«Санкт-Петербург на Дону»

Удар трости выбил облачко из пыльной земли.

— Здесь граду быть! Именем — Санкт-Петербург, в честь славного всехвального, первоверховного апостола Петра, моего небесного покровителя.

Дон, лениво шелестя волнами, предвкушая своё скорое впадение в Азовское море, на этот исторический возглас никак не откликнулся.

Зато откликнулась немногочисленная свита молодого царя, решившего построить новый город.

Они восклицали — «Виват!», взмахивали руками, а некоторые, особо впечатлительные, накричавшись и навзмахивавшись, утирали слёзы, а заодно и вспотевшие шеи, париками.

Процесс пошёл. Пусть весь будущий город представлял собой лишь след от удара трости в пыли на высушенной солнцем южной земле. Какой-нибудь провидец уже мог разглядеть здесь великолепные дворцы, обшитые гранитом набережные, величественные монументы, всё, что полагается столице великого царства. Вплоть до бабушек, торгующих семечками у метро, но это если провидец уж какой-то особо мощный.

— Какой Дон? Что за? Да любой одиннадцатиклассник знает, что Санкт-Петербург стоит на Неве! Ну, почти любой, одиннадцатиклассники довольно разнообразный народ. Да, на Неве. Но! Это у нас. А здесь…

Хотя до некоторого момента, назовем его «Момент Х», здесь всё шло как у нас. Хеопс и Пирамиды, Навуходоносор, с которого одного имени хватит, Апулей вместе со своими ишаками, и так всё вплоть до всяких разнообразных Карлов, Филиппов и прочих Иванов. Или до этого «Момента Х», не было разделения на «у нас» и «здесь»? Не знаю. Тут нужно оперировать понятиями «бытие», «существование», «причина», «следствие» их взаимовлиянием и так далее. Существует ли бытие, так сказать? Уклонясь от ответа на этот вопрос сразу отвечу, из-за чего произошло разделение.

Это был заяц. Нет, это был не тот заяц, который перебежал дорогу Александру Нашему Всё Пушкину, в результате чего последний, не поехал дальше и не оказался на Сенатской площади в декабре 1825 года. Тем более, что это было уже в Санкт-Петербурге на Неве. Хотя, пушкинский заяц стал причиной ещё одного разделения и появился ещё один мир. Там, в третьем мире, где Александр Сергеевич — декабрист, сидит и роет глубину сибирских руд, творя себе спокойно литературу, без дуэлей и напряжённого внимания к себе разных светских хлыщей.