! Хотим еще!

Видимо пора стричь и доить. Громко объявил:

— Все, что оплатил щедрый именинник, мы честно отработали. Дальше истории будут по рублю!

Споров не было. Желающих поторговаться не нашлось. Деньги потекли рекой. Бдительный Иван собирал рубли неутомимо и внимательно. Заказы шли самые разные:

— А вот про это знаешь? А вот этот еще бы раз услыхать. А про этого с этой, можешь?

Таких анекдотов я знал немало. Если вдруг сталкивался с пробелом в своих знаниях, клиент тут же просил что-то другое и задачка решалась к обоюдному удовлетворению. Пару раз отходили выпить и закусить. Купцы времени тоже зря не теряли. По ходу спросил у своих молодцев:

— Так кто еще думает, что голос это главное?

И не пискнули в ответ. Потом я устал, и мы с Ванькой пошли делить все, что было заработано непосильным трудом. Добыто мной была полная шапка серебра. И никакой мелочи — только рубли. Обычно мы зарабатывали гораздо меньше.

Дележку я осуществил самым простым методом — на глазок. Высыпал все на стол, поделил на две кучи простым движением руки, одну пересыпал к себе в особое отделение сумки, чтобы не пачкать еду. Отделы соорудили по моему заказу уже после покупки изделия. Показал на другую и велел:

— Эту делите, как хотите.

Отдельные высказывания типа: мастер, это много! Или: старший, ты это один заработал, пресек очень просто — встал и ушел к ведуну, унося на плечах сидор и домру.

Вечерело. Поиграл с собачками, приласкал лошадей, выпил и поел с хозяевами. Заинтересовался, откуда берутся стеклянные бутылки? Обостренная память подсказала, что их завез в Россию Петр Великий от иностранцев вместе с кунсткамерами и самими иноземцами. А тут — явно отечественное и недорогое, кривоватое и тяжеловатое изделие. А до первого российского императора — семь верст и все лесом. Спросил Игоря, откуда берется тара?

— Да она у нас с деда-прадеда! И отец мой их помнил с детства.

— Иностранцы делают?

— Своих стеклодувов целый квартал.

Да уж, не все у нас историки знают.

— А чего у них оконное стекло такое дорогое?

— Значит, так обходится.

К концу бутыли почувствовал первый звоночек от защиты: легкую тошноту. Прикинул количество выпитого за вечер. Получалось 250–300 граммов. Приемлемо. Я и раньше-то больше старался не пить — болеть потом будешь. Опьянел не очень сильно, сказывался опыт, но рисковать не стал, и не начиная вторую, ушел спать.

Глава 23

Утром встал — как огурчик! Никогда не понимал людей, которые с похмелья ужасно болеют. Почувствовал разок другой недомогание после гулянки — урежь дозу. Не можешь? Брось пить вообще, зачем же так каждый раз мучиться-то? Никакое предыдущее веселье это не искупит. Умылся, позавтракал и поскакал на рынок.

Решил перед починкой крыши у Добрыни, заехать к кузнецам и проверить все ли ладно с изготовлением рессор — дело в этом веке абсолютно новое. Мастера были на перерыве. Все вроде клеилось. Кузнец пожаловался, что брату неудобно подавать ему заготовки из горна. Подмастерье молча кивнул. Семейственность на Руси всегда процветала. Братья были очень похожи внешне — голубоглазые и высоченные красавцы-блондины и абсолютно разные на характер.

Кузнец Андрей, весельчак и балагур, постоянно подшучивал над молчаливым и сумрачным младшим Василием. Подросток только дулся и краснел в ответ. Экстраверт и интраверт в одном кузнечном флаконе. Я тут же рванулся на помощь:

— Да пока здесь мой Вихрь, давайте двинем вашу наковаленку! Родственники улыбнулись уже вдвоем.

— Тут не каждый тяжеловоз осилит. Сейчас Забава прибежит, перекинет.

— У вас своя, особо мощная коняга?

Тут даже мрачный Вася хохотал от души.

— А что я такого сказал?

Утерев слезы с глаз Андрей объяснил, что Забавушка — это их средняя сестра, богатырка или богатырша — зови как хочешь. Иногда их еще поляницами зовут.

Эти необычные названия я слышал впервые в жизни.

— А как это?

— У нас батя богатырь был, силищи необычайной. И мы оба крепкие парни, но это его качество не унаследовали. А она сильная, как отец— покойник, который без труда корову держал на вытянутых руках и при этом пел частушки и плясал вприсядку.

— Что же она у вас этакое богатырское делает?

— Недавно избу чинили, нижние гнилые бревна меняли, так сестра углы дома поднимала, а мы чурбачки подсовывали. Вот тут ей уже тяжеловато было одной-то.

— А как поняли про такую силу?

— Да она, еще в подростках, пошла с другими девчонками в лес по ягоды. А тут вдруг медведь на них из кустов бросился. Подруги сомлели от ужаса: этот зверь быстрый как лошадь, на любом дереве поймает, чует лучше собаки — пытаться убежать или спрятаться бесполезно. Девочки к смерти готовились. Забава вышла вперед и от души врезала вставшему на дыбы медведю выше себя ростом кулачком по башке. Мишка упал, обделался весь и затих. Потом очухался, и завыв от ужаса, на четвереньках убежал, кашляя на ходу и ломая кусты.

— А разве они воют?

— Девки толпой врать не будут.

Представилась девица шириной с эту наковальню, украшенная ручищами с мою ногу.

— Она замужем?

— Вдова. Мужа в прошлом году зарезали в кабаке. Очень выпить любил.

— А что же она с вами не пошла с утра? Занята что ли чем?

— Поспать очень уж любит. И не скажи ничего — со сна пришибить может. Мне вспомнился стародавний фильм, где невзначай разбуженный богатырь с ревом: меня будить! — выносил неловкому зубы.

— Сейчас прийти уж должна.

Будь что будет, но это диво дивное я должен увидеть!

Работяги пошли ковать полосы дальше, а мне оставалось только сидеть и ждать, чтобы повидать чудо чудное. Забегали клиенты, всем отказывали — некогда. Зашел плотник за гвоздями — охотно продали.

И вдруг появилась стройная девушка, поздоровалась, и весело спросила:

— Ну что, какую железяку вам передвинуть?

Была она под стать братьям: высокая блондинка, стройная, с высокой грудью и тонкой талией. Толстенная коса до низа лопаток девицу-красавицу не портила. Без видимого усилия подняла и перекинула здоровенную наковальню, и обратила внимание на меня, смирно сидевшего в уголке.

— Это твой конь там на входе привязан?

— Мой. Князь Давид подарил.

— За что?

Рассказывал не торопясь, выйдя из кузницы, подальше от грохота молота. Медленно пошли за город, ведя Вихря в поводу. Девушка, с ее силой, была в полной безопасности, поэтому братья на наш уход внимания не обратили, следом не побежали. Забава была писаная красавица, зеленоглазая, немножко повыше меня ростом, что нам совсем не мешало. Я, глядел на нее и тихо млел, живописуя свои многочисленные приключения хвастаясь, как все мужики. Еще приукрашивал свою доблесть и невиданный ум, не отступая от заведенного порядка. Излагал всю свою жизнь в 11 веке — попытку меня убить, бегство из Костромы, пение на рынке, учебу у ведуна и много, много всего.

Потом исполнил несколько песен, поразив ее великолепным голосом. Мы уже давно сидели на траве. Неподалеку пасся жеребец, а я все говорил и говорил. Глаза девушки сияли, волосы пушил ветерок. Волхов нес мимо нас свои спокойные воды.

Потом она рассказывала о своем житье-бытье: муж попался бездельник и пьяница, донял страшно. Бить, конечно, не пробовал. Понимал — свернет голову, как куренку, жаловаться братьям и не будет. Был он какой-то бесхозный: ни кола, ни двора. Жил у них, пытался работать — бесполезно. Сам был из Ростова, родственников здесь никаких.

Умений никаких не было, а в кармане — вошь на аркане. Сначала влюбилась и пойдя наперекор родителям выскочила замуж, а потом осознала их правоту: надо было повстречаться подольше, получше узнать человека. Всех донял, постоянно прося денег на водку. Мать даже отгоняла зятя ухватом: уйди, постылый! В общем, когда он погиб, и Забава, и вся семья вздохнули с облегчением. Детей у них не было — не задалось, по чьей вине — неизвестно.

Окинул ее взглядом по методе кудесника, внизу живота и увидел неладное. Сказал:

— А болезнь-то твоя. Наверное, еще в детстве случилась.

Девушка зримо пала духом.

— Вот и мама то же самое говорит.

Выяснилось, что еще в детстве, лет этак в пять, Забава перенесла какую-то тяжелую болезнь. И как теперь жить? Обманывать не умеет. А замуж никто такую бесплодную и не возьмет. А она детей любит страшно! А без надежды на своих кровинушек — хоть вешайся.

— Вылечу, — заверил я ее.

— Разве это лечится?

— Волхвы много чего исцеляют.

— А разве они еще есть в Новгороде?

— В лесу один живет. Сам не справлюсь, к нему и повезу.

— Они же греховодники?

— Хочешь — без деток век коротай.

Вспыхнула, аж загорелась. Вскочила и унеслась. Кричал ей вслед, звал назад, пытался извиниться — все бесполезно. Прошла любовь, увяли помидоры…

А жаль, очень приятное было знакомство. Что же, бывал во многих передрягах, видал всяческие виды. Хорошо привыкнуть не успел, сильно не привязался. Переживем.

Вернулся на рынок, нанял плотников и стекольщиков. Загрузили две телеги лемехами (они делались в конце весны-начале лета, сейчас осина уже стала неподходящей), отдельно стекла и тоненькие деревянные реечки на роль штапиков, взяли инструменты и пошли. Чтобы не брести в облаке пыли, ехал немного впереди, думал о своем.

Интересно, чему еще меня может обучить Добрыня? Защищен вроде от всего, от чего можно. Вылечу почти от всех болезней. Новую руку или ногу, конечно, человеку не выращу, искусственный глаз сделать не изловчусь. Кстати, а можно ли подлечить катаракту? Или таких стариков уже и не лечим? Я не окулист, и не помню с какого возраста она может быть.

От учебы у офтальмологов остались отрывки из обрывков. Хорошо почему-то помнилась история французского мошенника Шарля Латена, выдававшего себя за врача, и лечившего глазные болезни необычайным методом: сильным ударом толстой палки по голове старичка. Крайне редко, но это давало несомненный результат — из-за сползания хрусталика: пациент начинал отличать свет от темноты. Но чаще приходили последствия или смерть от черепно-мозговой травмы. Потом лекарь убежал, оставив русского человека в обычном после иностранной помощи виде: с битой головой и пустыми карманами. А на Руси после славного француза, укоренилось слово «шарлатан», произведенное народом от его имени и фамилии. А психическую болезнь можем ли осилить? Да, есть еще чему поучиться…

Через пару часов работы по дому уже кипели, а мы уединились в капище и начали опять учиться. Если попытаются прийти пациенты или кто помолиться решит с принесением жертв, мимо не проскочат. Полюбуюсь старинным обрядом, побуду в роли волхвоведа.

Спросил, кто обычно выступает в роли жертвы. Оказалось — петухи, куры крайне редко. Разлитие крови на жертвенниках кудесник давно пресек: воняет в капище страшно, толком и не отмоешь.

Первым делом кудесник поставил мне защиту от черных колдунов, не уступающих ему по силе. О катаракте толком ничего и сказать-то не мог: можно немного сместить мутные пятна от центра к периферии и зрение чуть-чуть улучшится. Возни много, а проку почти нет. Лучше и не браться — не позориться.

Положение дел с психбольными было получше. Вылечить их невозможно, если заболевание связано с большой травмой мозга, опухолью или атрофией его в результате различных причин. А так при этих болезнях только один метод лечения: рвать патологические связи и налаживать те, что должны быть. Мозг пациента покажет, как оно должно быть. И все хорошо, когда лишних путей передачи импульса всего 2–3, или 10–15. А если их несколько сотен? Ведь это рвать надо постепенно, по одной-двум линиям. Рвать и сразу соединять. Больше нельзя — человек может погибнуть мгновенно. Вот и рассчитывай свои силы и их деньги. Все это Добрыня не рассказывал, а просто, после того, как я приоткрыл ему свое сознание, туда перелил.

А то бы: тудысь, надысь — провались! Заодно добавил сведения о лечении богатырки, увидев в моей мятущейся душе все, что было нужно и предсказав добрый конец этой истории: у вас все будет хорошо и до смерти будете вместе. Чьей? Твоей. Она тебя значительно переживет. А чтобы была общая дочь, болезнь надо убрать. А сыновья? Никого больше не будет — ее организм больше не осилит. Если не хочешь ничего этого, только скажи — уберу и начатки любви, дело нехитрое. — Я аж прикрылся рукой, как птица крылом закрывает птенцов от ястреба. — Лечить ее от этих спаек придется долго — не меньше месяца. Зато, как почует, что беременна, счастливей вас пары на Руси будет и не сыскать.

Потом чародей возился еще долго: учил меня вызывать страх, убирать боль, печаль и многое, многое другое. Он страшно устал, вернулись к жилью.

Стекольщики уже закончили. Оплатил их тонкую работу, отпустил. Телеги уехали сразу после разгрузки. Плотники пока осилили только стропила, конек и стойки. Теперь делали обрешетку. До покрытия крыши лемехами, в лучшем случае, дойдут только завтра. Решили остаться на ночь, благо провианта в домушке было запасено море. Оставив волхву денег на расчеты, погнал в город.

Решил, что мне для изготовления карет необходим помощник. Заехал к Антону. Молодые супруги вышли вдвоем. Муж шел понурый, Анна кипела, переполненная женской злобой. Видно было, что совместное проживание со свекровью и гроши, зарабатываемые скорняком у братьев, ее жизнь не красили. Сразу же стала плеваться ядом, как королевская кобра. Завизжала:

— Заканчивайте лепить этот поганый, никому не ведомый кирпич!

Я перевел взгляд на Антона — что, ей не сообщили об окончании сомнительных экспериментов? Он ответил молящим взором: не доводи эту злюку до греха! Не сообщил.

Зато жестко сказал.

— Эта работа не удалась. Вот оплата за последние дни. — Сунул девице немного денег. — Теперь изготавливаю кареты — крытые повозки. Требуется верный человек. Оплата по результатам: сделал и продал — пять рублей с каждой. Просто пробыл на рынке день, но прибыли нет — рубль. Твое дело принять заказ, обозначить цену, и довести до мастеров, что по их части требуется. Через какое-то время сдать изделие клиенту, получить деньги. Их сдать мне, получить свои рубли. Все! Из мастеров в этом деле пока будут нужны плотники, кузнецы, маляры, стекольщики и обивщики мебели.

— Но я же ничего не умею!

— Лично буду учить. Давать буду, пока учу, денег, как в пустой день. Сам несколько дней назад ничего не умел, но наловчился быстро.

— А заказов много?

— Немало. Конкурентов у меня пока нет.

— А с кирпичом говорил, поровну делить будем.

— Я тебе глину давал?

— Нет.

— Печи для обжига кто строил?

— Ну, я.

— Почему тогда автор идеи получать должен был больше тебя? А здесь что ты сделал? Ты это дело знаешь?

— И не ведаю.

— Рессоры делать умеешь?

— А что это такое?

— От тебя я денег получил на это предприятие?

— Откуда у нас…

— Ты сумел первую карету продать?

— Где там мне…

— И почему мы прибыль должны делить поровну? А не нравится, сиди дальше в кожемяках.

— А зачем я тебе?

— У меня времени мало, не могу постоянно на базаре ошиваться.

Любимая отвесила мужу нешуточный подзатыльник, аж головушка дернулась. Заныл, потирая затылок.

— Ну чего ты, я же не против… — подарок явно был не первый.

— Ты идиот! Твои родные братья тебе платят трешку в месяц! Мать от тебя еду прячет! А тут чужой человек больше на одной учебе хочет платить, а если дело пойдет — гораздо больше, а ты, осел, вместо благодарности, затеялся вникать: а почему, да от чего…

Антон сник окончательно. Анна повернулась ко мне.

— Объясняй куда прийти и когда. Я этого идиота и валенка завтра сама приволоку.

— Самой не надо. Пендель под зад, и пусть с утра бежит в сторону рынка на этой стороне.

Договорились махом, и я поехал по гостям дальше.

А что если и мне придется жить похоже? Вдобавок жена будет гораздо сильнее меня. Даст щелчок, у меня неделя лежки. Попытаешься убежать, закинет вместе с конем себе на плечи и внесет назад в избу. Разозлившись, выгнал глупые мысли из головы.

Решил проехаться к старшине купцов Софийской стороны Акинфию, разузнать, как дела. Привратник меня знал, как друга хозяина и впустил без долгих выяснений. Вошел в дом, слуга проводил к хозяину. Первым делом поглядел на душу купца. Гнида редкая. Сволочь первостатейная. Негодяй, обманщик, мошенник. Оберет даже нищего и слепого. Добрую славу создал себе сам, чтобы заманивать торговый народ в долги и полную зависимость от себя. И грабить, грабить, грабить…

Лесопилку решил строить, планируя меня следом обобрать. Вся торговля досками уже в его руках. Осталось вышибить Матвея с производства и посадить зависимого от себя человека, которому можно будет платить ломаный грош. То-то Данила и жаловался на жизнь, когда был мельником. Я уже построил лесопилку, пора меня гнать. А делиться прибылью, купец и не намерен. На него смотришь, как будто руки опускаешь в лужу с дерьмом.

Сейчас проверим мои новые знания, испытаем свежеполученные навыки. Спросил мерзавца о дележке прибыли. Удивительно плохи были дела и непомерно велики расходы. Что ж тут делить, спрашивается? Я начал нагонять страх. Акинфий забеспокоился — чует подлец опасность. Что ж, пора и связать это с конкретной угрозой.

— Ты помнишь, кем до лесопилки, наш пильщик был?

— Ратником вроде.

— Вроде — в огороде! А он — признанный атаман ушкуйников! Убийца-профессионал. Неужели ты думаешь, что он будет терпеть твое вранье? И мне он друг. Не раз спрашивал, не прибить ли кого. И обирать нас обоих не позволит. Быстрая смерть будет для обидчика манной небесной. Никто не любит, когда по очереди медленно отрезают уши, нос, руки, ноги…

До обдирания кожи с еще живого врага руками, по локоть в крови, дойти просто не успел.

— Я все, все отдам!

Собеседник был чудо как хорош внешне: бледный, в холодном поту, морда от ужаса перекошена. Трясущиеся ручки и бородища добавляли экспрессии в картинку. Мысленно поблагодарив Добрыню за такой метод воздействия на человеческих гадов, спросил:

— Сколько убытка понес? И не смей мне врать! Я обучен распознавать ложь. Враз за Матвеем сгоняю!

Правда о подлости старшины была обычной. Те деньги, что он выдал мне на начальном этапе нашей с ним эпопеи, остались единственным его вложением в это предприятие. Акинфий не платил никому: ни мне, ни ушкуйнику, ни приказчику в лавке, ни их подсобникам, ни возчикам, ни лесорубам. Он весело получал деньги. Народ планировалось объегорить и прокатить на оплате. Заработал купчик на этой истории уже немало.

Ну, пора и честь знать!

— Значит так, — подытожил я его чистосердечные признания, — такого аспида, как ты, мы кормить больше не намерены. Лавку отдашь нам. Сами будем хозяйничать. Сейчас оформишь нужную бересту и представишь меня приказчику и соседям. Это сегодня. У вас в Новгороде, вроде, объявлять где-то положено?

— На Торговой площади, — пискнул бывший компаньон.

Решили, что завтра он этим оповещением и займется. Написали необходимое, поставили подписи, и отправились на базар Софийской стороны. Приказчик глядел исподлобья, грузчики сходу взялись орать и требовать обещанных денег:

— Да у нас дети голодные…

Акинфий от них отмахнулся.

— Вот новый хозяин, с него и получайте, — и унесся оповещать соседей. Коллектив глядел на меня, пытаясь понять, как долго я им не буду платить. Начал вникать в нужды подсобников. Им и обещано-то было немного. Своей властью узурпатора поднял зарплату рабочему классу в три раза. После всех расчетов у волхва, денег у меня с собой были гроши. Поинтересовался у «белого воротничка» наличием средств в кассе. Хватало с избытком. Раздал грузчикам долги нанимателя и отпустил их по домам, кормить жен и деток.

Пришли соседи, познакомились. Потом они ушли запирать лавки. Рынок уже заканчивал свою работу. Освобожденный от лишних забот Акинфий тоже унесся.

Мы присели разбираться с делами с приказчиком. Ему было девятнадцать лет, из купцов. Зовут его Алексей. Отец пропал прошлым летом вместе с товаром и ладьей. Пришедший через некоторое время гребец сообщил, что налетели какие-то кочевники и всех перебили на стоянке возле берега. Он был сильно изранен, принят за мертвого и сброшен на отмель. Что случилось с хозяином, не знал. Вот теперь они и гадают всей семьей, убит отец или в рабстве.

Товара батя почти не оставил, хотел менять профиль. Кроме матери, на шее у парня пятеро младших братьев и сестер. Все сейчас питаются с огорода, хлеба уже дней пять как не видели. Отцова лавка давно продана, семья перебивается случайными заработками старшего. Поэтому сюда пошел охотно. И — такой удар! Ничего не платят! Хоть бы уж еды какой дали…

Я велел ему взять оставшиеся после ухода грузчиков рубли, запирать лабаз и бежать за хлебом. Он пересчитал деньги и робко спросил:

— А еще полтина в другой день будет?

Не сразу поняв ход его мыслей, сообщил, что его заработная плата на этих днях тоже будет пересмотрена. А это — так, подарок компаньонов приказчику за беспорочную службу. Паренек, ликуя, убежал.

Глава 24

Заехал домой, сменил лошадку, взял полный кошель денег и отправился на лесопилку. По дороге обзавелся попутчиком на пегом меринке. Зорька и бывший жеребец были переполнены душевным покоем, седоки их тоже не торопили. Ехали неспешно, разговаривали. Немолодой собеседник поведал, что он староста небольшой деревни Бездново, которое стоит на красивой и изобильной рыбой речке Соснице. Возле них не только никакой бездны, но и омута-то путевого нету. Вот на Вишере, в которую она впадает, там да! А почему предки деревушку так назвали, не помнят даже глубокие деды.

Я тоже сообщил о цели своего визита. Оказалось, что Сосница и Вечерка — это одна река, только называемая в разных местах по-разному. А Вишера впадает в Малый Волховец, приток Волхова.

Разговорились об окрасе лошадей. И тут выяснилась интересная деталь: один глаз у меринка был голубой! Я не поверил — мало ли чего эти селяне придумают. Остановились и проверили. Точно! Оказалось, что эта интересная особенность присуща лошадям только пегой масти. Причем пятна могут быть любые по размеру.

Конек моего нового знакомца был красавец: сам серый, спина и хвост очень белые, весь усыпан небольшими светлыми звездочками. Оказывается, глаза могут быть голубыми и оба. Заодно я узнал, что такое сивый мерин, который славится враньем. Оказывается, это отнюдь не цвет лошади, а пожилой возраст животины или человека, любящего приврать. Потом дорога разделилась, и мы расстались.

На Вечерке еще кипела работа. И пилили, и рубили, и возили. Большого сбора гостей сегодня и не ждали — кроме меня и Данилы никого не будет. Решив воспользоваться моментом, быстренько вылечил и хозяйку, и Матвея, забежавшего поздороваться, от венерического иногороднего подарка.

Потом он унесся работать дальше, а я очень внимательно оглядел девушку. Не беременна. Огонек любви изрядно уменьшился. Отсутствие оргазма на обе эти вещи оказывает нехорошее влияние. Никаких болезней в организме и в заводе нет. В избе мы были одни. Без усилий погрузив девушку в гипноз, исследовал проблему постановки преград Матвейкиной постельной лихости.

Первой была мать. С детства задавливала авторитетом, учила: мужу нельзя потакать, разбалуешь — хлопот не оберешься и тому подобное. Разобрался с этим легко. Матушка не всегда права, и с ушкуйником была против, и прочее. Дал психике пару минут на подбор ярких примеров из прошлого. Сам в это не вникал — почти все взрослые люди к этому приходят самостоятельно. Могу только ускорить процесс.

А вот второй противник оказался пострашнее… Это была несгибаемая православная церковь, которая запугивает свою паству хлеще других мировых религий. Даже ислам пугает адскими муками только неверных, и то послабее. А у нас? Будь ты хоть трижды верный раб божий, а нагрешил и не покаялся — вот ты и попался и место твое в аду на несусветных муках до страшного суда! Вот этим Леночку конкретно и запугали.

А со всеми изысками в половой сфере попы боролись рьяно. И выражение «скотский блуд» пришло тоже от них. Тут борьба была нелегка. Пробовал и так, и этак — проку чуть. И на Матвея перевесить не удастся, он уже все, что можно, перепробовал.

Ситуацию решила одна счастливая идея. Я вспомнил истории жизни христианских святых. У очень многих начало было изрядно грешным. Они и разбойничали, и убивали, и баловались многоженством. А к концу жизни начинали молиться, каялись в грехах. И, глядишь, дело пошло! Начинали лечить, творить чудеса и предсказывать будущее. Глядишь, после смерти и канонизировали!

Вот и Елене я быстро внушил эту мысль. Сейчас твори, что хочешь, хоть занимайся на досуге излюбленным скотским блудом. Покаешься к концу жизни, пожертвуешь церкви деньжат — бог все простит! Нагуляешься по райскому саду, бренча на арфе, вволю. Ну увидишь, дело пойдет веселей! Возможность забеременеть значительно увеличивается, поэтому употреблять алкоголь без моей команды — ни-ни!

Потом бережно вывел хозяйку нового дома из навеянного состояния. То, что было последние полчаса — о вторжении чужой воли, надежно спрятал, можно сказать, закамуфлировал, теперь можно и отдохнуть.

Приехали возчики с бревнами, нарубленными лесорубами. Вышел к ним, несколько утомленный, и сказал, что следующая поездка будет последней на сегодня. Рубщиков леса тоже велел из чащи вышибать. Будет раздача денег за отработанный период.

Увидел прилив рабочего настроения. Бойко скинув доверенное им имущество, ускакали в бор. Доски сегодня можно не грузить — их там, у Алешки, достаточно.

Подошел Данила. Жену тошнит, осталась дома. Позвали хозяина и его подсобников. Всем раздал аванс, народ обнищал. Грузчиков отпустили. Бывшего мельника, для получения денег на свою ораву, сориентировал на Фрола.

Перед тем, как сесть за стол, отманил в сторонку и предупредил Матвея о возможных ночных чудесах и не велел пока выпивать спиртное. Не хватало мне еще всяких мутантов править! Быстро поняв суть дела, загорелся. Смущала его только противная венерическая болезнь. Утешив его известием об успешном излечении молодой семьи и предупредив о неразглашении этой медицинской тайны никому, отправился покушать и принять на грудь вволю. Мне-то можно!

С пол часика посидели спокойно. Потом меня выдернули из-за стола вернувшиеся возницы и дровосеки. Всем все выплатил и предупредил, что дальше этим заниматься будет приказчик Алексей раз в неделю. Месяц казался мне очень длинен, американский метод для нищего народа был вернее. Вернулся. Молодоженов почему-то не было. Ну мало ли куда вышли… Вдобавок, в опрокидывании чарочек, они нам и не нужны.

Выпили, закусили, поболтали. Хозяева вернулись минут через пятнадцать. Матвей выглядел слегка утомленным, а Елена была оживлена и весела. И, главное: ее оранжевый огонь запылал с новой силой! Вот и началось…

Рассказал о паскудстве Акинфия. Реакция у всех была ожидаемой: Лене наплевать, Данила сжимал кулаки, бывший ушкуйник вяловато заметил:

— Завтра схожу, убью…

Эту идею я пресек сразу.

— Он старшина купцов половины города, а не половец, булгарин или разбойник. Умаемся потом откупаться. А лесопилка уже наша! Зачем нам лишняя головная боль?

С этим доводом все согласились, особенно Елена. Она все манила куда-то мужа, он явно отдыхал, и от исполнения супружеских обязанностей всячески отлынивал. Пора было линять.

Сказав молодым, что гости уходят, утащил Данилку с собой. От хозяев возражений не последовало. На улице объяснил суть своих действий кратко: так надо! Собственно, уже наелись, и предельная для меня доза спиртного тоже была выбрана. Данила, если что, догонится дома наливочками, утками и рыбцом из Вечерки. У него там всего полно!

Ночь провел в привычной постельке.

Утро порадовало ставшей привычной за это лето погодой. Слегка позавтракали (с утра много есть не могу!), и мужская часть коллектива со зверями отправилась на прогулку. Люба, как обычно, осталась на кухне — стучать горшками.

Дошли до реки, искупались, упали на песок. Животные играли рядом. Я рассказал о пегих лошадках-синеглазках, отсечении старшины купцов от кассы, аспектах обучения у волхва. Вот этим-то Игорь больше всего и заинтересовался.

— И это можешь лечить?

— Легко.

— И даже вот это?

— А то!

— А вот…

— С трудом и долго.

Поразило его известие о будущем возможном излечении женщин, не способных забеременеть.

— У них же линии никак не изменены?

— Кудесники глядят не на линии.

Изложил о проникновении в самую суть болезни. Ведун некоторое время просто сидел пораженный. Он думал, что чародеи берут другим — предсказаниями, всякими чарами, а лечат так же, теми же методами. И вдруг — этакая неожиданность! Потом спросил:

— Учиться берут всех желающих?

— Не знаю, не вникал.

— Узнай и вникни!

И мы дальше пошли купаться. Когда вылезли, уже Игорь меня удивил.

— Сухо нынче. Но скоро осень. Если на Ладоге дожди раньше, чем у нас пойдут — Волхов вспять потечет.

Вначале я принял это за народную байку типа о цветке папоротника. Нашел — и клады сами в руки поперли! Но все непросто: один раз в году, пару минут ночью, на Ивана Купалу. Молодые, конечно, ходят. Но ходят кучей, жгут костры, купаются нагишом — надо же покуражиться перед законным браком. Даже церковь не борется: добавила в исконный русский праздник Купалы день святого Иоанна, и все верят, все довольны. И молодежь, понятное дело, ничего и не ищет.

А кладоискатель и не пойдет. Ночью, в лесу, без света (с освещением-то не поймешь: то ли заветный цветок сияет, то ли отсвет от твоей иллюминации) того и гляди или в яму какую брякнешься, или сова клюнет, или схарчит второпях какой-нибудь лесной житель.

А с рекой история совсем другая, тут куча всяких путешественников: и купцы, и гребцы, и рыбаки, и ушкуйники. Глянешь — а там, по бережку, и скоморохи с каликами перехожими умостились. Не протолкнуться! Поэтому задачу надо усложнить. Обратный ток воды? Конечно! А часто? Раз в пять лет. Долго длится? Секунды 2–3. Чаще зимой. И обычный рефрен: сам-то я, конечно не видал, но мне рассказывали люди, видевшие того человека…

Для порядка все-таки решил потолковать об этом.

— А часто ли бывает такое чудо?

— Да почти каждый год.

— А кто видел?

— Кому интересно.

— А ты?

— Оно часто пораньше бывает, много раз при этом деле и купался. Кто в реку лезть не любит, с моста глядят, как обычное течение и ветерок в одну сторону, а мусор и ветки всякие — в другую.

Вот тут-то меня и прошибло! Я на Волге больше пятидесяти лет прожил, повидал ее и ближе к истоку, и к устью. Она как текла с Валдайской возвышенности к Каспийскому морю, так и течет. И никакого обратного движения не бывает и быть не может! И так тысячи лет. Вода течет сверху вниз, а иначе никак.

Стал вникать. Ильмень-озеро в 20 верстах от Новгорода. Из него вытекает Волхов и движется очень далеко, к Ладожскому озеру. Большого перепада высот тут нету. И если тут, у истока, сухо, а там, в устье продолжительные дожди, течение и идет назад. Может в наше время из-за многочисленных ГРЭС и ГЭС этого уже и не бывает? Никогда в Новгороде через тысячу лет не бывал. Был бы тутошний, а я, костромской, тамошний.

Подбежали собаки, улеглись возле нас. Лошади тоже подошли близко. Собачки у нас молчуны — лают только при охране двора на явно чужого, а лошадки любят поржать друг с другом. Вот и сейчас… О господи! Я их понимаю! Вихрь явно был простоват и туповат. Я! Ты! А вот Зорьку послушать было приятно: тише, милый, там хозяин говорит… Вот почему ее люблю больше, а вовсе не за то, что она у меня первая. Ну да, Добрыня и говорил про все языки мира — животных, птиц, людей. В птичьем щебетанье пока ничего не понимаю.

Интересно было бы поговорить с иностранцем. Сам я никакими языками, кроме русского, не владею. Может Игорь горазд? Спросил. Знания вроде моих. Иноземцы в Новгороде были. В эту пору было все просто: с севера и запада — немец, с востока и юга — татарин. А делить немцев на шведов, англичан, немцев и прочих — зримое баловство. Татар тоже не разделяли. Все эти булгары, половцы, печенеги…

— А в городе какие-нибудь немцы проживают? Может так: приедут, продадут и уедут? — спросил у ведуна.

Оказывается, раньше так и было. А сейчас поставили Готский двор и их там немало. Корабли приходят и уходят в Готланд, а эти островитяне живут у нас постоянно. Может, вспомню чего? А где он этот остров? Получил честный ответ от исконного жителя этого века: а черт его знает! Забегу как-нибудь на этот двор. А то я, может, только насчет лошадиного языка ловок? А где его найти? На Торговой стороне любой покажет. Отыщем на досуге!

Возле Новгорода разделились: кобылку и собак Игорь повел домой, а мы с жеребцом подались на базар к Фролу. Там дело пошло, доски просто рвали из рук! Посмотрел, порадовался. Поговорим позже.

Не утерпел, заскочил к иностранцам. Узнал у первого попавшегося, не сильно ли он занят? Тот, на сносном русском, ответил, что пока нет. Попросил его сказать несколько фраз на родном языке. Иноземец удивился, но просьбу выполнил. На третьей фразе я уже знал его наречие в совершенстве. Представился. Спросил собеседника кто он, откуда, чем здесь занят. Сначала иностранец открыл рот от удивления. Тогда я добавил, что языков знаю немало, но нужно вначале решить на каком говорить. Его это успокоило.

— Очень хорошо на нашем говоришь. Гораздо лучше людей других наций, даже немцев.

Он купец, зовут Олаф, швед с Готланда. Берет на Руси шкурки пушных зверей, ворвань и воск. Привозит то, что просят: оружие, ткани, разнообразные изделия.

В общем, мы, как сырьевой придаток Запада — и сейчас, и через тысячу лет. Меняются только позиции: вместо шкурок и воска — нефть и газ. Суть торга прежняя. Спросил, чем я занят? Рассказал ему про коляски.

— Их можно увидеть?

— Пошли хоть сейчас, есть одна готовая.

Олаф забежал к себе в лавку, предупредил приказчика, что ненадолго уходит, и мы пошли, бойко болтая по-шведски. Прихватив по ходу Антошку, зашли к Алексею. Лешке сообщил о должности кассира по лавке и лесопилке, выдал утроенную получку.

— Выдавать зарплату будешь раз в неделю. Твои заслуги оценю лично. Заворуешься или выручка будет меньше, чем у другой лавки, оправданий слушать не буду — просто уволю.

— Да я, да мы…

Я тут же ушел. Ну не слушать же, как он тут горы свернет! Шарабан был уже готов. Объяснил и шведу, и ученику, почему он сделан так, а не иначе. Олаф, сказав, что зайдет в другие дни, упорхнул по своим иноземным делам.

Пришел заказчик со всей семьей. Внимательно все оглядел, попрыгал на каждой подножке, похлопал дверями и вник, почему передние колеса значительно меньше задних. Потом погрузил всех чад и домочадцев. Мы с Антоном запрягли Вихря, сели на облучок и поехали. Во все повороты вписывались уверенно. Конем правили по очереди. Периодически останавливали, выясняли впечатление боярина и спрашивали, куда ехать дальше.

Будущий приказчик проявил себя молодцом: коня не боялся, рулил уверенно, Новгород знал очень хорошо. Переехали дважды через мост — туда я, назад за вожжи взялся он. Подъехали к дому заказчика, получили расчет и пошлепали назад. Антон хватал меня за руки и горячился.

— Вот это работа! Вот это да! Я все освою!

Читать он не умеет, значит надо ему сделать хорошие и большие рисунки видов карет. Заодно и заказчикам покажет. Чтобы нас понять, клиенту надо иметь мощный аналитический ум, и развитое художественное воображение. Модельного ряда у нас пока нет, а большинству людей мало услышать, им надо увидеть, потрогать. Ну а если придет боярыня-заказчица? Провал будет полный. Софьи Ковалевские редки во все века.

Вдобавок, скоро осень и зима, пойдут дожди, снега, морозы. А мы на улице… Срочно надо ставить ангар с отоплением. А вот где? Думалось о моем участке возле нового дома. Спросил мнение приказчика. Он недолго подумал, узнал где сидят мастера по изготовлению карет и сказал: на этом торге надо ставить, чтобы им ходить недалеко было. А парень-то толков.

Рассказал ему о картинках. Антон сразу одобрительно покивал: славная идея! С ним приятно было работать. Не чета моим компаньонам. Потому так рьяно и берется за новые дела. Ему расти надо, а не зарастать мхом на чем-то нудном. Мне часто нужно посоветоваться, а не с кем. Выдал ему рубль, а то потом позабуду, и повел знакомиться с древнерусскими каретниками. Заодно и раздавал им заработанные деньги.

Всех прошли, к последним зашли к братьям-кузнецам. И тут работа дала трещину. В кузне сидела Забава! Стараясь не обращать на нее внимания и, кое-как, уняв останавливающееся сердце и уезжающую голову, выдал умельцам заработок.

Тут девушка встала и пошла к нам. Убежать на подкашивающихся ногах я просто был не в силах. Как-то защититься — тоже. Сейчас повторю судьбу бурого медведя, пришибленного рукой богатырки. Тут Забава скомандовала братьям: погуляйте на улице. Те безропотно испарились. Я в это время вытолкнул из кузницы своего подручного — пусть хоть он уцелеет!

Красавица взяла меня за отворот рубахи и негромко сказала:

— Прости меня за дурость. Ты был прав, а я нет.

Тут мне стала ясна правота старинной пословицы: седина в бороду, а бес в ребро. Никого и никогда не любил так, как эту девушку! Обнял ее, нежно поцеловал в щеку.

— Хочу ведь, чтобы это были наши дети!

После такого моего замечания, уже она меня целовала пожестче, чем я ее. Потом попросила:

— Отведи меня туда, где были…

И мы пошли. По пути я отпустил Антона. Братья залетели в освободившееся помещение махом. Видать соскучились по работе. Заметил на груди любимой большой оранжевый факел. Меня свечение, наверное, заливает с ног до головы. Вышли за город. Присели на травку. Конь пасся рядом.

Разговоры у нас как-то не задались. Взялись опять целоваться и не заметили, как прилегли. А потом все и случилось. Сколько это длилось, пять минут или два часа, сказать не могу. Потом лежали: я на спине, Забава у меня на плече, а время безостановочно летело и летело… Солнце было еще в зените и меня мучил нестерпимый голод. Поведал об этом красоте ненаглядной. Другая стала бы гнусить: у тебя ничего святого, обгадил такой момент! Я бы вяло отбрехивался. Забава деловито спросила:

— Куда пойдем, к тебе или к нам с матушкой?

— У меня пока голые стены, ни ложки, ни плошки.

Любоваться на будущую тещу желания не было. Я встал и подвел черту:

— Знаю отличное место!

И повел в харчевню к Олегу. Тот принял нас радушно. Народу в корчме было немного, обеденное время уже прошло. Заказали винца, водочки, взвару, маринованных грибочков, рябчиков, лосятины и еще так, по мелочи. Не экономили — продажа шарабана подправила мои финансовые дела. Насытившись, стали беседовать.

Живут они небогато. Заработок братьев не блистал. Долги смогли отдать только с доходов от производства карет. Я ответил, что коляски и для меня дело новое, и как пойдет — неизвестно, но есть пение для купцов, лечение бояр, изготовление досок на двух лесопилках. Ее семья деньги в долг больше брать не будет. Забава спросила:

— А мы как дальше будем жить, вместе или просто будем встречаться?

— Только вместе! Поженимся хоть сегодня!

Ее тоже зажгла эта идея.

— Давай сейчас!

— Легко!

Сгребли остатки еды и шнапса. Двинулись к церкви. По пути спросил мою радость: а как же свадьба, наряд невесты? Она отмахнулась: не в первый раз. Мне подумалось: аналогично, оба уже видали виды… Старенький попик быстренько нас обвенчал. Забава задумчиво сказала:

— Вот я и опять замужем. Может теперь посчастливится?

Да, тут не угадаешь. Затем новобрачная спросила:

— А где жить-то будем?

Рассказал о новом доме. Она загорелась:

— Пойдем глядеть?

— Не сегодня. Общаться с жуликоватыми плотниками сил нету. Сейчас живу у ведуна. Они с женой хорошие и добрые люди. Бесплатно учили, кормили, хотели даже одеть после лета. Но тут я сам в силу вошел, зарабатывать начал. Познакомишься?

Молодая жена кивнула. Заодно и коня оставим. Зашли, посидели, выпили. Хозяева уговаривали пожить у них, пока не обустроимся — у вас там печки еще нет, готовить даже не на чем. А посуда, кровати, обстановка — все надо купить. Уговорили. Пошли в свою комнату отдохнуть. Там внезапно продолжили медовый месяц. Что-то я последние лет десять на такие подвиги был уже не горазд. Хотя омоложение чувствуется и в других сферах жизнедеятельности. А со сменой эпохи пришла и молодость.

Заехал бубнивший у ворот в прошлый раз боярский заказчик кареты, которого я одарил рисунками. Не особо поверивший в его ум и память хозяин переслал мне аналогичный подарок. Пока конюший что-то не очень внятно толковал о карете, рассмотрел созданное высокородной рукой. Кривобоко, но понятно. Четырехместный фаэтон. Предусмотрено место для кучера. Окошки невелики. Но вот одна позиция осталась непонятной. Прервал бормотанье челядинца:

— Рессоры то делаем или нет?

Умник даже и не понял, о чем речь. С трудом, но растолковал. Когда осознал, чело его озарилось:

— Боярин велел делать!

Цены на все варианты я написал еще в прошлый раз, но решил уточнить.

— Сколько хозяин заплатить хочет?

— Он сказал, ты знаешь. Велел делать побыстрее.

— Приходи послезавтра, раньше не получится.

Глава 25

Вернулся к своей любви. Изложил ей всю историю заказа кареты, которую на Руси звали бричкой или ландо. Внимательно выслушав, она предложила новую для меня идею.

— А, может, как братья делать — брать аванс?

Интересная мысль. Особенно учитывая, что завтра нужно выдать деньги мастерам на сырье для изготовления кареты, а после расчета по долгам Акинфия, рублей в кармане осталось немного. Изъять нужную сумму из лавок удастся только через несколько дней, а заказчик торопит. Прямо хоть иди и ювелирам самоцветы по дешевке сдавай! Бояре, похоже, выздоровели все, возле калитки не толкутся. Сходить, может, спеть?

Моя радость заявила, что тоже идет. Спорить не посмел. Поглядел на часы — опаздываем! Схватил домру, сумку и мы побежали. Забава неслась, как молодой гепард — чувствовалась неутомимая сила, я же периодически был вынужден переходить на шаг.

То ли от колоссальной любви, то ли от работы кудесника мои чувства обострились. Поэтому свой ансамбль увидел на невиданном ранее расстоянии, и услышал унижающие речи заказчика:

— Я вам даже еды не дам, не то что денег! Вы, без старшего своего, ничего толком делать не умеете: поете так себе, инструментов у вас интересных нету, поэтому и музыки хорошей не дождешься, пляшете, как старая хромая лошадь, рассказываете неинтересно, без огонька.

Да, купчина делал повтор прежнего отношения публики к этой молодежной группе до появления попаданца — скупщика гитар и балалаек. Кстати, они в самом деле положились полностью на меня: домру, еще одну, не купили, частушки — не выведали, одежду, на более яркую, не сменили. В общем, в связи с моим трудным финансовым положением, их долю пока урежем.

Ребята увидели меня и вырвался крик радости:

— Мастер! Мастер пришел!

Дальше все пошло, как по маслу: пять рублей за семь песен, остальное — по рублю, имени купца в текстах не будет, выпивка и еда за его счет. Споров не было. Парням объяснил, что они сегодня получат треть от выручки. Недовольные могут уйти сразу. Все всем были довольны.

Свет моих очей пожелала весь вечер быть со мною. Это меня как-то смутило.

— Но, понимаешь, кроме того, что пою, иногда я еще и рассказываю непристойные анекдоты.

Это ее не смутило: не впервой такое слышать. На работе можно даже и матюкнуться. А поведать скабрезную историйку за деньги, сам бог велел. Видала виды. Спросил музыкантов. Оказалось, женский пол в ватагах скоморохов не редок — и поют, и пляшут, и участвуют в сценках. Нанимателю было наплевать:

— Хоть кого веди!

Пришли, подождали гостей и начали. Через две песни привычная деятельность была прервана криками из-за столов: похабные истории давай! Вот вам и невиданный голос… И понеслось! Народ бушевал, как и в прошлый раз, Иван собирал деньги.

Через десять минут я отошел к столику, подозвал хозяина, потребовал пятерку. Попытку повеселиться даром, типа — ты спел маловато, пресек безжалостно: сейчас уйду, но объявлю, кто тому виной. Такая слава купчику была ни к чему и вопрос разрешился моментально. Продолжили, деньги текли рекой.

Забава, слава богу, вела себя не так как обычная девушка или женщина этого времени: не укрывала лицо руками, не отворачивалась и тому подобное. Концовка была обычной: слушатели вовсю роняли морды в еду. Поделив выручку по-новому, разбежались. Назад шли не спеша. Моя радость сказала:

— Ты такой интересный человек! Столько знаешь, столько умеешь! Постоянно разный: то добрый и мягкий, то строгий и жесткий. Ничего не боишься. И, главное, такой красавец!

Это меня поразило: ни одна женщина в мире, даже моя мама, не считала меня красивым. Симпатичным — и то в редкость… А тут такая зеленоглазка любуется этой сомнительной внешностью! Как писал Хайям: что красота — пустой сосуд или огонь мерцающий в сосуде… Дошли, упали в кровать. Неожиданная радость случилась вновь. Ну, это даже в юности, было для меня перебором…

Потом Забава взялась толковать о нашем скорейшем визите к волхву. Порешили, если удастся, сделать это завтра. Все равно нужно везти туда ведуна. А ее пусть поглядит и решит, что и как делать матерый профессионал. Объяснит мне, а я уж торопиться не буду.

Утром, предупредив Игоря о возможной поездке, пошли на рынок. Я роздал денег на исходные материалы и поставил задачу. Доски оставались еще с прошлого раза, а за кожами пошел Антон, чувствуя себя в родной стихии — выберет самые прочные, мягкие и не очень дорогие. Попутно супруга сообщила братьям о своем замужестве. О времени ее появления домой разговора не было.

Подошел Олаф в компании другого иностранца. Представил его Андерсом. Они оба хотели купить по паре разных карет. Если не будут брать жители Готланда, можно продать немцам — их на острове полно. Заказ должен быть готов где-то через месяц. Обсудили виды экипажей, и я взял аванс, а то ищи-свищи потом этих шведов.

Тут появился величавый боярин с пятью слугами. Это меня несколько удивило: обычно подходил кто-нибудь из челядико ко мне домой. Оказывается, он пришел из-за трудностей с лечением дочери. В ту вселился бес и выгнать его никак не получалось: святые отцы и ладаном окуривали, и перед чудотворной иконой молитвы читали — бесполезно. Ведуны отказались. Хотели привлечь отшельника, но он по старости и дряхлости отказался — сто с лишним лет не шутка! А волхвы? Нипочем не пойду. Если удастся вылечить, денег они с женой не пожалеют. Что ж, может девушка просто сумасшедшая? Тогда сделаю. Но цена может колебаться. По любому, мне ее нужно увидеть.

Подхватились и отправились вслед за боярской процессией. Прибыли довольно-таки быстро. Забава везде ходила со мной — дома ей было скучно. Поглядев дочку боярина, я пришел к печальному выводу, что в ней кто-то поселился и занял командные высоты. Это не было обычным поражением психики. Никаких данных по лечению у меня не было — ни от ведуна, ни от волхва. Надо все-таки посоветоваться с обоими. Хозяину сказал, что нужно время для обдумывания.

Когда вышли из терема, мне в голову пришла мысль, что идти к чародею далековато, а лошадок у нас всего две на троих седоков. Моя богатырка тут же заявила, что может просто бежать рядом.

— Но ведь это придется делать в течение двух часов!

— Отдохнем, если что — успокоила меня любимая.

Игорь был уже готов. Опыта езды у него не было никакого. Я понял это тогда, когда уже сам сидел в седле. Глядя на то, как он пытается взобраться на Зорьку, вспомнился собственный печальный опыт. Но помочь не успел. Забава закинула его в нужное место, как котенка. А про ее силищу разговору вчера не было…

После наших объяснений, ведун пришел в себя, и мы отправились в неблизкий лес за консультациями. Сначала, приучивая Игоря к верховой езде, ехали потихоньку, моя жена шла шагом. Когда он освоился, добавили ходу и ей пришлось побежать. Никаких трудностей девушке это не добавило. Прибавляли ходу еще несколько раз — ее дыхание оставалось таким же ровным, цвет лица обычным. Супруга наравне со всеми принимала участие в беседе.

На мой вопрос об изгнании из одержимой беса, ведун ответил, что это может сделать только святой человек, мы все тут помочь не в силах. Боярышню к нему привозили, но он не святой, поэтому даже и пробовать не стал что-либо делать. Забава добавила, что хорошо изгонял нечисть отшельник Богдан лет пять назад, но сейчас старенький стал. А других нет? Мои собеседники не знали. Спросим мнение волхва. Прибыли. Из нас всех — и людей, и лошадей, устал один Игорь.

Добрыня ждал у сияющего остекленными окнами и радующего глаз новой крышей домика. Провел внутрь, налил попить с дороги, и мы начали рассказывать свои проблемы. После этого он взялся за дело. Минуты три глядел на ведуна. Нет, не получится из тебя волхв. Человек ты хороший, но нет способностей. От огорчения Игорь ушел на улицу.

Потом чародей занялся с нашей семьей. Он объяснил мне с чего именно начинать. Дней через несколько опять приехать к нему — посмотрим есть ли эффект.

Потом борьба с нечистью. Тут он поддержал мнение лекаря — самим ни за что не справиться. Посоветовал посетить отшельника, может чего подскажет. С тем и отправились назад.

Приехали, отобедали, повалялись. Интимные идеи решили пока не осуществлять. Надо было ехать к святому человеку в относительной чистоте. Вернулся к боярину.

— Надумал?

— Вначале к Богдану надо съездить.

Выдали провожатого. Через полчаса я вошел в покосившуюся избенку. Древний старик поглядел на меня из-под кустистых седых бровей.

— Садись. Рассказывай с чем пожаловал.

Я говорил, попутно оглядывая отшельника. К нему сверху тянулся тончайший лучик света, хотя на улице было пасмурно. Видимо, помощь Бога. Недослушав меня, отошел и начал молиться иконе в углу. Длилось это минут тридцать. Возле его головы постепенно наливался сиянием нимб. Подошел ко мне просветленным. Помог Бог! На это дело послал Господь часть своей мощи. И ты мне помоги. В тебе сила жиденькая, но вдвоем справимся.

Погрузили старичка вдвоем с челядинцем на боярского коня, я запрыгнул на Вихря и вернулись в Новгород. Провожатому велели возвращаться пешком. В дороге отшельник пару раз ослабевал, но поддерживаемый мною, через какое-то время опять оживлялся.

Поехали почему-то не к боярскому терему, а к Софийскому собору. Я сбегал, нашел протоиерея Николая. Узнав, кто его хочет видеть, вылетел вместе со мной. Вдвоем, потихоньку отнесли святого в келью, положили на топчан.

Старик уже совсем ослаб. Еле слышно проговорил:

— Коля, нагнись ко мне…

Тот встал перед ним на колени и махнул, чтобы я вышел. Протоиерей появился минут через десять в слезах. Но над его головой показался мощнейший луч света!

— Учитель велел тебе помочь. Он уйдет к вечеру. Рассказывай. -

Выслушал меня. — Соборуем Богдана попозже, а сейчас покажи бесноватую.

В тереме нас встретил сам хозяин с женой, провели к дочери. Прошлый раз она при виде меня рычала, показывала зубы, пыталась порвать цепь, которая ее сдерживала. Теперь сжалась в комочек и спрятала глаза. Почуяла тварь приход божественной силы. Николай подумал и сказал:

— Завтра выгоню. Сегодня мне возле наставника надо побыть, проститься. — Потом повернулся и ушел.

Хозяин схватил меня за плечи: рассказывай! Я изложил то, что увидел бы простой человек.

— Добромысл сам добежит, не маленький, — отмахнулся боярин. — Думаешь, у протоиерея получится?

— Как Бог даст.

И мы расстались.

День клонился ближе к вечеру, когда моя любовь решила познакомить меня с матушкой. Жили они в Кузнечной слободе. Дом был справный, двор ухоженный. Теща, приятная пожилая женщина, приняла нас душевно. Разговорились. Раньше финансовое положение семьи оставляло желать лучшего. Не бедствовали, но жили очень скромно. Привычные заказчики отца от братьев ушли, видимо не очень были ловки. Родитель славился редким мастерством, которое сыновья не унаследовали. Вместе с силой — подумалось мне. При нем жили справно. Женщины ничего, кроме возни по дому, делать не умели. И только с моими заказами на коляски, положение улучшилось.

Я рассказал о большом заказе от шведов, похвалился авансом, взятым по совету жены. На предложение родни пожить у них, дружная молодая семья ответила отказом, ссылаясь на почти выстроенный дом. В общем, новый зять пока гляделся лучше предыдущего. А уж когда я поделился информацией о всех видах своей деятельности, доверие ко мне возросло многократно. Ближе к ночи вернулись к велуну, завалились в кровать и продолжили дерзать в семейной жизни, побивая все мои прежние рекорды. Улеглись поздно.

Глава 26

Утром я еле встал к десяти часам. Забава проспала еще полчаса. Игорь уже нагулял всех зверей, Люба их накормила. Завтрак и обед решили объединить в харчевне, ждать пока проголодаются хозяева, показалось слишком затруднительным. Поели, попили. Тут супруга по достоинству оценила вкус еды:

— Как вкусно здесь готовят!

И тут выяснилась интересная вещь — счастье мое готовила очень плохо, абсолютно невкусно, иногда даже противно. Во всем мире ее стряпню мог переносить только прежний муж, и то — изрядно выпивши. Даже братцы не едят. Спросил Олега:

— А повар у вас не старенький?

— Твоих лет. Хозяин его совсем зажрал: обвиняет в мошенничестве с весом продуктов, завышением цен покупок — Федор на базар ходит сам, покупает все самое свежее. И умеет выбрать то, что ему, как повару нужно — где пожестче, где помягче. Ну, там много всего учесть надо. И с рынка прет все это в одиночку — подсобника ему не положено. А владелец его долбит и долбит, как дятел.

— А поговорить с поваром можно?

— Легко. Он уже все, что было нужно, переделал. Сидит, ждет, когда на обеде заказы пойдут. Через часок торгаши повалят, а сейчас еще пустовато. Зову?

— Зови!

Через пару минут они подошли. Кулинару лет тридцать, чернявый, здоровенная бородища, полноватый. Был неласков. Поздоровались, он присел напротив нас. Поговорили о его службе.

— От такой работы кони дохнут! Хозяин донял! Ни выходных, ни проходных! Не знаю куда убежать!

— Хочу позвать тебя к себе на службу. Не знаю только, сколько тебе здесь платят?

— Пять рублей в месяц.

— Буду платить в три раза больше.

Он посчитал, тут же принял решение:

— Иду хоть завтра! Хоть на сколько человек готовить!

— Людей двое — я и жена. Еще собаке каждый день варить надо будет. Закупки и запасы все на тебе. Кастрюли и горшки тоже сам купишь, чтобы тебе возиться было удобно. Тарелки, кружки, чашки, ложки, ножи сами купим. Тяжелое что на торге рванешь, в конюшне две лошади будут стоять, возьмешь, когда понадобятся. Если нужна будет телега, предоставлю. Посуду сами перемоем, полы и окна то же. Твоя обязанность только вкусно, как здесь, готовить. У нас новый дом, не остеклены окна и не выложена печка.

— Печника могу отличного мастера порекомендовать, не первый год его знаю, — вставил кулинар.

— Каждое воскресенье — выходной. Когда нужно, возьмешь дополнительный день отдыха. Платить буду каждую неделю или раз в месяц — как тебе удобнее. К печнику сходим сегодня или завтра вечером. Когда отработаешь, я подойду.

Столковались, хлопнули по рукам. Федор ушел на кухню. Олег все это время возился с посетителем. Забава мое решение одобрила, только спросила:

— А ты осилишь этакую сумму?

— Постараюсь. Не люблю невкусную еду.

— Да я сама свою дрянь есть не могу!

Подошел половой, рассчитались, и пошли на обход своих угодий. Первым делом посетили усадьбу. Плотники возились с конюшней на шестерых скакунов, заказано было с запасом. В сам дом супруга влюбилась сразу. Долго осматривала, ощупывала, спрашивала о том, о сем.

— Слушай, да он поболее родительского будет! Когда осилим, надо будет купить большущее зеркало.

Решали, что и где поставим или повесим. Когда все обмозговали, Забава упорхнула пообщаться с подружками. Явно хвалиться понеслась, промелькнуло в голове. Зашел к плотникам, отсыпал им денег за избушку и подался к каретникам.

Изготовление фаэтона двигалось к концу. Через часок-другой будет доделан. Не возьмет боярин, уйдет на Готланд или еще куда. Прихватил с собой Антошку и двинул в лавку к Алексею. Познакомил их между собой. Велел выдавать заму по каретам столько досок, сколько он скажет, меня не ждать. Касса уже была приличная, с утра затарился какой-то оптовик. Леша получил усиленную получку. Было заметно кардинальное изменение в отношении подсобников ко мне: кланялись чуть ли не в пояс, звали хозяином гораздо уважительнее чем в прошлый раз. Антону велел вопросы с тесом решать самостоятельно, выдал денег, чтобы нанять телегу с возчиком без моего участия. Вернулись.

Кузнецы уже принесли прутки на дуги. Пообщался с шуринами, проверил железяки. С моим участием их и поставили. Бывший скорняк бойко взялся натягивать на верх экипажа шкуры. Плотники доделывали багажную полку — нашивали поперечины. В этот момент и заявился конный представитель заказчика. Через полчаса закончили, впрягли его же коня в фаэтон и поехали. Мы с Антоном были на облучке, челядинца сунули на место седока. Прибыли быстро.

Слуги позвали хозяина. Молодой боярин вышел вместе с женой. В возок загрузились оба. Проехались по городу, мы показали, как откидывается верх, рассказали об амортизации на неровностях, предупредили об опасностях глубоких ям. Довели до сведения боярского семейства, что количество лошадей может меняться от одной до трех. Про большее количество рассказывать не рискнул — нужно другое крепление, а я его на рисунках и фотографиях не видел. Денег отсыпали без споров. Когда вернулись на базар, выдал своему заместителю три рубля и объяснил, что это доплата за выбор кож и работы по кузову. Анна будет очень довольна.

К концу рынка уже было еще два заказа: дилижанс и обычная карета. Это все уже делали, мастера знают, как исполнить. В обоих вариантах окошечки слюдяные, обивка изнутри тканью. По ходу нанял еще плотников, чтобы строить ангар, нашел место посвободнее. Завтра Антон завезет доски обеим группам умельцев по работе с деревом.

Вспомнил про окошки в своем славном домике, зашел к стекольщикам. Они работали парой. Вот вдвоем на меня и насели, не дав полюбоваться стеклянными бусами — как же, заказчик редких и дорогих вариантов их изделий.

— Стеклить карету надо? Говори скорей!

— Экипажей будет четыре, но чуть-чуть попозже, а сейчас хочу сделать большой заказ на остекление шести больших окон в новом доме.

Мастера ходили со мной к Добрыне, поэтому сразу спросили:

— Опять куда-нибудь далеко за город переться?

— Да нет, в этот раз тут, в Новгороде, будете работать. Пойдете сегодня?

— Конечно! Размеры есть?

Я вынул палочку с зарубками. Ладонями получалось неровно — три с половиной длины, что-то около семидесяти сантиметров.

— Аршин, крякнул старший, — к завтра выдуем.

Так они еще и стеклодувы! Интересно, выдуется ведь шар, как же из него плоский лист сделать? Получил непонятный ответ — как обычно, лунным способом. Стекольщиков звали Петр и Онуфрий. Объяснять взялся более молодой Петруха. Оказывается, пузырь перекидывается с трубки, из которой его выдули, на особое приспособление — мокту, которую немцы зовут понтий, и на ней крутится, до получения плоского блина. Потом остужается и режется по размеру.

— И большой можно сделать блин?

— Сажени в две умеючи.

— А чем режете?

— Раньше как все — раскаленным прутом, а в прошлом году осилили купить самоцвет-тяжеловес. Побились, конечно, пока выучились, стекла листа по три каждый извели, зато сейчас горя не знаем!

В 20 и 21 веке резали искусственным алмазом или закаленной сталью, и то не все, а только опытные люди. Мой отец, положим, делал это легко — профессионал, а я пробовал, но не получалось. В 11 веке такой стали и близко нет, бриллианты только у очень богатых. Какой же тяжеленный булыжник они к этому делу приспособили?

— Покажете самоцвет?

Сунули в руку небольшой голубоватый и прозрачный камушек, забранный с трех сторон небольшой длинной железкой. Выступал острый край камня. Стеклорез был очень похож на такой же инструмент отдаленного будущего.

— А почему тяжеловес?

— Очень прочный. Уступает только адаманту.

Ну, против алмаза все камни слабоваты будут…

— А откуда везут?

— Купцы на Урал с большой охраной пробираются.

Рассказал про форточки сбоку во всю высоту окна. Почесали в бородах.

— Сначала плотники должны поперечины сделать…

— Они как раз там возятся, сделают.

— А мы вставим.

Потом зашел за Федором, посетили с ним печника. Мастер кладки спросил, не поздно ли мы решили в этом году возиться? Положим ведь сырую глину, а ее, прежде чем обжигать в печи, надо сушить несколько недель. Скоро пойдут дожди, размоет все к шуту. Неожиданное препятствие…

— А ты из обожженного кирпича выложишь?

— Это как? — удивился печник.

Объяснил, показал на руках.

— Выложить-то я выложу, а кто этот твой глиняный камень делать будет?

Антона трогать не хотелось, очень уж парень на изготовлении карет был к месту, но есть ведь и пятеро малонужных мне скоморохов. Сегодня же и предложу им эту затею. Думаю, хоть один, да клюнет.

— Человек-то найдется, но есть одна загвоздка: мы не знаем, сколько нужно песка и других добавок, воды на глину, кто-то должен показать. Ты чем завтра занят?

— Зайдите за мной, как отправитесь, можно даже и сегодня, я все объясню.

На том и порешили, и все вместе, прихватив лопату, отправились к месту сбора ансамбля «Двадцать лет без урожая». Парни уже были все в наличии, даже Ярослав. Заказчик должен был подойти с минуты на минуту.

Им было объявлено о новом профиле моей деятельности и наличии свободной вакансии. Иван, не раздумывая долго, вызвался сразу, остальные отказались. Месить какую-то глину, таскать песок, заниматься обжигом — кому это кроме Ваньки надо? А как хорошо, когда кто-то за всех и поет, и рассказывает. А ты посидел в холодке, покушал вволю, изрядно получил денег и домой, баиньки.

Сообщил коллективу, что сегодня концерт будет проходить без моего участия, и мы ушли к новому жилищу. Иван робко спросил:

— Мастер, а может сегодня тебе бы и пойти?

— Зачем? Все песни они знают, анекдоты два раза слышали, спляшут сами. Могут еще частушек добавить.

— Мы их не знаем!

— А кто вам мешал узнать? В общем, обойдутся пока без меня. А рублики получать за просто так, все горазды!

Заглянул парню в душу — отличный человек, вполне на уровне моих друзей. Такой не предаст!

— И не зови меня больше мастер, старший и прочее — для тебя я Владимир, друг и компаньон. Пока с этим занимаешься, получаешь рубль в день, дальше посмотрим.

Ваня развернул плечи выпятил грудь и был готов к любым подвигам. Он поинтересовался:

— А что так много платишь? Я бы и даром пошел!

— А остальные четверо, которые до меня нищенствовали и бывало голодали, они что, вперед тебя побежали? За свою копейку удавятся, а на мои трудности им наплевать.

Он замаслился от моих речей и признания своих душевных качеств. Пришли и начали добывать песок и глину всей ватагой. Все нашлось прямо тут, на участке. Потом, в выкопанной прямоугольной яме, сделали нужный замес, добавили воды. Тут оказалось столько нюансов! Налепили кирпичей и половинок по их длине, разложили на просушку в формах, которые нам быстренько сколотили плотники из досок. Печник спросил, к чему эти изыски? Я объяснил, что при кладке надо для прочности перекрещивать ряды, особенно в углах. На одинаковых кирпичах это не получится, придется колоть пополам, а для этого нужен навык и другие молотки, чем делают здесь, в Новгороде. А с половинками можно без этого обойтись.

— Я все покажу, я умею.

Сушить надо было не менее трех дней, где добавляя, а где и снимая лишний раствор. Обжигать не меньше суток непрерывно. Потом Федор, печной мастер Митрофан и Иван ушли, а я пошел к плотникам рассказывать о форточках. Идею поняли быстро, заверили, что все сделают махом.

Вечером начал лечить Забаву. На другой день братья жены склепали металлический короб для обжига, и мы привезли его на свежекупленной телеге. Потом я завез кучу досок, пилу, гвозди, топор, новый молоток с уменьшающимся с одной стороны концом, пару лопат.

На следующий день возле Ваньки уже плясал Егор. Он и рассказал мне новости. Наниматель, узнав, что меня не будет, скоморохов отшил. Вчера подходили еще двое: один сразу ушел, другой предлагал работать за еду. Без меня эта компания терпела явный крах. Вдобавок, Акинфий, выделяя мне землю под ангар, прятал поганые глазенки, спрашивая про мои дела. Вероятно, прессинг старшины на купцов был прекращен. Со мной он связываться боялся, а скоморохов потоптать — это всегда пожалуйста! Тут он был в своем праве.

На другой день к кирпичникам присоединился и наш поэт Ярослав. Я заверил, что сбыт изделия обеспечу и работа у них закипела с новой силой: делались и заполнялись новые деревянные формы, обваливался пока землей с трех сторон, чтобы не уходил жар, будущий костер для обжига, завозились бревна на дрова (их понадобится очень много), делались козлы для их распиловки.

По ходу я лечил бояр и Забаву, приглядывал за изготовлением экипажей, и даже пел и рассказывал для купцов. Заказы пошли через старшину Сысоя, с отчислением ему малой доли дохода от концертной деятельности. Выступал я в одиночку: хватит дармоедов кормить — надоели. Побаловал и хватит.

Первую партию кирпича печник одобрил, и будучи мною обучен основам каменной кладки, приступил к своей основной работе. Песок и глину стали завозить с другого места, хватит мне двор ковырять! Оплату кирпичного производства я установил следующую: бригадиру Ивану пятнадцать рублей, остальным по пять в месяц. Доплаты после продажи изделий, если она будет.

Так и шло время, день за днем. Плотники ставили изгородь, Митрофан делал печку уже в конюшне, супруга лечилась и готовилась к переезду: закупала посуду, ткань на занавесочки, всякую мелочь. С крупными вещами занимался лично: заказал кровати, кресла и табуретки, стулья, столы. Дом уже стоял готовый, остекленный, с форточками, двумя печками.

Глава 27

Было завезено мною большое количество чурбачков на дрова от Матвея. По ходу позанимались рукопашным боем. От возни с саблями, решили отказаться — и так убью, если нужно будет. Усиленная волхвом обучаемость, вновь показала себя в лучшем виде. Все, чему ушкуйник хотел меня обучить, легло в память за час. Елена забеременела и поняла это, посоветовавшись с матерью, раньше, чем я это увидел.

Все мои промыслы давали зримые доходы. Из торговли каретами мелькнуло только одно интересное событие. Антон сообщил при встрече, что поступил неожиданный заказ: нужен экипаж самое меньшее на шестнадцать мест — боярин с женой и их четырнадцать деток. Две кареты боярыня не хочет. С ее представлениями о жизни — лошадь опаснейшее животное, поэтому дети должны быть при матери и на отдельную коляску их усаживать нельзя. И запрягать больше одной лошадки тоже незачем, кучей так страшно понесут! Однако, это прямо омнибус какой-то получается. Вспомнилось это творение рук человеческих: меньшее переднее колесо, дверь всего одна, и та сзади, средние лавки делились на две части, а между ними проход. Посчитал требуемое количество лавок для семейства. Да уж…

Антошка добыл письменные принадлежности, я стал рисовать, объясняя одновременно, где будет вход и тому подобное. Рессоры опять надо будет усиливать. Всего получалось восемь лавок на 17–18 человек. Дверь переносим между родителями и детьми. Как сажать отца с матерью: лицом или затылком вперед? В зависимости от их решения и встанет дверка. Приказчик махом все понял, а я отправился попрощаться с Давидом и боярином-конюшим. Правителем Новгорода стал князь Мстислав. Окинул их беглым взглядом — оба здоровы, простился, пожав Владимиру руку.

Ангар строился, потом сделаем в нем печку. Забаву глядел волхв, все мои действия и эффекты от них одобрил. Потом позанимался со мной. Перед этим спросил:

— А можно мне будущее твое поглядеть?

Я чувствовал ответственность за жену — вдруг издохну не вовремя? Добрыня глядел с полчаса, потом сообщил:

— Какое у тебя странное грядущее! Ты лечишь каких-то женщин, и они стоят ради этого в очереди, потом плывешь по Славутичу до Русского моря и беседуешь с умной рыбой. Кстати ее язык можешь и не понять, мы их слышим наполовину. Ну, это я в другой раз улучшу. Неведомый пришелец объяснит, как найти великого поэта и звездочета у арабов, известного и в ваше время — там любят его стихи.

— И я их знал?

— При мне вспоминал.

— Еду один?

— Забаве нельзя, она будет в положении.

— А какого черта меня туда понесет от беременной жены?

— Рыба и звездочет спасут всех людей, если будут вместе. А пока она не знает, как с ним связаться. Через твое будущее вижу — громадный камень к нам летит, надвигается ужасное бедствие.

— И как я эту рыбу найду?

— Посидишь несколько дней на берегу, а лучше искупайся. Тебя отыщут.

— И когда это будет?

— Выедешь где-то через полтора-два месяца. А вот когда вернешься, не скажу, не вижу. Приезжай через недельку, договорим.

Я вышел совершенно очумелый, оставив волхву деньги за помощь в изгнании беса из боярской дочери. Отец пришел ко мне вчера, сунул кошель и объяснил: протоиерей Николай на церковь не взял, велел тебе отдать. Говорит, без помощи Богдана, ничего бы не получилось. А кудесник перед этим жаловался на плохую зимнюю одежду.

Ехал молча, думал. Супруга, почувствовав момент, тоже прекратила свое щебетание. Вся эта история глядится как дурацкий фантастический боевик. Не знаю таких реки и моря. Половина, если не все, названия этой поры переименованы. А русские часто крупное озеро зовут морем — прямо слышно песню: славное море, священный Байкал…

Рыбу не расслышишь никогда! Ну, может если добавить какой-то особый слух, чего-нибудь и скажет? Но рыба тупа, как она мир спасать будет? Да и ни одного поэта 11 века, даже русского, не знал никогда! Арабы расселены очень широко. Кого я там знаю? Кроме Омара Хайяма — никого. А вот он, вроде, где-то в древности и жил! Память услужливо подсунула случайно прочитанную статью из Интернета. Годы жизни — да он сейчас и живет, пятидесяти лет еще нету… Но вот период с 1092 года, когда он перестал заведовать обсерваторией, до смерти в 1135 году, практически историей не охвачен. Где жил, что делал… Известен как персидский поэт, лекарь, астроном, математик, философ. Какая ипостась мне нужна? И где его искать?

Там близко Каспийское и Черное моря, ни одной реки с названием Славутич в них не впадает. Днепр прежде был Борисфен, Волга уже так и зовется… Повертел Интернет. Минут через десять нашел: Борисфен это у греков, а у нас в это время — Славутич! Значит, Черное море сейчас — Русское. А мудрая рыба, скорее всего, дельфин-афалина. Этот вид у них — самый умный из китообразных. Их речей, большую часть, мы ухом и не улавливаем — ультразвук. Но вот кто-то неведомый, о котором даже волхв не может ничего сказать, просто ставил меня в тупик. Да уж… Приехали, сразу упал в кровать и блаженно уснул…

Неприятнейшая неожиданность

Глава 1

— Святой отец, ты главное на рожон со своей рогатиной не лезь. Молитвой зверя надо попытаться прибить, или хоть отогнать куда подальше от наших мест.

— Владимир, молитвой убить никого нельзя. Да и не могу я убивать даже ради спасения собственной жизни — не такой я человек. Гонять каркодила по Руси бесполезно — отойдет до соседней деревни и будет там селян поедать. Я попытаюсь гада этого своей рогатиной задержать.

— И долго ты его держать хочешь? Пока от голода не помрет, или от старости не издохнет?

— Его можно связать, да в княжеский зверинец пристроить. А убивать, это не по мне.

— А кто ж его будет вязать?

— Может ты, может охотники тамошние.

Все эти церковные идеи святого 11 века, меня не обрадовали. Попробовал зайти с другой стороны.

— Но бесов же ты изгоняешь!

— Бывает, — скромно согласился протоиерей Николай, настоятель Софийского собора Великого Новгорода. — Но бес, он злой дух, и за него я перед Господом ответственности не несу.

Дальше до деревни, где свирепствовал неведомый мне зверь, ехали молча. Вспоминалось, что было перед этим.

Я проснулся, как обычно, когда мне не нужно куда-то экстренно бежать — часов в девять утра. Рядом посапывала любимейшая молодая жена. Недавно мы обвенчались. Сейчас у нас был медовый месяц. На мою занятость (кручусь, как белка в колесе), это, впрочем, никак не повлияло.

Свадебное путешествие тоже не задалось, езжу по делам по древнерусскому Новгороду и в его окрестностях.

Меня перед этой женитьбой неожиданно и без видимых причин перекинуло из 21 века в 11. В далеком будущем я был врачом травматологом. Здесь пришлось менять профиль деятельности. Начал с приказчиков в Костроме.

Гонимый угрозой убийства, убежал в Великий Новгород. Здесь пустился во все тяжкие: пел, лечил, строил лесопилки, делал кирпич и кареты.

Отучился у ведуна Игоря, потом у волхва Добрыни. Только им двоим открылся, что я из далекого будущего.

Приобрел замечательный голос, умение лечить подавляющее большинство болезней, предсказывать погоду на день вперед, понимать очень быстро любой человеческий и звериный язык.

Ко мне хорошо относятся все животные, никто не укусит, не лягнет, не оцарапает — видят во мне друга. Могу убить и человека, и зверя одной силой мысли. Ну, пока так лишил жизни только нескольких убийц, пришедших из Костромы, и крыс в доме ведуна. Приобрел еще кучу всяких интересных умений, пока никак не востребованных. Построил дом, конюшню, ограду. На днях перееду от Игоря.

Собачья будка появится в ближайшее время. У меня две лошади, Зорька и Вихрь, крупная и очень молодая среднеазиатская овчарка Марфа.

Я выстроил две лесопилки на реке Вечерке и получаю деньги в лавках, торгующих досками, на Софийской и Торговой частях Новгорода.

Начал строить ангар для показа и изготовления экипажей. Сейчас их делают несколько мастеров Софийского рынка прямо на улице.

А ведь лето уже закончилось, скоро пойдут затяжные дожди, резко похолодает. В новой мастерской, с крышей и отоплением, умельцам полегчает. На этом деле сильно горячится поставленный мною приказчик Антон, бывший кожемяка и скорняк. Он же обтягивает фаэтоны, кареты со складным верхом, кожей.

В целом все было благополучно, пока вчера не озадачил волхв Добрыня, который, в отличие от меня, хорошо видит будущее человека.

Оказывается, я, через полтора-два месяца, должен ехать спасать мир. Для этого мне всего лишь надо столковаться с дельфином Черного моря (здесь — Русского), добравшись до него по Славутичу, который позже будут звать Днепром. Для этого волхв расширит диапазон моего слуха, чтобы я улавливал ультразвук, которым эти морские млекопитающие владеют в совершенстве. Даже в далеком от этого времени 21 веке, ученые, записавшие эти недоступные человеку речи на электронные носители, пока ничего в них не могут понять, чтобы потолковать с дельфинами по душам.

Нужно договориться с неведомым даже кудеснику пришельцем. Еще один попаданец из будущего? Интересно, из какого века?

Потом надо встретиться с великолепным арабским поэтом Омаром Хайямом, который живет неизвестно в каком городе в неизвестной стране. Наш волшебник этого не видел, а в рукописях сохранились данные только о более ранних периодах жизни умнейшего из поэтов, когда он заведовал обсерваторией, писал математические трактаты, лечил людей, был известным философом. Потом его жизненный путь неизвестен. Осталось только описание дней перед смертью, настигшей его через много лет после сегодняшнего 1095 года.

Кудесник перестроил мне память, и теперь извлечь из нее полученную когда-то информацию, особого труда не составляло. А с приходом в мою жизнь Интернета, знания потекли рекой. Это молодежь, в основном, смотрит кино и слушает музыку, рассматривает картинки с забавными фотографиями собачек и кошечек, я люблю читать умные и талантливые книги, узнавать новое. Мне, все-таки, скоро пятьдесят восемь лет, и я вырос в абсолютно другой среде, чем молодые.

Оно и прежде, дырявая память много получала, но далеко не все удавалось из нее извлечь. Давно известно о людях, которые помнят все, и об профессиональных разведчиках с натренированной способностью к запоминанию нужного материала, но я был отнюдь не из их числа.

Конечно, можно было бы расценить идею Добрыни, как полный бред и лишние выдумки, но он меня очень многому научил и открыл мои ранее неведомые способности. В своих предсказаниях волхв тоже пока не ошибался.

А эта тема — с приходом Апокалипсиса — слишком серьезна, чтобы ею пренебрегать, положившись на русское авось. И, рисковать жизнью Забавы, лучшей женщины всех времен и народов, я позволить себе не могу. Значит, надо готовиться к дальней дороге, собирать деньги для похода.

Тут завозилась и радость моей души. Она была на тридцать пять лет моложе меня. Правда, бросок во времени физически омолодил старика-супруга, и разница в возрасте особо не ощущалась. Поцеловались, умылись и пошли завтракать. После еды ушли поваляться.

Забава спросила, обнимая меня:

— Ты хоть понял, про что кудесник толковал? Какие-то рыбы, поэты… И все это черте где! Может его с этими выдумками послать куда подальше?

Я объяснил, почему верю Добрыне. Она задумчиво протянула:

— В общем, ехать надо… А почему б сейчас не выехать?

— В следующий раз и узнаем.

На том и порешили. В скорое наступление беременности моя радость не верила. С первым мужем два года прожила и ничего не получилось, а тут только начали встречаться и вдруг нате вам!

Потом пошли гулять с животными. У ведуна пришел клиент, и он влиться в нашу дружную компанию не смог — зарабатывал деньги.

Мы искупались в Волхове, рассекающем Новгород на две части, и я впервые спокойно полюбовался еще девичьим телом жены — никаких рельефных мышц, напластований жира, бедра, как и положено, шире плеч.

Избыточной худобы, как это стало модно в далеком будущем, тоже не наблюдалось. Истинно женская фигурка, словом — идеал! Русская красавица! А ведь богатырка, богатырша, поляница, как здесь зовут женщин с богатырской силой.

Они в Древней Руси не уступали богатырям ни в чем, а частенько и превосходили их в борьбе, и в битве с врагом.

Забаву выявили еще в подростках, когда она с подружками пошла пособирать дары леса. На них выскочил здоровенный медведь, от которого в лесу и не убежишь, и не спрячешься. А что может против зверя, вставшего на дыбы, сделать ватага девчонок? Сопротивляться? Так вопрос даже и не стоял ни у кого, кроме богатырки.

Хороший удар по башке кулачком отрезвил мишку, который после такого надругательства над хозяином русских лесов, рухнул на землю, затих и обделался. Отлежавшись, он кое-как пришел в себя и унесся с воем, обычно нехарактерным для этого животного. Этому эпизоду масса свидетелей — девчонок-подружек.

А после смерти богатыря-отца, сестру часто просили помочь братья-кузнецы: что-то поднять, что-то перенести. Им господь этой силищи не подарил. Я, проявление этой несказанной мощи, пока видел всего только раз, когда Забава бежала за лошадями два часа, и не отстала, и не запыхалась. А скакали довольно-таки быстро. В общем, обычные мужики против нее, и кучей будут слабоваты.

Год стоял какой-то необыкновенно теплый по моим понятиям. Жена на это замечание, ответила, что ни она сама, ни ее мама другой погоды и не видали.

Когда же замерзает эта река? Лет двенадцать назад была особо суровая и снежная зима, тогда и по Волхову был виден кое-где тоненький и быстро растаявший ледок. Вот оно, время глобального потепления! А вовсе не 21 век…

Хотя может быть это районное явление? И где-нибудь в Киеве, ледниковый период?

Спросил супругу. Ответ был положительным для меня: все говорят, что там зимы и не бывает! А я поплыву, поеду в октябре-начале ноября. Славутич, конечно, об эту пору льдом не прихватит, не ходи к гадалке!

Еще Забаву заинтересовало будущее стояние баб в очереди перед моей дверью, неизвестно чем обусловленное. Видимо, просыпалась дикая женская ревность.

На это я ответил, как еврей — вопросом на вопрос: а почему женщины к ведунам очень редко ходят? Оказалось, что все дело в неизбывной женской бережливости и в стремлении отдать все лучшее своим детям. Поэтому сумму в пятьдесят рублей они и считают непосильной для семьи обузой. Конечно, боярынь или очень богатых купчих это не касается.

— А мы эту цену опустим!

— И сколько же ты будешь просить?

— Думаю, надо действовать немножко иначе. Боярыням нечего и давать всякие поблажки. А с женщин других сословий надо спрашивать по пять рублей с носа. Просить меньше — припрутся и те, кому реально и не надо лечиться, больше — опять все будут жадничать.

Сегодня можешь сразу оповестить о новой стоимости своих подружек. Слухи расходятся быстро. А я в ближайшую пору расскажу Фролу, торгующему в нашей лавке на Торговой стороне и тамошнему старшине купцов Сысою.

С нашим старшиной Акинфием, на Софийской стороне, лучше и не связываться — редчайший гад. Но я занимаюсь изготовлением экипажей здесь, на нашем рынке. Сейчас там целыми днями работает приказчик Антошка. Сообщу ему, а он доведет до сведения наших мастеров: плотников, стекольщиков, маляров. Твоим братьям говорить бесполезно, — не женаты, так пусть Антон обежит кузницы рядом.

— А твой приказчик Алексей, который торгует досками с нашей стороны?

— Мне кажется, он будет бесполезен.

На том и порешили.

Подсохнув, засобирались к дому. Потап, грозный среднеазиатский пес ведуна, гонял по берегу какого-то парня, видимо, пожелавшего пополнить свой запас эротических впечатлений видами обнаженной натуры — купальники еще не изобрели, а моя супруга была чудо, как хороша без одежды. С этой целью молодец, видимо для того, чтобы нас не опечалить, прятался в прибрежной поросли, где его и застукал страшнейший волкодав. Потап погнал любителя посмотреть на голых женщин прямо через кусты. Юная Марфа (всего семь месяцев отроду, сама себя бы пока хоть укараулила) весело гавкая, бежала позади грозного пса. Я их отозвал от вуайериста, после чего мы всем дружным коллективом подались в город.

У двора ведуна меня опять пригласили к очередному больному. Пациентов оказалось шестеро. Вся боярская семья — родители и четверо детей отравились грибами. Симптомы одни и те же: рвота, понос, боли в животе. Каких-то поганок наелись еще вчера, в обед. А болезнь началась только сегодня утром. Это ободряло — неведомые сморчки были не очень ядовиты. Все останутся живы и без реанимации.

Тут ведунско-волховские штучки не прокатят! Я велел подать шесть горшков с водой, чтобы не запутаться — кому и сколько было выдано, велел челяди наливать чашки и поить хозяев.

Другие подали в это время тазы и ведра, приготовившись собирать выходящую гадость. Всем отравленным этот процесс активно не нравился. Они охали, стонали и роптали, но пили! Отказалась одна боярыня. Да еще встала и ушла.

Оставшихся пятерых начало рвать, и длилось это все примерно час. Кто-то выпил всю выданную воду, кто-то чуть поменьше, но нужное количество всеми было выпито и вырвано.

Уложил боярина и пацанов в одной комнате, дочку в другой, велел воды больше не давать, принимающие емкости оставить возле больных, вдруг опять остатки грибов и воды выйдут. В туалет ходить тоже прямо здесь, в тазы и ведра. А то при походе в уборную, можно там и упасть. Полежать, сколько получится, будет улучшение — сесть посидеть, а потом и походить.

Сам приеду к вечеру, всех проверю. Стоить это все будет двести пятьдесят монет при конкретном улучшении. Уехал, не прощаясь.

Пообедал, повалялись и опять разошлись кто-куда — я на рынок Торговой стороны, Забава по подружкам. Мой первый друг в Древней Руси, изрядно рыжий от природы Фрол, торгующий на базаре нашими досками, не сразу понял, что от него требуется. Человек он был верный, честный, очень порядочный. Такой в бою не испугается и за друга будет стоять насмерть. Но понимал новые мысли с некоторым трудом и нуждался в некотором добром и ласковом руководстве.

— А мне-то что делать? По улицам, что ли больных баб для тебя отлавливать? — спросил Фрол, задумчиво глядя на меня глазами василькового цвета, — за досками ко мне одни мужики приезжают.

Я вздохнул. Сориентируем быстромысла в сторону верного решения.

— Расскажешь о дешевом лечении женщин Кате, а она решит, что делать.

С Екатериной, у которой больше года назад пропал муж, он уже жил некоторое время и дело явно шло к свадьбе. Его предыдущая жена попыталась нас обоих убить руками головорезов батюшки. Так как я был в ту пору обычным человеком без всяких дополнительных способностей и необученный махать мечом, а у купца Фрола, хоть и бывшего княжеского дружинника, одному выстоять против нескольких таких же профессионалов, шансов не было никаких, мы убежали на подвернувшейся вовремя ладье, из небольшой в 11 веке Костромы, сюда, в Великий Новгород.

По пути нас все-таки настигли, и мы приняли неравный бой — втроем (помог молодой матросик с ладьи, которая нас везла) против четверых матерых профессионалов. Бились хорошо: троих убили, один убежал.

Очень помог купленный мне по дороге арбалет, который на Руси звали самострелом. Двое из убийц перешли в мир иной с помощью его болтов-стрелок. На близком расстоянии особого навыка от меня и не потребовалось — только успевай перезаряжать.

Удалось взять в плен человека отца жены. Был он без оружия, поэтому оставили в живых. Запуганный мной подлец рассказал горькую правду.

Все дети супруги Фрола, которых он всегда считал своими, оказались не от него. Так что он тоже может считать себя свободным.

Затем пошел к Сысою, старшине купцов этого рынка. С тем договорились о распространении легенды, что каждая пациентка, пришедшая благодаря его стараниям, и сказавшая: я от старшины, будет за те же деньги вылечена гораздо лучше.

Мне надо их будет учитывать, подсчитывать и выдавать ему за каждую полтинник. Сделку эту не афишировать, должность у него все-таки выборная. Мы уже имели опыт общения.

В первый раз, когда пришел с намерением убить зятя тесть Фрола из Костромы и привел с собой пятерых вооруженных бойцов. На их беду тут подошел уже хорошо обученный и с раскрывшимися способностями я. Чтобы умертвить костромичей, мне хватило пары взглядов. На врагах не было ни ран, ни кровоподтеков. Во времена раннего христианства за такие явно языческие дела можно было и на пытки отправиться, и головы лишиться. За изрядную мзду Сысой это дело прикрыл.

Второй раз он опроверг слухи о низком качестве наших досок, распространяемые конкурентом — старшиной другого рынка Акинфием. И тоже не бесплатно. Не альтруист, но дело с ним иметь можно.

Перешел по мосту через Волхов на Софийскую сторону. Быстренько объяснил Антону о распространении рекламы о недорогой женской лечебнице и отправился на стройку собственного дома.

Изба, конюшня, забор — все уже было готово. Плотники вколачивали последние гвозди в собачью будку и с нетерпением ждали расчета. Деньги и новые заказы ими были тут же получены.

Мне хотелось еще выстроить, убрав часть ограды, приемный покой с печкой и входом с улицы, а плюс к нему сарай для производства кирпича из тонких досок. Огонь в печи для обжига гаснуть не будет, жар будет идти постоянно. Надо сделать вытяжки для проветривания без стекол. Первым делом поставить кирпичникам навес от дождя. С этого начать, и лишь потом строить регистратуру из мощных бревен с толстенной дверью. Нужно было думать и о строительстве собственной бани, не весь век же по людям бегать париться.

Потом подошел к кирпичникам. Бывшие скоморохи работали все пятеро. Собственно, как от музыкантов, впечатление от них было довольно-таки тусклое — инструменты дешевенькие, дудки, трещотки, бубны и барабаны, голосок у замещающего меня певца жиденький — денег им либо вовсе не давали, либо платили гроши.

Другое дело, как на меня реагировал народ — сильный и задушевный голос, умение очень смешно рассказывать анекдоты, которые были изменены для 11 века и знал я их бездну, замечательно звучащая и не дешевая домра — и рубли, которые поступали каждый вечер кучами и делились на всех.

Ребятам очень нравилась такая жизнь: немножко подудел, потрещал, постучал, и пошел посидеть, покушать за счет заказчика. А в последнее время исполнение мною похабных анекдотов приводило к тому, что они после первых же двух песен уходили на отдых и смеялись вместе со всеми над моими короткими историями. Зато потом получали за один вечер, как умелый ремесленник за неделю интенсивной работы.

Сейчас, работая над изготовлением кирпича, они гляделись гораздо более достойно.

Ребята окружили меня, и их бригадир Иван доложил о положении дел. Счет изготовленных кирпичей уже шел на тысячи. Печник, работающий по изготовлению камельков для моего дома, брал незначительное их количество.

Вдобавок, скоро пойдут дожди — осень уже наступила. Готовый-то кирпич воды не боится, а где сушить заготовки из глины? А для их просушки требуется трое суток. Топить жаровню уже почти нечем, дрова подходят к концу.

Успокоил молодцев.

— Навес со дня на день сделают плотники. Бревна купите и привезите сами. Заодно поищите для обеспечения себя дровами двуручную пилу и колун. Везите будущие дрова на телегах, нанятых возле штабелей с лесом. Берите из деревьев те, что подешевле.

Денег выдал Ване на все. Организацией сбыта сегодня же займусь сам.

Ватага была удовлетворена результатами переговоров. Я ушел в дом, прихватив с собой небольшой чурбачок. В избе присел на него и задумался.

С продажей кирпича были большие трудности. Печники за ним не пошли, хотя Митрофан, занятый печным делом на моем дворе, клянется, что всех, кого знал, оповестил и удобный камень-кирпич, не нуждающийся в обтесывании, каждому показал и дал повертеть в руках. Все поглядели, от души повертели, согласились, что очень удобен, но тратить деньги не захотели.

Поговорил с несколькими боярами сам — тот же результат. Всю жизнь, с деда-прадеда терема из леса строили, и не нам этот исстари заведенный порядок менять.

Сбыть воинскому правителю Новгорода — государю? Князья всю жизнь в Новгороде не правят — должность выборная. Меня перекинуло сюда из 21 века к окончанию срока княжения Давида. А всего он пробыл здесь год, с 1094 по 1095. Новый князь Мстислав тоже, наверное, высидит недолго. Какой смысл ему возводить за свой счет (город и новгородская земля с подчиненными городишками ни копейки не даст) здесь кирпичные хоромы? Все князья на Руси о княжении в стольном граде Киеве мечтают, неустанно за это бьются между собой.

С купцами беседовать явно бесполезно. Какая-то беспросветная обстановка.

И что я здесь видел, построенное из камня? Стоп, стоп, стоп! А ведь это строение здесь каждый знает — это Софийский собор! Я в нем даже был совсем недавно.

В дочь боярина Добромысла вселился бес. Никто его выгнать не мог — ни священнослужители молитвами, ни ведуны, ни волхвы своими методами. Все только давали совет полечиться у отшельника, святого человека. Поглядел девушку и я, они были правы.

Но такой святой старец жил возле Новгорода всего один. Звали его Богдан, и ему уже было больше ста лет. По старости и ветхости помогать людям он уже не мог и готовился к смерти. А когда был более молодой, демонов гонял легко. Решил все-таки обратиться к нему хотя бы за советом.

Тут и увидел тонюсенький лучик божественного света, протянутый сверху к его голове. Послушав меня, отшельник помолился и, почувствовав прилив сил, велел везти себя к ученику — протоиерею Николаю в Софийский собор.

Там он передал молодому, лет пятидесяти, церковнослужителю, Божий луч, и тот протянулся к голове Николая мощным прожекторным лучом, который превосходил такой у отшельника в десятки раз. Вечером того же дня старичок помер.

Через пару дней беса из боярышни изгнали. После этого мне стало понятно, что мой атеизм — ошибочен и я от всей души поверил в Бога!

Но вернемся к нашим делам. Софийский собор был выложен не из кирпича, а из какого-то грубо обтесанного камня. Он был не оштукатурен, и неровности камней выпирали из стен. Хотя вверху делался ровным. Но больше — ни одного кирпичного здания! Значит, надо встретиться с протоиереем.

Я прошелся до Детинца. Кроме собора, здесь еще был и княжеский двор, и Вечевая площадь. Полюбовался на три входа Софийского собора. Величественный храм! Роздал милостыню нищим. Помолился Божьей матери, поставил несколько толстенных свечек.

К протоиерею меня отвели сразу. Николай был сумрачен. Луч, по-прежнему, осенял его голову. Поздоровавшись, он сказал:

— Хотел канонизировать учителя, так эта киевская рожа, епископ Герман против! Трясет козлиной бороденкой и талдычит: он же не великомученик, не страстотерпец… А сколько всего Богдан сделал для людей, скольких вылечил, скольким жизнь спас, у скольких бесов изгнал — ему наплевать! А от самого проку, как от козла молока! Ладно. Горячусь чего-то сегодня. Ты с чем пришел?

— Мы с ребятами хотим чего-нибудь построить из кирпича, можем за церковь взяться.

— Что это такое — кирпич?

Вынул из сумки, отдал в руки.

— А, плинфа…, и где берешь?

— Сами делаем.

— Пол века назад этот собор строили, сказали — глина у вас, в Новгороде плохая, возили из Киева. От этого и строили долго, почти пять лет и дорого. И то заменяли плинфу, где могли в стенах, камнями — ракушечником и известняком. Но попробовать можно! Сейчас как раз готовимся строить небольшую церквушку, Герман клинит: денег верующие пожертвовали маловато! У себя в Киеве он, наверное, от себя бы пожертвовал! Может, даром сложишь?

— Я бы так и выстроил, но кирпичникам и строителям пить-есть надо. А, чтобы от епископа не зависеть, деньги на строительство соберем сами, мы с тобой, если ты не против этим и займемся. Ты речь скажешь, я спою!

— Что же это за песня, чтобы верующие за это рубли понесли?

Я исполнил «Аве, Мария…» с текстом на неведомом мне ранее языке, на котором в эпоху моего далекого детства в 20 веке пел Робертино Лоретти. Сейчас обучиться любому иностранному языку для меня дело одной минуты, усиленная волхвом память осечек не дает. У Николая аж дыхание перехватило.

— О чем… кха, кха…, о чем это?

Перевел.

— Это же наша, божественная песня! Где ты слышал это величие?

— У католиков. Сделаем по-русски, точно будет наша!

— О Господи! И ты, с таким голосищем, памятью и способностью писать стихи, будешь делать этот жалкий кирпич?

— Стихи буду писать не я, есть у нас в ватаге способный отрок Ярослав. А мне скоро к Русскому морю, мир спасать.

— Это как понять?

Объяснил предсказание.

— Это есть в Библии. Книга Откровение об Апокалипсисе Иоанна Богослова, — и священнослужитель процитировал отрывок — звезды с небес, небо, как свиток, луна, как кровь… Ты читал?

— Не довелось. Но есть предсказание верного человека.

— Их много — отмахнулся протоиерей.

— Этому я верю.

— Чего же сейчас не едешь?

— Не время.

— Вернешься, расскажешь.

— Если удастся. Добрыня об этом ничего сказать не может. Постараюсь уцелеть, у меня жена молодая, любимая.

— Так может останешься? Церковь тебе место своем сердце всегда найдет.

— Не могу! — надо будет отправляться.

— Ты истинно верующий… Веришь, что удастся вернуться?

— Как Бог даст! Не мне, верующему в величие Господа, это решать.

— И как ты думаешь добыть денег своим пением? По улицам будешь бродить?

— Мне нужна будет твоя помощь.

— Говори.

— Ты можешь подойти на Вечевую площадь с отроком ангельского вида в такой же, как у тебя рясе?

— Конечно.

— А когда ближайшее вече?

— Через три дня.

— Князь будет?

— В этот раз — да.

— Мысль такая: мы с тобой встаем рядом, и я пою песню. Потом ты рассказываешь о строительстве новой каменной церкви и просишь пожертвовать деньги на ее постройку. Юноша с кружкой или ящиком обходит народ, собирает пожертвования. На прощание пою что-нибудь ваше, богоугодное, и расходимся. А деньги, после вашего тщательного церковного учета, нужные для постройки, ты мне под роспись выдашь. Я человек верный, надежный: свой дом большой с изрядным хозяйством, две пилорамы на реке Вечерке, две лавки досками на разных рынках торгуют, крытые повозки начал делать и сбывать боярам здесь, на Софийской стороне. Мне с народными пожертвованиями убегать никакого резона нет. Строительство церкви хочу затеять, чтобы ватагу хлопцев-скоморохов приличным делом занять — кирпич пусть обжигают и стены возводят, чем в свои бесовские дудки дудеть, да бубнами бренчать.

— Хорошо придумал! А что наше будешь петь?

— А что скажешь.

Николай надолго задумался.

— После твоей песни петь псалмы…

— Давай спою просто «Отче наш» на свою мелодию.

— Можно попробовать, — авторитетно заявил протоиерей.

Я исполнил святую молитву, взяв мотив у песни сталинской поры об авиации.

— Приемлемо, — одобрил Николай — похуже, но тоже хорошо. Какой ты певец! А то прихожанки говорят, сейчас на купеческие посиделки нанимают одного. Поет очень мало, одну-две песни, а непристойных историй рассказывает тьму. Откуда только взялся, этот подлец? Не знаешь его?

Себя я знаю лучше всех в мире. Ну не будешь же со священнослужителем делиться подробностями своей гадкой автобиографии, делая упор на том, что с этой гнусной личностью познакомлюсь только через тысячу лет.

— Не видал такого. Но встречу, обязательно плесну водой в его мерзкую рожу! И скажу: так же и твои похабные историйки обдают человека!

— Вот-вот, именно так! Не бить, не ругать, а унизить этого грешника! Показать ему наше превосходство!

Подумалось: завтра при умывании, обязательно унижу! Не упущу такой замечательный шанс.

— Иди, переводи основное.

На том и расстались.

Вернулся к кирпичникам. Они заинтересовались моим беганием туда-сюда.

— Нашел вам заказ на несколько месяцев работы, а может и дольше — как пойдет. Церковь будем класть.

Пошла обычная для них реакция.

— Мы же не умеем! Никогда этого не делали…

— А с кирпичом в руках вы выросли? Никогда не поздно начинать учиться полезному делу, которое будет вас кормить всю жизнь!

Первым, как обычно, вызвался Ваня. Сразу же за ним следом подписался его друг Егорка, а там потянулись и остальные.

— Работать теперь будете так: двое на кладке, двое на изготовлении камня. Иван — старший, глядит за порядком и завозит сюда бревна, глину и песок, на строительство — кирпич и известь. Периодически будете меняться между собой. И чтобы каждый все знал и все умел! Кто попытается схалатничать и сделать брак: не докалить кирпич, криво выложить стену или еще как-то нагадить, вышибу к чертовой бабушке и никогда с этим человеком никаких дел иметь не буду! С ленивым тоже работать не стану. Всем все ясно?

Споров не было. Иван глядел на своих сурово, как дембель на первогодков. Этот и проследит, да и сам не обмишурится.

— А сейчас нам нужно сделать перевод текста песни на русский язык, по сути — написать на эту тему новые стихи. Чтобы Ярослав писал спокойно, пусть идет домой. На работу три дня.

— Да я лучше тут, с ребятами.

— И учтите: без этой песни заказа не будет!

Ярик сиял, как медный таз. Писать стихи было его любимейшим делом.

— Мастер, хоть намекни, о чем писать-то? Не похабное чего?

— Ну ты нашел похабника!

— А вот твои анекдоты…

— И есть анекдоты. А тут о Божьей матери петь буду!

И я коротенько перевел текст. О том, как мы просим ее защитить нас всех, укрыть землю своей заботой и любовью. А потом спел. Это было, конечно, не исполнение итальянской суперзвезды, но слушателей проняло. У, особо чувствительных, даже выступили слезы на глазах. Эх, молодость, молодость…

— Старший, а вдруг я плохо напишу?

— А я тогда плоховато спою!

Посмеялись, усадили пятнадцатилетнего поэта на чурбачок, сунули в руки кусок доски, который после работы плотников валялся во дворе, и вдохновение полилось на бересту, используемую в Новгороде вместо бумаги, которая до Руси еще не дошла.

Подарок леса махом ободрали с напиленной на дрова березы, вместо писала сунули Ярославу большой гвоздь, выцыганенный сходу у плотников, которые еще тоже возились с постройкой регистратуры, и работа понеслась! Да, пора подаваться на повторный осмотр знатного семейства.

Боярин и его детишки, по сути, уже выздоровели. Жалоб не было никаких ни у одного из пролеченных мною пациентов. Хозяин попросил помочь жене.

— Не возьмусь! Она категорически отказалась.

— Ей уже совсем плохо стало.

— Вызывайте другого.

— Обращался еще к двоим, любые деньги давал, не идут, говорят они это не лечат. Не могу же я троих детей без матери оставить!

— А полечить ее также, как и вас, не пробовали?

— Да пока спохватились, Ирина уж и пить не может…

— Да, совсем плохи дела. Это мне надо поглядеть.

Повели в покой боярыни. Она лежала бледная, черты лица заострились. Давненько на отравлениях грибами такого не видал! Многие линии перекошены. Похоже, поражены токсином и печень, и почки, резко упало артериальное давление. Сердчишко колотится, как у зайца, часто — часто. Прогноз, без лечения, крайне неблагоприятный.

Надо браться лечить, и будь, что будет! На то, что может пойти нехорошая слава, в случае неблагоприятного исхода — наплевать! Не деньги в жизни главное…

А ведь сейчас не 21 век, зонда для промывания желудка не сыщешь ни за какие деньги, прокапать нечего и нечем. Велел подать объемный кувшин с водой, ведро, кружку, ложку. Всех выпроводил, чтобы не мешались и начал работать.

В первую очередь, позарез нужно повысить артериальное давление. Попытался. Бился минут двадцать. Медленно, но верно, состояние улучшалось: порозовели щечки, вернулся блеск в глазах. Повозился еще минут десять. Боярыня оживилась, начали двигаться руки и ноги. Пора!

Взялся пихать ей в рот ложку с водой, сажать больную пока рановато. Гадкий характер опять проявил себя во всей красе: молча сжала зубы. Вот сволочь!

Внятно сообщил знатной паскуде, что о ее дурости узнают все — и муж, и дети, и челядь, и другие боярские семьи, куда меня вызывают часто. И когда она умрет, будут говорить, что от глупости сдохла.

А я постараюсь добиться через епископа Германа, которому сейчас строю церковь за мой счет, чтобы ее похоронили на отшибе от кладбища, как самоубийцу. И, что не надо думать, будто просто пугаю. Сказал — сделал!

Это оказало неплохое лечебное воздействие — зубы разжались. Долго поил любительницу грибов из ложки. Потом ее бурно рвало. И так — раз десять. Боярыня покрылась холодным потом. Не пилось тебе, голубушка, несколько часов назад…

Дал нам обоим отдохнуть. Опять повысил давление крови в сосудах, можно сказать — вдохнул жизнь в отравленный организм. Села уже сама. Впервые что-то умное молвила:

— Наливай чашку, из нее теперь пои!

Дело сразу пошло веселей — бодренько наливали, пили и вырывали! Если жидкость пыталась зависнуть в желудке и резко прорваться в кишечник, откуда ее уже извлечь сможет только патологоанатом и токсин попрет в кровь свободно, пихал в рот черенок от ложки, и гадость вылетала наружу. Так возился еще полчаса.

Потом уложил пострадавшую от поедания грибочков и суровой медицины 11 века, женщину на широченную кровать с балдахином.

— Ира, теперь надо полежать и отдохнуть.

— Ты только не уходи! Я без тебя умру!

Она наконец-то поверила врачу, а это большой успех в лечебном деле. Почему-то больные всегда чувствовали во мне крепкую опору и защиту своего хлипкого организма. Так было и в 20, и в 21 веке, даже и без сегодняшних суперспособностей.

— Я не умру?

— Только краше станешь! А для улучшения самочувствия, сейчас спою тебе божественную песню. Этот псалом о том, как Божья матерь заботится о своих детях — о нас. Каждый народ поет ее на своем языке. На русском появится через два дня.

И запел «Аве Мария». Ирина была потрясена и мелодией, и голосом исполнителя. Вытерла широким рукавом синего летника, выступившие на глаза слезы и немножко хрипловатым после процедур голосом, спросила:

— Что же ты с таким-то чудом будешь делать? Больным ее петь?

Любой женщине хочется убедиться в своей исключительности. Поэтому сказал:

— Для больных больше петь не буду. Нужды нет, и так вылечу. Буду собирать деньги на постройку нового храма, там и исполню, а протоиерей Николай поговорит с народом на Вечевой площади с участием князя Мстислава. Священнослужитель этот известен в народе тем, что один на тысячу верст может изгнать из человека беса.

— Может вранье какое?

— Сам видел. Он ученик отшельника Богдана.

— Про того слышала!

— А я этого святого человека привез в Софийский собор умирать, а он свою силу передал Николаю.

— Откуда знаешь?

— Вижу, как божественный луч идет к человеку. У тебя этого нет, у моей жены нет, ни у одного из моих знакомых нет. Думаю, и у меня этого нет.

— Почему? Может ты тоже одарен?

— Я могу вылечить любую болезнь, но беса выгнать слаб оказался. А протоиерей, получив такую-то силищу, боярышню и избавил от нечисти.

— Знаю, знаю! — захлопала в ладони Ира. — Это дочь боярина Добромысла. Он не так давно с мужем на охоту ездил, мы эту историю из первых рук знаем.

— Вот видишь? А ты вранье, вранье…

Помолчали. Я наблюдал, как потихоньку выравниваются пострадавшие линии по органам. Боярыня негромко сказала:

— Какой ты интересный человек! И жизнь у тебя, наверное, необычайная.

Тут влетел супруг.

— Господи! Жива!

Ему, видимо, доложили о пении в спальне, и он решил, что неудачливый лекаришка отпевает его жену после своих неловких действий.

— Жива и еще долго жить будет! — заявил я ему дерзко — знаю по линиям руки.

Боярину пока не верилось.

— Это точно?

— Ему можно верить — знает, что говорит. И лечить умеет, в отличие от других ведунов — уверила хозяйка. — Он сейчас церковь начинает строить. Ты деньги и за лечение отдай, и на возведение храма пожертвуй!

Видимо, дома ее авторитет был непререкаем. У таких мужья любят отсидеться на охоте или рыбалке и в 21 веке. Супруг забормотал:

— Сколько выдать-то?

Боярыня поглядела вопросительно на меня — типа, говори!

— За лечение всей семьи — триста рублей, а сколько на Божье дело дать, каждый сам решает.

Все было отсыпано по щедрому распоряжению хозяйки в немалых количествах. Потом она спросила:

— А коляски тоже ты делаешь? Зачем?

— Начинал, вроде, чтобы помочь людям: пожилым, женщинам, кто лошадей опасается, детей чтобы возить, беременным будет полегче брести по городу. Защитит карета от грязи, сырости, сильного ветра, ливня и пурги. Если мороз сильный можно пологом укутаться. Иногда выпьешь лишнего, прислуга загрузит в экипаж, кучер довезет до терема.

Боярину, с подозрительно красным носом эта идея тоже начала нравиться. Но, по-видимому, для порядка, он спросил:

— А в чем отличие от телеги — также везет и стоит гораздо дешевле?

— Та для нищеты и купчишек всяких. В ней холодно, ветер гуляет, дождь мочит. Пока на ней доедешь, всю душу вытрясет. А на моих красавицах тепло, сухо, тряску рессоры гасят.

— А что это такое? — заинтересовалась боярыня.

Несколько листов металла под днищем кареты, кузнецы куют. Хозяин буркнул:

— Эка невидаль!

— Мы одни на всю Русь можем сделать такую вещь. Иностранцы тоже у меня берут. На днях четыре экипажа заказали, на Готланд увезут. Половину стоимости уже внесли заранее.

Правильно говорят: реклама двигатель торговли! После моей речи решение о покупке было принято безоговорочно. Поехали дальше.

— Вам какая карета нужна? На сколько мест, с откидывающимся верхом или нет, с окошечками или без, поставить стекло, слюду или кварц, какого цвета будет кузов, что за обивка будет внутри, мягкие ли сделать сиденья или пойдут и жесткие, и прочее, прочее…

Боярин высказался, что такая длинная коляска (заказали дилижанс на шесть мест — на всю семью) будет застревать на узких улочках Новгорода. На это у меня уже был готов ответ.

— Я уже делал экипаж аж на восемь мест. Переднее колесо поменьше заднего. Пока жалоб нет, нигде не встал.

— Ну, если опыт уже есть…

Быстренько все посчитал, выдрал задаток. Ирине окончательно полегчало. Завтра всем велел поесть легкого супчика. Жирное, копченое, жареное, сильно соленое, маринованное поедать ближайшие три дня запретил. От ужина отказался — молодая жена дома ждет.

У ведуна на дворе Игорь и Забава играли с собаками. Меня сразу повели кушать. На шум вышла и жена ведуна — Любовь. Объявил всем, что завтра мы с супругой переезжаем в новый дом. Забава поинтересовалась:

— Ты же жаловался денег у нас маловато?

— Теперь хватит на любые причуды, сегодня заработал вволю, можно в ближайшее время не экономить.

Валяясь после ужина в отведенной нам комнатке, вспомнил, как крепкая боярская семья подарила мне после лечения иппохондрии у боярыни, женские украшения, привезенные из Киева и сделанные талантливым ювелиром Соломоном. В ушах опять прозвучал наказ, — никому кроме любимой женщины, их не дарить. У меня теперь все условия будут соблюдены.

Прошел к углу, где под лошадиными потниками стоял заветный сундучок. Лошади стояли здесь под навесом, конюшни у ведуна не было, и я прятал лишнюю сбрую от вездесущих собак — утащат и порвут. Особенно могла отличиться Марфа, наглый и еще толком необученный мною подросток. Потап, в отличие от нее, пес уже взрослый и натасканный Игорем. Среднеазиатские овчарки, на исконной родине в Киргизии их зовут алабаями, очень умны, легко поддаются дрессуре, но молодость есть молодость, и спрашивать с собаки, как со взрослой, пока рановато.

Ларец водрузил на стол.

— Это что такое? — заинтересовалась победительница медведей.

— Это тебе подарок.

Женское любопытство перевесило хорошие манеры, и Забава бросилась открывать неведомую, но такую интересную штучку. Вид украшений, да еще в таких количествах, ее просто потряс.

— Можно примерить? — перехваченным от волнения голосом, спросила супруга.

— Можно и нужно! — подтвердил я.

Сияли и переливались самоцветы, обрамленные в золото и серебро киевским мастером-ювелиром, златокузнецом, как их в это время называли. Свет играл на синих, голубых, красных и желтых гранях этого великолепия, доведенных до совершенства умелой рукой. Да, были люди в ваше время, не то, что нынешнее племя! — переделал ехидный ум стихи великого русского поэта. Украшения были чудо как хороши.

— Есть только одно обязательное условие для новой хозяйки, — услышала радость моей души от супруга.

— Какое?

— Нельзя эти вещи передаривать никому!

— А то что?

— Муж погибнет!

Забава налетела ураганом, и стала тискать суженого, легко оторвав любимого от пола.

— Ничего мне не надо! Лишь бы ты был рядом!

— Задушишь — захрипел я.

Приятно, конечно, когда любимая говорит такие речи, но уж очень жить хочется! Раньше она свою силищу на мне не показывала, берегла мужичка. Хоть и слабенький, да свой. Не всем же богатырями быть в конце концов…

— Назад ходу нет, — строго заявил жене. — У тебя эти висюльки и бирюльки могут украсть, отнять, изъять как угодно — лишь бы ты их никому не дарила.

— Конечно, конечно — заверила дражайшая половина.

Ну, пусть теперь лучшие подруженьки сколько угодно тянут свои загребущие ручонки к подаренным мною драгоценностям. Обобрать мою простодыру им уже не удастся.

— А дочери можно будет подарить? Вдруг у нас все получится?

В настоящее время свет моей души пыталась забеременеть и усиленно лечилась у меня, действующего под чутким руководством волхва Добрыни.

— Можно!

От радости Забава захлопала в ладоши.

— Но не более половины!

— Ладно, ладно…

Молоденькую соплюшку-дочь тоже лучше отсечь заранее. Навидался я их четырнадцати и пятнадцатилетних вволю и на вызовах в «Скорой помощи», и в прежней семье, любуясь дочуркой. Тут для меня тайн, в отличии от их безумно любящих матерей, нет. Малолетние наглючки мнят себя пупом земли и центром вселенной. В том, чтобы отнять что-то у родной матери, они не видят ничего особенного — нарожала, вот и вали в хайло своей кровинушке, все, что она пожелает. Жена вертела украшения и ей для счастья явно чего-то не хватало.

— Эх, зеркало бы мне, — протянула утеха моей зрелости.

До меня дошло, чего из имущества в нашей дружной семье не хватает. В ближайшее время купим.

А где-то я такую штуку недавно видел. Усиленная волхвом память услужливо подала изображение комнаты жены Игоря с висящим на стене овальным зеркалом, в которой моя супруга ни разу не была.

— Ты сходи к Любе, у нее на стене этот триумф стеклодувов висит.

Радостно взвизгнув, Забава сгребла ларчик со стола и унеслась. Хорошо меня до кучи подмышку не сунула!

Да, пока две бабы все перемеряют, покрасуются друг перед другом, расскажут, какие у них раньше были висюльки и бирюльки, подружатся на всю жизнь — тут сдохнешь в ожидании. Ну, мне не семнадцать лет. Поэтому я немедленно разделся и завалился спать.

Глава 2

Разбудила меня жена своей возней в кровати. Она, уже оказывается, проснулась. Обычно встаю первым я. Оказывается Забаву так взбодрила перспектива сегодняшнего переезда.

Поглядел на часы, уцелевшие при переносе во времени и местных приключениях. Все думали, что это магический талисман — оберег, и с расспросами не приставали.

Правду знали лишь два человека в этом веке — хозяин этого дома Игорь и волхв. Их я посвятил в перипетии своего сомнительного прошлого.

Супругу пока не информировал. Женская эмоциональность иногда приносит неприятные неожиданности. А у нее это чувство иногда прорывается неожиданно и очень бурно.

В наш самый первый день моя любовь за неосторожно сказанное слово, вообще решила меня бросить, и унеслась со скоростью ветра. Слава богу, длилось это недолго. А узнав сомнительные аспекты моей трудной жизни, вообще может пришибить чужака со своей-то силищей.

Девять утра. Можно завтракать и браться переезжать, утаскивая свое имущество и животных. Гулять сегодня решили не ходить — было пасмурно и прохладно. Того и гляди еще и дождь зарядит. Типичная осенняя погодка в первых числах сентября. Бабье лето еще не наступило, и будет ли в этом году — неизвестно.

Сложили свои скудные пожитки. Особое внимание я проявил к домре, Забава — к драгоценному ларчику. Перевезли все в новое жилище. Закинули вещички в дом, лошадей — Зорьку и Вихря, в конюшню, собаку в будку.

Я отправился за поваром Федором, жена начала обживаться. Искусник был мною выявлен в харчевне возле рынка на Софийской стороне. Он поразительно вкусно готовил, а Забава делала это удивительно мерзко. Пришлось переманивать кулинара из корчмы с противным и жадным самодуром-хозяином, к замечательному (как я себе думаю) мне, на повышенную заработную плату. Счастье мое это одобрила.

Федор кашеварил вовсю, когда я прискакал на Зорьке. Узнав, что мы уже переехали, дорабатывать не стал — сложил свое личное кухонное барахло и сразу отправился к месту новой службы, активно жалуясь на корчмаря.

— Все считает, паразит! Везде-то я его обманываю: и обсчитываю, и обвешиваю, и еду ворую! Донял гнида, мочи нет! И орет: убирайся, куда хочешь, не расстроюсь.

Хозяин не понимал, что вся популярность его таверны обусловлена искусством кулинара, ради которого народ и терпит высокие для Новгорода цены, и с уходом повара убытки здесь гарантированы — посетители подадутся в другие, более дешевые места.

— Надо бы тебе, Федор, сегодня и рынок посетить — купить горшки и прочее, что требуется.

— А как я все это понесу? Много ведь всего надо.

— Погрузим на лошадь — она утащит.

— Может, тогда сейчас и забежим?

— Давай.

Завернули на базар.

Тут-то кашевар и отоварился вволю — закупил нужный инвентарь, ложки-плошки, специи, лук, чеснок, овощи, крупу, мясо, жир для готовки и прочее.

Мало того, что загрузили Зорьку, пришлось и нам обоим прихватить по здоровенному мешку. Тяжело груженую кобылу вели в поводу и обсуждали меню на сегодня для меня и Забавы. Особняком придется варить для Марфы.

— Свинину и курей всяких ей в варево не клади, — втолковывал я будущему кормильцу и поильцу нашей дружной семейки.

— Это почему же?

— У курицы или иной птицы кости очень длинные и тонкие, а потому делаются, как псина их зубами поломает, как ножи острые. Воткнется этакое лезвие в горло или кишки — хана собачонке. А за волкодава большие деньги плачены, и найти эту породу в Новгороде очень тяжело. Сдохнет Марфа по нерадивости повара, три шкуры с тебя сдеру. Привык я к ней, полюбил всей душой, ответственность за любимицу несу. Хочешь, срежь мясо с курицы или утки, да бросай в ее будущее кушанье.

— Ну, это ладно, — не стал спорить Федор. — Денег только на собачьи изыски давай вволю, а я уж не подведу. Все, правда, своим псам вовсю кости швыряют, так у нашего народа заведено, но их шавки и не стоят ничего. Да и объяснения твои очень разумны, видать знаешь, о чем толкуешь. А вот чем свинина-то Марфе не угодила? Она что, мусульманка? А ты и сам-то, может, иноверец какой? У них, вроде, и кушанья не такие, как у нас?

Конечно, сильно хотелось заорать: будешь мне одну шаурму с пловом ежедневно подавать! — но уж больно повар-то был хорош. Смирив свой буйный нрав, вытащил из-за ворота православный серебряный крестик, сунул ему под нос.

— Видал? Скажешь это нехристи носят? Враз башку за такой злой навет сверну!

— Что-ты, что-ты хозяин, это я так, шуткую, не со зла…

— Я сейчас затеваюсь церковь новую за свой и народный счет строить. А благословение на это мне протоиерей Николай, настоятель Софийского собора сегодня дал. Думаешь такое дело поручили бы не православному прихожанину, а отдали бы не знамо кому?

— Прости, с дури сболтнул!

— А в свинине червей всяких полно, прямо в мясе. Для людей-то варить будешь долго, изведешь уж как-нибудь, а собаку можем не уберечь. Хочешь Марфе свинину дать, от наших кушаний отложи, не жалей, у меня на нее денег хватит. И вот еще что, — собаке обязательно сырое мясцо надо давать и это ни в коем случае не свинина должна быть!

— А народ против выдачи собаке сырого мяса. Говорят, зверюга страшенная вырастет!

— А они кого вырастить хотят? Добренького песика, который только на прохожих из-за хозяйского забора лаять горазд? Мне нужен волкодав, чтобы меня вместе с лошадьми на прогулке от людей и волков караулил, а ночью дом, хозяев, конюшню и прочее имущество от татей берег. А для этого зверь должен вырасти строгий и грозный. Просто дворовые ублюдки, которые только гавканьем берут, мне не нужны.

— А кто из простых людей собак держит, так те толкуют, что им и вареное-то мясо вовсе можно не давать, щенки и без того быстро растут.

— На их мелких и малонужных шавках это может и не особо почувствоваться. А нашей красавице, только перестань сырое мясо давать, враз перемены почуешь: спина провиснет, лапы искривятся, шерсть клочками пойдет, а самое главное — боевой дух и бесстрашие могут уйти. Встретит такая собака, пустой кашей с хозяйскими объедками и обгрызенными уже до нее костями выкормленная, волка, который кроме мяса и не жрал в своей лесной жизни ничего, она что, с ним на равных биться будет? Завоет от ужаса, да убежит. Где уж тут хозяина да лошадей защищать? Уносить надо ноги поскорее!

Наконец появилась наша изгородь.

Да, переезд сродни пожару, как народ говорит. Везде приходишь к пустому месту и обживаешься заново. Федор вник в наличие дров, льда в погребе, кадушек и бочек для засолки и маринования грибов и поздних огурцов, квашения капусты.

Поленница во дворе высилась возле навеса кирпичников — глиняный камень они обжигали сутками, периодически меняясь у печей. Лед повар знал, где сторговать. Телегу Иван купит сегодня же и загрузит ее тарой для посола и прочих изысков. Я довел до сведения личного кулинара, что чечевицу и дорогой здесь рис терпеть не могу, рассказал, что именно люблю и уважаю. В общем, разговоры о кухонном хозяйстве велись до самого дома.

Здесь быстренько перетаскали все покупки в кухню, и Федор взялся растапливать печку для приготовления обеда, а заодно и ужина. Возиться с готовкой, как он хотел — два раза, я не позволил, — у человека семья: жена, двое детей, его мать, проживающая у сына, так как своя изба у старушки сгорела. Отец давно умер. Тащить всех на своем горбу было тяжеловато, но деваться было некуда — помощи ждать неоткуда.

Отсыпал Федору аванс и премию — порадовать родных людей. Все сомнения по поводу моей платежеспособности рассеялись — на болтунов, которые похвальбой только и сильны, я не был похож. Те наобещают золотые горы, а как платить, так и на попятную. Да тут, понимаешь, обстоятельства…

У меня принцип другой: лишнего не обещать, пообещал — сделай, хоть кровь из носа! За свои слова надо отвечать. Не дал слова — крепись, а дал — держись!

Неожиданно метнулась к забору и грозно залаяла Марфа. Вроде, никого не жду… Оказывается, объявилась первая ласточка из пятирублевых пациенток.

Провел ее в сарай, который в шутку звал регистратурой, усадил на лавку, быстро поглядел. Болезнь обычная, легко вылечу и ведунскими приемами, без привлечения силы, полученной от волхва. Объявил, что лечить берусь.

Бабенка тут же вынула деньги и сообщила, что она от Сысоя, старшины рынка Торговой стороны. Мысленно зачислил на счет купчины первый полтинник. Взялся за лечебный процесс. Пока излечивал, собака опять подала голос.

Вышла на шум Забава и затеяла с кем-то беседу возле калитки. Оказывается, пришли еще две женщины в погоне за дешевкой, и тоже от старшины. Другие каналы рекламы пока не срабатывали.

Через час сидело уже одиннадцать больных. Десять из них от Сысоя. Вначале работал в тишине, но тут освоившееся бабы взялись галдеть из-за очередности. Каждая пыталась доказать, что она самая больная в мире, и поэтому имеет право пройти первой, вперед других ожидающих с явно здоровыми рожами. Те, конечно, спуска не давали. Шум нарастал.

В конце концов мне это надоело, и я рявкнул:

— Тихо! Еще кто чего скажет, вышибу всех к чертовой матери! Невелики с вас деньги, чтобы это терпеть. Мне проще одного боярина вылечить, чем весь этот базар переслушивать.

Вылечил еще двоих. Пришла супруга и позвала обедать.

Сели насладиться изысканной работой кулинара Федора. По ошибке он по общепитовской сноровке сготовил лишнего, и теперь, ожидая привычной по прежней работе реакции злобного хозяина, понуро бормотал:

— Да я отработаю… Нечаянно ошибся, больше не буду…

Мой отзыв его приятно удивил.

— Молодец! А я и забыл, что кирпичников тоже надо покормить.

Небо и земля в сравнении с харчевней! Да еще и платить будут втрое больше! Это тоже немаловажно для мужчины, который в одиночку тянет семью.

Поэтому он начал горячиться:

— Сейчас за ними сбегаю! Всех позову!

— Они с тобой не пойдут, строгая дисциплина. Поем, сам схожу. Да и мне надобно спокойно поесть, без лишнего галдежа. Вот ты посиди с нами, уважь. Поговорим, поедим, не отказывай.

Такой непривычной уважительности от владельца, Федор никак не ожидал! В своей нелегкой жизни он видел только неутомимое хамство, которое приходилось терпеть за гроши. Поели вкуснейшей еды, обсудили наши пристрастия к еде.

Я ужасно люблю яичницу с колбасой или соленым салом на завтрак, Забава уважает блины со сметаной. Оба обожали сыр с маслом. Обсуждали, как надо заваривать невиданный в этих краях чай, случайно купленный мною на рынке. К концу трапезы выяснили, что у нас сегодня на ужин, что давать Марфе, и я сказал:

— Ну, что же, ты славно отработал свой первый день у нас. Теперь можешь идти домой, отдыхать.

— Да вроде рано ж еще!

— Рано не поздно, завтра успеешь все переделать. А сейчас пора пообщаться с семьей, поделать там, чего надо.

А у приличного мужика заделье в своей избе всегда сыщется. Это лентяем и алкоголикам на все наплевать, а приличный человек всегда при деле.

Повар убежал порадовать жену известием о новом месте службы, а я пошел звать поесть бывших скоморохов. Егора и Павла пока оставили следить за печами, остальные дружно пошли отобедать. Супруга осталась с ними, а я продолжил лечебный процесс.

Перевел дальнейший прием в дом. Марфу спрятал в будке, заложив проем парой досок, проймы под которые уже было приготовлены плотниками заранее.

Одну пациентку повел в дом, быстро вылечил. Сходу завел и принял следующую. Так все и шло до вечера.

Устал, как собака!

Решил больше десяти человек по льготным ценам за день не принимать. Слишком выматываюсь. Вдруг в ночь придется ехать лечить бояр, а я такой усталый. Могу и обмишуриться.

А дурная слава мне абсолютно не нужна. Завоевать ее легко, а избавиться очень трудно. Овчинка не стоит выделки. С этими мыслями и ушел в царство Морфея. Видел непонятные сны о будущем путешествии.

Глава 3

Утром подался на Торговую сторону. Узнал у Фрола, как торгуется досками. Все было хорошо.

Забежал к старшине торга Сысою, отсыпал ему за рекламу. Вчера две трети пришедших на лечение бабешек были от него. Купец был очень доволен. Выдал мне заказ на пение и рассказывание анекдотов на сегодняшний вечер. На этом и расстались.

Видимо, прием больных женщин нынче будет проходить по сильно сокращенному сценарию. Человек пять-семь, не больше. Ориентироваться стану по затраченному на дешевых пациенток времени.

Перешел мост через Волхов. Алексей, занимающийся продажей досок в лавке-амбаре рынка на Софийской стороне, испытывал какие-то непонятные трудности: выручки падали с каждым днем, количество завезенного и проданного товара сильно уменьшилось. У Матвея там что ли какие-то трудности?

Сотовые телефоны будут изобретены через много-много лет. Почты пока не существует. Гонцом послать некого, придется на днях съездить самому.

Подался проверить изготовление и продажу экипажей. Претензий к малоопытному в этих делах приказчику Антону у меня не было. Бывший кожемяка вовсю делал и сбывал кареты и без моего участия. Выдал ему, пока еще неграмотному, заработанные на этой нелегкой стезе деньги.

Обсудили текущие дела. Антон предложил часть заказов перекинуть другим мастерам — наших производственных мощностей явно не хватало.

Этот парень, который гляделся вдвое шире меня, и с голосом, как из бочки, всегда нравился мне новизной и нестандартностью мышления, отсутствующими у других работников и компаньонов в новых делах. В нем чувствовался энтузиазм, интерес к работе, горел огонек выдачи новых идей. Он больше других был близок мне по духу и настрою.

Бывший скорняк не ждал помощи от судьбы и от неведомого дяди, а старался найти свое решение проблемы. При этом проявлял недюжинное упорство и работоспособность. Не расстраивался при неудачах, а смело брался за новое. В общем, кругом молодец!

Его идею насчет привлечения новых людей в наш бизнес, я одобрил, но указал на важнейший нюанс при изготовлении фаэтонов.

У нас можно было украсть и использовать потом для конкуренции любую из моих идей, кроме изготовления рессор. Кузнецы-то, при всей своей молодости, поняли не сразу. Ни один боярин раскурочить свою новую коляску не даст, а купить ее самим конкурентам пока не дано — очень дорого. Поэтому на производство амортизационных приспособлений привлекать других мастеров не будем, обходясь кузнецом и его подмастерьем. Пусть крутятся, как хотят, и других заказов не берут. Этот шаг пока необходим для дальнейших успехов этого предприятия.

— А если они это новое умение кому-нибудь продадут, или секрет просто разболтают? — спросил Антошка.

— Мы с ними родственники. Я только что женился на их сестре — богатырке. Они оба эту невиданную силу от папаши не унаследовали, поэтому Забаву, пришибившую еще подростком в лесу медведя, очень уважают и опасаются. Вдруг обозлится, да и выдаст леща по-родственному, ласковой женской ручкой? Не меньше месяца пройдет, пока отойдешь после такого подарка от любящей сестренки. Насчет ненужной болтовни я их уже предостерегал. А за то время, что соперникам понадобится для повторения моих успехов, наши кареты должны бы завоевать твердую и хорошую репутацию, что и обеспечит устойчивый сбыт этих изделий.

Решил еще зайти в Софийский собор, — вдруг Вече перенесли на другой день. Протоиерей был мрачен. Оказалось, около деревни неподалеку от Великого Новгорода завелся здоровенный коркодил, и, селяне, не имея денег, чтобы нанять бойцов-профессионалов, просят у церкви помощи. Мужики уже обращались и к новому князю, и к епископу. Получили везде отказ. Сами землепашцы боятся змея до безумия. А тот нагло жрет стариков и детей, неспособных быстро убежать.

Сегодня поселковый староста подошел и к Николаю. Священнослужитель взял время до завтра на раздумья. Никаких умных мыслей в голову не приходит. А там эта погань убивает и ест русских людей! Это было типично для этого типа человека — касается это тебя лично, не касается — Русь просит помощи, и отказать ей нельзя!

Упоминаний о таком звере, как коркодил, я не встречал даже и в Интернете. Звучит очень похоже на крокодил, но для них здесь слишком холодно. Спросил у Николая, водится ли эта живность в русской земле?

— Больше на западе, у нас они в редкость. А там их полно. В Киеве такого гада видел, на цепи у одного боярина сидит.

— И что же ты завтра делать будешь?

— Даже и не знаю…

— А давай я с деревенскими пойду? Может, и удастся извести зверя?

— Ты же певец! Отнюдь не охотник и не воин!

— Меня учили два ушкуйника своему делу. Имею некоторый боевой опыт. С собой возьму саблю из дамасской стали и самострел. Совсем подожмет, прыгну на коня и ускачу.

— А где скакуна отыщешь?

— У меня своих две лошади. Прежний князь подарил.

— За что так уважил, за пение?

Вспомнилось отношение священнослужителей к ведунам. Пособники дьявола, и все тут! Лечение, осуществляемое не от церкви, попами не приветствуется. И хоть кобылку Давид подарил за толковый медицинский совет, решил об этом умолчать. Поэтому мой ответ был:

— Конечно. Я песню про него спел.

— А песню где взял?

— Ярослав слова написал, я мелодию подобрал от другого песнопения.

— Толково выступил, — одобрил Николай мои действия. — Возьми меня с собой! Тут в соборе у сторожей рогатина стоит. Вдвоем, глядишь и завалим аспида.

— Давай попробуем. Ты на коне-то ездить умеешь?

— У нас в семье лошадь была. Да и по церковным делам ездить иной раз приходится. За меня не волнуйся. Если что, ускачем вместе.

Крепко пожали друг другу руки. Нужное нам село протоиерей знал, уверенно найдем. Поедем завтра утром, сразу после заутрени. Я, правда, полагал, что убью змея так же, как у ведуна перебил крыс — усилием мысли. Нечистая сила, вроде беса, будет сходу истреблена или изгнана в свой чуждый для нас мир Николаем. Бегать, скорее всего, от врага и не придется. Впрочем, война план покажет.

Вернулся домой. Работа и у кирпичников, и у плотников спорилась. На дворе уже лежали большие штабеля кирпича. Мастера топора заканчивали крышу у регистратуры. В ней ожидали меня несколько женщин. С ними была и Забава. Так дело не пойдет, мне она на домашних делах нужна.

Пора было наводить порядок, как я его мыслю. Спросил у пациенток:

— Кто поработать хочет?

Вызвалась одна из всех. Повел ее и жену в дом. Одна из баб взялась было качать права, заорала, что она лечиться пришла первая. Унял ее в три секунды.

— У меня память очень хорошая. Сейчас выгоню и не приму больше никогда!

Бабенка осеклась и заткнулась. Тут тебе, голубушка, не поликлиника 21 века, где всех придурков обязаны принять. Здесь я полновластный хозяин! И так чересчур слабый пол балую низкими расценками. Но могу и передумать, и по-прежнему лечить одни боярские семейства, дорого и качественно.

Пошедшая со мной в избу будущая регистраторша была лет сорока пяти, полноватая, похоже толковая и уверенная в себе, — вызвалась не раздумывая.

Когда уже выходили из регистратуры, еще одна женщина робко сказала:

— Может и я пойду…

Но кто не успел, тот опоздал, как будут говорить в далеком будущем. Да и не люблю, когда взрослый человек не уверен в себе.

Начали расспрос будущей работницы. Зовут ее Доброслава. С той поры, как погиб муж — убило молнией в середине этого мая, она доживала на оставшиеся после супруга-камнетеса деньги и нужды не знала. Но сбережения подходят к концу, надо идти зарабатывать. Детей у них не было, кормить ее некому. Родственники сами живут впритык.

Но тут доняла противная болезнь: болит и кружится голова, к вечеру частенько подташнивает. Пошла к знахарке, та дала травок, велела заваривать и пить ежедневно. Предупредила, что быстрого эффекта не будет, и напугала угрозой, что кондрашка хватит. От ужаса и на последние деньги прибежала сюда. В общем дела, как сажа бела…

Испугалась она не зря. Риск для полнокровного человека с повышенным давлением получить инсульт или, как говорят здесь в 11 веке, обнимет Кондратий, наличествует. Отмахиваться, не слушая никого, обычно характерно для молодых. Поживший уже человек понимает, что все под богом ходим, и, без крайней нужды, чисто по глупости, рисковать незачем.

Ну, от этой опасности, тебя прямо сейчас и избавим. Для верности и большего психотерапевтического эффекта, поводил руками возле искривленной синей линии на голове и тянущихся от нее лучиков по всему телу. Улучшение наступило практически сразу. Все выровнялось до картинки здорового человека. Лицо пациентки разгладилось — зримо полегчало. Она удивленно заговорила.

— Все прошло! Ничего больше не болит! А тошнить к вечеру будет?

— Только если поешь чего-нибудь плохого, завалященького. Решишь на радостях сэкономить и отравишься каким-нибудь тухляком!

— Что ты, что ты…

Объяснил Доброславе, как мы будем сотрудничать.

— Работать будешь шесть дней в неделю. Решу отдохнуть, значит и у тебя внеочередной выходной. На получку это влиять не будет. Получать будешь по рублю в неделю. С пациентками будь строга. Не допускай никакого галдежа, сразу объясняй, что можешь выгнать своей властью любую. Ко мне бегать только в крайних случаях: пожар, нападение врагов на город, приход ко мне знакомых или людей бояр. По делам регистратуры меня не тревожить. Сегодня прием будет коротким, только до обеда. Потом я буду занят. Сейчас пойдем в сарай, начнем работать. Сегодняшнее твое лечение будет бесплатным.

— Спасибо, спасибо…

Из регистратуры провел первую бабенку, и понеслось!

Отобедали вкуснейшей едой вместе с Федором, обсудили предстоящие закупки. Льдом погреб повар уже набил, и простор его фантазии был открыт.

— А это куплю?

— Конечно!

— А еще?

— Обязательно!

По приходу от нанимателя-купца с банкета вечером, упал в кровать и уснул. Снов не было.

Глава 4

Утром, после завтрака, объяснил Доброславе, что я буду в лучшем случае после обеда или только завтра. Вредного коркодила буду гонять до полного истребления.

О том, что сегодня меня может быть вовсе не быть, об этом нужно было оповестить всех желающих видеть хозяина. Баб просто отшить до завтра.

По каретам можно обратиться к Антону, где его найти, подскажут на Софийском рынке.

Забаву попросил зайти в любую церковь, куда ей удобно будет подойти, купить три иконы святого Пантелеймона — покровителя лекарей и к ним все, что положено.

Плотникам велел повесить киоты в регистратуре, дома в приемной, в спальне. Красный угол необходимо было украсить иконами, чтобы слухи об этом пошли по Новгороду. А то махом запустят враки, о том, как я тут причащаю кровью невинных младенцев обратившихся ко мне больных. Оставил жене на эти цели денег.

Ивана придал мастеру по приготовлению вкусной пищи. Телегу им придется нанять на базаре, все лошади будут сегодня заняты мной. Отсыпал монету с лихвой.

Запряг лошадок, заехал за протоиереем, и мы подались в нужную деревню — заповедник неизвестного мне хищника. Экипированы оба были на славу: у меня арбалет и шашка на поясе, у него рогатина. В 20–21 веках я думал, что это рогулька, которой держат медведя, пока другие охотники его убивают.

Отнюдь! По дороге Николай меня просветил. На рогатину насаживают страшного топтыгина, а перекладина привязывается чуть-чуть ниже лезвия, чтобы смертельно раненый зверь не смог достать охотника. Осталось только добить косолапого или подождать его смерти. А рогатиной его зовут потому, что часто вместо дерева для поперечины, берется какой-нибудь рог. Длина лезвия оружия была с полметра. На любого зверюгу хватит, чтобы достать до сердца.

В дороге я спросил, не Змея ли Горыныча или вообще какого-нибудь трехглавого дракона, нам придется убивать? На это получил ответ, что если это и было, то очень, очень давно.

Последние лет сто, с приходом христианства на Русь, ни об одном случае появления этих мифических существ неизвестно. Церковь все странные случаи учитывает постоянно.

А коркодил очень известен почти по всем нашим княжествам и соседним землям. Так что, в этом странностей всего две — зверь уж больно далеко на север залез, аж в Новгородскую землю. А второе — он, похоже, одиночка. Обычно они охотятся и живут стаей, по пять-шесть штук. А потом я и выяснил, как собирается биться святой отец…

Доехали довольно-таки быстро, поселок был близко от Новгорода. На улицу высыпали все жители, от мала до велика. Такое внимание народа польстило святому отцу, и он начал беседовать с паствой с большим вдохновением.

Послушав его минут пять, я взвел самострел и решил вмешаться в рассуждения о Боге Отце, Боге Сыне, и о Святом Духе, а то эта лекция до обеда будет длиться. Все это, конечно, очень уместно в промежутках между службами в храме, но сейчас мы сильно заняты.

Дождавшись паузы, решительно вклинился в речь протоиерея, не обращая внимания на его недовольство:

— А где у вас тут коркодила-то искать?

Сонные слушатели враз оживились, загалдели. Показывали, как обычно, в разные стороны. Нужно было чье-то компетентное мнение.

— А кто у вас на зверей в лесу охотится?

Диковатого вида мужик вылез вперед. Было ощущение, что сама идея стрижки волос на голове и бороде ему чужда. Да, судя по специфическому духу, исходящему от зверолова, до бани он тоже был не любитель. Впечатление было, что живет в берлоге вместе с медведем, и только что оттуда вылез. Ну, хозяин-то леса, понятно, родного запаха может и не чуять, но как с такой вонью других выслеживать, да еще в засадах просиживать, совершенно непонятно.

Русский народ славится тягой к чистоте, любит баньку, купание в реках и озерах летом — совсем не как западные европейцы, которые сомнительный душок отбивают в 11 веке разными отдушками.

Нетипичный для русской земли человек неласково буркнул:

— Я тут зверя добываю…

Хорошо, что не зарычал. А-то приезжие и струхнуть бы могли!

— А чего этого не добыл?

— Опасаюсь, уж больно он велик.

— А нам как его найти?

— Туда идите — и махнул рукой в нужном направлении.

Участвовать в этом героизме местный следопыт-охотовед явно и не рвался.

— Далеко?

— Близко эта гадость бродит, дальше двух верст от деревни обычно и не отходит. Жрать-то охота. И ручей рядом.

— А почему именно туда надо подаваться? Народ как-то вразнобой машет, в разные стороны.

— Рано или поздно коркодил там будет, где вода. А из ручья всегда напьется, тут спуск удобный. Ведь с его-то хвостищем, в другом месте и не слезть.

— Может, покажешь где это?

— Не-а, боюсь…

Ну что ж, боязливый ты наш, может люди покажут? А селяне уже вызывались помочь.

— Это Васильевский спуск! Я знаю, сейчас покажу.

— Я тоже знаю!

Что-то галдели и бабы, но их мы не слушали, проявляя свой здоровый мужской шовинизм. В будущем, для обозначения способностей подавляющего количества женщин ориентироваться на местности, и умения объяснить дорогу спросившему прохожему, народом было введено понятие — топографический идиотизм.

Так и пошли по тропинке всей кучей: двое горожан с лошадями, трое мужиков-проводников. Попытку слабого пола увязаться с нами, жестко пресек протоиерей:

— Сейчас зверь неожиданно бросится из кустов, а вы, по женской неловкости, убежать не успеете. Всех перекусает! А зубищи у него отравленные, к вашему сведению. Умаемся через несколько дней укушеных хоронить. Лечения от этого никакого нету!

Испуганные церковником бабешки тут же отстали.

— А что, зубы точно ядовитые?

— Точно, точно.

— А-то я думал, что он поймает жертву и душит, как удав какой-нибудь.

— Не душит, только кусает. Умирают либо от ран, либо отравленные. Яд только медленный, мгновенно от него не гибнут. Но и в живых мало кто остается.

— А большой зверь-то?

— Здоровенный, паскуда!

После таких разъяснений провожатый остался всего один. Остальные шмыгнули прямо через кусты, поняв мудрость опытного охотника.

Шли довольно-таки долго среди громадных деревьев, стоящих очень густо. В Российской Федерации такие леса остались, наверное, только где-нибудь в Сибири.

Дороги здесь, в 11 веке, были только недалеко от Новгорода, там, где ездили часто возчики с телегами и нередко ходили люди. А сейчас кругом заросли и чащоба.

Тропа, по которой мы шли, была неширока и пересекали ее только звериные следы. Стало понятно, почему купцы и летом, и зимой, в другие города добираются в основном по рекам.

Да уж, выскочит неизвестный мне здоровенный змей из кустов, убивать его силой мысли могу и не успеть, собраться ведь надо.

На всякий случай вложил болт в арбалет, который нес в руках. Чтобы выстрелить из него, заряженного, много времени не потребуется, уложусь в четверть секунды. Реакции мои были ускорены волхвом. Появился шанс успеть всадить железную стрелку во вражину.

За животных я был уверен — не тронут даже дикие, а вот за пресмыкающихся поручиться не мог — опыта встреч с ними, после обучения у кудесника, не было. Да и раньше-то видел их только в террариумах при зоопарках, в лесу не встречал.

Дойти до спуска не успели — увидели противника издалека, через большую поляну. Было время убить уже проверенным мыслительным методом. Отложил самострел, внимательно пригляделся к врагу.

Нет, это не змей — у него мощные лапы и большое тело в наличии. Ящерица, точнее гигантский варан. Покрупнее будет дракона с острова Комодо, метров шесть в длину, похоже, тяжеленный. Зеленовато-серого цвета, вверху темного, светлеющего книзу. Для охоты в лесу расцветка просто идеал, типа маскхалата. Переваливался не торопясь. Длинный и очень узкий язык, раздвоенный с половины, периодически очень быстро вылетал из пасти, почти доставая до земли. Шея была толстая и длинная. Спереди (точнее — снизу) на ней раздувался, в такт дыханию, изрядный мешок кожи со складками по бокам.

Попытка его убить силой мысли, успехом не увенчалась. Вроде и врезал со всей мочи. Единственный эффект — потомок динозавров остановился, огляделся, и понесся к нам со скоростью хорошего бегуна-человека.

Оставалось только одно: попытаться убить его обычными для этого века методами. Я схватил арбалет и выстрелил. Болт попал в голову. Ящерица опять встала, завертела башкой, удивленная неожиданным подарком. Дожидаться отдаленных эффектов резону не было. Если сейчас гигант снова бросится, перезарядить самострел никак не успею.

Николай перехватил рогатину поудобнее, а я выхватил из ножен саблю дамасской стали, и понесся на врага. Рубанул изо всех сил по шее, и еще раз, и еще. Варан повалился и издох.

Сзади подошел протоиерей.

— Силен ты в бою! А я и не верил, думал хвастаешься.

— Лучшие мастера войны Великого Новгорода учили.

— Ты их не посрамил.

Из кустов вылезли селяне: трое наших провожатых, еще несколько мужиков и даже пятеро особо любопытных баб, которые лучше погибнут, но такого великолепного зрелища, как битва церковников с коркодилом, не упустят.

Объятия и поцелуи были нами пресечены, от праздничного угощения отказались, с трупом ящерицы велели деревенским делать, что хотят.

Затем вернулись в город. По пути Николай подтвердил завтрашнее вече, ничего менять было не нужно.

Глава 5

Прибыл домой. У ворот на лавке сидела Доброслава. Сказал, что буду лечить после обеда. Узнал, как ее самочувствие после моего врачевания. Все было выше всяких похвал. Спросил, не голодна ли она? Ответила, что уже поела, не отрываясь от работы. Всегда ест очень быстро, иначе не умеет.

Распряг лошадей, оставил их на дворе. Прошел в дом, пообедал с женой и поваром. Рассказал им, как отличился сегодня в сельской местности, охотясь на погубителя русских людей.

Забава вздохнула:

— Боялась, что он тебя просто сожрет. Надо было с тобой мне и братьям пойти.

— Ага, и еще полгорода поднять между делом, — съязвил я. — Задавили бы гада толпой!

— А говорили, что у нас они и не водятся, -

задумчиво заметил Федор, — поюжнее гнездятся.

— Так и есть. Этот паразит явно не в новгородском лесу уродился. Назад ехали, святой отец сказал, что тот, которого он в Киеве видел, помельче был. Ну, протоиерей, конечно не охотник, всего одного за всю жизнь и узрел, но все-таки. Встреченный мною сегодня в селе зверолов, просто при виде коркодила ужаснулся. Явно раньше он таких страшил и не встречал. И там, в других краях, эта погань стаями охотится, а наш — одиночка, по всему чувствуется. Видно, какой-то бродяга, шатун.

Немножко помолчали, прихлебывая чай.

— Кстати, — вспомнила Забава, — твой мальчик недавно бересту принес со своими каракулями. Хотела почитать, да так и не собралась.

Схватил долгожданную песенную молитву. Дева Мария, долгожданный цветок… При достаточном количестве времени поэт писал довольно-таки достойно. Для песенного текста вполне приемлемо.

— А где он сам?

— Домой пошел, отсыпаться. Сказал, что всю ночь то писал, то правил. Прочтешь может?

— Это петь надо.

Отправились с супругой в спальню. Там я взял домру, сыграл и спел с березового дара. Забава аж прослезилась.

— Ничего в жизни, лучше этой песни не слыхала! Прямо за душу берет!

Шуберт есть Шуберт. Просто так, на дешевеньких поделках, великим композитором не станешь. Повалялись с полчасика, и я отправился в регистратуру. Пора сшибать пятерки!

На прощание полюбовался собой в новое здоровенное зеркало в красивом резном деревянном обрамлении, висящее на стене. Жена, похоже, на рынке выбрала самое большое.

Еще раз поразился серости своей внешности против изысканной красоты Забавы. Она против меня, как белая лебедушка против серого гуся.

По пути привязал собаку, чтобы не цапнула кого-нибудь. Порядок у регистраторши был образцовый. Никакого шума, гама. Все чинно сидели на лавках. Никто не бродил, не ругался. Борьбы за очередность не наблюдалось. Просто идеал! Порядок прежде всего.

А то в поликлинике, пока торчишь в очереди к врачу, иной раз всю душу вынут! Три дня еще потом мысленно доругиваешься. Многие только из-за этого лечиться и не ходят.

Помню в «Скорой помощи», где я много лет подрабатывал, рассказывали историю о том, как один доктор-пенсионер, выхаживая справку о профессиональной болезни, поругался с другими очередниками, пришел домой и умер от ярких впечатлений. А так хочется сберечь свою хлипкую жизнь!

Ожидали моего появления семь женщин. Велел Доброславе больше в очередь никого не усаживать, и так сегодня наездился, повел первую на прием. Освободился только к ужину.

Ничего экстраординарного вечером и ночью не случилось.

Утром бойко вскочил, умылся, позавтракал и пошел за протоиереем. Тот уже ждал меня в Софийском соборе вместе с худеньким блондинистым юношей совершенно ангельского вида.

— Это Прокофий, пономарь. Он народ потом и обежит, соберет деньгу.

На пареньке висела большая деревянная емкость. Да, чтобы такую заполнить, глотку надо сутки драть! И хорошо бы еще стращать паству адом за недостаточность пожертвований.

— У князя Мстислава я вчера уже побывал. Он не против любых наших действий. Вообще очень умен, всегда найдет решение любой проблемы, — сообщил Николай.

— Откуда тебе знать? Княжение же только началось. Месяца еще не прошло, как Мстислав править сел.

— Ты, видно, и сам-то в Новгороде раньше не бывал?

— Я приезжий, в Костроме раньше жил.

— Вот потому и не знаешь, что он у нас несколько лет перед Давидом княжил. Добрую память по себе оставил. Мы бы его никогда не переизбрали, но Киев назначил нам Святославовича.

Тут и моя усиленная волхвом памятливость оживилась.

— А у Мстислава отец, часом, не Владимир Мономах?

— Да, он внук византийского императора Константина Мономаха. Потому так и зовется. А Мстислав правнук.

Значит, сегодня я увижу лучшего за 150 лет, будущего князя всея Руси, Мстислава Великого! Он оборвал все княжеские кровавые разборки, при нем в государстве за семь лет ни разу не было голода. А за двадцать с лишним лет, что он просидит в этот раз здесь, Новгород просто расцветет и расширит подвластные ему территории.

Доживу ли я, чтобы все это увидеть? Это будет не 21 век, где только и жди неприятностей для государства и народа, обусловленных возможной сменой президента или политикой ненавидящего нас Запада во главе с США.

А когда точно знаешь, что впереди долгие годы покоя, это, конечно, ободряет. Теперь, главное, не сложить головы при спасении человечества, и вернуться живым из этого увлекательного путешествия.

Мощная память подала еще один факт: в 1095 году Мстислав женился на дочери шведского короля Кристине, которая нарожала ему потом четверых детей. Интересно, с какого месяца историки берут отсчет календарного года? Вся Русь и Европа считают с марта, вольнолюбивый Новгород с сентября. В зависимости от этого 1095 год или только начался, или уже в половине. Спросил собеседника:

— А князь холост?

— Уж несколько месяцев, как женат. Взял шведскую королевишну Христину.

Значит, идем по общерусскому стилю.

Мы уже вышли на площадь возле собора. Народ толкался самый разный: степенные бояре, горластые купцы, большие любители помахать руками — ремесленники, просто какая-то рвань и гопота, определить занимаемое положение которой в местном обществе было невозможно — в общем, пришли все, кому было не лень.

Мы прошли сквозь толпу легко. Многие нас знали, особенно меня, остальные расступались перед церковниками, которых сразу было видно по одежде. Остановились возле начальственного кресла.

Князь со свитой подошел чуть позже. За это время мне объяснили, что вече нынче будет коротким, насущных вопросов мало, и народ, в основном, пришел полюбоваться своим любимцем, которого год уж как не видел.

Мы вступим по команде ближайшего княжьего приближенного боярина Богуслава по окончанию дебатов на сходке. Тут-то и начнется наше время говорить и петь.

Мстислав оказался стройным молодым красавцем со слегка завивающимися светло-русыми волосами. Небольшая бородка и лихо торчащие в стороны усы были немного рыжеваты. Очень красили его нежно-голубые большие округлые глазищи, озаренные каким-то внутренним живым блеском. Чувствовалась недюжинная внутренняя сила. Он уверенно сел на столь привычное для него кресло.

Увидев вместо нелюбимого киевского ставленника свою надежду и опору, новгородцы взревели, высоко вверх полетели шапки. Слышались многочисленные выкрики:

— Наконец-то наш вернулся! Еле дождались! Слава богу!

Равнодушных не было. Такую всенародную любовь Россия проявит только к Сталину, через много-много лет. А сейчас, как это у великого поэта и драматурга, а заодно дипломата, композитора и пианиста Александра Сергеевича Грибоедова в его знаменитом, растащенном на цитаты произведении «Горе от ума»:

Кричали женщины: Ура!

И в воздух чепчики бросали…

Правда, женщин среди нас не было, а так сходство полное. Вспоминается еще, при взгляде на нашего молодого спутника Прокофия, обращение Фамусова к постоянно козыряющему обновками Петрушке оттуда же:

Читай не так, как пономарь,

А с чувством, с толком, с расстановкой…

Хотя наш-то, судя по старательному выражению на лице, читает так, как надо, старается.

Отшумев вволю, вече началось. Вначале писец вычитывал с бересты о предмете обсуждения. Затем представители разных точек зрения излагали по очереди свою позицию. Потом предлагалось обсудить все это и проголосовать.

По первым двум, совершенно рутинным вопросам особых разногласий не было. Поговорили, немножко пошумели, решили. А вот третья тема задела людей не на шутку, и понеслось!

Заспорили. Затем заорали, хватая друг друга за грудки. А потом началась массовая драка. И-эх! Раззудись плечо, размахнись рука! Седобородые купчины бойко вламывали оборванцам посохами по голове, те хватали их за объемистые бороды. Бояре каким-то чудом устранялись от этого праздника жизни. Может быть, просто потому, что тема сегодняшнего обсуждения их напрямую не касалась?

Я, конечно, много драк повидал благодаря кинематографу, изобретенному братьями Люмьер, но они были все-таки другими: массовость в них редка, такого, чтобы боролись две партии народа без каких-нибудь мечей в руках, тоже не увидишь.

Обычно вся нанятая главным врагом или спецслужбами, толпа бросается на суперобученного главного героя, и он разбрасывает их с привычной легкостью и быстротой, задерживаясь только на последнем, аналогично обученном противнике. Вот с тем приходится повозиться!

Во-первых, основного персонажа что-нибудь лишает части боевитости: ранение руки или ноги, он частично связан, магическое или иное вредоносное, типа яда, воздействие, ослабляет невиданную силу, скорость реакции, зрение; запрет на использование части приемов разными табу или клятвами; неравноценность положения: враг сверху, иной раз в управляемом его злой волей и ловкостью умелых ручек полете; иной раз наносит удар из-за угла, внезапно сбрасывая личину друга или сочувствующего, любящей от всей души женщины.

Во-вторых, идет защита гада оставшимися бойцами из массовки (которые в реальной жизни, а не в кино — мастера рукопашного боя, у китайцев — чемпионы небольших, по 20–30 миллионов человек, провинций по ушу или кунг-фу), чудом уцелевшие от первого броска через бедро.

В-третьих — вражина применяет разнообразные подлейшие трюки, которым нет оправдания в глазах порядочного человека и приличного, с выраженным чувством чести, поединщика: подкрадывается со спины, пытается ударить мужчину между ног, прыгает сверху и еще много, много всего.

Четвертое — наличие оружия против безоружного симпатяги. В ход идут копья, палицы, сабли, сияющие мечи, луки и арбалеты, огнестрелы всех видов, очки ночного видения и прочее, изобретенное за тысячи лет человечеством, против других людей, зверей, птиц или инопланетян.

Всяческое оборудование для иной деятельности: строительные и водные пистолеты, дрели, бензопилы, в общем, все, что есть под рукой, тоже имеет место быть.

Чтобы извести ворога, применяются различные нетипичные штуки. Американцы, например, любят пришибить врага окончательно электричеством.

И последний подлый финт негодяя — прикрыться жизнью заложника, ребенка или девушки. В общем, мышление мерзавца так же оригинально, как и у сценариста.

Вдобавок, в фильме всегда четко осознаешь: играют нанятые люди, профессионалы этого дела ставят им трюки. После съемки они все мирно пойдут по домам к своим мишкам и зайкам, кушать и попивать кто-что: чай, кофе, виски, бренди, водку. Если кто-то, не дай бог, пострадает, это ЧП! Об этом пишет пресса и показывает телеящик.

А тут — дерущиеся, реальные и живые, травмы настоящие, которых сейчас и не чуют в горячках, а вот потом так заболит, что аж заохаешь или взвоешь. Могут второпях и убить между делом. А искать виновных в страшном злодействе никто и не будет — дело-то житейское, обычное.

Эта разница чувствовалась и в кинематографе далекого будущего: фильмы очень четко делились на художественные и документальные, и первые частенько имитировали вторые. А такие драки я, в реальной-то жизни и не видывал, вырос уже не в то время.

Мне говорили, что лет за десять до моего рождения, ходили драться район на район в Костроме. Потом советская милиция, не мудрствуя лукаво, всех заводил просто пересажала.

Мой родной дедушка любил драться с парнями бабушкиного села и этим был очень славен. Видимо, от души старался, чтобы моя мама, а потом и я, появились на свет. И за это ему — колоссальное спасибо!

В царское время просто было принято по выходным даже и в городах биться стенка на стенку. Сейчас в Новгороде самая значительная схватка — на мосту через Волхов, между Софийской и Торговой сторонами, которая никем не осуждается, и ей не чинится никаких препятствий ни со стороны властей, ни со стороны церкви, ни от родственников дерущихся.

Это, видимо, идет с тех давних пор, когда воинов-профессионалов еще не было и на защиту своей земли вставали все мужчины, от мала до велика. Надо было заранее привить им навык держаться плечом к плечу, и не бояться неизбежных в этом деле травм.

Собственно, и русские народные танцы для мужского пола, произрастали тоже от того же корня. Все эти присядки, махи руками от плеча и обеими ногами от бедра в прыжке, очень быстрое вращение вокруг собственной оси и движение колесом, опираясь на собственные конечности, — это вам не хороводы водить!

У девятнадцатилетнего князя при виде этой народной забавы, видимо, кипела кровь в жилах от желания тоже принять участие в бойцовском танце. Он даже начал подпрыгивать и ерзать на своем переносном деревянном престоле. Ближайший к Мстиславу седобородый боярин, понаблюдав за княжескими ужимками и прыжками, и приставленный, наверное, Мономахом-отцом следить за порядком, решительно подошел к нам и велел начинать.

Мы подобрались. Пономарь перестал зевать. Народное действо ничуть его не увлекало, и не возбуждало. Я взялся перебирать струны у домры и вспоминать стихотворный текст. Но странное дело, пошло пять минут, потом десять, а команды от непосредственного руководства так и не поступало.

Посмотрел на Николая: бледный, губы трясутся и шевелятся. Господи! Он же испугался! Странные все-таки существа люди.

Человек, который свою смелость за время нашего недолгого знакомства показал три раза, а за всю жизнь и не знаю сколько, струхнул проговорить несколько слов перед толпой сегодня. Протоиерей дерзил епископу, пытаясь возвести своего покойного учителя в ранг святого, прекрасно при этом понимая, что строгий приезжий начальник может заслать его самого на такие выселки новгородской земли, в захудалую церквушку, от которой при нужде до города за три дня не доедешь. Не испугался ничуть.

Потом изгнал из боярской дочери беса, прекрасно зная, что от нечистого духа, при этой процедуре жди любой гадости. И не думал бояться.

Вышел против здоровенного пресмыкающегося с одной рогатиной — никакой бледности и тряски, — и это без всякого охотничьего опыта. Конечно, можно было бы подумать, что он положился на тертого меня, но церковник был заранее предупрежден, что я такую гадость в жизни и не видывал.

А рассчитывать в таком страшном деле на малознакомого человека просто глупо. У меня было, что и человек, которого я считал другом в прежней жизни, шуршал по кустам, пока я бился с напавшим на нас каратистом. А протоиерей совсем не дурак, далеко не трус. И вдруг сник.

Аналогичная история, правда, произошла и с бывшим атаманом ушкуйников Матвеем, имевшим даже среди них дерзкое и отнюдь не ироническое прозвище — Смелый. Он сейчас на нашей с ним лесопилке доски пилит, работает. Но того подкосила большая первая любовь. Да, неисповедимы пути Господни!

Надо было спасать положение и без участия руководства. Я вышел вперед, вскинул вверх правую руку и заорал во всю мощь своего голоса:

— Тихо!

Площадь довольно-таки быстро стихла и перестала драться: а вдруг любимый князь что-нибудь важное скажет? Сегодня не дождетесь!

Кратко описал будущее строительство каменной церкви. Особо подчеркнул, нагло пользуясь всенародной любовью к Мстиславу, что это его идея и он будет за стройкой присматривать. Тут же пожаловался на недостаточность финансирования и попросил от своего имени помощи у новгородцев. Толпа одобрительно загудела:

— Поможем! Князь доволен будет! Не посрамим землю Новгородскую!

Видимо пора. Постарался выставить голос, усиленный ведуном, под мальчишеский, еще не сломавшийся голос, пытаясь добиться волшебного эффекта, как у Робертино Лоретти. Голосок колебался между дискантом и альтом. Женщины так нежно петь не состоянии — уходят в грудной регистр. Им не дано сравниться в этом с мальчиками.

И над площадью плыл мой, по-новому великолепный голосище. О, мать Мария! Многие плакали. Время у них было. Я на всякий случай объединил два текста, полученных от нашего поэта Ярослава.

Решил, что посмотрю на реакцию аудитории, и решу по времени исполнения. Она была такова, что пришлось добавить и третий, с моей точки зрения, не очень удачный вариант. Но, как говорится, на вкус и цвет товарищей нет. Прошло при полном молчании аудитории. Народ не возился, не переговаривался, вроде даже не кашлял.

Закончил. Стал ожидать реакции присутствующих.

Они взревели секунд через пятнадцать-двадцать. Время благоприятствовало сбору урожая. Подтолкнул заплаканного пономаренка:

— Иди, поработай, пособирай деньги.

Протоиерей меня даже обнял.

— Спасибо! Большущая тебе благодарность за помощь! Как все было вовремя сделано! И как умно ты все сказал! Князя очень к месту упомянул. А я, не поверишь всю силу неожиданно растерял, совсем ослаб. Какое-то странное чувство испытал.

Называемое народом страхом, подумалось мне, тебе раньше и неведомое.

— Бывает и хуже, — заметил я. — Другие при этом состоянии и прячутся, и бегут. Иностранцы его зовут фобией.

Николая это псевдомедицинское заключение успокоило вполне.

Тут к нам вновь подошел седобородый. Голосом человека, привыкшего повелевать и не терпящего отказов, скомандовал:

— После сбора денег — к князю.

И гордо удалился, полный величия и гордости. Боярин, однако, это вам не какие-нибудь там хухры-мухры!

Наш паренек все увеличивал бюджет строительства кирпичной церкви. Народ слова кирпич еще не знал, мог впасть в ненужные сомнения. Поэтому в моей речи звучало каменная. Ну, скоро оценим стоимость моего пения.

— А что-то голос у тебя стал какой-то другой? Теперь всегда таким выводить будешь? — поинтересовался протоиерей.

— Понимаешь, у меня особый дар его изменять. Такой талант бывает, но редко у кого. А сочетания с большой силой голоса, этакой мощью, вообще почти не встретишь.

— Слушал как-то такого скомороха в Киеве на торге. Пел на самые разные голоса и за мужчин, и за женщин. Но не очень мощно, твой голосище зримо сильнее.

Видя, что Прокофий заканчивает обход народа, я громко объявил:

— Кто захочет добавить денег на богоугодное дело, с завтрашнего дня в Софийском соборе этот русоволосый послушник продолжит прием монеты. Фамилии людей, внесших особо крупные пожертвования, будут записаны на особом пергаменте, а затем выбиты на гранитной доске с указанием положения дарителя в Великом Новгороде. Государь лично решит насчет дальнейшего расположения камня в новой церкви. А за всех дарителей помолится сам епископ Герман и наш славный князь Мстислав, потомок византийских императоров!

Толпа опять взревела.

Вернулся наш пономарь, принес почти полную емкость денег. Зря я сомневался в готовности новгородцев к пожертвованиям. Протоиерей велел ему быть после обеда, пока отпустил.

А мы прошли в келью Николая. Он весело сказал:

— Слава Богу! И деньги есть, и перед епископом отчитываться не надо. А то он, гнусный зануда, всю душу вынет! — Передразнил дребезжащим голосом: — Целый гвоздь лишний купили, кхе, кхе, кхе… Только нудить будет: зачем про меня сказали, кто позволил.

— Не посмеет, — объяснил я. — Это все равно что на весь город заорать: не хочу я за вас молиться! Великий Новгород такого не простит и не стерпит — враз вышибут в родной Киев!

— Вроде, как он новгородцам погнусил бы в лицо: — плевать я на вас хотел, кхе, кхе, кхе…, — опять сымитировал манеру говорить начальника протоиерей.

Жалко, я Германа никогда не видел и не слышал, сравнивать было не с чем. Наверное, очень похоже.

— А что князь, — опять затревожился Николай, — доволен ли твоими речами будет?

— Разумеется. Ему на таком месте, да после года вынужденной отлучки, добрую славу опять нарабатывать нужно. А тут: ни рубля не вложил, палец о палец не ударил, а слава уже впереди него бежит. — Сымитировал простонародный говор: — Наш-то князь слыхал? А чо? А ни чо! За кажного из нас молится и церкви сам, без всякого боярства строит! Набожный, видать, страх какой! А то!

Протоиерей задумался. Потом сказал, перед этим пожевав губами.

— Эх, какая у тебя золотая головушка! Как ты все видишь вперед и знаешь! И такая голова для русской православной церкви потеряна! Сейчас невесть чем занят, потом уйдешь неведомо куда и зачем. Да мы с тобой вдвоем в этой епархии горы бы свернули! Но ведет тебя Господь по другому пути… Может и верно, твой поход весь мир спасет? А я тут с этими старыми козлами вместе блею! Возьми меня с собой! Я не помешаю — лошаденку и деньги враз найду, в бою не струшу, не побегу!

Воистину святой человек! — подумалось мне. И мне бы при нем поспокойнее было. Но вынужден буду его тут оставить. В тех раскладах, что мне волхв дал, протоиерея, к сожалению, не было. А он, в истолковании божественной воли и предсказаниях будущего, никогда не ошибается. Не взыщи, святой отец, не я тут решаю, а высшие силы. Все уже предопределено, Николай, тебя нет в списке участников экспедиции. Видно, черного волхва, как и каркодила, твоей молитвой не изведешь, и с нашего пути не сдвинешь. Объяснил это протоиерею, как сумел.

Потом отправились в княжеский терем, поставив для охраны предварительно запертой двери двух мощных монахов, вооруженных секирами.

— Надежные мужики, — заверил церковник. — У них тут муха не пролетит! Всегда казну караулят.

Князь принял нас сразу, ждать полдня не заставил. Отослал дьяка с пергаментами, которые тот подсовывал на подпись.

— Иди, иди. После обеда придешь. — Здравствуйте! — Это уже нам. — Замечательно все организовали! А чего ж поп-то слово не сказал?

И недоуменно поглядел на Николая. Тот стал красным, как вареный рак. Пора было выручать напарника. Ему дурная слава ни к чему, епископ зажрет окончательно.

— Мне как певцу, княже, все равно было выступать, попросился заодно и словечко за церковь замолвить, сам строить буду.

— Неужели? А я думал, твое дело маленькое — отпел и в сторонку.

— Мы кирпич делаем, и стены класть умеем. Кирпичникам есть-пить надо, а другого дела они и не знают. Продать изделие в Новгороде пока трудновато, без этого заказа они голодать опять будут. Народ кирпич вообще не знает, думает, что Софийский собор из известняка выложен, а это очень дорого.

— Ну, ты-то с таким голосом, не пропадешь!

— Я — да, а ребят жалко. У меня такой сильный голос недавно, а до этого тоже жил не богато, бродил со скоморохами.

— А я думал, струхнул поп, — вернулся к прежней теме Мстислав, — испугался дерущейся толпы.

— Он вчера на коркодила с одной рогатиной пошел.

— Убил?

— Убили, я тоже там был.

— Думал и не водится этот зверь в здешних лесах.

— Забежал откуда-то. Хорошо, что не стаей зашли. Штук пять мы бы вдвоем не осилили.

— Охотники бы помогли.

— Местные звероловы этих чудовищ боятся. Тамошний с нами на такую охоту и не пошел — испугался.

— Мои бы дружинники пошли!

— Крестьяне подошли к твоим людям помощи просить, им отказали.

— Кто посмел, почему мне не доложили!?

— Этого не ведаю (в мыслях вертелась гадостная мыслишка — крикнуть: — Кроме седобородого — некому! — которая была тут же пресечена. Не пойман — не вор). После, селяне, с этой же просьбой обратились к епископу Новгородской земли. Тоже отказ. Тогда и пошел протоиерей Николай, а с ним и я увязался.

— А для чего ты сказал про дальнейший сбор денег? Давали-то, вроде бы, от души, с чего добавлять-то будут?

Князь уже успокоился. Замечательно здоровый психотип! Другой взбесится, не уймешь. А ему минуты не потребовалось, чтобы опять в ясность ума прийти. Вот таким и должен быть правитель земли русской.

— Думаю, государь, не у каждого была с собой требуемая сумма. Не за покупками шли, а обсуждать проблемы города. Пожертвования на церковь людьми не планировались. Опять же, в толпе, наверняка, ворья было немало. Срежут мошну во время споров, ахнуть не успеешь!

— А ты голова…, — опять же особо щедрым дарителям — почет и уважение от сограждан — протянул задумчиво Мстислав. (Респект и уважуха, как молодежь в 21 веке говорит, подумалось мне.) — В церковные дела вникать не буду. Со своими нерадивыми сегодня же разберусь. Вы с протоиереем — молодцы! Без всякой команды пошли, и помогли людям избавиться от лесной напасти. А как убили-то все-таки шатуна этого?

Тут вступил Николай, и подробно изложил все перипетии дела. Князь внимательно выслушал, иногда задавая уточняющие вопросы. Потом сказал:

— С этим все ясно. Ты, поп можешь идти, своих поди дел полно. А ты присядь и расскажи, как к тебе такой женский голос пришел?

Протоиерей, обрадованный избавлением от казавшегося неминуемым позорища, убежал. Я умостился поудобнее на дубовой скамье и начал.

— Голосок у меня всю жизнь был не очень. Приятный, но довольно-таки слабенький. А в ту пору пришлось зарабатывать на жизнь пением. Вдруг почувствовал в себе странные способности обратился к ведунам. Начал учиться.

— У них же семейственность, других не учат!

— Это все народные байки. Берут не родственников, а только тех, кто после обучения будет способен людей лечить.

— И ты можешь?

Скромничать было ни к чему — вдруг ему или его близким понадоблюсь.

— Считаюсь лучшим в городе. Все новгородские бояре и их семьи только у меня лечатся. Единственный из всех ведунов посещаю больных у них на дому, лечу детей, берусь за болезни, которые другие не могут даже облегчить.

— Говорят, недавно появился ведун, который только баб лечит. Может он тоже сможет самые мерзкие болячки убрать?

Я вздохнул.

— Боюсь тебя огорчить, государь, но женщин за пять рублей, все тот же певец пользует, что перед тобой сейчас сидит.

Он захохотал буквально через мгновение. Да, изрядный быстромысл. За это зауважал его еще больше. Не люблю туповатых, которым каждую мысль приходится разжевывать. Вот это князь! Быстр, умен, нервы в абсолютном порядке, очень внимателен к мелочам в любом деле, может озаботиться проблемой людей в каком-то далеком селе. Явно взыщет с нерадивого в своем окружении. Плюс — еще и красавец. То-то его так любят новгородцы!

Просмеявшись, Мстислав отбросил волнистую прядь русых волос ото лба, и спросил:

— А почему голос такой девичий, когда поешь? Говоришь ведь обычным.

— Его я могу сделать каким угодно. Ведун, пока меня учил, по ходу дал ему и силу, и эту не совсем обычную способность.

— Ой ли? — не поверил князь.

И я запел. Начал с высоких дисканта и альта, а закончил низким басом. Потом перешел на женские варианты, отпел их тоже все. Для каждого варианта брал по одному куплету из разных песен. Классики набрался от обладающего великолепным баритоном отца, очень любившего петь, вечная ему память!

Остальное набрал из услышанного по радио, телевидению, с магнитофонов и прочей техники. Несколько раз побывал в опере.

— Здорово! — восхитился государь. — А вот про Леля можешь полностью спеть?

На «Снегурочке» Римского-Корсакова, я даже побывал в театре оперы и балета. Билет выдали в школе, когда учился в шестом классе. Самым ярким впечатлением от спектакля осталось эмоциональное впечатление от взрыва прожектора, висевшего высоко с левой стороны зала. Как мы орали и махали руками! Я, хоть и сидел справа, кричал громче всех. Отшумели, намахались, дослушали.

И сейчас услужливая, усиленная волхвом Добрыней до абсолюта, память выдала третью песню Леля в полном объеме. На ней мною было показано меццо-сопрано.

Я запел тем же голосом о том, как девчата подались в лес по ягоды, но по непонятной причине разбрелись с ребятами по кустам. Припевом идет: Лель, мой Лель, мой лели лели, Лель.

Внезапно ворвалась очень молодая девушка. Она еще от двери начала кричать по-шведски злые слова. Язык этот я уже знал в совершенстве. Кудесник подарил способность разговаривать на любом наречии, как на родном, после двух-трех сказанных при мне фраз. Звучала ее гневная филиппика по-русски примерно так:

— Какая баба тут тебе поет, грязный негодяй!? Ты же клялся, что я у тебя всегда буду одна!

И это вялые и флегматичные скандинавки! Вот что дикая и необузданная ревность делает с бывшей шведской принцессой. Мстислав при виде жены вскочил с трона:

— Крися, Крися, успокойся…

Она буйствовала по-прежнему.

— Мерзкий ублюдок! Показывай ее немедленно! Где ты ее прячешь?

Ну, прямо берсерк какой-то, только в женском обличье. Пора было вмешиваться, чтобы не было неприятностей у будущего светоча земли под названием Русь. Не торопясь тоже поднялся. Очень внятно сказал на великолепном шведском:

— Приветствую тебя, моя королева Кристина! Рад тебя видеть! Это пел недостойный я — и ткнул себя пальцем в грудь.

Рты молоденькой девушки, и вбежавшей за ней следом наперсницы средних лет, округлились. Затем они, перебивая друг друга, затарахтели без всякой субординации:

— Ты не можешь так петь, ты же мужчина! Наш, швед? Как сюда попал?

Государь озирался, переводил взор своих ясных очей с одной на другую, слабо понимая такую быструю речь.

— Я русский, могу петь разными голосами. Ваш язык выучил на рынке, беседуя со шведскими купцами с Готского двора. Дамы переглянулись.

— Мы тебе не верим! Спой как женщина!

Это всегда пожалста. Начал петь, как женщина, закончил, как мужчина.

— А купцов на рынке, как звали? — проверяли дальше.

— Олаф и Андерс.

— Женщины точно нет?

— Хоть все обыщите!

Вроде поверили.

— А ты наши, шведские песни знаешь?

Немножко подумал. Даже знаменитая шведская группа «Абба» пела по-английски.

— Нет, не знаю. Но, если споете, сразу запомню.

— Полностью?

— Полностью.

— Не может быть!

Я аж зевнул, утомленный монотонностью общения. Не верим, не может быть, ты не можешь… Как же мифическая вера в пресловутое мужское превосходство, которую женщины так охотно нам демонстрируют, когда хотят перевалить на наши плечи какую-нибудь неприятную обязанность?

Поняв, что перешкаливают, наконец-то запели «Три друга». Закончили. Что могу сказать, музычка веселая, текст с древнешведским юморком. Видя, что стою молча, спели «В нашем доме». Опять замерли.

Мне это общение с женским полом изрядно надоело. Пора идти деньги изымать у церковников, и начинать организовывать постройку второй каменной церкви в Новгороде Великом, а здесь заканчивать.

Привычно перекинул домру из-за спины и начал. Пропел каждую песню по-разному: о парнях, которые пытались много съесть, привычным баритоном, балладу о доме отработал, как женское колоратурное сопрано. Бабы увлеклись, и к концу ближе, мы уже пели все вместе. Княгиня с наперсницей увлеклись, чувствуя себя, как дома в родной Швеции, и были готовы петь хоть до вечера, но меня это времяпровождение увлекло гораздо меньше.

Поклонился, сослался на усталость и на этом спевку закончил. Княгиня фыркнула, и унеслась вместе с челядинкой. На родине при дворе у папаши, принцесса отказа, видимо, не ведала. Придворные викинги, наверное, сразу лишали дерзкого лишних частей тела, в основном, головы. Но здесь не Швеция, тут климат иной — свободный торговый город, где власть князя несколько ограничена. Я начал прощаться с Мстиславом.

Глава 6

Вдруг ворвался какой-то бритый длинноволосый мужчина средних лет, тащивший на плечах двух стражников, и начал что-то орать по-немецки. Мне, как обычно, его речи стали ясны после первых двух фраз:

— Доннерветтер! Русиш траслятор швайн! Мой сын умирает, а позвать лекаря некому! Эта русская свинья-переводчик пьян, как собака! Мы все на этом варварском языке не говорим! Наш толмач умер в дороге, а Вилли все хуже!

Князь, похоже, немецкий знал, но не очень уверенно, типа, как после обычной советской школы. Поэтому неуверенно начал:

— Герр Фридрих… — и замер.

Пора было показать активную жизненную позицию. Поэтому продолжил княжескую речь, но более уверенно:

— Герр Фридрих! Я врач, я помогу!

Немец пролаял:

— Наш? Из Дойчланд?

В их языке нет слов немец, немецкий. Это русские выдумки, идущие от термина немой, то есть не знающий главного языка всех времен и народов. А наши, в это время, всех западных иноземцев звали немец. Вот еще их делить на шведов, англичан, французов и итальянцев. Немцы-иноверцы, общее вам имя!

Уважил гостя, гавкнув в ответ:

— Русский! Много лет лечу людей, лучший врач города!

Немец сразу успокоился — контраст между мной и постоянно пьяным толмачом был очевиден. Конечно, жаль, что не соотечественник, только они по-настоящему знают дело, но за не имением гербовой, пишем на простой.

Мстислав в это время движением руки отослал дружинников дальше караулить, и с интересом слушал нашу беседу.

— Скорей к Вилли!

— Сейчас доложу князю и пойдем.

Получил разрешение государя, и мы понеслись.

Мальчик, лет четырнадцати, гнулся от боли в животе на кровати. Острый гнойный аппендицит, смертельная до 18 века болезнь. Слава богу, аппендикс еще не лопнул, и в запасе было еще несколько часов. Но как лечить это без операции? Помочь-то помогу, но он будет всю жизнь гнуться от боли в правой паховой области.

Фридрих, видя мое помрачневшее лицо, стал голосить, что денег за лечение не пожалеет, за жизнь ребенка ничего не жалко. Оборвал его, поставив перед дилеммой: либо парнишка будет прибаливать всю жизнь, или сделаем операцию, от которой Вилли либо выздоровеет, либо умрет.

Любящий папаша затруднился с выбором. Потом решил свалить ответственность на сына, уже достаточно с немецкой точки зрения взрослого.

— Ты все понял, Вильгельм?

— Все ясно, папа.

— Как, думаешь, надо поступить? Мне очень важно твое мнение.

Молодой задумался. Мыслил минуты три. Потом поднял на меня светло-серые, как у папаши, глаза и спросил, велик ли риск.

Люблю немецкую точность и обстоятельность! За то, что я практически никогда и никуда не опаздывал, если не случалось чего-нибудь форс-мажорного, имел кличку немец. Вот и эта нация, без подобных качеств, лучшую машину 21 века не сделала бы. Ответил поставленному перед нелегким выбором юноше, что вероятность смертельного исхода невелика, но ее следует учитывать.

— А сильно будет больно?

Способность убирать физические муки у больного тоже была получена от волхва Добрыни.

— Чувствовать будешь какую-то возню, но совершенно безболезненную.

Решение сделать операцию, молниеносно было принято. Видимо, только это обстоятельство — необходимость терпеть муки, смущало отрока. К риску смерти он относился спокойно.

Занялся подготовкой к аппендэктомии. Фридрих вместе со мной отправился на закупку всего нужного. Я брал, он платил.

Купили особо острый нож для резания шкур животных вместо скальпеля; чурочку вместо расширителя, на которой деловитый столяр тут же вырезал необходимые углубления; здоровенный лоскут льняной ткани, который потом нарежем для обработки и просушивания операционного поля; ножницы, кое-что по мелочи, в том числе пять игл (вдруг какие поломаются — местное железо оставляло желать лучшего) для зашивания разрезанных тканей. Конечно, остро не хватало зажимов, а бежать для изготовления к ювелирам времени не было. Что ж, ухвачу просто рукой.

Как антисептик, прихватил настойку зверобоя на водке. Вместе истребят любую заразу.

Трудности были с операционной нитью. Никаких искусственных нет и в заводе. Шелковой тоже не видно, да и возня ее потом снимать. И вдруг увидел кетгут! То, что надо! Как раз нужной толщины и рассосется потом сам, точнее, молодой организм Вилли его рассосет. Взял с запасом.

Вернулись в княжеский терем и начали подготовку к операции. Тщательно протер и положил в настойку инструменты и кетгутовую нить.

Переставили в центр комнаты с Фридрихом (он всюду норовил подсунуться сам, хотя слуга отирался поблизости) здоровенный стол — на кровати будет крайне неудобно, застелили его чистой простынкой.

Брить живот было еще незачем — не обволосател еще молодец. Идею приподнимать ножной конец тоже отверг — нет достаточного обоснования.

Я не полостной хирург, а оперирующий травматолог, но за дело взялся уверенно. Такую операцию делал всего два раза еще в интернах, но неоднократно видел, как делают другие. Абсолютная память помнила абсолютно все, каждую мелочь.

Хорошенько отмыл руки мыльным корнем, прополоскал во взятой с запасом настойке. Выгнал всех лишних. Отец парня уходить отказался. Ну и бог с ним, вдруг чего подать понадобиться.

Вдел по нити кетгута в каждую иголку. Нарезал ткань нужными кусками. Операционной медсестры у меня нет, а во время операции возиться с этим будет просто некогда — все надо сделать очень быстро.

Пациенту отключил все болевые ощущения, душу залил покоем и уверенностью в благополучном исходе. Полюбовался умиротворенным выражением его лица.

Предупредил, чтобы не таился и не терпел стоически, если вдруг плохо себя почувствует: закружится голова, затошнит, начнется сильное сердцебиение, а сразу сообщил мне. Анестезиолог ниоткуда не появится, а хирургу за всем не уследить. Собственно, для этого и оставил подростка бодрствующим. Отогнал немца подальше от стола — нечего тут длинными патлами трясти, разносить чужеземную инфекцию по операционной. Можно было начинать.

Ну, с богом! Обработал операционное поле настойкой, сделал разрез по Мак-Бурнею, просушил его тряпочкой, уверенно залез туда рукой, вытянул червеобразный отросток толстой кишки.

Внезапно поплохело Фридриху — привычки-то нет на такие вещи глядеть. Правда не упал, сам плюхнулся задом на скамью. Сильно побледнел. Извини, иностранный гость, не до тебя.

Быстро перевязал аппендикс кетгутом, отсек его ножом, бросил в таз под столом. Обработал и прижег все тем же зверобоем оставшуюся часть.

Ничего не кровило, Вильгельм, в отличие от папаши, оставался совершенно спокоен. Арийский дух!

Проверил — выпота в брюшной полости нет.

Заправил кишечник назад, и взялся не торопясь, по-нашему, по-немецки, очень качественно послойно зашивать. Закончил. На все про все ушло двадцать минут.

Спросил пациента о самочувствии. Все было хорошо.

Позвал из коридора, ошивающегося там без дела слугу, велел полить мне на руки. Этот оказался покрепче хозяина, не проявил никаких лишних эмоций.

Спокойно поглядел на мои окровавленные руки, и без всякой дрожи в руках, и ненужной бледности, взялся деловито лить воду. Потом, не торопясь, подал полотенце. А горячиться и не надо!

Дядька был уже пожилой, явно повидавший разные виды на своем нелегком веку. Деловито осведомился, не надо ли чего еще для меня и молодого господина.

Велел поискать еще людей для переноски пациента в постель, вставать тому пока было нельзя категорически. Через пару минут пожилой привел еще одного слугу, перенесли Вильгельма прямо на простыне. Поднимать Вилли можно будет часов через пять — шесть.

Фридрих все еще был под впечатлением от увиденного, и сидел, отпыхиваясь. Этак еще с этим будешь до вечера возиться!

Подозвал слугу, спросил, есть ли в наличии спиртные напитки. Шнапс был. Хозяин любит выпить рюмку на ночь. Велел организовать привычный вариант приема горячительного для него и для уставшего меня.

Отрока пока усыпил, чтобы тот часа три не рвался вставать, и не просил пить или есть.

А мы с Фридрихом пересели за накрытый свежей скатертью операционный стол. Иноземец был еще какой-то очумевший от пережитого. Вспомнился давний для меня и будущий для них анекдот: а ты думал, сынок, мы тут мед пьем? Работа хирурга не легка и далеко не всегда высокооплачиваема.

Слуга бойко натаскал шнапса и закуски. Немец, по привычке, хотел было налить по чуть-чуть, но был безжалостно пресечен здешним основоположником аппендэктомии. Некогда мне тут с тобой целый день валандаться! Безжалостно набулькал русский вариант — по сто граммов каждому, и беспощадно заставил выпить снадобье от стресса. Фридрих, с непривычки, аж закашлялся и выпучил глаза. Ишь, как пробрало-то иноземца! Закусили, повели неспешную беседу.

Он оказался купцом из немецкого города Анклам на реке Пеене, притоке Одера, пришел с товаром на трех судах для заключения договора о торговле и продажи изделий своих ремесленников. Лавры шведов не давали покоя германскому купечеству, — учуяли дойную восточную корову, — подумалось мне. Вот с какой древности это все идет: от нас сырье, от них шедевры производства.

А через полтыщи лет, при Петре Великом, оседлают полностью и науку, и медицину, и офицерство, станут основоположниками многих дворянских родов. И потом, со времен Екатерины Второй, расселятся по Поволжью и доведут свою численность к перестройке-перестрелке до миллиона человек. Даже после отъезда на родину предков плохо знающих немецкий или вообще знающих один русский язык фольксдойче, их в России в 21 веке останется полмиллиона. Плюс немало и в Казахстане. Глубоко пустила корни честная и работящая, уважаемая всем миром нация!

Добавили еще по чуть-чуть, немножко посидели. Дал заключительные на сегодня врачебные рекомендации: Вильгельма поднимать и кормить только завтра. Описал вкратце стол № 1 по Певзнеру. Не велел поднимать тяжести в ближайшие два месяца. Содрал денег, пообещал навещать, и горделиво удалился. Русские идут!

Зашел в Софийский собор. Недавно узнал, что собор — это наличие в хозяйстве мощей святых. А нет их в заводе — это просто церковь.

Протоиерей уже все пересчитал, записал и упаковал в мешочки, которые сложил в изрядный по величине сидор. Взял в руки учетную бересту. Рубли, золотые динары, серебряные дирхемы, причем иностранных денег даже больше, чем русских. В поход к Черному морю и в Азию надо арабских, привычных для местного населения монет, понабрать побольше, потому что как будут брать наши рубли, еще неизвестно.

Вскинул мешок на плечо, отказался от сопровождающих, и бодро зашагал в сторону дома. Вдруг увидел стоящую ко мне спиной Забаву, ласково беседующую с двумя парнями.

От невероятной и нехарактерной для меня ревности вскипела кровь в жилах. Я тут пытаюсь заработать на жизнь из последних сил, а она с неведомыми мужиками веселится! Молодцев просто поубиваю, жену буду держать в черном теле до конца жизни! Не брошу ни за что! Не дождется она этого никогда! Не дам вести разгульную и порочную жизнь.

Навострил уши с усиленным волхвом слухом. Зазвучал хриплый мужской голос.

— Ты, девка, не вздумай отчудить чего: попытаться убечь, или начать орать — свернем башку, как куренку!

— Ой боюсь, боюсь, дядечки, — куражилась моя радость.

Вздохнул с облегчением — богатырка просто забавлялась. Близилась расправа, примерно, как над медведем. Но если хоть один гаденыш схватится за нож убью сразу обоих. Милосердного и гуманного суда не будет, незачем им жить тварям!

Наконец супруге эта игра надоела. Она ухватила насильников за воротники, подняла их, как котят, и от души так столкнула лбами, что аж хруст пошел! От впечатлений и невиданной женской заботы мужики сомлели, глазенки закатились. Хорошо, что еще не завыли, как попавший под раздачу к Забаве мишка косолапый.

Моя радость заметила меня, налетела ураганом, стала обнимать и целовать.

— Я тут тебя невесть сколько жду! А ты пропал и не появляешься. На вече женщин не пускают, издалека твое пение слушала. Потом вижу, в собор зашел. Махом вышел, пошел к князю. Думала, тоже быстро выйдешь. А тебя нет и нет. Отошла ненадолго, вот опять жду. А тут эти уроды подошли, стали ласки требовать, позабавили.

Вот почему она мне не показалась, когда я с немецким купцом за причиндалами для операции ходил — отошла куда-то недалече.

Рассказал ей, где пропадал.

— И ты живого человека резал, и кишки из него вынимал?

— Деваться было некуда, иначе помер бы паренек.

— Какой ты бесстрашный! Я бы враз сомлела.

Только я взялся гордиться своим невиданным бесстрашием, Забава ухватила меня нежными ручками и легко, как ребенка, закинула себе на плечи вместе с мешком. От такой отцовской ласки за последние пятьдесят лет успел отвыкнуть, и от общего бесстрашия ухватился за ее шею двумя руками.

Сидор, от жадности, все-таки не бросил, и он стукнул игрунью-жену по груди.

— Давай мешочек, а то еще уронишь, — ласково попросила радость моей жизни. Выпустил из ослабевшей ручищи большой кошель с изрядным для себя облегчением, и уцепился покрепче.

Давно я такого страха не испытывал! Как бедные дети этого не боятся? Еще просятся на ручки!

На любителей ласки, которых хотел освидетельствовать на предмет наличия жизни, даже и не взглянул. Самому бы тут уцелеть! Забавушка перешла на ровный и очень быстрый бег. Прежние заботы меня окончательно покинули.

Глава 7

У калитки ставшего уже родным дома, толклись несколько баб под вдумчивым руководством Доброславы. В регистратуру она их на всякий случай не пускала — придет хозяин или не придет, будет льготное лечение или не будет — кто ж его знает. А тут следи за вами, нищебродками.

За свои мифические права боролась только одна богато одетая бабища с прислугой. Судя по имиджу — из очень зажиточных купчих.

— Мы тут деньги будем платить, а твой лекаришка шляется где-то! Наши мужья давно уж с вече вернулись, а этого где носит?

Доброслава уже любовалась, с открытым от изумления ртом, на подход кавалерии из-за бугра ей в помощь — меня верхом на Забаве. Разинули рты и остальные женщины.

Одна склочная купчиха опять стала орать.

— Да что же такое деется! Мужики уже нам на шеи сели, и поехали!

Конечно, когда вы на нас залезаете и злобно погоняете, это гораздо привычнее.

Жена по-прежнему легко ссадила меня на землю. Правда, пришлось небольшой мешочек весом килограммов на шестнадцать, пудовый — как сейчас бы назвали, поставить на землю, чтобы своего захудалого мужичка не зашибить ненароком.

— Так, заткнулась и пошла вон отсюда! Никто тебя здесь лечить за гроши не будет! — внятно высказался я крикунье.

Она, не ожидавшая отпора, просто опешила, и стала озираться в поисках поддержки. Помощью и не пахло.

Женщины просто всей кучей отошли в сторону, не желая участвовать в явно лишней для них разборке. Прислуга решительно исчезла. Возглавил побег отважный охранник, который отлично понимал, что для разборки с богатыркой нужно быть богатырем. А он им, видимо, не являлся.

Тогда купчиха решила воздействовать на поганца-ведуна авторитетом супруга.

— А ты знаешь, кто мой муж?

— Не знаю и знать не хочу! Но я сегодня провел много времени с князем и его женой, и думаю, что даже за убийство какой-то из незначительных купеческих подстилок, с меня особенно и не взыщется, — самое большее, — незначительная вира.

— А наши бояре, что они скажут?

— Знатные люди у меня лечатся через день. А ты, поганка, ко мне больше не ходи, не приму ни за какие деньги!

Забава деловито спросила:

— Покалечить или сразу, без лишней возни, убить?

Купчиха взвизгнула, и унеслась вслед за прислугой.

— Этих шестерых приму после обеда, других в очередь не сажай, — обозначил я задачу Доброславе — завтра приема не будет, у меня дела. Женщинам сказал:

— Работаю для жен простого люда: ремесленников, грузчиков, матросов, ушкуйников. Денег за день работы с десятью бабами с этого имею, как другие ведуны с одного больного.

— А чего же бояре только к тебе ходят? — пискнула одна из пациенток.

— Ходят и к другим. Ко мне идут, если уж ведуны все трое не берутся, не осиливают.

Вздох изумления пронесся над клиентками. Пора пресекать глупые домыслы, что меньше всех берет самый худший. Это просто благодеяние с моей стороны — вот какую мысль надо внедрять в народ для подъема своего имиджа. Доброслава уже запускала женщин в приемник, а мы с женой, обнявшись, и покрепче ухватив кошель, подались обедать.

По дороге зашли к кирпичникам, показали и дали подержать пудовый мешок.

— Народ пожертвовал на строительство вами храма!

— И это все нам?

— Первые деньги мастерам по закладке фундамента. Дело слишком ответственное, чтобы нам самим браться. Также и крышу сами не осилим. Но монету новгородцы будут нести и дальше — думаю, на всех хватит.

— Мастер, как же это все у тебя так ловко получается?

— Теперь верите, что я вас гораздо старше и опытнее?

— Верим, верим!

— Сейчас мы поедим, а потом за вами Федор зайдет. Отказы не принимаются, всем быть!

Федя сегодня кормил нас и ел сам расстегаи с борщом. Потом пошла гречка, усиленной изрядной отбивной. Попутно рассказывал новости.

— Без меня в харчевню местные купцы стараются не ходить, забегают в основном приезжие, и то на один раз — очень дорого, а новый повар не блещет. Выручки сильно упали. Хозяин бесится на работников, орет, думает, что все из-за их нерадивости. Олега страшно донял. Тот хочет уволиться, работать стало невозможно. Поспрашивал по народу — никому пока нигде не нужен. Вдобавок, владелец на него грязь льет. Интересуется, может ты чем сможешь помочь, пристроишь его куда-нибудь?

Полового Олега я знал очень хорошо, всегда норовил сунуть ему и его детям побольше чаевых. Лучшего повара Новгорода Федора пристроить было легко — он кормил нас с женой и с собакой, а по ходу, и кирпичников, вкуснейшей едой (Забава готовила мерзко — не дал Господь кулинарных талантов красавице и силачке). После готовки наш кулинар закупал крупы, овощи, фрукты, грибы, соль, специи, мясо и рыбу. Постоянно чего-то солил, мариновал, квасил, сушил — делал запасы на зиму. А вот куда можно пристроить очень хорошего полового, ума не приложу. На всякий случай спросил у Федора:

— Тебе, часом, помощник не нужен?

Тот аж руками замахал от страха за свою получку, вдруг делиться заставят с прежним сослуживцем:

— Я сам, я все сам!

Ну, сам с усам, не будем нарушать в душе большого кулинарного таланта творческий процесс. Неохота дрянь жрать, избаловался от больших денег вконец. В общем надо с самим Олегом беседовать, а потом думать, к какому из моих многочисленных дел его можно пристроить.

После великолепного обеда Федор пошел за ребятами, а мы с женой отправились в спальню на послеобеденный отдых. Повалялись на широченной кровати, поболтали о том, о сем.

— А мне ты не говорил о своем возрасте ничего. Почему скрывал?

— Боялся замуж за старика не пойдешь, тут же бросишь.

— Даже если тебе сто пятьдесят лет, на это не надейся, — всегда с тобой жить буду.

На всякий случай оглядел ее, как волхв. Оба-на! А спайки-то уже почти рассосались. Надо же, как быстро. Сказал об этом Забаве. Она даже затаила дыхание. Прерывающимся голоском спросила:

— И что, теперь у нас может быть ребенок?

— Очень может быть…

Поделиться впечатлениями от чародейского осмотра мне не удалось. Супруга, пользуясь своими преимущественными правами против других женщин и превосходством в физической силе, склонила меня к решительным ласкам в грубоватой форме и без всяческих прелюдий.

Вот это по-нашему, по-новгородски! А то только и думаешь, как помягче подойти, да не обидеть, и вовремя закончить… А тут: пришел, увидел, победил! Вени, види, вици! Не знаю, получатся ли дети, но с непривычки было совсем неплохо. Оказывается, есть свои прелести, когда тебя просто усиленно склоняют к близости.

Конечно, когда это делают с женщинами, это подло и жестоко, а вот когда это делает любимая женщина и со мной, тут есть свои прелести. Этак и хочется спросить: может позабавишься мной сегодня вечерком? Этак привыкнешь, еще и просить будешь, объясняя все, как женщины — большой любовью, а на самом деле, скрывая свою извращенность.

Забава, потягиваясь сильным телом, подошла к окну. Полюбовавшись осенним двором, сказала расслабившемуся мужу:

— Наверное, тебе уже лечить пора. Прорвалась вон какая-то баба, через двор сюда ломится.

— Сейчас ее Марфа пугнет, — успокоил я женушку.

— Да рядом бежит, ластится твоя собачонка к чужой бабище!

Да, без присмотра ведунского пса Потапа, собака совсем нюх потеряла.

— А вот девица исчезла! Наверное, по двору подалась, воровать будет!

— Что-то ничего не могу там вспомнить ценного. Да и малоценного-то один кирпич.

— Вот за ним эта воровка и заявилась!

— Зашла бы и спросила. То количество, что она может утащить — три-четыре штуки самое большее, мы бы ей и так отдали, просто в подарок.

— Да я бы знаешь сколько ухватила!

— И эту бабешку вместе с лошадью и телегой в придачу. Только баб против тебя в Новгороде нету, да и мужиков негусто, если вообще есть богатыри.

Супруга поняла, что зарвалась, и мы захохотали в два голоса.

— А конюшня-то заперта?

— Конечно, на очень крепкий замок, который ты-то просто бы вырвала вместе с проушинами. Посмеялись еще. — Либо обжигает вместе с ребятами кирпич, либо перепрыгнула через забор и утекла, кто ж ее знает.

Под эту интересную беседу оделись и уже пили чай на кухне, нажевывая сыр и бутерброды с копченой колбасой. Обоих прошиб неожиданный голод. И, сердцем чую, ночь тоже будет нелегкой… Неожиданно стукнула входная дверь.

— Наворовалась, видать, уже, — мрачно заметила Забава. Федор удивленно озирался, не понимая, о чем идет речь. Впрочем, девица сходу к нам зашла, и безошибочно выбрала собеседника.

— Пойдем, Владимир, поговорить надо.

Предмет беседы, вроде бы, был очевиден. Группа очередниц на лечение уже сидит в сарае, ждет приема. Других не возьмусь врачевать ни за какие коврижки ни сегодня, ни завтра.

Просьбы, основанные на том, что ей сегодня плохо, как никогда, не приму нипочем — наслушался за жизнь в избытке. Поэтому, чтобы, не тратить времени зря, сразу оповестил любимицу собак:

— Без очереди никого лечить не буду!

Прямо, как Шариков в «Собачьем сердце» великого писателя Михаила Булгакова: в очередь суки, в очередь! Девушка тут же уточнила, о чем будет беседа:

— Я никакой болезнью не мучаюсь, я о нашем походе пришла потолковать.

Оглядел ее с ног до головы, ожидая какой-нибудь женской хитрости. Действительно, на редкость здоровая девица! И от кого она могла узнать о моем походе черте куда? Знаем только четверо: волхв Добрыня, я, Забава, протоиерей Николай. Весь народ не болтлив, и до женского пола не охоч. Надо бы с этим вопросом разобраться.

— Ну что ж, пойдем, побеседуем.

И мы втроем отправились в гостевую комнату. Забава не решилась оставить свою драгоценность на поругание неизвестной подстилке, и вдвоем нас не оставила. Лучше эту сомнительную красотку сразу пришибить за опасные речи и действия, чем потом разыскивать по всему Великому Новгороду с убежавшим за этой гадюкой легкомысленным, но очень любимым мужем.

Девушка была чудо, как хороша собой: невысокая, длинноволосая, черненькая, кареглазая, вылитая цыганка — в общем нелюбимый мною тип. Те, что близки моему сердцу, всегда светло-русые или вовсе блондинки, длинноногие, в глазах плещется зелено-голубой океан. Словом, уголок России…

У кареглазых, душа словно спрятана за печную заслонку, а у зеленоглазых все на виду, как у Забавы. Это, конечно чисто мои заскоки, но я, на нашу сегодняшнюю гостью, не польщусь нипочем.

Расселись, кто куда и повели неспешную беседу. Спросил, что она имеет в виду, произнося слово поход? Интересно будет послушать.

Девица начала.

— Меня зовут Наина.

Сразу всплыл в памяти отрывок из «Руслана и Людмилы» незабвенного патриарха нашей поэзии Александра Сергеевича Пушкина: Ах витязь, то была Наина!

— Я колдунья и гадалка. Впрочем, мне особо гадать и не нужно — все во сне вижу. — Прямо Эдгар Кейси древнерусского разлива! — О тебе мне все известно. Откуда пришел, чем сейчас занят. Знаю, что большой камень, когда прилетит, большую часть людей изведет, в дикость народ впадать будет. Надо нам через месяц к Русскому морю идти.

— Кому это нам? — недовольно поинтересовался я.

Ну каждый норовит лезть не в свое дело, всячески мешаться! Наина, оказывается, считала предстоящее путешествие своим кровным делом.

— Нам — это мне, тебе, Ивану и ушкуйнику, с которым ты дружишь.

— А зачем вы все мне?

— А где ты будешь искать умную рыбу, которая больше тебя? Бегать по берегу и аукать? Там тысячи верст, глотку сорвешь!

Я задумался. Идея была всего одна — кудесник Добрыня чего-нибудь посоветует.

— Я заранее предскажу вам, где искать нужных для общения существ. А если каким-то чудом встретитесь, уверен, что столкуешься не с немцем и не с собачкой какой-нибудь, а с неведомой рыбой? Мы думаем совершенно по-разному. Обычный перевод тут не пройдет.

Моя жена, убедившись, что семейной верности со стороны мелкой и явно вредоносной брюнетки ничего не угрожает, начала зевать, и ушла мечтать о будущих детках.

Я, в это время, вспоминал достижения ученых 21 века в расшифровке языка дельфинов. После записи их ультразвука, не слышимого человеческим ухом, и многократного прогона на компьютерах, достижения были более чем скромными, можно даже сказать, что ничтожными. Понимают несколько слов, могут истолковать два-три простейших предложения дельфиньего языка и это все, чего удалось добиться за десятки лет кропотливой работы.

Хотя сделали совершенно сомнительные выводы о преимуществе человеческого ума. Вообще возникает ощущение, что дельфины понимают нас гораздо лучше, чем мы их, и относятся к людям, как к младшим и немного бестолковым братьям, которых надо защищать от акул, подталкивать к берегу, когда они тонут, загонять в их сети рыбу.

А кто сказал, что я добьюсь большего за очень ограниченное время? Застрекочу с переходом на ультразвук? Боюсь, что даже для моего великолепного голоса, эта задача окажется совершенно непосильной.

Что же может предложить полезного смазливая колдунья? Чем порадует? Спросил в лоб.

— А ты чем хочешь взять? Надо ведь им объяснить, для чего мы тут мечемся по берегу моря.

— Я не толмачу, а чувствую чужую мысль и посылаю свою. Мне проще, чем вам, столковаться с кем угодно.

— Растолкуй мне что-нибудь такое, чего я сроду не знал.

Она очень внимательно стала глядеть мне в глаза. Это длилось минуты две. Потом в моей голове негромко, постепенно усиливаясь, стала звучать молитва Макоши. Я про эту богиню и слышал-то мельком всего один раз — от Добрыни в нашу первую встречу.

Неуверенно спросил:

— И что это такое?

— Молитва Макоши, нашей главной матери.

— И богов то же?

— Перуна и Сварога нет. Из божеств помельче, она мать Доли и Недоли.

Об этих я имел довольно-таки смутные понятия. Говорили в прежней жизни люди частенько — такая ему выпала доля, а она бывает ох разная! Спросил Наину.

— Макошь прядет на всех нити судьбы — и для богов, и для людей, а как все сложится, зависит от того, чьи руки совьют клубок. Поработает Доля, — все у тебя получится, везде повезет, спутает нитки Недоля, — умаешься неудачи разгребать. А командует ими мать, без ее воли ничего и не делается. Поэтому главнее Макоши у нас никого и нету.

Да, во всех религиях мира обязательно присутствует женское начало — Астарта и Иштар, Деметра и прочие. Наша Божья Матерь отнюдь не исключение из правил.

Многие христиане считают, что сам Христос давно устранился от наших мелких дел и всем ведает Богоматерь, часто при этом являясь людям, и совершая очень нужные чудеса. А куда делся ее сын Иешуа-Эммануил? Никаких его явлений за последнюю сотню лет я и не могу припомнить.

— Ну, делись уж до конца, какие еще чудеса прячешь? А то вдруг какая переделка случится, всегда нужно знать, на что человек годен.

— Переделка обязательно случится — черный волхв давно уж тебя поджидает.

Я скептически хмыкнул.

— Добрыня что-то про это ничего не рассказывал.

— Он же еще и не знает, пойдешь ты черте-куда от любимой жены или отмахнешься, положившись на русский авось. Кто ж вас, из такого далекого будущего, знает?

Стоп, стоп, стоп! Даже Забава не догадывается, откуда супруг взялся. Сказал из Костромы, и пока на этом все. Знают о невероятном моем попаданстве только ведун и волхв. Может Наина подослана недобрым колдуном? Опять вспомнился классик: Душою черной зло любя…

Лживым голосом начал было юлить:

— Да я всю жизнь здесь, только из другого города…

— Не ври мне! Сразу чую! Ты родишься почти через тысячу лет после нас. А сюда тебя закинула Макошь, потому что с местным возни будет в десять раз больше.

— А чем же он хуже?

— Тем, что верит в глупые сказки, вбитые в него с детства, и разубедить его, ох как нелегко будет. Церковь ему много лет пела о том, какое прозрачное и вместе с тем очень твердое у нас небо — небесный свод. Какой тут, к лешему, камушек прошибет? Явные выдумки! А ты с детства знаешь правду, она тебе въелась в плоть и кровь.

И все у нас сильно верующие в Христа. Что-то страшное близится? Помолимся посильнее, господь неприятности и отведет. А уж если пожертвуем побольше денег на церковные нужды, ни о чем заботится и вовсе не надо будет. Это тебе не переться на край земли, договариваться черте с кем. Бог наша защита!

Опять же, на этот поход изрядные средства потребуются. Кормить, поить всех участников, платить за доставку и к морю, и через него, за ночевки — уже не лето будет, да мало ли что в дороге подожмет. Где деньги взять? Ведун не даст, волхв сам гол, как сокол. А ты, поди, со своим невиданным опытом, уже придумал, откуда деньги добыть?

Я ей перечислил все свои занятия, уже дающие реальную прибыль: лечение людей, многообразные песни, многочисленные анекдоты, изготовление карет, пиление досок — денег должно бы хватить.

— А вот еще Ванюша какие-то камни из глины делает…, — мечтательно заметила кудесница.

Ишь, как ее на кирпич-то растащило! Объяснил, что тут еще прибытка ждать рановато.

Потом чугунной своей башкой осознал, что не о камнях она мечтает! Понравился что ли молодец? Может из-за этого она его вместе с собой в этот анабазис прочит? Ванюша, понимаешь ли!

— Прорвемся если через черного волхва, другие такие же это прочувствуют и заявятся кучей нас убивать — продолжила колдунья. — Поэтому заранее и не идем.

Спросил Наину:

— А почему говорят — гол, как сокол? Птица, вроде справная, в перьях вся?

— Не птичка имеется в виду. Это так, бывает таран зовут, здоровенное бревно, которым ворота вражеских крепостей вышибают. Его топорами со всех сторон обтесывают, лишнего ничего нету. Совсем голая штука!

— А этим, черным колдунам, может просто объяснить, что мы для всех стараемся?

Девушка задорно рассмеялась.

— Они такого счастливого случая, чтобы власть опять взять в свои руки, не одну сотню лет ждали! Люди, после гибели Атлантиды, которую злые же и организовали, не очень давно очухались, только — только достойно жить начали.

— Погибнут же многие!

— Им на это наплевать. Черным кудесникам рабы нужны. Тысячей больше, сотней тысяч меньше, без разницы. Идите оставшиеся, прячьтесь в лесах и пещерах, это все равно. А ты тут про объяснения толкуешь…

— А почему им заранее не собраться?

— Все при деле: одни за лучшими белыми следят, чтобы они не пошли с рыбами толковать, а большая их часть группы вроде нашей караулят.

— А я думал, мы одни такие…

— Не сошлась еще клином на Новгороде земля Русская! Кому-то, может, и повезет.

— Ты же знатно будущее, вроде как видишь? Вот и погляди, чем для нас дело кончится!

— Кто-то про это словно черной краской залил, не могу ничего увидеть. Особенно судьбы тех, кто в этот поход пойдет. Когда идти, какой дорогой, кому надо пойти — все вижу совершенно отчетливо, а вот кто из нас живым вернется, не скажу.

— А как же ты увидишь, где нас поджидают?

— Сейчас не знаю, а вот близко врага обязательно учую.

— Это хорошо, предупрежден — значит вооружен. Что еще умеешь? — поинтересовался я у колдуньи.

— Так-то у всей нашей оравы шансы довольно-таки жиденькие черного кудесника одолеть. Он нас махом перебьет. А вот если лишить его хоть части преимуществ: чего-то из колдовского умения, скорости наведения чар — глядишь и удастся нам его извести.

— Как же это сделать?

— У тебя защита от чужого влияния стоит?

— Добрыня поставил.

— Вот и давай ее проверим.

Я усмехнулся. Девчонку первый раз в жизни вижу, а волхв никогда не ошибался и лишнего не обещал.

— Сколько тебе с иностранцем говорить надо, для того, чтобы неизвестный язык начать понимать?

— Две-три фразы.

Она очень внятно произнесла:

— Исенмэсез! Ничек сезне исемем. Балалар бар?

Еще один язык пополнил мою коллекцию, решительно растолкав свежеизученные шведский и немецкий.

— Бар, бар, — лениво ответил я, — мальчик и девочка, уже большие. Но это все было в той, прежней жизни. А что за язык? — спросил из любопытства.

— Это булгарский. Переводи дальше.

Она немного подобралась, как-то насупилась. И полилась совершенно непонятная речь. Только к концу второй минуты услышал знакомое — мон мирян. Так у нас на работе звал меня водитель-мордвин. Ее победа была полной. Спросил у одолевшей мои способности девицы:

— Мордва?

— Мы их так зовем. Когда я к Хвалынскому морю по Волге плавала, толковала и с эрзей, и с мокшей. Эрзя, они вроде твоей жены — здоровенные блондинки с добрыми лицами, а мокшанки на меня смахивают — чернявые и мелкошустрые. Языки почти не отличаются. Народ доброжелательный, очень мирный. На соседей никогда ножи не точат. Воюют периодически только с русскими. В основном, отбиваются или отсиживаются в своих дремучих лесах. А наши князья, только и глядят — на кого бы напасть, если между собой не дерутся. Я связала твою способность толмачить магическим кругом. Сейчас разомкну, начнешь опять всех понимать. Думаю, и врагу не увернуться, не ждет он такой ловушки. Немного времени у вас будет. Долгой возни не ждите — враг махом в себя придет, и нашей ватаге конец. И мне не убежать — слабовата я против него.

— Ты его знаешь?

— Наши сильные матери знают, они все друг про друга ведают: черные про белых, белые про черных. Эта война с изначальных времен длится, никогда не останавливается.

Сейчас враги летящий камень ждут. Последствия от удара будут ужасны: очень долго солнца не увидим, резко похолодает, в массе мест горы вырастут и из них огонь бить будет, землю будет трясти много раз. Многие сразу погибнут, многие потом, когда жрать станет нечего. Громадные волны пройдут по всей суше. Мы, на всякий случай, два ковчега строим с припасами.

Матери с нами в поход пойти не могут, твой Добрыня тоже — о них черные все знают, а вот мелочь, вроде нас, можно и послать. А идти или не идти, это уж наше дело. Ты не испугаешься? — спросила она меня.

— И что? Обгажусь с перепугу, да дальше пойду!

Посмеялись. Ее ход мыслей от моего, видимо не сильно отличался. Крепко пожали друг другу руки, и она вернулась привораживать Ивана, а я подался за первой пациенткой.

Оба были довольны первым раундом переговоров. Не посрамим Русь и Великий Новгород! Не дадим врагам этого шанса!

Глава 8

Дальше все пошло своим чередом. Утром, прихватив с собой для усиления Ивана, отправился в Софийский собор. Протоиерей уже посадил на входе пономаря рядом со здоровенным ларем для денег.

Оценив размеры ящика, я поразился размаху потребностей русской православной церкви. Если это необъятное вместилище полностью заполнить серебром — на три церкви хватит.

Николай был у себя, что-то рисовал на бересте. Тепло со мной поздоровался, небрежно кивнул Ване. Я начал:

— Пора делать рисунок будущей церкви, и показывать нам место ее постройки. Появились деньги, можно хоть сегодня начинать.

— Рисунок? Это можно! — И он протянул нам бересту со своей графикой.

Мы жадно ее схватили торопливыми лапищами. Рисовал протоиерей неплохо: однокупольный храм, три окна, две двери — большая и скромная, для священнослужителей. Рядом было изображение в горизонтальном сечении. Три стены ровные, одна изогнутая полукругом. М-да, замысловато это класть будет.

Пригляделся к картинке. Ну, не все так горестно, как показалось вначале. Углы, самая несущая часть, нарисованы обычно, изгиб начинался потом.

Николай начал давать пояснения. Потыкал указательным пальцем в каменный прогиб.

— Это алтарная часть, где царские врата и престол. Должен быть обращен на восток.

— А если ошибемся? — спросил я из глупого озорства.

Протоиерей аж замахал руками.

— И думать не моги! Епископ нас сожрет вместе с потрохами!

Ну вот, только-только от коркодила избавились, новая напасть объявилась. Ой, боюсь, боюсь… Николай вернулся к делу.

— Не забудьте место под печь оставить.

Надо было бы подать идею громоотвода, но думаю провозглашение анафемы после этого будет для меня самым безобидным видом божьей кары. А уж мысль о дальнейших церковных подрядах можно будет просто отбросить.

Так и видятся прихожанки, беседующие на эту тему.

— Отступник то этот, знаешь чего учудил?

— И что же?

— Нагородить в православном храме нечестивых железок! А святые отцы все всякой мрази с рук спускают! Сразу на кол надо было сажать этого нечестивца, а не объявлять ему анафемы всякие!

— Точно, точно…

Тьфу! После излишеств всяких нехороших (Забава соблазнила ими еще три раза заняться ночью), всякая дрянь в голову так и лезет! А тут работать надо, дело делать, а не выдумкам глупым предаваться.

Я за нашу веру и святую церковь грудью встану! Никогда не забуду, как после посещения краеведческого музея в Костроме, узнал, что число храмов до Октябрьской революции на малой родине было 1147, а сейчас, в 1970 году, их в городе осталось всего три, и был потрясен тем, как большевики обобрали мой народ, лишив его святынь. Я могу пошутить над священнослужителями, или осудить кого-то из них, за неверные с моей точки зрения поступки, но это не значит, что можно пойти против святого и веры. А уж тут, в Новгороде, увидев тянущийся с небес свет к Богдану, а потом к его ученику Николаю, лучшим из лучших, которым я и в подметки не гожусь, уверился в своей правоте.

Протоиерей вновь привлек мое внимание вопросом о том, как будет фундамент закладываться.

— Мастера пусть делают. У нас и навыка-то нет. А основание не так сделаешь, строение рухнет, не взирая на то, как хорошо стены выложены. Я все оплачу.

Святой отец ответом остался доволен, и мы пошли осматривать будущую стройплощадку. Вышли на край Новгорода. Николай объяснил, что это будет обычная приходская церквушка, а не кафедральный собор, и особо размахиваться с размерами нечего и незачем.

— Главное, все сделать очень качественно! — тут он строго поглядел на меня. — И алтарь, главное, должен глядеть на восток!

Отче, отче, а компасы опять не роздали, гнусил во мне подлейший голосишко. Хватило ума не озвучивать свои глупые шутки. Епископ Герман шутить не будет! Сожрет, как пить дать сожрет. Посчитали будущие размеры в саженях, и разошлись.

Я прошел к Фролу. Торговля досками на Торговой стороне процветала. Чего же у Лешки-то какие-то проблемы? Сегодня же съезжу на обе лесопилки на речке Вечерке, разузнаю, в чем дело.

Компаньон, потупившись, рассказал, что Катерина, с которой он живет душа в душу, похоже, беременна.

— А раньше-то у тебя дети были?

— Ну, те, костромские, что от конюха…

Если бы и раньше жил с той женой, у которой отец разбойник и убийца, особой разницы свои или чужие, может быть и не чувствовалось бы, но сейчас, когда мы извели тестя и его людей, а сам Фрол по милости прошлой супруги убежал в другой город, признавать ее детей своими, было бы как-то глупо.

— Очень сына хочется…, задумчиво протянул мой первый друг в Древней Руси. — Хотя и девочке буду очень рад…

— Ты, вот что, любящий деток папаша, бабенку-то не позорь, сходите в церковь и обвенчайтесь!

— Я не знаю, у нее муж может где-то в плену томится живехонек, у меня жена в Костроме, и развода никакого нету, а Катя издолбила уже хуже дятла: пожениться надо, что соседи будут толковать — у меня пузо скоро на нос станет лезть, а законный супруг давным-давно пропал… Скажут — шлюха! Пальцами начнут показывать… И ее дочку возьмутся позорить: твоя мать шлюшка, и ты такой же растешь… Дурная слава о девке пойдет, замуж ее потом не выдашь. Это же хуже, чем ворота дегтем намажут! Что делать, ума не приложу…

Фрол, конечно, человек очень хороший: бесстрашный, честный, дельный, но пока он чего надумает, сто лет пройдет. Всех умает.

Надо помочь! Сказал опечаленному соратнику по торговле досками:

— Я тут начинаю кирпичную церковь строить на Софийской стороне, святых отцов много стало знакомых. Сейчас после встречи с протоиереем Николаем иду. Он к самому епископу Герману вхож. Вот может на пару они и решат вашу проблему.

Да, глядя на Фрола, получившего неожиданное известие, хотелось спародировать Аркадия Райкина: закрой рот, дурак, я все сказал! Ну, это он относительно быстро должен понять. Подождем.

Действительно, не прошло и двух минут, как он уже мял меня в своих медвежьих объятиях и рычал: Да я…, да ты… Ох и силен рыжий! Даже еще ни разу не мятые подсобники обходили его с опаской.

— А Кате, Кате, можно сказать? — горячился Фрол.

— Конечно можно! — щедро распорядился я. — Не взыщи, мне к старшине срочно надо.

Завернул к Сысою, отсыпал ему обещанные за присланных пациенток деньги. Выдал, что был должен за работу старшины как моего импрессарио по организации концертов у купцов.

По епископам с проблемами компаньона ходить я и не собирался, заведомо ничего не выходишь, а старшина решал скользкие вопросы решительно и умело. И почему-то, всегда в мою пользу. Ну не из-за денег же… Правда, имел он с этого всегда изрядно!

Изложил ему трудный вопрос. Долгих раздумий не было — он тоже хорошо знал, с кем имеет дело. Вдобавок, неплохой мешочек с призывно звякнувшей монетой, видимо, очень манил.

— Знаю одного попа, он за деньги Фрола хоть с коровой обвенчает, а с кем скажешь, с тем брак и расторгнет. С его женой, как с изменившей, а бывшего мужа его бабенки признает давно пропавшим. Но стоить это будет недешево. У измены должны быть свидетели, пропасть человек должен не менее пяти лет назад…, — я положил еще один нехилый мешочек с серебром — за ценой ради счастья друга не постою — но все это дела церковные, нам, мирянам неведомые — закончил Сысой.

Вот, вот, покивал я.

— Пошли к святому отцу. Я вас познакомлю, а там пожертвуешь, какую он скажет сумму, думаю, все и уладится.

У священника было очень доброе лицо, бархатная скуфейка на голове, длинная седая борода и очень, очень хитрые и ласковые глазки. Сразу было видно — мастак решать трудные дела прихожан. Зачем нам, мирянам, при таком достойнейшем священнослужителе, в столь щекотливом и трудном деле епископы всякие? Нам епископ не нужен…

Священника звали Филаретом. Сначала нас представили друг другу, затем я изложил это запутанное дело. В это время к попу подошел человек, похоже на него одетый, и пошептал ему что-то на ухо. Что за наушник? Не было бы через это каких-либо трудностей! Все выяснилось очень скоро.

— Трудное, очень трудное дело, сын мой, — протянул Филарет.

Вмешался Сысой:

— У Владимира две лавки торгуют досками, и две лесопилки на реке стоят. Кроме него в Новгороде этой торговлей никто не занят.

Святой отец повернулся ко мне и благожелательно спросил:

— Это ты под покровительством князя Мстислава каменную церковь взялся строить?

— Я, отче.

— Дело богоугодное. А камень какой брать будешь?

— Кирпич, это типа плинфы, артель из пяти человек у меня на дворе делает. Получается прочный. Сегодня с протоиереем Николаем осматривали место под строительство приходской церкви, согласовали размеры.

Филарет покивал.

— Вот и славненько. Ваше дело решится через несколько дней. Приходи с женихом и невестой, сразу и обвенчаем. Оба православные?

— Очень набожные люди!

— Славненько, славненько…, — завел он опять свое любимое присловье. — Конечно, придется пойти на некоторые нарушения, но Богу это все равно, лишь бы люди были счастливы. Для верности надо пожертвовать на наш храм…, и он внимательно поглядел на Сысоя.

Тот быстро понял, что огласка этому делу противопоказана, и отошел помолиться подальше.

— Пятьдесят рублей.

У меня совершенно случайно с собой эта сумма нашлась. Планировал выдать строителям фундамента на закупку необходимых материалов. Успею. Пусть пока ямы копают.

А за эти деньги внесем в молодую семью покой. Монеты перешли из рук в руки, и мы со старшиной покинули церковь.

На улице я обозначил новые цены на скоморошьи услуги. Потерянные деньги надо было возвращать. Теперь нанять меня на вечер будет стоить двадцать рублей, новая песня или анекдот — пятерка. Доля Сысоя повышалась соответственно.

— Боюсь, заказов будет гораздо меньше… — горестно заметил купчина.

— За неделю будешь скапливать. Надоело почти даром по людям бегать.

— Как скажешь…

На этой грустной ноте и расстались. Надо сказать, мне это пение надоело хуже горькой редьки. Вот людей лечить, это я люблю. Врач я по жизни, а отнюдь не певец.

Забежал к Кате домой. На рынок она ходить перестала. Поведал историю о своем походе в церковь. Чтобы избежать утечки информации, девчонку предусмотрительно выслали на двор.

Катерина женщина толковая, поэтому изложил ей события в полном объеме. Она аж расплакалась.

— С моим чалдоном вечно ни о чем не столкуешься. Сидит и тупит: вот он, вот она…, а живот увеличится, позору будет — не оберешься!

Некстати вспомнился сюжет из «Клуба путешественников» с Юрием Сенкевичем, о том, как команда Жака-Ива Кусто ловила кого-то типа бакланов. Умная птица в сети не попалась, зато наловили тьму неведомых мне красноносых тупиков. Тупик — это отнюдь не обидная кличка, а научное название птицы, данное ей за форму клюва, похожего на тупой топор.

— А я его так дурака своего люблю!

— И я люблю. И очень уважаю за смелость и честность. Не всем же быть умниками.

— А вот ты…

— Знал немало людей умней себя, и неплохо жизнь прожил. Одно другому не мешает.

— А с долгом что будем делать?

— А кому мы должны?

— Мы должны тебе пятьдесят рублей!

— Вы мне ничего не должны. Считайте это моим подарком к свадьбе. Не советую громко праздновать — дело зыбкое. Обвенчались тихонечко, и вам сам черт не брат! Никто с вашим браком ничего сделать не сможет. И церковь связываться не будет, и соседи заткнутся.

Ее глаза опять подернулись влажной пеленой. Ну извините! Женских слез я вообще не терплю! Что за семейка? Один отомнет, другая обревет… Торопливо откланялся.

Прошелся по базару Софийской стороны. Поглядел, как достраивается ангар для производства и показа карет, потолковал с Антоном. Он уже совершенно освоился: сам брал заказы, производил коляски, сдавал заказчикам. Тут же вычитал свою долю. Ссыпал мне заработанные для хозяина в одиночку немалые деньги.

Для приказчика работает просто отлично. Жалоб от клиентов не поступало. Трудности таились в кузнечном деле. Шурины не справлялись, а объем производства неуклонно нарастал. Появились уже и заказы от богатых купцов.

Антошка, памятуя мой приказ о хранении информации, дополнительных людей взять не мог. Ну, что ж, я тут кручусь, как вор на ярмарке, иной раз и посидеть-то некогда, а он свободным временем не обделен.

— Излагай, что с твоей точки зрения нужно сделать.

Молодой загудел низким басом:

— Нужно все, кроме изготовления рессор, отдать другим кузнецам.

Парень очень не глуп. В остальных причиндалах никаких потаенных особенностей нет. Все эти колеса, шкворни, втулки, ручки, гвозди сделает кто угодно.

— Нашел желающих?

— Есть две кузницы!

— Нанимай.

— Без тебя? — не поверил Антон.

— Я сильно занят.

Оставил его творить чудеса рабочей доблести, велев деньги на достраивание ангара брать из выручки, а сам пошел в лавку к Алексею.

Там дела обстояли хуже прежнего: выручки неуклонно падали. Проанализировал отчетность, нашел две очевидные ошибки. Сомнения ушли: приказчик грубо заворовался. Молодость, глупость…

Таскал бы потихоньку, глядишь и не заметили бы злые хозяева. А прознает пильщик, Алешке мало не покажется — Матвей голимый убийца с очень большим опытом. А сейчас, пока я считал и анализировал, этот щегол подобострастно заглядывал мне в глаза. Жулик и лизоблюд.

Подозвал подсобников. Подхалим оказался еще и ябеда.

— Оба нерадивые, постоянно ленятся, но хотят получать очень много! Я тут за троих работаю!

Совсем оборзел, сволочь. Придется учить. Неторопливо поднялся, и влепил ему по уху от всей души. Грузчики сразу обрадованно загалдели:

— Совсем обнаглел подлец! Говорит, что то, что ты нам дал в прошлый раз, это так, разовый подарок. Дальше, мол, опять пойдут гроши, как при Акинфии. Явно хотел себе в карман наши кровные денежки положить, а свалить все на жадных хозяев!

— Проучите его мужики. И меня кругом обокрал. Сладко жить хочет.

Подсобники торопливо взялись бить приказную морду, пока я не передумал. Тот вначале покричал, но умывшись кровью, теперь молча только защищал слабую головушку, скрючившись на полу, от ударов ногами. Длилось это минуты три. Мы все трое неплохо отвели душу. Гаденыш обмочился, и теперь только икал.

Не люблю, когда у меня воруют. Какой-то не гуманный делаюсь.

— Поставьте его на ноги.

Мужички вздернули его вверх легко. Натренировались на досках. Пока его били, посчитал возможные убытки. Они впечатляли.

— Ты знаешь, кто у меня компаньон?

Хлюпая слезами и кровавыми соплями, приказчик отрицательно помотал битой головушкой.

— Бывший ушкуйник. Ему двадцать лет, а он был уже атаман. Оставил это занятие по семейным обстоятельствам. Сильно скучает по прежним привычным делам. Недавно пятеро разбойников, вооруженных до зубов, попытались его обидеть. Он убил их махом, один и безоружный, на глазах у жены. Мне рассказывала об этом она сама. Девушка врать не будет. Он пять лет бился, навык очень большой. Большой любитель пытать врага, чтобы узнать — где тот деньги прячет. Отгадай, что он с тобой сделает? Вернее, как долго Матвей с обокравшим его паразитом это делать будет?

Тут паренек совсем сомлел, и попытался упасть в обморок. Четыре грубых ручищи быстро привели его в чувство. Гуманностью здесь и не пахло.

Зато запахло не свежими напиленными досками, а чем-то паскудным. Обделался окончательно ворюга. Заглянувший на шум сосед быстро убежал. Глаза щипало конкретно.

Появилась у побитого неожиданно бойкая речь.

— Я все отдам. Я больше не буду. Страшных ушкуйников звать не надо.

А то стоит, жертву из себя строит, головой, как лошадь машет. Ах, ах, ах, обидели мальчика… Только копеечку не мы у него, а он у нас пытался отнять. За что и поплатился. Был вздут трудовым коллективом.

Как мы тосковали по этой возможности в 21 веке, глядя по телевизору на сытые морды миллионеров и миллиардеров, грубо нас обокравших. Ничего, будет и там еще на нашей улице праздник!

— Давай деньги!

— У меня тут мало, большая часть дома.

— Вот, что мужики, тащите этого карася к его избе. Ничего не бойтесь, мы вместе. Я к князю вхож, вчера в его тереме и с молодой женой познакомился. Некуда этой гниде на нас жаловаться.

Мы заперли дверь и пошли по новгородским улицам, подбадривая осужденного то тычком, то славной оплеухой, то безжалостным пинком. Подошли к неплохому домику.

По двору метался и рычал здоровенный волкодав. Даже присутствие хозяина не добавляло ему миролюбия. Намерения зверя были абсолютно ясны — поймать чужого и терзать, терзать…

— Давайте я его привяжу, — льстиво предложил гаденыш. — Его еще папенька обучал. Буран, Буран, на место.

Собака всегда характером похожа на хозяина. Папенька, судя по домашнему любимцу, тоже был зверюга еще тот. Буран на команды младшего из хозяев внимания не обращал.

— Убежит Лешенька — мрачно высказался подсобник. — Лучше ему ухо отрезать и псу бросить.

Второй согласно покивал.

— В доме затаится, как пить дать. Выскребай его потом оттуда! Давай лучше песика сразу прирежем, а мразь эту, как деньги отдаст.

— Может лучше деревяшечку выстругаем, да на кол аспида этого посадим?

Интересно, чем они были заняты до нынешней службы? Явно не вышиванием крестиком… Слышалось народно-разбойное, звучащее над Волгой: Сарынь! На кичку!

Молодец опять сомлел от впечатлений — в этот раз экзекуции были в шаге от него.

Я решил пресечь внеочередное кормление животного частями тела хозяина с последующими убийствами всех домашних, чтобы не оставлять свидетелей — закон и порядок у меня в крови!

— Сейчас привяжем, — заверил подчиненных.

Уверенно зашел на двор. Собачка стала ласкаться об мою ногу. Ухватил пса за ошейник, и посадил на цепь. Алексей глядел на это угрюмо и видимо думал: зря мы его кормим…

Только мужики с обвиняемым вошли через калитку, Буран опять забесился. Одиннадцатый век так и дышал древнерусской добротой.

В доме за божницей нашлось похищенное. Он еще и скряга! Ничего, похоже, не тратил. Копил, видимо, на открытие самостоятельной торговли.

Домашние даже и не высунулись — похоже при бате видали похожие виды, только драли вороватого отца. Яблочко от яблоньки недалеко падает.

А я еще удивлялся, почему знакомые купцы не брали в приказчики наследника славного рода? Вовсю, видно, прославились…

На прощание более зверообразный подсобник отвесил изрядного пинка юному мошеннику:

— Поймаем на базаре — огорчим.

Он даже не пугал, объяснял щенку очевидное.

При возвращении со мной повели ласковую беседу, дескать есть надежный человек, считает хорошо… — наверное, в основном награбленное. Помесь Стеньки Разина со стариной Джоном Сильвером на подходе. Так и видится на могучем плече одноногого местная ворона, орущая: рублики, рублики! А сзади плетется уже какая-то подмоченная персидская княжна. Купалась, что ли одетая?

Да только я вам, подельники, тоже не сквайр Трелони — видал такую дрянь этими глазами…

От помощи в подборе персонала вежливо отказался, объяснив это пристрастиями пильщика-компаньона.

— Очень хочет еще одного бывшего ушкуйника взять. Мало ли почему человек перестал с ватагой ходить, разные бывают обстоятельства. Зато в случае чего, провинившегося или сам убьет, или кого из нас позовет.

— А ты тоже в битвах испытан?

— Я ведун. На Торговой стороне на другую мою лавку несколько вооруженных разбойников напали, взглядом поубивал, никого пальцем не тронул. Оружие с них продал — озвучил сумму.

— Зажиточные видно бандиты были! — крякнул один из подсобников.

Джон и Стенька, обнявшись, отвернули от лавки с такими владельцами. Скрип деревянной ноги, гадкое карканье птицы, хлюпанье влажной княжны быстро удалились в неведомые дали. Рублики, рублики…

Возле амбара нас уже ждали покупатели с повозками. Быстренько продал три воза досок. Цены были обозначены по всему тесу в зависимости от толщины. Получилось неплохо.

Выдал бойцам, запугавшим вора, премиальные и отпустил по домам. Без нового приказчика им тут ошиваться нечего. Хорошенько запер двери и пошел домой — насладиться наверняка очень вкусным обедом. Деньги повару платились не зря.

Доброслава пошугивала дешевых клиенток и грызла семечки на лавочке у ворот. Сообщил, что после обеда уезжаю из города, и когда вернусь, не знаю.

Возле штабеля кирпича Ванька уже обнимался с бойкой Наиной. Вот так. Ватага на обжиге крячится, а атаман в это время с девицей прохлаждается. Непорядок!

Вдруг увидел, и замер, как пойнтер на охоте — у обоих на груди пылали ярко-оранжевые цветы. Любовь их посетила одновременно. Купидон не промахнулся ни разу!

Иван, заметив меня, сильно смутился. Мастер, да я, да мы… Как бы я дальше жил без его оправданий? Просто ума не приложу! Пора раздать ЦУ.

— Ваня, место под церковь легко найдешь?

— Конечно, старший, без вопросов! — с видимым облегчением из-за ухода от опасной темы ответил молодец.

— Твои орлы без тебя справятся?

— Однозначно!

— После обеда сходи, найди мастеров для закладки фундамента, покажи место, выдай им денег на материалы, и пусть начинают возиться.

— Нам бы с тобой, мастер, вместе пойти… — неуверенно начал робкий бригадир.

— Слушай сюда! Я сегодня крайне занят, у меня одна лавка на этом рынке вообще встала. Пока с тобой брожу, монета мимо кармана со свистом пролетает. И терять время не считаю нужным. А в этих траншеях понимаю не больше твоего. По-моему, тебе надо знать только толщину стен и высоту храма.

— Это уже обсуждали с церковником! Все помню!

Приятно видеть такое служебное рвение. Со скоморошеским подходом к делу — не знаю, не помню, — борюсь с первых дней в Новгороде неустанно.

Да и с парнем скоро умирать вместе пойдем, если он не струсит. Нечего нам друг перед другом званиями-то козырять. Да и в присутствии любимой девушки ему будет очень лестно послушать что-нибудь этакое.

— И вот что, Ваня, переставай меня звать мастер, старший — это для твоих мальчишек. А мне ты не чужой, на тебя в любой переделке могу положиться. Поэтому на меня, без крайней нужды, сейчас не озирайся. И, главное, зови меня, как друг — Владимиром.

Иван сиял, как юный младший лейтенант, внезапно получивший Звезду Героя Советского Союза и должность генерального директора скромнейшей организации «Газпром» с незначительной заработной платой. Наина была при его триумфе! Жизнь удалась! Робость сгинула без следа, просто канула в вечность!

— Владимир! Что еще нужно сделать? Поручай!

— Иван! Это очень важно! Исполняй!

Древнерусское кино…

У тертой девицы в глазах плясали веселые чертики. Она, видимо, еле сдерживалась, чтобы не захохотать в голос, внимая решительному мужскому диалогу и глядя на наши воодушевленные лица. Эх, нельзя грубо поржать, милый обидится…

— Пойдемте откушаем, что бог послал.

— А ребята?

Бригадир есть бригадир. Главное — это забота о подчиненных тебе людях.

— За ними потом повар выйдет. Все разом за одним столом по любому не уместимся.

Наина при любимом человеке решила проявить хорошие манеры:

— Меня тоже позовут?

Да уж…, вчера ломилась, как лосиха, открывая двери ударом ноги, а сегодня — уси-пуси, не будете ли вы так любезны пригласить даму к столу? Тьфу! И с этой конторой идти спасать Землю…

Но тут хлопать ее по плечу и грубо рычать: заходи девка, не межуйся! — пожалуй не прокатит. Не уйдем от предложенного стиля. Главное, чтобы Иван был доволен.

— Не можем же мы оставить такую девушку на улице! — всплеснул я по-женски руками. — Будем счастливы, если вы соизволите разделить с нами трапезу.

Клавесин отдыхает.

Вчера, при согласовании меню, Федор предлагал приготовить сегодня жереха. Я, из-за повышенной костлявости рыбы, от такой прелести отказался. Не люблю подолгу выбирать мелкие кости. Вот в балыке из этой же рыбки, они и не чувствуются. А варено-тушено-жареные варианты жереха мной не приветствуются.

На кухне спокойно посидели, поели ухи, затем тушеного судака, запили это все восхитительным горячим сбитнем — лето с холодными напитками закончилось, потолковали, потом прошли передохнуть в гостевую. Забава с нами торчать не стала, унеслась по делам.

Федор погнал звать кирпичников отобедать. Как-то ненавязчиво молодые прилипли к моему столу, боюсь очень надолго. Впрочем, это с первых дней появления старшего в скоморошьей жизни этого оркестра народных инструментов. Сейчас они хоть перестали быть дармоедами.

Я, по ходу, добыл в недрах своей комнаты деньги и отсыпал Ивану сумму на строительство основания храма. Наина, выведав суть дела, красочно взялась живописать, сколько раз она видела закладки разнообразных фундаментов. Можно было подумать, что она провела жизнь на какой-то нескончаемой стройке. Было очевидно, что девица очень хочет разделить эту ношу с суженым.

Радость ее жизни глядела в окно и никак не реагировала на девичьи старания. Ванечка напряженно думал о чем-то своем. Девушке надо было помочь.

Я зычно рявкнул:

— Иван! Ты хоть раз видел, как закладывают камни под церковь?

— Не пришлось.

— А Наина видела!

— Ее дело женское, разве она может понимать такие вещи. Это только мужчины делать могут.

Вот он, древнерусский мужской шовинизм. Будем бороться. Мне женофоб в смешанной команде для главного похода моей жизни не нужен.

— А что же ты можешь такого, чего не может сделать женщина?

— Ну, воевать, строить.

— У меня жена — богатырка. Таких как мы с тобой, одной левой пятерых положит. В подростках еще, столкнулась в лесу со здоровенным медведем. Без всякой рогатины, просто кулаком, с одного удара, уложила зверюгу. Два брата кузнеца, не обиженные силой, ждут ее, чтобы она одна переставила наковальню, которую не каждый конь-тяжеловоз с места стронет. Ты полагаешь, что будешь воевать лучше Забавы? Или на мишку косолапого, безоружный, один сможешь выйти?

Вид у парня был просто обалдевший. Надо ковать железо, пока горячо. Спросил Наину, вспомнив испытание мордовским языком:

— Ты по Волге плавала?

— До Хованского моря. А по Славутичу — до Русского.

— А ты где побывал? — поинтересовался у молодца.

— Так далеко я не был…

— И тебе кажется, что ты, не построив ничего, в строительстве понимаешь больше Наины?

— Наверное, нет — очень тихим голосом.

— А сейчас нужно нам вдвоем просить, чтобы она профанам помогла, усиленно звать ее на базар.

Пока любимый под впечатлением озирался, Наина тоже решила внести свою лепту.

— Я, конечно, ради Ивана пойду куда угодно. Прямо жалко скоро надолго, может быть навсегда, расставаться придется.

Молодой вообще обалдел от наших козней.

— А почему, почему ты меня бросаешь? — спросил Иван прерывающимся голоском.

— Кто бросает? — очень правдоподобно спросила коварная обольстительница. — Вот вернусь, и будем жить душа в душу. Хочешь женись на мне, хочешь — нет, я все равно твоя буду. Мне бы только живой вернуться — уж больно страшный враг против нас с Владимиром встанет. А надо всех людей спасать, выбора у нас нет.

Кровь у парнишки просто вскипела. Факел на груди стал сиять мощным прожектором. Видимо, еще вступила в дело болезненная ревность.

— А куда это вы вдвоем собрались? — спросил ревнивец скрипучим голосом супруга-рогоносца. Не торопясь объяснили ему суть дела.

— А почему на пару?

По первому вопросу споров не возникло. Это уже ободряло.

— Сегодня поеду звать с собой друга-ушкуйника. А у Наины и позвать-то некого.

— А я, как же я?

Пошла женская партия.

— Ванечка, любимый мой, это же очень опасно. Ты нас лучше тут подожди, мы, правда, надолго…

— Да я за тебя любого врага порву!

Все. Шах и мат. Следующие полчаса он нас уламывал включить его в число участников похода, и когда мы, скрепя сердце, кое-как согласились, сиял, как медный таз. У нас на Руси это зовется отдохнуть после обеда…

Глава 9

Отдохнувши, молодые отправились на торг искать нужных мастеров, а я взялся запрягать лошадей. Приказчик в лавку на Софийской стороне, которая брала доски, напиленные Матвеем, нужен был позарез. Скорее всего, нужного человека ушкуйник среди своих и не знает, но подыскивать кандидатуру без ведома и совета компаньона — это не этично. Вдобавок и достойного человека возле меня нет.

Отсыпал с собой денег и поскакал на Вечерку на Вихре. Зорьку даже не надо было вести в поводу, Марфа пасла ее неустанно, убежать не даст.

К первому заскочил к бывшему мельнику Даниле. Теперь он, как мой компаньон, весело пилил доски с парой подсобников на подхвате. Время нищеты, как при хозяйствовании Акинфия, для его семьи кончилось.

Сегодня я привез ему и подручным неплохую сумму денег. Встретили меня, как родного — стали звать к столу, пытаться налить очередной настоечки. Его жена Анфиса была беременна, но пока еще деловита — срок был маленький.

Один из грузчиков, молодой, как Данила, уже перевез семью — строилась изба, девчонка на лужайке пасла пару блеющих коз, жена чего-то делала по хозяйству. Жизнь кипела. Вспомнилась песенка времен моей юности: Наш колхоз, наш колхоз, выполнил план по надою коз…

Утки, в созданном на мои деньги водохранилище, бодро крякали, на веревках сушилась многочисленная свежепойманная рыба и грибы нескольких видов, жужжали пчелы с пасеки, над коптильней висели окорока какого-то здоровенного копытного и колбасы. Эти голодать не будут. Река и лес прокормят всегда, как бы не шла торговля досками у Фрола.

Данила, временно бросив работу, объяснил, что они с мужиками добыли здоровенного лося и уже нагулявшего жирок кабанчика. Вот их и солят, и коптят на все три семьи. Копченой рыбы и уток уже запасено немало. Сетки на рыбу даже перестали ставить — при нужде женщины пользуются ловушками. Зайцев из силков вынимают тоже они. Подсобник постарше, убедившись в изобилии в еде нового места работы, перевезет семью с многочисленными детками со дня на день. Край, похожий на рай! Образовывалось небольшое сельцо.

Трудности были только с приказчиком боярина из рода Мишиничей. Земля под обеими лесопилками принадлежала им. Теперь они запрещали моим орлам ловить рыбу и требовали денег за пиление досок из их леса. Видимо, мысль овладеть богатым промыслом овладела основным хозяином — Твердохлебом Мишиничем. Это грозило сильно урезать наши доходы — этот хозяин, похоже, злее Акинфия, давшего деньги на первую лесопилку, будет. Я пообещал изучить, что можно сделать, чтобы избавиться от угрозы.

Мужики пошли пилить дальше, а я увлекся беседой с женским полом. Посоветовал, как солить и мариновать грибы.

Они стали жаловаться на отсутствие приличной зимней одежды — всю прошлую зиму проходили в драных кожухах и душегрейках. Хотелось бы пошить шубки. Заячьих шкурок было море, но все невыделанные, жесткие. Отдавать скорнякам — самих обдерут, как зайчих.

Тут у меня было большое белое пятно в знаниях о древней Руси.

— А какой мастер шьет шубы? — спросил я у женщин.

В голове вертелась только какая-то глупость из далекого будущего: элитный мастер-портной для пошива верхней женской одежды. Во как! Бабы не раздумывали:

— Скорняк и шьет.

Это упрощало дело.

— У меня есть знакомый кожемяка, ловок и по скорняжному делу — сообщил я дамам.

— Сколько будет брать за каждую шубенку? — вникали бабенки, желающие прибарахлиться.

— С вас — нисколько. Все расходы беру на себя.

Такие речи очень ободрили женскую часть коллектива. Они кинулись увязывать шкурки кипами и грузить их на безответную Зорьку. Вихрь, при попытке припрячь к делу и его, взбрыкивал копытами и злобно ржал. Было ясно — не угостит подковой в лоб, так порвет здоровенными зубищами. Желающих рискнуть не было. Бывший боевой княжеский конь, этакий русский Буцефал, никаких итогов неустанной борьбы с зайцами на своей мощной холке видеть не желал.

По ходу мне наложили изрядный мешок с копченой лосятиной, утками, салом и сунули пару бутылок с настойкой на лесных орехах и рябине. Гуляй — не хочу! Зорька только фыркала и озиралась — не волокут ли еще рьяные бабы здоровенный штабель досок, чтобы порожняком кобылку не гонять?

Провожали, как родного — денег выдал вволю, пошить шубенки пообещал. Женщины даже махали платочками…

С боярским засильем на Руси как-то надо было бороться. Рыбу не лови, в лесу не озоруй, лосей не пугай, досок не пили — диктатура знати процветала. Где же вы, хваленые новгородские свободы? В других княжествах так может и крепостных-то не дерут.

На Матвееву заимку прибыл очень вовремя — перед началом битвы наших с боярскими. Бывший ушкуйник, уже опоясанный саблей из дамасской стали, и вражеский тиун со здоровенным мечом на боку, бойко орали друг на друга. За моим орлом стояли два подсобника со здоровенными сучковатыми дубинами, представителя аристократии поддерживали трое дружинников с копьями. Боярские воины глядели как-то кисловато и вид имели бледноватый — драться с ушкуйником у них, видимо, большого желания не было.

Но допускать свары было нельзя. Первым я отвлек Смелого, как звали ушкуйники своего атамана. Схватил его за рукав и зашипел:

— Матвей, окстись! Не вовремя ты это затеял!

— Сейчас всех гнид порешу! — прорычал бывший главарь тридцати профессиональных убийц Древнего Новгорода — ни одного в живых не оставлю!

У дружинников морды стали удрученными пуще прежнего. Надежды на мирное урегулирование конфликта таяли на глазах.

— Матвей! Здесь не булгарский берег, и не половецкая степь! Их потом несколько сотен придет! Доверься мне!

Компаньон медленно остывал. Потом плюнул, резко повернулся, и ушел, печатая шаг, к пилораме. Подсобники тоже понесли дубины к реке. Боярские дружинники повеселели и порозовели. Гроза прошла стороной. Мир и покой снизошли на берег Вечерки. Смертоубийства не произошло.

Я вежливо поклонился тиуну.

— Ты и есть здесь настоящий хозяин? — спросил приказчик.

— Совладелец.

— Требования боярина Твердохлеба знаешь?

— На лесопилке выше по реке доложили.

— Ты и там в хозяевах?

Кивнул и предложил:

— Может в дом пройдем?

Внутри ехидно хихикнуло — который опять я и выстроил.

Тиун согласился на изменение места для беседы. Прихватили для смягчения переговоров и достижения приемлемого для обеих сторон консенсуса, мешок с провизией.

Перепуганная противостоянием мужа и боярских людей, Елена махом накрыла обеденный стол чистейшей скатертью, подала стаканчики, ложки, каждому по тарелке, блюда под разносолы, хлеб и квашеную капусту. Дополнили припасами из сидора.

Начали с рябиновки. Тиун, по имени Антип, усмехнувшись в густую с проседью бороду, тут же предложил провокационный тост:

— За боярина Твердохлеба!

При этом он внимательно изучал мою реакцию — подниму ненужный хай, как пильщик перед этим, нечего с этим быдлом выпивать и лясы точить — пустая трата времени. Я, отрезая изрядный шмат лосятины, в грязь лицом не ударил — положил еду себе на блюдо и тоже поднял стопку:

— За знатнейшего человека Новгорода Великого!

Первые сто грамм рябиновой настойки пролетели просто на ура. Зажевывая, он кислой капустой, я — мясом лося, завели неспешный разговор умудренных жизнью людей.

— Ты, хоть и молодой, а гораздо толковей того, что на улице.

— Жизненный опыт разный. Я молод только с виду, а на самом деле мне далеко за пятьдесят. Он повоевал пять лет, и все на этом. А у меня много лет лечебной работы, пение, скоморошничество, изготовление карет, постройка двух лесопилок, обжиг кирпича. Сейчас начал постройку церкви.

— Наш пострел везде поспел, — протянул Антип, думая о чем-то своем.

Вдруг он хлопнул себя ладонью по лбу и заорал:

— Это же ты про Божью Матерь пел и деньги на храм собирал! И кареты ты один на весь город делаешь! А я, Иван-простота, удумался — где тебя мог видеть раньше!

— И лечу ваших хозяев-бояр тоже я.

— А не ты ли берешься за безнадежных больных, от которых другие ведуны отказываются?

— И они почему-то выздоравливают!

Посмеялись, разливая ореховую, и переходя к копченой утке.

Потом Антип запечалился.

— Жену у меня какая-то хвороба точит. Травки всякие пили, умаялись молиться, а она на глазах чахнет. Зиму, наверное, не переживет. А ведь мы почти тридцать лет вместе! Пятерых детей вырастили, внуки уже пошли. На лекаря, вроде тебя, у нас денег не хватает. Знаем, сколько ты с бояр-то дерешь! Завелся в Новгороде дешевенький ведун — за пятерку лечит. Супруга уж два раза ходила — каждый раз незадача: вечно его дома нету, не принимает. А ей все хуже и хуже. Прямо не знаем, что и делать.

— Так когда ж ему, дешевке новгородской, дома торчать? То лечит, то кареты делает, то церкви строит, то на лесопилке с тиуном настойки пробует.

Закончив, залюбовался Антипом с округлившимся ртом. Потом он с трудом выдохнул:

— Так это тоже — ты?

— Как ни странно, тоже я — в каждой бочке затычка! Но церковных книг не пишу, и с неводом рыбу не ловлю. Так что свободные дырки в моем времени еще имеются. Когда заявлюсь полечить баб, заранее сказать не могу. И искать меня нелегко. Поэтому давай ты мне объяснишь, где вы живете, а я при случае заскочу.

— А сколько возьмешь?

— С кем выпивал, с того денег никогда не возьму — обычай нашей семьи.

Он все не мог поверить в свою удачу.

— Совсем даром?

— Совсем-совсем. На крови клясться не буду!

Наконец-то поверил. Вскочил, бросился обнимать. До силищи Фрола ему было далеко — стерпелось легко. Целоваться, слава богу, тиун не полез.

— Благодетель ты наш! Целитель народный!

Лихо загнул, от всей души… Пока он меня тискал, от скуки вспомнилось как-то прочитанный по ошибке кусочек «Слова о Данииле Заточнике» 13 века. Там писалось: Голос твой приятен и образ твой прекрасен; мед источают уста твои и послание твое, как рай с плодами!

Вдруг Антипа вновь охватили сомнения:

— А не передумаешь? Не забудешь?

Говоря по-русски — а не брешешь ли ты, друг любезный, как это делают очень многие, по пьяной-то лавочке? Сам в прежней жизни этих говорунов навидался выше крыши. Шутки пока были неуместны, человек всерьез волнуется.

— Закуска вкусная была — лось, утка? — поинтересовался я у собеседника.

Он опешил — не был как-то в такой ответственный момент готов к глупым вопросам.

— Вкусно, конечно, — ответил боярский слуга недоумевая.

— Это жена Данилы наложила. Уж как они не верили, что я специально для них за свой счет еще одну пилораму поставлю! А на вас с женой мне и тратиться не придется.

В живой пример он поверил больше, чем в пустые клятвы и обещания. Вдобавок, у ребят был незадолго передо мной — видел все вживую. И опять понеслось по накатанной дорожке.

— Отец родной! — и тому подобное. Естественно — объятия, объятия…

Остро захотелось выпить. Дождался свободы, брякнулся на табуретку, налил. Увлеченно крякнули. Заели.

Немножко затошнило. Ну вот и все. Приехали. Срабатывает защита организма, поставленная волхвом от алкоголя. Пьянка на сегодня закончена — дальше после каждой рюмки будет только рвать выпитым и съеденным. Вдобавок махом протрезвею.

Посидим, поговорим, как приличные люди в иностранном кинофильме — хватит позориться азиатским геном.

— Ты адрес-то говори.

— Боярин Твердохлеб целую улицу развел из своей родни — аж пятнадцать дворов. И я возле него домик поставил — всю свою жизнь роду Мишиничей служу. Любого в Софийской части города спроси, тебе покажут. Ты-то сам, с Торговой стороны, что ли?

— Только в это лето в Новгороде объявился. Недавно избу отстроил.

— А где таких красивых лошадей взял? Неужели на базаре такую пару ухватил?

— Князь Давыд подарил за заслуги.

— Вылечил, конечно, такую злую болезнь, что никто и не брался?

— Советы дал.

— И он, за одно это, таких замечательных коней дал?

— Так получилось.

Еще посидели, потолковали. При попытках налить мне спиртного, просто стал прикрывать стакан ладонью. После двух попыток Антип и себе наливать перестал. Мы трезвели на глазах. Наконец разговор вышел на интересующую меня тему.

— Тебе с боярами бороться бесполезно. Силища у них большая, и друг за друга горой стоят. Никакой князь, даже нынешний, против них не вытянет. Они своей общей мощью и дружину княжескую, как муху сомнут. И ладно бы дело было какое неясное, спорное, можно было бы Твердохлеба за усы попытаться подергать — выбить послабления от поборов или еще что-нибудь — дак нету ведь ничего. Эта земля у них с деда-прадеда во владении. Не оспоришь никак. Боярин тут и царь, и бог. Так что даже пытаться противоборствовать бесполезно. Ни единого шанса одолеть Мишиничей у вас нет. Еще подумаю в Новгороде, с умными людьми посоветуюсь. Кстати, а пятнышко на лбу у тебя давно?

— Сколько себя помню, — недоумевая от странного интереса собеседника, ответил я.

На коричневую родинку обратил внимание еще в раннем детстве, строя себе рожи перед зеркалом. Это, конечно, было не ярко-красное бинди индианок, но ерунда заметная, некий отличительный знак. Женщины любили погладить ее указательным пальчиком после интимной близости.

Посидели еще с полчаса и разошлись — Антип к дружинникам, а я подался потолковать к Матвею.

— Ну и что? — раздраженно спросил Смелый, отбросив очередную доску. — Дело тухлое?

Колесо скрипело, вода, падая на лопасти с высоты, тоже шумела, подсобники навострили уши. Все эти факторы не располагали к дружеской беседе.

— Пойдем-ка на воздух, — позвал я бывшего спецназовца Древней Руси.

Матвей буркнул подчиненным:

— Заметите тут опилки, — и мы отошли в сторонку от лишних ушей, подальше от лесопилки, поближе к коновязи.

— Что там эта смазка для клинка так долго толковала? — злобно спросил убийца, обучавшийся ремеслу, как японский ниндзя — с детства. Против него всякая боярская шелупень выстоит с мечами и копьями в ручонках, столько, сколько обычная овца против хорошего забойщика скота.

Его раздражение тоже было понятно — как приготовишься к драке, а она вдруг не состоится — подтрясывает потом целый день, по себе знаю.

— Дело, говорит, скорее всего решится не в нашу пользу — слишком большая сила за боярами. Решили посоветоваться с умными людьми, может какая лазейка и отыщется.

— А если нет? — угрюмо спросил Матвей.

— Если не мы верх одержим, и не столкуемся на сносных условиях с Мишиничами, все, что можно порушим и сожжем, на Вечерке ни одной лесопилки не оставим.

— Жалко Лену, место ей нравится, уже обживаться взялась, и мужиков — только-только дома строить начали. И что дальше делать будем? К какому промыслу меня дальше приспособишь?

Тут он окончательно обозлился:

— На ушкуе меня не забыли, уйду опять половцев бить!

Уйдешь, уйдешь, голубчик, только не туда, а к Черному морю. И биться будем насмерть с неведомым врагом. А он про нашу специальность и не спросит — ему все едино. Вслух сказал:

— С другими боярами договоримся, на другой речке. Все равно останемся единственными, кто продает дешевые доски в Новгороде. Елена и подсобники с тем же успехом обживутся и на новом месте.

— А если боярские прихвостни продолжат тут наше дело?

— Ты, понимаешь, пришел уже на готовую пилораму, это было легко. А начинать с ноля, по выжженной земле, ох как будет нелегко! Повозишься, повозишься, да и плюнешь — близок локоть, а не укусишь. Все это легко, когда точно знаешь, как оно должно работать. А это знают три человека на тысячу верст вокруг: ты, я и Данила.

— Ты же где-то это видел?

— Очень далеко отсюда.

— А если сами придумают?

— Замучаются.

Подумалось: а до появления португальских умельцев еще пятьсот лет. Твори, выдумывай, пробуй!

— И с продажей бояре обычно не связываются, не лезут на рынок. А у нас хорошая лавка-амбар на Софийской стороне. Вот только с приказчиком незадача вышла — обокрасть нас пытался.

— Поедем зарежем? Ты для меня лошадку-то подогнал?

Нет, ну это в конце концов надо пресекать и изменять такое отношение к делу. Ни одного свежего решения! Только убить да прибить у молодого на уме.

— Матвей, мы куда за приказчиком поедем? В половецкие земли?

У Смелого думалка работала очень хорошо — в атаманы одной лихостью не пробьешься, трусов на ушкуях не держат, изрядный ум нужен. Секунды две поработала недюжинная смекалка.

— Ну, извини. Пытаюсь выгрести, как привык. Этот вражина далеко убежал?

— С поличным взяли, деньги назад отобрали.

— В живых оставили?

Я покачал головой и поцокал языком: неистребимое ушкуйничество перло изо всех щелей. Но ответил:

— Виру платить было неохота.

— Это верно! — увлекся Матвей новым подходом к делу. — Мы люди небогатые, денежку беречь надо! Можно его просто в рабство продать! А может он еще кого успел обокрасть? Я бы эти денежки из него выбил! Хорошо бы хоть язык ему вырвать… И жаловаться не пойдет!

Тут он осекся, почувствовав на спине осуждающий взгляд неслышно подошедшей жены. Елена констатировала:

— И вот такой он всегда! Голимый убийца, клейма ставить негде… И что у нас еще плохого?

На пару изложили сегодняшнее положение дел.

— К папе надо обратиться. Он найдет хорошего и честного человека.

— Лучше Ермолая не сыщешь! — сказал, как отрезал атаман ушкуйников.

— Фу…, да он урод какой-то… — капризно протянула Леночка.

— Он не урод, а ушкуйник, покалеченный в бою! И мой побратим, между прочим!

Позиции обоих вызывали некоторые сомнения. Конечно, нельзя судить о человеке по внешнему виду. С лица — не воду пить. И, вместе с тем, не отпугнет ли особо страшная рожа покупателей?

Конечно же, по пустякам я с Матвеем спорить не буду, мне главное — в поход его организовать. Рублем больше, рублем меньше, на фоне грядущих катаклизмов после столкновения Земли с громадным метеоритом — значения не имело никакого.

Если не справимся, живыми все равно не вернемся, а деньги утратят свое значение. Можно и поглядеть на бывшего бойца просто из любопытства. Закинули мешок с остатками провианта на терпеливицу-лошадку.

— Побратима-то твоего, сумеем найти сегодня? — поинтересовался я у древнерусского маньяка.

— Да куда ж ему деться! — гаркнул боец, взгромождаясь на Вихря, в котором видел близкое по духу существо. Оба в своей жизни немало повоевали и хорошо чувствовали родство душ.

Ушкуйник похлопал коня по могучему боку, тот отозвался приветливым ржанием. Звучало, как диалог воинов:

— Может удастся врага какого поймать?!

— И копытом его по морде, по морде!

Я лучше себя чувствовал на приветливой, какой-то уютной Зорьке. Мы поскакали в сторону Новгорода, беседуя по пути.

— Ермолай в соседнем дворе рос, детство провели вместе. Все делали на пару: гоняли по улице, купались летом, катались на санках зимой, дрались с соседними ватагами ребятишек. У обоих отцы — ушкуйники, и мы для себя ничего иного и не мыслили. Потом пришли на один ушкуй. Вместе плавали, вместе воевали. В прошлом году плыли в низовьях Волги. Жара стояла несусветная! Пристали к берегу на ночевку. Никаких степняков и близко-то не было, часовые вокруг лагеря стоят. Решили искупаться, терпеть духоту сил больше не было — рубахи под кольчугами потом истекают. Сумерки уж были. Молодежь скинула кольчужный доспех, полезла в воду. Матерые бойцы предпочли остаться на берегу. Мне, как ни хотелось тоже раздеться и окунуться в Волгу, пришлось остаться с опытными мужиками — атаман как-никак. Кругом шумит дубрава, ветерок обдувает. И тут и началось! Есть такой лесной народ — мокша. Кинулись из леса с трех сторон, топорами замахали. Они на русичей вечно в обиде: грабят их постоянно, часто уводят в полон девок — приходиться им от княжеского разбоя глубже в чащу прятаться. Ну а уж когда перевес в силе чувствуют, бьются беспощадно. А из кустов их лучники-охотники стреляют без промаха. Стрелы так по доспеху и молотят. Тем, кто на берегу остался, только шеломы одеть, да саблю выхватить — секундное дело. А вот тем, кто в водичке полоскался, несладко пришлось. Целыми всего два человека из сорока остались — мы тремя ушкуями шли, треть окупнуться решила. Ермолаю стрелы левую руку и правую ногу пробили, лицо в двух местах порвали. Мы этих лесовиков махом зажучили, кого перебили, кого в плен взяли, остальных назад в чащобу загнали. Побратим за год выздоровел, но ходит, сильно хромает, левая рука ничего удержать не может, личность страшно перекошена. Елена всего раз его увидела, ей аж дурно стало. На работу нигде не берут — и неловок с одной-то действующей рукой, и жуток внешне. Отца два месяца назад убили булгары. Ермошка с матерью вдвоем остались. Едят то, что на огороде выросло. Я подкидываю, что могу, но последнее время все реже и реже: в свою семью и хозяйство приходится много вкладывать. Давай, Володь, возьмем парня — уж очень они с матушкой нуждаются.

В таких просьбах перед такими путешествиями, как то, что нас ждет в недалеком будущем, не отказывают. Впрочем, я бы, наверное, и так не отказал.

Заверив компаньона, что его увечный друг может приступать к работе хоть завтра, задумался. Что-то еще, несомненно важное, вылетело из головы. Отвлек от этих мыслей снова Матвей.

— А мы можем Ермолаю немного денег хоть на первое время выдать? И мне с Еленой что-то отсыпать…

Душа загоревала: экий я дурачина и простофиля! Большой, а без гармошки! Подлец Алексей работникам лесопилки не платил!

Жестко натянул поводья. Тпру! Зорька встала. Наверное, с неприятной мыслью — досок все-таки подтащат…

Смелый остановил Вихря, внимательным ястребиным взором оглядел окрестности — не видно ли где затаившихся врагов и прислушался: не хрустнет ли где веточка под чужой ногой подкрадывающегося охотника на чужого человека. Мне показалось, что он даже принюхался… Негромко спросил меня, готовый в любой момент ласточкой спрыгнуть с коня и завертеться убийственным колесом:

— Что? Где?

— Ты прости меня, — покаянным голосом начал я, — совсем эти боярские прихвостни мозг проели. Забыл деньги раздать. А опасности нет никакой, не напрягайся. Ваши рубли вороватый приказчик пытался утащить.

С этими словами вытащил кошель и начал отсчитывать монету.

— Эта гнида еще и возчикам, и лесорубам ничего не платил, — заметил компаньон, уже стоящий рядом, — им в первую очередь надо отдать. Мы-то, если серебра не хватит, рыбы наловим.

Я аж застонал. Да, в ушкуйных идеях относительно наказания для вороватого приказчика было много хорошего. Так и хотелось Алексею что-нибудь вырвать и куда-нибудь гаденыша продать. Да и мысли подсобников, об удалении уха с одновременным пристраиванием жулика на кол, уже не казались чрезмерно жестокими. Собаке — собачья смерть! И имеется в виду вовсе не лучший друг человека…

Считал, считал и считал. Когда в изрядно уменьшившейся мошне появилась приятная легкость, ссыпал деньги назад и сунул ее в руки компаньона целиком.

Он зароптал:

— Лишка даешь! По-справедливости надо делить!

— Ты знаешь сколько я зарабатываю? Есть еще одна пилорама, люди кареты для моих продаж делают, другие кирпич обжигают. Мне деньги за пение и рассказывание анекдотов, за лечение дают. А ты зарабатываешь в десять раз меньше. У меня Забава ни в чем отказа не знает, а у тебя Елена, поди, уж умаяла разговорами, чего она хочет купить. И ты еще мне указывать будешь, сколько основному работнику платить?

Аргумент с Ленусей сломил его сразу. больше ненужных споров не было. Немножко проехались молча.

— Кстати, доски на коляски я тоже твои беру.

— Общие.

— Скоро я уеду, будешь за порядком приглядывать, мою долю Забаве отвозить.

— Куда хочешь податься? — поинтересовался Матвей.

— Мир спасать.

Собеседник аж крякнул.

— Круто берешь! Может пусть так постоит?

— Громадный камень к Земле летит, много злых дел наделает. Слишком сильный удар нас ждет. Слышал про Апокалипсис?

— Попы говорили. Но может обойдется?

— Мне двое сказали. Волхв, который меня учит, и колдунья, что будущее предсказывает. Бабенка сама пришла. Они с кудесником даже не знакомы. А Наина еще рвется со мной идти. Она про поход ничего сказать не может, там все как темной пеленой укутано. Может, живыми и не вернемся.

— Тебя ж тронуть никто не может!

— Нас где-то там черный колдун ждет. Мою защиту он махом пробьет, под укрытием ведуньи немного дольше продержусь, да может Ванька еще поможет. Бог даст, осилим эту нечисть. Ну а если не вернусь, Забаву не бросай, попытайся наших женщин увести. Хотя шансов у вас спрятаться будет немного.

— Да мы в лес!

— Он весь огнем пылать будет.

— Пещеру большую знаю!

— Обвалится вам на голову. Уцелеет по всей Земле людей считанные единицы. Я решил, что лучше рискнуть, попытаться от врага отбиться, чем всех этих потрясений сидеть ждать и слушать успокаивающие речи от своей бабы. Иван — орел, ничего не боится, сам вызвался идти. Надо только ему хоть сабельку купить.

— Он что, еще и не боец?

— Зато отважный очень. А кто посмирней, пусть дома, при жене посидит.

Через мгновение Смелый, уже с земли, схватил меня за грудки, пригнул лицом к себе и зарычал:

— Ты меня трусом назвал?!

Фу ты, ну ты, лапти гнуты! Я в его годы к таким вещам поспокойнее относился. Просто если обвиняли в трусости, брали на понт, как говорили в мое время, смеялся в глаза и отвечал — проверьте. Желающих обычно не находилось.

Молодой что-то чрезмерно горячится на ровном месте. У русских князей почти у всех были различные прозвища. Мономах, Большое Гнездо, Невский. Часто по личным качествам: Вещий, Мудрый, Великий. Отважных называли Барс, Удалой, Удатый. А вот клички Смелый почему-то не припоминаю…

Да и за что ее могли дать не ведающие страха ушкуйники? Возможно, больше с ироническим подтекстом?

Однако Матвей меня тряс все сильнее. Пора было унимать сокола нашего — а то пришибет второпях, не успею мир спасти.

— Что ты, что ты — и в мыслях не имел. Я уж через месяц с ватагой к Русскому морю ухожу. Мне Забаву защищать надо, слишком ее люблю.

Новая мысль пронзила парня.

— А я Елену выходит меньше люблю?!

— Не мне судить. Но вот Иван за Наиной пошел, безумно любит, боится потерять. А ты в лесу, в пещере или еще где рассчитываешь отсидеться, Бог тебе судья.

Матвей меня бросил, отошел, сел, по сути — шлепнулся на обочину. Мало того, что унизили, так еще и доказали, что правы! Такого в его короткой жизнедеятельности еще не было. И любимейшая Леночка под угрозой! А он в чащобах, да в неведомых буераках отсиживаться будет!

Он вскочил. И зазвучал привычный командный голос:

— Я иду с вами. Это не обсуждается. За Ленку кого хошь зубами порву!

Вот это по-нашему, по-походному! Приятно слышать такие речи от бойца, который пойдет с тобой черте куда, и будет сражаться невесть с кем.

Остаток пути обсуждали, как и куда идем, что из оружия и съестных припасов возьмем с собой, чтобы не быть излишне отягощенными, будем ли брать в дорогу коней, какую шашку купим кирпичнику и много, много всего. Как это пели в моей прошлой жизни: И кое-что еще, и кое-что иное, о чем не говорят, чему не учат в школе…

Новгород Великий встретил перезвоном колоколов. Дело двигалось к вечерней службе. Божественные звуки, по данным 20 века убивающие многие инфекции, вплоть до чумы и сибирской язвы, плыли в воздухе. Не даром звонари никогда не болеют простудами. Во время больших эпидемий звонили без перерывов, и это помогало. Не даром это звучание зовут благовестом! Называют и говорящей иконой, и звучащим солнцем. И отступают и бронхиальная астма, и гипертоническая болезнь, повышается иммунитет. Тусклое бренчанье кирхи или заунывное пение буддийского монаха, русскому человеку это чудо православного храма не заменят.

Подъехали к дому будущего приказчика. Матвей соскочил с коня, рванулся в избу побратима. Небольшая собака гавкнула пару раз и утихла. Ушкуйника она знала с детства, за меня мой запах все объяснил — друг пришел не только к хозяину, а и к ней, дворняге. Она завиляла хвостом, и пока я заводил лошадей во двор, всячески проявляла свое расположение.

Бывшие воины, не торопясь, подошли ко мне. Да и как тут поторопишься: правая нога приволакивается, левая рука согнута в локте и малоподвижна. Зато правая рука жестикулировала за двоих. Речь, слава богу, не пострадала. А вот лицо оставляло желать лучшего: перекошенное, изборожденное шрамами. Лену можно было понять — Квазимодо на этом фоне казался бы красавчиком. Украшением для любой торговой точки, Ермолай, конечно не являлся.

Жалко парня было до ужаса — зримая вторая группа инвалидности в двадцать лет. Молодые тащатся на военные и различные боевые книжные истории. Смерти никто не боится! А людей без рук, без ног, слепых и прочее, прочее, хоть один из них рассматривал подолгу? Отводят глаза, скорее бегут мимо — нас это не коснется! Мы победим! В крайнем случае убьют.

И не знают, что на одного убитого приходится пятеро раненных… И-эх! Те, что долго в военных госпиталях лежат и выходят пожизненными инвалидами без всякой надежды на улучшение, изучили этот вопрос и ответ на него в мельчайших подробностях.

И жалеть паренька было нельзя — разнюнится и поковыляет на паперть милостыню просить. Хрен с ними со сверхдоходами, Матвеева побратима в беде не бросим.

Не люблю глазеть на увечных, как и многие другие люди. Ущербные это чувствуют, и начинают от испытываемого неудобства беситься: грубят, стараются оборвать общение. Мне сейчас это ни к чему.

Поздоровавшись, сразу, не отводя взгляда, начал расспрашивать.

— Грамотный?

— Конечно.

— Считаешь хорошо?

— Не жалуюсь.

— Опыт торговли есть?

— Никакого нет.

— Жрать дома нечего?

Ермолай опешил.

— А при чем тут…

— При том, что ты уже принят на работу, сейчас дела идешь принимать. Позови мать!

Спрашивать в этот раз он не решился.

— Мама, мама…

Немолодая женщина на голос ребенка вылетела на крылечко.

— Что Ермошенька? Не обижают?

Эх, мамы, мамы… Всю жизнь за нас боитесь — не обидел ли кто здоровенного деточку, от внешнего вида которого вечером прохожие прячутся, а наряд полиции старается объехать тихим проулком, чтобы ненароком не обозлить.

Я выстроил начальственную рожу. Матвей тут с детства ошивался, сопли утирал, не авторитет. А чужого всегда слушают с большим вниманием.

— Ваш сын с сегодняшнего дня работает в лавке-амбаре, торгует досками, которые пилит его друг — показал рукой. — Сейчас мы отправляемся на рынок, пусть оглядится, что к чему.

Она всплеснула руками.

— О господи! А мне и угостить-то вас нечем!

Да, компаньон был прав: нищета в самом расцвете, близка к апогею. Стащил с Зорьки мешок, еще изрядно набитый провизией.

— Матвей! Помоги в дом оттащить, хозяйка покажет куда. — И опять ей: — Они вернутся, голодные, как собаки. А оба завтра в силе нужны. Здесь еда кое-какая, покормите потом наших ребят.

Мать и пильщик подались с сидором в дом.

Заинтересованная забытыми запахами собака увлеченно скакала рядом. И тебя, помесь Дружка и Жульки, породы новгородская сторожевая, надеюсь хозяева не позабудут. Данилова пилорама одарила нас вволю. Ермолай было начал:

— Спасибо тебе большое! Мы уж три дня одной капустой с огорода питаемся…

Отогнав глупые шуточки, которые вертелись в слабой головушке, типа: а я вам еще капусточки привез…, подошел к парню, поднял его на руки и закинул на лошадку. Он не успел даже удивиться, как я уже зашел с другой стороны и перекинул его пострадавшую ногу через седло. Теперь Ермолай пусть ропщет, как угодно, дело уже сделано.

Жестко сказал:

— У меня нет сил с вами хромать до базара, устал — целый день кручусь, поэтому на Зорьке поедешь.

Молодой, соглашаясь покивал. Потом задумчиво произнес:

— А ты, видно, хороший человек. Не брезгуешь на увечного глядеть, первый раз меня в жизни видишь, на руки взял, как родного.

— Ты Матвею побратим?

— С давних пор.

— А мне он один из лучших друзей, верю ему, как себе. Вдобавок, скоро на смертный бой вместе пойдем. А побратим такого товарища, и мне названый брат. А как он выглядит, для меня неважно. Я больше тридцати лет врач. Видал всяческие виды. Причем лекарем был в таком месте, где врачевал не столько болезни, сколько свежие увечья. Если бы тебя, истыканного вражескими стрелами, хотя бы в течение суток ко мне приволокли, так бы все поправил и зашил, что ты от себя прежнего отличался бы только шрамами на коже. На ногах бы вприсядку плясал, в беге от других бойцов не отставал, одной левой рукой коня на скаку бы останавливал. Да и лицо бы не особенно перекашивало. Сейчас извини, уже поздно — рад бы помочь, а не могу. А шрамы только украшают мужчину. В мужике, главное — это стальная воля и несгибаемый характер, железная уверенность в себе. Вот за это нас бабы и любят, а не за смазливую мордочку и слащавые речи. Человек должен быть кремень, а не половая тряпка! Никогда не надо падать духом — все, что нас не убивает, только делает нас сильнее!

Тут я заметил, что окружен внимательными слушателями. Даже песик присел и навострил уши на мои дерзкие речи. Мамаша вытирала навернувшиеся слезы — паренек, видать, пребывал в полной меланхолии и депрессии. Желанных внуков ждать от любимого, но ущербного сыночка, уже просто не приходилось. Главная задача последнего времени была проста — не издохнуть с голоду. А еще — следить за сыном, чтобы он от великой печали и отчаяния, не дай бог, не покончил с собой. А тут хоть при деле будет, и голодовка кончится… Может, и бабенка какая проклюнется, приткнется к зарабатывающему мужичку. Могут и детишки появиться, бог даст…

Глянул на Матвея:

— Денег отсыпал? Я-то поистратился в дороге.

— Конечно, конечно! — в два голоса.

— Тогда пошли!

И мы подались на базар. Торг уже заканчивал свою шумную работу. Возле ворот лавки вертелся запоздавший покупатель с повозкой. Он уж хотел, отчаявшись, отъезжать восвояси, но тут вовремя подвалила наша ватага.

Пока Матвей снимал побратима с лошади, я направился к клиенту. Тот враз понял, что мы тут не чужие, и с надеждой спросил:

— А скажи-ка мне, мил человек, эти, что досками здесь торгуют, еще появятся?

— Вот он я — весь перед тобой, как лист перед травой!

Покупатель обрадовался: продавец подошел компанейский и веселый, глядишь, и не откажет, невзирая на поздний час. Ласково попросил:

— Ты бы запоздавшему продал досочек…

— Хоть весь амбар для такого покупщика выгребу! И скидочка обязательно будет!

Ничто так не манит русского человека, как скидки. Все иностранцы, торгующие с нами, твердо знают, чем заманить русака. Вот и мне грешно было бы упускать такой верный шанс. Поэтому пел дальше.

— Как родного приветим, что хочешь требуй! Наша лавка для тебя будет, как дом родной — ни в чем отказу не будет! А скидочку такую невиданную, только для тебя предоставлю — двадцать копеек с каждого рубля! Если перепродашь кому, больше нас заработаешь! Много сегодня возьмешь, в накладе не будешь — запас спину не трет, а у нас будешь числиться первостепенным клиентом, всячески будем стараться уважить. Мы таким покупателем разбрасываться не будем!

Не знаю, что он там хотел взять изначально — может пару досок на пробу, но после таких речей, они с Матюхой товар грузили и грузили. Жаль, что не пять возов у него с собой было. Но имеющийся, на радость лошадке, набили под завязку.

Потом я оповестил о стоимости покупки, отдельно сделал акцент на скидке. Сумма получилась внушительная. Цены на доски мне были хорошо известны, а вот покупателю — не знаю…

Уезжал он хоть и с некоторым трудом (лошаденка с места не осиливала, пришлось подтолкнуть всей оравой, даже Ермолай тянул конягу за повод, пока хозяин вместе с нами стронуть телегу наваливался), но осчастливленный таким приемом и скидкой. Уволакивая лошадушку и груз, несколько раз оборачивался и кричал:

— Уважили! Теперь обязательно скоро опять появлюсь! Не забуду!

Матвей скептически спросил:

— Деньга, вроде, хорошо прет, но не убыточно ли для нас этакие скидки-то давать?

— А ты успел посчитать прибыль-убыль? — поинтересовался я, посмеиваясь в усы.

— Где там! Умаялись доски таскать. Да и цены не знаю.

— А почему думаешь, что покупателю ловчей было считать? А цену ему на досочки я заботливо добавил. И не пойму, как получилось, как раз на сумму скидки вышло.

Потом хохотали уже все трое.

— Как это ловко у тебя получилось! Ни копейки не взял лишней и не уступил нисколько, а человек такой довольный уехал! И торговаться даже и не пробовал! Вот это да!

Потом Ермолай опечалился.

— У тебя подходец вишь какой ловкий… У меня так ни в жизнь не получится, опыта-то нету…

— Я, до сегодняшнего дня, между прочим, никогда ничем не торговал — другими делами был занят.

— Ты вон какой справный весь, не то, что я…

— И меня красотой бог не одарил. Ловкость, и не малая, как сегодня, присутствует. Да только это подход на один раз. Постоянно так ловчить не будешь. А вот привлечь анекдотами можно надолго. Пока покупатель веселится, ему на твою внешность наплевать с самой высокой колокольни.

— А что это такое — анекдоты? — заинтересовалась молодежь.

Ну да, они же со мной на купеческие посиделки не ходили, откуда им знать. Матвей на Вечерке был, Ермолай, наверное, стесняясь своего внешнего вида, из двора и не высовывался. Понабраться анекдотов было негде. Сейчас заполним пробел в образовании, в этом я мастак…

— Слушайте! — и взялся рассказывать.

После первого они усмехнулись. После второго — посмеялись. После третьего — расхохотались. А дальше уже ржали, как жеребцы.

Я быстро нащупал животрепещущую для парней тему. Теперь обмишуривались всякие враждебные иноземцы, а ушкуйники ходили гоголем и каждый раз оказывались героями.

По ходу расставил назад ценники на бересте, сделанные Лешкой до грехопадения.

— А теперь слушай, о чем ты будешь рассказывать покупателям, — начал наставлять я Ермолая. И пошли байки с умнейшими молодцами-покупателями и неловкими продавцами. Матвей был недоволен.

— Зачем такие гадкие истории? Как все начиналось-то весело…

Его побратим оказался потолковее.

— То было для нас, а это для клиентов.

— Они будут перед тобой гордиться! — продолжал бычиться компаньон.

— Наплевать! Лишь бы не на мое уродство пялились, а доски брали, и платили поохотнее. Это как в походе — заманил вражину малыми силами, а дальше руби его всей ватагой расслабленного успехами! Старшой покупателя сладкими речами подманил, а я на анекдотце выеду. Уж больно рожей не удался, просто так-то сидеть или все елеем заливать.

— От скидок, кстати, не отказывайся, — дополнил я разумные речи — в них большая сила. На досуге сделай новые ценники. Сумму поставь побольше, и ее же предлагай, как нашу скидочку. Матвей, слушая нас, только вертел башкой.

— Да у вас тут наука целая! Будто учились где-то вместе.

— Хочешь жить, умей вертеться! — гаркнули мы в два голоса.

Он только развел руками.

— Давай, кстати, записывать мои рассказки, — продолжил я наставления. — Перезабудешь завтра все от волнения.

Лишних базаров опять не было. Ермолай нашел оставшиеся от прежнего приказчика бересту и писало, уселся поудобнее. Очень толковый паренек! Просто приятно работать.

Матвей поглядел на нас некоторое время, добыл себе дар березы и какую-то щепку, подточил ее, и тоже начал бойко царапать. Грамотность в Новгороде была на высоте! Пока один портил бересту первой историей, второй уже писал следующую байку. Работа закипела! Продолжался этот праздник правописания около часа.

Вдруг на следующий анекдот послышался чей-то гогот. Обернулся. Возле двери веселились два здоровенных облома с секирами, которыми ловко и колоть, и рубить. Этакая помесь копья и топора в ручищах древнерусских сторожей.

— Что за люди, почему не знаю?! — рявкнул тот, что помордастее, видать старшой.

Матвей улыбнулся нехорошей ушкуйной улыбкой и негромким голосом сообщил:

— Да и я вас не знаю…

Дело пахло керосином, как говорили в 20 веке. Знаем мы эти переговоры! За считанные секунды убьет обоих их же секирами, и не поморщится.

Видел, когда ушкуйник меня обучал, его каскад приемов. У караульщиков шансов выжить не было. Никаких.

Но Матвей был без сабли и его не идентифицировали, а то убегали бы скачками. Недобрая слава шла об этих бойцах в Великом Новгороде, просто страшная. Желающих связываться с ними практически не было. А тех, что все-таки рискнули, давно уж похоронили.

Но нашей торговле досками это на пользу явно не пойдет, только может помешать. Да и сбыту карет этакая известность явно лишняя… Пора было вмешиваться.

— Я, я всех знаю! — с этими выкриками мы с Ермолаем выскочили из амбара с тесом, и для верности прикрыли за собой дверь. Любитель убивать был нам для знакомства с обслуживающим персоналом явно лишним.

Ну избавимся мы от этих караульщиков, и что? Правда, рано или поздно, все равно выплывет наружу. Это тебе не чужие края, где покуролесил и ушел с прибылью восвояси неотомщенным. А тут глядишь, и запылала лавчонка вместе с досками темной ночкой. Постоянно сам караулить не осилишь… Поэтому жить надо в мире и согласии. А то отомстят, и концов не сыщешь.

Начали неспешную беседу.

— Я хозяин лавки, а это новый приказчик. Помните, тут раньше Лешка был? Проворовался, гаденыш, пришлось уволить.

— Слыхали про эту воровскую морду! А вот третий ваш, дерзкий такой, это кто?

— Компаньон мой.

— А чего он наглый этакий? Мы ведь рога то махом пообломаем!

— Скорей он вас на голову укоротит — вступил в беседу Ермолай. — Он еще этим летом атаманом у ушкуйников был. По семейным обстоятельствам пришлось уйти. За ним в случае чего еще тридцать воинов встанет. И у друзей еще три струга с лучшими бойцами плавают. Ну с вами то двоими, он и один справится легко.

Младший чином караульщик пискнул:

— Мы вооружены!

И я, и Ермолай рассмеялись.

— Он не успеет об этом догадаться, так быстро вас убьет.

Продолжил опять я.

— Недавно на безоружного Матвея с женой напали пятеро вооруженных до зубов разбойников далеко от города, на речке Вечерке. Она все горюет, что хоть одного надо было в живых оставить. А ушкуйник рассказывает, как нудно их было в воду таскать.

Сторожа пытались храбриться.

— Мало ли что баба наболтает! Вы сами-то видели, как он дерется?

Ответили по очереди.

— Я с ним четыре года вместе на ушкуе ходил. Ушел по ранениям.

— Меня он биться учил, навидался его навыков. Теперь никого не боюсь. Как-то на нас с ним разбойники на дороге напали кучей. Он живых, как обычно, не оставил, а я приобрел саблю из дамасской стали.

Мордастый, почему-то шепотом, сказал:

— Мы же не знали, обмишурились.

— Вы на последнем вече были? — спросил я.

— А как же! Редко кто пропускает, обычно все ходят.

Судя по понурому искалеченному парню рядом, он как раз эта редкость и есть.

— Значит, меня должны помнить.

Они неуверенно стали вглядываться.

— Что-то не припоминаем… А что ты там делал? Дрался что ль за кого? Или выступал?

— Выступил не на шутку! — рявкнул я самым низким и грубым басом. Тут же запел высочайшим голосом, похожим на мальчишеский: Дева Мария…

Караульщики ахнули, и бросились меня обнимать. Враз узнали, подумалось мне.

— Мы оба на твою церковь денег дали!

— Скоро она вашей будет. Отстроим стены, поставим купол, и доски отсюда на пол и скамьи пойдут.

— Караулить будем, как свое! И сменным накажем приглядывать особо внимательно!

Выскочивший на шум Матвей озирался, не силах ничего понять — от его пилорамы до Новгорода ох и далеко, вечевой шум не расслышишь, новости не доходят. Ермолай удивлялся необычным переменам моего голоса.

Чтобы не объясняться, запел «Аве Мария» на музыку Шуберта и стихи кирпичника Ярослава. Начиналось, правда, все на стихи шотландца Вальтера Скотта — это была третья песня Эллен. Через несколько лет австриец Франц Шуберт написал, для того, чтобы стать известным за границей, на это произведение музыку. И эта песня стала, благодаря исполнению юного итальянца Робертино Лоретти, самой известной мелодией этого композитора. Мне, конечно, до красоты великолепного голоса 20 века не дотянуть, но я тоже старался спеть эту теперь русскую молитву от всей верующей души.

Закончил. Слушатели какое-то время постояли в оцепенении, а потом взрыв эмоций! Буря чувств! Слава Богу, получилось.

А то была после вече гаденькая мыслишка, что новгородцы больше перед князем рисуются, чем радуются молению Богоматери. Ан нет. И Мстислав далеко, а реакция та же.

Однако очень хотелось попасть к любимой жене и чего-нибудь съесть. А по пути заскочить к Антону, договориться насчет шуб. Спросил Матвея:

— Елене заячья шубенка не нужна?

— Ей батя соболиную справил.

Ну и ладно. Предложил оставить Зорьку для доставки Ермолая домой. Молодые предпочли идти пешком, не торопясь.

Поскакал к Антошке. Возле его двери в окне мерцал огонек. Остальная родня, видимо, уже умостилась почивать — дом стоял темен. Ночь подкралась незаметно.

Постучал сразу в окошко. Никакого стука не получилось. Вместо стекла был натянут бычий пузырь — бедновато живут.

Пощупал дверь. Может кожемяки чью-нибудь здоровенную шкуру натянули? Слава богу — тут дерево.

Вежливенько потарабанил. Через короткое время начала кричать злобная Анна.

— Кого тут еще на ночь глядя черт принес?

— Черт принес хозяина! Не выйдет Антоха немедленно, может считать себя уволенным — громко обозначил я свою позицию.

Бабенку лучше сразу унять. А то ишь распоясалась! Тихонько ойкнули внутри. Антошка у меня на службе получает немало. Потеряешь такую работу, умаешься опять жить впроголодь.

Подкаблучник вылетел из избы сразу же, тускленькая свеча в правой руке.

— Хозяин, что случилось? На коляску жалоба? — подобострастно забасил он.

— Ты не воруешь ли там? — зарычал я, вспомнив успехи другого своего приказчика — Алексея, показанные им на ниве торговли досками. — С ушкуйниками приду, просто посажу на кол!

Этого Антон совсем не боялся. Кареты делали другие, и в их качестве он не был убежден. А это была его епархия, и тут бывший скорняк чувствовал себя совершенно уверенно. Бас зазвучал голосом несправедливо обвиненного в нечестности и краже человека.

— Не воровал, и не буду! За каждую доверенную медную копейку отчитаюсь!

Стало легко на душе. Давно уже вижу, когда мне лгут. Меня не обманешь. В речах Антона вранья не было ни крупицы. Честный парень, вот и все.

— Извини, погорячился. Выявил, что там, где ты доски брал, приказчик сильно проворовался.

— И сразу… на кол?

— Да нет. Побили, отобрали деньги и выгнали с работы. А предложения были интересные… С горячим сердцем и в твой дом пришел. Анна еще закричала, и я рыкнул. А тревожу так поздно, мне помощь нужна.

— Да я для тебя, что хочешь сделаю! Такое дело мне придумал! Денег дал больше, чем братья. Заботишься, как отец родной! А ведь почти и не знаешь меня. Неграмотного взял. Все, что нужно, переделаю.

И опять — ни слова лжи. Пора за дело.

— Антон, ты пару женских шуб можешь пошить?

— Легко. Показывай шкуры.

Темень уже была изрядная. Свечка еле светит. Чего он тут увидит? Надо, наверное, мех в дом тащить, а утром будет мудренее, как говорится в русских сказках.

— Отвязывать с лошади надо, — сообщил я парню. Он, почти не глядя потер пальцами свободной руки отворот шкурки.

— Заяц местный. Забит недавно. Шкура выделана очень плохо, кем-то очень неловким в скорняжном деле — сообщил Антон голосом профессионального оценщика — мастера своего дела, знающего о предмете исследования все, что нужно. — Зверек уже взрослый, еще не линял. На нем дыры есть?

Эксперт может думает, что над подсыхающей шкуркой уже успела позабавиться затаившаяся возле пилорамы моль? Или что она обгрызла безответное травоядное в глухой чащобе еще полное сил и рвения подхарчиться слегка уже жухлой травкой?

Или не наелся ли зверь чего-нибудь ядовитого, ухудшающего качество меха? Слаб я в этой зоологии.

И энтомологии ухватил совсем чуть-чуть, из прочитанных в детстве книжек. Из бабочек помню только вьющихся возле дома крапивницу да лимонницу. Какого-нибудь махаона и не видал сроду.

О! Есть ведь еще и невиданный мною ночной бражник! Может это какая-нибудь зловещая древнерусская моль, которая бражничает после победы над очередным проеденным зайцем? Ничего не знаю!

А ушлые предки ценную бабочку извели вместе с жутковатым коркодилом? Или сама усохла от поганой экологии 20 века от здоровенного насекомого до мелкой домашней моли? Кругом сомнения и догадки… И до всезнайки Интернета еще почти тысяча лет.

Решив отмазаться от сомнительной темы, начал вилять.

— Да я этих зайцев и не видал вовсе, привязали к Зорьке уже в тюках…

— Как был добыт зверек? — пытал меня дальше дошлый эксперт, обучавшийся своему ремеслу с детства — драли собаки? Попали стрелой?

— Да силками изловили.

— Значит дыр на шкурах нет. На крупных баб нужно будет пошить?

— Вот такого роста, этакой ширины, — эротично показывая руками, начал было я голосом сильно охочего до женщин стареющего ловеласа, но был безжалостно пресечен молодым приказчиком.

— Гораздо больше моей жены?

— Это нет. Чуть выше одна, чуть ниже другая, талии на разной высоте, ширина плеч…

Он отмахнулся рукой от ненужных подробностей.

— Карлицы или высоченные есть? Толстухи и иссохшие, как щепки?

— Обычные женщины.

— Сошью. Когда нужно сделать?

— Не торопись, до зимы еще далеко. А что, шкурки такие же жесткие и кособокие останутся?

— Подольше отмочим, хорошенько растянем, станут отличные. Очень тяжело заниматься с такими, что также толком не выделаны, брошены в сундуках на несколько лет. Вот с теми морока! Иной раз бьешься, бьешься, плюнешь и выкинешь. А эти еще заструятся! Правда, ненадолго. Не ноский очень мех, самый слабый из всех. Которые из воды звери, у тех ужасно прочный мех. Выдру и не выносишь.

— А соболь как? — вспомнил я дар Лениного папаши.

— Почти как выдра.

Купчина богат! И единственную дочку, шмыгнувшую без родительского благословения с бандитом-ушкуйником, видимо, сильно любит. Вдобавок, разбойник остепенился, приобрел лесопилку, занимается приличным делом. В чужие края бегать убивать, слава богу, перестал. И внуки уже на подходе. Чего еще желать немолодому уже человеку?

— Не знаю, хватит ли шкур, прикинуть надо.

— Если из этих сшить не удастся, купишь на рынке нужное число шкурок. Они, поди, недорогие?

— В цену грязи.

— Денег не жалей, отсыпь рублей из полученных за проданные кареты. Бери товар самый лучший, что б был заяц из зайцев — я не обедняю, а хороших людей нужно уважить.

Простились, и я пошел в сторону дома. В темноте на лошади убьешься. Устал сегодня, как собака. Никаких глупостей ночью не осилю. Правда, и Забаву тоже не одолею…

Кину левую отмазку: дескать моему семени, полученному вчера для продолжения рода богатырей, нужно в женщине обжиться, и не дай бог, затеет кто чего (не будем показывать пальцем на виновницу избыточного торжества, превосходящего обычные человеческие силы) — все труды насмарку! И долго, как на выжженной земле, ничего не привьется…

Так и тешил себя сладкими иллюзиями до самого дома. А у ворот увидел Забаву, на которую кричали два богато одетых боярина с мечами на боках, держащие трех коней в поводу. Сцену озарял факел в боярской руке.

— Куда твой певчий делся?! Там наш князь пропадает!!!

Глава 10

Во дворе бесилась Марфа. Идеи поесть от души и отдохнуть в покое, можно было отбрасывать. Ночь предстоит напряженная. Может, знатные с жиру бесятся, выслужиться хотят? А Мстислав ножку подвернул, или пальчик порезал, да мало ли какая мелочь с человеком может случиться? Подлечить быстро, и к жене, под теплый бочок…

Увидев меня, бояре взвыли:

— Поскакали в терем, быстро! Ты же певец, который немца резал?

Хотелось ответить: певец, купец и лекарец, но судя по их напряженным лицам, не время сейчас для шуток.

— Что с князем?

— Не спрашивай, скорей надо! Рана у князя! Прыгай быстро на коня!

Вспомнилась служба в «Скорой помощи». Остановят меня на улице, кричат: с человеком плохо! Лечи скорей! А что лечить? Зримых ран нет. Упал бедняга от инфаркта или машина сшибла и уехала? Лечится по-разному, возится в совершенно различные стационары. А если он просто выпил лишнего, сваливается милиции, вон два сержантика стоят, моргают. А спросишь, орут, как на рынке! Давай лечи! Ты что, тоже мент, выясняться тут будешь, расследовать?

И здесь то же самое кино, древнерусский вариант. А рана ране рознь! Пришлось использовать метод из прошлой жизни. Грубо рыкнул:

— Не орать! Лечу по-разному! Надо точно знать, что с собой брать!

— Да мы тебе все дадим! — давили боярские морды.

— Кетгут давай! Чистотел неси! Ланцетную иглу не забудь! Тампоны приготовь!

Умолкли, разинули рты.

— А чего это все такое? — неуверенно спросил более молодой, — чего есть, все с собой тащи…

— До утра буду складываться, — пригрозил я, — князь у нас, чего двужильный, все переживет?

Вроде дело пошло на лад. Торопливо, перебивая друг друга, стали излагать. Князь на охоте был, осенью по овсам в сумерках надо медведя в засаде караулить. Лаек с собой не берут — пустобрехом спугнут зверя. А косолапый охотников учуял раньше, чем они его увидели, нюх у него лучше, чем у любой собаки, и вместо того, чтобы в лес улизнуть, на людей бросился. А бегает он при нужде быстрее любой лошади. Схватил лапищами Мстислава, порвал ему живот, кишки наружу. Кровищи — страсть! Не доживет, наверное, князь до утра…

Я метнулся в дом. Схватил сумку с оборудованием, оставшимся после операции, сделанной Вильгельму и понесся назад.

Дела были очень плохи! Сильное кровотечение может убить государя очень быстро, пока мы тут катаемся. Даже если застану его еще живым, перевяжу крупные сосуды, чем могу помочь при сильной кровопотере несовместимой с жизнью? А возместить ее не получится. Капельницы нет, крови нужной группы или ее заменителей тоже нет.

А если у Мстислава порван кишечник, да еще и в нескольких местах, и его содержимое вылилось в брюшную полость? Страшнейший перитонит обеспечен, выжить от которого практически нет ни единого шанса.

Правда, бояре немножко успокоили: петли кишечника выпали наружу. Теперь промоем чем-нибудь, да хоть просто кипяченой водой, ушьем и вправим назад.

Чистотелом нельзя, обожжем все напрочь. Кетгута хватит, с большим запасом брал. Иголки у меня, конечно, не ланцетные, не режущие, не колющие, а обычные, но с изрядным изгибом, как и положено. С моим навыком ушьем и такими.

Тряпок, чтобы промокнуть кровь, у меня хватит. Ножницы в наличии. Если ситуация не очень плохая, постараюсь помочь. Ну, а если очень плоха, тем более. Будем биться до последнего!

Запрыгнул в седло боярского коня, свои лошади за день устали, крикнул жене:

— На ночь не жди! — и мы понеслись по ночному Новгороду. Молодой крикнул:

— Ты не волнуйся! Мы, что смогли, сделали! Кишки назад засунули!

Я аж застонал от впечатлений! Шарахнуть каловые массы в брюшную полость! Хуже напакостить они, пожалуй, не могли…

В голове всплыла вычитанная в Википедии история, о том, что, когда Мстислава порвал медведь, пришел юноша, похожий на святого Пантелеймона, и князя вылечил. Я, конечно, не святой, но тоже достаточно ловок. На душе стало гораздо спокойнее — сам не справлюсь, Пантелеймон поможет!

Подъехали к терему, вбежали наверх к раненому государю. Он лежал на боку, бледный, перетянутый сомнительной чистоты тряпками.

Возле его кровати поп усердно размахивал кадилом, сильно пахло ладаном. Читал густым басом исцеляющую молитву. Теснились бояре, толкалась многочисленная челядь.

Кристина сидела на табурете возле мужа и что-то тихонько ему говорила. Гордый шведский вид плоховато сочетался с глазами полными слез и прерывающимся голосом.

Нужен был для наведения должного порядка признанный авторитет. Вступать с каждым в дискуссию времени просто не было.

Рыдающая княгиня мне не помощница — будет только помехой. Выбрал среди бояр того седобородого, который распоряжался нами во время сбора денег на постройку церкви. Он стоял немного поодаль от остальной знати.

Подошел, поклонился ему в пояс.

— Здравствуй, боярин! Я врач, зовусь Владимир. Хочу излечить нашего князя. Нужна твоя помощь.

Он внимательно оглядел меня серыми уверенными глазами, оценил.

— Ты немца вылечил?

— Я.

— Многих так спас?

— Не мне судить. Народ должен знать.

— Думаешь и здесь получится?

— Как Бог даст. Надо попытаться.

— Я боярин Богуслав. Мстислава с детства знаю. Мне нравится, что ты не хвастаешься и не пыжишься раньше времени. Помогу, чем смогу. Говори.

— Всех лишних надо убрать — сильно мешать будут. Нужны будут две бабы и четверо крепких мужиков, можно дружинников. Остальных — убрать.

Боярин сразу обозначил препятствие.

— Христину мне убрать не удастся — очень нравная. Попытайся ты.

Занялись каждый своим. Я подошел к Кристине. Обозначил поклон склонением головы.

— Моя королева, — сказал по-шведски, — я врач, сейчас начну лечить князя. Ты будешь создавать неудобства. Конечно, никто не вправе тебе указывать, и ты можешь оставаться возле супруга, но в этом случае он, скорее всего погибнет.

— Ты хорошо лечишь?

Здесь скромность была неуместна.

— Как пою.

— Кристина, не ерепенься, — наперсница положила ей сзади руку на плечо. — Мы пропадем без Мстислава в этой дикой стране! Это нас при нем все любят, а без него придется бежать назад в Швецию!

— Не посмеют! — зарычала гордячка.

— А вот командовать тебе в случае гибели князя никто не позволит. Будут вытирать об тебя ноги, как об последнюю тряпку!

Это решило спор между двумя горячими шведскими девчонками.

— Ты говоришь по-немецки? — спросила меня княгиня на языке, которым я, после излечения Вилли, владел в совершенстве.

— Очень хорошо, — ответил ей.

— Муж почти нет. Не надо, чтобы он знал. Если увидишь, что твой сюзерен уходит, скажи ему на прощанье, что если он и польстился на какую-нибудь местную подстилку, то давно прощен и жена безумно его любит.

Она утерла слезы и гордо, по-королевски удалилась, все так же сохранив прямую осанку. Ничего не скажешь — княгиня!

Богуслав тоже времени зря не терял. При нас остались трое мордастых слуг и один призванный им на помощь дружинник с мечом на боку. Три женщины средних лет молча ожидали распоряжений.

— Командуй дальше, — велел мне боярин. — Ты сегодня воевода.

Окинул хирургическим взглядом комнату. Столик, украшенный по бокам фигурками неведомых мне зверей и с витыми ножками, пожалуй, для операции маловат будет. Свет тоже надо усилить, тусклый для таких дел.

— Я, с твоего позволения, раны пока осмотрю. А ты, чтоб нам зря времени не терять, пока покомандуешь.

— Говори, — согласился Богуслав.

— Пусть мужики притащат пока стол побольше и приставят к этому маломерку, — показал на местный шедевр древнерусской резьбы по дереву. — Женщинам вели подать сюда чистую простынку, кипяченую воду, три большие свечи, штук пять обычных, мешочек с солью, одну небольшую серебряную ложку, миску побольше, какую-нибудь лохань или таз, два обычных кувшина, один с кипяченой водой, другой пустой, чистый бокал и три бутылки водки. И пусть тащат побольше чистых тряпок. Упомнишь?

— Постараюсь, — кивнул боярин.

Даже если он и подумал, что я перед лечением решил замочить три пузыря водки и зажрать несколькими ложками осеребренной соли при усиленной свечной иллюминации, после чего завернувшись в многочисленные тряпки и, облившись кипяченой водой из кувшина, положить здоровенную миску себе на грудь для удовольствия, опустить для верности ноги в тазик и задрыхнуть посреди покоев на здоровенном столе, плюхнувшись на чистейшую простынку, то вслух ничего не сказал и с ненужными расспросами не полез. А ведь нужда во втором кувшинчике для доктора-алкоголика, так и осталась неясной…

Богуслав начал командовать беззаветно верными подчиненными, вставляя для образности и пытаясь добиться наилучшего эффекта, выражения типа: засеку, мечом порублю, уволю, а я присел возле Мстислава, усыпил его, вдел жилку кетгута в иголку, еще пару ниток положил рядом и начал разматывать тряпки.

Сейчас прекращу передавливать раненые сосуды, кровь может начать бить толчками и очень интенсивно. Для того, чтобы избавить бледного больного от такой напасти, артерию надо срочно перевязывать, а вену можно и прошить не торопясь. Тут кетгут первое дело. А не дай бог, задет брюшной отдел аорты или нижняя полая вена? Тут и я, и князь хлебнем горя.

Однако все обошлось — кишечник был весь цел. Подкравливали чуть-чуть мелкие сосуды. Опасность порождало только выпадение кишечных петель с последующим их вправлением заботливыми боярами. Не в стерильную же обстановку их вывалил страшнейший зверь наших лесов, который бегает, как лошадь, плавает, как рыба, чует, как собака, на дерево взлетает, как белка и силен, как тигр, на которого медведь при случае любит поохотиться.

И кишечник, и брюшную полость надо промывать, иначе Мстислав заработает совершенно смертельный перитонит. Вот для этого и была запрошена изрядная часть оборудования.

Было понятно, что буду промывать и кишечник, и сальник, и разодранную брюшину. А потом придется пройтись по краям раны.

А местных безобидных антисептиков, кроме поваренной соли, я и не знаю. Главное, ее толково развести в воде. Вальнешь лишка, раствор обожжет, все, что можно — умаешься потом лечить.

А главная заповедь врача, отнюдь не: сорви с больного денег, сколько удастся! И даже иная, чем: завали неосторожно к тебе подсунувшегося рецептами самых дорогостоящих лекарств не от его болезни. Или: дойми направлениями на ненужные анализы!

Основное, это: НЕ НАВРЕДИ!

Набил внутрь живота тряпок, купленных еще на немецкие деньги — прежние, перепачканные кровью и неведомой грязью, изобилующие обрывками одежды, не вызывали у меня доверия и особой симпатии. Ничего, сейчас натащат!

Можно было начинать. Поднялся, огляделся. Здоровенный стол уже втаскивали. Активно вмешался в процесс. Столы были установлены буквой Г — один для князя, второй, в головах, — для инструмента.

Баб пока видно не было. А, вон бежит одна, аж прыгает, прямо огневушка-поскакушка какая-то, а не вышколенная прислуга княжеского дома, тащит чистую простынь. Простынку я тут же постелил, подложив под нее, чтобы избавиться от излишней жесткости, тоненькое княжеское одеяло.

Хирург я, конечно, не полостной, и даже не сверхловкий попаданец, который все знает и все умеет, — рулю по навыкам, полученным еще в студенческие годы, часто пытаясь сообразить, что же тут сделал бы крепкий профессионал, но сверхжесткой операционной кушетки что-то не встречал.

Свистнул мужиков, и они, под моим чутким руководством, ловко переложили спящего Мстислава на свежесделанный операционный стол и ободрали с него всю одежду.

Женщины принесли все заказанное. Но количество тряпок и их размер меня решительно не устроили. Две небольшие тряпочки погоды для большой полостной операции не делали.

Сообщил об этом Богуславу, резонно решив, что он скорее добьется своего от местного населения. Я с женщинами 11 века вообще беседовать не горазд. Да и кто лекаришка с улицы для них? Так. Звук пустой. А он — абсолютное начальство!

Боярин оправдал мои ожидания. Его злоба превысила все мыслимые пределы, он аж заскрипел зубами. Еле сдерживаясь, негромко спросил у меня:

— Остальное все устраивает?

Я кивнул. И тут Богуслав оторвался на бабах.

— Вы, глупые твари! Сколько тряпок дали?! Всех засеку насмерть! Чтоб завалили этими кусками ткани немедленно! Хоть свои сарафаны и вшивое исподнее разорвите напрочь, а то я вас самих на кусочки порву!

Даже меня это коротенькое выступление впечатлило. Женщины всем коллективом махом обернулись поскакушками и унеслись за заказанным быстрее ветра. Вот это по-древнерусски, по-боярски!

Я вылил в большую тарелку водку, не спеша положил в нее все требуемые для операции хирургические изыски. Иголки положил с вдетыми в них нитками кетгута. Возиться во время операции мне будет некогда, а медсестер поблизости не наблюдается.

И без ассистента крайне неудобно! Некому перехватить сосуд, пока я его буду шить, некому свести и подержать края раны, пока она ушивается.

Сзади неслышно подошел Богуслав. Надо же! Вроде бы зверь-боярин, а как подкрался! Не учуешь…

— Может тебе и в этом твоем деле помощь нужна? — поинтересовался он.

— Тут ведь прямо в князе копаться надо, и рану голыми руками держать — не каждый выдюжит. В обмороки падать не будешь?

Он только усмехнулся на эти речи. И я как-то сразу поверил: этот — не будет, видал виды. Не Фридрих какой-нибудь. Поэтому просто пригласил:

— Становись с другой стороны, вдвоем, наверное, лучше получится.

Тут набежал прекрасный пол и нанес такое количество тряпок, что сразу стало ясно: свою не свою, а чью-то ночнушку они точно порвали…

А я возился дальше. Для промывки петель кишечника и брюшной полости надо было сделать раствор поваренной соли. Никакого фурацилина и в заводе не было, и как его получить, понятия не имею. Зато насчет соли врезалось в память, как меня, еще тогда щенка, учил пожилой хирург.

— От соли большая польза организму! Она и универсальный антисептик — какую хочешь дрянь изведет, и лишнюю воду на себя из раны оттянет. Чтобы она ткани больному не обжигала, ее надо брать чайную ложку на литр воды.

Я прикинул, что у меня есть в наличии. Соли приперли изрядно. Чайных ложечек еще не придумали. Деревянную ложку я не стал брать, они какие-то все разные, баклуши дома бил каждый, кому не лень, делая из этих чурочек кухонную утварь, не рассчитаешь, сколько ими зачерпнуть из мешочка.

На серебряных ювелиры придерживались единого стандарта, близкого к тому, к которому я привык в прежней жизни. А как известно, столовая ложка по объему и весу зачерпывает, как три чайных. Буркнул боярину:

— Разберись пока с народом. Дружинник пусть тут посидит, а остальных всех в коридор.

Ратника решил оставить — вдруг чего понадобится, а нам бегать будет не с руки. Богуслав охотно взялся за дело, а я начал приготавливать солевой раствор. Его надо было литров пять — шесть. Приподнял полный кувшин — возле того.

Начал бодяжить. В кружке на вид грамм 300–350. Налил три кружечки воды, бахнул треть ложки соли, залил в пустой кувшин. И так пять раз. Хорошенько размешал. Когда закончил возиться, пять литров солевого раствора было у меня в наличии. Обеспечен!

Боярин уже стоял, и глядел на мои таинственные манипуляции. Пора промывать брюшную полость. Да и петли кишечника отполощу там же.

Руки полоскать было рановато, сначала повозимся в грязи. Залил с литр соленой жидкости внутрь живота, больше и не полезло, хорошенько промыл все, что там было, вынимая петли кишечника как мог наружу, а потом засовывая их назад. Брыжейка держала надежно. А то бы размотали четыре метра на половину комнаты.

Отполоскал, вроде бы, от души. А чего же так мало раствора-то полезло? Сам я, правда, процедуру эту и не видал, но везде писали, что при значительной промывке берется от шести до двенадцати литров жидкости. Куда тут заливать это здоровенное ведро? Видно будущие промывальщики потихоньку вводили, а через дренажи все потихоньку вытекало, и длилось это все часами. А работящий анестезиолог-реаниматор следил за жизнедеятельностью и всячески ее поддерживал.

А у меня тут только лапы, хвост и боярин на подхвате. Да и дренажных трубок не видать…

А брюшную полость, хочешь не хочешь, а сушить надо. Выбрал тряпку побольше, взялся совать ее внутрь, обходя кишки с разных сторон. Когда намокала, отжимал в стоящий на полу под моей правой рукой таз. И это длилось, длилось и длилось…

Вроде стало посуше. Кинул в тазик этот кусок ткани, взял следующий. Ни времени, ни тряпок не жалел. Мстислав порозовел, значит время тоже можно не экономить.

Надо было сделать хорошо, а хорошо быстро не бывает, как говорит народная мудрость. Я, за долгие годы работы, тоже в этом убедился. Как поспешишь, так у тебя и огрех. Поспешишь — людей насмешишь! Где-то это может и сойдет с рук, а в нашей профессии не до смеха…

Вроде стало более или менее сухо. Пора ушивать.

Позвал Богуслава мыть руки. Он удивился, но пошел. Глупых базаров типа: я их не пачкал или вчера же мыл, не было.

Опустили кисти рук в водку. Миска была здоровенная, места хватило с лихвой для нас обоих. Подержали с минутку, немножко побултыхали, ну и хорош. Стерильных полотенец, почему-то, выдано не было, поэтому руки просто несколько раз энергично встряхнули в воздухе и взялись ушивать рану.

Делали это так: я сводил брюшину, где мог, говорил Богуславу, чтобы держал, и брался шить. Потом также мышцы, и напоследок кожу. Приходилось ушивать и всякие отклонения в стороны — медведь в овсах времени зря не терял. То, что кишечник не был порван, это казалось просто чудом божьим! Или святой Пантелеймон уже бил зверюгу в это время по хищным лапам? Это нам не ведомо.

В одном месте мышцы и кожа были порваны до бахромы. Повертев этот небольшой кусочек в руках, пришел к неутешительному выводу, что даже если удастся пришить эти полоски друг к другу моими допотопными иголками, срастись им не суждено. Придется их убирать.

Ножом, скорее всего не получится, маловато основы, не к чему силу приложить. Взял ножницы, и отстриг все мешающее к чертовой матери! А потом обработал свежую ранку водкой, прошил парочку закровивших сосудов, прижег их поверх швов еще раз, и мы взялись шить дальше. Пару дыр для дренажа пришлось оставить для оттока выпота. Чтобы края оставленного не спадались, сунул туда по тряпке. Дренажных трубок нет, и делать их некогда. Это все длилось часа два.

У Богуслава на невозмутимом лице за все это время не дрогнула ни одна жилка. Конечно, лечил он кого-либо вряд ли, но вспарывать животы врагам было для него в порядке вещей, и делалось это боярином явно неоднократно.

В углу заливисто храпел утомившийся дружинник. Поздняя ночь манит ко сну. Поэтому, когда дело подошло к концу, я протер водкой все швы и попросил.

— Сейчас закончим, распорядись отнести князя обратно. А мне пусть кинут какую-нибудь шубенку или тюфяк здесь на пол — не хочу оставлять его одного. И поесть бы чего, давно не ел.

— Кушетка для тебя, может половчей будет?

— Если есть, пусть тащат.

— А чего ты хочешь у Мстислава увидеть? Рисунок какой невиданный на нем проявится?

— Боюсь ухудшения после нашей возни.

— Не бойся, у князя даже бледность прошла.

Надо же какой внимательный этот аристократ! Глаз — алмаз!

— А вдруг опять появится?

— И дружинники заметят. Хватит им в тихом Новгороде даром хлеб жрать, пусть постараются для здоровья князя. Сейчас пошлю этого соню за ними. Двоих хватит?

— С лихвой.

— И то верно, в дозоре иной раз всю ночь и по одному стоят. Старшему скажу, чтобы сменил их часа через три. Жизнь самого князя караулить, это дело такое — помрет он через твою нерадивость, — бежать надо до самого Царьграда. Одними плетями за этакую провинность не отделаешься!

Про еду боярин и не упомянул. Ну и бог с ним, навязываться не буду. Голодный, правда, засыпаю долго и сплю плоховато. Перетерплю, не издохну. На завтраке оторвусь.

А Богуслав уже начал решительно и жестко, как всегда, действовать. Первым делом он подошел и выдал спящему воину крепкую оплеуху.

— Вставай шелудивый пес! Беги за старшим! — прорычал боярин дружиннику.

Тот, держась за отшибленное ухо, пулей унесся из покоев. Богуслав вышел из комнаты, прикрыл тяжеленую дверь, и из коридора доносились только отрывки из обрывков: …ав, мра…, вашу мать!

А я в это время взял Мстислава за пульс, поглядел состояние линий, вошел внутренним взором в брюшную полость. Все было неплохо. Рана была ушита кетгутом, его снимать было не надо. Сам рассосется через пару месяцев, не шелк какой-нибудь. Останутся только рубцы, ну и бог с ними.

А из коридора слуги уже затаскивали кушетку. Женщины торопливо перестилали княжескую постель. По моей команде мужчины и я, по окончании их возни, перенесли прооперированного на спальное место. Бабы понеслись за чистым бельем для моей кушетки.

Прибежали два встрепанных со сна дружинника и с ними, помятый еще хлеще их, старший боец. Этот, видать, перед сном еще и злоупотребил алкоголем. Он ткнул в меня пальцем:

— Его слушать, как меня! Делать все, что прикажет без рассуждений! — и с облегчением ушел досыпать.

Я объяснил ратником суть их обязанностей — неусыпно наблюдать за князем. Побледнеет государь — немедленно будить меня! Одному на свое мнение не ориентироваться, поэтому придвинуть от стены небольшую лавку и глядеть вдвоем. Зря меня не тревожить!

Принцип: уж лучше перебдеть, чем недобдеть, тут выйдет боком. Вдруг князю реально станет плохо, а я спросонок после десяти необоснованных побудок сделаю что-то не то? А заменить меня некем! Ни в Новгороде, ни по всей Руси… Можем потерять раненого — слишком сильно косолапый его порвал и помял. Мужики прониклись духом моих речей и потащили лавку.

Бабы, сделав приказанное, ждали новых указаний.

— Принесите побольше свечей, экономить на лечении нельзя. Заберите простыню со стола, мы ее испачкали. И поищите хоть какой-нибудь еды! Можно кусок хлеба и стакан воды.

Одна бабенка пискнула:

— Боярин чегой-то на кухню подался, можа чего и притащит?

Подождем, деваться некуда. Минуты тянулись размеренно. Женщины все убрали, стол протерли и даже застелили чистой скатертью, свечей натаскали. Я сложил инструменты, зажег свечку и поставил на табуретке в головах у Мстислава. Теперь ссылки на плохую видимость не пройдут!

Боярина и не видно, и не слышно. Сидит поди, на кухне, вкусно кушает и рассказывает зевающему поваренку, как он в одиночку князя вылечил. Другие бояре в обморок попадали, лекарь, как страшную рану увидал, под лавку забился, и только он, Богуслав не подкачал. И-эх! Ладно, спать пора — неусыпная стража к больному на ночь приставлена.

Только-только начал умащиваться на топчан, дверь распахнулась и челядь, под руководством Богуслава, стала расставлять по столу посуду и раскладывать еду. Появились зажаренные рябчики, колбаса, копченое сало, соленые огурчики, белый хлеб, блюдо яблок, кувшин с какой-то жидкостью и две бутылки водки. Боярин обвел рукой все это изобилие и произнес:

— Чем богаты, тем и рады. Извини, ночью особых разносолов не добыть. И готовить уже поздновато. Сгреб все, что было в кухне и сюда, тебя, основного работника кормить. Уж не взыщи, ежели что не так.

— Все отлично! — кинулся я к столу с редким воодушевлением, — всего хватит, еды выше крыши!

Давненько таким голодным не был, разбаловала сытая жизнь. А в Скорой, помню видал виды. Возьмешь время на обед, аж целых тридцать минут, только успеешь раззадорить аппетит, съев две ложки вкусной еды в первые минуты, а динамик уже объявляет: 515, на выезд! Павлов, там человек на улице упал, срочный вызов! А ты уже все бросаешь и бежишь в машину, чтобы махом подлететь к мирно похрапывающему в луже пьяному. И рябчиков мы там сроду не видали.

Уселись за стол. Первым делом Богуслав налил по стаканчику водки. Я выразил сомнение в употреблении данного напитка.

— Пьянеешь что ли сильно? — поинтересовался боярин.

— Практически не пьянею.

Он аж крякнул.

— Какого ж ты шута ведешься? Перед кем рисуешься? Мы с дружинниками всю жизнь вместе воюем, всякое повидали. Я двадцать лет воеводой пробыл — то в передовом полку, то в засадном. Последние годы всей княжеской дружиной у Мономаха командовал. Как в Новгород Мстиславу в этом году ехать, Владимир меня к нему и приставил. Вдруг ввяжется в какую переделку, очень уж горяч. Вот на охоту с ним в этот раз не поехал, заленился, ловчие и проглядели зверя. Каждый раз учу их, дураков: вокруг князя оцепление должно стоять! Меня нет, значит ничего делать не надо! Медведь Мстислава и порвал… Всех пересеку, гаденышей нерадивых! Если бы не ты, помер бы князь! Тебя нам сам Бог послал!

— Да может выжил бы…

— Ты мне эти байки не рассказывай! Я ран в своей жизни навидался. Не сразу, но через несколько дней, преставился бы обязательно.

Да, боярин прав: от перитонита, вызванного такой раной и ставшего особо страшным из-за усердия дураков-бояр, в 11 веке, без антибиотиков, шансов выжить у Мстислава практически не было.

— А сейчас он порозовел, значит выживет!

Дернули по первой — за князя, запили сбитнем из кувшина, зажевали рябчиками. Потекла неспешная беседа. Вдруг боярин спросил:

— Мстислав выживет?

Водка оказалась какая-то особо забористая, я несколько опьянел и уверенно ляпнул:

— Обязательно выживет! Ему еще Новгородом двадцать с лишним лет править, а потом еще семь всей Русью! Заработает от народа прозвище Великий! Оглянулся на дружинников. Они негромко беседовали между собой, поглядывали на князя, и на наши разговоры внимания не обращали.

Что это меня так понесло? Будто сыворотку правды ввели… Негромко спросил:

— Что за водку мы пьем? Идет, как огонь по жилам! И болтать страшно охота! У меня стоит от любого яда защита — не отравишь.

— Никто никого травить и не собирался! Я тебе и себе в водку аконит-траву подмешал. Она, собранная в особый день и час, после прочитанного над ней наговора, особую силу над человеком имеет: спроси, о чем хочешь, и, если он знает, ответит только правду. Скрыть тоже ничего не может. Мне эту травку волхв в Чернигове двадцать лет назад подарил. Заодно вложил в меня умение правду от лжи отличать. А на прощанье сказал:

— Не скоро, но придет человек из будущего, помоги ему, чем можешь. А чтобы увериться, что это он, дашь ему аконит-траву. Ты из какого времени к нам пришел?

Я показал глазами на ратников.

— Не волнуйся, они нас не слышат — завеса защищает. Меня ее ставить тот же кудесник научил — успокоил меня собеседник.

— Между нами почти тысяча лет — ответил я. — Из далекого будущего меня к вам закинуло. Сидел, запаливал костерок, вдруг — раз и я тут. Стал опять молодым. На самом деле мне пятьдесят семь лет.

— Погодки мы с тобой значит…, мне только-только пятьдесят восемь стукнуло. А чем ты там был занят?

— Людей тридцать с лишним лет лечил. И операции делал, и так пользовал.

— То-то я гляжу — лечишь как-то необычно! — стукнул кулаком об ладонь Богуслав. — Наш бы лекарь либо отвар трав притащил, либо руками над раной поводил, а в конце концов потеряли бы государя! Есть у нас и лечцы-резалники, но они горазды только руки-ноги оттяпывать, да раны прижигать. И при дворе Владимира Мономаха иностранец-лечец живет, Арам звать, болезни по внешнему виду людей отличает, но и он внутрь человека не полезет. А ты — навел соли, промыл кишки, да зашил. И верю — Мстислав теперь поживет!

— Слава богу, кишки не порваны — заметил я — хлопот было бы в десять раз больше.

— Наши бы точно ничего сделать не смогли!

— В этом случае — это именно так.

Выпили еще по рюмочке, закусили солеными огурчиками, потом поразмялись колбаской и сальцем, похрустели еще совершенно свежими яблочками, и неспешная беседа потекла дальше.

— А откуда ты про князя нашего знаешь, жившего раньше тебя на тысячу лет? Ты же попал сюда неожиданно. Или вы там необычайными способностями обладаете, все про всех за все времена знаете?

— Люди, как люди — ничем от здешнего народа не отличаемся. Но можно про все времена и знаменитых людей прочесть. Мне здесь повезло — волхв память усилил. Могу вспомнить про все, что в жизни видел, слышал или читал. Про Мстислава Великого случайно прочел. И то, то ли это правда, то ли нет — тысяча лет прошла, остались только старинные рукописи. Я читал, что раненого князя мать встретила, молилась святому Пантелеймону. И где заботливая матушка?

— Да где ей и положено быть! При муже сидит. Тут вам не Англия, гоняться где заблагорассудится! Знаешь, что Гита английских кровей?

— Читал. У нее мать Эдгита Лебединая Шея, а она сама — Гида Уэссекская.

— Это вот точно! Тут вранья нету. А про тебя есть? Мол вылечил Владимир, знатный лекарь!

— Немец пишет, явился к Мстиславу во сне святой Пантелеймон и пообещал помочь. А на другой день пришел похожий на него молодой человек, дал травок, и князь выздоровел. А про захудалого лекарька Володьку и речи нет.

— Но это же неправда! — заорал боярин. Дружинники не обратили на нас никакого внимания — завеса действовала безукоризненно, защищала нас от чужого внимания от и до.

— Пройдет много времени, и великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин напишет:

Все говорят: нет правды на земле.

Но правды нет — и выше…

А ты особо то не кричи, мешаешь князю со святым во сне общаться.

Посмеялись. Выпили. Похрустели. Однако все, приехали. Водка начала делаться для организма ядом. Переходим на вкусный сбитень.

— А как же твоя добрая слава? — опять начал Богуслав, — ты лечишь, а все заслуги достаются Пантелеймону!

— Ему нужнее, князь в честь него монастырь выстроит. А меня другие заботы донимают.

— Расскажи-ка, расскажи-ка, — неожиданно заинтересовался боярин.

Странно, обычно мужчины не любят слушать о чужих проблемах, зато обожают поговорить о своих. Но аконит работал безукоризненно, не потерял своих свойств за двадцать то лет. Пришлось рассказывать о проблемах с двумя пилорамами из-за боярина Твердохлеба Мишинича.

— И как это все не ко времени! Тут в поход идти через месяц, а за этот срок придется перекинуть две лесопилки на другую речку и выучить приличного пильщика взамен того, которого уведу с собой.

— А что за походы ты в нашем времени затеял?

Изложил.

— Может это выдумки все?

Рассказал и про двух верных предсказателях, и о черных волхвах.

— Не было у бабы забот, купила баба порося… — задумчиво протянул Богуслав. — Может тебе часть моей дружины для подспорья дать?

— Простых людей и мы-то, участники похода, силой мысли перебьем без труда, такой опыт и у меня есть, и Наина, думаю в стороне не останется. Можем просто на них ужас навести. А черный кудесник гораздо мощнее нас, простых ратников он растопчет и не заметит.

— Как же вы со слабыми силами пробиваться-то думаете? Тайными тропами прошмыгнете?

— От этого колдуна не спрячешься! Как можем, так и будем биться. Девушка способности его свяжет, а я с молодыми бойцами ударю.

— Думаешь у вас получится?

— Как уж Бог даст. Но кудесники толкуют, что не одна ватага пойдет. Кому-то может и повезет.

— А может и погибнешь там! — рявкнул бывший воевода.

— А нам, дуракам, все едино: или воробей заклюет, или в бою все поляжем, — усмехнулся я, — Забаву ужасно жалко — только что поженились, ребенка от меня хочет. Лечил, лечил, но пока забеременеть у нее не выходит. А теперь скоро уходить, деньги, чтоб добраться черте-куда, понадобятся и жене надо что-то оставить. Даже при самом благоприятном исходе надолго уходим. Ребятишки, с кем иду, не зажиточны. Торговля каретами, может, не сегодня завтра встанет, наберутся этих экипажей новгородские бояре; кирпичники прибыли пока не приносят — будут строить церковь на народные пожертвования. Реальные доходы были только от лесопилок. И вдруг черт принес Твердохлеба Мишинича! Был бы я сам здесь, особых проблем бы и не возникло. Там спел, тут полечил — глядишь, всегда при монете.

Богуслав тяжело вздохнул.

— Мы бы тебе помогли, не забыли бы твоих заслуг. Да и нужное дело пойдешь делать. Но я все деньги детям отдал, их у меня семеро; а князь из-под родительского крыла вылез общипанный, как кур для варки щей. Деньги у нас с ним появятся, но не скоро — ты уже успеешь отчалить. Так что не взыщи — дать пока нечего. Хочешь лошадей на всех вас для похода дадим?

— Подумать надо, посоветоваться. То ли на ладьях пойдем до Русского моря по Славутичу, то ли посуху поскачем, еще не решили. Но за предложение спасибо. Я от лошадок пока не отказываюсь.

— На худой конец продашь их в Смоленске или Киеве — все-таки какая-никакая деньга забренчит в вашем походном кармане — все хлеб.

— И то верно, — согласился я.

— Ну, до завтра!

— Спокойной ночи.

Боярин снял завесу секретности и удалился. Я подошел, поглядел Мстислава — все было хорошо, и ушел почивать. Устал, как собака. Только упал в кровать, сразу же понеслись разноцветные сны…

Глава 11

Встал около десяти утра. Князь еще спал, дружинники возле него сидели уже другие. Все параметры состояния государя, которые я мог поглядеть, тревоги не вызывали.

Сбегал на двор, нашел туалет, потом умывальник. Вернулся. Бойцов отпустил. Мстислав проснулся, попытался со сна потянуться и застонал от боли в послеоперационном шве.

Его ощущения я не стал убавлять, ни тем более убирать, а то он мне от юношеского усердия весь кетгут порвет. Положено лежать спокойно, вот и лежи, не возись лишка.

— Это меня косолапый так изорвал? — спросил князь, — господи, болит-то как…

— Не надо тянуться и пытаться вставать. Шов, который мы вчера с боярином Богуславом наложили, разойтись может. Опять кишки наружу полезут. Княгиню Кристину от своего излишнего усердия вдовой можешь оставить.

Мстислав заинтересовался.

— А чего она тебе вчера по-немецки говорила? Чего-то прощу или чего еще?

Кристина не хотела, чтобы Мстислав ее речь понял. Навру сейчас чего-нибудь похожее. Кое-что князь все-таки понял. Поймает на вранье, отговорюсь, мол немецкий язык плоховато знаю.

— Сказала — если помирать будешь, передать тебе, чтобы простил ее за дикую ревность.

— Ну, у нее был повод. Задрал я как-то симпатичной дворовой девке сарафан на голову, а Кристинка возьми, да и зайди, как на грех. Три дня бесилась, аж хотела к батюшке в Швецию вернуться. Еле удалось уговорить остаться.

Не поймал лекаря на вранье!

— А что это такой степенный боярин, как Богуслав, взялся меня ушивать?

— Один я не справлялся, слишком рана была велика, помощник был нужен.

— Он же сроду никого не лечил!

— Зато голова светлая, и рука крепкая — не подвел.

— Всю жизнь его знаю, у него ума палата, надежнейший человек. Отец и послал его со мной, чтобы он за мной, недорослем, первые годы приглядел. Одно слово — воевода. Я с ним поругался вчера, уж очень он за порядок радеет, а результат? Богуслав дома остался, а я едва уцелел, теперь тут вот неизвестно сколько пролежу.

— Объясни мне князь, что это за охота такая — по овсам? Я всю жизнь думал, что на медведя только зимой охотятся, из берлоги его поднимают.

— Ходят на него и в начале осени, когда овес уже поспел, а убрать еще не успели. Потапыч идет наесть жир на теле, чтобы спокойней в берлоге было почивать, да лапу сосать.

Появился Богуслав. Завтрак был уже готов. Я жестко обозначил свою позицию.

— Князю несколько дней надо полежать. Я буду приходить поглядывать. Когда присесть можно будет — скажу. Сегодня сгоняю на рынок, заказать надо кое-что для лечения.

— Тиуна может вместо тебя послать? Есть толковый, купит.

— Этого на вашем базаре не купишь. Я такую штуку в очень далеких краях видел. А он, не зная, мастеру, как это сделать, не объяснит.

Боярин понятливо покивал — твои мол, дальние края неведомо, когда появятся.

— Мы чем можем помочь?

— У меня в кармане ни копейки. Нужен толковый человек, чтобы задаток дать, а потом сделанное забрать.

— Сам с тобой пойду — подытожил Богуслав. — Хочешь, чтобы хорошо получилось — сделай это сам.

— А пока мы поесть уйдем, надо, чтобы за князем пара мужиков приглядела, — не дай бог, поднимется.

— Да куда уж мне, — проговорил Мстислав, — и так еле лежу.

Мы пренебрегли его речами, и стали столковываться между собой.

— Опять дружинников дать?

— Им государь может просто приказать. Нужны люди, чтобы слушались только тебя, а на приказы князя не обращали никакого внимания.

— И тебя пусть тоже слушают.

— Пожалуй, — кивнул я.

— Без меня, меня и женили! — обиженно заметил князь.

Но и на это его высказывание отклика не последовало.

— Я сейчас махом обернусь — пообещал Богуслав и отбыл.

— Интересно, а что там на завтрак? — заинтересовался Мстислав, — со вчерашнего обеда во рту маковой росинки не было, жрать охота не по-детски.

И-эх, князь, не мылься, бриться не придется! — подумалось мне.

— Сегодня есть еще нельзя, — обозначил я вслух свою гадкую медицинскую позицию. — Придется до завтра потерпеть.

— Но я же хочу!

Сюсюкать, типа, обидели князюшку, не тащат жранину, было некому.

— Сожалею! — в стиле офицеров царской армии кивнул я головой. Эх, каблуков жалко нет, прищелкнуть бы этак пятками!

— Я приказываю!

Пугливых близко тоже не оказалось. Ты приказываешь, мне наплевать. Я пока тут первый после Бога, глубокоуважаемый Мстислав Владимирович, наследник рода Мономахов.

— Придется потерпеть. И пить можно будет только после обеда.

— У меня губы пересохли! И во рту все свело!

— Так положено.

Опять кивок, опять щелчок. На дальнейшие его неразумные выкрики: «Да кто это положил! Я тут хозяин!» — просто не обращал внимания, включив в голове для прослушивания «Болеро» Равеля.

Наконец пришел Богуслав с двумя подручными. Взгляды орлиные, рожи зверские — то, что надо. Эти приглядят, как нужно. Видимо, были уже проинструктированы боярином, потому что сразу, без лишних вопросов, сели в головах князя и стали бдить за попытками встать.

Неожиданно ворвалась Кристина. Она бросилась к мужу, схватила его за голову и принялась целовать.

— Твой жить! Твой видаль! Яа альсц дигэй!

Русский язык, выученный еще слабовато, от волнения дал трещину. Оранжевый огонь любви пылал на ее груди ярчайшим шведским маяком.

Мстислав обрадованный приходом любящей его слушательницы и кричащей об этом на весь терем, воспользовался случаем и нажаловался, что он хочет пить, хочет есть, а злой лекарь ему запрещает. Богуслав посадил двух мордоворотов возле головы, а от них воняет чесноком и какой-то кислятиной.

Княгиня повернулась к нам злобным лицом, топнула ножкой от возмущения и понеслось! На грани ультразвука вырвалось по-шведски:

— Как вы посмели что-то запретить своему конунгу?! И насажать рядом каких-то вонючек?!

Чудо как она была в этот момент хороша! Даже я, старый пес, искренне залюбовался ее красотой. Поклонился в пояс.

— Моя королева, все это делается для того, чтобы конунг остался жив после вчерашнего несчастья. Или ты хочешь остаться вдовой из-за его жалобы? — спросил я тоже по-шведски.

— А зачем эти вонючие смерды? — растерянно спросила Кристина.

— Эти особо преданные своему королю люди посажены так близко, чтобы удержать его от попыток встать. Любая попытка — и швы, положенные мной и боярином ночью, разойдутся.

— А что же делать?

— Прикажи своей женщине, чтобы сбегала на кухню и принесла кувшин с чистой водой. Поить больного нельзя, нужно только смачивать губы тканью. Кормить вообще нельзя! Ткань вот лежит, — с этими словами я выдал компаньонке одну из оставшихся со вчера чистых тряпок. — А мы удаляемся. Мужики, — велел я караульщикам, — освободите табуретки, посидите пока вон в том углу.

И мы с боярином весело пошли завтракать. Пока ели, Богуслав рассуждал.

— Ловок ты, конечно, необычайно. И по-ихнему чего-то ввернул, загасил свару. А подумал, как князю помочиться и все прочее, сходить?

Говорить, когда ем, не люблю. Но боярин был близок мне по духу — всю ответственность брал на себя. Таких людей я уважаю.

— Боярин, — начал было я.

— Вместе такое дело тянем! Зови меня Богуслав.

— Я не из знатных.

— Не знатность говорит о человеке. А твои заслуги говорят сами за себя. Зови меня по имени.

Я тоже представился — Владимир, просто Владимир. Продолжили беседу, дожевывая ароматную курочку.

— Сегодня, Богуслав, сходим на базар, закажем там у резчиков вещицу из дерева, чтобы Мстислав мог на нее лечь. Это, чтобы он сходил по большому. Желательно это сделать побыстрее. Я, конечно, расслаблю князю кишки, но к послезавтра эта штука должна быть. У нас, в дальних краях ее зовут судно или утка.

При моих словах — дальние края, боярин поощрительно кивнул головой: не будешь же каждый раз, когда недалеко чужие уши, огород городить, завесу ставить.

— А как же эта утка выглядит?

Я описал и показал размеры руками.

— Тут нам не резчик, а хороший столяр нужен. На рынке-то они не всегда сидят, очень часто мастерскую возле собственного дома имеют. — Боярин подозвал подавальщика.

— А где вы деревянную посуду берете, все эти чаши, ковши, миски?

— Пафнутий делает.

— А где его найти?

— Если нужен, прямо сейчас приведу. Только он не наш, не княжий.

— А чей?

— Твой, боярин. Он к нашей поломойке Настьке прилип, замуж зовет. Она пока не идет.

— А чего так?

— Настька свободная, а Пафнутий твой холоп. За него выйдешь, сама холопкой станешь.

— Зови!

Очень быстро привели Пафнутия. Он был огненно-рыжим и страшно лопоухим. Увидев своего боярина, склонился в низком поклоне.

— Ты посуду делаешь? — зарычал Богуслав.

Молодой рыжик аж затрясся, видать, сильно боярин прославился своим добрым нравом среди подвластных ему людей. Трепеща, начал оправдываться в неведомых и ему самому прегрешениях.

— Я ничего не брал, ничего не делал, ничего не знаю!

Что ж, уголовный кодекс он практически выбрал. Для политического сыска хорошо бы добавить: не замышлял, не науськивал, не организовывал. Но сейчас это еще не развито. Осталось только крикнуть на прощанье: я больше не буду! — когда будут уводить на эшафот.

Богуслав понял, что перегнул палку и решил сменить тактику. Этак заменить для наибольшей эффективности зверский кнут на приятнейший пряник.

— Не трясись, дурачок, — голосом ласкового папеньки начал вторую попытку боярин, — никто тебя ни в чем не винит. Надо одну деревянную вещицу сделать.

Это оказало замечательное воздействие.

— Что хочешь сделаю!

— Вот и чудненько. Сейчас тебе лекарь все объяснит.

Я рассказал, показал на пальцах, что мог. Было видно, что паренек не понял ни шута. Потом взял ковш и еще раз изложил, сопровождая свои мутные речи более наглядным показом. Наконец до юного столяра дошло.

— Сделаю! Завтра к обеду сделаю!

Вроде бы и неплохо, срок реальный. Богуслав опять продолжил беседу.

— А на волю хочешь? Почти за просто так получить мою настоящую вольную на бересте?

И тут мы увидели, что в глазах парня засиял, как писал Федор Иванович Тютчев:

И сквозь опущенных ресниц

Угрюмый, тусклый огнь желанья.

— Что надо исполнить? — перехваченным, хриплым от вожделения голосом спросил Пафнутий.

— Сделать судно сегодня к вечеру — елейно поманил его рабовладелец.

— Будет! — страстно заверил пылкий влюбленный.

— Но гляди, будут занозы, задиры, ранящие кожу, кого-то засекут в ночь насмерть!

Ах времена, ах нравы!

— Хоть языком отлижу, будет нежная поверхность, как кожа у ребенка — заверил столяр.

— Беги, работай.

Молодец унесся быстрее ветра — зарабатывать вольную жизнь и любимую девушку в придачу.

— Хорошо, что ты решил отпустить Пафнутия, живой ведь человек, и влюблен, похоже, очень сильно.

— Мне на него наплевать с высокой колокольни, — ответил добрейшей души человек, — их у меня две сотни душ. Сделает дрянь, засеку сегодня насмерть и не расстроюсь. А Мстислав у меня один, мне с ним век доживать, вот за него и беспокоюсь.

— Может, отзовут тебя завтра, кто ж знает?

— Я знаю. Мне Мономах перед нашим отъездом приказал служить его старшему сыну до самой смерти! А он решений не меняет никогда. Сколько Мстиславу в Новгороде править?

— Двадцать два года.

— Значит, я тут буду проживать до конца дней моих.

— Покажи-ка правую ладонь.

Богуслав охотно предоставил ладошку, похожую на лопату, для исследования. Линия жизни была довольно-таки длинна, но боярин не долгожитель, это точно.

— Да поживешь еще изрядно…

— Не виляй! Сколько?

— Лет десять еще.

— И гадалка в Чернигове мне почти то же самое сказала. Умрешь, говорит, в 69 лет в Новгороде в конце весны. Ну, неважно. Сегодня-то, что будем делать, когда князя погонит по маленькой? Ты ему чего-нибудь парализуешь, или пусть прямо в кровать ходит?

— Здесь проще. Ухватим отсюда любой ковш и какой-нибудь таз, чтобы его туда выливать, а не бегать каждый раз на улицу.

— А зачем таз? Возьмем какой-никакой бочоночек или жбан.

— И то верно.

Мы отобрали на кухне нужные емкости, небольшой бочонок потащил подавальщик, и вернулись в княжескую опочивальню.

Там все было чинно, по-скандинавски. Две наследницы викингов работали вовсю. Наперсница смачивала тряпочку в небольшой глиняной мисочке, которая по размерам смахивала на посуду для кошки и передавала ее Кристине. И вот тут начиналось священнодействие. Княгиня некоторое время встряхивала ткань в воздухе, потом растягивала ее двумя руками, дышала на нее, видимо, чтобы подогреть, и не спеша обрабатывала губы мужа.

Мстиславу вся эта процедура уже надоела. Он понимал, что его попытки пресечь женский коллектив обречены на провал, но еще пытался переломить ситуацию.

— Крися, ну хватит уже, перестань, — нудил государь, но конвейер работал неутомимо и без остановки.

Вот они истоки концерна «Вольво» — даешь шведскую крону!

Завидев меня с деревянным ковшиком в руке, князь обрадованно зашумел.

— Владимир, уйми ради бога этих баб! Ты один на них как-то можешь повлиять. И мне кое-что тебе надо сказать по секрету.

Одного взгляда, брошенного мной на Мстислава, хватило, чтобы понять страшный секрет лучшего правителя того времени: мочевой пузырь был растянут и переполнен, а надудонить прямо в кровать или дерзко на пол, он невыносимо стеснялся.

Я жестко скомандовал на безукоризненном шведском:

— Всем немедленно покинуть помещение! Срочная лечебная процедура!

Дисциплинированные иностранки быстро удалились. Быстро откинув одеяло, подсунул князю, лежащему на правом боку лицом ко мне, ковш под нужное место.

— Сюда вали!

Мстислав спорить не стал. У-у-у-у-шшш! И чувство глубочайшего облегчения легло на чело правителя древнего Новгорода.

— Вовремя ты подоспел! Еще чуть-чуть и пришлось бы прямо в кровать, как в детстве. А есть точно нельзя?

— До завтра подождем. Это не мне, это тебе нужно. Потерпи.

— А ты сегодня не уйдешь?

— За тобой пока приглядывать надо. Может еще чего придется поделать. Посидим, полежим сегодня в одной спальне. А пить и есть уж завтра будешь. Представь, что ты в походе, а кругом ни еды, ни воды.

— Ну хоть водички бы хлебнуть! Во рту и в горле страшно пересохло!

— Представь, что ты еще Кристину раненую несешь, и она воды просит. А у вас на двоих последний глоток. Сам выпьешь?

Оранжевый огонь любви полыхнул на груди князя. Стальным голосом он ответил:

— Все ей отдам!

— Вот и потерпи, не умрешь от жажды.

Я вылил ковш в бочонок, поставленный в углу и завалился на топчан расслабиться после завтрака. Богуслав присел к Мстиславу и начал обсуждать какие-то их дела.

Неожиданно подошел дружинник. Князь и боярин встрепенулись.

— Что такое? Враги объявились?

— Да нет, девка какая-то лекаря спрашивает, говорит очень надо.

Тут уже встрепенулся я. С Забавой что-то не так? Или дом сгорел? Дом-то бог с ним, новый отстрою…

— Беги, беги — отпустили меня князь и боярин.

Вылетел к воротам. Пока бежал, думал, — я же предупреждал, что на всю ночь уеду! Врага можно не бояться — жена голыми руками порвет, это-то ерунда…

Там меня ждала невредимая Забава в дорогом ожерелье от Соломона.

У-уф! Облегчение, большее, чем у Мстислава, посетило душу. Подлетел к любимой.

— В чем дело? Что случилось?

Железное кольцо ласковых женских ручек обняло меня. Высоченная Забава чмокала мужа в макушку и рассказывала своим необычайно красивым голосом.

— Я соскучилась необычайно! Не смогла прожить так долго без тебя!

А ведь и верно, ни разу еще не расставались надолго. Как в какие-то походы упрусь?

— И тошнит как-то погано с утра…

Вот это меня насторожило. Строгим голосом произнес:

— Забава! Отпусти меня. Не до шуток!

Богатырка неохотно выпустила супруга из сладкого плена. Быстро оглядел ее всю — абсолютно здорова, нареканий никаких нет. Хотя постой, постой…

Внимательно вглядевшись, усмотрел внизу живота малюсенький красный мерцающий огонек. Неужели свершилось, и наша борьба за появление ребенка увенчалась успехом? Сильно мешал какой-то нетипично яркий для осени солнечный свет.

Дал немножко глазам отдохнуть и опять посмотрел. Солнце как раз скрылось за подошедшей тучкой. Сомнения рассеялись — получилось! И, похоже, в тот самый день, когда я несколько раз пал жертвой необузданных женских страстей.

— Знаешь, Забава, похоже, что через девять месяцев ты станешь матерью.

Сначала она не поняла. Потом усомнилась.

— Может ты ошибаешься?

— Вряд ли.

— А как бы это проверить?

— К волхву Добрыне надо ехать. Другие не увидят. Да и то несколько дней надо переждать — срок слишком маленький.

Тут она все-таки решила порадоваться и начала подбрасывать меня в воздух, как плюшевого мишку, и, надо сказать, довольно-таки высоко. Силища-то у жены невиданная… Планировал вниз я каждый раз с некоторым сомнением: поймает или не поймает? Вспоминалась стародавняя шуточка: подкинуть подкинули, а поймать забыли. Позабавившись, оставила в покое. Поэтому она и Забава, а не как мне истолковывали ее имя — утеха, услада.

— Когда же все-таки поедем, Муся?

Нет, ну это уже ни в какие ворота не лезет! Сроду меня никто Мусями, Пусями, Зайками или Кисками не называл! Возмущение просто захлестнуло мое мужское достоинство. Забава же в это время взялась меня расцеловывать. Сначала я отмяк, потом размяк, а затем просто потек… Моя стальная воля потихоньку превратилась в пластилиновую игрушку для любимой. Ну, звали меня раньше Атосом и Банзаем, самураем и немцем, теперь побуду Мусей и Пусей — лишь бы Забава была рядом. Чтобы почаще целовала, а называет пусть как хочет.

Любимая уже что-то начала увлекаться, и к страстным поцелуям стали прибавляться поглаживания самых неожиданных мест. Что-то мне кажется, что, если бы мы были не у ворот кремля, а дома, со мной бы сделали что-то интересное не меньше двух раз практически немедленно. Ах, как жаль, что мы не дома…

Сзади раздалось деликатное покашливание. Забава немедленно отдернула руки, которые, уже подняв мне рубаху, начали беззастенчиво играть с завязкой на моих портках.

— Здравствуй девица-красавица, — поприветствовал ее Богуслав, — ты чья будешь?

Забава потупилась, как провинившаяся маленькая девочка.

— Я евонная законная жена…

Боярин вздохнул.

— Скучновато вам, наверное, порознь. Давно женаты?

— Медовый месяц у нас.

— Тогда тем более. Может придешь к нам в гости сегодня к ужину? А там, чтобы одной вечером не бродить, на ночь и останешься. Комнатку я вам выделю. И тебе, Володя, чего возле князя-то всю ночку торчать?

Что-то он какой-то подозрительно ласковый.

— Тебя как звать?

— Забава.

— Я боярин Богуслав. Вечером на входе меня спросишь, проведут куда надо.

Он улыбнулся, поговорил с дружинниками и ушел назад в терем. Забава просто ликовала.

— Опять вместе будем! Какой душевный человек!

Я эту душевность повидал в деле и знал, что просто так она у боярина не появляется. Гораздо чаще засеку чередуется с зарублю. В то, что он полюбил меня, как родного, очень слабо верится. Какая-то есть у него цель, но какая?

Ладно, вернемся к нашим делам.

— Значит, ты на ночь уйдешь, а дом брошенным оставишь?

— Да чего у нас красть-то? Вдобавок там собака караулит.

Такие песни я слышал и в 20 веке. Одних моих знакомых ограбили два раза подряд, и каждый раз нашли, чем поживиться. Потом муж озлился и поставил в квартире железную дверь. Самое забавное в этой истории то, что он был очень хорошим сварщиком, и эти двери делал сам, а железо ему доставалось бесплатно.

Это мнение жены надо было исправлять.

— Давай кратенько обсудим, что у нас можно украсть. Собака, вдобавок такая молодая, как наша Марфа, без поддержки хозяина, годна только из-за забора гавкать. Любой вор ткнул ее ножом и дорога свободна. А в доме твои драгоценности. Их если продать, два таких дома, как наш, можно купить. Они не только красивые, они еще и очень дорогие. В конюшне бьют копытом две отнюдь не дешевые лошади, подаренные мне князем Давыдом. Их продать, несколько лет на эти деньги можно жить, не работая. И на прощанье еще могут избу поджечь, что бы ни одна собака-ищейка их след не взяла.

Забава оценила возможный размер убытков и понурилась.

— Что же делать, дома мне теперь сидеть, имущество караулить?

— В этом нет нужды. Надо просто оставить двух верных людей для охраны.

— А где их искать?

— Они обычно возле кирпичников отираются.

— Кто же это такие?

— Иван и Наина.

Забава хлопнула себя по лбу.

— Как все просто! — Тут ею овладело беспокойство. — А они согласятся?

— Если артачиться будут, скажешь, что я просил. Отказа не будет.

Супруга вновь расцвела.

— И имущество будет цело!

— Мне лишь бы ты была цела. Остальное все ерунда.

— К ужину приду! — проворковала Забава, и, окрыленная мыслями о предстоящей ночи, исчезла.

А я отправился продолжать наблюдение за послеоперационным больным. Когда зашел в опочивальню, князь сразу спросил меня:

— Владимир, а как это твоя жена изловчилась тебя в воздух подбросить?

— С ее силой особой ловкости и не надо — она богатырка. Если захочет, троими такими, как мы, может жонглировать.

И по ходу рассказал историю про медведя.

— А ты-то как на ней женился? По ошибке что ли?

— Какая уж тут ошибка, нарочно ждал, когда Забава придет к двум своим братьям-кузнецам и наковальню переставит, которую неслабые молодцы на пару не осиливали. Предлагал им своим конем двинуть — отказались, сказали, что тут тяжеловоз нужен, а лучше два.

— Зачем же они этакую орясину тяжеленую соорудили?

— Ее их отец сделал. Он тоже богатырь был, и эту плевую для него наковаленку без особых усилий куда надо перекидывал. Забава в него и удалась. А два брата хоть и сильные, но обычные ребята.

— Эх, мне бы такую силищу! — мечтательно сказал Мстислав — я бы того медведя голыми руками на куски порвал!

— Спасибо скажи, что Христина не такая. Она бы тебя, за твои дела хорошие, порвала на мелкие кусочки, — заметил боярин.

Видимо, история с задранным сарафаном у дворовой девки (явно совершенное князем второпях и по ошибке деяние) была известна и ему. Посмеялись. Мстислав в это время, лежа на боку лицом к нам, придерживал живот левой рукой. Смеяться, видимо, было еще больновато.

— А зачем она тебя подкидывала? От общей лихости? — поинтересовался Богуслав, когда мы просмеялись.

— Обрадовалась очень — узнала, что я грошик на улице нашел.

Шквал хохота накрыл опочивальню. Князь держался за живот уже двумя руками, откинувшись на спину, боярин аж подпрыгивал на табуретке, что для его возраста было как-то нетипично. Хохотали даже бесстрастные доселе охранники.

Меня очень удивила такая реакция народа. Когда мне в брежневскую пору бросили эту незатейливую шуточку, я, вроде, даже не улыбнулся. А сейчас вообще только охота приструнить государя, сказав — эй, твое величество, поосторожней, весь кетгут на царственном пузе порвешь!

Тут я понял, о чем толковал боярин с дружинниками у ворот. Он, похоже, ведает здешним тайным сыском, и, отслеживает в данный момент мою сомнительную деятельность.

Отсмеявшись, Богуслав завел ту же тему.

— А на самом деле, чем же ты таким молодую жену порадовал?

Отказываться говорить было бесполезно: закормит аконит-травой, не меня, так Забаву — служба превыше всего! Вздохнув, я поделился нашей семейной радостью.

— Сообщил о ее беременности.

— А чего она так обрадовалась? Вы же только первый месяц женаты?

— Забава второй раз замуж вышла. Первый муж умер. И хотя супруги немало времени проводили вместе, с детьми у них не получилось. Я ее поглядел как лекарь, — у нее не получилось бы ни с кем и никогда. Начал лечить. По мнению одного очень опытного лекаря, это должно было длиться самое меньшее еще дней двадцать. Да и не верила жена в такую удачу, думала, что это я так, рисуюсь. А сегодня увидел то, что для нее очень важно. Вот она и обрадовалась.

— Для меня это тоже очень важно! — рыкнул помрачневший князь, — полгода уже бьюсь, как рыба об лед, а воз и ныне там! Не залетает княгиня, хоть тресни! А мне наследник позарез нужен! Да не девка, от которой никакого проку нет, а парень — будущий боец.

А будущий смелый боец Всеволод, первенец Мстислава, храбро убежит с середины битвы новгородцев, которыми он командовал, с суздальцами, и за это будет с позором изгнан из Новгорода, куда ты его посадишь княжить.

Но продолжить позорящие род Мономаха недобрые мысли, государь мне не позволил.

— Владимир, ты должен Кристину внимательно осмотреть, а при нужде вылечить.

А вот это уже не ни к чему не обязывающая болтовня после завтрака, а прямой приказ. Только вот нравная она очень, эта горячая шведская штучка, характерец не сахар. Просто так ей не скажешь: посиди-ка, мол, спокойно пару минут, я на твои женские дефекты полюбуюсь — фыркнет и унесется. Тут надо как-то тоньше подойти, чтобы она не взялась играть в унесенную скандинавским ветром.

— Знаешь, князь, мне для этой цели понадобится четверо ратников.

— Получишь! А зачем это? — сбился он с четкого командного тона.

— Княгиня не позволит мне ее глядеть. А так двое будут держать за руки, двое за ноги, глядишь, дело и пойдет.

— Да бабенка, — оторви и брось, — усмехнулся Мстислав, — А что же делать?

— Надо позвать ее сюда и занять нехитрой беседой. Мне в это время ощупывать Кристину и подсовываться к ней близко незачем — из-за стола все увижу.

— Богуслав, пошли за ней кого-нибудь.

— Сам схожу, не рассыплюсь, — ворчливо сказал боярин.

Он по-молодецки вскочил и ушел в покои княгини.

— Тоже волнуется, — ласково заметил князь — заботится о наследнике престола, старик.

Да, для тебя, государь, боярин навеки останется стариком. Тебе, к сожалению, до его лет не дожить, подумалось мне.

— Ты, как все увидишь, знак мне какой-нибудь подай, — ну скажем за правым ухом почеши, буду заканчивать беседу. Уж очень любопытно узнать, в чем там дело! Может, ее, как и твою богатырку, тоже подлечить надо?

Я кивнул. Кристина не заставила себя ждать, появилась очень быстро. Верная служанка тоже, как обычно, не отстала. Потекли неинтересные для меня тары-бары — растабары.

Еще не успел ничего увидеть, а за правым ухом уже чесалось невыносимо. Мстислав с меня глаз не сводил. Вгляделся очень усиленно, чтобы поскорее закончить этот совершенно невыносимый зуд. Уф, увидел!

Начал тут же остервенело чесаться. Чувство громадного облегчения наступило довольно-таки быстро. Ощущение было, как у алкоголика, выпившего стакан водки с похмелья.

Князь тоже бешено рвался к свободе и информации. Пока получалось плохо. Жена уходить категорически не желала. Мстислав заходил и так, и эдак, все безрезультатно!

Ладно, хватит его мучить. Подошел к супружеской паре — не дай бог поругаются еще! Оперированному больному это будет не на пользу.

— Князь, княгиня в положении! — Не уверенный в хорошем знании государыней русского языка, продолжил по-шведски, поклонившись одной головой, то есть попросту кивнув:

— Моя королева! Вы беременны!

Она ахнула, пошла красными пятнами, прижала ладони к щекам, и унеслась. Наперсница, как верный пес, побежала следом. Большого мужества человек, эта служанка! Взять и уехать за любимой принцессой из родной и уютной Швеции, в дикую и непонятную страну — Русь, это дорогого стоит.

Мстислав расслабленно развалился на кровати.

— Эх, узнать бы еще кто у меня будет, — мечтательно протянул князь, — парень или девка…

Сейчас и узнаешь.

— Будет мальчик.

Он напрягся.

— Ты просто так говоришь? Что б меня порадовать?

— Я вижу.

В основном, правда, вспоминая нужный файл в Интернете.

— А не врешь?

— Уверен.

Хорошо бы еще добавить — если историки не ошиблись. Глупых споров больше не было, вроде, поверил.

— А Криська, такая сдержанная всегда, а тут фрр, и убегла. Посидели бы еще, потолковали…

Мы с Богуславом переглянулись — сдержанность княгини нам с ним была хорошо известна. А тебе, княже, чтобы не познакомиться этой национальной особенностью, лучше бы припрятать свою тягу к противоположному полу подальше от терема, а то застукают тебя повторно за этим делом, и невиданная силища вдруг придет к супруге неведомо откуда, и порвет она тебя, как Тузик грелку! Пересел опять за стол, думу думать.

Ну да ладно. Пусть там княгиня общается с близкой ей по духу соплеменницей, а я попытаюсь ускорить у князя процесс заживления. Сидеть тут возле него очень долго мне просто некогда. Если никак не вмешиваться, а лениво наблюдать за процессом, понадобится по меньшей мере дней десять — пятнадцать, чтобы швы поджили.

И это срок для чистых и ровных послеоперационных ран, сделанных умелой рукой полостного хирурга, тщательно обработанных антисептиками при наличии обширной аптеки антибиотиков, а не для рванины от грязных когтей медведя, залитой для порядка солью и зашитой профаном в этом деле. Про антибиотики я уж просто молчу…

Инфицированность брюшной полости и послеоперационных швов, сейчас, пожалуй, главная проблема для прооперированного пострадавшего князя, и сидящего возле него захудалого полостного хирурга. Не дай бог, полыхнет зараза, вообще умаешься лечить.

А у меня своих горящих дел выше крыши! Один перенос лесопилок займет все оставшееся время до турпохода к южному морю.

А между делом нужно посетить волхва — глядишь чему еще полезному меня обучит, согласовать с ним состав экспедиции, а может он и боевые характеристики у ребят улучшит, показать заодно Забаву.

Получить от Добрыни полезные советы, типа, мыть в Днепре руки перед едой, а то еще облюетесь или вас понос прошибет перед схваткой с черным колдуном. Впрочем, увидим вражеского кудесника, за жидким стулом у нас, героев, дело не станет.

По ходу надо поженить Фрола и Катюшу, у них самих на хитромудрого священника Филарета выходов нет, и сделать то, что обещал — вылечить жену тиуна Антипа, работающего на боярина Твердохлеба Мишинича.

А в перерывах постараться заработать как можно больше денег! Кроме меня, никто это не осилит: ни бог, ни царь и ни герой, как это поется в Интернационале, бывшим долгое время гимном моей родины. Добиться всего можно только собственной рукой!

Ну, как-то так. Лечить, лечить и лечить! Время сильно поджимает, рассиживаться в княжьем тереме на даровых правительственных харчах мне просто некогда. Аля-улю, гони гусей, как говорили в далекую эпоху моей юности.

А еще взглянуть, как идет закладка фундамента церкви, научить кирпичников строить стены; узнать, нет ли сбоя в продаже карет и постройке ангара; посмотреть, как прижился на продаже досок покалеченный ушкуйник Ермолай с моими не очень смешными анекдотами; найти человека для замещения Матвея на пилораме во время похода.

Вот размахнулся старый дурак! Начал бы еще консервы и мясорубки делать! Нащупал что-то одно, и сиди ковыряйся до самой смерти, а то размахнулся — ни на что не похоже. И спишь явно лишка — аж по восемь часов в сутки! Леонардо Да Винчи и Никола Тесла больше двух часов на эти излишества не тратили. Остальное время работали. Наполеон говорил: «Нет времени спать, когда вокруг так много великих дел!» А ты тут дрыхнешь без ума, и хочешь обогатиться не на шутку. Ну, чего расселся тут, нахальная рожа из 21 века? Иди работай, бездельник!

Я вновь подошел к кровати и прервал неторопливую беседу Мстислава с боярином, хмуро буркнув:

— Место дайте, мне работать надо.

Богуслав сразу пересел за стол, освободив табуретку, князь стал внимательно изучать мое медицинское лицо — не шкоду ли какую удумало местное светило полостной хирургии. Вдруг сейчас брякнет: побольше всяких лишних органов надо больному отрезать, в основном детородных. Хватит государю и одного ребенка!

А мне княжий светлый образ был ни к чему, мое дело — оперированный живот. Начал работать. С точки зрения стороннего наблюдателя я ничего не делал: не махал руками, не бормотал заговоры, даже не молился в конце концов! Как лекарь, тоже себя никак не проявлял: не мял больного, не пытался залить в него настойку гадких травок (поди сам выжрал, лекарская паскуда!), не примеривался оттяпать здоровенным ножом что-то явно очень нужное. Просто сидел и смотрел, и ничего больше. Явно отсиживает, сволочь, оговоренные договором часы.

Первым делом забил тромбами несколько подкравливающих сосудов. Хоть и меленькие, а все убыток. Затем подавил многочисленные очаги инфекции, разбросанные по всем швам, и внутренним, и наружным. Мелкие, но много.

Затем резко усилил иммунитет. Теперь микроорганизмам не поздоровится. Организм кого убьет, кого просто съест — у него на это ориентирована туча разных клеток. За миллионы лет эволюции они были отработаны в совершенстве. У кого это не получилось, сгинули во тьме времен.

Но бактерии, вирусы и грибки тоже не терялись, и очень быстро подстроились: стали похожи на собственные клетки, и иммунный ответ начал запаздывать. Враг подкрадывался незаметно — волки в овечьей шкуре. И пока оборонительные системы учились распознавать нового противника, тот бурно размножался. А ведь надо еще и отработать убийственный ответ.

Истребить всех чужих нельзя, несут массу полезных функций, особенно в кишечнике. Вот и приходится клеткам-киллерам делить вредный-полезный очень часто по-новому. Микроорганизмы превосходят в изменчивости защитников в сотни раз. Поэтому я умничать не стал, и усилил иммунный ответ только на тех, кто уже взялся обживаться на свежих ранах. Как говорят англичане, поставил все точки над «И», и все черточки над «Т». Система «свой-чужой» заработала безукоризненно, и посильнее прежней. Вроде как вместо молотка, я для удара выдал кувалду, а вместо обычного кузнеца поставил богатыря-молотобойца. Вдобавок и я рядом — подсунется кто-то новый, не охваченный моими заботами, немножко перестроимся и раскатаем в блин эту гниду!

Видимо, времени на все это ушло немало, и Мстислав начал ныть и капризничать, как избалованный ребенок — дескать он устал и измучился просто неимоверно, а я ничего не делаю, просто гляжу, и чего там увижу, совершенно никому неизвестно.

Да, передохнуть будет и неплохо. Я расслабился, встряхнул руками, несколько раз глубоко вздохнул и прикрыл глаза — тоже с непривычки устали.

Князя мои манипуляции не впечатлили, и он взялся ныть дальше, о том, как ему хочется пить и есть. И давно уже пора вставать — ведь самочувствие-то сносное! Ну вот, вроде и передохнул, и глаза перестали болеть — можно работать дальше. Негромко спросил:

— Ты, князь, хочешь в кровати месяц проваляться и остаться больным навсегда из-за нескольких дней? Не буду тебе мешать. Ты государь, а я мелкая сошка, что за лекарь такой, тебе указывать? Поэтому разреши мне откланяться, так лечить не умею.

На этих словах я встал и начал имитировать желание уйти. Будет артачиться дальше, придется временно подавить волю по-нашему, по-волхвовски.

Мстислав сломался сразу.

— Да чего ты, я просто спросил…

Звучало это, примерно, как — я нечаянно. А за нечаянно бьют отчаянно! И чтобы князь не морочил голову и не измысливал всякие глупости, его надо попрессовать еще чуток.

Боярин, видимо, пришел к тому же выводу, и внес свою лепту.

— Человек тебе, Мстислав, жизнь спас, большое дело сделал.

— Другие тоже лечат! — огрызнулся молодец.

— Лечат. Еще как лечат эти лечцы-резалники! То руку оттяпают, то ногу. И теряют при этом половину раненных. А внутрь живота ни один и не лезет. Знают — дело гиблое! Владимир один такой лекарь на всей Руси, кто не боится рискнуть. Может потом и другие научатся. А сейчас только он один умеет, по сути ведет за собой передовую дружину.

— Есть же люди, выживают и без всякого лечения!

— А ты их видел?

— Ну, рассказывали…

— У них обычно раны неглубокие, поверхностные, кровят чуть-чуть, ненамного хуже царапин. Намочи это дело водкой, и можешь забыть о нем навсегда. У тех, у кого из брюха, вываливаются кишки, ни единого шанса не то что выздороветь, а даже хотя бы выжить и быть навсегда прикованным к постели нет.

— Но бояре же кишки мне вправили!

— И этим приблизили твою гибель. Они сроду нигде не воевали, а меч берут в руки, только чтобы им подпоясаться, для парадного выхода. А твоя рана была гораздо хуже той, что от острого клинка или стрелы. Медведь изодрал тебе весь живот в лоскуты. Володя сначала промыл все внутренности в соли, чтобы заразу, которую в тебя преданные бояре запихали, извести, а потом я держал, а он твои обрывки из отрывков штопал. Никто другой бы за это и не взялся. А ты начал тут ныть — я устал, я хочу к мамочке, дайте дитятке пряник побольше. Тьфу! В общем все! Мы идем ко мне пить водку, охранников я тоже забираю, и твори тут, перед тем, как подохнуть, что хочешь!

Капитуляция государя была полной. Голос прерывался, губы дрожали.

— Да я что… я ничего… пусть делает что хочет…

Он явно был не рад, что с нами связался. Боярин, постояв немного со зловещей рожей, перевел на меня взгляд:

— Ради Мономаха прошу, полечи этого молодого!

И тут он неожиданно подмигнул мне. Картинка в голове сразу выровнялась: Богуслава отсюда, пока князю угрожает опасность, палкой не вышибешь! Как, впрочем, и меня.

Я, помедлив для создания нужного эффекта, кивнул.

— Мономаха не знаю, а тебе боярин отказать не могу! Вместе такую ранищу шили!

Мы обнялись для получения более яркого впечатления у Мстислава. Тот аж растрогался, глядя на игру двух старых трагиков с волчьими привычками. Глаза его увлажнились. На бис добавили еще по реплике.

— Обещай, что не бросишь моего князя в трудный час!

— Обещаю!

Так и виделся театр моего времени: начались бурные и продолжительные аплодисменты. Раскланиваемся перед восхищенной публикой. Занавес. У нас здесь, конечно, не 20 или 21 век, но зритель тоже был растроган. Вот она, волшебная сила искусства!

Ладно, хватит куражиться, пора дальше работать. И в гляделки играть пока не ко времени, нужно пустить в ход что-то более тяжеловесное. Выбрал пару тряпок почище и подошел к Мстиславу.

Вытащил влажные тряпицы из дренажных отверстий, сунул поглубже новые, велел ему повертеться в кровати и надуть пару раз живот. Новый комплект почти не намок. Проглядел повнимательней брюшную полость еще раз — практически сухо, никаких карманов с жидкостью не обнаружил.

Немного посидел, подумал. А, будь, что будет! Сбегал за инструментами, в это время поднесли водку и миску. Замочил пару иголок и кетгут, там же ополоснул руки. Усыпил Мстислава, вынул тряпочки и несколькими стежками ушил обе дыры. Излишки кетгута отрезал ножницами. Разбудил князя. Все!

Почувствовал, что страшно вымотан. Взглянул на часы — до обеда чуть меньше часа. Поработаю еще после еды. А сейчас поваляться бы в покое. Укладываться здесь? Князь доймет глупыми вопросами. Где ты тихое древнерусское местечко?

Подошел Богуслав и отвлек меня от размышлений.

— Не желаешь ли Володя передохнуть перед обедом? Свободная лежанка у меня имеется.

— Очень даже желаю!

Поднялись и ушли, не вступая в прения с запуганным князем, оставшимся под неусыпным надзором боярских церберов. А то начнет сейчас: да ты здесь полежи, я тебе мешать не буду. Ответь мне только на один вопрос…, — в общем, шапкой не отмашешься. Богуслав жил поскромнее государя, ограничив свой быт двумя комнатками. По дороге, — он жил в другом крыле, рассказывал о своем житье-бытье.

— Живу скромно, один. Холостякую. Жена с детьми осталась дома, в Переславле-Залесском, а я с князем отбыл. Свой дом надо будет заводить, раз мне тут век коротать.

Дошли. Боярин провел меня в дальнюю комнату, показал на кровать.

— К обеду позову, а пока здесь один отдохни, мешать не буду.

И вообще куда-то ушел. Я с наслаждением скинул обувь и прилег. Устал неимоверно! А ведь вроде просто сидел и глядел, мешки с песком не таскал… Не заметил, как и уснул.

Проснулся аж через два часа! А ведь отлично выспался ночью. Да, укатали сивку крутые горки. Поесть было охота чрезвычайно. Видимо работа силой мысли сожгла килокалорий не меньше чем изрядная физическая нагрузка.

Завозился, встал. Зашел Богуслав, позвал обедать.

— А я думал, что все уже поели, а мне нужно добывать пропитание невесть где, — ответил я.

— А на всех нам наплевать. Кухонных я предупредил, что не дай бог нам с тобой чего не хватит, всей их толпе мало не покажется.

— А они что ж?

— Клялись, что всего будет вволю. Кто же боярину-дворецкому осмелится перечить?

Под эти беседы мы уже дошли до столовой и уселись за здоровенный стол.

— А чем ты на этой службе занят?

— Дворней ведаю, за хозяйством слежу, иностранцев принимаю. Сужу всех новгородцев, кроме местных бояр. В моем ведении Большой приказ.

— А он чем занят?

— Заверяет все сделки, пишет приказы по городу для населения.

— А тайный сыск у вас есть?

— Часть Большого.

Вот они, и полиция, и контрразведка Древней Руси в одном флаконе! А с главным и судьей, и сыскарем я сейчас обедаю.

Стол уже заставили блюдами. Изобилие местных трапез, особенно боярских и княжеских, меня до сих пор удивляло. Где в 21 веке сыщешь блюда из зубра и тура? Зубров осталось с гулькин нос, туров перебили и съели — не повезло животине.

Когда поели, спросил Богуслава:

— А зачем ты Забаву привечаешь? В чем тайный умысел?

— Он прост. Не будет рядом явно любимой жены, ты задергаешься и можешь не приглядеть за Мстиславом в нужный момент. А заменить тебя некем. А будет суженая рядом, куда ты денешься!

Резонно. И вижу — не врет. Увидев, что эту тему проехали, старый воин повел беседу дальше.

— Дальше то, что делать будешь?

— Первым делом напоим государя, весь рот уж поди ссохся, а потом я, повалявшись после обеда, начну его живот сращивать. А то просто сидеть и ждать, мало того, что это будет тянуться очень долго, нарастает риск всяческих нежелательных осложнений.

— Делай, как знаешь, кроме тебя тут решать некому — знатоков в Новгороде больше не видать.

— Думаю, и во всем мире тоже, — трезво оценил ситуацию в 11 веке я.

Боярин молча кивнул. Прихватив с собой кувшин с водой и пару кружек, подались назад. Я упал на кушетку, Богуслав начал заботливо поить князя.

— Эй, эй — не больше трех глотков! — обуздал я не в меру ретивого дворецкого, — лучше давать почаще. Погляжу попозже, коли хорошо пойдет, в следующий раз побольше дадим. Обязательно перед тем, как пить, хорошенько пополоскать водой рот — иначе жажда полностью не пройдет.

— Я уже попил, а сухость во рту страшная, — заныл больной, — что ж теперь, еще невесть сколько терпеть?

— Дай ему еще! А ты не вздумай сразу глотать, больше не получишь ни капли! — приструнил я Мстислава.

Тот тщательно прополоскался, глотнул, и выражение удовлетворения осенило его лицо. Охранники были другие — Богуслав решил, что для усиления эффекта их надо время от времени заменять.

Повалявшись, пошел лечить дальше. Еще раз проглядел все внутренние швы — кровоточивости нигде уже не наблюдалось. Выпота тоже было не видно.

Начал последовательно сращивать ткани. Дело шло туго — срасталось неохотно по такой свежей послеоперационной ране. Ладно, наметил — пока хватит. Может быть завтра пойдет побойчей.

Сегодня можно и отдохнуть. Супруга придет попозже. Ее звали к ужину, а по времени еще и полдником-то не пахло. Пошел еще полежать на кушетке в этой комнате. Неожиданно дружинник позвал боярина, и он удалился. У Богуслава, думаю, и без сидения возле князя, дел хватает с лихвой.

Вернулся он как-то очень быстро, а с ним неожиданно вошла… Забава. Я вскочил, бросился к ней.

— Что случилось? Почему так рано?

— Соскучилась…, — как-то непривычно робко отозвалась супруга.

В компании Мстислава она явно стеснялась: на щечках выступил румянец, часто закрывалась рукавом.

— Присядь возле меня, девица. Поболтаем о новгородских делах, — пригласил мою жену раненый властитель Новгорода.

Смущаясь, она попыталась оказаться от предложенной чести.

— Да я, княже, лучше пойду…

— Садись, садись! Срочных же дел у тебя нету?

— Какие у меня дела…

— Ну так и посиди с больным человеком. Потолкуем. Тебя как звать-величать?

— Забава.

Потекла беседа. Мстиславу, видать, надоело общаться с двумя старыми пнями, которые жучили его, как мальчишку. Хотелось опять почувствовать себя полновластным владыкой, а не обделавшимся щенком.

Я опять ушел поваляться. Разговор продлился минут пять. Поговорили о городских новостях, только захотели перейти к чему-то другому, как вернулась Кристина.

Дикий огонь ревности полыхнул в ней с новой силой. Увидев собеседницу мужа, красивую молодую местную девушку, княгиня от нахлынувших чувств опять забыла великий и могучий русский язык, и начала кричать на родном шведском, практически не делая пауз между отдельными словами и предложениями. Было похоже на пулеметную очередь.

— Не успела уйти, а он уже с женщиной! Что обещал? Как клялся! — при этом она активно, как вентилятор, размахивала обеими руками.

Мстиславу унять супругу было нелегко. Вдобавок, из-за слишком быстрой речи, он, видимо, еще очень плохо и понимал в чем, собственно, суть дела.

— Крися, Крися, да я и не вставал вовсе…

Пора было вмешиваться — не дай бог, ревнивица еще ткнет рукой в оперированный живот — греха не оберешься. Пришлось опять подниматься. Называется — полежал и расслабился после обеда!

— Королева! — произнес я громко и внятно также на шведском, — это моя жена! Забава, уступи место княгине. Государь захотел узнать мнение простых людей о своем правлении. А твоему будущему ребенку эти крики на пользу не пойдут.

Кристина облегченно вздохнула и присела на любезно предоставленный стульчик. Буря унялась. Мстислав, поняв в чем дело, расхохотался.

— А я-то думал, что меня здесь невесть в чем обвиняют! А тут просто ревность.

Государыня обиженно фыркнула.

— И смотри — в драку не полезь! — предупредил жену князь, — она тебе щелчка даст, покатишься до самой своей опочивальни.

— Да я… — начала опять горячиться шведка.

— Ты и одного мужчину-то не осилишь, а Забава русская богатырка, медведя кулаком прибить может. И с пятью здоровенными мужиками справится легко.

— Женщины не бывают такими сильными!

— На Руси великой еще как бывают. Мужчины — богатыри, бабы — богатырки. Владимир, попроси жену удивить нас чем-нибудь этаким.

Я вздохнул. Князь просит — отказывать неудобно.

— Забавушка, возьми меня на руку.

Она с готовностью подставила ладошку, и когда я на ней устроился, согнула руку в локте. Все это было проделано с легкостью необычайной. Ап! В наших цирках я такого номера не видал, и дю Солей тоже так зрителей не удивлял. Для полноты эффекта супруге только не хватало вскинуть вверх от плеча и другую руку. Ап!

Кристина с Мстиславом разинули рты от удивления. Одно дело, когда глядишь на здоровенного мужика, и совсем другое, когда на совершающую этакие трюки хрупкую девушку. Потом государыня загорелась и начала рваться на мое место.

— А возьми и меня посидеть!

Господи, какая она все-таки еще девчонка… Жена и тут не подкачала, удивив всех присутствующих, включая меня — подставила княгине ладонь на другой руке, не давая воли первому пойманному. Кристина зримо заробела, но тут взыграла кровь викингов и берсеркерский дух подтолкнул ее на посадку. Забава легко подняла нас обоих до уровня своих плечей на разогнутых руках. Вот это был ап…

Я изо всех сил цеплялся за держащую меня руку. Княгиня делала то же самое, только при этом согнувшись и звонко повизгивая. Боевой скандинавский дух, видимо, выдуло мощным русским ветром.

Через несколько сотен лет Петр Великий повторит это с Карлом Двенадцатым, показав ему необузданную русскую силищу в Полтавском сражении, и Швеция навсегда выйдет из числа воюющих за мировое первенство государств, сильно подняв этим уровень жизни своего населения.

Пресек эту богатырскую гимнастику Богуслав.

— Князь устал! Он нуждается в отдыхе.

— Точно, точно! — затараторил я, желая скорейшего избавления от демонстрации возможностей жены.

Кристина так же монотонно повизгивала — щелчка для скорейшего путешествия в опочивальню ей явно не потребуется: и так достаточно узнала о богатырках.

Всех отпустили на волю. Обессиленная государыня упала на табурет. Я стоял на трясущихся ногах.

— Эх, жаль мне нельзя было поучаствовать! — посетовал Мстислав.

Еще один носитель боевого духа нашелся! Хотя ему это и пристало — летописцы этого времени о нем писали: был храбр, и все соседи его боялись. Вот за это Мстислав и получил прозвище Великий, хотя правил землей русской всего семь лет. Неласковых грабителей-соседей, которых звали половцы, он оттеснил за Днепр и Буг, сильно прижал чудь.

Я поклонился и сказал:

— Негоже, князь, так утомлять мою супругу — она в тягости. Мы пойдем отдохнем в предоставленную нам боярином комнату.

Кристина с наперсницей пораженно глядели на Забаву — одна беременная подняла другую! Такое возможно только на Руси.

Мстислав, поняв, что перешкаливает, попросил:

— Богуслав, проводи…

В покоях, состоящих вроде как у княжеского дворецкого, из двух смежных комнатенок, уже стояла здоровенная кровать, аккуратно была расставлена остальная мебель. Мою красавицу больше всего порадовало здоровенное зеркало в серебряной оправе, стоящее на столе, и она тут же взялась в него смотреться.

Я не спеша полностью разделся и завалился на постель, которая сегодня станет супружеским ложем. Забава как-то неодобрительно покосилась на мои поползновения.

— Пока я беременна, ни о какой близости и речь даже не веди!

— Это еще почему такие гонения?

— Мама сказала — это сильно повредит ребенку!

Меняются тещи, а от их вредного влияния нигде не укрыться — подумалось мне, улети хоть на тысячу лет назад. Пора развеять заблуждение супруги. Сидеть монахом девять месяцев мне совсем не улыбалось.

— Твоя мать повитуха, или она лекарь с большим стажем? — поинтересовался я у суженой.

Забава смутилась.

— Да ну нет…

— Как же она берется об этом судить? Были у нее выкидыши после ласки мужа?

— Тоже нет…

— То есть матушка просто пересказывает тебе чьи-то чужие басни?

— Ну зачем ты так про маму…

— Я что, придумал о ней что-то нехорошее? Обхаял зазря? Просто сделал единственно правильный вывод из твоих же слов. И сделал этот вывод не бондарь или печник, не гончар и не скорняк, а лекарь с очень большим стажем, который неоднократно принимал роды, наблюдал за беременными — всякое бывало! Но такой чуши не слыхал ни разу! — гремел мой могучий голос.

— Но наш ребенок… — пискнула, сжавшись в комочек, моя ненаглядная.

Острая волна любви и жалости накрыла меня с головой. Провались оно все на свете! Лучше длительное воздержание, чем мучить Богом данную мне жену.

— Да и я люблю и жду маленького не меньше, чем и ты — заныл я в раскаянии, — не хочешь, не надо…

Забава кинулась, упала мне на грудь, крепко обняла, всхлипывая и орошая нас обоих слезами.

— Я хотела, как лучше! Вдруг у меня родить больше не получится! А хочу я тебя всегда! Сегодня ночью была одна, измаялась вся…

И слезы, слезы, слезы…

Мы стали целоваться, и сами не заметили, как это случилось. Когда супруга пыталась показать прежнюю удаль, я ласково ее пресекал — не горячись, радость моя, теперь уже так нельзя. Мне-то слава богу уже не тридцать лет, обуздывать себя в этом деле несложно.

Потом эта вакханалия страсти закончилась. Забава, глядя мне в глаза, тревожно спросила:

— А точно хуже не будет?

— Точно, точно…, — отвечал расслабленный я.

— Ты уверен?

— Конечно. Меня очень долго учили, чтоб я стал лекарем — целых шесть лет. И наставники были половчей меня. Каждый из них учил тому, чем он был занят всю жизнь. Несколько человек были, как у вас повитухи — следили за беременными, принимали роды и делали это десятками лет. Все они говорили одно: когда женщина в тягости, заниматься любовью можно, но без прежних безумств. Остерегаться резких рывков, подпрыгиваний под весом мужа и тому подобное. И ни в коем случае не терпеть никакую боль, и не переносить никаких неудобств! Тогда все будет хорошо.

— Поэтому ты меня сегодня и сдерживал?

— А какие еще могут быть причины?

— Ну может разлюбил?

— Не дождешься!

Счастливый смешок и опять поцелуи…

— И что, запретов вообще нет никаких?

— Как не быть.

— А какие?

— На последнем месяце все нужно делать плавно и нежно, примерно за две недели до родов лучше и вообще прекратить. А так польза от этого дела большая. Слышала, что первые роды самые трудные?

— Конечно! Бабы это все говорят.

— А знаешь почему?

— Конечно! Первенцу надо все расширить, и даже, бывает, кое-что и порвать. Остальные дети идут уже по проторенной им дорожке.

— Это точно. Но кроме этого есть еще и силы внутри, которые надо развивать. По науке они называются мышцы. Вот они от постельной любви и развиваются.

— Не пойму никак, — скисла Забава.

Ну с этим мы сладим. Я сначала дал ей пощупать мой расслабленный, а потом напряженный бицепс, объяснил поподробнее, как сумел. Она захлопала в ладоши:

— Поняла, поняла!

Вот и славненько. Беседа потекла дальше. Рассказал ей о своих хирургических успехах, получил положенные похвалы за ум, знания и невиданную смелость.

Пожаловался на трудности своего тернистого пути, поделился последними положениями психологии 21 века о том, что лекаря не нужно огорчать, расстраивать и вообще всячески нервировать — он сильно уязвим в моральном плане. Получил все мыслимые заверения по неприкосновенности и охране моего душевного покоя беззаветно преданной женой. В общем, жизнь задалась!

Спросил, чем обусловлено столь раннее появление любимой. Оказывается, для сохранения имущества, она подошла к кирпичникам. Ваня с Наиной обнимались на прежнем месте. На предложение остаться в доме на ночь, ответили бурным выражением восторга.

Оказывается, ребятам не то, что переночевать, даже и встретиться-то кроме как возле этого сарая негде. Они приезжие, хозяева арендованных ими квартир безжалостно гонят их вдвоем — не венчаны. На улице уже стало дождливо и сыро — наступила осень.

— Ну пусть скажут, что обвенчались.

— Что ты, что ты, окстись! Грех-то какой!

— Тогда пусть обвенчаются.

— Оба очень хотят. Ивану ничто не мешает — прежней жены нет, разница в вере их не смущает — бог у нас один.

— Разве?

— Их еврейский Иегова — это наш Бог отец. Иисус Христос его сын. Это мне Наина объяснила — сказала гордая своей понятливостью наивная русская женщина.

Еврей, он тебе, что хочешь объяснит, если это пойдет ему на пользу, подумалось мне. Но бороться с этими абсолютно не православными идеями сейчас не ко времени.

— А в чем же помеха? Пусть пойдут и поженятся.

— У Наины с прежним мужем развод не получен. Получить его в Новгороде невозможно — нужен раввин (это их поп) и прежний муж, два свидетеля их же нации. Все это только в Киеве. В нашем городе и иудея-то какого-нибудь захудалого не сыщешь — одна наша ведунья проживает.

— Да, замысловато! — крякнул я.

— Поэтому завела молодых в дом, показала где что лежит — тут еда, тут вход в погреб и ледник. А сейчас ты, наверное, ругаться будешь…

— И что же еще ты отчубучила?

— Посмотрела на их оживленные лица, и стало мне ясно — не улягутся они на купленной тобой недавно кушетке — слишком узкая она для двоих. А нужной ширины только наша с тобой постель в спальне. Перестелила им белье.

— И на что тут ругаться? Ваня мне и раньше был верный товарищ. А в поход сходим вместе, закадычные друзья, можно сказать — побратимы, все трое станем.

В голове мелькнуло — те, кто чудом вернется…

— Давай-ка лучше, чтобы их не мучить, поселим пока у нас. Широкую кровать столяры за день сделают. А в Киеве они свои дела и переделают: и разведутся, и поженятся.

— Дай бы Бог! — перекрестилась Забава.

Так мы валялись и беседовали до ужина, на который позвал нас боярин.

Поедая тетерева, Богуслав сказал:

— Мальчишка этот прибегал, как его, столяр.

— Пафнутий?

— Именно. Тут же велел позвать слугу, Мал звать, для проверки крепости этого изделия. Он здоровенный и толстенный, против Мстислава, наверное, вдвое весит. Велел укладываться на эту утку, потом поерзать на ней, затем посидеть. Хряка этого выдержала, не скрипнула, не хрустнула — значит и под князем не подведет. Пафнутию выдал вольную, он, счастливый, унесся. Мстиславу судно поставил вместе с другим слугой — подаст в случае чего, объяснил, как им пользоваться. Караульщики, когда князя погонит облегчиться, легко его на судно закинут.

— Лихо ты все организовал!

— Большой опыт командования людьми имею.

Поели, завели Забаву в наши покои, сами отправились опять к Мстиславу.

— Слушай, мне есть все больше хочется! — не утерпел прооперированный.

Я внимательно проглядел состояние кишечника — все было просто великолепно. Можно и рискнуть.

— Богуслав, а можем мы сейчас для государя легкий супчик сварить? Повар не ушел еще?

— Из-под земли достанем! Пойдем объяснишь, какой суп нужен.

Глядя на боярина, верилось — этот и из преисподней нужного человечка достанет. Либо сам станет варить, но еда князю обязательно будет!

Нам быстро нашли кулинара, и я все ему объяснил.

— Да это я махом спроворю! Может мясца для вкуса добавить?

— Не умничай тут! А то и самого на мясо пущу! — вмешался дворецкий.

Работа закипела. Пока варилось, растолковал повару, как и чем будем кормить больного, что можно, а что нельзя, и как в ближайшие дни надо готовить.

Через полчаса кастрюльку притащили и поставили на стол в княжеских палатах. Вначале несколько ложек супа дал я. Мстислав пожирал скудный харч, рыча, как молодой хищник. Переждали часок, все прошло отлично. Ни болей, ни тошноты, ни дай бог, рвоты.

Дальше стал кормить Богуслав, дал чуть-чуть побольше. Тоже привилось. Предупредил, что государь после такой голодовки, поест еще два-три раза. Больше не давать!

— Слуга вон сидит, все равно бездельничает. Пусть и займется, — кивнул боярин на подчиненного. — А я тут прилягу на твоей лежанке, присмотрю. Если что, придушу эту гниду на месте.

Зевающий в углу бородатый мужик сразу подтянулся и преисполнился служебного рвения. Видать, очень ценит свою подневольную жизнь. Дальше и без меня разберутся, решил я, и подался под теплый бочок к Забаве.

Глава 12

Утром встал не рано, решив наконец-то отоспаться. Попытки организма проснуться пораньше, безжалостно подавлял и продолжал спать. Когда уложить себя уже не удалось, долго потягивался. Наконец пришлось все-таки вставать.

Забава уже куда-то убежала. После умывания посетил Мстислава, поглядел его. Все было отлично. Пора расширять диету.

Слуга уже сидел другой. Прежнего то ли сменили, то ли удушили за нерадивость — вникать в эти древнерусские дела я не стал. Голодающий князь очень обрадовался сообщению о скором появлении каши.

Тут подошел боярин-дворецкий, и мы отправились завтракать. За едой выяснили, что блюдо для государя повар с утра уже спроворил, и его можно забирать хоть сейчас. Дожевывая изрядный кусок копченого угря, я доложил, что заживление идет очень быстро и князя уже сегодня можно будет посадить. Богуслав загорелся этой идеей.

— А давай его прямо сейчас сидя и покормим?

— Можно и сейчас. Не вижу препятствий. Дадим так же, как и суп вчера, пять-шесть ложек. А дальше я погляжу.

— Дружинников тогда можно отпускать?

— А вот горячиться не надо. Мстислав молод, горяч, чувства осторожности и страха ему пока не ведомы. Либо начнет усаживаться слишком часто, либо попытается встать — всего этого пока допускать нельзя. Не дай бог, разойдутся внутренние швы, придется опять ему живот вспарывать, и по новой ушивать. Тогда умаемся — заживать будет гораздо дольше и хуже. Пока пригляд за князем нужен постоянный.

— Я пригляжу!

— И я. И Кристину можно привлечь. А садиться Мстиславу лучше через ровные отрезки времени.

— По колокольному звону что ли будем ориентироваться? А то на улице пасмурно, солнца-то не видно.

— Поставь завесу для верности. Меня может услышать много лишних ушей.

Богуслав немного посидел, потом провел в воздухе рукой.

— Говори! Мы полностью защищены.

— Через много лет после вашей эпохи человечество придумает часы. Сначала большие башенные, потом поменьше, и в конце концов придет к наручным. По ним всегда можно определить точное время и разделить его на нужные промежутки.

— Где ж их взять-то?

— Мы часы обычно носим на левой руке.

С этими словами я приподнял левый рукав на рубашке, показал часы на левом запястье, а затем снял их и положил на стол перед боярином. Кратенько объяснил смысл движения часовой стрелки по циферблату. Богуслав оказался довольно-таки скрупулезен и въедлив, взялся вникать в движение еще и минутной, и секундной. Пришлось разъяснять назначение и этих, явно второстепенных палочек. И только потом княжий дворецкий начал поражаться.

— Они же такие малюсенькие! Как же они так точно время-то показывают?

— Вот над этим светлые головы сотни лет думали, а очень умелые руки потом делали.

— А мне можно такие же сделать?

— Некому делать — я не мастер, и инструмента такого еще не придумано.

— А ты их как взял?

— Просто купил.

— Дорого?

— На ваши деньги рублей за пять.

— Но ты же их носишь! Значит и как сделать понимаешь. Позвать мастеров, объяснить, глядишь чего и сделают. Они у нас ловкие!

Я вздохнул. Сталкивался с этим и в прошлой жизни. Есть люди, которым кажется, что увидеть и сделать — это одно и то же. Посидел рядом с водителем, значит нечему учиться в автошколе — садись и езжай! Будем бороться.

— А тебе хотелось бы, чтобы повозка сама без лошади поехала?

— Конечно, — недоумевая к чему я клоню, ответил Богуслав.

— А дом на колесах чтобы полетел?

— Да не бывает всего этого!

— У вас нет. А в наше время я каждый день на работу на этих повозках ездил, и по воздуху не раз летал. И что ты думаешь, рассказываю я об этих чудесах вашим умельцам, а они эти диковины одну за другой из всякой подручной дряни лепят? Ты о часах сейчас ровно столько, сколько и мы знаешь, иди делись знаниями с местными мастерами. Что получится в итоге, мне покажешь. У вас еще и болтов-то с гайками, и тех еще нет. А они проще часов в сотни раз.

Боярин сидел понурясь. Мечта рухнула, не успев даже толком опериться.

— Наплюй. Всякому овощу свое время. И, как у нас говорят: выше головы не прыгнешь.

— Да и у нас толкуют так же. Но чертовски обидно! Вот она вещица, а добыть ее никак нельзя!

— Очень много у нас вещей, без которых мы свою жизнь и не мыслим, а у вас их нету. Можно об них и поболтать на досуге. Но сейчас нас очень голодный государь уже, наверное, клянет последними словами, заждался небось. Кроме каши, возьмем князю кусок ситного хлеба, он понежнее ржаного будет, и кувшинчик отвару, что мы с тобой пили. И, само собой, пусть тащат в опочивальню миску, ложку и кружку. Можно и соль прихватить, только чистую, без перца. Острое пока нельзя.

Дворецкий махом нагнал людей, они ухватили все нужное, и мы с добычей отправились назад в опочивальню. Кристина уже сидела возле Мстислава и гладила его по руке. Увидев нас, князь почему-то сразу забыл о своей любви и стал кричать:

— Вы куда делись? Почему так долго? Я тут обождался весь!

— Зато все разом принесли — степенно пояснил Богуслав.

— Давайте, давайте скорее! — и жалобно: — а мясца нету?

Повар, который у стола накладывал кашу, укоризненно покачал головой, типа, эх я же говорил!

— Тебе, государь, пока нельзя, — вмешался я, — пройдет все хорошо, завтра будем пробовать мясную еду.

— Это ты так думаешь! А я мыслю иначе!

Как же, как же, ехидно подумалось мне, нашелся владелец и держатель истины! В общем, фу-ты ну-ты, лапти гнуты! Вслух сказал:

— Я, князь, не думаю, я точно знаю. Если возьмешься распоряжаться своим лечением, мне лучше сразу уйти и больше не появляться. И будь что будет!

— Вот уж, и спросить нельзя…, — пошел на попятную Мстислав.

— Тогда давай садиться!

Радость полыхнула в глазах князя. Я встал и подал ему ладони.

— Держись крепче.

Мстислав ухватился крепко — силушкой молодца бог не обделил.

— Я сейчас тебя за руки потяну, и ты сядешь. Гляди живот не напрягай!

Все прошло гладко, сели махом. Боярские дружинники, может, подняв государя за плечи исполнили бы это и в более лучшем виде. Был бы к лежачему доступ с двух сторон, я бы не колеблясь выбрал этот метод посадки, но подсовываться двоим с одной стороны — это было бы неудобно и чревато неприятными неожиданностями.

Князь поедал кашу торопливо, аж причмокивая от вожделения. Что-то я, даже после пятидневной голодовки, так не ел. Опыт появился у меня в период повального увлечения русского народа лечебным голоданием. Хлеб государь тоже грыз с усердием изголодавшегося зимой волка.

— Ладно, хватит — сказал я, убирая тарелку и отнимая у Мстислава остаток хлеба. — Надо, князь, в другой раз кушать помедленнее, больше пользы будет.

— Я буду кормиль в другой раз! — царственно «заявиль» скандинавская супруга государя.

— Конечно, но не раньше, чем я скажу! Сейчас уйду, в нужный момент приду — было сказано мной сначала по-шведски, затем для боярина по-русски, — тогда же и сядем. Если поторопитесь, будет гораздо хуже, в этом я вас клятвенно заверяю! Ваш муж будет сильно просить, не поддавайтесь! Можете остаться вдовой!

Последние две фразы прозвучали уже только на родном языке княгини. После чего я откланялся и ушел к себе.

Только завалился на кровать, ворвалась разгоряченная и взволнованная Забава.

— Погорели! Вся наша улица сгорела! — и бойко затараторила о том, как полностью выгорел дьячок и как убивается дьячиха.

Я присел. Час от часу не легче! Не понос, так золотуха. Опять придется переезжать. Эти прыжки по Новгороду уже так утомили, что прямо спасу нет! Ладно, пора вникать в новую жизненную коллизию.

— Что у нас сгорело?

Конечно, скорее всего ответ будет краток — все! — но тешила душу сладкая надежда об уцелевшей где-нибудь на задворках поленнице дров. Забава запнулась.

— У нас? У нас ничего…

— Потушили, что ли сходу?

— У нас и не горело вовсе.

Я не понял, как это может быть. Дом дьячка стоит от нашего не вот что уж очень далеко, а головни при пожаре летят черте-куда.

— Бог помог?

— Да нет, это Наина, как дым учуяла, сразу наложила какое-то заклятье, защищающее все наши постройки. Целый год будет действовать.

— Вот это да! — крякнул я, — сила, не чета моей.

— Ну ты первый год учишься, а Наина с детства колдует. Мы с ней поговорили сегодня, она мне много чего о себе рассказала.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался я.

— Ей тридцать лет, родилась в Киеве. Отец с дядей приехали из Кельна — это у немцев где-то, женились уже в Киеве на своих — еврейках. У них, оказывается, брак с людьми других наций сильно осуждается. Наине на это наплевать — влюбилась в Ивана сильно. Она уже была замужем, но неудачно. Муж на нее внимания не обращал, денег ни Наине, ни на дочку вообще не давал. Да и любви между ними никогда не было — поженили родители. Сейчас она на эту противную рожу вообще глядеть не может, с души воротит. Что б его не видеть, убежала в Новгород.

— А где же она с дочкой тут-то обжилась?

— Эсфирь в Киеве осталась, при бабушке. Куда ребенка потащишь в неведомые дали? А Наина, перед тем как в нашем городе начать обживаться, много путешествовала с купцами: плавала по Славутичу до Русского моря, на другой год по Волге прошла до низовий, немного до Хвалынского моря не дошла, и только этой весной начала приживаться в Новгороде. А тут такая невиданная любовь приключилась! Так-то она к мужчинам всю жизнь с холодком относилась, Ваня ее первое большое чувство. Аж дрожит, когда о нем говорит!

Мне вспомнился кусочек из пушкинской «Гавриилиады»:

Поговорим о странностях любви

(Другого я не смыслю разговора).

Пришла в голову гаденькая мыслишка.

— Может она из-за этого его с нами и тащит?

— Ты бы меня потащил куда-то с риском для моей жизни?

От такой идеи меня аж в жар бросило.

— Да ты что!

— А исход вашего похода она не видит. Может с победой воротитесь, а может и пропадете вовсе. Я бы тебя в жизни на такое опасное дело не пустила! Просто ты стержень этого дела, без тебя тысячи людей погибнут, а мне ребеночка рожать будет некуда — весь привычный мир рухнет. Но в каждом из тех, кто с тобой пойдет, в том числе и в Иване, есть что-то, без чего успеха у вас не будет — уж очень дело сложное.

Резонно. Может как боец, Ванька и не ахти, так на чем другом себя проявит — или с дельфинами ловко столкуется, или к Омару Хайяму подход найдет, сейчас не угадаешь. Вдобавок, он же бывший матрос, а нам явно Черное море переплывать придется. А там вдруг шторм прихватит, глядишь Ваня кого из нас из воды и вытащит! Хотя кого он будет тащить, известно заранее…

— А большая у колдуньи девочка?

— Десять лет недавно исполнилось. Болтушка и хохотушка, каких свет не видывал.

Да, а Ване самому всего двадцать. Он ей, скорее в старшие братья годится, чем в отчимы — сам еще мало чего в жизни видел, щенок щенком. Но то, что девочка веселая, глядишь на пользу пойдет — легче общий язык найдут. Или Наина так дочку в Киеве и будет держать при бабушке? Спросил об этом супругу.

— Они планируют, если хорошо все кончится с вашим путешествием, сразу же начать избу ставить. Как построятся, так Эсфирь в Новгород и переедет.

— А Иван знает о возрасте будущей жены и ее дочки? Вдруг по запарке ляпнешь чего при нем, а для него это как гром среди ясного неба?

— Все знает, с самого первого дня появления у нас Наины, — она из этого тайны никогда и не делала. Кстати, они толкуют, что до Славутича лучше добираться на лошадях. Самый близкий к нам город — это Смоленск, а оттуда уже и плыть до моря.

— А может на ладье сразу до Киева махнуть?

— А ты знаешь сколько переволоков надо будет пройти?

Я прикинул данные историков 20–21 веков, вспомнил путь «из варяг в греки», и ответил.

— Ну два, от силы три.

— Это так для краткости говорят. А на деле, из Волхова надо пройти через Ильмень-озеро до Ловати, по ней до Куньи, дальше до Сережа, а там волок чуть не двадцать верст, затем по Торопе до реки Эридан, потом до Каспли, тут опять здоровенный волок до Катыни. И уж только после всего этого появится Славутич. Море времени на всем этом потеряете. Да еще пойдете в самое плохое время года, трудно будет и нужного суденышка дождаться.

Да, пришло мне в голову, гладко было на бумаге у историков, да забыли про овраги, а по ним ходить… Вдобавок, лошадки мне обещаны Богуславом за излечение Мстислава.

Может тогда и до Русского моря проще будет доскакать, чем доплыть? Это надо будет с Добрыней посоветоваться, ему видней. Я тут пока мелкая и несведущая в магических делах сошка. Просто не компетентен. По мне, что плыть и тащить, что скакать и песни петь — какая хрен разница? Лишь бы дело в нужную сторону шло.

Поболтали еще о том, о сем, тут и пришла пора второго поедания каши. Князя поднял боярин, покормила княгиня. Все прошло выше всяких похвал. Подождал минут десять, опять поглядел Мстислава. Съеденная еще в первый раз пища была принята организмом на ура, поэтому никаких жалоб на тяжесть в желудке, тошноту и прочее не прозвучало, можно было подумать о расширении диеты.

— Богуслав, хорошо бы в следующую кормежку добавить вареную куриную ножку, и дать глотнуть бульончика.

Князь аж замычал от неистовости нахлынувших чувств.

— Сделаем, — кивнул дворецкий и быстро удалился в сторону кухни. Дальше пошла беседа по-шведски.

— Королева, мне бы надо полечить государя без лишних глаз и людей. Ненужной демагогии не последовало.

Кристина поджала губы и отбыла в свои покои.

А я взялся сращивать ушитые ткани дальше. Схватывалось чудо как хорошо, молодость есть молодость — будто живой водой поливаю.

Тут у Мстислава на удивление бойко заработал кишечник. Слава богу, судно было под рукой. Свистнул слугу, он помог поднять таз князя, я подсунул утку, и все получилось. Мстислава аккуратненько сняли, обтерли мокрой тряпкой и оставили передохнуть. Челядинец убежал выливать и мыть судно, а у нас с князем завязалась светская беседа.

— У тебя, государь, после того, как медведь тебя подрал, никаких особых снов не было?

Мстислав задумался.

— Сон не сон, скорее видение какое-то было. Лежу уже тут, в полузабытьи, как вдруг мерещиться, что стоит рядом худенький отрок, черненький, волосы немного вьются. Говорит мне: тебе очень плохо, сейчас помогу. Открыл глаза, а тут уже ты стоишь, внешне на него ничем не похожий.

— Он не представился?

— Да чего-то нет.

— А сам-то, князь, как думаешь, кто это мог быть?

— Понятия не имею. У меня память отличная, так вот такого человека я не знал никогда.

— Может быть, княже, я и ошибаюсь, но у меня был сон про похожего юношу. И мне он сказал, что обязательно надо вылечить будущего князя всей русской земли, а он поможет. Назвался Пантелеймоном.

— Это же святой Пантелеймон! — в восторге зашумел Мстислав, — любимый святой моей матушки! Известнейший лекарь сам, и теперешний покровитель всех лекарей! Да я в честь него церковь построю! Сына его именем назову!

— Церковь или монастырь — это очень хорошо, а вот с сыном торопиться не надо.

— Это почему еще? Думаешь, неугодно это святому будет? — обиженно надул губы Мстислав.

— Просто твой первенец еще до этой травмы зачат. Его-то я и имел в виду. А вот следующего, называй как хочешь. Решишь взять это имя следующему сыну, возьми его лучше крестильным именем — так верней будет.

— Это точно! Эх и голова у тебя! У нас в роду приняты имена вроде моего: Святослав, Ростислав, Изяслав, Ярослав, а крестильное имя может быть любое.

— Замечательное имя — Изяслав, святому Пантелеймону понравилось бы.

— Думаешь?

— Уверен!

— Быть по сему! — принял решение князь.

Так второй сын князя, известный воинской доблестью и хитростью в сражениях, любимый народом не меньше отца, и получил свое прославленное имя.

А Гита Уэссекская, мать Мстислава, пусть верит, что это ее молитва святому Пантелеймону спасла сыну жизнь, прибавила церкви еще один монастырь и одарила внука Изяслава замечательным крестильным именем. И Мстислав пусть верит в помощь святого — вера, она дух укрепляет, и никакие невзгоды тебе не страшны. С нами Бог!

С куренком государь разобрался быстро и с удовольствием запил его бульоном. Раньше так не поглощались и более вкусные блюда. Потомок динозавров ушел в лет, хотя курица птица и не летающая. А я до вечера сращивал ткани, сращивал, сращивал…

Глава 13

Ночь я проспал, умаявшись с биотехникой, как убитый. Ни снов, ни видений то ли не было вовсе, то ли уработавшийся организм отключил великолепную память.

Зато встал со здравой идеей, почему-то не пришедшей в голову раньше. Мне, конечно, сильно не хватает резиновых или силиконовых послеоперационных катетеров для дренажа лишней жидкости из брюшной полости, но ведь есть же деревянные дудки, на которых усиленно дудит древнерусский народ. Так почему бы их, конечно без явно лишних дырок, и не ставить вместо тряпок, которые тут же спадаются, и менять их лишняя морока? Это надо обмыслить на досуге.

Слегка поразмялся обычной утренней гимнастикой, полюбовался еще спящей радостью моей жизни, умылся и бойко побежал трусцой в опочивальню к князю — идти просто так было бы нудно — застоялся старый конь. Иго-гооо!

Встреченные слуги шарахались в стороны, полагая, что врач несется по срочному и неотложному делу — получать невиданный по щедрости гонорар. Видать, уважил царствующую особу.

Там меня встретили знакомые все лица: князь, княгиня и боярин. Менялись только декорации в виде бравых караульщиков и унылого слуги в углу. Как пишут в перечислении действующих лиц в сценах пьес: те же и лекарь. Поздоровались, и Кристина сразу же уступила мне главное место, робко отошла в сторонку, видимо опасаясь, что опять вышибут. Мстислав лежал веселый и, видимо, только что поевший.

Начал привычно вглядываться во все швы, проглядел работу кишечника сверху до низу, исследовал все отделы брюшной полости на предмет нагноений. Все шло в цвете, зримо деля норму и патологию. Эх, такое бы зрения врачам в будущем! Его ведь никакое УЗИ, рентген и анализы не заменят. А уж где-нибудь в 19 веке, где у лекаря только опыт и интуиция, за такое видение черту душу бы продали.

У князя в организме все было складно да ладно, просто божественно хорошо. Видимо, кроме меня, еще и святой Пантелеймон подсобил, такое складывалось ощущение. Озвучил свою мысль Мстиславу. Знакомый огонь вспыхнул в его голубых глазах.

— Точно монастырь поставлю!

Ну, пока нахлынуло такое воодушевление, грех его не использовать.

— Давай, государь, встанем на ноги. Святой тебя поддержит!

— Давай!

А в помощь святому Пантелеймону дернул боярских дружинников — подстраховка не повредит. Поставил их слева и справа, объяснил, что и когда нужно делать. Больной сел. Отдышался. Я опять потянул князя за руки, и Мстислав птицей взлетел на ноги — слава богу, не залежался еще. Караульщики поддержали покачнувшегося государя, затем отпустили. Стоял он уверенно, а я опять обшаривал его глазами.

— Так мне можно идти?

— Можно, но чуть-чуть попозже. Пока просто постой, попривыкай.

Привыкали где-то с минуту. Потом Мстислав подустал, и его опять начало покачивать. По моей команде и при заботливой поддержке рук караульщиков, государь мягко опустился на кровать, а не грубо рухнул с высоты собственного роста. Положил его, опять все проверил — прошло без ухудшений и эксцессов. Процесс излечения плавно улучшал состояние князя все дальше и дальше.

— Теперь, государь, надо полежать, отдохнуть.

А мы с боярином-дворецким подались завтракать, прихватив по пути проснувшуюся Забаву.

— Ну ты силен! — восхищался мной Богуслав, — через день после этакой операции на ноги Мстислава начал ставить!

— Меня учил здесь очень знающий человек.

— И ты явно был лучшим из лучших среди учеников!

— Что Бог дал, — скромно ответствовал я.

— Бог-то бог, да не будь и сам плох!

— Стараюсь, как могу.

Под такие сладкие речи, особенно радующие мою жену, и позавтракали.

Затем уточнили расширение диеты князя. Я решил, обгоняя сроки, принятые в мое время в несколько раз, добавить сильно разваренную белорыбицу в обед и омлет из двух яиц на ужин. В промежутках небольшие количества различных каш. Хлеб пока только белый.

Тут же довели эти мысли до повара. Он, видимо, хорошо помнил реакцию дворецкого на его безобидное высказывание о мясе в прошлый раз, и не желая попасть в омлет исходным продуктом, в кулинарные споры предпочел не вступать. Очередную вареную куриную ногу с бульоном я тоже порекомендовал подать к полднику.

Пользуясь удачным моментом, отпросился у Богуслава до обеда. Он тоже горел рвением проявить себя с лучшей стороны в уходе за Мстиславом. Вот и флаг ему в крепкие руки, а у меня неотложные дела горят.

Забава пошла со мной. Первым делом, пользуясь близостью, посетили храм Святой Софии. Пономарь сидел на месте, караулил ящик с монетой, беседовал с каким-то осанистым здоровяком, по виду — богатым купчиной. Перед Прокофием на столике лежал, кроме бересты и писала, еще и изрядный кусок пергамента, а в руке он держал гусиное перо, и примеривался обмакнуть его в чернильницу.

Решив не мешать, прошел к протоиерею. Супруга подалась ставить свечку за спасение от пожара. Мне было некогда, дела поджимали. Потом приму участие, на досуге.

Николай встал при виде меня. Поздоровались, аж обнялись.

— Ты куда пропал? Народ тут денег нанес немерено, в первый раз вижу такие щедрые пожертвования. Пономарь записывать не успевает. Епископу наушники уже донесли, он никак понять не может, чем это мы такой прилив православной веры в народе вызвали. Был бы ты один, да на свои темные делишки деньгу греб, Герман бы такого певца враз в колдовстве обвинил, а тут в деле я, пономарь, у церкви уже фундамент почти готов — известь досыхает. Тут начнешь на нас бочку катить, народ враз из Новгорода такого епископа вышибет, никакой Киев не поможет.

— Я князя Мстислава лечу, его медведь порвал.

— Сильно порвал?

— Кишки наружу выпали.

— С такими ранами долго не живут, — задумчиво произнес Николай, — я их пытался лечить, уж как молился — бесполезно.

— Государь рассказал то ли сон, то ли видение, что пришел к нему святой Пантелеймон, обещал помочь.

— Будем верить, — вздохнул святой отец.

— Обязательно будем, — подтвердил я. — Сегодня князь первый раз встал.

У Николая округлились от удивления и глаза, и рот. У протоиерея аж голос срываться начал.

— Как же это…, не может быть…, а кишки он что, рукой придерживает?

— Кишки я сразу же, в первую же ночь солью промыл, а живот ушил. Святой зримо помогает.

— Ну да, не простого ведь человека лечишь… Только ни у кого так раньше не получалось. Похоже, что ты и в лечении, как в пении — на две головы всех выше!

— С нами Бог! — отозвался я.

Мы дружно перекрестились.

— Деньги сейчас возьмешь? А то Герман уже пытается к ним подобраться. Отнять их потом у этой гниды невозможно будет.

— Давай!

Мне был выдан изрядный баул с мешочками золота, серебра и меди с учетными суммами по металлам, взята куда-то моя подпись, и приставлены для переноски денег два лба с секирами, которые на Западе называли алебардами.

Позвал Забаву, и мы отправились домой с охраной и крупной суммой денег. Церковные службы по сбору, учету и переноске денег работали безукоризненно.

Вспомнилось, что Изяслав, имя которого государь вчера утвердил, попытался поставить над русской православной церковью русского же священнослужителя, а не очередного грека, присланного из Константинополя выполнять византийскую волю. Его за это своеволие отлучили от церкви.

А византийское руководство все равно отвергли, когда патриарх из Константинополя захотел подчинить нашу православную церковь католическому Риму. Но к той поре от правления Изяслава прошло уже триста с лишним лет.

Кстати, против него тогда активней всех боролся новгородский епископ Нифонт. Сюда, видать самых рьяных приверженцев Константинополя и посылают. Вдобавок, среди них встречаются и просто какие-то злокозненные борцы против русского духа.

Вспомнилась еще одна история, о том, как очередной присланный из Киева епископ до того донял новгородцев, что они его закинули в лодку и отправили без весел, отобранных, чтобы не вернулся, вниз по течению. Но Волхов опять показал обратный ток воды, как частенько это делает, и челн приволокло обратно.

От благочестивых дум отвлекла жена.

— А что эти два амбала с топорами за нами увязались? — решила она узнать у меня.

— Они для нас денежки на строительство церкви несут.

— И много денег у них в кошеле, что они аж вдвоем поперлись?

— У них не в кошеле, а вон в том мешке, что мордатый тащит. Придем домой, пересчитаем.

— На паперти мелочью что ли понабрали? — брезгливо спросила религиозная моя.

— Протоиерей сказал часть золотом, часть серебром, ну и медь в наличии. Роспись, с указанием чего сколько, тоже в мешке. Мне сегодня некогда, поэтому попрошу тебя и заняться.

— А можно я Наину привлеку?

— Конечно можно. Их нация ловкая деньги-то считать.

Под эти беседы дошли до наших ворот. Алебардщики перекинули мне тяжеленный мешок и удалились справлять дальше церковную службу. Марфа гавкнула на них пару раз, но учуяв славный запах хозяев, быстро унялась. Тем не менее на шум высунулась из приемного покоя Доброслава.

— Здравствуй, хозяин! А мы тут с бабами удумались: придешь или не придешь?

— Много народу у тебя сидит?

— Десять человек.

— Зови всех сюда!

Повторяться два раза было и неохота, и просто некогда.

Забава, оценив предстоящий митинг, как дело затяжное, протянула ко мне никогда не знавшую утренних зарядок руку.

— Давай мешок.

Как взяла, на вытянутую руку, так и унесла, будто пушинку, в избу.

Из регистратуры высыпали заждавшиеся пациентки с явной надеждой на лицах: может лекарю на улице половчей будет лечить? Я вздохнул и объявил.

— Ближайшие дней пять приема не будет: сильно занят.

Поднялся несусветный хай.

— Конечно, богатых да знатных лечить приятнее! На нас всем наплевать! Они платят больше!

— Я лечу князя Мстислава, его на охоте медведь страшно порвал. Кто считает себя более тяжелобольным, чем государь, тех приму прямо сейчас.

Толпа разделилась. Совсем бессовестных осталось всего трое. Они продолжали нагло орать и требовать особого к себе отношения. Это был совсем не русский бунт, бессмысленный и беспощадный, это был бабий бунт, наглый и бесстыдный.

— Должен вас предупредить, что я болезнь вижу целиком, и тяжесть ее оцениваю практически мгновенно. Времени у меня очень мало, поэтому если кто-то окажется покрепче, чем тут рисуется, сделаю ей состояние, хуже княжеского. И идите после этого лечитесь куда угодно — я в отместку таких пользовать не буду. Правда, хочу предупредить: после меня ни один ведун излечивать не берется ни за какие деньги! Обычно меня и зовут, когда они все уже отказались. Ну-с, кто пойдет со мной в дом? — потирая ладони в предвкушении работы с очередными жертвами, спросил я.

Почему-то рисковых желающих пройти на внеочередной осмотр не оказалось. Бабий бунт был беспощадно подавлен.

— Ступай лечи князя, батюшка! Какие у нас болезни, отец родной! Спаси государя, родимый! — галдел вновь единый коллектив.

Вот и порадовали старика славные и добрые русские женщины, каковыми их весь мир считает. Простился, поклонился я им, они мне, и разошлись, довольные друг другом и моей невинной шуткой, которую трое трусливых дурочек приняли за истину в последней инстанции. Доброслава продолжила дежурство.

Заглянул к кирпичникам, тут шла неустанная работа. Иван подтвердил, что фундамент церкви еще досыхает, с мастерами он уже рассчитался. Предупредил ребят, что со дня на день, после того, как известь досохнет, начнем класть стены.

Зашел в избу. Наина домывала полы, Федор чего-то усиленно стряпал, Забава раскладывала по столу в гостевой комнате содержимое мешка. Отсыпал себе из нашего сундука денег на расходы, из дому ведь тогда для оказания срочной помощи князю унесся с пустыми карманами, и подался к Катерине — ее пора было выдавать замуж.

Катя с дочкой были дома, но препятствовал моей идее сильный насморк, так не вовремя поразивший женщину.

— Года три ничем не болела! А тут, как нарочно, с утра прошибло! — гундосила русская красавица. — Может сегодня лучше вообще никуда не ходить?

— А завтра вообще может быть поздно! — рявкнул я. — Или поп Филарет помрет, или церковное начальство заартачится, или, не дай бог, Фрол чего удумает! Садись поудобнее, лечить сейчас буду!

Катерина уселась, поерзала.

— Это же не лечится!

— Учить Фролку будешь! Сиди и молчи в тряпочку!

Перевод больной женщины в положение стандартного здорового человека прошел на удивление быстро. Вирус оказался не очень живуч. Но, для верности, требовалось подождать минут пять — вдруг его опять с током крови откуда-нибудь вынесет.

Пока затребовал себе пару пустых мешочков. У хозяйственной Катюши они нашлись быстро. В один насыпал десять рублей, в другой двадцать. Филарет такое дело сегодня даром из рук не выпустит — отлично знаю эту категорию людей.

То, что ему дали раньше, так это когда было! А не дашь денег, начнет волынить: то сегодня пост какой-нибудь особенный и поэтому жениться нельзя, то еще чего выдумает, не угадаешь. Вот и надо ему будет в жадное хайло мешочек-то и закинуть. Скажет: маловато, тут же обменять на более тяжелый — мол, извини, святой отец, карманом ошибся.

Объяснил все это Кате. Сначала она поразилась — разве такое может быть? Быстро поняла — всякое бывает…

— Главное, Фролу об этом не говори, начнет орать, что ему все положено и сорвет нам всю обедню.

— Это он может! — подтвердила невеста по пути на Торговую сторону.

В лавке она быстренько покомандовала: отпустила подсобников, заперла лабаз и повлекла своего любимого тугодума за мной.

Отец Филарет был на месте. Увидев меня, не на шутку обрадовался — овечка сама прибежала на очередную стрижку.

— Ну что ж, дети мои, — привычно ласково после обычных приветствий начал он, — разводы ваши состоялись, необходимые пергаменты я вам выдан по завершении церемонии бракосочетания.

Дальше он пошел по заранее предсказанному мною пути.

— Но тут есть одна неувязка, — озадачил поп брачующихся — свидетель есть, а свидетельницы-то нету!

— Да я сейчас позову! — начал горячиться наивный Фрол.

— А тут любая женщина с улицы, нанятая тобой за ломаный грош, не подойдет — остудил его неистовый и неразумный пыл священнослужитель. — Это обязана быть крещеная и набожная прихожанка, способная помочь вам в любой трудной житейской ситуации добрым советом, быть вам наставницей. Во Владимире я уверен — плохому человеку церковь строить не доверят, а вот свидетельницу буду тщательно проверять! Это не мне, — это вашей будущей семье нужно будет!

Силен, силен пастырь человеческих душ, в изложении пагубности и невозможности сегодняшнего бракосочетания. На молодых было жалко глядеть: Катя чуть не плакала, Фрол откровенно растерялся. Обоим было ясно, что ни одна из подружек невесты, тщательной религиозной проверки в ближайшую пору не пройдет — нет в наличии достойных, отвечающих завышенным поповским требованиям, кандидаток.

Пора было вмешиваться. Я подмигнул Филарету и махнул головой в сторону. Или сами отойдем для церковной беседы, или этих наивняков куда отошли. Он тут же понял мою очень уместную в данный момент мысль.

— Вам, дети мои, надо помолиться святителю Спиридону и поставить к его иконе, во-о-он в том углу — тут святой отец показал в самый дальний уголок церкви — свечечку, а мы с Владимиром посоветуемся о вашем деле.

За то время, что жених с невестой бродили по храму, покупая свечку, и ища нужную икону, маленький мешочек исчез в безразмерной рясе без лишних претензий, и отец Филарет подозвал дьякона.

— Тащи Евпраксию сюда!

Когда молодые воротились, бойкая старушонка уже была в наличии. Я встал со стороны жениха, бабуся держалась возле невесты. Дальше обряд пошел без малейшего сучка и задоринки.

— Сегодня, дети мои, вам повезло: Бог послал помощь в вашем деле — набожную прихожанку, в благочестии которой я уверен! Евпраксия никогда не откажет вашей семье в добром совете и сегодня благосклонно согласилась участвовать в вашем бракосочетании в качестве свидетельницы. Сначала разводы.

И Филарет оповестил меня и беззубую бабусю, а также молодых, что с сегодняшнего дня Фрол признан церковью свободным, в связи с неверностью бывшей супруги, а Екатерина освободилась в связи с чересчур долгим исчезновением бывшего супруга. Раздал принесенные дьяконом пергаменты, и начал церемонию бракосочетания.

Все это длилось не менее часа.

Потом писец произвел нужную запись, где положено, и, ошалевшие от внезапно привалившего счастья, молодожены побрели из церкви. Я сунул бабусе и дьякону по рублю — никто не должен остаться обиженным, все меня перекрестили на радостях, и тоже вырвался на вольный воздух.

Катя опомнилась первой в новой семье.

— Эх, надо было всем денег дать! Я побегу вернусь!

— Не надо никуда возвращаться, — остановил я свежеиспеченную жену Фрола, — дьякон и Евпраксия уже получили по рублю. Пусть это будет скромным подарком на ваше бракосочетание от меня.

Объятия в этот раз прошли в четыре руки. От приглашения немедленно идти праздновать, пришлось отказаться — извините, очень спешу лечить князя. Договорились справить, когда освобожусь, и я убежал.

Богуслав уже ждал меня, нетерпеливо расхаживая по княжьему подворью.

— Скорей пошли в терем! Мстислав уж донял и меня, и княгиню! Вынь ему тебя, да положь! Князю, видишь ли ходить приспичило. Я уж от него на двор убежал. Христина не знаю, может крепится.

Все это он излагал мне, пока шли в княжескую опочивальню. Государя на момент нашего прихода терпели только слуги. Молодость наполняла надежду государства российского буйным цветом, хорошее самочувствие играло в крови, подстегивало неуемное желание двигаться, куда-то немедленно бежать. И-эх, где моя молодость души! Увидев нас, князь страшно обрадовался.

— Где вы оба бродите? Куда вас всех черт унес? Мне давно уж ходить пора, а я вынужден тут бревном лежать!

Боярские церберы слушали его красочный монолог без всякого проблеска сочувствия на каменных лицах — видимо, уж не в первый раз, видали виды. Они гораздо больше страшились гнева Богуслава, чем разглагольствований молодого правителя Новгорода.

Я присел возле Мстислава, начал изучать все по новой. Блеск! Ходить, конечно рановато, но постоять подольше, обязательно нужно попробовать прямо сейчас. Эх, знал бы ты, князь, сколько лежат и какую дрянь едят после больших полостных операций люди через тысячу лет! В лечении от волхва — большая сила!

Мстислав поднялся в этот раз гораздо легче, чем утром — моя помощь была минимальной. Головокружение не повторилось, и дружинники остались вообще не у дел. Простоял князь в этот раз почти пять минут. Сам тихонько присел, а потом прилег на постель. Я только, больше для проформы, чем для дела, попридержал его за руки. Все! Боевой задор выплеснулся на волю.

Далее государь лежал молча, с доброй улыбкой на лице, испытывая, видимо, чувство глубочайшего удовлетворения.

Боярин спросил минут через пять — не пора ли кормить Мстислава, получил мой утвердительный ответ. Тут же с кухни доставили еду, и князь самостоятельно поел. Его тарелку поставили на табуретку перед ним.

Я осмотрелся в комнате: судно легко достать, ковш тоже в нем, а вот кадушка не вылита. Не доглядел боярин— дворецкий! Погнал ее вылить сегодняшнего слугу.

Пока тот бегал, Богуслав бесился.

— Шкуру спущу с подлеца Тришки! Торился тут вчера, гаденыш, без дела, а такую ерундовину не сделал! И я, старый дурак, проморгал.

Потом он расписал вернувшемуся слуге все прелести его будущей жизни при повторении подвига Трифона, и мы ушли обедать.

В нашей комнате, куда я заглянул по ходу, еще было пусто. Забава с Наиной дома, наверняка вдвоем все уже пересчитали, уложили по мешочкам и теперь сидят, чешут языками.

Сели доедать оставшуюся белорыбицу — болезному ушел всего один кусочек, а рыбина была здорова. Мясо у нее было белое, нежное, жирное, а на вкус — просто объеденье! Словом, деликатес.

И везти издалека не приходится, в Волге 11 века, не замученной плотинами ГЭСов и не отравленной токсичными сливами заводов и фабрик, она кишмя-кишит. Вот и сейчас полутораметровая красавица весом в пуд с лишним растянулась на весь стол. Одно слово — белорыбица! Это вам не карась костлявый, этой здоровенной рыбины на всех хватит. Дожевывая особо лакомый кусище, боярин продолжил живописать общение с князем во время моей отлучки.

— Сказал ему, пока мол, особых денег нет, расплатимся четырьмя хорошими конями — благо лошадей у нас в конюшне много. Так он обжадничался весь, начал ныть, что дороговато, можно и одной какой-нибудь захудалой лошаденкой отделаться.

Пока он проглатывал остатки, у меня в голове вертелось, что коней придется покупать на базаре, что перед походом это будет довольно-таки убыточно, а потом, может быть, и учить лошадей ходить подолгу под седлом со всадником на спине, ибо что они делали раньше — неизвестно.

А торговец напоет тебе любые сладкие песни: под седлом ходить? Она под ним выросла! Пахать на ней? При нужде от Новгорода до Киева вспашет! Телеги с грузом возить? Умаешься грузить, а ей это только позабавиться, всю жизнь тяжеленные возы таскала, не подведет!

И лошадников среди нас ни одного нету, схватим самых захудалых кляч, которые падут, не дожив до путешествия. Зато на торге, после грамотной предпродажной подготовки, будут сиять так, что сомнений не будет — чудо-кони! Богатырские златогривые красавцы! Сивки-Бурки, вещие каурки по льготным ценам!

— Я эти жадные бредни долго терпеть не стал, — продолжил Богуслав уже свободным ртом, — и спросил молодого жадюгу: а во сколько он оценивает свою княжескую жизнь? Мстислав удивился, и горячо стал толковать, что его жизнь для жены, бояр, народа Новгорода просто бесценна. На это я ему сказал: а ты эту ценность бесценную только что оценил в захудалую лошаденку. А еще лучше лекарю на прощанье выдать по шее и пошел он вон! Правда, он с бояр за выход к ним домой на часок по шестьдесят рублей берет, а к тебе, даже если подыхать будешь, не придет никогда — ну и бог с ним, обойдемся. Володька-мерзавец еще любитель позорящие лучших государей мерзкие слухи распускать, и ничего ему сделать нельзя — вольный город. Перетерпим! Видел бы ты, как этого щенка от моих речей корежило! А то он уж больно любит хвалиться народной любовью. А тут дурная слава на века останется!

К сожалению, она и осталась, подумал я. Во всех летописях подданные жалуются, что всем хорош князь: справедлив, смел, умен, хорошо решает любые споры и судит людей, но взимаемые им поборы и подати уж очень высоки.

— Уткнулся Мстислав после моих злых слов носом в подушку и оттуда буркнул: делай, как знаешь. Отдай коней хороших — моего только не трогай, вместе с седлами, и еще чего-нибудь придумай, но дурной славы чтоб не было! — продолжил боярин-дворецкий, — в общем сейчас идем за боярином-конюшим, и безжалостно шерстим конюшню! А что-нибудь другое, это потом придумаем, время в запасе до вашего выхода в дальние края еще есть.

И мы, веселые и сытые, пошли в ближние края — на конюшню.

Красавцев-коней отбирал лично Богуслав — он и на должности конюшего не очень давно побывал, и дружину в походы на этих лошадях водил не раз, понимал в них хорошо.

Речи боярина, ответственного за конюшню, пресек сразу.

— Указывать будешь таким же молодым, как и ты, сокольничему и постельничему, а при мне лучше помолчи! Отпишу Мономаху, посмотрим, что с тобой дальше будет, как Мстислав из-за тебя с отцом спорить будет.

Авторитет дворецкого, видимо, при молодом княжеском дворе был очень высок. Ненужные споры немедленно прекратились, и три коня и одна кобылка были безропотно оседланы и выданы. Когда вышли из конюшни, Богуслав обосновал свой выбор.

— Жеребцы все трое хороши, жаловаться на них не будешь, но в дальнем походе Зарница выносливее всех, не гляди, что кобыла — вам в самый раз! Конечно, всадник должен быть полегче нас с тобой, мы на ней Христину из города в город возим. Найдется у тебя такой?

— Найдется! — ответил я, представляя меленькую против нас Наину.

— Вот под ним Зарница с утра до ночи будет скакать и не запалится.

— А княгиня?

— А княгине в Новгороде сидеть не пересидеть. Лошадок где будешь держать?

— Возле нового дома большую конюшню поставил, на всех места хватит.

— Подковали их дней пять назад — перед выходом для верности перекуете. И, желательно, через день гонять под всадником и без всадника через день. Чаще не надо — тебе для похода они свежие нужны. Перед выходом пусть дня три — четыре отдохнут.

— Может их под седоком ловчей будет постоянно в дороге держать?

— Долго идти будете. Она, коняшка, под седоком устает быстро, если по твоим часам прикинуть, каждый час останавливаться придется, отдыхать. Если дольше, Зарница-то не умается, а эти красавцы запалятся — лишишься коней из-за торопливости.

— А что же делать?

— Мы в длинных походах так делали: проехались минут тридцать-сорок, всадники спрыгнули и не очень быстро рядом с лошадями, держась за повод, побежали. Видишь, скакуны отдохнули, подал команду: по седлам, и дальше поскакали. Так можно при нужде и день, и ночь ехать. Лошади без всадника сутками не устают. Пока время есть, учи своих бойцов на седло и с седла легко прыгать, бежать подолгу, да и сам наловчись — вдвое быстрее дело-то пойдет. И еда вам нужна особая, охотиться да рыбу ловить будет некогда, а харчевен на каждом шагу там не будет — кормить больно-то некого. Все путешественники не торопятся — остановились, кулеш без мяса сварили, оно портится ж больно быстро, поели спокойно и всласть. Они знают: прибудут, откормятся, отдохнут. На волоках ладьи бурлаки оттащат, если по течению плывут, грести не надо, лежи, мечтай, не оголодаешь. Вы — совсем другое дело! То скачете, то бежите, то на речках броды ищете, а иногда придется и вплавь пуститься. И постоянно надо в силе быть, кто его знает, когда злой колдун навалится, не угадаешь. Вам пропитание другое нужно.

Мне в голову пришли воспоминания о пеммикане, поделился ими с собеседником. Мы уже вышли за ворота Детинца, сели на лошадей, и, по дороге к моему дому, разговаривали.

— В очень дальних краях есть воинственные народы, индейцы называются. Они, когда воюют, им охотиться некогда. Вот индейские воины с собой и берут смесь из сушеного мяса, жира, толченых ягод и соли. Очень долго такая еда не портится.

— А много их?

— Немерено.

— К нам не заявятся?

— Между нами океан, не переплывешь, тысячи верст расстояние. До большой войны между их племенами и европейцами несколько сотен лет. Русь эти дела никогда никаким боком не коснутся, не волнуйся.

Беседа опять вернулась к животрепещущей и, более насущной теме, дорожному провианту.

— У нас охотники делают похоже, когда надолго из дому уходят: смесь сала, толченых сухарей и соли, катают из этого шарики. Годами не портится. Даже если сало прогоркнет, вонюче, на вкус противно, но есть можно — ни шиша не отравишься. Как они это называют, не помню. Если заинтересуешься, подойдем вместе к старшему княжескому ловчему, он тебе все в подробностях растолкует: чего сколько брать, как и чем толочь и прочее — он в этих делах мастак.

Я представил лица своих соколиков, когда они понюхают выданные мной катышки с прогоркшим салом или, не дай бог, это куснут. Герои, конечно не отравятся, охотно в это верю, но то, что они мне после этого скажут, даже представить себе боюсь.

— Мы, наверное, лучше по-индейски…

— Как знаешь — тебе и решать, и идти, ты у ребят старший, голова дела.

— Да уж… А ничего, что мы князя одного оставили?

— Не помрет! Ты хорошо лечишь. Надо его за жадность проучить, чтоб неповадно было впредь так с нами себя вести. На всяких его подданных и что он с ними делать будет, мне наплевать — он государь, ему и ответ за это держать. А вот для тебя, который ему жизнь спас, лошадей жалеть, и меня, старого пса по ходу позорить: обещал тебе и обещание не сдержу, свое слово нарушу, за это в жизнь его не прощу. Если бы не клятва верности, которую я Владимиру Мономаху дал, а он ее на своего сына перевесил, сегодня же уехал бы. Так что пусть полежит в одиночестве, подумает. А у тебя есть кому ухаживать за лошадьми?

— Ну, я сам, Забава…

— У тебя дел выше крыши, а она беременна. Не вижу работника.

— Есть у меня неплохой мужик на примете, Олег зовут, половым в одном трактире служит. Может быть ко мне работать пойдет?

— А он с лошадями-то имел когда-нибудь дело? Или так, принеси-подай всю жизнь?

— Не спрашивал как-то.

— Вот и пошли его спросим.

— Прямо с конями?

— Именно так. Сразу и увидим, как хваленый Олег к лошадкам относится: если пугается их так, что боится к ним руку протянуть или просто сторонится, лучше не брать. А чтоб работу спокойную и хорошо оплачиваемую получить, народ наврет, что угодно.

— И то верно!

Повернули к корчме. Богуслав предпочел не посещать заведение.

— Волоки его сразу сюда, я лошадей на улице одних не брошу. Тут же уведут честнейшие новгородские люди!

Зашел в харчевню, присел в центре. Против прежних времен с поваром Федором было как-то пустовато. Олег подбежал сразу.

— О господи, наконец-то ты пришел! Я уж и ждать перестал. Мне Федька говорил, что ты обещался зайти.

— Обещал — пришел. Садись рядом, потолкуем.

— Да нельзя мне! Вон аспид-хозяин из угла следит, потом поедом есть будет, за весь день получки может лишить. А у меня жена, дети. Дела-то, видишь совсем плохи — народу с каждым днем все меньше ходит. Раньше они Федькины кушанья ели, из-за них и шли сюда, невзирая на нашу дороговизну. А чудак-корчмарь его выжил, и теперь этот паук во всем меня винит, а не свою дурость.

— Ладно постой, коли так надо. У меня разговор короткий будет. Ты с лошадями дело в этой жизни имел?

— Отец возчиком был, тяжеловоза держал. Я за конем убирал, поил его, кормил, а батя только и делал, что все дни пьянствовал и пытался извозом зарабатывать. Пил вечно в разных местах и с разными людьми. Последний год папочкиной жизни только и бегали с матерью по улицам и распивочным, искали его. Просто с рынка отца забирать было нельзя — отлупит обоих прямо при людях, силен был, как медведь. И вдруг исчезли и батя, и конь, и телега. Ходили к посаднику — бесполезно, идите сами куда хотите и ищите. Вот и весь разговор!

Самое забавное, подумалось мне, что и почти через тысячу лет практически то же самое. Олег продолжил свою грустную историю.

— А мне еще только пятнадцать лет, и кроме ухода за лошадьми, ничегошеньки я делать не умею. Потыкался по боярским дворам — никому конюхи не нужны. А у меня две сестры и три брата, все моложе меня. Хоть стой, хоть падай! Помыкался в этой жизни: и грузчиком был, и временным подсобником у разных мастеров, нигде пристроиться надолго не удалось. Наконец повезло: в одной корчме половой прямо на работе помер. Вот на его место и удалось устроиться. Год назад это заведение сгорело, а местный хозяин решил меня проверить, от него вечно все работники бегут.

— Побежишь ко мне?

— А кем, половым?

— Конюхом.

Олег аж сел от удивления.

— Ты лошадь завел?

— Шестерых. Четыре нас на улице ждут.

— Это ты одним пением такой табун добыл?

— И, кроме этого, лечил, делал кареты, строил лесопилки, только-только начал обжигать кирпич. Со дня на день возьмусь стены у церкви класть. И, сам понимаешь, с конями мне возиться некогда.

— Только ведь половому платят!

— И много?

— Раньше, вместе с чаевыми, аж по пять рублей в месяц выходило, а теперь, без Федьки, наверное, и трешки не заработаю.

— У меня будешь получать по десять.

— Это ты шутишь так? — поразился Олег.

— Вот в шутку за месяц вперед и получи.

Я вынул кошель, отсчитал десятку. Половой завороженно глядел на серебряные монеты, все не мог поверить своему счастью.

— Да я за такие деньжищи тебе руки каждый день целовать буду!

— Это незачем, терпеть этих лишних лизаний не могу. А вот если сможешь еще чем-нибудь помочь, расплачусь особо.

— Да я, да для тебя, чего хочешь!

— Ладно, давай увольняйся, и пошли.

— Сейчас уволюсь, — пообещал Олег с враз посуровевшим лицом. Он подошел к корчмарю и прошипел:

— А это тебе, за ласку, да за заботу!

И оплеухи посыпались на бывшего хозяина одна за одной, выданные с обеих рук. Головенка у сидящего моталась из стороны в стороны. Защищаться он и не пробовал, только тихонько ныл. Вот так приласкал от души! Посетители харчевни в недоумении зароптали, попробовали вмешаться.

— Эй, половой, ты чего мужика лупишь?

— Он, сволочь, замечательного повара выжил, на кушанья которого весь народ сюда и ходил! Привел какого-то своего дальнего родственника, который кислое от пресного не отличает и соль с перцем путает! Теперь здешнюю стряпню в рот не возьмешь, предлагать ее — только позориться. Сейчас меня выживает, всю плешь уже проел. Вот и прощаюсь с этой гнидой.

Посетители в стороне не остались — еще двое подошли и тоже наградили владельца такими же подарками, как и Олег.

— Мы тебе платить не будем, пусть тебе черт на том свете углями платит! — и весело подались из харчевни.

Что называется, отвели душеньку! Мы тоже удалились, выбросив эту харчевню с мерзким хозяином и его поганой родней из своей жизни.

Увидев, какие именно лошади у меня появились, друг опять чуть не сел, на этот раз просто на землю.

— Это же просто княжеские кони! — перехваченным от впечатлений голосом проговорил Олег.

— Совсем недавно такими и были — уточнил Богуслав, — с княжьей конюшни их сейчас ведем.

А бывший половой, уже налюбовавшись лошадями, теперь их гладил, говорил им ласковые слава. Они тоже привечали его, как вновь встреченного давнего друга, утраченного, а сейчас вновь обретенного хозяина — удовлетворенно фыркали, ласково и нежно ржали временами, клали ему головы на плечи, терлись об него боками. Обычно так ведет себя один-единственный, только твой конь или кобылка, а, чтобы четверо сразу, для меня это было просто откровением.

— Вот это истинный лошадник! — заметил боярин-дворецкий, — я бы такого сразу к себе конюхом взял. Тут и думать нечего — этого — бери!

— Уже взял, — ответил я.

После торжественной встречи нового конюха со своими питомцами, мы взгромоздились в седла на коней, лошадку решили пока не трудить, и не торопясь поехали к новому конскому дому. Зарницу Олег сам вел в поводу — доверить эту красавицу другим пока было выше его сил.

Не торопясь, прибыли ко мне на подворье.

Марфу я, от греха подальше, закрыл в будке и открыл пошире ворота для въезда гостей. Мои лошадки, бродящие, как обычно по двору, наш приезд встретили восторженно. Они без славного хозяина застоялись, заскучали. А тут — мало того, что владелец объявился, так с ним еще и новые люди, новые лошади!

Олег, увидев конских старожилов, сомлел окончательно.

— Господи! Лошади и тут не хуже! А какая здоровенная конюшня отгрохана!

Я, с видом матерого конезаводчика, поддержал свое новое реноме.

— Стараемся!

А новый конюх уже обнимал правой рукой ласковую Зорьку за шею, а левой поглаживал обычно неприступного Вихря и при этом произносил влюбленные слова:

— Милые мои коняшки! Свет моих очей! Дождался я лучшего дня в своей жизни! Все я вам дам, ни в чем отказа знать не будете!

— С этаким подходцем и бабы-то не откажут, — буркнул Богуслав. — Пошли в избу, пока он тут тешится.

Повел знатного гостя в дом. Наина была в кухне, спорила о чем-то с Федором.

— А я тебе говорю, заяц и верблюд не кошерны, их иудею есть нельзя!

— Ты же толковала про хищников!

— А у этих копыта неправильные!

— Окстись! Какие там у зайца копыта! Это ж не лось! У него — такие нежнейшие лапки! А сам он знаешь, как с хренком хорош? Так во рту и тает! Вот верблюда близко никогда не рассматривал, они у нас в редкость, и, конечно же, сроду их мяса не едал, — может верблюжатина какая и вонючая, или, прости господи, ядовитая, это не знаю, но за съедобность зайца ручаюсь!

Да, теперь колдунья будет перед обедом у повара интересоваться при виде мяса: это не зайчатина? Не верблюда ли ты сегодня ободрал? Этот интереснейший теологический спор был безжалостно пресечен боярином-дворецким.

— Чего разорались тут? Где хозяйка?

Федор, как обычно испугался за свое хлебное место, вытаращил зенки, как говорят в народе, и замер в нерешительности, а несгибаемая Наина резко поднялась с табуретки, встала навытяжку и четко доложила, что пообедавшая Забава недавно ушла на княжий двор.

Очень хотелось принять рапорт по-нашему, по-офицерски:

— Вольно, старшина-кудесница, вольно!

Оставив кулинаров дальше обсуждать кухни народов мира, прошлись по комнатам. В конечном итоге присели в гостевой и продолжили неспешную беседу. Богуслав улыбнулся.

— Хотел было спросить твоих кулинаров, можно ли набожному человеку моржатину вкушать, да думаю после этого и твой лупоглазый креститься начнет!

— А морж разве возле Новгорода водится? — поинтересовался я.

— Попозже промысловики с моря их бивни поволокут.

Вернулись к более актуальной теме.

— Мои новые лошади чудо, как хороши, — заметил я. — Какие-то они другие в сравнении с теми конями на которых мне удалось поездить в вашем времени. Очень высокие, легкие на ходу, с короткой гривой. Кожа такая нежная и, видимо, тонкая — аж сосуды видно, блеск какой-то особый от нее идет. Вся шерстка очень коротенькая. Но мне кажется, не вынослива, какая-то уж очень холеная. А нам скакать с передыхами только на ночь, много дней, поздней осенью. С подножным кормом, травой всякой, будет уже трудновато, все к той поре высохнет или поляжет, ячмень то ли продадут селяне, то ли нет, до воды, может будет подолгу далековато. Похоже, коняшки-то южане, хорошо ли ночные морозы перенесут? Выдержат ли они этакую дорогу?

— Помнишь, я тебе толковал про долгую езду на лошади?

— Конечно. Проехался, пробежался, глядишь и прибыли.

— Можешь забыть мои добрые советы.

— А что так? — удивился я.

— Думалось мне, что князь сам коней из тех, что для дружины назначены, для тебя выберет. Настроился тебе опыт дальних походов передать. А его, вишь, смутили мои речи о неминуемом позоре за жадность, и он доверил это дело боярину-дворецкому. А тут уж я не сплоховал, отобрал в поход одних ахалтекинцев! Эти лошади на весь мир славятся. Быстры, легко несут седока, очень выносливы и практически неутомимы. По три дня могут не пить, не есть и не спать. Их, особенно Зарницу, не умаешь. До Смоленска за несколько дней играючи дойдут. И продавать их я бы тебе не советовал: они тебя с народом и до моря легко и быстро донесут. А на ладьях, кто его знает, как еще сложится. А как из конюшни их вывел, по-прежнему настрою, по-стариковски и понес. Уж не взыщи!

— Ладно, пустое, потихоньку разберемся. Главное, что ты этих красавцев нам добыл, не придется на базаре перед уходом дохловатых лошаденок разбирать. От всех нас огромнейшее тебе спасибо! — поблагодарил я нового друга и помощника, неожиданно ради меня пошедшего наперекор интересам своего князя.

Усиленная память подала голос про Буцефала, любимого коня Александра Македонского, на котором было одержано немало блистательных побед. До 21 века считают, что он из этой славной породы. Эти лошади 5000 лет живут обособленно, с другими породами не скрещиваются. Очень выносливы в пустыне, поэтому неприхотливы в еде и воде. Но ведь разводят их, особенно в 11 веке отнюдь не на Руси, а в чужедальной Киргизии. Как же они оттуда могли в нашу страну попасть? Непонятно.

Спросил Богуслава.

— Отец Владимира Мономаха, князь Всеволод, в жены взял девушку из императорской семьи — Анастасию Мономах. Владимиру она стала матерью, а Мстиславу, — бабушкой. Вот в ее приданном эти лошадки табуном и пришли. Как в Новгород взялись переезжать, отец нашему князю несколько потомков этих славных коников и выдал. И ему тут двадцать лет еще куковать! А ты весь мир идешь спасать — кому они нужнее? Тебе, и только тебе! А он и так тут пересидит. Ему я любимого жеребца оставил. Да и вообще, лошадями боярин-конюший заведует — вот с него пусть и взыскивают, чего хотят.

— Да неудобно как-то…

— Неудобно спать на потолке! Одеяло всю ночь падает! Ты о деле думай, а не о мелких и жадных князьках, только благодаря тебе выживших в страшной передряге с медведем! Он за тебя всю свою жизнь молиться должен! А он? И-эх, позорище княжеское… Я бы тебе советовал больше к нему вовсе не ходить — обойдется как-нибудь этот вшивый охотничек, поболеет немножко подольше, не издохнет и без лечения. Кони уже получены, больше из него ничего не выдоишь. Сиди лучше дома, да неведомого пеммикана в дорогу наваривай!

Я немножко обдумал здравые речи Богуслава, потом ответил. — Ты кругом прав и решение твое — решение умнейшего человека. К сожалению, не для меня. Сколько считаю нужным лечить — столько и буду возле нашего охотника плясать. Думаю, как он сам до столовой дойдет, тут я и закончу лечение.

Боярин меня аж обнял.

— Первый раз за всю свою долгую жизнь такого человека вижу! Одна погань вокруг! На Руси, наверное, такие люди, как ты, только через тысячу лет и появятся.

— Со мной еще трое таких же пойдут, из этого времени. Никто им за этот поход полцарства или боярскую шапку не даст, золотом не осыплет. А идут. И я в них верю!

— Ну дай вам бог удачи в этом деле! — смахнул непрошенную слезу боярин.

Надо его как-то отвлечь от этой сомнительной темы, — подумалось мне. А то этак на пару с ним тут оба и зарыдаем! Решил вернуться к теме животных.

— А сейчас эта порода коней от киргизов идет. Очень уж далеко от Новгорода этот народ живет. В мое время они объявили этих коней и собак-алабаев национальным достоянием, и из своей страны вывозить запретили.

— Во как, — удивился Богуслав. — Ахалтекинцев-то я знаю хорошо, а псов таких ни разу не видал! Нету их у нас в городе.

— Есть, — заверил я, — если захочешь, тут же и увидишь. Вон она, алабаиха, в будке спрятана, Марфой звать.

— Откуда же ты ее привез? Издалека?

— Не доедешь! Аж с рынка Софийской стороны!

Немножко посмеялись над моею очередной глуповатой шуточкой, и отправились глядеть на редкую породу собак.

Марфа с большим облегчением покинула свой домик. Тут такие события на дворе творятся, а она вынуждена в будке с блохами торчать. Никакой общественной жизни нет! Взял строгий, но горячо любимый хозяин и отсек от лошадиного коллектива.

Ну подушила бы она между делом парочку чужих людей, и что? Их, ненужных, за забором хоть пруд пруди! Душить не передушить! А тут такое лошадиное стадо хозяин на двор пригнал, пасти пора. А вместо дела и веселого голоса крови, нате вам будочную подстилку в лапы!

Собака зарычала на Богуслава, но я ее за ошейник держал крепко.

— Олег, поди сюда!

Конюх огорченно бросил беседовать со своими новыми друзьями, которым он в настоящее время таскал воду из колодца. На грозную караульщицу он внимания не обратил, своих, неотложных, лошадиных дел было выше крыши! Только рассказывай о них работодателю, не теряй времени. И полилось!

— Ячменя у животных мало. Надо срочно покупать лошадкам отдельные кадушки, неудобно всем табуном из одной бадьи пить. Лопату для чистки навоза уже погнул кто-то, надо править.

Хотелось грозно вопрошать: кто посмел погнуть инвентарь конюшни? Сейчас буду казнить без разбору! И выслушивать жалкие оправдания кирпичников: мастер, эту лопату никто, кроме тебя, в руки и не брал…

Псина увлеченно рычала уже на двоих чужаков. Скорей, скорей подавай главную команду всей моей жизни, хозяин — фас, фас! Главное, — не упустить их за забор! Враз ведь исчезнут!

— Грозный зверь, — аж попятился назад Богуслав, — и не лает совсем!

— Подросток еще, — пояснил я. — Фу, Марфа, фу! Это друзья. Их трогать нельзя!

Разочарованная собачка понюхала обоих. Нельзя, так нельзя…, хозяину виднее… После ознакомления была отпущена на волю. Тут же понеслась к конскому стаду — эх, попасу!

— Не тронет?

— Нет конечно. Сам учил. И уж не ее первую из алабаев обучаю. Порода умнейшая, у них срывов не бывает.

Тут забеспокоился Олег, но отнюдь не за себя.

— А эта зверина лошадей не перекусает?

Кто о чем, а голый о бане, подумалось мне.

— Она с лошадями играет целый день, — пояснил я, — а гулять идем, весь табун караулит от волков, ибо из породы волкодавов. У нас их еще зовут среднеазиатскими овчарками.

— Сама-то не убежит от страха? — скептически спросил конюх. — У них отбирают собак на племя очень тщательно. Струсил, убьют суровые пастухи тут же. И так уже несколько тысяч лет. Поэтому трусов среди алабаев и не водится.

— А осилит она волка-то? Этот зверь любит собак зимой прямо от двора утаскивать, а в такую пору, как сейчас, в лесу сожрать.

— Один на один среднеазиат волка враз удушит, а вот если стаей кинутся, насмерть будет биться. Пока он героическую смерть принимает, лошади уже ускакать успеют. Поэтому хорошо бы, чтобы возле табуна вооруженный хозяин или конюх был. Ну и незачем шляться по лесу лишнего.

Теперь по конюшне: ты, Олег, беги, составь список всего необходимого. Наина тебе писало и бересту выдаст. Сядешь там, где она с Забавой церковными делами занималась. А мы с боярином попозже подойдем, посмотрим. Для тебя это пока дело новое, а мы, может чего и подскажем.

— А вот кадушки…, — было начал Акимович.

— Беги, беги. Скоро все решим.

Мы еще полюбовались животными и зашли в сарай кирпичников. Объяснил боярину, как идет обжиг кирпичей. Прихватив с собой Ивана, вернулись в приятный холодок двора. Небо было ясное, значительно потеплело. Видимо, наступило бабье лето.

— Вань, а у нас телега есть?

— Да вон на задах избы стоит.

— Завтра вместе с новым конюхом Олегом съездите на рынок, купите там все, что он скажет. Запрягайте лучше Зорьку, ей телеги таскать привычнее.

— А конюх-то точно завтра будет?

— Ты не об том думаешь, — деловито просветил я паренька, — мыслить надо, как его на ночь из конюшни выставить! Подумалось: это будет нелегкое дело, вроде того, как тебя от Наины отогнать. Вдобавок сегодня тоже на ночь…

— Мы с Забавой пока у князя в тереме ночуем. Тоже всеми ночами лечим!

Озадаченный Иван пошел руководить кирпичниками дальше, а мы с Богуславом присели на лавочку под окнами и продолжили разговоры о животных.

— Это ты правильно решил, на телеги ахалтекинцев не ставить. Неприспособленные они к этому делу, да и непривычные. Всадника нести будут легко и привычно, случится что, и двоих вынесут, а вот с телегами — извините! Но они очень тяжело переносят смену хозяина. Это только к твоему конюху любая лошадка, как к родному льнет. На чужого ахалтекинец долго бычиться будет, умаешься с ним дело иметь.

— А чем поправить можно дело?

— Только терпением и лаской. Иначе хлебнешь с таким конем горя! Многие даже, если есть выбор, предпочитают послушных и покорных, таких привычных, наших лошадей.

Мне опять вспомнился конь Александра Македонского. Поделился этой историей с собеседником.

— Жил в древности (и в 11 веке эта история, вместе с Плутархом, ее пересказавшим, была уже седой древностью) греческий государь. Однажды ему предложили купить коня купцы из другого царства. Запросили, ни много, ни мало, двадцать пудов серебра.

— Ого-го! — поразился боярин-дворецкий. — А где ж сейчас эти греки, куда делись? Что-то я об них и не слыхал.

— Зато ты наверняка слышал о Царьграде, он же Константинополь, а этот город основали греки.

— Так Анастасия Мономах, бабушка Мстислава оттуда родом! — заволновался Богуслав. — Сейчас она уже умерла, но я ее хорошо помню! Мы же с ней ровесники. Когда ее привезли замуж выдавать, нам всего по одиннадцать лет было, считай выросли вместе. Всеволод, муж ее, нас на пять лет старше был, особняком от нашей компании держался. Вечно то на войне, то на охоте — месяцами его не видели. А у нас только какие-то проказы на уме. Мы с ней друзья не разлей вода были! Куда я, туда и она! Куда она, глянь, и я там же! Остепенилась Настя лет уж через десять, после первых родов. Да и муж вечно дома стал торчать. Редкая красавица была: волосы ярко-рыжие, густые, глазищи голубые, сама очень стройная. Голос ее просто за душу трогал! Очень петь любила на своем языке. Совсем молодой ушла из жизни, лет тридцать назад. Я поэтому князя Владимира, как родного сына люблю, а Мстислава, как внука!

Каковыми они, может быть, и являются, — подумалось не очень преданному монархической идее мне. Стал рассказывать преданье старины глубокой дальше.

— Этот конь был ахалтекинской породы, и чужих терпеть совсем не мог. Это смутило царя, и он было хотел от красавца отказаться. Но тут вперед вышел княжич Александр, десяти лет от роду, погодок этому жеребцу, и предложил скакуна усмирить и объездить. Решили рискнуть. Мальчишка на коня кричать, бить его плетью, дергать за узду, даже и не пробовал. Стал бегать с ним вместе, поглаживая рукой по лошадиному боку. Когда Буцефал, так коня звали, к нему привык, вскочил в седло. Так и проездил Александр Македонский на этом жеребце почти двадцать лет, одержав много славных побед, и пережил его ненамного.

— Про Македонского Настя мне рассказывала, — упавшим голосом с трудом проговорил Богуслав, — великий герой был… — Еле слышно добавил — а вот про коня мне от нее услышать не удалось…

Господи! Да он же до сих пор ее любит! Вот ведь не повезло по судьбе — влюбиться в замужнюю княгиню с одиннадцати лет, и страдать без нее полжизни! Не позавидуешь…

— Ну да ладно, — встряхнулся боярин, — вот и вы лошадок к себе приучайте постепенно, не торопитесь, времени у вас еще много. Холода они, конечно, боятся, одно слово — южане, но у них на родине, тоже поди не вечное лето, прихватывает, наверное, зимой да по ночам изрядным морозцем. Я, за всю свою долгую жизнь, всего один раз видел, что б этих лошадей от холода так затрясло, что пришлось их при выезде из конюшни в попоны кутать. Так в тот год на Руси такой лютый морозище стоял, что аж сосульки от холода трещали. А вы выедете осенью, заморозки будут по ночам еще плевые, не крещенские морозы, и с каждым днем будете все южнее и южнее забираться.

Мне вспомнилось то, что я знал о погоде в Киргизии из сводок Гидрометцентра, ежедневно передаваемых в конце программы «Время» в брежневскую пору: зимой и ночью частенько до -10 градусов по Цельсию, в горах аж до — 27. Бывало, даже замерзало озеро Иссык-Куль, что в переводе с киргизского означает «горячее озеро». За год на его побережье солнечных дней больше, чем на Черном море. А летом до + 35. Климат предкам наших лошадей выпал резко континентальный, порода видала виды. Даст бог, перетерпят коняшки и наш поход.

— Я бы на твоем месте взял под себя Викинга, — говорил дальше Богуслав. — Это во-о-он тот буланый красавец светлой золотисто-коричневой масти с белой полосой на морде. Справный трехлетка, видишь который свой укороченный черный хвост мало того, что вверх задрал, так он им еще и помахивает! Барбосом себя, что ли мыслит?

— Какой-то он необычный, — вгляделся я.

— Такие кони самые лучшие, — заверил меня боярин-дворецкий.

— Через год боярин-конюший хотел его под княжеское седло поставить, показывал уже и князю. Ждали только, когда он в полную силу войдет. А тут ты этаким соколом налетел! Вот за славного Викинга Мстислав меня по гроб моей жизни гнобить и будет.

— А ты князеньку-то приструни, напугай.

— Это чем же? Он у нас надежа-государь, признанный смельчак, — посмеивался в бороду Богуслав.

— Подумать надо.

— Так думай!

Через пять минут мне в голову пришла дерзкая мысль.

— А давай под него «Камаринскую» переделаем?

— Что за зверь? С чем едят?

— Пошли в дом, чтобы лишних ушей рядом не было, нам с тобой лишняя огласка не нужна.

Боярин кивнул, и мы подались внутрь. В кухне, конечно, никакая работа не велась. Сидящие за столом Олег, Федор и Наина горячо обсуждали, сколько ячменя и воды нужно каждой лошади в день. Дискуссия проходила бурно: стоял общий крик, и аргументы подтверждались бурным размахиванием рук.

Дворецкий унял этот древнерусский диспут на удивления быстро. Он рявкнул хорошо поставленным командирским голосом:

— Тихо! Всем молчать! Ты — пиши, что было велено! — палец указал на конюха; ты — давай стряпай! — на повара; ты — иди, куда шла! — на кудесницу. Шум смолк. В избу пришла блаженная и кроткая тишина.

Олег торопливо начал писать, Федя за чем-то полез в погреб, Наина унеслась на двор, видимо, к кирпичникам. Люблю глядеть на работу хорошего профессионала!

Мы прошли на привычное уже место, в гостевую. Я быстренько слетал за домрой и начал петь классическую русскую народную плясовую песню про известного сукиного сына — камаринского мужика. Богуслав веселился, как ребенок и хохотал от души.

Я никогда не жаловал нудные варианты текста женских фольклорных коллективов про куриные яички и еще какую-то преснятину, поэтому взял один из исконных русских вариантов, о мужике, обмишурившемуся в туалете и бегущему по улице, со штанами, полными неожиданных и увесистых подарков природы, в кабак, а затем, отвалявшись на улице в головном уборе под названием картуз, но вот незадача — совсем без порток, и подавшемуся после этих подвигов к куме, которая никогда и никому не отказывает в неожиданных желаниях, потому что, как звучит в исконно народном пении «слаба на передок», и так далее.

Слушатель вытер навернувшиеся слезы и спросил:

— Сам придумал?

— Великий и могучий русский народ! — отрапортовал я.

— Он может, — уважительно кивнул боярин. — А князь тут причем? Как мы его к простому мужику припряжем?

— А мы заменим некоторые слова.

— Как это?

— Споем вот так:

Над женою Мстислав выкамаривает:

Ты вставай молодая жена!

Скорей завтрак готовь, сатана!

Или:

Вот Мстислав по дорожке бежит.

Он по бабам бежит, пошучивает

Свои усики покручивает.

И таких припевок мой скомороший поэт за рубль насочиняет неимоверное количество, то есть сколько тебе угодно. Плати и бери.

— Жестоко! — крякнул возможный княжеский дедушка.

— Поэтому мы с тобой от чужих ушей тут и укрылись. Нам совсем не хочется позорить Мстислава, нужно просто его немножко попугать. Вот зайдешь ты к нему, а он начинает тебя давить за красавца-коня. А ты хлоп из кармана или из-за пазухи кусок бересты и читаешь ему это народное творчество, убрав всех лишних свидетелей из комнаты.

— И что?

— Если князь так спросит, вынешь другой кусок бересты. А там шведский перевод, написанный русскими буквами. Не быстро все это ему почитаешь. Читать быстро не поймет, слаб еще в родном языке ревнивой жены. И спросишь: как ты, князюшка, думаешь, рада ли будет Кристина это послушать? Я думаю вопрос с ахалтекинцами будет решен раз и навсегда! Или, ты думаешь, он рискнет ссориться с беременной женой?

— Он предпочтет с медведем в овсах насмерть биться! — тут уж мы хохотали на пару.

— Золотая у тебя голова! Так быстро все это придумать, и совершенно по делу! Не даром именно тебя высшие силы атаманом в вашем походе поставили! Без тебя у местных ничего не получится. А ты можешь это сделать.

— Ну, если бог поможет…

— Бог-то бог, да не будь и сам плох! Ты — очень хорош. Уверенный воевода для такого похода. За это нужно выпить!

Лишних споров не было — моя идея и в самом деле была хороша.

Свистнули Олега, и бывший половой на пару с поваром и, вернувшейся очень кстати предсказательницей, враз притащили чернила, гусиные перья, бересту, водку, закуску, посуду и компот для запивания. И понеслось!

Богуслав наливал, мы пили, запивали, заедали, писали. Полдник воевод длился и длился… По ходу боярин объяснил конюху чего и сколько нужно для конюшни и такого конского табуна, а я кудеснице и, подтянутому для удобства Ивану, каких именно лошадей им надо приласкать и объездить.

Заглянул Федор, выяснить нужна ли дополнительная бутылка водки, и тут же получил команду волочить все, что есть в наличии из алкогольных напитков. Олег притащил дополнительную посуду. Разливал допинг, теперь уже на всех, он же. Одно слово — профессионал!

Наина тоже кокетничать не стала, взяла рюмку с водкой уверенной рукой. Напиток, видимо, был кошерным на все сто. Уж не из верблюдов вперемежку с зайцами гоним!

Ну, вздрогнем по-нашему, по-новгородски! Правда, приезжих было вдвое больше. В общем, как в Москве 21 века. Посидели хорошо, душевно.

Но сколько б веревочке не виться, конец все-таки подошел. Идеи полового о закупке и сегодняшней же дегустации дополнительного количества алкогольной продукции, были мной безжалостно пресечены. Пора было опять ставить князя на ноги, а не увлекаться алкоголизацией организма.

Всегда и во всем должно быть чувство меры. Как говорили древние: в малых дозах лекарство, в больших яд. И чистой воды можно выпить такое количество, что никаких доступных радостей, кроме рвоты, и не получишь.

Отсыпал Олегу денег с лихвой на завтрашние закупки для конюшни и завершил застолье.

Назад в княжеский терем мы с Богуславом пошли пешочком. Идеи молодых о скорейшей нашей доставке на лошадях были отвергнуты. Хотелось проветриться после этого сабантуя.

Вдобавок, обоим придется подсовываться к государю слишком близко. На подходе к Детинцу стали обсуждать этот острый вопрос.

— Однако вонять изо рта будет! — поднял первым животрепещущую тему я, — князь будет сильно недоволен. Обязательно скажет: по пьянке погано налечили! А уж когда мое княжеское тело резали, вообще еле на ногах стояли!

— Ничего, — успокоил меня Богуслав, — зажуем листьями драголюба, он и не учует.

Боярин с собой в Новгород, видно, целую аптеку трав ударного действия привез, подумалось мне. На все случаи жизни есть растения. Правду из человека добыть — аконит, запах изо рта отбить — держи флакончик, я еще с Ивана Купалы на твою долю неведомой травки насушил! Сколько здесь живу, ни про какой драголюб и не слыхивал.

— У тебя, видать, всякого зелья запасено немерено. Я про такие листья и не ведаю ничего.

— Кухня ведает, — отмахнулся боярин, — повар его и в щи, и в квас, и в пряники — везде сует. Вот у него сейчас и разживемся.

Зашли на княжескую кухню. Могучий повар колдовал над ужином.

— Игнашка, — скомандовал боярин-дворецкий, — драголюба на нас двоих дай, зажевать запах надо!

Кулинар резво добыл немалый деревянный короб полный сушеных листьев, поставил перед нами на стол. Немало, видать, в щи с пряниками сыплет!

— Тут будете жевать или к себе пойдете? — подобострастно спросил он Богуслава.

— Ко мне.

С нами враз отрядили поваренка для переноски контейнера. Обосновались для процесса жевания у боярина. Я сначала понюхал, а потом сунул несколько листочков в рот. Это же мята! Здесь, в Новгороде, ее звали бежава. А то драголюб, драголюб… Несколько минут пожевали и пошли к князю.

Мстислав лежал на спине и тосковал. Увидев нас встрепенулся, с усилием сел.

— Когда ходить будем? Умаялся я тут валяться! Еще морды эти караулят, — скрипнул он зубами, покосившись на дружинников боярина-дворецкого.

— Сейчас и пойдем, — успокоил я государя. — Быстренько взгляну для верности, и побежим.

Присел возле Мстислава, оглядел его внешние и внутренние красоты. М-да, только далеко не убежим, позаращивать швы в брюшной полости хотя бы еще одну ночку надо. Но когда-то надо же начинать, так почему бы и не сейчас?

— Встаем, — скомандовал я. Встали, постояли. — Голова не кружится?

— Вроде нет…

— Пошли!

Довели князя на трясущихся ногах до стола. Немножко постояли с поддержкой ратников, отдохнули. Кое-как развернулись, и с большим трудом добрели назад. Бережно опустили государя в кровать.

— Уже могу ходить! — дерзко заявил Мстислав, отдышавшись.

Ни о каком моем запахе и речи не было, князю было не до того. Я еще позаращивал ткани, и активизировал такой же процесс, идущий изнутри. Боярин отпустил своих караульщиков, нужды в них больше не было.

Затем мы с Богуславом отправились на ужин, прихватив с собой Забаву. Начиналась трапеза весело — много смеялись, бодро поедая рябчиков и закусывая их черной икоркой. Вдруг супруга принюхалась и громовым голосом, не стесняясь боярина, рявкнула:

— Пьяным пришел, подлец?! — и не, слушая моих косноязычных оправданий, вскочила и унеслась.

— Да, жену травкой не обманешь, — констатировал мой залет Богуслав, — она тебя насквозь видит, через стену учует. Хорошо, что я пока здесь, в Новгороде, холостякую. Вот отстроюсь, тогда и перевезу супругу на постоянное жительство. Здесь будем свой век доживать, хватит по Руси мотаться.

Поговорили о строительстве, суммах, уходящих на бревна, крышу, стекла, на мастеров.

— Доски даром возьмешь, — пообещал я. — Сегодня ты мне помог, завтра я тебя уважу. Ребятам-пильщикам все объясню, возражений не будет. Трудности создать может только боярин Твердохлеб Мишинич. Если очень доймет, придется строить пилорамы в другом месте.

— Постараюсь помочь, — заверил Богуслав, — жаль, что Мстислав здесь, а не в любом другом удельном княжестве сидит. Там князь — царь и бог, что прикажет, бояре на цыпочках бегут делать. Может отличившемуся человеку и боярство с землями да деревеньками пожаловать. А тут что? Воинский начальник, иногда судья по мелким делам черни, да с податей копейку имеет. Все решают сами бояре. Вся власть в городе у них. Посадник реально правит, которого они из самых сильных боярских семей избирают. Никогда ни купчина, какой бы богатый не был, ни ловкий ремесленник, ни, не дай бог, ушкуйник, не пробьются. И боярами им никогда не стать. В этом-то вся и загвоздка. Ты лекарь и скоморох, этим все сказано. Выше головы не прыгнешь. Пой и лечи, а за лесопилку не забудь боярину отстегнуть. Была бы нужная тебе земля у житьих людей, они тоже большими наделами владеют, у них можно было бы и купить. Так они три шкуры бы с тебя содрали. А Мишиничи свои родовые земли нипочем не уступят. Тут думать надо, чем Твердохлеба заманить или запугать можно. Сложная загадка, поломать головушку придется. Но это пока не твоя забота.

Завершив трапезу и беседу, воротились к больному. Я еще немножко поработал и ушел к себе, под теплый бок к любимой женушке. Забава еще не спала, но в разговоры вступать не стала, отвернулась к стене.

Пустяки, уверенно подумал я, сейчас обниму, поцелую, сердчишко женское и растает. Разделся до исподнего и завалился в постель. Начал бережно поглаживать супругу по крутому бедру. Сейчас, сейчас начнется…, пойдут ласки…

Забава вскочила, сгребла меня за грудки и легко, как котенка подняла в воздух. Вот тебе и ласки!

— Где вы, два поганых кобеля, после обеда шлялись и пьянствовали? У мерзких шлюх на Славенском конце отирались? — зарычала она.

Нехорошее какое-то начало, подумалось мне.

— Забавушка, радость моя, какие-такие шлюхи? Боярин мне для похода редких коней добыл, выпили на радостях по рюмочке, сейчас уж трезвые оба, — пытался я увещевать молодую жену.

— Не попрешься никуда из дома! — затрясла меня в воздухе ласковая женушка, — с этими молодыми шлюнами, Ванькой да Матюшкой! У них одно на уме, — к киевским безотказным бабам присуседиться. И тебя, лопуха, враз туда же заволокут! Тамошние ловкие давалки на всю Русь славятся!

— Но мне очень надо до моря добраться, с дельфинами договориться…

— Какие еще дельфины? Волхв про каких-то рыб толковал! Может дельфинихи? Морские, падкие до русских мужиков русалки?

— Но с нами Наина будет…, — робко попытался отмазаться я.

— Тоже подстилка приезжая! — гремела Забава, — будет всю дорогу по вашим постелям прыгать! Видела я, как она по тебе нахальными глазками шныряла!

Каждое мое слово истолковывалось только в этом, свидетельствующем о моей супружеское неверности, ключе.

Поняв это, я перестал трепыхаться в руках богатырки, и, уже молча, слушал крики супруги. Наконец, излив свой гнев, она зашвырнула меня в дальний угол, а сама, горестно зарыдав, упала на кровать.

Я, почесывая, ушибленный бок, думал о том, почему мне от женской дикой ревности ни в каком веке покоя нет. Ладно бы хоть повод был какой весомый, на самом деле задрал бы какую юбчонку или сарафан. Но на ровном месте получить этаких подарков от ужасно сильной жены, это уж явный перебор.

Слушая женские всхлипыванья, я быстро понял, что покоя тут не скоро дождешься. А выгребешь хоть один щелбан, дольше чем князь от медвежьей травмы лежать в лежку будешь. И никакие свои способности против богатырки я применить не могу — люблю ее слишком. В общем, уносить пока надо ноги. Пойду у Богуслава отлежусь на резервной кушеточке.

Потихоньку оделся, пробрался на выход, выскользнул в коридор, без стука прикрыв за собой дверь. Ревнивица, увлекшись рыданиями, мой уход не заметила. Уф, пронесло без серьезных травм. Легко отделался!

Боярин обхохотался, слушая мою историю.

— Вот ты влетел! Другой бабе, не богатырке, выдал бы пару оплеух, да и дело с концом! А тут только и гляди, как бы самому не выгрести! А-ха-ха! Такой орел, и еле ноги унес! А-ха-ха-ха-ха!

Обидно, конечно, думал я, этакие речи переслушивать, да хоть отдохну… Но недолго музыка играла, недолго несудимый товарищ танцевал!

Боярская дверь распахнулась как от хорошего таранного удара могучим бревном. Ворвавшаяся Забава легко, как пустой мешок, закинула меня на богатырское плечо. Мои рывки и ропот оборвала коротким рычанием:

— Головенку оторву!

Перспектива показалась мне реальной и пугающей, поэтому пока меня уносили, я больше не боролся и не шумел. В голове вертелись философские идеи о непротивлении злу насилием…

Ночью мы помирились, беспочвенные обвинения с невиновного были сняты. Я получил искренние извинения, и клятвенное обещание ревностью больше не мучиться, в которое сама Забава искренне верила. Я, позевывая в ночной темноте, думал, какое бесчисленное количество раз извинял женщин и верил их искренним, приносимым от всей души, и никогда не исполняемым клятвам.

Глава 14

Утром, полюбовавшись на разметавшиеся по подушке волосы цвета пшеничных колосьев спящей красавицы-жены, подумал: это я тебя ревновать должен, а не ты своего неказистого муженька, сделал привычную зарядку и подался на утренний осмотр послеоперационного больного.

Мстислав горячился уже с утра. Поздороваться он просто забыл. С горящими от новой идеи глазами он начал ее излагать.

— Может мне на коне сегодня проскакать? Он у меня знаешь какой смирный?

Наверное, вроде любимого косолапого мишки из овсов, подумалось мне. То взбрыкнет, то скакнет, то седока уронит. И поддержать тебя, князюшка, в этот раз некому будет…

— Приветствую тебя князь!

— И тебе не хворать, — отмахнулся от моей, явно лишней вежливости, знатный пациент. — Ты о деле толкуй!

— Ну, мы же не гунны какие, с постели в седло прыгать, государь.

Высокообразованный Мстислав о гуннах знал, видимо, получил хорошее европейское образование. Недаром он в Европе даже имел другое имя — Гарольд, полученное в честь деда, английского короля. И, в случае какой нежелательной передряги на Руси, можно было отсидеться на Западе, где потомка венценосных родов Англии и Византии, зятя шведского короля, приветят охотней, чем никому не известного русского Мстиславку.

— Гунны — это те, что на Рим ходили? А они тут причем?

— Это народ был кочевой, и на лошадях они ели, пили, спали. Не знаю, где они любили женщин, и путешественники об этом ничего не пишут, но гунн рождался и умирал на коне!

— Ишь ты, — удивился государь. — Вот и мне пора, как Аттиле запрыгнуть на коня!

— Бог в помощь! — завершил я речь завзятого наездника. — Только ведь тебе при прыжке придется все тело напрячь?

— Я напрягу!

— Только меня на это представление не зови. Созови бояр, духовенство, беременную жену, можешь еще кого из иностранцев позвать, а меня, — нет уж уволь.

— Это почему это? — упавшим голосом спросил лошадник, предчувствуя новую паскуду от злого лекаря.

— Ты же ведь и живот напряжешь?

— А то как же!

— Вот мои жиденькие шовчики и разъедутся. А опять любоваться, как твои кишки выпадают, я не хочу. Нагляделся в прошлый раз. А народ пусть позабавится. Детям и внукам будут рассказывать о забавнике и весельчаке князе, жаль, умершем совсем молодым. Кто может хочет поучиться кишки назад запихивать? У тебя бояре, вроде, до этого дела, большие умельцы были!

Князь надулся и умолк. Как ребенок, ей богу! А я стал, не торопясь, проверять состояние брюшной полости. Наружные швы зажили еще вчера. А сегодня и внутренние практически тоже. Осталось проверить все в деле, потренировать.

Зашел Богуслав, присел возле стола. Значит, завтрак уже готов.

— Теперь, князь, для тебя главное дело будет, это научиться ходить до столовой. Как дошел, поел, на своих ногах ушел, — все, лечение закончено, я тебе больше не наставник. Куда хочешь залезай, на ком хочешь скачи, дело твое. Дальше спокойно чтобы жить, тебе самому думать придется.

— Да это когда будет…, — понуро сказал больной.

— Думаю, сегодня к ужину и попробуем. А сейчас по комнате походим!

Глаза у Мстислава вновь загорелись упорным огнем.

— Давай!

И мы дали. Бойко поднялись, минут пять побродили по покоям, вышли в коридор, вернулись. Тут появилась княгиня. Немножко понаблюдала, не вмешивалась с ненужной помощью и советами. Потом государь так мягко опустился на постель, что она даже не скрипнула. Ап!

Я еще раз все проверил, и мы с боярином ушли завтракать. Забава уже куда-то убежала. Скорее всего, по новгородским концам, шлюх стращать.

— Значит, если все получится, сразу после ужина и отчалишь? — поинтересовался, поедая крылышко куропатки, Богуслав.

— Скорее завтра. Погляжу еще с утра, и, если все понравится, отчалю. Дел — неимоверное количество! — дожевывая ножку той же птицы, отозвался я. Запили все квасом (действительно, с мятой!) и отправились на отдых.

Посидели у боярина с полчасика, и я убежал. Богуслав тоже куда-то подался по своим неисповедимым боярским делам.

Висел долг чести — неисполненное обещание Антипу, тиуну боярина Твердохлеба, излечить его жену. Но перед этим надо проверить работу колясочного производства под руководством бывшего скорняка Антона, а затем прикинуть тянет ли бывший ушкуйник Ермолай сбыт досок, напиленных на Вечерке его побратимом Матвеем.

Антошку я нашел в уже отстроенном выставочном ангаре. Как-то все было внутри организовано бестолково. Чтобы поглядеть на уже готовые кареты, надо было пробраться через кучи опилок, обрезков досок, две строящиеся коляски, толкающихся мастеров, густой русский мат и вонь от краски. Заказчиков или просто посетителей видно не было.

Антон пытался добиться от каких-то работяг обычного выполнения их обязанностей.

— Ну надо паклей поскорее протыкать крышу, экипаж уже заказан, хотелось бы закончить поскорее…, — нудил он. Паклеведы, оба страшно воняющие перегаром, пользовались его добросердечием, как могли.

— Мы ж тебе объясняем, — втирали они ему в две наглые глотки, — невозможно сегодня работать! Соседка у Митяя померла, весь вечер провожали! Ты нам лучше еще раз аванс дай на опохмелку, то есть на паклю! Первая вся кончилась уже!

— Да вы же еще и не начинали…, — робко гудел своим басом приказчик.

— Да мы знаешь какие! Враз сделаем, мигнуть не успеешь! Дай рублик, горло горит!

Да, в моей прежней жизни у таких ударников горели трубы. Кроме этого, ничего за сотни лет не изменилось.

Остальные работяги слушали с большим интересом. Работа, по сути дела, встала. Этак через какое-то время они всей капеллой будут исполнять арию «Рубль гони!», а явно ненужное производство карет похерят. Эту ядовитую поросль нужно было выкорчевывать на корню.

Я решительно подошел и дал затрещину Антошке в лучших традициях его жены. Потом зарычал:

— Ты что тут, мозгляк терпишь? Ты кому тут мои деньги раздаешь? Сегодня же и тебя, и всю твою погань разгоню!

По толпе прошелестело:

— Это сам хозяин пришел! Этот враз выгонит!

Невиданное усердие охватило рабочий коллектив, неожиданно закипела производственная деятельность. Что-то пилили, куда-то заколачивали гвозди, мазали краской.

До счастливой для рабочего класса брежневской поры, когда работа была на каждом шагу, еще было очень далеко. В Новгороде 11 века за работу цеплялись и руками, и зубами. Опешивший приказчик пытался оправдать произошедшее.

— Хозяин, да они у нас недавно, порядков еще не знают…

— Вот втроем на улице и узнаете! Пошли, дела будешь сдавать! А вы, — повернулся я к опойным работничкам, — пошли вон отсюда, пока живы! Чтоб я ваших похмельных рож больше близко тут не видал!

Избалованные безнаказанностью, трудяги зароптали, схватили меня за грудки.

— Ты кто такой! Да мы тебя сейчас!

Как дипломат, я, конечно, их разочаровал. А вот как достойный продолжатель ушкуйного рукопашного боя, неприятно удивил. Оба были отоварены в считанные секунды. Хорошая выучка дала добрые всходы! Заодно и придала мне нужный вес и авторитет. Работа по производству бричек закипела с утроенной силой.

Как писал Лев Николаевич Толстой, — часами могу глядеть, как люди работают! Я бы тоже поглядел с удовольствием, но Господь Бог не дал мне столько времени.

Отволок Антошку в сторонку. Строго приказал приказчику:

— Давай сюда все заработанные деньги!

Здоровенный кожемяка шмыгал носом и готов был разреветься, как девчонка.

— Меня Анна убьет, — горестно говорил он, высыпая на небольшой столик в углу из здоровенного кошеля все, заработанное за период работы без хозяина.

— И что теперь, мне для удовольствия твоей жены, всех бездельников Новгорода кормить, тебя нянчить, а может еще и работать самому, глядя, как ты в это время перед всей поганью гнешься и раздаешь мои деньги?

У Антона все-таки потекли слезы.

— Я отработаю…, отслужу… — всхлипывал он.

Тьфу! Глаза бы мои на него не глядели! И это мужик, опора и защита семьи!

— В общем, слушай: завтра-послезавтра либо я приду с кем-то, или кто-то придет от меня, будете вместе работать. Примешь его, как родного — все расскажешь, все покажешь. Ты будешь заниматься с клиентами: принимать заказ, брать половину стоимости коляски как предоплату, объяснять мастерам в присутствии нового приказчика, что и как делать, показывать уже готовое изделие и получать остальные деньги. В тот же день рассчитываетесь вместе со вторым приказчиком с умельцами. Он следит за работой по изготовлению любого шарабана; когда наловчится, будет сам вести дела с рабочими, следить за порядком. Из вас двоих — он старший. Ты ему, без всяких криков и споров, отчитываешься о своей работе и сдаешь вечером все деньги. Получать будете поменьше, чем сейчас: сбыли фаэтон, — вам по рублю, нет — даром постоите. Я скоро уеду, он за хозяина останется. Все ясно?

— Все, все хозяин! — заверил приказчик, глядя глазами преданной собачонки.

— Как будешь перед женой отчитываться, меня не интересует. Придет она на меня орать, вымету вашу семью из своего дела поганой метлой! Я, это не ты, которым помыкать можно! Враз освобожу ангар от кожемяк! За выбор и натягивание шкур — рубль за каждую таратайку будешь получать. Что там с шубами из заячьих шкурок?

— Завтра же будут готовы!

— Завтра или послезавтра, это абсолютно неважно. Главное, — сделай хорошо, добротно и красиво.

— Все сделаю великолепно!

— Меня не будет, второму приказчику отдашь, я его часто вижу.

Вопросов не было. Точнее был у меня — кого же поставить? В принципе, Олегу возле лошадей целый день околачиваться нечего, может и сбегать на часок другой на рынок.

Откажется, заткнем, как обычно, эту дыру верным Иваном. Приняв решение, повторно огляделся.

Да, редкий бардак, а самое главное, — отпугивающий клиентуру. За это придется браться немедленно, поручить пока некому. От этого рохли и мямли, я покосился на Антошку, тут в таком деле проку не будет.

Подал ему команду:

— Собирай народ! Говорить буду!

Рабочие тут же окружили меня кольцом.

— Весь хлам, — обвел мастерскую широким жестом, — убрать сегодня же. После кого на этих днях новый приказчик найдет опилки, погнутые гвозди, куски и обрезки досок или стекол, — всех уволит. Я человек добрый, а он ни с кем цацкаться не будет.

Поднялся ропот.

— А если он не того уволит, ошибется?

— Бог ему судья. Я, в ваши мелкие разборки, влезать не буду. Уволил и уволил. Работу многие сейчас ищут. Других наймем. Каких-то невиданных мастеров среди вас нету. Любого заменить можно.

— А кузнецов тоже будешь менять? — спросил ехидный голосишко.

— Конечно.

Мастера удивленно охнули.

— Но только тех, кто не делает рессоры. Андрея и Василия я тронуть никому не дам. Они родные братья моей жены. Остальных провинившихся будем безжалостно выбрасывать. Сейчас буду проверять качество изготовления. Оправдания и объяснения слушать не буду. Сделал дрянь, или махом переделывай, или ступай за ворота.

Умельцы понурились. Каждый чувствовал за собой какой-то грешок.

Господи, да что же наша Русь, проклята что ли от века? Почему в Дойчланде изготавливают вещь, и весь мир с уважением говорит: знатная вещица — немец делал!

А что они, интересно бы знать, говорят, видя изделия нашей промышленности? Русак попал впросак? Русак обмишуриться мастак? В 21 веке большая половина экспорта, это нефть, газ, лес и прочие дары матушки-земли. А не было бы всего этого? Бедней распоследних африканцев бы жили?

А в 11 веке? Новгород вывозит за море шкурки пушных зверей, лен, коноплю, мед, воск. А завозит? Правильно! Качественное оружие, ткани, сукно, полотна, дорогие вина и все-все качественные промышленные товары. Интересно, что за вина завозили из Швеции? Какой такой виноград там уродился?

Я с этим неравенством буду беспощадно бороться. Никогда в своей длинной жизни, ничего некачественного не делал! Презирал от всей души тех, кто говорил: лучше нашими руками не сделаешь… Не получается — переделай хоть двадцать раз. Пусть не быстро, зато качественно! У меня будете все делать не просто хорошо, а очень хорошо! Посмотрим и скажем: лучше нас, это никто не сделает! Только так, и никак иначе!

Проверил все экипажи. Дефектов было море, но все мелкие и решаемые. Там подогнать, тут подстучать. И лишь в одной карете весь кузов был грубо перекошен, скамейки стояли наперекосяк, в двух местах из сидений даже торчали кривые шляпки перекошенных гвоздей.

Всем работникам обо всех дефектах было сказано. Самую поганую коляску было велено переделывать полностью — иначе уволю бракодела махом.

Здоровенный плотник заткнул топор, который до этого держал в руках, за пояс, рявкнул:

— Бабушку свою увольняй! — и вылетел за дверь.

Что ж, одним халтурщиком в коллективе стало меньше.

— Мне самолюбивые и дерзкие не нужны, — громко сказал я. — Мне необходимы старательные и работящие! Кто хочет дрянь делать, можете сразу следом бежать — не огорчусь. Платить буду только за хорошую работу, а не за всяческую халтуру.

Оставшиеся торопливо взялись переделывать указанные мной дефекты.

— Торопиться не надо! — рявкнул я, — не на пожаре! Некачественно еще раз налепите, вышибу всех к чертовой матери, и ни копейки не дам!

Ишь ты, в стахановцев взялись тут мне играть. Не ширпотреб здесь гоним, а делаем дорогущие вещи для богатейших людей!

Прихватив с собой Антошку, и наняв по ходу телегу с возчиком, отправился за досками для пола к Ермолаю. Внешний вид салона тоже надо было приводить в норму.

Пришел заказчик или покупатель, а тем более покупательница, любительница всякой красоты и эстетики, надо сразу дать понять — здесь элитный салон, продающий лучшие, хотя и дорогие экипажи, а не ободранный сарай, ляпающий дрянные возки.

Но чтобы всего этого добиться, нужен не подкаблучник-скорняк, а человек жесткий и решительный, который может стать грозой для местных работяг. Платил я всегда от души, но нужен был и другой стимул хорошо работать. Сразу вспомнилось, что слово стимул пошло из Древнего Рима, где так называли острозаточенную палку, которой погонщики ослов кололи ишаков в зад за плохую работу.

Возле ангара с досками было весело и людно. Один воз грузили знакомые мне любители резать воровские уши, еще три повозки стояли в очереди.

Ермолай звонким молодым голосом командовал подсобниками, и тут же рассказывал анекдоты. Мы скромно пристроились за последней телегой. Приказчик рассказывал истории весело и задорно.

— Пришел сын к отцу и говорит: батя, не хочу быть купцом! А что ж так, сынок? Возни больно много! О товаре думай, — где взять, почем, как в лавку довезти, почем продать. И ошибаться нельзя! Вот в ушкуйниках хорошо: налетел, быстренько всех порубал и тащи все в ушкуй!

Народ загоготал. Кроме покупателей, стояли еще и просто слушатели. С моей точки зрения, анекдотец был слабоват, но юмор 11 века сильно отличался от юмора из 21 столетия. Людям очень нравилось, им было очень смешно, они были довольны. А главное — никому не было скучно!

Стоп, стоп, стоп! Но я ведь при нем ничего подобного не рассказывал. Может это такой ушкуйный фольклор? Понабрался парень в походах с ватагой убийц-профессионалов? Следом пошло про бабу-дуру в церкви, о медведе и лисе, о рыбаке и большом соме, об игре на гуслях…

Ничего подобного я никогда не слышал. Сомнений не было — передо мной было невиданное существо — автор анекдотов! За всю мою длинную жизнь никто ни разу мне не сказал: я вот тут анекдотец придумал!

Знатоков, помнящих море таких историй, всегда было много. Сочинители напрочь отсутствовали. Откуда-то пачками брались и шли в народ эти веселые байки, но кем они были созданы, всегда оставалось загадкой.

Были домыслы, что их сочиняют офицеры КГБ, который потом стали звать ФСБ, называли даже номер мифического отдела, где над этим работали; толковали про сотрудников враждебных нам ЦРУ и ФБР, наводящих тень на истинно народную власть Советов и КПСС. Пока дело касалось политики, органов власти, правителей, в это худо-бедно верилось.

Но кто неустанно клеветал на светлый образ матерей наших жен — тещ? Кто сочинял анекдоты про Вовочку, поручика Ржевского, лучшего разведчика всех времен и народов — Штирлица, легендарных Чапаева, Петьку, и Анку-пулеметчицу? Кто измысливал просто какие-то непристойности? Не говоря уже о культе водки и употреблении пива! А уж опорочить людей другой национальности, считалось просто хорошим тоном.

И вдруг — вот он, коварный сочинитель! Стоит на кривой ноге с поджатой и согнутой в локте нерабочей рукой, и, весело улыбаясь перекошенным шрамами лицом, позорит какую-то глуповатую лисицу, при этом бойко торгуя досками!

Точно, подослан из ЦРУ! Ах, Америку еще не открыли? Ну уж извините! Хотя у нашей славной лисы и других заграничных врагов немерено…

Откинув в сторону мои глупые шуточки, можно уверенно сказать: инвалид без пенсии нашел свое хлебное место в этой нелегкой жизни. Больше его мама голодать не будет! И, главное, покупатели всем довольны! Никто не обращает внимание на его уродство, все слушают Ермолая с большим удовольствием. Нет претензий по качеству досок, попыток торговаться. Словом, не работа, а просто мечта продавца!

Неожиданно подошла мать приказчика с какой-то не очень красивой конопатой и скуластой девицей, принесли ему еду. Деваха перла крутобокий кувшин с каким-то напитком.

— Внутрь заноси, Искорка, пусть Ермошенька в обед вволю молочка попьет.

Они на пару дружно пристроили снедь внутрь и вышли из ангара. Тут матушка заметила меня, мирно стоящего в общей очереди. Она всплеснула руками и подлетела ко мне.

— Благодетель ты наш! Ты же хозяин, чего ж с народом-то колготишься!

— Да вот, анекдоты вашего сынка слушаю, интересуюсь.

— Только сегодня с утра ему говорила, работай честно, старайся, и, главное, молча! А он, как на посиделках — ля-ля-ля, да ля-ля-ля. Словом — срамота!

— А мне очень нравится. Вот и народ не ропщет, не жалуется. Верно, люди?

— Да, да! Пусть рассказывает! Претензий нету!

— И мне очень нравится, — вступила в разговор Искра.

— Ты, Искруша, молода еще в серьезные разговоры-то вступать. Я тут с солидным человеком беседую. Он к нам один раз зашел, сразу в доме и еда появилась, и рублики в кармане забренчали. Ермолаю сходу работу дал, — недовольно заметила матушка.

— Я попозже за кринкой забегу, — буркнула обиженно Искра и унеслась.

— К Ермошеньке, вишь, как примащивается, — горестно заметила родительница, — а сама ни кожи, ни рожи, приданного никакого нету. Пока он не работал, она в нашу сторону и не глядела, здоровалась, и то через раз. А сейчас — всем довольна, все нравится. Предлагает мне на огороде помочь или в нашей избе полы помыть. Никто замуж-то не берет, того и гляди в девках останешься. А мой-то сынок, ничего что ущербный немного, зато не пьет, по девкам не шляется, а теперь и верный кусок хлеба имеет. Матюха друга не обидит. Вместе выросли, вместе воевали. Вот насчет тебя не знаю.

— Я друга Матвея нипочем не обижу. Он меня биться учил, один раз от разбойников на дороге защитил, сейчас общее дело делаем. Его друг, и мне друг.

— Дай Бог.

Подошел Ермолай. Поздоровался со мной, повернулся к матери.

— Мама! Ну что ты эту Искру водишь! Я ее терпеть не могу! Мне Видана нравится.

— Она красавица, хоть и нищая тоже. За тебя нипочем не пойдет. Внучков, знаешь, как в мои годы уж понянчить охота. А Искра враз нарожает.

— Лучше один жить буду, чем всю жизнь эту поганку терпеть стану.

Подсобники в это время грузили очередную телегу, поэтому ропота покупателей на отвлечение Ермолая на беседу с матерью не было.

— Мама, ну все, все. Видишь, я занят.

Мать перекрестила сына и ушла.

Ермолай громко объявил очереди:

— Ко мне хозяин прибыл! Всем придется немного обождать!

— Подождем, чего уж там! Не торопись, занимайся!

— Ты мне закидай досок и бруска пол делать в ангаре, где кареты строят. Антон все расскажет по размерам, насчет толщины доски тоже сами решите.

Ребята заулыбались друг другу, пожали руки.

— А я пойду, дел невпроворот.

— Деньги за эти дни не возьмешь?

— Матвею отдашь. Скажешь ему, чтобы он твою получку из моей части вычел. Если у вас с матушкой с деньгами туго, возьми аванс вперед, потом потихоньку рассчитаемся.

Я убежал. Подался искать дом Антипа. Тиун в квартале Мишиничей был личностью известной, показали место обитания быстро. На лай собаки высунулась из двери избы исхудавшая, какого-то серого цвета жена.

— Нету Антипа! — крикнула она. — И когда будет, не знаю!

На улице было тепло, но она вышла вся закутанная в какие-то теплые кацавейки и платки.

Мне рядиться с ней было недосуг, поэтому я решительно отодвинул задвижку на калитке и пошел через двор. Пес уже не таил зла, и весело бежал рядом. Зато хозяйка забеспокоилась.

— Ты куда, милай! Порвет сейчас тебя Полкан!

— Меня собаки не трогают, — уже подходя к крыльцу, успокоил я ее. — Показывай скорее, где тебя лечить будем.

— Ты ведун?

— Да. И времени у меня мало.

— А я не верила, думала обманули мужа на этих лесопилках, — говорила женщина, заводя меня в нужную комнату, — он же знаешь какой доверчивый!

До обалдения, подумалось мне, после того, как вспомнил о сомнениях Антипа насчет того, что я приду лечить его жену. Оба присели, осмотрел пациентку. Редкая дрянь. То ли неспецифический язвенный колит, то ли поганейшая болезнь Крона.

Расспросил больную. Больше похоже на колит, он и течет помягче, и осложнений поменьше, но судя по ее высохшему виду, хрен редьки и не слаще. Вгляделся в источившуюся сигмовидную кишку, — очень может быть прорыв в месте во-о-он той большущей язвы с последующим обильным кровотечением.

Даже я добежать и помочь не успею — в запасе будет всего минут 10–15. Другие лекари просто рты поразевают, и все. Спасти может только сильный волхв, вроде Добрыни, но он тут тоже квартировать не будет, не выманишь его из лесу.

Так что тиун, скорее всего сделал правильный прогноз о продолжительности жизни супруги — максимум до конца зимы. А дальше, Антип, или иди честно вдовей, или присматривай молодуху, призванную стать утехой твоих преклонных лет, — никакая старая перечница, с которой вместе вырастил деток, мешать не будет.

Начал лечить. Первым делом разорвал все патологические аутоиммунные связи. Наладил течение обычной физиологической жизни организма. Закрепил эти установки очень крепко. Теперь иммунитет страдать не будет. Ну а дальше пусть собственная жизненная сила лечит, — мешаться не считаю нужным. На всякий случай, выровнял все сомнительные разноцветные линии. Скоро женщина выздоровеет окончательно, и жизнь ее засияет новыми красками. Все!

Незаметно взглянул на часы — на все про все ушло тридцать пять минут. Неплохо, совсем не плохо. Учитывая, что в 21 веке эту мерзость только кое-как ненадолго залечивают, просто великолепно!

— А мне кушать сегодня можно будет? — робко спросила хозяйка после моего объявления об окончании лечения. — Я почти месяц толком ничего в рот взять не могу, тошнит постоянно, и аппетита никакого нету. А сейчас жрать хочу, как волк после долгой голодовки.

— Да хоть сейчас беги поешь, а я за тобой присмотрю, не опасно ли то, что ты собираешься съесть, да и по количеству может чего посоветую.

Прошли на кухню. Ее желание ухватить здоровенный кус жареного жирного мяса, я пресек в корне.

— Такие вещи будешь поедать недельки через две.

А вот легкий супчик одобрил, только посоветовал хлеб взять не ржаной, а ситный. Пока она торопливо метала варево, молчал — все равно сейчас не запомнит ничего, ей не до того. Миска была выхлебана махом. Было ощущение, что в стае оголодавших хищников живу — сначала Мстислав зверствовал, теперь эта домохозяйка.

— Уф! Вроде наелась всласть! До чего же хорошо… Три года, как не ем толком — устала от такой жизни неимоверно. А сейчас и сыта, и противный озноб прошел.

Так вот чего она в кацавейки-то кутается! Немножко повышенная температура тела, плевые 37–37,5, а донимает от души.

— Береста и писало в доме есть?

— Сейчас принесу.

Письменные принадлежности появились махом. Причем в наличии было и писало, и гусиные перья с чернильницей, береста и изрядный кусок пергамента. Прямо не избушка, а магазин канцтоваров какой-то!

— Грамотная?

— А то! Антип вечно там начеркает чего-нибудь второпях, а я сижу потом, его каракули для боярина крупным красивым почерком переписываю, как писец какой. Твердохлеб последнее время близко похуже видеть стал — чувствуется возраст. Поэтому он мужу говорит: я, Антипка, твои мелкие кривульки и закорючки не разбираю, пусть Истома напишет, ее почерк попонятнее твоего будет!

— Вот сейчас для самой себя любимой красивейшим и понятнейшим почерком напиши, что тебе можно будет в ближайший месяц кушать, а от чего пока лучше воздержаться.

Я не торопясь перечислил входящие в диету № 4 «в» продукты, уточнил методы их приготовления, кратность приемов пищи, количество еды на один раз. Отличная память — лучший диетолог!

— Так продержишься месяц — дальше кушай, что душеньке угодно. Но активно не советую есть жаренного, острого, сильно соленого, маринованного и копченого. Трудности какие со здоровьем будут — ко мне прибегай, знаешь где я живу. Дома нету, скажешь Доброславе, знаешь, торчит тетка у ворот или в сарае? — Истома закивала, — что ты была, и жди, сам сюда приду.

— А вот деньги…, — начала хозяйка смущаясь.

— А про деньги за лечение забудь. Я с твоим мужем выпивал вместе, хлеб-соль ломал и ел. С таких людей денег не беру.

— Хоть покушай чего в нашем доме!

— Я не голоден и тороплюсь. В другой раз угостишь. И гляди, если понадоблюсь, долго не тяни — через месяц уеду надолго.

— А на сколько?

— Не знаю.

Не очень оптимистично подумалось — может и навсегда… Один раз гавкнула собака, и сразу стихла. Следом хлопнула входная дверь, загромыхало чем-то в сенях.

— Мой опять в сенцах чего-то уронил, — ласково сказала хозяйка.

Это неплохо, сейчас я и узнаю про новые пакости Мишиничей по нашим лесопилкам.

Антип ворвался какой-то разгоряченный. Увидел меня, мирно сидящего за кухонным столом возле Истомы, встал, ошеломленно хлопнул себя по бокам, и, не поздоровавшись, закричал:

— Так вот ты где! А я удумался, где ж тебя искать! То ли по Новгороду метаться, то ли на Вечерку скакать!

— Для начала, — здравствуй. А теперь, не торопясь, изложи — что за гонка такая, меня разыскивать?

— Здравствуй, здравствуй, — отмахнулся тиун. — Бежим скорее!

Глава 15

И мы побежали.

— К нашему боярину пришел сегодня княжий человек. Поговорил с Твердохлебом недолго, и ушел. А мне велено срочно тебя предоставить, иначе шкуру с тиуна спустят!

— Ты что, крепостной?

— Самый что ни на есть вольный! Но шкуру все равно спустят…

Доставил меня этот вольный, но сильно боящийся хозяина, боярский прихлебатель махом. Доставил и предоставил перед грозные очи новгородского сатрапа, — маленького и сухонького седого старичка. Этот божий одуванчик поинтересовался:

— Лесопилки на моей речке обе твои?

— Мои! — дерзко отозвался я, без всяких подобострастных поклонов и приветствий.

— Так, так, — пожевал губами Твердохлеб. — Князя тоже ты лечишь?

— Ну, я.

Вдруг он бойко вскочил со здоровенного резного кресла, сидя на котором изволил принимать всякую простонародную шваль, и оказался возле меня. Дальше боярин, не говоря никаких лишних слов, поплевал себе на большой палец правой руки и деловито взялся тереть мой лоб.

Я аж опешил — это что за такая средневековая причуда? В рабы, что ли, какие-то производит? Буду теперь лекарь-лесопильщик у Мишиничей? Или присваивает мне славное звание первого хирурга-пилорамщика Великого Новгорода? Ничего не понимаю…

А Твердохлеб уже натешился своей забавой, и, довольный полученным результатом, сообщил:

— Настоящее пятно-то у тебя на лбу, не дрянью какой-то намазюкал.

Я фыркнул от неожиданности: тоже мне, судмедэксперт-криминалист нашелся! Да у меня эта родинка с детства! Вспомнился такой же странный интерес к этому пятнышку, проявленный Антипом в нашу первую встречу на Матвеевой лесопилке.

А боярская речь плавно текла дальше.

— Лет тридцать назад служила у нас в дворовых девках Лада, девушка справная и добрая. Понесла от меня, дело обычное. Родился мальчик. На меня был не очень похож, но имел верную примету — родовое пятно Мишиничей на лбу. У деда было, у моего отца было, у меня, хоть и небольшое, но тоже есть. И у тебя оно тоже в наличии. А вот законные наследники, у них из всех троих, ни у одного нету. Признаю тебя младшим сыном, и жалую две ненужные семье лесопилки на реке Вечерке! Да и речку с окрестностями по обе стороны на пятьдесят верст забирай. Нужные пергаменты Антипка сегодня же сбегает, и где положено, оформит.

Я стоял обалдевший от впечатлений. Прямо какое-то индийское кино получается! Увидел твою родинку! Я твой отец! А я твой мать! А мы твои братья! И неизбывная индийская песня на хинди, которая никогда в чужих музыкальных стилях не затеряется. Болливуд отдыхает!

Если бы не знал, кто я и откуда, ей-ей бы поверил! С чего это дед вообразил себе этакую штуку? Старческий маразм прошиб? Или новомодная болезнь Альцгеймера нагрянула? Растерянно буркнул:

— Да я из Костромы, и никакой Лады сроду не знал…

— Э-эх, — разочарованно махнул рукой старичок, — не поверил! А ты верь, сынок, верь. Вот боярин Богуслав сегодня меня посетил, и я поверил, от всей души поверил. Уехала мамочка твоя много лет назад с тобой, еще грудным, из Новгорода в Кострому. Испугалась моей ревнивой жены, ныне покойной. У той своих, законных сыновей, трое, а тут дворовая девка какого-то ублюдка нарожала! Враз убийц подошлет. Вот, испугавшись за твою младенческую жизнь, Лада и убежала отсюда подальше. Нашел чем заинтересовать меня княжий боярин, и ты тоже не глупи: хватай пока дают! Не обедняют мои сыны и без этого куска земли, никто из них этой захудалой Вечеркой сроду не интересовался. Отдал отец и отдал, бог с ней. У нас, у Мишиничей, этой земли — за три дня на добром коне не объедешь. Вот на те земли не претендуй, не надо. Такая история со мной и Ладой была, я ее и сынка на краю города в собственном домике от супруги припрятал, но навалилась какая-то лихоманка, они и умерли. Челядь ничего толком не знала, — ну исчезли и исчезли, не наше дело. Опознать тебя некому, перемер народец в основном. А те две бабки, что могут чего-нибудь помнить, никак в тридцатилетнем мужчине двухмесячного пацаненка не опознают. Ладно, пошли обедать, заодно сыновьям тебя покажу. Антипка, а ты беги куда велено. Ведаешь, где Владимира после-то сыскать?

— Найду, батюшка-боярин, найду!

— А то я, знаешь, что с твоей шкурой сделаю?

— Знаю, батюшка-боярин, знаю!

Угрозы, видимо, разнообразием не баловали. Антип убежал.

— Хороший мужик, с детства у меня служит. Старателен, умен, не ленив. Это он у тебя пятно-то приметил и мне доложил. Со мной дети и так бы спорить не решились, но с наследственным пятнышком оно верней будет!

И мы пошли в столовую. Сыны, сидя за пустым пока столом, уже нас ждали. Все трое здоровенные, высоченные, плечистые — в мать, видать, удались. Всем уж лет за сорок. Разом встали, поздоровались почти хором, отец махнул рукой — разом сели.

— Вот это, сынки, ваш младший брат. Звать Владимир. Я ему реку Вечерку отдаю. Он там две лесопилки поставил, доски пилит. Еще ведун очень сильный, лечит хорошо. Претензий по имуществу никаких нету?

Младший из сынов, который выглядел немножко пожиже двух других, поинтересовался:

— А где эта Вечерка?

Но на него цыкнули старшие братья:

— Молчи, дурак! Какая тебе разница!

Отцу самый старший с поклоном ответил:

— Что ты, батя, пусть Владимир на этой речке чего хочет, то и делает. Отсыплет нам досок, если вдруг понадобится, да подлечит кого из наших домашних, и бог с ним! Давай поедим, да о делах наших потолкуем.

Боярский патриарх кивнул.

— Распорядитесь, чтобы накрывали, а мы с младшеньким отойдем ненадолго.

Боярин завел меня в какую-то комнатушку, подвел к домашнему иконостасу и велел:

— Поклянись перед иконами, что всех близких мне Мишиничей: сыновей, их жен, моих внуков и правнуков, когда появятся, будешь лечить, как родных!

Я обвел иконостас глазами: с одной стороны — Божья Матерь, с другой — Иисус Христос, написаны на больших досках. В центре, за лампадкой, несколько икон поменьше.

— Клянусь, пока я жив, лечить и помогать Мишиничам, как родным. Аминь.

Перекрестился и поклонился иконостасу.

Твердохлеб меня обнял.

— Вот теперь ты один из нас! Владимир Мишинич!

Так я стал новгородским боярином, представителем одного из самых сильных семейств города.

— Есть я пока не хочу, пойду может подлечу князя перед обедом?

— Беги, беги, твое дело молодое.

И я убежал. Пилорамы на Вечерке были спасены, и защищены от вражеских поползновений. В случае чего, за мое имущество вся боярская дружина Мишиничей встанет, самая большая в Новгороде.

Зашел домой. Ранние птахи Иван и Олег разгружали телегу, набитую после поездки на рынок всякими конюшенными прибамбасами. Конюх пилил бригадира:

— Говорил я тебе, больше овса надо брать! А ты: уходим скоро, зачем нам лишний корм… А в дороге, чем вы станете коней кормить? Кору с деревьев пусть обгладывают? Голые кусты жуют?

Ванька молча и обиженно сопел.

— Олег, иди сюда, — позвал я от лавки.

Присели рядом.

— Еще заработать хочешь?

— А то! Троих детей кормить, одевать, обувать нужно; бестолковые братцы на всех троих ломаный грош зарабатывают, а голодными их тоже не оставишь; дело в зиму, а у жены весь кожух изодрался; о себе уж просто молчу! Ты бы братьев моих тоже куда-нибудь бы пристроил!

— Подумаю. Но сейчас мне нужен человек толковый, понятливый, который обиду не стерпит. На этом месте я вижу тебя или Ивана. Но Ваня со мной вместе в поход уйдет, а работник нужен постоянный.

— Да у меня кони…

Я вздохнул.

— Поразмысли немножко. Уйдем-то мы вместе с лошадьми. Четверо нас нести будут, две на груз, на замену — вдруг охромеет кто. Это ты сейчас целыми днями крутишься, только что хозяйство принял. А останешься один, да при пустой конюшне, чего делать будешь? Кульбиты перед Забавой станешь крутить? А она тебе просто так деньги обязана будет платить? А путешествовать нам долго, самое меньшее несколько месяцев.

Угрюмо глядя в землю, Акимович буркнул:

— Рассказывай, чего тут без тебя крутить надо будет.

Я изложил кратенько обязанности второго приказчика на изготовлении карет.

— Ну, это нет, — начал бычиться конюх, — я этого не делал никогда! Платить будешь рублик какой-нибудь, а я двор почищу, еще какое-нибудь заделье себе сыщу.

И он гордо посмотрел на меня.

Я вздохнул. Ну что же, милый друг, как ты ко мне, так и я к тебе.

— Тогда слушай внимательно. Работаешь у меня первый и последний месяц. Я ухожу с лошадями, а ты уходишь с моего двора. Тут тебе не посиделки с друзьями. Не хочешь работать в полную силу, милости прошу пройти к братьям на базар. Вернусь — найду более старательного конюха. Думаю, что на те деньги, что я тебе плачу, желающие враз отыщутся. Иди пока дрянь свою таскай дальше, Ивана я сейчас увожу в ангар, там полы надо класть.

Олег сидел просто раздавленный моими словами. Только-только все в жизни складываться начало, и тут вдруг такой удар!

Начал ныть:

— Но я же не умею…

— И учиться не хочешь! Другие захотят!

Исход был ожидаемым.

— Не надо Ваню теребить! Я иду! Землю грызть стану, а всему выучусь!

— Не бог весть какая наука. Я сам выучился, Антон за пару дней ухватил.

— И я ухвачу!

— Иди закончи там с разгрузкой телеги, и пойдем. Мне еще в дом забежать нужно.

В избе довел до сведения повара, что бесплатная столовая закрывается.

— Просто так кормим только Ивана, Наину, на поведение Олега посмотрим. Остальные пусть дают деньги на продукты. Не хотят — пусть питаются чем могут. Хватит мне всю эту скоморошью-кирпичную шатию-братию кормить. Плачу достаточно, с голоду не издохнут. Новое положение вступает в силу с завтрашнего дня — сегодня пока всех кормим. Скажешь им сегодня стоимость завтрашнего обеда.

Согласовал меню на завтра, надеюсь сегодня к ночи уже буду дома.

Дошел до сарая, оповестил кирпичников о новых порядках.

— А ежели мы от этакой заботы поувольняемся? — залихватски шумнул наглец Пашка. Брякнул и стоит, озирается, вот мол какие мы, бывшие певцы лихие, никого и ничего не боимся! Ну что ж, проверим смельчака на вшивость.

— Ты уволен, — удовлетворил я его пожелание, — на обжиге кирпича нам певческие таланты не нужны. Кто хочет присоединиться к нему, держать не стану.

Народ шарахнулся от Павла, как от прокаженного. Теперь ухарь озирался с выраженным покаянным выражением на лице.

— А я что, я ничего…, пошутить хотел, да узнать, сколько будет стоить…

Раскаяние было налицо.

— Сегодня после обеда Федор вас обо всем оповестит.

— Ладно, ладно…

Вот то-то же! Глядите у меня!

Вышел из сарайки, огляделся. Телега уже разгружена, Акимович распрягает Зорьку. Вроде бы все. И мы с Олегом двинулись на рынок.

В ангаре свеженанятые плотники настилали полы. Работа кипела. Я быстренько познакомил приказчиков между собой, уточнил, на что требуется обратить внимание при проверке качественности изготовления кареты. Олег пошел бродить с Антоном по магазину-мастерской, вникая в мелочи.

Хотел уж было уходить, как вдруг чужая лошадка заволокла какой-то сияющий экипаж, почему-то перекошенный на один бок. Что за чертовщина? Ось поломалась или рессора просела с одной стороны?

Подошел Антоха и прояснил ситуацию.

— Это не наша коляска. У нее внизу ремень оборвался, а у наших их нет совсем.

Кучер уже примеривался распрячь лошадь.

— Эй, эй, — оборвал я его дерзкий замысел, — ты чего тут нам в ангар чужую вещь прешь, сказали же ясно — не наша.

— Как вы, простолюдины, осмеливаетесь дерзить представителю боярина Мирослава, из рода Нездиничей? Деньги назад отдавайте! Да еще мне добавьте, что я с вашим хламом тут вожусь!

Этой наглостью он взбесил меня не на шутку, но начал я довольно-таки мирно:

— Как ты, быдло, позволяешь себе спорить с самим боярином Владимиром Мишиничем? — а потом неожиданно вломил ему по уху от всей души.

Представитель хрюкнул и быстро убежал, бросив кобылу и колымагу. Как-то мирный разговор сразу не задался…

Олег с Антоном глядели с укоризной.

— Что-то ты хозяин много на себя взял. Ладно бы в кабаке где, этого ухаря приласкал, взыска бы не было. Все-таки эта наглая погань, челядинец Нездиничей, — попенял мне Акимович. — Наедут его хозяева с дружинниками, в порошок нас сотрут!

— Откупиться, откупиться надо! — забормотал смельчак Антон. А они ж ведь еще ничего и не знают, дошло до меня. Обвел мастерскую твердым взглядом.

— Мы, Мишиничи, тоже от всякого смерда поруганье терпеть не будем. И дружинников у нас не меньше.

Приказчики опешили. Первым, как обычно оклемался Олег.

— А ты разве из бояр?

— Сегодня меня мой отец Твердохлеб младшим сыном признал. Сейчас поеду с боярином Мирославом из рода Нездиничей разбираться. Оба приказчика едут со мной.

Олег посуровел лицом и кивнул, а Антошка взялся ныть шаляпинским басом:

— Можно я здесь останусь, боярские роды так страшно между собой бьются, аж до смертоубийства дело-то доходит…

— Слушай меня, трус поганый, — зарычал я, — сейчас не поедешь, — чтобы я во веки вечные твоей испуганной рожи возле моих карет не видел! Хоть Анька тебя прямо возле ангара задушит, хоть обрыдайся тут, назад на работу нипочем не возьму! Надоедать будешь, отлупим в четыре руки!

Конюх мрачно закивал. Жену бывший скорняк боялся, видимо, больше всех ужасов мира вместе взятых.

— Да еду я, еду!

Он привычно взгромоздился на облучок.

— Н-но, милая!

А мы, чтобы не доламывать чужое имущество, поплелись сзади.

— Неплохой вроде парень, — заметил бывший половой. — И уважительный, и внимательный. Молод еще очень, жизни не видал. Трусоват поэтому. А вот как заплачут голодные детишки в нетопленной избе, папа, папа, дай покушать, такая отвага его прошибет, аж ахнешь!

Антон город знал хорошо, терем Мирослава Нездинича нашли быстро. Привратник, как услышал, кто прибыл, распахнул ворота без лишних выяснений и уточнений. Мы, бросив бричку вместе с лошадью на дворе, прошли в боярские покои. Слуга выяснил, кто мы, и отправился для доклада к знатному хозяину.

Мирослав вышел к нам быстро, прямо в домашнем кафтане. Я представился. Немолодой уже боярин нахмурил брови.

— Я всех троих сыновей Твердохлеба знаю очень хорошо, а вот тебя что-то не припоминаю. И одет как-то уж очень по-простому. Ты кем им приходишься, двоюродным каким братом что ли?

— Я незаконнорожденный, ублюдок. Дворовая девка родила. Отец меня только сегодня признал.

Чело боярина разгладилось.

— Ну, это дело десятое. У князя Владимира-крестителя, его мать Малуша тоже простая ключница была, а каких он высот достиг! В отце вся сила, а нарожать любая девка может. С чем пожаловал?

Кратко объяснил.

— Затеял я тут промысел новый, кареты делать, и нареканий на моих мастеров сроду не было. Вдруг сегодня твой приказчик приволок чью-то чужую повозку, и деньги с меня за нее требует.

— А может она все-таки твоя? Неплохая вещица, только ломкая очень — три дня поездила всего.

— Пойдем на двор, — предложил я, — там и разберемся.

— Пошли!

Подошли к экипажу. Пхнул Антона в бок.

— Рассказывай и показывай!

Антошка своим густейшим басом внятно доложил разницу между нашей технологией амортизации и какой-то явно грубейшей подделкой — заменой рессор на сыромятные ремни. Вдобавок и исходный материал был взят фальсификаторами самый дешевый, некачественный, а потому и прослужил очень недолго. Дешевка, она и есть дешевка! По ходу он вытащил оборванный конец и предъявил его потребителю.

Мирослав, за время рассказа, хмурился все больше и больше. Повернулся к стоящему рядом слуге.

— Демьяна сюда волоки быстро! Да пару дружинников с собой прихвати! — и мне, — сейчас разберемся! Это что за прислуга с тобой?

— Приказчики.

— Очень хорошо!

Ратники махом приволокли дерзкого представителя.

— Ты у кого из них коляску брал? — грозно спросил Мирослав челядинца, обводя нас троих рукой.

Тот ткнул пальцем в Олега:

— У него!

— Я, боярин, сегодня первый день работаю. А три дня назад в трактире возле рынка половым служил, кого хочешь спроси.

Суду было все ясно.

— На конюшню его! Пороть до посинения, пока не признается, где и почем эту дрянь взял! — приказал Мирослав.

Судя по роже Демьяна, он понимал, что каким бы торопливым и чистосердечным ни было признание, эффекта посинения ему не избежать…

К нашему производству карет никаких претензий у хозяина поместья больше не было. С Мирославом Нездиничем расстались почти друзьями. Порекомендовал боярину при покупке экипажа обращаться только в признанную торгово-промышленную компанию, то есть к нам.

Глава 16

В княжеские палаты вернулся как раз перед обедом. Завернул к Мстиславу, полюбовался на его кишечник, погонял государя по комнате. Тут подтянулся Богуслав. Забава куда-то ушла, поэтому обедать отправились вдвоем. Не торопясь поели куриного супчика, затем вкусили что-то вроде антрекота или ромштекса с тушеной капустой, запили приятным морсом.

— Пообщаемся? — спросил я нового товарища.

— Пойдем ко мне, — пригласил опытный боец и, как сегодня выяснилось, делец.

— А чего мы ко мне не ходим? — капризно спросил я.

— Вдруг супруга твоя не вовремя появится, не про все при ней говорить-то можно, — объяснил боярин.

— Это точно, — согласился я. — Молода, горяча, сильна!

Пошли к нему, откинулись на топчанах.

— Ну рассказывай, как твои дела.

— Меня Твердохлеб Мишинич неожиданно сыном признал. Поводом к такому решению послужила беседа старика с кем-то из княжьих бояр. Не знаешь, кто из Мстиславовых людей мог тут отличиться?

— Не иначе, как боярин-сокольничий тут руку приложил! На его хитрую рожу один раз глянешь, сразу ясно: он, он, собака, больше некому!

Дружно посмеялись.

— Шутки шутками, а ты, если можешь, открой-ка бестолковому пришельцу, чем ты дедушку-то донял?

— Не могу! Разболтаешь по всему Новгороду про мою лихость!

Я опешил. Ну уж это вообще ни в какие ворота не лезет!

— Ладно, не дуйся. Сейчас завесу махом поставлю.

— Мы же одни, некому нас и без защиты подслушивать, — удивился я.

Богуслав на мои слова не обратил должного внимания. Раз, два, три и готово! Граница — на замке!

— Теперь спокойно слушай: моя завеса не только нас от простых людей укрыла, но и от волхвов, и от черных, и от белых. Никто в целом свете и не подозревает, что я давно уже тоже кудесник, и далеко не слабый. Наставник, в давние поры, меня всему, чему мог выучил и свою большую силищу мне передал. Он, уже и в то время, про все ведал и про все знал. Волхв видел, что к Земле уже несется громадный камень, и несет людям беды неисчислимые, что тебя уже готовит неизъяснимая Божья воля к громадному броску назад во времени, и что тебе понадобится помощь очень сильного местного колдуна. Наказал мне таиться до похода. И я пойду с тобой. А за всеми известными значительными белыми кудесниками враги следят неусыпно. Поэтому ни один из наших с тобой в поход пойти и не может — набросятся вороги стаей, заклюют. Я ж всю жизнь после получения силы себя никак не проявлял: не лечил, не предсказывал будущего, не искал пропажи — ничего по магической части не делал, таился. Только сегодня немножко отступил от наказа: залил в душу Твердохлебу великую уверенность, что я Мишиничам за вшивую речку Вечерку невесть какое добро сделаю. Убедил ты меня, что деньги нам нужней, чем им. По любому, не обедняют.

— А чего бы белым волхвам тоже всем разом не выйти?

— Черных гораздо больше, и они стремятся сразу убивать. А наши будут стремиться связать противника своими чарами, сковать, переучить, перестроить. И не приучены они воевать. Это вроде как доброму звездочету выйти против пяти злых и опытных разбойников. Ни одного шанса на победу нет. А большого сражения, все против всех, никто не хочет. У самых сильных с обеих сторон одна и та же мысль: переживем как-нибудь! Тысячи лет все обходилось, и сейчас обойдется. Белые думают: пошлем несколько маленьких групп, кто-то и прорвется; а черные мыслят: всех переловим!

— Но ведь катастрофы-то с этим метеоритом благополучно удалось избежать! Мы и через девятьсот с лишним лет после сегодняшних событий живем спокойно. Несколько тысяч лет ничего ужасного из космоса не прилетало!

— Сам-то веришь в то, о чем мне с таким жаром толкуешь? К идее о развилках времени вы так и не пришли? Так и сиди спокойно в Новгороде на печи, в тепле, ножки свесив. Зачем же ты горячишься, сколачиваешь ватагу из верных людей, ищешь лошадей, готовишься потратить кучу времени и денег? Камень же по любому мимо пролетит.

Это был шах и мат. Теории об параллельных реальностях, появляюшихся даже после незначительных событий, были у нас в ходу. Да и то сказать, в сказках, мифах и сказаниях гномов, драконов, троллей, леших, Змеев Горынычей, гоблинов, джиннов, банши и прочих хоть пруд пруди, а у нас, в 21 веке — ничего подобного, даже костей не осталось, как после операции по зачистке местности. Жили и не тужили, ни мы, ни они. Возьмется какая особо рьяная нечисть мешаться людям, выедут у нас богатыри, на Западе рыцари, изведут на скорую руку самых борзых, и опять — тишь да благодать. Скорее всего, где-то мы с этим сказочным миром разделились, а где именно, никто в нашей реальности и не заметил.

А тут удар о Землю громадного астероида, и нате вам, — на одной ветке времени тишь и благодать, а на другой дикари поедают друг друга. Для человечества — это день и ночь цивилизации. А я как раз выброшен на развилку, и могу повлиять на исход этого события.

— А наша команда большого внимания к себе не привлечет: я просто боярин при второстепенном князьке, ты мелкий волхв и с твоей силой только ворон над Новгородом гонять, Наина только предсказывать будущее была горазда, теперь из-за пелены над нашим походом она и этого толком делать не может, остальные просто щенки и их человеческие силенки против могучего волшебника ничего не стоят. Когда противник тебя недооценивает, это всегда плюс. И все вроде бы складывается неплохо: я не дам ударить на большом расстоянии, отведу чужую силу в сторону, колдунья ограничит способности черного волхва, вы втроем постараетесь его быстренько убить. А минус, это то, что у врага слишком большая силища против нас будет накоплена, и ее удар нам всей оравой не удержать. Ударит он нас, как громадной кувалдищей, и полетят наши клочочки по закоулочкам, просто по земле наши останки размажет. Нам нужна от этого хорошая защита. Что это будет, я понятия не имею: обереги каждому, или еще какая-нибудь вещица. Должен быть мощный щит. Может волхв Добрыня чего присоветует, или выдаст? Тебе если будут предлагать купить чего-нибудь магическое, не отказывайся, не надо.

Да, действительно к Добрыне надо бы сгонять: уточнить не ошибся ли я, увидев беременность у Забавы, узнать где искать Омара Хайяма, выяснить насчет оберегов. В общем, темы для бесед разнообразные и животрепещущие.

— Ты поедешь со мной к волхву?

— Незачем ему обо мне знать. Скажет кому-нибудь лишнее слово, пронюхают про участие сильного белого волхва в твоем походе черные колдуны — хлопот не оберемся. По крайней мере выставят против нас дополнительные силы, а мы и так против Невзора слабоваты.

— Это еще кто такой?

— Это очень сильный вражеский чародей.

— Нас же против него биться трое выйдет!

— Ты просто не можешь оценить соотношение наших сил, их неравенство. Он здоровенный медведь, ты совсем маленькая мышка, Наина мышь немного побольше. Против вас и я-то крупен — вроде матерого волка. В нашей битве колдунья ему немного и очень ненадолго руки свяжет, я пару раз увернусь и укушу, ты с ребятами попытаешься чего-нибудь сделать. А потом он нас всех пришибет — всю вашу ватагу одним ударом, меня еще двумя-тремя уделает.

— А мы оберегами защитимся! — уверенно сказал я.

— Вот тогда ему вся эта лишняя возня и потребуется. Ты, наверное, думаешь, что наше сраженье будет длиться от рассвета до заката? Или как в сказках, три дня и три ночи? А уж за это-то время мы не оплошаем, придумаем, как ворога одолеть! Хорошо, если до пяти успеешь быстро досчитать. А без сильной защиты и в прямой видимости, нас и на мгновение может не хватить. Раз — и готово!

Я, конечно, всю жизнь стараюсь следовать принципу — надейся на лучшее, а готовься к худшему, но такой подлянки не ожидал! Такая подготовка, столько возни, столько будет затрачено сил, времени и денег, и все это — ради жалких пяти секунд при очень сильной нашей защите, которой еще даже и не пахнет! Было ощущение, что вывожу ватагу смелых первоклассников против чемпиона мира по боксу в супертяжелом весе. Хуже боя в моей длинной жизни не было, и, наверное, уже не будет…

И что? Делай, что должно, и будь, что будет! Ввязываясь в любую драку, всегда надо осознавать, что она может стать для тебя последней. Не одни победы ждут нас в этой жизни, и никто тебя щадить не собирается. И в пустяковой потасовке тебе могут воткнуть нож в спину. Без постоянной готовности к смерти — ты не боец, а так, звук пустой. Так что идем в поход по любому, только ищем дополнительную защиту для получения драгоценных пяти секунд.

Потолковали еще за жизнь.

— Я уж давно знаю, что в путешествие на ахалтекинцах пойдем, они для такого дела лучшие из лучших. Хотел их как-то Владимир Мономах продать, еле отговорил. Мстислав пытался при переезде сюда, в Великий Новгород, других коней себе выбрать — просто пресек. Он со мной не связывается, думает, что я каждый раз до него отцовскую волю довожу.

Богуслав еще дал мне добрый совет по борьбе с фальсификацией карет.

— Ты, Володь, заведи-ка клеймо, и меть им коляски в видных местах, чтобы сразу было видно — это Мишинич делал. У нас уж лет сто так признанные мастера свои изделия метят: гончары — горшки, ювелиры — златари и серебряники — самые дорогие украшения. Иностранные оружейники — лучшие свои мечи, сабли и арбалеты. У твоей новой родни есть свой герб, но, если его ставить, — хлопот не оберешься, слишком сложен — орлы да драконы там всякие. На досках смазываться будет, на пергамент рассчитан. Поэтому твой личный знак надо попроще сделать. Вырезать клеймо тебе встанет подешевле, а несколько четких линий покупателями будут легко узнаваемы и запоминаемы. Можешь просто большую букву «М» от фамилии взять, обвести ее кружком — и хорош. Вон Рюриковичи — все простеньким трезубцем метят, и сотнями лет правят на Руси.

— А к кому подойти в Новгороде с этим делом можно? К серебрянику какому-нибудь?

— Нет, они похитрей вещицы делают, и пожиже, помельче. Тебе хороший кузнец нужен, мастер по работе со сталью — она попрочней железа будет. Изготовить нужно будет здоровенное такое тавро, размером с ладонь, обязательно на длинной ручке.

— А почему?

— Когда решишь клеймить карету, тавро в печи раскалять надо будет. Значит и ручка будет греться. А подлиней она руки-то не обожжет, хотя рукавицы для этого дела завести и не лишнее. Да пошли прямо сейчас — проверка княжьего здоровья у нас же перед ужином?

— Ну да.

— Вот пока и походим, разомнемся.

Отправились на рынок. По дороге Богуслав забавлялся.

— Найму сейчас какого-нибудь чалдона, он тебе сходу этакую дрянь выстругает, что аж ахнешь! Потом мне выскажешься: эх ты, а еще боярин… А я тебе в ответ: от боярина слышу!

— Я совета у шуринов-кузнецов спрошу, они парни толковые, может сами и возьмутся делать.

— Лихой ты Вовка мужик: в Новгороде всего ничего, можно сказать без году неделя, а родни уже целый хоровод — и кузнецы, и боярцы! А до работы и вовсе зверина оказался: кареты делаешь, доски пилишь, ловко лечишь, поешь нечеловеческим голосом, скоро церкви бросишься класть. Забаве сильно повезло со знатным-то мужем. Не обмишурилась, кого себе на плечо закидывать! — зычно заржал Богуслав.

Все чаще он меня зовет коротко — Володя, Вовка. Интересно, а как уменьшительно-ласкательные формы от имен боярина-дворецкого и нашего государя? Мстиська и Богсла?

Показалась знакомая кузница. Братья работали, как заведенные, старались от души.

— Подавай!

— Бей!

Тяжеленный молот птичкой порхал в крепких руках старшего. Младший хмурился, но клещи с заготовкой не упускал.

— Охлаждай!

Пшшш…

Вот она пауза — можно влезать.

— Бог в помощь!

Поздоровались, обнялись. Братья поклонились боярину.

— Есть к вам дело по кузнечной линии — либо сами скуете, либо умельца нужного посоветуете.

— Говори!

— Всяко поможем.

Различие между экстравертом-кузнецом и интровертом-подмастерьем чувствовалась даже в эмоциональной окраске речи. Выросли вместе, родные братья, отношение к предмету разговора одинаковое, а какая разница!

Объяснили с Богуславом в два голоса, что хотим получить и для чего. Тут родственники насупились уже вдвоем.

— Сами хорошо сделать не сможем.

— Не получится у нас!

Василий еще помолчал, еще подумал, потом уверенно сказал: — Это хорошо у нас, на Софийской стороне, только Онцифер исполнить может.

— Точно, точно, Васька! Дело толкуешь!

— И где нам его искать? — предчувствуя длинные и бестолковые объяснения, спросил я.

— Сейчас проводим.

— Махом покажем!

Братья тут же заперли кузню, и повели нас через весь рынок. Известный умелец базировался на отшибе от кузнечного ряда. Они с подмастерьем как раз отдыхали, или как выразились бы в более поздние века, перекуривали. Онциферу было лет сорок. Карие внимательные глаза тут же обшарили нас сверху донизу.

— Кого я вижу! Кузнецы-молодцы! Мы с братишечкой вдвоем дружно пряники жуем. С чем пожаловали? Какую-то особо хитрую рессору выковать надо? Изогнуто-искривленную?

— Мы-то обойдемся, а вот зять хочет личное клеймо на свои кареты ставить. Желает, чтобы ты его изготовил.

Я, во время их разговора, обозревал кузницу. Никаких подков, сковородок, гвоздей, плугов, серпов, как у всех, по кузнице не наблюдалось. По стенам висели разнообразные замки, ключи, изящно выкованные засовчики, видимо, не дворовые, а сделанные для богатого дома или терема, и, о чудо! — что-то очень похожее на большой саморез.

Кулибин 11 века пожелал узнать в подробностях у самого заказчика, что именно ему предстоит сделать. Я кратенько объяснил.

— Может какими зверями или вензелями украсим? — спросил разочарованный простотой рисунка Онцифер.

Неожиданная мысль озарила мой простой ум.

— Особенно усложнять не будем. А нельзя ли ввести что-то такое, чего никто в Новгороде повторить не сможет?

Запрос озадачил древнерусского Черепанова.

— Да повторить все можно…, — растерянно заметил он.

— А нельзя ли сделать такую мелочь, чтобы чужой, не зная в чем дело, ее бы не сделал? Просто не заметил бы? Вроде то же самое клеймо, а знающий человек сходу увидит разницу в оттиске!

— Это можно устроить, — успокоился Онцифер, — я вижу вблизи гораздо лучше обычного человека.

У мужика, наверное, выраженная близорукость, подумал во мне опытный врач с многолетним стажем. Смущало только то, что почему-то кузнец глядит в даль и не щурится. Как же он кует свои хитроумные штуки? Он же не ювелир, нежно и тихонько постукивающий маленьким молоточком, а коваль, которому нужно махать здоровенным молотом и на расстоянии видеть — попал-не попал. Спросил Онцифера о его видении дальних предметов.

— Черте где, что хочешь угляжу! — ответствовал молотобоец. — Человека в лицо за полторы версты узнаю. Народ думает, просто так болтаю, а подойдут совсем близко, тоже видят.

Вот теперь все ясно. Онцифер — обладатель довольно-таки редкого варианта зрения, когда человек вблизи видит, как под лупой, а вдаль, как в бинокль. Его видение мира превосходит наше раз в двадцать.

— Сделать-то я сделаю, так и ты ведь не увидишь! Каждый раз, при сомнении каком, меня что ль в свою мастерскую водить будешь?

Я немножко подумал. Здесь, в 11 веке, зрение простого человека до его уровня улучшить невозможно, никаких ни линз, ни луп еще не придумали. Хотя одну хитрую вещь заметили еще древние римляне. Попробуем! А там уж, как Бог даст. Не пойдет, не рассмотрим, на простом оттиске клише пересидим. На всякий случай надо немножко помочь природе, эдак подстраховаться.

— Ты уж на всю мощь своих гляделок не работай, — попросил я древнерусского Левшу, — сделай так, чтобы мы, с обычным-то зрением, какую-нибудь щербинку увидели. Если ее нет, значит явная подделка, а если есть, но сомнения у нас остались, попытаемся вид этой твоей мелочи увеличить. Сделай для нас не просто кривую царапину, а какую-нибудь удобную для твоего исполнения букву — положим «В», начало моего имени Владимир.

— А «М» это что такое?

— По родовой фамилии Мишинич хочу сделать.

— Работаешь на них?

— Сам недавно боярином стал — Твердохлеб Мишинич меня сегодня младшим сыном признал.

Вася вдруг закричал громким голосом:

— Андрюшка! Мы с боярином породнились!

Вот тебе и замкнутый интроверт. Как снобизм прошиб, так и заэкстравертился по полной! Зато старшего, видать, заинтровертило не в шутку.

— Да уж…, — только и смог выдавить.

Онцифера изыски братьев, его коллег по ремеслу, не заинтересовали — он весь был увлечен новой идеей. Боярин? Ну и что? Надо будет, — хоть самому Великому князю корону сделаем! В Константинополе архиепископу митру и крест выкуем! Но не сейчас, не сейчас… Не отвлекайте с ерундой!

Я хорошо знал этот тип людей, сам такой. Как увлечешься какой-нибудь дерзкой мыслью — это все! Во рту пересохло? Потом попью! Есть охота? Пока некогда! Спать пора? Позеваю, пройдет! И тащит тебя, как тележку без тормозов, под гору, — еще, еще и еще… И, главное, — не мешайте! Поэтому от эмоций Андрюхи с Васькой изготовитель клейм просто отмахнулся. Не до вас мне, ох не до вас!

Но начал дальше ломиться не грубо, а эдак исподволь, изображая просто академический интерес.

— Как же ты разглядеть такую маленькую буковку хочешь, с вашими-то глазами? Вы ж ведь летящую на горизонте ласточку от ястреба не отличите. И тут — точка она и есть точка.

— Стеклодувы найдут или выдуют круглый сосуд из прозрачного стекла…

— А ты в него тавро-то и сунешь!

— Не горячись. Налью туда чистой воды, запечатаем все это поплотней и через него-то и увидим. Увеличит щербинку раза в три-четыре. Твоего виденья нам, конечно, не добиться, но с паршивой овцы хоть шерсти клок. А изготовители поддельных карет внимания и не обратят, просто не рассмотрят.

— Лихо задумано! А куда мне эту мелочь ввернуть? Левая палочка от «М» устроит?

— Сделай туда.

— Может клеймо поменьше сделать, а то метить неудобно будет — тяжелая штука получится?

— Уменьшай.

В голове промелькнуло — вот и началось! А оно все дальше и дальше…

— А какой толщины кольцо и большая буква будет? А меди и свинца много в припай положим? А может в углах ромбики вырезать? И еще, еще…

И мои ответы:

— Да, потому что… Нет, потому как… Не знаю, но думаю…

Оба уже увлеклись, потеряли счет времени. Отчаявшиеся обсудить свои боярские перспективы, братья жены уже убежали дальше ковать эксклюзивные рессоры; подручный умаялся отказывать заказчикам: завтра, все завтра…; Богуслав устал стоять и присел на чурбачок в углу; а мы все рассказывали, спрашивали, доказывали, рисовали писалом на бересте…

Наконец нам этот процесс прервали. Богуслав в очередной раз зевнул и сказал:

— Все это, конечно, очень интересно и познавательно, но стеклодувы ведь сейчас уже уйдут!

Мы, прерванные на самом интересном месте, с сожалением пожали друг другу руки.

— До завтра?

— До завтра!

В моей памяти зазвучал голос прежней жены из 21 века и мои неискренние ответы увлеченного очередной идеей работника-маньяка:

— Иди ешь!

— Сейчас, сейчас…

— Все уже давно налито и остыло!

— Немножко осталось…

— Иди мой руки, это уже не суп, а холодец какой-то!

— Бегу, бегу…

Можно отправиться на тысячу лет назад, а вся разница выразится только в том, что вместо супруги тебя будет шпынять боярин-дворецкий…

Вышли из кузницы, глотнули свежего воздуха.

— Чего ты взялся про этот свинец спорить? Все равно же ведь не знаешь сколько там его в этот напай-распай идет. Или вы там, в будущем, его в еду вместо соли кладете?

Еще не остывший я опять начал горячиться:

— Но Онцифер же сказал…

— Хватит, хватит, — замахал ладонями Богуслав, — вы меня своими нескончаемыми спорами еще там умаяли! Лучше скажи, зачем тебе буква «В» понадобилась? Сделали бы насечку какую-нибудь, и вперед!

— А потом ловкий жулик простым гвоздем ее бы повторил. У нас будет — мы поглядели через воду и то, что надо, увидели, а вы идите с претензиями куда хотите, и взыскивайте свои убытки с того, кто вам этот хлам продал.

— Толково! А как ты догадался увеличить эту буковку?

— Много раз в прежней жизни глядел сам через лупу и в бинокль. Масса людей одевает очки, чтобы увидеть что-нибудь вдали, и почитать вблизи.

Рассказал боярину про все это. Ненужными трудностями, вроде астигматизма, историю путать не стал.

— А про деньги вы, два затейника, за весь ваш галдеж ни единого слова не проронили.

— Денег добудем, а такой разговор, да с интересным собеседником, случается редко.

— Да, такие как вы, без денег не останутся.

Стекольщики, увидев меня, привычно оживились.

— Чего будем стеклить: дома, кареты?

— Ничего. Будем выдувать.

— Да выдутого полно!

— Показывайте.

Как я и думал, для меня ничего полезного.

— А можете прямо сейчас выдуть небольшой прозрачный шар с одной маленькой дырочкой?

— Дороговато будет!

— Заплачу сразу.

Бойко развели печь и намесили все что нужно. Пока это все плавилось, стеклодувы вникали в размер изделия.

— Побольше, может, тебе пузырь выдуть?

— Хуже будет. Если мне не подойдет, ничего платить не буду, а сразу уйду к другим мастерам.

— Да ты подумай!

— Не можете сделать — сейчас и уйду, не надо зря возиться.

С заказчиками в Новгороде было туго, товар был дорог даже для бояр. Упустить постоянного клиента было бы большой ошибкой. В глазах мастеров появилось рвение выдуть чего угодно, хоть ступу черту.

Сразу начали выяснять точные размеры изделия. Я им показал на пальцах шарик с кулачок пятилетнего ребенка. Лица мастеров разгладились.

— Это мы можем! Бывало, что-то такое делали. Ничего, если зеленоватый оттенок у стекла будет?

— Видимость не нарушится, мутным оно не станет?

— Нет, нет!

— Тогда возьму, мне не красками любоваться — мелкие царапины разглядывать.

— Все увидишь!

Через часок шар был готов. После остывания стенок я взял изделие в руки, повертел. Прозрачный, слегка зеленоватый, мути и пятен нет. Достаточно толстоват, чтобы иметь достаточный запас прочности.

— Давайте воды в него зальем.

Налили полный, заполнили даже срез до упора. Стеклом решили верх не заливать, — опасно сильно горячий раствор в холодную воду лить, рискуя целостностью будущей лупы, поэтому просто замазали воском.

Что ж, пришла пора изысканий, исследований и проверок! Нужно было что-то очень мелкое. Осмотрелся. Все вокруг, как нарочно, было немаленькое, изрядное и здоровенное. О бумаге с очень мелким текстом, как в классическом опыте, и думать было нечего.

Значит, будем делать иначе. Спросил бересту или белую тряпку. Выдрал у себя из челки один волосок. Больно, но терпимо. Волосы у меня не больно густые, но от одного не облысею. Положил свой брюнетистый волос на березовый дар. Его было видно, хоть и не очень темный, и толстый. Приставил триумф новгородских стеклодувов к глазу — ого!

Ого-го! Не меньше, чем пятикратное увеличение. Для верности изучил увеличенный вид стекла циферблата моих наручных часов. С интересом оглядел царапинки — открылись новые, ранее не виданные красоты.

— Здорово! — оценил Богуслав результат моих усилий, когда ему передали водяную лупу — а я думал ерунда какая-нибудь получится.

Такого эффекта и я не ожидал. Опыт, о котором я читал, был школьным, как-то по дурацки поставленным, и итоги истолковывались странновато. Начинали возню с тоненьких пробирок, а заканчивали пластиковыми бутылками на два литра. Казалось бы, увеличил толщину — нарастил кратность, ан нет. Каждое действие давало свой неожиданный результат. Колебалось увеличение от трех до двадцати. Я делал скидку еще и на несовершенство технологий 11 века, поэтому на выраженный эффект и не рассчитывал. И как все отлично получилось! Прямо сердце радуется.

Я расплатился, и мы погнали вводить в строй Мстислава. В тереме разошлись по комнатам. Договорились, что за Богуславом зайду я, перед тем, как поведу государя в столовую.

В моей опочивальне заждавшаяся жена долго удивлялась стеклянному шару и получаемому через него увеличению. А как она поражалась нашему переходу в боярское сословие! Попытку меня поднимать и подбрасывать еле успел пресечь криком:

— Выкидыш будет! — с последующим живописаниями ужасов для тех, кто не уберегся в положении.

Ужаснулась. Начала беречься. Полежали, поболтали.

Пора! Завернул за боярином, и мы пошли к князю с развернутыми знаменами доблести и бесстрашия! А чего нам бояться? Идти-то государю…

Посмотрел Мстислава, все было очень хорошо. Как говорили в любящем приблатненые шутки СССР: с таким счастьем и на свободе! Проверили с Богуславом, не рано ли даем свободу Рюриковичу-Мономаху-Годвинсону, не лучше ли, как обычно, приставить опять пару охранников?

Князь проверку прошел, как гвардеец спецназа: с постели вскочил прыжком и без всякой посторонней помощи, до столовой прошагал, как на параде Победы, поел не торопясь, без дикой жадности, назад дошел степенно и уверенно. Все! Здоров! К правлению годен! А я, простившись с пациентом и его верным боярином, отбыл домой вместе с любимой женой.

Глава 17

Дома было несравненно уютнее, чем в княжеских хоромах. Казалось, сама изба дышала благожелательством и добротой. Это почувствовала и Забава.

— Хорошо-то как у нас! Просто душу греет. Хозяин, наверное, объявился.

— Да меня и не было-то всего несколько дней, недолго я государя лечил.

— Не тебя имею в виду, — строго объяснила жена, — а хозяйнушку мохнатого, домового. Он, обычно вместе с семьей из старого дома в новый переезжает, а у нас семья молодая, прежней избы и не было. В таких местах он не сразу объявляется, выжидает чего-то. Может глядит, что за люди въехали, не ругливцы ли какие. Есть же семьи, где жена с мужем каждый день ссорятся, да еще и кричат друг на друга постоянно. А домовые, они очень разные бывают — и добрые, которые людям помочь хотят, и злые, от которых один убыток и болезни приходят. Вот, может, между собой и делятся, кому в какую семью идти. Которые добрые, они ругань в семье совсем терпеть не могут — то ли уходят куда, то ли сами, на людей глядючи, обозляются. Они с нами редко берутся толковать, не любят болтать ни с кем. Мы о характере хозяйнушек мохнатых по их делам судим. Поозоровать, пошутить, припрятать вещицу какую-нибудь мелкую, на это они и добрые весьма горазды, но большую гадость сделать, беду какую или болезнь наслать, это только злые. Наш-то, вроде, из добрых. Надо бы его уважить — на ночь молочка с испеченной самой хозяйкой булочкой оставить. Слова еще какие-то положено сказать, но что именно — не припоминаю. А уж какая у меня выпечка получается, это вообще нехорошая история. Ты, вроде, как-то пытался что-то из моих кушаний попробовать?

— Пытался, — припоминая эту редкую и на вид, и на цвет, а особенно на вкус гадость, буркнул я.

— Так мое печево гораздо хуже. Может то, что Федор может напечь и пойдет вместо хозяйского?

— Вот уж не знаю! — фыркнул я.

Два десятка лет прожил вместе с родителями в частном бревенчатом доме, построенном кем-то еще в царское время. Потом стал переезжать от женщины к женщине, периодически гостя у родителей. И никогда тема домового в нашем доме не звучала, никакое молоко с булками на ночь не расставлялось!

Правда, в девяностых перестроечных годах, по телевизору очень любили трепать аналогичные темы. Вмешательство в людскую жизнь осуществляли и домовые, и домовята, и никем сроду не виданный до этого периода времени полтергейст, и чьи-то призраки, и прочая нечисть. Причем, ладно бы в отдельно друг от друга стоящих домах, так поперли и в панельные многоэтажки! Было бы понятно, обустройся они в каждой изолированной квартире, или хоть через одну, так были эти нелюди в крайнюю редкость. И в то что они реально существуют, верили немногие. И ни разу я не слышал от реальных людей, а не из телеящика, что у них в квартире обосновался домовой и требует какой-то еды! А уж чудес наслушался за тридцать с лишним лет езды в «Скорой» всяческих! Вот соседи, воздействующие на приличных старушек неведомыми лучами, инопланетяне и просто черти, ошивались по городу постоянно, а от волосатых хозяйнушек ни слуху, ни духу! Вот и пойми тут: то ли я в параллельной реальности очутился, то ли нечисть передохла от плохой экологии!

Наговорившись о домовых еще немного поболтали о том о сем, и Забава ровно засопела. Мне в голову все лезли мысли о предстоящем тяжелом походе. До чего же мы к нему не подготовлены, здесь, в 11 веке! А как бы все здорово получилось всего через какую-нибудь жалкую тысячу лет! Доблестные американцы уже летели бы в сверхпрочном межзвездном корабле раздалбливать инопланетный булыжник на глазах у неизменно пьяного русского в привычной для него шапке-ушанке на разваливающейся космической посудине.

Или заокеанский лысый красавчик остановил бы враждебную нечисть в виде шара где-нибудь на подлете усилием колоссальной воли, взбаламутив понемножку воды, земли, воздуха, а также огня, и получил бы за это фирменную красавицу.

Так ведь и Америку-то еще не открыли! Абсолютно не на кого в мире положиться! Неоткуда получить даже неотложно необходимую помощь в виде жвачки и куриных окорочков. Лови тут этих курей по окрестностям, да жуй древнерусскую мяту вперемешку с дубовой корой! Под эти мысли, а-ля девяностые годы, я и уснул.

Уже завертелся перед глазами обычный красочный сон, как вдруг будто толкнули — на меня кто-то глядел! Мои родители всегда знали, что разбудить меня очень просто. Не надо трогать за плечо, теребить, окликать по имени — можно просто тихонько войти и посмотреть на спящего. Так и будили до последнего времени, если я вдруг заночевал у них.

Немедленно открыл глаза. В темноте я всю жизнь вижу, как кошка, а полнолуние и отсутствие туч на небе сегодня, могущих закрыть свет, идущий от спутника Земли, сильно облегчали задачу сумеречному зрению. В воздухе, примерно на уровне метра от пола, неподвижно висел черный шар размером сантиметров эдак на двадцать в диаметре, с двумя блестящими широко расставленными небольшими глазками. Опа! Ты еще кто?

А правая рука уже метнулась ловить неизвестного наблюдателя. Конечно, разумный человек, сам бы, абсолютно не торопясь, понаблюдал за неизвестным явлением природы, поглядел бы глаза в глаза, поразмышлял, не опасно ли оно, попытался вступить в контакт.

А я? Хватай, пока не убежало! Психология, как у волкодава-подростка Марфы, один в один. Фу, старый дурень, фу!

Шар тоже сусолить не стал, мгновенно метнулся в щель между шкафом и стеной. Фьють, и нету! Быстр, однако, неизвестный наблюдатель…

Вскакивать, двигать шкаф, продолжать отлов ночного посетителя, было просто лень. Полежал, подумал, — а кто бы это мог быть?

Инопланетянин? Без летающей тарелки, это было просто смешно, — никак не тянул на зеленого человечка, рожей не вышел.

Домовой? Те хорошо описаны и даже нарисованы. Должен быть в наличии маленький бородатый старичок в простонародной одежке. А у меня тут какой-то шар неведомый…

Призрак бывшего хозяина дома? Тот должен быть полупрозрачным, завывающим. А главное, все, абсолютно все, чем-то должны быть похожи на человека. А этот? Нету таких в русской мифологии, ну просто нету! Разбудить что ли Забаву, посоветоваться? Жалко было из-за пустяков нарушать сон любимой. Опять же, пришибить со сна может… Да ну его!

Минут через десять понял, что повторных попыток контакта не предвидится, и благополучно уснул. Спокойной ночи, мой неведомый друг!

Утром умылся, поиграл в зарядку, постриг коротенько усики и бороденку. При наличии мыльного корня и очень острого ножа можно было бы и полностью побриться, но могло быть неверно истолковано. В эту пору считалось, что безбородыми ходят только язычники и всякие иноверцы, а самое неприятное — гомосеки. Никакой из этих вариантов меня не устраивал. Вера — только православная, половая ориентация — только гетеросексуальная! К людям других вер и ориентаций я относился спокойно — как хотите, так и живите, другим только не мешайте, но мое — есть мое, с этим нипочем не расстанусь!

Встала и Забава. Переделала все, что было нужно по женской части. Никаких зарядок она не признавала, ей это было ни к чему. Косметикой она, слава Богу, не пользовалась. Больше всего времени ушло на расчесывание густейших волос, заплетание их в две косы и укладка вокруг головы, как положено замужней женщине. Платком или повойником на голове, супруга дерзко пренебрегала в ясную, как сегодня, погоду.

Отправились завтракать. Вместе с Федором на кухне сидели Наина и Иван, ждали нас. Перешли в столовую. Решили после завтрака погулять с лошадьми и Марфой, пока нет дождя и на небе солнышко. Вкусно поели.

Потом я изложил вчерашнюю ночную историю с ловлей неведомого пришельца. Молодые по этому поводу ничего сказать не смогли, а вот повар задумался.

— Что-то такое, вроде, Олег видел. Он мне еще в корчме, несколько месяцев назад порывался рассказать, да сначала я был занят, а потом к нему клиенты повалили. А потом то то, то се, так и забылось. Сейчас я за ним на двор сбегаю, позову из конюшни.

Быстро вернулся, привел конюха. Рассказали ему, о чем ведем речь. Акимович таиться не стал.

— Зависла тоже как-то ночью у нас дома похожая штукенция. Я всегда сплю хорошо, крепко, а вот жене что-то сразу не уснулось, все возилась да вздыхала. А тут она это увидала! Завизжала, как резаный поросенок, да под подушкой стала прятаться. Я спросонок не пойму ничего, спрашиваю ее:

— Чего голосишь, дура?

— Там, там…, — и пальцем в темный угол тычет.

Зажег свечку, а там, на стуле, домовой сидит. Долго с нами не балакал, сказал только:

— В другом месте молоко берите, от этой коровенки оно плохое — и сами, и дети болеть будете.

На этом исчез.

Жена всю кринку молока тут же вылила, как же, защитник семьи велел! А на другой день походила, повыясняла, — верно, болеют с этого напитка люди, пить нельзя. Видать, вымя больное у коровы. Так и тебе, домовой что-то важное хотел сказать, передать самое нужное! А ты сразу бить, ловить. Послушать надо было. Может он бы и сказал…

— Привет от Сатаны! — прогрохотал страшный голос.

Женщины ахнули, мужчины дрогнули, Федор выпучил глаза. Кроме нас, в столовой никого не было. Тот же голос опять грозно рявкнул:

— Что, твари, не ждали? Враз примолкли? На колени! Все в котел на варку пойдете! Всех пристрою!

Тут я вспомнил известного любителя дикий страх наводить, и опознал не раз слышанный в таком ключе при общении с челядью голос.

— Богуслав! Выходи!

Хохочущий боярин-дворецкий вышел из-за приоткрытой двери.

— Что, сомлели, православные? Хоть бы один перекрестился, вступил в борьбу с врагом человечества!

Человечество пристыженно молчало. Силы Добра сегодня как-то обмишурились на учениях в противостоянии силам Зла, просто обделались не по-детски. А ведь нам троим в Великий Поход идти, сражаться по-настоящему и без репетиций.

Ладно, хватит знати безнаказанно измываться над простыми людьми! А то Ванька от потери самоуважения такой дряни в своем сарае нажжет, что первую полностью кирпичную церковь всю перекособочит; Федька от испуга весь харч на обед страшно пересолит; Олежка за свою вину всем лошадям хвосты поотрывает; Наина, осознав, что всех иудеев опорочила, наведет на мужиков импотенцию; Забавка, поняв, что опозорилась перед будущим ребенком, весь народ перекалечит; а что сделает главный поганец Вовка от злобы, боюсь даже предположить…

— Хватит тут веселиться, — пресек я распущенность боярства, — ты мне лучше подскажи, что мог такого важного домовой этой избы мне посоветовать?

— А черт его знает, — совершенно искренне ответил Богуслав, — этого нечистика не угадаешь. Он сегодня чего-нибудь полезное скажет, а завтра гадость какую несусветную отчубучит. Совсем непредсказуемый этот сосед-домосед. Ты, Федя, молочка спроворь, да булок вкусных напеки, на ночь в угол поставь — глядишь и откупитесь.

Все с этой идеей согласились, кроме гостя из будущего.

— А может проще будет священнослужителя пригласить? Пусть по дому походит, ладанкой помашет, молитвы попоет, да святой водой все углы окропит — глядишь и изведет нечисть, — поинтересовался я.

— Не поддаются они на эти поповские ухищрения, — вздохнул боярин, — пробовали и до тебя люди не раз. Излавчивайся сам уж как-нибудь. Ты у нас человек тертый, может что и получится. А самое верное дело, как народ советует, это булка с молоком, или каши подкиньте. А сейчас, пока погодка благоприятствует, поехали-ка лучше лошадей выгуляем. Заодно вы к ним, а они к вам привыкнут.

Народ эту мысль одобрил, и мы весело пошли на двор. Межевался только Иван.

— Я же на работе! Может мне лучше вечером поездить?

— Ты на кого тут работаешь? — зарычал я, по-нашему, по-боярски.

— На тебя…, — ошарашено ответил бригадир. — Ребята скажут: мы тут пашем, а ты там на лошадке прохлаждаешься…

— Пошли в ваш сарай!

Кирпичники деловито замешивали сырье для сушки и последующего обжига.

— Слушать меня! — продолжал командовать я бывшими скоморохами. — Ивана пока забираю. Вместо него Егор побудет, все вопросы к нему. Если кто против, говорите, — сразу уволю!

Разговорчивых почему-то не оказалось. Методика общения, которую я перенял от боярина-дворецкого, с подчиненными людьми давала неплохой результат.

Вернулись к конюшне. Богуслав уже сидел на собственном гнедом коне. Наина пыталась вскарабкаться на кипенно-белую, слегка розоватую Зарницу, пока безуспешно. Ванька бросился помогать любимой.

— Володь, вы с Забавой на ком поедете? — поинтересовался у меня конюх, — кого запрягать?

— Мне Викинга, — ласково поглаживая буланого коня по холке, ответил я. — А супруге в ее положении будет полезней в седло не залезать.

Забава было зароптала, но ей тут же напомнили вчерашнюю беседу о выкидышах у неразумных беременных. Больше споров не было.

Иван, махом забросивший легонькую Наину в седло, после некоторого колебания выбрал каурого жеребца Ветра. Олега, пытавшегося оседлать мощного Вихря, я пересадил на черного Ворона.

— Мне ахалтекинцев, которых мы вместе с тобой привели, под всадниками обкатать нужно. Зорька и Вихрь свободными пойдут.

Марфа, уверенная, что пастушку-волкодушку двор караулить не оставят, плясала возле меня. Что ж, пусть тоже пробежится, разомнет среднеазиатские косточки.

Ну, с богом! И мы начали тренировки перед большим конным путешествием. Конечно, среди нас не хватало Матвея, но бывший ушкуйник в движении неутомим, потренируется пока на боярской лесопилке. А Ворон пусть силу и выносливость под Олегом наращивает. Вдобавок, конюх зримо тяжелее бывшего атамана.

По утреннему Новгороду проехались шагом. Город давно проснулся, по улицам бегал народ. Люди были одеты ярко, совсем не так, как в исторических фильмах. Сияли жгуче-красные рубахи, залихвастки синели порты и поддевки, зеленели пояса на мужчинах, а женские шушпаны, летники да опашени переливались всеми цветами радуги. Вдобавок, вся бабья одежда была украшена вышивками, полосами, орнаментами, расшита золотом и серебром у тех, кто побогаче. Всякие серьги, подвески и ожерелья, украшенные жемчугом, разнообразные обереги почти на каждой, только усиливали замысловатое многоцветье. Коричневатые лапти с белыми онучами, черные сапоги и очень разные по расцветке сафьяновые сапожки, своеобразно подсвечивали наряды новгородцев. Не принимала участия в этом буйстве красок только одежда пожилых людей. А то бы только и слышалось по улицам:

— А куда это дед понесся?

— Какой?

— Да вон тот, в оранжевом кафтане и лазоревых портках!

— Их, в пурпурных лаптях, не угадаешь…

Копыта лошадей мерно постукивали по деревянному настилу.

— Пора и тебя одевать по-человечески, — заметил Богуслав, — а то — боярин Мишинич, известный ведун-лекарь, хозяин двух пилорам и лавок, владелец реки Вечерки и всех примыкающих к ней земель, единственный на весь город производитель карет и кирпича, а выглядишь, будто калика перехожий. Тьфу! Позорище! У меня слуги лучше, чем ты, одеты.

Я никогда не делал из одежды культа. Завязывать галстуки так за много лет и не научился, костюм-тройка много лет ненадеванный висит в шкафу, запонки вообще где-то затерялись. Купить длинную дубленку мне предлагали жены и мать бессчетное количество раз. Мой стиль — это свитер, джинсы и незатейливая куртка с обязательным капюшоном.

Усмехнувшись, спросил:

— Чего ж мне теперь, портки на меху одеть?

— А чего ты надсмехаешься? И одевают, и вовсю пожилые бояре носят!

— И ты тоже? Вроде уж не молод…

Теперь усмехнулся Богуслав.

— Это для бояр, что из терема в холодную погоду не вылезают, сидельцев по палатам. Я в дружине вырос, старый воин, задницу морозить не боюсь — кутаться не для чего.

Мне вспомнилось «Слово о полку Игореве», написанное немного позже:

Под шеломами взлелеяны,

С копья вскормлены…

— Ты же попросту одет, одежонкой не красуешься!

— Это ты мой походно-домашний наряд видишь, мне перед тобой красоваться-то нечего. А где нужно внешним видом блеснуть, я приоденусь от души!

Мне вспомнился парадный вид Богуслава в нашу первую встречу, когда он был в княжеском окружении на вече, где я добывал деньги на постройку церкви. Сиреневый кафтан, на него наброшен малиновый плащ-корзно, скрепленный на плече серебряной застежкой-фибулой, высокая расшитая с меховым подбоем шапка. Да уж, это вам не хвост собачий!

— Ты должен быть одет сообразно своему положению — сразу будут относиться уважительно, легче будет дела вести, — вразумлял меня боярин-дворецкий.

Выехали из города, и сразу поскакали побыстрей. Командовал нашей небольшой ватагой бывший воевода. Что ж, он с детства в седле, привык к конным скачкам, а я и на лошадь-то вскарабкался недавно.

Сначала Богуслав подстроил темп всех наших лошадей под движение своего коня, по кличке Боец. Проехались, приноровились. Это было сделано для того, чтобы мы держались кучно, а не разбредались по окрестностям, во время очень долгой езды, особенно по всяким перелескам, болотам и буеракам.

Опять же, плестись медленно будет нежелательно. Да и загонять коней без ума ни к чему. Только опытный человек мог все это правильно организовать.

Затем Богуслав начал обучать мужиков обычному для хорошего наездника делу — спрыгивать с коня на ходу для последующего бега рядом. Наину он решил в это не втягивать (Зарница эту пушинку может от зари до зари нести), Олег от участия в эдаких трюках сразу отказался. Боярин осуществлял этот элемент джигитовки легко и элегантно. Вот он в седле, ра-аз, бежит рядом. Прыг — опять на коне. Ничего сложного.

Мы с Ванькой эту вольтижировку позорно провалили. Ра-аз — и оба мордами об землю. Прыг — и коник убежал!

Эх! Жалко Матвея нету! Он бы не только с неторопливого жеребца спрыгнул-запрыгнул, а и разъяренного лося, несущегося со скоростью гепарда, не упустил. Потом бы оглядел окрестности, удивляясь отсутствию привычных трупов, и спросил: а по-настоящему сложные трюки, когда будем делать?

В общем, приходилось, для этой нехитрой с виду (когда делает кто-то другой) манипуляции, лошадей останавливать. Раз — и на матрас! Вот это у нас кое-как получалось…

Да и то, такой триумф Матвея на глазах у Наины, мог бы выйти Ване боком. Эта нерусская колдунья могла бы махом перекинуть свою горячую любовь на ушкуйника, героя дня. А кирпичнику сказать чисто по-пушкински:

— Пастух, я не люблю тебя!

И удалиться петь «7.40» своему новому избраннику.

Мне-то бояться в аналогичной ситуации было бы нечего. Забава подняла бы меня с земли, заботливо отряхнула, и сказала:

— Милый! Ну что ты прыгаешь туда-сюда? Ушибешь еще какую-нибудь драгоценную косточку, не дай бог! Давай я тебя вместе с коняшкой отнесу куда надо.

Так и проездили, пропрыгали, пробегали часа два. Восторгу Марфы от такого времяпровождения не было предела. Оказывается, хозяин так умеет веселиться! Да, подруга, это тебе не унылую будку караулить…

Присмотревшись к волкодаву, преданно скачущему возле меня, Богуслав заметил:

— Очень толковая собачка, надо будет ее с собой в поход взять — караулить нас сонных после эдаких дорог.

— Да она еще из щенков толком не выросла! — зароптал я.

— С этим я помогу, за месяц редкая зверина из нее поднимется. Побольше только сырого мяса надо будет подавать. Заодно и поумней ее сделаю.

— Как взрослую собаку?

— Этого, боюсь, маловато будет.

— Алабаи очень умны!

— Среди других пород. А против человека, любая собака — дура дурой. У умнейших из них уровень маленького ребенка.

— У нас пишут — трехлетнего.

— Пожалуй, они правы, — кивнул боярин. — А нам с собой караульщик нужен поумней. Она должна будет одна решать, что делать, если враг подкрадывается.

— Марфа не струсит!

— Это видно уже и сейчас. Понятно, что такой волкодав не испугается, прятаться не станет, не убежит. Это очень хорошо. Но ведь нужно принять план дальнейших действий. Можно схватить вражину за горло, а можно залаять, если нужна помощь хозяина. Иной раз есть резон потыкаться своим холодным носом в щеку главного человека твоей жизни — пусть пойдет сам посмотрит, ситуация непонятная. Поэтому надо ее ум усилить, хотя бы до уровня двенадцатилетнего подростка.

— Может быть…, — задумался я. — А кто Забаву по ночам караулить будет, коли мы все уйдем?

— Караулить, в смысле, глядеть, чтобы она кого-нибудь нужного по ошибке не пришибла? — загоготал Богуслав. — У тебя там народу невпроворот, ни в доме, ни на дворе не протолкнуться!

— Ты не хохочи, а вот послушай. Мы все ушли в поход. Ушел я, Наина, Иван. Федор с Олегом убежали на ночь домой. Из четырех кирпичников остался только один — за огнем в печи на обжиге следить. Подкинет дровишек и сидит, дремлет — ни до чего нет дела. Забава в избе одна, спит очень крепко. Разбивайте разбойнички любое окошко, режьте ее сонную! Мальчонка в сарае и не чухнется — он на обжиге, звон на дворе и не расслышит. И даже Марфы нет! Некому гавкнуть, отпугнуть от забора бандитов.

— Караульщиков найми. Подежурил ночь, постучал в било, и на два дня домой. Где вот только в Новгороде троих здоровенных, приличных и непьющих мужиков взять?

Било я знал — деревянная или чугунная доска, по которой сторожа стучат колотушкой и покрикивают — слушай! — отпугивая ночных татей. А вот с человеческим фактором была полная непонятка! А кадры решают все, — как говорил товарищ Сталин. Погоди, погоди…, есть одна идейка!

— Олег! — позвал я.

Он подлетел на Вороне махом.

— У тебя братьев ведь трое?

Конюх кивнул.

— Взрослые?

— А то!

— Крепкие парни?

— Здоровенные лбы. Против каждого, ни бороться, ни на кулачки — никто не выходит.

— Зарабатывают хорошо?

— У них в кармане — вошь на аркане. Хорошо если за день пять копеек на троих добудут. Жена с ними шутит, как они после рынка домой припрутся: ну что, работнички, сегодня хоть на хлебные крошки заработали? А вот пожрать горазды — в хайло только закидывай!

— Выпивают?

— Это нет, не падкие все трое до водки. Нагляделись на батю в свое время.

— Пойдут ко мне ночами караулить?

— А сколько платить будешь?

— По три рубля в месяц каждому.

— Побегут!

— Приводи их сегодня вечером, познакомимся.

— Притащу дармоедов!

На том и порешили, Олег отъехал в сторонку.

— Давай-ка прямо сейчас на рынок и заедем, — предложил Богуслав, — сразу тебе всю парадно-выходную одежонку закажем, вплоть до приличных сапог. А то еще опозоришься где-нибудь, ты сумеешь!

Приятно, конечно, когда человек в тебя верит, но меня беспокоила одна незначительная финансовая неувязочка.

— У тебя деньги-то с собой есть? — спросил я боярина-дворецкого.

— В кармане — ни фига! — бодро ответил тот.

— А расплачиваться-то чем будем? Покажем две фиги? Я тоже из дому на прогулку без копейки выехал.

— Наплевать! Они все равно несколько дней шить будут. А за это время ты рубликами где-нибудь и разживешься. Не качнешь с пилорамы, боярину коляску втулишь, купчишка подсунется — песенку ему в ухо! Эти все увернулись — поймал кого, да отлечил от души! Нигде никак, утащил у Ваньки кирпич, и в темный переулок на заработки. Ты, как птица — на одном крыле что-то неладно, она на другом вырулит. Только у тебя этих крыльев пять! И сбить тебя с полета никакой дубиной-палицей не получится — всегда при звонкой монете будешь.

— Да деньги-то дома есть. Я к тому толкую, может нам за ними заехать, и взять мастерам хоть на материалы? Чего там у них идет: ткани, нитки всякие, кожа на сапоги?

— Перетерпят несколько дней. Нам бы не сглупить у сапожников, вечно они норовят вместо завозной дорогущей сафьяновой козьей кожи местную телячью дешевку впарить! А та и трещинами может пойти, и окрас недолго держит. Так что, гляди в оба!

— Это конечно. Я с куском сафьяна в руках и вырос. С него и вскормлен, и вспоен! А сказать по чести, до приезда в Новгород и не видал его никогда. Так что поглядывай сам, из всех своих старческих сил. Я, щегол молодой, аж на целый год тебя моложе, как могу понимать в таких сложнейших для себя делах? Уж не взыщи!

Просмеявшись, Богуслав заметил.

— Постоянно меня твой молодой вид обманывает. Забываюсь, что по сути с ровесником дело-то имею. Да и опыт у нас уж очень разный, целая пропасть между знаниями о жизни лежит. Ты опасаешься, что нас, с нашим затрапезным-то видом, погонят с рынка взашей?

— Именно!

— Здесь ты недопонимаешь чуток. А положа руку на сердце, можно сказать: ни черта не понимаешь! Тебе кажется, что мы одеты одинаково?

— Не вижу никакой разницы, — на всякий случай внимательно обозревая боярина, подтвердил я.

А вдруг он сейчас из-под простой рубахи вытащит вензель какой именной, невиданный, да как даст мне по лбу, исправляя недостаток внимательности?

— А хороший портной враз увидит различие во всем. Разная выделка льна, техники прошива: какая нитка была взята, как ее концы на шве заправлены. У меня, вон, лен мягкий, нежный, ладонью проведешь — так и стелется. А у тебя? Дерюга она и есть дерюга. У меня проведешь пальцем, шов и не учуешь. А у тебя? Как топором вытесали! И концы ниток на стыках висят, сплошная срамота. И мастер еще тьму всяких изысков заметит по своей линии. А обувь? У меня на ногах дорогие козловые сафьяновые сапожки, которым сносу нет, а у тебя? Какая-то иноземная дрянь, неизвестно из чего состряпанная, которая явно дольше года и не проносится. Как ты это зовешь — кроссовки? Рыночным сразу будет ясно: приехал богатейший боярин, хочет приодеть какого-то нищего родственника. Для верности и зови меня по-родственному — дядя.

Так, похоже, пробил и мой звездный час!

— Ну так просто дядя и не говорят, всегда добавляют сокращение от имени: дядя Ваня, дядя Вова. А мне тебя, как лучше называть: дядя Богся? Дядя Гусла?

Отхохотавшись и вытерев навернувшиеся слезы, Богуслав сказал:

— Ну, уел стервец! Ну, поддел! А не зная тебя, и не поймешь, где собака зарыта, и не учуешь гадкого подвоху! Зови по-простому — дядя Слава.

Отправили всю толпу и своих коней домой. Марфу на поводке доверили Ивану, — она стерпела, все-таки целыми днями вместе по двору ошивались, а боярство пешочком отправилось на рынок.

Базар на Софийской стороне привычно шумел. Кричали водоносы:

— А вот вода холодная! Налетай, не зевай! Грош кружка, наливай другу дружка!

Горланили матерые тетки, торгующие пирожками на вынос с лотков, висящих на толстенных животах:

— Пироги горячие! Калачики вкусные! Прямо из печи, сразу в рот мечи!

Пошумливали купцы и приказчики:

— Товар отменный! Дешево, да сердито! Купи, не пожалеешь!

Вяло отругивались покупатели:

— Гнилья, поди, наложили? Знаем мы вашу дешевку…

Все шло, как обычно. Портные попытались было стребовать аванс, но я выстроил чугунную рожу идиота с детства и умильным голоском, тенором, переходящим в фальцет, спросил у боярина, для большего эффекта теребя его рукав двумя руками:

— Дядя Слава! А мы им денюжку из того мешка с золотом отсыплем? Или обождем?

— Подождем, Вовка, подождем, — ласково ответствовал оценивший мою актерскую игру Богуслав, — взглянуть надо будет, чего эти смерды смогли натачать, да как тебя, боярина Мишинича, сына самого Твердохлеба, приодеть вздумали!

Лишние дискуссии были сразу оборваны, начались замеры. Боярин-дворецкий, кроме того, что я знал, наперечислял еще кучу всяческих прибамбасов: охабень, терлик, ферязь и прочее. Нас попросили зайти через два дня, при этом интенсивно и подобострастно кланяясь.

С сапожником это номер был исполнен на бис. Аналогичный эффект. Боярин только успел прорычать о санкциях за подмену шкуры козлика на шкурку другого парнокопытного, а я выбрать светло-коричневый цвет сапог, как нас уже с почетом провожали. Явка через два дня.

Клиенты, вроде нас, видимо были редки — бояре не фотомодели, каждый день обувку и наряды не меняют.

Изготовители шапок насчет денег уже даже и не заикались: рыночная молва нас с дядей Славой опережала. Выбрали головной убор с опушкой из соболя, договорились из чего будет сделан верх. От шапки целиком из меха, я отказался — упрею до зимы и реальных холодов. Добавить еще портки на меху — точно сварюсь заживо! Вызнали срок изготовления, и гордо удалились.

Боярство форэвер!

Глава 18

Богуслав отправился исполнять свои должностные обязанности у князя, я воротился домой. Забава меня потискала, поиграла любимым мужем, как хотела, и пока успокоилась.

Надо было завершить вчерашние дела: получить клеймо, рассмотреть через лупу хитрую кузнечную пометочку и объяснить нашу задумку обоим приказчикам.

Вечером конюх приведет братьев.

В принципе, период с обеда до ужина будет у меня свободен. Можно попринимать женщин-льготников. Невелик доход, но запас кошель не трет.

Конечно, пора начинать класть стены у церкви, но Ваня после бега по пересеченной местности, и прочих ужимок и прыжков на сегодняшнем конском родео, был никакой, и в данный момент валялся в отведенной им с Наиной комнате. Без бригадира тащить вялых кирпичников на новое дело, переслушивая их обычное нытье: не знаем…, не умеем…, не можем…, было практически бесполезно. С ними каждый раз охота было рявкнуть: кто без спроса отпустил от мамкиной титьки? На место!

Они, конечно, очень молоды, и, вроде, какой с них спрос, но я себя и своих друзей такими пассивными и не припомню. Когда мы закончили последний класс школы, были отнюдь не старше. Нет нужных институтов в нашем захолустье? Закинули вещички в чемоданы и поехали учиться в другие города, кому что было по сердцу. Выпуск нашего класса взял штурмом ВУЗы, где был конкурс по двадцать-тридцать человек на место (о московских МГУ и МИФИ не берусь судить — там конкурс был просто запредельный — наших прошло трое), освоил самые разные специальности.

А этих кирпичников дальше соседнего переулка и не заманишь. Улучшает процесс только Иван, служит для этих мямлей катализатором. Ворвется в их сарай, где постоянная жара и запах пережженой глины, гаркнет: принюхались? Пригрелись? Вперед и с песней! И пойдут, как миленькие, класть стены. Он сегодня не в силах, и они пусть на привычном месте поторчат, отдохнут перед будущим рывком.

Первым делом потолковал с Федором насчет увеличения доли сырого мяса для Марфы. Повар опять укоризненно повздыхал и высказался насчет выращивания зверины, но уже как-то вяло, без огонька и прежней живости. Чувствую, что когда собака еще блеснет невиданным умом, сказав ему после еды что-то вроде: кордамончика, Федька, сыпь больше, а перец урежь, он подумает: перекормили сырьем, эх перекормили!

Проводил Забаву в гости к подруге, делиться новостями о резком изменении в ее статусе — из черных людей стала боярыней. Не велел ничего поднимать, как бы не просили. Свет моих очей ушла неторопливо и степенно, как и подобает боярыням в ее положении.

Потолковал с Ваней насчет строительства церкви. Он, преисполненный служебного рвения, попытался было встать для новых славных свершений, но боли в мышцах его несколько отрезвили. Молодец застонал и опять упал в кровать.

— Лежи, лежи, — остудил я его, — завтра полегче станет. И будем пока поменьше бегать и прыгать, твоему телу привычка нужна, ты же не железный.

— А все железные! Олег сходу на рынок умелся, Ная на колдовскую сходку убежала, вы с Богуславом нам коней сбросили и бойко пошагали, а я пластом тут лежу!

Надо было вносить ясность в предмет разговора. Пошли по персонажам.

— Олег и Наина с лошадей не слезали, просто просидели в седлах два часа. Богуслав давно к этим трюкам привык, десятки лет исполняет. Наверняка, захочет удивить, покажет такой кувырок с переворотом прямо на коне, что ай да ух!

— А ты, ты, мастер! Ты-то где наловчился?

Конечно, очень хотелось изречь величественным голосом:

— Мне налавчиваться не надо, ибо я — мастер! — и захохотать эдак зловеще, но Иван эту шутку не оценит, а дел еще было немерено. Стал растолковывать дальше.

— Я каждое утро в течении долгих лет делаю зарядку на все тело, ко всему привычен. Отстаю, конечно, от мастеров прыжков с лошади, но сильно, в отличии от тебя, не уработаюсь, мышцы не потяну.

— Что еще за зарядки такие? — обиженно прогундел Ванька, давая всем своим видом понять, что считает это ложными выдумками.

Придется показать. Неторопливо поднялся, подтянул порты, унес табурет в угол и взялся за спецпоказ.

Начал с самых простеньких упражнений, делал их не быстро. Руки через стороны вверх, в стороны, вперед, вниз…, пауза, потряхивание кистей рук для отдыха. Правая прямая нога вперед и вверх, достать носком стопы левую ногу…, пауза. Поворот туловища вправо, влево…, пауза.

Постепенно движения ускорялись, делались сильнее и резче. Наклон вперед с поворотом. Удар правой рукой от плеча. Скорость все нарастала и нарастала, паузы уже были незначительны.

Не очень давно были включены упражнения от ушкуйников. Прыжок вверх! Удар обеими ногами! Поворот в прыжке с одновременными ударами рукой и ногой! Пауз я не делал. Для зрителя это сливалось в единое верчение, как вращение лопастей у вентилятора на максимальном скоростном режиме.

На Ваню мои акробатические этюды подействовали просто ошеломляюще. Он лежал молча, раскрыв рот, и глаза глядели так, будто увидели что-то необычайное, типа кобылы, катающейся верхом на собаке.

Когда я закончил прыгать, вертеться, махать руками и ногами, Иван задумчиво произнес:

— А я нашим парням и не верил, что ты из ушкуйников. Думал, это они так просто болтают.

— Правильно думал. Это я как-то с Ярославом пошутил, а он и поверил.

— Да и я сейчас поверил! Так как ты, только лучшие бойцы двигаться могут!

— Я у ушкуйников учился, у лучших из лучших. Но в походы с ними не ходил.

— А человека убить можешь?

— Могу, и делал это не раз. Да и ты к этому готовься — нам черного волхва убить нужно обязательно, увернуться от него вряд ли получится, очень уж силен.

— Идет же атаман ушкуйников Матвей! Бывший воевода Богуслав! У тебя тоже есть опыт убивать — чего же тут я?

— Кто именно из нас сумеет достать черного волхва, сие нам неведомо. Наина говорит, что тебе может повезти больше, чем нам.

— Мало ли что она болтает, а я людей не убиваю!

— А ты думал тебя в смертельный поход ведут, только для того, чтобы Наину ублажать? Или нам всем рассказывать, как ты горазд кирпичи обжигать? Все это путешествие больших денег будет стоить: очень дорогие кони, которых надо кормить лучшим овсом или ячменем, еда для людей, проживание в городах, оплата доставки нас через море, особая одежда, оружие, обувь, кормление караульщицы-собаки, да мало ли еще что! И каждый лишний человек в тягость для моего кармана станет.

— Ну ты же не один идешь!

— Перечисли по именам, кто сколько денег на поход сдал, каких особо выносливых коней привел, обученных собак, чтобы после целого дня такой работы, как сегодня, еще и ночью не караулить, выставил. Кто нас одел, обул, вооружил, сделал запас еды, которая в дороге не испортится, — кулеши да каши варить нам будет некогда. Начни с себя.

Эта мысль была для юноши в диковинку. Он герой, идет человечеству помогать, его просто обязаны всем обеспечить! И вдруг выясняется, что он дорогостоящая и бесполезная обуза!

— Да я, я…

— Наина?

— Она приезжая!

— Можем не продолжать. Богуслав все детям оставил, их у него семеро. У Матвея жена беременная, а от прежних походов ни копейки не осталось. Так почему я тебя, не желающего с врагом биться, в поход должен вести? Какая с этого польза?

— Я буду биться!

— И при этом отказываться убивать?

— Ну я не знаю…

— А кто должен знать? У нас на все про все несколько мгновений будет — раз, два, три, четыре, пять — все, ты убит! Успел чего надумать, не успел, уже все равно — судьба твоя и всего человечества решена. Ты мертвый валяешься, в обнимку с такой же Наей, на Земле страшная катастрофа! Все, приехали!

Иван поднял посуровевший взгляд.

— Убью гада!

— Вот это правильно. А то пусть кто-то сделает что-то. В этой жизни взыск ведешь только с себя.

Внезапно Ванюшины глаза наполнились тревогой.

— Обижаешься на меня, мастер?

— За то, что ты всегда за мной первый идешь? Или за то, что я, в трудную минуту, на тебя, как на себя самого положиться могу?

— Сказал тут не то, вылепил явную глупость.

— И что с того? Ты по каждому вопросу должен свое мнение иметь. А мне ведь далеко за пятьдесят, дети старше тебя, и я давно оцениваю людей не по словам, а по их делам. И не зови ты меня больше, старший, мастер, говорили тебе и раньше.

— Другие же зовут!

— Ты еще может, как другие, меня хозяин или барин звать станешь? Владимир, Володя, или Вовка, — для тебя, как угодно. А то в походе будешь белой вороной выглядеть.

— Кругом я сегодня обделался!

— Ты великолепное оправдание ввел на все случаи жизни.

— Это какое?

— Мы — приезжие!

Дальше беседовали уже по-доброму, без лишних эмоций.

— Как же ты помнишь все эти взмахи руками и ногами?

— Каждый мах туда и обратно, или несколько движений вместе, называются упражнение.

— И много ты таких упражнений делаешь за одну зарядку?

— Штук пятьдесят, если время позволяет.

— Немало каждое-то утро, пятьдесят раз все это переделать.

— Это ты не понял. Упражнений всего пятьдесят, и каждое из них я по двадцать раз делаю. Это всего около тысячи упражнений. А чтобы не путаться, делаю их в однажды установленном порядке — это за этим, а это за тем. Просто я же не разом их выдумал. Вначале первые десять делал. Чувствую — маловато. То там что-то увидишь, то тут ухватишь, добавляешь. Последнему десятку у ушкуйников выучился.

— Надо и мне учиться! Поучи товарища!

— Зарядку освоишь сам, это не сложно, просто требует некоторого времени. Первые несколько раз я покажу. Именно ты, и никто другой, будешь решать, что именно из упражнений тебе в данный момент требуется, а без чего можно и обойтись — со временем всегда туго. Иной раз поспать гораздо важнее всех этих кручений. Если что будет непонятно, спросишь меня. Сейчас важнее другое — нужно обучиться навыкам боя с оружием. Как стрелять из арбалета и бросать ножи, я покажу — умения простенькие, наловчишься быстро, а тренироваться вместе будем. На саблях я тоже умею, но тут времени много надо, лучше бы тебе поучиться у другого умельца. Но по правде сказать, не больно-то и верится, что до этого у нас с врагом дело дойдет, мало времени нам отпущено. А вот выстрелить из уже заряженного самострела и следом тут же бросить нож — секундное дело.

— Володь, а чем ты так занят целыми днями? — спросил бригадир кирпичников, — церковь пока не строишь, с нами не сидишь, с домрой в руках мы тебя видим редко, а дома редко бываешь.

Рассказал ему обо всех своих заботах, приносящих деньги для будущего похода.

— А кирпич? А постройка церкви?

— Ни копейки пока не дали.

— А зачем делаешь?

— Чтобы вы с голоду не передохли. Начинали вместе, бросить бывших скоморохов жалко. Тебе-то я в своем большом хозяйстве место всегда найду, а остальные, если чем-нибудь недовольны, пусть идут на все четыре стороны.

— А как же производство? Встанет ведь все! Пока ты новых людей сыщешь — печи погаснут!

— Перекрещусь на радостях и никого искать не буду. А печки залить велю, чтобы пожара не было. Кирпичники с воза, мне зримо легче. И отдавая церковникам народные пожертвования, только вздохну с облегчением.

— А если попы спросят, почему кирпич не делаешь, церковь не строишь?

— Отвечу правдиво — разбежались нерадивые нехристи.

— А они…

— А мне на всю их шатию-братию наплевать. Храм вызвался сам строить, никто мне это дело не поручал. Денег мне церковь копейки не дала, сам собрал. Епископ Герман на эти рублики давно целится, хочет перед Киевом выслужиться. А тут вдруг я их сам ему принесу! Звание святого, конечно, не присвоят, но и взыску никакого не будет.

— Не уважаешь ты нашу религию!

— Очень уважаю. Кроме того, что истинную веру русским людям несет, много и других полезных дел делает: учит, лечит, строит для народа церкви и храмы, открывает монастыри, в тяжелую годину на защиту Родины встает — не предаст и не продаст! А об отдельных людях буду судить, как хочу. Теперешнего епископа осуждает подчиненный ему человек — настоятель Софийского собора, протоиерей Николай, а ему я верю безоговорочно. Он святой! Сейчас в поход с нами рвется, а я его не беру — извини, святой отец, в предсказаниях тебя нет. А взять хочется!

— Так возьми!

— Чтобы он погиб за просто так? Убивать Николай не будет, станет молиться, а черного волхва этим не взять, и погибнет святой человек ни за что! Пусть уж лучше в Новгороде бесов из людей изгоняет, опыт уже имеет!

— Я слышал о нем.

— А я его отлично знаю, — на коркодила вместе ходили, денег на постройку церквушки помогает мне собирать.

Глянул на часы — батюшки светы, не то что идти пора, нестись пора скачками на рынок! Велел Ваньке лежать и не рыпаться, торопливо подался в свою комнату. Там насыпал в кошель денег на расчеты с Онцифером и другие возможные расходы. Да, не забыть лупу с собой прихватить, очень хочется увидеть, чего там этот высококвалифицированный кузнец наваял на клише.

Огляделся, нигде нету лупы. Куда же она могла деться? Прятать и убирать Забава не охотница. Другие никто в нашу спальню и не заходят. Сам я никак не могу забыть, куда положил нужную вещь. Остается одно — сработал домовой!

Озлившись, я вышел на середину комнаты, и довольно громко объявил:

— Сейчас уйду на двор, потом быстро вернусь. Если шар с водой не найдется, иду за своим другом протоиереем Николаем. Он из людей бесов изгоняет, думаю и с домовым цацкаться не будет!

Вышел на крыльцо, осмотрел свои владения. Марфа, как обычно, радовалась новой встрече с хозяином. Немножко погладил будущую собачью интеллектуалку по красивой головушке. Дурашка, дурашка, будешь ты умняшка…

Лошади по двору не бегали. Олег, уходя наводить порядок в каретопроме, пристроил всех в стойла. Прошелся внутри. Было чистенько, уютно — чувствовалась рука любящего человека. Посетил регистратуру, предупредил Доброславу, что сегодня после обеда буду лечить. Если ничего срочного не будет, приму пять человек.

В голову лезли неотвязные мысли. Интересно, чем ответит на мой ультиматум клептоман-домовой? Может он мнит себя тут главным? Называла же его Забава за глаза — хозяин. Сейчас приду, а на двери нашей комнаты висит объявление, чеканно нарисованное печатными буквами:

В связи с приближением отопительного сезона злостные неплательщики коммунальных платежей в виде:

1. Молоко

2. Булочки

будут лишены увеличительных шаров.

Список неплательщиков:

Мишинич В. П.

Или все пойдет жестче и на столе будет валяться замызганный кусок бересты, на котором гнусными кривульками нацарапано:

— Веди кого хочешь, фиг чего получишь, боярский козел!

Ладно. Пора!

Зашел в дом, прошел в комнату, — слава богу, никаких записок, а на столе лежит искомый шар. Протоиерей Николай, видимо, пользуется значительным авторитетом у домовых Софийской стороны Великого Новгорода.

Огляделся — не пришипился ли где для разборок по понятиям мохнато-волосатый? Пусто. Что ж, не больно-то и хотелось. А то враз выяснится, что я какие-нибудь древнерусские рамсы попутал.

Впрочем, все в один голос говорят, что домовой осуществляет защиту дома и хозяев, где может. Это должно оплачиваться. Взяв шар, зашел на кухню и спросил, что у нас с едой для домового.

— Молоко куплено, тесто поставлено. Булки к ночи напеку.

Удивив Федора загадочной фразой:

— Крыше надо отстегивать! — отправился на рынок.

Глава 19

Онцифер долго изучал водяную лупу, рассматривал через нее разнообразные предметы. Сдуру показал ему маленькие цифирки и соответствующие им риски на циферблате часов. Кузнец вначале отнесся к вещи, занесенной из 21 века, спокойно, браслет и браслет, но как только понял, что стрелки движутся сами по себе, ошалел.

— Это что за колдовство? — перехваченным от волнения голосом, поинтересовался древнерусский Кулибин.

Обвинения в магии и колдовстве мне были абсолютно ни к чему. Но вместо того, чтобы по-умному, замазав эту свою промашку лживыми словами, — да это тебе показалось, это они от тряски шевелятся или еще какой-нибудь ловкой вракой, немедленно изъять часы и больше их нипочем в руки Онциферу не давать, я, с глупой головы, взялся объяснять принцип работы и устройство часов. Тут он впился в вещицу, как клещ.

— Покажи внутренности!

Лишаться единственных в этом времени наручных часов было чертовски жаль. В том, что кузнец, пытаясь понять часовой механизм, их разломает, не было никаких сомнений. Осознав свою промашку, я стал действовать коварно. С решительным видом протянул руку:

— Давай! Махом развинчу!

Наивное дитя средневековья безропотно протянуло часы:

— Винти!

Ага, сейчас! Чу! Прислушайся, не свистит ли рак на горе…

Часики исчезли у меня за пазухой мгновенно и безвозвратно. Когда Онцифер осознал, с какой глубиной человеческой подлости он только что столкнулся, на этого новгородского Левшу было жалко смотреть. Кузнец боролся до последнего: просил, умолял, предлагал продать за любые деньги, пытался отнять (ушкуйный бросок через бедро разочаровал его в этом методе) — ничто не дало нужного эффекта. Он упал на чурбак и зарыдал.

Пока Онцифер горевал о безвозвратно ушедшей мечте, а немолодой подмастерье, решительно отказавшийся принять участие в попытках отнять у клиента-боярина вещицу (да за это с живого шкуру сдерут!), утешающе поглаживал его по плечу и бубнил:

— Ты наплюй! И без этой ерундовинки хорошо живем! — я вертел в руках добротно сделанное клеймо.

Все получилось так, как надо! Особенно порадовала незначительная царапинка на ножке буквы «М», превратившаяся под лупой в небольшую, но четко различимую ровненькую буквочку «В». Тавро было сделано добротно и надежно. Сразу видно: мастер делал! Я рассчитался с подмастерьем (Онцифер на нас внимания не обращал — плакал) и побежал к каретникам.

В ангаре удивлял чистотой новый деревянный пол. Готовые экипажи стояли возле входа — заходи и бери. Никакой тяжелой вони не было, мат не звучал. Было очень прилично, примерно, как у Олега на конюшне.

Антон занимался с клиентом, второй приказчик подошел ко мне. Конюх доложил, что о наших каретах с невиданными рессорами узнали в других городах, пошли заказы от иногородних гостей-купцов. Наши брать на вывоз пока опасаются, приглядываются.

Тут подошел освободившийся Антошка. Показал обоим клеймо, изложил историю букв, дал поглядеть через лупу. Решили заклеймить все имеющиеся экипажи, и уже готовые, и строящиеся. Сказано — сделано. Развели огонь в печурке, раскалили клише и стали метить моим гербом задние стенки колясок снаружи.

Велел сделать шкафчик из толстых бревен, навесить на него хороший замок с тремя ключами для нас, и в нем держать тавро и водяной шар. Денег на изготовление отсыпал и велел заказать где-нибудь на стороне. Наших каретчиков, опасаясь угрозы хищения фирменного знака, не привлекать. Антон выдал заячьи шубы, изготовленные по заказу женщин с Даниловой лесопилки, и я, купив по ходу чугунное било и колотушку к нему, убежал обедать.

Вернулась Наина. Поговорил с ней насчет изготовления пеммикана. От свинины она категорически отказалась — не кошерна. Индейцы делали из мяса бизона. Русский аналог — говядина. Федор заверил, что в корове сала много, на всех хватит. Ему, как самому опытному в закупке продовольствия, и поручили выбор говядины.

Из ягод была в наличии только горьковатая красная рябина. Хотел было ягодами пренебречь, но колдунья меня разубедила.

— Неведомо где и сколько будем бродить по миру. Может в два месяца уложимся, а может и трех будет мало. Цинга может приключиться.

По данным авторов 21 века, которые я тут же поднял в памяти, без аскорбиновой кислоты прожить, чувствуя себя нормально, можно 30–40 дней. Дальше начинается цинга: общая слабость, замедляются реакции, появляются сильные боли в мышцах. И неважно, что самые страшные дела, с выпадением зубов и смертями, придут попозже, мы уже и на первом этапе будем не бойцы.

Тут я вспомнил, что в плодах рябины аскорбинки, как в двух лимонах, а витамина А, как в хорошей морковке. Вопрос был решен. Поручить добычу ягоды решили Ивану. Для подмоги и усиления может брать любого из кирпичников.

Вернулась Забава, кое-как выполз наездник Ванька, — можно было обедать. Я снял боли молодому, и мы насладились кушаньями от Федора.

Передохнув после еды, пошел лечить. Вылечил от лишнего усердия не пять, а семь человек. Потом велел Доброславе оставшихся провожать, а регистратуру запирать.

Бабы подняли хай.

— Мы тут целый день сидим! Еще хуже заболеем!

Им было наплевать — остались у ведуна силы или нет. Скажи я сейчас — если буду лечить дальше, прямо тут и подохну! — никто бы и не обратил на это внимания. Так бы и орали хором:

— Ле-ечи! Ле-ечи! — раскачиваясь от усердия.

Я стоял, медленно наливаясь злобой. Сейчас вышибу этих тварей, и больше этого приема дешевок вести не буду! С меня хватит!

— Может быть я полечу? — прозвучал сзади знакомый голос.

Обернулся. Игорь! А гадкие бабцы уже гнусили.

— Ты чего лезешь? Ты кто такой? Иди, куда шел!

Ишь, как обрадовались! Но если бывший наставник хочет поиграть в благотворительность, мешать не стану. Наоборот, всячески помогу. Я поклонился Игорю в пояс. Бабий хор замолк.

— Здравствуй, учитель! Прости неразумного своего ученика Вовку! Поздно тебя заметил! Сообщил бы заранее о своем приходе, женка бы сейчас рядом со мной стояла, с жареным лебедем на серебряном блюде! Объясни недостойному, кого к тебе сегодня привести: бояр? Купечество?

— А вот тут у тебя женщины…

— Да это рвань! За гроши пытаются подлечиться! Не обращай внимания.

Женщины уже обступили Игоря плотным кольцом и пытались всячески пробиться на прием к самому учителю.

— Меня, меня возьми! По гроб буду благодарна! Не слушай ты этого, неразумного!

— Пожалуй, сегодня этих полечу. Сколько ты с них берешь?

— Пять рублей.

— Да-а, — протянул ведун, — маловато, пожалуй.

Бабы притихли. Сейчас и учитель вышлет.

— Ладно, давай этих полечим. Куда у тебя пройти можно?

И понеслось! Я посадил ведуна в гостевую, Доброслава водила теток из регистратуры по одной, Игорь лечил. До ужина он перелечил оставшихся шестерых.

Потом сидели беседовали. У ведуна зять взялся строить дом. Плюс он затеялся вместе с родней торговать, и срочно нужны были деньги для вложений в товар. Дочка от мамы не вылезала с требованиями о скорейших финансовых вливаниях. А кого долбить Любе? Кроме Игоря — некого.

— А у меня, веришь, нет, сбережений никаких уже не осталось, два раза и перед этими выдумками зятя, дочь родителей доила. И клиент что-то вяло идет — недели две уж никого не было. Дома уже жрать нечего. Все, что там у себя зарабатываю, жена для дочки отнимает. А тут — сразу тридцать рублей! Нипочем бабам не отдам!

— Вот и лечи их тут хоть каждый день сколько влезет. Меня они утомили.

— Да ты что! Это же золотое дно!

— Вот и качай такое золото в свой кошель.

— А ты как же?

— А у меня и без этой обузы дел невпроворот. Завтра бы уже не принял ни одной красавицы по пять рублей.

— А тебе с этих денег сколько отстегивать? — спросил мой бывший наставник.

— Немало, ох немало! Сложи все суммы, что ты с меня за обучение, питание, проживание, великолепный голос, усиление ведунских способностей взял, да и тащи сюда!

Мы с Игорем обнялись, вспомнив былое.

— Ты мой лучший друг. А помнишь, когда у меня с деньгами туго было, мой учитель мне их давал, якобы за работу?

— Ты же просто так не брал, гордый был очень.

— Какой уж есть! А бабье забирай вместе с Доброславой. Тут заработаешь побольше, чем у себя. Жену твою я уйму, знаю, кто мне поможет.

— Уйми, сделай божескую милость! Доняли с дочуркой, мочи моей больше нету!

На том и порешили, и отправились ужинать.

Вечером Олег привел здоровяков-братьев. Все трое были, как на подбор — рослые, плечистые, кровь с молоком и косая сажень в плечах. Парни горели рвением к работе, и готовы были начинать караулить хоть сейчас.

— Подраться горазды, ребята? — спросил их я.

— А то! Вздуем кого хочешь! Не подведем!

— Вот и ладненько. Кто у вас самый ловкий и сильный?

Вопрос был, видимо, уже решен в неоднократных кулачных боях.

— Вот он, Тит. Против него нету, — вытолкнули вперед самого мордатого и румяного.

Я велел чемпиону:

— Лупи меня, что есть мочи.

— А караулить, побитый, нас возьмешь? Обиды не будет?

— Мне караульщики ловкие и сильные нужны. Одолеете сейчас, всех троих на работу беру, Титу — рубль за доблесть, не одолеете — отправлю учиться биться.

Ишь, как Олеговы братья оживились! Так глазенки и горят! Может я погорячился, им и гривенника бы хватило? Пришибут, как пить дать, пришибут!

— Ну, хозяин, не взыщи! — и Тит вложил всю свою богатырскую мощь в удар правой от плеча, целя мне в ухо.

Поймал бы я такую плюху, на этом поединок бы и завершился. Но бог миловал! Безотказная память подала на-гора все тренировки с ушкуйниками, включились боевые навыки. Легко увернулся, левой в солнечное сплетение, правой снизу в челюсть. Парняга плюхнулся на задницу, и ошарашенно озирался. Такого исхода он явно не ожидал.

— Что, сдался? Учиться пойдешь?

Тит взревел могучим быком и бросился на меня. Но сила есть сила, а выучка есть выучка. Он упал еще три раза, прежде чем осознал свое поражение. Парень встал, и понуро согласился:

— Надо учиться… Только у нас денег учителю платить нету.

— Я оплачу — есть у меня испытанный боец на примете. Сам у него учился. Он не сможет — сам поучу. Завтра вместе с Олегом с утра подойдете.

Выдал парням рубль за физические и моральные убытки, и они удалились, уволакивая побитого экс-чемпиона. Сбегал к Обросиму, договорился о групповом обучении за три рубля в месяц, и очередной хлопотный день закончился.

Глава 20

С утра моросил осенний меленький дождик. Нас это не смутило, и, позавтракав, пошли седлать лошадей. Олег с братьями уже толклись по двору.

Подошел Обросим с двумя деревянными мечами под мышкой, и тут же повел будущих караульщиков на свободную площадку за домом.

— Какой-то он старенький, да мухортенький, — скептически заметил Олег, — не пришибли бы они его.

— Спасибо скажешь, если на своих ногах твои братья отсюда сегодня уйдут. А то еще, может, на телегу придется грузить.

В лесу стояла золотая осень. Багряная, желтая, коричневатая листва усыпала нашу дорожку, остро пахло прелью. Сегодня выездка и джигитовка шли полегче. Уже наловчились спрыгивать на ходу. Для посадки в седло приходилось все-таки лошадей останавливать. Велел Ваньке делать это пореже. Впереди еще месяц, навыки успеют прийти. Нечего с самых первых дней жилы-то рвать.

Рассказал Богуславу о проблемах ведуна. Боярин кивнул, — поможем.

— Думаю, главное, будет у его жены в голове правильно все перестроить. Дочку она сама прижучит, не наша уже забота.

Я согласился. Корень зла в этом деле гнездился в Любе. Не будет она на Игоря давить, да пару раз цыкнет на дочь — проблема будет решена.

Вернулись после поездки. Ваня сегодня уже скакал живчиком, а вот три богатыря-брата, отоваренные ушкуйником вручную, а потом палками, взирали на меня со скамейки горестными ликами. Ну ты нашел зверя-учителя! Обросим силу ударов никогда не ограничивал, рассуждая, что в реальном бою с тобой цацкаться не будут.

Мы с Богуславом сходили к супруге ведуна, и он заложил в женщину новые жизненные установки. Не надо совать в рот своему птенцу корм, как только он его потребует. Помочь — помоги, но только в реально трудных жизненных обстоятельствах. На выдумки зятя можно не обращать внимания. Торговлишку завести? Заводи все, что угодно, но только на собственные деньги, тебе тесть уже два раза пытался помочь — бесполезно. Дом строить? На какие это шиши? Не нравиться с родней жить, иди у матери жены поживи, и анекдоты про тещу быстро станут близки твоему сердцу.

Потом волхв убрал из памяти женщины наш визит, и мы с чувством исполненного долга удалились. Затем Богуслав забрал коня и уехал к князю, а я решил посетить лесопилки на Вечерке.

Иван с Егором, добыв где-то длинную лестницу, подались искать в лесу рябину, а я запряг Вихря, который на выездке скакал без всадника, и не был утомлен, как другие лошади. С собой в поводу прихватил жеребца для Матвея — Ворона. Пусть бывший ушкуйник тренирует коня и приучает к себе. На него одел упряжь и пристроил мешок овса — на неделю коняге хватит. Хлопнул себя по лбу — чуть шубы не забыл! Бабы у Данилы на пилораме уж заждались поди! Приторочил и их.

Попутно заскочил на рынок, заказал у разных кузнецов, чтобы долго не ждать, все для кирпичной кладки: два мастерка, два молотка с острым концом с одной стороны, отвес, длинный уголок с дырками для шнура, пару здоровенных гвоздей, совковую лопату, железную емкость для замеса раствора. До завтра все обещали сделать. По ходу купил тонкую и очень длинную веревку.

Дождик давно закончился, в небе играло нежаркое осеннее солнышко. Ехал долго, не торопясь и раздумывая о разных вещах. Если Марфа очень сильно поумнеет, не задушит ли ее скука? Пока мы путешествуем, а она нас караулит, ей, конечно, будет интересно и весело, а если нам вдруг удастся вернуться? Валяться целыми днями возле опостылевшей будки, гавкая на пришедших раз в три дня чужих, — слабая нагрузка для ума двенадцатилетнего человеческого подростка. Как все было проще в трехлетках! Ладно, потом чего-нибудь с Богуславом придумаем.

Важнее, пожалуй, другое — мы бродить будем несколько месяцев, а ни я без Забавы, ни Забава без меня, жить просто не в состоянии — оба страшно тоскуем. Надо посоветоваться с боярином-дворецким. Что ж такое, куда не погляди, отовсюду его незаурядная личность вылезает!

Хорошо Ивану с Наиной — на пару идут! А как же вывернется из-под опеки жены Матвей? Она его просто ни на какое смертельно опасное дело не отпустит. А на конец света ей наплевать — попы пусть об этом думают! В общем, надо бы посоветоваться…

Выкинь это имя из своей головы, старая размазня! 57 лет благополучно без друга-боярина прожил, и тут изловчишься! Своего опыта за жизнь накопил немерено, научился вылезать, выруливать, выкарабкиваться, на край — выползать, не озираясь и не ожидая, что кто-то меня из трудной ситуации за уши вытащит. А тут — Богуслав, Богуслав… Тьфу! Начни еще его звать дядя Слава тоненьким голоском и писаться по ночам в кроватку!

Стал думать реально и жестко, как привык за долгую жизнь. Елена из купеческой богатой семьи, и ее брак с довольно-таки бедным ушкуйником был явным мезальянсом. Лесопилка положение несколько улучшила, но выровняла не до конца. Матвей был компаньоном! И то поди, за глаза болтали, что он простой пильщик, а хозяин совсем другой. А как пройдет слушок о моем боярстве, сомнений ни у кого не останется. Елене, надо думать, все это сильно досаждает. Отсюда вывод: девчонку надо поманить сладким и желанным куском.

С этими мыслями я заскочил к Даниле, отдал шубы — женщины были счастливы, и поскакал дальше. У Матвея кипела как обычно работа, пилились доски. Отозвал его в сторонку, изложил свою дерзкую идею.

— Давай попробуем, — согласился Матвей, — может быть и проскочит. А то если ей чего не нравится, меня может без соли сожрать! И вечно укоряет нашим компаньонством. А вон Филипп уже сам хозяином стал, а у Евдокии муж…, а у Настасьи… Один я неловкий дурак! Аж зло берет! А если брякну, что просто так попрусь на край света с тобой — сгноит, как пить дать сгноит. Только ведь вышибут нас отсюда со дня на день бояре. Ленка мне все вечера расписывает, как у ее батюшки мне в приказчиках будет хорошо.

— Извини, Матвей, совсем забыл тебе сказать — я тоже боярином оказался, и как ни странно, тем же Мишиничем. Я младший сын Твердохлеба.

— Ты же, вроде, сам в немалых годах, и приезжий из далекого города?

— Я князю жизнь спас, а его боярин с нами пойдет. Вот он и сходил к Твердохлебу и чем-то его заинтересовал. В результате — я боярин, владелец этой лесопилки и куска Вечерки вокруг нее с лесом и землями. Могу подарить кому угодно.

— Лихо!

— Кстати, — спросил я Смелого, как его кликали в ушкуйных атаманах, — ты не надумал, кого можно оставить в пильщиках вместо тебя?

— Все наши в постоянных походах, бросать никто это дело и не думает. Жалко отец у меня сильно болен, он бы в самый раз подошел!

— А что с ним? Изранен, как твой побратим?

— Да нет, бог миловал. Плющит его неведомая болезнь в районе поясницы. Как нагнется, умаивает дикая боль в спине. Поднять чего-нибудь, тяжелее кружки с водой, просто невозможно.

— И давно это у него?

— Да уж года три, как началось.

— А к лекарям ходили?

— От их настоев из травок и компрессов только хуже стало.

— Ведуны глядели?

— Глядели. Сказали — черная полоса и проводили. Недавно костоправ пытался помочь: за голову дергал, на спине у отца прыгал, поясницу ему мял — только хуже стало.

— Попытаюсь твоему отцу помочь.

— Ты костоправ?

— Нет, но может чего с волхвами вместе придумаю. Его где можно найти?

— Днем на рынке, в лавке, вечером дома.

— А живете вы где-то возле Ермолая?

— Соседний дом.

Елена позвала нас обедать. Перед едой сообщил ей новость о моем боярстве и переходе в мою собственность лесопилки и окрестных просторов.

— А с нами теперь что будет? — спросила Лена, — выпрешь да наемников возьмешь?

— Куда это я друзей выпру? Как сидели на Вечерке, так и будете сидеть.

За это решили выпить. Хозяйка достала бутылку настойки — Данила подарил, налила нам по рюмке. Сама из-за беременности не стала. После этого беседа и еда пошли веселей. Пора!

— Мне через месяц, по поручению отца, в Царьград ехать.

— Зачем?

— Этого сказать не могу, дело тайное, боярское. Мне с собой верный человек нужен, решительный, смелый, ловкий в бою. Зову вот Матвея, он пока думает.

— Никуда он не поедет! Виданое ли дело, переться невесть куда!

Предчувствия меня не обманули. Пора бросать крючок с наживкой.

— Если Матвей поедет, вся лесопилка будет ваша. Лавка, где Ермолай торгует, останется на двоих — мне доски на кареты там брать удобно.

— Вся лесопилка? (Клюет!)

— Вся!

— А за дом деньги вычтешь?

— Да бог с тобой! Живите счастливо!

Елена повернулась к супругу:

— Матвей! (Подсекай!) Надо ехать!

Супруг попытался для вида повилять, поотказываться, но дальнейшие разборки были решительными и жестокими. Лена вскочила и начала шуметь.

— Ты совсем дурак на своей пилораме стал? Хозяином станешь! Отец за руку с тобой начнет здороваться! Подсобники по имени-отчеству звать будут! Я купчиха стану! Уважаемые будем люди. А сейчас что? Ты пильщик, я простая пилильщица. Ниже приказчиков стоим!

— Бери выше, — строго сказал я, — будете житые люди! Земли большой участок под вами ходить будет, она тоже ваша станет — я отдам. И это не маленький клинышек под огородик, а, как у иных бояр вотчина — пятьдесят верст хоть в какую сторону от Вечерки езжай. На земле — реки десять верст, лес, поля. Полно зверья, птицы, рыбы, пчел, деревьев. Можешь в аренду под пахоту поля сдать, лес и реку под промыслы, на Вечерке еще хоть десять лесопилок и мельниц ставь. Хоть паши, хоть пляши! И все, все, все это, — ваше!

Житые люди в Новгороде были по правам, как более поздние дворяне — чуть-чуть стояли ниже бояр и гораздо выше купеческого сословия.

Елена упала на табурет. Она ошалело озиралась, словно оглядывая необъятные просторы принадлежащей ей, и только ей земли. Уже не отец будет решать, подавать ли зятю руку, а зять, по доброте душевной, может ласково потрепать тестя-купчишку по плечу или подать пару пальцев для пожатия! Вопрос был решен сразу и окончательно.

— Вы когда выезжаете? Что-то может вам в дорогу сложить?

Мнение мужа, на фоне вновь открывшихся обстоятельств и красоты будущего величия, Лену абсолютно не интересовало. Езжай и точка!

Для большего эффекта спросил Матвея:

— Так ты едешь?

— Едет, едет, — торопливо заверила хозяйка.

Бывший ушкуйник только развел руками.

Вот и ладненько!

— Выезжаем через месяц, — начал объяснять я Матвею. — До Смоленска на конях добираться будем. Лошади новые, им к всаднику привычка нужна. Пригнал тебе вороного жеребца, объезжай, приучай к себе. Каждый день желательно проскакать на нем подальше. Приучайся с коня спрыгнуть с седла и опять запрыгнуть на ходу. Это нужно, чтобы лошадь отдохнула от твоего веса, — дорога уж очень дальняя будет, а останавливаться лишнего времени не будет. На коне сейчас мешок овса приторочен — им и сеном кормить станешь. Овса фунтов по десять в день подаешь. Да одним им одним не корми, в ближайшей деревне купи ячменя, морковки, сена. Поить не забывай. Пошли глядеть.

— Пошли!

Вышли втроем.

— Каков красавец! — залюбовался пильщик. — А как звать?

— Ворон.

— Мрачное имечко. А переименовать можно?

— Он теперь твой, что хочешь, то и делай.

— На время похода?

— На всю жизнь.

— Здорово!

Елена, узнав, что животина теперь тоже ее, живо интересовалась, чем еще можно кормить лошадку.

Обсудили одежду для похода. Опытный ушкуйник был экипирован полностью: теплый кафтан, непромокаемая для дождя епанча, высокие, по пах, сапоги, хорошая шапка. Бывший ушкуйник тут же объяснил, что сукно на епанче смазывается олифой, а кожа на сапогах воском — и водонепроницаемость обеспечена. Вернулись в избу, выпили еще по рюмочке. Уютно, но надо ехать в город.

Прискакал в Новгород еще сытым. Решил сразу разобраться в болезни отца Матвея. Заскочил на рынок к Ермолаю и поинтересовался, где тут лавка бати ушкуйника.

— А зачем она тебе?

— Хочу хозяина повидать, поговорить надо.

— Он третий день из избы не выходит, сковало его полностью. Когда встанет — неизвестно. Если очень нужен, домой к ним и езжай. Помнишь, где я живу?

— Конечно.

— Двор дяди Путяты через забор. Собаки у них нет, иди смело.

Легко нашел нужное жилище. Пошумел у калитки — ни ответа, ни привета. Привязал Вихря на дворе, прошел в дом. Путята лежал в дальней комнате. Справный мужчина лет сорока пяти, крепыш. Лежит неподвижно, боится, видимо, от болей пошевелиться. Вяло спросил:

— Воровать зашел? Тащи, все, что можно! Я по любому не встану.

Да, похоже, насчет качества моей одежки боярин-постельничий был прав. Надо знакомиться, а то подсунусь сдури поближе в лечебно-диагностических целях и получу подарок между глаз от лежачего больного.

— Я — Владимир, друг вашего сына, гулял с тобой вместе на его свадьбе.

Путята пригляделся, рыкнул.

— Ты тот поганец, что его на лесопилку с ушкуя сманил! Самого молодого атамана!

— Тот, тот, — не стал отпираться я.

— И чего приперся?

— Тебя из лавки сманивать.

Блеск в глазах у пациента погас.

— До ближайшего погоста можешь сманить. Только не взыщи — волоки сам. Я от болей уж и шевелиться бросил. Не ем третий день, жена только губы смачивает.

— Сниму сейчас боли, выслушаешь меня спокойно?

— Дерзай. Только дело это дохлое.

Дохлое дело я исполнил секунд за пять, волхв Добрыня выучил в свое время от души.

— Хорош валяться! Вставай — поесть тебе пора, пока не помер с голодухи.

— Да боли…

— Забудь, пока я рядом. Еда-то в доме есть? А то до харчевни прошвырнемся, я угощаю.

Вначале не поверил. Потом тихонько завозился. Повернулся на бок. Отлежал, спину-то, поди, за трое суток.

— Хорош волынить, вставай!

Осторожненько сел. В голубых глазах плескалась тихая радость.

— Неужели и встать можно?

— Прыгать и таскать тяжести — не советую. Сидеть и вставать можно. Идти на кухню — нужно!

Тут пришла жена.

— Господи! Сел!

— Переодень меня, обделался весь, перед человеком неудобно.

Я прошел на кухню. Путята появился через пару минут, голодный, как волк. Рявкнул:

— Поешь со мной!

Я от еды отказался.

— У сына вашего отобедал, сыт пока. Ты кушай, а я пока погляжу кое-что по лечебной части.

Настаивать он не стал — не до того было, вгрызался уже в бараний бок, смачно перекрывая его обильно промасленной ячневой кашей. От ломтя ржаного рвал зубами здоровенные куски. Эх, поедим!

Я занялся делом. Через минуту все стало ясно. Грыжа межпозвонкового диска в поясничном отделе позвоночника вылезла на нервный ствол — отсюда и дикие боли. Я их снял временно, на 10–12 часов. Теперь надо эту болячку реально вылечить. Проверил цела ли оболочка диска, нет ли онкологии, не сильно ли вылезла эта гадость — все было приемлемо.

Путята уже ел поспокойнее.

— Много не ешь, — предостерег я его, — а то очень плохо станет. Лучше попозже еще раз навалишься.

Мужик оказался разумным. Вздохнул, рыгнул, отставил тарелку, положил ложку, запил каким-то отваром, и мы вернулись в его комнату. Жена осталась ковыряться на кухне.

— Так я тебя слушаю.

— Болезнь у тебя поганая. Ни волхвы, ни костоправы не помогут. Я могу вылечить.

— А ты что за кудесник?

— Я пришел из очень далеких мест, и лечу совершенно иначе, чем местные.

— А чего там лечить? Не болит же ничего!

— Это ненадолго. К ночи или завтра к утру прихватит пуще прежнего.

— Да все прошло, одолел ты эту напасть!

Я вздохнул.

— Это было, как в драке. Стукнул противника по носу кулаком, он и отвлекся. А к ночи вражина отойдет от моей плюхи, и начнет тебе жилы рвать пуще прежнего.

— Не верю!

— Тогда прощай. Когда поверишь, найдешь меня через побратима Матвея — Ермолая.

И, понимая, что дальнейшие беседы пока бесполезны, ушел.

Глава 21

Возле приемного покоя толпились женщины. Слабый пол окреп духом от общения с Игорем — ведун всегда на месте, в отличие от прежнего работничка, извечного шлюна. Лечение продолжается целый день, а не так как раньше — этих приму, а остальные пошли вон! А сегодня вообще не приму! Денег берет так же, а лечит гораздо дольше — значит, лучше, внимательнее.

Богуслав, сидя на лавочке, глядел в глаза Марфе, и что-то ей втолковывал — ума, видать, заливал. Мне махнул — проходи, не мешай.

На кухне Федор обрабатывал говядину для пеммикана — отделял мясо от пленок и жил, а Ваня с Наиной меленько нарезали рябину. Стал втолковывать повару суть рецепта.

— Тебе потом надо будет мясо настругать тонкими ломтиками, и долго, ну скажем с полдня, сушить на горячей, но не огненной плите. Лучше пересушить, чем не досушить. Увидишь, что полностью просохло, разотри ломтики в порошок. Перемешай с кусочками ягод рябины. Ягоды сверх меры не клади, сильно кислить будет. Залей все топленым жиром, еще раз замеси.

— А чего сколько брать?

— Мяса втрое больше чем сала.

— Жирно будет!

— Об этом не горюй. Кому жирно — сухариков из хлебца порубает. Через пару дней с голодухи пеммикан на лету ловить будет. Мне, главное, чтобы не портилось, а вкус дело десятое. Поэтому — круто посоли, ну и немного специй добавь. Выложи все это тонким слоем, толщиной, скажем, в два пальца (до дюйма еще несколько сотен лет! Интересно, а у дошлых англичан, известных химиков-механиков, он уже появился?) на противень. Грей посильнее, чем когда чистое мясо сушил, но особо не кипяти. Будет переть лишнее сало, ножичком счищай. Не торопись! Надо, чтобы оттуда с паром, вся лишняя вода вышла. Все переделал, дай остыть и нарезай ломтиками с пол ладони каждый. У тебя тут жарко, поэтому оттащи в гостевую комнату, на стенку в какой-нибудь сумке повесь — пусть в холодке до нашей отправки побудет.

— Не испортится?

— А если испортится, всей голодной толпой тебя дубасить будем. Особо Богуслава берегись — он у нас зверски злобен, одно слово — боярин. Выручит тебя только Матвей. Он из ушкуйников — сразу зарежет. Хочешь уберечься, суши и соли от души! Так что возись спокойно, а мы, чтобы тебе не мешать, на рынок пойдем.

— А чего будем покупать? — оживилась деловитая кудесница.

— Оденемся все трое для похода.

— А у нас денег нету…

— У меня есть. Все расходы оплачу.

Наину это сильно порадовало — одеться за мужской счет — это заветная мечта почти каждой женщины.

— Идем скорее! — начала горячиться она.

Сейчас побежим, подумалось мне. Вслух сказал иначе:

— Надо денег с собой взять. И посоветоваться с кем-нибудь поопытнее нас.

— Не надо ни с кем советоваться! Я все знаю!

Ну разве было в этой жизни иначе у спутниц нашей жизни!

— А денег надо взять побольше.

И это обычнейшее женское предложение, когда нужно купить что-то им лично.

Насыпал полные карманы денег, набил ими здоровенный кошель, и мы пошли на базар. Кроме нас троих, остальные спасатели цивилизации, были и одеты, и обуты. У нас с Ваней не было и особых вариантов — купим и обработаем, как у Матвея, опытного путешественника.

Зато Наина хотела очень многого. Бобровая шуба. Ничего, что она нам обойдется в десять раз дороже заячьей — перетерпим! Какие-то невиданные сарафаны и душегреи, обильно расшитые вышивками, золотые и серебряные украшения, чтобы прилично выглядеть в дороге. Обувь — низенькие сафьяновые полусапожки, богато изукрашенные. На все эти расходы можно было бы пойти, но смущала техническая сторона дела.

— Послушай, прорицательница, так дело не пойдет, — вмешался в женские мечты я.

— Денег пожалел? — вскинулась Наина.

— Дело не в этом. На драгоценные украшения я, конечно, тратиться не буду.

— Я же объясняла, зачем они нужны!

— Эти объяснения годятся только для влюбленных в тебя мальчиков, но меня больше беспокоит другое. По Новгороду ты можешь бегать в чем угодно, не мое это дело.

— Вот, вот, и я об том же!

— Твои местные наряды меня не интересуют, и я их не оплачиваю.

Колдунья насторожилась.

— И что?

— А то, что меня интересует, удобно ли в этой вещи будет в дороге.

— Конечно удобно!

— Давай по порядку. Сарафан летняя одежда?

— Конечно!

— Напомни мне, в какой из месяцев лета мы выходим.

Наина обиженно засопела.

— Да какая разница!

— Мне — никакой. А ты всю задницу застудишь, душегреи коротенькие. Пошли дальше. Тебе в сарафане на лошадь залезать удобно?

— Ванечка всегда подсадит!

Ванька сиял от таких речей.

— А если его рядом не будет? Заболел, ранен, охромел его конь.

— Ну вы то, три здоровенных мужика, никуда не денетесь!

— Других забот у нас нету, кроме того, как тебя на конягу грузить. Для всяких ваших юбок особые седла нужны — дамские, где ноги на одну сторону свешиваются.

— Так купи!

— Командовать будешь другими. Кем, я уже объяснял. По этой лошадиной заботе есть более простое решение — купить тебе портки.

— В жизни не надену! Не носят их женщины!

— Значит с нами не поедешь. Мне лишняя обуза не нужна.

— А кто с дельфинами столковываться будет? У тебя не получится!

— Ты еще не поняла, что с нами третий волхв пойдет? А он мощнее нас обоих вместе взятых, в десять раз. То, что у меня не получится, а ты сделаешь с некоторым усилием, ему будто взгляд в сторону бросить.

— Наплевать! Одна рядом с вами поеду!

— А на чем поедешь?

— У меня Зарница!

— Зарницу мне князь Мстислав подарил за спасение своей жизни. Когда это лошадка к тебе успела перейти? Не перешла? Вот и езжай на палочке верхом. И не забудь взять с собой еды, денег в дорогу.

— А вот мой Ваня…

— А твоего Ваню, я вместе с тобой в Новгороде и оставлю. Вероятнее всего, он ни на что по боевой части и не годен: не волхв, не мастер боя.

Дальше пошли чисто женские приемы: слезы и нелепые обвинения. Наина зарыдала во весь голос.

— Ты, ты такой жадный! — между всхлипываниями осуждала она меня, — а ведь богатый, дальше ехать некуда.

Я зевнул. Можно обсудить и эту тему.

— А в чем же это мое сказочное богатство выражается?

— У тебя лесопилки!

— Поздней осенью и зимой народ строиться перестанет, никому мои доски до поздней весны не понадобятся.

— Ты кареты делаешь!

— Зимой все на санях ездят, коляски никому на дух не нужны.

— Ты поешь и лечишь!

— Ушел я мир спасать, и пропал. И некому у нас в семье этим зарабатывать.

— А вот кирпич Ванечка делает…, — уже как-то понуро высказалась моя обличительница.

— Он-то делает, а я ни рубля с этого дела не имею. Скоро уйду, и беременной Забаве денег будет взять негде. Ее братья, без моих карет, ломаный грош зарабатывают. А я повара держу, сторожа со дня на день караулить начнут, и всем им платить нужно будет. Поэтому я ей изрядную сумму денег и оставлю, а не чужих девочек нарядами, шубами и сафьяновыми сапожками одаривать буду.

— А запаса денег у тебя нету?

— Есть, но он не очень велик. А сколько денег уйдет на поход, неизвестно. Опыта у нас нет, вдобавок, ехать надо черт знает куда.

— Я доезжала до Олешья! Там до моря всего несколько верст.

— И в Константинополе, конечно, тоже побывала?

Наина отрицательно покачала головой.

— И всю Персию и Византию обегала?

— Нет!

— Поэтому лучше говорить не запас, а деньги на поездку. А кто у нас командир, атаман?

— Ты, конечно.

— А как любой командир отнесется к спорам с подчиненным? Положим, он ставит задачу — убить врага. Дает совершенно четкую и ясную команду: сидеть вон в том овраге, караулить противника, и как увидишь, стреляй в него из лука. А подчиненный вдруг начинает выламываться: да там сыро, я лучше на солнышке посижу, покушаю тут… Что сделает атаман?

— Или пришибет, или выгонит! — вмешался Иван.

— Правильно. А Наина с портками тут борется. Что мне делать? Гладить ее по красивой головушке? Делать то, что она хочет? Проще выгнать, и не тратить силы, время и деньги. А освободившаяся Зарница вьючной лошадью станет — тюки с грузом повезет, или запасной поскачет.

— Володь, да она поняла уж все, — решил обелить любимую Ванек.

Наина презрительно фыркнула.

— Она понимать и не хочет, ишь, как лошадь фырчит! — возмутился я. — Сейчас только портки ей навяжем, тут же ее на низенькие сапожки, в которых в любой луже утонешь, потащит. И опять споры, пререкания. Я тут с ней до Смоленска дойти не успею, уже поседею. В общем, давайте решать: или вы оба слушаетесь меня беспрекословно, или со мной пойдут Богуслав и Матвей, которых не надо ни одевать, ни обувать, ни вооружать. Опять же, если вас не брать, нас будет трое на шести лошадках. Сможем пересаживаться на свежую лошадь каждые два часа. А без всадника, ахалтекинец отдыхает, практически и не устает, даже если вовсю скачет. Да и Зорька с Вихрем, похоже, не хуже — тоже княжеские лошади.

— Но я же видела нас в походе! — возмутилась прорицательница.

— А опытный волхв Добрыня именно вас и не видел. Он не ошибается никогда. И ты сама не раз говорила, что поход спрятан от тебя за черной пеленой. Думайте именно сейчас — идете вы на моих условиях, или и дальше тут возле кирпичного сарая скачете. Посоветоваться мне с вами и можно, и нужно, но уж если я принял решение — его надо исполнять сразу и безоговорочно.

— Это жестоко! — зароптала молодежь.

— А никто вас и не убеждал, что я мягкий и добрый, — я такой, какой есть. Время не тяните. Как сейчас решим, так и будет — изменить что-то потом уже будет нельзя.

— А если мы передумаем?

— Потом меня это касаться не будет, решайте именно сейчас.

Они отошли, пошушукались минуты три. Надумали. Подошли.

— Мы идем, атаман.

Ну и ладненько.

На базаре сходу взяли нам с Ваней каждому по теплому кафтану и по войлочной епанче со здоровенным капюшоном. Матвей мне епанчу не показывал, только говорил о ней. Поразительное сходство с армейской плащ-палаткой из далекого будущего! Купили олифы и штук пять свечей — надо же защититься от воды сверху донизу.

Присмотрели Наине суконный охабень. Она было зароптала:

— Вы еще охабень-похабень мне хапните!

Но Ванька ее безжалостно пресек.

— На собольи шубы сама иди зарабатывай!

Видно паренек и тут за меня встает горой. Добавили женский, не менее теплый, чем у нас кафтанец и пошли к сапожникам. Тут пришлось заказывать трое разных по размеру сапог, высотой до верхней трети бедра. Мастера рассказывали нам о куче всяческих водоотталкивающих средств — тут тебе и парафин, и смесь льняного масла с дегтем и сырым яйцом, и еще что-то уж совсем нам с ребятами неведомое, пока их не оборвал старенький сапожник, взявшийся тачать обувку для кудесницы:

— Цыть, пострелята! Лучше воска все равно ничего нету.

Пострелята, мужики лет по сорок-пятьдесят от роду, уважительно смолкли. Не зря мы свечи рванули!

Зашли в шапочный ряд, подобрали три недорогие, но теплые шапки. У оружейников экипировали Ивана — арбалет и болты к нему, метательные ножи, дешевенькую саблю. Шашка была больше для красоты и порядка — черный волхв так близко к себе не подпустит, но мало ли что еще в дороге приключится! А вид грозного клинка всякую разбойную сволочь отпугнет.

Глава 22

Вернулись домой, увешанные покупками, как три новогодние елки игрушками. Богуслав уже закончил занятия по развитию интеллекта у волкодава, и ждал меня, сидя на лавочке. Марфа лежала у его правой ноги.

— Вот сейчас собака уже понимает и мыслит, как семилетний ребенок. Через недельку до двенадцатилетнего подростка и дойдет.

Я покосился на умницу с сомнением.

— Может и так сойдет?

Марфа неожиданно вскочила и грозно на меня залаяла.

— Борется за свои права, — заметил волхв, — не хочет больше в дурах ходить. Надо бы и тебе способностей прибавить.

— Ума долить, как собаке?

— Это я у человека слаб сделать. Тут как с рюмкой водки. Она раскрывает кое-что в характере — смелость, вплоть до отчаянности, веселье через край, доброту необыкновенную, злобу зверскую. Так и я. Есть у тебя скрытая какая-нибудь способность, слишком слабая, чтобы можно было ею пользоваться, я могу добавить. А людской ум в ведении высших сил — мне недоступен. Вот ты мне можешь ума долить.

— Это как?

— Вот, положим, обидел я тебя своими глупыми шуточками. Ты мне — хоп! — и решил ума добавить.

Я заинтересовался.

— И как же?

— Обычным методом — пинком в задницу! — и, немножко обождав, захохотал, заухал филином.

Я вздохнул. И это умнейший человек этой эпохи! У нас и в пятом классе средней школы уже так не шутили. Марфа опять повела себя как-то странно — начала кружиться, приседая на задних лапах, и как-то подозрительно подкашливать.

— Что это с ней, — забеспокоился я, — заболела чем-то?

— Просто первый раз в жизни смеется.

— Она и раньше, бывало, тоже прыгала, правда, как-то иначе.

— Веселилась, видя твою радость, не более того. Собаки очень остро чувствуют эмоции хозяев.

— А сейчас она, может, на твой хохот реагирует?

— Это я на ее смех веселюсь. Я уже после нее смеяться начал — подождал реакцию собаки с мышлением, как у человека. Раньше Марфе наши шутки, особенно рассказанные, а не показанные в лицах, были недоступны.

Калитка открылась и во двор вошел протоиерей Николай с мешком. Не иначе, как с прихожан еще пожертвований на церковь насобирал. Вновь неожиданно повела себя Марфа. Вместо того, чтобы рваться терзать нарушителя, или хотя бы гавкнуть в его сторону, она внимательно изучала пришедшего, периодически поглядывая на меня.

— Ждет твоей команды, — разъяснил ситуацию Богуслав,

— душить или не душить.

Да, если бы моя собака была на месте Гамлета, душевных терзаний в самой известной пьесе Вильяма Шекспира значительно поубавилось бы.

— Марфа, свой, — негромко сказал я, — никогда не трогать и не держать, пусть проходит, куда хочет.

И собака кивнула! Вот это да… Потом, потеряв к чужому человеку интерес, ушла валяться в будку, видимо мыслить по-новому.

Протоиерей плюхнул мешок на скамейку.

— Вот, еще денег тебе принес. Когда начинаешь стены класть?

— Завтра инструменты получу и начну.

Дальше Николай повел хитрые (как ему казалось) речи, о том, что в любом деле нужна божественная помощь. По этому вопросу споров не было. Но для получения поддержки высшей силы, мало будет просто помолиться. В связи с тем, что я сроду и не молился, обсуждение как-то не задалось. Затем нам объяснили, что иконки, даже мироточащие, образки, нательные крестики нас не выручат Наличие креста или иконы тоже погоды не делали. Мне, прожившему 57 лет без каких-либо церковных причиндалов, это было очевидно. Поэтому я просто молча кивал. Богуслав в беседу не встревал, и, судя по его лицу, думал о чем-то своем, боярском.

Окрыленный редким единодушием пастыря и аудитории, протоиерей перешел к главной части своей проповеди. Если ты идешь спасать мир, нужна в этом нелегком деле поддержка православной церкви. И организовать ее должен не какой-то там заштатный попик, а кто-нибудь из высшего духовенства. Страшно хотелось спросить: и чем выше, тем лучше? А получив ответ: да, да! — порадовать настоятеля Софийского собора неожиданным известием. Как хорошо, что с нами епископ Герман идет! — и долго любоваться лицом священнослужителя. Но в связи со слишком явной святостью собеседника, неуместные шутки отвергались.

А Николай уже рассказывал, что очень скоро он получит неожиданный отпуск и сможет проводить наш отряд недалеко — ну, скажем до Киева. Надо только не забыть сообщить о дате выхода. Просто иезуитская хитрость была заложена в эти слова. Я как-нибудь поеду, а уж потом нипочем не выгонят!

Извини, отче, но свободных мест нету. Ты будешь обманут самым незатейливым образом. Сейчас тебе что хочешь пообещают, вплоть до принятия всем коллективом обета безбрачия, соблюдения постоянного поста и поголовного, вплоть до иудеек, пострига в монашество, но потом элементарно объегорят — ничего перед уходом не сообщат. И молитесь за нас в вашем подшефном соборе!

— Конечно сообщим! — воодушевленно сказал я. — Только мы на конях поедем, свободных лошадок всяким походным скарбом загрузим, как ты то к нам приладишься?

— Найду конягу, изловчусь! — с не меньшим пылом отозвался святой отец.

— Вот и чудненько! Ожидай. Где-то через пару месяцев (а может чуть раньше, мелькнуло в голове) и поедем!

Окрыленный протоиерей унесся.

— Обманешь? — поинтересовался Богуслав.

— А как без этого, — повинился в будущем грехе я.

— Для нас, белых волхвов, церковники — главные враги, — заметил боярин. — Черные-то их как-нибудь обманут, увернутся от карающей длани, могут при крайней нужде хоть сами в попы пойти, а нас изведут.

— По летописям трудно понять, кого убивает, пытает, сжигает и морит в монастырях православная церковь — то ли черных, то ли белых.

— Нас, нас! — заверил волхв. — И когда последнее такое упоминание?

— Через шестьсот лет.

— На мой век хватит. А в твоей прежней жизни как? Попов-то от власти, вроде отодвинули?

— О белых волхвах я не слышал, может и упустил чего, особо не интересовался, а черные проявляют себя во всей красе: галдят по телевидению, печатаются в газетах. Куда ни плюнь: черный колдун решит ваши проблемы! Глаза б на них мои не глядели!

— Священник этот, интереснейший человек, — задумчиво продолжил Богуслав, — я таких раньше и не встречал. Ты его луч видишь?

— Конечно.

— А силу чувствуешь?

— Это нет.

— За ним мощь стоит нечеловеческая. Совершенно иная, чем у волхвов. И что это такое, я не знаю.

— Это божественная сила, — убежденно сказал я. — Видел, как она в его учителе Богдане уже еле теплилась, и как засияла мощным лучом у Николая. После этого протоиерей изгнал злого беса из молоденькой боярышни, которого мы — волхвы, ведуны и церковники, всем хором не осилили. Мои родители были безбожники, и я таким же целую жизнь прожил, а теперь поверил в Бога всем сердцем.

— А что за человек этот поп?

— Замечательный человек, просто святой. Недавно по новгородской земле бродил коркодил, поедал землепашцев. Местные охотники невиданного зверя боялись, и с ним не связывались.

— А потом помогли?

— Помогли! Пукнули и убегли! Поэтому стали селяне просить помощи у князя — получили отказ. Пришли к епископу, у которого церковная дружина сильна, — то же самое. И пошел защищать русских людей только протоиерей Николай, хотя его никто не посылал, и в обязанности священника высшего ранга это совершенно не входит.

— Молодец! Но может быть это он так, хвастается?

— Я при этом присутствовал.

— Как так?

— Он взял рогатину и поехал с хищником биться, а я с арбалетом и саблей следом увязался.

— Расскажи-ка, расскажи-ка, — оживился Богуслав.

Изложил эту незамысловатую историйку.

— Выходит, если бы ты зверя не порубал, съел бы он попа вместе с рогатиной?

— Кто ж знает, Николай ведь и поучаствовать-то не успел.

— Сожрал бы, как пить дать сожрал. Я эту здоровенную ящерицу знаю, охотился на нее в смоленских лесах лет пятнадцать тому назад. На коркодила с рогатиной не ходят, это тебе не медведь, — на дыбы вставать не будет, в брюхо его не пырнешь.

— А чем же ты его убил?

— Так же, как и ты, сверху по хребту рубанул. Только вместо легонькой сабельки у меня двуручная секира была. В ней весу с полпуда, а длина лезвия с сажень. И куча ловчих эту гадину с разных сторон копьями кололи, чтобы отвлечь. Кое-как, с пятого моего удара этим здоровущим топором, завалили гадостную зверюгу. Не могу только понять, тебя-то чего туда понесло? У деревенщины денег особых нету, не заплатят, начальство тобой не командует — послать некому, зачем вообще было влезать в эту историю, биться с совершенно неведомым хищником явно слабеньким оружием?

Я отвел глаза и развел руками.

— Да как-то так получилось…

— А получилось так потому, что вы с протоиереем два сапога пара! — гремел голос боярина. — Нашлись, понимаешь, защитники русского народа!

Я вздохнул. С этими боярскими шуточками пора было кончать.

— А зачем же ты едешь со мной в такое опасное путешествие? Какие-такие выгоды преследуешь? Или князь послал? То-то ты ему так кланяешься и хвостом перед ним виляешь! Вот что я тебе скажу — ты у нас третий такой же сапог! На самую нужную у нас третью ногу!

Теперь Богуслав развел руками.

— Вот уел, так уел! Ловок ты, Вовка, голыми руками не взять.

— Какой уж есть, дядя Слава, какой уж есть…

— Что еще хочу сказать, — как ни в чем не бывало продолжил шутник дядя, — мы, все три белых волхва, что пойдем в великий поход, уж очень слабы против черного кудесника. А Николай Невзору не уступает. Кто из них сильнее, не берусь судить, это только в ближнем бою проявится.

— Протоиерей убивать человека не будет! — уверенно сказал я. — Он даже бесов только изгоняет.

— И что с того? Пусть он вражину хоть как-то свяжет, даст нам время поближе подобраться и ударить всей нашей жиденькой силенкой. Уж очень мало времени нам отпущено. На большом расстоянии и я черного колдуна придержу, не дам нас прибить, а вот близко, в пределах прямой видимости, больше чем на пять мгновений не рассчитывайте — не выдюжу. Может, у протоиерея побольше получится?

— Вряд ли. У священнослужителя сила божественная, на живых существ не рассчитана. Беса выгонит, домовые его как огня боятся, а вот на коркодила его молитва никак не подействовала, побежал только после нее бойчей. Невзор не пришелец из неведомых миров, не выходец из пекла, а обычный человек с необычными способностями. Такого церковными песнопениями не донять.

— Очень может быть, — протянул Богуслав. — Но может быть на всякий случай попа с собой прихватить? Вдруг зачем-нибудь понадобится?

— Ну вот гляди. Своей лошади у него наверняка нет, выдаст какую-нибудь захудалую клячу кто-то из прихожан. Этот задохлик не то, что до Смоленска, до ближайшей деревушки не дойдет. Святого отца в поле не бросишь, и у нас на одного вьючного коня станет меньше.

Для переправы через реки Николай не обут и не одет, да и на холодные ночевки в лесу не рассчитывал. А человек он упорный, на попятную не пойдет, нипочем не уступит. И переодеваться откажется — ему положено в рясе мир спасать. Значит, велика вероятность тяжелой болезни. Если мы его лечим, теряем два-три дня. Если пожелаем где-нибудь оставить, платим за это кучу денег. Куда не кинь, всюду клин.

Если протоиерей здоров, всех доймет рассуждениями о Боге, призывами к вечерней молитве. Наину начнет склонять к переходу в православие.

Своей еды он явно не возьмет, от нашего пеммикана откажется — не постный или еще чего-нибудь выдумает. Будет хрустеть сухариками. А такая еда хороша, если ты отшельник, и от греховного мира в какой-нибудь пещере прячешься, молишься, и, самое главное, ничего не делаешь. А если тебе целыми днями в седле трястись, как бы ты не ослаб от такого питания. А какой прок от слабосильного в смертельном бою?

Если чудом прорвемся через вражеский заслон, дойдем до моря и увидим дельфинов, услышим их необычные щелчки и переливы, неизвестно, как к ним отнесется священнослужитель. Вполне может быть, что объявит эту рыбу дьявольским созданием, и науськает тех, кто у нас в ватаге попроще остальных — скажем, Ивана или Матвея, убивать врагов Господа нашего. И, не дай бог, поссорит нас этим с дельфинами, вся наша возня напрасной окажется. Вильнут они хвостом и скажут: возитесь сами, как хотите, а мы тут, на глубине, как-нибудь переждем.

Ладно, положим и тут прошло все удачно, переехали мы через море в Константинополь. Протоиерей и тут-то с епископом вечно спорит, может и там взяться чего-нибудь наше, чисто русское, доказывать. Вдруг ляпнет, что епископ в Киев не из Византии должен назначаться, а быть выбранным из своих, сидящих по княжествам? Нас всей империей гонять начнут!

Убежали мы в Персию, там главная религия мусульманство. Что должен делать добрый пастырь человеческих душ? Правильно, склонять народ к православию. И начнет Николай произносить проповеди в людных местах, перекрикивать муэдзинов на минаретах. Враз найдется переводчик и доложит верховному муфтию о деятельности русского попа. Ну а уж после этого, нам будет не до поисков арабского поэта и спасения мира, свои бы головы сберечь!

— Убедил, — отозвался Богуслав, — не нужны нам лишние трудности и опасности. Своих забот и хлопот хватает. Пусть святой отец в Новгороде посидит. Ладно, пошли тебя чародейскими подарками осыпать.

Мы зашли в дом, избавились от обновок, передав их Забаве для развешивания, и осели в гостевой комнате.

— Не завидуешь силе супруги?

— Бывает иногда, — признался я, слегка конфузясь от наличия такого детского желания.

— Сейчас мы тебе такую же организуем, мало ли что в походе приключится.

— Это врожденное, — не поверил я.

— У твоей жены и у других богатырей, обычно да. Но в русских сказках бывает и по-другому.

— Не припоминаю такого.

— Давай вспомним что-нибудь очень известное.

— Да ведь от вас до нашего времени почти тысяча лет пройдет! — зароптал я. — Очень многое не дойдет, не сохранится.

— Про Илью Муромца у вас известно?

— Больше, чем про деда и репку.

— Вот Илья тридцать три года безвылазно лежит на печи в городе Муроме, не встает и не ходит. Вдруг неожиданно становится силен, как десять быков. Куда подевалась слабость?

Я усмехнулся. Любой квалифицированный врач легко ответит на такой элементарный вопрос.

— У него были по какой-то причине парализованы нижние конечности: то ли травма, возможно даже родовая, то ли полиомиелит, то ли клещевой энцефалит, сейчас не угадаешь.

— А с чего это богатырь вдруг поправился?

И это я знал.

— Его кто-то вынес на двор, чтобы посидел на солнышке, погрелся. Подошли три странника, попросили воды напиться.

— И Илья дал?

— Велели они ему подняться, и он вдруг встал. Налили чарку зелена вина, пришла сила невиданная.

— И что же это за люди такие были?

— Волхвы, наверное.

— Ты сейчас волхв?

— Конечно.

— Людей лечишь?

— Стараюсь.

— И можешь быстро поднять пролежавшего столько лет человека и дать ему невиданную силу?

— Ну я нет…

— А я уже да. Вот сейчас тебе силищи и насыплем через край.

Минут двадцать он на меня глядел, кудесничал.

— Готово!

— Что-то я ее и не чувствую.

— Ну, я ж тебе не сказочный странник, бывают волхвы гораздо мощнее меня. Врожденную силу можно использовать долго, часами. Богатырь ее с рождения взращивает, в организме все на нее работает. И обычный человек при испуге, или сильных чувствах может обрести похожую силу, но ненадолго. Рывком запасы тела выжал, и все. Природа это свойство дала людям для спасения жизни, а не для долгого махания здоровенной кувалдой или перетаскивания тяжелого груза. И нам в походе сказочный богатырь без надобности. А для короткого боя с черным кудесником может и пригодиться.

— Думаешь, мы с ним на руках бороться будем? Или мне удастся пнуть ворога невиданно сильно?

— Так близко он нас к себе не подпустит. Но сильный волхв, даже и моего уровня, всегда видит какая в противнике таится магическая сила. Поэтому меня, колдунью, и даже тебя, Невзор будет держать на большом расстоянии. А вот у Ивана и Матвея есть шанс подсунуться достаточно близко. Может быть и твои силы враг оценит, как очень незначительные, применит против вас прием лишения силы — руки-ноги шевелятся, но еле-еле, все реакции замедленны, чтобы он увидел какую-нибудь вашу опасную возню, и подпустит всех троих достаточно близко.

— Впритык?

— Это нет. Шагов пятнадцать по любому будет вас разделять.

Я прикинул. При переводе древнерусской меры длины в привычную для меня метрическую систему это будет примерно десять метров. Не слишком близко. Чем же тут моя невиданная сила поможет? Вдобавок, сильно убавленная. Вот пистолет, а лучше автомат Калашникова, был бы кстати.

— Почему же я сейчас никакой особенной силы и не чувствую?

— Тебе нужно ее запустить. В ваше время, как я понял из твоих рассказов про 21 век, говорят про разные механизмы — включить и выключить.

— Говори как хочешь, я уже пойму.

— Долго ты с большой силой не продержишься. Дай мне часы, время надо поглядеть.

Я просто сунул кудеснику левую руку.

Посидели, он чего-то на циферблате не очень долго выглядывал.

— В общем, у тебя на все про все будет минута. Дольше нельзя — высосешь из своих запасов слишком много, потом будешь болеть очень сильно. Проваландаешься пару минут, можешь и погибнуть. Чтобы тебе каждые двадцать секунд на часы не глядеть, поставил тебе в мозгу колокольчик.

— Это как?

— За десять секунд до окончания приемлемого времени услышишь бреньканье колокольчика в левом ухе. Сразу подавай команду на выход.

— А чего в одном ухе?

— Чтоб не путал с наружными звуками.

— А какие команды подавать?

— Самые простенькие — двух букв за глаза хватит.

— Самому придумать надо?

— Чего ты там выдумаешь, — скептически оценил мои способности Богуслав, — бе да ме?

— Могу взять буквы из названия страны, в которой родился: сс — вошел в силу, ср — вышел.

— Что это за название такое — СССР?

Я объяснил.

— У нас все страны называются по народу, который в них живет, — удивился боярин.

— Собственно, и у нас тоже, но уж очень хотелось людям, которые тогда пришли к власти, все кругом сокрушить, все что можно, поломать.

— И что, лучше стало?

— Спорит народ уже тридцать лет.

— Ну, бог с ними, — отмахнулся волхв. — Значит, правильно я решил сам тебе команды заложить. А то навалятся внезапно враги со всех сторон, эсэскать будет неловко.

— Почему это?

— Пока вспомнишь, какие ты буквы придумал, откуда их взял, снесут тебе башку, не помилуют.

— Думаешь?

— Уверен! Поэтому заложил твое имя — тут тебе голову ломать не надо.

— Вл и ад?

— Попроще. У тебя короткое имя — Вова. Вот и будет: во! — включил, ва… — выключил. Другой кто-то скажет, не подействует, надо чтобы ты сам в уме произнес, четко зная, что это за звуки. Тут и придет силушка, как у Забавы.

Мне не терпелось.

— Начнем? Проверим, как работает?

— Э, э! Не особо то тут горячись! Начнешь, как у вас в семье принято, в воздух меня кидать, я всю голову об потолок расшибу. Пойдем, от греха подальше, на двор выйдем. Да и там гляди, не пришиби кого-нибудь ненароком.

— Забава же никого не калечит!

— Ты с ней не равняйся, она с детства к своей силе привычная, годами училась себя сдерживать. И силища к ней пришла постепенно, не торопясь. А тебе враз эту мощь дали. Так что — поосторожнее там!

И сразу реакция убыстрится втрое. Черный враг скорости тебе поубавил, а ты внезапно бац! — и прибавил. Плюс сила. Глядишь, чего и получится. Потом и Ваню с Матвеем так же усилю.

— А почему ты так уверенно рассказываешь о Невзоре, откуда знаешь, что он и как может сделать? Имел с ним дело раньше7

— Я таился, и в мелкие дрязги между белыми и черными не ввязывался. А вот мой учитель знал его прекрасно. Он мне и сказал, кто нас будет поджидать, и все, что можно о враге. Ладно, пошли.

По пути к нам пристроилась Забава. На дворе Олег прощался с лошадьми, гладил, говорил им ласковые слова, Иван и Наина обнимались у кирпичного сарая, Доброслава тщетно пыталась загнать поумневшую Марфу в будку, чтобы провести к Игорю очередную клиентку из приемного покоя. –

Завидев меня, регистраторша стала махать руками и призывать меня в этом интереснейшем процессе поучаствовать.

— Хозяин, эта псина окончательно одурела! Не загоню ее никак! А бабы ее трусят, уж больно здорова.

Я взглянул на часы. Ого-го! Через полчаса уже ужин. А работоголик Игорь сегодня начал лечить раньше, чем мы двинулись на утреннюю прогулку. Сколько же он народа за день принял? Перекусил ли в обед? Загонит ведун себя такой нагрузкой, запалит, как лошадь. Да и Доброслава явно перерабатывает. Служба охраны труда в моем лице будет со всеми этими вопиющими случаями нарушения КЗОТа беспощадно бороться.

— Доброслава, на сегодня прием закончен.

— А ведун говорит…

— Сколько он сегодня народу принял?

— Эта бабенка двадцатая будет.

— Не будет. Вышибай всех, и запирай регистратуру.

— А Игорь велел вести всех до последней пациентки!

Я вздохнул. Так уже хочется проверить новую возможность организма, а меня отвлекают пустопорожними разговорами!

— Ты сейчас на чьем дворе стоишь?

— На твоем, — ответила еще не уловившая сути дела регистраторша.

— А в чей дом хочешь вести больных женщин?

— В твой, — отозвалась уже понурившаяся Доброслава.

— А кто тебе получку будет платить? — собеседница ойкнула и унеслась.

Закончив производственные дела, начал озираться, ища чего бы этакого несусветно тяжелого поднять. Как назло, кроме аккуратно сложенного и готового к отправке на строительство церкви кирпича, на глаза больше ничего не попадалось. Кирпич кучей не ухватишь, просто на земле лежит. Эх, был бы он на поддонах, совсем другое дело — играючи бы поднял!

Или обделался бы с натуги, все может быть. У меня опыта в этих делах никакого. А Илья Муромец может и печь богатырем пролеживал, только слабоходящим? Подлечили, он и пошел силою играть. Сказка не история болезни, красиво не соврешь, историю не складешь!

Кстати, в историях о богатырях вечно они лошадей себе на плечи кладут, это у них, как визитная карточка. Есть лошадка на тебе — ты богатырь, нету — не ври тут нам про силу невиданную! Да и то сказать, какая-нибудь кобыла (по данным моей невиданной памяти) как шестеро здоровенных мужиков весит. Подыми-ка такую!

А я подойду к лошадке исподтишка, без глупых выкриков, вроде: эх, подыму! Попробую. Если легко пойдет — плечищи готовы. Если нет, мало ли чего хозяин у коника решил поглядеть, нагнувшись.

Кого же выбрать? Лошади все возле конюха, в конюшне никого не осталось. Жеребцы все порывистые, нравные, рванется — получишь от него копытом в лоб за свои штангистские замашки, мало не покажется. С Зарницей я дела не имел, ее ахалтекинские привычки мне неведомы. Остается одна безответная, тихая и любящая меня Зорька, которая стерпит любую блажь или причуду от хозяина. Решено!

Итак, приступим. Подкрался к лошадям, примерился, как ухватить свою первую в жизни кобыленку, на которой я и сделался всадником. Вроде все приемлемо. Можно давать команду.

Во! Да пребудет со мною сила! И силища пришла, разлилась по жилам, охватила все мое существо, забурлила неистовой мощью. Я чувствовал себя невиданным силачом и богатырем из богатырей.

Э-эй, ухнем! Подсунул руки под лошадку, легко вскинул их вместе с ней вверх. Каких-то особенных усилий это не потребовало. На плечи класть лошадь не хотелось, так и держал ее на вытянутых вверх руках. Глядя на мою удалую могучесть, народ разинул рты. Зорька недоуменно заржала. Видимо, хотела сказать: хозяин, ты чего? Это мне положено тебя возить, а не тебе меня носить!

В это время у регистратуры поднялся крик.

— Мы тут целый день ждем! Не уйдем никуда! Примут, как миленькие!

— Хозяин велел! Вас собака не пустит, — пыталась унять наглючек регистраторша.

— А нам плевать! Растопчем обоих!

Калитка распахнулась, превосходящие бабские силы втолкнули внутрь двора пытающуюся остановить нашествие бунтовщиц-склочниц Доброславу. Мы с Зорькой повернулись к вновь пришедшим.

— Что-то хотели, женщины? — ласково спросил я.

Здоровенная Марфа грозно рычала, уже заняв боевую позицию справа от меня. Видимо, наш вид — богатырь с лошадью на руках и при нем грозный волкодав, нарушительниц сильно впечатлил. Крики стихли. Уже в полной тишине, Доброслава решила внести свою скромную лепту.

— А вон и хозяйка стоит! Она у нас богатырка!

Боевой дух у новгородских воительниц стремительно угасал. Они уже кланялись в пояс, и звучало:

— Прощенья просим. Погорячились! Ошибочка вышла…

В левом ухе зазвонил колокольчик. Эх, как жаль… Недолго радость длилась… Пришла пора расставания с силой.

Я бережно опустил Зорьку на землю, поддернул задравшиеся рукава. Бить будет! — расценили пришлые нахалки мои незатейливые действия, и их, охваченных паникой, вымело со двора.

— Распоряжений больше не будет? — уважительно спросила Доброслава.

— Да нет, беги домой.

— Сейчас уйду, ведуну только скажу, чтоб не ждал зря, — и медработница ушла в дом.

— Так вот ты какой оказался! — неожиданно рявкнула сзади Забава. — А все слабосильным прикидывался! Я такой как все…, — передразнила она меня. — А сам мощней моего отца!

После этого гневная супруга тоже унеслась в избу.

— Не волнуйся, — заверил меня Богуслав, — махом помиритесь. Такое женское буйство долго не продлится.

Тоже мне, знаток человеческих душ, средневековый психоаналитик!

Олег глядел как-то оторопело. Потом произнес:

— И от такой силищи, ты хочешь моих братьев-оболтусов сторожами нанять? Вас богатых не поймешь!

И подался дальше возиться с лошадями.

Да, при наличии меня в городе, это глядится очень странно — богатыря и богатырку по ночам караулят три оболтуса. Кто-то явно с жиру бесится…

Подлетел Иван.

— Владимир, ты богатырь!

— К сожалению, нет, — объяснил я юноше. — Эту силу мне дали для коротких рывков в нашем походе, в основном для схватки с черным волхвом. Видел, сколько я Зорьку на руках держал?

— Недолго.

— А больше мне нельзя, страшно болеть буду. Перетяну еще, — вовсе помру.

— Ну а хоть эту коротенькую силищу, кто мне может дать?

— Я, — вмешался Богуслав. — Завтра и у тебя такая же будет.

Столковались заняться этим с утра, сразу после конной прогулки.

На крыльцо вышли Игорь и Доброслава. Подтянулся к ним. Стали беседовать об организации лечебной деятельности. Ведун боролся за свои права, как лев.

— Чего ты мне мешаешь прием вести? Эдак я всех пациенток лишусь! Мое дело лечить всех, кто пришел, а ты их гоняешь…

М-да! Нам хлеба не надо, работу давай! Ну да, смену жизненных приоритетов у жены в голове, Игорь заметит только сегодня вечером или завтра. Жадным мой друг сроду не был, просто в этом вопросе страшно доняли дочь и супруга. Чем чего-то ему доказывать, лучше просто показать тоталитарный стиль руководства. А дальше видно будет.

— Я не потерплю лечения по двадцать человек в день на своей территории! Хоть по сто больных принимайте, но где-то у себя! Нечего меня позорить перед всем Новгородом! Хотите лечить здесь, прием не больше пяти баб до обеда и так же после. Начнете спорить, Доброславу уволю, с тобой поругаюсь!

Добрейший Игорь пожал плечами.

— Ну раз так…

Я крепко обнял друга, от которого, кроме добра и помощи, ничего не видел.

— И не обижайся. Деньги нужны, пошли отсыплю, столько, сколько надо. И не в долг, а просто по дружбе. Ты очень многое для меня сделал, можно сказать в люди вывел. Я тебе по гроб жизни обязан. И глядеть, как ты тут за гроши убиваешься, безропотно не буду!

Игорь ласково похлопывал меня по спине.

— Ладно, ладно, не горячись…, не надо…

Потом спросил:

— У тебя поесть ничего нету? Оголодал я с этой возней страшно! Больные женщины идут и идут, аж пообедать было некогда…

— Сейчас пойдем ужинать, — успокоил я оголодавшего работоголика. — У вас завтра выходной, — ознакомил Доброславу с дальнейшим графиком работы, — передохнуть обоим пора.

— Люди же придут! — зароптала регистраторша, — спрашивать будут, кричать, требовать!

— Мы ответим. Грубить будут, по шее приветим!

Она осеклась, вспомнив, что работает у богатырей.

— Хорошо, хорошо… Так я пойду?

— Иди.

Доброслава упорхнула.

— Народ! — крикнул я, — пошли ужинать!

И мы пошли. Забава где-то дулась, Федор отработал и ушел, поэтому еду по тарелкам раскладывала Наина, Ваня настругивал сало, я нарезал хлеб. Богуслав добыл водку и неторопливо разливал ее по небольшим стаканчикам.

Все, кроме безумно уработавшегося ведуна, были при деле. Игоря покачивало даже сидя. От простейшего решения — упасть куда угодно, его удерживало только дикое желание что-либо сожрать.

Зашла взбешенная моим вероломством и подлым обманом Забава. Присела, пододвинула к себе пустой стакан, выдернула из рук ошеломленного боярина-дворецкого бутылку с водкой, набулькала в избранную емкость алкоголя до краев. Метнула грозовой взгляд на негодяя мужа, ухватила стаканчик недрогнувшей рукой, и примерилась его выпить.

И-эх, огонь-девчонка!

— А как мы дом будем делить? — поинтересовался я у супруги. — Отступного может возьмешь? Да гляди, сильно-то не ломи, все-таки он до тебя еще выстроен!

Ошалевшая Забава чуть не выронила чарку.

— А поч-чему делить? — прозаикалась она.

— Да не хочется мне урода много лет воспитывать, не желаю. Хочу иметь крепкого и здорового ребятенка с руками, ногами, а не вот такого — изогнулся, сделал страшную рожу, по-особому раскинул пальцы на руках, — или, не дай Бог, такого — и выстроил имитацию пуще прежнего. — Лучше на другой женюсь.

— А с чего это я урода рожу?

— Когда в тягости, да особенно на маленьком сроке, опасность для наследника от вина и водки особенно велика. Ни одна беременная баба этой дряни не то что в рот не берет, — не нюхает даже.

— Мало ли что ты сейчас выдумаешь!

— Это каждому лекарю известно. Вот за столом ведун, волхв и колдунья сидят. Давай их и спросим. Народ, про то что беременным спиртного нельзя, я сейчас выдумал?

— Это с деда прадеда известно! Каждая женщина знает. Это не выдумка, — отозвались Наина, Игорь, Богуслав.

— В общем, к гадалке не ходи! — завершил я лекарский консилиум.

У Забавы задрожали губы, глаза наполнились слезами.

— Из-за меня, дуры, моя Машенька выродком уродится!

Супруга с неистовой силой откинула рюмку в сторону и унеслась. Ладно на траектории полета никого не оказалось, повезло нам. Доске на стене повезло меньше — треснула. Машенька! Ишь как, и имя-то уже придумала. Маша, Мария. А что, славное имечко! И главное, в Забаву теперь алкоголь ни под каким видом не зальешь!

Залили алкоголь в не беременных себя, стали бешено заедать. Меня, после упражнений с Зорькой, как и ведуна, тоже пробил невиданный голод. Стол ломился от всяческой еды, кушанья были приятны на вид и запах, обалденно вкусны.

Вернулась излишне нервная Забава. На меня по-прежнему не глядела, дулась.

— Может водочки выпьешь? — заботливо поинтересовался я, — вас алкоголиков обычно страсть как тянет!

Жена тут же сунула мне под нос кукиш. Фи, как неинтеллигентно! Где же следование библейской мудрости: жена да убоится мужа своего? Продолжили истребление съестного припаса.

— Так что я тебе хочу сказать, — заметил насытившийся первым из нас Богуслав Ивану, — между собой колебания ваших быстротечных сил, конечно, будут иметь место. Сегодня ты немного сильнее, завтра Владимир тебя чуть-чуть мощнее, это неважно. Обычного человека вы своей силищей всегда будете превосходить в несколько раз. Настоящему богатырю, вы со своей минутой в подметки не годитесь, но в бою этот перевес пригодится. В общем, завтра тоже станешь скоротечным богатырем, как и Володя. Это недолго длится.

Забава тут же спросила Богуслава:

— Так мой муж еще вчера обычным человеком был?

— И сегодня тоже. А поносил кобылку — на сегодня сила и кончилась.

— Что ж ты мне не сказал? — обрушилась супруга на меня, — я тут избесилась вся!

— Не успел. Да и не думал, что это так для тебя важно.

Меня сгребли родные руки любимой, прижали к ее великолепной груди.

— Пошли скорей в нашу спальню!

Не подвел боярский психоаналитик! Мы ушли, народ остался поболтать. К столу я вернулся через полчаса и один. Забава решила сегодня уже не вставать, чтобы больше не тревожить Машеньку.

Увидев меня, Ванька захохотал.

— А я сижу и думаю, что это Богуслав нудит? Переговорено уж это все двадцать раз! А он, оказывается, чтобы друга выручить, с хитростью подошел! Сам хитер, но такую штуку первый раз вижу!

Наина ласково глядела на своего хитреца. Да, да, конечно…

Я тебе, милый, за жизнь много всяких штук покажу…

Мы все еще были полны энергией, ослаб только ведун. Игорь еле сидел с закрытыми глазами, часто ныряя головой в тарелку. Богуслав его заботливо поддерживал.

— Надо его в кровать тащить, — сделал вывод я. — Ваня, ухватывай, понесли!

Неожиданно Игорь открыл глаза.

— Я домой пойду. Люба горевать будет, если я тут останусь…, — и опять клюнул головушкой вниз.

— Делать нечего, — сказал Богуслав, — если мы его сейчас уложим, так он ночью один упрется — греха с ним потом не оберешься: или зарежут, или ограбят. Надо ведуна на лошадь грузить, и везти к жене.

Кое-как вывели Игоря к конюшне, закинули на самую тихую мою лошадку Зорьку, и повезли утомленного лекаря домой. Иван вел кобылку в поводу, я поддерживал ослабшего слева, чтобы не свалился, волхв справа.

Люба на лай Потапа вылетела махом. Метнулась к мужу.

— Что с ним? Ему плохо?

— Ему слишком хорошо! — сурово отозвался Богуслав. — Устал очень, не рассчитал свои силы. Кровать мужу постелена?

— Конечно, конечно.

Куда-то дойти Игорь уже был не в состоянии, пришлось его отнести. Посадили на кушетку, помогли Любе раздеть и уложить супруга.

— Ты его завтра попои чем-нибудь от похмелья, — толковал Любаше волхв, — да дай покушать типа студня, только жидкого и горячего.

Мне подумалось: вот и хаш в дело пошел.

— Пить Игоряша при этих делах отвар клюквы любит, только ведь ее не укупишь.

Ну, клюковка это хорошо, промочегонит, весь токсин из крови выгонит вместе с поганым ацетальдегидом. А куда же ягода делась?

— В этом году у клюквы неурожай что ли? — поинтересовался я.

— Да весь рынок ею завален! Но дорого. Любимая доченька из родителей все деньги выкачала, чтобы мужа уважить. Три дня уж на одной каше сидим. Сегодня опять пришла на какие-то новые глупости помощи требовать. Тут же я ее выставила из дому, сказала, что больше на ее дармоеда ни рубля не дам, а она мне — я с голоду умру! Раньше выслушаешь такие россказни, сердце кровью обливается! Что хошь несчастному ребенку отдашь! А теперь — иди на кухню каши поешь! Не издохнешь. И вообще, пусть тебя любимый муж кормит. Дочь в слезы и убежала. Ну да у нас, баб, слезы дешевы. Как с кого копейку выжать или на своем настоять — враз отыщутся.

Я тут же отсыпал из кошеля пять рублей.

— Хватит на еду и на клюкву?

— С лихвой!

— Вот и сбегай с утречка, прикупи всего.

— Спасибо!

— Вам с Игорем за доброту вашу спасибо.

На том и простились. Мы с Ваней вернулись домой, боярин отправился в княжий терем. Возле калитки нас поджидал один из братьев Олега.

— Меня Тит зовут. Я сторожить пришел.

— А чего не вошел?

— Собака уж больно грозная.

— Ну пошли.

Представил его Марфе.

— Вот с ним вместе сегодня ночью караулить будешь. Их трое станет ходить. Братья нашего конюха, Олега. Живут вместе, что-то общее в запахе должно быть.

Марфа потянулась, понюхала.

Затем кивнула.

— Учуяла?

— Гав! — очень коротко.

— Вот и умница!

Тит от нашего общения между собой просто ошалел. Завел сторожа в сарай к кирпичникам — познакомил с дежурным. Им сегодня был Ярослав.

— Карауль. Периодически можешь к парню забегать, греться. Утром брат отпустит.

Выдал било с колотушкой.

— У меня под окнами не стучи — сплю очень чутко, тревожить будешь. Налавчиваться можешь с другой стороны дома. Вот когда мы с Марфой в поход уйдем, бренчи и кричи что хочешь и где хочешь.

Глава 23

С утра накрапывал маленький дождичек, налетали порывы ветра. В целом было как-то неуютно. Вспоминались стихи отца:

В сентябре улетали грачи,

Осень билась в окошки туманами.

Дед Иван тосковал на печи,

Дед Иван воевал с тараканами.

Он давил их куском кирпича

И травил их какой-то отравою,

А они на него по ночам

Наступали несметной оравою.

Меня тоже тянуло в такую погоду потосковать на печи, желательно, конечно, без боевых тараканов. Но коллектив единодушно проголосовал за поездку, и мы стали седлать коней. Теперь каждый это делал сам — в походе сноровистого конюха рядом не будет.

В голову лезли разные мысли. У различных народов были разные походы с разнообразными целями. Анабазис Александра Македонского, ледовый поход Багратиона, ледовый поход добровольческой армии, разнообразные блицкриги всех мастей и оттенков. Но похода, чтобы спасти миллионы людей и всю человеческую цивилизацию, еще не случалось. Это воистину — Великий Поход! Поэтому готовиться к нему надо в любую погоду.

— А я, как сегодня силу получу, не Зорьку, а Ветра подыму, он меня нипочем не пнет! — мечтал вслух оседлывающий рядом своего каурку Ванюшка.

Налетел очередной порыв ветра. Хотелось скаламбурить: вот вас с Ветром и унесет ветром! — но я сказал другое.

— Надо бы нам, Ваня, епанчи накинуть, а то вдруг ливанет. В этих плащ-палатках, глядишь, и не промокнем.

— Знамо дело не промокнем! Я их вчера еще олифой промазал.

Потом Иван озаботился о любимой.

— Наинушка! Надо бы и тебе одеться.

— Вот еще! — отозвалась сговорчивая наша, — ничего мне не будет, я слово особенное знаю. Скажу его — и меня любой ливень стороной обойдет!

Ванятка растерянно покосился на меня. Я только развел руками — кто их этих колдуний разберет, может и есть такое заветное слово.

Сбегали в дом, приоделись. Богуслав тоже был в епанче, правда, богато расшитой, Олег в затрапезном плащике. Не одетой осталась одна семитская красавица. Да бог с ней! Не в Великий Поход уезжаем. Так, погоняемся недолго возле Новгорода, да и назад. Подмокнет вдруг молодуха, почти сразу на кухне возле печки и обсохнет. Простынет — тут же вылечим.

Спокойно отъехали от города. Лошадей сегодня не гнали, сами из седел не прыгали — сыро, риск слишком велик. Вдруг дождик начал усиливаться. Запахнули епанчи, накинули на головы капюшоны. Наина ехала все так же гордо, с прямой спиной. Видимо, ее в самом деле не мочило.

А дождь все разгуливался. Это было странно. Осень — период моросящих мелких дождичков, ливни для нее не характерны. Иван в чем-то убеждал предсказательницу. Из-за шума дождя слов было не слышно. Пригляделся — вода стекала по черным волосам девицы потоком. Пожалуй, надо поворачивать назад.

И тут нас накрыло сильнейшим ливнем. Он ревел, как Ниагарский водопад, и хлестал со всех сторон. Ударил неистовый ветер, срывая капюшоны. Жалобно ржали лошади. Это было какое-то стихийное бедствие, совершенно нашим краям несвойственное. Я такого не видел ни в той жизни, ни в этой. Ехать было невозможно.

Мы все как-то растерялись. Первым пришел в себя Богуслав.

— … с коней! Слезайте с коней! — и тут же спрыгнул с Бойца. Я скакнул с Викинга следом. Если сейчас ветром свалит лошадь вместе со всадником, расхлебывать будет нелегко.

Вдвоем сдернули Олега. Он внезапно невиданно крепко ухватил меня за грудки, вцепился, как бультерьер. Глаза у него в этот момент были дикие, бороденка стояла дыбом. Мне его внешний вид сразу как-то не понравился: черты лица заострились, вытянулись, губы поджались — того и гляди покусает.

Богуслав что-то крикнул:

— …гда! — и, бросив коня, понесся к молодым. Оттуда долетали обрывки его криков: — … ваш… мать!

Конюх вдруг оскалил зубы и зарычал. Ну, это уж ни в какие ворота не лезет! Я треснул Олегу с размаху по уху. Это оказало нужное воздействие. Он меня отпустил, закосил глаза и шлепнулся задницей в лужу. Уф, пронесло…

Неожиданно ливень стих, ветерок сделался мягок и нежен, засияло солнышко — буйство стихий унялось. Наина с Ванькой вскочили на лошадей и ускакали в город. Богуслав подошел ко мне.

— Не промок?

— Ноги мокрые, да портки внизу.

— Пониже живота не вымок?

— Бог миловал.

— А сзади портки не прилипают?

Только тут я оценил глубину сочувствия и заботы старого мерзавца.

— Да пошел ты…

А он опять взялся ухать филином.

— Хы, хы, хы… — веселился подлец-шутник.

Наконец унялся.

— Извини, перенервничал.

— Проехали, — отмахнулся я. — Ты вот лучше скажи, что это такое было? Никогда с этакой дрянью не сталкивался!

— Я как-то раз влетал в такой же смерч. Хоть дело было летом и в очень ясную погоду, после него стоял весь мокрый и грязный. У нас такой шторм в редкость. Но это ладно, обсохнем. Надо решать, чего с волкодлаком делать будем.

— А что это за зверь такой? И зачем он нам? — удивился я, — да и где его по лесу ловить?

— Ловить его нечего, вон он в луже сидит, и бегать от нас и не собирается. А вот судьбу его нужно решить.

— И кто же это? Сидит-то Олег, я его тысячу лет знаю.

— Твой Олег волкодлак — оборотень. Иностранцы их вервольфами зовут. Человек время от времени зверем оборачивается, перекидывается в волка, лису, барсука.

— Я про это читал, думал байки. Ты их раньше-то видел?

— Сталкивался и прежде, не с чужих слов сужу. Просто волкодлака распознать тяжело, пока он человеком ходит. Они двух видов есть: одни волхвы, заклинание прочтут, раз и готово. Он с виду волк, а мыслит по-прежнему, только что не говорит.

А вот другие либо с рождения у них это, либо случайно получили. Эти перекидываются обычно при полной луне, и жутко звереют — теряют и ум, и память. Зверем станут, только и ищут, кого бы порвать. Живых обычно после себя не оставляют. И ничего потом про это не помнят. Вот конюх твой, похоже, из этих.

— Но сейчас-то какое полнолуние? И зверем он не стал.

— Видимо вместо луны смерч этот подействовал. Олега стало уже корежить, лицо в морду вытягивать, но тут ты его по уху и уважил. Опять же сразу и ливень перестал. Вот он и сел в лужу. Эй, уважаемый, хорош купаться! Бояре с тобой хотят поговорить.

— Убивайте прямо тут, не тяните. Обрыдла мне такая жизнь, нет больше мочи терпеть. Был человек как человек, а стал зверюга страшная. Жена боится, дети боятся, братья на ночь дверь бочкой задвигают — понимают, что против меня и втроем не выдюжат.

— А как же ты дошел до жизни такой? — бросил я фразочку из будущего.

— Покусал меня в лесу белый волк. Мы с супругой в лес по грибы пошли три года назад, палки взяли, чтобы траву ворошить. А тут он из кустов и выскочил, цапнул меня за ногу. Я его палкой огрел, волчина упал и издох. Тут же начал в древнего седого старика превращаться. А в первое же полнолуние я зверем стал. Стало корежить, морда вытянулась, весь шерстью покрылся. Больше ничего не помню. Домашние говорят, унесся уже волком куда-то, прямо в одежде. Слава богу, своих никого не порвал. Всю ночь где-то носило, пришел под утро уже человеком, голый, грязный, лицо и руки в чьей-то крови, упал спать. С той поры жена в ласке отказывает — нарожаешь после тебя невесть кого, дети от меня прячутся, братья сторожатся. Как дело к полнолунию, сажают меня в погреб под замок, крышка железными полосами обита. Вот так и живем. Кабы я всех не кормил, извели бы давно. И податься мне некуда. Так что лучше вы убейте, по-своему, по-боярски. А ты, Володь, все-таки другом мне был, братьев не выгоняй. Глядишь, и прокормят моих. Они непьющие, старательные. Мало того караулят, за те же деньги и огород весной вскопают, и чего пожелаешь — все сделают. Жена на вас и постирать может, и полы помыть за рубль в месяц. У нас ленивых нету, а жить вечно не на что. Сейчас во мне звериная мощь отсутствует, сопротивляться не буду — бейте, чем хотите.

— А не хочешь вылечиться? — поинтересовался Богуслав.

— Да разве ж это лечат!

— Как-то в Чернигове я волкодлака вылечил.

Надежда вспыхнула в глазах конюха.

— А что за это возьмешь?

— Надо будет с нами в поход к Русскому морю сходить.

— Да куда угодно, хоть на край света с вами схожу, вместо слуги буду!

— Нам прислуга в таком деле без надобности. Берем только тех, кто против черного волхва биться сможет.

— Я смогу!

— Кудесник очень силен, тот, кто идет на этот бой, смертельно рискует.

— Наплевать. Мне терять нечего. Не горазд только я саблей махать.

— Ты нам не с саблей нужен. Нужно чтобы ты, как в битву ввяжемся, в волка перекинулся и на врага сзади напал.

— Я же не понимаю ничего в этот момент! Да и ночь должна быть, и луна полная, — что он ждать меня будет?

— Мы сделаем тебя другим волкодлаком. В любое время дня и ночи по собственному желанию будешь зверем делаться, и назад тоже, когда пожелаешь. Будешь в полном уме и памяти, сильнее и быстрее любого зверя

— Согласен!

— Завтра и начнем.

— А чем мои питаться будут, пока я по морям гоняюсь?

— Ты же с конями идешь, значит, как был конюхом, так им и остался — рубли идут те же. Плюс такие же деньги за то, что в походе. Одну получку твоя жена будет за тебя получать у Забавы — неважно вернемся мы или нет — пожизненно. Другая пусть для тебя копится. Устраивает?

— Еще как!

— Тогда поехали домой.

Глава 24

Вернулись слегка мокроватыми. Уж очень вода отовсюду лилась — нашла все-таки щелки. Был риск получить простуду. Решили в профилактических целях выпить по сто грамм водки и немного закусить — этакий ланч по-русски. Вылилось это в общее веселье и двести грамм на личность. Больше всего забавляла рисовка кудесницы. Наина то же хохотала от души.

— Как сбрехну что-нибудь эдакое, вечно попадаю, как кур в ощип!

Я-то по наивности всю жизнь думал, что кур, то есть петух, попадал во щи, а оказалось, что он влетал в процесс ощипывания. Во как! Век живи, век учись, дураком помрешь!

Потом Олег решил поработать на рынке, проконтролировать изготовление карет, и эдак вальяжно удалился — командовать ремесленниками. Почему-то быстро прибежал назад.

Я только прилег передохнуть от утренних впечатлений, как он и явился.

— Володь, там этот, увечный паренек, у которого мы доски берем, просил срочно передать, что с отцом побратима очень плохо, и он хочет у тебя полечиться. Говорит, ты знаешь куда идти.

Я присел. Вот и началось то, чего и следовало ожидать. Полежал Путята опять с сильными болями, теперь на все согласен.

Отправился к отцу Матвея. Интересно, а как будет отчество у Матюхи? Путятович? Путятыч? Путич? Весь в глупых после алкоголя мыслях зашел в ушкуйную избу. Путята лежал точно также, как и в прошлый раз.

— Лечи скорее, — процедил он сквозь зубы.

Семья атаманов!

— Я никуда не тороплюсь, — получил он в ответ.

— Сказал же, отдам деньги!

— А я никаких денег и не спрашивал.

И повернулся опять уходить.

— Стой, стой! Чего ты хочешь?

— Чтобы ты заменил сына на лесопилке на несколько месяцев.

— Да я знаешь сколько денег заработаю на ушкуе, если выздоровею?

— И знать не хочу. Но лечись дальше не у меня.

Ушел. На улице вдохнул свежего воздуха. Да, тяжелый случай. В следующий раз сразу не пойду, помурыжу несколько дней. Или будет проще чужого нанять? Вон у Елены отец — купец-удалец, наверняка знает, кого на пилораму пристроить можно.

Меня сзади схватили за руку. Прибежала жена.

— Я тебя умоляю, вернись. Он атаманом долго был, привык командовать. Хочешь, на колени встану.

— Никому твои колени не нужны. Путята набожный человек?

— Очень.

— Какая икона для него главная?

— Георгий Победоносец. В центре божницы в его комнате.

— Пошли. Если сейчас не столкуемся, за мной больше не бегай — не вернусь.

Опять зашел к бывшему атаману.

— Идешь пилить?

— Иду.

— Поклянешься на иконе?

— Поклянусь.

Изображение Георгия Победоносца, стоящего в иерархии святых сразу после Божьей Матери, пациент поцеловал как-то странно — в голову змея. Ну и ладно. Лишь бы православный опасался нарушить клятву, а на остальное можно наплевать.

После получения клятвенного обещания, закрепленного авторитетным святым, я начал лечить.

Размягчил ядро межпозвоночного диска. Давление грыжи на нервный ствол исчезло. Вывел и рассосал лишнее. Зарастил оболочку. Все. На все про все ушло около часа.

— Встань.

Путята недоверчиво повернулся в кровати. Повозился. Сел. Встал.

— Господи, теперь совсем не болит! Надолго это?

— Здесь навсегда. Но есть еще пара мест слабых, сейчас передохну немного и их усилю. Ты пока полежи.

— Может и так обойдется? Лучшее враг хорошего.

— Я либо вообще не делаю, либо делаю так, чтобы за свою работу не краснеть и потом не переделывать. Бог не для того мне дал способность лечить, чтобы я делал это не полностью и не качественно.

— Ты все как-то медленно делаешь…

— А хорошо быстро не бывает. Если хочешь, я тебе сейчас очень быстро сделаю. А когда очередной дефект вылезет и тебя опять скует, а может еще и пуще прежнего, скажу: лучше нашими руками не сделаешь!

— Что ты, что ты…, делай как считаешь нужным.

Посидели, полежали.

— А куда ты Матвея так надолго уводишь?

— В Царьград.

— А зачем?

— По моим боярским делам, рассказывать про которые считаю ненужным.

— Так ты боярин?

— Да.

— А что ж ты сыну заплатишь с этого похода?

— Перед нашим уходом подарю ему пилораму, половину реки Вечерки — десять верст, и по пятьдесят верст в обе стороны земли, лесов, лугов, сел и деревень. После нашего возвращения ему останется дико дорогой княжеский конь, который стоит, как вся лесопилка.

Путята аж крякнул.

— Да за такой кусище с тобой кто хочешь пойдет!

— Мне только Матвей нужен. Так что ты, когда пилить останешься, только на сына работать будешь.

На остальную возню ушел еще час. Потом велел полежать до обеда, сходить поесть и полежать часок после обеда. Завтра также. А послезавтра, в воскресенье, родителей должен был навестить Матвей. Там с ним Путята и решит, когда лучше посетить лесопилку. В течение недели поднимать и ворочать тяжести категорически запрещено! На том и расстались.

В это время Богуслав влил силу в Ивана, затем перестроил оборотня. Теперь у нашей команды был еще один богатырь на минутку и свой разумный волкодлак. На то, чтобы перекинуться в зверя, Олегу требовалось несколько секунд, а не пять минут, как раньше.

Отобедали. Пошел на рынок получать инструменты для постройки церкви. Ваня и Наина бодро пошагали со мной. Меня все устроило.

По ходу нашли мастера по изготовлению известкового раствора. Он согласился показать весь процесс моим каменщикам за некоторую мзду. Мы с Иваном решили, что на посту бригадира кирпичников, когда мы уйдем в Великий Поход, его заменит Егор.

Остаток дня завозили кирпич и известь на стройплощадку к будущей церкви, сколачивали из досок корыто для замеса раствора. Бадейку для подачи раствора каменщику на кладку принесем завтра, здесь, без присмотра, обязательно утащат.

— За ночь и известку сопрут, и кирпичи начтут растаскивать, — заметил Иван. — Русский народ он такой! Известь для побелки всегда пригодится, а удобный камень в запасе полежит. Заодно и от корыта половину досок отковыряют.

Я вспомнил об эксперименте, проведенном в будущем американским социологом на вокзалах разных стран. Американец оставлял небольшой чемоданчик в зале ожидания, а сам прятался и наблюдал за отношением людей этой страны к чужой собственности.

Стокгольм — имущество никто не тронул.

Лондон — украли через полчаса.

Париж — 20 минут.

Рим — 10.

Токио — через 5 минут сдали в бюро находок.

Тель-Авив — через 3 минуты полиция оцепила вокзал, чемодан какие-то хитрые механизмы погрузили в бронированный фургон, и его увезли за город — взрывать.

Москва — точного результата получить не удалось. Пока американец глядел на чемодан, у него сперли часы.

Багдад — окончание исследования — вместе с чемоданом похитили и экспериментатора.

Новгород, слава богу, не Тель-Авив и не Багдад, но отнюдь и не Стокгольм.

— Караульщиков сюда перекинем, — успокоил я Ивана, — за двором Марфушка присмотрит, да и мы с тобой, молодые богатыри, ночью дома. Проследи только, чтоб у сторожа здоровенная дубина при себе была. Вполне хватит этого, чтобы всяких хозяйственных прохожих, которые все, что плохо лежит, к себе домой тащат, отпугнуть.

— А если разбойники с саблями навалятся?

— Значит, они в темноте адресом ошиблись. С таким оружием известку воровать не ходят.

На следующий день, после завтрака и конной прогулки, я под руководством Богуслава оплатил наши заказы на боярскую экипировку. Боярин-дворецкий высоко оценил работу новгородских ремесленников. Когда я оделся в обновки, он меня внимательно оглядел и сделал заключение:

— Сидит, как на приличном!

Я, конечно, совершенно не понимал, зачем если мы все равно уходим, и шанс у нас вернуться невелик, меня наряжать, деньги тратить?

— А вдруг по пути придется кого-то из знатных навестить? В одежде простолюдина тебя просто и не примут. А деньги добывать ты горазд, извернешься.

— Зачем нам эти князья да бояре?

— Вся власть и большая часть денег у них.

Затем Богуслав удалился, а я, доставив барахло домой, взялся за строительство церкви. Следить за печами оставили Павла, остальных я повел на стройплощадку. Местный строитель уже ждал нас у фундамента. После лекции по замесу известкового раствора, я начал показы принципов кладки. Потом ребята пытались повторить. Возились до вечера.

Забава еще утром повесила бересту с объявлением, что приема больных сегодня не будет. Невзирая на это, бабы бились в калитку целый день.

Марфе надоело на них лаять и гонять туда-сюда беременную хозяйку, и поэтому она просто лежала на виду, стращая внешним видом. Минут через пять-десять умницы-разумницы, вволю наоравшись и настучавшись, начинали озираться, замечали исписанную бересту, читали (неграмотных в Великом Новгороде в ту пору было очень мало), выругивали хозяев за глупость через забор, и уходили.

На следующий день мы с Иваном завезли досок и соорудили здоровенный щит для тренировок. Мы стали отрабатывать свою «стрельбу по-македонски» с двух рук. Правой рукой бросаешь метательный нож, тут же с левой стреляешь из арбалета, и пошел метать ножи с обеих рук. Обучал кидать ножи бывший ушкуйник Обросим. Мы объяснили ему, что противник будет очень опасный, и подсунуться для боя на мечах или саблях не даст. Единственный наш шанс — уязвить врага на расстоянии.

— Дерзайте, — высказался умелый старичок, — а на сабельках хорошо бы Матюшка прорвался. Они с батей в этом деле ловкие, как черти.

И понеслось! С утра — выездка, потом занятие с Обросимом. Учились стрелять и кидать из положений стоя, лежа, сидя на коне. После обеда все остальные дела.

Дни летели один за другим. Я лечил, пел, обменивал местные рубли на серебряные дирхемы и золотые динары. Наши девушки пришили к походным кафтанам чехольчики для ножей, к седлам на рынке сделали крепления под арбалеты с обеих сторон. Пеммикана наварганили гору.

По моему наущению Богуслав добавил приказчику по каретам Антону мужества в душу, тут было попроще, чем с физической силой. Оказывается, его в детстве напугал здоровенный бык, причем Антошка эту историю и не помнил. Волхв все последствия давнего испуга убрал, и парень стал смелым, как барс. Я посмотрел на его поведение и Олега из каретного бизнеса устранил. Приказчик и объяснил мне, что сильного спада в продаже карет зимой не будет, снег лежит от силы недели две. Вдобавок все больше берут на вывоз.

Со сбытом досок заминок тоже не будет, заверили меня плотники-каретчики, Новгород на зиму не засыпает.

Подошел ко мне домой тиун Мишиничей Антип, он теперь занимался и моими делами. Урожай был собран, пришла пора получать оброк с сидящих на моей земле крестьян. Интересовался, возьму ли я натурой, или деньгами после сбыта продукции. Велел продавать дешево, рубли были нужны срочно.

В голову пришла очередная дерзкая идея. Поделился ею с боярином-дворецким.

— Ты можешь меня временно силы волхва лишить?

— Да все можно, а зачем?

— Начнем мы битву с черным колдуном, ему с нами разбираться будет некогда — сильный или слабый его противник. Волхвов он увидит сразу и отсечет от боя. Простых людей лишит силы и скорости, да перебьет по одному. Как колдун я мелкая сошка, пользы от меня почти никакой. А вот как простой боец кое-чего стою. Стреляю из арбалета и мечу ножи вполне приемлемо. Если выживу, вернешь мне мои способности.

— А тебе кто и где их открыл?

— Волхв Добрыня не очень далеко от Новгорода.

— Тут понимаешь какое дело, эти способности вроде как замком заперты и ключ у того, кто их поставил. Открыть-то я открою, только это будет вроде того, что их ломом сшибли. Восстанавливать будет очень долго и трудно. Лучше мы с тобой доедем до Добрыни, он отомкнет, а я увижу каков там ключик. И потом тебе все утраченное легко верну.

— Ты ж не хотел ему показываться?

— Предупредим чтобы помалкивал. Времени до выхода мало осталось, не успеет проведать Невзор, что я тоже довольно-таки сильный кудесник.

Так и решили. На другой день, взяв с собой всех путешественников, кроме Матвея, который уж очень далеко обосновался, и Забаву, для проверки течения беременности, поехали к белому волхву.

Первую он поглядел мою супругу. Все было хорошо. Затем познакомился с остальными. В будущем походе всех признал нужными. Потом подумал, пожевал губами.

— Двоих еще нет.

— Кого? — удивился я.

— Один профессиональный убийца.

— Матвей, он бывший ушкуйник, живет далеко. А кто второй?

— Человек церкви, поп. Зачем он вам, не пойму, мутно все впереди.

— Есть протоиерей Николай.

— Который беса изгнал?

— Он.

— Зови с собой, поможет.

— Да сам с нами рвется.

— Бери, пока поп не передумал. Будет еще один, но позже, гораздо позже. И не человек вроде вовсе.

— А кто же? Леший или водяной с нами увяжутся?

— Не могу понять, смутным облаком вижу.

Рассказал Добрыне о моей задумке с временным лишением меня волховских способностей. Он согласился.

— Резон есть. Давай попробуем.

Сделали. Эх, жаль! Зато напиться водки можно вволю…

Потом кудесник сообщил.

— У меня гонец от старших был, весточку принес. Выходите через три дня, в понедельник. Вместе с вами выйдут еще одиннадцать ватаг из разных русских княжеств, все пойдут разными путями. Сколько волхвов выставят черные против вас, неизвестно. За особо сильными из них мы следим.

— Если вдруг удастся прорваться к Русскому морю, где искать нужных нам дельфинов? — спросила Наина. — Дельфинов много, а берег большой.

— Неизвестно.

— А персидский поэт и астроном где проживает? — поинтересовался Богуслав.

— Может местные жители там подскажут? — отбоярился Добрыня.

В общем, с этими старшими волхвами, как в 20 веке говорили: хочешь сей, а хочешь куй, все равно получишь … — никаких ответов не получишь! Крутись сам, как хочешь. На прощанье спросили про обереги. Ответ был обычным — мне неведомо, но может знать учитель Захарий в Киеве. Сказал еще, что особой гонки нет, без ума скакать к Русскому морю незачем. С тем и распрощались.

Стал срочно заканчивать все дела. Предупредил о дне выезда протоиерея. Он заметался.

— Надо срочно лошадь покупать!

— Не трать деньги на всяких одров и доходяг. Я тебе на эту поездку Зорьку дам, она смирная. Пеммикан есть будешь?

— А что это такое?

Объяснил.

— Буду!

— Тогда готовься к выезду.

Сообщил новость Ермолаю.

— Вчера Путята домой пришел, какие-то дела с лавкой ему уладить надо было. Завтра опять на лесопилку уйдет, передаст Матвею.

Набили с Наиной, Иваном и Богуславом свежепошитые широченные льняные корсеты для всех участников похода золотыми и серебряными монетами, медные и мелкие серебряные деньги ссыпали в кошели.

Забаве я оставил здоровенный сундук, обитый железными полосами, набитый серебром. Заперт он был на два особо хитрых замка. Если тратить разумно, лет на пять хватит.

Привел домой Фрола, Антона, Антипа, познакомил их с женой, велел мои деньги ей отдавать. Оформил дарственную на десять верст по Вечерке и по пятьдесят в стороны вместе с лесопилкой Матвею.

Вроде бы все переделал.

В понедельник, 15 октября 1095 года, мы выехали из Новгорода в Величайший Поход всех времен и народов.

С весельем и отвагой — вперед!

Странная неожиданность

Глава 1

— Стой! Стой, тебе говорят! — неказистый мужичонка, неожиданно вынырнувший из кустов, хватался за поводья наших лошадей. — Нельзя туда ездить, пропадете!

Мужик выглядел как-то необычно для сельской местности. Вся одежда в черных полосах, прямо тигр какой-то. За поясом топор с иззубренным лезвием, камни он что ли тут в лесу рубит? А сзади здоровенная прореха на портках, аккурат в центре зада. Что тут у них, свирепствуют гомосеки-дровосеки что ли? Селянин чудом отбился, так они теперь начнут посягать на наш маленький отрядик?

Самый добрый из нас, протоиерей Николай, настоятель Софийского собора Великого Новгорода, ласково спросил полосатика:

— Что случилось, сын мой? На тебя напал кто-то?

Надо сказать, что в нашем отряде три белых волхва, — кудесники, колдуны, предсказатели будущего — Наина, Богуслав и я. Белые-то мы белые, а убивать силой мысли умеем не хуже черных. Трудно убить только черного волхва, а если враг превосходит нас по силе, то просто невозможно.

Зверя мы изничтожим практически любого. Правда, была у меня одна неудача — не получилось уничтожить гигантского варана, пришлось саблей размахивать. И то было это практически летом, а сейчас уже середина октября 1095 года. Какие уж в это время вараны?

— Змей, змей громадный сюда ползет, — надрывался землепашец, размахивая руками, — удавит и сожрет!

Ну, это он, конечно, хватил. Какие тут, на Руси, опасные для человека удавы? Даже полозы душат в основном всяких землероек и сусликов. Да и живет эта крупная змея далеко на юге. А здесь, в северном лесу из удавов, кого-то крупнее ужа, и не встретишь.

— Вам сейчас по Горелой пади до Ведьминого лога уходить надо! Объедете пятьдесят верст и целы останетесь!

Ну вот тебе и раз! Мы конец света едем от Земли отводить, нам с Армагеддоном бороться, а вместо этого будем по падям да по логам шарахаться.

— А ты где это так перемазался? — решил узнать бывший ушкуйник Матвей, подпоясанный элитной саблей из дамасской стали.

— Да он как из кустов на меня выполз, я шарахнулся в сторону, порты об сучок порвал, потом упал и по валежнику прополз.

— Ты б его топором!

— Много раз бил, будто по валуну стучишь. Топор весь в зазубринах теперь. Ничем гада не проймешь, весь словно кольчугой укутан!

Боярин Богуслав высказал нашу общую мысль.

— За предупреждение спасибо. Но гоняться по вашему лесу нет у нас времени. Нас народу много, вооружены хорошо, боевой опыт изрядный. Бог даст, отобьемся.

— Его убить невозможно! Обычное оружие его не берет! — вновь завел крестьянин свою пораженческую песню.

— Попадется — убьем, — уверенно подытожил спецназовец Матвей, бывший атаман команды ушкуйников, признанных новгородских профессиональных убийц, которые постоянно грабят чужие земли.

— Э-эх, толкуй тут с вами! — махнул рукой земледелец и вновь шмыгнул в кусты.

Протоиерей перекрестил его вслед. Беседа была закончена, и мы поехали дальше.

Мы — это я, попаданец из далекого будущего 21 века, бывший врач-травматолог с 35-летним стажем, уже успевший заработать пенсию по стажу. Совершенно без всяких причин меня с дачного участка, который находился возле Костромы, выкинуло в 11 век. По ходу омолодился лет на тридцать.

Тут мне пришлось бежать из родного города в Великий Новгород. Здесь я и развернулся. Во-первых, наловчился лечить, как ведун — выравнивая и изменяя биологические линии. Во время обучения приобрел голос невиданной красоты и мощи, диапазон которого я легко могу изменять от дисканта до низкого баса, а при нужде уйти в женские варианты от сопрано до контральто.

Второе — построил две лесопилки на реке Вечерке, заработали мои лавки, торгующие досками на разных рынках Новгорода. Третье — приноровился изготавливать дорогие кареты на железных рессорах и наладил их сбыт.

Попутно пел великолепным голосом, рассказывал анекдоты, бродил со скоморохами. Когда с остальных промыслов пошли большие деньги, давать концерты практически перестал, а пятерых музыкантов перевел в кирпичники.

Кирпич пошел в изрядных количествах, начали строить церковь на народные пожертвования. Этот промысел не приносил мне ни копейки. Никто каменных палат строить не хотел — практически даровой лес стоял вокруг стеной — бери не хочу. Горят избы и терема, часты пожары? Пусть горят, а мы отстроим! И на каждом шагу великий русский авось — авось не сгорим, глядишь все и обойдется, мы внимательные и аккуратные! Но остальные виды деятельности давали неплохие деньги — я поставил замечательную избу, женился.

А самое главное — стал волхвом! Раньше я об них знал только по пушкинскому стихотворению «Песнь о вещем Олеге»: жрецы языческих богов, предсказатели будущего. Дни и ночи молятся Перуну да предупреждают откуда гадюка выползет. В общем — любимцы богов! Сидят они в своих капищах, залитых человеческой кровью после обильных жертвоприношений и молятся пням, на которых вырезают лики явно ложных богов — Перуна, Сварога, Макоши и кучи божков помельче. А как воссиял над Русью свет истинной веры, и пошел народ с большим облегчением молиться Христу в православные храмы, нужда в этих сомнительных кудесниках махом и отпала. А все оказалось совершенно иначе…

Человеческих жертвоприношений на Руси не было никогда! Мелькали иногда истории о скорбной судьбе курей и это все. Ни в одной древнерусской летописи об этом ни слова. Да и сами известные летописи исчезали массово. Описаны достоверно только абсолютно бескровные требы.

Все, что говорили и писали о зарезанных в ритуальных целях младенцах, стариках, женщинах, христианах ничем не было подтверждено. Все эти идеи — свидетельства беспощадной борьбы чужой, пришлой религии с исконно русской верой.

Исчезли все подтверждения длительного дохристианского существования русского народа. Сидели мол, в своих лесах и болотах дикие племена без всякой культуры, образования, письменности, резали друг друга и мечтали о приходе правителя из Европы. Заманили кое-как викинга Рюрика, и худо-бедно дело пошло.

А задолго до христианства скандинавы звали Русь Гардарикой — страной городов; до Кирилла и Мефодия, до придуманных ими глаголицы и кириллицы, славяне писали чертами и резами на бересте и идолах, а грамотность была поголовной.

И русы совершенно не хотели креститься — их крестили насильно, огнем и мечом. Славяне бились за языческую веру, — веру отцов, дедов, прадедов, далеких предков-чуров, защитников рода, бунтовали, под руководством волхвов, но были сломлены княжескими и боярскими дружинами.

Волхв коренным образом отличался от православного священника. Чем тебе может помочь святой отец? Он администратор при церкви, и больше ничего. Попоет, почитает молитву, совершит крещенье при рождении, обвенчает, отпоет умершего. Функций много, души и каких-то особенных способностей — ноль. На попа можно выучить любого желающего. Подойдешь к нему со своей проблемой, ответ будет один — молись сын мой.

Есть и в православной церкви святые люди, которые лечат, изгоняют бесов, совершают чудеса, но их очень, очень мало — считанные единицы. Один из них едет на кобылке справа от меня и божественный луч озаряет его светлую голову. Это протоиерей Николай. Такой же, но гораздо более слабый луч, я видел только у учителя и наставника святого отца — отшельника Богдана, уже умершего от старости.

У других священников, ведунов, волхвов, этого нет, — божественная сила в них не заливается. Да и я тут не блистаю. Поэтому, когда в боярскую дочку недавно вселился бес, выгнать его смог только протоиерей.

А любой волхв — это абсолютно другое дело. Он всегда человек с необычайными способностями, и если их нет, то кудесника из него и не получится. Предсказание судеб, изменение погоды, поиск пропавших людей и вещей, изучение астрономических явлений, лечение любых болезней, изготовление оберегов, усвоение любого иностранного языка по двум-трем фразам, связь человека с богом, изменение психики людей, знание о свойствах трав и минералов и многое, многое другое.

Но сила этих колдунов была разная. Низшие, вроде меня, знали и умели немногое. Освоить махом любой язык, увидеть процессы, происходящие в больном, быстро вылечить, отыскать все, что угодно.

Единственная девушка в нашей ватаге — Наина, была более умелой. Далеко видела течение судьбы человека, заговорила мой дом от пожара, могла передать свои мысли другому человеку, легко связывала магические способности противоборствующего. С ней отправился в поход безумно влюбленный в колдунью бригадир кирпичников Иван.

Боярин Богуслав был гораздо мощнее меня и кудесницы вместе взятых. Перед уходом в путешествие он всех обычных мужчин — меня, Ивана, Матвея — сделал богатырями. Сила приходила по нашему короткому приказу и длилась в течение минуты раз в сутки. В это же время значительно ускорялись реакции. После этого накатывала усталость. На очень короткую схватку хватит. Команды были у каждого свои. У меня — «Во» — включить, «Ва» — выключить. Чтобы я не перепутал в какой-нибудь лихой передряге, где думать и вспоминать будет некогда, Богуслав взял мое имя Вова и разделил его на две части — уж тут не ошибешься.

Волхв еще обработал колдовскими методами старенького боярина Твердослава Мишинича, и тот признал во мне младшенького незаконнорожденного сыночка — ублюдка. Звучит вроде обидно, но никаких прав не лишает.

Князь Владимир, крестивший Русь и ставший святым, тоже был бастардом, рожденным ключницей Малушей от известного князя-полководца Святослава Игоревича, известного обязательным предупреждением неприятеля: «Иду на вы!».

Святой Владимир получил киевское княжение и всю Русскую Землю в подчинение, а я реку Вечерку с близлежащими землями.

А нам предстоит бой с черным волхвом Невзором, который резко ослабит наши физические силы и замедлит нас до края. А враг в магическом плане был сильнее Богуслава раза в три. Боярин не даст нас убить секунд пять. Вот в это время и будем, вызвав силу и вернув быстроту, остервенело сражаться.

Еще в нашей ватаге ехал волкодлак Олег. Сейчас обычный с виду человек, в котором оборотня было не выявить никакой магией, он при нужде перекинется в волка, который будет и сильнее, и быстрее обычного зверя — в бою пригодится. На Западе их зовут вервольфами.

Месяц назад волхв Добрыня, мой наставник и учитель, сообщил, что к Земле летит громадный метеорит. После столкновения этих небесных тел цивилизация в том виде, как она существует сейчас, рухнет, так велика будет катастрофа: ураганы и цунами, которые вызовут глобальные наводнения, землетрясения, извержения вулканов, страшные пожары и прочие ужасы. Пылевая буря надолго лишит растения и животных солнечного света.

Для того, чтобы этого не случилось, надо было объединить силы людей и дельфинов, а для этого отправиться к Черному морю (которое здесь звали Русским) по Днепру (сейчас Славутич). Потом найти великого персидского поэта Омара Хайяма. В какой именно части моря плавают нужные нам дельфины и где живет в большой стране автор тысяч рубаи — коротких четверостиший, неизвестно.

Мне значительно усилили память, и теперь все, что я ранее видел или слышал, было легко поднять и просмотреть. Стихи Омара Хайяма я любил, и поэтому как-то просмотрел в Википедии его биографию. Период с 1092 по 1131 год, когда его преследовали за безбожное вольнодумство, в электронной энциклопедии охвачен не был. То есть где поэт, математик, астроном и философ живет, а может и прячется сейчас, неизвестно.

Сам Добрыня пойти не мог, так как за кудесником, сравнимым по силе с самыми мощными черными колдунами, велось неустанное наблюдение. Темные волхвы считали, что прилет астероида снова, как и тринадцать тысяч лет назад, вызвавшее гибель Атлантиды, позволит им взять власть над человечеством.

И если бы белый волхв такой силы тронулся с места, против нас бросили бы резервы, и небольшой шанс прорваться, который имелся сейчас, был бы утрачен.

На мелочь, вроде нас с Наиной, внимания не обращали, а вот Богуслава тоже просто так бы не упустили — охватили бы усиленными заботами, но он скрывал двадцать лет свои способности: не лечил, не кудесничал, не предсказывал будущего — жил простой боярской жизнью, предупрежденный своим учителем о будущей схватке. Наставник и рассказал ему, что против нас будет биться темный враг Невзор.

Добрыня объяснил на прощанье, что кроме нас, пойдет еще одиннадцать групп, может быть кому-то и удастся прорваться.

Я в необходимости куда-то переться сразу усомнился. Живем же мы в 21 веке, и ничего про удар крупного астероида и не слыхали. Обошлось, стало быть, все как-то само по себе. Столкновение с таким гостем из космоса не осталось бы незамеченным. Ударь он даже где-то на безлюдных полюсах, в глухой тайге, жаркой пустыне, в бескрайних прериях, булькнись в громадный океан, катаклизм такого масштаба не остался бы невидимой мелочью.

Знаменитый Тунгусский метеорит был всего лишь тридцати метров в диаметре, а какой след оставил! У астрономов считается, что, если камень больше, это уже астероид, — малая планета. Страшный Апофиз, который ученые ждут пролетающим в опасной близости от нашей планеты в 2029 году, в поперечнике аж целых триста метров.

А сейчас речь идет о несущейся к Земле глыбе размерами с добрый десяток километров, а это в тридцать раз больше. Апокалипсис не утаишь, последствия будут ужасны. Словом, как писал шотландский прозаик и поэт Роберт Льюис Стивенсон в своем знаменитом романе «Остров сокровищ»:

— Через час, те из вас, кто останется в живых, позавидуют мертвым.

В ответ на эти мои высказывания, Богуслав просто спросил, пришли ли мы там в будущем, которое будет почти через тысячу лет, к идее развилок во времени, после которых в двух параллельных мирах события и история могут пойти совершенно по-разному? Вопрос был исчерпан — мы эту мысль не упустили.

Мало того, что о ней писали в разнообразной фантастике, где герои попадали в прошлое и изменяли ход истории по своему слабому разумению или невзначай (яркий пример — ваш покорный слуга), были и такие, что действовали с ясной и четко поставленной целью, прибывая по уже обкатанному маршруту на испытанных средствах передвижения.

Все это могло быть просто выдумками писателей, но ведь бывало, что непохожие на нас люди появлялись из ниоткуда, и рассказывали, что они из таких государств, каких в нашем мире никогда и не было.

Яркий тому пример — человек из Туареда. Эту страну он показывал на карте там, где у нас находятся Судан, Мали, Ливан, Алжир, Буркина-Фасо и проживают среди 200 других народов туареги, которые своего государства сроду не имели. Туаредец прилетел в Японию в 1954 году купить оружие для своей родины, которая воюет уже несколько лет. В нашей реальности никакой войны, особенно на севере Африки, в это время и не было. Он рассказывал о существующей уже 1000 лет стране, активно борющейся за права африканцев.

Понятно, что короткая дорога в ближайший сумасшедший дом была ему обеспечена, но ясное и очевидное решение спутали документы, имеющие вид подлинных: паспорт с многочисленными визами различных государств, в том числе и Японии, водительские права, выданные в Туареде, чековая книжка несуществующего банка, обычная и вместе с ней неведомая валюта. И все это гляделось абсолютно настоящим.

Шпион? Были бы документы выданы где-нибудь в Буркина-Фасо, никто бы и не придрался — иди себе шпионь вволю, чего ты тут в послевоенной Японии, где армия разогнана и даже сил самообороны еще нет, а военная промышленность прикрыта и японские специалисты чинят самолеты победившей Америки, нашпионишь?

Быстро приехавшие люди из спецслужбы выручили озадаченных полицейских, увезя странного человека неведомо куда. По крайней мере в психиатрических больницах он не объявлялся. Наверное, вернулся в родной Туаред, хотя ходят упорные слухи, что неведомый странник отправился погостить в США, почему-то избрав Лэнгли, где находится штаб-квартира ЦРУ, местом проживания. Там, может и гостиниц-то нету…

Эти пришельцы очень часто ни одного нашего языка не знают, одеты непривычно, рассказывают о мире, где никогда не бывает солнца. И все это запротоколировано официальными лицами, серьезно задокументировано.

Поэтому задумываешься — а одна ли была развилка? Не живем ли мы среди массы параллельных миров? У нас бывает, что люди исчезают среди бела дня на глазах у многочисленных очевидцев. Куда они деваются? Как?

Может и я сейчас стою на очередной развилке? Попала каменная гора в Землю — живите в пещерах и питайтесь обугленными головешками, оставшимися после катастрофы и годами не видя солнца, не попала — впереди сияющий мир небоскребов, компьютеров и сотовых телефонов, изобилие разнообразной еды.

И мы пошли спасать мир. Со мной была собака Марфа, которую Богуслав за месяц дорастил от семимесячного подростка до полуторагодовалого грозного алабая и резко добавил среднеазиатской овчарке, породе известнейших волкодавов, ума до двенадцатилетнего человека. Обычно они доходят до интеллектуального уровня трехлетнего ребенка. Марфу взяли с собой для того, чтобы не дежурить по ночам — туркменские алабаи известные караульщики. Грозный зверь дошел в холке до 70 сантиметров, уши и хвост были купированы еще в раннем детстве. Серо-черный цвет с белыми подпалинами на морде красил Марфу необычайно.

Из Великого Новгорода мы выехали вчера утром. К вечеру устали и остановились на ночлег на какой-то полянке. Была середина октября, и смеркалось уже рано. Развели костерок, быстренько сделали отвар из сухих яблок, пожевали пеммикана с сухариками. Пеммикан это индейская походная еда — высушенное и перемолотое мясо бизона, пропаренное в сале с добавками высоковитаминных ягод рябины, крепко посоленная, которую мы приготовили еще в Новгороде. Пеммикан не очень вкусен, но легок и не портится три-четыре месяца. Нам гоняться по окрестностям в поисках харчевен некогда.

Мне, правда, казалось, что свинина повкусней будет в качестве основы для кушанья, изготовленного по рецепту североамериканских индейцев, но заартачилась Наина.

— Мясо свиньи есть нельзя! — решительно заявила еврейская девушка, — оно не кошерно, это вам любой раввин скажет. То же самое и в Торе написано. Свинья не жует жвачку! Значит, она нечиста.

Я не стал вступать в теологические споры, типа, — у вас иудаизм, а у нас православие, у вас Тора, а у нас Библия — просто дал команду повару заменить животное.

Идею насчет использования кошерных курей пресек. Пока из них нужное количества жира добудешь, половину новгородских несушек изведешь. Особенно учитывая, что выход готового продукта по отношению к исходному сырью будет один к трем. А пеммикана на нашу ватагу надо было много. И, учитывая важность нашего похода, нам должно быть все равно, кошерная, халяльная или постная у нас еда. Лопай, что дают! — как писал Антон Павлович Чехов.

После катастрофы переловим всю уцелевшую живность и сожрем. А потом начнем приглядываться друг к другу и размышлять: что-то ты, браток, какой-то великопостный сегодня, созрел, похоже, для котла…

Лошадям выдали по два килограмма кормовых дрожжей — трава уже высохла и была мало съедобна. Корм очень легкий и сытный. На каждого коника взяли по восемь кг дрожжей, на четыре дня хватит. А за это время попадется по ходу какая-нибудь деревенька, где купим овес или ячмень, дадим коням и кобылкам свежего сена.

Олег сводил табунок на ручей, протекающий поблизости, лошади вволю напились. Он хоть и волкодлак, но бывший конюх, и лошадей очень-очень любит, а они отвечают ему взаимностью. За ночь Марфа никого не придушила, тревогу не подняла, все прошло на редкость спокойно.

Мы вначале хотим проехать до Смоленска, стоящего на Днепре, а вдоль реки уже спуститься до Киева. Словом, движемся по классическому маршруту «из варяг в греки». На купеческих ладьях не пошли — перетаскиваться по восьми волокам займет слишком много времени, на лошадках гораздо быстрее получится. А Добрыня нам волынить не рекомендовал — расправятся черные волхвы быстро с какой-нибудь идущей параллельным курсом бригадой, могут подкинуть помощь нашему убийце.

А с утра, не успели толком проснуться, только что выехали с места стоянки, змей какой-то невиданный объявился. Из Википедии я знал, что большие удавы могут не есть по полтора года. Вот и поползал бы сегодня где-нибудь в сторонке, чтобы нам не мешать.

Слишком важным делом мы заняты, и отвлекаться на какую-то лесную погань сейчас просто недосуг. Если у нас все получится, вернемся и убьем, о чем разговор, а если нет, то и мы умрем, и длиннохвостого чем-нибудь пришибет.

И чем мы змеищу убивать будем? У нас только легкие сабельки. Мне бы сюда секиру с длиной лезвия в аршин (70 см) и весом в полпуда (8 кг) — накрошил бы гада. Есть, правда, у протоиерея рогатина со здоровенным, до двух пядей (36 см) длиной, наконечником, который на Руси называли рожон. Для удобства я сразу же переводил все местные показатели в метрическую систему, к которой привык с детства. Лишних поперечин на лезвии, как у протазана, не было, эта пика зайдет во врага очень глубоко.

Святой отец позаимствовал оружие во вверенном ему храме у сторожей, но сам священник им толком не ударит, а я умением пронзить пресмыкающееся с коня копьем не обладаю. Уж извините, не Георгий Победоносец!

Вдруг Марфа встала, как вкопанная, зарычала, а потом остервенело залаяла. Я удивился: среднеазиаты голос подавать не любят, а учитывая невиданный ум собаки, причина должна быть необычайно веской.

А на полянке, куда мы выезжали по очереди, уже закипела битва. Ушкуйник Матвей, который обучался искусству боя с малых лет, соскочил с коня и очень быстро наносил шашкой рубящие удары громадной змее. Тварь была серо-зеленая, с коричневыми разводами на боках, длиной метров пятнадцать. Змея все сильнейшие удары не брали, сабля не оставляла на его блестящей шкуре даже царапин.

Вдобавок, он явно не желал быть зарубленным, и всячески пытался поймать и задушить дерзкого человечка: извивался, поднимался на хвосте, раскачивался подобно маятнику, а затем совершал молниеносные выпады в сторону Матвея, стараясь обвить противника смертельными кольцами. При этом из пасти постоянно вылетал и втягивался назад раздвоенный язык, раздавалось мерзкое шипение. Редкая гадость!

Мы, три кудесника, сосредоточились на попытках истребить пресмыкающееся силой мысли. Способности волхва у меня до финальной схватки были приглушены Добрыней для того, чтобы черный колдун принял меня за обычного человечишку и подпустил к себе поближе. Как белый волхв, я все равно мало чего стою, а вот в простых бойцах не подведу — Матвей многому выучил, пользы от меня будет больше. Потом Богуслав мои мелкие таланты возвратит на место.

Но убить может и ведун, а эти способности у меня остались нетронутыми. Суммарный эффект наших сил никакого эффекта не принес. Сплоховали ведуны и колдуны!

Звучное чтение молитвы протоиереем древнерусской анаконде тоже не повредило. Налетел и начал рубить змеищу Иван — с тем же успехом. В нашу возню не ввязывались Олег и Марфа — с зубами тут много не навоюешь.

Рано или поздно неуязвимая змея кого-нибудь поймает, и вся эта история плохо кончится — на одного путешественника в нашей ватаге станет меньше.

Перед отъездом мы с Ваней месяц тренировались стрелять из арбалета и кидать метательные ножи в цель. Хорошо стрелять из лука надо учиться очень долго, и этого времени у нас не было, а близко к себе черный волхв не подпустит. По этой же причине не сильно оттачивали мастерство боя клинковым оружием.

Арбалет был многим хорош: стрелял далеко и метко, выпущенный из него болт пробивал, в отличие от стрелы из лука, любую кольчугу. И выучиться им неплохо пользоваться, не промахиваться на расстоянии в 10–20 метров, можно было махом, что мы с Ваней и сделали. Был всего один, но существенный минус — увернулся вражина, или отбил болт, и все! Перезарядить самострел за оставшееся до его завершающего удара незначительное время в несколько секунд никак не успеешь. Останется одно — умереть с гордо поднятой головой!

Чтобы этого избежать, решили использовать метание ножей. Бросай один за другим прямо с пояса. У нас с Иваном их по пять штук было размещено в особых карманчиках. Для еще большего ускорения решили «стрелять по-македонски» — с левой руки выстрел из арбалета, с практически одновременным броском ножа правой. И дальше — кидай ножики, пока не пришибли!

У меня заряженный самострел был приторочен к седлу — вдруг Невзор откуда-нибудь выскочит. Поэтому, не мудрствуя лукаво, выстрелил. Попал. Болт ударил в змея, скользнул по коже и отскочил в сторону. Да что он там, чугунный что ли?

Бросать ножи было явно бесполезно. Пора было менять оружие. Богуслав перед походом долго колебался — что брать: меч или саблю? Потом сказал:

— Не на Запад идем, с рыцарями в латах сражаться. А против кочевников в кольчужках и сабелька подойдет.

Поэтому был вооружен, как все. А его обоюдоострый полутораручный меч был вдвое тяжелее любой сабли. Вот бы им сейчас вдарить! Но за неимением гербовой пишем на простой.

Пора опробовать копье. Подскакал к Николаю. Не вступая в лишние объяснения, выдрал рогатину, прикрепленную к седлу, и понесся на новгородского питона. Решил ударить на полном скаку, прямо с коня, и пронестись мимо в случае неудачи. Жеребца можно было бы и оставить, подойти пешком и ткнуть, но смущала мысль, что мощности не хватит.

Я, конечно, включу богатырскую силищу, и минуты мне хватит с лихвой, но добавить ударную мощь боевого шестисоткилограммового жеребца в борьбу с неуязвимым удавом, считаю не лишним. Вот только Викинг не увертлив, и, если гадина останется жива и в силе, она его ухватит и обовьет смертельными кольцами, махом удушит. Поэтому мимо, быстро мимо!

Пресмыкающийся в очередной раз вскинулся вверх для ловли ребят, поднял верхнюю часть туловища на три метра от земли, открылся, как медведь вставший на дыбы. Длинный позвоночник, периодически раздувающиеся легкие. Внутренности змея я видел не очень отчетливо, способности мои были убавлены, но небольшое сердце, находящееся на полтора метра ниже зловещей головы, было заметно по ритмичным сокращениям. Вот в него и попытаюсь попасть. Сделав кружок по поляне, чтобы разогнать коня до максимальной скорости, я призвал свою скоротечную силищу, Во! — , громко рявкнул парням:

— В стороны! — и нанес таранный удар.

Будь я в обычном состоянии, мою руку, вместе с рогатиной, чешуя змеи просто бы отразила, откинула в сторону. Но тут чугунная прочность удава столкнулась с каменной прочностью мощи богатыря, и вражья защита была пробита! Я почувствовал, как копье проваливается внутрь страшной твари, и, откинувшись назад, увидел, как оно насаживает на лезвие маленькое сердце. Сердчишко дернулось в последний раз и остановилось. Змея испустила протяжный воющий крик, уронила поднятую часть наземь и издохла. Все! «Ва»…

Не нужно больше красться по местным падям и буеракам, объезжая ареал обитания древнерусской рептилии. Ужас этих мест прекратил свое существование.

Глава 2

Я почувствовал, что вымотан страшно, выпит до дна. Обессиленно сполз с коня, опустился на землю. В ушах звенело, перед глазами роились черные точки. Мне было очень муторно. О том, чтобы сейчас вновь карабкаться в седло, скакать куда-то, и речь можно было не вести.

Странно! Когда я испытывал Силу впервые, и вертелся с кобылой Зорькой на вытянутых вверх руках, ничего похожего не было. Пришла тогда на пару минут легкая слабость, а потом накатил невиданный аппетит, — в общем, как говорят наркоманы-марихуанщики, на хавчик пробило, и все. А ведь нагрузка была куда больше и дольше. Невиданная психоэмоциональная перегрузка? Бывал я и в более злых переделках, обходилось как-то. Так в чем же дело?

— Накрыл тебя змей перед смертью, — раздался негромкий голос Богуслава, — окатил черною волною ухода, дыханием смерти. Сейчас помогу.

Я понял, о чем толкует кудесник. В прежней жизни, подрабатывая в «Скорой помощи», частенько сталкивался со смертью. Вызовы к уже умершим людям не были редкостью, трупов навидался. Они не трогали ничего во мне. Умер и умер, совершенно чужой человек, которому помочь уже невозможно, и Бог с ним, вечная ему память.

Совсем другая история была если кто-то умирал при мне. Это бывало редко. Я бился за драгоценную человеческую жизнь, как лев, с полной самоотдачей. Но если душа больного все-таки покидала тело, меня накрывало тяжелое ощущение, которое длилось потом сутки. И это ощущение было вызвано отнюдь не влиянием на мою психику — я не эмоционален и видал всяческие виды. А это, оказывается, черная волна ухода, дыхание смерти, которое я, видимо, чувствую поострее других людей. Вдобавок змей раз в пять крупнее человека, и, скорее всего, выброс смертельной энергии тоже в несколько раз был больше. Сколько же я теперь болеть буду? До самого Смоленска? Или аж до Киева?

Богуслав подошел вплотную, положил свою ладонь мне на макушку. Ого-го! А дело-то, похоже, серьезное. Обычно волхвы руками даже и не водят — нету нужды, просто стоят и смотрят. И лечат, лечат, лечат… Сам так больных пользовал. А уж на кого-то ладони класть, такого просто не бывает.

Вся наша команда, держа лошадей в поводу, окружила нас кольцом. Боярин роздал краткие команды.

— Тащите валежник. Раскладывайте костерок. Вскипятите воды.

Народ разошелся по окрестностям. Осталась возле нас одна Наина — решила поучиться, видать, молодуха у большого кудесника.

А Богуслав, похоже, начал лечить. По мне пошла живительная волна доброй энергии. Она расходилась от головы вниз по всем жилам — приливало тепло к кистям рук, стопам, все тело покалывало, как иголочками. Потом сила пошла волнами, раскачивая меня то вперед, то назад. В мозгу чередовались приливы и отливы напряжения. Все это длилось примерно час.

Результатом явилось то, что я стал себя чувствовать примерно также, как и в прошлый раз после применения Силы — легкая слабость, небольшой озноб и безумный аппетит.

— Получшело? — спросил Богуслав.

Я кивнул.

— Пошли, Володя, горяченького попьешь, да поешь немного.

И мы отправились к костру. Вода в котелке уже кипела. Ужасно захотелось ароматного чайку. Чая в 11 веке не росло не только на Руси и в окрестных странах, его не знали еще даже и в Индии. Блистала замечательным растением с незапамятных времен только родина чайного куста — страна Китай.

Но мне неожиданно повезло купить чай на новгородском рынке. Случайно заметил чайный лист, когда искал на рынке новые приправы к кушаньям. Русский торговец сидел просто на сбыте невиданного растения. Где взял чай добытчик Афанасий (отнюдь не Никитин, я уточнял!) посредник не знал. Видимо, рванул у каких-нибудь кочевников. Я купил его весь. Целый мешок был почти с меня.

Собираясь в путешествие, приторочил мешочек величиной с футбольный мяч, сзади к седлу. Несмотря на изрядный размер, мешок был незначительным по весу. Я не чифирист и не состою в клубе любителей крепкого чая, так что листа для заварки хватить должно бы надолго. Запасец дорогущего сахарку тоже был прихвачен в дорогу — до меда не охотник. Ну, что ж, хлебнем горяченького!

Предложил чаек народу, выслушал вежливые отказы. Все, кроме церковника и Матвея, его уже попробовали, бывая у меня в гостях и пришли к очевидному выводу, что грушевый квас или сбитень гораздо вкуснее. Ушкуйник, после того, как намахался шашкой и надулся после этого воды, ничего пока не желал, а протоиерей настолько усомнился в продукте, привезенном из неведомых земель, что на всякий случай даже перекрестился. Баба с возу, кобыле легче, подумалось мне, уже жующему пеммикан с сухарями и нарезающему соленое сало, после заваривания напитка в своей здоровенной кружке.

С салом я еще в Новгороде как-то усомнился: будет ли оно храниться без холодильника или нет? Другим продуктом я бы пренебрег, но соленое сало обожаю всю жизнь, как хохол. Начал вникать, не испортится ли наше народное достояние в дальней дороге.

Моя жена Забава — видная красавица, натуральная блондинка, высоченная и стройная, богатырка, которая Добрыню Никитича вместе с Алешей Поповичем одной левой себе за пояс заткнет, а правой в это время Илью Муромца поборет, приготавливала совершенно жуткую на вкус еду. Есть это мог только ее первый муж, да и то после приема двух стаканов водки, иначе тоже не лезло. Если бы он просто исчез, мне бы думалось, что супруг убежал от мерзких кушаний, но его зарезали в кабацкой драке. Вдова сама признавала свои кулинарные таланты, винясь передо мной:

— Мать это не ест, братья не желают, я сама эту гадость есть не буду.

Поэтому, как только у нас появились деньги и мы переехали в новый дом, я сразу же переманил к себе из харчевни замечательного шеф-повара Федора, кулинара от бога. Вот он-то и дал мне верный совет — хранить в дороге изрядно просоленное сало в пергаменте. Вдобавок слои сала хорошо еще и пересыпать для верности солью. А так как лежать оно будет не в изрядно протопленной избе, а практически на улице в октябре месяце, где уже изрядно похолодало в сравнении с летом и золотой осенью, дней десять безопасного хранения, примерно, как в кладовке, мне гарантировано. После этих речей Федор, для полной уверенности в продукте, сам же его и посолил.

Я с удовольствием жевал сало, заедая индейской радостью и похрустывая сухариками.

— Ловкий ты в бою, — неожиданно сказал Богуслав, — мы всей ватагой в тупик встали, как эту толстокожую погань убить.

— Владимир во всем ловкий! — подтвердил эту мысль Матвей, которому я в свое время помог вылезти из патовой ситуации, перед которой он сам, предводитель тридцати ушкуйников, и три его друга, тоже атаманы ушкуев, встали в тупик — как жениться на дочке богатого купца, невзирая на яростное сопротивление родителей.

— Каркодила махом порубал! — добавил протоиерей.

— А как старший все придумать и организовать горазд! — подключился Ванюшка.

Видя, как уже готовятся к выступлению с хвалебными речами Наина и Олег, я решил это заканчивать. С такими славословиями хорошо досуг проводить, сочетая их с приемом алкогольных напитков, а у нас день в самом начале, и дел выше крыши, умащивать мне дорогу лестью и ненужными похвалами просто некогда.

Я, конечно, дал все деньги на этот поход, остальной народ был не зажиточен, предоставил коней и сторожевую собаку, одел и обул для похода Ивана и Наину, вооружил Ваню — но не время сейчас гордиться заслугами!

— Все это, конечно, очень приятно слышать, — сказал я, — но есть более животрепещущая тема — как мы будем переправляться через реки? Вчера, пока перелезли через какую-то вшивую речушку, вымокли все, как собаки. Да еще перед этим брод два часа искали.

— Я сухая переправилась! — гордо заявила Наина.

— Если бы меня Иван на руках перенес, еще суше тебя бы был, — отмахнулся я от смешной девичьей рисовки. — А таких рек, речек и речушек у нас впереди еще немало будет. Что делать?

Народ зашумел, предложения посыпались одно за другим.

— Надо лодку купить и ее с собой возить!

— Топорами нужно обзавестись, доехали до речки — хоп! — плот срубили.

— Проводника можно поискать, они все броды знают.

— Нанять селян, они лучше Ваньки перенесут!

— Молиться надо почаще, дети мои. По возможности — посещать церкви!

Все эти ложные выдумки развенчивал по одной Богуслав.

— Лодку эту на тебе от реки к реке таскать будем? Ты плоты до следующего лета рубить собрался? За проводниками тут годами бегать будем, чтобы враг отчаялся и от нас отстал? Селянам все деньги раздадим, а сами на дороге грабить будем? Э-эх, святой отец…

Потом боярин встал и рявкнул:

— А лучше всего речки на метле перелетать!

— Ну это только для Наины… — огорченно заметил Матвей.

Деваха в ответ только фыркнула. Я тоже поднялся.

— В общем, поехали дальше. Может бог даст, кто чего путного и надумает, дорога впереди длинная.

Леса и перелески, рощи и поляны, овраги и чащобы. И очень мало возделанных полей, дорог, человеческих поселений. Сколько же территории Руси сейчас занято лесом? 90 %? 95? 99? 99,99 %?

Мы с Богуславом ехали рядом и беседовали о будущем. Иногда он, видя, что я устал говорить без умолку, рассказывал о своих многочисленных боевых походах.

Периодически, чтобы не умаивать коней без нужды, соскакивали с лошадей и бежали рядом — они без всадника не только не устают, а еще и отдыхают. Через полчаса запрыгивали назад. Эти трюки, в сочетании с собственной тренировкой, я и Ваня осваивали возле Новгорода при ежедневной утренней выездке лошадей.

Для боярина, пол жизни прослужившего воеводой то Засадного, то Передового полка, то всей княжеской дружины, это на дальних, но спешных переходах, было привычным делом.

Матвей освоил все эти штучки за вчера. Для русского спецназовца, владеющего всеми приемами рукопашного и оружейного боя, это было просто еще одно упражнение среди сотен других. В новость было только то, что в этом участвовал конь, боец привык действовать с ушкуя. Кстати, и вороного коня по кличке Ворон, бывший атаман по прозвищу Смелый, переименовал в Ушкуя. Жеребец отзывался веселым ржанием, и на зов Матвея всегда махом подлетал. Тоже, похоже, повоевал.

Некоторые трудности были у Олега. Конюх над лошадьми прямо трясся, и мысль, что он может заездить красавца Вихря, просто вводила оборотня в панику. Его попытки повторить наши трюки в человеческом обличье не задались — сам чуть не задохся через пять минут бега. А вот в ипостаси волка Олег был неутомим.

Его смущали только две вещи: чтобы перекинуться, надо было обнажиться — одежда очень мешала, а с нами была дама. Этот вопрос решился еще в Новгороде. По моему совету, сама Наина и пошила ему свободные трусы, которые в СССР называли «семейными». В них волкодлак и оборачивался в зверя, и бежал. Трусики совершенно ему не мешали.

А вот когда вервольф узнал, что с нами отправится священник, тут то ему и поплохело.

— Сожгут, однозначно сожгут, — бормотал он мне, глядя в одну точку, — церковь таких вещей не прощает!

— Вас чтобы извести, осина или серебро нужны, успокаивал его я. — Костром тебя не возьмешь.

— Найдут, они все найдут. Прибьют серебряными гвоздями к кресту, всадят в грудь осиновый кол, и сожгут!

— Ты не волнуйся заранее, может еще все обойдется. Я сам с ним поговорю.

— С церковником не столкуешься!

— Попробуем.

Тут оборотня охватила новая идея.

— Ты ему только не говори, что это я! Скажи: есть, мол, в очень-очень дальнем селе, волкодлак. Тихий, мирный, оборачивается раз в год, никого не трогает. Даже курицы не задушит. А если протоиерей закричит: убить немедленно! — не спорь. Пройдет время, скажешь: убили, дескать, сами селяне.

— Так и сделаю, — согласился я.

На следующий день мы вышли. Целый день Олег берег Вихря, как мог — отставал, когда ехали слишком долго, и, видимо, там перекидывался в зверя. Через полчаса догонял. Потом, правда, мы увязли в поисках переправы, и конь отдохнул от души. Мне на все это глядеть надоело, и я вечером подошел к Николаю.

— Посоветоваться с тобой хочу. Есть человек один, далеко от Новгорода живет. Он внезапно стал оборотнем — в волка перекидывается.

— Кто? — подобрался перед этим расслабленный после еды священник.

— Что кто? — не понял я.

— Кто из наших стал оборотнем?

— Да это далеко, — начал было вилять я.

— Не ври мне! — жестко рявкнул протоиерей, — стал бы ты в таком походе этой ерундой заниматься. Здесь он. Говори.

— Волкодлак боится…

— Пусть ничего не боится. Никуда докладывать не буду. Сам погляжу и оценю — за нас он идет биться, или его нечисть какая к нам поближе подталкивает. Узнаю точно, приму решение. И не спорь! — оборвал меня, начавшего было рот раскрывать, святой отец.

— Вон он, на нас смотрит, — кивнул я на Олега.

— Подожди меня, — скомандовал Николай, и ушел исследовать вервольфа.

Там у них начались задушевные беседы, вроде: а ты не враг нам? Поговорили минуты три, потом Олег вытащил из-за ворота рубахи православный крестик и поцеловал его. Протоиерей перекрестил конюха и вернулся ко мне.

— Наш человек. Ему можно верить.

Так что сегодня Вихрь не умаивался совершенно. Большую часть времени он скакал порожняком, а волк в трусах большими скачками несся рядом. Оборотень в таком виде тоже не уставал.

Наина была мелковата ростом и очень худа — одним словом пигалица. Неутомимая Зарница несла ее так легко, что казалось: без всадника лошадка бежит.

Проблема возникала с Николаем. Протоиерей считал, что каждый — человек или кобыла, должен честно нести крест свой. Положено нести всадника — неси. Господь терпел — и нам велел. Священнослужитель саму идею бега возле лошади не воспринимал.

Был он достаточно широк в кости, повыше меня ростом, да и жирок уже образовался. Спокойная жизнь, достаточное, а если нет поста, очень хорошее питание, незначительная физическая нагрузка ощутимо наложили свой отпечаток. Сильно толстым Николай не был, но сразу было видно — достойный, очень достойный пастырь человеческих душ! В общем, против легкокостной Наины, поп весил вдвое. Когда он с некоторым трудом вскарабкивался на Зорьку, кобыла зримо проседала. Он не в весе пера, она не тяжеловоз. И нести тушу святого отца целый день, в довольно-таки быстром темпе, без остановок и передыхов, моей любимице было явно невмоготу.

На Викинга, идущего подо мной, пересаживать священнослужителя было просто опасно: буланый конь был молод, игрив. Укороченный черный хвост торчал вверх весело и задорно, жеребец им махал не хуже иного пса. Коняга был очень хорош, на следующий год князь Мстислав планировал взять его под себя, но пока всадник лошади требовался поопытней, чем садящийся раз в год на смирную церковную кобылку Николай — такого жеребец может и скинуть, и лягнуть копытом. Один день обошлось, ехали мало, возились с переправой, а вот дальше…

Довел вчера эту проблему до Богуслава.

— Я ж тебе говорил, от попа одни убытки будут! — этим завершил свою пламенную речь.

— Большой волхв Добрыня велел его взять, — отговорился боярин-дворецкий. — Я не настаивал.

— Надо было для этого церковного здоровяка хоть вторую лошадь взять, на смену Зорьке.

— Увидим — возьмем. А пока есть у меня испытанное средство.

Потом Богуслав поил Зорьку какой-то свежезаваренной травкой. Я не фитотерапевт, поэтому вникать даже не стал. Это боярин любитель всяких аконитов да мелис. Хлебом не корми, дай только этому травнику неведомого любистока кому-нибудь присунуть!

Перед тем, как уснуть, Богуслав заметил, натягивая епанчу на плечо:

— Самая старая из всех наших лошадей эта кобылка. Ты ее где взял-то?

— Да Зорьке всего пять лет! — запротестовал я. — Мне ее князь Давид подарил.

— Лошадка породистая, отличных кровей, но с возрастом тебя обманули. Лет двадцать уже прожила, убегалась. Мы таких обычно отсеиваем, убираем из конюшни, часто дарим кому-нибудь.

Добрый поступок прежнего военного руководителя Новгорода прояснился — заслуженную кобылу просто сбыли с рук. То-то она, в основном, телеги уже только возила…

— А сколько вообще живут лошади? — спросил я бывшего боярина-конюшего.

— Лет 25–30, какие как.

— А Вихрь сколько прожил?

— Он помоложе будет, ему лет десять всего. Такие еще служат, их обычно дружинникам отдают. А лошади есть и долгожители — по 45 лет при хорошем уходе живут.

— И долго ты сможешь поить Зорьку этим своим снадобьем?

— Больше двух дней нежелательно — болеть будет. Искать надо священнику второго скакуна. Но гнедая масть самая выносливая из всех и самая послушная, болезням подвержена меньше других. Может и три-четыре денька потерпит.

— А почему мне Вихря подарили?

— Да белая масть, это либо вылинявшая серая, либо изначально такая. Светло-серые — они обычные кони, как все. А твой Вихрь, похоже, уродился таким. Эти лошади очень нежные, нервные, болеют часто. Потомство от них редко бывает. Да и жеребята чуть не половина мрут. Мы таких на нашей конюшне и не держим.

— А Зарница?

— Она ахалтекинка. У них этот цвет по породе идет. Они не чисто белые, а с этаким слабенько-нежным оттенком цвета топленого молока. Ничем обычно не болеют, выносливы хлеще гнедых, живут очень долго. Родятся только они очень редко. У нас, сколько уж времени ахалтекинцев держим, Зарница только третья. Если бы распространенная порода была, белые самые дорогие были бы.

И Буцефал у Александра Македонского тоже был белый, потому, наверное, и бешено дорог был… — думал я, засыпая.

Вчера кобылка пила настой крайне неохотно — часто фыркала, но пила. Зато сегодня вовсю демонстрировала триумф народной медицины в коневодстве — легко несла грузного всадника на себе.

Глава 2

Мы ехали не спеша, гонки не было. Я с Викинга решил часа два не слезать — отдохнуть нужно было после вредоносного змеиного воздействия на мой чуткий к такой гадости организм.

Только что пробежавшийся дядя Слава, как я иной раз называл боярина, который был на целый год меня старше — шутка ли, целых 58 лет, рассказывал о своей прежней службе у отца Мстислава, Владимира Мономаха.

— Ходили мы в позапрошлом году со Святополком, который только-только киевское княжение принял и с братом Владимира Ростиславом на половцев. Побили они нас страшно возле речушки Стугны.

Ничего, подумалось мне, пронизанному знаниями из Википедии, Мстислав через двадцать лет отомстит половцам за утонувшего в Стугне дядю, — вышибет это нахальное племя с Руси, оттеснит за Волгу и Дон. От них русским было больше убытка, чем от неразумных хазар и коварных печенегов. Именно они, через сто с лишним лет, втянут Русскую Землю в самую страшную войну — войну с монголами, закончившуюся татаро-монгольским игом, длившимся чуть не 250 лет. Такого на Руси никогда раньше не было и больше не будет.

Интереснейшая вещь — способности, дарованные Добрыней, спрятаны в какой-то дальний угол, а абсолютная и безотказная память в полной силе. Совершенно расслабившись, слушал и слушал…

— Гляжу — Ростислав в этой реке тонет, Владимир полез его спасать, и уже тоже тонет. Оба в кольчугах, тяжеленые, какие уж из них пловцы! А я от наседающих половцев отбиваюсь…

— Зашибу!

Из-за толстого дуба выскочил плечистый и высоченный парняга, замахнувшийся дубиной неимоверной величины. Прежде чем я пришел в себя от дремы на ходу, Богуслав ментальным ударом в грудь отбросил нападавшего назад. От неожиданности и силы удара, мордастый юноша шлепнулся на задницу и выпустил из рук свое оружие. Палица со стуком приласкала его по голове.

— Ой! Вы чего деретесь? — почесывая темечко спросил разбойник.

Матвей уже был рядом и прижимал обнаженную саблю к горлу врага. Чутко вслушиваясь в шумы леса, ушкуйник пролаял:

— Сколько? Вас?

— Какие вы злые…, — протянул молодец, — пойду я от вас…

Сзади предупреждающе грозно зарычала прошляпившая врага Марфа.

— И собака у вас какая здоровенная… Глядите, я ведь богатырь, на части порву, если бросится!

Матвей спрятал шашку в ножны. Доложил:

— Один, похоже, этот дурачок. Тихо в лесу. Сразу убьем, или разбираться будем?

— Разберемся, — кряхтел я, слезая с седла, — что это за напасть неожиданная на нас навалилась среди бела дня.

Наша ватага уже окружила место событий.

— Нахальный какой-то, — недоумевал Иван, — наглый. Одному, с какой-то деревяшкой, напасть на вооруженный отряд! Смерти что ли ищет?

— Уже почти нашел, — отозвался боярин, легко спрыгивая с коня, — сейчас расспросим и убьем.

— Можно я его голыми руками? — деловито спросил ушкуйник, профессиональный убийца в Древней Руси. — Не разминался давно, отвыкаю.

— Эй, вы чего? — забеспокоился румяный силач, видя, что дело заворачивается не на шутку, — я ж так, попугать только…

— А мы напугались, — жестко ответил боярин. — Я воевода Тайного Приказа Великого Новгорода, и за дела эти тебя и запытаем! Мы шутить не любим! Отвечай быстро, песья кровь, кто послал? Кто научил на Владимира броситься?

Паренек заплакал, поняв, что с нами шутки плохи. О Тайном Приказе ходили пугающие слухи. Конечно, не НКВД и не СС, но все-таки!

— Никакого Владимира и не знаю…, я кушать сильно хочу…

Теперь мой несостоявшийся убийца скорее предпочел бы почувствовать на своем горле стальную хватку Марфы, чем отвечать за свои грехи перед грозной организацией.

Эх, горе ты мое горькое! Я сунул незнайке кусок пеммикана, дал сухарь.

— Владимир — это я. Не бойся, тебя не тронут. Как звать-величать?

— Емелька я, — весело хрустя сухариком представился новый знакомец, — а что за гадость вы тут едите?

Он отвел руку с пеммиканом в сторону.

— Кушай, сын мой, кушай, — поощрил его к действию святой отец, — это еда дальних народов. Она не очень вкусна, но сильно полезна.

После церковного одобрения сомнительного кушанья, Емельян вгрызся в него, как в просфору. Немного насытившись и глотнув воды из бурдюка, парень взялся рассказывать.

— Живем мы с матушкой в трех верстах отсюда в деревне Дубровка. Невелика деревенька, вся на три избы.

— Как у меня при лесопилке, — не утерпел Матвей.

Народ на него зашикал. Успеешь еще наболтаться. Емеля продолжил.

— Вчера пошел с утра в церковь, которая в селе Красный Яр. Село справное, большое, дворов много. Оно от нас далековато стоит, верст двадцать будет. Идти очень долго, поэтому пробежался по холодку. До поселка два часа, в церкви часок. Потом с девками отправился потолковать. Тамошние ребята не мешали, боялись со мной связываться. Торчал с девахами долго. Назад уж к вечеру подался. А Дубровки больше и нету! Спалил кто-то деревню, народ в полон угнали. Троих наших мужиков зарубили — сопротивлялись видно. Собак тоже порубали.

— Это охотники за рабами прошлись, — опять встрял неугомонный ушкуйник.

— Я голодный, как пес. В церковь не евши пошел, натощак, как и положено. В селе никто горбушки хлеба не дал — неурожай у них в этом году. Разбойники прошлись — ничего после себя не оставили! Тут калики перехожие подошли. Спросил у них хоть какой-нибудь еды. Заорали, клюшками замахали и ушли. А мне и идти-то некуда, родня вся в нашей деревеньке жила. Переночевал кое-как. С утра озлился, выстругал дубинку. Вот думаю, сейчас кого-нибудь встречу, напугаю — дадут покушать. А тут вы едете. Вот и попугал — сам еле жив остался.

У меня в голове забрезжила идея. Я, слушая жалостные истории молодого землепашца, уже успел присесть на поваленное дерево — слабость еще чувствовалась.

— А ты в самом деле очень силен?

— Самый сильный в деревне!

— Богатырь на три двора, — съехидничала Наина.

— Я и в селе, когда их парни меня от девок пытались отогнать, десятерых крепышей, как щенят раскидал!

— Это и я раскидаю, — лениво сообщил ушкуйник.

— Сейчас проверим, — сказал я. — Иван, дай-ка его дубину.

Оторвать от земли эту оглоблю, вытесанную, похоже, из бревна, Ване не удалось. Он с трудом приподнял один конец и теперь озирался — куда этакую орясину тащить.

— Ванечка, брось немедленно! Надорвешься! — закричала любящая его женщина, — пусть этот бугай сам ее корячит!

Преданный подчиненный оглянулся на меня — что скажет начальник.

— Бросай, бросай. Наина права, — одобрил я решение чаровницы, — пусть Емеля ухватит, это его вещица.

Иван с большим облегчением избавился от «вещицы». Емельян легко поднял свое изделие правой рукой, подумал, перекинул в левую.

— А теперь чего делать?

А теперь мы, дружок, применим классический богатырский тест, испытаем тебя на прочность.

— Лошадь подними.

— Которую?

Ни сомнений, ни колебаний в голосе. Ощущение, что эта «косая сажень в плечах», зарабатывает переноской лошадей в своей деревухе.

— Вон ту, гнедую бери, — указал я для чистоты эксперимента на Зорьку — уж ее-то вес знаем не понаслышке! — она смирная.

Емеля бросил дубину, поплевал для верности на ладони, потер их друг об друга, и отправился к кобыле. Он не торопясь подсунул под лошадь руки, легко ее поднял. Зорька аж заржала от неожиданности. Видать, подумала: не, ну это уже у людей входит в привычку! Скоро они все повадятся меня таскать! Ладно бы еще свой кто-нибудь, ну вот хотя бы эта курчавая девица, — она меленькая, если и уронит, сильно не ушибешься, а то этот долговязый взялся — брякнет, мало не покажется!

Высоченный, ростом под два метра, богатырь спросил:

— А дальше то чего делать? На плечи ее класть?

Моя душа пела — вот она, наша палочка-выручалочка!

— Ты лошадь держи так же, над головой, и пройди во-о-н до того вяза и назад. Осилишь?

— А то!

И уверенно понес. Вот это по-нашему, по-богатырски! Быстро вернулся.

— А дальше что?

— Потихоньку опусти кобылу на землю — не роняй!

Опустил бережно. Зорька обрадованно отскакала в сторонку — кто их знает людей, чего еще у них на уме!

— Пошли поговорим.

Подошел.

— Я так понимаю, идти тебе некуда?

— Хотел в Красный Яр опять податься, да они там сами последнюю репу без соли доедают.

— С нами пойдешь? Нам как раз работник сильный нужен.

— Кормить будете, пойду.

— А ты целый день за лошадью бежать можешь?

— Легко.

— А с человеком на плече?

— А то.

— Лошадь через реку перетащишь?

— Конечно.

Мне очень нравились его ответы на эти мои вопросы, типа — сделаешь? Легко, а то, конечно. Устроили бы варианты: без вопросов, сделаю обязательно. Другие, вроде таких: не знаю, подумаю, надо посоветоваться — были бы неприемлемы.

— Холодной воды боишься?

— Нет. У меня ни тулупа, ни зипуна, ни епанчи сроду не было. В избе, если натоплено, быть не могу — на сеновал ухожу. И мать такая же. Зимой сварим еды, и дня три печку не топим.

— Да вода это дело другое — промокнут лапти и рубаха с портками, ты и озябнешь, — разъяснил недалекому юноше Богуслав.

— Я на берегу разденусь, а потом, когда на другом буду и обсохну, оденусь.

— С нами девушка! — вмешался Олег.

— Они, девки, любят подглядывать из кустов, как я купаюсь.

Бесстрашный Иван показал здоровенный кулак древнерусскому стриптизеру — расставил, так сказать приоритеты, кто в нашей команде имеет право заманивать Наину прелестями мужской обнаженной натуры, а кто пусть и не рискует. Превосходство обольстителя в физической силе кирпичника не смущало. Хорошо треснуть по уху или от всей души дать в нос можно любому богатырю.

Конфронтации ни с кем из нас погорелец не желал. Нагрубишь с дури, вышибут из команды и отправят в лес поганками питаться.

— Да я что, я ничего…, я как лучше хотел! Буду ее сзади брать, ничего и не увидит!

Судя по пляшущим в глазах колдуньи огонькам, она все увидит! Рассмотрит в подробностях. Эта путешественница своего не упустит…

А нам силач как воздух нужен! Пора наводить порядок.

— Озираться будешь, — посулил я Наине, глаза завяжем! И самой вонючей тряпкой!

На запахи у бывшей киевлянки был бзик. Постоянные вопросы: а чем это тут пахнет, что за вонь тут стоит и обливания иноземными одеколонами, донимали нашу ватагу. Русские мужики не любят, когда за женщиной тянется шлейф сильного благоухания. Все хорошо в меру, в том числе, и использование благовоний.

А то еще многим девушкам кажется, что чем больше положишь на себя косметики, тем «красивше» станешь. Под влиянием этого домысла они и кладут эту химию на лицо в неимоверных количествах каждое утро.

Мне припомнился рассказ коллеги, как он ухаживал за обаятельной и приятной, но к сожалению, вечно раскрашенной, как мартышка, и поэтому не блещущей внешним видом девушкой. И как молодой человек был поражен, когда впервые увидел свою будущую жену не размалеванную. Она оказалась такой красавицей!

И еще как-то можно понять бесцветных блондинок, не крашенных, а почти явных альбиносок от природы, у которых на лице собственная яркая расцветка отсутствует, брови и ресницы бесцветные, но зачем же замазывать свою внешность русоволосым, каштановым и особенно ярко выраженным брюнеткам? Здесь оттени, там усиль собственные красочки, дарованные тебе природой, и ты порадуешься своему отражению в зеркале — красота к людям вернулась!

В этом плане Ванюшке повезло — чернявая и смуглявая Наина всеми этими древнерусскими изысками: белилами, румянами и сурьмой не увлекалась, но вот к запахам была слишком неравнодушна.

Поэтому деваха сориентировалась мгновенно — нюхать подобранные мной благовония (с упором именно на вония), ей отнюдь не улыбалось.

— Я зажмурюсь! Сильно-сильно!

Довольный Иван приобнял любимую одной рукой, народ вежливо покивал в знак одобрения. И хотя всем было ясно, что эта дошлая предсказательница, как зажмурится, так и разжмурится, приличия были соблюдены, Ванька остался доволен, новый участник похода поставлен на место. А слишком выраженных борцов за нравственность среди нас, кроме протоиерея, и не было.

Я продолжил.

— Платить тебе буду, кроме кормежки, рубль в месяц. Согласен?

— А за такие деньжищи убивать и пытать никого не надо? Не люблю я этого…

— Без сопливых и убьем, и запытаем, — успокоил здоровяка ушкуйник. — Ты, главное, через реки нас таскай.

И мы поехали дальше. Емельян деловито бежал рядом. Ни ускоренного дыхания, ни одышки, ни особого румянца не наблюдалось. Наверняка и пульс не был учащен, и артериальное давление держалось в пределах нормы.

У нас из наемников раньше был один Олег — числился у меня конюхом, затем отправился в поход — не смог оставить лошадей. В какой же должности будет числиться Емеля? В связи с тем, что он много времени будет проводить в воде, буду звать его как-нибудь по-новому: грузчик-подводник, лошадиный водолаз? Или блесну художественным слогом: дельфин Земли Новгородской? Богатырь-амфибия походный?

Вспомнилось, что у большинства из нас верхняя одежда — епанчи, хорошенько промазаны для водоотталкивания вареным маслом — олифой. Даже и охабень Наины, который она зовет охабень-похабень (хотела-то ведь дорогущую шубу), Ваня заботливо проолифил. По ходу всплыла в памяти шутка из Интернета, пародирующая известные пушкинские строки: и выходят из воды тридцать три богатыря. С ними дядька Ив Кусто, в прорезиненном пальто. У нас богатырь всего один, зато дядек в проолифленном прикиде набралось немало.

И мы ехали, ехали, ехали… А кругом буйствовало многоцветье осенних красок. Опавшие и еще цепляющиеся за деревья листья пламенели всевозможными оттенками желтого, красного, оранжевого цветов. Шуршал под копытами лошадей яркий лиственный ковер.

Лесные птицы уже массово улетели в теплые края — отсвистели свиристели, и было тихо без их заливистого пения. По юности меня мучила мысль: зачем они возвращаются? Вылетел куда-нибудь на Средиземное или Черное море, обживайся в чужих краях навсегда, там и теплее, и сытнее. Так нет, рвутся назад с безумной настойчивостью, рискуя жизнью.

А с годами понял, что есть такое святое понятие — Родина. И куда бы ты по каким-то весомым обстоятельствам не выехал, куда бы не забросила тебя злая судьба, всегда рвешься вернуться, вдохнуть запах родной земли. И ты всегда за свою Родину будешь биться насмерть и обижаться на попытки ее опорочить.

Ну ладно мы, русские, народ нетипичный и странный, как считают иностранцы, всю жизнь живущий на одном месте, а евреи?

Умнейшие и хитрейшие люди, которых из-за гонений носит по всему миру тысячами лет, которые легко осваивают любой иностранный язык, всегда первые в науке, медицине, искусстве, почему они насмерть бьются за вновь обретенную родину — Израиль?

Казалось бы, езжай в сытую и благополучную Америку, ваша нация там в силе, соотечественники примут как родного. Приятный климат, изобилие воды, всегда и легко можешь заработать — горя знать не будешь.

А Израиль? Чем славится страна предков, земля обетованная? Жара, сушь, вода бешено дорога, и, главное, длящаяся десятками лет война с арабами, постоянные теракты (в тихой стране лучший в мире спецназ не появится!), постоянно прилетающие от врага ракеты, и попытки вмешательств в твои дела других государств — а зачем это вы столицу перенесли в другой город? Мы вас за это осуждаем!

А евреи стоят насмерть, воюют героически, с трудностями борются, неприятности преодолевают, чужим мнением не дорожат, и живут в Израиле! Почему? А потому что — Родина! И переезжают в Израиль на постоянное место жительства из замечательных США и Франции.

Когда ж постранствуешь, воротишься домой,

И дым Отечества нам сладок и приятен!

— как писал незабвенный Александр Сергеевич Грибоедов.

Через час лошади устали, и я попросил Богуслава скомандовать остановку.

— Привал! Слезай с коней! — рявкнул голосом боевой трубы матерый воевода.

Все остановились, спрыгнули со скакунов и недоуменно глядели на нас — что еще случилось? Мы с Богуславом неторопливо подошли к все еще сидящему на Зорьке священнику.

— А ты чего Николай ждешь? Команда была подана для всех, — спросил я его.

— Да мне, Володя, слезать-залезать трудновато, грузен я стал в последние годы.

— Это понятно. Но лошадь устала нести твой вес, ей передохнуть требуется.

— Спаситель наш и не такие муки претерпевал, и кобылка перетерпит.

— Христос за все человечество страдал, а за что Зорька муки примет? За твою толстопузость?

— Она животина безответная, ей так положено.

— Она моя любимая животина и просто так я ее заездить не дам! Дальше поедешь на Емельяне. Хочешь, на любом его плече устраивайся, хочешь с могучей шеи ноги свесь. Если взгрустнется, он тебя, как ребенка, на руки возьмет.

— Окстись, сын мой! Я же священнослужитель, мне это не по чину.

— Значит пешком дальше пойдешь.

— Мне можно купить запасную лошадь! Денег я дам.

— Как купишь, так нас и догонишь.

— Ну кто ж так делает!

— Я так делаю. На кону судьба человечества, и из-за твоего гонора ей рисковать не буду.

— Я буду очень полезен!

— Чем же? Бесов гонять? Против нас черные волхвы встали, а против них церковь бессильна — молитвы на этих злых колдунов не действуют. Да вы и не делите — черный, белый, один черт. Ты язык дельфинов понимаешь?

— И не видал их сроду.

— С арабами хорошо столковываешься?

— Да с мусульманами разве договоришься!

— То есть вся твоя польза, только в том, чтобы хорошую лошадку, которую мне князь Давид подарил, извести?

Некоторое время Николай растерянно молчал. Потом сполз с Зорьки и обратился за помощью к Богуславу:

— Ты хоть ему скажи свое боярское слово!

Петух подкатил за помощью к опытному волку!

— Володю недавно боярин Твердохлеб сыном признал, а род Мишиничей нашему роду Вельяминовых по знатности ничем не уступает. Да они еще и побогаче будут! Владимир весь этот поход оплачивает, большие деньги вкладывает. И сейчас он здесь воевода, и потому — как решит, так и будет! А кто заспорит — вылетит с треском! В том числе и я. Поэтому ничем тебе помочь не могу. Спроси у ребят — может из этих героев кто рискнет за тебя вступиться?

Протоиерей обвел народ призывным взором. Герои отводили глаза. И-эх, святой ты наш человек! Христа и то предали!

Ошеломленный священник постоял, подумал и подозвал Емельку:

— Делать нечего, сын мой, сажай меня на правое плечо — на тебе теперь поеду.

Конечно, подумалось мне, Николай не боится ни смерти, ни боя с нечистой силой, ни даже споров с вышестоящим начальством, но сама мысль о том, что его могут отставить от Великого Похода, где он может принести пользы больше, чем за всю свою жизнь, полную неустанных молитв, всенощных бдений, церковных служб из-за его же глупого самомнения, была для святого отца просто невыносимой. И он принял верное решение.

А Зорька получила громадное облегчение, когда с нее слез тяжеленный поп. Она, наверное, скакала и думала: в общем, хозяин, хочешь носи, а хочешь тряси, только сильно не грузи!

Конечно, я никогда бы не выгнал славного протоиерея — извернулся бы как-нибудь до ближайшего села, где купил бы ему запасную лошадь. Можно было пересадить священнослужителя на Вихря, волкодлак в трусах рядом бы потрусил, или почаще делать остановки, в общем, как-то бы решил.

Но у меня без дела бежал и неустанно пожирал наши скудные харчи Емельян, которому я буду платить целый рубль в месяц! А вдруг до самого моря водных преград больше и не будет? Даром буду такие деньжищи на ветер выбрасывать?

И неважно, что в Новгороде Великом я с каждого обратившегося ко мне за лечением боярина, по шестьдесят рублей, самое малое, беру. Ну, плюс незначительные подарки — ларец с драгоценностями, мешочек золота, в общем всякую мелочь.

Разве нас можно сравнивать? Я — признанный мастер своего дела, сравнимый по получке с участковым терапевтом в районной поликлинике, который, если верить прессе, осыпан золотым дождем заработной платы. Никогда и нигде врачи столько не зарабатывали, как у нас в 20 и 21 веке. В других-то странах они нищенствуют и с голоду пухнут. Не могут всякие Америки да Европы, не говоря уже о Японии, обеспечить своим врачишкам достойный уровень жизни. Меньше наших министров получают. Стыд, да и только!

А этот жалкий деревенский богатыришка, ну что бы он имел в 21 веке? Трехкомнатную квартирешку в Москве, звание заслуженного мастера спорта международного класса, чемпиона России, Европы, мира, каких-то Олимпийских Игр? Мизерные деньги в миллионах от России и чуть меньше от региона, плохонькую немецкую машинешку в подарок за Олимпийскую медальку? Контракты на незначительные суммы с рекламщиками? Ну и еще какие-то мелкие подарки от спонсоров-миллиардеров. Скажем, дорогущая квартирка. Словом, деньги небольшие.

Нас нельзя было бы и рядом поставить! Что его зачуханный физкультурный институт против моего блистательного медицинского? Звук пустой! Лучше бы педагогический осилил, у них деньга тоже дурью прет. Поэтому пусть попа носит. Не обломится.

Глава 3

К вечеру вышли на край небольшого селения. Накормили вволю лошадей, наелись от души сами. Я купил здоровенный шмат сырого мяса, порезал его и выдал Марфе. Ей на пеммикане было голодновато. Потом попытались купить резервную лошадь — не получилось.

Насыпали в мешки еще отрубей на корм скакунам. Этот продукт вдвое легче и овса, и ячменя, но превосходит их в сытности. Долго одними отрубями кормить нельзя, вредно. В попадающихся деревнях и селах и разнообразим лошадиную диету. Для перевозки Зорькой приготовили пару пудовых мешков с ячменем в дорогу на запас — нести их будет в три раза легче, чем священнослужителя.

Пока возились, начало смеркаться. Разошлись по избам на ночлег. Емельяну было везде жарко, и я его вместе с Марфой пристроил на сеновал караулить лошадей.

Мы с Богуславом завалились на ночь к зажиточной вдовушке. Она тут же выставила здоровенную четверть качественного и ароматного самогона, наложила достойной закуски. Я больше 200 мл крепких алкогольных напитков за одни сутки и не пью, иначе сработает безотказная защита организма от ядов, заботливо поставленная волхвом Добрыней. Вырвет все! Будешь лежать злой, трезвый и голодный. Поэтому я ушел в кровать слегка опьяненный и сытый. Потом и мои собутыльники задули свечу.

И хоть я очень хотел спать, еще долго слушал охи и вздохи на соседней лежанке, изредка перемежающиеся женскими вскриками. Все это шло в аккомпанементе с периодическим рычанием Богуслава и громким скрипом топчана. Затевались они, с небольшими перерывами, раза три.

Крепок еще бывалый воин, ох крепок! Чувствуется боярская кровь. Теперь в выражении — старый конь борозды не испортит, пожилого жеребца можно заменить на пожившего боярина. В обществе плохой экологии и у молодых-то это нечасто встретишь. Виагра не у дел!

Я подобные эффекты в постельных утехах получил только после омоложения на тридцать лет при переносе меня из 21 в 11 век, да и то с горячо любимой женой Забавой. Вволю потосковал о супруге. Как она была бы сейчас здесь уместна возле меня! Слава богу, боярин притушил нашу несусветную тоску друг по другу колдовскими методами, иначе Забава могла бы и не снести разлуки и рвануться беременная за мной.

Или бы я сломался от невыносимой муки жизни без любимой и, забыв о страшной астероидной угрозе, понесся бы скачками назад в Новгород впереди коня. Не на день, не на два, не на неделю уходим — на месяцы. Не мы, так другие группы дойдут. Да и этих стальной Богуслав доведет без явно ненужного попаданца-арбалетчика. Но и оставшегося в моей душе хватало с лихвой.

Теперь как увижу, что боярин на ночь к одинокой бабешке пристраивается, сразу другое место для ночлега буду искать. Сегодняшние впечатления так обострили мою тягу к Забаве, что охота было немедленно заорать: хватит, натерпелись! Всем спать! Особенно слабым на передок обоего пола. Наконец все успокоились и уснули.

Утром встали чуть свет, позавтракали и отправились запрягать лошадей. Ни о каком похмелье у нас, бояр и речи даже не было.

Я, конечно, купил в запас поллитру замечательного самогона, но для чисто лечебных надобностей — вдруг понадобится обработать чью-то рану. Из Новгорода не взял, понадеялся, что в случае чего затарюсь в дороге — не хотелось везти с собой лишний груз, хватит с меня и инструментов, но увидев, как тут редко встречается человеческое жилье, изменил свое решение. Разбойников-то мы втроем изведем махом. но они могут бросить копье или всадить в кого-нибудь из нашего отряда стрелу из укрытия.

У Олега, переночевавшего в избе какой-то бобылки, вид был гораздо сомнительнее. Простолюдин, что с него возьмешь. Поинтересовался у Богуслава, не выставить ли конюху перед выходом в дальнюю дорогу грамм сто допинга?

— Это незачем. Сейчас, только выедем за околицу, он в зверя перекинется и станет после этого здоров, как никогда.

Попытались узнать дорогу. Есть близко речушка. Широкая, но перейти ее легко — неглубока, перекаты на каждом шагу. Опасная река — это Пола с массой омутов в двадцати верстах от села. Насчет бродов ничего не знают — не ходят в ту сторону. Вот тебе и проводники! Простились и выехали по утреннему холодку.

Не успели далеко отъехать, Олег торопливо сбросил одежду. В спешке чуть трусы не потерял! Поддернул их от колен и тут же, даже не дождавшись, когда мы проедем и не прячась в кустах, перекинулся в волкодлака. Уф, полегчало… Волчара был весел.

Раньше, если Марфа подсовывалась к нему в зверином обличье, он неласково рычал, показывал громадные зубищи и весь как-то подбирался. Ну не любитель Олег до общения с собаками даже и в человеческом облике, ох не любитель. А тут бежали рядом, и о чем-то явно беседовали.

У меня способность к пониманию звериных языков была заглушена до лучших времен, у Богуслава просто отсутствовала. Наина с Ваней уехали далеко вперед, и выявить способности колдуньи к пониманию языка животных не представлялось возможным.

Я раньше хорошо улавливал, о чем Зорька беседует с Вихрем и поэтому люблю представлять, что бы она сказала в той или иной ситуации.

Алабаи необщительны и не говорливы. Полежать или потереться боком о любимого хозяина, это завсегда пожалуйста, а вот болтать — уж извините, генетически не приучены. Мы больше душить и рвать.

Теперь она, правда, очень поумнела. Уровень двенадцатилетнего подростка, дарованный собаке Богуславом, сильно бы расширил наше с ней общение.

Теперь Марфа усиленно что-то рассказывала волчку. Она ему что-то быстро пролаивала, потом гавкала один раз после паузы. Оборотень один раз взвывал. Опять и опять. Слышалось это так: гав, гав, гав… Гав. У-уу. Вроде как жена про что-то толкует мужу, и после каждого предложения спрашивает: понял? Тот отвечает: конечно! Понимали они друг друга отлично.

Это длилось минут пять. Потом вервольф опять стал человеком, быстренько оделся, запрыгнул на коня и подъехал к нам. Я был, как обычно, вместе с дядей Славой. С ним одним было интересно беседовать в нашей команде. Олег торопливо взялся рассказывать ночные новости.

— Как мы все по избам разбрелись, Емеля сразу уснул и захрапел. А храп у него тоже богатырский. Тут к уличной стене сеновала подсунулась молодая парочка. Девушка все боялась, что их услышат, а парень ее успокаивал: собака не лает, храп здоровяка даже через стенку на весь двор разносится, — явно все дрыхнут и ничего не услышат. А здесь ветер не чувствуется — закуток.

Дальше Емелькин храп сильно мешал прослушиванию. Этот заглушающий все звуки шум шел не ровной помехой, а рывками с паузами.

Пошла речь о гостях, то есть о нас. Когда мы переправимся через глубокую реку (название было заглушено), нам надо держать ухо востро. С другой стороны живет народец очень злых карликов. Девушка спросила: наши приезжим не скажут? Нет конечно, ответил парень. Точно? Все на иконе клялись. Да и Петька еще лечится. Потом они стихли, видимо взялись целоваться, затем ушли.

— Да, — протянул боярин-дворецкий, — новая поганка приключилась. И что делать будем? — спросил он робкого меня.

— Немедленно скакать назад в Новгород! У меня есть самая нужная вещь!

— И что же это такое? — клюнул на мою незатейливую приманку бывший воевода.

А чего же не клюнуть, все в наличии: огонь в глазах, решительный голос, всем телом подался вперед, бери и пиши картину: Вперед (назад) на врага! Одухотворенность полная.

Теперь надо оживить и собеседника. Сценарий был неоднократно на моих ушах отработан в пионерских лагерях, куда меня упорно пыталась сбыть на лето мать. Как только пионервожатый гасит свет и уходит, кто-нибудь предлагает рассказать страшную историю. Народ соглашается. И начинается: в черном, черном городе… Жуть нагоняется не торопясь, с оттяжкой. И в конце рассказчик орет какую-нибудь глупость. Эффект у деток был потрясающий.

У меня с Богуславом пришла пора оттяжки.

— На той улице, где в Великом Новгороде стоит мой дом, — неторопливо начал я, — всегда сухо. Даже в очень дождливую погоду. Поэтому, захожу в свой двор всегда с сухими ногами.

Знатный пока терпел. Продолжим!

— Двор у меня, сам знаешь, большой, места много…

Слушатель явно стал нервничать.

— Да где вещь-то? — зарычал он.

Это вам не боязливый пионер. И прибить может. Пора заканчивать.

— Нужно пройти в дом, найти маленький чуланчик, забраться в него…

— Да не тяни!

— Обняться и бояться карликов! — гаркнул я.

— Тьфу! — плюнул Богуслав, — нашелся мастер розыгрыша!

Я-то, конечно, не бог весть какой мастер. А ты у нас по этому делу просто гроссмейстер! — подумалось мне. Как запугал почти всю нашу ватагу, сидевшего у меня на кухне, вещая голосом самого Сатаны из коридора! И это только одна из его многочисленных шуточек.

Боярин отплевался (хорошо, что не в меня!) и сказал:

— Ты по делу давай. Обойдем или прорываться будем?

— Как нож сквозь масло пройдем!

— А драться начнут?

— Поубиваем!

— А если этих маленьких очень много?

— Очень много маленьких я еще ни разу не убивал, — мечтательно сообщил недавно подъехавший к нам Матвей.

— Еще один зверюга нашелся! — всплеснул руками боярин. — Ну ладно мы трое, все в кольчугах, и то ноги и лица незащищены. А остальные как же? У них-то ничего нету! А эти мелкие, похоже, лесные. Не силой явно берут, а количеством и внезапностью. Выстрелят разом из сотни луков, метнут пятьдесят сулиц, которые еще дротиками называют, сразу из-за деревьев, и нету с нами больше священника, колдуньи, оборотня, богатыря, кирпичника. А кто их унес? Злая судьба? Нет. Дурость атамана. Потом я карликов всех махом поубиваю. А вашей совести станет от этого легче!?

Мы с ушкуйником пристыженно молчали.

— Спрашиваю еще раз у вас, убийц: что будем делать?

Мы подумали. Первым надумал самый молодой из ушкуйных атаманов Матвей. За его скорость в принятии решений, ему нужно было бы дать прозвище Быстрый, а не Смелый, как его называли ушкуйники.

— Обойти этих мелких гнид.

— Ты знаешь каким путем идти? Где их владения заканчиваются?

— Повернем на Русу. Этот городишко точно наш.

— Это еще день пути. Переправа через большую реку Ловать. Обойдем вражеские земли — надо будет вернуться назад. Еще день, еще неведомая переправа. Самое меньшее — двое суток вылетит. Увязнем на реке — трое.

Я перед тем, как нам ехать, посоветовался с проводниками. Все толкуют — надо Полу поюжней обходить, тогда мы на эти две здоровенные реки и не попадем. Посмотрим, куда сегодня выйдем, и что местные Полой зовут. Если река, как ей и положено, на запад уходит, обходим ее слева, и от всех карликов мы в стороне. А если нет, речка какая-то другая, будем думать.

На том и порешили. Поехали дальше.

— А что, карт еще никаких нет? — спросил я у Богуслава, когда мы вновь остались вдвоем.

— Только у тех, кто по морю плавает. И почти все — иностранной работы. Свои у нас иногда поморы делают. А компаса я вообще никогда не видел. Может он врет, уводит нас в сторону?

— Это вряд ли.

Объяснил про магнитное поле Земли.

— Интересно, — оценил дядя Слава. — И понять это нелегко, глазом ведь ничего не увидишь.

— Это верно.

Компас я сделал простейшим методом. Ему меня научил физик в школе. Он был очень молодым, рыжим и нервным. Очень любил колотить по моей парте указкой и кричать:

— Какой ты идиот! Разве тебя можно чему-то выучить!

Мне в этот момент неизменно вспоминалась дразнилка про убийство дедушки лопатой. И в это верилось! Опасался я в этот момент только неожиданного изменения концовки на гораздо худший вариант: убил школьника указкой. Но как сделать самый простой компас, физик меня все-таки выучил.

Две главные трудности при изготовлении такого прибора — первое: намагнитить один конец стрелки, и второе: обеспечить ее свободное вращение.

Это в 20 и 21 веке магниты на каждом шагу даже дома. В дверцах шкафов магнитики не дают дверкам раскрыться, в аудиоколонках, обеспечивают звук, жена и дети прилепливают на холодильник всяческие картинки — магнить компасную стрелку сколько влезет.

А в Новгороде 11 века жизнь какая-то немагнитная. До Курской магнитной аномалии копать минимум 200 метров грунта — не осилишь лопатой зарыться на глубину 60-этажного дома — экскаватор нужен. Используют кузнецы на Руси болотное железо — другого нету. Но эта болотяга совершенно немагнитна от природы.

От чего тут плясать, понятия не имею. Подошел к шуринам. Братья-кузнецы неустанно ковали рессоры для моих экипажей. И Андрей, и Вася, после приветствий и объятий, в один голос сказали, что кусок железа с такими странными свойствами может быть только у Онцифера.

Я опечалился. С этим мастером по тонкой кузнечной и токарно-слесарной работе уже имел дело. Мне понадобилось фирменное клеймо для моих карет. Стали появляться похожие подделки.

По сути, их отличала только одна деталь: мои делались для смягчения тряски от неласковых русских дорог на рессорах, являющихся сейчас техническим прорывом и секретом фирмы, этаким ноу-хау 11 века, а фальсификаторы использовали недолговечные ремни. Может быть на этакой подпруге амортизировало и меньше, не знаю, зря говорить не буду.

Но уж очень быстро эта дрянная дешевка разрывалась. А так как чужой брак волокли ко мне, и с меня же пытались взыскать суммы за убыток, надо было начинать отделять зерна от плевел.

По совету опытного Богуслава решил клеймить изготовленные моими мастерами фаэтоны. Посоветовали обратиться к Онциферу для изготовления клише.

Во время заказа у кузнеца решили, что и тут может пойти фальшивка. Поэтому ввели незаметный простым взглядом штрих — малюсенькую буковку «В» на ножке большой буквы «М». Для человека с обычным зрением она казалась мелкой царапинкой. А нужно было, чтобы мои приказчики уверенно отличали поддельный оттиск от нашего и могли доказать это обманутому владельцу левого шарабана.

Чтобы приблизить зрение обычного человека к невиданному зрению орла Онцифера, пришлось изготовить лупу. И тут я обмишурился — показал кузнецу через линзу меленькие риски между цифрами на часах. А когда умелец понял, что они показывают время, и сделаны просто из железа без всякого колдовства, и он, если посмотрит, как изготовлен хитрый механизм, сможет его повторить — вот тут и началось!

Сначала Онцифер попросил посмотреть устройство замысловатой вещицы. Для меня часы очень важная и необходимая вещь — ношу их разные модели уже более сорока лет. Не умею, не зная времени, планировать и осуществлять дела, чувствую себя дискомфортно. То, что житель 11 века без умения часовщика и нужного инструмента сломает их махом, для меня было очевидно.

Восстановить их сейчас, в век солнечных, песочных, водных измерителей времени, было явно нереально. Даже неточные огневые появятся только в 13 веке. До изготовления громадных башенных часов пройдет двести с лишним лет. Так и будешь гонять по Новгороду со здоровенной клепсидрой в кармане. Поэтому работнику огня и железа было отказано.

И пошло-поехало! Он просил, умолял, предлагал деньги (был даже неплохой шанс стать совладельцем его кузницы!), пытался отнять — бесполезно.

Когда Онцифер понял, что заветная мечта рухнула от грубого вмешательства невежественного боярина-каретника, то присел и зарыдал. Финита ля комедия!

Рассчитываться за клеймо пришлось с подмастерьем. Вряд ли мастер будет мне в этот раз сильно рад…

Но деваться было некуда, компас был нужен позарез. Летом или ясной холодной зимой встал утречком, полюбовался восходом солнца, все в головушке и прояснилось — восток найден. Повернулся к нему лицом — по левую руку запад. Поскакали!

А сейчас середина осени. Солнца, бывает, и по три дня из-за туч не видно. Или выйдет днем, в ненужное для ориентации на местности время. Поэтому и по звездам не изловчишься.

Разнообразные описания народных примет обычно начинались одинаково: возьмите в руки компас… Видимо, это и была самая верная примета. Остальные были довольно-таки недостоверны.

Несколько раз сам проверял. Сколько я ни пробовал вглядываться с какой стороны дерева мох растет, ни разу севера не нашел. То он на разных деревьях по— разному растет. То ни с какой стороны вообще не вырос. Иной раз кругом все им затянуто. В общем никакого порядка с этой мохнатостью нету.

Остальные приметы были еще замысловатей и недостоверней. В какую сторону поворачивается бабочка — там и солнце. Ну где я вам поутру отыщу бабочку в глухом лесу? Как усажу ее на плоскую горизонтальную поверхность? Все деревья растут вверх, вбок редко. Найти пень? Как свести их с бабочкой вместе, задача не моего уровня, тут энтомолог, специализирующийся именно на бабочках, нужен. Спец по тараканам или жучкам-паучкам тоже может обмишуриться.

Глядеть как построен муравейник, случайно найденный в лесу обязательно в то время, когда я затеял ориентироваться на местности? В общем, нашей ватаге без двух узкоспециализированных энтомологов в чащобе ловить нечего.

Поэтому заблудившийся в лесу человек в пасмурную погоду сам не выберется. И на рыцарский опыт полагаться было нельзя. У нас сейчас не густонаселенная Европа, где вечно кто-нибудь подсунется и покажет дорогу очередному Айвенго.

Народ селится так, что колос от колоса не слыхать и голоса. Нааукаешься вволю. Неделю можешь бродить — человеческого жилья и не встретится. Зайцев увидишь, их полно, а вот с людьми в дремучих лесах туго.

В общем, вывод один — нам компас позарез нужен! Некогда нашей ватаге тут белок по перелескам гонять — мы торопимся. Я вздохнул. В голове зазвучали пушкинские строки:

Делать нечего, бояре,

Мы подвластны государю…

И боярин Владимир Мишинич поплелся к нужному человеку. По пути были куплены две металлические иголки, льняные нитки, небольшая деревянная миска, собраны у плотников несколько липовых отрезков и обрезков.

Онцифер в кузнице махал молотом, стоял изрядный грохот. Может, уже остыл после нашей последней встречи, и обсыплет меня сейчас магнитными дарами?

— Нищим не подаю! — рявкнул в мою сторону кузнец.

Н-да. Или вместо даров без всякой ненужной рисовки треснет какой-нибудь тяжеленой железякой, специально предназначенной для борьбы со свежеиспеченными боярами, по хребтине?

Попробуем воздействовать хитростью. Вы просите песен? Для вас я найду!

Чувствуя себя Лисой Патрикеевной, начал негромко говорить на ужино-гадючьем диалекте, не существующим в природе.

— Ш-ш-ш, ф-ф, щ-щ-щ.

Потом просто спросил по-ненашенски:

— Тан, па бу, вемя стенг?

Кузнец заинтересовался, перестал шуметь. Поглядел на подручного. Тот пожал плечами — тоже не понял. Мысли, что боярин отвлечется от своего главного в этой жизни занятия — обирать народ и придет в кузницу, чтобы нести какую-то чушь, оба не допускали.

— Чего ты там бубнишь? Христарадничать опять пришел?

Желание унизить и обидеть собеседника так и било через край.

Я вздохнул. Тоже охота ответить чем-то вроде: ты только опять не плачь, как девчонка! Но без магнита — как без рук. Работаем дальше на его любопытстве, которое даже кошку сгубило.

— Ну если и у тебя нету, пойду искать дальше.

Сказал громко и внятно, повернулся лицом к выходу.

— Чего это у меня нету? У меня все есть!

— Да откуда у вас здесь в Новгороде такая штука может быть? Вот в Киеве может и найдется…

К любопытству тут же добавилось местничество и проснулась профессиональная гордость. Проснулась и закричала зычным голосом:

— Да мы этих киевских ковалей, не глядя за пояс заткнем! Я саблю какую хошь скую — хоть из дамасской, хоть из булатной стали. Черта прямо в ступе выкую! Ни в чем оплошки не сделаю, клиента не подведу. Ни один мой замок ворье отомкнуть не смогло! Ничего из сделанного мной, раньше, чем через десять лет, не ломается.

Срок годности изделий мастера золотые руки меня впечатлил. Хотя, еще тогда, когда взял в руки изготовленное им клеймо, подумал: крепко сделано, качественно. Имеет шанс и до 21 века дотянуть.

— Мне магнит нужен, в любом виде куплю. У тебя есть?

— Может и есть, да не про твою честь, — ответила горькая обида голосом несостоявшегося часовщика. — А тебе зачем? Девочек на посиделках веселить или так, побахвалиться перед знакомыми боярами?

— Мне нужно в походе к Смоленску стороны света узнавать, чтобы не сбиться с пути.

— А железка тебе чем может помочь?

— Магнит всегда на север показывает.

— У меня уже год лежит — ничего не показывает. Хочешь поверну или переложу — ничего не изменится. Это тебя обманул кто-то.

— Давай поспорим? — предложил я.

Онцифер загорелся от близости такой манящей прибыли. В своей победе он был уверен. Как и я в своей.

— Давай! А на что? — решил уточнить кузнец.

А то сейчас ввяжешься за ломаный грош в глупую историю, а работа стоит.

— Ты сколько зарабатываешь в месяц? — теперь стал уточнять я, решив сделать молотобойцу предложение, от которого он просто не сможет отказаться. Гулять так гулять!

— Да это когда как…

— Самое большее за последние три месяца.

— Четырнадцать рублей — протянул коваль, — больше не было.

— Вот я со своей стороны столько и поставлю.

— У меня таких денег с собой нет!

— И не надо. Если ты вдруг ошибешься, отдашь кусок магнита. Можно меньшую его часть.

— Да я за весь магнитный железняк рубль отдал! Чего ж я тебя, дурить буду?

— Ты железом не торгуешь, я не покупаю. Мы спорим. Из двух спорящих, как в народе говорят, один дурак — не знает, а спорит, другой подлец — знает и спорит. Давай я сегодня в дураках останусь, а ты изрядно денег заработаешь — как за месяц огребешь!

— Да ты откажешься, когда проиграешь, скажешь, что пошутил.

— У тебя подмастерье человек верный?

— Давно вместе, не продаст. А что?

— Он сколько самое большее за месяц денег имеет?

— Рублей пять. Точно, Федосий?

— Пять с половиной, — уточнил подсобник.

— Будешь судьей в нашем споре? — спросил я. — Мы тебе заклады отдаем, и я, один я, плачу сразу шесть рублей. Тебя не будет волновать, кто выиграл, кто проиграл — твоя монета уже в твоем кошеле.

— А если вы заспорите, кто прав, а кто нет? — спросил Федосий.

— Чтобы лишних и ненужных споров не было, решим прямо сейчас, на что будем глядеть. Я толкую, что намагниченная легкая вещь, если она сможет легко вращаться, всегда будет указывать на север.

— Ты толковал про все стороны света! — возмутился Онцифер.

— Зная где север, остальные определить легко.

— Это, пожалуй, да, — согласился умелец. — Но ты, может, фокус какой-нибудь знаешь?

— А чтобы понимать было легче, я изготовлю все прямо при вас. Из рукавов вынимать ничего не буду, прятаться за занавесками не стану. Здесь жарко, разденусь до пояса, как и вы. Сделаю все сам, или объясню, а вы делайте. Можем сделать сразу два компаса — один я, другой вы. И испытывать их будем вместе. Онцифер их пусть и испытывает, я вообще отойду в сторону. Если обе стрелки покажут в одну сторону, я забираю назад свои деньги, свой выигрыш — часть магнита и ухожу. Знаете, где тут север?

— Да. Да! — ответили оба.

— Если стрелки глядят в разные стороны, или не на север, я ничего не беру и ухожу.

Видя, что они колеблются, доверил окончательное решение хозяевам.

— Сейчас выйду, проветрюсь. Как решите, позовете — сказал я. — Если спорим — сразу отдаю Федосию двадцать рублей.

И вышел из кузницы.

Не продал бы уязвленный событиями прошлого Онцифер мне ничего. А в спорах рождается истина! Уж очень мне был нужен магнитный железняк! Намагниченная иголка размагнитится от тряски быстро — через день-другой. Никуда доехать не успею. Как раз в глухом лесу и подведет. Надо ее будет намагничивать. А чем? А именно железняком. Его кусок уступать целому по силе не будет. Хочешь жить — умей вертеться! Не получается купить — выиграй, отспорь.

Минуты через три меня пригласили назад, и пари стартовало. Решение авторитетного жюри было следующее:

— Ты делаешь свой компас и следишь, как Онцифер это повторяет. Я гляжу за тобой, как бы не словчил чего. Все могу взять в руки и пощупать, спросить все, что понадобится. По твоей команде Онцифер пытается найти север, ты держишься на сажень в стороне. Потом втроем глядим, вы каждый высказываете свое мнение. Можете поспорить, пообсуждать. Затем я оглашаю свое решение. И все! Дальше, чтобы никаких раздоров и дрязг не было. Выигравший получает все.

Я тут же отсыпал денег, Онцифер отколол от куска магнитного железняка, привезенного с Урала, половинку, размером с кулак взрослого человека, Федосий достал еще одну деревянную миску, и работа закипела.

Разделся до пояса. Иголки прижали на минутку к магниту. Я их изначально взял две. Железная намагнитится легко, а разные виды стали похуже и подольше. А на рынке их было не отличить. Поэтому взял у двух разных купцов — с какой-нибудь, да угадаю. После намагничивания проверил, обе к немагнитной железке липли отлично.

Занялись плотиками для иголок. Нужно было добиться легкого вращения допотопных стрелок в сторону севера, а для этого опустить иголку в воду. Для того, чтобы они легко вращались в воздухе, требовались насадки на ось, для которых шли более сложные технические решения.

Чтобы игла не тонула, ее нужно было положить на что-то плавучее — в школе 20 века брали для этой цели кусочек пенопласта. Выстругали две тонкие и легкие осиновые подложки, привязали к ним иголки. Налили в миски воду, опустили в нее изделия. Старт! Начались испытания.

Я отошел. Больше всего боялся — не осилят иголочки крутить деревяшки, слабоваты окажутся. Но когда увидел, как Онцифер на пару с Федосием пытаются сбить работу двух первых русских компасов — крутят тарелки, переносят их с места на место, понял — получилось! Подошел. Концы иголок упрямо и одинаково показывали север.

На прощание Онцифер поинтересовался, все ли компасы такие, или есть варианты половчей? Рассказал о привычном изделии.

— Я сделаю! — стал горячиться умелец, — махом сделаю, знаю как!

— Сделаешь быстро и качественно, тут же куплю. Мы через пять дней уходим, а потом мне эта штука ни к чему.

— Четырнадцать рублей дашь?

Кузнец, видимо, привык уже считать эту сумму своей и видел возможности ее удачного вложения, но не знал, что через сотни лет историки напишут: «Компас в Европе появился в 12 веке…». В общем, флаг тебе в руки!

— Конечно дам. Андрей и Василий знают где я живу.

А через три дня Вася привел ко мне Онцифера с привычным вариантом компаса — стрелкой, насаженной на шпильку. Придется добавлять в монографии: «…, а на Руси с конца 11 века»!

Глава 4

Вскоре легко, даже не слезая с лошадей, переправились через меленькую речушку — перекаты не подвели. Емеля аж поленился снимать лапти, авось не промокнут, и с привычной легкостью перенес протоиерея с берега на берег.

Скоро доедем до широкой Полы, позевывая после трудной ночи, думал я, объедем ее слева, и карлики останутся за бортом. Да и что это за мифические существа?

Это Европу они изрыли кругом, везде проложили многокилометровые подземные тоннели, которые обнаружили только в 21 веке, а у нас вроде в этом плане тихо. Или я опять чего-то не знаю?

Есть воспоминания о маленьких чучхе, они же чудь белоглазая, которые живут внутри Уральских гор, записанные со слов очевидцев в конце 19 — начале 20 веков. Правда, писал об этом Павел Петрович Бажов, автор «Малахитовой шкатулки», а судя по этой знаменитой книге на Урале не протолкнуться от всяких мифических существ — бродит хозяйка Медной горы, бороздит Великий Полоз, весело скачет Серебряное Копытце.

Никаких официальных подтверждений существования маленького народца, найденных тоннелей нет. Кроме промелькнувших в прессе 90-х годов сообщений о кыштымском карлике, откопанном из-под земли психически ненормальной старушкой, — ничего.

И история донельзя странная! Несколько человек видели найденыша живым. Потом он умер. После изъятия сотрудником милиции трупа существа были сделаны фотографии и видеосъемка, его осматривали судмедэксперт, патологоанатом и гинеколог. Вывод однозначный — это не человек. Потом приезжают уфологи и увозят останки с собой. Трупик, длиной 25 см, исчезает. Как, когда, и при каких обстоятельствах, нет никаких данных.

История получает огласку. Ей начинает заниматься японская телекомпания «TV Asahi», и предлагает 200000 долларов за труп «пришельца». В те годы за такую сумму можно было купить Царь-Пушку с Царь-Колоколом в придачу.

Никто, в нашей нищей тогда стране, не заинтересовывается. Убить за тысячу баксов — это пожалуйста, быки в бандитских бригадах скучают без дела, а найти маленький трупик, желающих почему-то не нашлось. Сумасшедшую старушку, перед встречей с японскими репортерами, неожиданно сбивают аж две машины. В общем, концов не сыщешь. Между прочим, Челябинская область, где находится Кыштым, это ведь Южный Урал.

А здесь, возле Новгорода, местность совершенно не гористая, кругом леса да болота. Чего тут накопаешь? Сложи вместе три пальца, в фигуру под названием кукиш, и получишь исчерпывающую информацию о сокровищах здешних недр. Пески, глина да торф — этого копай сколько влезет. Приличному рудознатцу тут делать нечего. Ничего интересного за последнюю тысячу лет не обнаружили.

Так что, скорее всего, местные лесные люди просто невысоки ростом — этакие новгородские пигмеи. Те по тропическому лесу лазят, на слонов охотятся, эти по нашей северной дубраве кабана валят. Но лучше, конечно, обойти…

До Полы ехали еще часа три. Дважды наталкивались на болота, приходилось объезжать. Раз въехали в такую глухую чащобу, что еле из нее выбрались. Наконец под копытами лошадей появилась более или менее свободная дорога.

Олег рассказывал Богуславу о крахе своей семейной жизни.

— Женка моя, Агриппиной звать, ошалела последнее время окончательно — не может со мной жить, и все тут! Уж так и эдак бился с ней — бесполезно. Замучался объяснять, что опасности от меня больше никакой нет даже и в полнолуние. В кровать с собой вместе не допускает, не хочу, говорит, уродов да выродков рожать. Давно бы ушла, но без моих денег с оравой деток не прокормишься. Детишек науськала, те по углам от меня прячутся, боятся, плачут.

— Дети малые, что ли? Ты уж, вроде, мужик-то в годах.

— Тридцать семь лет недавно стукнуло. Агриппина моя вторая жена. Первая в родах умерла. Помаялся один, да и женился второй раз на бесприданнице. Семь лет прожили, дети еще маленькие, чего они там понимают! Сказал Титу, чтобы половину моей получки получал у Забавы, да этой дурище на деток отдавал, и ушел с вами в поход.

— Как говорил умнейший человек Горазд Сосипатрыч, никогда не доверяйся бабам, обязательно обманут, — задумчиво сказал Богуслав. — Верить можно только друзьям, показавшим себя в деле. Пустой болтовне и обещаниям женщин веры никакой не давай.

— А кто этот Горазд?

— Мой отец, царство ему небесное.

Мы все трое дружно перекрестились. Да будет земля пухом достойному человеку!

А сколько мы уж вместе крутимся, я и не знал, что боярин Гораздович — никто его при мне так не называл.

— Тебе теперь поумней женщину надо поискать.

— Ну их всех к шуту! — энергично отмахнулся Олег, — один теперь проживу.

Да, нам теперь не до нежных чувств, вернемся ли из похода, неведомо.

Замелькала в промежутках между деревьями река. Пола была, конечно, поуже Волхова, но тоже внушала уважение — с наскоку не перескочишь. Впрочем, наши планы были иными, и мы повернули лошадей на юг.

Ехали минут тридцать, река направление не меняла.

— В наши расчеты, похоже, закралась какая-то ошибка, — заметил я, — либо это вовсе и не Пола, и нас несет невесть куда.

— Да и я об этом же думаю! — рявкнул Богуслав, — Пола в Ильмень-озеро должна впадать, а мы его давно сзади оставили — на востоке. А эту речушку упорно течение на север тащит. Мы — то по ней на юг скачем, вроде бы и неплохо, да вдруг все-таки врет компас, и мы премся черте-куда? А солнца второй день нету.

— Бывает и компасы врут, — согласился я, — вдруг по какой магнитной аномалии идем, бывает такое и без всякой железной руды под ногами.

Неожиданно кони встали — перед нами появилось существо ростиком с полметра, одетое в темно-серый плащ с капюшоном, полностью скрывающим лицо, зазвучал негромкий голос со странными модуляциями. Тональности сменяли друг друга так быстро, что нельзя было понять, кто это говорит — мужчина или женщина, взрослый или ребенок.

— Нужно поговорить. Мне вреден солнечный свет, зайдите к нам. Собака проводит, — и явление исчезло.

— Эт-то еще что за хрень! — зарычал боярин, — откуда взялось?

— Дык и солнца-то нету, тучи кругом, чего бояться? — ошарашенно спросил Олег.

— Дык, дык, дать в кадык! — продолжил Гораздович в привычной для себя манере общения, — что за гадость еще навязалась?! И куда это к ней переться, на дерево что ли лезть?

Я последовательно ответил на вопросы.

— Солнечный свет ослабляется, проходя через тучи, делается, конечно, гораздо слабее, но все-таки действует, совсем не исчезает. Странное существо, по-видимому, гном, или, как говорят на Руси Великой, карлик. На них солнце действует губительно, поэтому эти существа и селятся под землей. А сейчас нас, похоже, приглашают посетить подземелье, по деревьям лазать незачем.

— Ни в жизнь не поползу в их поганую дыру! — зароптал боярин, — с детства всяких погребов да пещер боюсь! Рухнет потолок, прихлопнет, как муху!

— А я до поросячьего визга высоты боюсь, и что? Если очень надо, скомандуешь себе, и карабкаешься куда приказано! А выбора у нас нет — он, как колдун, мощнее нас обоих.

— Это еще поглядеть надо! — не поверил Богуслав.

— А ты проверь — лошадок с места стронь.

Пока этот знатный и опытный лошадник проверял свои навыки, я тоже попытал счастья в понукании коня: подергал вперед поводья, одновременно дергая вперед тазом и поясницей, давал шенкеля, изрядно нажимая жеребцу на бока — все было бесполезно. Обычно веселый Викинг понуро перетаптывался на месте, шумно фыркал, вздыхал и не трогался с места. Часто поворачивал ко мне свою красивую ахалтекинскую голову и тихонько ржал, как бы говоря:

— Эх, хозяин, я бы рад, да что-то ноги не идут… Уж извини…

Его укороченный черный хвост, которым он обычно гордо размахивал, молодецки задирая его вверх, обессиленно висел.

Я спрыгнул с седла, попытался повести коня за собой в поводу — не пошел. Мое поражение было полным. Ладно, хватит коника нервировать. Подошел, обнял боевого товарища за шею, и негромко ему сказал:

— Не горюй, браток, всяко бывает. Иногда приходится и уступать. В другой раз верх возьмем. Главное, ты не трус, в бою громадного змея не испугался. А против колдовства ничего поделать нельзя.

Викинг весело заржал, хвост взметнулся вверх, как знамя. Будет и на нашей улице праздник!

А у Богуслава кипел прямо бой какой-то! Он, уже тоже спешившись, пытался тащить коня за повод, орал на него нечеловеческим голосом:

— Н-но! Иди, волчья ты сыть! Воронья пожива! Я тебя, травяной мешок, собакам на корм порублю! — и хлестал при этом бедолагу плетью.

Несчастный Боец дико ржал, задирая голову, вставал на дыбы, пытаясь вырваться из узды и унестись прочь, опережая ветер, но колдовские оковы держали его крепко.

А боярин в гневе был страшен, и свирепел все больше и больше.

С этим древнерусским озверением пора было кончать, не люблю, когда мучают животных. Хотелось крикнуть:

— Перестань! Сломаешь силу духа коня! Боевые этого не терпят! — или жалостно: — ему же больно! — но слова тут не помогут, действовать надо иначе.

Я зашел сзади злюки-всадника, подал себе команду, будящую во мне богатыря, — Во! — и обхватил Богуслава, сжимая кольцо крепких рук с силой громадного удава. Не ждущий нападения со спины, и не готовый к внезапному нападению силы такой мощности, Гораздыч аж захрипел. Я немедленно ослабил стальную хватку, дал раздышаться умнице-боярину, который сам же потом и будет жалеть верного друга и соратника, своего коня.

Ва! Излишняя сейчас для меня и оставшаяся практически невостребованной сила, впитывалась в неведомые пока человечеству хранилища внутренних резервов организма. А в своем обычном состоянии, я здоровяка боярина и двух секунд бы не удержал. Отшвырнул бы он меня, как котенка, и продолжил зверства над безвинной животиной.

Богуслав потихоньку возвращался к своему обычному состоянию психики, усиленно и торопливо дыша.

— Да, ну и мощь я тебе в подарок выдал, — раздышался наконец боярин. — А с чего это меня так злоба накрыла?

— Вас, знатных, не поймешь, не угадаешь. Может, у Вельяминовых так принято, засечь коня перед обедом?

— А у вас, Мишиничей, одни шуточки на уме! Дело то серьезное. Видимо, гном так подействовал, от врага он подослан.

— Проще ему было бы с конями и Марфой не возиться, а просто нам с тобой сердца остановить. По-моему, он бы справился.

— Хм. Может быть, — задумчиво протянул Богуслав, — очень силен.

Марфушка, благополучно переждавшая разборки с конями в сторонке (большого ума девушка!), подошла, села, и глядя мне в глаза, пролаяла:

— Гав гав, гав гав.

Толмач в моем мозгу услужливо перевел:

— Пора идти, карлик ждет.

Да, с ее высотой в холке, гном показался мелковат.

Постой-ка, у меня же все способности кроме памяти были блокированы! Со мной кто-то очень мощный тоже поработал — снял прячущее и закрывающее волхвовские возможности заклинания. Ладно, пошли выясняться у чуждого нам эксперта.

Коней оставили на попечение ватаги, велели, пока нас нет, обедать и отдыхать, и ушли вслед за Марфой, как за надежнейшим проводником польских туристических групп Иваном Сусаниным. Куда ты ведешь нас Сусанин-герой? Идите вы нафиг, я сам тут впервой!

Брели по каким-то буеракам минут десять, перелезая через поваленные деревья и с большим трудом пробиваясь сквозь валежник и бурелом.

Среднеазиатка проникала через все препятствия с такой необычайной легкостью, будто сказочный Серый Волк, стряхнувший с себя осточертевшего Ивана Царевича. Бедолага Волчок связался с этим подозрительным Ваней, по блатной кликухе Младщий, всего лишь из-за сытного обеда кониной, и был вынужден воровать Жар Птицу, Коня Златогривого, Елену Прекрасную, а все это тянет лет на десять строгого режима. На криминальной разборке из-за передела приватизированного имущества — птиц, лошадей и девушек, был вынужден ликвидировать главарей бандформирований — Старшего и Среднего — а это уже в пожизненное заключение может вылиться. Не раз, наверное, думал: эх, лучше бы я в тот день поголодал или в лесу кого-нибудь, не имеющего такой авторитетной крыши, как у Ивана, которого опекает сам Царь, съел!

Что-то меня сегодня на какие-то глупые шуточки прошибло. Кто-то или что-то опять действует.

Интересно, на родине предков Марфы, основоположников породы волкодавов, в Киргизии, лес-то хоть растет какой-нибудь?

— Чары этот карла на нее навел что ли? — недоумевал боярин, — как по родной сторонке плывет! Где он сам-то тут пролез?

— Да гном, скорей всего, к нам и не лазил — уж больно быстро появлялся и исчезал. Фантом вместо себя, похоже, прислал.

— Это еще как?

— Морок наслал, привидение на себя похожее.

— Там бы с нами и говорил, а то премся тут по чащобе! Да еще в дыру какую-нибудь вонючую залезать придется! Мне дура-нянька в детстве вечно на ночь страшные истории о подземельях рассказывала, где упыри гнездятся, которые ночью к непослушным мальчикам приходят. Батя раз случайно услыхал, три дня няньку порол — еле жива осталась, и матушке оплеух надавал.

— Вы кого тут, козы поганые, растите?! — орал на весь терем, — ему всего четыре года! Не дай бог трусом вырастет, поубиваю обеих дурищ!

Всех баб от меня отстранил, и приставил к своему единственному наследнику пожилого дядьку Савватия из своей дружины. Дядя Савва вырастил меня так, что я, кроме подземелий, ничего не боюсь. И умом отлично понимаю, что все это ерунда и выдумки, что упырей уж лет сто, как всех извели, — а боюсь просто неистово, аж до трясучки, и ничего с этим поделать не могу! С голоду сдохну, а в погреб за едой не полезу.

У меня младенцев мужеска пола всего двое нарожалось, так я нянек сразу предупредил, что не дай бог, чего-нибудь ребенку похожее брякнут, выдумают каких-нибудь люлюк или бабаек, засеку точно насмерть. Я им не добренький Горазд Сосипатрыч! От плетей уцелеют твари, лично башку мечом снесу. В четыре года к обоим мальчишкам приставил по дядьке, теток отставил. А то эти овцы, им только воли дай, запугают малышей, чтоб самим поспокойней и послаще ночью в две дырочки посапывать. А тебя кем в детстве пугали?

— У нас это не принято было, — отмахнулся я. — А там, на берегу, карлик поговорил бы с нами, да очень, видно расход сил велик на каждую секунду времени.

— Это может быть, — согласился Богуслав. — Мы, волхвы, ни черные, ни белые, так делать не умеем. Сменить свой облик только ведьмы могут, наводят морок. А послать свой образ на расстояние — этого никто не может, я о таком даже и не слыхивал.

Марфа поджидала нас возле могучего дуба. Не знаю, сколько там в нем обхватов, но баобаб был первейший. Стоял он почему-то не в дубраве из товарищей-погодков, окружали его осины, клены и березы. Дубище был какой-то исконный, наш, древнерусский. Всплыло в голове пушкинское:

Златая цепь на дубе том:

И днем и ночью кот ученый

Все ходит по цепи кругом.

Цепь, видать, гномы утащили в свой где-то близенько выкопанный схрон, и работяга кот под шумок куда-то усвистал, а так один в один. Котяра, небось, мотивировал свое решение, противоречащее каноническому стиху классика, по-простому: некому, мол, тут песни заводить, да сказки говорить, и подался в более людное место.

И не дай бог в Новгород! Поет, небось, не хуже меня, похабных баек наверняка знает не меньше, а если по ходу наловчится и плясать на какой-нибудь позолоченной цепке, конкуренция меня просто подкосит.

Все вокруг дерева поросло густым кустарником.

Живенько гляделась молодая дубовая поросль, явно выросшая из желудей патриарха. На юношестве, кроме желтых и красных листьев, еще виднелись и зеленые. Под дубками явно, кроме земли, ничего не было, иначе лист либо бы не вырос, либо висел коричневый и мертвый. Эти деревца вовсю жили. Непохоже, чтобы тут подземный карликанский бункер базировался. Да и никаких признаков лаза под землю не наблюдалось.

Хотя вон, на высоте двух человеческих ростов зияет здоровенное дупло, в которое при нужде может протиснуться взрослый мужчина. А там, наверное, по дубу вниз уйдешь. Так вот ты какая, дверь в город гномов!

Богуслав тоже глядел на отверстие.

— И как мы туда попадем? — спросил он, — как белки по стволу вверх взлетим?

Судьба белки-летяги тоже не казалась боярину заманивающей, но значительно превосходила в его глазах вариант ныряния в преисподнюю.

Вдруг алабаиха гавкнула как-то особенно звонко, и здоровенный кусок земли вместе с кустами и деревцами отъехал в сторону, открыв изрядный лаз. О как! Хорошо хоть весь дуб не убежал!

Марфа заструилась вниз по невысоким ступенькам, я подался за ней. Какой-нибудь сыростью, затхлостью и не пахло, холодом, как в погребе не охватывало.

Почуяв неладное, обернулся. Богуслав стоял бледный, глаза закатывались, ноги подкашивались, руки бессильно повисли вдоль туловища. Эк тебя разобрало!

Вспомнились рассказы сильно испугавшихся женщин:

— Как вынул он нож, меня прямо оторопь взяла — ни крикнуть, ни позвать на помощь не могу, руки-ноги не шевелятся. Куда там бежать или защищаться! Пусть берет, что хочет, со мной делает, что хочет!

Мой страх высоты перед этим ужасом, вроде легкого дуновения ветерка перед смерчем. Такого я никогда не испытывал! Всегда готов обороняться, наступать, бегать и прыгать.

— Ты, Володь, как-нибудь там один продержись…

Ну уж дудки! Как миленький ты у меня полезешь! Я спустился немного вниз, обернулся.

— Слава, ты только погляди, что там делается! — и показал вниз рукой, — как они пляшут!

Боярин на подкашивающихся ногах приблизился. Когда до меня оставалось еще метра два, начал заглядывать в лаз.

Далеко его хватать нельзя, успеет раскинуть руки, вклинится в дыре, намучаешься с ним потом, плюнешь и один уйдешь. Скоро и мы станцуем.

— Еще шажок, Слав! Всю карусель пропустишь!

Полтора метра.

— А этот, маленький, колесом пошел!

Метр.

Бог даст, успею. Пляшем!

И понеслось. Во! Пришла сила, ускорились реакции. Молнией вылетел из лаза, ухватил железной ручищей, полной богатырской силы, боярина за ворот кафтана, и уволок в подземелье. Выглядело это, наверное, также, как лягушка, ловящая муху языком — мелькнуло что-то и нет насекомого.

Махом стащил его вниз по лестнице. Богуслав, окруженный мрачными сводами подземелья, сомлел окончательно. А я уже быстро-быстро волок его вглубь с бешеной скоростью. Время остатков силы, используемой сегодня уже второй раз, стремительно истекало.

Подхватить боярина на ручки мешала метровая высота перехода. Тут и пигмей со своим ростом 120–140 сантиметров, набил бы шишек на почерневшей от солнечного света головушке, и мне приходилось бежать согнувшись. Кончится сила, я этого кабана здоровенного не уволоку.

Тревожно бренькнул колокольчик в ухе: Дзынь! Всего десять секунд осталось! Пролаяла Марфа, — сюда! — и ткнула длинным носом в циновку, закрывающую какой-то проем.

Я метнулся туда. Открылась небольшая комнатка. Гном стоял в центре. Закинул Богуслава на скамейку. Успел! Ва…

Сила ушла вся, никакой не осталось — ни простой, ни богатырской. Тоже упал на компактную скамеечку, начал озираться.

Комната была невелика, типа спальни в хрущевке, потолок очень низкий. По стенам, на уровне моего живота, были врезаны лампы, дающие ровный и неяркий желтый свет — примерно такая же люминесценция исходит от светлячков. На интенсивно белое свечение гнилушек это было непохоже.

Перевел глаза на карлика, уже скинувшегося плащик. Это был не человек! Любой наш карлик, лилипут или пигмей, в основном отличается от среднего и стандартного меня, только ростом. У карликов еще великовата голова и коротковаты ноги, лилипуты вообще один в один, правда мелковаты ростом, но они мои генетические братья. Болезненные, силой не блещут, так ведь родственников не выбирают.

Это же существо было абсолютно чуждым, и ни в каком, даже очень дальнем родстве, с человеком не состояло. Полметра ростом, коричнево-зеленый индивидуум неотрывно глядел на меня абсолютно белыми, без зрачков и радужек глазами. Вспомнилось старинное русское название: чудь белоглазая. Ладно нету радужки, это о людях говорят — синеглазый, кареглазый, этот пусть будет белоглазый или безглазый — начхать, но как он видит без зрачка?!

Все пропорции были нечеловеческие. Невероятно большая голова вызывала ассоциации с месячным младенцем. Громадные глаза напоминали рисунки, изображающие инопланетян, а уж поразбавить бы цвет кожи с темно-зеленого до средне-зеленого, и милости прошу, пожалуйте в летающую тарелку.

Правда, строение черепа имело какие-то странные особенности. Казалось, что на голову нахлобучен древнерусский шлем — прототип революционной буденовки. Усиливало это ощущение полное отсутствие волос на «шеломе» и выраженный в центре лобной части грубоватый шов, идущий от глаз и до макушки. Приглядевшись к переливам цветности, я понял — это кожа, а под ней залегает сращение толстенных костевых пластин.

Вместо носа стояла какая-то малюсенькая ерундовинка, челюсти были к ней подтянуты и тоже незначительны. Здоровенная белая бородища, набившая оскомину в кино, мультиках, картинках, похоже у этого красавца и не пыталась вылезать никогда.

Длинные руки доходили до середины голеней. Прямо девичья засуха! На белом танце влет бы уходил.

Одеждой служила рубаха до пола без всяких украшений и изысков. Отсутствовал даже пояс.

Наконец гном завозился, подал голос.

— Я все увидел. Поговорим.

Богуслав шумно вздохнул — оклемывается бедолага.

— Чтобы твой друг тоже был в силе и смог участвовать в нашей беседе, давай его вылечим.

— Давай, — охотно согласился я, а сам заглянул, как там у боярина в мозгах положение.

Положение было хуже, чем плачевное — раздрай с нарушением связей между структурами психики был налицо. Да, это я, пожалуй, сдурковал, что повлек его сюда — сидел бы боярин наверху, да тихонько себе боялся. Недооценил степень опасности. Придется Богуслава дня три теперь лечить, а то и дольше, — связей порушено немало. Что ж, и на старуху бывает проруха.

— Представь его в полной силе.

— Да я к нему в мозги и не лазил сроду!

— Это неважно. Вспомни хотя бы изменения внешнего вида при какой-нибудь яркой эмоции.

— Это можно.

Тут же всплыло, как гнев на слуг менял лицо боярина-дворецкого, с какой перекошенной физиономией он наводил ужас на челядь, и как все это выглядело в минуты полного удовлетворения. Как изменял хохот внешность дяди Славы, как…

— Достаточно. Начинаю лечить, приводить мышление в порядок. Меня Ыыгх зовут, если решишь что-нибудь сказать или спросить о чем, иначе не называй. А то ведь вы, люди, надавали нам в разных странах разных имен. Мы у вас и нижние альвы, и дверги, и цверги, дворфы, трепястоки, брауни, нибелунги, кобольды, лепреконы, дуэнде, стрелинги. В самых первых ваших государствах, Финикии и Египте, несколько тысяч лет назад, нас звали патейками. На Руси сейчас кличут краснолюдами, людками, чудью, копарями. Каждый народ имеет свое, особенное слово.

А мы по всему миру расселились гораздо раньше людей. Нет на свете такой земли, где бы нас не было. Мы тоже разные: лесные, горные, северные, песчаные, но язык у нас один, и одни и те же вещи называем одинаково.

— А как же название гномы, — удивленно спросил я, — оно, вроде, для всех ваших видов одно?

— Нет сейчас такого названия. Ты же из далекого будущего?

Я кивнул. Сильные кудесники видят это легко, отпираться бесполезно.

— Придумают, видимо, это в нашем будущем, а в вашем прошлом. Пока даже ничего похожего нету.

— Но может ты и не знаешь? Выдумали где-нибудь в Швейцарии, пока до тебя эта новость дойдет, пройдут долгие годы. У нас туда никто не ездит, от них я тоже никого не видал…

Ыыгх поднял правую руку, останавливая не в меру разгорячившегося собеседника. О господи, какие же у него когтищи! Может правильно Богуслав оценивал уровень опасности от подземелий и населяющих их вампиров? А копарь беседует со мной для пущего нагуливания аппетита? И чувство голода у него стремительно нарастает… А нас зазвали в гости, чтобы Богуславом пообедать, мной поужинать, а уж Марфа на полдник пойдет?

— Чтобы узнать новости, нам не нужно встречаться друг с другом. Каждую неделю мы общаемся в пространстве мысленно.

— А почему ты не такой, как у нас, в 21 веке, вас описывают и рисуют на картинках?

— Уточни, что ты имеешь в виду.

— Ты слишком маленького роста, нету большой белой бороды, одет как-то не так, здоровенный топор за пояс не заткнут, да и пояса-то никакого нет.

— Ваши художники рисуют наших горных братьев, а мы лесные, и выглядим совершенно иначе. Да и образ жизни у нас сильно отличается. Мы зовем себя антеки, они себя штрелинги — очень похоже на стрелингов у викингов. Они бродят днем, и солнечный свет для штрелингов хоть и неприятен, но безопасен. Для нас он смертелен, поэтому мы выходим только ночью.

Штрелинги много общаются с людьми, делают им оружие на заказ, активно торгуют своими поделками. Мы же стараемся ни в какие контакты с вами не вступать, обходимся дарами леса.

Горные воинственны, в конце прошлого века ввязались в большую войну с Эриком Рыжим на Шпицбергене, понесли очень большие потери. Они рассказывают, что он им кричал: я вам устрою полный рагнарек! Выжившие сидят тихо, ни в какие свары не ввязываются, мирно торгуют.

Штрелинги очень сильны физически, хорошие горнорудные мастера, очень любят золото. Вот они волосаты и бородаты, причем даже и женщины. Очень слабы в магии.

У антеков волосы не растут вовсе, с людьми нам делить нечего, чародеев у нашего народа много. Правда, очень сильных, вроде меня, мало — на наше поселение я один такой.

— А зачем вы запугали сельчан?

— Они рассказали месяц назад проезжавшим мимо купцам о нас и наврали, что мы очень агрессивны. Те слетали в Русу, привели большую дружину. Я мог бы и купцов, и воинов легко перебить, но потом придут большие ваши волхвы, начнется страшная война между нами и людьми. Мы не штрелинги, нам это не нужно. Недельку пересидели в тоннелях не высовываясь, переждали. А когда и проезжие, и дружинники ушли, стали пугать ваших землепашцев. Я навел на них морок, что их осадило грозное и многочисленное племя карликов-штрелингов, вооруженное до зубов: большие топоры, грозные палицы, убийственные сулицы. Мне помогал весь наш народ. Деревенские три дня, и днем, и ночью боялись высунуться из своих домушек. Вылез только один наглец, скотину хотел покормить. Я сымитировал ему удар по боку дубинкой. Больше смельчаков не оказалось. Селяне уж и не чаяли остаться в живых. Собаки воют, коровы мычат, овцы блеют, бабы и дети плачут. Через трое суток они все, включая стариков и детишек, поклялись на своих иконах, что никогда и никому про нас больше ни словечка не скажут, и мы сняли осаду.

— Поубивать бы вас за такие дела, — мрачно сказал Богуслав, — вырезать бы всех в ваших поганых пещерках.

— Нас хотели убить еще дружинники, и абсолютно ни за что: мы никого не убивали, не грабили, не насиловали и не продавали в рабство. Антеки не едят мяса, мы не отбирали ваших охотничьих угодий. Мы не пашем, не сеем, просто собираем дары леса — ягоды, грибы, орехи, всяческие коренья. Нам нечего с вами делить. Но люди не могут терпеть возле себя хоть и разумных, но иных. Извели драконов, затем великанов, перебили все непохожие на себя близкородственные народы.

Видимо и питекантропы, и неандертальцы, и синантропы, и австралопитеки так и покинули этот мир, подумалось мне. Снежные люди, точнее жалкие остатки их племен, усиленно прячутся в труднодоступных горах и лесах от известного гуманиста всех времен и народов — человека разумного, которого уместнее было бы звать человек жестокий, человек не ведающий жалости, человек убийственный. Извели и массу своих племен — бесследно исчезли сарматы, гунны, скифы, печенеги, хазары и еще много-много других народов. Есть страны, где до сих пор охотятся на не уступающих нам в разуме дельфинов. И эти страны находятся не в вечно голодающей Африке, это богатейшие Дания и Япония. Убивать, убивать, убивать — вот три основных принципа существования человечества. И все поражаемся: а почему это инопланетяне не идут с нами на контакт, не несут в клюве свои изобретения: методику путешествий между звездами, принципы изготовления супероружия и прочее, прочее, прочее. Так жить-то хочется! А у нас излюбленные книги и фильмы про звездные войны между человечеством и инопланетянами. Нужно быть голимым инопланетным идиотом, чтобы выпустить людей с Земли, и они занялись в космосе тремя своими любимыми делами — убивать, убивать и убивать. А там, на удаленных от нас на безопасное расстояние звездах, почему-то таких дураков не находится. И нет контакта, хоть ты тресни!

— И наша раса прячется от людей все глубже и глубже, старается никаких дел с вами не вести — продолжил Ыыгх. — Потихоньку исчезли с вашего горизонта песчаные и северные, лесные почти уже не показываются, горные подсовываются к людям все меньше и меньше. Скоро мы останемся только в ваших сказках, легендах да стародавних былинах, и поэтому уцелеем. Через сто лет в этой запуганной нами сегодня деревне, об антеках никто и не вспомнит.

— А зачем мы тебе сегодня понадобились? — спросил дядя Слава, — ехали себе мирно, ни в какие ваши разборки не ввязывались.

В его глазах появился привычный блеск, вся пришибленность страхом исчезла, похоже, сила духа вернулась. Славно подлечил лесной гном!

— Вы едете отводить от Земли очень большой камень. В этом вашей команде надо помочь. Последствия столкновения, даже для нас, будут ужасны — могут обвалиться наши залы, пещеры, переходы, — погибнет слишком много антеков, а мы и так немногочисленны; поляжет и будет гореть лес. Запасов еды у нас на три года хватит, а дальше? Помощи ждать неоткуда. А против вашей ватаги готовится выступить черный волхв Невзор — кудесник большой силы. Ночью я бы его осилил, а днем мы, антеки, не бойцы. Вряд ли темный будет ждать захода солнца. Постараюсь вам помочь отсюда.

— А что ты можешь сделать из своего схрона? Посочувствовать, когда нас будут убивать? — презрительно усмехнулся боярин.

— Для начала я уже снял твой страх перед подземельями.

— Да ладно, — не поверил Богуслав, — пробовал очень сильный волхв, не тебе чета, ничего не получилось.

— Пройдись до выхода, проверь.

— А я тут у вас дорогу найду?

— Собака проводит.

Я тоже, на всякий случай, пошел: вдруг сомлеет по дороге. Отодвинули полог, вышли. Марфа побежала впереди без всяких команд. Вначале Богуслав шел бойко, но перед лазом взялся притормаживать, озираться. Вот и началось! — подумалось мне. Перед лестницей встал, покрутил головой. Затем зарычал:

— Какого черта! — и молнией взлетел наверх.

Ну пойду огляжусь, как он там чудит, подумалось мне, — то ли убежал, то ли опять от ужаса сомлел. Поднялся.

Дядя Слава вдыхал осенние запахи полной грудью и, похоже, ничего не боялся.

— Слышь, Вов, а страха-то нет совсем.

— Это ты на волю вылез, вот оно и полегчало, — скептически заметил я, — поглядеть надо, как себя поведешь, когда под землю лезть придется.

— Проверим, — согласился Богуслав, и без тени сомнений нырнул вниз.

Во как! Ловко налечил гномик! Мы отправились назад.

— А чего ж ты останавливался, головой крутил? — поинтересовался я.

— Сомневался, не накроет ли опять ужас. Только этого и опасался. А так, здесь или наверху, какая разница? Похоже, отделался я от этой докуки!

Вернувшись, стали беседовать дальше.

— А зачем ты во мне такую лютую злобу вызвал? — спросил Ыыгха боярин, — я ж коня чуть не убил.

— Мне хотелось вам силы добавить. А перед этим надо было поглядеть, на чем она у вас основана. У тебя на одной злобе, у него (кивок на меня) слишком много добра и веселья. Усилишь вас, один поубивает всех кругом, другой будет хохотать, как дурачок и всех кругом жалеть. Пусть уж лучше будет все, как есть. Лучшее — враг хорошего, как вы, люди, это говорите. Что смог — сделал: каждый из вас теперь будет чувствовать смертельный удар, нанесенный другому и сможет попытаться прийти на помощь. Реально подлечить, конечно, сможет один Владимир (у любого из вас я вижу имя) — в нем способность к лечению — главное качество. Его я и усилил: раньше ты мог ускорить сращивание и изменение тканей организма в несколько раз, теперь это будут десятки и сотни раз. Теперь сможешь лечить и себя самого не хуже чем других.

— А мне это качество зачем? — надулся боярин — все равно неловок и бестолков.

— Владимир легко сможет качнуть с тебя при нужде часть твоей силы. Можешь просто помочь — подай, принеси. В каждого из вас я заложил лишние полчаса жизни при смертельном ранении — может быть они и окажутся решающими.

— Невзор нас в последнем бою сразу убьет!

— Это как получится. Вы можете и победить, но со страшными ранами.

— А зачем ты мои способности раскрыл? — спросил я, — отодвинет ведь теперь меня вражина от схватки, сразу отсечет. Не успею ни из арбалета стрельнуть, ни нож метнуть.

— Ваши с Наиной волхвовские умения я прикрыл завесой невидимости, так что колдуйте сколько влезет, останетесь врагами незамеченными. А вот Богуслава закрыть не осиливаю — слишком он крупен для меня. Это как небольшой плащ — маленьких укутаешь, а большой все равно вылезать будет. Вам обоим добавил выносливости, дорога предстоит не близкая. Еще посчитал нужным омолодить Богуслава. Процесс уже пошел, за месяц-другой сбросишь лет десять-пятнадцать. Владимир будет лечить гораздо лучше и быстрее. Теперь легко вырастишь новые хрусталики в глазах у старых людей, выправишь быстро мозги у сумасшедших. Если уцелеете в неравном бою, увидите, что мои подарки останутся с вами на всю жизнь.

Собаку я усилил и сделал нашим связующим звеном. Она врага теперь за три версты учует, неожиданно темный кудесник не навалится. Опять же в дороге, покажет мне своими глазами то, что считает нужным, а я через нее, если нужно, дам вам совет. Марфа всегда покажет ближайший брод на любой реке, легко будет ориентироваться на местности и вести вас, заранее обходя болота, очень глубокие овраги и расщелины, непролазные чащобы.

В вашем бою с Невзором, помочь не смогу, далеко слишком, а вот морок для других черных волхвов наведу. Если убьете его, и они это заметят, враз кинут на вас новые силы, и в этот раз их будет против вас гораздо больше. А морок будет как живой, и ответит то, что надо, на расстоянии не поймут. У очень сильных волхвов, и черных, и белых, связь между собой от дальности не зависит. Без помех будете заниматься дальше основным делом, враги мешать больше не будут.

Где найти нужных дельфинов, подскажу, а вот человека за морем не определю — не сумею. Как столковаться с морскими обитателями для меня тоже загадка — вживую их никогда не видел, а на расстоянии никак не пойму, о чем они там свистят и цокают. Так что нелегко вам будет и без вмешательства темных кудесников.

И, на прощанье, хочу вам посоветовать: не надо слишком торопиться. Одновременно вышло двенадцать групп, и, если вы чересчур вырветесь вперед, вас встретят с особенной заботой и увеличенным числом встречающих. Если придете последними, навалятся всей толпой. Лучше быть в вторыми или третьими. Я вижу, как идут все ватаги, через Марфу могу сообщить. А теперь прощайте.

Мы вышли, вдохнули запах прели.

— Вот так сходили, — захохотал Богуслав, — вызнали о себе: я буйный зверина, ты дурашливый скоморох, и больше для спасения мира из Новгорода послать некого! Хорошо, что омоложусь. А молодой я, не только баб приласкаю, но и кучу девок перепорчу!

Глава 5

Путь Новгород — Смоленск изобиловал реками и речушками. Марфа, проведя нас по приличной дороге, выходила точно к броду и коротко взлаивала. Я переводил:

— Здесь переезжаем, не слезаем с коней, — или

— Емеля! Раздевайся, тебе тут по грудь будет.

Ошибок или промашек не было. Емельян первые три речки сторожился, перебирался крадучись, боясь ухнуть в омут с головой, но, уверившись в надежности сведений от верной проводницы, уже уверенно спускал протоиерея на землю и сбрасывал одежонку.

Куда там смотрит в этот момент Наина — любуется невиданными красотами богатырского тела или пялится как обычно в кусты, никого не интересовало. Вот когда раздеваться пришлось самой прорицательнице, тут уж Ваня проконтролировал отсутствие зрительского интереса лично — тема была для него животрепещущей. Даже служителю церкви, он, смущаясь, предложил:

— Ты бы, святой отец, того, отвернулся что ли… и Николай, не вступая в схоластические споры, типа: да мне на голых женщин сан глядеть не позволяет, стал любоваться лесом.

Мы с Богуславом сразу отвернулись от девичьих прелестей и продолжили беседу о нюансах воздухоплавания. Боярин доказывал мне, что воздушный шар мы можем построить и сейчас, и быть кумовьями королю: черные нас с земли не достанут, лететь будем быстро и по прямой, можем махом преодолеть и Черное море, а я нудно растолковывал ему, что без руля и двигателя наше изделие утащит черте куда совершенно не попутным ветром, воздух в нем слишком быстро остынет, и мы брякнемся со всего маху об землю. Вдобавок шар мы можем изготовить только небольшой, а орду народу с конями, это чудо древнерусского воздухоплавания не потянет. Ударная сила Невзора может вверх стукнет еще сильней, чем по горизонтали, и, если чудом не пришибет нас, аэростат развалит обязательно.

Наина в плавании не подкачала — выросла на Днепре и форсировала неведомую реку, о которой собака пролаяла, что брод в пятидесяти верстах ниже по течению, со скоростью мастера спорта по плаванию в момент. Когда она уже грелась и сушилось у костерка, раскинутого Емелей, укрытая Ванькиной епанчой, переправу начали и мы.

Просохли у большого костра, Богуслав дослушал лекцию о паровых, бензиновых, дизельных, керосиновых и даже атомных двигателях, всяких клапанах для спускания излишнего давления, форсунках и прочего, мое заключение, что, когда мы все это изобретем и опробуем, Земля уже начнет восстанавливаться после страшного удара метеорита, и сделал свой закономерный вывод о моей технической неловкости. А счастье было так близко…

Теперь мы не торопились — давали лошадям передохнуть, вдумчиво и не торопясь обедали, варили кулеш из купленной в очередном селе крупы и пеммикана, отдыхали после еды. Сами пару раз ели у землепашцев солянку, которую те звали селянкой с курицей и грибами, безо всяких более поздних выдумок: томата, каперсов и всяческих оливок. Размялись разок щами с говядиной. Все было удивительно вкусно. Богатырь жрал в три раза больше остальных мужиков, доказывая, что у более мощных двигателей расход топлива всегда очень велик.

Ежедневно связывались через Марфу с Ыыгхом и уточняли свое место в ралли Новгород — Черное море. Постоянно было приемлемое второе-третье.

Пару раз останавливались на ночлег в селах, но в основном спали в лесу. Города не попадались, да может их в 11 веке по этой дороге и не было. Все было тихо и мирно, к нам никто не привязывался. В поселках я на ночлег вместе с Богуславом и Олегом не умащивался — хватило мне одной ночки, проведенной с древнерусским маньяком, натерпелся.

Через десять дней появился Смоленск. Большой город стоял с нашей стороны Днепра. Поменьше, конечно, второй столицы Руси — Великого Новгорода, но тоже впечатлял сиянием куполов церквей, количеством населения, шумом рынков. Вот Днепр, который здесь называли Славутич, разочаровал и вызвал желание изменить гоголевские строки из «Страшной мести» на более близкий к истине вариант:

Редкая птица НЕ долетит до середины Днепра, — в основном, курица.

Ширина реки здесь была всего-то метров сто, и то в дождливый осенний период. С величавой красавицей Волгой и не сравнить. Вдобавок, здесь Славутич был бурным, как горная речушка. Да, несолидный какой-то древнерусский поток.

Смоленск стоял на семи холмах. Детинец и все храмы были еще деревянные. Народ был одет так же пестро, как и в Новгороде. Настилов по улицам не наблюдалось, было грязно. Впрочем, на Руси всегда так. Город был значительной вехой на пути «из варяг в греки», кишели иноземные купцы.

Мы остановились на приличном постоялом дворе с харчевней. Поставили в конюшню лошадей, расположились по парам в комнатах. Я обосновался вместе с Николаем в надежде на совместное посещение церквей и вечерние богословские беседы, Богуслав с Олегом — пусть вместе куролесят по ночам, Наина с Иваном продолжили привыкание к семейной жизни, Емельку пристроили к Матвею — будет кем покомандовать бывшему атаману ушкуйников, словом, все были при деле.

В это время наша команда возглавила гонку, и мы решили не рисковать — пусть аутсайдеры подтянутся, а для этого отдохнуть в Смоленске пару дней. Кормили прилично, в комнатах было чистенько, клопы не донимали — чего бы не пожить. Марфа была при мне, протоиерей не роптал.

Богуслав потихоньку молодел: разглаживались морщины, улучшался цвет лица, понемногу изменялись черты лица. Бабенку нашел себе через два часа после того, как мы появились на постоялом дворе. Женщина была приятная на лицо и в манерах, голосок заманивающий, словом, этакий цирлих-манирлих, с деревенскими простушками и не сравнить. Лет тридцать — тридцать пять, среднего роста, приятной полноты — все как надо. Вдова. Муж умер от неведомой болезни год назад.

Олег только завистливо вздыхал — он, вроде бы и помоложе, и холостой в данный момент, а боярин и не скрывал, что женат и многодетен, но выбрали все равно Богуслава. Звали ее Василиса, второе имя Мавра. Ну, пусть дядя Слава позабавится.

Удивила реакция протоиерея на эту связь.

— Гнать эту вонючку прочь надобно, — хмуро заметил Николай, — вся сердцевина у нее гнилая. Знаешь, как имя Мавра с греческого языка переводится? — Я не знал. — Темная, черная. Неужели вонь не чуешь?

Не чуяли мы все — я, Богуслав, Иван, Матвей, даже Олег, с чутьем, как у волка. Неожиданно подняла хай и Наина.

— Она же ведьма! У нее имя выдуманное, внешность — морок, сквозь который вы, мужики, увидать ничего не в состоянии! Она может быть и жуткой старухой, а вам невесть что покажет. Не верьте ей ни в чем! Вся ее сила идет от злого Чернобога, а не от Макоши, как у меня. Это бог холода, смерти, зла и безумия. Какую-то гадость она затевает! Остерегаться ее надо.

— Но Богуслав же достаточно сильный волхв, чтобы разгадать любую угрозу, — попробовал возразить я, — а он молчит.

— Из мужчин это могут увидеть только наши раввины, ну, может быть кто-то из ваших попов.

— Протоиерей очень похоже высказался, порекомендовал гнать бабешку в три шеи. Он еще какой-то тяжелый дух, идущий от Василисы чует.

— Есть и в вашей церкви большая сила! Не зря к ней народ тянется. Если нам со святым отцом не веришь, попробуй завтра затащить ведьму в церковь. Сдохнет, а не пойдет! Эти твари только на Лысую Гору летают охотно, а в Божий храм под страхом смерти не загонишь.

Мы беседовали у нас в комнате. Протоиерей куда-то вышел. Ванька был, как обычно, возле любимой, и сейчас переводил взгляд с меня на Наину, не зная, на чью сторону встать — при нас обоих он числился подчиненным. Вроде я глава похода, но волхвица половчей меня в колдовстве.

— И не могут эти твари прикоснуться к главным символам наших обеих вер: христианскому кресту и иудейской Звезде Давида — корежит гадин. Она же, поди, представляется православной?

— Вроде да.

— Вроде в огороде! Потребуй, чтоб показала. Если вынет из-за ворота крестик, значит я ошиблась, и глаза мои врут, а коли нет — взашей немедленно, пока не напакостила чего!

Я задумался. Насчет Звезды Давида никаких знаний у меня не было, кроме многочисленных американских фильмов про шерифов с шестиконечной звездой на груди и дверце казенного автомобиля, а христианский крест, особенно подкрепленный истовой верой, это известный оберег от разной нечисти.

Может и на ведьму действует. Хотя бабенка показывать крестик может и не захотеть по чисто женским заморочкам: шнурок плохонький, или металл не начищен до блеска, пятнами пошел, — кто ее знает!

Правда, минут десять назад Богуслав проводил нас с Олегом из своей комнаты и остался с Василисой наедине под явно надуманным предлогом. Зная его ловкость, можно не сомневаться, что наличие или отсутствие нательного креста в скором времени будет боярином установлено.

Женщина на скромницу тоже не похожа — сама так и липнет, отказу не будет. Решит мужчина потянуть время, она затащит в кровать недрогнувшей рукой, или другой опытной и ловкой частью тела. Поэтому можно не горячиться, надо просто обождать.

Только я открыл рот, чтобы высказать свою глубокую мысль, как почувствовал удар в грудь и тут же накатилась боль в сердце. Слава! Он умирает! Боль отошла, а я уже несся по коридору — времени оставались прощальные полчаса, подаренные гномом.

Дверь была заперта. Начал пытаться вышибить ее всем телом вначале один, а затем с подбежавшим Ванюшкой — бесполезно. Дубовые доски двери были крепки, косяки пришиты к бревнам стен на совесть, железная задвижка выкована из качественного металла.

— Отойдите в сторону! — рыкнула Наина, — не мешайтесь! Сейчас открою, — и мы с Иваном уступили место умелой колдунье.

Но она провозилась минут семь-восемь, прежде чем запор уступил. Я уже хотел нестись искать у трактирщика топор, как дверь распахнулась. Ворвались в комнату.

Богуслав сидел на кровати, откинувшись на стену. Он умирал. Грудь слева, живот и порты были обильно залиты кровью, которая толчками вылетала из разреза на рубахе на уровне сердца. Стилет валялся рядом.

Я тут же свел миокард на ране, кровотечение прекратилось. Победой это назвать было нельзя. Пока мы возились с защелкой на двери, раненый потерял не меньше полутора литров крови. С такой кровопотерей не выживают без переливания крови.

Я идеальный донор — первая, она же нулевая группа крови в сочетании с отрицательным резус-фактором практически подходит любому человеку. Но как ее перелить? Системы для капельницы нет, если вводить струйно — ни шприцов, ни иголок нет.

Пока раздумывал, активно пытался сделать тромб и заткнуть им смертельную дыру — не буду же я держать мышцы сердца пока организм сам осилит. Это не незначительный сосуд, на который хватит пары минут, это четверть часа, а то и больше. За такое время я Богуслава безвозвратно потеряю.

В голове, пока я выдавливал тромбин из тромбоцитов и замешивал на нем эритроциты с лейкоцитами, появилась дикая, но единственная идея.

— Иван, беги и, где хочешь, найди пучок гусиных перьев, спицу для вязания прямую и бутылку водки. Быстро! Очень быстро!

Ваня улетел, а я продолжил лепить тромб. Получившийся комок был рыхловат, но, главное, достаточен по размеру. Ничего, под моим присмотром постепенно почерствеет. Забил его в дыру, хорошенько укрепил. На все про все ушло минуты три — четыре. Кровотечение было остановлено.

Хорошо, что у этой подлюки ножа пошире не оказалось. Хотя любым другим ножиком нанести удар нужно уметь — ребра будут отклонять острие в ненужные стороны.

Как мне объяснял Матвей, профессиональный убийца с пятилетним стажем при обучении искусству владения оружием, чтобы точно попасть, ударить надо снизу вверх — под ребра слева от грудины. А стилетом не промахнешься и его очень трудно отклонить — очень остро заточенный трехгранник с шириной граней в полсантиметра, годится, чтобы пробить любую кольчугу. И это не шпага — из-за того, что довольно-таки короток (длина лезвия всего сантиметров пятнадцать), сломать его очень трудно.

В общем, как считали в Европе, идеальное оружие для мизерикорда — прощального удара милосердия при добивании соперника в латах. Вот сбил ты врага копьем с коня, а он лежит, гад, веселей прежнего — сейчас подлетит оруженосец с ратниками, поставят его на ноги, и вам еще долго биться между собой. И бабушка надвое сказала, кто одолеет. Мечом и копьем ты толстенные латы не пробьешь — скользнут вбок и начинай опять биться, на этот раз пешим. А мизерикорд-стилет, направленный в стык доспехов, не отклонится и не промахнется. А есть просто чудесные места, мечта рыцаря — ударил в левую подмышку и стилет пробил сердце, любой глаз тоже подойдет. И рыцарские романисты, захлебываясь врали какое это милосердие — добить поверженного противника, чтобы не мучился от ран. Правда и лишних пленных добивали тем же мизерикордом. Так что милосердие, скорее всего доставалось тоже победителю — один удар, и нет больше хлопотливой и ненужной возни — нет человека, нет проблемы, иди рубись дальше.

Вот и к боярину ведьма проявила свое черное милосердие: зачем тебе, Богуславушка брести невесть куда, спать на земле, переправляться через бурные речки? Того и гляди или Невзор больно стукнет, или злой дельфин укусит. Полежишь спокойно в сырой земле Смоленской, и ни забот тебе, ни хлопот.

И ведь не побоялась, что ее кровью обдаст с ног до головы, кинжал из раны выдернула. Сердце от такого шока по любому встанет, а так кровотечения было бы в несколько раз меньше, стилет дыру бы перекрыл.

Мне сейчас было бы гораздо легче без такой массивной кровопотери — депо крови заместило бы ущерб махом, и можно было бы спокойно сращивать эндокард и перикард, закрывая тромб с двух сторон, как капсулой. А тут депо уже почти весь резерв выкачали, организм отсек от потребления печень и почки, а жизнь Славы держится только на колдовстве карлика — в сосудах по-прежнему пустовато. По моим расчетам оставалось всего минут пятнадцать — двадцать до безвременной кончины друга.

Прибежали Иван с Матвеем, принесли все требуемое. Я окинул глазом обстановку и начал командовать.

— Ребята, кладите Богуслава на правый бок, лицом ко мне. Подтаскивайте вторую кровать впритык к этой.

Пока они, уложив боярина, двинулись за кушеткой Олега, я укладывал руку раненого поудобнее для переливания крови. Топчан поставили рядом с кроватью боярина. Вот теперь места хватит для нас обоих.

Выбрал два самых длинных пера, одно потолще, другое потоньше, заточил оба с одной стороны, обрезал другой конец, счистил всю пушистость, прочистил пористую внутренность стержня от ненужных перегородок спицей. Изделие стало похоже на привычную толстую иголку для внутривенных вливаний, насаженную на полую трубку от системы. Можно работать.

Нужен был помощник, не боящийся вида крови. Тут раздумий не было. Ушкуйник кровь не переливал — он ее обильно проливал. За пять лет должен бы привыкнуть не только к виду, но даже и к запаху. Шведов, немцев, булгар, черемисов, мордвы, половцев, а иной раз и русских, порубал немеряно. По сравнению с его производственным опытом, вся моя возня покажется бойцу мелочью. Бывший атаман, по прозвищу Смелый, не подкачает, в обмороки валиться не станет. На всякий случай спросил:

— Матвей, поможешь кровь перелить?

Глупых сомнений и колебаний не было.

— Враз! Кого притащить? Одного хватит, или двоих тащить?

Вот это номер! Он не считает зазорным притащить любого и откачать у него крови. Понадобиться — можно и больше народа доставить на пункт переливания. Так и хочется в ответ крикнуть:

— Таскать тебе не перетаскать! Пол Смоленска в дело пойдет! Обескровим русский город!

Вместо этого хмуро буркнул, раздеваясь по пояс:

— Только моя кровушка хорошо Богуславу пойдет, чужая добить может — не каждую брать можно.

— А чего ж делать то надо?

— Сейчас начну и по ходу тебе растолкую, где мне помощь нужна.

Искать тряпки и щипать из них корпию времени просто не было, ваты тут сроду и не водилось, поэтому действовал по-простому: набулькал в стакан водки, окунул туда заточенные концы перьев, втянул ртом через эти доморощенные соломинки напиток, резко его выдул наружу.

Срезал у Богуслава правый рукав рубахи, намазал ему и себе локтевые сгибы той же радостью алкоголика — вот вам и вся асептика, и антисептика.

Уколол его правую срединную локтевую вену более толстым пером. Артериальное давление у умирающего было на нулях, кровь в самодельную иголку не пошла. Меня это не смутило. Я и сквозь кожу хорошо видел — в вену попал, а значит моя кровища дорогу найдет. Лег на поставленную впритык кушетку и проколол ту же вену у себя, только на левой руке. Вот тут-то кровь поперла струей. Свел наши руки, чтобы лежали рядом, позвал Матвея:

— Матвей, помогай! Не торопясь, потихоньку, воткни мое перо в его. Потише, потише, вот хорошо. а то мне одной рукой неудобно. Стык придерживай, чтобы не выскочил.

Начали заливать животворную жидкость раненому товарищу. Посмотрел, как смешивается моя кровь с остатками его. Не сворачивается, вот и славненько, универсальный набор факторов не подвел хозяина. Время надо мной не властно — как был идеальным донором, так им и остался. На всякий случай усилил ток своей крови к Славе. Теперь можно и расслабиться.

Да уж, в народных сказках это все гораздо проще — обрызгал живой водицей, и дело на мази. А тут семь потов с меня сошло, а еще не вечер — вдруг опоздали, и все-таки потеряем знатного бойца и самого сильного среди нас волхва. Не угадаешь.

Через десять минут дядя Слава порозовел, крови уже стало хватать и на печень с почками. Вскоре пришел в себя, начал озираться.

— Ваня, беги придержи боярина, чтобы сесть не пытался, — подал команду я, — Наина, дай нам обоим попить.

— Водки? — спросила пророчица.

— Чур меня! Воду подсоли немного и давай в кружках. Мне в руку дай, а Богуслава попои, сам еще, пожалуй, не удержит.

— Да я возьму! — заверил дядя Слава, приподняв голову.

Наина фыркнула.

— Мало того в крови весь, еще и водой облейся!

Старый боец от пары слов-то устал, уронил голову и прикрыл глаза. Попили, полежали, попереливали. Минус был в том, что количество перелитой крови было не учесть. Безопасным при гемотрансфузии для донора считается количество в пятьсот миллилитров. А то тоже уйду в шок. И для меня трансфузиолога тут нипочем не сыщешь. Придется рискнуть, Богуславу сейчас гораздо хуже, чем отдельным медицинским работникам.

Правда, и для него риск всяких осложнений нарастает. Поэтому в 21 веке стараются переливать кровь только твоей группы, а не от всяких сомнительных идеальных доноров. Ну нам деваться некуда — чем богаты, тем и рады. Поэтому переливали до той поры, когда у меня закружилась голова, стало подташнивать, замелькали темные мушки перед глазами.

Все, пора и честь знать. Попросил подать водку, намочил в ней пальцы правой кисти. Вынул из обеих вен перья, смазал места пункций алкоголем, согнул руки в локтях.

— Матвей, придержи боярину руку так, сам уронит и разогнет.

Все. Первое в мире переливание в нашей цивилизации (за Атлантиду не скажу) крови завершено. До экспериментов с собачками еще пять сотен лет.

Глава 6

А жизнь пошла дальше. И мне, и Богуславу нужно было восстанавливать кровь. Попросил Наину с Ванюшкой добыть бутылку кагора, заказать на кухне суп с большим количеством мяса, жареную говяжью печень с любой кашей.

Ну что ж, в Смоленске мы, видать, зависли не на шутку — сила махом не вернется. Через полчаса поели, я сидя, Слава пока лежа — его Наина покормила. Дернули по пол стакана полезнейшего для выработки крови кагора.

Отправить ватагу дальше без нас? Погибнут без всякого толка. В общем, куда ни кинь, всюду клин.

Ребята перестелили нам постели, и мы переехали кто-куда: я обосновался возле раненого — ему присмотр и лечение нужно, на мое место подался Емеля, к Матвею пристроили Олега. Положить возле протоиерея оборотня не удалось, святой отец запротестовал вовсю. Ушкуйнику было наплевать с кем спать в кубрике, лишь бы не тревожил во сне. А богатырь к наезднику прикипел всей душой, да и Николай к нему привык.

Марфа, как обычно, была при мне. Невзирая на невиданный ум, ее любовь и преданность к хозяину никуда не делись. Собака — и этим все сказано. А неблагодарное человечество из этого славного имени своего лучшего друга сделало ругательство.

Мы с Богуславом весь вечер валялись на кроватях, стоявших теперь в метре друг от друга, и обсуждали минувшие события. Ткнула его стилетом в сердце, конечно, Василиса-Мавра.

— Как же ты дался? Такой опытный боец, а опростоволосился, как зеленый мальчишка.

— Подольстилась как-то гадина, не ждал от нее этакой паскуды. Да и оружия при этой заразе не приметил. А как взялась целовать да обнимать, вовсе и осторожность, и ум потерял, как токующий глухарь стал — ничего не вижу, ничего не слышу. Подходи и бери голыми руками. Очень ловка. Я таких ловких баб и не видывал сроду.

— Наина говорит, что это была ведьма от Невзора подосланная.

— Вот оно что! Теперь все понятно. А то тоже лежу голову ломаю, как это я так не уследил. А ведьму разве уловишь. И мужиков злые колдуньи гнут, как хотят, не чета они простым бабешкам. Обычной женщине, чтобы такого эффекта добиться, повезти должно, подойти ей надо к твоей душе, как ключу к замку. Без этого строй глазки, не строй, в постели ловчи, не ловчи — мужик холоден останется. А ведьме только нужное заклинание прочесть, и готово — вей из мужика веревки.

— Не пойму, зачем эта Василиска стилет из твоей раны выдернула? Прибытка никакого, а кровью обдаст. Будто чуяла, что кровопотерю потом замещать придется и решила платьем пожертвовать. Ладно бы кинжал очень нужен был, так нет, тут его и бросила.

— А ты много мне крови отдал?

— Литр или полтора, учесть трудно было. Я раньше, бывало, по пол литра сдавал, гораздо лучше себя, чем сейчас, чувствовал.

— Выходит мы теперь побратимы? Кровные братья?

— Выходит так.

Браток смущенно покашлял и повинился.

— Подлая Василиса сразу умелась. Это я, Володь, ножик выдернул, думал так лучше будет. А потом сознание потерял.

— Ну с тебя какой спрос, ты же не врач из 21 века.

— Надо было тебе, Вов, у кого-нибудь другого кровь взять, сейчас бы хоть ты в полной силе красовался. А ты — и голова, и душа похода.

— Так бы и сделал, да побоялся тебя добить.

— Как так? Почему?

Я взялся объяснять про группы крови. До резус-фактора дойти не удалось.

— Хватит, хватит. Кончай свою заумь нести — сил нету слушать. Скажи лучше, а почему ты своей крови залить не побоялся? Чем она краше?

— Мою кому угодно перелить можно, реакции не будет.

— Это колдовство такое?

— Это задано, как цвет глаз.

Боярин замолчал. Посопел.

— Выходит, ты мне жизнь спас? — спросил каким-то перехваченным, необычным голосом.

— Выходит, — развел руками я.

— Это из-за похода?

— Не поход нас вместе свел, а ранение князя. А потом мы везде вместе были, от тебя я только добро видел и давно понял, что лучше тебя у меня друга нет. Ты мне Вечерку вместе с землями и лесопилками устроил, боярином Мишиничем меня сделал, лучших коней на всю ватагу из жадного князя выбил, одел как знатного человека, дал силу невиданную и реакцию сверхбыструю, собаке ума долил. Обычно я всем в этой жизни помогаю, а чтобы кто-то мне столько раз и совершенно бескорыстно помог, кроме отца и матери, не видал. Так себя ведут только очень близкие кровные родственники. Я бы и совсем чужому крови дал, я лекарь с божьей помощью, что в той жизни, что в этой, но не больше, чем пол литра — своя жизнь дороже. А тут лил, пока голова не поехала. Теперь мы точно братья, биться друг за друга будем насмерть.

— Обнял бы тебя, брат, да подняться сил нету, — просипел Богуслав.

Я, покачиваясь, встал, кое-как сделал пару шагов и обнял лучшего друга и побратима. Вернулся и опять упал к себе. Полежали молча.

— На склоне лет своих нашел я тебя, братишечка. Всю жизнь, как одинокий волк брожу, бабы не в счет, — взглянул на меня увлажнившимися глазами Слава.

Я смолчал. Сам тоже на исходе дня, большую жизнь, считай, так же одиноко прожил. Женщины менялись, а одиночество со мной не расставалось. А теперь комок стоит в горле — обрел старшего брата, о котором мечтал с детства.

Минут через пять Богуслав поинтересовался нашим состоянием дел.

— И когда мы теперь выйдем?

— Не могу сказать. Даже на приведение меня в норму дня три надобно, а лучше пять. О тебе вообще молчу.

— Да я могу!

— Поднять ногу. И отличиться по-собачьи. А ехать еще рановато.

— Ты вон Мстислава как быстро на ноги поставил, а он весь разодранный был!

— У него даже кишки целы были. Опасность больше от заразы всякой была, что в рану попала. Кишки промыли, рану зашили, нечисть волховской силой прибили. А у тебя мышца сердца проколота с двумя оболочками, и пока их не зарастим, о походе можно и не мечтать — риск больно велик.

— С тобой не поспоришь, ты лекарь видный. Выходит, тут будем торчать до морковкина заговенья?

— За морковку не ведаю, но поторчать придется.

— А если нас лежа с тобой повезти?

— На телеге, боюсь, растрясет твое сердчишко.

— Тебя на телеге, а меня на носилках.

Я поразмыслил, опираясь на богатый скоропомощный опыт.

— Народу маловато. Для переноски больного с таким как у тебя весом, на дальнее расстояние на носилках, надо самое меньшее троих человек — в головах гораздо тяжелее чем в ногах, туда двоих придется ставить. А у нас ни протоиерей, ни Наина на это дело не годятся. Если только вперед Емельку поставить, а сзади остальных менять, получится неплохо, но медленно, и мужиков сильно умаем. Далеко отсюда до Киева?

— Пятьсот верст.

— Далековато. Дней семь бы в полной силе добирались, а так будем брести не знаю сколько.

— Народ мучить не будем.

— А как же?

— Между коней меня привяжем.

— Это еще как?

— От головы одной лошади до хвоста идущей сзади привяжем по длинной лесине слева и справа. А между конями подцепим носилки со мной. Каждая лошадка понесет половину моего веса. По два пуда их не отяготит. Периодически коняшек будем менять.

Задумано, вроде, было и неплохо, но я о таком даже в учебниках не читал.

— А сам ты видел что-нибудь подобное?

— После каждой битвы так раненых дружинников везли, испытанное дело. А ты себе телегу помягче закажи, ты же в них горазд, знаешь, как надо мастерить. За цену не ведись, денег, если что, у твоего тезки Мономаха добудем — после Киева нам Переславль, где он сейчас княжит, по ходу будет. А в силу войдешь, груз на коляску с Зорьки свалим.

Однако, подумал я, главная голова у похода больше не моя. Есть другая — и поумней, и поопытней… Под эти мысли позаращивал еще рану, дернули еще по сто грамм полезнейшего церковного красного винишка, заели только что изготовившейся говяжьей печенкой.

— Богуслав, давай-ка ты теперь у нас атаманом будешь, — предложил я другу. — Ты все-таки опытней меня гораздо в этих походных делах, сколько лет дружины, как воевода водил.

— А вот это уж совсем ни к чему, — решительно отверг мою идею Богуслав, — коней на переправе не меняют. Ты у нас признанный лидер, наше знамя, наш стяг, наша хоругвь, народ за тобой уверенно идет. Они все тебя давно знают, видели, как ты из нищеты в богатые люди вырвался чисто своим умом и удачей. У тебя все получается, за что бы ты не взялся. А без веры боевой дух враз упадет, потащит людишек в разные стороны. А я для них звук пустой. В деле они меня не видали, прежняя ратная слава тут не выручит — противник у нас невиданный, здесь подход совсем иной требуется. А ты как раз славишься необычными подходами и нестандартными решениями. И удача тебе всегда сопутствует. А без нее мы такого страшного врага не одолеем. У меня этого нет, я больше умением беру. А для такой битвы ни у кого из нас умения нет. Давно уж не бились черные с белыми, не одна сотня лет минула. Все опасаются — и мы, и они. Поэтому Невзор ко мне ведьму и подослал. Хочет заранее самого сильного бойца из схватки убрать, а потом уж с оставшимися спокойно разобраться.

— Выходит он и к нам с Наиной убийц может отправить?

— Вас он не видит, Ыыгх вашу силу от чужого вражеского взора укрыл. Да и я ее видеть перестал. Но уж очень вы маленькие!

— Какие уж есть! Чем богаты, тем и рады. Уж не взыщите.

— Да были бы вы побольше, вас прикрыть тоже бы не удалось. Кинули бы против нас все резервы. Поэтому уж с чем идем, с тем и идем. А ты сиди руководи и не рыпайся. Заменить тебя некем. Как это в Библии про таких, как ты сказано: вы соль земли, и если соль потеряет свою силу, чем сделаешь ее соленою? Так что соли, и ничего не бойся. С тобой во главе, Бог даст и одолеем ворога, и спасем народы от апокалипсиса!

— Ох, твоими бы устами да мед пить!

— Оклемаемся, и на водке перетопчемся. Ты пока, как Марфа настраивайся.

— Это еще как?

— Я пока из нее умницу делал, в мыслях волкодавьих порылся. Там как — увидел врага больше себя, испытываешь подъем в душе и радость: такого здоровенного я еще не душила!

Закончив обсуждение этой темы, я еще позаращивал раны Богуславу, после чего уснули.

Утром возле нас собрались все участники похода.

— Пойдем, наверное, уже завтра, — оповестил я народ. — Богуслава на носилках привяжем между двух наших коней — Бойца и Викинга, пусть несут. Мне Олег сделает узкую телегу, желательно на ремнях, для мягкости хода, в нее впряжем Зорьку и Вихря. Оборотень пусть пока в зверином облике побегает.

— А чего все Олег да Олег, — недовольно заметил Иван, — давайте я коляской займусь.

— Тебе нельзя.

— Это почему еще? Чем он таким краше?

— Олег один пойдет, он мужик взрослый и рассудительный. А за тобой Наина увяжется.

— Я-то вам чем не угодила? — обиженно поджала губки предсказательница. — Неопытна аль не рассудительна?

— Ты у нас умница-разумница, и опыта на троих мужиков хватит. Сноровкой и хваткой Господь тоже не обделил.

— А за что тогда гонения?

— Из-за непорядочности наших мастеров. Они, как женщину увидят, подсунут весь хлам, что у них в наличии, сделают обязательно дрянь и при этом три шкуры сдерут. Бороться с этим бесполезно и долго. Бабу они оценивают, как существо низшего порядка, бестолковое и не способное ничего понять. А у нас всего один день, волынить и брать дрянь просто некогда. А Олег у нас дипломат известный и умелый, промашки не сделает. Вы пока с Наиной закупите провиант в дорогу и людям, и коням.

Олег, теперь к тебе. Заказывай коляску поуже обычной. Хороших дорог на Руси очень мало, вечно по каким-то тропам крадемся. И договорись, чтобы повесили основу, на которой я буду лежать, на крепкие ремни, чтоб не очень трясло. Хорошо сделать навес, чтобы дождь меня и вещи не мочил. Обычно, как дело касается чего-нибудь нового, мастера сходу встают в тупик. Поэтому лучше поискать ребят помоложе, они гибче тех, кто в возрасте, податливее как-то. Стоить это должно рублей пятнадцать-двадцать самое большее. Кто попросит больше, разворачивайся и уходи, ищи других умельцев. Если сделают сегодня к вечеру или завтра к утру, можешь заплатить вдвое больше, не обедняем. Обязательно проверь, как сделали, нет ли дефектов — нам в дороге чиниться и доделывать будет некогда. Принимать изделие идите втроем: ты, Матвей и Емеля. Везти вас берите Вихря. Брякайтесь в люльку все втроем, и проедьтесь кружок по кочкам вокруг рынка. А там видно будет. скрипеть будет сильно или вихляться — не берите. Не дай бог, оборвется какой-нибудь ремень, пусть заменяют все на более прочные.

— И морды еще набить за такой ударный труд, — дополнил Матвей.

— Вот и идите заказывать сразу втроем. Там эту тему перед мастерами творчески и разовьете. Чтобы они понимали, с кем имеют дело, подцепите каждый к поясу саблю.

— А у меня ничего нету, — огорченно заметил Емельян.

— Да и я не разжился, — подытожил Олег.

— Возьмете мою и Богуславову, но чтобы оба были во всей красе. И ведите себя этак по разбойному, в стиле «ворованное — пакуй». Емелька пусть у Матвея спросит: атаман, а награбленное все залезет? Олег на него зашипит: молчи, дурак! Как столкуетесь и аванс дадите, хорошо спросить: а если плохо сделают? — ответить — сделаем как обычно, и большим пальцем по горлу себе чиркнуть. Потом быстро уходите, пока деньги не вернули. Будут пытаться догнать, сделайте зверские рожи и скажите: уговор дороже денег! Думаю, сделают хорошо.

Иван, пожалуйста, выгуляй по ходу Марфу, возьми ее для порядка на поводок. Она тебя хорошо знает, привыкла уже. Пойдешь с ним, Марфуш? — Собака кивнула. — Вот и славненько. По ходу купите жерди-лесины или длинный брус, чтобы боярина везти.

— А какой длины?

— Прикиньте сами: две длины лошади, рост Богуслава, ну и прибросьте немного для верности.

На том и порешили. Народ разошелся, а я опять увлекся лечебным процессом. По ходу Слава одобрял мою манеру руководства.

— Все по-доброму решил, не рычал, не стращал, всем все объяснил, любо-дорого было послушать. Я так сроду не умел, не дал Бог такого таланта.

Русская тройка ввалилась с рынка через час, искренне веселясь. Полились задорные истории о беседах с мастерами. Чувствуя себя в привычной, почти ушкуйной среде, Матвей радовался от души. Перефразируя известную шуточку брежневской поры об образовании: выпускник воровского института, факультет карманной тяги, ближе к нашим реалиям, рассказ слушателя грабительского университета, факультета разбойников и убийц Олега, звучал так.

— Как спросили у атамана, а с этими что делать будем, если напортачат? — он даже пальцами по горлу водить не стал. Цыкнул зубом и по-доброму ответил: да как обычно, кожу обдерем и все дела. А этот здоровяк Емелька в этот момент взялся рукава засучивать. Как у мастеров рожи-то перекосило! Будто уксусу выпили.

— Да мне просто жарко стало!

— На сколько столковались?

— Решили за пятнадцать, обещались к вечеру исполнить — отдадим тридцать. Обманут, уж не взыщите — обдерем, как и договаривались!

И общий хохот в заключение.

— Чего с жердями для Богуслава?

— Там Ванька торгуется.

— А как он их с рынка попрет?

— На Наину погрузит, она опытная и жилистая! Га-га-га!

— Емельян, Олег, бегом за жердями! А то на месяц без получки оставлю!

Ф-ить! — унесся богатырь. Сзади не отставал оборотень.

— Ишь ты, — подивился Матвей, — как ты их! А шли такие гордые — именно нам не поручали, чего мы жилы рвать будем, пусть там Ванька выслуживается. Понеслись, будто кони! А мне же ты ничего сделать не можешь? Лесопилка у меня своя, изба своя, землица своя, пол речки мои.

— Да я и не пытаюсь на тебя такого гордого воздействовать. К чему тебе помнить, кто все это тебе даром выстроил, у нахального Акинфия отнял, и подарил, чтобы твоя жена, ребенок будущий и отец не нищенствовали. Ты же теперь сам себе хозяин, и слушать никого не намерен. Так что иди отдыхай, нищета сейчас все притащит.

Бывшего атамана аж перекосило.

— Зачем ты так, — глухо спросил он. — Я в гадах никогда не ходил и ходить не собираюсь. Пойду гляну, чего они там и как тащат.

И тоже умелся.

— Ну, это прямо вершина твоего таланта, — оценил, улыбаясь, побратим.

— Да ну тебя, — отмахнулся я. — Сейчас вот они короткие жерди припрут, а потом твою боярскую личность раза три завтра в грязь уронят, вот тут вместе и посмеемся.

Несмотря на все трудности, на следующий день наш отряд вышел из озаренного усмешкой ведьмы Смоленска. Богуслава несли Боец и Викинг, меня на удобной колясочке везли Зорька и Вихрь, протоиерей покачивался на уютном плече Емели и рассказывал ему правду о сотворении мира, волкодлак Олег бежал и весело перегавкивался о чем-то с волкодавихой Марфой — жизнь шла своим чередом. Никакие коварные происки врага остановить нас были не в силах. Правда, смогли сильно обескровить…

Глава 7

Днепр все так же струился и весело блестел на солнце по правую руку от нас, лошади особо не уставали, ребята периодически бежали рядом с конями, но и на третий день после выхода из Смоленска наше со Славой состояние оставляло желать лучшего. Мы хорошо ели в придорожных корчмах, запас кагора у нас не иссякал, но силы практически не восстанавливались.

Я еще мог кое-как добрести, поддерживаемый верным Ванюшкой до ближайшего ельника или орешника и там сходить в туалет, а Богуслава носил Емельян, живое воплощение физической мощи русского народа.

— И как я буду биться? — спрашивал меня Слава потихоньку на привалах, когда мы лежали рядом и чужие уши нас услышать не могли — нельзя было ронять боевой дух ватаги и вызывать пораженческие настроение и уныние, граничащее с паникой, — громко пукать в сторону врага? Не ошеломлю звуком, так хоть запахом, как хорек, отпугну?

Вспомнилось по ходу, как в начале двухтысячных занесло меня в одном райцентре в краеведческий музей. Посетители там были редки, и очаг культуры пустовал. А мы прибыли на фирменном автобусе из дома отдыха толпой, и администрация на радостях выделила нам ласковую даму-экскурсовода, зрелую районную интеллигентку. Ее функциями, кроме ознакомления буйных и нахальных отдыхающих с местными красотами, был еще и надзор чтобы чего-нибудь исторически важного не сперли, а, главное, не разгромили единственный в городке музей старинного быта здешнего края.

Покуда нам демонстрировали всякие пряслица, веретенца, липовые корытца, деревянные ложки и кружки, осколки и черепки каких-то горшков, наглые и молодые пришельцы-экскурсанты чахли от тоски и скуки прямо на глазах. И вдруг нас вывели в малюсенький зальчик, где была представлена фауна здешнего бора.

Разнообразием животное царство местного леса не блистало: зачуханный заяц, ободранная лиса, размером с него же, никому не ведомая облезлая землеройка. Не было ни страшенного волка, ни могучего двухметрового медведя, вставшего на дыбы, ни красавицы-рыси, ну в общем ничего интересного и поражающего просвещенный и пресыщенный избытком информации взор современного человека.

И вдруг утомленные провинциальными изысками областные отдыхающие заметили притулившегося в уголке любимого героя американских мультиков и фильмов, на которых это поколение взрастили пьяный президент и его вороватые советники.

— Скунс! — вырвалось разом из десятка глоток ровесников перестройки.

Опытная экскусоводша, видимо, сталкивалась с этим заблуждением молодежи не в первый раз и, совершенно не удивившись невежеству посетителей, взялась неторопливо объяснять, что скунс — зверь заокеанский и у нас не водится, а это животное наших лесов — хорек, небольшой лесной хищник, иногда наносящий ущерб и приусадебному хозяйству охотой на курочек и петушков прямо в курятнике по ночам. Хорек и скунс оба из семейства куньих, и практически близнецы-братья, только у нашего отсутствует яркая белая полоса на спине. Даже и реакция на опасность у них одинаковая — выделить из особых желез резко пахнущее вещество и этим отпугнуть хищника.

— Все ясно, — заявила самая разбитная из наших говоруний деваха, — скунс — американская вонючка, а хорек русская!

Зверька уже и не помнили, и не знали, как он выглядит, никогда не нюхали его изысканного запаха, а выражение-оскорбление — хорек вонючий, пережило века.

Богуслав продолжал, безжалостно обрывая мои сладкие воспоминания о прошлом, которое для этого времени было далеким будущим.

— Силы-то ведь никакой нету! Ладно ты, один Матвей-ушкуйник пятерых таких бойцов заменит, а ведь меня и близко заменить некем. Вы с Наиной, даже и объединив ваши магические силы, немногого стоите. Мелкие сошки, не в обиду вам будет сказано. Может нам отсидеться в Киеве, восстановить силы?

— Нам все равно надо там побыть — я Наине обещал несколько дней пожить в столице, пока она будет у раввина получать развод с постылым мужем. Заодно и обсудим с тамошними волхвами, нельзя ли нам чем-нибудь и как-нибудь помочь.

— Ничем и никак никто нам не поможет! Это я тебя, как не последний среди кудесников маг заверяю. Нет у нас такой человеческой магии, чтобы большую потерю крови заместить.

— Пусть тогда учитель Добрыни волхв Захарий замену тебе ищет. Я-то и с коляски боем поруковожу.

Богуслав скрипнул зубами.

— Обидно. Столько лет готовился, ждал этого похода, и из-за плевой ошибки всего лишился! Жаль, что Марфе ведьму не показал.

— А собака-то чем тут может помочь? — не понял я.

— Вместе с умом я в нее нюх на всякую нечисть и черных колдовских людишек, в том числе и ведьм, заложил, увидит — не ошибется.

— А она Мавру разве не видела?

— Да Олег взялся гнусить: напугает этакая зверюга безухая и бесхвостая добрую женщину, не надо нам тут никаких собак. Повелся тоже оборотень на ее чары, разомлел. Думал небось, хватит тут и одного волчары, нечего всяких среднеазиатских волкодавов в дело впутывать. При Марфе-то и ты всегда в наличии, вдруг не на минутку заглянешь, а присядешь вдали от богатырки-жены с приятной бабенкой сбитень хлебать, кто ж тебя знает. А этим создашь ему нешуточную конкуренцию в борьбе за постельные утехи.

А сейчас Марфа нас не только от зверья лесного и лихих людей караулит, но и от леших, водяных и болотных бережет. Черный волхв или ведьма тоже незамеченными не подкрадутся.

Сторожевая Марфа неожиданно внимательно и напряженно стала вслушиваться в ночную темень, поводя головой. Послушал за компанию и я.

Ничего необычного. Заливисто храпит тучный святой отец, ему жиденько вторит двухметровый богатырь, тихонько возятся Ваня и Наина, всхрапывают лошади, взвизгивает периодически оборотень. В общем, у нас в лагере все, как обычно, тихо и спокойно.

— Вон, забеспокоилась собачка, — заметил я, — слышит или чует какую-то опасность в чаще.

— Не обращай внимания, — отмахнулся Богуслав, — мало ли в спящем лесу неслышимых человеческим ухом звуков — перетаптывается во сне лось, храпит отожравшийся за лето кабан, подкрадывается к какому-нибудь спящему зверьку ночной хищник соболь, всех не перечтешь. А сколько ночью шарахается филинов и сов, сычей и сипух? Ого-го! В общем, есть кого ночью послушать чуткому сторожевику.

Какая-то из ночных птиц прямо в тему заухала в ночи.

— А это кто? — спросил я знатока местной фауны.

— А черт их разберет! — ответил знатный краевед.

Мы за день особо не утомились, боярин лежал целый день в люльке, я покачивался в комфортной колясочке, поэтому пока умаянная команда дрыхла без задних ног, беседовали о разных разностях.

— Оставь меня только не в Киеве, а на родине — в Переславле. У меня там жена, дети, усадьба…

— Князем сидит родной сын — Владимир Мономах, — ласково продолжил я.

— Догадался все-таки, пришелец из будущего, — вздохнул Богуслав, — эх, не умерла бы так рано моя Настенька, не женился бы ни в жизнь! А у вас что, пишут о моем участии в развитии рода Рюриковичей?

— О тебе в летописях ничего не пишут, а у Анастасии и имя забыли. Историки ничего узнать не могут, имена крутят самые разные — тут тебе и Анна, и Ирина, и Анастасия, и еще кто-то, но чаще пишут гречанка или девушка из византийской императорской фамилии. Уверенности в том, что она дочка самого императора, никакой нет. Все запорошила пыль веков.

И, как писал великий русский писатель и поэт Иван Алексеевич Бунин:

Но имя Смерть украла

И унеслась на черном скакуне.

А среди Рюриковичей одни из самых лучших и разумных, это твой сынок Владимир Мономах и внучек Мстислав Великий. Чувствуется действительно знатная кровь боярского рода Вельяминовых.

Полежали молча. Богуслав погордился своей славной кровью, поразбавившую гниловатую кровицу Рюриковичей, у которых частенько князья носили прозвища Окаянный, да Гореславич, а я думал: а вдруг подлетит какая-нибудь черная паскуда?

Вспомнились истории о полетах ведьм на помеле, летающих йогах, средневековом монахе Джузеппе из Копертино, полеты которого видели тысячи людей, среди которых был папа римский Урбан восьмой, повелевший это запротоколировать в церковных записях, кардиналы, адмирал и даже одна принцесса.

Сотни полетов известного своей чрезвычайной тупостью будущего католического святого в храмах и возле них на глазах у многочисленных прихожан, невозможно оспорить. Конечно, инквизиция потащила его на разборки, и после их пыток он окончательно отупел и даже перестал летать, но от реальности этих полетов не отопрешься рассказками о непреодолимой силе земного тяготения. И очевидно, что за Джузеппе, он же Иосиф, похлопотал кто-то из ватиканского руководства, иначе его, как и остальных летунов той поры, проводили бы в присутствии ликующей толпы на костер.

В православной церкви ни одной такой истории не зарегистрировано и не запротоколировано. Конечно, наши не злые инквизиторы — пытать будущего святого в подвалах. Пришибли бы быстренько грешника где-нибудь на задворках, и концы в воду. Но все это лично мои языческие измышления, не имеющие под собой никакой реальной основы. Документов-то никаких нету!

— А вот то, что ведьмы летают, это реальные истории или выдумки? — поинтересовался я у Богуслава.

— Конечно реальные, зачем про это придумывать.

— Ну, может чтобы уважали больше…

— Какое уж тут к этим паскудам уважение! Самый негодящий и подлый народ во всем мире! След вынуть, порчу навести, человека сглазить, скот поморить, неурожай вызвать, от них подлостей не перечесть!

Бабам ворожат, помогают им мужиков приваживать. Приворожит несчастного какая-нибудь дурища, он света белого не взвидит, подстилкой перед ней делается, так ей это не весело, она вишь гордого любила, за такого замуж хотела, вот и начинает его от себя гонять. А мужичок хуже собаки к ней ластится, готов ноги целовать, даже бить себя позволяет.

Ну, натешится эта поганка его унижениями, иногда оберет до нитки, разлучит с настоящей любимой, истинной суженой, а то и уведет из крепкой семьи, от верной жены и деток, оставшихся без него голодными, и выкинет, как износившуюся тряпку. И остается мужик нищий, бессемейный и несчастный один-одинешенек — прежняя то жена обычно назад не принимает. А если примет, еще хуже докука — он по разлучнице день и ночь тоскует. Вот эти присушенные в петлю и лезут. Бывает травятся или топятся, но это гораздо реже.

А если выскочит за него замуж эта гадюка подколодная, так обоим весь белый свет немил. Она уже этого мужчину терпеть не может, изводит его и тиранит, как умеет, даже спать с собой рядом не кладет — ютится он, бедолага, в каких-нибудь холодных сенях, на коврике возле печки или возле кровати своей повелительницы. А чаще его гонят на конюшню, в сарай или на сеновал.

И лечить их очень тяжело — только ведьма, которая эту гадость на человека навела, точно знает, как ее снять. Не дай бог в такую кабалу попасть!

— А как это — след вынуть?

— Страшное, брат, дело. Самая злая порча, какую только выдумать можно. Находит ведьма след, оставленный человеком где угодно — на песке, сырой земле, примятой траве. Колют этот след иголкой, произносят заклинание, потом аккуратненько вынимают, несут домой, суют в дымоход и умеренным жаром сушат. Вот тут-то и настигает человека проруха: вся жизнь ему делается не мила, берет его злая тоска-печаль, настигает тревога, хотя причин для нее никаких нету. Говорят, что можно и вдавлину от головы на подушке использовать, но сам я с этим не сталкивался, врать не буду. И лечатся такие несчастные люди гораздо хуже обычных сглаженных. Тут наша магия вообще не действует. А не лечить — их эта болезнь быстро изводит, и они в молодые годы безвременно умирают. Удар кинжалом и то человечней — мук меньше. Поэтому знающие старики внимательно следят, как бы ненароком свой след где не оставить, затирают явный оттиск носком обуви.

— И вообще что ль помочь нельзя?

— Как нельзя, все можно. Но для этого вынувшую след колдунью надо поймать и выбить из этой мерзавки, чтобы она эту злую порчу сняла. А потом лучше ее просто убить, чтобы она тебе не мстила, а добрым людям не пакостила.

Просить будет, умолять о пощаде — не слушай, руби сразу башку напрочь, сам целее останешься. Милосердие тут неуместно. А отпустишь — хлебнешь горя полной чашей. Два раза эту змеюку подколодную поймать еще никому не удавалось.

А полеты их на метле я не раз видал. Несется этакая подлюка голышом, только волосенки по ветру вьются.

— А почему голышом?

— Да кто ж их знает! Глубокие старухи, правда, одетыми летают, но они обычно в ступе, а метелкой только рулят. То ли в них силы побольше и раздеваться не надо, то ли уже куража такого в душе нет и светить дряблыми телесами и обвисшими да высушенными старостью грудями неохота, пес их знает. Эти ведьмы сплошные загадки.

— А мужчины могут так летать?

— Нет. Многие, даже очень сильные пробовали — ни у кого никогда не получалось. И я как-то пару раз пытался — не идет, хоть тресни. И тайные их заклинания давно выведали, а проку все равно нету.

— А почему так?

— Они женщины, а мы мужчины.

— И что из того?

— Ты можешь рожать?

— Ну, это нет…

— А бабы легко. Им это дано. Они же совсем другие, чем мы. Так же и тут. Им дано летать, а нам нет.

Я задумался. Видимо, дело в половых отличиях и связанных с этим анатомо-физиологических особенностях женщин — выработка особого гормона яичниками или маткой, а то и молочной железой. Может быть дело в особенностях женской психики? — не угадаешь. Этот вопрос не исследовался никогда.

Правда, инквизиция в свое время нашла метод исследования для определения ведьм: их связанными бросали в воду. Если честно тонет, быстренько вылавливали и отпускали — извините, ошибочка вышла. А коли и не думала тонуть, делалась легче легкого — пройдемте на костер, и никакие отмазки не помогут. Отловлена и изобличена! И вот в состоянии такой же легкости бабенка, видимо, и делается пригодной для полетов.

— А если задумает такая летунья на нас напасть, Марфа ее враз приметит, и ватагу оповестит. Я не в силах, ты тоже вряд ли эту погань одолеешь, да и не знаешь как, так что пусть Наина ее гоняет. А теперь давай спать, припозднились мы нынче что-то, заболтались.

Марфуша подошла и ткнулась холодным носом — явно хотела что-то прогавкать.

— Это срочно? — спросил я ее шепотом, как и велась вся эта ночная беседа.

Марфинька орицательно помотала здоровенной головушкой.

— Залаешь — весь народ перебудишь. Или ты шепотом можешь?

Опять жест отрицания.

— Завтра утром поговорим.

Кивок — да.

— А теперь я спать, и ты тоже отдохни.

У Марфы и подремывание на сторожевые функции не влияло — она была всегда на посту, границу неустанно держала на замке. С этими мыслями я и уснул.

Глава 8

Утром, еще до завтрака, Марфа оповестила, что антеки предлагают верст на двадцать отклониться от маршрута для поправки здоровья вглубь леса. Там нас встретят местные лесные карлики и займутся нашим лечением. Неожиданно воспротивился Богуслав.

— Чего эти коротышки в человеческом здоровье понимать могут? Мы же абсолютно разные! В прошлый раз, какая от них польза была? Только чуть коней не поубивали! А теперь они нас самих своим лечением уморят. Нельзя им верить.

Его, естественно, поддержал протоиерей Николай и его подголосок Емеля.

— Нечего якшаться со всякими непонятными и чуждыми нам язычниками!

— Да, да, святой отец, и я тоже также думаю!

Только думалка у тебя еще не выросла, дурилка ты богатырская, думалось мне. Но разброда и шатания в команде допускать было нельзя. К чертям ваши гордость и предубеждения против чуждых — я и сам не отсюда, а уж дельфины на вас и вовсе не похожи. А придется со всеми дело иметь, от этого зависит успех нашего предприятия. Можем спорить тут хоть до зари, астероиду на это наплевать. Погубитель нашей цивилизации, а может и убийца всей матушки Земли на подлете. И снисхождения от него не дождешься! Поэтому сопли на кулак наматывать не будем и дискуссии прекратим. Донес до народа свое авторитарное решение.

— Значит так: я с Марфой иду искать антеков, мне в силу надо входить. Прошу проводить меня Ивана и Наину. Богуслав и протоиерей могут продолжать движение к Киеву. Один из-за слабосильности, другой из-за вредных для нашего дела взглядов из состава участников исключены. Спасибо, что прошлись с нами вместе, с вами было интересно. Может, когда еще и свидимся. Емельян уволен.

— За что? Я в полной силе!

— Пока ты в полной дурости. Мне чужие подпевалы тут не нужны. Ступай в церковь, учись на пономаря, святой отец за тебя походатайствует. А я и без тебя обойдусь.

Игра в капитана пиратского брига закончилась полной капитуляцией бунтовщиков.

Первым крякнул Богуслав.

— Эк ты как! Ну если ты, Володь, так решил, я в любую дыру за тобой полезу, спорить не стану.

Протоиерей отвертелся ловко:

— Да это я так, в виде схоластического диспута говорил. А если считаешь нужным, веди в пещеры, твоя рука владыка, роптать не буду.

Емелька в разговорном жанре в отличие от наставника не блеснул, но свою позицию обозначил четко.

— Я ваще молчать могу! А тебя с боярином в любую дыру легко затащу!

Мнение остального коллектива было единым: вбок, к антекам!

Вспомнились стихи великолепного поэта «серебряного века» Николая Сергеевича Гумилева:

Или, бунт на борту обнаружив,

Из-за пояса рвет пистолет,

Так что сыпется золото с кружев,

С розоватых брабантских манжет.

И пистолеты еще не изобрели, и манжет у меня никаких нету, а эффект получился тоже неплохой.

И мы, презрев географию, решительно отвернули в сторону от маршрута. Через два часа чащоба стала совершенно непролазной для коней и повозок. Сменили тактику. Часть коллектива оставили варить кулеш и отдыхать, а мы двинулись пешком. Марфа показывала направление, в любую щель пролезая как лиса, Ваня прорубал заросли купленным в Смоленске топором, делая просеку для беспрепятственного прохода тяжело груженого Емели, Олег замыкал шествие в образе волкодлака, защищая наш караван от диких животных. На шее богатырь нес меня, на руках боярина.

Стояла ясная солнечная погода, температура воздуха явно была выше двадцати градусов. Климат Руси 11 века был гораздо теплее 20–21 веков. Вдобавок мы с каждым днем продвигались все дальше на юг. У нас в будущем такая погода была бы характерна для начала сентября или бабьева лета.

Через полчаса мы пролезли к гостеприимно распахнутой двери в подземелье. Емеля спустил меня на землю, и я, при поддержке Ивана, двинулся в мрачную дыру. Следом богатырь понес Богуслава.

Ощущение, что мы сделали круг и вернулись в подземелья недалеко от Новгорода было полным. Отличий не замечалось никаких. Да и комната, куда нас привела Марфа, располагалась точно так же и выглядела один в один с обиталищем Ыыгха.

Поэтому удивления, когда нас встретил такой же, как и он карлик, вдобавок еще и одетый с ним одинаково, не было никакого. Дети подземелья, обитатели ночи, что с них взять. Беседа тоже пошла в знакомом русле.

— Я дам вам новую способность — отличать любую ведьму, невзирая на защитные чары и заклинания для наведения морока, — сообщил голосом с колеблющимися модуляциями антек. — Вдобавок, вы получите возможность подчинить такую женщину своей воле, вплоть до того, что сможете заставить ее даже сражаться за вас со вчерашними черными друзьями.

На это ушло минут десять — пятнадцать. Теперь мы видели истинную сущность ведьмы под любым мороком. Надо было только мысленно пожелать.

А выделить ее из толпы стало вообще легко — вокруг ее обманного или истинного образа колыхалось прозрачное фиолетовое облако. Нам показали картинки, возникшие прямо у нас в мозгу.

Насчет подчинения вражины пришлось поверить на слово. Необходимые заклинания возникали для каждой ведьмы свои при непосредственном контакте — не далее трех метров. Новые установки и задачи было необходимо поставить голосом, мысленно получалось не очень.

И, конечно, все эти речи следовало хорошенько продумать, а не кричать на радостях что-то с бухты-барахты — перепрограммирование было делом трудным и хлопотным. Вначале надо было отменить прежнюю установку, а потом забить новую.

Защитив нас от новой угрозы, лесной гном перешел непосредственно к лечению.

— Вначале я прибавлю вам силы, а то оба еле сидите.

Споров не было — сидеть было в самом деле нелегко даже мне, а Богуслава придерживал за плечи Емеля. Судя по лицу боярина, он свой моторесурс на сегодня уже выработал и подумывал опять пристроиться к богатырю на ручки.

Заливание в нас чужой мощи прошло быстро и успешно. Мы оба воспрянули молодыми орлами. Я гордо распрямился, а Слава небрежно смахнул со своих плечей чужие ручищи.

— К сожалению, эффект будет не очень длинен — только до вечера.

Мы разочаровано переглянулись — эх, а наивные людишки думали, что это навсегда…

— Для закрепления надо будет выпить настойку на травах — и нам было выдано в руки по пиалушке черной дурнопахнущей жидкости.

Я подумал и выпил. Богуслав подумал, еще раз понюхал и зароптал.

— Да откуда вы, чуждые людям существа, можете знать, что нам для здоровья надобно?! Может это для вас лекарство, а для меня голимый яд!

— Мы в этих случаях говорим: недоверчивость — лучшая защита для не знающего, — начал отстаивать свою методику лечения Ыыгх-2.

Меня пробило на улыбку — и мы в будущем говорим похоже, только пообидней: защита для дурака. Но суть дела от этого не меняется.

— Это мы последние сто с небольшим лет стали чужды, — продолжил лесной и подземный житель, — а всего шестьсот лет назад вы назывались анты, а мы антеки. Наши народы долгие годы дружили и торговали между собой. Потом вы стали склавены, потом славяне, затем русы. В конце концов остановились на русичах, русских, а мы так и остались антеками. И все эти годы мы лечили ваш народ и приобрели в этом деле все необходимые знания. Себя-то мы лечим уже несколько тысяч лет — антеки более давняя раса, чем вы.

— А за счет чего наши народы разошлись по разным дорогам? Сейчас-то вы от русских просто прячетесь.

— На Русь пришла новая вера. Ее священники вытеснили волхвов, а наш народ объявили врагами. Встретишь в лесу — убей, святой отец тебя за это богоугодное деяние похвалит. Все упоминания о нас вымарали из рукописей. Мы остались только в сказках, да народных преданиях. Исчезли антеки с русской земли почти бесследно.

Давайте дальше про лечение, это сейчас нужней. Наша настойка сильно оживит ваши органы кроветворения, потеря крови будет возмещена тебе — кивок в мою сторону — в течение суток, а тебе — Богуславу — двух.

— В костном мозгу? — поинтересовался я.

— Да. В костях таза и трубчатых костях.

— Опухоль это не вызовет?

— При достаточности крови в сосудах, напиток самоликвидируется. Я же говорю: за нами несколько сотен лет изучения вашего организма и лечения.

За нами почти тысяча, подумалось мне, а прошли по нужной дороге недалеко. Богуслав откинул сомнения и тоже выпил неаппетитный напиток.

— Бр-р-р! — выразил он свое мнение о вкусовых качествах чужого пойла.

— Идти далеко, — продолжил антек, — и проводить вас мы не в силах, днем идете. Но считаем ваш поход делом очень важным и постараемся всячески помочь. На всякий случай я усилил ваше умение видеть, что вам лгут и заложил получение основного знания о чем. А мелочи выбьете из лгуна сами.

Ваши враги могут быть очень многочисленны, и вам даже с умением убивать их по пять-десять человек, может быть с ними не справиться.

— Втроем осилим! — опять встрял Богуслав.

— А если их будет тысяча? Или две?

Боярин захлопнул рот.

— А орды половцев иной раз очень многочисленны. Поэтому вы их теперь сможете разом напугать всех — такое умение в вас тоже заложено.

Теперь по маршруту путешествия. Так как вы идете по реке Борисфен, она же Данаприс, а славяне теперь зовут Славутич, к Эвксинскому Понту, для вас Русскому морю, хотим предложить вам не добираться до города Олешье, который находится в самом устье, то есть возле впадения реки в море. Берег моря там довольно-таки пустынен, и дельфины редки — они любят играть возле человеческих кораблей. У Олешья постоянной торговли с Константинополем нет, а ваши поиски арабского поэта придется начинать оттуда. Чтобы избежать потери времени на поиск дельфинов, а потом на ожидание судна следующего в столицу Византии, предлагаем двигаться через греческие города-государства: Херсонес, он же Херсон, Керкинитидита, Нимфей, Феодосия.

— А Херсон, это не Корсунь? — спросил многоопытный Слава.

— Иной раз и так зовут.

— В нее и пойдем. Она больше всех, вроде главного города византийского подчинения этой стороны Русского моря. Оттуда до Константинополя добраться — раз плюнуть, корабли каждый день ходят.

— Ты бывал там?

— Нет, но наши купцы ездили часто. Они и рассказывали. Говорили, что любопытной и веселой рыбы там полно — вечно из воды высовывается. Это поди, дельфины и есть. Местные их зовут люди моря, и запрещают на них охотиться.

Тут и мне все стало ясно. Объявил:

— Решено — идем в Корсунь!

Ваня с Емелей не удивились. Все с самого начала знали — далеко идем, через море плывем, с умными рыбами и чужеземными поэтами придется договариваться.

— Тот напиток, что я вам дал, уже ушел вглубь вашего организма, и извлечь его оттуда теперь невозможно — не нужно и стараться, нанесете вред только самим себе.

Произнося эти слова, антек почему-то повернулся к Богуславу, а у того сделался какой-то подозрительно смущенный вид. Сомнительные поерзывания боярина по лавке уверили меня в мысли, что карлик только что разоблачил коварного злоумышленника. Наверное, Ыыгх-2 просто читает ничем не защищенные незатейливые мысли жителей 11 века.

— Если понадобится помощь, скажите это вашей собаке, она передаст кому следует. Мы живем вдоль всего вашего будущего пути, и при нужде близко оказавшийся Ыыгх-3 окажет новгородской команде посильную поддержку и содействие.

Вот черт, и 21 век тоже с глупыми мыслями залетел!

— Я всей вашей ватаге добавил еще несколько незначительных умений, но на счет этого у нас очень мало данных — у кого они проявятся, у кого нет, но это маловажно.

— Магической силы бы мне добавить, — обиженно прогундел боярин.

— Рады бы помочь, но к сожалению, это не в наших силах. Зато мы лет пятьдесят назад натолкнулись на золотую жилу. Торговли у нас уже давно нет, да и в будущем не предвидится, — антек повернулся ко мне, я кивнул, — поэтому было решено сдать золото на ваши нужды.

— Только на поход? — буркнул Богуслав.

— На усмотрение командира Владимира Мишинича. Нанимать шлюх, — это в Славину сторону, — не рекомендуется.

Он вынул из складок своей одежды небольшой брусок желтого металла и подал его мне худой рукой с очень длинными, явно нечеловеческими когтями.

— Здесь четверть пуда очищенного самородного золота. Чистоту гарантируем — это примерно 98 проба в измерении 21 века.

Пока я вертел увесистый самородок в руках и пересчитывал на привычные меры веса, антек добавил:

— Если перевести это на международную систему единиц будущего, получается примерно четыре килограмма.

Он и в моей памяти роется так же уверенно, как и в мыслях!

— Мы бы рекомендовали вам изготовить херсонские монеты в Киеве, они везде имеют хождение, вплоть и до Константинополя.

— Где уж нам, русскую-то монету последнее время делать перестали, — кинул ложку дегтя боярин.

— Ваше производство временно свернуто, — подтвердил местный Ыыгх, — мы тоже не горные гномы, умений в этом деле не имеем, нужным оборудованием не располагаем. Но киевская еврейская община делает это замечательно. Наина подскажет, к кому из родни лучше обратиться.

— Ростовщики и фальшивомонетчики ее родня! — загромыхал Богуслав.

— Не одним ростовщичеством жив человек — иудеи заняты и ювелирным промыслом, и торговлей. Да и для вас, русских, к этому занятию нет никаких препятствий — давайте деньги в рост, да поставьте процент пониже, чем у евреев, народ к вам, русским, своим в доску, валом повалит, а почему-то почти нет желающих заняться этим доходнейшим делом.

— Русскому вообще денег не вернут! — горячо вмешался в обсуждение Ванька.

— Это свои-то? Честнейшие и набожные русские? Что ж так? Неужели русский может обмануть и обобрать своего же? Но они это, наверное, делают по забывчивости? Разве среди киевлян или новгородцев могут быть мошенники и негодяи? Никогда этому не верил! Ах, ах, ах.

Ваня огорченно покивал и тоже недоуменно развел руками — вот ведь как бывает!

— А евреям почему-то отдают — удивительнейшее дело! — завершил удар Ыыгх-2.

У меня в памяти при всем этом балагане внезапно возник кусочек из величайшего романа всех времен и народов Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита» — сцена беседы Воланда с буфетчиком.

Эти гномы просто подземные черти какие-то! И селятся, видимо, к хозяину поближе! Кусок золота неожиданно как-то неприятно оттянул руку. А вдруг даст по головушке…

Я быстро понял в чем дело, и ход моих мыслей кардинально изменился. Да гномы наши лучшие друзья! От массивной кровопотери скоро вылечат, магических способностей добавили, золотом осыпали, что еще нужно для дружбы простому человеку! Брусок ощутимо полегчал. Да, но шапку нужно все— таки начинать носить! Все, молчу, молчу…

После небольшой паузы, во время которой русаки понуро молчали, а гномы (у них же постоянная прямая связь!) видимо хохотали всем подземным царством, наш лепрекон продолжил.

— Монета, вдобавок такая известная, просто удобней в обращении и лучше идет — ее не будут перевешивать и распиливать, как простой кусок золота. Поэтому евреи ее и изготавливают. Обвеса и обмана тут никакого нет. Поэтому разнообразные дяди Соломоны охотно отчеканят родной племяннице херсонские деньги. Но в Киеве об этом лучше не рассказывать.

Серый капюшон повернулся ко мне. Я быстро понял, что нужно делать.

— Нельзя о том, что евреи льют фальшивые деньги распространяться! Всем понятно?

— Конечно, мастер! — Ваня.

— Да понятно, хозяин, я не дурак, болтать где не попадя… — Емеля.

— Не мальчик, — Богуслав Гораздович.

— Ну что ж, пора нам расставаться. Мне нравятся твои шутки, Володь, особенно про шапку. Отменить ваш поход и убить черного волхва, я, сожалению, не могу, но может быть у тебя есть какое-нибудь и другое, простенькое желание?

— Желание-то есть, да боюсь оно в этом веке неисполнимое.

— Ты говори, говори, вдруг получится. Я у антеков верховный вождь, вроде как у вас великий князь или император, зовусь Антекон Двадцать Пятый. Я еще молод, мне всего триста с небольшим лет, и ваши чувства мне понятны, а многие даже близки. Ты же всю жизнь живешь по принципу: это невозможно? А вот сейчас попробуем! И так как многое после этого удается, тебя все считают баловнем судьбы. А ты просто никогда ничего не боялся. И был всегда весел. Я нахально прошелся по твоей памяти, извини. У тебя в жизни было все — и радость, и горе, но никогда ты не падал духом, и не пускал все на самотек. Вот и сейчас — давай попробуем, а вдруг опять, на зависть всем и наперекор судьбе, получится?

Безумное желание затопило меня всего, без остатка. Забава!

— Хорошо, сейчас я подведу ее к зеркалу, и вы поговорите. У вас всего пара минут.

Сердце бешено колотилось в грудной клетке. Господи, как же я ее люблю! Вдруг появилось мерцание в воздухе, и, сквозь него, стали проступать стул и кровать в нашей комнате. И тут показалась Забава! Я вскочил, она бросилась ко мне, протянула руки, но наткнулась на что-то жесткое. Любимая усмехнулась и своим необыкновенным голосом сказала:

— Вот и дожилась одна, суженый уже в бреду стал являться…, убили, наверное, соколика моего…

— Забавушка, я жив!

Она ахнула и схватилась за лицо руками. Потом протянула их ко мне, и вновь уперлась ладонями в холодное стекло.

— Иди же ко мне, желанный мой! Будь ты хоть трижды морок, я прижмусь к тебе! Жив ты или мертв, я приду к тебе!

У нее потекли слезы. И у меня тоже…

А времени все меньше. А тут слезы глаза застят. Я не плакал с девяти лет. Возьми себя в руки, старый осел, потом поплачешь! Наплачешься еще вволю, успеешь… Я вытирал пятерней слезы и торопливо рассказывал:

— Забава! Я жив, но очень далеко отсюда, аж возле Киева. У меня все хорошо. Битвы с черными еще не было. Как ты, как животик? Говори скорей, у нас очень мало времени!

— У меня все отлично, — затараторила радость моя, — живот растет, тошнить перестало, очень тебя прошу…

Изображение погасло. Я упал на лавку, перевел дух.

— А связаться еще раз никак нельзя, Ваше Императорское Величество? — жалобно и льстиво попросил я. — Очень хочется узнать, о чем она просит.

— Просит твоя жена ерунду — связаться с ней еще раз после боя с черным кудесником. Ей очень хочется убедиться, что ты остался жив. Но ближайшие дни канал связи с Новгородом останется недоступным.

— А я выживу?

— Этого пока никто не знает. Будущее колеблется. Не выживешь ты — и Земле конец. Почему-то именно на тебя приходится развилка нашего мира. Не цивилизации, нет. Мы бы просто поглубже зарылись в землю и обошлись бы и без вашей цивилизации. Астероид несет разрушение всей Земли на части, ее больше не будет. Черные этого не понимают, думают, пройдет все как в прошлый раз, с Атлантидой 13000 лет назад и станут они опять над людьми властвовать. Ан нет, погибнем все — и хорошие, и плохие. Растений, животных, воздуха, воды — ничего не останется. И только ты можешь это предотвратить. Почему-то на тебе сошелся клином этот свет. Другие даже если и прорвутся, что-нибудь у них пойдет не так: или не столкуются с дельфинами, или не найдут Омара Хайяма, иди всей толпой не сумеют отвести камень, несущий страшное бедствие для нас всех.

— А у меня все получится?

— Никто этого не знает. Но шанс есть только у тебя. Ну и пока вы у меня в гостях, могу сказать, что свободен канал с Францией. Поработает, правда, тоже недолго, но очень уверенно.

Богуслав усмехнулся.

— Кому она нужна эта Франция!

— А ты что, не хотел бы увидеть Анастасию?

Слава схватился за сердце. Глухо сказал:

— Не надо издеваться. Она умерла много лет назад здесь, на Руси. Я ее, голубку мою, вот этими руками в гроб клал.

— Анастасия недавно родилась в новом теле во Франции. Сейчас ей пятнадцать лет, и выглядит она точь-в-точь, как в эти же годы на Руси. Ну не хочешь, не надо, мне заботы меньше.

— Так не бывает!

— Мы с Владимиром думаем иначе.

— Она меня не помнит!

— Память о прежней жизни можно открыть.

— Я уже стар для нее!

— Это ваши дела. Меня не касаются. Давайте прощаться. Напоминаю, что ты уже начал омоложение, и через пару месяцев будешь выглядеть лет на тридцать пять.

— Показывай скорей, — прохрипел Богуслав, разрывая правой рукой рубашку на горле.

Появилось окно, начали кружится какие-то дома, деревья, дороги, речка.

— Это поселок Мулен на реке Алье в центре Франции. А вот ваша девушка.

Рыженькая девушка стригла какие-то кусты здоровенными ножницами.

— Включить ей память о прошлой жизни?

— Скорей!

Девчонка бросила ножницы и начала усиленно тереть лоб. Вдруг опустила руки и стала с удивлением осматриваться.

— Готово. Знание русского и греческого языка я ей тоже вернул. Подойди к линзе — она тебя увидит.

Богуслав махом подлетел к магическому окошку, откуда только живость взялась.

— Настенька! Лада моя! Узнаешь? Это я, Славка! Староват, правда, уж стал…

Рыжеволосая симпатичная худенькая девушка подняла на него взрослые бездонные и громадные голубые глаза.

— Как же я тебя не узнаю, любый ты мой. Ты в моей душе всегда и был, и будешь единственным мужчиной. Я не мыслила и раньше своей жизни без тебя. Возраст твой никакого значения не имеет. Повезет — век коротать до самого конца вместе будем. И поэтому, когда мой муж, Всеволод Ярославич, прознал про тебя, и про то что Володя твой сын, и стал требовать, чтобы мы расстались, я и приняла яд.

— Господи, — с мукой в голосе прошептал Богуслав, — тебе же было в ту пору всего тридцать лет!

— Тридцать один, любимый, почти тридцать два. Я не могу жить без тебя. Я и в этой жизни замучилась без тебя, и только сегодня поняла, чего мне не хватает.

— Ты сейчас где, и кто ты?

— Я Полетта Вердье, живу в маленьком городишке Мулен на речке Алье. Мне пятнадцать лет, я не замужем, и мужчины у меня в этой жизни никогда не было. Но теперь все ночи с тобой я могу вспомнить в мельчайших подробностях, желанный ты мой.

— Немедленно выходи за меня замуж!

— Приезжай, забирай. Привози пятнадцать золотых, и родители отдадут меня безропотно.

— А что это за сумма? — опешил боярин.

— Мои отец и мать сейчас нищета, голь перекатная. Папа, он был неплохим бондарем, и мы жили хорошо, грех жаловаться. Но сильный пожар три месяца назад сжег мастерскую, материалы, закупленные для заказов, инструменты. Отец полез тушить, и пламя повредило ему обе руки. Работать пока не может, да и не с чем — все огонь сожрал. А с заказчиков уже были взяты немалые деньги вперед. Теперь они ходят и требуют или готовые бочки, или вернуть назад их деньги. А у нашей семьи уже и есть нечего стало. Скоро зима, а нас грозят за долги выселить из дома, и отнять его. Чтобы хотя бы отдать долги, надо раздать одиннадцать золотых. Ты знаешь, считаю я всю жизнь плохо, да и память на всякие расчеты-подсчеты у меня не ахти какая. Папа говорит эту сумму и в меди, и в серебре, а я хорошо помню только про одиннадцать золотых. Поэтому, когда нашелся один старый богач, ему уже пятьдесят пять лет, представляешь, какой дед, и он уже заморил жестокостями и побоями трех жен, и начал свататься ко мне, отказу ему не было. Но мои требуют пятнадцать золотых, а месье Жан Клермонт дает всего десять. Пока все дело из-за этого и встало. Но я очень боюсь, что скоро все у них сладится.

— Убеги!

— Такие девушки, как я, от родителей, а потом от мужа, не бегают. От судьбы не уйдешь, моя точка зрения никогда не меняется. В прошлой жизни, как ты меня не звал с тобой убежать, а я всю жизнь от тебя, свет моей души, без ума, как увижу — вся горю, притронешься — делай со мной, что хочешь, все стерплю, ради тебя все преодолею, но не убегла, уж не взыщи. Девичий стыд с тобой и в прошлый раз махом позабыла, и в этот жду не дождусь новых твоих причуд. Велишь — на площади перед церковью после богослужения голая при народе плясать буду, но против родителей или венчанного мужа не пойду. Против души моей это. Яду, как в прошлый раз, у меня никакого нету, и достать его тут невозможно, придется утопиться. Речушка, правда, у нас мелкая, но пару омутов я знаю. Камень на шею для верности, и вперед. Чужому не отдамся ни за что! Хватило мне этой гадости и в прежней жизни, натерпелась на десять жизней вперед. Прослежу только, чтобы этот древний гаденыш родителям деньги сполна отдал, а то потом, после моей смерти, с него и не вырвешь, и отправлюсь в речку, на покой. Так что поторопись, любый. Очень жду! Слезно прошу тебя по мере сил, если меня уже в живых не застанешь, помочь сэкономленными деньгами милым родителям, а не …

Окно затряслось и растаяло в воздухе. Богуслав рухнул на скамью и зарыдал в голос. Прорыдавшись, он жесткой рукой протер лицо, поднял его к императору и зарычал:

— Слушай ты, лекарь нечеловеческий двадцать пятый, … твою антековскую мать! Дай мне хоть ведро своего пойла поганого, только чтоб я сразу в силу вошел, и в эту нерусскую страну Францию ускакал! Деньги хоть все возьми, — боярин содрал с себя полотняный жилет с деньгами для похода, — оставь только двадцать золотых: пятнадцать Настеньке, пять мне на дорогу! Назад или саблю продам, или коня, доберемся как-нибудь! Только бы успеть!

— Интересное предложение, учитывая нашу бедность, — замодулировал на разные лады нечеловеческий голос, — напомни только, сколько в этой сумочке твоих денег? Изложи отдельно про добытое твоим нелегким трудом золото, твоими заботами серебро, сэкономленную тобой медь. Поделись, как ты шил этот жилетик, варил пеммикан, сушил его, лазал за рябиной. Не один день, поди, старался, чтобы Полетта, которую ты Настенькой зовешь, прожила не пару — тройку месяцев до прилета каменюги неведомой, а годами нежилась в теплой боярской постельке, да бойко рожала тебе новых желанных деток, красавиц и умников? А где ты в великолепной Франции без побратима и его собаки, которая все дороги знает, будешь этот то ли мелкий городишко, то ли крупную деревушку искать? Она в центре страны, не порт, не столица, никто ее и не знает. Местность там густонаселенная, не то что тут, на Руси, нипочем с ходу это село не сыщешь. В общем искать тебе, не переискать. Полгода коня и саблю проедать будешь, пока при большой удаче это иностранное село отыщешь. А найдешь быстро — тут же и погибнете, обнявшись с любимой. Володя в одиночку такое дело не осилит, да еще по ходу и погибнет — это ему не чирьи на боярских толстых задницах лечить. А он ни в одной битве вообще никогда не участвовал, так, в мелких стычках и то с простыми людьми. Ну на это, конечно, наплевать — у тебя этих побратимов немеряно, одним больше, одним меньше, не обедняешь, а вот нерусскую в обеих жизнях девушку жалко. И тебе-то, конечно, наплевать, кем эти деньги и как были заработаны — чужого, да еще легко доставшегося, совершенно не жалко. И чужака из будущего, вырванного из уютной и обеспеченной жизни 21 века, чего жалеть? Наплевать на то, сколько он тут вертелся, чтобы монету для спасения этого мира, к которому чужой, может быть и отношения никакого не имеет, помнишь, как ты рассказывал ему о параллельных мирах, добывал — пусть у нас потрудится! Не задумываться, почему за девять с лишним веков, из миллиардов других людей, не нашлось хотя бы еще одного достойного? Все-таки вдвоем им половчей бы тут крутиться было. И почему Владимир вместо того, чтобы броситься в церковь просить Бога, или к волхвам, умолять Макошь доставить его обратно, возглавил этот почти безнадежный поход? Сообщаю еще раз, для особо понятливых бояр, что твоя сила вернется через два дня, без всякой дополнительной оплаты. Прошу только во время сообщения мою маму, особенно в нехороших выражениях, больше не упоминать!

На Славу было жалко смотреть. От неласковых слов он корчился, как полураздавленный червяк. Кругом от большой любви обделался! И как не обгаживайся и спасение мира не предавай, все равно в конечном итоге ничего не выиграешь, опорочишь только честное боярское имя.

Посидели молча. Антекон двадцать пятый, так и не дождавшись интересного доклада о заслугах Богуслава, продолжил беседу.

— Насчет диеты по продуктам и употреблению красного вина разногласий у наших медицинских наук нет. — Тут он завершил свою лекцию, и, как всякий хороший оратор, спросил: — еще вопросы есть?

— А конкретно не можете нам сообщить время прилета метеорита и до какого числа мы еще можем его отвести от Земли? — спросил назойливый я.

Последовала пауза. Видимо, мой вопрос был сродни тому, как если бы слушатель, ненадолго прибывший в столицу нашей родины Москву за покупками и впечатлениями, и случайно затесавшийся в аудиторию полную физиков-теоретиков, спросил у докладчика после прослушивания интереснейшей лекции о пю-мезонах: скажите, а вот там у нас, в Н-ской области в позапрошлом годе коровенка в болотине утопла, нельзя ли оказать научное содействие для извлечения и оживления несчастной животины?

Потом верховный антек начал объяснять в соответствующем стиле лекции ключе.

— Прошу заметить, что мы, антеки, народ искушенный в лечебном действии трав и медицине, а отнюдь не астрономии, и строительством подземных обсерваторий не увлекаемся. Может быть встреча с известным знатоком и практиком этой науки Омаром Хайямом облегчит для вас путь к знаниям о космических скоростях и расстояниях. Мы же не освоили пока даже мелочей — физики колоссальных пространств, дифференциального и интегрального исчисления, и поэтому помочь вам не в состоянии.

Читает, подлец, ой извините! — умник и разумник подземный, мысли мои и воспоминания, ох читает!

— Маленькое дополнение в виде средневекового сувенира для уважаемого нашим народом Володи. Теперь ты можешь закрыть любой сундук, шкатулку, даже просто холщовую сумку словом «закройся», а открыть — «откройся». После твоего закрытия никакой взломщик или колдун, без нарушения целостности ларца, доступа к его содержимому не получат. Замки для тебя теперь в этой жизни излишни. И совсем мелочь. Мы не можем перекинуть тебя в 21 век. Но доступ к его знаниям недавно был получен. Это оказался выход в Интернет. Теперь ты можешь просмотреть не только однажды прочитанное, а вообще все! Информации очень много, часть ее недостоверна, но уж чем богаты, тем и рады. Если что-то понадобиться от нашего народа, скажите Марфе. Она передаст, кому надо, и вас найдут. По пустякам не беспокойте! На этом все, что я хотел сегодня сделать и сообщить. Поэтому разрешите откланяться, — и антек просто поэтапно, как Чеширский Кот у Льюиса Кэрролла, растворился в воздухе. Даже улыбки не оставил!

У средневековой публики, не видевшей мультиков и фильмов «Алиса в Стране чудес», от удивления отвисли челюсти. Ваня растерянно огляделся.

— И что теперь делать?

— Уходить — ответил ему любимец антеков — некий Володя, известный коллекционер сувениров, полученных им от малых народов. И мы ушли.

Глава 9

По дороге через прорубленную Ваней просеку к месту стоянки нашего отряда, Богуслав немножечко оттаял от перенесенной радости и последующего за этим горя. Завязался разговор. Теперь Слава сидел на шее богатыря, а я неторопливо шел сам по осеннему лесу.

— Как думаешь, неужели мне повезет, и я увезу Настю живой из этого вертепа, как он там?

— Мулена?

— Во-во.

— А какая тебе больно разница, рвануть из Корсуни или отсюда?

— Как это?

— От Киева скакать, придется проехать Польшу, Чехию, Германию, а возможно и карабкаться через горы Швейцарии. Везде убивать кучи разбойников и воинов, служителей тамошних бояр. Все будут пытаться тебя ограбить или убить.

— Да я…

— Да, ты — это сила. Но ведь и иностранцы не лаптем щи хлебают, есть и у них не слабее тебя свои кудесники. Наверняка есть и такие, что убивают и грабят проезжающих через их земли. То есть то ли прорвешься через четыре враждебные тебе страны, то ли завязнешь и погибнешь, бабушка еще надвое сказала.

— Вот черт!

— Многие из них и не скрывают, что они в сговоре с дьяволом.

— С чертями?

— Да нет, бери выше — с самим Сатаной!

— Вот ведь какая незадача…, — растерянно отозвался боярин и белый волхв.

Видимо, соперник показался ему великоват.

— И что же теперь делать?

— Вот об этом я тебе и толкую. Биться с черным явно придется еще до прихода на Русское море.

— Почему?

— Он не даст нам прорваться к дельфинам, постарается извести после выхода из Киева.

— Уверен?

— Ну вот гляди. Сейчас Василиса доложила ему, что ты убит. Всем понятно, что без тебя мы ноль без палочки, и ему нужно уточнить, что мы теперь станем делать. Если повернем назад, он переключится на другие отряды, а если попытаемся идти и без тебя, быстренько нас перехватит и всех поубивает. А потом уже можно заняться и остальными. Я не особо верю, что слуг у него куча, поэтому скорее всего для выяснения будет послана та же ведьма, просто в новом обличье. Тут то мы ее и изловим!

— А что дальше?

— А дальше будет видно после ее поимки.

— И при чем тут Франция?

— А при том, что из Корсуни до Никеи на корабле добраться можно гораздо проще и безопасней, чем по суше.

— А что за Никея такая?

— Это крайний французской город-порт. В наше время, это место отдыха знати — Ницца.

— И что у нас общее море с Францией? Эка ты хватил!

— Схвати сам. Называется все по-разному: Русское море, Босфор, Мраморное море, Дарданеллы, Эгейское море, Средиземное море. Но если плюнуть на названия, то быстро поймешь, что на берег в этом плавании можно не сходить. Плывешь себе и плывешь. На одном конце Русь, на другом Франция. Залез на корабль в Корсуни, слез в Никее.

— И это правда?

— В этом-то Интернет врать не будет.

— Про что вы все толкуете? Интернет какой-то…

— Ты Библию читал?

— Интересовался.

— И как книга?

— Толстенная, страх!

— Вот Интернет в тысячу раз больше этой книги, и в нем написано обо всем, что знает человечество. Впрочем, это я сболтнул. Не в тысячу.

— Вот и я думаю, что это ты загнул!

— В тысячу миллионов раз.

Богуслав чуть не навернулся с Емельки. Богатырь еле успел поймать боярина правой ручищей.

— Как же это может быть? Где хранить такую бездну знаний?

— У меня умещается вот в такой коробочке, — и я показал руками размеры ноутбука. — Все знания хранятся где-то далеко. Я спросил, мне ответили. Захотел прочесть какую-нибудь книгу на другом конце Земли, мне ее дали почитать, услышать какую-то песню — мне ее спели. И наплевать, что это сделали очень давно, ее увидели особым глазом — камерой, и это знание будет храниться сотни лет.

— Это какое-то несусветное колдовство!

— Я тоже так оценивал раньше, потом привык и несколько лет назад наловчился этим пользоваться.

— Ты величайший колдун, там, в своем времени!

— И нас таких — каждый второй. А если взять наших детей и внуков, они с этим вырастают, и умеют пользоваться этим, как мы с тобой ложкой и ножом.

— И карлик вывел тебя на все это?

— Да. Правда, знаний о вашем веке не так много, поэтому приходится изворачиваться. Например, чтобы найти Никею, пришлось проглядеть всю историю Ниццы.

— И это точно?

— Вот это — совершенно точно. Как и мой рассказ о морях и проливах.

— А далеко ли от Мулена до Никеи? Не три года скакать? Что за город Мулен?

— Это надо поглядеть. Есть ли он еще в 21 веке, а то наищешься. Емельян! Сажай меня на руку!

Все махом было исполнено, и мы поехали дальше.

— Есть этот городишко и в наше время, — порадовал я Богуслава минут через пять, — но в ваше время, это скорее деревня.

— А далеко?

— Немного ближе, чем от Смоленска до Киева. Полдня пути на коне разница.

— Всего-то?

— Так будет в 21 веке, вряд ли и сейчас эти городки расползлись. Просто поменьше стали по размеру.

— А далеко от Корсуни до Никеи? — вошел во вкус Слава.

— Два расстояния от Новгорода до Корсуни.

— Всего? Да тут на двадцать дней пути!

— А что поделаешь, — зато безопасно. И уйдет время на изгибы пути, остановки для заправки водой и пищей, в общем, клади не меньше месяца.

— Да наплевать! Это все легко решаемо!

Тут он опечалился.

— Доживет ли только счастье мое…

— Не горюй. В неделю раз будем на нее поглядывать. Думаю, антеки нам, пока воюем против камня, не откажут.

— Да он не велел часто-то…

— Антекон двадцать пятый понимает, что тебе только дай волю, каждый день на любимую глядеть будешь. Поэтому строгости и ввел. А в неделю раз император нас может и перетерпит.

— Дай-то бог…

— Бог то бог, да не будь и сам плох! — козырнул я одной из своих любимых пословиц. — Ты чем тосковать да заранее горевать, планируй лучше, как нам Невзора извести, да Мавру к этому делу половчей припрячь!

— Конечно, конечно…

Я обвел глазами наше окружение. Марфа держалась в опасной близости.

— Марфуша! Слетай на версту вперед! Взгляни, не караулит ли нас враг какой неведомый!

Застоявшаяся от нашего тихоходства собачка с готовностью унеслась.

— Мне тоже куда-нибудь сбегать? — спросил толковый и верный Иван, поняв мой хитроумный замысел.

— Тебе нет. Ты же у антеков глазами и ушами не служишь?

— Я? — нет, конечно.

— А Марфа — да. Так что если хочешь, можешь и послушать.

Он почему-то захотел. Удивительное дело!

— Ты понимаешь, Богуслав, мы ведь про антеков ничего не знаем. Про горных гномов много всего пишут: и женщины у них бородатые, и до человеческих баб мужчины-гномы сильно охочи, и еще всякую чушь. Рассказчики противоречат друг другу на каждом шагу. О детях карликов практически ничего не говорят. А как это на самом деле, особенно у лесных, мы понятия не имеем. Никого из нас они в свою жизнь не допускают. Мы вот у них два раза были, ты хоть одну женщину или ребенка видел?

— Да нет.

— И я нет. А ведь за детками не уследишь — тут заорут, там пробегут. А тут полная тишина. И никого не видно. И ведь наша бабенка из любопытства хоть одна да высунется. А тут полное безгномье оба раза. Может их женщины страшные, как моя жизнь и они их за прочными решетками от нас прячут? А есть ли у них вообще женщины и дети?

— Ну а как иначе?

— Разделился на две одинаковые половинки, и все дела. В природе и так бывает. Не все, как мы, плодятся. Поэтому есть ли у них любовь, нам неизвестно. Вон, Марфушка уже назад несется. Закончим про сомнительное.

Марфа подлетела, прогавкала, что врагов близко нет, но спугнула лося. При ней оживился Слава, и беседа потекла дальше.

— А чего говорят, что ты там жил уж больно хорошо? Зарабатывал-то много?

— Какие там заработки на государственной службе! Слезы, а не заработки.

— Что ж так?

— Не ценят наш труд.

— Но жил, как и здесь, достойно? Прислуга, дом свой, лошади?

— Пахал, как лошадь, это было. Приходилось бегать на две службы, кое-как сводил концы с концами. Но заработал реальные деньги отнюдь не лекарем.

— Кареты, как и тут делал?

— Кареты нет, но крутился всячески. Машины гонял в другие города, пусконаладку в районных городах, да в крупных мастерских налаживал, свой большой грузовик по дешевке купил, людей нанял, возили грузы и еще всякие затеи были. Вот с этих денег жили хорошо — жена не работала, квартиру супруге отделали, а главное, я себе на старость жилище приобрел, оформил пока на мать, мало ли что. Вторая половина моя в последнее время нахальничать да дурковать стала, бросать было пора. Ну и денег накопил для безбедной жизни. Только вертеться, как бес перестал, меня сюда и закинуло.

— А зачем жену бросать? Проще избить ее, как сидорову козу, да приструнить.

— У нас порядки другие, и уже давно.

— Неужели бабе волю можно давать? Это вы сделали большую ошибку!

— Возможно да, а возможно и нет — уж очень жизнь за эти столетия переменилась. Да чего сейчас об этом судить да рядить — я от своей Забавушки из этого времени никуда. Никого я так не любил никогда, как мою красавицу, хотя женщин за жизнь грело мою постель немало. Последняя, видно, это моя любовь, самая сильная и окончательная. Емельян, опусти меня на землю, дальше опять на своих двоих пойду, хватит кататься.

Пришли, отдохнули пообедали, и двинулись опять в сторону Киева. Так и шли до позднего вечера. Остановились в большом селе Подстепновка. Большая церковь красовалась в центре села, избы были справные, народ приветливый, а постоялый двор с хорошей харчевней просто утешил умаявшуюся от похода душу.

Да, не турист я, ой не турист. Выраженный домосед и урбанист. Нету города, и в большой деревне на мягкой кроватке с удовольствием поваляюсь.

Постоялый двор предлагал все мыслимые для 11 века услуги: вкусную еду в харчевне, удобную ночевку лошадям в конюшне, девочек и женщин на ночь. Впрочем, этой услугой воспользовался один Олег — очень соскучился по женскому полу после длительного общения с очень неласковой к оборотню женой.

Я, Богуслав, Матвей сильно тосковали по любимым. Матюха, вдобавок, опасался повторного заражения венерической болезнью.

Прошлый раз от такого паскудного залета молодожена и его избранницу вылечил все тот же я. Елена, слава богу, и не прочухала по своему наивному девичеству всю глубину проблемы, а то за заражение нехорошей болезнью, вдобавок полученной от иногородних шлюх, долбила бы суженого до гробовой доски.

Протоиерей вообще оказался до этого дела не охотник, и ушел в гости к сельскому попику. Ванечке вполне хватало его Наиночки, Емелю нечего было баловать, а своих денег он еще не заработал.

В общем, опорный пункт на знаменитом пути «из варяг в греки», потешил путешественников. Проваливался я в сон с мыслью, где же они тут степь нашли, в честь которой свое поселение назвали? Леса же дремучие кругом…

На следующий день мы поехали дальше. Я уже почти вошел в силу и слезал с Викинга, только когда он умаивался. В этих случаях я пересаживался к Славе, уже катившему на коляске, и отряд двигался дальше.

Говорили про Средиземное море, страны, которые нужно будет боярину миновать, обсуждали Францию, частенько справляясь о мелочах в Интернете. На третий день после Подстепновки показался стоящий на семи холмах Киев, мать городов русских.

А где же отец? Москва, что ли? Так ее еще и в городах-то нету, так, простая деревуха пока. Когда еще до нее Юрий Долгорукий своей отнюдь не короткой рукой доберется…

Новгород и не претендует на столь высокое звание. Как писал замечательный русский историк Василий Осипович Ключевский: Новгород является старшим сыном России, родившимся, однако ж прежде матери.

Выходит, все наши города голимая безотцовщина? Столь странное наименование разъяснил нашей безграмотной ватаге высоко ученый церковнослужитель Николай. Оказывается, мать городов, — это неловкое переложение греческого термина метрополия, означающего в правильном переводе — столица.

Тут поучаствовала в роли гида по своему родному городу и Наина. В наличии уже было четыреста храмов, восемь рынков и трое ворот — входов в столицу. Конечно, зайти в стольный град через уже каменные Золотые ворота было бы очень празднично, но нам для удобства лучше воспользоваться неказистыми деревянными Жидовскими воротами, и пройти через них в главную часть города — Подол.

Все смолчали, но видимо подумали: какой проводник, такие и ворота. Да и на Подоле-то неизвестно какая нация селится… В общем, с бойкой нерусской девчушкой ухо надо было держать востро, а то вместо Константинополя враз где-нибудь на Иудейских горах в Иерусалиме окажешься, за ней не заржавеет.

Хотя вход в город через Лядские ворота вызвал бы еще большие сомнения, теперь уже насчет нравственности девушки. Пусть уж лучше по национальному вопросу пошушукаются, любимый в этом деле явный интернационалист, юдофил из юдофилов, чем ему, еще неискушенному в этой жизни, в уши напоют: а ты точно знаешь, чем твоя девица в родном городе была занята? Вон через какие ворота повела, не к подружкам ли по основной своей профессии поближе держится? Выбор Наины, если не брать в расчет всякую мелочь, типа близости ворот к точке нашего нахождения, был понятен: уж лучше быть трижды иудейкой, чем один раз перед милым нарисоваться в шлюхах!

Впрочем, все наши антисемитские опасения оказались напрасны, Подол в самом деле оказался самой крупной частью города, небольшое количество Наининой родни погоды не делало, в трактирах, вместо пирогов и судака, тушеного в сметане, мацу с рыбой-фиш по-еврейски не подавали. В общем, даешь Жидовские ворота!

Да и то сказать, если бы каждому жестко было предписано проходить через соответствующие ему ворота, что бы мы имели в итоге? Наина при полном параде вошла бы через Жидовские ворота, пронося на плечах Ванечку, мы с Богуславом кое-как протиснулись бы в калиточку при Золотых, а остальные? Не в Лядские же им переться! Вдобавок, там вечно большая очередь из представительниц слабого пола.

Матвей и Емеля уверенно через Кремлевскую стену перемахнут, ночью еще и Олег, повизгивая и карабкаясь в одних трусах, с элегантным вырезом для волчьего хвоста, тоже перелезет, а протоиерею в поле с лошадями что ли ошиваться? Недоработки в названиях были очевидны.

Вот попробуйте перекинуть эти входы на российскую эстраду 21 века, что вы в итоге получите? Людей, неспешно шагающих под ручку со спонсором через Золотые ворота, умников и умниц с хитрыми глазками, уверенно проходящих в Жидовские, и при этом очень мелодично исполняющих «7.40», вал симпатяшек и просто красавиц, берущих штурмом Лядские ворота, в общем все, как всегда.

Но надо же еще бережно провести приятнейших мужчинок, которые пришли обнявшись, и исполняя свой гимн — «Голубую луну», в трусиках, как у оборотня — с дырочкой на попочке, и без пра-а-тивного хвостика! Он же будет мешать более тесному общению, милый…

Вернемся к меню в общепите разных русских городов. Вся разница в блюдах между киевской и новгородской кухней заключалась в более интересном и сложном великолепнейшем борще с идущими к нему в придачу вкуснейшими пампушками, аналогами наших пышек, которые тут подавали в горячем виде и с ароматной чесночной подливкой. Соленое сало тоже торжествовало кулинарную победу над чисто русскими аналогами.

Отъевшись вволю, народ подался кто-куда: мы с Богуславом пошли поваляться в номер, обожравшаяся Марфа брела следом и другого времяпровождения, кроме как полежать и отдохнуть возле любимого хозяина, пока не представляла; Наина повела Ивана знакомиться с будущей родней, особенно с тещей и падчерицей; Николай, прихватив с собой для усиления Емелю, пошел полюбоваться Софийским собором, а заодно и помолиться. Вдобавок ему нужно было передать церковному руководству письма от новгородского епископа Германа.

Матвей решил полюбопытствовать на базарах насчет хорошего оружия, а Олег устроить проверку в местных веселых кварталах. В общем, все были при деле.

Можно было не спешить: антеки через среднеазиатскую овчарку передали, что мы стали первыми среди аналогичных групп, движущихся параллельными курсами к Русскому морю, и поэтому нам надо переждать несколько дней, пока подтянутся отставшие. Это было очень кстати: Наине нужно получить у нелюбимого мужа развод через раввина, а мне посетить учителя Добрыни — Захария. Нужно было разобраться, где же все-таки разыскивать Омара Хайяма.

Насчет контакта с дельфинами никто ничего толкового сказать не может, в этом я уже убедился. Обещала, правда, помочь Наина, но это пока были теоретические построения, ничем практическим не подкрепленные.

Пока народ гонял по Киеву, мы лежали и отпыхивались в предоставленной нам комнатушке. Насчет нее Слава высказался, что для бояр можно было бы поискать приют и побольше, и посимпатичней, но был мной безжалостно пресечен.

— Давно ли ты старый хрен в лесу кусты обминал, да по буеракам валялся? А теперь на роскошь потянуло? А сколько нам еще бродить и в какие это суммы встанет, никто не знает. Сколько стоит перевозка нашей орды через море, да еще и с лошадьми, где нужно бродить в поисках арабского поэта и какие деньги в это придется вложить, неизвестно. И на возврат ватаги домой придется отсыпать. Если кто погибнет в неравном бою, похоронить надо будет по— человечески, а не закидать в лесу опавшей листвой. Понадобится гроб, приличное место на кладбище, здоровенный крест. Нигде это даром не сделают. А тебе потом плыть с конем две тысячи верст и скакать по Франции еще четыреста пятьдесят. И все это будет стоить немало. Так что пятнадцать золотых может тебе еще придется в дороге зарабатывать: петь жиденьким голосом на базарах, да фокусы показывать. И это сегодня пятнадцать, а когда ты соизволишь прибыть, может будет уже все тридцать? Тут не угадаешь — они ведь живые люди, им что-то тоже кушать надо, заболеть могут, еще и дом до кучи кредиторы могут подпалить. А тебе плевать, тебя походная касса всегда прокормит. Если что, всякие нерадивые из других веков сбегают да где-нибудь заработают, извернутся как-нибудь. А ты пока пошикуй, пошикуй! Золота и серебра у нас немеряно, аж кони перегружены! Да каждый день еще пудами подваливает, девать этот хлам некуда! Ни в чем тебе, главному нашему бойцу, истребителю черных, отказу не будет! Сегодня к вечеру, будь добр, предоставь список побежденных злых кудесников уровня Невзора.

Боярин обиженно сопел, но не спорил и правоту свою не доказывал. Вот чем он мне всегда нравился — вину свою, конечно, ни за что не признает, но, если виноват, будет сидеть молча и на ус наматывать — делать правильные выводы.

Потом полежали молча. Затем Богуслав сказал:

— Надоел кагор хуже горькой редьки. Давай на ужин водки выпьем.

Я подумал. В диетах, которые применяются при лечении всех болезней, и зовутся столами Певзнера, водка не упоминается ни разу. Причем многие продукты, считающиеся вредными, типа молочных супов и белого хлеба, в ней активно применяются. Сам большой советский ученый Мануил Исаакович Певзнер считал, что эти пятнадцать столов иной раз лечат болезни гораздо лучше всяких лекарств. И я с этим мнением всю свою долгую врачебную жизнь солидарен.

Поэтому строго обозначил свою несгибаемую врачебную позицию:

— Не больше ста грамм на каждого!

Стресс, понимаешь, возникший после неожиданной встречи с любимыми, надо было снимать… По сути, мы были уже практически вылечены, и оставалась только незначительная слабость.

Чего ж тут перед каждым известным ученым-диетологом преклоняться да кагором надуваться? Сто грамм да нажремся всяческой вкусной древнерусской еды вволю!

И сейчас добавлять хохляцкой, совершенно незачем. Мы, русы, в 11 веке на украинцев, белорусов и русских еще не делимся. Главный город наших врагов в 21 веке, сейчас мать и столица городов русских. А подойди к дружиннику любого киевского князя и сболтни — вот вы, украинцы, — и ничего хорошего, кроме славного древнерусского удара в ухо и возмущенного крика: ты где тут, паскуда, окраинца, увидал?! — не дождешься.

Через часок, отлежавшись, решили пройтись по Киеву, поразмяться. Марфа эту спорную идею одобрила, была взята для верности на поводок, а то вдруг второпях да по ошибке, какую-нибудь дорогостоящую и здоровенную боярскую псину, которая не понимает, что алабаиха опасней любого волка, задушит, и пошли гулять.

Тут Днепр был гораздо шире, чем у Смоленска, и мой любимый писатель Николай Васильевич Гоголь насчет птицы преувеличивал ненамного. Прошлись до Золотых ворот. Богуслав любовался на их величие, а я, взглядом профессионала, изучал кладку. По сути, то же, что и в новгородском Софийском соборе — кругом плинфа, аналог современного мне кирпича, чередуется с камнем.

А то — у вас глина плохая, надо из Киева возить, да вас как липку обдирать! А приглядишься, и оказывается, что это просто излюбленная кладка 11 века — вон как каменюги из стены торчат. Наверняка и местный Софийский собор выложен так же, те же булыжники топорщатся.

Наш вариант кладки — полностью из сделанного на моем дворе бывшими скоморохами кирпича, по сути той же плинфой, только утолщенной, мне нравился гораздо больше. Очень жаль, что не было времени в продолжении коротенького антековского сеанса связи спросить у Забавы, не пришибло ли кого только что выложенной моими ребятами стеной будущей церкви. У них там может быть и порядка-то никакого нет, а в связи с этим и качество кладки упало? Мастер в моем лице ушел в поход, и увел с собой строгого бригадира Ивана.

Все руководство стройкой оставили на попечение бывшего дудочника — длинного Егорки, прославившегося только любовью к чужой бабушке, своей квартирной хозяйке. Другие и о своих-то так не заботятся. А Егор с любого нашего выступления у купцов норовил утащить побольше вкусной еды для любимой старушки.

Остальные кирпичники были еще хуже. Вечно впадали в ступор, и начинали ныть: это мы не знаем, этого не умеем… Тьфу!

Наверное, зря я не пресек эту стройку перед нашим уходом. Сейчас бы одной заботой за спиной было меньше. Кирпичников разогнать, народные пожертвования отдать священнослужителям, и пусть глину, а то и сразу плинфу из Киева возят!

Все равно я от этого вида своей деятельности никогда рубля не видел. Конечно, между делом, вернул себе деньги за строительство сарая для производства кирпича и потраченные на покупку инструментов для кладки стен церкви, так как за все годы моей разнообразной деятельности в обеих жизнях убытка от моей возни никогда не допускал. Повезло, не повезло, заработал или нет, это неважно — вложенные средства обязательно должны ко мне вернуться. А тут быть возле воды и не напиться, просто даже глупо было бы как-то!

Вдобавок, все народные пожертвования появились только после исполнения мной необычайно красивым и сильным голосом, подаренным ведуном Игорем своему ученику, песни-молитвы «Аве Мария». Так что возместить свои расходы, я считал себя в полном праве.

А вот постройку каменной церкви надо было прикрывать. Все равно для епархии денег я заработал на три таких строения. Но не разогнал свою шарагу вовремя, теперь броди по Руси и переживай.

Потом решили поглядеть не крадется ли за нами злая ведьма Василиса. Решили для начала просто походить по улицам.

— А что за понятие такое, второе имя? — спросил я Богуслава, вспомнив, что Василиса была еще и Мавра.

— Есть еще крестильное. Вот Мстислав, к примеру, еще и Феодор. Есть по родне — на Западе князя зовут по деду Гарольд. Как ты говоришь, будет толково через много лет править всей Землей Русской, став киевским князем, и получит прозвище Великий. Оно-то вместе с основным именем и останется в веках.

И долго проживет прозванье его отца Владимира — Мономах, которое он получил по византийскому дедушке — Константину Девятому Мономаху. А его крестильное имя — Василий, уже и сейчас мало кто помнит. А у ведьмы, поди, оба имени выдуманные. Ты же знаешь, что такое василиск?

— Смутно помню истории о каком-то страшном существе.

— Есть старинная легенда о том, что если старый петух снесет в свежий навоз яйцо, а высидит его жаба, вылупится страшилище с очень большой головой зубастого петуха, крупным телом, покрытым грубой чешуей, и очень длинным здоровенным змеиным хвостом, убивающее все вокруг себя взглядом, запахом или прикосновением. О нем написано даже в Библии. Я в это не верю, учитель мой тоже не верил, но кто его знает — в жизни есть много неожиданных событий и неведомых вещей. Может в похожести имен Василиса-Василиск есть что-то эдакое?

Я сказал, что ни в каких василисков тоже не верю. А имя, если его можно выдумать самому, это не показатель.

— Почему? — начал горячиться Богуслав, — имя, — это очень важно!

— В наше время, — объяснил я, — имя и фамилия заверяется особой грамотой, — паспортом с подробной картинкой, изображающей твою личность. Поймают тебя на улице воины, следящие за порядком, под названием милиция или полиция, без паспорта — волокут в поруб для выяснения твоей подозрительной личности. Для любого дела требуется эта грамота. У вас я и живу уже черте-сколько, и дом отстроил, и дела веду многочисленные, — никто ни разу никакой грамотки не спросил. Недавно Твердохлеб Мишинич выдал грамоту, что я — Владимир Мишинич, благодаря тебе, и за месяц никто и нигде ее ни разу не спросил. Какой должен быть документ у простого человека, не боярского рода и не благородного звания?

— Да никакого! У послов в другие страны, да крупных купцов, идущих с товаром через переволоки, должны быть заверенные князем грамоты, иностранцев тоже бывает проверяют, там в силе или княжья печать, или их гостиный двор свою печатку шлепнет, а у простого человека ничего нету. В Новгороде есть знатки, для пришлых людей, которые подозреваются в лихоимстве каком или для получения купеческого звания, а поручителей нету, и это все.

— И какую же ты знатку с Василисы стребовал? Она, поди, сразу сказала, сейчас предъявлю — я ее вот тут под юбкой между ног прячу!

Отсмеявшись, боярин буркнул:

— Тебе бы все хиханьки, да хаханьки! Какие с бабы грамоты? Она что, человек что ли?

— Моя Забава человек, да еще какой! И другие женщины, кого я тут знаю, люди интересные, возьми хоть Наину. Вон Марфа, после твоих уроков поумнела и стала вполне самостоятельной личностью.

Моя собачка горделиво замахала обрубком хвоста.

— Остальных не знаю, судить о них не берусь.

— Ну ты хватил! Паспорт еще с рисунком своей псине выдай! — заявил боярский грубиян.

Марфа сразу повесила отсутствующие уши. Эх, обидел мою девочку старый подлец! Ответим ударом на удар, не спустим безнаказанно обиду!

— А твоя знакомая Анастасия Мономах, она же Полетта Вердье, является человеком? Или так, беспаспортная француженка, урожденная византийка?

От гнева Богуслав аж затрепетал и схватил меня за грудки.

— Как ты посмел такое сказать про мою Настеньку, козлина?! Моя Настя не человек? — зарычал он.

Моя верная подруга и соратница ответила тем же. Ее не менее грозное рычанье означало — хоть ты кто будь, не дам хозяина обижать!

Про боярина мне подумалось: ишь, как тебя разобрало!

— А мои Забава и Марфа нет никто?

Его как холодной водой обдали! Побратим потихоньку отошел от своего неразумного гнева. Бросил за меня держаться, и просипел:

— Ну, извини…

Вот то-то же! Марфа перестала рычать на своего хулителя, и опять гордо замахала остатком хвоста. Уши бы у моей собачки, при их наличии, вздернулись, как у немецкой овчарки. Любимый хозяин Володя поставил ее на одну доску с женой! Так она невесть где, а я тут, рядом с ним! Защитил от злобного побратима!

Каждой особе женского пола независимо от того, из гоминидов ты или псовая, так же, как и мужчине или псу, надо хоть раз в жизни почувствовать себя самой любимой и нужной. Марфа вышагивала по столичной мостовой, как чемпионка среди всех собак на свете. Я, конечно, сухоносый примат после этого, но не буду разочаровывать верную зверюгу, что Забаву люблю все-таки гораздо больше нее.

Походили часа два, никого не поймали, и вернулись на постоялый двор. Там мы опять завалились в кровати, а веселая и довольная жизнью Марфа разлеглась возле меня на полу во всю длину.

Глава 10

Страшный аппетит прошиб нас, лишенцев по крови, через полчаса. Костный мозг у обоих работал от души, и настойчиво требовал еды. Богуслава, как более потерпевшего, прошибло раньше и сильней.

— Пошли сожрем чего-нибудь? Расстегая какого, или пирожка, а запьем все отваром из ягод или трав?

Я был еще не очень голоден, и ответствовал довольно-таки вяловато.

— Может не будем портить аппетит перед ужином? Осталось-то всего три часа.

И тут меня тоже накрыло! Уже натягивая сапоги, я бойко тараторил:

— Побежали скорей! Где тут этого ужина дождешься! Да вставай же, старый лапоть!

Слава, тоже очень быстро натягивая обувку, отбрехивался.

— Можно подумать, что ты лапоть молодой!

И мы рванули в обеденную залу. Залетели, крича в две голодные глотки:

— Половой! Половой!

Неторопливо приближающемуся работнику по доставке разных вкусностей с кухни, добавил оборотов выкрик Богуслава:

— Полтинник сверху!

На махом подскочившего, излили каскад наших желаний.

— Расстегаи! Пироги! Взвар! Копченое сало! Грудинки!

— А не желаете, — робко начал трактирный работник, — все желаем! Тащи скорей!

Половой убежал. Скатерть вызывала во мне глупые мысли, — а может она из чего съедобного замастрячена, и ею до путной еды можно поразмяться? Слава тоже как-то по-особенному хищно озирался.

Половой не заставил себя долго ждать и быстро завалил столик едой. Господи, как ослепительно пахнет! Мы жрали, ели, потом спокойно кушали. Уф!

Разговаривая о том, о сем и подъедая сладкие крендельки с маком, мы обратили внимание на наших товарищей, сидящих за соседним столиком с двумя очень колоритными девицами. Наши были представлены протоиереем Николаем с его верным попутчиком Емельяном.

Дело житейское, зашли пополдничать намолившись вволю, а вот девахи были довольно-таки необычны. Одна была широченная и толстенная, но лицо довольно-таки приятное. На такую бабищу мужики клюют только после третьего стакана водки, когда уже любой одушевленный, а бывает и неодушевленный предмет, кажется реальным эротическим объектом. Причем женщины и девушки кустодиевского типа, этакие полненькие симпатяшечки, в 11 веке были нарасхват.

Моя совершенно не худенькая Забава шла из-за этого, как говорили в брежневскую пору за третий сорт и только в сельской местности. Мужики за глаза говорили о ней: эх, сальца бы ей с пудик добавить! Поперла бы девка! — имея, видимо в виду, что вот тогда-то они бы на ней отличились. Но этой девушке, похоже, к варианту моей супруги добавили еще пуда три. И в плечах, и в бедрах она была вдвое шире меня. Впрочем, талии не было совсем, и поэтому делить, где уже, где шире, было просто неуместно. Столичная тумбочка была ровной. Ее сарафанчик с короткими рукавами открывал виды на две очень полные руки, равные по толщине моим бедрам.

Тем разительней был контраст с подругой. Та была просто невероятно худа, с ввалившимися щеками, руками и ногами, напоминающие щепки. Почему-то сохранилась талия, перехваченная симпатичным, но слишком ярким красным поясом. Прямо анорексичка какая-то! Но вопреки этому диагнозу, сушеная воблочка кушала активно и весело, цвет кожи просто кричал о редкостном здоровье. Худой нос был изрядных размеров, и торчал вперед, как форштевень корабля.

Святой отец что-то им рассказывал, размахивая руками от вдохновения. Мы с Богуславом прислушались. В зальчике, кроме нас и группы при протоиерее, был только какой-то бритый и длинноволосый иностранец. Он, не торопясь, что-то хлебал из тарелки.

Обед давно прошел, до ужина было еще прилично времени, поэтому народу пока и не было. Только постукивание деревянной ложки да голос священника нарушали тишину. Слух волхва обычно превосходит способности обычного человека, поэтому слушать клирика, не приближаясь к говорящему, для нас труда не составило.

— Твое имя — Оксана, это в православии Ксения, значит и крестить тебя должны были под этим именем.

— Кто знает, как маманька крестила, — равнодушно ответила худышка, продолжая что-то нажевывать, — а я малая была, не помню этих дел.

— А эта святая родилась давным-давно в знатной и богатой римской семье.

— Сразу повезло! — оценила деваха.

— А как подросла, дала обет безбрачия.

— Да может особо и желающих-то не было. Хотя на богачку всегда кто-нибудь польстится…

На саму Ксюшку в Киеве спрос, видимо, был невелик. Чужую историю всегда как-то на себя примериваешь. Судя по ее высказываниям, местная Оксана изначально была и не богата, и происхождением не блистала, да и заманивающей внешностью Господь не одарил — куда ни кинь, всюду клин.

— Чтобы не терпеть постороннего вмешательства в свою жизнь, покинула с двумя служанками родительский дом.

— А эти-то куда поперлись? — удивилась слушательница, — хотя если она им денег изрядно отсыпала, можно и побродить по свету…

Видя, что девица холодна к его растолкованию жития святой, протоиерей решил свернуть эту тему.

— Ну, как время будет, расскажу эту историю полностью.

Молодуха неожиданно воспротивилась:

— Хоть как-то, святой отец, закончи!

— Последние годы жизни, святая соблюдала очень строгий пост, и ничего, кроме кусочка хлеба, смоченного ее слезами, за день не ела.

— Ишь как отличилась! Может нормально поесть не на что было? Или она ночью на харчи налегала?

— Служанки часто предлагали хозяйке мясо, рыбу, овощи, зелень, она ото всего отказывалась и скоро умерла!

— Надо же, как себя заморила! — всплеснула руками Оксана. — И денежка-то была, видать в наличии, бабы эти даром возле нее крутиться бы не стали.

— Была канонизирована!

— А как без этого, — зевнула девушка, — это само собой.

Николай, обозлившись на дуру, и чтобы не взбеситься окончательно, сменил тему без всяких велеречивых объяснений.

— А ты знаешь, как твое имя с греческого языка переводится?

— Откуда мне знать, я вовсе неграмотная…

— Ксения, это значит гостеприимная!

— А вот это точно! Вот уважил, так уважил! Я всех на ночку принимаю, отказу никому нету! Полтинник — и гуляй в моем доме всю ночь, делай что хошь, только меня не бей. Маманьке по зубам отвесить, если назойливо бормотать чего будет, это всегда пожалуйста, взыску за это не будет; меня в постель за ночь сколько хочешь раз таскай, только не бей! Тебе, отче, за еду щедро купленную, большое спасибо. Если хочешь, давай пройдем в твой номер, обслужу, как умею, ни в чем отказу не будет.

Протоиерей аж перекрестился, и от услуг дешевой проститутки отказался.

— Может я за него сойду? — решил сорвать впервые в жизни кусочек счастья Емеля. — Я везде могу, и тута, и у тебя. А хочешь, в конюшню пойдем.

— Молоко еще у тебя на губах не обсохло, мальчишечка, чтобы с тобой просто так ходить. А ты сегодня копейки на меня не потратил, да и кошеля у тебя никакого нету. Плати полтину серебром, хоть на помойку с тобой пойду, и не такие виды видывала, куда меня только не водили! А нет денег, не взыщи. Подбери сопли, да иди зарабатывай.

— Я работаю!

— И много получаешь, толстогубый?

— Рубль в месяц! — гордо заявил богатырь, думая, что это солидный доход, видимо, при этом ориентируясь на деревенские заработки односельчан, и тамошний уровень жизни.

— Не густо, — оценила его вознаграждение столичная жрица любви, — еще за постой платить надо, и жрешь ты, лоб этакий здоровенный, поди немало.

— За все хозяин платит! Вон он сидит, боярин Владимир Мишинич, со своим другом, боярином Богуславом. А я чистый рубль получаю, куда хочу, туда и трачу!

— Получал уже деньгу-то? На две ночи сможешь у меня остановиться.

— Да нет еще!

— Чего тогда с тобой, зеленым толковать-то? Денег нет, в постели еще не ловок, какой с тебя прок может быть? Так, возня одна.

— Я сильный очень во всем!

— Эх, мальчишечка, в этом деле не сила важна, а опыт и умение, этакая особенная ловкость. В глазах твоих бояр она видна — горит этаким огонечком, а у тебя нету, щенок ты еще. Тебя еще учить да учить, намаешься с таким неловким юношей. И это тоже денег стоит. А с боярами я бы охотно и даром пошла, лучше с двоими сразу, уважили бы девушку от души. Да знатные ко мне не ходят, посимпатичнее меня девушек ищут, обычно из своих же, крепостных. Там ему, крепостнику, любую девку оприходовать можно, бесплатно и сколько хочешь раз. А родители, братья, муж, если есть, при боярине не только что возразить, дышать-то боятся! Только чего-нибудь против боярина заикнешься, враз дружинники зверствовать начнут, всей деревне мало не покажется.

— А у нас дома никаких бояр и не было…

— Так ты еще и деревенщина! Тебя еще тяжелее, а значит и дороже учить придется. вы же кроме того, как своих девок кулаком между лопаток бить, да за толстые задницы их сквозь сарафаны щипать, ничего сроду и не умели! Ни ласки какой, ни поцелуя от вас и не дождешься! Ваше главное умение и доблесть, — девку на сеновал силком затащить, да там измять всю! А до главного доходить боитесь — родители и свои, и девушки, шкуру спустят — без женитьбы никак нельзя! Больше от вас девушки ничего не видят. Ни гребешка, ни бус, ни интересной беседы, ни ласкового слова от вас никогда не дождешься. И любовь в ваших женитьбах неважна, главное, это какое приданое за суженой дадут. Дадут коровенку аль лошадку, можно жениться. Козу какую-нибудь паршивую начнут всучивать, или вовсе парой подушек решат отделаться, иди-ка ты милая отсюда, не больно тебя и хотелось! А я тут шаловливые ручонки в одиночку, без всяких баб разомну, я парень сильный… Так?

— Да так…

— То-то! А у меня, по дешевке, чо хошь, то и получишь. И на всю ночь. За деньги отказу не будет. Решишь появиться, харчи с собой бери — мне вас всех кормить нечем. Да еще маманьке кусок надо кинуть — какая никакая, а все-таки мать, кормить надо. Найти меня легко, обратись вон к Таньке, она своего пацаненка с тобой пошлет, он мою избу покажет.

Она кивнула на товарку, в продолжение всего разговора глядевшую в пол.

— Слышь, Таньк, покажет Максик дорогу ко мне?

— Покажет, покажет, куда он денется, — мрачным голосом ответствовала мощная подруга.

— А ты чего унылая такая? Все за своего бывшего горюешь?

— Все харчевни поблизости вчера обегала, нету этого аспида нигде! Прячется от меня, паскуда кривоносая! Поймаю, излуплю, как гада! Я в него всю душу вложила, кормила и водкой пять дней потчевала, а он взял и шмыгнул! Зараза противная! Раз даже дорогого южного вина взяла, он, вишь, от водки, дармоед этакий, устал! Ничего эти мужики не ценят. Сегодня будет какой пьяный выламываться, я его башкой об все косяки обстучу, не буду больше с ними цацкаться!

— Наплюй, все они такие. Я за жизнь приличного мужика и не встречала.

Интересно, а чего эта жрица любви от жизни ожидала? Очереди из принцев на белых конях к ее избушке, где она передком торгует и мать тиранит?

— Не пойму я что-то, — решил вклиниться в разговор протоиерей, — зачем вам девушки с пьяными связываться? Пьет да пьет, кому он больно мешает-то?

— Я богатырша, святой отец, вышибалой тут служу. Сидит тихий, пусть даже и пьяный, никто его тревожить не будет. А вот если какой пьяненький наглец берется тут грубить, или столы с лавками крушить, — выкидываю из корчмы без всяких сожалений. Могу еще и оплеуху дать или леща отвесить.

— А если пьяные кучей накинутся, тебя в отместку бить? Человек пять?

— Я их пересчитывать не люблю. Сколько есть, всех отоварю, приласкаю, как родных. Зарекутся сюда лишний раз шляться, как без зубов останутся.

— А если они вооружены будут?

— У меня этого их хлама полный ящик, наотнималась вволю. Вон возле стены здоровенный такой сундук стоит. Чего там только нет! И мечи, и сабли, и шестоперы, и кистени, булавы и палицы. Всяких ножей да кинжалов просто без счета. Обычно приходят, выкупают, а тут чего-то и ходить за своим барахлом не хотят, не помнят, что ли?

— Они боятся, что обозлишься, как в тот раз, — вмешалась худоба.

— Когда это?

— Да ден десять назад, когда они тебя ватагой пришли пугать. Посадник еще после них приходил, говорил, если тот, щекастый, помрет, придется за него виру платить.

— Не ходит больше, видать, выжил щекастый. Надо мне какую-нибудь булаву себе под руку отковать. Как взялись грубить, давать им дуракам ее подержать. Не очень тяжелую, с тебя весом. Пусть понимают, с кем связываются. У меня их в сундуке две или три, не помню, но уж больно легкие, прямо хоть Максимке отдать поиграть.

Зато тут платят хорошо, и кормят вволю, грех жаловаться. Да нормально мне и на пристани работалось. Перекидала быстренько мешки и ящики, сиди отдыхай. Деньги за троих мужиков получала.

— Как же это ты так ловко пристроилась? Услуги еще какие прямо на пристани оказывала?

— Не, это для тебя, мужика где угодно уважить. Ты в этом сильна, а я в другом. Мне платили за троих, работала я за пятерых-шестерых, пьяная или с похмелья на работу никогда не приду. Всегда при нужде в ночь выйду. Обедаю по десять минут в день, и стараюсь такое время прихватить, когда я свободна. Если срочно просят чего-то погрузить-разгрузить, могу и голодная походить, не издохну. Никогда передыхов во время работы не делала. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Никогда не прогуливала и не опаздывала. Врать, как мужик, что у меня кто-то в семье заболел, или бабушка померла, ни за что не буду — против души это мне. И платили гораздо больше чем здесь, и с пьяными вожжаться не надо было, — мечта, а не работа!

— А чего ж ушла с такого золотого места?

— От Славутича в осень какая-то нехорошая сырость в этом году пошла, коленки стало и по вечерам, и к перемене погоды ломить. Побоялась вовсе обездвижить, как дедушка Протасий, вот и ушла.

— Ты ж молодая еще совсем!

— Его тоже не старого сковало. Лежал после на печи, как Илья Муромец, пятнадцать лет, пока не помер. Ни встать, ни походить не мог, сидел — и то с трудом. А у меня сын — малолетний оболтус на шее. Его кормить, поить, одевать, обувать нужно. А я стану не работница, кому он кроме меня нужен будет?

— У тебя же мать его любит.

— И что? Это она сейчас старушонка бойкая, а возраст-то уж не малый, я ребенок поздний была, последыш. Мама сейчас на боку дыру вертит, возле этого бандита малолетнего крутится: Максюша, Максюня поет, не знает, чего ему в жадное хайло засунуть — не дай бог, любимый внучок изголодается, а он уж скоро толще меня станет. Если бабушка заболеет, или помрет часом, чего он с неходячей матерью делать будет? Нам помочь некому. Брат мой родной, Евстафий, уж семь лет, как умер. Вдова его, нас знать не хочет, других родственников нету. Вот я и ушла с хорошей службы в эту дыру.

Хозяин прежний чуть не плакал, — приходи, говорит назад, как полегчает, тебя на работу всегда возьму и платить пуще прежнего стану. А тут корчмарь с вышибалами умаялся — бегут и бегут, сколько не плати. Место нехорошее, порт рядом и район бандитский. Все норовят к вечеру тут объявиться, опороться водки и напроказить тоже здесь.

Ну, я никакой работы не боюсь. За два месяца, что служу, у нас зримо лучше стало, приличные люди начали приходить и потише прежних сидеть. Хозяин не нарадуется — и спокойней теперь, и выручки увеличились. Мне, конечно, здесь очень нудно, но уж зиму и раннюю весну тут, в тепле и сухости пересижу. А дальше видно будет.

— А знаешь, как имя твое с греческого переводится? — опять завел излюбленную тему преподобный.

— Говори, — усмехнулась вышибала.

— Татиана — это устроительница, победительница.

— Хм, в этом что-то есть, — заметила богатырша.

— Да вылитая ты! — заверила носатая. — Везде свои порядки наводишь.

А протоиерей уже вовсю излагал историю гонений на святую Татиану.

— Пытались нечестивые заставить поклоняться ее своему каменному идолу — Аполлону, несуществующему богу, но произнесла благочестивая будущая святая искреннюю молитву господу нашему Иисусу Христу, и землетрясение разрушило часть этого языческого капища, а каменные обломки перебили много народу.

— А чем же народ-то провинился, — опять полились сомнительные в религиозном отношении комментарии ночной бабочки, — они, может, тоже на божье чудо, да будущую святую зашли взглянуть? Или просто так, по пути с рынка завернули?

— Дьявол, обитавший в идоле, — раздраженно и громче прежнего продолжил проповедник, — с громким криком и рыданием бежал от того места…

— Так это может Аполлон испугался землетрясения и рванул оттуда?

Такой гадкой паствы протоиерей не встречал никогда. Уже как-то растерянно он добавил:

— … причем все слышали вопль его и видели тень, пронесшуюся по воздуху, а было там множество людей…

— А ты говоришь его нету! А римляне эти наглые, — земля ходуном ходит, камни им на башку валятся, уж Аполлоны побежали, а они все стоят и пялятся! Мы бы все вперед этой тени унеслись!

Святой отец вскочил, плюнул, и убежал. Вслед ему слышалось:

— Что рванул, отче? Нас не трясет!

Потом дикарка Ксюха, как-то удивленно озираясь, завершила идеологический разгром православного миссионера:

— Ишь, как его на свою же историю разобрало! А с виду такой солидный и степенный дядечка…

И никого убивать и съедать не понадобилось! Все-таки здесь Святая Русь, а не какие-нибудь дикие острова!

Ворвался с улицы толстый и на удивление грязный отрок. Сразу взялся голосить:

— Мамка! Меня Сося обидел! Он меня толстым бараном обозвал! Здрасте, теть Оксана!

— Ты Сосю-то не пришиб? — с интересом спросила Татьяна.

— Да он знаешь юркий какой! От удара увернулся, потом прямо через руки прошел и убежал! Гонял его, гонял, догнать просто невозможно. Братья его далеко стояли, их я гонять не стал.

— Ну и бог с ними. Ты не голодный?

— Бабка кормит целый день, я аж устал жевать!

— Ну так не ешь.

— А мне охота!

Ребенок обратил внимание на новое действующее лицо в спектакле по имени «Полдник в харчевне».

— А ты кто такой? Ты здоровенный, а моя мама сильнее! Ты мой новый папа?

От такой детской ласки Емеля растерялся. Он тут мостится в постель к одной, а ему пытаются подсунуть другую, покрупнее, да еще с таким здоровенным довеском!

Я бы тоже был озадачен каким-нибудь похожим ребячьим предложением, типа, — ты поживи с моей мамой, хоть она и сильнее. Конечно, было бы ловко завести от жены-богатырки любовницу-богатыршу, и вдвоем они нарожали бы мне дочерей-паляниц удалых. Вошли бы и дочки в силу, началась дележка меня и имущества, вот тут бы я, как сыр в масле катался — от оплеухи до оплеухи!

То одна к решению животрепещущих проблем богатырскую руку в сердцах приложит, склоняя глуповатого и доброго меня на свою сторону, то другая, а сторон-то, как и положено в географии — четыре! Вот бы и зажил, как кум королю, а судьба у кумовьев царствующих особ обычно ох и нелегкая…

Глава 11

Только мы собрались с боярином, который за день все-таки изрядно устал, пойти опять полежать, — на этот раз до ужина, как вечер перестал быть томным.

На этот раз в дверь влетел Олег, и вид он имел какой-то предосудительный, можно даже сказать, — самый жалкий. Он был голый до пояса и разутый. Под левым глазом лиловел синяк, а по всему телу были видны многочисленные ссадины и другие следы физического насилия.

— Побили! Ограбили! — зашумел потерпевший.

Дальше он торопливо изложил историю своего грехопадения. Олег очень желал провести свой досуг в женском обществе, состоящем из безотказных «ночных бабочек» — очень хотелось получить за гроши ласку продажных представительниц слабого пола. Вначале не очень везло — шлюхи, видимо, попрятались до позднего вечера, но вдруг к оборотню подошел раскосый мужик и предложил отвести сластолюбца в надежное место, где самые красивые девушки Киева исполнят самые оригинальные его желания и реализуют разнузданные и необычные фантазии клиента за ломаный грош. А выбор девиц мужчину просто поразит: любой возраст, рост, вес тела, цвет волос были в наличии. Завершен был процесс заманивания классической фразой:

— Всю жизнь, уважаемый, их вспоминать будешь, а меня благодарить!

Растренированный долгими годами семейной жизни, Олег подвоха не почувствовал и безропотно зашел в какую-то зачуханную калитку вслед за своим визави.

Тут период ожидания счастья вдруг неожиданно закончился. В пару к косому откуда-то выскочил кривой, в левом глазу любителя клубнички вспыхнул фонтан искр, и он потерял сознание.

Очнулся волкодлак ограбленным и избитым через несколько часов в какой-то сточной канаве. Где он бродил в самом начале, где его били, где канава — ничего не помнил. Травма черепа с ушибом головного мозга память не улучшают. Вдобавок, абсолютно чужой город ориентации на местности не благоприятствует. Олег пока до корчмы добрался, дорогу спрашивал семь раз. Пройти с Марфой по следу было маловероятно. Так я это конюху и объяснил.

— Можем искать хоть три дня, все равно ничего не сыщем. Следа нет, брать Марфе нечего.

— У тебя же способности!

— И у меня, и у Богуслава. У тебя при себе какая-нибудь значимая вещица была?

— Это как? — опешил оборотень.

— Шкатулка, медальон, кинжал старинный, кольцо, цепочка, крест на груди… — терпеливо объяснял я охотнику до баб требуемое.

— Не только при себе, по жизни ничего такого отродясь не было! Есть дешевенький крестик на толстой нитке, так на него и не польстились.

Я глянул — небольшой железный крест на груди был в наличии. Кафтана, рубахи, пояса, шапки, сапожек, которых в пределах Киева тысячи, не было — ибо украдены. Я вздохнул.

— Ничего мы из твоего барахла отыскать не сможем, уж не взыщи. Похитители неизвестны никому, поэтому…

— Известны, еще как известны. Это Митька Косой, да Сенька Кривой, — знакомо запротестовало глуховатое меццо-сопрано. — Они так и грабят прилично одетых прохожих. Я их пьяные беседы раза три слыхала. С неделю назад они тут все впятером сидели, взялись буйствовать. За это их и вышибла. Перед уходом обещали вернуться и меня зарезать.

Татьяна уже успела подойти к нашему столику, чтобы поглядеть и послушать передачу 11 века «Следствие ведут боярки».

— Не боишься?

— Ты как сюда входил, наверное, еле-еле через толпу протолкался?

— Да нет, пусто было.

— А если судить по пьяным обещаниям обиженных мною посетителей, человек двадцать убийц уже должны бы подойти. Жду с нетерпением!

— И где этих грабителей теперь искать, никто, конечно не знает? — вздохнул я.

— Чего ж никто? — спросила свежеподошедшее дитя порока, любезная Оксана, — водили они меня как-то к себе, отдыхали неутомимо, по очереди. Это изба Косого, место их сходок. Если оплатите, можно и посетить.

— Сколько?

— Рублик. И я им на глаза попадаться не хочу. А домик покажу, чего ж не показать-то.

— Сходите — дам.

— Ох, не верю я тебе! Все вы, мужчины, над честной девушкой поизгаляться горазды, обманщик на обманщике. — Она попыталась надуть тонюсенькие губки. — Давай вперед хоть полтинник, тогда пойду.

Я отсыпал честной девушке полтаху и велел немножко подождать с выходом до комплектования группы захвата.

— Ушей тут лишних много, — оглядевшись, сообщил после познавательной беседы Богуслав, — пошли к нам в комнату.

Действительно, число слушателей неустанно прибывало, и за столиками сидело уже человек пять. Поэтому споров не было, и мы безропотно пошли. Танюша коллектив не оставила, и отправилась вместе с нами. Половому она буркнула:

— Карп, пока все трезвые, я отойду.

— Нельзя же!

— Мне можно.

— Хорошо, хорошо…

Наглядевшись за последнее время схваток с участием чемпионки Киева по боям без правил, половой явно трусил.

У нас расселись на моей кушетке кто куда. Слава на своей развалился в одиночку — очень устал. Коллектив был настроен оптимистически, в победе никто не сомневался.

Танюха потрясала в воздухе здоровенной кулачиной.

— Я их уже один раз лупила! Разом больше, разом меньше, какая разница!

Олег занимал выверенную правовую позицию.

— Их надо за грабеж посаднику сдать. Им мало не покажется.

Зашедший к нам после прогулки Матвей, махом вникнув в ситуацию, предлагал отработанный долгими годами ушкуйный вариант:

— Порубить гаденышей в капусту, и дело с концом!

Хотелось послушать бывшего главу новгородского Тайного приказа боярина Богуслава.

— Скажи, Слав, свое веское слово — ты все-таки поопытней.

Поглаживая бородищу, бывший правоохранитель начал разбирать народные решения.

— Побить, это неплохо, но они сегодня отлежатся, а завтра опять пойдут по улицам лопухов грабить. С посадником свяжемся, на месяц тут зависнем, такие дела в столице быстро не решаются. Убить недолго, и для сердца радостно, но тут ведь не булгарский берег, и не половецкая степь, за каждого убитого четырнадцать гривен по «Русской Правде» положено платить. Тут и подьячие лапы протянут, тоже подсунутся с нас шкуру драть. В общем пуд серебра отдай и не греши! Дальше нищими пойдем, придется самим на дорогах разбойничать, купчишек грабить. Или с протянутой рукой идти по Руси побираться.

«Русская Правда» шла еще от Ярослава Мудрого, лет восемьдесят уже действовала. Это был сборник правоохранительных актов древнерусского государства, объединивший в себе уголовный кодекс, правоохранительные положения, торговое право и еще много всего полезного. В Киеве за ее исполнением явно следили неукоснительно — столица это вам не какое-нибудь меленькое второстепенное княжество, которое под самодуром-князьком живет. Это там можно дела решать по княжескому велению, частенько дурному хотению. Столица на всю Русь пыталась распространить единый закон и порядок. В Киеве от исполнения «Русской Правды» не увернешься. Даже откупаться очень дорого встанет, обдерут приказные как липку.

А гривна — это двести грамм чистого серебра. Порубаем пятерых грабителей — отстегивай пояса с монетой, гони четырнадцать килограммов драгоценного металла. Сколько тут всякие дьяки да писцы сдерут, боярину, поди, видней. Может и парой кило не отделаешься. Вот тебе и пуд серебра в его расчетах. Сумма для нас просто убийственная!

— А если поубивать и вместе с избой сжечь? Раз — и концы в воду! — предложил возжаждавший крови ушкуйник.

— А девиц с Емелькой по ходу заодно прирезать, чтобы лишнего не болтали? А то, не ровен час, всех на дыбу потащат. Мы там, от заботы ката-палача, много интересного расскажем. Чего и не знали-то сроду, все вспомним.

— Ну хоть руки-то бандитам поломать можно? — не успокаивался Смелый.

— Можно. Только обойдется в те же четырнадцать гривен за каждого.

— А почему так?

— Что он будет делать без руки? Работать не способен, жрать будет нечего. Нищих и без него полно. Сломав злодею руку, ты его все равно что убил. Потому и вира такая высокая.

От безысходности ситуации мы помолчали.

— Выходит проще вашего побитого красавчика одеть, обуть и уезжать поскорее, чем с косыми да кривыми лишний раз связываться? — подытожила Оксана.

— Дешевле выйдет, — согласился боярин.

— Ты займи у кого-нибудь полтинничек, друг любезный, да ко мне на ночку. Уж там тебя не обидят, как на гадких улочках Подола!

Народная фантазия была исчерпана, и все стали глядеть на меня. Ну и чего уставились? Можно подумать, что я у вас самый умный! Мне просто легче было проблемы решать за счет знаний из будущего. А тут этакая забота, и знаний для ее решения ни в 20, ни в 21 веке нету.

Однако пора заканчивать этот балаган, и принимать обоснованное решение. Пусть оно будет не самым лучшим, но оно у нас будет. И, естественно, ответственность, как обычно, ляжет на меня. Ой боюсь, боюсь…

— Слушай, Богуслав, а ты хорошо «Русскую Правду» знаешь?

— Наизусть в свою пору учил, — я же по ней работал: и суды вел, и степень вины разным людям определял.

— А вот скажи мне: если побои зримого дефекта не оставили, в какую сумму это драчуну встает?

— А саблей или мечом не угрожали?

— И не думали!

— Рукояткой не били?

— Да и сабель то с собой не было.

— Нисколько это не будет стоить.

— А если сломаешь кому-нибудь палец?

— Это встанет в три гривны.

— То есть если мы сломаем пять пальцев, это будет пятнадцать гривен. И если мы разбойников изобьем, а потом сломаем им по одному указательному пальцу, это нам встанет в ту же пятнашку?

— Да, конечно.

— А если есть зримые следы ушибов на лице?

— Одна гривна.

— А если глаз повредят?

— Это дорого: двадцать гривен князю, а десять — пострадавшему. Да у Олега, глаза-то, вроде, целы?

— А кто про это знает? Пожалуется, что глаз болит невыносимо, и видеть стал хуже, и все дела!

Олег, было, зароптал:

— Да я нормально вижу!

— Мало того, что ты влез в поганую историю, лишился всей одежды, так ты еще и в убыток нас ввести хочешь? Будешь говорить, что велено, а то я тебе сам второй глаз выбью!

Олег потупился, дальше стоял молча, и с разными благоглупостями больше не лез.

— Желательно туда пойти Олегу, Оксане, Татьяне, и еще кому-нибудь из бойцов.

Я поглядел на Емелю и спросил:

— Пойдешь с нами?

— Да я не знаю…, они ж, наверное, вооружены? А я-то безоружным к ним приду, боязно что-то…

— Заплачу! За каждого побитого разбойника рубль даю.

Пока он межевался, Ксюшка оживилась необычайно.

— Милый! У тебя деньги появятся! И не на одну, а аж на две ночи! Да я за две ночи такое тебе покажу, чего ты от других девиц ни в жизнь не дождешься! На всю жизнь впечатлений будет! В общем, денег не пожалеешь.

После такой блистательной речи колебания покинули богатыря.

— Иду! Обязательно иду!

Сладким пряником поманили очень умело — сразу видно: работала профессионалка.

— Матвей, ты уж извини, нет у меня желания втягивать тебя в это дело.

— Что ж так? Совсем из доверия вышел?

— Я опасаюсь, что ты в горячках и наплевав на убытки убьешь кого-нибудь из грабителей.

— Правильно опасаешься. Нету у меня навыка пятерых врагов сразу в плен брать. Такого как я, лучше сегодня в резерве придержать.

— И меня придется оставить, — обрисовала свою позицию Татьяна. — Мне за обеденным залом нужно следить, я сегодня на работе. Смогу пойти только после работы.

Этот вариант меня не устраивал. При таком раскладе охотники на любителей падших женщин уже разбегутся кто куда, и в результате нам останется один косой Митька, наверняка без денег и без добычи. А идти без такого опытного бойца, как вышибала, тоже неохота.

— Матвей, выполнишь мою личную просьбу?

— Всегда!

— Пригляди за порядком в харчевне.

— Сделаю.

— Хлипковат у вас паренек-то, — не одобрила мой выбор Татьяна, — а тут такие рожи иной раз гуляют, что ахнешь.

— Он атаман ушкуйников!

— Здесь не Новгород, у нас в Киеве и не таких бивали! Район беспокойный, клиент наглый, тут только богатырем надо уродиться, чтобы меня подменить.

Мы с Матвеем усмехнулись самонадеянности бабищи.

— Тань, а попробуй его сама побить.

— Это можно, — поднялась с топчана богатырка. — За оружие только чур не хвататься, — пришибу.

— Матвей, дай пару не калечащих и не очень болезненных оплеух, потом сыграй в «захват пленного». Обязательно предупреди о начале — чтоб не было бабских стонов, — не ждала, была не готова. И вообще, давай поласковей, понежней, с хрупкой девушкой дело имеешь!

— Это можно, — улыбнулся спецназовец Древней Руси. — Устроим. Пойдет пара легчайших по ребрам, подсечка и мягкий удушающий?

— Пойдет.

— Начинаем, — предупредил соперницу Смелый. — Уже можешь бить.

Женщина не заставила себя ждать, и кулачина засвистел в воздухе. Эх раззудись плечо, размахнись рука! Получи-ка заезжий детинушка грозный подарочек от киевской богатырши! Тут вам Илья Муромец просил передать!

Только цели на месте не оказалось. Зато наивно раскрывшаяся Танечка практически мгновенно получила с двух сторон кулаками по ребрам, подсечку, от которой рухнула лицом вперед, и была взята на удушающий прием усевшимся ей на спину Матвеем. На все про все ушло меньше секунды.

А бой продолжался дальше. Сначала столичная чемпионка раздышалась. Потом взревела, как бык на корриде, и попыталась стряхнуть с необъятной спинищи ловкого соперника. Удушение не заставило себя ждать. Все! Чистая победа умения над невиданной силищей! О как!

— Ладно, одолел, — прохрипела вышибала, — ловкий черт!

Матвей отпустил хрупкую красавицу и даже подал руку, чтобы помочь подняться.

— Ты, наверное, среди ушкуйников лучший из лучших? По ребрам, будто тяжеленой кувалдой дал! Быстрый, как молния! Я даже замахнуться второй раз не успела, а уже лежу, доски пола нюхаю.

— Только под моей командой Яшка Борода и Кон Круглый плавают, а они гораздо умелее меня. И у друзей мужики есть, что в рукопашном бою без оружия меня значительно превосходят. Да и связан я сейчас был в выборе приемов и методах.

— А как же эти бойцы тебя в командирах терпят?

— В настоящем бою умение хорошо махать кулаками — это совсем не главное. Я лучше командую, быстрее принимаю верные решения, свободно ориентируюсь в бою. Когда пора наступать, когда отступать. Не пора ли остановиться, не нужно ли перед боем затаиться, — все имеет значение. У меня потери на ушкуе гораздо меньше, чем у других атаманов. А неловких в рукопашной схватке среди ушкуйников нету. Боюсь тебя огорчить, но со всей твоей силищей, шанса победить любого из наших бойцов у тебя нет. Так что разреши посидеть, — тут Матвей в пояс поклонился собеседнице, — вместо тебя в корчме вечерок.

— Ловок, ох ловок бес! — восхищенно промолвила Татьяна. — Женат?

— Конечно.

— Что я дура спрашиваю! Неужели этакого орла бабы, не чета мне, не ухватят! Пошли, полового построим, чтобы знал, свинюга, свое место. А то мне уж приходилось его за наглость и грубость приласкать. Тебе вся эта лишняя возня не нужна, жить тут не собираешься.

— Сейчас, только для солидности саблю прихвачу. Привык за пять лет носить ее постоянно.

— Для него, даже безоружного, убить пять-шесть вооруженных врагов не составляет труда, — сам видел, — встрял я. — Их, ушкуйников, боятся самые опытные княжеские и боярские дружинники.

— Орел, ох орел! — восхищенно протянула Танюша. — Ну пошли, сокол ты наш, за сабелькой!

Скоро ватага была готова к выходу. Богуслав, из-за донимающей его ближе к вечеру слабости, с нами не пошел, Матвей был оставлен для поддержания порядка в общепите, Иван еще не вернулся после визита к будущим нерусским родственникам, отец Николай негодовал на подлые киевские замечания к несомненным истинам о светлом облике святых — было очень похоже на нацарапанное по серебряному окладу драгоценный иконы матерное выражение.

Емелька стал просить о выдаче какого-нибудь вооружения.

— Вон у Татьяны сундучина какой оружия полон! Задарит пусть саблей или мечом каким недорогим, гораздо сильнее сражаться буду.

— И побьешь ворога, как Архангел Михаил, Архистратиг Небесного Воинства?

— Ага, — клюнул на простенькую наживку глупенький представитель паствы протоиерея Николая.

— И да воскреснет Бог, и расточатся врази Его?

— Да, да!

— И живых врагов ты не оставишь после себя?

— Нет, нет!

— Молодец! А теперь гони за убыток семьдесят гривен!

— Как же это, — растерянно пробормотал православный богатырь, невнимательный к предыдущим речам, и не очень ловкий в счете, — за что же такие деньжищи с меня?

— За твою дурость и невнимательность! — загремел я. — Слушать надо ухом, а не брюхом! Сколько талдычили сегодня, что убивать в Киеве нельзя, дорого встанет, а ты в это время где был? О шлюхах мечтал? А теперь дайте ему оружие, он расточит всех врагов, а все остальные должны за его вшивую удаль расплачиваться?

— Да я…, — чуть не плакал Емелька, видимо думая: а как все хорошо начиналось, прямо как на дорожных проповедях святого отца, и вдруг такой облом!

— А ты, дурачина, идешь сейчас лупить врагов без всякого оружия, и не дай тебе Бог кого-нибудь из разбойников покалечить или убить, можешь считать себя уволенным, и убирайся тогда на все четыре стороны! На даровой ночлег и ужин сегодня не рассчитывай — дармоедов кормить не буду!

— Я иду, уже иду!

— Идет он, идиот! Оксана, уведи этого бестолковца на двор и растолкуй ему, о чем тут знающие люди битый час уже толкуют!

Худая, но очень цепкая столичная штучка, тут же уволокла Емелю на улицу.

Что-то я злее боярина-дворецкого делаюсь, поднабрался что ли от него? А общаться с людьми надо с любовью и ласкою, а не грубо их драть с рывка да с тычка. Вот отведем метеорит, начну делаться тихим и ласковым. Оставшимся в живых буду петь колыбельные песенки перед сном и рассказывать сказки с хорошим концом. Отдыхайте, мишки и зайки, после трудов праведных, — мы, чудом уцелевшие в трудном походе, будем жить долго и счастливо. А сейчас за грубый нрав не взыщите — не для себя, для всего человечества, для всей вашей параллельной Земли стараюсь. И мне тоже есть кого в этом мире неистово беречь — моя любовь тоскует одна в Великом Новгороде, готовясь рожать для нас любимую в будущем дочку… Ладно, некогда тут нюни развешивать — вперед и с песней!

Завершали беседу втроем. Начал пострадавший конюх.

— Может мне в волка перед выходом перекинуться? Потом назад. Получше буду себя чувствовать, болеть перестанет и драться смогу половчей, сила вся вернется. Сразу поприличней и выглядеть буду.

Мы с боярином переглянулись: что-то сегодня в коллективе было неладно. Хотелось объявлять охоту на врагов народа как в сталинскую пору.

— Ты тоже не понял, для чего обшарпанность твоей рожи нужна? — зверея на глазах, но еще кое-как сдерживаясь, спросил бывший глава Тайного Приказа Новгорода Великого.

— Да все я понимаю, но ведь сейчас идти по столице с этаким лицом будет просто неудобно!

— Неудобно тебе будет ползти в сторону терема посадника, когда он будет разбираться, за что мы грабителей перекалечили! У тебя должно быть травм не меньше, чем у пятерых бандитов вместе взятых. Поручим это дело Матвею, он юноша в этом деле опытный. У косых с кривыми по одному пальцу отломаем, у тебя, стало быть пять. Подглазину ты хочешь обновить? Ушкуйник тебе потом просто один глаз выткнет. Уж не взыщи — глаз штука дорогая!

— Я не дамся! — взвизгнул оборотень.

— А даваться будешь проституткам в подворотнях, как ты любишь. Матвей обычно не спрашивает — просто делает порученное ему дело. В общем, давай оборачивайся, блесни красивой внешностью.

Олег обвел нас глазами, — может шутим? По нам было ясно, — ох, не шутим… И отломаем, и выткнем…

— Я…, я как лучше хотел… Давайте как-то уладим это дело…

— Можно и уладить. Речей пустых больше не заводи, слушайся командира, глупые выдумки выбрось из головы. В общем, сейчас тоже иди на улицу к месту сбора.

— А где у нас место сбора?

— Да где соберетесь, там вам и место!

— Что это он так о внешности своей сегодня печется? — спросил слабоватый в психологии я.

— На Танюшку-богатырку запал, — просветил меня туповатого Зигмунд Фрейд 11 века.

— Да ну! — не поверил всего трижды женатый я.

— Вот тебе и ну! Баранки гну! Как согну, дам тебе одну!

Фразу о трудоемкой работе с хлебобулочными изделиями Слава подцепил у неизвестного пришельца из 21 века.

— Как увидал сегодня этот обделенный последние годы женской лаской мужик, каким успехом пользуется только что избивший славную девушку Таню ушкуйник, так его и растащило! Хочется тоже чем-то блеснуть и урвать хоть кусочек богатырской ласки. А чем тут блеснешь? Битой рожей?

— Может и так…

— Воистину так, сын мой, — спародировал протоиерея весельчак боярин. — Правда сия велика есть, и трудно вам, сирым и убогим умишком своим, охватить ее всю! Истину тебе глаголю, сынишка, истину!

Слава богу, подумалось мне, хоть ненадолго отвлекся от мечтаний о юной рыжеволосой французской красавице старый черт, перестал падать духом.

Закончим тут дела, разберемся и с Бургундией, и с Нормандией! Покажем стране, будущей законодательнице моды и косметики, русскую удаль! И история тесных взаимоотношений Руси и Франции начнется не с наполеоновских войн и взятия попеременно то Москвы, то Парижа, а со скромной поездки русского боярина Богуслава, возможно с побратимом Володькой, аж в 11 веке в малюсенький городишко Мулен. (Жаль, что не в самое известное парижское кабаре «Мулен Руж», конечно…)

Хотя уже была Ярославна, королева Франции. И до нас русский князь Ярослав Мудрый поработал над выстраиванием хорошего для Франции династического брака французского короля Генриха Первого и своей дочери Анны, заливая в Капетингов, а потом через родство с ними, и в Валуа с Бурбонами, свежую русскую кровь.

И потомки Рюрика сидели на французском троне до 1793 года. Бурбоны во Франции и сейчас рвутся на трон, но страна, положившая начало удачным революциям против императоров и королей, пока их назад не допускает, ехидно напевая при этом «Марсельезу» Руже де Лиля, а русские эмигранты их поддерживают исполнением этого гимна Франции на русском языке в переводе Николая Гумилева:

Чего хотят злодеи эти,

Предатели и короли?

Кому кнуты, оковы, сети

Они заботливо сплели?

То вам, французы!

А в Испании вовсю царствует Его Величество Филипп Шестой из испанских Бурбонов, дальних родственников французских королей. И гордый испанский народ, вроде, не особенно умаялся от королевских кнутов, оков и сетей…

Греко-византийского имени Филипп до королевы Анны в Европе и не знали, и королей называли как угодно, только не Филиппами.

Но Анна была девушка образованная: говорила на нескольких языках, в том числе и на греческом, языке, равным латыни в Византии, а византийские идеи и в религии, и в образовании на Руси в 10–11 веках главенствуют. И как-то так само получилось, что строгий и властный 43-летний король Генрих Первый, абсолютный монарх, муж и повелитель для скромной 18-летней девчонки из неведомой Руси, своим высочайшим повелением назвал первенца Филиппом, а тот, после его смерти, оказался таким славным королем, что был сильно любим народом. И имя пошло в народ.

Только среди французских королей Филиппов было пятеро, а ведь имя пошло и в Испанию, и в Португалию. Как возьмут французскую принцессу замуж в соседнюю страну, так и жди малыша Филиппа наследником престола. А ведь это все — русский след, отголоски крови Анны Ярославны.

Правда, среди российских императоров Филиппов не было, и в народе остался известным и любимым только неутомимо рвущийся в школу толстовский Филиппок, которого добрый учитель выкидывал из этого очага культуры и образования с криком: задолбали эти крестьянские детки, а больше всех мелкий Филиппок! А все дети, вынужденные ходить в школу второй половины 20 и начала 21 веков Филиппку яростно завидовали…

— Жаль, я с вами пойти не могу, силы будто кровосос какой выпил. Так что иди к ватаге, и не посрами великого звания боярского! Правда, и боярин-то ты какой-то не очень, одно слово — свежесделанный. Смотри, не вернись, как волкодлак — побитый да ограбленный. Не забудь взять Марфу для усиления — отобьет вас от ворогов. Лучше бы тебе деньги здесь оставить. В общем, беги, сынку, старайся.

— Есть, дядя Слава! Не подведу! — подкинул я руку к мифическому козырьку не менее мифической фуражки будущей, но отнюдь в свое время не мифической славной русской, грозной советской и устрашающей российской армии. Мы всегда за мир во всем мире, но при необходимости можем и вздуть любого врага. А до фуражки еще несколько сотен лет всяких папах и киверов.

На улице уже все были готовы. Матвей вышел нас проводить.

— Если незадача какая случится, — негромко сказал он мне, — пошли за мной, придется этих гнид все-таки убить. Я вас потом где-нибудь за Киевом подожду. Валите все на меня, мол сами этого бандюгана впервые видим, среди них сидел. Имущество наше стали делить, видимо передрались между собой.

Я обнял его перед уходом.

— Спасибо, браток. На тебя всегда можно положиться. Как говорят арабы: лучшее лекарство — это огонь, а решающий довод в споре — это меч. Если я схожу и не вылечу, ты и один против пятерых не проспоришь.

— На досуге сходим в церковь, станем побратимами, — подытожил лучший боец нашего отряда.

— Ничего, что у меня уже есть один?

— Будет двое. И у меня будет вас двое, — про Ермоху-то не забывай. Если меня не станет — ему помогай. — Я кивнул. — Бегите. С нетерпением буду ждать.

И мы отправились на разборку с местными грабителями, а Матвей вернулся в обеденный зал стращать пьяных и особо наглых.

Стоило нам отойти от корчмы, как Оксана отманила меня от толпы, придвинулась к моему уху (мы с ней были почти одного роста) и горячо зашептала:

— Я слышала, что тебе этот, с саблей, сказал, на которого Танька тащится, ну тот, который ее прибил!

— И что?

— Я могу помочь!

— В чем? — удивился я.

— Если вас одолевать будут, я за бойцом быстрее молнии слетаю!

— А я за это время разбойников еще быстрее истреблю.

Худышку аж откачнуло.

— Ты тоже из ушкуйников?

— Нет. Но они меня учили.

— И бьешься прямо как они?

— Ушкуйники половчей будут, но обычный необученный человек не заметит разницы.

— Опасаюсь я вас, таких бойцов. Стукнет такому чего в башку, свернет мне голову, как куренку, и не перестанет даже любовью заниматься.

— Мы, новгородские, не такие, — успокоил я девушку. — Мы только для врагов опасные.

Она немножко посомневалась, но все-таки тяга к стяжательству пересилила страх. Оксана кокетливо мне улыбнулась и, как бы невзначай, сделала тонкий намек на толстые обстоятельства:

— Может потом с нами третьим пойдешь? А то дома жрать нечего! Если хочешь, я здоровяка прогоню, тебя одного оставлю. Только тогда это немножко дороже встанет, все-таки знатный человек — боярин, это не какой-то там хухры-мухры.

— Спасибо, обойдусь, — отмел я сразу оба предложения. — Не хочу я ласки чужой женщины, да еще и за деньги. Жену очень люблю, и изменять ей не стану.

— Зря брезгуешь. Чего ваши новгородки против меня? Звук пустой! Я тебе такую радугу устрою, до конца жизни вспоминать будешь Ксюшку искусницу и умелицу. Одарю, как в русской сказке.

— Ты как думаешь, сколько мне лет? — задал я героине многочисленных русских сказок вопрос на засыпку.

Она сходу и засыпалась.

— На вид лет 25–30, но кто вас бояр знает, может какие особые растирки у шведов или немцев покупаете. Самое большее — 35.

— А мне 57. Мы с боярином Богуславом погодки. И не вот что я провел праведную жизнь в постах и молитвах. И работал день и ночь, бывало голодал, мерз, тонул в ледяной воде, в водке и жратве себе не отказывал, и помотало меня по разным городам и даже странам, а особо не постарел. А почему?

— Почему? — эхом отозвалась киевская развратница.

— Потому что женщин в моей нелегкой жизни всегда было вволю. Очень был охочий до баб. Помоложе был, сшибал влет, как тетерок, мне все нравились. Старался ни одной не упустить. Но никогда женщину не покупал, нигде и ни разу. И за долгие годы такой жизни навидался этаких изысков, и напробовался этаких чудес, каких ты и не видала, и не пробовала. А о чем-то может и думать боишься, прячешься ночью в кроватке под одеяло.

— Расскажи и покажи! — загорелась ударница старейшей профессии, — делай со мной что хочешь! Чего хочешь перетерплю и стерплю, все твои причуды вынесу! Денег не надо, да чего там, мамкину прялку продам, и сама тебе заплачу! Только не отказывай в невиданной ласке! Рабой твоей буду! Ноги тебе буду мыть и воду пить!

Девица увлеклась и кричала о своих эротических мечтах на всю улицу. Особенно красиво звучала история о намерениях сбыть матушкину прялку. Всегда приятно видеть увлеченного своим любимым делом человека.

Но на нас уже озирались прохожие, и мои бойцы глядели удивленно — как это я этак ловко раскрутил прожженную жизнью деваху, которая уже не боится ни бога, ни черта, и на которой, казалось клейма поставить было негде. И, самое интересное, так быстро! Особый боярский стиль, голуби мои, это вам действительно, не какие-то там хухры-мухры!

Ладно, хватить веселить столичную публику, на серьезное дело идем. Пора пресекать работницу топчана и кушетки, ловкую киевскую тварь постельную.

— Переставай беситься, ничего у меня с тобой не будет. Не запала ты мне в душу, не увлекла. А я жену неистово люблю, и изменять ей со всякой дешевой подстилкой не стану. Вон мальчишкой пойди займись — больше пользы будет.

Оксана встряхнулась всем телом, как уличная псина после ливня, сбросила с себя боярское наваждение, и, похабно покачивая и виляя бедрами, отправилась дальше прессовать молодого. Вновь послышался ее нахальный и уверенный в себе говорок:

— Да пошутковали там с вашим боярином, не бери в голову! Пока я с тобой, буду к тебе только привязана, как верная женка!

Парень тихо млел. Мир и спокойствие озаряли наивную богатырскую душу ласковым светом первой серьезной привязанности к женскому началу.

А я, глядя на эту идиллию со стороны, еще раз уверился, что даже если бы в моей жизни не было Забавы, на этот киевский сухостой не позарился бы ни за что! Как выражались в 20 веке хохлы о приятной женской фигуристости: берешь в руки, — маешь вешь! А у этой худобы за что прикажете браться? За рубильник носа? Больше, вроде, не за что. Вся плоская! Подиумная модель 11 века, понимаешь ли.

А рядом влюблялись еще два ласковых голоса.

— Эх, не повезло мне с рождения, не дал бог фигурки красивой! На что мне силища дикая, если ни одному мужику никогда не нравилась.

— Но есть же у тебя сынок, значит полюбилась в свое время кому-то.

— Только не помню кому. Ксюшка, шалава, заволокла как-то по юности на берег Славутича, пристроились к взрослым мужикам. Те по пьянке и рады стараться, — налили водки, как себе. Я было отказываться, сроду не пила до этого, а Ксюшка за рукав дергает: не позорься, не обижай мужиков, они от всего сердца налили. От нас с тобой парни шарахаются, кобылами дразнят, так хоть с мужиками по-человечески посидим, с нас не убудет. Я, дура молоденькая, и шарахнула. Аж света белого не взвидела! После этого ничего и не помню. Заволок, видно, кто-то в кусты и по пьянке оприходовал. Может и всей толпой отличились, падкие до землянички оказались. Потом хвалиться перед другими: да я до сих пор девок порчу, мне еще сносу нет. Не гляди, что седоватый — седина в бороду, бес в ребро. Вот так девичьей невинности и лишилась. С подруги-то не убыло, она уж с год перед каждым встречным-поперечным ножонки-то раздвигала, успела уже и плод вытравить. С той поры не беременеет. А я, наивная глупышка, враз и залетела. Как взялись и мать, и всякие родственницы, тетки да бабки, меня долбить! Мы уж бабку-травницу нашли, выпьешь ейные корешки и травки — враз скинешь! Есть знахарка, отомнет тебе пузо в бане, горя знать не будешь! Не дала я им ничего с Максиком сделать, не позволила кровинушку мою убить. Как обозлили окончательно приставаниями своими неразумными, сунула им под нос кулачину и пообещала: кто еще на дите мое посягнет, пришибу! А сила моя уже была известна. Пошушукались, пошептались между собой эти кумушки, да и разбежались. А сейчас сыночек мой золотой каждый месяц зримо подрастает, крупнеет, и делается все более сильным. Даст бог, унаследует силушку мою богатырскую. Не пришиб бы только кого из ровесников по малолетней неразумности. Не умеет еще соразмерить силу удара с нуждой в нем, горячится дитя неразумное. Он единственная радость моей жизни.

— А мужчины нет что ли рядом? — как-то слишком заинтересованно спросил Олег. — Ты же целый день на виду, посетители, поди, толпой возле тебя вьются, манят кто-куда.

Таня горестно вздохнула.

— Вот и я спервоначалу так думала, потому и польстилась на эту гнилую службишку. Думаю себе: плевать, что платят гроши, хоть мужичком обзаведусь. Пусть немолодой будет, бедный какой-нибудь, некрасивый, словом завалященький, плевать — лишь бы мой, и был при мне! Я уж и так, и эдак, и красилась всячески, и одеколонами поливалась — бесполезно. Одеваться взялась, в кокошнике да в душегрее красовалась — никому не нужна, никто не польстился. Взялась просто пьяных к себе утаскивать, самых плохоньких выбирала, дрянь из дряней пыталась подобрать. Пока пьяненькие, все более— менее, — валяются, жрут да пьют за мой счет, иногда, правда крайне редко, и в постель с собой зовут. Танюшка, Танюшка, дай то, дай это. А как отчухаются, протрезвеют, и поминай как звали! Из троих еще ни один не вернулся, не объявился никак. Будто всех троих черти с квасом съели! А уж как я с ними гаденышами сюсюкала, как ублажить пыталась! Никакого проку нету! Никому не нравлюсь!

— Мне нравишься.

— Это ты так, в шутейном разговоре, просто чтобы девушку уважить? Чего во мне нравиться то может? Толстенная и грубая коровища, да еще с хвостом — неведомым мальчишкой, неизвестно от кого прижитого?

— Мне все в тебе нравится: и как говоришь, и как ходишь, и руки твои красивые. Жаль, ноги еще не видел — тоже, поди, красота неописуемая.

— Это у меня-то?

— У тебя, конечно, у кого же еще.

— Ты может, унизить глупую бабищу решил, надругаться решил духовно над одной из столичных шлюх? Гляди, я ведь и пришибить могу! — она совала оборотню под нос дрожащую кулачину.

Голос тоже дрожал. Тут все было ясно, — на девушку внезапно обрушилось невиданное, огромное счастье, а она боится поверить, ошибиться в очередной раз… Эх, я бы ей сказал… Только нельзя сейчас чужому вмешиваться, как уж бог даст… И Бог дал! Олег уверенно поймал руку богатырши, прижал трясущийся кулак к своей груди, поцеловал его, и нежно сказал:

— Танюшенька моя дорогая, я прошу у тебя руку и сердце моей единственной любимой женщины в этой жизни — твои. И прошу, не отказывай! Я, конечно, уже немолод…

Девушка, не дослушав, вырвала толстенную ручищу, зарыдала и унеслась. Ошарашенный Олег растерянно озирался.

— Я чего-то не то сказал? Обидел чем-то? Говорил я, синяк надо убирать…

— Не волнуйся — успокоил я волкодлака, — сам с богатыркой живу, видал такие виды. Это в ней силушка богатырская взыграла, потребовала выхода. Сейчас кружок по Киеву даст, лишняя сила в землю уйдет, и назад прибежит.

— А если не понравился я ей? По сердцу не пришелся?

— Значит еще скорее от женского любопытства назад прибежит, никуда не денется. А там еще поговорите, глядишь дело-то и сладится.

— Может за ней бежать?

— И думать не моги! Стоишь и стой до последнего. Покажи свою верность Татьяне. Надо будет — до ночи стой, надо — до утра это место карауль!

— Да мы, вроде, по делу идем…

— Наплевать на эти дела! Надо будет, и без тебя сходим, не задастся чего, бросим и думать об этой мелкой дряни. Одену, обую тебя завтра, дела переделаем, да и уберемся из стольного града Киева. Или ты это так, над девчонкой просто изгаляешься? Превосходство свое показываешь?

— Да ты что! Влюбился вдруг без памяти, места себе не нахожу! Только о ней и думаю! Ждать буду.

Поглядел ему на грудь — мощно полыхал оранжевый факел любви. Не играет мужик, не рисуется — вляпался конкретно. И не за постельные утехи борется, душа его к Тане просится.

К нам подошли уже обнявшиеся Емельян и Оксана.

— Часто она так бегает?

— Бывает.

— Надолго исчезла?

— Самое меньшее на полчаса. Бывает, что и по два часа нету.

— Ждем час и уходим.

— Нам бы отойти…

— Куда вам переться? Ищи вас потом по всему Киеву! — жестко пресек я молодежь, заглянув в их затуманенные поволокой желания глаза. — Тут валите!

— Посреди улицы прямо уважите девушку? Я-то, конечно, потерплю, можете прямо втроем отличиться, но Емеля может не потянуть. Молод еще. Первый раз желает один и в некоем уединении…

И такие наглые песни после моих рассказов о том, как я люблю свою жену! Думает, что я, нарассказывав о своей необычайной любви, подамся вместе с первой попавшейся шлюшкой повеселиться? А говорит уверенно, значит бывали прецеденты? Эх, кобели средневековые, проституты феодальные…

А неплохо было бы нам с Олегом с двух сторон эту горячую киевскую девчушку прямо посреди улицы начать баловать, покрякивая от удовольствия, и тут с разных сторон выпустить богатырку Забаву и богатыршу Татьяну. Какие отбивные получились бы из двух новгородских котов помойных! Просто было бы любо-дорого взглянуть на эти кулинарные изделия!

— Стойте здесь! — рявкнул я, — счас уединитесь, … вашу мать!

Я подошел к ближайшей калитке в глухих окрестных заборах, и начал ее остервенело пинать. Пора заканчивать общение со всякой киевской поганью! Шутки стали похожи на их образ мышления, и я начал ругаться матом, что запрещаю себе делать даже в мыслях уже лет десять!

Дворовая собачонка остервенело залаяла, но не получая подкрепления в хозяйском лице, обреченно завыла. Такой и застал эту дивную картину домохозяин, все-таки высунувшийся из избушки: калитка ходит ходуном так, что кажется, будто в нее бьют тараном, а псина чует неминуемую скорую гибель и потому воет.

Неожиданно завыла в тон зазаборному неведомому другу и Марфа. Вот от нее то уж совсем не ожидал! Алабаи и лают то редко! Может там у них помер кто-то? Неожиданно заинтересовался новыми звуками Олег, и как-то паскудно тоже начал подвывать. Собачий лай я перевожу легко, а вот понимать их вытье как-то еще не сподобился.

— Тихо, тихо, вилк! — попытался унять хозяин своего психопата, — кого там черт принес?

Новые рулады от всей троицы зазвучали во всем блеске.

— Друзья? Откуда у нас тут друзья? Я здесь поляка ни одного не встретил. Только если к тебе из лесу родственники подошли с визитом.

А ведь он говорит по-польски, осенило меня. А вилк — это волк! Мой внутренний переводчик просто не озаботился мне сообщить, что автоматически включился в работу и звучит речь наших двоюродных братьев-славян. А языки еще так похожи, что я понял бы и без перевода.

Загремела щеколда и широко распахнулась калитка.

— Матка Боска Честоховска! — заорал вышедший к нам двадцатилетний красавец, высоченный и видный поляк, — наши пришли! Захарий! Хлопцы! Выбегайте все скорей! — и сгреб меня в стальные объятия.

Тут и я опешил. Откуда в Киеве наши? Что это за польская диаспора? У меня в роду и украинцев-то с белорусами сроду не водилось, про каких-то иностранцев никто и не заикался. Никаких поляков я и в Новгороде то не видал, да и в прежней жизни не встречал.

Знакомство было шапочным, по талантливым польским фильмам, да по безмерному моему уважению к великому полководцу времен Великой Отечественной Войны маршалу Константину Константиновичу Рокоссовскому.

Из дома высыпали человек пять во главе с могучим седобородым старцем, и все — волхвы! Старейшина подал мне широченную ладонь, жесткую как лопата.

— С прибытием, брат! Я — Захарий, бывший учитель новгородского Добрыни. Яцек, да отпусти ты человека! Измял, поди, всего, медведь ты польский!

Глава 12

В моей слабой головушке наконец-то все сложилось. Великий волхв Захарий, которого мы с Богуславом планировали поискать завтра, неожиданно нашелся сам, да еще с оравой сподвижников. Вот они-то и наши! А поляк, конечно тоже волхв, на консультации в киевскую научную школу прибыл. Волхвов я теперь определял безошибочно, уверенно отличая черных от белых — Антекон 25 постарался.

Народ был горячий, в основном молодой. Они хлопали меня, освобожденного из дружеских тисков объятий Яцека, по плечам, спине. Хорошо, что никто не догадался сильно хлопнуть по голове! Голову жалко, я ей работаю. От поцелуев отказался сразу, дерзко заявив:

— У нас в Новгороде это не принято!

Не любитель я с мужиками целоваться, ох не любитель. Провинциал, одно слово.

— Что за люди с тобой? Оборотень-то еще так сяк, вдруг куда понадобится, а эти, парень с девкой?

Я вздохнул. Пока понадобились мы оборотню.

— Меня Владимир Мишинич зовут.

— Мы знаем! — крикнул кто-то из молодых, — Добрыня нам сообщил! Завтра-послезавтра только тебя ждали.

— Парня с девушкой мне пристроить куда-нибудь на часок надо. Хозяин кто этого двора?

Высунулся чернобородый здоровяк постарше остальных.

— Я хозяин, Павлин звать, — прогудел он. — Чем могу помочь?

— Какой-нибудь свободный сарай или сеновал есть?

— Есть, как не быть. На сеновале, кроме сена, ничего больше и нету.

— Заведи туда на часок этих двух ухарей, — обрадованный решением шкурной проблемы я показал на Ксюшку с Емелей, — заплачу, сколько скажешь.

— Маме своей заплати, за то, что тебя такого умника, родила. Мы с брата-героя, который всю Землю защищать идет, жизнью на каждом шагу рискуя, никогда копейки не возьмем. Не надо нас, киевских волхвов, оскорблять. Скажешь завтра с тобой умирать надо пойти, все пойдем. Так, братья? — он оглядел молодежь.

— Так! — слаженно рявкнули волхвы.

— А вы идите за мной, — рыкнул борода богатырю с девицей и повел их на сеновал.

— Ну а мы в дом, — потирая ладони друг о друга, добавил Захарий, — нечего тут на виду ошиваться. Волкодлака с собой берешь?

— Пусть возле двора покараулит, — отмахнулся я, — ему есть чем на улице заняться.

— Твоя интересная собачка уже столковалась с моим Горцем, думаю, такую подругу он не обидит, — улыбнулся Яцек.

Длинношерстный, белый с черным носом и кончиками ушей, Горец вдруг внятно провыл:

— Угуу, хозяиуун, неуу обижууу…

Вот и я этот собачий вой начал понимать.

— Ты же, вроде, его вначале волком звал? — спросил я Яцека.

— Это я в шутку его так зову. В их жилы, татранских подгорных собак, или подгалянских овчарок, много волчьей крови добавлено. А кличка его Горец. Мы с ним почти от самых Татр пришли, недалеко от Кракова живем.

— В дом, в дом, хватит тут, на юру, болтать! — оборвал нашу кинологическую беседу Захарий, — там и поговорим…

— И польской зубровочки выпьем, — задорно влез Яцек…

— И закусим, чем бог послал! — прогудел Павлин, затолкавший уже нашего похотника со столичной беспутницей (вот как мне надо мыслить — церковно— пристойно, а не похабно-погано, как прежде!) на сеновал, который с сегодняшнего дня, после того, что там сейчас начнет твориться, уместней будет называть сеноповалом.

Мы прошли, присели за широченным столом, который супруга Павлина махом прикрыла праздничной скатертью. Галина Дормидонтовна, сноровисто накрывала на стол, принося кушанья с кухни с невиданной быстротой. Заминка у нее произошла всего один раз.

— Павлик, — смущенно спросила она мужа, — а водку какую подавать: обычную нашу, или желтенькую польскую?

— Желтенькую тащи! А кончится — и нашу употребим! Все кончится — нерадивых хозяек вон со двора!

— Ой, ой, ой — забоялась замордованная зверем-мужем средневековая русская домохозяйка, — как бы тебя самого, этакого видного краснодеревщика, на дрова под шумок не пустили!

Но, чтобы не дискутировать на пустом месте, принесла и нашу огненную воду, и польскую зубровку. В общем, пока еще Польша не сгинела, да и Русь-матушка не подкачала, наливай!

Выпили, неплохо закусили. Да, хорошо. Потом главарь удалил всех моих новых киевских, и таких еще молодых родственников, словами:

— Рановато вам еще кое о чем слушать.

Кроме него, естественно, остался я, как главный докладчик, Павлин, как хозяин дома и второй по старшинству в команде, а также, по непонятной причине, Яцек. Когда поляк выскочил из комнаты по малой нужде, я спросил о причине такого привилегированного положения иностранца.

— Он здесь никого, кроме нас не знает, — объяснил причину своего решения Захарий. — Ребят я через часок-другой провожу по домам, а он тут при мне останется. Надеюсь, сегодня вечером или завтра утром, и ты к Павлину въедешь. Растрепать поляку наши секреты будет некогда и негде.

Яцек вернулся и началась беседа. Захария неприятно удивила история про удар в сердце Богуслава, нанесенный рукой ведьмы.

— Ишь, как рано пытаются устранить самых опасных соперников, — заметил главный киевский волхв, — боятся прямой схватки, гады.

Зато истории о помощи антеков его порадовали.

— Давненько о чудах и копарях слышно на Руси не было. Думал, что исчезли совсем. А они, хоть и затаились, на нашей стороне.

— А у нас, в Татрах, краснолюдов полно бродит, — заявил уже раскрасневшийся Яцек, — с утра до ночи стучат своими молоточками!

— Это горные гномы, — объяснили мы бойкому юноше, — совсем другая раса. Антеки лесовики, у них и молоточков-то никаких нету. Зато в магии они очень сильны.

— У них кто сейчас в князьях? — спросил меня Захарий. — Когда я тоже был юношей, мой учитель рассказывал мне об их то ли князе, то ли царе, Антеконе 25. Ему в ту пору было лет двести, может даже и больше. Вряд ли он еще жив, конечно. Кто пришел на его место?

— Сейчас ему гораздо больше, — усмехнулся я, — и называет он себя император Антекон 25. И конечно, живее всех живых. Довольно-таки боек — в конце нашей беседы просто растаял в воздухе.

— Сколько же они живут? — пораженно спросил Яцек.

— Мне он не рассказывал, — я развел руками, — просто осыпал всяческими дарами.

— А что, что дал? — горячился иностранный подданный.

— Обещал всяческое содействие и помощь.

— И это все?

— Все.

— Обманет, — разочарованно махнул рукой Яцек.

— Все может быть, — не стал спорить я, — время покажет. Пока пообещал вылечить нас с Богуславом от кровопотери.

— А ты то тут причем? — удивились собеседники.

— Слишком много я раненому своей крови перелил.

— А разве так можно? Говорят, что чужой кровью можно убить человека.

— Можно, если перелить неумеючи.

— А ты умеешь?

— Случайно — да.

— Где же выучился?

Тут я напрягся. Ладно Яцек и Павлин, они как кудесники может и не блещут, но почему главный волхв не видит, что я из далекого будущего? Совсем от старости нюх потерял? Его ученик Добрыня увидел это сразу же. Ладно, дальше буду врать напропалую, в ситуации надо разобраться.

— Учился в Дамаске, у арабов.

Эта версия всегда прокатывала в Новгороде на первых порах.

— Ладно, подошло время расставаться, — бодренько хлопнул себя по коленям Захарий, — Павля, зови Галю, пусть покажет иностранному гостю его комнату, выберут постельное белье, какое ему в Европах привычнее. Володя куда-то по делу шел, переедет к тебе, там и потолкуем об антеках, да о переливаниях крови на досуге. А мне сейчас кое-чему ребят обучить надо.

Павлин крикнул жену, и Галина увела гостя на осмотр покоев, — видно, только передо мной прибыл.

— Что ты нам тут врать взялся? — недовольно буркнул Захарий, — сразу бы мне сказал, что при чужом свое прошлое скрывать будешь.

— А ты что видишь? — решил проверить я умственные способности старика.

— Да не волнуйся ты за меня, я пока еще в полном уме, памяти и здравии! Да и Добрыня передал, что смог о вашей ватаге. А с этими поляками вечно воюем, — то наши князья их грабить полезут, то шляхта во главе с польским королем подсуетится от Руси кусок урвать. Последний раз как навалился Богуслав Смелый четверть века назад у нас на Руси грабить, еле сбыли его назад в Польшу. А ведь он был сын Доброгневы Киевской, сестры Ярослава Мудрого!

Что-то Мудрый, подумалось мне, всех девиц из семьи роздал кого-куда. Ну ладно дочек, так он и сестру польской королевой пристроил! Силен был как дипломат. Ему еще бы дочек пять, так неохваченных княжескими заботами европейских государств и не осталось бы.

— Ладно, давай строго по делу. Что-нибудь, для нас важное, еще имеешь сообщить?

К чему киевским волхвам знать о наших телемостах с Великим Новгородом и Францией? — подумалось мне. Да и тема с изготовлением фальшивой византийской монеты показалась сомнительной. Поэтому я решительно ответил:

— Ничего важного для дела, пожалуй, больше и нет. Лучше вы мне скажите, чем можете помочь походу, и что тут делает поляк?

— Яцек прибыл от волхвов Польши, а зачем, он сам нам сейчас и расскажет, — сообщил Захарий.

Через пару секунд к нам вернулся Яцек. Да, старый конь еще борозды не испортит! Будто сквозь стены видит.

Поинтересовались у поляка причиной его визита. Оказалось, что он прибыл для согласования времени посылки второй волны групп прорыва. То, что первая ватага, вероятнее всего до Средиземного моря не дойдет, казалось старшим кудесникам Земли Польской, будущей Речи Посполитой, очень вероятным исходом предстоящего похода.

Оказалось, что те же мысли посетили и Захария.

— У нас вторая группа пойдет через неделю после Володиной. В ней будут участвовать все молодые волхвы, которых вы сегодня видели. Павлин будет у них командиром. Мы пришли к такому выводу, что гибель в этот раз ждет всю Землю. Черным втолковать это не удалось.

— Антеки думают так же, как белые волхвы, — негромко заметил я.

— Мы думаем иначе! — сноровисто вскинулся Яцек, — но даже гибель Польши воспринимаем как вселенскую катастрофу…, — закончил он упавшим голосом.

Вот тебе и раз! Начал за здравие, а закончил за упокой!

— Поэтому и я пойду с парой помощников к Русскому морю. Если у нас у всех не получится отвести камень от Земли, ничего не будет иметь значения — останешься ли ты живым или нет, кто возьмет верх на Земле — черные, белые или церковь. Никого и ничего, кроме обломков, висящих в пустоте, не останется.

— Вот и я нашим ослам про это же самое толкую! — сорвался на неистовый крик Яцек, вскакивая и горячо размахивая руками, — вижу, вижу два совершенно разных исхода! Шаг влево, шаг вправо, приход в дело одного человека, уход другого — и вся картинка меняется! И я должен, должен идти! А эти вшивые шляхтичи мне втолковывают: ты из старших краковских Пястов, вдруг все наследники в главной королевской ветви погибнут, ты будешь наследником престола. Надо будет только мой трон поставить на каком-нибудь изрядном куске, оставшемся от Земли, чтобы было где Ядвисю закопать…

Парень скрипнул зубами. Упал на стул. Обвел нас горящими глазами.

— Ничего я на родине не добьюсь, мне их это мелкое местничество не переломить. Они и сюда-то меня выслали, чтобы хоть чем-то занять. И на все им наплевать! Лишь бы их человек стал королем! Возьмите меня в любую из ваших команд. Как волхв я еще не очень силен, будущее разве что мог раньше предсказывать, но подо мной два коня, сумка серебра и хороший меч на поясе. Верный и особо умный пес будет караулить нас по ночам.

Ну что ж, подумалось мне, паренек молод и горяч, но не трус, и сам хочет рискнуть жизнью ради общего дела, а это многого стоит.

Захарий тоже подумал и сказал:

— Я тебя взять не могу. Втайне пойду, крадучись, чтобы черные об этом не вызнали. И на себя, и на еще двоих сильных волхвов полог сумрака накину. Третьего не осилю, уж не взыщи. Павлин, скажи свое слово.

— Я любого возьму. Мои ребята все волхвы, но один слабей другого. Сказать честно, и сам я особо не блещу. Больше в поделках силен, амулетах да оберегах всяких. Ватага наша не побеждать, а скорее умирать идет, чтобы врага от главных сил отвлечь. Обидно будет, — тут Павлин усмехнулся, — за просто так одного из самих Пястов без всякого толка положить. Владимир, твоя очередь.

— Мне парень нравится, но уж очень много нас идет. Тут уж о том, чтобы спрятаться, и речи нет. Биться будем насмерть, и очень надеемся победить. Я, хоть и атаман в этом походе, считаю нужным обсудить приход нового человека в нашу ватагу с более умелым в бою, и гораздо более сильным кудесником, чем я, — боярином Богуславом.

— Какого же черта ты взялся атаманствовать и что-то решать?! — гаркнул дерзкий Пяст, — сразу к боярину и нужно идти!

— Богуслав много лет исполнял при Владимире Мономахе обязанности воеводы передового, потом засадного полков, последнее время был главным воеводой всей дружины. Закончил эту службу недавно, перешел к сыну Мономаха Мстиславу, который правит сейчас в Новгороде. Полтора месяца назад решил пойти спасать мир с моей ватагой бойцов. Я предлагал ему нас возглавить, но он отказался. Посчитал, что я справлюсь с этим успешнее.

— А ты кем ранее командовал?

— Мелкими группами людей.

— Много воевал?

— Ни разу.

— Сколько ж боярину лет?

— Пятьдесят восемь.

— И в чем же ты, гораздо более молодой, совершенно неопытный, и слабоватый волхв, можешь его превзойти?

Ох уж мне эта иностранная въедливость! Здесь простой русский ответ, типа, — у меня невероятная сила духа! — не пройдет. Про перекидывание почти на 1000 лет назад, видимо для усиления местных героев, распространяться тоже не хотелось. Доложим версию Богуслава.

— Моя молодость появилась внезапно и без всякого моего участия. Мой возраст равен пятидесяти семи годам. Людьми я командую с двадцати трех лет. Ватага верит только мне, Богуслава не знает. Противостоящий нам черный волхв значительно превосходит по силе всех троих белых кудесников нашего отряда вместе взятых. Наша битва будет сильно отличаться от всех прежних. Чтобы ее выиграть, надо мыслить и действовать по-новому. Я считаюсь мастером неожиданных решений, потому и вынужден командовать. А тоже очень хотелось бы встать под уверенную и опытную именно в таком деле руку.

— Если вдруг убьете Невзора, враз подлетят другие черные волхвы, и вам точно конец, — высказался киевский оптимист Захарий.

— Значит вы втроем в это время по буеракам прокрадетесь, — не стал посвящать я всех в обещанную помощь от подземного народа, точнее, от их императора. — Вы в общении с дельфинами понимаете чего-нибудь? — решил я сорвать хоть шерсти клок с местных некондиционных овец.

— Не сподобились общаться. Думали, может быть ты в дальних краях научился?

— Да и там никто не умеет. А если каким-то чудом все-таки к морю прорвусь, и с дельфинами случайно столкуюсь, где мне Омара Хайяма искать?

— А просто спросить тамошних обитателей нельзя?

— Он, похоже, прячется где-то — мусульманские гонения за безбожие и вольнодумство.

Павлин загоготал.

— Если чудом его встретишь, обязательно обними и поцелуй от вольнодумцев и кривобожников Киева! — Может быть в рукописях о месте его жительства чего-нибудь сказано?

— Сотни людей читали, ничего не вычитали. Нету, и все!

— Да простые люди всегда обо всем знают! — не утерпел Яцек. — Я в Киеве Захария махом нашел!

— По пути долго искал?

— А при чем тут путь?

— Ты же знал, где находится нужный человек? Страна, город?

— Конечно!

— А я ничего не знаю.

— Да велика ли нужная страна?

— Не мала. Посидите немного молча.

Пока народ молчал, я пропеллером крутился по Интернету. Через десять минут доложил.

— Вероятно великий арабский поэт, лекарь, астроном и математик, автор книги вкуснейших кулинарных рецептов живет, где жил — в каком-нибудь городе Сельджукской империи.

— А много ли там городов?

— Побольше, чем на Руси и в Европе на размахе в сто верст.

— Но сама-то странешка, поди, меленькая?

— Давай прикинем. Ты наши версты знаешь?

— Конечно знаю, — пробурчал Пяст. — В полтора раза они меньше наших.

— Берем наши версты от Кракова до Киева — 860. Ты их конскими копытами промерил.

— Девять дней скакал, — гордо подтвердил поляк, — аж двое коней умаялись!

— В Сельджукской малюсенькой империи от одного края и до другого, от города Багдад до города Ташкент всего 3000 верст.

Яцек ахнул и разинул рот.

— Объясняю для киевлян: от Киева до Великого Новгорода — 1140 верст, до Рязани — 800, а в узенькой арабской странешке, от Кабула до границы с Константинополем, около 3600 верст.

Реакции были разные. Захарий крякнул, а Павлин свистнул.

Вот, братцы, и на ваше необычное мышление нашлась узда. Вы тут мыслили, вроде как Федор Иванович Тютчев:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить,

У ней особенная стать –

В Россию можно только верить.

А тут приперся грубиян из СССР, самой большой страны мира, и показал, что ваша киевская Русь размером с небольшой скворечник. И за аршином даже и не потянулся, с саженью не подкрадывался.

Треснул верстой, поинтересовавшись в Интернете, что почем и как. И сразу все стало ясно. Русская верста — 1066 метров, польские пусть поляк сам пересчитывает. Он князь, ему виднее. Хорошо бы еще и Польше дать по загривку объяснением, где было ее место в Российской Империи — тюрьме народов, но не ко времени. А найти расстояния между городами, дожившими до 21 века, вообще плевое дело.

Продолжим.

— И что особенно приятно будет сердцу спрашивающего, так это то, что народу там изобилие, не как сейчас на Руси. Куча городов, городков и сел, которые они кишлаками называют. Средненьких городишек, вроде Киева или Новгорода, в которых всего по 15-20000 человек, там полно. Называют уважительно городами только те, где живет больше 100000 жителей — Исфаган, Хамадан, Нишапур, где родился наш пропавший. И таких городов немало. Есть у кого спросить о прячущемся 47летнем приличном человеке, большом знатоке и толкователе Корана. Правда, их много в каждом городишке, гораздо больше чем у нас попов. Да может он и не берет в руки святую книгу, а просто лечит, он же еще и лекарь, специально учился. Может заняться и вообще чем-то неведомым. Имя его сейчас неизвестно, назваться может и чужим, видеть мы его сроду не видели. В общем, искать-не переискать! На сто лет занятием будешь обеспечен! Или гораздо меньше…

Яцек вспыхнул.

— Я самый лучший поисковик в мире!

Скромность — его второе имя, вежливо улыбнулись мы. Свежо предание, а верится с трудом, как талантливо заметил в свое время Грибоедов. Павлин решил первым слегка загасить избыточную похвальбу гостя.

— Не знаю, как у вас в Польше, — лекторским тоном начал атаман второй ватаги, — а у нас способности к поиску закладывают при обучении волхва в первые два-три дня. Любому из нас дай обрывок от рубахи или старый лапоть пропавшего, на дне моря его сыщем. Но ведь тут-то у нас — ни-че-го!

— Если кто-то его видел… — начал было Яцек.

— Не видали! — осекли мы молодого.

— Или слышал…,

— Не слыхали!

— Или он написал что-то своей рукой…,

— Не читали!

Меня разговор начал заинтересовывать.

— Яцек, а если я тебе перепишу, то, что Омар Хайям написал?

— А что он писал?

— Рубаи.

Княжич удивился.

— У нас в Польше такого нет.

Судя по лицам моих земляков, в Киеве с этим тоже не густо.

— Рубаи, это стихи-четверостишья.

— Такие коротенькие? Вроде, на дворе трава, на траве дрова?

— Нет. Они очень умные и душевные.

— А поэт в них душу вкладывает?

— В эти — да. И это душа умного гения.

— Прочти! — потребовал эмоциональный шляхтич.

У двух киевских любителей поэзии как-то опечалились лица. Что делать, не всем же любить Хайяма… Я вздохнул и начал.

«Ад и рай — в небесах», утверждают ханжи

Я, в себя заглянув, убедился во лжи:

Ад и рай — не круги во дворе мирозданья,

Ад и рай — это две половины души.

— Еще! — каким-то полузадушенным голосом просипел Захарий.

Уважим старика! Авторитетный волхв — учитель моего учителя. Таким не отказывают.

Холодной думай головой

Ведь в жизни все закономерно

Зло излученное тобой

К тебе вернется непременно.

— Господи, — начал раскачиваться на табурете Захарий, — я об этих вещах думаю десятками лет, дважды пытался излить выстраданные мысли на пергамент, получается какая-то блеклая ерунда. Говорить я могу про любую из этих мыслей хоть сутки без отдыха и продыха, а писать не дано. Не горазд. А тут человек изложил все в четырех простеньких строчках, и так красиво, так талантливо! Я должен с ним встретиться!

— И я должен, — хмыкнул я, — и Павлин рвется, и еще несколько бригад. Буду только рад, если ты найдешь его первым.

— Да, да, увлекся я что-то…

Павлин строго поглядел на поисковика.

— Учуял араба?

— Конечно!

— Где он?

— Там! — показал парень рукой на юго-восток.

— Да что там? Ты дело говори, какая страна, город, нужный район или улица?

— Это все я не знаю. Буду тыкать рукой, пока не приду на место, и не найду нужного человека.

Мы переглянулись. Всем троим было ясно, что без проверки тащить хлопца в поход бессмысленно. Если просто хвастается, то кроме потерянного времени ничего и не будет.

— Я на все три ватаги сделаю по кедровой рыбке, Захарий заговорит, когда-то давно у нас такая вещица для поиска получилась, — проговорил Павлин. — Вы когда уходите? — спросил он меня.

Я повернулся к старшему волхву.

— Сколько мы еще можем побыть в Киеве?

— Думаю, дня три-четыре. Ватаг пять от вас отстали.

— Отлично! — обрадовался я, — глядишь все и переделаем.

— Что это у тебя тут за дела? — обиженно-скрипучим голосом осведомился Яцек, — любовницу еще не посетил? Или деток не проведал, которые лет тридцать назад от киевских красоток нарожались?

— Я в Киеве первый раз в жизни, знакомых и родни здесь не имею. Но дел масса. Богуславу надо еще пару дней, чтобы полностью прийти в силу. Без него мы не выстоим против Невзора.

— Вот и ехали бы к морю, а по пути отчухивались!

— Здесь мы под защитой Захария, черный в Киев не полезет, самое большее подошлет еще какую-нибудь подлюку. Антекон 25 открыл нам глаза на ведьм, и дал против них оружие, поэтому здесь мы в относительной безопасности. А выйдем за околицу, вот тут-то и жди чудес! И не думаю, что хороших. Желательно ту гадину, что боярина ножом в сердце ударила, отловить. Еще нам надо нашей пророчице развод получить, с иудеями столковаться, бригадира кирпичников женить, личную жизнь конюху устроить и в бою проверить, из переносчика тяжестей мужчину сделать, и, на всякий случай, в драке на него поглядеть. В основном, вроде, и все.

— Никого не забыл своими заботами охватить? Ты с ними, как курица с цыплятами, а вдруг кто-то остался позабыт, позаброшен? — все тем же мерзким голосом поинтересовался Яцек.

— Остались неохваченными священник и ушкуйник. Но у них в Киеве дел нет.

— И как же ты, набрав эту толпу увечных и озабоченных, думаешь грозного Невзора одолеть? А молодого волхва и хорошего бойца из Пястов, знатного поисковика не берешь?

— То, что ты поисковик, превосходящий нас троих, это еще доказать надо.

— Я только что доказал! — сорвался на крик молодец.

— Давай и я тебе так же докажу. У тебя преданный слуга есть?

— Как не быть, — сразу успокоился Яцек. — Марек, мой конюх. Очень рвался со мной пойти, да у него с женой какая-то неведомая хворь приключилась. А камердинера мать ко мне приставила, я ему ни в чем не верю. Поэтому ускакал крадучись, один. Некого было с собой взять.

— Вот и спроси меня, Владимир, а где сейчас Марек?

Видя, что мальчишка уже разевает рот, я выставил вперед руку и остановил его:

— Погоди, погоди. Это я все так, для понятности объясняю. Показываю тебе рукой в сторону запада, и туманно говорю: там ищи! Езжай в Польшу, Германию, Францию, Швецию, ну и Англию с Шотландией по ходу обегай. А ты мне: а страна, а город, ну хоть народ какой? А я тебе в ответ: ничего не известно!

— Ты же сам сказал, — сельджуки?

— Они там завоеватели, тюркские племена. А на этих землях испокон веков жили таджики, персы, узбеки, ассирийцы, армяне, грузины, арабы, туркмены, мазендаранцы и прочие нации. Между собой почти не общаются, языки разные. И на одном краю империи никто тебе ничего не скажет о далеком астрономе. Сельджукская империя по размеру примерно равна Западной Европе. Где этот Марек затаился? Проверить я тебя никак не могу, мы очень далеко. Поэтому будем пока ориентироваться на местных деревянных рыбок. А где ты кедр берешь? — поинтересовался я у изготовителя амулетов, — кедрачи, вроде, только в Сибири, далеко за Уралом растут.

— Что за кедрачи такие? — поинтересовался Павлин.

— Лес полностью из кедра, — объяснил я. — Сейчас там русских людей нету, но, когда-нибудь пощелкаем и мы кедровыми орешками.

— Сейчас я беру ливанский кедр понемногу, — очень уж дорогой. Его у нас для икон используют. И орешки у него несъедобные. А вот древесина ценнейшая. Мягкая, но очень прочная. Воды и мороза не боится, никогда не гниет, не болеет. Ни один древоточец не осмеливается к ней подсунуться, она никогда не трескается.

— Хорошо бы терем из таких бревен сложить! — помечтал вслух я.

— В Библии много раз упоминается, как из кедра дворцы строили. Но у царя Соломона денег было побольше нашего, поэтому на Руси сейчас в основном из розовой древесины иконы делают.

— А какая разница, что краской покрывать? Дуб тоже прочную доску даст.

— Дуб его умаешься тесать. Эту древесину кое-как топором и осилишь. Свяжешься если из него икону долотцем каким делать, все проклянешь и язычником станешь. А то и просто отправишься поджигать церковь того попа, который тебе заказ этакий навязал. А из кедра иконочку вырезать — это одно удовольствие! Силы не надо прикладывать никакой! Подводишь стамесочку…

— А почему ты меня, как волхва не берешь? У тебя большая часть народа вообще никто и нигде! Ни сражаться, ни колдовать не могут! — внезапно заорал Яцек, вмешиваясь в нашу благостную беседу столяров.

Мы с огорчением посмотрели на молодого нахала.

— Вот у нас в ватаге народу и немало. По трое не крадемся, волчьей стаей идем. Прорываемся нагло, верим в победу. Я уже думаю, как мне Омара Хайяма отыскать, а нам ведь до этого Сельджукского султаната еще немеряно верст идти, и все лесом. Невзор сильнее нас гораздо, с дельфинами тысячи лет люди хотят пообщаться, а воз и ныне там. И никто из тех, что идут, никто! — со мной не спорит, между собой не враждует. А возьми тебя…

— Возьми! — рявкнул Яцек.

…молодого нахаленка, — не обратил я внимания на его призывы, — враз дело и завертится.

— Да я смирный!

— Только тебя, агнца Божьего, особым смирением отмеченного, в отряд примешь, враз ты еще перед завтраком затеешься с ушкуйником Матвеем спорить, кто из вас на мечах более ловкий биться.

— А чего тут спорить? Меня с самого детства учили.

— А его с самого раннего детства. Слово за слово, кулаком по столу! Не успел я отвернуться, а вы уже боевым оружием на заднем дворе рубитесь.

— Ну не за учебное же нам браться!

— Конечно, конечно. Только так. И именно так! Ты сколько раз за жизнь в боевые походы ходил?

— Один раз, — состроил кислую гримасу княжич.

— А много народу убил своей рукой?

— Да мне отец толком не дает повоевать! Приставил перед битвой ко мне двоих лучших своих бойцов, и запрятал нас вместе с полусотней в рощицу. Объяснили, что мы — это засадная сотня. Большая дружина быстро победила, а полусотня в лесу без дела выстояла. Так что я свой меч во вражеской крови еще не смочил.

— А неловкий против тебя Матвей уже пять раз ходил биться в чужие земли. И у него руки уже не по локоть в крови, а по плечи. Убить нескольких человек, дружинников, вооруженных до зубов, для него, безоружного, — привычное дело. А любым оружием он бьется мастерски, может и двумя руками сразу саблями вертеть. Последнее время его избирали атаманом ватаги из тридцати ушкуйников, старше его по возрасту и не менее умелых. Не хуже, чем руками, Матвей умеет бить и ногами. И ты полагаешь, что сможешь его одолеть?

— Ну не знаю…

— Зато я знаю, что вопрос не в том, кто победит, а в том, сильно ли тебя при этом покалечат, или убьют привычной рукой, если сильно обозлишь.

— Да ты прямо русского богатыря расписываешь!

— Не-ет, богатырь у нас другой, Емельяном звать. Тот с лошадью на вытянутых руках вприсядку спляшет. Его Павлин недавно вместе с девицей на сеновал завел. Можешь и с ним, после того, как я тебя у ушкуйника отниму, силою потягаться. Он парень безобидный, добрый. Ты, после его богатырского щелчка, всего дня за три отлежишься — плевое дело. Волкодлака псом позорным обзовешь, и есть с ним вместе откажешься, со священником из-за религии поругаешься, еврейку за иудаизм прижучишь, боярина низким против тебя происхождением попрекнешь, — и дело сделано! Мы из Киева уйти не успеем, а тебя уже вся ватага ненавидеть будет. И гаркнут мне потом в один голос: крути кедровую рыбку усиленно, ищи дорогу как хочешь, а этого шановного пана убирай куда хочешь! А я их веду насмерть биться, и эта вражда нам в отряде лишняя. Так что лучше бы тебе с Павлином и его ребятами пойти.

Яцек фыркнул, закусил нижнюю губу и унесся из комнаты. Мы немножко помолчали.

— Баба с воза, кобыле легче, — оценил уход княжича Захарий. — Не должно быть в походе дрязг, ссор, глупых споров с атаманом.

— Знаешь, Володь, у меня в отряде, конечно, таких умелых бойцов, как твой ушкуйник, и таких мощных силачей, как богатырь, нету, но за излишнее самомнение и чрезмерную заносчивость по шее могут накостылять от души, — добавил Павлин. — Кстати, а как сейчас Русь по размеру?

— В три раза меньше и Европы, и сельджуков.

— Но Польши-то мы по любому больше?

— В четыре раза. А в 21 веке Россия в четыре с лишним раза будет больше всей Западной Европы.

— А скажи нам…

Неожиданно залаяла Марфа.

— Гав — гав, О-ле-га та-щит Та-ня!

Вторил ей Горец.

— У-у-у-вооо-диит…

Убегая, я крикнул:

— Потом договорим!

Татьяна тащила Олежку, учитывая ее неизбывную силищу, очень мягко и бережно. Она ласково утаскивала полуголого и побитого кавалера за ручку.

— Пойдем, Олеженька, я тебя привечу, водочки налью… — действовала грозная женщина испытанным на опойцах методом. Олег боролся как лев с грозной соперницей. Он изо всех сил пытался вырвать руку и увещевал киевскую тигрицу.

— Таня! Я обещал хозяина ждать!

Я очень уважаю верность данному слову — по-моему это признак порядочности человека. Мужчина, не сдержавший данное им слово, очень сильно падает в моих глазах. Олега, поэтому, я сразу зауважал. Но пора было вмешиваться в этот праздник выламывания слабых ручек заезжих волкодлаков столичными хищницами. Танюша зарычала:

— Хозяин-мазяин! Мешаться будет, враз пришибу!

Эх, где наша не пропадала! Грозно рявкнул в ответ:

— Татьяна! Куда ты потерпевшего тащишь?! Мы с ним по важному делу идем!

Таня бросила руку желанного, мгновенно обернулась…, и покраснела. Вот тебе и раз! Неожиданная развязка! Я ждал гораздо худшего исхода. Теребя платьице на животе, Танечка сбивчиво оправдывалась.

— Я не могу терпеть…, у меня первый раз в жизни так…, говорит сам, что я нравлюсь…, от водки отказывается…

Глаза уже наполнялись слезами. Ну это уж совсем не дело!

— Куда ты его тащишь?

— К нам домой…

— У тебя же там мать, ребенок, они-то как?

— Они погуляют, все погуляют… — голосок уже еле шелестел.

Олег тоже глядит с убитым видом. После нескольких лет хамства жены, на него хотят излить чистое чувство, а он вынужден все бросать и идти отнимать паршивую рубашонку…

Ребят нужно отпускать. Но потом с оборотня службу не взыщешь — месяц из кровати вылезать не будут! Только и будут петь в ответ на приглашение волкодлака в дорогу: медовый месяц, медовый месяц — квартал пролежим… Взять с Олега обещание быстро вернуться? После постели Танюшка из него будет веревки вить, а сейчас уже сумерки начнутся…

Хотя есть еще один выход. Попробуем. Где наша не пропадала!

— Сеновал вас устроит?

— Все, все устроит! — заорала осчастливленная Танюха.

Олег все проявлял какую-то нерешительность.

— Да там Емеля…

— Выпроводим!

— Да там твоя подруга…

— Вышибем!

— Может там Павлин…

Тут уже молодуха озлилась. Гаркнула:

— Павлин-Мавлин! — схватила мужика на руки и легко понесла во двор. Процесс пошел! До двери сеновала я долетел первым, стал колотить в нее кулаком и орать:

— Похабное беспутство закончили! Выходи строиться!

Потасканный женский голосок игриво отозвался:

— Богатырь отдыхать изволит после трудов праведных, просим не мешать… Могу пока за небольшую мзду сплясать обнаженная…

— Тебя, дуру, первую, сейчас прямо голую на куски порвут!

Кто-то ойкнул, и в сарае интенсивно завозились. Богатырь и шлюшка вылетели махом и полуодетые. Татьяна тяжелой поступью и с конюхом на руках проследовала вглубь строения. Оксана, поняв, что ее выманили с сеновала незатейливым приемом, с нахальным криком:

— Я тоже хочу! — ломанулась следом за подругой, которую она знала с детства и абсолютно не боялась, желая поучаствовать в групповом сексе.

Ее ждало неожиданное разочарование. После короткой борьбы маньячка-проститутка вылетела с воем из недр сарая.

— Какой-то наглый у тебя народ подобрался, — выразил недовольство моей кадровой политикой хозяин двора. — Во весь голос орут — Павлин-Мавлин! А я на этой улице вырос, пользуюсь уважением. Пойду выгоню всю толпу магическими оберегами из двора!

Как это не ко времени! Помочь может только грубое вранье! Итак, пользуясь низкой информированностью местных товарищей, начинаю.

— Ты же знаешь, что такое павлин? — спросил я лидера киевских молодых кудесников.

— Латинское имя, известные римляне носили.

— Я про птицу говорю.

— Слышал о ней, но не видел. Показали только красивое перо из хвоста.

— А такие перья образуют здоровеннейший и красивейший хвост.

— Замысловатая птичка! — крякнул волхв, пытаясь понять, к чему я клоню.

— А голос гадкий. Хуже любой вороны верещит.

— Эка, что в мире божьем творится!

— Но есть среди павлинов настоящие певцы, хлеще любого соловья или малиновки заливаются! Золотые голоса Юга! Да и хвост у них краше, чем у обычных. Вот их-то и зовут павлин-мавлин. Ребята просто тебя добрым словом вспомнили.

— Вот оно как! Спасибо, что сказал. Выйдут твои ухари, прямо в ножки им поклонюсь и спрошу: а скажите мне, старому дураку, чем хозяин-мазяин славен? Только враньем особо злостным, или еще и знаниями невиданными? Или если его пришибить, как бабища эта планировала, запоет жулик пришлый хлеще любого соловья?

Мне оставалось только развести руки — прости, брат, обгадился… Потом мы минут пять хохотали и делились впечатлениями. Емельку с профурой вышибли на улицу. Богатырю я велел восстанавливать силы для предстоящего боя, смирно посиживая на лавке возле забора.

— Увижу — кулак слабо бьет, всю силу на бабу перевел, прямо там и уволю! И никаких денег не дам. А как расплачиваться будешь за эти свои мелкие радости, не мое дело. Я богатыря нанимал, а не тряпку половую!

Неожиданно из сарая вышел Олег с мрачным лицом. Ишь как быстро уложился! Танечка бежала рядом и бодренько тараторила:

— С каждым может случиться! Там лишнюю рюмку водки выпил, тут в холодную речку залез, всякое бывает!

Мне эти разговоры не понравились, и я быстренько пробежался взглядом по оборотню.

Ох ты ж господи! Что ж я, старый дурак, сразу-то его не поглядел! И перекинуться мы ему не дали! Как же эти твари его пинали! Отбили между ног все, что было возможно. Я аж застонал. Как он сюда-то дошел! А добренький дядя Володя еще и на здоровенную бабу заволок!

— Стонать потом будешь, — жестко заметил Павлин. — Ему сейчас перекидываться срочно надо.

— Да он боится, что Татьяна, как узнает его истинную сущность, сразу прогонит. С женой уже навидался этого вволю. Ту возле оборотня даже дети не удержали.

— Чем его бабу можно отвлечь?

— Она богатырка.

— И что?

— И я ее драться нанял.

— Быстро волоки вервольфа в сарай, а я ее отвлеку, — принял решение Павлин.

— Олег, пошли в сарай, обсудить кое-что надо, — крикнул я оборотня.

Таня сунулась было за нами, но я покачал ей перед носом указательным пальцем.

— С глазу на глаз! Без лишних ушей!

Когда прикрывал тяжелую дверь (от кого он тут сено за такими дверинами прячет?), услышал голос домохозяина:

— Подойди ко мне девонька, помочь бы старичку надо…

Голос был какой-то странный, старческий. Не утерпел, высунулся. В центре двора стоял древний согнутый дед со здоровенной клюкой. Да, этот не обгадится, промашку не даст!

Повернулся к Олегу.

— Перекидывайся в волка, быстро!

— А Таня…

— Быстрее, ее отвлекли!

Тут он не заставил себя ждать. Через три минуты возле меня уже стоял здоровый человек. Робко спросил меня:

— А можно еще раз с женщиной попробовать?

Я опять пробежался по нему глазами.

— Еще как можно! Даже может и нужно. У вас на все про все полчаса. Начинаем! Время пошло. — Приоткрыл дверь и крикнул: — Таня, дело есть! Беги сюда! — а подлетевшей девушке сообщил: — у меня срочное дело в доме. Подождите меня тут полчаса. Марфа, иди сюда, покарауль этих ухарей, а то вечно разбежаться норовят! Ты, Олег, полежи пока. Как получше себя почувствуешь, покажись собачке. Всем все ясно?

Все покивали, и мы с Павлином опять ушли в дом.

— Это ты морок такой навел?

— Именно так.

— Девица же видела тебя в средних годах?

— Наплевать. Ей сейчас не до нас, возле суженого скачет.

— Может пойдешь с нашим отрядом? Человек ты интересный, полезный. Жалко мне такого бойца упускать.

— Не было бы ватаги наших киевских молодых, обязательно с тобой бы пошел, навязывался бы еще хуже Яцека. Да не могу я их одних бросить, пропадут без меня ни за грош. А так вы может ослабите врага, появится и для нас какая-нибудь лазейка. Я-то уж пожил, дети уже взрослые, а ребятишки еще и не видали в жизни ничего. А так может и повезет кому-нибудь из них, — уцелеет. Вот от поляка зря ты отказываешься.

— Почему?

— Кедровой рыбкой мы воспользовались лет десять назад один раз в жизни. Ливанский кедр дерево, конечно, святое, необычное. Масло его и в благовония идет, попы и на ладан его пускают, и выраженным лечебным действием обладает. А вот по поиску людей опыта никакого нет, дело новое, необычное. Может тогда рыбка показала то, что надо, а может это было совпадение, или просто удача нам выпала, кто ж знает. Пользовались бы часто, были бы уверены в деревяшке, а так… Я, конечно, сделаю в лучшем виде, Захарий наговор, как надо произнесет, а дальше уж не взыщи, — как бог даст. А Яцек в себе уверен, клянется от всей души.

— Да им, молодым, вечно какие-то способности у себя мерещатся. А приглядишься — дырка от бублика! И щенки эти врут, врут на каждом шагу!

— На вранье можешь его проверить легче легкого.

— И как же? — скептически усмехнулся я.

— Не бывает у польских князей таких простеньких имен. Нет среди них ни Яцеков, ни Мареков. Это все имена простонародные. Если князь, или король, так он Болеслав или Владислав. Не хочет паренек свое имя напоказ выставлять.

— Почему?

— Может боится церковного порицания, или еще чего. Но огласки не хочет, это точно. Проверить его проще простого — спроси об этом наедине, и все дела. Будет врать или вилять, не связывайся с таким человеком, — греха не оберешься. А ответит честно, — можно браться за совместный поиск, определить, годен ли хлопец для поиска неведомого. Ты сейчас куда идешь со своими орлами и орлицами?

Изложил кратенько предысторию.

— Вот и отлично. История с поиском Хайяма один в один, — сделал неожиданный вывод Павлин.

— Почему? — не дотумкал я.

— А вот гляди, — начал объяснения киевский кудесник. — Ты этих бандитов раньше видел?

— Нет.

— А Хайяма?

— Не встречал.

— Где кого искать, знаешь?

— Понятия не имею.

— И о разбойниках, и о поэте знаешь с чужих слов. В чем же разница?

Вначале я просто обалдел — вот это то, что мы зовем чистой логикой! Алгоритм был задан просто безукоризненно. Даже я, победитель Олимпиады для восьмых классов в физматшколе, не сразу увидел сходство задач! Потом появились сомнения.

— Но ведь Омар Хайям вложил душу в свои рубаи, и я это могу передать. А какая душа у киевских бандитских морд?

— Неужели оборотень в свой рассказ душу не вкладывал?

— Еще как!

— Вот и передай поляку эти эмоции. И проверить будет легко — Оксана при вас, только пусть идет сзади поодаль, и не вмешивается.

— Давай попробуем, — оживилась моя авантюрная жилка. — Показывай его комнату.

Вскоре я уже стучал в нужную дверь.

— Прошу! — неласково донеслось из комнаты.

Чего ж не зайти, коли просят! Увидев меня, княжич молнией взлетел с кровати, где изволил тосковать, проклиная русскую тупость.

— Берешь?

— Проверить тебя нужно.

— Проверяй!

— Настоящее имя?

Наследник престола замялся. Я молча повернулся к выходу, не люблю трусов и врунов.

— Венцеслав! — выпалил юноша, — но об этом лучше не болтать.

— Я похож на болтливую сороку?

— Нет, но…

— Никаких но! Болтуны атаманами не становятся. Что за имя Яцек?

— Так меня в детстве нянька звала…

— И я буду так звать до конца похода. Почему, отчего решил имя скрыть — не моя забота, чужая печаль. Сейчас будет сама проверка. Найдешь нужного человечка — идешь с нами в поход за Землю биться, не найдешь — уж не взыщи.

— Согласен!

Я изложил испытуемому обстоятельства дела, сделав упор на последних обещаниях Митьки Косого:

— Их вспоминать будешь, меня благодарить.

Вот вам и киевские рубаи! Для чистоты эксперимента приметы преступников польскому волхву не сообщались.

На дворе залаяла Марфа, взвыл Горец. Понять что-то было затруднительно — другая сторона дома. Но мне казалось, что повод для вызова меня из избы есть всего один — завершение физического слияния богатырской мощи столичной обаяшки с обладателем первого на Руси экземпляра мужских семейных трусов под названием «Мечта оборотня». Уложились влюбленные в 20 минут, не подкачали. Роздал поисковику последние инструкции.

— Минут через десять цепляй к поясу меч, выходи из калитки и сразу ищи нужного нам человека. Мы пойдем сзади. Никаких вопросов, выяснений, разъяснений. Повод к нам обратиться есть всего только один — появление желания сказать честно: я потерялся, выводите меня отсюда. Будешь водить просто так — огорчим.

— Если ошибусь или не найду, оплачу одежду и обувь твоему конюху!

— Похвально, очень похвально. Не торопись, я еще с волхвами пойду распрощаюсь.

Быстренько простившись с Захарием и мальчишками, заверив всех в завтрашнем переезде, вышел на двор. Интересно, куда же делся Павлин?

Татьяна бережно целовала Олега возле двери сеновала. Оранжевые факелы полыхали у обоих на груди. В это же время работящая Галина под руководством нашедшегося мужа рисовала волкодлаку имитацию синяка под левым глазом собственной сурьмой. Через пять минут к нам добавился поляк.

Я простился с хозяевами, вывел на улицу идущих на разборку, и там всем, особенно Ксении, объяснил, что идем за парнем. Яцек двинулся по улице.

— Все беседы насчет того правильно он нас ведет или нет, поощряются хорошим ударом в зубы, — завершил я инструктаж.

Венцеслав шел уверенно, будто по знакомой улице. Горец неторопливо вышагивал рядом. Марфа держалась возле меня.

Заминка была всего одна, когда мы свернули в какой-то проулок. Ксюшка сразу пыталась зароптать, но неприятный вид моего зловещего кулака возле ее носа остудил столичную говорунью.

Оказалось, что зашли в тупик. Князя это совершенно не смутило — мы развернулись и пошли в обход. Надеюсь, что в Сельджукском султанате тупиков не густо.

Еще минут через пять воткнулись в какой-то ободранный забор с сияющей красной калиткой.

— Он здесь, — заверил Яцек.

Оксана подтвердила мнение зарубежного сыскаря.

Совсем неплохо. Очень хорошо. Просто великолепно! Очень важный вопрос был решен. Стенд «Его разыскивают белые волхвы», аналог советскому «Их разыскивает милиция», можно было закрывать, подперев все-таки для верности кедровой рыбкой.

Похлопал зарубежный талант по широкому плечу.

— Ты принят. Если есть какие еще дела в Киеве, быстренько улаживай, на днях уходим. Ты — редкий молодец, думаю во всем мире таких соколиков не густо. Но все-таки просьба — ребятам не грубить, одно дело делать идем, все одинаково жизнью рискуем.

Иностранец бросился меня обнимать. Я вел себя, как советская интердевочка: терпел без всякого удовольствия и радовался отсутствию запрещенных куратором из КГБ пропагандистки вредных поцелуев. Я вам не ЦРУшница идеологически не выдержанная, которая от такой работы, кроме дешевеньких долларов по 60 копеек, на которые ничего и не купишь в советских магазинах, еще и удовольствие получает!

Объятия длились нескончаемо. Похоже, парень весь городской запас радости из родного Кракова с собой в дорогу выгреб, и теперешнюю столицу Польши впереди ждет на редкость унылый год.

Однако сумерки уже начинались. Нежданные встречи с кудесниками и проведение досуга на сеновале истощили наш запас времени. Вновь берем командование в свои старческие ручонки.

— Яцек, мы торопимся!

Уф, объятия наконец-то закончились.

— Емеля, перекинь Олега через ворота. Олег, откроешь нам оттуда калитку.

Пока я красовался силою своих приказов, недисциплинированная богатырка легко перебросила через ворота самого Емельяна, очумевшего от неожиданной ласки, и, приобняв своего самого желанного, объяснила:

— Емелька, он богатырь, справится там. А Олежек устамши…

Олежек только млел от ласковых женских речей. Пока богатырь кряхтел и охал после неожиданного исполнения роли Икара за воротами, я командовал дальше.

— Богатыри, богатырки и устамшие — все со мной в избу! Яцек и Оксана караулят калитку. Всем вновь припершимся давать ответ: Кривой пускать не велел! Ждать тут, пока он занят.

— Мы так не договаривались! — зароптала трусоватая проститутка. — Отдавай мои деньги, я вас в корчме подожду!

— Ты должна хорошо местные бандитские ухватки и словечки знать, для этого тебя и оставляю. Яцек с киевскими разбойниками дела никогда не имел. А почуют они неладное, слетятся сюда с разных концов. Обидно, что уйдешь, сразу пять рублей потеряешь, которые я тебе вместо вшивого рублика выдам.

— Я остаюсь, — сразу же изменила решение смелая сторонница борьбы с бандитизмом. — Я про них такие штуки знаю!

— Вот и чудненько. Яцек, в беседу не вмешивайся. Через забор полезут, — руби мечом, пока Ксюшка за подмогой в дом обернется.

— Да я и без меча…, — начал было бесхитростный польский воин-волхв.

Я помахал в воздухе ладошкой, вроде: нет, нет, и с выражением сказал:

— Вот убежит КСЮШКА (с нами стукачок!) — там и убивай, как хочешь!

— ААА (вот ведь ГАДИНА!), — понял недогадливый зарубежный паренек, — конечно, конечно…

То-то, польский брат-волхв, инквизиции у нас конечно нету, но попы рыскают повсюду. И все чего-то вынюхивают, высматривают…

Мы пошли в избу. По дороге к крыльцу решили сделать так: узнает кого Олег, сразу начинает бандита бить, а мы разбираем оставшихся.

Дверь была не заперта. Зашли. При свете отнюдь не жалких лучин, а дорогих свечей, пировала банда. Кривой с Косым сидели лицом к двери, в центре стола.

Разбойников было пятеро против нас четверых. Начало матча, счет — 5:4.

Но у нас в козырях был я, обученный ушкуйником по полной программе и двое с богатырской силушкой. А у них кто? Кривой с косым? Ерунда! А против их вооруженности мы выставили внезапность нашего нападения.

И понеслось! Первым ударил Кривого оборотень. Тот ушел от удара даже сидя, тут же прыгнул на Олега и начал его душить. У остальных блицкриг пошел удачнее.

Таня ударила по наглым мордам кулаками сразу с двух рук. Счет стал 3:4 в нашу пользу, аспиды упали и встать не пытались. Емеля приложил только одного и только один раз. 2:4, паразит хрипел на полу. Я за это время сделал успевшего вскочить на ноги Косого ушкуйной мельницей: кулак левой руки снизу в челюсть; удар правой в раскрывшееся солнечное сплетение, или под дых, как это звал Матвей; еще раз правой (но можно и левой!) рукой ребром ладони по задней поверхности шеи согнувшегося ворога. Все! 1:4.

Длилось это все и у всех ровно секунду. Но оставшийся гаденыш, не обращая внимания на наш качественный и количественный перевес, бойко душил вервольфа. Я было сделал шаг в сторону распоясавшегося Кривого, желая помочь любимцу коней, но не успел. Татьяна мгновенно, как грозный ангел возмездия, огрела душителя по голове тяжелой кулачиной. Семь, восемь, девять, ножки в щегольских сапожках перестали дергаться, аут! 0:4. Наша взяла! Пять нокаутов за три секунды — редкое достижение в драке толпа на толпу. Лидером среди нас, конечно же, гляделась вышибала — завалить троих за этот период, это дорогого стоит!

— Изымаем кошели у этих гнид и ищем наворованное! — подал я очередную упрощенную интерпретацию большевисткого лозунга — экспроприация экспроприаторов — ворованное воруй!

Ободрали все что можно и нашли Олеговы вещи. Мужик приоделся и просто засиял, особенно в Таниных глазах-озерах. Потом я отобрал наиболее дорогие шмотки и сложил их в отдельный мешок. Денег мы набрали около 120 рублей в основном в дирхемах, динарах и солидах. В пересчете на киевские деньги это составляло 30 полновесных гривен — шесть килограммов серебра. Неплохой улов для одного вечера!

В общем, когда бандюганы отчухались от встречи с неожиданными гостями, имущества у них сильно поубавилось, обнищали они как-то. Я сидел и глядел как возится на полу, умащиваясь поудобнее, всякая киевская мразь.

И меня вдруг охватило такое ожесточение к людям, которые дня в этой жизни не отработали и привыкли жить за счет других, что я понял — не буду с ними договариваться, обсуждать степени нашей вины по местному уголовному кодексу — «Русской Правде», которую они явно изучили лучше любого Богуслава, показывать загримированный глаз Олега, ломать им пальцы.

Я их поубиваю. Но не как волхвы, — глянул и все умерли, а так, как это делают легальные целители 11 века — ведуны. После их игр в ласковые гляделки человек лишается воли и интеллекта. Это овощ, который будет жить долго, если его будут кормить и поить с ложки. Он уже никогда не расскажет, кто ему вынес такой приговор.

Жестоко? Да! Негуманно? Разумеется! Не гуманист я в отношении таких людей. И до сих пор считаю, что отмена смертной казни в моей стране — это уступка Западу и большая ошибка. В самой гуманной стране мира — США, где народ поголовно гуманист на гуманисте, убийц до сих пор волокут на электрический стул, и этим все довольны.

И этих нелюдей, которые самозабвенно впятером пинали Олега в промежность, хохоча при этом от радости, и прекрасно понимая, что ему после этого не выжить, оставлять в живых нельзя. Они ему дали несколько дней жизни, и я расщедрился так же. А если есть у этой погани любящие их люди, которые будут эти овощи и поить, и кормить, причем отнюдь не за счет безвинных налогоплательщиков, так пусть еще поживут. И я исполнил свой приговор.

— Ладно ребята, приглядите тут за ними, — попросил я своих бойцов. — Мне на двор надо выйти.

Подошел к калитке.

— Долгонько вы там, — пробурчала недовольно Оксана. — я уж тут двоих от калитки еле отогнала. А этот твой, говорить со мной вообще не хочет. (Ибо не любит болтунов и стукачек, подумалось мне.) И денег еще не видала! (А вот это вполне решаемо!)

Я отсыпал ночной бабочке пять полновесных дирхемов.

— Может еще какая служба есть? — спросила враз повеселевшая трудоголичка.

— Ты кого-нибудь из знакомых Косого или Кривого, близкоживущих бандитов знаешь?

— Да вон через двор Афоня Лапоть проживает, забегал недавно. Ответила, как ты велел!

— Хорошо. Сейчас мы все уйдем, а ты немного подождешь, и отправишься к Лаптю.

— Зачем это?

— Чтобы заработать еще пять рублей.

— О как! А чего надо сделать?

— Сказать, что Косой купил где-то две бутылки очень дешевой водки, и разбойники с нее очуднели — сидят и лежат на полу, разговаривать не хотят. Этой водки не осталось, другая вся хорошая.

— А то что Афонька этого видел? — кивок в сторону Венцеслава.

Яцек взбурлил, рука на мече, шаг вперед. Его! Самого его! Наследника польского престола! Дешевенькая киевская шлюха называет — этот!

Да, были и мы когда-то рысаками! — уважительно подумал я. Но не вовремя, ох как не вовремя!

— Яцек, вспомни свое обещание.

— Она не наша!

— А дело сегодня делает общее.

— Так за деньги!

— Хоть как, а делает.

Венцеслав сдулся и ушел жаловаться Горцу.

— Чего это он гордый такой? — пренебрежительно спросила Ксюха. — И не таких видали!

— Богатый дико. Деньги от усадеб обалденные имеет. И очень охоч до покупных женщин. Но не любит, когда к нему пристают — он должен сам выбрать. Если какая понравится, будет бычиться, дуться, а уж какую выберет — озолотит. В Кракове троих девчонок вашего ремесла уже обогатил, дома им каменные построил. Те сейчас, как сыр в масле катаются — едят на серебре, прислугу держат, богатые наряды каждый день меняют.

— И каких же кха, кха, кха, он ищет? — девица аж раскашлялась от впечатлительности, глядя на богатющего красавца, гладящего в темноте двора вместо нее собаку.

— Врут разное.

— Да какое же, ну говори скорей!

— Вроде любит очень худых, но это точно вранье.

— Почему это?

— Да кто ж их любит? Норовит выбрать бабенку постарше себя.

— Сильно старше?

— Лет на семь-десять, — вспомнив Таниного сына ответил я.

— Полячку поди ищет?

— Да где там! — замахал руками я. — Первую из Англии привез, вторую из Германии прикатил, третью в Сербии православную бабенку спроворил. В Киев зачем-то на двух конях прискакал. Зачем, почему, никто понять не может. Ужасно не любит нечестных женщин. Не выполнит баба своего обещания — как звали забудет. А сейчас чего ищет, шарахается по Киеву, никто не знает. И дуется, как мышь на крупу!

— А что за обещание он тебе дал?

— Да это так, мужское, тебя не касается.

— Вовчик, миленький, я на колени встану, лишь бы узнать!

— Тихо ты! Он болтунов не любит!

— Очень тебя прошу!

— Пообещал он мне, — тихонько и голосишком старого болтуна доложил я, — что никого из моего отряда обижать не будет!

— А в твой отряд можно попасть?

— В мой уже нет, но Яцек через неделю свой сколачивать будет.

— А для чего?

— Я их польских дел не знаю.

— А твой отряд для чего?

— С черным волхвом биться идем.

— Да разве ж вы одолеете?

— Скорее всего нет, очень силен волхв. Еще ведьма при нем крутится.

— Не Василиса часом?

— Именно так.

— Сегодня она подловила меня возле постоялого двора. То се, знаете ли их, из Новгорода идут. Потом еще раз уже в обеденную залу подсунулась. Вас с боярином еще не было, а мы с Танькой с попом сидели, он меня едой угощал и уши мне своими церковными байками заливал. Увидела ведьма священника, отпрыгнула, как черт от ладана и ушмыгала куда-то. А там вы пришли, потом Олег побитый. Так чего мне про поляка-то врать?

— У этих, что в избе, у кого-нибудь родственники в других городах были?

Девица задумалась.

— Да вроде у Мала Беззубого кто-то был, где точно не помню. Вечно по пьянке орал: к родне куда-то там уеду! Вроде в Псков. А может и не в Псков…

— Неважно, — отмахнулся я. — Скажешь родственник к Беззубому приезжал. Сначала его в дом не пустили, потом Мал к нему на крыльцо вышел. Пошептались пару минут, потом приезжий крикнул: да провались ты со всем этим! — и убежал. А в дому не был, отравить не мог. А ты умаялась на дворе караулить, пошла узнать в чем дело, и все это увидала.

— А Косой с Кривым лишнего не сболтнут?

— Они после моей наливочки уже никому ничего не сболтнут. Не советую и тебе лишнего говорить.

— Молчу, как рыба! Но за это еще пять рублей!

— Рубля по уши хватит. Это не мне, это тебе нужно. Сейчас мы уйдем, а ты нас в корчме найдешь.

Вернулся в избу, поставил две пустых бутылки рядком, вылив остатки из одной в дыру в полу, велел Емельяну взять мешок с мягкой рухлядью, Тане отдал для сохранности деньги и попросил передать все Матвею. Олегу велел созвать всех наших на празднование победы. Мягко заметил, что наличие других посетителей не приветствуется. Марфе велел отправляться с ними. Сказал, что сам буду немного позже и велел начинать без меня. Вспомнив про договоренность с Емелей, сунул ему рубль.

Посовал разбойникам медную мелочь по кошелям, Кривому с Косым насыпал серебра — рубля по два по три. Сам накинул чей-то темный легкий плащ, висевший в сенях, и тоже вышел.

Разошлись кто куда. Основная ватага двинулась в сторону харчевни, Оксана подалась к соседу, я прижался к забору в сторонке от калитки.

Обостренным слухом вскоре уловил лай чужой собаки, чей-то кашель, стук двери. Через какое-то время к бандитской калитке подошла Ксюшка с кряжистым мужиком в лаптях.

— Да может просто пьяные? — все не верил Афоня.

— А то я их пьяных не видала! Да они на меня трезвые сроду и не залазили! — визгливо ответствовала Ксана. Подумав, уверенно добавила: — Как и ты!

Они зашли в калитку и пошли по двору.

— А тут при тебе еще какой-то с мечом крутился, он где?

— Это к Беззу…

Бандит и подстилка скрылись в доме. Лапоть оказался человеком въедливым, и их не было минут двадцать. Где-то лаяли собаки, кричал какой-то человек, ухала сова, — Киев жил обычной жизнью.

Вновь заслышались голоса.

— Вроде и не ограблены, а денег при них маловато…

— Я ихних дел не знаю, и кассу ихнюю не веду!

— Твои дела известные, и ведешь ты их от всей … (дальше последовало непонятное на расстоянии слово, звучащее как дрозды). Гы-гы-гы!

Странный киевский юмор! Возможно бандитский сленг, особое арго? Ботают на зачатках фени?

Ладно, хватит моих филологических шуточек. Лапоть ушлепал к дому, Оксана уже зашелестела к постоялому двору. Пора и мне заструиться за ней.

Филологические измышления появились у меня после недолгой жизни, прожитой под наблюдением одной симпатичной школьной учительницы. Она считала себя несостоявшимся филологом, усиленно занималась этой наукой и с невероятным упорством тащила меня в ЗАГС. В ЗАГС я, конечно, не пошел, но узнал, кто такой Бахтин, начитался вволю Джойса и Кеппена, и даже прослушал пьесу Беккета «В ожидании Годо» в ее исполнении.

Заодно в ее квартире я впервые понял разницу при подаче материала в официальном изложении с реальным положением дел, читая полные версии мифов Древней Греции. Оказывается, героя Прометея боги заклевывали орлом вовсе не за похищение огня и дарение его людям. Подарил и подарил, Зевс с ним, сами шкодили и похуже, а за то, что он узнал какой-то страшный прогноз о будущем божеств Олимпа, и делиться информацией наотрез отказался. Приковали к скале, орел начал клевать, герой сказал: «Потерпим!» и плюнул в божественную птицу.

Но и эта сказка уже не была для меня ударом после злой присказки о методе добычи предсказания. Радетель за счастье человечества поймал в неведомых горах молоденького пастушка по имени Кавказ (отгадайте, как потом назвали горы?), пришиб бедолагу, и на его внутренностях узнал замысловатое предсказание. Желающих повторить этот подвиг среди злых олимпийцев не оказалось.

Да мы уж так, по старинке! Тут молнией сверкнули, там к какой-нибудь зазевавшейся в воде девахе лебедем подкрались и что-нибудь ей неожиданно присунули, а на такие зверства не пойдем! Ату его, орелик, клюй вовсю! Мы на убийства не горазды. Вот увеличить народонаселение за счет Гераклов буйных, и Ахиллесов со слабой пяткой, это всегда пожалуйста, да и с Тесеями на крайняк поможем, а убивать слабоваты.

Вот скоро придет сильный Бог, он и начнет разборки! Тут неверно жили. Нате вам Всемирный потоп. Эй, ты, который Ковчег сколачивает, слона не забудь. Тут извращенцев два города набилось, как только плодятся гады? Сжечь! Кто потолковей, убегайте не оборачиваясь. Что? Там еще куча женщин и ребятишек? Иди отсюда, не порть статистику. Потом Сын за всех искупит! И за них, и за Меня…

Он, глядишь, в святости своей неизбывной, и Прометею щеку подставит, а тот по привычной ему дурости опять плюнет. Вот вам будет и конец глупой истории. Устаревшее «Подставь другую щеку» будет сходу заменено на привычное «Не мир принес я вам, но меч!». Хороший удар мечом в сердце с привычным поклевыванием не сравнить! Враз проблема решится. Ладно, если по ходу еще каких-нибудь Кавказов не перебьют. Скорей бы, а то уж заплеванных орлов замучились менять…

— Кто здесь? — и отблеск кинжала в свете луны.

Нечего сказать, хоть и слаба на передок, но всегда начеку. Интересно, чего больше боится: бесплатного изнасилования или ограбления? Я жутко заухал.

— У-у-ух, чести тебя лишу…

— До тебя нашлось немало умельцев. Деньги готовь.

— Деньги я у тебя отниму…

Дикий визг и крик:

— Караул! Грабят!

Диагноз ясен.

— Не ори, это я, Владимир.

— Эх и напугал, зараза! Чуть сердце из груди не вылетело! Чего крадешься-то сзади, заблудишься еще в темноте.

Оксана ухватила меня под руку и уверенно потащила к постоялому двору.

Глава 13

— Слушай, а ты про Краков этот знаешь чего-нибудь?

— Ну что я тебе, поляк что ли какой?

— Может слышал чего?

— Вроде колбаса у них очень вкусная в городе делается, называется «Краковская», красивый танец есть — краковяк, а больше ничего и не знаю.

— Достаточно. Наелась вволю «Краковской», да и пошла плясать краковяк. Остальное навру. Спасибо тебе большое.

От удивления я аж остановился.

— За что мне-то спасибо?

— За твою историю. Она теперь моей легендой станет.

— Это как?

— У каждой девочки из наших есть своя история. Мы их легендами зовем. Иногда нас куда-нибудь кучей собирают и вместе ведут. То в баню, то в банду, то в дружину чью-нибудь. По пути и рассказываем друг другу красивые легенды о собственной жизни, о том, как проститутками стали. Жизненная история у всех проста и незатейлива: кто работать не захотел, кого родители за долги продали, кого где-то в полон взяли, и она на хозяина трудится. А хочется красоты, чувств невиданных. И льются легенды одна за другой. Как случилась любовь невероятная, и как убили в походе избранника желанного; как украли братика родного, а она бьется как рыба об лед, зарабатывает на выкуп неслыханный и прочее, прочее, прочее. А у меня такой истории сроду не было. Шлюха и все. Просто неинтересная любительница постельных утех.

Эти истории и некоторые клиенты послушать любят. Разжалобишь, и денег побольше дают. А тут хоть на голове ходи, больше полтинника сроду не кинут. Иные и на гривенник уломать норовят. Я такую озабоченную для вида строю, больше мне клиента занять нечем. А так обычная женщина, с обычными в постели запросами. А отработать бы честно разок, да лежать и рассказывать, как меня знатный поляк в Краков вместе с ним уехать сманивает, в богатстве пожить, а я не могу православную веру бросить. Не могу прожить без русских задушевных песен, без парной в нашей бане. Есть у поляков баня? — неожиданно спросила меня Оксана.

— Да кто их знает!

— Вот никто и не знает, — удовлетворенно заметила девица, — ври, что хочешь. А православной веры там точно нет?

— Вот это точно. Тут можешь развернуться.

— Как же? — заинтересовалась собеседница.

— Добавь, что чтобы выехать в Польшу и тебя там замуж взяли, надо от православной веры отказаться, и стать католичкой. А ты православная, и за родную веру жизнь отдашь!

— Это уже не меньше чем на рубль потянет, — оценила мою идею профессионалка, — а добавить вначале о колбаске и танце, вообще можно в постель не ложиться. Сиди, говори, куй рубли! Спасибо тебе Владимир, а то уж я умаялась молча задницей вертеть. И с замужеством интересная мысль. Меня сроду никто замуж и не звал — сходу в кусты волокли. А народ, он падкий на всякую глупость. Всем надо, значит и ему надо, все туда пошли — и он попер. А тут, знатный поляк замуж манит, а я возьму, да и переманю!

А ведь женщина отнюдь и не глупа, подумалось мне. Я до этой идеи тоже только лет в тридцать дошел.

— А то я и посимпатичней Таньки, и похудей, у мужиков больше спросом пользуюсь, так ее замуж уж два раза звали, а мне даже ни один пьяный в сторону церкви ни разу не махнул!

— А Татьяна говорит…

— Не верь. Это она стесняется. Первый раз ее очень пожилой вдовец замуж звал. Жена умерла, детей живых тоже не осталось, а работница в доме нужна. Танька, она по женской линии особенно сильна: мужика обиходит, будто вылижет. Даже неходячий какой-нибудь у нее сиять, как пасхальное яичко будет. Готовить очень ловка: сварит что угодно из чего угодно, и вкус будет — пальчики оближешь! Отстирает любую вещь от любого пятна. Чего-нибудь пришить, подшить, заново пошить, — любую швею превзойдет. Дом, где она живет, сияет, как игрушка. Любое дело в ее руках спорится. Это она с силой своей носится, как дурень с писаной торбою. Давно бы освоила какое-нибудь приличное ремесло, и жила бы припеваючи. В общем, отказала она этому деду, ей по любви замуж выйти охота.

— А чего ж ты не пошла осваивать ремесла, а вон каким сомнительным делом занялась?

— У меня руки и ноги из одного места растут. Чего ни возьмусь делать, опаскудлюсь обязательно, только материал изведу. Мне мать даже еду готовить не доверяет, сама все стряпает. Возьмусь шить, рукав к животу пришью, убираться — сломаю чего-нибудь, посуду мыть — перебью все. Пытаюсь разжечь печь, мать уж два раза пожар тушила. Я — тварь постельная, шлюха коридорная. Ни на что больше не годна.

— А почему коридорная? — поинтересовался я.

— Тех из нас, что подороже, в номера заводят, а низкопробных вроде меня, могут прямо в коридоре использовать, мелочи отсыпать и пинка еще на прощанье выдать. Мужики это зовут «отвесить киселя».

— И тебе отвешивали?

— Всякое бывало, народ разный нанимает. Был бы у меня, как у Таньки, сынок, я бы глядишь и остепенилась, и руки бы заработали. Нас обеих в ту ночь на берегу Славутича отпользовали, обе и залетели. Матери, знаешь, как нас к бабкам-знахаркам тащили! И каждая из нас сделала свой выбор. Танька стояла, как скала, и у нее веселый Максимка по улицам бегает, а я послушалась матери и пошла с ней на пытки. Там эта тетка творила со мной чего хотела. На печи меня парила, всякой дрянью поила, живот до синяков отмяла. Ничего у нее не получалось. Тогда она обозлилась, постелила на пол грязную тряпку, положила меня на нее, и воткнула мне спицу прямо туда. Я скинула, и детей у меня больше не будет никогда. После этого лежала в лежку целый месяц, чуть не издохла. Родовая горячка меня весь этот месяц колотила. На мать злобствую до сих пор. И сама частенько поколачиваю, и клиентов приглашаю. А ребенок для женщины — это радость всей ее жизни. Правда дети Танькину предстоящую свадьбу и порушили.

— Как это?

— Нашла она с полгода назад красавца-мужичка, вдовца, всего на пять лет ее старше. Высоченный, здоровенный, усы длинные, бороденка кучерявая. Песни хорошо поет, говорит — заслушаешься. Дом справный, хозяйство приличное, у мужика ремесло верное в руках — седла делает, руки золотые, он признанный мастер, за его седлами с других городов приезжают. Очень любит толстых женщин. Казалось бы, живи да радуйся. Но не дал бог счастья!

Звать его Дула. Первая жена нарожала ему девять деток, а на десятом не смогла разрешиться от бремени и померла. Он и остался с кучей детей на руках. У него мать два года назад тоже приказала долго жить, а отец в таком деле не помощник.

Теща обозлилась на то, что ненавистный зять ее кровиночке года покоя не дал, не потерпел. Сказала — пусть твоих ублюдков, кто хочет нянчит. И не ходит к внукам вовсе, не признает. Тесть с ней связываться не стал, и тоже не ходит. У Дулы ни братьев, ни сестер, а сестры жены встали на сторону матери. Да и то подумать, у каждой своих деток полна изба, бегай тут племянников нянчи.

Вот здесь Дула горя и принял, хлебнул полной ложкой! Попытался сам как-то успеть, ничего не выходит. Как народ говорит — без хозяина дом сирота, а тут мужик понял, что без хозяйки вовсе конец всему, если детей полон дом.

Женская работа, она же не видна. С утра прибралась, всех завтраком накормила, печку растопила, чугунки с водой греться поставила, на рынок за провизией слетала, помыла посуду, ушила порванные еще вчера порты и рубахи, взялась готовить обед.

А тут стирки со всей орды еще скопилось немеряно. Стирать это одно, а надо еще плестись с ворохом тяжеленого и мокрого белья после домашней стирки, полоскать его на Славутиче с мостков, а потом развешивать тряпки по двору. А уже пора всех кормить обедом. И такая круговерть целый день.

И не забудь, что детишки еще и разного возраста. Пока старшие самозабвенно пачкаются в уличной луже, младшие стараются обделаться кто как, и напакостить дома кто чего горазд.

От такой жизни так-то выть охота, а ты еще планировал доделать особо дорогое седло. А заказчик такой, что долго ждать не станет, уйдет к другому мастеру, вышибив из тебя уже взятые на материалы деньги.

И неловок ты до всей этой возни страшно! Еда пересолена, часто подгоревшая, невкусная. Трое старших — мальчишки. Вечно припрутся с улицы грязнее грязи, со свежими ссадинами, ушибами, просто ранами. В это время у девчонок перепутались все волосы в косах, и как их распутывать — неизвестно, у тебя никаких кос сроду не было. а еще… все понеслось дальше! И как в сказке: чем дальше, тем страшнее.

Дула и завыл от такой жизни. Срочно взялся нанимать женщин на ведение хозяйства. Платил хорошо, в расходах не ограничивал. И тут ему снова не повезло. Бабы нанимались бойко. Деньги хорошие, никто в твои дела не мешается. Что хочешь, то и вороти. Вот они и наворотили, как сумели.

Все, как одна, оказались воровками, деньги как в бездне исчезали. Детей не любила ни одна, а сменилось их за год человек шесть. Мелких драли за уши и орали на них без продыху, старших постоянно, даже и за очень мелкие провинности потчевали затрещинами и подзатыльниками. В доме целый день стоял бабий ор и детский плач.

У Дулы от мысли, что там дома с детьми творится, инструменты из рук вываливаются, аж седла похуже стал делать. В этот момент он и встретил Таньку. Она как раз из-за неведомой болезни с пристани уволилась и искала, чем бы заняться. Он позвал, она пошла.

Через пару дней Дула с удивлением увидел, что мальчики ходят чистые и опрятные, девочки причесанные и аккуратные, с красиво заплетенными косами. О крике и плаче все уже позабыли — маленькие заливисто стали петь какие-то детские песенки. Дом засиял как отлизанный, еда была невероятно вкусна, расходы стали пустяковыми.

Нашлось время и на работящего папашу. Его вещи тоже пошли в стирку, повариха стала выяснять его любимые кушанья. Мастерская у него при доме, отапливаемый сарай на задах. Если он заработается, приходят старшие сыновья и со всей строгостью говорят ему: тетя Таня обедать зовет! Все это длилось месяца два. Отношения Дула и Таньки делались все ближе и ближе. Стали поговаривать о совместном походе в баню после намыва деток.

Старший сын Дула — Сосипатр, которого все для краткости зовут Сося, всегда был старшим среди молоди. Два брата помладше, Петр и Агафон везде ходят за ним хвостом и поют с его голоса, своего мнения не имеют. Остальные — звук пустой.

Тетя Таня Сосе понравилась, и он отнюдь не был против, чтобы отец женился на ласковой тетке, при которой дома стало хорошо, но тут между семьями пробежала черная кошка.

Танька решила познакомить пацанят со своим Максимом. Вначале всем все нравилось: было их девять, стало десять, какая разница? Мальчишки пошли вместе гулять, и вот тут-то Сося и понял весь ужас нового положения. Макс имел собственное мнение! Он лез обсуждать команды самого Соси! А не дай бог они будут жить вместе, и Петька с Агафоном заимеют собственное мнение! Главарем станет неизвестно кто!

Сося полез на одногодка в драку. Наследник богатырки оказался сильнее. Сося подговорил братьев, и они накинулись втроем. Максик раскидал Петьку и Агафона как щенят, и изрядно намял холку Сосипатру. А потом все бросились ябедничать родителям.

Мир в семье закончился, толком и не начавшись. Дула опять стал ходить чернее ночи. Танюха своего ребенка обижать не стала — его втроем пытаются бить, что ж ему и защищаться совсем нельзя что ли, а мастер видел в сыновьях продолжателей своего дела. Коса нашла на камень.

Дальше все решала Танька. Она на свое место нашла толстую тетку по имени Фекла, лишившуюся детей, мужа и дома при большом пожаре. Фекла была немного похуже Тани: менее симпатичная на рожу, потолще, постарше, но также любящая деток, и такая же работящая. И дело опять наладилось.

Недавно встретила Феклу на рынке. Вместо черного плата на голове был яркий веселый платочек. В этот раз ненужные Максики не мешаются. Пацанята все воюют между собой до сих пор. Сося больше драться не лезет. Он с братьями теперь за Максимкой бегает и дразнится.

— Называет жирным бараном! — вспомнил я.

— Во-во. А Танька устроилась вышибалой на постоялый двор. И слава богу, что все так закончилось.

— Почему? — спросил я, — может была бы счастлива, если бы ребята столковались. Мужик работящий, зажиточный, самой о добыче денег голову ломать не надо…

— И девять деток в придачу! Такой пахоты ни на одной работе не сыщешь, как с ними! И день и ночь при деле будешь. То они болеют, то у них зубки режутся. Если не понос, так золотуха. И самой маленькой полтора года всего. А умрет вдруг Дула, Танька уже их не бросит, не такой она человек. Будет всю эту толпу нянчить и еще бегать на них деньги зарабатывать. Свои-то были бы страшной обузой, а тут еще и чужие! Не, оборотень в этом деле верней!

От неожиданности я аж встал. Наливаясь черной злобой, прошипел:

— Емелька наболтал?

— Сама вижу.

— Не каждый волхв это видит!

— А ведьма — каждая.

— Ведьмы в проститутки не идут!

— Я пошла. Не хочу порчу наводить, сглаживать, след вынимать, приворотные и отравляющие зелья заваривать, на метле летать и Сатане жертвы подносить, каких-то девственниц отлавливать. Я лучше ноги пошире раздвину, и честно свои гроши заработаю.

— Вы же можете на себе любого мужика женить!

— Мне, чтобы кого-то на себе женить, всей душой к этому человеку потянуться надо, довериться ему. Мужчин через меня проходит много, а разговоров между нами не завязывается — не о чем. Подь сюды, ложись скорее, молчи дура, — вот и все мои беседы. Может хоть теперь, с легендой о Кракове, повезет.

Полежу, как обычно молча под твоим богатырем, а вот потом, с каким-нибудь интересным мужчинкой, и развернусь во всей красе. Пошла отсюда! — неожиданно рявкнула Оксана куда-то в темноту.

Что-то порскнуло по ближайшим кустам.

— Кто там? — насторожился я.

— Подруга ваша, Василиса.

Луна спряталась за тучами, и темнота стояла, хоть глаз коли. Сколько я не всматривался в эту непроглядную темень, ничего не видел. Да и Оксана, минут двадцать назад, когда я к ней потихоньку подошел сзади, выйдя из бандитского гнезда, при этой видимости меня не опознала. Как же она увидела сейчас, да еще и узнала? А шуршало и хрустело не в двух шагах, а немножко поодаль. Тихонько спросил.

— Не шепчи, ведьма уже где-то далеко. Я вижу в темноте чуть-чуть лучше обычного человека, а ты?

— Я гораздо, у меня ночное зрение усилено. Но сейчас только услышал.

— Сейчас темно и для меня, и даже для тебя. Но мы, ведьмы, чуем друг друга на расстоянии, как собаки, и поэтому всегда знаем, кто к нам близко подсунулся. Так же отличаем и оборотней, в каком бы виде они не были.

А вот тебя я не чую, да и на вид ты для меня обычный человек. Вглядываться в тебя нужно, чтобы понять, что ты из белых волхвов. Способности, видать, слишком слабенькие.

Богуслава и Павлина хорошо вижу, они помощней, но тоже жидковаты. Захарий, вот это величина! От его блеска аж глаза режет.

— И как же ты стала ведьмой? — мать-то у тебя вроде женщина обычная.

— Тварь редкая, но из простых баб. А бабушка Пелагея была из старших ведьм. Такие, когда умирают, силу свою — свой дар, должны младшей родственнице передать. Вот бабушка, как почуяла свою кончину скорую, и позвала нас с матерью. Если дар не передать, в страшных муках умирать будешь, должна ты преемницу после себя оставить.

Вот мать, как услыхала, о чем речь идет, заломилась из избы, как от пожара. А я бабушку очень любила. Она меня из всех дочек и внучек, а у меня две тетки и пять двоюродных сестер, по-особенному привечала. Всегда обнимет, гостинчик сунет, в щеки расцелует. Звала «Дыхание мое».

С ней было нескучно: показывала всякие травки, камушки, учила как настойки разные варить, заклинания правильно выговаривать. Обучила голую на метле летать, а потом одетую и без лишнего барахла в руках. Теперь могу и в черную собаку перекинуться, и в волка, не хуже вашего волкодлака обернусь, и в лису.

Отец с матерью бесились, но связываться с бабусей боялись. Да надо сказать, ее все боялись. Одна я бабушку от всей души любила. Мне она говорила: нам с тобой большая сила дадена, мы простым людишкам не ровня. Да и большая часть ведьм против нас — мелкая шелупень. Мы большие костры, а они так — лучинки да мелкие свечечки.

Постарше я стала, начала хорошо отличать, кто какая ведьма. Вот Василиса птица мелкого полета, потому за ножик и схватилась. Меня она зовет Старшая и уважительно в пояс кланяется. Но вы гадостей, вроде как с ножичком, от нее ждите в любой момент. Теперь она, видимо, вызнала, что ты атаман в отряде и на тебя охотится. Близко ее к себе не подпускай — враз или отравленной иголкой ткнет или еще какую-нибудь гадость отчубучит.

— А мы чего встали? — забеспокоился я. — Стоим в темноте, где-то рядом Василиса рыщет…

— Далеко уж, наверное, урыскала, как почуяла, что я с тобой рядом иду и вроде как под охраной тебя держу. Такую мелкую погань, как она, истребить на близком расстоянии без особых усилий могу.

Потолковать нам лучше тут, без помех. Ваш постоялый двор в двух шагах, но там все уже водки выпили, галдят между собой.

Никто нас с тобой тронуть не посмеет. Найдутся смелые, быстренько убьем, да и в харчевню. Кинжал-то я для вида вынимаю, и кричу караул, чтобы позабавиться, а убивать взглядом, да лишать воли к жизни не хуже тебя умею, с моей силой дело нехитрое.

Таких, как я, в Киеве еще две бабки. Встретят на улице, ругают меня страсть как! Ксюшка! Долго ты дурковать будешь, да под мужиков за мелочь подстилаться! Нам скоро Киев передавать надо будет, старые мы уж стали, а кроме тебя, профуры дурной, и некому! Оставила Пелагея наследство, нечего сказать, порадовала! Гляди еще «Черную книгу» не профукай со своим шлюнством!

— Нам с Богуславом недавно новые способности открыли: ведьм видеть, а тебя не углядели.

— Маленькие вы еще, таких, как я, видеть. У нас силы совершенно разные. Как скажешь, что сильнее: свет или звук? Трудно мы сопоставимы. Но все стоим на одной основе, вроде как на земле. Люди и звери по земле ходят, тут, вроде, сравнивать попроще. Так и рыба в воде плавает, которая по земле течет. И птица небесная отдохнуть на дерево сядет, которое из земли-матушки растет. Основа у всех одна. Вот если так сравнивать, ты, вроде, карасика малого, Богуслав с Павлином, по размеру, на ваших здоровенных псов вытягивают, а мы с Захарием — два громадных быка. Только волхву до такой силы пришлось десятки лет совершенствоваться, а мне все готовое с ранней юности в рот положили. Это как с богатырской силой, которая просто дается.

Вот поэтому вы, при вашей мелкости, углядели только носатую глупую шлюху, ненужную ни для чего. Вроде как карасик с ладонь, да щуренок с локоть потыкались носиками в бок здоровенному быку, лежащему на отмели, ничего не разглядели, и дальше поплыли, злую плотвичку Василису из зарослей выковыривать да разглядывать — то ли сразу убить, то ли к делу приспособить. Такой плотвы в Киеве немало.

Захарий твоему раннему приходу радовался, не знаю, увидел меня или нет. Яцек — щенок вроде тебя, тоже не углядел.

В вашей ватаге самая сила, третья сила, грозная силища, — это у протоиерея. За ним — божественная мощь! Мы все против него — мелочь. Он всяких ведьм просто носом чует. А мне было весело за счет такого божеского силача покушать, поэтому защиту вроде морока на себя накинула.

Не знаю, что за сила в черном волхве таится, против которого вы идете, но ведь священник-то против него не боец. Его лучик света видел?

— Да.

— Это Христова сила. С ней убивать не ходят, она на другие дела рассчитана.

— Николай бесов силен изгонять, а бес это знаешь какая страшная сила?

— Конечно знаю, брала как-то для бабушки парочку. Она уж старовата была за девственницами гоняться, да потом на Лысой Горе с другими ведьмами скакать, а меня это еще привлекало. Астарот или Вельзевул, не помню даже к кому из самых главных обращалась, прислал двух демонов, а бабушка их к делу приставила. Вот пусть бы и гонял протоиерей диких бесов, которые норовят в людях поселиться, нам они без надобности. Те бесы, они вроде диких животных, от них никакой пользы нету. Мы любим работать с демонами. Вот там выучка! А на что вам Невзор-то понадобился? Не таись, может присоветую чего толковое.

Почему бы и нет, подумалось мне, такое дело новое, не знаешь — где найдешь, где потеряешь.

— Тайны большой нет. Не говорим, потому что боимся — мешать будут. К Земле летит камень большой, скоро мы с ним столкнемся. Погибнет Земля целиком и безвозвратно. Это мнение белых волхвов и антеков.

— Живы еще, подземные жители…, — как-то необычно прошелестела Оксана, зачем-то сгорбившись и изогнувшись, — у них все Антекон 25?

— Да, он.

— Они подолгу живут, не то что мы твари наземные… И в колдовстве лесные антеки посильней вас, волхвов будут… Вы что хотите делать?

— Наши сильные волхвы считают, что нам надо дойти до Русского моря и заручиться поддержкой дельфинов. А еще нужна будет помощь от астронома из Сельджукского султаната.

— Так вот зачем тебе поляк-поисковик понадобился… А Невзору, старому козлу, чего все неймется? Зачем он к вам под руки лезет?

— Черные думают, что Земля уцелеет. Будут всякие бури и наводнения, пожар и голод. Нарушится сегодняшний миропорядок, народы опять станут разрозненными племенами, лишатся привычных религий, и черным волхвам станет удобней командовать новым человечеством.

— Воспоминания об Атлантиде не дают им покоя… Да. Могут ошибиться белые, могут глупость выдумать черные, но антеки не ошибаются никогда! Не чета они в этих делах людям! Старшая нация. И хоть ведьмы и черные волхвы всегда стояли по одну сторону ограды, а белые по другую, в этом деле я за вас. Внучка с вами пойдет, хватит ей тут, в Киеве, ворон своими шлюшными замашками пугать! Землю спасет, а там посмотрим. Ей уж пора в столице Большой Старшей делаться, а не прошмантовкой худой скакать!

Я опешил. С кем я тут стою разговариваю?

— А вы… кто?

Оксана рассмеялась.

— Не понял еще, атаман-быстромысл, с кем в холодке вечеряешь? Бабка я Ксюшина, Большая Старшая ведьм стольного града Киева Пелагея.

— Вы же умерли!

— Называй, как всех — на «Ты», брось свои будущие замашки. Умираем мы, Большие, когда сами захотим. Можем омолодиться, можем переселиться в новое тело, подобрав подходящую молодуху, можем приходить в душу к близким людям с того света. Меня забавляет приходить на зов к Моему Дыханию. Вдобавок сегодня действительно по важному делу вызвала.

Давай подумаем, чем я в походе смогу помочь. Ксения с вами пойдет, меня всегда на помощь призовет, да и сама достаточно сильна. Мелочь какую-нибудь уладить, и сама сможет.

— Давай о главном, — прервал я Пелагею. — Если ты так мощна, может поможешь нам Невзора извести?

— Рада бы помочь, да не могу. Черные волхвы всех наших родоначальниц связали страшной клятвой и сами ее нам дали. Мы их не убиваем, они нас. От нашего рода Лада Прекрасная поклялась. Если хоть одна из нас против клятвы пойдет, весь род немедленно в страшных муках вымрет. Были случаи спервоначалу и с их стороны, и с нашей. В этом мы все уверены. И души исчезают тоже безвозвратно.

— Но судьба Земли…

— Нет нас, на Землю наплевать.

— А другие люди, дети…

— На чужих людей ведьмам вдвойне наплевать! Нас даже в сказках добренькими и хорошенькими не делают!

От этих речей Пелагея распрямилась, выровнялась. Голос ее мощно загрохотал. Кругом залаяли собаки. Как я от ужаса не обделался, ума не приложу…

— Орать-то хватит, не на Лысой Горе перед своими голосишь. С дельфинами что?

— Знаю к ним лазейку.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался я.

— Лет сорок тому назад, Невзор заезжал по какому-то своему делу в Киев и сильно хвастался, как он с дельфинами общий язык нашел, и как они для него все делают. Помогал ему в этом деле джинн, которого он у арабов за большие деньги вместе с серебряным кувшином купил.

Наши, не будь дуры, подпоили его быстренько заморским вином с сонным наговором (порошок класть было нельзя — почувствует), и кувшин украли. Вертели его и так, и этак — нету джинна. Перепрятал черный его куда-то. А Невзор после этого уехал быстренько.

История эта за давностью времен почти у всех стерлась из памяти, шутка ли сорок лет прошло. И я бы забыла, если бы хоть кто-то еще похвалился своими успехами в разговоре с дельфинами. Нет и не было таких людей даже и в далеком прошлом. (Не будет и в далеком будущем, мрачно подумалось мне). Я не раз у Старших из других городов и просто поживших на Русском море ведьм спрашивала. Даже слухов и глупых небылиц об этом не ходит.

Вы Невзора убейте, а я, не торопясь, в его вещах, одежде, обуви, заколке для волос, хоть что-нибудь, что может быть хранилищем для джинна, поищу. А без этого весь ваш поход смысла иметь не будет.

— Пожалуй. А что еще нужно знать, чтобы джинном командовать?

— Два слова. Это ключ к любому арабскому магическому замку.

Вспомнилось «Сезам, откройся!», и вот тебе хранилище золотого запаса Госбанка и Форт Нокс в одной пещере. А вот с джиннами, вроде, достаточно было просто потереть кувшин. Но реальность-то параллельная! У них здесь так запаралеллилось, у нас иначе. Наплевать. Потереть вещицу, которая вместо кувшина у нас будет, никогда не поздно.

— А где нам эти загадочные слова брать? Пытать Невзора перед смертью?

— Бросай шутить. Слова чуть ниже горлышка по кругу на кувшине были арабской вязью выгравированы.

— Какой-нибудь «Бум-барах, трам-тарарах»?

— На арабском ли они, или на русском, джинн поймет. Девчата в свою пору переводы у двоих ученых арабов в разное время и в разных местах сделали. Арабов полно в ту пору с товаром на Запад через Киев ходило. Итог один: нужно громко сказать — «странная неожиданность».

— Странные какие-то слова…

— Других нету.

— А если при нем джинна не окажется?

— Не может быть!

— Почему?

— Оставить такую драгоценность где-то, Невзор не осмелится — прячь не прячь, магическим путем найдут и похитят, — объяснила Пелагея, — а доверить кому-нибудь на хранение — нипочем не отдадут.

— Почему?

— Черные. Они иначе не умеют.

— Будем искать, — меланхолично заметил я.

— Астронома пусть поляк ищет. Какие у вас еще есть трудности?

— Я по жене скучаю…

— Вот ей голову и будешь морочить, если живым вернешься. Богуслав чего-то у тебя не весел, буйну голову повесил. Он главный волхв твоего отряда. Не дай бог из-за тоски-печали ошибется или не сумеет чего? Вам всем конец.

— У него любимую девушку замуж отдают.

— Далеко?

— Во Франции.

— А как он об этом прознал?

— Антеки показали Францию, городок Мулен, пятнадцатилетнюю девицу Полетту Вердье, в прошлой жизни Анастасию Мономах. Славе дали с девчонкой поговорить. Девушка Богуслава помнит и любит, но ее через несколько дней отдают замуж.

— А он?

— До Мулена слишком много тысяч верст.

— А подземные черти чего?

— Что они могут сделать? Прокопать подземный ход ко входу в церковь и утащить невесту прямо из-под венца? А ей обязательно нужно получить с жениха деньги за свою свободу, отдать их родителям, и идти топиться в тамошней речке Алье.

— Господи, да я такой подлости от антеков никогда в жизни не видала! Шел себе человек мимо, по— хорошему и нужному делу, зачем его было в эти стародавние дела опять впутывать? Да еще и черте где, аж во Франции! Ведь твой Богуслав, это ж Славка из боярского рода Вельяминовых?

— Именно он.

— Я Настенку со Славкой еще в подростках при дворе Ярослава Мудрого помню. Я тогда Анну кое-чему и по женской, и по ведьмовской линии обучала, а их от нее гоняла. Девушке скоро во Францию ехать, за короля замуж выходить, всю власть сразу под свою руку брать, столько всего надо было знать и уметь, а тут эти щеглы вечно под руками вьются, отвлекают от дела.

А она Настеньку любила, вечно ей чего-то по— гречески втолковывала. Та еще по-русски говорила не очень, а грек-переводчик, которого она с собой из Константинополя привезла, половины наших слов не знал.

А Славка прилип к Мономахине страсть как. Еще прыщавый щенок, а полюбил девчонку необычайно. Потом, когда она яд выпила, его из петли три раза вынимали. Два дружинника при нем по распоряжению отца неотлучно находились. И опять его 25 паразит во все это втягивает!

Анна мне периодически с птицами весточки шлет. Но сейчас то ли долетит до нее эта птица, то ли нет, бабушка еще надвое сказала. Времени у нас очень мало. Пошли, попробуем через связь этих мелких подлецов протиснуться.

Силенок у нас, конечно, маловато. У Антекона 25 целая орда этой мелочи под землей бегает, а у нас? Ты, да я, да мы с тобой. Но путь уже налажен, а там, глядишь, Анна сможет нам помочь. Она там женский монастырь открыла, молодых ведьм учит. Сколько у нас сейчас времени, вот бы знать!

Я глянул на часы.

— Девять вечера.

— Ну ты силен, боец из будущего! — ахнула Большая Старшая. — Во Франции времени поменьше, девушки еще не разбежались, и у них можно силы взять. Побежали, может и успеем!

Мы махом влетели в обеденную залу. Сидели только наши. Других посетителей уже будто кто-то вымел железной рукой. Все разом загалдели, замахали руками.

— Пойдем скорей!

— Куда ты пропал?

— Наливай штрафную!

— После, народ, после! — отмахнулся я. — Богуслав, пойдем, дело есть срочное!

Разрумянившийся после первых стопок водки, Слава поднялся из-за стола. Улыбаясь, спросил:

— Кому-то за бой в Киеве должны остались? Сейчас всех уважим!

— Бежим скорей! Потом посмеемся!

Глава 14

И мы потащили расслабленного боярина к нашей комнате, по дороге объясняя ему суть дела. Когда он понял, что опять может увидеть свою ненаглядную, уже он нас потащил.

В комнате мы его усадили, и Пелагея взялась теребить его память, чтобы взглянуть, откуда удобнее залезть в чужой коридор. Для этого она стала, поглаживать Богуславу голову двумя руками.

— Может быть антеки каждый раз заново все выстраивать будут? — спросил я.

— Не может быть! — рявкнула Большая, не отвлекаясь от своего занятия и взъерошивая волосы все более резкими движениями пальцев рук, — слишком много силы впустую уйдет!

Я решил не мешать признанной мастерице черной магии и для поиска женского монастыря, созданного бывшей королевой, окунулся в Интернет. Обитель святого Винсента с собором и женским монастырем нашлась махом, оставалось сориентироваться на местности.

Вдруг в воздухе появилось окно.

— Нашла! Вот оно! Мулен?

Слава вгляделся.

— Мулен!

Изображение трепетало и вспыхивало яркими разноцветными точками. По краям цвели радужные разводы. Пиратская копия и есть пиратская. Правда, надо заметить, покупку лицензированного канала нам никто и не предлагал.

— Вон она! — показал рукой побратим.

Пелагея навела свою плохонькую камеру на девушку.

Полетта уже активно махала рукой, бежала к нашему окну и кричала:

— Слава!

Богуслав метнулся с нашей стороны.

— Настя! Как ты там?

— Осталось всего три дня, милый! Половину денег уже сегодня отдали…

Изображение и звук исчезли разом. Экран схлопнулся. Богуслав рухнул на топчан и завыл в голос в неизбывной тоске. Вот так показали… А какой он был веселый несколько минут назад…

— Хватит выть! — гаркнула Большая Старшая ведьма, — в Санлис!

— Четырнадцать верст севернее Парижа, — уже тараторил я, — поселок Санлис, обитель святого Винсента…

— Я туда стрижей наводила с письмами, — буркнула сквозь зубы ведьма, — найду!

Камера неслась стремительно. Быстро нашли женский монастырь, замелькали пока еще пустые кельи. Наконец вылетели в какой-то зал. Человек тридцать девушек, одетых в одинаковые темные платьица, внимательно слушали пожилую невысокую женщину. Увидев ее, ведьма истошно заорала:

— Анна! Это я, Пелагея! Скорее помоги!

Наше окно уже угасало. Силы и Старшей, и мои, уже были на исходе. В глазах то темнело, то светлело, нарастал шум в ушах, начало подташнивать. Эх, не успели…

Угасающее изображение на прощанье показало, как напряглась старушка во Франции, как она показала на нас рукой и что-то сказала. Вместо нормального звука было неразборчивое шуршание. Прощай Анна Ярославна, больше уж нам не свидеться…

Вдруг экран засиял по-новому, появился звук. Переводчик, видимо, включился пораньше, и шелестел мне последнюю минуту уже перевод. Теперь французский язык я знал в совершенстве.

— Девушки, скрестили руки на груди, сделали глубокий вдох, выдох, вдох, — дай силу!

Девушки с силой выдохнули, и окно стало не менее качественным, чем в бункере у Антекона 25. Звук зазвучал безукоризненно,

— Здравствуй, тетя Пелагея. Как ты помолодела!

— Здравствуй, Аннушка. Это тело моей внучки, Оксаны.

— Говори дело, держать тяжело.

— Помнишь Настю Мономах?

— Конечно.

— Она сейчас в городишке Мулен, у вас, во Франции.

— Не знаю такого.

— Он невелик, скорее поселок, — вмешался я, — стоит на реке Алье южнее Парижа, чуть восточнее Буржа в самом центре Франции.

— Сколько до него?

— Я путаюсь во французских мерах длины.

— В них все путаются. Каждая земля по-своему меряет, порядка нету. У каждого свое лье, свой туаз. Говори в верстах.

— До Мулена 300 верст.

— Поищем, — благосклонно кивнула мне королева.

— Девчонку сейчас зовут Полетта Вердье, — продолжила Пелагея, — ей пятнадцать лет и красавицу за гроши и против воли через три дня отдают замуж за богатого купчика. Она, как и в прошлой жизни, любит Славку Вельяминова, а он ее.

— Слава там рыдает?

— Кому ж еще!

— Далековато, конечно, для трех дней, — задумалась Анна. — Если получится вывести девушку из-под венца, когда Славу ждать?

— Неизвестно. Ему надо от Земли большой камень отвести, и он идет с ватагой к Русскому морю. Слышала о такой напасти?

— Как не слышать. Наши темные колдуны говорят, что большой беды не будет. Потрясет кое-где, большие дожди будут, часть Англии смоет.

— Все брешут. Рассыплется Земля, не выдержит удара. Лесные антеки не ошибаются. Да и белые волхвы о том же толкуют. Черные уж больно покомандовать хотят, как в прошлый раз, после Атлантиды. Но и меньшая катастрофа, нам, ведьмам, лишняя. Неохота бродить по обожженной или залитой Земле вместе с полудикими племенами.

— Согласна. Свяжитесь со мной через три…

Окно затряслось и закрылось.

— Долго Франция по сравнению с нами продержалась, — заметил я, — Анна, видно, очень сильна.

— Да и я бы не ослабла, если бы меня тридцать молодых ведьм, лучших из лучших, отобранных по всей Франции, в едином порыве своей силой поддержали.

— Да, без поддержки ослабли мы не на шутку, — согласился я.

— Пустое. Сейчас быстро придем в нужную силу.

— Может для тебя это и пустяк, а у меня звон в ушах до сих пор держится.

— Почернение в глазах и тошнота уже прошли?

— Да вроде да, — поражаясь ведьминой информированности, ответил я.

— И у меня прошли. Нас с тобой с непривычки обоих одинаково накрыло. Здесь в дело не вся сила идет, а ее тонкий лучик. Вроде как кусочек, оттенок радуги. И почему-то он у тебя такой же мощи, как у меня. Развил его в будущем?

— Да, — сказал я, — на особых инструментах: телевизоре и мониторе. На телевизоре с детства развивал, очень старался.

— Хватит вы о ерунде! — заорал наш пылкий влюбленный, — отдадут мне Настю или могилу ее покажут?

— Это как Аннушка изловчится в далеких землях. Кто знает, в какой она силе в этом Мулене окажется? Она мне писала, что во Франции король правит на небольшой части ее земель, остальное расхватали графы да маркизы. У ее второго мужа, графа де Крепи, подвластных ему земель было чуть меньше, чем у ее сына Филиппа Первого, унаследовавшего корону после отца. И черт его знает, чей он теперь этот Мулен?

Богуслав опять упал на кровать и зарыдал. Мы с Пелагеей переглянулись, развели руками — ну что тут можно сделать?

— Я ухожу. Дальше пусть с вами Ксюшка валандается, — заявила Большая ведьма, и ушла.

Лицо древнерусской худобы приобрело привычное выражение наглой беспардонности и дурости. Я отсчитал ей честно заработанные деньги.

— Довольна?

— А то!

Споров не было.

— Ты все видела, что мы тут творили? — спросил я у бабенки.

— Бабушка от меня ничего не прячет! — дерзко заявила продажная давалка, — она меня этим учит. Мне скоро Большой Старшей у ведьм делаться, надо все про все знать!

— Может хоть годок просто в старших походить? — скептически усмехнулся я, — не высоко ль сразу то замахиваешься?

— В самый раз. Чему меня эти две старые дуры, Меланья да Гореслава могут выучить? На молоденьких, особо наглых ведьм орать? В колдовстве я гораздо сильнее их обеих вместе взятых, а народом надо уметь командовать, как это делала бабушка: повела бровью, одно-два слова проронила, — и побежали, поскакали ведьмы в разные стороны, исполнять то, что Большая Старшая делать велела.

Да, и я таких руководителей повидал, правда очень мало, и о колдовстве от них речь даже и не шла. К сожалению, мне это искусство предоставлено судьбой не было.

— Скажи тогда, Большая, как нам боярина-то унять? Вон его как корежит всего!

— Может мне к нему под бочок умоститься? Глядишь и утешу… Недорого совсем встанет!

— Ты мне здесь свои шлюшные замашки брось! Не ко времени. Если не можешь ничего другого предложить, иди лучше в обеденный зал и там твори, чего хочешь!

Оксана была конечно права. Нет другого способа отвлечься от прежней любви, кроме как прилипнуть к новой избраннице. А ей, с ее ведьминскими умениями, перекуковать любую красавицу раз плюнуть. Можно было бы и попробовать, кабы на месте Славы другой мужчина был. Только Богуслав — человек-кремень. Он чуть из этого нового капкана выкарабкается, от одной мысли, что пока во Франции его любовь пропадала, он тут на дешевенькую киевскую проститутку польстился, возьмет да и повесится.

Выход был только один — древнерусский, исконный — выпить водки. И какими бы успокаивающими, трижды испытанными средствами, медицина не заманивала нашего человека, этот метод остается много веков основным.

Но боярин очень горд, а Ксения может подсунуться с неуместным замечанием, произносить которые она изрядная мастерица. Может враз всю малину мне обгадить! С этим надо было разбираться немедленно, пока не втюхался в свежеподанное дерьмо.

— Ксюха, у меня к Богуславу серьезный мужской разговор, присутствие чужого человека нам будет в тягость.

— Чужой, а кто тут чужой? Я? Я в доску своя!

Пока она пела эти сладкие речи, я успел донести ее худосочное тело до выхода, распахнуть дверь и выкинуть будущую Большую и Старшую, ставшую в этот момент от женской злобы небольшой и страшной, в коридор, после чего запер дверь на задвижку. Задвижка сразу же взялась рывками ползти назад. Во как! Оксана отказа не приемлет!

Я жестко двинул запор в закрытое положение и наложил закрывающее заклятие, подаренное мне Антеконом 25. Минуты две понаблюдал за тщетными попытками коридорной умелицы.

Видимо, в ход пошли все известные людям методы. Задвижка пыталась прыгнуть с силой вперед, поерзывала вперед-назад, проворачивалась вокруг собственной оси — все безрезультатно. Магия антеков всегда значительно превосходила человеческую. Сказали нельзя открыть — значит нельзя.

Теперь дверь можно только вышибить вместе с косяком. Ксения не пренебрегла и этим вариантом. Раза три она ударила своим тщедушным телом в преграду. Но то ли вес в 45 кг оказался слишком незначительным для борьбы с препятствием, то ли киевские столяры-плотники не пожалели древесины на изготовление двери с коробкой (смешно было бы ее жалеть в 11 веке, когда Киевская Русь стоит в сплошной чащобе!), но этот метод тоже оказался неэффективным.

В общем, вся Оксанкина джига в сочетании с киевским гопаком оказалась слаба против величавого подземного хоровода Антекона 25 и тысяч антеков. Как говорили в 20 веке — здесь ваша не пляшет!

На детские коридорные выкрики:

— Все бабушке скажу! — я не обратил никакого внимания.

Можете хоть свою «Черную книгу» приволочь, открыть этот запор могу только я.

Богуслав лежал вниз лицом и тихо всхлипывал. Да, ослаб опытнейший воевода, невзгоды сломили железную волю умного весельчака. Впрочем, неизвестно еще как бы я себя вел, неожиданно лишившись Забавы. У каждого из нас есть свое слабое место.

Как же его вытащить опять к водке? Какой-нибудь простенький трюк, наверное, не пройдет. Начнешь его звать выпить, а он тебе буркнет — вот один и пей, а мне это ни к чему. Или зарычит: что ты меня, как девицу обхаживаешь? Успокоить хочешь? Сам иди и успокаивайся! И дальше будет думать, то ли веревку как в прошлый раз идти мылить, то ли как Аннушка в реку сигануть.

Подойти надо как-то нетрадиционно, чтобы он меня, а не я его пьянствовать звал. А как? Задачка не из простых… Я присел на свою кровать, и стал ломать голову.

Обозлить боярина? Неизвестно, чем дело кончится. Может просто уйти в другую комнату, а ко мне закинуть на ночевку кого-нибудь. Может треснуть какой-нибудь магической штукой, волхв он все-таки не чета мне.

Отвлечь какой-нибудь забавной историей? Сейчас такой трюк не пройдет, не расположен он сегодня к веселью. Напомнить о детях в Переславле? Ему на них наплевать, заботится только о Мономахах.

Рыкнуть на Богуслава? Хорош рыдать! Нас великое дело ждет! Слава не из слабаков, его этими воззваниями не поднимешь. Скажет равнодушно: потише ори. Когда идти пора будет — скомандуешь. С ерундой больше не отвлекай.

Кругом какая-то безнадега. Сильный человек, в минуту непривычной для него слабости, неудобен в общении.

— Что-ты там ноешь, нормально пой! — рявкнул Богуслав, — всю душу вынул!

А чего я тут ною? А самого русского нашего поэта! И я начал петь самым задушевным своим голосом:

Не жалею, не зову, не плачу,

Все пройдет, как с белых яблонь дым.

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым.

Спел песню полностью.

— Кто такое мог написать?

— Великий русский поэт Сергей Есенин.

— В ваше время жил?

— Немного пораньше.

— Давай вместе споем.

— Давай!

Я теперь скупее стал в желаньях,

Жизнь моя? иль ты приснилась мне?

Словно я весенней гулкой ранью

Проскакал на розовом коне.

— Ведь это обо мне песня… Я уже пожилой и много повидавший человек, спокойно доживал свои дни. Настя уже казалась полузабытой сказкой молодости.

Был уверен: никогда мне больше не испытать такой силы чувств и впечатлений. Как это в песне:

О, моя утраченная свежесть

Буйство глаз и половодье чувств.

Такая любовь — удел юности. Прошло, как весенняя гроза. Вспоминай в сумрачные осенние деньки, как тут сверкало и громыхало в мае, твоя зима уж на пороге — готовься к черноте.

И вдруг кончилась печальная песня. Все вокруг засияло и загремело — я опять встретил мою Анастасию! Оказалось, что это не я стар, это моя жизнь без нее состарилась.

Я полжизни не живу, а существую! Брожу по каким-то нудным делам, воюю без всякого огня в душе, ложусь в постель без любви с разными женщинами, воспитываю детей, если случайно появляется время, и мне совершенно все равно какими они вырастут. Они рождены от нелюбимой женщины, и сами нелюбимы. Пью водку без всякого азарта.

Умрет Настя, уйду следом. И Анна определенно сказала — слишком далеко, не успеет. Конечно, меня там нет, табуна ахалтекинцев нет — некому скакать день и ночь, загоняя коней насмерть. А от чего умер Есенин?

— Умаялся от собственного пьянства, покончил с собой.

— Бывает. Скажи, только без вранья: ты веришь, что Настя останется жива?

— Я верю.

— Почему? Меня хочешь утешить?

— Ты мне, конечно, друг и брат, и я верю тебе беззаветно. Но и в Бога я верю без оглядки.

— О как! А при чем тут мы с Настей?

— Моя вера, хоть я и считаю себя истинно православным христианином, это не занудный пересказ Библии, и не монотонная молитва на ночь. Ты, вероятнее всего, сочтешь ее сомнительной и начнешь объяснять на ночь глядя мне, дураку, мои ошибки. Я не хочу сейчас никаких религиозных споров.

— Споров не будет! Ты объясни, для меня это очень важно!

— Ты трезвый не поймешь.

— Так пошли выпьем!

— Пошли. Лицо ототри от слез, не позорься.

В обеденный зал вошли уже в привычном для народа виде. Следы боярской слабости были ликвидированы. Рядом со мной опять был сильный мужчина, воин и воевода. Оксаны с Емелей не было, отправились, видно, бить мать девушки.

Половой, получив расчет, уже ушел, и за порядком присматривала Татьяна. Так как народ у нас был не буйный, вышибала не столько следила за порядком, сколько за своим Олегом. Волкодлак почему-то уже стал пьян, как собака, и норовил упасть лицом в тарелку с остатками еды. Таня его бережно поддерживала.

— Вам отдельно столик накрыли, — просветила она нас. — еды и водки вволю. Я с вами до конца досижу, а после домой уйду.

— Олега-то отнесешь в его комнату перед уходом? Он уже, похоже, откушал от души.

— Выпил он ерунду, стопки три. Говорит, всегда с ним так после перекидывания. Обещал через часок в себя прийти. Если не очухается, просто к себе домой отнесу, пусть на мягкой кроватке отдохнет, наломался волчок сегодня, бедный.

Я насторожился. Господи, дай оборотню спокойно отдохнуть до конца стоянки, хватит с него переживаний с женским полом.

— Что ты там про перекидывание? Ксюшка что ль чего напридумывала?

— При чем тут Ксюшка? Буду я ее слушать, вечно все врет на каждом шагу. Олежек первую стопку выпил, чтобы горло не чувствовалось — очень уж Кривой его намял, и мне сказал:

— Таня, я хочу, чтобы недомолвок между нами не было. Я оборотень, волкодлак. Счастлив, что тебя в своей жизни встретил. Ну а дальше сама решай — замуж за меня пойдешь или прогонишь. От судьбы не уйдешь.

— Ты его ждать из похода будешь? Замуж за него пойдешь? — спросили мы со Славой одновременно.

— И замуж не пойду, и ждать не буду.

М-да, не везет нашему вервольфу по женской линии.

— Зачем ему третий церковный брак, да и я не девица, чтоб скорей под венец бежать. Да он и женат, а развод получать дело хлопотное. Вернемся из похода, если оба будем живы, тогда и подумаем. Сейчас пока навязываться не хочу. На что ему этакая забота, да еще и с дитем? И ем я много. В общем, сплошная обуза. А он еще молодой мужчина, справный, при деле, может ему еще другая приглянется.

— А зачем Олег тебя в поход с нами тащит? Это ведь не загородная прогулка — насмерть биться идем.

— Он меня не тащит. Просто не могу я волчка одного в такую круговерть отпустить. Навидалась сегодня его лихости в бою. Ежели не запинают, так придушат.

— У тебя ребенок! На кого ты его оставишь?

— Мать пока посидит. Я у нее ранняя, Максим у меня ранний. Бабушка она молодая, справится. Да и прабабушка еще в силе. Вот мать ее жалко, до ста лет немного не дожила — упала в прошлом году на гололеде, разбила насмерть головушку.

— А на что они жить будут?

— Олег хочет свою получку на ребенка перевести. Если передумает, может вы мне от щедрот своих заработок какой дадите? Я женщина умелая. И варить могу, и обстирывать вас всех, и ушить-пришить чего если понадобится, мне скажете. Ну и по богатырской части, — это само собой. Вдруг у вас Емеля чем приболеет, я его всегда подменю. Решит уйти — заменю. А пока груз какой-нибудь могу нести, чего лошадей зря трудить? Лошадь — она животина нежная.

Совсем если дела в ватаге с деньгами плохи, я и даром с вами пойду. У меня тетка замужем за богатым купцом, а детей им бог не дал. Давно у меня Максимку просят, — дяде Васе наследник его лавкам нужен. А мать с моей бабушкой хорошие туески делают, прокормятся в случае если я не вернусь.

С расчетами по Таниной хронологии у меня что-то не ладилось.

— А сколько же тебе лет?

— Двадцать шесть. Оксанка, правда, любит врать что нам по 29–30, и меня науськивает эту чушь нести.

Вот теперь и у меня все в слабой голове сложилось. А то изнасиловали их в 15–16, Максу 10, а все вместе, по словам Ксении — тридцать. Да, худоба действительно изрядно наводит тень на плетень. Как такую в поход брать? Мне ведь всякие бабушки не указ, будь они хоть большие-пребольшие…

— Ладно, — решил я, — завтра Олег в ум войдет, подойдете вдвоем. Там и посмотрим.

Мы прошли за свой столик. Подошел Матвей, напомнил, что завтра хотели пойти в церковь, клясться на иконах, становиться побратимами. Договорились на утро. После чего, насвистывая, ушкуйник удалился к себе в комнату.

Богуслав набычился.

— Как с хорошим человеком, так в церковь сразу идешь, а как со мной, так на тебе кружку крови, и шлепай мимо.

— Слав, ну ты чего говоришь-то? Чего несешь? Ты мой первый побратим, я о тебе и Матвею рассказывал. Он сказал, что двоих иметь можно. Вот и решили пойти в церковь.

— И со мной надо в церковь!

— Хорошо, хорошо. В любой день и час.

Богуслав успокоился.

— Давай по стопке жахнем!

— За этим и шли. Наливай.

Выпили, заели. На душе потеплело. Подошли Наина с Иваном. Оказалось, что я приглашен завтра на обед к родственникам девушки. Дядя Соломон чрезвычайно заинтересовался историей об антековском золоте, и тоже обещал быть.

Подлец муж чего-то виляет с разводом, завтра с утра Иван пойдет с ним разбираться. Раввин, писец и свидетели уже предупреждены о процедуре, дело за малым — выясниться с ростовщиком-мужем, разобраться, чего он тут вертит на ровном месте.

Ваня за мной завтра зайдет. Пообещал его ждать здесь, на постоялом дворе. Молодые отправились опять к родне.

Ушел протоиерей, громко объявив, что настало время вечерней молитвы.

— Пошли к себе в комнату, — сказал я, оглядевшись. — Тане уже, кроме нашего ухода, здесь ждать нечего.

— Она, вроде, ждала, когда Олег оживится?

— До перины дотащит, а там его живость-то и возьмет.

Прихватили с собой закуски и спиртного вволю, да и откланялись.

Глава 15

После очередной немалой стопки зелена вина, меня накрыло волной умиротворения и покоя. Я даже прилег одетый на кровать. Глаза слипались. К Богуславу же, наоборот, пришли избыточная живость и энергия, явно излишние по ночному времени.

Опьяненные люди всегда делились на две большие группы. Одну манит погрузиться в спокойное состояние: сначала взяться вести тихую неспешную беседу, не носящую выраженного эмоционального характера, периодически похрапывая от большого интереса к теме разговора, а потом просто поглядеть занимательную телевизионную передачу на тему «Наскальные рисунки раннего палеолита», и под шумок уснуть.

Другую тянет на какие-то явно излишние действия, — поиски правды, совершение ненужных подвигов, беседы с соседями на тему «А не козлы ли вы?», или для подогрева интереса к разговору: «Не продуктами ли вашей жизнедеятельности замазана площадка возле мусоропровода?». Апофеозом действия этой компании всегда является бросок для изыскания дополнительного количества алкоголя.

— Рассказывай про Бога! — энергично потребовал боярин, ярчайший на данный момент представитель второй группы. — Как он мою Настеньку защитит? Чего разлегся?

Очень хотелось ответить каким-нибудь незатейливым каламбуром, типа:

Богги, какие с устатку боги? Завтра все обсудим! — и немедленно захрапеть, но ведь порвет, как пить дать порвет…

— Вставай, кому говорю! Чего зенки прикрыл?!

Я с кряхтеньем сел. Придется излагать мою очередную завиральную идею.

— Слава, как ты думаешь, что будет, если мы будем биться с Невзором без тебя? Слабенький я, никудышная Наина, да слишком милосердный поп с большим крестом?

— Поубивают вас, и все дела. Но я же при любых обстоятельствах буду с вами до конца, насмерть вместе будем биться.

— А ты в полной силе, как обычно, сейчас, после французских известий?

Богуслав опечалился.

— Какая уж сейчас сила… Но я честно буду биться! А там уж как бог даст…

— Без твоей силы ничего он нам хорошего не даст. Догонит и еще поддаст. Нечего зря нашей обессиленной ватаге болтаться по Руси. Лучше здесь, в Киеве, осесть и мирно пить водку до самого конца света. А там, с жуткого перепоя, смерть от громадного камня избавлением будет казаться.

— А я что могу поделать? У меня потеря Насти всю душу выжгла, где теперь силу взять… — глухо сказал Богуслав. — Укатали Сивку крутые горки… А хотел бы нам Бог помочь, отвел бы от Земли камень проклятый, вернул мне Настеньку, да осыпал бы нас печатными пряниками. Не так он добр, как нам попы живописуют, не так благостен…

— Богуслав, ты раньше не думал, что наш Бог может быть и не всесилен?

— Как же может быть иначе? В Библии четко пишут…

— А ты не всегда верь написанному. Религий на Земле не одна, и все чего-нибудь пишут.

— А как же?

— Головой больше думай, на что она тебе дадена? Хотел бы Господь получить раба послушного, зачем было создавать человека разумного, по образу и подобию своему? Зачем было украшать его ум и волю всячески? Давать возможность принимать собственные решения? Создал тупоумного, и пусть он поет псалмы унылые, да молится день и ночь. А создан был Человек Гордый и Умелый, Бесстрашный и Дерзкий. Нет преграды, которую бы он в конечном итоге не осилил. Впереди долгие сотни лет развития. Так было в моем мире, так должно быть и в вашем. И вдруг вторгается чужеродное нечто, и угрожает разрушить весь этот изумительный мир. Что-то, над чем наш Господь не властен. Он работал миллионы лет, назывался разными именами, изменял растения, рыб и животных, и вдруг что-то, прилетевшее извне, порушит все это в одночасье?

— А причем тут Настя?

— А при том, что, лишившись ее, ты уже не боец.

— Я-то тут причем?

— Господу нужна наша помощь.

— Господь всесилен!

— В пределах Земли.

— Он все создал! И небо, и Солнце, и звезды, и Землю!

— А потом выдернул из 21 века заштатного лекаришку, который даже после обучения у одного из сильнейших волхвов Руси, в колдовстве все равно ноль без палочки, помог ему заработать кучу денег (другие белые чародеи бедны, как церковные мыши) на поход черте-куда, дал ватагу верных друзей, а самое главное, вынул прятавшегося двадцать лет мощного волхва Богуслава в помощь.

Зачем все это? Отведи каменюку движением пальца, и не заботься больше об этой мелкой помехе твоим величественным замыслам, а то пока с это ерундой ковыряешься, сгорит Альфа Центавра, изогнется невиданно Млечный Путь, погибнет Созвездие Пса, погаснет штук пять Звезд, гораздо больших, чем наше Солнце.

А наш Господь занимается этим делом. Потому что он наш, и ничей больше. Он не творец Вселенной, не он создал отдаленные Галактики. Может быть и саму Землю создал кто-то другой. Создал и посадил наместников.

Вполне может быть, что Кришна, Зевс, Юпитер, Иегова и наш Бог-отец просто разные имена одного повелителя нашего мира. А может быть и совершенно разные Высшие Силы, но все они добры к человечеству.

Наш Бог, видимо, и за пределы Земли далеко достать не может — о том, что летит страшный камень, твой учитель знал уже двадцать лет назад и готовил тебя к нашему походу мне в помощь. Вроде как выстругивал костылик, что бы я дошел, куда надо. Значит, и Господь уже двадцать лет ведает об этой напасти. И вышибить тебя из боя, все равно что выдернуть у обезноженного меня из рук костыль, который так долго хранили. Никто разумный не даст оттолкнуть боярина Богуслава от битвы с черным волхвом.

А Господь разумней нас всех в тысячи раз. Тебе помогли получить лошадей-ахалтекинцев на всех, научили меня, как зарастить твое пробитое сердце, кровь первой группы — мою кровь, уверенно можно было перелить тебе, и я ее перелил, антеки кровопотерю нам обоим восстановили.

Неужели из-за каких-то мелких французских дел, тебя вырвет из моих не очень сильных рук? Как пошли нелады с Анастасией, объявилась давно умершая Пелагея, ведьма и наш исконный враг, встала на нашу сторону, нашла в неведомом нам Санлисе королеву Анну, которая отлично помнит и тебя, и византийскую принцессу и согласилась вам царственно помочь.

Так неужели ты думаешь, что все наше дело рухнет из-за мелочи — дальнего расстояния и нехватки жалкой ночи или дня? Господь этого не допустит! Анне обязательно помогут.

— Так ведь и черным проще будет без меня. Тоже решат поучаствовать. Начнут королеве препоны ставить, чтобы Настюшку мою извести.

— В мгновение ока во Францию не перелетишь. Значит надо будет злым волхвам искать французских черных кудесников, и как-то этим вражеским колдунам сообщить об наших делах. Да и тем заранее надо было бы к этому Мулену прибыть.

— Они могли вместе это заранее задумать!

— Непохожа история Полетты Вердье на заранее подготовленную. Ее отец не вчера обжегся. Черные, в ту пору, знать не знали о тебе ничего, ты же не высовывался, сидел тихо, был скрыт до поры до времени. Скорее всего и раскрыли-то тебя случайно.

Узнать, что ты девушку любишь безумно до сих пор, просто невозможно — вы и тридцать лет назад ото всех свое чувство прятали. Вдобавок, она слишком давно умерла.

Да и связь между городами и странами существует только у антеков, у людей и близко ничего похожего нет. А подземные жители в этот раз действуют на нашей стороне.

— Но Ксюшкина бабка же этим коридором управляла!

— Так был уже готовый коридор. То, что ты можешь по коридору пройти, совсем не значит, что и дом, куда он входит, ты сможешь выстроить. Ты слышал, чтобы у кого-то из белых такая связь была?

— Да где там, все птичек посылают.

— И Пелагея с ученицей так же много лет переписывалась. А ведь она Большая Старшая ведьм стольного града Киева, а Анна, похоже, в той же силе во Франции. Значит, и у черных ничего похожего на достижение антеков нет.

— Может у колдуний нету, а у их кудесников есть.

— Ведьмы бы прознали, и хоть так, хоть этак, а уперли бы этот секрет, как кувшин у Невзора. Бабы они и простые-то творят с нами, что хотят, а тут особо ловкие ведьмы, да еще и кучей!

— Как-то уж все слишком хорошо звучит.

— Я не Бог, могу и ошибаться. Дня через три-четыре будем уже в дороге, попросимся к антекам в гости, правда себя покажет.

— Дай Бог чтобы ты не ошибся!

— Дай Бог.

— Выпьем?

— Выпьем!

Приняли еще по изрядной стопке, на душе окончательно полегчало. Верилось, что все у нас получится: Настю королева выручит, Невзора одолеем, с дельфинами столкуемся, Хайяма найдем, камень закинем невесть куда.

Кстати о камне.

— Володь, а почему Господь не может просто испепелить эту каменную дрянь, когда она близко к Земле подлетит? Тут-то он в полной силе.

Я посидел, какое-то время подумал.

— Понимаешь, Слав, здесь вообще какая-то непонятная неувязка получается. Кроме неясных действий Бога, совершенно непонятна позиция черных волхвов. Какую выгоду могут получить темные чародеи от разрушения Земли? Что они от этого приобретут? Не один же у них предсказатель, не могут же они все разом ошибаться?

— Может им Дьявол так делать повелел?

— Пути Дьявола, как и пути Господни, конечно, неисповедимы, но мне церковная версия происхождения Сатаны кажется недостоверной.

— Ты имеешь в виду, что он был одним из ближайших соратников Бога, но за грехи был заточен в геенну огненную?

— Да.

— И что тебе в ней не нравится?

— Какой смысл был грешить тому, кто все имел? И тот, кто наверняка имеет редкостный ум (среди ближайших слуг Господа дураки и серые умы были бы неуместны), как мог сделать такую колоссальную ошибку? Это ведь не райские дурачки Адам и Ева, польстившиеся на плохонькое яблоко. И почему Дьяволу оставлена такая колоссальная сила?

— По милосердию Господнему! — воскликнул Богуслав.

— А потом Господь долгие тысячелетия собирает праведников для последней битвы Добра и Зла, исход которой до сих пор неясен. И, вроде даже, где-то, возле холма Мегиддо, подобная битва уже произошла.

Я не вижу смысла во всем этом! Так бы ты мог отточить саблю и торжественно вручить ее врагу-половцу, а потом начать собирать дружину из самых верных, чтобы потом положить ее в битве с тем же врагом, от твоей же сабли!

— Господь испытывает людей…

— Так он мог бы испытывать только свое милосердие, и упорство да наглость Дьявола, если бы им повелевал.

Теперь помолчал и подумал Богуслав.

— Неужели ты думаешь…, — он выдохнул, — что они равны?

— До такого богохульства я не дотягиваю. Господь выше и сильней всех на нашей Земле. Но очевидно и то, что Дьявол не зависит от Бога, и не считается с его мнением. Два разных повелителя двух совершенно разных миров, расположенных по соседству.

Наш мир явно Божий, а Князь Тьмы главенствует над другой областью мироздания, откуда к нам постоянно прорываются бесы и демоны. Сатанисты у нас не правили ни разу, никогда они не были главенствующей силой в народе. Это подкупленные предатели. Они ничего не решают.

И на решающую битву между собой, на окончательное сражение сил Добра и Зла, Бог и Дьявол не идут. Неоднократно предсказанный конец света каждый раз переносится. Видимо, исход боя совершенно неясен.

Зачем-то Дьяволу нужен наш мир! Не должен и он желать ему погибели! Скорее всего, прямого доступа к нам у него нет, и он вынужден ориентироваться на чужое мнение, а черные волхвы сильно ошибаются.

— А как это у Дьявола может не быть к нам доступа? Он появляется у нас часто.

— Только называют его как-то иначе. У нас часто бродят Вельзевул, Люцифер, Мефистофель, а самого Дьявола-Сатаны что-то и не видно.

— И что?

— Да то, что у нас орудуют подчиненные. А как и что они доложили Верховному, совершенно неизвестно.

И наверняка есть какие-то значительные сомнения в позиции черных волхвов. Поэтому и незаметна никакая поддержка злых кудесников Дьяволом и его подручными. Так что Анастасии черные ничего сделать не смогут.

А Бог почему-то не хочет уничтожать метеорит вблизи Земли, может быть бережет этот выход до последнего. Видно безопасней избавиться от него с помощью людей и дельфинов. Целее все будут.

— Да лишь бы Земля уцелела, а мы новые народимся и окрепнем! — нахально заявил слегка опьяненный водкой и надеждой все-таки встретится с Анастасией Богуслав. — Отобьемся!

— Вот и динозавры в свое время может быть думали так же.

— Какие-такие динозавры? — то ли рыгнул, то ли икнул Слава, — сроду не слыхал!

— Молод ты еще все знать.

— Расскажи!

— Может лучше спать ляжем?

— Сначала про динозавров!

Я вздохнул. Придется рассказывать. И деваться некуда. Пойдешь куда-нибудь переночевать в другое место, будет пьяноватый старикашка бежать следом и кричать:

— Динозавры! Динозавры!

Так и плюнешь, и до зари будешь рассказывать упорному боярину про эпоху динозавров где-нибудь в овине или на конюшне. Так что — зачинай старинушка!

— Давным-давно Землю населяли динозавры.

— Тысячи лет тому назад?

— Бери дальше — многие миллионы лет назад.

Пока Слава переваривал понятие такой несусветной давности, я излагал дальше:

— Сотни тысяч разнообразных видов этих животных населяли все степи, леса, горы. По размеру они были очень разные — от курицы до пятиэтажного терема.

— Не бывает таких теремов!

— Да и звери эти давно исчезли. Но остались их скелеты, почти полные наборы костей и черепов, панцирей, как у черепах. В наше время есть умельцы, которые соединяют эти кости и косточки так же, как они были при жизни животного. По зубам делают выводы, чем зверь питался. Поэтому уверенно и говорим, что травоядный диплодок был размером с пятиэтажный дом, а охотящийся на других динозавров тираннозавр с двухэтажный.

— А люди тоже на них охотились?

— Людей еще не было.

— И такое время было? — поразился Богуслав.

— Время было, а человечества еще не было. Не было волков, кабанов, медведей, коров, лошадей, даже собак. Не летали птицы.

На Земле жили и главенствовали динозавры. Они паслись на зеленой травке, охотились друг на друга, парили в воздухе. И все давали крепкое потомство. Одни виды сменялись другими, еще более жизнеспособными. И это длилось многие миллионы лет. Для сравнения скажу, что человек разумный появился на Земле 30-40000 лет назад, а до этого лазали по деревьям наши предки.

— А кто же из близких нам жил вместе с динозаврами?

— Жили маленькие мышки-норушки, землеройки незаметные. Станешь заметным, сей секунд динозавры сожрут.

— Ты же говорил, что они громады!

— Были и огромные, полно было и средних, да и небольших, вроде лисы, которые на наших далеких предков охотились — так сказать мышковали, тоже хватало. А потом динозавры вымерли.

— Что ж за лихоманка их поразила?

— Имя этой страшной лихоманки — метеорит. Прилетел очень большой камень из необъятной дали, от него осталась громадная выбоина в Земле, и истребил динозавров. Тут-то наши предки и полезли изо всех щелей, взялись плодиться и размножаться.

— Это динозавров Господь покарал!

— Эх какая незадача! — горестно покачал головой я. — Миллионы лет жили не тужили, и вдруг нагрешили невиданно, проштрафились не по-детски! Проруха такая невиданная постигла тысячи видов живых существ 65 миллионов лет назад — все разом опаскудились в глазах Господа нашего и решил он возвысить землероек! Мышь эта не подведет — ее потомки через бездну лет храмы начнут строить! А у динозавров и креста ни одного не было, могли бы уж замастрячить хоть несколько.

— Они неразумные были!

— За что же их тогда было карать? Изводить на корню? За какую-такую провинность невиданную? Нет, Слава, покарал их не Господь, а прилетевший из космической бездны камень. И они, может быть, тоже не мычали безропотно, и были среди них личности не глупее нас с тобой. Возможно и пытались отбиться магически, как мы тут, в 11 веке, или бросить для ликвидации астероида космическую технику, как человечество планирует это сделать в 21 веке — а пропали, исчезли с лица Земли. Может быть в ту пору их Бог и попытался извести метеорит возле планеты, а закончилось это страшным катаклизмом. — Я зевнул. -

В наше время среди самых лучших умов Земли по любому поводу бродит много разных идей и мнений, но в одном они едины — с метеоритом нужно бороться, когда он еще очень далеко, иначе успеха не будет. Чем мы с тобой и заняты. — Я опять зевнул, да так, что аж чуть челюсть не вывернул. — А теперь пора спать. Устал неимоверно, сил уже нет, а завтра тоже будет тяжелый день.

— А ты в силу икон веришь? — неожиданно заинтересовался чем-то очень далеким от темы беседы Богуслав.

Я от удивления аж зевать перестал. Задумал что-то боярин, ох задумал! Немножко подумал.

— Конечно верю. Они и лечат, ими и освящают, бывает икона и ворогу столицу взять не дает.

— А в какие иконы ты больше всего веришь? Кому свечки в церкви ставишь?

Тут уж я не раздумывал.

— Только Божьей Матери!

— Вот и ладненько. Давай поспим.

Богуслав не стал больше меня тревожить, и мы ушли в сон.

Глава 15

С утра подошел Матвей и напомнил о братании перед иконой.

— А почему именно сейчас? — поинтересовался я. — Нигде, вроде, жизнь друг другу не спасали, спину не прикрывали, из беды не выручали. В чем же причина?

Ушкуйник, человек редкой хитрости, которую он всегда от меня усиленно прятал, взялся вилять.

— Да тут в Киеве церкви самые лучшие, иконы намоленные, попы особенно опытные…

При Богуславе, пожалуй, правды не дождешься, раскинул я своим слабым умишком. Атаман воеводе не верит, дел с ним особых не имел.

— Пойдем-ка выйдем на конюшню, друг любезный, — позвал я Матвея. — Коней посмотреть надо, хорошо ли обихожены. А то этого конюха-оборотня унесли невесть куда еще вчера, а за лошадями постоянный пригляд нужен.

Вышли на двор.

— А теперь говори истинную причину и без вранья! — оборвал я хитроумные песни сказителя-спецназовца. — Вранье сразу вижу!

Матюха вздохнул.

— Я думаю, что в побратимах ты не выдашь.

— А если просто так, то предам и убегу?

Матвей отмахнулся от моего домысла.

— В бою я в тебе уверен. Биться будешь честно и насмерть. Да и все остальные, кто своей волей, а не по найму идут, такие же. Трусы бы не пошли. Хочу попросить тебя о службе великой, если ты из похода вернешься, а я нет. Побратиму не откажешь.

— Убить что ли кого-то не успел?

— Да это мелочь, Ермошке бы поручил или ушкуйникам кому. Есть большое дело, которое без тебя может трещину дать.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался я. — Слушаю тебя внимательно.

— Пригляди за делами Елены! Столько там забот разных — и лесопилка, и лавка, и земли, и река Вечерка ей тобой в руки дадены, а проследить она ни за чем не сможет. Совсем еще молода, неопытна. Хватки еще никакой нет. Отношения с боярами Мишиничами неизвестно как сложатся.

— Ты же там своего отца для помощи оставил!

— Да на что он годен, только саблей махать и горазд! Сколько денег, золотых и серебряных поделок, дорогих вещей из походов за жизнь навозил — не пересчитать! Терем, вроде боярского, должен был отстроить, в богатстве должен бы купаться, как сыр в масле валяться. А что осталось к концу жизни, когда болезнь прихватила?

Покосившаяся избенка, да плохонькая лавчонка. Серебра на безбедную жизнь уже последнее время постоянно не хватало. Торговлишка дрянь, на кусок хлеба только и хватает. Как я женился, да деньги перестал в их дом нести, пришлось родителям на медяки перейти! — Глаза Матвея горели, голос дрожал. — Перебиваются с хлеба на квас!

А я чем лучше отца? Пять лет плаваю, последний год атаманом. Чего только в дом не тащил: мечи, сабли и кинжалы в ножнах, изукрашенных каменьями драгоценными, хоравшанские ковры, дорогие ткани тюками, монеты разной, драгоценностей немеряно. Где это все? Спустил все на пьянки-гулянки, красавиц любовниц, проституток по разным городам.

На Лене женился, у меня ни кола, ни двора, ни денег за душой, ни имущества — все сквозь пальцы ушло. Она из богатой купеческой семьи, к нашему укладу непривычная, только меня и спрашивала: а почему этого нет? А вот это куда делось? А у нас всего этого сроду и не бывало. Я уж не чаял в поход убежать, чтоб поскорей с добычей воротиться, перед любимой во всем блеске предстать.

Мы с батей два сапога пара — ушкуйники. В бою мы оба просто загляденье — все, кто с нами сталкивался, потом словом «Ушкуйник» деток пугают, а вот в мирной жизни неловки, ох неловки… Да у нас все такие. Богатый ушкуйник — это в редкость.

Другое дело ты. Когда я тебя встретил, крутился ты среди таких же нищих скоморохов, был одним из них — оборванцем с жиденьким голосишком. А потом? В считанные дни из грязи поднялся. Не имея за душой ни гроша, поставил две лесопилки, выучился на ведуна и волхва, приобрел величественный голос, начал делать и продавать кареты, лепить кирпич и строить церковь, на которую епископ ни рубля не дал.

Если выживу, с лесопилкой да лавкой, торгующей досками, с новым домом, с землей, рекой, лесом, да парой деревенек, которые мне оброк станут платить — не пропаду. Всем ты меня в жизни, бестолкового, обеспечил.

А вот ежели где-то за Киевом костьми лягу, ты обо всех моих и позаботься: о Леночке, о родителях, об моем увечном побратиме Ермолае, который сегодня нашим общим кровным братом станет. К тебе деньги сами льнут, а отец…, что отец — так, звук пустой. Не выдай, брат!

— Не горюй — жив буду, не выдам!

Мы обнялись. И завертелся второй день в Киеве.

Завтракать Матвей не велел, — не положено, надо в церковь идти натощак. Умывшись, я засобирался в дорогу — причесал и головушку, и шелкову бородушку. Шелкова бородушка как будто была наверчена из чугунной проволоки. Вернусь — укорочу до стриженного ежика, больше с ней церемониться не стану!

Неожиданно решил пойти с нами и Богуслав. Все попытки ушкуйника отсечь боярина от похода в храм были безуспешны.

— Да пойми ты, у иконы клясться в неизменной братской любви и преданности, это дело тонкое, келейное, касается только меня и Володи. Посторонние любопытные глаза и уши, лишние свидетели нам ни к чему!

— Придем в храм, я сразу куда-нибудь в сторонку отойду, подальше от вас. Не хочу ничего ни видеть, ни слышать. И келейничайте там на здоровье!

— Зачем же тогда идешь?

— У меня там свой интерес.

— Вот и интересничал бы в другой церкви, благо их по Киеву полно понастроили.

— Мне потом Владимир позарез понадобится!

Тут спорить уже было как-то неуместно, и мы отправились в ближайшую церквушку втроем, а если считать и Марфу, то вчетвером.

Золото поручили стеречь протоиерею, больше верных людей под рукой не оказалось. Его рассказы о неотложных церковных делах безжалостно прервал Матвей.

— Я, отче, быстро приду, не задержусь. А упрут золотишко, будем с голоду пухнуть в чужих краях.

— Сын мой, проповедью о правде Христовой и деяниях святых добудем кусок хлеба себе на пропитание!

— Как за границу Руси выйдем, одни язычники вокруг будут. Эти еды нипочем не дадут. С ними ухо нужно держать востро — гляди, чтоб самого не сожрали!

После таких веских доказательств святой отец принял золото на ответственное хранение без лишних разглагольствований.

До церкви дошли быстро. Процесс побратимства длился долго, сопровождаясь целованием иконы какого-то неизвестного мне святого с большой белой бородой, зажжением свеч, чтением какой-то молитвы и проникновенной беседой священника.

Слава Богу, дело обошлось без нанесения ритуальных порезов и смешивания крови в какой-нибудь емкости. С кровушкой у меня последнее время было туговато — только-только восстановил после усиленного донорства. Наконец все закончилось, и окрыленный Матвей убежал.

Я подошел к Богуславу.

— Рассказывай, старый чертила, чего там удумал.

Слава подвел меня к образу Божьей Матери.

— Поклянись на иконе, что в случае моей гибели не бросишь Настю во Франции, а увезешь к сыну.

Вот и еще одно завещание нарисовалось… Если дело так пойдет, скоро у меня всяческих обязательств будет, как на собаке репьев.

Интересно, не придушила ли моя среднеазиатская овчарка на улице какого-нибудь неразумного язычника, попытавшегося ее украсть? К крепкому ли деревцу я ее привязал? Не лучше ли было ее выгулять минут 10–15 возле постоялого двора, да там и оставить вещички караулить?

Не отвлекаться! Клятвы важные даю! Как ни крути, а исполнять все равно придется.

— Сын-то ее примет? Узнает ли?

— Когда она умерла, ему уже почти четырнадцать лет было. А Полетта Вердье с Анастасией Мономах внешне один в один. Не узнает если — на том свете Вовку прокляну! Так ему можешь и передать — мол отец проклянет.

— А он знает, что ты его отец?

— Настенька сыну сообщила за неделю до смерти. Обнявшись, вместе с ним потом по ней рыдали…

Поклялся, икону поцеловал.

— И еще просьба, уже маленькая.

— Говори.

— Останутся деньги, родителей ее немножко из нищеты выручи, а то она и по мне, и по их горькой жизни горевать будет.

— Попытаюсь.

— Ну и все тогда.

— Ты ж говорил, брататься, как с Матвеем, надо.

— Мало ли я чего по пьянке сболтну! Во мне твоей крови половина плещется, куда уж тут ближе родниться.

— Тогда пошли?

— Пошли. А то твоя Марфа истосковалась уж поди, покусает еще прихожан каких безвинных.

Прихожане уже были в наличии. Человек пять босоногих горожан, возрастом от десяти до двенадцати лет, скучковались вокруг грозной зверины.

— Собачка какая-то странная — не рычит, не лает, — вытирая по ходу нос рукавом рубахи удивлялся сильно конопатый.

— Добрая, видать, — объяснял ему лопоухий, — наверное и погладить можно. Наворачивает с утра до вечера хозяйские харчи, службы совсем не знает. Может трусоватая — вдруг пнем или стукнем. Вот у нас Трезор, знаешь, грозный какой, не гляди, что ростом не вышел!

— А я сам отчаянный, и Жучка у нас никого не боится!

Я очень люблю пацанят этого возраста. Человек из деток уже вышел, а в подростково-юношескую ершистость, с полным отрицанием чужого мнения, опыта, знаний, еще не вошел. Эти мальчишки активно познают мир.

— Ребята, это среднеазиатская овчарка, волкодав. Бывает и алабаем кличут. На родине, в Киргизии она пасет стада и душит волков.

— А она волка осилит?

— Сотни лет уж осиливает, да еще как. Трусов среди этих собак не бывает. Если какая-нибудь из них струсит, пастух ее сразу же убивает.

— Зачем? — вырвался общий крик из жалельщиков-киевлян.

— Чтоб породу не портила, не разводила среди алабаев трусов.

— А погладить ее можно?

— Конечно можно! — вмешался в дружескую беседу с подрастающим поколением Богуслав. — Отхватит только руку до локтя, а так ничего. Отвязывай ее поскорей, — повернулся он ко мне, — а то опять не успеет никого порвать, разбегутся эти проныры мелкие.

Стоило мне шевельнуться, чтобы начать успокаивать дерзкую молодую поросль речами, вроде: дядя шутит, прозвучал панический крик:

— Отвязывает! — и бесстрашные сорвиголовы рассыпались в разные стороны.

— Вот тебе лишь бы перепугать всех! — попенял я боярину.

— Спасибо скажи, что не пошутил насчет закопанного клада, который здесь зверюга караулит.

— А то что?

— Окопали бы их отцы все кругом рвом в двадцать аршин шириной и глубиной в два человеческих роста.

— Они бы не поверили!

— Конечно. Но родители сели бы точить лопаты, а к ночи бы пришли.

— За это душевное тебе спасибо. Хватит с меня и будущих слухов о том, что по столице бродят двое неизвестных с собакой-убийцей.

— Не горюй. У меня своих два таких же охламона подрастают — Агафон двенадцати лет, и Герасим четырнадцати. Проходить через Переславль будем, натютюшкаешься еще! Капитолина с этими чертенятами умаялась уж поди!

— Капитолина — это жена?

— Жена.

— Ничего, что ты женат, детей двое, и на французскую девушку польстился?

— Чего-нибудь придумаю, — голосом ошалевшего от чувств влюбленного отозвался Слава, — отвязывай, отвязывай собаку, побродим пойдем!

Я развязал надежный узелок, и мы уверенно зашагали по киевской дороге. Засидевшаяся у церкви Марфушка аж приплясывала на ходу.

— Куда пойдем?

— У нас время до обеда?

— До той поры, пока Ванюшка не прибежит меня приглашать на званый обед криком:

— Маца испеклась! Рыба-фиш готова!

— Золото тоже туда потащишь?

— Конечно. Думаю, дядя Соломон уже разворачивает тигли и черпаки под производство такого количества монеты.

— Иудей хитер. Обдерет он тебя, как липку. Они всех обдирают.

— Евреи, конечно, очень умны, да и я не лыком шит — отговорился я, вспомнив, что у меня со средним сыном Израиля одинаковый Ай-Кью.

— Ты тоже далеко не дурак, — согласился Богуслав. — Только условия будут предложены самые грабительские. Ты будешь сражаться как лев, Соломон потихоньку будет уступать — в общем обычная история. И когда удастся сбить цену на производство монеты вдвое, ты согласишься.

— Пожалуй, да.

— А потом выяснится, что с тебя заломили в четыре раза больше, пользуясь тем, что выбора у тебя нет. Точнее он был, но ты о нем не знал.

— Все может быть, — согласился я, удрученный предстоящей дружбой народов. — А что же делать?

— Походить по рынкам, посоветоваться с менялами и златокузнецами — во что нам встанет разделить наш брусок золота на десять или двадцать частей и обменять все это на звонкую монету.

— А зачем делить?

— Богатого менялу месяц будем искать, а по мелочи на восьми рынках, два десятка деляг быстро разберут. Часть и златокузнецы прихватят.

— Так пошли?

— А уже и идем.

Да, боярский Ай-Кью мой явно превзошел, тут и говорить нечего.

— Заодно и Василису между делом половим, — добавил Богуслав.

— А Оксана толковала, что дело это дохлое.

— Ты ей веришь? — заинтересовался Слава.

— Ей родная бабушка даже не верит!

— Значит ловим?

— Обязательно!

Дошли до базара. Остановили спешащего мимо мужичка с тремя вязками баранок на шее.

— А скажи, мил человек, какой это рынок? — поинтересовался Богуслав.

— Да это вовсе и не рынок, — завертел башкой от изумления столичный житель, — это торг!

— А название какое-нибудь у него есть? — решил вмешаться я.

— Это Подольское Торжище! Здесь обычным товаром торгуют.

— А на рынке чем?

— Так невольниками, как обычно.

Мы со Славой удивленно переглянулись.

— Эх вы, деревня! — обозначил степень нашего ничтожества бараночник и убежал.

— А я всю жизнь перед иноземцами хвалюсь, что на Руси рабами не торгуют, — с горечью вздохнул боярин. — Это, дескать, в Константинополе. А они тут, вишь, целый рынок открыли.

— Ты у Матвея спроси, сколько он всяких иноверцев за пять лет хождений на ушкуе в рабство продал. У него для каждого врага два исхода — либо смерть, либо рабство, — рассказывал я, вспомнив подходы ушкуйника к делу о проворовавшемся в нашей лавке приказчике Алексее.

— Ладно, что есть, то есть. Пошли с нужными людьми переговорим.

Переговоры длились в течение трех часов. Нас знакомили с нужными людьми, потом вели к следующим. Менялы сменялись ювелирами. К концу содержательных бесед стало ясно — дело решаемое, но долгое.

Значительных живых денег в кошеле не было ни у кого. А ждать, когда они наменяют нам денег, или продадут изделия из нашего же золотишка, было просто некогда.

Хотя бы определились с их долей за обмен нашего бруска на монету. После моих подсчетов выходило, что он нашего золота русаки отщипнут 15 процентов. Теперь, когда альтернативный вариант ясен, можно подаваться сегодня и на иудейское торжище с дядей Соломоном.

В какой-то момент Богуслав оживился.

— А вон гляди, гляди…

— Что там? — отозвался я.

— Уже ничего. Показалось, наверное.

Вернулись на постоялый двор, завалились полежать.

— Чего ты там увидал? — поинтересовался я.

— Да показалось.

— А что показалось? — назойливо продолжил я.

— Василиса вроде промелькнула в толпе. И тут же исчезла. Да это может вовсе и не она была, я ведь только краем глаза ухватил.

— Ты сегодня идешь куда?

— Куда мне бродить! Здесь с Марфой поваляемся.

— Без меня, если кто-то в дверь будет стучать, сразу не открывай, спроси кто пришел. Если ведьма, Марфуша гадину и через дверь учует. Осторожен будь, когда я уйду.

— Это ты уж лишнего!

— Запаса крови на тебя не осталось!

— Хорошо, хорошо, буду осторожен.

— Вот то-то же.

Потолковали еще с полчаса. В дверь постучали.

— За тобой пришли, — съехидничал я.

Боярин неслышно подкрался к двери, прижал к ней ухо. Судя по его разочарованному лицу, ничего интересного он не услышал. Я на всякий случай сел — вдруг затеется какая потасовка.

— Кто там? — грозно рыкнул Богуслав.

— Это я, Ваня. За мастером пришел, — в гости пора идти, у матери невесты моей будем кушать. Пока дойдем, все уже готово будет.

Слава распахнул дверь.

— Заходи.

— Вань, а посиделки какие будут: только мать и дочь Наины, или народу придет немеряно?

— Народ будет, — сразу ухватил мою мысль Иван, — одевайтесь по-боярски.

Я приоделся, мы зашли к ушкуйнику за антековским золотом (протоиерей уже куда-то убежал по неотложным церковным делам), и бодро зашагали в гости к будущим Ваниным родственникам.

— Вань, а тебя не смущает, что невеста гораздо старше тебя и с взрослым ребенком?

— Я думал вы спросите не отталкивает ли меня то, что она еврейка.

— Я с уважением отношусь к любому народу. В каждой нации есть хорошие и плохие люди, честные и нечестные, умные и глупые. Так что национальность Наины меня не заботит. А вот то, что она уже успела повидать жизнь и до тебя, резковата, усиленно отстаивает собственное, зачастую неверное мнение, вот в чем загвоздка.

— Я много думал об этом, — нехотя поделился бригадир кирпичников, — молодой непьющий парень очень часто нравится и молоденьким чистым девушкам, усиленно хранящим невинность для суженого. А с тех пор, как я начал хорошо зарабатывать, и их родители стали поглядывать на меня благосклонно. И приданное хорошее дадут, и дом для молодоженов строить новая родня поможет — живи да радуйся. А для меня на Наине свет клином сошелся — не могу даже глядеть на других девиц. Для меня она свет в окошке. Поэтому, чем скорее поженимся, тем лучше.

Я пожал парню руку.

— Уважаю. За свою любовь надо уметь биться.

— Да и реальная, мастер, битва на пороге. Муж ее развода не дает, артачится изо всех сил. Развод это для него позор, удар по положению. Да и клиенты могут начать сторониться — дурная, вишь, слава о нем по Киеву пойдет, что был нечестен с женой. А Абрам ростовщик, к нему и купцы, и даже бояре обращаются. Причем богат — может и большую сумму ссудить.

— И отдают?

— Попробуй не отдай! Он двух лбов содержит, они из любого деньги вышибут. Здоровенные, морды зверские, всегда вооружены. Я было настаивать на разводе начал, так меня эти бандитские рожи за дверь, как куренка выкинули.

— А что ж жена убежала от такого богатства? И дочь у них общая.

— Так он, жадюга, ни на жену, ни на дочь денег сроду не давал! Живите, мол, как хотите — хотите будущее предсказывайте, хотите милостыню по улицам просите.

— Странно. Евреи, вроде, к семьям привязаны очень. И женщины у них очень уважаемы. Даже национальность ребенка идет по матери.

— Ему на это наплевать. Безумно жаден. Я пытался ему пригрозить, когда он на мое позорище на крыльцо полюбоваться вышел: дескать приду с друзьями, нас много, Абрам только посмеялся. У князя, говорит, дружина все равно больше. А Святополк Изяславович жидовским ростовщикам большие деньги должен, расплачиваться ему нечем, поэтому ни в чем им не отказывает, дружинников сколько надо, столько и даст.

— Дружинники в мирном городе не каждый день нужны. Чем же еще князь киевский расплачивается?

— Невольниками. Воюет только затем, чтобы полон взять. Раньше все больше половцами пленными расплачивался, теперь на русских перешел — захватывает наши же города, их грабит, а жителей в рабство угоняет. Ужасно тоже жаден, и подлец редкий — начал уже и у богатых киевлян имущество отнимать. Они бы давно бунт подняли, да уж больно дружина у Святополка сильна — боится народ. А ростовщичество и торговля рабами целиком евреям отданы.

— То-то в Киеве рынок рабов появился.

— При других князьях такого сроду не было, — подтвердил Иван.

— А где же его искать, Абрама этого лихого?

— Он там, рядом с матушкой Наины, Магдаленой, живет.

— Покажешь?

— Да мы как раз мимо идем, вон его дом.

— Справный дом, целый терем.

— Да уж… А вам он, мастер, зачем?

— Денег в долг взять.

— Все шутите.

— Не без этого. Отобедаем, зайду. Как денег хапну — враз развод даст!

Пока Ваня переваривал мою очередную незатейливую шуточку, я пробежался по Интернету, поглядел особенности развода у евреев.

— Одни хиханьки да хаханьки у тебя мастер на уме, а мне Наина весь мозг выклевала — мужик ты или не мужик, сходи реши вопрос.

— Ты меня поддерживал во всех передрягах?

— А как же иначе!

— В рискованный поход со мной пошел?

— Неужели я с тобой не пойду!

— Так вот — долг платежом красен! Сегодня я вместо тебя схожу, завтра ты меня в какой-нибудь переделке выручишь. А сейчас послушай о еврейском разводе.

Раввину нужно дать команду писцу написать гет на арамейском языке, при этом должны присутствовать два свидетеля. Дело мужа дать согласие. После этого раввин рвет гет пополам, а бывшим супругам дает свидетельства о разводе.

Мы пришли в дом будущей Ваниной тещи. Гости уже были в сборе. Дочку Наины, Эсфирь, проводили погулять, чтобы не мешалась. Народу было негусто: две усатых тетки с сильно насурьмленными бровями, их мужья, а самое главное, наличествовал дядя Соломон.

Ювелир был в возрасте, лет 65 как минимум, бороды и усов не носил. Почему-то характерных еврейских признаков у мужчин не было — никаких пейсов, здоровенных бород, особенных шляп. Все трое были коротко пострижены, никаких шляп не было вообще, у одного были изрядные усы, у другого коротко постриженные усы и борода. Одеты были чисто по-русски, в цветастую праздничную одежду.

Мужья теток оказались сапожниками. Полезнейшее дело! Не всем же рабами торговать, да деньги в рост давать. Между обувными умельцами, после употребления пары стаканчиков вишневого вина, похоже собственного изготовления (вишни стояли по всему двору), разгорелся непонятный для профанов профессиональный спор: как лучше сучить дратву и делать прочие прибамбасы для своего нелегкого ремесла.

Молодые беседовали с тучной Магдаленой, и у них споров не было. Матерые тетки доказывали друг другу какая еда точно кошерная, а какую должен изучить раввин.

Я был поглощен поеданием какой-то крупной фаршированной рыбы с мацой. Было вкусно, и вишневка шла в жилу. Дядя Соломон меланхолично хлебал какой-то бульон — у него, видимо, была диета.

Когда я наелся, дядя тоже оживился.

— У вас в ватаге, молодой человек, вроде бы имеется лишнее золото? — спросил он расслабленного меня.

— У нас много чего имеется, — ответил ему русский грубиян, — но говорить мы будем без лишних свидетелей.

— Да тут все свои!

— Все ваши. И у каждого длинный болтливый язык. Поэтому говорить будем только наедине, или никак.

— Не будем спорить из-за мелочи!

Соломон метнулся к хозяйке, и нам тут же выделили небольшую комнатку. Я отобрал у Ванечки благородный металл, завернутый в холщовую тряпку, и пошел на осмотр к ювелиру-фальшивомонетчику.

— Не очень чистый металл, — заявил Соломон после осмотра бруска, — примесей много. Если я его расценю, как хорошее золото, родня меня не поймет.

Эта старая шкура норовит ободрать сразу, промелькнуло у меня в голове. Потом вежливо ответил:

— Только все примеси за счет кусочков золота слишком чистого, чтобы это сделали человеческие руки. Антеки гораздо умелей нас. Может быть бросим морочить друг другу голову? Я только на вид молод, а так мне 57 лет, повидал виды, и отлично понимаю, что каждому из нас хочется нажиться на этой сделке. А времени очень мало. Будете с родней волынить, сделаю двадцать маленьких кусочков размером с гривну, часть продам здесь златокузнецам, остальное в Херсоне. Пересиживать здесь, в Киеве, ни за какую прибыль не буду — через два дня ухожу.

— Так важные дела не делаются!

— Значит не будем и делать, — заворачивая брусок опять в тряпку, подытожил я.

— Мы не успеем!

— Успеете с кем-нибудь другим, — встал я. — Пойдемте еще кошерного вина выпьем, да я побегу дальше.

— Ты не знаешь какая у нас замечательная монета!

— Жаль, что не узнаю.

— Какой ты торопыга! — силой усадил меня обратно ювелир, — мы не будем спать ночью, но сделаем к сроку. Это всем другим встает чуть-чуть дороже.

— Не дороже 15 %. Если даже чуть-чуть дороже, я с вами дела иметь не буду.

Дядя Соломон был неприятно удивлен.

— Откуда ты знаешь про проценты? Да еще какие-то числа называешь…

— Пониманию процентов меня выучили еще в ранней юности, а загадочные числа я высчитал сегодня на Подольском Торге после разговоров с менялами и златокузнецами. На это ушла первая половина дня. Часть золота возьмут там, что-то на остальных семи базарах. Пятнадцать — это общая для всех цена. Для вас скидки не будет.

— Но золото надо взвесить! Капнуть кое-чего, проверить чистоту! Все это можно сделать только в моей мастерской.

— Вот туда сейчас, не теряя драгоценного времени, и отправимся.

Так и сделали, простившись с родней. В мастерской, после всех проверок, Соломон признал качественность золота, удостоверил его вес, и пошел разговор по монетам.

— Из такого высококачественного металла надо делать императорские солиды. Они славятся большим содержанием золота и высоко ценятся уже давно.

— А какие они? — заинтересовался я.

Мне подали небольшую, но тяжеленькую монетку. На одной стороне был изображен Голгофский крест с какими-то надписями по бокам, а вот на другой были выбиты два мужских лица, и одно из них весьма меня впечатлило.

Мужчина в возрасте поражал невероятной длиной усов. Никаких изгибов не было, и абсолютно прямые усищи торчали строго горизонтально в разные стороны. Таких усов за свою долгую жизнь я не видал ни разу, — ни в жизни, ни на картинках. Можно было бы расценить это как преувеличение гравера, вдобавок бородища у императора тоже была в эдаком ассирийском стиле — очень большая, но юноша на заднем плане имел небольшие и очень приличные усики и бородку.

— А что это переднему такие усищи пририсовали? — поинтересовался я. — Врагов что ли стращать?

— Монета ходит в обращении уже больше четырех веков, и как в ту пору выглядел император Констант Второй, никто уже не помнит, — то ли были такие поразительные усы, то ли нет. Но у его сына — Константина Четвертого, который изображен за левым плечом императора, явно была выраженная лопоухость, которую прятать не стали. Значит стремились добиться сходства изображения и властителя. Так что враги от вида усов просто трепетали!

Сейчас эти солиды чеканит императорский монетный двор в Константинополе. Он же следит, что бы не было лишних примесей и за весом монеты. Всякие плохонькие, но очень похожие монетки, вроде ареуса, сразу же изымаются. Солиды не выпуклые, чеканятся легко.

— Давай-ка посчитаем, сколько у тебя должно получиться золотых монет, — опять взял быка за рога я.

— Да я потом все посчитаю!

— А я сейчас.

— Самолично? Ты же боярин, зачем тебе отягощать свой светлый ум цифирью?

— Боярин не боярин, а денежки счет любят!

Соломон начал мне рассказывать о трудностях производства монеты и неизбежных потерях металла во время этого процесса.

— Давай все-таки посчитаем, как будем делить наши солиды, — перебил я чеканщика фальшивой монеты.

Такая формулировка улучшила настроение дяди Соломона, каждый из нас взял по писалу и куску бересты, стали считать. Письменными принадлежностями мастерская была оборудована на славу.

Посидели, посчитали. Получилось около девятисот солидов.

— А теперь послушай меня, как будут делиться готовые золотые, — начал говорить дядя Соломон.

— Говори! — напрягся я.

Ох обует богоизбранный, разует и разденет…

— Мне Наина с Ваней рассказали о вашем походе. Знаю, что золото не на пропой пойдет, не на загул с девчонками. Знаю, что ты не прибыль для себя идешь добывать, а от себя, от своей семьи деньги, и немалые деньги, оторвал. Вы все, вся ваша ватага, идете спасать мир, Землю, свои и наши семьи.

И мы, евреи, на этом наживаться не будем. Солиды из антековского золота получишь без всяких вычетов — поработаем в кои-то веки даром, не обломимся. Да еще и от себя добавим.

Люди нашей общины собрались вчера вечером, раввин тоже присутствовал, и решили дать денег, кто сколько сможет. Нас двадцать три семьи, по одному неровному взносу с каждой — есть евреи богатые, есть зажиточные, а есть и просто бедные. Я понимаю, выражение бедный еврей звучит смешно для русского человека, но такова горькая правда жизни.

Даже у богатых деньги сейчас вложены в дело, год был особо тяжелым, поэтому не взыщи — что собрали, то и собрали, большого мешка золота не получилось.

Соломон протянул мне кожаный увесистый мешочек. Ого-го! Да тут примерно с полкило!

— Спасибо и на этом! — обрадованно поблагодарил я.

— Немного, но если сравнивать с тем, сколько дали русские князья, бояре в высоких горлатных шапках, ваши богатейшие купцы, хозяева судов, лавок, теремов, мешков серебра, золота, кип драгоценных мехов, думаю мы дали совсем неплохо.

Да уж. Наши не дали ничего. Реально вырвал коней у новгородского князя Мстислава боярин Богуслав, так он белый волхв, и сам с нами идет.

Да и я колотился за княжескую жизнь как мог, работал днями и ночами, иначе и доблестному бывшему воеводе ничего бы не обломилось.

— Есть у нас один очень нищий Аарон, от него никаких денег и не ждали. Его последнее время наши женщины кормят из жалости. Так он снял с шеи дрожащими руками, одна из которых парализована, малюсенький холщовый мешочек, вынул из него золотой арабский динар и сказал:

Это все, что я скопил себе на похороны. Вы отдали от себя сто шестнадцать золотых, а этот динар будет сто семнадцатым, удачным. А если я умру, не скопив других денег, закопайте меня просто так.

Меня очень растрогала эта история, но из любопытства я все-таки спросил:

— А чем славится число сто семнадцать? Что в нем особо хорошего или плохого?

Соломон аж заохал от моего дремучего невежества, но потом вспомнив, что я ни с какого бока не иудей, объяснил.

— У нас, у евреев, нет плохих чисел, — есть хорошие и очень хорошие. Сто семнадцать для нас — это количество строф в Песне песней, которую принято читать в Песах.

Да, чтобы это понять, надо быть евреем как минимум в третьем поколении!

Видя выражение моего лица, ювелир дополнил свое объяснение:

— Сто семнадцать — ровно столько раз упоминается в Торе исход иудеев из Египта. Тора — это пятикнижие, дарованное Всевышним евреям и всему миру, божественное откровение и наследие.

Ну вот эта нумерология была русскому человеку попонятнее.

— Песнь песней царя Соломона входит и в ваш Ветхий Завет, который ты, видимо, плохо изучал.

— Да я его вовсе не изучал! И не читал даже. Что я тебе, поп что ли!

— Там повествуется о том, — продолжил лучший златокузнец Руси иудейской национальности, не обращая внимания на мои дерзостно-невежественные речи, — как царь Соломон полюбил крестьянскую девушку Суламиту, а ее сердце было уже отдано молодому пастуху.

Хотелось добавить в его стиле: это входит и в ваш русский фильм «Свинарка и пастух», который вы тщательно и много раз изучали в счастливом советском детстве при просмотре неведомого нам сейчас телевизора.

— Нисан — это царский месяц, глава всех месяцев года. По григорианскому календарю, которым ты так любишь пользоваться (Ванька с Наиной, предатели, стуканули!) это март — начало апреля. 14 нисана и у вас, и у нас Пасха.

Конечно, тут же вспомнились бессмертные строки Михаила Афанасьевича Булгакова из лучшего романа всех времен и народов «Мастер и Маргарита»:

«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана…», которые я давно знаю наизусть. А вот с Ветхим Заветом как-то не сложилось…

Вернемся к золотым солидам.

— А ничего, что деньги такие стародавние? Брать-то будут?

— С руками оторвут! Верная монета, испытанная и проверенная. С такой жулики не ходят! Мы ей наших купцов обеспечиваем, нареканий не было и нет.

— Когда будет готова?

— Послезавтра самое раннее. Чем еще могу помочь?

— Трудности у вашей племянницы Наины с бывшим мужем.

— Какие?

— Развод он ей не дает.

— Почему?

— Пострадает его деловая репутация. Ему наплевать на счастье бывшей жены, лишь бы денежка в кошеле бренчала.

— Вот подлец! А мне он все это врет совершенно по— другому!

— О! Так ты его знаешь!

— Трудно мне его не знать…, какой-никакой, а все-таки старший сын. И подлец. С разводом, это срочно?

— Крайний срок завтра утром, а по-хорошему оформить бы сегодня.

— Ну тогда пошли к этому позорищу нашей нации!

Махом дошли до терема Абрама, беспрепятственно прошли в дом. Караульные лбы (кстати, однозначно русские морды!) с отцом хозяина, сопровождающего богато одетого барина-боярина, связываться не решились. Вдруг хозяину-ростовщику очередную дойную корову за кредитом ведут, а ты, глупая рожа помешал.

Абрам валялся на широченной кровати с какой-то медноволосой девицей. Он был в шелковом роскошном халате, расписанном вышитыми цветами, она в грязноватой длинной сорочке.

— Здравствуй, сын! Ядвига, пошла отсюда! Вечно эта тварь тут ошивается!

— Отец, ну мы тихо отдыхаем, — начал объясняться холеный тридцатилетний гад, усаживаясь, — вина выпили по чуть-чуть, Ядвига, слышала, чего отец сказал?

— А куда я пойду?

— А куда хочешь, дорогуша! Хоть на Кудыкину гору! Сказано — пошла вон, а то сейчас плетью треххвосткой выгоню! А на дворе еще мужики напинают! — уже рычал Абрам. — Вот, папа, видишь, как я с чужими женщинами обхожусь, как по жене сильно тоскую! — по-соловьиному взялся заливать он отцу.

Совершенно деловым голосом по ходу спросил у меня:

— А вы, любезный, зачем пожаловали? Не денежек в долг взять? Сразу предупреждаю, процентик тяжеловат будет! — и ростовщик с нетерпением начал ожидать от меня желанного ответа, вроде: наплевать мне на твои процентики! Я княжий человек-боярин-купец Иванов-Петров-Сидоров! Побольше денег в долг сегодня, сейчас, без промедления давай!

А дождался горьких слов от отца:

— Все я вижу, ты — позор нашего народа! Из-за таких, как ты и твой дядя Моисей, нас сорок лет назад вышибли с Германии! Поработаете еще также, и отсюда выкинут! Надо поскорее все продавать и перебираться в тихий город, где вас нету!

Уеду с одним Исааком, он через пару-тройку лет тоже неплохим златокузнецом станет. Хватит с тобой в одном городе позориться. Евреев громить будут, не станут разбираться, хорош ты был или плох, пользу ты приносил людям, или обирал народ бессовестно. Бей жидов, спасай Русь-матушку! А мы с Исааком тут ни причем, за ваши грехи не ответчики!

— Да езжай, папенька, чего уж там. Здесь, в Киеве, народ со звериным оскалом, палец в рот не клади, за медный грош зарежут! Потому и охрану такую многолюдную держу, а то ограбят и убьют.

Тут Абрам зевнул.

— Мне только долю от щедрот ваших побольше оставьте. Исаак молод, все профукает, а я уже не мальчик, и при хорошем деле.

— Я тебе оставлю, — как-то нехорошо усмехаясь, сказал Соломон, — я тебе много оставлю. Вот этого! — и сунул старшему сыну фигу под нос.

— Вы, папа, как разгорячитесь, всегда убить готовы. А как болели в прошлом году, кто вас с Исааком кормил? А кто вам сиделок нанял? А кто еду каждый день носил? Кто обмывал вас, лежачего, теплой водичкой? Добренький Исаак или плохой старший сын? А когда княжьи люди хотели с вас за дорогое ожерелье, которое вы от общей слабости сделать не смогли, шкуру содрать, какой негодяй, не вставая, двое суток работал?

Соломон кинулся обнимать сына.

— Прости, сынок, горячусь от дури старческой! Бесит меня, что нету наследника достойного в моем роду!

Что Исайка — звук пустой! Вся искра моего таланта в тебя ушла! Ты еще молодой, а кое-что уже лучше меня делаешь. Прямо еще бы чуть-чуть подучится — и готов мастер — золотые руки! А ты что? Наживаешь бессовестным образом деньги, да со шлюхами валяешься!

— Деньги всегда нужны. Тут на этой земле каждый третий год голодный. Брошенные неудобья кругом, за землей ухаживать не умеют, только пьянствовать да драться горазды.

А у кого мне учиться? Другие ювелиры против нас слабы — вот сидят на поделках, знай свою зернь лепят! К вам как не зайдешь, все с фальшивой монетой возитесь — сбила она вас с пути истинного! Ладно, ладно, папенька, не плачьте, все будет хорошо, — уговаривал он отца, поглаживая его по спине.

— А ты надо думать боярин Владимир Мишинич?

Я кивнул.

— Забегал тут мальчик твой, Ваня кажется?

Я опять кивнул.

— Куда он лезет? Сожрет его Найка, как щука пескарика. Высушит и выкинет! Ну охота ее, так бы пожил, чего женится-то? Она до этих постельных дел рьяная, отказу не будет.

Тобой пугал. Ты, дескать, страшный волхв, взглядом можешь убить. Это правда?

Я снова кивнул.

— Страшно, конечно. Только мне надо понять, тебе то зачем в их мелкие дела влезать? Рассказывай быстренько, да и начинай стращать, а то скучно как то, давно никого не боялся.

И я стал рассказывать. Как к Земле летит убийственный метеорит, как все кругом погибнет, как останется только куча обломков, вращающихся вокруг Солнца. Как поджидает нас слишком сильный черный волхв, и какие у нас незначительные шансы прорваться к морю. Какие ватагу ждут трудности при попытке пообщаться с дельфинами, как замысловато будет изъять математика, астронома, поэта с враждебной территории чужой страны.

— Вот черт, а я вчера подумал — это так, пустая болтовня каких-то жуликов! Всего десять монет и выдал! Подожди меня тут.

И Абрам убежал. Соломон развел руками.

— Абраша такой увлекающийся мальчик! Сейчас принесет еще денег и будет с тобой умирать проситься! Очень прошу, не бери! Оставь мне утеху моей старости!

Прибежала назад утеха старости.

Абрам сунул мне здоровенный кошель.

— Здесь еще сто пятьдесят.

— В долг?

— Ты из меня дурака-то жадного не делай. Возьми лучше с собой!

— Ты волхв?

— Я? Конечно нет.

— На коне горазд скакать?

— Опыта нету!

— На саблях ловок биться?

— Да пока не пробовал…

— Извини, взять с собой не могу. Понятно почему?

— Ясней некуда — обуза лишняя…, — договорил Абрам упавшим голосом.

— Ты вот лучше скажи: а кто матери Наины и вашей дочке денег на жизнь дает? Не кудесница же из чужих краев пересылает?

— Да где ей, — она голимое перекати-поле.

— Откуда же деньги на жизнь появляются? На приличную одежду, вкусную еду? Кто расщедривается?

— Один жадный ростовщик, больше чего-то и некому.

У меня перехватило дыхание. Пожалуй, высказывания Наины о бывшем муже были несколько предвзяты и не обоснованы…

— Абрам! У меня к тебе просьба!

— Говори атаман, отказа не будет.

— Ты понимаешь каковы у нас шансы на успех? Ты их как оцениваешь?

— Как плевые. Дело ваше, скорее всего, гиблое. Успех вырвать будет очень тяжело.

— И рвешься идти? — поразился я.

— А куда деваться? Иначе все погибнут: и отец, и дочка, и брат. Какой смысл здесь-то отсиживаться, на прощанье гефилте фиш кушать?

А у меня есть заветная мечта — вырвать назад свою землю, свой Израиль! Если камень удастся отвести, пусть не я, а мои внуки, правнуки, пра-пра-правнуки, получат шанс вернуть землю предков!

Эсфирь внешне приятная, неглупая, я в нее верю — она нарожает деток, и немало. Исаак растет парнем видным, а племянники — это тоже наша кровь. Скажи, папа!

— Конечно, сынок!

— А мое дело на всех заработать.

— Вот и старайся, — подытожил я. — Кроме нас, идут еще одиннадцать ватаг. Кто-нибудь да прорвется. А ты пока ощущение вины сними с Наининой шеи, мне нужно, чтобы она в полной силе была, и Ваня перестал дергаться.

Мне каждый реальный боец важен. Заверь их, что ни Эсфирь, ни Магдалена нуждаться не будут, пока ребята не вернутся, ну а если сгинем, то тем более.

— Это я бы и без твоих просьб сделал!

— А надо, чтобы Наина в этом уверена была. И дай ты ей, Бога ради, развод!

— Сегодня же получит.

— Тогда все. Не поминайте лихом!

На этом и расстались. Не пришлось тебе, Абрам, в этот раз сражаться, пусть с черным волхвом за ваш народ женщина повоюет. В 21 веке ваши женщины в Израиле являются военнообязанными.

А я шел и думал про солиды. Удобное в финансовом плане время — средние века. Четыреста лет ходит монета по миру, и только крепнет. А у нас, что в 20 веке, что в 21, инфляция постоянно съедает деньги, да еще все опасаются очередной денежной реформы, после которой останешься, как обычно, с охапкой пустых бумажек.

И не от кого научиться мне чему-нибудь хорошему, разумному, доброму, вечному. И с протоиереем Николаем поговорить недосуг, все охота орать:

— Магией изведу! Взвод ушкуйников пришлю! — а дело-то касается всего лишь церковных таинств и изготовления металлических кругляшков.

Поговорю, обязательно поговорю со святым отцом, припаду к Божественной мудрости Всевышнего. Помечтав о чистоте души, я случайно оборотился вполоборота назад и краем глаза поймал очень быстрое движение. Когда обернулся полностью, глядеть на столичной улице было уже не на что — пара галдящих между собой баб, раскачивающийся после выпитого ремесленник, стучащая по деревянной мостовой телега, сгорбленный возница, правящий буланой лошадкой, были тут явно ни при чем.

Значит охота с сильного волхва Богуслава переориентирована на меня — руководителя похода. Василиса снова в бою!

Глава 16

Как же можно защитить мою единственную и неповторимую жизнь, славную дольче вита? Обычные охранные методы ведьма обойдет легко, с Оксаной, обещавшей прикрытие, я повздорил, на расстояние, нужное мне для воздействия магией антеков, Василиса не подсовывается, а нам в Киеве отираться самое меньшее до послезавтра. Да, задачка…

Ну да ладно, пора переезжать на постой к Павлину, а там, объединенными усилиями волхвов двух самых крупных городов Древней Руси, что-нибудь и придумаем. Приняв верное (как я себе думаю) решение, бодро зашагал к постоялому двору.

У конюшни Олег втолковывал унылому местному конюху что-то сугубо лошадиное.

— Скребницей надо чистить, скребницей! Не надо шоркать лошадь мокрой тряпкой!

Увидев меня, волкодлак оставил бедолагу-коневода в покое.

— Хозяин, тебя Таня хотела видеть, сказать чего-то хочет.

— Мы сегодня переезжаем к Павлину — помнишь, у которого сеновал особо уютный?

— Такое не забудешь!

— Вот и ладненько. Коней здесь оставим, там конюшня маловата. Вдобавок в нее уже поляк двоих лошадей поставил. Ты с нами поедешь, или тут, на постоялом дворе, возле лошадок, завтрашний день доживать будешь?

— А Матвей тоже переедет?

— Конечно.

— И я в комнате один останусь?

— Разумеется.

— Очень хочется одному пожить!

Позиция любителя житья одному была совершенна ясна — в гостях у Татьяны, и ее мать, и Максим мешаются под ногами целый день. А тут, только вдвоем, целые сутки!

— Таня в обеденном зале?

— Где ж ей еще быть.

— Ладно, занимайся дальше.

Заниматься, правда, было уже не с кем — конюх, воспользовался тем, что Олег отвлекся, и улизнул.

В харчевне было немноголюдно — обеденное время уже закончилось, а до ужина было еще далеко. Танюша сидела за привычным столиком, лицом к залу, слева к ней присуседилась Оксана.

Возле стола бесновался и орал зычным голосом красномордый мужик.

— Как это ты уйдешь? Мне заменить тебя некем! Хоть сам вставай на это дело!

— Вот и вставай, — негромко ответила Ксюша, — хорош каждый день пивом наливаться.

— Денег не выдам, пока сильного человека на свое место не приведешь!

— Как думаешь, что лучше сделать: ухо ему оторвать или все столы здесь порушить? А может и то, и другое вместе? — поинтересовалась богатырша у подруги.

— Я в княжий суд обращусь…, — неуверенно пискнул хозяин.

— Не забудь для верности оторванное ухо с собой прихватить да ножку от этого столика, он, вроде, поновее других будет, — дала добрый совет «ночная бабочка».

Краснолицый стал вообще какого-то сизомалинового цвета, и торопливо начал отсчитывать рубли. Татьяну он, видать, в деле видел, а вера в княжеское правосудие хромала на обе ноги.

— Сегодня хоть досиди! — взвизгнул хозяин.

— Сегодня досижу обязательно, а на завтра ищи человека, — степенно сообщила вышибала.

Дождавшись окончания выдачи зарплаты работнице при увольнении, и торопливого ухода работодателя, я подсел к женщинам.

— Здорово, сударыни! Как жизнь молодая? Тань, ты о чем хотела потолковать? Мне мои уши не лишние, в поход тебя по любому возьму.

Девушки улыбнулись.

— Донял этот козел, — охарактеризовала Татьяна хозяина постоялого двора, — каждую копейку на расчете норовит зажилить, а работы на сто рублей взыскать! Поговорить хотела не я, а бабушка Пелагея.

Вот оно что! Большая старшая ведьм Киева сегодня в теле внучки гляделась естественно — ее не перекособочивало и не сутулило.

— Ты уж меня извини, — начал я, — но Оксану я с собой взять никак не могу, — очень уж с ней неудобно и тяжело.

— Спору нет, — согласилась старушка-молодушка, — но даже не это главное. Очень уж слаба на передок, повернутая на этом занятии. Причем мужик нужен каждый день новый.

— А мне говорила, что это она прикидывается для клиента такой озабоченной, а на деле устала от всей этой музыки.

— Брешет на каждом шагу! Была бы поприличней, неужели нищенствовать бы стала? Ложиться за полтинник под каждую мразь?

У нее способностей хватает влюбить в себя любого мужика, грести рубли лопатой. Не осилила сама, я бы помогла, любой оберег могу перебороть. Но мужчина даст денег, даже если и не женится, ласки будет требовать, любви. Ну а уж если охомутает, претензий будет — всех святых выноси.

Ей совсем другого надо — ежедневно шлюшничать. Пытается мать хоть слово сказать против — Ксюшка ее зверски лупит.

В походе Оксанка своими ежедневными поисками очередного желающего доймет невиданно, особенно в безлюдных местах. Мало того, что будет кидаться на каждого встречного-поперечного, к вам ко всем еще будет приставать. Ее брать с собой нельзя — все дело опакостит. Поэтому я пойду без нее.

— В ком-то другом?

— Именно. Войти я могу в любую девушку или женщину, согласие только ее нужно.

— Кто же на это согласится? Чужой человек внутри тебя, — ни спрятаться, ни одному побыть. Я бы не согласился.

— Ты — это ты. Ты мужчина, и этим все сказано. Женщина, она мыслит по-другому. Для нее главное не в своей скорлупке укрыться, а чтобы дети и муж были живы и счастливы. Конечно, если она тебе не верит, ни за что в себя не пустит — вдруг гадость какую-нибудь сделаешь, а на нее свалишь, или вовсе в ее мозгах приживешься.

— И кто же тебе, ведьме, может так довериться?

— Кроме Танюши и некому — она меня с детства знает.

Я перевел взгляд на богатырку.

— Тань, у тебя же любовь новая, зачем тебе в мозгах чужой человек?

— Она клятву дала, что когда мы с Олежкой ЭТИМ будем заняты, уходить станет! Вдобавок, это только на время похода.

Я вздохнул.

— Дело твое. Я бы не пустил.

— Ты забываешь, — вмешалась Пелагея, — что ни один черный волхв ведьму убить не посмеет, Танюша по любому жива останется. А у нее ведь сын, его она любит больше всех на свете.

— Невзор тебя рассмотрит в Татьяне?

— Рассмотрит, куда он денется. В нем силы больше, чем во всех вас вместе взятых. Это и его жизни касается, поэтому кудесник не налетит на вас ураганом, а сначала присмотрится — что за люди идут в твоей ватаге, какой силы и способностей.

— Тогда да, резон подселить тебя к Тане имеется.

— И вашему отряду лишний богатырь не в убыток. Мало ли как судьба завернет.

— Да у нас уже есть один…

— А будет два. Запас спину не трет. Деньги подойдут к концу — я придумаю чего-нибудь. Надобно бабе получку положить какую-нибудь, ей сына кормить — не по родне же его отдавать.

— Ладно, — окончательно решил я, — богатырка с нами идет, ты при ней. Сколько тебе здесь платили? — спросил я у золотой работницы, любимицы оборотня.

— Семь рублей этот гаденыш давал, на пристани в два раза больше получала.

— Больше десяти дать не могу, уж не взыщи. Выдадим тебе тридцать рублей, делись там с матерью как хочешь, и уйдем — дольше трех месяцев вся эта катавасия не продлится.

— Неужели так долго камень лететь будет? — спросила ведьма.

— Нет конечно. Но ведь надо еще будет назад дойти, если повезет, и не пришибут где-нибудь по дороге.

— Ты может быть поесть хочешь? — забеспокоилась обо мне богатырка, — сегодня гусей поджарили неплохо.

Золотая баба! Я ведь не Олег, а и за мной следит, чтобы голодным не остался.

— Я из гостей иду, наелся до отвала. Мы сегодня переезжаем в тот дом, где нас вчера Павлин-мавлин привечал.

— Само сорвалось, прости, — извинилась Татьяна.

— Больше так не зови, Павлин обижается. Олег тут остается, один в своей комнате, к лошадям поближе.

Глаза женщины подернулись поволокой в предчувствии массы новых неизведанных чудес при будущем общении с любимым.

— Трудности у нас с Богуславом из-за ведьмы Василисы — шныряет возле нас, явно убить хочет. Пелагея, помоги нам поймать ее.

Женщина подумала.

— Переезжать всей кучей будете?

— Разумеется.

— На толпу она не полезет, попытается вас с Богуславом по отдельности словить. Друг без друга сегодня никуда не выходите, при надобности посылайте младших. Василиса меня в обличье Оксаны прекрасно знает, близко не подсунется. А вот то, что я в Тане, для нее будет как гром среди ясного неба. Она увидит другую ведьму, но слишком поздно. Сегодня Танюша в вышибалах досиживает, а завтра и займемся.

— Хорошо. Только давай, чтобы и я в вас не путался, опознавательный знак какой-нибудь введем.

— Синяя ленточка на голове подойдет? Есть лента — перед тобой ведьма, нету — это Татьяна.

На том и порешили. На прощанье я спросил:

— Не знаешь кому в Киеве краденное барахло можно кучей сбыть?

— Вчера добыл?

— Ну да, у бандитов.

— Есть такой душевный человечек, скупщик краденого. Завтра сведу тебя с ним. Заодно и Василису половим. Много денег перекупщик не даст, но и обманывать не станет, побоится.

— То, что надо! До завтра?

— До завтра.

Пора начинать переезд. Матвей деловито и не задавая лишних вопросов сразу взялся складывать вещи, Богуслав уже был готов.

Зашел к протоиерею. Тот как раз рассказывал какое-то нравоучение Емеле. Я заинтересовался, присел тоже послушать.

— Пей воду из твоего водоема и текущую из твоего колодезя. Пусть они будут принадлежать тебе одному, а не чужим с тобою. Источник твой да будет благословен; и утешайся женою юности твоей, любезною ланью и прекрасною серною, любовью ее услаждайся постоянно. И для чего тебе, сын мой, увлекаться постороннею и обнимать груди чужой?

— А откуда это взято, святой отец? — поинтересовался я.

— Из Ветхого Завета, сын мой, поучения Экклезиаста.

Цитаты из Экклезиаста в моих веках встречались часто, но кто он и чем известен я никогда не знал. Мои попытки вникнуть в Ветхий Завет быстро закончились полным крахом из-за многочисленности героев и событий. Вызнаем у протоиерея.

— А кем он был, отче? Чем известен?

— Никем не был и ничем не известен.

Вот те раз!

— А как это?

— Экклезиаст — это в переводе с греческого наставник, учитель, проповедник. Богословы склоняются к мысли, что от имени Экклезиаста в Библии проповедует сам царь Соломон.

Вот оно как!

— А ты перестань по проституткам бегать, да последние деньги на них тратить. Удовольствуйся своим, и из чужого колодца не пей. На потеху с публичной женщиной денег взаймы не дам! Тут возле своего нужно держаться.

— А у меня нету пока своего! Ни лани, ни серны… Я любой был бы рад, — заныл богатырь.

Ишь какой страдалец по женской ласке оказался!

— Ты же вчера с рублем отсюда ушел, — вмешался я, — и сегодня на ночь должно бы хватить.

— Да Оксана такие изыски показывала, что все деньги у нее и остались…

— Тебе что, больше деньги тратить не на что?

— А на что мне их тратить? Кормить кормят, переночевать есть где. А вдруг убьют завтра с вами за компанию, никаких денег и не понадобится.

— Не ходи с нами, останься в Киеве — целее будешь, — предложил я.

— С голоду тут подыхать? В деревню я вернуться не могу — сгорело все, а городских умений у меня нету никаких, работы не сыщешь. Да и жить тут негде, а скоро зима. Без вашего похода проруха мне полная. И маменьки со мной нет — она ловкая и рукастая, вдвоем бы прожили и в Киеве, а один я тут пропаду.

Парня было жалко, вдруг погибнет ни за грош? Молодой совсем, жизни еще не видел. В голову пришла неожиданная идея.

— А ты матушку свою поискать не хочешь?

— До Константинополя далековато будет…

— Вас же грабили и жгли за два-три дня до нашего прихода?

— Ну да.

— Оказывается здесь, в Киеве, тоже теперь есть невольничий рынок, и князь работорговле потворствует.

— Наш князь? Не может быть! Они тоже наши, русские люди!

— Еще как может. Скажут, что она либо денег должна, либо из крепостных.

— А она…

— А что она скажет, на это всем наплевать. Похитители продают, перекупщики дальше погонят — всем лишь бы выгоду поиметь. Думаю, невольников сразу в Византию не гонят: их кормить надо, часть заболеет, часть перемрет по дороге — сплошной убыток. Наверняка их тут какое-то количество пытаются сбыть, самое меньшее с неделю ими торговать будут.

— Так маму угнать еще не успели?

— Скорее всего.

— Господи! А денег совсем нету! Выкупить не на что!

— Я тебе денег дам, не печалься. Лишь бы нам ее найти.

— Хоть бы, хоть бы найти!

Паренек вскочил, начал метаться по комнате.

— Хозяин, я даром с вами куда хошь пойду, только выкупи маму!

— Завтра, все завтра. А сейчас собирайтесь — переезжаем.

— Куда?

— Туда, где тебе вчера изыски начали показывать.

Организовав народ, пошел складываться и сам.

— А зачем нам переезжать? — поинтересовался Богуслав, — послезавтра уж уходим.

— С волхвами местными надо еще потолковать. Разобраться хочу, почему черные так про прилет камня толкуют, а они эдак. Не люблю непонятного в важных делах — полная ясность должна быть. Да и с Василисой, если вдруг поймаем, непонятно, что делать.

— Внушим чтоб Невзора убила!

Я покачал головой.

— Не получится.

— Почему это?

— Нельзя человеку внушить, чтобы он или она сделали что-нибудь противоречащее главному в душе.

— А что в этом такого, чтобы черного кудесника убить? Эта ведьма убивать не боится — вон как ловко меня кинжалом в сердце ткнула.

— И мне также легко воткнет. А Невзора не тронет.

— Почему?

— На черных волхвах и на ведьмах лежит страшное заклятие — убьют если друг друга, и сами тут же погибнут, и весь род убийцы перемрет.

— Вот оно что… Тогда отведем в сторонку, и как овцу зарежем!

— Давай лучше сегодня с Захарием посоветуемся — может чего дельное присоветует.

— Может быть…

У Павлина нас встретили как родных. Емельян привычно отправился на сеновал, остальных разместили в доме — Матвея подселили к Венцеславу, а нам с Богуславом выделили отдельную комнату. Протоиерей пристроился по соседству с двумя пожилыми иногородними волхвами. Обосновавшись, мы отправились на кухню — решать непонятные, но животрепещущие дела с Захарием и Павлином.

— А что за гости у тебя? — спросил я хозяина дома.

— С Углича и Вышгорода сегодня подошли, принесли денег в помощь нам. Ватаги они отрядить не могут — не из кого, сами пойти не могут, так хоть чем-то помочь. Ладно. Вы поговорить о чем-то хотите?

— Именно.

Мы расселись вокруг стола.

— Я хотел спросить, почему такая разница в мнениях о том, что будет после падения камня на Землю? И там волхвы, и тут волхвы, неважно черные или белые, а такие разные мнения об исходе катастрофы.

— Они не берут в расчет того, что камень необычный. Небесный булыжник всегда или каменный, или металлический, убыток только от веса и размера, а этот совсем другой. От обычного камня разрушения только от удара, а этот взрыв даст страшной силы, разрушит саму Землю — ответил Павлин.

— Из чего же он слеплен? — недоумевал я, усиленно вспоминая все о небесных телах и думая, что метеоритной взрывчатки аж до 21 века не замечено.

— Это странное вещество. У нас оно может существовать, только не прикасаясь ни к чему. Если до чего-то дотронется, сразу взрыв. И остановить ее столкновением с другим камнем на расстоянии лучше и не пробовать — все перекосит и перевернет в Солнечной системе, ничто живое не уцелеет. Вот это и будет Армагеддон. А ударит в Землю, ее разорвет на части. Вот этим камень и опасен, а не размером и весом. Отвести его нужно в сторону. И не просто отвести, а чтобы улетел далеко за пределы солнечной силы, перестал возле наших планет вертеться.

— Кто же может знать, куда его нужно направить? Не дельфины же?

— Дельфины для усиления общей мощи нужны, вас дойдет мало — несколько человек, волхвов всего трое, не густо для такого дела. А у морских обитателей с такими способностями каждый второй, созовут своих, враз соберутся в большую стаю.

Куда отшвырнуть камень, может сказать только Омар Хайям — он и видит не хуже самых сильных из нас, и звездочет, каких поискать, и математик известный. Других таких в мире нету. Как волхв он, конечно, слабенький, но это неважно, главное — ума палата. Да сам араб с дельфинами нипочем не столкуется, нужна ваша помощь.

То есть дойдете до моря, договоритесь с тамошними обитателями и идите Хайяма искать. Пока по чужой стране бродите, дельфины помощь соберут. Дело-то вроде нехитрое, но хлопотное.

— А если учесть, что люди с дельфинами за тысячу лет и близко не столковались, хотя наверняка в этом деле и волхвы поучаствовали, а по пути нас черный кудесник поджидает, то хлопот больше, чем полон рот, — меланхолично заметил я. — А чего там с кедровой рыбкой?

— Я тебе ее в последний день хотел отдать, постоянно о ней думаю, чтобы не забыть.

— Ты ее забудешь отдать, я забуду взять — в последний день всегда так бывает. Люблю сложиться заранее, чтобы взял вещички, встал и пошел.

— Для этого и есть русский обычай: посидеть на дорожку! — запротестовал Захарий. — Посидел, подумал, все что надо вспомнил.

— Посидел, подумал и вспомнил, что забыл вас перецеловать на прощанье, — ехидно заметил я, — с тем в поход и отправился. Можно еще жену вспомнить, она в Киеве ни разу не была.

— Уже бегу за вещицей, — не стал вступать в ненужные споры Павлин и ушел.

— У вас же теперь Яцек есть, зачем вам рыбка? — удивился старший.

— Запас спину не трет, — пояснил я. — Мало ли, вдруг не сыщет поляк, или убьют его по дороге, все под Богом ходим, кому тогда искать? Марфе вынюхивать?

Ответ Захария удовлетворил. Вернулся хозяин дома, принес небольшую красноватую деревяшку, подал ее старшему. Тот нашептал нужное заклинание и отдал вещицу мне.

Рыбка гляделась очень достойно. Небольшая — с пол ладони в длину, красиво сделанная, аккуратно и со всем тщанием выструганная и отшлифованная. Сразу видно, что хороший мастер делал, а не торопыга-бракодел. Не тяп-ляп получился, а достойная вещь. За такое изделие краснодеревщику стыдно не будет никогда, с любовью сделано. И наш хозяин узнает ее всегда, хотя бы и через много лет, и гордо скажет:

— Это я делал!

Свою работу, что с усердием сделана, узнаешь всегда, по себе знаю. Хоть я врач, но и руками в этой жизни переделал немало.

— А служить долго будет? — забеспокоился я.

— Ливанскому кедру сносу нет, — заверил Захарий, — а заклинание будет действовать, пока деревяшка цела. Рыбка носом покажет, где искать. Поднимаешь ее за нитку, вот за эту, рассказываешь, что знаешь, или представляешь человека и рыбный носик в нужную сторону покажет.

Проверим!

— Где у вас тут северо-восток?

Показали. Примерно так я и думал. Поднял деревяшку за черную нитку и внятно проговорил:

— Моя жена Забава.

Носик рыбешки повернулся в нужную сторону. Здорово! Но может случайность?

— Омар Хайям.

Рыбка заколебалась. Конечно, человек с таким именем в той далекой заморской стране явно не один. Надо добавить данных.

— Его рубаи:

Удивленья достойны поступки творца!

Переполнены горечью наши сердца:

Мы уходим из этого мира, не зная

Ни начала, ни смысла его, ни конца.

— Какой ум и талантище! — негромко проговорил Захарий. — И как верно сказал! Я эту мудрость понял совсем недавно, на закате жизни: как волхв все знаю, расти уже некуда, все есть, бороться не за что, желаний прежних нет, но также, как и восемьдесят лет назад непонятен смысл этого мира. А ведь он хоть в годах, а еще не стар…

Тут старший волхв протянул руку к рыбке, уже строго поставившей нос на юго-восток и сказал несколько непонятных слов.

— Ну вот теперь Омара Хайяма можно искать и без чтения рубаи — он записан в магической памяти дерева, достаточно будет сказать имя, амулет его найдет.

— А мертвых амулет тоже показывает? — спросил Богуслав.

— Мертвых нет.

— Можно тогда еще кое-кого взглянуть? Не собью в его памяти ничего?

— Сколько угодно.

Слава аж встал и громко объявил:

— Полетта Вердье!

Рыбка не подвела и четко указала на северо-запад.

— Жива! — вырвалось у боярина, — Настя жива!

У местных от недоумения аж вытянулись лица — искали Полетту, а нашли Настю, но выясняться они не стали, — тактичный и умный народ.

— Чем еще можем помочь? — поинтересовался Павлин.

— Советом, — взял беседу на себя я, подумав: пусть там Богуслав тихо порадуется, не будем его пока отвлекать, и рассказал о проблеме с Василисой.

— И мне думается: стоит ли ее ловить, зря время тратить, ничего не могу придумать, как из этого пользу извлечь, — завершил рассказ я.

Волхвы задумались.

— Только что отвести куда-нибудь в сторонку, да из мести зарезать, — предложил Захарий.

— Лишняя возня, — отмахнулся я, — мы не мстительны. Слава, Василису резать будешь?

— Да идет она лесом, — отказался от предложенной чести счастливый влюбленный, — пусть поживет.

— Ну а мне до нее и вовсе дела нет, — высказался я, — меня эта ведьма стилетом в грудь не била, а всяческой погани у нас и без Василисы в избытке. Начни всех убивать — обезлюдеет Русь-матушка, на племя народу может не остаться.

Я встал с мыслью попрощаться с кудесниками до ужина.

— Ты посиди, посиди еще, — остановил меня старший, — не закончен разговор, может еще чего придумается.

Подумали еще минуты три, дальше они беседовали между собой как-то не очень понятно.

— Только их поп! — Захарий.

— А он осилит? — Павлин.

— Одной левой! — Захарий.

Я решил вмешаться.

— Если вы о протоиерее Николае, то он не может убить даже хищного зверя, не говоря уж о черном волхве. И разницы между нами пока не замечает — церковь наши окрасы не отличает: пособники дьявола, и все дела.

— Убивать никого не надо, — пояснили мне, — защищаться то он будет?

Вспомнилось как себя вел Николай во время нашей с ним совместной охоты около Новгорода на коркодила, как уверенно взялся для сдерживания зверя за рогатину.

— Будет! — заверил я.

— А это и нужно. Если удастся вбить в хитрую головушку Василисы, что протоиерей хочет убить Невзора, то все внимание черного волхва будет сосредоточено на попе, а божественная мощь Николая превосходит силы кудесника в несколько раз.

— Но святой отец неспособен убивать!

— А попы они очень разные: один неспособен, а другой еще как горазд! Нападет враг на монастырь, монахи всей толпой отбиваются, и охулки на руку не кладут! Кто Невзора насчет Николая посветит? Знаем об этом только мы, отче в своих проповедях об этом не рассказывает, а мы лишнего не сболтнем.

— Это верно, — задумался я, — а как подать это поубедительнее?

— Приставим к протоиерею двух иногородних волхвов, вроде как для охраны. Пусть с тобой вместе все трое и погуляют.

— Василиса тогда близко не подсунется.

— Вы куда завтра идете?

— На невольничий рынок — у нас у Емельяна мать в полон увели.

— Туда вместе, назад порознь. Она, конечно, за тобой увяжется, а в памяти у ведьмы отложится — священнослужителя внимательней тебя белые волхвы караулят. Волхвов после вас сюда позовем и научим, чего кричать погромче:

— Защитим, отче! В обиду не дадим! Ты в этом походе главный! Убей черного!

— Протоиерея-то Невзор точно не достанет?

— Где ему! Мелковата эта гнида против божьего избранника, не осилит. Отличить священника от вас легко: черная ряса, поверх здоровенный серебряный крест, не перепутаешь. Вражина по всем ватажникам пару ударов нанесет, их Богуслав должен отбить, и начнет гвоздить протоиерея, а на вас поглядывать вполглаза. Кто-нибудь из твоих ребят может отвлечь черного?

— А как его отвлечь?

— Вертеться мелким бесом, усиленно размахивать саблей и кричать какую-нибудь дурь нечеловеческим голосом. При этом уворачиваться от подарков кудесника в виде огненных шаров.

— Матвей может, он бывший атаман ушкуйников. Только вот магической силы в нем нету нисколько. Невзор его со всей силы не ударит?

— Пусть Богуслав гада тревожит, отвлекает всячески. Да еще он от Николая страшного удара будет ждать и с вами, обычными людишками, времени возиться у волхва не будет. Вот за это время и надо к нему надо приблизиться, и на расстоянии попытаться убить. Умеете?

— Из арбалетов стреляем хорошо, ножи бросаем в цель уверенно.

— Это правильно. Луки натянуть да стрелы пускать Невзор вам не позволит, сразу пришибет. На все про все у вас будет несколько мгновений, не разгуляешься особо. Богуслав, на Владимира надо полог накинуть, прикрыть его жиденькие магические силы.

— Перед нашим отъездом укутаю его, сейчас рано. Не надо, чтобы Василиса об этом узнала.

— Добре. До ужина?

— До ужина.

И забрав с собой амулет мы удалились в свою комнату. Там упали на кровати.

— А что они толковали про необычность камня? — спросил Богуслав.

— Все кругом состоит из обычного вещества, а метеорит, похоже, из антивещества.

— И что?

— В пустом пространстве никто друг другу не мешает, но стоит веществу коснуться антивещества, не удариться, а просто прикоснуться, идет дикой силы взрыв, который действительно может разрушить Землю. Насчет других планет, вращающихся вокруг нашего Солнца, ничего сказать не могу. Нет таких данных в 21 веке.

— А раньше антивещество не прилетало?

— До 20 века никто за этим и не следил, — нечем было. А за сто десять лет до моей отправки сюда прилетало что-то похожее в тайгу: пролетело вверху, в десяти верстах от земли, и взорвалось. Повалило деревья по очень большому кругу, трясло аж до Японии.

— Где такая?

— В тысячах верстах от места взрыва. А сам взрыв заметили и во Франции, и в Англии — и приборы его зафиксировали, и небо три дня и у нас, и у них светилось.

— Крепко Земле досталось! — поразился Слава.

— Метеорит был не очень велик. И главное: много раз командами вроде нашей туда ходили, следы камня искали — ничего не нашли, кроме поваленного леса.

— А что должно было быть?

— Следы от удара об землю должны были остаться: впадина с версту или больше, сам булыжник или его куски. А там ни-че-го! Поэтому в 21 веке и склоняются к мысли, что прилетал камушек из антивещества, и был бы он в несколько раз больше — конец Земле. От такого метеорита убытка в сотни раз больше, чем от обычного. Потому и нужно, чтобы камень пролетел мимо, и нашу жизнь не порушил.

— А что же черные так облажались? Погибнем ведь все вместе.

— То ли не разглядели, то ли не поняли, пес их знает. У любого волхва — душа потемки. А переубеждать Невзора просто некогда — он тут бычиться до следующего лета будет.

— И то верно, — согласился побратим и сменил тему. — Слава Богу, теперь я за Настю спокоен — жива. Посмотрим еще раз на ночь?

— Обязательно! — заверил его я.

Поболтали еще о том, о сем. Лошадей перековывать сейчас незачем — не по асфальту или каменистой мостовой идем, а по сыроватой и мягкой земле, сносу подковам не будет. Еду с собой можно и не брать, до Переславля, где вотчина и семья Богуслава, рукой подать — всего день пути.

На ужине я спросил Павлина как прошла беседа с протоиереем и нашими иногородними коллегами, не нужно ли отдельно беседовать с нравным Николаем. Оказывается, все прошло на «ура», все рвутся помочь.

— Вы только сразу на невольничий рынок не бегите, — дал совет киевлянин.

— Почему?

— Василиса не может вас сутками у двора караулить, она ведь тоже не железная. Поесть, попить, поспать ей, как и любому человеку надобно. Скорей всего на нашей улице мальчишка или девчонка, нанятые за ломаный грош, пасутся. Вот и надо им дать время за ведьмой сбегать.

Сначала постой возле калитки, покричи чего-нибудь, из-за забора пусть ответят, называя тебя по имени, только потом выходите. И побродите по другому торгу, погуляйте по улицам, дайте Василисе послушать, как протоиерея превозносят.

— Резонно, — согласился я, — так и поступим.

На этом день и закончился.

Глава 17

С утра подошла Татьяна. Синяя ленточка на лбу показывала, что ее сегодня верней звать Пелагея. Наши уже все были готовы. Объяснил коллективу как сейчас будем перекрикиваться через забор. Емельяну велел прихватить с собой мешок с наворованными вещами.

Первыми на улицу вышли мы со священником. Через три дома от нас играли четверо мальчишек и девчонка, все лет по 10–12.

— Начинай кричать, — предложил Николай.

— Долго вы там? — заорал я.

Девочка как-то напряглась и стала внимательно прислушиваться. Прав бы Павлин — похоже вот он — детский дозор. Но юная девица никуда пока не бежала, видимо в лицо меня не знает, и желает убедиться, что я именно тот, за кем она приставлена следить.

Со двора невнятно что-то пискнули. Я-то не пойму, а уж в отдалении точно не разберешь. Надо менять тактику.

— Святой отец, крикни чего-нибудь с моим именем, желательно пару раз, — попросил я.

Протоиерею разжевывать было не нужно — он мастер художественной речи.

— Эй вы там, здесь на улице, Владимир волнуется! У Володи сегодня дел много!

Девчонка тут же унеслась. Похоже, действительно караульщица. Подождав, как и было договорено заранее, минут пятнадцать, вывалились через калитку оставшиеся. Все это время мы с протоиереем толковали о его новой роли в походе.

— Не боишься черного волхва?

— Для чего ж я с тобой пошел, бояться что ли? Убивать я не могу, с дельфинами не столкуюсь ни в жизнь — не умею с братьями нашими меньшими, из языков, кроме русского, знаю только греческий и латынь, никаким персидским не владею, — на что такой поп тебе нужен? Пищу переводить, да Емеле холку оттаптывать?

Тут хоть вражью силу на себя отвлеку, вроде как щит возле вас подержу, все какая-то от меня польза будет. Ты пока эту вонючку лови, надо будет — хоть целый день на это потрать. Павлин вчера уверял, что я мощнее черного волхва. Конечно, мне Сила Господня дадена для богоугодных дел, а у него что? Так, звук пустой!

— А вдруг пересилит тебя Невзор и убьет?

— На сколько-то времени я врага отвлеку, а вечно будем жить только в Царствии Небесном. Здесь рано или поздно, а все равно когда-нибудь помирать, на все Божья воля! — и Николай перекрестился.

Я тоже перекрестился. Да, эту мощь веры волхвам и толпой не пересилить!

— И за меня не волнуйся, — завершил беседу святой отец, — вчера на мне Захарий свое искусство испытывал, мою защиту не осилил. Толковал, что он волхв посильнее Невзора будет. Ладно, хватит об этом. Когда нам нужно будет от вас отделиться?

— Скорей возле невольничьего рынка и разделимся, но для верности решим так: как будет пора, я кого-нибудь из твоих сопровождающих подзову и скажу.

— Годится.

У вышедших иногородних я спросил имена.

— Архип! Осип, — бойко отрапортовали мужики, и мы пошли.

Девочка к этому времени уже вернулась, лежбище ведьмы было где-то недалеко. Проходя мимо сорванцов, я внятно и очень громко сказал:

— Сначала на Подольский Торг пойдем, барахло нужно продать.

Держались двумя ватагами, люди Николая слегка позади нас. На краю зрения что-то мелькнуло. Василиса объявилась! Архип с Осипом старались в два голоса вовсю.

— Убей Невзора, святой отец!

— Не щади черного волхва, — он уже не человек!

Мы зашли на Торг, и Пелагея подвела нас к нужному перекупщику и негромко ему сказала:

— Грицко, это я — Пелагея, из Оксанки в Татьяну перепрыгнула.

Мужик со здоровенной и очень черной бородищей к этой метаморфозе отнесся спокойно, видно видал всяческие виды, вежливо спросил:

— Чем могу служить?

— Одежку хотим продать.

— Показывайте.

Увидев движимое имущество, склонился к ведьме и совсем тихо решил узнать:

— За разбой взялась?

— С банды Кривого долг взыскали.

Длиннобородый решил узнать обстоятельства дела.

— Он с подельниками, говорят, не в себе второй день. Твоя работа?

— Чья же еще! Пошевеливайся, а то за Кривым с Косым отправишься.

Это возымело хорошее действие и процесс оценки и подсчета закипел. В конечном итоге Пелагея получила пятьдесят четыре рубля, и мы, удовлетворенные, удалились. По пути Пелагея учила Емелю:

— На невольничьем рынке не ори радостно:

— Мама! Я всю землю обошел, а тебя нашел!

— Почему это? — насупился двухметровый гигант.

— Потому что услышит тебя работорговец, цена сразу взлетит в десять раз — было рубль, станет десять. Мать для человека дороже чужой тетки.

— Теперь понял!

— Поэтому увидишь маму, подергай меня за рукав и тихонько скажи которая. Ее как звать-величать?

— Акулина.

— Какие-нибудь особенности у нее есть?

— Это как?

— Эх, орясина! — вздохнула Пелагея. — Ростом высока, шрамы на лице, косая или кривая, рыжая, — да мало ли что.

— А-а-а! — понял туповатый богатырь. — Не косая, не кривая, волос вроде моего, обычный. Ростом, верно, повыше других баб будет. Зачем-то добавил: — Ей 37 лет, деревня наша Дубровка. А! Возле рта шрамик небольшой справа — упала в детстве.

Мы с Пелагеей только покачали головами — ну хоть что-то. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

Обнаглевшую Василису сегодня даже можно было увидеть. Татьяну она не боялась ничуть, мои жиденькие магические способности ее не смущали, сдерживал порыв меня убить священник с двумя волхвами и со способностями помощней моих.

— А что это она так близко подсунулась? — решил я узнать у Пелагеи, — не боится, что узнаю?

— Кабы не добавили антеки тебе своей силы, нипочем бы не узнал. Скажи про себя:

— Покажи морок! — и увидишь все, как простой мужик.

Попробовал. За нами брела маленькая старушонка с клюкой. Вот оно как!

— Теперь скажи:

— Сними морок!

Тоже получилось. Ну что ж, будем ковать железо, пока горячо!

Я повернулся и крикнул:

— Архип! Подойди!

Когда волхв подошел, сказал ему:

— Уходите, уже пора. Бабку сзади вас видишь?

— С клюшкой?

— Да. Это ведьма. Если пойдет за вами, не бросайте протоиерея одного! Эта тварь может сменить объект охоты.

— Конечно присмотрим. А говорили, что ей лет 35–40.

— Она морок накинула, мы же с отцом Николаем ее прежде видели, в лицо знаем. Близко-то он ее любую учует, да боюсь поздно будет.

— А ты что, через ведьмин морок можешь видеть? Ни один мужчина же не может.

— И я, и Богуслав, который со мной в комнате живет, оба можем.

— Ну вы сильны!

— Мы такие. Да гляди, священнику про эту старушонку не сказывай!

— А что так?

— Боюсь не утерпит, крестить начнет или крестом обмахивать, спугнет.

— Понял!

Архип вернулся в свою тройку, и они отвернули от нас на очередном повороте.

Василиса тут же подсунулась ближе.

— Пора брать, — сказал я

— И то верно, — поддержала меня Пелагея.

— А что будем брать? — заинтересовался Емельян.

— Тебя за задницу! — рявкнула ведьма, — пошли вперед!

Я в это время нагнулся к сапогу, вроде мне что-то мешает идти, а Василиса сзади понеслась меня убивать. Дождавшись, когда она будет поближе, прокричал:

— Азенте мо! — как меня научил недавно Антекон 25.

Эффект был замечательный: ведьма остановилась, зашаталась, выронила шило. Да уж! Даже кинжала на меня, вшивоту новгородскую не нашлось!

Я подошел к своей несостоявшейся убийце.

— Шило отравлено?

— Нет.

— Как же им можно убить?

— В глаз нужно ткнуть.

Вот это да! Приличных людей стилетом в сердце, а меня, как белку в глаз, чтобы шкуру не испортить! И это пришельцу из 21 века! Никакого уважения ко мне нет. Убить на ходу, между делом. О времена, о нравы!

— Пойдем, — скомандовал я. — Теперь мы с Богуславом над тобой куражиться будем.

Морок с ведьмы спал, и она опять стала симпатичной бабешкой, только какой-то безвольной и вроде как оглушенной. Антеки магическое дело знают туго. Нужна была Василиса? Пожалуйста получите, и делайте с ней все что угодно!

Мы быстро догнали Пелагею с Емелей — они меня ждали за углом в ближайшем переулке, далеко не ушли.

— Быстро поймал, молодец, — одобрила мои действия Большая Старшая ведьм Киева, — не оплошал. На рынок пойдем или сначала Ваську к Павлину в дом потащим на расправу?

— Боюсь Акулину купят за то время, что мы бродим туда-сюда. Она же не убежит?

— Куда ей деться! Будет стоять и ждать размораживающего заклинания. В ней воля полностью подавлена, по команде, что хочешь сделает.

— В этом виде может удастся Василису на Невзора науськать?

— Может быть. Только черный кудесник ведьму в таком виде к себе не подпустит, не хуже нас с тобой понимает, чем это может кончиться.

— Значит на рынок, пропавшую матушку искать.

— Скорей пошли! — рванулся Емельян.

И мы пошли, ведя с собой Василису. Ведьма безропотно переставляла ноги, безучастная ко всему и на все согласная. По внешнему виду она от обычных людей ничем не отличалась. Нет блеска и живости в глазах? Отсутствует интерес к жизни? Безропотно выполняет любые команды хозяина? Вяло говорит? И что? У нас такого народа не выгребешь!

Пошли вдоль рядов, поглядывая и на всякий случай приценяясь. Дороже всего были подростки и молодые девушки — их цена доходила до двух гривен или 80 рублей. Крепкие мужики шли по 60 монет, женщины средних лет по 40 рублей или по одной гривне.

— Почему девушки так дороги это понятно, их всегда можно продать в гарем на Восток или гонять по хозяйству в имении, опять же потом других рабов нарожает, а почему мальчики так ценятся, чем они хороши? — спросил я у опытной Пелагеи. — Они же не умеют ничего, их еще долго учить надо.

— Учить надо, — согласилась она, — но выучить чему-то совершенно новому, редкому и очень полезному гораздо легче, чем парня или взрослого мужика — тех учить уже трудно. А из пацанят в Константинополе делают замечательных мастеров по редким ремеслам: златокузнецов, краснодеревщиков, портных по одежде для очень богатых. Немало таких умельцев назад на Русь продают — купить готового ремесленника гораздо проще и быстрей, чем самим воспитывать. Выращивают из них и очень умелых воинов для восточных стран. А из тех, кто глуп или неловок, делают евнухов в гаремы. И русские мальчишки для обучения там больше ценятся, чем половецкие — они потолковей и поусидчивей.

— Вот оно что, — протянул я, подумав: и у нас зарубежное обучение ценится.

Рынок был обширен, выбор разнообразен, покупателей много.

— А что это народу столько набежало? — заинтересовался я. — Все в Константинополь поедут рабов продавать?

— Это купцы, на ладьях с товаром идут. Им гребцы для ускорения нужны, если к морю плывут, течение на Славутиче медленное. А если корабль вместе с товаром не продадут, назад, против течения выкарабкаться без гребцов, на одном парусе, просто невозможно. Через море в Византию мало кто ходит, чаще в Крым идут — в Феодосии и Корсуни за крепких рабов платят побольше чем тут.

— Но ладью же трудно продать?

— Это тут, где леса много. А там, в степи, на доски охотно берут и платят дороже, чем в Киеве за корабли. И с Константинополем у них связь налажена, дорога туда проторена — недавно еще частью Византии были.

Много по рынку ходит боярских людей и богатых купцов: челядь домой покупают. Вольнонаемным каждый месяц платить надо и наглые они очень. А этого покормил, если надо высек, можно и убить — за своего раба взыска никакого нету.

— А у нас в Новгороде все иначе!

— Новгород вольный город, князь у вас пришлый, сегодня здесь, завтра уехал, мало что решает. А здесь княжий Киев, столица всей Руси, и Великий князь полновластный владыка над людьми. Раньше эту работорговлю прятали, а при Святополке большой и совершенно законный рынок открыли.

Неожиданно Емеля встал.

— Вот она, — сказал он каким-то глухим голосом и раскрыл рот, чтобы что-то заорать.

Пелагея, в отличии от бестолкового меня, сориентировалась на удивление быстро, и мгновенно врезала мощным Таниным кулаком парню в под дых.

— Ма… — уже шепотом просипел согнувшийся богатырь, ушибленный богатыркой — можно сказать от равного себе по силе получил.

Пелагея сунула Емеле кулак под нос.

— Не ори дурак! Предупреждала тебя, бестолковца!

— Я хотел мама крикнуть…

— А мы лишнего платить не хотим. Были бы твои деньги, орал бы сколько душе угодно, взыска бы не было, а сейчас говори только когда спросят! Понял, орясина?

— Понял.

— Вот и хорошо. Которая?

— Вон подальше стоит.

— Которая выше всех?

— Да, да!

— Стой здесь.

— Да я…

— Стой здесь, дубина! Она тебя увидит, тоже галдеть начнет. Любуйся отсюда.

Прошли подальше, оставив Емельку поодаль. Начали рассматривать здоровенную бабу. С нашим ухарем явное сходство, шрам возле рта в наличии. Для верности я спросил:

— Как звать?

— Акулина, — ответила понурая женщина.

— Откуда?

— Из Дубровки…

У всех рабов веревками были спутаны только ноги, а Акулину обмотали всю.

— Дорого просишь? — спросил я у подскочившего торговца живым товаром.

— Пятьдесят монет! В ней силища страшная — спутанную вервием всю дорогу вели!

— Ну ее, — дернула меня за рукав Пелагея, — пришибет еще кого из челяди, греха с ней не оберешься.

— Сорок! — резко сбавил цену работорговец, поняв, что сбыть здоровенную рабыню будет нелегко, а до Крыма везти ее будет трудновато.

— Тридцать, — решительно вмешалась Пелагея, — или мы уходим!

— Забирайте! — махнул рукой купец.

Мы отсыпали двадцать пять из денег перекупщика, взятых в Танином объемистом кошеле, оставив тридцать богатырке, пять иностранных монет добавил я, и получили богатырскую матушку в полном объеме. Не успели отойти, как налетел любящий сын и заорал во всю свою мощь:

— Мама! — горячо обнимая матушку.

— Емеля, сынок…, вот и свиделись на прощанье… А меня чужие люди купили…

— Это наши! Они за тебя свои деньги отдали!

— Эх, продешевил! — было написано на роже торгаша, кабы заранее знать! Ободрал бы я этих милосердных, как липку…

— Сними путы, сынок, намаялась я связанная быть, устала.

— Сейчас! — и Емеля торопливо взялся срезать веревки с матери.

Освобожденная Акулина поразмяла руки, присела пару раз и взялась нас всех обнимать и целовать. Потом низко поклонилась и сказала:

— Благодарю вас люди добрые за дело богоугодное! Дай вам Бог здоровья и всего, чего захочется.

Пелагея аж закрутила головой, — видимо впервые в жизни ее благодарили за богоугодное дело.

— Пойду с хозяином прощусь, очень уж уважил помоями, которые вместо еды давал и побоями ежедневными.

Увидев идущую к нему бывшую рабыню, купчик как-то сжался и смотрел на нее боязливо.

— Спасибо и тебе, купчина, за заботу и еду сытную.

Работорговец расслабился — кажись обошлось. И получил такую оплеуху в ухо, что аж упал.

— Не убила она его? — забеспокоилась Пелагея, — не охота еще и за эту гниду платить.

— Да нет — вон возится уже. А за сломанное ухо платить не придется?

— Акулька ж его не оторвала. А то, что оно теперь к голове прижато, так может это у купчишки с рождения, кто его знает.

— И то верно!

Мы, очень милосердные, по-доброму улыбнулись друг другу. А наказание работорговца продолжалось. Акулина взялась пинать своего мучителя.

— Вставай, гаденыш! Дерись! — рычала она.

Тот ойкал, укрывал руками голову и поджимал ноги к животу.

— Его, видать, били не раз — опытный уже стал, — заметила Пелагея. — Однако она слишком горячится, не убила бы торговца. Емеля! Ты сильнее матери?

— Конечно.

— Тащи ее сюда. Нету у нас лишних денег за вашу семью расплачиваться.

Емеля подошел к матушке и начал ее унимать, теребя за плечо:

— Мама…, ну мама…

Акулина продолжала пинаться, не обращая на сына никакого внимания.

— Сейчас она его догадается сама поднять, и хозяину конец — ему очень повезет, если просто покалечит. Емелька! Неси мать сюда! — рявкнула Пелагея.

Емельян больше не колебался. Он зашел к матери со спины, обхватил ее кольцом богатырских рук и принес к нам. Акулина медленно остывала.

— Простите, не стерпела! А можно я его еще пару раз пну?!

Мы промолчали. Прошла минута.

— Ну а хоть разочек?

Снова тишина.

— Ладно, уже все поняла. Отпускай меня, сыночек. Пойдемте только поскорей отсюда, а то все-таки убью я его, очень уж донял, козлиная рожа.

И мы ушли домой. По пути Пелагея с нами простилась, и пошла в сторону постоялого двора, сняв синюю ленточку. Богатырь с матерью отправились с ней — у нас там еще номера оплачены.

Придя, усадили Василису в кухне, и позвали Павлина с Захарием. Я отошел, понимая, что тут должны поработать более опытные товарищи. Зашел в комнату к Венцеславу, узнал, что собаки выгуляны, отменно накормлены, и уже горят рвением идти в поход дальше.

— А у тебя Горец каков по уму?

— Как двенадцатилетний парубок.

— Сам ему ума добавил?

— Да где там мне! Опытные волхвы помогли. У нас их белыми колдунами зовут.

Потом пошел на двор, поговорил с Марфой.

— Марфуша, мы уходим завтра с утра, к вечеру уже в Переславле будем. Спроси у антеков, нет ли где у них по пути подземелья?

— Хорошо! — пролаяла службистая овчарка.

Затем вернулся в дом. Сеанс гипноза был уже закончен. Теперь ведьма от всей души верит, что очень сильный священник Николай хочет убить Невзора, а так как ее уверенность подкреплена реальными фактами: луч божественного света, идущий к голове протоиерея, крики Архипа и Осипа, разоблачить ее невозможно. Наше внушение запрятано очень глубоко, черному кудеснику не добраться. Убить святого отца Василисе невозможно, он любую ведьму за версту чует. На нас охотиться никакого резона нет — не в нас сила. Она еще денек-другой поторчит в Киеве, а потом отправится на доклад к Невзору.

На утро я зашел к Соломону за своими золотыми. Солиды были сделаны очень качественно, дефектов я не нашел.

Зашел на постоялый двор, сказал Олегу, чтобы готовил лошадей — дела в Киеве закончены, уходим. Танюшка сидела уже собранная, принесенный заранее узелок был в наличии. Дельна девка! Разговорились о Емеле и его матушке.

— Оставлять его надо — пусть тут при маме сидит и не топорщится идти умирать за общее дело. Только говорят тут, в Киеве, три года назад страшный мор от голода был, много народу перемерло, а у него работы нет и не умеет ничего.

— Работа по его способностям у него уже есть.

— Какая?

— Я Емелю на свое место пристроила. Хозяин радовался как дитя — тяжело без вышибалы. Деньги будет платить те же, а для Емельки семь рублей заработок по его понятиям несусветный. Опасался только, что ты ругаться будешь. Я его успокоила, что на его место встану и не подведу.

— Это правильно. А где они с матерью жить будут?

— Здесь. Хозяин им на радостях бесплатную комнату выделил, кормят обоих за счет заведения — только работай.

— Все отлично. Но это же не выходных, не проходных получается?

— Это у меня так получалось, а у него мама есть — всегда при нужде вечерком молодца по девкам отпустит. По силе Акулина тоже богатырка, сына из-за любви уверяет, что он сильнее.

Мои через час подошли. Богуслав принес мой узелок. Расплатились за конюшню и ушли из Киева.

Вперед, к морю! С весельем и отвагой!

Спасительная неожиданность

— Истосковался я по Насте, пока мы в Киеве торчали. Просто измаялся. Не чаял поскорее в лес вырваться, умелых лесных антеков повидать. Может покажут Францию, и что там творится с этой поганой свадьбой в мерзком городишке Мулен, — сказал мне Богуслав, едущий рядом на своем коне.

А лес между тем потихоньку переходил в лесостепь, рощи и дубравы отделялись друг от друга все более частыми перелесками, деревья вниз по течению Днепра, который сейчас в 11 веке зовут Славутичем стояли все реже и реже. О густых чащобах уже и речи не было.

— А возле твоей вотчины, которая около Переславля, густые леса? — поинтересовался я.

— Какое там! Колос от колоса не слыхать и голоса! Еще реже, чем здесь.

Сегодня наша ватага ехала на лошадях из Киева в Переславль. Здесь не очень далеко, верст восемьдесят будет, заночевать готовились уже в Переславле в боярском тереме у Богуслава.

Я атаман ватаги, а боярин мой лучший друг и побратим, часто дает очень умные советы. Богуслав много лет командовал дружинами у князя Владимира Мономаха, мастер боевых походов. Под старость (ему пятьдесят восемь) он был послан в Великий Новгород послужить сыну Мономаха, Мстиславу.

По юности у Славы случилась главная любовь его жизни к Анастасии Мономах, матери Владимира. Когда она погибла тридцати лет от роду, он едва не покончил с собой, от петли еле оттащили. Потом страшная рана в душе потихоньку затянулась, прошли годы, он женился, имеет двух сыновей подростков 12 и 14 лет, но прежняя сила чувств уже не возвращалась. К жене и детям Богуслав равнодушен, в Новгород уехал с облегчением. Осталось только доживать.

И вдруг дикая вспышка прежних чувств, гром посреди ясного неба — Настя нашлась в новом теле! В этот раз она родилась во Франции, в небольшом городке Мулен, находящемся на 300 верст южнее Парижа. Сейчас ее зовут Полетта Вердье, ей 15 лет и родители хотят ее продать замуж за нелюбимого человека. Красавица внешне с византийской принцессой Анастасией один в один, прежнюю жизнь и Славу возле себя помнит отлично, тоже очень тоскует по любимому, и жаждет встречи, но против родителей не пойдет и перечить не посмеет.

В моем родном 21 веке к этому отнеслись бы спокойно. Нужно выйти замуж по расчету? Выходи, какой разговор! Приедет за тобой суженый, разведешься да уйдешь! Ах, разводов среди простых людей не бывает? Так убежишь! Милый тоже в церкви с другой женщиной повенчан, без венчанья проживем, не пропадем!

Но 11 век наложил на несгибаемую волю и твердые нравственные устои Полетты свой отпечаток. Я выйду замуж, но с нелюбимым жить не стану! Бежать не могу, просто после бракосочетания покончу с собой — утоплюсь в ближайшей речушке Алье в тот же день. И все это ерунда, главное, чтобы родители деньги получили.

Гномы, живущие под землей в лесу — антеки, как они сами себя называют, организовали какой-то неведомый людям этого века телемост с Францией. Богуслав увидел Полетту, все узнал, и ему стало совсем погано. Свадьба через три дня, а за это время не то что до Мулена, до какой-нибудь Винницы и то не доскачешь.

Но тут в дело вмешалась Большая Старшая ведьма Киева Пелагея. Она, правда, давно умерла, но это не мешало ей подселяться время от времени в свою внучку Оксану. По угасающему каналу связи антеков она связалась с бывшей своей ученицей Анной, дочерью киевского князя Ярослава Мудрого. Анна долгое время была королевой Франции, а сейчас правит ее сын Филипп Первый. Она обещала помочь, но вряд ли успеет. Конь со всадником самое большое делает за день 80 верст, и за три дня, даже если коней менять каждый час, 300 верст никак не проскачет.

Богуслав нашел метод определять жива ли Полетта. По нашей просьбе киевские волхвы изготовили кедровую заговоренную рыбку, и она показывает, где находится живой человек, местонахождение мертвых не определяет.

Девушка еще вчера была жива, но сегодня как раз третий день, и боярин бесится — ему очень хочется найти подземелье антеков и связаться с любимой. А там уж как Бог даст: либо проблема отпадет, либо проститься с любимой.

Лесные антеки народ, в отличие от горных гномов, нелюдимый. С человечеством уже не общаются лет семьдесят. Церковь отрицает их существование, и при этом призывает немедленно убить нелюдь при встрече.

Их император обещал нам содействие в любой точке Земли, где есть поселение лесных антеков, но тут и леса-то путного не видно, где тут селиться? Связь с дружественной малорослой расой у нас держит моя собака Марфа, среднеазиатская овчарка грозного вида и размера. Попытаться попросить связи с Францией я ей поручил перед уходом из Киева, а в ответ тишина — то ли схрона антеков нет рядом, то ли какой-нибудь человеческий осел обозлил императора Антекона 25, и поддержки можно и не ждать — неизвестно.

Поделился этой мыслью с Богуславом. Оказывается, он про мое поручение и не знал. В свое время Слава нарастил умственные способности волкодавши с уровня трехлетнего ребенка до уровня двенадцатилетнего подростка и с ней стало легко общаться.

— А может она забыла? — загорелся он новой идеей, — собака ведь все-таки. Вон как бойко с польским волкодавом перегавкивается, ей не до наших мелких дел!

— Это ты зря, — обуздал я его очередной порыв, — Марфушка не такая, службу несет строго.

— Давай у нее спросим! — предложил боярин, подпрыгивая в седле от нетерпения.

Может быть это и не даст эффекта, но отказ тут будет явно неуместен и ухудшит наши и без того непростые отношения. Поэтому я крикнул зычным голосом:

— Марфа, ко мне!

Псина унеслась далеко вперед, увлекшись ласковой и увлекательной беседой с кобелем польской подгалянской овчарки Горцем, не уступающим ей по уму. С ним к нам в Киеве присоединился шляхтич польского королевского рода волхв-поисковик Венцеслав, который назвался Яцеком, чтобы избежать ненужной огласки.

Прервав беседу с первой девичьей любовью, Марфа махом подлетела.

— Марфуш, чего там у нас по антекам?

Собачий язык я, в отличие от остальных членов команды, понимаю отлично и без всякого труда.

Умная собака коротко гавкнула:

— Молчат!

— Ну беги, беседуй дальше.

Марфа унеслась. Вместе с собаками здоровенным волком весело несся отрядный оборотень Олег, из скромности одетый в семейные сатиновые трусы, с торчащим через специально сделанную сзади дыру хвостом. Чтобы перекинуться из конюха-человека в разумного зверя, обладающего сверхбыстрой реакцией и колоссальной силой, вервольф или волкодлак, как их называли на Руси, должен был полностью обнажиться, а в ватаге были женщины. В трусах и волки были сыты, и овцы целы, и оборачиваться эта вещь, в отличие от другой одежды, не мешала.

— Молчат антеки, — сообщил я Славе, — нету их, наверное, рядом.

Побратим стал раскачиваться в седле и колотить кулаком правой руки в ладонь левой. Его конь Боец испуганно оглядывался на хозяина.

Да, пока эта проблема не решена, Богуслав не в полной магической силе, а на нас в любой момент может напасть очень сильный черный волхв Невзор, которому мы всей шарагой и в подметки не годимся. Есть у нас пара идей, но без полноценного участия в бою самого сильного белого волхва ватаги, наш конец наступит очень быстро.

Мы не просто так пошли в этот поход, не туристы какие-нибудь. У каждого в Новгороде осталась куча дел и забот, а нам с бывшим ушкуйником Матвеем пришлось покинуть горячо любимых беременных жен. Наш отряд идет спасать Землю от столкновения с метеоритом из антивещества. Последующий за этим взрыв разнесет нашу планету на части. Гибель всего живого при этом неминуема.

Черные волхвы оценили ситуацию по-иному. С их точки зрения катаклизм будет достаточно крупным, развитая цивилизация прикажет долго жить, но в целом и Земля, и человечество уцелеют. А черным кудесникам так хочется покомандовать разрозненными племенами, как это было после гибели Атлантиды десять тысяч лет назад, что они готовы биться с нами беспощадно.

Еще таких, как мы, с Руси пошло одиннадцать ватаг. Нам надо пробиться к Черному морю, которое сейчас зовут Русским, и столковаться с дельфинами о помощи. Простенькая задачка, особенно если учесть, что за тысячи лет до 21 века, столковаться с дельфинами и понять их язык никому не удалось. Перевод части их звуков из ультразвука в слышимый нами вариант, участие в контакте видных ученых, вооруженных мощнейшими компьютерами тоже не помогли.

Я видел результаты тестов по исследованию ума животных по сравнению с умом человека. 100 %, видимо, было только у самого исследователя. Человечество в целом уверенно лидировало в списке с результатом 80 % — цари природы, понимаешь, спора нет. Дельфины чуть приотстали — 60 %, да и как их определять? Они в воде, мы на суше. Среди сухопутных пальму первенства уверенно держали наши ближайшие родственники обезьяны — 20 %, вся остальная звериная шушваль: собаки, кошки, лошади, все дикие животные, выше 5 % не поднялись. То есть единственно разумный вывод из этого теста один — дельфины не дикие звери, а вторая разумная раса на Земле.

И люди с умниками дельфинами понять языки друг друга на бытовом уровне никак не могут, а тут придет попаданец из 21 века и за пару-тройку дней установит долгожданный контакт, растолковав морским обитателям про астероиды и исходящую от них опасность. Интересно, где они держат свои телескопы?

У нас в отряде, правда, была белая кудесница Наина, владеющая нестандартными методами общения. Она накладывала руки на собеседника, и могла передать ему любую свою картинку. Но испытывала свои умения дочь еврейского народа только на людях, и как у нее получится с дельфинами, она не знала.

Отвести астероид в сторону от Земли, это еще полдела. Если он врежется в какую-нибудь планету за нами в пределах Солнечной системы, всем остальным планетам тоже не поздоровится: изменятся магнитные и прочие полюса, сместится центр тяжести, резко изменится погода. Последний такой катаклизм извел динозавров, и на арену вышли мелкие в ту пору млекопитающие, а Марс вообще остался без воды и воздуха.

Поэтому весь этот кусок антивещества надо выпроводить за пределы Солнечной системы, куда-нибудь за Облако Оорта. Во что может въехать метеорит, может высчитать только один из лучших математиков мира, научные работы которого известны и в 21 веке, а самым точным за последние девятьсот с лишним лет календарем пользуется все эти годы Иран.

Объяснять математику, философу, музыканту и поэту Омару Хайяму, что такое астероид и как устроена Солнечная система, тоже не потребуется — он еще и один из лучших астрономов 11 века, и до опалы с 1076 по 1092 год заведовал одной из крупнейших обсерваторий мира — Исфаханской, где и написал очередную научную работу о звездах. Волхв он слабенький, вроде меня, но какой гениальный ум!

С ним столковаться будет проще, чем с дельфинами. Любой человеческий язык мы, кудесники, начинаем понимать и сами на нем говорить после двух-трех фраз, это не проблема. Проблема в другом: как найти прячущегося от гонений и расправы человека, скорее всего часто скрывающего свое имя, в густонаселенной Великой Сельджукской Империи, имеющей 3600 километров в длину, и 3000 в ширину, что больше всей Западной Европы?

Для этих целей с нами едет Венцеслав, а в переметной суме Богуслава бережно перевозится деревянный амулет — поисковая рыбка, но как они оправдают наши надежды неизвестно.

Общее ощущение, что и меня, врача-травматолога, перекинуло из 21 века в 11 не просто так, а ради этого похода, чтобы не было изменений в истории. Хотя эта реальность и может после грядущего Апокалипсиса стать параллельной и моей не изменит. Но тут у меня случилось самая большая любовь в моей жизни, тянущейся уже почти 58 лет, и подвергать риску беременную жену Забаву я не желаю.

В этом времени я вертелся, как вор на ярмарке: лечил, пел, рассказывал анекдоты, поставил две лесопилки, торговал досками, изготавливал и продавал экипажи и кареты, обжигал кирпич. Все это принесло деньги, без которых наш поход не мог состояться — все остальные участники были бедны, как церковные мыши.

— Слушай, Богуслав, а чего ты раньше прикидывался, что греков не знаешь? Как про Анастасию первый раз стали говорить, так ты и не знал какой она нации, а про греков этих и не слыхивал сроду. У вас вся церковь под ними ходит, митрополит Константинополем назначается, письменность Кирилл и Мефодий придумали — греки известные. Византия от римлян пошла, а теперь насквозь греческая — в народе у нас ее Греческим Царством зовут. Ты мне не верил до такой степени?

Слава подумал и нехотя стал говорить.

— Я в Византии никогда не был, но знаю, что наций в ней живет тьма. Кроме греков, там и копты, и армяне, и сирийцы, а уж всяких фракийцев, иллирийцев и даков оттуда палкой не вышибешь. Основной язык там греческий, они его койне зовут. Латынь теперь уж только отъявленные книжники знают.

Сами себя византийцы ромеями именуют, а Константинополь частенько Византием называют. Я не купец, не священник, и от всех этих иноземных дел всю жизнь ох как далек. Настя-то в душе уж просто как застарелая боль жила.

Говоришь ты как-то необычно, в прочем на Руси всяк по-своему гутарит. Даже города свои бывает уж так обзовут! Вон в Полоцкой земле, он то ли Друцк, то ли Дрютеск, в Киевской земле городишко строят — он и Юрьев, и Гургев.

Пожалуй, подумалось мне. Радио нет, телевизора тоже нет. Как говорится то или иное слово в других городах, не угадаешь — нет унификации. Да и населенные пункты ох как далеки друг от друга. Вот и тянет народ в свои местечковые говоры: где акают, где окают, где цокают, а то и вовсе пришепетывают.

— А твое слово грек сильно от нашего спервоначалу отличалось! — продолжил Богуслав.

— Что-то я не вижу разницы, — растерянный таким проколом заявил я. Может, меня все тут за косноязычного иностранца числят?

— А мне ухо резало. У тебя — гре-е-ек, а у нас грэк!

— И всего-то?

— Тебе пустяк, а меня сильно удивляло. Думал, мы о разных народах толкуем. Спросить в ту пору не решился. Вообще ты вначале многое необычно говорил.

— И что же?

— Деньги у тебя были рубли, копейки, червонцы — нету на Руси таких денег! У нас куна, ногата, мортка, полушка, векша, гривна, златник, сребряник.

— Ну гривну-то я знаю…, да и понимают меня люди…

— И я с тобой рядом потолкался, стала твоя речь как по маслу идти. В тебе, наверное, толмач какой-то действует, разрыв времени-то между нами очень велик — изменялся язык наш, поди, очень сильно.

— Да как перекинуло меня сюда, и я вас отлично понимаю, и вы меня. А в 20 веке пытался почитать «Слово о полку Игореве», — куда там! Как будто по-болгарски читаешь или с польского пытаешься переводить — что-то звучит знакомо, а понять, про что пишут, просто невозможно.

— Да эти языки от русского вроде почти и не отличаются!

— Это сейчас. А через 900 лет отдельные слова знакомы, а общий смысл хоть тресни — ничего не разберешь! Только какие-то драпезны котки и звучат!

— Эка загнули! А ведь тоже славяне…

Про украинцев и белорусов с их хитрыми языками я решил пока и не рассказывать. Впадет еще Слава в какой-нибудь оголтелый национализм и начнет кричать на каждом углу:

Я русский, а вы все неизвестно кто такие!

А какой ты браток русский? Давай-ка глянем из 21 века, а то вы сейчас все русские!

Родился в Переяславе-Хмельницком Киевской области, самом центре суверенной страны Украины и все твои предки отсюда. Ты, дружок, отъявленный хохол, так что забрось оселедец за ухо и не выламывайся!

Мы въехали в какую-то нетипичную для этой полосы дубовую рощу. В этой лесостепи все деревья были тонковаты и хлипковаты, стояли поодаль друг от друга даже в перелесках, а тут высились здоровенные дубы в три обхвата, и держались густо, как в строю. Мы ехали по уже вырубленной просеке. Ощущение было, будто это новгородская чащоба.

Неожиданно залаяла Марфа. Я остановил своего Викинга.

— Что? — нервно вскрикнул Богуслав.

— Слезай. В гости пойдем. Ребята! Привал! Обедайте пока.

А мы с боярином заломились к очередному заветному дубу через кусты. Вход в подземелье уже был открыт, нас ждали. Антек был какой-то высокий, превосходя даже императора в росте на целую голову. Провинция, что с него взять.

— Какая помощь вам нужна, русы? Золота в здешних краях нет, наша еда вам тоже не подходит…

— Какое к черту золото! — заорал Богуслав, — скорей Францию показывай!

— Подождите немножко. Вам нужен город Мулен или девушка по имени Полетта Вердье?

— Все давай! — бесновался боярин.

В воздухе появилось округлое пятно, плавно открывшееся в небольшой проем. Замелькали знакомые домики.

— Настя, где Настя?

— Полетты здесь больше нет. Она простилась с родителями и ушла отсюда навсегда.

Слава просто упал на лавку. Его ноги, видать, подкосились и перестали держать хозяина.

— Навсегда…, — прошелестел он еле слышно, — она…, она в реке?

— Нет. Ее везут куда-то на лошади.

— Господи! — простонал Богуслав. — Показывай скорее, не тяни!

— Подождите.

Окно свернулось. Пришлось ждать минут десять.

Боярин весь извелся.

— Ее опять куда-то продали! Не успели бы от Анны люди доскакать, никак бы не успели!

Наконец проем опять открылся. Полетта разминала ноги возле коня.

— Настенька! — рванулся побратим к окну.

— Здравствуй, милый! Вот все и обошлось. Не надо больше за нелюбимого замуж выходить, и топиться не придется.

— Куда тебя продали в этот раз?

— Меня не продали. Очень вежливо два шевалье пригласили меня в гости к настоятельнице женского монастыря монахине Агнессе. Я сообщила, что родителей прижали кредиторы, и я обязана принести деньги в семью. Они спросили о какой сумме идет речь, а когда узнали, расхохотались, и монсир Поль отсыпал отцу денег в два раза больше. После этого родители проводили меня с облегчением.

— Какая Агнесса?? Куда тебя волокут? — зарычал Богуслав. — Где этот монастырь?

— Ничего не знаю, милый. Мне пока не говорят.

— А сколько будете ехать?

— Шесть дней.

Неожиданно звук заколебался, картинка задрожала и окошко свернулось. Я ж говорю — провинция!

— Эй, подожди! — крикнул Богуслав. — Куда это все делось? — недоуменно спросил он у антека.

— Мы не можем обеспечить слишком долгую связь с Францией, — начал объяснять длинный представитель подземного народа, — слишком далеко. Появляются трудности…

— Да наплевать мне на ваши трудности! — зарычал боярин, — куда мою Настеньку увезли?!

— Мы знаем не больше вашего.

— А-а-а! — больше не вытерпел Слава и унесся.

— Извините моего товарища, — сказал я, — он не в себе. Все это слишком важно для него. Вас как зовут?

— Эсгх, коротко Эс — представился антек. — Мы никогда не могли понять ваших эмоций и побуждений, — прошелестел он, — я вот уже тридцать лет не могу вникнуть в понятие любви.

— И не удастся ни понять, ни вникнуть, — заверил я собеседника, — это можно только почувствовать. У вас чувств, похоже, вообще нет, и любовь это не для вашего народа.

— У нас много чувств! — запротестовал Эсгх. — Мы часто дружим между собой, расстраиваемся, радуемся чему-нибудь.

— А как вы относитесь к женщинам?

— Никак. У нас нет женщин.

Вот это да!

— А на Западе люди рассказывают, что видели ваших женщин.

— Они видели спутниц стрелингов. Мы очень разные. Стрелинги очень любят спать со своими и с человеческими женщинами, а мы этого не понимаем.

Где уж там! — подумалось мне, у вас и женилка-то поди отсутствует, не выросла без бабья! Про детей я спрашивать просто не решился: кто их знает, может у них деление на маленьких антеков развито, или на почкование они горазды, кто их знает, наверняка какая-нибудь запретная тема в их среде. А обижать этих полезных существ мне сейчас не с руки. Поэтому я решил сменить тему, уйти от скользкого разговора.

— А где у вас следующее подземное жилище?

— В Индии. Вы не туда идете?

Конечно туда! Ноги пополощем в Индийском океане, с тамошними особо толковыми дельфинами посоветуемся, и махом назад!

— Нет. Мы до Русского моря, а там по Сельджукской империи пройдемся и назад. Ты не можешь мне показать Омара Хайяма?

— А какой он?

— Не знаю, я его ни разу не видел.

— Так искать может только Его Императорское Величество. Он у нас самый умный, самый умелый в магическом плане и самый старый. За умения его и сделали императором. Сейчас я связаться с ним не могу, у него время сна.

— А по стихам Хайяма не поищешь?

— Ни разу не пробовал. Нет опыта.

— Сейчас будет.

И прекрасные стихи зазвучали в подземелье.

Я был в обиде на Творца,

Что не имел сапог

Пока не встретил молодца,

Который был без ног.

Помолчали.

— А дальше? — спросил антек.

— Это рубаи, такой вид стихосложения, коротенькие четверостишья.

— Этого мало. Есть еще?

— Найдем!

Мне подумалось: ты хотел поговорить о любви? Я тебя уважу!

Любовь вначале ласкова всегда,

В воспоминаньях ласкова всегда,

А любишь — боль,

И с жадностью друг друга

Терзаем мы

И мучаем. Всегда.

— Достаточно. Ты был прав — вашу любовь действительно постичь невозможно.

И он начал поиск. Антеки брали у человечества самое лучшее. Сейчас они черпали знания, видимо, из Интернета, куда недавно нашли дорогу, обеспечив доступ и мне. В воздухе появилась стандартная клавиатура. Потом она стала изменяться в соответствии с их понятиями о дизайне и удобстве: исчезли английские буквы на клавишах, клава округлилась и приобрела очень оригинальную раскраску — зеленые круглые надписи на оранжевом поле. Ну лишь бы им нравилось…

Перед нами начали с невероятной быстротой перещелкиваться небольшие картинки. Вот это скорость восприятия, уважительно подумалось мне, такой человечеству в ближайшие девятьсот лет точно не достичь, уж в этом-то я уверен.

Мне тут вникнуть в поиск нереально — скоростью реакции слишком сильно уступаю Эсу, поэтому я не стал пыжиться и как умный надувать щеки, а тоже нырнул разбираться по Всемирной Паутине во французских делах. Информация меня удовлетворила и минут через пять я вынырнул.

Эсгх уже показывал какой-то многолюдный и шумный базар.

— Похоже вот он.

Немолодой мужчина в небогатом халате пытался купить осла. У него было умное лицо с тонкими чертами, слишком длинноватый нос. Он был невозмутим и спокоен, а торгаш бесился вовсю. Их арабскую речь я начал понимать как обычно быстро. Продавец хотел хапнуть за животину шесть дирхемов, покупатель давал четыре. Исход процесса купли продажи был очевиден — люфт был невелик, торговались, видимо уже давно. Наконец пять монет перекочевали из рук в руки, и ослика повели с рынка.

— Бедновато одет, — усомнился я в выборе антека. — Все-таки очень большой обсерваторией руководил.

— Я в этих ваших делах не понимаю. Но других вариантов нет — только он один мог написать эти рубаи. Его тут, правда, и называют почему-то Ибрахим, но сути дела это не меняет.

Меня это почему-то успокоило — Омар мог просто прятаться. В их государстве в то время ученых и слишком правдолюбивых поэтов изводили почем зря. Кстати, вспомнилось мне, этот вариант входит в его не совсем полное имя — Омар ибн Ибрахим, то есть Омар сын Ибрахима, и он вполне мог назваться именем отца.

— А где он сейчас?

— В Асире.

— Далеко это отсюда?

— Полторы тысячи верст.

— Выключи картинку, сэкономим энергию. Надо думать, поэт сейчас поведет ослика к себе домой — поставить к месту. Можешь за Омаром проследить?

— Конечно.

— Когда он останется один, откроешь к нему окно?

— Попытаюсь.

— Это важно.

— Усиленно попытаюсь.

Просидели минут двадцать. То ли там далековато, то ли гений не торопится. Наконец проем открылся. Омар стоял в какой-то маленькой комнатке с глиняным кувшином в руке, собираясь куда-то пойти.

— Салам алейкум! (Мир вам) — поздоровался я.

Хайям неторопливо поставил кувшин и только после этого ответил:

— Уа-алейкум асалям! (И вам мир).

Потом добавил:

— На демона ты, вроде, не похож. Кто же ты?

— Ты Омар Хайям?

Он вздрогнул, но твердо ответил:

— Не знаю такого имени!

Точно прячется! — промелькнуло у меня в голове. Но говорить с ним можно — никакого страха при виде антековского окна, не выказал, кувшин не уронил, заклинаний, чтобы меня прогнать, читать не начал.

— Зато я знаю. И узнаю твои рубаи только когда появлюсь на свет через 900 лет. Что тебе такого сказать, чтобы ты поверил, что я не из шахских прихвостней?

Ответ был неожиданным.

— Год смерти.

— Я не знаю твой знаменитый календарь, но по-нашему это будет в 1131 году.

— А сейчас какой год по-вашему?

— 1095.

Великий математик очень быстро пересчитал.

— Верно! Это предсказание знаю только я. Говори, зачем пришел из будущего.

— Меня перебросило для помощи. К Земле летит страшный метеорит.

— Знаю, но ничем помочь не могу — слабоват. Сильных, кого я знал, уже перебили.

— У нас на Руси похожая история. Помочь должны дельфины — у них у многих магические способности.

— Будут ли они ввязываться в наши сухопутные дела? И я не знаю, можно ли с ними столковаться.

— Летит камень из антивещества. При столкновении Землю разнесет на части. В живых не останутся ни люди, ни дельфины.

— Я не знаю…

— Сейчас нет времени, — не дал я ему договорить, — ты далеко от Константинополя?

— Неделя пути.

— Подтянись поближе. И за это время посчитай, куда отклонить метеорит, чтобы он в Солнечной системе не задел каких-нибудь планет.

Картинка заколебалась и исчезла. Эсгх дышал шумно, аж хрипел. Состояние улучшилось только минут через пять. Потом он откашлялся и сказал:

— Я сделал все, что мог. Теперь десять дней ничего показать не смогу.

— Спасибо, всего достаточно, — поблагодарил я хозяина.

Эх, жаль свою Забавушку сегодня не повидал, думал я, выбираясь из подземелья. Не задалось.

— Ты чего там, уснул что ли невзначай? Или на твою жену у этого раздолбая сил все-таки хватило? — зарычал на меня раздраженный боярин.

Его можно было понять — он остался в сплошных потемках, куда везут Анастасию и что с ней хотят сделать. Поэтому с ним надо беседовать бережно и аккуратно.

— Жену я сегодня не видел.

— Какого ж черта ты там торился столько времени?

— Антек показывал мне Омара Хайяма.

— На кой ляд он тебе сейчас сдался? Дойдем до моря, тогда с ним и будем решать.

— Тогда мы уже сможем его только искать.

— Поищем, готовы мы уже к этому.

— И найдем где-нибудь в Ташкенте.

— И что? Чем тебе плох этот город?

— Город-то может и хорош, если есть время покататься на лошадках. Он отсюда аж за 4000 тысячи верст.

— Эх ты! — аж крякнул боярин.

Все это время мы уже ломились через кусты к месту стоянки.

— А надо еще сделать расчеты, куда эту дрянь откинуть, собственно для этого арабский математик и нужен. Сколько это займет времени, неизвестно.

— По ночам посчитает, не обломится! — зарычал Богуслав.

— С ним так беседовать не советую. Хайям тебе не раб, и не холоп твой или закуп какой-нибудь. Обидится — вообще с нами говорить не будет.

— Ну ты просить будешь…

Конечно. Как рычать так он, а как просить, так я — мальчик для унижений.

— А как по-твоему себя будет чувствовать пожилой человек, после дня бешеной скачки на коне, на которого он сел впервые в жизни? Упадет и сразу уснет, ему уж будет не до заумных вычислений.

— На чем же они ездят там? Друг на друге что ли?

— Богатые и знатные на лошадях, а кто победнее на осликах, которых там еще ишаками зовут.

— Что за ишаки? На что похожи?

— Навроде козы. А он сын ремесленника, шиковать ему особо не на что. Вот ослика сегодня купил, обнищал видно за три года, поиздержался. Он сейчас в городе Асира, за 350 верст от Константинополя. Омар оценивает такую дорогу, как неделю пути на ишаке. Я ему велел ждать нас где-нибудь поблизости от столицы Византии и решать затейливую задачу. Вдобавок, он прячется от служителей закона, и называет себя именем отца — Ибрахим, а я теперь знаю его в лицо.

— Можно и по родственному имени отыскать.

— Только послезавтра он уже будет Кодадад или Сохраб, у них разных имен много, не угадаешь.

— Через антеков спросить!

— В Индию обернешься?

— Это еще где? — удивился боярин.

— На краю света. Отсюда 5000 верст.

— Что ж как далеко-то все! — простонал Слава. — Неужели этих карликов поближе нету?

— Как не быть, есть конечно.

— И где?

— Мы оттуда только что вылезли.

— Ладно, ты все сделал правильно. Но я-то ничего толком не узнал! Волокут ее куда-то в монастырь двое молодых, как Настя их зовет? Швали, что ли? То ли в монахини хотят постричь, то ли изнасиловать и убить, кто их иноземцев поймет. Агнесса еще какая-то навязалась на мою голову! В общем ничего не понял. Может еще раз к этому мелкому к вечеру сходим?

— Сходить можно. Посидим, потолкуем о том, о сем.

— О чем мне с ним толковать, с кротом подземным?! Пущай Настю показывает!

— Через десять дней милости просим. А сейчас с Эсгхом можно только поговорить.

— А кто такой Эхом?

— Это он тебе сегодня Настю показывал. После нас двоих так уработался, что аж захрипел, как загнанная лошадь. Антек горит на работе, сделал все, что смог. Но сила не как у императора, поэтому чуть не помер от усердия.

— Что, Антекон у них сильнее всех?

— И умелей. Должность выборная, голубая кровь и родство значения не имеют. Важны только личные качества.

— Я теперь удумаюсь, — мрачно заявил Богуслав.

— Сейчас развеселишься. Пока Эс Хайяма искал, я в Интернет зашел, и получил разгадки на все твои загадки.

— Говори скорей! — вскинулся боярин.

— Шевалье — это обращение к знатному господину, обычно странствующему рыцарю. Как-то Анна ухитрилась их организовать на доставку ей Насти. Ее слуги явно не успевали, а эти Поли или Пьеры где-то близко околачивались.

— Они же странствуют! Где их можно поймать?

— Могли быть в гостях у одного из герцогов Бурбонов, Мулен это их город, или у кого-то из их родни, а то и высшей прислуги — кто их знает. Бурбоны происходят от царствующей сейчас династии Капетингов, они ее младшая ветвь, и рисковать надругаться над девушкой, которую везут по просьбе матери нынешнего короля Филиппа Первого, не рискнет никто. Довезут в целости и сохранности.

— А что за Агнесса тут появилась?

— Это церковное имя Анны Ярославны, получено при монашеском постриге.

— И Настеньку мою… постригут? — голос Славы дрогнул. — Она ведь твердокаменная, будет в монашках по гроб жизни сидеть, не переборешь…

— Зачем Анне это нужно? Она знает, что Настя для тебя предназначена, хорошо помнит вас обоих, и просила за вас авторитетная ведьма Пелагея, ее бывшая наставница. Так что и с этой стороны чего-нибудь паскудного можешь не опасаться.

— Уф, вроде полегчало, — выдохнул боярин. — Сейчас съедим понемногу пеммикана, запьем водичкой, а поужинаем уже в Переславле в моем тереме.

Когда уже довольно-таки далеко отъехали от места стоянки, Богуслав бросил гадким голосом орать одному ему ведомую песню про поход в Тьмутаракань и спросил меня:

— А что это ты там толковал про королевскую династию? Я как-то не разобрался, у нас на Руси никаких династий нет.

— Как это нет? У нас сейчас правят Рюриковичи.

— Рюрик давно помер.

— Рюрик-то умер, а до сих пор правят его потомки. Они-то и есть Рюриковичи.

— Кто такие?

— Да все русские князья, все эти князи Игори, Вещие Олеги, Владимиры-крестители, Ярославы Мудрые, все, все они Рюриковичи.

— А мой сын — Владимир Мономах! — гордо отделился от княжеской оравы Богуслав.

— Это он такое прозванье взял по матери, а по официальному отцу, князю Всеволоду, и он Рюрикович.

— А в других странах так же?

— Конечно. В Англии сейчас властвует Нормандская династия, а потом сменится еще несколько: будут и Плантагенеты, и Тюдоры, и Стюарты, и Ланкастеры, а в мое время сидят для вида Виндзоры.

— А во Франции?

— Там были Меровинги и Каролинги, сейчас у власти Капетинги, после них пойдут Валуа и Бурбоны. В 21 веке французам хорошо живется и без короля — потягивают легкое винишко и в ус не дуют.

— Сколько всяких династий, аж голова идет кругом! Как ты все это помнишь, ума не приложу! Память у тебя поразительная.

— Моей памятью поражать только деток малых, которые только что из люлек вылезли и говорить научились. Они вообще ничего не знают, и я им покажусь светочем знаний. Всю жизнь соображалкой больше беру, а не памятью.

Последнее время, правда, одарили меня волхвы абсолютной памятью — запоминаю все насмерть и навсегда. Матвей меня после этого искусству боя на саблях и рукопашному бою за пару дней обучил. Я все помню, и мышцы мои все помнят, повторять сто раз каждое движение не требуется. Теперь постоять за себя могу не хуже опытного ушкуйника без всякой магии. И убить голыми руками вооруженного врага уверенно сумею.

Да еще плюс к тому могу вспомнить все, что угодно из своего прошлого, лет после семи. А тут еще антеки уважили — обеспечили бесперебойным выходом в Интернет 21 века. Я во французских делах как разобрался — пока антек астронома искал, почитал то, что есть по Анне, королеве Франции. И сейчас: одним глазом на дорогу поглядываю, другим на королевские династии разных стран посматриваю.

— А как это на Руси будет? Тысячу лет одни Рюриковичи будут сидеть?

— Это нет. 200 лет уже высидели, еще 500 посидят, и конец их правлению придет. Несколько лет Русь поголодает из-за Годуновых и на 300 лет придут царствовать Романовы. В 20 веке убили злые люди последнего императора, его жену, пятерых детей, и людей, что при них состояли: лекаря, повара, комнатную девушку и лакея.

— Этих то за что?

— Кто их этих убийц знает. Тяжелое время, мутное время. Убивали русские люди других русских людей сотнями тысяч. Как писал поэт того века Семен Гудзенко, правда, по другому поводу:

Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели.

Ладно, хватит о печальном. Спой еще какую-нибудь разухабистую песню.

Вдруг боярин остановил коня и перекрестился. Я, на всякий случай, тоже. Он глядел куда-то вдаль, и глаза его подернулись поволокой.

— Здравствуй, Родина, — негромко произнес Слава. — Твой блудный сын воротился.

Зрение у Славы было как у орла. Я маковки куполов церквей начал различать только минут через пять теперь уже быстрой езды. Если так же бойко скакать, через полчасика должны бы прибыть в родовое гнездо бояр Вельяминовых.

К нам подъехал поближе протоиерей Николай на Вихре. Чтобы не сильно умаивать лошадей его нешуточным весом — сто с лишним (ох далеко лишним!) весом, их под ним меняли. В основном это были Зорька и Вихрь.

— Надеюсь, что в Переславле меня избавят от ненужной защиты и опеки? Очень хотелось бы одному посетить местные церкви, епископский каменный дворец — тут повсюду есть на что полюбоваться.

— А в других русских городах этого нет что ли?

— Здесь до 1045 года была кафедра русского митрополита, а все шесть епископов к нему каждый год на неделю съезжались. Кафедру перенесли в Киев только после того, как Софийский собор там отстроили. Митрополит переехал, а красота, воплощенная в камне, фресках, мозаиках осталась. Поэтому здесь все самое лучшее. Многие из икон увезли в столицу, но многие работы византийских, корсуньских и наших первых мастеров-иконописцев прижились, творят чудеса, и их не решились тронуть. Представляете, здесь иконы самого преподобного Алипия висят!

Я, кроме Андрея Рублева, никого из иконописцев и не знал сроду, но тот, вроде, жил попозже.

— Народ еще в Киеве баял, что ни одна икона на Руси так не лечит, как Великая Панагия этого иконописца. Да он и сам лекарь от Бога. Пришел к нему прокаженный, Алипий его язвы краской, что для написания икон у него стояла, смазал, и тот теперь здоров!

— Народные басни, поди, — усмехнулся скептик Богуслав, — их у него много.

— Я тоже вначале усомнился, но знающие люди из наших, меня к этому Григорию отвели, тот в Киеве проживает. Он из купцов, и эту злую лихоманку где-то в дальних странствиях подцепил. Да, говорит, Алипий только краской помазал, на следующий день все язвы исчезли, слава Богу, а то я уж чуть руки на себя не наложил — кто у больного такой болезнью хоть что-нибудь купит? Сейчас счастливо с женой и детьми живет, никто не болеет.

— Ты, святой отец, меня, конечно, извини, но пока ты без охраны не останешься, — начал объяснять я. — Ведьма, скорее всего от нас еще не отстала, а нам надо мысль, что ты у нас главный боец, у нее в мозгу укоренить. А для этого…

…она должна видеть, как меня усиленно караулят, и слышать, как об этом говорят, — продолжил протоиерей, — Я все помню, и повторять мне не нужно. Кто пойдет?

— Матвей точно, он любую слежку в любой толпе учует — или увидит, или услышит, и для компании еще кто-то. Ты, Коля, главное не заломись второпях один — даже если ведьма тебе в глаз шилом не ткнет, как мне пыталась, то и так все труды прошлого раза по ее поимке идут насмарку, и главное, — погибнуть можем все, дело-то не шутейное. Ребята, пока ты иконами любуешься, могут и на улице подождать, мешать не будут.

— Один не выйду с постоялого двора! — твердо пообещал священник.

— Это точно, — заметил Богуслав, — потому что остановишься у меня в тереме.

Николай обиженно хмыкнул и отъехал от нас подальше.

— Вот зачем ты эту-то малину обгадил? — взялся я стыдить боярина, — так до твоих речей все хорошо было!

— Да я все думаю, как же бедная Настенька там на чужбине мается, она ведь русская княгиня. Ни в баньку сходить, ни щей похлебать. Ни одного православного храма на тыщу верст вокруг нету, ни одной иконы настоящей.

Я с интересом психиатра поглядел на Богуслава.

— Слав, у тебя от этой французской истории совсем ум за разум заходит. Анастасия, вообще-то, была византийская принцесса, дочь императора Константина Девятого, она Мономахиня. Ей скорее по каким-нибудь термам надо скучать, по хитонам и туникам, по виду на море.

— Какая она там к черту дочь и Мономахиня! Император вообще бездетный был. После него на трон Стратиотик бойко вскарабкался, позабыл за давностью лет, как его звали, Михаил что ли? — а Мономахи закончились. Нет больше такой правящей династии в Византии. Стал бы он единственную дочь каким-то там диким русским отдавать.

Вдобавок за Всеволода, четвертого сына Ярослава Мудрого, у которого шансов сесть на престол киевский, почти нету. Может если бы опасность какая со стороны русов была, и отдали бы, так ее сосватали за второстепенного женишка, по мирному договору после того, как они нас побили, а не мы их.

И контрибуцию в тот раз Русь Византии, а не наоборот платила. Родную дочь бездетный Константин из Константинополя нипочем бы не отпустил, а выдал бы замуж за какого-нибудь своего рьяного сторонника. Анастасия деток бы нарожала, и Константиновы внуки плотно трон бы обсели. И Мономахи долго еще были бы на коне. Только Настенька ему седьмая вода на киселе, чья-то там дальняя родственница, она мне объясняла, только я в их хитром родстве быстро запутался, молод и глуп был, потому ее охотно и отдали. А русские тут же подхватили — мы из Мономахов, давай двуглавого орла сюда!

— Орел тоже оттуда? — удивился я.

— Откуда же еще. И тоже не от Мономахов взят, его Настенька у каких-то неведомых Палеологов видела. Поэтому Настя с Вовкой Мономахи, как я Валуа. Володя он и не Рюрикович и не Мономах, он в сути Вельяминов. А туда же — орелик с двумя головушками на его знаменах красуется. А чем он этот орел славен, никто ничего и сказать не может.

— У Владимира, а особенно у Мстислава, он себя во всей красе проявит. А когда его цари Руси своим гербом сделают, заставит весь мир уважать силу русского оружия. А Владимир — боярин твоей смелой крови, и благодаря этой боярской крови его через 900 лет будут считать лучшим Великим князем Руси следующего столетия. А твой внук Мстислав получит прозванье Великий, и вот он-то и будет лучшим из лучших, жаль мало посидит на престоле.

— А что ж так?

— Умрет во цвете лет.

— А от чего?

— Достоверно неизвестно. В рукописях просто пишут: такого-то числа князь помре, и больше никаких изысков. Доживем — посмотрим. Может и по-иному эту страничку напишем, 56 лет, ну что это за возраст для обычной смерти.

— Или отравили, или внезапная болезнь настигла, — предположил боярин. — Я наш род на 150 лет каждого прямого своего предка знаю, всех могу назвать поименно, начиная от дружинника Мала Барана, нашего основоположника. Так быстро у нас никто не помирал. В битве убили Андрюшку Хромого, так и то ему 59 лет отроду уже было.

Хотя в Мстиславе половина англицкой жидковатой кровушки залито от матери — Гиты Уэссекской. Мне эта принцесса по сию пору хлипковатой кажется. Ладно, поеду приглашу этого протоиерея обидчивого к себе в гости, а то на постоялый двор упрется, карауль его там.

Боярин поскакал вежливо беседовать со священником, а я направил коня к Матвею. Бывший ушкуйный атаман был не весел — сильно скучал по милой женушке Елене, сидящей в одиночестве на лесопилке. Чужие люди: грузчики — подсобники пильщика и их жены не в счет. Тем более не котировался для замены любимого мужа тесть, не заработавший за жизнь ничего, кроме гнилой избенки да дрянной лавчонки. Некоторое время мы ехали рядом и молча тосковали по покинутым беременным женам.

Наконец я не выдержал.

— Матюх, не печалься так. Лена, уж поди, домой к маменьке с папенькой назад убежала — там тебя ждать будет.

— Да и я так думаю! А ретивое все не уймется в груди… Не вовремя я ушел, когда она в тягости…

— И у меня та же история. Только не отведем мы камень, всей Земле конец придет, развалится на куски. Тогда всему и всем конец.

— А ты говорил большой ураган и землетрясение будет, всемирный потоп может случиться, а про такой ужас и не говорил, пугать что ли меня не хотел? — нахмурил брови атаман Смелый, получивший свое прозвище среди вояк, славящихся своей безудержной храбростью — ушкуйников.

— И не мечтал тебя обманывать, в ту пору так все волхвы думали — и черные и белые. С обычным метеоритом так бы все и вышло. Только подлетел он поближе, и антеки, и белые кудесники поняли, — этот камень из такого вещества, что будет ужасающий взрыв, погубящий нашу планету вместе со всеми обитателями.

Неймется только черным волхвам, очень уж им власти хочется, и будут они стоять против нашей ватаги насмерть. Сейчас нас пасет ведьма Василиса, которая Богуславу в сердце ножом ткнула.

Мы ей еще в Киеве внушили, что у нас в команде главная сила у протоиерея, и он жаждет Невзора убить. Это сделано для того, чтобы черный колдун бился со святым отцом, а на нас не обращал внимания. Тут-то мы его и прищучим. Без этого шансов на победу у нас практически нет.

— А Богуслав?

— Задержит на считанные секунды, не успеем убить врага.

— А святой отец?

— Продержится сколько угодно. Убивать Невзора не станет, а защитит всю ватагу легко.

— Ты с Наиной?

— Слабосильны оба. Я с арбалетом вперед полезу, она у чужого волхва умения приуменьшит. Так что от священника большая польза может быть.

— Моя задача в Переславле?

— Охранять попа от всяческих девок, баб и старух — Василиса может принять облик любой женщины, и шуметь на всю улицу о том, какой он сильный, и как легко сможет убить Невзора.

— Один пойду?

— Возьми себе в помощь Олега или Ивана. Ты старший, они оба вахлаки и идут просто для количества.

— Годится. Гадину эту ловить?

— Ни в коем случае! Случайно если схватишь, дай ей убежать. Нам не она нужна. Надо, чтобы в это вранье Невзор поверил.

— Сделаем, не переживай.

— Ведьма в церковь ни за что не войдет, и вы вслед за протоиереем туда не лезьте — на крылечке погуляйте, у притвора постойте.

— Все сделаем. Поехали, сам все Ваньке объяснишь.

Бывший кирпичник Ваня согласился без лишних споров, Наину я отсек — не время тут умничать и любимым мужем помыкать. В Киеве иудейку крестили и молодые поженились в православном храме. Мы с Татьяной были свидетелями. Решающим для Наи аргументом послужила моя хитрая фраза (я ж хитрый как осел!) о том, что нежелательно, чтобы ведьма Василиса видела, как ей противостоит представительница умнейшей нации.

— Ладно, убедил. Я девушка понятливая, — со свойственной ей скромностью сказала Наина. — Кстати, а чем ты так удивил неукротимого дядю Соломона и моего жадного, но неустрашимого бывшего мужа, что их аж клинит при упоминании о тебе?

Как матерый многоженец и разведенец, орудующий аж в трех веках, я прекрасно понимал, что для еще молодого мужчины Абрама будет очень обидно, если его ехидная бывшая жена узнает, что его за неловкость и неумение не взяли в Великий Поход.

И сколько ядовитых измышлений об его уме и ловкости будет вылито на многострадальную голову бывшего! Ты дурак, жадюга и подлец, с тобой жить невозможно даже такой терпеливице, как я. Ты за ребенком не следил никогда. Денег на Эсфирь не давал сроду. Все твои заработки уходят на проституток. В поход, в который пошли все, кому не лень, а Ванечку, моего Ванечку, атаман не знал, как заманить, тебя, с твоей тугой мошной, просто не взяли.

Чтобы всего этого избежать, пряча лживые глаза, я совершенно честно заявил:

— Удивил способностью к скоростному счету! Проценты горазд считать.

— Ничем не угрожал? Мы, евреи, знаешь какие обидчивые…

— Что ты, что ты! Я вашу нацию больше, чем Ваня люблю! Уже об выращивании пейсов начинаю всерьез задумываться!

Тут заржал даже Ванька, святая простота. Да, что-то я, вроде, перешкалил… Возмущенная очередным надругательством над богоизбранным народом, Наина пришпорила свою кобылку и унеслась вперед.

— Ну, я поскачу за ней, — понуро заметил подкаблучник, — а то она теперь три дня молчать и дуться будет…

— Скачи, скачи. Скажи: Володя, мол, извиняется за неудачную шутку.

Молодой вихрем унесся, а я ехал и думал, что правдивость и вежливость лучшие средства для общения с другими народами. В общем, олам, фрайншафт, мир, дружба — одно великое дело делать идем, иначе полный азохен вей в Солнечной системе! Это искупает все трения между двумя очень своеобразными нациями.

Да и я, кроме шуток, к евреям отношусь хорошо — отнюдь не антисемит какой-нибудь. И в этот раз чем уж я таким особым проштрафился? Организовал еврейский погром или опорочил честное имя народа, давшего человечеству Иисуса Христа и Деву Марию выдумками о добавках в мацу крови христианских младенцев? Отнюдь.

Просто неудачно пошутил над слишком значительной для смелого и умного народа вещью, которая может быть очень для них важна?

Ладно! Мы Землю спасать идем, дел выше крыши. И Наина махом остынет, когда вспомнит, как быстро решилась ее проблема получения развода от неустрашимого мужа при моем участии.

Попросил Пелагею через Таню, в которой она находилась, тоже сменить облик и проследить за процессом обработки Василисы.

— Хорошо, — согласилась Большая Старшая ведьм Киева. -

Спроворим. Не подведу.

Подъезд к Переславлю был затруднен двумя широченными защитными насыпями, хоть телеги по ним пускай, высотой метров 10–15, усиленных еще с одной стороны глубоким рвом. Поверху шел частокол с бойницами и сторожевыми вышками.

Защитники имели какой-то подозрительный вид — драные кольчуги, грязные портки, большая часть в лаптях или вовсе босые. Слишком разномастное вооружение — сабли, мечи, копья соседствовали с ржавыми секирами, топорами, булавами, кистенями и просто суковатыми дубинами, а иные бойцы устрашали врага одними ножами, — все это вызывало сомнения в регулярности этого воинства. Обычно так одевались и вооружались лесные разбойники и городские бандиты.

С внешним видом и экипированностью дружины новгородского правителя Мстислава, сына здешнего князя Владимира Мономаха, этих порубежников было не сравнить. Вдобавок кое-где уже орали пьяными голосами разудалые песни.

— Это что за рвань Мономах тут пособрал? — поинтересовался я у Богуслава. — Да еще косогоров каких-то нарыл… Не пройти, не проехать!

Боярин вначале удивился, а потом так захохотал, что его мощный конь аж присел от удивления, а мой слишком молодой Викинг шарахнулся в сторону.

— Рвань говоришь? Оха-ха-ха! Нарыл? Га-га-га! — и вытирая слезы с глаз, добавил: — вот спасибо, вот порадовал! — охо-хо. Это ж Змиевы Валы, чудак ты человек! Аж в боку закололо — эк уважил!

— А что ж за змея тут ловили? — поинтересовался эрудированный я, — пятиголового какого-нибудь?

— Не, ну такие-то вещи все-таки надобно знать, хоть ты у нас человек и пришлый. Эти Валы стоят тут с незапамятных времен, видимо для защиты нашего народа от южных врагов. Кто строил, когда, стерлось из памяти народной. С юга приходили византийцы, потом печенеги, теперь прут половцы. У нас все вятичи, кривичи, древляне и прочие объединились в единый русский народ с общим языком и столицей в Киеве, а вороги никак не унимаются — все прут и прут.

Валы выстроены очень грамотно с военной точки зрения, это я тебе как опытный воевода говорю: ров находится с той стороны, откуда могут прийти грабители и завоеватели. Сделаны большие выступы в эту же сторону. Поэтому валы сверху выглядят как след от извива ползущей змеи.

Но народу хочется красивой сказочки, и он ее измыслил. Громадный Змей пожирает русских людей почем зря. Княжеская дружина не в силах его одолеть, только несет большие потери. Поэтому князь призывает на помощь русского богатыря Никиту Кожемяку.

Богатырь идти не хочет, но общий плач детей, женок, стариков (и княжеских дружинников, добавил я про себя) вынуждает его идти на смертный бой. Никита Змея одолевает, но убить почему-то не может. Тут есть масса разных повествований (от меня: или вариантов, как в нашей отечественной науке — истории) и Кожемяка со Змеем решают Русь поделить. (Мой вывод: и на своей Змеиной половине поедай Пресмыкающий, кого твоей душеньке и утробе угодно!)

Никита кует громадный плуг, запрягает в него Змея (технический комментарий из будущего: замысловато небось было надеть хомут на этакую лошадку!), и распахивает землю на две части. Змиев Вал, вроде, след от этой пахоты. Только следов таких слишком много от Киева до границы Руси — города Воина, на всех Змеев не хватит. И идут Валы отнюдь не к морю.

Тут я запротестовал против такого окончания.

— Так куда в конечном итоге Змей-то делся? Русский народ в моем лице желает знать!

Отказа не было. И Боян-Богуслав продолжил былинную историю.

— Змей ужасно умаялся, и сильно захотел пить. Напился воды из моря. А был он огнедышащим (экая оказывается пакость ползучая!) и его от вскипевшей воды паром разорвало. Туда ему и дорога (вот и сказочке конец, а кто слушал молодец!).

Только Валы человеческими руками выстроены. Иногда их из-за оползней после таяния снегов или обильных дождей кое-где размывает, и вылезают деревянные конструкции, которые все эти косогоры, как ты их назвал, держат.

Вот под эти неспешные беседы мы и въехали в столицу Переславльского княжества, южного форпоста и рубежа средневековой Руси. Вначале поразили кирпичные стены, защищающие город. Нигде на Руси в 11 веке каменных стен еще не было! Точнее, может они где-то уже и были, но мне не попадались. Великий Новгород, Смоленск, Киев всего лишь окружены деревянными частоколами. И это главнейшие города Земли Русской! Про мелочевку, вроде моей родины Костромы, полугорода-полудеревни, вообще промолчу.

Переславль цвел неизбывной русской церковной красотой. Влияние митрополита чувствовалось на каждом шагу, а ведь эти ставленники Византии уж пятьдесят лет, как перебрались в столицу всея Руси. Но церкви, в основном сложенные из плинфы, кирпича этого времени, сияли как пасхальное яичко и отличались даже от киевских построек.

Тротуары были замощены досками не хуже, чем в обоих самых крупных городах Русской Земли — Новгороде и Киеве.

Наконец мы прибыли к боярскому терему. Богуслав рявкнул прямо через калитку:

— Открывайте ворота, дармоеды! Обленились тут! Хозяин вернулся!

За частоколом загалдели, и здоровенные ворота со скрежетом начали раздвигать створки. К Богуславу подлетел здоровенный ратник в кольчуге. Обнял его левую ногу и зарыдал.

— Ладно, Лазарь, полно тебе… — растроганно втолковывал боярин своему дружиннику, — али помер кто?

— Что ты, воевода, живы все и здравствуют твоими молитвами, — утирая слезы и сопли рукавом полотняной рубахи (кольчуга была по плечи) доложил Лазарь. — Дома неладно, боярыня с тиуном чудят на пару, и не скажи ничего — я ей не указ.

— Ладно, потом потолкуем. Сейчас не время. Размести гостей и лошадей, да скомандуй, чтобы ужин затевали. Мы от Киева не жрамши скачем.

— Конечно, сейчас все спроворю! Тит! Лука! Коней примите!

Потом нас распределили по большому терему, который не уступал княжескому в Новгороде по размерам. Поселили с выраженной смекалкой: Ваня с Наиной, Олег с Татьяной, — эти по любви, тут дело ясное. Матвей с Венцеславом — общность интересов: битвы и вооружение. Меня присуседили пожить с протоиереем — пригляжу, чтобы не шмыгнул куда-нибудь и не нашел на свою святейшую задницу ненужных приключений.

А сам Богуслав отправился проследить за приготовлением вкусной и здоровой пищи. Вернулся он быстро и злой, как пес.

— Ох и скот, видать, этот ее тиун Елисей! Ограбил, как есть обокрал, гад смердячий! У меня, боярина Вельяминова, дома, поздней осенью жрать нечего! У нас, даже когда неурожай по два-три года держится, и ранней весной, когда половина Руси потуже пояса затягивает — всегда в тереме еды изобилие было.

Мы же богатейший боярский род! У меня 24 крупных села и мелких деревень без счета. Сейчас, перед зимой, погреба да ледники должны быть забиты под завязку. Засеку Капитолину, подлюку, а Елисея, если поймаю, распну!

— Капитолина, это, видимо, жена? — поинтересовался я.

— Да кто бы еще без меня тут командовать осмелился! А этот ее гаденыш живого места на хозяйстве не оставил! Детей уже голодными спать положили, у коней, кроме какой-то гнилой трухи, никакой еды нету, оброк со всех поселений украл! И удрал, как только проведал, что я появился. На лучшем коне, моем, любимце Коршуне, негодяй ускакал! Лазарь с двумя дружинниками за ним погнался. Им жалованье за все время не плачено, как только я в Новгород отбыл. Мужики на этого тиуна злы необычайно! Боюсь, не убили бы по дороге, потолковать еще с этой гнидой хочу.

— А жена что же? Вообще полная дура?

— Кто их этих баб поймет! Она меня гораздо моложе, сорок лет только-только исполнилось, на морду приятная, а душа — потемки. Ничего в ее вранье не разберешь! Дружинники толкуют, что любовь Капка тут с Елисеем крутит. И она почти уверена, что я ее не трону, но на всякий случай схватила деток, к себе прижала, и все вместе воют и плачут!

— Папка! Не убивай мамку! Она добрая и хорошая!

Тьфу! А моя кобыла еще за своего Елисейку просить осмеливается! Не наказывай его строго, он славный… Не знаю, прямо, чего и делать-то…

— Слушай, Слав, а народ чего в тереме про эту историю толкует?

— Дружина ропщет, у всех семьи голодные сидят, а с бабами еще не говорил. Да и чего с ними толковать-то! Все за хозяйку врать будут!

— Кто их знает. Елисей этот, видать, глуповат — осмелился ратникам не платить! Они ведь где встретят его после этакой проделки, там и убьют, по судам таскать не станут. Скорее всего он и теремным девушкам, и сенным тоже особо денег-то не давал. Поумнее бы был, все были бы сыты и довольны, а боярыню обокрасть каждый второй бы не против. Сейчас бабы помалкивают, потому что еще не знают, как ты себя поведешь, на чью сторону встанешь. Может это все игра, чтобы народу просто денег не платить, и ты в ней главный заводила?

— Ну ты скажешь!

— А ты чего говоришь? Ратники тебя в деле видели, знают каков ты человек, чего стоишь в этой жизни. Лазарь, он чего зарыдал, когда тебя увидел?

— Да под ним как-то коня убили, и коняга тушей ему ногу придавил. И половцы уже к нему летели, добивать да грабить. А мы отступали последними как раз об эту пору, нас уже трое осталось, и ратники оба ранены, на конях еле держатся. Какие уж из них бойцы!

— И что?

— Да ничего. Раненым велел дальше скакать, сам вернулся, стал с половцами биться, а их пятеро. Только двоих зарубил, их еще десяток скачет. Ну, думаю, хана нам с парнем, не выстою я один против этакой оравы.

— И что? Убежал?

— Типун тебе на язык! Мы, Вельяминовы, своих не бросаем. Бился дальше. а меня уж ранили в ногу. Истекаю кровью, а перевязать некогда. Тут сзади наша засадная сотня долетела нам на выручку — спасли обоих.

— Вот после таких твоих дел, когда ты за простого ратника на верную смерть пошел, тебя и любят, и уважают, тебе верят. А местное бабье, чего они от тебя видели? Крики, затрещины да порку на конюшне?

— Да я орать то ору, а порю и бью крайне редко.

— А они на всякий случай побаиваются. Кто ж тебя, боярина знает. С тебя за их простолюдинские жизни взыску не будет. Поэтому не ввязываются и помалкивают — так целее будешь.

— Да на что мне эти бабские вымыслы! Ты вон еще пса Трезора сюда позови, да порасспрашивай! Вдруг видал чего важное… Как я решу, так и будет. Не последний я тут человек.

— Рад за тебя, — с мерзкой ехидной улыбочкой сообщил я. — Шестидесяти еще нет, а уж каких высот достиг. Ни в сказке сказать, ни пером описать. Правда, молодуха-жена связалась с тиуном, и на пару они ободрали тебя, как липку. Дело-то житейское, сам ты тоже не без греха — своего прежнего князя ребеночком одарил и его жену-гречанку до самоубийства довел. Да и сейчас в радужных планах поездка во Францию и возвращение с особо молодой француженкой. Поэтому мелкие проказы жены будут прощены за ее прежние заслуги, тиун останется не пойман — где его на ночь глядя по Руси сыщешь, мы поедем дальше — недосуг нам со всей этой мелочевкой возиться, и все это обильно будет залито женскими и детскими слезами. И ты Капитолину простишь за ее мелкие грехи, на Елисея наплюешь с высокой колокольни, чего-нибудь продашь, от отца еще оставшееся, рассчитаешься кое-как с дружиной и дворней, и все будут счастливы.

Богуслав, вначале гневно на меня взиравший и расправлявший широченные плечи, чтобы удобней было заорать на меня по окончании моих нахальных речей, вдруг как-то понурился и сдулся — видать, пар ушел в свисток совершенно беззвучно.

— А ведь так все и будет…, истину баешь…, дело говоришь…

— А дальше больше, — неутомимо добивал рьяный дятел моей беспощадной логики сломленного боярина, — привезешь ты Настю из Франции, и что?

— Что… — эхом отозвался слушатель.

— Жить вам негде и не на что, будете вы не венчаные, осуждаемые на каждом шагу церковью и людьми! Настеньку совсем заклюют, тебя будут грызть неутомимо и неустанно все, кому не лень. И щенок-князь, совершенно не знающий жизни, которому ты будешь служить, и самый распоследний молодожен-ратник из твоей же дружины, косноязычный попик из заштатной церквушки в твоих владениях, все, все будут считать своим долгом наставить тебя на путь истинный и вернуть в лоно брака, сдав в руки неверной жены.

А уж Капитолина своего не упустит! Оденется как монахиня, пустит изобильную слезу, всех посетит, везде отметится, показывая, какая она жертва безвинная. За ней везде будут бродить твои сыны, и в два голоса хором петь на церковный мотив:

Отец подлец, он нас оставил!

Денег со своей усадьбы больше не жди, народ, включая Владимира Мономаха, встанет стеной на защиту поруганных прав безвинно брошенной жены.

И это жизнь? Это счастье? Через месяц не только Настю, но и тебя придется за руки держать, чтоб не утопился.

— Всех порублю!

— Кого именно вниманием своим одаришь? Елисея-тиуна? Его уже Митькой звали, нипочем Лазарь его не поймает. Ратник не ищейка, не следопыт — никого не сыщет.

Снесешь башку тихой плаксе-женке, которую сам же и бросил? У нее, поди родни, как у дурака семечек, всяких тетушек-бабушек-своячениц-кумушек и сестер родных и двоюродных не счесть. Враз твоих сыновей против тебя настроят, двух молодых кровных мстителей за родную матушку получишь! Ну и позору не оберешься. Капитолина перед этим на каждом перекрестке выкрикнет:

Я Славочку любого люблю и назад приму! Пусть бросит о заграницах сказочных, да красавицах заморских мечтать!

А ты ее за сладкие речи мечом порубал! И опять ты в родном городе в дерьме по уши!

— Мы уедем! — аж заскрипел зубами Богуслав.

— Куда? Денег нет, земли нет, умений, кроме как махать мечом никаких. Чтобы взяли на работу хотя бы простым ратником, надо сказать, где прежде служил, чем прославился. Назовешь свое истинное имя, дурная слава тут как тут, она по Руси быстрее ветра пролетит, никуда от нее не спрячешься. Боярин Богуслав Вельяминов? Тот самый? Извините, мест нет, мы тут все народ богобоязненный, приличный, от родных жен по зарубежным девицам не бегаем!

— Назовусь иначе!

— Ответят: извини, старик Мышкин-Пышкин, таких пожилых уже не берем. Завтра ты совсем ослабнешь, корми тебя тут приживала этакого. В твои годы давно уж навоеваться пора и к печке надо пристраиваться, под теплый бок к старухе-жене. Есть у нас в твоих годах Митрич, так он в нашей дружине больше тридцати лет, нас всех с молодых пареньков обучал. Его не бросим нипочем! А ты проходи, проходи, свет не засти, время не отнимай…

Богуслав уронил голову и тихо завыл.

— А выход есть. И делать это надо сегодня, сейчас, потом поздно будет — уйдут сани! Будешь себя бить в чугунный лоб здоровенным кулаком и завывать:

Эх я дубинища глупая, бурелом дремучий! Упустил, проглядел такой момент! Само все в руки шло, только успевай хватай! А я, старый дурак, разнюнился, на бабьи слезы и сопли повелся! Провели на мякине, меня, битого жизнью, израненного, как зеленого пацаненка! И упустил Жар-птицу! Такой шанс два раза в руки не дается…, упустил, опростоволосился, вся славная жизнь насмарку!

Богуслав вскочил, схватил меня за плечи железными ручищами.

— Помогай, брат! Первый раз в жизни я так вляпался! Стою, как кутенок слепой, вроде в густом тумане очутился: ничего впереди не вижу, не понимаю, чего делать, куда бежать — ничего не чую! Помоги! По гроб жизни за тебя Господа молить буду!

— Успокойся. Поди спроворь все-таки еды, ватага целый день не евши.

— Да я там велел последних курей порубить, сейчас пожарят. Голодными ребят и девчат не оставлю. А ты занимайся, умоляю, Христом Богом прошу! Не упусти золотое времечко! Я воевал, знаю: чуть зазеваешься, упустишь золотой момент, а он долгим не бывает, потом из кожи вон лезть будешь, жилы рвать, — а уже все, близок локоть, да не укусишь! Упустил!

— Ладно. Иди корми наш народ. На Матвея и Яцека оставь чего-нибудь — они пока уйдут.

— А ты?

— Может и я пойду, еще не решил. Давай позанимаемся каждый своим делом. Мешаться друг другу не будем! А где попрошу — помоги, у тебя тут в подчинении народу поболее, чем у меня.

С тем и разбежались.

Я ввалился в комнату следопыта и ушкуйника. Они только-только разулись, и сидя на кроватях, расстегивали ремни и оживленно болтали, оценивая дамасскую сталь и сравнивая ее с булатной.

— Ребята, надо поискать одного человечка. Он Богуслава обокрал кругом и убежал. Если до утра проволыним, уйдет гад. А вот ночью, по темноте, не распрыгается. Извиняюсь, конечно, но надо именно сейчас скакать.

Матвей молча застегнул пояс и начал натягивать сапоги. В среде, где он вырос, приказы атамана в походе не обсуждались — через это можно было и головы лишиться.

А вот поляк, чувствуя свою особую значимость в поиске, откинулся в кровати полностью и заявил:

— Вот пусть боярин сам за своими ворами и гоняется. Я подумаю, идти мне или не идти, только после еды! Мы с моим псом Горцем целый день не емши. Ваш пеммикан нам обоим в глотку не полез — уж не взыщите.

Я вздохнул.

— Пойдем, Матвей Путятович. Мы с тобой люди опытные, привычные и к бою, и к походам, и к передрягам разным. Да и отнюдь не трусы оба. Пускай пан Яцек тут поваляется, покушает хорошенько, отдохнет. Деревянной рыбкой поищем, которую нам в Киеве волхвы сделали. Обойдемся сегодня без помощи особо нежных и голодных шляхтичей. Да и боязно ему, поди, на Руси в чужие дела ввязываться.

Венцеслав от такого поворота событий просто опешил.

— Да я…, да если…

— Мы на ушкуях таких не терпим, — добавил масла в огонь бывший атаман ушкуйников, натягивая сапоги, — как появится такой, проявит себя — враз его за борт! Наши бойцы шутить не любят, — и начал пристегивать к поясу саблю.

Представитель царствующей польской династии вскочил с кровати, тряся мечом в ножнах, который держал в правой руке, и заорал:

— Матка Боска Ченстоховска! Я первым иду! Я всех найду! — И самое главное для него: — Я никогда трусом не был! Вы увидите!

— Хорошо, — поморщился я, — кричать только не надо. Дело тайное. Узнает о вашем выходе боярыня, многое может перемениться. Тайком, тишком, сейчас прокрадетесь на конюшню. Собаки пойдут с вами, погуляют и помогут, чем смогут.

Поймать надо Елисея, бывшего боярского тиуна. Особо не бить, и доставить мне его живым. При нем должен быть мешок с чем-то и конь Коршун. Старшим идет Матвей. Приступайте.

Я вышел вместе с ними на двор.

— Марфа! Горец! — подозвали мы с Венцеславом своих красавцев, — рядом!

Те бросили возиться с боярскими собачонками и подлетели.

— Надо мне тоже такого волкодава заводить, — одобрил выучку собак Матвей. — Много времени займет такого умницу вырастить?

Поляк только хотел затеять кинологическую дискуссию, как я цыкнул на обоих:

— Потом о собаках! Пошли вора ловить!

Мы зашли на конюшню. Матвей крикнул:

— Эй, кто тут есть? Огня!

Нечесаный рябоватый конюх, лет тридцати, вывернувшийся из темноты, позевывая, зажег два факела, сунул их в руки ребятам.

— Елисей был? — начал дознание ушкуйник.

— А вы что за люди? — решил проверить коневод наши полномочия.

— Это Владимир, — разъяснил ему вылезший из другого угла наш Олег, — побратим вашего хозяина. А эти двое молодых при нем. Говори все без утайки, зря не спросят.

— Скажу, как перед вами самому боярину Богуславу сказал: Елисейка вывел Коршуна и ускакал.

— После него был кто-то? — продолжал расспрос Матвей.

— Да кажись нет…

— Никого не было, — уверенно подтвердила Таня, тоже вылезшая из сена. — Прибежал смазливенький красавчик с мешком и увел коня. Мы от наших лошадей еще не отходили, проглядеть никого не могли.

— А ускакать из города он, поди, не успел, — сделал неожиданный вывод бывший атаман ушкуйников.

— Что ж так? — поинтересовался Венцеслав.

— Мы, когда через городские ворота въезжали, два дружинника запорный брус уже волокли. После нас никто больше не выехал — створки уже сводить начали. У вас одни ворота в городе? — поинтересовался Матвей у конюха.

— Дык это, — почесывая небольшое пузцо, начал было неторопливо рассуждать конюх, — вы ж с Киева приехали?

— С Киева, с Киева, черт рябой, — гаркнула на мужика богатырша, — побыстрее рассказывай, а не то пришибу!

Не обратив никакого внимания на женские угрозы, коневод все так же почесывая живот, неторопливо продолжил:

— Стало быть, раз с Киева, вы вошли через Северные ворота…

Тут зашуршало сено, сверху вывалилась бойкая бабенка лет двадцати пяти, отвесила конюху неплохой пинок, откинувший его в сторону, а нам низкий поклон.

— Евсейка! Вечно ты так, баран безрогий! Ведь всю душу вынешь, пока дело скажешь! — затараторила она. — Вторые ворота, Южные, гораздо раньше запирают, с той стороны вечно половцы прут. Не выскочить тиуну сегодня из Каменного города, где-то близко этот аспид прячется.

— А где это — Каменный город? — поинтересовался я.

— Так обнесенный каменной стеной Детинец нашего Переславля-Русского зовут. В нем князь, бояре, богатейшие купцы, дружинники с семьями, высшее духовенство проживает.

А то, что за стенами, это три посада. Там народ попроще живет: не сильно богатые купчики, ремесленники разные, лесорубы, корабелы, попы, дьячки и туча рвани всякой. Посады, если что, с врагом сами насмерть бьются, на княжью помощь больно-то не надеются. Всегда Змиевы Валы защищают. В Поле они не суются — слабоваты пешие и с плохоньким вооружением против конных половцев, а сверху, как лучшие княжеские дружинники врагов лупят.

Так что эта тиунская сволочуга где-то тут близко затаилась. Как только его искать?

— Вот и помоги, — ласково улыбаясь обаятельнейшей ушкуйной улыбкой предложил Матвей. — От Евсея что-то мало проку. Ты кто ж такая писаная красавица и умница будешь?

Девушка зарделась, как маков цвет, — от побитого конюха, почесывающего теперь ушибленную задницу, таких комплиментов видать было не дождаться.

— Маняша я, — прикрываясь от общей стеснительности рукавом, открылась красавица и умница, — девица свободная, пока незамужняя. От этого придурка предложения никак не дождусь!

После такой речи девушка от всей души отвесила Евсейке еще один сильный подзатыльник.

— Из теремных девок я, не сенная какая-нибудь, которую дальше сеней в дом и не пускают — запачкает все, что можно. Этот Елисей и нам не платит, а сейчас, как о приезде боярина прознал, враз тягу дал. Да еще, сукин сын, мешок какой-то тяжеленный уволок.

— Почему тяжеленный? Ты его поднимала что ль?

— Тиун мешок еле принес, его от веса аж покачивало. А на Коршуна что б закинуть, Евсея позвал. Вдвоем подымали, подымали, аж обкряхтелись, да еще кто-то из них под шумок воздух испортил, — тут она показала пальцем на конюха — не знаю кто, но догадываюсь.

Евсейка аж бросил почесывать пострадавшие места и бурно покраснел — видимо девичья догадка его оскорбила. С несвойственной ему скоростью мышления конюх начал отбрехиваться:

— Это от тиуна какая-то вонь идет, чем-то звериным воняет!

Мы с Матвеем переглянулись — проблема чистоты воздуха не взволновала ни потасканное дитя каменных джунглей будущего, где он кроме вредоносных смол и всяческих альдегидов ничего в своей долгой жизни и не нюхал, ни убийцу-профессионала 11 века, пожизненно передвигающегося в особо чистой, но от конского навоза периодически заванивающей среде.

Разгадка содержимого мешка нас озарила одновременно. Серебро, оно конечно, не свинец, но тоже металл тяжелый, особливо ежели его мешками утаскивать! — было написано на наших возмущенных лицах.

Венцеслав в это время метался по конюшне вместе с собаками, пытаясь взять хоть какой-нибудь след. Ничего не получалось ни у волкодавов, ни у представителя династии Мешко — слишком мало данных. Ну хоть бы кусочек от Елисеевой портянки найти!

Вдруг Горец встал в дальнем от нас углу и что-то пролаял. Я собачье-польский понимаю плоховато, не знаток. А Венцеслав остановился и как-то напрягся. Сразу и Марфа взялась принюхиваться к какому-то пустому стойлу.

— Яцек, чего там? — поставленным командным голосом рявкнул Матвей.

— Сильный запах смальца собаки учуяли! — отозвался на свой псевдоним Венцеслав.

— Чей смалец?

— Свиной! Очень уж резко пахнет, даже я чую!

— Маняш, а кто у вас свиным смальцем сапоги мажет?

— Так Елисей и мажет. Как последнюю свинью зарезали, так он весь смалец с кухни и упер, поварам ничего не оставил. Для вкуса в борщ добавить нечего!

Они уж много раз к боярыне бегали жаловались, Капитолина улыбнется ласково, — я мол решу, а воз и ныне там. Ничего любовнику поперек не скажет. А он и рад стараться — уж все столовое серебро из дому упер, даже детское.

Сейчас к богатым окладам на иконах приглядываться начал, а тут вдруг боярин налетел, всю ему сладкую жизню порушил! Серебряных подсвечников в дому почти не осталось…

— Совсем уж, Маня, не осталось — упер паразит все! — добавил неслышно подошедший Богуслав. — Имущества у меня больше нету, жены, считай лишился, осталось только на паперти милостыню просить!

— Не горюй, боярин! — голосом Пелагеи сказала ему Таня, — сейчас всех уважим! Ты не стой тут без дела, — обернулась она к Олегу, — пробегись вместе с собачками. У тебя нюх поострее, чем у них будет. Вдруг Елисей где разуется, они по другому запаху его и не учуют.

— А моя одежда?

— Викинга возьми, он повыносливее других коней будет. Донесет твою одежонку, — посоветовал я. — Ахалтекинец из ахалтекинцев! Марфуша, мне сейчас некогда, пробегись с Матвеем.

— Гав! Сделаю!

— Матвей, на коней не влезайте, — наши сильно усталые, местные от голода уже шатаются. Сами добежите, быстрее выйдет.

Слав, не упусти Маняшу, пошли все вместе поговорим. Кстати, Маня, у тебя как полное имя?

— Мария я.

— Смотри, Мария, прятаться не смей! Дело — не шутейное!

Евсей, вожжи есть?

— Как не быть!

— Быстро тащи, пентюх! — рыкнул боярин. — Пороть что ль кого будем? — недоуменно поинтересовался он у меня.

— Собак на поводки пусть молодцы возьмут. А то сейчас овчарки увлекутся, рванут по холодку, гоняйся еще и за ними.

Матвей с Венцеславом быстренько привязали вожжи к ошейникам собак.

— Марфа твоя очень толкова. Я вошел, она как раз Коршуна стойло нюхала, — похвалил среднеазиатку Богуслав.

— А мой подгалянский сторожевик первый смекнул, какой след надо брать! — ревниво отозвался шляхтич.

— На выход давайте! — оборвал восхваления разных пород лучших друзей человека я, — след простынет, пока тут болтаем!

Боярин проводил нашу пастушеско-ушкуйно-королевскую опергруппу, усиленную волкодлаком за ворота, а потом отвел Машу, Татьяну, а точнее Большую Старшую ведьм Киева Пелагею в теле богатырки и меня, в собственном, слава Богу, теле, в свой кабинет.

Мария пыталась ввиду низости чина остаться стоять перед нами, но Пелагея ее ткнула в грудь ладонью и усадила.

— Посиди с нами, в ногах правды нет. Впереди еще длинная и трудная ночь, неизвестно что еще делать придется — объяснила мертвая ведьма девахе. — Говори, что тут боярыня без мужа сотворила.

— Потом меня уволят? — пискнула Маняша. — Опять на Посаде нищенствовать придется?

— Ты сколько сейчас получаешь? — вступила в дело латная кавалерия в моем лице. — Да не ври тут нам! Враз все трое увидим и башку свернем!

— Два рубля…, — сразу призналась девица, — и кормят еще.

— А с сегодняшней ночи станешь получать пять, и будешь старшей над всей домашней прислугой.

Маша попыталась прямо сидя начать целовать мне руки.

— Да я…, да что хотите скажу…

— Не надо тут ничего целовать, … твою мать! Сиди смирно, нехорошая с ушами! — заругался я. — Нам нужна от тебя только правда, и ничего кроме правды! Никаких выдумок, домыслов, слухов не пересказывай! Все потеряешь и пошла на Посад! Что ты сама видела запретного?

— Елисей вор, а Капа ему в этом потатчица! — затараторила Маняша, вскочив на ноги и размахивая руками для убедительности.

Мы переглянулись. Если дело только в воровстве, ничего нам это не дает.

— Ты, девка, не колготись, — взяла ведьма дело в свои опытные руки. — Нас интересует, кто-нибудь из вас видел, что боярыня с тиуном точно любовники? Никаких врак не надо!

— А, вот чего надо-то, — протянула девка. — Это я сама видела! Тут врать не надо.

— Сказывай! — прошипел злющий боярин, — все говори, ничего не утаивай!

— Да я зашла как-то к боярыне чего-то спросить с утра, а они с Елисеем лежат голые и обнимаются! Задвижку, видать, закрыть позабыли. На иконе могу поклясться!

Мы все видели — не врет. Я Марии тут же выдал рубль. Она расцвела.

— Вот спасибочки, порадовали девушку! — почти пропела девица. — Чем еще могу помочь?

— У вас в городе кто главный в церкви?

— Епископ Ефрем.

— Грек?

— Он русский, из обедневшего боярского рода. Десять лет все хозяйственные дела у Великого князя Изяслава Ярославича вел, любимцем княжеским был. Но надоела ему наша серая жизнь, решил монахом стать. Принял постриг, оскопился и уехал в Константинополь.

— А зачем было евнухом делаться?

— Чтоб паскудные мысли о женках служить Царю Небесному не мешали. И он бы в Византии до сих пор жил, но организовалась Переславльская епархия, и послать епископом кроме него было некого.

Двадцать лет уж он у нас. Понастроил тучу всего! Кафедральный собор имени святого Михаила поставил, церкви святых Федора и Андрея, всяких строений церковных: и Епископский Дворец, и две бани-крестильни для взрослых — все из камня поднял. Три даровых больницы-лечебницы сделал. Сам целитель от Бога, — святой человек!

Обнес Детинец каменными стенами. Мастеров-каменщиков от него артель целая ходит, другая плинфу обжигает, церковную утварь его люди делают и стекло сами льют. Большая часть в Киевскую Митрополию и по другим городам увозится, но и Переславль при нем Каменным городом стал.

Немеряно всего за эти годы настроено из камня — и боярам, и купцам мастера от митрополита Ефрема палаты понаставили. Епархия у нас, видимо, богатейшая — все попы толстенные ходят и с вот такими крестами серебряными!

— Ты ж говорила, что он епископ, а теперь вдруг митрополитом стал. Как так?

— Не знаю. Я девушка простая, хоть и набожная. Это тебе надо с кем-нибудь из священников поговорить. Только все так говорят — то так, то эдак.

— Старше его по церковному чину в городе никого нету?

— Даже и равных-то нету. Его все владыкой зовут.

— Пойдешь завтра с нами к владыке? Полезен будет рассказ твой о боярыне.

— Даже и не знаю…

— Десять рублей тут же выдам. Пойдешь?

— Побегу!

— Это хорошо. А нет ли еще такой глазастой девушки?

— Как не быть. Варвара с боярыней на Трубеж купать ее выезжала.

— И что?

— А тиун с ними увязался. Дескать, купальню подстучать кое-где надо, поплотничаю, как любил в своем поместье в прежние годы. Ящик с инструментом прихватил.

Еще двое дружинников с ними были для охраны. Ну, тех сразу за кусты подальше караулить отставили, а Елисей вокруг купальни ходит, молоточком постукивает, да посвистывает весело эдак. Боярыня разделась до исподнего, а Варвару выставила из купальни — поди, дескать, дружинников проверь, хорошо ли бдят, не уснули ли часом.

Но Варька не дура, поняла, что не просто так отсылают, отошла в сторонку да в кустах и спряталась. И сама видела, как Елисей хозяйку из купальни выволок, загнул к лавке, рубашонку задрал и отпользовал ее сзади от всей души! Отплотничал, говорит Варька, от и до! А штука у него… — тут она взялась разводить руки для наилучшего показа.

Богуслав зарычал и унесся.

— А чегой-то он? — удивилась любительница эротических рассказов, — от чего убежал?

— От тебя скрылся. Ну ты, Манька и дура! — открыла глаза теремной девчушке Пелагея. — Кто же законному супругу рассказывает какие причиндалы у любовника его жены!

— Ой! — зажала рот руками Маняшка.

— Потом ойкать будешь! — внес свою лепту и я. — Быстро волоки сюда Варвару!

— Да она спит уж поди…

— Пинком подыми! Боярин, мол, зовет.

— Он же убег!

— А я-то остался! Другого только боярского рода. Тащи девку!

Варвара оказалась меленькой ростиком, очень худенькой и совершенно бесцветной. Ни одной яркой черты ни в лице, ни в фигуре. Самое то для прятаний в кустах и подглядываний из укромных мест за всякими необычными по размеру «штуками».

Ей быстренько поставили задачу выступить свидетельницей перед епископом по делу об адюльтере боярыни Вельяминовой с тиуном Елисеем. Варвара так хотела спать, что была на все согласна.

Я спросил у Маши:

— А у вас есть там девки и бабы, чтоб за боярыню горой стояли?

— Есть, как не быть. Им, троим паскудам, Капитолина и деньжат время от времени подкидывает, а Авдотье, нашей старшей, пару раз и платья свои не очень поношенные подарила.

— Вот всех их разом завтра-послезавтра и уволишь.

— Да ведь боярыня их любит! Никого из этих тварюг пальцем тронуть не даст!

— У епископа, если все правильно скажешь, судьба боярыни тоже решится. Либо постриг примет, в Христовы невесты пойдет, либо разведется с нею боярин и отправится она куда хочет, подымая пыль с тремя верными подруженьками.

— Так разводиться ж нельзя!

— Я другу купцу помог — развели его с неверной женой в Новгороде, и здесь какую-нибудь лазейку сыщем!

— А что сказать надо?

— Просто рассказать, как боярыня с тиуном лежат голые обнявшись.

— И все?

— Машка! Еще какую-нибудь глупость спросишь по десятому разу, изобью, как собаку! — заорала утомленная бойкостью ума девушки Пелагея.

— Так я пойду? — понурилась девица.

— Нет! — рявкнули мы с ведьмой в два голоса. — Обе здесь спать будете!

Под такую желанную команду Варвара уронила голову и пустила слюнку.

Немножко ее освежил ведьмин подзатыльник с напутствием на ночь:

— Идите вон на диван обе дрыхнуть! Не дай Бог намажетесь белилами какими или румянами, насурьмянитесь с утра — пришибу обеих дур!

Нахальноватая Мария все-таки спросила:

— Может я к себе все-таки пойду? Тут с Варькой тесно будет — костями ее исколешься…

Пока ведьма накапливала злобу, я быстренько объяснил любительнице конюшен:

— Маняша! Тебя могут отловить те бабы, что боярыню лижут. Ты враз все и разболтаешь о нашем с тобой разговоре. Потом они тебя мордовать всю ночь будут! И в конце концов забьют так, что ты от всех своих речей откажешься. Могут просто запугать, могут соблазнить чем-нибудь, а как только мы уедем, тебя боярыня сразу же выкинет на Посад.

— Ой! А что же делать?

Мы с Пелагеей дружно вздохнули.

— Усни пока тут, дочка, — ласково сказал я, — тебя будут караулить всю ночь.

— А вот…

— Ложись лучше молча, а то мы тебя сами, без всяких врагов, насмерть забьем! — опять не выдержала мирного тона Большая Старшая. И завизжала с переходом на ультразвук:

— Убью дурищу!

В этот самый момент грохнулась с табуретки опять заснувшая Варваречка. Я не выдержал этого спектакля и расхохотался.

Проснувшаяся от удара Варвара молча озирала из положения лежа наш древнерусский театр абсурда, хлопая бесцветными ресницами.

— Нет больше моих сил с этими двумя дурищами толковать! Пойду последнему дворнику отдамся! Как я сейчас боярыню понимаю…, — с этими словами Пелагея, пользуясь богатырской силой Тани, ухватила Варвару за шиворот одной рукой, легко протащила по комнате и закинула как кутенка на кушетку.

Оттуда прошипела Мане:

— Чего ждешь? Тебя не донесу, по дороге запинаю!

— Ой! — привычно пискнула важная свидетельница. — Уже иду!

Добежала до топчана и устроилась рядом с костисто-колючей, и почему-то вдруг громко захрапевшей подругой.

— Какого черта еще эта худоба взялась храпеть? — тоже недоумевала Пелагея. — Толстые так обычно храпят! Пошли из этой храпельни, а то сейчас и вторая со всей дури поддаст!

— Их же караулить надо…, — робко запротестовал я.

— Давай я их обеих быстренько поубиваю, потом Капку жизни лишу, и тоже спокойно вздремнем? А?

Меня избавили от принятия недостойного, но такого заманчивого решения Богуслав с Лазарем и еще двумя дружинниками.

— Не поймали этого гада мои бойцы! Ни из Северных ворот, ни из Южных, никто похожий не выезжал. Залег где-то здесь в Переславле. А город не маленький, где его тут разыщешь! Вся надежда на ищеек-собак.

— Не кручинься! Наши походные поисковики найдут. Сейчас давай более срочные дела переделаем. Охрану нужно возле этих двух девиц поставить. И чтоб никаких баб к ним, включая боярыню и других теремных девок, ни под каким видом не пускать, чтобы они тут не врали, пытаясь пробиться к охраняемым!

Богуслав дал команду, Лазарь тут же взялся распоряжаться.

По ходу воевода приказал командиру дружины слушаться любых моих приказов, какими бы странными и необычными они не казались. С ним не согласовывать, сразу исполнять!

— Мы пока поедим сходим, — сообщил я. — Готова еда-то?

— Там не еда, а слезы. По пол курицы на двоих получилось. Хлеба и того нету! Сухари из наших мешков все уж выгребли. Ничего, утром базар заработает, отожремся. Таня, для вас с Олегом там в углу столик, сама найдешь. Еды, правда, тоже негусто. В общем, чем богат, тем и рад.

Мы с Пелагеей бойко зашагали к столовой. Не доходя до ее двери десяток шагов, женщина остановилась.

— Ладно. Мне пора прятаться в такое место, где ваш поп меня не учует. К епископу Танюшку ни под каким видом не води, — опасно. Скопец меня сразу пришибет, цацкаться не будет, а ее в монастырь упрячет.

Ты, Володь, над девками и боярыней не колдуй ни под каким видом — Ефрем это под любым мороком заметит, не спрячешь. Слыхала я о нем от знающих людей. Ведьму за версту узнает, в какую личину не рядись. Епископ в Переславле уж почти всех нас перевел.

Обмануть его невозможно в любом деле, поэтому ты правильно Машке с Варькой объясняешь насчет правды. И учти: ваш протоиерей силен, но против Ефрема он как медвежонок-подросток против матерого медведя. Тот же грозный зверь, но помоложе и послабее.

— Труба пониже, и дым пожиже, — блеснул знанием народных выражений 20 века я.

— Именно. На всякий случай рисковать не буду, пусть и отец Николай светлым образом нашей богатырки полюбуется. Таня все помнит, что я делала, но особо задумываться над этим не будет. Если я не колдую, ей кажется, что это она сама тут куролесила.

Женщина встряхнулась, завертела головой.

— Ф-ф-фр…, так кушать охота, хозяин, будто три дня не ела! Надо было б и мне с волчком вместе пробежаться, не обидели бы его там.

— Не волнуйся. Матвей, если надо, всех врагов в одиночку пришибет. Да и Яцек умением биться хвалился — с детства обучали. Вряд ли уж там против них целая дружина встанет.

— Это да! Меня ушкуйник враз по полу в шутейном бою размазал! А я в драке пятерых стою!

Посмеиваясь, ворвались в боярскую едальню. Возле входа ворковали молодожены Ваня с Наиной. Эти-то не пропадут! Иван наголодался в скоморохах, привык на одной краюшке хлеба по три дня перебиваться, Ная путешественница известная, и на Черном море была и на Каспий плавала, а в 11 веке за этакие турпоходы впору было какие-нибудь Золотые Звезды Героини Руси присваивать. Она, если оголодает, всех неосторожно подсунувшихся ворон и прочую бесхозную живность переловит, неизвестно на чем зажарит и съест, по ходу накормив своего единственного Ванечку.

Вдобавок, они только утром простились с любимой матушкой Наины и доброй тещей Ивана Магдаленой. Наверняка славная женщина с избыточным весом насовала детям в дорогу какого-нибудь вкусного морковного цимеса с изюмом!

Танюха быстро сориентировалась и ушла в нужный угол, а я присел к священнику.

Хмурый протоиерей, сидя за отдельным столиком в самом центре зала, мрачно грыз небольшой сухарик. На лежащую перед ним половинку малюсенькой древнерусской захудалой курочки он старался внимания не обращать. Зато его немалая, но внезапно опавшая за день животина урчала на все лады: хватай куренка скорее, дурень православный! Хватит тут в постника великого играть!

Николай, конечно, следил за всеми постами истово, и голодные суточные бдения не пропускал, но одно дело спокойно молиться в привычном храме под запах ладана вкушая постную пищу практически не уставшим, и совсем другое целый день трястись на быстрых лошадях без особой привычки к этому делу, да еще пересаживаться с весом в сто двадцать килограммов каждый час с коня на кобылу и обратно. А конский круп тебе по грудь! И залезть на лошадь без наработанных навыков удовольствие еще то. В общем, поп себя сейчас чувствовал работягой, этакой смесью молотобойца и грузчика, которого после напряженного трудового дня посадили на постную пищу.

— Чего курочкой брезгуешь, святой отец? Нам сейчас силы ох как нужны, — рассуждал я, выворачивая крыло у птицы отнюдь не бройлерного происхождения, которой в 21 веке дали бы наименование «цыпленок очень диетический», — а до завтра ничего больше не обломится.

— Пост нынче, — неласково отозвался святой отец. — Вкушать скоромное грех!

— А как же послабления для воинов, Коля? Полуголодный, да на постной пище, много не навоюешь.

— Ты — воин. Иван — воин. Вся наша ватага из воинов. А я священнослужитель! — тут он поднял вверх для усиления эффекта среди туповатых прихожан в моем лице указательный палец правой руки, — и мое дело молиться за вас, ратников, а не жрать курей в три горла!

Логично, подумал я, догладывая куриное крылышко, но не верно. Откроем религиозный диспут среди представителей православной конфессии.

— Сейчас пришло время мыслить по-иному, Николай. Со дня на день Главная Битва, решающая судьбы мира, Земли, всех православных, католиков, мусульман, иудеев, половцев, язычников. Эта Битва и есть последний Армагеддон, описанный в Библии, и ты на стороне Господа нашего, на единственно правильной стороне, пусть и попал не в компанию праведников. Ты не стал отсиживаться в уютном соборе, а решил стать нашим щитом против черного врага, укрепив и наполнив этот щит даденой тебе, и только тебе, Божественной силой. И после этого ты смеешь отказываться от звания ВОИНА, дарованного тебе Господом нашим Иисусом Христом? Ты же не хуже меня понимаешь, что все ваши посты и молитвы не нужны Богу. Все это нужно самому человеку для здоровья его, и только его души и тела. А какое здоровье у разорванного на куски человека, лишенного даже земли для похорон? И понимая все это, ты своим неразумным служением прежним догмам и постулатам, в основном выдуманными церковными владыками, в сути своей простыми людьми на высоких должностях, пытаешься несвоевременным постом ослабить Главного Воина, его Божественную Силу? Ты чем думаешь, твое святейшество, каким местом? Этим или этим?! — теперь уже я, увлекшись, тыкал его своим указательным пальцем в разные места, как-то сразу переходя от его светлой головы гораздо ниже. Хам, что с меня взять!

— Прости, Вова… Это у меня от старческой глупости (в 50 лет!) и спеси поповской перед прихожанами…

— Ты на себя не наговаривай. Я побольше твоего прожил, а таких святых людей, как ты, раньше не встречал.

— Это я-то святой? — так искренне удивился Николай, что чуть не выронил куриную ногу, которую оголодавший организм уже пристраивал ко рту протоиерея, — ах да, с умирающим Богданом ты и поговорить толком не успел, епископа Ефрема не знаешь…

— Завтра познакомлюсь, узнаю, что он за человек, — озабоченно сообщил я.

— На что он тебе нужен? Митрополиту сто лет в обед, в поход его не утащишь, деньгу он не копит: лечит бесплатно, жалованье нуждающимся раздает. Зачем он тебе-то именно сейчас понадобился?

— Ты мне вначале скажи, почему Ефрема то епископом, то митрополитом называют?

— Это просто, — разрывая курицу белейшими зубами сообщил священник, — Ефрем — титулярный митрополит, только и всего, — и вгрызся в птицу от всей души.

Час от часу не легче! Я никогда и ничего не слышал про таких глав русской православной церкви. У меня были четкие понятия о церковной иерархии 11 века: из Константинополя на Русь присылают митрополита, он командует епископами в разных городах, те уже разбираются с нижестоящими попами, и все!

И тут вдруг: ты простой митрополит? А я аж титулярный! Ну ка подвинься! О значении слова титулярный я не знаю ничего, в памяти только вертятся какие-то титулярные советники то ли из Гоголя, то ли из пьес Островского.

Это обязательно надо выяснить до завтрашней сходки! А то брякнешь чего-нибудь не то, съедят, просто сожрут провинциальные титулярщики! Вон как у простого протоиерея ловко с курой получается! Был бы титулярный, с костями бы, наверное, сглотнул.

— Слушай, Вов, — растерянно сказал Николай, показывая мне дочиста обглоданные куриные косточки, — грудку-то ведь, наверное, (конечно, только наверное!) — надо было поделить?

— Пустяки! — залихватски отмахнулся я, — сыт уже. Ты лучше про митрополита-епископа толком изложи, да будем взвар пить, остыл уж небось.

— Это можно, — согласился наш эксперт по церковным делам, пересаживаясь на стуле к столу боком и блаженно вытягивая умаявшиеся от прыжков за день ноги.

Спиной Николай откинулся на спинку стула, пальцы рук сплел на вновь ставшем тугим и молчаливым животике, весь как-то умаслился и начал свое повествование.

— Как умер Ярослав Мудрый, его сыновья поделили Русь между собой на три части и стали этаким правящим триумвиратом — все вместе решали. Изяслав Ярославич сел князем Киевским, Святослав Черниговским, а Всеволод здешним — Переславским.

И показалось в ту пору князьям, что и церковную власть надо так же разделить, чтобы у каждого из них был свой митрополит. Сказано — сделано. Остался митрополит в Киеве, командующий всеми епископами Земли Русской, и два титулярных митрополита — Черниговский да Переславский, у которых никаких епископов в подчинении никогда не было, и командовал ими Киев, так же, как и всеми остальными.

Здесь на должность присел лет двадцать пять назад грек Леон, а после него из Константинополя прислали Ефрема. Леона я не знал, молод еще был, а с Ефремом встретился как-то в Киеве лет десять назад и завязалась между нами дружба. Встречаемся очень редко, зато постоянно переписываемся по голубиной почте.

— Подожди-ка, это что за почта такая?

— Ничего хитрого, обычное дело — привязываешь голубю к ноге или к хвостовым перьям письмецо и подкидываешь сизаря вверх. Летят они быстро. Если ястреб в полете не поймает, или куница ночью на ветке дерева не схватит, долетит почтарь от Великого Новгорода до Переславля дня за три — четыре. У Ефрема здесь на Епископском Дворе за большой голубятней несколько толковых голубятников присматривают, и у нас у епископа Германа заведение не хуже — очень он любит митрополиту в Киев сообщения всякие отписывать. Но об этом потом.

Хотел завтра посетить Ефрема, поспорить: побил ли святой Николай Мирликийский отступника Ария на Вселенском Соборе или не побил? — здесь протоиерей хитро прищурился на меня, — ты вот как на сей предмет смотришь? Вопрос конечно сложный! Не вот тебе про разрушение храма Артемиды толковать! Про то каждый знает!

Господи, как было бы интересно поднять сейчас двух разоспавшихся теремных дурочек, порушить весь их храп, и рявкнуть в сонные рожи:

Машка! Варька! Отвечать быстро: порушил Николай Мирликийский храм Артемиды, или он в это время Ария лупцевал? — и очень хитро при этом прищуриться…

Наверняка ведь древнерусские скромницы хором ответят:

Боярин! Делай с нами чего хочешь, любую непристойность, хоть с обеими разом, только дай поспать!

Пришлось и мне выступить похоже.

— Святой отец, не слыхивал я про Николая Мирликийского ничего. На слишком большой срок удалено время, из которого я прибыл, от вашего 1095 года.

— Девятьсот с лишним лет, это, конечно, очень далеко от дней сегодняшних, спорить тут глупо. Но ведь и жизнь Николы Угодника, о котором мы сейчас толкуем, отделяет от нас восемьсот лет, а мы его почитаем и помним. Ефрем пишет о жизни и неустанной борьбе за веру Николая Чудотворца в своих богословских сочинениях так, будто это все было вчера. А вы позабыли…

Я сидел с приятными ощущениями человека, только что облитого помоями и, что самое обидное, за дело. Сколько раз себя одергивал и пытался втемяшить в эту тупую башку: разберись вначале в любом сомнительном или непонятном для тебя вопросе, прежде чем выносить скоропалительное решение, делать выводы с кондачка! И особенно — озвучивать свои глупости!

— Извини, святой отец, мысли другим заняты, сразу не разобрался кого именно из святых ты имел в виду. Очень уж их много к 21 веку стало. Мы, конечно, знаем и помним Николая Угодника, хотя чем именно он славен, я, как человек далекий от церкви, припомнить не могу. Будет время, как-нибудь поделишься знаниями с недостаточно грамотным в религиозных знаниях пришельцем из будущего.

— Конечно, конечно! Ты, как душа похода, чего-нибудь главного не упусти! Ты сейчас соль нашей Земли, и заменить тебя некем. А знания, если захочешь, получишь как-нибудь на досуге.

Нас народу идет немало. Вот пусть каждый и следит за тем, в чем он мастер, чем подолгу был занят в этой жизни. Не охватить тебе всего этого в считанные дни, не освоить. Твое дело — вести нас вперед! И точка.

Мое — это молитвы и благословения, просьба, обращенная к Господу о помощи — я все-таки протоиерей, а не просто верующий или дьячок малограмотный.

Богуслав пожизненно воевода. Вот пусть и следит за состоянием нашего воинства — его одеждой, вооружением, подготовкой к сражению, расстановкой сил, вырабатывает план битвы. Орать и размахивать руками, бряцать оружием это каждый может, а грамотный и умелый воевода у нас один.

Кого-нибудь зарубить или просто убить голыми руками, с этим лучше Матвея никто в нашей сборной ватаге не справится — он атаман ушкуйников.

Наина пусть чего сможет накудесничает, Ваня ножи умело бросит, Яцек может чего и сыщет. У оборотня сила, превосходящая такую у любого зверя, быстрота невиданная, громадные зубы. Богатырша Таня всегда пригодится — мало ли чего придется поднять и перенести.

Ты вот чего мне лучше скажи: а что католики, неужели позабыли своего Санта-Клауса? Забросили свой обычай дарить рождественские подарки?

Я до того ошалел, что аж закашлялся.

Санта-Клаус, как и наш Дедушка Мороз, ассоциировался у меня с детскими сказками, и какое отношение он мог иметь к реальному человеку, жившему хоть и очень давно, но жившему! Николай Мирликийский упоминается в летописях и церковных записях, но я никак не мог себе представить реальные записи об одном из идолов американского кинематографа с кучей оленей, эльфов, иногда и гномов в придачу.

Поэтому, откашлявшись, я спросил:

— А что, Николай Чудотворец Санта-Клаусу подарки выдает для раздачи детям?

— Замысловато мыслишь, — ласково улыбнулся священник. — Католики создали образ новогоднего святого, раздающего подарки в рождество, взяв из жития святого Николая историю о его помощи трем дочкам разорившегося богача. Ты эту историю, конечно, не слыхал никогда. Рассказать сейчас или в другой раз?

На дворе залаяли собаки, радостно загалдели охранники. Наши вернулись!

— Все потом! Пошли ловцов встречать!

— Какого ж зверя вы на ночь глядя в полной темноте ловите? — поинтересовался по пути Николай.

— Страшного! Который тебя чуть голодным не оставил!

Мы вышли на двор. Матвей не позволял орде ратников бить спутанного вожжами понурого человека, лет пятидесяти, одетого довольно-таки богато. Бывший атаман уверенно покрикивал на дружинников, рвущихся пообщаться с похитителем их жалованья:

— Не велено! Бить не велено! Расспрос еще будет вестись! — и отстранял особо рьяных рукой.

Викинга и здоровенного Коршуна с немалым мешком поперек седла уже завели через калитку с улицы. Занимался конями, конечно же, лошадиный фанат Олег, уже в человеческой ипостаси и одетый. Радостная Танюшка гладила по спине вернувшегося с победой любимого с таким усердием, что можно было подумать, что желанный оборотень отсутствовал лет пять.

Гордый поимкой татя, в которой они с Горцем были не последними героями, стоял подбоченясь Венцеслав, гордо подкручивая ус. Волкодавы тоже держали оборону Елисея от взбешенной публики, попугивая народ грозным рыком, прыжками с приседаниями и демонстрацией грозных клыков.

Ограбленные уже успели полюбить собачьих героев и весело перекликались между собой:

— Слышь, Губа, они его сейчас спросят, куда он нашу деньгу дел, а потом псами затравят!

— Зверюги эти его потом и сожрут прямо заживо! Покаяния не будет!

Эти крики тиуна не ободряли, не внушали уверенности в счастливом завтрашнем дне. Вдобавок, кто-то все-таки успел приласкать задержанного, и на лбу любимца боярыни справа лиловел синяк изрядных размеров.

Послышалось знакомое рычание.

— Ну, хватит тут свою доблесть показывать! Идите спите, не мешайте дело делать! Завтра, может, распинать эту гниду будем, а вы устамши, наорались тут ночью.

— Воевода, может мы прямо сейчас пойдем крест вытесывать?

— Спать, кроме караульных, всем спать! Натешитесь еще завтра.

А мы повели тиуна в мрачные подвалы. Впрочем, ночью и поздней осенью, они другими и не бывают. Богуслав отсек всех лишних и особо любопытных, так что к месту страшной мести и жутких пыток довели Елисейку я, Матвей и сам Слава. Танечка внесла для осмотра тяжеленный мешок, брякнула его на какую-то станину и тут же убежала, буркнув на прощание:

— Не люблю я этих зверств всяких, прямо сердце не выносит!

Я с богатыршей был солидарен. Конечно, я десятками лет вынужден был причинять людям боль, но это было необходимо для их же пользы и не доставляло мне ни малейшего удовольствия. В бою я могу убить немало врагов и не расстроиться из-за этого, но пытать человека за то, что он меня обокрал или сманил молоденькую красавицу-жену нипочем не буду. Запугать запугаю, это могу, а мучить не стану ни за какие коврижки.

Надо сказать, что любовь к зверствам должна гнездиться где-то в самой душе, в какой-то глубинной ее части, и к личной смелости она обычно отношения не имеет. Мне претит любая пытка, любые зверства, и участвовать в таких делах я не буду ни за что. Другое дело ушкуйник с воеводой — их этаким ухваткам родители и наставники с малых лет обучают. Таким только дай волю — с утра до ночи с проштрафившихся шкуры драть будут!

Матвей уже подцепил вора к каким-то ржавым цепям в стене и рассказывал Богуславу историю его поимки.

— Быстренько нашли какой-то справный домушко. Долбить в ворота не стали, а то и отсюда убежит, гаденыш. Перемахнул я через ворота, открыл калитку. Собаки по следу сразу в избу повели. Двор здоровенный, темнотища.

Высунулся было из собачьей конуры кабыздох какой-то погавкать, Горец его ухватил за холку, да как пошел об землю колотить, тот аж захрипел! А по размеру ведь чуть поменьше подгалянского сторожевика был.

Марфа вдруг куда-то назад бросилась. Не залаяла, не зарычала. Напугалась, думаю, может чего? А там уж тоже кто-то хрипит. Ну я с факелом скорей туда! Марфуша на задние лапы встала, какого-то здоровенного мужика к поленнице прижала и за горло уже зубищами ухватила. У ног здоровяка палица валяется. Это, видно, караульщик бежал — нас приструнить.

Я руки этого бойца Марфиными вожжами стянул наскоро, они на ее ошейнике ушкуйным узлом были мной затянуты — отвязались легко, Яцек уже в дом с Горцем унеслись, песик хозяйский в будку забился и больше с нами не связывался.

Славно, думаю, все идет, прямо как по маслу! Ан тут из дома понурый поляк выходит, сапоги вонючие тащит, за ним пес плетется. Убег, говорит Яцек, этот вороватый паразит, шмыгнул морда куда-то. Они с Горцем вынюхать оба ничего не могут.

Сбегала Марфа — тоже самое. А Олег уж в человека перекинулся, приоделся, из конюшни Коршуна выводит.

Говорю ему:

Олег, без твоей звериной ухватки не поймаем мы вражину хитрого, оборачивайся опять в волкодлака, потом с конями позанимаешься.

Сказано — сделано. Побегал он тоже туда-сюда, понюхал — аж в сапоги нос посовал, да и провыл что-то. Горец на польский, видать, хозяину перевыл, Яцек нашел лестницу, и мы по ней всей ордой на чердак через слуховое окно полезли. Собаки даже залезли! Ох и волкодавы!

Ну а там враз все и сладилось. Волк за портки из-под кучи какой-то рухляди тиуна выволок, Марфа его за горло привычно ухватила, Горец руку зубищами гаденышу прижал, чтобы за кинжал на поясе не хватался. Поймали мразоту!

— А кто ему по лбу-то дал? Кто-то из моих дружинников постарался? — спросил Богуслав.

— Это Яцек его со двора выталкивать начал, а этот гордец его в ответ пнул. Тут как взыграло в шляхтиче ретивое! Враз в глаз сунул! Только и ворек этот не лыком шит — попытался увернуться. Вот на лбу теперь синим подарком и блещет.

— А ты не бил?

— Если бы я бил, поинтереснее бы ему купол расписал, покрасивше. Разукрасил бы как пасхальное яичко. У поляка большого навыка ведь еще нету, помахал с дядькой-наставником деревянным мечом, да и на боковую. А я годами на ушкуе плавал — наловчился. Вдобавок приказ был — не бить, не калечить, доставить живьем.

Богуслав взял в руки факел со стены, поднес свет к лицу пленника.

— Где-то я, вроде, видал твою противную рожу и раньше…

— Как не видеться! Вместе на Стрижене с половцами дрались пятнадцать лет назад. Ты тогда еще воеводой Передового полка был, а я у тебя третьей сотней командовал.

— Елисей! Это ж ты!

— Я, воевода, я.

— Ты ж мне тогда жизнь спас! Тебя после боя от этой речушки помирать повезли!

— А я, видишь, по ошибке выжил. Четырнадцать лет от ран отходил в своем поместье, потом поехал к тебе на службу проситься, обнищал совсем. Мы ведь бояре-то захудалые, я последний из Вельдичей остался. На мне наш род и кончится.

Да ты, как нарочно, в Новгород уехал. А Капитолине новый тиун нужен был, оставленный тобой скоропостижно помер. Вот и стал я при ней приказчиком. И что же? Всю жизнь тебе порушил, жену отнял, обокрал кругом. Убивай теперь, чего уж там — больше бегать и прятаться не буду. Пора, стал быть, ответ держать.

Богуслав обнял растянутого цепями Елисея. Потом смахнул навернувшуюся слезу и глухим голосом сказал:

— Не волнуйся, друже. Пока я жив, никто тебя здесь не тронет. Матвей, помоги человека от цепей избавить.

Освобожденный тиун потряс кистями рук и без сил сполз по стене на пол без сознания. Мы бросили на пол какую-то драную телогреечку и переложили бывшего воина на нее.

— Может я пойду? — спросил разочарованный Матюха. — Делать мне тут больше вроде нечего…

— Иди отдыхай, дальше сами справимся. Не забудь поесть, куренок уж там залежался поди, — отпустил я побратима.

Минут через пять Елисей пришел в себя, присел.

— Все равно тебе меня кончать надо, — продолжил он свои самоубийственные речи. — Не смогу я Капу оставить, люблю ее больше жизни. Тебе это трудно понять, ты жесткосерден, никогда особо ни ее, ни деток ваших не любил.

Слава криво усмехнулся, а любовник жены продолжил.

— Развод ты ей нипочем не дашь, да и епископ Ефрем никого и никогда не разводит. Пробурчит чего-нибудь из византийских законов, процитирует какой-нибудь Измарагд или Новоканон, и провожает тебя с твоими блудливыми идеями в три шеи. И просто так ты нам жить не позволишь — обоих вырежешь. А у нее дети…

А у меня хорошо — ни детей, ни плетей, родственников тоже нету. Взыска за меня не будет никакого — некому иски чинить!

Утомленный, он опять откинулся на телогрейку, голос его постепенно угасал.

— Убьешь… потихоньку, вроде опять… убег, и Бог с ним…

— Убили! Замордовали каты Вельяминовские! — ворвалась к нам невысокая полноватая женщина, — всю жизнь мою загубил, убивец старый!

— Можно подумать Елисей больно молодой, — с горечью отозвался Богуслав.

— Он добрый был! А ты зверь зверем! Нипочем развод не дашь, на волю не отпустишь!

— Завтра и пойдете вместе на волю вольную.

Супруга расценила такой ответ как обещание могилы для обоих любовников. Она схватилась обеими руками за высокую грудь и прошептала:

— Зверь, зверь… Детушек хоть живыми выпусти, пусть мальчишечки солнышку еще немного порадуются…

— Дура! Он жив живехонек! Никто его из моих людей пальцем не тронул!

— Я все вижу-у-у…, — зарыдала боярыня, — вы его прямо в лоб пина-а-а-лиии…

— Капа, я жив. А лбом об лестницу ударился в темноте, — строго пресек ее печальные выдумки своими успокаивающими выдумками Елисей.

Женщина упала возле него на колени, стала целовать слегка побитое, но такое родное лицо.

— Любый мой! Пусть что хотят делают, а я до доски гробовой с тобой буду!

— Капитолина, развод получать с утра со мной пойдешь к митрополиту? — вторгся в их беседу рогоносец.

— Ой! — обхватила щеки ладонями русская красавица, — родственники осудят!

— Мне на твоих нищих да горластых родственников наплевать! Не хотите, как хотите! Выгоню и ни копейки с собой не дам! Хоть на паперти на пару стойте!

— Воевода, ты не горячи кровь зря, — опять присел немолодой жених. — Бабочке время нужно подумать, посоветоваться кое с кем…

— Идите, и хоть со всем городом пересоветуйтесь, — обиженно буркнул Богуслав. — Времени вам до обеда. После этого — на все четыре стороны и без денег! А так половина доходов со всего хозяйства боярыне на жизнь и на детей будет уходить. Дети вырастут до 16 лет, уйдут ко мне жить, Капитолине дальше четверть. Пока ночь, идите думать в ее опочивальню. Все!

И боярин унесся.

Пора и мне в свою опочивальню — организм настойчиво требовал свое.

— Вам помочь дойти? — потягиваясь всем телом перед очередным, хоть маленьким, но походом, спросил я разрушителей законного брака.

— Желательно, — скрипнул зубами Елисей.

И мы побрели по ночному холодку, прихватив с собой факел.

— Он завтра пожалеет меня и деточек бросать! — строила розовые иллюзии законная жена. — И денег даст сколько угодно!

Висящий на мне бывший тиун с интересом следил за моей реакцией. Поможем принять верное решение!

— Думайте как хотите, и сколько хотите, — позевывая, внес свою лепту в обсуждение я, — только если завтра это не решится, Богуслав имение передает в управление Владимиру Мономаху, а сам надолго уходит. А от Мономаха вам точно ни гроша не дождаться.

— А надолго, это как? — пискнула Капа.

— Навсегда. Князь ему деньги будет в Новгород пересылать. А за порядком следить своих людей назначит.

— Это не богоугодно будет! — стала негодовать Капитолина.

— А по купальням на глазах у служанок исподнее перед тиуном задирать и шалить там, радуясь большим штукам, это как? Признак святости? Сгибаешься к лавке, и думаешь: богоугодно это или не богоугодно?

— Да это брехня, — вяло отмахнулся Елисей.

— Только две теремные девки, которые сейчас под крепкой охраной спят, думают иначе.

— А мы скажем…

— А мне сказали, что митрополит Ефрем неправду сразу видит. После обеда все идем к нему.

— Я…, я не могу! — стала горячиться боярыня. — У меня дети! Они… нездоровы! Вот!

— А епископ здоров. И целитель, говорят, отменный. А после того, как посмотрит он ребятишек, как бы тебе, боярынька, в монастырь после пострига не загреметь!

— Я же боярыня! Мы из исконных Нездиничей!

— И княгини бывает свой век в монастырской светелке коротают. И ох долго бывает коротают!

— Кто же девок караулит? Пришедшие с тобой случайные людишки? — лениво поинтересовался Елисей.

— А вот и нет. Охотно взялись за это дело обобранные вором-тиуном боярские дружинники. Этих не подкупишь и не обманешь. Не отходят даже по нужде — каждые три часа меняются.

Висящий на мне до того ослабленный давними ранами и шишкой на лбу бывший вояка внезапно приободрился, перестал виснуть на чужом боярине и гордо удалился, подхватив Капитолину под руку.

Я услышал уже издалека.

— Твои Нездиничи, их много! Не побоятся в случае чего и Киевскому митрополиту нажаловаться! А он грек, в русские дела вникать не любит…

План ворья был ясен — отказываться ото всех грехов и нагло не слезать с руководства богатейшим поместьем. Да и мы не лыком шиты! С этой мыслью я отправился на поиски Лазаря.

Столковались мы махом. Богуслава решили в свои коварные планы пока не посвящать. Он чего-то путает кислое с пресным и не видит, что человек, бывший когда-то смелым бойцом, который мог за командира и жизнь отдать, выродился в вора, подонка и наглеца, который безжалостно грабит своих прежних товарищей — воеводу и дружинников. И цацкаться с поганцем-тиуном и его блудливой коровой-боярыней не время!

— Кстати, — припомнил Лазарь, — тебе же к епископу, наверное, идти тоже придется?

— Все может быть, — согласился я. — Это же я высылал Матвея с поляком на поиски. Могут захотеть узнать почему именно их, и нет ли здесь какого-нибудь колдовства.

— С этими-то все ясно, — согласился командир дружинников. — Собаки по следу довели, дело понятное. А нашел-то тиуна все-таки твой конюх Олег! Как изловчился, какой темной ворожбой при этом воспользовался? У Ефрема есть опасные способности — кроме того, что вранье он сразу от правды отличает, так еще если епископ спрашивает, солгать ему никто не в состоянии! Припрятать, может, пока вашу ватагу куда-нибудь? Потаенное место найдем.

— Не знаю даже, как сделать лучше. Это мне надо с нашим протоиереем Николаем посоветоваться, он в этих делах поопытнее меня будет.

— Вот и давай советуйся. Если что неладное грозит, найди меня рано поутру — махом кого надо подальше пристроим. И лучше тебе про дружинные забавы с Елисеем тоже ничего не знать — как дело не повернись, с тебя взятки гладки. Ничего не знаю, ни о чем, мол, и не ведаю!

На том и порешили.

— И ничего странного и необычного! — вспомнив распоряжение Богуслава насчет моих приказов, улыбнулся Лазарь.

— Лишь бы дружинники были довольны! — усмехнулся и я.

— Они довольны. Они очень будут довольны! Давно ждем таких приказов!

А я пошел спать. Но перед этим надо было посоветоваться со священником. Уложиться я планировал быстро, но не тут-то было. Сначала пришлось изложить протоиерею всю историю с тиуном и женой Богуслава. Николай согласился с необходимостью в данном случае развода, или распуста, как его называли священнослужители. Видимо от распуста и пошли потом слова распутство и распущенность

— Правда, решать быть ли распусту или нет, будет епископ Ефрем. А он уж очень падок на все византийское. Как возьмется цитировать Эклогу Льва Исавра или Прохирон Василия Македонянина, так прямо хоть всех святых выноси! У нас же из русских уложений по этому поводу, кроме Церковного Устава Владимира Святославовича, ничего и не сыщешь.

— Это который Владимир? — запутавшись в многочисленных русских князьях спросил я.

— Тот самый, равноапостольный святой и креститель Руси.

— А что значит равноапостольный?

— Обратил, значит, в христианскую веру такое количество язычников, словно он один из апостолов — ближайших учеников и сподвижников Иисуса Христа, первых устроителей Его веры. Ты должен знать часть из них хотя бы по написанным ими евангелиям: Матфей, Марк, Лука, Иоанн.

— И Иуда тоже?

— Обязательно. Он был самым любимым учеником Христа. А потом предал своего учителя, раскаялся и повесился.

— А почему церковь прячет от нас Евангелие от Иуды?

— Нет такого Евангелия, сын мой, — очень веско и уверенно сообщил мне протоиерей.

— Да я видел текст! Правда, поленился читать…

— Ленись и дальше. Мы, служители церкви, считаем все эти измышления делом сатанинских сил и зовем их — Апокрифы. То есть вроде писульки какие-то в наличии, и именуются как части Завета, но наши истинно знающие люди выявили их лживость и вредоносность.

Другое дело истинные Заветы и Евангелия. И ведь еще в Нагорной проповеди, которую излагает Марк в своем Евангелии, Христос говорит, что прелюбодеяние жены гораздо больший грех, чем развод. А Евангелие, — это тебе не Прохирон какой-нибудь! Прохироны рано или поздно уходят в забвение, перестают казаться важными, великие империи, вроде Византийской, разрушаются, сегодня властвуют одни князья и митрополиты, завтра другие, но учение Иисуса Христа о терпимости и всепрощении вечно!

Поговорить мне нужно с Ефремом завтра с утра насчет распуста, поляка-поисковика и оборотня, может и удастся столковаться со святым человеком, найдем какое-нибудь разумное решение.

— Да он ведь скопец! Измыслит чего-нибудь несусветное!

— И у меня давно женщины не было, и что теперь? Записывать и меня в недочеловеки?

— Считаешь излишней трату времени на этих заманчивых по виду кобыл с порочными душами, полных неразумных мыслей? У вас же в Житиях Святых от мужчин не протолкнуться, родится мальчик — десять имен на выбор, а на девочек Святцы будто и не рассчитаны! Нету женщин святых, и хоть тресни! Тяни после рождения девочки с крещением пару недель к ближайшей! Поэтому у девчонок языческих имен и полно.

— Не надо так отзываться о женщинах, сын мой! Женщина — она нам всем Мать! Святость женщин часто превосходит мужские порывы. Кто больше всех ангелов и архангелов радеет за дела человеческие? Богоматерь!

А неразумные мужчины все невесть чем кичатся, обзывают радетельниц человечьих овцами, коровами, кобылами, телками, подчеркивают какое-то свое мифическое превосходство. Если она овца глупая, а ты лезешь ее покрывать, кто ты после этого? Баран безмозглый?

А что женщин-святых маловато, это не из-за того, что они в вере слабы. Главное женское дело и предназначение не святость свою показывать, а новых людей рожать! Да и то сказать, слишком увлекутся бабы божественными идеями, и закончится на Земле род людской.

А что мы с Ефремом не увлекаемся общением с женщинами, это вовсе не из-за того, что он скопец, а я насчет постельных утех слабоват. Отнюдь нет, сын мой, отнюдь нет! Иной раз так меня потащит в ненужную сторону, что аж ахнешь! Бьешься из последних сил, чтобы это наваждение бесовское от себя отвести! А епископ — он святой, ему все эти испытания духа слишком сильно мешали, вот он и оскопился.

Под эти рассуждения чистого духом и не склонного потакать ненужным вожделениям человека, я, убегавшийся за день, бестолковый старый коняга и уснул. Хватит с меня! Я не воин, не святой, вот пусть дальше мастера этих средневековых дел как хотят, так и выкручиваются. Спокойной ночи!

Поспал я вволю. Рано утром кто-то возился, кряхтел, сопел, кто-то с кем-то переговаривался — мои сладкие сновидения это не нарушало. Я, как и в прежние поры, летел по трассе на «Жигулях» и радовался покупке нового автомобиля.

Потом трасса пошла какая-то неровная, меня стало сильно трясти, и я проснулся. Бодрствование меня огорчило не на шутку. Оказывается, меня за грудки трясла злая, как цепной пес боярыня, а какой-то обомшелый дедок сзади нее приговаривал:

— Вроде, не из тех он душегубов, матушка-боярыня. Не такая у него рожа зверская…

— Ты ж говорил, что они морды какими-то тряпками завязали! А он тут среди таких же главный!

— У тех глазищи уж больно сверкали! Как есть — смертоубивцы! А этот вяловатый какой-то, снулый… Может, муж твой чего знает?

— Чего он может знать, лапоть этакий! Сроду ничего не знал и не ведал! Да и его бы порастрясла, дух бы с него вышибла, да унесли куда-то черти Богуслава с самого утра!

Я присел, обвел комнату глазами. Николая тоже унесли добрые ангелы в неведомые дали. Ах да, он же хотел…

— Отдавай Елисея, гад смердячий! — нарушил степенный ход моих полусонных мыслей озлобленный женский крик. — Всю требуху из тебя вытрясу!

Это меняло дело. До своей требухи я жаден. Поэтому, озлившись, тоже повысил голос.

— На служанок своих теремных иди ори! Или на больных детках изгаляйся, а на меня не сметь тут выезжаться! Я — новгородский боярин Мишинич! Наш род знатнейший и богатейший, родовые земли за трое суток на лихом коне не останавливаясь не объедешь, и, может быть, каким-нибудь местным бывшим нищенкам не ровня, и не чета!

Голос деда отметил:

— Вот теперь похож. Но не очень. Жидковат все-таки — те помордастее были, посправнее…

Капитолина убавила звук и уже ласковым голоском попросила:

— Отдал бы ты любу моего! Последняя он радость моей жизни… Слава, он же неласков, не любит в этой жизни никого, кроме себя. Женились когда, только на знатность мою внимание и обращал — ему это в бабе главное, а вовсе не глазки, ручки да ножки. А женщине, да особливо в возрасте, внимание да ласка требуется, доброе слово… Отдай!

Эх боярыня, Богуслав в любви силен! Только любит почему-то не знатных русских дамочек, а замужних гречанок сомнительного происхождения или вовсе безродных француженок. Любовь зла, ей не прикажешь…

Но Капе я озвучил другую правду:

— Знать не знаю, ведать не ведаю, куда твой тиун делся! Он вор, его пути неисповедимы! Может на Змее Горыныче улетел грабить народ русский, а может, посвистывая, с Соловьем-Разбойником обнявшись, подался в глухие дебри проезжих поджидать? Ничего мне неизвестно! Получай сегодня развод и ступай ищи суженого своего!

— Нипочем не дам никакого развода! Привыкла к богачеству за пятнадцать лет, и ничего не отдам!

— Отдашь, срамница похотливая, все отдашь. Как сегодня суд митрополита Переславского решит, так и будет, — разъяснил наглючке подошедший протоиерей. — От него сейчас иду. Сегодня после обеда Ефрем в твои дела развратные сам вникать будет.

— Да может Славка сам ни одной юбки не пропускал!

— Ни один Закон, ни наш, ни византийский, на неверность мужа внимания не обращает. Муж — хозяин в семье, с него за эти мелочи никто и ничего не взыщет.

А вот со срамных женок взыскивать можно по-разному! Решит тебя Богуслав жизни лишить, снесет прямо на епископском суде неверную башку острой сабелькой, заплатит большой штраф и все на этом!

Кстати, за ложное обвинение, возведенное на тебя, за хулу необоснованную, с него так же взыщется.

— Зря хулит! Перед самим митрополитом на святой Библии поклянусь!

— Митрополит Ефрем вранье от правды легко отличает, да вдобавок Владимир двух теремных девок, которые твое блудодейство воочию сами видали, под неусыпной охраной содержит. Решишь обманывать, сразу с детьми попрощайся — прямо с Епископского Двора в монастырь свезут!

— Я боярыня! За меня все Нездиничи сражаться придут! Что скажу, то и правда!

— Не губи, матушка, Елисея! Я его с малых лет взращивал, на руках тетешкал! — бахнулся на колени старец. — Наплюй на деньги боярские! Убьют его зверюги эти, запытают! Сразу и его, и меня предупредили, что коли ты выступишь против развода, ждет хозяина моего смерть лютая и неминучая! А где они с ним сейчас прячутся, никому неведомо!

Тут дед подполз к боярыне прямо на коленках, обхватил ее ноги, прячущиеся под переливающейся атласной юбкой, и в голос зарыдал.

— И вот еще что, — добавил безжалостный к неверной боярыне протоиерей, — епископ велел Нездиничей на разбор больше четверых не приводить — ему там представление, как на базаре, ни к чему. Для Вельяминовых положение то же. У каждого из родов в эту четверку должен входить боец для Божьего суда — вдруг потребуется. Свидетели, истец и ответчик к этим людям не относятся.

— На что нам тупые бойцы, — зашипела Капа, оттолкнув ногой ползающего в горести деда, — каждый из Нездиничей сам первейший воин, наводящий страх на врага! Нам лучше взять с собой религиозную старенькую праведницу из нашего рода! Враз епископу правду-то покажет!

— То-то страшные Нездиничи месяц назад с поля боя всей толпой убежали, бросив наш левый край! — прогудел от двери бесшумно подошедший Богуслав. — Я от Мономаха иду, он такими красками эту историю живописует! Не только щиты, но аж и мечи со шлемами покидали, чтоб ловчей убегать было!

— Это Переславскому митрополиту Ефрему все равно! — оборвал боярские речи святой отец, — он лицо духовное. Хотите старушку ведите, пусть она за вас на Божьем суде сражается, епископу до этого дела нет. Встречаемся на Епископском Дворе после обедни. Опоздал кто или не явился, дело все равно слушается, опоздавших не впускают, невзирая на любые оправдания. Суд обязательно состоится в указанное время!

— Ефрем боярам Вельяминовым благоволит! — попыталась загнусить достойная представительница рода Нездиничей.

— Правила для всех одни! — пресек лишний базар Богуслав. — Уже на всех площадях глашатаи объявляют обстоятельства дела. Ваше обычное вранье здесь не пройдет! К назначенному часу митрополита посетит сам князь Владимир Мономах с представителями от трех других боярских родов. С Ефремом уже все согласовано. Я тебе, Капка, теперь за ваши подлости с Елисеем, больше четверти даже и с детьми не дам. Дружинники мне все рассказали про ваши дела хорошие. А захочет епископ постричь тебя в монахини, препятствий чинить не стану!

Боярыня презрительно фыркнула и унеслась. Дед, цепляясь за ножку стола, кое-как поднялся с моей помощью и, причитая на ходу, поплелся за неверной Славиной супругой.

— Ладно, обскажу вам, как сложилась беседа с Ефремом на самом деле. Вначале я рассказал ему куда мы и зачем идем, — взялся излагать Николай. — Епископу эта угроза для Земли известна — было ему три дня назад Божественное видение.

Деньгами он сейчас помочь не может, с нами пойти тем более — слишком стар, недавно восемьдесят исполнилось. Попытается сделать, что сможет. Кто в команде идет: волхвы, кудесница, оборотень, поисковик, для него неважно. Главное — это наш мир спасти. Хотя ставит одно условие. При людях — никакого колдовства, особенно у епископа в тереме! Неведомо кто еще, кроме него это увидит, придется разбираться, бросив нас всех в монастырскую темницу.

Хотел в поход дружинников из епископской дружины дать, да я отказался — и так нас немало. Советует по Славутичу до Олешья не кружить, а сразу за порогами срезать к Крыму — быстрее на два-три дня получится.

Человеческой едой епископ нам набьет седельные сумки доверху, даст еще трех коней-тяжеловозов — везти ячмень, овес, дрожжи, отруби ржаные — корм для лошадей. Дальше места идут пустынные, никто там не селится из-за кочевников, не сеет и не жнет, провизию в тех местах не купишь.

Ефрем, он тамошними краями интересовался, византийскую карту имеет — книжник ведь известный! — протоиерей, шурша, взялся разворачивать на столе здоровенную трубку. — Пергамент старинный, лет сто ему самое малое — еще печенежские становища на нем указаны. Вот нам дал попользоваться, — и наш не менее ученый книжник начал прижимать углы какими-то невзрачными камнями. — Уж лет пятьдесят тому, как печенегов половцы извели и прогнали неведомо куда, а места тамошние не переменились. Ко всему этому есть и описание, что там и где, — махнул опытный читатель древних манускриптов другой пожелтевшей от времени трубой.

— Ну-ка, ну-ка, — сразу заинтересовался я. — И что там где?

Надо сказать, что в мутных волнах Интернета по этому поводу разобрать что-то было нелегко. Задаешь, положим, конкретный вопрос, типа, путь от сих до сих, что там за места? Какая растительность, где вода, где еда? Обязательно укажешь, что данные нужны про 11 век.

Получишь сведений море! Совсем не о том, о чем нужно… Черноморские пансионаты, расход бензина, вооружение воина 14 века и тому подобное. Глядишь, вдруг Москва из какой-нибудь дыры полезла. Да нету в 11 веке еще такого города! Неизвестно даже, родился ли Юрий Долгорукий, ее основатель! Который, кстати, сын Владимира Мономаха и внук нашего боярина Богуслава. По датам все рукописи врут по-разному, и разброс немалый.

Где-то, может быть, есть и то, что надо, но где, и как это получить — загадка без разгадок. А тут само в руки прет! Сто лет в наших делах разброс плевый — коли тогда там один ковыль шелестел, вряд ли и сейчас на этой местности папайя с маракуйей бодро колосятся!

Втроем мы взялись разбираться в древней карте. Периодически Николай вычитывал нам, боярам, обоим не особенно ловким в чтении по-гречески, интересные места из второй рукописи, относящиеся к делу.

Напрямик, действительно, было короче. Еды нам с собой выдадут вволю. Но там была необъятная безводная степь без единой речушки. Колодцы, если они там и существовали, надо было или знать, или уметь искать. На край воду можно было бы и купить, но от порогов до Крыма, где этой водой торгуют прямо на входе в перешеек, было 350 верст. Людям сунул по паре фляг в руки, они и перетерпят, а вот интенсивно работающим лошадям вода ведь ведрами требуется. Бренчать по степи целым обозом с водой, — где же выигрыш во времени? В общем, думать надо.

— Кстати, — спросил я у Николая, — когда ты к епископу ходил, наша охрана при тебе была?

— Оба за мной приглядывали, и туда, и обратно. Прокричали тоже все, что было тобой велено. Правда я ведьмы не приметил. У Матвея спроси, может он чего увидел.

— А когда заканчивается сегодняшняя обедня? — поинтересовался слабосведущий в церковных делах я.

— В давние времена эта литургия заканчивалась с первыми лучами солнца, но у епископа Ефрема все по-византийски, по-новому. Заканчивается она здесь в обед, не позднее полдня, то есть в 12 часов дня, — растолковал мне священнослужитель. — Лучше нам выйти отсюда всем вместе, я в этих делах не ошибаюсь.

Я посмотрел на часы — доходило десять утра. Поспеем. Затем пошли завтракать, на этот раз долго наслаждаясь изобилием пищи. Потом протоиерей отправился вздремнуть после завтрака, а мы с Богуславом присели в боярской опочивальне, и теперь он изложил истинную беседу с Мономахом только для меня.

— Володя вытурил всех из тронной залы, дескать боярин Богуслав тайные сведения принес и нам соглядатаи не нужны. Наедине обнял меня и спросил не случилось ли чего, раз я так быстро назад воротился — он моего приезда раньше следующей осени и не ждал. Случилось, говорю сынок, еще как случилось! Матушка твоя объявилась! Вова не поверил. Да я сам, говорит, ее лежащую в гробу мертвую целовал! Пришлось ему всю историю с походом, антеками и Францией рассказывать. Спрашивает меня: может это морок какой? Дал ему золотой солид из антековского металла изготовленный пощупать. И это, интересуюсь у него, тоже морок?

Владимир тут же позвал златокузнеца, которого при себе держит. Тот монету в руках повертел, понюхал, на зуб попробовал, и сказал, что более чистого золота в своей жизни не видал. А мастер наших с тобой лет, отнюдь не молод.

Володя истории моей поверил, стал сам рваться с дружиной во Францию идти, матушку выручать. Еле-еле его остановил. Навалятся там на тебя кучей, говорю, воинства иноземные, убьют единственного сыночка нашего! Останется нам одно — обоим в петлю с Анастасией лезть…

Тогда он стал кричать, что мы должны пожениться и при нем проживать. Объяснил сыночку, что мы то не против, но все дело эта срамная паскуда из Нездиничей клинит. Он вскипел, в монастырь бабу эту надо сдать, кричит, заставить постриг принять, покаяться тварь должна!

А я опять ему мягонько толкую, мол ни тебе, ни мне, ни братьям твоим сводным лишняя огласка и черная тень на род наш ни к чему. А вот если такое решение епископ, муж многоученый примет, с нас, вроде, и взятки гладки.

На том и договорились. На прощанье Владимир мне сообщил, что он и сам в этом деле поучаствует, и из родов Остафьевых, Завидичей и Михалчичей достойные бояре подойдут. Если такое боярского собрание сочтет решение митрополита Переславского обоснованным, весь пустобрех Нездиничей никакой силы иметь не будет, а митрополит Киевский обжалование может и не принять. Решили встретиться с Володей уже у епископа.

Тут и я решил вставить свое словечко о будущем семьи Вельяминовых при участии Мономаха, и изложил Богуславу мою идею об управлении княжеским приказчиком-тиуном поместьем в случае неблагоприятного церковного решения его дела.

Тут Слава усомнился.

— Осмелится ли князь на этакое невиданное вмешательство в боярские права?

— По сравнению с самоубийственным походом во Францию, это выглядит как безобиднейшая детская игра в лапту! Что плохого в том, чтобы по просьбе своего пожилого боярина, вынужденного уехать по княжеским делам и который не доверяет изменнице и воровке жене, приставить к управлению его имуществом своих людей?

— Нездиничи знаешь какой хай подымут!

— А ты знаешь, чего они этим шумом добьются?

— Чего же?

— Того, что их дочек-боярышень замуж перестанут брать. Приданое маленькое — род бедный, девки вороватые и слабы на передок! Только отъедешь куда-то по делу, враз жена какого-нибудь тиуна-конюха-сторожа в свою постель затащит!

Богуслав задумался, потом захохотал.

— Дело толкуешь! Если бы в ту пору, когда я к Капке свататься пошел, такая слава за Нездиничами тянулась, поглядел бы в ее глаза с поволокой, оценил руки лебединой красоты, которыми тогда прельстился и подумал: а глазенки то у боярышни распутные, да и ручонки, похоже, вороватые, и, схватив шапку в охапку, убег бы куда подальше!

Глава 4

Тут к нам подошел Матвей с докладом о своей охранно-пропагандисткой деятельности. Вначале их истории со священником совпадали. Ходить ходили, кричать кричали, явной слежки не было. Но потом начались разночтения…

— Поглядывал я во все стороны постоянно, — черт их этих ведьм знает, откуда у них принято к святым людям подкрадываться. До Епископского Двора дошли без приключений. Там Николай с часок пробыл, мы с Ваней на улице близенько вертелись.

На этом Дворе и Епископский Дворец, и Михайловский Собор, и церковь Святого Андрея, и малые какие-то храмы — все одним взглядом не охватишь. А так мы за Епископскими Воротами и улицей рядом в основном приглядывали.

С утра по церковным делам там немало народа бегает, но в основном мужики, женщины там в редкость, за все время шмыгнули только две монахини, да три бабы с кошелками туда-сюда пробежали.

Вот там то я к одной подруге и пригляделся. Невысокая дебелая бабенка, в кике какой-то дурацкой — уж очень сильно рогатой, и сером платье. В руках ободранную торбочку вертит, чего-то на плечах у нее эта дрянь не увиселась, внутрь, во Двор, не идет. Рожа невыразительная, румян и белил не видать, брови не насурьмлены. Неказистая кругом! Делает вид, что вроде по делу пришла, а сама даже и близко к воротам не подсовывается, от попов шарахается — как заметит сутану черную, аж на другую сторону улицы переходит.

Тут то я и смекнул, что это все та же Василиса на себя морок накинула, и протоиерея с какой-то новой подлостью поджидает. Но все-таки провериться решил, — вдруг это у меня ушкуйная недоверчивость играет, вроде как я на чужой земле нахожусь, и тетка лазутчик вражеский? А на самом деле она проповедника какого речистого поджидает, чтоб вызнать глупость какую-нибудь бабскую несусветную. И пока я на эту славную прихожанку глазею, Василиса уж с другого боку к протоиерею подкатится?

Поэтому как святой отец вышел, отошли мы немного от ворот, глянул — а тут по ходу еще церквушка стоит, тут же спросил попа: отче, а вот тот храм каменный или нет? Николай оживился, начал мне про какие-то нефы расписывать, Ванька с ним спорить ввязался — что прочнее, кирпич или плинфа, а я их под этот шумок вокруг церкви-то и обвел.

Смотрю, а бабешка за нами мало того, что как пришитая держится, так она как-то уже и поджиматься ближе начала. Да и в торбе рукой чего там усиленно шурует, к недобрым действиям изготавливается. Вязать мне ее не велено, а попа надо защищать.

Приотстал я от наших на пару шагов, чтобы никого не задеть, выхватил кинжал, начал играть с ним (ушкуйные игры с холодным оружием отпугнули даже и нас с Богуславом — обнаженный клинок перепархивал из руки в руку, вертясь при этом как лопасти вентилятора при быстром режиме и мы отсели от бойца подальше) и голосить на всю улицу, как я протоиерея замечательно караулю — с места, если что, как пардус охотничий на три сажени прыгну, любого подсунувшегося вражину заколю, будь то даже старик или женщина, никого жалеть не стану! На лишнее разбирательство время тратить не буду! Убью и все дела!

Ваня с протоиереем на меня обернулись разок, да пуще прежнего обжиг и закалку обсуждать взялись, а вот у толстухи то рожу перекосило, и она потихоньку от нас приотстала и шмыгнула в какой-то проулок. Сразу все стало ясно — это Василиса подкрадывалась!

— А чего это за кика рогатая? — забеспокоился я, усмотрев в необычном головном уборе возможный подход резервов к ведьме от дьявольских сил.

— Да замужние бабы носят! Девкам нельзя. А как первого нарожают, так кика у них рогатая делается. Иной раз такие рога навертят, что аж башку к земле пригибает! От этого у нас и говорят — кичится, мол, баба — знать голову с тяжелой кикой вверх задирает.

А этой бабище рогатой с ее-то задницей и титищами, уж не первого, а пятого пора бы нарожать! А многие женки как иной раз привяжутся к какой-нибудь дряни, потом не отучишь. У нас даже поют в деревнях:

Замечательны рога

Я не скину никогда!

Буду есть одну мякину,

А рогов своих не кину!

Частушку Матвей не только спел приятным баритоном, а еще при этом и сплясал вприсядку. Этакий ушкуйник-песельник, который, поди, на вражеские осажденные города страх наводит песнями вроде:

Все чужие города,

Нас запомнят навсегда!

Замечательну дубину

Вам на головы закину!

И долго потом нерусские мамаши будут пугать там непослушных деток на ночь не екарными бабаями да люлюками неведомыми, а зловещим русским атаманом — не будешь спать — Матвея-ушкуйника позову, вот он тебе споет! — и в их народе приживется фраза, аналогичная нашей при показе всяческих разрушений: здесь, как Мамай прошел — инородцы будут говорить: здесь, как Матвей пропел!

А в наше время рога чем-то постыдным для мужчин стали, не дай Бог рогоносцем оказаться! А для женщин в 11 веке — почетный знак, заместо материнского капитала пожалованный. Вона как!

И вообще не вижу связи между появлением загадочных костяных наростов на мужском черепе с усиленной эксплуатацией половых органов его жены сразу несколькими пользователями. Вот так-то!

И нечего мне врать про всяческих немецких вояк, которым жены перед дальними походами выдавали рогатые шлемы, ловких византийских императорах, французских ходоках-королях, припутывая сюда мифического древнего грека-вуайериста! Византийцы с французами известные аморалы, их похождения можно даже и не обсуждать, а вот остальные…

Грек вовсе женат не был, не вовремя просто подсунулся к обнаженной богине Артемиде, за это его и заоленили, наградив здоровенными рогами. При чем здесь супружеская измена?

А чтобы здравомыслящий и обстоятельный немец от молодой жены куда-то уперся, не заперев ее легкодоступное без мужа место на надежнейший немецкий замок, встроенный в суперкачественный и лучший в мире немецкий пояс верности, я просто не верю.

Придешь из длительного похода, а тут уже у супруги новые детки нарожались! Этот вылитый фон Генгебах, не пошедший в поход, этот копия фон Беннигсен, вернувшийся раньше всех из-за ранения, а девчушка косит точь-в-точь, как наш богобоязненный пастор Гот. О майн Готт!

А с пояском — кругом надежность! Все легкодоступные ранее места защищены замечательной сталью! Попилит-попилит какой-нибудь Мюллер-Мазох, да и плюнет, поняв всю безуспешность своих попыток дорваться до бесплатного. А сам фон Цеппелин, видя, что здесь он столкнулся с немецкой работой, лишь разведет руками — без ключа это не открывается!

Что-то меня какая-то дикая злоба берет при обдумывании этой сомнительной темы. Может тоже в походе начал какими-то нехорошими шишками обрастать?!

Уймись, уймись ревнивец-дурашка! Жена тебя любит, вдобавок она сейчас беременна…

Ничему это не мешает!!! Захочет — враз изловчится!

— Володь, ты чего это за голову взялся? И перекосило как-то всего? Тебе не плохо?

Я бросил ощупывать глупую головушку, на которой и положенных-то шишек никаких не сыщешь, и ответил:

— Мне хорошо. С побратимами, в чистоте и тишине, мне очень хорошо. Глупые мысли донимают, на Капитолину глядючи!

Побратимы захохотали.

— А ведь он взревновал!

— Я тоже, как про брошенную на лесопилке Елену вспоминаю, аж переворачивается во мне все! Столько там купчиков и приказчиков всяких смазливеньких за досками каждый день наезжает!

— А во Франции эти швали-шевалье такие обходительные да ловкие, аж дух перехватывает! И золота для заманивания честных девиц в свои сети не жалеют! По пятнадцать златников зараз с улыбкой отдают! Манилы иностранные! И такие молодые… Одно слово — сволочи!

Поняв, что не я один тут этой дурью маюсь, успокоился, и мы продолжили дальше.

Сообщили Матвею о предстоящем церковном разводе у Богуслава после обедни. Затем я спросил, встанет ли один мой побратим-ушкуйник в случае чего за моего другого побратима-боярина на Божьем Суде против бойца от бояр Нездиничей, и получил положительный ответ. Тут зашел Венцеслав и позвал нашего убийцу на задний двор потренироваться бою на саблях, и молодые, над чем-то хохоча, удалились.

— Знаешь, Володь, я вот вроде никогда труса не праздновал, но завидев такой порхающий кинжал возле собственного носа, тоже бы шмыгнул в ближайший проулок!

— Да и я бы не отстал, ох не отстал!

И два матерых храбреца развеселились не меньше молодежи.

— Слав, а чего ж твои дружинники своего бывшего ратника в Елисее не признали? Подошли бы по-свойски, так мол и так, браток, обнищали дескать совсем, подкинуть бы монеты надо.

— Так некому узнавать то! У Мономаха лучшая дружина на Руси, и сам он в полной силе. Очень хорош его нынешний воевода Ратибор, я сам его всему, что знаю, обучил. Захотел бы Владимир, князем Киевским сейчас сел, а не Переславским сидельцем! Да не захотел он, вишь, с родней воевать, терпеть не может бойни русских против русских.

А Мстислав парнишка молодой, воевода тоже хват вроде него, славными подвигами пока не отмечен, дружина неопытная, большой крови не повидавшая, в бою не слаженная, толпа, а не рать. Пока там все тихо, да вдруг какой супостат налетит, не угадаешь.

Поэтому я в Переславле самую молодь оставил, а всех ветеранов с собой в Новгород увел, чтобы и там надежный костяк был, который в бою не растеряется. Сейчас здесь самый опытный Лазарь, так и он через год или два после ранения Елисея пришел. Кстати, пора идти жалование раздавать, отощали семьи у народишка вконец.

— Дело нужное. Серебра наши у тиуна вчера целый мешок отбили, на всех хватит.

— Года на три, — уточнил боярин.

— А я пойду по терему пройдусь, посмотрю, как там дела. Не забудь деньги и девкам после беседы с епископом выдать, тем, что у нас взаперти сидят, и дружинникам, что их караулят.

— Ты девицам, вроде, еще монеты обещал?

— Если удачно выступят у епископа. А то эти дуры могут такую чушь понести, что аж ахнешь. Нечего их раньше времени баловать. А ратникам сейчас дай, честно мужики служат.

— Девахи ныть не будут?

— Вот сейчас к ним к первым и зайду.

И мы отправились заниматься кто чем.

У девчат было хорошо: обе были умыты, не накрашены и накормлены. А то заявятся к епископу размалеванные как мартышки, сразу все подумают: у развратной боярыни и девки такие же, ни в чем им верить нельзя — продажные твари! Увидев меня, скромнейшие и приличнейшие девицы оживились и загалдели.

— А долго еще тут торчать будем?

— А нельзя ли по-быстрому к себе сбегать? Взять бы кое-что надо!

— А можно…

Переслушивать этих дур и бесконечно объясняться с ними в мои планы не входило.

— Конечно все можно, девочки! Идите куда хотите, делайте, что пожелаете, обсудите все дела с подружками!

Такая свобода несколько смутила облагодетельствованных.

— А чего нельзя? — поинтересовалась более тертая Мария.

— Да пустяки! Нельзя будет после этого по десять рублей получить, начальницей стать и, скорее всего придется на Посад шлепать жить.

— За что же так?

— За дурость! Не хочу я вам одно и тоже по сто раз объяснять! Не можете просто дойти до епископа, сказать по несколько слов и грести подарки после этого лопатой, значит пошли отсюда вон! Нам такие идиотки не нужны! Мы таких на дух не переносим. Все.

Удивленным дружинникам я сказал:

— Пошли отсюда ребята. Нечего с ними время терять.

Враз поумневшие девицы бросились ко мне и загалдели пуще прежнего:

— Мы посидим!

— Мы пойдем!

— Мы все скажем!

— Не вздумайте врать и чужие басни пересказывать! За это вас Богуслав засечет! Вам деньги будут дадены не за то, чтобы вы вранье, угодное начальству пересказывали, а только за смелость — что против боярыни и ее прихлебательниц не устрашились пойти. И ни за что другое!

— Мы поняли!

— Мы все поняли!

Я вздохнул. Что сейчас, что через девятьсот лет хлыст и палка на Руси были и будут гораздо эффективнее пряника.

— Мужики, там воевода затеял раздачу жалованья дружине, вам как удобнее будет получить: самим сбегать или через Лазаря?

— Конечно! Самим! — гаркнули дружинники.

— Тогда немножко обождите, пока мешок из подвала притащат, раздадут тем, кто в очередь пораньше вас встал. Сбегайте по одному, девок без присмотра не оставляйте!

— Все как надо сделаем, боярин!

— За нас не волнуйся, не подведем!

Всегда больше любил работать с мужчинами! И это вовсе не из-за моего полового шовинизма. А вот в постель — только с противоположным полом! Вот такой уж я, не перенявший европейские веяния 21 века, отнюдь не участник гей-парадов.

Опять встревожились теремные работницы.

— А нам когда жалованье платить будут?

— Жить совсем не на что!

— Вам боярыня платит. Вот к ней и обращайтесь.

— Да она воровка на пару с тиуном!

— Епископу все как надо расскажете, сегодня же деньги получите, и немалые.

— Мы готовы!

— Прямо сейчас веди!

— А епископ, князь и бояре будут готовы вас выслушать только после обедни.

— Подождем!

— Сколько надо подождем!

— Вот и подождите. Скоро уж и пойдем, опаздывать нельзя. Дружинники идут с нами.

А я отправился бродить по терему дальше. У теремных девок стоял несусветный крик — видимо решали на чью сторону встать. Я решил в их запоздалые дрязги не вмешиваться. Все теперь зависит от решения епископа, эти бабские крики и споры ничего не решают. Скажет Слава, всех поразгоним — убытка большого не будет. Только бы удалось боярыню с рук сбыть!

Немного подальше наткнулся на давешнего старичка, которого, видно, боярыня выкинула из своей опочивальни перед уходом к родне. Дед сидел на полу и тихо плакал, уткнув седую головушку в коленки.

Я присел рядом.

— Горестно, деда?

— Еще как горестно, сынок! Пропадет мой Елисеюшка через гонор этой дуры! Я у отца его всю жизнь служил, и за Елисеем как могу уж пятьдесят лет приглядываю, только такой напасти с нами сроду не бывало!

— Да и не воровали, поди, так бессовестно? — предположил я.

— Так через эту Капку все! Елька как устраивался, знаешь какие мысли имел! Все хозяйство воеводе налажу, за сынами его пригляжу, — будет и от меня еще польза! А как завертелся с подстилкой этой, так и пошло все наперекосяк: Богуслав опять разживется, мы с Капочкой детей бросим, сами подальше убежим, да богато заживем!

А эту негодяйку я уж сегодня вволю наслушался: жить с кем хочу буду, мне муж не указ, все деньги у меня должны быть, детей пусть в дружине учат, большенькие уже. Тьфу!

Теперь вот вовсе пропал Елисей через жадность гадины этой. Привезли его сегодня поутру связанного в грязном мешке, сбросили на землю и велели ранее припрятанные деньги показывать. Елисей было вилять взялся: не знаю, не помню. Так один зверообразный с лысой башкой попинал его от души, а потом пригрозил: сейчас пытать тебя по-настоящему начнем, это я тебя так — балую. Очень быстро не только свое все отдашь, а вспомнишь, чего и двоюродный дедушка невесть где зарыл! Тебе что вначале отрезать — нос или уши? Тут уж я не стерпел: вынес лопату, да показал, где хозяин ворованное закопал, думал отстанут. Но не тут-то было! Быстро откопали эти бандиты краденое, но на этом не успокоились.

Опять засунули хозяина в мешок, закинули на коня поперек седла бедолагу моего и посулили смерть ему неминучую, если боярыня мужу развод сегодня не даст. Побег я к ней, а она, вишь, как себя показывает! — и дед снова зарыдал.

Потом вытер длинной седой бородой глаза и с надеждой спросил у меня:

— Может ты знаешь, где его прячут? Придумаем чего-нибудь…

— Ни сном, ни духом ничего не ведаю! — перекрестился я. — Но может не убьют? Попугают да отпустят?

— Твоими бы устами да мед пить, — понуро сказал дедок, — да уж больно звероподобны были похитители эти!

Посидели еще молча.

— Ты может голоден? — поинтересовался я у старика.

— Все равно есть не могу, об Елисее тоскую!

Я вздохнул.

— Тогда бывай. Может еще свидимся.

Старец не ответил, уткнув голову в коленки.

Я шел по коридору и думал, как все хорошо складывается в книжках 21 века у попаданцев. Хоп-хоп, здесь как надо вырулил, там ловко все уладил, прибил по ходу кого-нибудь особенно вредоносного, — и воссиял рассвет над миром! Все довольны, все смеются.

У меня же — одному поможешь, другого, может тоже неплохого, в дерьме по ходу утопишь. Конечно, Елисей не белый ангел, а за воеводу своего жизнь готов был отдать. Какие были бы у нас шансы в битве с черным волхвом без Богуслава? Да никаких!

А что такое украденные деньги в сравнении с гибелью всей Земли? Мелочь и пустяк, не стоящий внимания! Осталось одно с этим Елисеем — простить и отпустить! Отслужил уже пятнадцать лет назад, отработал как смог, искупил вину свою вперед. А мы тут его деда-пестуна топчем, да серебро краденое усиленно назад отнимаем. Ему бы за доблесть мраморный памятник при жизни воздвигнуть, а вместо этого по моей наводке бывшего командира сотни или насмерть забьют, или продадут в рабство. Да, дела делишки…

Посмотрел на часы: 11.10. До конца обедни еще пятьдесят минут.

Пора переодеваться и готовиться к выходу. Я не обладаю женскими талантами собираться на выход в течение часа, иной раз и двух — мне не нужно подкрашиваться, потом перекрашиваться, заниматься нелегким выбором нужных блузочки, юбочки, колготочек, босоножек, туфелек, платьица, бижутерии — а выбор у живущих со мной женщин почему-то всегда стремительно нарастал, и получая команду одеваться, не горячился, чтобы потом весь этот долгий срок не нудить из прихожки, как молодожен:

Ну сколько можно! Я давно одет! Мы опаздываем, поторопись!

— а спокойно занимался важнейшими мужскими делами: читал очень полезную книгу «Раскопки Хейаловавского кургана» — должен же я знать историю племени, вымершего в незапамятную эпоху, глядел по телевизору «Новости Поволжья» — выросло чего-нибудь на полях или как всегда, иногда дремал. Все это, конечно, в основном делалось лежа на уютном диванчике, чтобы качественнее разгорячиться перед рывком.

А когда влетала очередная суженая и принималась негодовать:

Я уже готова, а ты все голый лежишь!

— никогда не вступал с ней в ненужные прения, типа, прошло полтора часа, прикажешь мне их одетым сидеть? Или: чего это я голый? Я в уютных семейных трусах! — отнюдь нет.

Очень ласково произносил:

А что это волосы у тебя на левом височке как-то не так?

Эффект всегда был ошеломляющим! Женщину отбрасывало от меня к зеркалу и можно было спокойно собираться. Когда был полностью готов: одет, обут, местами расчесан, надо было подойти к торопливице, поцеловать, неважно куда — щечка, шейка, носик, ушко и сказать:

Да это там просто так свет падал! А сейчас вижу — все просто великолепно! Ничего больше не трогай, порушишь чего-нибудь!

Все! Можно выводить красавицу!

А тут идти, вроде, минут десять всего, одеться мне чуть дольше, чем просто подпоясаться, но я люблю появиться пораньше — торопиться, дергаться и опаздывать терпеть не могу! Еще здесь можно как-то подрасчитать, когда где будешь, а как свяжешься в 20–21 веках с общественным транспортом, опозданий не расхлебаешь!

Поэтому я всегда приходил или приезжал пораньше (в частых городских пробках и наличие своей машины не спасает от внеплановых задержек) и просто прохаживался (перезванивался по другим делам, искал что-нибудь в ноутбуке, ковырялся с машиной и т. д.) до нужного времени. Поэтому на все встречи приходил всегда минута в минуту.

Эту мою особенность все знали, и если меня не было целых пять минут (за последние тридцать лет такое случалось целых два раза!) оправдания с моей стороны не требовались — Владимира настиг какой-то катаклизм, и катастрофа разразилась очень внезапно!

Оделся по-боярски, только головной убор не осилил — нету навыка в жару в теплой шапке пыхтеть. Сразу видно — липовый я боярин! Настоящий на такие дела с непокрытой головой не пойдет.

А я считаю — каждому овощу свое время. Когда на улице + 25 градусов по Цельсию в тени, меня даже в легонькую панамку не нарядишь. Вот поздней осенью или зимой заору громче всех: куда мою любимую шапку подевали!

Зато подцепил к поясу богато украшенную саблю из дамасской стали в дорогих ножнах — знай наших!

Пока наряжался, Николай помалкивал, но видя, что уже все, решил подсказать неразумному боярину, как положено одеваться. Сам он на обычную свою сутану никаких праздничных риз не накинул, зато нахлобучил на голову фиолетовую камилавку.

— Сын мой, все бояре к епископу в горлатных шапках придут, один ты вроде белой вороны окажешься. Такая шапка признак знатности и благородства!

— А вот Христос, он благороден ли был духом, святой отец?

Протоиерей аж меня перекрестил.

— Что ты такое несешь, Владимир? Иисус наш светоч духа!

— А меховая шапка у него была? Где-нибудь наш Господь повелел своей пастве в жаркую погоду обязательно носить горлатку?

— Она же у тебя летняя!

— Все равно перепарюсь. Ты не крутись, как уж на сковороде, а ответствуй по Святому Писанию. Велел или не велел?

Священник открыл рот, затем закрыл. Минуты две подумал, а потом неуверенно произнес:

— Ты богохульствуешь…

— Отнюдь! Найди мне это место в Библии, где Христос повелел боярину прийти к епископу обязательно в головном уборе, и после этого накладывай на невежду любую епитимью! А я безропотно напялю на голову эту огненную печку и отправлюсь изнемогать к Ефрему.

— А вот насчет жен сказано…

— Ты меня хочешь оскорбить, поп? В чьих это женах ты меня мыслишь? В тех местах, откуда я пришел, за такие вещи бьют смертным боем! — ухватил я Колю за грудки.

Смирение во мне растаяло как снег по весне, ну просто куда-то испарилось! Всю жизнь я был неистовый мужлан и таким и подохну!

— Ох, извини, от жары ум за разум заходит…

— Вот я тебе сейчас эту камилавку для сугрева поглубже напялю, чтобы ослабевшие от перегрева мозги порасправились, — рычал я, обозленный впервые в жизни предъявленным мне обвинением в пассивном гомосексуализме, — и буду гнать твое святое протоиерейство до самого Епископского Дворца пинками, напоминая, что это женщина должна перед Богом и в церкви с покрытой головой стоять, а мужчина должен голову там же обнажать, показывая подчинение Христу.

— Мы не в церковь идем!

— Мы идем к одному из трех законных митрополитов Руси Великой. Могу я выказать ему уважение, как главе православной церкви в Переславле и кратчайшему пути для передачи моих речей Господу?

— Можешь, можешь, все можешь, только больше не буйствуй и меня отпусти! Пойду народ соберу.

Я отпустил священника, и он махом унесся, буркнув на прощание от порога, поправляя камилавку:

— На улицу выходи. Шапку в руки возьми, мало ли чего.

Чего-то я верно чересчур сегодня забуйствовал, отходя от неразумной злобы думал я, этак всех приличных людей можно от себя разогнать.

Останешься в итоге в уютной палате с древнерусскими психиатрами общаться. Интересно, а как их тут называют? Обычный врач тут лечец, а этот? Психец? А то и вовсе какой-нибудь похабно звучащий вариант?

В палату… ох в комнату! — зашел Богуслав, тоже где-то прошляпивший свою боярскую шапку. Неправильные мы с ним оба какие-то, из нас бояре, как с рвани со Змиева вала дружинники. Для полного эффекта на ноги еще опорки бы какие-нибудь нацепить или летние дырявые валенки.

— Ну что, пойдем?

— Пошли.

Пока брели, я попытался разузнать кое-что по интересующей меня теме.

— Слав, а чего у вас тут с буйными дураками делают?

— С обычными сумасшедшими, или у власти которые?

Я усмехнулся своеобразности подхода к классификации и ответил:

— Начни с обычных.

— Сажают на цепь и лупят вдвоем здоровенными палками, пока не уймется болезный и не поумнеет.

— И что, помогает? — удивился я.

— Еще как! Лекари аж сами удивляются. В полный ум сумасшедшие приходят, кое-кто даже умнее, чем до болезни делается!

Хм. А здесь психлечцы — молодцы! Гуманизма и толерантности может и маловато, но каков эффект! Дешево и сердито.

Наши уже все стояли у крыльца. Протоиерей Николай, Матвей в кольчуге и тоже опоясанный дамасской сталью, вострые умом Маша с Варей при двух дружинниках, — вроде все в наличии, никто нам для такого дела больше и не нужен.

— Святой отец, ты как будешь участвовать: представителем от Вельяминовых или сам по себе? — поинтересовался Богуслав.

— Я вроде как при епископе. А на освобожденное мною место привлеки еще кого-нибудь из вашего рода. И лучше не горлопанов, а мужей степенных и разумных.

— Добро. А ты, Володя, встанешь со мной там плечом к плечу?

— Решай сам. Считаешь, что тебе совет поумнее моего кто-то из Вельяминовых даст, возьми лучше из ваших бояр нужного человека. Никаких обид не будет — дело есть дело.

— Лучше тебя у меня советчика не было и нет, поэтому вместе на суд к митрополиту и зайдем.

Экипировкой ушкуйника Слава остался недоволен.

— Матвей, ну ты оделся, будто с девочкой погулять собрался! Шлема нет, латных перчаток нет, кольчужка коротенькая и тонюсенькая — от комаров только и защита! Знаю, щитов нельзя, так ты хоть оденься по-человечьи, защити свои телеса! Чую, втянут нас эти гниды Нездиничи в Божий Суд, просто так не отстанут. Да и бойца выставят не из последних, сыщут мастера!

Бывший атаман отвечал с толком и обстоятельно, чувствовалось, что вместо привычных собак не одного мастера из бойцов в своей жизни съел.

— В шлеме с подшлемником я упарюсь (на заднем плане захлопал в ладоши буйный псевдобоярин, поддержанный в своих неразумных выходках), тяжелую кольчугу или латы одевать резону нет — в этих краях с половцами бьются, а не с псами-рыцарями, здоровенными двуручниками размахивать некому. С кочевником главное — это быстрота и увертливость, сабля против сабли. А сабельный удар, нанесенный вскользь, моя кольчужка выдержит.

— А если не вскользь, а со всей дури треснут? — продолжал долбить боярин.

— А я в это время усну, ручонки опущу да буду ждать, когда оно ко мне прилетит? — расхохотался Матвей. — И так я пять лет дрался, а вишь, ни сучка, ни задоринки, не порубанный, не поколотый!

— Чего я с тобой толкую! Ты атаман ушкуйников, мастер из мастеров, а меня на твой молодой вид повело, учу как несмышленыша желторотого! Пошли!

Я вспомнил, как тот же Матвей, мой учитель всяческому бою в этом мире, рассказывал желторотому тогда еще мне о шлемах.

— Просто на башку его не напяливают — холодная железяка во все стороны елозить будет, внутренними грубыми швами всю кожу обдерет, в бою вечно обзор наносником перекрывать будет. Вязаный подшлемник нужен обязательно! Летом тонкий, зимой толстый — ну вроде как шапка.

Ладно, хватит о прошлом. Команда была пошли, и мы пошли. По дороге я поинтересовался, что имел в виду Богуслав, говоря про сумасшедших во власти.

— Тут, Володь, навязался нам на шею двоюродный брат Мономаха, Святополк Изяславич, Великий князь Киевский. Киев-то он уже опоганил как мог: развел работорговлю русскими людьми, ростовщикам невиданную волю дал.

— Это который Владимира от престола отпихнул?

— Именно этот. Уладили все миром, войны между своими удалось избежать. А половцы думали, что междоусобица будет долгая, и прискакали тремя племенами Русь грабить. Главный — хан Тугоркан. Увидели, что все обошлось и решили заключить с нами мирный договор. Послали послов в Киев. Казалось бы, тишь да благодать! Живи да радуйся!

Святополк посоветовался с опытными киевскими боярами. Те ему и говорят:

— Дружина у тебя сейчас маленькая, всего 800 сабель, не ввязывайся ты в битву с половцами, их меньше, чем 10–15 тысяч, никогда не приходит. Тебе и восьми тысяч для такой переделки мало будет! А у тебя в десять раз меньше. Захлебнемся мы в этом бою собственной кровью. Дай половцам богатые дары, Киев им нипочем не взять — осадных машин у них нету, и подписывай поскорее мирный договор! Чем скорее они уберутся в свои степи, тем лучше.

Князя это не устроило, он же известный Аника-воин! Нахвастаться, полезть на рожон и убежать при опасности первым!

Старшие дружинники порешили, что бояре правы, так он с младшими советоваться пошел! Неужели так люди в нормальном уме себя ведут? На цепь, только на цепь!

Младшим море по колено, опыта-то еще нету — только пусти на врага, голыми руками его на части порвут! — и этот идиот поверил!

Послов сунули в поруб, нагрубили там чего-то славному вояке Тугоркану и завертелось! Из всех русских князей сумел Святополк только Володю, княжившего тогда в Чернигове, и его сводного брата Ростислава в эту глупость втянуть. Дружины у братьев тоже против половецких маловаты были.

На Стугне мы с Владимиром соотношение сил прикинули и невесело нам стало. Половцев против нас впятеро больше! У них войско известное славными победами над русскими, а у нас приличная дружина всего одна — наша, Черниговская. У Ростика и сил мало, и сам он еще щенок — 18 лет всего, это его первая битва была. И последняя!

А у Святополка может и орлы, так их всего восемь сотен! Да еще старшая дружина вдрызг переругалась с младшей! А перед боем так нельзя.

Володя бьется со мной вместе с молодых лет. Ни одной битвы мы до этого не проиграли. Сорок сражений вместе прошли, победа за победой! А тут глядим друг на друга, и обоим понятно — вляпались мы по самые уши!

Спрашивает князь меня, — что делать будем? Мне ответ был ясен — уходить нам вместе с дружиной Ростислава надо, уносить ноги пора, пока ратники целы!

А как же Святополк? Да пусть этот осел на этой Стугне делает, чего хочет! Поумнее будет, послов отпустит, да с нами уйдет!

Да я ему слово дал… А Вовка своих слов не нарушает никогда! Иди, говорю, значит, толкуй с этим бараном по-родственному, может хоть на мирный договор уломаешь. Мы от половцев на другой стороне реки стоим, может это чем-то нам и поможет!

Два часа они с этим ненормальным в шатре кричали. Видимое дело, что такого военачальника нужно было срочно на цепь сажать, да всей дружиной дубинами охаживать! А вместо этого пришлось с тучей половцев биться…

Святополк первым побежал, за ним Ростислав, ну и нам уже там одним пропадать стало незачем. Я с отрядом отход прикрывал, а тут Ростислав в этой поганой Стугне тонуть начал! Мономах его полез спасать — любил брата и плавает отменно, да тяжеленые кольчуги обоих братьев на дно потянули!

Тут мы подошли к Епископским воротам.

— Ну что это такое! — возмутился я. — Как только ты до этого места доходишь, нас отвлекают! Народ, подождите нас на Дворе, нам договорить нужно.

Один из дружинников, осуществляющий охрану свидетельниц, вдруг пренебрег своими обязанностями, подошел к нам и спросил у Богуслава:

— Воевода, а можно я тоже послушаю?

— Что за любопытство такое? — не одобрил его порыв бывший воевода.

— Я с вами вместе тогда на Стугне бился в Ростиславовой дружине. Только я в передовом полку был, мы раньше всей нашей дружины через речку ушли, чтоб на засаду наша отступающая в беспорядке рать не натолкнулась.

Князь остался тогда на переправе, брата ожидать. Я его очень любил — Ростислав умный был и добрый. А потом говорят — утоп! Мы все так и ахнули! Дозволь, воевода, дослушать!

— Слушай конечно. Я к этому княжескому отроку тоже хорошо относился, но вместе с ним мой Мономах тонул! Крикнул своим, чтобы сдерживали половцев дальше, а сам к переправе поскакал. Долетел до воды, всю железную сбрую с себя сбросил, а вытащить только Владимира успел.

Мы в том бою больше половины дружины потеряли, восстанавливали потом количество ратников долго. Святополк, пока половцы, так и не взяв Киева, ушли русские земли к северу от нас жечь да грабить, испугался этой войны до того, что женился на дочке хана Тугоркана.

Такого удода только на цепь, и палкой, палкой! А он Землей Русской правит!

— Ладно, пошли на Епископский Двор.

Я поглядел на часы. До окончания обедни еще пятнадцать минут. Отпустить, что ли, дружинников? В такой толпе на девчат не нападут, защиту особо важных свидетельниц можно отменять.

Светило яркое в этих широтах осеннее солнышко, редкие белые тучки неторопливо ползли по небосводу. Наши стояли кучей, держась недалеко от крыльца Епископского Дворца. Столько места, как пузанам-боярам в здоровенных шубах и их разожравшейся челяди, нам не требовалось. Богуслав, я и дружинник начали проталкиваться через толпу горожан к своим.

И вдруг возле них проблеском молнии сверкнул над головами необыкновенно яркий клинок! Завис, потом выпал из чьей-то враз ослабевшей руки. Мы со Славой, расшвыривая народ, рванулись к нашей ватаге.

Протоиерей уйти к другу-епископу еще не успел, и теперь охал и ахал от пережитых впечатлений, Мария икала, Варька упала в обморок на руки к подруге. Бывший при них в это время молоденький ратник растерянно озирался и, даже не делая попытки вытащить саблю, ошеломленно спрашивал:

— А чо это он? А зачем это он?

Сбоку от всего этого балагана стоял мой побратим-ушкуйник и вертел в руках длинный боевой кинжал.

Тут народ окончательно расступился, и я увидел валяющийся возле ног Матвея труп с неестественно вывернутой головой. Убиенный был смугл, очень черен волосом и сильно курчав. Определить возраст было затруднительно — все лицо было покрыто грубыми шрамами. М-да, дела делишки!

Ушкуйник извиняюще улыбнулся.

— Теряю навыки. Живьем надо было брать разбойника этого. Ну, что уж теперь говорить… А ножичек чудо как хорош — прямо сам в руку ложится! И сияет, любо дорого поглядеть! Что за сталь, не пойму. Не булат и не дамаск, а для франкской слишком светлая и отсветы совсем другие.

Слава протянул руку.

— Покажешь?

— Гляди.

И Матвей подал режуще-колющий клинок рукоятью вперед, как и положено у профессионалов. Кинжал блеснул в других руках, тоже отнюдь не любительских.

Ну народ! Тут под ногами неостывший труп валяется, за который, между прочим, ответ еще надо будет держать, а они виды стали взялись обсуждать!

Богуслав перестал вертеть в руках клинок и вернул его новому владельцу.

— Это, паря, акинак из хоролуга.

Ответ, конечно, исчерпывающий и абсолютно понятный, — подумалось мне.

— Солнечный блеск от небесного камня? — аж ахнул Матвей.

— Именно он. Такие секиры, мечи и кинжалы только на Руси делают. Хоролуг, подарок языческого бога Хорса, франкский меч не ломает, а перерубает. Удивительно прочен.

На Западе эту нашу сталь кречетом зовут. Они все пытаются ее изготовление перенять, а для этого русские клинки протравливают какой-то своей иноземной дрянью. Вот после этого сталь и переливается, как перья у кречета.

— А просто купить этот металл нельзя? — поинтересовался я.

— Не завалена Русь небесным камнем, который ты метеоритом зовешь. И взять надо от особого камня, — отнюдь не каждый прилетевший в дело идет! — нужный кусочек, добавить в обычное кричное железо, и варить в особенных горшках, тогда только хоролуг получается. У обычного кузнеца ничего и не выйдет, редкие умельцы этим заняты.

Умение это переходит от отца к сыну и не продается. Греки и арабы раньше раскапывали курганы, где наших павших воинов хоронили, чтобы хоть их сломанные мечи добыть. Находили или нет, сие мне неведомо, но за прошедшие сотни, а то и тысячи лет, хоролуг они делать не наловчились.

— Руси-то нет еще тысячи лет, — скептически заметил я.

— Руси нет, а Скифии, откуда это умение пошло, сейчас уж более двух тысяч было бы. Селились скифы здесь, какая-то их часть, надо думать, и вошла в русский народ. Оружие из хоролуга они называли акинаком. Меч-акинак был с локоть, а такой, как этот, кинжал-акинак, с неполный локоть, то есть покороче.

— Мне рассказывали об акинаках, — задумчиво проговорил Матвей. — Но сам я их в глаза никогда не видел, в руках не держал. Думал, отошло это умение на Руси, разжиться таким оружием даже и не мечтал.

Тут подошли на шум и охранники Дворца — три человека. Их начальник все у нас расспросил, попытался отобрать у Матвея кинжал-акинак, но этот номер не прошел.

— С боя взято! — зарычал ушкуйник, — не отбирается!

Старшим у охраны был вяловатый седенький дяденька. Связываться со средневековым спецназовцем такими малыми силами он не решился.

— Епископ пусть сам решает, — подытожил командир охранников. — С ним связываться не советую…

— С боя взято! — опять рявкнул Матвей.

— Ладно, Бог с ним. Убиенного тобой мы знаем — это Янко Шрам, первейший бандит и убийца по всей нашей земле — ищет его княжеский Тайный Приказ уж давно, да и мы оповещены — вдруг сюда подсунется. Убили и убили, за эту погань взыску не будет.

Скоро уже вас к митрополиту позовут. Ожидайте. Ребята, берите эту дрянь как в прошлый раз! — скомандовал предводитель своим подчиненным, — в подвал потащим.

Сорокалетние ребята ухватили труп каждый за одну ногу и потащили его по пыли, колотя бандитским затылком об оказавшиеся на пути складки местности.

— Неужели так можно? — зароптал опомнившийся протоиерей. — Носить же положено!

— Мы всякие дохлые разбойные рожи не носим! — рявкнул старший стражник. — Волоките ребята, волоките!

Епископский Двор смахивал на торг. Кроме многочисленных Вельяминовых и шумной орды Нездиничей, а также приглашенных князем представителей от трех лучших боярских родов Переславля с многочисленной челядью, толкалась и орала толпа зевак, оповещенных глашатаями, что в семейной жизни бывшего воеводы произошла такая незадача.

Всем этим купчишкам, ремесленникам, боярским ратникам ужасно хотелось попасть внутрь и самим, обязательно самим все увидеть и раньше всех узнать: кто прав, кто виноват, чей навет, кто изменник, а кто вор, и с придыханием потом все это рассказывать знакомым. Можно и незнакомым, лишь бы бойчей наливали медовуху рассказчику в кабаке за их счет.

Толкались и женки в скромных платочках, делая вид что пришли для посещения одного из храмов, а тут остановились на минуточку — поболтать со знакомыми. Участие женщин в таких мероприятиях не поощрялось даже в предельно по меркам 11 века эмансипированном Великом Новгороде, а здесь на это глядели с явным неодобрением — все-таки южный рубеж Руси, пограничье, а вы тут с бабскими пересудами да теревеньками! Понаврете еще потом невесть что!

Звучали неодобрительные высказывания:

— Не место вам тут! Подите щи стряпать мужу, да лучше деток обиходьте, чем тут без дела ториться!

Женский пол обращал на эти замечания и советы столько же внимания, сколько дикари-людоеды на лекцию заботливо подсоленого и наперченого миссионера, приготовленного уже к племенному котлу, о пользе вегетарианской диеты.

Женское любопытство чувство великое и идущее исстари, а бороться с ним бесполезно. Бабенка, как кошка, пролезет в любую дыру, и все-все вызнает.

Конечно, можно воспользоваться этой слабостью молодой жены в воспитательных целях после нанесения ею вашей семье очередных значительных убытков, но это чревато разнообразными женскими санкциями за твою проделку. Рецепт очень прост: убегая утром на работу или по делам, крикнуть:

Милая! Совсем забыл тебе сказать такую важную вещь, которая прямо тебя касается! Ты обалдеешь!

И не обращая внимания на выкрики:

Ну хоть намекни про что! — унестись во весь опор, с криком:

Опаздываю! Все вечером!

Не теряя времени быстро отключить телефон и наслаждаться покоем в душе до вечера, предупредив всех сослуживцев, что тебя нет и сегодня не будет.

А придя поздним вечером домой и поцеловав красотулю в лобик, долго плескаться в ванной, неторопливо покушать, и завалиться полежать, не обращая внимания на выкрики иссохшейся от любопытства жены. Потом вальяжно потянуться и сказать:

А новость такая…, и чуть-чуть помедлив, минуты две для усиления эффекта, рассказать какую-нибудь малозначительную чушь. Конечно, рвать тебя за это будут долго, но сладостная месть уже свершится!

Прискакал всадник, мужчина средних лет в ярко-красном плаще-корзне с золотой застежкой-фибулой на правом плече, зеленых сафьяновых сапожках, и явно дорогой шапке с небольшой меховой опушкой, с ним человека три охраны. Подъехали к самому крыльцу. Сходство вновь прибывшего с Богуславом было очевидно. Он легко соскочил с коня, бросил поводья своим дружинникам.

— Тут побудьте. И без вас народу полно будет.

Помахал Славе рукой, наша ватага поклонилась — здравствуйте, Владимир Всеволодович Мономах! — и прошел внутрь Епископского Дворца.

Да, присутствия князя я не учел. Бросив выламываться, быстро натянул на голову прихваченный с собой на всякий случай свой аналогичный головной убор. Умнейший Мономах оделся — так принято, а явно тоже не замерз. Чего же я-то дуркую, иду против течения, да еще когда решается судьба побратима?

Как у нас в 20 веке говаривал один профессор-оригинал: врач должен быть незаметен, как пограничный катер в тумане! Нечего тут не вовремя мнить себя законодателем боярских мод.

Минут через пять прозвучало:

— Вельяминовы, заходите! Нездиничи! Готовьтесь!

Дружинникам Богуслав велел возвращаться к себе в усадьбу, а мы прошли внутрь. Витражи, мозаики, железные большие люстры, — церковники отстроились на славу.

Нас завели в большой зал, в котором на двух больших тронах сидели митрополит Ефрем и князь, поставили к стене по правую руку от них. Протоиерей махом убежал и встал около друга, затесавшись среди других священнослужителей и служек.

Митрополит был старенький, сам высохший, но с окладистой седой бородой. Вся разница в одежде от нашего протоиерея заключалось только в золотом кресте на груди в отличии от Колиного серебряного.

Следом зашли Нездиничи: Капитолина, два пожилых боярина, какой-то мелкий и юркий субчик, одетый бедновато для их сословия, старая носатая бабка царственного вида и простонародно принаряженная бабенка. Последним из этой компании зашел какой-то непонятного вида боец — богато изукрашенные сабли у него висели с обеих сторон. Лишнюю саблю он на Божьем Суде юркому, что ли выдаст, для заключительного удара в спину Матвею? На вид ратному человеку было лет сорок — сорок пять.

Что-то их многовато получается, один явно лишний. Ефрем тоже это заметил и послал служку разбираться.

Как бедноватый и мелкий субъект не орал о своих преимущественных правах поучаствовать в церковном разбирательстве перед всеми Нездиничами, его проводили быстро.

Тут то я и оценил ум Переславского митрополита, установившего для всех одну присутственную квоту, а то вдруг этих склочников человек десять завалится? Все нервы вымотают и в деле до весны не разберешься. А так — трое разумных бояр, какая-то из теремных девок в роли свидетельницы и один молчаливый боец.

Немного смущала таинственная бабушка — не было б от нее какого-нибудь подвоха, но что есть, то есть. Не умом, так свидетельницами возьмем. Впрочем, ум двоих присоединившихся к нам Вельяминовых мне оценивать пока рановато. Поживем — увидим.

Подошли по двое-трое от трех лучших боярских родов. Эти-то будут стоять тихо — наше разбирательство этих родов не касается, их дело сторона. Вот теперь все — кворум есть.

Вначале заслушали Богуслава. Все было сформулировано кратко и по существу. Его ограбил тиун на пару с изменившей боярину женой.

— Других обвинений нет? — спросил митрополит. — Может быть очень плохо ведется домашнее хозяйство, жена не исполняет супружеский долг, отказывается рожать наследников, все дети от нее сильно нездоровы, в ее роду гнездится страшная наследственная болезнь или еще что-нибудь?

— Этого ничего нет. Но ограбила меня Капитолина с тиуном очень грубо!

— Вот тиуна и лови, сын мой. То, что жена взяла у мужа деньги, никак не наказуемо. Это как твоя левая рука переложила из одного твоего кошеля монеты в другой твой же кошель. У вас все общее. А с тиуна или возьми крупную виру после княжеского суда, или, если у вора не окажется денег, продай его в рабство. Убивать и пытать нельзя! В «Русской Правде» нет таких наказаний.

Осталось только установить степень вины боярыни в прелюбодеянии. Вот это дело наказуемое! Если оно будет подтверждено признанием самой обвиняемой, или показаниями свидетелей, не имеющих от этого корыстной выгоды, — церковный суд вынесет объективное решение. Слушаем обвиняемую.

Капа решительно вышла вперед. Ее немаленькая грудь вздымалась от негодования. Начала она дерзко и решительно:

— Все это злой навет, святой отец! Нет за мной никаких провинностей! Мужу всегда была верна! Свидетельницы, если они есть, подкуплены супругом или его другом — боярином Мишиничем, — вон он стоит! А я безвинна…

Они сколотили ватагу из подобных себе и идут в какой-то поход якобы по государственному делу, а на самом деле пьянствуют и насильничают девок по всем городам и весям, оставляя по Руси за собой недобрую память. Все они волхвы и разбойники, проповедуют против учения Христа. Особенно плохо относятся к священникам, приехавшим из Византии и скопцам!

А у меня деток двое, их еще растить и растить… Прошу тебя, прими меры!

Сильно! Разведка Нездиничей поработала на славу! Правда осталась неохваченной тема измены Родине, изнасилования малолетних обоих полов, поджоги церквей в пройденных городах и селах. Хотя против недобрых чувств к Константинополю и евнухам, все это может быть и мелочь с точки зрения митрополита Переславского.

Против нас стоят редкие умельцы своего дела. Нажми сейчас на свидетельниц, и польются истории, что денег нет, а тут десять рублей обещали и должность хорошую со значительным повышением оклада. И вылетим мы с этого объективного суда, опережая собственный визг, как поросенок у О. Генри!

А Ефрем, дед, похоже, въедливый и внимательный, всех расспросит, в каждую мелкую дрянь вникнет! Да, дела наши провальные и тухлые…

— Свидетельница Марья! — объявил служка.

Маша вышла, поджав губки и стала часто оглядываться на меня. Трусит, как есть трусит! Очень хочет получить ясные указания, что именно нужно говорить. А то сейчас: ты, боярин Владимир одно сказал, а боярыня Капитолина другое. Кто из вас главнее, непонятно пока простой русской девице.

Сейчас надавит митрополит при поддержке Нездиничей, и польются бессвязные и вредные речи о ненужном.

— Дочь моя, что ты знаешь об этой истории? — начал митрополит.

— Ась? — прозвучал достойный ответ.

— Говори, что знаешь!

— Я две молитвы хорошо знаю — «Отче наш» и «Господи Иисусе, помилуй мя»! Каждый день перед иконой на ночь молюсь, — горячо взялась рассказывать девица. — И в церковь я два раза в неделю хожу. И посты никогда не нарушаю!

Издевается она над нами что ли? Рядом молча бесился Богуслав. И тут до меня дошло! Девка видит священника, и считает, что того интересуют только церковные дела!

Ну что ж, вряд ли митрополит слышит так же хорошо, как в юности, вдобавок девица стоит ко мне поближе, чем к нему. Действуем! Я повернул Матвея грудью к себе, прикрылся им от Нездиничей и начал громко кашлять. Мария отвлеклась от беседы с Ефремом и поглядела на меня. Я мгновенно сложил ладони трубочкой и прошипел:

— Машка! Про боярыню!

— А-а-а! — поняла толковая наша. — Боярыня наша Капитолина, видать, занялась любовью с тиуном Елисеем!

— Дочь моя, в этом ее супруг и обвиняет. Что ты именно видела?

— Да забежала я кое-что по хозяйству спросить, а они лежали вместе голые, и обнимались! — тут ревностная прихожанка перекрестилась, — Христом Богом клянусь!

Хорошо идет, толково и по существу!

— Что-то еще об этом знаешь?

— Да что еще… Тискались вечно, когда думали, что я не гляжу!

Просто отлично! Митрополит понял, что больше ничего нужного из свидетельницы не выжмешь и завершил беседу в таком ключе. А вот начало следующего этапа выглядело как-то тревожно.

— Погляди мне в глаза, женщина! В глаза! Только в глаза!

Мария вдруг начала покачиваться. Двое служек подлетели и крепко взяли девушку под руки. Да ведь это гипноз! Пусть это и выглядит непривычно, но внушение чистой воды!

— Скажи мне, не таясь: как это все было на самом деле? Правду…, только правду…

— Я догадалась, что они не заперли дверь — маленькая щелка осталась, — медленно начала говорить сонным голосом заторможенная девица. — Давно поджидала такого мига. Спрашивать боярыню мне было не о чем, поэтому я просто еще приоткрыла дверь и заглянула. И глядела, глядела…

Они меня не заметили, очень увлеклись объятьями и ощупыванием разных мест друг у друга перед главным делом. Потом я прикрыла дверь и тихо-тихо ушла. Если бы боярыня прознала, что я этакое видела, давно бы уж меня выгнала. Рассказывала об этом только Варьке, Евсею да родной тетке на Посаде.

— Ничего больше не видала?

— Нет.

— Она все врет! — внезапно заорала абсолютно негипнабельная старуха у Нездиничей, — ей серебра отсыпали!

— Скажи, Мария, тебе предлагали или давали денег, чтобы ты мне все это сейчас рассказала?

— Да. Боярин Мишинич обещал десять сребреников, если расскажу.

Приготовились визжать по-поросячьи!

— За вранье?

— Нет. Чтобы я боярыни не боялась.

Вот и славно! Визг отменяется.

— Иди, тебя проводят.

Служки девушку отвели к нам.

— Свидетельница Варвара!

Тут все прошло гораздо успешней. На опыте подруги Варя поняла, что от нее требуется, и без лишних отступлений о том, в какую церковь она именно ходит, как говеет и прочих животрепещущих для митрополита тем, доложила, как устроила наблюдательный пункт в кустарнике возле купальни боярыни и какие эротические воспоминания оттуда вынесла.

Во время сеанса гипноза оказалось, что Варька давно предполагала такой исход событий и поэтому как именно подсмотреть, обдумала заранее. Обещанные мной будущие финансовые вливания, как и в прошлый раз, не гляделись чем-то предосудительным.

Довели назад и нашу бесцветную худышку.

— Свидетельница Авдотья!

В бой вступили люди Нездиничей. Выступившая вперед сорокалетняя баба из простых бойко затараторила:

— Я из теремных девушек боярыни Капитолины, знаю ее всю жизнь. Боярыня всегда отличалась кротким и богобоязненным нравом, никогда у нее тяги к чужим мужчинам не было. На прелюбодеяния она неспособна. Очень любит деточек и все свободное время проводит с ними. Все, что говорили перед этим отъявленные потаскухи Машка да Варька, — злые наветы!

Дальше все пошло по накатанной колее.

— Погляди мне в глаза, женщина! — и так далее.

Находясь под гипнотическим воздействием, Авдотья доложила, что Капа с Елисеем любовь крутят напропалую и ведут себя вызывающе, ничего особенно не боясь. К детям боярыня совсем не подходит, отроки постоянно у Лазаря толкутся. За вранье бабе обещаны пять серебряных монет и два поношенные платья с плеча боярыни. Другие теремные девки на лжесвидетельство ни в какую не согласились.

Недостойную и продажную врунью отдали Нездиничам.

Случай был ясный. Митрополит встал, чтобы объявить решение церковного суда.

И вдруг всей кучей заорали Нездиничи.

— Не верим девкам!

— Не хотим церковного суда!

— Божий Суд пусть решает!

Митрополит опять сел и начал негромко совещаться с Мономахом. В это время в дискуссию вступили остальные боярские рода, приглашенные лишь как наблюдатели. Такого, чтобы целый род был за Нездиничей или за Вельяминовых, почти не встречалось. Припомнились старые боярские обиды и счеты, кое-где закипели горячие схватки с ударами посохами и вырыванием ухоженных бород. Крик стоял несусветный. Да, этих бы хватило и по одному, подумалось мне, желательно в смирительных рубашках да с кляпами во рту!

Главный священнослужитель опять встал.

— Если вы так сильно желаете Божьего Суда, то он может и быть.

— Желаем! Сильно желаем! Только его хотим! — отозвалась толпа нестройными голосами.

Митрополит поднял руку, призывая бояр к тишине.

— Дело это нешуточное, бойцы могут ранить друг друга, а то и убить. Поэтому ответчику, когда его вина полностью доказана, дается право выбрать из разных решений.

Боярыня Капитолина может отказаться от Божьего Суда, получить развод и разумное денежное содержание. Дети до 15 лет остаются при ней, на них тоже будут выплачиваться немалые средства.

Или ее выбором будет Суд. Если победит боец от Нездиничей, она как была замужней, так и будет, и все ее права останутся за ней.

Победит человек от Вельяминовых, Капитолину постригут в монахини, всех прав она разом лишится, дети останутся при муже.

— Я не согласен! — заорал один из Нездиничей. — Мы бояре, с нами так нельзя!

— Кто против, может сам подменить своего бойца. Заропщете еще, отлучу от церкви — я тут пока митрополит, имею право, — жестко обозначил свою позицию Ефрем.

Нездиничи примолкли.

— Капитолина! Тебе решать! — зарычал святой отец.

Капа завертелась на месте. Вариант с соглашением без Суда был приятен и нету никакого риска, а перспектива оказаться в монастыре ее отнюдь не манила. Но боярское чванство, наглость и личная жадность взяли верх, и нахалка процедила сквозь зубы:

— Пусть бьются! Бог за меня!

— Все слышали? — продолжил митрополит.

— Да… да…, — отозвались тихим шелестом бояре.

— Никто не желает объявить боярыню Капитолину одержимой бесом или сумасшедшей? Говорите сейчас, потом ваши доводы рассматриваться не будут!

Все безмолствовали.

— Все, принято! Начинаем Божий Суд. Бойцы, подойдите.

Боевые умельцы подошли. Оба чуть выше среднего роста, поджарые, двигаются ловко — вроде перетекают с места на место, как леопарды.

— Представьтесь.

— Матвей.

— Кузьма Двурукий.

Богуслав охнул и вцепился в рукав моего кафтана.

— Вот это мы вляпались! — напряженным голосом произнес он.

Я удивленно покосился на него. Все мы с двумя руками, ничего исключительного в этом нет. Вот если бы против ушкуйника вышел однорукий, это было бы удивительно.

А действие разворачивалось далее.

— Сейчас небольшой перерыв, можете посоветоваться между собой, ненадолго отойти. Боец может отказаться от схватки, тогда ему будет засчитано поражение. Кольчуги придется снять — мастерство кузнецов не должно влиять на исход Божьего Суда.

Все женщины куда-то рванулись — видимо от напряжения ослабли мочевые пузыри

Матвей подошел быстро и вразвалку, походкой хорошо и долго тренировавшегося бойца.

— Биться не будем! — ухватил теперь его за плечо Богуслав.

Брови ушкуйника удивленно вздернулись вверх.

— А что так? Решил Капитолину домой возвернуть, соскучился?

— Против тебя сам Кузьма Двурукий вышел!

— И что?

— Он тебя убьет!

— Сразу или повозится немного для вида? — откровенно забавлялся Матвей.

— Ты не понимаешь! У тебя левая рука действует как правая?

— Ну, послабей немножко.

— Напишешь левой так же хорошо и быстро, как и правой?

— Это, пожалуй, нет.

— Двурукий обеими руками все делает одинаково замечательно, а нужно и одной рукой любого осилит. Против него на Руси никто не выстоит. Я о нем много слышал, а вот увидал сегодня впервые. Он обычно в Киеве живет, что ему тут в Переславле надо, понятия не имею. И его наняли Нездиничи. Против Кузьмы у обычного бойца никакого шанса нету. Понимаешь теперь?

— Да понимаю…, у меня батя такой же. Сколько меня не учил, так ничего и не добился. Похуже у меня левая рука, и хоть ты тресни! Мы ее обучили чему можно, наловчился ей пользоваться тоже неплохо, но до мастерской правой ей еще ох как далеко.

Но насчет того, что против меня будет биться Двурукий, ты не горюй. На ушкуе приходишь куда-то, просто идешь биться, не задумываясь, кто против тебя — двурукий, трехрукий или пятирукий — какой подсунулся, такого и лупи. Да и частенько я один с несколькими врагами бился, навалятся сам-пять, сам-шесть, — обычное дело на чужих берегах, там сабельки со всех сторон кучей летят — пересчитывать некогда.

У нас с этим мужиком верх возьмет не количество рук, а умение. Кузьма более умелый, он и одолеет, мне Бог больше дал — наша возьмет. Заранее духом не падай! Сам что ли более многочисленного врага никогда не одолевал?

— Да бывало, — усмехнулся Богуслав.

— Вот и меня не оговаривай, плохая примета. Кузя двумя саблями, а я саблей да акинаком. Ему рубить ловчей, а мне и рубить, и колоть. Господь выдал мне сегодня нужное оружие, а я уж постараюсь, как смогу. Не выйдет сегодня одолеть, уж не взыщи — Божий Суд, Божья воля! — и Матвей начал стягивать кольчугу.

Вскоре продолжили. Русские гладиаторы вышли в центр достаточно вместительного зала, где прошел Церковный суд и обнажили оружие.

При виде акинака на лице Кузьмы заиграла презрительная усмешка — против сабли кинжал выглядел слабовато.

— Начали! — объявил служитель.

И понеслось! Темп был взят невероятно напряженный — скорость реакции ратников сильно превосходила общую. Рубил, в основном, Двурукий — две не одна, перевес был в наличии. Матвей уворачивался, всячески изгибался, отпрыгивал то вбок, то назад. Иногда, когда не было другого выхода, принимал сабли противника на свою, или отмахивался акинаком.

Еще во время обучения ушкуйник объяснил мне, что наши исторические фильмы сняты людьми, далекими от реалий настоящей схватки, даже если они и спортсмены-фехтовальщики — слишком сильно отличается оружие 11 века от шпаг, рапир и сабель 20–21 веков.

Никто и никогда, будучи в здравом уме, не подставит свой меч или саблю острием под рубящий удар чужого оружия. Во-первых, сабля может просто сломаться — изгибаться, как в будущем, она не станет. Как она выкована, каким кузнецом, из какой по качеству стали — неведомо.

Во-вторых, после такой обороны на отточенной кромке твоего лезвия обязательно останутся вмятины и щербины, которые крайне трудно и дорого будет потом выровнять.

В-третьих, после такого твоего финта слишком много времени уходит на замах для ответного удара. Пока размахиваешься, порубят, как капусту. В общем, кругом незадача.

Немножко погодя ушкуйник начал в ответ на рубящие удары наносить акинаком свои — колющие. Чем короче и легче оружие, тем проще им именно колоть.

Теперь Кузьме пришлось уворачиваться и отпрыгивать.

— Долго бьются, — оценил схватку Слава, — обычно раз-два и кого-нибудь уже порубали, или укололи.

Да я и сам знал, что бои на мечах и саблях обычно длятся недолго, самое большее до минуты, а тут бойцы вертелись уже минуты три.

— Двурукий, конечно, одолевает, но и наш держится очень хорошо, умеет. Может сумеет человека постарше себя умаять, выносливостью возьмет? — спросил меня боярин.

Мне оценивать было слишком трудно — опыта нету. Вдруг Кузьма отпрыгнул особенно далеко и поступил как-то уж совсем неожиданно — вложил сабли в ножны.

— Чего это Двурукий затеял? — встревожился Богуслав, — рубанул, может как Матвейку, и молодой сейчас повалится?

Но ушкуйник был бодр, как всегда, и крови на нем видно не было. Правда, оружие он не убирал, ожидая какого-нибудь подвоха.

Кузьма подошел поближе к митрополиту.

— Я проиграл, больше биться не буду.

Нездиничи, обманутые в своих приятных надеждах, просто взревели.

— Не рычите, — презрительно окинул их взором Двурукий. — Я у вас денег вперед не взял.

После этого он выдернул из рук служки свою кольчугу, и, не спросясь никого, удалился.

Ефрем встал.

— Все бояре, как было видели?

— Да. Да… Видели!

— Споров, нареканий нет?

— Нету…

— Все. Больше никакие жалобы ни здесь, ни в Киеве рассматриваться не будут. После Божьего Суда человек не властен!

Все свободны, кроме боярина Богуслава Вельяминова, его бывшей жены Капитолины, и новгородского боярина Владимира Мишинича.

Митрополит провел нас в какую-то келью. Сам присел что-то писать за стол. Мы молча ожидали стоя. Наконец боярыне это надоело.

— Устала я, отче, поеду домой, отдохну. А насчет монашества, это как-нибудь попозже решим, не хочу я пока.

— Конечно позже, — откликнулся митрополит, — прежде, чем постриг принять, исповедоваться нужно, причаститься, имя тебе новое подобрать.

— Позже решим! — властно скомандовала Капитолина.

— Ну да, — не стал спорить Ефрем, — поедешь не спеша, в церковном возке. За пару дней пока доедешь до Киева, порадуешься, как вовремя решила стать монахиней. Там тебя в Андреевский женский монастырь и пристроят.

У боярыни подкосились ноги, и она упала на стоящую возле стены лавку.

— Я же не хочу!

— Ты при многочисленных свидетелях сделала свой выбор — отказалась от боярской жизни и решила принять постриг. Изменить это решение уже нельзя. Ничего, попостишься, помолишься и поймешь свое счастье.

— У меня дети! Им мать нужна!

— Твоя продажная девка Авдотья рассказала, что боярыня детьми не занимается.

— Она все врет!

— Пытаешься обмануть ты. Помолишься в монастыре, это пройдет. А то двух человек послала бестрепетной рукой за свое нахальство и жадность на смертельную битву!

— Им платят!

— Вот и тебя Господь своей любовью одарит, внакладе не останешься!

Капитолина взялась со всхлипыванием рыдать, а митрополит дальше писать.

Конечно жестоко, подумалось мне, так ведь и Капа не ангел доброты. А зарубил бы Кузьма нашего Матвея, кому бы от этого стало хорошо? Родителям, у которых он единственный сын, или беременной жене?

Ввалились два здоровенных чернеца.

— Святой отец, можно забирать?

— Сейчас допишу.

Закончил Ефрем быстро.

— Забирайте женщину и письмо митрополиту Киевскому. Зайдите перед отъездом к дьяку Андриану, пусть окончательно все оформит и запечатает как надо. Боярин Богуслав, иди с ними — там и тебе то, что положено, выдадут.

Рыдающую боярыню увели.

Мы остались с митрополитом наедине. Я пригляделся к Ефрему вблизи — малюсенький лучик Божественного Света озарял его голову.

— Мне протоиерей Николай про ваш поход все что нужно рассказал. Лишних денег у Переславской епархии сейчас нет, так ему и было сказано. Он ушел, а мне вспомнилось, что начал я еще одну каменную церковь строить в Переславле, фундаменты уж копают. Кроме народных пожертвований сгреб туда и все, что было в церковной казне: прибыли от работы каменщиков, стеклодувов, изготовления мозаик, изделий наших кузнецов.

А перед самым судом подумал: ну что народу еще одна церковь? Построим ее на год-другой позже. Подождут. А ваш Великий Поход всех христиан спасет! Да и нехристиан тоже. Все равно рано или поздно все народы к единственно правильной вере придут! Это сегодня он язычник и нехристь, а завтра или через сто лет его потомки станут столпами нашей веры великой!

Глаза митрополита горели настоящей верой, истинным чувством, духовным огнем.

— Решил я все эти деньги тебе, как главной силе похода, передать. Все народы мира должны были тебе дани и подати собрать на такое дело, и принести с волхвами, как это было после рождения Иисуса!

О дарах волхвов я имел довольно-таки смутное понятие, основываясь в основном на истории о ненужных и принесших одни убытки подарках молодых американских влюбленных друг другу, мастерски изложенной О. Генри. Что подарили истинные волхвы младенцу Иисусу, понятия не имел, да и что это были за люди (волхвов ведь церковь сейчас терпеть не может, изводит всячески!) тоже не знал.

Хромало у нас в свою пору христианское образование, а ведь это базис многих человеческих знаний, основы европейской культуры. Да и в 21 веке тяжело ребенку прочесть Ветхий и Новый Заветы, что-то в них понять, связать с реалиями сегодняшнего дня. А изложенное увлеченным проповедником в рясе, пойдет на ура, расширит кругозор, Бог даст, западет в душу. Пора, пора вводить детям во всех школах уроки Закона Божия! Поважнее это будет замысловатых математик, физик и химий, которыми обычный человек никогда в реальной жизни и не пользуется.

А не всем даны набожные родители, бабушки и дедушки. Поставят в лучшем случае в квартире божницу с иконами, да сводят дитятко для порядка в церковь, где он поозирается на иконы и назевается на богослужении.

А то и этого нету — варись отрок в собственном соку, учись виртуозно ругаться матом, да писать чушь в Интернете с невероятными орфографическими ошибками. Имей из знаний умение переходить через улицу и играться в смартфон!

Тут-то культура из тебя и попрет…

— Святой отец, невероятно далеко мне до святости Христовой. Не озарен я и Божественным Светом, как наш протоиерей. А у меня и способностей-то, кроме как лечить, особо сильных нету.

— И что? И на меня Господь не больно-то расщедрился, лучик его света еле теплится, а я митрополит, а Николай с его мощной лампадой всего лишь протоиерей. Другие еще способности и качества в душе надо иметь.

Святой Владимир до того, как уверовал в Христа, чем славен был? Блудодейством неутомимым, убиением родственников, захватом власти да постройкой многочисленных капищ Перунам всяким. А потом Русь крестил и воссияла истинная вера над землей нашей! Вряд ли к нему Божественный луч тянулся, когда он восемьсот наложниц содержал, растлял девиц или братьев изводил. А стал святым, и недаром народ его зовет — Владимир Красно Солнышко.

И ты действуй по данному тебе сверху разумению, а православная церковь постарается помочь. Хотел златниками набрать, которые святой Владимир делал, чтобы дары как в Библии были, но не успею. Бери уж тем, что есть.

Здесь золото, — митрополит щелкнул пальцами, и служка поставил возле меня изрядный баул, — здесь серебро, — еще четверо вволокли два здоровенных мешка, — здесь самоцветы, нашими купцами из дальних стран привезенные, хотел ими обделать кое-что из церковных ценностей, — панагию у нас да наперсный крест для Киевского митрополита.

Святость панагии и без драгоценных каменьев не уменьшится, а киевлянин и так походит, не обломится. Ему со всей Руси подати и подарки везут, глядишь, кто-нибудь из епископов самоцветов спроворит, еще может и поярче моих будут.

Мне на колени поставили изукрашенный зернью ларец немалых размеров.

— Виденье опять было, прямо перед судом. Последнее время участились они у меня, прямо как у блаженного какого. Дельфины ваши уйдут скоро к Константинополю, а затем по проливу к Греции по Средиземному морю отправятся. Там тебе рыб этих сыскать будет нелегко.

— Все что ли уйдут? — поразился я. — Их же в Русском море многие тысячи!

— А нам все и не нужны. Нужен одной стаи вожак. У него под началом не меньше сотни этих рыб плавает, и созвать он в короткое время еще пару сотен может. Им, чтобы камень отвести, этих сил с лихвой хватит. А он скоро со своей ватагой уплывает.

— Других найдем! Дельфинов в море много!

— А стая нужна только эта, другие не подойдут. У этой сотни необычайно сильные способности чтобы на то, что очень далеко, влиять. Все остальные дельфины на это дело неловки. Уйдут нужные к Греции, а то и дальше, не успеешь ты их отыскать.

Сейчас они возле Херсона плавают. Надо вам прямо завтра выезжать и двигаться по кратчайшему пути — через безводную степь. Кроме тяжеловозов, я вам дам еще умельца по поиску близкой воды — родников и колодцев. Он перс, у них там степи и пустыни на каждом шагу. У нас не прижился, назад рвется, под одно и вас до Крыма доведет. Будешь его за это кормить, коня я ему выдам. Если доволен будешь его работой, отсыплешь ему с десяток сребреников. Звать его Фаридун-остад. Остад значит мастер.

— Святой отец, нам ведь еще с черным волхвом биться. Может, присоветуешь чего?

— Не бился с ними ни разу. Ведьм в Переславле извел, а с черными волхвами и не сталкивался даже. Поговаривают есть белый один, прячется где-то на Посадах, но очень слабенький: лечит плоховато, о будущем врет. Так что помочь не могу.

— А что за волхвы, которые к Иисусу пришли? Какие-то другие, чем сейчас?

— Там дело темное. Вначале их истолковывали как персидских магов и кудесников, потом астрологов с разных земель, затем царей из других государств. Мне ближе истолкование про астрологов — они тоже почитают Господа нашего и колдовством себя не очерняют.

Считалось что их было двенадцать человек, потом, видимо по количеству даров, сократилось до трех.

— А что за дары были? Золото, серебро, а что третье? Самоцветы, как ты нам сейчас даришь?

— Да, сын мой, говорил мне Николай, что ты от веры нашей далек, но не думалось, что настолько. Волхвы принесли золото, ладан и смирну.

— Ладан знаю, его в любой церкви полно, а смирна это что такое? Тоже дешевенькое что-нибудь?

— Сейчас у нас совсем не тот ладан, что был тысячу лет назад. Ладан тех времен ценился дороже золота. Смирна, или как ее сейчас зовут мирра, тоже была недешева. Ей освящали на царство, отсюда идет выражение «помазанник божий». Простых людей при крещении обрабатывают миром.

— Отсюда идет выражение «одним миром мазаны»? — обрадовался я, услышав что-то знакомое.

— Да. Только миро и мирра не одно и тоже. Мирра — это смола растения, а миро приготавливают священники — варят его из белого вина, причем берут его чуть не половину, из мирры и еще сорока всяких добавок. Протоиерея спроси, он в этих делах самый умелец — большим храмом командует.

А совет я тебе могу дать только один, — тут Ефрем сделал значительную паузу.

— Молиться почаще, отче?

— Протоиерей пусть молится, в нем святости немеряно, а ты думай побольше, соображай! — жестко сказал митрополит. — За этим ты в поход этот послан! А теперь иди, улаживай остатние дела. Коней, провизию, перса через час доставят. Деньги сейчас помогут отнести. Оставь меня, заморился я что-то…, — и старичок уснул прямо сидя.

Я не стал его тревожить, вышел в коридор. Подскочил Николай.

— Сомлел епископ?

Я кивнул.

— У него в последнее время это часто, — сообщил подошедший к нам степенный священник, — стареет прямо на глазах. Еще недавно таким соколом был, а теперь уж и не лечит, ослаб.

— Может на топчан его перенести? — спросил протоиерей.

— Нельзя — проснется сразу, потом болеть будет. Пусть посидит, отдохнет от этой свары боярской. А мы отойдем в сторонку, чтобы ему не мешать.

Прикрыв дверь, отошли.

— Он тебе все объяснил? — поинтересовался местный соратник митрополита.

— Сказал лошади и провиант через час, еще перса в помощь даст. Монету сейчас нам помогут утащить.

— Все верно, ничего наш святой человек не забыл. Может еще вам чего потребно?

— Велено нам половину дороги идти по безводной степи, бурдюками бы для воды разжиться.

— Это будет. Сейчас идите на двор, чернецы деньги вынесут.

И мы ушли. На дворе нас поджидали Матвей и Богуслав, остальные уже ушли.

— Ловко ты Двурукого осилил! — похвалил я ушкуйника. — Горазд ты саблей и акинаком орудовать!

— Я-то горазд, а Двурукий умелей меня гораздо, — произнес задумчиво Матвей. — Зачем ему было бой прерывать, ума не приложу.

— А затем, — пояснил подошедший Кузьма, — что я этих мерзких шлюх терпеть не могу и избавлять их от заслуженного наказания не собираюсь. Сам так же недавно в Киеве влетел: привязался там к одной, жениться уж хотел, а она, стервь, загуляла. Узнал, озлился и зарубил ее левой рукой. Теперь вот в Царьград еду, там говорят сильные бойцы нужны, и платят очень хорошо.

Хватать и волочить его в Тайный Приказ ни у кого и мысли не возникло. Порубал стервь, значит порубал, и что из того? Дело-то житейское.

— А зачем же ты ввязался в этот Божий Суд? — спросил Матвей.

— Так Нездиничи эти, подлюки редкие, набрехали, что боярыню оговорили ни за что, хотят от деток отлучить и из дома выгнать. Я и взялся постоять за правое дело и за очень достойное вознаграждение. А как послушал про ее дела хорошие, всю душу злобой свело! И отказаться нельзя — Суд перенесут, а бойца другого выставят. Вот я и решил повозиться для вида, а потом сдаться.

— Я бы так не смог, — признался ушкуйник, — а вдруг подумают, что струсил.

— Эх ты, молодо-зелено, — усмехнулся Кузьма, — а я уж староват свою смелость доказывать. Тем, кто обо мне слыхал или в деле меня видел, одного имени моего достаточно. Кто не слышал, до тех мне дела нету. А в общем, мне на чужое мнение наплевать — я сам о себе и о своей смелости все знаю, этого достаточно.

Матвей глядел на собеседника с немым обожанием — он нашел свой идеал бойца и человека.

— А ты в схватке тоже очень хорош, — оценил нашего орла Двурукий, — но как-то еще не отшлифован, не доведен до ума. Ты же заметил, что я тебя мимо себя пропускаю, второй рукой вдогонку не рублю, особо не ускоряюсь?

Ушкуйник покивал.

— Хотя бы еще годок тебе отточить умение при хорошем учителе, цены бы тебе не было.

Я так по юности византийца Димитрия встретил, он в Киеве княжеских дружинников обучал. Вот тот из бойцов боец был! Меня как раз в младшую дружину взяли, так он со мной отдельно занимался. Полгода провозился, и тут ему весточка из дому пришла — неладно что-то там было, Димитрий и уехал. А ведь я и до него моим отцом, тоже двуруким, очень хорошо обучен был.

Я чего подошел-то к вам — вы, говорят к морю идете?

Тут Кузьма повернулся ко мне, безошибочным чутьем найдя главаря этого похода.

— Мы не идем, а едем на очень хороших лошадях. Сейчас нас торопят, поэтому последние 350 верст до Крыма добираться будем по сухой степи. А с собой много воды не ухватишь.

— Вот и возьмите меня с собой, — сделал неожиданный вывод знатный боец. — Я могу по три — четыре дня не пить, особо не загорюю.

— На себя-то мы тоже по две — три фляги ухватим, нам и хватит, — начал объяснять я, — а вот лошади пьют ведрами. На всякий случай берем с собой человека, в степи воду искать.

— Берите кого хотите, — усмехнулся Кузьма, — а я куплю половецкую лошадку, их тут полон рынок. Такой конь может очень мало пить, привычен к этому сушняку. Да и выжили из них, наверное, самые выносливые и неприхотливые.

— Лучше бы тебе все-таки по Славутичу на ладье спокойно добраться, — настаивал я. — Риска и трудностей нет, воды полно.

— Тоска меня берет от такого покоя. Но чего-то ты крутишь, неладно у вас что-то. Рассказывай, все равно не отстану.

Поглядел на своих — пожимают плечами и разводят руками. Такого приставалу просто так не отгонишь, слишком силен — придется рассказать. Ну я из нашего похода особой тайны никогда и не делал — не клад копать идем.

— Значит слушай. По пути к морю нам придется столкнуться с черным волхвом Невзором, и попытаться его убить. Он будет убивать нас. Так что поездка наша чертовски опасна, и находиться рядом с нами я бы не советовал.

— А на кой ляд вам Невзор этот сдался? Колдует себе там и колдует, вам то что? Или вы сами кудесники невесть какие, и на черных охотитесь? — не понял Кузьма.

— Ловим не его не мы, а он нас, — объяснил я. — Кудесник среди нас всего один, да и тот гораздо слабее вражеского колдуна. Одна надежда на протоиерея Николая, Бог даст какое-то время будет удерживать и отводить вражеские магические удары. А может и нет, опыта у нас никакого. За то время, пока Невзор будет занят, мы попытаемся его убить.

— А зачем этот Невзор за вами охотится? Ему-то чего надо?

— Погубить Землю.

— Русскую землю?

— Да нет, бери шире — всю нашу Землю.

Тут трое чернецов вынесли деньги и драгоценности, и мы отправились к дому, беседуя на ходу. Я рассказал про все — про Крым, про Херсон, про дельфинов и про плавание в Константинополь. Напоследок еще раз порекомендовал в это дело не ввязываться.

— То есть погибнут и мои сестра с племяшами, и мать-старушка? И этого хотят добиться колдуны?

— Так получается.

— А вот шиш им! — заорал Кузьма. — Сам поубиваю гадов! Я иду с вами — может и будет от меня какая-нибудь польза. Пошел я конька покупать, сбрую и еду какую-нибудь.

— Еды не надо, митрополит дает. Завтра с утра выходим.

Кузьма ушел за покупками, Матвей увязался за ним.

Мы пообедали и занялись кто чем — Богуслав отправился опять к князю — просить на время честного тиуна, протоиерей прилег отдохнуть после еды, и я тоже некоторое время повалялся, поговорили о том, о сем.

— Помнишь, как ты мне о Николе-угоднике рассказывал, из которого на Западе замену Деду Морозу соорудили?

— Было дело. Кстати, а ты знаешь, что именно этот святой покровитель воинов и путешественников, выручающий их из разных бед и спасающий им жизни?

— Так значит именно нам, находящимся в походе и готовящимся к страшной битве и надо ставить ему свечки!

— Вот какой-то раб Божий из священников сегодня с утра на Епископском Дворе в церкви Святого Андрея и поставил. А теперь слушай о Санта Клаусе. В основе лежит история из Жития Святых, в которой святой Николай случайно услышал, как разорившемуся богачу старшая дочь предлагала продать ее в рабство, чтобы появились деньги на приданое двум ее сестрам. Без приданого замуж девиц не брали. Николай пожалел девушку, забрался на крышу их дома ночью и бросил мешочек с золотом в дымоход, не желая, чтобы об этом его деянии кто-нибудь узнал. Дар святого упал в носок, который сушился около очага. Девушку благополучно выдали замуж.

История повторилась со средней дочерью, а затем и с младшей. Тут то отец и застал святого за этим действием. Скоро пошли слухи, что таких случаев много, и все это деяния Санта-Клауса, как в тех странах зовут святого Николая: Санта в переводе святой, а дальше еще проще — Николай, Николаус, Клаус. Случилось это все перед Рождеством, и вошло в обычай дарить в это время подарки, желательно положив их в носок или чулок, и повесив перед дымоходом.

— И везде так делают?

— Точно не знаю. Наверное, где как.

Мы замолчали, а мне в голову полезли мысли. Так вот из какого простенького филантропического действия американские умельцы от рекламной индустрии создали ставший классическим образ добрейшего Санта-Клауса в ярко-красном полушубке, со здоровенной белой бородищей и невесть откуда взявшимися эльфами, наишачившимися за год на производстве игрушек, с оленями, волокущими бездну подарков под руководством сомнительного красноносого копытного главаря Рудольфа.

И теперь за месяц до Рождества в США начинается рождественский бум, когда заманенные невиданными скидками покупатели выстраиваются в неслыханные очереди, а особо жадные даже ночуют в палатках около супермаркетов. Обязательны подарки для родственников, желательны для друзей, от знакомых можно отделаться простенькой открыточкой. Вот так из образа полузабытого в России Николая Угодника в Америке делаются каждый год миллиарды.

Потом меня неожиданно позвал Лазарь.

— Слушай, боярина нет, а тут Машка с Варькой денег требуют.

— Сейчас уладим. Где они?

— На лавке во дворе сидят. Их другие бабы из общей комнаты, в которой они все ночуют, вышибли, чуть до драки дело не дошло.

Вышли во двор. Свидетельницы бойко лузгали семечки и сильно горестными не казались.

Я отсыпал каждой по десять монет и спросил:

— А что там за буча с вашими товарками?

— Дерзят. Орут: какие из вас Старшие, вы обе дуры, вечно ничего понять не можете! Зачем боярыню в монастырь засунули? Без нее нас всех уволят! Кому мы теперь здесь нужны? В общем, прижучить их надо.

А вот боярыня еще получку нам должна была выдать, как бы и эти деньги получить?

— Боярин Богуслав вернется, и все, что должен, выдаст — денег у него теперь немало. Заодно и с теремными девками разберется, он кого-нибудь борзого или нерадивого приструнить горазд.

— Да вон он с мужиком каким-то пришел! — первой увидала Славу востроглазая Варвара, мастерица кустового подглядывания.

— Вот сейчас ваш боярин со всем и разберется.

Лазарь тоже обрадовался.

— И насчет Елисея спросим — сегодня его тащить на рынок в рабство продавать, или можно до завтра обождать? Ребята, как прознали, чем суды закончились, страшно обрадовались, тиуна в подвал пристроили и еще кошелку серебра, украденного этим гадом, отдали.

— Это твои орлы серебро в усадьбе у тиуна откопали?

— Ага. Ишь как припрятал, сволочь, нашего боярина добро!

Богуслав со спутником подошли к нам.

— Мономах опытного тиуна со своего двора без споров мне отдал, — сказал Слава. — Платить буду хорошо, надеюсь не заворуется.

— Да и хотел бы завороваться, — усмехнулся в здоровенные с начинающейся проседью усы немолодой мужчина, — забыв про тридцать лет беспорочной службы, так не решился бы. Князь предупредил, что, если хоть что-то у тебя украду, так отпотчует, что на дыбу и эшафот сам проситься буду. А у меня семья, дети, есть и малые, их кормить, поить, одевать надо. Чем воровать, я лучше по старинке, по-честному поработаю. Сведи меня с тем, кто прежде твое немалое хозяйство вел, дела принимать буду.

— Да тиун, понимаешь, ушел!

— А теперь снова пришел, — негромко сказал я.

— Остатки разворовывать? — нахмурился Богуслав.

— Скорее долги отдавать. Пошли в подвал. Дружина Елисея опять поймала и теперь за воровство хочет в рабство продать. Кстати, у него еще ворованное изъяли. Девушки, хозяина тут подождите.

— Да нам все равно податься некуда!

— Вот и посидите.

В темнице Елисей встретил нас неласково. Он сидел связанный на куче гнилой соломы, свет еле-еле пробивался в узенькое зарешетчатое окошечко под очень высоким потолком.

— Ката привели? Только пытайте не пытайте, нету у меня больше ничего. Проще сразу казнить, хлопот меньше.

— Ты зачем, дурак, проворовался?! — неожиданно гаркнул Богуслав.

Нет, так дело не пойдет. Пора брать процесс в собственные руки.

— Чего ты кричишь, — начал я утихомиривать побратима, распутывая веревки на арестованном, — сам что ли не любил? Как подожмет это чувство, все на свете позабудешь, лишь бы с любимой вместе быть. Можешь даже и за три моря податься и семью забросить, лишь бы любушка рядом была.

Человек твою жизнь спас, бился за тебя насмерть. На что бы ты мертвый сгодился, для какого похода? До общей могилы? А спасенный на спасителя орать взялся, пытать еще в горячках начни. Ты Елисея водкой поить по гроб жизни должен, а не свирепствовать.

— Он меня обокрал, — понуро сказал Слава.

— Не веди с ним больше общих дел, а водкой все равно пои.

— Он у меня жену совратил!

— Я так думаю, жена тебе сейчас без надобности.

— Да пусть идет куда хочет, никто его ни пытать не будет, ни в рабство не продаст. Деньги возвращены, а на остальное мне наплевать.

— А вот уходить ему еще пока рановато. Пусть вначале все дела новому тиуну передаст, а уж потом уходит на все четыре стороны.

— Ты чего расселся-то, — спросил я Елисея, — полюбилась что ль подземная соломка? Пошли куда-нибудь в хорошее место, вроде кухни. Небось и есть, и пить хочешь?

— Знамо дело! — бодро ответствовал воспрянувший духом Елисей. — Кто ж такую гниду, как я, кормить будет! Да и поили нечасто.

Все двинулись в столовую, а я придержал Лазаря.

— Тут, Лазарь, неувязочка вышла. Елисей раньше в княжеской дружине сотником был, и в битве воеводе Богуславу жизнь спас.

— Не знаю его!

— Пятнадцать лет прошло, дело давнее, все быльем поросло. Все, кто знал, или погибли, или с Богуславом в Новгород ушли.

— Вот оно что… А чего же Елисей молчал, что он из наших?

— Да кто ж его знает! Хотел, может, проявить себя во всей красе, может просто денег на гулянку, что б выпить за знакомство не было, может боярством своим загордился — сейчас не угадаешь.

Да тут вдруг любовь случилась, заворовался. А у братьев по оружию тащить не будешь. А не тащить, вы ж больше всей прислуги в разы получаете. Утешал себя мыслью, что боярин со всеми долгами все равно, поди, расплатится. А может все и иначе было, не мне судить.

Сейчас просьба к тебе вот какая: растолкуй это все молодым своим, особенно одному вашему, который бритой башкой красуется и зверствует больше всех, что не нужно больше бывшего тиуна ловить и лупить. Пусть воевода сам с хозяйством своим решает, не ваша это забота.

— Ты же сам меня науськал!

— Я всего лишь хотел, чтобы боярыня развод без лишних споров дала, за жизнь Елисея убоявшись, а она, гадюка, дело аж до Божьего Суда довела, людьми рискнула, лишь бы от сытной кормушки не отлучили. У Капы к тиуну, видать, никакой и любви-то нету, на уме похоть одна. И еще вопрос: в кошеле, который откопали, монета есть или только одни подсвечники серебряные со всяким боярским барахлом?

— Есть, и немало, — успокоил меня Лазарь.

— Пошли кого-нибудь притащить кошель в обеденную залу, мы там будем.

— Хорошо, сейчас сделаю, — не стал спорить Лазарь.

А я подался на кухню. Там уже выпили по рюмочке, закусили, и теперь бурно обсуждали хозяйственные дела. Я присел, минут пять послушал и спросил у Елисея:

— А вот скажи мне, друг любезный, как ты дальше жить думаешь? Денег у тебя, вроде, нет, свое хозяйство, поди, с этими тиунскими делами в запущении, ворованное серебро все отняли. Красть опять пойдешь? Иль на дороге прохожих грабить приладишься со своим дворовым дедом?

Елисей опечалился и повесил голову.

— Дела мои плохи, жить не на что. Поля у меня небольшие, заброшенные, все бурьяном поросло. Несколько крестьян было, вместе с семьями разбежались в этом году по соседним боярам. Не знаю, что и делать.

— А я вот думаю, новому тиуну помощник требуется — каждое село ведь объехать надо, на старост поглядеть, недоимки взыскать, да мало ли дел! Ты все и всех знаешь, можешь показать и обсказать. А ты что боярин Богуслав по этому поводу думаешь?

— Да я-то не против, дружина только роптать будет.

— Лазарь им сейчас расскажет, с кем они дело имеют. А чтобы вообще дело сладилось, повиниться надо перед ратниками, прощения попросить, выпить вместе. Ты ж бывший сотник, не из простых воинов, чать сумеешь к ребятам подход найти.

— Это-то я сумею, да как нарочно опять денег нет!

— Богуслав, — спросил я, — новому помощнику тиуна жалованье за половину месяца вперед выдашь?

— А то!

— Вот так давай и поступим. Тиуну с помощником, думаю, и без нас есть чего обсудить, а мы пошли теремных девок погоняем, берут на себя много.

Тут ввалился здоровенный лысый парняга, который притащил изрядный кошель. Коме бритого черепа и длиннющих вислых усов при полном отсутствии бороды, ратник поражал длинным оселедцем, перекинутым через левое ухо, и впервые увиденным мною вживую здесь, в 11 веке.

Собственно, и в более привычных для меня временах я с таким изыском парикмахерского искусства был знаком в основном по картине Ильи Репина «Запорожцы», которая в мое время была больше известна под названием «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», но там изображено время гораздо более позднее — отчетливо видно перекинутое через плечо воина на втором плане огнестрельное ружье. А этот дружинник, наверное, из первых казаков будет?

Ратник сдал кошель Богуславу и уже хотел убегать, но был остановлен мною вопросом:

— Скажи-ка мне, молодец, ты из каких краев будешь?

Вопрос бойца не смутил, задавался, по-видимому часто, и он бойко ответил:

— С острова Хортица пришел, что за порогами на Славутиче находится. Из русичей-бродников я, которые там крепостцу сторожевую держат и за проливами следят.

— И давно вы там?

— С деда-прадеда. Еще в незапамятные времена там мои предки обосновались.

— А ты чего ушел? Злые половцы заели?

— Всегда били этих кочевников и будем бить. А как их называют, печенеги ли, половцы ли, нам без разницы — стены у нашей крепости высокие, да крепкие — отсидимся в случае чего.

Погулять охота, пока молодой, — Русь повидать, себя показать. Да и женку надо бы себе где-то тут сыскать — хватит родственную кровь перемешивать, пора свежую струю добавить, как и мои старшие братья сделали. Вот и отпустили меня на три года позабавиться.

Тиунов попинать да попугать, добавил я про себя.

Прикинул — вроде бы именно от этого места на Днепре мы к Крыму по степи пойдем. Решил уточнить.

— Слушай, а возле вас города какие-нибудь есть?

— Есть, как не быть. Лет сорок назад небольшой городишко Воин отстроили, их дружина тоже бьется честно.

— А чего ты так стрижешься странно, налысо? А чуприну оставляешь?

— Так для походов удобнее, чище, и не заводится на головушке всяческая погань — вши да блохи. А чуб-хохол, это чтобы попы не роптали, по их понятиям полностью бриться нельзя. Так же бороды бреем, а усы оставляем — на это в церкви тоже нареканий нет. Так я пойду?

— Иди конечно.

— Чего это ты с пареньком выясняться начал? — поинтересовался Богуслав, после того, как отсыпал Елисею аванс, а новому тиуну деньги на разнообразные расходы по дому, оплату труда кухонных работников, истопников, поломоек и сеннных девок, и мы занесли кошель в свою комнату, — окраина и окраина, мало ли их.

Тут я рассказал бывшему воеводе о будущем появлении нового воинства — запорожского казачества как раз на Хортице, об ответе запорожцев турецкому султану в ответ на требование покориться. Услужливая идеальная память тут же подала текст, который я сходу Богуславу и процитировал целиком. Запорожцы, пользуясь отсутствием цензуры, начали с оценок боевых качеств вражеского правителя, вроде:

Какой ты к черту рыцарь, когда голой жопой ежа не убьешь!

А у султана охота на ежей именно этим способом может и была любимейшим делом, кто ж его знает? Дальше шел мат-перемат с отказом покориться, и увенчивала этот шедевр народного творчества достойная концовка:

Этим кончаем, поскольку числа не знаем, и календаря не имеем, месяц на небе, год в книге, а день такой у нас, как и у вас, за это поцелуй в сраку нас!

Богуслав веселился от всей души, сопровождая этот процесс утробным хохотом. Потом вытер навернувшуюся от усилий слезу и спросил:

— Идем к бабам?

Я ввел его в суть конфликта.

Боярин посуровел.

— Перепорю сукиных дочек и выпру за порог всех этих лизоблюдок боярыни! Капка их развела не на похожую, аж десять человек толкутся, будто кроме нее еще за пятью боярынями ухаживать надо! Оставлю Машку с Варькой, для остальных все равно теперь работы нет.

— А Полетте они не понадобятся? Она ведь будет здесь человек новый, неопытный. Желательно еще кого-нибудь поумней, чем эти две свидетельницы чужой похоти оставить.

— Это да, как-то ужасно тупы обе.

— Давай-ка у наших дур и разузнаем, кого кроме них желательно оставить.

— Давай.

Сказано-сделано. Варя просто встала в тупик, а более ушлая Маняша высказалась за две кандидатуры. От всех остальных она проку не видела.

— Сенные-то всегда при деле — то пыль вытирают, то свежему воздуху ток дают, то обувь всем перемывают или протирают, на каждом шагу они нужны: подай-принеси, послать куда-нибудь по нужде кроме них некого. И немного их — всего пятеро.

А наши в болтовне и мерянье нарядов друг друга большую часть дня проводят, а то и просто полдня спят. Трудимся каждый день мы четверо: я, Варька, Аксинья и Домна.

— А кто-нибудь из этих двух в боярских делах разбирается? Во что одеваются боярыни, чем обычно заняты, о чем между собой говорят? — решил узнать я.

— Это Домна. Капитолина с ней вечно по всяким трудным делам советовалась.

— А чем Аксинья хороша?

— У нее руки золотые. Вдруг порвется чего из одежды, так заштопает — вообще шва не видать. Ксюшка все знает, все умеет, все делает очень быстро. Детей лучше всех обиходит, и вообще душа-человек. А поет — заслушаешься!

— А замужние среди ваших баб есть?

— Так они все при мужьях, на ночь по домам расходятся. Не взяли пока только меня, Варьку и Ксюху.

— А Аксинью почему не берут?

— Всем хороша, да страшна, как смертный грех. Мужики ее сторонятся.

— Ладно, хватит болтать! — скомандовал Богуслав. — Пошли на женской половине порядок наводить!

Бабий бунт был махом подавлен привычным рыком «Запорю!», получки были розданы, шестеро нерадивых девок были уволены, а оставшимся Богуслав сказал:

— С сегодняшнего дня над вами главная Мария. Я уезжаю, она пусть пока командует. Любую из вас может в какой захочет день уволить!

Над сенными властвует Варвара. Получку вам всем раздает новый тиун. Все!

Богуслав ушел бродить по терему по другим делам, а я вернулся в свою комнату. Там, после легкой дремы, очухивался и позевывал Николай.

— Не хочешь в Михайловский собор сходить, Великой Панагии поклониться? — спросил он у меня. — Заодно свечку святому Николаю собственной рукой поставишь, может твоя молитва доходчивей моей окажется, верней.

— Да где мне в этом деле против тебя! — трезво оценил я свои способности, — мелкая душонка, нехитрые мысли, духовности ни на грош.

— Не говори зря, сын мой, пути Господни неисповедимы!

— И то верно. Сказано же в Библии — блаженны нищие духом! Вот я точно из них — вершины духа никак не освою.

— Так ты идешь?

— Конечно иду, свечу обязательно нужно поставить. Явно и Невзор нас где-то тут близко поймает, и по безводной степи потом еще ехать долго — помощь святого нужна позарез. А то коли не убьют, так сами от жажды передохнем.

Пока протоиерей собирался в церковь, пришел караван из тяжеловозов с провиантом и пустыми бурдюками. Перс, ведущий степного коня в поводу, тоже был в наличии.

Их стал размещать на постой Богуслав, а мы с протоиереем отправились к храму. По дороге священник рассказывал мне историю иконы.

— Здесь в Переславле славится Оранта Богоматери, написанная самим Алипием. Она восходит к образу Влахернского храма в Константинополе, и имеет те же редкие отличия от других Великих Панагий: на груди у Матери Божьей изображен отрок Иисус-Эммануил, который благословляет людей двумя руками, что тоже большая редкость.

— А почему Эммануил? — поинтересовался я. — Второе имя?

— Это не имя, а скорее название будущего Спасителя, который должен вскорости прийти по предсказанию пророка Исаии. В переводе это означает «С нами Бог».

— А что такое Панагия?

— Это изображение Богоматери, в переводе — Всесвятая. Замучил я тебя этими переводами, утомил.

— А как без этого? Без переводов не обойдемся. Иначе никакой ясности нету — барахтаешься просто в потоке непонятных слов.

— Для полной ясности скажу, что Оранта — это моляшаяся, а не просто держащая младенца Христа Богоматерь. Обычно на Оранте она молится одна, а тут с Иисусом. Да еще вверху по бокам изображены два архангела по пояс, что тоже необычно.

— А почему Великая?

— Икона храмовая, очень больших размеров. Именно ее я не видел, но знаю каковы обычно размеры таких икон. А славится она своей целебной силой. Эх, мне бы этой силы добавить!

— Да у тебя силы невпроворот, вон аж бесов гоняешь.

— Бесы и демоны, — ответствовал Николай, — на Руси ноне редки, а больных полно. Вот ты лекарь признанный, всегда при деле. А бесов мы то ли перевели, то ли им прорываться стало тяжелее, только нет их. А лекаришка я так себе, жиденький, твоей силы и блеска нету.

Мне претит только исцелять за деньги, как ты любишь делать. Сидеть бы где-нибудь в глухой чащобе или пещере, излечивать все мыслимые и немыслимые болезни даром, брать только немного еды и молиться вволю! И никаких епископов, вроде новгородского Германа, на голове!

Вот и пришли. Собор Святого Михаила был выстроен все на том же Епископском Дворе и значительно превосходил стоящие рядом церкви по размерам. Что ж, у Великой Панагии должно быть достойное обрамление.

В самом храме икон было много, но Оранта сразу притягивала взор. Она находилась в верхней части алтаря, главной части храма. Метра два в высоту, немного поменьше полутора в ширину, икона сразу внушала уважение. Талант одного из первых русских иконописцев Алипия сиял здесь в полную силу.

А ведь я ее где-то видел… Мне, выросшему и прожившему жизнь на Золотом Кольце России, побывавшему во многих храмах Костромы, Ярославля, Суздали и Плеса иконы были не в диковинку, я видел их сотни. А тут абсолютная память металась между воспоминаниями об убранстве различных церквей и не отыскивала нужной картинки.

И тут я вспомнил! Иконы Третьяковской галереи! По ней я бродил в основном прыщавым подростком, охваченный неистовым желанием повидать как можно больше обнаженной женской натуры. Поэтому в зале икон я не задержался — обвел их для порядка быстрым взглядом и дальше, дальше. Полотна Кустодиева, Рембранта и Рубенса с их полнотелыми красавицами манили меня гораздо больше.

А в более зрелом возрасте, после посещения Эрмитажа, я в Третьяковке разочаровался и ходить туда перестал. То есть сегодня у меня впервые появилась возможность спокойно, а не на фоне гормонального взрыва, полюбоваться Великой Панагией-Орантой.

Мы подошли ближе. Святое лицо, разведенные в стороны и поднятые вверх руки, золотой диск в центре с отроком Христом-Эммануилом… И вдруг я почувствовал текущий сквозь меня поток ласковой и теплой силы, пронизывающий и охватывающий все мое естество, божественную мощь, которая лечит и дает жизненные силы. Вся моя суть была пропитана этой Божественной энергией.

Через несколько минут Великий и Всеобъемлющий Поток начал уменьшатся, а потом и вовсе сошел на нет.

Я повернул голову к протоиерею, желая поделиться с ним своими ощущениями и слова замерли у меня на устах.

Лицо Николая светилось невиданной мощью великой святости, дарованной ему свыше. В такой момент нельзя тревожить человека, говорящего с Богом.

Я потихонечку отошел к выходу, приобрел несколько свечей побольше и подороже, узнал, где находится икона Николая Угодника и отправился помолиться и попросить о помощи. Сегодня мне можно отвлечь святого от других просьб молящихся своей молитвой — не за себя прошу, а за всех людей, за всю Землю.

Я не могу молиться долго и истово, как рьяные прихожанки, которые делают это чуть ли не часами, поэтому мое обращение к Николаю Заступнику длилось недолго. Сможет — поможет, на нет — и суда нет.

Потом положил денег в ящик для пожертвований и собрался уходить. Протоиерей в соборе как дома, без меня не пропадет.

Вдруг вновь потянуло к церковному прилавку — мне что-то позарез было нужно, только я понятия не имел, что именно. Подошел, осмотрелся. Мой взгляд приковал серебряный образок с изображением Божьей Матери. Попросил поглядеть.

Ласковая и видимо очень набожная старушка протянула мне ладанку. На ней Богородица не держала младенца Христа, а прикрывала ладонями острия семи узких мечей.

— Это, милай, Семистрельная Богородица.

— А стрелы какое отношение имеют к Божьей Матери?

— Доподлинно неизвестно, но истолковывают, что это муки, которые испытывала мать, глядя на распятого сына. Еще говорят, что это борьба с семью смертными грехами. Помогает воинам и защитникам, защищает от вражеской силы, оберегает их от бед. Если ты воин, тебе этот оберег лучше носить на груди.

Более я не колебался.

— Подцепи мне образок к серебряной цепочке, возьму.

Пока старушечка возилась, спросил:

— А как носить ладанку? С крестиком или без крестика? И почему ладанку, ладана же в ней нету?

— Так повелось, милай, с давних пор, называть образки ладанками. Почему, никто уже и не помнит. Обычно велят крестик ни в коем случае не снимать, в нем вся сила. Нет креста — нет Христа.

У тебя же расклад иной. На твоем будущем обереге крест выбит на другой стороне, и его можешь носить без другого крестика.

Я вздохнул с облегчением: теперешний крестик мне почему-то очень мешал, с непривычки что ли? Все-таки всю жизнь не носил. Может быть образок приживется получше?

— Али передумал брать, что-то задумался?

— Покупаю точно.

— В православном Храме Божьем, милай, купли-продажи нету. Христос выгнал торгующих из храма в Иерусалиме.

— Я же дам деньги!

— Это ты внесешь пожертвование на нужды церкви, а она одарит тебя освященным образком Богоматери.

— Давай так, мне без разницы.

Меня одарили, я внес, и, довольный, отошел.

Так уходить или все-таки дождаться Николая? — думал я, любуясь неподвижной большой спиной святого отца. Хотелось бы все-таки обсудить силу воздействия Оранты Панагии на людей. Вдруг он трижды перекрестился, в пояс поклонился богоматери, повернулся и размашисто зашагал ко мне.

— Пошли. Я теперь могу лечить по-настоящему, — негромко сказал Николай и пошел к выходу.

— Это как? — засеменил следом я.

— Как сильные духом лечат, — объяснил протоиерей, — которые излечивают явно смертельные болезни.

Мы вышли на Епископский Двор, полюбовались осенним заходящим солнышком, рассказали друг другу, как на кого подействовало изображение Богородицы. Сначала святой отец выслушал меня, потом изложил свою историю.

— Я немного постоял, полюбовался замечательной работой Алипия. Наш мастер иконописи, свой, русский, доморощенный, а любого византийца за пояс заткнет! А потом вроде как у тебя — ощущение тепла и ласки от близкого человека, затем приток силы и приход знания о человеческих недугах и умение их лечить. И ощущение счастья: я могу! Я умею! Теперь жизнь не буду расходовать зря — пачкать на бересте писульки о храмовых доходах и расходах, распекать подчиненных за нерадивость, совершать отпевания, крестины, венчанья и прочие требы для прихожан — на все это есть другие попы. Мое дело — исцелять! Необычайная это икона, — констатировал священник.

Солнце окончательно зашло и стремительно похолодало.

— Мне, Володь, теперь позарез с митрополитом Ефремом надо поговорить, он полжизни так лечил, как я теперь буду после похода. Может и посоветует чего. А доживет ли он до моего прихода, неизвестно — уж очень быстро силы теряет.

— А ты в него этой силы и залей, — посоветовал я, — поделись с другом. Явно ж ты теперь по-всякому подлечить горазд. Глядишь, и старость немножко придержишь, и смерть отодвинешь.

Николай сделал стойку, как шотландский сеттер, учуявший утку в камышах, а потом бросился в Епископский Дворец.

Ну все, больше я его ждать не буду в этом холодильнике. Как ни крути, а за пять минут он не управится — неопытен еще как Божественный лекарь, щегол, еще можно сказать в этом деле.

А я бойко зашагал к Богуславу. Что ж как холодно-то сегодня? Видать, дело к заморозку идет.

Дошел быстро, неласковый морозец прошибал через легкий кафтанчик. По такой погоде вальяжно и не торопясь гулять климат не располагает. А я все ускорялся и ускорялся. К воротам уже подлетел как пушечное ядро, стал остервенело стучать кулаком в калитку и орать:

— Открывайте! Скорее открывайте! Боярин Мишинич пришел!

А на улице уже стемнело, подул холодный ветерок. Открывший мне караульный с сильным запахом алкоголя пробурчал:

— Приличные бояре в такой час по домам сидят, а не по людям шляются.

Я, не слушая глупых поучений, пронесся в дом. Да, с этими переездами все южнее и южнее моя акклиматизация явно запаздывает.

В тереме меня тоже больно то не разжарило — потеплей конечно, но до хорошего как-то далеко. Побежал в свою комнату — не укутаюсь в одеяло, так хоть переоденусь.

По дороге столкнулся с дрожащим от холода в одном легком халате персом.

— Дядя, — простучал зубами водных дел мастер, — мал-мала печка топить надо!

И то! Тут же все в наших руках, не центральное отопление. Правда, истопник, наверное, давно отработал и отбыл домой, а самому искать поленницу по двору желания не было. В доме дрова вряд ли держат…

А почему вряд ли? У меня в Новгороде повар Федор поленьев на две — три растопки складировал, чтобы не шарахаться за ними рано поутру по темноте.

— Пошли в кухню, дровами разживемся.

Фаридун-остад не сразу, но понял и пошел за мной следом. В кухне варили ужин, и было очень тепло. Нас обоих перестало трясти.

Подскочил подавальщик, бойкий молодой парень.

— Чего желаете, господа?

Я поглядел на часы. До ужина еще часа два, а жрать охота неимоверно. Может я и мерз с голодухи? Или от холода так проголодался? Неважно! Я друг хозяина, одет богато, мне не откажут.

— Водки нам и закуски какой-нибудь легкой. Взвару или чего там у вас есть, чтоб запить.

— Понял! Подавать?

— Тащи!

Присели прямо в кухне — поближе к огненному печному боку было потеплей, чем в обеденном зале. Нам быстренько подали зелено вино, которое я по привычке звал водкой, и кое-какие заедки.

Эх, а перс-то, поди, мусульманин — ему вина нельзя. Ладно, на всякий случай налью, а там видно будет. Не будет пить алкоголь, значит просто так в тепле отогреется.

Еще как выпил, остад-лозоходец! Аж крякнул.

Запили, заели, завязался неспешный разговор. Сразу перешли на персидский — на русском беседа не клеилась. Познакомились. Его для краткости можно было звать Фарид. Фаридуну было тридцать пять лет, на Русь подался за длинным рублем — история более обычная для 21 века, чем для одиннадцатого. Впрочем, гастарбайтеры были, по-видимому, во все века. Особенно на Руси. То от викингов проходу не было, теперь азиаты почву прощупывают.

Здесь с работой было плоховато: Переславль еще не в степи, и тем более не в пустыне стоит, и там, где впадает речка Альта в Трубеж, воды всегда хватало. А в степи никому ничего не надо — половцам колодцы после печенегов достались, а новые рыть они не хотят. Да и соваться к ним опасно — враз в рабство продадут. Поэтому воду Фаридун искал редко, перебивался случайными заработками. Опять же соскучился по любимой жене Тахирих. В общем, пора домой!

— Фаридун, а чего ты так в тереме-то озяб? Или в своих краях кроме жары, другой погоды и не видывал?

Погоду Фарид видел всякую. В Персии, которую сейчас под себя сельджуки подмяли, конечно потеплей, чем тут, но он приехал в Переславль прошлой осенью и пережил здешнюю зиму. Можно сказать — видал виды. Но бегать по морозу в тоненьком халатике и летних чувяках ему раньше не доводилось.

Остад, оказывается, поставил у Богуслава, подаренного ему митрополитом коня, получил от боярина комнатку для ночевки и подался улаживать последние дела (церковники сорвали его с места внезапно). Когда собирался, еще припекало солнышко, поэтому оделся легко, по-летнему. А пришел незадолго до меня и тоже по изрядному холодку.

Спросил его о запрете на вино.

— В нашем роду все придерживаются учения пророка Заратустры и у нас такого запрета нет.

Все имеющиеся у меня сведения об этом пророке я почерпнул из «Двенадцати стульев» Ильи Ильфа и Евгения Петрова, где главный герой Остап Бендер говорит мелкому расхитителю социалистической собственности Паше Эмильевичу на прощанье:

Набил бы я тебе рыло, только Заратустра не позволяет!

Из этих слов я сделал вывод, что учение это очень миролюбивое и доброе. Пришло время прикоснуться к истине.

Выпили по второй, и я спросил:

— А в чем суть вашей веры? Никого убивать и гонять не надо?

Фаридун криво усмехнулся.

— В основном нас гоняют братья-мусульмане — это сплошь и рядом. А суть нашей веры проста и понятна: думай о благом, говори о благом, делай благое.

Меня тревожил еще один вопрос, и я его задал.

— Слушай, Фарид, вот мы верим в Христа, поэтому мы христиане. Те, кто придерживаются мусульманства — мусульмане. А вас как называть? Заратустриане?

— Заратустра пророк, а учение называют зороастризм. Поэтому мы зороастрийцы.

— Ладно, пошли печку растапливать.

Я организовал подсобника тащить охапку поленьев, Фариду поручил нести лучину на растопку, сам взял бересту и немного соломы для разжигания огня. С огнивом в отдельном кисете я в походе не расставался — кресало, кремень и льняной трут всегда были при мне. Худо-бедно, а костерок всегда разожгу.

Наши комнаты оказались рядом, печь у нас одна. Вот и славненько, не надо будет две топить. Хотя после кухонной разминки перед ужином так все в организме потеплело, что топить свою печку было уже вроде и необязательно.

Разжигать огонь, а потом подолгу смотреть, как причудливо пляшут его языки, слушать, как трещат в огне поленья, я люблю больше любого пиромана, поэтому сразу отстранил от этого дела лозоходца. Твое дело найти воду, а мое добыть огонь.

Ну что ж, начали! Я открыл вверху задвижку, заботливо уложил по бокам горнила дрова, в середине выложил вроде трехстороннего вигвама из лучинок, поместил в него скрученную вдвое солому, немножко прикрыл ее сбоку берестой.

Затем вынул из кожаного кисета кремень, положил на него одну из нескольких имеющихся у меня льняных, слегка обожженных для лучшего возгорания небольших тряпочек, так, чтобы матерчатый край трута выступал из-за края камня и нанес пару быстрых чиркающих ударов железным кресалом. Полетели искры, начал тлеть выступающий краешек, а я изо всех сил начал на него дуть. Все остальные причиндалы я уже взял в правую руку. Когда трут начал гореть, бросил его в солому.

По соломе огонь полыхнул быстро. Я положил сверху бересту и полюбовался на быстро перекинувшийся на нее огонь.

Потом оставалось только подкладывать поленья.

Я заботливо уложил в кисет предшественников спичек и поудобнее расположился на скамеечке у печки. Фарид поглядел на огонь издалека и присел на табуретку в отдалении.

— Если хочешь, садись рядом — здесь на лавке места хватит, — позвал я его.

Фарид отказался.

— Не люблю возле огня сидеть, тревожно мне как-то делается. В детстве упал в костер, с той поры это и осталось. Нас, зороастрийцев, зовут огнепоклонниками, а у меня вот этакая незадача.

Что ж, вольному воля, спасенному рай. Поговорили о порядках в Сельджукской Империи. Всякое вольнодумство и инакомыслие каралось безжалостно. Жителям его родного кишлака, затерянного в горах, сплошь зороастрийцах, приходилось при поездке в город прикидываться истыми мусульманами. Если ловили человека не мусульманской веры, просто казнили. От такой жизни многие бегут в Индию. Фаридун с молодой женой тоже бы хотел туда переехать, вот и отправился на Русь заработать на дорогу и обзаведение хозяйством. Но не задалось. Потом перс ушел к себе.

Ввалился Богуслав. Этот плюхнулся возле меня без лишних реверансов, протянул ладони к огню.

— Столько денег летит на хозяйство! Продукты на зиму приходится закупать, закладывать кладовые. Елисей весь оброк или деньгами брал, или сбывал все по дешевке, лишь бы монеты побольше хапнуть. Так и улетели свои крупы, зерно, мясо, птица, сыр и овощи оптом. Капусту только завтра возьмутся солить! Яблок — и тех нету. Сено, ячмень, овес — все ушло! Лошадям дать было нечего.

— Капитолина не думала, как будет жить без запасов? Бежать же она не хотела?

— Так дура! Все мысли только о случке! Сегодняшним днем жила, а о том, что будет завтра и не думала. Обойдется как-нибудь! Пусть мужчина рядом голову ломает. Ее дело покомандовать, да покрасоваться, а расхлебывать ее дурость муж или любовник должен.

Я задумался. С этой стороны деятельность боярыни мной не рассматривалась, глаза застила теория большой любви. Подумавши и все взвесив, сказал:

— Да собственно и на суде она повела себя так же. Отвергла верный доход и спокойную жизнь с понравившимся мужчиной, тоже боярином, ради призрачной надежды на победу в бою, рискнула своей свободой. И ради чего? Все для того, чтобы покрасоваться перед другими боярами: вот, мол, какая я умная да решительная! А того, что за свои решения несешь и большую ответственность, и расхлебывать последствия придется самой, видимо не понимала. Казалось, что как обычно буркнет в случае неудачи:

Ну уж извините, ошибочка вышла!

— а то и обвинит в незадаче окружающих и обстоятельства, да и пойдет дальше веселиться по жизни, а оказалась в монастырской келье на остаток жизни.

— Это ты правильно толкуешь. Она с ответом за свое нахальство и глупость столкнулась, видимо, в первый раз в жизни. Все на мамок, теток, родителей, а после на меня перекладывалось. И тут Капка пыталась все на старших Нездиничей перевесить, да не тут-то было. Сама решила, сама и ответ неси. Хотела меду, а получила вволю дегтя. Кушай теперь на здоровье! Носи, да не стаптывай!

После такой полной горечи речи, бывший муж уставился в пол. Да уж… Пятнадцать лет все-таки люди прожили вместе, притерлись друг к другу, притерпелись, привыкли видеть другого рядом. Нажили двоих детей, теперь уже большеньких. Двенадцать и четырнадцать лет — это не шутка. А вокруг свирепствует детская смертность. Частенько нарожает баба десять человек, а до парней и девушек дорастают двое-трое.

И наверняка и у этих отроков случались детские болезни. И просиживали родители вдвоем ночи напролет, глядя, как ребенок мечется в злой лихоманке, а из лекарств только малиновое варенье, да отвары никак не помогающих трав.

И бывали в семье праздники, когда ребенок начинал сидеть, потом ходить, затем говорить, проявлял кладезь невиданного ума, учась читать, писать и считать, демонстрировал врожденную отвагу, когда прилавчивался сам запрыгивать на смирную лошадку и мужественно размахивать детской сабелькой.

А то, что нету любви, так через такое время это уже ерунда. Обычно самое сильное чувство и влечение заканчиваются через четыре года, остается привычка заботится о супруге и детях, глубокая привязанность к ним. Индийцы выделяют это как другой тип любви, и большинство людей так и живут.

И одно дело отъехать куда-то надолго, гульнуть где-то на стороне, а то и завести постоянную любовницу, и совсем другое — лишиться семьи, основы твоего мироздания, опостылевшей в постели, но такой родной и близкой жены, с которой ты привык за долгие годы совместной жизни делиться горестями и радостями, жаловаться ей на плохое самочувствие и свои, ненужные и неинтересные никому, кроме нее, болезни.

Расстаться с человеком, который знает твои вкусы и привычки, умеет обходить подводные камни в ваших взаимоотношениях, понимает, как к тебе можно подольстится после семейного скандала, — это ужасно нелегко. У очень многих мужиков есть любовницы, молодые умницы и красавицы, которые примут тебя с распростертыми объятиями, но из уже сложившихся семей уходят к ним считаные единицы мужей. Обещают много, манят скорым браком, всячески жалуются на трудную жизнь с нелюбимой женой, а не уходят.

Обоснований много: дети должны подрасти и закончить школу (потом институт, потом еще что-нибудь), надоевшая жена тяжело больна и оставить ее в таком состоянии нельзя — помрет скоро (работает, правда, при этом на двух работах и стремительно делает карьеру — ну так уж привыкла и близость смертельного исхода ее не останавливает), мама очень привязана к снохе, которая для нее свет в окошке, и внукам, нельзя ее тревожить разводом, надо подождать ее ухода из жизни, старушка уж плоха (слухи о выдвижении ее на должность начальника или директора совершенно не обоснованы! И то, что она якобы из рода долгожителей, это ни на что не влияет — чихнет неудачно и прощайте!) и так далее, и тому подобное.

И совершенно неведомо, как на месте боярыни-изменницы Капитолины проявит себя желанная Анастасия-Полетт, раньше-то ведь никогда вместе не жили, подолгу не общались. Так, урывки из обрывков против длительного семейного общения. Настя долгие годы существовала на положении тайной любовницы, никаких ни прав, ни обязанностей по отношению к боярину Богуславу не имела, быт не вела.

А выйдет за пожилого человека замуж, поднадоест он ей за какое-то время, таким может тяжелым характером полыхнет! Устанешь от женской злобы прятаться, постоянные скандалы терпеть.

Развод и новая женитьба на молодой красавице в шестьдесят лет, это проблема из проблем! Тут не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

Огонь в печи уже вовсю разгорелся, жар ощутимо начал припекать. Вдруг я заметил кое-что необычное, что-то, чего никак не должно было быть! В самом пекле, среди поленьев, плясала маленькая ярко-оранжевая ящерка с небольшими желтенькими крылышками. Что же это такое?

Ни одно животное в огне не живет, никто такой жар не вытерпит. Какая-то нечисть? Любая нечисть на глаза человеку старается не попадаться, жмется по углам. Бывает смело себя ведут привидения, ходят или летают прямо среди бела дня на глазах у испуганного ими населения, но ведь они и сами бывшие люди, значит есть у них причины показаться: рассказать о заливке яда в ухо, попросить о достойных похоронах или страшные грехи, которые не дают им покинуть сей бренный мир. Ящерица с пол ладони размером, явно не из этой оперы. Что же тогда?

Галлюцинация? Вроде раньше не страдал этим. Я психопат, и не более. За галлюцинаторно-параноидный синдром данных никогда не было и нет.

Саламандра! Легенда средних веков, исчезнувшая вместе с эпохой Возрождения, вот кто это! Таинственный Дух Огня, который часто видели и многократно описывали разные известные и уважаемые люди, отнюдь не волшебники и не алхимики, одержимые идеей сделать золото из какой-нибудь дряни. Из самых знаменитых личностей это были Леонардо да Винчи и Парацельс. В древности о саламандрах писали очень редко и скупо, (яркий пример — Плиний Старший) обычно с чужих слов, а вот с 10 по 17 век очевидцев стало немало. И вдруг с 16 века количество свидетелей падает, а с середины 17 века по 21 их просто нет — саламандры исчезли.

Вспомнилась история из биографии Бенвенуто Челлини, известного ювелира, скульптора, живописца и музыканта, написанной им самим в 16 веке, о том, как его, тогда еще пятилетнего мальчишечку, подозвал добряк-отец, землевладелец, а также известный и уважаемый мастер по изготовлению музыкальных инструментов, показал пляшущую в огне очага ящерку и после этого влепил очень болезненную затрещину. Успокоив затем плачущего ребенка, родитель объяснил ему, что так Бенвенуто запомнит навсегда встречу с очень редким животным — саламандрой.

Конечно, Челлини не был белым ангелом. В юности он постоянно дрался с какими-то людьми, особо делая упор на других ювелиров, из родной Флоренции пришлось уехать из-за буйного и тяжелого нрава, убил пару человек, одного просто за хулительные речи, посидел в тюрьме, обвиненный в краже, но в своих мемуарах, написанных в конце нелегкой и яркой жизни, великий гравер и чеканщик не кривил душой и до вранья не опускался.

Интересно, заметил ли саламандру Богуслав? Может ее появление сулит какие-нибудь значительные неприятности? Дом запалит, скажем, огнеупорная все-таки, или еще чего-нибудь отчубучит, кто ж ее знает? А побратим должен бы знать, он неслабый волхв все-таки.

Только боярин все также любовался своими сафьяновыми сапожками и за событиями в горниле печи не следил. Может он Духов Огня и не видывал сроду? Не впал бы в панику!

— Слав, Слав, а ты про саламандр слышал?

Богуслав отвлекся от тяжелых мыслей, поднял голову.

— А чего про них слышать? Вон как раз скачет одна, — заметил он вяло.

Во как хорошо! Даже по лбу не дал для усиления памяти!

— И часто ты их видишь?

— Да через день появляются — то одна, то кучей заявятся. Истопник их часто видит.

— И давно они здесь?

— С детства их помню. Маленький очень любил на них глядеть, особенно когда они парой танцуют. А сейчас дела, заботы — не до них.

— Опасности от них никакой нету?

— От саламандр ни вреда, ни пользы.

— Может люди чего говорят?

— Говорят, что кур доят! Брешут о них много чего! И яд у них особо сильный и убийственный, и тело такое холоднючее, что печку или костер махом гасит, а если чего коснется — все враз в пепел превращается, и всякого другого вранья немеряно! А правда такова: саламандра жить может только в огне, поэтому гасить его не в состоянии, никогда из него не выходит, никто ее, настоящую, сроду не ловил, яду добыть не мог. Куда она уходит, когда огонь гаснет, и откуда потом приходит — никому не ведомо. Вот и все!

Вспомнил я тут еще об одном деле, пойду улажу. А то уходим завтра, а когда вернемся — неведомо.

С этими словами владелец очага с саламандрами гордо удалился. Может у него и в колодце мелкий водяной проживает, а на чердаке прикормленный запечный за порядком присматривает? Кто знает, кто знает…

Средние века, это вам не Новейшее время — промышленной копоти и рева автомашин нет, а вот всякой нечисти не выгребешь. Жалко, что нельзя саламандру хоть одну на развод отловить, Забавушку позабавить…

Вернулся сияющий протоиерей.

— Ну как, получилось? Подлечил плохонького друга? — поинтересовался я.

— Конечно! Большая сила мне дадена! Воспрянул старичок Переславский, засиял! Точно не скажу, но лет пять еще точно в полной силе протянет. Рвется опять лечить начать, как в прежнюю пору — очень оживился.

Сейчас уточним. Залез в Интернет.

— В 1100 году у Переславской епархии уже новый епископ будет. Митрополиты здесь, видно, на Ефреме и закончатся.

— Не ошибаешься?

— Да кто ж его знает! Летописи врут часто. Но тут разночтений нету, запись всего одна. Да и необязательно ему в митрополитах до конца жизни просиживать — может в монахи уйти — спокойно век доживать да о Николае Мирликийском научные труды пописывать, может землянку отрыть и в отшельники податься. Он же потом православным святым стал, значит еще будут какие-то невиданные заслуги перед Господом. В великомученики у него шансов попасть нету, значит отличится как-то иначе.

— Все может быть, его не угадаешь… Мы потом потолковали о моих новых способностях. Ефрем говорит, что моя появившаяся с Божьей помощью сила вдали от Великой Панагии через месяц очень быстро на убыль пойдет. Если хочу также хорошо лечить, мне надо Михайловский собор не реже, чем раз в неделю посещать, от Оранты силой подпитываться. Придется здесь жить, местечко для друга-протоиерея епископ всегда найдет. В Новгороде у меня ничего важного не осталось, так что если уцелею, сразу сюда вернусь.

— А церковное начальство как к этому отнесется?

— Ефрему в такой мелочи не откажут, он большим уважением у Киевского митрополита пользуется. Скажут: хочешь взять человека? Значит бери. Пришли только от своих стеклодувов потом мозаику новую, и бери, кого захочешь — ты сам себе там в мелких делах митрополит.

Так и заканчивался этот полный событий день. Потом, перед ужином, я познакомил всех с Кузьмой Двуруким, спросил задалась ли у него покупка половецкой лошадки.

— Рассказал мне Матвейка про вашу привычку возле коней бежать, мне она не нравится.

— Передумал с нами странствовать?

— Не дождешься, — сурово одернул меня великий боец. — Просто двух половецких жеребцов взял. Неказистые, и в холке не задались, зато выносливее их нету. В Херсоне продам, они дешевенькие, убытка не будет. Точно завтра выходим? Ничего не переменилось?

— Все также. Гляди, не проспи.

— Матвей разбудит. Нам с ним боярин общую комнату выделил.

— Тут есть еще одна загвоздка — волкодлак с нами бежит.

— А мне какая забота?

— Да может ты набожен очень…

— Когда сплю зубами к стенке! Он тоже биться идет?

— Конечно!

— Мне без разницы, с кем я в одном строю сражаюсь. Каждый бьется, как умеет — я клинками, а он клыками, — лишь бы толк был.

За ужином Богуслав, мы с ним сидели за одним столиком, опять высказался по французским делам.

— Не пойму я все-таки, как Анна так быстро с Муленом связалась, шевалье этих нашла.

— Да чего тут думать! Либо по голубиной почте весточку Бурбонам переслала, либо какую-нибудь ведьмовскую увертку использовала, какая теперь разница! Что сделано, то сделано. Признайся лучше, что Настю опять увидеть хочешь, вот и все дела.

— Изнемогаю прямо! Очень терпеть тяжело!

— И я также терплю, и Матвей. Оба от горячо любимых жен ушли. Господь терпел, и нам велел. Вон, водки на ночь выпей. Глядишь и полегчает.

Слава выпил, ему полегчало. В общем, спокойной ночи!

Утром мы выехали через Южные Ворота. Прощай, Переславль-Русский, будущий Переяслав-Хмельницкий! Доведется ли еще раз в этой жизни увидеть твои каменные стены и Великую Панагию, Бог весть…

Мы ехали, ехали и ехали вдоль Днепра. Пока всего у нас было вволю — и воды, и еды. На второй день к обеду Марфа подлетела ко мне и залаяла.

Я приподнялся на стременах и заорал:

— Тревога! Все ко мне!

Народ быстро съехался в кучу. Я окинул взглядом их напряженные лица.

— Антеки через Марфу только что передали, что Невзор скоро тут будет — на подходе уже. Идет не один, с ним пятеро ратников, наверное, наемники.

— Это мне, — негромко сказал Кузьма.

— Рядом с ним ведьма Василиса, в руках крутит какое-то помело.

— Это для меня! — задорно крикнула Пелагея Таниным голосом. — Летать, видно, мелкая паскуда задумала!

— От собак черный кудесник поставил защиту. Стоит им перейти дозволенную границу в десять аршин, умрут тут же.

— Они же у вас толковые, — высказался Иван, — пусть близко не подсовываются.

— Ты пока болт в арбалет вставляй, советчик, … твою мать! — рявкнул Богуслав. И мне: — Боишься, Володь, не выдержат волкодавы, в бой полезут, видя, как хозяев бьют?

— Да. Боюсь не выдержат их преданные нам сердца, бросит их без раздумий на врага! И лишимся мы верных друзей.

Поэтому: Яцек, забирай собак и отъезжай вон за ту балочку. Привяжешь их там покрепче за деревце. Сам рядом постой, мало ли чего. Заодно присмотришь за тем краем, чтобы не дай Бог к Невзору подкрепление из засады не подошло!

— Как же так! — зароптал Венцеслав. — Все биться, а я псов где-то карауль на выселках!

— Это приказ! — рявкнули на бунтаря хором вдвоем я и Слава. — Это не обсуждается!

Понурый поляк с собаками отъехал.

— Хороший поисковик нам нужней неопытного бойца, — подытожил Богуслав.

Я кивнул. В этом бою ни от собак, ни от Венцеслава проку все равно не будет, а лишаться их жаль.

— Марфа пролаяла, что на оборотня защита от собак не подействует, потому что этот убийственный барьер расценивает его как человека. Олег, быстренько перекидывайся, и заляг во-о-он за теми кустиками, колдун с юга идет. Как увидишь, что все началось, тоже бросайся, рви зубами.

— Боюсь сильно высоко не прыгну. До горла точно не достану.

— Твое дело отвлечь, а не убить. Ухвати хоть за пятку, но ухвати обязательно.

Волкодлак взялся раздеваться.

— Наина, отъезжай не очень далеко, твое дело достать Невзора и связать вражью силу, лишить его способностей хоть на короткий срок. Ничем другим не увлекайся!

Кудесница кивнула.

— Святой отец, выходи вперед. Будешь все удары на свой Божий щит принимать. Каждый пропущенный тобой удар — это жизнь одного из нас.

— Вдруг убьем человека, сын мой, отмаливать этот грех надо будет!

— Вот ты и отмолишь, коли уцелеешь.

Протоиерей перекрестился и взялся сползать с коня.

— Богуслав, ты сам гляди, где тебе лучше встать и что делать. Не мне тебя учить.

— Ты тут пока командуешь, я в тебе особое знание-умение пробудил. Теперь, Володь, будешь воочию видеть, на кого и как магические силы действуют. Может это в бою как-то тебе поможет. Ладно, пойду. Убить простых людей взглядом я Невзору не дам — особую защиту поставлю.

Бывший воевода соколом слетел с седла и повел коня куда-то в сторону.

— Ваня, мы остаемся на лошадях — так арбалеты видно не будет. Черный свяжет всех, кто не волшебник, заклинанием, раз уж убить не дали и забудет про эту мелочь. Встаем возле протоиерея, он от нас с тобой внимание отвлечет. Когда на Невзора бросится Олег, колдуну вообще будет ни до чего. Включаем богатырскую силу вместе с быстрой реакцией и вперед! Пересилим, чать, вражеское колдовство по удержанию нас на большом расстоянии, особенно если еще Наина его ослабит. Как окажемся близко — стреляй из самострела. Не попал — начинай бросать ножи.

— А я что делаю? — поинтересовался ушкуйник.

— Попытаешься прорваться пеший и ударить черного волхва саблей.

— Думаешь подпустит?

— Нет конечно. Но ты тоже его отвлечешь.

— Годится!

Дальше я стал говорить по-персидски, потому что лозоходец в наших хитрых действиях ничего не понимал — спокойно ехали, ехали, потом вдруг встали посреди дороги, затем начали разъезжаться в разные стороны, — а все говорили по-русски слишком быстро для его самостоятельного перевода.

— Фарид, к нам приближается черный волшебник, есть риск что он всех нас перебьет. Быстренько скачи подальше в сторонку, в драку не ввязывайся. Лучше всего спрячься вон за те дальние кусты.

— Человек Злого Духа приближается?

Не знаю какой там от Невзора дух, но гад он, по-видимому, редкий… Поэтому ответил:

— Именно так!

Потом сунул Фариду в руку мешочек с золотом и сказал:

— Если нас поубивают, это тебе. Все, что враги не утащат, тоже твое, наших наследников не ищи. Если кто-то из нас выживет, доволоки до человеческого жилья и пригляди за ним. По возможности доставь в Переславль, сдай с рук на руки митрополиту Ефрему. Если мы каким-то чудом одолеем, деньги придется вернуть, но десять золотых по любому твои.

Зороастриец приложил руку к груди и поклонился.

— Правильной ты жизни человек. Думаешь о благом, говоришь о благом, делать будешь благое — насмерть биться на стороне Доброго Духа. Именно так и учил пророк Заратустра. Наш ты человек. Постарайся остаться в живых.

Аминь, добавил я про себя. Хоть это и не очень для меня важно, мой зороастрийский брат, но веры у нас с тобой все-таки разные. Смирение — вот что у нас в христианстве превыше всего. Только смирение! Вот сегодня и посмиряемся вволю!

Фарид подался за дальние кусты.

Ну вот, вроде все и при деле. Теперь — ждем-с! Между делом я тоже вставил стрелку в арбалет.

Шайка черного кудесника появилась через полчаса. Сначала на горизонте появились черные точки, затем они стали нарастать, приближаясь. А вот уже можно разглядеть и понять, что за вражья орда на нас движется.

Развернутой цепью первыми шли отлично вооруженные наемники, явно хорошие профессионалы. На них блестели шлемы и сияли полные кольчужные доспехи, закрывающие бойца от головы и до колен. Металлические перчатки тоже не были забыты. Длинные мечи жаждали чужой крови.

Глядя на такую гвардию, Матвей усомнился в правильности моей диспозиции. Подскочил ко мне и затараторил:

— Это же ведь пять рыцарей идут! Не простые ратники… Осилит ли Кузьма один такое воинство? Их доспех сабля ведь не пробьет, тут, по-хорошему, тяжелый меч-двуручник нужен. Уместней, может быть, мне рядом с Двуруким саблей помахать, чем возле вас впустую скоморошничать?

— Стой где стоишь! — цыкнул я на дерзкого бывшего атамана. — Не в обычную войнушку играем! Магический поединок впереди!

— Но Кузьма… — попытался продолжить Матвей.

— Знал, на что шел! Его дело хоть пару минут продержаться! Если Невзор победит, он никого из нас в живых не оставит, это к гадалке не ходи. Если же каким-то чудом мы его одолеем, любой из нас троих: я, Богуслав, Наина, пятерых обычных людей, пусть они там из лучших рыцарей окажутся, одним взглядом поубиваем! Хоть ты их во что закуй или одень, нам без разницы! Вам обоим главное — это продержаться! Ему там, тебе тут. Ты себе мыслишь, что черный на тебя просто любоваться будет? Он тебя убивать будет!

— Ну, извини, — буркнул Матвей, — я как лучше хотел, — и отошел на прежнее место.

За рыцарями ехали на справных лошадках Невзор и Василиса.

Черный волхв был закован в железные латы и увенчан шлемом с перьями. Этакую защиту не прошибешь ничем. На Западе такой доспех обходился в стоимость немалой деревни. Единственной уязвимой частью оставались глаза, глядящие через узкие смотровые щели шлема.

В средних третях голеней виднелась какая-то тряпочка — неужели зазор в железяке оставлен? — а дальше опять шел металл. Ну хоть какая-то пожива для волкодлака нарисовалась.

— Ваня, — вполголоса окликнул я (черт его знает этого волхва, на каком расстоянии он слышит!), — только в глаз надо бить, в других местах нам его не донять. Понял?

— Понять-то я понял, но ведь это нам надо самое дальнее на сто шагов к нему приблизиться. Арбалет кинет болт, конечно, дальше, только проку от этого нету — не попадем. Да и нож в цель издалека бросать бесполезно, — тоже точность, а заодно и сила теряется.

На значительных расстояниях стрела из арбалета летела не по прямой в отличие от пистолетной пули, а начинала падать, поэтому целиться в какую-то определенную точку, как в яблочко на мишени, было бесполезно, приходилось пускать болт навесом. А уж тут куда прилетит — не угадаешь. Поставил бы злой немец Вильгельма Телля с его знаменитым арбалетом подальше, и судьбу ребенка было бы трудно предсказать, это тебе не лук.

А метательный нож вообще оружие очень ближнего боя.

На всемирных соревнованиях по спортивному метанию ножа в 21 веке используется удаление от мишени всего на пять метров, или, по-здешнему, на семь шагов. Богатырская сила метнет гораздо дальше — метров на тридцать, но резко упадет точность попадания. В общем, куда ни кинь, всюду клин.

— Так-то оно так, да только другого выхода у нас нет — можем воспользоваться только самострелом и ножами. Будем надеяться на лучшее, а готовиться к худшему.

— Вся наша сила сейчас у моей Наины! Свяжет аспида этого — убьем мы его, а вот коли нет, нам не жить.

— Не горюй заранее, война план покажет. Вдруг Слава чего-нибудь придумает, а нам много времени и не надо — махом убьем.

Когда врагам до нас осталось примерно пятьсот шагов, неожиданно выскочивший из-за кустов Двурукий взялся рубить одоспешенного противника, отманивая кольчужников вбок и расчищая дорогу. Невзор вначале остановился, осмотрелся, вновь оценивая наши силы, и увидев, что подмога из белых кудесников не подошла, и против него все та же мелкая сошка, видимо приободрился, и подъехал немного поближе. Ох как ненамного!

Проблемой оставался один протоиерей — его силу оценить черный не мог. Вот для верности попа первого и ударил. Тут-то я и оценил по достоинству последний дар Богуслава.

Из рук Невзора вырвался громадный черный шар и метнулся к Николаю. Наловчившийся на схватках с бесами протоиерей враз создал перед собой сияющий щит, и отразил удар. Следом от колдуна полетел белый шар, был отбит тем же щитом. Потом ярко-красный. Виды колдовской энергии изменялись и изменялись, а неизменная Божественная энергия все одолевала и побеждала.

Черный кудесник хотел было пройтись по всей нашей ватаге убийственным взглядом, похожим на луч беспощадно яркого прожектора, чтобы выкосить хотя бы обычных людей, но тут Слава сноровисто развернул розовое марево и отвел опасность.

Вдруг на бреющем полете появилась Василиса, и взялась со своей метлы целиться в протоиерея из арбалета. Успех ей не сопутствовал. Неизвестно откуда вынырнувшая Пелагея в образе Танюшки от души приложила ведьму зеленым энергетическим дрыном невиданной длины. Василиса с продолжительным и диким визгом рухнула с невысоких небес и покатилась, с хрустом круша кусты. Тоже мне, малая авиация нашлась!

Мы с Ваней, не торопясь, подъезжали-подкрадывались все ближе и ближе. Когда мы были шагах в трехстах от цели, Невзор заметил наши опасные маневры и выбросил с левой руки серую сеть. Мы были пойманы жестко: не могли ни говорить, ни двигаться, да и дышали-то с трудом. Я как раз поднимал левую руку с поводом, и она оказалась накрепко припечатанной к груди. Без понуканий и кони встали.

Тут рванулся вперед Матвей, неистово вращая саблей. Бросок следующей сети, направленный на ушкуйника лично, он видимо определил по движению колдовской руки и увернулся.

И тут понеслось! Невзор сменил тактику, и вместо раздачи неторопливых убийственных даров застучал со скоростью автомата Калашникова. Шар туда, сеть сюда, шар туда и туда, белое облако на всех. Его мощь превосходила нашу суммарную силу в десятки раз. Протоиерей уже покраснел с натуги, ушкуйник плясал вприсядку на месте и уходил от ударов, катясь колесом.

Наина пыталась ухватить колдуна длинными гибкими щупальцами, а Богуслав, помогая ей, хотел отжать вражескую защиту, да где там!

Все наши с Иваном попытки включить внутри себя богатырей потерпели крах — ничего не получалось, мы были связаны слишком надежно.

Неожиданный прыжок Олега тоже пропал втуне — зубы порвали ткань на голени и наткнулись на металл. Вервольф оторвал тряпку и просто сполз вниз, а черный волхв этого броска даже не заметил. Богуслав и протоиерей зримо слабели, и до нашей гибели оставались считанные минуты.

Неожиданно взялся теплеть образок Семистрельной Божьей Матери у меня на груди, которым я в Переславле заменил мешающий мне крестик. В Богоматерь я верю больше, чем во всех святых и архангелов вместе взятых. С тех пор, как я стал православным, всегда держу дома ее иконы, и в любой церкви ставлю свечи и молюсь только ей. Она одна радеет за человечество и стремится помогать людям.

Молился я крайне редко и только при большой нужде — чего зря отвлекать высшие силы рутинными скороговорками молитв. Зачем талдычить: хлеб наш насущный дай нам днесь? Иди заработай! Не можешь? Всяко бывает! Бери кружку, иди проси милостыню. Но не отвлекай Господа и Богоматерь по пустякам.

Но сейчас момент был крайний, судьба мира заколебалась, миллиарды жизней людей, животных, птиц и насекомых, рыб и пресмыкающих повисли на волоске. Молитв я сроду никаких не знал, да и неведомо кем они придуманы, поэтому начал говорить от себя, но от всей души. Образок уже стал жечь грудь и даже ладонь прямо через рубаху.

Тут-то вдруг и пришла помощь, и пришла, откуда не ждали.

Сзади от Невзора вдруг поднялся громадный белый старик, выкрикнул: «Ахура Мазда!» и треснул колдуна по голове здоровенной кулачиной. Черный волхв сразу скис. Все броски шаров и сетей прекратились, наша паутина тоже ослабла. Видимо, помощь была исчерпана, гигант начал колебаться и растворяться в воздухе, а черный кудесник начал быстро приходить в себя: завозился, возле рук заплясали маленькие молнии.

Не теряя времени, мы с Ванюшкой пришпорили лошадей и без всякого богатырства понеслись к колдуну. На расстоянии в сто шагов вскинули оба арбалета и почти одновременно выстрелили. Невзор как раз пошевелил головой, и моя стрелка, скользнув по шлему, ушла вбок. А вот Ивану повезло больше — его болт угодил прямо в левый глаз ворога. Все! Финита ля комедия! Представление закончено!

Вспомнились американские боевики и ужастики. Там свеже убитый вражина неожиданно оживал, и приходилось с ним возиться пуще прежнего. А у нас тут целый дохлый черный волхв! Да еще какой мощный. Того и гляди напакостит от всей чернющей души с того света так, что мало не покажется.

Та же мысль, видимо, пришла в голову и уже подскочившему Матвею. Он сдернул Невзора с коня, у которого мертвяк висел на шее. Труп рухнул на землю с металлическим грохотом. Затем отвел левую руку дохляка в сторону и всадил в зазор на доспехах в области подмышки кинжал-акинак. Болт в мозгу, кинжал в сердце — достойная кончина даже для невиданного кудесника.

— А для верности сожжем его по частям! — предложил ушкуйник. — И пепел развеем по ветру. В огонь сунуть — верное дело.

— Зря будете стараться, — заметила подошедшая Пелагея.

— А что же с ним делать? Куда его нужно сунуть? — оторопело спросил я.

В голове вертелись действующие вулканы и почему-то Марианская впадина. Сейчас меня еще на какую-нибудь срань с прахом Невзора подвяжут, который надо будет высыпать невесть куда, когда спасу Землю, а для верности перекинут еще на тысячу лет назад.

— Да куда хотите, туда и суйте. Мертвый он безопасен.

— Но вот оборотня надо убить по-особому — осиной или серебром.

— Это пока он зверем бегает. Когда в человечьем облике обретается, убивай как простого.

— А вурдалаки?

— Те вообще не люди. А Невзор был просто человек с магическими способностями. Удалось его убить, значит оживить, как прежнего человека, уже невозможно. Можно, конечно, и труп поднять, таких навьями у нас зовут, только это будет гниющая куча безмозглого хлама и больше ничего. Опасны такие только кучей — руками пытаются схватить да укусить. Хочешь поруби, сожги, но все это лишняя возня, напрасная трата времени. Никто из других колдунов, умеющих поднимать мертвых из могил, с этой дохлятиной возиться не станет. Точно таких же можно наоживлять на ближайшем кладбище, разница только в одежде видна будет. В Славутич лучше для верности скинь, там рыбы с ним быстро разберутся.

— И я так всегда делаю! — захохотал ушкуйник. — Раз! И концы в воду!

Хромая, подошел Кузьма, принес с собой пять мечей в ножнах, ссыпал на землю.

— Как же ты их осилил, старший, без меча? — ахнул Матвей.

— У меня не было, а у них целых пять на избытке. Сначала пришлось изрядно попрыгать и поуворачиваться, вот даже по ноге умудрились чиркнуть, а как выбил у одного менее ловкого из рук меч и поймал его на лету, сразу все веселее поехало. А уж как с двумя тяжелыми клинками снова двуруким стал, дело сразу на лад пошло.

— Ты ранен!

— Ерунда, до свадьбы заживет. Надо с них еще поехать кольчуги и шлемы снять, очень уж богато одеты — в Воине или в Херсоне влет уйдет. Поможешь?

— Конечно! — и Матвей, взяв двух коней старшего друга поскакал на своем Ушкуе заниматься мародерством.

Я поглядел на правую ногу Кузьмы. Порты с середины бедра и до колена были в крови. Там, наверное, первичная хирургическая обработка раны нужна.

— Рану надо обработать, может быть даже зашить, — обратился я к Двурукому. — Гноиться может начать.

— А, ерунда! Мочой помажу, само собой заживет. На мне все как на собаке заживает.

— Собака не собака, а пусть вон протоиерей поможет.

— Да я и сам помолюсь! А отпевать меня вроде бы еще рановато.

— Святой отец не молитвами сейчас лечит, а Божьей силой. А мне в походе болящий ратник не нужен — и так забот полно. Одолеет тебя болезнь, как пить дать в Воине оставлю лечиться — очень уж время поджимает.

— Ладно, пошли к твоему протоиерею. Мне тоже с вами побыстрее до моря дойти охота.

— Святой отец в настоящее время свой грех замаливает — что он в убийстве человека помогал. Сейчас закончит, и подойдем. Кровь перестала идти? По ноге не течет?

— Да вроде нет, можем и подождать.

Подлетели собаки и стали радостно прыгать возле поверженного врага. Следом прискакал Венцеслав. Ему было горестно, что человек польского королевского рода не поучаствовал в столь великом свершении. Теперь и похвалиться дома будет нечем. А экипировка Невзора и вовсе вызвала у него приступ острой зависти.

— Эх, еще и с павлиньими перьями! Одеваются же люди!

— Вот бы тебе такой трофей, да? — подковырнул его Кузьма.

Поляк только горестно вздохнул.

Хм, а эту тему можно и поразвить, подумалось мне.

— Яцек, а представь, как ты в Краков въезжаешь в этих латах и красуясь перьями на шлеме?

Повторный еще более горестный вздох.

— Все девушки будут твои! Не надо больше таиться, — где был, что делал. Был на Руси, со знатным врагом бился, трофей взял. С неимоверными усилиями извел черного волхва, спас Землю.

— Да я не участвовал…

— Очень даже участвовал! Стоял там, где поставили! Собак спас!

— Ну не я же его убил…

— А кто об этом знает? Краков от нас далеко, слухи туда не доходят. И скорее всего твоя последующая жизнь будет проходить тихо и смирно, пристроишься на какую-нибудь непыльную должность при королевском дворе, и не о чем будет детям рассказать — чем ты славен, где отличился. А такая история враз наследникам врежется в душу. Да и перед внуками можно покрасоваться. Будут кричать детям других родов: да ты знаешь, кто у меня дед? Сам Венцеслав! Не веришь? Приходи ко мне, у нас те самые знаменитые латы и шлем с перьями у лестницы стоят!

— Это же вранье какое-то получается…

— Как говорят на Руси — красиво не соврать, историю не рассказать! У этих лат, правда, теперь новый хозяин есть. Иван их с боя взял. Он Невзору в глаз попал.

— Я куплю! — зашумел загоревшийся этой идеей Венцеслав. — У меня деньги есть! В придачу одного из коней дам, оружие дорогое! Кольцо вот с большим самоцветом добавлю!

Эх, молодо-зелено… Разве так торг ведут!

Ваня было открыл рот, чтобы подарить ненужное ему железо, но был на корню пресечен Наиной.

— Помалкивай! Пусть человек скажет!

Исход был ясен. Сейчас неопытного поляка отведут в сторонку и разденут до нитки. Представительница торговой нации впитала это умение с молоком матери. Молодожен Ваня вмешаться не посмеет.

Пора было брать это дело в свои руки.

— Ты, Яцек…

— Я теперь Венцеслав! — выкрикнул гордец.

Во как! Ишь, как разобрало! Особенно, наверное, перед внуками покрасоваться охота. Что там девушки? Звук пустой! Сегодня они девушки, а завтра уже бабушки. А внуки для двадцатилетнего парня, это ого-го, самая наиважнейшая вещь!

— Ты, Венцеслав, не горячись. Каждая вещь свою цену имеет. Вдобавок, пока это собственность общепоходной казны, которую я из ничего создал. По-хорошему, из стоимости лат и шлема нужно вычесть деньги за одежду, обувь, оружие и коней для двух участников похода — Ивана и Наины. Придется удержать за питание и проживание на постоялых дворах…

Наина горестно всплеснула руками и отошла, бормоча себе под нос:

— Азохен вей! Нет в жизни счастья честному человеку!

…, а остальное я Ивану возмещу.

Тут вознегодовал и Ваня.

— Неужели я с тебя, мастер, деньги возьму! Да ты меня в люди вывел! А то до сих пор бы со скоморохами нищенствовал! — и тоже, махнув рукой, отошел.

— Называй цену, — деловито сказал Венцеслав, вынимая из седельной сумки здоровенный кошель.

— Найди мне Омара Хайяма, и латы со шлемом твои.

— И все?

— И все. Мне этого вполне достаточно.

— Он же, вроде, где-то возле Константинополя должен быть? Ты же сам с ним договаривался?

— Только до Босфора, что Сельджукскую империю от Византии отделяет, Хайяму неделю по враждебной территории, где его так активно ищут, что он аж не своим именем называется, надо добираться. Его могут уже схватить к нашему приходу и придется нам искать астронома по темницам.

Человек он очень известный и его могут повезти на суд императора в столицу — а столица у них черте где, Хайям может просто убежать от тех, кто его ловит, совсем в другую сторону и где он сейчас, бог весть.

Так что будешь искать. Нашел — все это барахло твое. Деревянная рыбка тебя обошла, будем снаряжение Невзора оценивать у оружейников, и тебе придется платить. Или я его кому-нибудь другому продам, а может просто подарю. Мои решения заранее не угадаешь, непредсказуемый я человек.

Венцеслав схватил меня за руку.

— Я найду! Я где хочешь и кого хочешь найду!

Вот ведь растащило молодого на эти железяки!

— Ты не против эту сбрую повозить пока на своем резервном жеребце?

— А можно?

— Нужно! У меня запасных коней нету, все сверх всякой меры нагружены.

— Беру!

— Так и порешим. А сейчас иди, снимай доспехи с трупа. Не испугаешься?

— Да я ничего не боюсь!

Знакомые песни.

— Ладно. Иди занимайся, у меня пока других дел немеряно.

Николай закончил молиться и подошел ко мне.

— Ты тоже помолись, сын мой! Большой это грех человека убить!

— Христос говорил:

Не мир принес я вам, но меч.

Невзор напал на нас, а не мы на него. С нашей стороны это было самозащитой. В этом деле нас бы какой хочешь суд оправдал, хоть княжий, хоть Божий.

— Но сын мой…

— Но святой отец, не морочь мне именно сейчас голову! И так забот невпроворот. После, Коля, помолимся, на досуге. Помоги вон лучше раненому грешнику. Ты, как лекарь, еще неопытен, сам не осилишь — меня позови.

— Осилю! А чем же Кузьма грешен?

— Пятерых врагов только что убил. Мы тут как на войне бьемся. А на ней за это взыска нету. И помыслишь над этим тоже на досуге, когда раненого залатаешь.

Под эти религиозные беседы я вынул из седельной сумки бутылку водки и сунул ее в руки новенькому лекарю.

— Этим облей рану, чтобы заразу извести.

— А поможет?

— Это вроде как огнем прижечь, только помягче — ожога не будет.

— Да больно поди! — зароптал подошедший к нам Кузьма. — Говорю же, мочой надо помазать!

Я вздохнул. Трус, как все мужики! — говорит моя мама. И надо же: этот рыцарь без страха и упрека, бросившийся в одиночку на пятерых тяжеловооруженных воинов, которых ему и ударить то толком было нечем — легонькая сабелька не в счет, струсил при виде антисептика, который и пожжет-то несколько секунд.

Рявкать на него бесполезно, он не щенок какой-нибудь растерявшийся, а совершенно самодостаточный человек и воин. Делать нечего, будем объяснять и убеждать.

— Кузьма, одноногому на Руси хорошо живется?

Двурукий удивился дурацкому вопросу не ко времени, но из вежливости ответил:

— Гончару или сапожнику, если деревяшку хорошо приспособить, без особой разницы.

— И опытному воину тоже все равно?

— А вот это нет. Нам надо быстро передвигаться на своих двоих, иной раз и подпрыгнуть приходится. А будешь еле ковылять на опорке своей, башку враз срубят.

— Ты какими еще умениями, кроме воинских, обладаешь?

— Да никакими! Меня с детства только драться и учили.

— Значит, в случае чего, тебе прямая дорога на паперть ковылять — милостыню просить?

— У меня, слава Богу, обе ноги на месте!

— Сегодня ты рану мочой намазал, завтра она гноиться начала, а послезавтра на выбор — или ногу отрезать, или гроб заказывать.

— Да моча хорошо лечит!

— Не спорю. Только ей можно ссадины, небольшие порезы, маленькие ранки смазывать, а лучше обливать, замечательно действует! А у тебя явно не ссадина и не плевая ранка. Судя по количеству крови на штанине, рана видать изрядная и глубокая.

— Да откуда тебе об этом знать…

— Ты давно мечом и саблей деньги начал зарабатывать?

— Да уж лет двадцать скоро тому будет.

— А я начал лечить и получать за это дело заработную плату тридцать пять лет тому назад.

— Да тебе еще самому столько нету!

— Он всего на год моложе меня, — уточнил морщинистый и враз постаревший за счет неимоверных усилий, потраченных в этом бою Богуслав, — а мне пятьдесят девять. И вылечивает в Новгороде лучше всех, князь и бояре только у него здоровье поправляют, других лекарей не признают.

И всегда стоит возле его дома толпа простых баб в очереди — вдруг сегодня несколько человек примет и вылечит. Ему даже приходится смотрительницу держать, чтобы порядок среди них наводила.

Кузьма дрогнул.

— Может, конечно, водкой и верней будет, — согласился он, — да только так ведь прижжет, что света белого не взвидишь!

Ну что ж, будем дальше пугать бойца, которого Матвей, носивший между выбравшими его атаманом ушкуйниками, тоже отнюдь не трусами, кличку «Смелый», теперь считает идеалом мужества.

— А ты про фантомные боли слыхал когда-нибудь?

— Не довелось как-то.

— И не дай Бог узнать. Это когда конечность отрезали, а она временами, иной раз и постоянно, дико болит. И помочь от этого очень тяжело, иной раз просто невозможно. Длится такая боль до гробовой доски.

— Не слыхал…

— Я в дружине князя Владимира Мономаха много лет воеводой пробыл. Иной раз посещал ушедших от нас по увечью воинов, подкидывал деньжат, — опять вклинился Богуслав. — Почти у всех, кто руки или ноги лишился эта дрянь, и часто боли нестерпимые. Один ратник, будучи не в силах это терпеть, аж повесился.

— Обольем водкой, тоже почуешь, только это несколько мгновений продлится — раз, два и все, уже просто ноет. А фантомная боль будет терзать тебя годами, по несколько раз в день. Ну что, мочой обливать ногу пойдешь? — завершил разговор я.

— Я уж лучше водкой с ног до головы обольюсь! Дай мне, святой отец, бутылку!

Только я хотел крикнуть, что портки для этакой процедуры надо приспустить, как Двурукий бойко выхлебал половину пузыря прямо из горлышка, вытер губы и сказал:

— Вот теперь, отче, лей куда хочешь и сколько надо!

Да, это можно делать и в портках…

— Давай, сын мой, за бугорчик для приличия отойдем. Дойдешь ли?

— А то!

Скоро из-за бугра послышалась какая-то залихватская песня, что-то вроде:

Пограбили сегодня мы немало!

Ну что ж, блатная романтика всегда на Руси была в чести…

— Ишь, как Кузю растащило! Будто литр выпил, — усмехнулся я.

— Это все-таки лучше, чем он бы тут на всю степь стонал, охал, и кричал:

Ой больно! Ой не надо! Перестань!

— занервировал бы нашего нового лекаря. У нас в дружине раньше состоял Амаяк-лечец, который врачом себя звал, так он крикунам в рот деревянную кухонную скалку совал, чтобы они помалкивали — не терпел шума. А протоиерей, я так понимаю, в этом деле новик? — вникал в процесс бывший воевода, видевший после крупных битв сразу десятки раненых.

— Именно новичок, человек свои новые способности пробующий. Ну вот так, под развеселую песню, может и лечение бойчей пойдет?

— Посмотрим, чего поп там налечит. Если не осилит — тебе браться.

— Да это само собой.

Я в это время думал о широте использования алкоголя в медицинской практике. Универсальное обеззараживающее, транквилизатор, обезболивающее и лекарство, имеющее разные другие полезные свойства, которые в 21 веке переложили на целый спектр дорогостоящих препаратов.

Подошла Пелагея.

— Обшарила я все сумки у Невзора, ничего похожего на сосуд для арабского духа не нашла. Нужно прямо на колдуне искать, может под латами где-то спрятал. Их бы снять.

Я хотел было сказать: Яцек снял уж поди, но оглянувшись, никакого следа польской производственной деятельности не заметил: труп как валялся, так и валяется в полном боевом облачении, включая перья. Да и самого королевича видно не было. Этот-то куда делся?

— Яцку выглядываешь? — поинтересовалась Старшая ведьма. — Не трудись. Сомлел этот воин, как поближе в глазу Невзора болтяру Ванькину увидел. Тебе из-за пригорка, за которым он валяется, его не видать. Вон пес в него носом тычется.

— В обмороке что ли?

— Кто ж его знает! Отбежал в сторонку, блеванул, да и упал.

Я немедленно подался оказывать помощь иностранному подданному — и не угадаешь вот так сразу, что за лихоманка лицо королевской крови подкосила. Кроме обычных причин, вроде резкого падения артериального давления от юношеской впечатлительности, могли быть и иные варианты — надерзил может чего Пелагее, а она его или со всей Таниной силы приложила, или злым заклинанием силы лишила.

Венцеслав со скорбным видом лежал на спине и вглядывался в проплывающие над ним кучевые облака.

— Что случилось?

— Не могу я на это глядеть — просто не в состоянии, — поделился своей незадачей поисковик упавшим голосом. — Как увидел это близко, мне так плохо стало, показалось что сам возле него сейчас помру. Даже вырвало.

Яцек сглотнул. Видать опять затошнило.

Ну да, это же только в кино все приятно да гладко. А в реальной жизни как сунут резко под нос что-нибудь этакое, и опытных людей с души воротит.

— Доспехи, я так понимаю, тебе больше не нужны?

— Еще как нужны! — начал было горячиться шляхтич. — Но… — тут голос его опять сник, — надо полежать…

— Ну полежи пока, полежи. Не сейчас еще выходим.

А из-за бугра уже лилась задушевно-лиричная «Ох кукушечка, ты ж мне куковала…» сменив прежние удалые и разухабистые варианты песен. Похоже там дело на лад пошло. Может и не придется сегодня лечить Двурукого?

Мне надо идти снимать латы с Невзора. Дух-переводчик с дельфиньего языка нужен нам позарез, а дебют магических способностей изначальной претендентки на эту должность — Наины, сегодня не впечатлил. Чертовски будет обидно преодолеть столько преград и не столковаться с братьями по разуму!

Однако один я этого колдовского хряка ворочать может и не осилю — здоровенный какой-то. Богуслав отошел куда-то, близко не видать.

— Ваня! Пошли поможешь!

Кирпичник тут же подошел.

— Невзора обдирать будем?

Вот молодец! Никаких обид, весел. Улыбается, вон, во весь рот, из-за ерунды не печалится, постную рожу не делает. Да, старый друг стоит новых двух!

— Ты чего это такой веселый?

— Да там Найка так за этот ломаный грош ведется, который ты у нее отнял! Дуется непередаваемо! Глупые речи ведет беспрестанно! Нам, дескать, командир новый нужен. Или Богуслав — он и поумней, и опытный воевода, или Матвей — тот смелый атаман ушкуйников и в нем отвага тоже с большим опытом сочетается.

А этот что? Захудалый лекаришка из второстепенного городишка? Чего он больно в жизни видел? Какие-такие битвы и сражения выиграл? Один на один самого большого постельного клопа осилил?

И все деньги, деньги, главное деньги. А я ей: не смей мастера парфунить! Если деньги в этой жизни главное, чего ж ты в свои тридцать лет бедна, как церковная мышь?

А она: я женщина!

На это я ей: а раз женщина, так дома сиди, мужу щи вари, да деток воспитывай! А ты? Сколько по Руси и окрестностям шлялась, все моря и океаны перевидала, а проку-то никакого от твоих походов не было, голая и босая к нам пришла, ни копейки за душой не было. Хоть бы товар какой с собой в путешествия прихватывала, все бы при монете была!

А она мне: я зарабатывала, да все на маму и дочь ушло! А я ей: не ври мне тут! Мне твоя мать все рассказала — полушки от тебя за всю жизнь не видали! Их бывший зять поит-кормит-одевает!

Тут мы дошли и стали вдвоем ворочать кадавра.

— И все другие кудесники и бойцы денег толком добыть не умеют, — продолжал рассказывать Ваня, — все в нашу ватагу нищими пришли. Только сабли на боку их и красят. А мастер за месяц на ровном месте, без исходного капитала, несколько прибыльных дел создал, столько деньги с земли поднял, что аж ахнешь! Ты, старший, к чему не прикоснешься, все серебряным делается, все прибыль дает!

Этакий древнерусский Мидас, мелькнуло у меня в голове. Только фригийский царь половчей конечно был — по золоту работал. Что ж поделать: мэйд ин Древняя Турция!

— Теперь Наина на меня еще больше, чем на тебя, злится. Ну и наплевать!

— А вдруг она не только атамана, но и дерзкого мужа поменять соберется? Опыт-то уже есть?

— Значит не любит. Тем более жалеть не о чем. Таких шалашовок, которые бойко по мужикам бродят, и помоложе ее полна Русь.

Я вздохнул. Выражали же ему сомнения насчет необходимости этой скоропалительной женитьбы. Пожили бы без оформления отношений годика три-четыре, было бы ясно, можно ли с этой нравной бабенкой ужиться.

Иван захохотал.

— Не вздыхай нелегко, не отдам далеко! Постараюсь возле тебя остаток жизни продержаться. Мне другого воеводы и атамана и даром не надо! А баба в семье должна свое место знать! Хватит об меня тут ноги вытирать и подстилку из меня делать! Я Найкой командовать не рвусь, но и собой помыкать больше не позволю! Хватит, натерпелись.

Я аж бросил теребить труп и стал говорить о выстраданном.

— Ваня, оторвись пока от этой докуки, выслушай не отвлекаясь, что я тебе скажу. Ты до этой мысли все равно дошел и сам, но столько еще на этом деле перетерпишь, столько горя хлебнешь!

Иван тоже отвлекся от увлекательной и приятной забавы — обдирать труп врага, который, как известно всегда хорошо пахнет, и начал меня внимательно слушать. Вот Ванька молодец! Крепок и невозмутим, как кирзовый сапог. Велено со свежего мертвеца амуницию драть — обдерем, блевать и в обмороки падать не будем! Велено бросать драть и начинать слушать — послушаем, вдруг старый пень чего полезное скажет.

— Я, Ванюша, постарше тебя, и женщин у меня побольше было. Со многими и подолгу жил, хозяйство общее вел. И не один и не два раза вляпывался в такое же дерьмо, как и ты сейчас. Постепенно пришел к одному, но главному выводу: нельзя женщине, какая бы она любимая, добрая, милая и умная ни была, над собой полной власти в течение долгого времени давать, потакать всем ее прихотям, прогибаться перед ней.

Самые лучшие подруги жизни от этого ошалевают и обнаглевают, стремятся поработить тебя полностью, унизить, подмять под себя все командные высоты в молодой семье, и на пользу общей жизни это не идет. В чем-то ты больший знаток, а в чем-то я, и иначе редко бывает.

Как это не горестно и ни противоречит духу вашей любви, но надо периодически одергивать зарвавшуюся бабенку, ставить ее на место. Позволишь ей дерзить дальше, греха не оберешься и горя хлебнешь полной ложкой.

И из этого положения есть только два выхода: или расставаться, хотя и дом будет полной чашей и дети народятся, или, хоть ты и главный добытчик в семье, твое место будет на коврике возле входной двери, а твое мнение по любому делу будут учитывать примерно также, как и комариный писк за окном. Вот сейчас ты на перепутье: либо держаться твердой позиции и занять подобающее тебе в семейной жизни место (и уверяю тебя, жить будете гораздо лучше, чем сейчас, когда она воротит чего захочет), или ползти дальше унижаться и извиняться за бунт, или придется расставаться.

— Да по чести говоря, мастер, расставаться с Наиной мне бы вовсе не хотелось… Очень уж люблю ее!

— Она это чует, и вовсю этим пользуется. Я в своей жизни ввел незыблемое правило: если первый угар любви уже прошел, а бабешка уступить даже и в мелочи не желает и норовит командовать на каждом шагу, а мне руки вяжет, пора подумывать о расставании, дальше все еще хуже будет.

Она не перебесится, не остепенится и не поумнеет, а будет делаться все хуже и хуже. А поставишь ее в рамки — и все у вас будет хорошо, не нарадуешься на свою умницу и красавицу. Периодически женщину опять придется пресекать, не без этого, иначе ее бабская дурость на прежнюю кривую дорожку вытолкает, ну уж не без этого.

И решать сейчас тебе, и только тебе. Какое решение не примешь, я тебя уважать и ценить не перестану. Ты всегда был и будешь моей правой рукой, а бабы в нашу жизнь приходят и уходят, это в порядке вещей.

— Наговорились уже, работнички золотые? — ехидно спросила все это время стоящая чуть поодаль Пелагея. — Выучил молодого баб строить? Обдирайте дальше пошустрей! Жрать уж пора, а у нас еще ни коня, ни воза — ничего пока не найдено. Мне ведь еще обшаривать его с ног до головы, а Танюшке ужасно есть охота.

Конечно очень хотелось сказать с научным видом: подольше ищите, как это по-вашему? — шарьте, в пахово-мошоночных отделах, и ни в коем случае не пропустите ректальное исследование, но тут вдруг вспомнилась более животрепещущая тема.

— Пелагея, а ведь один враг у нас, а точнее вражина, наверняка уцелела.

— Да? И кто же это?

— Василиса с небольшой высоты упала, наверняка жива. Ну на край ногу какую-нибудь сломала или руку. Надо ее ловить идти, в плен брать. Да и поломанное по ходу надо подлечить как положено — или повязку тугую сделать, или на деревяшку руку положить. А уж после и отобедаем.

— Ох да не труди себя зря, соколик! Наверняка насмерть убилась, болезная! — как-то слишком по-бабски запричитала Пелагея в совершенно несвойственной ей манере. — Ох и убилась! Ударилась обо что-то, и померла!

— Да обо что там можно удариться? Там же просто кусты стоят, и ничего больше. Камней крупных нет, пней быть не может, потому как деревьев нету.

— Ударилась, — подтвердил вернувшийся Богуслав. — Два раза о кинжал грудью и один раз горлом по ножу проехалась. Я ее тоже ловить пошел, а там такая история. Пока мы бились, кто-то особо заботливый по кустам прогулялся и избавил нас от этой заботы. И я даже знаю, кто это был.

— Да и я тоже знаю, — усмехнулся я. — У нас в ватаге такой человек, вернее сказать человечица, всего одна.

И мы вдвоем уставились на Пелагею.

— Да я, я ее зарезала, — не стала больше таиться старая ведьма. — Убежала бы эта тварь, сообщила кому надо, что наша ватага Невзора одолела, и все — ждите гостей. Через пару дней вас пятеро таких же по силе, каким этот дохляк был, встретят. Вы одного-то чудом одолели, а пятеро черных волхвов вас просто в порошок сотрут.

Меня они по любому не тронут, но не желаю я гибели Земли и человечества. Потому и зарезала. Были бы мы возле Переславля, можно было бы мерзавку эту митрополиту отдать, так ей и там долго прожить бы не удалось. Ефрем ведьм махом изводит.

— Пожалуй ты права, — согласился с ней Богуслав, — хватит нам из себя тут белых ангелов корчить. Слишком многое на кону стоит, не до глупых приличий. Василиса и Невзор убивали бы нас направо и налево, в плен бы не брали. Давай арабского джинна вместе искать. Не найдешь ты, может мне повезет.

— Давай на пару поищем, — согласилась ведьма. — Одна голова хорошо, а две лучше. Ребятишки, железо с ног тоже снимайте.

Ребятишки навалились, и через пару минут Пелагея уже искала невесть что. Она внимательнейшим образом переглядела доспехи, встряхнула каждую железячку по нескольку раз. Ничего не найдя, стала теребить одежду, особо внимательно ощупывая швы.

Я, чтобы не терять времени, стал искать в Интернете данные по кличу «Ахура Мазда». В отличии от ведьмы, ответ нашел быстро. Ахура Мазда — это единственный Бог зороастрийцев, создатель вселенной и человека. Его тоже единственный пророк — это Заратустра. В нашем мире постоянно бьются между собой Злой Дух и Добрый Дух. Дело истинного верующего встать на правильную сторону — к Доброму под крыло, и беспощадно биться с приспешниками Злого.

А чего? Очень правильная религия, жаль, что малораспространенная, и как нельзя лучше соответствующая моим жизненным установкам. Конечно, я был и буду православным. Чудеса моей веры, начинающиеся со снисхождения благодатного огня и кончая православными целителями и целительницами, не могут оставить равнодушным мыслящего человека.

И не вот что меня приучили к этой вере с детства родители, и я бреду по привычной и накатанной колее. Отнюдь! Мама и папа у меня атеисты, никто из нас никогда не носил нательного крестика, в доме отродясь не было ни одной иконы. Никто из нас никогда не боялся смерти и не бегал в церковь, чтобы выслужиться перед Богом в канун страшного суда. Ада мы не страшились, в рай не пристраивались.

Как читаются молитвы я видел в кино и читал об этом в книгах. Окрестили меня случайно налетевшие мамины закадычные подружки. Никогда мои бабушки и дедушки не вели со мной бесед на религиозные темы.

Я много раз посещал церкви в разных местах, но все это было из-за того, что мы жили в Костроме, городе «Золотого Кольца» России, и частенько бывали на экскурсиях в других таких же городах. И вставали перед моим детским и юношеским взором величественные храмы Суздали, Владимира, Ярославля и Плеса.

Но набожности мне это отнюдь не добавляло. К осознанию того, что Бог все-таки есть, я пришел только к тридцати годам. И до сих пор кое-какие христианские постулаты вызывают во мне неприятие.

В основном это изложенная коротко идея: молись, молись, и только не дерись.

В зороастризме есть четкое осознание: драться надо! Не перевелись у нас еще злые враги — люди, осознанно вставшие на сторону Злого Духа и биться с ними надо беспощадно! Здесь и сейчас это черные волхвы, завтра будет кто-то другой, но битва эта будет длиться до скончания веков.

И сегодня мы, идущие под знаменами Доброго Духа, получили неожиданную и так нам необходимую помощь от зороастрийца Фарида. Вот это была спасительная неожиданность! Кстати, куда это он запропал?

И скорее всего эту помощь полузабытого бога предоставила нам в ответ на мою молитву Семистрельная Богоматерь — на то, чтобы подтянуть на помощь кого-нибудь из православных святых, времени просто не хватало, пришлось действовать тем, что было под рукой. За мечом бежать некогда, так треснем ворога близко стоящим самоваром! Бац, и выскочил из горячей молитвы Фарида пророк Заратустра, у божественного Ахура Мазды, судя по картинкам, бородища помощней.

В это время разочарованная неудачей Пелагея отошла, и искал контейнер с джинном теперь Богуслав. Двигался он вдоль тела пошустрей и уже вышел к голове колдуна. Шевелюра у Невзора была поразительной величины и красоты. Сейчас белый волхв взялся ворошить очень черные и стоящие великолепной волной густые волосы злого кудесника.

Вдруг Слава ойкнул и отдернул руку. Посмотрел на кончики пальцев.

— Будто иголкой кольнуло! Заколку он что ли бабскую себе в волосищи пристроил?

Взялся разгребать двумя руками — бесполезно, ничего не отыскал.

— Может я не вижу? Слабнет с годами зрение, мелочь какую-нибудь с каждым годом все труднее делается рассмотреть.

Я понимал, о чем он толкует. У меня в прежней жизни было то же самое, мелкие тексты делались совершенно не читаемы. Углядеть в супермаркете без очков для чтения каких там ушей и хвостов производитель наложил в консервы высшего сорта, было решительно невозможно.

Внимательные старушки вынимали откуда-то толстенные лупы и подолгу изучали тексты, напечатанные для легкости прочтения серыми буковками на темно-синем фоне, а я, повертев банку в мозолистой руке, просто бросал ее в свою корзинку — дома жена все вычитает!

Здесь я был молод, здоров и старческая пресбиопия была мне неведома. Тут же об этой моей особенности вспомнил и докучливый старик Богуслав.

— Володь, у тебя глазки молодые, иди-ка ты взгляни чего тут колется.

Что-то не было у меня никакого желания возиться в чужих волосищах сомнительной чистоты.

— Может это блоха тебя какая цапнула или вошь приголубила? — пытался отвертеться я от этой сомнительной чести.

— Не-е-т, там ощущения совсем другие, — отверг мои выдумки опытный воевода.

Эх, везде он с дружиной походил, все повидал, всех насекомых переловил — его не обманешь. Спрашивается, чем ему более молодой Ванька не подошел? Чем Пелагея с Таниными богатырскими глазищами не угодила? Нет же, привлек, понимаешь, гостя из будущего, эксперта по разной неведомой дряни! А вдруг поганец Невзор себе в прическу микрочип какой ввернул? Или нанотехнологическую штучку какую-нибудь пристроил? Вовчик враз сыщет!

С душевными подстанываниями я взялся за работу. Последней промелькнула мысль о возможной симуляции мной болезни Венцеслава с криком при падении: оборотня зовите, Олег враз унюхает! — и тоже была отвергнута, а волосяной покров черного (как зловеще звучит: черные волосы черного!) волхва подвергся новой проверке.

Я лениво перебирал волоски без всякой надежды на успех. Разумеется, ничего достойного внимания тут не отыщется. Самый максимум — это случайно застрявшая в этой вражеской чащобе стоящая стоймя щепка или остренькая веточка. Если я найду что-нибудь железное, медное или оловянное, это будет просто какая-то неожиданность. Серебряное или золотое — ювелирная неожиданность. Самоцветно-драгоценное — загадочная.

А уж если из этой из этой мелочевки вылезет джинн втрое больше меня, которому и в здоровенном кувшине было тесно, и скажет что-то вроде:

— Салам! Слушаю и повинуюсь!

— я ошалею от этого средневековья окончательно и брякну: ну это уж просто какая-то СТРАННАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ!

Дикий удар электротока (220 вольт бьют гораздо мягче! Я испытал, я знаю!) вошел в мою руку, которая теребила колдуна, прошел через все тело и оттуда метнулся в голову. Удар! Чей-то голос сказал:

— Наконец-то!

Крак! — и свет в моих глазах померк.

Очнулся я уже в сумерках, лежащим возле костра на попоне.

— Оклемался, сердешный? То есть, сын мой? — протоиерей, сидящий на снятом седле у меня в головах, ласково погладил болезного по темечку.

Голова особенно не болела, грех жаловаться, только кружилась. Больше донимал неумолкаемый шум в ушах. Но с самого детства я почему-то не мог стерпеть, когда кто-либо прикасался к коже моей головы и не позволял это делать ни горячо любимой матери, ни обожаемым женщинам. Враз зарычу, заворчу, но терпеть не стану. Я сам хоть обкасайся, а другому нельзя! Не стал исключением и священник.

— Руки убери, святой отец, не выношу, когда по голове гладят! — слабым голосом прошипел я, — ишь, повадились тут все, кому не лень, за меня хвататься! Пересядь лучше в сторонку.

— Сын мой, я с обеда возле тебя сижу, вылечить пытаюсь, а ты меня гонишь! — укоризненно проговорил Николай.

— Отсядь, отсядь отче! — весело загалдел сбоку Богуслав. — а то не ровен час цапнет, ершистый он у нас! Вовка, он сейчас не сильный, но опасный — очень кусючий! Раз опять ерепениться начал, значит скоро в силу войдет, жрать попросит.

Церковный деятель никак не мог понять — то ли над ним подшучивают, то ли верно лучше пересесть. Сомнения протоиерея быстро рассеяла лежащая возле моих ног Марфа. Она вскочила и грозно зарычала, обнажая страшные клыки:

— Убиррррайся! Поррррррву!

В считанные секунды поп перебрался от здоровенной зверины к сидящим по другую сторону костра. Эта волкодавиха шутить не будет, враз за хозяина порвет!

Я прикрыл глаза. Слабость то покидала меня, то вновь накатывала волной. Что же это такое было? Неужели Невзор так в своем железном скафандре наэлектризовался? Вряд ли. Вдобавок до меня ведьма и боярин нашарились по мертвому телу вволю без всяких там резиновых перчаток. И им — хоть бы хны!

А меня чуть не убило, несколько часов в коме провалялся. Может быть это подкралась незамеченной шаровая молния? Тоже не может быть — грозы давно не было.

В общем, если взмахнуть знаменитой бритвой Оккама и отсечь все явные выдумки, остается только стандартное для средневековья объяснение — колдовство.

Какой-то скрипучий голос во мне сказал:

— Вот почти и догадался. Я БГНРТВЕ из системы М-3251678, известной у вас как Полярная Звезда. Вы по ней север ищете.

— Послушай БГНТ…, — тут даже моя великолепная память дала сбой, — как тебя там, ты зачем мне на голову упал?

— Я не падал. Я в тебя из Невзора переселился, по твоей руке перетек.

— А зачем?

— В мертвом теле и я бы погиб, а мне всего двести лет, и не пожил еще совсем, и не напутешествовался.

— Перетек бы, вон, — я ненадолго задумался, ища подходящую кандидатуру, — да хоть в Пелагею! Она, может быть, была бы рада.

— Все люди до тебя не говорили нужного для перехода заклинания. Я был бессилен.

— Я-то чего такого сказал? Никаких особых слов, типа там, чуфырь, дудырь, поедем в нашу дырь, я не произносил.

— Этого было не нужно.

— Что же было нужно?

— То, что арабы написали на кувшине крупной вязью — слова СТРАННАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ.

Я аж хлопнул себя по лбу. Ведь знал, же знал!

— А как от тебя избавиться? Мне, видишь ли, такой полярник в голове совсем лишний.

— Отнеси меня к Вратам Богов, там я улечу куда надо.

— А где это?

— По вашим меркам довольно-таки далеко отсюда.

— Ну если далеко, то мне пока некогда. Мы в Крым торопимся.

— Я знаю. Невзор по этому поводу часто со мной беседовал и смеялся. Говорил:

Ни за что этим вшивым новгородцам с дельфинами не столковаться! Ты же у меня! А у них в кармане вошь на аркане!

— В общем-то, у нас есть Наина.

— И что?

— Она может договориться с кем угодно, просто почувствовав чужие мысли.

— С вами, с людьми, возможно и может, а мысли дельфинов для нее недоступны.

— У них стоит какая-то защита?

— Как и у вас — ничего нет.

— А в чем же трудности?

— В мышлении. Ни люди, ни дельфины не стали мыслящими существами самостоятельно. Задатки к этому были у обеих рас, но развиваться вам до мыслящих существ нужно было еще очень долгое время, не меньше миллиона лет.

Если бы в развитие человечества не вмешались мы, как ты выражаешься — полярники, а дельфинов не подправили существа с Большой Медведицы, будем их для краткости звать — медведики, на Земле было бы на один вид крупных мартышек больше на суше, и на один вид мелких китов побольше в воде.

Пусть вы были бы умнее всех прочих обезьян, чаще хватались за палку и более ловко отбивались от хищников, но вы все равно еще очень надолго остались зверями. И дельфины бы блистали на фоне бестолковых собратьев-китов, но не развили бы абстрактное мышление, хитроумный язык, сложные взаимоотношения.

Это случилось около ста тысяч лет назад. И нам, и медведикам нужны были помощники. Мы выбрали вас, наши интересы были на суше, а медведики существа водные, их интересовало морское дно, и они занимались с дельфинами.

В людей и дельфинов были заложены две кардинально разные системы мышления, и совершенно по-разному устроен у вас сам мозг. Ваши мозги далеки друг от друга, как Северный Полюс от Южного.

— Наши ученые не находят большой разницы!

— С этой точки зрения между вашими учеными и кретином с детства вообще нет разницы.

— Как это?

— А вот так. Пока ты приходил в себя, мне пришлось пройтись по твоей памяти. Уж не взыщи, должен я знать, с кем мне придется прожить какое-то время.

— Чего уж там, говори по делу.

— Закончу свою мысль. Это нам поможет в дальнейшем. Теперь я знаю, что ты из будущего, перенесен сюда против своей воли, женат. Теперь мне ясны ваши представления о природе, мире и человеке в 21 веке. Я, для удобства и простоты общения, перестроился на вашу метрическую систему СИ, мне она кажется удобнее здешних вершков да пядей.

За 900 лет вы сделали большой рывок в научных знаниях, но знания о мозге у вашей цивилизации пока зачаточные. У вас нет рабочего механизма для сравнения. Уровень функционирования мозга определяется системой недостоверных тестов, из них выводится совершенно дурацкий Ай-Кью, который по большому счету ни о чем не говорит.

Головной мозг, это ведь в сути самый совершенный компьютер, а его сравнивают с другим мозгом по весу и количеству извилин. Это все равно, как сравнивать допотопную ЭВМ с ноутбуком времен твоей переброски.

Здание тех времен с этих позиций, конечно, превосходит твоего элегантного домашнего друга. Оно больше, набито ячейками памяти и разной электроникой, у него больше обслуживающего персонала. А дойдет до дела, глядишь, наш маленький друг кругом и обскачет.

А сравнивать ваш мозг и мозг дельфинов, это все равно что пытаться сравнивать кофемолку и кусок хлеба. Что лучше? От чего больше пользы? Если надо будет показать любимый фильм, кто из них лучше справится? Или на чем удобнее будет летать?

Нет ответа, и не может быть. Совершенно разные вещи нельзя занять общим делом. Сейчас в тебе открыт универсальный переводчик с любого из языков близких тебе наземных существ. Ты не задумывался, почему перевод начинается не с первых слов, а только после двух-трех фраз?

— Ну, переводчику нужно понять, что это за язык…

— Неверный ответ. Переводчик-человек, даже если бы он знал десять языков, начал бы перевод с первого предложения, абсолютно не вспоминая, что это за наречие.

Твой же универсал никаких языков не знает вообще, и не пытается их вспомнить. Он выходит в информационное поле Земли и ищет подходящую лингву. Вот на это и уходят первые фразы. Языки близко живущих народов похожи между собой, масса заимствованных выражений.

— Что-то я чужого ничего не знаю.

— Ты просто никогда не задумывался над этим. А скажи тебе что-нибудь вроде «гарна дивчина» или «шуткует хлопчик», сразу поймешь, хотя эти выражения не из русского языка.

— А почему же мой универсал не возьмет из информополя язык дельфинов и не вложит его в мою голову?

— Твое сознание неосознанно является незначительной ячейкой общего поля. Ты что-то изобрел или придумал, все это сразу же скачивается в общий банк данных. Иногда к тебе оттуда могут прийти знания и опыт от уже исчезнувших цивилизаций, вы ведь далеко не первые на Земле, а если приглядеться и проанализировать, то делается ясным, что отнюдь и не самые умные и умелые.

— Дельфины-то чем плохи?

— Они чужды информополю Земли, ибо созданы по инопланетному образу и подобию.

— А мы?

— А вы плоть от плоти и кровь от крови вашей планеты. Такой разум вам нами дан. Поэтому ищи не ищи в информополе язык дельфинов, его там нет. Аналитический аппарат отбора не может отделить их язык от шума ветра, плеска волн, тарахтенья двигателя, скрипа колеса. А из-за абсолютной чуждости мышления напрямую вам никогда их не понять. Поэтому столько лет и не можете поговорить друг с другом.

— Почему же тебе удается с ними договориться?

— В мой разум встроен универсальный космопереводчик, не твоему местному толмачу чета. В универсал заложены данные о манере мышления и языках всех 97 видов разумных существ, населяющих нашу Галактику. Поэтому ему доступ к вашему информационному полю не нужен — Медведики вместе с дельфинами учтены в нем давно. Мне нужно только как-то сформулировать свою мысль и обозначить, кому она предназначается, дальше космик все сделает сам.

— Между звездами так общаетесь?

— Метров на двести максимум распространяется сила его действия. Но это мысль, и она не нуждается в том, чтобы ты цокал или свистел по дельфиньи. Так что вперед, к морю! — и квартирант притих.

Я открыл глаза. Народ, притихший на период пока шла беседа с Полярником, и думая, что я опять коматожу (или коматозю), радостно загалдел.

Сила вернулась ко мне рывком, сразу, и я сел. Чувство голода, резко появившееся из-за пропущенного мною обеда, внятно давало о себе знать.

— Поесть бы чего…, сильно кушать хочется…

Опять взрыв народных эмоций.

— Кулеша полно, мастер! Сальца ему отрежьте! Хлеба побольше!

И меня усиленно взялись кормить, видимо предполагая, что мое падение — это признак постоянной голодухи. Еды я, действительно насовал в себя немало — денек был нелегок, а потом отвалился на выделенную мне попону, уложив голову на заботливо подсунутое кем-то седло.

Рядом присел Богуслав и стал докладывать о пропущенных мной событиях.

— Двурукого протоиерей залатал на славу, остался только малозаметный розовый шовчик. Божий дар, чего уж тут говорить.

Я опустил в знак согласия веки — тут говорить нечего.

— Ванька с Наиной помирились, для усиления эффекта я им коней из-под Василисы и Невзора отдал в собственность. Предупредил, что до Херсона лошадей продавать нельзя, пусть пока для общей пользы поработают — грузы повезут. Побродил, подумал: а чем бы ты еще Ивана поощрил за меткость?

Догадался, что колдун с ведьмой наверняка и денег с собой на расходы, особенно на выплату наемникам, с собой везли немало, свистнул Пелагею. Она было взялась вилять — знать не знаю, ведать не ведаю, но тут, видимо, обозлилась Татьяна, потому что Старшая Ведьма умолкла, смотреть внутрь себя стала, потом сказала:

Да, да, Танечка, как скажешь, и отдала мне два кошеля серебра: большой Невзора и поменьше Василисы. Маленький я вернул, он ей с боя взят, а тот, что побольше, опять Ване отдал. У Наины сегодня праздник!

Подсунулся волк наш, я мол тоже воевал, хорошо бы поощрить. Спрашиваю: много ли навоевал? Какого врага в могилу пристроил? Да я, да мы жизнью рисковали! Вот и молодец! Только все рисковали. А ты вроде у Владимира каждый месяц немалое жалованье огребаешь? А за лошадью каждый сам ухаживает? Я стараюсь! Вот мы тебя сейчас за твое старание, успешные боевые результаты и наглость прямо посреди степи из ватаги и выкинем, даже коня не оставим. Серым волком к Переславлю скачи! Сник и молча отошел.

Вернулся Фаридун и деньги, тобой выданные, мне отдал. Себе десять золотых он брать не стал, говорит не за что.

Я лег на бок. А ведь Фарид прихода старика, решившего исход боя, и не видел — слишком далеко был.

— Золотишко при тебе?

— Да ну да, — Слава отдал мешочек мне.

— Другой еще один такой же принеси.

— Да вот есть у меня такой же, на сто золотых. Ты чего задумал?

— Поощрить спасителя нашего.

— Ваньку что ль опять?

— Отнюдь. Ты картинку боя хорошо помнишь?

— Только на нее и глядел, глаз не отводя.

— Старика в белом хорошо помнишь?

— А то! Как он лихо Невзора приложил! Николай Угодник это был, больше некому.

— А что он крикнул?

— Я не разобрал, далеко стоял. Что кричал, зачем кричал, ничего не понял.

— Вот и я все думаю, зачем Николаю Чудотворцу «Ахура Мазда» кричать?

Богуслав так и застыл с разинутым ртом.

— Что ты сказал?

Я не торопясь рассказал побратиму о зороастризме, Ахура Мазде и Заратустре.

— А чья это вера?

— У персов исповедуют.

— Дельно за нас перс помолился!

— Вот я и думаю — подкинем арабу за такую своевременную Божью помощь золотишка, уважить надо лозоходца. Ты по-персидски понимаешь?

— Разобрался в первый же день знакомства, пока его селил в свой терем — очень уж он по-русски слаб.

— Зови! Награждать будем.

Богуслав быстро привел Фарида. Тот шел с тревогой на лице — не ждал, видно, от болезненного начальства ничего хорошего. Подойдя, он с перепугу взялся сбивчиво тараторить по-русски:

— Моя не вороваль, не моги браль!

Да, по-русски с ним лучше не беседовать — до зари не разберемся. В персидских обычаях и манере разговора я был не силен, поэтому стал беседовать в узбекско-витиеватом стиле, забросила меня прежняя жизнь как-то в Коканд, имел некоторый опыт, а узбеки и иранцы близко живут.

— Присаживайся, уважаемый Фаридун-остад, побудь моим гостем. Боярин Богуслав тоже понимает твой язык, поэтому на нем и поговорим.

После того, как Фарид как-то скованно присел на заботливо подсунутое Славой седло, я продолжил.

— Никто тебя ни в чем и не думает обвинять. Мы позвали тебя за тем, чтобы поощрить золотом за крепкую веру и поспособствовать твоему переезду с женой Тахирих в Индию, на твоей Родине сейчас беспокойно.

Много денег дать не можем, большие расходы несем. Прими двести золотых за благие мысли, благие речи и благие дела. Считай это даром от Ахура Мазда. Жертвовать эти деньги вашим священнослужителям не нужно, что бы они тебе не говорили, так мне сказал сам Спитама Заратустра!

Как перс не упал с седла, бог весть.

— Я же еще не нашел воду…

— Зато твоя молитва привела нам на помощь в бою самого пророка! Благодаря этому мы и победили. Если перекинуть нашу пословицу «Дорого яичко к Христову дню» на вашу жизнь, это будет «Дорог в пустыне верблюд с водой, когда ты умираешь от жажды!»

— И за одно это…, мне такую гору денег? — не мог поверить в свою удачу Фарид. — Ведь это же почти две с половиной тысячи серебряных монет! А я счастлив, когда могу заработать пять дирхемов в месяц! Мне за всю жизнь столько не заработать!

— «Одно это» спасло жизни всем нам.

— Меня ограбят в дороге!

— А ты не жадничай, не веди себя как нищий.

— Как это?

— До Херсонеса ты дойдешь с нами, тебя никто не тронет. А переправишься через Русское Море, прилично оденься, купи пару лошадей, найми вооруженную и тоже конную охрану, и быстро скачи в родной кишлак. Никому ничего не рассказывай, даже не делай намеков на то, что везешь большие деньги! Перед охраной надувай щеки, и говори: послан самим наместником! Важное письмо везу! И все будет хорошо.

Вот только если начнешь экономить, беречь даже медную мелочь, а по вечерам болтать в караван-сараях, как ты заработал большие деньги, тебя не только ограбят, но скорее всего и зарежут по дороге.

— А охрана меня не зарежет? О них страшные вещи рассказывают. Говорят, что когда купцы караваном идут, они одним глазом за дорогой наблюдают, не выскочат ли откуда разбойники, а другим за охранниками следят — не вострят ли те против хозяев сабли. Бандит на бандите в эту охрану нанимается.

Я только пожал плечами. Не бывал в Персии, не знаю. Может оно и верно так, а может просто рассказывают дорожные небылицы.

— А ты меня найми, — предложил с некоторым акцентом, но тоже по-персидски, подошедший к нам Двурукий. — Ты по-тюркски говоришь?

— На нем все говорят, — злобно процедил Фарид. — Язык победителей. Не знают его только ветхие бабки в дальних кишлаках.

Кузьма нараспев произнес пару фраз на неведомом мне языке.

Потом спросил у нас с Богуславом по-русски:

— И вы теперь понимаете?

Мы кивнули. Дальше беседа пошла по-тюркски.

— Я тебя резать не буду, сам из купцов вышел. Недешево возьму и только золотом, но доставлю в целости и сохранности. Я мусульманин из волжских булгар, для тюрков-сельджуков более близким, чем перс-иноверец выгляжу. В Исфахане я бывал, за своего схожу. Говорю немножко иначе, так и у сельджуков из разных племен говор отличается.

— А откуда же ты тюркский язык знаешь? — недоверчиво спросил Фаридун, — Булгария же от нас в тысячах верст?

— Мы на свои теперешние земли лет двести назад пришли. В Хазарском Каганате евреи власть взяли и стали иудаизм насаждать.

— Да он, вроде, всегда там был! — не утерпел я и аж сел.

— В ту пору мы все в Каганате мусульманами были. А тут вдруг и каган, и его приближенные иудаизм приняли. Наши воеводы-мусульмане и увели верные им дружины вверх по Волге, отвоевали у живущих там ранее племен нашу землю.

У меня в голове всплыли исторические сведения о Булгарии. Я поспешил ими поделиться.

— Волжская Булгария же только после отделения от татаро-монгольской Золотой Орды мусульманской стала!

— Не знаю такой орды, и про монголов сроду не слыхивал, а только мусульмане мы с деда — прадеда.

— Не может быть!

— А откуда же к вашему князю Владимиру посольство от мусульман подошло, когда он для Руси веру выбирал? Думаешь из Мекки? — скептически усмехнулся Двурукий.

— Тогда откуда же послы от иудейской веры пришли? Из Каганата?

— Да больше неоткуда — другой земли у иудеев нет. А связи с персами наши предки в давнюю пору еще при Сасанидах наладили — из Хазарии там близко. Для нас Персия в вопросах веры, как для Руси Константинополь. От них мы ислам ханафитского толка и переняли. Только вас с византийскими патриархами Русское море разделяет, а нас с сельджукскими имамами Хазарское.

От всех этих премудростей у меня опять закружилась голова, стал нарастать звон в ушах, и я опять лег.

— Ну хватит, хватит утомлять больного человека! — зашумел Слава. — Вон идите в сторонку, да там свои чужеземные дела и обсуждайте!

— Подожди, брат, — попросил я. — Надо разобраться, а то мне думаться будет.

Боярин притих.

— А как же получилось, что тебя Кузьмой зовут, и по-русски ты так хорошо говоришь? Полукровка, что ли? — спросил я Двурукого.

— У меня в роду, кроме булгар, никогда никого не было. Дед и отец были из купцов, часто на Русь торговать ходили согласно мирному договору — мы свободно торгуем у вас, вы у нас. Много лет он действовал, пока наши ослы семь лет назад ненадолго Муром не взяли — обогатиться хотели. Такую торговлю нищеброды обгадили! Меня с малых лет отец с собой брал, торговать учил. Поэтому я на русском, как на родном говорю — с детства его знаю.

А насчет имени… По-настоящему меня зовут Кузимкул — родившийся весной. Просто к Кузьме никаких лишних вопросов и придирок нету. А то как начнут нудить: а ты откуда, язычник али магометанин, может ты подосланный к нам? — не отоврешься. Представился Кузьмой, — ты в доску свой и пошли выпьем. Последние годы на Руси в основном и живу, а в Биляре, где мать с сестрой обретаются, бываю редко, почти туда не езжу.

— А как же ты смекнул, что нам для понимания чужого языка пары фраз достаточно будет?

— Матвей похвастался, что вы волхвы, а за волхвами умение такое известно. Отойду-ка я до кустиков ненадолго.

Ну Матвейка! Ну простодыра! Все разболтал. Болтун — находка для шпиона. Ладно Кузимкул, он по Руси сам с опаской бродит, а был бы доносчик? Враз бы куда надо доложил!

— А кто такой волхв? — спросил Фарид.

Ну вот это уж ни в какие ворота не лезет! Этот плохоговорящий первому же встречному все доложит. А до города Воина простирается Русь, и в этом городишке церковь, поди, сильна невиданно.

Сразу пойдут гонения на нашу ватагу, начнутся попытки заточить нас в поруб. И отбиться будет нелегко — ну не убивать же доблестных защитников Руси! Чем-то надо перса или отвлечь, или как-то обмануть.

Богуслав пришел к этому же выводу немного раньше меня.

— Ты спросил Волхов?

Плохое знание языка не позволило Фариду четко почувствовать разницу, и он неуверенно подтвердил:

— Моя думаль, что да.

— Волхов — это река такая, делит Новгород пополам.

— А Кузя сказаль, чужой язык.

— Люди, что живут на левой стороне реки, — дополнил я, — очень быстро чужие языки выучивают. Мы с боярином оттуда, нам все завидуют.

Фаридун покачал головой, поцокал. Это, видимо была высшая форма персидского удивления.

Вернулся Кузимкул.

— Пошли-ка в сторонку, договариваться будем, — позвал он богатенького путешественника куда-то в сторону, вглубь сумерек, и они удалились.

— Сегодня расскажешь, отчего возле трупа сомлел? — поинтересовался Слава, — или мне до завтра обождать?

— Давай до завтра, устал я сегодня невиданно.

Только я начал дремать, вернулись перс с булгарином.

Нерусские мужики хотели беспристрастного третейского суда и почему-то именно от меня. Мнда…, опасаюсь я как-то особенно паскудно блеснуть в этом неведомом для меня деле. Нету никакого опыта. Не судите, да не судимы будете, как сказано в Библии. Я сам под судом доселе не был и не разбирал ничьих дрязг никогда. Вдруг присужу или не досужу лишний золотой кругляш, потом позора не оберешься, клеймо на всю жизнь.

Хоть бы поглядеть на эти суды! А потом как рявкнуть на этих иноземцев: встать! Суд идет! — да и треснуть обоих деревянным молотком по башке!

Вспомнилась история самого первого в истории третейского суда, когда на этакий же почти арбитраж в пятом веке до нашей эры привлекли совершенно несведующего человека даже без высшего юридического образования.

Помер в ту пору царь персидской империи Дарий. Он был горячо любим народом, особенно после того как перебил от своей излишней доброты 150000 восставших против непосильных налогов подданных. Был он зороастрийцем, и не мог упустить такое благое деяние. Собственно, грозный царь в этот раз собирался идти резать восставших египтян, да не ко времени умер.

Его сыновья Ксеркс и Артобазан, задвинув остальных пятерых наследников в какой-то пыльный чулан, сходу и с горя взялись делить наследство. Пока делили главные вещи: сломанную ржавую саблю и стоптанные отцовские тапочки, все шло как по маслу — подрались всего два раза.

И тут вдруг выявился новый спорный предмет — престол персидской империи, простиравшейся в ту пору от Индийского океана до пустынь Египта. Казалось бы, о чем тут спорить? О большей части тогдашнего населенного мира? Плюнуть и растереть! — как считал уже невзначай и по ошибке узурпировавший власть младший брат Ксеркс.

Но старший сын почившего в цвете лет Дария, известный склочник Артобазан, взялся качать права. Пришлось звать на разборку их дядю Артабана. Его спросили в свойственной персидской нации манере: третьим будешь? Близкий родственник, полагая что речь идет как обычно о распитии на троих в подворотне пузыря водки, привычно крикнул: буду! — и стал первым в истории третейским судьей.

Конечно, царем стал прославившийся своим последующим решением высечь море Ксеркс — не обижать же младшенького! (вдобавок стоящие за спиной узурпатора здоровенные мордовороты показывали дяде страшенные кулаки) и с той поры третейские суды победно шествуют по миру. Как чего, так сразу поднимается крик: зачем нам знающий судья-профессионал? Давайте сюда какого-нибудь левого дядю!

Мне совершенно не улыбалась роль третейского дяди. Нам бы чем-нибудь попривычней заняться: подлечить кого, по ходу напилив досок, сколотить кособокую, но дорогостоящую карету, на самый край можно пропеть очередную дурацкую песенку диким голосом или нарассказывать кучу похабных анекдотов — вот в этом я силен. А судить не горазд, вы уж меня от этого дела увольте.

Поэтому тут же начал предлагать этим сутяжникам достойные альтернативные варианты.

— Пусть вас боярин Богуслав судит! У него хозяйство изрядное, подчиненных много, привык за долгую жизнь судить да рядить. Вдобавок много лет воеводой пробыл.

Кандидатуру побратима сходу отверг Фарид.

— Воин всегда встанет на сторону другого воина! — мрачно изрек он.

Ладно, это может быть.

— Попросите быть вашим судьей протоиерея Николая! В нем Божья сила, не хуже любого ангела Божия вас рассудит.

Тут уже встал на дыбы Кузимкул.

— Хоть он меня чудесным образом и вылечил, я против! Про зороастрийцев священник и не слыхал поди никогда, а с мусульманами у вас вечно какие-то трения — то мы вас грабим, то вы нас. Он меня и слушать не станет, сразу на сторону перса встанет.

Тоже может быть, этих священников не угадаешь.

— Ладно, ваша взяла. Излагайте.

Сначала четко обосновал свои запросы Двурукий. Он на два месяца опаздывает на высокооплачиваемую службу в Византию — месяц они идут в горный кишлак, еще месяц Кузимкул добирается оттуда в Царь-град. Тут же спросил меня, бывал ли я в Константинополе? Мой ответ его полностью устроил — нет не бывал.

Поездка в Сельджукскую Империю будет очень опасной, страна просто кишмя кишит бандитами, а они большие деньги повезут, вдобавок охранник всего один будет, придется за персом приглядывать и днем, и ночью. Исходя из этого, Кузимкул хочет получать один золотой в день, итого всего шестьдесят таких монет получается. По дружбе может уступить до пятидесяти.

— Что-то очень уж большие деньги получаются, — осторожно заметил я.

— Чтобы меня заменить, несколько вооруженных конных охранников потребуются. Вот те да, те шкуру драть будут.

Потом выслушали Фаридуна. Никаких цен за охрану он не знал, но считал оплату в пятьдесят монет несусветно завышенной.

Я посидел, подумал. Потом сказал:

— Чтобы вас рассудить, мне нужно знать истинное положение дел. Неправду я сразу отличу от правды. Чтобы вы это поняли, нужны доказательства. Фарид все равно в делах не разбирается, поэтому вопрошать буду Двурукого.

Лозоходец сразу повесил здоровенный изогнутый нос — видать и этот судья из воинов, и процесс заранее проигран, а наемник приободрился.

— Вот что, Кузимкул, поведай мне, что ты в этой жизни любишь, а чего терпеть не можешь. Что-то скажи правильно, в чем-то обмани, а я буду отличать.

— Это легко. Я люблю казылык, люблю стрелять из лука, недолюбливаю лошадей.

Не знаю, что такое казылык, с луком в руках Кузю не видал ни разу, с лошадями он как все — запрыгнул-спрыгнул.

— Все вранье! — подытожил я. — Казылык ты терпеть не можешь, стрелять из лука не любишь, лошадей обожаешь.

— Здорово! — восхитился боец. — Казалык он из конины делается, и я мясо лучших друзей есть не могу, а из лука стрелять толком не умею — я мечник, а не лучник. А вот еще…

— Хватит, — оборвал его я, — теперь давай по делу.

Двурукий уселся поудобнее, подогнув под себя ноги, и приготовился слушать, внимательно глядя на меня.

— Сколько ты планировал зарабатывать в Константинополе?

— Да откуда ж я знаю! — проговорил, отведя глаза Кузя. — Говорят, что очень много платят, гораздо больше чем на Руси.

Да. И опять все врет.

— Перестань обманывать. Ты не молоденький юноша, чтобы, вылупив глаза, ринуться невесть куда. Немало наших бойцов в Царь-град на заработки ездит, а когда возвращаются, наверняка рассказывают какое там положение дел. Говори как есть, меня все равно не обманешь.

Двурукий решил пойти другим путем. Всегда можно сказать правду так, что суть дела еще больше запутается.

— Платят по-разному. Иногда в милиарисиях, но чаще в кератиях, — и он победно взглянул на меня. — Чаще всего 25 кератиев в месяц.

Вот теперь как хочешь, так и пересчитывай на понятные тебе деньги. Думал, я тебе в ваших или в арабских монетах, которых по Руси еще больше ходит, скажу, сколько это будет? Накося выкуси! А в Византии ты сроду не бывал — сам недавно признался.

Я сделал вид что напряженно думаю, пока копался в Интернете. А потом начал громить хитроумного собеседника.

— Милиарисиев в обиходе почти нет. Монета большая, серебряная, ей налоги удобно брать. Стоимость одного золотого солида, из того мешочка, который я сам Фариду выдал, 12 милиарисиев. В обиходе, в том числе и для расчетов с наемниками, обычно используют более распространенные кератии.

Монета тоже неплохая, но в два раза легче милиарисия. Ее цена 24 штуки за солид. Стало быть, ты ехал, чтобы получать один солид в месяц. Из этих денег надо будет сколько-то тратить на оплату за жилье, еду, шлюх.

— Я экономить буду!

— А город столичный, дорогой, и будет обдирать тебя, как липку. Ты уж не мальчик, чтоб экономить на всем ради какой-то цели. В твои годы уже хочется просто пожить, насладиться радостями бытия.

А Константинополь ежедневно будет подсовывать все новые и новые, ранее никогда не виданные тобой ни на Руси, ни в Булгарии, ни даже в Сельджукии соблазны. Изысканные вина, очень разнообразные и умелые доступные женщины, невиданные кушанья, зрелища с дрессированными пантерами — ты не увидишь этого больше нигде и никогда.

У них есть цирки, в которых чего только нет! Гонки на колесницах, битвы людей с дикими львами, медведями, леопардами. Тебя, я думаю, больше бы заинтересовали схватки гладиаторов между собой, но они запрещены церковью. Запрещено, но за это хорошо платят, значит где-то на отшибе все это процветает, вполне можно увидеть. Умелец против умельца, меч против сети и трезубца, палица против кинжала. Обычным воякам тамошние бойцы не чета!

И можно на все делать ставки. Одолеет ли белый воин черного, съест голодный лев человека или тот его убьет, какая из четырех колесниц первая придет на ипподроме. Поставил кератий, а выиграл пять, рискнул двумя, а приобрел десять.

А на все про все у тебя 25 кератиев, особо сильно не разгуляешься.

Завороженный моими рассказами Кузимкул с шумом выдохнул воздух.

— А ты норовишь объегорить клиента. У императора ты за два месяца заработаешь всего два солида, а Фаридун выдаст пять, и подарит коня, на котором ты приедешь.

Может быть он еще и подастся сразу же в Индию, а то пойдут слухи о привалившем богатстве, враз налетят или разбойники, или сельджуки и весь кишлак вырежут, а золото отнимут.

— Я его надежно спрячу!

— Под пыткой все расскажешь и покажешь, а начнут угрожать смертью Тахирих, сам и выкопаешь.

— Что же делать?

— Не дурачиться и не хвалиться в своем кишлаке, а хватать любимую жену и скорее в Индию! И еще за пять золотых Кузимкул доведет вас обоих до какой-нибудь зороастрийской общины. И пока до места вас не доставит, никаких денег ему не давай!

— Почему так? — с недовольным видом спросил боец. — Боитесь, что убегу?

— Это вряд ли. Но караулить, получив вознаграждение, будешь гораздо хуже. Проверено на разных людях разных наций.

— Да я… — аж задохнулся Кузьма.

— Можешь не клясться и ничего нам не доказывать. Это Бог заложил и в булгар, и в русских, ничего позорного в этом нет.

Ты честно выполни свою работу, и получишь десять золотых. В Византии тебе на это понадобится десять месяцев, а тут гораздо меньше.

И на всю дорогу до Индии ты не потратишь ни гроша — за все будет платить Фаридун. На его месте, в случае удачного завершения вашего похода, я бы добавил тебе еще пару золотых.

— И я добавлю! — зашумел перс. — Я умею ценить хорошую работу!

— Вот и правильно. Не надо жадничать и на всем экономить на каждом шагу! Удачное завершение дела обычно окупает все расходы. Хотите я вам скажу, что было бы, если бы я не вмешался?

— Конечно! Еще как хотим!

— Фарид бы зажадничал и пятьдесят золотых не отдал бы ни за что — стал бы красться по ночам в свои горы. Почти наверняка был бы ограблен.

Кузимкул бы сразу отправился в Константинополь, где получал бы столько, что здесь это показалось бы большими деньгами, а там будешь оценивать такую сумму как жалкую подачку. Вы всем довольны?

— Всем атаман! Благодарим!

— Теперь давайте, расстанемся, меня сильно в сон клонит.

— Конечно, атаман, тебе отдых нужен!

Иностранцы ушли. Вместе с ними ушел и сон.

Я полежал. Поворочался. Зевнул для повторного заманивания сонливости — прока никакого. Подумал разные думы. Вспомнил Забаву, потосковал. Пронзила паскудная мысль, всколыхнувшая мое истосковавшееся по любимой жене естество: а ведь если межзвездный путешественник выполнит свое обещание, придется и мне сдержать свое, и переться к каким-то Вратам Богов, наверняка черте куда.

Полярника Невзору арабы продали, а где они его отловили, неведомо. Может где-то в Африке, а может и на южной оконечности Индии. Арабы сейчас по всему миру лазят, аж до Китая по Великому Шелковому Пути добрались. Завтра мой попутчик скажет — до Пекина надо пробежаться, там эти самые воротища величиной с Великую Китайскую Стену стоят. Инопланетных богов туда-сюда больше чем китайцев бегает!

Это нужно выяснить, а то вдруг придется от Забавы еще месяца на три откомандироваться? Может и инопланетянину не спится?

— Эй, Полярник, — мысленно позвал я, — не спишь?

— Мне сон не требуется, — сразу же отозвался квартирант, — да и отдых практически тоже. Сутками бодрствую, и всегда в полной силе. Можешь обращаться ко мне в любое время дня и ночи.

— А чем сейчас занят?

— Налаживаю связи с твоим мозгом и попутно с Интернетом.

— Получается?

— Пока так сяк.

— А что ты там толковал про Врата Богов? Где это?

— Ты доставишь меня туда?

Полежал, подумал. Давать необдуманные обещания я не любитель. Не из тех я болтунов, которые наобещают чего угодно, а выполнять и не думают. Не дал слово — крепись, а коли дал — держись!

Ни к каким вратам в неведомые дали идти охоты не было. Мало того, что сейчас до Константинополя, оттуда по Сельджукии, а там Слава через все Средиземное море и половину Франции протащит, так еще и назад не самолетом полетим! Поэтому добираться туда-обратно к явно далеким Вратам без крайней нужды меня вовсе не манило. Не путешественник я в душе, а завзятый домосед и Забава-люб! И инопланетный соратник нужен мне только для одного-единственного дела — контакта с дельфинами.

Поэтому я строго обозначил свою позицию.

— Давай так: удается договориться с дельфинами тебе — идем к Вратам Богов, чего бы мне это не стоило. Столковывается с водоплавающими кто-то из волхвов — я, Богуслав или Наина — добирайся как знаешь.

Проявишь свою полезность в чем-либо другом, всячески помогу: наймем людей для похода — переберешься в кого-нибудь другого, да еще дам денег на дорогу, но сам не пойду, мне еще во Францию съездить предстоит — побратиму помочь нужно.

— Значит идти придется все-таки тебе, — подытожил Полярник. — Ни один человек в мире общий язык с дельфинами найти не может, пусть он хоть трижды волхв будет.

— Ну и флаг тебе в руки, договаривайся. У меня, понимаешь, нюанс такой в психологии — несколько по-иному отношусь к слову полярник, чем ты. У нас в стране так давно зовут человека, работающего на Полюсе. Для меня странновато так кого-то называть. Может, я тебе еще какое-нибудь наименование дам?

— Какое угодно давай! Невзор их вообще часто мне менял. Старался только, чтобы они на букву «Б» были, как и мое настоящее имя. Побыл я и Болтуном, и Бонякой, и Барбосом, и еще черте кем — на клички он не скупился. Так что выбор будет твой, мне все равно.

— Имя Боб тебе как? Будешь Боб Полярник, вроде и имя есть, и фамилия в наличии.

— Отлично! Коротко и не ругательно.

— Кстати, а почему тебя Невзор через Врата Богов не отправил?

— Он за это требовал или философский камень, чтобы золото колдовством добывать, или чтобы я ему власть над миром дал.

— И ты дал?

— Шутишь? Обе эти вещи невозможны. А хоть бы и дал, колдун все равно бы обманул.

— Почему?

— Для черных это в порядке вещей. Мы с ним долго вместе пробыли, он на моих глазах многих людей одурачил. Да и далеко Врата, он бы туда плыть не решился.

Охваченный нехорошим предчувствием, я поинтересовался:

— И где это?

— Там, где и всегда — в стране Тауантинсуйо, возле Скалы Горного Льва.

Час от часу не легче! Впрочем, в прошедших веках столько всяких царств-государств было, что не перечтешь. Всяческие Бактрии, Мидии, Лидии, Фракии, Дакии в давно прошедших веках так и мелькали, а где они находились, сейчас и не угадаешь.

Вот где у нас горные львы водятся, никак не придумаю! На Килиманджаро, что ли? Иных гор в Африке я вспомнить не могу, а на других континентах этих здоровенных кошек и не водится.

— А чего-нибудь приметного там рядом нету? Такого чтобы все знали.

— Что же ты, одно из самых больших высокогорных озер Земли не знаешь? В него триста рек впадают!

Я почувствовал некоторый пробел в разговоре.

— Да ты про озеро и не говорил! Все львы да скалы.

— Это громадное озеро Скалой Горного Льва зовут.

— А на карте его можешь показать?

— Конечно. Вашим Интернетом я уже наловчился пользоваться, сейчас крутну тебе картинку.

Что ж, полюбуемся всякими африканскими Чадами да Танганьиками. Интересно, а через чего бы побоялся плыть Невзор? Между нами и Африкой, водных преград, кроме Средиземного моря и нету.

Зрелище открылось на Индии, а оттуда уверенно отправилось на запад. Вот она и Африка! А вот он и Атлантический океан… И все дальше и дальше на запад…

— Слушай, тебя же на Южную Америку вынесло! Почти на берег Тихого океана!

— Да, именно так. Сейчас эту страну зовут Империей инков, а в 21 веке будут называть Перу.

— А что за озеро ты имел в виду?

— Его еще зовут Титикака — горная пума в переводе.

— А ты говорил — лев!

— Так испанцы перевели, им эти звери очень похожими показались.

— А тебе не очень?

— Испанский лев мелковат, примерно как раз с пуму и будет.

— Да в Испании и львов-то никаких нету!

— В 21 веке, конечно нету, люди извели, а хоть сейчас, хоть в 16 веке, когда испанцы будут завоевывать земли и золото Империи инков, львы жили и охотились в Испании вовсю.

— Ты еще скажи, что они сейчас и по Руси бегают!

— Это смотря что считать Русью. В Новгороде их, конечно, и не сыщешь. А в черниговских лесах этот лютый зверь повалил несколько лет тому назад Владимира Мономаха вместе с конем. Князь напишет об этом в поучении своим детям через двадцать лет. Только там этот зверь редок, а в половецких землях он охотится вовсю.

Я вытеснил Боба из Интернета и поглядел в «Поучение…».

— Мономах же не пишет, кто это был! Просто лютый зверь, и все. Может это вовсе рысь какая-нибудь была?

— Зверь размером с собаку и весом в 30 килограмм повалил опытного охотника на боевом коне? Не смеши! Вдобавок Мономах, охотясь на рысь, так ее и зовет — рысь.

— Лев так и не прыгнет!

— Африканский, весом килограммов в 150–200, конечно же нет. А вот поджарый испанский, весом в 70–80 кило, запрыгнет на коня легко.

Я обозлился на эту Интернетовскую дискуссию. Мы, вроде как бьемся между собой, только меч у нас на двоих один. Дай я рубану! И я тебя пырну, дай только в нужный файл заглянуть!

— Ладно, хватит о пустом. Инки, пумы, Титикака какая-то. Колумб приплывет в Америку только через 400 лет, а у меня и каравелл-то таких нету — пока не делают ничего, кроме ладей и ушкуев, а они для такого дальнего плавания слабоваты. Даже если изловчусь и выстрою похожий корабль, к нему еще и команда опытная нужна. Не умеете по реям лазать да всякие шкоты травить? Через Атлантику и не суйтесь!

— А викинги не побоялись, и сто лет назад на обычных своих драккарах — родных братьях ушкуев, доплыли.

— Враки!

— Истории об этих плаваниях сыновей Эрика Рыжего — Лейфа и Торвальда, в двух скандинавских сагах-рукописях описана. А на Ньюфаундленде и Лабрадоре развалины их поселков остались.

Пусти-ка, Боб, в Википедию. Эрик Рыжий оказался совершенно реальной исторической личностью, заселил тогда еще теплую Гренландию исландцами. Из трех его сыновей старший — Лейф, будущий правитель Зеленой Страны, сплавал в Северную Америку и привез оттуда индейскую скво, остатки генотипа которой уверенно прослеживаются и в 21 веке, средний — Торвальд, основал поселения, разгромленные многочисленными аборигенами через год, младший никаких Америк не нашел.

Словом, как в незабвенном «Коньке-Горбунке» Петра Павловича Ершова:

У старинушки три сына:

Старший умный был детина,

Средний был и так и сяк,

Младший вовсе был дурак.

А вот и неучтенный Полярником нюанс!

— Слушай, Боб, а ведь Америка Америке рознь. Викингам, чтобы попасть из Гренландии на Ньюфаундленд, нужно было проплыть 2500 километров, а мне, чтобы добраться из Новгорода в Перу, нужно будет преодолеть 12000. Сколько же я туда ехать, плыть и перелезать через Анды должен? Полгода? Год? Поближе никаких ворот или лазеек нету? Ты сейчас мелковат, проберешься как-нибудь.

— Да как тебе сказать… Были Врата Мгера возле озера Ван, и Храм Кибелы во Фригии…

— Помолчи немножко! — оборвал его окрыленный я и начал смотреть, где все эти святилища.

Озеро Ван тоже далековато, аж почти в Армении, а вот бывшая Фригия в двустах километрах от Костантинополя, куда мы собственно и пробираемся. Уладим с метеоритом, за неделю спровадим Полярника домой, и со спокойной душой отчалим во Францию.

— Боб, надо в Храм Кибелы из Царь-града рвануть, там недалеко.

— К сожалению, он уже 500 лет перестал функционировать как портал. Да и Врата Мгера закрыты очень давно.

Я полежал на левом боку, потом на правом. Окончательное решение пришло в положении лежа на спине.

— Слушай, Полярник, я не свободный человек, чтобы по всему миру шляться. У меня жена Забава беременна, и кроме этого ребенка, она уже никого и никогда родить не сможет. Для нее будет страшным ударом, если дитя погибнет в родах.

Здешним повитухам я не верю. На каких-то мелких трудностях они может и изловчатся что-то сделать, подставят куда надо руки, а чуть что посложней прижмет, будут способны только кричать роженице: Тужься! Тужься! — да пихать женщине в рот ее же собственные волосы и зажигать венчальные свечи перед иконами. О кесаревом сечении речь просто не идет. Масса женщин гибнет в родах, спасти пытаются в основном ребенка.

В общем, в родах я Забаву на местных повивальных бабок не оставлю. Врачей моего уровня на Руси пока нет. Хорошо понимаю, что с женской точки зрения я бессердечный скот, но спасать буду в случае чего в основном ее, а не своего ребенка.

Поэтому есть три варианта решения твоей проблемы. Первый — мы совместными усилиями перекидываем тебя в какого-нибудь лихого бойца-авантюриста и путешественника, а я даю денег на этот поход и на вознаграждение ходоку.

— Боюсь, это уже не получится, — подал голос Полярник.

— Думаешь, все испугаются такой дальней дороги? Матвей враз желающих из ушкуйников сыщет, а они ни бога, ни черта не боятся, и за хорошие деньги пойдут куда угодно.

— Меня пугает не проблема человеческой смелости, а ваша выживаемость.

— А что у нас тут не так?

— Каждый мой новый перенос дается человеку, будущему носителю, все труднее. Невзора просто поломало полчасика и все. Я в состояние его здоровья не вмешивался, нужды не было. А ведь ему уже тогда далеко за пятьдесят было.

— А ты долго в нем обитал?

— Да лет тридцать пробыли вместе.

— Для восьмидесяти лет колдун выглядел просто молодцом!

— Только выглядел. Очень любил магически внешне омолодиться. Но на его здоровье и самочувствие это влияло мало, возрастные болезни всячески донимали, накатывала старческая немощь.

Да и в свои пятьдесят кудесник здоровьем уже не блистал. Однако мой перенос почти и не почувствовал. И ты, хоть по возрасту и близок к его тогдашним годам, имеешь здоровье и силу тридцатилетки. А в тридцать лет мужчина на пике своих физических возможностей.

Только когда я в тебя вошел, в организме все биологические линии переломались и перекосились напрочь, выжить было невозможно. Если бы срочно не притащили священника, тебе бы пришел конец.

Полагаю, следующего носителя я просто убью, каким бы он крепким не был. Поэтому из тебя мне выход только во Врата Богов, и никак иначе. Давай про следующий вариант.

— Этот тоже незатейлив. Вернемся из похода, просто жди до наших с женой родов, а потом еще год.

— А этот срок на что пойдет?

— Ребенок очень уязвим для болезней в первую неделю, чуть-чуть менее опасен первый месяц, а пережил первый год, риск самых опасных детских состояний падает чуть ли не до нуля, и заботливый отец может осуществить свою давнишнюю мечту — побывать на Титикаке!

Есть и свои опасности. Плывя через океан наше суденышко может попасть в шторм и затонуть слишком далеко от берегов. Я не дельфин, и просто утону.

Потом нам нужно будет идти через наполненные хищниками, ядовитыми насекомыми и громадными анакондами джунгли Амазонки, переплывать полные пираньями и кайманами реки, общаться с далеко не ласковыми индейскими племенами.

Караульщиков, кроме Марфы, у нас с тобой не будет. А большие кошачьи очень любят поедать собак, поэтому заинтересованные ягуары и пумы не заставят себя ждать. Кайманы с анакондами тоже в стороне стоять не станут. Плюс тьма всяких ядовитых растений. А пройти придется почти весь материк из конца в конец в самой широкой его части, от Атлантического до Тихого океана. Наши шансы увидеть громадное озеро довольно-таки малы.

Вариант верный, но очень длительный и опасный.

— Меня этот выход тоже не вдохновил. Давай последний.

— Последний просто сомнительный, и для меня абсолютно новый. Что ты знаешь о порталах?

— Да то же, что и все.

— Расскажи мне, и я стану таким же как все.

— Порталы перебрасывают тебя из одной точки пространства в другую.

— А откуда берется для этого энергия?

— Энергии полно вокруг, ее продуцирует сама планета. Нужно только уметь именно эту энергию скачивать для перехода.

— Пусть бы в портале какие-нибудь механизмы и закачивали.

— Портал отнюдь не источник энергии, и не механизм для перехода. Он маяк, якорь, начальная и конечная станция. Без него ты тоже можешь прыгнуть, но чем это закончится, неизвестно. Ты можешь прибыть на 500 километров в сторону от нужного тебе места, можешь оказаться внутри горы, дерева, большого камня или скалы.

Портал гарантирует, что ты не ошибешься, и попадешь без всякого риска в нужное тебе место. Но взять и использовать эту энергию может далеко не каждый. Перемещаться по планете попроще, риск не очень велик, и, если ты хоть раз видел раньше нужное тебе место, можешь кое-как обойтись и без маяка, особенно при больших способностях.

А вот перемещаться между планетами или звездами без порталов можно и не пытаться. Вращаются планеты вокруг своего Солнца, одновременно летят солнечные системы в Галактике, движутся и сами галактики. Сделать бросок можно, только неизвестно куда вылетишь. У нас на такие вещи способны очень немногие, они и ставят порталы в других мирах. А к чему ты это спрашиваешь?

— Да хотелось бы сразу перепрыгнуть к Вратам Богов, пристроить тебя к месту и махом прыгнуть обратно.

— Это невозможно!

— А что ж так?

— Люди на такое неспособны.

— Почему? Чем мы хуже других мыслящих существ? Более дураковаты?

— Дело не в этом. Должна быть некая емкость в твоей душе, которая может принять довольно-таки большой объем нужной для телепортации энергии.

— Я читал об этом. Могучие кудесники переносятся сами, куда хотят, волшебники послабее используют чужую энергию для переноса, заключенную в какую-нибудь вещицу и жестко привязанную к точке выхода. То есть ты можешь отправиться откуда пожелаешь, но, чтобы не разбил обо что-нибудь башку и не зарылся в какой-нибудь холм, тебе ставят привязку к определенной местности.

— Вроде как наш маяк-врата?

— Вот-вот.

— Мы никогда таких способностей за людьми не замечали. А ты где читал? В каких-нибудь стародавних рукописях? Общеизвестны такие маги и о них ходят народные легенды?

Я повертел свою память, потом прошелся по Интернету, после чего озвучил горькую правду:

— Все такие рукописи написаны в основном в 21 веке, и изданы как фантастика. Даже ни об одном из таких волшебников не ходит общеизвестных легенд.

— А малоизвестных?

— Да тоже ни шута не ходит! Везде нужно найти какую-нибудь дверь, и то тебя обычно выносит в какой-нибудь потусторонний мир. Вот бесы и черти к нам, похоже, через какие-то такие воротца и прорываются.

Из людей на телепортацию был способен один лишь Будда — перенесся сам и перенес своих учеников через разлившийся Ганг, но Будда есть Будда, чего уж тут говорить, нам не чета. У него таких чудес сотни, если не тысячи. А у всех остальных людей — ничего похожего!

— А кто такой этот Будда? — поинтересовался инопланетянин.

— Сам Будда просил не считать его богом, но индуизм считает его одной из аватар-воплощений Бога Вишну, хранителя мироздания. А человеческие и божественные силы несопоставимы.

— Может быть это обман?

— Может быть. Только в 21 веке в него верит больше миллиарда человек.

Реально разбросаны по Земле какие-то сооружения, вроде ваших врат: камни Стоунхеджа, дольмены, Звездные Врата, Ворота Солнца, лестницы, ведущие в никуда, но все это обязательно сопровождается историями о приходе оттуда Богов. Или ничем не сопровождается, если строение уж очень древнее.

Но легенд и мифов о людях, их использующих, не было и нет. Есть какие-то обрывки, вроде — зашел куда-то и пропал, вернулся через сто лет таким же молодым, залез невесть куда, и тоже получил массу ярких впечатлений, но внятных историй о разумной постройке и использовании таких сооружений человеком нет.

— Но можно ведь и не строить! Телепортируйся сам по себе, и все дела, — вмешался Боб, — об этом-то ничего нету?

— Абсолютно пусто! Даже явных выдумок и тех нет! Ваши Врата явно рассчитаны на массовые или очень частые переходы, но ваши Сильные ими, поди, особенно и не пользуются.

— Я с ними никогда не общался, не знаю.

— А чего тут знать! Если плывешь ясным днем, на что тебе огонь маяка?

— Может быть.

— Точно тебе говорю! И наверняка полно каких-нибудь историй о том, как они залетели куда-то не вовремя, вылетели не туда, и этому есть очевидцы.

— Таких историй хватает.

— А у нас тысячи лет пустота!

— Может быть научить было некому? А особо талантливые свои способности наверняка прячут. У вас ведь испокон веков так заведено, заорать — это против Бога! — а сноровистые жрецы тут же оттащат или на плаху, или на костер.

Я промолчал. Этого у человечества не отнять.

Кстати, насчет учебы.

— А кто у вас учит? Сильные?

— Нет, их слишком мало.

— А кто же?

— Не Сильные, но посильнее остальных.

Мне подумалось: не академики, а профессора.

— А ты силен?

— Обычный середняк! Даже не определю, годен мыслящий к этому или нет.

— А кто определяет?

— Те, кто посильнее меня, но против Сильных и Учителей откровенно слабоваты.

Кандидаты наук. Не блещут, но тоже кое-что могут.

— Но и из отобранных обучить реальному переносу в пространстве удается одного — двоих из сотни. Вот и получается, что из ста тысяч кандидатов путешественников из них выходит пять — семь.

— А из нас, людей, не пытались выбрать достойных?

— И мысли такой не было. Поумнели — варитесь в собственном соку!

Дело вырисовывалось тухлое. Ничего он у меня не определит, и выучить не выучит, а у представителей человечества своих способностей едва хватает только на то, чтобы, напрягая все свои силы, двигать по столу пустой спичечный коробок. Где уж тут за тысячи километров мою тушу весом в восемьдесят кило закинуть!

Да и шанса оказаться одним из пятерых в громадной стотысячной толпе у меня практически нет. Я работящ, но ни в одну лотерею никогда не выигрывал. Когда-то очень давно с одной девушкой ввязался играть вместе в книжную лотерею, где каждый третий билет выигрывал.

Рисуясь юношеской щедростью, заявил: «Плачу!» Она себе взяла пять билетиков, а я, для утверждения мужского превосходства, рванул десять. Результат был плачевен. Она выиграла четыре раза какие-то небольшие, но приятные деньги, мне из десяти возможностей не улыбнулась ни одна.

— А ты спать ложиться думаешь? — поинтересовался Полярник. — Завтра Богуслав вскочит ни свет, ни заря и всех кинется будить. Он пока твоего выхода из комы ждал, только и говорил о том, что вам нужно торопиться, дельфины могут уйти, и время не ждет.

Ох, чую не к дельфинам его тянет!

— Это да. Поднять он может, — согласился я и подумал: а возле Парижа сейчас тихий вечер…

Весь народ уже улегся. Заливисто храпел протоиерей, что-то бормотал во сне по-польски Венцеслав, возился под тяжелой рукой богатырши Татьяны Олег. Покой спящего лагеря слегка нарушали доносящиеся от соседнего, почти потухшего, костерка шумные вздохи Вани и постанывания Наины — молодожены, видимо, мирились окончательно. Вскоре они притихли, и я уснул крепким сном умаявшегося за день человека.

А на следующий день нас поймали кентавры!

Я всю жизнь считал, что полулюдей-полуконей придумали фантазеры греки. В их мифах кишмя-кишат сатиры, под каждым кустом резвится фавн, а в ручьях обосновались нимфы. Конечно, с этой нечистью нужно ухо держать востро — того и гляди налетят и заклюют гарпии с грифонами, одноглазый циклоп захочет тобой закусить, завоют-заголосят сирены, но самые страшные в этих сказках, с моей точки зрения, гекатонхейры. Вдруг ухватят всеми ста ручищами, да решат каждой из пятидесяти голов на зуб попробовать? Мало не покажется!

В этой толпе какому-нибудь древнегреческому затейнику отсодомить приглянувшуюся лошадку наверняка не составило труда, и безответная кобылка принесла приплод. Бегают же вовсю даже и в 21 веке лошаки и мулы, помеси лошадей с ослами. А чего же человеку, отставать что ли?

Вот и придумали до кучи здоровенного кентавра, сильного, очень умного и знающего, но почему-то сильно пьющего и буйного. Где же греки могли встретиться с такой неординарной личностью? С русскими, что ли, на каких-то выселках столкнулись?

И вот они, метисы! Явились, не запылились. Их было около пятидесяти, кентаврисс и кентаврят среди них не наблюдалось. Было ясно, что мы столкнулись не просто с кочевой ордой в пути, а нарвались на сторожевой отряд.

Они выехали из какого-то оврага с пологими стенками и махом нас окружили — засада чистой воды. В могучих руках все кентавры держали оружие. Длинные копья соседствовали с грозными булавами, кое-кто уже испытывал на прочность тетиву лука, поблескивали кривые сабли. Остановились неподалеку.

Главарь подъехал к нам, поднял правую руку с саблей и приказал:

— Остановитесь!

Новой схватки нам совершенно не хотелось — хватило вчерашних передряг, и мы безропотно остановились.

— Кто такие? Куда идете?

— Идем в Херсон, — не стал запираться Богуслав, — до Русского моря хотим добраться.

— Подозрительные какие-то вы путешественники! Не купцы, товару нету. И не дружинники — оружие не у всех. Компания у вас больно пестрая — и поп, и воины, и бабы. Может хотите выведать для местного воеводы места наших стоянок? Сгубить наших жен да деток?

— Что ты, что ты, сын мой! — замахал руками протоиерей. — Мы аж из Великого Новгорода идем, никаких ваших дел тутошних и не ведаем.

— Черт тебе сын! — хмуро отозвался атаман, по всему видать большой любитель человечества, — перебить бы вас всех, но боюсь Боги будут недовольны. Зевс к нам последнее время не благоволит. Впрочем, и выясняться с вами, лживые людишки, бесполезно — нет в вас ни чести, ни совести. Понаврете тут, да и поедете дальше — свои подлые делишки творить.

— Мы волхвы! — пискнула Наина. — С нами связываться опасно!

— Проезжал тут позавчера волхв, с женщиной и пятерыми бойцами, тоже пугал: жизни лишу, я сильный колдун! Посмеялись. Мы человеческого колдовства не боимся, у нас совсем другая порода. Да и магов с астрологами среди нас немало — почитай каждый второй, защититься всегда сумеем.

Проезжий колдунишко этот попыжился, попыжился, аж вена на лбу вздулась, а ничего не выходит — не по зубам добыча. Тогда стал он нас своими воинами пугать: это лучшие из лучших, в прочнейших кольчугах, любого осилят! Я ему на это: только их всего пятеро, а нас в десять раз больше. Доспехов на нас нет, но крепкие копья, которых у нас тридцать штук, любую вашу кольчугу пробьют. Да и палицей так съездим по башке, что мало не покажется.

Бабенка ему и говорит:

Невзор! Не связывайся! От них лишь бы ноги унести!

А его бойцы даже мечи вынуть не решились. Отдал он нам здоровенный кошель с золотом, перстни с самоцветами поснимал, серебришко мы ему на жизнь оставили. А еще бы чего буркнул — убили бы точно. Видно было, что поганец. Да и баба у него редкостная вонючка.

За то время, что кентавр излагал эту историю, я проверил его жизненные линии как ведун. Против человеческих они были гораздо мощней и толще. Шансов изогнуть или порвать эти канаты у меня не было никаких. Испытал на рассказчике свою силу волхва. Ощущение было, будто ударил кулаком по бетонной стене. Что ж, попробуем иначе.

Богуслав встрепенулся и с сожалением проговорил:

— Жаль, что вы не убили черного волхва!

— К сожалению, это пришлось делать нам, — решил поучаствовать в беседе и я.

— Магией пришибли? — поинтересовался кентавр. — Вы же вроде тоже волхвы.

— Не осилили.

— И чем же вы его все-таки доконали?

— Стрелой в глаз.

— Отравленной, как при убийстве моего предка и тезки Хирона Гераклом?

— Обычной одолели.

— Мне он тоже не понравился. Да и бабенка, хоть вроде бы немножко великого колдуна и поумней, редкостная гнида. Ладно, хватит о печальном, давайте вас грабить. Отберем золото и прочие малонужные вещи, выручим замученных вами лошадок — пусть с нами попасутся. Оставим вам из человеколюбия немного серебра — прокормитесь по дороге к морю, не издохнете, — и он убрал саблю в ножны, висящие на поясе.

Известие радости нам не прибавило. Серебра у нас и так-то не очень много, в основном деньги везем в золотых монетах, чтобы общий вес и объем убавить, а расходы еще предстоят немалые. Лошадей, оружие, кольчуги, похоже, тоже отнимут. Конечно, будем изворачиваться всячески, чтобы продолжить поход и дойти до Константинополя, но как получится, неизвестно.

Да и нет гарантий, что человеколюбивый потомок Хирона к концу всех бесед не скажет:

Показались вы мне вначале неплохими людишками, а сейчас присмотрелся и вижу: поганцы вы еще хуже Невзора! Займитесь ими, мои верные коняги! — и нас поднимут на копья.

В битве мы против этакой орды долго не выстоим, хороших бойцов среди нас немного, махом сомнут. Выхода из нехорошего положения я не видел.

В голове раздался голос Боба:

— В Интернете пишут, что кентавры очень охочи до споров и азартных игр с людьми — любят показать свое умственное превосходство. Но и проигрывают с достоинством, от расплаты за проигрыш никогда не отказываются, увильнуть не пытаются.

Конечно, выход довольно-таки странный, подумалось мне. Вроде подошел к тебе в лесу разбойник со здоровенным кинжалом, а ты ему:

Давай-ка, дружок, лучше в салочки поиграем или в лапту перекинемся — так он тебя трехэтажным матом пришибет еще до того, как выронит от смеха и удивления нож из рук.

Но другого способа сохранить имущество, а возможно и жизни, просто не было.

— Послушай, Хирон, а не желаешь ли во что-нибудь сыграть?

Кентавр радостно потер здоровенные ладони друг об дружку.

— Неужели рискнешь? Ведь мы вас сильней, быстрей, ловчей и, само собой, гораздо умней.

— Как Бог даст, — уклончиво отозвался я.

— А во что будем играть? Мяча с собой нет, бегаешь и кидаешь предметы ты гораздо хуже меня, шашек и шахмат с собой не прихватили. Игра в кости на удачу только и рассчитана, скучна и неинтересна, мы в нее только в детстве и играем. Может чего свое предложишь?

Домино или игральных карт, бересты для морского боя и крестиков-ноликов, бочонков лото с карточками, у меня в седельных сумках почему-то не оказалось. Обвел ватагу взглядом: может у моих игроманов чего завалялось? Народ глядел на меня недоуменно: что это ты за чехарду вместе с бирюльками для коней хочешь тут затеять?

Неожиданно вспомнились музыкальные конкурсы будущего, всякие Евровидения и Сан-Ремо. С моим теперешним голосом я кентаврам не уступлю.

— А вы петь умеете?

— Это нет, в этаких делах не сильны. Говорим и кричим совершенно по человечьи, а вот петь не горазды — горло, видать, не то. Слушать любим, особенно душевные песни, только очень уж они редки.

— А если мы вам споем пару задушевных песен, отпустите не ограбив?

— Это можно. Такой песни хватит и одной, но, чтобы это была настоящая игра, увлекательная, давай порешим так: изловчитесь исполнить этакую арию, взяв не силой голоса, а душевностью — уезжаете отсюда так же вооруженные, на своих же лошадях куда хотите с серебром и с золотом, а уж коли не получится — ограбим вас подчистую, все отнимем и в исподнем пустим. Рискнете?

— Можем и рискнуть.

— Песен о сражениях, несчастной любви, пьянке и о конях не надо — не любим, — сузил наш выбор Хирон.

— А ежели обманете?

— Это как?

— Песня понравится, а вы скажете, что нет?

— Так могут сделать только людишки, — гордо заявил кентавр, — для нас кого-то обмануть, это как себя обмануть и моему народу это несвойственно. Можете спеть и несколько человек, но недолго, по одной, две, самое большее три песни на каждого.

Да, кстати, вашим женщинам мы платья оставим, но не вздумайте под ними спрятать чего-нибудь ценное — все равно отнимем, и тогда каждого второго за попытку обмана зарубим. Ладно, можешь пока посоветоваться с остальными, — и он отправился к своим, отъехавшим на время переговоров в сторонку.

Я оглядел отряд — такие решения принимаются только всем коллективом, уж больна велика ответственность.

— Ну что, мальчики и девочки, — весело спросил Богуслав, — с одним золотишком расстанемся или всем имуществом рискнем?

Народ молчал. А у Фарида и исподнего-то, поди, нету! Перевел речи Хирона на персидский язык.

Араб думал недолго:

— Мне на халат наплевать! А с золотом не расстанусь!

Богуслав озвучил остальным путешественникам русский вариант перевода, и ватага заорала:

— И нам эти коне-люди не указ! Видали мы таких китоврасов! Конечно рискнем!

— Вы понимаете, что в случае неудачи останетесь в безлюдной степи голые и босые? — поинтересовался я.

Представители человечества осеклись, и стали шушукаться уже без всякого шапкозакидательства.

Наконец слово взял Иван, никогда не боявшийся ответственности и неприятных последствий после неверных решений.

— Мастер, мы тут посоветовались и решили рискнуть. Будем петь и петь будем душевно. Иначе наш поход завершится неудачей.

— А что ж так?

— Долго будем по степи брести до Славутича, а потом идущую до Херсона ладью искать — они часто только до Олешья плывут или сразу в Константинополь уходят. Опять же сильно отклонимся вбок от прямого пути, много времени потеряем — уйдут дельфины. Что с серебром пойдем, что голые, все едино — пропадем сами и Землю загубим. Выход есть только один, как это часто бывает у русского человека: биться и победить! Раз сила голоса не важна, петь будут все, кто может, а пойдут плохо дела, споют и те, кто не может. И отступать тут нам некуда!

Вся ватага, особенно исконные русаки — поляк, булгарин, перс и иудейка, согласно закивали. Земля-то общая, а трусов в нашей команде сроду и не водилось.

— Подумали, может увлечь китоврасов нашим общим делом, так не верят они нам, людям, ни в чем, — продолжил Иван. Они, дескать, честнейшие коники, а мы все — отъявленные брехуны. Так что споем. Пока посидим молча, каждый пусть для себя по паре песен выберет.

Песни я выбрал быстро, хотя память не подкачала и вариантов были сотни. Сначала отобрал общеизвестные и любимые народом «Вечерний звон» и «Во поле береза стояла». Еще маленько подумав, решил, что для резерва сгодится «Соловей мой, соловей» на стихи друга Пушкина барона Антона Антоновича Дельвига, умершего от неведомой мне гнилой горячки и прилег на подсыхающий уже кипчак. Ковыль был жесток, полынь вонюча, а больше в этих краях ничего и не росло.

Повалявшись и поразмыслив, я удивился своеобразности своего выбора. Чем мне не угодили русские народные песни? Почему из всех них пролезла одна береза? Ладно, не прокатили «Валенки», непарнокопытным они ни к чему, и песенка об этой обуви будет чужда кентаврам, не пошло в ход «Гори, гори ясно, чтобы не погасло» — неведомо, как отнесутся потомки травоядных к идее большого огня, чреватого страшным степным пожаром, но что смогло помешать блеснуть «Калине красной» или «Порушке-Паране»?

И почему из всех отечественных композиторов такое преимущественное право на две песни, которые, возможно, спасут наш мир, получил израненный герой Отечественной войны 1812 года, кавалер трех орденов и автор двухсот романсов (и это, не считая крупных произведений!) Александр Александрович Алябьев?

Совершенно не понимаю!

Полярник сидел тихо, видимо опять нырнул в Интернет. Еще за завтраком он рассказал мне, как его увлекает работа в этой системе.

— А у вас что, такой нету? — подивился я упущению этой важной вещи высокоразвитой цивилизацией.

— Конечно есть. Но наш уж больно какой-то весь прилизанный, приглаженный, выхолощенный. Чуть подумаешь о чем-то и вся нужная информация уже у тебя в мозгу. Нету борьбы, поиска, азарта, удовлетворения от получения результата.

Мне оставалось только завистливо вздохнуть. Я бы охотно пожил сейчас по-простому, без опаснейшей и лишней борьбы, как-нибудь очень прилизанно и этак приглаженно.

Кстати, есть тема для полнокровных и азартных занятий инопланетянина.

— Слышь, Боб, а чего там пишут про наличие на Руси кентавров? Я думал это чисто греческая выдумка. Наши их еще китоврасами какими-то неведомыми кличут, погляди, что за словечко такое.

— Минуточку!

Прошло минут десять до того, как звездный странник вынырнул из неистощимых закромов Всемирной Паутины.

— Кентавры упоминаются в русских сказаниях начиная с 11 века. Они долго мелькают на фресках церквей, причем отнюдь не среди сатанинской нечисти. Первым из них был Полкан-Китоврас.

— А за что это его таким собачьим именем наградили?

— Это уж потом так собак в его честь стали называть, чтобы псы росли такими же, как и он — отважными и сильными. А Полкан, Полкон или Полу конь, это то ли имя, то ли обозначение его естества.

— А китоврасы?

— Русский синоним слова кентавр.

— Вот оно как… А какие песни они считали душевными?

— Очень ценили арии Орфея, сына Аполлона, написанные и исполненные им самим. Много сотен лет прошло с той поры как жил великий певец, но равного ему по таланту композитора и исполнителя пока не рождалось.

— Мы, боюсь, тоже послабее будем, да и гомосексуализмом не увлекаемся, — припомнив миф про Орфея, заметил я.

— Он же, чтобы Эвридику, свою жену, выручить, аж в царство мертвых пошел! — возмутился Боб.

— А после того, как не выручил, в женщинах разочаровался, и начал усиленно учить юношей любви к мужчинам. То есть, говоря на грубом языке 21 века, взялся склонять их к пассивной педерастии.

— Не верю!

— Проверь, — равнодушно сказал я. — Всю Северную Грецию этому выучил, основоположник, можно сказать, такого обучения юношества.

Боб притих, видимо занялся проверкой.

Подошли Олег с Таней. Говорить стала более решительная богатырка.

— Хозяин, мы петь не будем!

— Что ж так? Хотя вы же наемники! Денег у вас сроду не было и нет, платье Татьяне оставят, а оборотень высунет хвост из дырки в трусах, да и побежит. А на общее дело вам наплевать.

— Зря обижаешь. Мы бы спели, только у меня голос сразу на какой-то визг срывается, а волчок уже на середине первого куплета, как пес под дудочку выть принимается, не выдерживает звуков собственного пения, хотя и находится в человечьем обличье.

— Покажите, — не поверил я. Поди поют, как все поют, а тут жеманничать начали, в стыдливость взялись играть!

Повизжали и повыли. Хм, не обманывают. Так для слушателей петь нельзя.

— Ладно, идите, чего ж с вами поделаешь…

У кентавров поднялся шум. Пора! Я собрал наших в кучу и спросил:

— Кто первый будет петь?

— Пой ты, Володь, — скомандовал Богуслав, — у тебя все-таки голосина невиданная, может сразу ей китоврасов ошеломишь, не придется нам позориться.

— А может мой голос именно после ваших голосков и блеснет? — решил поумничать я. — В мое время на выступлениях именитых певцов вообще так было принято: вначале выпустить на сцену второстепенные голосишки, а уж к концу блистал сам мастер.

Но тут народ разорался, и я пошел звать слушателей.

— Вы чего там голосите? — поинтересовался Хирон. — Распеваетесь?

— Распелись уже, — мрачно буркнул я. — Идемте, возле нас встанете.

Галдящие китоврасы вновь окружили нашу ватагу кольцом, притихли (какие они все-таки шумные!), и концерт начался. В связи с тем, что грабители поголовно говорили басом — сказывалась увеличенная и уплощенная против человека грудная клетка, я выбрал самый высокий тенор-альтино — удивим этаким нестандартным для них вокалом.

Во поле береза стояла,

Во поле кудрявая стояла,

Люли люли стояла,

Люли люли стояла.

К концу я уже выдавал такие рулады, что ахнешь!

Я ж пойду погуляю

Белую березу заломаю.

Люли люли заломаю.

Люли люли заломаю.

Срежу с березы три пруточка

Сделаю три гудочка

Люлю люли три гудочка

Люли люли три гудочка.

Конечно, незатейливо, да зато как душевно!

Но кентавры оценили эту вещицу иначе.

— Зачем было ломать дерево? Из-за дурацких трех дудок? Собрался в три горла дудеть?

Что ж, не прошел фольклор, выставим классику. В этот раз загудел привычным для слушателей низким басом-профундо.

Вечерний звон! Бом! Бом! Вечерний звон!

Как много дум наводит он! Бом, бом.

Выражение лиц конелюдов представляло собой смесь равнодушия и скепсиса. Конечно, где тут в этой степи проникнешься прелестью колокольного звона! Тут и церквей-то близко никаких нету.

Резерв! Затянул колоратурным контральто:

Соловей мой, соловей

— перешел на плавающее сопрано:

Га-а-ала-а-асистый са-а-алавей!

Женская прелесть тоже никого не вдохновила. Разгром был полный!

Хирон сказал:

— Ты, конечно, голосист, и арии у тебя заманивающие, но душевной жилки в тебе нету. Нету притягательного огня, одухотворяющего пение. Иди отдохни.

Дальше пошло еще хуже. Кузимкула, Венцеслава, Наину и Фаридуна кентавры отсекли сразу за попытку исполнения песен на непонятных для них языках — душевности все равно не будет. Попытки иноязычных народов пристроить тексты с переводами были безжалостно пресечены.

— Много языков знаем, — басил стоящий справа от Хирона Агрий: — греческий, латинский, русский, печенежский, половецкий, неплохо понимаем и хазарский, но таких странных наречий, как у вас, и не слыхали, и не ведаем.

Песен на указанных языках инородцы исполнить не смогли.

Матвей своим приятным баритоном успел исполнить только первый куплет и припев. Отправили улучшать репертуар.

— Не надо про резню и грабеж! Сами этим живем. Посиди, подумай, может чего безобидное вспомнишь.

Высунулся Богуслав. Все сразу вспомнили его пение про поход в Тьмутаракань и мысленно застонали. Предчувствия нас не обманули.

Полились какие-то мерзкие песнопения о разухабистой девице, творящей разнообразные непотребства и после этих действий припевом шло:

А Тася улыбнулась,

Назад не оглянулась.

Обдернула юбчонку

И отошла в сторонку.

Музыка была поганей некуда, вокал хромал на каждом шагу — периодически Слава даже пускал петуха. Пел он очень уныло, без вдохновения. Песня была длинной и даже не забавляла.

Я плюнул. С этим творением неизвестных авторов от степного грабежа точно не избавишься. В голову пришла неожиданная мысль: а что если спеть что-нибудь этакое льстиво-подобострастное?

Взять что-нибудь из того, что сотни лет ценится русским народом, к примеру:

Мне малым-мало спалось

Ой, да во сне привиделось.

Казацкого есаула заменить на догадливого кентавра:

А кентавр догадлив был,

Он сумел сон мой разгадать…

И только тут я впервые обратил внимание какова реакция слушателей на мерзопакостные боярские куплеты. Человеческий верх у всех вел себя по-разному. Одни уперли руки в боки и подбоченились, другие пытались дирижировать, третьи еще что-то, но равнодушным не остался никто. Передние ноги в лошадиной части приплясывали у всех, многие пытались тихонько подпевать. Триумф был полным!

Наконец песенке пришел конец. Кентавры обождали, не польются ли еще замечательные песнопения, затем начали хлопать в ладоши. Рукоплескания быстро переросли в овацию.

Затем китоврасы стали требовать продолжения концерта. Они яростно орали, усиленно размахивая хвостами и топорща гриву:

— Еще! Пой еще! Песню!

Богуслав вздохнул и начал петь аналогичную нуднятину, но был прерван криками:

— Эту не надо! Опять про Тасю давай! О юбчонке снова спой!

Песня враз стала шлягером. Славе пришлось ее спеть еще три раза, и только после этого публика удовлетворилась.

После этого долго переписывали древнерусский шедевр, кричали и переводили текст на более привычный конелюдям греческий, пытались спеть сами. Надо сказать, получалось гораздо мерзей, чем у заместителя Орфея Богуслава.

Я стоял и беседовал с Хироном, черпая знания из Интернета.

— А я думал, что ваш народ Геракл перебил.

— Это миф, — отрицал кентавр, — сам от нас едва ноги унес, когда отравленные стрелы кончились.

— Чего ж тогда из родной Эллады ушли?

— Захватили власть римляне, навязали свою христианскую религию. При старой греческой вере, при всех этих Зевсах, Артемидах и Гермесах, спокойно жили-поживали, горя не знали, жрецам храмов этих богов до нас никакого дела не было. Жили мы в лесах да в горах, возделывали землю, выращивали овощи, злаки и фрукты. Иногда предки селились и в человеческих городах.

Основоположник нашего рода Хирон учил человеческих деток, а из них потом вырастали герои, вроде Геракла, Ахиллеса или Ясона, такие врачи, как Асклепий, лучший из лучших певец и музыкант Орфей.

Это потом уж греки в своих мифах понаврали, что тем все дали божества, а реально? Ну уродился ты сильным, умным да голосистым и что? Бог тебя будет учить мечом махать, из лука стрелять, микстуры да настойки замешивать, на лире играть? Всему их Хирон выучил. Только, пожалуй, поторопился он из чересчур буйного Геракла лучника делать, через это и погиб. Поплыли аргонавты за золотым руном, предок им первую в мире звездную карту сделал, а то, глядишь, и не нашли бы никакой Колхиды.

Люди относились к нам доброжелательно, и мы торговали с ними. Хирон был женат на греческой женщине по имени Харикло, а отнюдь не на кентавриссе, и у них была дочь, совершенно человеческая девочка, а потом такая же внучка. Никаких кентаврят не нарожалось!

В общем, если не учитывать вспышки дикой ярости у Геракла, точно так же перебившего и своих человеческих родных — некоторых из своих многочисленных детей и попавшихся под руку племянников, мы жили и соседствовали с людьми очень мирно.

Это уж потом в легендах нас обгадили: кентавры, дескать, пьяницы, насильники и буяны, а кого мы больно по пьянке и из-за буйности нрава убили да изнасиловали? Уж не Гераклы какие-нибудь. Все это так, злые выдумки.

А вот при новой вере за дело взялись попы и взялись на нас науськивать не рассуждающую толпу, тупую серую человечью массу. Стали про нас врать всячески: эти конские выродки, слуги и пособники дьявола, царя Соломона донимали, поганят правильную веру, и их надо срочно убить. Вот и взялись убивать, да так, что Гераклу и не снилось. Пришлось бежать.

Привыкли и здесь. Пасем скот, выращиваем кое-что по мелочи, грабим проезжающих. Раньше платили дань печенегам, теперь платим половцам, да и не все ли равно? Точно так же платили бы и русским, какая нам разница? Живи и не мешай жить другим, вот что главное.

Так русские понавешали себе крестов на грудь, да взялись нас донимать хуже греков. Десять раз за этот год пришлось стоянку менять. Овцы еще и траву не успевают подъесть, а уж русские дружинники с обнаженными мечами тут как тут — норовят язычников-китоврасов порубать.

Предлагали попам и нас крестить, чтобы мы с русскими единоверцами стали, да куда там! Только и орут: вы не по образу и подобию Божию созданы, а стало быть отродья Сатаны.

А нас слишком мало, чтобы большой бой принять, не очень кентавры плодовиты — приходится и тут бежать. Вот так мы и мыкаемся.

Наконец писанина была закончена, и мы стали садиться на коней.

— Гляжу лица у вас у всех какие-то настороженные, — заметил кентавр, — тоже, видно, судьба нелегкая. Если очень нуждаетесь, можем за такую песню несколько овец выдать, недалеко пасутся.

— Спасибо, не надо, налегке идем.

Пожимая Хирону лопатообразную ладонь на прощанье, я сказал:

— В недобрый час нас судьба познакомила. Вас как перекати-поле по миру гоняет, мы по степи тоже не просто так путешествуем. Совершенно нет времени остановиться, спокойно поговорить. Ну да ладно, может быть повезет, еще раз когда-нибудь свидимся. А теперь прощай.

И мы поехали. Через какое-то время я обернулся. Хирон все так же глядел нам вслед и помахивал на прощанье здоровенной, похожей издали на флажок, ладонью.

Мы ехали, ехали, ехали. Я рассказал Богуславу о подселившемся ко мне Полярнике.

— Это он тебя возле Невзора завалил?

— Кто же еще!

— Ладно, хоть жив остался, и с ума не сошел. А выжить его, говоришь, только возле неведомых ворот в тридевятом царстве можно?

Я кивнул.

— Да, просто джинн, пожалуй, удобней в этих делах бы был.

— Выбор был невелик, — усмехнулся я, и стал рассказывать про порталы и телепортацию.

Вот тут Слава загорелся.

— Это ведь можно было бы и во Францию махом попасть! И назад!

— Да, это многое бы в нашей жизни изменило, — согласился я. — И на Русское море, и к сельджукам за день бы сгоняли. Повозились бы чуток подольше с дельфинами и пей вино прямо из бочки! Только бодливой корове бог рога не дает. Поэтому езжай да радуйся, что не в исподнем вдоль реки бежишь.

Ты молодец, что этакую песню спел, после которой нас не ограбили кентавры. Не знаешь, кто ее написал? Прямо охота ему руку пожать!

Богуслав сунул мне свою лапищу.

— На, жми за слова.

Я с удовольствием потискал его крепкую ладонь.

— Жми уж сразу и за музыку.

— Тоже ты?

— А кто же еще.

Пожал еще раз.

— Давно пишешь?

— С шестнадцати лет. По сильной влюбленности для Настеньки своей первый стих написал.

— Удачный?

— Да дрянь была несусветная, что-то про влюбленных и робких соловьев, но Настена меня за эту чушь в первый раз поцеловала.

— Прочти.

— Больше сорока лет уж прошло, ничего и не помню. Вот ощущение величайшей радости, самой яркой в моей переполненной событиями жизни, что пришло после того поцелуя, врезалось в память намертво — не позабудешь.

Время от времени брался опять писать. Напишу, прочту, и выкину. Не люблю дрянь делать и поделку этакую людям показывать.

Потом лишился я Настеньки, весь мир стал состоять из горя и боли. Лет десять ничего такого не мог и не хотел писать.

Время шло. Пока между войнами заняться было нечем, как-то взгрустнулось, сел опять стишки на бересте марать. Один раз гляжу — сносно получилось. И совсем не так, как бояны поют, не вычурно. Можно сказать, даже веселенько кое-что звучит. Вот с той поры, как минутка пустого досуга образуется, я и пишу.

— А как музыку стал придумывать? Поделись! Или чужое чего припоминаешь?

— Мне чужого не надо. Я как стишок дописал, бросаю это дело, и ухожу куда-нибудь. Некоторое время или брожу, или другие дела делаю, потом прихожу, начинаю вычитывать написанное и сразу править.

— А тут же после написания этого сделать нельзя?

— Никак нельзя. Сразу читаю, мне все всегда нравится, все хорошо, все выше всяческих похвал, ничего менять не надо.

А вот вглядываюсь через какое-то время и вижу: вот это словцо лишнее, не к месту оно тут, топорщится как-то и из-за него вся строка какой-то корявой делается — его надо убрать, это требуется заменить на похожее по смыслу, но звучащее иначе, и весь куплет засияет, эти слова надобно местами переставить, а то ни складу, ни ладу нету. Иной раз по три-четыре раза приглаживаю да подчищаю, правлю от души.

А пока с этим вожусь, в голове начинает звучать негромкая музыка. Заканчиваю правку, уже знаю на какую мелодию все это будет петься.

Голосишко у меня гадкий, и я этим, конечно, всю песню порчу, но деваться некуда, хотя бы раз спеть-то надо. Обычно я свои поделки дружинником послушать давал. Обычно они это на припевах подхватывали сначала хорошими голосами, а потом и хором. А уж потом, в походе или на гулянке какой, как рванет запевала эти переливы, прямо слушаешь и поражаешься — неужели я мог так замечательно написать.

— Как же бойцы относились к тому, что воевода, от слова и решения которого их жизни зависят, похабные да скабрезные песенки маракует?

— Кто это им об этом скажет? Будут их потом разные глупые мысли грызть-глодать. Иной раз приходится перетягивать какой-нибудь момент боя, подольше на каком-нибудь участке нужно повоевать, постоять насмерть, а им будет думаться: затих не вовремя воевода — вместо того, чтоб нам на помощь засадный полк двинуть иль отступить на нашем краю, стишата, поди, свои паскудные обдумывает, и дрогнут воины, и побегут не ко времени.

— А как же появление новых песен перед дружиной объяснял? Кто-то по пьянке в харчевне пел, а ты услыхал?

— В трактирах и корчмах, конечно, часто поют, но поют все больше известное, новые песнопения в редкость, и возьмись я из раза в раз новизну переть, заподозрят во лжи. Да и поход в харчевню для боярина в редкость — я был женат, повар в доме свой, мне харчиться положено дома. Ну, а уж в походе все из одного котла едим, надолго дружину не оставляю.

Поэтому выдумал себе пестуна моих юных дней, ныне почившего старика Ерофея, который сочинитель песен был, да еще в придачу и певун, живший много времени назад в нашей дальней усадьбе. Вот он-то, вроде, и оставил записи своих сочинений. Ну а уж музыка отложилась в цепкой детской памяти. С той поры в дружине стала ходить шуточка про всякие передряги: а что бы об этом старик Ерофей спел?

Ладно, давай по делу. В городишко Воин заезжать будем? Или стороной обойдем?

— Особых дел у нас там нету, давай мимо проедем, торопиться нужно.

На том и порешили.

Ехали быстро, тревожа сусликов и привлекая внимание степных орлов, величественно кружащих в небе. Через несколько дней пришлось отклониться от Славутича, чтобы спрямить дорогу к Крыму.

Но вопреки нашим прежним расчетам по совсем уж безводной степи идти пришлось всего два дня, вполне хватило запаса воды в бурдюках, не пришлось искать заброшенные колодцы и тратить на это драгоценное время. Фариду так и не пришлось блеснуть своей способностью к поиску. Он ехал и вздыхал, что даром ест хлеб, не осознавая того, что так отличился в бою с черным колдуном силой своей веры в Ахура Мазду, что за это его можно катать на лошадке и кормить до конца жизни. Ну а после въезда в Крым, который здесь звали Таврикой, трудностей с водой больше не было.

Но другая, более глобальная и неразрешимая трудность вставала перед лицом всего человечества — контакт с дельфинами, так вплоть до 21 века и не достигнутый.

Как-то вечером уже в сумерках наш лагерь посетил пожилой статный мужчина с большим витым посохом, на который он почему-то не опирался, а просто нес его в левой руке. Собаки при виде него не обеспокоились и голос не подали. Было ощущение, что кроме нас с Богуславом его никто и не видит — остальные не обращали на пришельца никакого внимания, занимались своими немудрящими делами перед сном.

Мы со Славой стояли и беседовали о чем-то отвлеченном. Вдруг побратим как-то весь подобрался и сказал:

— Большой белый волхв к нам пожаловал.

И уже подошедшему кудеснику:

— Милости просим. Чем обязаны?

— Здравы будете, — обронил Большой, — присаживайтесь, в ногах правды нет. Меня зовут Агний, вас я знаю.

Мы уселись возле уже разгоревшегося костра. Только близко я увидел, насколько стар вновь пришедший. Бесчисленные прожитые годы наложили неизгладимую печать морщин на его лицо. Когда-то синие глаза выцвели, губы побледнели. Одет был очень легко: свободная льняная рубаха с синим пояском и порты, на ногах лапти.

— А где же ваша лошадь? — забеспокоился я. — Пала в пути? Мы вам дадим другую.

— Не нужно, так долечу.

Однако дед силен, подумалось мне. И ступа с помелом ему ни к чему!

— Хочу поздравить — ваша открытая битва с черными волхвами завершена. Через вражескую защиту прорвались, кроме вас, еще две ватаги, правда с изрядными потерями. Черные было взялись подтягивать резервы, но мы пригрозили большой войной на выживание, и они отступились. Уговор дороже денег.

Теперь темные тешат себя иллюзиями, что вы не столкуетесь с дельфинами. О гибели Невзора и переходе его ключа общения к Владимиру они еще не знают, антеки надежно вас прикрывают своим мороком.

Вы придете в Херсонес, две другие группы идут в Сугдею и Феодосию. Мы, Большие белые волхвы, раньше четко видели будущее, но сейчас наши мнения не совпадают, все видится как в тумане. Я уверен, что именно ваша команда договорится с дельфинами, а Добромыслу видится иначе. Кто прав, кто нет, рассудит время.

В Херсонесе в настоящий момент черных кудесников нет, но могут жить их осведомители. Так что терять бдительность и болтать о целях вашего похода не нужно.

— Ты же сказал, черные от нас отстали! — возмутился Богуслав. — А тут снова-здорово!

— Явного противостояния больше не будет, — объяснил Агний, — но скрытые подлости не исключены. Любого из вас могут ударить кинжалом, поразить заговоренной стрелой, отравить скрытым ядом, который ваша защита не учует.

Помочь вам во всю свою магическую силу я тоже не могу, чернецы за этим следят строго. Поэтому и встретился с вами далеко от Херсона, — мы, Большие белые, всегда на виду. Увидимся если в самом городе, сразу начнется проверка: с кем встречался да зачем. А так гоняется старый сыч по степи, может на сайгаков охотится, кто ж его знает. Все внимание у врагов приковано к Сугдее и Феодосии.

Вот вам кошель с золотом, зря не тратьте, неизвестно на что деньги понадобятся. Теперь можете не торопиться, загонять себя резону нет, метеорит еще очень далеко, время есть. По нашим расчетам месяца полтора — два у вас в наличии имеются, должны бы успеть.

— Нас не камень, нас дельфины торопят, — объяснил я, — нужная стая должна со дня на день уйти к Средиземному морю, и ищи их там, свищи. Верные, похоже, сведения, — митрополиту Переславскому видение было. Даже если он и ошибся, рисковать резона нет.

— Немедленно пожми ему руку! — заорал во мне Боб. — Потом поздно будет!

Судя по его дикому крику, сейчас объясняться некогда, подумал я и сунул свою ладонь Большому белому волхву.

— Позволь пожать твою мудрую, много прожившую и повидавшую мужественную руку! — подольстился я.

Агний удивился, но руку подал.

— Подольше держи! — мелькнула молнией в голове мысль Полярника. — Скажу, когда отпустить!

Я ощутил в своей ладони легкое покалывание — видимо пошло инопланетное вторжение в магический мозг кудесника.

— Не знаю, что бы мы делали без мудрого руководства Больших волхвов, — фальшивым соловьем разливался я, для верности прижав его ладонь другой своей рукой, — устали жить в постоянном напряжении перед битвой, готовиться к бою и день, и ночь. А вы рискнули своей жизнью ради нас, напугали черных большой войной. А в такой войне часто ведь гибнут и большие военоначальники!

Прислушался к себе — пока тихо. Продолжим!

— Вы собрали с миру по нитке для нас большую сумму денег, ты рискнул прилететь черте-куда в неведомую степь, ломаете голову, пытаясь предсказать наше будущее и уберечь нас от новых бед.

Молчит звездный пришелец, затих где-то. Может Агний уже свернул ему походя башку, как куренку, и теперь забавляется со мной, как кошка с мышкой? Дальше!

— Хотелось бы услышать твои мудрые речи! Как нам столковаться с дельфинами? Какой к ним нужен подход? Как перейти грань между нами и ими?

Большой уже подергивал на себя свою ладонь, но делал это как-то вяло — лесть приятна в любом возрасте!

— Отпускай! — прозвучала в мозгу желанная команда.

И я отпустил руку мудреца с чувством глубокого облегчения. Уфф!

— Эх, ребята! — с горечью ответил мне волхв, — неужели бы я от вас скрыл свои знания о дельфинах, если б они у меня были! Наплевал бы на черных, вперед вашей ватаги поскакал бы! В мои 110 лет, мне терять уже нечего, жизнь прожита и достойной смерти был бы только рад. Но нету о дельфинах в моей голове ничего! Кругом пустота! И никому ничего из наших неизвестно.

— А про предсказание митрополита что думаешь? Может быть он и прав? — спросил я с уже неподдельным интересом.

— Может быть, — согласился Агний. — Мы давно о Ефреме знаем. Предсказывает будущее куда там нам! Большую силу ему дарует Господь. Правда, говорят, ослаб уже митрополит, ушла от него сила, теперь может и ошибиться — старость не радость. Какая еще от меня помощь нужна?

Пока Богуслав думал, я выпалил:

— Жене Забаве в Великий Новгород весточку бы передать. — И с тревогой: — Или невозможно это?

— Это в наших силах, — успокоил меня Большой. — Пиши коротенькое письмецо мелкими буковками, голубиной почтой отошлю Добрыне. Думаю, он твою жену махом сыщет.

Тут же волхв добыл из моей седельной сумки бересту, оторвал кусочек по размеру, и я накарябал Забаве письмо.

Забава! Мы победили черных. Я не ранен. Вернусь не скоро.

Тут свободная площадь практически закончилась — велика ли лапка у голубя! Вот страуса бы к этому делу приставить — пиши не хочу! Но не заселила такая шустрая и ходкая птица русских просторов, а всякие дронты с длиной лапы в метр неудачно вымерли.

Что-нибудь важное, вроде: люблю, скучаю, целую — писать было негде. Подпись тоже никуда не лезла.

В это время Богуслав спросил кудесника:

— А с Францией связи нет?

— Мало того, что ее нет, так и связываться нам в этих землях не с кем.

Слава вздохнул и отстал от Большого волхва.

Я для верности решил уточнить:

— Подпись на моей писульке поставить негде. Переписать?

— Дай-ка.

Агний с трудом вчитался, и, пряча бересту за пазуху, дал мне ответ:

— И так еле-еле втиснуто. Еще больше ввернешь, перекособочишь все, вообще будет не прочесть. Добрыня скажет, от кого цидуля — голубь-то к нему прилетит.

Ну, что же, давайте прощаться. Удачи вам. Как я вижу будущее, именно вам должно повезти. Прощайте, — и волхв ушел.

— Вот так: пришел, ушел и взятки с него гладки! — сварливо заметил Богуслав. — А мы тут крутись как хочешь! И с Францией связи нет!

Все антеки тебе были плохи, подумалось мне. Вот теперь и варись только в нашем, человеческом котле, в собственном соку до самой Франции.

Потом я подошел к Матвею, отвел его в сторонку.

— Что, Володь, опять битва впереди? — молодцевато спросил он, — хорошо бы с Кузьмой на пару сабельками помахать, повеселиться!

— Если нас половцы в ближайшие дни в дороге не прихватят, обойдемся без этакого веселья, — снедаемый завистью к ушкуйнику, объяснил я. — Доведете ватагу до Херсона, и оба можете быть свободны. К молодой жене отправишься, порадуешь Елену.

Из горла молодца вырвался дикий победный клич, и он исполнил несколько акробатических трюков.

Потом Матвей немножко опамятовался и тревожно спросил:

— Вдруг снова черные навалятся, а я уже уйду?

— Сообщение нам с Богуславом было, — поделился я, — притихли темные кудесники, большой войны испугались. Других значительных опасностей не предвидится.

— А как же сельджуки?

— К туркам-сельджукам тебя вообще брать нельзя. Языка не знаешь, вид твой для Империи странен. Попытаются задержать для выяснения, драку затеешь.

— И подеремся!

— На это ты всегда горазд был, — хмыкнул я. — Только против нас тогда целую дружину двинут, и мы не выстоим, а все великое дело насмарку пойдет. В сути, мы ведь не храбрость свою показывать идем, нам от Земли погибель надо отвести. И за меня тревожиться нечего — одним взглядом могу вражину убить, и не одного, а вот есть у нас люди, которые в бою, как дети, и всех я их домой отсылаю. Им-то охрана и понадобится.

— Кто же это?

Я начал перечислять.

— Протоиерей Николай, — это раз. Татьяна с Олегом — два.

По богатырке и оборотню споров почти не было. Ушкуйник спросил только:

— Она же здоровенная, осиляет всех, чего ее караулить?

— Осиляет пьяную шелупонь в кабаке. А против хорошего бойца она не ловка.

— Это верно! — согласился Матвей, вспомнив их поединок, в котором он одолел Татьяну в считанные мгновения.

По Олегу тоже все было ясно: пока оборотень в волка перекинется, его уже успеют на веревку три раза посадить или просто прибить.

Вот по Николаю пришлось объясняться.

— А чего протоиерей? Он поп тихий.

— Здесь, с нами, очень тихий. А в Константинополе враз изловчится и поругается с церковным начальством, ему это свойственно. Тут же отыщутся в епархии хорошие и нехорошие священники, заспорят про поход, а нас пока в темнице подержат. Потом отпустят, но дельфины уже уйдут, и Хайяма будет не сыскать.

— Это может быть, — согласился Матвей. — В этих церковных делах ни в жисть не разберешься!

— Дальше больше. Протоиерей человек православный, истово верующий, здоровенный крест во всю грудь, а нам идти по мусульманской стране, где, поймав иноверца, его просто казнят.

Домой, только домой! К иконам, ладану, к Великой Панагии. Она ему лечебную силу могучую дала, вот пусть и лечит, а не по Византийским да Сельджукским империям болтается. Доставишь его живого да здорового к другу-митрополиту Ефрему, уже большое дело для Переславля сделаешь, людям поможешь.

— А вдруг кого-то из вас ранят? Кто будет лечить?

— Обижаешь! А я на что? Конечно не протоиерей, да тоже не лыком шит! К твоему сведению, считаюсь лучшим лекарем Новгорода, недавно исцелил порванного медведем молодого князя и от неизлечимых ранее смертельных болезней многих бояр. И тут изловчусь, да и заштопаю как-нибудь.

— Хорошо вам! — позавидовал Матвей. — Оба лечить горазды, всегда с куском хлеба и при монете будете! А я к обычной жизни вообще не приспособленный, никакого знатного умения за душой нету.

— Ты воевать горазд, — напомнил я ушкуйнику о его знатном умении.

— И что? Сегодня саблей машешь, а завтра охромел или правой рукой после ранения плоховато стал пользоваться — и все! Ты голый и босый, и никому не нужный. Иди на паперть, милостыню просить, больше ни на что не годен. Побратиму моему Ермолаю впору было вешаться от жизни такой, он уже и крюк в избе приглядывать начал. Если бы ты не пристроил его к себе на работу, пропал бы мужик.

Да что там говорить! Меня в люди вывел! Кабы не ты, может уже и сгинул бы где-то в грабительских походах по чужим землям. А так — хозяин земли, реки и лесопилки! Ты новый дом мне отгрохал, на любимой помог жениться. А теперь биться за себя не даешь, отсылаешь восвояси. За что такая немилость? Почему я из доверия вышел?

— Это просто очередная моя хитрость. Мне побратим, которому я как себе верю, не тут, а в Новгороде нужен.

— Рассказывай! — враз построжевшим голосом приказал бывший боевой атаман ушкуйников, — да смотри, не ври мне тут!

— Врать мне незачем. Помнишь, как ты меня просил за делами Елены приглядеть в случае чего?

Матвей кивнул.

— А у меня Забава, которая в моих делах тоже никак не ориентируется, осталась практически одна-одинешенька. Братья-кузнецы в этом ей не помощники. И забот не мало, не по одной линии я трудился, на наш поход деньги зарабатывая.

Считай: лесопилка на Вечерке, где Данила трудится, доставка свеженапиленных им досок в Новгород, торговля этим тесом на двух рынках; производство и торговля каретами; изготовление кирпича и постройка церкви.

А Забава беременна. Да еще весь дом на ней. Тут тебе и повар, и кирпичники во дворе, и регистратура. В ночь приходят сторожа, за ними тоже глаз да глаз нужен.

И везде, вроде, надежнейшие и честнейшие люди у руля стоят, а все равно боязно как-то. Все-таки женщина есть женщина, ей как хозяйке по дому и в воспитании детей равных нет, а вот хозяйского пригляда за всяким изготовлением разного товара и торговлю им обеспечить не может. А ведь любое дело, оно как тележка — хорошо только под гору идет, по ровному месту уже не катится, а чуть пригорок — в другую сторону улетает, убытков не выгребешь.

— Да я, понимаешь, только в распиловке досок хорошо соображаю, а все остальное для меня темный лес.

— Не боги горшки обжигают! Приказчиком на коляски я бывшего неграмотного скорняка поставил. Ничегошеньки парень не умел, кроме как кожи мять. А поработал, оперился, при мне такую прибыль стал давать, что просто ахнешь, как сочтешь. Кареты сейчас, кроме бояр, богатые купцы стали брать, частенько и в другие города торговые гости увозят.

Вот и тебе незачем осваивать плотницкое дело, кузнечное искусство, нарезку стекол и их вставку в окошечки, установку вместо них дешевенькой слюды, конопачение крыши, покраску — на все есть мастера. Твое дело присмотреть, чтобы прибыль не упала, и умельцы не обнаглели, да всякое воровство пресечь.

— Да с чего это люди наглеть будут? За получку все-таки работают, а не просто так, — удивился Матвей.

— И я думал также. Так Антоха до того мастеров потакательством своим довел, что дело вообще чуть не встало. Пришлось мне самому идти, набить пару рож и с работы их выкинуть.

— Ну это я всегда пожалуйста. А вот прибыль считать не умею, не обучен. Для меня прибыль, — это тайна за семью печатями.

— Ничего хитрого тут нет. Вкладываешь в изготовление коляски рубль, продай ее за два. Рубль уходит на материал, оплату работы мастеров, приказчика, отчисления рынку, подати. А вот второй рублик пожалуйте мне в кошель — он и есть моя таинственная прибыль.

— И это все?

— Все!

— А в чем же были трудности? Деньга-то, поди прет дурная.

— Это она при мне перла. А надо было это все придумать, подобрать хороших мастеров, раскрутить сбыт. Все всегда кажется легко, когда кто-то другой это делает. А возьмешься обустраивать сам, то тут, то там на каждом шагу какие-то трудности и неувязки образуются.

Да и уже налаженное дело без хозяйского присмотра захиреет, неведомо, что там без меня сейчас творится. Такова жизнь. А ты вникнешь и разберешься, я в тебя верю.

И увидишь если, что что-то где-то надо поправить, не межуйся — смело вкладывай туда часть прибыли! Не в деньгах счастье. Главное, чтобы дело без меня не захирело совсем, не встало. Сбыта зимой нет? В запас делай! Распродажу по себестоимости объявляй! Мастерам нельзя давать разбежаться, плати им по любому до весны, а там работа опять закипит, все и окупится.

— А чем так уж мастера важны? Их в Новгороде немало. Уйдут эти — других наймем.

— До весны если встанешь, хороший мастер делать кареты к тебе уже не пойдет. Прежние, у кого уже все навыки именно на изготовление колясок выработаны и заточены, к тебе уже не вернутся — все постоянство и уверенность в завтрашнем дне любят, а они своим прежним клиентам уже раз были вынуждены отказать, польстившись на мою высокую оплату.

Второй раз их на этот же крючок не подцепить — не заманятся. Ты будешь вынужден нанимать всяких бракоделов и пьяниц, начнешь делать всякую дрянь и хлам на колесах. Через это пойдет о нас дурная слава, покупатели разбегутся. Бояре и богатые купцы народ нравный, назад их уже никаким калачом не приманишь. Это сейчас мы признанный торговый дом бояр Мишиничей, ставим свое клеймо «М» на каждую карету, и нареканий на свой товар не имеем.

А уж если бракоделами себя выставим — пиши пропало! Продавай лабаз и иди пьянствовать да жаловаться на горькую судьбинушку, как это у нас принято.

Когда крупное дело ведешь, не жадничай из-за гроша, не давись за каждый медяк — эта экономия гораздо дороже тебе обойдется.

— А если и прибыли не хватит, тогда как вертеться? Зима, она длинная!

— Выдам тебе письмо к Забаве, у нее в запасе денег много. Я ей серебра с большим запасом оставил.

— Да, с такой ухваткой ты не разоришься! Это, пожалуй, даже лучше, чем способности к пению и лечению. А я все поражался, как это ты на ровном месте и без начального капитала обогатиться сумел. Думал, просто везуха привалила! А тут вон оно что.

Ты мне поподробнее завтра вечером все расскажешь, чтобы я подводные мели да камни обошел, тогда можно будет и взяться. Не пойму только, чего ты перед самым концом похода меня отсылать взялся? Несколько дней разницы и вместе домой возвращаться будем.

— Даже при самом удачном раскладе нам с Богуславом из Константинополя придется во Францию ехать, а туда очень далеко. Сколько будем плавать туда и назад скакать — неведомо. Не через несколько дней после тебя я вернусь, а гораздо позже.

— А чего ты так перед Богуславом гнешься? Он тебе не хозяин!

— Он мой побратим, и этим все сказано. А ты до сегодняшнего дня считался моим. Не хочешь выполнять мою просьбу, не выполняй. Я обойдусь, не маленький. Приеду к разрухе, опять все с чистого листа начну — не впервой.

Но можешь забыть про то, что мы когда-то были побратимами — побратимам в таких вещах не отказывают.

Помолчали.

— Извини, — повинился Матвей. — Обгадился я. Совсем забыл, что он тоже твой побратим. Конечно все переделаю.

— Не забудь рассказать Забаве, что я ее люблю пуще прежнего, очень тоскую и каждый день о ней думаю. Отвлекли, мол, очень срочные дела во Франции, невозможно отменить.

— И в Америке! — пискнул Боб Полярник.

— Заткнись и не мешай, — цыкнул я, — не заработал еще на Америку!

Внимательный Матвей заметил на моем лице отзвуки короткого диалога с инопланетянином.

— Что это у тебя личность как на последних словах перекосило? За меня не сомневайся! Все, что смогу — переделаю, все, что велел передать — слово в слово перескажу.

На том этот разговор и закончили.

После ужина я завалился на попону, умостился поудобнее, прикрыл глаза.

— Ну, рассказывай, чего в мозгах у кудесника нарыл и чего вообще в него поперся. Он нам все доложил, все изложил, денег дал. Какого еще тебе рожна от него понадобилось? Просто из детского любопытства зашел, поглядеть, как там мозги у Большого белого волхва устроены? Лучше, чем у Невзора или похуже? Нет ли там красот каких неведомых?

— Тебе все шуточки, а мне прожить еще лет пятьсот охота. Ударит метеорит — и я не выживу. Вдруг не осилят дельфины, кто им сможет помочь? Вы с Богуславом слабоваты в магическом плане, Большие белые под неусыпным надзором находятся — любая мелочь все ваши планы и разрушит.

Сначала я не поверил, что Агний по воздуху сюда прилетел. В вашем мире летают сейчас только ведьмы. А он мужчина, и оборудования при нем никакого нету. Показалось, что волхв обманывает — скрывает секрет либо телепортации, либо летательный аппарат изобрел, да припрятал его где-нибудь поодаль. Нам бы, для доставки меня в Южную Америку, подошло и то, и это. Оказалось, что он на самом деле просто прилетел, и достаточно быстро.

Думал взгляну, как у Агния все это устроено, и у тебя так же видоизменю. Станешь обладателем большой магической мощи, и дельфинам поможешь, и слетаешь потом к Вратам Богов по-быстрому.

Только не получилось у меня ничего. Ты, как волхв, раскрыт уже полностью. Способности у тебя меленькие, неказистые. То, что можно было в тебе открыть, уже открыли. Усилили способности к лечению до максимума, и открыли великолепный голос — и это все, что можно из тебя выжать. Закрыты две большие силы в тебе божественными заглушками — одна предсказывать будущее, другая мне непонятна, ни у Невзора, ни у Агния таких не было. Я, вроде как, стою перед двумя мощными дамбами, которые перекрывают два значительных потока. А на остальные твои ручейки, гидроэлектростанцию не ввернешь — не осилят турбины крутить.

— Будущее я по юности неплохо предсказывал, потом вдруг лет в семнадцать неожиданно оборвалась эта способность ни с того, ни с сего. У деток, пишут, так частенько бывает.

— Да ты то был в семнадцать лет уж давно не детка, а здоровенный лоб! А то и се наверняка заменила какая-нибудь дошлая девица, которая затащила тебя в кровать!

Я задумался.

— Верно, была на первом курсе института такая история. В общем то, после этой Ирочки и перестали сбываться мои прогнозы. Что ж, неплохо прожил и без этого.

— А мне без этого нехорошо. Того и гляди, где-то ошибемся. Предлагаю: давай я там покопаюсь, может и удастся открыть какую-нибудь дырочку.

— Копайся, чего уж там. Если для всеобщей пользы, отчего же не позволить. Только меня не тревожь, я, пожалуй, усну.

Через пару дней ближе к вечеру показались каменные стены Херсонеса, он же Херсон. Через открытые ворота активно ходили и ездили люди в греческих хитонах, русских портах и косоворотках, шныряли всадники в половецких штанах-чулках и халатах. Семенили мелкими шажками и тряслись в седлах женщины в хитонах, сарафанах, кафтанах, штанах и юбках. Могучие волы, ослы и лошади влекли за собой арбы, телеги, разнообразные коляски и фургоны. Гнали стада овец и коров — купцов, ремесленников, воинов и мореходов надо было кормить.

Многонациональный центр торговли и ремесел, защищенный двумя изгибами стоящих параллельно друг другу стен, врагов не боялся. Половцы без осадных машин византийский город взять пока не могли, для сельджуков непреодолимой преградой стало Русское море, русские, если и возьмут наружную стену, увязнут перед внутренней.

Мы, заплатив небольшую пошлину, въехали в старинный и в 11 веке город-порт. Белоснежные колонны храмов прежних греческих богов мирно соседствовали с православными церквями, надо всем возвышался громадный маяк. Все постройки Херсонеса были каменными, потому как с лесом в этих краях было очень туго, а завозить его вставало дорого. Дома, с примыкающими к ним складами и амбарами от улицы заборами не отделялись, к каждому из них вел удобный подъезд. Внутренний дворик был огорожен стенами здания. Город-торгаш заботился о своих главных добытчиках — купцах.

Мы с Богуславом быстренько вникли в смысл греческого языка с вкраплениями латыни у проходящей мимо с кувшином на могучем плече женщины и взялись расспрашивать ее про постоялые дворы. Тучная горожанка, с коей мы начали опрос, этим вопросом не интересовалась.

— Да живут где-то люди… — и пошла дальше, уволакивая за собой двоих щекастых бутузов, цепко держащихся за ее широченную юбку.

Мы вели лошадей в поводу и озирались. Нужен был какой-то юркий проныра из местных, из таких, что в каждой бочке затычка и все про все знают.

Какой-то изрядно потасканного вида курчавый грек, катящий пустую тележку и спешащий по своим неведомым херсонским делам, показался нам соответствующим нужному образу. Он охотно остановился потолковать с нами. Вытерев вспотевшие от повозки ладони об хитон и внимательно выслушав наш вопрос про постоялый двор, херсонец начал делиться информацией.

— Это вам приличный хотел стало быть нужен, или как мы их называем ксенодохио, — задумчиво произнес он. — Немало у нас таких заезжих дворов, как вы, русские, о них говорите. Только они очень сильно разнятся между собой. Вы можете заплатить по два-три медных нуммия с человека в день и после этого спать на гнилой соломе, прижимаясь к теплому боку коня, не получая за эти деньги никакой еды, а можете найти место, похожее на императорский двор с изысканными кушаньями за золотой солид или тремиссис. Что вы хотите выбрать, я не знаю.

— Нам бы чего-нибудь попроще, чем для знати, но нужно и не то, что можно получить за медь, — разъяснил я. — Уложиться бы в несколько серебряных милиарисиев или кератиев за приличное содержание, пусть даже и без кормежки, вот это было бы то, что нужно. Конечно, должна быть хорошая конюшня.

Херсонец обмыслил мои слова и, прищурив хитрые глазки, сказал:

— Я мог бы вас уважить и отвести к своему двоюродному брату Викентию, который, поселив вас по моей рекомендации, много денег с таких уважаемых гостей, конечно же бы не взял, — тут он вздохнул от невыразимой трудности бытия, — но дела, заботы, к сожалению, не позволяют мне отвлечься ни на миг.

— Ну, полагаю серебряная монета в один кератий разрешит эту проблему? — поинтересовался я.

— Милиарисий! — жестко объявил собеседник, — и я, презрев все свои заботы, отведу вас к брату прямо сейчас.

— Веди!

— Однако это греческое мурло изрядный выжига и плут, заметил по-русски Богуслав, когда мы уже двигались за проводником, бойко катящим свою тележку в нужную нам сторону.

— Наплевать, — отмахнулся я, — пора уже обустраиваться, скоро стемнеет.

Гостеприимец Викентий встретил нас как родных. На хвалебные отзывы о нас братана он бы и не обратил никакого внимания, будь гостиница полна. Но торговый сезон на «пути из варяг в греки» неумолимо двигался к концу, приближалась суровая зима, а в скандинавских странах она уже наступила, и с постояльцами было туго.

А тут — приехавшие на справных конях русские бояре с женщинами и челядью, явно привыкшие жить в роскоши, скупиться, в отличие от бережливых немцев и готландцев, скорее всего не станут. Он сунул родственнику какую-то мелкую монетку и выпроводил его.

— Иди, иди, как тебя там, Ламврокакис, что ли, не мешайся мне тут.

— Да вдруг в какое другое место пойдем, — зароптал сомнительный безымянный родственник, которого почему-то кликали только по фамилии, — я тут близко отличное местечко знаю!

— Никуда больше ходить не придется, мы договоримся! — рявкнул хозяин постоялого двора. И продолжил неожиданно по-русски: — Проваливай подобру-поздорову, покуда цел!

Мы с Богуславом переглянулись: похоже, пришли и можно подавать Олегу команду распрягать лошадей, но на всякий случай денег я Ламврокакису пока давать не стал.

— Подожди нас на улице, вдруг в цене не сойдемся!

Викентий сразу растерял весь свой задор, — тешащую его мысль о заоблачном повышении расценок немедленно пришлось оставить, тут главное не упустить богатых постояльцев, не дать проплыть такому кусищу мимо рта.

Договорились пока на пять кератиев в день, людям без питания, лошадям овса и сена вволю. Выдали гостеприимцу оплату за первый день, заплатили проводнику, проследили с боярином за размещением народа. Все комнаты запирались на крепкие замки — ключи нам были розданы, внизу сидел вооруженный охранник, а в конюшне ночью неустанно бдил конюх — граница была на замке! — и уходить куда-нибудь можно было спокойно.

Викентий уж больно хотел узнать, надолго ли мы у него обосновались, а выяснив, что сами толком не знаем, может и долго проживем, весь замаслился от удовольствия, — такие постояльцы на дороге не валяются! Похоже, не на день-другой, как какая-нибудь торопливая шваль, забежали!

Затем мы с Венцеславом вывели собак во внутренний дворик.

— Марфа! Горец! Посидите тут до нас, поиграйте пока между собой. Никого хватать за горло и душить не надо! Вернемся к ночи ближе, принесем вам еды.

В общем, через час мы всей ватагой уже пробовали в близлежайщей харчевне, куда махом довел нас еще раз дождавшийся верного заработка Христо Ламврокакис — ибо самим нам совсем не улыбалось шарахаться по темноте в чужом неведомом городе, виноградные вина.

Корчма, представленная ушлым греком (хозяин — двоюродный дядя и много с друзей родственника не возьмет) как лучшая из лучших, была в самом деле хороша и на редкость щедра на выбор. Стулья с резными спинками, чистые белые скатерти, красивые солонки на каждом столе — все радовало глаз.

Молодые белые, черные, красные и золотистые вина этого урожая мы с Богуславом отмели сразу — слабоваты они для нашего крепкого желудка и разгульной русской души, всего 9 — 12 градусов, умаешься пить для достижения эффекта, да и какой там с них эффект!

После проб алкогольных напитков покрепче, Слава остановился на чем-то вроде 20-градусного хереса, а я увлекся каким-то местным коньячным изделием, тянущим по моей личной оценке градусов на 45–50, и похожим по вкусу на итальянскую граппу. Также, как и признанный в более поздних веках за эталон напиток, херсонская прелесть была настояна на разных разностях: корице, миндале, каких-то ягодках и травках, и потому пилась легко.

— Подороже обычного будет, — гордо заявил трактирщик, — это все-таки инвеккья! Целый год выдержки!

— Тащи, тащи, — призывно скомандовал я, — за ценой не постоим!

Когда мы выпили по первой за успех, достигнутый в бою с Невзором, я оповестил ватажников, что завтра будем расставаться. На родину перса уедут Фаридун, а с ним, если быстро продаст вооружение с наемников черного волхва и своих половецких лошадей, Кузимкул. Не успеют за завтра, могут продавать, конечно, сколько угодно, но оплачивать проживание и питание придется им самим.

Возвращаются на Русь протоиерей Николай и Олег с Татьяной, старшим идет ушкуйник Матвей. Каждый забирает по коню, к которому привык, также им будут выданы деньги на обратную дорогу.

Богуслав, Венцеслав, Иван и Наина остаются со мной, и наш поход продолжается. Народ устал, и споров поэтому не было — все рвались домой.

Я сел, вдруг вспомнил, откуда знаю фамилию Ламврокакис, и заржал, как молодой конь.

— Ишь, как с рюмки-то разобрало, — подивился мой опытный собутыльник Слава, — с нашей водки тебя так не растаскивало!

Я промолчал, криво усмехаясь набитым ртом. После смертельных объятий черного колдуна моя усиленная память стала давать сбои. Чего-то все-таки порушил, гад! Обратился в дороге к священнику-целителю Николаю, а затем к довольно-таки сильному волхву Богуславу.

Вердикты совпадали до мелочей: было, но, к сожалению, утрачено — порвана в клочья и расплющена одна из значительных линий моего биополя. В данный момент восстановить ее не представляется возможным. На мой вопрос, когда такая славная особенность, как великолепная память, восстановится, я получил два исчерпывающих ответа.

Ответ попа:

— Молись, сын мой, у Бога чудес много.

Богуслав:

— Шансов столько же, как и при отращивании оторванной ноги. А вдруг все-таки вырастет!

Говорили они по-разному, но что в лоб, что по лбу, а смысл один и тот же — не будет у меня больше никогда идеальной памяти! Впрочем, при свободном доступе в Интернет это не так уж и важно.

А в случае с греком сработала моя обычная, исконная память. Фамилия Ламврокакис фигурирует в «Истории одного города» Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина.

«Беглый грек без имени, отчества и чина».

Как точно сказано! Обращение гостеприимца: «как тебя там», тоже вполне соответствовало теме.

Корчмарю родственник был более известен, и он, ничего не спрашивая, сразу же налил племяшу стакан вина, который тот выпил залпом, и вздохнул с облегчением:

— Эх, хорошо пошла! — а потом как-то незаметно и тихо пристроился среди ватажников.

Такой тип людей я хорошо знаю. Христо так и будет виться возле нас, почуяв запах денег. Жестко отгонять его я резона не видел, — может еще и пригодится для наших дел этот всезнающий шнырь.

Вдобавок, он сразу нашел себе родственника, и отнюдь не Наину, у которой родня была рассеяна по всему белому свету. Им, как ни странно, оказался Кузимкул. Как-то сходу вникнув в наши расклады, проявив при этом недюжинные знания русского языка, и выяснив, что боец с Волжской Булгарии, Христо аж заорал от радости и полез к нему обниматься.

— Брат! Мы наконец-то встретились в этом враждебном для нас городе! Ваш род ушел на Волгу, а предки моей матери обосновались в Болгарии.

За это немедленно и выпили. Что и говорить, близкий родственник нашелся — всего несколько веков как разделение прошло, родная кровь на это не смотрит, свой своего сердцем чует!

Закусывали мы оливками, красным, желтым, фиолетовым, зеленым, а также черным виноградом, поздними синими сливами, потом ели жирную свинину, плавающую в густой, насыщенной острыми и ароматными специями подливке. Следом пошла крупная нежнейшая морская рыба почти без костей, умело поджаренная в оливковом масле, потом толстые куры, запеченные до хрустящей корочки. Все было приготовлено очень искусно, и на удивление вкусно.

Обычный виноград не люблю и есть его не могу. Вкус мне, конечно, нравится, но вот его зернышки вечно запоганят всю картину. Как с этой ягодой не бейся в плане очистки от косточек, какая-нибудь из них обязательно останется, попадется мне на зубы, захрустит, и я все это сплюну. Поэтому употребляю только не очень вкусный меленький бескосточковый зеленый кишмиш. Здесь зеленый был слишком крупен, и косточки даже просвечивали через кожуру.

Положил одну не очень большую черную ягодку в рот просто чтобы местный вкус узнать, и вдруг эта виноградина неожиданно оказалась без косточек. Окрыленный успехом закинул еще одну — то же самое. Торопливо съел еще штук пять, косточки не попадались. И на вкус очень приятен!

Вот оно как! Я ведь всю свою жизнь полагал, что кишмиш — это очередной невиданный успех советских мичуринцев 20 столетия. А он, оказывается, уже и в 11 веке вовсю плодоносит. Хотя это может быть чисто крымское достижение, потом благополучно забытое, кто ж его знает.

Спросил об этом у бегающего туда-сюда хозяина.

— Этот виноград без косточек из Персии в свое время завезли, — просветил меня грек. — Он раньше зеленый да желтый был, персы его кишмишем звали. А у нас в Таврике он изменился: почернел, стал послаще, и морозы начал хорошо переносить.

— А у вас бывают морозы? Потеплело же вроде.

— Раньше каждый год обязательно были, теперь крайне редко случаются. Только этот сорт скоро сойдет на нет.

— А что ж так?

— Хоть и вкусен, да ягод от него крайне мало, невелик дает урожай, потому и очень дорог. Виноградари от этой Астры, как его у нас зовут, стараются избавиться, посадить высокоурожайные сорта. Да его и мало кто любит, косточковые гораздо вкуснее. Поэтому я вам этого винограда немного и положил. Если мешает — унесу.

— Положи-ка его лучше побольше, — скомандовал я, — как раз за нашим столиком любитель Астры выявился. Это я. Слав, ты какой виноград больше любишь?

— Никакой. И ем его крайне редко, не люблю.

— В общем, все остальные сорта винограда по другим столикам разнеси, нам только кишмиш оставь, — дополнил я свое распоряжение корчмарю. Вот теперь и позабавимся!

Вкусный хлеб был выше всяких похвал. На Руси выпечка тоже хороша, но там хлебобулочные изделия были плотные и грубоватые, даже если и брали свое начало от пшеницы. Здесь хлеба были нежны, воздушны, и просто таяли во рту. Эти шедевры хлебопеков можно было кушать сами по себе, безо всяких добавок вроде мяса, сыра или овощей.

— Хлеб у вас уж больно хорош, — заметил я трактирщику, когда он подскочил с очередной переменой блюд, — сами печете?

— Нужды нет, — отозвался кормилец, — у Дамианоса две пекарни, он полгорода хлебом обеспечивает.

— Славно у него получается! — дожевав, сказал Богуслав. — Талант, видать, у человека.

— А иначе нельзя, — объяснил корчмарь. — Наши законы не менялись с той поры, как нами Константинополь начал править, и порядки для хлебопеков строги. Испек и продал плохой хлеб, тебя могут обрить наголо, беспощадно высечь, просто изгнать из города. В Херсонесе не бывает жалоб на качество хлеба.

Вам спаржу как пожарить: с грибами или с омлетом? А может мидий-ракушек приготовить? Устрицы и каменные крабы будут только завтра.

— А каменного как есть, — растерянно спросил Олег после моего перевода, — грызть что ли?

— Его каменным не за невиданную твердость зовут, — терпеливо пояснил трактирщик, — просто он вечно среди камней на дне моря прячется, его там и ловят.

— Мастер, а на что краб этот вкусом похож? — спросил Ваня многоопытного меня.

— Да вроде рака, — просветил я юношу, — только здоровенный. Именно каменного не ел, в дальних морях других ловил.

А самому подумалось: черт его знает, откуда этих других в наши магазины завозили, жена всегда сама для новогоднего салата консервированных крабов брала, я от них и упаковок-то ни разу не видел, но то, что они не с Черного моря доставлялись, это было однозначно.

— Каменный очень вкусен, — заверил корчмарь и погладил себя по здоровенному пузу, — с травяным, который на сушу часто вылезает, и не сравнить — очень хорош. Главное, не переварить, и все будет просто отлично!

— Если Хрисанф сварит, — причмокивая от вожделения, объявил Христо, — это всегда будет выше всяких похвал! Просто пальчики оближешь!

— Скажи, Хрисанф, — решил уточнить я, — вот мне спаржу в своей жизни повидать не пришлось, но слышал как-то краем уха, что ее просто так едят, а ты жарить ее с чем-то собрался. Почему ж так?

— Так ты ж, поди, про белую спаржу слыхал, а у нас тут не Константинополь, такой нету. Зато в изобилии зеленая морская на побережье растет, ее у нас целые заросли, и она другая. Эта спаржа через свои корни морской водой напоена, изрядно солоновата, и на вкус один в один как соленый огурчик. А вот прожаренная, да с чем-нибудь еще перемешанная, имеет незабываемый вкус самой лучшей белой спаржи.

Тут корчмарь, он же шеф-повар, скромно добавил:

— Но жарить ее тоже надо уметь.

Попробовать, конечно, страшно охота, но в 21 веке этот деликатес был дьявольски дорог. Опасаясь возможного разорения, я спросил:

— Очень дорого обойдется?

— Да в цену курятины.

— А чего так дешево?

— Белую спаржу выращивать и возня большая, и очень сложные хлопоты, от того она и ужасно дорога в Константинополе. А наша зеленая морская, она по бережку сама из-под земли прет, и видать, из-за потепления, аж по два урожая в год дает, чего ж дорожиться-то?

— А грибы издалека везете? — решил разузнать я, опасаясь подвоха, вроде: из шведских лесов получаем, вот тут дороговизна страшная! — но меня опять успокоили:

— Тут неподалеку вдоль речки рощицы стоят, там после каждого дождя грибов, как грязи. У меня их сейчас много, дешево за кушанья с грибочками возьму. Омлет, конечно, еще дешевле, но зато вкус совсем не тот.

— А все говорили, что у вас тут лесу нет.

— Разве это лес? Слезы это, а не лес! Кривые и тонюсенькие деревца, которые ни к какому делу не приспособишь, оттого их и не рубят — никому не нужны. А вот грибы там хорошо растут, это да.

— Надеюсь не поганки? И не на деревьях растут?

— Что ты! Если хочешь, покажу.

— Тащи!

Я на грибной охоте вырос, всяких сыроежек, маслят да подберезовиков в костромских обширных лесах видел немеряно, авось не обмишурюсь и на чужедальных ложных опятах.

Хрисанф махом приволок небольшую корзинку с грибами и высыпал их на стол передо мной.

— Осматривай!

Я повертел несколько грибочков в руках. Да, с грибами на Черноморском побережье сейчас очень хорошо — смесь белых с какими-то яркими красавцами радовала глаз, такими не отравишься. Красавцы имели ярко-оранжевую шляпку без лишних наростов и точек, толстую желтоватую ножку. Гриб, конечно знатный, не бледная поганка какая-нибудь, но я его в наших лесах не видал. Спросил на всякий случай у корчмаря:

— Это что за грибок?

— Это цезарский гриб, на Руси его еще царским зовут. По вкусу даже белый превосходит.

Вот оно что! Слышал я об этих дарах матушки-природы, но росли они поюжней моих родных мест — к теплу тянулись.

А Хрисанф продолжал рассказывать:

— Есть у меня, конечно, и грузди, но я их только солю, потому как слишком много возни из них горечь выводить — очень долго вымачивать придется, да перед жаркой еще проварить надо хорошенько — умаетесь ждать. Тут лучшие грибы для жарки под руками лежат, а я буду с глупостями до завтра возиться.

— Да вроде соленые грузди не горчат? — удивился я.

— Соленые они лучшие из лучших, тут им даже белые с цезарскими уступают. А всю горечь из них соль выводит. Так чего жарим?

Омлеты с детства терпеть не могу, потому и распорядился, не учитывая мнения соратников:

— Жарь спаржу с грибами! Грибы бери какие считаешь, что лучше пойдут — тут твоя рука владыка.

Потом, правда, опамятовался и спросил у ватажников:

— Может кто грибы не любит и омлета желает? Он и подешевле обойдется. Только говорят вкус не ахти какой получится.

Желающих жрать поганую дешевку не оказалось. Ну и чудненько!

Хрисанф отправился жарить очередную вкусность, а я пока бросил поедать все подряд — как бы не обожраться, надо еще в животе место и под невиданное лакомство оставить. Богуслав продолжал усиленно поедать кефаль. Он, по-видимому, поэтому и не участвовал в предыдущих выяснениях насчет спаржи — увлекся невиданным для него рыбцом.

Я до этого тоже успел съесть кусочек, и меня рыба особенно не впечатлила. Вкусная, жирная, здоровенная, почти без костей, да мало ли таких морских рыб. Сказал бы: кефаль как кефаль, вот только попробовал ее сегодня первый раз в жизни.

Подошел и присел за наш столик Христо. Я только открыл рот, чтобы съязвить что-нибудь вроде:

— Вышиб тебя брат взашей, побоялся что обожрешь нашу отрядную кассу? — как он нашел заинтересовавшую меня тему.

— Завтра идете дельфинов искать?

Открытый рот пригодился, и я тут же спросил:

— И что?

— А я как раз знаю место, где они кишмя кишат.

— Где-нибудь за сто верст от Херсонеса?

— Ну, зачем так далеко отправляться! Как раз за городом, в местах, где нет кораблей, их искать замучаешься, да и неведомо, каких сыщешь.

— А они еще и разные?

— Конечно. Самые крупные из них это афалины, которых иной раз из-за этого зовут большими дельфинами, немного помельче белобочки, и, самые маленькие из них морские свиньи, или, как их еще зовут, чумки. Я так понимаю, что вам нужны именно афалины?

— Почему ты так решил?

Христо улыбнулся моей непонятливости.

— Вы ж на них не охотиться идете, верно? На этакий промысел как раз подальше от Херсона надо забираться, и гарпунить чумок, они самые бестолковые из всех. В пределах города за это головы рубят. Здесь дельфинов еще «людьми моря» зовут, и за их убийство наказывают как за убитого человека. И я прознал, что вы с дельфинами поговорить хотите насчет каких-то дел, а афалины из «людей моря» самые умные.

Я поглядел на столики. Рядом с очень дальним родственником этого греческого шпиона Кузимкулом сидел, конечно, почитатель таланта и умения великого бойца Матвей. Вот кто-то из них видимо выпил лишнего и сболтнул чего не надо. Ну да Бог с ним, послушаем лучше, о чем этот херсонский выжига и жулик толкует.

Подсознательно я даже ожидал, что этот пройдоха Христо может заявить:

— Я все языки мира знаю. Хорошо заплатите, и с белобочками столкуюсь, и по-афалински чего вверну, — но чуда не произошло.

— У Херсона три гавани, но афалин много только в одной из них, от двух других вам прока нету. Зато там полно белобочек, а вы этих дельфинов от афалин без привычки не отличите.

— А чумки там не плавают?

— У них морда совсем другая и они зримо меньше.

Замысел обиралы был полностью ясен, поэтому я без дальнейших и, явно лишних расспросов, спросил:

— Сколько? И гляди не дорожись, не то подешевле сопровождающего найду!

Христо тоже лишнего дурковать не стал:

— Кормить будешь?

— Буду.

— Один кератий в день. За медные нуммии или просто за еду заниматься с вами не буду.

— Да ты, наверное, больше и не понадобишься.

— Кто знает, как оно сложится, — уклончиво отозвался этот жук, — кто знает, как оно пойдет…

А прощальный вечер шел своим чередом.

Хрисанф расставил по столам сковороды со спаржей, пожаренной с грибами и начал разносить кувшины с белым вином. Сковороды плюхались не абы как на сияющую чистотой скатерку, а под каждую подсовывался деревянный кружок.

Я было заартачился:

— Да я тут крепенькое пью, а мешать не люблю.

Трактирщик строго посмотрел на меня.

— Только белое! А то весь вкус другим напитком опоганишь!

Я смирился: такой кулинар просто от причуды настаивать не станет, а истинный вкус очень хотелось узнать. Упорная борьба за сбережение изысканного вкуса продолжалась.

Перед каждым из нас была поставлена еще одна отдельная тарелка и выдана здоровенная двузубая вилка. На сковороды Хрисанф положил по плоской лопаточке.

— Так будет гораздо вкуснее, — объяснил он, — когда с пылу с жару каждый положит себе сам. У остывшей спаржи вкус уже не тот. Начинайте!

И все русичи отведали спаржу в первый раз.

Ммм! Вкус нежнейшего сладкого желтого перца, поджаренного, но от этого не размякшего, перемешивался со вкусом белой фасоли и едва заметным привкусом лесного ореха. И еще какое-то неописуемое дополнение оттенков вкуса. Восхитительно и ни на что ни похоже! Зеленая спаржа похрустывала во рту. Что и говорить — вкуснятина, ум отъешь!

Жареные грибочки удачно дополняли вкус. Куда там омлету! Запил белым вином. О да! Только белое!

Понравилось отнюдь не всем. Богуслав скептически протянул:

— Потягивает чем-то вроде гусятины, но жиденько как-то.

Однако доев, немедленно потянулся за добавкой. Эх, не распробовал с первого разу! Кузимкул молча скривил лицо, бросил спаржу, не доев, и вновь взялся за сильно ужаренную куриную ногу. Остальные молча поедали деликатес без видимых эмоций.

Я, почувствовав себя объевшимся, стал догоняться крепкой местной граппой, заедая лишь зелеными оливками и кишмишем. Меня тревожило, не покорежил ли злой колдун и мою великолепную защиту от употребления излишнего количества алкоголя. Всего через две небольшие рюмашки тревожно прозвонил предупреждающий колокольчик.

Уф, обошлось. Лишнего, по-прежнему не выпьешь, сильно пьяным не станешь, ужас похмелья не познаешь. Слава белым волхвам!

Фарид, Кузимкул и Матвей уже отчалили на постоялый двор отсыпаться перед завтрашним рывком. Я наказал побратиму угнать с собой всех лошадей, нам они уже лишние — дальше на кораблях поплывем, выдал денег на еду людям и корма коням. Олег, Татьяна и протоиерей ушли с ними.

Оставшиеся стали делать заказ на завтра. Узнав, что мы будем посещать его корчму не один день, Хрисанф неожиданно оживился и обрел неплохое знание русского языка. Небольшой акцент дела не портил, главное, что словарный запас не подкачал — чувствовался давнишний навык.

— Вкусный суп будете? Или вам поганеньких щец наварганить?

Мы с Богуславом аж хрюкнули от удовольствия. Развод был незатейлив, но, по-видимому, многократно испытан и обкатан на посетителях. Дрянь станете жрать или вкусняшечки отведаете? Вкусняшку? Правильный выбор!

Но пересевшие за наш столик Венцеслав, Ваня и Наина глотнули наживку не раздумывая.

— Не надо щей! — обозначил свою позицию Иван. — Супчика давай!

— Главное, чтобы в гуще кусков мяса болталось побольше, а бульон был понаваристее! — поддержал его поляк.

— А я вообще никакого супа не желаю! — нравно поджала губы Наина. — Калте буречкес ты же мне не сваришь!

Полагаю, в Херсонесе никаких иудейских буречкисов сроду не калтили! — промелькнуло у меня голове.

— Где уж нам, — отозвался шеф-повар, — в наших краях и молодой свеклы с ботвой месяца три как нету, и огурцы с редиской давно уже отошли. Не будешь же его из одних яиц варить, да сметаной с зеленым луком заправлять!

Силен кулинар! — подумалось мне. Мой великолепный домашний повар Федор наверняка встал бы в тупик. А Наина просто разинула рот от удивления — в рецептуре Хрисанф, видимо, не ошибся.

— Свинину или говядину прикажете в супчик положить? — поинтересовался кудесник-кулинар.

— Всего и побольше! — гаркнули добры молодцы в две глотки. — Не ошибешься!

— Со вторым что? Отбивные из говядины делать, или баранину потушить? Можно куропаток пожарить. Из рыбы в наличии завтра будет скумбрия, тунец, селедка. Иногда привозят рыбу берзитику, она только у нас здесь водится, нигде ее больше не отыщете.

— А когда крабов отведаем? — решил разузнать Иван. — Я раков с пивом страсть как уважаю!

— Пива у меня нет, не варю. А крабы…

— К полднику вари, перед сумерками, — вмешался я. — С утра крабы в нас не полезут, к обеду и ужину тем более. А там вернемся с моря, и сразу к тебе, этих больших раков пробовать.

Хрисанф кивнул, а Ванька зароптал:

— Мастер, да как же раки без пива? Чепуха какая-то получается! Может в другое место завтра пойдем?

Лицо корчмаря аж перекосило. Не обрадовался он, ох не обрадовался!

— Идите, куда хотите! — заорал Хрисанф. — И без вас проживу!

Затем повернулся и, ураганом пронесясь по обеденной зале, исчез на кухне.

— Ишь, нравный какой, — удивился Иван.

— Эти греки излишне гонористые! — поддержал его абсолютно не спесивый Венцеслав.

Я обвел глазами помещение. Изобилия народа не было. Да собственно никого, кроме нас и не было. И пока сидели, а торчим здесь уже давно, никто не пришел и не ушел. Надо отдать Хрисанфу должное, он человек с очень большим чувством собственного достоинства — не побоялся жесткой рукой выставить в трудное время межсезонья из харчевни единственных и отнюдь не бедных посетителей. Да и сделал это в грубой форме, вдобавок даже не получив расчета.

А вдруг мы обидимся, и уйдем не расплатившись, на прощанье хлопнув дверью? Ну и естественно, по ходу сопрем скатерти и солонки со столов? Русский стиль, знаете ли! А охраны не видать ни в каком виде. Это воодушевляет на подвиги! Хватай, все, что плохо лежит!

Кстати, а что за рыба берзитика? Уж вроде в периоде товарного изобилия 21 века мы все повидали, или хотя бы о том, что купить было слишком дорого, слыхали, но о таком крымском эндемике-рыбце у меня данных не было.

Сейчас залезу в Интернет, и это окажется всего лишь какая-нибудь черноморская хамса или тарань. Сказано — сделано!

Про берзитику нашелся только один фрагмент старинной византийской рукописи о дарении этой исключительной рыбехи какому-то знатному гостю, с указанием: ловится только в Крыму! Возле Константинополя ее было уже не сыскать.

Зато полно было файлов с пучеглазым красноватым бериксом. Его хоть и описывали хитро, типа лучеперый, бериксообразный, низкотелый, или высокотелый, общий вид морского окуня выдавал его с головой. И принять берикса за березитику не давала одна немаловажная деталь — он был циркумглобалист, то есть ошивался в любом море-окияне, кругом (циркум) шороху ну просто глобально наводил.

Вот только в Черном море его не встречалось сроду. Все губит сероводород на дне, который выделяется в воду от больших запасов тутошней нефти. Глубже 150 метров от поверхности ни одна рыба тут не живет, а берикс рыба глубоководная, мельче 400 не признает.

Да и видок у него неказистый. Такого полуметрового пучеглазца совать знатному гостю не будешь. Вот мы вам тут в знак уважения местного карасика на килограммчик выловили, не откажетесь принять? Обид будет, не выгребешь!

Дарят рыбищу вроде двухметрового черноморского или русского осетра, которого слугам приходится вчетвером вносить — все-таки сто килограммов этакая иглообразная морда весит.

Березитика, видимо, вымерла или была выловлена задолго до 20 века, и завтра у меня будет единственный в моей жизни шанс ее увидеть и даже попробовать. А я упрусь куда-то за пивищем? Да ни в жизнь!

А рядом уже разгорался пьяный спор.

— Да вы, поляки, пива мало пьете, и не варите его вовсе.

— Кто тебе такую глупость сказал? Мы варим лучшее пиво в мире, и пьем его вместо воды! Наш первый король Болеслав Храбрый вообще прозвище Пиволюб имел!

— А ты сам-то любитель пенного?

— Ну, я…

— Вот-вот! Якнете и в кусты!

Венцеслав аж побагровел, и начал судорожно шарить рукой по левому боку в поисках сабли. К счастью для Ваньки, клинок в корчму шляхтич сегодня не прихватил.

— Ребята! Не беситесь! — мягко начал я, но петухи не унимались.

Масла в огонь еще подливала Наина, тыркающая мужа кулачком в бок и подзузукивающая:

— Дай ему в глаз, полячишке этому! Посмотрим, чего он без своей хваленой сабельки стоит! Убежит небось! Он сегодня без охраны из дома высунулся!

С этим пора было кончать.

— Наина! Иван! Убирайтесь отсюда! Такого повара обидели! Он тут возле вас целый вечер юлой крутился, да разными вкусностями кормил, а вы еще драку ему тут затеете. Пошли вон.

— Да мы…

— Вон я сказал! Завтра оправдываться будете, на трезвую голову.

Сгорбившись от неожиданного удара, молодожены уплелись. Христо шмыгнул следом.

— А я? — тоже понурился Венцеслав.

— А ты посиди пока. Не хватало мне еще ваши уличные пьяные драки между собой разбирать, — проворчал я. — В общем, я остаюсь завтра здесь, очень уж мне местная кухня нравится. Кто хочет пива с какой-нибудь невкусной гадостью на закуску, может отправляться куда угодно, но без меня.

— Я с вами! — гаркнул воспрянувший духом королевский наследник.

— И меня, меня прихватите, барин! — съехидничал Слава. — Не позабудьте на обочине сирого и убогого старичка!

— Может вы все-таки пиво больше спасения мира цените? — продолжил я эту клоунаду, — самих живыми сожру!

Венцеслав аж открыл рот от удивления, глядя на чудящих руководителей похода. Но когда мы взялись хохотать, смеялся громче всех, аж закидывая назад голову от удовольствия.

— Давайте выпьем за успех, и чтобы стереть из памяти все плохое! — предложил Богуслав.

— Давайте! — звонко выкрикнул шляхтич.

Я развел руками.

— Рад бы, да не могу.

— Защита сработала? — сочувственно спросил волхв.

Я кивнул. А как хочется расслабиться после похода!

— Давай ее отодвинем на сегодня?

— Разве этакую стену можно сдвинуть?

— Тебе нет, а мне можно.

— Двигай!

Богуслав как-то зримо напрягся.

— А что это он делает? — растерянно спросил поисковик.

Я прошипел:

— Молчи! Не мешай!

Длилось это недолго. Всего через пять минут Слава расслабленно откинулся на спинку стула.

— Готово!

Ну что ж, рискнем!

И мы выпили. Граппа улетела в меня на ура. Вот теперь можно и позабавиться! Забавлялись и расслаблялись мы еще минут сорок, вина и еды у нас было вволю. Я не столько пил, сколько философствовал — выпивший делаюсь болтлив, а собутыльники закидывали в себя кружечку за кружечкой и соловели все больше и больше.

— Однако надо пойти извиниться перед хозяином, — заметил я, — неудобно перед человеком.

— Сходи, сходи, — отозвался Богуслав, — ты у нас дипломат известный.

— Я тоже хочу стать дипломатом! — пьяненько икнул Венцек. — С тобой пойду!

— Пойдем, — согласился я. — Вдвоем, может быть, и половчей получится.

Мы прошли на кухню. Хрисанф сидел возле большой плиты с горестным видом. Клиенты были потеряны, а боевой пыл в душе уже угас.

— Выслушай нас, о кулинар! — витиевато начал я и поклонился.

Венцеслав немножко подумал, икнул и тоже поклонился.

— Ты же русский боярин! — поразился Хрисанф, поднимаясь со стула, — наверное, землю размерами с наш город имеешь? И мне, простому человеку, кланяешься?

— Да нет, — скромно ответствовал я, — земли у меня гораздо больше. Умаешься объезжать из конца в конец. По ней течет река Вечерка, на которой стоит моя лесопилка, и кругом высится строевой лес. Несколько тамошних деревень платят мне подати.

— А я из королевского рода Пястов! — встрял Венцеслав, — у меня большой замок возле нашей столицы Кракова. Он стоит на великой реке Висле, пересекающей бескрайние земли Польши из конца в конец, и леса там тоже много! Но об этом ни-ни! — шляхтич прижал палец ко рту, пьяненько улыбнулся, покачнулся и шлепнулся на освобожденный стул. Еще раз широко улыбнулся, затем уронил голову на грудь и громко засопел.

Сомлел мальчишечка, подумалось мне. Не задалась сегодня, видимо, польская дипломатия.

— А велика ли страна Польша? — удивленно спросил Хрисанф.

— Сейчас соображу! — заверил я.

Мы с Интернетом сообразили быстро.

— В два с лишним раза больше вашей Греции. Вроде как Греция плюс еще одна Греция и Кипр в придачу!

— Не может быть! — ахнул грек. — И такой принц мне кланяется!

Честный до глупости русак не вытерпел и тут же разъяснил.

— Ну, он из младшей ветви Пястов, и пока не принц. Но знатен, очень знатен.

— А что это он палец ко рту прикладывает?

— Просит никому об этом не рассказывать. У него там свои расчеты.

— Ну хоть супруге-то сказать можно? — засверкал загоревшимися карими очами корчмарь.

Ох уж мне это средневековое преклонение перед титулами!

— Она наверняка по-женски болтлива, и не утерпит, чтобы не поделиться этакой вестью с ближайшими подружками.

— Да она…

— Она женщина, и этим все сказано, — оборвал я диспут. — Мы скоро уедем, и хоть памятную доску о визите в твою харчевню польского принца вешай, нам уже будет все равно. А так ты ей, она другой, та третьей, и уже завтра после обеда у нас под окнами полгорода зевак торчать будет, ничего сделать не дадут — везде провожать станут. Такая лишняя огласка нам ни к чему.

— Я с нее обещание молчать возьму!

— Она тебе хоть на крови поклянется. И сама будет в это от всей души верить. А потом все равно не утерпит, сбегает и все разболтает. Я третий раз женат, и поверь, женщин знаю хорошо. Потерпи немного, ты-то все-таки не баба!

— Экий ты ранний многоженец! — не сдержался трактирщик.

Я вздохнул. Оправдываться на каждом шагу за свой моложавый вид уже надоело.

— Ты обратил внимание на мужчину, который со мной за одни столиком сидит?

— На старика, который не любит винограда? Конечно.

Я врач, и людей запоминаю не по лицам, а по болезням. А Хрисанф кулинар, и помнит нас по вкусовым пристрастиям. Я, наверное, в его памяти навсегда останусь любителем черного кишмиша сорта Астра.

— Так вот, я моложе друга-боярина всего на год, просто очень молодо выгляжу.

— А твоя третья жена тоже старуха?

— Отнюдь. Она молодая красивая девушка.

— Как же она относится к твоей старости?

— Сказала, что ей на мой возраст наплевать, лишь бы не загулял. Сейчас от меня беременна.

— Ну ты силен!

— Не жалуюсь. Я чего за тобой зашел: пойдем выпьем за твои золотые руки и ясную голову, которые сделали из тебя лучшего повара, встреченного мной за всю мою долгую жизнь.

Хрисанф засмущался.

— Скажешь тоже, лучший! Таких, как я много.

— У меня дома великолепный повар Федор. Как ушел ко мне, харчевня, в которой он раньше служил, тут же разорилась. Народ туда только отведать его стряпню и ходил.

Я много раз обедал в гостях у других бояр, они плохих поваров не держат. Не раз бывал на пирах у двух русских князей, тоже вкусно. Гостил у десятков разных самостоятельных женщин, которые из кожи вон лезли, лишь бы поразить меня своими кушаньями.

Ты готовишь лучше всех их. Потому я и поклонился твоему незаурядному таланту. А теперь пора выпить.

— Конечно идем. А то уж меня как бабу разболтать ваши тайны тянет. Сейчас прихвачу заветный кувшинчик, который для себя держу, и пойдем.

Ухватив небольшой изящный кувшинчик, плотно запечатанный деревянной пробкой, Хрисанф вспомнил о принце.

— Надо же разбудить вашего Пяста, увести с собой, налить ему рюмочку.

— Пустое, — отговорился я, — Венцеслав на сегодня уже отгулял. Пусть отдохнет. Может хоть чуть-чуть придет в себя, не придется тащить его на себе до постоялого двора. Кстати, а у тебя свежее мясо есть?

— У меня все мясо свежее! — гордо заявил владелец харчевни. — Из залежалых продуктов не готовлю!

— Нужно самое свежее, — терпеливо пояснил я, — просто свежайшее.

— Есть прямо парная говядина. Есть телятина. Она понежней, но позавчерашняя. Из чего готовить будем и что?

— Давай парное!

— Да блюдо из него жесткое и безвкусное будет! Мясу дозреть, надо, доспеть и дойти, покрыться тонкой корочкой. А парное же и не сварить толком, и не пожарить. Сколько ни вари, все невкусное получается, и его не разжевать.

— Я его сырым с собой возьму. У нас с мальцом друзья голодные сидят.

— Что ж ты их с собой не взял? Денег пожалел?

— Мы с Венцеславом денег на своих овчарок-волкодавов не жалеем. А не взяли, потому что их часто люди пугаются, неведомо как в корчме к ним отнесутся.

— Я собак очень люблю! Давно бы и сам завел, да жена их терпеть не может. Ко мне всегда могучего пса приводи, приму как родного. А сырым мясом разве можно собаку кормить? Озвериться же может.

— А кто тебе сказал, что нам добряки да лизуны нужны? Чтобы волка в чистом поле без помощи человека задушить, боец и зверь нужен, а не цепная гавкалка.

— Приводи! Завтра же приводи!

Мы вышли в зал. Богуслав сидел уже со слегка снулыми глазами, говорил и думал помедленнее обычного — тоже чувствовалось опьянение. Конечно, до польской юношеской пьяности нам с ним было еще далеко, но насторожиться уже следовало.

— Слав, нам поджиматься уже пора — хватит с этой пьянкой горячиться. Завтра может случится нелегкий день, а с нас похмельных проку будет маловато.

Богуслав подумал, встряхнулся и стал говорить рубленными фразами, делая между ними продолжительные паузы.

— Не пить крепкого. Или уйти. Как скажешь. Ты у нас командир. Тебе решать.

— А я думал, ветеран у вас главный! — ахнул Хрисанф.

— Володя главный. Лучше меня.

— Ты прав, крепкие напитки сегодня уже пора исключать, — согласился я с Богуславом. — Но вот с корчмарем я выпью обязательно.

— Вот-вот, со стаканчика мальвазии вам не поплохеет, — весело затараторил грек, наливая нам по полстакана вина насыщенного янтарного цвета из заветного кувшина, — очень полезный напиток!

Интересно, что ж за напиток трактирщик утаивает от посетителей? Чего тут в Херсонесе нет в свободном доступе? О мальвазии я читал у классиков и не раз. Обычное доступное вино.

Спросил.

— Что ты! — поразился Хрисанф, — мальвазия дешевой не бывает! Те, от кого ты это слышал, рассказывали о паршивых подделках, неизвестно из чего сделанных. Какой-нибудь десятый отжим самого поганого жмыха. И давай, волоки на Русь, там все равно не поймут, хорошего-то вина и не видали сроду.

Приличная мальвазия делается из золотисто-желтых виноградинок сорта винограда с тем же названием. Растет только в горной местности на Крите. Из других сортов такого вина уже не получишь. Отбираются обычно лучшие ягоды. Бродить будет поставлен только первый отжим! Можно сделать и второй, и даже третий, но все это уже будет не то — дешевка она и есть дешевка.

Получается сладкое ликерное вино с необычайно приятным сладким вкусом и тонким, глубоким и выразительным запахом-букетом. Будто смешиваются запахи фиги, неведомых цветов и мандаринов.

Запахи, вроде бы обычные, но тут они приобретают новые красоты аромата. Правда, у вас на Руси не растет…, — тут Хрисанф задумался, а мне захотелось выкрикнуть: зато у нас рожь и лен хорошо растут!

— Не растут у вас фиги, и ты можешь не знать их запаха.

— Ни фига у нас не растет, — озвучил я свою мысль, — но фигу дают понюхать часто!

— Завозят, значит, — сделал ложный вывод трактирщик. — Но раз в десять — пятнадцать лет мальвазия дает урожай необычных ягод: они в полтора — два раза крупнее обычных, их сок более насыщенного цвета и вкуса.

Вот к этим виноградинам опытные виноградари никого не подпускают — все делают сами. Разом этот урожай не собирают, снимают с ветки по одной вызревшей ягодке в течение определенного времени.

Затем давят сок. Берут только первый отжим! Потом мастер лично следит за брожением. Дают настояться. В результате получается великолепнейшее вино — мальвазия люксус, которая стоит гораздо дороже обычной.

И вот она перед нами! — Хрисанф обвел наш столик широким взмахом руки. — Угощайтесь!

Мы со Славой взяли стаканы в руки и понюхали. Видимо опьяненный Богуслав уже успел потерять нюх, потому что оценил запах так:

— Не пахнет. Не чую. Буду пить.

После пары глотков он поставил бокал на стол и застыл, глядя в одну точку. Вот и все. Приехали. Пора тащить его в кровать. А я все нюхал и нюхал. Пахло приятно, но слабовато. Сориентироваться было затруднительно.

— Так ты и трезвый-то не учуешь, — вмешался в мое нюхачество трезвый Хрисанф. — Настоящие знатоки нюхают вино по-другому.

Он покрутил стаканчик в воздухе в горизонтальной плоскости и быстро понюхал. Удовлетворенно заметил:

— Совсем другое дело! — и пригубил напиток.

Я повторил раскрутку, понюхал. Получилось! Запах стал интенсивнее, гораздо насыщеннее. В новой гамме отчетливо проступили запахи лимона, абрикоса, ананаса, и даже наносило чем-то бананово-шоколадно-заманивающим.

Однако кабатчик-то чует что-то совсем другое!

— Хрисанф, но у меня какие-то совсем другие запахи… Может я неправильно нюхаю?

Средневековый сомелье рассмеялся.

— Так и должно быть. Мы с тобой понюхали вдвоем и учуяли два разных запаха, понюхает десять человек — будет десять разных мнений. Этим и отличается букет хорошего вина от запаха дешевых поделок. Здесь ошибиться невозможно — у каждого из нас свой жизненный опыт.

Теперь тебе для лучшего понимания букета и вкуса вина нужно не торопясь покатать его во рту, и только потом глотать.

Покатал, глотнул. Ммм! Букет запахов усилился и засиял новыми ароматами. Терпкий насыщенный вкус оставил приятное послевкусие. Вот теперь можно и посмаковать.

Мы сидели, выпивали и разговаривали.

Хрисанф в свою пору служил поваром в разных местах. Дома богатых людей виделись облегчением после заплеванных портовых харчевен, а когда его переманил к себе и увез в Константинополь один из родственников императора Алексея Комнина, жизнь там показалась кулинару просто раем.

Но гордый нрав и вспыльчивость не позволяли повару долго засидеться на одном месте, и, хотя знатный ромей платил ему очень щедро, Хрисанф в обход подающей кушанья прислуги ухитрился поругаться с всесильным императорским советником и вынужден был оставить службу. Несмотря на более чем заманчивые предложения знати о работе, он предпочел вернуться в Херсонес и купить здесь таверну вместе с домом.

Только и в торговый-то сезон дела шли так себе, а сейчас прямо волком выть охота — не идет народ, хоть тресни.

— Первый год ты здесь хозяйствуешь? — поинтересовался я.

— Да первый, будь он неладен! Продавать, наверное, эту корчму буду, место видать глухое. У нас в доме еще две пустующие комнаты стоят с отдельными входами, и от них тоже никакой пользы нету.

— Любое место раскрутки требует. Сразу много не заработаешь, приучать приезжих именно к тебе ходить надо. А первые годы активно заманивать купцов к себе придется.

— Низкими ценами, что ли их заманивать?

— Низкие цены это для матросов, да проезжей рвани всякой. Твоими золотыми руками другие кушанья стряпать нужно — вкусные, как во дворце и по разумной цене.

— Не поймут!

— Надо сразу объяснять это будущим посетителям.

— По улицам, что ли, мне бегать? — набычился Хрисанф.

— Для этого есть другие люди.

— Не знаю таких!

— Да он сегодня целый вечер перед глазами мелькал! Заняться ему явно нечем, тележку какую-то пустую катает, а язык подвешен очень хорошо, слова нанизывает уверенно.

— Христо, что ли? Немного он пока мне посетителей привел!

— Не так работает, навыка нет. В любом деле правильный подход важен. Вот он, кстати, и воротился, явно несолоно хлебавши.

Ламврокакис присел к нам с расстроенным лицом.

— Какие эти твои молодые жадюги! Я их довел до корчмы, где самое лучше пиво в городе подают, так они меня мало того, что медной монеткой не уважили, так даже пивком не угостили! А у самих денег здоровенный кошель!

— На чужой каравай рот не разевай! — пояснил я зарвавшемуся хапуге, — не все коту масленица! Иван эти деньги с бою взял, убил самого страшного нашего врага. Мы всей толпой не осилили, а он раз — и прибил.

— А что ж ты его отсюда-то вышиб?

— Не понравилось, как он дело повел.

— А ты нравный!

— Да еще и с поганым характером, — дополнил я объективную характеристику. — За это не ведись, тебя это не касается. Мы с Ваней близкие друзья, сегодня поругались, завтра помиримся. А вот к тебе серьезный разговор есть.

— Слушаю!

— Хлебни-ка пока винца вместо пивца для поддержания разговора.

Христо тут же протянул цепкую ручонку к заветному кувшинчику. Трактирщик напрягся.

Я треснул Ламврокакиса по хищной лапе.

— Это не трогай! Это не для тебя! Боярам только идет. Вон из любого другого кувшина наливай, взыску не будет.

Хрисанф выдохнул с облегчением.

— Есть для тебя возможность зарабатывать значительные деньги ежедневно, пить-есть за чужой счет и ночевать в приличном месте тоже бесплатно.

Христо встрепенулся.

— Говори скорее, чего за это делать нужно будет, не томи!

— Да ничего особенного. Подождать нужно будет в порту корабль, поймать приехавших купцов, и привести их сюда. И все дела.

— Да не каждый согласится за это денег дать!

— А тебе и не нужно с них деньги брать. Соврешь чего-нибудь почему ты бессеребренник, расхвалишь таверну и особенно повара. Мол он в Константинополе родственника императора, тоже Комнина, кормил. Вернулся потому что сам захотел хозяином стать, недавно купил корчму.

— Это же все вранье! Вдруг спросят, кого именно кормил, а я что? Буду стоять да глазами моргать? Побьют, как пить дать побьют!

— Хрисанф, расскажи.

— Три года кормил Андроника Комнина и его гостей, многих могу назвать поименно и описать. Трое меня звали к себе поваром после того как отведали приготовленных мною яств. Жил в его дворце в левом крыле, наособицу от прислуги. Вернулся этой весной, надоело в услужении у кого-то быть.

— Это что, на самом деле было? — пораженно спросил Христо. И ты об этом молчал?

— А чего болтать-то? За это не платят.

— Платят, еще как платят! — убежденно произнес Ламврокакис. — Каждому охота, вернувшись домой похвалиться перед знакомыми — я, мол, в Херсонес с товаром ходил, меня там бывший повар самого Комнина кормил! Знатно покушал! И не очень дорого. Константинопольские купцы сюда всей толпой попрут! Искать еще эту таверну будут.

— А искать им ничего и не придется, — пояснил я, — ты им все отыщешь. И бесплатно при этом!

— Кто же мне за всю эту возню платить будет?

— Хрисанф и заплатит.

— Сколько?

— Закажет если приведенный тобой посетитель изрядно — тебе кератий, сделают это толпой, если вдруг караван придет — двойная оплата — милиарисий, заявятся просто поглазеть — на еду и ночевку заработаешь. Ты не женат?

— Да денег на содержание жены нету…

— Вот пока холостой здесь и поживешь. Женишься — квартиру себе ищи. Всех все устраивает?

Христо:

— Можно попробовать…

Хрисанф:

— Даже и не знаю…

— А не попробуешь и не узнаешь. Главное, риска-то никакого нету!

— Отдашь этому жулику деньги, а он никого и не приведет!

— Выдача денег на другой день, поглядеть еще надо, кого он привел. А завтра я его кормлю, он на меня с утра поработает. Столуемся у тебя завтра опять же мы, не обедняешь. Через денек-другой будет видно, ловок Ламврокакис, или так, звук пустой. Поменять его на другого такого же никогда не поздно. А пока дохода не принесет, медяка медного не давай, не балуй!

— Я ловок невиданно! — похвалился Христо.

— Купцов веди, вот им и будешь брехать по дороге что угодно. А мы только делам верим. У тебя одежда хорошая есть? А то весь в пятнах каких-то, не поверят такому.

— Есть! У знакомой держу.

— Завтра чтобы прилично оделся. Не смей Хрисанфа перед людьми позорить.

— Как солнышко сиять буду!

Я повернулся к трактирщику.

— Сколько мы тебе должны?

— Да вас, понимаешь много было, а заказывали все дорогое, не экономили, — пряча глаза взялся вилять кормилец.

— Мозги мне не морочь! Спать уже охота, целый день в седле провели. Сколько?

Хрисанф наконец-то решился.

— Золотой! Меньше взять не могу! Я объясню…, — но продолжить вертеть волынку я ему не дал.

Развязал кошель, вынул золотую монету производства киевских фальшивомонетчиков, сунул ее корчмарю.

— Это же золотой солид императора Констанса Второго! Он на нем с сыном Константином Четвертым изображен. Лучшая византийская монета! В ней самое чистое золото! И сияет, как новая! — заахал Хрисанф. — Я ее доселе всего два раза в жизни и видел, — очень редка и высоко ценится. Думал, ты чего попроще и полегче дашь. А с этого золотого мне еще тебе сдачу давать придется.

Я зевнул.

— Ты стоимость сырого мяса учел?

— Конечно!

— Тогда мы в расчете, сдачи не надо. Мясо подели на две половины, заверни их отдельно. Мне на завтрак яичницу из двух яиц и колбасы копченой. Слав! Ты чего утром есть будешь?

— Сыр. Яичница. Хлеб.

— Венцеслав нам сейчас толком ничего и не скажет. Ладно, сунем ему завтра чего-нибудь. Ванька с Наиной скорее всего с утра дуться будут и в другое место отправятся завтракать — на них можно не рассчитывать. Придут четверо уходящих…

— Они сказали мне, кто чего утром поест, завтра все будет готово, — заверил трактирщик. — Ты лучше скажи, что на обед делать будем.

— Постарайся добыть в любую цену берзитику, очень меня эта рыба заинтересовала. Она большая?

— Здоровенная!

— Костей много?

— Почти нет.

— Вот целиком ее и волоки. Не сыщешь, возьми куропаток, да потуши капусты. Христо! Подходи завтра сюда в чистой одежде. Позавтракаем, и на море!

— Слушаюсь!

Пошли будить Венцеслава. Богуслав на ногах стоял еще плоховато, сильно качался из стороны в сторону, поэтому пока был оставлен сидеть за столом. Возились с поляком минут пятнадцать: кричали, трясли, терли пареньку уши, хлестали по щекам, обливали водой, ставили на ноги — все было бесполезно, королевич спал сладким сном и даже начал похрапывать.

— И чего будем делать? — спросил я. — Оставлять сидеть на стуле нельзя, не ровен час свалится на пол, расшибется. Перетащить может в жилые комнаты на топчан?

— А он ночью подымет хай, перебудит всех моих домашних, выясняясь, куда попал. Да меня потом теща истерзает, — всю печень выклюет, — скептически оценил этот замысел повар.

— Так ты с тещей живешь? — посочувствовал я мужику.

Хрисанф перекрестился.

— Не дай Бог! Зашла в гости, да и осталась на ночь.

С тещей я пожил и представлял, как она начнет пилить зятя: теперь каждый вечер всех пьяных доченьке под бочок будешь притаскивать? Да еще возникнет куча немыслимых версий о твоих деловых качествах, которых нашим мужским умом ни в жизнь не охватить — узнаешь очень многое о своей невероятной паскудности, и этот вариант тут же отпал сам по себе.

— Армяк для него может бросить на пол? — предложил Христо, — не зима, не озябнет.

— А он ночью вскочит и побежит постоялый двор искать, — усомнился в этой идее я. — По пути его точно где-нибудь ограбят, а то и вовсе зарежут.

Задумку связать поляка я тоже отверг — спесивый шляхтич за такую о нем заботу мстить будет по гроб жизни.

— Да давайте его на моей тележке увезем!

И то верно.

— Длинноват он только, — как-то совершенно по-прокрустовски оценил рост Венцеслава Христо, — ноги свисать будут.

— Подогнем! Положим его на бок и подогнем, — творчески развил идею бывший врач-совместитель «Скорой помощи», не раз переносивший к машине людей необычайной длины.

Христо усомнился.

— А вдруг он резко разогнется, да как пнет меня в живот? Мало не покажется, парень, похоже, крепкий!

— Ну давай я его покачу.

— Ты давай лучше своего друга-боярина до постоялого двора доведи, какой-то он сомнительный. А мне за риск доплатишь…

— Не надо ничего доплачивать! — вмешался Хрисанф. — Я покачу. Меня никаким пинком через пузо не достанешь!

Такого убытка Христо не ожидал. Сначала оторопел, потом начал хитрить.

— Как же ты по ночному городу один назад брести будешь? Самого того и гляди разбойники зарежут.

— Ты же на ночевку сегодня ко мне пойдешь?

— Ну да…

— А тебе, думаю, вся эта бандитская шатия-братия хорошо известна, вечно тут день и ночь ошиваешься.

Ламврокакис отвел хитрые глазенки.

— Да так, знаю кое-кого…

— Вот сам с ними и потолкуешь, — подытожил кулинар. — Денег я с собой не возьму, одет в простой хитон, невелика радость меня грабить.

— Если небольшая толпа будет, могу я их перебить, — внес свою лепту я, — неплохо обучен.

— Да у тебя и меча-то с собой нету! — поразился моей наглости Христо.

— Кинжалом буду действовать.

— Один?!

— Вдвоем, — отозвался уверенный голос Матвея, неожиданно вернувшегося в корчму с уже привычной саблей на боку и совершенно трезвого.

— Забыл чего-нибудь? — поинтересовался я.

— Пожелать тебе спокойной ночи! — захохотал ушкуйник. — Грузим поляка.

Мы погрузили парня на тележку, и пошли, прихватив с собой факел и мясо для собак. Тележку по очереди толкали то Хрисанф, то Христо, Матвей вслушивался и вглядывался — не подстерегает ли нас бандитская засада, я освещал дорогу, Славу мы с ушкуйником вдвоем вели под руки.

Завязалось продолжение беседы о наращивании числа посетителей в харчевне.

— И как прикажешь к купцам подкатываться? — все играл в лопуха Христо, — хватать за рукав да орать: побежали скорей жрать?

— А говорил, что ловок! — удивился я. — Не надо никого хватать и ничего орать. Первым делом погляди, чем стали заниматься приезжие. Если разгружать товар с судов, надо обождать — пусть люди неотложное сделают, потом подойдешь.

Свалят заботы на приказчика или уже разгрузятся и в город подадутся, подсунься, предложи за твой счет на радостях выпить.

— А какая у меня радость?

— Да любая! Сын родился, ты наследство получил, теща от вас выехала — выпить тебе не с кем, а один не любишь. У нас, на Руси, все очень любят выпить на дармовщинку.

— Да и у нас в Византии не откажутся!

— Если срочных дел у них нету и гости пошли с тобой, уверенно ведешь приплывших в корчму к Хрисанфу, а по дороге рассказываешь, что лучшее вино только там, еда — выше всяких похвал — повар самого Комнина кормил, и у него чистота, красота, продукты свежайшие. И цены — очень разумные, лишний нумий не запросит. Про родство не ври! Ни к чему это.

— А дальше что?

— Зашел в таверну, развалился на стуле и шуми:

Дайте мне лучшего вина и самой вкусной еды! Долго ждать не люблю!

Хрисанф, у тебя есть какое-нибудь простенькое, но очень вкусное кушанье?

— Как не быть! — отозвался повар, — враз эскалопов нажарю!

— Да чтобы народ зря не томить, выдай хорошего вина с легкой закусочкой, ну там винограда или слив подсунь, и иди спокойно жарь.

— А дальше?

— Дальше — больше. Христо пусть занимает народ расспросами об их житье-бытье, да купеческой лихости — мужчины больше всего любят своими подвигами хвастаться, а ты быстренько пожарь каждому посетителю по одному маленькому эскалопчику для разжигания аппетита, подай на стол, и спокойно жди основного заказа.

Вот выпили они по стаканчику, заели этой маковой росинкой, тут-то их голод с дороги и прошибет!

А Христо вдруг вспомнит про какие-то дела неотложные, сунет тебе монетку, спросит: достаточно? Ты кивнешь, и он убежит. А приезжие уже разгулялись, жрать охота неимоверно, начнут делать заказ. Вот тут и надо жестко разграничить: вот за это заплатил Христо, а дальше уж вам рассчитываться!

— Может не надо? — неуверенно спросил кулинар.

— Еще как надо! Купцы вечно без чести и достоинства в чужих городах дела ведут, ведь все равно никто не узнает. Смолчишь — обожрут кругом, а оплату на Христо перевесят. А вот если четкая договоренность будет, тут уж им деваться некуда.

— А вдруг уйдут?

— Да и пропади они пропадом! Платить, значит, не хотят, и не будут.

— А вино и эскалопы кто же оплатит?

— Если гости останутся у тебя, раскидаешь затраты по всему заказу, они и не заметят, ну а если вдруг все-таки уйдут — скатертью дорога, не обедняешь.

— Боязно как-то, убыток…

— Кто не рискует, тот не пьет мальвазии! И обязательно поставь у двери караульщика.

— Зачем?

— Нажрутся и убегут, пока ты возле плиты толчешься. Да еще чего-нибудь со стола прихватят. Вот это будет убыток!

— Да где ж его взять-то караульщика…

— Христо враз сыщет.

— Могу! — тут же подтвердил родственник всего человечества. — Есть тут один русский боец, очень дальняя моя родня, у меня на примете. Дорого не возьмет, а за порядком присмотрит.

Интересно, а среди африканских пигмеев нашел бы Христо себе родню?

— Слушай, а откуда у вас столько всего русского? — удивился я. — Вы же старинный греческий город, Русь от вас черте где, а куда ни глянь — вечно чего-нибудь русское подсовывается: то караульщик, то вы поголовно наш язык знаете.

— Сто лет назад ваш князь Владимир, который потом Русь крестил, вынудил наш город сдаться. С той поры россы здесь кишмя кишат. Отсюда и наше хорошее знание вашего языка.

А как половцы русское Тмутараканское княжество разорили, которое на востоке Таврики находилось, и тамошние города под себя подминать стали, ваш народ оттуда и побежал кто-куда. Евдоким, скажем, из Феодосии с семьей прибыл. Он у себя там в охранной дружине состоял, подраться горазд и на кулачках, и на сабельках.

— Детей у него пятеро? — неожиданно по нормальному спросил протрезвевший Богуслав.

— Да, — удивленно протянул Ламврокакис, — ты его что, знаешь?

— Знавал в прежние годы, — подтвердил боярин. — Хороший мужик: и непьющий, и боевой. Он в их дружине сотником служил. Этот и не струсит, и в заварушке насмерть биться будет. Мы с ним в Киеве раньше иногда встречались.

Да, подумалось мне, а в 21 веке в Севастополе, стоящем на развалинах былого Херсонеса, русских вообще подавляющее большинство.

— Ладно, — решился Хрисанф, — попробуем. Хватит мне перед супругой и ее матушкой стелиться, наплевать, что всего два месяца женат. Вот поют с утра до ночи: все продавай, иди поваром к богатым да знатным, хорошо заживем. Прав ты — переменить ухватку надо. Вина у меня запас изрядный, весь подвал разными его видами в свое время забил, и если дом продам, куда я его дену?

Куском мяса пару раз рискнуть можно, не обедняю. Если народ пойдет, сервитума, полового-подающего по-вашему, заведу, хватит повару туда-сюда бегать. Мое дело жарить и парить, а не перед посетителями гнуться.

— Я слышу речь не мальчика, но мужа! — процитировал я выражение светоча нашей поэзии Александра Сергеевича Пушкина. — Надо бороться, надо дерзать, а то потом так и будешь сидеть на нищенской получке до конца жизни. Там много не хапнешь, сегодняшний запас денег быстро разойдется с этакой бойкой женой и ее советчицей тещей. А пойдут дети, болячки не дай Бог случатся, или еще что, и торчать тебе в наемниках до конца жизни — второй раз не выберешься из этой помойки, в люди не выйдешь.

Тут опять оживился Христо.

— А как же я в дождь, да на порывистом морском ветру часами стоять буду? Да и гаваней у нас не одна, а три, и возле которой ожидать? Дело в зиму, скоро захолодает, простыну начисто!

Я задумался. И не знаешь, чего присоветовать. Шалаши во всех трех портах построить и сидеть в них, от холода трястись? Хрен редьки не слаще. Впрочем, есть один выход, правда зыбкий…

— А на маяке есть смотритель?

— Как же без него! Кто ж там по ночам сигнальный огонь зажигать будет? Служит средних лет дядька, Линдрос звать.

— И все три гавани оттуда хорошо видно?

— Как и положено.

— А смотритель, часом, тебе не родственник?

— Он одинокий и злой, как собака. Никого на смотровую площадку маяка не пускает. Наши как-то ходили, хотели видами полюбоваться, так он с дубиной спустился и погнал их оттуда в три шеи.

— А пришедшие ваши, были как обычно пьяные морды самого разбойничьего вида? — усмехнулся Матвей.

— А откуда у меня приличные знакомые? — удивился Христо. Других не держим. Какие уж есть, такие и есть.

— Ну да, — сделал вывод ушкуйник, — друганы грабят, а Ламврокакис награбленное на тележке куда надо отвозит. Приличные люди таким редко занимаются.

— В общем, внутрь маяка простому человеку никак не попасть, — подвел черту Христо, не вступая в лишние прения о своей жизнедеятельности и образе жизни друзей — все не без греха! — нечего и пробовать, того и гляди дубиной по черепушке огребешь.

— А если попробовать подойти иначе? — начал заходить на новый виток я.

— Как это? — удивился грек.

— Ваши-то поди с пустыми руками шли?

— А надо было тоже по палице прихватить? — заинтересовался Христо. — Огреть этого Линдроса по загривку, он бы и рассыпался в любезностях — заходите гости дорогие, на окрестности полюбуйтесь?

— Подожди шутки шутить, — не стал веселиться я. — А если прийти к смотрителю в чистой одежде, да с кувшином хорошего вина, разговорить его душевно, угостить, может тогда и пустит?

— А о чем же с ним можно говорить? — удивился Ламврокакис. Улетят вороны на юг или тут зазимуют? Какую по размеру лучше дубину делать?

— Ну может Линдрос кого с потерпевшего бедствие корабля спас, из воды человека вытащил? Слухи, может, о нем какие-нибудь хорошие ходят?

— Утопить он может, — высказал свое мнение Христо, — а вот спасти — это вряд ли. Видел бы ты эту рожу страхолюдную! С таким лицом только деток малых пугать. Да если это страшилище и одинокого взрослого отловит в темном переулке, тот ему от ужаса сам все отдаст — ножи и топоры показывать не придется.

Никаких хороших о нем слухов сроду не слыхивал. Может потому на маяке от людей и прячет морду свою звероподобную? Линдрос на голову выше, чем обычный человек, широченный в плечах, с бритой башкой. Он и дубину с собой зря берет — такой даже и кулаком треснет, голова как грецкий орех расколется.

— Ладно, хватит на меня страх наводить. Завтра, если время будет, вместе на маяк сходим, полюбуемся на вашего красавчика. Но лучше бы тебе самому с Линдросом дружбу завязать, верней было бы.

— А коли он нас палкой?

— Убежим, если что, не впервой. Ну, вроде пришли.

Я начал колотить в дверь. Через пару минут вышел заспанный охранник, запустил нас в дом. Караульный вместе с Матвеем поднял Венцеслава, и они унесли ослабевшего шляхтича внутрь. Богуслав, покачиваясь, ушел с ними. Хрисанф и Христо заходить не стали, отправились восвояси — встретиться договорились на завтраке.

Я завернул на двор, выдал волкодавам мясо. Марфушка весело взялась нажевывать херсонский деликатес, а Горец провыл-прогавкал с тревогой:

— Где! Мой! Хозяи-и-ин?

— Устал и уснул, — успокоил я верного друга королевича, — завтра увидитесь. А ты кушай, кушай. Марфуш, когда поедите, здесь останетесь или в дом зайдете?

— Тут! — рыкнула зверюга и опять вгрызлась в свой кусище.

— Ладно, не торопитесь, спокойно поешьте, — сказал я и тоже ушел спать.

Пробуждение было нерадостным. С самого утра Полярник взялся истошно орать у меня в голове:

— Владимир! Скорей вставай! Дельфины ушли!

Я от неожиданности сел. За окнами едва брезжил рассвет, мирно похрапывал на соседней койке Слава, во рту было сухо и мерзко, а на душе уныло. Однако похмелье, дружок!

Рядом стоял кувшин с водой, припасенный с вечера. Первым делом я утолил жажду живительной влагой, встряхнул головой, а уж потом только ответил:

— Ну и чего орать? Ушли и ушли, чего ж мне за ними по морю вплавь гоняться? Вот проснется Богуслав, посоветуемся…

— Черта ли нам в Богуславе! Ноги в руки и побежали! Еще может успеем вдогонку дельфина из другой стаи послать, он их вернет!

Ясность мышления воротилась в мой похмельный ум. Уже одеваясь, спросил:

— Точно?

— Точно! Бежим!

И я понесся, обгоняя ветер, быстрый, как северный олень, по пути прихватив со двора Марфу. Горец было глянул на нас лениво, вот мол сейчас Венцеслав встанет, и мы всем покажем, но я развеял его сладкие иллюзии:

— Хозяину в ближайшие часы не до тебя будет, очень сильно устал! — и подголянский волкодав рванул вместе с нами.

На бегу Боб выступал навигатором и излагал события своей духовной жизни.

— Направо! Вперед! Я сумел получить доступ к твоим способностям предсказателя и выжал их досуха — на кону стоит судьба этого мира, и расшаркиваться перед тобой было некогда.

Налево! Вперед! Предсказываешь близко, на день или на два, но судя по твоим детско-юношеским воспоминаниям, очень точно.

Правей, правей! Тебя подключить не могу, слишком мощная стоит заслонка на твоих способностях, но сам могу увидеть кое-что и из настоящего, и из будущего.

— А чего мы несемся сломя башку? С вечера не мог сказать, что нужная стая уходит? С вечера бы эту возню и начали.

— Сам час назад увидел. А в темноте куда побежишь? Вдобавок другая стая только сейчас к берегу рыбу загнала, и они охотиться начали, а ночью дельфины далековато в море отдыхать уходят. Сюда! — и мы вылетели к воде.

Волны накатывались на берег с рокочущим шумом, уже заиграли солнечные зайчики, подул легкий ветерок. Рядом покачивалась на волнах пристань, и к ней был причален какой-то корабль. Невдалеке явно русская ладья уже миновала волнолом и уверенно шла к причальной стенке под прямым парусом.

Дельфины в самом деле ловили рыбу недалеко от берега, подбрасывая особо крупную вверх и ловя ее на лету. На меня эти любители людей не обратили никакого внимания — они завтракали, переговариваясь по-своему: взвизгивали, скрипели, мяукали, свистели, щелкали, щебетали и гавкали. Где тут в этой какофонии звуков Информаторий Земли уловит связную речь и сделает понятный перевод!

— Раздевайся, лезь в воду и плыви к ним, — решительно подал команду Полярник, — мне для контакта надо чтобы ты кого-нибудь из дельфинов руками обнял.

— А это точно афалины?

— Без вопросов!

Что ж, ему там возле Интернета видней. Возле моря еще было прохладно, вода, наверное, тоже толком прогреться не успела — погода пока не очень благоприятствовала купаниям, все-таки ноябрь месяц на дворе.

— Может обождем часок-другой? — робко предложил я. — Хоть вода потеплее станет.

— Лезь немедленно! Вдруг и эти уйдут!

Я скинул одежонку и пошел пробовать воду на ощупь. Пощупал водичку пальцами ноги, этак по-бабски — да в общем-то и не очень холодная. Залез весь целиком, поплыл. У нас на Волге и летом на пляже вода теплей редко бывает.

Плаваю я хорошо и в основном кролем, брасс презираю — уж очень медленно получается, потому до дельфинов долетел махом. Когда был уже в самой гуще охоты, один из дельфинов мною заинтересовался и подплыл совсем близко.

Я, не раздумывая, обнял голубовато-серое тело двумя руками и доложил Бобу:

— Держусь крепко! Общайся.

И понеслось!

Полярник беседовал с мозгом афалины напрямую, без создания звукового фона, а дельфин в ответ ухал, цокал и скрипел. Закончилось это быстро, минут через пять.

— Теперь лови вон ту здоровенную с особо белым брюхом, — велел Боб, — это Мать стаи и только она может принять решение: помогать нам или нет.

Прямо Шекспир какой-то, подумалось мне, быть или не быть. Только в этот раз не одному человеку, а всей Земле, и решать это будут на сей раз отнюдь не люди…

Махом ухватил белобрюхую. Беседа вновь закипела. Мать свиристела и щелкала как-то более уверенно, чем пойманный ранее член ее стаи.

В этот раз говорили подольше, у меня аж устали находиться в одном положении руки.

— Вроде все, — подытожил Полярник, — плыви к берегу, там все и расскажу.

— Подожди! — остановил я его. — Попроси, чтобы кто-нибудь из ее дельфинов выпрыгнул из воды.

— Не доверяешь? — усмехнулся инопланетянин, — и правильно делаешь. Может это мне только мнится, что я с кем-то о чем-то говорю, а на самом деле афалины просто между собой цокают.

Тут он столковался быстро. Мать отозвалась серией дребезжащих звуков, и рядом торпедой из воды вылетел средней величины дельфин. Что и требовалось доказать.

На берегу я повалился на травку и стал обсыхать на солнышке.

— Нам с тобой, — начал рассказывать Боб, — нужна Большая Мать Черного моря, она самая одаренная из местных дельфинов-афалин, и члены ее стаи ей под стать. На самом деле все это, конечно, звучит совершенно иначе, но не буду же я каждый раз пересказывать ее длиннющий титул, многим понятиям из которого у вас даже аналогов нет.

— Ну хоть попробуй, — прищурился я на достаточно уже греющее светило, — хотя бы начни.

— Изволь. Что могу, переведу, а уж где в ваших человеческих языках, культуре и образе жизни ничего подобного нет, не взыщи, буду вынужден оставить так, как есть.

— Зачинай, старинушка! — куражнулся я.

— Ты, чей светлый ум озарил мрак нашего скорбного существования, разумная звезда нашего небосвода, великая глубина громадного провала, хозяйка рыб и водорослей, пампина небывалого пендзавания, бранта эндзинного…

— Пожалуй достаточно, — прервал его я, — эти чуждые нам пендзавания как не отпампинит ни один компьютер 21 века, так и не прочувствует Наина сейчас. А что же это они в ночь-то ушли, темень же страшная? Или отбрантить чего в это время половчей?

— А какая им разница, день на улице или ночь? Это для вас, людей, важно. В любое время суток на глубине темновато, вода мутная, в лучшем случае на метр от себя чего-нибудь разглядишь, а они движутся со средней скоростью 30 километров в час. Тут, если ориентироваться на зрение, враз обо что-нибудь башку расшибешь или живот распорешь.

А у них сонар или как его еще зовут — гидролокатор. Прут с бешеной скоростью под водой, а звуковая волна дорогу обшаривает. Они друг друга без особых усилий за 150 метров в самой мутной воде или в темноте, для них это неважно, отыскивают, а наличие больших предметов невесть откуда услышат, причем одновременно и спереди, и сзади. Если охотятся, то за 100 метров от себя рыбку диаметром с мизинец найдут. И пищу афалины очень часто на большой глубине и именно ночью ищут.

— А как же поспать? Организму отдых нужен!

— Дельфины отдыхают, когда хотят, на время суток не ориентируются. У них, в отличие от нас, наземных, спит только одна половина мозга, другая бодрствует. Отдыхают полушария по очереди. И извилин у них в мозгу гораздо больше, чем у вас, и словарный запас богаче. Словом, высшие в сравнении с вами существа.

Мне вспомнилось выражение из будущего — если он такой умный, почему тогда такой бедный? — и я спросил Боба:

— А почему у них нет никаких признаков цивилизации? Нет зданий, транспорта, оружия, скафандров для выхода на сушу, да ничего нет! На них охотятся все, кому не лень, и дельфины мало того, что не могут дать сдачи, они даже не пытаются уйти из этих поганых мест. В 21 веке на дельфинов охотятся всего три страны мира: Перу, Япония и Дания. Так не плавайте в их водах, не подсовывайтесь под удар! Нет же — каждый год плывут и гибнут тысячами! Это что, признак большого ума?

— Вам, людям, не дано понять, почему умнейшие существа не могут покинуть тех опасных мест. Здесь вопрос не ума, а мироощущения и мировоззрения, абсолютно чуждого для вас.

Для сравнения приведу далекий от существа дела, но понятный тебе пример: почему вы можете отдать жизнь за Родину, за Веру, и не считаете это глупым и постыдным? Учите этому детей, превозносите людей, сделавших это, даете им ордена и медали, ставите памятники. И почему-то совсем не хвалите умников, убежавших с поля боя и предавших святые для вас вещи?

Есть вещи, которые выше обычного разума, которые не оценить и не понять обычной логикой. Или возьми нравственный закон внутри вас, зачем он нужен человеку? Вы не можете за тысячи лет разобраться в самих себе, а беретесь оценивать действия чуждых вам существ!

А вся ваша техника, инженерия, транспорт, связь, лечебное дело, зловредное оружие и прочее, неинтересны, чужды, и не нужны дельфинам. Вообще, слава Богу, что человечество не взорвало свою планету без всякого метеорита!

Большая Мать уплыла в этот раз на встречу с Сыном-Убийцей в Средиземном море.

— Час от часу не легче! — ахнул я. — Умирать подалась!

— Думаю, вряд ли — она каждый год туда свою стаю водит. А сын, хоть и убийца, а все-таки родной дельфин. Просто у нас нет времени пережидать все эти родственные излияния — астероид на подходе.

— Не выслала бы еще нас Большая куда подальше. Скажет: плыву я себе с сынком общаться, и до ваших глупых выдумок мне никакого дела нету.

— Дельфин никогда не откажет человеку, ты для него старший брат, и этим все сказано.

— Это каким же боком мы с ними породнились? — удивился я. — Гены что ли общие, миллионы лет назад образовались?

— Нет-нет, — успокоил меня Полярник, — в плане генов вам домашняя свинья гораздо ближе. Просто в свое время у нашего народа с цивилизацией Полярников были особые отношения, и отказать в мелочах они нам не могли.

Испытывая сомнения в мирном соседстве двух рядом живущих разумных рас, человеческой и дельфиньей, и опасаясь глобальной войны между вами, мы попросили заложить в дельфинов чувство почитания и любви к людям.

Вот «люди моря» всегда и пытаются спасти тонущего человека, очень любят общаться с вами, особенно с детьми, специально загоняют рыбакам в сети рыбу, никогда не нападают на своих сухопутных «старших братьев». Если дельфин видит ваше доброе к себе отношение, он никогда не покинет такого человека, не исчезнет в бескрайнем океане, а будет приплывать снова и снова.

Мои предки заложили и в вас ответное чувство, просто проявляется оно почему-то с некоторым запозданием — видимо сказывается человеческая тяга к убийству и порабощению окружающих.

— Что же мы, убийцы что ли? — вознегодовал я, и получил исчерпывающий ответ:

— Без всяких сомнений. Человечество испокон веков истребляет вокруг себя все живое — и разумное, и неразумное. Вы стерли с лица Земли карликов и великанов, теперь пытаетесь извести гномов. Исчезли синантропы, неандертальцы, кроманьонцы, австралопитеки, питекантропы, да мало ли этих разумных рас осталось за давностью веков неопознанными среди молчаливых костей.

— Они сами вымерли! Неприспособленные были!

— И выжили только снежные люди, которые усиленно прячутся от главного убийцы планеты в диких лесах и труднодоступных горах. Они отнюдь не дураки, и великолепно понимают, что вам в руки лучше не даваться — убьете. Так человечество за их поимку большую награду пообещало и рано или поздно всех переловит.

Многие уже ваши, чисто человеческие народы, исчезли с лица Земли. Ученые никак не могут отыскать куда делись скифы, готы, арии, берендеи, меря, чудь, массагеты, тавры, хазары, печенеги и десятки других народностей. Улетели, что ли?

О животных и птицах речь уж просто не идет, вы бойко добиваете их остатки Красной книгой. Всякие малонужные человечеству выхухоли, красные волки, каланы, амурские тигры, снежные барсы, моржи и многие, многие другие прячьтесь и берегитесь!

Не наглейте подобно зубру, кулану, кабарге, снежному барану — не уцелеете, закончите как мамонты или бизоны — вас сожрут, или обдерут с вас шкуру, может пристроят к делу бивни и рога.

Рассчитываете уползти? Понаделают с ядовитых зубов пользительных мазей, кожу пристроят на ремешки.

Думаете уплыть? Малая касатка, нарвал, морская свинья, сейвал, серый и полярный киты уже доуплывались, — не скрыться им в просторах Мирового океана от главного убийцы всего сущего — человека.

Да чего там далеко ходить! Черноморские афалины, с которыми мы сегодня усиленно общались, тоже вымирают, и тоже попали в Красную книгу.

— Мы на них не один десяток лет уже не охотимся! Их плохая экология убивает!

— А кто ее загадил? Туры? Стеллерова корова? Пещерный медведь напакостил перед окончательным уходом? Закавказский тигр приложил свою волосатую лапу? Налетели из дальних стран моа в обнимку с морскими воробьями?

Нет! Свою страшную ручищу приложил самый страшный хищник Земли — человек разумный! А не пакостить в Черное море, где полстраны отдыхает, разума почему-то не хватило!

Не хватает ума и элементарной расчетливости не засирать поганенькими целлюлозно-бумажными комбинатами главное достояние страны — озеро Байкал, питьевая вода которого отличается редкой чистотой, прозрачностью и целебными свойствами. И этой аква виты там — 90 % всей российской или 20 % мировой пресной воды. Кстати, а ты часто пил байкальскую воду — лучшую воду мира, в своем 21 веке?

— Не довелось как-то, нет ее в наших магазинах.

— А в китайских есть. И мостится уже эта ловкая нация проложить от самого глубоководного озера мира в свою какую-то провинцию водопровод, и качать, качать, качать лучшую воду мира на потребу китайцам. А русские, как говорили еще в 20 веке — мимо кассы!

Да чего там далеко ходить, вот ты всю свою жизнь прожил на Волге, легко там в последние годы было достать воблу?

— У-у-у!

— А осетра?

— Мы его и в двадцатом-то веке не видели!

— Черную икру?

— В детстве часто ел, а в последнее перед переносом время она стала безумно редка и дорога.

— Вот видишь, все вы профукали и прошляпили.

Мне оставалось только развести руками — обгадились кругом, этак циркумглобально!

— Всем разумным существам нашей Галактики строжайше запрещено налаживать с человечеством Земли официальные отношения, передавать какие-либо технологии — враз сделаете по ним новейшее смертоносное оружие, тут-то уж вы не зазеваетесь. И все 97 видов безоговорочно согласились с этим положением, споров не было, уж очень ярко вы себя проявили. Других таких зверей и убийц, как человек, среди разумных нет.

— Ну дайте хоть генетические знания!

— Молниеносно налепите ядовитые генетически-модифицированные продукты, биологических киборгов-убийц.

— Переброску энергии на расстоянии!

— Начнете друг у друга города жечь, за вами не заржавеет.

— Антигравитационные двигатели!

— И полетят к соседям очень низко над землей бесшумные и громадные бомбардировщики, не нуждающиеся в заправках горючим.

Я посидел, подумал. Да, пока от нас лучше держаться подальше, меньше будет жертв.

— Сейчас нам велено ждать до завтрашнего дня, раньше гонцу не обернуться, — продолжал Полярник.

— А догонит ли он Большую вообще?

— Догонит! В ушедшей стае три беременные самки, также имеется очень старенькая бабушка, полно детенышей, особо сильно с таким балластом не разгонишься. А вдогонку должен отправиться зрелый самец в полной силе.

— Хорошо, что они нам стремятся помочь.

— Стремятся, да не все, и далеко не во всем. Кто поумней, да половчей, стремятся всячески отлынить от просьб и приказов наземных жителей, это я по прошлым, еще Невзоровым делам помню.

Да и общались мы в ту пору с простыми Матерями стай, на Большую не выходили ни разу. А ведь она должна быть гораздо умнее их всех.

— Ну и ладно, от судьбы не уйдешь.

— Ты мне этот фатализм брось! Напряги свои немногочисленные человеческие извилины и придумай, чем мы ее можем заинтересовать.

— Данных маловато. Да и чем мы можем заманить главную начальницу аж всего моря? Угостим соленой таранькой? Денег, как я понимаю, у них нет, на наши драгоценности внимания не обратят, дары цивилизации им безразличны. Чем их можно манить? Не представляю! Только рассказы о грядущем Армагеддоне заставят ее нам помогать.

— А если она людям верит еще меньше, чем кентавры? Вдруг ваши рыбаки на нее уже успели поохотится? Или на ее глазах убили родного сына-дельфинчика? Поймали вместо рыбы в сеть ее мать и пришибли веслом? От вас ведь всего можно ожидать!

— После такого человеческого зверства все наши мольбы о помощи будут отвергнуты. Вот поэтому и говорю — от судьбы не уйдешь! Ладно, пошли завтракать.

В корчме было шумно. Наши галдели и прощались. Отсутствовали Богуслав и Христо. Я спросил свою яичницу, Хрисанф, уточнив количество яиц, подался ее жарить. Я попросил еще заварить мне какого-нибудь отварчика из ягод, от вина уже устал.

Обнялись на прощанье с Матвеем, присели поговорить.

— Деньги, что ты на поясе носишь, теперь в полном твоем распоряжении. На них закупишь провиант на дорогу и корм для лошадей. В ватаге идешь старшим.

— Золото лишнее, нам серебра на дорогу хватит.

— Отсыпай его мне, я знаю, как этим золотишком распорядиться.

Пока Матвей возился с поясом, я продолжал говорить.

— Документы на землю и лесопилку у вас с Еленой в наличии, из коней возьмешь себе Ушкуя, Олегу я Вихря отдам. В Переславле оставишь протоиерея с тяжеловозами — пусть вернет их митрополиту, и пристроишь к Богуславу на двор остальных лошадей, у него конюшня большая.

Ушкуйник ссыпал на стол горсть золота.

— Позови, будь добр, мне Олега с Татьяной.

Оборотень с богатыршей подошли. Я отсчитал им десять солидов, поделил их на две кучки.

— Вот вам по пять золотых монет, это в пересчете на привычные деньги шестьдесят серебряников на каждого.

— А за что ж такие деньжищи? — поинтересовалась Таня. — Иуда Христа всего за тридцать серебряников продал.

— Деньги плачу за неудобства, перенесенные в походе, и за мужество и героизм, проявленные в бою. Плюс к тому, дарю оборотню княжеского коня Вихря. Вы уже поели?

— Да.

— Олег, погуляй где-нибудь, мне с Танюшей с глазу на глаз потолковать нужно.

— Он со мной и парой тяжеловозов сейчас до базара прогуляется, жранину закупим и будем грузить, — ответил за волкодлака подошедший Матвей.

Они ушли.

— Тебе, поди, Пелагея нужна? — понятливо спросила богатырка. Я кивнул. — Получи! — и прикрыла глаза.

Через пару секунд мы говорили уже со Старшей ведьмой Киева.

— Ты у меня насчет поездки во Францию узнать хотел?

— Именно. Боюсь, Анна Ярославна, она же вдовствующая королева Анна, она же настоятельница женского монастыря обители святого Винсента мать Агнесса, Богуслава не узнает — они 46 лет назад виделись, он еще подростком был, когда княжна уезжала, и говорить с нами не станет. А вы уж между собой как-нибудь столкуетесь — ты ей наставницей была. Как Таня смотрит на это дополнительное путешествие?

— Да никак. Она не поедет. Страшно по сыну и матери соскучилась.

— Я много денег дам!

— Она на деньги не падкая. Ты правильно насчет Ани понимаешь — она с вами из осторожности толковать не станет, а мы с ней всегда договоримся. Перебираться мне в кого-нибудь из вас нужно.

— Перепрыгивай в меня, составишь Бобу Полярнику компанию.

— Не знаю никакую бобу полярную и перепрыгнуть в тебя не могу. Мне нужна согласная на мое подселение женщина, ни один мужчина для этого не подходит.

— Боюсь, ни одна чужая девка или баба ведьму в себя не поселит. Согласится если за деньги, день-два потерпит и прямо с тобой убежит. Нужен кто-то понимающий из своих.

— Да понимающая у нас в наличии одна Наина — ехидна редкая! И не пустит в себя белая волховица черную сущность, нипочем не пустит! Если только какое-то слабое место у нее нащупать… Ты Наину ведь с самого Новгорода ведешь, может знаешь о ней чего-то интересное?

— Да давно она возле Вани кружит, еще и в поход его с нами идти вместе с этой ловкачкой уламывали. Что мне о ней известно? Да вроде все обычно: любит путешествовать, прошла и Славутич, и Волгу сверху донизу, падкая на тряпки, очень хочет подороже одеться. Для нее Ванькой покомандовать первое дело. Постоянно рисуется, а на самом деле магические способности довольно-таки слабенькие. Жадновата.

— А что, можно и попробовать, — задумчиво произнесла Пелагея, и мы с ней обвели харчевню ищущими взорами.

Ближе всех к нам сидел Венцеслав с зеленой рожей и вяло пытался отхлебывать что-то из бокала. Разгульная жизнь в русском варианте не пошла иностранцу на пользу. Надо бы ему мясного отварчику заказать, глядишь и отпустит похмелье потихоньку.

Мои вчерашние предположения, что молодожены от обиды уйдут завтракать в другое место, с треском рухнули. Видимо, Наина и дерзкий поход за пивом уже расценивала как необоснованный убыток, ведь за все приходилось платить из собственного кармана.

А она за время похода привыкла, что все расходы берет на себя общая казна. Поэтому, если Иван и попытался сегодня пойти не в эту таверну, то был жестко пресечен выражениями вроде:

Пусть за все ваш хваленый Владимир платит, не обедняет!

Теперь молодые уныло чего-то грызли в дальнем углу.

— Ну что, — сказал я, — сейчас их позовем, а дальше уж излавчивайся, как можешь.

— Попытка — не пытка, — дерзко отозвалась Пелагея.

Я подошел к молодым, поклонился и начал хитрые речи.

— Моя вина, мне и ответ держать. Вчера был пьян, погорячился, прошу простить!

Отходчивый Ваня тут же бросился коварного меня обнимать.

— Что ты, мастер, не бери в голову! Сколько верст у нас за плечами, сколько всего повидали, вместе бились, еле живы остались! А ты из-за пустякового дела сам извиняться подошел, гордость свою боярскую в дугу согнул. Ты ж мой лучший друг и наставник, я с тебя в любом деле пример беру и уважаю безмерно.

Тут и я растрогался, и тоже прижал к себе Ванюшку. Наина не выдержала, стала прыгать возле нас и кричать:

— Ваня! Это я, я твой лучший друг! Меня, только меня обнимать нужно!

— С тобой мы наобниматься всегда успеем, — резонно ответил Иван, — ты моя жена, и этого вполне достаточно. А Владимир мой друг и учитель, и я всегда буду подле него, не предам из-за мелочной обиды, и не продам.

— Так пройдемте за мой столик, — я провел в воздухе рукой, указывая нужное направление, — вон тот, где Таня одиноко сидит, тоскует.

Споров не было, мы прошли и присели, и скрасили Танино одиночество. Правда, под маской Татьяны скрывалась Старшая ведьма Киева, но кому какое дело до этих пустяковых нюансов — Таня и Таня, чего тут в нее вглядываться!

— Может выпьете чего, ребята? — радушно предложил я.

Подошедший Хрисанф зыркнул бешеным взором, раздраженно брякнул сковородку с яичницей прямо на скатерть, прорычал:

— Столик больше не обслуживается! — повернулся и унесся.

Да, жизнь ничему не научила нашего обидчивого кулинара. Даже константинопольский урок не пошел ему впрок. Только сервитум, он же половой, он же подавальщик, сможет исправить ситуацию. А повар с тяжелым характером должен сидеть возле плиты и к посетителям не соваться!

— И что же делать, мастер? — растерянно спросил Ваня, — он и за тем столиком нам костей каких-то дал, да еще и буркнул:

Ничего больше нету.

— Ты только что видел, как я это делаю. Неправ? Обидел хорошего человека по собственной глупости? Извинись — и все дела.

Наина фыркнула.

— Вот еще! — и отвернулась.

Иван посидел, подумал, пожал мне руку, и ушел на кухню.

— Скоро мы во Францию с Богуславом морем отправимся, — начал излагать я средиземноморский туристический буклет — обязательно Ивана с собой возьму!

— Давно мечтала в чужеземных королевствах побывать, — томно заметила предсказательница, грациозно потянувшись всем телом — уж очень там, бают, духи хороши!

— А какие там наряды! — поддержала ее Пелагея, — муслин, бархат, шелк, кисея — бери — не хочу! Один раз это увидишь, всю жизнь помнить будешь! А как на красивой женщине, ну вот вроде тебя, все это глядится! Переливы цвета, оттенки, это ж блеск, просто глаз не отведешь!

А какие во Франции фасоны платьев! Умопомрачительные! Эти выкройки до Киева только лет через двадцать дойдут. Немолода, конечно уж будешь, хотя, впрочем, какая тебе разница — ты теперь замужем, пора уж на печи лежать — детей, а потом и внуков нянчить.

Наина аж поперхнулась.

— Я тоже поеду во Францию! Не хочу двадцать лет ждать!

— А какая будет удивительная дорога! — продолжил я, — розовые рассветы станут цвести над голубыми лагунами Греции, Крита, Лесбоса, Кипра, Корсики, Италии. Громадные мраморные скалы цвета — какого же они там цвета? Я их и не видал сроду! А наплевать, слушатель благодарный, вон как у девахи глазенки блестят! — мраморного цвета, будут приветствовать нас на берегах, где целыми рощами произрастают оливковые деревья, второй раз цветут финики и смоковницы, перелесками стоят апельсины, лимоны, мандарины. Там манят к себе удивительные мушмулы и опунции.

Там, сквозь неимоверно прозрачную воду, на очень большой глубине видно чистейшее песчаное дно, радуют глаз красивые морские звезды и кораллы, неторопливо стайками проплывают разноцветные рыбки.

Только тебя я с нами нипочем не возьму!

— Как это? — опешила Наина. — Ваня же едет!

— Ваня он боец, в одиночку Невзора положил, а от тебя никакого проку нету. Против черного волхва ты ничего не сумела, с дельфинами явно не столкуешься, да и характерец у тебя гадкий.

Не желаю больше на твое содержание деньги тратить, бесполезный ты человек. А под Ваньку, чтоб не тосковал, какую-нибудь смазливенькую француженку задвинем — там бабцы безотказные!

Как забесилась Наина! Как зарычала! Женская злоба и дикая ревность захлестнули ее целиком! Вскочила, стала кричать:

— Я за свой счет поплыву! Мне на ваши деньги наплевать!

— Конечно плыви, но на другом судне, нам не мешайся. Я капитану побольше денег дам, только бы он тебя ни под каким видом на свой корабль не брал.

Наина осеклась, упала обратно на стул.

— А что же делать, — прошептала она, — мне обязательно нужно при моем Ванечке быть…

— Тебе бы еще одной, полезной ипостасью разжиться, тогда бы точно взял, да еще и приодел бы в дороге.

— Где же их берут? — опять воспылала предсказательница.

— Да кто где. Я с мертвого Невзора снять изловчился и уже при помощи этого чужого естества с дельфинами столковался, Таня у подруги взаймы взяла, и в бою ведьму Василису пришибла. А у тебя, как видишь, ничего нету.

— Дайте, дайте мне!

— Своего отдать не могу, у меня Боба не отнять, это чисто мужской вариант, а вот у Танюши Пелагея съемная, и перекинуть ее минутное дело.

— А что это вы их по именам зовете? — с подозрением спросила Ная, — они что, живые люди?

— Да где там! — недрогнувшим голосом соврала Большая ведьма, — это просто полезный инструмент для ума, ну как молот у кузнеца или топор у плотника. Не нужен инструмент — отложила, подала команду: Пелагея, уйди! Понадобился, скомандовала: Пелагея, приди! — вот и все дела. А имена им для удобства в работе дадены.

— Минус в том, — опять взялся рассказывать я, — что Татьяна с нами нипочем идти не хочет, сильно по родным соскучилась. А мне ее Пелагея во как нужна! — и я чиркнул оттопыренным большим пальцем себе по горлу. — В кого только ее перекинуть, ума не приложу!

— В меня! — недолго думая выпалила Наина.

— Да ты вся какая-то хлипенькая, — стала куражиться Пелагея, — выдюжишь ли, не знаю. Я вон богатырка, лошадь поднимаю, а вот ты…

— Это я только с виду жиденькая, — не сморгнув, сбрехала Наина, — а так быка на плечах унесу, и не охну!

Я мысленно поаплодировал обеим — как естественно для женщины обмануть ближнего своего и добиться поставленной цели. Видимо, это тоже послужило в свое время с пользой для выживания гомо сапиенсов.

А ведьма между тем времени зря не теряла.

— Клади руки ладошками кверху! — Ная положила, Пелагея тут же накрыла их богатырскими ладонями — говори: я согласна принять Пелагею, — я согласна принять Пелагею, — прошелестел повтор, — чуешь, пошла?

Наину передернуло как от удара током, а Таня, теперь уже только Таня, упала на стул и откинулась на спинку. Все! Переход завершен!

Тут из кухни в обнимку вышли повеселевшие Хрисанф и Иван. Каждый тащил в свободной руке по здоровенному кувшину вина. Ох, не видать мне сегодня взваров и отваров!

Увидев сомлевшую Наину, Ваня забеспокоился.

— А что это она какая-то сонная?

— С Татьяной связалась на ладошках силой меряться, — включился в фестиваль врунов и я, — конечно не одолела, но глянь, как богатырку умаяла!

Конечно, богатырская сила и мощь показывали свое превосходство над слабосильным задором, и Таня возилась уже побойчей Наи, но вид ее тоже оставлял желать лучшего.

— Хрисанф, добавь приличной закусочки и посуды, да и сам с нами присядь — в ногах правды нет. Вот еще что, чуть не забыл: поляку супчику или бульончику хотя бы спроворить, может полегчает пареньку.

— Тому, который…

— Именно тому! — остановил я ненужные уточнения, — которого вы вчера с Христо на тележке катали.

Хрисанф неторопливо подумал и сказал.

— Суп только к обеду будет, но бульончика уже сейчас можно налить.

— Так наливай, не тяни время.

И понеслось! Повар таскал харчи, мы с Ваней разливали винный дар богов по бокалам, а проспавший все на свете и только что пришедший Богуслав вместе с богатыршей сдвигали столики.

В конце концов все присели за получившийся Г-образный стол и залудили по первой. Девчонки раскраснелись, мужики расхрабрились, и вторая тоже ушла влет. Завязалась бурная беседа. Я проследил, чтобы Венцек не пил слабенькое винишко, а сразу дернул 100 грамм крепчайшей граппы и начал хлебать бульон.

Венцеслав выпил, и глаза полезли на лоб, а потом со зверским усердием начал наворачивать хлебово. Конечно, не мед мы тут пьем, но подобное, как учат гомеопаты, лечится подобным, вот и приходится клин клином вышибать. Больше пить ему сегодня не велел.

— Но мне же полегчало! — пытался поспорить носитель королевской крови, — значит если еще чуть-чуть выпить, станет совсем хорошо.

Подрастают новые поколения, и все с той же охотой и усердием лезут в прежнее дерьмо, — подумалось мне. Значит и бородатый анекдот про японца, пившего, а потом опохмелившегося вместе с русским, пойдет вместо аргумента на ура.

— Венцеслав, тебе приходили сегодня в голову черные мысли, что лучше бы умереть, чем терпеть эту муку мученическую?

— Было дело, когда уж вовсе невыносимо поджимало.

— Так вот, если еще сегодня выпьешь, завтра будешь думать: лучше бы я умер вчера!

Венцек торопливо отодвинул от себя стакан и ушел на берег моря проветриваться. А я уже выяснял у Хрисанфа, куда запропастился ловкач Ламврокакис.

Оказалось, что Христо прибежал в корчму раньше всех, съел кусок сыра и глотнул чуть-чуть винца, выпросил кувшин крепленой радости и маленькую корзиночку фруктов, после чего унесся в неведомые дали.

— Либо маяк погнал в одиночку штурмовать, либо на приезжих купцов всей своей мощью обрушился, — высказал резонное соображение Богуслав. а на меня цыкнул:

— Ты больно-то не увлекайся! Защита твоя от винища вновь в полной силе!

Так просидели еще часок. Тут рыбаки притащили Хрисанфу исчезнувшую в будущем рыбу берзитику.

— Никто на рынке целиком ее брать не хочет, — пожаловались они, — все кусочки просят. Повырежут из середины лучшие куски и разбегутся, а мы кукуй там с остатками. Ты вроде бы обещал рыбу взять полностью?

— Возьмем обязательно! — заверил я тружеников моря. — Часто ли она в ваши сети идет?

— Да не чаше раза в месяц попадается, и с каждым годом все реже и реже, — поделились секретами истребления редкого вида морских обитателей рыболовы. — Прет в основном кефаль да барабуля!

Хрисанф расплатился, и окрыленные удачным сбытом рыбаки отчалили к новым трудовым достижениям, а мы взялись рассматривать невиданную рыбу, положенную на два сдвинутых столика.

Она отливала ярким серебром чешуи, длиной вытянулась аж на три метра, морда, как у скумбрии, плавники большущие, ярко-красные. Кто ж ее в этих-то веках извел? Врагов, подходящих ей по размеру, в Черном море явно не отыскать, и экология сейчас просто чудесная. Человечество еще слабовато, рыболовецкие сейнеры с громадными тралами море как гребенкой не причесывают. А рыба, между тем, пропадает. Загадки без разгадок…

Хрисанф в кухню эту здоровилу затаскивать не стал, а то там будет не развернуться, быстренько порезал ее на куски прямо там, где лежала и утащил тушить к обеду. На чье-то предложение пожарить, ответил коротко:

— Не ужарится! — и продолжил свою производственную деятельность. Да, настоящий мастер всегда увлечен своим делом, и разговоры разговаривать ему просто некогда.

В конце концов и рыба, и Хрисанф исчезли в недрах кухни. Мы посидели еще с полчаса, и тут с победой вернулся Христо. С собой он вел двоих русских купцов.

— Видите сколько сидит народу? А ведь не сезон, и время не обеденное, — вещал Ламврокакис, усиленно жестикулируя рукой с пустым винным кувшином. — Люди понимают, что такую еду они могут получить только здесь, только в этой харчевне, и при этом не заплатить лишнего.

— Что ж, — скомандовал купчина постарше, — веди повара дяди императора.

Христо убежал.

— Чего бы ты хотел, Андрюха? — усмехнулся в бороду пожилой, — намаялся, поди, в дороге по первому разу, истомился без вкусной-то еды. Конечно, таких расстегаев, как твоя матушка стряпает, мы тут не получим, грека все врет, это видно, но может здесь и верно неплохо кормят?

— Я, дядька Мартын, ужасно вкусной рыбки хочу! Так этот корабельный кулеш умаял, ну просто мочи нет!

— Тряхнем, племяш, мошной! Я для тебя деньги не пожалею! Если здесь рыбы нет, в другое место враз уйдем, мы сейчас с тобой люди гулливые. Сыщем рыбу!

Хрисанф вышел неласковый, отвлекли от любимого дела. Все эскалопы были им сразу забыты.

— Рыба есть, но вся делается по заказу. Другой сегодня не будет!

— Пошли, Андрюшка! Не рады нам здесь, отказывают в рыбце.

Христо растерянно глядел на кулинара и пытался подавать ему какие-то непонятные знаки, но поджавший губы Хрисанф опять закусил удила, и не внимал никаким позывам. Ситуацию надо было спасать. Порушит этот нравный умелец Ламврокакису почин, и пиши пропало, отчается мелкий жулик в этом славном деле себя найти, опять с сомнительными друзьями воровать и разбойничать подастся.

Я подошел к уже вставшим купцам, широко улыбнулся и начал:

— Здравы будете, гости торговые! Откуда идете и куда? Радостно видеть на чужбине земляков!

— Русский?

— А то! С самого Новгорода Великого сюда сушей дошли.

— А мы смоленские. На двух торговых ладьях с товаром в Царьград идем.

— И мы туда. Чего везете?

— Да как обычно: мед, воск, лен, пеньку, шкурки пушного зверька всякие. А вы с чем?

— Да мы не по купеческой, по казенной надобности справляемся. Давайте выпьем за знакомство, пошли за наш стол. Хрисанф, выкати нам крепленого, посчитай в мой заказ. Да пока наша рыба готовится, дай приличной закусочки какой-нибудь.

— Ну пошли, причастимся вместе! Тебе, гляжу и рыбу тут дают.

— О! С этой рыбищей отдельная история! Ловят ее в месяц раз, вкусна необычайно, по моей просьбе взяли и теперь делают. И исчезает эта берзитика из Русского моря, в другой раз уже может и не попробуешь.

Андрей вздохнул.

— А мы пролетели! Нам рыбы не досталось…

— Так берзитика эта в четыре аршина длиной! На всех хватит! Вам, гости дорогие, смоляне любезные, от моего угощенья не отвертеться, придется с моей ватагой кушанье делить. Счас лучшие куски получите! — и я повлек Мартына с Андрюшкой к себе.

После первых двух стопок разговорились.

— А ты чем по жизни занят? — поинтересовался битый жизнью и потому осторожный старший купец. — При князе каком кормишься?

— Две лесопилки поставил, дешевыми досками Новгород обеспечиваю, и кареты изготавливаю — тоже сам сбываю.

— Так знаменитые новгородские повозки ты делаешь? — ахнул Мартын.

— Я, я, — зажевывая крепенькое винцо сливами отозвался я, — на моих клеймо стоит — большая буква «М» в круге. Это по нашей фамилии Мишиничи обозначено. А если очень приглядеться, то на передней ее ножке буковка «В» видна — меня Владимир зовут.

— Я ж говорил! — заорал молодой, — а ты щербина, щербина!

— Тут глаз особо зоркий нужен, — пояснил я, — не каждому дано увидеть.

Афишировать свое боярство я счел излишним: мы, мол, друзья-купцы, и этим все сказано. А знатный представитель правящего класса всегда у простого человека рождает недоверие, обильно сдобренное опаской.

Хрисанф внес здоровенное блюдо с рыбой. На кусках были видны прилипшие кружочки моркови и следы какой-то зелени. Повар был теперь всем доволен, и лицо его лучилось тихой радостью от хорошо выполненной работы.

— Хрисанф, садись с нами, хватит метаться туда-сюда.

— Да там еще этой берзитики…

— Сейчас эту съедим, еще принесешь. Христо, давай к нам, тоже попробуешь рыбки.

— А собакам рыбу можно дать? — поинтересовался Хрисанф.

— Если без костей, то можно.

— Сейчас очищу!

— Сейчас выпьешь с нами за Русь-матушку, закусишь рыбцом, а потом и почистишь. Всякому овощу свое время.

Берзитика оказалась на удивление хороша, прямо какая-то помесь осетра и сома в одном флаконе, — в меру жирная, пряная, нежная — ну просто праздник души и жедудка. А может быть все дело в том, кто ее готовил?

Поевши, купцы невзирая на мои возражения щедро расплатились с Хрисанфом и ушли по своим торговым делам. Мы договорились с ними встретиться здесь же, ближе к ужину.

Корчмарь тут же выплатил Христо оговоренную сумму и хотел вновь отправиться к родным плитам для дальнейшей варки пищи, но был мною остановлен.

— Подожди, Хрисанф, не убегай. Поговорить с тобой хочу по очень важному делу.

— Говори! — горячо отозвался содержатель харчевни, как-то сразу поверивший в мою манеру ведения дел. — От твоих речей польза есть!

— Конечно извини за дерзость и за то, что вмешиваюсь в твои дела, — начал я разговор, стараясь не обидеть шеф-повара с взрывоопасным характером, — но нельзя так себя с гостями вести.

Хрисанфа аж перекосило.

— Да знаю я, знаю! Поэтому и толкую про сервитума! Вечно от меня все бегут, и второй раз не приходят.

— Надо не толковать, а немедленно нанимать подавальщика еды — полового. Иначе бросай мучиться и иди в наемники — не станет народ к тебе ходить, за свои же деньги твой тяжелый характер терпеть. Для человека очень важно, чтобы к нему подошли с уважением, внимательно выслушали, дали понять, как именно он здесь важен и нужен. Пусть покормят похуже, наплевать, но как было хорошо и душевно именно в этой харчевне покушать!

— Да нету такого слуги на примете! — прорычал византийский буян и перевел взгляд на Христо.

— Да враз бы сбегал, привел и охранника, и полового, но я обещался Владимиру к дельфинам его сводить.

— Обошлись уже своими силами, не волнуйся. Займись-ка лучше местными срочными делами. Кстати, а что у тебя с маячным смотрителем, — спросил я у Христо, — поговорили? Или он тебе сразу палкой в лоб зазвездил, без лишних разговоров?

— Слава Богу обошлось, — перекрестился при этих словах переговорщик. — Вначале принял меня нелюбезно, и дубье было при нем, а потом разговорились и поднялись в башню винишка выпить. Я его сразу после приветствия поблагодарил и похвалил за хорошую работу — дескать только огонь этого маяка не дал нашему судну о скалы разбиться.

Выпили, поговорили, попели песен — скучно Линдросу там одному. Потом стали обозревать окрестности. Все три гавани просматриваются оттуда замечательно. Тут и заметил две русские ладьи, идущие к дальней пристани, простился с Линдросом и побежал купцов встречать. Смотритель звал заходить еще.

— Ладно, иди, займись поисками работников, ибо нельзя такому славному месту пропасть дать. А тебе, Хрисанф, не в обиду будь сказано, лучше у плиты стоять, чем посетителей своим гордым нравом разгонять.

На том и порешили. Тут оживилась Наина.

— Пойдем-ка, мастер, я тебе покажу, как с дельфинами столковываться нужно!

— Да пошли — вдруг и верно невиданно ловка окажешься. Враз ожерелье какое-нибудь подарю!

Вспышка трудового энтузиазма превысила все мыслимые пределы! С такими лицами люди впервые прорывались к Северному полюсу или искали в джунглях Эльдорадо.

— Побежали! — одухотворенно прокричала уверенная в себе кудесница, — потом кораллы купим!

— Купим, купим, — успокоил я ее, — объевшись только бежать тяжеловато, и так дойдем. Богуслав, ты идешь?

— Да, да, только вот еще пару, нет троечку, кусочков рыбки съем, и обязательно пойдем.

Да уж, боярина от простой кефали-то было не отвлечь, а от берзитики его втроем не уволочешь! И кусищи были здоровенные, а кушал он не быстро, поэтому я решил Славу пока не трогать — справимся и так.

— Ладно, ребятишки, пошагали без воеводы. Дело наше не быстрое, захочет, потом нас найдет.

Вышли на пустынный бережок. Дельфины плескались и стрекотали неподалеку, явно жили обычной жизнью.

— Боб, это афалины или белобочки? — забеспокоился я.

— Самые что ни на есть афалины, — успокоил меня Полярник, — испытывай свою девицу смело, условия у нас с ней равные. Вдобавок они сейчас даже и не охотятся.

Что ж, начнем!

— Наина! Полезай в воду. У тебя час. Получится, не получится, вылезай и рассказывай. Будешь врать — сразу увижу и брошу тебя здесь, в Херсоне. Слишком многое на кону стоит, чтобы на вранье отвлекаться. Расскажешь честно — взыску не будет.

— Да я…

— Время пошло! — прервал я хвастунью. — Через час позову. Сразу не вылезешь, коротай зиму здесь. Иван, уйдешь со мной, если она выкобениваться начнет? — и я подмигнул пареньку.

Он понял не сразу, но понял.

— Пусть только посмеет головы людям морочить! Мне честная жена нужна, а не болтливая врунья.

Наина торопливо взялась срывать с себя тряпки, обиженно бурча:

— А говорил, что любишь, подлец!

Я отвернулся от ее обнаженных прелестей, а Ванька сиял широкой белозубой улыбкой: жена любит, друг-мастер доверяет, с Хрисанфом помирился, выпил уже немало — живи не хочу!

Я посмотрел, как идут дела, минут через пять. Наина держалась за здоровенного дельфина, еще двое рассекало вокруг. Видимо перекачка мыслей уже началась.

Ваня мирно дремал, наевшаяся ячневой каши с мясом и очищенной берзитики Марфа зевала. Тишина и покой царили на Русском море.

Мешали только неприятные мысли. А если Большая мать Черного моря откажет нам в помощи, наплевав на генетические установки, что мы будем делать? Пропадать? Других идей у меня не было. Надо срочно посоветоваться с кем-нибудь поопытнее нас с Богуславом.

Все Старшие белые волхвы в помощи с дельфинами нам отказали, из авторитетов остались одни антеки.

— Марфуш, поговорить бы надо. Давай отойдем, не будем Ванюшке спать мешать. — Отошли. — Как бы мне с императором Антеконом связаться? Позарез надо!

— Поп-ро-бую, — неуверенно прогавкала среднеазиатка.

От ближайшего схрона мы уже ушли на полтыщи верст, вряд ли собака достанет туда своим призывом. Да и откуда подземным жителям знать что-либо о водных обитателях? Чепуха какая-то на постном масле!

Может если нам тут откажут, пройтись по Средиземному морю, поискать другую Большую мать? Только очень уж это море велико, как пить дать не успеем никого найти. Мы предположим возле Италии воду будем мутить, а ее стая где-нибудь в Гибралтаре рыбку ловит.

Марфа оживилась.

— Го-во-ри!

О как!

— Положи на собаку руку! — скомандовал Боб, — больше будет пользы, чем вы тут между собой перегавкиваться станете. Марфа пусть помолчит, я для тебя все озвучу.

Наглая инопланетная рожа! Что он себе позволяет? Впрочем, наплевать, лишь бы толк был. А Полярника потом придумаем чем прижучить.

Я кратенько изложил ситуацию для Антекона.

— Введешь дельфинихе в мозг ключ, — последовал незамедлительный ответ, — после него она что хочешь для тебя сделает, хоть на берег умирать выкинется.

— Откуда же у вас такой ключ? — поразился я.

— Когда медведики из этих мелких китов разумных существ делали, а полярники с мартышками занимались, наш народ уже в силе был, мог блокировать эти усилия других разумных рас. Вот они от нас паролями и откупились.

— И для людей тоже есть такой пароль?

— Конечно.

— Скажи!

— Перебьешься. Слушай дельфиний. Точнее пусть слушает твой жилец-переводчик.

И у меня в мозгу родился жуткий скрежет, кряканье, скрип. Мне это не запомнить и нипочем не воспроизвести. Потом тишина.

Марфа встряхнулась и легла возле моих ног. Она явно сильно устала, тяжело дышала, и стоять пока была не в состоянии.

— Боб, ты хоть чего-нибудь запомнил?

— Где уж там! А на что мне это нужно? Я и не пытался.

Мои ноги подкосились, и я шлепнулся на пятую точку возле Марфы, столкнувшись с таким отношением к гибели Земли. Ну уж мог бы хоть пару раз крякнуть для моего успокоения, свинья иноземная!

— Я своему переводчику запомнить поручил, — продолжил Полярник, — есть у него такая функция. Он не ошибется, неоднократно проверял.

Я упал на спину. Слишком много неожиданных впечатлений. Ну просто какая-то звездная неожиданность навалилась!

Немного отлежавшись, мы с Марфой вернулись к мирно спящему Ивану. А еще через пять минут из моря вылезла голая и злая Наина. Первым делом она отвесила пинка своему благоверному и зарычала:

— Разлегся тут Ивашка-дурашка! А люди в море из последних сил трудятся!

Иван, ничего не понимая со сна, молча чесал ушибленную бочину, а ласковая женушка продолжала орать, нисколько не смущаясь своей наготы:

— Что ты, что рыбы эти, никого понять невозможно! У дельфинов только какая-то хаса-паса на уме, и у тебя, поди, в башке каша одна! Бросит он меня тут, понимаешь ли! Да я тебя, подлеца, на краю света сыщу, глаз вырву и сожрать заставлю!

Тут Ваня наконец-то разобрался в ситуации, повалил суженую ловкой подсечкой, навалился сверху и принялся целовать. Ная еще немного поколотила любимого кулачками по спине, потом ослабевшие ручонки опустились вдоль тела, а затем обхватили своего единственного подлеца. Что ж, милые бранятся, только тешатся.

Я взглянул на часы. На то, чтобы понять свою несостоятельность в деле общения с дельфинами, колдунье хватило двадцати минут. Без Боба Полярника у человечества нет никаких шансов договориться с братьями по разуму.

А молодые средь бела дня затеяли какую-то сомнительную возню, и Ванина рубаха уже оказалась задрана, а портки медленно, но верно приспускали ловкие женские ручки. Бог вам в помощь, а я не буду мешать чужой любви.

— Пошли, Марфа, отсюда, супчику похлебаем, — прошептал я, и мы тихонько отправились восвояси — опять в харчевню.

— Ты, Володь, извини, если я сегодня был грубоват, — зазвучал у меня в голове голос Боба, — времени было очень мало, картинка с Антеконом вся дрожала и прыгала, того и гляди исчезнет, а другой может и не быть — исчерпаем энергию.

Вот оно что! А я-то, дурак, дулся… Скоро как Хрисанф, из-за мелочей на людей бросаться буду. Охо-хо, грехи наши тяжкие…

Наконец показалась корчма. В ней Богуслав уже весело чокался кружками с каким-то бойцом со шрамом через все лицо и саблей на боку, а Хрисанф стоял и напряженно слушал высоченного светло-рыжего мужчину. Христо сидел поодаль и тоже вслушивался в беседу с интересом.

Я подсел к Ламврокакису. Прошептал:

— Кто это?

— Это Эйрик, — так же негромко ответил Христо. — Он из викингов, я его половым привел.

Хотелось спросить: а императорского военноначальника на помывку посуды ты тут часом не пристроил? Но неспешная речь норманна привлекла мое внимание. Говорил он по-гречески неплохо, небольшой акцент почти не чувствовался.

— И вот в результате из всего нашего древнего рода Эклундов остался в живых из мужчин один я. Вечером пришел ко мне друг покойного отца Ивор и сказал:

Гуннарссоны не оставят кровника в живых. Они уже убили пятнадцать ваших воинов, и тебя не оставят в покое. У них нет ни чести, ни достоинства — навалятся на тебя кучей и зарежут.

Мы, род Лундинов, можем за тебя вступиться, и вызвать от твоего имени одного из их бойцов на честный бой, но ведь тебе всего семнадцать лет, плаваешь ты недавно, и любой мужчина постарше и поопытнее убьет малолетку сходу.

Я не испугался и спросил: а вдруг все-таки я его убью?

— А их тридцать человек, из них два берсерка, и выходить на тебя они будут по очереди. У них старшая Одиндиса, ваши лишили ее единственного сына, и снисхождения тебе можно не ждать.

Так что хватай меч отца и свой топор и пошли к купцам с Готланда, пока темно. Они уходят на свой остров завтра рано утром, и за твой проезд мной уже оплачено. Оттуда отправляйся по пути из варяг в греки, и чем дальше уйдешь, тем лучше. В вашем доме останутся одни женщины и дети, им мстить не будут.

Я взял меч и топор и отправился в Византию. И вот я живу здесь уже десять лет без малого, взял в жены Поликсену, у нас родились две дочки — Аеропа и Адриана. Называю девочек греческими именами, чтобы кто-нибудь не пронюхал из какого они рода. О нашем поселке Хассмюре уже и тосковать перестал.

Поликсена упросила, чтобы я оставил воинскую службу, и уже пять лет, как я стал половым. Корчму, в которой я прежде работал, продали, а новый хозяин открыл на ее месте какую-то мастерскую. Сейчас брожу без дела.

— Языки какие знаешь? — скрупулезно вникал трактирщик далее.

— Шведский, немецкий, греческий, русский и генуэзский. Последние годы их корабли зачастили в наши гавани. Латынь понимаю, но говорить на ней не могу.

— Да и так молодец, столько языков выучил! — восхитился Хрисанф.

— Мне чужая речь легко дается. Латынь не освоил, потому как на ней почти уже и не говорит никто.

— Это хорошо. А заказ не перепутаешь? Ведь народу иной раз много, одним одно надо, другим другое.

— Не первый день служим.

Тут Эйрик показал привязанную на длинную веревочку к поясу дощечку.

— Доска натерта воском, на ней все, что надо и пишу. Если заполнилась, стираю, быстренько мазну опять воском, и по новой пишу.

— А чем пишешь?

— Да уж не пальцем! — улыбнулся бывший варяг, — писало имею, — и показал небольшую заостренную железочку, формой похожую на карандаш.

— Ты принят. Вначале платить буду немного. Не будешь пьянствовать на работе, прогуливать, воровать, обижать клиентов, денег быстро добавлю, не обижу.

— Я завтра с утра приду. Или сегодня уже нужен?

— Заказы на ужин в обед прими, и беги к жене и дочкам.

Обедали жирным мясным супом, потом угощались рябчиками с тушеной капустой, заедая все это чем-то вроде окорока.

К обеду уже вернулись Мартын с Андрейкой, освободившиеся от своих торговых дел. Следом зашли встрепанная Наина и утомленный Ванька. Заявился веселый и голодный Венцеслав с задорно помахивающим пушистым хвостом Горцем.

Во время еды выяснилось, что боец с сабелькой — это Евдоким, нанятый охранником и вышибалой.

После еды я удалился на постоялый двор отсыпаться — умаяли дельфины, антеки и инопланетяне. Опять обожравшаяся Марфа и утомленная нелегкой женской долей Наина лениво плелись рядом.

Помирившиеся Иван с Венцеславом пытались убежать вперед — решили заняться сбытом лошадей вместе. Наставником и переводчиком при них выступал Христо. Я быстренько нырнул в Интернет, кое-что уточнил, и решил этому помешать.

— Эй, ребятишки! — окоротил их я, — не торопитесь. Ванюшка пусть сбывает своих коней как хочет, он их с боя взял, и больше они нам не понадобятся. А вот тебе, Венцеслав, лошадок сбывать рановато.

Скоро мы, закончив дела, разъедемся, и тебе в одиночку предстоит до дому по суше ехать. Между Константинополем и Краковом лежит 1200 верст нелегкого пути, и на купленных в столице клячах тебе месяца полтора, а то и два добираться придется. А сейчас у тебя лошади странноватые, мышастого цвета, но хоть и мелкие, зато ходкие и дико выносливые.

— Так они в сути дикари и есть! Мы их даже не подковываем. Это в нашем роду с давних пор скрещивают диких тарпанов с домашними лошадками, а полученную породу называют польский коник.

— Что это за тарпаны такие? — удивился я.

— Обычные дикие лошади.

— Дикие лошади? В центре Европы?

— Да они всегда у нас водились.

Из диких лошадей я знал только один вид — лошадь Пржевальского. Но она живет черте где, аж в монгольских степях, с домашней лошадью они разошлись 40 тысяч лет назад, и между собой плоховато скрещиваются. А тут вдруг, в лесистой Польше 11 века, вынырнул невесть откуда какой-то дикий тарпан, и всех домашних Сивок-Бурок покрыл!

Заиграла параллельная реальность? Можно разузнать…

— Парни, мне надо подумать.

— Конечно думай!

— Боб, что тут за невиданные в моем мире тарпаны объявились?

— Виданные, еще какие виданные! Большими табунами бегали и по Польше, и по Белоруссии.

— Куда ж они делись?

— Их главный любитель животных извел. Отгадай, кто это был? Кто мог распахать степи, вырубить леса и активно, очень активно охотиться на тарпанов с необыкновенно вкусным мясом? Окончательно перебили диких лошадок в 20 веке.

Долгих догадок не потребовалось — привет мексиканскому гризли и закавказскому тигру, исчезнувшим в то же время! Да и тарпанскую зеброидно-лошадиную родственницу кваггу не позабудьте — ее тоже полностью извели, правда чуть пораньше.

— Н-да, — продолжил я беседу со шляхтичем, — а на своих кониках ты в полмесяца уложишься.

— А как же их по морю везти?

— Чего-нибудь придумаем.

Орлы тут же воодушевились новой идеей более быстрого сбыта и унеслись. Эх, были когда-то и мы рысаками…

Богуслав остался еще посидеть с Евдокимом — у них пошла теоретическая дискуссия: Тмутараканское княжество не выдержало половецкого удара из-за дурости руководства в лице князя Олега Святославовича или не получив своевременной помощи от Киевской Руси, неотъемлемой частью которой оно считалось.

Так прошел остаток дня, и вечер, и ночь. А наутро мы с Марфой и Горцем отправились на важнейшее для судеб человечества собеседование с дельфинами. Все-таки нажравшийся вчера к концу вечера с соратником-сотником воевода Богуслав теперь заливисто храпел на своей кровати, и я не стал его тревожить, а в остальных туристах из нашей ватаги тоже не было никакой нужды — ни от кого помощи в этом деле не дождешься.

Мои вещи, пока я буду купаться, покараулят волкодавы, а как я вырулю на переговорах с братьями по разуму, так уж и вырулю. В общем, как Бог даст, и коли антековское заклинание поможет. Если же вдруг за давностью времен оно устарело и стало неэффективным, а сам я не изловчусь договориться с Большой матерью, останется только одно — пропадать. На этой пессимистичной ноте я решил отвлечься разговором с овчарками.

— Горец, а ты чего с нами увязался, не дождавшись хозяина? — спросил я.

— Он. Вчера. Поздно. Лег, — тут подгалянец неодобрительно мотнул башкой, — Пока. Встанет. Весь. Двор. Загажу.

— Марфуш, а ты уже выспалась?

— Конееечно! — зевнула во всю свою здоровенную пасть алабаиха. — Пробежимся!

Дельфины плескались недалеко от берега. Никакого здоровенного спинного плавника Большой среди них видно не было.

— А ты думал, что она раз зовется Большая, так и размером с кита должна быть? — ехидно отозвался на мои измышления Полярник, — вон новый плавник, его вчера не было, чуть поодаль от прежней стаи воду рассекает, к нему и плыви. Я тебе сегодня наши переговоры транслировать буду — может подскажешь чего умное, а то плещешься тут попусту.

И то верно! А то решают наши судьбы чуждая людям дельфиниха и инопланетный пришелец — непорядок!

Без труда доплыл и ухватился за дельфина двумя руками. В голове зазвучало:

— Здравствуйте! Вы Большая мать Черного моря?

— Приветствую тебя, человек. Зачем явился и отвлек меня от важного путешествия?

— Близится гибель всей Земли, включая моря и океаны. Нужна ваша помощь.

— Слышала я эти бредни от нашей Старейшей предсказательницы, и нипочем в них не поверю, — голос владычицы морской был полон гнева, отвращения и негодования. — На суше, может быть и снесет пару деревушек, в которых гнездятся ваши поганцы-рыбаки, не выпускающие из рук острогу против нас, да на этом все и закончится. А я вам, нашим исконным врагам, не защитница и не помощница!

Боб пытался что-то еще сказать, как-то убедить, повлиять на это неблагоприятное для всех нас решение, но могучее дельфинье тело уже начало погружаться.

Я заорал:

— Заклинание давай! Уходит! — и у меня в мозгу защелкало, зацокало, заскрипело.

Погружение как внезапно началось, так же и оборвалось — Большая мать вновь высунулась из воды.

Ее голос стал ровным и безразличным.

— Я слушаю. Приказывай, Сильный.

Уф! Слава Богу! Да, заклинание антеков, это, похоже, все еще, как писал Владимир Владимирович Маяковский «старое, но грозное оружие».

— Собирай всех дельфинов, у кого есть хоть какие-то магические способности, — уверенно командовал Боб, — чем больше их будет, тем лучше, и плыви к Средиземному морю.

— Туда моя стая в настоящее время и добирается, я вернулась одна.

— А что вам там понадобилось?

— Там ждет меня мой любимый сынок — Сын-Убийца.

— А почему вы его так зовете?

— Я родила его от самца черной касатки, и он, кроме сельди, скумбрии и разной другой рыбы, очень любит поедать всяких теплокровных — морских львов или тюленей. Когда уж вовсе некем толком перекусить, может сожрать и глуповатого дельфина-чумку.

— И вы это терпите? Он же ест ваших братьев! — включился и я.

— У этих «братьев» почти нет разума, и они нам такие же родственники, как вам овцы или свиньи. Не нужен? Живи и пасись. Понадобился? Пойдем, кушать тебя буду. Просто мы, афалины, едим только рыбу, креветок и кальмаров, и почти не обращаем на чумок внимания, а сынок, бывает, ими очень интересуется.

Ему тяжело находиться в нашем море — соленость очень мала, глубины незначительные. Да он и в Средиземном-то нечастый гость, приходит раз в году со мной повидаться — скучает по маме. Вот у него магические способности развиты больше, чем у всей моей стаи вместе взятых. Не успеете ахнуть, выкинет ваш камушек куда скажете.

Полярник продолжил.

— А как мы вас там отыщем?

— Я ему скажу, и сын вас где угодно сыщет — он очень сильный маг и волшебник, не нам чета. Вам надо будет меня просто мысленно позвать — я почую. Ну а мне после этого достаточно будет этого человечка, что за меня сейчас уцепился, просто представить. А ты, кто со мной говоришь, видимо в нем проживаешь?

— Да, это так. Мы постараемся завтра же отплыть из Херсонеса, и отстанем от тебя по времени прибытия к Константинополю ненамного. Еще несколько дней придется потратить на то, чтобы возле пролива Босфор отыскать того, кто укажет в какую сторону лучше направить метеорит. Человек этот известен, надо его только свести с тобой или с твоим сыном.

На том и порешили.

Я худо-бедно обсох под мелким занудным дождичком, который то начинался, то прекращался, Господи! Что ж так холодно-то с утра! А вчера, вроде как-то нормально было, и вода казалась потеплей…, в общем, назад я уже для сугреву несся как лось рогатый по лесу!

— На чем же ты собрался плыть? — поинтересовался я у Полярника.

— На ладьях русских купцов Мартына и Андрея, — не раздумывая выдал готовое решение представитель более развитой цивилизации.

Молодец! А если все-таки подумать?

— А если они отплывут только через месяц? Или ушли сегодня рано утром?

— Отправимся с кем-нибудь другим.

— Так сейчас не сезон, в гаванях пустовато, и далеко не все идут в Константинополь. Кто возвращается по пути из варяг в греки, кто в Сельджукскую империю мостится, большая часть вдоль крымского побережья ерзает — тут богатых городов полно, и возле берега злых осенних штормов можно особенно и не опасаться — враз в какую-нибудь бухточку спрячешься.

А в столицу Византийской империи через все море надо плыть и плыть не один день, а берега черте где и многие туда осенью добираться просто побаиваются. Так что нам при незадаче и до зимы в Херсоне можно просидеть.

В этот раз Боб подумал немного подольше.

— Все ерунда! Ты у нас ушлый, вывернешься как-нибудь.

Достойный ответ, возразить нечего. Да и остальные члены моей команды его наверняка единогласно поддержат.

В трактире уже было шумно. Наших еще не было, даже неутомимый Христо пока не подошел. Орали по-гречески и размахивали руками какие-то двое нахальных пьяных в хитонах, требуя вина. Причем один кувшин они уже выпили и обильно блеванули прямо на пол, а платить активно не хотели.

На них мрачно взирал Эйрик, а Евдокима почему-то не было. Хрисанф выглядывал из кухни, но не вмешивался, и пьянчуги, не чувствуя отпора, распалялись все больше и больше. Может быть трактирщик хотел увидеть в деле и оценить своих новых работников, а скандинавский рыжик ожидал прямой команды от руководства, это так и осталось для меня непознанным. О чем все думали и что оценивали, мне не было никакого дела — я грубо хотел жрать и немедленно согреться изрядной стопкой водки, а эти идиоты срывали мне завтрак. В общем, по-о-оберегись!

Подойдя к месту конфликта, я сходу дал одному в глаз, а второму навесил чисто по-русски — с размаху по уху. Оба шлепнулись в собственные рвотные массы, и это еще более усугубило конфликт.

— Нас бить? — зарычали они, и оба вскочили с диким желанием подраться.

О как удовлетворили их неразумное желание! Только я больше не принимал в этом участия.

Эйрик, при виде всей этой катавасии, воскликнул с неожиданно усилившимся акцентом:

— Они напаль на клиент! — и взялся отрабатывать на дураках приемы рукопашного боя викингов, быстро нанося хлесткие и точные удары, а пришедший с опозданием Евдоким без лишних раздумий тоже увлеченно принял участие в происходящем.

Через пару минут должным образом обработанных посетителей выкинули за дверь харчевни. Перед расставанием ими вытерли опоганенные полы и взыскали с них деньги за убытки.

Я уже миролюбиво сидел за столиком и ожидал выдачи пищи. Тут-то ко мне и подошел мрачный Хрисанф.

— Владимир! Знаешь кого ты сейчас побил?

— Не успел поинтересоваться — сильно есть хочу. Спроворил бы ты мне что-нибудь быстренькое, ну вроде как яишенку с сальцем этакую.

— Это были слуги самого севастократора Исаака Комнина. Он вчера прибыл из Константинополя по поручению императора и остановился в доме нашего херсонесского стратега. Я потому и не решался их тронуть. А жуть как хотелось надавать по этим пьяным и наглым рожам!

Я больше не выдержал этого занудного перечисления неведомых мне византийских имен и званий и рявкнул:

— Если хоть чего-нибудь сейчас не дашь, убегу в другое место! И вина крепленого тащи!

Поняв, что я не шучу, корчмарь с Эйриком кинулись за провизией вдвоем, а вышибала упал от хохота на стул.

— Ой…, аха-ха-ха, какие вы русичи, х-х-ха! Дерзкие и неразумные! Избили таких замечательных слуг самого севастократора! Ого-го-го!

— Да что за черт еще этот севастократор?

— А дьявол их тут с чинами и званиями разберет! Не успеешь какому-нибудь византийскому павлину в нос сунуть, как он архонт, декан или еще какая чиновная пакость оказывается.

Тут рыжий притащил кувшин вина и пару кружек.

— А зажрать? — рявкнули мы уже в два голоса.

— Не, ну прямо как дома! — восхитился викинг. — Никакого чинопочитания и приличия нету! Там хозяин чего-то нарезает, сейчас притащит.

— Залуди вот винишка с нами, пока его нет, — торопливо наливая в свою кружку вина и суя ее в руки варягу, предложил бывший сотник, — а то он сейчас прибежит, снова нудить начнет!

Не тратя времени на отнекивания, Эйрик залил в глотку напиток, крякнул, быстренько пристроил стакан назад, и вытер свисающие длинные усы.

— Прямо один в один как у нас! — удовлетворенно заметил бывший труженик драккара, — аж сердце в груди песнь скальда-сказителя выводит!

Вернулся Хрисанф и притащил в одной руке здоровенное блюдо с крупно нарезанными кусками копченой колбасы, дольками чеснока и хлебом, а в другой еще две кружки. Всем налил вина, а колбасень мы похватали сами. Очень недолго пытался сделать приличное лицо скандинав-сервитум:

— Я на работе не пью! — но хозяин это не поддержал.

— По наглой личине видно, что уже принял на грудь с утра. Смотри, не опьянись раньше времени.

Я в это время выдал на пробу среднеазиатке и подголянцу по изрядному куску от изделия херсонесских колбасников, да и сам ухватил такой же пожевать. Моя тайная попытка сунуть волкодавам по второму кусочку колбаски была Хрисанфом сходу разоблачена и пресечена.

— Не порть собакам аппетит! Сейчас выпью и притащу им по миске гречневой каши с бараниной — она уже остывает на кухне.

Дернули. Эх и крепко греческое изделие! Градусов тридцать, не меньше. Закусили. Стали обсуждать утреннее происшествие.

— Поешьте, попейте сейчас вволю, — ласково уговаривал нас трактирщик, — а то в темнице неведомо чем и когда накормят. Может и вовсе кормить не станут, а сразу нас на плаху по приказу стратега поволокут.

— А что это за люди? — поинтересовался я, — какие-то стратеги, севастократоры… Что они делают?

— Стратег это назначенный из Константинополя глава города. Собирает налоги, следит за порядком, вершит суд, в общем делает все, что считает нужным делать — он по сути здесь наместник императора.

— А севастократор чем занят?

— Да ничем! Но это звание получают ближайшие родственники или любимцы императора Алексея Первого. Он сам эту должность и ввел недавно. Четкого круга обязанностей у них нету, куда самодержец пошлет, туда и пойдут, чего повелел порфирородный делать, то и сделают.

Стратег отлично понимает, что Херсон центр всей торговли Севера с Югом, Запада с Востоком, связующее звено торговцев разных стран и народов, и никогда без веской причины купца не тронет. Напугаешь торгашей, переметнутся они в другие места, и уйдет из казны колоссальная прибыль, и захиреет великий город.

— А что, мелкая драка в кабаке считается веской причиной для разбирательства и казней? — удивился я. — Все живы остались, никого не покалечили, имущественного убытка нет.

— Тут случай особый! Исаак старший брат императора, активно пропихивал его на престол, отнимал у церкви имущество для войны, которую вел Алексей, лично любит допрашивать и пытать схваченных врагов. Вдруг эти два придурка у севастократора в чести, и он попросит местные власти за них вступиться? Стратег придворной шишке такой величины отказать не посмеет, и пошлет за обидчиками стражников. Тут-то нам всем и хана!

— Не волнуйся так. Эти баламуты были пьяны, и обстоятельства дела толком не обрисуют. Ну поругались в корчме, ну подрались там с кем-то. А твои-то мужики изложат обстоятельства дела четко: посетители харчевни по пьяной лавочке затеяли драку между собой. С одной стороны — ваши византийские красавцы, с другой — русский наглец-купец — он-де ваших и побил. А законопослушные вышибала и сервитум потасовку разняли и выпроводили всех из трактира. Так что ищите русского и волоките его на правеж, пусть он за дела свои хорошие ответ и держит.

— А где же в это время буйный русский обретается? — поинтересовался Хрисанф.

— Да черт его знает! Первый раз сегодня эту рожу и увидели. А ты, Хрисанф, должен быть вовсе не при делах — тебя в момент драки и в кабаке-то не было, ты после пришел.

— Тебя же схватят!

— Им для этого весь город перевернуть придется, а Херсонес не какой-нибудь мелкий городишко, где три улицы да два двора — тут наищешься. А наша ватага завтра-послезавтра уходит, здешние дела мною закончены.

— Да не буду я всю ответственность на работников перекладывать! — взъерепенился трактирщик, — не такой я человек!

— Ну и дурак, — оценил его честь и мужество я. — С твоих работников взять нечего, это каждый мелкий чиновник понимает, — гони этих нищебродов отсюда взашей! — а тебя дои да дои, куда ты от дома да от корчмы денешься. А всякой чиновной шатии-братии враз к этому делу примажется неимоверное количество, и они будут рвать тебя, как волки оленя.

— Да, — неохотно признал Хрисанф, — развелось этих писцов поганых, всяких там асикритов да кураторов за имперское правление немеряно. Их тьмы и тьмы. Обдерут меня эти канцелярские собаки кругом, без последнего хитона оставят.

— Вот то-то и оно. Поэтому ты в это дело лучше не суйся, а то останешься без кола и двора.

— А как же ребята? — опять забеспокоился трактирщик. — Что если их жестко прихватят?

— Могу сказать, пользуясь твоими способностями предсказателя, что каждого из них ждет в дальнейшем, — подсунулся Полярник.

— Давай!

А я несколько раз пропел мелодичным голоском кришнаита для разогрева публики мантру «Харе Кришна, Харе Рама», и оповестил присутствующих:

— Так индусы молятся Богу Отцу и Богу Сыну. Христианской церковью это не запрещено. Теперь я могу предсказать будущее для вас, священниками это тоже не осуждается. Хотите услышать?

— Да! Конечно! Говори скорей!

И я начал повторять вслух звучащие в голове предсказания.

— Вся эта история с дракой в кабаке ни во что не выльется, никто в ней разбираться не будет. Вероятнее всего эти два гуся поганых и не решатся подсовываться под грозные очи Исаака со своей ерундой, понимая, что с них-то с первых он шкуру и спустит.

Хрисанф разбогатеет во время следующего торгового сезона. Христо попытается уйти и открыть собственное дело, но у него ничего не выйдет — быстро разорится и вернется обратно.

Весной Эйрик столкнется с кровником по имени Вилфрид…

Викинг вскочил, молниеносно сгреб меня за грудки и заорал:

— Говори! Говори! Это главный враг нашего рода! Он троих моих старших братьев убил!

— … и сумеет зарезать его кинжалом по имени Гибель врага…

Эйрик выпустил меня из своих лапищ и упал на стул.

— Это наш родовой кинжал. Последним из нас им владел мой любимый старший брат Алрик, — негромко и как-то отстраненно сказал он. — Я видел эту сталь перед своим бегством из Хассмюры на поясе у Вилфрида. И у меня нет в жизни другой мечты, кроме как убить этого гада из Гуннарссонов и вернуть достояние нашего рода — кинжал по имени Гибель. А на ножах я бьюсь не очень…

— И что? — весело рявкнул Евдоким, — я на ножах всегда был первый в дружине — хошь издалека кину и не промахнусь, хошь так и этак противника его же собственным ножиком распишу, перед этим кинжал из вражеских рук выбив и на лету поймав!

— И ты меня научишь? — полыхнул внутренним огнем викинг.

— А то! Зимой посетителей будет мало, целыми днями учиться будем, коли не заленишься.

— Я не ленив! Но Вилфрид один не ходит… Его спину всегда верный друг Петтер бережет… И бьются они всегда на пару, даже если враг против них в одиночку выступит…

— А рядом с тобой теперь твой верный друг и собутыльник Евдоким выступит! — захохотал бывший сотник, и грубый шрам, пересекающий его щеку, искривился еще больше и показал лицо человека, привыкшего не только убивать, но и рисковать собственной жизнью, — Бог даст, одолеем!

За это и выпили.

— Я отслужу! — преданно заверил Эйрик старшего товарища, — что хочешь для тебя сделаю!

— Конечно сделаешь! Как всех поубиваем, еще кувшина два винища выставишь! Га-га-га! — заржал сотник. — Эй, предсказатель, ты про меня много не бреши — копчу небо, как умею, а всяких половецких кровников на меня охотится неимоверное количество, потому я из Феодосии и отчалил. После того, как половцы город взяли, а я чудом жив остался, подумал: коли узнают, где от ран отлеживаюсь, они всей ордой мой дом штурмовать придут — много ихнего брата в разных боях положил! Поживу на белом свете еще?

— Конечно. И не мало.

— В полной силе?

— Да.

— Вот и славно! — порадовался Евдоким, — Вот за это и выпьем! — и рявкнул командным голосом, привыкшим повелевать и вести за собой сотню в бой: — наливай!

И тут отозвался от входа таким же рявком голос, привыкший повелевать тысячами воинов:

— И мне! И зажрать! — это привел остатки нашей ватаги на завтрак бывший воевода Богуслав.

Он подошел чеканным шагом к нашему столику, схватил железной ручищей кувшин и начал хлебать хмельную прелесть прямо из него. И похмелье отступило!

Дожрал последний кусок хлеба, колбасы ему уже не хватило, обвел таверну просветлевшими глазами и скомандовал:

— Пааавторить! И побольше.

Хрисанф унесся жарить на всех яичницу, Эйрик с Евдокимом последовали за ним, а мне уже весело трещал Ванюшка, плюхнувшийся на их место:

— Мастер! Мы так вчера с Венцем удачно моих коней продали! Хватило и Нае на коралловые бусы, и нам на пивище с крабами. Раки, они и на море раки, только что побольше.

Наина степенно присела на стульчик, гордо выпятила грудь с лежащими на ней розовыми бусами и скромно заметила:

— С самого Красного моря арабы привезли. Красота необыкновенная! Я такие же еще в Киеве хотела купить, да где там! Близок локоток, а не укусишь — цену просили запредельную, а дядя Соломон, старый жук, помочь отказался. Расходы, мол, несу последнее время большие, совсем денег нет.

Венцеслав с достоинством опустился на свободное место — он пока хранил венценосное молчание.

— Как наши дела? — остановив молодежный треп взмахом ладони, поинтересовался удобно устроившийся у заветного кувшинчика Богуслав.

Я доложил.

— Значит, пора уплывать, — подытожил наш серый кардинал, опытная боярская умница 11 века. — Остались всего две трудности для заключительной части нашего Великого Похода.

Первая была мне ясна — это поиски Омара Хайяма в недружественной нам и ему Сельджукской империи, а вторая?

Спросил у Богуслава. Тот не удивился вопросу от атамана профана, я свою некомпетентность проявлял и раньше, а спокойно разъяснил:

— До Константинополя, Володь, надо еще доплыть. Абсолютно надежных судов не бывает. Пойдем за шерстью, а вернемся стриженными. Или вовсе не вернемся. Выедем в сладких мечтах об удачных поисках у турок, а первый же большой шторм пустит наше суденышко на дно. А сейчас осень, шторма часты, и плыть нам не один день, ох не один!

Брести по суше слишком далеко, да и разных народов на берегах расселилось там немало. Слишком долго будем идти и отбиваться от местных — не успеем. Придется рискнуть и попытаться добраться до места любым способом.

Я робко поинтересовался:

— А каковы же эти способы?

В голове роились разные глупости: долететь, вчетвером оседлав ведьму Пелагею-Наину; выманить из меня Боба Полярника и проломить им портал в Константинополь; воткнуть в рот для дыхания тростинки-камышинки и дошлепать по сероводородному дну до византийской столицы, и тому подобная чушь.

Богуслав ласково поглядел на Ваню с Венцем.

— Вы, ребятишечки, пересядьте от нас подальше — потолкуйте там между собой.

Надо так надо, и парни безропотно пересели.

А Слава не отрываясь смотрел прямо в глаза Наине. Долго-долго смотрел и ничего не говорил. Потом начал негромко напевать что-то непонятное и сидя раскачиваться:

— Шемоше пенаши, фемае вентаи, — и в таком ключе пел минут пять.

Наина тоже потихоньку стала раскачиваться, глаза у нее закатились, и был понятно — еще чуть-чуть и она шлепнется со стула.

Тогда Богуслав негромко позвал:

— Пелагея… приди…

Появился Хрисанф со здоровенной сковородой, где все еще скворчала яичница с сальными шкварками, за ним Эйрик нес стопку тарелок с кучей вилок и блюдо, полное нарезанного хлеба, следом Евдоким пер две здоровенные миски с собачьей кашей. Потом все это было расставлено, положено, выдано. Минуты пролетали как скорый поезд мимо дачных платформ для электричек, а Наина все так же тупо глядела в одну точку.

Я, справедливо решив, что ни на что тут не влияю, а кушать охота страшно, приступил к еде. Богуслав не отрывался взором от предсказательницы и тихонько-тихонько напевал все ту же мелодию, но уже без слов.

Вдруг Наина встрепенулась, оглядела обстановку и сказала:

— Все та же корчма… Ох, спасибо мальчишки, вытащили! Какие там переходы и пещеры в этой молодой колдунье! Я-то думала все как в моих девках будет — захотел вошел, отодвинув их, захотел вышел, а тут как в ловушку попала!

Первые часы все ждала: вот сейчас она меня позовет, я и устроюсь поудобнее, да где там! И сама никак не вылезу — такие там овраги да буераки, что ахнешь! Каменные стены не подпускают к важным местам в ее курчавой башке, защищена бабенка от и до. В общем, как в сказке — чем дальше, тем страшнее.

И тут вдруг колодец светящийся с неба протянулся! Я тут же поняла — помощь пришла, и не будь дура, по нему наверх карабкаться принялась. Птицей бы вылетела, да не быстрое это дело оказалось.

Залезла, гляжу — одурманили девку, воли лишили, можно жить и работать теперь. Враз обосновала себе там уютное гнездышко прямо возле выхода, и назад, в эту жуткую дыру, что у нее в глубине, меня уже не загонишь.

Кланяться вам на глазах ее мужа не стану, вон так и зыркает в нашу сторону глазенками! — враз чего-нибудь заподозрит. Я от всех дел там, в берлоге этой, отстала, ничего не видела, ничего не слышала.

Уставший после борьбы с не очень сильной, но все-таки колдуньей, Богуслав пока отдыхал, а передохнувший и отожравшийся я рассказал ведьме о последних событиях.

— Вот ведь кобыла противная! — возмутилась Старшая ведьма Киева, — меня даже с дельфинами договариваться не позвала. Я в них, конечно, ни уха, ни рыла не понимаю, но может хоть присоветовала бы чего толковое. Не-ет, теперь за порядком наблюдать буду строго! Хватит, натерпелась я в ее естестве, как за всю предыдущую сотню лет. Вот помогу вам, и назад в уютную внучку Оксанку отправлюсь.

— Ксения, вроде, как-то молода, чтобы иметь столетнюю бабушку, — выразил я сомнения в их родстве.

— Ну, она мне скорее двоюродная правнучка, но это сейчас неважно. Зачем на помощь призвали? В чем загвоздка?

— В дороге к Константинополю. Осень, штормы, вдоль берега плыть долго. От Херсонеса до Царьграда по прямой-то больше пятисот верст будет, а вкругаля вертеться, неведомо вообще сколько выйдет.

Опять же, нужен уверенный попутный ветер, не ходят еще толком суда, если он откуда-нибудь сбоку дует. А уж ежели в лоб бить настропалится, вообще пиши пропало. И возле берега рифов полно, течений водных всяческих, явно лишних, немало.

Что посоветуешь?

Пелагея немножко подумала, потеребила гибкими пальчиками подбородок и спросила Богуслава:

— Ты отодвинуть шторм или вихрь не очень далеко по морю сможешь?

— Верст на двадцать точно смогу. Дальше — не уверен, не пробовал.

— Дальше и не понадобится. А я уж выдам ветер, какой понадобится, в этом я искусница. Ладно, как понадоблюсь, подзовете Найку, и в разговоре случайно упомяните мое имя — враз объявлюсь. Пойду радовать любимого своим присутствием, отпущу пока супругу его на волю.

Взгляд Пелагеи затуманился, голова стала медленно опускаться на грудь. Вдруг женщина встряхнулась, встрепенулась.

— Уф! Уснула я, что ли? Так чего порешили-то?

О! Светоч женского разума Наина к нам вернулась!

— Плыть напрямую, — объяснил я. — Богуслав будет тучи разгонять, а ты станешь стараться, чтобы ветер в нужную сторону дул.

Всегда уверенная в себе и постоянно удивлявшая народ своим хвастовством Наина вдруг как-то (впервые на моей памяти!) усомнилась в своих возможностях.

— Это…, мастер, я, наверно, сболтнула чего лишнего, неловка я в нужную сторону дуть, разве что только ртом…

Я мысленно похлопал в ладоши. Видимо безуспешная и провальная попытка контакта с дельфинами положительно повлияла на эту нахалку и рисовщицу.

— Ты позови Пелагею, она поможет. Помню с прежней хозяйкой у них это всегда получалось.

— А я, у меня еще лучше получится! Я так скомандую, что все аж ахнут!

Ну вот и возвращение на круги своя, опять заякала. Впрочем, она-то нам и не нужна, лишь бы Пелагее не мешала дела вершить. А теперь флаг ей в руки, и попутного ветра по пути к мужу!

— Наин, ты сейчас иди к Ванюше, но вы пока далеко не убегайте — вдруг понадобитесь. Сегодня надо решать насчет переправы через море с Мартыном и Андрюшкой, а я их пока что-то и не вижу. Давайте еще часок в харчевне посидим.

— Конечно! — и рванула к своему желанному.

— Ловок ты чертяка! — благосклонно отозвался о моей деятельности Богуслав. — Теперь всегда можно под шумок ведьму вызвать, и на саму Наину свалить: да ты, мол, второпях и от усердия все позабыла и теперь путаешь. Колдунья, с ее гонором, сразу заорет: я все помню! Я лучше всех все помню! — нам с рук все и сойдет.

Тут пришли завтракать Мартын с племянником. Слава Богу, не уплыли еще, подумалось мне. Поздоровались со всеми и присели делать заказ. Я, поприветствовав их в ответ, спросил у Славы:

— Сейчас к ним подойдем, или подождем, пока поедят?

— Пусть поедят, может подобрей станут. И ты меня в эти переговоры не втягивай — сходу сболтну не то, что надо. Ты-то вон экий ловкач — враз к любому подходец найдешь.

Что ж, была бы честь предложена. Богуслав, конечно, человек очень умный, но он как пожизненным воеводой был, так им в душе и остался. А недаром исстари повелось, что одни воюют, а совсем другие по итогам боев договариваются. Не надо мешать кислое с пресным.

Поели смоляне довольно-таки быстро, и, отдуваясь, откинулись на спинки стульев, начали готовиться к расчету.

— Пора! — скомандовал воевода, и бросил меня вперед, как засадной полк, а я привычно вздохнул и отправился договариваться на дипломатическом уровне.

Подошел, без спросу присел, и без утомительной бодяги, вроде: как живете, что жуете, сразу взял быка за рога:

— Вы в Константинополь плывете, или уже передумали?

Отвечал мне многоопытный дядька Мартын.

— Да чего тут думать? В Херсонесе сейчас достойной торговли нету, еле-еле кое-какая захудалая тоговлишка теплится. За все наши товары только полцены дают, за византийские ломят неимоверно. Ради такого прибытка нечего было сюда добираться — в Киеве такого же киселя вволю бы нахлебались.

Я заинтересовался.

— А каким же таким товаром славен Константинополь, что его на Руси нету? За чем можно весь Славутич сверху донизу пройти, отбиваясь от половцев, и аж через море, рискуя в смертельный шторм попасть, перебраться?

— А вот слушай, — стал излагать подобревший после завтрака купчина, — благовония у нас есть? Выросли из-под земли серебряные сосуды замечательной ковки и чеканки? Специи заколосились? Императорские шелка вместе с озимыми взойдут? Родники виноградными винами забьют? Оливковое масло живицей само по деревьям потечет? Пелопонесские ковры нам пчела соткет? Украшения с индийскими самоцветами осенним дождем выпадут?

Ничего этого на Руси нет, делать не умеем и неизвестно, когда научимся. А тут сотни лет ткачи и златокузнецы, чеканщики, виноделы, мастера по изготовлению специй над этим всем бьются, неустанно оттачивая свое мастерство.

А кое-что, вроде парчи, и не продается вовсе, запрещено императорским указом. А исхитришься где-то купить, при выезде отнимут, да еще большим штрафом тебя, наглеца, накажут.

Константинополь — это центр мира и всей мировой торговли. Лучшие товары разных народов византийцы доводят до ума, перерабатывают, облагораживают, и нам, русичам, генуэзцам, скандинавам и немцам сбывают.

А в другую сторону, арабам, индусам, китайцам и всяким нам даже и неведомым народам, идут стеклянные итальянские изделия, фризское сукно, слитки серебра с рудников Богемии, мечи с Нижнего Рейна и Фландрии, наши мед, воск, пенька, лен, шкурки пушных зверей и многое, многое другое. И от русских только дары земли, изделий почти нету. Потому и бедны. А императорская казна, получив разные сборы с купцов и ремесленников, ломится от серебра и золота.

Вот и нам с племяшом охота поучаствовать в этом пиру.

Тут я запротестовал.

— Но есть же и у нас достойные мастера! Вот один киевский златокузнец делает великолепнейшие драгоценные украшения…

— Это Соломон что ли?

— Ты его знаешь? — удивился я.

— Кто ж его не знает! Он лучший на Руси, не гляди, что иудей. Сам я его изделия не беру, дорого очень, но по заказам наших бояр и других богатых людей иной раз привожу кое-что.

Но таких, как он, на Руси раз-два и обчелся, а в Константинополе их десятки, а то и сотни. Ну да ладно, нам пора пойти взглянуть как там Андрюшкину ладью законопатили, течь, понимаешь, дала.

— Погоди, не спеши, — остановил его я, — давай как купец с купцом потолкуем.

— Начинай, — сразу подобрался Мартын, — прояви свою новгородскую ухватку и сноровку!

— Нам тоже в Константинополь позарез надо попасть по неотложному делу. Может возьмешь попутчиков? Не бесплатно, конечно.

— Тебя бы я взял с собой охотно, ты мужик в доску свой. Ваньку бы обязательно с собой прихватил: хороший парень, простой, бывший матрос, поможет команде, если что. С вас бы я и денег особых не взял — плавание длинное, скрасили б с тобой дорогу разумной беседой под молодое греческое винишко.

А вот остальные в твоей ватаге, им палец в рот не клади. Мрачный боярин Богуслав — постоянно зверем глядит. Нравный шляхтич Венцеслав — все за кровную обиду почитает, рука вечно саблю ищет.

Да еще и баба в придачу! Провалиться бы ей на ровном месте! Ни в жисть бабу на свой корабль не пущу! От женщин в плавании один убыток — свяжешься, потом не расхлебаешь.

Их ни за какие деньги с собой, да еще по осени, с собой не возьму. Уж не взыщи, поищи кого-нибудь пожаднее нас с Андрейкой. Верно, племяш?

— А то!

— У нас еще два небольших конька, — понуро сообщил я.

— С кониками можете отправляться по берегу. Даже маленькие, они на пару пудов тридцать вытянут, гораздо больше вас пятерых вместе взятых, а ладьи и так товаром перегружены. И лошадей просто так не возят, их на особых ремнях подвешивают, а не то или сами убьются, или кого-нибудь залягают.

Вдобавок Андрейкин впередсмотрящий, вот сукин сын! — в устье Славутича зазевался, и корабль налетел со всей дури на комель здоровенного бревна-топляка. Олешье мы уж к той поре давно миновали, а больше чиниться было негде. Перекидали на мою ладью чего потяжелее, остальное на корму перетащили, чтобы нос над водой поднять, забили дыру чем смогли, да кое-как сюда добрались.

Херсонесские мастера-корабелы по всему здешнему побережью славятся, со вчерашнего дня уж затычку делать начали, сегодня конопатить и обшивать дыру досками будут. Обещали все обустроить прочнее прежнего.

— А как хотите идти?

— Напрямки страшно, прихватит в чистом море шторм, враз рыб отправишься кормить, а вот по побережью, прижимаясь к бухтам, кое-как проплывем. Конечно, дорога будет в два раза длиннее, ветер сейчас неустойчивый — куда потащит, не угадаешь, и не дай Бог в полный штиль попасть, или встречный в лицо бить зачнет, и придется полтора-два месяца плыть, но деваться некуда.

Места мне ведомые. Вначале вдоль дружественных берегов славянских племен тиверцев и уличей пройдем, затем валашские порты-города Томы и Пангликару минуем — вот там ухо надо держать востро, народишко голимые разбойники и отъявленные бандиты, к тамошнему берегу лучше без крайней нужды не приставать.

Этих проскочим, богобоязненное болгарское царство начнется, вот там тишина и порядок! Варна тебя встретит малиновым колокольным звоном, а там уж глядишь и Пиргос показался.

На тамошние злые рифы свет громадного маяка острова Святого Ивана, что в версте от Созополя находится, наскочить не даст. На этом большом и высоченном острове храм и монастырь Святого Иоанна Крестителя находится, большой постоялый двор и лечебница для паломников постоянно народом полны. Отовсюду люди туда полечиться едут, припасть к мощам святого.

А сколько там птиц! Кишмя кишат серебристые чайки и чайки-хохотуньи, бакланы и буревестники, утки разных видов, крачки, чегравы, нырки — нигде я столько птиц разом не видал!

Вот там можно и передохнуть пару дней, спокойно помолиться возле останков святого. И Константинополь уже в двух шагах. Прибудешь туда просветленным и отдохнувшим, торопиться не станешь, товар по дешевке из рук вырвать не дашь — расторгуешься спокойно, с достойной прибылью. А поторопишься — шир-пыр восемь дыр! — ахнуть не успел, кругом обобрали, там народец пройдошливый, зевать не станут.

— Ну ты, брат, прямо сказитель народный! — поразился я. — Такую, понимаешь, былину о хождении за море сложил, что слушаешь и млеешь!

— А как же иначе? Ведь мы, купцы, половину времени в разъездах проводим, а надо еще успеть порадоваться короткой жизни, насладиться красотами природы, не все же о прибыли мечтать, да над счетами бычиться!

Племянник глядел на дядю восхищенно — он нашел свой идеал купца и человека!

— Дядька, да ты женись на мамке! Она тебя любит, одной семьей заживем! Как ты придешь, враз вдовий плат с головы скидывает, в расшитом полушалке сидит, красуется. Не знает, чем тебя приветить, что подать.

— И я ее очень люблю, и зову замуж постоянно. Так она артачится — все мужа забыть не может.

— Да он вечно пьяным был и поколачивал ее частенько! По пьяни и утоп, а все дела в расстройстве оставил! Ладно ты в нашей жизни появился, а то бы уж давно с ней на паперти стояли.

И ладья, где я командую, в сути твоя, и товар весь на твои деньги куплен, и склады твои! Ты мне последний год заместо отца стал — учишь всему, все показываешь, мелкие дела доверяешь вести, а прибыль поровну делишь.

От папаньки я последние годы ничего, кроме пьяных оплеух и не видал. Беги, волчица, — это если матери, лети, сучий потрох — это мне, за водкой! — вот и весь его сказ.

Мы с тобой и так-то не чужие, ты все-таки отцов брат, а тут вообще породнимся! Не пойму только, чего ты раньше нас сторонился, в одном ведь городе всю жизнь живем.

Мартын утер набежавшую слезу.

— Хороший ты паренек, Андрейка, славный и добрый. Скажу тебе правду — не родня мы с тобой, совсем не родня. Я твою мать, Грушеньку, с юных лет люблю, и всегда замуж звал, а она, вишь, другого предпочла. Груша и сейчас не о покойнике-муже тоскует, а тебя столь ранним замужеством обидеть боится — вдруг ты ее за это осудишь. Все говорит мне:

Вот подождем годок-другой, мальчик к тебе привыкнет, да тогда и поженимся. А я ведь по ней с молодых лет тоскую, и мне лучшей семьи, кроме вас двоих, никакой не надобно!

А раньше не показывался, потому что батяня твой меня на дух не переносил, самого вида моего не терпел. Как увидит, сразу за нож хватается. Я бы наплевал, отнюдь не из трусливых буду, да Грушенька упросила зверя этого не обозлять лишнего, вот я у вас и не бывал никогда.

И за все прожитые годы у меня из-за этой несчастной любви ни жены, ни детей никогда не было — вы мне самые родные на белом свете люди, и ты мой единственный наследник.

— Вот погоди, отец! Как вернемся, враз мамку под венец с тобой проводим! Буду как поп ей каждый день в уши петь:

Во грехе живете! Не позорьте меня, бегите срочно в церкву венчаться!

Без тебя мы уж больно плохо жили, а с тобой мне и наследства никакого не надо, сам заработаю!

— Эх, молодо-зелено, — смахнул еще слезу Мартын, — старайся конечно, только без начального капитала слишком трудно в люди выбиваться. Я эту трудную дорожку с самых низов прошел, выхлебал горя и лиха целый жбан. Хотелось бы, чтоб ты этих трудностей в жизни не ведал, с улыбкой по жизни начал идти, а не гнулся, как я, полжизни на чужих людей.

Потом купец перевел затуманенные глаза на меня и расслабленно сказал:

— Возьму я вас, пожалуй. Но коней придется тут оставить, уж не взыщи — оченно тяжелы как груз и трудны в перевозке. С каждого из вас по милиарисию возьму, харчи для себя отдельно покупайте.

— Андрюш, подойди к моим ребятам, скажи им насчет коней и еды, пусть пока на рынок сходят. Наина пусть пока здесь останется, вдруг понадобится.

Мартын, а ты как к волхвам относишься?

— К белым хорошо, — опять посерьезнел мореплаватель, — очень полезны они для людей, а к черным плохо — гадкие пакостники и враги человечества.

Отлично! И главное никаких церковных выдумок к делу не приплетается, а то все вечные песни: вы слуги сатаны, да пособники дьявола!

— Я белый волхв. Богуслав с Наиной тоже. Мы добираемся в Константинополь по очень важному делу. Приближается Армагеддон и нам некогда объезжать все замечательные болгарские побережья. Я дам тебе в десять, двадцать раз больше того, что ты запрашиваешь, только надо будет поплыть кратчайшим путем — прямо через море.

Мартын, глядевший на меня вначале с недоумением, вроде понял, что случилось.

— Ты выпил с утра лишнего? Чрезмерно опохмелился после вчерашних возлияний?

— От ватаги нас осталось в Херсоне всего пять человек. Подзови любого и расспроси, не пьяный ли бред я тут несу — может найдешь кого потрезвей. Я дам команду, чтобы ватажники перед тобой не таились, а сам для верности выйду.

— Говоришь вроде разумно… Да и на вид не пьян… Будете биться в толпе праведников с сатанинским воинством?

— В этот раз все идет не совсем так, как было предсказано. Воинство черного волхва мы уже перебили, но нашего положения это почти не облегчило — к Земле по-прежнему летит камень, который погубит на планете все живое.

— Ты в этом уверен? Может тебе все это мерещится?

— Мне ничего не мерещится, я этот убийственный булыжник и не вижу, но его видят черные и белые волхвы помощнее меня. Православная церковь не осталась в стороне — от нас только вчера ушел протоиерей храма Святой Софии в Новгороде Николай, защитивший нас в бою щитом, полным Божественной силой; переславский митрополит Ефрем выделил нам деньги, коней и провизию в дорогу.

— Одни русичи за все человечество встали?

— Отнюдь. От евреев идет Наина, а ее бывшего мужа я не взял — у него особенных способностей, кроме безудержной смелости, никаких нету. Иудейская община Киева тоже отсыпала нам денег на поход.

— М-да, евреи просто так денег не дадут и их всякими заморочками не обманешь…

— Брусок золота выделили подземные жители — антеки. Слыхал про таких?

— Слыхать-то слыхал, но думал, что это народная побасенка, навроде Китеж-града или Беловодья…

— А эта побасенка выдала мне изрядный кусок золота, и помогает на каждом шагу.

Пятерых воинов-профессионалов, которых с собой вел черный колдун, порубал волжский булгарин Кузьма Двурукий.

Призвал нам на помощь пророка своей веры Заратустру перс Фарид, и это переломило течение боя. Остальное доделали русские — истребили ведьму, что помогала Черному, убили его самого.

— Ты ж, поди, черного волхва и убил?

— Нет. Это сделал простой и славный парень Ваня.

— А за ведьму совесть не гложет? Какая никакая, а все-таки женщина. А вдруг у нее детишки остались?

— Ее убили не мы, а другая ведьма, постарше и поопытней. Мы с Богуславом были против, хотя ему Черная ведьма вонзила нож прямо в сердце, а на меня покушалась.

— Господи, ну и жизнь у вас!

— Скучать не приходится. Венцеслав прибыл нам в помощь из столицы Польши Кракова, наплевав на то, что сам он королевских кровей. Его служба еще впереди.

— Хватит, во все верю! А как же мы плыть будем? Не потопнем?

— Сейчас и проверим, погодка сегодня, вроде, этому благоприятствует: все небо тучами обложено, дождичек моросит, ветра нет совсем.

Пусть Богуслав тучи разгонит, а Наина попутный ветер создаст. Если у них не получится, ты плыви как хочешь, а мы в порт отправимся — себе корабль покупать.

— И вы не побоитесь?

— А какая разница? Бойся, не бойся, все равно скоро всем погибать, днем раньше, днем позже, какая разница! Так что, уйдешь?

— Вот еще! Андрейку и Грушеньку в обиду не дам! Но как вы тучи гоняете, все-таки покажите.

— Покажем, обязательно покажем. Заодно и я посмотрю.

Я позвал Богуслава и Наину, Мартын прихватил Андрейку, и мы отправились к месту ремонта. Венцеслав с Ванюшкой отправились сбывать лошадей.

Погода стояла все такая же отвратная, дождик все так же моросил, и стояло затишье, которое моряки зовут штилем.

На берегу, стоя на деревянных стапелях, гордо изгибалась красивыми обводами русская ладья. Возле ее носа стояли две лебедки, недалеко кипел на костре здоровенный бронзовый чан, а изрядно прокопченный полуголый грек помешивал варево здоровенным дрыном, ухватив его двумя руками.

— Вот греки молодцы, — похвалил корабелов Мартын, — не стали как наши толпу собирать, портки мочить, чтобы судно из воды выволочь. Накинули тросики от двух воротов, да как завертели ручки, ощущение было, что корабль сам на берег выползает.

Андрей, сбегай потолкайся среди мастеров, поспрашивай, когда работе конец придет.

Паренек упорхнул.

— Я так понял, что незачем молодца во все наши дела посвящать? — спросил купец.

— Да молод еще, расскажет чужим людям о наших сомнительных делах, хлопот не оберемся, — поморщился я.

— Резонно. Ну он ушел, можно начинать. Разгоните вначале тучи.

Богуслав не торопясь оглядел весь окоем неба от горизонта до горизонта. Тучи висели и клубились мрачной серо-черной пеленой, никаких просветов в этом мареве не было. Сильно похолодало, перепад температур со вчерашним днем составлял градусов десять — пятнадцать. Море, хоть и не было черным, вода сегодня имела темно-серый цвет с синим отливом, но дышало в нашу сторону неласково.

Какой уж там Эвксинский Понт, гостеприимное море, как его греки в прежнюю пору звали! Черное, оно как есть Черное в это время года, ноябрь есть ноябрь. Так и манит сейчас красться вдоль болгарского солнечного берега, коротая время за посиделками с варненским или созопольским винишком. Золотая осень ушла под руку с бабьим летом, и властно и резко воцарилась промозглая поздняя осень.

Уж и не знаю, осилит ли побратим этакую стену! Добро бы он какие-нибудь тучки пожиже каждый день гонял, все бы навык какой имел, а так, с бухты-барахты, безо всякой подготовки… Чего-то с трудом в его успех верится, можно сказать вовсе и не верится.

Слава перестал любоваться небом и начал выглядывать чего-то в траве у себя под ногами. Да уж, похоже, дело дохлое. А ветер Пелагеи нам по такой погодке и вовсе не нужен — взбаламутит тучи, и только неожиданный шторм преждевременно вызовет.

В общем, придется с боями посуху прорываться в Константинополь через Валахию, а в Болгарии нас не тронут. Про уличей и тиверцев можно даже и разговоры не вести — свой свояка видит издалека.

Сейчас надо идти на базар, Венцеслава заворачивать с его польскими кониками, а на нас остальных покупать восемь справных лошадей. По коням у нас главный специалист-коневод все тот же Богуслав, вот с ним и решим, нужны нам вьючные лошади или так обойдемся, по населенным местам все-таки пойдем, продадут чать там для наших жеребцов овса.

Ничего, и похуже бывали обстоятельства, и враги позлее попадались. Прорвемся!

Вдруг вокруг нас как-то посветлело и потеплело. Прямо будто солнце сквозь тучи… Солнце сквозь тучи прорвалось! Облака клубились вокруг все расширяющегося прогала, а светило сияло все ярче и грело все сильнее. Получилось! Волхвы навсегда!

Следующий номер нашей программы — старушка, двигающая воздушные потоки.

— Наина, пора вызывать ветер. Зови Пелагею.

— Да может я сама…, — начала было кудесница, но тут она как-то ссутулилась, блеск в глазах исчез и интонации голоса изменились.

— Какой ветерок желаете получить? — усмехнулась уже Старшая киевская ведьма, — откуда и куда чтоб веял?

— Нам сиверко будет нужен, — безоговорочно обозначил свою позицию Мартын.

— Это с севера на юг который дует? Суровый и холодный?

— Именно он!

— Сейчас враз исполним!

И действительно, у нее дело пошло на лад гораздо быстрей и сноровистей, чем у Богуслава. Большой опыт, знаете ли, он всегда чувствуется.

В сторону моря и Константинополя почувствовалось движение воздуха, махом перешедшее в легкий ветерок. Еще минута, и довольно-таки крепкий ветер начал ощутимо давить на грудь. Оно бы и неплохо для паруса, но вот уже дикий ветрище начал гнуть кусты и чахлые деревца по берегу, срывать шапки с тех, у кого они были.

Застоявшаяся в темнице чужой магической души Пелагея сорвалась с пристойной привязи и теперь готова была крушить все кругом. На лице Наины, попавшей в тиски чужой злой и сильной воли, заиграли бесовские отблески, губы перекосила зловещая улыбка. Этак и до урагана дойдем! Я поднял руку.

— Пелагея! Уймись! Оставь приличную тягу! Не беснуйся! Хватит рвать и метать!

Ведьмовские сполохи на лице унялись, ухмылка перестала его корежить, ветродуй вернулся в приемлемые рамки.

— Давно не пробовала, — извиняющимся тоном повинилась молодая женщина, — увлеклась, знаете ли…

Да уж, хорошему и доброму человеку главной столичной ведьмой нипочем не стать, подумалось мне. Черноту из души никакими силами не выгонишь.

А опытный Мартын добавил:

— Ты, девка, не азартничай! Мачту поломаешь! Или кого порастяпистей вообще за борт сдуешь, не выловим его потом.

— Конечно, дядечка! — елейным голоском невинной девочки пропела Пелагеюшка. — Как скажешь, так и будет…

Коварство и обман вперед нее родились, эту Каинову печать из ведьмы уж нипочем не вытравишь! А неудобен стал, сильно мешать начал, на тебе славный дядечка кинжал в спину по рукоятку — чем богаты, тем и рады!

Мы-то с Богуславом уж повидали такие виды, нас этим не обманешь, а неискушенный в общении с разными гадинами Мартын аж замаслился от такой уважительности.

— Ладно, чего уж там… А в целом оба молодцы, службу туго знаете. И долго вы так можете тучи разгонять да ветром дуть?

И опять ласкающее мужской слух:

— Да сколько прикажешь, дядечка…, — и, потупив безвинные глазенки в землю, — мы уж расстараемся…

И тут же по-солдафонски грубое от бывшего воеводы:

— Да пока не издохнем! А чтоб на половине пути дуба не дать, днем надо жрать, а ночью спать!

Я привычно вздохнул. Ладно хоть жрать, а не с другой буквой вначале. А то с этим мастером художественного слова того и гляди без транспорта останешься!

Впрочем, купчина тоже видал виды, не у мамки на ручках жизнь коротал, давно уж тертый калач и матерый волчара стал, поэтому не ахая над формой, сразу деловито взялся вникать в суть дела.

— Едой-то сегодня же обеспечимся, а вот со сном даже и не знаю, как выкрутиться. Ведь покуда вы почивать станете, шторм нас и накроет.

— Не бери в голову! — порекомендовал Богуслав. — Вон настропалю сегодня Вовку, чтобы он хотя бы ночью нас прикрыл, да заодно усилю у него нюх на погодные передряги, разбудит меня, ежели сам не осилит. Нечего ему на твоей ладье дрыхнуть целыми сутками.

И они весело кивнули друг другу, не спросивши меня о том, как я перенесу много бессонных ночей подряд. Ничо! Не издохнешь! Днем отоспишься! И то верно…

— В темноте нам лучше не плыть, — задумчиво начал анализировать ситуацию наш опытный флотоводец, — тут мы в случае чего столкновением с безобидным топляком не отделаемся. А ударимся о риф или туго сядем на мель, вот тут нам мало не покажется, одной ладьи точно лишимся. — Он пожевал губами, поделил в уме то на это и вычел темное время суток. — В общем, если не нарвемся на чего-то вовсе невиданное, ден через восемь-десять должны уже быть в столице Византии.

Тут вернулся Андрей.

— Отец, корабелы пробку в дыру уже забили, теперь просмоленную паклю готовят, вар уже кипит. После того, как мельчайшие дырочки заделают, досками и изнутри, и снаружи для прочности обошьют, только тогда это будет готово.

— И когда же это счастливое время наступит? — спросил Мартын, осчастливленный таким обращением сына любимой женщины, расчищающим этими словами купцу дорогу к желанной цели.

— Клянутся, что после обеда все закончат.

— Добре! Андрей! Мы в Константинополь напрямую через море пойдем.

— Ты ж говорил, что это опасно слишком, — удивился молодой купчик.

— Да вот новгородцы сумели убедить, что в ближайшую пору штормов на Русском море не предвидится, и ветер постоянно попутный будет. Если коротким путем быстро пройдем, большой барыш с этого дела поимеем. А на болгарские красоты на обратном пути полюбуешься.

И уже нам:

— Заканчивайте в Херсоне все дела, завтра с утра уходим.

И мы пошли заканчивать. Наину отправили на постоялый двор отдыхать и ждать своего матросика, а сами отловили Христо, приведшего в харчевню трех пузатых немцев, и повели его, вооруженного привычной тележкой, на рынок за припасами для нашей ватаги на морскую часть путешествия.

Потом возили еду в порт, и грузили на флагманскую ладью под присмотром Мартына. Попутно решили, что я, Богуслав и Венцеслав поплывем на этом, более крепком судне в связи с тем, что мы наиболее тяжелые люди в отряде (шляхтичу сильно добавлял веса доспех Невзора), а Наину с Ваней пристраиваем на покалеченный кораблик — их всего двое, а не трое, как нас, и кудесница, даже после обильной еды, потянет не больше, чем пуда на три.

Вдобавок, в капитанских каютах, располагавшихся на обеих ладьях под кормой, или уютках, как их называли матросы, было всего по два места, а молодоженам по ночам любой третий был лишним.

По дороге в корчму инопланетный герой Боб красовался передо мной превосходством разума Полярников над туповатым и жесткосердным человечеством.

— С кем бы вы без нас договорились? С карасем на сковородке? С курицей в супе? С отрезанной головой чужого для вас дипломата? Все ваши переговоры пока — это прелюдия очередного убийства.

Как вам еще удалось животных-то одомашнить, ума не приложу. В вашем стиле было бы всех этих изначальных кошечек, собачек и лошадок, подсунувшихся к вам под руку и доверившихся человеку, убить и сожрать прямо сырьем.

— У нас много хороших качеств! — запротестовал я, — и среди нас масса любителей животных!

— Курицы в бульоне и барашка на вертеле.

— У нас положение о защите дипломатов!

— Которое обязательно прочтут татаро-монгольским переговорщикам, явившимся с предложением мира, перед их убийством, вызвавшим битву на Калке, закончившуюся страшным поражением русских дружин с примкнувшими к ним половцами.

Тут я смолчал. Разумных оправданий не было. Обгадимся через некоторое время и сами шагнем к многолетнему игу. И долго, очень долго эта страница в целом победоносной и славной русской истории будет жечь нам сердце.

Потом обильно обедали у Хрисанфа. Никаких стражников так и не объявилось, предсказание не обмануло. Я, тщательно пережевывая пищу, посмеивался над Полярником.

— Слышь, Боб, я тебе как предсказателю теперь прозванье изменю, и будешь ты у нас не Боб, а как в древней истории этакий Кассандр 11 века.

Полярник смолчал, видимо нырнув в Интернет. Через пять минут он вынырнул и обиженно заявил:

— Что это за кличка такая? Никакого Кассандра в вашей истории нет!

— А Кассандра есть, — разъяснил я слабо эрудированному переводчику с дельфиньего, — погляди ее в истории падения Трои. Дочка царя Приама, сестра героя Гектора, очень сильная предсказательница. Она вещает, а ей никто не верит. Девушка мрачное будущее предсказывает людям, городу, а троянцы ржут, ржут беспощадно. За это мужиков сборное войско греков подчистую перебило, женщин изнасиловало, Трою разрушило до основания. Будем надеяться, что твоя судьба сложится удачней.

— Надо мной никто не смеется! Мне все верят!

— Верят мне, а тебя не видно и не слышно. Ты нечто потустороннее, незримая тень, звук пустой. Ну может хоть это спасет тебя от посягательств сегодняшнего Аякса Малого.

Боб не вытерпел и рванул во Всемирную Паутину. Вернулся расстроенный и зашипел:

— Издеватель над чужим инопланетным разумом! Толерантней надо быть, уважительней!

— Во-во! Уважительней! А не тыкать каждому человеку чужими грехами в нос! Я за всех не ответчик! Наверняка и в древней истории обитателей Полярной Звезды присутствуют темные страницы, все мы не без греха.

Что ты, стал бы ради нас рисковать жизнью как сейчас? Договариваться с дельфинами, если б тебя самого не прижало? Да наплевал бы на всю эту земную катавасию с высокой колокольни чистого разума и упорхнул, усиленно размахивая ангельскими крылами, из ближайших Врат Богов на тихую родину!

А зачем вы нам разум дали? Чтобы облагодетельствовать? Да как бы не так! Наверняка чтобы удобней и с меньшими затратами какую-то нужную для вас руду из грунта выковыривать. И человек разумный многократно превосходил робота искусственного, по крайней мере по расходам на его производство.

А теперь поете: вы зверье, вы убийцы, с вами дело иметь нельзя, а еще неизвестно, какими добрыми делами вы в Галактическом Сообществе прославились!

Теперь Полярник сконфуженно молчал. Видать водились за его просвещенным народом такие добрые дела, что о них лучше и не упоминать в порядочном обществе. Или напакостили Медведикам, или надругались над Сириусниками, теперь за давностью времен уже и не угадаешь. А сколько поди чудес разные члены Сообщества друг над другом сотворили! У-у-у!

После обеда мы с Богуславом отправились совершенствовать мои способности волхва. Сильный кудесник работал до ужина, но толку добился немного. Сам я на погоду всю жизнь никак повлиять не мог, даже после инициации моих магических способностей могучим волхвом Добрыней, и поколебать этот постулат не удалось.

Правда научился чувствовать приближение штормов, ураганов и смерчей аж за сто верст. Как бы быстро эта опасность к нам не приближалась, добежать до Богуслава всегда успею, а уж он справиться с любой дрянью всегда сумеет.

Заодно и я ему, что смог подсказал.

— Слав, чтобы мне тебя по всяким пустякам не дергать, разгоняй перед своим уходом спать все, что только сможешь подальше. А то увидеть то я увижу, а оценить силу грядущего удара боюсь не смогу, тут опыт нужен.

— Это можно. Дурацкое дело не хитрое. Опасаюсь только, как бы не нарушить всю погоду в море и на побережьях, людям будет неудобно.

— Наплевать десять раз. Пусть они лучше дней десять под крышей посидят, чем погибнут вместе с семьями.

— Это верно. Значит, будь по-твоему.

Мы со всеми расплатились сразу после ужина, нас усиленно звали еще заезжать и гостить у Викентия, в будущий приезд не забывать друга Хрисанфа и возможного родственника Христо, и наутро мы уже вышли из херсонесской бухты в открытое море.

Плыли спокойно. Теплая погода, на небе если и бывали облачка, то только легкие перистые, которые ливнем не грозили, а тяжелые серо-черные дождевые тучи пеленой висели у горизонта, и может быть там и бушевали шторма, в которые мы никаким боком не попадали, дул ровный попутный ветер — ну что еще можно желать моряку и путешественнику?

Мы перли по морю, как яхты на парусной регате 21 века. Гребцы-матросы маялись от безделья, лишь поднимая прямой четырехугольный парус утром и приспуская его вечером. Богуслав с Пелагеей работали в поте лица от восхода до заката.

Я наблюдал за возможными погодными рисками в темное время суток и спал с восхода солнца до полдника. Вечером околачивался по судну, поражаясь изобилию погруженных в трюм товаров, играл с собаками и болтал с Мартыном и Венцеславом.

Никакие гигантские спруты и лох-несские чудовища из-под воды не высовывались и нашу жизнь не омрачали. Да и то, ну где им там в мрачной пучине притаиться? Один сероводород кругом, глубоко не нырнешь, и поэтому самые опасные здесь хищники — это акулы-катраны размером с щуку.

Ночью все суденышко спало сладким сном, а я неусыпно бдил и беседовал с Бобом об образе жизни Полярников, их философии, моральных принципах и устоях. В общем, через неделю мы уже подошли к Босфору. Было это как раз в ту пору, когда я в очередной раз отоспался после ночной вахты.

Заметив вход в пролив, Богуслав облегченно вздохнул.

— Наконец-то! Задолбало этот щит в небе держать! Устал, ни на похожую.

В проливе движение было пооживленней, чем в пустынном море, какие-то кораблики бойко сновали туда-сюда. Небо неумолимо затягивали грозные тучи.

— Крикните девушке вашей, чтоб перестала дуть, — подошел к нам Мартын, — не ровен час столкнемся с кем или на мель сядем, греха потом не оберемся, мы ведь тяжело груженые идем.

Я проорал команду Пелагее, и ветер стих.

— Чо, по стаканчику на радостях на грудь примем? — спросил кормчий. — В редкость, чтобы вот так, не наваливаясь изо всей мочи на весла, дошли. Да и от штормов увернулись, а это вообще дорогого стоит.

— Это можно, — согласился Богуслав, — желательно покрепче чего с устатку принять. А долго будем по Босфору плыть? Не быстро вроде теперь телепаемся.

— Изрядно, — подтвердил купчина, — хоть ветерок и попутный, но слабоват, и течение из Русского моря в Мраморное отнюдь не быстрое. К вечеру только дойдем. Константинополь ведь стоит в том месте, где Босфор с Мраморным морем соединяется.

— А чегой-то течение какое-то между морями образовалось? — заинтересовался присоединившийся к нам Венцеслав.

— Да пес его знает! Местные ныряльщики за устрицами брешут, что в глубине холоднючее течение из Мраморного моря в Русское струится. Но почему так, отчего, никто понять не может.

И за это тоже выпили. А перед тем отметили удачное и спокойное плавание и приближение конца нашего похода. Так как прибудем в Константинополь не рано, сразу бросаться в Сельджукскую империю обождем, отправимся завтра поутру. Мартын стал приглашать остаться на ночь на ладьях, но мы отказались — хотелось полежать и отдохнуть безо всякой качки, да и Наину мы с собой к туркам-сельджукам не потащим, пусть пока в столице Византии отдыхает от трудов праведных.

Зашла речь о расположении Константинополя. Оказывается, город расположился в устье бухты Золотой Рог, которую византийцы для верности перегораживают лежащей в воде толстенной железной цепью и пропускают корабли только после досмотра и взыскания въездной пошлины.

— В позапрошлом годе, — взялся рассказывать Мартын, — мы еще только поворачивали в Золотой Рог, как вдруг видим, с другой стороны несется во весь опор драккар викингов. У них торговые суда пошире будут, и называются кнорры. А это убегает из столицы Византии самая что ни на боевая ладья, а за ней двухпалубный дромон гонится, греческим огнем из сифона плюется. Грохот и дым невиданные! Но дромон тяжеловат, да и вышел, наверное, из гавани чуть попозже, вот и приотстал изрядно, это вам не шустрая воинская галера какая-нибудь, поэтому огонь не долетает.

И ушли бы варяги, да впереди дорогу цепь перегораживает, а на берегу стражников полно — по суше не обойдешь, драккар волоком не перетащишь. Сейчас их дромон догонит, а на нем воинов не одна сотня к бою изготовилась, и как не ловки викинги сражаться, а против столь превосходящих сил противника им выставить особо нечего — их не больше тридцати человек.

Так они чего удумали — пока разогнанный веслами драккар вперед сам по себе несется, вся их ватага на корму метнулась, нос суденышка задрался, и оно на цепь до половины залетело. Варяги на нос переметнулись — корма облегчилась и поднялась, суденышко спрыгнуло с препятствия. Так их корабль через преграду и перевалился. Викинги опять за весла, и давай Бог ноги! А дромон пока доковылял, потом ждал покуда цепь воротом опустят, варяги уж слишком далеко ушли.

В Константинополе после болтали, что этот викинг со своей ватагой на императорскую службу нанялся, то ли в Гвардию, то ли в дворцовую охрану, да по запальчивости убил кого-то из Комниных, заспорив о чем-то на ипподроме, вот и пришлось бежать. А может все и не так было, мало ли что народ бает! Но убег, это точно, это я сам видел.

Прошли через цепь и поплыли по Золотому Рогу вдоль Константинополя. Бухты и бухточки ответвлялись от залива, и в конце каждой из них была пристань, верфь, а то и док. В главном торговом городе теперешней ойкумены была видна неустанная забота о купцах-мореходах. Город воин, город умелец, город работорговец привечал своих кормильцев.

Каких кораблей и корабликов тут только не было!

Мартын взялся было перечислять:

— Надо же! Понаехало их тут! Бузы, килсы, нефы, адулийи, завы, багалы, ладьи, венецианские торговые галеры — всех и не перечесть! Ну да ладно, город громадный, всех примет, все товары купит. Знаю я тут одну славную бухточку, в нее и зайдем.

Причалили, рассчитались за извоз, попрощались и сошли на берег. По мощеным улицам большого города интенсивно сновал народ, грохотали коляски с грузами, увлекаемые лошадями и ослами. Постоялый двор с собственной харчевней держали армяне. Хозяин Аванес разместил нас в привычном порядке: в одной комнате мы с Богуславом, в другой Наина с Ваней, Венцеслава поселили одного.

Аванес порекомендовал с дороги посетить их семейную корчму.

— Там мой старший сын Багдасар царствует, он просто кухонный кудесник, а братья помогают: Нахапет еду подает, Левон за порядком приглядывает. Все очень вкусно! Зайдите, не пожалеете.

Разместившись, зашли и не пожалели. Мы с Богуславом размялись очень неплохой тутовой водкой, а молодожены и Венцек выпили местного винишка. Заели это дело салатом мшошем из чечевицы с добавлением кураги и грецкого ореха, а потом взялись за хазани-хоровац, шашлык, приготовленный прямо в кастрюльке. Все было очень остро, душисто, пряно и вкусно. Завершали ужин долма — голубцы, завернутые вместо капусты в виноградные листья и политые чесночным соусом.

Вместо хлеба подали лаваш, и все охотно приняли замену. Я его не полюбил еще в прежней жизни, и мне Нахапет вынес каравай пшеничного матнакаша. Потом народ уже заедал свое винцо виноградом и оливками, а мы с боярином сыто отдувались.

— Когда выпьешь лишнего, — сказал Нахапет, — хорошо с утра горячего хаша с чесночком отведать, очень помогает. Только его заказывать заранее нужно, он долго варится.

— Что ж за хаш такой? — заинтересовался Богуслав.

— Да холодец горячий, — объяснил я. — С похмелуги действительно неплохо помогает.

Решили на всякий случай заказать, а то чем черт не шутит, вдруг и верно подожмет.

Волкодавы уже съели по здоровенному куску сырой говядины и возлежали возле наших ног на полу. Я заказал им на завтра какой-нибудь неострой мясной каши — обычных армянских яств они не осилят.

Так и завершилась трапеза. А для достойного завершения вечера мы отправились кто-куда: утомленный Богуслав рухнул на топчан в нашей комнате и тут же уснул, молодожены уединились в своей, а мы с Венцеславом, выгуляв собак после еды, устроились для обстоятельной беседы в его кубрике. Там обоим можно было лечь на отдельную кушеточку, и ничего под тобой не раскачивалось!

Разговорились о польской кухне, в частности вспомнили краковскую колбаску, и тут вдруг оказалось, что советская и русская полукопченая колбаса «Краковская» 20 и 21 века, отличается от польского варианта 11 века, как небо от земли.

То, что у нас делалось просто из говядины и свинины с добавлением шпика, черного перца, чеснока и нитритной соли, запрещенной к применению во многих странах, а потом коптилось, в Польше изготавливалось хитро и с гораздо большим количеством ингредиентов. Тут в дело шла смесь из мяса свиных голов, телятины, говядины, свинины с добавлением всевозможной обрези из внутренних органов коров и свиней: сердца, легких, печени, диафрагмы. Не брезговали добавить уши, губы, щековину, а также вареную ячневую или перловую крупу и свежий лук. Напоследок сыпали вволю кориандра, тмина, корицы, гвоздики и черного перца, заливали всю эту мешавень свежей кровью и ставили варить, а после еще и запекали. Вот где в 11 веке кулинарные кудесники-то притаились, а вовсе не в Константинополе!

— А откуда же ты, богатый и знатный человек, можешь знать все эти кухонные изыски? — спросил я. — Ни за что не поверю, что ты поработал поваренком в собственном поместье!

— Да как-то, еще в подростках толкался на кухне от нечего делать в непогоду, вот меня наш главный повар Ежи и просветил.

— А вкусно он ее делал?

— Пальчики оближешь.

К сожалению, нашу «Краковскую» так не оценишь — обычная колбаска, ничего особенного, одна из многих таких же.

— Если сумею, на обратном пути из Франции постараюсь заскочить в твою усадьбу.

— Буду рад, заезжай.

И мы пожали друг другу руки. Увидев, что парень начал зевать, я, прихватив Марфу, откланялся.

Утром Венцеслав ворвался к нам с криком:

— Он уходит!

— Кого там куда черт с утра понес? — зарычал неласковый со сна Богуслав, — Ваньку опять за пивом погнало?

— Нет! Совсем нет! — метался поисковик, не в силах говорить толково от волнения, — С востока на запад уходит!

Закаленный годами внезапных ночных вставаний на работе в «Скорой помощи», я сориентировался почти мгновенно.

— Омар?

— Да! Да!

— Быстро уходит?

— Слишком быстро! Прямо летит!

— Нет, Венц, просто он очень близко. Побежали искать, пока Хайяма далеко не унесло, гоняйся за ним тут потом — у нас и коней-то сейчас нету.

Похмельный Богуслав зарылся носом в подушку и проныл:

— Без хаша и опохмелки никуда не пойду…

А мы, свистнув собак, унеслись. Проснувшийся еще с рассветом Константинополь уже вовсю трудился, народ спешил по неотложным делам, мешки, узлы и ящики везли, несли и волокли. На нас никто не обращал внимания — бегут и бегут, прознали где товар подешевле, вот и торопятся очень сильно.

— Все, пришли, — резко остановился я.

— Что такое? Я чую, туда надо бежать! — забеспокоился следопыт.

— А я вижу. Вон он, астроном, сам к нам идет, ослика в поводу ведет.

Немолодой мужчина в пестром халате и белоснежной чалме шел с расстроенным видом, ни на что не обращая внимания.

— Салам алейкум! — заступил я его дорогу.

— Ва алейкум салам ва рахматула, — удивленно ответил гений 11 века.

Потом он узнал меня и обрадованно воскликнул:

— Ты! Пришелец из будущего! А я все чаще думаю, что наша встреча была игрой моего ума, наведенной разумом, утомленным гонениями и математическими выкладками.

— Не мучь себя лишними раздумьями, — посоветовал многоопытный я, — если хочешь, можешь меня пощупать. Реальней человека и не сыщешь. Пошли завтракать.

— Ты понимаешь, — смущенно заметил астроном, математик, философ и поэт, — у меня в кармане последняя монетка кончилась еще вчера — польстился на свежеиспеченную лепешку. За постоялый двор теперь тоже платить нечем. Так что мне придется обойтись без завтрака. Не заработал я за последние три дня ничего.

И он прочел нам очередные рубаи:

О небо, к подлецам щедра твоя рука:

Им — бани, мельницы и воды арыка;

А кто душою чист, тому лишь корка хлеба.

Такое небо — тьфу! — не стоит и плевка.

— Ну я, видать, душонкой мелковат, — подытожил я, — в деньгах пока не нуждаюсь. Пошли вещи твои заберем, лучше нам поближе друг к другу жить.

— Да вещи все со мной, вон в сумках у моего ишака лежат — за постой же тоже платить нечем.

— Тогда пошли завтракать. Оплачиваю, естественно, все я.

— Я не имею права есть на чужие деньги! Я еще ничего полезного для тебя не сделал, чтобы меня кормить.

— Ты, достопочтенный, слишком чист душой. Это не мои деньги, это деньги тех, кто хочет остаться в живых и отвести грядущий катаклизм. И нам платят не за результат, а за работы по его получению. Если у нас не получится отвести метеорит, недовольных не будет. Вообще никого не будет.

А для всей этой возни или великого труда, называй как хочешь, нужно полноценное питание и отдых. Те, кого ты сегодня увидишь, кто помог мне увидеться с тобой и договориться с дельфинами, прошли для этого тысячи верст, рисковали жизнью, убили могучего черного волхва и ведьму, пятерых умелых воинов — наемников, столковались с кентаврами. Мой друг и побратим Богуслав, с которым мы сейчас вместе будем завтракать, получил в дороге удар стилетом в сердце, и чудом остался в живых. Я командир этого великолепного отряда, состоящего из бесстрашных людей, и горжусь этим.

Но ни один из нас не умеет считать, так как ты, и ничего не знает о движении планет. Не могут помочь нам в этом и дельфины. У них большая магическая сила, но нужными знаниями они не обладают. Без тебя погибнет Земля, и никто, слышишь никто, не в силах ей помочь — только ты. Поэтому хватит тут строить из себя чистейшую душу, а пошли завтракать — впереди работы полно.

Поели, попили, и с чистыми душами перешли в арендованные апартаменты. Поговорили с Аванесом, представили ему новоприбывшего жильца и ослика. Армянин порадовался притоку прибыли на то же количество коек (шутка ли, аж целое место в одной комнате пустовало!), а ишака сразу увели кормить и определять в стойло.

Потом присели всей ватагой у нас в комнате.

— Что ж, Венцеслав, твоя служба окончена, ты честно исполнил свой долг, — завел я очередную песнь расставания. — Забирай честно заработанные тобой доспехи Невзора, и отправляйся домой, порадовать маму, папу и повара Ежи, который уже ждет тебя на кухне с кровяной колбаской. Покупай сегодня лошадей в дорогу, денег-то хватит? Если маловато, я добавлю, и оправляйся завтра на родину.

— Никуда я не поеду! — поднял бунт шляхтич. — Хотите меня раньше времени с рук сбыть? А вот шиш вам! — и он ткнул мне кукиш под нос. — Не узнав, чем дело кончилось, нипочем не уеду! Денег жалко? За свой счет проживу!

— Ладно, ладно, не горячись, — успокоил я парнишку, — живи сколько влезет, а коней все-таки купи, чтобы в последний момент не дергаться.

— Не будет последнего момента! Я с вами и во Францию поеду, тоже за свой счет!

Тут подключился и Богуслав.

— Ты уж извини, но во Францию мы тебя не возьмем, и вопрос тут не в деньгах. Слишком там дела зыбкие, лишний человек сильно помешать может. Так что обижайся, не обижайся, а не возьмем. Мы бы и Ваню с Наиной домой отправили, да в них нужда крайняя, без них никак.

Молодая парочка от осознания своего величия задрала носы, а Венцеслав, поняв, что решение окончательное и обжалованию не подлежит, и даже демонстрация фиги делу не поможет, свой аристократический носик повесил.

Вдобавок я переместил его в комнату к неласковому Богуславу.

— Нам с Хайямом еще работать и работать, поэтому лучше поселиться вместе. Все остальные пока могут делать, кто чего хочет. Просьба не играть в азартные игры, не ставить никаких денег на бегах и не влипать в сомнительные истории.

Ваня, сбегай к хозяину, пусть кого-нибудь пришлет, чтобы перестелить нам постели, самим что-то возиться не с руки.

Иван унесся. Вернулся уже с молодой симпатичной армяночкой с постельным бельем в руках. Судя по сходству с Аванесом и братству из харчевни, одними сыновьями при производстве потомства армянин не ограничился.

Девушка обратилась к Богуславу, сочтя его главным.

— А кто мне покажет, какие именно кровати нужно перестилать?

Тут неожиданно оживился только что бывший понурым и разочарованным в своей нелегкой судьбе Венцеслав.

— Я, я покажу! А как тебя зовут?

— Неудобно как-то сразу свое имя незнакомым людям говорить, — усомнилась скромница.

— Мне можно! Я из очень знатного рода! Девушку нипочем не обижу! — уже чуть не плясал возле нее шляхтич.

— Ваануш, — поклонилась девица.

— Пошли скорей, я там все знаю!

Эх молодость, молодость. Не нашел бы наследник польского королевского рода в Византии свою любовь, всякое ведь бывает. А может молодец просто ловкий ходок по женской части? Не угадаешь. Впрочем, мне теперь не до него, более неотложные дела поджимают, нас с расчетами дельфины ждут.

После всех перестиланий мы с Хайямом переселились в бывшую комнату поляка, Венцеслав куда-то пропал, а Богуслав, Иван и Наина отправились гулять. Жизнь текла своим чередом, а камень из антивещества летел, летел и летел…

— Омар, а как вы себе в теперешних обсерваториях представляете устройство Солнечной системы?

— Да как и все! — и он бойко перечислил мне планеты, видимые невооруженным глазом: — Меркурий, Венера, Земля, Марс, Юпитер, Сатурн.

Но глядя на мое огорченное лицо, встревожился:

— Что-то не так?

— Да мы вот увидели попозже еще Уран и Нептун.

И спросил более просвещенного инопланетянина:

— Боб, как мыслишь, про карликовые планеты говорить?

— Да не стоит. У того же Плутона масса в 6 раз меньше чем у Луны, Эрида потяжелее, но она сейчас черте где от Солнца — я тут табличку нашел, подлетит поближе эта красавица только через тысячу лет, а остальную мелочь, вроде Макемакса, Хаумеи, Седны, Никты, Кербера, Харона, Гидры и прочих если браться учитывать, так нас с этими расчетами в руке и пришибет. Этак можно еще и столкновение с какой-нибудь мелюзгой из пояса астероидов своим вниманием не обделить, сотню лет еще считать с нашими-то возможностями будем. Вряд ли взрыв где-то на далекой периферии так уж земную жизнь поколеблет. Максимум опушистеете лишка, или уши подлиннее нарастите, махом обвыкнетесь. Еще дразнить друг друга будете: ты безволосый! А ты короткоухий!

— Ладно. действительно нужно упростить расчеты. Не до жиру, быть бы живу. Искать надо в Интернете действующую и бесплатную машинку для расчетов — Хайям столько считать не осилит.

— Да подожди ты с машинками! Погляди вот пока, чего тут про все это коловращение пишут. А Хайям пусть в это время напишет, какое он берет расстояние между планетами. Тоже ведь возможны варианты.

— Омар, а ты какое берешь расстояние от Солнца до каждой из планет?

Деловитый Хайям тут же вооружился письменными принадлежностями.

— От Земли до Луны тоже писать?

— Пиши. Все пиши, — предчувствуя недобрый исход сказал я и нырнул в Интернет.

И средневековый астроном сноровисто начал писать.

А я, вылезя из Инета, взялся читать и внутренне застонал. Если расстояние от Земли до Луны было высчитано более-менее верно — наши 384000 километров превратились в 30 диаметров нашей планеты, а плюс-минус тысяча другая км погоды не делали, то остальные расчеты были просто оторви и брось. Надежда просто посчитать дополнительно еще две планеты и на этом закруглиться, растаяла как дым.

— Опять что-то не так? — спросил золотой ум 11 века.

Я отобрал у него перо и, посматривая в Интернет, написал реальные значения рядом с выкладками давно минувших дней.

— Миллионы верст? — поразился Хайям. — Ведь наш фарсах пять ваших верст… — он быстренько пересчитал. — Неужели все так далеко?

— До Сатурна, Урана и Нептуна вообще миллиарды. О расстояниях до звезд лучше и не спрашивай — там мириады верст. А если еще учесть, что все планеты летят по очень разным орбитам, отнюдь не имеющим не только форму правильного круга, но и овал-то неправильный, с совершенно разной скоростью, расстояние между планетами и солнцем очень сильно колеблется, ничего мы тут не высчитаем. Ты метеорит можешь сейчас увидеть?

— Конечно.

— Прикинь хотя бы грубо сколько у нас есть дней до подлета его к такой точке, после которой катастрофы не избежать.

— Ну зачем же грубо, я точно скажу.

Хайям поднял лицо вверх и закрыл глаза. Хм, интересный способ расчета! Думал он где-то с минуту. Потом занял обычное положение, открыл глаза и сказал:

— Пять дней.

— Как это ты так быстро высчитал? — поразился я.

— Я ничего не считал. Я просто вижу.

Был бы кто другой на его месте, я бы, конечно, не поверил, но личность говорившего внушала уважение. Внес ясность Полярник.

— Володь, возьми его за руку на пару минут, я быстренько просмотрю, на чем он основывает свои измышления, и сравню с вашими научными данными.

— Давай попробуем, нам уже терять нечего.

— Омар, можно я возьму тебя за руку?

— Конечно, если это поможет делу.

Я взял, Полярник перетек, а Хайям рассказывал дальше.

— Мне не нужно просчитывать разные мелочи, вроде направлений, скоростей и расстояний, у меня в голове почти сразу образовывается цельная картина и близкого, и далекого космического будущего. Это так странно, ведь здесь, на близкой Земле, я даже то, что будет завтра, толком предсказать не могу, а на громадные расстояния вижу далеко отстоящие события будущего. Раньше, когда я заведовал обсерваторией, мне, чтобы обосновать свою точку зрения, приходилось обосновывать это математическими обоснованиями, ссылками на труды Аристотеля, Птолемея и прочих ученых прошлого — это их расчеты я тебе сейчас привел, а также результатами собственных наблюдений, но сейчас же ведь в этом нет нужды?

— Это то да, просто возникают сомнения в достоверности твоих предсказаний.

— К сожалению, доказать мне нечем.

— Тогда давай чуть-чуть посидим молча, может быть что-нибудь и проявится, и либо докажет твои слова, либо опровергнет их.

— А что будем делать, если опровергнет?

— Пропадать! Точнее отбросим метеорит куда получится, лишь бы от Земли подальше.

И мы умолкли.

Вернулся пораженный увиденным Боб.

— Отпускай его руку. Все, что Хайям говорит, все это правда! Ох и далеко видит! Все это подтверждается данными рукописей и вашими знаниями. Пусть расскажет, что именно нужно делать — мне ведь это еще дельфинам пересказывать, ставить перед ними ясную и четкую задачу.

Я вскочил, забегал по комнате. Чувства переполняли меня.

— Говори, Омар, как нам уберечься от попадания метеорита в другие небесные тела.

— Да никак.

Я аж сел. Хорошо, что не на пол…

— Погибнем, значит? Пропадем?

— Ну почему же. Из всех планет нам обойти надо только Марс, и все дела.

— А как же Юпитер, Сатурн, Уран, Нептун?

— Зловредный метеорит, если обойдет Землю и Марс, через девять месяцев взорвется в Поясе Астероидов, столкнувшись с одним из тамошних обитателей.

— А как это подействует на Землю, на людей?

— Да никак. Мы будем надежно укрыты щитом Солнца. В момент взрыва Земля будет находиться с другой стороны нашего светила. Но все это, конечно, только при изменении пути метеорита.

Да, звучит очень сомнительно, но другого варианта я не видел.

— Не сомневайся, Володь, — опять принял участие в обсуждении Полярник, — я тут снова залез в твой центр предсказаний, и хочу тебе сообщить:

Движения планет ты внутренним взором не видишь, и не увидишь никогда, но в предсказаниях будущего себя и других людей ты ошибок не делаешь. И через год, и через два, и даже через три мы оба живы, и никакого Апокалипсиса на Земле не произошло. Ты идешь верной дорогой, не сворачивай.

Это меня ободрило и развеяло глупые сомнения. Продолжим!

— То есть никаких вычислений больше не требуется, и ты хоть сейчас можешь объяснить дельфинам куда направлять метеорит?

— Мне-то не требуется, а вот с объяснениями могут быть трудности. Тут бы лучше показать…

— Покажем! — бодро заверил Полярник. — Только тебе, Владимир, придется связать в единую цепь Хайяма и дельфина. Ты будешь касаться их обоих, а я метаться между ними. Ты будешь передаточным звеном, этаким проводом, а я электротоком. За озвучку в этот момент не ручаюсь.

— Какая уж тут озвучка! Ты, главное, дело делай. — И снова голосом: — Омар, общение с дельфинами я беру на себя, а чтобы не морочиться с объяснениями, нам обоим нужно подплыть к дельфинам, и мне бы опять взять тебя за руку. Как ты на это смотришь?

— Да я бы и не против! Только я плавать не умею и большой воды боюсь с детства.

— А как к лодкам относишься?

— Замечательно! Всегда мечтал на них покататься, но не довелось.

— Вот, может быть, сегодня и доведется.

— Рискнем! — храбро заявил Хайям.

А я оповестил Большую мать о нашем скором появлении.

И мы втроем (Марфа тоже на постоялом дворе не осталась) отправились на берег залива. Погода благоприятствовала нашим планам. Ярко светило солнышко, ветра не было. Вышли к Золотому Рогу.

Двое греческих рыбаков распутывали мокрые сети на берегу. Изрядной величины лодка была привязана к колышку недалеко от воды.

— Здравствуйте! Как бы лодку вашу нанять?

Начинающий седеть рыбак постарше с обветренным лицом, ответил неласково:

— Шли бы вы себе с богом, видите мы заняты. Поищите себе забаву в другой бухточке, — и продолжил свое занятие.

А многочисленные плавники дельфинов уже замелькали над водой и менять дислокацию было совсем не с руки — в бухту заплывала стая Большой матери.

— Милиарисий, — предложил я.

Рыбаки только засопели и продолжили свое занятие. Рыба тут видно в большой цене, подумалось мне. Продолжим!

— Пять милиарисиев, — резко улучшил я свое предложение.

Молодой бросил возиться и лучезарно заулыбался, прищурив глаза. Видимо, такая сумма входила в его жизненные приоритеты. Старший глухо зарычал на него:

— Авксентий! Не отвлекайся! Работай давай!

— Да работаю я, работаю…

— Последнее предложение, — голосом рыночного зазывалы объявил я, — десять милиарисиев!

Тут не выдержал и пожилой.

— Куда плыть-то?

— У вас якорь есть?

— Как же без него.

— Нужно отплыть от берега на глубокое место и бросить якорь.

— И все?

— И все. Мой товарищ будет с вами в лодке, а я подплыву сам.

— И надолго это?

— Как Бог даст. Хочу с вместе с дельфинами поплавать, а мой друг полюбуется.

— Зачем это все? Да еще за такие деньги?

— Лишних вопросов не люблю. Я русский, и этим все сказано.

— А-а-а…

Мои соплеменники уже видимо создали нашей нации устойчивую репутацию — нас знали и опасались, поэтому лишних бесед греки больше не вели.

Помог Хайяму залезть в лодку. Рыбаки оттолкнули ее от берега и запрыгнули с разных сторон сами, прошли к веслам. Я, раздевшись, положил вещички на камни и попросил собаку:

— Марфуша, покарауль тут, — и тоже пошел в воду.

Быстро догнал лодку. Вокруг уже хороводились дельфины, разносилось их цоканье, кряканье и скрип. Крикнул гребцам:

— Сушите весла, здесь встанем! Омар, садись ближе к краю, опусти руку за борт.

Все было исполнено, грубый якорь пошел на дно. Ко мне подплыл очень большой абсолютно черный дельфин и открыл здоровенную зубастую пасть. Крякнул коротко и сердито.

— Вот он и касаткодельфин Сын-Убийца объявился, — оповестил я Полярника, — приплыл из далеких морей с матушкой повидаться.

— Зверский какой-то, — ужаснулся Боб, — не сожрал бы нас просто на завтрак!

— Это ты папашу его не видал, вот где, поди, ужас, плывущий в океане. Скажи ему, чтобы потихоньку придвинул меня к свисающей из лодки руке, — и я положил свою правую руку на Сына.

Буксировка прошла успешно, моя левая рука ухватилась за Омара, контактная цепь замкнулась, и я на некоторое время освободился. Бессловесный провод, чего с меня взять. Тихо висел между двумя яркими магическими дарованиями в зеленоватой теплющей воде и время от времени шевелил ногами. Длилось это минут десять, руки уже начали уставать. Наконец в голове раздался голос Полярника:

— Отпускай всех, они столковались. Побарахтайся еще в воде, сейчас Сын вместе с маминой стаей навалится в нужную точку с необходимой силой, а Хайям приглядит. Если чего пойдет не так, опять соединимся, Омар подкорректирует.

Я разъединил цепь, а Сын-Убийца, не тратя времени даром, заскрипел, замяукал. Стая безмолствовала, арабский астроном поднял лицо к небу и закрыл глаза. Похоже, все шло по продуманному заранее плану. Потом наступил период полного молчания минуты на три. Пожилой рыбак перекрестился. Затем все дельфины разом ушли под воду.

— Господи, страх-то какой! — еще раз перекрестился пожилой. — Где он этого здоровенного зубастого только выискал! Сколько лет по морю плаваю, сроду такого не встречал! Ох зря мы, Авксентий, ввязались в эту историю, попомни мое слово.

— Обойдется, дядя Дамианос, явно к концу уж дело-то идет, — не испугался грозных предчувствий родственника Авксентий, — все хорошо будет.

Через пять минут дельфины вырвались из воды. Задохлись, поди, бедолаги от усердия, посочувствовал я братьям по разуму. Хайям открыл глаза.

— Все хорошо получилось, — негромко сказал он по-арабски, — и нас, и Марс облетит. И нужный камень в Поясе Астероидов я тоже вижу. Можно уже начинать праздновать — беду отвели.

Омар встал в качающейся лодке, и, прижав правую руку к груди, поклонился дельфинам. Сын-Убийца гортанно скрипнул, и вся орава встала на хвосты, вылетев из воды. Потом с шумом рухнула обратно, зашумела, закурлыкала, и поплыла из бухты вслед за лидером.

Рыбаки перекрестились уже вдвоем — оптимизм молодца был поколеблен.

— Поднимайте якорь! Возвращаемся! Я наплавался вволю.

На берегу рассчитались, я ухватил свои шмотки, и мы с Хайямом отошли подальше от этого набожного дурачья — береженого Бог бережет, а не береженого конвой стережет. Сбегают еще, доложат кому не надо, о том, о чем не надо, оправдывайся потом в застенке каком-нибудь или убивай всех подряд.

Сидели на пригорочке, и, пока я обсыхал, беседовали о ближайшем будущем.

— Обнищал я без постоянного дохода, — делился своими горестями Хайям, — имущества один ишак, да потасканный халат, что на мне. А в Византии все чужое и чуждое: и народ, и вера, и обычаи. И на все дороговизна страшная! А в Сельджукской империи, после убийства фанатиком-ассасином моего опекуна визиря Низама аль-Мулька и отравления султана Мелик-шаха, на меня объявлена охота, и туда тоже пока не сунешься. Денег на переезд в какую-нибудь дружественную арабскую страну с привычным исламом нет, а тут мне заняться нечем, никому не нужен.

— А чем же ты можешь заняться в мусульманской стране? — поинтересовался я. — Вряд ли за написание рубаи или математические вычисления кто-то сейчас заплатит реальные деньги. На астрономии и философии тоже не обогатишься. Что же ты еще умеешь?

— Я могу быть хакимом-лекарем, муллой, толкователем шариата — всему этому я обучен в совершенстве. Найду себе место в привычном обществе без особого труда. А здесь хоть пропадай. Сейчас мечтаю добраться до Государства Газневидов и обжиться там в каком-нибудь крупном городе — Газне или Лахоре. А лет через десять, когда в Сельджукской империи все утрясется и гонения закончатся, можно будет и вернуться на родину.

— А какие же деньги нужны для такого путешествия и обзаведения хозяйством?

— Ох и немалые! Милиарисиев пятьдесят-шестьдесят, да где ж их взять!

Мы вернулись на постоялый двор. Я освободил дверь в наш номер от подаренного мне антеками заклинания неоткрываемости, вынул из своей походной сумки мешочек с золотом и отсчитал Хайяму пятьдесят полновесных солидов.

— Это за что же мне такие деньжищи? — поразился поэт-философ. — Тут же в переводе на серебро шестьсот милиарисиев!

— Считай, что человечество расплатилось с тобой за спасение своей драгоценной жизни. Пошей сегодня у портных пояс с кармашками для золота, и можешь отправляться в путь-дорогу. Мы тоже на этих днях постараемся уплыть из Константинополя — наш Великий Поход завершился, можно позаниматься и личными делами. Убивать взглядом умеешь?

— Если бы не умел, давно бы уж казнили.

— Значит грабителей на дорогах можешь и не бояться.

Пока говорили о том и о сем, вернулись с прогулки члены команды. Рассказал им об завершении борьбы с метеоритом, на обеде отпраздновали.

Повалявшись после еды и разработав маршрут плавания во Францию, отправились с Богуславом бродить по пристаням, искать попутный транспорт. Им оказался торговый корабль из Генуи, который отплывал в родной порт завтра.

Вначале хозяин-купец не хотел нас брать ни в какую: вас слишком много, а женщина на корабле вообще дурной знак, но предложенная сумма в двенадцать солидов в корне изменила ситуацию. Мы внезапно оказались желанными гостями, а девушка — это к попутному ветру. Насчет попутного ветра это он прямо зрит в корень… Деньги мы пока не отдали, только позвенели кошелем над ухом судовладельца и опять подались на постоялый двор. На прощанье генуэзец нас предупредил, что, если мы не появимся к назначенному сроку, никто нас ждать не будет. Что ж, хозяин — барин.

По приходу завалились опять на кушетки и Богуслав задремал. А я лежал и обдумывал будущее путешествие во Францию. Раньше мне акцентироваться на этой части пути было просто некогда — давили другие заботы, а вот теперь появилось время, получив из Интернета необходимые данные, все посчитать. Прежде-то как? Главное — это спасти Землю и человечество, а там плывем да плывем, и в ус не дуем. А вот времени, потребного на этот круиз, никто не обсчитывал. И тем более не сравнивал продолжительность морского и сухопутного путей. А разница получалась изрядная. Я аж застонал от такой прорухи.

Тут завозился в своей кровати Богуслав, вздохнул, охнул и проснулся. Уставился на меня ошалевшими со сна глазами и спросил каким-то сиплым голоском:

— Вова, ты чего стонешь?

Откашлялся, и уже обычным уверенным голосом продолжил:

— Приснилось чего страшное?

— Скорей пришли в голову страшные мысли.

— Какие?

— Мы делаем большую ошибку, выбирая морской путь. По суше надо добираться, накупив побольше выносливых и крепких лошадей.

— Что это тебя по суше ехать растащило? Не наездился еще? Не хлебнул горя полной ложкой? Решил преодолеть десяток царств-государств, навоеваться с тамошними народами вволю? Плыть, Вова, только плыть!

— Вот и плыви сколько хочешь с молодоженами, я вам не мешаю, до Новгорода и в одиночку доскачу.

— Э, э! Это что еще за затеи? — присел в топчане Слава. — Твою должность атамана еще никто не отменял!

— Как никто не отменял и моей любви к беременной жене, которую я уже тыщу лет не видел. Моего руководства лесопилкой и производства карет. Тоски по любимому делу лечения больных, постройки церкви и прочего.

— Но ты же преодолел себя и пошел в этот поход!

— Это был Великий Поход, мы спасли Землю. А сейчас чего? Выкроив деньги из того похода, мы поплывем всего лишь улаживать твои шкурные дела. Да ты, гляжу и не торопишься к своей Анастасии-Полетте, что ж, твое дело стариковское, и так, мол, сойдет! А я человек молодой, кровушка так и кипит!

— Что, золотишка пожалел, побратим? — брезгливо поинтересовался Богуслав, — совсем жаба задушила?

— Денег возьмешь сколько душе угодно! — пресек я его глупые выдумки, — не могу лишние дни и ночи терпеть разлуку с Забавой.

— А чего ты про возраст врешь? У нас же с тобой всего год разницы.

— Это по жизненному опыту. А так ты шестидесятилетний старик, а я Божьим промыслом тридцатилетний молодец. Ты вроде бы должен помолодеть по обещанию антеков, да пока воз и ныне там.

— Я люблю Анастасию больше жизни!

— Седина в бороду, бес в ребро — обычное дело.

— Да вроде все уже решили! Судно нашли, цена за поездку приемлемая, в дороге никого убивать не надо, чего ты ерепениться-то взялся?

— А вот давай посчитаем сколько нам понадобится времени, чтобы попасть в Париж.

— Давай! — охотно согласился боярин.

— Я посмотрел в Интернете, от Константинополя до Генуи, обходя Грецию и Италию, две тысячи триста верст. Плыть морем, не разгоняя шторма и не увлекаясь попутным ветром, не меньше двух месяцев. Команда многочисленная, наверняка настроенная католическими священниками против слуг дьявола, если поймут, как вы тут с Пелагеей ловчите, ссадят враз, да еще и науськают на нас церковников.

— Очень может быть, — согласился Слава.

— От Генуи до Парижа посуху семьсот верст. На самых лучших конях быстрее чем за девять дней до столицы и монастыря возле нее не доберемся. Два месяца девять дней быть в пути нам гарантировано.

— А по суше?

— Там две тысячи двести верст, при трех конях на каждого за двадцать суток долетим. Враждебный народ по пути или поубиваем, или запугаем, нам с ними не детей вместе крестить. Так что скажешь?

— Хорош валяться! Пошли коней покупать!

Купили двенадцать справных и, по мнению воеводы, выносливых лошадей. Венцеслав с нами уезжать отказался, у него в Константинополе нашлись «неотложные дела». Мы хмыкнули и оставили шляхтича осваиваться в армянской среде рядом с Ваануш.

Утром выехали. Прощай, Константинополь! Вперед, в Париж!

Оглавление

Приятная неожиданность

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава18

  Глава19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

Неприятнейшая неожиданность

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

Странная неожиданность

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

Спасительная неожиданность Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg