Валерий Большаков Четыре танкиста От Днепра до Атлантики
Серия «Военно-историческая фантастика»
© Большаков В. П., 2017
© ООО «Издательство «Яуза», 2017
© ООО «Издательство «Эксмо», 2017
* * *
Глава 1 Комбриг
[1]
Харьковская область, село Одноробовка.
7 августа 1943 года
Танкисты 1-й гвардейской бригады вышли к железнодорожным станциям Одноробовка и Александровка глубокой ночью.
Репнин не стал спешить с атакой, решил дождаться утра.
Вылезая на остывавшую броню «Т-43», он втянул прохладный воздух. Как хорошо пахнет ночью гречиха! Кажется, что от ее белых цветов в темноте виднее.
Геннадий присел, откидываясь на башню – металл приятно грел спину. Осторожно поерзав, оберегая хоть и зажившие, но больно уж свежие раны, он сдвинул танкошлем на затылок, устраивая голову на покатой броне. Удобно. Только твердо.
Пройдет еще чуть больше месяца, и исполнится ровно два года, как он здесь, в прошлом. Сколько уж передумано за это время, каких только версий не измышлено!
Взять хотя бы это самое местоимение – он. Кто – он?
Геннадий Эдуардович Репнин? Так этот гражданин сгорел в танке под Дебальцево. В 2015-м, семьдесят лет тому вперед.
И непонятно, что же от него осталось – душа? Сознание? Что?
Какая такая субстанция перенеслась через время, чтобы вселиться в другое тело, в другую голову, в Дмитрия Федоровича Лавриненко?
Репнин был атеистом и не верил в бессмертную душу, ему было «против шерсти» сознавать произошедшее с ним чудом, но и эта версия имела право на существование.
Первые месяцы его преследовало ощущение дискомфорта, было неприятно ощущать чужие зубы, чужое нёбо. Дышать чужим носом. Извините, писать, придерживая не свои муде.
Наверное, понять его сможет человек, скажем, старый ученый, чей мозг пересадят в тело молодого кретина, пустившего себе пулю в висок из-за неразделенной любви.
Правда, старик, вернувший себе молодость таким путем, вряд ли будет страдать излишней брезгливостью, ведь к нему вернутся силы и утраченные возможности.
Репнин никогда особо не увлекался выпивкой, но, попав в 41-й, частенько использовал сто грамм, чтобы прополоскать «чужой» рот.
Это долго преследовало его, а потом незаметно сошло на нет. Он просто привык к своему новому телу. Кстати, более молодому, чем старое. Ну, не то чтобы совсем уж старое, но капитану Репнину было за сорок, а Лавриненко – около тридцати.
С другой стороны, эта его озабоченность из-за «вселения» в иную плоть здорово помогала удерживать в норме психику. Война шла жестокая и страшная.
Геша видел то, что когда-то мелькало в кино «про войну», но куда чаще его глазам представало другое, чего по телику не углядишь – грязная изнанка победы, ее гной, ее кровь и сукровица.
Порой Репнин задумывался, куда, в какие пространства, времена и миры перенеслась душа самого Лавриненко. Не дай бог, в его выморочное тело!
Геша прекрасно помнил ту боль, тот страх, что рвали его в башне «Т-72», когда горел танк. Хотелось надеяться, что экипаж выжил-таки.
Выздоравливать обгоревшим, с кожей, превратившейся в черную корку, – это мучение, долгое, просто нескончаемое, но боль, пускай через месяцы, все равно проходит, и ты радуешься простейшим вещам – теплу, ветру, воде, дыханию – еще сильнее, чем прежде.
Интересно, что подумает Лавриненко, перенесясь в будущее?
Коммунизма там точно нет. Социализма, впрочем, тоже.
Зато есть капитализм – кондовый, полууголовный. Мещанский строй. Вот кому надо будет психику беречь!
Эпоха Сталина – это не мрачное кровавое Средневековье, это весна истории. Грязная, голая, но готовящая цветение.
У людей есть вера и надежда, мечты и ожидания. Расскажи кому из них, что все их труды, все утраты пойдут прахом, что и партию развалят, и СССР распадется – не поверят же, посмотрят неодобрительно, разговаривать перестанут с «пораженцем»…
Репнин усмехнулся. Кто знает, может, его для того и закинуло сюда, чтобы изменить мировые линии, уберечь государство рабочих и крестьян от крушения?
Ладно, вздохнул Геша, хватит мечтать…
Спрыгнув в густую, росистую гречиху, он прислушался.
Тишина…
Конечно, не сказать, что природа и люди играли в молчанку. Вон, где-то палят немецкие пулеметчики, с ночного неба донесся гул самолета. Но что значат эти приглушенные, не рвущие слух звуки после неумолчного грохота Курской битвы!
Рев моторов, залпы пушек, лязг и скрежет раздираемого железа, людские крики, мат и вой – все это мешалось и гремело над степью, подавляя и угнетая.
После разгрома под Прохоровкой немцы отступили, но до победы было еще далеко.
Пока Репнин валялся в госпитале, 1 гвардейская танковая отдыхала и набиралась сил, а второго августа, пополнившись новой бронетехникой, в авангарде 3-го мехкорпуса перешла в наступление на позиции вермахта.
Начиналась Белгородско-Харьковская стратегическая наступательная операция «Румянцев».
Рано утром третьего августа танкисты бригады вошли в прорыв на фронте в восемнадцать километров и выдвинулись к Золочеву, райцентру, одному из опорных пунктов немецкой обороны на северо-западе от Харькова.
Сразу же за Золочевым начиналась сеть оборонительных укреплений врага – линий траншей полного профиля, дотов и дзотов, артиллерийских и пулеметных позиций, колючей проволоки в несколько рядов и заграждений из спирали Бруно, вкопанных танков и минных полей.
У гитлеровцев был пристрелян каждый куст или дерево, каждый холмик и каждый овраг. Секторы обстрела перекрывали друг друга, создавая практически сплошную зону поражения.
Но танки Катукова шли вперед.
Гвардейцы штурмовали и атаковали, громили колонны немецких танков и грузовиков, но и фрицы сопротивлялись бешено, подключая артиллерию и авиацию.
А шестого августа Репнина выписали, и он на попутках добрался до 1-й гвардейской. Геннадий усмехнулся, глянув на часы – минули ровно сутки, как он вступил в командование бригадой.
Ну-ну, посмотрим, какой из тебя комбриг…
Репнин не стал заходить далеко в шелестящие злаки – промокнешь, роса обильная.
Он прислушался – глухо доносился разговор мехвода с радистом. Потом очень ясно и четко послышался металлический лязг – кто-то выбрался из танка.
– Ты, Санька?
– Я! – откликнулся Федотов. – А то там дышать нечем.
– Сейчас надышишься… Сбегай, позови наших комбатов. И комполка скажи, чтобы шел.
– Есть!
Башнер спрыгнул и затопотал в ночь. Репнин поглядел ему вслед. Из рядовых Федотов уже вышел в сержанты, чем очень гордился, но куда больше позитива он испытывал от перевода в башнеры. У Сашки были способности стрелка, поэтому в наводчиках ему самое место. Хоть и стрелял он похуже, чем сам Репнин, тем не менее Федотову этого было достаточно, чтобы свысока посматривать на Борзых, пересевшего на его место заряжающего.
Белобрысый, курносый, скуластый, башнер был типичным русаком, солью земли. В любые времена такие, как он, вставали по первому зову, едва какая орда нападала на родную землю.
Ленивый, не дурак выпить, хвастун, Федотов был верным и стойким. Скажешь такому: «Стоять насмерть!», и выстоит. Погибнет, но не сдастся.
Репнин прислушался. В танке продолжали бубнить – это старшина Бедный наставлял старшего сержанта Борзых. Или у них опять спор. О-о… Это надолго. Сцепились старый и малый…
– Товарищ подполковник!
– Здесь я, у танка. Ты, Илюха?
– Я!
Из темноты показался Илья Полянский, и Репнин крепко пожал ему руку.
Вскоре подтянулись остальные «товарищи командиры». Последним явился майор Кочетков, начальствующий над моторизованным батальоном.
В последние дни он взорлил – его мотострелков пересадили на бронетранспортеры Б-4, появившиеся от скрещивания грузовика «ЗИС-15» и легкого танка «Т-70», и на ТНПП – танки непосредственной поддержки пехоты, переделанные из «Т-80». Почти семьдесят бронемашин! Это было дорого, но эффективно – пехота обрела мобильность, а заодно какую-никакую защиту.
Да и что значит – дорого? Жизни дороже.
Майор выступил первым.
– Здравия желаю, товарищ подполковник, – бодро обратился он к Репнину. – А, может, пока темно, и выступим? А? По приборам ночного видения? Мои поддержат!
– А на кого ты собрался выступать? – проворчал майор Козелков, командир 4-го танкового полка. – Ни «Пантер», ни «Тигров» там нет, просто каждый дом превратили в укрепление, в дот или дзот.
– Ночью надо спать, – усмехнулся Репнин. – Выступим с утра, часам, думаю, к десяти. Разведка доносит, что приближается большая колонна противника, с сильным боевым охранением. Вот ее-то нам и надо будет встретить. Значит, так. Разобьемся на три группы. Сначала что касается 4-го танкового полка. Десять танков 1-го батальона Заскалько занимают Александровку. Десятка из 2-го батальона Полянского обходит Одноробовку. Твоя задача, комбат, будет такая – двигать на юг, перерезать дорогу и выйти вражеской колонне в тыл.
– Есть, товарищ подполковник! Ударим с тыла, – кивнул Илья.
– Теперь ты, Леня. Карта есть?
Капитан Лехман достал из планшета и развернул карту на броне танка. Филатов залез наверх и стал подсвечивать фонариком.
– Смотри. Вот здесь яр, глубокий, он огибает луг. Двигаешься по нему и выходишь к дороге с запада.
Лехман кивнул.
– Есть атаковать с запада! Зайдем от этого леска.
– Давай. А основная группа будет атаковать противника в лоб отсюда. Здесь позиция выгоднее…
* * *
По старой солдатской привычке Репнин залег, как только все приказы были отданы, а «фигуры расставлены».
Залег прямо на броне, сложив брезент над дизелем, от которого шло тепло. Ватник под голову – вот тебе и подушка.
Стащил сапоги и поставил рядом, развесив на голенищах портянки, ослабил ремень и лег, закинув руки за голову.
Сердце билось ровно, а вот и мысли потекли спокойно, без спешки. Геннадий давно уже относился к происходящему с прохладцей врача или исследователя. Шла война, но особо сильных эмоций эта мировая бойня не вызывала.
Репнин не испытывал ненависти к врагу. Правильно сказали однажды братья Стругацкие (скажут!): «Ненависть – это перегной страха». Фашисты – опасный, сильный, умелый противник. Слава тем, кто сумеет их одолеть. Но ненавидеть зачем?
Ярость – это да, она помогает в бою, концентрирует злость, горячит кровь, помогает уничтожать врага. Но еще лучше – холодное, ледяное спокойствие, когда ты собран и расчетлив, не отвлекаешься на всякие глупости, вроде скрежета зубовного, а превращаешься в этакую машину для убийства, срастаешься с танком в механического кентавра…
Геша вздохнул. Поглядел на мерцавшие звезды, послушал далекую канонаду и закрыл глаза. Впереди у 1-й танковой армии большой, долгий путь. Первым делом надо Украину освободить.
Репнин поморщился. Не хотелось ему этого, не лежала душа.
Нет, он понимал, что «евромайдан», «бандерлоги», «добробатовцы», «правосеки», все это фашиствующее дерьмо зальет, завоняет Украину лет через шестьдесят, да и то – не факт. Но все равно, неприятно было. И кто сказал, что нынешняя УССР не приемлет будущих лозунгов, вроде «Москаляку на гиляку!»?
Гешу как-то (в будущем, которое ныне стало для него прошлым) неприятно поразила одна старая фотография. На ней был изображен немец в форме, раздававший флажки со свастиками. Раздававший детям, какой-то киевлянке, а та вручила флажок малолетнему сыну…
Это было сущее непотребство, но ведь оно было!
Закряхтев, Репнин перевернулся на бок. Хватит про политику!
Поерзав, он вызвал воспоминание о Наташе. О том, как она улыбается. Как она раздевается… Как дразняще изгибает бедро и ладонями поднимает груди…
Не досмотрев пленительные картинки, Геша уснул.
Из воспоминаний капитана Н. Орлова:
«…С Валей я подружился и частенько бывал в гостях. А поскольку на Дону уже шли тяжелые бои, а это уже совсем близко от Сталинграда, Валины родители мне задали резонный вопрос: «Коленька, как ты думаешь, нам эвакуироваться или нет? Вот, предлагают…»
А я дурак… надо же себя героем перед девушкой показать!
– Да вы что! Да мы разобьем врага!
И вроде убедил их не эвакуироваться. А немцы нанесли удар по Сталинграду на завтрашний день, 23, в воскресенье!
А 24 или 25 наметилось небольшое затишье. Мы как раз захватили Рынок. Я расставлял танки в обороне, и мне вдруг ударило в голову…
Вот до сих пор не могу понять, что за чувство такое? Абсолютно спонтанно, внезапно, словно кто меня толкнул, какой-то щелчок – сесть на танк и рвануть в город. Крикнул механику-водителю Семенову:
– Заводи!
– Куда?
– Вперед! Пошел! В сторону Тракторного!
Он сперва подумал, что мы в штаб батальона, который стоял на заводе. Но когда мы подъехали к Тракторному, я погнал его дальше, по Ленинскому проспекту, прямо в центр города. Я толкал его в спину: «Вперед, вперед!» Он гонит, не поймет куда. А у меня в глазах стоит их маленький деревянный домик с палисадником. И вишенки, яблоньки там…
Кричу механику: «Скорость, скорость, скорость!» Все кругом продолжает гореть. Даже телеграфные столбы горят, трамваи горят. Дорога разбита, завалена трупами, обломками… и он виртуозно жмет по ней. Это был классный водитель. Приближаемся к домику, и я уже заранее вижу, что домика-то нет! Когда я уже вплотную совсем подъехал… там яма огромная, все сгорело вокруг, и старушка из соседнего дома рядом стоит…
Я эту бабку знал, и она меня знала. Говорит мне:
– Коленька, родненький, всех до одного! Как раз приехал хозяин обедать. Бомба прямо в дом попала… А я нечаянно полезла в погреб, достать крынку, да там и осталась…»
Глава 2 Черные дьяволы
Харьковская область, с. Одноробовка.
8 августа 1943 года
Поспать удалось аж шесть часов, что для передовой – настоящая роскошь.
Позавтракав кашей с тушенкой, Репнин тяжеловато запрыгнул на броню новенького танка «Т-43», выделявшегося большой антенной. Еще вчера его отличал инфракрасный прожектор-осветитель, торчавший на командирской башенке (дабы подсвечивать местность на двести метров для приборов ночного видения), но хозяйственный мехвод снял хрупкое устройство, чтобы его не расколотили осколки.
Не намечено ночной операции? Не намечено. Стало быть, незачем рисковать ценной вещью. «А то на вас не напасешься…»
Надпись на командирском танке сделали ту же, что украшала его предшественника: «Бей фашистов!», а вот номер на башне стоял другой – «102». Такой же, как у «четырех танкистов и собаки».
Правда, никому подобная аналогия и в голову прийти не могла – Януш Пшимановский напишет об экипаже танка «Рыжий» аж двадцать лет спустя. Один лишь Репнин помнил черно-белый сериал о приключениях храбрых танкистов и почти что разумного Шарика. Правда, смотрел он его по записи, через комп.
Репнин усмехнулся. Комп… Далеко еще до компа. Хотя…
В известной ему реальности именно советские ЭВМ были впереди планеты всей. Если бы кибернетику не прозвали «продажной девкой империализма», Биллу Гейтсу ничего бы не светило.
И не засветит. Геннадий хмыкнул – уж он постарается…
Если выживет. Ну, тут уж… На войне как на войне.
…Немцы показались в начале десятого. Длиннущая колонна вилась по дороге, и казалось, конца ей не будет.
– Идут зольдатики…
Оптика в командирской башне стояла хорошая, Репнину были видны и танки, «четверки» в основном, хотя и «Пантер» хватало. И пехота присутствовала в кузовах «Опелей», и артиллерия тащилась за тягачами. Серьезные пушечки – 88 миллиметров. «Ахт-ахт».
– Ваня, что там?
– Танки Полянского вышли на боевой рубеж! – бодро доложил заряжающий-радист.
Когда Репнин командовал «тридцатьчетверкой», Иван Борзых служил радистом-пулеметчиком. На «Т-43» Ване пришлось переучиваться на заряжающего. Но ничего, справляется вроде.
Борзых был идеальным танкистом – невысокий, худенький, он выскальзывал из люка мгновенно, как рыбка из лунки. Немного бестолковый (по младости лет), легкомысленный, разбросанный, Иван очень серьезно относился к своим комсомольским обязанностям. Для него это было святое.
«Буржуй, под стол! Идет комсомол!»
Малость боязливый, Ваня мог и рогом упереться, а уж когда немцы выведут его из себя, то все – страх побоку! Мог и на «Тигр» накинуться, броню голыми руками рвать и пушку в крендель сворачивать…
– Эт-хорошо… – протянул Геша. – Кто там еще, товарищ старший сержант?
– Капитан Лехман готов к атаке! – бодро доложил Борзых.
– Еще лучше. Передай Заскалько: приказываю развернуть танки в линию, выйти из рощи, приблизиться на прямой выстрел и ударить по противнику всеми огневыми средствами.
– Есть! – ответил Борзых.
Танки Лени Лехмана выдвинулись слева от дороги и открыли огонь. Немецкая колонна в один момент смешала свои порядки, но вот уже и артиллеристы кое-где изготовились, и танки выдвинулись.
– Майору Полянскому ввести свои танки в бой!
Могучие «ИСы» атаковали немцев с правого фланга, и те были вынуждены перебросить часть огневых средств на это направление.
Мало-помалу пыль, поднятая бронемашинами и взрывами, поднялась рыжим облаком.
А тут и рота Володьки Каландадзе, наступавшая с батальоном Полянского, появилась в тылу противника – танкисты 1-й гвардейской зажали фрицев с трех сторон.
«Пора!» – решил Репнин.
– В атаку!
По сигналу командира, выкатились танки главной группы, наступая вдоль околицы села. Пока «ИСы» долбали немецкие укрепления, «сороктройки» шли огородами.
В перископ было видно, как метались «зольдатики», как пушкари пытались вести обстрел, но трусили – и бросали орудия, бежали за хаты, за сараи.
И орали: «Шварцен тойфель! Шварцен тойфель!»
В переводе с немецкого – «черные дьяволы». Так немцы называли русских танкистов – многие действительно щеголяли в черных комбинезонах, а те, кто гулял в синих, быстренько «перекрашивались», обтираясь в кругу горюче-смазочных материалов. Но Репнин так и не понял, что немцы имели в виду – только ли цвет комбезов? Может, просто страшно было зольдатикам?
Вдруг 102-й, проезжая огородом, провалился в яму, прикрытую бревнами. Ловушка?
– Что за…
Из ямы порскнули в стороны поп в длинной рясе и тетки в длинных юбках – они бежали, махая руками, как крыльями. Прятались?
– Держитесь за пуговицу! – крикнул мехвод.
– При чем тут…
– Попа встретить – к неприятностям! – объяснил примету башнер Федотов.
– Ага! Щаз-з! Немцев мы уже сделали. Нам-то какие неприятности?
Танковые роты проутюжили фрицев, раздолбали и дома – доты, и колонну. Из-за сараев и овинов немцы постреливали из автоматов, но недолго – «ИСы» и «КВ» накрыли окопы, наспех отрытые вдоль околицы. Огнем и гусеницами уничтожили десятки орудий. Расстреляли тягачи и грузовики.
Бойцы бросали в окна гранаты, мочили вражью силу изо всех стволов.
– Шварцен тойфель! – голосили немцы, убегая в беспорядке. – Шварцен тойфель!
Гитлеровцы суетились, беспорядочно стреляя, многие выскакивали из блиндажей, как полоумные, попадая на линию огня.
Какой-то час спустя танки ликвидировали последние очаги сопротивления и вышли в район сбора – к железной дороге.
– Видишь? – крикнул Федотов мехводу. – А ты в приметы веришь! Перешел поп дорогу, а нам все равно везуха!
Порычав, остановился на сборном пункте и 102-й. Репнин открыл люк и полез на свежий воздух. Неожиданно плечо словно кто раскаленным шкворнем проткнул.
Геша схватился за раненую руку – пальцы окрасились кровью.
– Снайпер! – крикнул Борзых. – Вон, с чердака того!
– Заряжай! – рявкнул Саня.
Башня развернулась. Грохнуло орудие, крыша дома напротив будто вспухла и разлетелась облаком дыма, огня и обломков.
– Иваныч, давай в медпункт! – скомандовал Репнин механику-водителю и пошутил натужно: – Прав ты был, а я за пуговицу не подержался!
– Да херня все это, товарищ командир!
Танк подкатил к медпункту, развернутому на станции. Две сестрички быстренько перевязали Гешу.
– Рана чистая, – заверил его военврач, – сквозная.
– Еще и левая, – усмехнулся Репнин. – Спасибо!
Подходя к танку, он услыхал, как Бедный в сердцах сказал:
– А все поп проклятый!
Геша заулыбался, несмотря на боль. Михаил Иваныч был старше всех в экипаже, но отеческие чувства отыгрывал лишь на Ваньке с Санькой. Так и звал их подчас: «Санька-Ванька! Подь сюды!» А вот к Репнину испытывал респект – офицер все-таки, не хрен собачий.
И в этом его пиетете было что-то старинное, из времен, когда давали клятвы на верность, а вассалы преданно служили сюзерену. Ведь тогда все держалось не только на традициях и законах, но и на вере – дружина верила в князя, в то, что боги на его стороне. А, стало быть, служить князю – это лучший способ избежать ран и гибели. А как же! Ежели боги отведут смерть от князя, а ты рядом, то и тебя курносая минует.
Вот и у Иваныча было что-то подобное в его отношении к Репнину. Причем вера Бедного только крепла – ни один другой танкист в СССР не мог похвастаться столькими победами.
Стало быть, что? Стало быть, командир от бога…
* * *
Со стороны кухни, возле которой толпились бойцы, накатывали чарующие запахи мяса и жареного лука. Но аппетит у Геши пропал.
Наступление, что там не говори, было проведено бестолково, и кто в том виноват, если не комбриг? Атаковали с ходу, среди белого дня… «Уря, уря!» Доурякались.
Ладно, там, колонну расколошматили. Тут все по делу, как надо. А на хрена было танки слать на село? Без ха-арошей артподготовки? Да и по колонне почему бы огонь не открыть? Конечно, броня крепка и танки наши быстры, но прежде всего головой думать надобно.
А где, спрашивается, наши штурмовики были? Опять-таки, винить «горбатых»[2] не за что – ты разве вызывал авиацию, товарищ комбриг? У тебя полночи времени было, чтобы и артиллеристов подтянуть, и к летчикам обратиться за подмогой.
Сделал ты это? Нет. Значит, кто ты? Правильно – балбес.
– Товарищ подполковник!
Грузной рысцой подбежал начштаба.
– Приказано ночью взять Валки!
– Раз приказано, значит, будем брать.
Геша не стал дожидаться глубокой ночи. Стемнело – и танки двинулись на штурм. Шли, не особенно газуя, поэтому особого грохота батальоны не издавали. Канонада тоже не раздавалась – в отличие от Одноробовки в Валках могли оставаться мирные жители, да и зачем самим превращать городишко в руины?
Репнин прижал лоб к нарамнику – в свете инфракрасного прожектора все было видно метров на двести вперед. Мехводу этого достаточно, а вот наводчику маловато будет. Однако ТНПП с большими, по шестьдесят сантиметров в поперечнике, прожекторами так и не поступили в батальоны. Хватило бы и одного «осветителя» на танковый взвод, тогда все было бы видно метров на семьсот-восемьсот вперед. Но чего нет, того нет.
Придется обходиться тем, что есть.
Мотострелки не все имели приборы ночного видения, поэтому путь бронетранспортерам освещали ракетчики – красные ракеты то и дело взвивались в небо, их свет то вспыхивал, то мерк. Описывая гаснущие дуги, ракеты падали в сизоватую пену гречихи.
Урожайный год, однако.
Немцы в Валках пробудились ото сна, забегали, автоматные и пулеметные очереди становились все слышнее, сливаясь и частя. Шипели осветительные ракеты, ухали мины – клубы пыли и дыма подсвечивались зловещим багрецом.
– Я – Зверобой! Огонь! – приказал Репнин. – Всем танкам открыть огонь! Ванька, осколочно-фугасный!
– Есть осколочно-фугасный! Осколочно-фугасный, готово!
В голосе Борзых чувствовалось изрядное напряжение – снаряд для 107-миллиметрового орудия весил больше пуда.
– Всем вести огонь в движении по выявленным целям! В атаку!
Грохнула пушка, выплевывая горячую гильзу и напуская синей кордитовой вони.
– Бронебойным заряжай! Справа пятнадцать – «тройка». Огонь!
Бабахнуло знатно. Из открывшегося затвора вылетела стреляная гильза, пыхнул сизый пороховой дым – два вентилятора, надрывно воя, вытягивали едкую гарь.
– Шрапнельным заряжай! Вправо двадцать – пулеметная точка.
– Есть, вижу! – отозвался Федотов.
– Огонь!
В обычный перископ Репнин увидел, как в воздухе, словно кометы, пролетали раскаленные болванки.
– Башнер, вправо двадцать – ПТО!
– Есть, вижу! – Санька развернул башню.
– Ваня, первые два снаряда – осколочно-фугасные, остальные – шрапнель.
– Есть! Готово!
– Огонь!
– Есть огонь!
Полчаса спустя Валки были взяты, а несколько колонн немецких грузовиков с продовольствием и боеприпасами мотострелки захватили как ценные трофеи.
Ближе к полуночи все угомонилось, и Репнин смог уснуть не в танке, а в брошенной хате. Со всеми удобствами, исключая интим – Наташу Шеремет отослали в Куйбышев на курсы переподготовки…
* * *
Потери вышли минимальными, но вкус победы был здорово подпорчен особистами.
Старшина Николай Капотов, командовавший танковым взводом, вернулся из боя пешком, с перевязанной головой. Весь экипаж его машины был жив и здоров, больше всех пострадал командир – Капотова контузило. А подбитый «Т-43» остался на поле боя.
Этого было достаточно, чтобы до крайности возбудить бригадного комиссара Червина – майора госбезопасности, возглавлявшего Особый отдел 1-й гвардейской.
Червина за глаза прозывали Червивиным, хотя тот и не был замечен в подлостях. Майор прошел Гражданскую, воевал на Халхин-Голе и в Испании, а вот на Великой Отечественной очень уж рьяно взялся за борьбу с трусами, предателями, дезертирами и прочими врагами рабочего класса.
Репнин застал Червина за работой – тот распекал бледного Капотова, едва стоявшего на ногах.
– Вы самый настоящий вредитель! – орал особист. – Вы – пособник фашистов! Как можно было оставить танк?
– Нас подбили, – глухо ответил Николай.
– Так почему вы не подорвали машину, доверенную вам советским народом и государством? Почему бросили танк? Чтобы немцы отремонтировали его и стреляли по вашим товарищам? Под трибунал пойдете! В штрафные роты!
– Прекратить, – холодно сказал Репнин, глядя в бешеные глаза комиссара. – Что-то вы не по делу распалились, товарищ майор. Капотов был контужен и мало что соображал. Ему в госпиталь надо, а не под трибунал!
– А вы не защищайте, комбриг! – отрезал Червин. – Р-распустились! Бросают танки, будто окурки!
– Вы видели брошеный танк? – повысил голос Геннадий. – Машина Капотова горела! И боеукладка взорвалась через пять минут после того, как экипаж покинул танк через люк в днище!
– Башня на месте!
– И что? Значит, крепко сделан! Внутри-то все покурочено! Как еще его нужно было подорвать, по-вашему? Дерьма навалить, чтоб никто не сунулся?
– Хватит на меня орать! – взбеленился Червин.
Коренастый, плотный, черноусый, он вытянулся, как мог, сжимая кулаки. Ноздри раздуваются, губы – в нитку…
– Вы еще меня припомните, товарищ подполковник, – выговорил комиссар лязгающим голосом.
Круто развернулся и пошагал прочь.
Танкисты оживились, запереглядывались. Наша взяла!
А Капотов сомлел, оседать стал – Репнин еле поспел, ухватился за старшину.
– В санбат. Живо!
Гвардейцы всей толпой понесли Капотова к медикам…
* * *
«Сцена из военной жизни» имела неожиданное продолжение.
Нет, Червин не писал рапортов – комиссар заперся у себя и не показывался на людях.
Лейтенант Амосов, уполномоченный Особого отдела, рассказал по секрету, что комиссар здорово напился.
– Да он неплохой мужик, – сказал лейтенант. – Ну, бывает, что перестарается… – Помявшись, он добавил: – Разрешите мне, товарищ подполковник, быть всегда с вами…
– Так вы же и так с нами!
– Да вы не поняли меня… Вместе с вами в бою!
– А как же ваши лазутчики? – прищурился Репнин. – У вас ведь свои задачи.
– Всей душой, товарищ подполковник, я понимаю свою задачу на войне. Ее можно сформулировать двумя словами, которые написаны на башне вашего танка: «Бить фашистов!» Пока что я не вижу среди наших бойцов вражеских лазутчиков. А бездельничать совесть не позволяет. Хочу быть в боях, как Капотов, как все…
В мирное время та патетика, что звучала в словах Амосова, могла бы резануть Геше слух, но на войне все выглядело иначе. Когда люди ходят по лезвию бритвы между жизнью и смертью, они говорят то, что думают. Их речи между боем вчерашним и боем завтрашним могут отдавать театральностью, но такова уж жизнь на передовой.
– Что ж, лейтенант, – мягко сказал Репнин, – поступайте, как вам подсказывает совесть!
Из воспоминаний капитана Н. Орлова:
«…Это было в 41-м, под Минском – там я встретил своего первого врага. Танк «Т-II» четко просматривался в оптику. До цели было порядка четыреста-пятьсот метров, не больше. И возникла у меня дурацкая мысль, что там же люди! Может быть, другие и по-другому думают, но люди. Они встали перед мостком через ручей, желая, видимо, что-то посмотреть. Один танкист выбрался из танка…
Еще не было уверенности, хотелось убедиться – может быть, это наши. Но когда довел прицел на танк, увидел черную форму и черный крест с проблесками белого на «окраинках», мне стало ясно. Это – враг. Но я ж никогда не стрелял в настоящего врага. Это мой первый выстрел. Кручу колесики наводки, а руки трясутся…
И вдруг я слышу – механик-водитель… я даже имени его не знал. Он был старше меня. Механиков-водителей в учебной части, которым было дай бог за тридцать, мы, мальчишки, считали пожилыми людьми. Так вот, он на меня как закричит:
– Командир, так что же ты? Стреляй! Бога душу…
И чуть ли не матом. Я отжал спуск. Выстрел! Танк дернулся.
– Недолет, мать ети! Выше бери! Стреляй, ну…
Еще выстрел. Гляжу – задымил. Тут уж нельзя было не попасть. У «двойки» противопульная броня, почти как у нашего БТ-7, ее можно с «дегтярева» пробить. Вроде бы еще стрелять, а тут – хлоп! – нам влепили. Мы из танка вылетели как пробки, но все трое невредимы. Подбитый танк остался на том же месте. Мы пока в себя приходили, на нашу «бэтушку» глянули – та уж догорает…»
Глава 3 Окруженец
Высокополье, Харьковская область.
8 августа 1943 года
7 августа 1-я гвардейская вышла к станции Ковяги, перекрыв дорогу Харьков – Полтава. Бои завязались ожесточеннейшие – немцы бросали против РККА и танки, и артиллерию, и авиацию. Зенитный дивизион майора Афанасенко, буквально на неделе пополнившийся пятью ЗСУ на гусеничном ходу, со спаренными 45-миллиметровыми зенитками, служил бригаде хорошим «зонтиком».
Тем не менее в районе совхоза им. Коминтерна танкисты были вынуждены занять круговую оборону, чтобы удержать занятые позиции. Да, враг был бит, бит не единожды, но оставался все еще сильным, «вооруженным и очень опасным».
Фюрер ни за что не хотел терять Украину и бросил на Харьковский плацдарм свои лучшие эсэсовские танковые дивизии «Великая Германия», «Рейх», «Викинг», «Адольф Гитлер» и «Мертвая голова».
Паршиво, но кроме естественных потерь (хотя что может быть естественного в гибели людей?) бригаду ослабляло и командование корпуса, изъявшего практически весь 1-й танковый батальон – его перебросили в помощь 5-й гвардейской армии генерал-полковника Панфилова.
Батю, как прозывали своего командарма сами панфиловцы, Репнин уважал и потому стерпел «изъятие».
Мотострелки Кочеткова пострадали не слишком, но это утешало мало – основной ударной силой бригады были тяжелые танки, и вот этих самых «тяжеловесов» в 1-й гвардейской маловато осталось.
1-й батальон оказался здорово прорежен «Тиграми» – у кого орудие вышло из строя, у кого ходовку повредило или гусеницы, катки выбило, – а самому комбату, капитану Заскалько, пуля продырявила легкие и вышла под лопаткой. Укатали Павлушу в госпиталь на полгода как минимум.
Бригада шла в авангарде, противостоя целым стадам тяжелых «Тигров» и самоходок «Фердинанд», поэтому тактику лихого натиска Репнин отбросил.
Танки с глушителями, с обрезиненными «гусянками» могли двигаться тихо, и Геннадий решил в полной мере использовать это преимущество – подкрадываться к «Тиграм», как на охоте. Устраивать засады и выбивать этих бронированных зверей к такой-то матери.
Участок дороги между Валками и селом Высокополье, проложенной по старинному Турецкому валу, удерживался «Тиграми». Вокруг раскинулось ровное кукурузное поле, и только вдали полосой синел лесной массив – урочище Хмелевое.
Выглянув из люка «Т-43», Репнин внимательно огляделся.
Кукуруза была высокой, а «сороктройки» – приземистыми. Поле в одном месте подходило почти вплотную к дороге, по которой медленно проезжал коробчатый «Т-VI». Иногда он останавливался секунд на несколько, чтобы лучше осмотреть местность, выпускал клуб дыма и трогался дальше.
– Иваныч, – сказал Геша, закрывая люк, – развернись немного правее, и вперед.
– Есть.
Танк тронулся вперед, осторожно раздвигая зеленые стебли, мечту буренок. Командирская башенка плыла на уровне метелок.
Было видно, как «Тигр» катится по дороге, подстерегая противника.
– Тормози, Иваныч.
Репнин приник к нарамнику. Их от дороги отделяло каких-то пятьдесят шагов. Вот «Тигр» поравнялся с засадой, проехал мимо…
– Бронебойным, – спокойно сказал Геша.
– Есть бронебойным! Готово!
– Огонь.
Гулко ударила пушка, посылая снаряд в корму немецкого танка. Тот остановился, медленно разворачивая башню с длинным стволом орудия.
– Бронебойным!
– Есть!
Но второго выстрела не потребовалось – из «Тигра» повалил дым, а из люка полезли немецкие танкисты.
– Иваныч, вперед! Угости фрицев из пулеметика!
Взревев, «Т-43» намотал на гусеницы последние кукурузины, и «Тигр» открылся, как поросенок на блюде. Немцы заметались, а Бедный стал сечь их короткими очередями из курсового пулемета.
Репнин присмотрелся к офицеру в мятой фуражке – на рукаве у того чернел ромб с черепом. Дивизия СС «Тотенкопф». В тот же момент очередь из пулемета задела немецкого танкиста, разрывая тому бочину. Не жилец.
– Вперед!
Когда бригада оказалась за лесом, ситуация резко осложнилась – на гвардейцев наступали «Т-VI», и было их не меньше восьми десятков. «Тигры» шли двумя колоннами, в арьергарде метались «четверки» и «Пантеры», а на флангах перли «Фердинанды».
Эти самоходки не зря носили второе имя «Элефант» – тяжеленные, весом в шестьдесят пять тонн, они могли пройти не по всякой дороге. Зато и в лоб им бить бесполезно – двадцать сантиметров стали!
Репнин сжал зубы.
Правофланговой группой танков командовал майор Козелков, левофланговую группу «сороктроек» вел капитан Лехман. 102-й шел на левом крыле 2-го батальона Полянского. Слева шли «Т-43», справа – «ИС-2» и «КВ-1М». Следом двигалась пехота.
«ИСы» с ходу открыли огонь, пытаясь если не остановить, то хотя бы задержать накатывающуюся армаду. Их орудия были помощнее «тигриных», так ведь и «Т-VI» славились своей убойностью.
Два «Тигра» замерли – у одного заклинило башню, у другого порвало гусеницу, но и гвардейцам досталось. «Фердинанды» как ползли, так и продолжали надвигаться, подстреливая «Т-43».
Лобовая броня на «сороктройках» достигала ста миллиметров, но уж слишком близко сошлись немцы с русскими. 88-миллиметровые снаряды гвоздили русские танки, пробивая башни и борта. Танкисты 1-й гвардейской отвечали тем же – вот уже три «Тигра» задымили, закоптили, а «ИС-2» Полянского подбил «Фердинанда», влупив ему 122-миллиметровый в бок.
Если бой пойдет и дальше, бригада просто растает, перебив в лучшем случае половину бронетехники противника.
В этот момент мимо танка пронесся тяжелый снаряд – не задел, не чиркнул даже, а именно пролетел, но так близко, что воздушная волна хлопнула по башне, словно кто чурку швырнул.
Все эти мысли и наблюдения промелькнули у Геши за одно мгновение, а тут и Борзых закричал:
– Лехман радирует! Говорит, с левого фланга подходит большая колонна «Тигров» и «Пантер»!
– Передай всем, – решился Репнин. – Отступать задним ходом, не прекращая вести огонь!
– Есть!
– Иначе попадем в окружение, – уже спокойнее добавил Геша.
Отбиваясь от немецких танков, «ИСы», «КВ» и «Т-43» отступали до самого леса, и здесь уже всем было явлено – комбриг отдал единственно возможный приказ.
Слева, вдоль опушки, наступали «Тигры». Даже на Курской дуге Репнин не видел столько «усатых-полосатых» сразу. А «Т-VI» не просто наступали, они вели огонь на поражение, методично выбивая русские танки.
– Бронебойным!
– Есть! Готово!
– Санька, видишь гада у дубов слева?
– Есть, вижу!
– Огонь!
Снаряд угодил «Тигру» под башню, и та перекосилась, слетая с погона. Длинный «хобот» орудия уныло свесился, почти утыкаясь в землю.
– Я – Зверобой! Отходим!
102-й, взрыкивая мотором, вкатился в молодую поросль кленов и лип, развернулся и двинул знакомой просекой.
Налетели «Юнкерсы» – штук сорок кривокрылых пикировщиков завывали в небе, сбрасывая бомбы. Даже в танке отдавалась дрожь земли.
Бомбежка, правда, длилась недолго – появились истребители «Ла-5» и прогнали «Ю-87». Выцветшая лазурь небес перепоясалась чадными шлейфами сбитых бомберов и «Мессершмиттов».
Это утешало мало.
Репнин, насупившись, смотрел в перископ по сторонам. По сторонам росли дубы и осокори.
Отступление всегда неприятно, даже если оно называется стратегическим. А здесь и вовсе тактика.
Когда наступает чуть ли не сотня «Тигров», крайне важно ударить всеми средствами, всеми силами – бомбить с воздуха, обстреливать из противотанковых орудий с земли. А когда всего этого нет и «тигриное» стадо наступает с двойным перевесом…
Ну, можно, конечно, геройски погибнуть, положив всю бригаду. Но не лучше ли отойти, собраться с силами и дать сдачи?
«Оправдания ищешь?» – хмуро подумал Геша.
А вот и кукурузное поле…
– Товарищ командир! Из штаба передают – артиллеристы спешно занимают позиции у Высокополья!
– Сам вижу, – буркнул Репнин, глядя на суетящихся пушкарей, отцеплявших 100-миллиметровые орудия от «УльЗИСов» и «Студебеккеров». – Где ж они раньше были?
Когда ж мы научимся взаимодействовать? Сколько бед, сколько потерь из-за дурацкой рассогласованности!
Надо отдать должное «богам войны» – как только «Тигры» и «Фердинанды» показались из леса, батареи ПТО их крепко приветили.
А 1-я гвардейская замерла в ожидании. Ждать пришлось недолго.
* * *
– Товарищ Сталин сказал четко и ясно: «Ни шагу назад!» – медленно проговорил Червин. – Вы же, товарищ Лавриненко, бежали с поля боя, как последний трус!
– Если бы товарищ подполковник не отдал приказ к отступлению, – вмешался Амосов, – погибли бы все! А так мы вышли из окружения, сохранив экипажи и матчасть.
– А я вас не спрашиваю, товарищ лейтенант, – хмуро сказал майор. – Если хотите знать мое мнение, то лучше геройски погибнуть, чем трусливо драпать!
– Сдохнуть легко, выжить куда труднее, – разлепил губы Репнин. – Но победу одерживают не мертвые, а живые. Да, мы отступили, но сражаясь, сохраняя боевые порядки!
– Товарищ майор! – поднялся капитан Каландадзе. От волнения его грузинский акцент усилился. – Товарищ Лавриненко поступил совершенно правильно! Мы едва успели вырваться из ловушки! Еще каких-нибудь пятнадцать минут, и «Тигры» вышли бы нам в тыл! И легко раздолбали бы наши танки, целясь в корму, рассеяли бы пехоту! Ну, что вы, в самом-то деле, цепляетесь за чувство долга? Уж кто-кто, а товарищ Лавриненко свой долг танкиста выполнил и перевыполнил! Нельзя же так! Надо и головой думать!
– Молчать! – гаркнул Червин. – Тоже под трибунал хотите?
– Хотим! – поднялся бледный Лехман.
– Хочу! – заявил Полянский, вставая рядом с Каландадзе.
– И мы хотим! – вызывающе сказал Борзых, оглядываясь на Федотова и Бедного. Те согласно закивали.
Экипаж Полянского – заряжающий Шулик, наводчик Гурьев, мехвод Козырев – выстроился за спиной комбата.
– И мы! – бросил Гурьев.
– Ат-тлично! – На губах Червина зазмеилась нехорошая улыбочка. – Ваше желание исполнится! Товарищ подполковник, сдайте оружие.
Из воспоминаний капитана Н. Орлова:
«…Ночью лежишь, а вокруг тысячи трассирующих пуль. Смотришь на них – «Эта кому? Мне? Соседу?» Но это самообман, на самом деле «свою» не успеешь увидеть. И тут мои мечтания прерывает шипение рации: «Орлов, на высотке пехота. Их атакуют танки. Поможешь им!»
Мне нужно отправить взвод, а связи нет. Вернее, от командира полка ко мне – есть, а от меня к командирам взводов – нет. Взводным только потом начали рации ставить. Решил добежать. И только слез со своего танка – рой пуль! Наверное, несколько пулеметов открыли огонь. Сплошной вой.
Если под Сталинградом меня стрелок отлавливал, то тут оказалась шальная пуля. Попало в живот. Меня спасло то, что пуля уже на излете и хорошая ватная куртка. Пуля пробила одежду и застряла в мышцах живота. Упал, конечно. Боль, шок…
Ребята попытались вытянуть пулю и вроде бы добрались, но ничего не получилось… Кто-то сбегал, крикнул врача. Прибежала Софья Григорьевна. Прибежала, а сумка пустая – рядом с ней взорвался снаряд, и одним из осколков рассекло ее медицинскую сумку. Она в темноте пошарила-пошарила, плюнула и бегом к танку. Ребята кое-как меня уложили на броню, брезент подложили. Как я понял да и почувствовал – она до этой пули добралась и вытащила ее зубами. Я пулю хранил вплоть до переезда на новую квартиру. Потом кто-то по ошибке из ребят взял поиграть, и она затерялась…»
Глава 4 Штрафник
Харьковская область, ОШТБ.
10 августа 1943 года
Погоны с Геши сорвали, ремень тоже отобрали. Под конвоем энкавэдэшников Репнина и его товарищей доставили в тыл. Особисты изрядно перенервничали – герой все-таки, с самим вождем знается, – но, как назло, из Москвы прибыл Абакумов лично, начальник СМЕРШа, и задавил всех своим авторитетом. «У нас незаменимых и неприкасаемых нет!» – сказал он весьма внушительно, и военный трибунал вынес свой приговор.
Репнина разжаловали в лейтенанты и дали десять лет с заменой наказания штрафбатом сроком на три месяца. У Каландадзе, Лехмана и прочих сроки вышли поменьше – по семь лет, и в штрафниках им выпало ходить два месяца кряду.
Потом гвардейцев-штрафников и еще человек десять проштрафившихся танкистов перевезли в особый отдел армии, где видный чин проводил «собеседование». Один на один.
Первым вызвали Геннадия. Чин сидел за столом и что-то быстро писал. Подняв голову, он молча указал Репнину на стул и снова склонился над своими бумагами.
– Я знаю вашу историю, товарищ Лавриненко, – сказал он, не отрываясь от писанины. – Да, есть спорные вопросы, но приказ есть приказ. «Ни шагу назад!» Между нами – вы согласны с товарищем Сталиным в этом вопросе?
Геша скупо улыбнулся. Попробовал бы он не согласиться…
Вера в Сталина у солдат и офицеров была непоколебима. Генералов и командиров в войсках ругали, честили как могли, бывало, и матом крыли, но вождя – никогда.
– Полностью, – твердо сказал Репнин. – Видывал я эти «побегушки», когда винтовку в кусты и деру – отсидеться, отлежаться. Приказ жесткий, но с трусами и дезертирами иначе нельзя.
Чин кивнул.
– Рад, что вы все понимаете, товарищ Лавриненко. А вызвал я вас специально. В обычном штрафбате вам делать нечего. Пехотинец из вас выйдет неплохой, но зачем же спешивать умелого танкиста? Сейчас мы организуем Отдельный штрафной танковый батальон. Я, конечно, могу вас туда послать в принудительном порядке, но хочу, чтобы вы сами сделали свой выбор. Добровольно.
Геша пожал плечами.
– Разумеется, от меня будет куда больше толку в танковых частях. Согласен.
– Вот и отлично, – бодро сказал чин и представился: – Полковник Рогов, командир ОШТБ. Сейчас я переговорю с остальными, и если все пойдет гладко, то вы сегодня же отправитесь… э-э… по новому месту службы. Найдете там капитана Лаптина, командира танковой роты. Все вопросы прорешаете с ним. Вы свободны. Следующий!..
…Когда всю дружную компанию закрыли в теплушке и паровоз потащил состав по голой степи, Геша пытался товарищам попенять – не стоило, мол, и все такое, но за всех ответил Бедный, обычно не слишком разговорчивый.
– Товарищ командир, – спокойно ответил мехвод, – а чего это вы один за всех отвечать станете? Мы что, безглазые и неразумные? И «Тигров» тех не видели? Сказали бы, что давайте-ка будем стоять насмерть – стояли бы. Только зачем? Был у меня случай в танковом училище. Один шибко здоровый парниша пайку мою стребовал. Я отдавать не стал, сбёг, а он меня отпинал. Ничего, я двух друзей позвал, и мы ему ввалили как следует, втроем. А как же? Вот и вы все верно рассудили. А скольких ребят от смерти спасли? Нет, приказ товарищ Сталин правильный отдал – паникеров и дезертиров ловить надо и наказывать по всей строгости. А то, что нас к ним приписали… Так чего об этом говорить? Все и так всё понимают!
Лехман ухмыльнулся.
– Как напишешь свою речь, – сказал он, – я под ней подпишусь!
– А я Фролова вспомнил, – негромко проговорил Федотов. – Вон, как ушел от нас, так и сгинул. А мы, считай, с лета 41-го одним и тем же составом воюем!
– Это верно, – кивнул Полянский, подгребая под себя солому. – Говорят, танкист три боя живет. А мы их сколько пережили? И в танках горели, а все равно выбирались, на новую технику садились – и в бой! Так что не переживайте, товарищ командир, все образуется. Нас в штрафники всего на два-три месяца отправили, к зиме освободимся!
– Если выживем, – сказал Репнин.
– Выживем! – отмахнулся Каландадзе. – Куда мы денемся…
* * *
Хозяйство Отдельного штрафного танкового батальона располагалось недалеко от линии фронта, на полустанке посреди степи.
Дощатые бараки, вышка, забор – все это навевало тоску и уныние.
– Выходим! – скомандовали сержанты НКВД, поводя дулами ППШ, и штрафники покинули вагон.
– Весело тут у них, – сказал Лехман, щурясь на солнце. – Аж сердце радуется!
– Разговорчики, – буркнул энкавэдэшник.
Под конвоем танкистов завели в расположение штрафбата. Было заметно, что строили его не слишком давно и без особого старания.
Прибывших встретил юркий и весьма упитанный человечек в изгвазданной форме. Репнину он напомнил Колобка из сказки – тот тоже, когда от бабушки ушел и от дедушки ушел, тоже порядком извалялся. Как его только Лиса съела – грязного, в налипших травинках да хвоинках… Оголодала, наверное.
– Новенькие? – остановился Колобок, руки в боки.
– Типа того, – ответил Репнин, неодобрительно оглядывая встречающего. – Ты где так извозился, служивый? Тобою что, мазут оттирали?
– Свинья грязь найдет, – сказал Бедный.
– Но-но-но! – с достоинством выговорил Колобок и неожиданно улыбнулся: – Познакомитесь с нашими танками – сразу уразумеете, где чего искать.
– Ты бы лучше начальство здешнее поискал.
– Отбыло начальство. По важным делам.
– Мне нужен комроты Лаптин.
– Спит командир.
– Так разбуди.
– Ага – разбуди! Да это все равно что медведю в берлоге подъем скомандовать! А вот и он.
– Медведь? – усмехнулся Лехман.
– Ротный!
На крыльцо вышел хмурый человек в офицерском кителе, наброшенном на плечи. Неприязненно оглядев танкистов, он сошел по дырявым ступеням и приблизился, тоже упирая руки в боки, словно пародируя Колобка.
Был комроты небрит и красноглаз то ли от бессонницы, то ли от запоя, хотя лицо его выглядело интеллигентным, породистым даже.
– Танкисты? – спросил он.
– Так точно, – ответил Репнин.
– Звание? Фамилия?
– Лейтенант Лавриненко.
– А было? – с интересом спросил комбат.
– Подполковник.
– Наград тоже лишили?
– Не интересовался.
Комбат кивнул.
– А я – Лаптин, – представился он. – Тут я – капитан, хотя там в генерал-майоры вышел. Лавриненко, Лавриненко… – задумался он, морща лоб. – Слыхал я что-то…
– Еще бы не слыхать, – усмехнулся Полянский. – Товарищ командир уничтожил больше двухсот танков противника.
– Двухсот?! – недоверчиво переспросил Лаптин. – А не брешешь?
Геша пожал плечами и спросил с долей нетерпения:
– Танки где?
– Увидишь, – коротко бросил комбат и повернулся к бараку. – Пошли, подполковник, разговор есть.
Репнин прошел за Лаптиным в темный коридор и свернул в первую же дверь. Обстановка там была, как в камере – койка, стул, гвоздь в стене, исполнявший роль вешалки. Даже поганое ведро стояло в углу, стыдливо прикрытое картонкой.
– Располагайся, – сказал хозяин, усаживаясь на скрипучую кровать, застеленную солдатским одеялом.
Геша присел на стул. Тот тоже скрипнул, но выдержал.
– НКВД тут не лютует особо, – начал Лаптин, – жить можно. Тебе сколько впаяли?
– Десятку.
– Ага… До ноября, значит… Вот что, подполковник. Вижу я, ты человек бывалый, настоящий, не то что здешний народец – сплошь дезертиры. Скажи… Вот я слышал, тебя товарищем командиром назвали. Они знают тебя?
– Это мои подчиненные. Сами пошли за мной.
Лаптин присвистнул.
– Ни хрена себе! – Подумав, он продолжил: – Значит, ты тот самый человек, который мне нужен. Самое большее, через неделю нас погонят на Ахтырку. Немцы там окопались серьезно, вот и надо будет их оттуда выковыривать. Я чего хочу? С-сучье воспитание! – рассердился ротный. – Все вокруг да около! Ладно, будем считать, ты – свой. Короче. У меня сын подрастает, третий год парнишке. Не знаю, что будет и как все выйдет, но даже если я сдохну, пусть малец хоть не стыдится отца. Вернусь – вообще хорошо. А чтобы вернуться – выжить надо. А выживают либо трусы, либо такие, как ты с товарищами – один за всех, и все за одного! Чтобы и мне, и тебе вернули звание и награды, надо будет здорово потрудиться. Повоевать надо! Да так, чтобы фрицы от нас бегали, а не мы от них. Короче. Поставлю я тебя командовать взводом. Небось, с «тридцатьчетверок» начинал?
– Вообще-то, с «бэтушек». Но это когда было-то…
– Сразу предупреждаю: матчасть у нас не ахти. Воюем на том, что не жалко. Я тут не всем распоряжаюсь, конечно, но если не зарываться особо, то все устаканивается. Ладно, иди, подполковник. Скажешь Колобку, чтобы провел…
– Кому-кому? – рассмеялся Репнин.
– Сержант Колобов, видел ты его. Не похож разве?
– Вылитый Колобок! Разрешите идти?
– Ступай…
Геша покинул душный барак и выбрался во двор.
– Сержант Колобов! – окликнул он грязнулю. – Ротный велел танки показать.
– Покажем! Нам скрывать нечего!
* * *
Когда Репнин увидал, на чем ему придется в бой идти, слов не было.
– Бля-я… – затянул Бедный. – Это ж каким жопоруким техника доставалась?
В обширном дворе, под дырявым, провисшим навесом стояли танки «Т-34» – облезлые, со следами многочисленных попаданий, небрежно заваренными стальными заплатами, со ржавыми потеками, заляпанные глиной, маслом и черт знает чем еще, они представляли собой жалкое зрелище.
Экипажи, которые готовили бронемашины, были под стать матчасти – расхристанные, грязные и тоже какие-то запущенные, что ли. Их было немного, по счету – на пару взводов.
– Вот эти танки свободные, – послышался голос Лаптина.
Геша обернулся. Комроты уже был одет как полагается, только щетина, трехдневная как минимум, выпадала из образа советского офицера. – Позавчера прибыли из капремонта…
– …Или со свалки, – сказал Лехман.
– Вот, отсчитывайте четыре штуки с краю – это ваши.
Репнин подумал и стащил с головы фуражку.
– Бросим жребий, – сказал он, – чтобы все по-честному.
Геше достался второй с краю. Иваныч тут же полез к мотору.
– Бля-я… – глухо донесся его голос. – «Керосинка»!
«Керосиновыми» называли те «тридцатьчетверки», выпускавшиеся на Сталинградском тракторном, которым не хватило «родных» дизелей В-2-34. Вместо них ставили авиационные движки М-17Ф, выработавшие ресурс. Эти моторы жрали высокооктановый бензин, поэтому «керосиновые» танки очень хорошо горели да и капризными были – жуть.
Кстати, внутри «тридцатьчетверка» как раз и была обгорелой, а кое-где виднелась плохо замытая кровь, небрежно закрашенная зеленой краской.
– Дизели есть, – обрадовал Иваныча комроты. – Тоже из капремонта. Только поставить надо.
– Вот это здорово! – обрадовался Бедный. – Поставим!
Буквально через пять минут подъехала «летучка» ПТРМ – передвижной танкоремонтной мастерской, – и Иваныч запряг весь экипаж.
Штрафники вокруг дивились только, как споро орудовали новенькие.
Наклонный кормовой бронелист откинули на петлях, а крыша МТО – моторно-трансмиссионного отделения – поднята. Над ним танкисты поставили пирамидой три бревна, перекинули через блок трос лебедки с крюком.
Освободив авиамотор от креплений, Иваныч крикнул:
– Вирай помалу!
Двигатель медленно, словно без охоты, потянулся вверх, напрягая трос, показался весь.
– Майнай! Кантуем, ребята!
М-17Ф перекантовали на деревянные салазки, а добры молодцы с ПТРМ подтянули дизель. Осмотрев, ощупав, чуть ли не обнюхав двигатель, мехвод застропил его.
– Вирай! Командир, придерживай!
– Держу, Иваныч, держу…
Дизель В-2, несмотря на внушительные размеры, был куда легче, чем казался – алюминиевый блок цилиндров!
Отцентрировав двигун строго над моторным отсеком, Бедный стал его медленно, нежно даже, опускать.
– Стоп! Еще чуть-чуть… Еще… Стоп!
Заведя дизель точно на крепежные места, экипаж подключил электрокабели, прикрутил шланги и все прочее.
– Все кажись, – вынес Иваныч вердикт.
– Заводи!
– Есть!
Бедный залез в танк. Некоторое время слышались его нелицеприятные высказывания о прежних хозяевах машины, а потом дизель ворохнулся, зафыркал… И вот копоть и дым ударили из выхлопных патрубков, дизель взревел всеми своими пятьюстами лошадиными силами, взревел радостно и мощно.
– Зверь, а?! – высунулся из люка оживленный мехвод.
– Зверюга! – согласился Репнин. – Покрути малость и глуши.
– Есть!
Геша самому себе удивлялся – оставить продвинутый «Т-43», чтобы радоваться «Т-34-76»! Но была радость, была.
«Тридцатьчетверка» – не просто танк, это настоящая легенда, символ Победы. Хочешь не хочешь, а все равно будешь по нему ностальгировать.
На обед выдали ячневую кашу с тушенкой и заваренный иван-чай. Цветом и, что главное, вкусом напиток и впрямь походил на «полезный, хорошо утоляющий жажду напиток», как писали на упаковках грузинского чая второго сорта. Правда, вместо сахара был сахарин, а вместо печенья – черствый хлеб с противным комбижиром, но это уже так – мелочи жизни.
* * *
Ближе к вечеру опять засвистел паровоз. Явилось человек двадцать штрафников. Кто танк бросил подбитый, хотя пушка еще стрелять могла. Кто на краже попался, кто морду набил высокому начальству. Дезертиров и самострелов не было.
Вместе со штрафниками прибыл их ротный, Николай Данилин. Этот был обычный служака, простая армейщина. Он привез с собой двух робких лейтенантов, тоже не проштрафившихся – будут командирами танков.
Ночью было тихо, а с раннего утра заревели дизели, залязгали гусеницы, и как бы не громче машинно-металлической какофонии звучали матерки танкистов ОШТБ.
А во время обеда приехала «эмка» с Роговым. Комбат приказал готовить танки.
– Сроку – три дня, – сказал он. – Моторы должны работать, как часики! Если побежит масло или заклинит башню – расстреляю. Все должно быть починено здесь! Там мы должны воевать – и точка! За нами прибудет состав, подбросит до Ворсклы, а уже оттуда берегом двинем на Ахтырку. И точка!
Из воспоминаний подполковника И. Цыбизова:
«…Вы думаете, из танка все хорошо видно? Там и спереди-то не все увидишь, а уж сбоку или сзади и подавно. У меня однажды был такой случай. Наверное, на Курской дуге. Не помню уже.
Вот пошли немцы в атаку, впереди танки, а за ними пехота. А я стоял замаскированный в кустах. Дождался, пока танки поравняются со мной, и как дал газ, поехал по пехоте за ними. Они же все по одной линии идут – 30–50 метров. У немцев сразу паника. Не поймут, откуда я взялся и мну их… У них же только автоматы, и они мне ничего не сделают. А эти танки меня и не заметили. Они же не видят, что у них сзади творится. Так что я проехал мимо них и навел панику.
Говорили мне, что награда за это положена, но разве я пойду просить – наградите меня?! Вот только представьте, я провоевал фактически целый год, за это время две машины полностью отводил по моточасам, и мне только за это положена «Красная Звезда». Хотя мне потом говорили, что должны прийти две медали – одна за Курскую дугу, а вторая за Минск. И везде сколько техники было, но я ни разу не подставился под огонь. Ни разу!
Все-таки я был очень сообразительный, какой-то понимающий и хотя многое уже умел, но всему учился с удовольствием, какие-то вещи сам додумывал. Помню, например, такой момент.
Когда нам в учебном полку объяснили, что обычные пушки можно повернуть только на 15 градусов в каждую сторону, то я на доске расчертил возможный сектор обстрела. И эта картинка у меня в мозгу так моментально закрепилась, что я всегда примерно представлял себе, как уйти из-под огня. И вот я уйду в мертвую зону, подкрадусь, сразу поворот, и давлю этих пушкарей…»
Глава 5 Блицтрегеры
Ахтырка.
15 августа 1943 года
Железная дорога от Харькова до Ахтырки была, по сути, рокадной, однако близость линии фронта не сказалась – налетов немецкой авиации не случилось, все шло тихо и спокойно.
Состав двигался неспешно, делая короткие остановки. Танки штрафников брезентом не прикрывались – не было в наличии брезента. Рогов рассчитывал «по-быстрому» добраться до места, а там видно будет.
Геша устроился прямо на платформе, рядом со своим танком. В углу выложили импровизированное пулеметное гнездо из мешков с песком, и даже «Максим» втулили, вот там-то Репнин и «окопался».
Было жарковато, но набегавший воздух сдувал духоту. Жить можно…
Сощурившись, Геша смотрел по сторонам, на луга и перелески. Следы войны попадались частенько. То хвост сбитого самолета мелькнет на холме, то проползут мимо покореженные вагоны, сброшенные с путей, то станция, разбомбленная до фундамента, одни лишь часы висят на покосившемся столбе да табличка с готическим шрифтом болтается на ветерке.
Вздохнув, Репнин откинулся на мешок, вбирая носом запах увядавших трав.
Поразительно, но вся эта некрасивая история с военным трибуналом, со штрафбатом не вывела его из себя, не возбудила ни обиды, ни тем более, ненависти. Бывало, что раздражение поднималось в нем мутной волной – и опадало.
Именно так Геша и оценивал свое положение. Вознесся? Честь тебе и слава! А теперь испытай падение. Если выдюжишь новое злоключение и поднимешься – молодец. А на нет и суда нет.
Или трибунала…
* * *
…Ахтырка была важным плацдармом гитлеровцев на левом берегу Ворсклы. Сюда немцы тоже перебросили свои элитные части из дивизий СС «Гросс Дойчланд», «Викинг» и «Тотенкопф».
Эсэсовцы не просто удерживали оборонительные рубежи, они постоянно переходили в бешеные контратаки. Здесь наступали бойцы советской 4-й гвардейской армии, которую поддерживал 3-й танковый корпус. Вот ему-то и должен был помочь ОШТБ.
Штрафбат недотягивал до трех рот, да и те, что числились, были вооружены старыми, битыми и горелыми «тридцатьчетверками». В последний день пригнали три «КВ» – Полянский мигом их оприходовал.
Репнин усмехнулся. Старые…
В той реальности только такие и были, других не держали. Даже «Т-34-85» к этому времени еще не поступали в войска, бились на том, что есть. Ныне ситуация изменилась, и серьезно, только не стоит забывать, что мощные «Т-43» и «ИС-2» составляют пока малую долю в танковых войсках. Заводам, чтобы раскрутиться по-полной, требуется немалое время, и до сих пор, даже в этом самом августе, Сталинградский тракторный гнал все те же «Т-34». Перевеса в производстве не следует ждать ранее конца 43-го – начала 44-го года…
Неожиданно мирная картина слева изменилась – с пологого склона, покидая перелесок, скатились пара «Ганомагов» и две «коробочки» с крестами на башнях. «Т-IV»? Нет, «тройки».
– Саня! – заорал Геша. – Ко мне! Иваныч! Заводи!
Мехвод, как увидал фрицев, так сразу в свой люк нырнул. Очень скоро дизель взревел, напуская гари.
– Федотов! Крой гадов бронебойными! Ванька со мной будет!
– Понял!
Башнер живо соскользнул в люк, а Борзых, часто дыша, перепрыгнул мешки с песком, приседая рядом с Репниным.
– Вторым номером будешь, – сообщил ему Геша.
– Ага!
Иван быстренько, хотя и суетливо заправил матерчатую ленту из массивного патронного ящика. Репнин передернул затвор и установил прицельную планку.
Из перелеска, откуда тянулась дорога, выехал десяток мотоциклов с колясками, обгоняя «Ганомаги». Геннадий оскалился, берясь за рукоятки, и надавил на гашетку. «Максим» дернулся, застучал, загремел, выпуская очередь.
Один из «Цундапов» вильнул и ушел в кувырок. Следующий за ним замедлил с реакцией – мотоцикл врезался в люльку перевернувшегося, и водитель слетел с седла.
Один из «Ганомагов» вступился за мотоциклистов, открывая огонь из MG-34. Пулеметчик оказался метким – очередью задело борт платформы и продырявило мешок с песком.
Ответка прилетела весомая – Федотов развернул башню и выстрелил осколочно-фугасным. Прямого попадания не вышло, но взрывом «Ганомаг» опрокинуло, положив набок.
Обе «тройки» развернулись почти разом и выстрелили. Один из снарядов разворотил насыпь, вскидывая добрую тонну глины и щебня, а второй усвистал за пути. Перелет.
Оглушающе грохнуло орудие «Т-34». Бронебойный ударил скользом, вышибая из башни «Т-III» сноп синих искр. Но, видимо, удар оказался для немецких танкистов чувствительным – машина замерла, а затем дала задний ход, чтобы оказаться к поезду передом – лобовая броня у «тройки» достигала тридцати миллиметров.
Вторым выстрелом Федотов поразил ее соседку, на повороте показавшую борт. Туда-то и впаялся подкалиберный.
Болванка наделала делов – танк дернулся и замер. Он стоял недвижимо целых полторы секунды, и никто за это время не показался из люков, а на счет «четыре» башню резко перекосило, выпуская фонтан огня.
С опозданием развернулись башни танков Полянского и Лехмана. Досталось завалившемуся «Ганомагу» – «лежачему» засадили в днище. Полуживая «тройка» живо укатилась задним ходом. За ней и второй «Ганомаг» ринулся, но не поспел – «поймал» снаряд в корму.
Из боевого отделения не выпрыгнул никто, лишь двое покинули кабину, и Репнин тотчас же выдал дробную очередь – бешено замолотил затвор, посыпались горячие дымящиеся гильзы.
Атака отбита…
* * *
…Паровоз засвистел и стал сбавлять ход. Станции как таковой не было, разгрузка шла на штабеля старых шпал, кое-как скрепленных скобами. Поодаль стояли сотни подбитых танков. Только «КВ» Репнин насчитал тридцать пять штук.
Судьба у них разная – часть танков «откапиталят», много отправят на переплавку.
Первыми сгрузили «КВ» – тяжелые танки, взрыкивая моторами, осторожно покидали платформы. Шпалы словно плющились под ними, скрипя и треща, но держали.
«Тридцатьчетверки» были полегче, дело пошло шустрей.
В самый разгар прибыло высокое начальство – сам командующий 3-м корпусом генерал-майор Вовченко, начальник штакора[3] Малышев и начальник политотдела Сидякин.
Рогов тут же подошел, представился, после чего окликнул Репнина.
– Лейтенант Лавриненко по вашему приказанию прибыл! – четко выговорил Геша.
Комкор, плотный, спокойный человек, протянул ему руку и сказал:
– Приветствую вас, товарищ подполковник. – Усмехнувшись, он добавил: – Катуков с Панфиловым уже в курсе вашей… хм… одиссеи. Они навели шороху в штабе фронта, так дело и до Москвы дойдет.
– Спасибо им, конечно, – улыбнулся Репнин, – но особисты по-своему правы были – я действительно нарушил приказ.
– Они проявили чрезмерное усердие, – сухо сказал Сидякин, – не дав себе труда разобраться в том, что отход и бегство – разные вещи.
– Как бы там ни было, я готов исполнить ваш приказ, товарищ командующий.
Вовченко кивнул.
– Поблизости находятся части двух эсэсовских дивизий – «Великая Германия» и «Мертвая голова». Последняя понесла большие потери. Как говорят пленные, в полку у них сейчас сорок танков и они ждут пополнения. Но все равно, обе дивизии все еще сильны и продолжают удерживать левый берег Ворсклы. Задача у нашего корпуса такая – овладеть совхозами «Ударник» и «Комсомолец», очень важными пунктами на подступах к Ахтырке. Боевые порядки построим в два эшелона. В первом – танковые бригады Позолотина и Походзеева, во втором – 18-я бригада Гуменюка и мотострелковая бригада полковника Дьячука. Ваш батальон, Рогов, придается полковнику Гуменюку. Готовьтесь к выступлению.
– Есть готовиться к выступлению!
Комбат взял под козырек и тут же развил бурную деятельность.
Погрузочная площадка из шпал изрядно пострадала, зато все танки были спущены и заправлены. Экипажи выстроились цепочками, передавая друг другу снаряды, пополняя боекомплект.
Мало того, на каждый танк, вдоль корпуса по бокам башни, привязывали по четыре-пять шестиметровых бревен.
– Это приказ комкора, – объяснил Рогов. – Впереди – Ворскла, Псел, Сула, Десна и Днепр, речки и болота. Вряд ли у нас будет время и возможность заготовить столько дерева на месте, чтобы с ходу сделать настил для машин. Да, и еще один приказ генерал-майора: каждый танк и каждая автомашина должны иметь двойной запас горючего.
– Умно, – оценил Лаптин. – Нечего всякий раз с передовой в тыл мотаться на заправку.
Репнин тоже поддерживал решение Вовченко, но мнения своего не высказал, промолчал. Его вниманием завладели штрафники.
Гвардейцы ничем особым не выделялись, разве что большей сосредоточенностью, чем обычно. Геша не ощущал в них сомнений – товарищи пошли за ним не под воздействием эмоций а по велению души. Да, когда особист поставил их перед выбором и они его сделали, то это был вызов. Избежать его было нельзя, если только не поступиться убеждениями и дружбой.
Скорей всего, если бы Червин оказался посдержанней и промолчал, если бы проблема выбора не возникла вовсе, то в штрафбат Репнин отправился бы один. Тут даже не ирония судьбы, а прямая издевка.
Геша прикинул, что он даже рад, что «залетел» не один. Но тут есть и другая сторона – отныне он несет за «своих» ответственность. Негласную, незаявленную, но несет. Пусть даже перед своей совестью, но ведь это главное, куда главнее, чем ответственность по уставу и закону.
Репнин оглядел штрафников, которые находились поблизости. С чем они пойдут в бой? С каким настроем?
Их никто не гонит в атаку, никакие заградотряды не будут топать сзади, красноречиво наводя ППШ. Тут все зависит от самих людей и от того, за что они были наказаны.
Предателей и дезертиров в ОШТБ не держали. Кто-то угодил в штрафбат за то, что оставил подбитый танк, хотя башня еще вращалась и снарядов хватало – что же ты, друг ситный, вышел из боя, не погиб геройски?
Кто-то набил морду командиру или устроил себе выходные. Были тут и те, кто проворовался. Отряд? Или сброд?
Репнин усмехнулся, вспоминая «родное» время, когда о штрафниках не писал только ленивый. Послушать таких писунов, то выйдет, что именно штрафбаты и выиграли войну, пока регулярные части грелись в землянках.
Скорей всего, редкий писун служил в армии, поэтому плохо представлял себе, что такое служба. А уж военное время…
Начало всей этой позорной брехне положил Солженицын, тиснувший сборник лагерных баек под названием «Архипелаг ГУЛАГ». Это он додумался до того, что Сталинградскую битву выиграли штрафники. Наверное, аж повизгивал от злобной радости, когда бумагу пачкал. Либералы до сих пор слюноточат от восторга.
Нет, может, среди сочинителей чернухи о злобном Сталине и попадались отслужившие срочную. Тогда они просто врали, отрабатывая зарубежные гранты или спеша попасть в конъюнктурную струю.
Штрафбаты были всегда, только назывались по-всякому. Все люди – разные. Одни идут служить с охотой, другие – без, но все равно идут, понимая в том свой долг. А третьих ни орденами не заманишь, ни гауптвахтой не испугаешь. Но существует великий принцип: «Не можешь – научим, не хочешь – заставим».
Штрафники были во всех армиях Европы, кроме французской – там провинившихся просто расстреливали перед строем. Многие «креаклы» ставили (будут ставить!) в вину вождю знаменитый приказ № 227, больше памятный как «Ни шагу назад!», скромно умалчивая о том, что первым подобную директиву подмахнул Гитлер, приказывая войскам стоять насмерть под Москвой в 41-м.
И советские штрафбаты появились уже после того, как подобные образования возникли в вермахте. Сталин просто использовал немецкие наработки, творчески привив их к советскому реалу.
И тут, рассуждая о сходстве и различиях, надо помнить одно – советские штрафбаты были гораздо гуманнее немецких. Очень редко проштрафившийся «зольдат» мог вернуться в часть, и никакой героизм не влиял на его приговор. Попал Вальтер или Дитрих в «500-е» батальоны – все, это будет его уделом надолго, полгода как минимум. Что по сравнению с этим один-три месяца?
К тому же боец РККА, залетевший в штрафбат или штрафную роту, мог искупить вину кровью или подвигом. Немцы были этого лишены.
Нет, товарищи «либерасты», штрафбат – вещь нужная. И полезная. Само их наличие способно подстегнуть малодушных.
А коли сам угодил в штрафники… Иди и воюй.
– По машина-ам! – разнесся крик Рогова.
Из воспоминаний капитана Н. Орлова:
«Полковник сказал: «Орлов! Перекрой брод, и все – вся задача. Остановить любой ценой!» Я помчался к реке.
Там карьер, большой-большой, до войны песок добывали. И так он удачно там оказался, прямо перед бродом. Подумал еще: «Как бы я тут перекрывал? Ни кустов, ни деревьев – нигде не спрячешься. А здесь просто повезло». Я раз – быстренько в карьере расставил танки. И буквально через минут тридцать-сорок смотрим – нахально прет колонна. Разведка? Разведку мы пропустили. Мы сидели вплотную к реке, а дорога к броду шла таким образом, что вся колонна развернулась к нам бортом! Ну, такая цель – просто душа радовалась. Шли танки, машины, бронетранспортеры… тягач тащил зенитку. И чувствовалась какая-то беззаботность.
Я предупредил ребят, чтоб без моего выстрела ни-ни… Боялся, что некоторые могут сорваться, не выдержать напряжения. А мы же одни, ни справа, ни слева никого нет на пять километров. Но ребята выдержали. Рязанцеву я поставил задачу: «Ты бей по головному! Я – по центру. Третий взвод – по хвосту». Здесь уже была дисциплина, здесь уже я что-то соображал.
Ну, я первый навел. Выстрел! Механик-водитель наблюдал с открытым люком. У нас из карьера одни башни торчали. Попасть в башню очень трудно. Тут началось – огонь, огонь, огонь…»
Глава 6 Четыре танкиста
Ахтырка, совхоз «Ударник».
15 августа 1943 года
Пересаживаться с «сороктройки» на «тридцатьчетверку» было все равно что съехать из ладной избы в покосившийся сарай.
Грохот, лязг, вонь, грязь, теснота, в перископический прицел все видать, как в замочную скважину…
Репнину приходилось вспоминать прежние умения – теперь он снова становился, помимо командирства, еще и наводчиком. Это даже радовало, хотя и по-детски: не надо было делить славу с Федотовым!
Сам башнер заделался просто заряжающим, Борзых потерял эту должность, пересев к мехводу, поближе к пулемету. И только Бедный, пожалуй, остался при своих. Ну, разве что опять ему приходилось тягать рычаг переключения скоростей. Ну, в этом ему снова поможет Ванька.
И все же, и все же…
«Тридцатьчетверка» оставалась какой-то родной, что ли. Ощущение было странным. Нечто подобное Репнин испытывал к своей первой машине – там, в будущем. Речь не о танке «Т-64», а о легковушке «Тойота Виц», маленьком «жучке», купленном из-за экономичности. Геша звал его «Вициком», относясь почти как к живому. А когда пришлось продать «Вицика», Репнин чувствовал себя чуть ли не предателем…
Вот и «Т-34» вызывал похожие переживания. Несмотря на все свои «детские болезни», вылеченные в «Т-43», старый танк оставался первой любовью всего экипажа.
Натянув шлем, Репнин занял свое место слева от орудия, окунаясь в духоту – жара стояла страшная. Солнце накаляло броню так, что внутри танка было как в сауне.
– Вперед, Иваныч! В атаку!
– Есть в атаку, товарищ командир!
Танк покатился вперед, качаясь, словно катер на мелкой волне. «Тридцатьчетверки», самоходки и артиллерия открыли огонь по немецким позициям. Артподготовка длилась каких-то десять минут, но ответный удар фрицы нанесли с воздуха – в небе зачернели «лаптежники».
Десятка четыре «Юнкерсов-87» выстроились в круг и начали пикировать, с надрывным воем снижаясь до высоты в полста метров, сбрасывали бомбы и выходили из пике, раздирая слух безумным ревом.
Однако танки штрафников не пострадали – они ринулись в атаку, опережая бомбы. Фугаски рвались позади, перелопачивая прежние позиции батальона. А потом в воздухе замаячили краснозвездные «лавочки» – они набрасывались на немецкие бомберы, как тузики на грелки.
Правда, следить за воздушным боем Репнину было недосуг – гусеницы танка уже рвали колючую проволоку, накатываясь на окопы противника.
– Заряжающий! Осколочно-фугасный!
– Есть осколочно-фугасный! Готово!
– Короткая! Огонь!
«Т-34» остановился, качнув передком, и Репнин вжал педаль.
Грохнуло. Попало – дзот, сложенный из бревен, «разобрало» на части.
– Вперед! Дорожка!
Танк покатился вперед, и было непонятно – то ли незаметный подъем одолевает машина, то ли скатывается по очень пологому склону. Так или иначе, а первая линия обороны фрицев была прорвана. На полном ходу штрафники ворвались в совхоз «Ударник».
Группа немецких «Тигров» не стала связываться – гитлеровцы решили отходить через овраг по небольшому мосту, вот только задачку по сопромату решили неправильно.
Мостик под головным «Тигром» провалился, и танк всей своей массой плюхнулся в ров, увязая гусеницами в топком, несмотря на зной, месиве.
Репнин рассмеялся. Заряжающий, оборотя к нему потное лицо, спросил:
– Чего там, товарищ командир?
– «Тигр» в болото шлепнулся!
Федотов расплылся в улыбке.
– Тогда это не «Тигр», – крикнул он, – а свинья![4]
Прижатые к оврагу «Тигры» не развернули башни, чтобы принять свой последний бой. Чувствуя за спиной бряцание гусениц и жалящие выстрелы танков ОШТБ, немцы полезли из «Тигров», как тараканы, тут же попадая под пулеметный огонь.
Штрафники захватили восемь вражеских «Тигров» целенькими и невредимыми, на некоторых машинах еще урчали двигатели.
– Товарищ командир! – захрипел в наушниках голос радиста. – Комбат приказал не трогать трофейные «Тигры»! Сказал, есть идея!
– Понял.
Немцы, засевшие вблизи совхоза «Ударник», обрушили на штрафников шквальный огонь из орудий и минометов, но танки полковника Позолотина и 3-й бригады Походзеева раскатали немцев под ноль.
В те же часы искупил вину один из танкистов ОШТБ, радист Лозин. Он постоянно поддерживал связь с КП 18-й бригады, а потом его «КВ» подбили – немецкий снаряд не пробил башню, застряв в броне, как нож, брошенный в дерево, но осколки брони, сыпанувшие от удара, убили и командира танка, и наводчика, и заряжающего. После того как «Тигры» раскурочили «Климу» двигатель, механик-водитель покинул танк, а Лозин остался, продолжая принимать и передавать команды, доходившие до него. Заметив группу немецких автоматчиков, которые подкрадывались к «КВ», радист передал на КП:
– Огонь на меня!
Заворчали, загремели орудия. Взрывами немцев смело, но один из них успел-таки поджечь танк. Солярка, может, и не такая опасная, как бензин, но уж если загорится, хрен потушишь.
Лозин бросил в эфир «последнее слово танкиста»:
– Горю!
Раненный, он задыхался в ядовитом дыму, когда до «КВ» добежали бойцы 2-й мотострелковой бригады и вытащили Лозина из пылавшего танка.
«Молодец!» – подумал Репнин, а вслух скомандовал:
– Иваныч, вперед! Держи на пулеметные гнезда – вон, где коровник!
– Вижу! Ага…
Немецкие пулеметчики порскнули в стороны, как воробьи от кота. Парочку фрицев «тридцатьчетверка» намотала на гусеницы, а потом резко накренилась, подпрыгнула, просела – по днищу прошел скрежет – это гнулись и давились вражеские пушки.
– Бронебойный! – крикнул Репнин, завидев ворочавшийся «Тигр». До него было каких-то двести метров, да в корму…
– Есть бронебойный! Готово!
– Огонь!
Снаряд пробил задний лист «тигриной» брони, увеча двигатель – «Тигр» задымил, а вот и огонь показался за чадными клубами…
И тут Репнину не повезло – сосед подбитого «Тигра» выстрелил по нему. И попал, куроча ходовую часть.
Удар 88-миллиметрового боеприпаса сотряс машину, а вот и горящий соляр потек, набегая на чемоданы и ящики со снарядами.
– Живые? – крикнул Репнин. – Всем покинуть танк!
Оглушенные танкисты полезли в люки. Иваныч был ранен в ногу, и ему помогал радист. Натужно матерясь, Федотов вылез из горевшего танка. Репнин покинул машину последним, как капитан – свой корабль.
Первым делом он бросился на землю, прижимаясь к ней, валяясь в пыли, чтобы погасить пламя на комбинезоне. Лежа на земле, на него смотрели остальные – потные, закопченные, но живые.
– Сильно подгорел, командир? – крикнул Федотов, поднимая голову. Очередь из MG-32 заставила его пригнуть голову.
– Жить буду! – прокряхтел Репнин.
Пальба шла со всех сторон, то ослабевая, то резко усиливаясь. Советские танки, гитлеровские – все смешалось.
Неожиданно в смертельную какофонию боя вплелись гулкие удары – это заработали тяжелые немецкие минометы.
Одна мина упала неподалеку от Геши. Взрывной волной его подняло и отбросило на склон холма – словно мягкий, но огромный кулачище саданул в бок. Упав на траву, Репнин покатился, не чуя ни рук, ни ног. Разлепив веки, он резко вытаращился: прямо на него ехала «Пантера».
Он хотел было оттолкнуться, откатиться, спрятаться, но тело не слушалось – контузия словно выключила мышцы.
А танк подкатывался все ближе, лязгая гусеницами. Репнин отчетливо видел щербины на звеньях, отшлифованных землей, налипшую глину, давленую траву…
Морозящей мыслью прошло: правая гусеница переедет ему грудь, размозжит голову… Грохот и лязг заглушили канонаду.
А вверху невинно-голубое небо, будто выцветшее от зноя. Какие-то злаки мотыляются под ветерком, кивая метелками…
Танк застыл буквально в двух шагах от Геши. Гусеницы натянулись с тускнущим звоном и словно обмякли. А в следующую секунду прогремел взрыв, почти сорвавший башню «Пантеры» – взвилось пламя, потек дым… Жив, что ли?
Рядом с Репниным на коленки бухнулся Федотов.
– Сейчас, товарищ командир… – бормотал он лихорадочно. – Сейчас…
Стоя на коленях, заряжающий ухватил Гешу под мышки и поволок по склону наверх.
– Сейчас… Еще маленько…
– Погодь. Попробую сам…
Ноги слушались плоховато, но руки упирались что было сил. С трудом Репнин выполз на пригорок и увидел «Т-34», застывший совсем близко, в десятках шагов. Застывший, но целый.
– За мной!
Экипаж, матерясь и постанывая, пополз по изрытой воронками стерне.
– Иваныч! Слышишь? Мотор!
– Слышу!
В самом деле, дизель неподвижного танка работал на холостом ходу. Залезать было тяжело, Репнин сделал это с перерывами. С трудом опустившись в люк, он стиснул зубы – все члены экипажа были иссечены осколками, мертвые тела сочились кровью.
– Похороним… – глухо выговорил Геша. – Потом… Иваныч? Как ты?
– Да перетянул лапу-то, – прокряхтел мехвод, – не капает. А тутошний все залил, япо-она мать…
– Вперед!
Танк с двумя экипажами – мертвецов и живых – ворвался в расположение огневых позиций врага. Одним выстрелом Репнин уничтожил миномет вместе с расчетом.
– Осколочным заряжай!
– Есть! Готово!
– Выстрел!
Немецкое орудие подпрыгнуло и перевернулось. Отстрелялись…
– Товарищ командир! У них рация разбита!
– Это не самое страшное! – ответил радисту мехвод.
Со страшным гулом в борт бьет снаряд. Рикошет…
Чертыхаясь, Репнин попытался углядеть танки своего взвода, но никого вокруг не заметил. Геша скривился.
Взводный, называется! Потерял управление танками!
Поле кончилось, потянулось что-то вроде лесополосы. Дубы и сосны мешали танку, Иваныч юлил среди стволов как мог, и тут «тридцатьчетверка» сотряслась от взрыва.
На миг воздух в танке стал алым. Наверное, это от удара закраснело в глазах, а мотор заглох.
– А, чтоб тебя… – зарычал мехвод.
И тут же, словно подпевая, заревел дизель.
– Ни с места, командир!
– Всем вести круговое наблюдение!
Поворачивая перископ, Репнин огляделся. Ни немцев, ни своих…
– Иваныч!
– Лезу уже, командир…
Механик-водитель залез под танк через днищевый люк, повозился там и просунулся обратно.
– Япо-она ма-ать! На мину наскочили! Два катка вырвало, гусеницу в сторону откинуло!
Геша поморщился.
Запасные звенья имеются, и гусеницу натянуть можно. Но для этого надо вылезти наружу – выбраться из-под защиты брони.
А бой… Не похоже, что он утихал. Смещался к западу, но гремел, бушевал по-прежнему.
Репнин открыл верхний люк и выглянул наружу. Недалеко били танковые орудия. По звуку Геша узнал родимые «тридцатьчетверки». На «Т-43» 18-й бригады стоят совсем другие пушки. А вот пулеметы гогочут, автоматы трещат…
Наши наступают.
– Тащ командир! – возбужденно сказал Федотов. – Давайте, я на разведку схожу!
– Давайте…
Заряжающий живо соскочил с танка и пополз за деревья, вооружась пистолетом «ТТ». Под прикрытием кряжистых сосен Александр поднялся, пошел, крадучись, вперед, скрылся в подлеске.
Неожиданно оттуда застрочили «шмайссеры», раза два сухо ударил «тэтэшник».
Зажимая рану на плече, из зарослей выскочил заряжающий, вспархивая на броню. Репнин тут же развернул башню да и засадил по кустам осколочным. Рвануло.
Матерясь, Федотов вернулся на свое место.
– Немцы там! – доложил он. – Но немного, не больше взвода. Ч-черт…
– Дай мне, – сказал Репнин, отбирая у заряжающего бинт. Быстро разрезав рукав, он перемотал сержанту рану. – Задела только, кость цела. Спирт есть, проверял? Продезинфицируем.
– Унутрь? – натужно пошутил Федотов.
– Обойдешься.
Геша осторожно развернул башню. Справа по борту росла корявая, но толстая сосна, и ствол орудия задевал за дерево.
– Ваня! Будешь держать под обстрелом свой сектор.
– Понял…
Начинало темнеть. Вместе с приходом сумерек бой утихал, и Репнин понял, что они остались одни в этой дурацкой лесополосе.
Бросить танк и уходить к своим? Спасибо, они уже штрафники…
– Иваныч, проверь боеприпасы.
– Ага…
– Как нога?
– При мне, хе-хе…
Как выяснилось, в остатке имелось ровно десять осколочно-фугасных снарядов и ни одного бронебойного. У пулеметчика насчитывалось семь дисков к «дегтяреву» плюс пистолет-пулемет Судаева и четыре гранаты «Ф-1», два «ТТ». Все.
Провиантом танкисты тоже были небогаты. Один НЗ – буханка хлеба и две селедины. Поделив хлеб и селедку на четыре части, танкисты поужинали. Репнину достался хвост, как он и любил.
Слава богу, погибший экипаж позаботился о питье – трофейная канистра была полна теплой воды. Ну, это ничего – после соленой рыбки ты хоть из лужи лакать готов…
Дожевывая, Геша поглядел на Борзых – лопатки на согбенной спине радиста азартно шевелились.
– Ваня, как успехи?
– Лампа вдребезги… – уныло сообщил Борзых.
– А ты поставь вместо нее свой палец, – посоветовал ему Бедный. – Или этот… хм… Ну, ты меня понял!
– Лучше я твою носяру использую, – проворчал Иван.
– Фрицы зашевелились! – сообщил Федотов.
Репнин приник к нарамнику. Немцы кучковались по десять-пятнадцать человек, они прятались за деревьями и потихоньку обкладывали танк.
– Осколочный, – спокойно сказал Геша, когда до немецкой цепи осталось метров пятьдесят.
– Есть! Готово.
– Выстрел!
Грохот расколол неустойчивую тишину. Борзых, оставив рацию, добавил из пулемета. Немцы падали и разлетались сбитыми кеглями, застрочили из автоматов – пули звонко плющились о броню.
Полчаса спустя Репнин опять заметил шевеление у немцев. В ярком свете луны он разглядел, как солдаты вырубали кусты и выкатывали орудия. Это уже хуже.
Три орудия на той стороне лужайки, слева еще одно.
– Осколочный!
– Есть! Готово!
– Огонь!
Снаряд, пущенный почти в упор, отбросил пушку, разбивая ее.
– Осколочный!
– Есть! Готово!
– Огонь!
Взрыв уничтожил второе орудие и перевернул третье. Четвертое, то, что стояло левее, успело само выстрелить, однако артиллеристы так спешили, что промазали, а второго шанса им Репнин не дал.
– Огонь!
Борзых прошелся длинной очередью по кустам. И еще час протикал, натягивая нервы…
– Работает! Работает! – заорал радист.
– Гений!
– Вот, можешь же, когда захочешь! – сказал Бедный.
– Только не вся рация, товарищ командир, а передатчик.
– Все равно – гений! Передавай наши координаты. Просим-де помочь. Пусть выручают!
И получаса не прошло, как вдруг на вражеских позициях разорвался снаряд, потом другой. И посыпалось!
– Видали? – радостно завопил Борзых. – Наши лупят! Я им точные координаты выдал! Сработало мое радио! Ура-а!
– Ура-а! – подхватил Федотов, и даже Иваныч подал свой басок.
Репнин поглядел в перископ и мигом опознал знакомые силуэты «КВ-1М».
– Ура-а! – закричал Геша.
Из воспоминаний капитана Н. Орлова:
«…К переправе вышли не в лучшем виде, с одним танком. Софья на переправе упала с моста в воду. Волосы дыбом, в сосульках. Я сам раненый, хромой, еле держусь на ногах. Опираюсь на костыль – кто-то из ребят притащил мне увесистую сучковатую дубину.
Брижнев сказал, что остатки полка сосредотачиваются в селе Чапуры, и укатил. Мы двинулись туда. Навстречу нам сплошным потоком войска: артиллерия, танки, многокилометровые колонны пехоты… И только мы в тыл!
Тут произошел примечательный случай. Нас тогда угораздило попасть в какую-то воронку и застрять там. К танку направилась группа в белых полушубках:
– Кто такие? Почему драпаете?
Пытаюсь им доложить, кто мы и откуда. Даже не слушают, смотрят с презрением.
– Что за вид? Вояка хренов. Да по тебе трибунал плачет. Что за палка у тебя?..
Чувствую – хотят припаять бегство с поля боя. Я начал огрызаться. И кто-то из свиты съязвил:
– И воевал вместе с бабой?..
Тут я уже не выдержал, вскипел. Кричу экипажу:
– Заряжающий, слушай мою команду! Осколочным!
Тот разворачивает башню, опускает ствол. Эти опешили…
Не знаю, чем бы все это кончилось, но тут подъезжает «Виллис». Еще один крупный чин, тоже в белом полушубке, в папахе. Без прелюдий спрашивает:
– Кто такие? Как вас угораздило повалить танк набок? Танкист, ты пьян? Расстрелять!..
– Да мы шесть суток держим немцев под Верхне-Кумским, чтоб вы тут вот так могли! Я командир роты, а это последний танк 45-го гвардейского… Выходим из боя по приказу командования корпуса.
– Вольского?!
– Так точно.
– Немедленно вытащить их!
Садится в машину и укатил. К нам подгоняют КВ, пять минут – и мы на ходу. Спрашиваем:
– Кто хоть это был?
– Темнота. Это же герой Московской битвы – Ротмистров! Знать надо. Мотайте на ус!
Пришлось мотать…»
Глава 7 Рейд
Свиридовка Полтавской области.
15 сентября 1943 года
…В сентябре 1-я гвардейская танковая бригада в составе 1-й танковой армии была выведена в резерв Ставки Верховного главнокомандования.
А Отдельный штрафной танковый батальон продолжал сражаться как подразделение 3-го танкового корпуса в составе 38-й армии Воронежского фронта.
Войска фронта продвигались на запад, освобождая от фашистской нечисти Сумщину да Полтавщину.
В начале сентября бои велись на участке Бабанск – Тараны. Немцы сосредоточили здесь много пехоты, танков и самолетов. Командир корпуса резонно отказался от атаки в лоб, решив обойти сильно укрепленный оборонительный рубеж. За счет танков 18-й и 19-й бригад была усилена 3-я, чтобы создать мощный стальной клин.
13 сентября Репнина вызвали к Рогову. В просторном блиндаже комбата, незадолго до этого отбитого у немцев, присутствовал генерал-майор Вовченко и заместитель командира корпуса по матчасти Гольденштейн.
– Здравствуйте, товарищ Лавриненко, – кивнул комкор.
– Здравия желаю, товарищ генерал-майор.
– Как ваши люди? Готовы ко всему?
– Всегда готовы.
Вовченко кивнул.
– Помните бой под Ахтыркой? Тогда вы с 18-й бригадой захватили девять «Тигров»…
– Восемь, по-моему, товарищ генерал-майор. Девятый в болоте увяз.
– Вытащили мы этого бегемота, – улыбнулся комкор. – И вот что надумали… Я слышал, что некоторые экипажи из вашего взвода знакомы с немецкой техникой?
– Знакомы, – кивнул Репнин. – Опыта большого нет, но и «Пантер», и «Тигров» укротим, если понадобится.
– Понадобится, Дмитрий Федорович. Если мы вам трофейные «Тигры» обеспечим, сможете в рейд сходить? По тылам немецким пройтись?
Геша глянул на Рогова. Тот кивнул.
– Прогуляемся, товарищ генерал-майор.
– Отлично. Тогда так – собирайте народ, формируйте экипажи и вперед.
– Есть! А боекомплект?
– Трофейных боеприпасов у нас в достатке, – ответил Гольденштейн. – Снабдим. Топлива – под завязку. Ну а дальше сами как-нибудь. Одна лишь просьба: танки не должны достаться врагу.
Репнин подумал.
– Может, тогда запастись парой противотанковых мин? На каждый танк? Просто я боюсь, что боекомплект… Вдруг да не хватит?
– Обеспечим, – кивнул замкомандира по матчасти.
* * *
Собраться штрафнику не сложно – напялил танкошлем, и все. Готов к труду и обороне.
Правда, экипажам, пересевшим на «Тигры», надо было еще и немецкую форму примерить.
Черные короткие куртки с розовым кантом по краю ворота и того же угольного цвета брюки, носимые поверх сапог, серые гимнастерки с черными галстуками и черные пилотки – вся эта экипировка немецких «панцерзольдатен» изрядно позабавила Репнина.
Спрашивается, с чего бы фрицам так пугаться русских «шварцен тойфель», когда сами во всем «шварцен»? Ну, разве что с розовой отделкой?
Переодевшись в немецкую униформу, Геша натянул на бритую голову пилотку с имперским орлом, кокардой и непременным кантом угольником. Дойчланд юбер аллес!
Фиг вам… СССР превыше всего!
Штрафники стали подтягиваться, оправляя куртки, подсмыкивая штаны, перетягивая ремни.
– Значит, так, товарищи танкисты, – сказал Репнин, влезая на «Т-VI». – В экипаже этого пушистого зверька, – он похлопал по броне, – пять человек. Приказываю командирам танков разобраться, кого возьмете наводчиками. Или как-нибудь иначе перегруппируйтесь. Ясно?
– Ясно! – прогудели товарищи танкисты.
– Девять танков – это почти рота. Поделим ее на два взвода, по четыре «Тигра» в каждом. Командиром 1-го взвода будет Лехман, командиром 2-го… – Геша сообразил, что не стоит радеть лишь за своих, и сказал: – Назначается Сегаль.
Коренастый Миха Сегаль с роскошными пшеничными усами и постоянно прищуренными глазами вытянулся по стойке смирно.
Долго разбираться танкисты не стали. Отлично зная друг друга, они быстро поделились на пятерки.
Сам ротный поставил наводчиком Федотова – опыт был, а на место заряжающего взял Жору Мжавадзе – молодого, веселого и накачанного.
– Сроки у нас сжатые, – сказал Репнин. – Два дня на освоение новой техники. Пятнадцатого выдвигаемся. Разойтись!
На третий день сорок пять штрафников выстроились напротив «Тигров», выставленных в линейку.
– По машинам!
* * *
– Блин, – ворчал Федотов, пролезая на место наводчика в башне – впереди и внизу, – не могли уже шлемы придумать…
– И не говори, – поддакнул Мжавадзе, забираясь в свой люк. – Как треснешься башкой, никакая пилотка не спасет.
– Да они думали, – сказал Репнин, – только не додумали. Иваныч! Ну, как тебе машинешка?
– Класс! – глухо отозвался Бедный.
В самом деле, после «тридцатьчетверки» мехвод просто отдыхал – управлять «Тигром» было легко. Восемь передач вперед, четыре назад, а переключаешь их небрежным движением рычажка.
Единственная сложность была связана с вождением – вместо того, чтобы тягать рычаги, мехводу надо было крутить штурвал-баранку, как в автомобиле. И педали те же – тормоз, сцепление, газ. Красота!
– Да как же его… – пыхтел Борзых под прямоугольным люком.
– Не перни от натуги, – хмыкнул Бедный. – Да куда ты… Толкай!
– Так?
– Да!
– Так он не открывается!
– А теперь в сторону!
Сдвинув люк, стрелок-радист добился-таки своего.
– А-а…
– Бэ-э!
– Да чего у них тут все не как у людей…
– Ванька, рация фурычит?
– А то!
– Позывные помнишь?
– А как же!
Свой старый позывной – Зверобой – Репнин использовать не стал, решил обойтись простыми числительными. Он – Первый, Лехман – Второй, и так далее.
– Хороший вроде танчик… – протянул Бедный, вертя штурвальчик привода бронезаслонки. – Но тяжеленный какой… Вот же ж уроды немецкие! Нет, собирают хорошо, не спорю, а вот думать хорошо не умеют.
– Твоя правда, Иваныч… – проговорил Геша, тщательно протирая спиртом нарамник перископа, чтоб немчурой не воняло. – Наши бы никогда так тупо броню не лепили – как стенки в сарае, обязательно бы под углом поставили. А таким макаром, считай, тонн десять стали точно сэкономили бы!
– Во-во! – отозвался мехвод. – И мощи как раз бы хватило. Ерунда ж получается – семьсот «лошадок», а толку нет! Мотор, бедный, ревет, перегревается… А катки? Это ж додуматься надо было – в четыре ряда выставить!
– Да это они специально так, чтобы плавность была. Тогда можно на ходу стрелять.
– Ага, мы для этого дела стабилизаторы ставим, а они – кучу катков! Ну молодцы… Вот, я на них зимой посмотрю, когда гусеницы снегом забьются! К утру это месиво льдом схватится, и «Тигра» ваша колом встанет!
– Наша «Тигра», Иваныч! – хохотнул Федотов. – Наша!
Репнин нацепил поверх пилотки большие наушники и скомандовал:
– Заводи.
– Есть!
Бедный включил стартер, и семисотсильный «майбах» зарокотал, пустил дрожь по корпусу.
– Иваныч, как договаривались. Выбираемся на трассу и прем колонной!
– Понял, тащ командир!
Развернувшись, «Тигр» пыхнул выхлопом и покатил по пыльной дороге. Восемь танков пристроились следом.
Рейд начался.
Из воспоминаний капитана Н. Орлова:
«Когда Саня Плугин таранил «Т-IV», другие немцы бросили свои танки – десять или двенадцать штук, с заведенными моторами! Когда я в них залезал, внутри даже горели лампочки освещения. Сбежали экипажи. Их дивизия только что пришла из Франции. Там она стояла на отдыхе, формировалась. Танки новенькие, чистенькие. Внутри свободно, комфортно, сказывался больший, нежели у нас, забронированный объем.
Мой механик-водитель, татарин, тоже забрался внутрь:
– Командыр! Здесь бочонки какие-то, с краником.
– Какие еще бочонки?
– Кружки висят на цепочке. Можно буду пробовать?
– Ну, попробуй…
Кричит:
– О! Вкусно-то как!
Стали разбираться: в одном – коньяк, в другом – белый ликер. Я тоже попробовал коньячку. А механик не унимается:
– Командыр, здесь еще круг!
– Какой круг? Бросай сюда!
Выбрасывает через верхний люк желтый круг размером с маленькую покрышку с дыркой в середине. Покрутили, повертели мы его и бросили, подумали – «что это за говно такое». А потом врач Цирюльникова, когда уже выходили из боя:
– Коля, да ты что, это же сыр!
Она еврейка. Они жили в Городне на Украине, там с продуктами всегда лучше было. А мы-то сыров не ели ни разу в жизни. Что это за сыр такой?.. А потом приехало начальство и все это у нас отобрало…»
Глава 8 За линией фронта
Район р. Удай.
18 сентября 1943 года
Передовую «Тигры» прошли поздно вечером, когда на горячую землю, истерзанную огнем и железом, опустилась благостная тьма.
Линии фронта как таковой не существовало – немцы, отброшенные к западу, спешно окапывались, готовясь к отражению с утра атак Красной Армии. Сплошной полосы обороны еще не было создано, хваленый немецкий орднунг пока что не осилил творившийся бардак, поэтому танковая колонна штрафников без труда проследовала в тыл.
Лишь однажды включились фары тупорылого «Опеля-Блиц». Высветили колонну «Тигров» и погасли. Свои.
А штрафники тоже не шибко прятались – врубили фары и перли себе по шоссе Ромны – Прилуки.
Задача перед 3-м корпусом стояла такая – перерезать ромненской группировке врага путь отступления на юго-запад. 3-я танковая и 2-я мотострелковая бригады двинутся именно этой дорогой, по шоссе в Прилуки.
А вот штрафникам надо было сворачивать к реке Удай – там, неподалеку от села Журавки, располагался немецкий аэродром. Он являлся первой целью танковой роты Репнина. А потом стоило наведаться и в сами Журавки.
После ночного перехода танкисты выбрались к аэродрому. Дело было перед рассветом, в сереющих сумерках. Германцы почивать изволили – спали пилоты, спали техники, даже часовые дремали.
Дорога была широкая, и «Тигры» построились в две колонны.
Дозорный на вышке встрепенулся, углядев танки, но тут же успокоился – свои же.
– Первый – Второму! – вызвал Геша Лехмана. – Бей по правому краю. Там то ли склад боеприпасов, то ли бочки с бензином. Выйдем на поле – расходимся веером. На самолеты снаряды не тратьте, давите их гусеницами!
– Есть!
Репнин пригляделся. Ворота, затянутые колючей проволокой, были закрыты. Слева виднелись какие-то здания, то ли казармы, то ли еще что.
– Заряжающий, фугасным!
– Есть фугасным! – сказал Мжавадзе, выволакивая длинный боеприпас с головной частью, окрашенной в желтый цвет. – Готово!
– Санька, давай по казарме, или что там у них. Огонь!
В снарядах для «Тигра» капсюльные втулки были заменены на электрозапальные, поэтому Федотову надо было всего лишь нажать кнопку электроспуска – ее приделали на штурвальчик вертикальной наводки.
Грохнуло. Гильза из казенника зазвякала по латунному желобу, прикрытому брезентом, и выпала в короб. Завыл вентилятор, сработала продувка ствола.
Репнин глядел в прицел, не отрываясь. Снаряд влепился в стену казармы, и та будто вспухла – крыша поднялась облаком огня, дыма и обломков, вывалилась стена.
У Лехмана рвануло куда эффектней – целью его и впрямь стал склад боеприпасов. Обычный навес, под которым были сложены авиабомбы. Множественные разрывы мигом уничтожили строение, поражая осколками вблизи стоявшие самолеты.
Наводчик Полянского влепил снаряд по складу горючего, и высокооктановый бензин жарко и весело полыхнул – бочки так и разлетались огненными клубами.
Срывая ворота, танк Репнина вырвался на летное поле.
– Иваныч, дави!
– Есть давить!
Пикировщики «Юнкерс-87» стояли ровненько, и мехвод направил «Тигр» прямо на бомберы, круша тем хвосты. Кили со свастиками, хвостовые части подминались под гусеницы.
Иные из «Юнкерсов», теряя равновесие, запрокидывались на нос, и тогда их утюжил танк Каландадзе.
– Башню влево!
– Есть башню влево!
«Тигр» наехал на «лаптежника», ломая тому крылья, повалил и раскатал.
– Командир! Зенитчики слева!
– Жора, фугасным!
– Есть фугасным! Готово!
– Санька, видишь?
– Вижу… Там наши!
– Кто?
– Судат, кажется… Судат и Кудинов!
Репнин, шепча всяческие пожелания, приник к перископу – прямо на линии огня разворачивался «Тигр» старлея Судата. Бухнул выстрел, и тут же вздыбилась земля, расшвыривая зенитки «ахт-ахт» – того же калибра пушчонки.
Артиллеристы разбегались, да не все – самый упрямый или самый безбашенный расчет возился со своей пушкой. Длинный ствол плавно опускался…
– Я – Первый! – заорал Геша. – Судат, уходи!
– Сейчас я их, гадов… – откликнулся тот.
Соседний танк – то ли Кудинова, то ли Полянского, – поспешил на помощь, разворачивая башню.
Танк Судата снова выстрелил, однако наводчик взял слишком высоко – снаряд перелетел и взорвался, подкашивая ангар.
А зенитчики в тот же момент выстрелили сами. «Тигр» находился прямо перед ними, в каких-то пятидесяти метрах. Пушка пальнула, и 88-миллиметровый снаряд вошел точно под башню.
Взрывом вышибло люки, и тут же сдетонировала боеукладка – пламя ударило, словно из гигантской конфорки, поднимая башню, смахивавшую на исполинский ковшик.
Башня запрокинулась, втыкаясь в землю дулом орудия, замерла в неустойчивом равновесии и рухнула обратно на горящий танк.
Кудинов с Полянским выстрелили дуплетом, изничтожая зенитчиков вместе с зениткой, но товарищам это уже помочь не могло.
– Зачищаем аэродром! Т-твою мать…
«Тигры» забегали по полю, как бешеные носороги. Танк Репнина помчался на «Юнкерс-88», винты которого медленно раскручивались. Надо полагать, летчики сочли себя самыми хитрыми.
– Врешь, – процедил Геша, – не уйдешь… Иваныч!
– Вижу, командир. Щас я ему заделаю «козу»…
«Тигр» с ходу протаранил бомбардировщик, невзирая на пулеметные трассы. Загрохотала броня, попадая под удар лопастей, а в следующее мгновенье фюзеляж был смят и переломан, лопнула «жукоглазая» кабина. Танк Лехмана прошелся по хвосту «Юнкерса» и выстрелил на ходу фугасным.
Снаряд прошил соседний бомбардировщик и взорвался, поражая стоявший рядом.
– Экономить боеприпасы! Давить!
Репнин не смотрел на часы, но, наверное, хватило двадцати минут, чтобы передавить, изломать, раскурочить почти сотню бомбардировщиков и транспортников.
Одному «Юнкерсу» почти удалось взлететь – снаряд, догонявший самолет, взорвался рядом со взлетной полосой, на блиндаже. Бомбер резко накренило воздушной волной, крыло задело за землю, пропахивая борозду, и самолет завалился, пораженный целым роем осколков.
Пригибаясь, почти падая, пробежали немцы, человек десять, пытаясь скрыться за капониром, откуда выглядывал автозаправщик.
– Федот, видишь «наливняк»?
– Ага! То есть так точно!
– Пулеметиком его.
– Ага!
Башня дернулась – это Федотов сгоряча нажал левую педаль. Матюгнувшись, вдавил правую – задолбил спаренный пулемет.
Очереди из 7,9-миллиметровых пуль хватило, чтобы пробить автоцистерну, а трассер сработал как зажигалка – с гулким хлопком «наливняк» раскроило, вскрыло, как консервную банку, и жидкий огонь затопил капонир. «Погрейтесь, гады!»
Словно подслушав мысли Репнина, радист сказал:
– Правильно! Они, вон, в Озерянах двести с лишним человек сожгли!
– Уходим, – буркнул Геша, глянув на танк Судата. Тот уже не горел, дымил только.
В голове перевернулась зловещая считалка про десять негритят: «Девять штрафников пошли громить люфтваффе, один из них сгорел, и их осталось восемь…»
* * *
…Недели две тому назад в окрестностях Рыльска советские танкисты так отметелили немецкую 273-ю пехотную дивизию, что от нее едва рота осталась – триста пятьдесят солдат. Они долго драпали, столкнулись с партизанами и наконец пополнили гарнизон Журавок.
Село было не слишком укреплено, разве что три танка «Т-IV» прятались, укрытые валами земли по башни, да пулеметчики засели на чердаках.
Журавки были второй целью отряда Репнина – здесь находился мост через Удай, и надо было не позволить немецким минерам подорвать его. Попросту говоря, следовало зачистить Журавки.
Добирались до реки двое суток – двигались ночами, а днем отсыпались, выставив дозоры. И вот он, неширокий Удай.
После гибели экипажа Судата Геша был зол, поэтому действовал резче, чем обычно, без церемоний и прочего.
– Второй, Четвертый и Пятый! Заходите от реки, от моста! Отрезайте немцев!
– Есть!
– Остальным – огонь по танкам, по чердакам! Иваныч, вперед!
– Есть!
– Жора! Фугасным!
– Есть фугасным! Готово!
Глагол «мчаться» не слишком подходил к «Т-VI», но мотор ревел, танк катился вперед, вниз по пологому склону. Хаты впереди вырисовывались вполне отчетливо, хотя до них оставалось километра полтора.
– Выбирай цели, Федот! С километра засадишь бронебойным. Видишь, где башни выглядывают?
– Вижу, командир!
– Огонь!
Бабахнуло. Осколочно-фугасный снес крышу крайней избы, в чердачном окне которой бился крестоцветный огонь пулемета. Снес вместе с пулеметчиком, со всем чердаком.
– Бронебойный!
– Есть! Готово!
– Огонь!
Попасть в башню танка – задачка сложная, особенно на ходу, даже если катки в четыре ряда. Федотов промахнулся – снаряд развалил хату на втором плане. Башенка «четверки» развернулась и плюнула огнем. Неведомый и невидимый наводчик оказался метким – 75-миллиметровый снаряд угодил в корпус «Тигра». Гул пошел изрядный, но попадание особых последствий не вызвало. Короткоствольная пушка «Т-IV» пробивала броню в 59 миллиметров с четырехсот метров. Продырявить же мощный панцирь «Тигра» почти с километрового расстояния «четверка» не могла в принципе.
А вот если наоборот…
– Выстрел! – бросил Федотов, раздраженный промахом.
Второй снаряд попал точно в башню – та как раз развернулась, чтобы пальнуть по взводу Лехмана. Башню снесло.
Каландадзе поступил более затратно – сначала ударил фугасным, разметав насыпной бруствер, а после засадил бронебойным в лоб. Вышел неплохой фейерверк – башню сбросило фонтаном огня.
Стреляя на ходу, танки ворвались в село. Немцы, плохо разумея, что творится, выскакивали из домов навстречу «Тиграм», и тут уж наступала очередь стрелков-радистов. Косить живую силу из пулеметов помогали наводчики.
Выпустив пару фугасных, танк Репнина проскочил все Журавки, после чего развернулся.
– Погоди, Иваныч.
Мехвод затормозил, останавливая танк на маленьком пригорке. Отсюда было хорошо видно единственную улицу села. «Тигры» метались по ней, догоняя фрицев, давили их, проламывали заборы, сносили сараи и стреляли, стреляли, стреляли…
– Все у них не как у людей… – проворчал Борзых, меняя пулеметную ленту.
Патроны к MG-34 хранились не набитыми в диск или в металлической коробке – ленты, числом три, были засунуты в матерчатый мешок, закрываемый металлической крышкой на клипсах.
– Привыкай, Ваня… – рассеянно проговорил Репнин, поглядывая в прицел. – Ну-ка, подсоби ребятам! Вон, бегут огородами…
– Щас я!
Радист повел пулеметом и нажал на спуск. Очередь здорово проредила толпу солдат, бежавших за домами. Немцы заметались, покатились по земле, стали расползаться, изыскивая ямки и щели.
– Федотов! Жахни-ка по ним.
– Эт-можно…
Наводчик жахнул, пропахав заросший бурьяном огород – несколько изломанных черных фигур разлетелись в стороны.
– Я – Первый! Хватит, уходим. Второй, ты там ближе – брод есть? Мост нас точно не выдержит.
– Есть брод! Метров полста выше по течению… А! Вон к нему и дорога ведет! Мне там по пояс будет.
– Постережешь пока… Уходим!
«Тигры» потянулись прочь из разгромленных Журавок, стали осторожно съезжать в Удай, погнали мутную волну. Танк Репнина форсировал реку предпоследним, Лехман последовал за ним.
– Двигаем на Прилуки!
Из интервью гвардии полковника М. Чубарева:
«…Потери, конечно, у нас были. Ни одна война не обходится без потерь. Но на чем стоят некоторые наши недоброжелатели, которые, как говорится, очерняют наше героическое прошлое? Они оседлали нескольких коней. На первом месте у них стоят огромные потери. «Закидали трупами!» – говорят они о Великой Отечественной войне. Вторым вопросом у них стоит ГУЛАГ. Оказывается, по их мнению, почти все население у нас прошло через ГУЛАГи. Но ведь это самая настоящая чушь!
Взять хотя бы вопрос огромных потерь. Дело в том, что когда немцы оккупировали часть советской территории, то не просто бомбили, а стирали с лица земли многие наши города и поселки. В результате погибали люди. Кроме того, они вылавливали людей от 15 лет и старше, сажали в эшелоны и отправляли к себе на принудительные работы в Германию. Дело касалось нескольких миллионов человек. Многие из них так там и погибли, не вернувшись после войны. Пленные тоже не все возвратились – около двух миллионов наших соотечественников немцы там заморили. Всего же в плену у нас побывало около пяти миллионов. Так что потери были очень разными.
Что же касается боевых потерь, происходивших, как говорится, непосредственно на передовой, то они составили, грубо говоря, около девяти миллионов (8 миллионов 936 тысяч). Сами немцы потеряли около семи миллионов непосредственно. Но с ними вместе воевали против нас, собственно говоря, кто? Начнем против солнца. Во-первых, Финляндия. Швеция и прочие скандинавы официально в войне против нас не участвовали. Но они все равно предоставляли свои территорию и ресурсы в пользу вермахта. Дальше шла Испания (Голубая дивизия). Действовали против нас целые армии Италии, Румыния, Венгрия и наши закадычные друзья, которых мы когда-то выручали, болгары. Так что потери в той войне у нас примерно равны. Может, правда, чуть больше, но не настолько выше, как об этом сегодня говорят».
Глава 9 Четыре и один
Район р. Удай.
23 сентября 1943 года
– Товарищ командир! Воздух!
Танки шли по дороге, пересекавшей голое поле, шальной пули бояться было нечего, и Репнин высунулся из люка.
С юго-запада приближались самолеты – маленькие черные крестики. Их было немного, штук девять. Летели они клином и как-то уж подозрительно целеустремленно.
В принципе, немцы – парни серьезные и отнюдь не дураки. Кто-то задумчиво почесал в затылке, сложил дважды два…
Потерю девяти «Тигров» под Ахтыркой, нападение девяти «Тигров» на аэродром и гарнизон… Да скорее всего кто-то из фрицев просто связался со штабом и сообщил о роте «Т-VI», бесчинствующей в тылу.
– Воздух – это плохо… – задумчиво произнес Геша, опускаясь в люк. – Я – Первый! Увеличиваем дистанцию и постоянно меняем скорость! Нельзя позволить фрицам бомбить прицельно!
– Может, это не по нам? – предположил Лехман.
– Может. Сейчас проверим.
Приближались «лапотники». Вот они стали валиться на крыло и понеслись вниз, закручивая карусель и поднимая вой.
Противная сирена взводила нервы, зато сомнений не оставалось – это по их душу.
Танк сотрясся от первых взрывов, осколки прошеберстели по броне. Иваныч затормозил, и вскоре впереди ухнула бомба, вырывая воронку, вскидывая тонны земли. Мимо.
– Командир! Танк Сегаля накрыло!
– А, ч-черт…
Репнин глянул в перископ. Накрыло…
Тяжелая фугаска угодила между моторным отсеком и башней, разворотив бронелист толщиной в дюйм. Вся корма танка пылала, а башню своротило набок. Выжить там никто не мог, а тут и боекомплект рванул, окончательно сбрасывая башню.
– Суки!
Похолодев, Геша увидел в оптике, как вздыбилась земля рядом с гусеницей «Тигра», катившегося впереди. Взрывом тяжелую машину опрокинуло набок. Похоже было, что экипаж не сразу очухался, но быстро поспешил наружу. Вылез один, потом еще двое вытащили из люка четвертого. И в этот момент их накрыла вторая бомба, разрушившая веру в то, что дважды в одну воронку боеприпас не попадает. Попала, сволочь!
Танкистов растерло в пыль.
– Это Рощина танк! – крикнул Федотов.
– Вижу!
А бомбы рвались и рвались, танк подбрасывало, как на волнах. Сразу две фугаски поразили танк Юнаева, молодого еще капитана, успевшего поседеть, любителя забористого анекдота и хорошего вина.
Все. Одна бомба ударила куда-то в люк мехвода, а другая пробила крышу башни – все те же несчастные двадцать шесть миллиметров. Сразу два огненно-чадных вихря закружились, поднимаясь из погона, как из жерла.
Целую минуту Репнин прождал, но не дождался – и подвывание, и рев «лапотников», выходивших из пике, и разрывы бомб – все стихло.
– Улетели!
– Машины исправны? Продолжаем движение!
Наверное, надо было остановиться, хотя бы отдать дань памяти погибшим товарищам, вот только не в том они были положении, чтобы позволять себе чувства, пусть даже скорбь.
Срочно требовалось скрыться, затаиться. Солнце уже садилось, но бомбардировщики успели бы сделать второй вылет.
– Вижу «раму»!
– Ах, ты… Чтоб тебя…
Самолет-разведчик медленно кружил в небе.
– Ванька! Передай всем, чтобы съезжались к роще! Вон к той, впереди!
– Есть!
– Иваныч, жми!
– Жму, командир…
Репнин нисколько не надеялся на дубраву, мысль была другая. Когда «Тигры» подтянулись, тискаясь между дубов, он стал следить за «рамой». Та реяла прямо над ними, как гриф-стервятник, нарезая круги, а потом самолет заложил вираж и потянул на аэродром. Еле дождавшись, пока «рама» скроется за горизонтом, Репнин скомандовал:
– Двигаем дальше на полной скорости! Дороги избегайте, чтобы не пылить. Едем по обочине, там трава. Живо!
И танки, газуя моторами, стали выбираться из рощи, выехали на дорогу и залязгали, загремели по травянистой обочине.
Репнин очень надеялся, что ему удалось обмануть самолет-разведчик. Вот только где ж им теперь укрыться?
Неожиданно в стороне от дороги показались дощатые сараи и навесы, обширный двор за повалившимся забором, ржавые остовы тракторов. Это была колхозная МТС.
– За мной!
«Тигры» потянулись во двор.
– Каландадзе и Полянский! Оба под навес, башни развернуть, чтобы пушки не высовывались! Лехман! Заезжаешь в амбар и прикрываешь ворота! Тимофеев, ты со мной – заезжаем в гаражи!
Танки, взрыкивая, попрятались.
– Проверьте, чтобы теней не было!
– Сделаем, командир!
– Глушим моторы!
Шепча нехорошие слова, Репнин выбрался из люка. Ступая непослушными ногами, прошелся по броне и спрыгнул на землю.
Пощелкивала остывавшая сталь, что-то продолжало зудеть в остановленном двигателе, но все эти звуки лишь подчеркивали наступившую тишину. А потом в молчание вплелся далекий, такой знакомый гул.
– Товарищ командир!
– Слышу, Тимофеев.
– Летят… – растерянно добавил лопоухий лейтенант.
– Вижу.
Въезд в гараж прикрывала всего одна створка ворот, другая валялась во дворе. Репнин выглянул в широкую щель между досок. Приближалась шестерка «Юнкерсов». Над дубовой рощей бомберы начали зловещее кружение, после чего один за другим стали срываться в пике и бомбить ни в чем не повинные деревья.
Геша криво усмехнулся – сработала его идея.
Взрывы следовали один за другим, бедные дубы валились, ломались, бомбы их корчевали нещадно, заволакивая все облаком пыли и дыма. И вот опорожнились, наконец, «лапотники», улетели в сторону садившегося солнца.
Немного погодя все штрафники собрались в гараже.
– Вкусим от гитлеровских щедрот, – проговорил Репнин, – и двинем, когда стемнеет. Иваныч!
– Несу!
Все притащили свои пайки, и Геша благодарно вспомнил Гольденштейна – тот не только боеприпасами немецкими снабдил танки, но и провизией. Был даже бачок с краником, полный французского коньяка! И сыр французский имелся, и сухая колбаса. Вот только сухари были отечественные, зато целых пять мешков.
– Помянем наших, – сказал Репнин, когда командиры танков разлили коньячок.
Горячительный напиток был хорош, Репнин даже захмелел малость. В будущем он сыр не жаловал, но сейчас лопал с жадностью и в охотку. Закусывал.
– Значит, так, товарищи, – сказал Геша, отламывая кусочек от плитки бельгийского шоколада. – Нас, судя по всему, вычислили.
– Уже и разбомбили! – хмыкнул Лехман. Покраснев, он поспешно добавил: – Я имею в виду, по роще отбомбились, а не тогда…
– Да понятно, – отмахнулся Репнин. – Что ты оправдываешься? Нам просто повезло, а то могли бы и сами сгореть. Война! Короче. Бензина у нас еще порядочно, две трети баков. Да, Иваныч?
– Где-то так, – кивнул мехвод.
– Поэтому сделаем вот что… Я сначала хотел ночью двинуть, да куда? Переночуем здесь, а с утра подождем. Уж больно тут место хорошее, самое то под засаду. Нашим рано пока проходить, а вот для немецкого драпа – самое время.
– Ну, да, – согласился Каландадзе. – И шоссе одно. По полям фрицы точно не двинут!
– Вот именно. Ждем, короче. И спим. А пока… Наливай!
* * *
Подъем Репнин скомандовал в пять. Умывшись из ржавой бочки с дождевой водой, он освежился.
Знаете ли вы украинскую ночь? Да знаем, насмотрелись уже…
Синева предутренняя таяла, разбавляясь серым призрачным светом с востока. Неразличимые ночью деревья начали проявляться в сумерках, выделяясь четкими черными силуэтами.
Незаметно для глаза горизонт очертился розовой каймой, зоревые лучи высветили небосклон. Начинался новый день.
Было очень тихо, но вскоре Геша почувствовал беспокойство и лишь чуть позже осознал, что некий посторонний звук портит благостную картину.
– Леня, готовимся.
– Всегда готовы, тащ командир!
– По машинам!
«Тигры», скрытые под навесами, за дощатыми стенками, были расположены вдоль шоссе. От МТС до проезжей части было каких-то пятьдесят метров. Стреляй не хочу.
Шоссе уходило к востоку на почти незаметный подъем, и вот заклубилась пыль, показались серые коробочки танков.
Шла большая группа, выступая тремя колоннами. Впереди тарахтели «Пантеры», числом пять или шесть, и столько же «четверок». За танками прятались штабные машины – легковые «Хорьхи» и «Опели», тентованные «Бюссинги» и даже один трофейный автобус «ЗИС-16». Замыкали группу пехотинцы, набитые в грузовики и бронетранспортеры.
– Я – Первый! Сначала выбиваем «Пантеры»! Только пусть подъедут поближе, чтобы в бочину им всадить. Полянский, ты с краю, будешь пехоту охаживать.
– Есть!
Колонна приближалась – немцы спешили. Видать, какой-нибудь штаб эвакуировался в более спокойное место, где нет этих приставучих азиатов, мешающим «культурной германской нации» нести свет прогресса варварским ордам.
– Иваныч, заведешь, когда фрицы к дальним воротам приблизятся.
– Понял…
Множественный лязг и гул доносился через броню смутной помехой. Вперед, заслоняя коробчатые «четверки», вырвалась парочка «Т-V». «Пантера» – зверь серьезный…
Танк здорово смахивал на «Т-43», а первые модели и вовсе напоминали «тридцатьчетверку» – и башней, смещенной вперед, и общим силуэтом. Интересно, что и пушка на «Пантерах» стояла почти того же калибра, что и на «Т-34». Правда, орудие было куда мощней Ф-34 и дальнобойней – «Пантера» могла пробить лобовую броню «Тигра» с километровой дистанции. Опасная бестия…
Мотор завелся, но Бедный не стал газовать, чтобы не выдать танк.
– Бронебойный!
– Есть бронебойный! – Мжавадзе, сидевший справа, лицом к корме, ловко зарядил пушку. – Готово!
– Приготовиться всем! Залпом! Огонь!
Танковые орудия ударили вразнобой, но их грохот сложился в потрясающий гром, а воздушная волна, разошедшаяся от стволов, сдула хлипкую кровлю из досок и толя.
Тем «Пантерам», что вырвались вперед, ужасно не повезло – выстрелы в упор уничтожили танки на счет «раз». Одному взрывом вынесло все люки, а другому и вовсе сорвав башню.
Третьей по счету «Пантере» расколотили ведущее колесо и выбили три катка, однако немецкие танкисты сдаваться не стали – развернули башню и выдали хлесткий выстрел. Как потом выяснилось, снаряд чиркнул по броне «Тигра» Каландадзе, продырявил стену сарая и унесся, так и не взорвавшись. Болванка, должно быть.
Парочка бронебойных, выпущенная «Тиграми» из засады, упокоила строптивую «Пантеру». Еще два «Т-V» оставались в строю, вот только их экипажи не горели желанием умирать за фюрера и Великую Германию – мигом покинув танки, «панцерзольдатен» задали стрекача.
– По брошенным «Пантерам» не бить!
– Есть!
«Четверки» попытались оказать сопротивление и даже оставили следы попаданий на башне танка Тимофеева, но команда «Тигров» оказалась сыгранней – уделала «Т-IV».
Полянский в это время расправлялся с пехотой, укладывая фугасы, как в тире. Половина грузовиков уже пылала, некоторые из них лишились кабин или были переломаны. Досталось и штабным.
– Я – Первый! Выезжаем! И давим!
– Командир! Там автозаправщик!
– Его не трогать! Беречь!
Четыре «Тигра» выбрались к шоссе, не замечая заборов и ворот, выкашивая суетившихся немцев из пулеметов. Первым на дороге попался автобус «ЗИС» – жалко было свой давить, да ведь трофейный… «Тигр» с ходу врезался в автобус, круша и ломая. Танк колыхнулся, переезжая поверженную машину, и со скрежетом развернулся. Под гусеницы попался роскошный черный «Хорьх».
Широкие гусеницы безжалостно подмяли лакированный капот, раздавили кабину, хрустя стеклом, а длинная пушка уже просаживала стволом кабину «Бюссинга».
– Фугасным!
– Есть! Готово!
Выстрел раздул тент на грузовике, разорвал – тысячи листов измаранной бумаги закружились в дыму, а снаряд попал в соседний «Бюссинг», снося тому кабину.
Немцев было много, иные из них уже тянули руки вверх, неслышно вопя: «Рус зольдат гут! Гитлер капут!», вот только штрафникам некуда было девать пленных. И скорострельные пулеметы грелись, умножая на ноль всю тевтонскую рать.
Бой закончился так же неожиданно, как и начался. Огромное пространство, размером со стадион, было завалено горящими машинами и обломками, трупами, бумагами, наворованным добром.
Задул ветерок, относя дым и пыль в сторону, и открыл для Репнина вид побоища. Открыв люк, Геша выглянул наружу.
Напротив замер танк Лехмана – Леня скалился, отдавая честь.
Подбежал прихрамывающий Саня Тимофеев.
– Гады, гусеницу мне разбили! – пожаловался он. – И башню заклинило!
Консилиум из мехводов показал, что тимофеевскому «Тигру» требуется срочная операция, то бишь ремонт, осилить который в полевых условиях было нереально.
– Вот что, – решил Репнин, – занимай любую из «Пантер», а на «Тигре тогда задействуем мину.
– Жалко даже… – пробормотал Сашка.
– Что ж делать… Давай, в темпе!
– Есть в темпе!
Противотанковые мины, переданные умельцами Гольденштейна, были снабжены обычными часовыми механизмами. Открываешь крышку, заводишь на три минуты, покидаешь танк и ждешь, когда бабахнет.
Сначала, конечно, «приговоренный» танк разгрузили – забрали с него все снаряды и патроны, слили бензин. Иваныч даже ухитрился пару запчастей умыкнуть. А потом поставили на взвод.
Оттикали три минуты, и «Тигр» содрогнулся, выбрасывая два пламенных гейзера – из моторного отделения и из боевого, подковообразная башня поднялась на столбе пламени, заплясала и рухнула обратно, люками вниз.
Надо сказать, за уничтожением «Тигра» следил только его экипаж во главе с Тимофеевым, да и то недолго – надо было «в темпе» осваивать «Пантеру». Обчистив ее соседку по части боеприпасов и топлива, тимофеевцы объехали место битвы кругом, приноравливаясь к новой технике.
А остальные с увлечением собирали трофеи. Мехводы первым делом «напоили» своих зверей – перекачали бензин из «наливняка» в баки «Тигров». Лехман с Каландадзе рылись в ящиках с документами, которые не сгорели, обыскивали расстрелянных офицеров.
– Не тащите все подряд! – прикрикнул Репнин. – Слышишь, Рудак? Вот, точно – в душе каждого хохла живет хомяк! Берите лекарства, оружие, патроны, провизию.
– Консервы! – плотоядно сказал Полянский, выволакивая ящик из раскуроченного автобуса. – Мясные! А это чего? Таблетки какие-то…
Геша подошел, повертел склянку и хмыкнул.
– А это, друг Илья, первитин! Немецкая «дурь», причем разрешенная. Глотнешь такую, и все тебе нипочем. В этих таблетках – смесь юкодала, кокаина и первитина. Снимает усталость, поднимает настроение, прибавляет сил. «Эликсир мужества»! Видал в хронике, как фрицы шагают по захваченной деревне – веселые, бодренькие, энергичные? Им бы усираться от страха, а они примут первитинчику – и все путем! Понял теперь, в чем заключается храбрость гитлеровцев? Вот в этой вот банке!
– Теперь я их еще меньше уважаю.
– Ну и правильно. Ты, вот что, прихвати упаковочку. Может пригодится.
Полчаса ушло на то, чтобы затарить консервы, печенье, сыр, настоящий кофе и табак – пайки-то офицерские. И вино присутствовало, и даже копчености, а главное – хлеб. Свежий ржаной «пумперникель», как бы не утренней выпечки.
– Собираемся, – сказал Репнин, – а трапезничать вечером будем. По машинам!
Четыре «Тигра» и «Пантера» выбрались на шоссе и покатили в направлении Прилук.
Из воспоминаний лейтенанта Г. Фукалова:
«…Вот мы приходили на исходный рубеж. Когда сигнал прозвучит – это или ракета или команда по рации «555», проходим вперед, а пехота уже за нами идет. Но в первых боях получалось, что пехота залегла под сильным обстрелом, а мы, считай, оторвались. Нас выбивают, а пехота сзади отстала. Тогда стали делать так – пехоту поднимали. Помню, в одном бою вижу в перископ – командир бежит с пистолетом «Ура!», а много азиатов, и за ним никто не поднимается…
Тогда наш взвод повернул обратно, пошли по траншеям, вот тут пехота поднялась и пошла. Расшевелили их… Вот такой случай тоже был. В общем, 12 июля пошли в наступление, а уже 17-го мой танк сожгли – как это обычно случается, в наступлении.
Первое попадание было по башне – сразу все лампочки в машине погасли. Следующее попадание – у меня зеркальные перископы полопались. А главное, такое ощущение, что тебя в бочку посадили и молотом по ней лупят… Потом еще удар, и, видимо, снаряд попал в маленький лючок механика, потому что прошел в машину, но над боевой укладкой. У нас же все под ногами, в кассетах. И попал в машинное отделение, машина сразу загорелась. Я механика хватаю за комбинезон и чувствую, что он обмяк. Значит все, готов…»
Глава 10 Feuer und tod!
[5]
Окрестности шоссе на Прилуки.
27 сентября 1943 года
Ближе к обеду аж две «рамы» повисли в небе. Различить с высоты танковый взвод не сложно, и Репнин, от греха подальше, юркнул в лесной массив, удачно попавшийся по дороге.
Развесистые осокори переплетали ветви над узкой колеей – сверху не разглядишь, – но тревога не покидала Гешу.
Уж больно плотно за них взялись. Видать, уничтожение штаба сочли великим злом. А может, кто известный погиб у МТС и в Берлине решили обязательно покарать русских варваров?
Неожиданно плотная поросль деревьев поредела и разошлась, открывая большую поляну, вздыбленную ямами и валами земли, уже поросшими травой. Видать, тут кого-то усиленно бомбили в 41-м. Вон и «тридцатьчетверка» без башни ржавеет…
Иваныч погнал вперед, торопясь побыстрее одолеть открытое пространство, и тут Репнина пронзило чувство опасности – словно ледяной иглой кольнули, да так, что волосы на загривке дыбом.
– Разворачивай! Влево!
Мехвод ударил по тормозам и развернул танк. Вовремя – снаряд, едва не угодивший в борт, пролетел мимо.
– Это засада! – крикнул Борзых.
– Фугасными! Живо!
– Есть! – завопил Мжавадзе. – Готово!
Федотов тут же выстрелил, не дожидаясь команды. Осколочно-фугасный ударил между двух бугров, явно насыпанных недавно – сырая земля еще не просохла, и вверх подскочило дуло противотанкового орудия.
Еще пара танков, сориентировавшись, выдала дуплетом – дуб, перебитый у комля, рухнул на артиллеристов.
– Огонь! Огонь! Иваныч, задний ход и разворот!
– Есть!
«Тигр» послушно отполз, сминая подлесок, и развернулся. Успели!
Снаряд куда большего калибра, чем первый, усвистал в лес. И тут же, давя молодую поросль, на поляну выполз «Фердинанд».
Самоходка зарывалась в рыхлую почву, быстро развернуться точно не могла, но, видимо, немцы были уверены в непробиваемости лобовой брони. Лобовой – да. Ну, так есть же еще и бортовая…
– Второй! Бей этого «слона»!
Лехман тут же выстрелил, но снаряд, выпущенный под очень острым углом, ушел рикошетом. Репнину повезло больше – со второго выстрела он поразил борт «Фердинанда», и вся эта груда металла встала колом.
Репнин быстро оглядел поляну. Машина Полянского была подбита, танкисты покидали «Тигр» через верхние люки и через маленький эвакуационный, сбоку башни. Танк Каландадзе горел…
– Суки! Там еще один!
Второй «Фердинанд» лишь высунулся из зарослей и тут же выстрелил, попадая по танку Репнина.
«Тигр» сотрясся. Судя по звукам, снаряд развалил и катки, и гусеницу. Геша встряхнулся – все плыло перед ним, как после нокдауна.
– Живо из танка! Иваныч и ты, Ванька! Жорка, бронебойный!
– Башню заклинило!
– Знаю! Клади! И уматывай! Санька, сейчас эта сука выползет!
– Понял! Как раз под дулом!
«Сука» и впрямь выползла на поляну, разворачиваясь, загребая гусеницами дерн. Пушка выстрелила, поражая танк Лехмана, пробивая мотор насквозь. Вспыхнуло пламя.
– Огонь!
Выстрел из подбитого, покосившегося танка стал для фрицев неожиданным, но удивиться как следует они просто не успели – борт самоходки проползал в каких-то метрах от дула танкового орудия. Выстрел – и снаряд пробуравил броню, как саморез – дощечку. Рвануло знатно, и тут же самого «Тигра» тряхнуло.
– В моторное влепили! Горим!
– Ходу отсюда! «Шмайссер» захвати!
– А ты, командир?
– Часики заведу…
Кряхтя, Геша пролез к деревянному ящику противотанковой мины и завел механизм на четыре минуты.
– Командир!
– Иду!
Покидая танк через верхний люк, Репнин первым делом окунулся в жирный черный дым, а в следующую секунду его руку обожгла пуля.
Матерясь на все лады, Геша скатился на броню, а с нее на землю, изрытую гусеницами.
– Сюда, командир! – разнесся крик Борзых. – Мы здесь!
Послышалась очередь из автомата, потом еще одна. Смешались крики на русском и немецком. Рукопашная…
Репнин отполз в кусты и поднялся на колени, зажимая рану. Вроде ничего серьезного… Болезненно, но не смертельно. Но болезненно-то как…
– Командир! Ранили?! Щас мы…
Иваныч с Федотовым упали на колени рядом с Гешей. Наводчик отрезал рукав, оголяя руку, а мехвод порылся в прихваченной медицинской сумке, обильно окропил рану чистым шнапсом, затампонировал и перевязал.
– Что наши? – спросил Репнин, кривясь.
– Ленька живой, оцарапало только и оглушило малость. Заряжающий его вытащил, а сам погиб – артиллеристы долбаные подстрелили.
– Так Ленька один остался?
– Выходит, что так…
Стрельба неожиданно затихла, и прорезался звук танкового мотора. Залязгали гусеницы, и вот, пригибаясь, подбежал Тимофеев.
– Живые? Фу-у… А я две «ахт-ахт» уделал!
– А ты на ходу, что ли?
– Что ли!
Через пару минут вокруг Репнина собрались все, кто выжил, – небритые, усталые, закопченные. У кого голова наспех перевязана, у кого рука.
– Лехман, докладывай.
Леонид вздохнул.
– Моих никого не осталось. Каландадзе в порядке. С ним башнер Голощуков остался и Потапенко, мехвод. Полянский…
В это самое мгновение прогрохотал взрыв мины, сорвавший башню с репнинского «Тигра», и Лехман вобрал голову в плечи.
– Илья, ты где? – воззвал он.
– Тута я. Со мной трое.
На ствол поваленного дерева присели заряжающий Шулик, стрелок-радист Гурьев и механик-водитель Козырев.
– Со мной четверо, – доложил Тимофеев. – «Пантера» на ходу.
– Попались мы, как последние… – сказал Репнин, морщась. – Кто-то шибко умный у немцев просчитал нас. Понял, что «лаптежники» только зелень попортили, когда мы штаб разгромили.
– Да откуда ж знать могли, что мы именно в этот лесок шмыгнем?
– А куда тут еще шмыгать?
– Наверное, за нами и с земли следили, – решил Каландадзе. – Увидал, что мы появились, и сразу летунов вызвал.
– Может, и так, – кивнул Геша. – А мы сразу прятаться. Хотя… А ну-ка, дай карту. Ага… Смотрите! Дорога как раз вокруг этого леска заворачивает. Видите? Так что немцы ничем не рисковали. Если бы мы не сунулись в лес, а покатили по дороге, они бы нас там достали.
– Вообще-то, да, – согласился Лехман. – Тут метров сто до шоссе, а нам в обход километра два. Пока бы мы допёхали, они бы живо позиции сменили – и привет.
– Что с артиллеристами?
– Положили всех. Три «ахт-ахт», две поменьше калибром. Два грузовика… Сгорели оба. Главное, мы «слонов» этих бл…х уделали!
– Ладно, черт с ними со всеми. Грузимся на «Пантеру», будем прорываться к своим. Володька, у тебя вроде не горит?
– У меня тоже, – сказал Лехман.
– Снимаем пулеметы, забираем автоматы, воду, пайки и мотаем отсюда, пока за нами не пожаловали.
* * *
Места на «Пантере» было не слишком много, но кое-как уместились – за башней, на башне и перед нею. Гранат набрался целый ящик, патронов к четырем пулеметам тоже хватало – в каждом танке хранились приклад и сошки от MG-34, собрать их труда не составило. Вдобавок у каждого из танкистов был при себе «шмайссер», а то и два, плюс запасные магазины.
Тимофеев тронулся потихоньку, чтобы не растрясти раненых, и покатил по лесной дороге. «Рамы» уже не вились вверху, и «Пантера» взяла курс на восток.
«Т-V» не отличался «ожирением», как «Тигр». Танк был тяжеловат, но в меру, так что не вяз вне дорог, а довольно-таки проворно ехал. Зрелище «Пантера» представляла забавное – полвзвода немецких танкистов на броне! Правда, смотреть было особо некому – мирные жители попрятались, а партизаны на открытой местности не водились, оттягиваясь к северу, к Чернигову поближе – там леса гуще.
Точно указать, где проходила линия фронта, Репнин не мог – наступление Красной Армии продолжалось, но это не означало триумфального шествия советской власти. На иных участках прорыв тормозился, кое-где немцы и вовсе в контратаку переходили. В общем, общий вектор движения был един – на запад, но вариаций хватало.
Частенько фронт напоминал слоеный пирог – части РККА соседствовали с соединениями вермахта, образовывались этакие мини-котлы, в которых окружались и истреблялись роты, а иногда немцы выходили в тыл советским войскам, обрекая себя на уничтожение.
Можно сказать, что прифронтовая полоса становилась зоной хаоса, что было штрафникам на руку – неразбериха помогла бы им затеряться.
– Как самочувствие, командир? – спросил Филатов.
– Вашими молитвами, – пробурчал Репнин. – Да фигня, царапина.
Другим было куда хуже, но на войне как на войне.
Тимофеев объезжал стороной села, опасаясь наткнуться на немцев, но однажды не уберегся – несколько грузовиков под прикрытием «Ганомагов» показалось из очередной деревеньки. Направлялись они по своим делам, но заметив одинокую «Пантеру», дружно повернули за нею. Тимофеев наддал…
Оторваться он не смог бы, стрелять – тоже. На орудии стоял дульный тормоз, и первый же выстрел травмировал бы «пассажиров».
Погоня не затянулась – заехав на узкую и длинную прогалину между двух скудных рощ, танк остановился. В люк высунулся Серега Тимофеев и смущенно сказал:
– Товарищ командир… все. Бензин на нуле, а мне еще башней ворочать…
– Слезай, приехали, – прокряхтел Геша. – Серый, ты разворачивайся к лесу задом, к немцам передом… Ну, и дай им жизни! А мы тебя поддержим.
С помощью Борзых Репнин спустился на землю. Штрафники быстро рассеялись, занимая оборону за буграми, в промоинах. Провизию, лекарства, боеприпасы и прочее барахло тащили с собой.
Как только из-за деревьев выехал «Ганомаг», сработала танковая пушка. Хлесткий удар – и снаряд подорвал броневик.
Со вторым выстрелом Тимофеев оплошал – навел орудие через лес. За деревьями мелькал силуэт «Т-II», но не получилось – снаряд угодил в дуб, ломая ствол. Однако второй осколочно-фугасный поразил цель, впаявшись в борт легкому танку.
По инерции выскочила пара грузовиков. Первый «Опель» попал под раздачу, а вот второй умудрился проскочить. Пехотинцы посыпались через борта, разбегаясь и стреляя сдуру. Пара осколочных утихомирила их пыл, и тогда немцы изменили тактику – рассеявшись, стали наступать лесом, шмыгая от дерева к дереву.
«Пантера» выстрелила раз, развернулась… И мотор заглох.
В наступившей тишине тотчас же прорезались резкие немецкие команды, дробное стаккато очередей автоматных и пулеметных.
«Т-V» молчал, а потом из люков полезли танкисты. По ним открыли огонь гитлеровцы.
– Ленька! – закричал Геша. – Володька! Прикрываем!
– Есть! – долетело в ответ.
Пара MG-34 притушила немецкий пыл, позволив экипажу «Пантеры» добраться до своих. Мехвод и наводчик были ранены, но легко.
– Заминировал? – спросил Репнин командира танка.
– Ага! – ответил тот.
– Отходим!
По глубокой промоине штрафники выбрались на небольшую высоту – не шибко крутой холм, на котором сквозь дерн прорывались огромные валуны.
– Залечь! Не подпускать фрицев на флангах! Патроны беречь!
Группа немцев воспользовалась «Пантерой» как прикрытием, устроилась, прячась за броней.
– Что там у тебя? – осведомился Репнин. – Мина?
– Чего? – не понял Тимофеев. – А-а! Да какая мина… Фугас использовали, обвязали гранатами, а три чеки – одной веревочкой. И за люк. Гранаты немецкие, рванут на счет «шесть»…
– Понятно.
Несколько фашистов решили, что они умнее всех, и полезли в «Пантеру». Похоже, решили воспользоваться танковым орудием.
– Придурки, – буркнул Тимофеев. – У нас снаряды вышли.
– Лишь бы фугас не «вышел», – сказал Репнин.
По всей видимости, кто-то из немцев, забравшихся в танк, разглядел фугас с «обвязкой». Послышался глухой крик, и немец, с искаженным от ужаса лицом, высунулся в верхний люк.
Лишь только Полянский приготовился снять его из автомата, как рвануло взрывное устройство. Верхнюю половину туловища фрица вынесло вверх, как ядро из пушки.
Взрыв был силен, но на то, чтобы подбросить башню в воздух, его не хватило – башня шевельнулась, выпуская огонь из-под себя, и, перетянутая орудием, свалилась на землю, придавливая тех, кто прятался за корпусом.
– Илья! – подозвал Репнин. – Ленька! Берите по пять человек, забирайте все гранаты. Атакуйте немцев справа и слева, из рощ! А мы их тут приветим.
– Есть!
– Давайте…
Две группы штрафников скрылись в редком лесу, и вскоре затарахтели «шмайссеры».
Несколько немцев, пригибаясь, бросились через лужайку, но пулеметчики не дремали – срезали шустриков.
– Володя, – сказал Репнин, – видишь сломанное дерево?
– Где горелая береза? – уточнил Каландадзе.
– Во-во! Дай-ка очередью левее этого «огарка»!
Каландадзе дал. Пара немцев выпала из подлеска, суясь касками в землю. Готовы.
В этот момент захлопали гранаты. Застрочил немецкий пулемет и заткнулся. И тишина…
Немного погодя «группа прорыва» вернулась. Кто шел, а кого и несли.
Лехман доложил, что враг уничтожен. Двое танкистов погибли.
Репнин стянул пилотку, и все последовали его примеру.
– Похороним наших и в путь, – сказал Геша глухо. – Володя, а ты пока бери своих, соберешь оружие и документы.
– Есть!
Полчаса спустя колонна штрафников зашагала в сторону фронта.
Из воспоминаний старшины Я. Коваленко:
«…Осмотрелись. Тихо, никакого движения. Но когда я начал выезжать из густого кустарника и пересекать дорогу, вдруг заметил быстро движущийся средний немецкий танк с черными крестами на башне. Ничего не оставалось, как выждать и при приближении «Т-II» – таранить его, что я и сделал, ударив в заднее ведущее колесо. Немецкая машина сразу легла набок и загорелась. Свою машину я выровнял вдоль дороги, и в это время с левой стороны выскочил еще один танк на расстоянии метров двадцати от нас. Он открыл по нашей машине огонь из крупнокалиберного пулемета и успел выполнить один выстрел из своей пушки, но не дремал и наш лейтенант Матвеев, который по танкофону дал команду «стоп». В тот же момент сработала наша пушка. Попадание было прямое, столб огня взлетел вверх.
Я не мог видеть, что происходило с остальными нашими машинами и какие силы были у немцев. Продолжая движение по дороге, я вдруг ощутил сильный удар в заднюю часть танка и резкий толчок его вперед. Понял, что в машину попал снаряд, но двигатель продолжал работать и она по-прежнему ехала. И только спустя некоторое время, когда мы оказались в безопасности в укрытом месте, осмотрев машину, я увидел здоровую вмятину в заднем броневом листе.
Как же мы благодарили создателей этой великолепной по своим боевым качествам техники и тех людей, руками которых она была построена. Низкий вам поклон до сих пор!»
Глава 11 Лютежский плацдарм
Воронежский – 1-й Украинский фронт.
3 октября 1943 года
Немецкие деликатесы штрафники слопали, а коньячком да вином марочным – запили. Сутки вообще ничего не ели, и Репнин, дабы взбодрить «безлошадных», раздал всем по пилюльке первитина. Взбодрились, зазвучали шутки. Да и первитин тонус поднял.
Поглядывая на танкистов, Геша только хмыкал. Страху не было – русскому мужику наркотики не привычны. Напиться – это да, а «дурью» маяться… Нет уж.
– Лехман!
– Я!
– Ты по-немецки шпрехаешь?
– Не-а! Сам не знаю, откуда такая фамилия, но я не из этих… не из поволжских. А вон, Илья может! Илья!
– А?
– Шпрехен зи дойч?
– Йа!
– Илюха, поведешь нас. Если пересечемся с немцами, объяснишь им, что следуем к месту службы.
– А документы?
– Документов нету. Ладно, не прокатит – и не надо. Попробуем…
Попробовать пришлось к обеду следующего дня.
Главное, ничего не предвещало сюрприза – штрафники брели по глухой дороге, среди зарослей дуба и клена, как вдруг за поворотом они вышли прямо в расположение немецкой части.
Это были артиллеристы. Поодаль стояли грузовики с прицепленными пушками, а личный состав топтался вокруг полевой кухни. Запах от нее шел…
– Хальт!
– Нихт шайссен! Панцерзольдатен!
Полянский вразвалочку подошел к штаб-вахмистру и отдал честь – обычно, прикладыванием руки к пилотке. В вермахте не зиговали.
О чем Илья говорил с артиллеристом, Репнин не понял, улавливая лишь отдельные слова.
Поразительно, но страха не было. Даже обычная опаска не ощущалась. То ли первитин продолжал действовать, то ли он до того устал, что многие вещи воспринимались с равнодушием.
Илья вернулся и доложил вполголоса, что его форма и солдатская книжка вполне успокоили штабс-вахмистра. Сейчас фрицы поделятся с «панцерзольдатен» пропитанием, а потом подбросят до передовой – один из грузовиков следует пустым.
– Аллес гут, – сказал Репнин.
Пропитание оказалось весьма незатейливым – подавали ячменный суп, смешанный с варевом из сушеных овощей, которые сами немцы называли «проволочным заграждением». В качестве бонуса давался армейский пайковый сыр, выдавливаемый из тюбиков.
Штрафники поели в охотку – сутки впроголодь кого угодно сделают покладистым, а немецкий медик поухаживал за ранеными русскими – те только и знали, что бубнить: «Данке, данке шон».
Геша испытал облегчение, когда ему сменили повязку и обработали рану – окрепла надежда, что он еще протянет годик-другой. А там, глядишь, и полвека пройдет…
Тихонько пошептавшись с Ильей и Леонидом, Репнин выработал пару вариантов простенького плана отрыва.
– Группе! – гаркнул штабс-вахмистр. – Ин линье цу айнем глиде ангетретен![6]
Пушкари живо построились, и штрафники не стали отставать, верные ordnung und disciplinen[7], тоже встали по стойке смирно.
– Ауфштайген![8]
Немцы и русские грузно разбежались. Штрафники, помогая раненым, заняли весь кузов «Опеля-Блиц», следовавшего последним в колонне – пушка за ним прицеплена не была, машину загрузили боеприпасами.
Репнин устроился в кабине. Водитель – белобрысый, совсем еще молоденький парнишка – с восторгом и почтением смотрел на Гешу, раненного, небритого, бывалого.
Репнин усмехнулся.
Грузовик мерно подвывал мотором, качаясь на неровностях дороги, и Геша несколько расслабился. Да и чего напрягаться?
Немцев немного, чуть больше, чем самих штрафников. Если что, справимся…
Выглянув в окно, Репнин увидал далеко впереди, за лесистой кромкой горизонта, дымы, по косой уходившие в небо. Приближалась линия фронта.
Волноваться об этом Геша не стал – Илья и сам должен будет сообразить, когда наступит подходящий момент. Слава богу, водила у них неопытный, не смог выдерживать дистанцию, отстал от основной колонны. Вот и хорошо…
Когда «Опель», качавшийся впереди, свернул налево, за длинное приземистое сооружение с проваленной крышей, Полянский постучал по крыше кабины. Шофер дернулся, ударил по тормозам, и Репнин тут же поднял трофейный «вальтер»:
– Аустайген! Шнелле![9]
Белобрысый не то что вышел – вывалился наружу. Растерянный, перепуганный, он прижался к бревенчатой стене.
Иваныч ловко перелез из кузова на подножку и просунулся в кабину.
– Здорово, командир! – осклабился он.
– Шнелле! – улыбнулся Геша.
– Эт-можно…
Мотор набрал обороты, и грузовик понесся, заворачивая направо. Репнин мельком увидел далеко впереди остановившуюся колонну. Вряд ли герр штабс-вахмистр что-нибудь разглядит с такого расстояния. А пока белобрысый доберется до своих…
Наверное, следовало бы шлепнуть шофера, но это как-то не комильфо. В бою – да. Эсэсовца – всенепременно. А этого пацана…
Господи, да он не то что убить, а и на труп поглядеть не сподобился!
Бедный гнал перелесками, лишь изредка выбираясь на дорогу. Линия фронта пролегала уже совсем близко. Знать бы, где ее лучше всего пересечь.
Покряхтывая, Репнин вытащил немецкую карту и с трудом определился. Вроде здесь они. Тогда…
– Иваныч! Сейчас надо будет проверить… Ага! Вон указатель! Та-ак… Скоро будет поворот, там речушка и мост. Если мост… того, бери левей, там должен быть брод.
– Понял, тащ командир!
Фельджандармерия на паре мотоциклов с колясками появилась неожиданно, как чертики из коробки. Немцы в касках, с блестящими горжетами на груди, замахали жезлами, требуя остановиться, но у штрафников были свои приоритеты.
Загрохотали сразу два пулемета и несколько «шмайссеров». Боя не вышло – пули изрешетили фельджандармов.
– Илюха! Володька! Гляньте мотоциклы! Если есть целый, садитесь, двинетесь первыми! Разберитесь, кто за руль, а кто за пулемет.
– Есть!
Полянский и Каландадзе живо поскидывали убитых немцев, занимая мощный «Цундап».
– Вперед!
Мотоцикл затарахтел, разворачиваясь, и помчался впереди. Иваныч выжал сцепление и двинул следом.
Мост через речку, как ни странно, был цел и невредим и трехтонку выдержал – «Опель-Блиц» переехал на другой берег и скрылся в роще.
Канонада была слышна весьма отчетливо, до передовой оставались считаные километры. Вот деревья разошлись, открывая небо, и стали видны две дерущиеся стаи – меж реденьких облачков крутились и вертелись «мессеры» и «лавочки».
– А ну, стой! Хальт, я тебе говорю!
Грубый голос прозвучал так близко, что Иваныч инстинктивно выжал тормоза – Репнин едва не стукнулся лбом о ветровое стекло.
– Это кто тут такой раскомандовался? – крикнул Илья из кузова, боясь, как бы их свои не перестреляли.
– Кто такие?
– Представься сначала! Не фриц ли?
– Сам ты фриц!
Из-за деревьев вышли человек десять в советской форме, с ППШ наперевес.
– Лейтенант Краюхин, разведка, – представился лобастый крепыш.
– Танкисты мы, – сказал Репнин. – Штрафники. Гуляли по тылам.
– Имя! Звание!
– Лейтенант Лавриненко.
– Тю! – удивился разведчик-усач. – Та я ж його знаю! У «Правди» фото було. Цэ ж танкист, шо двести танков подбыв!
– Да больше уже, – улыбнулся Геша.
– Панас, проводи танкистов до штаба, – распорядился Краюхин.
Усач тут же вскочил на подножку и махнул Бедному левой рукой, которой сжимал ППС:
– Поихалы!
Не сказать, что возвращение в ОШТБ было радостным, но приятство крылось уже в самом возврате – не все до него дожили.
Рогов очень оживился, увидав Репнина. Поздравил с победами, сообщив, что штрафники, сами того не зная, прогремели на весь фронт своими похождениями.
Геше, если честно, было все равно, гремели они или погромыхивали, но потом и у него случился праздник – комбат устроил танкистам настоящую баню, выдал тушенку и водку, после чего приказал спать хоть до самого обеда.
И штрафники, постанывая от наслаждения, попарились, наелись, напились и спать залегли. До обеда.
* * *
…22 сентября 3-й танковый вышел на рубеж шоссе Чернигов – Киев и вел бои на подступах к Козельцу. Артиллерия открыла огонь по обороне противника, а десятки «Илов» помогали пушкарям, обстреливая и бомбя вражеские позиции. За минуту над немецкими окопами поднялись в ясное сентябрьское небо столбы дыма[10].
Танкисты пошли в наступление на село Булаховое. К селу вела дорога, обсаженная тополями, и по ней двигалась большая колонна немецких машин с пехотой.
«КВ» и «ИСы» ворвались на тополиную дорогу спереди и сзади колонны. Громили грузовики, переворачивали тягачи и бронетранспортеры.
Порезвившись, 3-й корпус ворвался в Остер. Мост через одноименную реку прикрывался немецкими зенитками, но советские танки опередили пэвэошников – на скорости ворвались на артиллерийские позиции и передавили блиндажи да орудия.
По мосту переправились в райцентр, где ветер гонял вороха бумаг из оккупационных контор. Пока мотострелки выковыривали немцев из укрытий, танки двигались по двум улицам к мосту на Десне.
Укрепления здесь были на диво, и танкисты частенько использовали тактику засад, стрельбы из укрытий, но мост был взят[11]. Правда, пройти по нему могли лишь ТНПП да грузовики с пехотой, а танки, особенно тяжелые, было решено переправлять по дну реки.
Танкисты закрывали дульную часть орудий, конопатили промасленными мешками щели в танке и особенно вокруг мотора – бронемашины нужно было вести на больших оборотах с таким расчетом, чтобы вода не заглушила дизеля на дне реки. Экипажи с ног до головы вымазались мазутом и глиной.
Первым тронулся «Т-43» гвардии сержанта Кривогона. Под танком клокотала вода, по реке расходились волны. Вот уж корпус «сороктройки» полностью скрылся под водой – рев и бульканье доносятся глухо. Уже не видно башни… Дрожит, рассекая воду, штырь-антенна…
И вот минуту спустя у противоположного берега выныривает башня, и танк выползает на правый берег Десны, словно кит, сбрасывая воду…
Междуречье Десны и Днепра прошли быстро. Передовые части армии с ходу форсировали Днепр в районе Великого Букрина и захватили на правом берегу плацдарм южнее Киева, напротив Переяслав-Хмельницкого, хотя немецкая авиация днем и ночью бомбила места, пригодные для переправ.
Передовым частям было тяжело, а тут еще тылы отстали – бензин кончился. Ничего, справились – военный инженер Жугумалиев пересадил хозяйственников на гужевой транспорт.
Ух, как радовались мотострелки, приветствуя обозников!
– Эй, включи свет! Да не с хвоста!
– Горит подфарник!
– Почисть «свечу»!
– Эй! Товарищ Жугумалиев! Почему твои сыновья азиатских степей забыли продуть карбюратор?
– Смейтесь, смейтесь, – ворчал инженер. – Что бы вы сейчас делали без конной тяги?
К вечеру Гольденштейн пригнал целую колонну «наливняков».
А утром 2 октября[12] мотострелки и артиллеристы получили приказ сосредоточиться на Никольской Слободке, чтобы на рассвете двинуться на Труханов остров.
Днепр рядом, а за рекой виднелись черные стены города – когда заходило солнце, над Киевом полыхало огромное черно-красное зарево. Фашисты весь день били по острову из минометов и орудий со стороны Печерской лавры, откуда Левобережье просматривалось чуть ли не на двадцать километров.
А бойцы 2-й мотострелковой бригады медленно вели машины по понтонному мосту. Чтобы его не увидели с самолетов, мост немного притопили. Для шоферов такая «дорога» – мокрый ад, и ориентироваться им помогал солдат с флажком.
Противотанковая батарея гвардии старшего лейтенанта Михайлова три дня и три ночи удерживала позиции, подбивая «Тигры», поджигая «Фердинанды», прикрывая пехотинцев, форсировавших Днепр. Горели танки и самоходки, десятки трупов гитлеровцев лежали на песке и в лозняке.
Машины 2-й мотострелковой надсадно ревели, продираясь по лесу за рекой Ирпень, одолевая тамошние пески, лужи и буераки всего в трех километрах от Днепра.
Этот пятачок насквозь с трех сторон простреливался вражеской артиллерией и минометами – могучее эхо разносилось между деревьев, а немцы стреляли залпами, так что пальба сливалась в сплошной рев и грохот, срезались верхушки, трещали и падали столетние сосны, весь лес будто стонал.
Особенно надоедали «косяки» – итальянские пикировщики. «Мессершмитты» тоже обнаглели – или осатанели?
Часто шли дожди. Сырой, холодный ветер свистел между деревьев и гнал серые днепровские волны.
Боеснабженцы переправляли снаряды, оружейное масло, патроны на правый берег даже в деревянных корытах, в кадках, на плетнях и бревнах, связанных в плоты и покрытых соломенными матами.
15 октября 3-й танковый корпус был снят с передовой и отправлен в Тулу. А Отдельный штрафной танковый батальон одним из первых покинул Букринский плацдарм – местность там была резко пересеченная, и это мешало маневрировать большими массами танков. Противнику же это было удобно, да и позиции немцы занимали возвышенные. Кроме того, вермахт подтянул прорву дивизий, пехотных и танковых, лишь бы удержать Киев.
А вот Лютежский плацдарм, что располагался к северу от столицы Украины, хотя и был меньше Букринского, зато отличался равнинностью – именно отсюда и решено было наступать на Киев. К тому же немцы не ожидали наступления от Лютежа.
Войска 1-го Украинского фронта к этому времени потеряли темп, и место Ватутина занял Черняховский – самый молодой командующий [13].
Тогда же советские танки из 3-й гвардейской армии Рыбалко были скрытно, ночью, выведены с Букринского плацдарма на Лютежский, пока части 40-й армии продолжали изображать наступление от Великого Букрина. Для большей убедительности ломанные или исчерпавшие моторесурс танки были оставлены, на позициях оборудовали макеты «тридцатьчетверок» из фанеры и артиллерийских орудий из бревен.
И это помогло. По крайней мере, Манштейн перебросил танковую дивизию СС «Рейх» именно к Букрину.
Черняховский только и ждал этого. 20 октября [14] мощные залпы «катюш» оповестили о начале артподготовки. Она была хитрой – огневой налет по переднему краю и ближайшей глубине обороны противника был коротким, всего лишь трехминутным, а затем по тем же целям ударили все части полевой и реактивной артиллерии, а также орудия, стрелявшие прямой наводкой.
Долгие сорок минут пушки и авиабомбы долбили оборону противника и раздолбали. Когда советские танки в сопровождении пехоты стремительно двинулись вперед, то на протяжении двух километров вообще не встретили хоть какого-то сопротивления.
Все вражеские доты и дзоты были разрушены, а проволочные заграждения изорваны, землю покрывали воронки и трупы, трупы, трупы…
На второй день Красная Армия освободила Горенку, Пущу-Водицу, Вышгород, а утром 22 октября танки ОШТБ и 5-го гвардейского корпуса вышли к трамвайной линии Киев – Пуща-Водица.
Из воспоминаний подполковника И. Цыбизова:
«Числа я уже не помню, запомнилось лишь, что стоял прекрасный солнечный день. Мы наступали, как вдруг немцы неожиданно перешли в контратаку. Но наша пехота открыла плотный огонь, и немцы залегли. Лишь одна их «четверка» – «Т-IV» – быстро приближалась к нашим позициям.
А наш танк стоял замаскированный в кустах и оказался незамеченным во фланге у немца. Причем довольно близко. И у меня мгновенно мысль – нужно таранить! Только успел спросить командира: «Делаем таран?» – «Делай!»
Рассчитал и сбоку ударил своей серединой в его ведущее колесо. Оно сразу в дугу, фактически вывернул его – он встал. А у немцев принцип – если только танк встал, они сразу из него выскакивают. Берегут экипажи. Меня поначалу даже удивило, насколько легко они бросали свои танки. Но они только стали выскакивать, а у нас же четыре десантника на броне! И ребята их сразу расстреляли…
Без танка их контратака сразу захлебнулась, и немцы отступили. А у нас и машина в порядке, и сами целые. Только легкие ушибы получили…»
Глава 12 Майдан
Киев.
22 октября 1943 года
Репнину было как-то спокойно. В его реальности правый берег Днепра давался большой кровью – водица в великой реке красной была и соленой на вкус.
Оно, конечно, и теперь тяжко приходилось, но хоть нормальные понтонные мосты соединяли два берега. Немцы неистовствовали, так и наши не сдавали.
А потом, уже после переправы, Геше еще и приятно стало – Рыбалко приказал старые «тридцатьчетверки» штрафников оставить на Букринском плацдарме, а их всех пересадил на «Т-43».
Не новые, конечно, порядком изъезженные, но разница-то есть!
Так что трамвайную линию к Пуща-Водице Репнин переехал на «сороктройке»…
– Сто-ой!
Геша выглянул из люка. Молоденький солдатик неистово махал красным флажком.
– Что еще не слава богу?
– Какому еще богу?! – оскорбился солдатик. – Минное поле дальше! Немцы все подступы к городу заминировали! Сейчас, погодите, танки-тральщики пройдут сперва!
– Поняли, ждем.
– Тральщики? – удивился Федотов. – Как это?
– А сейчас увидишь…
И вот они показались, надежда саперов, подойдя от прибрежных высот – обычные «Т-43», только с подвешенными тралами, придуманными военинженером Мугалевым.
«Сороктройки» шли на обычной скорости, а под секциями тралов с глухими раскатами рвались мины.
Немецких пушкарей и пехоту охватил ужас – танки русских должны были давно уже подорваться на минном поле первой полосы! Так было всегда – танки наезжали на мину, та взрывалась, и артиллерия открывала огонь по застывшей машине. А эти перли и перли сквозь огонь! Только впереди гусениц вращались то ли колеса, то ли диски.
Достигнув минного поля второй полосы, тральщики не остановились, а за ними в безопасные проходы устремились линейные танки и пехота. Донеслось могучее «Ур-ра-а!».
– Иваныч! Вперед!
– Есть, командир!
Штрафники догнали и перегнали танкистов из 3-й гвардейской, первыми выйдя на подступы к Святошино.
Зашуганные немцы не показывались из окопов, но и Геша не спешил вести взвод без прикрытия пехоты.
– Эгей, братки! – раздался голос. – Покажитесь!
Репнин показался и увидел рядом с танком пару полугусеничных бронетранспортеров – довольно удачный плод скрещивания легкого танка «Т-70» с пятитонкой «ЗИС-15». С виду БТР походил на немецкий «Ганомаг», только капот был куда короче, а все бронирование кузова сделано под разными углами.
Оба «Б-4» были переполнены – пехота ехала стоя. Чубатый лейтенант, выглядывая из кабины, махнул рукой Геше.
– Привет танкистам! Возьмите десант на броню, а то народу перебор!
– А у нас – недобор! – крикнул Репнин. – Залазь, братва!
Братва умудрилась перескочить с бэтээра на танки, благо было за что хвататься, и Геше стало поспокойней – будет кому успокоить немчуру в окопах.
* * *
Потихоньку вечерело, но Рыбалко не собирался сбавлять набранный темп. Прибежав к своим около восьми вечера, Репнин сказал, отпыхиваясь:
– В психическую атаку пойдем!
И вот ровно в восемь вечера танки покатили на врага – с включенными фарами, с воющими сиренами, паля из пушек и пулеметов.
Раньше такое Репнин только в кино видел, в эпопее «Освобождение», а тут самому пришлось поучаствовать. Ощущения были бесподобные – сотни танков шли в одном строю, их было видно и слышно, и от этого, казалось, кровь закипала.
Борзых орал «Ура-а!», Федотов пел, Иваныч мычал, попадая в нехитрую мелодию.
Немцы дрогнули, а танкисты с пехотой одолели железнодорожную ветку Киев – Коростень и смогли перерезать шоссе Киев – Житомир, по которому проходил последний рубеж немецкой обороны. Это было важно – ОШТБ и части 56-й гвардейской танковой бригады не только блокировали главную магистраль, связывавшую немцев с тылами, но и перекрыли противнику путь отступления на запад.
Начинало темнеть, но закат все еще золотил купола киевских церквей, они были совсем близко.
– Иваныч!
– Держу скорость, командир!
– Ваня, давай сразу бронебойный.
– Есть бронебойный! Готово!
– Федот, посматривай.
– Ага… К-хм… Есть!
Танк, клокоча мотором, покатил к Киеву – глушители и обрезиненные гусеницы придавали движению машины скрытность. Танковый взвод «Т-43» издавал меньше шума, чем одна «тридцатьчетверка».
Вскоре, обогнав грузовики с пехотой, Репнин вырвался на улицу Борщаговскую. Город горел, особо пылало в центре. Гитлеровцы не драпали, но отходили без остановки, ведя беспорядочный огонь из-за домов, из дворов.
Геша прижимался то к левой стороне улицы, то к правой, пропуская бэтээры – пехота гвоздила упорствующих фрицев из пулеметов и автоматов.
Впереди показался Т-образный перекресток, и головной танк, идущий с разведчиками метрах в двухстах впереди штрафников, выехал с Борщаговской на Индустриальную, и тут же его объяло всплеском пламени. Танк свернул влево и врезался в угловой дом, сбрасывая разведку с брони.
– Иваныч, газу!
– Понял!
«Т-43» на скорости обогнул подбитый танк и развернулся – по улице удирала немецкая самоходка. Далеко не ушла. 107-миллиметровый снаряд догнал.
– Товарищ командир! – подал голос Борзых, снова заряжающий и – по совместительству – радист. – Комбат передал приказ свыше – идти к центру города с зажженными фарами, включив сирену, с максимальным огнем!
– А мы как идем? Заряжай фугасным!
– Есть… – закряхтел Иван.
Снаряд весил больше пуда…
Боеприпас тут же пригодился – фашисты устроили подобие дзота в полуразрушенном флигеле.
– Огонь!
Точным попаданием от флигеля один фундамент остался. А тут «троечка» подвернулась – залепили «троечке» фугасным в бочину. Прободало, как полагается, и вывернуло танк наизнанку…
* * *
…Уже в темноте взвод Репнина вырвался на Крещатик и остановился на площади Калинина. Была ночь, но оранжевое зарево пожаров рассеивало мрак. В мрачном инфернальном свете чернело проемами здание бывшей Думы.
Репнин вылез из люка и криво усмехнулся. На его памяти тут все выглядело по-другому, а площадь назвали Майданом незалежности.
Здесь, на этом самом месте, где гибли советские солдаты, освобождая Киев от фашистской нечисти, будут бесноваться всякие «правосеки» и «атошники», селюки-западенцы станут жечь шины, а молодежь – самозабвенно скакать, словно взбалтывая в себе человечью гниль.
Пахло гарью, как смердело тогда, на Майдане, и к горечи тошных воспоминаний добавлялась чадная ёлочь. Бой стихал, отдалялся.
Неподалеку остановилось еще несколько танков. Их чумазые экипажи вылезали на броню, кричали, орали, изредка направляя в небо короткие очереди.
Репнин стоял на броне, ощущая под ногами дрожь, пускаемую дизелем, и мягко улыбался. Он поклялся себе, что никогда площадь Калинина не обратится в Майдан незалежности. Никогда над этим древним городом не спустят красный флаг, чтобы взвился петлюровский жовто-блакитный. Он не допустит такого позора.
И в этот самый момент прилетела пуля. За ней другая.
Падая, Геша подумал, что в него попали снайперы Парубия, подло расстрелявшего майдановцев.
«Долетели пульки из будущего…» – вспыхнуло в меркнувшем сознании. И потухло.
* * *
Очнулся Репнин среди белых стен, под белой простыней. И занавески на окне, в которые засвечивало солнце, тоже были цвета снятого молока.
В теле жило такое ощущение, как будто он пробудился от долгого мучительного сна. И больно было в том сне, и муторно, и противно. Или не спал он вовсе и все происходило по правде?
В палату заглянула нянечка, увидала, что пациент глазами хлопает, всплеснула полными руками и вынеслась вон.
Вскоре до Геши донеслись смутные голоса, быстрые уверенные шаги, и вот порог переступил военврач.
– Ну-с, – сказал он извечным «докторским» тоном, – как мы себя чувствуем?
– Паршиво, вообще-то, – честно признался Репнин, – но уже получше.
Врач стал осматривать раны, и Геша спросил:
– А какое сегодня?
– Четырнадцатое, батенька, четырнадцатое ноября.
– Надо же… ничего не помню.
– Крови из вас вытекло столько, батенька, что и вовсе неясно, как вы вообще выжили! Ну, что ж, раны подживают, а крови прибавится, дело молодое.
Репнин поворочался и осведомился:
– А остальные где?
– Двое ваших в соседней палате, оклемались раньше вашего. Да вы не беспокойтесь, все будет хорошо!
– Надеюсь… – вздохнул Геша.
Весь день он провалялся, после завтрака и обеда погружаясь в сон. Раны уже не болели, начинали чесаться – подживали, а слабость… Правильно доктор сказал – дело молодое.
Телу Лавриненко еще тридцати нет, двадцать девять стукнуло.
Репнин усмехнулся. Телу… А ты, значит, в нем, как тот танкист.
Душа прикаянная. Впрочем, это правильно – не отождествлять себя с Лавриненко, иначе крыша поедет.
Беречь надо свою идентичность, хранить ее. А фамилия…
Подумаешь, фамилия. Вон, Исаев двадцать восемь лет жил под фамилией Штирлиц, и ничего. Пускай это лишь образ, но ведь у него были реальные прототипы-нелегалы.
А тебе, Геша, даже полегче – ты же не в тылу врага служишь, не под личиной группенфюрера СС. Вот и радуйся…
С этой мыслью Репнин и заснул.
* * *
На третий день «дуракаваляния» Гешу посетил комбат Рогов. Он вошел в чистенькой форме, с накинутым на плечи белым халатом.
– Как жизнь, товарищ Лавриненко? – бодро спросил он, приседая на скрипучий стул.
– Теплится, – улыбнулся Репнин.
Рогов коротко хохотнул и посерьезнел.
– Прежде всего, – сказал он, – спасибо за отличную работу. Мне летуны еще когда снимки показывали с места побоища. Помните? У МТС? Вы тогда целую дивизию СС обезглавили! А «зольдбухов» пару мешков?
– Мы их собирали, как индейцы – скальпы…
– И правильно делали! Когда на нас СМЕРШ стал бочку катить, мы им эти мешочки и предъявили. Мигом заткнулись!
– Работа-то ладно… – вздохнул Геша. – Ребят много не вернулось.
– Война, – развел руки комбат, – что ж вы хотите. Просто вы уж так немцам хвост прищемили, что они взвыли, а их командование орало и плевалось, требуя вас размазать да растолочь. Не переживайте. Ерунду, конечно, говорю, а что еще скажешь? Мне, думаете, не хреново? Я же вас в рейд послал. Ну да ладно, что мы все о плохом да о плохом! Хочу вас обрадовать, товарищ подполковник!
– Подполковник?
– Именно! С вас и ваших товарищей судимость снята, вы кровью искупили вину. Вам возвращены и звания, и награды.
– Это хорошо, – рассудил Репнин. – А когда в строй?
– А это уже не я решаю, это медиков надо спрашивать! Недельку вам еще полежать придется, это как пить дать, а дальше… Хм. Есть у меня еще одна новость для вас, но придержу пока. Ну, выздоравливайте!
Рогов ушел, а Репнин, лениво обдумывая, какую такую новость придержал комбат, уснул.
И потянулись томительные дни.
В ноябре 1-я гвардейская танковая бригада в составе 1-й танковой армии была выведена в резерв Ставки Верховного главнокомандования. В октябре 3-му мехкорпусу повысили статус, переименовав в 8-й гвардейский, а 1-ю танковую армию передали 1-му Украинскому фронту для участия в Житомирско-Бердичевской операции. С декабря 1-й гвардейской предстоят бои за освобождение Житомирской и Винницкой областей, а пока бригаду пополняли матчастью и личным составом. Вон, целый 3-й танковый батальон ввели – будет кому и чем фрицев приветить…
Дней через пять врачи разрешили Репнину немного погулять – это было тяжко, уж больно ослаб организм, но и здорово – належался Геша от и до. Пройтись с палочкой было и трудно, и приятно. Заодно товарищей проведал, побалакали о том о сем.
Каждый день прибавлял сил. Репнин берег раненую ногу, но боль постепенно таяла. Вот уже и повязки сняли. Еще легче стало.
Двадцать восьмого ноября Гешу стали готовить на выписку. Врачи, дай им волю, еще бы подержали танкиста, пока он полностью не придет в норму, но нетерпение уже зашкаливало.
Репнин понимал прекрасно, что в бой бригаду раньше декабря не пошлют, ну так соскучился же! Свои, считай. Однополчане. Гвардейцы.
29 ноября Репнина выписали. Там же, в госпитале, его встретил Рогов.
– Здоров? – спросил он.
– Так точно.
– Тогда вот, Дмитрий Федорович, отложенная новость: тебя вызывают в Москву.
– Куда-куда?
– На Кудыкину гору! В Москву, в столицу нашей Родины. Первого декабря тебя ждут в Кремле. Понял?
– Понял, – вздохнул Репнин. – А я уже к своим намылился.
– Чудак-человек! Тебя САМ вызвал! Успеешь еще на своих насмотреться. Так что двигай в штаб, получишь все документы. Заодно переоденешься, сапоги новые тоже не помешают. Гвардеец все-таки!
Из воспоминаний ст. лейтенанта А. Шелемотова:
«…Ночью реку Орс плотный туман покрыл. Фрицы наверняка дремали, успокоившись, на своем берегу. А мы нет.
Наши разведчики осмотрели побережье, саперы проделали проходы к реке. После чего нашу бригаду сосредоточили возле населенного пункта Бессоновский. И только забрезжил рассвет, мы начали атаку, мою самую первую атаку. Форсировали Орс, и вот уже наши машины входят в прибрежную деревню. Там немцы еще полураздетые, в панике выскакивают из хат, беспорядочно стреляют. Но так продолжается недолго. Вскоре фрицам удалось организовать оборону.
Что тут началось… Рядом с нами взрывались снаряды, аж комья земли в воздух взлетали! По нашей броне, как горох, стучали пулеметные, автоматные, винтовочные пули. Ух, как мы старались заводить танки за любые укрытия, использовать малейшие овраги, неровности местности! Но потом, гляжу, уже несколько немецких танков горит. На душе сразу как-то легче стало. Я понял, что мы с ними можем справиться.
А тут и другие наши танки переправились. Но фрицы, как всегда в подобных случаях, авиацию подняли. Стали нас еще с неба бомбить. Артиллерия и минометы фашистские по нам лупят, пытаются наших автоматчиков от танков отрезать. Но поздно уже было. Мы шли вперед. Наша пехота в немецких окопах вступила врукопашную.
А фрицы ой как не любили подобных боев. Отступать начали.
Но, отступая, они, конечно, всячески нам пакостили. Поджигали хаты, постройки разные, поля, на которых пшеница уже колосилась. Там все горело. Воздух был дымным, едким. Даже у нас в танке от дыма першило в горле, слезились глаза. Кроме того, от частых выстрелов пороховые газы скапливались. Их танковый вентилятор не успевал выбрасывать наружу. (По правде сказать, наши вентиляторы никогда не справлялись, если начиналась стрельба без перерыва.) И жарко было так, пот просто заливал глаза. Но все-таки врага мы отбросили…»
Глава 13 «Серый кардинал»
Москва, Кремль.
1 декабря 1943 года
Ранения все-таки давали о себе знать – Геша еле доплелся до самолета. Зато весь полет проспал, лежа на тюках с почтой.
Так что, подлетая к Москве, Репнин чувствовал себя отдохнувшим. Да и в самой столице не пришлось особо таскаться – на Центральном аэродроме им. Фрунзе его ожидала машина.
Не «ЗИС», правда, но «Опель-Капитан» – тот самый, который позже станет «Победой». Приличная машинешка.
За рулем сидел очень молодой и очень строгий сержант НКВД, изредка косившийся на своего пассажира. Сдержался, однако, ни разу не пристал с расспросами.
Шел третий час, и «Опель» нигде не стал задерживаться, покатил прямо в Кремль. Миновал ворота Спасской башни, получил напутствие часовых и подъехал к зданию Совнаркома.
Здесь Репнин вышел, не забыв прихватить свою трость. Не любил он с ней таскаться, но порой так и тянуло укрепиться на третьей точке опоры, дать роздых ноге – рана хоть и зажила, ныла порой. Да и бочину стоило поберечь.
На входе Геша сдал свой «вальтер» – сувенир, так сказать, на память о рейде, – и потихоньку побрел дальше.
Летчики его заверили, что прибудут «тика в тику». Так оно и вышло – до встречи «на высшем уровне» оставалось чуть меньше получаса.
Поднявшись на второй этаж, Репнин не спеша добрался до заветной двери и вошел. Поскребышев уже вставал навстречу, ласково ему кивая.
– Товарищ Лавриненко, проходите.
– Вроде рано еще…
– Да, но все собрались уже. Иосиф Виссарионович подойдет минут через десять.
Минуя комнату охраны, Геша прошел в сталинский кабинет.
Народу тут было не то чтобы много, но человек десять присутствовало точно. Репнин узнал Панфилова с его «гитлеровскими» усиками, Горбатова, Катукова, Рыбалко, Красовского – командующего 2-й воздушной армией, Берию, наркома танкостроения Малышева.
– О-о! – воскликнул Панфилов, завидя Геннадия. – Кто к нам пришел! Рад, рад вас видеть, Дмитрий Федорович!
Панфилов, которого Репнин спас под Москвой, по-настоящему радовался, да и Катуков тоже.
– Ну наконец-то! – бушевал командарм. – А мы следили за вашими подвигами. То летуны передадут весточку, то из штрафбата что сообщат, то из 3-го танкового.
– Как там мои? – спросил Геша, улыбаясь.
– Да что им сделается? Воюют! Воевали, вернее, а сейчас отъедаются да отсыпаются. Впрок!
Тут некоторые притихли, и вскоре Репнин расслышал знакомый голос:
– Здравствуйте, товарищи.
Сталин неторопливо прошелся и остановился перед Геннадием.
– Здравствуйте, товарищ Лавриненко. Как самочувствие?
– Спасибо, товарищ Сталин, хреновато. Но могло быть и хуже.
Все вежливо рассмеялись.
– Ви не очень обижаетесь на наши бдительные органы?
– Товарищ Сталин, – улыбнулся Репнин, – в той ситуации, которая сложилась, я поступил единственно верным способом – отвел танки. Вывел их из окружения. С другой стороны, это было прямым нарушением вашего приказа. Приказ был верным – трусов и дезертиров хватало, вон, немцы целые легионы собирают из предателей. Ну нарушил, за что и получил. На что ж тут обижаться? На судьбу? Так я неверующий.
Вождь покивал, улыбаясь.
– А мы вас не зря вызвали, товарищ Лавриненко. И дело даже не в том, что вы скоро справите достойный юбилей – двести пятьдесят подбитых танков противника! – а в ином. Ваша бригада, товарищ Лавриненко, всегда находилась на направлении главного удара, и кому, как не вам, знать все достоинства и недостатки бронетехники. Победа – это сумма слагаемых. Во-первых, хорошая матчасть. Во-вторых, умелое владение техникой. В-третьих, правильные тактика и стратегия. Послушаем сначала вас, товарищ Лавриненко. Как вам наши танки?
– Танки у нас очень хорошие, товарищ Сталин, хотя придраться можно. Недостатки случаются, но вот товарищ Малышев в курсе – конструкторы просто физически не поспевают как следует отработать машину. Война же! Все приходится делать на ходу, крайним напряжением усилий, поэтому особых претензий нет. Были, да, но сейчас они устранены. Вырос моторесурс. Даже тяжелые «ИС-2» спокойно проходят по тысяче километров, хотя немецкие «Пантеры» столько не выдержат. Спасибо товарищу Шашмурину – обработка деталей СВЧ-токами по его методу дала прекрасные результаты, сталь упрочилась, как надо. Ко всему прочему, спроектированная им скоростная коробка передач под габариты МТО танка «КВ» сделала наши тяжелые танки на диво резвыми. И у меня в отношении бронетехники не претензии даже, а пожелания.
– Слушаем вас, товарищ Лавриненко, – кивнул Иосиф Виссарионович.
– Дизель, стоящий на «Т-43», достаточно мощный для этой машины. Хотелось бы, конечно, прибавить «лошадок», но это уже хотелки. А вот для «ИСов» и «КВ» силы мотора недостаточно. Хорошо еще, что с коробкой передач справились, но мощности надо бы добавить, чтобы наши тяжелые танки порезвее были. В рейд я вышел на немецких «Тиграх» – их семисотсильные движки перегреваются, поскольку работают постоянно на высоких оборотах. Не тянут. А наши должны тянуть!
– Что скажете, товарищ Малышев? – обернулся Сталин к наркому.
– Осенью этого года, товарищ Сталин, мы закончили испытания нового танкового дизеля мощностью тысяча лошадиных сил. Коллектив под руководством товарищей Чупахина и Трашутина подготовил все для запуска двигателя в серию. Уже в конце января будущего года мы начнем устанавливать «тысячник» на танки «ИС-2». Ближе к лету планируем выпустить опытную партию новых танков «ИС-3» [15]. На них также будет стоять новый дизель. «ИС-3» покроют броней, более толстой и крепкой, чем на «Тигре», но вот весить наш тяжелый танк прорыва будет тонн на десять меньше немецкого аналога. Вооружен «ИС-3» будет 130-миллиметровым орудием.
– Хороший зверь получится, – улыбнулся Сталин. – Не правда ли, товарищ Лавриненко?
– Неплохой, товарищ Сталин, очень неплохой. Будет на чем гонять немчуру!
– А чем еще недовольны в танковых войсках?
– Если вернуться к тому самому сражению, когда я отвел танки, товарищ Сталин, то недовольство заключалось не в моих «Т-43» или «ИС-2». Мы тогда сильно вырвались вперед, и наш моторизованный батальон поддерживал нас, отсекая пехоту противника. Поддерживал потому, что мотострелки находились в бронетранспортерах и следовали за танками. Но такое наблюдалось лишь в моей бригаде, а таких мало. Это ведь дорого и непривычно – пересаживать обычный мотострелковый батальон на бронетранспортеры и БМП… Простите, ТНПП.
– Простите, как вы сказали? – встрепенулся Малышев. – БМП? Это как?
– Да это танкисты так прозвали ТНПП, – выкрутился Репнин. – Так короче и… понятней, что ли. БМП – это «боевая машина пехоты».
– Удачное название!
– Да, удобное… Так вот, в том же 3-м танковом корпусе, с которым мне довелось воевать осенью, пехота наступала по старинке – пешком, из-за чего танки не могли достичь своих целей – молниеносно прорвать оборону противника и углубиться. Танки без прикрытия пехоты очень уязвимы – я наблюдал за немцами-штрафниками, которые подрывали наши танки, подкладывая мины. Подбегали вдвоем-втроем, совали мины и удирали, а потом уничтожали экипаж подорванного танка. Вот так. А танкам нельзя, ни в коем случае нельзя отрываться от пехоты. И вот наши мотострелки на БМП и БТР… Простите, бэтээром мы называем транспортер пехоты. Бронетранспортер, короче.
Присутствующие рассмеялись.
– Продолжайте, товарищ Лавриненко, – сказал Сталин, улыбаясь. – Товарищам просто понравились сокращения ваших танкистов.
– Да я уже и привык к ним! В общем, транспортеры пехоты на базе ЗИС-5 и ЗИС-15 с противопульной броней и… э-э… БМП на основе легких танков «Т-70» и «Т-80» сделали наших мотострелков по-настоящему мобильными, а мобильность чрезвычайно важна. Когда танки прорывают оборону противника, дорог каждый час – нельзя позволить врагу опомниться, принять меры, подтянуть подкрепления и занять оборону. Однако именно это и позволяется, если мотострелки топают пешочком. Одно и то же расстояние танкисты одолеют за пару часов, а пехотинцы за сутки. В итоге наше наступление идет чрезвычайно медленно, а противник отступает, сохраняя боевые порядки. Это недопустимо, мы должны устроить немцам настоящий блицкриг – молниеносную войну – по-нашему, по-советски! Но чтобы победить в этой войне, нужна полная согласованность. Танки, сопровождаемые БТР и БМП, идут в прорыв, самоходки истребляют танки противника, авиация прикрывает механизированные части сверху, радиостанции мешающего действия [16] ставят помехи, радиолокаторы РУС-2 и П-3а высматривают немецкие самолеты, и все действуют вместе, связанные рациями. Только так можно победить, в едином строю! Даже действуя вразнобой, мы способны разбить немцев, но сколько же народу мы потеряем в таком случае. Нет уж, я предпочитаю, чтобы гибли фрицы!
– Поддерживаю! – рассмеялся Сталин. – Лаврентий, как у нас там обстоят дела с… хм… с БМП и БТР?
– Хорошо обстоят, товарищ Сталин, – ответил Берия. – Заводы на Урале, в Сталинграде и Горьком наращивают выпуск бронетранспортеров и бронеавтомобилей. Производство легких танков прекращено полностью, зато выпущена первая партия самоходных установок, так сказать, по немецкому типу, когда двигатель спереди, а боевое отделение сзади, причем сразу нескольких типов, СУ-130, СУ-122 и СУ-152.
Потом слово брали Катуков, Панфилов, Горбатов… Но, по правде говоря, Репнин почти не слышал их, до того утомился. Он пришел в себя лишь после того, как дежурный офицер принес чай, печенье, варенье и бутерброды.
Подкрепиться – сидя! Попить чайку…
Геннадий малость пришел в себя, содрогаясь при одной мысли о том, что мог бы и сомлеть в кабинете вождя. Он настолько задумался, что не сразу уловил наступившую тишину. Вздрогнув, Репнин огляделся и с изумлением заметил, что кабинет почти пуст. Лишь за столом напротив восседал его хозяин, невозмутимо раскуривая папиросу.
– Извините, товарищ Сталин… – начал подниматься Геннадий.
– Сидите, сидите, товарищ Лавриненко. Вы сюда сразу из госпиталя, и мне следовало бы догадаться, что вам трудно. Вас отвезут в гостиницу и устроят на пару дней. Заодно покажетесь врачам. А пока… Знаете, товарищ Лавриненко, вы один из немногих, очень немногих людей, которым я доверяю полностью. Доверяю с той самой первой встречи в снежном поле под Волоколамском. К тому же мне нравится ход ваших мыслей, порой весьма неожиданный, непривычный. На этот самый день была запланирована международная конференция в Тегеране, где мы, а также Рузвельт и Черчилль должны были наметить контуры послевоенного устройства мира. Мы решили перенести конференцию на весну будущего года. Почему? Потому что союзники так себя не ведут. Ви знаете, что Гитлер намеревался начать войну в мае 41-го? А напал 22 июня лишь потому, что убедился – американцы и англичане, грозившиеся открыть второй фронт на Балканах, всего лишь блефуют. Англосаксы и не собирались помогать нам в войне с немцами, они предпочли стоять в стороне и наблюдать, как истекают кровью две воюющие державы, чтобы потом доминировать над обеими. И фюрер отозвал из Югославии несколько дивизий, перебросив их на границу с СССР. Это заняло время, как раз до середины июня.
– Понимаю, товарищ Сталин, – негромко проговорил Репнин. – Они меня самого бесят, эти союзнички. А больше всего беспокоит то, что все тяготы войны лягут на нас, а вот победу англосаксы припишут себе! Мне кажется… Да что там кажется, я почти уверен в этом! И Рузвельт, и особенно Черчилль опасаются того, что мы, когда дойдем до Берлина, не остановимся. И не надо останавливаться! Если мы быстро и решительно введем войска в Германию сразу с двух направлений, то успеем оккупировать весь рейх разом: через Польшу – на Берлин, а с юга, огибая Карпаты, на Мюнхен. Не отвлекаясь на Болгарию и прочую Восточную Европу. Что нам венгры или чехи? Или пшеки? Нам главное – немцы! А когда вся Германия будет под нами, мы станем хозяевами положения. Мы будем диктовать, как жить Европе! Не будем спрашивать разрешения, можно ли нам оставить Прибалтику и в каких границах существовать Польше…
– Вы прямо-таки читаете Декларацию о совместных действиях трех держав! – похмыкал вождь.
– Ну не так уж сложно догадаться о намерениях двух из них. Американцы и англичане наверняка хотят заставить нас таскать каштаны из огня, проделать всю черную, грязную и кровавую работу, а они потом явятся в белых парадках и снисходительно похлопают нас по плечу: окей, рашен! Можешь занять третье место! Более чем уверен, что Рузвельт будет настаивать на том, чтобы мы, разделавшись с Германией, переключились бы на Японию.
– Так и есть, – кивнул Иосиф Виссарионович.
– Не хочу подыскивать нейтральные выражения, товарищ Сталин, но будет унизительно, если мы подпишем эту самую декларацию. А Япония… Разве самураи угрожают нам? Да побоятся они воевать с теми, кто громит Адольфа! Надо будет, мы япошек уделаем за пару недель, а без нас янки будут воевать лет пять. Воины они никакие…
Сталин прищурился.
– Вы намекаете на то, что японцам можно и пособить?
– Как минимум не угрожать им. Пускай треплют америкосов, это не наша война! Что-то я не замечаю штатовцев, сражающихся с нами плечом к плечу. Так с какой стати мы должны воевать за них?
Да, Америка с Англией – это, считайте, процентов семьдесят мировой экономики. И что? На нас они вряд ли нападут – пример Германии для них нагляден, так что побоятся. Скорей всего, станут подзюкивать всякую мелочь пузатую на наших южных границах, пакостить по-всякому… Хотя… Я не хотел этого говорить, товарищ Сталин, но во время рейда мне попался один интересный немец, неплохо говоривший по-русски и по-английски. Он умирал и сказал, что сам из абвера, долгое время работал в Англии, потом в чем-то согрешил, и его послали на фронт. Этот немец представился Карлом и рассказал интересные вещи. Он лично, своими ушами слышал, когда был в Лондоне, что Черчилль опасается союза между вами и Рузвельтом. Карл уверил меня, что сэр Уинстон был всего в трех шагах от него и разговаривал с Иденом. Черчилль посетовал, что Рузвельту Англия неинтересна и что он охотно пойдет на раздел мира между СССР и США. Уинстон добавил, что если до этого дойдет, президента Америки следует остановить. Иден уточнил: «Убить?», а Черчилль пожал плечами и высказался в том роде, что Рузвельт и так болен, надо лишь помочь ему скончаться [17].
– Это очень серьезно, – нахмурился вождь.
– Да, товарищ Сталин, – выдохнул Репнин, давно задумавший подобную импровизацию. – Но это же всего лишь слова, пусть умирающего человека, но слова. Я ничем не могу подтвердить их, но и умолчать об этом нельзя. Рузвельт, в принципе, неплохой мужик, с ним можно договориться, а вот Черчилль… Этот английский боров чересчур хитроумен. Он уже до того исхитрился, что английский лев стал комнатной собачкой в Белом доме!
– Мы попробуем что-нибудь предпринять в этом направлении, – кивнул Сталин. – Скоро должен прибыть Гопкинс, доверенный Рузвельта, мы передадим ему… нет, не слова, а документы, свидетельствующие о неприглядном поведении «кузенов» из Лондона, и тогда… Возможно, весной или летом будущего года конференция состоится-таки, но без Черчилля. Встретимся с Рузвельтом один на один, нам будет что обсудить. Что ж, товарищ Лавриненко, не буду вас больше мучить, ступайте, вам надо отдохнуть. До свиданья.
– До свиданья, товарищ Сталин.
* * *
«Опель» отвез Репнина недалеко, к гостинице «Москва». В номер Геша прошкандыбал сам и первым делом открыл кран в ванной – нет для танкиста большего счастья, чем хорошая баня.
Ну, или ванна, на худой конец.
Подойдя к окну и слушая, как шумит вода, Геша усмехнулся.
«Ну, ты прямо серый кардинал!»
Репнин покачал головой. Нет, таких «полномочий» у него нет, не было и не будет. Хотя просто поговорить с вождем… Просто!
Ничего себе – просто. Быть у Сталина на доверии – это честь, этим гордиться можно. Последним, кого вождь удостаивал такой чести, был Киров. И дать совет Иосифу Виссарионовичу – совсем не значит, что он ему последует.
Можно сказать, что сегодня Сталин узнал его мнение, мнение рядового танкиста. Но кое-что вождя явно зацепило.
Это идея оккупировать всю Германию разом, чтобы не делиться ни с кем победой, чтоб самим диктовать волю Европе, и раздел мира на сферы влияния с Америкой.
И если в этом направлении хоть что-то изменится, хоть как-то пойдет по-другому, нежели в той реальности, можно считать 1 декабря началом отсчета нового послевоенного мироустройства.
Через десять лет Сталин умрет, начнется грызня, трехглавый змий Хрущев – Булганин – Маленков одержит верх. Потом сама троица перегрызется, и выиграет Никита, который развалит партию, развалит экономику, развалит армию.
Пока ВКП(б) находится под контролем НКВД, пока случаются чистки, партия хоть в малой степени отвечает девизу «ум, честь и совесть нашей эпохи». Но стоит ее вывести из-под колпака чекистов, как это сделает Хрущев, номенклатурщики станут новым правящим классом, и ВКП(б) выродится за пару поколений, докатится до либерализма и самоуничтожится в пароксизме «катастройки».
Репнин вздохнул. У него есть еще десять лет…
В дверь тихонько постучали, и Геша побрел открывать. Щелкнула задвижка, дверь отворилась.
На пороге стояла Наташа Шеремет. Девушка была в расстегнутой шинели, из-под которой выглядывала новенькая отглаженная форма. Здоровая, румяная с морозца, глаза блестят, губы растягиваются в счастливой улыбке – она была чудо как хороша!
– Наташка! – обрадовался Репнин.
– Старший сержант Шеремет прибыла… – начала Наталья, но не договорила – взвизгнув, бросилась к Геннадию на шею.
Репнин тискал ее, попадая губами то в ушко, то в щечку, пока, наконец, не нащупал жадный рот.
– Я так скучала… – шептала Наташа прерывисто. – Так ждала… А потом меня сюда послали, на день всего…
– И на ночь! – мурлыкнул Геша, сгребая девушку в охапку.
Раны заныли, но это было совершеннейшим пустяком.
Из воспоминаний ст. лейтенанта Н. Борисова:
«В июле 41-го наше 1-е Горьковское танковое училище перебросили в Гороховецкие лагеря. Условия, надо прямо сказать, были спартанские. Кругом лес, солидные сосны, местами ольха. Местность пересеченная – песок, болота, но у нас только штаб, клуб, два учебных корпуса и офицерская столовая находились в деревянных постройках, а все остальное в землянках.
Сами землянки просто огромные – в каждой две роты по 125 курсантов. Разделены перегородкой, но все слышно. И ясное дело – все было рассчитано по-минимуму. Нары двухъярусные, печурка, вот, пожалуй, и вся нехитрая обстановка.
Рядом небольшая ленинская комнатка и каптерка. Недалеко землянка командования батальона, рядом землянка-столовая. В двадцати метрах умывальник, рядом колодец. Дальше небольшой строевой плац и спортивный городок. А метров за триста – озеро Инженерное. На берегу его – баня. И войск кругом видимо-невидимо! Как мы сами шутили – «кругом одни сосны, песок да солдаты».
Втягивание началось очень быстро. Курс молодого бойца прошли за несколько дней, потом завели нас в эту баню. Помыли, постригли, переодели, а мы смеялись, не узнавали друг друга. Все как одинаковые…
На головы выдали буденновки. Поношенные, но постиранные. Шинель длинная, но протертая до невозможности. Если присмотреться, основание вроде есть, но самой шерсти уже нет. Обмундирование выдали еще довоенное, темное – танковое, но такое же заношенное, как и шинели. Помню, уже через неделю у меня коленки на штанах треснули, и я их ремонтировал до самой весны.
Учебный процесс начался 1 ноября. Распорядок дня был очень жесткий. Подъем в 6–00, физзарядка с километровым кроссом в течение часа. В зависимости от температуры воздуха занимаемся с открытым торсом, в рубашке или в гимнастерке. В столовую шли строевым шагом с песней по большому кругу…»
Глава 14 «Гремя огнем…»
Украина.
20 декабря 1943 года
Добираться до расположения 1-й гвардейской танковой бригады пришлось долго. Сначала самолетом до Воронежа, потом поездом. Через Днепр Геша переправлялся на настоящем прогулочном теплоходе. Полуторка подбросила его до Киева, где бригада и комплектовалась вместе со всей танковой армией Катукова.
1-я танковая армия была передана 1-му Украинскому фронту, составляя резерв командующего. Больше месяца катуковцы копили запасы по всем видам снабжения и готовили матчасть к боям. Новые танки отгружались на заводах и доставлялись в Киев, прибывали молодые танкисты.
Штрафники-гвардейцы в строй вернулись прежде Репнина, так что он был последним из «возвращенцев».
Встретили комбрига всей толпой, и даже музыку организовали, сыскав старого еврея-скрипача и трубачей.
– Здравия желаем, товарищ подполковник! – дружно грянули танкисты.
– Вольно! – ухмыльнулся Геша.
Было заметно, что многие из его товарищей смущены – они-то не пошли следом за командиром в штрафбат, хотя Лехман и утешал их: это, дескать, все особист виноват – вывел их, а отступать уже невмоготу было.
Посмеиваясь, подошел полковник Горелов и подал руку.
– Здорово, Дмитрий Федорыч! Я тут покомандовал маленько твоей бригадой. Возвращаю в целости и сохранности!
– А ты куда?
– А я на повышение! В корпус переводят.
– Все с тобой ясно. Проставиться не забудь!
– Как можно! До двадцатого числа спокойно будет, а потом начнется. Готовься!
– Всегда готов!
Репнин удивился даже – возвращение в бригаду казалось ему делом долгим и трудным. Пока привыкнешь заново, пока то да се… Нет! Никакого привыкания – все сразу навалилось, знакомое, чуть ли не родное, закрутило, завертело…
Единственно, что стало новым для Геши, так это 3-й танковый батальон, набранный уже в его отсутствие. Прежнего командира батальона ранило, поэтому должность оказалась вакантной.
Обсудив это дело, Репнин назначил комбатом Лехмана.
Познакомившись с новенькими начинжем и начопером [18], Геша погрузился в бумаги, волокита закружила его, да так, что он и не заметил, как солнце село.
Уже в темноте Репнин добрел до землянки, которую «забил» экипаж командирского танка. Это был блиндаж, отнятый у немцев. Рубленный из бревен, блиндаж обогревался буржуйкой, старательно обложенной кирпичами, долго отдававшими тепло.
Две керосинки давали достаточно света, чтобы заметить в чем-то даже уютную обстановку – топчаны, застеленные одеялами, полки на стенах, крепкий стол на точеных ножках.
К вечеру подморозило, и как же было приятно окунуться в сухое тепло, наполненное запахом сгорающего дерева. Красные отсветы из-за неплотно прикрытой дверцы танцевали на стене под гул и треск огня. Уюта добавлял посвистывавший чайник, сдвинутый на край печки.
Федотов с Борзых сидели за столом и резались в карты, а Бедный обстоятельно готовил ужин – нарезал домашнюю колбасу, буханку ржаного хлеба, селедку, лучок. Картошка уже сварилась и доходила в чугунке, обмотанном рваным одеялом, чтобы не остыла.
– Встать! – гаркнул мехвод, углядев Репнина. – Смир-рна-а!
Башнер и заряжающий с перепугу вскочили, вытягиваясь во фрунт – мало ли, может, сам Катуков заявился? Тот мог.
Рассмотрев вошедшего, Федотов с укоризной сказал Бедному:
– Вот, вроде ж взрослый мужик, а херней маешься!
Механик хихикнул.
– Можете садиться, – улыбнулся Репнин. – Давно надо было Иванычу старшину дать, чтоб вас школил. Ишь, как сразу подпрыгнули! Любо-дорого!
– Так мы ж… это… – смутился Федотов.
– Да сядь ты! Проживу как-нибудь без твоего чинопочитания. – Геша принюхался. – А чем это пахнет?
– Так вас ждем, тащ командир! Брысь, картежники!
Иваныч быстро накрыл стол и неуверенно спросил:
– Может, по маленькой?
– Может, – легко согласился Репнин.
Усталость давала себя знать, все же ранения, даже зажившие, долго еще портят кровь. Но и радость была. Даже не радость, а какое-то тихое удовольствие, когда спрашиваешь себя, все ли ты сделал, со всем ли справился, и понимаешь, что потрудился изрядно, что день прошел не зазря. Можно и отдохнуть, имеешь право.
Иваныч выставил на стол пузатую бутылку самогона, уверяя, что продукт чистейший, и, помня пристрастия командира, вычурный сосуд с трофейным коньяком.
– Командир, – попросил Федотов, – скажи чего-нибудь.
Остальные двое закивали. Репнин задумался.
– Что ж вам сказать? Лично меня одно радует – война пошла вспять. Немцу больше не наступать, все! Теперь только гнать его да гнать до самого Берлина. Ну, фрицы еще много кровушки попьют и запросто так не уступят, и все равно – большая половина войны позади. Год остался, скорее даже полтора. Ничего, довоюем как-нибудь. Что еще радостного, так это наша четверка. Сколько уж мы танков поменяли, а экипаж один держится. Так что давайте выпьем за нас! Чтоб мы были живы и вместе дошли до самого Берлина!
Граненые стаканы сошлись, клацая, и огненная вода пролилась, куда надо. Хорошо пошла!
Навалившись на картошку с селедкой да с лучком, Геша благодушествовал. Кто не воевал, кто не терпел, тот не поймет, что истинное счастье – в малом. Никакие великие свершения не способны сделать человека счастливым. Удовольствие принести – да, удовлетворение – безусловно. Но не счастье.
Лишь тот, кто хоронил товарищей, кто познал страх и боль, горе и ярость, лишь тот знает цену тишине, спокойному сну и нехитрой снеди. Примитивные, первобытные радости? Возможно.
Но только от этого они не становятся менее значимыми.
– Между первой и второй перерывчик небольшой!
– За победу!
* * *
Выступать комфронта приказал после 20 декабря. Получив приказ, 1-я танковая армия затеяла перегруппировку, одновременно выводя части в район сосредоточения – в Марьяновку, Грузьку, Козичанку, Лишню, Витривку.
К 24 декабря противник располагал четырьмя танковыми дивизиями на фронте Высокое – Брусилов – Корнин, а вторая группировка, более активная, силой до трех-четырех танковых дивизий, действовала на участке Шалин – Радомышль.
Немцы спешно закапывались в мерзлую землю, нарыв километры сплошных траншей и ходов полного профиля. Около сел и дорог сеть траншей густела, прикрываясь проволочными заграждениями по переднему краю обороны, артиллерийскими площадками, пулеметными гнездами, противотанковыми и противопехотными минными полями.
К тому же хватало препятствий и природного характера – вся местность, лишенная лесов, была изрезана, исполосована балками да оврагами.
Главные дороги, пересекавшие линию фронта, были пристреляны с нескольких направлений, а ютились фрицы в блиндажах в два-три наката.
Задачу перед танкистами 1-й армии Черняховский поставил насколько простую, настолько же и сложную: по выходу 38-й армии к Брусилову войти в прорыв и к исходу первого дня овладеть рубежом Водотый – Лисовка. Частью сил захватить Корнин, в дальнейшем развивать успех в общем направлении на Казатин.
Задача 1-й гвардейской танковой бригады была скромнее – прорываться на рубеже Хомутец – Вильжка и, развивая успех пехоты, выйти в район Машарино, Лисовка, Соловиевка.
* * *
Командирский «Т-43», измазанный белой известкой, не лез вперед, а держался рядом с наступавшими танками. Долговременных укреплений у фрицев не было, доты и дзоты лепили из подручного материала и наспех. Постоянные налеты краснозвездных «пешек» и «горбатых» оставляли дыры и разрывы в сплошной полосе немецкой обороны, гитлеровцы лепили заплаты, но держались цепко – десятки «Тигров» и «Фердинандов» служили своего рода подвижными дотами.
25 декабря Катуков впервые испробовал на поле боя новенькие «ИС-3». Красивые, мощные машины со «щучьим носом» и стильной, обтекаемой башней были настоящими танками прорыва. Крепкая броня, неподатливая даже для снарядов немецких «ахт-ахт», да 130-миллиметровое орудие делали «ИС-3» маленьким сухопутным крейсером. Ничего противопоставить новому «ИСу» гитлеровцы не могли, не говоря уже о том, что танковая промышленность рейха терпела катастрофу.
Корабли Балтфлота не пропускали ни единого транспорта с железной рудой из прогибистой Швеции, а самое главное – «Крупп» и «Рейнметалл» лишились поставок никеля и марганца. Печенгу на севере прочно удерживали солдаты РККА и матросы Северного флота, Никополь тоже был потерян немцами, а с ним и залежи марганца.
Немецкая броня делалась все хуже, и уже никакие «Королевские тигры» по семьдесят тонн весом, с лобовыми плитами в пятнадцать сантиметров толщиной не могли спасти от поражения доблестный вермахт. Что толку? Масса «ИС-3» недотягивала и до пятидесяти тонн, а мощный мотор придавал тяжелому танку изрядной резвости. Пушка же пробивала лобовую броню «Тигра-II» с четырех километров! А с расстояния в тысячу метров 130-миллиметровка запросто просаживала стальную плиту в двадцать четыре сантиметра! Хана «Тиграм» с «Фердинандами»!
– «ИСы» на прорыв пошли! – доложил Борзых. – Тральщиков прикрывают!
– Отлично, – кивнул Репнин. – Иваныч! Держимся за «ИСами»! Санька! Отсекаем пехоту противника!
– Понял!
– Осколочным!
– Есть осколочным! Готово!
– Блиндаж видишь, где одиночный тополь?
– Так точно!
– Влупи по нему. Огонь!
Башня ворохнулась чуток, и Федотов выжал педаль. Грохнуло. Зазвякала гильза, вонючий дым завился синей струей, вытягиваясь под «грибки» вентиляторов.
На месте блиндажа осел взвихрившийся снег, опали комья мерзлой земли. Расщепленные бревна разлетелись первыми.
– Иваныч, держись колеи, а то тут мин натыкано, как редьки в огороде!
– Понятное дело… Село впереди!
– Лисовка, должно быть. Осторожней, овраг там.
– Вижу, командир. Там у немцев насыпь, что ли? Ага! Вона, по ней «Тигр» отъезжает!
– Значит, мин нет! Ванька, передай нашим, чтобы «Тигра» не трогали, пока овраг не переедет!
– Есть!
Репнин прижал лицо к нарамнику. Неровная, узкая «дамба» пересекала овраг – это был самый прямой путь на Лисовку. Однако переход фланкировали два дота, по сторонам которых ворочали башнями вкопанные в землю «четверки», а на той стороне оврага просматривались орудия.
Пока что стрелять по советским танкам они не могли – доты их застили, но как только «сороктройки» покажутся на «дамбе»…
«Т-VI», отступающий по насыпи, ехал вперед, развернув башню назад и влево. А если…
– Санька! Запули «Тигру» болванку под башню! Смогёшь?
– А то!
Грохнул выстрел. До немецкого танка оставалось меньше сотни метров, так что не попасть было бы стыдно. И Федотов не сплоховал – вломил «Тигру» куда полагается. Участок под башней был у «Т-VI» слабым местом. Вот и теперь сработало – болванка застряла в броне, как чопик в дырке, и башню заклинило.
– Бронебойным? – азартно спросил Федотов.
– Не стрелять! Иваныч, газу! Держись за немцем впритык!
– Понял!
Взревев, «Т-43» рванулся за «Тигром» и пристроился за ним «в затылок». Ранило кого в «тигриной» башне, убило или контузило – неизвестно, но механик точно жив был – и уводил танк.
Закопанную «четверку» окончательно похоронил танк Полянского – раз нельзя по «Тигру», то хоть по этой долбануть. 130-миллиметровый снаряд пробил башню «Т-IV», и та словно распухла, разорвалась, как арбуз, оброненный на асфальт.
Пулеметы немецкого дота бессильно продолбили по броне «сороктройки», и теперь лишь батарея на противоположной стороне оврага представляла опасность для командирского танка.
«Тигр» доехал до края оврага и стал отворачивать, чтобы открыть артиллеристам увязавшийся русский танк.
– Иваныч!
– Щас я…
Бедный с глухим грохотом прижался передом к корме «Тигра» и наддал. Немецкий танк заскреб гусеницами, но русский был сильнее – «Т-43» развернул «Т-VI» мордой к оврагу, выставив его как щит, и объехал. Вот она, батарея!
Немецкие артиллеристы и хотели бы развернуть 88-миллиметровые орудия, да только сделать это не просто, а русский танк – вот он!
Выдав осколочно-фугасный, «Т-43» с разгону наехал на орудие. Танк закачало, затрясло, скрежет и грюканье донеслось через броню.
– Иваныч! Пулеметиком!
– Есть…
Ударил курсовой, подметая бегавших пушкарей, и танк опять подпрыгнул, ломая второе по счету орудие.
– Ванька! Нашим передай, кто в носу ковырял и ничего не видел, – пусть шуруют через овраг!
– Понял!
– Гремя огнем, сверкая блеском стали! – заорал вдруг Федотов.
Не сказать, что мелодично, но громко.
– Пойдут машины в яростный поход! – взревел Бедный.
– Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, – подхватил Репнин.
– И Ворошилов в бой нас поведет! – допел Борзых.
Из воспоминаний капитана Н. Борисова:
«Наконец определили день, когда будем получать технику. Выдвинулись на завод и трое суток принимали машины. Все скрупулезно, по описи.
Потом танки с завода выгнали и совершили марш на полигончик за 25 километров, и на фоне тактического учения должны были отстреляться. Вот тут мы впервые хоть немножко почувствовали, что такое бой. Заслужили оценку «хорошо».
Потом заехали на склады, получили полный боекомплект вооружения, заправились горючим и совершили марш на погрузочную площадку в Горький. Станция Сталинская, что в трех километрах от пассажирского вокзала.
Но там платформа торцовая, и загонять танки нам не доверили. Только заводские испытатели могли это быстро проделать. Одно дело сбоку, а с торца – это значит надо гнать машину через все двадцать вагонов эшелона. Заезжают и на 2-й скорости мчатся, только на стыках платформ немного притормаживают. Настоящие асы, ничего не скажешь. А дальше мы должны были закрепить танки, это тоже целая наука. И все это быстро, потому что подгоняют – время!
Да, а по дороге на погрузку у друга моего Черепенина сломался танк. Причем до станции оставалось всего полкилометра. Когда подошли, его машины нет. Но он послал вдогонку члена своего экипажа, что у него что-то с двигателем, и нам вместо него сразу подключили совершенно неизвестный экипаж из резерва. И встретились мы с Черепениным только в 48-м году…
В общем, погрузили в срок 21 машину – это штатный танковый батальон. Затем еще прицепили четыре пульмановских больших вагона. В одном запчасти, брезент и прочее. В двух – по роте.
Затем построение, короткий митинг, заняли места в вагонах, длинный протяжный гудок – и эшелон пошел на запад в нужном мне направлении. Через мои родные места…
В дороге мы провели 21 сутки. Запомнилась четкая работа дорожной службы ВОСО. Эшелоны шли вплотную один за другим. Один со станции уходит, на его место сразу второй заезжает. С фронта то же самое. Своими глазами увидели разруху, бедноту нашу…
За время движения никаких происшествий не случилось. Даже не бомбили. Только пару раз кто-то отставал от эшелона, но быстро нагонял. На печке в вагоне помещались одновременно всего три котелка, поэтому готовили на ней круглые сутки и принимали пищу по мере готовности. По очереди несли службу по охране эшелона.
А потом доехали до Киева. Шел декабрь 43-го…»
Глава 15 Новый год
Винницкая область.
31 декабря 1943 года
За Корниным танки вышли на разбитую дорогу, обсаженную липами. Двигались колонной – никакого снега нет, все перемешано, одна черная земля кругом, а на ней то сгоревшая техника, то мертвые, то разбитые орудия задирают стволы кверху.
– Ваня, сообщи всем, – велел Репнин. – Привал! Проверяем матчасть.
Танки остановились рядом с другой колонной – «Студебеккеров» и «ЗИСов» с прицепленными орудиями.
Когда Геша выбрался из танка, тишина не сразу проникла в его сознание – в ушах все еще стоял гул мотора. И вдруг все смолкло.
А уж звяканье ключей, забористый мат или даже звонкие, с оттяжечкой, удары кувалдой – это почти что тишь.
И вдруг неподалеку затренькала гитара. Кто-то прошелся по струнам умелой рукой, перебрал аккорды. И негромкий, но приятный мужской голос запел:
Темная ночь… Только пули свистят по степи, Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают…Вот теперь-то затихло все. Замерли кувалды, утихли голоса. Танкисты выпрямились, стояли молча и слушали.
А когда звон струн растаял, все на минутку стали задумчивей, а когда сели и по новой заматюгались, то шепотом, словно стесняясь, после таких-то слов.
– Тащ командир! – высунулся Борзых из люка. – Танки!
– Где?
– Разведка доносит – впереди идут, скоро покажутся. Штук двадцать «четверок» и «Пантер»!
– Встретим… – пожал плечами Геннадий.
Делов-то. Он обернулся назад. Танки 1-го и 2-го батальонов покажутся не скоро, Катукову срочно понадобилась подмога тяжелых «ИСов» – хоть заводы и работали без продыху, но с ходу выпустить тысячи танков им не под силу. Нехватка все еще чувствовалась, так ведь и масштабы «уширились». Что ж тут делать…
На привале почивало два десятка танков из 3-го батальона, но их-то как раз и не было видно за какими-то развалинами, то ли коровниками, то ли еще чего. Если немцы даже и заметят его единственный танк, то все равно попытаются расстрелять колонну автомашин. А почему они должны его замечать? Укроемся…
– Иваныч! Заводи. Спрячемся во-он за тот стог.
– Ага! Подманим, что ли?
– Ну, типа того.
102-й укрылся за стогом, но тут весь план Репнина рухнул – пожаловали две ИСУ-152, мощные махины, недаром прозванные «Зверобоями». Их снаряды вскрывали любую броню с трех-четырех километров, сносили башни «Тиграм» или оставляли в бортах своих жертв огромные пробоины – не зря же немцы прозвали ИСУ «консервными ножами».
Неподалеку находился не то длинный сарай, не то скотный двор, крытый соломой, и самоходки спрятались там.
Артиллеристы, забеспокоившиеся было, сразу успокоились – не надо было пушки разворачивать, есть уже кому фрицев встретить.
Немецкие танки показались километра за два – серенькие коробочки. И мигом прибавили ходу, разглядев грузовики.
«Зверобои» дали залп, когда до «Пантер» и «четверок» оставалось километра полтора. Долгие мощные выстрелы ахнули, и один из немецких «панцеров» мигом загорелся.
Сразу было видно, что бьют самоходки – у танков пламя и дым вылетают вперед, а у СУ – вверх.
Второй залп бабахнул – еще две «коробочки» загорелись. Тут ход у немецких танков заметно поубавился.
– Бронебойный! – скомандовал Геша.
– Есть бронебойный! – отозвался Борзых. – Готово!
– Саня, следи за немцем. Как только борт покажет, сразу сади!
– Понял!
Когда «Зверобои» покончили с шестым танком противника, одна из «Пантер» удачно подвернулась и Федотов выстрелил. Снаряд угодил «кошке» в бок, и удачно, аж люки повышибало.
Немцы тоже стреляли – соломенная крыша сарая, под которой прятались самоходки, загорелась, но «Зверобои» сначала довели счет до восьми подбитых и лишь затем покинули полыхавший сарай.
Незаметно опустилась темнота, и зарево делало ее еще черней и непроглядней. А в поле яркими факелами горели немецкие танки.
– Штук семь или восемь ушло, – сказал Репнин, будто раздумывая. – Иваныч! Прожектор цел?
– Это, который ифра… ин-фра-красный? Да что ему сделается…
– Ставь тогда. Ваня, вызови Лехмана. Скажешь, что мне нужен взвод или два с этими самыми инфракрасными осветителями – наведаемся немцам в гости! Да, и пусть прихватит пару БТР с пехотой.
И минуты не прошло, как за коровниками или амбарами зарычали дизели, и к колонне артиллеристов вышли восемь «сороктроек» с поблескивавшими прожекторами на башнях.
Бронетранспортеров, оборудованных для ночных рейдов, всего-то два и было, а больше и не нужно.
102-й двинулся впереди, прямо через поле, где догорали немецкие танки. Оставив поле позади, «ночные охотники» выбрались на дорогу, изъезженную гусеницами «Пантер» и «четверок».
«Т-43» катились быстрее фрицев, поэтому вскоре догнали немецкую колонну. Танки противника двигались неторопливо, экономичным ходом, включив фары, так что можно было быть уверенным – никто из «панцерзольдатен» не разглядит в потемках русские танки. И не услышит за грохотом собственных машин.
А «сороктройки» со своими глушителями и «резинками» и вовсе казались бесшумными тенями на фоне ревущих и лязгающих «панцеров».
Добравшись до какой-то деревни, немецкие танки остановились, растянувшись вдоль единственной улочки, где уже почивало не менее танкового взвода.
– Заходим с юга, со стороны огородов!
– Есть, товарищ командир!
Лупить по немцам издалека было можно, но тогда пришлось бы открывать не прицельный огонь, а просто бить по площадям, что глупо. Видеть же «мишени» ночью можно было лишь метров за двести с небольшим, дальше инфракрасная подсветка просто не доставала.
Малым ходом «Т-43» прокрались, задами выезжая на позицию.
– Строимся в линию!
Первым выехал 102-й, и Репнин приник к ночному прицелу. Силуэты немецких танков были едва видны – до них было метров двести пятьдесят, но попасть было нетрудно.
Со сдержанным рычанием подвернул танк Лёни Лехмана. За ним выстроились остальные, походя на расстрельную команду.
Открывать огонь со стороны огородов было самой разумной тактикой, отсюда была видна большая часть «Пантер» с «четверками», лишь две или три заслоняли дома.
– Бронебойный!
– Есть! Готово!
– Саня, целься по крайнему слева. Видишь? Там только задняя половина. В нее и зафигачь!
– Есть!
Башня плавно развернулась.
– Выстрел!
Грохот, как показалось Репнину, вышел оглушительным. Краткая вспышка осветила и танк, и покосившийся забор и тут же, словно огненная роза, расцвела на борту «Пантеры», а в следующую секунду ее башня поднялась на столбе клубившегося пламени, Геше показавшемся ослепительным.
Тут же ударили танковые орудия еще двух взводов. Снаряды входили в борта немецких машин легко, как будто и не броню они пробивали, а фанеру.
Огненные вспышки, снопы искр, клубы подсвеченного дыма залили всю улочку мерцавшим сиянием, переходившим от ярко-желтого и алого до бурого и багряного. Отсветы захватывали и огороды, смутными пятнами выделяя танки 1-й гвардейской, а уцелевшие хаты застило разгоравшееся пожарище, прикрывая советских танкистов.
– Уходим!
Михаил Иваныч сдал назад, выходя из-под возможного удара, и пристроился в хвост танковой колонне – Лехман опередил Репнина, прежде командирского покинув огороды. Над деревней плясали огни и шатались тени, перебегали скрюченные фигурки.
– Санька! Беглый огонь!
Федотов выпустил один за другим пару осколочно-фугасных, добавив сутолоке пущего ужаса. Мотострелки с бэтээров расщедрились на длинные очереди из пулеметов.
– Уходим!
* * *
Вернулись без потерь и решили вместе с автоколонной не задерживаться, а продвигаться к ближайшему селу, оставленному немцами.
Репнин вместе с капитаном, командовавшим артиллеристами, разбили всю технику на группы, так, чтобы каждый танк с прибором ночного видения вел за собой грузовики и «КВ», на которые никаких инфракрасных прожекторов не ставили, – их водители ориентировались по танковым габаритным огням на корме.
Первым двинулся Лехман, за ним покатили два грузовика с орудиями. Иваныч пристроился следом – за ним, как за ледоколом, шли «КВ-1М» и грузовик с кунгом.
Не зажигая огней, в полной темноте, колонна одолела порядка двадцати километров, когда впереди показалась Грушевка.
С виду деревня казалась покинутой, но затем Репнин разглядел четкий силуэт зенитной самоходной установки. У немцев таких не было, и Геша облегченно вздохнул.
– Вроде наши стоят. Вань, вызови Лехмана, скажи, пусть пошлет разведку.
– Есть!
Один из БТР тут же уехал. Не доезжая околицы, он остановился, и дальше разведчики двинулись пешком. Стрельба, которой опасался Репнин, не поднималась, а вскоре Лехман сообщил, что все чисто – в селе стоит дивизион ЗСУ-37 [19].
– Вперед!
Село было брошено, да и домов, в которых еще можно жить, насчитывалось в Грушевке немного – по пальцам одной руки пересчитаешь.
Репнин обошел сельский клуб и обнаружил в одной из комнат роскошную голландскую печку. Почти все изразцы были давным-давно расколочены и пустые места замазаны штукатуркой.
– Переночуем здесь, – решил Геша. – Иваныч, на твоей совести печка и дрова. Мы с Санькой заколачиваем окна, а тебе, Ваня, поручается самое ответственное задание – организуй нам пир горой! Товарищи! Вы хоть помните, какой сегодня день? Через час – Новый год!
Бедный ахнул, хлопая себя по бокам, и быстренько сориентировал Борзых – видимо, намекнул, где заныкал разные вкусности. Вроде бы сам Михаил Иваныч из Воронежа, а хомячество чисто хохляцкое!
Заколотив окна и утеплив их, Репнин и сам сбегал в танк – с самой Москвы он хранил заветную бутылочку «Советского шампанского». И вот, пришло время!
Геша вздохнул. Вообще-то, бутылок было две, но одну они уговорили с Наташей… Скорей бы кончилась эта клятая война!
Стол застелили вместо скатерти немецкими плакатами, сорванными со стен.
«Айн кампф ум Дойчланд!», «Шуфт Ваффен фюр ди фронт!», «Дер дойче штудент! Кемфт фюр фюрер унд фольк!»
А самый поганый был написан на «украинськой мове»: «Ставайте в ряды СС-стрелецькой дивизии «Галичина» для захисту своей Батькивщины в братерстви зброи з найкращими воинами свиту!» [20]
На него Борзых торжественно водрузил фляжечку со спиртом, который Иваныч со знанием дела развел водой, натопив ее из снега.
Печка к этому времени уже гудела, медленно отдавая жар.
Когда до Нового года оставалось двадцать минут, к экипажу 102-го заглянули Лехман с Каландадзе. Уразумев, что они едва не пропустили великий праздник, ринулись вон и вскоре вернулись с гостинцами.
Репнин достал трофейные часы. Ну, бой курантов можно лишь представить себе. Елочки нет, мандарины – это и вовсе из разряда снов. Зато есть шампанское! А то, что вместо бокала – мятая кружка с пробкой в ручке (чтобы держаться, когда в ней кипяток), так это фронтовая специфика…
– Наливай!
Каждому досталось понемногу, и вот кружки да стаканы сошлись.
– С Новым годом! Ура!
Из воспоминаний капитана Н. Борисова:
«…И вдруг автоматчики приводят двоих в немецкой форме. Как сейчас помню, глубокая ночь, мы стоим на танке командира роты. Взводные и ротный собрались на моторной части, чтобы разобраться, где находимся. Тут этих приводят.
А командир взвода автоматчиков тоже с нами находился. Азербайджанец Рафик Афиндиев. Пехотинцы к нему обращаются: «Товарищ командир, мы тут двоих поймали, но они молчат…» Ротный говорит: «А ну-ка, садани его автоматом по башке! Только не зашиби!». Тот прикладом ему ба-бах, этот скрутился, а потом закричал. И закричал по-русски… Тут всё стало ясно, а мы и не подозревали.
Ротный задает вопрос: «Что будем делать?» Мы молчим, не сообразили еще, ведь очень быстро все произошло. Тут Рафик говорит: «Товарищ командир, я с изменниками на одном танке не поеду!» Ротный махнул рукой, и автоматчикам все стало понятно.
И когда их подхватили, вот тут они заорали. Ротный приказал: «Остановитесь!» Спрашивает их: «Откуда вы?»
Один говорит: «С Украины!» Что-то начал по-украински рассказывать. А второй русский, с Урала. – «И чего вы тут?» – «Да вот, в плену были, а тут ездовыми…» Автоматчики подтверждают: «Где мы их взяли, стоят повозки с противотанковыми минами!»
Ага, значит, эти сволочи везли мины против нас. Ну, тут их быстренько за сарай, очередь, и все… Были – и нет…»
Глава 16 Поворот на юг
Винницкая область.
1 января 1944 года
Утро выдалось ясным, морозным, но не слишком – Украина все-таки. После вчерашнего слегка побаливала голова, поэтому вести, принесенные Ваней Борзых, Репнина порадовали – 3-му батальону следовало выдвигаться к Казатину на соединение с остальными двумя, и времени на это давалось много.
Так что можно было покидать Грушевку не спеша, чтобы потом не ждать зря 4-й полк [21], «занятый» Катуковым, а прибыть вовремя.
На улице ничего не напоминало село – ни криков петуха, ни коровьего мычания, ни ударов топора, разваливавшего полено.
Не осталось в Грушевке ни местных, ни оккупантов, сплошь временные жители, зенитчики да танкисты.
На просторном, заснеженном майдане, куда выходило крыльцо сельсовета, стоял грузовик с кунгом, над которым была поднята огромная антенна. Она медленно вращалась, посылая радиосигналы, и было заметно напряжение среди зенитчиков. ЗСУ с 37-миллиметровыми спарками прогревали моторы, а некоторые уже трогались, занимая позиции.
Мимо шустро пробегал пэвэошник, Геша окликнул его:
– Учебная тревога?
– Боевая, товарищ подполковник! Бомбовозы идут!
– На Киев?
– Ага!
Репнин только головой покачал. В «родимом» будущем он не слишком жаловал историю, не учил ее в школе, а во взрослой жизни тем более не обращался. Зато его дед полжизни собирал книги про разведчиков и военные мемуары.
Вот из них-то Геша и черпал свои познания. Фронтовики, сержанты и генералы, они по-разному умели писать – у кого-то получалось получше, у кого-то выходила скучная мешанина цифр и направлений. Но даже они порой не выдерживали и начинали говорить от себя, просто, без прикрас рассказывая о фронтовом житье-бытье, о победах и поражениях.
Трудно было тогда, очень трудно. Страна надрывалась, из последних сил строя танки и самолеты, посылая в бой новых и новых солдат.
Сейчас, в общем-то, полегче. Репнин никогда не придавал особого значения технологиям, считая, что главное на войне – стратегический талант командования и умения солдат. Хотя это его мнение было ошибочным. Одно дело – командовать «тридцатьчетверками», и совсем другое – «сороктройками». Всего-то цифры в модели танка переставлены, а различия более чем глубоки.
«Т-34Т», «КВ-1М», «Т-43», «ИС-2» и «ИС-3» – это же отличные танки, лучшие в мире! Сколько они жизней сохранили, а какого чих-пыху задали «Тиграм» с «Пантерами» и прочему фашистскому зверью!
Разве ты что-нибудь выдал иное, товарищ Репнин, кроме как чертежи модернизированной «тридцатьчетверки»? Ну, еще идей всяких подкинул – те легли, как проросшие семена в хорошо унавоженную почву. Конструкторы мигом их подхватили, развили, использовали.
И ведь ты никуда больше не совался, Геннадий Эдуардович, ни в какую политику, не вещал, как пророк, о грядущем негативе. Просто воевал да немного подталкивал танковую промышленность, пользуясь благорасположением Сталина.
И посмотри, что получилось: блокада Ленинграда снята на год раньше, многих «котлов» не случилось, и до Волги немцы не дошли – здешним Сталинградом стал Цимлянск.
Ты, Геннадий Эдуардович, своим скромным вкладом спас несколько миллионов солдат и офицеров, тысячи танков и самолетов. И наоборот, обеспечил вермахту колоссальные потери.
Вот, так и просишься на постамент, товарищ Репнин!
Геша усмехнулся. Он, конечно, гордился своей тайной помощью родной стране, но больше просто радовался победам.
Удивительное дело – эта война подобна той, что памятна ему. Даты почти сходятся, но это именно похожесть, поскольку новый 44-й начинается почти одинаково со «старым», с тем, что уже был, хотя лишь один Геша знает о том, что и как было «в прошлой жизни». Для всех остальных бытующая ныне реальность – единственно возможная.
Этот 1944 год будет таким же – и совсем другим. Красная Армия наступает ныне, сохранив гораздо больше опытных бойцов. Немцам удалось выбить или пленить куда меньше личного состава, да и техники сберегли куда больше. А что тут поразительного?
Биться на Курской дуге с «тридцатьчетверками» против «Тигров» или выставить «Т-43», способные оторвать хвост немецким «кошкам»? Есть же разница!
– Воздушная тревога!
Задрав голову, Репнин оглядел небо. По западному окоему ничего не просматривалось, но зенитчикам виднее – локаторы П-3А обнаруживали самолеты противника за сто тридцать километров.
ЗСУ, взревывая моторами и лязгая гусеницами, расползались в стороны, занимая позиции.
Минут через десять на западе прорисовались темные точки. Они медленно вырастали, и вот уже мерный гул моторов наплыл, пуская мурашки по коже.
Геша усмехнулся. Страха не было, только интерес – как зэсэушники справятся с бомбовозами?
Три девятки «Юнкерсов-88» шли на Киев. «Мессершмитты» прикрывали их.
Эта вылазка люфтваффе была стратегией отчаяния – всякий разумный человек понимал, что Германия проиграла войну и все разговоры о победе немецкого оружия – это именно разговоры, пустая болтовня.
– Чего ж они не стреляют? – Борзых аж пританцовывал от нетерпения.
– Если бить издали, те и отвернуть могут, – объяснил бывалый Иваныч. – Эх, Санька-Ванька, ума совсем нет!
Едва первая девятка «Юнкерсов» показалась над Грушевкой, ЗСУ-37 ударили короткими, но весьма емкими очередями. Частые выстрелы оглушали, но Репнин, едва прижав ладони к ушам, тотчас же отнял их, чтобы сделать жест: «Йес!»
Сразу два немецких бомбардировщика словно лопнули в вышине – огонь и дым прорвали их фюзеляжи, и самолеты посыпались вниз. У ведущего девятки отвалилось крыло, и «Юнкерс» полетел к земле, как семечко клена. Четвертому оторвало хвост, пятый разломился в воздухе, а шестой промешкал и не уберегся – врезался в подбитого собрата. Промерзший чернозем унавозили оба.
Чертя по небу траурные шлейфы, рухнули два «мессера». И тогда среди бомбардировщиков начался разброд – «Юнкерсы» поворачивали на юг и на север, сбрасывали бомбы, чтобы облегчиться, и пытались удрать. Не тут-то было – ЗСУ-37 продолжали выдавать очереди, терзая самолеты.
Не все бомберы думали о бегстве – три или четыре «Юнкерса» сгруппировались и стали бомбить позиции зенитчиков. Одну ЗСУ накрыло бомбовым ударом, но за товарищей сразу же отомстили соседи – «виновный» самолет попал под перекрестный огонь и развалился в воздухе.
– Наши летят!
Репнин обернулся в сторону востока – оттуда приближалась группа «Ла-7». Авиапушки заговорили сразу, пуская дымные трассеры. Одной из «лавочек» сильно не повезло, но четырем «мессерам» пришлось куда хуже.
Летчики-истребители действовали грамотно – отогнали «Мессершмитты» и занялись ими, оставляя «Юнкерсы» на убой. Раза два с бомбардировщиков дотянулись пулеметные очереди до земли, без толку разумеется, зато с земли до бомберов пальба шла куда более результативная.
Около шести «Юнкерсов» все-таки ушло. Правда, за двумя из них стелился серый шлейф – это сеялось топливо из пробитых бензобаков. Долетят ли? Это вряд ли.
– А вас сюда никто не звал! – злорадно выкрикнул Борзых, словно читая мысли Репнина.
– По машинам!
* * *
Новый приказ несколько изменил общее направление, в котором наступала 1-я танковая армия Катукова – уже не на запад, а на юго-запад, чуть ли не на юг. В Молдавию и дальше.
Поворот дал бригаде пару спокойных дней – дорога, по которой шли танки, являлась, по сути, рокадной.
Свернув с шоссе, по которому шли красноармейские колонны, танк Репнина выбрался на проселок, безлюдный, хотя и наезженный.
– А ну-ка, Иваныч, тормозни.
Мехвод тормознул. Геша выглянул из люка. Справа был лог, бугристо переметенный снегом. Репнин не поленился вылезти из танка и обошел его – у самой дороги из снега торчала голая желтая ступня.
Так вот что за бугорки припорошил утренний снежок!
Танкисты вылезали и подходили к кладбищу без могил и крестов.
Услыхав русскую речь, из кустов вылезли двое малышей – грязные, в каком-то фантастическом тряпье, дрожащие от холода и страха.
Мальчонка лет семи, глотая слова, заикаясь, рассказал, как вчера немцы согнали всех, кто остался в деревне, сюда, и – из пулемета.
– Маманя – тоже здесь, – шмыгнул пацаненок носом. – Мы с сестренкой тут были, все видели, ночью в ивняке прятались…
– Товарищ подполковник… – это Капотов с термосом.
– Напои, напои… – покивал Репнин.
Ребятишки, обжигаясь горячим чаем, пили и пили, утоляя жажду, прогоняя холод.
Неожиданно Геша разобрал новый звук – от шоссе приближалось несколько Б-4, между которыми мелькал генеральский «Бантам». Катуков?
Предчувствие Репнина не обмануло. «Бантам», прозванный солдатами «Бантиком», подъехал и резко затормозил. Брезентовый верх не слишком утеплял кузов, поэтому командующий 1-й танковой армией ни полушубка, ни папахи не снимал.
– Здорово, гвардейцы! – поприветствовал Катуков танкистов. – Чего стоим?
– Да тут… это… – мрачно выговорил Полянский и показал в сторону лога.
Катуков прошелся, и Репнин увидел, как судорога стянула лицо генерала. Коротко выматерившись, командарм развернулся и тут заметил детей. Даже спрашивать не стал, глянул на Капотова, а тот засуетился, стал оправдываться:
– Да вот, товарищ генерал-полковник, фашисты мамку ихнюю расстреляли…
Катуков жестом остановил танкиста и подозвал к себе капитана с бэтээра. Указав на детишек, приказал:
– В кабину, пусть отогреются. И накормить!
– Есть!
Усатый старшина мигом подхватил худенькую девчушку, капитан взял на руки мальчика, и оба трусцой поспешили исполнить приказ.
– Мы им и это припомним, – выговорил командарм, хмуро оглядывая лог. Вздохнув, он сказал: – В принципе, я вас и искал, Дмитрий Федорович. Бурда уже в курсе…
Поманив Репнина за собою, Катуков отошел подальше и пристально посмотрел на Гешу. Улыбнулся и сказал:
– Знаете, Дмитрий Федорович, я очень рад, что товарищ Сталин именно вас сделал своим доверенным, что ли…
– Да я ничего такого…
– Знаю, – оборвал его генерал-полковник. – Все знаю. Вы просто говорите правду. Поверьте, Иосиф Виссарионович не от всякого примет истину, а лишь от тех, кому доверяет. Я это все к чему? Кое-кто в Генштабе ворчит, а лично я радуюсь – планы наступления серьезно откорректированы, на чем настоял товарищ Сталин. И не в последнюю очередь после разговора с вами, Дмитрий Федорович. Иосиф Виссарионович сам упомянул об этом… Происходит что-то серьезное – отношения с англичанами заморожены, а вот с американцами… Говорят, весной товарищ Сталин будет встречаться с президентом Рузвельтом. Один на один.
Репнин понимающе кивнул. Новость его обрадовала. Если все так и дальше пойдет, то, возможно, удастся уберечь Рузвельта от «скоропостижной» смерти в апреле 45-го, и тогда карта Черчилля будет бита, а СССР и США станут «решать мировые проблемы» между собой.
Конечно, Франклин Деланович – не подарок, но этот политик, по крайней мере, не так туп, как Трумэн, и не страдает русофобией в запущенной форме. Рузвельт – жесткий прагматик.
Как он вытащил Штаты из Великой депрессии? А через лагеря! Естественно, ни одному вшивому правозащитнику и в голову не придет подсчитывать миллионы американцев, умерших от голода и холода, от работы и отчаяния. Как можно считать жертвы в «сияющем городе на холме»? Это удел исключительно «сталинской тирании», «кровавой гэбни» и так далее.
Катуков не был человеком, сведущим в придворных интригах, но и природного ума хватило ему, чтобы не ставить Репнина в неловкое положение, не интересоваться подробностями бесед в кремлевском кабинете.
– Что нас касается напрямую? – деловито сказал командарм. – Наступление на Германию будет похоже на зеркальное отражение плана «Барбаросса» – РККА тоже нанесет тройной удар: Северная группа войск станет наступать из Прибалтики в Восточную Пруссию, Центральная группа – через Белоруссию в Польшу и дальше на Берлин, а Южная группа армий поведет наступление через Румынию, Венгрию и Австрию на мюнхенском направлении. Задача стоит такая: не дать союзникам времени и возможности оккупировать западную часть Германии. Весь этот сраный рейх должен быть захвачен Красной Армией.
Геша расплылся в откровенно счастливой улыбке.
– Давно я так не радовался, Михаил Ефимович, – признался он. – Это просто замечательно! Если мы займем всю Германию, все достанется нам одним. Будет что возвращать в СССР! Вон, немцы из одного Киева вывезли добра на полусотне составов!
– Согласен! – рассмеялся Катуков. – Я вам все это рассказываю для того, чтобы вы знали о сути происходящего. И еще одно изменение: нам не приказано освобождать Польшу, Румынию, Венгрию и Австрию. Требование одно – скорейшим маршем добраться до границ Германии! Не отвлекаясь на немецкие части или их союзников. Ни румыны, ни венгры нам не противники, но в любом случае, серьезно заниматься ими мы не станем. Когда развернем наступление в Румынии, то это будет означать, что советская территория полностью освобождена от фрицев, и, как бы ни был велик немецкий гарнизон в том же Плоешти, для СССР он не опасен. Всеми этими ошметками вермахта можно будет заняться и потом, после оккупации Германии и взятия Берлина. А пока что держим направление на Винницу и дальше.
– Горячо поддерживаю, – улыбнулся Репнин, – и одобряю!
Неожиданно он испытал беспокойство. Что-то ему вспомнилось, что-то было сказано… Винница!
Черт, как он мог забыть-то! А чему удивляться? То, что давно известно в будущем, ныне – тайна особой важности.
– Михаил Ефимович, – осторожно начал Геша, – чуть не забыл по горячке… В общем, еще в штрафбате, когда брали Киев, я наткнулся на одного немца. Ему досталась очередь из автомата, он лежал в луже крови. Я, когда мимо проходил, счел его мертвым, а он внезапно голос подал, по-русски позвал, да так чисто выговаривал… В общем, оказалось, что этот Дитрих родился на Волге, а потом с родителями переселился в Германию. Но не в этом дело. Дитрих рассказал, что его привлекали к совершенно секретному строительству под Винницей. На той стройке работали тысячи пленных русских и украинцев, а Дитрих был как бы на подхвате, переводчиком-надсмотрщиком, так сказать. Потом всех строителей расстреляли – их было больше десяти тысяч человек.
– Что же там такое строили?
– Секретную ставку Гитлера! «Вервольф» называется [22].
Катуков вздрогнул.
– Это точная информация?
Репнин развел руками.
– Насколько мог быть точен умирающий.
Командарм задумался.
– Вот что мы сделаем, – решил он. – Маршем следуйте на Винницу, всей бригадой. Я вам придам мотострелков на бэтээрах, чтобы не отставали, и поговорю с летунами. Ну и, разумеется, поставлю в известность кого нужно. В любом случае, мы ничего не теряем! Гитлера там, конечно, давно нет, но что-то же должно остаться! Так что… Действуйте, комбриг!
Из воспоминаний капитана Н. Борисова:
«…И вдруг появляются два немецких истребителя. Нас было семь танков, и как раньше и отрабатывали на этот случай, если местность открытая, сразу расходимся в разные стороны. Разошлись, но один истребитель увязался почему-то именно за мной. А если он пошел, то по всем канонам будет идти до конца.
Конечно, я подавал команды механику, чтобы уходить из-под обстрела за счет маневра, но чувствовал, что по нам попадали. И вдруг у меня возникла мысль – а для чего, спрашивается, нам выдали дымовые шашки и гранаты? И решил попробовать.
Командую заряжающему: «Подай дымовую гранату!» Он мне передал, я люк открываю, механику сказал малость притормозить, гранатку запалил и аккуратненько пустил ее по башне, чтобы она на крыло упала. И получилось удачно.
Через пять секунд дыму – будь здоров. Механик маневрирует, дымище идет и идет, а я уже и вторую подбросил. Немец еще раз на вираж зашел, малость пострелял и улетел. Второй заходит, видит, что тут кругом дымина, и тоже ушел. Ну, вот он меня и записал, наверное, что танк подбит…
А когда мы потом вышли на переформировку, ротный готовил какую-то справку по боевому опыту и в ней упомянул, что Борисов применил дымовые гранаты. Другие офицеры себе на ус намотали. Но к концу войны самолетов противника стало встречаться меньше и встречи происходили реже. Превосходство нашей авиации стало очевидным».
Глава 17 Логово вурдалака
Окрестности Винницы.
5 января 1944 года
В самом начале 1944 года войска 1-го Украинского (Черняховский) и 2-го Украинского фронта (Ватутин) сомкнулись, окружая многочисленную группировку вермахта [23], в том числе 4-ю танковую армию, а также отсекая немецкие дивизии на Каневском выступе.
В направлении Первомайска наступали войска 3-го Украинского фронта (Малиновский), но основные силы прорыва были сосредоточены в руках Черняховского (1-я танковая армия, 3-я гвардейская танковая армия и 6-я танковая армия, 2-я воздушная армия) и Ватутина (4-я танковая армия, 5-я гвардейская танковая армия при поддержке 5-й воздушной армии).
Так что западное направление было надежно прикрыто, и марш на юго-запад для 1-й гвардейской танковой бригады никем не тормозился. Один из участков пути даже довелось проехать не своим ходом, а по железной дороге, чему Михаил Иванович был очень рад. Хомячья душа – берег моторесурс.
Прибыв на место ночью, танки и БТР сгружались в темноте, пользуясь приборами ночного видения.
«Вервольф» располагался километрах в восьми к северу от Винницы, у местечка Стрижавка, в сосновой роще. Сама ставка была невелика по площади, зато вокруг широкой полосой частили доты, пулеметные гнезда, вышки, артиллерийские позиции, а на высоких деревьях были оборудованы наблюдательные посты – ни пройти, ни проехать.
С воздуха ставку ранее прикрывали два полка истребителей, что базировались на Калиновском аэродроме.
А в центральной зоне, прямо в роще, были выстроены десятки финских домиков для генералов и прочих высших офицеров ставки, столовые, спортзал, здание гестапо, телефонная станция и так далее. Самое же главное, святая святых (если данное слово применимо к нечистой силе…), скрывалось под землей, перекрытое почти пятью метрами железобетона, вырубленное в толще гранита и уходившее на глубину пятидесяти метров. Бункер.
Во всей округе действовал строжайший режим безопасности. Охранная спецгруппа «Ост» тайной полевой полиции очищала район от неблагонадежных – «жидов и большевиков», от всех, кто хотя бы потенциально мог противостоять «истинным арийцам».
Остовцы отвечали за три охранных кольца на дальних подступах к ставке.
После тщательной переписи все жители получили специальные пропуска, был введен комендантский час, а время от времени бдительные гитлеровцы проверяли дома на предмет: «А не завелись ли тут агенты Кремля?»
Конкретную охрану ставки несли тщательно отобранные солдаты из дивизии СС «Адольф Гитлер».
Вот только вся эта интересная информация мало способствовала тому, чтобы найти искомое место. В восьми километрах от Винницы, в пяти кэмэ от Стрижавки. Замечательно просто!
Еще бы навигатор ГЛОНАСС сюда…
Дабы не плутать, Геша повел бригаду к Южному Бугу, выйдя на берег его притока, мелкой речушки Десны – «Вервольф» выходил к ней. Где-то тут должен быть…
– Ваня, – сказал Репнин, внимательно оглядывая местность, – передай Лехману, чтобы двигал всем батальоном к аэродрому. Если там пусто, пусть присоединяется к нам. Если есть… Офицеров живьем брать!
– Есть!
– Иваныч, вперед, но без спешки. Ваня! Передал?
– Так точно! Лехман принял.
– Слушай дальше. Полянский пусть заходит с севера, отсюда то есть, где-то тут должна быть электростанция, а Заскалько – со стороны Южного Буга, там еще башня водонапорная торчит. При себе оставляю взвод Капотова.
– Есть!
Борзых забубнил, а Геша вновь прижал лицо к нарамнику. Ага…
Явно позиция для орудий, но всего две пушки перевернутые. То ли бросили их в спешке, то ли… Лучше подстраховаться.
– Ваня! «Дозвонись» до Кочеткова, пускай выпускает тральщик.
– Понял!
– А то уж больно тихо все да гладко…
«Сороктройка» с тралом показалась слева, прошлась угловатой тенью и поперла вперед.
– Иваныч!
– Иду по следам, командир!
Тральщик выбрался к забору, затканному металлической сеткой и колючей проволокой, и прорвал ограду. Вломившись в заросли насаженных сосенок и кустов, танк выкатился на асфальтированную дорогу, сразу сбиваясь на обочину.
– Иваныч, ходу! Кажется, мы успели!
За деревьями разгорались пожары – деревянные дома дымились, из их окон уже вырывались языки огня. Было заметно, что поджоги только-только начались.
Репнин не знал толком, где тут бункер – домишки его не интересовали, – но немцы сами подсказали местонахождение нужного объекта.
У одного из больших срубов стояли танк «Пантера», пара «Ганомагов» и десяток грузовиков. Надо полагать, что после того, как РККА заняла Винницу, ставка была брошена, а теперь немцы вернулись, проскользнув через линию фронта, чтобы окончательно замести следы [24].
Русские танки 6-й армии миновали неприметный поселочек, мастерски спрятанный под соснами – ни с воздуха не разглядишь, ни с земли.
– Бронебойный!
– Есть бронебойный! Готово!
– По «Пантере» – огонь!
Пушка содрогнулась, разрывая ночную тишину. Снаряд вошел в немецкий танк, как вилка в котлету.
Тут же добавил Капотов, попав в один из грузовиков. И начался огненный ад – «Опель Блиц» разорвало на куски, а ослепительные вспышки последовали одна за другой, рассылая осколки во все стороны, подрезая деревца, шпигуя толпу немцев, высвеченную пламенем.
– Прекратить огонь! Там взрывчатка и бомбы! Ванька!
– Понял!
Радист затараторил. Геша хотел было и Кочеткову дать ЦУ, но тот и сам сориентировался – несколько бронетранспортеров подъехали, лихо развернувшись и открывая огонь из пулеметов.
Мотострелки попрыгали, разбегаясь, приседая, стреляя из автоматов.
– Тащ командир! Лехман сообщает: на аэродроме находился самолет… этот… как его… А! «Кондор»! Грузился, моторы завел уже. Леня ему фугасным всю морду расфигачил, то есть кабину, и хвост. Там документы какие-то в ящиках…
– Скажи, пусть занимается на месте! Пакует немцев и бумаги!
– Есть!
Репнин снова прижал лицо к нарамнику. Огонь слепил, но можно было разобрать, что у бравых ребят Кочеткова все под контролем.
Немцев застали врасплох – вдруг ниоткуда, из темноты, налетели, наехали, насели…
– Чего тут сидеть? – буркнул Геша, всуе оправдывая риск, и полез наружу. Впрочем, «ППС» он прихватить не забыл. – Сидите пока здесь.
Хмыкая на недовольное бурчание, Репнин покинул танк. Снаружи мрак не стоял, было довольно светло – пожар и светил, и даже грел. Снег был аккуратно расчищен, но судя по всему, еще в декабре – позднее на орднунг времени уже не было, приходилось драпать. Проглядывали газоны с бурой травой, цветочные клумбы.
Подбежал Кочетков в камуфляже и в каске, отдал честь и затараторил:
– Саперы, тащ подполковник! Почти тридцать тонн взрывчатки, и еще столько же авиабомб… было. Сейчас тонн двадцать пять осталось. Минировать хотели!
– Не стали или не успели?
– Не успели, тащ командир! Разгружать только начали, а тут мы! Многих мы постреляли, остальных повязали. Есть разговорчивые…
– Вот что… Командира тутошнего вы не хлопнули?
– Хлопнули нечаянно, тащ подполковник, да тут не он командовал, а один тип. Он служил при ставке и все тут знает!
– Давай его сюда.
– Есть!
Вскоре два матерых сержанта приволокли перепуганного фрица в пальто, замотанного шарфом, но без шапки. У фрица, по всей видимости, никак не мог устояться баланс между страхом и злобой. Он ненавидел русских, ненавидел свою пропащую судьбу, но и боялся до жути – этих недочеловеков с автоматами, берлинское начальство…
Сказать, что Репнин знал немецкий язык, было бы неправдой. Но на уровне военного разговорника – более или менее.
– Имя, – спросил он, – фамилия, звание?
Голос его был насколько холоден, настолько и равнодушен. Дескать, не дашь ответа – черт с тобой, пытать не будем. Застрелим и спросим следующего в очереди желающих жить.
– Зигфрид… – выдавил немец. – Зигфрид Вайс.
– Жить хочешь, Зигфрид Вайс?
– Йа… Йа! Йа!
– Проводи нас в бункер. Будем посмотреть. Амосов! Пошли, прогуляемся.
– Куда? – подбежал особист.
– К Гитлеру в гости.
Компанию Репнину составили Полянский и два пехотинца – громадные близняшки Семеновы.
Подойдя к надстройке бункера, Вайс оглянулся на Гешу.
– Шнелле! – буркнул тот.
И Зигфрид поспешно набрал код на тяжелой двери, она и отворилась. За нею крылось не мрачное подземелье, а ярко освещенный спуск – узковатый трап, двоим на котором не разойтись.
Впереди шагал Вайс, шагал боязливо, постоянно оглядываясь.
Фонарики не понадобились – один из генераторов был запущен, и свет повсюду горел.
Ничего в бункере не напоминало о бомбоубежище или доте – не было тут ни угрюмых бетонных стен со следами опалубки, ни проводов под высоким, метра три, потолком – белые стены, кафель, дубовые панели, паркет, ковровые дорожки, лампы дневного света. Был даже бассейн, хотя воду в нем и спустили.
В плане бункер напоминал букву «Г», и там, где сейчас проходил Геша, был седьмой этаж. Спустившись на шестой, Репнин оказался перед закрытой дверью – она просто притягивала к себе, уводя от прохода в сторону. Вернее, дверей было две, внешняя, деревянная и открытая, и внутренняя, стальная и запертая.
– Семенов, – сказал Геша, – сбегай к Кочеткову, скажешь, чтоб саперов направил сюда – эту дверь надо вскрыть.
– Есть!
Один из двойняшек убежал, грюкая сапогами, а Репнин спустился на пятый этаж, где когда-то располагались шифровальщики и особая охрана. Здесь, в длинных комнатах, рядами стояли пульты, путались провода и вороха бумажных лент, валялись стулья, висели наушники. В помещениях для охранников воняло оружейной смазкой и звучало гулкое эхо.
Теперь вниз вела мраморная лестница – Геше она напомнила спуск на какой-то из станций московского метро – помпезность зашкаливала.
Минуя помещение для генералитета на четвертом этаже, Репнин одолел ступени, ведущие на третий ярус – тут находились личные апартаменты Гитлера. Оглядываясь по сторонам и страхуясь, Репнин отворил дверь кабинета.
Большое помещение было обставлено, как роскошный офис – кресла, стол, статуя в углу, напольные часы, сейф…
– Амосов, будь другом, погляди, что там внизу.
– Сейчас!
– Там должны быть технические этажи, дизель-генераторы, очистные, канализация всякая…
– Понял!
Амосов, прихватив Семенова, сбежал вниз.
– Да-а… – протянул Полянский, оглядывая кабинет фюрера. – Не хило Адольф жил…
– Живет еще, – поправил его Репнин. – Пока!
Толкнув высокую дверь из полированного дерева, он перешагнул порог, ступая по оранжевому ковру. Тут была опочивальня и витал запах парфюма. Наверное, того, которым душилась Ева Браун.
Даже сувенир не возьмешь – пусто. Пусто на полках, в ящиках, кровать голая стоит…
Случайно заметив тень, Геша резко обернулся.
Одна из стен спальни была задернута шторами в оборках. Как оказалось, плотная ткань скрывала неприметную дверь в тайную комнату. На ее пороге стоял высокий немец, этакий образчик эсэсовца – сапоги блестят, хоть смотрись в них, черный мундир с рунами и прочими онерами да причиндалами сидит как влитой, на фуражке с высокой тульей щерится череп.
Гладкое, чуть ли не выскобленное лицо оберштурмбанфюрера выглядело холеным, даже так – породистым. И как же оно исказилось при виде русского танкиста в черном комбезе, в шлемофоне, сдвинутом на затылок, да в ватнике, наброшенном на плечи! Скривилось, перекосилось, обезобразилось.
– Руссиш швайн! – взвизгнул эсэсовец, хватаясь за кобуру.
Он был быстр, дьявольски быстр, и успел выхватить «вальтер», но все-таки первым выстрелил Геша. Короткая очередь отбросила немца к стене. Роняя фуражку и пистолет, он уцепился за штору, та натянулась, затрещала, срываясь с креплений, и тут черная душа покинула тело. Эсэсовец рухнул на ковер, разбрасывая руки.
Выдохнув, Репнин приблизился. Мертв.
Нагнувшись, Геша довольно хмыкнул: есть сувенир! На рукоятке «вальтера» золотом было отчеканено переплетение двух букв – «А» и «Н» – «Адольф Гитлер». Это был личный пистолет фюрера.
Репнин усмехнулся. Именно что был…
В спальню вбежал Полянский.
– Кто стрелял?
– Я, – спокойно ответил Геннадий. – Тут одному придурку было невтерпеж. Обозвал меня русской свиньей, а я обиделся…
Илья ухмыльнулся.
– А мне такая дурная мысль пришла – вдруг, думаю, тут сам Гитлер прятался?
– Не-ет, Илюха, этот гад подальше зарылся… А тут чего?
Геша рассмотрел дверь за шторой. Та ничем не выделялась на стене, покрытой шпалерами в ряд, да и ручки не было, но сама дверь впечатляла – бронеплита в два пальца толщиной, с обеих сторон обшитая деревом. Осторожно толкнув ее, Репнин переступил порог.
Комната, в которую он попал, была невелика. Голые стены, даже бетонный пол не покрыт, как везде, паркетом. Всей обстановки – три стола, на каждом – по стеклянному кубу, прикрывавшему некие раритеты.
Котелок, плошку и длинный наконечник копья с обломышем древка.
Котел Арианты. Святой Грааль. Копье Судьбы.
Арианта был царем скифов. Вроде бы о его чуть ли не волшебном котле писал Геродот – Арианта приказал отлить его из наконечников стрел, по одному от каждого скифского воина, и применял как ритуальный сосуд. Котел якобы помогал объединять бойцов в один бронированный кулак и сокрушать любого врага.
А место под Винницей – чуть ли не середка кочевого государства Арианты.
Святой Грааль представлял собой всего лишь деревянную плошку, из которой Иисус-Егошуа якобы вкушал на Тайной вечере, а после казни Христа, когда римлянин Лонгин из милосердия подколол распятого, Мария Магдалина собрала кровь, пролитую Им, в ту самую миску.
А Копье Судьбы было именно копьем, обыкновенной римской «гастой», которыми вооружали легионеров. Той гастой, наконечник которой Репнин держал в руках, владел кентурион Гай Кассий Лонгин. Тысячу девятьсот лет тому назад Лонгин скучал на холме Голгофа, что под Иерусалимом, дожидаясь смерти преступника-назорея, распятого на кресте. Звали назорея Егошуа, и кое-кто из местных считал, что распятый – Мессия.
Не дотерпев до свершения казни, Лонгин оборвал мучения Егошуа, пронзив тому ребра своим копьем. Даже не подозревая, какими легендами и мифами обрастет его холодное оружие.
Из рук в руки переходило Копье Судьбы – им владели императоры Константин и Юстиниан, короли готов Теодорих и Аларих, Карл Великий, Фридрих Барбаросса – и Адольф Гитлер.
Зачем этот железный наконечник затребовался фюреру? А просто Гитлер верил древнему пророчеству, которое гласило: «Владеющий этим Копьем и разумеющий, каким силам оно служит, держит судьбу мира в своих руках – добрых или злых».
Геша усмехнулся. Таких копий – полдесятка как минимум, и каждое считается священной реликвией. Но вряд ли хоть одно из них является римским. Это вот копье нацисты сперли в Вене, а ему всего тысяча лет…
Репнин покачал в руке наконечник. Тысяча лет – тоже срок…
Пусть пока побудет в его танке. А вдруг?..
Из воспоминаний капитана Н. Борисова:
«…Расстояние было большое, но как-то удачно получилось. Может, и под корпус попало, в самый обрез, потому что от попадания в башню он сразу бы не загорелся. А тут мигом вспыхнул, значит, все-таки в корпус попадание.
С первым выстрелом я промахнулся. Второй выстрел уже от него последовал – тоже промах. Но после моего второго выстрела – факел! С веселым бодрым духом докладываю ротному. Он отвечает: «Все вижу! Записываю на твой счет. – И спрашивает: – А сколько у тебя всего на счету?» – «Если в вашей бригаде, так третий или четвертый. А еще были в 40-й бригаде».
Но что нас сразу насторожило, так это соседние немецкие танки – они почему-то не стреляли. Вообще, вокруг стояла такая тишина, которая на фронте всегда только настораживает. Немцы молчат – значит, что-то замышляют. Ладно, мы тоже не подаем никаких признаков. Так прошел целый день.
Но ближе к вечеру нервное напряжение усилилось. Наконец по радио послышался голос ротного: «Огонь открываем залпом по моей команде!» Глянул в прибор, а там на горизонте девять немецких танков, стреляющих на ходу. Когда танки поравнялись с окопами, из них выскочила пехота и устремилась в атаку на нас. Последовала команда – «Залпом – огонь!»
После первого же залпа один танк горит, второй остановился. После второго еще два. После третьего – еще один горит. Тут пехота залегла, а оставшиеся танки стали отходить. Снова воцарилась тишина. Только где-то вдали в городской черте что-то громыхало и светилось в наступившей темноте. А ночью нашу рощу заполнила пехота, и нам последовала команда выйти в район сбора…»
Глава 18 «Серебряная звезда»
Украина.
7 апреля 1944 года
На ставке пришлось задержаться – спецгруппа НКВД спешила познакомиться поближе с фашистским «гнездовьем», и надо было дождаться самолета из Москвы.
А пока Репнин занимался тем, чем любой командир занят между боями – устройством быта.
Пожары потушили быстро, спасли и казармы, и бревенчатый дом Гитлера, и офицерское казино, так что нашлось место, чтобы разместить бригаду.
Обнаружились у немцев и «сусеки» с консервами и прочим, заготовленным на всякий случай, вот и пригодились. Амосову пришлось труднее всех – бедный начполит и документы собирал немецкие, и хранил их, и экскурсии устраивал для желающих поглядеть, как в бункере жили-были Главный буржуин с его генералами.
Потом в Калиновке сел «Пе-8» с энкавэдэшниками, и Амосову стало полегче. Приказ Репнина о взламывании дверей на шестом этаже Москва отменила – надо было сначала дождаться спецов с площади Дзержинского, 2.
Геша не протестовал – ему же легче. А когда группа товарищей из госбезопасности прибыла на место, то саперы тут же и вскрыли таинственную дверь. Оказалось, что дверей было две, и обе стальные. Если первую Вайс сумел отпереть (код помнил), то вторую – никак.
Ничего, динамит – ключ универсальный, открыл на «раз». Вот только энкавэдэшников ждало разочарование.
Уж сколько версий бродило по бригаде – и золото там, дескать, хранится, и какое-нибудь «чудо-оружие», а за второй дверью оказался всего-навсего архив. Пустой.
Стеллажи были, полки присутствовали, и все. Правда, когда вскрыли сейф в кабинете Гитлера, то изъяли-таки кипу всяческих документов. Без конфуза не обошлось – один шибко умный представитель НКВД не внял мудрому совету Репнина – не трогать пульт, устроенный в том же сейфе. Ну, тронул…
В тот же момент более десятка бронезадвижек с грохотом и лязгом опустились, перекрывая коридоры и ярусы, и спецам потребовалось несколько часов, чтобы их все разблокировать.
А Копье Судьбы Геша так и заныкал, припрятав в танке. Зря он, что ли, «Вервольф» брал? И вообще, пора бы уж о будущем подумать. Где, к примеру, им жить. Да-да, именно что им – ему и Наташе. Геннадий как-то незаметно смирился с мыслью о женитьбе, о свадьбе, обо всех этих делах, которые ранее его не слишком, скажем так, прельщали.
Просто рано или поздно у мужчины появляется женщина, с которой он хочет жить-поживать да добра наживать. А Наташка будет прехорошенькой в невестином платье…
Только бы дожить до победы, чтобы никого из них не убило.
Ну, тут уж… На войне как на войне.
И вот появится у него квартира или дом… Нет, лучше квартира, чтобы ванная и вообще. И где-то в этой квартире будет спрятан «вальтер» Адольфа Гитлера. Как память.
И Копью Судьбы место найдем… А может, когда через Вену проходить станем, то как раз и вернем реликвию. Нам ворованного не надо…
* * *
…8 января 1-я гвардейская танковая бригада снова погрузилась на поезд и отправилась на юг, в Молдавию, вскорости догнав части 1-й танковой армии.
Днепровско-Карпатская операция подходила к концу.
1-й Украинский (Черняховский), 2-й Украинский (Ватутин), 3-й Украинский (Малиновский) и 4-й Украинский фронт (Толбухин) навалились на немцев и румын так, что их линия обороны трещала и рвалась.
К 10 января были взяты Луцк и Ровно, 12-го Красная Армия овладела Шепетовкой.
Немецкие стратеги полагали, что «Южный Буг – это плотина, о которую разбиваются все атаки русских», однако у русских было иное мнение. 21 января РККА перешла реку на всем ее протяжении и начала глубокий охват 1-й немецкой танковой армии.
Для этого 40-я Советская армия наступала на севере Одесской области, в направлении Днестра, и через пару дней Румыния потеряла Северную Бессарабию. Морозы стояли не сильные, но лед был крепок – легкая бронетехника перебралась на правый берег под прикрытием артиллерии с берега левого, а потом пришел черед и тяжелых танков – к ним был особый подход.
Южную Бессарабию удерживали две румынские и одна немецкая армии. Советские войска в феврале освободили Николаев и Одессу, затем занялись остатками группы армий «Юг». Ко Дню Красной Армии 1-я танковая армия перешла границу Румынии.
Весь март войска 1-го и 2-го Украинских фронтов перемалывали 3-ю румынскую армию, 6-ю и 8-ю немецкие, 2-ю венгерскую.
Истребители и бомбардировщики 5-й, 8-й, 17-й воздушных армий завоевали абсолютное господство в воздухе – в течение марта немецкие «Мессершмитты» и румынские «ИАРы» просыпались с высоты, очистив небо для «лавочек» и «мигарей».
А про армии танковые и говорить было незачем – стальные клинья из «Т-43» и «ИС-3» врубались в Румынию, как колуны в трухлявый пень.
После массированного налета бомбардировщиков «Ту-2» и «Пе-8» на Бухарест в первые дни апреля румынские коммунисты, сговорившись с королем Михаем I, совершили вооруженный переворот [25]. «Кондукэтор» Ион Антонеску был арестован и выдан СССР, а Михай I выступил ночью по радио, объявив о смене власти и о прекращении войны с СССР.
7 апреля 1-я танковая армия Катукова, вместе с другими танкистами, возглавила наступление войск 1-го и 2-го Украинских фронтов в направлении Трансильвании.
В тот же день полковника Лавриненко срочно вызвали в Москву.
* * *
Четырехмоторный «Пе-8» с герметичным салоном на двенадцать человек был своего рода пробой сил – уже строился второй или третий по счету «АНТ-53», самолет на базе все той же «пешки», но рассчитанный уже на сорок восемь пассажиров. Первый советский лайнер!
Как и всякий лайнер, «АНТ-53» «не умел» садиться на полевые аэродромы, ему бетонку подавай, поэтому-то за «полковником Лавриненко» и выслали «пешку».
Прозвище казалось Геше немного обидным, небрежным, что ли. «Пе-8» очень хорошо смотрелся на фоне однотипных самолетов. Немецкий «Фокке-Вульф-200» или английский «Галифакс» он превосходил, а с американскими «Б-17», теми самыми «Летающими крепостями», или шел наравне, или опять-таки обгонял – по боевой нагрузке, по боевому радиусу, по скороподъемности, по вооружению. Хорошая машина, короче.
Само собой, прилетел самолет не пустым – вывалил несколько тонн тюков писем и посылок танкистам 1-й армии. Подарки достались даже сиротам и холостякам – нашлись добрые души.
Обратно в Москву «Пе-8» вылетел, заставленный носилками с ранеными, над которыми хлопотали медсестры.
Репнин сидел, как в бизнес-классе. Хоть ноги вытягивай, хоть вовсе ложись. За иллюминатором сливались в круги воздушные винты, а под крылом, далеко внизу, проползала земля – черная, в голубых блестках луж, в бледно-зеленой опуши первой травки, с редкими серыми мазками нерастаявшего снега в оврагах.
Приметы войны почти не давались зрению с высоты девять тысяч метров. Лишь только когда крошечная тень самолета скользила над руинами разбомбленных городов, становилось понятно, какое время на дворе.
И все же радость присутствовала – практически вся Украина была освобождена от немецких захватчиков, вот-вот должна была начаться операция «Багратион» – и тогда фашистскую плесень счистят и с Белоруссии.
Поднимало настроение и то, что процесс резко ускорился, опережая «прежние» события, памятные Репнину по учебникам и кино, на дни, на недели, порой на месяцы. Правда, это вовсе не значило, что День Победы станут отмечать чуть ли не осенью 44-го. Нет.
У нынешней Красной Армии и людей больше, чем тогда, и техники, и резервов, но ведь и задачи сейчас иные, куда большие – не до Эльбы дойти, а до Рейна, до Франции, до Атлантики. Оккупировать всю Германию целиком! А сделать это быстро не получится – немцы сопротивляются бешено.
Геша наивно полагал, что кратчайший путь до Баварии – через Румынию, Венгрию и Австрию – они одолеют играючи, оставляя «за бортом» мелкие гарнизоны противника. Ага, щаз-з!
Немец не дурак, понимал, куда устремились Катуков, Черняховский и прочие, и бросал против Красной Армии все свои резервы, дивизии за дивизиями. Ничего, справимся. Время есть.
Откинувшись на сиденье, Репнин задумался. Этот вызов в Москву…
Нет, он представлял себе, кто именно его вызвал, но не понимал зачем. Когда в Кремль пригласили «штрафника Лавриненко», это было чем-то вроде извинения. А теперь?
Или есть повод? А какой?
Война тут явно ни при чем – танки армии Катукова вступали под сень дремучих лесов Трансильвании, тамошних вампиров с упырями пугать. Наши не несли сильных потерь, даже на узких карпатских перевалах – краснозвездная авиация «убеждала» защитников горных дорог с помощью бомб и реактивных снарядов, пушек и пулеметов. А как известно, доброе слово, подкрепленное «кольтом», весьма доходчиво…
Были у Геши и подозрения насчет встречи на высшем уровне – разговор о визите Рузвельта имел место, но мало ли о чем говорят? Да и при чем тут полковник Лавриненко? Он-то каким боком к международной политике? Короче, в Москве все скажут…
* * *
«Пе-8» мягко сел на Центральном аэродроме им. Фрунзе. Прокатился, раскручивая винты, подрулил и замер.
Репнин помог медикам выгрузить раненых и вышел сам. Машина уже ждала его, и не какая-нибудь «эмка», а черный «ЗИС».
Уже подходя к лимузину, Геша приметил «слона» – поодаль серебрился здоровенный, дельфиноподобный «Локхид-Констеллейшен» [26] с тремя килями, самолет президента Соединенных Штатов.
Значит, все-таки вариант «Рузвельт»…
Или он ошибается? Ладно, скоро узнаем. Вышколенный офицер открыл Репнину дверцу, захлопнул ее за ним и юркнул на переднее сиденье.
«ЗИС-101» мягко покатил, выбираясь на московские улицы. А в столице народу прибавилось…
Зимою 42-го малолюдно было – масса жителей находилась в эвакуации, а теперь, вон, как оживилось все. Еще не мирные картинки пролетали за окном, но явные приметы улучшения налицо – крестовидные наклейки сдирались с окон, с перекрестков давно уже убраны противотанковые «ежи», следов бомбежек нет и в помине, и магазинных витрин, заложенных мешками с песком, Геша тоже не замечал. Вот и славно.
«ЗИС» проехал через Красную площадь и миновал Спасские ворота. Для Репнина этот проезд еще не стал обычным делом, но того волнения, что он испытывал, впервые оказавшись за кремлевскими стенами, уже не было. Привык.
Лимузин подкатил к подъезду «уголка» – особого сектора в здании Совнаркома – и затормозил. Покинув машину, Геша мельком осмотрел себя, поправил фуражку и прошел на пропускной пункт охраны.
– Здравия желаем, товарищ полковник! – отчеканил дежурный офицер, приняв пропуск.
Репнин кивнул и неторопливо, по широкой каменной лестнице, устланной красной ковровой дорожкой, поднялся на второй этаж.
Неизвестно, почему, но именно на подходе к сталинскому кабинету Геше очень хорошо думалось. Казалось бы, волноваться надо, нервничать, а он весь такой расслабленный, благостный, наблюдает за потоком мыслей и, словно разборчивый рыбак, то одну выудит, то другую, потянет цепочку ассоциаций…
За лестничной площадкой шла большая зала, совершенно пустая. Слушая свои же гулкие шаги, Репнин свернул направо, к длинному коридору, упиравшемуся в одну из дверей кабинета Сталина, которая всегда была закрыта.
Еще две двери находились рядом с ней, справа по коридору. Открыв первую из них, Геннадий попал в небольшую, продолговатую комнату, где размещался секретариат. Одного из помощников вождя – полковника Логинова – не было на месте, а совершенно незаменимые генералы Поскребышев и Власик синхронно кивнули Репнину.
– Проходите, товарищ Лавриненко, – сказал Поскребышев, привставая и пожимая протянутую руку Геши.
Поручкавшись с Власиком, Репнин шагнул в комнату офицера охраны. Вот тут никакие отлучки не позволялись – трое полковников-охранников сидели на посту.
Козырнув всем троим, Геша сдал оружие и открыл дубовую створку того самого кабинета.
Помещение как помещение, ничего особенного. Особую ауру значимости кабинету придавал его хозяин. Вождь.
– Здравствуйте, товарищ Сталин. Возможно, я не вовремя…
Иосиф Виссарионович сидел за столом и что-то писал. Подняв голову, он улыбнулся и отложил перо.
– Нэт-нэт, товарищ Лавриненко, проходите. Всех дел не переделать. Догадываетесь, почему вас вызвали?
Примечая лукавую усмешку Иосифа Виссарионовича, Репнин осторожно проговорил:
– На аэродроме я видел американский самолет…
Сталин кивнул и поднялся из-за стола.
– Да, товарищ Лавриненко. В Москву прилетел президент Соединенных Штатов. Ваша информация оказалась верной. В числе агентов Секретной службы, то есть телохранителей президента, а также среди обслуги Белого дома оказались люди Черчилля. Когда американцы узнали, что им надо искать, они живо вычислили англичан. Все происходило в полной тайне – мы сообщили Гопкинсу, он все передал Рузвельту, тот обратился к верным офицерам. Вероятно, Черчилль уже знает или догадывается о провале своего плана, должны же были ему донести об исчезновении спецагентов! Но «английский боров» сохраняет полное молчание. С другой стороны… Американцы все-таки простоватая нация, наивная, обожающая несложные решения. Они увидели то, что на поверхности, а вот копнуть вглубь будто побоялись. Скажите, товарищ Лавриненко, вы верите, что идея убрать Рузвельта – это исключительно личная идея Черчилля?
– Нет, товарищ Сталин. Рузвельт давно мешает целой куче богатеев в Америке. Уверен, они и сами вынашивали планы того, как избавиться от президента. Бешеные деньги вкладывали, оплачивая приход в Белый дом его конкурентов, но это не помогло – американцы хотели Рузвельта! Ведь он единственный, кому позволили быть избранным четвертый срок подряд.
– Да, – кивнул вождь, – из всех капитанов современного капиталистического мира Рузвельт – самая сильная фигура. Инициативная, мужественная, решительная. И вы снова правы, товарищ Лавриненко, Черчилль наверняка нашел общий язык с финансовыми воротилами из Штатов. Заговор, устроенный ими, затеян в Лондоне, а поддержан в Нью-Йорке. Вы здесь потому, что президент Рузвельт хотел увидеть вас лично. Я лишь исполнил его просьбу, товарищ Лавриненко, и рад, что вы здесь. Президент явится через полчаса сюда – это тоже его желание: общаться с главой государства в его кабинете. Товарищ Молотов придерживается мнения, что речь на нашей встрече с Рузвельтом пойдет об открытии второго фронта. Меня интересует ваше мнение, товарищ Лавриненко.
Репнин подумал.
– В момент, когда между Британией и США наступило охлаждение, – сказал он, – когда американцы резко снизили помощь англичанам, хотя я сужу об этом лишь по газетам… В общем, я не думаю, что второй фронт так уж занимает Рузвельта. Американцы уже высадились в Италии и воюют с Муссолини, зачем же еще пуще увязать? Вы же понимаете, товарищ Сталин, что и Черчилля, и Рузвельта беспокоит вовсе не Гитлер, а вы! Это либеральное дурачье боится усиления СССР, боится, как бы мы не набрали лишний вес, не пошатнули установленный ими миропорядок. Не знаю уж, насколько разошлись американский президент и английский премьер-министр, надолго ли они стали врагами, но пока что они точно не союзники – я сужу об этом потому, что Рузвельт прилетел в Москву один. А без Англии, без ее портов, аэродромов, флота второй фронт станет слишком дорогой игрушкой для США. Да и зачем он Рузвельту? Ему куда проще не отправлять на войну соотечественников, а помогать воевать нам. Поставляя грузовики, самолеты и все такое прочее. Так выгодней! А выгода для американцев – это святое. Хочется думать… Не знаю, может, я и не прав… Полагаю, Рузвельт хочет обсудить с вами не дела войны, а проблемы послевоенного мира. Возможно, в его повестке – передел этого самого мира, разделение его на сферы влияния между СССР и США.
Сталин кивнул.
– Я пришел к тем же выводам, товарищ Лавриненко, хотя на меня работала разведка. Рузвельт считает, что миром должны управлять «три или четыре полицейских» – Россия, Америка, Англия и, возможно, Китай. Еще он называл эти страны «всемирным советом директоров». А вот другие, вроде Германии, Японии, Италии и их сателлитов, должны быть, по его мысли, разоружены. И Франция должна быть разоружена, и Чехословакия, и Польша. Германию американский президент предлагает разделить на пять государств: Республику Ганновер, Республику Гессен, Республику Баварию, Республику Саксонию и Республику Пруссию.
– В принципе, умно, товарищ Сталин. При условии, что это мы займем всю Германию, водрузим красный флаг над Рейхстагом и будем проводить новые границы.
– Да, – согласился Иосиф Виссарионович, – если Красная Армия оккупирует весь Третий рейх, то такое дробление нам только на пользу. Маленькая страна – маленькие возможности. Зато большая зависимость от большой страны.
– И пусть этой страной станет СССР! – заключил Репнин.
Покивав, Сталин прошелся по кабинету.
– Есть еще один вопрос, – сказал он, – японский. Американцы уверены, что война с Японией продлится до 47-го года. И хотят, чтобы мы победили не только фюрера, но и микадо. Но нужна ли эта война нам?
– Нет, товарищ Сталин, не нужна. Разве Америка воюет за нас? Нет, и не собирается. Тогда зачем нам проливать кровь своих парней? За что? Не лучше ли договориться с Японией, чтобы та уступила нам Маньчжурию? Ведь сейчас там правят японцы, в Маньчжоу-Го. А если на карте Советского Союза появится, допустим, Маньчжурская АССР, то мы получим выход к незамерзающему порту Дальний и к Порт-Артуру. Именно этого добивался русский царь, да не сумел ничего – ни японцев победить, ни Маньчжурию удержать.
Сталин хмыкнул.
– Об этом стоит поговорить с Рузвельтом. Если американцы освободят острова, которые ранее захватили японцы, и вернут их Токио, то мы убедим самураев не затрагивать более интересы США. Тогда и война закончится, и японцы «сохранят лицо».
В это время в кабинет осторожно заглянул Молотов.
– Товарищ Сталин… Американская делегация… Они…
– Пригласите их, товарищ Молотов.
Поскребышев быстро, но без суеты отпер обе створки, и в кабинет Сталина вкатили коляску, на которой восседал Франклин Делано Рузвельт. Переболев полиомиелитом, он больше не мог ходить, но, даже превратившись в калеку, Рузвельт оставался самым выдающимся президентом Америки.
Франклин Делано поднял голову, улыбнулся, как ясно солнышко, и поприветствовал хозяина кабинета на корявом русском.
– Добро пожаловать, господин президент, – вежливо ответил Сталин и повернулся к Репнину. – Вот тот офицер, которого вы хотели увидеть.
Переводчик, наклонившись к Рузвельту, забормотал по-английски, и президент США снова расплылся в улыбке. Референт едва успевал переводить.
– Я очень рад видеть вас, господин полковник, и хочу выразить вам мое восхищение и мою благодарность!
Геша по-светски поклонился. Но президенту этого показалось мало – Репнину пришлось подойти к нему поближе и наклониться, чтобы Рузвельт смог прицепить к его кителю медаль «Серебряная звезда» – одну из высших наград Америки.
А когда Геша старательно выговорил на английском: «Many thanks, Mr. President», то хозяин Белого дома и вовсе пришел в восторг.
Несколько офицеров обнесли гостей бокалами с вином, Элеонора Рузвельт, на правах Первой леди, тоже сказала коротенький спич, после чего президент укатил и сталинский кабинет опустел.
– Конференция начнется вечером, – спокойно проговорил Сталин, закуривая, – в Георгиевском зале. Ви мне очень помогли, товарищ Лавриненко, а теперь я хочу спросить не о Рузвельте, а о вас.
– Обо мне?
– Да. Война скоро кончится, и визит президента Америки это лишний раз доказывает – договариваются с победителями, а не с побежденными. И что же вы намерены делать после войны?
Репнин даже немного растерялся. В самом деле – что? До сих пор его занимала лишь одна проблема – война. Однако победа уже близка. То, что было мечтою в 41-м, нынче обретает плоть.
– Сложно сказать, товарищ Сталин, – смутился Геша. – Одно знаю точно – военным я буду не всегда. Было время, когда мне хотелось стать инженером, чтобы не водить танки, а строить их, но это не захватывает меня полностью. Значит, не станет делом всей жизни. Да, я промаялся несколько ночей, занимаясь чертежами «Т-34Т», но там практически не было моих собственных идей, я просто нахватался чужих и вместил их на ватман…
– Товарищ Лавриненко, вы коммунист? – неожиданно спросил Сталин.
– Да, конечно.
– А вы не думали о том, чтобы пойти по партийной линии? Только партия способна объединить все ваши склонности, только она занимается вопросами войны или танкостроения, международными делами и устройством к лучшему жизни обычных людей.
– Н-не думал, товарищ Сталин.
– Подумайте, товарищ Лавриненко. Мы еще поговорим об этом. До свиданья.
– До свиданья, товарищ Сталин.
Насколько Репнин был спокоен, когда входил в кабинет вождя двумя часами ранее, настолько же он был взволнован, покидая его.
А тут еще Поскребышев подкатил.
– Товарищ Лавриненко! Поселяться в гостинице вам не придется. Приказано передать вам вот эти ключи.
– Ключи?
– От вашей квартиры. Сейчас я вам запишу адрес, этот дом не слишком далеко отсюда, на улице Горького…
* * *
…Поднявшись на четвертый этаж по широкой лестнице, Геннадий остановился перед солидной дубовой дверью – замучишься взламывать. Ключ легко вошел в смазанный замок.
Два оборота, и дверь открылась, стоило лишь шевельнуть начищенную бронзовую ручку.
Квартира встретила Репнина гулкой тишиной и мягким теплом – старинные бронзовые батареи грели как надо. Апрель – месяц такой, и подморозить может.
Высокие потолки с лепниной, паркетный пол – все дышало стариной и некоей вековечной устроенностью. Мебель была под стать – тяжелая, основательная, богатая. Шкаф на львиных лапах, на комоде – бронзовые накладки… Ого! Тут и камин есть!
С роскошной полкой из малахита, камин так и просил дров в свою утробу.
В кабинете книжные шкафы забиты книгами от пола до потолка. Кресло в углу. Удобный мягкий стул работы Гамбса за солидным столом – мечтой бюрократа. Садись да работай.
Геша вздохнул. Он всегда завидовал деду, который не снимал квартиру и не покупал ее, а получил от государства. Вот и ты сподобился, Геннадий Эдуардович…
Может, Сталин приручает тебя таким вот образом? Репнин усмехнулся. А если не думать о человеке плохо?
Тебе, «товарищ Лавриненко», просто сделали приятное. Друзьям ведь необязательно делать подарки исключительно на день рождения? Ну вот…
Теперь у тебя есть жилплощадь, о которой любая невеста может только мечтать. Намек понял?
Геннадий снова вздохнул. Чего же тут непонятного…
На кухне и холодильник нашелся, американский, а в нем – роскошный продуктовый набор. Вино тоже было – «Хванчкара», «Киндзмараули»… Бутылочка «Столичной».
Подумав, Геша налил стопочку водки. Выпил и как следует закусил. Новоселье все же.
Не выдержав, затопил-таки камин. На улице вечерело, и живой огонь, бросая отсветы на стены, резко повышал градус уюта.
Резко зазвонил телефон, но Репнин не вздрогнул – обернулся лениво, подошел к аппарату и снял трубку.
– Алло?
– Сталин говорит.
– Добрый вечер, товарищ Сталин.
– Осваиваетесь?
– Да. Большое вам спасибо!
– Не за что, товарищ Лавриненко. Помните наш разговор? Серьезно подумайте о партработе.
– Обязательно, товарищ Сталин.
В трубке послышались гудки, и Геша осторожно опустил ее на рычажки.
Думай, «полковник Лавриненко», думай…
По стенам гостиной гуляли красные отсветы пламени, будто алое знамя полоскалось на ветру.
Из воспоминаний капитана Н. Борисова:
«В 20-х числах марта 44-го наша бригада вошла в прорыв и начала преследовать отходящего противника. Но погода стояла слякотная, и по бездорожью машины иногда перегревались и выходили из строя. И во время ночной атаки на моем танке полетела бортовая передача. Короче говоря, подшипник полетел, за ним зубья. Ремонтники появились на вторые сутки, тягачом отбуксировали нас на СПАМ (сборный пункт аварийных машин). В течение ночи машину отремонтировали, но еще в ночь поднялась страшенная вьюга и повалил такой крупный сырой снег, да еще с ветерком, что и на метр вперед ничего не видно. С утра эта пурга еще побушевала, но к обеду вроде успокоилась.
Двинулись догонять своих, а на дорогах настоящий кошмар. Всё встало! Только гусеничная техника и повозки еще кое-как продвигались, а все автомобили стояли совсем без движения. Но мимо колонны пойдешь, так непременно какой-то командир выскочит с пистолетом в руках и прикажет вытаскивать его машины.
В конце концов выехали мы к небольшому райцентру Чортков. Там речушка, мост, но не доходя до него, меня останавливает офицерский патруль с солидной охраной автоматчиков. Чувствуется, что бравые ребята. Рослые и по годам не юноши. Сразу меня направили к их начальнику. Доложился этому полковнику: «Такой-то, следую в часть!» Следует приказ: «Впереди в десяти километрах от нас из окружения у городка Скала вырвалась группировка немцев и движется в этом направлении. Я уполномочен командующим фронтом создать здесь заслон! Высоту видишь? Занять на ней оборону!» Приказы в армии не обсуждаются, но про себя я подумал – опять вляпался в очередную кутерьму…
Но пока в раздумьях до танка шел, смотрю, с тылу подошла колонна СУ-76. Их по-разному называли – либо «прощай, Родина», либо «гроб для четверых». Смотрю за ними. Вижу, командир полка тоже получил приказ занять оборону на этой высоте. Тут уже как-то полегче на душе стало… Все-таки двадцать одна машина, а я двадцать вторым пристроюсь.
Расположились, а ближе к вечеру смотрим, далеко-далеко что-то чернеет и колышется – многотысячная колонна. Идут налегке, чтобы быстрее, безо всякого тяжелого вооружения.
И тут мы стали залпами палить. Где снаряд разрывается, сразу брешь, но строй быстро смыкается… Видно, как немцы валятся, но задние прямо по убитым и раненым прут и прут…
Не помню, сколько залпов успели сделать, много. Но постепенно они стали все реже и реже, а когда конец колонны увидели, то и стрелять уже не стали. Тут как раз и темнота опустилась, и остатки колонны скрылись в темноте. Ну а на том месте осталось черно и много…»
Глава 19 Трансильвания
Румыния.
15 апреля 1944 года
На Московской конференции Геша не присутствовал, но с итогами ознакомился на другой же день.
Сталин и Рузвельт договорились о разделе Германии на пять государств, что привело американского президента в самое благодушное настроение, поэтому прибалтийский вопрос вообще не поднимался, а границы Польши решили провести по минимуму, лишая пшеков выхода к морю.
Репнин помнил, что в его реальности Сталин настаивал на том, чтобы разделить Германию пополам, на западную и восточную части – так появились ФРГ и ГДР. Но это была вынужденная мера – Иосиф Виссарионович прекрасно понимал, что у Красной Армии не хватит сил, а главное – времени, чтобы оккупировать всю территорию Германии. Сейчас же ситуация была иной – были силы, стало быть, и времени хватит.
Союзники договорились, что советские войска не станут пересекать границу Франции или Италии, Великобританию и вовсе обошли молчанием. Однако что касается итальянских дел, Молотов добился того, чтобы Ливию и Додеканезские острова передали под опеку СССР (говорят, что Бевину, министру иностранных дел Англии, когда он узнал об этом, стало плохо – он кричал: «Это шок, шок! Шок, шок! Никогда русских там не было!»).
Рузвельта весьма заинтересовал вариант развития войны на Тихом океане, при котором надо было уступить Японии часть ранее захваченных самураями островов – Каролинских, Маршалловых, Соломоновых, – и тем самым положить конец боевым действиям. Причем не дожидаясь разгрома Гитлера, а уже сейчас, в этом году. В ведомстве Молотова готовилась важная миссия, чтобы обсудить это предложение, а также прозондировать почву насчет передачи Маньчжурии Советскому Союзу. Надо было подойти к этому вопросу очень тонко и сделать так, чтобы японцы сами поняли: не отдадите по-хорошему – отберем по-плохому. И тогда бонуса вроде Южного Сахалина не ждите – и его отнимем.
Разумеется, не стоило сбрасывать со счетов Чан Кайши, но на генералиссимуса имелось сильнодействующее средство по имени Мао Цзэдун.
На второй день работы конференции Рузвельт и Сталин подписали целую кипу документов, резко расширявшую помощь по линии ленд-лиза и не только – раз уж не открываете второй фронт, то помогайте деньгами и технологиями.
В принципе, Геша тоже времени не терял. Выспавшись в своей квартире, он окунулся в дела танкостроительные – обратно на фронт Репнин отправился в вагоне литерного поезда, тащившего двадцать платформ с новыми танками «Т-43М».
1-я гвардейская танковая бригада находилась в Брашове – воротах Трансильвании. Трансильвания – это латинское название, если перевести его на русский, получится «Залесье».
Горы и леса, замки и городишки в «Залесье» уже полвека щекотали нервы европейцам – здешние глухие места казались окутанными зловещими тайнами, истинным прибежищем вампиров и прочей нечисти.
Разумеется, никакой Дракула не был страшен танкам, но вот засады и немецкие укрепления в ущельях и на перевалах… Этого следовало опасаться. Ни единого шоссе в Трансильвании не было, однако весенняя распутица пугала не слишком – у здешних грунтовых дорог было каменистое основание. Даже легковушка не забуксует, что уж говорить о бронетехнике.
Брашов Репнину понравился, особенно его готические кварталы и Черная церковь – сразу Средневековьем запахло.
Танкисты расположились за городом, и местные жители быстро к русским привыкли – настороженность прошла на второй день. Гвардейцы живо распробовали местную брынзу и очень даже неплохие вина.
А когда Геша привел двадцать новеньких танков, встречать его явилась вся бригада. Бедный, Борзых и Федотов шли в первых рядах.
– Привет, мужики! – крикнул Репнин, вылезая из люка. – Принимай технику! Это первая партия. Свои танки оставим ребятам из бригады Бурды и пересядем на новые, потому как пойдем впереди.
– А чего это за коробки? – удивился Заскалько, касаясь контейнера ДЗ. «Коробки» усеивали корпус танка и башню.
– Это динамическая защита, такие вот ее элементы. Против кумулятивных и прочих снарядов. Попадает снаряд в эту самую «коробку», а внутри у нее взрывчатка – и контейнер взрывается навстречу боеприпасу! Понимаете? Снаряд в распыл, а броня под контейнером – целехонька.
– Сила! – оценил новшество Иваныч. – А это просто щит от той же гадости?
Он похлопал по противокумулятивному экрану, прикрывавшему МТО.
– Да, но это дело известное. Немцы, вон, тоже танки свои обвешивают такими экранами. Помогает. Сейчас я вам кое-что покажу… Кочетков! Тебе подарки!
Дав отмашку, Репнин добился того, что «Студебеккер», сопровождавший танковую колонну, подкатил поближе. Геша залез в кузов и вынул из ящика свежеокрашенный гранатомет – узкую трубу с пистолетной рукояткой.
– Держи! Это РПГ-2, ручной противотанковый гранатомет.
– И чего с ним делать? – повертел оружие Кочетков.
– Стрелять! Вставляешь сюда гранату – кумулятивный боеприпас, кладешь на плечо, прицеливаешься… С полтораста метров пробьет даже лобовую броню «Фердинанда» – двести миллиметров насквозь!
– Ну ни хрена себе! – впечатлился комбат.
– А то! Немцы уже наделали себе РПГ, называются фаустпатрон. Фигня – они бьют метров на тридцать. Есть у фрицев штука получше – панцерфауст. Эта бьет метров на сто. В любом случае, Кочетков, смотри в оба! Ни один фаустпатронщик не должен приблизиться к нашим танкам!
– Есть, товарищ полковник! Не пропустим.
– Ну, я надеюсь… Да, чуть не забыл. Товарищи танкисты, обратите внимание – крыша корпуса, скосы надгусеничных полок и бортовые навесные экраны – вот эти, видите? Они до половины прикрывают гусеницы…
– Ого! – подивился Полянский. – Толстые какие!
– А тут не полностью сталь. С обеих сторон – по листу брони в пятнадцать миллиметров, а между ними слой стеклотекстолита в тридцать. По прочности это то же самое, если брать обычную катаную бронеплиту толщиной в сто миллиметров!
– Здорово! – восхитился Иваныч.
– А то! Ну как? Налюбовались? Принимаем технику, изучаем.
Завтра – в поход!
* * *
Танки въезжали в дремучий лес. Огромные ели, с чьих лап свисал мох, казались сказочными, и сказка эта была недоброй.
Репнин усмехнулся, поглядывая в перископ. На этой лесной дороге будет органичен всадник с копьем или королевская карета, но никак не «Т-43М». Хотя элементы ДЗ, покрывавшие танки, были отдаленно похожи на чешую дракона. Огнедышащего.
В принципе, если Румынию считать европейской страной, то Трансильвания – это последний оплот тайны на континенте. Когда-то, еще при римлянах, европейцы бродили по дикой тайге, теперь же тамошнюю «зеленку» и лесом назвать трудно. Скорей уж парком – до того все причесано, приглажено. Или попросту распахано. Зато в Карпатах самая настоящая глушь.
Не зря же Дракулу поселили именно здесь, больше негде – ни в Альпах, ни даже в Пиренеях не сыскать белых пятен, все давно исхожено и помечено ордами туристов.
Неожиданно лес стал редеть, и танки выкатились на обширный луг, частью поднимавшийся на склон горы.
– Привал!
Мотострелки мигом объехали открытое пространство, осмотрели все подходы – чисто. На всякий случай Репнин приказал танкам держаться с краю леса, в тени деревьев. Во избежание.
Механики-водители тут же полезли к дизелям, осматривали «ходовку», регулировали, подтягивали. Дело нашлось всем – и башнерам, и радистам. Новая техника всегда требует пригляда, это потом можно слегка ослабить внимание, когда экипаж привыкнет к машине и будет буквально чувствовать ее, по малейшим, не заметным для чужого признакам определять механический «недуг». А пока лучше приглядеть – машина-то боевая, на ней не только ездят, на ней воюют.
Репнин тоже не сидел без дела. Сперва Федотову помог с осмотром стабилизаторов орудия, потом Иванычу.
– Много жрет, зараза, – озабоченно говорил Бедный, ковыряясь в моторе. – А мы его вот так… вот так… Уф-ф!
Разогнувшись, он обтер руки ветошью. Огляделся кругом, морща лоб.
– Ну и места тут, – сказал он. – Вроде бы юг, а лес угрюмый, как на севере.
Репнин хмыкнул.
– Тут, Иваныч, верят, что в этих лесах нечисти полно, – сказал он, принимая ветошь и кивая. – Самое, говорят, гнездовье вампиров.
– Кого-кого?
– Вурдалаков, по-нашему. Упырей! Вампир – это живой мертвец. Днем он отсыпается в своем гробу, поскольку не любит солнечного света, а ночью встает, чтобы найти жертву среди живых. Набрасывается и кровь выпивает.
Бедный хмыкнул.
– Видал я таких вампиров в тайге! Комары называются. Ежели костер не запалишь, всю кровь высосут! Бывало, плачешь от этого дыма проклятущего, все глаза выедает, а все лучше, чем с опухшей мордой ходить. Шлепнешь, бывало, по щеке, а на ладони сразу штук двадцать трупиков! Да здоровые такие!
Репнин оглянулся и крикнул:
– Перекусим по-быстрому и вперед!
Тушенка со вчерашним хлебом пошла впрок, самые расторопные даже чай успели подогреть в котелках. Допив «полезный, хорошо утоляющий жажду напиток», Геша скомандовал: «По машинам!»
И танковые колонны снова двинулись по затерянным дорогам Трансильвании.
* * *
Перевал, который надо было одолеть, виднелся из долины – высоко, чуть ли не на самой вершине горы, громоздился мрачный замок с остроконечными крышами. Там-то и проходила верхняя точка дороги.
Репнин высунулся из люка и прислушался. Сверху доносилась стрельба, пару раз ухнула пушка. Потом все смолкло, и начали рваться мины. И опять тишина.
Вскоре вернулись разведчики. Очень злые. Лейтенант Климов подбежал к танку Репнина и доложил:
– Фрицы в замке засели, и никак! Дорога проходит между крепостью и склоном горы, там одной пушки хватит, чтобы оборону держать, а у них две «ахт-ахт». И ни туда, ни сюда! Пока по серпантину шли вроде как под защитой горы, а потом прямой подъем, и все – справа обрыв, слева пропасть. БТР Глотова словил снаряд. Десант успел покинуть машину, а водителя – насмерть. Хорошо еще, мы не подставились, всех на броню взяли. Так они из минометов ударили – все пристреляно! Если бы не на машине были, а на своих топали, не ушли бы.
– Понятно… – протянул Геша задумчиво.
– Мы тут встретили одного местного, пастуха-брынзодела. А у нас молдаванин служит, рядовой Димитраш, он того румына расспросил. Ну, оказалось, что не румын нам попался, а нацмен [27] здешний, венгр. Так он рассказал, что в замке самый настоящий вампир поселился – оберштурмбанфюрер Конрад Ауфрихт. При нем отряд СС, как личная гвардия какая-то. Они тут всех в страхе держат. Радения, говорят, какие-то по ночам устраивают, похищают местную молодежь, парней или девушек, и кровь их пьют. Тьфу!
– Вампир, говоришь? – неласково усмехнулся Репнин. – Ла-адно… Говорят, против вампиров хорошо осиновый кол помогает – надобно его кровососу прямо в сердце вколотить.
– Вколотим, товарищ полковник! – заулыбался Климов.
– Ну, раз так, иди готовь своих, человек пять-шесть, которые по скалам лазать способны, и я столько же сыщу. Заглянем к этому вампиру в гости!
Из воспоминаний капитана Н. Борисова:
«…И часа в два-три заскочили в какой-то населенный пункт. А при въезде в него немцы вроде нас обнаружили. Дали вначале просто ракеты, а потом и «фонари» подвесили. Стало светло и ясно… Я смотрю, указатель стоит на немецком языке – Погребище. Это я точно запомнил. Уже потом смотрел по карте, это село на самом севере Винницкой области.
Влетаем в это Погребище, примерно через километр колонна вдруг останавливается. Открываю люк, глянул, а справа, в пяти метрах, у хаты стоит немецкий танк… И слева стоит…
И дальше они стоят, и сзади, правда, танкистов не видно. Вот тут у меня по спине пробежал холодок, и я узнал, как волосы могут дыбом вставать. На мне танковый шлем плотно сидел, но тут что-то вроде стал шевелиться… За уши его подтянул, а в голове кошмар…
Прошу механика-водителя: «Савин, глянь-ка в люк, что там за обстановка?» А сам наблюдаю за ним.
Он вылез по пояс, потом медленно опускается на место и люк закрывает на защелку: «Командир, нам капут…» – «Да я все видел… Но все же есть возможность отличиться». – «Что ты имеешь в виду?» – «Да хотя бы два ближних танка расстрелять».
Бужу остальных двоих: «Подъем! Бронебойным заряжай!» Поворачиваю пушку направо, ба-бах – факел… Смотрю, еще факелы появились, другие тоже стали стрелять. Поворачиваю пушку налево, бах – второй…
Смотрю, немцы из хат в нижнем белье выскакивают, но тут колонна трогается и пошла. Вскоре населенный пункт кончился. Но если вначале я находился в середине колонны, то тут все ринулись кто куда. Я повернул свой танк налево, кто-то направо, а куда мчимся, и сами не знаем. Но ясно – надо разворачиваться.
Развернулись, а ракеты уже беспрерывно, видимость лучше, чем днем. Уже бронебойные стали свистеть… И вскоре удар в моторную часть – всё и полыхнуло. Я даже команду подать не успел, как все выскочили. Недалеко овраг, добежали до него. Посмотрели, а наш танк вовсю полыхает. Уже и разрывы пошли, всё, делать нечего…»
Глава 20 В гостях у вампира
Трансильвания.
20 апреля 1944 года
Прокладывая маршрут, Репнин сознательно выбрал перевал Шеклер – так назывался и замок, по имени секлеров, секеев или саксов, германского племени, чьих бойцов нанимали трансильванские правители для охраны границ.
Дорога через перевал Шеклер шла прямо, за счет чего можно было сэкономить два-три дня пути. И Геша не собирался отказываться от прямой трассы лишь потому, что ее оседлал какой-то упырь, возомнивший себя потомком то ли секлеров, то ли саксов.
Плохо было то, что бригада отставала от армии Катукова как раз на те самые два-три дня. Командарм быстро бы решил проблему Шеклера – вызвал бы «горбатых» [28], и те быстро бы навели порядок, раскатали бы и артиллерию немецкую, и минометы.
А теперь приходилось разбираться своими силами. Но как раз этому Репнин и был рад – надоело ему в танке париться, хотелось «подразмяться». А тут такой случай!
Если об этой самодеятельности узнает Катуков – будет ему. Командарм таких люлей выпишет, что мало не покажется. Геша даже думал, что Михаила Ефимовича упросили сверху поберечь ценный кадр. Катуков, правда, не из тех, кто готов прогибаться по поводу и без.
Климов, когда Репнин поделился с ним своим планом, аж застонал от восторга и сгоряча предложил штурмовать замок ночью.
«С ума сошел, что ли? – пробурчал на это Геша. – Ночью по скалам только сумасшедшие лазают. Выходим сейчас же!»
В команду собралось шестнадцать человек – все с хорошей физической подготовкой, половина в скалолазании знала толк, один даже был альпинистом-разрядником – Рома Панин.
Экипировались как смогли. Камуфляж был, только сапоги пришлось оставить, взяли с собой мягкие кеды, чтобы чувствовать ногой уступчики и щели. Запаслись веревками и самодельными клиньями, хотя Репнин предполагал наихудший вариант – подъем в манере «свободного скалолазания», когда инструмент один – пальцы рук и ног. Ну и мышцы, само собой.
По дороге удалось добраться до самого подножия скалы, на которой в старину выстроили замок. Пришлось с поворота скрытно пробираться по склону, попадая в узкую расщелину, и по ней выходить к «замковой» скале.
Репнин глянул вверх. Камень крепкий, это хорошо – не обвалится под ногой карниз. С другой стороны… А встретятся ли им вообще карнизы, уступы, щели, трещины? Будет ли за что хвататься?
Геша решительно натянул перчатки с обрезанными пальцами и каску – обычную военную каску, только что обшитую пятнистой тканью. Скалолазанием он увлекался давно, еще в училище. В основном скалодромы одолевал, но и на местности тоже бывал, а потом увлекся паркуром. С этим было проще – не нужно куда-то ехать, искать скалы поинтереснее. Домов или заброшенных цехов везде полно – хоть весь день лазай.
Раньше, бывало, он сам к альпинистам приставал – на кой черт вам надо в горы переться, жизнью рисковать, зависая над пропастями? Смысл какой?
Причем самому Гешке это как раз и нравилось – переться в горы, но именно паркур примирил его со здравым смыслом. Польза от паркура была – и силу качаешь, и выносливость вырабатываешь, и координацию движений. Попробуй-ка перепрыгни на бетонную балку, да так, чтобы точно, ни сантиметром ближе или дальше, и чтобы не качаться, сохраняя равновесие! А смысл…
Вдруг кого спасти надо? А теперь…
Смысл есть, но от этого не легче – в буквальном значении. Ведь наверх приходилось тащить не самого себя, а еще и груз – каждый в группе тащил на себе автомат, гранаты-«лимонки», гранаты к РПГ, два гранатомета и парочку «ручников» MG-32. Их ведь мало, значит, они должны быть очень убедительны.
Первым поднялся Рома Панин, находя удобные места, куда можно было вставить шлямбуры. Маршрут был несложным, не до спорта, главное – взобраться поскорей, растратив на подъеме минимум сил.
Укрепившись на уступе, метрах в двадцати от дна расщелины, Панин сбросил веревку вниз. Вторым полез Репнин.
Задрав голову, он спросил:
– Страховка готова?
– Готова! – долетел ответ.
И Геша отправился наверх. Поднимался он налегке – оружие можно будет поднять потом.
– Выдай, – сказал он.
– Понял, – ответил Панин.
– Закрепи.
– Ага…
Ощутив ворохнувшийся камень под ногой, Геша предупредил страхующего:
– Внимательно!
– Понял.
Глянув вниз, Репнин обронил:
– Камень!
Глыбка вывернулась и ухнула вниз, шмякнувшись в нанос глины, без шума и пыли. Слава богу, нога не сорвалась – Геша вовремя нащупал точку опоры. И продолжил подъем.
– Выбери.
– Понял.
– Самостраховка!
Репнин вщелкнул карабин оттяжки в шлямбур с кольцом – тот сидел крепко.
– Выбери!
А вот и уступ. Хлопнув Панина по плечу, Репнин показал ему пальцем вверх – топай дальше, а сам остался страховать.
Подъем шел долго, но и спешить было невозможно – нельзя. Те же клинья приходилось не забивать, да так, чтобы сталь «пела», а вставлять в щели, вдавливать, ибо удары скального молотка стали бы примерно тем же, что и стук в дверь: привет, встречайте гостей!
И скалолазы медленно взбирались наверх, а горизонт все отдалялся, панорама трансильванских гор и лесов делалась все шире. Самый верх «замковой» скалы оказался удобным для подъема, и вот Репнин перевалился через край, откатился, закрепился как следует и стал помогать товарищам.
Вскоре все шестнадцать бойцов стояли под стенами замка. Уступ был неширок – метра четыре, и тянулся лишь от башни слева до башни справа. Геша посмотрел на стену, увенчанную зубцами.
Вряд ли поверху толпятся часовые – никто же не ждет нападения со стороны пропасти. Потому и стена здесь пониже.
Камни, ее складывавшие, были посажены на известковый раствор и выступали где на ладонь, а где и на две – для трейсера такая стенка – что дорожка для бегуна.
Репнин показал жестами – режим тишины. Повесив на плечо моток веревки, он полез наверх, обильно изваляв пальцы в магнезии. Особой усталости не было, да и рывок – последний.
Поднявшись почти до самых зубцов, Геша внезапно услыхал немецкую речь – двое разговаривали, прохаживаясь по стене.
Не дай бог остановятся для долгого разговора – пальцы-то не железные. Но нет – резкая речь стала удаляться.
Репнин подтянулся, перехватился и пролез между зубцов. Стена была толстая, метра три, и по верху тянулся широкий проход – от башни до башни, в которых чернели проемы.
Быстро привязав веревку, Геша скинул ее вниз. Сняв перчатки, сунул их в карман и вынул пистолет. Где глушитель, то бишь ПББС? Вот он…
Накрутив увесистый цилиндр, Репнин стал дожидаться немцев, поглядывая то на одну, то на другую башню. Никого.
А тут и Климов взобрался. За ним Панин. Геша жестами разослал их в стороны. Разведчики, синхронно кивнув, вооружились – и разошлись.
Лишь теперь Репнин смог осмотреть сам замок. Скала, на которой тот был выстроен, отделялась от горы глубоким провалом метров пятнадцать шириной, и через него перекидывался каменный мост, поднятый на паре мощных, высоких быков, тоже сложенных из тесаного камня. Мост подходил не к самой дороге, а к небольшой площадке, как бы расширенной обочине. Именно там стояло несколько 88-миллиметровых орудий, защищенных со стороны подъема мешками с песком.
Другой пролет моста упирался в ворота замка, фланкированные двумя тонкими башнями. Ворота выходили на внешний двор, где располагались минометы. Здесь же были складированы боеприпасы – снаряды и мины в ящиках под навесом.
На высокой квадратной башне, обращенной к перевалу, было устроено пулеметное гнездо, даже два – на самом верху, окруженном парапетом, а еще один ствол выглядывал из бойницы на верхнем этаже.
Внутри замок разгораживала стена, отделяя от внешнего двора двор внутренний, где вздымалась главная башня – донжон, и примыкавший к ней дворец – невзрачное серое здание в два этажа, крытое черепицей.
Было видно, что немцы исправно несли службу – на артиллерийской позиции, за пулеметами. Несколько фрицев шлялись по двору, делая вид, что осматривают минометы.
Скучали.
Подозвав Климова, Геша тихо сказал:
– Двух человек в башню, пусть снимут пулеметчиков. Для винтовки глушители прихватили?
– Глушители? – не понял лейтенант.
– ПББС.
– А как же!
– Снимаете минометчиков, только поаккуратнее – пусть двое или трое спустятся вниз и переоденутся в эсэсовские шмотки. А затем пускай навестят пушкарей – вырежут тех по-тихому и займут их места.
– Понял.
– Давай…
Климов быстро разослал людей и вернулся к Репнину.
– Еще двоих пошли, пусть прогуляются по всей стене вокруг. А то я, когда сюда взбирался, слышал разговор.
– Понял.
– Сколько тут немцев, я не знаю, но большая часть наверняка в главной башне. Вон она, видишь? Ну и в этой… пристройке. Наведаемся туда по внутренней стене. Видишь? С нее вход в донжон.
– Донжон? А-а… Главная башня?
– Она самая. Ждем-с…
Вскоре из входного проема в «Пулеметную» башню высунулся Панин и сделал жест: готовы.
– Артем, твой выход.
Снайпер Гарафутдинов, очень спокойный парень-волгарь, переместился к углу башни. Сгибаясь, устроился, присев на одно колено, и выглянул во двор, плавно наводя винтовку с бульбой глушителя.
Звук выстрела был тише, чем хлопок пробки от бутылки с шампанским. Один из минометчиков сильно вздрогнул и осел, рухнул на колени, распластался. Его «камарад» оглянулся, целое мгновение не соображая, что случилось, а на вторую секунду ему не хватило жизни – пуля провертела дыру в голове, покрытую пилоткой. Третьему минометчику прилетело в спину, под лопатку – тот как стоял, так и упал, лицом в каменные плиты двора.
Тут вернулись двое из «обхода» – один из них показал на пальцах: двое. Приблизившись, старшина Родин тихо передал:
– На дороге все чисто, Мишка при орудиях.
– Отлично, – кивнул Геша. – Старшина, остаешься здесь. Не бойся, – усмехнулся он, заметив огорчение Родина, – ненадолго. Когда я дам отмашку, выстрелишь из гранатомета во-он по тем снарядикам и минкам.
– Есть, товарищ полковник!
– Бди.
Нагрузившись пулеметами и автоматами, «штурмовая» группа отправилась к башне, от которой отходила внутренняя стена. Двигались перебежками, не светясь.
Выход со стены в донжон был длинным, сырым и темным – сводчатые арки давили массой камня. Низковатая дверь открывалась на винтовую лестницу.
Климов скомандовал троим проверить пару верхних этажей главной башни, а остальные спустились вниз, к выходу на второй этаж дворца – «пристройки».
Здесь Репнин и встретился с вампиром.
Услыхав девичий визг, он инстинктивно толкнул нужную дверь, в последний миг сообразив, что надо не врываться, а тихо и незаметно проскользнуть.
Геша попал в большую комнату, освещенную парой узких, стрельчатых окон. В комнате имелось огромное ложе с балдахином, поднятым на витых колонках, а на развороченной постели извивалась полуголая девица со связанными руками и ногами. На нее наваливался жирный немец в одних подштанниках и довольно хрюкал, лапая девушку, а потом вдруг рывком поднял ее за плечи, раззявил пасть, зарычал и впился зубами в нежную шею.
Репнин подскочил и обрушил рукоятку пистолета на мясистый загривок. Немец вздрогнул и обмяк.
Откатив тушу, Геша помог выбраться из-под нее девушке. Та смотрела с ужасом, а по шее у нее текла кровь.
– Все хорошо, – проворковал Репнин.
Слов девушка не поняла, но, видимо, интонация успокоила ее. Геша, вооружившись ножом, быстро разрезал веревки на руках и ногах жертвы кровососа, после чего указал на тушу:
– Ауфрихт?
Молодая особа часто закивала, руками прикрывая голую грудь.
– Глядите, товарищ полковник, – брезгливо сказал Климов, вздергивая за волосы голову оберштурмбанфюрера.
Нижняя челюсть, слюнявая и расслабленная, отвалилась, и Репнин увидел здорово выступавшие клыки. Далеко не такие, которыми в голливудских страшилках «вооружают» Дракулу и прочих кровососов, но все же явно превосходившие размер обычных человеческих зубов.
Может, именно этот атавизм и сподвигнул Ауфрихта возомнить себя вампиром?
Геша приказал вывести девушку, собираясь пристрелить оберштурмбанфюрера, но та вырвалась и что-то залопотала, указывая на Ауфрихта.
– Димитраш! Чего она хочет?
Молдаванин крякнул.
– Она говорит, что если в вампира выстрелить, он не умрет и продолжит похищать людей, чтобы их кровь пить.
– Понятно. Свяжите пока этого «вампира», потом с ним разберемся. Вперед! Теперь и пошуметь можно!
Коридор второго этажа выводил на балкон, нависавший над нижним залом. Витражи в окнах, заделанных свинцовыми рамами, бросали в зал разноцветные отсветы, горел огромный камин, и человек двадцать в эсэсовской форме бродили по залу.
– Гранаты!
Четыре «лимонки» полетели вниз, ударились об пол, подскочили, крутясь, и рванули. Переждав секущий разлет осколков, Репнин перегнулся через балюстраду и дал пару очередей из «шмайссера». Убитых и раненых хватало, но с десяток немцев рвануло во двор. Геша дунул в том же направлении и, выскочив на внутреннюю стену, махнул рукой старшине.
Бабахнул гранатомет, словно приветствуя выбегавших фрицев, а в следующую секунду рванула граната. Тут же сдетонировала пара снарядов, бабахнули мины.
Осколки полетели покрупнее, они оставляли борозды на каменных стенах, а человеческие тела рвали с остервенением.
Вернувшись в «пристройку», Геша ссыпался по лестнице на первый этаж. Жалко было витражи – много цветных стеклышек вылетело из гнезд, пропуская внутрь обычный солнечный свет.
Уловив шевеление слева, Репнин мягко развернулся, вскидывая автомат, и послал короткую очередь – наследник древних саксов, почти поднявший руку с пистолетом, уронил ее обратно и задергался от пуль, дырявивших его черную форму.
Геша, страхуясь, выбрался во двор.
Лихо они поработали… «Нелюди в черном» лежали по всему двору. Еще слышались редкие одиночные выстрелы – разведчики добивали уцелевших врагов.
Из боковой двери вышел Димитраш, обнимая за плечи давешнюю девицу, бледную, замотанную в покрывало. Ее шея была перебинтована.
– Илинка говорит, товарищ полковник, – проговорил молдаванин, – что чуть не стала тридцать первой жертвой этого кабана.
– Сволочь, – буркнул Репнин. – Скажи Илине, что сейчас этому кабану конец придет. Эй, ребята! Тащите оберштурмбанфюрера сюда! Успокоим местное население… Старшина! Нужен молоток и осиновый колышек.
Старшина поглядел недоуменно, а потом до него дошло – порыжевшие от табака усы раздвинулись в зловещей усмешке.
– Сделаем, товарищ полковник!
Методы борьбы с нечистью интернациональны.
Конрада Ауфрихта вытащили вчетвером, тот ругался, плевался, рычал, дергался, но все было напрасно – уложили вампира прямо на пороге и привязали.
– Вытесал! – подбежал Родин, помахивая топором и колышком. – Осиновый! Все как полагается. Вбить вурдалаку?
– Вбей!
Старшина приставил колышек против сердца Ауфрихта, и тот посерел. Открыл было рот, чтобы заорать, да не поспел – резким ударом обуха старшина вогнал кол на пару пальцев. «Вампир» был еще жив, но еще два удара, и деревяшка вошла в сердце.
– Сдох! – с удовлетворением сказал Родин.
– Лейтенант! Три красных ракеты, как договаривались!
– Есть!
Прямо со двора замка в небо взлетели три ракеты, прошипели и вспыхнули красными сполохами. Это был сигнал танкистам – перевал свободен.
Геннадий не спеша прошелся по замку и направился к воротам. Лучше обождать своих на свежем воздухе…
Из воспоминаний капитана Н. Борисова:
«…Если до Германии еще туда-сюда, мол, отомстим за все наши слезы и страдания, то как вошли, наш замполит не уставал повторять: «Помните, мы – победители! Надо держать свое лицо!»
Сейчас я слышу эту брехню про случаи изнасилований. Так вот.
В Германии никого насиловать не требовалось. Многие немки сами за нашими солдатами бегали и за буханку хлеба себя предлагали. Но оно и понятно. Свои запасы быстро кончились, а власти-то никакой нет, работы нет, мужчин нет, а они с детьми, которых нужно кормить. Так что там никакого насилия не наблюдалось. Всё делалось на добровольных началах.
И в Польше то же самое. Я и сам видел, и ребята рассказывали, что полячки, и девчонка, и замужняя, за что хочешь продастся.
В нашем батальоне дисциплина всегда была на уровне и ни в чем таком мы не испачкались. Был только один случай. Один из офицеров оказался мародером.
После освобождения Катовиц получили мы новую задачу. Выскочили на какую-то дорогу, а нам навстречу идет немецкая колонна. Мы ее немножко пощекотали, помяли, а водители разбежались. Вот тут командир определил небольшой привал. Когда он закончился, а мы все чего-то стоим.
Начали перекликаться: «Чего не идем-то? Пора бы уже!» Потом доходит новая команда: «Отбой! Всем офицерам прибыть к командиру батальона!» Собрались, и комбат объявляет: «Пропал зампотех 1-й роты!»
Кругом все осмотрели, стоят эти помятые немецкие машины, а по обе стороны дороги старый лес. Сосны могучие. И комбат приказал прочесать вдоль дороги на 25 метров, проверить, нет ли его где. Начали искать, через какое-то время команда: «Отбой!» Оказывается, нашли его, мертвого… Все заняли свои места, его тело на трансмиссию, и колонна тронулась.
Где-то там впереди остановились, и мы своими делами занимались, а хоронил его личный состав 1-й роты. Потом собирают офицерский состав, и комбат очень негромко говорит: «Товарищи офицеры, оказывается, мы все дружные, активные, очень хорошо друг друга знаем, да вот только и в наших рядах сволочь завелась… – Все ждут, что он назовет, кто сволочь-то. Смотрим друг на друга, кто же это? А он держит паузу. Наконец поясняет: – А сволочь тот, кого только что захоронили! Он-то, оказывается, мародер…»
Когда собрались этого капитана хоронить, то на нем обнаружили пояс, а в его отделениях золотишко в разных видах. Оказывается, где и что он тут промышлял, один бог знает…»
Глава 21 Операция «Панцерфауст»
Венгрия, Будапешт.
7 мая 1944 года
Когда к власти в Венгрии пришел Миклош Хорти, то ситуация с первых же дней сложилась анекдотическая – Хорти являлся вице-адмиралом без флота и «его светлостью регентом Венгерского королевства», в котором не было короля. Дальше – больше.
Пока в Европе был шаткий, но мир, регент лавировал что было мочи, прогибался и чуть ли не в узел завязывался, пользуясь теми бонусами, что давало противоборство СССР и Третьего рейха. Но как только заговорили пушки, уже нельзя было сохранять известную позицию малой державки – «и вашим, и нашим». Следовало четко определиться, на какой ты стороне, и держаться ее крепко. 22 июня 1941 года Хорти послал Гитлеру приветственную телеграмму, в которой назвал этот страшный день «счастливейшим в своей жизни».
Впрочем, надо отдать регенту должное – Хорти всегда был противником Холокоста, и он не изменил этого своего отношения даже после того, как Гитлер «подарил» Венгрии часть Словакии, Закарпатскую Украину и Северную Трансильванию.
Но время шло, положение на Восточном фронте менялось.
К началу 1944 регент забеспокоился. Черчилль как раз продавливал свой план открытия второго фронта на Балканах, и Хорти начал сговариваться с англичанами, обещая, что Венгрия перейдет на сторону антигитлеровской коалиции.
Вот только абвер не дремал и доложил Гитлеру обо всей этой дипломатической суете. Фюрер был в гневе.
И приказал начать операцию «Маргарете».
15 марта Гитлер пригласил Хорти во дворец Клессхайм, что под Зальцбургом, где три дня подряд фюрер и регент вели пустопорожние переговоры. Адольф Алоизыч развлекался – ему, вероятно, доставляло большое удовольствие болтать с регентом за обедом или ужином, зная прекрасно, что в эти самые часы происходит оккупация Венгрии.
Несколько дивизий СС из Словакии, Хорватии, Сербии и Австрии заняли Венгерское королевство без единого выстрела. Когда 18 марта Хорти прибыл на вокзал Будапешта, его встретили эсэсовцы… [29]
…25 апреля 1944 года войска 1-го, 2-го и 3-го Украинских фронтов вошли на территорию Венгрии. Помимо 40-й, 7-й гвардейской и прочих общевойсковых армий в наступлении участвовали 1-я, 3-я, 4-я, 5-я и 6-я танковые армии, а также КМГ – конно-механизированная группа генерал-лейтенанта Плиева, 1-я и 4-я румынские армии. С воздуха воинство поддерживали самолеты 2-й, 5-й воздушных армий (включая 1-й румынский авиакорпус) плюс дальние бомбардировщики 18-й ВА.
Это была сила. Вернее, так – Сила.
Силища!
И дело заключалось не только в количестве танков, БТР, САУ или истребителей, а в их качестве, в их превосходстве над немецкой техникой.
Мощному, быстрому «Т-43М» со 107-миллиметровым орудием, снабженным стабилизатором, не был страшен никакой «Тигр». Что уж говорить об «ИС-3», этих подвижных стальных крепостях!
А «ИСУ-152»? А «Ту-2»? А «Ла-9», вооруженный четырьмя 23-миллиметровыми пушками?
Наконец, надо сказать о советских командирах и их солдатах – все они прошли суровую школу войны, научились так бить врага, что, даже отступая, наносили ему вред. Вот только пора отступлений минула – Красная Армия двигалась вперед, сохраняя очень высокий темп, одолевая по 50–65 километров в день.
РККА с ходу заняла Дебрецен и Сегед. На третий день наступления советские войска овладели плацдармами на правом берегу реки Тиса, а армиями левого крыла продвинулись в междуречье Тисы и Дуная к Будапешту.
Никто даже не догадывался, что русские, осуществляя свой «блицкриг», спасли тем самым более четырехсот тысяч венгерских евреев от печей Освенцима [30].
А «огненная лавина фронта неудержимо двигалась на запад…»
* * *
…Грозно шли танковые колонны. Обгоняя их, проносились грузовики и бэтээры с автоматчиками. На рысях, четко держа строй, проходили казачьи эскадроны. И над «всем этим мощным грохочущим океаном наступления гудели бесчисленные эскадрильи краснозвездных самолетов».
Густая сеть каналов и вешняя топь мешали двигаться быстро, да и немцы сопротивлялись изо всех сил, поддержанные боевиками Салаши, «вождя венгерского народа».
После трансильванского похода и боев под Дебреценом 1-ю гвардейскую танковую бригаду вывели в резерв – отдышаться. Чиниться, лечиться, набираться сил.
Особых сложностей танкисты не испытывали, разве что изредка «успокаивали» салашистов.
1 мая в бригаде организовали небольшой митинг, причем парторг привлек и Репнина, чего ранее не делал. Может, ему ЦУ спустили – по вопросу о партработе?
Геша не отказывался, выступил. Кратко, но емко обрисовал картины прошлого, сегодняшнего и будущего, имея успех у публики.
В тот же день в расположение бригады влетел «козлик» [31] командующего 1-м Украинским фронтом. За ним поспешал Б-4.
Черняховский был молод и прост. Выпрыгнув со своего места, он крепко пожал руку Репнину, отмел чины и велел именовать себя Иваном Данилычем.
– Такие дела, Дмитрий Федорыч, – сказал негромко генерал армии, – немцы похитили сына Миклоша Хорти, Миклоша-младшего.
– Ага… – протянул Геша.
– Я, когда мне об этом доложили, то же самое изрек, – усмехнулся Черняховский. – Адмирал Хорти терпеть не может коммунистов, но он всегда защищал свой народ, причем не только венгров, но и евреев, не позволяя немцам творить беспредел. А теперь он и вовсе «поумнел» – решил по примеру румын перейти на нашу сторону. А это важно, очень важно для нас. Если Хорти будет за СССР, фронт рухнет и наши войска свободно пройдут в Австрию, а там и Германия рядом. Можно будет даже не брать штурмом Будапешт, понимаете?
– Еще бы!
– Ну вот. И все-то было на мази, Хорти уже вступил в переговоры с нами через двух офицеров маршала Тито, которые находились в Будапеште с секретной миссией и контактировали с Миклошем-младшим. Видимо, Гитлеру донесли об этом, и фюрер послал Отто Скорцени, чтобы убрать Хорти. Скорцени прибыл в Будапешт под видом «доктора Вольфа» и быстро понял, что убийство регента ничего не даст. Более того, Хорти в народе пользуется почтением. Узнают венгры, на что решился Гитлер, немцам не сдобровать. В общем, Скорцени удалось похитить Миклоша. Был бой, но немецкие головорезы положили всех охранников сына Хорти, завернули его в ковер и вывезли, чтобы шантажировать отца. А регент именно сегодня собирался выступить по радио с речью и заявить, что Германия проиграла войну, а Венгрия заключает перемирие с СССР!
– А он знает, что его сын похищен?
– В том-то и дело, что знает! Регент сейчас злой как собака. Почему я все это рассказываю вам? Потому что мы полностью контролируем небо над Будапештом. Немцы хотели вывезти Миклоша самолетом, но этот план срывается. Сын Хорти находится где-то в Будапеште, его ищут и найдут. Мы со своей стороны задействовали семь опергрупп осназа – это ведомство Судоплатова.
– Наслышан.
– Да, а к вам я обратился вот с чем. Отто Скорцени, как сегодня донес верный человек, готовит похищение старшего Хорти. Операция называется «Панцерфауст», и не зря – Скорцени, этот пройдошливый «главный диверсант Гитлера», готовит штурм Будайской цитадели с помощью танков. Это случится завтра на рассвете, а я в курсе, что за вами есть опыт ночных рейдов…
– Понятно, Иван Данилыч. Обороним!
– Тогда слушайте…
* * *
В рейд Репнин взял взвод «Т-43» (не забыв свой, командирский, танк), парочку «ИС-3», два Б-4 и СУ-85. Все машины бронегруппы были оборудованы инфракрасными прожекторами и приборами ночного видения.
Наплевав на то, что скажут насчет «любимчиков», Геша взял с собой экипажи Полянского, Лехмана, Капотова, Каландадзе и Корсуна. А что? Все ребята проверенные, стойкие – и верные, всегда заступались за своего командира, потому как знали – этот своих не бросает.
Отсыпались до самого вечера, после чего Репнин скомандовал: «По машинам!»
На правый берег Дуная переправились по 60-тонному понтонному мосту и выстроились колонной. Шли, не включая фар и особо не газуя. Неслышными и невидимыми добрались до полосы обороны, которую немцы протянули от озера Балатон, защищая подступы к Будапешту.
Нельзя было сказать, что фрицы с салашистами просто-таки кишели вокруг. Нет, приметы того, что бронегруппа следует в полосе глубоко эшелонированной обороны, редко попадались на глаза – то танк, то два, то отряд занимает пару домов на перекрестке. Всего однажды бдительные часовые мазнули прожектором по бронегруппе. И что? А ничего.
Решили, наверное, что свои идут. Б-4 здорово походили на «Ганомаги», а «сороктройки» смахивали на «Пантеры». Едут куда-то? Значит, так надо.
Пару раз у Репнина просто руки чесались, так хотелось засадить хоть парочку снарядиков по жирненьким целям, но нельзя. Не положено.
В предместьях Будапешта стало спокойнее – поздно ночью даже часовые дремали. Правда, автоматчики с гранатометчиками с Б-4 бдели, высматривая противника. Мало ли…
На подходе к Будайской цитадели, этой резиденции Габсбургов, нынче занятой регентом Хорти, Геша не торопился. Надо было подъехать к половине пятого утра, чтобы не ждать зря.
Перед главными воротами замка не спрячешься, а непонятно чьи танки могли вызвать лишние вопросы. Тем более что крепость защищали две тысячи солдат элитных частей венгерской армии, и учинять с ними разборки не входило в планы Репнина.
А Отто Скорцени, в лучших немецких традициях, двинется к Венским воротам замка в 4.55 [32]. Дорога к ним вела единственная, так что встреча не сорвется. А от Венских ворот начинаются все четыре дороги Будайского замка.
– Ванька, передай Лехману и Полянскому – пусть по ту сторону дороги встанут. Там что-то вроде сквера – на аллее им будет удобно. Их цели в конце немецкой колонны.
– Понял!
– Корсуну скажешь, чтобы вторым танком занялся. Первый мы сами сделаем. Давай…
– Есть!
– Иваныч, позади у нас что-то вроде улицы… Баттяни, что ли? Загоняй танк туда.
– Понял.
– Федотов! В первом танке будет сам Скорцени, его надо взять живым. Поэтому не стреляй…
– А вы же сказали, тащ командир, что…
– Сказал! Не подумал потому что. Вань! Передал?
– Ага!
– Свяжись с Климовым. Скажешь, чтобы готовили гранатометчиков на первый танк. Только действовать аккуратно! Экипаж живьем брать.
– Понял!
Нетерпение не давало Геше покоя, но вот часы показали без десяти пять. Еще целых пять минут…
Все! Время вышло. И где же «главный диверсант Гитлера»?
– Товарищ командир! Лехман передает – едут! Четыре «Т-II».
– Внимание! По местам! Готовность!
И в этот самый момент показался венгерский патруль. Уж какой черт его принес именно в это время, не ясно, но шесть или восемь человек уперлись в танк, да еще и светили своими дурацкими фонариками. Раздался стук по броне. Осторожный такой стук – немцев здесь не любили, но боялись. А кто еще, кроме немца, выставит танк в Будапеште? Венгерский «Туран» и танком-то не назовешь…
Прихватив «вальтер», Репнин высунулся из люка. Языка он не знал, разумеется, но настроение было тако-ое…
– Какого хера тарабанишь? – вызверился он на «стукача».
Тот отпрянул в испуге.
– Ру-усский? – протянул неожиданно усач, сжимавший карабин. – Я понима-ать ру-уский. Что дела-ать русский?
– Русский спасать Миклоша Хорти! – со злостью выпалил Геша. – Немцы, – тут он театрально вытянул руку, – едут убивать регента! Погасить фонари! Быстро!
То ли голос подействовал на венгров, то ли знаток русского языка сумел перевести слова Репнина, а только фонари были погашены. Геша не стал залезать обратно в танк.
Он выбрался на броню и спрыгнул на землю. Позже Репнин и сам не понимал, почему так поступил, но тогда страха не было вообще. То ли бессонная ночь сказалась, то ли нервное напряжение, а только никогда прежде Геша не чувствовал в себе столько властного превосходства.
Он не просил венгров, не требовал, а приказывал, причем так, что его команда должна была восприниматься как веление Господа. И венгры слушались.
Четыре немецкие «двойки» прокатили мимо, направляясь к Венским воротам, и в этот момент грянул выстрел. Лязг и дробот «Т-II» нарушали предрассветную тишину, но грохот 107-миллиметрового орудия разрушил ее, смел, уничтожил.
Снаряд впился в борт «двойки», и взрыв подбросил башню, сорванную с погона. Подбросил всего на полметра, но веер пламени из-под башни фуганул так, что осветил всю площадь перед воротами.
Тут же грохнула пушка «ИС-3». Удар был такой силы, что «двойке», предпоследней в колонне, разворотило борт в районе попадания, вышибло люки и опрокинуло набок.
На этом фоне бронебойный от Степана Корсуна, доставшийся третьему по счету танку, прозвучал скромно. «Двойка», возглавлявшая колонну, остановилась и стала разворачиваться, но не тут-то было.
В свете горевшей бронетехники замелькали силуэты гранатометчиков. Пара выстрелов заставила танк замереть, а разведчики Климова уже поджидали экипаж.
Немцы полезли во все люки, спасаясь, и их тут же выдергивали на свет божий, вязали и укладывали.
Опознав Отто Скорцени, Репнин приблизился к нему и резко спросил по-немецки:
– Где Миклош Хорти-младший? Отвечай! Быстро!
– Не понимаю, – скривил губы «главный диверсант Гитлера».
А губешки-то подрагивают…
– Родин! Посади этого на землю! Ноги под гусеницу!
Скорцени сделал попытку воспротивиться, но куда там…
– А ну, сядь, к-курва! – пробасил старшина.
Отто шлепнулся на пятую точку, и его ноги оказались под гусеницей, позванивавшей внатяг.
– Иваныч, – скомандовал Геша мехводу, выглядывавшему из люка, – вперед, на чуть-чуть.
– Понял, товарищ командир.
Бедный, который мог танком аккуратно загнать гвоздь в дерево, тронул тяжелую машину. Правую ногу Скорцени ощутимо прижало, и он истошно заорал.
– Не-ет!
– Говори!
Захлебываясь, Отто сказал адрес.
– Климов, проверь экипаж. Там должен быть еще один гаденыш, фон Фелькерзам. Да вот он, дернулся, когда я его назвал. Привет, барон! И не притворяйся большим немцем, чем ты есть. Ты ведь родился в Питере!
– Что вам нужно от меня, – прохрипел Фелькерзам, – проклятый большевик?
– Проклятому большевику нужно знать, где сейчас находится Миклош Хорти-младший.
– Я не знаю.
– Родин!
Барон встрепенулся, завидев могутную фигуру старшины, и тут же, скороговоркой, выдал нужный адрес. Тот же, что назвал Скорцени. Слышать своего шефа Фелькерзам не мог, следовательно, надежда была.
– Ваня, срочно свяжись с нашими!
И минуты не прошло, как оперативникам был скинут адрес. Геша присел перед Скорцени.
– Если ты нас обманул, – усмехнулся он, – останешься без ног.
– Нет! Нет! Я сказал правду!
– Проверим.
В это время из ворот показались охранники, числом до взвода. Огня хватало, так что они сразу увидели, как башни у пары танков разворачиваются в их сторону. Венгры остановились.
Кто-то сдуру – или просто нервы сдали – выпустил очередь из пулемета, и тогда орудие «ИС-3» плавно опустилось. Венгры шарахнулись в обе стороны, убегая с линии огня, но выстрела не последовало.
Какое-то время все колебалось в неустойчивом равновесии, но потом в потемках замелькал белый флаг, и к танкистам выбрался комендант замка, бледный, как полотнище в его руках.
– Димитраш! Ты по-венгерски могёшь?
– А то!
– Объясни этому типу, что я советский офицер, посланный спасти регента, что я только что допросил немецкого диверсанта, который готовил убийство Миклоша Хорти, а ранее похитил его сына. Давай!
Молдаванин старательно перевел, и коменданта бросило в краску. Ощерившись, он едва не пнул Скорцени, его придержал Родин.
Комендант быстро заговорил, помогая себе руками.
– Он говорит, товарищ полковник, что немцы напали на цитадель в другом месте, силой до двух батальонов.
– Отвлекали внимание, – кивнул Репнин.
– Товарищ командир! – высунулся из башни Борзых. – Нашли!
– Живого?
– Ага! Сюда везут!
Репнин повеселел. Всякое, конечно, может случиться, но немцев в Будапеште немного, батальон от силы, всё животы свои кладут на линиях Маргарита и Аттила, так что шанс уцелеть у Миклоша был изрядный.
Обернувшись к коменданту, Геша раздельно сказал:
– Передайте его светлости регенту, что его сын спасен и скоро будет доставлен в замок.
Комендант, дослушав перевод Димитраша, бросился опрометью бежать и вскоре скрылся за тяжелой аркой Венских ворот.
– Тащ командир! А с пленными что делать?
– Связать и в Б-4. Они нам еще мно-ого чего расскажут!
Геша хотел поправить шлемофон и ткнул себя в щеку дулом пистолета. С недоумением поглядев на «вальтер» в своей руке, он сунул его в кобуру.
Вот что значит нарушать режим дня! Не поспал одну ночь, и все…
Репнин огляделся. Бронегруппа стояла хорошо, можно было открывать огонь «по всем азимутам». Автоматчики ненавязчиво маячили на заднем плане, держа ситуацию под контролем, но венгры в бутылку не лезли, держались в сторонке, зыркая только в сторону русских.
Неожиданно послышался автомобильный сигнал, и из Венских ворот выкатился роскошный черный «Майбах». Подкатив чуть ли не к самому «Т-43», отмеченному 102-м номером, лимузин остановился.
Вышколенный адъютант мигом выскочил, как черт из коробочки, и отворил заднюю дверцу. Оттуда вылез сам Хорти – в адмиральской фуражке, в черной шинели.
В это время чадившая «двойка» вспыхнула поярче, и оранжевый свет упал на брыластое лицо регента. Усики регента дернулись, а глазки уперлись в Репнина.
– Полковник Лавриненко, – небрежно козырнул Геша.
Димитраш перевел.
– Где мой сын?
– Следует сюда, ваша светлость. Наши оперативники нашли вашего сына и освободили. Миклош жив-здоров, даже не ранен. Ну, разве что избит. Не нами, ими.
Репнин кивнул на пленных диверсантов.
В этот момент Репнин разглядел в Хорти всего лишь старого человека, тянущего на себе непосильную ношу. И у которого отобрали сына.
– Едут!
Начало светать, и в предрассветных сумерках Геша разглядел «Опель» в сопровождении четырех или пяти мотоциклистов. Напрягшись, он расслабился – было бы странно, если бы люди Судоплатова разгуливали по Будапешту в красноармейской форме, а разъезжали на «эмке».
«БМВ» с коляской, тарахтевший впереди, лихо завернул, и водитель в эсэсовской форме, но без фуражки, быстро подошел к Репнину, ориентируясь на полковничьи погоны.
– Лейтенант госбезопасности Фрейдлин, – представился он, потянул было руку к голове, чтобы отдать честь, но вспомнил, что голомозый, и опустил. – Доставили, товарищ полковник!
– Вы доставили, – ухмыльнулся Геша, – вы и передавайте!
Встрепанный, помятый Миклош-младший выбрался из «Опеля», огляделся и направился к отцу. Выглядел он очень неуверенным, но Миклош-старший презрел всякие условности и обнял сына.
Старшина Родин вздохнул, а Репнин подумал, что теперь им всем полегчает. Даже если те немецкие дивизии, что сейчас заперты на Балканах, и представляют опасность, то прямой угрозы СССР не несут. И войскам 1-го и 2-го Украинского в тыл не ударят – фронты не будут стоять на месте, уже сегодня они двинутся дальше на запад, в Австрию.
Пускай немчура поиграет в догонялки! Хотя венгры наверняка будут ставить им подножки. В Большой игре поменялись правила…
Из воспоминаний капитана Н. Борисова:
«Сейчас слишком много разговоров про «наркомовские сто граммов», мол, приучали наш народ к пьянству. Впервые Комитет обороны издал приказ про эти «сто граммов» еще в октябре 41-го. Но сразу был определен срок, когда выдавали спиртное – с октября по 1 мая. А уже в конце 43-го был подписан приказ, что выдавать их непосредственно перед выполнением боевой задачи и только тем, кто непосредственно задействован. А к концу войны этот круг еще более сузили и водку почти не выдавали. Скажу за себя. За все время на фронте я помню лишь считаное количество раз, когда нам выдавали водку. А сейчас некоторые деятели утверждают, что многие стали пьяницами на фронте, потому что каждый день выдавали. Да черта лысого! Я получал максимум десять раз. А остальное – трофеи.
В конце войны механиком у меня был Сомов Паша, сравнительно молодой, и он совсем немножко выпивал. А вот наводчиком был стреляный мужичок – Гаврилюк. Бывший председатель колхоза из Сибири. Так вот когда только объявляли, что сегодня выдадут водку, то он от возбуждения прямо из танка выскакивал и не знал, куда себя деть. Сразу начинал ладоши тереть. Я его спрашиваю: «Ваня, ну чего ты все время трешь?» – «Чего-то руки мерзнут…» – «Ничего, сейчас заряжающий принесет и прогреетесь!»
Глава 22 Интермедия
Австрия, Вена.
15 мая 1944 года
Люди порой воспринимают своих лидеров как небожителей, которым обычные человеческие слабости и привязанности чужды. И как же все поражаются, узнав, что те или иные перемены в «реал политик» были связаны вовсе не с макроэкономическими ожиданиями или туманными геополитическими расчетами, а с обычным чадолюбием. Или амурными переживаниями.
Все мы – люди, все мы – человеки.
Если бы подлая затея немцев – похитить сына Хорти – удалась, то отец поддался бы на шантаж и ради сохранения жизни любимому дитяте уступил бы свой пост Ференцу Салаши, «последнему союзнику Гитлера».
Салаши бы начал с того, что депортировал десятки тысяч венгерских евреев в лагеря смерти и затянул бы войну – немцы и венгры, отступая, уничтожали бы мосты, то и дело переходили бы в контратаки, сдерживая наступление Красной Армии.
Но не подфартило немцам, и 7 мая регент объявил по радио, что он думает о своих бывших союзниках в Берлине, опустившихся до сущих мерзостей.
А когда венгерские военные получили новый приказ, немцам пришлось худо. Красная Армия прошла через Будапешт, не разрушив ни единого дома, и двинулась маршем к границам Австрии, причем левый фланг 2-го Украинского фронта был усилен 1-й и 3-й венгерскими армиями. А в оперативном подчинении 3-го Украинского фронта находились 1-я болгарская армия (генерал-лейтенант Стойчев) и 3-я югославская (генерал-лейтенант Надь).
Немцы, однако, не собирались сдаваться. 6-я танковая армия СС, специально переброшенная с Западного фронта, и 6-я полевая армия, 2-я танковая армия (де Ангелис) и 4-й воздушный флот люфтваффе попытались нанести рассекающие контрудары, чтобы отбросить советские войска за Дунай. И тут преследовались две цели – ликвидировать угрозу южным районам Германии и сохранить последние из доступных немцам нефтяных месторождений в районе озера Балатон.
Немецкое командование действовало грамотно, хоть и в спешке. На один километр фронта бросались полсотни танков «Тигр-II» и «Пантера», многие из которых были оборудованы приборами ночного видения. Не помогло.
Немцы прорвали главную полосу обороны и увязли во второй полосе. На седьмой день боев вермахт был окружен, и началась бойня.
9 мая, будто бы в ознаменование будущего Дня Победы, войска 1-го и 2-го Украинских фронтов двинулись на Австрию. Третий рейх был совсем рядом…
Вена была готова к отражению штурма. На танкоопасных направлениях по внешнему обводу города были отрыты противотанковые рвы, установлены доты и дзоты, натянуты ряды колючей проволоки. Улицы Вены перегораживались баррикадами, а мосты минировались, почти все каменные дома готовились к обороне, а на чердаках, на балконах, в окнах, в подвалах оборудовались огневые точки.
Видя такое дело, командующий 3-м Украинским фронтом Толбухин и комфронта Черняховский решили не штурмовать город, а взять его в осаду.
Советские войска окружили Вену с трех сторон, а 9-я гвардейская армия обошла город с запада и отрезала противнику пути отхода.
Столица Австрии, вместе с остатками 6-й танковой армии СС, оказалась заперта – ни пройти, ни проехать, – а войска 1-го и 2-го Украинских фронтов продолжили наступление в направлении Линца и Зальцбурга.
Близилась оперативная пауза – следовало накопить сил для основного удара…
* * *
…Репнин устроился очень даже удобно – сложил вчетверо танковый брезент, уселся, а спиной к башне прислонился. Солнце пригревало, и броня была теплой. Хорошо!
Венский лес зеленел вовсю, птички пели, будто и нет никакой войны. Середина мая.
9-го числа Геннадий словно «примерял» будущий праздник к настоящему.
Ему лишь однажды довелось побывать на параде в Москве, да и то не на трибуне, а потом, когда пошли колонны «Бессмертного полка».
Тогда, помнится, ему настроение испортили лишь дурацкие декорации, стыдливо прикрывшие «срам» – мавзолей.
Чего, спрашивается, стыдиться? Или президент страны не имеет права приветствовать граждан с трибуны мавзолея?
Понятно, что по либеральным правилам жития так «низ-зя-я!».
А разрывать историю и общество надвое, с кровью – можно?
Либералам никогда не понять той людской гордости, которую испытывает всякий нормальный человек при слове «Победа».
Либералы наивны до безумия, они живут в выдуманном мире, уверовав в реальность разных теориек, вроде гендерной или мультикультуральности, и воспринимают окружающую действительность через кривые стекла своих измышлений.
Простейший силлогизм: если капитализм – это мещанский строй, а либерализм – основная идеология и философия капитализма, то исповедуют его – кто? Правильно, мещане.
Назовись ты хоть «креаклом», суть твоя от этого не изменится – ты был и остаешься мещанином. «Креативным быдлом». Аминь.
Геша очень не любил презрительные рассуждения либеральных писак о 9 Мая. Сколько, дескать, можно муссировать тему войны? Окончилась она, все!
Отчего же тогда такие же писаки на Западе правят историю, назойливо перетягивая Победу под звездно-полосатый флаг? Что им покоя не дает? Суть произошедшего в 45-м.
Советский Союз, государство рабочих и крестьян, смог победить передовую страну «загнивающего империализма», доказав жизнеспособность и социалистической демократии, и плановой экономики, и коммунистической идеи.
Даже интересно становится – никто же и слова не скажет, к примеру, о Дне взятия Бастилии, хотя повод для празднования тут самый идиотский. Голытьба развалила, раскатала по камешку замок Бастилия, государственную тюрьму, куда сажали особ не ниже графского звания. Вам-то она чем не полюбилась, босяки? Почто памятник средневековой архитектуры изничтожили, такой достопримечательности лишили Париж?
Так чего ж морды свои сытые кривите, господа либералы, в День Победы? Али повода нет для празднования?
Репнин поерзал и вздохнул. Он уже плохо помнил, когда он с дедом ходил на военный парад – то ли 1 Мая это происходило, после демонстрации, то ли 7 ноября.
В 2015-м ни того праздника не осталось, ни другого. А зря.
7 ноября произошла Великая Октябрьская социалистическая революция, как ее назвали позже историки или идеологи. Сам Ленин, вкупе со Сталиным, определяли Великий Октябрь скромнее – как переворот.
Революция случилась в феврале 1917-го, и была она делом рук все тех же либералов, которых нельзя и близко подпускать к управлению государством. Это ж додуматься надо было – назвать новое правительство Временным! Страну шатает и клинит, обстановка требует немедленного применения твердой и жесткой власти, а они – Временное!
Недаром приказом № 1 стало введение демократии в армии – отменили отдание чести, отменили погоны, зато ввели комиссаров и солдатские комитеты, избиравшие командиров и обсуждавшие приказы…
Большего идиотства просто не придумать. Развалить дисциплину в армии во время войны! Наверное, германский Генштаб в полном составе рукоплескал русским либералам стоя.
Потом «р-революционеры» разогнали жандармерию, полицию и суды, выпустили из тюрем уголовников как «жертв режима» – и Россия погрузилась в хаос, кровавый, бессмысленный и беспощадный. Грабежи и убийства прокатились по стране, а пожаловаться-то и некому. Не стало городовых, а обыватели в пальто и с винтовками, с повязкой «Народная милиция», вызывали у воров и бандитов гомерический смех.
Государство разваливалось, дезертирство с фронта сделалось повальным, на деревне крестьяне делили чужую землю… Спрашивается, чем бы все это кончилось? Если бы Керенский продержался еще год, то постыдный Февраль пришел бы к очевидному финалу – интервенции. Япония и США высадились бы на Дальнем Востоке, англичане с французами зашли бы с Запада.
Тоже временно, разумеется. Просто так, из союзнического долга, чтобы поддержать «прогрессивное и демократическое» правительство Керенского, навести порядок в стране и утвердить власть закона. Своего закона, текст которого «союзники» продиктуют. Закона, который позволил бы «Гранд-флиту» базироваться в Севастополе, Мурманске, Кронштадте, а всяким рокфеллерам, ротшильдам, круппам, гарриманам и прочим «жирным котам» объедать российский пирог.
И тут уж, как бы ни хаяли большевиков, но они оказались единственной силой, которая остановила распад и развал. Вытянула Россию из либерального болота.
Жестко действовали большевики? Жестоко даже? А как иначе?
Кого сгоняли в колхозы? Да тех самых крестьян, что делили помещичью землю с помощью обрезов и пулеметов, что сбивались в банды под лозунгом: «Бей красных, пока не побелеют! Бей белых, пока не покраснеют!»
Махновщина и атаманщина – вот во что выродилось патриархальное некогда крестьянство. И что, ко временам коллективизации аграрии вдруг раскаялись и стали законопослушными? Нет, их такими сделали колхозы и лагеря!
Но при чем тут большевики? Народ разнуздали не они, а либералы всех мастей, до 17-го года испражнявшиеся словами в Госдуме, а после дорвавшиеся до власти.
А посему Красный Октябрь – не вина большевиков, а их заслуга, и в том, чтобы отмечать 7 ноября, есть и великий смысл, и достойный повод.
Репнин потянулся, как кот на солнышке. И чего это ты так раздухарился? Тебя что, лишили права отмечать годовщину Октября? Пока что нет и, будем надеяться, никогда не лишат. Есть еще время, чтобы предохранить государство от будущих потрясений.
Ведь если подумать хорошенько, то первым либералом, посягнувшим на СССР, стал вовсе не Горбачев, а Хрущев. Ведь это Никита Сергеевич вывел ВКП(б) – КПСС из-под пригляда НКВД – КГБ. Да, конечно, партийные чистки – дело жестокое, зато они не давали застояться и загнить. Как только партия перестала быть подконтрольной, пришло всевластие – и вседозволенность. Тысяч двадцать номенклатурщиков стали неприкасаемыми – это была новая аристократия, новый правящий класс. Желала ли эта номенклатура перемен? Разумеется, нет!
Их-то все устраивало – госдачи, госквартиры, госмашины. Спецбольницы, спецсанатории, спецмагазины.
Хотя перемены были. Хрущев разрушил ЛПХ и кооперативы, развалил плановую систему, и пятилетки стали чем-то вроде ритуала. Из социализма было убрано все живое, все, что было способно развиться. Закостенело все. Замерло.
Девиз «Наша цель – коммунизм!» превратился в пустопорожнюю мантру, эту цель выхолостили совершенно, место реальных дел заняла софистика.
Хватило двух поколений, чтобы компартия совершенно разложилась и протекла либеральным гноем. Яковлев, Горбачев, Шеварднадзе, Ельцин всего лишь завершили процесс, похоронив и КПСС, и СССР.
1991 год удручающе повторил год 1917-й. Снова развал, распад, криминальный беспредел. Вот только нового Сталина не видно было, чтобы поднять страну, чтобы убрать предателей и дураков.
Может, Путин хотя бы с 2018-го отсеет либералов из правительства?..
Геша поморщился. Господи, о чем он только думает? Путин еще и не родился! А на дворе – 1944-й. Ясно тебе, Геннадий Эдуардович?
Ясно, вздохнул Репнин. Чего ж тут неясного?
Убирать надо Хрущева. И Булганина, а пуще того – Маленкова.
Небось эта троица и помогла Сталину скончаться не в свой срок, а «скоропостижно».
Какую самую великую, самую непоправимую ошибку допустили коммунисты во второй половине XX века? Они позволили втянуть себя в холодную войну. А цель должна быть совершенно иная – экономическая борьба!
Путин однажды повторил вслед за либералами, что социалистическая экономика неэффективна. А кто пробовал сделать ее эффективной? Косыгин с его рыночными реформами? Так ему не дали! Горбачев, может, со своей идиотской «перестройкой»? Так перестройка – это всего лишь броский лозунг. Никакой многолетней программы с планом мероприятий, сроками, финансированием, ответственными лицами – ничего этого не было. Только одно лишь слово, за которым пустота и звон.
Экономическая борьба – это единственный способ «догнать и обогнать Америку», доказать, что управляемое плановое народное хозяйство может не только конкурировать с капитализмом, но и лидировать, поднимать благосостояние всех, а не одних олигархов со свитой – «средним классом».
Умело, правильно развивать экономику – так, чтобы всего хватало, чтобы советский рабочий не завидовал американскому или немецкому, а гордился тем, что в Советской стране лучшие в мире танки, самолеты, ракеты, легковушки, телевизоры, ЭВМ, женские сапоги и много чего еще.
И тогда, быть может, построение коммунизма никому уже не покажется неосуществимой мечтой, а станет насущной задачей?..
– Товарищ командир!
Геша повернул голову, выныривая из дум. К танку подбежал Федотов.
– Товарищ командир! Там… это… приказ Катукова: выдвигаемся!
– Куда? – привстал Репнин. – В Линц?
– Не-е! – осклабился башнер. – В Зальцбург! Говорят, оттуда до Германии – час пешком!
Геша не ответил.
«Началось! – колотилось у него в голове. – Началось!»
Прочистив горло, Репнин скомандовал:
– По машинам!
Из воспоминаний капитана Л. Падукова:
«В ночь на 11 сентября бригада вышла на исходные позиции для атаки и в 6.30 утра после короткой артподготовки пошла в наступление. Первую полосу преодолели без особого сопротивления. Мой танк шел правофланговым в боевом порядке роты. Справа никого не было, кроме пехотинцев. Мы преодолели вторую траншею, приближались к третьей, ведя огонь по противнику. Вдруг – удар, танк дрогнул и стал произвольно делать разворот. Миной было повреждено и разбито несколько траков гусеницы.
Я, механик-водитель и заряжающий вышли из танка, а наводчик остался прикрывать нас огнем из пулемета. Достали с башни запасные траки, отсоединили разрушенные от гусеницы и подсоединили запасные. Ослабив правый ленивец, натянули их тросом. Быстро устранили неисправность.
В это время по нам начали бить из миномета. Разрыв. Осколки вошли мне в грудь и в руки. Как потом выяснилось, осколок, который летел в сердце, ударился о стальную пластину, которую мы, танкисты, всегда носили в левом нагрудном кармане гимнастерки, порвав карточку кандидата в члены ВКП(б). Так что эта пластинка спасла мне жизнь. Кровь хлынула из большой раны выше колена.
Я крикнул, что ранен. Ринат достал аптечку и выскочил из танка. Оттащил меня в воронку, в которой уже собрались раненые пехотинцы. Артамонов, закончив устранение неисправности, продвинул танк вперед до укрытия и вышел из него. Подошел ко мне и спросил: «Ну как дела, командир?» – «Вася, идите в бой. Золотухин, принимай команду».
Уже в госпитале врачи установили, что у меня было шестнадцать ран. Многовато для первого раза…»
Глава 23 Sturm und drang
[33]
Германия.
21 мая 1944 года
Рассвет еще не пришел, но небо на востоке уже заметно просветлело. Размыто чернели горы.
Стояла необыкновенная тишина, почти что неестественная.
Неподалеку от реки Зальцах скопились сотни танков, но вся эта армада глыбилась нагромождением стали, забытой и недвижной.
Репнин опустил бинокль и вновь поднял его к глазам, повел севернее, где еще недавно стоял железнодорожный мост.
Отсюда до Мюнхена всего сто сорок пять километров. Немцы разобрали рельсы на целом перегоне, а мост взорвали. Вон его пролеты и фермы, из воды высовываются.
А рельсы пошли в дело – на той стороне непрерывно идут то ли девять, то ли двенадцать линий обороны. И когда они только успели?
Геша посмотрел на часы. Без пяти четыре. Скоро начнется…
Стянув танкошлем с головы, он прислушался.
– Летят вроде… – ясно донесся голос Бедного.
– Рано еще… – раззевался Борзых.
– Да точно тебе говорю!
Гул словно проявился в небе – вот не было, и вдруг стало опадать низкое угрожающее гудение. В призрачно-серых сумерках проступили черные точки над обрезом гор – это шли самолеты.
Сотни, тысячи самолетов!
Первыми прошли «Пе-8», они летели очень высоко, поэтому обходились без сопровождения, не боясь атак «мессеров» и «фоккеров».
Второй волной накатывали «Ту-2», «Ил-4» и еще какие-то новые машины. Истребители прикрытия страховали их снизу и сверху.
Ужас и восторг!
У Репнина мурашки по телу шли. Здесь, на границе Баварии, повторялось то же самое, что 22 июня 1941 года творилось в Белоруссии.
Издалека донесся гром разрывов – началась бомбежка. «Пешки» да «туполевы» уничтожали аэродромы, железнодорожные узлы, военные объекты, заводы, не гнушаясь жилыми кварталами.
Око за око, город за город.
Первым запылал Фрайлассинг, стоявший у самой границы. Потом дымы пожарищ поднялись в небо над Тайзендорфом.
Было заметно, как работают немецкие зенитки – вспышки так и мерцали из тени, затянувшей землю. И тогда нагрянула целая стая «горбатых» – штурмовики трудолюбиво утюжили ПВО и мешали позиции с землей и кровью.
Геша усмехнулся и поглядел на часы. Партитура наступления расписана по минутам, хоть сверяй. Сейчас очередь артиллерии.
Забухало. Прерывистый грохот пальбы ширился и ширился, сознание, бедное, терялось от немыслимого размаха артподготовки. А орудия били и били, пуская «огненный вал» по линии обороны немцев. Били 152– и 203-миллиметровые гаубицы большой и особой мощности, МЛ-20 и Б-4. Били пушки калибром поменьше, зато палили чаще – вся местность впереди сверкала вспышками и дыбилась землей, выброшенной взрывами.
И весь этот ад клокотал отсюда и до самого Пассау, где наступал 2-й Украинский фронт.
Казалось бы, чудовищнее этого архейского светопреставления и быть ничего не может, но нет – вот на гром и грохот наложился дикий, уничтожающий рев «Катюш» и «Андрюш», выпускавших 300-миллиметровые реактивные снаряды.
«Лисьи хвосты» выхлопов пронизывали темно-синее небо быстрыми росчерками, этот летучий огонь скрещивался, пересекался и рушился, рушился на немецкие позиции, хотя, казалось, что после артподготовки там уже нечего и некого уничтожать – выжженная земля.
– Пора, – решил Геша и скомандовал: – По машинам!
Его расчет оказался точен – пока артиллеристы расходовали боезапас, саперы навели понтонные мосты и пустили вперед танки-тральщики.
Одних их не оставили – над тральщиками кружили «Ил-2», страхуя от ненужных встреч.
Едва Репнин занял свое место в 102-м, Борзых крикнул:
– Приказ выдвигаться!
– Иваныч, вперед!
– Есть!
Мощно урчавшая машина взревела и легко взяла с места, покатилась, освобождая дорогу 2-му батальону – командиру лучше находиться не впереди, а на фланге.
Когда под гусеницами танка промахнула воображаемая линия государственной границы Великого Германского рейха, Репнин злорадно усмехнулся: скоро вы узнаете, товарищи немцы, каково это – жить в оккупации!
В принципе, уже Вена находилась в границах Третьего рейха, поскольку Австрия была присоединена к Германии еще пять или шесть лет назад, но у Геши было свое понимание географии.
Порядка десяти километров танки бригады проехали по перепаханной снарядами земле, где не уцелело ничего живого, и лишь потом начали попадаться отдельные доты.
Дотами занимались экипажи Полянского – 122-миллиметровые и 130-миллиметровые снаряды исправно гвоздили даже бетонные укрепления. Осколки и очереди пуль барабанили по броне 102-го, хотя не для всех экипажей наступление выглядело как триумфальное шествие – три «сороктройки» были подбиты из фаустпатронов.
Контейнеры динамической защиты не пропустили гранаты к башне или корпусу, но выбили катки у одного танка, распустили гусеницу у другого, а третьему и вовсе не повезло – кумулятивная струя прожгла корму. Солярка вспыхнула, дизель заглох.
102-й катил по земле, похожей на колоссальную губку из-за множества воронок. Развороченный дот, горящий танк или догоревшая САУ «Хуммель» – такие тут были достопримечательности.
Деревья было жалко – иные стволы буквально измочалило осколками, или обкорнало, укоротило наполовину, или раскололо сверху донизу.
– Тащ командир! – подал голос Федотов. – Двадцать влево – «Королевский тигр»!
Репнин пригляделся. Ага…
С виду «Королевский тигр», он же «Тигр-II», напоминал своего предшественника, который побывал в печи, из-за чего оплавился, приобрел зализанные формы.
Обычный «Т-VI» был тяжел, и его двигатель едва справлялся, постоянно работая в полную силу, но «Кёнигстигер», с тем же мотором, вообще едва таскался, поскольку весил без малого семьдесят тонн. Хотя немецкие конструкторы и взяли, наконец-то, пример с советских, начав располагать бронеплиты под рациональными углами наклона, у них все равно ничего не выходило – машины получались безобразно тяжелыми.
Правда, орудие на «Королевском тигре» стояло мощное, сильно усовершенствованная «ахт-ахт» – с полутора километров 88-миллиметровый снаряд прошибал почти сто пятьдесят миллиметров брони. Ну, так и ЗИС-6 тоже бьет нехудо… [34]
– Бронебойный!
– Есть бронебойный! Готово!
– Федотов! Целься по башне, в лоб! Огонь!
Грохнуло. Наводчик немного промахнулся – снаряд лишь высек сноп искр.
Лобовая деталь башни «Королевского тигра» хоть и имела большую толщину, но угол ее наклона был мал.
– Бронебойным!
– Есть! Готово!
– Огонь!
К этому времени немецкие танкисты ждать не стали – развернули башню и сами выпустили снаряд по «Т-43М» – болванка содрала стружку с корпуса. А вот Федотов не оплошал – вогнал снарядец куда надобно.
Рвануло. Вышибло люки, но вот башню не сорвало – мощи не хватило этакую гирю выжать. «Тигр-II» стал колом.
– Молодец, Санька!
– Да не считается, тащ командир… Со второй попытки…
– Ладно, ладно!
Репнин приткнулся к перископу. За тушей «Королевского тигра» дымился развороченный корпус другого танка, кажется, «четверки». Чуть дальше горели две САУ, вроде бы «Хуммель». А сбоку были раскиданы бетонные блоки, ранее складывавшиеся в дот. Ага, что-то движется…
Это что-то оказалось самоходкой «Ягдпантера», весьма зубастой из-за своей пушки, такой же, что стояла на только что подбитом «Тигре».
– Иваныч, маневрируй, а то схлопочем!
– Понятно, тащ командир…
САУ попыталась быстро развернуться, но это ей не удалось – земля, поднятая взрывом, была рыхлой, и «Ягдпантера» всеми своими тоннами подзавязла.
– Бронебойным! Спишь, Федотов?
– Никак нет!
– Есть бронебойным! Готово!
– Огонь!
102-му опять повезло – снаряд пропахал «Ягдпантере» борт, но в том не было заслуги башнера. Просто немецкая броня утратила былую прочность – никель кончился.
– Там еще одна!
– Вижу! Бронебойным!
– Есть! Готово!
– Огонь!
Вторая САУ оказалась более верткой и подставила лоб. Непробиваемый. И выстрелила сама.
Неизвестно, что спасло командирский танк. Наверное, Копье Судьбы, все еще валявшееся в захоронке.
Снаряд чиркнул по башне, вышибая искры, и ушел, а второго раза немецким самоходчикам не дали – «ИС-3» врезал «Ягдпантере» бронебойным и достал до самого нутра. Сдохла.
Однако была еще одна САУ, которая не вмешивалась ни во что, а выжидала в лесопосадке. И дождалась.
Когда танк Капотова развернулся передом к атаковавшей самоходке, которую добил «ИС-3», скрывавшаяся в засаде «Ягдпантера» выстрелила ему в борт с каких-то трехсот метров.
Такого удара никакая броня не выдержит.
«Сороктройка» замерла, после чего вздрогнула, лязгнув гусеницами, словно в агонии, и тут же башня резко наклонилась, выпуская из-под себя поток пламени.
– Колька-а! Твою ж ма-ать…
Иваныч, не дожидаясь приказа, резко развернул танк. Борзых тоже ссамовольничал – зарядил бронебойным. Федотов тут же выжал педаль.
Орудие грохнуло, откатом выплевывая дымящуюся гильзу.
Как оказалось, еще три или четыре танка поступили так же – развернулись и выпалили в упор. Расстрелянная «Ягдпантера» вспыхнула сразу со всех сторон.
Репнин стянул губы в нитку. Солдаты гибли каждый день, и помногу, но Колька Капотов был его другом, а это совсем другая песня…
На окраину городишки Зигсдорф 102-й вылетел первым. Повел башней влево, повел вправо, будто осматривая чистенький, затаившийся «населенный пункт» с островерхой кирхой, и задержал свой бег. Вскоре показались бэтээры с пехотой, и лишь тогда «Т-43» покатил по улице.
Как оказалось, Репнин осторожничал не зря – три тетки в шляпках и с фаустпатронами в куриных лапках поджидали «русских варваров». Выстрелили. Правда, не попали, а пара пехотинцев не стала играть в благородство и скосила старушек одной очередью.
Видели ли эту сценку остальные жители городка, осталось неизвестным, но более никакого сопротивления никто не оказал.
За Зигсдорфом бригада свернула с автобана к недалекой железнодорожной станции Иберзе – немцы туда как раз танки доставили, надо было «встретить».
Дорога к Иберзе была перегорожена опрокинутыми грузовиками, упрочена рельсами и кучами грунта.
– Иваныч, стой! Борзых, кликни саперов, пускай обочину проверят.
– Есть!
Репнин проговаривал команды, не отрывая лба от нарамника. Так и есть – замаскировали пушчонку, гады. Вот, дескать, остановится танк перед баррикадой, и мы ему в бортик…
– Федотов, видишь?
– Вижу, тащ командир! Они в другую сторону целятся!
– Фугасным их, чтоб не целились!
– Есть фугасным! Готово!
– Огонь!
Взрывом смело и самодеятельных артиллеристов, и саму пушку.
– Ванька! Саперы где?
– Сказали, что сейчас… Уже!
Подлетел «студер», и бравые саперы живо обследовали обочину. Распрямились и показали знаками – есть «подарочек»! Объезжайте!
– Иваныч, возьми правее.
– Понял!
Танк сдал задом, заворачивая, и съехал на траву, на лужайку, больше похожую на газон.
– Иваныч! Воздух!
В небе появился старый бомбовоз «Дорнье» До-19, хвастливо прозванный немцами «Уралбомбером» за дальность. Репнин и не подозревал, что в рейхе еще сохранилось такое ломье, но даже летающий металлолом способен бросать бомбы.
Бедный повел танк зигзагом, то притормаживая, то газуя. Когда «сороктройка» миновала одинокое дерево, Геша похолодел – здоровенная бомба летела прямо на танк!
Ужасный взрыв тысячекилограммовой бомбы подбросил танк – и погасил сознание.
* * *
Когда Репнин пришел в себя, то услышал стон башенного. Голова Федотова лежала у него на коленях.
Геша хлюпнул носом, утер рукавом кровь и нащупал фляжку с водкой, куда он сливал «наркомовские». Дал глотнуть башнеру, тот пригубил как следует и закашлялся.
– Бля-я… Ну и бабахнуло…
– Иваныч! Живой?
– Не совсем… – прокряхтел мехвод. – Ни хрена себе бомбочка…
– Это «тонка» была… – простонал Борзых.
– И ты не совсем живой?
– Тащ командир, а у вас кровь из ушей…
– У тебя тоже.
Кряхтя, Репнин сунулся к перископ – и ничего не увидел. Темно, как в погребе. Засыпало их, что ли?
– Иваныч, заводи!
– Да мы в воронке, мужики! Ну ни хрена себе…
Похоже, что мехвод был прав. Бомбы из самолета падают не отвесно, а под углом. Вот и «тонка» врезалась в землю под танком и, взорвавшись, выбросила несколько десятков кубометров земли, оставив по себе воронку десяти метров в поперечнике и глубиной метров пять.
Мотор завелся сразу.
– Не сместился! Хорошо! А днище, похоже, выгнуло!
– Выберешься, Иваныч?
– А то!
Сдав назад, мехвод добавил газку, и «Т-43», рыча, полез круто вверх, содрогаясь всем своим стальным организмом. Завис на мгновение, выехав на край, и мягко перевалился вперед.
– Осколочным!
– Есть осколочным! Готово!
– Федотов, видишь грузовики?
– Вижу!
– Сделай так, чтобы я их не видел. Огонь!
Рявкнуло орудие. Снаряд разнес капот у одного «Опеля» и накрыл взрывом грузовик, стоявший за ним.
– Иваныч, вперед!
– Есть вперед!
Из воспоминаний капитан Н. Борисова:
«…А еще я оценивал по детям. Дети ведь всегда остаются детьми. Вот, например, как чехословацкие дети? Сразу спрашивали разрешения, можно ли забраться на танк? Мы, конечно, разрешали. Они лезут, всё рассматривают, улыбаются…
А немецкие дети? Помню, где-то наша колонна остановилась, а как раз черешня поспела. Деревья справа-слева от дороги, и, конечно, солдаты стали ее набирать. Прямо подгоняют под деревья грузовики, и начинается. Некоторые ломают про запас ветки, в общем, по-русски всё…
Поехали дальше и остановились в каком-то населенном пункте. Смотрю, из-за ближайшего сарая выглядывают два мальчика и девочка. Примерно 10–12 лет. Выглянут и спрячутся… Ну, думаю, пойду к ним. Пошел, поздоровался с ними по-немецки. Они тоже. Что-то начал с ними немного разговаривать, у них даже улыбки появились. После этого говорю им: «Пойдемте со мной, я вас угощу!» Они дошли до угла, но дальше не пошли: «Найн! Найн!»
Ладно. Пошел, взял кое-какие галеты, печенье и чашку черешни, которую мне солдаты собрали. Ясно же, дети голодные. Подхожу, угощаю, а они отказываются: «Найн! Найн!» – и задом, задом от меня. Ну, чего? Поставил я это всё и ушел. Они не показываются. Потом смотрю, опять появились, и с ними другие дети. А наши бы как? Если бы им только предложили, они бы эту чашку маханули тут же на глазах…»
Глава 24 Схрон
Рурская область Германии.
1 сентября 1944 года
Мюнхен был захвачен лишь на восьмой день после начала наступательной операции – немцы выстроили десятки полос обороны, выкапывали противотанковые рвы, громоздили валы, щедро шпиговали землю минами, понавтыкали хренову тучу дотов и дзотов.
Гитлер призвал под ружье малолеток и стариков, и сопливые патриоты нашлись: вкупе с патриотами-старперами они брали в руки оружие и шли защищать свой ненаглядный фатерлянд.
И что им скажешь? Родину, как и родителей, не выбирают.
Геша даже не ожидал столь яростного сопротивления и больше всего боялся больших потерь – это был бы худший сценарий.
Тогда бы наступление резко умерило обороты, но нет – таких же чудовищных по своей величине утрат, как «в прошлой жизни» на Курской дуге, под Киевом или под Сталинградом, Красная Армия не понесла. Напротив, потери оказались минимальны, тем более что 1-м Украинским командовал Черняховский, который, в отличие от того же Жукова, ценил жизни своих бойцов.
Продвижению на север мешали не только бесконечные линии обороны, но и подкрепления, переброшенные с Западного фронта.
Американцы, честно исполняя договоренности, достигнутые в Москве, не стали претендовать на Францию и Западную Германию, увлекшись куда более интересным делом – торговлей с СССР. На практике это означало, что Рузвельт не стал открывать второй фронт, за что ему рукоплескал конгресс, но и англичане, сильно обидевшиеся на Штаты, не собирались в одиночку биться на Западном фронте – там все замерло в неустойчивом равновесии, а последние две недели Королевские ВВС даже не вылетали бомбить мирные немецкие города.
Пользуясь патовой ситуацией, Гитлер тут же заставил генерал-фельдмаршала Роммеля, командующего группой армий «В», поделиться – в Баварию были спешно переброшены 100-й танковый батальон, вооруженный устаревшими французскими танками, а также 1-й танковый корпус СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер». В Италии перетрясли группу армий «С» – на защиту рейха были передислоцированы дивизия «Герман Геринг» и 76-й танковый корпус. Тут не до союзников, самим бы уцелеть.
1-я гвардейская танковая бригада с боями прошла Мюнхен и Аугсбург, Ульм и Штутгарт. В конце июля стало значительно легче – появились передышки, уже не повторялся 41-й, когда танки шли из боя в бой, их экипажи ели на ходу, а спали (если было время) прямо в танке.
Причина «послаблений» заключалась в одном радостном событии – войска 1-го и 3-го Белорусских фронтов заняли Варшаву и Люблин, штурмовали Кёнигсберг и Пиллау. Это был самый настоящий, свой «второй фронт»!
К концу лета 1-й и 2-й Украинский вышел на линию Люксембург – Франкфурт. На 1 сентября было назначено общее выступление 1-й, 3-й, 4-й, 5-й и 6-й танковых армий в направлении Кёльна – на Рур, к стальному сердцу Германии, в становище Круппа, Тиссена, Сименса, Боша и прочих толстосумов, делавших деньги на крови.
Катуков лично провел политфинформацию перед своими офицерами, настояв на линии партии – постараться избегать разрушения предприятий. Они пригодятся после победы, когда станут работать на Советский Союз.
Раннее утро первого дня осени началось с команды: «По машинам!»
* * *
Утром 17 сентября 1-я гвардейская оказалась в несвойственном ей положении – танкисты наступали в арьергарде.
За кормой 102-го остались Кёльн, Золинген, Вупперталь, впереди лежал Эссен. Между тем 2-й Украинский уже выходил к Западному валу, к так называемой линии Зигфрида – полосе укреплений, что защищали земли Германии от англосаксов, а передовые части 1-го Украинского миновали Рурский бассейн, выйдя к Вестфалии.
А вот 1-й гвардейской досталась «зачистка» в составе 3-го Украинского. Временно.
Наблюдая Рур в оптику, Репнин не мог отделаться от впечатления, что снаружи – Донбасс. Очень было похоже – такая же равнина, редкие заросли, терриконы, шахты с колесами подъемников, коксовые заводы, подъездные пути с забытыми вагонами…
Насторожившись было, Геша успокоился – немецкий танк метрах в трехстах оказался подбитым. С виду целенький, и башня на месте, а ближе подъедешь и видишь – гусениц нет и половины катков тоже.
– Битый, – заключил Федотов.
– Угу…
2-й батальон прочесывал окрестности какой-то крупной шахты, но местность была безлюдной. Попрятались.
Немец выскочил совершенно неожиданно, возник ниоткуда.
– Мать-перемать! – выразился Бедный, выжимая тормоза.
Качнувшись, танк остановился, а мехвод, совершенно забывшись, выглянул в люк.
– Куда прешь? – заорал он. – Повылазило, что ли?
– Иваныч!
– А, ну да… – спохватился Бедный, возвращаясь на место.
Однако немец не убежал, а заговорил на странной смеси русского и «хох-дойч»:
– Битте! Прошу очень! Пожалуйста!
Репнин внимательно огляделся. Вроде не засада, да и напасть неоткуда. А в паре свежих воронок разве что двое-трое уместятся. В смысле, двое-трое смертников.
Поднявшись, Геша выглянул из люка.
– Кто такой? Чего надо?
Немец был в черной форме СС с одной квадратной звездой в петлице – шарфюрер, значит, – но без фуражки, со смешным рыжим чубом.
– Их бин… Я есть Густав Фезе, я есть… я быль танкист тоже! Я бежал, можно меня… как это… посадить, расстрелять можно тоже, но потом! Госпотин полковник, умоляю! Спасите моя невеста! Ее арестовали СД и держат в родовая усадьба Шварценштайн! Дас штимт! Моя невеста звать Эльза фон Люттельнау, она помогала ваш НКВД. Нет, Эльза не быть агент, но она передавала фажные сведения настоящему агенту. Спасите ее, господин полковник!
Репнин покусал губу. Перед ним был враг, но враг побежденный, согласный даже на расстрел, «но потом». И как же не спасти невесту?
– Ваня, свяжись с Лехманом, скажи, чтобы выделил танковый взвод, будет следовать за нами. Густав, далеко до этого вашего Шварценштайна?
– Нет! – возликовал Фезе. – Софсем рядом! Тесять километров, я покажу!
– Слышал, Ваня?
– Так точно!
– И Кочеткову передай, пусть шлет два бэтээра.
– Есть!
Вскоре послышалось лопотанье гусениц, над высоким бурьяном завиднелись башни «сороктроек».
– Густав, залезай на броню, будешь показывать дорогу.
– Йа, йа! Йаволь!
Немец ловко взобрался на танк и уцепился за скобу – в «тридцатьчетверках» таких не было, и десанту следовало проявлять чудеса ловкости, чтобы удержаться на броне.
– Иваныч, ходу!
– Есть, товарищ командир!
102-й бодро покатил по асфальтированной дороге, огибая холмы, поросшие дубняком, и оставляя позади замурзанное хозяйство угольных шахт.
Репнин торчал в люке, поглядывая то на Густава, то вокруг. Было заметно, что земля ухожена, что луг за холмами и не луг вовсе, а пастбище, запущенное по случаю немирного времени. Зато ферма поодаль смотрелась как картинка – беленые стены, красная черепичная крыша. На таких устроенных хозяйствах и вкалывала угнанная с Украины молодежь – парубки та девчата ехали в товарных вагонах на Немеччину, наивно полагая, что заработают там кучу рейхсмарок, а попадали в рабство. Как и полагалось унтерменшам…
– Уже плизко софсем, – сказал Густав. – Во-он за той рощей! Там река и усатьба.
– Ваня, радируй: пехоте прочесать рощу, танкам укрыться.
Бедный малым ходом провел «Т-43» по просеке, свернув с дороги, и доехал до самой опушки.
Отсюда Шварценштайн был виден хорошо. Это была именно усадьба, а не замок. Резиденция какого-нибудь солтыса – уполномоченного графа.
Усадьба крепко сидела на возвышенности, гранича с маленькой речушкой, и в плане представляла трапецию, все стороны которой были застроены. В восточной части высился двухэтажный господский дом, а юго-запад занимала двукрылая хозяйственная постройка, выполненная как фахверк – черные балки красиво смотрелись на беленых стенах. На севере постройка замыкалась кирпичной стеной, в которой открывались въездные ворота.
Было заметно, что когда-то имение окружал ров.
Репнин присмотрелся. Похоже, что вода, заполнявшая ров, притекала из той самой речушки. От дубовой рощи до усадьбы тянулась травянистая низина, и лишь по бережку выстроились тополя.
– Пройти только там можно, – Федотов указал подбородком на строй тополей.
Геша кивнул.
– Я вот думаю, стоит ли…
– Девка же не виновата, – рассудил башнер.
– Тоже верно… Ладно, сходим. Информаторам НКВД – респект и уважуха…
Спрыгнув с танка, Репнин с Федотовым направились в глубину чащи.
– А мы? – высунулся Борзых.
– А вы технику стерегите.
Ваня надулся и скрылся в люке. К Репнину подбежал улыбающийся Климов.
– Здравия желаю, тащ полковник!
– Ну, без тебя никак!
– Ясно дело!
– Короче. В этой усадьбе держат одну женщину… Или девушку, не знаю. – Репнин подозвал робко приближавшегося Фезе. – Ближе подойди. – Густав подбежал. – Фройляйн Эльза кто? Баронесса?
– Йа, йа! Дас штимт!
– Так вот, товарищ лейтенант, баронесса фон Люттельнау, можно сказать, работала на нас, помогала нелегалам из нашей разведки, а теперь ее держат в этой усадьбе. Это усадьба фройляйн?
– Йа!
– Не обращай внимания, лейтенант, по-русски он чешет вполне сносно. Волнуется просто, вот и перескакивает с языка Пушкина на речь Гете.
Климов кивнул и спросил:
– Объясните, Фезе, одну вещь. Если баронессу вычислили люди из СД, то какого, простите, черта ее держат здесь? Почему не арестовали, не увезли в Берлин или еще куда, не расстреляли, наконец?
Густав нервно-зябко потер руки.
– Эльза много знает, в том числе отну… кляйн… одну маленькую тайну Геринга. И ее тержать здесь именно тля того, чтобы рейхсмаршал не смог добраться до Эльзы. Эльзе известен один тайник Геринга. Когта русские… когда вы наступали на Мюнхен, Геринг спешно вывез из Баварии свои коллекции картин, собранные в Италии…
– Награбленные, – поправил его Климов.
– Йа, йа! Вот только самолет, на котором переправлялась одна из частей коллекции, был сбит над Золингеном. Он дотянул до этих мест и благополучно сел. Подручный Геринга не стал рисковать и перепрятать картины – они сейчас находятся в одной из заброшенных шахт, но где именно, знает только Эльза. Она ухаживала за Готлибом – так звали того самого подручного рейхсмаршала, – и он ей все рассказаль до смерти… перед смертью…
– Понятно, – кивнул лейтенант. – Что за картины?
– О-о! Эльза говорила, там полотна Тициана, да Винчи, Рубенса, Рафаэля! Это огромная ценность!
– Прежде всего, – усмехнулся Репнин, – это огромное богатство.
– Йа, йа… В последний раз я говориль с Эльзой по телефону из Кёльна, убеждаль ее покинуть Шварценштайн, но она была никакая…
– Что-что?
– О, ферцайен зи битте! Я хотель сказать – она в никакую!
– Все ясно. Вот что, Климов, давай-ка сюда своих парней. Штурмовать усадьбу нельзя, а то ребята из СД могут избавиться от девушки. По Островскому: «Да не достанься ты никому!» Так что действовать будем без шума, без пыли. Выдвигаемся!
* * *
Особого прикрытия тополя не представляли, но все же «зеленка» давала шанс приблизиться к хозпостройке незаметно.
Въездные ворота наверняка под прицелом, и из дома, что рядом, все видно. Так что надо или на стену лезть, или по фахверку. Второй вариант нравился Геше куда больше – выступавшие балки и откосины для трейсера – что лестница с перилами.
Проскочив оплывший ров, заросший травой, Репнин оказался под стеной хозблока – тут располагались и сыродельня, и коптильня, и мастерские, и каретный сарай, давно превращенный в гараж, и конюшня.
Не раздумывая, Геша полез по стене, цепляясь за что можно, и скоро оказался на втором этаже. Удерживаясь на носках ног, он заглянул в небольшое окно – похоже, шорная мастерская. Повсюду упряжь, хомуты, седла, куски кожи.
Надавив как следует, Репнин добился того, что хлипкий шпингалет сломался. Геша пролез в окно, высунулся наружу и поймал моток веревки, брошенный ему Климовым.
Несколько минут, и все «спасатели» очутились в мастерской шорника. Одним из первых втянули Густава.
Когда вся команда оказалась внутри, Фезе прошептал:
– Тут хозяйство старого Франца, он был конюшим у барона…
Неожиданно заскрежетал ключ в замке, и крепкая дверь в мастерскую отворилась, впуская седого дедка.
Завидев целую толпу автоматчиков, дед замер, выпучивая глаза под косматыми седыми бровями.
Густав тут же зашипел, быстро проговаривая по-немецки. Репнин понимал с пятого на десятое, улавливая отдельные слова: «Эльза», «камарады», «Франц»…
Старик лишь мелко кивал, продолжая со страхом глядеть на большевицких монстров с ППС.
– Спроси у него, где Эльза, – вмешался Климов.
Густав спросил. Старый конюший перестал кивать и заговорил негромким скрипучим голосом.
– Они держат ее в винных погребах! – доложил Фезе.
– Веди, – коротко бросил Репнин и велел Климову: – Пошли своих людей, пусть тихо и незаметно уберут всех «гостей».
– Есть!
Отдав приказ, лейтенант догнал группу Репнина – того страховал старшина Родин, бдительный был товарищ.
Спустившись на первый этаж хозпостройки, «большевики» перешли в господский дом. Несколько разведчиков с бесшумными пистолетами шли впереди.
Вот за полуоткрытыми дверями зазвучали пьяные голоса. Два сержанта, подняв пистолеты дулом кверху, распахнули двери и разом переступили порог. Пок! Пок-пок! Пок!
Хлопки выстрелов не воспринимались как угроза, не разносились вокруг. Репнин заглянул в гостиную – трое в форме «зеленых» СС сидели в креслах, развалясь. Остывали.
– Сюда! – поманил Фезе, спускаясь по каменным ступеням вниз.
Еще ниже имелась крепкая дверь, сколоченная из бруса и обитая крест-накрест бронзовыми полосами. Дверь была незаперта.
Климов тихо сказал, обращаясь к Густаву:
– Пойдешь первым. Создавай больше шуму, окликивай, а когда встретишь… ну, кто тут главный, представишься… м-м… Гансом Мюллером. Предупредишь, что на подходе русские танки. Понял?
– Йа!
– Вперед.
«Ганс Мюллер» коротко выдохнул, толкнул дверь и загрюкал сапогами по лестнице, выкрикивая что-то по-немецки. Своих, должно быть, искал.
– Наш выход, – быстро сказал Климов и скользнул в погреб.
В винных погребах было прохладно и сухо, без той промозглой сырости, что свойственна подземельям.
По всей видимости, погреб был выстроен куда раньше усадьбы – каменная кладка, своды, опиравшиеся на короткие толстые колонны, свидетельствовали о глубокой старине, как бы не о XIII веке.
В погребе было светло – на потолке горели фонари, и глухо доносился перестук дизель-генератора. Ряды бочек и стеллажи с уложенными бутылками уходили в недалекую перспективу.
Голоса звучали правее, за рядом колонн.
– За мной! Товарищ полковник, заходите с того края!
– Понял.
Махнув рукой Федотову, Родину и Димитрашу, Геша направился к «тому краю», стараясь ступать неслышно и жалея, что в сапогах.
– А бутылок-то, бутылок… – прошептал впечатленный башнер.
– Цыц! – порекомендовал ему старшина.
Сжимая ППС, Репнин переметнулся к толстой колонне и осторожно выглянул. Он увидел большой массивный стол с прессом, которым запечатывали бутылки, несколько пластов коры пробкового дерева, корзину с готовыми пробками и прочий инструмент сомелье.
За столом сидели несколько чинов СС и парочка в штатском. Надо полагать, штатские были главнее. На повышенных тонах они разговаривали с бледным Густавом, а у стены, прижавшись к холодным камням, стояла девушка в глухом, старомодном платье.
Репнин прикинул, как пролягут линии огня, и решительно шагнул из-за колонны.
Он не побежал, а именно пошел, помахивая автоматом. Такое «явление народу» стало неожиданностью, дав выиграть пару секунд, а когда эсэсовцы потянулись к «шмайссерам», лежавшим на столе, Геша крикнул:
– Фаллен! [35]
Он боялся, что девушка не поймет или не послушается, но фройляйн резко присела и повалилась на пол, так что очередь из ППС скосила троих офицеров СС. Лишь один из них успел схватить «шмайссер», но это ему не помогло – выстрел Климова прикончил эсэсовца.
Штатские моментально вскинули руки. Гитлер капут!
Репнин присмотрелся к одному из штатских.
– Ба! Бригаденфюрер!
Лицо Вальтера Шелленберга перекосилось. Но не от страха, от ненависти.
– Димитраш, а по-немецки ты как?
– Да нормально, товарищ полковник.
– Тогда будешь переводчиком, полиглот ты наш. Климов, этого связать – важная птица!
– А кто это?
– Шеф абвера.
– Ни хрена себе…
Связанных Шелленберга и его спутника усадили к столу.
– Эльза! – воскликнул Густав, бросаясь к любимой. – Милая Эльза! Ты не ранена? Вставай, вставай, моя маленькая Эльза!
Улыбнувшись чужому счастью, Репнин поглядел на Шелленберга. Тот начал что-то говорить уверенным тоном, наверное, требовать уважения к своему чину, но Геша оборвал его речи.
– Надо полагать, решили свалить из Рейха, бригаденфюрер? И не с пустыми руками? Насчет свалить – это правильно, все равно конец. А вот брать чужое – это нехорошо.
Шелленберг стал что-то с жаром объяснять, зыркая глазами по сторонам.
– Говорит, что хотел сдаться советским войскам, – ухмыльнулся Димитраш, – но как раз не с пустыми руками.
– Скажи, что его желание будет исполнено. Федотов!
– Туточки я!
– Дуй к нашим, пускай сюда идут. А Ваньке передай, чтобы связался со штармом – надо сдать важного пленного.
Оглянувшись на воркующую парочку, Геша махнул рукой.
– Пошли, ребята. Мы чужие на этом празднике жизни!
Похохатывая, разведчики зашагали прочь, волоча растерянных штатских.
Шварценштайн они покидали через главные ворота. Димитраш догнал Репнина уже у самого танка.
– Тот, второй, раскололся! – выложил «полиглот». – Говорит, они ждали самолет из Берлина, чтобы ночью перелететь в Швейцарию. Тут аэродром рядом!
– Тогда сориентируй Ваньку! Пусть наши шлют самолет сюда. Встретим!
* * *
В тот же день на луг, что за дубравой, сел «Пе-8». Ко времени посадки два «Б-4» уже перевезли ценный груз из заброшенной шахты – тщательно упакованные картины в рамах – из музеев Ватикана, Рима, Флоренции. Геринг был известным «покровителем искусств». Слава богу, еще один «искусствовед» не успел «прихватизировать» полотна.
Расставание с Эльзой фон Люттельнау было очень трогательным – на диво хорошенькая немочка со слезами благодарила Репнина.
– А как же я? – пролепетал Густав Фезе. – Я же… это… враг!
Геша усмехнулся и сказал:
– Иди-ка ты, враг, отсюда и не греши.
Из воспоминаний капитана Н. Борисова:
«Трофейный вопрос? Само собой, имел кое-что. Самый первый трофей – «вальтер», который мне ребята подарили, но я его в 44-м дома оставил. Отличный пистолет, очень удобно в руке лежал, отдача почти не чувствовалась.
Часы имел, но это штамповка – не то. Но в конце войны случился памятный эпизод. Когда в Чехословакии уже все было кончено и немцы стали массово сдаваться в плен, то к нам немецкий офицер привел свою роту. Уже без оружия пришли. Он команды подавал, а они всё четко исполняли. А я уже ротным был и стоял рядом с группой офицеров. Он подошел и на немецком доложил мне, что привел своих солдат. Я вызвал одного офицера, чтобы он доложил в штаб батальона. Немец встал на свое место на правый фланг строя, и мы ждем, пока от комбата кто-то придет.
Вдруг этот немец выходит из строя и подходит к нам. Берет под козырек, что-то говорит и лезет в карман. Достает часы, окинул взглядом нашу группу и почему-то вручает их мне. Я взял, он развернулся и снова встал в строй. Я посмотрел, часы совершенно новые. Швейцарские. И служили они у меня лет двадцать. Вот такой эпизодик.
Потом еще достал большие часы на цепочке, и когда поехал в первый отпуск, сделал подарок отцу. И он всем хвастался: «Сын подарил!» Что еще?
В конце войны разрешалось вещевые посылки домой посылать.
Да, когда вошли на территорию Германии, пришел приказ, что в течение месяца можно отправить по одной посылке до десяти килограммов. И три штуки я домой отправил.
Первую я сам собирал. Когда танк сгорел, какое-то время появилось, и тут мне старшина напомнил, что на это дело всего два дня осталось. Так я по деревне где-то прошел и на скорую руку какое-то барахло насобирал. В каком-то магазинчике рулончик шерсти взял. Замотали, завязали. Потом рулончик какого-то цветного материала тоже прихватил. А времени-то на отправку нет. Я уже попросил старшину: «Отправь за меня!» А он же возрастной мужичок, ушлый, и я его предупредил: «Ты учти, война кончится скоро, так что без мухлевства…»
Глава 25 «Крепость Голландия»
Нидерланды.
17 октября 1944 года
1-й Украинский фронт вышел к границе с Нидерландами едва ли не на всем ее протяжении. Воздушный десант, сброшенный у города Везель, захватил мост через Рейн, и войска дошли до крайней западной точки Германии.
Дальше пролегала «Крепость Голландия» – такой оборот ввели еще местные генералы в 40-м, когда готовились защищать Нидерланды от немецкого вторжения. Генералы заранее признавали, что всю территорию страны им не оборонить, а лишь одну четвертую, ядро Нидерландов – вот его-то и прозвали «крепостью».
Увы, в 1940-м эта «крепость» не продержалась и недели – пала на пятый день. Теперь же положение изменилось.
В сентябре Черчилль решился-таки на операцию «Оверлорд», подразумевавшую высадку десанта в Нормандии. Сердце премьер-министра по-прежнему лежало к высадке на Балканах, но теперь, после того, как русские танки прошли через всю Восточную Европу, делать там было нечего. А вот удержать в орбите своего влияния хотя бы Францию, не отдать и ее комиссарам, было возможно.
Конечно, после того как Вашингтон разорвал прежние обязательства перед Лондоном, напрямую договариваясь с Москвой, силы и возможности Великобритании резко уменьшились. И все же Черчилль, который собственными руками разрушал Британскую империю, не ведая, что творит, продолжал верить в великую миссию Англии. Британцы должны были спасти континентальную Европу – хотя бы для того, чтобы она не досталась русским.
Черчилль дождался конца сентября, когда РККА заняла часть Германии от Баварии до Рура и почти всю Польшу, и лишь тогда решился на высадку – большую часть дивизий с Западного фронта немцы уже вывели.
Под началом фельдмаршала Монтгомери находились 2-я британская армия и 1-я канадская. Кроме того, был флот и авиация – как на Восточном, так и на Западном фронте господство в воздухе давно уже было потеряно для люфтваффе.
Немцы отступали, поскольку удерживать завоеванные земли представлялось глупостью, когда большевики прибирали к рукам сам фатерлянд.
Роммелю [36] деваться было некуда, он спешил на родину, желая успеть раньше русских. Увы, дорога на восток (южнее Арденн) была перекрыта войсками 3-го Украинского фронта, и немцы начали отходить в Бельгию и дальше, в Нидерланды. Их оставалось немного – потрепанная 7-я армия, части 15-й пехотной и 5-й танковой.
Немцам удалось отойти, взорвав за собою мост Моердийк через Холланд-Дип, образовав «водный фронт» – по Маасу и Холланд-Дипу и объявив «Крепость Голландию» неприступной.
В октябре, обойдя с севера линию Зигфрида, по направлению к Арнему вышли войска 1-го Украинского фронта…
* * *
…Иваныч заглушил танк, и стало тихо. Репнин устало стянул шлем. Федотов открыл люк, запуская свежий воздух.
До моря отсюда было далековато, но Геше казалось, будто повеяло соленым и терпким. Голландия…
Репнин усмехнулся. Все у него времени не было (или денег) на туры в Европу. Ну вот и проехался. Хоть и без особых удобств, зато вокруг настоящая Европа.
Тут еще не признали однополые браки, а черные халявщики не насилуют белых мадемуазель и фройляйн. Будущее тотальное извращение еще только закладывается.
– Тащ командир! Поедим, может?
– Давай…
Сухпайки стали поприличнее – местные фрау на них облизывались.
Колбаса, хлебцы или сухарики, тушенка или маленькие баночки с мякотью краба – Бедный их «гидромясом» называл.
– А «наркомовских»? – поинтересовался Федотов. – А?
– Наливай.
– «Под копирку»! – залихватски сказал Борзых.
Геша усмехнулся. Это жаргон такой, фронтовой. «Под копирку» – значит двойную норму.
А и правда, чего бы и нет? Притомились они здорово. Столько верст позади, столько боев! От Донбасса до Атлантики!
Не хухры-мухры.
Опрокинув стопочку, Репнин сморщился и быстро закусил «гидромясом». Пожалел, что тогда, в Везеле, постеснялся «оприходовать» пару бутылочек французского коньяку. На его вкус, так армянский «ОС» получше будет «Мартеля», но на безрыбье, как говорится…
Геша, дожевывая «крабятину», глянул в оптику, затем высунулся в люк. К югу отсюда протекал Рейн, а за ним начинался Западный вал – весьма серьезная линия укреплений. Бесконечные ряды бетонных надолбов, которые танкам не одолеть, тысячи стальных дотов, бетонированные рвы…
А здесь ничего этого и в помине нет. Вон там, к западу, вернее, к северо-западу лежит Арнем – ближайший голландский город. Еще километров двести в том же направлении, и будет Амстердам.
Танки подходят и подходят, их становится все больше, но движению вперед мешает не граница. 1-я и 6-я танковые армии ждут сигнала.
Туда, за границу, ушли большие четырехмоторные самолеты, их задача – высадить десант. Надо захватить мосты через реки Аа, Доммель, Маас, через канал Вильгемины и канал Маас – Ваал.
Захватят, куда денутся…
В небо над Нидерландами ушли сотни транспортных самолетов, причем «пешек» было меньше всего – летчики ВВС РККА вели американские транспортники С-54 «Скаймастер», Консолидейтед С-87 «Либерейтор Экспресс» и Дуглас С-47 «Скайтрейн».
По АлСибу – через Аляску, Чукотку, Сибирь – самолеты США поступали прямо на военные аэродромы.
Борзых неожиданно встрепенулся, проглотил большой кусок, едва не подавившись, и просипел, оборачиваясь:
– Выступаем, товарищ командир! Ровно в десять ноль-ноль!
Репнин глянул на трофейные – швейцарские! – часы.
– Еще четыре минуты. Доедаем, убираем и – вперед!
Иваныч завел мотор, и ровно в десять 102-й переехал в Нидерланды.
* * *
Арнем городишкой был приятным, зеленым. Недаром здесь селились престарелые плантаторы, вернувшиеся на родину с Карибских островов. Конечно, мало кто из них остался дома, когда гитлеровцы вломились в пределы Нидерландов, но и без них Арнем выглядел очень даже ничего.
– Ваня! Что там?
– Передают, что немецких частей в городе нет, одни местные добровольцы, вроде наших бандеровцев!
1-я голландская моторизованная дивизия СС «Недерланд», 2-я голландская гренадерская дивизия «Ландсторм Недерланд» и танковый полк «Вестланд» были полностью укомплектованы местными холуями и просто голландскими нацистами, чей фюрер – «лейдер нидерландского народа» Антон Мюссерт – так и не стал правителем своей порабощенной родины. Немцы назначили рейхскомиссаром немца – Зейсса-Инкварта, но Мюссерт не растерял раболепия и все равно поклялся Гитлеру в верности.
– Танки на окраине! Двадцать вправо!
– Вижу. Бронебойным!
– Есть! Готово!
– Огонь!
Выползавшая из-за угла «тройка» успела показаться наполовину, начав разворачивать башню, но не поспела – снаряд снес ее. Обезглавленный танк проехал еще несколько метров по инерции и заглох.
Танкисты второй «тройки» были посноровистей и успели выстрелить. И даже попали – башню «Т-43» будто кто кувалдой огрел.
– Федотов!
– Щас! Мы уже… Выстрел!
«Т-III» была не той машиной, которая способна сражаться с «сороктройками» на равных. Уделали.
За дымом и гарью Репнин разглядел баррикаду, сложенную из опрокинутых легковушек, мешков с песком, телеграфных столбов и даже пустых бочек.
– Осколочным!
– Есть осколочным! Готово!
– Федотов, разнеси это барахло!
– Понял!
Попадание снаряда развалило баррикаду, образовав узкий проход. Танк всей своей массой расширил его, вырываясь на перекресток. Слева стояло орудие, возле него метались артиллеристы.
– Иваныч!
– Вижу, командир.
Мехвод резко развернулся. Пушка выстрелила, подпрыгнув, но снаряд просвистел мимо, попадая в угловой дом, а танк тут же наехал на орудие, ломая и куроча его.
Пехотинцы пробегали по тротуарам, высматривая фаустников, и деловито постреливая, а по осевой катил бронетранспортер, где работал пулеметчик, пуская очереди по окнам, вызывавшим его подозрение.
И все ж таки одного гранатометчика мотострелки упустили – круглая блямба фаустпатрона показалась из подвального окошка.
Выстрел!
Граната прилетела, ударив по корпусу около башни, и тут же сработал контейнер ДЗ. Отбили.
Пара пехотинцев мигом вернулась и швырнула в подвал пару «лимонок». Все происходило очень быстро, так что ответка фаустпатронщику прилетела по адресу, сбежать тот просто не успевал. А ты не стреляй!
– Федотов, глянь на во-он тот дом, с колоннами. Витрину видишь заколоченную?
– Где? А-а… Точно, выглядывает что-то.
– Осколочным.
– Есть осколочным! Готово.
– Огонь!
Снаряд легко пробил листы фанеры, которой была заделана витрина магазина, и рванул изнутри, вынося и стекло, и фанеру, и тело пулеметчика вместе с «ручником».
В это время боец на «Б-4» резко задрал ДШК и застрочил по чердаку двухэтажного, но невысокого дома с мезонином. Доски, шифер, стекла полетели во все стороны. Если там и было пулеметное гнездо, то «птенчик» его покинул.
Выкатившись на набережную, танки 2-го батальона открыли огонь по барже, с которой задирали дула 88-миллиметровые зенитки. Пара снарядов взорвалась в реке, вздымая фонтаны мутной воды, а еще три или четыре попали куда надо, проламывая палубу.
Один из осколочных вошел в борт пыхтевшему буксиру, и тот сразу, на счет «три», пошел ко дну. Трос, тянувшийся за ним, стал для баржи якорной цепью – огромная плоскодонка плавно развернулась по течению, уже заметно кренясь и погружаясь носом. Видать, судьба ей лечь в ил рядом с буксиром.
А у противоположного берега из воды выглядывал хвост «Скайтрейна» – возможно, жертвы той самой «зенитной баржи».
– Борзых! Работаешь радистом.
– Есть, тащ командир!
– Батальону Лехмана продолжать движение. Полянскому выдвигаться в центр!
– Понял!
Арнем кончился неожиданно – вот шла улица и сразу парк. А за ним – пески. А за песками – лес, причем хвойный. Красота.
На фоне всей этой красоты и лепоты двигалась колонна грузовиков. Разномастные, они тащили на прицепе пару пушек, а кузова были набиты каким-то барахлом.
– Ваня, вызови Заскалько!
– На связи!
– Пашка! Ты уже за городом или где?
– За городом, тащ командир!
– Колонну видишь?
– Колонну? А, вижу! Показалась!
– Долбани по передней машине!
– Есть долбануть!
Даже осколочно-фугасный снаряд в 130 миллиметров – это аргумент убийственный. Грузовик, катившийся в голове колонны, взлетел в воздух и перевернулся, пылая и разваливаясь. Следующая за ним машина затормозила не вовремя, и горящий остов рухнул прямо на нее.
– Осколочным!
– Есть осколочным! Готово!
– Огонь!
«Т-43» ехал и стрелял, укладывая снаряды в колонну, как яйца в корзинку. Тут и взвод Данилина отметился, так что была колонна – и не стало, лишь череда пожаров выстроилась вдоль дороги.
– Вперед! На Утрехт!
* * *
Весь день танки шли на запад, не встречая ровно никакого сопротивления. Лишь однажды 64-я танковая бригада наткнулась на батарею противотанковых орудий и спешно оборудованные блиндажи. Но боя не получилось – вызванные бомбардировщики «Ту-2» раскатали защитников «Крепости Голландия» под ноль.
А в Утрехте танкистов встретили торжественным маршем – 167-я фольксгренадерская дивизия, сократившаяся по численности до полка, вышла навстречу строем.
Генерал-лейтенант Ганс Хютнер, командующий дивизией, отдал честь Репнину и объявил, что 167-я сдается в полном составе.
Пример Хютнера стал настоящим поветрием – вскоре вся 7-я армия, за исключением особо упертых, пошла в плен, четко печатая шаг. Башкирев, назначенный комендантом Утрехта, не знал, куда этих пленных девать. А кормить чем?
Черняховский велел гнать всех их на родину, строем. Германия сильно задолжала Советскому Союзу. Вот, пускай теперь отрабатывают долги!
27 октября 1-й Украинский фронт вышел на линию Гаага – Амстердам, и Репнин не утерпел, выбрался к морю.
Осенью Северное море было бурливым, цвета пыльного бутылочного стекла. Волны завивались барашками, ветер посвистывал, трепал пучки засохшей травы на сыпучих дюнах.
«Ну вот, – подумал Геша, – вот тебе и Атлантика…»
Вдали проходил серый приземистый корабль, поспешая со стороны Ла-Манша на север. Он виднелся нечетко, но разобрать, что посудина военная, было легко – четыре орудийные башни говорили сами за себя.
Репнин сидел на броне, свесив ноги, и отдыхал, лениво посматривая на волны, с шумом набегавшие на песок и с шуршанием отползавшие.
Неожиданно резкий удар донесся с моря. Геша приподнял голову и увидел, как серый корабль далеко от берега опоясался мгновенными вспышками. И снова ударило.
– Да они там стреляют! – завопил Борзых. Радист, несмотря на погоду, разулся и шлепал по пенистой водичке босиком.
У Репнина во рту пересохло.
– Ложись!
Снаряды прошелестели выше. Перелет! За дюнами загрохотали взрывы, поднимая тонны песка, разнося по кирпичику какие-то старые склады.
– Ванька! Всех на берег! Срочно! Особенно Полянского!
Последние слова Репнин прокричал в спину Борзых – тот как был, так и запрыгнул на броню, нырнул в танк.
А корабль снова заблистал вспышками, опять накатил грохот. Теперь случился недолет – метрах в двухстах от берега вспухли пенные смерчи.
С грохотом и ревом на берег стали выезжать тяжелые «ИС-3», они становились в линейку, и Репнин махнул рукой:
– Бронебойными! Огонь!
Десятки танковых орудий загрохотали, посылая 130-миллиметровые подарки серому кораблю. Пробить корпус таким калибром невозможно в принципе, но наделать бед на палубе – почему бы нет?
А тут и Федотов отличился, тоже послал подарочек.
– Это «Принц Ойген»! – крикнул Борзых, появляясь над люком. – Тяжелый крейсер! Немецкий!
А Геша стоял, сжимая кулаки, и ругал себя за мальчишество. На кой черт он вызвал танки? Смешно же спорить с главным калибром тяжелого крейсера! 203 миллиметра – это такой «чемоданчик», что любой танк вскроет, как банку консервную!
Сейчас как шарахнет…
Однако орудия «Принца Ойгена» молчали. Не сразу, но Репнин догадался о причине – с востока наплывал гул авиадвигателей. Шли бомбардировщики «Ту-2».
Пронесясь над береговой линией, они не выстраивались звеньями – некогда было, а сразу шли в атаку.
Каждый из «туполевых» нес по три бомбы, каждая весом в тонну – эти округлые дуры были хорошо видны с берега.
Первые бомбы упали не слишком хорошо – лишь одна угодила по носовой палубе, а две другие взорвались у борта.
Впрочем, именно они нанесли вред кораблю – тот аж накренился. Взрыв двухтоннок сильно вдавил бронеплиты, разошлись швы, на борт стала поступать вода.
Второй «Ту-2» сбросил бомбы точнее – две взорвались на палубе, сорвав и скрутив стальные трапы, а вот третья почти угодила в носовую часть палубы, но «Принц Ойген» как раз накренился, и бомба скользнула по обшивке в море, где и рванула – грандиозные массы воды поднялись по обе стороны корабля, она обрушилась на палубу, волны крутились вокруг надстроек и стекали в шпигаты.
Тонка сработала, как подводная мина – прорвала шов между стальных плит.
Еще одна бомба упала за надстройкой, уничтожив трубу, следующая пробила носовую палубу в носу, красиво рванула, но броневую палубу, пролегавшую ниже, не повредила.
И снова успех достался тонке, взорвавшейся в воде – бомба, сработавшая за кормой тяжелого крейсера, оторвала ему один из гребных винтов. Скорость «Принца Ойгена» сразу упала.
105-миллиметровые зенитные спарки долбили с борта корабля отчаянно и непрерывно, но с каждой тонкой их становилось меньше.
Тяжелый крейсер оседал на нос, волны уже захлестывали палубу. Скорость корабля снижалась, сопротивлялся он вяло, и второго захода не потребовалось – покружив над «Принцем», бомбардировщики улетели. Капитан подранка выбросил белый флаг.
Репнин был в курсе, что в Северном море «работали» два крейсера Балтфлота, «Киров» и «Максим Горький», но где они находились нынче, не знал. Ничего, разберутся как-нибудь.
– Отбой, ребята, – сказал Геша.
На броню своего «ИСа» спрыгнул Полянский и громко заговорил:
– Всем буду рассказывать, как я с крейсером на танке дрался!
– С тяжелым крейсером, Илюха! – поднял палец Репнин.
Из башни 102-го показался Борзых и оповестил всех:
– Приказано двигаться на Амстердам – и обратно. Чего-то там готовится!
– Чего-чего… – проворчал Бедный, показываясь из переднего люка, – как будто неясно! Берлин брать будем!
Репнин ничего не ответил, лишь головой покачал. Рановато еще на столицу рейха идти. Кёнигсберг взяли, а к Одеру не вышли пока. Да и с их стороны тоже работы – море. Впереди – Бремен, Гамбург, Киль, Ганновер…
– По машинам!
Из воспоминаний капитана Н. Борисова:
«Вошли мы в Германию в районе городка Олау на Одерском плацдарме, но первые сто километров гражданского населения совсем не видели. Все немцы побросали свои дома и ушли на запад. Даже такой эпизодик могу вам рассказать.
Идем через деревни и городки, и везде одна и та же жуткая картина – пустые дома, ни души, словно вымерло всё… И только выпущенные на свободу коровы и свиньи бродят повсюду в поисках корма. А закрытые во дворах, от голода беспрерывно мычат, ржут, хрюкают, это что-то страшное. Я даже посылал кого-то выпустить их.
И вот мы заезжаем в большую деревню, а там у костела собралось целое стадо из таких брошенных свиней. Ну, поначалу нам, конечно, не до них. Пока разбирались в обстановке, деревня обстреливалась немцами. Но как только заняли оборону, обстрел прекратился. И обходя с ротным огневые позиции, натыкаемся на это стадо. Идем в его направлении и еще на подходе замечаем, что разъяренные свиньи что-то таскают и дерутся с визгом и хрюканьем. Когда же приблизились вплотную, то от увиденной картины даже нам стало не по себе…
Видимо поспешно отступая, немцы похоронили своих погибших в братской могиле, слегка присыпав землей. Но голодные и одичавшие свиньи тут же раскопали свежую могилу и стали пожирать эти трупы… Однако чтобы разогнать озверевшее стадо, потребовались определенные усилия. Стрельба из автоматов и ракетниц не помогла. Только после взрывов дымовых гранат и шашек свиньи разбежались по всей деревне…»
Глава 26 Даёшь Берлин!
Берлин.
7 мая 1945 года
Монтгомери два месяца добирался до Парижа. В принципе, британский фельдмаршал не наступал даже, а всего лишь следовал за немцами, отходившими к линии Зигфрида. Попытки перейти в наступление на восточном направлении, дабы выбить «унтерменшей» из фатерлянда, предпринимались, но успеха не имели – части 3-го Украинского фронта неплохо закрепились на Западном валу, добротно устроенном немцами, и дали отпор.
И немцы не нашли ничего лучшего, как сдаться в плен англичанам.
А войска 1-го и 2-го Украинских фронтов продвигались на восток и на север, до Гамбурга и Киля.
Именно в тех местах гитлеровцы собрали последние силы, укрепив рубежи на Эльбе, а когда РККА прорвала все линии глубоко эшелонированной обороны, перешли в наступление.
В бой были брошены все резервы, даже старики и подростки, для которых Германия была превыше всего.
Отбросить советские войска не получилось, но и продвинуться особо Черняховскому и Ватутину не удалось – немцы стояли насмерть.
Иные участки были труднопроходимы для танков не из-за бетонных надолбов или рвов, а из-за массы фаустпатронщиков, жаждавших подстрелить хоть один русский танк.
Катуков не позволял своим людям проявлять чудеса героизма, а просто вызывал ВВС – штурмовики и бомбардировщики старательно расчищали путь танкам. Иногда с той же задачей справлялись артиллеристы, после чего по изрытому снарядами полю, как по волнам, отправлялись танки-тральщики – вдруг какая мина уцелела?
Каждый километр давался большими усилиями и тратами, снабженцы едва поспевали с подвозом боеприпасов и топлива.
Правда, у немцев все обстояло еще хуже – синтетический бензин, годный для немецких танков, кончался, его цедили литрами, а бензин высокооктановый, которым «питались» самолеты, и вовсе был у нуля.
Такое горючее можно было изготовить лишь из нефти, а Германия была полностью отрезана от промыслов в Румынии или Венгрии. На последних резервах вылетали «Юнкерсы», чтоб отбомбиться, и частенько без сопровождения «Мессершмиттов» – на истребители топлива не хватало.
В бой шли «Тигры» – обычные и королевские, «Пантеры» и САУ, показались даже первые турбореактивные самолеты – «Мессершмитт-262». Ресурс их ТРД был очень мал, всего двадцать пять часов, при этом самолет выходил очень капризным – взлетать и садиться ему надо было на исключительно бетонную полосу, не менее полутора километров длиной.
Тем не менее эти самолеты со слегка стреловидными крыльями летали, грозя поршневым «Ла» и «Якам», а самое главное – им требовался не бензин, а тяжелый керосин, а то и вовсе солярка.
Если бы эти самолеты появились годом-двумя раньше, то они бы многое могли изменить на фронте. Но не теперь.
Лишь после нового, 1945 года получилось переломить ситуацию, и наступление продолжилось. В феврале советские летчики опробовали, обкатали в бою первые реактивные «МиГ-9» [37].
Наш двигатель обладал вчетверо большим ресурсом, самолет получился надежным, и реактивные «мессеры» полетели с небес по тем же траекториям, что и их поршневые собратья.
Много сил отвлекалось на удержание уже занятых территорий, разрозненные группы СС и недобитков из вермахта гуляли по тылам РККА, устраивая нападения и диверсии, поэтому несколько полков НКВД было переброшено для борьбы с немецкой «атаманщиной».
К весне 45-го стало ясно, что сопротивление бесполезно и «Гитлер капут», но в бункерах рейхсканцелярии все еще мечтали о реванше, измышляли бредовые планы не то чтобы спасения, а разгрома советских войск. Мечты, мечты… где ваша сладость?
Мечты ушли, осталась гадость.
* * *
В конце марта, после боев за Данциг, Катуков получил приказ выдвигаться к Одеру, на помощь 1-му Белорусскому фронту.
Утром 16 апреля 1-я танковая бригада в составе передового отряда 8-го гвардейского мехкорпуса с приданными частями (полк САУ, полк ЗСУ, дивизион «Катюш») сломила оборону противника на господствующей высоте и заняла Заксендорф, что на Зееловских высотах. Эта гряда высот тянулась по левому берегу старого русла Одера, всего в пятидесяти километрах восточней Берлина. Вдоль высот был выкопан ров глубиной три метра и шириной в три с половиной, полоса обороны имела сплошные траншеи, изобиловавшие дзотами, пулеметными площадками, окопами для орудий.
Пехоте приходилось туго – земля сырая, чуть копнешь лопаткой, и выступает вода. Слякоть, дождик моросит.
Артиллеристам тоже доставалось, но 17 числа им повезло – танки 1-й гвардейской доставили на себе и ящики со снарядами, и горячую пищу в термосах, и самое главное – почту.
Пушкари сидели в ровике, по колено в воде, и читали письма всем расчетом. Рядом рвались мины, артиллеристов обдавало землей, а они лишь стряхивали ее и самозабвенно читали, читали, читали…
Вскочат, обстреляют фрицев по приказу, чтоб отбить атаку, и опять за письма. Писем было много, дотемна прочесть все не поспевали. Артиллеристы бы и при свете бензинок продолжали чтение, но нельзя было – противник в ста метрах залег…
Разгорелось сражение, поражавшее своим диким неистовством – 9-я армия вермахта, стоявшая здесь, таяла с каждым часом, но упорно цеплялась за каждую пядь немецкой земли.
Командование 8-го гвардейского мехкорпуса закрепило за 1-й танковой большую группу «горбатых» – двенадцать штурмовиков «Ил-2». Репнин мог их вызывать напрямую, когда приходилось туго. А туго было почти всегда.
То и дело Борзых, ловко заряжая орудие – приноровился! – бубнил в микрофон: «Марс! Марс! Уточняю цели… Вражеские танки в количестве до двадцати машин в лощине западнее высоты десять запятая три готовятся к контратаке. Сообщите, ясно ли слышали меня?»
А с воздуха отвечают: «Понял, понял, цель вижу, иду в атаку…»
Потеряв несколько экипажей, танки бригады просочились по дефиле железной дороги и шоссе, где немцы не могли достать их прямой наводкой, и выбили противника со станции Дольгелин – это стало решающим боем. Зееловские высоты были захвачены.
24 апреля, заняв Максдорф и Требус, действуя совместно с мотострелками, бригада переправилась через Шпрее с выложенными камнем берегами, давя гусеницами байдарки у лодочной станции, и вступила в бой за Йоханнисталь, пригород Берлина.
В тот же день 1-я гвардейская одолела канал Тельтов, заняла Нойкёльн и пять дней подряд вела ожесточеннейшие уличные бои, в которых погиб подполковник Кочетков.
Жукову, Черняховскому, Рокоссовскому предлагали не штурмовать Берлин, а взять его в осаду, как Вену. Столица Австрии продержалась пять суток, и каждую ночь все новые и новые разведывательно-диверсионные группы просачивались в город, устраивая фрицам веселую жизнь. Это РДГ на пятый день захватили Имперский мост через Дунай, не то бы его подорвали.
Но осаждать Берлин никто не хотел, не тот случай. Быть в одном шаге от победы и не сделать его? Ну уж нет!
И на бортах «студеров» и «УльЗИСов» малевали разухабистое: «Даёшь Берлин!»
Канонада не смолкала ни днем, ни ночью. В темноте все выглядело еще выпуклей, значительней, грозней – 265 стволов на каждом километре фронта прорыва!
От стробоскопического блеска орудийных выстрелов, от прожекторов, бросавших длинные лучи в глубину вражеской обороны, от огневых трасс «Катюш» было светло, земля содрогалась – непрерывные толчки в ушах, а утром от едкого порохового дыма, сдавливавшего дыхание, в пяти метрах ничего не видно было. Но голос невидимого знаменосца звал: «Вперед! За Родину! За Сталина!»
23 апреля 1-я танковая армия Катукова получила приказ комфронта Жукова: создать специальную группу и в течение ночи захватить берлинские аэропорты Адлерсхоф и Темпельхоф.
* * *
– По данным разведки, – сказал Геша, ладонями разглаживая карту Берлина и окрестностей, – на этих аэродромах, кроме бомбардировщиков, находятся личные самолеты верхушки рейха и НСДАП, в том числе Гиммлера, Геринга, Бормана и Гитлера, подготовленные к побегу. Далеко отсюда, в Южной Америке, все уже готово к приему. Нельзя упустить этих гадов!
– Не улетят! – усмехнулся Полянский.
Репнин ткнул пальцем в карту.
– Адлерсхоф занять нетрудно, он и так в полосе наступления нашей армии, каких-то три-четыре километра от линии фронта. А вот Темпельхоф находится чуть ли не в центре Берлина, километрах в трех от рейхсканцелярии. Граф! [38] На тебе Адлерсхоф.
– Понял, – кивнул Графов. – Сделаем, товарищ полковник.
– Не сомневаюсь. А прорывом к центру Берлина и захватом правительственного аэродрома я займусь сам. Полянский, с тебя два взвода «ИС-3»… И парочка «Зверобоев».
– Будут, – встрепенулся Илья.
– Лехман, твой батальон идет в полном составе.
– Есть!
– Тогда выдвигаемся…
…Уличные бои в Берлине отличались небывалым упорством. Здесь танкам больше всего грозили фаустники и огонь артиллерии, поэтому бэтээры с пехотой сопровождали группу прорыва на всем пути.
Репнин читал в свое время о битве за Берлин. Тогда от 1-й гвардейской осталось всего шесть танков. «Повторять пройденный материал» не хотелось.
Геша глянул в перископ. Вокруг шоссе горели подожженные немцами елки, а за леском виднелись заводские трубы и редкие каменные дома, без окон, выкрашенные в желтый цвет. Правее горели железнодорожные вагоны – от них поднимался густой черный дым.
До Берлина восемьсот метров. Танки прорыва «ИС-3» с гулом ворвались на улицу какого-то пригорода. Пусто, никого. Повсюду валяются немецкие каски, шинели, остинки. Патроны, винтовки, фаустпатроны. Через каждые сто метров улицу перегораживала баррикада из наваленных телег, бричек, ящиков, молотилок, колес, столов и стульев. Трупов немецких солдат, раздавленных «ИСами», тоже хватало.
– Не успели они, тащ командир! – закричал Федотов. – Хотели, видать, узел сопротивления организовать, а тут мы!
Обгоняя танки, выехали на огневую позицию «Катюши». Стали ровной шеренгой, минометчики принялись заряжать «рамы».
День был безоблачный, но сквозь пороховой дым и гарь солнце смотрело тускло-багровым диском. Мрачно было, как в сумерки.
Капитан, метавшийся у «Катюш», застыл вдруг и прокричал команду, широко разевая рот. «Огонь!» – какая еще могла быть команда?
И точно – с ревом и скрежетом рванулись вверх эрэсы, волоча за собой огненные хвосты. В воздух поднялось все: песок, пыль, камешки, образуя густое серое облако. Рядом вповалку лежали беженцы – берлинцы, таща на себе тюки с домашним скарбом, увидали воочию, как играет «сталинский орган».
После залпа они поднимались, очумелые и заискивавшие: «Русс гут… Русс гут… «Катюш», «Катюш»… Берлин капут!»
– Иваныч! Вон по той улице давай!
– Понял.
На узких улицах Берлина, заваленных грудами битого кирпича, пересеченных траншеями, заставленных надолбами, одновременно могли продвигаться лишь две «сороктройки». Впереди шли саперы и автоматчики, очищая путь от «патриотов» с гранатометами.
Попадался противотанковый ров – пехотинцы забрасывали его мебелью из окрестных домов, разбитыми заборами, землей, – и снова вперед.
Первые танки вели огонь, а вторые стояли в очереди. Если «передовую» машину подбивали, ее место занимала другая.
Так и шли.
На стене одного из домов был написан немецкий лозунг: «Берлин никогда не сдастся!» Автоматчик перевесился через бронированный борт «Б-4», зачеркнул написанное и размашисто вывел: «А я в Берлине. Сидоров».
Впереди нарисовалась настоящая крепость – надземное бомбоубежище. Это было мрачное, похожее на тюрьму здание в пять этажей, с железобетонными стенами толщиной в два с половиной метра, с окнами, закрытыми массивными бронеплитами, с многочисленными прорезями бойниц.
– Самоходчики!
На позицию вышли ИСУ-152. Первый же снаряд вынес широкую стальную дверь, а второй пробил броневой щит на окне второго этажа – из проема рванули дым и пыль.
Парочка ЗСУ открыла огонь из спарок, обстреливая окна и бойницы – прикрывая пехоту. Два БТР тут же рванули к бомбоубежищу, и мотострелки ворвались внутрь.
– Борзых! Сунь-ка бронебойный. Приветим фольксштурм…
– Есть! Готово!
– Федотов, гляди, где открыто окно на третьем или торчит что из бойниц. Туда и пуляй.
– Понял… Выстрел!
Ударила пушка, посылая снаряд. Тот «расширил» амбразуру, куда фаустник совал гранатомет. Ни фаустпатрона, ни стрелка.
– Тащ командир! Радируют, что дом занят!
– Иваныч, газуй!
– Есть!
– Вижу зенитку!
– Где?
– Вот зараза! С чердака бьет! Вон тот дом, с угла, где арка!
– Вижу! Осколочным!
– Есть осколочным! Готово!
– Огонь!
Танковое орудие задиралось кверху не слишком высоко, но для чердака двухэтажного дома – достаточно. Половины чердака не стало.
– Аэропорт!
– Бронебойным!
– Есть! Готово!
– Огонь!
Дугообразное здание аэровокзала Темпельхоф вытягивалось в длину более чем на километр, и подъезды к нему стерег целый рой танков, «Пантер» и «троек» вперемежку.
Зато проезд был широк – сразу четыре «ИС-3» проехали в ряд, стреляя залпом. Репнин залюбовался даже своими танками – асфальт был разбит, воронка на воронке, «ИСы» качало, как на волнах, но пушки смотрели строго вперед – стабилизаторы работали так, что «сумрачному немецкому гению» и не снилось.
– Огонь!
Оба «Зверобоя» добавили свой дуэт в общий хор и с ходу завалили «Ягдпантеру». Несколько «троек» уцелело, и «панцерзольдатен» решили покинуть поле боя, удручающе походившего на расстрел.
Советские танки вырвались на овальное поле аэродрома. На полосу как раз выруливал «Юнкерс-52», прозванный «тетушкой Ю».
Ему наперерез двинулся «Б-4», постреливая из пулемета. Это не подействовало на пилота, и тогда за дело взялся боец с РПГ-2.
Граната вошла «тетушке» под кабину. Взрывом снесло мотор, самолет развернуло на месте и опрокинуло на крыло – подломилась стойка шасси.
Ворота ангаров стояли открытыми – вся «эскадрилья фюрера» была на месте – самолеты Гиммлера, Риббентропа и прочих. Личная машина Гитлера – четырехмоторный «Фокке-Вульф-200 Кондор» – прогревал моторы на рулежной дорожке.
– Федотов, видишь того, с четырьмя моторами? Приласкай его!
– Понял! Осколочный!
– Есть осколочный! Готово!
– Огонь!
Взрыв оторвал «Кондору» правое крыло, и это словно сигналом послужило – из ангаров набежало эсэсовцев, стрелявших на ходу. Пулеметчики долбили, укрывшись за мешками с песком или из амбразур бетонных дотов.
«Зверобой» расколупал один такой, а пара «ИСов» взялась за ангары – от самолетов только клочки полетели. Пара снарядов от группы Лехмана перемешала песок, мешки и пулеметчиков.
«ИСы» и «Т-43» пошли давить самолеты, стоявшие на поле – их тут были десятки. Истребители гитлеровского эскорта и обычные бомберы. Советские танки давили и крушили всех одинаково.
Неожиданно настала тишина, этакое секундное перемирие, и как раз в этот момент откуда-то вынырнул приземистый черный «Майбах».
Сердце Репнина заколотилось – эта марка была у Гитлера в почете, фюрер любил «Майбахи» за плавность хода.
– Не стрелять! Живьем брать!
Но «ИС» Полянского выстрелил чуть раньше отданной команды. Снаряд влепился в колонну, державшую одну из воротин, и та стала медленно опадать, всей своей массой придавив «Майбах» – капот и переднее сиденье.
Следом за легковым выехал автомобиль грузовой, полный эсэсовцев. Сохранять жизнь этим выродкам в планах у Геши не было. Пары осколочных отряду СС хватило вполне.
Из подъехавшего бэтээра выскочили автоматчики и бросились к лимузину. На счет «два» они вынули из салона трепыхавшегося немца в штатском.
Геннадий не выдержал и вылез из танка. Увы, его ждало разочарование – мотострелки вытащили не Гитлера.
Мелкий, усатый, трясущийся немец в очках являлся рейхсфюрером СС.
– Герр Гиммлер! – неласково усмехнулся Репнин. – Какая встреча!
Гиммлер затравленно смотрел на русского танкиста, на этого «черного дьявола».
– Так этот хер и есть тот самый Гиммлер? – удивился старшина Родин. – Это надо же, а? У нас в колхозе счетовод есть, теперь буду знать, на кого Петро Тарасович похож! Куда его, тащ полковник?
– Куда? – медленно повторил Репнин. – Расстрелять его нельзя…
– Это почему? – нахмурился старшина.
– Расстрел – это привилегия офицеров, а Гиммлер всего лишь живодер. Повесить его.
– Вот это по-нашему! – одобрил Родин. – Вась, тащи веревку!
Когда Гиммлер понял, что ему светит, он заверещал и забился в крепких руках пехотинцев, но те были неумолимы. Пуча глаза так, словно его шею уже сжимала петля, рейхсфюрер грозился, плевался, умолял, плакал, выл – бесполезно. Вздернули.
– Лехман! Оставляешь тут пару танков, с ними – два БТР. Пусть подежурят, а то мало ли… По машинам!
Леня Лехман, радуясь, что командир не оставил на аэродроме весь батальон, первым залез в люк своей «сороктройки».
* * *
До центральных районов Берлина оставалось совсем немного. Одолев довольно широкий проезд, танковая группа вышла к широкому каналу, мост через который был разрушен и горел. Саперы заготовили бревна, но сильный пулеметный огонь из близлежащих домов не позволял заняться ремонтными работами.
– Борзых! Скажи всем, пусть прикроют саперов!
– Есть!
Танковые орудия и пулеметы проредили немецкие ряды, обстрел попритих, и пехота рванулась на мост, к взорванному пролету, прямо по горящему настилу, то исчезая в клубах дыма, то появляясь снова. Помкомвзвода быстро принимал длинные толстые доски и укладывал из них первые мостки между исковерканными взрывом балками.
Бойцы перебежали по ним дальше, вскарабкались по обрушившейся ферме вверх и помогли уложить вторые мостки.
Танки, самоходки, артбатареи растянулись в две колонны более чем на километр, стояли, ожидая переправы.
– Борзых, передай нашим, чтобы очередь не занимали! За мной!
Группа вернулась назад и прошла другим путем – в район Курдюрштрассе.
Серые дома, похожие на каменные коробки, смотрели на русских солдат битыми стеклами окон, из которых вывешивались белые флаги. На стенах домов еще сохранились фашистские лозунги. У разрушенных зданий, среди груд кирпича и камней застряли разбитые немецкие танки, орудия и грузовики, рядом – трупы фрицев. Покосившиеся столбы мотали обрывками проводов.
Угрюмые цивильные немцы тащились прочь со своими велосипедами, чемоданами, детскими колясками. Они сжимались, скукоживались, стараясь выглядеть Очень Маленькими Существами. Красноармейцы их будто не замечали, а если вдруг останавливали, берлинцы тут же выдавали: «Тельман – гут, Гитлер – капут!», как будто это какой-то утвержденный пароль.
Наши батареи прямо с улиц били по центру города. Гудели машины и «Катюши», с которых были сброшены брезентовые чехлы, грохотали танки, среди тяжелой бронетехники ловко сновали «Виллисы», над крышами с ревом проносились самолеты.
Казалось совершенно невозможным, что при таком скоплении техники город до сих пор держится. Но немцы сопротивлялись, сопротивлялись отчаянно.
Пехоте приходилось брать штурмом каждый дом, а немцы, его оборонявшие, стреляли по штурмующим через бойницы, пробитые в перегородках, и швыряли гранаты сквозь специально проделанные отверстия в перекрытиях.
Орали: «Рус, сдавайся, капут!» И слышали в ответ: «Вам капут, с-суки! Берлин капут!»
* * *
29-го вечером все группы 1-й гвардейской танковой бригады соединились у Ангальтского вокзала. Немецкие смертники засели за прочными стенами вокзальных подвалов и стреляли по всему, что двигалось. Вот и пришли «ИСы», чтобы вразумить своими 130-ю миллиметрами.
Шел дождь, пожарища медленно гасли, и низкий черный дым густо застилал мостовые. Привыкнув к дневной полутьме, когда чад застил солнце, Репнин и не заметил прихода ночи.
К вокзалу подступились, задействовав приборы ночного видения.
– Огонь!
«ИСы» выдали дружный залп – кирпичи полетели сразу глыбами, копотя цементной пылью.
– Федотов, хватит долбить стену! Амбразуру видишь? Левее водосточной трубы?
– Вижу! Туда?
– Туда!
Башнер не подвел командира и наставника – точно положил снаряд, и тот рванул уже в подвале. Еще несколько минут, и из вокзала взлетела в небо красная ракета – это был сигнал прекратить огонь, поданный разведчиками Графова, которые вместе со штурмовыми группами ворвались в здание.
– Борзых! Приказ по всем батальонам – выдвигаемся на Курфюрстенштрассе!
– Есть!
По Курфюрстенштрассе серьезного сопротивления танкисты не встретили, а вот на перекрестке с Кейтштрассе стало жарко – тамошний квартал гитлеровцы готовили для длительной обороны. Ворота и двери подъездов забаррикадированы изнутри, из углового дома слева зенитки простреливали всю улицу, а командование поставило задачу: во что бы то ни стало занять перекресток и оседлать Курфюрстенштрассе вплоть до зоопарка, чтобы затем выйти по Кейтштрассе к Ландвер-каналу и Тиргартену.
Было решено прорываться на полной скорости, тем более что рубеж обороны, занятый немцами, был неширок.
Мотострелки частью остались в бэтээрах, часть пересели на броню. По команде Репнина танки рванули вперед, к опасной зоне. Автоматчикам было приказано вести непрерывный огонь и бросать гранаты, когда танки станут проходить перекресток, а самоходкам – поддерживать танковые взводы своими калибрами.
Под грохот пальбы с самоходок и трескотню автоматов танки выкатились к перекрестку на предельной скорости – рушились стены, звенело битое стекло, камни и штукатурка летели отовсюду, пыль и дым застили улицу.
Немцы были весьма впечатлены – одни и головы поднять не могли, а другие побросали оружие и занялись бегом на длинные дистанции.
Задание было выполнено, и бригада почти вплотную приблизилась к Ландвер-каналу. Но тут на пути встал серый домина, где раньше размещалась полиция. В его стенах зияли пробоины от обстрелов, видны были окна, заделанные цементом до размера амбразур. В них торчали фаустники и пулеметчики.
– Борзых! Свяжись с КП майора Друганова, и… Дай микрофон, сам челом бить стану.
– Друганов на связи, товарищ полковник!
– Ага… Срочная работенка, Друганов! Тут дом полиции, и он мне надоел. Дом надо уничтожить. Ты как?
– Я – за! – рассмеялся майор сквозь помехи.
Прошло каких-то пять минут, а одна из машин из дивизиона гвардейских минометов Друганова уже промчалась по загроможденной щебнем улице и, подымая тучи известковой пыли, остановилась у завала.
Серая громада дома-крепости хорошо была видна. В ста метрах «Катюша», вернее, «Андрюша» изготовился для стрельбы прямой наводкой.
Разведчик Самуилов вовремя заметил фаустника и снял его короткой очередью, вот только и сам словил пулю. Сержант Вагазов взялся за пульт управления, и тяжелые эрэсы со скрежетом унеслись. Загремели страшные взрывы.
Серый дом осел, верхние этажи его обвалились, руины окутались дымом и пламенем. Еще немного, еще чуть-чуть, и из подземных казематов потянулись немцы, задирая руки вверх. Гитлер капут!
– Иваныч, вперед! Немного осталось!
– Есть, товарищ командир!
102-й выехал на Лютцовштрассе, последнюю улицу перед Ландвер-каналом, за которым Тиргартен и Рейхстаг. Обыкновенная берлинская улица: костяки разрушенных домов, освежеванные лестничные клетки, горы щебня, воронки, исковерканные вагоны трамваев.
Лютцовштрассе была перегорожена баррикадами из обломков стен, а узкие проходы, оставленные для танков, были заминированы и простреливались орудийным огнем. Разведка донесла: чуток подальше, за стволами вековых дубов пряталось большое мрачное здание с амбразурами вместо окон.
Даже если танки одолеют завалы, то попадут под огонь этого дома-форта.
– «Катюшу» бы сюда! – возмечтал Борзых.
– Вызывай!
– Есть!
За углом ждали своего «показательного выступления» РСЗО [39] гвардии старшего лейтенанта Быковского. Он и приказал одному из «Студебеккеров» пособить танкистам.
Шоферу боевой установки гвардии сержанту Бережному [40] пришлось поработать и командиром орудия, и наводчиком. Подложив под задние колеса «студера» бревно, сержант навел установку на цель. Немцы заметили машину, поднялась стрельба, но поздно – эрэсы накрыли дом-крепость.
Ее заволокло дымом, а танки в это время прорывались через баррикады, «догоняя» танк-тральщик.
Подходя с запада, танки остановились на Шпандауэрштрассе. Ландвер-канал плескался впереди.
Репнин прижался к нарамнику. Господи, как он устал…
Но как тут отдохнешь, если бой продолжается?
Вон горят и рушатся дома на Берлинерштрассе, грохот сотен орудий сливается в общий несмолкаемый гул, дым и пыль закрыли солнце и небо.
Еще немного, еще чуть-чуть…
* * *
…Поредевшая бригада пробивалась к главной площади Берлина – Александерплатц. Немцы закрепились на перекрестке двух больших улиц. Фаустники притаились в люках подвалов, у разбитых окон, на чердаках.
А баррикады взяли перекресток в кольцо.
Первым пошел разведочный танк. Приблизившись к перекрестку, он тут же вызвал на себя огонь немцев, и танки, изготовившиеся во «второй линии», тут же «удалили» огневые точки – в воздух полетели кирпичи, куски дерева, штукатурка.
Закопченные артиллеристы выкатывали орудия на новую позицию…
…Облизав пересохшие губы, Геша разглядел в оптику мрачную громаду полицей-президиума. Его громоздкие сообщающиеся корпуса с внутренней тюрьмой, большими пристройками и колодцами-дворами занимали целый квартал у Александерплатц.
Полицей-президиумом занялись гаубицы, «Зверобои» и тяжелые танки. Справились как-то.
Пехота штурмовой группы шла рядом с танками. Разбиваясь на мелкие отряды, пехотинцы занимали выходы во двор и лестничные клетки, взбирались на верхние этажи, спускались в подвалы.
И зачищали очередной дом.
Репнин наблюдал, отдавал приказания как заведенный и далеко не сразу понял, что большое темное здание впереди, совсем рядом, и есть Рейхстаг.
В тот же день, 30 апреля, Егоров и Кантария водрузили знамя Победы над куполом Рейхстага. Было 22 часа 50 минут.
Репнин молчал и улыбался, а его экипаж надрывался, свистел, орал «ура!»… Радовались люди.
1 мая состоялся короткий митинг, на котором зачитали первомайский приказ Сталина. Гитлер вроде бы застрелился, но безоговорочную капитуляцию немцы отвергли.
«Додавим!» – серьезно сказал Бедный, и этой краткой речи все зааплодировали.
А в краткие минуты передышки командир 1-й гвардейской танковой бригады прошел к Рейхстагу и, не жалея трофейного кинжала, расписался: «1 мая 1945 года. Дошел до Берлина. Г. Репнин».
Эпилог
Москва, Кремль.
9 мая 1975 года
Репнин поднялся из-за стола и приблизился к окну. Оттуда открывался привычный вид на Арсенал.
Геннадий Эдуардович медленно прошелся по кабинету. Он не стал тут ничего менять после смерти Сталина, только велел убрать портреты Кутузова и Суворова. На стенах с тех пор остались лишь две картины – с Владимиром Ильичом и Иосифом Виссарионовичем.
Годы, годы… Как же они стали быстро проходить после сорока! А теперь и вовсе заспешили. Вряд ли он доживет до 2015-го. Хотя… Тогда ему исполнится девяносто один. Исполнится ли?
Будет он доживать свой век на госдаче и давать мудрые советы преемнику… Или преемнице?
Это вряд ли, народ не готов к тому, чтобы Советским Союзом руководила женщина.
Репнин вернулся к окну. По Кремлю гуляли туристы, издалека глухо доносились звуки маршей. День Победы.
Подумать только… Тридцать лет прошло. Вся жизнь.
Ну, это ты перебрал, Геннадий Эдуардович. Тебе всего пятьдесят один. Красивый, в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил.
Жена тоже красавица. Дочечка – и вовсе прелесть.
Живи да радуйся.
Репнин поймал себя на том, что неотрывно смотрит на портрет Сталина. Он прекрасно помнил разговор с вождем, когда Иосиф Виссарионович затронул тему партийной деятельности.
Затронул – и «раскрыл» ее.
В 45-м «генерал-майора Лавриненко» назначили руководить Республикой Ганновер, и он воспринял это без испуга, хотя доля неожиданности и была велика. Назначение стало как бы экзаменом – Сталин хотел убедиться, что задатки политика в его «доверенном» могут развиться в способности.
Репнин не слишком оглядывался на Москву, ему было интересно. Власть для него являлась не целью, а инструментом, орудием для устройства жизни к лучшему.
Больше двух лет, вплоть до выборов в бундестаг 1948 года, генерал-майор справно исполнял свои обязанности. Разгребались завалы, чинились мосты и дороги, восстанавливались предприятия.
Безработица падала, доходы росли, а с саботажниками, диверсантами, бандитами расправлялись по законам военного времени. Уже в 1946 году заводы Республики Ганновер эшелонами отправляли продукцию в Советский Союз.
В общем, экзамен он сдал. Когда Репнина перевели в Москву, напряга стало больше. Врагов хватало, вот только бороться с ними напрямую уже было нельзя. Ничего, справился – Хрущев, Маленков и Булганин угодили в 51-м под трибунал, Берия вернулся рулить МВД. Да многих он тогда подтянул…
А в 1954-м на первой полосе газеты «Правда» появился большой портрет – «Председателя Совета Министров СССР Д. Ф. Лавриненко». Тогда Сталин в последний раз принял его в этом кабинете как хозяин. Они долго говорили в тот день, обсудили массу планов, а вечером вождь покинул Кремль, оставив Репнина одного.
Нет, Сталин продолжал оставаться генсеком и в президиумах сиживал по-прежнему, но звонил всего два раза – в 55-м, когда запустили первый спутник, и во время путча в Будапеште, в 56-м. А на следующий год вождь умер.
В Мавзолее разместили второй саркофаг, гранитную плиту над входом заменили на другую, где соседствовали два имени: «ЛЕНИН» и «СТАЛИН».
Вести великий и могучий корабль с названием «СССР» Репнину было в чем-то легче – за ним было знание будущего, о котором никто никогда так и не узнал, даже Наташа.
Но легче не значит легко. Чтобы начать экономическую борьбу с Западом, следовало менять очень многое. Отказаться от «штурмовщины» и «уравниловки», дать предприятиям право самим назначать цену на свою продукцию, самим выбирать поставщиков и потребителей, избавляться от лодырей и прогульщиков. А вот у министерских чиновников и партийных секретарей надо было, наоборот, отобрать власть.
Спасибо товарищу Берия, помог выстоять в этой войне, да и не он один – в 1959-м, когда полетел Гагарин, рабочие и крестьяне впервые лет за сорок вышли на демонстрации. Они несли над собой торопливо намалеванные плакаты: «Мы – в космосе!», «Мы – за!», «Долой волокитчиков!», «Долой комчванство!», «Даешь социализм!», «Тов. Лавриненко, мы с тобой!».
Тяжко приходилось. Бывало, по двое суток не спал, как на фронте. А это и был фронт! Помнится, Евтушенко наваял поэму «Командарм», в которой воспел «подвиги» предсовмина.
Уже в 64-м рост ВВП вплотную приблизился к девяти процентам. Строились ГЭС, строились заводы, строилось жилье. Четырехполосная автострада протянулась от Ленинграда до Владивостока. Западные банки охотно покупали советские БЭСМ, игнорируя дорогие и слабосильные компьютеры Ай-Би-Эм. Европейцы ездят на «Волгах», летают на «Ил-86» и «Ту-144».
До полной победы еще далеко, но успехи налицо, наступление продолжается. СССР пока довольствуется вторым местом после США, но вот Академгородок под Новосибирском уже затмил Силиконовую долину по части инноваций, а Наташа уверяет, что даже в Сталинграде или в Красноярске можно без очереди купить модные сапожки или колбасу тридцати сортов…
…В кабинет заглянул секретарь.
– Дмитрий Федорович…
– Иду, иду.
Репнин быстро натянул пиджак, поправил галстук и покинул кабинет.
– К параду все уже готово, Дмитрий Федорович. Личный состав выстроен, техника на подходе.
– Отлично, – кивнул Геннадий Эдуардович.
Он спустился в подземный переход, отделанный белым кафелем, как где-нибудь в метро, и вышел в «правительственной комнате» Мавзолея. Оттуда поднялся на трибуну.
Пожал руку Громыко, Косыгину, Берия. «Совсем поседел Лаврентий Павлович…»
Оглядев Красную площадь, выстроившиеся колонны, Репнин глубоко вздохнул. Ради этого стоило бороться и жить!
Телекамеры тотчас же развернулись в сторону Мавзолея, и Геннадий Эдуардович улыбнулся объективам, помахал рукой миллионам зрителей. Наташке. Юльке. Директору совхоза Бедному. Замначальника Госкомитета межпланетных сообщений Борзых. Подполковнику танковых войск Федотову.
Куранты пробили десять.
– Пара-ад… Смирно! К торжественному маршу, побатальонно, на одного линейного дистанции, первый батальон прямо, остальные напра-во!
«Все путем, – подумал Репнин, – все путем. Победили мы в Великой Отечественной? И в холодной войне победим! Куда мы денемся…»
Примечания
1
Использованы материалы генерал-майора И. А. Вовченко.
(обратно)2
«Горбатыми» – за характерный силуэт – прозывали штурмовики «Ил-2».
(обратно)3
Разговорное – штаб корпуса.
(обратно)4
Реальный случай, описанный И. Вовченко.
(обратно)5
Огонь и смерть! (нем.)
(обратно)6
Gruppe! In linie zu einem gliede angetreten! (нем.) – Отделение! В одну шеренгу становись!
(обратно)7
Порядку и дисциплине (нем.).
(обратно)8
Aufsteigen! (нем.) – К машинам!
(обратно)9
Выходи из машины! Быстро! (нем.)
(обратно)10
Использованы воспоминания генерал-майора И. Вовченко.
(обратно)11
В нашей реальности мост был подорван немцами.
(обратно)12
В нашей реальности это происходило 8 числа.
(обратно)13
В нашей реальности И. Черняховский стал командовать 3-м Белорусским фронтом в 1944 году.
(обратно)14
У нас это произошло 4 ноября.
(обратно)15
В нашей реальности к созданию «ИС-3» приступили летом 1944-го, а первая партия танков была выпущена в мае 1945-го. Двигатель танка развивал мощность в 520 л.с.
(обратно)16
Так в то время называлась РЭБ.
(обратно)17
Занятно, но Рузвельт скончался в апреле 1945 года – именно тогда, когда был готов договориться со Сталиным о мирном разделе сфер влияния. Гарри Трумэн, пришедший ему на смену, мигом разорвал все договоренности с СССР, стал махать ядерной дубинкой, а Черчилль разразился знаменитой Фултонской речью.
(обратно)18
Соответственно, начальник инженерной службы и начальник оперативного отделения.
(обратно)19
ЗСУ-37 была первой советской серийной ЗСУ на гусеничном шасси. Выпускалась с 1944 года. В нашей реальности была одноствольной.
(обратно)20
«Вступайте в ряды дивизии СС «Галичина» для защиты своего Отечества в братстве по оружию с наилучшими воинами мира!»
(обратно)21
Напомним, что 1-й и 2-й танковые батальоны составляли 4-й полк 1-й гвардейской танковой бригады.
(обратно)22
«Вервольф» с немецкого (werwolf) – оборотень, вурдалак. Правда, Гитлер любил писать Wehrwolf – с намеком на слово Whermacht – вооруженные силы.
(обратно)23
В нашей реальности была сделана попытка такого окружения – в двадцатых числах января, но не вышло – наступательные возможности 1-го и 2-го Украинского фронтов были исчерпаны.
(обратно)24
В нашей реальности со ставкой Гитлера произошло примерно то же самое – сначала ее оставили, а потом, когда вермахт перешел в контрнаступление и немцы снова заняли «Вервольф», было решено взорвать верхние этажи бункера и сжечь поселок.
(обратно)25
В нашей реальности он произошел в августе 1944 года.
(обратно)26
«Локхид L-049 Констеллейшен» – выпускался с 1943 года. На момент постройки – самый большой пассажирский самолет в мире. 62–109 пассажиров (в зависимости от компоновки салонов).
(обратно)27
Представитель национального меньшинства.
(обратно)28
Штурмовики «Ил-2».
(обратно)29
Так было и в нашей реальности. Далее по тексту – реальность альтернативная.
(обратно)30
В нашей реальности это, к сожалению, произошло – в мае 1944 года Адольф Эйхман депортировал в Освенцим более 437 тысяч евреев и 30 тысяч цыган.
(обратно)31
ГАЗ-67.
(обратно)32
В нашей реальности захват происходил в октябре, поэтому и время было более поздним – 5.55.
(обратно)33
«Штурм и натиск» (нем.).
(обратно)34
107-миллиметровое танковое орудие ЗИС-6 с расстояния 1500 метров давало гарантированное пробитие бронеплиты в 92 миллиметра. У пушки, установленной на «Королевском тигре», была выше начальная скорость снаряда (1000 м/сек против 830), за что, правда, приходилось расплачиваться большим весом – пушка 8.8 Kw.K. 43 L/71 весила почти 2,5 тонны.
(обратно)35
Fallen! (нем.) – падай!
(обратно)36
В нашей реальности Э. Роммель был ранен, и его сменил фон Клюге. Но тоже ненадолго.
(обратно)37
В нашей реальности это произошло годом позже.
(обратно)38
Гвардии майор Владимир Графов, командир отдельного разведывательного батальона.
(обратно)39
РСЗО – более позднее определение для «Катюш».
(обратно)40
В нашей реальности он был ефрейтором.
(обратно)
Комментарии к книге «Четыре танкиста. От Днепра до Атлантики», Валерий Петрович Большаков
Всего 0 комментариев