«Форт Росс»

Крыло двуглавого орла — ч.1 Форт Росс

Предисловие издательства посвященное памяти профессора РИУ им. Канта Иванова Е.Б.

Уже четыре года бушует в инфосети полемика о «Русском чуде». Несмотря на множественные доказательства истинности описанных событий, были приведены и заслуживающие внимания опровержения. Документ [1] обрел как своих ярых сторонников, так и противников, которые приложили все силы к подробному изучению эпохи становления русской империи. Одно это делает Документ [1] уникальным раритетом, благодаря которому начало 18 века представлено в инфосети едва ли не полнее, чем новейшая история. Оппоненты документа даже позволяют себе высказывания, что «… не будь его — нечто похожее стоило бы выдумать».

Однако, документ [1] есть, и большинство простых читателей, следящих за дебатами в инфосети, задавались все это время вопросом — «А что же дальше?!».

На этот вопрос оппоненты отвечают однозначно — ничего. По всем официальным бумагам, найденным в архивах, князь Азовский был сослан и умер в Анадырском остроге.

На это сторонники, без явных доказательств, утверждали, что князь был жив так как «русское чудо» продолжалось все начало 18 века.

В этих условиях становится понятно, отчего за четыре года споров были организованы 6 полноценных исследовательских экспедиций на территориях обеих империй. Практически все архивные документы того времени прошли через частое сито придирчивых взглядов, и открыли множество ускользавших ранее моментов, играющих на сторонников «призрака князя». Но не нашлось самого главного — продолжения дневников Азовского.

Отдельный поклон, и отдельная благодарность усилиям самого верного сторонника поисков записок — профессору Иванову, пропавшему без вести год назад в пятой экспедиции. Его пламенные речи в инфосети стали одним из главных двигателей искателей, а его личный пример стал эталоном исследователя, доказывающего свои взгляды.

Прошедшая годовщина, после пропажи авиетки экспедиции над озерами губернии Ванкувер, заставила официально признать профессора погибшим. Это известие вся русская общественность встретила минутой молчания, после которой множество новых последователей подхватили дело Иванова. Даже в гимназиях стали организовываться клубы поисковиков, преобразившие обязательные летние краеведческие походы гимназий в исследовательские экспедиции.

Может быть, именно свежий взгляд нового поколения внес в накапливающиеся годами неудачи новую грань, а может, просто все перепробованное за годы поисков само подвело исследователей к верным выводам — но когда на форуме поисковиков прозвучало утверждение лицеиста:

— Князь не мог бросить друга! А в записках про это ничего нет…

К высказыванию отнеслись серьезно, и внимание огромного общества исследователей сконцентрировалось на маленьком старинном клипере, множество лет стоящим, под своим стеклянным колпаком, на площадь Константинополя, перед бухтой Золотого Рога. Правы были древние мудрецы — ищите необычное в обыденном.

Наверное, нет смысла повторять сообщения новостных лент, и дублировать фотографии площади, наполненной исследовательскими группами и корабля, увешанного зондирующей аппаратурой. Многолетний спор о наследии князя Азовского разрешило орудие левой носовой башни «Орла», заглушенное навеки во времена оны, но хранившее в своем стволе капсулу к потомкам.

Появление Документа [2] просто взорвало инфосеть. До этого момента, еще можно было иметь сомнения в происхождении первых записей, как и во всех описываемых событиях — теперь это становилось практически невозможным. Наследство князя Азовского становилось непреложным фактом, как и масса вытекающих из записок выводов.

Мир изменился, стряхивая с себя привычную рутину прошедших лет, получив новые цели. И изменился уже второй раз, если верить найденным документам. А не верить им уже сложно — столько экспертиз, сколько пережили эти записи, наверняка, не случались даже с родовыми дворянскими свитками аристократии.

Большинство ученых сошлись во мнении — «Та же рука, то же время». Хотя, нашлись критики и тут — но общественное мнение их уже практически не учитывало. Общество бурлило, рождая массу необычных идей — начиная от памятника князю, и сонма фантастических романов альтернативной истории, где князь так и не вмешался в события, заканчивая серьезными научными трудами о природе времени и изменчивости истории.

На пике этого взрыва нашему издательству, самим Его Высочеством, было предложено продолжить традицию — издать на пленке опубликованный инфосетевой текст Документа[2], приведя его к форме романа, и добавив художественности к очень уж сухому, можно сказать справочному, изложению, свойственному запискам князя Азовского.

Теперь мы рады представить на суд читателей наш труд.

Начало дневника

Петербург плакал дождем, не радостным или печальным, а тем, который сильный ветер выжимает из открытых окон-глаз. Частые круги морщили волнующуюся ленту недавно вскрывшейся ото льда Невы, заполняя шуршащими и шлепающими звуками серые сумерки, поглощающие засыпающий город. Эта зима выдалась зело студеной, говорят, много народа в Европе померзло, много пошло лучшей доли искать, многие ее нашли в России. Караваны с эмигрантами этой весной обещали быть особо тучными.

Город отдыхал от светских гостей, наполнявших его последние две декады, и от пышности их проводов. В начале мая отбыл, с большой свитой, брать под свою руку земли на восходе, вице-император Алексей. Через три дня после него, со свитой, отбыл на южные рубежи России, император Петр. Еще через день пышная свита двора увезла императрицу в Москву.

Петербург остался наедине с холодным весенним дождем и серыми громадами кораблей, заполнившими Неву до Купеческого моста. Теперь пора собираться и нам, оставляя город ночью, под тихий, ритмичный марш капель. Как и положено преступникам.

Давай уйдем на заре на восход, на закат — все равно я устал сидеть и стареть я устал обращать жизнь в вино И очнувшись в бреду по дождливой поре я скажу мы уйдем на заре!

Наблюдал погрузку баржи со стены Петропавловского форта, прикрывая лицо капюшоном от порывов ветра, приносящих дождевые заряды. За спиной, как несколько лет назад, угадывались две тени морпехов, молчаливо осматривающих плотно заполненный рейд Невы и прячущих под намокшими плащами внушительный арсенал.

Накрыло ощущение, что все это уже было — дождь, молчаливые морпехи за спиной, сборы в дорогу. Было. И привело меня в Петропавловский форт.

Именно на этой стене дал себе зарок продолжить вести дневник, заброшенный мною сразу после отчета перед правящим домом. Не ведаю, что ждет впереди, но мои розовые очки остались на кладбище при Александро-Невском монастыре, и вершить над собой суд предпочту доверить далеким потомкам.

— Погрузка закончена княже!

С легким поклоном передал мне слова подбежавшего моряка моя правая тень. Можно подумать, не слышал их шепота сквозь дождь. Ответил не поворачиваясь

— Князь сослан, Ефим. Его больше нет.

Небо клубилось непроглядной хмарью, подгоняемой ветром с залива

— Как прикажешь, княже…

Повернулся к правой тени, разглядывая его уставное лицо, спрятанное в тени капюшона, и согласно последней директиве Петра, имеющее вид «лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство…»

— Уволю…

Наверное, не многим узникам в истории давалось право выбирать себе конвоиров. Махнул рукой в ответ на еще один полупоклон тени. Слишком многих нужно увольнять. Оба идущих со мной капральства морпехов Двинского полка, если быть точным. А их не то, что уволить не дам — горло за них перегрызу, и еще пару контрольных выстрелов сделаю. Последние верные люди, в этом мире.

По ступеням лестниц ручейком текла вода. Разбрызгивая ее, спустились на небольшую пристань форта, к отшвартованной средней самоходной барже, несущей на рубке гордый номер «ССБ-36» и лихую, кривоватую, приписку ниже «Юл».

Поднимался по сходням под рык капрала Двинцев — «Адмирал на борту!» и взметнувшееся воинское приветствие. Может, все же уволить?

— Вольно!

Что тут еще скажешь?! Что все это в прошлом? Тут неграмотных нет. Подставил мокрое лицо дождю. Вот и все. Прощай Петербург. Не доведется увидеть тебя во всей красе.

Уже в каюте самоходной баржи, заполненной запахами мокрой одежды с привкусом сгорающего в топках угля, сидя над пухлым блокнотом, задумался, с чего начать новый дневник. Наверное, начну с подведения итогов.

Итак, к весне 1709 года, матерый медведь, по имени Россия, сбросил зимнюю спячку и вылез из берлоги, заявляя о своем праве на лес раскатистым ревом. Это ныне так принято аллегорично и куртуазно изъясняться. Если говорить менее куртуазно — то Россию била лихорадка переходного периода. Во многих местах можно было наблюдать картины «хозяйка сбивающая масло в деревянной, выдолбленной маслобойке, деревянным толкачом под светом электрической лампы» или «артель лесорубов, отдыхающая вокруг горячего газогенератора, на снятой крышке которого булькают несколько котлов с нехитрой снедью». Новое врывалось в старинные уклады, и вязло в них как муравей в патоке. Хотя, некоторые сдвиги стали уже заметны.

Фактории разрослись по всей стране, и стали центрами кристаллизации. Вокруг них разрастались рынки и ярмарки, к ним привязывали остановки маршруток, как стали называть маршрутные кареты в России. Первые же усилия медичек факторий дали заметные результаты — если раньше, в среднем, из 7 детей выживали только трое, то ныне выживали 8 из 10, а то и больше. Результат этого демографического взрыва не заставил себя ждать — мужики, чтоб прокормить увеличивающиеся семьи, заинтересовались дополнительными заработками, и уже не называли технику «бисовым порожденьем». Опять же, монетарная политика факторий, постепенно отучала деревни от менового обмена, сделав даже бронзовые монетки желанными гостями в крестьянских домах.

Школы факторий постепенно стали зимними интернатами для детей со всей округи, в которые крестьяне отдавали своих чад с радостью, не забывая, однако, присылать вместе с детьми самую склочную бабку-наблюдательницу от деревни.

Но и летом школы не пустовали. Как это ни печально, некоторые расширившиеся семьи были уже не в состоянии содержать всех детей, и писали прошения о вспоможении, по рекомендациям все тех же факторий.

Интересно было видеть эти письма, написанные гражданским шрифтом детской рукой и с крестиками на местах подписи родителей. В стране становилось все больше казенных воспитанников, на которых у меня были определенные планы.

Вот только планы уходили в будущее, а образованных людей катастрофически не хватало в настоящем. На заводах рабочих обучали по принципу дрессированного медведя, и это вредило производственным процессам. Некоторое улучшение ситуации дало разделение по зарплате внутри рангов Табеля. Образованный человек получал больше — рабочие потянулись в вечерние школы при заводах, хотя ситуация все равно оставалась напряженной.

Заводы, заводики и массовые артельные мобильные производства росли по стране как грибы после дождя. По моим прикидкам производство железа в стране превысило 30 килограмм на душу населения в год, оставив за спиной самую передовую, в этом отношении, державу — Швецию. И это даже с учетом существенно подросшего населения, превысившего, с учетом территориальных обновок, 18 миллионов человек.

С населением имелись свои проблемы — внутри страны шло большое переселение. Петр жестко проводил политику «русских границ», по которой крестьяне целыми деревнями переселялись на новые территории. Взамен переселенцам, с выселяемых рубежей, под руку бояр приходили сервы, не говорящие по-русски, придерживающиеся своего уклада и веры. Благо, что сервы были жестко отучены своими предыдущими хозяевами от бунтов и взрывоопасной обстановки в центральной России не случилось. Но случилось расслоение. Переселяющиеся русские крестьяне, выходящие из-под руки бояр, централизовано получали паспорта, вместе с «подъемными» деньгами. За прошлый год было выдано 2.5 миллиона паспортов и 12 миллионов подъемных денег из средств Русского банка, которые, правда, к нему и вернулись, так как оплаты шли за товары для переселенцев целевым назначением. Общее количество выданных паспортов превысило 6 миллионов экземпляров, и по ним, через фактории, был собран подушный налог согласно Табелю — чуть меньше 18 миллионов рублей за прошлый год. Остальной налог добирали с бояр, которые расплачивались за числящиеся у них души. Понятное дело, бояре старались всячески снизить выплаты, чего уже сложно было делать человеку имеющему паспорт.

Для Петра стало очевидно — с паспортов налога собирали существенно больше. Но приходилось прислушиваться и к голосу боярства, точнее, уже дворянства. В результате,

сервы, закреплялись за землями бояр на десять лет указом Петра, хотя и им дозволялось, по истечению срока, покупать паспорт на общих основаниях. Увы, крепостные в России появились, несмотря на все мое противодействие…

Мерные шумы баржи разбавил низкий рык гудка, перешедший в легкое сипение сжатого воздуха. Баржа была уже второго поколения, переведенная полностью на пневматику всех вспомогательных устройств, оказавшуюся экономичнее и долговечнее выпускающей ценный пар старой периферии.

Отложил блокнот, успею еще добить зрение.

Палуба баржи пузырилась фонтанчиками разошедшегося ливня и не располагала к созерцанию. Зато кормовая рубка призывно манила парой габаритных огней на крыльях мостика и угадывающейся за стеклом фигурой рулевого. Поддался искушению.

Капитан нашей баржи, лично стоящий на вахте, дедок колоритный. Полностью соответствующий приписке на номере баржи — волжанин откуда ни будь с Вятского увала, всю жизнь проведший на Вятке, Каме и Волге. Сухенький, невысокий, с обветренным лицом и опущенными вниз, как у поморов, внешними уголками глаз мариец, молчаливый и неторопливый. Мы вежливо кивнули друг другу — не до политесов, баржа проходила между вздымающимися высоко вверх башнями разводного пролета Купеческого моста. Справа по курсу, у длинных причалов-опор рядами стояли корабли всех форматов. Среди дождя мелькали люди и работали стрелы механических погрузочных кран-балок. Торговая жизнь города только начиналась, со сходом льда, и для нее не существовало ночи и дождя. Движение под мостом отличалось интенсивностью, и гудки самоходных барж и буксиров, предупреждающие, что они идут в створ, перемежались боем туманного колокола гребных и парусных корабликов. Шумновато на реке ночью стало. Но это уже проблема тезки, который совсем дела города забросил. Ну да не буду портить настроение.

Мост прошел черной тенью в серости дождя. Наш дедок сразу взял правее, уходя с курса лезущего буром сверху здоровенного ганзейского кога, явно идущего от Ижоры, судя по осадке. Наверное, уже пора и регулировкой движения заниматься… но, без меня.

Постоял еще с молчащим капитаном. Редкие огоньки на берегу скрадывали большой город. Вспоминался Петербург моего времени, строго и величаво стоящий вдоль набережных, залитых светом, перечеркнутых светящимися пунктирами мостов, задравших в небо разводные пролеты, будто ладони, оглаживающие проходящие между ними корабли… Подрастай, малыш. Не поминай лихом, сделал что мог, и еще чуток сверху.

Молча проводил взглядом берег за изгибом реки, в темноте которого стоял монастырь и лежало дворянское кладбище Петербурга, с первыми православными крестами могил. Сгоревшая душа отпустила последнюю нить, привязывающую ее к этой земле. Вышел из рубки под дождь. Наткнулся на свою тень, в вымокшем плаще, провожающего взглядом уходящий город. Все же не отпускает меня русская земля так просто. Моя душа держится за моих людей, чтоб не провалиться окончательно в бездну цинизма и неверия. А их души держатся за родные места. Вот такой выходит составной якорь.

— Давай-ка, Тимофей, по чаю горячему?! С медовой капелькой.

— Сейчас принесу, княже — прогудел здоровенный, как валун, тень, вжимаясь в леер крыла рубки, давая мне проход.

В каюте долго вытирал мокрые руки, обдумывая, как в пару страниц уложить массу событий, и нужно ли это вообще. Уж что-что, но первые журналисты, появившиеся при типографиях, оставили многостраничное наследство за прошедшее время. Мне с ними не тягаться. Разве что грамотностью, да и то, не далеко от них ушел.

Попили чаю с Тимом, Фима делал вид, что спит, готовясь к заступлению на пост, но его выдавал нос, принюхивающийся к медовухе, которую мы капали в чай. Изрядно капали.

Пожалуй, медовуху могу считать своим достижением. Точнее, своей удачей, что удалось повернуть общественное мнение в сторону старых традиций. Проблема была в том, что по стране слишком много стало генераторов пиролиза, выгоняющих, в том числе, и жидкое топливо. Топливо пахло спиртом. В результате начались отравления. Хоть и готовил к подобному фактории, в плане разъяснений, но кабы не помощь церкви — тенденция с увеличением населения России могла бы стать негативной. Повезло. Закрепилась мысль, что пить топливо это… как есть навоз. Под эту раздачу, в связи с запахом, пошло и хлебное вино. Разве что себе позволял баловаться водочкой периодически, впрочем, как и Петр, вместе со своими приближенными.

Крепкие напитки ныне стали на основе меда, как в старые, добрые, времена. Причем, отголоски древнерусских традиций докатились даже до моих дней — непонятной фразой «медовый месяц». Все просто. В старину, молодым на свадьбе разрешалось пить только слабые меда, дабы первенец вышел здоровый. И весь месяц после свадьбы пить дозволялось только медовуху — вот и прижилось «месяц медов».

Несмотря на то, что мед был дорог, все старые рецепты домашних медов начинались примерно так: «… развести 12 ведрами воды полтора пуда меда…». Объемы старинного медоварения становятся понятны. Теперь мы эти объемы многократно перекрываем, благо, мед шел потоком с Дона — даже более широким, чем потоки патоки и сахара. Надеюсь, традиция закрепится. Ради этого даже готов максимально долго не переходить на нефть, так и оставляя топливом спирт, который, если выпить — сразу кирдык, чтоб не удержавшиеся долго не мучились, не изводя окружающих.

Ставленными и вареными медами, безусловно, можно напиться до поросячьего хрюканья, но от меда, как оказалось, не дуреют. Как-то по-иному он на мозги действует. И область применения у него шире — можно чарку опрокинуть, можно в чай накапать. Ставленый мед сродни любому блюду — к мясу и рыбе, чарку похолоднее, к каше и блинам, подогретую, зимой, с мороза, горячего сбитня…

Пили чай, безкультурно громко прихлебывая горячий отвар с медовой изюминой. Чаем, по-прежнему называл отвары трав, а мед, как известно, прекрасно сочетается с любыми отварами из ягод, лечебных и ароматических растений. Отвар зверобоя с душицей, приправленный медком, вышел чудо как хорош. Пора было возвращаться к дневнику.

…Если описывать кратко положение внутри страны, то больше всего подходит слово эйфория. Победы в войне, новые земли, новые торговые маршруты, урожайные года — все это расшевелило народ. Теперь про «антихриста» в адрес Петра если и шептались, то исчезающее редко. А чистку зарвавшегося боярства, проведенную два года назад, так вообще восприняли как должное. Страна постепенно преображалась из рыхлого песчаника в гранитный монолит империи. Безусловно, со своими трещинами и слабыми местами, но отнюдь не в легкую добычу для европейских камнетесов.

Европейские страны, в противоположность России, испытывали брожение и настороженность. Швеция, получив обратно своего монарха и огромную контрибуцию в нагрузку, временно затихла, усиленно интригуя за кулисами европейской политики. Война за испанское наследство затихла сама собой, так как Англия все еще горела гражданской войной, а Австрия вышла из войны в связи с новыми политическими обстоятельствами, в том числе, не желая вести войну против Легиона своего родственника Петра, сражающегося на стороне Испании. Филипп V Испанский благоразумно не стал заострять внимание на контрибуциях или территориальных претензиях, удовлетворившись сохранением статус-кво, в том числе колоний, как своих, так и тех, которые были уступлены России.

Франция отрывалась на Англии, вспоминая каждому английскому лорду и купцу все их прегрешения, как истинные, так и мнимые. Ранее могучий торговый флот островного королевства, ныне стал частично французским, частично занимался вывозом из страны эмигрантов, поток которых затопил Голландию и Немецкие княжества. Узкие ручейки эмигрантов дотекали даже до России, что меня сильно удивило, и Османской империи. Но в целом, Англия перестала быть серьезным противником на многие годы, чего не скажешь о Франции.

Политика Солнцеликого Людовика, несмотря на то, что его возраст приблизился к 70 годам, стала откровенно хищнической. Седина в парик — бес под ребро. На ближайшие годы войска Франции будут заняты Англией и английскими колониями в Новом Свете, но даже Петру уже понятно, что следующим интересом французов станет отъевшаяся Россия. Видимо поэтому Петр решил использовать несколько спокойных лет на приведение в порядок южных рубежей. Тем более, что на подавление восстания в Астрахани отправились 12 полков нового образца, что стало сильно избыточно. Теперь Петр планировал поход вдоль восточного побережья Каспия, и далее на восток. Наполеоновские планы. Правда, подкрепленные солидными воинскими силами и караванами снабжения. Видимо Петр серьезно отнесся к новостям рудознатцев, что на южном Урале полно золота, но добывать его мешают местные ханы. Надеюсь, государь-император не положит на юге войска, а наоборот, приобретет боевой опыт, вместе со своими солдатами. Перед войной с Францией опытная армия будет отнюдь не лишней. Кстати, штаб армии, пришел к этим же выводам, после чего, все вновь сформированные полки направлялись на юг, проходя обучение на марше. В целом, армия Петра выросла до трехсот тысяч солдат, и ее рост продолжался, благодаря тучным контрибуциям, богатой торговле и обильным посевам. Вместе с тем, в армии проходила демобилизация отслуживших свой срок, так что, опытных солдат, прошедших войну, становилось все меньше. Зато, вдоль границ осаживались бывшие солдаты, заводившие свои хозяйства, но помнящие с какого конца браться за штуцер. На этих солдат управляющие заводов даже развернули «охоту за головами», сманивая к себе отслуживших. Смешно сказать, но Алексею, которому рекомендовал набрать основную часть своего колониального корпуса из этих солдат, удалось завербовать не более 8 тысяч человек. Безусловно, вице-император мог просто приказать, и отобрать сколько надо — но мне удалось убедить его в необходимости брать только добровольцев. Для нового мира нужна будет авантюрная жилка в человеке, только тогда он сможет быть первопроходцем.

Всех добровольцев несколько месяцев сортировали, при помощи студиозов московской академии, на несколько потоков, отправляя солдат проходить дополнительное обучение в артели, на заводы и к купцам. Некоторым будущим колонистам достались даже места в школах при Академии. Все равно сразу мы всех на новые территории не отправим, так пусть набираются нужных навыков. Если еще учесть, что рекрутеры Алексея продолжили работу в армии, и новые поступления в ряды колонистов должны будут стать ежегодными — следовало ускорить и расширить планы по строительству ледовых транспортов, финансируемых как из казны, плюс личные средства императора, так и деньгами кумпанств. Тут следует прояснить еще одно нововведение, о которое было сломано масса копий. В финансовой сфере удалось частично отделить мух от котлет. Сколько было испорчено на это моей крови, вопрос отдельный — но Петр согласился, что сборы налогов в казну должны идти на поддержание страны, ее бюджет, так сказать. Обсуждение дохода и трат этого бюджета становилось делом общественным. Понятное дело, что общество подразумевалось исключительно дворянское. Вместе с этим, император являлся самым крупным «заводчиком», в актив которого перешли многие предприятия, начиная от мелких железоделательных уральских заводов и заканчивая опытными императорскими земельными артелями. То есть, теперь все производительные мощности можно было подразделить на казенные, императорские, купеческие и гостевые. Объединяемые общими правилами игры, Табелем и, соответственно, налогами. Доходы от императорских предприятий государь тратил на то, что он считал нужным, ни с кем не советуясь.

Это все, безусловно, в идеале. На практике Петр тратил, ни с кем особо не советуясь, все средства, попадающиеся под руку — но «лиха беда начало». Хорошо хоть удалось убедить его не кричать «Тут все мое! Испокон веку так заведено!». Может у следующего императора система заработает.

Кстати, налоги страна собирала, уже второй год, вполне приличные, подошедшие прошлой осенью вплотную к рубежу 23 миллиона рублей, с учетом всех поступлений. Тут сыграл роль не только переход на новые налоги, но и ежегодный аудит, подкрепленный очень жесткими реакциями Петра на любые недоимки. Это, плюс еще значительные контрибуции, позволяло государю довольно свободно тратить немалые средства на проект вице-империи, на армию с флотом и на свою императрицу.

Про армию уже упомянул, она расширялась и перевооружалась на новое оружие, продавая старое за рубеж. Флот перевооружался вместе с армией. На Севастопольских верфях ежегодно сходили со стапелей пара модернизированных канонерок, плюс второй год строился второй «Архангел Уриил», призванный охранять ворота средиземноморья. Судьба первого броненосца, «Архангела Гавриила», сложилась не простой, как любого первопроходца. После спуска на воду он еще год стоял на доработке, потом отправился в плаванье к своему месту базирования на Шетландских островах, но вернулся с половины пути из-за поломок и потери в штормовом Норвежском море одного Волка. Этим летом броненосец вновь пойдет на свой боевой пост, обогащая мастеров бесценным опытом строительства, ремонта и эксплуатации тяжелых, а по нынешним временам, сверх тяжелых кораблей.

Опыт немедленно транслировался на верфи Севастополя и Ижорские верфи, где планировалось начать закладку третьего «Архангела Михаила». Благо Петербург остро нуждался в строительных материалах и землечерпалки круглосуточно трудились над углублением устья Невы и фарватера Маркизовой лужи. Имелся реальный шанс вывести Архангела из Невы — самым узким местом станет, как не странно, Купеческий мост, ширина главного пролета которого только на полтора метра больше ширины Архангела. Но это уже не мои заботы.

Сиденье в заключении имело и свои плюсы. Удалось взглянуть отстраненно на все сделанное и проанализировать, не торопясь, массу своих ляпов. Многое, с моей нынешней колокольни, сделал бы по иному, но желания переделывать во мне так и не зародилось. Эта страна для меня уже стала «отрезанным ломтем», уходящим в прошлое. Пусть живут, как хотят. Свои мысли и наработки приберегу для нового дела — вице-империи. Единственно, что доделал — так это порекомендовал пути исправления моих же ляпов. Например, припомнился мне запах на производстве фосфора из отходов жизнедеятельности. Давно мне этот вопрос мозги мозолил на краю сознания. Ведь столько аммиака даром пропадает! А ведь аммиак это один из столпов современной мне промышленной химии!

Все многообразие применений этого газа нынешние химики не освоят, но пропустить аммиак через воду и получить нашатырный спирт, полезный как в медицине, так и в технике — вполне способны. Могут даже дополнить процесс соленой водой, вместо пресной, и пропускать через нее аммиак вместе с углекислым газом, получая соду, жизненно важную для нашей промышленности, и импортная цена которой уже увеличилась в три раза за два года.

Вот такими «доработками» и прикрывал недоделки, убеждая всех, что в производстве не должно быть отходов. Совсем не должно. Если шлак из домен уходит в отвалы — это недополученные деньги, которым нужно просто найти место, либо на стройках, либо во вторичных циклах переработки. Да, порой циклы сложны, как и вышло у нас с содой, но результат себя окупает. Даже пыль из доменного газа нужно осаживать и использовать, не выпуская «деньги в трубу» в прямом смысле. Зря мы, что ли, изучали электростатику.

Еще одной моей заботой на благо технологий стали обманки, заготавливаемые для мирового сообщества. Шило в нашем мешке стало настолько большим, что утаить его, даже с учетом всех предпринимаемых мер охраны, становилось проблематично. Вместо этого заводы, планирующие работать на экспорт, начали производство «усовершенствованных» изделий. Иностранным заказчикам наших канонерок и двигателей пустили слух, что имеющиеся двигатели устарели морально, и для них будут изготовлены более мощные и совершенные цилиндрические паровые машины. Модели новых паровиков действительно выглядели солиднее — раз в пять больше коловратников и раз в семь дороже. Оставалось пожелать будущим владельцам удачи в освоении, копировании и совершенствовании передовых технологий. Для себя мы продолжили выпускать и модернизировать устаревшие коловратники — что поделать, бедные мы, и умом убогие, все лучшее отправляем на экспорт, значит, еще и до денег жадные. Этот образ вполне соответствовал представленьям Европы о московитах, и фокус удался. По крайней мере, шпионы всех мастей воровали «новые» чертежи с великим удовольствием и с немалым прибытком для коллегии Ромодановского. Чертежи «броненосца» были, так же, украдены — и мне искренне хотелось глянуть на построенного по ним монстра. Жаль только, что это маловероятно, так как монстр вряд ли переживет спуск на воду, если у нас не сопрут еще и справочники по прочности материалов, вместе с железоделательными описями.

Коснувшись справочников, стоит упомянуть бум рудознатцев. За нахождение месторождений чего угодно, с описанием мест и объемов, а также за предоставленные образцы — назначались премии, доходящие до 500 рублей. Несмотря на то, что столь большие премии выдавались всего пару раз, а обычные, средние премии не превышали 100 рублей — половина мужского населения страны рыскало по окрестностям и собирало камни. Большую часть таких «сборщиков» пороли кнутом за пустышки, но энтузиазм «быстрого заработка» это не остужало, разве что заставляло учиться у бывалых рудознатцев и осваивать новые уменья — «чиркнуть по камню, на излом его глянуть, на язык попробовать, взвесить, да в мерный стакан с водой опустить…».

Попадались среди пустышек и жемчужины, в том числе непонятные. Такие образцы отправляли в московскую и петербургскую академии, где лотками с образцами быстро заваливали все имеющиеся подвалы и подсобки. Лаборатории академий испытывали образцы уже со всей полнотой алхимии, свойственной этому времени. Технологию спектроскопа решил придержать до времен основания академии в вице-империи, посему определение новых проб напоминало шаманство. Образцы калили, купали в кислотах и щелочах, нюхали результаты. Мне порой давали глянуть на выводы, но сие было практически бесполезно, так как всю свою жизнь был знаком только с уже готовыми чистыми металлами, сплавами или реактивами, имеющими сертификаты, в которых прописывалось чего и сколько туда намешали. Узнать элемент в его природном минерале для меня являлось чрезмерной задачей.

Хотя, некоторые зарубки для себя сделал и тут. Например, прислали с Урала образцы красного свинца. То, что это свинец лаборатории выяснили путем выплавления, но оставшийся королек упорно сопротивлялся плавлению даже водородной горелкой. Моей первой мыслью было — «неужели опять на вольфрам напоролись». Раньше подобные реакции давала «волчья пена», которую снимали с олова при его выплавке, и на которую подумал аналогично. Возможно, конечно, что неизвестный металл один и тот же, просто в разных ипостасях. Но если на «волчью пену» навесил ярлык «вольфрам» сразу, как услышал ее название по-немецки «Wolf Rahm», то новый металл заметно отличался, в том числе и цветом минерала. Это все, понятно, не показатель. Но ближайшим вольфраму по тугоплавкости металлом, известным мне, являлся хром, вот и был на королек от «красного свинца» навешен этот ярлык, да простят меня потомки, если ошибся.

Так подробно расписываю эти рядовые явления только в связи с тем, что на подобные минералы старательно накладывал лапу. «Волчью пену» мне давно уже откладывали в бочки, пакуя для экспедиции, по цене 10 копеек за бочку, аккурат покрывающую затраты на упаковку «шлака». Теперь к этому «шлаку» добавился еще и королек после выплавки красного свинца. Сам свинец стоил гораздо дороже, и все еще являлся стратегическим сырьем, выделяемым на нужды армии, и с крайней неохотой, на нужды производств. Надеюсь, со «шлаками» не ошибся, удастся вытянуть из них нечто ценное и не зря тащить несколько тысяч километров бесполезный многотонный балласт.

Моим личным вкладом в рудознатство стала отправка поисковой партии в район несуществующего Тихвина, на поиски красной глины. Глину нашли довольно быстро, вот только что с ней делать дальше было не совсем ясно. Пустил образцы на обычный круг тестирования. Ничего особо не изменилось — глина как глина. Разве что после кипячения в едком натре из щелочи при остывании выпадают красные кристаллики. Так как других вариантов не имелось, назначил этим кристалликам роль глинозема, сиречь, сгущенной красной основы глины, как навешал лапши на уши лаборантов, и заказал производство нескольких бочек этой «краски» для экспедиции. Вышло довольно дорого, так как возить было далеко и неудобно, да и едкий натр нынче не дешев. Кроме этого пришлось выдержать целый бой с казначеем экспедиции, который не понимал, зачем нам столько краски. Пришлось даже подключать Алексея. Будет обидно, если с глиноземом ошибаюсь.

Примерно подобным гаданием и сопровождалось все мое изучение минералов. Шаманизм чистой воды. Хотя, попадались и явные варианты. Например, испанцы, рассчитываясь за оружие, попытались нас слегка надуть. Привезли вместе с серебром еще и «серебришко» попытавшись выдать его сначала за тяжелое серебро, затем, за белое золото. Вот только плавилось это «серебришко», или, по-испански, Platina — гораздо хуже драгоценных металлов. Благо до меня информация о сделке дошла вместе с образцами платины, присланными на анализ в академию. Пришлось настаивать, чтоб это «недосеребро» брали в уплату, само собой, по возможно низкой цене. Цену установили вполовину от серебра, и наши химики начали обзаводиться платиновой посудой. Уж не знаю, насколько поможет новшество оставляемым в России химикам — но для химиков вице-империи платина будет одним из решающих ингредиентов.

Проблема в том, что перед новым государством встанет вопрос быстрого выхода на самоокупаемость и погашение долгов. В минус будет играть и стоимость доставки. В плюс можно работать только небольшими, дорогими диковинами, мехами и драгоценными украшениями. Украшениями из тех соображений, что они идут существенно дороже золота в слитках. Плюс к этому, необходимо быстро начать производство всего перечня машин и механизмов для внутреннего потребления, чтоб не везти необходимое за семь морей. Грандиозная задача, в которой не грех будет слегка смухлевать и придержать козыри.

Одним из таких козырей обещали быть химически чистые вещества для производства диковин. Тот же глинозем меня заинтересовал не столько в плане производства алюминия, который мы пока не потянем, сколько в плане искусственных драгоценностей. Ведь обычный рубин, это глинозем, с небольшой добавкой хрома для цвета. Понятное дело, не все так просто, технология кристаллизации рубина из капающего расплава имеет свои подводные камни, о которых пока даже не подозреваю, так как вычитывал про искусственные драгоценности не в научной, а в популярной литературе моего времени. Но общие принципы утверждали, что теоретически, можно вырастить любые драгоценные камни искусственно, вплоть до изумруда и алмаза. Вот только большинство процессов выходили сложноваты даже для моей авантюрной натуры. К производству алмаза пока точно руки тянуть не стану. Начну с искусственного рубина, раз уж запасся ингредиентами. Для часов искусственный камень точно сгодится. Коли рубин выйдет крупный да чистый, то пойдет и на украшения — так как в этом времени едва ли отыщется специалист, распознающий в драгоценностях искусственное происхождение, а золотые украшения с каменьями ныне в большой цене и почете.

Посему, основательно задумывался над оснащением химических лабораторий по последнему слову техники. На первое время — быть им нашими кормилицами…

Баржа прерывисто гуднула, заставляя вскинуться прикимаривших теней. Допил остывший чай, предложив теням прогуляться до кубрика и глянуть, как там наши обустроились. Стоило прерваться ненадолго, мысли толкались в голове, как огурцы в банке, пытаясь выскочить на страницы дневника одновременно. Кстати, стеклянные банки императорский стекольный завод Москвы уже начал штамповать. Квадратные, чтоб они компактнее в ящики входили. Проблемы с объемами транспортировок становились в стране самыми острыми.

Дождь притих, мерно полируя палубу, будто глянцевую спину нерпы. Правый берег расцветили огни Ижорской верфи. Сквозь приоткрытые ворота эллингов выбивались яркие лучи, на фоне которых клубился то ли дым, то ли пар, выходящий из колыбелей кораблей. Верфи жили суетой, гремя молотами и помаргивая из двух эллингов дугами сварки. Остальные корпуса верфи скорее угадывались темными громадами, чем выдавали свое присутствие — верфь строилась, вольготно располагаясь от Ижоры вверх по течению Невы. Проводил взглядом еще одну веху своей жизни.

Морпехи в кубрике следовали второму главному правилу солдата — закусывали, чем интендант послал, и готовились следовать первому солдатскому правилу, растягивая гамаки. Интендант послал лапшу по флотски — удачно мы зашли.

Орудуя ложкой, стал упорядочивать свою мозговую банку огурцов. Что считать двигателем реформ? С одной стороны, появление искусственного освещения существенно удлинило день, теперь хватало времени на все. С другой, без «жаренного петуха», который клюнул многих мужиков в виде рассевшихся по лавкам новых ртов — такой активности и при свете бы не наблюдалось. С третьей, не появись «фронт работ», били бы мужики баклуши, так как иных вариантов не имелось. Баклуши, к слову, это отколотые от поленьев деревяшки нужных размеров, из которых потом вырезают посуду — ложки, миски да чашки.

Задал вопрос морпехам, что, по их мнению, мужика выше головы прыгнуть заставило. Ну да, нашел кого спросить… Вот, теперь они еще и про баб заспорили. Хотя, мысль с едой была интересна. Даже не с самими продуктами, наверное, а с их долговременным хранением. Даже помню, с чего все начиналось — с сушильного цеха при газогенераторе в Вавчуге. Избыток тепла выкидывать было жалко, вот и начали сушить все подряд, от грибов, морковки и лука до мяса и рыбы. Опыт всем пришелся по вкусу, его расширили и распространили на все производства. Теперь даже бригада лесорубов ходит в лес с семьями, которые собирают все дары леса, от ягод и грибов, до орешков и дичи, в полосе будущей вырубки. Над конденсаторами газогенераторов поднимают парусиновые шатры, и мобильные сушилки вступают в дело. Причем, в любую погоду.

Вот и нынешняя лапша заправлена сушеным фаршем, не говоря уже про сушку самой лапши. Замечу только, что сушеное мясо требует размачивания. Если его с вечера замочить, то утром уже можно готовить. Неудобно? Зато лежать оно, в сухом месте, может годами. Тем более, что и не вымоченное мясо можно употреблять — что мы сейчас и делали. По каучуковой твердости вареного фарша можно сказать определенно — коку надлежит прописать ныряние за борт с длительным отмачиванием. Для памяти. От заслуженной награды нашего кашевара спасал здоровый аппетит экипажа, ну и щедро добавленная в лапшу сушеная зелень с лучком.

Возвращаясь к продуктам долговременного хранения, пожалуй, соглашусь внести их в перечень двигателей прогресса. Во всех факториях, имелся значительный запас снеди. Теперь даже неурожайный год не так страшен, как года три назад. Про снабжение армии и флота даже говорить не буду, времена коз и хрюшек, делящих кубрик с экипажем, прошли. Времена цинги, надеюсь, прошли вместе с коровниками на кораблях, так как прописанные отвары для дальних походов включали в себя сушеный шиповник и еще два десятка аналогичных даров природы.

Кроме того, на заготовке прилично зарабатывали крестьянские семьи, задействуя на сборах и сушке всех, от баб до детей. В избах оставались только старухи с младенцами. В прежние времена такого массированного сбора не наблюдалось, так как добытое портилось. Собирали для себя, понемногу. А теперь фактории скупали все, что им приносили — и это заметно изменило подход народа к заготовкам. Но отношение крестьян к лесу не изменилось, они по-прежнему обирали его бережно, считая кормильцем и защитником. Правильные, в это время, люди жили.

После сытного перекуса, палуба уже не казалась негостеприимной. Влажно отблескивающие светом габаритных огней доски и мокрые бухты каната никуда не делись, но дождь стих до едва заметной мороси — можно было, пожалуй, присесть на нижнюю ступень трапа мостика и выкурить трубку.

Шорох дождя стих, теперь явственнее слышалось мерное шипение коловратника и плеск крупной рыбы на реке. Благодать.

Перечитал в каюте крайние записи дневника. Стоит, пожалуй, написать подробнее про экспедицию.

… Не ведаю, какая вожжа попала в царевича, что ему захотелось личных подвигов. Точнее, подозреваю его возраст — на тот момент царевичу было 17 годков, и юношеский максимализм попер во все стороны. Всех драконов перебили до него, а от принцесс у Алексея и так отбою не было. Вот и решил он, что не уступит отцу в славе, ежели Новый Свет для России поднимет.

Порадовало меня другое. Максимализм — максимализмом, но царевич подошел к делу методически. Как ему удалось раскрутить отца на деньги, сопоставимые с постройкой обоих Архангелов — не ведаю, но план и бюджет экспедиции составлен аж до 1715 года. В состав первой проводки, кроме ледокола и ледового транспорта войдут две модернизированных под северные воды канонерки и десяток кочей архангелогородских купцов. Кочи, правда, пойдут с нами только до несуществующего Диксона, после которого отвернут на Енисей к Новой Мангазее. Самое интересное, что этот маршрут кочи могли проходить, и проходили, без помощи ледокола. Старую Мангазею, на реке Таз, так и построили — как опорный пункт кочей. Вот только сотню лет назад, под страхом смерти, царским указом было запрещено кочам ходить на Мангазею, дабы не навести на «рыбные» места иностранные корабли.

Нынче расклад иной. База Тромсё, прячущаяся в фиордах губернии Норг, укомплектовалась двумя патрульными фрегатами и двумя боевыми клиперами, довольно надежно перекрыв проход в Баренцево, то бишь, Студеное море. Отмену прежнего указа, о запрете морского хода в Мангазею, удалось получить довольно легко.

Царевич серьезно подошел к прокладке маршрута, и спискам амуниции. Тут, каюсь, не обошлось без меня. Мерзнуть под пронизывающим ветром Новой Земли мне уже приходилось в мое время, теперь хотелось перестраховаться.

Первая преграда случилась с картами. Их просто не имелось. Точнее, чертежи Северной земли Герасимова, Вида и многих исследователей Сибири имелись. Но для планирования реального маршрута подходили мало. Посему северный путь был нарисован мной схематично.

Северное побережье представлялось в виде отрезка дуги, наподобие восходящего солнышка, от которого расходились несколько лучей, в виде островов Новой Земли в паре с Вайгачем, островов Северной Земли, Новосибирских островов, острова Врангеля. Эти 4 луча отсекают на дуге северного побережья 5 морей: Баренцево, Карское, Лаптевых, Восточно-Сибирское, Чукотское. Названий моря, понятное дело, пока не имеют — но информация об островах, в описаниях земель, со слов местных жителей, уже встречалась. Примерную протяженность маршрута от Камчатки до Москвы знал каждый житель России моего времени — ежедневно диктор по радио вещал, что в Москве 15 часов, а в Петропавловске-Камчатском полночь. 9 часов, или 135 градусов долготы разница. Москва лежит примерно на 35 градусе, значит искать пролив между Камчаткой и Аляской надо в районе 170 градуса долготы.

Если честно, по таким скудным навигационным данным в путь пускаться нельзя. Авантюра это, усугубляемая незнанием ледовой обстановки, отсутствием прогнозов, радиолокаторов, глубиномеров и вертолетов службы спасения. Вот только ничего из перечисленного на северных берегах не будет, пока мы, именно мы, а не кто либо еще, там все это не построим.

Оставалось только пробивать путь легким, всего-то в 5 килотонн, ледоколом «Авось», надеясь на смекалку и ледовые подрывные заряды для крайнего случая.

О самой ледовой обстановке северного побережья собирал, по крупицам, сведенья из описей Сибирских земель и из своей памяти весь прошедший год. Память, хоть и затянутая туманом, оказалась богаче на сведения. В частности, расписал, что вспомнил, про ледовые массивы северных морей. Эти массивы нашим ледоколом не взять, там многолетний, торосистый лед и бешеная прочность. Особенность этих массивов, что они кочуют по морям, согласно воле ветра и течений. Обходить их можно вдоль берега, или наоборот, далеко на севере. Гадать заранее, где лучше, без станций наблюдения за севером — дело бесполезное. Пойдем по обстановке.

Лед нельзя недооценивать. Даже небольшие ледовые поля весят сотни тысяч тонн. Плывет такой ледовый кусочек по морю, подгоняемый ветром, вроде неторопливо — но если попался корабль между таких полей, лед его раздавит и не заметит. Ледокол меж тем, разрезает ледовое поле, и выходит, что при боковом ветре льды начинают сходиться прямо за кормой ледокола, затирая ведомые в фарватере суда. И это всего одна из многих опасностей плаванья во льдах. Про банальное обледенение даже не говорю. Ориентировка с навигацией в этом краю туманов, серого неба, бесконечных ледовых полей и низкого солнца — вообще высший пилотаж навигаторов. Глубины в северных морях небольшие, карты побережий нет. Нарваться в тумане на спрятавшиеся подо льдом камни — легче легкого.

Бывает и совсем неожиданная опасность — например, на борт белый медведь с тороса запрыгивает. Одним словом — Авантюра. Даже когда расставим на побережье остроги — все одно за «ледовый ход» надо будет награждать экипажи как в мое время за полет в космос.

Заодно награждать и вахтовиков в острогах побережья. На берегу лед не менее коварен. Там вечная мерзлота в метре под землей. Но вечная она только до того, как на ней дома построят. Потом дом отогревает лед под землей, и строение благополучно тонет в раскисших хлябях. К теплоизоляции на севере особое отношение.

Единственно что радовало, в этом удручающем перечне — не зная всего этого, мы бы заплатили за науку немалой кровью. Теперь платим деньгами.

Первым делом, рассчитав будущие стоянки, заказали рубить солидные деревянные форты-зимники. Этой зимой в них жили будущие экипажи береговых станций, обживая форт и проходя психологическую притирку. Без психологической совместимости экипажа — двух-трех летнее сиденье во льдах без поножовщины не обойдется, это любой моряк знает. Проще было загнать людей в форты заранее и перетасовывать по мере возникновения конфликтов. В конце зимы форты разобрали, тщательно размечая, и отвезли на погрузку в транспорт. Каждый форт вышел около 25 тонн сухим весом. Подготовили 12 фортов, тут эту цифру любят. К каждому форту прилагался экипаж из полукапральства солдат, пары рудознатцев и техника. Уже 180 человек на борту. Для них 200 тонн сухого пайка на три года и 40 тонн оборудования. Получается, только «береговая» группировка съела 550 тонн водоизмещения ледового транспорта.

Для колониальной группировки запасались еще солиднее. Намечалось две высадки по сто человек, и одна на триста колонистов. Соответственно, еще 600 тонн сухого пайка, 800 тонн стройматериалов и 200 тонн оборудования. За каждую последующую тонну грузов приходилось биться с суровой математикой, так как места на транспорте, ледоколе и канонерках было не резиновым, и экипажи на них хотели кушать не меньше колонистов, тем более, что запас рассчитывался из трех лет, на случай затирания во льдах. Экспедицию, вполне обоснованно, можно было называть «шпротной».

Доходило даже до того, что предлагалось освободить крюйт-камеры носовых башен 75 миллиметровок ледокола и транспорта. Мол, кто на нас там напасть может? Зачем нам по паре башен на кораблях? Канонерок хватит! Пришлось боезапас закрывать своим бренным телом — чуть не затоптали.

В итоге, состав экспедиции утрясся на цифре 730 человек колониального и берегового нарядов, в том числе мои Двинцы и свита Алексея. Плюс 200 абордажников на канонерках и 307 матросов на кораблях конвоя. Это все без учета купеческих кочей.

Про кочи вопрос отдельный. Они шли на Енисей, но брали на себя поддержание «Дикого» как с моих оговорок начали называть Диксон. Постепенно там должна будет вырасти большая перевалочная база, чтоб грузить проходящие по «ледовому ходу» корабли без их захода на Енисей. Там же будет подготовлен склад для бункеровки кораблей, снабжаемый с Енисея. У «Дикого» имелся вполне реальный шанс быстро стать одомашненным.

С другими точками на маршруте такая удача не светила — там все будет зависеть от рудознатцев. Коли отыщут они что-то ценное, форт будет расширен. В первую очередь им рекомендовалось искать уголь и золото. По возможности, подниматься по ближайшим рекам и оценивая ресурсы зоны досягаемости.

Местное население — это немаловажный ресурс, вот только в его дружественности у меня были определенные сомнения. В мое время бытовали анекдоты про чукчей, и тогда еще задумался — почему именно про них? Истинна, как обычно, проста. Чукчи были воинственным народом, спуску стрельцам не дававшему. Их долгое время побаивались и особо не трогали, вот и сохранилось это особое отношение через века, приняв вид анекдотов. По анекдотам вообще можно четко проследить отношение к событиям, людям и государствам. Было бы желание.

В связи с возможными боевыми действиями, гарнизоны фортов снабжались по 600 выстрелов на ствол, это 400 килограмм на форт. Плюс еще сто килограмм гранат к картечницам. Полтонны боеприпасов — с водостойкими упаковками так и еще больше.

С одной стороны — патронов много, а с другой… от частоты набегов зависит. Патронов бывает мало, и «маловато, но больше не унести». Рекомендовал гарнизонам выбивать у нападающих, в первую очередь, оленей. Чукча без оленей — это всеми презираемый бомж, с ним потом и говорить можно. Опять же, свежее мясо в форте лишним не будет. Но решение принимать все одно капралам на месте, они люди бывалые, поймут, когда можно поговорить, а когда рогом упереться.

С колониальной партией, ко всем описанным проблемам, добавлялось еще объемное оборудование. Везли с собой тьму всего, начиная от разобранных лодок и заканчивая листами железа с латунью и бухт медного провода. Везли разобранные станки, детали коловратников, оборудование лабораторий. Ковчегу подобное даже в кошмарах не снилось. Суда, по расчетам, должны будут сидеть ниже расчетной ватерлинии, и нести опасно много груза на палубах. Как представлю, что этот груз обмерзнет и существенно повысит центр тяжести, так и вспоминаю ледяную воду Новой Земли. Надеюсь, полные трюмы железа, в том числе заменяющего балласт, помогут этой авантюре разрешиться относительно благополучно. Надо только не забыть загрузить корабли камнями, после разгрузки.

Все одно, на месте Петра поостерегся бы отправлять своего девятнадцатилетнего наследника в подобный вояж, даже вручив ему «палочку-выручалочку» в виде ссыльного князя. Не ведаю, как они договорились. Возможно, Алексею помогла императрица, говорят, она ныне не праздна…

Баржа сбросила ход, шипя стравливаемым паром, по палубе пробежались матросы. Быстро мы, однако, до порога добрались.

Вышел из каюты. Холодно. Еще и влажный плащ тепло отбирает. Баржа швартовалась к бочке перед порогом, подсвечивая себе прожектором. На бочке рядом стоял здоровый парусный шлюп, разоруженный и превращенный в купеческое судно. Значит, нам никак не меньше получаса ждать своей очереди на проводку. Можно было попытаться на своих двигателях рвануть, но капитан на корабле — первый после бога, раз он решил ждать буксира, будем ждать. Без нас экспедиция все одно не уйдет.

Свесившись с борта, слушал, как матрос баржи торговался с лодочником за копченую рыбку. С моей точки зрения, копейка за кило было вполне нормально. Но у этих торгашей явно вызывал ажиотаж сам процесс, с киданием шапки в дно лодки и демонстративным уходом с палубы. Рыбка пахла вкусно. Присоединился к компании.

— Поведай, как ныне с буксиром? — спросил, вертя в пальцах копейку.

На бронзе монетки четко различалась вычеканенная двойная воротная башня с надписью поверх нее «Рига» и датой «1703» внизу. Археологи будущего могут подумать, что это дата чеканки, и ошибутся. Отчеканена монетка в этом году, но на них на всех теперь будут года и места поворотных событий. На реверсе, как обычно, Георгий Победоносец мучил змея копьем, от которого и пошло название монетки. Отдал будущий раритет в жадно протянутую ладонь.

— Баркас вверх увели склянку тому. Мыслю, через склянку и ваш черед будет.

Лодочник говорил размеренно, как торговец на сходе. Одновременно отбирая и заворачивая в коричневую бумагу рыбу для меня. Рыбу он взвешивал, похоже, на глаз — любопытно будет проверить, насколько меня обули. Все это происходило при тусклом свете масляной лампы, так что, порода рыбы так и осталась тайной.

Не стал задерживать предпринимателей, явно желающих продолжить торги, отошел к корме, отщипывая из свертка рассыпчатые и жирные кусочки. На корме механик баржи, вылезший со своей вахты, решал вопрос с рыбой по-своему. Он ее ловил, периодически вытаскивая снасть, перебрасывая ее и философски наблюдая за плывущим по течению поплавком.

— Как, Дед, клюет?

— Хватает помалу — немолодой механик изобразил вежливость в мою сторону и опять уставился на проплывающий в блеклом пятне света от стояночных огней поплавок.

— Что с рыбой то делаете?

Вопрос меня интересовал со вполне меркантильными соображениями, копчушка в свертке заканчивалась удивительно быстро. Взвешивать там уже точно было нечего.

— Да всякое. И в рыбник кладем, и коптим в ящике с под энструмента на котле, когда машина на ходу. Когда как.

Удобно быть механиком. Порадовало, как он произнес «Машина На Ходу» — с придыханием. Знать налаживается отношение народа и техники. Надеюсь, без луддитских бунтов обойдемся.

— Тогда дело такое есть — сказал, крутя в пальцах покрытых рыбьим жирком, маленький, серебряный рубль — попутчики у вас ныне на живот удалые, копченую рыбку уважающие. Найдешь чем их до конца пути подкармливать?

— Отчего же не найти?! Найду — механик подсек снасть, и по реке разнесся плеск борющейся, пойманной рыбы.

Пока Дед ковырялся с добычей, задал возникший очевидный вопрос.

— Чего тогда матроса-то на рыбный торг отправили?

Дед только рукой махнул, забрасывая снасть.

— Бездельный он, не для торга ходит, а так, балагурить, да вести вызнать.

На шлюпе звонко пробила рында, отмерив очередные полчаса. Под нашим правым бортом толкались уже две лодки, и в одной из них отчетливо кудахтала кандидатка на обеденную трапезу. Сухпай — это хорошо, но свежатина лучше. Спустился на несколько ступеней по трапу в кубрик, гаркнул в это спящее царство.

— Дежурный! Поднимай интенданта, у борта купцы!

Этим медведям только бы дрыхнуть. Едят, спят, да портят порох. Кого еще портят — не в курсе, но с обидами никто не приходил. Если взглянуть с другой стороны, то эти капральства, на сегодня, одна из самых опытных, боеспособных и образованных частей армии. У ребят давно вышли сроки службы, но демобилизовыватся они и не думают, как сделала большая часть старого Двинского полка. Оставшиеся при ссыльном морпехи понабрались от меня всякого, в том числе и словечек — теперь им хоть офицерские патенты давай. Но с этим пока повременю, тем более что и права такого уже не имею…

Надо бы и мне на боковую, все одно ничего интересного не намечается.

Зайдя в каюту, скинул так и не пригодившийся плащ, следом просочилась моя тень — видимо, стоял в потемках, чтоб глаза к ночи адаптировались. Одно это уже говорит, о правильном подходе к несению службы. Ведь многие знают, что часовой у костра — это потенциальный покойник. Ему же ничего в ночи не видно! Скольких на этом ловили?! Но и поныне стоят на бивуаках караулы, где потеплее.

Ладно, и это уже не моя забота. Продолжу про экспедицию.

… Кадры решают многое. Под этим лозунгом собирали первую волну колониального корпуса. Проводили конкурсы, отбирали лучших по результатам их наработок, сманивали выпускников академий. Рудознатцы, техники, научники, медики, старатели, артельщики… Если экспедиция, тфу, тфу, тфу, навернется — утрата для генофонда страны выйдет существенная.

При этом — капитаном на «Авось», своим единоличным решением, протолкнул двадцативосьмилетнего датчанина, уже 6 лет служившего на Балтийском флоте и освоившего командование канонеркой. Особых заслуг датчанин не имел, но для меня он являлся знаковой фигурой. Звали его Витус Беринг. Надеюсь, судьба поймет мои намеки.

Для закрепления удачи придал датчанину двух старпомов-поморов, да и сам планировал жить на ледоколе. Как говаривал Фрэнк Доуби — «удача, это постоянная готовность использовать шанс».

Вторая волна колонистов пойдет через два года после нас, если благополучно вернутся ледокол с транспортом, если успеют достроить вторую очередь ледовых судов, закладываемых на Соломбальской верфи, если… сплошные если. Нам еще надо продержаться три года на новых землях, до того, как мы получим эти две тысячи обученных колонистов и дополнительное оборудование.

Потом станет легче. Капитаны примеряются к ледовому ходу, и можно будет пустить встречные проводки, получая людей, оборудование и материалы ежегодно. Первые четыре года все будет висеть на тоненькой ниточке. Радовало только, что эту ниточку будут держать лучшие из лучших. Но у природы могут быть свои резоны. Терять корабли нам категорически нельзя. Посему, писал длинные инструкции капитанам, сидел над списками снабжения, отбирал людей, через рекрутеров Алексея и… нудел, нудел, нудел. Нам не нужен героический подвиг. Нас ждет тяжелая и кропотливая работа. Впрочем, как всегда.

У Алексея имелся свой взгляд на все это. Он предпочитал героический прорыв, яркое приключение и последующее бурное, но справедливое правление. Из своей свиты он уже готовил кандидатов в губернаторы — всех примерно своего возраста, и суфлеров для них, которых Алексею навязал Петр. Впрочем, в их кухню не лез, просто подправляя, где возможно, безудержный полет молодых самодержавных мыслей. Надо будет посидеть с ним на ледоколе поподробнее над его идеями, начерпанными из римского права. Лично с меня демократии хватило с избытком. Точнее, не самой демократии, а того, во что она вырождается — когда требуют свободы слова, но избегают ответственности за каждое сказанное слово. Попробовал бы нынешний купец зазывать покупателей рекламными слоганами моего времени, в которых правды едва ли на грош. Такого немедля окрестят «надувало», и хорошо, ежли дело не дойдет до дыбы.

К слову о торговцах — везла наша экспедиция и товары для обмена, куда уж без этого. Везли каждой твари по паре… тонн. Даже железные ножи везли, без ручек, одни лезвия с концевиками, для компактности. Про ножи намекал, что нам же их в бок и пихать будут, вместе с топорами. Но эти фаталисты считают себя круче Ильи Муромца, вооруженного огнебоем. Им дикари не страшны. Наивные. Сколько нас, а сколько их?! По одному удачному покушению в день, и от нашего корпуса останется только героическая слава.

Удалось отговорить только от наконечников стрел, тут уперся всеми конечностями, даже хвостом помогал — нет ничего страшнее тихого лука в лесу, который натягивают руки меткого охотника, способного незаметно подкрадываться к пугливой дичи.

Стеклянные бусины в товаре присутствовали. Красивые, разноцветные. С ними возни было много — хрупкий груз. Изготовлять этих красавиц довольно сложно — наматывая, под пламенем горелки, стеклянную нить на стальную спицу, обвалянную в каолине, чтоб спицу потом из бусины можно было вытащить. Нити тянули, в огне горелки, из стеклянных палочек или пластин разных цветов. Наматывая эти разноцветные нити, подравнивая форму огнем и лопаточками, получали очень красивые вещицы. Они и в России и за рубежом неплохим спросом пользовались. Если историки меня надули по поводу падкости туземцев на подобный товар — найду способ вернуться и одеть им на голову все шесть тонн этого добра, перепакованного в маленькие коробочки и проложенного бумажными прослойками.

В целом, экспедиция была наиболее подготовленной моей авантюрой. Хотя, авантюрой от этого быть не переставала. На новом месте у меня будет три года, чтоб задействовать весь научный потенциал, взятый с собой, и сделать северные конвои немножко безопаснее. Нам, с бывшими студентами и настоящими мастерами, нужно хоть в лепешку разбиться, но обеспечить Ледовый Путь и корабли связью, желательно, с радионавигацией и прогнозами погоды. При этом — за стенами лабораторий вполне могут грохотать выстрелы. Авантюра… эхх…

По палубе забегали, видимо пришла наша очередь на буксировку. Потянулся. Дежурная тень посмотрел на мою подготовку к моциону с неодобрением. Ночь на дворе.

Подробностей буксировки с палубы видно не было. Буксирный конец уходил из круга света и терялся в темноте. Баржа подрабатывала двигателем на среднем ходу. Для всех местных — рутинная процедура.

Курил у борта, пытаясь углядеть в ночи разворачивающуюся на берегах порога стройку. Где-то здесь уже должны копать дамбы, отводные каналы и подготавливать плотину. Разглядел только несколько костров на левом берегу. Неторопливо тут работают. Так они еще долго без шлюза бурлачить будут. Хотя, возможно местных больше устраивает бурлачить.

Посидел еще под проясняющимся небом, сквозь которое уже проглядывали звезды. Надо поспать.

Поздним утром баржа вышла в Ладогу и заплясала на волне. По небу бежали облака, с редкими разрывами. На планширь плескали пенные гребни. Наш капитан сидел на трапе к мостику, всем своим видом демонстрируя спокойствие, но бросая короткие взгляды на ветер, где тучи клубились активнее. Рулевой у штурвала, тот самый «торговец», неторопливо отщипывал от лежащей у штурвала копченой рыбины кусочки, разбавляя ими время вахты. Так и захотелось поинтересоваться, выторговал у лодочника или выклянчил у механика.

Поснедали. До Онеги еще идти и идти. Сел за дневник, шторм и без меня решит, начинаться или нет.

… Со связью пока было плохо. Как и со всей электроникой. Триоды стоили дорого, производили их мало, в связи с браком, и работали полупроводники недолго. Показать на них диковины и наладить поточный выпуск — две огромные разницы. Что делать, так и не довел до ума это производство. Буду организовывать работу над ошибками. Но уже в месте, максимально недоступном всяческим соглядатаям и вызовам на ковер.

По стране широким шагом шла проводная связь. Шаг сдерживался только поставками кабеля с Урала. Были случаи и кражи проводов, да только продать их вышло сложновато. Летально сложновато. По указу Петра за «порушение» рубили руки. Обе. Причем всем, кто участвовал или помогал. Несколько печальных случаев распространили слухами специально, а потом слухи сами начали шириться. На государя поворчали, но техникам стало проще. Правда, должность обходчика пришлось ввести.

Зарубежные державы включились в научную гонку в роли догоняющих, подстегивая себя золотыми хлыстами. Воровали у нас все, начиная от разговоров в тавернах при школах и академиях и заканчивая ночной кражей из типографии свежеотпечатанных брошюр.

Упомянув о типографии, могу с гордостью сказать — мы, наконец, перешли на рулонную печать. Не обошлось без казусов и тут. По началу типографии, что Московская, что Петербургская, просто печатали на рулоне как раньше, плоскими штампами. При этом ругались, что с рулоном работать неудобно и намекали про «блажь». Нарисовал им примерный чертеж роторной печати. Офсетный барабан нам сделать слабо, но можно быть проще. Наборный стол, обычный для наборщиков, комплектуем стальными вытравленными литерами. Набираем текст, причем, не зеркальный, а обычный. Затем, стальной барабан со свинцовой внешней оболочкой, прокатываем с усилием по набранному тексту — переносим текст на цилиндр. Дальше все понятно — печатный барабан вращается, смазываясь краской фитильным способом из емкости под барабаном. По нему, в пол обхвата, пробегает лента бумаги, прижимаемая несколькими роликами. Скорость печати кратно подросла, что потребовало модернизации всей цепочки. Напечатанную ленту надо сушить — пришлось поднимать печатные машины на второй этаж и до первого свешивать бумажные петли. Теперь отпечатки, пока бежали по петлям, успевали подсохнуть. Но лента не желала бежать ровно — пришлось искать ухищрения, добавлять ролики и направляющие. После всех извращений грех было не поставить вторую машину и печатать сразу вторую сторону ленты. Теперь узкое место стало разрезание и брошюровка. Любопытно, как типографии моего времени были устроены. Вспоминался Филатов — «Нам бы схемку, аль чертеж. Мы б затеяли вертеж». Как их понимаю…

Впрочем, работников плаща и отмычки недоделки наших брошюр не смущали. Даже сказки уперли. Радовало, что специальная литература печаталась на заводах и была в относительной безопасности — выносить ее запрещалось.

Мастеров пытались подкупить и даже выкрасть. Церковь стойко стояла на защите, в том числе своих интересов, а с выкраденным мастером получилось вообще как по писанному. Каюсь, приложил лапку. Самого башковитого из тайных под похищение подвели. Эх, зубров бы из контрразведки моего времени сюда, какие этюды могли бы получиться.

В любом случае, широкий поток иностранных «купцов», «послов», «наемников» и даже «профессоров» шли через заведение Ромодановского. Чем-то эта картина напоминала мне описание Сталинских чисток. Даже вздрагивал от этих мыслей, так как и русских подданных в потоке на прием к Федору Юрьевичу хватало.

Со статусом подданных в России становилось сложно. Буквально за 2 года к нам эмигрировали около полутора миллионов разного люда. Теоретически, все они стали подданными Петра. Вот только далеко не все эмигрирующие так считали. Ну да это дела Петра. Эмиграционную политику вице-империи еще только предстоит разрабатывать.

На нужды экспедиции мобилизовали много специфического люда. Стрельцов с казаками, пришедших из Сибири, иностранцев, ходивших в Новый Свет и выучивших языки. Был даже японец, который потерпел крушение в Охотском море и выловленный казаками, которые доставили японца Петру, для ознакомления с диковиной. Японца отправили в академию, где из него доставали знание языка — теперь наши толмачи смогут говорить как истинные японские рыбаки. Мдя.

Про обрусевших индейцев, проходивших многолетнее приживление в земельных артелях, даже не упоминаю — это были уже наши люди. Из них в первой волне колонизации шли полтора десятка из разных племен.

С племенами Нового Света вообще будет много сложностей. Этих племен там многие сотни, и у большинства различаются языки. Надеюсь, разберемся и с этой проблемой. Для себя открыл интересный нюанс. Большинство названий племен, которое произносят белые — это просто слово «люди» на языке племени. Вот приходит белый в племя и знаками спрашивает, мол, вы кто? Старейшина племени ему спокойно отвечает на своем языке — «мы люди». Белый хватает свой блокнотик и радостно записывает «племя анния». Таким образом, можно представить, по многообразию названий племен в транскрипции европейцев, насколько много разных языков в Новом Свете. Есть тут и исключения. Если у одного племени спросить про другое племя, они могут ответить — это друзья, или это враги. Довольный белый исследователь дописывает в блокнот «рядом живет племя чилукку». При этом аналогичный естествоиспытатель в соседнем племени пишет в блокнотик совсем иные наименования, и потом, если оба этих ученых выберутся, они будут долго удивляться, сколько же племен там живет. Несколько утрировал, но ситуация с изучением индейцев была примерно на этом уровне. Пришлось еще и инструкцию контактерам готовить, с примерами и картинками, для чего вынужден был сам окунуться в эти дебри с головой. Так что, «Чалаку чилукку мантеран», да простят меня испанцы, быть собачим народом да еще загнанным под землю они, безусловно, не совсем заслужили.

Раз уж представляю кадры нашей экспедиции, коснусь и не самых приятных для себя воспоминаний. Был у меня зимой разговор с Ермолаем, забравшимся на церковный олимп. Уж и не ведаю, что его понесло представлять мне глав проповедников колонизационного корпуса. Вдруг на его светлом нимбе темные пятна после встречи со мной останутся. Ну да попробую строго по делу.

Проповедники оказались довольно молодые и с горящим подвижничеством взором. Эти мне накрестят…

Попросил Ермолая озвучить план поворота к господу матерых язычников. Покивал. Надо ломать стереотип — пусть отлучают, если им захочется.

— Дозволь батюшка мне речам твоим мудрым ответствовать

Ермолай нахмурился, миссионеры напряглись. Вот что значит дурная слава.

— Язычники те испокон веку на своей земле живут, и духам предков своих молитвы возносят. Шаманы их, не во грехе погрязли, а службу за все племя справляют. По их верованиям души предков рядом с ними живут, будто в чистилище католическом…

Не успел договорить. Тот, что помоложе, аж слюной плеваться начал, давясь словом «Римская Ересь!». Достали они. Стукнул кулаком, навис над столом напротив злобно сверкающего миссионера.

— Ересь говоришь?! Это так ты слово Господа нашего называешь?! Пред католическими храмами тоже кричишь про римскую ересь?! Ты! Лично ты!!! Ведаешь дела Господа?!! Отчего же шаманы у тебя еретики?! С католиками миром жить научились, а шаманы, душе службу справляющие — язычники?! Неучи они, то да. Только с предками своими в чистилище и говорят, о рае и аде не ведая. Но не сметь каждого неуча еретиком и язычником клеймить!! В душу эти люди веруют, почет ей оказывают, как умеют, значит, они на пути к Господу!

Уселся в тишине. Значит, не все так плохо у этих миссионеров с мозгами. Фанатики уже бы орали во весь голос. Эти, похоже, концепцию шаманизма в приложении к католикам и Чистилищу переваривают. Ермолай нахмурился еще больше, похоже, хожу по краю. Плевать. Петру пусть неудовольствие высказывает.

Обошел стол, склонился покорно перед Ермолаем

— Батюшка, позволь тебя на несколько слов исповедальных.

Ермолай совсем скис. Видимо, не так он нашу беседу видел. Отошли с ним в угол, за кипы бумаг, сложенных на стеллажах. Постарался говорить очень тихо, все же, моя камера в форте не особо велика

— Отче, коли миссионеры твои хоть одного индейца за ересь вразумлять батогами будут, али хуже того, до смерти доведут — каждого из них, случайно, укусит ядовитая змея. Каждого. Ты меня знаешь Ермолай. Коли добрым словом пастыри твои к господу шаманистов приведут, помогу им всем, чем смогу. Коли нет, не обессудь. Нас там, среди тысяч индейцев, очень мало будет. И с нами Алексей. Ополчиться супротив нас несколько племен от речей твоих посылов, и станет православных еще меньше. Нам за веру там не умереть потребно. Нам за веру там жить! Внуши сие миссии, и про шаманов с Чистилищем им растолковывай, как хочешь. Нечего мне добавить.

Не давая Ермолаю ответить, вышел задом из закутка, мелко кланяясь. Ермолай так и остался стоять, буравя меня взглядом.

Не знаю, какие выводы были сделаны после моих заявлений и какие брожения шли в церкви. Сон мне эти мысли не испортили.

Через месяц посетила пара пастырей, вместо самого молодого был новый священник, постарше. С ними посидели нормально, обоюдно не касаясь вопросов веры и обращения. Потом встречались еще несколько раз — утрясали организационные вопросы и изыскивали места на многотонный багаж нашего оплота веры. Пастухов с нами отправлялось четырнадцать человек, плюс еще восемь служек. Это не мое деление — это они сами так прописали. Надеюсь, «Авось» не утонет еще от 40 тонн груза. На «Юнону» точно ничего больше грузить нельзя…

Баржа успешно подходила к концу маршрута, так и не попав в настоящий ладожский шторм. Выбитое боковое стекло рубки не в счет. Свирь и Онегу вообще проскочили без приключений, не задерживаясь даже на замену остекления. За бортом водная гладь чередовалась с проплывающими берегами. Навстречу шли баржи, струги, и даже связка плотов попалась.

Жизнь на борту текла размеренная, клонящая в сон. Хорошо, ни за что не отвечать.

Онежский конец Осударевой дороги разительно изменился. Ныне тут и удобный причал имелся, и место под бивуак, и придорожный трактир с небольшим хуторком рядом. Хотя, самым полезным тут было подворье извозчиков, с лошадьми и телегами, явно бывшими в девичестве армейскими понтонами. Цивилизация.

И цены тут цивилизованные. Аж целых 50 копеек нанять телегу в один конец. Похоже, берут вдвое, да еще не желают много народа на двух телегах везти. Предлагали ехать на 4х. Сторговались до трех, да и то, на меня косо смотрели, будто являюсь главным душителей лошадей. Мне не денег жалко, просто матрос с баржи заронил во мне нечто торгашеское, активно препираясь с продавцами на каждой остановке. Дурной пример заразителен.

Так как пришли к Осударевой дороге еще до обеда, задерживаться не стали. Перекрестились, поклонившись на часовню, и начали таскать с баржи вещи. Поглядев на бодро растущую кучу скарба, задавил в себе жабу и нанял четвертую телегу.

В путь двинулись после обедни. Шел рядом с большим колесом понтона и рассматривал дорогу. Изменения произошли и тут. Дорога теперь имела минимум двунакатный настил из бревен, засыпанный сверху песком и щебнем. Два понтона на ней разъехаться могли не во всех местах, но ширина все одно впечатляла. Дорогой, судя по накатанности, пользовались регулярно, да еще промежуточные стоянки оборудовали. Просто не узнать Россию. Где дураки и дороги, что ее погубят?

Разговорился с возницей — балагуристым мужичком лет сорока в справной одеже и сапогах, что тут говорит о серьезном достатке.

Дорога оказалась «сатрегической», за ней казна присматривает. И, что особо умилило — действительно присматривает. На эту тему возница даже несколько баек поведал:

— Эта, девка, значится, приезжала, со свитой стрельцовой. Свозил ее, значится, до Нюхчи, а она всю дорогу скок с телеги, да очами зыркает. Кой где с измерителем своим бегла да в прописи чиркала. Да все, значится, меня спрошает, поведай-ка дядь Ессей когда то клали, да се выравнивали. Мне-то почем знать! Опосля за жиснь разговорились, а она исподволь все выведывает. Докатились до Нюхчи, она со старостой ихним едва не до петухов сидела, стыда на нее нет. Еще и стрельцы их посиделки сторожко берегли. Куда только землица наша катится! Поутру, как заутреню отстояли, значится, вертаться стали. Она внове всю душу вытянула. Даже рублю, значится, не рад был, когда таки добрались с Божьей помощью. И двух седмиц не прошло, накликала на нас девица беду. Дюжины две стрельцов, с дъяками этими новомодными, принесло, да нас всех сразу в батоги взяли. Нас-то еще ладно, а старосту так едва не умучили ироды. Вот где, значиться, справедливость?! Хуторяне-то наши совсем по чутку с тех куч каменных прибрали, так эти злодеи разве что не седмицу народ гоняли, пока им вдесятеро возвертали. Еще и грозились! Вот, значиться, и сказываю — от баб зло, слово верное…

Кивал вознице, а в душе улыбался. Бог вам в помощь, Валькирии. Присмотрите за страной, коли мужики ее по норам растащить норовят. Вам же в этой стране детей растить.

Был еще сказ «Как купец Никодим соль возил», «Как Нюрка от петуха безголового бегала… кукарекал шельмец, вот тебе крест», «Как нечисть в Ветряных горах балует»…

Зарядился за несколько дней байками под завязку. Ессей даже с полным ртом каши умудрялся баять. Талантище.

Белое море встретило серостью, ветром и мокрыми голышами. Стоял на камне и не мог надышаться. В голове величественно звучали аккорды Шклярского.

Там, на самом на краю Земли В небывалой голубой дали Внемля звукам небывалых слов, Сладко-сладко замирает кровь. Там ветра летят, касаясь звезд Там деревья не боятся гроз Океаном бредят корабли Там, на самом, на краю Земли.

За спиной мерными звуками разворачивался лагерь. Нам тут незнамо сколько куковать. Будем, как Ассоль, ждать своего паруса.

Этот конец Осударевой дороги обставлен скромнее. Трактира не имелось, как и хутора. Все блага цивилизации располагались в семи километрах дальше по дороге, в Нюхче. Тут только имелось подворье извозчиков, охватывающее своим частоколом изрядное пространство вырубки. Лагерь разрешалось ставить прямо внутри частокола, за скромное вознаграждение. Действительно скромное. Если ставить шатры к самому частоколу, то ветер практически не ощущался. Но пока мне хотелось стоять под его порывами, щуриться на море и дышать вместе с громадным зверем. Хорошо-то как.

Вечеряли у костра, за частоколом. К нам подсели пара промысловиков из Луды. Тесен мир. Луда стоит в глубине Унской губы, с которой и начался мой крест в этом времени. Так и подмывало расспросить о прибрежной деревне. Воздержался.

Промысловики пришли с караваном соли, рыбы и зверя морского, точнее, предметов его переработки. Разговорились об их товаре, даже сходили к кулям и мне продемонстрировали клыки. Впечатляющие бивни. Поторговался за несколько штук — стукнула мне блажь ручки для лезвий сделать. Не самому конечно, а поручить тому, кто умеет. Будет неплохо иметь несколько подарочных ножей.

Потянулись дни ожидания. Сменялись постояльцы бивуаков, тянулись разговоры. С морпехами поиграли в «поймай сбежавшего среди камней», потом еще в «сними часового» и подобные Зарницы. Сделал для себя печальный вывод, что «теряю былую легкость».

Ходил по отливу, пиная мокрые камни. Даже уговаривал себя искупаться, для преемственности с былым — но так и не уговорил.

Канонерка экспедиции встала на рейде через шесть дней ожидания. Привезя с собой хорошее настроение и солнечную погоду, что было не лишнее, а то за время ожидания четыре дня мы мокли под дождями, безуспешно пытаясь просушить одежду между душевыми раундами. Обычная весна беломорья — издержки профессии. Лагерь мы начали собирать, едва заметив знакомые паруса. В душе нарастало нетерпение.

Встречали шлюпку на мостках, далеко вынесенных в море. Капитан прибыл лично, хотя его так и не вспомнил. В смысле, не вспомнил по прошлой службе, списки экспедиции проходили через меня, и тайной его фамилия не являлась. Раскланялись, немного поговорили для порядка, пока часть моего капральства усаживалась в шлюпку. После чего, разместились сами у румпеля.

Шлюпка ныряла по вялой волне, выгребая к канонерке. Смотрел с нежностью на стройный силуэт кораблика. Новые орудийные башни, под 75мм орудия, добавили силуэту стремительности, уменьшив «разлапистость». Спецпроект. Посчитал, что линкоры в Тихом океане нас ждать пока не должны, а для всего остального хватит 75мм. Зато боезапас практически удвоился. Облегчение пустили на усиление форштевня и создание ледового пояса. Насколько угадали — скоро узнаем.

На бегучем такелаже поднялись пунктиры флажков, и черные точечки засуетились по палубам. Море. Ждущий корабль. Просто праздник какой-то.

Заподозрил неладное, когда подплывали. Чуть ли не вся команда, вместе с нарядом, свешивалась с бортов, встречая нашу шлюпку. Меня еще и по штормтрапу первым подниматься вежливо отправили. Только не хватало, чтоб подсадили. Вскарабкался по трапу, вспоминая уже подзабытые ощущения, перевалился через планширь и остолбенел. На палубах, в парадном строю, стояли матросы и морпехи. Над кораблем разнеслось еретическое «Адмирал на борту!» и строй колыхнулся приветствием.

Ветер выдувал из глаз влагу. Оглядывал ровные шеренги. Среди моряков попадались мелькавшие ранее лица, а наряд морпехов, практически поголовно, состоял из демобилизовавшихся Двинцев. Этого точно в списках не было.

Вскинул руку к картузу, задержал, осматривая радостные лица. Чего нам бояться льдов? Такие люди прожгут их своими душами!

— Вольно — опустил руку, поворачиваясь к ветру, чтоб охладить вспыхнувшее лицо. На корме хлопал Андреевский флаг. За кормой лежало Белое море, а дальше… дальше лежал трудный путь, по которому могут пройти только люди с Верой. Без локаторов и спутниковой навигации.

Рядом молча встал капитан, по трапу поднимались морпехи. Шлюпка уже отчаливала во второй рейс.

Что тут сказать?!

— По местам, други. Долгий путь у нас впереди.

Тише добавил, скорее для себя — Длиною в жизнь.

Отвык. Палуба, наклоненная надутыми парусами под ветер, необходимость иметь три точки опоры при ходьбе, необходимость постоянно коситься на гик — мало ли что. Стоял, обняв канатный талреп правой вантовой оттяжки грота, на наветренном борту, и всматривался в приближающиеся Соловки. На рейде монастыря уже угадывались корабли эскадры, в том числе и кочи купцов. Эти традиции большого молебна перед знаковыми походами сожрут у конвоя седмицу — кочи плохие ходоки против ветра, и будут задерживать всю эскадру. Но раздражения не возникло. Сам себе удивился, вроде и глупость очевидная — скатиться на прямых парусах под ветер, чтоб потом выгрызаться против него обильным потом. Ан нет — не все в этой жизни стоит рациональности. Раз уж так вышло, попробуем буксировку кочей за транспортом и ледоколом, как на машинном ходу, так и под парусами. Да-да, все суда ледовой экспедиции сохранили парусное вооружение. Понятное дело, что во льдах пойдем на машинах, но любую возможность сэкономить топливо стоит использовать. Рано нам от парусов отказываться. Да и надо ли вообще?

Рядом, балансируя на широко расставленных ногах, стоял капитан, высматривая в бинокль изменения на рейде.

— Семен Юрьевич, ты до всех донес, что обо мне болтать не след?

Капитан оторвался от разглядывания, посмотрев на меня с укоризной. Хотел было ответить, но мне и так все было понятно.

— Благодарю за службу. Верю в твоих молодцов. Встань с подветра к ледоколу, хочу Алексею Петровичу доложиться немедля.

Обсудив с капитаном, как встанем, пробаллансировал по палубе к рубочному люку, от глаз и греха подальше. Слухи, конечно, поползут — но пока эскадра не ушла в автономку, буду изображать фамильное приведение Романовых.

Садиться за дневник было лень, да и событиями переход в полторы сотни километров не блистал. Собрал эскизы для мастерской ледокола вместе с сопроводительными письмами, просмотрел еще раз выкладки. Попробуем. Хуже не будет.

Наверху хлопали убираемые паруса, и по корпусу расходилась легкая вибрация запущенных машин. Капитан не стал усложнять себе задачу — надо будет поговорить с ним подробнее про экономию топлива.

Перешел в кубрик морпехов, сопровождаемый тенями, навьюченными княжеским добром. На канонерке царила веселая суета прибытия — слышались дробные перебежки, веселые выкрики, ругань боцмана, поминающего, куда он засунет выброску безруким обломам. Нам оставалось только ждать.

Загружался в шлюпку под немногочисленными взглядами дежурного наряда канонерки — большая часть команды отбыла на берег, для участия в святом напутствии. Шлюпка шла ходко, массивный корпус ледокола прикрывал нас от ветра. Не удержался, попросил пройтись от носа до кормы. Хотелось потрогать Авось руками, прислушаться к ощущениям.

Непривычный вышел кораблик. Тупой, ложкообразный нос, скошенный больше обычного. Плавный загиб борта. Глухой отзыв толстого железа на постукивание. Прямо как больного корабль ощупываю — хорошо, что с земли нас не видно, народ тут до зрелищ падок, вон, как с бортов ледокола свесились. Пришлось моему капралу отбрехиваться от нападок боцмана, доказывая, что опытный капрал знает загиб не хуже опытного морского волка. Окинул Авось еще одним взглядом. Глаза вновь прикипели к запасным винтам, прикрученным снаружи к верхней части борта на корме. Перегрузили мы ледокол. Мало того, что ватерлиния глубоко под водой просматривается, так еще и места свободного не осталось — вывешиваем корабельное имущество за борта. Мореходности нам это не добавит.

Сказать по правде, ледоколы и так не особо мореходные суда. Скошенный овальный нос волну не режет, обводы борта, рассчитанные на то, что сдавливающие льды будут вытеснять ледокол вверх, поперечной остойчивости не добавляют, боковые кили, для успокоения качки, делать нельзя, все из-за того же льда. Сборник компромиссов.

Еще и толщина ледового пояса взята с запасом, ибо нет у меня точных данных о ледоколах. Читал раньше, что ледокол может стереть об лед до миллиметра толщины своей обшивки за навигацию, вот и остановились на 30 миллиметрах ледового пояса и 50 миллиметрах форштевня. Надеюсь, хоть десяток ледовых навигаций кораблик послужит. Еще надо посмотреть, что будет с коррозией корпуса. Это ныне он пахнет свежей краской. Первые же льды обдерут ее до железа, и нужно будет оценивать скорость коррозии.

Поднимался по трапу с сумрачным настроением, в голове вновь забегал таракан по имени Авантюр. Он мне все извилины уже оттоптал! Еще и всех феечек-муз распугал, кобель несчастный.

О моем пребывании на ледоколе, договаривались с Алексеем заранее, а планировку ледокола знал получше капитана, так что, в провожатых не нуждался. Все одно, боцман, вяло цапающийся с капралом, отрядил с нами матроса для порядка. Любопытно, меня либо не узнали, либо был прямой приказ от будущего государя. В результате, экскурсию по закуткам ледокола пришлось отложить до прояснения моего статуса Его Высочеством.

Хоть со статусом пока ничего не ясно, но каюту мне выдали шикарную, метра три на четыре, в основании надстройки. За переборкой еще и кубрик морпехам выделили. Раньше это было одно помещение, ныне разделенное перегородкой. На камеру заключенного походит мало.

Закинул объемную котомку в рундук, скинул все еще влажную верхнюю одежду, поискал сушильный шкаф — еще одну свою бредовую идею, согласно которой все коридорные переборки жилых отсеков выполнены двойными, в них обустроены шкафы для одежды и обуви, продуваемые теплым воздухом. От шкафов и каюты обогреваются. Бич северных походов — мокрая одежда. Так что, ежели пойдем ко дну, то в сухом белье и хорошем настроении. Про теплоизоляцию на севере уже упоминал. Внешние борта кораблей были двойные, за ними толстый слой пеноклея. Каюты отделаны деревом и в них поощряются шерстяные ковры, или, как минимум, войлочные коврики. Мне достался синий ковер, с ворсом, в который приятно было запускать пальцы ног. Сразу задумался о войлочных тапочках, упакованных глубоко в котомке. Полез в рундук.

В таком виде — относительно белой рубахе, черных штанах и разношенных тапках, меня отловил вестовой, посланный ранее за мастерами. Вестовой доложил, косясь на мою обувку, об отсутствии на борту производственного потенциала — все пошли набираться благодати. Зря, наверное, на тапках вышил восьмилучевую «розу ветров», как на гербе МЧС моего времени — скучно было сидеть в Форте, хотелось руки приложить. Хорошо, что до помпонов руки не дошли. Будем считать, что фундамент слухам заложил. Ну и ладно. Завалился на роскошную, полутораспальную койку, неспешно осматривая закрепленный на противоположной переборке кульман и стол, переходящий в стеллаж для бумаг рядом с ним. Добротно ныне мебель делают. Красиво и массивно. Вот только пользоваться ей лень, за исключением койки. Отложил дела до вечера.

Вечером эскадра прощалась с Соловками длинными гудками ледовых кораблей и одиночными выстрелами канонерок. Эта суета меня и разбудила. Удобная койка, противопоставленная мокрому шатру и камешкам под походной, войлочной подстилкой — развращает. Вот и началось наше путешествие. Непривычно ощущать себя пассажиром.

Минут через сорок, когда уже сидел в компании своих Двинцев, обсуждая их кубрик, в приоткрывшуюся дверь сунулась голова вестового, начавшая фразу «А где…», тут сий дальнозоркий мореман узрел предмет своих розысков, материализовался в кубрике по стойке смирно и доложил с придыханием, явно опять не зная, как ко мне обращаться.

— В капитанской трапезной все собрались… вас ожидают.

Вот так сразу? Тогда надо приодеться.

— Ступай, скоро буду.

Выйдя из своей каюты при относительном параде, застал вестового, греющего спину о переборку коридора. Вел он меня быстро, с трудом сдерживаясь, чтоб не переходить на бег — значит, Алексей уже там.

Офицерская кают-компания гудела голосами и звякала посудой. Самих офицеров ледокола тут было всего шестеро, включая Витуса — остальной контингент представлялся свитой Алексея, с ним во главе и старшинами от береговых и колониальных нарядов. Всего набиралось человек 65, сидящих за несколькими рядами столов. Типичный пример шпротности нашей экспедиции.

Замечу, что мое появление фурора не произвело. Картошкой в меня никто не запустил, и даже гул голосов особо не смолк. Разговоры смолкли, только когда встал Алексей.

Любовался на стройного вице-императора, пусть пока и не коронованного. Высокий лоб, твердый взгляд, черные волосы до плеч, потертая кобура револьвера на правом боку. Поза самодержавная, усугубленная зажатой в руке вилкой, попирающей кусок мяса на фарфоровой тарелке. Хорош. Вовремя в детстве из него лень розгами да ночными тревогами выбили. Вон, какой орел вышел.

— Други! Хочу представить своего обер-камергера, графа Сахно.

На меня уставилось шесть десятков ошарашенных взглядов. Мои округлившиеся глаза готовы были присоединится к этому всеобщему удивлению. Про барона Сахно мы с Алексеем договаривались, и про должность стряпчего говорили, которая в нынешнем Табеле числится как гофмейстер. А он что делает?!

Алексей прищелкнул пальцами и юноша, из свиты поднес мне на подушечки богато украшенный золотой ключик. Ощутил себя настоящим Буратино. Это что же! Планировал спокойно работать днем в лабораториях, вечером с Алексеем, а меня опять на баррикады?! НЕ ХО ЧУ!

Мое нежелание видимо просочилось в мимику. Алексей оставил царственную вилку торчать в мясе, и сделал шаг навстречу, положив руку на мои напрягшиеся плечи

— Так будет правильно, граф. После поговорим

Затем, вновь возвысив голос, продолжил

— Наделяю графа своим словом, дабы росли и ширились все наши начинания! Виват други!

Духовник Алексея, Елеазар Прокопо́вич, молодой, двадцативосьмилетний батюшка, только пять лет, как вернувшийся с учебы в Риме и подающий некоторые надежды, важно и недвусмысленно кивнул, осеняя меня крестом.

Вялое «Виват!» показало, что народ в шоке вместе со мной. Алексей насупился, и сказал фразу, непонятную для непосвященных, но вполне знаковую.

— Понеже кто до графа неверно обратиться, аль по сторонам что сболтнет — вельми меня обидит. Графу полное доверие выказываю!

Небольшая пауза, и «Виват» повторили вторично, нестройными голосами. Надо поработать над ораторским искусством Алексея, Петр умел зажигать народ гораздо эффективнее.

В продолжение выказывания доверия Алексей посадил меня на лавку по правую руку от себя, продолжив воевать с вилкой и мясом. Мне есть расхотелось, в животе собиралась льдинка плохих предчувствий и глаза зашарили по столу в поисках универсального топлива. В голове отчетливо звучал Визбор:

Вставайте граф, рассвет уже полощется Из-за озерной выглянув воды Вставайте, мир ждет вашего решения: Быть иль не быть, любить иль не любить. Шагает граф, он хочет быть счастливым, И он не хочет, чтоб наоборот.

Не хочу! Не желаю больше отвечать за смерть доверившихся мне людей перед своей совестью, которая и так меня грызет. Надоело брести на ощупь, ведя за собой в неизвестность. Какого демона у них на столе одна только медовуха?!

Трапеза прошла в осмыслении. Соловецкая сельдь, или по иному «беломорка» с лучком хороша, но не хватало главного ингредиента, чтоб ее запить. Ждал разговора с глазу на глаз в каюте Алексея. Запасался терпением и аргументами.

Когда затянувшаяся трапеза таки украсилась обглоданными костяками снеди, удалось увести Алексея на приватный разговор. Только вот аргументы он успел привести первым.

— Ты Нерчинский договор читал?

Алексей вытащил из завалов на своем рабочем столе тонкую папку, которые, с недавних пор выпускает московская бумажная фабрика.

— Читал.

К чему это он? Что вообще происходит!

— А то, как его из батюшки выжали ведаешь? Считай, два десятка тысяч маньчжур, с пушками да стрельцами чосонскими под тем договором отметились!

Молчал, отгоняя дурные предчувствия.

Алексей сделал паузу, ожидая моей реакции, потом сел и открыл папку.

— Сговорились мы с батюшкой, что дело наше ни в чем нужды знать не будет, но договор сей позорный пересмотреть потребно.

Мой жирный таракан, по имени Авантюр, попытался дезертировать с извилин и уползти в пятки. Они сдурели? Им победы в голову ударили? Китайцев уже ныне миллионов сто народилось! Таракан усиленно царапался лапками и требовал его выпустить, он, мол, лучше вплавь обратно, чем тут в тепле.

Алексей продолжил, как ни в чем не бывало.

— Сроку нам государь не поставил, но и конфузии не простит, ты его знаешь…

Далее царевич вещал как рекрутер перед крестьянами. Может действительно лучше вплавь обратно? Таракан активно засучил лапками, выражая полную поддержку.

Что мне известно про эти склоки с маньчжурами? Сильные конные воины, холодное оружие, многочисленны, особенно после того, как захватили весь Китай и посадили на поднебесный трон свою династию Цин, организовав великую империю Цин, подгребающую под себя все округи. Армия минимум тысяч пятьсот, если не больше. Таракан стой! Ты куда! Мне же одиноко будет! Вместе не так страшно дрожать под кроватью!

— Алексей, поведай мне, как мы сотни тысяч цинов с пиками и пушками склонять к новому договору нашей тысячью будем?!

— Это ты мне поведай, граф Сахно!

Алексей даже развеселился. Шах и мат. Причем, мата много.

Уселся напротив улыбающегося кандидата на призрачную, согласно новым вводным, корону вице-империи. Посмотрел ему в глаза.

— Никак, Алексей. Животы только там оставим. Мы ныне не то, что на ноги встали, даже не народились! Годы потребны! Десятилетия!

Алексей заулыбался еще шире

— Годы так годы. Нас государь-батюшка покамест не торопит. Ступай граф, помысли, опосля еще поговорим. Да, зайди к капитану нашему, они опять о построениях спорят. Словом, принимай хозяйство, обер-камергер.

Последние слова вставший и обошедший стол Алексей произносил дружески потряхивая меня за плечи. Оставалось только поклониться, сдерживая мат, заполнивший меня после шаха. Таракан прикинулся мертвым и не отсвечивал. Может и действительно помер, от разрыва мозга. Нельзя же так сразу на баррикады!!!

Шел по коридору, придерживаясь рукой за переборку и компенсируя ногами крен. Мысли попрятались, и их приходилось вытаскивать силой из укрытий. Отбросим пока скромную армию маньчжуров — к чему хорошо бы придти? Таракан шевельнулся и намекнул, что идти надо домой. Тогда переформулирую. Какую поставить программу максимум, раз уж программа минимум с мирным пересмотром границ по Амуру все одно нереальна? Правильно — будьте реалистами, требуйте невозможного…

Невозможным у нас числится Ляодунский полуостров и «бухта спокойного путешествия», которую китайцы именовали Люй шунь коу, а англичане, много позже, Порт-Артур. К этому аналог КВЖД и незамерзающее Желтое море. Мысли вновь попрятались от душераздирающего, предсмертного вопля таракана. Действительно, нельзя так травмировать психику.

Обнаружил, что давно стою, открыв дверь в офицерский кубрик, задумчиво терзая вычурную ручку двери. Поднял глаза на любопытно рассматривающих меня офицеров. Встряхнулся.

— Господа офицеры, Алексей Петрович поручил мне принять участие в решениях экспедиции. Давайте обсудим, наши планы. Время ныне дорого, опоздаем немного, и лед нас не пропустит…

Засиделись заполночь. Кто в лес, кто по дрова. Алексей филонит — эскадре явно не хватает единоначалия, а главный у нас тут царевич. Надо будет поговорить с ним.

Совместными усилиями и моими криками протолкнули вопрос о буксировках и общем построении. У нормального адмирала эти вопросы заняли бы десять минут и два приказа. Точно надо с Алексеем перемолвиться.

Ночью не спалось от нервов и духа помершего таракана. Как страшно жить! Попытался успокоиться, уйдя в дневник. На чем там остановился? На загрузке?

С загрузкой экспедиции все ясно. Перегруз, но все одно мало. С учетом новых вводных так вообще курам на квохтание. Одного только самоду… эээ…самодержавного духа много. Им бы… впрочем, отвлекаюсь.

Еще одним слабым местом России, после дураков, точнее, необразованных — стали дороги. Множество мелких заводов, начавших выработку всего, что только удалось внедрить, по всей стране вызвали коллапс перевозок. Артели хотели заработать себе копеечку и гнали внушительную производительность. Возницы присоединялись в желании копеечек к артельщикам и заводчикам — но лошади были категорически против. Не секрет, что лошадь везет не более полутоны, да и то, по относительно ровной дороге и при хорошей телеге. На равнине можно и тонну на телегу уложить, но как дело дойдет до холмов и раскисших дорог, эта тонна на дороге и зазимует. Одного только железа выделывалось немногим менее полумиллиона тонн в год, это значит, миллион тонн руды перевезти, восемь миллионов тонн угля, известь, футеровку. 40 миллионов тонн продовольствия перевезти, чтоб прокормить 18 миллионов человек. И это только начало списка.

Транспорт — основа благосостояния любой страны. В своем времени не понимал этого так ясно, как увидел тут. Дороги, это действительно артерии, без которых никакие мозги и никакое сердце организм не спасут.

Россия обрастала верфями при каждом городке, стоящем около водных путей. К чести городков — верфи на них были и раньше, но крупнотоннажным кораблестроением не занимались. Теперь лихорадочно выпекались деревянные баржи в сто и более тонн водоизмещением.

Вот тут и проявилось единство тезиса «дураки — дороги». Грамотных людей, даже с учетом потока иностранцев, недоставало. Про бригады монтажа силовых установок вообще молчу — эти работали как проклятые, но все одно множество построенных самоходных барж и буксиров стояли на берегу и ждали своей очереди. Некоторые самоходные баржи использовались как обычные, так и не дождавшись двигателей. В итоге возросла нагрузка на буксиры и пошли мелкие аварии, начиная от отказов двигателей и заканчивая столкновениями, так как мощности буксира не хватало, чтоб вытянуть чрезмерный для него груз против разошедшегося ветра или еще какой напасти.

При этом парусные речные суда продолжали строиться. Даже гребные лодочки пользовались популярностью.

Про гужевой транспорт даже не упоминаю. Все армейские понтоны первой очереди давно были списаны из армии и переданы транспортникам. Как обычно, на этом деле многие погрели руки, но многих и поймали со всеми вытекающими, точнее отсекающими, последствиями. Нынешняя судебная система предпочитала не иметь тюрем, где тати кормятся за счет государства.

Вот только понтоны имеют свои ограничения в вездеходности — вопрос трактов становился более острым, чем недостаток лошадей. Лошади с юга хотя бы поставлялись, а вот дороги сами не прокладывались.

Даже рад, что мне удалось сбежать из этого сумасшедшего дома, где проблемы ширились снежной лавиной и ходили по замкнутому кругу «дороги — дураки». Правда, выяснилось, что сбежал не туда, согласно новым вводным. Но кто ж знал!

Морские перевозки становились одним из чувствительных наполнителей казны. На них обстановка выглядела аналогичной. Торговый флот, более чем наполовину состоял из трофейных судов. Производство Апостолов в Архангельске приостановили, так как рук категорически не хватало, все опытные кадры либо работали над ледовой программой, либо передавали опыт на других верфях. В следующем году Севастополь должен будет спустить на воду первый черноморский Апостол, еще через год заработает строящаяся верфь в Ревеле, но пока приходилось обеспечивать до 60 % импорта наших товаров иностранными кораблями, ганзейскими и средиземноморских государств.

Ганзейцы ныне стали серьезной торговой организацией, с оборотом примерно в 15 миллионов рублей, из которых более трети приходилось на вложенные в союз русские деньги. В связи с этим, в совете Ганзы русские купцы имели явное большинство, хоть и председателем стал немец, бывший при мне старшим советником.

Ганзейский банк начал составлять заметную конкуренцию Русскому банку, причем, большая часть руководителей обеих банков вышла из Италии, являясь родственниками. Любопытно было смотреть на их попытки доказать друг другу, кто тут самый умный. Ничего, мы еще банк вице-империи в Петербурге откроем, если Алексей не озадачит меня еще чем-либо убойным.

Средиземноморские торговые пути имели свои особенности. Кораблей к Константинополю приходило так много, что бухта Золотого Рога стала подобна проспекту в час-пик, заполненному автомобильной пробкой. Наши патрульные пары не успевали прочесывать средиземное море, и на Петра сыпались жалобы о пиратских набегах. Если честно, лично мне кажется, что промышляют не столько арабы, которых изрядно вычистили с морей, сколько наши ушкуйники — но фактов не имею, этим сам Петр занимался. Арабских пиратов чистили вместе с мальтийцами — у этого ордена вообще дела шли в гору. Рыцари пользовались всеми тремя нашими базами, на Гибралтаре, на Мальте и в Дарданеллах. Кроме значительных средств, изъятых в Константинополе, орден начал получать значительные подношения от средиземноморских государств. Рыцари шли в орден потоком, строились новые суда, закупалось вооружение. Думаю, гроссмейстер нацелился на старую базу ордена — Родос, а может и на Триполи косится. В любом случае, мальтийцы поднимали голову на средиземноморье и русские послы при Османском дворе старательно использовали этот козырь, для сохранения статус-кво. Теперь османам угрожали не только русские корабли и десанты, но и мальтийцы, которые только и ждут отмашки, чтоб вернуть себе «исконные земли». Хотя, Франция скоро начнет давить на османов, обещая им помощь в средиземноморье, и начнутся горячие деньки. А как только они наступят, Петру станет не до «игрушек» Алексея, и мы можем оказаться «брошенными». Вспоминая характер Петра — он может еще и поставить нам в вину, что мы не исполнили его «поручение» если с войной у него пойдет что-либо не так. Ох уж удружил мне Алексей, с «прожектами». Опять у меня временная вилка. Надоело!

Отложил описание «достижений». Попытался успокоиться. Кто из историков называл это время неторопливым? Да тут только успевай поворачиваться! Еще лучше — уворачиваться, но это не всем удается.

Вспомнил, про свое, так и не отданное, поручение мастерам. Глянул на время. Ладно, отложу на утро. Надо тогда встать пораньше. Зашел в кубрик к морпехам, велел дневальному передать по смене, чтоб меня разбудили. Задумался о будильнике — за эту диковину человечество меня точно проклянет. Но что делать, будильник будут ненавидеть в обоих случаях — если он прозвенел, и если он не прозвенел вовремя…

Некий прообраз будильника уже изобрел Платон, в стародавние времена. Звали то чудо Клепсидр, и работал он по принципу водяных часов, из которых вытеснялся воздух во флейты. Вот Клепсидр и гудел. Гудел не все время, а интервалами, которые настраивались клапаном, открывающимся на определенное избыточное давление и потом закрывающимся. Говорят, таким образом Платон, две тысячи лет назад, отмерял время занятий со своими учениками. Своеобразный школьный звонок.

Вспоминая про водяной будильник, упомяну и народное средство — пара тройка стаканов воды на ночь, и утром обязательно вскочишь. Вот только зависимость объема выпитого и времени подъема зависит от многих факторов, и будильник выходит не точным. Петухи гораздо точнее.

Говорят, у Леонарда да Винчи был прообраз водяного будильника, который переворачивал кровать спящего. Но о Леонардо много чего говорят, да и давно это было. Ныне пришло время механического проклятия спящих.

Это еще только начало. В мое время будильником становились очень неожиданные вещи. Были специальные коврики, которые будут звенеть, пока на коврик не встанешь ногами. Были трезвонящие, раскатывающиеся по квартире тележки, которые нужно было поймать, чтоб заткнуть. Придумали даже светящиеся подушки, которые вспыхивали, будя спящего, да еще реагировали на наличие головы, давящей подушку. Множество ухищрений выдумали, пытаясь разбудить человека — будильники с головоломкой, которую надо собрать, чтоб он замолчал, будильники «бомбы», которые нужно «разминировать». Были даже будильники, которые после срабатывания получали доступ к электронному счету своего клиента и начинали его транжирить — говорят, самые действенные будильники. Самым «правильным» будильником считали сложный электронный агрегат, который определял фазы сна человека, и будил его во время «легкой» фазы — тогда человек просыпается легче всего и не чувствует себя разбитым. Но до таких чудес пока как до Луны. Начнем выпускать простые механические будильники с колокольчиками — чем не диковина. Это все при условии, что мне опять под локоть всяческими политическими интересами стукать не будут. Впрочем, отвлекся.

Если верить примете «какое утро, такой и день проведешь» то у меня, наметились проблемы с выживанием. Отвык от работы, от кораблей на хорошей волне, от неожиданного обрушившегося потока внимания. От неожиданностей.

Для начала, застал утром двух ведущих мастеров-жестянщиков за шахматной доской. Идиллия. Только с ней плохо сочетались зажатые у сидящих мастеров между ног ведерки, да и ходы они странными звуками обозначали. Пришлось начинать с разноса, так как от атмосферы каюты у меня самого подкатило к горлу, а эти два умника тут в шахматы играют. Погнал мастеров наверх, сам нашел капитана, с просьбой внимательнее следить за здоровьем пассажиров, ибо нам зеленокожая раса людей пока без надобности. Словом, хотел решить один вопрос — вынужден был решать другой.

Посиделки с мастерами устроили только часа через два, обсуждая модернизацию гнезда впередсмотрящего на фок-мачте. Мачты на «ледоходах» стояли добротные, складывающиеся, как на канонерках, но уже железные и с закрытыми, обогреваемыми марсами на краспицах.

— Ма… эээ… господин граф, как работу справить ясно, но для чего сие?

Мастера буквально подались вперед, поедая меня взглядом и теряя напускную вальяжность. Вот! Совсем другое дело! А то задрали носы перед матросами, мол, «мы лучшие». Матросы у нас в экспедиции тож не по кабакам набраны. Даже кок умудряется из сухпая шедевры делать.

— То наши глаза, други. Мыша летучего все видали? Так вот он в ночи так и летает — пищит, и ушами слушает, откуда эхо прилетит. Эхо ему и про препятствия на пути все расскажет, и про обед его ночной. Вот и мы, как тот мышь будем, реветь, да большими ушами слушать.

— Так мышь же тихо летает, его, поди, и не слышно совсем.

— Это нам не слышно, уж больно тонко он пищит, а мышу все отлично слышно, можете у студиозусов наших поспрашивать.

— А чего тогда нам реветь потребно, коль божьей твари пищать заповедано?

Вздохнул, набивая трубку и пересаживаясь поближе к открытому иллюминатору, за которым летели рваные клочья тумана над серыми горбами волн. Придется второй раз все сначала рассказывать, видимо мой первый рассказ прошел мимо мастеров, роющихся в эскизах.

Для стройности картины пробежал мысленно по «огурцам» в своей мозговой банке. Заодно и труп таракана затолкал поглубже. С чего начать? Наверное с того, что не прихватил с собой в это время обычную СВЧ печку, что в мое время стояли почти в каждой квартире или офисе. Есть в этих печках одна небольшая деталька — магнетрон называется. В нем электричество преобразуется в сверхвысокочастотное электромагнитное излучение, которым и разогревают продукты. Выдрать этот магнетрон из печки, приделать к нему антенну — вот и готов передатчик радиолокатора. Проблема будет только с приемником и отображением принятой информации. Пока этот путь для нас заказан. Но локатор нужен.

Порхающие у берегов реки мыши и навели на мысль, последовать за природой. Но только своим путем. Мышь пользуется ультразвуком, но у нее задачи иные — ей не нужно привлекать звуками хищников и она на мелкие цели охотиться. Чем выше частота звука, тем лучше от «видит» мелких букашек. Но есть у ультразвука оборотная сторона, как в любом деле. Если прислушиваться к грозе, то слышно, что далекие раскаты только «грохочут» а к близким добавляются еще свисты, скрипы, скрежет — становятся слышны высокие частоты небесной вакханалии. Высокие частоты «вязнут» в атмосфере быстрее, чем низкие — вот мы их и не слышим в далеком громе. В итоге, чем выше частота звука, тем быстрее он затухает. Ультразвуком в воздухе далеко не «пощупать».

Оставалось использовать то, что уже имелось на кораблях — туманный ревун. Вся переделка поста наблюдателя сводилась к надстройке в виде маленькой «орудийной» башни на крыше, в которую войдут голова и плечи наблюдателя. Поверх башни сделаем пневматический ревун с рупором, по бокам два рупора, загибающиеся к ушам наблюдателя. В передней стенке башенки небольшой иллюминатор, под ним пара циферблатов — один циферблат секундомера, градуированный в метрах, другой циферблат показывает азимут. Пост наблюдателя штатно оборудован проводной связью с рубкой, так что, информация о препятствиях не залежится.

Как секундомер в метрах градуировать? Шесть секунд — километр. На самом деле, звук пройдет километр за 3 секунды, но ведь ему еще вернуться надо — вот и будем градуировать секундомер сразу в расстояние до цели, чтоб наблюдатель не занимался вычислениями. Задача у матроса будет простой, плавно поворачивать слуховую башню, периодически нажимая клапан ревуна, замирая, и дожидаясь эха. При наличии эха — докладывать на мостик азимут и расстояние.

Были два скользких момента. Первый — ревун над головой будет оглушать наблюдателя. Тут выкручивались массированной тепло и звукоизоляцией, включающей в себя массивные пробки, затыкающие слуховые рупоры в момент нажатия клапана ревуна. Второй — посторонние шумы. Крики чаек, плеск волн, завывание ветра. С этим бороться сложнее, но ответ на этот вопрос нашел еще не родившийся Гельмгольц — резонансные камеры. Более того, в мое время, точнее, в мою юность, с подобными резонаторами вся страна знакома была. Большинство офисных помещений оборудовали фальш-потолками с дырочками. Порой и стены были зашиты такими панелями со множеством отверстий. Это был не «дурацкий дизайн», как говорили более поздние и менее начитанные строители. Это были резонаторы Гельмгольца, существенно снижающие посторонние шумы. Камера между потолком и фальш-панелями с дырочками образовывала тот самый «объемный резонатор» который поглощал шумы в определенном диапазоне, усиливая шумы на одной, расчетной, частоте. Прекрасная идея, как обычно, увязла в исполнении. Строители не всегда умели пользоваться необходимыми формулами, для расчета зазора между потолком и фальш-панелями, приляпывая плиты с отверстиями как придется. В результате, эффект резонатора удавалось получить далеко не всегда и потолки начали заделывать просто декоративными плитами, которые не требовали никаких расчетов.

Каюсь, формулу резонатора не помню и сам. Все что помню — частный случай: объем в один литр с отверстием горловины в 1 кв. см. и длинной горловины в 1 см. имеет резонанс на звуковой частоте 170 Гц. Выше частота — меньше объем, при прочих равных условиях. Зависимость не линейная, а квадратичная, но выводить ее пока без надобности, этим пусть студенты развлекаются. Нам, на первых порах, хватит метода проб.

Ничего невыполнимого в таком звуковом локаторе нет, для ремонтной мастерской на ледоколе, при наличии материалов, его изготовление — дело пары дней. Другой вопрос, что наблюдателей, которых предложил называть «акустиками», отбирать и готовить нужно гораздо дольше, и заниматься этим следовало начать еще год назад — но что делать, если «разумная мысля, приходит опосля». Будем наверстывать.

До обеда успел еще поорать на буксирный наряд, который не проследил, как именно закрепили буксирные концы с ледокола на кочах, в результате пришлось дрейфовать на неприятной волне и перезаводить концы. Буксировка, это отнюдь не простое дело. Волна поднимает суда по-разному, канат то провисает, то дергает со всей силы, вырывая крепеж. Каждому волнению соответствует своя длинна буксира. Длина каната должна быть ровно такой, чтоб оба судна одновременно поднимались на гребень волн, и за этим надо постоянно следить. Не говоря уже о том, что привязывать буксирный канат можно только к силовым частям конструкции корабля, а вовсе не к фальшборту коча. Да и не привязывают буксир в прямом смысле. Канат толщиной в ногу человека не очень то и завяжешь. Такие канаты кладут на горизонтальную конструкцию, на подобие спинакер-гика, только с амортизаторами, и приматывают к ней более тонким канатиком. Пытался вспомнить, был раздел буксировки в программе обучения наших морских школ, или это мой прокол. Так и не вспомнил.

После обеда, когда традиционно народ пытался подремать, устроил кабинет отоларинголога. Проверяя всю команду на предмет скрытых акустиков. Более правильно, наверное, было назвать кабинет просто «ото», так как занимался только ушами. Полное наименование слова, из моего времени, включает три греческих корня ухо-горло-нос, из которых меня интересовал только слух. Замечу, что слух у жителей этого времени значительно лучше моего, истерзанного, в свое время, шумами города и громкой музыкой в наушниках. На мой взгляд, акустическую вахту может нести каждый из наших моряков, за редким исключением. Но раз уж потратил время до ужина — отобрал наиболее одаренных. Теперь нужно будет согласовывать изменения судовой роли с капитаном.

Жизнь текла своим чередом. Погода не баловала, валяя суда по волнам и пряча от нас солнышко. Экипажи медленно втягивались в ритм путешествия. Первую длительную остановку мы сделали только в Печерской губе, через тысячу километров хода по неспокойному морю и изредка попадающимся небольшим ледовым полям. Два коча уходили на Печору.

Льдины высматривал умышленно. В Баренцевом море они гораздо скромнее, чем в остальных северных морях. Сказываются отзвуки теплого Гольфстрима. Вот после Новой Земли, отсекающей остатки теплых течений, лед будет суровее. Был шанс проверить ледокольность конвоя «на кошках». Что могу сказать. Эти льдины — не показатель. Раньше не ходил на ледоколах, и подсознательно ожидал, что ледокол будет выползать на льдину, потом проламывать ее и выползать снова, как, собственно и задумывалось. Ожидал постоянного колебания вверх-вниз. Но Авось вошел в ледовое поле с хрустом и вибрацией, которой все и ограничилось. Никаких скачков не наблюдалось. Неожиданно.

Все команды высыпали смотреть на пробу сил ледокола. Сквозь шорох и треск хода во льдах гремели победные выкрики команд, видимо только теперь поверивших, что льдины нам не препятствие. Плохо. Боюсь, что теперь маятник настроений качнулся в другую сторону, и капитан может полезть в паковые льды, которые нам не по форштевню. Провел разъяснительную работу.

Особым случаем за прошедший поход могу назвать лишь обнаружение острова акустиками, сквозь летящие хлопья тумана. Зрительно остров не просматривался. Акустический пост заработал на марсе фок-мачты примерно тогда, когда мы вышли из горла Белого моря, и шли к Канин носу. Пристрелочные вопли ревуна привели к некоторому брожению команды, вылившемуся в не совсем приятную кличку акустиков — тетерев. Добавляли еще — глухой тетерев, но «глухой» не прижилось. По правде, ревун в кубриках был почти не слышен, благодаря обильной теплоизоляции, но ночью ловил себя на том, что вслушиваюсь в короткие гудки, и когда они учащались, если акустик что-то услышал и начинал очередями уточнять цель — напрягался, готовясь бежать на мостик. Сна это, безусловно, не улучшало. Но человек привыкает ко всему.

Зато обнаруженный за три сотни километров до Печорской губы остров мы обошли как по локатору. Остров визуально удалось увидеть только мельком — низкий, но обширный кусок земли. Даже странно, что акустики его засекли при таком плоском профиле. Льдины им так засекать не удается.

Позже, акустики проморгали низенькие острова при входе в Печорскую губу, за что получили неудовольствие от капитана, затем от меня. Хорошо, что туман поднялся, и стал низколетящими облаками, оттеняя серое небо художественными мазками. Острова заметили впередсмотрящие. Могло ведь и нехорошо получится.

Короткая стоянка на рейде устья реки Печоры, без высадки на берег, продолжилась трехсоткилометровым рывком к Вайгачу. Дошли только ночью, и на этот раз акустики углядели острова перекрывающие дорогу к нашей цели. Даже провели нас между ними.

Жутко было, до холода в животе. Ледокол рыскал прожектором, вязнущем в темноте и тумане, из гнезда на мостик шли депеши азимут-дальность, офицеры рубки стояли, вцепившись в поручни. Конвой крался на скорости около 8 километров в час, чтоб боцман на лоте успевал оценивать глубину. Все равно было страшновато. Так и казалось, что вот сейчас из тумана выскочат острые скалы, и мы сядем на них всем конвоем как бусины на ежика. Пронесло. Витус даже выразил благодарность акустической вахте, которая эту благодарность немедленно потребила внутрь, для снятия напряжения. Так и дошли до обширной бухты, расположенной посередине западного побережья острова Вайгач. По определению наших тетеревов — «множественное эхо». Бухта действительно изобиловала камнями и морской живностью. Самое место для берегового наряда ледового пути.

Высаживались на берег под веселый гомон команд. Остров прикрывал рейд от северо-восточного ветра, и тут, среди россыпей гигантских валунов, стало вполне комфортно. Убрать бы еще вечную сырость, но от добра добра не ищут.

Можно считать, что на Вайгач высаживаюсь второй раз, хотя, первый был в другой жизни и в другом месте. Остров, по-прежнему вылезал из воды невысокими, обрывистыми камнями берегов, переходящих глубже в низкие холмы. Камни сверкали первозданной обнаженностью, изредка прикрытой мхами и редкими кустиками травы. Топливо на Вайгаче представлялось выброшенными на берег плавунами, и не росло в естественном виде. Впрочем, как и в большинстве мест северных побережий, вдоль которых пройдет наш Ледовый Ход. Топливо и было одной из основных проблем.

Зато все побережье обладало другим ресурсом — ветра тут имелось в избытке. Конкретно на Вайгаче еще богато бежали ручейки, отдавая на порогах значительную мощность. Но все береговые форты у нас имели типовое оборудование с ветрогенераторами, так что пока гидроресурс Вайгача будет просто радовать первых наших поселенцев своим видом и рыбкой.

Оговорюсь, что поселенцы на Вайгаче случались и раньше. На северном берегу тут испокон веков стояли святилища самоедов, куда они наведывались по своим религиозным праздникам. Сотню лет назад тут встал острог стрельцов, перекрывающий судам путь в Мангазею. Правда, слабо себе представляю, чем стрельцы могли помешать судам. Разве что бежать по льду к маневрирующему судну и брать его на абордаж. Если с юга острова пролив между ним и материком был около 3х километров шириной, и там реально было заметить и контролировать суда, то с севера острова пролив между Вайгачем и Новой Землей имел ширину более 40 километров, и контролировать его стрельцами на стругах представлялось мне нереальным.

Курил на камне, рядом с устьем ручья на северном побережье нашей бухты. На рейде Юнона спустила оба своих грузовых понтона и теперь на них шла погрузка деталей будущего берегового форта. Рядом с берегом маневрировала канонерка, пытаясь подойти максимально близко к месту будущего строительства и обеспечить монтажников светом на ночь. Монтажники обсуждали будущую стройку так, что даже мне, в полутора километрах от эпицентра, было слышно особое мнение некоторых специалистов. Думаю, если акустики на ледоколе отключат фильтры-резонаторы, то смогут слушать все разговоры. Надо будет подумать над таким усовершенствованием — в чужих портах это может оказаться не лишним.

Настроение колебалось между опасениями, основанными на начале настоящего ледового пути, и усталостью, накатившей после пройденного, относительно легкого, участка. Отвык от беготни и слаживания. Отвык от потока проблем.

Отдельным вопросом хотелось бы выделить несколько вечерних бесед с Алексеем. Про Нереченский договор мы пока обоюдно молчали, а вот про единоначалие в экспедиции пришлось говорить основательно. Прав был Грибоедов — горе от ума. От себя добавлю, горе от ума, пользующегося обрывками информации. Вот где действительно горе.

Алексей штудировал «Государство» Платона. Впитывая в себя то, что он считал «прогрессивным» и пропуская мимо мозга приводимые даже Платоном отрицательные примеры. Насколько мне известно, греки к демократии относились далеко не так восторженно, как это виделось царевичу. Уже тогда народ можно было «зомбировать» речами ораторов и добиться любых решений. По крайней мере, Сократа казнили именно «волей народа». В этом ключе становится понятно, почему у греков так популярны были курсы ораторов, и чиновник считался неполноценным, если не обладал высокими ораторскими навыками.

Вот и Алексей пал жертвой многотомной демагогии. Кстати, демократия и демагогия слова однокоренные. Символично.

Выслушав восторженные планы царевича о будущем устройстве государства, приуныл окончательно.

— Алексей, давай тогда начнем твои преобразования прямо ныне. Вечером соберем команду на ледоколе и проведем выборы капитана. Лично мне нравится, как готовит кок. Он действительно мастер, коль умудряется из наших сухих запасов такую вкуснятину ваять. Буду за него свой голос поднимать. И много моряков меня поддержит. В итоге кок у нас встанет у кормила, а на камбуз отправим Беринга. Не нравится?! Тогда давай еще шире возьмем. Проведем выборы в деревеньке под Рязанью, кому у нас на ледоколе капитаном быть… А что так? Нет, Алексей, это ты меня послушай! Не надо мешать все в кучу. Поверь мне, будут у власти не те, кого народ избрал, а те, кто горлом, враньем да деньгами возьмет. Будет, не спорь. Старосту в деревне избрать, это одно — там все друг друга знают. Да и морду набить обманувшему старосте можно, не велика птица. Дальше уже только «женитьба по портретикам» выходит. И портретики будут приукрашивать безмерно.

Аргументы. Контраргументы. Да сколько тех греков то было?! Деревня большая… Тяжелый разговор. Алексей насупился, теребя пуговицу камзола. Духовник его, демонической наружности, вообще непонятную позицию занял, вроде как и согласен со мной, но Алексею не перечит. Наркоманы. Кольнулись иглой древних идей и теперь в облаках витают. Розовые слоны им глаза закрыли. Да какой выбор у крестьянина?! Что он знает о людях, лезущих в центральную власть? Либо плюнет на все эти дурацкие выборы, либо отдаст голос за того, за кого боярин укажет. В связи с тем, что голосовать по новым законам надо рублем — скорее всего, плюнет. Старосту еще выберут, но с более высокими должностями конфузия выйдет, к гадалке не ходи.

Еще во льды не вошли, а уже разругаться успели. Надо было прыгать за борт — правильно мне таракан советовал. Все меньше бы мучился.

Хорошо на Вайгаче. По северному хорошо. Суровое небо, серое море, ветер шипит в камнях, споря с прибоем. Рыбой сегодня позавтракали свеженькой. Морпехи песца выше по ручью подняли, похожего на щенка собаки, но странной расцветки, лапы и морда темные, хвост и тело грязно белые. Кто за кем гонялся, и кто на кого тявкал — так и не понял, много там голосов звучало, в том числе и тявканье подозрительно грубыми глотками, но мои конвоиры время проводили неплохо. Их тяжелые мысли не беспокоят — резвятся как великовозрастные дети. Мне бы так. Махнул рукой разбредшемуся капральству — надо возвращаться к стройплощадке. Буду считать, что пар сбросил.

На следующий день Авось, в гордом одиночестве, входил в Карские ворота — широкий пролив разделяющий Вайгач и Новую Землю. Штурмана пользовались хорошей погодой и лихорадочно накидывали карты, шумя на весь мостик и споря о показаниях дальномеров. Штурманам в этой экспедиции приходилось совсем кисло, и их оживление в связи с очередным окном на небесные ориентиры было понятно. Хоть немного приведут карты к божескому виду.

Пока народ собирал форт, планировал обойти Вайгач и попробовать на форштевень льды Карского моря. Ожидалось, что вокруг острова мы обойдем дня за два, аккурат к окончанию стройки.

Западная часть пролива никаких неприятностей не принесла, а вот в восточной части скопились льды, громоздившиеся друг на друга серьезными торосами. Врубались в них с опаской и нетерпением. Вот тут ледокол начал «скакать», вскидывая нос, заползая на льдину, и кланяясь торосам, когда льдины его нехотя пропускали. Неприятное, доложу вам, ощущение. Будто на лифте, который дергают за тросы. При этом вокруг стоял хруст, изредка разбавляемый глухими ударами льдин по корпусу. Бог его знает, так оно должно быть или нет. Делал вид, что все идет как надо — ведь на меня периодически опасливо оглядывались все офицеры рубки, включая Алексея, пожелавшего участвовать в маленькой, пробной, кругосветке.

Вибрации корпуса то усиливались, то ослаблялись. Бегал на корму, смотрел на наполненность фарватера битым льдом. Позади ледокола всплывали здоровенные, колотые льдины, явно великоватые для кочей. Буксировать наших купцов сразу за ледоколом явно нельзя. По уму надо пустить за нами транспорт, чтоб он крошил эти льдины, за ним канонерку для окончательного размельчения, и уже на буксире канонерки можно повесить часть кочей. И никаких коллегиальных решений. Все одно тут ни у кого опыта нет.

Выяснили неприятный момент — расход топлива больше расчетного. Мы так до пролива, пока безымянного, но в перспективе, имени нашего капитана — можем не доплыть.

Рубились сквозь лед, обозревая каменистые, изрезанные берега Вайгача по правому борту. Остров красивый, но идем тяжело. Не ожидал. Ближе к вечеру поймали первую неприятность. После очередного бумканья льдины по корпусу ледокол завибрировал как замерзший во льдах человек. Такого точно быть не должно. Нажал кнопку электрического звонка, соединяющего рубку и машинное отделение. Труба переговорника захрипела обрывками слов, теряющимися в гуле. Вслушиваясь, крикнул рулевому, минуя капитана

— Левая машина стоп! Правая средний ход.

После чего, извиняясь, глянул на капитана и кинулся в машинное отделение. Ну не бывает, чтоб все хорошо шло. Раз погода стоит замечательная, значит, лед нам напакостит. Лучше бы ливень вымачивал!

Разговор в машинном отсеке с Дедом только усилил подозрения. Похоже, нам загнуло левый винт. Вот уж, не ожидал. Винты на ледоколе защищены продольными килями, от всплывающих льдин. Да и сами винты сделаны существенно массивнее обычных. Бронзы на них не жалели, особенно в свете получения своего олова с Ладоги. И все равно вляпались.

Дальнейший ход ледокола можно было назвать авральным, но льды стали отпускать нас восвояси, взяв причитающуюся им дань. Лед становился тоньше, а к южной части острова стал вообще распадаться на разрозненные ледовые поля. Повезло.

Утром вошли в южный пролив, Югорский Шар. Шарами поморы называли проливы, и таких «шаров» по северному побережью полно. Подозреваю, что от этого слова пошло современное мне понятие «шариться», рыскать по проливу. Но это уже мои домыслы. Югорский шар просто разделял остров Вайгач и Югорию, полуостров материка. Льдами в проливе оказалась заполнена только восточная треть, дальше пролив шел на юг, плавно заворачивая к западу, и льдины в нем попадались все реже. Хотя нашему подранку тяжело дался даже прорыв через нагонные льды восточной части пролива. Но проводить конвой все одно стоит через южный проход, а не через Карские ворота.

На следующий день, в бухте, ставшей рейдом экспедиции, началась неприятная работа, по замене винта ледокола. Перекачали топливо для канонерок с кормовых танков в носовые, выгрузили на понтоны кормовой груз. К вечеру винты вылезли из воды по ступицу. Выше было никак. Всю ночь, в свете прожектора канонерки, крутили гайки со шлюпок, заводили тали с кормовых балок и плескались в ледяной воде. Если мы во льдах такую операцию проводить будем — точно половина экипажа сляжет.

Утром затягивали и контрили гайки на новом винте. Положа руку на сердце — отделались малой кровью. Загнутую лопасть на поднятом винте осматривал с придирчивой скрупулезностью, выискивая раковины в отливке или трещины. Не нашел. И это было очень плохо. Будь винт дефектный — мне было бы спокойнее. Но если это недоработка конструкции, нам всем мало во льдах не покажется.

Провожал загрузку ледокола хмурым взглядом. На сердце поселились скребущие кошки. Только их там, для полного счастья, не хватало. Какую дань с нас еще возьмет ледовый путь?

Конвой выходил в дорогу после обеда. Построение пересмотрели, согласно моим рекомендациям, и теперь за ледоколом шел транспорт, а кочи повисли гирляндами за канонерками. Острой необходимости в таком построении пока не имелось, но пускай экипажи тренируются. На ночь встали посреди пролива, в удобной бухточке. Раз льды нам намекнули, что дело серьезное, не будем лезть в них ночью.

Нарождающийся день корабли встретили церковной службой, после которой стальные монстры зашипели котлами, готовясь начать свою основную работу. Смотрел на маневры конвоя из гнезда на фок-мачте. Погода нас ныне не баловала, посчитав вполне достаточными прошедшую пару ясных дней. Сильные порывы ветра кидали в застекленное гнездо мелкие дождевые капли, снижая и без того отвратительную видимость. В гнезде стало тесно. Мы с наблюдателем, да еще акустик над нами. Душно и муторно. Гнездо раскачивало с приличной амплитудой, и завтрак у меня в желудке явно был лишний. В очередной раз инструктировал наблюдателя.

— Тебе надо трещины во льду высматривать, которые в нужную нам сторону идут. Лучше вильнуть несколько раз на курсе и идти по трещине, чем давить цельный лед. От твоей зоркости зависит, пройдем мы или застрянем. Не дичись, все как есть, капитану докладывай, он сам решит, как пойдем.

— Кн… господин граф, а коли не видно, куды трещины ведут? Вона как сыплет!

— По компасу смотри, на восход мы идем, вот и выбирай те, что в ту сторону ведут. Только таблицу поправок к компасу у штурмана спроси, врут на севере наши компасы. Сильно врут.

Сверху хмыкнул акустик, явно манкирующий своими обязанностями, пока мы выходим в пролив. На мою приподнятую вопросительно бровь впередсмотрящий поспешил уточнить

— Федор Федорович… сильно гневается, когда к нему за уточнениями заглядываем… Говорит, сам еще не разобрался.

Судя по нескольким паузам в столь коротком сообщении, Лужин посылал наших морячков более цветистыми словами.

Над головой приглушенно прочистил горло локаторный гудок, провожая ночную стоянку. Мысленно считал секунды, наверху забубнил азимут и дальность акустик. Скрипнула, поворачиваясь, акустическая башня. Вновь коротко рявкнул ревун, сглаженный звуко-теплоизоляцией гнезда.

— Затоковал наш тетерев, — ухмыльнулся впередсмотрящий.

Хлопнул его по плечу и полез в люк, спускаясь по скобам внутри стальной трубы мачты. Железо холодило руки, и вообще, внутри мачты было прохладно. Только спину пригревали трубы теплоснабжения гнезда, замотанные в изоляцию. Недоработка. Но тут и так узко, как в сортире для гномиков, толще мачту не сделать. Темно, тесно и ритмично раскачивает — Ад для клаустрофобов. Теперь наш путь начинался по-настоящему.

Два дня не трогал дневник и практически не ночевал в каюте. Зато знаю теперь, как выглядит ледовый круг преисподней. Поверьте, это страшно, когда темно, туман, кругом лед, и боцман кричит, что на лот-лине два десятка метров.

Мы шли на восток, слегка забирая к северу. Шли на парусах и машинах. Слева, на севере, нас ограничивали серьезные льды, справа, ближе к берегу, лед был слабее, но сплошной. Мы шли посередине, между этими сплошными льдами, по естественному каналу, заполненному массивными, но колотыми ледовыми полями. Большую часть времени мы умудрялись маневрировать по чистой воде, расталкивая форштевнями мелкие льдинки, величиной с коч. Если убрать туман и порывистый ветер, переход выглядел бы не особо сложно. Вот только туман только усиливался, и вахты изматывались до красных глаз.

Через сутки после выхода конвой едва не напоролся на берег, опять спасшись благодаря нашему тетереву. Отношение к акустикам заметно изменилось. Теперь, если во время плохой погоды ревун долго не подавал голос, матросы разгибались от своих дел, смотрели вверх, вслушиваясь, и бормоча«…убить он нас хочет, что ли…».

Корабли повернули на север, оставляя неизвестную землю по правому борту. Предположил, что это Ямал, но представитель кочей на ледоколе, старый помор Богдан, уверенно заявлял, что «быть того не может» и тыкал в меня свои «чески», заменяющие поморам карты. Пожал плечами. Да какая нам разница? Главное, что ледяной массив на севере загибался вместе с нами, пропуская конвой. Свободной воды, правда, стало заметно меньше, некоторые поля ледокол начал взламывать, но лед не оказывал особого сопротивления, если не лезть в поля, из которых торчали торосы. Да и цвет льда был немного иной. Вот только разобрались в этих нюансах, после того, как забрались в них по уши. Наши корабли явно накрыл крылом ангел-хранитель.

Еще сутки мы шли на север вдоль побережья, то удаляясь от него, то приближаясь. На утро, по правому борту берег закончился, по крайней мере, акустик ничего не слышал. Караван начал забирать на восток, но быстро бросил это занятие — глубины стремительно уменьшались, а лед наоборот, уплотнялся. До обеда так и тыкались, периодически пытаясь пройти на восток, но отворачивая к северу. В рубке наметилось волнение, которое вскоре рассеял акустик, сообщив, что земля продолжается, хоть и низкая, судя по слабости эха. Конвой вздохнул с облегчением и потрусил на малом ходу дальше на север. Но уже через 7 часов землю вновь потеряли, после чего началось медленное, можно сказать заискивающее, продвижение на восток. На этот раз глубины и лед нас пропускали, ограничившись всего парой полуметровых ледовых полей.

До хрипоты спорил с Богданом. Ну, где он у себя в прописях такую обширную землю видел? У меня так все сомнения о принадлежности этой суши пропали. Да разве переспоришь потомственного морехода?

Конвой теперь пытался уйти к югу, не более успешно, чем до этого пробирался к востоку. Может действительно, это не полуостров? Тогда что? Хуже нет, чем гадать на ческах этого времени. Особенно если учитывать, что кочи часто волокли через основание Ямала, не обходя его вокруг.

Глубокой ночью глубина упала менее 15 метров и нервы сдали. Настойчиво порекомендовал вставать на якоря, оставив вахту для аварийного расклепывания якорных цепей. Ночь почти не спал, слушал редкие стуки льдинок, нагоняемых на корпуса кораблей северо-восточным ветром. Нервно курил, искренне завидуя спокойному храпу из матросского кубрика. Покурил с Витусом на палубе, говорили вроде о погоде, но постоянно сползали на одну конкретную погоду и место, куда ее надо засунуть. Капитан выглядел нездорово, хоть кто-то тут нервничает не меньше меня.

Утро отличалось от ночи чуть более серыми оттенками. Туман клубился над льдинами, подгоняемый ветром. Какая разница слепому, ночь или день? Пойдем на ощупь. Тем более, что акустик неуверенно утверждает, что земли рядом нет.

Конвой полз по сложной кривой, с общим направлением к юго-востоку, держа скорость около 5 километров в час. День такого хода не привел нас к земле, и конвой продолжил движение ночью. Теперь к редким ударам льдин добавились стуки сбрасываемых лотов, с обоих бортов. Плюнул, попросил капитана разбудить меня, когда сядем на камни и ни минутой раньше — ушел отсыпаться.

Спал до полудня, и поспал бы дальше, но ледокол загрохотал отдаваемыми якорями. Первая мысль — раз якоря отдаем, значит еще на плаву. Вторая мысль вышла уже сердитой — мы так и будем отстаиваться? Нам еще идти и идти! Выбрался к морпехам, приглаживая стоявшие дыбом волосы.

— Что там? — задал риторически вопрос дневальному.

— Стоим.

Каков вопрос, такой и ответ. Поторопился в рубку, запахиваясь на ходу и подволакивая за собой шнурки берцев.

Наверху шла активная приборка. По стеклам рубки, с внешней стороны, шкрябали скребки, колотушки оббивали бахрому сосулек на большинстве выступающих частей корабля. Погода поднесла нам очередной сюрприз. Небо очистилось, раскрывая горизонт, и открытое небо не удержало легкий морозец, упавший нам на голову. Капающие конденсатом и дождем со всего рангоута корабли стали красивыми, но тяжелыми елочными игрушками, блестящими гранями на изредка сверкающем низком солнышке.

В рубке беспечно слонялся один только рулевой, а вот из-за приоткрытой двери штурманской рубки долетал радостный спор. Сунулся туда. На меня обернулись несколько возбужденных лиц наших офицеров, во главе с Витусом. На штурманском столе лежали несколько рулонов и пара листов склейки, прижатой длинной линейкой.

— Граф! Богдан Яковлевич уверяет, что мы в Мангазейском море!

Прокрутил в голове список синонимов, Мангазейским морем поморы называли совокупность обской и енисейской губ. Согласно моим представлениям о пройденном маршруте, обскую губу мы уже миновали, значит, стоим в енисейской губе. А Богдан Яковлевич, это, видимо, наш помор. Не знал, как его по батюшке.

— Господин капитан, где именно, в Мангазейском море? — постарался серьезным голосом разбавить их щенячий восторг.

— Так это и решаем!

Нет, радость такая всеобъемлющая, что на мой нахмуренный вид никто внимания не обратил. Можно подумать, что мы уже до конца дошли. Ладно, пусть расслабляются.

Помусолили вместе поморские прописи хождения с Енисея на реку Пясина. В них подробно расписано, что по правую руку, что по левую, на всем протяжении маршрута. Если верить прописям, то мы стоим в бухте, южнее острова Диксона.

Вышел оглядеться. Морозец прихватил руки и нос, ветер заиграл шарфом, предусмотрительно намотанным на лицо. Осматривал бухту, охватывающую полукругом корабли на рейде. Корабли стояли у самой кромки широкого серпа льда, простирающегося от нас до самого берега. Лед плавно перетекал в заснеженный берег, испятнанный проталинами, через которые виднелась желтовато-зеленая растительность, то ли мох, то ли трава. Ориентиров, по которым можно было привязать пропись к месту, не имелось в принципе. Тут глазу совершенно не за что зацепится.

Обе канонерки отсутствовали на рейде. В первую секунду екнуло сердце, но потом логика выбралась из сна, и потыкала в сторону стоящих на якорях кочей. Значит, Витус отправил разведку. Чего тогда гадать? Вернуться наши прознатцы, тогда и обсудим.

Попросил от Витуса отчет о состоянии кораблей. Опять нахмурился, отводя капитана в сторонку и объясняя ему прописные истины — он капитан ледокола, головного корабля, и обязан знать о каждой трещинке в кораблях конвоя, чтоб решать, как этот конвой вести. Какой же бардак у нас в караване!

Алексей отсыпался. Он героически присутствовал всю прошедшую ночь, и, собственно, он дал команду вставать на якоря и определятся с местом. Судя по всему, до вечера конвой никуда не идет — первый хороший день перехода используем не для рывка, а для приведения нервов в порядок. Жаль. С моей точки зрения надо идти на север и искать остров Диксон — тогда все сразу станет понятно.

Побродил по кораблю, заглянул в трюмы, проверил дренажи. Сходил на камбуз, чудом не получив по рукам за утянутый пирожок — кок крутился в дыму и пару, не особо глядя, кто к нему пришел. Напряжение последних дней, когда шли непонятно куда, тыкаясь, как слепые котята, стало отпускать. Может и правильно, что устроили себе передышку. Двойной гудок ледокола заставил поспешить на палубу. Погода продолжала улучшаться. Небо расчищалось, солнце простреливало лучами облака на горизонте и даже чайки кричали празднично. На палубе толпилась половина команды и пассажиров, моряки сидели на обледеневших грузах, стояли на трапах и на вантовых выбленках. Рядом с нами вставала на якоря канонерка, пришедшая с севера. Нетерпение команд прорывалось в радостных выкриках, и в том, как наряд со шлюпки, пришедшей с канонерки, буквально втянули на палубу. Передернул плечами, только сейчас ощутив прохладу Мангазейского моря, ушел в рубку, ожидать доклада.

Вечером вернулась вторая канонерка с юга. Но к этому времени на кораблях уже царила деловая суета, подготовки к продолжению похода. Первая канонерка нашла остров Диксон буквально в трех десятках километров севернее нашей стоянки. Тянуть туда кочи смысла уже нет, купцы готовились идти к югу, на Енисей. Вторая канонерка просто подтвердила, что путь на юг есть, хоть и встречаются льдины.

На этот раз мешкать не стали, торговцы поднимали паруса на кочах и уходили на юг, окутавшись на прощание облачками дымов из ручного оружия. Им в ответ ухнул одиночный холостой залп канонерки, и гудки ледовых кораблей, орудия на них пока так и стояли законсервированными.

Наш, уменьшившийся до четырех кораблей, конвой выбирал якоря и выходил на парусах из приютившей нас бухты. Время основывать Дикий.

Бросили якоря в бухте, напротив острова Диксон, глубокой ночью. Благо небо не успело затянуться, и видимость сохранялась приемлемой. Встали опять у кромки льда, опоясывающего берега бухты. Лезть туда ночью особого смысла не имелось.

Утром эскадра ничем не напоминала ту «мокрую кошку» которая вышла из многодневного слепого перехода. Повсюду царила суета, ледокол ползком двигался к берегу, взламывая прибрежный лед и замирая на промеры глубин. Одна канонерка ушла на северо-восток, просмотреть путь к реке Пясине — нашему последнему ориентиру, описанному в поморских росписях. Правда, канонерка быстро вернулась, встретив на северо-востоке ледовые поля.

Обедню служили уже на земле. Наши батюшки посчитали сие действие символичным, и толпа матросов стояла на ветру, на небольшом взгорке недалеко от берега, крестясь на большой крест, лихорадочно установленный сразу по высадке на берег. Получилось празднично.

До позднего вечера шла разгрузка имущества и жилья берегового наряда. Кроме форта на Диком строились, точнее, собирались, большие сараи под уголь и товары. Получался скорее не форт, а полноценная крепостица, прямоугольная в плане, состоящая по периметру из сараев и жилого дома, имеющая обширный внутренний двор и даже ворота. Место, на котором собирали форт, выбирали по многим параметрам. Но основным стали промеры глубин. Надеюсь, перестраивать форт, в ближайшие годы, не придется.

Строительство затягивалось, так как объем работ был в несколько раз больше, чем на Вайгаче. Погода, побаловав нас два дня, испортилась, затянув стройплощадку и берег туманом. Расходился ветер, разгоняя волну, от которой нас прикрывали, худо-бедно, берега бухты. Большая часть экипажей конвоя трудилась на берегу, меньшая приводила в порядок корабли. Мы с капитаном и штурманами приводили в порядок карты, представляющие из себя лоскутные одеяла из точных карт берегов с привязками к координатам, из примерных карт берегов без привязок и из гадания, на основе пройденного маршрута. Во всех этих бурных обсуждениях рождались карты севера, от Архангельска до Дикого. Белых пятен хватало, но карта уже позволяла прикинуть наш маршрут, и, что важнее, варианты обратных маршрутов. На карте пунктиром обозначали края ледовых массивов. Теперь, взглянув на разрозненные точки наших измерений можно было делать обобщения. Огромный массив у Новой земли мы обошли по южной кромке, но возможно, существует путь по северной кромке в обход Новой Земли. Запасной вариант пути никогда не бывает лишним.

Подробно говорили с Витусом. Ему вести корабли обратно, и мне хотелось, чтоб корабли дошли. Времени у нас имелось в избытке, которым мы и компенсировали недостаток навигационного обеспечения. Становилось скучно, надрыв последних дней постепенно забывался.

Конвой покинул бухту Дикого 11 июля 1709 года. Экипажи отдохнули, воодушевились большой церковной службой. Береговой наряд провожал корабли, стоя у ледовой кромки. По берегу оставались еще стройматериалы, для продолжения строительства, но большая часть товаров и материалов были уже спрятаны в крепостице. Экипажи кораблей отмахивалась зажатыми в руках картузами в ответ на крики с берега. Форт затягивала дымка тумана, пряча от уходящих кораблей еще один поворотный пункт маршрута. Постепенно взгляды экипажей переходили с туманной береговой линии вперед, где нас вновь ждали льды и авралы.

Авось рубился сквозь лед на восток. Лед, по моим нынешним понятиям, был не серьезным — остатки зимнего припая. Сидел в каюте и дописывал дневник. За переборкой морпехи оживленно во что-то играли, судя по азартным выкрикам. На корабле царила спокойная, деловая суета. Погода так и не испортилась окончательно, оставляя нам 3–4 километра видимости. Теперь самой большой проблемой становились глубины и спрятанные под тонким льдом камни. Конвой маневрировал во льдах, стараясь оставлять под килем глубину не менее 15 метров. От камней пока нас миловали высшие силы и наши наблюдатели, считающие каждый сугроб на льду заметенным камнем. Через сотню километров спокойного пути, выяснилось, что затишье было перед бурей. География севера заманила нас в ловушку архипелага островов.

Первым делом ощутил изменение биения пульса корабля. Накинул меховую безрукавку и поднялся в рубку, кивая по дороге на приветствия пробегающих моряков. В рубке гудели голоса, и стоял Витус, в накинутом плаще, из под которого торчали ноги в белом исподнем, обутые в тапочки, подозрительно похожие на мои, только без вышивки. Окинул открывающуюся с высоты рубки картину, вслушался в доклады. Глубины быстро убывали, и впереди маячил плоский блин островка. Нашли проблему!

Капитан отреагировал примерно так же, подтвердив новый курс на север. Зря поднимался.

Через три часа среднего хода и маневрирования ледокола, пульс опять изменился — мы сворачивали к востоку. Даже подниматься не стал.

Глубокой ночью изменился характер хруста льда под корпусом. Лед становился серьезнее. Бросил эскизы, над которыми работал и вновь пошел в рубку. За иллюминаторами царила красота. Небо полыхало вертикальными плоскими полотенцами синевато-зеленого цвета северного сияния. Лед загадочно блестел под этими огнями, но все громче хрустел под форштевнем. Уже даже выстрелы лопающихся льдин стали угрожающими. Над головой часто рявкал гудок, внося некоторую нервозность в ситуацию.

Северное сияние это не только красота, но и сбой всех наших компасов на неизвестную величину. Магнитные бури, будь они неладны. Минимум раз в месяц нам эта неприятность тут гарантирована.

Подозвал старпома, стоящего на вахте.

— Клим Ефимович, слышишь, как лед ворчит? Пожалей наши винты, отворачивай к северу. Глянем, какой лед там лежит. И не мишкуйся с компасом. Видишь сияние над головой?

Старпом помялся.

— Господин граф, уже пробовали к северу идти, там лед еще злее.

Сердце екнуло. Неужели начинается?

Звякнул звонок связи с гнездом, прислушался к докладу акустика, сердце застучало еще чаще. Слабое эхо в широком секторе впереди по курсу.

Старпом распрямился, пробежав взглядом по неизвестности впереди.

— Лево руля. Курс 25. Средний ход.

Волна оживления прошла по рубке, ледокол вновь слегка наклонился и вокруг протестующе зарычал лед. Конвой, по большой дуге, отворачивал к северу. Напряжение немного спало, только лед продолжал крепчать. В рубку поднялся Витус, с которым мы обсудили перспективы. Опять гадали на кофейной гуще.

Через 4 часа ледокол опять завалился в левую циркуляцию, отворачивая на запад. Удержался от беготни, в конце концов, на ледоколе есть капитан. Но сон не шел. Еще через час, циркуляция направо, исправляющая наш курс к северу. Еще через час поворот к востоку, но буквально через полчаса опять поворот к северу. Такие метания становились крайне беспокойными. Бросил свои расчеты, опять пошел в рубку. Застал в ней капитана со старпомом, вахту и Алексея, с одним из его приближенных кандидатов в губернаторы. В рубке стало тесновато. Пристроился сбоку, у батареи переговорных труб.

Бурное обсуждение стихло на пару секунд, при моем появлении, потом опять усилилось. Судя по обсуждаемым вариантам, кругом нас лежали острова, и лед вокруг них задержался со времен царя гороха. Алексей не замедлил поинтересоваться моим мнением.

— Да тут и гадать нечего. Возвращаемся на юг, пробуя лед на запад. Как лед слабее пойдет, пойдем на запад, пробуя лед на север. И так дальше, пока большим кругом не обойдем острова. Если судить по тому, когда мы начали тяжелый лед ломать, нам полсотни километров на запад идти, перед тем, как на север вертать. Сколько до поворота на восход ждать, то только Господь ведает.

Пожал плечами, всем видом показывая, что ничего страшного не происходит. На самом деле, опасался, что мы рубимся в очередной многолетний массив льдов, и на север нам будет пройти не по силам. Решил не каркать, даже мысленно. Кивнул всем присутствующим, поддерживая легенду, будто ничего страшного не происходит и удалился. За спиной вновь усилился гомон голосов, но тональность изменилась — отцы-командиры поверили, что мы действительно просто сделаем небольшой крюк, и все будет хорошо.

Пытался заснуть. Конвой шел обратно, периодически пытаясь уйти на запад, но отворачивая к югу, будто пугаясь усиливающегося треска льда. Под эти звуки и вибрацию корабля заснул, встречая, таким образом, рассвет.

Обходной маневр занял у нас более двух сотен километров, и почти двое суток времени. Зато на карте появились отметки, куда лучше не соваться, если только не вести к островам исследовательскую экспедицию. Мы с Витусом даже оптимальные курсы разработали, которыми пойдем от Дикого, обходя эту напасть. Вот только напасть все не заканчивалась.

Прибрежный лед становился прочнее, заставляя конвой отворачивать все больше на север. Судя по глубинам, до берега было достаточно далеко, и приходилось констатировать, что у берега лежит очередной многолетний массив льдов, который нам не взять. Витала в воздухе мысль, что на севере нас может ждать аналогичный массив. Первым эту мысль вслух высказал Алексей за обедом.

— Что будем делать, когда нас и с севера льды прижмут?

Пожал плечами, почему на меня-то все смотрят?

— Пойдем между многолетними льдами, пока сможем.

Многозначительная пауза говорила за моих слушателей. Усмехнулся.

— А когда не сможем идти, тогда поползем, взрывая лед перед собой, упираясь транспортом в корму ледокола, дрейфуя вместе с льдинами! Али вы усомнились, други мои?! Отбросьте неверие! Мы дойдем до Нового Света.

Налил себе медовухи, показывая свою уверенность, которой давно уже не испытывал. Разговоры за столом вновь активизировались, зазвенела посуда. Вот чего не отнимешь у льдов, так это отсутствие серьезного волнения моря. За бортом может свистеть штормовой ветер, а в офицерской кают-компании будут стоять на столах тонкие хрустальные фужеры. На открытой воде мы бы так не рисковали.

— Граф, а с чего полагаешь в Новом Свете начать?

Ну и вопросики. У нас теперь кандидат в губернаторы читать план экспедиции не умеет? Улыбнулся своим мыслям.

— Найду себе поляну без снега, лягу, с соломинкой в зубах и буду смотреть в небо.

За столом опять затихли разговоры. На меня смотрели как энтомолог на редкого жука. Поправился.

— Ну конечно с бутылочкой. Что вы на меня так смотрите?!

Все вежливо посмеялись и за столом начало нарастать обсуждение, кто, что будет делать, когда дойдем к Новому Свету. Вот это правильные настроения! Откинулся на переборку, отстраняясь от стола и потягивая горячий отвар на шиповнике. Надо еще слухи в команду запустить, что за лучшую придумку: «что надо сделать, прибыв в Новый Свет» — жалую премию от себя лично. Если мечта летит впереди человека, он к ней зубами прогрызется.

Вышел покурить после обеда. Ветер подхватил люк, и мы поиграли с ним в «перетягивание двери». Победа осталась за мной, но курить пошел на другое крыло мостика.

Надо льдами неслась и вихрилась поземка, с шуршанием обнимая наши корабли. Выше поземки летели тучи, казалось, что с марса их запросто можно достать рукой. Видимость сократилась до километра от силы, но конвой упорно шел на восток, периодически взрыкивая ревуном и все больше забирая к северу, когда лед по правому борту начинал ругаться сериями тресков особенно громко.

Смотрел по курсу, на множественные трещины, разбегающиеся в разных направлениях. С северо-востока ветер кидал в лицо колючие снежинки. Щурился. Грел руку трубкой. Мы действительно дойдем. Восемь тонн взрывчатки в трубочках, диаметром под наши ледовые буры. Четыре на дорогу туда, четыре на обратный путь. Плюс еще специальные взрыватели для снарядов, которые мы сможем использовать как ледовые мины. Мы дойдем. Нет нам хода назад. Второй раз Петра уже не раскрутить на такие расходы.

Лед звонко хмыкал под форштевнем и терся о борта ледокола, будто кот, у которого свои планы, не совпадающие с планами людей. Ничего кошак, мы ведь тебя и за шкирку прихватить можем. А уж пинок на прощанье, если когтями вцепишься, обеспечу тебе всем наличным боеприпасом. Ледокол шел на восток, лед расступался с недовольным рыком, прося не забывать, что он тоже хищник. Усмехнулся еще раз. Мы подружимся. Потом. Сначала покажем друг другу характер.

Вечером сидели со штурманами над картой. Если мне не изменяла память, то Диксон находится примерно посередине Карского моря. По счислению мы уже отмотали вторую половину, истратив на это чудовищно много топлива. Но Северная Земля не появлялась. Любопытно, с кем изменяла мне память? Может у него дорогу спросить?

В рубке наметилось оживление. Вышел из штурманской, глянуть на бесконечную белизну вокруг. Старпом на вахте высматривал справа что-то в бинокль. Встал рядом. И без бинокля видно, что вправо и влево уходят широкие полыньи черной воды, заполненные бисером колотых льдин. Конвой грузно вываливался из области сплошных льдов на относительно чистую воду. Ширина полыньи впечатляла.

Мозг лихорадочно прикидывал варианты. Локальное явление? Ветровой разлом? А может прибрежный лед отломало? Может, не так уж сильно неверна мне память?

Похлопал старпома по плечу, не отрывая взгляда от полосы черной воды.

— Давай-ка пойдем по полынье. Спытаем удачу. Может это подсказка для нас.

Старпом вытянулся, явно собираясь отдать честь. Похлопал его по плечу еще раз. Не надо перед штатским тянутся.

— Право руля, курс 170. Придерживайся полыньи братец.

Это выражение «братец» и «други» клянусь, само возникло — даже не ведаю откуда. Но теперь эти слова пламенем пожара поедали нашу эскадру. Духовник Алексея еще мне попенял, будто это моя вина. Не помню за собой такого.

Конвой описывал плавную циркуляцию, вибрация ледокола заметно снизилась, ход подрос — пришлось сбрасывать обороты, так как одиночно плавающие льдины звонко начали бить по форштевню. Вот и не понятно, как спокойнее идти — по сплошному льду корабли идут практически без ударов, но тяжело, а в полынье каждая льдина норовит нас таранить. И так плохо, и сяк не фонтан. Летайте самолетами аэрофлота.

В рубку поднялся Витус, взлохмаченный, неодетый. Правильный капитан — чувствует свой корабль. Старпом отчитался, сославшись на «рекомендацию графа». Беринг встал рядом со мной, разглядывая ведущую нас к югу полоску воды со взбитыми льдами.

— А почему на юг, граф?

— На юге теплее, — улыбнулся Витусу, встретив его непонимающий взгляд, — на севере нас только толстый, многолетний лед ждать может. А на юге земля, разломы, полыньи. Вот и идем к земле.

Беринг осмыслил этот тезис.

— Граф, так мы уже вторые сутки прорубиться на юг не можем!

Кивнул соглашаясь. Мы бы и не прорубились, не будь где то там, на востоке, гряды островов Северной Земли. Если приводить пример из моего времени, то лед и гряды островов совмещаются примерно так, как рельсы трамвая и асфальт. Асфальт всегда взломан там, где его рельсы пересекают. Вот и со льдом примерно так. Прочный монолит земли, и вокруг него море, с тонкой коркой ледяного покрова. Море дышит, ибо приливы никто не отменял в северных водах, лед «отскакивает» от суши, образуя полынью с обломками. Никакой многолетний, толстый лед не выдержит вздоха моря. Приливы, это вам не скромная букашка ледокола.

— Пойдем-ка, Витус, к карте. Обскажу, как такое выходит.

Вторые сутки полынья вела нас на юг, постепенно забирая к западу. Если посмотреть, какие мы выписываем кружева в северных морях, остается только соболезновать нашим пустеющим бункерам. Теперь мы все больше старались поднимать паруса. Дозаправили канонерки, спрятавшиеся от ветра за ледоколом как щенки, у живота кормящей собаки. Уже третья заправка — выпадаем из графика катастрофически.

На исходе вторых суток неспешного хода по свободной воде, полынья отвернула на запад, а нам еще рано домой. Рубка полнилась народом и разговорами. Конвой сбросил ход до самого малого. Проба панциря по бокам полыньи уже намекнула, что лед покажет нам, где раки, точнее мы, зимовать будут. Спокойно ждал, когда наши будущие демократы наспорятся. Порадовало, что вопрос возвращения не обсуждался.

— Граф! А ты что отмалчиваешься?! — из Алексея бил фонтан энергии, он выспался и ему, еще меньше меня, хотелось возвращаться.

Тяжело вздохнул, отворачиваясь от заиндевевшего по краям иллюминатора рубки.

— Стоп машины. Витус, поднимай буксирный сигнал для Юноны. Мы, господа, пойдем на восток.

Дальше последовала короткая немая пауза. Пожал плечами, на вопросительные взгляды.

— Ведь сказал же, мы ПРОЙДЕМ! Господин капитан, жду буксирный наряд на юте.

Поклонился слегка, прощаясь с обсуждальщиками. Дело надо делать, а не споры разводить. Не знаешь, что делать — не лезь руководить. Знаешь — так делай! Пока мы тут все не вмерзли в полынью.

На юте намело снегу, суетящийся наряд вывешивал на корму массивные кранцы и вытягивал буксировочные концы. Техник обстукивал кормовой разъем проводной связи, обросший от длительного неиспользования солидной ледяной бородой.

С кормы, на самом малом ходу, подкрадывалась Юнона, на баке которой суетился их буксирный наряд. Первый раз такую операцию проводим. Все спешка виновата, ограничивались штабными играми, вместо полноценных тренировок. Но прошлого не вернуть.

Летящие выброски открыли новую главу в нашем ледовом походе. За натянувшимися выбросками поползли, провисая толстые буксирные концы с обоих бортов. Буксирные наряды работали споро, с веселым уханьем. Мороз — хороший учитель. После небольшой паузы на закрепление концов, Авось скрипнул лебедками, подтягивая к себе нос транспортника и центрируя его по оси ледокола. Аккурат в кормовую выемку, обвешенную кранцами. Управились минут за двадцать, с непривычки. Завершили стыковку переброской на Юнону кабеля связи. Остающимся буксирным командам напомнил, чтоб у канатов не стояли — если оборванный канат хлестнет человека, перережет пополам запросто.

Пока поднимался в рубку, расстегиваясь и потирая руки, нарастало нетерпение. Этот лед не на тех напал!

Рубка опять шумела посторонними, проходной двор, какой-то.

— Господин Капитан, можно начинать движение.

Беринг мяться не стал, видимо обсудив с присутствующими все нюансы заранее.

— Господин герцог, окажите честь, начните проводку!

Витус еще и широко рукой повел, приглашая меня к центру рубки. Улыбнулся криво.

— Коли так, принимаю временно командование. Господа, все кроме вахты и Алексея Петровича — освободите рубку.

На недовольный ропот продолжил.

— Коли за ледовым ходом смотреть охота, делайте это из кают-компании. Не тяните, господа!

Алексей удивленно посмотрел на мое хмурое лицо, но решил поддержать начинание. В рубке быстро стало просторно и спокойно. Обратился к Берингу.

— Витус Ионассен, у нас хоть и не боевой корабль, но извольте соблюдать морские уставы. На мостике не должно быть посторонних.

Капитан тоскливо смотрел в иллюминатор. Что ж, его можно понять.

— Алексей Петрович, у меня к тебе прошение. Не приводи ты народ в рубку. Да, они доверенные люди, но они не ведут корабль! Неча им тут делать. Уставы, господин вице-император, они кровью писаны. Негоже их своею волею перечеркивать.

В рубке воцарилась напряженная тишина. Не любит Алексей, когда его вице-императором называют. Пусть злится — лучше запомнит причину. Воспользовался повисшей паузой.

— Ну, коль с уставами решили. Тогда начнем.

Нажал сигнал кормового боя, давая буксирным командам звонок «от тросов». Одновременно похлопал по вызывному рычагу связи.

— Юнона, как слышите?

В ответных хрипах можно было угадать, что слышат меня хорошо. Ну, с высшим разумом…

— Юнона, руль в ноль. Малый ход. Малый!

Авось вздрогнул, начиная разгон, расталкивая льдины и прицеливаясь к границе полыньи.

— Юнона, Средний ход! Средний.

Кивнул нашему рулевому, — Малый ход. Лево пять.

Сцепленные корабли разгоняли восемь тысяч тонн совокупного веса четырьмя двигателями. Ледокол пока не скрипел, хотя, признаться, ожидал нечто подобное.

Повернулся к нашему рулевому, — Средний ход, так держать.

Разогнавшаяся связка накатывала на край полыньи. Вспомнил, что не подал сигнал «всем держаться». Ударил дважды по звонку корабельного оповещения, слыша, как звонки откликаются через приоткрытый люк в нижний коридор. Ну….

Ледокол воткнулся в лед с грохотом, которого еще ни разу не слышали эти борта. Нос ощутимо пошел вверх.

— Юнона! Полный ход! Полный!

Перевел взгляд на поедающего меня глазами рулевого — Полный ход.

Авось провалился, вскидывая вокруг себя переворачивающиеся льдины и выплескивая в стороны фонтаны воды, после чего немедленно опять полез «в гору».

Разжал судорожно вцепившиеся в поручень руки.

— Витус, вели начать перекачку 100 кубов топлива канонерок из кормового в носовой танк.

Повернулся назад, к следящим за нашей эпопеей офицерам и Алексею.

— Примерно так господа.

Над ледовым панцирем летел громкий треск лопающегося льда, за нашей сцепкой оставалась вырванная с мясом из ледового тела полоса воды, в которую осторожно заходили канонерки, смотревшие издали на групповое помешательство их старших братьев-кораблей.

Прислушался к звукам. Приложил руку к вибрирующей перегородке. Ледокол явно надрывался. Держись дружище.

Вернулся на капитанское место, — Средний ход, лево пять.

Смотрел, как взметается нос, и как вокруг уплывают назад льдины. Вроде рубимся. Тогда…

— Юнона! Средний ход! Средний. Доложить по кораблю.

Слушал хрипы из переговорника, одновременно отслеживая тенденцию хода. Вроде, не замедляемся. Значит, — Так держать.

Конвой пробивал себе дорогу на юг, заворачивая по большой, плавной дуге к востоку. Время текло медленно, вытягивая нервы неизвестностью и вибрацией. Если мы налетим на камни, то ничего сделать не успеем — связка плохо управляема.

Звякнул звонок из гнезда. Прислушался. Акустик докладывал, слева 70 на полтора — эхо. Вот и славно. Пусть эхо слева и остается. Так держать. Мы идем на восток!

Отправил принудительно Витуса поспать на штурманский диванчик. Алексей ушел, не увидев ничего героического в нашей простой работе. Нервы постепенно отпускали, ветер усиливался, посвистывая в вантах. Нам для полного счастья надо еще всей связкой паруса поднять — вообще поедем поверх льда, как на санках. Ледокол и так почти выпрыгивает. То-то канонерки удивятся, крича нам вслед «а как же мы?!».

Земля слева пропала. Была ли земля? Все в тумане. Вышел на правое крыло мостика, задумчиво набивая трубку. Бак ледокола засыпала мелкая ледяная крошка — те самые стружки, которые летят, когда рубят лес. Ничего мы так, нарубили.

Ледокол вздрогнул, принимая чуть вправо, где наметилась трещина в ледовом массиве. По левому борту выросла переворачивающаяся, взломанная льдина гулко хлопнувшая по корпусу. Надо подумать еще над обводами носа, слишком часто мы получаем в скулы откалывающимся льдом. Краска на носу содрана, будто Авось из драки вышел. Хотя, сравнение близко к истине.

Еще через два часа конвой вышел на ледовую толкотню. Велел сбросить ход до малого. Прорвались? А куда? Следил за льдинами вокруг ледокола. Явно есть течение. Может быть течение к земле? А вот в пролив — может.

Сунулся с крыла мостика в рубку, выпуская клуб пара из натопленного помещения. Приказал старпому.

— Буксирному наряду, готовность к отсоединению. Начинать по готовности.

Старпом убежал на ют. В такой толчее нам чревато связкой идти.

Еще через час конвой шел в кильватерном строю на малом ходу, раздвигая льдины. Первый раз за поход увидел айсберг. Да еще и не в единственном экземпляре. Точно земля где-то поблизости. Айсберги тут только с ледников отколоться могли. На Северной Земле ледники вроде есть. Хотя, земли мы так и не видели.

Глаза закрывались. Поднял Витуса, торжественно отдав ему все капитанские полномочия. Напомнил еще раз про рубку — нечего тут посторонним делать. А курс? Да какой у нас может быть курс?! На восток! Если на толстый лед опять напоремся, отворачивать к югу. При первой же возможности — поднимать паруса. Будем тонуть, меня не будить — транспортировать в шлюпку спящим. Ну, или так оставьте, если на айсберг напоремся… Шучу конечно. Спокойной вахты, Витус.

Есть не хотелось, морпехи пытались меня накормить из котелка завернутого в тулуп и спрятанного в сушильный шкаф. Ну, вот ведь балбесы — или то или это, зачем совмещать-то было? Клевал носом над котелком. Ребята оживленно рассказывали, какой казус в буксировочном наряде случился. Слушал в четверть уха. Уловил главное — все остались живы. На чем и заснул, успев отодвинуть котелок, чтоб не пачкать графскую морду «салатом».

Мое утро началось далеко за полдень. Но началось хорошо. Ветер посвистывал в снастях и хлопал парусами. Черную воду вокруг конвоя расцвечивали солнечные блики от плавающих льдин. Мы шли на юго-восток, галфвиндом левого галса. Утром Беринг напоролся на лед и отвернул, вернувшись даже немного назад.

Матросы деловито суетились по всему кораблю, сбивая подарки Деда Мороза и работая парусами. Обстановка настолько разительно отличалась от вчерашней, что хотелось верить, Карское море осталось за спиной, вместе со своим закладным камнем — Северной землей. Два ноль в нашу пользу. Засел со штурманами за картами — спорить до хрипоты и прикладывать счисление к нашим вчерашним и позавчерашним шатаниям. Условно обозначили Северную Землю. Ее никто так и не увидел, но вытянутую область на карте мы нарисовали, проставив массу вопросиков. Дайте срок, будут у нас и исследовательские экспедиции с зимовками.

Конвой шел на юго-восток по морю Лаптевых. В этом уже сомнений не имелось, так как за кормой остались 750 километров после условной Северной Земли. Льды дали нам передышку, передав эстафету ветру, терзавшему корабли, упорно не спускающие паруса. Видимо, ветер прознал про наши скромные запасы топлива, и теперь пытался заставить запустить машины. Матросы, долго бездельничавшие, теперь работали за троих — играть парусами приходилось постоянно. Температура внутри кораблей упала, вслед за отключением ходовых котлов. Теперь утром вылезать из койки было… эээ… бодро. Но каждая сэкономленная тонна топлива повышала наши шансы, и никто не роптал, особенно после моей лекции команде, как будет выглядеть зимовка, если нас затрет льдами. Подвели предварительные итоги конкурса на лучшую идею по отмечанию прибытия. Одну премию выплатил, но сделал вид, что мне хотелось бы нечто более оригинальное, чем бочка медовухи в бане. Это у нас и так будет. Конкурс продолжился.

По правому борту периодически появлялась земля, редко обрывистая, часто просто полого выступающая из ледовой прибрежной крошки. Земля была для нас плохим знаком. Глубины в этом море вообще смешные, и если впередсмотрящий видел берег, значит, воды под нами, считай, нет. Разок даже вылетели на глубину в семь метров, что оставляло нам полторы сотни сантиметров до неприятностей. Приходилось держаться от берегов подальше, но там нас ожидал толстый лед. Все это под парусами, на порывистом ветру. Танцы на канате с веером. Без страховки. Точно напьюсь, когда мы дойдем. Не «если» дойдем, а именно «когда». Конвой, следуя плавному изгибу берега, поворачивал к востоку.

Экспедиция виляла вдоль побережья моря Лаптевых, пытаясь подойти ближе к берегу. О поименовании моря велись активные споры, название «мелкое море» забраковал, а больше ничем подходящим несущие нас воды себя не зарекомендовали. И это хорошо. Нам только тяжелого льда тут не хватало.

Искали место основания очередного берегового форта. Теоретически, знал, что где-то тут, в мое время, стоял порт Тикси. Вообще, запомнить крупную инфраструктуру Северного пути не сложно. Дуга побережья, с лучами островов, отсекающими пять морей — об этом рассказывал. Каждое море имеет крупную реку, в него впадающую. В устьях этих рек, или рядом с ними, стоят основные порты. Карское море, река Енисей — порт Диксон. Море Лаптевых, река Лена — порт Тикси. Восточно-сибирское море, река Колыма — бухта Амбарная. Правда, тут не обошлось без накладки — глубины бухты с трудом до 5 метров дотягивали, и пришлось искать пристанище поглубже, которое нашлась восточнее Колымы, в большой, защищенной бухте. Там был основан порт Певек, с глубинами от 25 до 15 метров.

Чукотское море, это финиш, и корабли рвутся без остановок через натянутую ленточку Берингова пролива, делая остановку только проскочив пролив, в бухте Святого Провидения. Название бухты говорит само за себя — произноситься, обычно, со вздохом облегчения.

Нельзя сказать, что других бухт и портов по Северному пути моего времени не было — просто мне о них неизвестно. Зато о достижениях перечисленных пристанищ, во времена моей юности трубили газеты, радио и телевидение. Северные порты были гордостью России. Потом гордость заменили целесообразностью, и дети моего времени уже не ведали, кто такие Диксон, Тикси и Певек, разве что им «не повезло» родиться в этой «глуши».

Впрочем, все эти грустные мысли от безделья. Конвой искал устье Лены, но берега, по правому борту, не отличались разнообразием. Указателя «река Лена» не наблюдалось. Слева белый лед, справа плоская, как стол, земля, с редкими взгорками. Погода установилась хмурая, ветреная, но без экстрима. По утрам клубился туман, постепенно поднимающийся к низким облакам. Солнце выглядывало иногда, вызывая ажиотаж у штурманов. Ночи, наконец, стали «белыми» — раньше все бонусы светлых ночей терялись в облаках и непогоде. Сделал для себя вывод, что мы рановато пошли по Северному пути. Стартовать нужно в июле. Да только неизвестно, как долго продлится такое благолепие в Северных морях, и хватит ли нам времени дойти до пролива имени нашего капитана.

Побережье постепенно заворачивало к северу, оттесняя корабли дальше в море, прямо в объятия льдов. Часто и густо пошли островки, рядом с которыми глубины стали совсем никакие. Срочно нужно изобретать эхолот. Тем более, акустик у нас уже есть, и принцип работы устройства аналогичен — рявкнуть в воду и посчитать, сколько времени пройдет до возвращения эха. Сложность эхолота в том, что человек уже малопригоден в роли приемника. Скорость звука в воде больше скорости звука в воздухе аж вчетверо. Сотню метров до дна звук пройдет менее чем за десятую долю секунды. Наблюдатель просто не успеет уловить вернувшееся эхо и точно засечь время. Тем более, особо точным надо быть на глубинах около десяти метров — тут точно человек не успеет. Нужна автоматика, над которой и думал. Полупроводники у нас пока сырые, эхолоты нужны прямо сейчас — оставалось думать над механикой. Невозможно? Да нет ничего невозможного! Резонаторные коробки, чтоб частоту сигнала от шумов моря отфильтровывать, угольный микрофон, чтоб преобразовать звуковые колебания в электрические, и вращающиеся диски, которые будут таймером. В понятиях моего времени — игровой автомат «однорукий бандит». Несколько легких дисков с цифрами, выстраивающимися в трехзначное число, раскручиваемые массивным маховиком, и в момент прихода эха отсоединяемые от маховика с последующим их торможением электромагнитом и колодками. В теории — все просто. На практике всплыла масса нюансов, и мне было интересно, как подобное торможение было сделано в игровых автоматах моего времени. Еще и обнуление значений нужно делать перед каждым новым циклом измерений. Кумекали с мастерами над «одноруким боцманом», но пока без результата.

Тем временем, «Авось» позорно сел на мель. Берега настолько вытолкали нас на север, что полоска чистой воды стала шириной с реку, и у этой реки нашлось дно, правда, песчаное и относительно мягкое — экипаж ледокола отделался ушибами и ссадинами от резкого толчка.

После часа заведения якорей за корму ледокола и сдергивания его с мели, запустили машины, отвернув еще больше на север и взламывая льды. Побаловались парусами, и будет. Где бы топливом разжиться? Берега вокруг уже много веков не помнят о лесе, наверное, со времен динозавров, когда тут водилась растительность судя по каменному углю, который от нее остался. Уголь меня устроит, но его еще найти надо, а значит, пора основывать очередной форт, и дать работу рудознатцам.

Конвой, идя сутки во льдах на восток, начал забирать к югу, разыскивая негостеприимно выпершую его землю. Обсуждался даже вариант основания форта на мелком побережье, но пришли к выводу, что это выброшенные силы и средства.

Берег встретил нас неожиданно далеко на юге, штурманы положили на карту подкову пути и вопросиками отметили мыс, выдающийся глубоко в море. Работы по картографированию окрестностей Ледового пути займут еще не один год, а то и десятилетие.

Наученные опытом, мы пустили впереди ледовых кораблей канонерки, пока лед вновь отступил от берегов. Одна из канонерок пошла на разведку и ее пришлось сдергивать с мели. Так мы и искали место под будущий форт, взбадривая себя периодическими авралами. Кто бы мог подумать, что тут так мелко — Финский залив заполярья.

Устье реки нашли случайно, катерами, выпущенными канонеркой сидящей на очередной мели. Позже выяснилось, что устье не одно — тут целая дельта образовалась, в которой один раз на мель сел катер. Просто мрак. И где тут порт организовывали? Или это не Лена? Как тяжело идти наугад!

Ночью глубины начали возрастать. Конвой бросил якоря до утра, не доверяя сумеречным теням белых ночей. Утром, в клубящийся туман, ушли все восемь катеров с наших канонерок. Поиск места основания форта и путей подхода к нему начался, экипажи крестились, желая разведчикам удачи, и перекрикивали гомон птиц, кружащих вокруг кораблей. Поговорил с Алексеем и Витусом — команды надо отпустить на берег хоть на один день, независимо от того, найдем место под форт или нет. Пока держится погода и Леди Удача к нам благосклонна. Заканчивался июль, у меня были опасения, что улыбка этой Леди нам еще очень понадобится.

Форт Мелкий был основан в бухте Тикси за трое суток, считая от вечера, когда радостно гомонящие команды начали высадку и выгрузку материалов на склон двухсотметровой сопки, где побережье позволило подойти к берегу. Глубины ограничились всего семью метрами, но для этого моря такая «глубоководная» бухта около реки, стала подарком. Может, и не единственным, но времени обследовать все побережье не имелось — впереди еще половина пути.

Бухту обозвал Тикси условно. В переводе, «тикси» значит «пристань» — вполне подходит к нашему начинанию. Вокруг бухты вздымались невысокие, сто-триста метров, сопки. В море, западнее, лежал большой остров, за которым глубины падали до трех метров и тянулась плоская коса с редкими взгорками метров двадцати высотой. Может это и не та бухта, но мне удобнее пользоваться привычными топонимами. Имею право на географическое самоволие.

За два дня облазил ближайшие окрестности — тундра, она и есть тундра. Белые куропатки, с красивыми красными бровями над глазами, розовые чайки с голубоватыми маховыми перьями, мелкие цветочки, прячущиеся между серых валунов, подернутых тонкой пленочной мха. Бесконечные просторы вокруг, где снег пятнал коричнево-зеленые склоны сопок и лежал на мелких льдинках, плавающих у берега. Лепота! Хоть и прохладно, едва до плюс пяти дотягивает. Заправочную станцию для кораблей, к сожалению, в тундре не нашел. Собрал вечером офицеров и руководителей экспедиции

— Господа, топлива мы сожгли больше, чем рассчитывали. Мы можем вверить себя Господу и продолжить путь, а можем остаться зимовать в бухте, отправив экспедиции вверх по Лене на заготовку топлива, благо вся машинерия у нас есть. Решайте.

Уселся на место, помешивая отвар в кружке, без которого, традиционно, не обходились заседания экспедиции. Правильно построил предложение. Духовник царевича сразу ухватился за «вверяем Господу» и дальше все пошло по накатанной. Зимовать в бухте мне не хотелось, но топлива действительно может не хватить.

Вышел под сумерки северной ночи. Собрание затянулось, и хотелось охладить мозги. Бухта жила своей жизнью, стараясь за короткое лето успеть прожить целую эпоху. Берега шумели прибоем и звуками неспокойной фауны. Море катило невысокие волны, на которых плясали несколько шлюпок, с яркими точками ламп. С лодок неслись азартные крики редкой для этих мест фауны — человека. Мужики колониального наряда отрабатывали навык работы с сетями. Уже второй день отрабатывали, под всеобщее одобрение экипажей. Улов выходил богатым, что стало для меня неожиданностью — думал, на севере рыбы много в реках. Ошибался. Рыбы полно в море, видимо, благодаря этому, водится в избытке морского зверя и птицы. Охотится на зверя, отговорил Алексея, ссылаясь, что не до этого — но рыба внесла приятное, жирное и ароматное разнообразие в наше меню. Размеры рыбы вызывали уважение, тот самый случай, когда рук рыбака недостаточно, для демонстрации улова. Может действительно зазимовать?

Море лениво гнало на берег стада волн. Вокруг кораблей плескались, блестя черными спинами, любопытные нерпы, а всего в десятке километров лежал ледяной массив, который закрывал нам дорогу на восток. Канонерка, вернувшаяся из разведки, путь не нашла — вдоль берега, где льда не имелось, мелко было даже для нее. Оставался путь на север, в надежде свернуть к востоку далеко в море. Вот если прохода на восток не найдем и там — будем поворачивать назад и зимовать. Выбил трубку, радуясь найденному компромиссу, двинулся обратно, в духоту кают-компании — предстояло много спорить и доказывать.

Экспедиция шла на север, оставляя за спиной недостроенный форт Мелкий и развалы впопыхах разгруженного имущества вдоль берега. Решение приняли необычное, но других не увидел. Конвой оставлял в бухте Тикси два береговых наряда. Один продолжил обустраивать форт, а для второго были оставлены одна баржа Юноны, загруженная вторым фортом и лесодобывающим инвентарем, плюс один катер с канонерки. Жаба душила со страшной силой, но основать второй форт вверх по Лене все одно нужно. В крайнем случае, будет, куда отступить береговому наряду из форта Мелкий, если никто сюда больше не придет. Канонерка отыскала вход в реку, подходящий по глубине, пройдя вокруг мысов почти 50 километров, и отбуксировала туда береговой наряд «Лена». Очень неудобно с круговым обходом. Стоит подумать о канале через мыс, ближайший к «Мелкому», если дело с Ледовым путем у нас пойдет. Двух десятков тонн взрывчатки должно хватить, для короткого, в пару километров, и узкого канала под баржи. Путь станет если и не сильно короче, то точно безопаснее — баржи пойдут всю дорогу под прикрытием мысов, не выходя в открытое море.

Израсходовав треть береговых нарядов, конвой рубился через лед. Вновь гремели корпуса, отбиваясь от льдин, рыкал гудок акустика, шипели машины, которым заменили шибера во время стоянки. Экспедиция удалялась от берегов и вокруг царила ледяная белизна, рассеченная множеством черных трещин. Лед пока еще не сопротивлялся нашему порыву.

Через сутки неторопливого хода корабли вышли к полынье, лежащей с запада на восток. Полынью забили мелкие льдины, существенно затрудняя продвижение по ней, но о зимовки в Тикси уже речь не шла. Конвой поворачивал на восток, сбрасывая обороты до экономичных. Где-то впереди должны лежать Новосибирские острова, до которых, традиционно, примерно половина от пройденного по этому морю пути.

Погода продолжала баловать. Сильный ветер — это мелочи. Зато дождя со снегом нет. Туманы украшали нас наледью, но это даже к лучшему, так как у экипажей постоянно имелись дела, не дающие матросам задуматься, об убывающем топливе.

Сутки не показывался в рубке, что стало показателем для всей команды. Идем действительно неплохо. Даже страшно становится, какая каверза нас ожидает в виде компенсации. Мастера забуксовали с «одноруким боцманом», у них постоянно срывало диски с осей при резком разгоне маховиком, и хромала точность на все четыре лапы. Но мастера бились с проблемами азартно — решил им не мешать. Вместо этого провел увлекательную игру «покинь тонущий во льдах корабль». Сделал вывод, что лучше нам не тонуть, и уселся за дневник, продолжив описание состояния покидаемой Родины.

… Про банки, деньги и дураков с дорогами уже сказал, пора сказать об умных. Купцы держали нос по ветру, быстро и качественно оккупировав новые предприятия чуть ли не в моменты их зарождения. Все производимое сверх квот банков, купцы грузили на телеги, буквально дежурящие у складов предприятий. Продукция по квотам шла в фактории, а обозы купцов тянулись длинными змеями за кордон. Заказы на постройку торговых кораблей расписаны были на пять лет вперед, более того, русскими заказами полнились заграничные верфи, демпингующие ценами. Благосостояние купечества заметно выросло, по стране покатилась вторая волна кумпанств, строящих предприятия на свои средства, с незначительными заимствованиями в банках. Эта тенденция радовала, так как купцы становились серьезным политическим фактором, уравновешивающим притихшее дворянство. Дворяне, оценив тенденцию, начали создавать свои аристократические «клубы», занимающиеся все тем же строительством производств, но более куртуазно — через управляющих, нанятых в казенных предприятиях. Тут и был подсунут термин «акционерное общество». По большому счету, от кумпанств дворянские акционерные общества ничем не отличались — просто разная терминология, для сохранения лица и дистанции. Пусть развлекаются.

Увеличивающаяся когорта торговцев искала новые рынки сбыта, соответственно, на Петра начали давить не только братья-монархи но и собственные подданные по поводу Суэцкого канала. Канал, до прошлого года неторопливо строившийся, начал обрастать дополнительными строительными бригадами и войсками. Узкий канал для питьевой воды был закончен прошлым летом, и началось строительство основного канала. В месте отвала в море большого количества вынутого грунта началось строительство русской крепости, открывающей канал согласно достигнутым ранее договорам. Замечу, что французы пытались пересмотреть распределение крепостей вдоль канала, но Петр, молча покивав французским послам, на следующий день отправил в средиземное море укомплектованный второй полк «Легиона» и поставил на рейде четыре фрегата из Черноморского флота, устроив одновременно разнос своим приближенным, почему до сих пор не построена крепость. Разнос имел свои последствия — Петербург лишился большей части запасенной камеди, которую спешно отправили на юг, обдирая аналогично все заводы по дороге. Орудия для броненосцев Севастополя отобрали на нужды будущей крепости, вместе с башнями, которые еще даже не начинали делать — за что разнос получили заводчане, робко пытавшиеся оправдаться, что у них в планах строительства до башен еще далеко. Разнос ширился по всей стране. Вот что значит, монарх по столу кулаком стукнул. Подозреваю, крепость выстроят за год, максимум за два. План крепости составлял лично император, видимо, в момент обострения паранойи. Крепость имела три кольца обороны, начинающихся с первичных валов, обороняемых ручным оружием и полковыми пушками, продолжающихся второй, пятиметровой, стеной с башенными сотками и заканчивающаяся третьей стеной с башнями броненосцев. Наверное, будет проще прокопать Суэцкий канал в обход, чем взять эту крепость, имеющую к тому же свои причалы, закрытые дугой насыпи, на которой поставят входные бастионы. Петр, ненавидя, когда нарушают договора, явно разозлился на бесцеремонность французов, и понимает, чем дело с каналом закончится. Мое мнение, хоть и не спрашивали, все одно отписал — надо французов спровоцировать, пока они не перевооружились, и решить проблему. Испанцы и австрийцы будут на нашей стороне, Англия пока не противник, Швеция и Голландия отсидятся по домам. Османы хоть и покусывают периодически Константинополь, но вряд ли пойдут на большую войну, будучи ознакомлены с планом ответного удара, отсекающего всю европейскую часть Османской империи. Тем более на Балканах спят и видят этот сценарий.

Петр решил по иному, оставив южную армию на месте и уйдя с новыми полками на Каспий. Ему виднее, но боюсь, через несколько лет, когда канал построят, вопрос возникнет снова.

Вспоминая про каналы, добавлю, что плотину на Доне строить закончили и освободившиеся руки перешли выше по течению, на строительство канала в Волгу. Строить его начали не совсем там, где он мне помнился, но спорить не стал — канал выходил длиннее, и меня это устраивало с точки зрения земельных артелей. Тем более, с внедрением отработанных технологий строительства каналов, дело пойдет быстро, при такой толпе строителей. На самом деле, строилось полтора канала — один судоходный и второй для поднятия воды к верхнему водохранилищу. Второй канал строили первым, оборудуя каждую ступень несколькими ветряками поднимающими воду, от производительности которых зависела пропускная способность канала — грубо, сколько воды они наверх закачают, вполовину от этого можно будет переправить вес груза и судна. Большой производительности пока не выходило, но перекинуть военный флот в Каспий при нужде будет можно.

Остальные каналы по стране копались вяло — все самые необходимые уже работали, в частности, перевозя грузы с Камы в Архангельск и Вавчуг. Остальные водные артерии становились не так важны, в связи со строительством железной дороги. Что не говори, каналы работали только летом, а оно в России короткое.

Лучше всего строилась ветка железной дороги через уральский перевал к Каме. Там не имелось проблем с поставками рельс, пропитанных шпал, и отсыпки. Не хуже дела обстояли с дорогой вдоль уральского хребта, быстро вытягивающейся с севера на юг и объединяющей разрозненные добывающие и производящие предприятия. На этих дорогах уже работало десяток паровозов и полторы сотни грузовых платформ. Дороги в центре России, в том числе Москва — Великий Новгород — Петербург, строились сезонно, когда с Урала приходил железный вал. Но дело продвигалось и там, благодаря расширяющемуся потоку рельс от заводов на Ладоге и Онеге.

Строили железную дорогу от Тулы, от Липок, от Севастополя — но там прирост колеи был еще меньше, так как все выделываемое железо шло в основные производства.

Несмотря на неторопливость, железная колея уверенно прорастала в Россию, как корни, ломающие камни устоев. Неторопливость подтверждал тот факт, что рельсы красили шаровой, судовой, краской, не ожидая по ним поездов в ближайшие годы и стараясь сохранить пути подольше.

Строительством железных дорог заинтересовались зарубежные «друзья», но пока они только присматривались к этой диковине и приценивались, пугаясь стоимости. Пока такое отношение играло нам на руку, рельс самим не хватало, а увеличивать производства становилось все сложнее — тормозила сырьевая база и доставка, те самые дураки и дороги. С добычей сырья вообще стало тяжело — шахты механизировались медленно, выдавая мало сырья. Приходилось закладывать много шахт — но не хватало людей. Дошло до того, что некоторые шахты стали работать сезонно, когда удавалось набрать в них рабочих. Это притом, что заработок шахтеров стал одним из самых высоких в реестре. Что удивительно, значительную часть шахтеров составили эмигранты, заинтересованные в высоких заработках, что, в свою очередь, вызвало недовольство у русских рабочих. Вот ведь парадокс! Ну, кто тебе мешает идти и работать в шахты самому? Вакантных мест полно! Нет, смотрят исподлобья, «почему это немчура поболе моего получает». Иди на шахты и получай не меньше. Впрочем, недовольные есть всегда. Не о них речь.

Говоря про недовольство, упомяну, что формирующийся класс рабочих, только-только оторвавшихся от земли, бродил мыслями, как ягодная брага. Новые рабочие дома, с удобствами, строились медленно, так как многие предприятия не считали нужным обеспечивать работников жильем, ограничиваясь деревянными бараками. Пока альтернатив не имелось, все было тихо. Потом на заводы начали сманивать рабочих, прошедших стажировку на императорских заводах и те рассказывали про свое житье «небылицы». Вышло даже несколько стихийных «митингов» в купеческих кумпанствах. Дело дошло до челобитных Петру, который от них отмахнулся. Не до этих мелочей самодержцу. Пришлось писать управляющему банком о пропадающем бизнес-проекте «доходных домов». Часть денег у банков освободилась, благодаря приобретаемой купцами самостоятельности — самое время вложить их в строительство жилья. Причем, обосновал, что продавать жилье рабочим не надо — лучше сдавать им «меблированные квартиры», согласно уровню их дохода. Все равно большинство рабочих купить квартиры не могут, а вот для аренды жилья им денег хватит. Будут вложения приносить ежемесячную прибыль. Меня всегда удивляло, почему в мое время были не развиты такие «доходные дома». Особенно в свете того, что в конце 19 века подобными домами полнились все города. Наверное, дело в «быстрых деньгах» — быстро построить, быстро продать, а потом хоть трава не расти. В моих нынешних реалиях такое недопустимо. Молодые рабочие, которых с трудом заманивали на заводы, купить ничего не могли. Барак на первых порах еще мог решить проблему, но для сохранения темпов роста страны необходимо было обженить этого молодца и подтолкнуть его к скорейшему увеличению популяции. Ждать, пока он соберет денег на дом и соблюдет остальные традиции — времени не имелось. А «закон сохранения» никто не отменял, если экономишь время, значит, компенсируешь это увеличивающимися денежными тратами. Зарплата рабочих связана с себестоимостью продукции, и задирать ее высоко возможности нет — будет перекос в экономике. Выход только один, жилое строительство финансировать банками, и сдавать квартиры в аренду. При таком подходе балансы себестоимости товаров удается сохранить приемлемыми, одновременно подталкивая демографию.

Собственно, таких проектов имелось масса. Не только жилые дома новомодного стиля требовали скорейшего строительства. Встали вопросы городских школ, больниц, зрелищных мест. Частично эти вопросы финансировались из социальной доли банка, но для городов этого финансирования уже не хватало. Пришлось вводить налог на городское проживание. Мера не популярная, но заработки в городах стали заметно выше, народ потянулся к комфорту, за который и взимался налог. Для дифференциации, брали налог с десятины площади, занятой горожанином. Для поместий и заводов в черте города это был земельный участок, для общественных, многоквартирных, домов — площадь квартир. Налог вышел сырым, но деньги на строительство нежилой инфраструктуры города появились.

С налогами вообще чехарда пока получалась. Новые налоги не всегда выходили продуманными, старые забывали отменить. Народ роптал. По этому гласу общественности и ориентировались, меняя ставки, вводя новые налоги и отменяя старые. Процедура стабилизации налоговой сферы все еще была далека от нормальной, как и таможенные, то бишь, порубежные, сборы. Пока из России шел поток товаров, не имеющих за рубежом конкурентов, сборы выставили высокие. Но, как принято у меня в стране, сделали это огульно, задрав пошлины даже на вывозимую пеньку, лес и пшеницу. С одной стороны — правильно, нам леса и пеньки самим не хватает. С другой, купцы завыли в голос, и засыпали Петра челобитными.

Одним словом, на разные голоса выла вся страна. Куда не кинь взгляд, найдешь своих недовольных. Часть этого недовольства вполне обоснована, но многие выли просто так, ссылаясь на традиции и заветы предков. Лишний раз порадовался, что у руля на нашем стонущем корабле стоит Петр. Алексею на этом месте в переходный период пришлось бы ой как несладко. Про Петра историки потом наверняка напишут, как он мучил народ. Частично это будет правдой — с теми же налогами он периодически промахивался. Но большей частью это будет враньем, писаниной в угоду их времени, или обмусоливанием частных случаев. Только послушав многоголосый стон и прикинув варианты, начал понимать, что недовольные будут всегда. В момент крутого поворота даже поезда визжат на рельсах, корабль трещит рангоутом — чего же говорить о механизме страны, состоящим из десятков миллионов «деталей». Благости можно достичь только после многолетнего спокойного развития, любой «рывок» или «поворот» будет вызывать стоны и проклятия. Задача «капитана» не слушать эти стоны, а совершить маневр, чтоб сохранить судно и достигнуть цели, которая обогатит корабль и команду. Понятное дело, что требовать от морского парусника взлететь, аки птица — бессмысленно. А вот подогнать команду, лениво лезущую по вантам, чтоб не напороться на рифы — смысл есть. Тонка эта грань, между бессмысленностью и смыслом. Хорошо, что мне не приходится решать такие проблемы.

… Рында пробила час ночи, теряя звон в гуле корабельного нутра. Не столько услышал, сколько угадал трезвон, глянув на часы. Запомнился этот рядовой момент только тем, что после него по палубам зазвенело оповещение, сразу после которого ледокол тряхнуло, и по бортам захрустел лед. Пошел выяснять степень основания, в которое мы лезем.

Порадовался, что в рубке просторно. Из посторонних, кроме меня — никого. Может еще и причешем демократические поползновения царевича до приемлемого уровня.

Штурмана активно доказывали Витусу, что надо поворачивать к югу, куда уходила полынья. Но наш капитан напоминал о топливе, которого не хватит для лишних маневров и предпочитал рубиться по прямой на восток. Пока не лез в спор, изучая нанесенные точки на карте, играясь циркулем и прикидывая пройденный путь. Карта была весьма условной — белым листом склейки, на котором довольно подробно отражалось побережье бухты Тикси, затем из нее выходил, виляя, наш пройденный маршрут и земля была обозначена условно, мол, она где-то тут. Для Новосибирских островов было еще рано, но кто сказал, что Тикси точно в середине моря? Мое «примерно посередине» может быть крайне ошибочно.

— Ты что скажешь?

Наши отношения с Берингом, за последнее время, стали дружескими. Мы долго присматривались друг к другу, но постепенно сблизились до посиделок вечером за чаркой… чая и разговоров не по делу.

Положил циркуль впереди нашей крайней точки маршрута.

— Похоже, земля где-то здесь. Это раньше, чем мы ожидали, но полынье больше неоткуда взяться. Пойдем во льдах, сожжем топливо. Пойдем в обход… то на это и выйдет.

Беринг переложил циркуль туда, где пунктиром отмечался материк.

— А коли и тут льды?

Пожал плечами

— Тогда будем лед ломать. Пролив меж землей и островами все одно южнее нашего курса должен быть. Вдоль земли пойдем, не промахнемся. А коли к островам выйдем нынешним курсом, мимо них пойдем на юг. Есть там свободная вода али нет, то неведомо, а полынья, вон она.

Штурмана, с интересом прислушивающиеся к беседе, кивнули, соглашаясь с доводами. Беринг промерил циркулем расстояние до воображаемого материка, получив около двух сотен километров. Прикинул, расходы и решил с нами согласиться.

Дальше мы со штурманами уточняли местоположение и спорили о вопросительных знаках, заменяющих на карте материк. Из рубки слышались команды капитана, загоняющего корабли в правую циркуляцию. Конвой поворачивал к югу.

На крыло мостика вновь наполз туман, в котором еле видно было огонек раскуренной трубки. Корабли шли на самом малом, ориентируясь не столько на доклады наблюдателя или акустика, сколько на хруст льда. Как захрустел слишком сильно, значит, взяли слишком много на восток и вгрызлись в край полыньи. Теперь особо внимательно следили за глубинами, опасаясь выброситься на берег подобно ослепшим китам. Напряжение опять возрастало.

Полторы сотни километров такого хода заняли двое суток и вымотали не хуже шторма. Затем глубины упали, а лед в полынье сплотился до консистенции клецок в супе щедрой хозяйки. Приняли решение поворачивать на восток. Глубины продолжили падать, заставляя отворачивать в море. На осуждающие взгляды Беринга старался не обращать внимания, будет совсем грустно, если мы опишем полукруг и вновь пойдем к северу. Пока удавалось балансировать в общем направлении на восток, отклоняясь попеременно, то к югу, то к северу. Кто только создал такую мелкую лужу?! Руки бы ему оторвать. Образ и подобие.

Над морем разлился полный штиль. Туман нехотя оторвался от воды, но подняться ему уже не хватило сил. Можно было подглядывать в узкую щель между морем и туманом, но для этого пришлось бы лечь на лед, что видимости не улучшало. Предложил бросить якоря — глубина стала меньше восьми метров, имело смысл подождать, когда развиднеется.

Ужин протекал в нервной обстановке, Алексей пытал, что будем делать, если не развиднеться, а офицеры отделывались общими предложениями, так как говорить в лоб монарху, чтоб он не каркал тут не принято. Зато после ужина спокойно отоспались.

Ночью туман со всего моря осел на выступающих частях наших кораблей звонкой наледью и появились блеклые звезды, еле просвечивающие через дымку, подсвеченную зашедшим солнцем. Навигаторы радовались как дети.

Утром радовались уже все команды. Прямо по носу, буквально в паре километров, тянулась полоска низкой земли, волнистой как стиральная доска и сверкающей снеговыми пятнами. Земля уходила дугой за левый борт, теряясь в дымке. Наш батюшка организовал хвалебный молебен, на котором пришлось присутствовать, вместо того, чтоб пользоваться окном в погоде. Тут считалось, поблагодарить богов важнее, чем воспользоваться их подарками.

Конвой прорубался вдоль неизвестной земли, насильственно нареченной Новосибирскими островами, на юго-восток. Глубины постепенно выросли до 12 метров и больше решили нас не баловать. Корабли явно входили в пролив — лед был взломан везде, где хватало взгляда. Льдины беспорядочно торчали, громоздясь друг на друга. Получить такой льдиной в нос, все равно, что всаднику на полном скаку напороться на пику. Мостик бурлил командами, матросы делали вид, что усиленно оббивают лед, но на самом деле, все взгляды шарили по природному полю ледового боя. Кто тут победил было не так важно, нам лишний раз дали понять, что мы посторонние, и все, что нам позволено, это перейти через поле чужого нам сражения, аккуратно выбирая куда ступить. Еще хорошо, что пролив широкий, километров 50, судя по предварительным расчетам навигаторов, которые они делали в процессе нашего шатания среди торосов от одного берега к другому. Будь он поуже, тут вышла бы еще та «линия Маннергейма».

Конца и края проливу видно не было. Корабли шли на малом ходу, делая едва ли 5 километров в час по генеральному курсу. Пошел писать дневник.

… Вспомнив про Маннергейма, захотелось отметить наши достижения на поприще обучения и внедрений. Первый выпуск Московской академии прошел пышно, но особого толку не имел — это были наши первые, именитые, блины. Зато наборы последних двух лет подавали большие надежды, по крайней мере, лаборатории академий ремонтировали ежегодно, что косвенно указывало на повышенную любознательность студентов. Отбор самородков по стране, путем проведения всяческих конкурсов, и вручения премий, выявил кроме людей, еще и идеи. Народ увлекся не только поисками руд, но и предложениями по усовершенствованиям жизни, за которые платили не менее щедро, правда, и пороли не реже, чем за «пустышки» руд. Фактории, включающие в себя образованного учителя, способного отличить зерна от плевел, стали центрами, куда народ шел со своими идеями и предложениями. Удачная была идея.

Некоторые трактаты, выходящие из стен академий, читал с интересом — идеи поднимались интересные и своевременные. Трактаты по химии, глубоко изучающие то, что мы с мастерами впопыхах «нахимичили» — вызывали оторопь, вот уж действительно, научный подход. Даже трактат по азотной кислоте читал с интересом, вроде, все знаю, но куда там — вот как они определили, что концентрированная азотная кислота реагирует сама с собой? А их выводы! Мне даже неудобно за свою серость становилось. Усугублялось неудобство разнобоем в обозначениях реакций — часть символов переняли из моих работ, но многие ученые пользовались своими значками. Дикая помесь понятного и непонятного топила результаты трудов в их форме для подобных мне неучей — хотя, профессора как-то между собой разбирались. Радовало только бирка на многих трактатах «только для государя», что можно было перевести как «совершенно секретно, монарх сам укажет, кому можно читать» — так что, «разбирающиеся» были, в большинстве, лояльны России, предпочитая интересные исследования всемирной славе. На этот момент обратил внимание Петра — успешный ученый без славы, как девушка без красивого платья, хуже она без него не станет, а вот лучше стать может. Судя по всему, монарх принял к сведению мои поправки, и для «нужных» людей организовывали пышные чествования с государевой благосклонностью. Порекомендовал даже «вручать» таким людям наши не стратегические изобретения, будет, чем оправдывать почести для отмеченных исследователей. Пусть еще больше воодушевятся, и двигают науку дальше.

Были трактаты, связанные с государственностью и экономикой. Трактат об эволюции толпы рекомендовал почитать Петру, если он его пропустил, в водопаде обрушившейся информации. Потом подумал, что для чтения всего, что ему рекомендую — Петра надо посадить рядом со мной в камеру. Не до этого ныне монарху — пиры, молодая жена, полный двор послов, мудрецов и прочих шарлатанов. Читать и писать по 18 часов в сутки ему явно не с руки. Тяжела шапка Мономаха.

Тем более, «заумь» в трактатах прогрессировала день ото дня. Все чаще случались курьезы — в трактате Лейбница о бинарной логике, честно говоря, запутался. Либо академик такой умный, либо у меня понималка отмерла. На всякий случай пригласил в экспедицию одного из трех личных студентов академика, чтоб он мне растолковал работу своего учителя. Желательно на практике. В конце концов, полупроводники мы победим, и кому-то придется «заумную» логику в металле реализовывать. Хорошо, что студиозус об этом пока не знает, а то бы его даже спецы Ромодановского не нашли. Зачем мне нужна логика? Для связи, вестимо. Вопрос передачи информации вставал все острее. Телефонные барышни и не появившиеся еще телеграфисты морально устарели, не успев вырасти. Объемы данных ширились с каждым часом. Безумная идея не использовать «азбуку Морзе», перейдя сразу к цифровой адресной передаче символов — требовала развитой электронной логики. Пусть это произойдет еще и не скоро, но фундамент желательно закладывать сразу. Тем более, несколько логических блоков на полупроводниках мы уже собирали, и они работали. Недолго. Но даже эти «всполохи» активности закончились научными брошюрами и статьями, бурно обсуждаемыми в узком кругу.

Трактаты по военному делу вообще шли потоком. Часть трудов шли в открытом доступе, а часть вообще являлись дезинформацией. Почитал труды именитых адмиралов наших флотов, мысленно улыбаясь описываемым ими ситуациям. Прикинул, как будут действовать флоты наших вероятных противников, начитавшихся «новомодной премудрости». Подумал, чем их можно удивить, но не дать быстро скопировать противодействие. Записал пункты. Еще подумал, и бумагу сжег. Паранойя постепенно выходила из летаргии.

Прошлым летом в Петербурге состоялись футбольные игры на приз имперской короны. Про себя хихикал, называя их «призом большого шлема». Футбольная команда приплыла даже из Севастополя. Большая часть команд составляли солдаты, собранные по итогам внутренних игр полков. Была одна команда заводчан из Тулы и две флотские команды. Зрелище вышло яркое, судя по крикам, доносившимся с Васильевского острова даже до Петропавловского форта. Традиция явно приживется. Зимой, на льду Невы, попытались повторить успех уже на ниве хоккея, но тут дела были пожиже. Холодно, и государь в Москве. Хотя мне, со стен форта, наблюдать было интереснее, чем слушать крики летом. Закинул Петру идею проведения Олимпийских игр. Преемственность и все такое. Идея понравилась, но «колизеум», то бишь стадион, еще строился, и реализацию замысла отложили. Зато прошлым летом прошла первая регата. Ажиотажа она особого не вызвала, разве что присутствием на одном швертботе государя, но начало положено. Тем более, в России принято подхватывать и распространять по всей стране увлечения главы государства. Любит он теннис — будут все чиновники ходить с ракетками, или с кимоно, или целоваться взасос. Теперь заказы на верфях полнятся спортивными швертботами. Зимой отвел душу, вычерчивая «эмку» для регат и «микруху» для тех, кому хочется больше комфорта. Получались компромиссы между памятью и имеющимися материалами. Льняные спортивные паруса, это целая эпопея. Их не просто сшить, но потом еще не менее сложно «выходить». А после пары гонок паруса растягивались как мои старые тренировочные. Спортивные паруса для выжимателей ветра это не просто тряпка. Это школа для капитанов, парусных мастеров, производств и прочих заболевших азартом хлопающей парусом скорости. В мое время бытовало мнение, что парусный спорт, это развлечение для богатых. Ерунда. Мой первый парус был клеенчатым, сшитым собственными руками по чертежам из журнала. Мое первое судно было на баллонах из плотной клеенки, внутри которых надувался завязанный узлом полиэтиленовый рукав, мачтой стала выброшенная на помойку большая телевизионная антенна, лишенная выступающих частей. Мой первый настоящий парус из лавсана стоил мне как десять бутылок водки. Современная мне ткань для баллонов «Катрана» обошлась дороже, примерно в пятьдесят бутылок. Но речи о безумной дороговизне не идет. Впрочем, на дорогах моего времени можно встретить автомобили в существенно различающихся финансовых категориях, были дешевые и функциональные, были жуть какие дорогие — на воде эта тенденция продолжается.

Главное, что меня порадовало, Нева прошлым летом пестрела не только торговыми парусами, но и прогулочными. Дай то бог, чтоб так и продолжалось. А то будет, как в мое время — страна, окруженная со всех сторон морями, с большими внутренними водоемами, имеет маломерный парусный флот меньше чем Финляндия. Стыдоба, на которую всем было плевать.

Опять отвлекся. Речь была о подрастающем поколении, которое швырнули в «новомодную» жизнь как в прорубь, предложив греться в ледяной воде активными движениями. Хватало тех, кто булькнул и пошел ко дну, или поплыл по течению, но хватало и активных, осваивающих новые дела. Подмастерья теперь делились на разряды, и чтоб стать мастером необходимо было создать или модернизировать диковину. Более того, за полезную диковину мастером можно было стать до того, как станешь подмастерьем — но таких прецедентов пока не встречалось, хотя, защита звания мастеров уже случалась после года хождения под мастером, в возрасте 16 лет. Без защиты «мастерского изделия» подмастерьем можно остаться на всю жизнь, что для солидных дядек было «невместно». Для земельных артелей «мастерским аккордом» стала селекция и одомашнивание новых растений или животных. Долго смеялся над мастерским проектом разведения слонов на мясо. Потом задумался, почему бы и нет — даже посчитал мясо-кормовой баланс. Позже выяснил, что слоны в неволе не размножаются, и хотел рекомендовать выпороть этого нерадивого подмастерья, который не удосужился упомянуть про основной столп. Домашнее животное должно передавать приобретенные особенности новым поколениям, чтоб вести селекцию. Если оно в неволе массово не воспроизводится, то для животноводства кандидат интереса не представляет, будь он даже семи тонн весом и обладай музыкальным слухом. Остыл, и решил, что давить полет фантазии на корню неправильно — отписал поручение, закупить для подмастерья несколько слонов, с условием, что подмастерье уговорит их размножаться. Пусть что угодно делает, хоть лично участвует — но за свои слова надо отвечать. В крайнем случае, слонов подарим Петру, помнится, в Петербурге был такой прецедент — «По улицам Слона водили. Как видно напоказ…». Того слона, согласно истории, Петру подарил персидский шах, и слон жил недалеко от Почтамта. Слона выгуливал по проспектам, и поглазеть на прогулки стекалась масса народу. Постепенно в Петербурге появилось слово «слоняться» — гулять без дела и глазеть на диковину. Как ныне будет с подарками от персов, в свете похода Петра в ту сторону, неизвестно, но «слоновую историю Петербурга» стоит сохранить — будет подарок государю от благодарных земельных артелей в виде слонов, вместе с молодым мастером селекционером-слоноводом. Порекомендую еще будущему мастеру культивировать на слонах шерсть — будет у нас мясо-шерстяной мамонт производитель для северных районов, с замашками сексуального маньяка обожающего ботву от картошки. Так и записал в конечных рекомендациях, обещая, что при реализации этой «программы максимум» гарантирую селекционеру звание гранд-мастера.

Звания «гранд-мастер» в России приравняли к вице-адмиралу, гофмаршалу или тайному советнику. Словом, высокое дворянское звание. Пока на должность никто не претендовал, но мастера посматривали в эту сторону с интересом.

Подводя итог: в России окончательно сформировалась система поощрений продвижения по служебным лестницам, будь то промышленность, армия или сельское хозяйство. Так как лестницы дворян, купцов, инженеров с учеными и военных не пересекались, подъем по ним шел довольно шустро. Противовес подъему, предназначенный для очистки поднявшихся от «почивших на лаврах» пока не работал — у дворян еще не подросли дети, а мастера, ученые и военные работали с огоньком, не давая поводов для неудовольствия. Как дела пойдут дальше — покажет только время.

… Наконец-то ледокол затих. Даже странно себя чувствую. Грохот и треск за бортом, сопровождаемые ревуном акустика, оборвались, оставляя тянущее ощущение случившейся неприятности в душе. Постепенно слух заполнили обычные звуки живого корабля — пыхтение машин, приглушенные, невнятные разговоры многочисленных людей, позвякивания ложки, в массивной чашке с отваром. Тревога отпустила, мы просто вышли из мешанины колотого льда. Автоматически глянул на хронометр — 32 часа форсирования. Теперь начинаю понимать, почему стачиваются об лед корпуса ледовых кораблей. Звякнул каютный звонок вызова в рубку. С сожалением закрыл блокнот. Вот, всегда так — как только становится тихо и самое время думать, как начинаются организационные вопросы. Ничего, допишу позже.

В рубке азартно обсуждали дальнейший путь экспедиции. Послушав пару минут, вышел на крыло мостика, покурить и взглянуть, о чем они спорят. Слева по курсу простирались льды, прямо чернело, точнее даже зеленело, море, испятнанное льдинами. Справа, вдалеке, тянулся берег, судя по всему, загибающийся к югу. В кой-то веки погода разрешила нам глянуть дальше собственного носа. Спор шел все о том же топливе. Прямо пойдем, топливо сэкономим, направо пойдем, берега картографируем, налево пойдем… налево, что удивительно, никто из мужиков идти не предлагал. Затянулся еще раз морозным, морским воздухом, с крепким табаком. Да чего тут спорить то?! Распахнул дверь рубки.

— Господа! А почему матросы еще не ставят паруса?! Вы тут про машины спорите, а они, тем временем, нас объедают и в разорение вводят!

Споры стихли и на меня уставились как на помеху. Они, похоже, уже спорят по инерции — решение то на поверхности.

— Надеюсь, господин капитан помнит, что карты нужны в перворядь ему, дабы обратно корабли довести. Коли на парусах вдоль берега пройдем, то лучше всего дело справим.

Витус не стал мешкать, хотя бросил взгляд на кивнувшего ему Алексея. Хороший Беринг моряк, но зеленый еще, начальники ему нужны.

По коридорам ледокола зазвенели звонки парусного наряда, на корме поднялись сигнальные флаги. Корабль быстро превратился в разворошенный муравейник.

Спустился к центральному грот-трапу, подождал и отловил боцмана, состроив строгое лицо.

— Климыч, ежели ты в лазарет еще пару матросов, поскользнувшихся на выбленках, отправишь, Богом клянусь, отправит тебя капитан лед с винтов скалывать. Глянь, какие ледышки на вантах висят!

Боцман прокашлялся, пытаясь перейти с боцманского гласа на разговорный тон, и заверил, что он… что у него…

Покивал, отпуская рукав подбитого мехом бушлата. Привычно приоткрыл рот — когда наш Климыч доводит команды до экипажа, то ощущаешь себя в орудийной башне канонерки, стреляющей дуплетом. Кому-то дано быть художником, кому-то боцманом, а мы в экспедицию отбирали лучших, жертвуя своим музыкальным слухом.

Корабли одевались из своих трюмных хранилищ в грязноватые, но светленькие паруса. Шум машин сменился хлопаньем парусов и наклоненной палубой. Боцман пытался прикрыть пару матросов, незаметно протаскивающих третьего вдоль правого борта. Делал вид, что им удался этот тактический маневр — матрос действительно не на выбленках, а по наклонной, обледеневшей, палубе соскользнул. Четырнадцатый, за время пути. Хорошо еще, что серьезных больных у нас пока только пятеро, в том числе двое со стылыми хворями. Обувь для северных кораблей надо будет продумать более тщательно. Плохо, что Витус всего этого не замечает. Или он только вид делает? Надо будет поговорить с ним подробнее о личном составе корабля.

Конвой постепенно забирал к югу, следуя за манящим берегом. Глубины опять начали убывать, да что за напасть! Знал, что у берегов наши северные моря мелкие, но ведь не настолько же! Глубина 15 метров, а берега тянуться полоской на самой границе видимости. Где мы тут Индигирку искать будем?

Форт на Индигирке планировали основать из тех соображений, что выше по течению на ней уже имелись остроги казаков. Вот только указателя «Индигирка» в море не поставили. Берега тянулись однообразной, низкой полосой с редкими взгорками. Кроме искомой реки в море впадает тьма ручьев, и определить с такой дистанции искомое может только ясновидящий. Нырнул обратно в рубку, передергивая плечами от озноба перехода с холода в тепло. Надо привыкать к прохладе, ходовые котлы заглушают.

— Витус, надо бы канонерку под ветром, ближе к берегу пустить, не видно ничего…

Беринг покивал, отдавая команду сигнальщику, потом мы с ним спорили о местоположении реки — глупость конечно, спор двух слепых о красном цвете, но настроение было приподнятое, хотелось деятельности.

Трое суток конвой уверенно двигался на восток, виляя вслед за берегом. Ветер продемонстрировал нам весь спектр своих возможностей и даже заставил на шесть часов запускать котлы, под радостное одобрение замерзших экипажей, проведших слишком много времени на вантах. Уже трижды мы находили Индигирку в разных местах, но не могли к ней подойти из-за глубин. Второй раз был самый перспективный, подойти все равно не смогли, даже канонерка села на мель, но экипажи катеров, порыскавших, пока сдергивали с мели канонерку, доложили о массе островков и проток, очень похожих на устье реки. Собрание экспедиции отреагировало на неизвестную реку вяло — берега низкие, болота, укрытий нет, мелко… решили сделать вид, что это не Индигирка.

Теперь, в начале четвертых суток перехода по Восточно-Сибирскому морю, на горизонте нарисовались высокие острова. Факт, сам по себе, ни о чем не говорил, так как мои знания о северных морях ограничивались только «ключевыми» моментами, а это явно были не они. Острова просто стали поворотной точкой, после которых решили, что Индигирку мы уже пропустили, и надо искать Колыму. Тем более, острова действительно стали поворотным пунктом, берег увел нас на юг и через 12 часов лихого хода галфвиндом левого галса привел к очередной дельте реки. На этот раз дельта выглядела перспективнее, относительно высокие, обрывистые берега, холмы и даже горы на горизонте, а главное, удалось подойти к берегу почти на пять километров, дальше не пускали глубины.

Конвой медленно шел вдоль берега на восток. Ближе к побережью шли канонерки на машинах и совсем под берегом шныряли катера. Дельта реки, хоть и перспективная, к себе суда не пускала. Катера нашли одно место, где река проточила русло в дне моря и глубины колебались около пяти метров, канонерка пройдет. Но транспорту там делать было нечего. Вот так и плелись до самого вечера, миновав дельту. Восточнее реки глубины начали возрастать, берега дыбились скальными обрывами и сопками. Удалось подойти к самому берегу, недалеко от подошвы высокой горы.

Бросили якоря и раскинули мозги. Карты пройденного, перспективного, участка, составленные впопыхах, обсуждали и рассматривали со всех сторон. Место, где мы встали было неплохое, но лежало оно в трех десятках километрах от устья. При этом стоянка была ничем не защищена. До этого имелась бухточка, в 7 километрах от устья, имеющая выступающий мыс, и глубину в 4 метра. Там удалось подойти к берегу на два километра, где глубины колебались около семи метров. Но защищенную бухту мы так и не нашли.

Собрание спорило половину ночи. В итоге приняли компромиссное решение — между приглянувшимся мысом и местом нашей текущей стоянки в море выступал холм, высотой метров двести. Глубина около него позволяла подойти к самому берегу. С западной стороны холма, у подножья, в море впадала речка, возможно, являющаяся одним из рукавов Колымы. Между рекой и холмом местечко для форта выходило неплохое, плохо только, что непосредственно перед этим местом глубина не дотягивала до 5 метров, пройдут только канонерки. Зато рейд с глубинами в семь метров находился всего в километре и был защищен с востока громадой холма. Хотя, это уже притягиваем за уши, рейд все равно выходил открытый. Вот если насыпать серп косы, длинной в полтора километра, тогда…

На следующий день был основан Форт «Открытый». Название «Очень мелкий» ему подходило больше, но приходилось блюсти солидность — четыре моря, четыре форта на побережье: «Вайгач», «Дикий», «Мелкий», «Открытый». Плюс еще форт в верховьях Лены. И плюс форт в верховьях Колымы. Вот с последним фортом возникли сложности. Строительство «Открытого» шло браво и с прибаутками, вот только вторую баржу с Юноны отдавать было нельзя — нам еще шесть фортов разгружать. Очередной прокол в подготовке экспедиции. Но голова нам дадена не только, чтоб в нее есть.

Из трюмов Юноны извлекались стопки бочек под топливо, идущие в комплекте с лесоперерабатывающими кубами пиролиза. Бочки несколько отличались от привычных мне. История у этих бочек занимательная вышла. Первые емкости, сваренные из листовой стали, появились вместе с первыми листами проката — потребность в таре для артелей случилась тогда великая. Но бочки не решили проблему — артелям их нужно изрядно, бочки занимали слишком много места. Пришлось вспомнить одноразовые стаканчики моего времени и делать бочки слегка конусными, с отбортовками-воротниками в верхней части, вкладывающимися друг в друга, пока они пустые. Артели брали с собой стопки бочек, стопки крышек и специальные кольца-колеса, чтоб катать бочки. Заполненные бочки забирали буксиры на реках или подводы. Единственным недостатком такой конструкции стала маленькая емкость, в связи с отсутствием на бочках ребер жесткости, кроме отбортовки. Но пока хватало и ста литров.

Из таких бочек, на берегу бухты перед возводящимся фортом, строили длинный плот на 100 тонн водоизмещением. Тысячу бочек герметизировали и увязывали запасными канатами. На этот раз, конусность тары нам сильно мешала, приходилось расходовать на них дополнительные шкертики. Верх платформы формировали из запасного пиломатериала, на который уже укладывали детали форта и пожитки берегового наряда. Выходила прямоугольная змея шириной 15 и длинной 60 метров. Обобрали вторую канонерку на предмет катера. Теперь катеров осталось только шесть.

Несмотря на то, что на обеих стройплощадках работало пять сотен человек, процесс затянулся, закончившись только через четыре дня. За это время успел сходить на канонерке восточнее бухты на разведку. После ледокола канонерка воспринималась… тесновато. Койка у меня ограничилась гамаком, а рабочий стол — собственным коленом. Зато мы делали чуть меньше 15 километров в час на бейдевинде, что, согласитесь, неплохо.

Разведка дала неутешительные результаты — на востоке льды, причем, серьезные. Вдоль берега пройти не удавалось. Сунулись севернее, и там льды. Очень хотел глянуть на знаменитую бухту Певека, но туда можно будет пройти только с ледоколом, да и то, не уверен.

Вернувшись, застали бурное обсуждение происшествия — утром стройку посетил белый медведь. Хотя, если быть точным, он прибежал вслед за разведкой. Могу себе представить, с какой скоростью улепетывали наши разведчики, если белый медведь способен разгонять свою тонну веса до 25 километров в час. Считай, убежали от велосипеда на полном ходу. Кстати, бурый медведь бегает еще быстрее, от него и на велосипеде не уехать. Вообще, медведи мастера камуфляжа. Они на весь мир создали себе имидж увальней, неповоротливых, неторопливых лентяев. На самом деле, медведь, поопаснее тигра будет — в драке его движения молниеносны, реакция мгновенна, бег стремителен. Лично мне сложно поймать прыгающего в пороге лосося, а медведь этим кормится.

На этот раз косолапому блондину не повезло, с него сняли шубу, да еще потом отправили несколько партий, на поиск аналогичной роскоши — судя по следам, ее тут много бродит.

Одновременно с этим, вдоль всего побережья шел сбор даров природы — на корабли грузили плавник, то есть, выброшенные на берег обломки деревьев, вынесенные рекой в море. Накопилось топлива на берегу изрядно, около кубометра дров на два-три метра пляжа. Через эти завалы даже перебираться было проблематично. Решили забить деревяшками все свободное и освободившееся место. Дрова, похуже угля будут — но нашим газогенераторам все равно, на чем работать, они всеядные, мы в них даже кухонные и иные отходы сжигаем. Вот только погрузка кораблей плавником, уложенным даже в коридорах и кубриках, задержала нас еще на четыре дня, после того, как форт был собран и протоплен. Последний день погрузки показал недостаток открытой бухты — ветер разогнал волну, километр до кораблей по беспокойному морю заставил подумать, что топлива мы уже собрали достаточно. Нет, не так — топлива на севере всегда чуть меньше, чем патронов в бою, но больше не унести. Последним намеком была захлестнутая волной баржа, после чего погрузку свернули, баржу подняли на Юнону, и все были готовы слушать напутствие батюшек. Священники, воодушевленные красотами севера, пыхали благостью. Стоял на службе и истово желал удачи ушедшему два дня назад береговому наряду Колымы. До устья плот дотянула канонерка, но река длинная, удача им не помешает.

В целом, мы неплохо прошли три моря. Надеюсь, потомки будут помнить эту экспедицию Алексея и Беринга, чем бы она ни закончилась. Каждый пройденный километр пути, щедро вышит орнаментом наших нервов. По этой струне теперь можно ходить как по нити Ариадны.

Конвой рвался на восток. В снастях выл ветер, заваливая корабли без парусов на правый борт. Больше всего боялся, что наше время вышло, и в северных морях начался сезон штормов. И все равно, конвой упорно пробирался на восток. Небо затянуло серостью, пожравшей солнечный свет. Сквозь обрушивающиеся потоки воды, тускло светили габаритные огни, и рявкал гудок акустика. «Авось» валяло волнами, берущими с нас дань за ледокольные обводы корпуса. Внутри бушевал аврал, по закреплению погруженного топлива. Глубины под килем стали загадкой, попытавшись прояснить которую, чуть не потеряли боцмана. Конвой шел на восток, все больше забирая к северу, надеясь разминуться там с дном. Высокая волна тем и опасна, что впадины волны «приближают» дно моря. Думаешь, что у тебя два метра запаса под килем, скатился с волны и со всего размаха впечатываешься в основание… моря.

Нервно курил на правом крыле мостика, прикрывая трубку от брызг и завернувшись в непромоканец. До чего же мелко в северных морях у берегов! Помню, читал в юности проект доставки грузов по северным морям на подводном танкере. Сюда бы этих проектантов! Тут суда с осадкой менее семи метров килем ил черпают, а они океанские дуры хотели таскать. Разве что в обход их пустить, через северный полюс.

По кораблю прокатились звонки ледового предупреждения. Только и успел оглянуться, так как ветер и дождь хлестал с носа, и считал себя самым умным, подставив им спину. Удар бросил на леера мостика, ноги соскользнули, улетая под тросы. Хмыкнул про себя, вися на одной руке и намертво сжав трубку во второй — «Расслабился ты, граф. Реакции стали неверные, сначала смотришь, потом делаешь… закономерный итог». Мозг заторможено решал, бросить трубку, или так все обойдется. За кулисами раздумий жаба вяло спорила с инстинктом. Корабль под рукой дрожал, круша лед. Сжатый кулак щекотала вибрация корабельного тела. Хорошо, что волнение стихло — ледокол вошел в свою стихию.

Казалось, висел вечность, в конце которой крепкой хваткой на моем запястье сомкнулась здоровенная лапа моей тени. Надо же, пригодились хранители картуза. Не буду больше настаивать, чтоб они за мной не ходили везде. Пусть ходят. В конце концов, всегда есть с кем в сортире поговорить. И трубку любимую, считай, они мне спасли.

Заходил в рубку, оправляя разметавшуюся одежду. Старпом поинтересовался, не отрывая глаз от ледового курса:

— Что там за шум, господин граф?

Посмотрел на него долгим взглядом. Потом пожал плечами.

— Дождь и ветер. Сильный, порывистый ветер.

Старпом согласно покивал

— Даа… подгадила нам погода

Посмотрел на свою изгвазданную правую ладонь, подумал, что погода могла еще больше подгадить… обтер руку об мокрый непромоканец, согласился с мыслью, что курение вредит здоровью и начал разоблачаться — дела не ждут.

Корабли пятый час рубились сквозь крепчающий лед. Час назад вновь были сцеплены Юнона и Авось. Ледокол, толкаемый двумя парами машин, вылезал на лед едва ли не по мидель шпангоут. Шторм отбушевал свои шесть часов и сменился просто сильным ветром с мокрым снегом, налипающим на корабли как отцовская шапка на худенького подростка. Но даже этот дополнительный балласт уже не помогал проламывать лед. Все чаще ледокол зависал на краю пролома, скрипя буксирными канатами. Все дольше думал лед, проламываться ему, или нет. Так долго продолжаться не могло. Хотел рекомендовать дать задний ход, но не успел. Ледокол затрясло, и стало не до субординации — кинулся к переговорнику с «Юноной»

— Юнона! Полный назад! Полный назад! Гудок канонеркам!

Перевел взгляд на нашего рулевого, явно испуганного, судя по побелевшим рукам, стискивающим шишки штурвала.

— Машина стоп. Доклад по кораблю.

Только теперь обратился к Берингу

— Мыслю, вновь нам винты загнуло. Уж прости, что своевольничаю, тут медлить нельзя было. И коли почувствуешь на пути назад такую тряску, останавливай корабль сразу, потом разбирайся.

Капитан снял картуз, взъерошил волосы, надел картуз обратно.

— А ежели шторм, и машины нельзя тушить?

— Во льду тебе шторм не очень страшен, лед тебя от сноса на скалы убережет. А коли винты на открытой воде потеряешь, у тебя паруса есть, получше моего знаешь, что делать надо.

За этим диспутом нас застал ворвавшийся Алексей. Витус доложился, и мы начали торопить доклады по отсекам. Хотя, и так было понятно, что корпус мы не пробили.

Юнона, оттащив связку назад по пролому, едва сама не загнула себе лопасти, отфрезеровав правым винтом край полыньи — инерция двух судов, штука непривычная, капитан просто не учел эту поправку, болтающуюся привязанной к носу его корабля.

Конвой стоял в проломленном фарватере и бессильно дымил. Дороги на восток больше не было. Снег падал в черную воду, и вокруг каждой снежинки начинался немедленный процесс кристаллизации холодной воды в лед. Полынья быстро заполнялась «шугой». Стихший треск льда под форштевнем пропустил к кораблям окружающие шумы. Выл ветер, неся по льду поземку, потявкивали два песца, бегающие друг за дружкой недалеко от вмерзающих в лед кораблей, гулко стукали колотушки, отбивающие с кораблей наледь. Экипаж морпехов, с хеканьем, тащил по льду шлюпку, спущенную с борта, к полынье. На лед уже много людей высыпало.

Спустился в кают-компанию, подошел со спины к Алексею, обсуждающему с дворянами положение. Прислушался. Дворяне, они видимо с рождения уроненные. Ну, какое вперед-то!

— Дозволь, Алексей Петрович…

Царевич дернулся, значит, и у него нервы уже шалят.

— Как наши дела граф?!

— Возвращаться надо, по пробитому нами ходу. Как из тяжелых льдов выйдем, на севере удачи искать.

— А почему вдоль берега не пытать удачу?

Это уже губернатор, мореход коверный, умом блеснул.

— Там, по правому борту пара песцов резвится…

Губернатор растянул тонкие губы в усмешке.

— Ты нам охотиться предлагаешь… граф?

Вздохнул. Точно надо медичек проверить, может, и правда роняют младенцев.

— Песцы на льду, значит лед толстый, и с землей связан. Песцы плавать не любят, не медведи чай. На лапах сюда пришли. Могли и издалеча прибежать, их ноги кормят. Нету хода нам вдоль берега.

Повернулся к царевичу.

— Так как решишь, Алексей?

У нашего монарха появилась дурная привычка. Он теперь в задумчивости барабан револьвера крутит, надо будет поговорить с денщиком Алексея, чтоб он заменил боевые «гвоздики»- капсюли на имитацию.

— На север говоришь? А ежели и там лед крепок?

Пожал плечами

Память, подвижная змейка песка в руках Ири этлетро — дороги к дому нам нет Вьюга прячет наш след, заметает глаза Если хочешь совет, возвращайся назад.

— Значит, еще назад отойдем и вновь спробуем. Будем лед пытать, пока все топливо не выйдет, затем на зимовку в «Открытом» встанем, соберем топлива и будем пробовать внове. Мы пройдем, Алексей.

Улыбнулся нахмурившемуся царевичу. Очень хотелось сказать ковровым мореплавателям фразу из мультика «Маугли» — «Мы пойдем на север, а вас съедят собаки!». Но не буду уподобляться шакалу.

— Алексей, не печалься. Вспомни, невозможного нет! Его просто труднее сполнить.

Монарх величественно спрятал револьвер в кобуру.

— Коли так, идем назад, и на север!

Все посмотрели на меня, мой ожидающий взгляд остановился на Витусе. Кто тут капитан?! Ему и орать бодрое «Есть!». Камергеру положено только куртуазно поклонится. Кстати, кто бы научил…

Ледокол осаживался носом в воду, задирая корму. Хорошо, что на Вайгаче мы потренировались. Ныне дела шли бодро, под вылетающий изо рта пар, и поминания всяческих бесей. Ледяная вода крючила руки и хлюпала носами работников. Надо будет праздник устроить — день спасения винта. Обмыть это дело как следует.

Ночью корабли вмерзли в лед основательно. Теперь даже порывы ветра нас не покачивали. Частично вмерзли даже шлюпки под кормой ледокола, с которых велся ремонт. Море брало свое, и без боя было не обойтись. Заглянул в кубрик к ледовому наряду. Осмотрел напряженные лица людей.

— Что такие кислые, православные! К бою! Порвем подштанники Нептуну на ленточки!

Моряки забалагурили, протискивая в узкий проем объемистые тюки. Специально ничего уточнять не стал по плану операции, хотел посмотреть, как экипаж отработает, ограничился веселым подбадриванием.

В восемь тридцать семь, навстречу серым небесам взметнулись фонтаны дыма и ледяной крошки, за которыми выплеснулись водяные грибы, быстро опавшие и растекшиеся по взломанному льду. Близковато рванули. Надо добавить поправки в планы минирования на толщину льда.

Витус на мостике кашеварил, разгоняя машины вразнобой. Правая работала вперед, левая на реверс. Нос ледокола нехотя пошел против часовой стрелки, нагребая левым бортом колотых льдин под днище. На палубах перекрикивались матросы «одерживай» и богородицу поминали чаще всего. Ледокол, как щенок, ткнулся в собранную им же кучу и начал вилять задом. Ничего, научится Витус на пяточке разворачиваться.

Ледокол возвестил о своей готовности длинным гудком, в ответ на который к небу взлетели фонтаны колотого льда около транспорта и канонерок.

За кормой нашего корабля забурлила вода, перемешивая ледяное крошево. По ушам ударил первый хруст выдавливаемых форштевнем разбитых льдин. «Авось» крался вдоль своей старой колеи, стараясь обколоть замерзшие корабли конвоя, не пробив им борт выворачивающимися из-под него льдинами. Ювелирная работа, опыта в которой ни у кого нет — вот и подстраховались, рванув лед вокруг всего конвоя. Мы пройдем. Эту мантру твержу себе все последнее время. Обратно пойдем уже по полынье пробитой нами во льду. Фарватер, безусловно, замерз, но не успел стать многолетним.

«Авось» шел мимо кораблей конвоя как на параде. С палуб транспорта и канонерок нам махали руками и радостно приветствовали. Только выстроенных для парада команд не хватало. Витус стоял на левом крыле мостика и держал под козырек, потихоньку промерзая, но держа грудь колесом. Как дойдем до Нового Света, надо намекнуть Алексею, что такую бравую грудь негоже оставлять без достойного офицера украшения.

Обратно выбирались быстрее. Вроде и ветер не таким злым стал, снег, так совсем кончился. Впереди лежала просто дорога.

Пока птица поет, пока странник идет Этот мир будет жить, этот мир не умрет Пока цель высока, пока вера крепка Будет правда сильна, и дорога легка

Конвой разворачивался к северу, круша слабый, но звонкий лед. Небо впереди окрасилось багрянцем, краснея от злости на нашу настырность. Корабли рвались в неизвестность, с хрустом перемалывая все преграды, которые перед ними вставали. Не дойдем до Нового Света, так дойдем до полюса. Нам туда, правда, не надо — посему ледокол постоянно пробовал поворачивать к востоку, ориентируясь на хруст льда. Этому приему Беринг уже научился.

Судя по счислению, мы описывали большую дугу, обходя массив многолетнего льда. Разговоры, что этот лед никогда не кончится — пресекал. Мы дойдем. Впору писать сию мантру на корме ледокола, выйдет вполне по-русски — Надпись по фальшборту «мы дойдем» и ниже, крупно «Авось».

Бункера показали дно, и настала точка невозвращения. Или поворачиваем прямо сейчас, и нам хватит деревяшек до «Открытого». Либо… Мы пройдем.

На ужине все молча смотрели, как граф задумчиво наматывает лапшу на вилку. Обвел взглядом притихшую кают-компанию, остановился на Алексее. Что же ты молчишь, самодержец?! Алексей вопросительно приподнял бровь — вот это точно у него от батюшки.

— Господа, конвой идет на восток! Коли считаете это неверным, возьмите, и остановите его. Благодарю всех. Я сыт.

Так и хотелось добавить «по горло». Соблюл традиции, раскланявшись с присутствующими. На боевых кораблях офицеры могут покидать помещения раньше монарха, если их призывают служебные дела. Наш «Авось», доказал, что он боец, не надо ему подставных боев и одергиваний распорядителей. МЫ…ДОЙДЕМ.

Сидел над картами. Судя по всему, остров Врангеля остался у нас где-то справа. Островной полыньи нам не видать, как топлива в бункерах, до нее просто не пробиться. Должна быть полынья севернее острова Врангеля. Должна! Или мы вляпались…

Лежал на койке без сна, заложив руки за голову и гипнотизируя подволок. «Авось» бился со льдом, разбивая его ударами многотонного кулака, и давился слегка подгнившими, просоленными деревяшками, теряя на этом силы. Не знал, чем ему помочь. Наверное, надо порой уметь останавливаться. Но мы с ледоколом этому так и не научились.

Поднялся в рубку. Беринг, с красными глазами, дублировал старпома на вахте. Кругом лежали льды, расчерчивающие черными трещинами пазл моря. Ветряк на крыле мостика плясал под порывами ветра с северо-востока и стойко сигнализировал, что ветер умеренный.

— Поднимай паруса, Витус. Все подмога машинам будет.

Капитан последил за моим взглядом уперевшимся в танцующий ветрячок. Потом глянул под ветер и отдал приказ старпому. По коридорам разбежалась дробь звонков парусного наряда. Сегодня у многих бессонница намечается.

Восемьдесят шесть часов натянутых нервов. По всем моим прикидкам, мы давно уже должны были миновать остров Врангеля, обогнув его шестисоткилометровой дугой. Лед стал разреженным, но не выпускал нас на чистую воду. Ветер набирал силу. Решил порадовать Алексея, Витуса и команду. Объявил, что мы покинули Восточно-сибирское море и теперь идем крайний участок Ледового пути. Как все условно, когда не видно земли и не имеешь представления, какие координаты у островов. Работы картографам тут будет непочатый край. По команде объявил подведение итогов конкурса на лучшее времяпровождение в Новом Свете с заслуженным награждением. Больше всего мне импонировало застенчивое предложение «дойти бы… просто дойти…» но в конкурс оно не вошло.

26 августа 1709 года конвой вырвался на чистую воду, выходя на финишную прямую под зарифленными парусами, и с погасшими ходовыми топками. Море встретило штормом, в который «Авось» нырнул с головой, лихорадочно перекачивая балласт из носовых в кормовые танки. Позади ледокола из ледового пролома вышла Юнона, сразу укутавшаяся холодной пеной захлестнувших ее волн, и накренившись на правый борт. Канонерок видно уже не было, за круговертью непогоды, но Юнона гордо несла сигнальные флаги, что с конвоем все хорошо. Мы дойдем! Бесы их всех разбери! Беринг спрашивал, что делать, если машины стоят, а шторм крепчает? Оскалится ему в беснующуюся харю!

— Витус! Распустить рифы на бизани! Обтянуть носовые! Перекачать балласт на левый борт.

На меня смотрели даже слегка испугано, так хряпнул кулаком по поручню

— Полный ход, господа. Удача с нами, морю в одиночку против двоих не совладать!

Приближалась заветная долгота, и мы штормовали к ней сцепив зубы, чтоб они не клацали. Шторм и не думал утихать. Следовало брать южнее, но подставлять борт волнам было страшновато, и мы продолжали идти на восток. Будет обидно, если упремся во льды Канадских массивов — там нам точно не пройти.

Трюмный старшина доложил о течи по шестому шпангоуту. Усмехнулся недобро — хиловаты стали бесы, так мелко гадить. Корабль, полный строительными материалами, в том числе камедью, которой легко устраняются такие неприятности, мелкой течью не взять.

Конвой шел на восток, все больше распуская паруса, по мере того, как шторм сдавался нашей настойчивости. Первым сдался ветер, махнув на нас рукой и уйдя пугать моряков в другие водоемы. Волны затихали дольше, негодуя шипящими гребнями на предавшего их союзника. Видимость быстро улучшалась, открывая море с транспортом позади ледокола и одной канонеркой мористее. Второй видно не было. Подавил панические мысли — штормом раскидало, дело житейское. Беринг решил придерживаться этой же мысли, скомандовав запускать ракеты.

Ледокол звал охрипшим гудком свою стаю. Долгий звук несся над стихающими волнами. А потом затих. Акустик просил тишины. Все нервно замолчали, хотя это акустику и не мешало. Вспомнился Визбор.

По судну «Кострома» стучит вода, В сетях антенн запуталась звезда, А мы стоим и курим, мы должны, Услышать три минуты тишины,

Из гнезда тетерева пришло неуверенное «право шестьдесят ревун канонерки…зело слабый». Рубка ожила приказами, ледокол захлопал парусами, поворачивая на новый курс. Мы дойдем. Все дойдем.

Желтоватые, разлохмаченные паруса вплывали в Берингов пролив. Начинался сентябрь 1709 года. Начиналась новая страница в истории. Открыл праздничный обед речью, в которой предложил назвать пролив, поставивший точку нашему тяжелому переходу именем капитана, грудью проложившего нам дорогу. Виват Берингу!!!

Мастера преподнесли мне работающий прототип «однорукого боцмана». До чего же вовремя…!..! Удержался от эпитетов. Похвалил довольных специалистов почти искренне. Корабли гордо шли в проливе, и льдины почтительно расступались перед ними.

Начиналась настоящая работа. Переход был тяжел, да только, он всего лишь поездка на трамвае в час пик из дома на работу — дело непростое, но не основное, главное начинается только на работе. Экипажи конвоя этого пока еще не поняли, второй день корабли гудели от радости и звякающих кружек. Судя по звукам, мужики чокались даже с переборками, а как целовались с фок мачтой, видел лично, так как именно мне пришлось выносить кружку горячей воды и отклеивать от мачты примерзшие губы страдальцев.

Погода держалась хмарная, но умеренная, корабли шли полными курсами на юго-запад, постепенно приближаясь к первой нашей стоянке. Что удивительно, на этот раз мы практически не гадали, куда идти — с нами были карты и описи Чукотки и Камчатки, любовно собранные и проанализированные. Более того, в свите Алексея с нами до Камчатки, шел человек Петра — Владимир Атласов. Император вручил ему титул губернатора Камчатки, с правом наказывать и миловать от его имени.

Не скажу, что идея с губернаторством для этого человека вышла удачной, так как характер у Владимира, свет Васильевича был жестковат — но это уже не наши вотчины, и государю виднее. Единственно, что себе позволил — несколько политинформаций и обсуждение структурного плана взаимодействий губернии и фортов, считай факторий, Северного Пути. Со своей стороны, будущий губернатор Камчатки много и красочно рассказывал про битвы с аборигенами. У меня волосы шевелились. Кто там первый начал, уже не разобрать, но бились много и часто.

После рассказов Атласова в кают-компании пришлось даже несколько лекций устраивать, как нам избежать подобных проблем. Лекции быстро перерастали в полемику, где все тот же Владимир Васильевич утробным басом предлагал всех к ногтю, его поддерживало множество будущих губернаторов Алексея, а мне приходилось логически заканчивать их построения реками крови и оканчивать той самой «тишина, и мертвые с косами стоят».

Дадут эффект наши посиделки или нет, узнаем в ближайшее время, так как конвой потихоньку приближался к Анадырскому лиману.

Первоначальной стоянкой задумывал бухту Провидения. Но Берингов пролив мы находили два раза, в первый раз зайдя в глубокий залив, и потом с трудом выбираясь из него через льды на парусах. После того как мы нашли пролив во второй раз — на радостях по обнаруженному таки проходу, кораблям следовало идти подальше от берегов, в связи с малочисленностью работоспособных и трезвых матросов. Вот мы и дрейфовали по ветру, пока все не пришли в норму, а возвращаться плохая примета — теперь конвой шел к будущему форту Анадырь.

В общей сложности, неделя путешествия вдоль побережья Чукотки обогатила навигаторов картами, а матросов словарным запасом боцманов. Погода не баловала, хоть и не испытывала — но намекала на осенние шторма.

Побережья, наконец, перестали быть бесконечными «столами» с рассыпанными по ним сопками и изогнулись солидными горными хребтами, намотавшими на себя облака.

В Анадырский лиман входили ползком, запустив впереди себя канонерки — мелко тут, особенно в южной его части. Постепенно, берега широкого лимана сблизились, загнав конвой в неширокое устье одноименной реки. Глубины упали до десяти метров, и ледовые корабли бросили якоря.

Рассматривал в бинокль обстановку. Вошли мы в бухту с востока, на запад уходила река, извиваясь в обрывистых берегах. На южном берегу возвышалась большая гора, у подошвы которой можно было рассмотреть стойбище аборигенов. Хоть это и первые люди, что встретились на нашем пути, но сводить с ними близкое знакомство, после рассказов Атласова, желания не имелось. В связи с этим особо внимательно рассматривал северный, то бишь, левый берег. На какой именно берегу был основан Анадырь в моем времени — понятия не имею, но в сложившейся обстановке, левый, северный берег мне показался предпочтительнее — дружить с аборигенами лучше через воду.

Северный берег мог похвастать большим ровным полем чахлых мхов, пересекаемых ручейками, которые обрушивались с невысокого, обрывистого берега небольшими водопадиками. В глубине равнины поднимались горы. Берег напоминал плоский кусок сыра, в котором великан выгрыз несколько полукруглых бухточек. Их то и изучали нынче катера канонерок. Сами канонерки стояли западнее, занимаясь эротическим действием — стягивая друг друга с мели.

Словом, северный берег огорчал. Глубина в бухтах, судя по бредущему по воде у берега морпеху, оставляла желать много лучшего. Выше по реке нам подняться будет сложно, так как и там глубины не шепчут. Единственным местом, где наш конвой сможет подойти к берегу, был второй по счету мыс после небольшого каменного островка на входе в устье реки.

Достоинством мыса можно считать высокий берег, удобный для форта. Недостатком, что он оказывался почти напротив стоянки аборигенов через пролив. Но вариантов особых не имелось, порекомендовал Витусу высаживаться на остром носу мыса с его западной стороны.

Глубины позволили сунуть носы кораблей едва ли не в обрыв берега, оказавшегося немного выше бортов кораблей, что существенно облегчило разгрузку.

Пока на берегу гомонил практически весь состав экспедиции, мы с боцманом присматривали место под кренгование «Авось». Да и «Юнону» стоит посмотреть, тем более мыс действительно мы выбрали удачно. Заглубимся шурфами в берег, вставим в них стальные штанги, и относительно легко завалим корабли с высокого берега. Да и разгружать корабли легко. Улыбнулась нам удача.

Единственно чего не имелось, так это времени. Бухта прикрыла нас от ненастья с моря, но наше время утекало — следующим летом кораблям надо обратно, но перед этим им предстоит намотать не одну тысячу километров по Тихому океану.

С другой стороны, Тихим, океан обозвал Магеллан, умудрившийся проскочить по нему в тот момент, когда боги от удивления потеряли дар стихий. Теперь, особенно осенью на высоких широтах, боги отыгрывались — досконально проверить и починить суда перед выходом в осенние шторма «Тихого» океана, лишним не будет.

Форт Анадырь, на Корабельном мысу, собирался привычно быстро. Плавника на пляжах бухт лежало до обидного мало, и его сбор не отвлек много народа. Зато катера, со свободными экипажами, далеко уходили вверх и вниз от стоянок, составляя подробную карту прихотливых изгибов берегов, бухт и впадающих речек.

Аборигены пока не проявляли желания вырезать десятикратно превосходящие их силы и сидели на своем берегу тихо, наверняка лелея злобные планы. По крайней мере, неугомонный Атласов утверждал это ежечасно. Достал он меня. Отправил на катере к аборигенам группу контактеров с дарами и товарами для обмена. Сам, памятуя, как плохо мне удаются переговоры, остался с канонирами левой задней башни канонерки, хищно поводящей стволами по лагерю потенциального противника.

Момент был, безусловно, напряженный — по крайней мере, у меня закапал никотин из ушей к моменту возвращения наших переговорщиков. Зато камчатского губернатора удалось поставить на место — чукчи отнеслись к пришельцам вполне доброжелательно, по крайней мере, гарпунами ни в кого не тыкали, насколько мне было видно в бинокль.

Более того, чукотское поселение «Въен», что можно перевести как «ворота» или «вход» затеяло активную меновую торговлю, и тут уже наши экспедиционные «приказчики» оторвались по полной программе, жалея, что людей в поселении мало, и запасов товаров для обмена у них еще меньше.

Какие именно развернулись обмены с чукчами, не следил — мы в это время готовили площадку для заваливания на бок ледокола. А после того, как ручными землебурами, похожими на ледобуры моего времени, сделали несколько скважин — мне стало даже не до корабля. В отвалах земли, поднятой при бурении, нашлись вкрапления бурого угля.

Обнаружил уголь совершенно случайно, проходя мимо. Обнаружив, долго не мог поверить. Откуда?! До гор далеко, и вот так, на ровном месте уголь?

Но перспективы оборудовать заправочную станцию перед входом на Ледовый путь, заставили оторвать несколько экипажей от дел, собрать все имеющиеся буры и начать дырявить равнину, углубляясь на многие метры, а порой и на десятки метров.

Вообще, таким способом на Руси еще до моего вмешательства делали скважины глубиной в 50 метров. После того, как сталь стала лучше, а к разборным, составным ручкам, которые удлиняют по мере погружения в скважину, добавилась веревка, облегчающая сборку и разборку составной штанги при вытаскивании — процесс бурения значительно ускорился. Но все равно, дело двигалось медленно. Землебур опускали в скважину, потом пара человек ходило кругами, вращая бур за поперечную ручку и углубляя его на несколько десятков сантиметров, затем бур нужно было вытащить и сбить с него землю, налипшую на архимедов винт, затем опустить и вновь углубить вращением на десяток сантиметров. Адова работа. Особо жаль массу времени, что тратили на разборку составной штанги при вытаскивании из глубокой скважины, а потом на сборку штанги, по мере опускания обратно — и все это для того, что пройти пару десятков сантиметров. Чем глубже проникала скважина, тем медленнее двигалось дело. Займусь на досуге буровым инструментом. Где только этот досуг взять!

Тем не менее, много людей и много буров, предназначенных для оставшихся береговых нарядов, дали результат. Уголь был. Похоже, было его не мало. Странно, но удача улыбнулась нам еще раз. На этот раз во весь рот. Хотя, улыбка у нее выглядела до неприличия ехидной, будто вопрошающей «И чем вы его добывать собрались?». Шахтного оборудования экспедиция действительно не имела.

Вместо того, чтоб руководить ремонтными работами на уже заваленном ледоколе, носился по равнине и рвал волосенки на темечке. Разведка шурфами дала примерное направление — угольный пласт залегал с северо-востока на юго-запад, косой чертой пересекая равнину. Может он и дальше тянулся, но глубоко бурить шурфы вручную крайне долго, и оставалось ориентироваться на досягаемые пласты. На юго-востоке пласт ближе всего подходил к поверхности, где и указал ставить сарай, внутри которого начнем проходку.

Доложу вам, неблагодарное это дело, шахты на севере — толстый пласт вечной мерзлоты, текущие ручейки невесть откуда взявшейся воды, промозглый холод. Оставалось надеяться, что когда углубимся, будет теплее, и грунт пойдет легче.

Пока ощутил себя Павкой Корчагиным. Даже с учетом сборки и разворачивания элемента золотодобывающего комплекса, то бишь, драги, для автоматизации подъема грунта, дело шло вяло. Нам понадобилось две недели, чтоб добраться до тонкого угольного пласта, зажатого глинистым песчаником.

Отдельной проблемой стал вывоз грунта, в отсутствии тягловых животных. Мое первоначальное виденье гор угля, пропущенного через наши углежоговые печи и бочек жидкого топлива, этот процесс сопровождающие, постепенно съеживалось до небольших горок и скромных штабелей бочек.

Мало нас, для полноценной работы шахты. Мало материалов, из которых можно сделать крепеж внутри шахты. Близок локоть, да не укусишь.

За время моего подземного загула команды успели отремонтировать оба ледовых корабля и проверить состояние канонерок. Форт оброс сараями, ветряком и флагштоком, на котором полоскался российский флаг. Даже первая команда рудознатцев вернулась из пробного похода.

Собственно, по возвращении этой команды и решил, что надо сворачиваться. Некоторое количество угля форт добудет и без нас, мы в нем усиленный наряд оставим, но запастись топливом прямо сейчас, всяко не успеем. За сутки поднимали из шахты три-четыре куба угля, что даст за месяц около семидесяти тонн после пережога, плюс сотню-полторы бочек жидкого топлива. Выводы неутешительные — сюда нужно сотни две человек, массу дерева и объемные железные танки под горючее. И еще придумать, на чем все это возить вдоль берега, а то изображать из себя ослика запряженного в армейский понтон мне не понравилось.

Выводы записал в новый раздел блокнотика, обозвав его «Заказы для следующего конвоя». После чего стал вменяем, и выслушал рудознатцев.

— …вот, эта, и сходили мы, куды местные указали. Копнули, да помыли, глядь, а не соврал их старик, вот глянь…

Для этого разговора, Федот, что числился старшим мастером Анадырского наряда, отвел меня за сараи. Несмотря на то, что числился он старшим, лет ему стукнуло двадцать восемь и шило в основании у него имелось не меньше, чем у всей нашей экспедиции. Воспользовавшись налаженными торговыми отношениями с местными он, уж не ведаю чем, сманил к себе проводника из чукчей и теперь на большой, как ковш драги, ладони мастера тускло желтел золотой камешек. Маленький, но обещающий большие проблемы.

Нет, понятное дело, что весь состав экспедиции не броситься на поиски золота, да только могут возникнуть сложности с будущими шахтерами угольных шахт.

— Спрячь покуда. Коли еще намоете, у себя придержи, как будет уходить конвой обратно, тогда и подумаем. Уголь вперед золота тут потребен. Вот как шахту наладим, тогда и золота накопаем. Пока места примечай, да другое приглядывай. Железа бы еще хорошо, меди, да ты сам все знаешь!

Федот покивал, бережно заворачивая золотинку в тряпицу. Нет, надо уходить отсюда. Октябрь уж на дворе, говорят, ноябрьские шторма самые страшные, а у нас топлива практически нет.

В разделе «Заказов» исправил цифру на три сотни человек, добавив три сотни тонн провианта и две сотни тонн оборудования. Оглядев воды пролива, с постоянно высовывающимися между волн любопытными головами тюленей, провианта уменьшил до двухсот тонн — рыбы в заливе было жуть как много, она разве что сама в лодку не прыгала. А на равнине, как это ни странно, водились грибы, и как утверждали местные, в больших количествах. Скрепя сердце, снизил провиант до ста пятидесяти тонн. Транспорты у нас не резиновые. Даже если за два года построят еще два ледовых транспорта на Соломбальской верфи, все одно будет, чем их загрузить.

По плану строительства сейчас там строили два транспорта, и еще две канонерки строил Вавчуг. Этот заказ был уже оплачен. Но вот дальше в планах стоял еще один ледокол с транспортом и канонерки, на которые заработать должна была вице-империя — а это двести килограмм золота.

На ежевечернем совещании поставил вопрос ребром, или идем, или зимуем. Как выяснилось, поставил зря, так как ждали только меня. Утром, огласив тишину ревом гудка и одиночными выстрелами канонерок, провожающих выстроившийся на высоком берегу наряд форта, экспедиция продолжила путь, врубаясь в высокие валы, катящиеся по морю.

Погода портилась. Ветер свистел в снастях, ледяным дыханием выдувая желание шевелиться. Участились травмы на снастях — команды расслабились после долгой стоянки. Зато за сутки мы отмахивали по две сотни километров, идя на юг вдоль берега.

Описывать северное приморье, дело бесперспективное. Как глухому описывать Моцарта на пальцах. Надо самому видеть серые волны, разбивающиеся о каменные стены берегов и взлетающие пенными фонтанами на многие метры вверх. Навстречу волнам со скал летят струи водопадов множества ручьев. В этом водяном тумане летает туча птиц. На камнях берега, порой почти вертикальных, лежат туши морской живности и над всем этим грозно гудят ветра и бегут низкие облака.

А бывает, с берега сдергивает серую вуаль непогоды, выходит солнце, и до самого горизонта видны горы, покрытые блестящими белыми колпаками снегов и курящие вершинами. Тут уж не разберешь, то ли это облако зацепилось за маковку горы, то ли вулкан закурил свою старую трубку. Бывает даже, совсем ветер стихает, и море едва колышется, заставляя всю команду чесать мачты.

За две недели перехода Беринговым морем мы испытали весь спектр удовольствий, вплоть до жажды от урезанных паек пресной воды и острых ощущений встреченных, многочисленных каменных островков, едва виднеющихся из воды.

Конвой пытался нагнать время, летя по прямой, к устью реки Камчатка. Атласов, слегка сбавив тон, рассказывал, как он основывал на реке зимовье, как потом казаки шли от него к Анадырскому острогу и как их коряки побили. Но на этот раз Владимир Васильевич признавал, что казаки три года вполне успешно торговали с камчадалами, нарвавшись на «не мирных» коряков практически случайно.

Под это дело убеждал Атласова, что если махать шашкой, то и камчадалы быстро станут «не мирными» и будут резать казаков и палить зимовья. Ну, нету у нас сотен тысяч русских в приморье, нету. Скромнее надо быть. Вон, наши «купцы» неплохо расторговались, истратив товаров экспедиции на сумму меньшую, чем цена потребного для «усмирения» того поселка пороха. Экономика, однако. Часто торговать выгоднее, чем воевать. Даже ясак собирать будет легче, если кроме поборов будет еще и торговля.

Убедить нового губернатора, может, и не убедил, но заставил подумать «о странном», как он сам выразился.

Меж тем октябрь основательно перевалил за середину, а мы еще только огибали здоровую гору, выступающую далеко в море и прячущую за своим склоном искомую реку. Особенно разительно смотрелась крутая, километровая, гора, обрывающаяся в море по правому борту, и плоское как блин устье реки прямо по носу. Речную равнину пятнали невысокие взгорки, в сотню-другую метров высотой, но они терялись в дымке.

Привычного устья, река Камчатка не имела, вместо этого перед рекой лежали намытые песчаные отмели и косы, завидев которые немедленно бросили якоря на открытом рейде.

Опять осматривал побережье в бинокль. С одной стороны, подошли мы к берегу весьма близко. Глубины, очень долго державшиеся более двухсот, только теперь стали на отметку в два десятка метров. Но в реку нам все одно не войти. В районе намытых песчаных кос глубины резко падали до трех метров.

Корабли стояли незащищенные с юга и юго-востока — приди оттуда шторм, нас выкинет прямо на берег. Благо ветер северного направления давал мне время спокойно подумать и разослать разведку.

С одной стороны — чего мы вцепились в эту реку Камчатку? Бухты нет, безлесная равнина. С другой стороны, Атласов утверждает, что выше по течению строевого леса полно, да и именно отсюда идет гряда островов до самой Аляски.

По этим островам можно как по хлебным крошкам океан пересечь. Можно, конечно, и по прямой — на восток. Да только всегда удобно иметь рядом место, где можно спрятаться от шторма и пересидеть разгул стихий. Вот и думал.

Пока руководство экспедиции маялось нерешительностью, катера шныряли вдоль песчаных кос и выбрасывали на берега разминающих ноги морпехов, делающих вид, что они на разведку вышли.

По спине похлопал боцман, концом бухтуемого им троса. Проследив направление его взгляда, перевел окуляры бинокля в море. Там резвились киты. Китов мы и раньше видели, но эти играли, разгоняясь с глубины и выпрыгивая над волнами, тяжело обрушиваясь в воду. Хорошо быть китом, проблемы защищенных бухт мало волнуют.

Вернулся опять к разглядыванию побережья. Надо перейти вдоль косы к северу и встать под самой горой, закрывающий весь северо-восток. Там, судя по волнению, потише.

До самого вечера так и не определились с местом высадки. Песчаные наносы главенствовали в устье реки, и не пускали даже канонерки в защищенные косами заводи.

Оставив конвой, высадился со всей руководящей верхушкой на берег в районе подошвы горы. Алексей с приближенными и экипажем морпехов двинулись вдоль косы, распугивая стаи птиц. Даже выстрелы стали слышны, которыми птиц поднимали в воздух заранее, иначе пернатые «бомбили» пробирающихся по берегу высоких гостей.

Посмотрел на это безобразие, качая головой — нечего тут форту делать, и двинулся на подъем вдоль подошвы горы, удаляясь от моря. За мной тихо последовали две тени, плотнее запахивающиеся в плащи и надвигающие капюшоны пониже — птицы и нас не жаловали.

Оглядывая с возвышенности местность, все больше склонялся к деструктивным действиям. Устье Камчатки напоминало кошачью драку. По голой равнине несколько раз провели когтями в разных направлениях, и река прихотливо заполнила получившиеся углубления. Последний «рубец» на теле земли отделял реку от моря, запирая вытекающую воду. Деваться воде было некуда, и она разлилась большим озером, начинающимся прямо от подножья горы, на котором наблюдал всю эту картину. Озеро вышло большим, его размеры терялись в дымке северной погоды, но несколько километров точно.

Понятно, что «вода дырочку найдет», и река проточила себе выход в море в виде узкой протоки сквозь косу. Вот только дырочка вышла мелкой и постоянно заиливаемой выносами реки. Зато плавника на берегах имелось много — ради одного только топлива надо придумать, как тут встать на погрузку.

С такими безрадостными мыслями, под начинающимся дождем, смывающим белый камуфляж с плащей, ждал возвращения посланных на промеры глубин у берегов горы морпехов.

Место под форт уже присмотрел — чуть выше позиции, откуда наблюдал, как Алексей с компанией борются с артналетами. Западный склон горы заканчивался довольно крутым берегом, обрывающимся в озеро и плавно спускающийся другим своим скатом к морю. Гора защитит форт от всех неурядиц, за исключением снежных лавин, если они тут будут. Глубины моря почти у самого основания горы достигали четырнадцати метров, глубины озера, что лежало за косой, под обрывистым берегом горы достигали семи метров. Разделяло это благолепие две сотни метров песчаной косы, вместе в участками прибрежного мелководья.

Мое раздумчивое, неподвижное сиденье на камне позволило наблюдать, как мелкий песец подкрадывался к маленькой чайке, но нарвался на крупных птиц и позорно бежал. Перспективное тут место. Если сидеть спиной к горе лицом к перешейку, то слева глубокий, открытый, морской рейд, справа вдоль озера высокие места, удобные под застройку, еще дальше, вдоль берега, плавный склон горы, на котором если и не рожь можно посадить, то выпас скота организовать — тех самых волосатых слонов. Если рвануть перешеек в ста метрах от подошвы горы, то будет проход в озеро и «ковш» защищенной стоянки сразу за ним. Вода в озере и так солоноватая, на каждом приливе и отливе в озеро попадает морская вода. Хотелось бы мне знать, как в мое время решили вопрос с устьем Камчатки.

Выбил трубку и решительно поднялся — время не терпит.

Ночью, под светом прожектора канонерки, на перешейке царило оживление. Сначала взрывники из ледового наряда долго спорили, на какую глубину бурить шурфы и куда выкинет землю, потом спорили о порядке расположения множества шурфов, о весе взрывчатки — вот тут вмешался, разрешил не мелочиться и израсходовать четыре тонны. Взрывники помялись, и заявили, что хорошо бы побольше… махнул рукой, берите, сколько сочтете нужным. Давно не видел таких предвкушающее-горящих глаз, как бы они мне гору не срыли в порыве энтузиазма, гора нам еще нужна.

Утром счел необходимым лежать вместе с взрывниками, прячась за крутым берегом ручья от приближающегося армагедона. Несмотря на все их уверения, что одной катушки подрывного провода достаточно, и взрыв нас не зацепит, имелись у меня сомнения, пойдя на поводу которых загнал всех в низинку и сам залег пропитывать живот выдавливаемой из земли водой.

Грохнул предупреждающий подрыв, поднявший в воздух тучи птиц и заставивший разбегаться зверье. У боцманов оставался последний шанс окинуть рангоут на предмет не обтянутых парусов, а у капитанов, убедиться насколько далеко корабли стоят от перешейка и точно ли носом на него повернуты.

Раззявил пошире рот, готовясь к неизбежному. Эхо от первого подрыва еще гуляло где-то далеко, рокоча в сопках, когда мир вздрогнул. Земля пнула по животу и подбросила выше уровня берега оврага, так что успел ухватить взглядом конус взметнувшегося взрыва на самом зарождении. Обалдеть, жуть-то, какая!

Потом начал расплачиваться за подсмотренные вблизи картинки. Взрывная волна подхватила парящее тело, и шваркнуло им о противоположную стену овражка. Сознание поплыло, кругом царил грохот, в рот набился песок и еще какая-то гадость, сверху сыпалась земля, быстро закапывая самоуверенных подрывников с «достаточно длинным подрывным проводом». Останемся живы, поубиваю половину ледового наряда, вторую растерзаю попозже, когда воображение очнется от нокаута.

Лежал, придавленный мокрой землей, приходя в себя от холода текущей по телу воды и саднящих царапин. Мысль, как там корабли на рейде, вернула с небес на землю — начал шевелиться, сбрасывая с себя напластования, поднялся на колени, выглядывая из оврага. Голову сразу повело, в ушах зазвенело. Щурясь, и пытаясь проморгаться, вглядывался в море и пересчитывал смутные силуэты. Почему их шесть? Или, все же, восемь? А сколько их должно быть? Упал обратно под откос, вяло загребая руками, и предвкущающе выискивая себе будущих жертв, среди шевелящихся куч земли рядом.

Словом, утро не задалось. Весь день меня старались обходить по большой дуге, что не составляло особой проблемы ибо весь наш наряд представлял из себя недвижимость. А эти балбесы еще в овражек лезть не хотели, мокро там, видите ли.

Бабахнуло глобально. Птиц жалко, взрывная волна сшибла очень многих, несмотря на все наши предупреждения. Подрыв приурочили к началу отлива, чтоб муть вынесло в море и прочистило канал. Кто бы теперь мне мозги прочистил. Ощущение, что их в вату завернули. Даже десяток глотков из фляжки медика не помогли.

Но на следующий день, слегка отойдя, отхаркавшись, и вымыв кровь из носа, мог начинать собой гордиться. Корабли вошли в образовавшийся «ковш», всего-то несколько раз цепанув дном грунт. Юнона так вообще встала в канале на разгрузку, перекинув мостики прямо на косу — это оказалось удобнее, чем разгружать корабли по воде.

Записал в «Заказы» что нужна одна землечерпалка, навести порядок в новой гавани Усть-Камчатки, где быстро поднимал венцы форт «Удачный». Мой вариант наименования форта — «Оболтус», отвергли большинством голосов. Демократы, будь они к взрывам поближе…

Процесс закладки новой базы много времени не занял, может, по той причине, что главная задержка, в моем лице, отлеживалась по кубрикам и взгоркам, категорически не реагируя на доклады поисковых партий.

Кроме форта выстроили отдельный дом губернатора, куда и переселялся Атласов. Зачем ему этот дом, было непонятно, но Петр настоял, чтоб мух от котлет отделяли. Флаг им всем в руки. Жаль только, что пришлось отдать еще один катер с канонерки. Теперь у нас осталось пять катеров, а дорога впереди еще длинная.

Тут стоит сделать отступление — каждый форт комплектовался несколькими разобранными лодками, которые они могли бы собрать в течение месяца, плюс к этому имелись быстросборные байдарки с деревянным скелетом и кожаной, пропитанной обшивкой. Теоретически, без катера форты могли прекрасно обходиться, вот только дурной пример начала экспедиции вылез мне боком, и теперь каждый форт требовал себе катер. Пометил в «Заказах» необходимость небольших самоходных, вооруженных, баржах для всех фортов — как их повезут на транспортах, вопрос отдельный, подумаю над конструкцией, может, сделаем баржи вкладывающимися одна в другую как бочки.

Меж тем, корабли грузились плавником, а экипажи набирались впечатлений. Был даже один почти теплый денек, солнце выглянуло, температура поднялась до плюс десяти градусов, сопки заискрились снегом и туманами. Может, и правильно форт назвали, место действительно удачное.

От Усть-Камчатки экспедиция поворачивала на восток. Идти вдоль Камчатского полуострова на юг смысла не имелось — да, южнее есть незамерзающая бухта, считающаяся одной из лучших в мире. Но что нам с нее? Зимовать мы не собирались, времени лишнего не имели. Нет, пора взглянуть на новые земли.

Двое суток конвой лавировал широкими зигзагами на восток, стремясь найти остров Беринга. Про наименование острова никому не говорил, так как именно на этом острове нашел свой последний приют Витус в моей истории. Такие ассоциации, в преддверии штормов никому были не нужны, у нас в списке этот остров числился просто «Первый».

Погода портилась, облака окунались в самое море, начерпывая из него воды и тяжелея до грозной черноты. На второй день был уже уверен, что остров мы проскочили, когда из гнезда прокуковали о земле. Интересно, а это первый остров или уже следующий?

С этого момента началась наша «игра по станциям». Погода то портилась, то вновь успокаивалась, ветер раздувало, волны ходили пенными валами. Конвой шел на восток по большой дуге, плавно забирающей к северу.

Остановки на островах делали краткие, стремясь либо переночевать, закрывшись от волн и ветра, либо запастись пресной водой, либо пересидеть пик непогоды.

Сами острова, помимо защиты от непогоды, давали свои поводы для неприятностей — камней и мелких островков вокруг них водилось в избытке. Теперь не уверен, как лучше — напрямую через океан, или вдоль этих ловушек без карты.

Корабли тяжело били форштевнями по волнам, разбрызгивая их высокими фонтанами, заливающими бак. По передним палубам гуляла волна, шипя в шпигатах и вымачивая груз. Моряки осунулись, борясь с промокшими, тяжелыми парусами, искренне сожалея о прошедших спокойных вахтах во льдах. Ветер холодил мокрую одежду, и лазарет быстро пополнялся. Сезон штормов, увы, это сезон потерь.

Играли в салочки с непогодой мы конец октября и весь ноябрь. Досталось конвою изрядно, все же, ледовые корабли не очень хорошие мореходы. Досталось и канонеркам, несмотря на то, что их обводы корпусов удачнее — зато канонерки в два с лишним раза меньше. Словом, досталось всем. Даже стальные тросы стоячего такелажа имели во многих местах навивку, закрывающую лопнувшие жилки.

Не знаю, лучше было идти по океану напрямик или нет, но возможность спрятаться в бухте острова и немного передохнуть благотворно повлияла на настроение экспедиции. Люди выглядели уставшими, но условно бодрыми и пока имели аппетит.

По мере продвижения на восток, островки по левому борту пошли чаще, и окончательно сбился с их счета. Навигаторы утверждали, что у них на картах отображена каждая скала, хоть немного выглядывающая из волн, да только имелись у меня обоснованные сомнения. Периодически из-за приоткрытой двери штурманской в рубку долетали разговоры штурманов, колдующих над картами, от которых волосы на голове вставали дыбом и идти по этим картам обратно уже не хотелось.

Сами острова радовали жизнью и разнообразием. Если раньше думал про эту гряду посреди океана как о простом огрызке подводного хребта, то теперь могу уверенно заявить, что место тут едва ли не более оживленное, чем приморское побережье.

Острова полнились птицей и морскими животными, каменные тела островов вздымались под облака высоченными горами, теряющимися в низких тучах, но горы намекали на рост выше километра. Есть подозрение, что многие из этих гор — вулканы, причем, действующие, так как характерный запах частенько преследовал экспедицию.

Единственно, чем виденные острова не могли похвастаться, так это лесом. Мхи, да чахлые кустики, вот все, что удавалось рассмотреть с моря. Выходить на берег получалось редко, острова обрывались в море каменными стенами, забывая организовать уютные песчаные пляжики для уставших людей. На карте мы пометили пока всего шесть мест, имеющих удобные бухты для кораблей. Может, со временем, отыщем больше, но пока освоение этого рая пернатых и млекопитающих оставим на потом.

Хотя, если наблюдателям не показалось, между островами мелькали несколько раз байдарки аборигенов. Коли так, осваивать острова есть кому и без нас, наша задача устроиться на материке, в основании этой гряды, и заинтересовать аборигенов экономически. Впрочем, это все «пером по воде».

К концу ноября по левому борту потянулись острова сплошной линией. Может, это и не острова были, а материк уже начался. Плохо без карты. Хотя, и с картой от наших навигаторов тоже не сахар.

Неделю шли вдоль побережья. Горы по левому борту взметались все выше и стояли плотнее. Затем, вдалеке, мелькнула земля по правому борту. Велел считать, что по левому борту уже не острова, а мыс материка. Навигаторы пожали плечами и начали соединять черточки встретившихся нам заливов единой линией — раз сказано, что это материк, значит видимые нами проливы, уходящие вглубь суши, это не сквозные проходы, а заливы. Вот как после такого по этой карте ходить? Ведь врем и не краснеем. Надо будет отправить Витуса обратно, с задачей подробно изучить гряду и нанести ее на карту.

Отправлю, как только полностью разгрузим ледокол. Экспедиция шла вдоль берега условного материка, радуясь перерыву в плохой погоде, но расслабляться, было рано. Изрезанное побережье пугало камнями, торчащими из воды, редкими льдинками и нередкими айсбергами.

Справа, уже четко, проявилась земля, и по мере нашего продвижения на северо-восток, берега сближались, намекая, на огромный залив, куда мы планомерно забираемся.

В ответ на эти намеки, конвой стал чаще делать промеры глубины — нашли, кого пугать заливами и мелководьями. Да мы, считай, несколько тысяч километров на брюхе проползли.

Залив сузился до полутора десятков километров ширины и запестрел небольшими островками, знать, мелководье уже совсем рядом. Косвенным признаком приближающегося конца перехода стали равнины по левому борту, отодвинувшие горы вглубь материка.

На мель традиционно села канонерка. Благо мель оказалась песчаной, из наносов от впадающей в море реки. Река обнаружилась неподалеку, и экспедиция бросила якоря, слегка покачиваясь на небольшой волне, докатывающейся по заливу из бурно ругающегося на наступление зимы океана.

Впрочем, погода нас и тут не баловала. Низкие облака поливали экипажи дождем, и ветер остужал желание активно исследовать возможное место закладки первого форта вице-империи.

Муки выбора затянулись на четыре дня. С одной стороны, на вечернем заседании приняли стратегическое решение ставить тут форт «Аляска». Вот только с тактическим решением, «где именно», дела обстояли не так гладко.

Ситуация выглядела следующим образом. Корабли стояли около небольшого островка на глубине девять метров, носами на северо-восток. По левому борту виднелось устье реки, впадающее в залив двумя крупными рукавами. Вокруг реки сплошные мели и болота. Катера с трудом добрались до берега и доложили, что разумные руководители экспедиции не будут строить форт в трясине, несмотря на всю перспективность реки.

По правому борту, за островом, простирался южный, глухой, рукав залива. К берегу там подойти было не менее проблематично, чем к реке по левому борту. У берегов залива разлеглось мелководье. Берега выглядели коварно, мелководье засасывало неосторожно на него ступившего не хуже зыбучих песков.

Оставался единственный вариант, второй рукав залива, тянущийся на северо-восток. В глубине этого рукава нашлась еще одна крупная, перспективная речка. Вот только мелководье шкрябало дно катеров и там. До речки можно было добраться только на плоскодонках, прижимаясь к южному берегу рукава.

Все, что оставалось для основания форта, это относительно небольшой участок южного берега при входе в рукав. Глубины там держались на уровне 15 метров по центру рукава и 7 метров, местами, у побережья. Точнее, такое место нашлось только одно. Чтоб и к берегу подойти было можно, и в самом берегу не завязнуть, да еще, чтоб место под поселение имелось. Только добираться от этого места на подошве горы, поднимающейся с юга, до всех окружающих рек крайне неудобно. Впрочем, удобнее, места в заливе просто не имелось.

Посему, на завершающем совещании речь шла не столько о месте расположения форта, сколько о том, закладывать его вообще, или идти дальше.

Мнения разделились. Алексей хотел тут основать губернию, будущие губернаторы, по понятным причинам, предлагали идти дальше — не хотелось им руководить проблемным фортом.

Мнение монарха перевесило кислые мины подчиненных, на утро конвой снялся с якорей, и сделал короткий переход к будущей столице обширной и богатой губернии. Добавлю, что лично мне место не нравилось. Бухта хоть и закрытая, но заходить в нее неудобно будет — изрядный крюк выходит, если вдоль побережья идти. Зато, мне понравилось, как царевич настоял на своем желании. Пусть тренируется.

Если говорить объективно — не самое плохое место, которое нам встречалось за время экспедиции. Есть лес, что уже немало. Есть горы, в которых можно поискать вкусности. Есть реки и относительно глубокий порт. Есть земли, выглядящие плодородными, несмотря на холодный климат. Живности полно, вплоть до медведей-брюнетов, что видели у берега реки и лосей, которые вообще ходили стадами. Каких именно видели медведей, разведка умолчала, но точно не белых.

Безусловно, у такой, неплохой для севера земли, имелись многочисленные жители. Недалеко от заложенного форта стояла местная деревушка, которую аборигены называли Эклутна. Жители встретили нашествие инородцев довольно спокойно, опровергая мои опасения.

Первый контакт состоялся еще у разведчиков на катерах, разыскивающих место для поселения. Контакт вышел настороженным, но без агрессии. Индейцев, как истинных детей моря, заинтересовали наши самодвижущиеся лодки. От заинтересованности до переговоров уже всего один шаг.

Этот шаг делал полный комплект наших толмачей под личным присмотром Алексея и экипажа морпехов. Судя по щенячьим рассказам царевича о прогрессе общения, толмачи постепенно нащупывали общие слова и жесты, хотя, до полноценного общения еще было далеко.

Высадка и разгрузка кораблей на два дня отложила мой интерес к первой встреченной деревне индейцев, и удалось дойти туда только на третий день, под вечер. Снег, засыпавший землю, прекратился, оставив после себя чистую белизну и легкий мороз. Пытался почувствовать северную землю и менталитет ее обитателей, бывало, в городах у меня это получалось.

Для первичных выводов вовсе необязательно знать язык. Шел вдоль берега, осматриваясь. Вот лежат туши байдарок, от которых разит прогорклым жиром. Присел, изучая конструкцию. В глаза сразу бросились байдарки побольше, с кожаными фартуками, поменьше, открытые, толстые в миделе и совсем большие, явно общественные или родовые. Маленький фактик, но, сколько из него выводов! Большие явно для моря — значит, индейцы охотятся на морского зверя. Маленькие и широкие, наверняка для рек, а раз широкие, значит, нужны плоскодонки, выходит, реки изобилуют мелями и порогами. Почему порогами? Так маленькую байдарку носить удобнее, пороги обходить или из реки в реку переходить — попробуй с длиной и тяжелой между деревьями пройти.

Вот две крупных, многовесельных, байдарки слегка огорчили — явно военное сооружение. Возможно, и для меновой торговли их используют, но моя паранойя насторожилась.

Осложнением моего заболевания стал подошедший к нам индеец, что-то проговоривший и указавший нам, универсальным жестом, куда пойти. Индеец выглядел лет на тридцать, ростом мне по грудь. От привычного мне стереотипа индеец имел только красное, обветренное лицо, вполне европейских черт. В Казани таких «индейцев» пруд пруди.

С интересом разглядывал аборигена. Оригинальная у него одежда — кожаные колготки, совмещающие в единой детали штаны и сапоги. Дополнительно снизу, к ступням, приматывались поверх колготок толстые куски кожи, играющие роль подошв. Такой вид «обуви» вызвал некоторые ассоциации с римскими сандалиями.

Поверх штанов одевался кожаный анорак с капюшоном, оставляя открытыми кисти рук и лицо. Нижнюю одежду индеец не демонстрировал и лекций по поводу названий элементов одежды и их предназначения не устраивал. Приходилось догадываться самому.

Вот зачем у него поверх анорака «пончо» набранное из продольных палочек переплетенных цветной ниткой? Красиво? А моя паранойя твердит про кирасу. Для пули подобная штука не препятствие, но вот для короткого копьеца, с которым абориген не расстается, должна стать помехой.

Осмотрел копье в руках аборигена с энтомологическим интересом. Дерево и кость. Зазубрины на острие — явно промысловое оружие, в бою эти зазубрины помешают быстро выдернуть копье из тела супостата, и подколоть следующего. Можно ли сделать выводы на основании таких куцых фактов?

Паранойя красивым апперкотом послала логику в нокаут и набросала пессимистичный вариант. Большие лодки для войны, но воинов мало, иначе странных пришельцев сопровождали бы с боевым оружием. Либо воины в походе, либо, что более вероятно в связи с наличием на берегу больших байдарок, их повыбили.

Отрицательный вывод — тут идет война. Положительный вывод — племя ослабело и с ним будет легче договариваться.

Кивнул своим мыслям, следуя за нашим провожатым. Еще один штрих, что индеец послал нас не подальше, как могло сделать сильное племя, а пригласил в деревню.

Поселение насчитывало три десятка вигвамов. Сразу оговорюсь, вигвам это не кожаная палатка, которую рисовал Шарик в мультфильме моего времени. Шарик рисовал «типи», или дом кочевников. Оседлые поселения строили вигвамы — полукруглые домики, напоминающие формой «иглу» из подручных материалов. Вигвамы строили из веток, сгибая их дугой и укрывая корой, строили из реберных костей китов и шкур, строили из нарезанных пластов мха, укладывая их как кирпичи. Много из чего строили. Общим у вигвамов являлась полукруглая форма, отверстие в потолке по центру домика и дверь, обычно ориентируемая на восток. Подобная ориентация связана не столько с религией, сколько с освещенностью жилища. Утром солнце долго светило в открытую дверь, потом в отверстие потолка, а затем и спать было пора.

Приглядеться к быту поселения мне не дали, настойчиво придерживая открытую для меня шкуру, закрывающую дверной проем одного из домиков. Полусфера дома имела диаметр метров шесть, что говорила о достаточно высоком статусе обитателя.

Занырнул внутрь. Тяжело без знаний о культуре быстро «прокачать» обстановку, что тут можно делать, а что нельзя. Застрял в дверях, оглядываясь.

Что мы имеем? Женщины сидят слева от входа, мужчины справа — это неспроста. Значит, мне лучше идти направо. Под потолком многими рядами висели связки сушеных рыбин, закрывая собой весь вид на конструкцию вигвама. Земляной пол внахлест покрывало множество шкур. Посередине пола, площадка под костерок, который ныне еле тлел. Зато меня поразил способ освещения — за костром стояла воткнутая палка и на ней горела свеча. Даже икнул от неожиданности. Свеча представляла из себя сушеную рыбу, с продетой внутри нее ниткой, являющейся фитилем. Оригинально. Хотя, почему бы нет, толстая рыба пропитывает фитиль жиром, и он прекрасно горит. И воняет. Как они спят в таком густом запахе?!

Свеча освещала разнообразную компанию. Довольно пожилой индеец сидел посередине у дальней от входа стены, от него полукругом, на мужской половине сидело шестеро аборигенов и один из наших толмачей. На женской половине сидели две старухи и молодая женщина с двумя детьми. Индейцы дома во всей красе демонстрировали нижнее белье, ничем не отличающееся от кожаного анорака, разве что без капюшона и с глубоким вырезом на груди, плюс еще штаны, вместо колготок. Домашняя обувь тут явно считалась излишеством, и все сидели на шкурах босые.

Любопытно, что между костром и главой этого дома просматривался квадрат земли, любовно обложенный кожаными ремнями с орнаментами. На квадрате кучкой лежали косточки, палочки, несколько перьев — явно предметы культа или нечто подобное. Хотелось бы знать, тут во всех домах так, или не повезло нарваться на шамана? Наверное, во всех — для жилища шамана, маловато всяческих черепов и прочих излишеств.

Окинув долгим взглядом обстановку присел, распуская шнуровку на берцах — со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Стоящие за спиной морпехи с любопытством наблюдали мой стриптиз, не проявляя желания повторять. Сразу подумалось, что бы они сказали о гостях, которые в грязных сапогах походили по их кроватям.

Разговора с аборигенами не получалось. Толмач честно предупредил, что он еще понимает одно слово из десяти, и переводить не может. Приходилось сидеть с возвышенно-загадочным видом и следить за жестами, разговорами, движениями.

Если глава дома вождь, то явно не военный, больно старый. Где тогда их генерал? Рыб кормит? Народу в вигваме маловато, это неуважение, отсутствие любопытства, табу или действительно людей мало? На промысле? А чего тогда полный берег байдарок? Воюют? Тогда почему тут все такие спокойные и неторопливые?

Сплошные вопросы. Прокачивал обитателей по косвенным признакам. Свечу из рыбы жгут, знать, не голодают. Детишки вон, толстощеки и быстроглазы. Глава пожилой, но крепкий. Копья у всех под рукой, но от резких звуков никто их не хватает.

Поймал на себе любопытствующие взгляды, но продолжил изображать статую Будды — они меня сюда зазвали, им и начинать общение. Но общения, как уже сказал, не получалось. Глава нечто пробубнил, явно в мою сторону, толмач наморщил лоб, пытаясь морщинами добавить себе извилин, но выдавил только нечто про воду, людей, лодку и рыбу. Да из таких слов можно сложить что угодно, от вежливого пожелания добра и процветания до проклятия и пожеланий отправить на корм рыбам. Последнее вряд ли, исходя из благожелательного тона, но говорить нам пока не о чем. Развел руками, следя за реакцией, мало ли, у них тут этот жест нечто неприличное означает. Изобразил пантомиму, что у них хорошо, но мне дома будет лучше. Попытался разгадать ответную пантомиму, в которой меня, то ли проткнуть копьем обещали, то ли предупреждали не ходить ночами, то ли приглашали куда. Толмач предположил, что мне пожелали всяческих успехов и удачи в охоте. Буду надеяться, что он свои макароны недаром ест.

Вылез из вигвама, так и не поняв, чего меня сюда звали. Зашнуровался и двинулся неторопливым обходом по деревне. Впечатления накапливались, но картина пока не вытанцовывалась. Деревня явно старая, не горела, разграблена не была — много утвари вокруг вигвамов, дети ходят без явного присмотра, народ суетиться, не оглядываясь по сторонам. Похоже, нападения в ближайшее время никто не ожидает.

Может, и нет никакой войны? Паранойя, крюком снизу, загнала в нокаут благодушие и наступила на горло пофигизму. Надо расставлять караулы по-боевому.

В целом, деревенька выглядела спокойной, сытой и вонючей, представляя из себя иллюстрацию огромной проблемы, с которой мы столкнулись. Одно можно сказать сразу — оставлять в этих землях маленькие форты нельзя. Сожрут. Значит, надо менять весь план экспедиции и поселений.

Забросил эскизы своих новых диковин и углубился в вычерчивание вопросиков, как нам жить дальше. В мое время алеутов и колошей приравнивали к воинствующим чукчам. Да только имелось у меня подозрение, что без русских промысловиков тут дело не обошлось. После открытия гряды островов туда устремились охотники на каланов, ставящие прибыль превыше всего. Прибыль можно получить не только добычей, но еще и экономя припасы, отнимая их у местных. Бывали случаи, когда промысловики силой обирали поселки аборигенов, порой полностью уничтожая их. Не удивительно сопротивление местных жителей.

Согласно договоренностям с Петром для промыслов восточнее Камчатки дозволения промысловикам надо просить у царевича. Будет шанс упорядочить добычу зверя на севере. Тот нюанс, что все эти договоренности казакам, понятное дело, безразличны — царь далеко, а деньги рядом — сыграет на руку в укреплении вице-империи. Браконьеры без бумаг от Алексея развязывали руки канонеркам.

Вот только и тут был нюанс. Русский менталитет этого времени позволял наказывать до полусмерти — но вот лишать жизни браконьеров, увы, не стоило. Придется писать отдельную главу Устава, согласно которой нарушителей границ следует пленить, обобрать, но живыми довезти до суда. С кораблем разрешить поступать по обстоятельствам, либо топить либо оформлять как приз.

Причем, главу о браконьерстве надо писать и обсуждать срочно. Наши торговцы уже примериваются к шкуркам, имеющимся у аборигенов, и как только это мягкое золото потечет в Россию и за рубеж, браконьеров появиться масса.

О торговцах отдельный разговор, как они умудрялись торговаться с аборигенами, не ведая языка, одному богу известно. Но у нас постепенно появлялся список соотношений местных шкур и промыслов с нашими товарами для обмена. Над этим списком торговцы капали жадной слюной и утверждали, что «сии земли есть самородное золото». Грозились, что если обменять весь наш торговый запас на меха и потом продать их через ганзейцев, то миллион-полтора выручим. Норма прибыли примерно 500 процентов. Главу о браконьерах надо вводить в Устав срочно.

Раздумывая над торговым списком, переписал его на новый лист, но уже в виде таблицы. Наши отпускные цены будут теперь иметь три столбца — для подданных индейцев, для друзей и для всех остальных. Будем считать, что упорядоченные на сегодня цены, это «для друзей». Для подданных сделаем на треть дешевле, для остальных, вполовину дороже. Список товаров стоит разнести по этим же граням — некоторые товары, в частности ножи, продавать только подданным.

Задумался, как это все красочно оформить. Насколько помню, индейцы любили яркость обрядов. С поселениями, перешедшими в подданство, все понятно, они платят налог, и над ними будет развиваться флаг, если найду столько материи. С «остальными» все тоже понятно, ничего им обозначать не надо. А как быть с «друзьями»?

Черновик после скороспелого обдумывания выглядел так: Подданные платят налог, дают аманатов, то бишь старших детей, в обучение, имеют трехцветный флаг и специальные цены в торговле. Друзья дают аманатов и получают вымпел, имеющий один из цветов флага в зависимости от «приближенности». Остальные грызут от зависти ногти.

Задумался над флагом. Герб у нас с Россией будет общий, это даже не обсуждается, а вот флаг можно поднять свой. Петр сильно обидеться не должен.

Самое интересное, что в геральдическом приказе мне растолковывали значение цветов и положений элементов на флагах таким образом: белый цвет, означает незапятнанную честь и благородство, синий, верность, красный — мужество. Исходя из этого, Андреевский флаг означал «честь и верность».

Замечу, что цвета трактовали многолико. Тот же синий, если в него добавить белого и обозвать голубым становился символом чести и верности в одном лице. Красный можно было толковать не только как мужество, но еще как любовь, как агрессию и так далее.

Зеленый цвет означал жизнь, надежду, здоровье. Желтый, солнце и достаток. Черный, ум и бесконечность. Розовый, уже в эти времена, означал легкомысленность. Для каждого цвета имелся длинный перечень значений. Причем, значения для цветов имелись как позитивные, так и негативные — цветами можно было не только похвалить, но и поругать. Тот же черный цвет означал смерть, голубой можно было трактовать как грусть, синий, как тревогу. Вполне реально было писать письма одними только цветами, что и делалось — чернила для документов могли быть разных цветов, в зависимости от послания. Цвет бумаги подбирали исходя из смысла написанного, имели свое значения и ленточки для печати. Много в этом времени уделялось внимания подобным нюансам.

Для меня, как для технаря, предпочтительными цветами у флага были красный-зеленый-синий. Эта триада способна породить любые цвета мира. Если верить спискам толкования цветов, подобный флаг означает — жить с мужеством и честью. Правда, для подобной интерпретации цвета лучше расположить как зеленый-красный-голубой снизу вверх или слева направо. При цветах красный-зеленый-голубой выходило — мужественно жить с честью, что сразу навевало видения препятствий, которые нужно преодолевать, сцепив зубы. Подобная трактовка наиболее подходит нашей экспедиции, но хотелось бы ключевым словом сделать «жизнь, здоровье, надежда», а мужество и честь приложить к этому атрибуту.

Да и запоминать цветовые атрибуты нового флага будет легко, внизу зеленая земля, сверху голубое небо, посередине кровь народа. Запоминается на раз, а то у меня знакомый на яхте поднял российский триколор вверх ногами, долго вспоминая как правильно.

Оформил послание к собранию экспедиции, нижайше прося рассмотреть новый флаг для новой империи. Немаловажно, что ткани отмеченных цветов у нас есть, и на полсотни больших флагов их хватит. Из обрезков сделаем вымпелы.

Не давая мысли взглянуть на себя критически, потратил сорок минут на поход в трюмы Юноны, за тканью и нитками. Сделал для себя еще одну зарубку в память — караулы на кораблях требуют взбадривания. Ну и что, ежели уже середина ночи?! Нашли где расслабляться!

Вернувшись к себе в каюту, занялся рукоделием. Представляю, сколько криков у дворян Алексея вызовет идея нового флага вице-империи. А после того, как они оценят возможность выслужиться идеями, мой флаг будет забыт, и Алексею начнут впихивать всяческие попугайские варианты, лишь бы они исходили от «нужных» людей. Но у меня есть время нанести упреждающий удар этим соням. Сейчас наделаю небольших флажков с описаниями значения цветов, раздам их по кораблям и экипажам — пусть морячки тешатся. Затем, отдам дворянам на обсуждение проект регалий и после того, как они накричаться, предложу глянуть, чего наши команды предпочитают. Демократии хотели? Так посмотрите ее в действии! Будет лишний повод объяснить царевичу на этом примере, что демократия, это фикция — все упирается просто в манипулирование сознанием масс и грязные политтехнологи, доступные любому прохиндею, в том числе и мне.

За шитьем мысли потекли в другом направлении, возвращаясь к индейцам.

Создалось у меня впечатление, что политическая жизнь аборигенов бурлила не хуже, чем в Европах. Местные воевали с островитянами, с жителями архипелага островов, что лежал южнее, и до которого мы еще не дошли, воевали друг с другом, с северянами.

Вот тебе и мирные аляскинцы. За что они тут воюют? Стад оленей нет, полезных ископаемых не используют. Разве что берегут границы своих родовых земель.

Наша экспедиция станет гирькой на весах равновесия, и ничего с этим сделать нельзя. Хочешь мира — готовься к войне. Ключевое слово — готовься. Надо думать над чертежом крепости, благо лес кругом есть, и новые поселения делать торгово-военными. За артиллерию пока сойдут картечницы, ручное оружие у нас вполне эффективно для местных условий, а вот с защитой у меня недоработка.

Индейцы опасны в своих лесах нашим небольшим исследовательским партиям неожиданной атакой. В случае потери неожиданности шансов у аборигенов маловато. Выходит, надо пережить с минимальными потерями первые секунды боя. Кираса? Тяжело и холодно. Да и влажность тут сожрет железо как моль шубу. Брать пример с аборигенов и собирать защитные жилеты из дерева?

Тут следует пропеть оду луку и стрелам. Может, кто не знает, но лук на близких дистанциях опаснее охотничьего ружья моего времени и пистолетов. Мало того, что он посылает тихо свистящую смерть, так стрела на испытаниях с десяти метров пробила 140 бумажных мишеней сложенных стопкой. Дробовик, круглой пулей, пробил только 35 мишеней.

Бояре Петра хвалились, что пробивают из луков кованый гишпанский доспех, и древо в пол обхвата. Дерево не видел, но нагрудник примерно миллиметра полтора толщиной метров с десяти действительно пробивали. Местные луки и стрелы не такие злобные, видел лук индейцев в вигваме. Но рассчитывать стоит на худшее.

Раскидывал мозгами за шитьем, и к пошиву шестого флажка решил попробовать совместить дерево и сталь. Миллиметровую пластину гофрируем, чтоб она встречала стрелу не плоскостью, а под углом. Получившуюся гофру заливаем с обеих сторон костяным клеем с большим количеством стружки в виде наполнителя. По логике, стрела, попадая в такой сэндвич, проходит деревянную массу и упирается в наклоненную часть стальной пластины. В этот момент на наконечник начнет действовать боковая сила, связанная с «соскальзыванием» наконечника по стали, и стрелу «заклинит» в пробитом ею деревянном канале. По всем прикидкам этот вариант брони выходил самый легкий. Но надо пробовать, благо у дворян Алексея видел пару луков.

Ближе к утру провел операцию «общественное мнение», раздав дневальным флажки и отдал «прошение о регалиях» с образцом флага Климу, секретарю Алексея. С чувством удачно нагадившего в тапочки кота, отправился на боковую.

Как и ожидал, основные баталии проспал, вступив в сражение как засадный полк посреди битвы. События развивались примерно по предсказанному сценарию, только вот масштабы вышли большими. За обедом споры заглушали звон посуды, а накалу страстей мог позавидовать обжигающе горячий отвар. Кстати, корабли начали пополнять запас топлива, расчищая площадку под поселение, дальнейший путь обещал быть если и не более легким, под машинами, то хорошо натопленным.

С лесом вышло не так все просто. Для сохранения добрососедских отношений с индейцами пришлось сразу после высадки преподносить богатые, по их меркам, дары. По нашим меркам — товаров на пятьдесят рублей. В итоге все остались довольны и северный склон горы за местом высадки отдали нам на растерзание.

Спор о регалиях продолжался до вечерни, перед которой рассказал Алексею о «манипулировании сознанием» и мы прошлись с ним по экипажам. Царевич загрустил, от такого предательского отношения любимой им «римской придумки», но к вечерней молитве принял судьбоносное решение.

На этой службе пришлось стоять и мне, переминаясь от морозца. Зато выслушал пафосную речь Алексея, по поводу «Волею Господа, беру под руку земли эти от севера до юга…». Затем церковники долго пели, морозя горло, и паря дымками как прохудившийся котел. Народ стоял в снегу на коленях и многие плакали — не ожидал такого от суровых мужиков. Но если думал, на этом все — то выяснилось, что присутствовал только на самом начале. Дальше начались принесения присяг на флаг и раздача милостей. Закончилось все грандиозной пьянкой, после которой едва не сгорел штабель стволов, заготовленных к строительству.

На второй день праздник докатился до индейцев, которые, не будь дураками, присели за наши столы и благосклонно принимали подарки. Толмачи немного улучшили, совместными усилиями, коммуникацию с местными, но полноценно переводить все еще не могли. Тем не менее, их возможностей хватило донести до меня любопытную традицию — местным индейцам такие праздники с раздариванием подарков были не в диковинку. Они сами так часто делали.

Заинтересовавшись этой традицией в столь суровых местах, занялся расследованием. Результаты поражали. Аборигены давно использовали кредитную систему. Индеец, удачно расторговавшийся, или вернувшийся с богатых промыслов, имел на руках больше, чем ему было нужно для жизни. Он собирал много народу в свидетели, так как договоров и письменности тут не использовали, и раздавал излишки, кому посчитает нужным. Получившие «дары» считались должниками и должны были отдать дарителю эквивалентным по ценности товаром с небольшим довеском. Срок отдачи специально не оговаривался, но такие долги свято чтили. Традиция называлась «потлач», и не следовало ее путать с подарками. Дары вождю, или кому либо еще, это иное дело. Если шла раздача в долг, то об этом объявлялось заранее — индейцев сзывали на Потлачь.

Окрыленный новыми знаниями, немедленно организовал паузу в празднике, наскоро обсудив со слегка косым Алексеем перспективы. К обеду экспедиция позвала уже всех индейцев на потлачь, предварительно разбавив медовуху, оказавшуюся для местных крепковатой, и заготовив подарков на полторы сотни рублей. Особых дебошей не ожидал, но два капральства морпехов у меня были подняты по боевой тревоге.

Пока гремели кружки, слышались выкрики и редкие выстрелы в воздух, вернулся к написанию инструкций для общения с аборигенами и дополнениям в Уставы. Напиваться в стельку не хотелось, мне одного дня праздника вполне хватило, чтоб болела голова и, почему-то, колени.

На ужине офицерский состав экспедиции, раскрасневшись от выпитого и набравшись впечатлений, бурно обсуждал, как они пройдутся по всем племенам островов на южном архипелаге, и вернуться на запад, на гряду островов, подводить алеутов под руку Алексея. Звучали даже планы повелеть аборигенам, что они теперь под рукой Алексея, и без позволения сюзерена друг с другом биться не должны. Обсуждались идеи и похлеще.

Молча слушал эту ахинею, качая головой. Даже для моего авантюризма эти разглагольствования молодых дворян выглядели сказками. Мысленно прикидывал варианты.

— Ты граф, что сказать хотел?!

Алексей заметил мои хмыканья, и не преминул оторвать меня от созерцания вилки.

— Нет, Алексей Петрович, нечего мне сказать.

На этот раз царевич посмотрел на меня пристальнее, а обсуждение водружений двуглавых орлов на камнях Аляски приостановилось.

— Что ж, так?! Твоим же словом сий поход справлен!

И это верно. Наверное, нельзя отмалчиваться. Опять на меня все непопулярные решения свалят, но иначе нас тут всех положат со временем.

— Нечего, ибо не о том говорим.

За столом стало совсем тихо. В наступившей тишине особенно отчетливо звякнула вилка, положенная мною на стол.

— Не о том. Наговор это, будто племена местные с радостью под руку чужеземца пойдут. Слабые, малочисленные, пойдут. Но только и у них обиды, да кровники имеются. Как только они нам под крыло занырнут, так немедля отыграются на ком, а расхлебывать, уже нам. Сильные сразу войной пойдут, склады разграбят и пожгут, дабы слабыми не показаться. Как не крути, не видать нам тут мира в годы ближние. А коль так — уже не торговые дела, а военную компанию обсуждать потребно.

Высказав самое наболевшее, обвел взглядом лица высшего состава экспедиции.

— Коли слово мое вопрошаете, то вот оно. Канонерку оставить тут потребно, да наряд усиленный в форте. На канонерке по всем землям окрест пройти, торговать согласно новым торговым правилам, но вести себя строго. Население не забижать, платить честно, согласно статусу поселений, подданство не навязывать пока, присматриваться, да силы оценивать. Коли нападет кто, тиранить жестко, обкладывать данью и брать родовитых аманатов. Ежели так к делу подходить, то и строить форт по-иному потребно. Крепостицу надо большую, дома для аманатов, казарму для наряда канонерки. Артели рабочие за топливом отправлять, охрану для артелей…

Говорил еще долго. Дворяне трезвели на глазах после моих описаний возможных разоров. Упирал на то, чтоб не обольщались добродушием наших соседей, у них явно не все хорошо. Приводил соотношения, сколько нас, а сколько их. Закончил мыслью, что истинный владетель должен быть, не только добр и справедлив, но еще строг и силен, иначе самые замечательные подданные сядут на шею.

Остаток вечера прошел в ожесточенных дебатах, спаливших мне половину нервной системы. Даже намеки на мою «кровавость» прозвучали, чего не припомню со времен выхода экспедиции в плаванье. Но эти намеки сыграли мне на руку, Алексей вскинулся, выражая свое неудовольствие, и встал на мою сторону. И кто теперь против нас?!

После этих разговоров пересмотрели кандидатуру в губернаторы Аляски, теперь им становился ставленник Петра, Родион, имевший опыт сбора ясака в Сибири. При форте оставалась канонерка с двумя катерами и сотней морпехов, береговой наряд усиливался полусотней колонистов, за счет экспедиционного наряда. Домов и складов отстраивали на всю эту толпу народа, плюс значительно загружали амбары форта товарами для обмена.

Вокруг форта будем строить крепость с размахом, закладывая в нее казармы для моряков и морпехов, с запасом на будущее, дополнительные амбары и склады, интернат для аманатов, с первым этажом, рассчитанным под будущую школу, домик больницы, терем губернатора — по плану, четырнадцать строений, не считая крепостных башен. По предварительным расчетам, девятьсот метров стены плюс дома и постройки, это пять тысяч стволов строевого леса. Огромный объем работ даже для двух сотен остающихся. Надо привлекать к работам индейцев, а значит, разрабатывать под них тарифную сетку. И проводники нам в дальнейшем пути не помешают, значит, еще и адаптировать табель о рангах. Почему мне эти мысли раньше в голову не пришли? Опять цейтнот!

***

Первой, на новых землях, построили церковь, удивительно взбодрившую личный состав. Дня не прошло после подведения под крышу, как ударил церковный колокол, и люди стали посматривать на окружающие пейзажи с прищуром, оценивая «свою» землицу. Строительство остальных сооружений заметно ускорилось. Форт, служащий крепости цитаделью, расширили, добавив два поверха, то есть, он теперь становился трехэтажным, правда, с низкими потолками на этажах. Рвы и палисады были сочтены излишними, у нас тут не Суэцкая крепость. Строительство стен отложили на лето, направив все силы на заготовку леса и постройку минимума жилья. Когда поднимут стены, жилые и складские площади заметно увеличатся. В этом заявлении парадокса нет, стены нынче строили не в виде вертикально вкопанных стволов, а в виде обычных срубов с горизонтально лежащими бревнами, связанными венцами небольших, выступающих за стену, башенок. В результате получались три рубленные стены, оставалось только добавить четвертую, параллельную со стене крепости, вырубить в ней оконца и двери, после чего использовать внутренние пространства крепостной стены под жилье или склады. Крыша такого помещения служила полом для защитников на стене. Удобно и практично. Девять сотен метров крепостного периметра дают минимум четыре тысячи квадратных метров отапливаемых площадей. Отопление сделаем центральным, с одной котельной. Но это все позже.

Пока занимались сборкой домов из грузов ледовых кораблей, заготавливали и корили лес для летнего строительства. Индейцы довольно просто согласились работать на подхвате, видимо им пока делать было нечего, лед на реках еще не встал твердо, месиво из земли и снега не располагало к путешествиям.

Климат на 61-ой широте, на которой встал наша крепость «Аляска», не сильно отличался от погоды шестидесятой широты, на которой стоял Санкт-Петербург. Похолоднее, ветренее, но не особо дождливее или заснеженнее.

Строительную лихорадку нагло манкировал, вцепившись в письменный стол и отбиваясь от ежечасных попыток вытащить меня в грязь взбитую берцами, под бешено стучащие топоры и визжащие пилы. Должен же быть тут хоть один человек, занимающийся не тактикой, а стратегией! Алексея пытался усадить рядом с собой, но у него свербело поруководить.

Седмицу продолжалось круглосуточное строительство, загрузка кораблей обрезками строительного леса, и всем, что напоминало топливо, общение с индейцами и подготовка поисковых партий. Ночью площадки заливал свет прожекторов, серым днем освещение выходило порой хуже, чем ночью, но угольные стержни для прожекторов, несмотря на то, что мы их сами прессуем, следовало экономить.

Подняв минимальный жилой фонд и дописав инструкции, конвой засобирался на юг. Подводя итоги на традиционном вечернем собрании за тарелками — разбирали наши плюсы и минусы.

Поселение мы тут оставляем крепкое, сковырнуть его будет непросто. Канонерка пройдет по всем берегам окрест, заявляя о новой силе и озвучивая правила игры. Когда поисковики найдут на Аляске золото еще неизвестно, но у нас появился полноценный заменитель — меха, в том числе каланов.

Вообще, меха каланов убили Аляску. Потекшее отсюда мягкое золото вызвало в моей истории «меховую лихорадку» и сюда рванулись авантюристы всех мастей, о природе и местном населении задумывающиеся только в свете рабов и дохода. Повторения этого беспредела надеялся избежать при помощи патрульных канонерок, а промыслы отдать на откуп индейцам. С одной стороны аборигены добудут меха меньше, чем могли бы добыть русские промысловики, зато цены на мех будут долго держаться запредельными. Вместо того, чтоб получить большие прибыли сразу, получим даже больше, но за много лет.

Индейцы, ознакомившись с нашими ценниками, решили выходить на промыслы, как только позволит погода. Если аналогичная ситуация выйдет с остальными поселениями аборигенов, долг Петру вернем за одну или две проводки ледовых караванов.

Первые аманаты из деревень, в количестве двух подростков, обживали одну комнатку форта, пока строился их интернат. Над поселком индейцев ныне полоскался красный вымпел, заявляя об их дружеском статусе. Еще один вымпел развивался над поселком в сорока километрах от крепости, стоящем в устье реки, впадающей в наш рукав залива — туда добрались поисковики на катере, вместе с купцами.

Ледокол мы разгрузили на две третьи, еще одна такая «губерния» и можно отправлять ледокол обратно. Кстати, на зелено-красно-голубых флагах губерний допускалось вышивать губернские гербы, которые утвердит Алексей. Для Аляски мне показался подходящим герб с ногой, провалившейся по колено в грязь и засыпанную сверху снегом, ну, еще можно штрихи гор поверх начертать — но этот герб энтузиазма не вызвал, и пока над крепостью развивался простой Алексеев триколор. Этот же триколор подняли на ледовых кораблях, а вот на канонерках остался Андреевский флаг, олицетворяющий единство военных флотов обеих империй.

Возвращаясь к делам форта, упомяну готовящуюся к отправке на север поисковую партию. Партия готовилась в тесном сотрудничестве с индейцами. Наши способы передвижения аборигены забраковали и обещали привести собак. Откуда они их приведут, индейцы не уточнили, но за скромное вознаграждение взялись оснащать поисковиков по местным нормативам и выделить проводников. Судя по поведению, местные нам оказывают великую честь и делятся самым ценным, видимо, имея в виду собак, так как отношение к людям тут довольно утилитарное — бог дал, бог взял. Благодаря этому, наши батюшки, развернувшие активную агитацию, находили понимание среди местных. Священники радостно утверждали, что скоро дело и до крещений дойдет.

Больше никаких знаковых событий не произошло, корабли переоснастили из запасов, машины перебрали второй раз, топливо загрузили меньше, чем хотелось бы, но теперь есть что противопоставить шторму.

12 декабря 1709 года три корабля экспедиции, окутавшись дымом ответных залпов, под звон колоколов церкви, выходили в залив, начиная новый этап путешествия. Планы основания фортов пришлось пересмотреть, так как оставлять небольшие гарнизоны, размером с капральство, становилось опасно. Вместе с тем, на первое место выходило снабжение северных земель и обеспечение продуктовой независимости — по ледовому пути мы сюда замучаемся припасы таскать. Для посевов южные земли подходят больше Аляски, значит, нам туда дорога.

Время отхода ледовых кораблей в обратный путь неуклонно приближается, а путь впереди еще не меньше двадцати тысяч километров с учетом обратной дороги. Немного в этом пути нам поможет сам Тихий океан, течение, идущее вдоль всех берегов, несет корабли по кругу от Аляски к экватору, затем вдоль него и потом, поворачивая мимо Японии, опять на север, по кругу. Скорость течения местами около сотни километров в сутки, или несколько меньше. Просто дрейфуя можно пройти по кругу в северном полушарии за 7–8 месяцев, слегка подправляя курс парусами и переходя из одного течения в другое. В нашем распоряжении имелось восемь месяцев до открытия ледового пути. Но пару месяцев, если не больше, уйдет на основания поселений, так что, следовало поспешать, и корабли окутывались парусами, пользуясь перерывом в штормах.

Мой мысленный метроном начал громко тикать, с каждым тактом уменьшая наши припасы и увеличивая шансы на неудачу. Ненавижу это состояние! Почувствовал себя как перед Северной войной. Но на этот раз рядом пил не Петр, а занимался говорильней Алексей. Даже не знаю, что лучше.

Через сутки корабли вышли из залива, хлопнули парусами, ложась на юго-восточный курс, и бодро побежали к новым проблемам.

Выход в море после длительного спокойствия в бухте, заставил уважать зимнюю погоду. Волны били нещадно, заставляя периодически запускать машины и давать отдых парусным нарядам. Конвой с трудом удерживал кильватерный строй, периодически теряя канонерку между водяными валами. Каково приходилось ее экипажу, если на тяжелом, хоть и валком, ледоколе кишки выплясывали ламбаду, боюсь представить.

Взятые в проводники алеуты совершенствовали коммуникации с нашими толмачами, решил воспользоваться некоторыми плодами их междусобойчиков — конвой принял севернее и двинулся в обещанную большую бухту, искренне надеясь не спутать черные волны с не менее черными скалами.

На вторые сутки после выхода в море шторм утих до свежей погоды. Бухту мы нашли, что не удивительно — промахнуться мимо залива шириной в три десятка километров сложно. Вот только бухта оказалась огромным заливом с разбросанным по нему архипелагом островов, мелей и камней. От одной опасности спрятались прямо в другую.

Тем не менее, корабли шли под гротами, пробираясь на восток. Попробовали эхолот мастеров. Потом починили и вновь попробовали. Так и продолжали пробовать сутки, пока описывали двухсоткилометровую дугу по заливу, нанося на карту острова и постепенно отклоняя курс к югу.

Вокруг пилой стояли горы со снежными покрывалами, берега прорезали шрамы заливов, острова кишели морской живностью, и, по уверению алеутов, живностью двуногой. Хотя, для них и сто человек, это уже много, так что, можно считать эти места слабозаселенными.

Сутки передышки взбодрили, и ужин на ледоколе удался. Руководство наверстывало стравленную Нептуну дань и обсуждало перспективы. Обсуждало, как обычно, размахивая шашками. По их словам нам и тот островок для форта подходит, и вон тот, а берег у ледника был вообще сказочный.

При этом ловил на себе периодические вопросительные взгляды. А мне не хотелось отрываться от свежее жареной рыбки. Диво как хороша, после наших сублиматов. Это не в укор коку, просто все хорошо в меру, в том числе и слегка резиновое мясо.

Как и боялся, Алексей затребовал мое мнение еще до окончательной очистки рыбного скелета моей добавки. Изобразил последний светский лоск, промокнув губы салфеткой и втихаря вытирая об нее маслянистые пальцы.

— Не могу ваш спор рассудить. Коли Алексей Петрович решит на своих землях форт ставить, то так тому и быть. Могу только сказать, что фортов у нас осталось три, еще один неполный малый колониальный наряд и один основной наряд, который делить нельзя, ибо в нем каждому урок прописан. Дороги у нас впереди, никак не меньше, чем мы уже прошли. Коли высадим всех тут, воля ваша. Только с чем дальше пойдем?

Один из будущих губернаторов Алексея, ратовавших за приглянувшийся ему ледник, задал очевидный вопрос, откуда знаю, сколько еще впереди. Ну, дикие люди, ей богу. Хоть бы у навигаторов нашей широтой интересовались.

— Карп Михайлович, никак тебе меха взор закрыли? Мы ведь по испанским бумагам идем. Знаем, где наша граница на юге, знаем, где мы ноне. А вот какие земли меж этим знанием лежат, не ведаем. Но земли великие и богатые, то вы сами уже поняли. Невместно губернии делать величиной с ушко иглы. Не по-русски это, селиться без размаху. Вот отойдем дней на десять от крепостицы, и новую заложим. Так и пойдем, покуда до испанцев не спустимся. Говорено ведь про то было. Чего заново языки трепать?

Алексей в это время спокойно доедал добавку, будто не про него разговор. Или он так меня от рыбы отвлекает? Напрасно. Точно знаю, что пара теней мой интерес к блюду уловили и натаскают к нам в каюту судок жареных хвостиков.

Про теней — разговор отдельный, и довольно долгий. Целое капральство на охрану мне совершенно без надобности, а вот зачин службы безопасности новой империи будет необходим. Святые отцы остались далеко на западе — самое время долго и вдумчиво учить новых контриков, но уже не связанных саном. Шпионы из морпехов выйдут вряд ли, как и из их учителя, а вот приучить мыслить логически и замечать незначительное, делая из него выводы — научить попробую. Будет служба «смотрящих».

Алексей относиться к силовым структурам своей империи наплевательски — сколько раз просил обратить его внимание на внутреннюю структуру контроля. Мне же нужно будет защищать новейшие технологии! Куда там. Типичный подход — главное придумать правильный и красивый закон, а как он исполняться будет, и будет ли вообще, это не монаршее дело. Как мне это знакомо. Придется брать внутренние службы на себя.

Опыта в этом деле слегка поднабрался, глядя на работу тайных и святых отцов. Теперь проводил свободные часы за учебой с капральством. Постепенно заполнял свободные прямоугольники в блок-схемах службы безопасности Империи фамилиями, и проводил индивидуальные занятия.

Капральство разрослось — морпехи, оценивая задачи, постепенно стягивали к себе людей со всей эскадры. Тянули по принципу знакомств, что еще не говорило о наличии у претендента нужных качеств. Некоторых приходилось отсеивать в просто силовые подразделения.

На наше шебуршание Алексей смотрел с пониманием, его сразу поставил в известность, что без новшеств империи не выжить. Сырья у нас мало, транспорта мало, а денег надо много. Значит, без маленьких, но дорогих диковин на продажу — не обойтись. Как не обойтись и без охраны тайны всего этого.

Императорыч согласился, и побежал вновь обсуждать законы со своим окружением. Надо будет глянуть их, хоть краем глаза. Надеюсь, Алексей переболеет всем этим зудом, и к началу настоящей работы станет вменяем. Пока у меня другие дела есть.

По своему обыкновению, устроил из обучения «смотрящих» соревнование. Расширившееся капральство ныне было поделено на две «команды», слегка различные по количеству, и любое действо оценивалось относительно его исполнения второй командой.

Такой подход принес любопытный результат. Каверзы друг другу устраивать смотрящим запретил, но кто ж меня послушает. Пакостить не пакостили, но невинные помехи, в виде двери подпертой шваброй учиняли. В результате, некоторые фамилии в квадратиках будущей структуры поменял местами.

Словом, «смотрящие» подрастают внимательные и сметливые, без рыбки вечером точно не останусь. Даже любопытно, чем вторая половина отыграется, рыбку ведь и запить вкусно не грех будет.

После ужина поднялся с Витусом на мостик. Конвой устраивался на ночлег — кругом темень, хоть глаз выколи. В море мы еще позволяли себе ночные переходы, но в этом заливе такие подвиги избыточны.

Побеседовав с капитаном о завтрашнем ходовом дне, покурив, и послушав, как Беринг накачивает палубный наряд на бдительное несение вахты в связи с возможным любопытством местных, отправился к своим бумагам — новые технологии и диковины еще откуда-то взять надо, дабы было, что охранять. А у меня, последнее время, муза спряталась, не перенеся штормящего моря.

Хотелось спать и рыбки. Двинулся к себе в каюту, ожидая сюрприза.

Три ходовых дня прошли без приключений. Свежий ветер гнал корабли мимо побережья, наматывая километры на лаги. На красоты берегов все уже насмотрелись, тем более, погода не располагала к вдумчивому созерцанию.

Жизнь в море бурлила, наплевав на холод и непогоду. Еще несколько раз видел китов, нерпа залезла в тузик, спущенный с Юноны для пополнения запасов воды, и не поднятый ночью на борт. Страна непуганой жизни.

Алеуты рассказывали толмачам свои предания, разок даже наблюдал пляску на палубе, если эти подпрыгивания можно было так назвать. Кстати, бубнов в виденных поселках алеутов не имелось, или их от нас прятали. Надо поинтересоваться, какое музыкальное сопровождение у подобных подпрыгиваний.

Тем не менее, толмач доложил, что мы подходим к землям ситкин-кван и стоит их обойти. На вопрос о подробностях, толмач пожал плечами — воинов много, байд много. Заинтересовал. На это точно надо глянуть. Хоть будем знать, кто тут страшный такой.

Усмехался зря. На четвертый день по левому борту пошли изрезанные проливы рассекающие лабиринты островов.

Конвой, неторопливо расплескивал ленивые волны, идя под одними гротами, тянулся вдоль берега, высматривая обещанный проводником пролив к ситкской деревне. Но аборигены нашли нас первыми. Из уже пройденного проливчика выскочила длинная лодка на десяток гребцов и заскользила между нами и берегом.

Не совру, сказав, что две третьи команды выскочили на палубу глянуть на местный колорит. Аборигены действительно существенно отличались от наших проводников. Взгляд сам перебегал с алеутов на нашем борту к индейцам в лодке. Тут игра пошла уже не о «найди семь отличий», а скорее «найди пяток сходств». И выиграть эту игру, мало у кого получалось.

Индейцы в лодке выглядели… как индейцы. Размалеванные черными и оранжевыми полосами, голые до набедренных фартуков или кожаных штанов, видимо у самых богатых. Мускулистые, коренастые, хоть и мелковатые. У обладателя штанов в черных волосах до лопаток висели вплетенные пара перьев. Кстати странно, думал перья торчать должны, а оно вон как, висят остью вниз.

Чем ближе подходила лодка, тем интереснее становилось. Высматривал подробности в бинокль. Лодка большая, каркасная, на борт пущена кора, весла рафтовые, гребцы сидят на шпангоутах, в виде гнутых прутьев. Рыбачьей снасти не видно, скарба нет, гарпуны больше напоминают копья с костяными сколами наподобие кончика иглы шприца. Ой, не рыбаки это.

Передал бинокль своим теням.

— Докладывайте, что об этих гребцах мыслите.

Еще одна простенькая загадка на логику.

— Военный поход, кн… граф, тут и думать нечего.

Вторая тень только головой покивал, не отрываясь от бинокля и рассматривая берега.

Головоломка вышла несложной, команды наших кораблей пришли к аналогичным выводам и народ засуетился — наметилась беготня за оружием, и перестановки на палубе под крики боцманов.

Наблюдал эту суету с легкой усмешкой, ну да, сейчас этот десяток индейцев кааак кинется на тысячу лбов и три корабля, кааак растерзает… Понаблюдал, пока лодка с гребцами описывала вокруг ледокола циркуляцию. Любопытные у них привычки, акульи — вон, на второй круг пошли. Добавить парусов, что ли? Будет интересно, на какой скорости они от нас отстанут.

Толмач докладывал Берингу тарабарщину, изливающуюся из проводника. На ум пришла дурацкая мысль, у нас не проводник, а полупроводник какой-то получился. С запорным слоем.

Поднялся на крыло мостика, к спорящим, пропустив спешащего туда Алексея. Пока поднимались, да разбирались с проводником, гребцы пошли на третий круг. Со слов проводника ситкхи приглашают в гости. По правилам им надо кричать, приглашая на борт, а они должны три раза отказаться, но потом согласиться, и будет мир.

Последняя фраза меня заинтересовала. А если мы не будем кричать? А если не ведаем их правил? Война? Оказалось — да. Ну, дикие тут нравы, однако. Велели алеуту кричать, но он сослался на незнание языка. И что делать? Заглянул в рубку и велел гуднуть. Пусть аборигены сами расшифровывают.

Гудок рявкнул над морем, полетев, крошась эхом, по каньонам изрезанного берега. Гребцы на лодке едва не перевернулись, но быстро восстановили согласованность и бодро пошли на четвертый круг. Наблюдал за ними уже с интересом, думал, они к берегу рванут, а они пересилили страх неизвестного и блюдут традицию. Очень интересно. А ведь их и ружейная стрельба может не испугать.

Вскоре традиции были соблюдены, ледокол трижды рявкал гудком, а лодка нарезала круги. За это время Беринг подготовил палубу к приему аборигенов, разогнал народ, выставил вооруженный наряд и уговорил царевича смотреть на представление из «ложи», не спускаясь с крыла мостика.

Напрасно про смекалку аборигенов историки отзывались насмешливо. Сброшенный штормтрап гребцы восприняли правильно, вскарабкались лихо и устроили на палубе нечто похожее на военную пляску, с подпрыгиванием и взмахиванием гарпунами.

Короткая пляска завершилась выкриками, индейцы спустились обратно в лодку, быстро отчалив, и устремившись в большой пролив впереди нашего курса.

И что это было? Немая сцена заставила всех переглядываться. Постепенно взгляды останавливались на наших проводниках, активно жестикулирующих с толмачами.

Консилиум из толмачей, дворян и офицеров решил считать, что нас пригласили в гости. Подозреваю, не все так однозначно, да только подозрения к делу не пришьешь.

Пока корабли заворачивали в открывающийся слева по курсу обширный залив, спустился к своему капральству. Вот и первая задачка для службы безопасности.

Вслед за лодкой наша эскадра лавировала меж камнями и островками внутри залива. Вокруг поднимались горы, из воды торчали камни, глубины резко упали, и пришлось сбросить паруса, переключаясь на машины. Лодка замедлила ход вслед за конвоем, дожидаясь, пока мы отыщем подходящие проходы. Не нравиться мне все это. Бухта в целом хороша, но нас вели в северо-восточную ее часть, за большой остров, а там камни торчали как зубья на гребенке.

Пляски вокруг камней затянулись до обеда. Наконец корабли бросили якоря, едва имея метр под килем. Напротив рейда, на холме, стояла большая индейская деревня, и высыпавший на берег народ. Народа толпилось много, несколько сотен человек точно, а то и больше тысячи. На каменистом пляже у подошвы холма лежали длинные лодки аборигенов. В глаза бросалась разница поселений алеутов и этой деревни. Вот ведь странность, пять сотен километров географической разницы, а такие отличия в жизни.

Вокруг кораблей уже крутились лодки, на которых кроме мужчин сидели женщины, приковывая внимания к своим телам, прикрытыми одними только передничками. Как только им не холодно? Зима же! Снег выпадает.

Судя по мужику на головной лодке, в штанах и с десятком перьев вплетенных в волосы — нас посетила местная шишка. Индейцы вновь поднялись на палубу и устроили небольшую пантомиму. Толмачи затруднялись с переводом, но предположили, что с нами здороваются. Лично мне это больше напомнило «кошелек или жизнь», но озвучивать мнение пока не стал, на палубе началась демонстрация «ниток и бус».

Походил рядом с нашими «купцами» пытающимися жестами и с помощью толмачей начать меновую торговлю. Процесс этот явно буксовал, что заставляло задуматься. Не дурнее же эти ситкхи алеутов.

Общее впечатление от близкого знакомства с местными складывалось негативное. Алеуты тоже попахивали, но не настолько! Видимо, вместо теплой одежды ситкхи намазываются жиром, и забывают его смыть, когда он прогоркнет. Ситкхские женщины, это отдельный разговор. Можно представлять себе голых туземок, ладненьких и молоденьких. Да вот картинка эта хороша только для глянцевых журналов моего времени. В жизни туземки отличались кряжистостью, отвислостью, и на редкость неприятными лицами. Местные красотки еще и оттягивали нижнюю губу деревянными вставками, напоминая дебилов с отвисшей челюстью и капающей слюной. За дисциплину на борту можно не беспокоиться, любовь на этих берегах представлялась мне слишком экстремальным делом.

Обратил внимание на оружие вождя. У него на поясе висел железный нож! Этим ножом шишка размахивала перед нашим купцом — даже мне было понятно, что он хочет нечто похожее. Купец разводил руками, соблюдая установленные правила продавать лезвия только «друзьям». Шишка распалялся, и к месту торговли стягивались морпехи. Любопытно, испанцы так высоко на север подняться вроде не успели еще, значит, это нам привет с той стороны гор, где на восточном побережье англичане с французами лихорадочно вооружают индейцев и поощряют их резать скальпы. Как бы на мушкет не нарваться.

Вождь правильно оценил обстановку, с окружившими его морпехами — до стрельбы дело не дошло, сменившись в очередной раз пантомимами. Интересно, а почему нас в поселок не приглашают?

На поздний обед мы уселись только после того, как ситкхи покинули борт, пообещав, как надеялись купцы, вернуться с мехами и другими товарами на обмен. За столом Витус отчитывался о контакте, оправдывая мои опасения — делать тут нечего, торговать нечем, и объемов торгов купцы не обещают. Опять не о том говорим. Постучал вилкой по тарелке, привлекая к себе внимание.

— Дозволь, Алексей Петрович, итог подвести

После утвердительного кивка царевича продолжил.

— Коли так дела, как наш капитан сказывает, то нечего тут всем кораблям делать. Предлагаю одну канонерку оставить, для окончания торгов, а остальным кораблям пройти по архипелагу и нанести его на карту.

Алексей даже жевать прекратил, удивленно слушая мою инициативу.

— К чему это граф? Завтра все и пойдем.

Удивляет меня порой царевич. Наивностью. Это римские изыски на него плохо влияют.

— Алексей Петрович, не надо завтра. У нас каждый день на счету, а путь впереди еще длинный.

Алексей насупился, внимательно на меня глядя.

— Не договариваешь ты граф, мы тут карту не за день ни за седмицу не составим. Один день ничего не поменяет.

— Все так. Да только день тут, день там, и к возврату опоздаем.

Алексей серьезно смотрел на меня, впрочем, как и большинство людей за столом.

— Есть и другие причины?

Ну, наконец-то до царевича дошло.

— Есть, Алексей Петрович. Да только невнятные. Душа просто ноет, что так правильно будет.

Алексей хмыкнул, он постоянно мое упоминание души скептично принимает. Может, думает, у меня ее нет? Напрасно. Раз болит, значит есть.

— Так тому и быть. Опосля обеда и пойдем.

Алексей продолжил звенеть вилкой, и не стал уточнять, что останусь на канонерке. К чему монарху эти подробности.

Отобедав, курили на крыле мостика с Берингом. На кораблях царила суета отхода. Витус долго молчал, но затем задал «неожиданный» вопрос.

— Думаешь, нападут?

Усмехнулся. Нет, они нас подарками завалят! Повернулся к правой тени, он у меня стройнее ответы порой выдает.

— Ефим, доложи мысли о туземцах.

Морпех напрягся, создавая уставное лицо, и начал перечислять.

— Большие лодки, с промысловыми байдами алеутов не схожи. Оружие у всех гладкое, не охотничье. Людей много, а товаров к обмену не привезли. Оружие у воев сильно разное, видать не все свое. Пляски эти, не мирные они, какие-то. Деревня большая, а с чего кормится? Скалы кругом, а рыбы сушеной на обмен не привезли…

С гордостью смотрел, как выводы морпеха нагоняют сумрак на Беринга. Приятно, когда ученики демонстрируют теоретический материал. Когда морпех остановился, добавил.

— Еще скажу про их раскраску. Не нужна она промысловикам, у алеутов ничего подобного нет. Жиром они лицо и руки мажут, но малевать себя не пытаются. Раскраска, это только врагов пугать. А раз такое стало традицией, значит, племя живет войной.

Выбил трубку, глядя, как пепел летит в темные воды залива.

— Так как, Витус. Нападут?

Беринг выглядел решительно.

— Зачем тогда корабли с рейда уводить?…

Перебил капитана, зная наперед все, что он скажет. Не надо мне тут «ни шагу назад».

— Витус, у нас здесь не баталия. Нападут или нет, то гадания наши. Но коли нападут, то канонерке их сподручнее всего встретить. И вовсе не пушками. Канонерка спроектирована абордажи отражать, на ней лишней щелки снаружи нет. А наши ледовые корабли для отражения абордажа неудобны. Не сомневаюсь, что и на них отобьемся, но к чему нам случайности? Уводи корабли. И пушки расчехли, мало ли что.

Спорили с Берингом еще минут десять. Хорошо, что Алексей не курит и в нашем споре не участвует. И так не уверен, что поступаю правильно. Может и правда, уйти всем и не обострять. Да только потом это может большой кровью отлиться, как нашей, так и местной.

Ледовые корабли уходили с рейда, разрезая легкое волнение бухты бурунами винтов. Индейцы слегка заволновались, но скорость кораблей намекала, что гнаться за ними бесполезно. Тем более, самый маленький корабль остался на рейде.

Наблюдал суету деревни с верхней палубы. Количество лодок вокруг нас увеличилось, нам даже несколько шкурок привезли, настаивая на открытии торгов. Что же, поторгуемся, может, и зря наговариваю на местных.

К вечеру деревня успокоилась. Темно, серое небо спрятало звезды, берег проглядывал черным силуэтом на темном фоне без единого огонька. Пора и нам паковаться.

Отдал приказ капитану начинать. Все по плану, задраиваемся, половину наряда спать, остальным стоять у прорезей амбразур внутренней обороны палубы. Пушкарей в носовые башни, кормовым башнерам спать. Сам занял гамак в кубрике и пытался заснуть, покачиваясь на легкой зыби. Поймал себя на том, что жду бряканья об железо или топота босых ног. Заставил мысли вернуться к расчетам новинок — последнее время меня это быстро усыпляет.

Каюсь, абордаж проспал. Судя по спрыгивающим с гамаков вокруг меня морякам, дежурила уже вторая смена, а первая выспаться не успела. Уж больно ярко поминали флотские аборигенов.

На верхней палубе грохотали Дары, шелкали штуцера и бахали картечницы. Пушки пока молчали. Помотал головой стряхивая сон и пытаясь попасть ногами в расшнурованные берцы. Жаль. И тут все по худшему варианту развивается.

Особо не волновался. Выбить нас из канонерки маловато будет всего абордажного наряда линейного корабля. К нам даже через трубы не влезть. У туземцев точно нет никаких шансов.

Пока добежал до места боя, все уже закончилось. Точнее, закончилось на палубах. Морпехи выскочили из люков, оббежали открытые палубы, зачищая их от аборигенов, и теперь палили через борт. Вспыхнувший прожектор выхватывал из темноты множество удирающих к берегу лодок, и по ним грохнули пушки левого борта, судя по облачкам разрывов — шрапнелью. От меня опять ничего не зависело, капитан действовал четко, вон, даже люки сброса катеров уже открывались.

Чтоб не чувствовать себя совсем уж лишним, наблюдал за стрельбой морпехов из Штук. Мысленно кивал своим размышлениям. Избыточные у нас калибры. Вон как отдачей прицел сбивает.

Так, под грохот выстрелов и рявканье пушки подвел итог своим долгим размышлениям о нашем вооружении.

Если кратко, то пора вернуться к унитарным патронам, мелким калибрам и бездымному пороху. Стиль оружия для остального мира мы задали, щитовую защиту от мягких пуль ввели, пора нормальным делом заняться.

Хотел позже перевооружаться, да только больно много китайцев на горизонте появилось. Пора подходить к оружию научно. Ставить правильное тех задание и исполнять его без избыточности. Вот только отбрасывать наработки и опыт уже созданного вооружения, станет неверно — пора сращивать отработанные тут технологии с наработками моих современников.

Для начала, определилась дальность прицельной стрельбы. Пневматические тиры моего времени вешали мишени обычно на дальности метров в шесть. Для тренировки морпехов из пневматики использовал дистанцию восемь-десять метров, и стреляли они у меня по спичкам, точнее, по палочкам пяти сантиметров высотой. Попадали неплохо — вот это и решил считать прицельной дистанцией.

Спичка на дальности 8 метров, равноценна по силуэту человеку, стоящему в полный рост на трехстах метрах. Буду считать это «дистанцией гарантированного попадания». Попасть можно и дальше, да только сложно на большие дистанции без оптики целится. Оптика, это отдельный разговор и отдельное оружие — мне пока о массах думать надо.

Большая дистанция требует высокой скорости пули. Ныне весь мир стреляет тяжелыми пулями с низкой скоростью. Да только три сотни метров эти пули летят чуть меньше секунды. За это время убежать можно до китайской Великой Стены. Пора переходить на скорости в три маха для свинцовых посылок.

Вот и следующая проблема. На такой скорости свинец деформируется от скачков уплотнения и потечет. Выходит, пора «одевать» свинцовую пулю в латунную оболочку. Еще и стальной сердечник добавить, чтоб набирающие популярность в армиях мира щиты не мешались.

Самый скользкий вопрос с калибром. В мое время надежным и мощным можно считать калибр 7.62 — лично проверял. Появившийся вслед за ним калибр 5.45 обосновывали облегчением боеприпаса и оружия. Дело, безусловно, нужное, патронов всегда мало — вот только отзывы о калибре были не самые восторженные. Пуля получилась слишком легкая, рикошетирующая даже от веточек в лесу. А с моими технологиями изготовления боюсь, совсем неустойчивая штука выйдет. Маловат калибр. Где же золотая середина?

Стрельба вокруг стихала, об воду плюхнулись два катера и в них деловито попрыгали экипажи. Явственно, в наступающем затишье, засвистели двигатели.

Прикинул худший вариант по оружию. Пятьсот тысяч китайцев против десяти тысяч наших. Пятьдесят точных попаданий на солдата в идеале. Пусть, в четыре раза больше выстрелов. По две сотни патронов бойцу надо дать. Патрон 7.62 весит около 16 грамм — выходит около трех с половиной килограмм боекомплекта, плюс оружие, плюс паек, минус лошади, которых нет и возить их по ледовому пути сложно. Хотелось бы полегче.

Жаль, что не специалист по оружию — золотая середина калибров для меня это просто сложение двух калибров моего времени и деление их пополам. Выходит калибр 6.5 миллиметра, значит, внешний диаметр пули, с учетом нарезов, будет 6.8 миллиметра.

Вот под расчеты подобного унитарного патрона вчера и засыпал. Вес пули с рубашкой, свинцом и длинным стальным стержнем сердечника, диаметром три миллиметра, выходил 6 грамм, не дотягивая трех грамм до песни. Вес всего патрона выходил 8 грамм без гильзы.

Вот тут уточню. Гильзы, это здорово — только раньше от них отказался не от хорошей жизни. Латуни мало. А с этим переездом так и совсем, почитай, нет. Зато есть укоза, получаемая из даров леса и человеческой жизнедеятельности. Некоторую водонепроницаемость она обеспечивает, это мы уже проверили на капсулах для штуцеров.

Понятно, что полужесткие капсулы накладывают ограничения на кинематику оружия, зато сгорают при выстреле, большей частью, и просты в изготовлении при ограниченности ресурсов. На два миллиона выстрелов нам гильз не наделать.

Остается вопрос капсюля. Привычные морпехам «гвоздики» хороши, но устарели. Длительная подготовка патрона снижает темп стрельбы. Время вспомнить «игольчатые» винтовки моей истории. Там инициирующую смесь помешали в донце пули и длинной иглой, сквозь порох, накалывали, вызывая выстрел. Игла, понятное дело ломалась и покрывалась нагаром довольно быстро, тем самым выводя ружье из строя.

Однако, идея рабочая, если ее вывернуть наизнанку. Стальной сердечник пули продлеваем на всю длину капсулы, на его кончик помещаем капельку инициирующей смеси и бьем по ней обычным бойком через торец капсулы.

Вторым недостатком полужестких капсул можно считать их длину. Привычные мне патроны имеют форму бутылки неспроста. Порох, с его небольшой плотностью, занимает много места, и если его укладывать в цилиндр диаметром с пулю — столбик выходит длинный. В случае с новой капсулой длину уложил в семь сантиметров при двух граммах пороха.

Вообще, экономия, по отношению к штуцеру, выходит приличная. Можно считать, три новых патрона с одного старого. Вот только стоит ли оно того? Это только опыты покажут.

Стрельба стихла. По берегу метались снопы света с катеров, прожектор канонерки обшаривал акваторию, а морпехи уже усаживались чистить оружие. Похвально. Сделал втык капралу — что за бардак?! Чистка строго по линиям, а то вдруг нас с разобранным оружием застанут. Понимаю, что после дымного пороха надо вычистить как можно быстрее, ибо нагар страшный и со временем твердеет. Догадываюсь, что вряд ли кто на нас теперь нападет. Но порядок ДолжоН быть! Уксусом потом отмочат. Пока пусть только стволы прочистят.

Сереющий рассветом рейд открывал неприглядную картину. Впрочем, уже насмотрелся на подобное. Обломки и полузатопленные лодки с трупами ныне не вызывали споров с совестью. С грустью признался сам себе — стал циничнее. Теперь осматривал деревню, не отвлекаясь на плеск, сбрасываемых за борт тел.

Деревня молчала. Никаких движений. Засада? Сбежали? Народу-то в поселении прилично было, а лодки у аборигенов не бесконечные. Скомандовал высадку на берег и сам спрыгнул в качающийся у борта катер.

Деревня так и не отреагировала на десант. Наша демонстрация мастерства шахматных перебежек никого не впечатлила. И скоро стало понятно почему.

Вышел на берег, закурил слегка подрагивающими руками. Кликнул капралов. Когда вокруг меня собрались командиры экипажей, разжал зубы.

— Приказываю. Прочесать на катерах окружающие проливы и протоки. Встреченные лодки топить картечницей. Сроку вам до обеда, затем возвращайтесь.

Капралы отдали дань Уставу и разбежались по подразделениям. На берегу оставались только мы с тенями и десятком морпехов усиления. И еще мертвецы. Много.

Лодок у аборигенов оказалось действительно не бесконечное количество, и они решили вопрос посадочных мест кардинально, зарезав своих стариков и прочих невлезающих. Много трупов лежало у воды. Много в домиках поселения. И что мне с этим делать?

Времени подумать имелось вдосталь. Вокруг занималось зимнее утро севера, начинал накрапывать мелкий дождь, больше похожий на снежную крупу. По мертвому берегу бродили морпехи, не верящие, что местные своих стариков под нож пустили, чтоб им бежать никто не мешал.

Такая бойня против русского уклада этого времени. Она мне-то поперек души, а морпехам, выросшим на безоговорочном поклонении патриархам, и подавно. С врагом мы, похоже, определились. Теперь надо придумать, как отговорить экспедицию от геноцида, который обязательно последует.

Вновь закурил, не чувствуя вкуса табака. Бесполезно сечь море за шторм. Вот только донести эту мысль до наших, будет еще сложнее. Надо говорить с батюшками — выйдет испытание их способностей, которого даже представить не могли. Пусть проповедуют своим морпехам.

В ожидании катеров принялся за изучение поселения. Мы можем позволить себе не ведать привычки друзей, но о противниках должны знать все. Допрашивал вещи об их хозяевах. Вещи молчали, но мне слова и не нужны были.

Дома похожи по конструкции на типи — высокие конусы из прямых жердей, покрытые сверху кусками коры, придавленные еще одним слоем жердей. Дом вопил о своей временности и слабой развитости обработки шкур. Имелись в поселении и несколько длинных домов по образцу шалаша — все те же жерди и лежащая на них кора, образующая двускатную крышу.

Внутри жилищ отсутствовали развешенные запасы рыбы, зато имелось много плетеных корзин. Кострище больше, чем в вигвамах алеутов, и места для подношений духам за ним не видно. Любопытно.

Вылез из темноты обиталища на улицу, пытаясь продышаться. Амбре внутри шибало мозги не хуже «черемухи». Вспомнил, что вроде как начальник тут, и приказал вытаскивать все вещи бывших хозяев на улицу. Тут посмотрю.

Много мелких вещей. Материал — камень и кость, с редкими железными вещицами. Большинство утвари богато украшены резьбой — мелкие моторные навыки у племени развиты удивительно хорошо, значит, в ближнем бою они могут быть опасны.

Из припасов обратила на себя внимание корзинка с каким-то темным злаком. Пересыпал блестящие крупинки серо-коричневого цвета из горсти в руку. Очень похоже на длиннозерный рис, только цвет иной. Потер одну семечку меж пальцев. Может быть тут рис? Сомнительно. Да и не встречался мне такой. Надо попробовать сварить чуток, и подсыпать одному вредному губернатору на пробу.

В целом деревня выглядела бедно. Впрочем, и у алеутов достаток отсутствовал, но у них было как-то «бедненько но чистенько» в понятиях каменного века, само собой. Деревня ситкхов больше напоминала домик бомжей — запахами и подбором вещей. Складывалось впечатление, что, как сороки в гнездо, сюда стаскивали все без разбора. Для торговли такой подход может и пришелся бы кстати… да только не вышло.

По мере осмотра поселения, поправил некоторые выводы. Шкуры ситкхи выделывать умели, и даже имели котлы, сделанные из тюленьих шкур. Охотились они не только на морского зверя — шкурок в жилищах было много, но не во всех. Сделал вывод о расслоении общества. Похоже, тут имелась своя знать, и свои «сервы», судя по повальной бедности больших, общинных домов и их голому, не прикрытому плетенками или шкурами, земляному полу. Возможно, тут и рабов держали, хотя это голое предположение, никаких кандалов не видел. Просто очень уж убого некоторые жилища выглядели.

Зато нашлось жилище шамана. Даже столб перед ним резной имелся. Вот только бубна и тут не нашел. Закрадывалось подозрение, что про бубен у шаманов меня фильмы обманули.

Зимний день окончательно отобрал бразды у ночи. Морпехи попытались сносить мертвецов в одно место, но быстро бросили. Мало нас. А покойников страсть как много. Мертвое селение давило на психику, постепенно все морпехи собрались на берегу, не оборачиваясь больше к припорошенным снегом конусам. Разве что мои тени оглядывали берег, высматривая опасности.

Решил больше тут не задерживаться, приказал грузить тузик собранными образцами и переправляться на канонерку. Не по себе тут как-то. Вроде и не имеем прямого отношения к этой бойне, но глупо отрицать, что случилась она с нашим появлением.

Теперь у нас в этих местах появятся кровники, и форт тут лучше пока не закладывать. С другой стороны, нашему алеутскому проводнику, видевшему всю эту стычку, будет, что рассказать соплеменникам и другим племенам, которые еще впереди. Возможно, эта кровь убережет нас от будущих баталий. Время покажет.

Пытался заставить себя сесть за расчеты, но получалось плохо. Устроил своему капральству разбор операции, с элементами анализа. Основные вопросы перед морпехами ставил: «как можно было избежать столкновения» и «к чему приведет…». Последний вопрос рассматривали со всех сторон, так как вариантов имелось много, не говоря про то, что обязательно требовалось прикинуть несколько случаев — уклонение от боя, не доведения до боя, общение после боя, в том числе с другими племенами.

Картинки складывались безрадостные. Никак нам нельзя было уклоняться. Не поймет тут народ демократии царевича, благо и ему эта идея постепенно перестает нравиться. А вот сильную руку тут поймут, и пакостить будут по мелочи, не доводя до войны.

Хотя и это все вилами по воде писано. Мы пытаемся прогнозировать действия аборигенов ничего про них не ведая. Прямо обезьяна колющая орехи на бомбе. Обратил внимание будущих безопасников на этот нюанс, способный изменить всю картину. Один раз мы уже прокололись, предположив, что после боя ситкхи уйдут всем поселением в горы. Теперь приходилось подчеркивать — не будем знать привычки окружающих, можем и еще дров наломать. Империя, она хороша тогда, когда о каждом народе, ее населяющем, досконально известно все, вплоть до привычек и любимых приемов.

День тянулся как патока. Над мертвым берегом и над заливом крутились стаи птиц. Роль ворон прекрасно выполняли чайки, наплевав на свой статус «гордой белой птицы». На борту царила тишина, прерываемая окриками боцмана. Моряки, не по первому разу, драили палубы, поглядывая в проливы. Победных криков слышно не было. Муторно.

Катера собрались в течение двух часов после обеда. На них тоже победу не праздновали, скупо доложив о найденных и уничтоженных лодках. Больше ничего нас в этой бухте не держало.

Канонерка снялась с якоря и начала обследование акватории. Пока мы ожидаем возвращения ледовых кораблей, стоит занять команду делом. Как ни странно, но неторопливые промеры глубины принесли результаты. Бухта имела еще несколько неплохих якорных стоянок, а в восточной части глубины позволяли подходить к самому берегу, поросшему лесом.

Алексей запаздывал с возвращением. Даже волноваться начал, не случилось ли чего. Хотя, пушечной стрельбы слышно не было. Вышли из бухты на короткое патрулирование. Искать корабли в лабиринтах этих проливов — дело дохлое. Приказал возвращаться и вставать на якорь напротив входа, то есть, на новой найденной стоянке.

Вторая ночь в Мертвой бухте прошла под плеск волн в борта и сон вполглаза. Кубрик дремал неспокойно, люди вскидывались во сне, будили соседей, и эта волна прокатывалась по гамакам. Потом кубрик вновь засыпал. Совершенно нетипичное состояние для умаявшихся на вахтах людей. Во время ледового хода даже грохот льдин о борта спать не мешал. Крепко нас тут всех зацепило.

Алексей вернулся поздним утром, когда собирался вновь выходить на патрулирование. Канонерка, на всякий случай, обозначила свое новое местоположение сигнальной ракетой, и через час уже поднимался на борт ледокола.

Докладывал царевичу в неверящей тишине. Понятно, что еще через полчаса корабли снимались с якорей и переходили на нашу старую стоянку. Вынужден был вновь ступить на Мертвый берег. Название, похоже, закрепится, его уже постоянно стали употреблять.

Потом, на флагмане, выдержал еще один бой. Убеждал начинающего самодержца, что не надо нам тут задерживаться. Впереди еще слишком долгий путь. Мы вернемся сюда. Про себя добавлял, «когда остынем».

Корабли покинули Мертвую бухту во второй половине дня, слухи по эскадре бродили самые разные, и общее настроение соответствовало низко стоящему барометру. Наблюдал за общением между собой наших проводников. Для них, похоже, случившееся не выглядит чем-то особенным. Разве что поражены как мы быстро справились. Оставил очередную зарубку на разлохмаченном столбе своей памяти. Разговор с батюшками предстоял долгий, и начинать его стоит прямо сейчас. Напросился к Алексею для беседы с его духовником — теперь моя очередь наставлять его на путь истинный.

На вторые сутки следования вдоль берегов архипелага, барометр пошел вверх. Как в прямом смысле, так и в переносном. Ветер усилился, но развиднелось. Из гнезда доложили, что горизонт на юго-западе подозрительно похож на землю. Впрочем, и на кучевые облака он похож. Но конвой принял к западу, отдаляясь от неприветливого архипелага с левого борта.

Довольно долго сомневались, есть земля или нет. Но приблизившись, разглядели вершины гор, и начали забирать к западу увереннее. Выяснилось, что зря. Перед нами открылся большой остров, вытянутый с запада на восток, большей частью низменный, с горами на западе.

Приблизившись, конвой отвернул на восток, идя вдоль побережья. Зачастила скороговорка навигаторов на дальномерах, снимающих пеленги. На корабле постепенно воцарялась деловая суета. Карта пополнялась изломанной линией побережья, вдоль которой конвой шел уже восьмой час. Сомнения, что это не остров развеял мыс на востоке, зайдя за который мы бросили якоря. Линия побережья на карте приобрела вид зеркальной буквы «Г» причем вертикальная линия обещала быть долгой.

Обсуждал карту с мастерами. Тыкал в найденные бухты и горы. Местечко явно просит к себе рудознатцев. С Алексеем обсуждали перспективность закладки форта. Заманчиво. Но для начала обследуем землю до конца.

Весь следующий день шли вдоль восточного берега островов. Их оказалось много, и тянулась береговая линия уже вторую сотню километров. Выходит, остров вытянут не с запада на восток, как подумали вначале, а с севера на юг.

Вторую ночевку провели в фьордах восточного побережья острова. Можно было подводить предварительные итоги. Шикарный остров. Вроде и от материка отделен, но пару раз мы видели материковые горы на востоке, значит, не так уж и далеко для наших судов, зато тяжело для аборигенов. Правда, по многим признакам, остров обитаем, но нас никто не задирал. Наоборот, все попрятались. Вполне возможен мирный сценарий.

Из личных впечатлений. Красиво тут. Как в Норвегии. Только теплее и лес гуще. Заспорили о месте закладки форта. Мест обозначилось четыре, два на северном побережье и два на восточном. По мне перспективной была только одна бухта, которую прошли в середине дня. Там равнины переходят в горы, но еще сохраняют буйство растительности. Все удовольствия на локальном участке.

В результате споров решили отложить основание форта. Вот разгрузим ледокол, отправим его обратно, пусть он на обратном пути и основывает форт в серединной бухте…

Зря надеялся, что оппоненты расслабились и пропустят мимо ушей, где именно предлагаю основывать форт. Опять заспорили. Жаль, что местные не стояли у берега с плакатом «Добро пожаловать». Может, сберегли бы мне нервную систему. Хуже нет, чем богатство равноценного выбора.

На следующий день, пройдя на юг, конвой убедился, что острова закончились. Даже еще немножко на юг прошли. Точно закончились. После чего корабли развернулись к востоку. Где-то там должен быть материк.

К обеду вокруг лежал бесконечный Тихий океан, волнение которого разбавляли только киты. Но вскоре впереди форштевня мелькнули спины дельфинов. Вот теперь полный комплект! Еще чайку на плечо, повязку через глаз, на флагшток поднять… Остановимся на дельфинах. Тем более вялые они какие-то, в носовом буруне не играют. Может, не научились еще? Считай, первый корабль видят.

Землю заметили только к вечеру. Балует нас зимняя погода. Уже четыре дня без шторма. Свежий ветер не в счет.

Ночевали у берега в наспех найденной бухте. Берега тут изрезаны даже сильнее, чем в южной оконечности покинутого нами острова. Вывел Алексея на палубу, потыкал в нависающую над нами гору. Вот чем хуже это место, обсужденным площадкам под форт на острове? Считай, наугад ткнули в берег, и попали в бухточку, с горами, ручьями, лесом и рейдом.

Алексей согласился, что трех оставшихся фортов нам мало. Надо будет закладывать вторую крепостицу и подумать над перетасовкой оставшихся людей с целью выделения еще пары береговых нарядов. У нас теперь есть экипажи без катеров, вот их и используем.

Утром погода начала портиться, барометр падал, а настроение оставалось приподнятым. До обеда наблюдали расходящуюся непогоду. Потом наблюдать стало сложно, видимость ухудшилась, корабли зарылись в волну. Как обычно, шторм налетел неожиданно, как наступление зимы для коммунальных служб.

Ветер зашел к западу, и стало очень неуютно. Слишком солидные скалы торчали под ветром. Можно было поворачивать к западу и идти в море, а можно прятаться в бухту. Появление по курсу группы островов решило вопрос. Мы прятались.

Острова прикрыли от волн, но ветер гудел в парусах как в барабанах, и нас просто задуло глубже, чем рассчитывали. Да мы не особо сопротивлялись. Почему бы не обследовать такой глубокий залив пока море штормит.

Отобедали комфортно, и рассматривали проносящиеся мимо кораблей берега с ленивым интересом. Время шло, залив все не кончался, ветер свистел в снастях. Ленивое безделье постепенно сменялось настороженностью, а к четвертому часу «задува» усиленная вахта шарила биноклями по проступающим из серости шторма берегам. Глубокий залив, однако.

Обнаруженная по курсу земля оказалась островами. За которыми стих, до умеренного, и ветер. А залив все не кончался, правда, заметно сузившись. Теперь мы видели берега по обоим бортам. Лихорадочно листал память, но она молчала как партизан. Даже забортной воды попробовал, вдруг мы в реку вошли.

На всякий случай держались правого берега, как положено в узкостях. Вечер встретили, как положено, на развилке. Посередине, роль камня, выполнял крупный остров — налево пойдешь, непонятно куда попадешь. Направо пойдешь, примерно туда же попадешь. Но справа виднелось устье небольшой, замерзшей реки, и мы пошли направо. Вот будет интересно, если мы заблудимся.

Просматривал склейки карт, умиляясь нарисованной береговой чертой. Особенно внушительно выглядел остров с берегами буквой «Г» и отсутствие берега материка, напротив острова. Про берега пунктиром даже не говорю, некоторые места пестрели обозначениями обрывов и высотами гор у берега, некоторые нанесены были тонкой линией со стыдливым вопросиком. Нам тут копать, не перекопать. Надо скорее закладывать вторую крепость и отправлять Беринга обратно с детальной разведкой.

Утро порадовало прорывающимся сквозь облака солнцем. Где-то за горами, в море, выдыхался шторм. В заливе бежали мелкие волны с барашками, и по берегам шумел лес. Красиво, нет слов. Лента залива, трехкилометровой ширины, зажатая со всех сторон горами, присыпанными снегом. Прямо Рождественская картинка.

Добавлю к этому, что приближался Новый Год, который не очень то и ждали, а главное, приближалось Рождество. Истекали последние дни, за которые стоило найти место под вторую крепость.

Весь ходовой день мы петляли вслед за изгибами залива, свято придерживаясь правого берега. Залив ветвился и сужался, потом расширялся и рассыпался островками. Отметил на карте два места под крепость. Алексей наметил шесть. Беринг сказал, что морским судам тут вообще нечего делать. Что любопытно — все правы.

После обеда, едва протиснувшись в восьмисотметровую узость, корабли вывалились на оперативный простор. Залив расширился до полутора десятков километров, горы расступились, открывая гладь, удовлетворившую даже привередливый вкус Беринга.

А ко мне подкрались первые прозрения. Похоже, второй день идем вдоль восточного берега большого острова. Очень большого. И первое, что приходит на ум — Ванкувер. Собственно, никаких других островов в этом районе и не знаю. Но торопить выводы не буду, должна быть еще и большая река на материке, где стоял в моей истории одноименный город. Но на всякий случай, переименуем в журнале «залив» на «пролив».

До вечера шли по проливу, придерживаясь правостороннего движения, но часто «выезжая на встречку». Пролив усыпали острова, порой большие, и хотелось на картах отметить хотя бы факт их существования. Для себя отметил еще три подходящих места для крепости. Алексей — пять, Беринг — одно. Царевич у нас самый государственный человек. Широко мыслит. Ему бы еще пару миллионов соратников за спиной и был бы он совсем орлом.

Заночевали в бухте на правом, по курсу, берегу, напротив очередного острова, чуть не ставшей основанием новой крепости. Алексей нервничал. Новый год стучал в дверь уже не просто костяшками пальцев, а окованным железом валенком. Завтра у нас явно начнутся проблемы с начальством. Бесконечный этот остров, какой-то.

Утром вышли на середину пролива. Команды, будто почувствовав конец очередного этапа экспедиции, высыпали на палубу. Добровольные наблюдатели показывали друг другу достопримечательности, а меня заинтересовала вода за бортом. Вода изменилась, помутнела слегка. И горы по левому борту отступили, явно открывая долину. Где долина, там вполне может быть и река. А раз вода мутноватая даже в заливе, река большая, и, вполне возможно, с заиленным устьем.

Поделился мыслями с Берингом, потом с Алексеем. После чего корабли повернули к востоку и оделись полными гардеробами. Мысленно царевич уже высаживался у большой реки. Как там было — «тут сему граду быть», или нечто похожее.

Собственно, помутнение воды нас и вело, вытащив аккурат к основному руслу устья. Которое оказалось занято. Свято место пусто не бывает. Алексей даже слегка расстроился, когда мы первые туземные лодки увидели.

Меня, наоборот, лодки порадовали. Занимались делом, ловили рыбу и от незнакомцев удирали, со скоростью, не дающей рассмотреть детали. Вот только беглецы указали нам дорогу.

Дальше случился конфуз. Наши гордые ледовые суда со всей дури сели на мель. Боцман уверял, что во всем виноват новомодный прибор, которому он доверился. Прибор действительно показывал десять метров глубины и обвинения с боцмана частично сняли.

Зато подготовка к высадке шла бодрым темпом, Алексей собирал внушительную толпу, от алеутов до своих приближенных. Разбавил благодушие команды своим капральством «смотрящих». Выдал им двойной боекомплект, по десятку мин к картечницам и напутствие, действовать по обстановке.

Мы с Витусом проводили идущих на благое дело и занялись делом муторным. Сели мы основательно. После очередного поминания всех падших ангелов, засучили рукава и отправили канонерку искать нормальную бухту. Не судьба нам в реки заходить.

Возились с ледоколом два часа, потом перекуривали, вяло поругивая боцмана за леность — мог бы и лот кидать почаще. Потом часа три возились с Юноной. Были даже мысли частично ее разгрузить, но пронесло.

Канонерка вернулась с юга и ушла на север, продолжая осмотр побережья на пару часов хода в обе стороны. Развлечения закончились. Беринг взялся за ревизию состояния ледокола, прозрачно намекая, что мне надо учинить смотр транспорта. Учинил, хотя и лениво было.

Каждый час к нам приходили курьеры от Алексея, докладывая ход переговоров. На самом деле, курьеры шли от смотрящих, Алексей не озаботился нашими нервами. Но в целом ситуация радовала. Встретили нас радушно, теперь идет попытка найти общий язык и оценить товары на обмен. Подарками делегации уже обменялись, на нашу долю досталась рыбина метра два длинной. Любопытно, на какую наживку берет такой пескарик.

С севера вернулась канонерка, собрались на ледоколе для просмотра результатов. То, что Алексей отсюда до Рождества никуда не уйдет, было понятно — оставалось найти нормальное место для морских судов.

На юге имеющиеся бухты можно было считать подходящими с некоторой натяжкой. А вот на севере, в полутора часах хода, канонерка нашла глубоко врезающийся в материк залив. Насколько глубоко, непонятно, канонерка далеко не пошла, но глубины обещают нормальный морской порт.

Подождав еще часик, принял решение сходить на место и глянуть своими глазами. На роль глаз взял на канонерку пяток мастеров колониального наряда. Витус рвался составить компанию, но остался сторожить ледовые корабли и присматривать за командами, явно начинающими предновогоднюю подготовку. Где интересно, они заначки прятали.

Залив мне понравился. От реки, правда, далековато, зато и от неприятностей подальше. Особенно мне пришелся по вкусу полуостров, перегораживающий вход в сужение залива. Отличное место. Но мои многочисленные глаза его забраковали. Воды им, видите ли, нет, лесу мало, земли под пашню мало. Чего они тут, интересно, распахивать собрались. Забраковали. Жаль.

Зато на землях северного берега залива от полуострова и восточнее — все сошлись. Реки есть, леса навалом, от аборигенов заливом прикрыты. Осталось только на наши мысли получить высочайшее благословение.

Всю обратную дорогу спорили над картой залива. Виртуальная крепость, как блоха, прыгала по всему побережью, примериваясь, и все никак не определяясь со своим окончательным местоположением.

Крепость Рождества, как уже начали называть нашу блоху, позиционировалась как промышленный центр. По крайней мере, первым делом начнем ладить верфи на берегу. Соответственно, одни мастера тянули крепость ближе к полуострову и реке, другие за излучину берега, в трех километрах от реки, но на берегу ручья. Истина в споре все никак не могла родиться.

Вернулись на рейд уже затемно. Ледокол представлял внушительное зрелище, возвышаясь среди причаливших к нему со всех сторон лодок и наших катеров. На всякий случай велел всем вооружиться, а башнерам сесть к орудиям.

Но тревога оказалась ложной, на палубах ледокола веселился народ, горело полное освещение, и слышались радостные выкрики. Да! Бубен увидел! Правда, он одиноко стоял прислоненный к фальшборту, но ведь настоящий Бубен! С перьями, плетеными веревочками, и при свернувшемся рядом калачиком владельце. Праздник явно удался. Самое время спуститься к «смотрящим» за подробностями.

Половину ночи составлял мнение об аборигенах с чужих слов, разбавляя его своими впечатлениями от царившего наверху праздника. Судя по топоту ног, слышимому даже через звукоизоляцию, местные индейцы не голодают, и холода не боятся, как и начавшегося мокрого снега.

Постепенно праздник затих, обещая продолжение. Палуба напоминала поле боя, укрытое парусиновыми холмами, перекинутых через гики тентов, запорошенных снегом. Костров под тентами боцман разводить не дал, но несколько железных котлов на роль жаровен пришлось использовать.

Алексея, и весь бомонд, видел несколько раз мельком, но решил отложить расспросы на потом — людям явно не до меня. Мои морпехи выглядели трезвыми и злыми, второе явное следствие первого, так как это капральство осталось единственной вменяемой охраной ледокола.

В Беседах со «смотрящими» вырисовывалась следующая картина. Аборигенов много. Живут они вдоль реки, по берегам пролива, на острове за проливом… словом, везде живут. Племен тут множество, иногда и повоевать им приходиться, но большую часть времени царит мир, ибо всего вокруг вдосталь.

Коммуникация с аборигенами, как обычно, затруднена — но вот жестовый язык, освоенный нашими толмачами, похоже, общий для всего побережья. Опираясь на слова и жесты, удалось определить, что нас встретил народ «кув утсун», или «согретый солнцем». Где именно оно их согрело, выяснить не удалось, пока один сплошной мелкий дождь, низкие облака и туманы.

Морпехи на нюанс «народ» внимания не обратили, а зря. Пришлось нам вместе заняться анализом, собирая крупицы того, что они видели или слышали в единую картину. Раз есть народ, значит, у него есть и мелкие структурные единицы.

Облегчало дело дешифровки любовь местных аборигенов к красоте. У них не только шаманы с бубнами имелись, но и тотемные столбы, на которых писали историю рода. Впрочем, изложу по порядку.

Мы выделили, возможно, и не верно, несколько крупных образований — народ, племя, семья. Судя по оговоркам индейцев — племена делились на три части. Племена воздуха, воды и земли, с соответствующими тотемами. Возглавляли тотемные растения и животные — орел, касатка и медведь. Не трудно догадаться, какие стихии они олицетворяли. К этому добавлялись уточнения, связанные с «семьей» — «желтая выдра» или «сочная трава».

Сие разнообразие отражалось на тотемных столбах, которые ставили перед жилищем — считай, паспорт и история семьи. Причем, передавались родовые признаки по женской линии, и парень «орел» не мог взять в жены «орлицу» даже из другого племени.

Вот где простор для писателей! Тут такие страсти расписать можно, не хуже Ромео и Джульетты.

Правда, многие нюансы остались непонятными, ну да впереди еще много времени. Вернемся пока к тотемам. Ставили их перед домами, где жили большими семьями, очень похожими на поморские общины. Были в семьях свои патриархи и большухи, как следствие, было расслоение даже внутри семьи. И еще в семьях были рабы. Теперь точно знаем, что местные войны носили не столько характер территориальных, сколько промысловых — аборигены себе рабов захватывали.

Раз были рабы, значит, имелись и свои «дворяне», куда же без них. Дворянство обладало значительным имуществом и влиянием, причем, влияние было даже важнее имущества. Из вещей на первом месте стояли дом, лодка, тотемы, оружие и орудия труда, рабы. Количество всего этого определяло статус.

Дома строили наподобие шалашей, но высотой в несколько метров и длинной, порой, десятки метров. Система постройки обычна, жерди, кора, еще слой жердей. Внутри могло быть несколько очагов, когда сыновья одной семьи обзаводились своими семьями. Причем, внутри дома соблюдалось лево и правостороннее движение для мужчин и женщин.

Перед домом стоял тотемный столб, о котором упоминал. На столбе отмечали все значимые события, в том числе и потлачи, проведенные этой семьей. Кстати, то, что ныне творилось на ледоколе, и было таким потлачем, который должен тянуться не меньше четырех дней, а лучше восемь. Когда, интересно, мы работать будем?

Отдельно надо сказать про местные лодки. Их выделывали из цельных кусков дерева, причем шириной лодка могла быть метра два, и длинной десять и более метров. И все это без железных топоров. Деревья валили, проковыривая у комля дырочку и разводя в ней огонь. Преклоняюсь перед терпением и трудолюбием.

Зато лодки выходили тяжелые и устойчивые для морской охоты, в том числе на китов. И для дальних переходов нескольким десяткам бойцов они годились, а вот для реки и прибрежной охоты имелись лодки поменьше. Как не странно, но на лесных зверей местные предпочитали охотиться все с тех же лодок, приплывая на них к охотничьим угодьям, а потом загружая их мясом.

Однако, практиковались и пешие, облавные охоты, судя по большому количеству кожаных, наспинных, ранцев для переноске мяса.

Касаясь утвари, нельзя не отметить войлочных накидок. Тут активно вычесывали здоровых, местных, собак, и делали некое подобие пончо, порой даже украшенное аппликациями из кожи и плетеных тесемок. В любом случае, местные «согретые солнцем» одевались весьма неплохо и колоритно. Под постоянным дождем мокнуть желающих не имелось. И обувь у них была уже вполне ходовая. Многие ходили босиком, но имелись и боты для долгой ходьбы по пересеченной местности, с подошвой и ремешками. Можно сказать, весьма продвинутое племя, хотя железо у них отсутствовало.

Зато морпехи видели несколько медных орудий, явно самопального производства. Где-то тут есть самородная медь! А может, и нет. Ибо торговлю с восточными индейцами местные активно поддерживают. Но буду надеяться на лучшее.

Отдельно остановлюсь на шаманах. Они тут имелись, и входили в высшее дворянство. Они даже обитали на отдельном островке посреди реки, и ходить на него простым смертным запрещалось, за исключением времен обрядов. Имелись у шаманов и бубны, и маски, и, что меня заинтересовало, имелся табак. Правда, привозной, и в малых количествах.

Шаман жил полноценной жизнью — имел свой дом в поселке, с семьей и скарбом, имел учеников и рабов. Словом, все как в нашей церкви — жизнь отдельно, служение отдельно. Похоже, именно тут будут самые жаркие теологические баталии.

Какой итог? Множество племен по всему побережью, с достаточно высоким уровнем развития и численностью. Периодически тут воюют деревня на деревню, с целью разжиться добром и рабами. Потом добро перераспределяется на потлачах. Глобальных войн нет, и никому они тут не нужны. Племена работящие, запасы сушеной рыбы и мяса значительные, присутствует постоянная меновая торговля по всему побережью и с восточными индейцами.

Судя по тому, что нашим торговцам пытались давать за товары медные пластинки, тут уже появился некий эквивалент денег. Парадокс, но индейцы представали вполне сформировавшимся и богатым обществом. Стоит приложить все силы для мирного вхождения на эти берега. Вот только представляю, что мне скажут наши батюшки.

Вышел покурить на палубу, усмехнулся, что храп — штука интернациональная. Падающий снег покрыл всю палубу и чавкал кашей под ногами. Палубу расцвечивали огни, и темными тенями ходили вдоль бортов морпехи. Снаружи, о борта, бился приличный флот разнокалиберных лодок. Слева по борту, сквозь редкую снежную пелену, угадывались огни «Юноны».

Передернул плечами от промозглости, опираясь на ванты спиной. Получил за шиворот свалившийся с выбленок кусок снега, и решил идти спать. Мы тут явно надолго.

Заутреню проводили с показушным размахом, и меня на нее подняли, что, понятно, задало фон этому дню. За завтраком узнавал новые подробности, в том числе и о богатых подарках, и о дружбе навек, и даже про золото. Индейцы поменяли несколько самородков нашим торговцам. Золото индейцы за ценность не считали.

Алексей фонтанировал энтузиазмом, и обсуждалась уже не просто закладка крепости, но еще и постройка поселения на реке. Мой доклад о заливе приняли к сведению, но основные разговоры шли именно о речном поселке недалеко от встретившей нас деревни.

Кроме этого все говорили о продолжении праздника и подготовке к встрече Рождества, считая отмечание Нового Года неплохой тренировкой.

Пришлось настойчиво охлаждать праздничный энтузиазм необходимостью начала большого строительства, и получения на это разрешения местных. Формальность, но взаимопонимание порой портят сущие мелочи.

После завтрака удалось расписать задачи. Алексей, с назначенным сюда губернатором, работает над аборигенами, готовясь к празднику и выбивая нам преференции. Беринг идет в залив вместе с ледовыми судами, канонерку оставляем тут на рейде.

Меня пытались заманить в партию празднующих, но отбрехался делами. Надо закладывать крепость, верфь, да и леса заготовить на новые форты. Их надо минимум четыре, если согласуем с Алексеем места на пройденном пути. А если не согласуем, то царевич вообще хочет семь поставить. Где он только людей брать собрался?

День так и прошел в беготне. Перебазировался с ледовыми судами в залив, севернее реки. Волевым решением указал ставить два поселка. Один напротив полуострова, на северной стороне залива в самой узкой его части — тут будет военный городок. Второй немного восточнее, рядом с удобным для кораблей берегом.

Сбросили на побережье весь состав экспедиции, вплоть до кока, валить деревья, корчевать и сучковать. Задача ставилась простая — Рождество отметить в сложенных хоромах.

Хоромы, это преувеличение, но четыре общинных дома сложить надо. Жаль, что леса сухого мало.

К вечеру пришел катер с канонерки. Алексей требовал отчета и спешил поделиться мыслями. Пришлось ехать в палаточный городок на реке и вникать в великие идеи. Потом еще батюшки на меня насели, можно подумать, это я учил аборигенов их ритуалам!

Зато узнал любопытный нюанс — тут многих хоронят внутри тотемных столбов. Валят дерево, внутри комля, с торца, выдалбливают и выжигают глубокую нишу, потом в получившийся цилиндр укладывают усопшего и закупоривают торец. Дерево вкапывают вершиной в землю, усопшим, соответственно, к небу. На стволе вырезают историю жизни покойника, его тотемных зверей и прочее. С моей точки зрения, все очень красиво. Только убедить православных батюшек в красоте идеи — это действительно сложно. Даже ссылка, что аборигены усопшего ближе к богу поднять пытаются, не помогла.

Кстати, некое понятие единого бога тут присутствует. «Великий дух», вдохновляющий все сущее. Именно он предложил первоотцу нерпы, плавающему в великом океане, отрыгнуть донный ил с камнями, которые и стали землей. Круто! Непонятно, чего батюшкам не нравиться. Что живем на отрыжке? Пусть спасибо скажут, что нерпа не с другого конца землю создавала. Привереды.

Вернулся в залив ночью — наполненный планами Алексея, и булькающий последствиями идущего на реке праздника. Поспать бы еще, да времени нет. Оба наших корабля, стоя на якорях рядом с берегом, подсвечивали прожекторами две стройплощадки, на которых активно работали почти шесть сотен человек. Освобожденные от деревьев участки побережья уже использовали для разгрузки судов. И все это под шорох затихающего снегопада.

Алексей потребовал первым делом организовать ему дома в новой деревне у реки. Придется менять все планы. Готовые срубы колониального наряда частью ставить на реке, а тут строить с нуля.

Новый год отметили на третий день потлача. Неплохо так погудели. Хорошо, что сухие детали срубов успел присыпать мокрый снег, а то Алексей очень уж жарко производил впечатление на аборигенов. Даже не знал, что он с собой везет столько праздничной пиротехники.

Первый день нового, 1710 года, провели, как положено, шатаясь утром с больной головой, и раскачиваясь к вечеру продолжением праздника. Потлач явно затягивался на восемь дней.

Второго января удалось загнать народ на продолжение строительства. Пляски и обнаженные в жилищах женщины — это хорошо, но длинную дорогу впереди никто не отменял. Женщины тут, кстати, очень даже ничего. Несколько непривычные черты лиц, вытянутые, с тяжелой нижней челюстью — зато компенсируемые остальными, не менее крупными формами. В мое время подобный типаж назвали бы «лошадиным лицом», зато местные дамы могли вдвоем нести тяжеленную, выдолбленную из дерева, лодку, при этом весело перекрикиваться. Намекнул Алексею на межрасовые проблемы. Пусть уточняет, насколько тут все строго и отделаемся ли мы просто бусами. А то многие морячки у нас уже «поплыли».

К Рождеству собрали общинный дом на реке. Собрали даже два дома, фасадами друг к другу, с большой площадью между ними, маленькой церковью в западной части двора и башенками ворот в восточной. Самих ворот, как и частокола, еще не имелось, но, то дело наживное.

Несмотря на возмущение батюшек, перед воротами, силами местных аборигенов, ставили большой столб. Его изначально перед домами ставить хотели, но наши священники уперлись в библию, и отвоевали русский двор от еретиков. Удалось уговорить местных, что весь комплекс, это единое сооружение, перед которым надо ставить столб, а батюшек, что столб вне нашего, православного, жилья стоять будет. И те и другие остались недовольны — но компромисса достичь удалось. Не мне удалось — целиком достижение Алексея. Можно начинать гордится.

Постройка «Cторожевой» и «Корабельной» крепостей затягивалась, в связи с переброской сил на строительства поселка «Рождества» у реки. Названия, как видите, пришлось перетасовать, Алексею понравилось первоначальное именование крепости в заливе, и он велел так назвать поселок на реке.

Сторожевая крепость, на впадении реки в залив, напротив полуострова, рассчитывалась на две сотни солдат гарнизона, хотя пока тут будут только два капральства. Корабельная крепость, была просто П-образным адмиралтейством, на сотню человек и четыре верфи под деревянные корабли. Две верфи под малые, и две под фрегаты. Эллинг строили пока только один, а на малой верфи уже начинали сборку баржей из привезенных деталей.

Все усугублялось погодой. Снег сменился дождем, парусиновые тенты текли по швам, наплевав на пропитку, туман обвешивал кучи выгруженных вещей каплями воды. Всем хотелось тепла и солнца.

Приказал закончить первым делом баню. Даже раньше, чем часовню. У нас одна церковь в «Рождестве» уже есть, нам бы теперь о теле позаботиться.

Сам праздник прошел как положено. Даже крестный ход вдоль реки был. Очень интересно наблюдать поведение индейцев, присоединившихся к толпе православных и приплясывающих сзади. Эдакий симбиоз крестного хода и бразильского карнавала. Опять батюшки остались недовольны.

Объелся копченой рыбой. Наши поселки начали обрастать разгружаемой инфраструктурой. Над «Рождеством» уже и ветряк подняли, только ветра едва хватало на пару ламп. Около «Корабельного» заработали угольные печи, утилизируя деревянную массу и протапливая собранные срубы. Вокруг всех поселков размечались будущие огороды и ответственные за них выведывали у местных годовые ритмы погоды. Да чего их выведывать-то. Еще Городницкий пел

Над Канадой небо синее, Меж берез дожди косые. Так похоже на Россию, Только все же не Россия…

Картошка тут точно расти будет, а остальное, надо пробовать. И хорошо бы вызнать, что за семечки, оказавшиеся вполне съедобными, мы добыли. Неужели тут рис растет?

После Рождества наступило расслабление. Народ будто сбросил напряжение перехода, кругом виделись радостные лица, попадались смешанные группы из наших и индейцев о чем-то оживленно беседующих на пальцах. Толмачи стали нарасхват. Алеутов и то втянули в дела общения, хотя они по-русски знали от силы десяток слов.

Алексей отлеживался в «губернаторской» части общинного дома речного поселка. Канонерка попыталась уйти на обследование пролива, но умудрилась сесть на мель, и повторный выход решили отложить. Словом, благостная картина.

Мои морпехи собирали сведения об иных окружающих поселениях. Принял решение оставить по паре «смотрящих» в наших крепостях и получил для них полномочия у Алексея. Теперь все капральство собирало сведения для остающихся, а мне приходилось ломать голову, кого оставить. Боюсь, дело до жребия дойдет.

Вторая седмица января прошла в трудах плотницких, как и большая часть третьей. С Берингом строили планы на возвращение ледокола. К началу июня ему надлежит встать у форта «Анадырь» и грузиться углем, не жадничая, а оставив половину «Юноне». До этого времени ледокол картографирует белые пятна пройденного маршрута и закладывает форты на обратной дороге. Алексея удалось уговорить сократить их количество до двух. Один заложим на пока безымянном острове Ванкувер, местные обещали показать замечательное место с горячими источниками. Второй форт поставим на понравившемся мне острове перед Ванкувером. Хотя, местные утверждают, что там племя воинственное обитает, но уточняя этот момент, мне показалось, что местные просто сунулись туда набегом и им настучали в… тотемы. Вот отсюда и негативное отношение. Надо на месте разбираться.

Еще Берингу поручалось подробнее изучить Алеутские острова, и нести на них слово государя вместе с правилами торговли. Хотя главное — привести ледокол целым и к сроку в бухту форта «Анадырь», захватив с собой оставленную на севере канонерку.

Любопытно, что получив задание, Беринг будто «отдалился». Он мысленно был уже далеко, и его приходилось периодически встряхивать местными делами. Нужно было не только готовить ледокол к новому путешествию, но и загружать на него материалы для новых фортов, выделять береговые наряды, делить запасы — словом хозяйственная рутина, которую Витус попытался сбросить на меня.

С другой стороны, напраздновавшийся Алексей требовал для себя покоя, и спихнул на меня хозяйственные хлопоты остающегося колониального наряда. Но тут было проще — запряг назначенного сюда губернатора. Губернатор стонал, что ему досталось «во имя государя», и потребно отлеживаться. А нечего было напиваться до состояния соглашательства с местными! Это ж надо, до чего с индейцами дообщался!

Они поинтересовались нашим тотемом, чтоб достойно отразить его в орнаменте столба. Пока наши батюшки не успели открыть рот — сказал вождю, что тотемом у нас двуглавый орел. Индейцы впечатлились. Тут чем больше плавников у касатки на тотеме — тем круче. А вот до двуглавого орла местные вожди не додумались. Теперь нас классифицировали как верховное племя воздуха. В результате, губернатору, с его попустительства, татуировали правую руку от фаланг до локтя. Увидев орнаменты вокруг двуглавого орла, по традициям индейцев широко распахнувшего узкие крылья и скалящего две громадные пасти, даже икнул от неожиданности. Любят местные страшные картинки с выпученными глазами. Второй мыслью было — недостает татуировки «В А С Я» на пальцах. Но в целом, у нас теперь есть губернатор по всем правилам местных земель. И этому губернатору нехорошо. Но, «косить-то надо»!

Отдельный и долгий разговор состоялся о наименовании губернии. С одной стороны мне проще поименовать ее Ванкувером и не путаться. Но если подумать — с какой стати? Что предлагали наши святые отцы — понятно. Основная масса экспедиции подлизывалась к Алексею, склоняя его имя, а он сам тяготел к вычурным названиям на основе языков новых друзей.

Собственно он и предложил назвать губернию «Асада». У меня ассоциации возникли исключительно военные, у батюшек с нижним миром, а остальные пожали плечами. На самом деле, похожим по созвучию словом аборигены называли основное «золото» местных территорий — лососевых и форелевых рыб. Вкуснятина.

Что-то все губернии у нас на «А» начинаются. Зато отражают местный колорит. Аляска, на алеутском, означает «место китов», вот теперь будет у нас «место лососей». Подозреваю, следующим будет «место желудей».

С наименованием земель, рек и островов вообще чехарда творилась. Пока отложили упорядочивание до конца экспедиции.

На третьей седмице января мы начали собираться к новому рывку на юг. Немедленно всплыли недоделки и пересортица. «Юнона» встала под перегрузку — на ней собирали все, что потребуется в дальнейшей дороге. Авось оставался пока в Асаде, канонерка лишалась второго катера и капральства морпехов, раздраконенного на незапланированные форты.

Алексей насытился, наконец, местным колоритом и жизнь вошла в деловую колею. Вечерами мы сидели с ним за приказами. Одним из которых была инструкция о найме индейцев.

Как выяснилось, тут часто подрастающее поколение уходило на выселки, или даже переходило в другой клан. Проблема отцов и детей отнюдь не в мое время возникла. Так вот, уже несколько молодых поинтересовались возможностью перехода в клан двуглавого орла, с условием переезда в поселки залива, то есть, подальше от реки.

Теперь этот процесс регламентировался. Принимались все желающие с годовым испытательным сроком. За это время должен быть изучен язык и обычаи «двуглавого» клана. По окончанию годового срока принималось окончательное решение о приеме. Вот только дальше новопринятый, в случае подходящего возраста, попадал под пятилетнюю воинскую повинность. Настоял не врать вступающим. Сразу расписать их дальнейшую судьбу — год адаптации, пять лет службы, потом полноценный клановец.

В основном спорили о «полноценности». Приближенные Алексея, да и многие наши офицеры, предлагали вводить особый статус для индейцев. Особый, понятно, не в сторону улучшения. Отстоял Табель неизменным. После пяти лет службы, это будут уже наши, и вполне умелые люди.

20 января 1710 года эскадра в составе ледового транспорта, под командованием Наума Сенявина, и канонерки под командованием Питера Бределя, с двумя катерами и урезанным абордажным нарядом, снялись с якорей, отсалютовав крепости «Сторожевой». Кроме нас, на борту транспорта присутствовало четверо проводников из местных, сманенных к нам на службу. Один индеец принадлежал местной «знати», остальные трое считались «общинниками». Их даже поселить вместе не удалось. Сложилось впечатление, что предками индейцев были итальянцы — мало того, что цвет кожи и волос похожи, так еще и активная жестикуляция их явно роднит. Ничего, притремся со временем. Алеуты оставались с Берингом, обещая подробнее показать земли на севере. Южнее они все одно не ходили, и знать ничего не знают.

Крепость ответила августейшей особе, поднявший флаг на транспорте, залпом двух, уже собранных, полевых пушек. Наш поход продолжился. Продолжился под мерно падающий снег и низкую облачность. Зато мы шли на юг.

За время стоянки выходы и проливы промерили с катеров в первом приближении и нанесли на карту. Посему, следил за маневрами, идущей впереди транспорта канонерки, без особого интереса. Если будем идти аккуратно, следить за сулоем и не дразнить китов — выйдем в океан без осложнений.

Выходили в океан долго. Сутки лавировали между островков архипелага, богато рассыпанного в широком проливе. Искренне соболезновал Витусу, который пойдет через неделю по нашим следам — у него не будет впереди канонерки, по которой можно следить за течениями.

Пройдя архипелаг, не рискнули идти дальше ночью без навигационных огней на берегу. Вот и провозились полтора дня, вместо суток.

Зато океан встретил конвой свежим ветром и секущим лицо льдинками, наивно прикидывающимися снегом. Паруса хлопнули, выгибаясь и покрываясь ледяной коркой, корабли легли на левый борт. Океан принял блудных сыновей, выказав им свое неудовольствие.

Прятал лицо от ветра за биноклем, подставив секущим зарядам спину. Берег по левому борту совершенно не привлекал. Невысокие, в пару сотен метров, взгорки и полное побережье торчащих из воды камней. Не хотелось бы мне на такой берег выбрасываться.

Раз не хочется — надо держать курс. Перевел бинокль в муть впереди. Рисковые, мы все же мореманы. Идем, опираясь только на глубину и видимость берега по левому борту. Вперед не видно ни зги. Если вдруг вылезет из океана скала — будет еще одна легенда о Титанике.

Но океан не любит трусов, и мы шли до самого вечера, пока видимость окончательно не закончилась. А потом мы попытались идти по ревуну, такому же, как на ледоколе. Вот только тетерева транспорта опыт еще не набрали, и врали по-черному. Выкурив подряд две трубки, плюнул, и приказал поворачивать к западу, уходя дальше в океан. Вставать на якоря напротив этих россыпей камней будет плохой идеей.

Шесть дней мы брели гигантской пилой вдоль побережья на юг. Днем пытались картографировать берега, навигаторы у Наума послабже Беринговых будут, на ночь уходили в океан, и утром вновь искали побережье на востоке.

Все это время на транспорте царило приподнятое настроение. Экипаж радовался государю, Алексей отсыпался, колониальный наряд с нетерпением ожидал своей очереди на высадку, и вспоминал славные земли Асады.

Очередной будущий губернатор постоянно дергал меня вопросом «когда», на что искренне отвечал, что нас ведет господь, у него и спрашивать надо. Молитесь, Аркадий Федорович, молитесь.

На самом деле, все примерно так и обстояло. Куда мы шли? В Калифорнию, само собой. А где она? Вот-вот. Шел не по координатам, которых не ведал, а по наитию. Жарко в Калифорнии? Значит, южнее России. Азов у нас на 47ой широте лежит, Константинополь на 41ой. Вот южнее этой широты придется идти по берегу на ощупь. А если она раньше? Значит, будет в этом времени новая Калифорния.

В тот самый, шестой день, 28 января, конвой пробил сороковую широту и продолжал идти вдоль берега. На этот раз мы проверяли канонеркой каждый заливчик слева по борту. Но искомое пряталось от нас лучше, чем мы искали. Зато попадались деревни индейцев на берегу. Тратить время на общение мы не стали, отложив налаживание отношений на потом. Индейцы не настаивали.

Ночевать остановились у безлюдного берега, спрятавшись за далеко выступающим в океан мысом от успокаивающихся волн. Утро, как обычно, обволокло корабли туманом, в котором терялись звуки рынды и контуры берегов. Завтракали в нервном напряжении. Что-то назревало. Это надвигающееся нечто сквозило во всех движениях команд, в говорливости офицеров, в вопросах царевича. Вчерашняя смена ритма, когда мы не стали уходить в океан, а начали заглядывать едва ли, не под каждый камень на берегу, дала понять — цель близка. Насколько она близка, не знал никто. Считалось, что это известно мне, но лишний раз с вопросами православные не лезли — вдруг покусаю.

Корабли выдрали завязшие якоря, как только туман поднялся над водой, и стал виден берег. Ветер стих окончательно, радуя парусные наряды бездельем. Теперь моряки висли на планшире левого борта, тыкая руками в берег и перекрикиваясь — трудиться приходилось машинному наряду.

На пятый час хода мы нашли его! По большому счету, нашли благодаря глазеющей парусной команде. На судне, идущем равномерным ходом, очень тонко чувствуется малейшее изменение обстановки. Когда на палубе участились взмахи руками и хлопанье по плечам — глянул на наблюдателей, возящих бинокли по своим секторам наблюдений. Никаких проливов не озвучивали.

Вышел на крыло мостика, осматривая хлопья тумана по берегу. Симпатично. Туман клубиться, будто выливаясь с облаков и растекаясь по морю. Вытащил трубку, да так и замер с ней наперевес. Вспомнилось, как давно-давно, еще в той жизни, мы входили в реку под Приозерском, и из нее такими же хлопьями на Ладогу выплывал туман, а самой реки видно не было.

— Машина стоп! Сигнал канонерке сбросить катера, проверить левый траверз.

От меня, ворвавшегося на мостик, даже отшатнулись. Наум переглянулся со старпомом, который сразу начал тянуть шею, пытаясь увидеть, что кроме тумана могло привлечь внимание.

— Что там?

С Сенявиным у нас отношения сложились похуже чем с Витусом, видимо дворянская гордость в Науме булькала пузырьками сомнений — но общались мы без чинов.

— Туман там, Наум Акимович. Туман.

Капитан явно не понимал моего возбуждения, но ему хватило опыта не подумать сразу худого, а взяться за бинокль. Наблюдал с интересом за его процессом анализа.

— Мыслишь, там нос в тумане?

— Наоборот. Пролив там. Перепад температур воды и земли. Большой пролив, не чета найденным вчера ручейкам.

Наум отнял бинокль от глаз, искоса глянул на меня, но ничего не сказал, наблюдая беготню на останавливающейся впереди канонерке. По нашим палубам грохотали ноги и звенели клюзами цепи. Скоро узнаем, что там за ежики в тумане обитают.

Катера ушли в туман как ложки, утонувшие в молоке. Оставалось только покрикивать ревуном для их ориентировки. Любопытно, что тетерева пролив эхом не нащупали. Может, и нет там его?

Катеров не было долго. А потом мы открыли залив Сан-Франциско. В душе разжались тиски неуверенности. Страшно это, пять сотен людей вести за собой в неизвестность.

Корабли вошли в поредевший туман во второй половине дня. Впереди, миноискателем, шла, как обычно, канонерка. Раскрывшийся через пять километров пролива простор подтверждал, что мы не ошиблись. Пора выходить из эйфории и заняться делами.

Осматривал в бинокль гладь акватории. А погодка-то, проясняется. Глядишь, и солнце увидим впервые за эту седмицу. Справа, впереди по курсу, лежал ожидаемый остров. Кто, в мое время, не слышал про Алькатрас? Вот теперь еще и увидел эту «Скалу», и она меня разочаровала. Больно уж маленькая. В фильмах она казалась больше.

Зато левее курса из залива выступал большой остров в кинематографе не отраженный. Он что, утонул? Почему это не обыграли в фильмах такую красоту?

Благословен Калифорнийский край! Да воздадутся в мире мир и рай

Остров поднимался над заливом метров на двести с мелочью, задрапировав скалы зеленью густого леса, превосходя «Скалу» по площади в десятки раз. На каменистой вершине мне виделась идеальная позиция под артиллерию. Самое место для форта. Форта Росс.

Пока восхищался видами, мы чуть не налетели на камни, аккуратной тройкой перегораживающие пролив. Замечтался. И похоже на канонерке отвлеклись, так как она больно резко начала маневр уклонения. Вот только канонерка в десяток раз легче транспорта, и можно считать, за сегодня было явлено второе чудо. Мы проскочили. Третьего чуда может и не быть. Подняли для канонерки сигнал «Следуй за мной» и пошли к облюбованному острову. Глубины плясали в районе 18 метров, но мы все одно еле крались, благо до цели рукой подать.

Остров вырастал на глазах. Северное побережье ощетинилось подводными камнями, и конвой забрал западнее — тут было ближе для обходного маневра. Глубины начали убывать, по мере вхождения кораблей между островом и мысом материка. По левому борту легла обширная бухта, окаймленная теми самыми материковыми мысами, по правому наплывал берег острова.

Внезапно воды залива, мелко рябившие под легким ветерком, вспыхнули бликами выглянувшего сквозь тучи солнца, и мир расцвел красками. Серая вода стала аквамариновой, зелень вокруг заиграла изумрудом, сквозь шипение машин пронеслась птичья разноголосица, и солнце опять скрылось. Мы стояли завороженные. Наверное, с минуту на палубах царили тишина, взорвавшаяся позже гулом голосов. Может, и предзнаменование, кто ж его знает. А может просто дело к хорошей погоде.

Оплывали остров с запада, подыскивая место для высадки. Отвесные камни не очень способствовали нашему желанию. Затем, ближе к северной части, остров открыл перед нами бухту с песчаным пляжем и относительно пологим подъемом вверх, заросшим лесом. Вот это точно предзнаменование! Хоть и мала нам эта бухта, да и не нужна она внутри залива. Но…

Подняли канонерке флаг, сбрасывать катера — не хватало еще на радостях сесть не мель. Алексей скомандовал высадку первой партии — царевича виды проняли. Что же, он не лежал со мной на камнях Лавуатсари, глядя на искрящуюся Ладогу. Он не стоял на «пьяной» дороге над Кандалакшским заливом. Он думает, что видит Рай. А Рай — он везде. Пока туда не придет человек.

Через полтора часа выполз на вершину острова, с нагрузкой из бинокля и Алексея увешанного свитой. Тяжело дышащему царевичу намекнул, что пора ему заняться с морпехами пробежками. Руками водить, это дело тяжелое, и требует тренировок.

Минут пятнадцать все молчали, водя биноклями по акватории. Справа на юго-западе, хорошо просматривался пролив и угадывался в дымке океан за ним. Дальнобойность орудий надо километров восемь, хотя, проще тогда поставить еще один форт на мысу южного берега пролива. Пожалуй, так даже лучше выйдет.

Имеющиеся полковые пушки накроют с этого места окончания материковых мысов на западе и часть бухты между ними. Значит, уже сейчас можно нарисовать границы берегового поселения. Правда, были сомнения в глубине материкового залива между мысами, уж больно полого в воду уходило побережье. Надо промеры делать.

Берег на западе выглядел перспективным, холмы, поросшие лесом, переходящие ближе к океану в горы. Мечта пасторали. Еще и пальмы встречаются. Правда, бог его знает какие, но выглядят как палка с раздутой серединкой и метелкой наверху. Бананов, правда, не видел. Может летом? А может, не разбираюсь в пальмах.

Южный берег материка, за островком «Скала», продолжил традиции западного. На нем возвышались холмы, менее полого, чем на западе, входящие в воду — далее лес, прогалины и скалы ближе к океану. На южном берегу подход к берегу явно лучше, чем тут. Но форту туда не дострелить. Если не найдем полтора десятка метров глубины в зоне охраны форта Росс, придется закладывать адмиралтейство с противоположной стороны залива со своим фортом.

На этом месте задумался. А зачем нам тогда этот форт? Осмотрел еще раз южное побережье. Кроме «Скалы» там виднелось несколько больших и малых островов. Правда, господствующих высот они не имели, больше походя на толстые кусочки слегка погрызенных пирогов. Провел мысленные линии от окружающих побережья горок и понял — с береговых высот можно будет расстреливать эти островки как на ладони. Оно мне надо? Вдруг война, посерьезнее, чем с индейцами, сюда дойдет?

Выходит, эта горка, на которой мы сейчас стоим, вполне достойна стать «последним оплотом», в случае негативного развития ситуации. Значит, форту тут быть. Даже не форту, а малой крепости, способной вместить отступающих с побережья.

На этой мысли мы с паранойей удивленно уставились друг на друга. Ничего себе, у нас планы! Какое отступление?! Паранойя согласно покивала, но подсунула в мысли три круга обороны острова, начинающиеся со сторожевых башен в бухте, ДОТов на пологих берегах острова и орудийных башнях на возвышенностях. Совесть деловито толкнула локтем паранойю и подсунула еще свою бумажку, с цепями бетонных капониров для людей, отсекающих весь гребень острова с восточной стороны. На схемах совести даже виднелись прорисованные траектории выстрелов с береговых высот, от которых она собралась прикрывать людей скалами острова. Здравый смысл, посмотрев на все эти планы, упал в обморок и больше нас не беспокоил.

Намекнул совести про дальнобойные минометы и гаубицы, совесть забрала свою схемку и начала перечерчивать. Добавил ей вдогон про бомбардировки, чтоб дважды не мучилась. Паранойя взялась добавлять в свои художества зенитные комплексы и системы залпового огня по площадям.

Несколько очумев, наблюдал в своем внутреннем мире активную совместную работу мыслей. У меня воображение начало отказывать, представляя, какой должен случиться бой, чтоб взять этот островок. Только если термоядом или измором. Паранойя вслушалась в мои мысли и добавила фугасы самоуничтожения. А совесть начала проектировать док для маленьких, рыбацких подводных лодок. Теперь понимаю, что значит «крыша едет». Это не «Форт Росс» выходит, а «Форт Нокс». Мозговые симбионты согласно закивали, и начали спорить между собой, где будут размещены хранилища золотого запаса новой империи и какой надо станок для чеканки монет. Мысленно схватился за голову, но спорщики только отмахнулись.

Потом меня, выводя из оцепенения, тихонечко постучал по спине левая тень, кивнув на север. Встряхнувшись, перевел бинокль туда, и поймал черточки индейских пирог. Все правильно, благословенная земля без хозяев не обойдется.

Сложно это, переключиться с одних видений на другие мысли. Оставил схемы острова дозревать и присоединился к разговорам Алексея со свитой. В целом, разговоры шли в благодушном русле. Губерния Асада нас разнежила. Наблюдали приближение пятерки каноэ с любопытством, но без особого волнения. Алексей хотел спускаться к бухте, но его удалось удержать. Внизу хватает, кому переговоры на пальцах учинить, а сюда стрелы точно не долетят. Отправили вниз будущего местного губернатора с двумя морпехами.

Хорошую идею, понаблюдать за событиями сверху, зарубил начавшийся мелкий дождь. Помаявшись под ним на вершине, мы все начали спуск в бухту.

В очередной раз оскользнувшись, и упершись руками в камни, почувствовал легкую вибрацию. Застыл в раскоряченной позе, вспоминая, были в этом регионе извержения вулканов или только землетрясения. Последние точно были. Но что выходит? Или скоро очередное, или тут все время так трясет. Надо у аборигенов спросить.

Под деревьями спуск замедлился, и к бухте мы вышли, когда три пироги стояли под бортом транспорта. Еще пара крутилась вокруг кораблей. Ситуация развивалась в мирном русле. Было время присмотреться к жестикулирующим индейцам.

Итак, каноэ большое, но наборное, из плетеных ветвей и коры. На таких промышлять китов постеснялся бы. Оружие — короткие копья. Может и еще что-то есть, но борта каноэ скрывают. Зато копье интересное. Крутил маховики бинокля, пытаясь тонко сфокусироваться. Наконечник копья каменный, судя по всему. Сидит, похоже, на отрезке кости, которая, в свою очередь насажена на деревянное древко. Камень к кости прикручен и приклеен некой глянцевой субстанцией, а вот кость на древке явно сидит свободно.

Оторвался от бинокля. Что же выходит, такое копье после удара оставит наконечник в ране? Не удивлюсь, если и запасной наконечник в лодке найдется. А к висюлькам, которые от наконечника свисают, можно и линь привязать. Какие выводы?

Вряд ли боевое оружие, каждый раз новый наконечник в бою насаживать времени нет. Значит, они либо охотятся на лежбищах, пока морское зверье в океан не сбежало, либо практикуют загонную охоту, когда надо поразить несколько целей. Оба случая говорят, скорее всего, о сезонности — выходит, остальное время аборигенам есть, чем заменить мясо.

Ладно, это все домыслы, надо высматривать дальше. Перевел бинокль на самих аборигенов. Первое впечатление — голые и крепенькие. Тела мускулистые, без раскраски и одежды. По крайней мере, ее не видно. Только у того, который стоя жестикулирует с нашим проводником — набедренный фартучек. Либо тут хороший климат, либо аборигены еще холодоустойчивее, чем ситкхи. Сделаю ставку на климат — январь здесь ощущается мягче, чем осень в Петербурге.

Еще любопытно, что нашему асадовскому проводнику с местными явно удается найти общий язык. Вот бы нашим толмачам такие навыки. А то перевод через две инстанции уже напоминает игру в испорченный телефон.

Опустил бинокль, продолжая думать над увиденным. Мелкие моторные реакции у местных неплохо развиты, равновесие в лодке держат прилично, и пальцами жестовые знаки выплетают легко. Значит, тут должно быть развито дерево традиций и ремесел. Надо бы к ним в деревню попасть — мало материала для анализа.

За идущими у транспорта переговорами с любопытством смотрел как береговой наряд в бухте, так и моряки канонерки, обильно усыпавшие палубу. Про экипаж и пассажиров транспорта даже не упоминаю, они не только смотрели, но еще и участвовать норовили, прямо с борта начиная делиться подарками и впечатлениями. Все же, глубокий след оставили дни проведенные в Асаде. Кровники ситкхов успели забыться. Надеюсь, подплывающий к транспорту губернатор Аркадий нормализует этот стихийный митинг.

Отвлек Алексея от пустого занятия — гадания о ходе переговоров. Стоило обсудить дела насущные, у меня голова пухла от чертежей мозговых симбионтов — пора определяться с порядком высадки и разгрузки кораблей. Боюсь, в реку на морском транспорте можем и не подняться, надо верфь на берегу бухты ладить и собирать баржи.

Сумбурно начавшаяся высадка продолжалась в аналогичном ключе. Несмотря на прописанные планы разгрузки, пляж бухты стали захламлять всем подряд. Опять был вынужден остаться на кораблях, пока оба наши катера, ведомые каноэ индейцев, увозили на север «группу контакта», усиленную «смотрящими». Кстати, так мое капральство стали называть все чаще. Подумываю даже сделать им бляху с глазом, но пока некогда заниматься мелочами.

В очередной раз пожалел, что не умею разрываться. Хотелось и в деревню аборигенов, и проверить корабли после перехода, и уйти с канонеркой на разведку местности — но приходилось вдалбливать бригаде очистки, чтоб они не валили все деревья подряд. Судя по всему, лето будет жарким, и тенек покажется даром богов.

Пока решил отложить строительства форта на вершине острова, надеясь, что прямо сейчас нас гаубицами штурмовать не будут, и положил все силы на строительство «адмиралтейства» в бухте. Перевозить и складировать приходилось единственной баржей транспортника, так как к берегу бухты он подойти не смог. Надо еще и погрузочный мол потом построить.

Параллельно со сборкой домов и расчисткой местности, начали сборку двух барж во внутреннем, адмиралтейском дворе. В этой суете на остров опустился вечер, принеся с собой похолодание, смешное для поморов. С севера новостей не было, но и стрельба оттуда не доносилась. Буду надеяться на повторение Асады.

Ночью Алексей не вернулся. С севера пришел наш катер, поделился новостями и забрал бивуачное снаряжение, прихватив еще двух «купцов» экспедиции с товарами и янтарной жидкостью для их обмытия. Вечно так — мне бревна ворочать, а кому-то янтарем беседы полировать. Ну и ладно, печень здоровее будет.

Ночью работы не прекращались, но для себя приказал поставить шатер выше по склону. Когда добрался до лагеря, поразился его обширности — большинство народа решило ночевать на берегу, устав от кораблей. В Асаде, не говоря уже про Аляску, такой массовости палаточной жизни за экспедицией не замечалось. Вот что значит дюжина градусов на юг.

Проснулся поздно, под птичий щебет. Парусину палатки подсвечивало желтоватым, и по ней плясала тень веток. Нет слов — и это февраль? Стоит задуматься о кондиционере, такими темпами он может летом понадобится.

Лежал, потягиваясь в шатре, смакуя безделье. Мысль о кондиционере надолго не задержалась. Чего его делать-то? Фреона нет, зато есть аммиак, точнее, нашатырный спирт, который мне общественные туалеты потихоньку обеспечат. Матушка моя диплом защищала по абсорбционным холодильникам. Там всей премудрости, что надо сбалансировать давление, нагрев нашатырного спирта и сечения испарителей. При нагреве из нашатырного спирта выходит много аммиака, он под давлением протекает через тонкую трубку, с которой у меня будут сложности. Далее, расширяясь после трубки в специальном объеме — аммиак охлаждается. Вот это охлаждение и используют в холодильниках. Потом, аммиак обратно растворяется в остывшей воде, и процесс идет по кругу.

Холодильник, это просто коробка с теплоизоляцией. Внутри холодильника емкость, где расширяется, охлаждая систему, аммиак, а за стенками холодильника греет окружающее пространство вся остальная машинерия. Причем, в отличие от холодильников с фреоном, аммиачные работают бесшумно и гонят холод все время. Почему, в моей истории аммиачные холодильники считались устаревшими, сказать сложно — свои плюсы и минусы имели обе конструкции. Большие холодильные предприятия чаще всего использовали аммиачные циклы. Для бытовых холодильников предпочитали фреон.

Мне так вообще выбирать не из чего — только аммиак есть. Зато можно попробовать нагревать нашатырь солнцем — повесить машинерию кондиционера за стенкой дома, на солнце, там, в жаркий день, начнется активное испарение аммиака. Внутренний блок делать как обычно.

Можно даже попробовать расширять аммиак в малюсеньких коловратниках, обеспечивая не только охлаждение, но еще и вращение — будет во внутреннем, комнатном, блоке охладитель вместе с вентилятором. Причем, электричества вся эта схема не требует — вышло солнышко, кондиционер заработал. Чем жарче солнце, тем активнее работает охлаждение. Солнце зашло — система выключилась. Почти вечный двигатель.

Потянувшись в очередной раз, удивился — почему это меня никто не будит проблемами? Выполз на бледное солнце, быстро найдя глазами установленный рукомойник и собранную из щитов длинную будку однозначного вида. Молодцы хозяйственники, быстро подсуетились. Окинул полусонным взглядом ряды шатров карабкающихся по склону.

Лагерь активно жил. Ходили люди, дымился ряд полевых кухонь, рядом с которыми стучали молотки под натянутыми навесами. Надо сказать народу, что мы тут временно, а то и жилые дома на всю экспедицию собирать начнут.

К берегу спустился сытым, и благодушным. Лепота. Если индейцы проблем не доставят, то можно смело говорить о Рае. Про индейцев мы и говорили с капралом «смотрящих». Параллельно с беседой проверял работы на берегу. Срубы складов и жилого корпуса адмиралтейства накатали уже выше моего роста и теперь сводили стропила. Под тентами внутреннего двора засыхали, стянутые струбцинами и кондуктором скелеты больших барж, лежащих брюхом кверху. Корабелы суетились рядом, сортируя рейки для обшивки. Рейка, сечением тридцать на тридцать миллиметров хороша тем, что ее легко изогнуть по криволинейностям обводов. Скорость обшивания выходит кратно выше, чем при работе с обычными досками. Правда, расход гвоздей и смолы выше — за все приходится платить.

Механиков, расконсервирующих коловратники для барж, нашел внутри строящегося склада, который уже начали заполнять запчастями, материалами и припасами. Мастера даже не повернулись в мою сторону, ковыряясь внутри стоящих на торцах цилиндров. Выходит, и тут без меня прекрасно обходятся.

По всей бухте бригадиры чинно покрикивали на своих артельщиков и ко мне с вопросами никто не торопился. Можно порадоваться и взгрустнуть. В экспедиционном наряде у нас действительно лучшие из лучших, им нянька не нужна.

Разговор с капралом ясности не внес. С индейцами у нас пока мир, торговля и пьянка. Традицию потлача тут знают, но особо не практикуют, хотя и нам практиковать не мешают. В целом, племя на севере от острова выглядит беднее оставленного в Асаде народа. Понятно, что племен вокруг много, и мы могли попасть на нетипичных индейцев. Но это поймем только со временем.

Показал капрал и местные «деньги». Тут народ ракушками рассчитывается. Нет, все же бедненько в этом Раю живут. Зашли мы и на склад к вернувшимся «купцам», посмотреть выменянные товары. Шкурок мало, и все преимущественно лисьи и заячьи. Хотя, шкурок мы раньше наменяли весьма неплохо, экспедицию они не окупят, но задел сделают неплохой. Дополнительным подспорьем станут встречающиеся в товарах индейцев самородки золота. Не ошибся с Калифорнией — есть тут желтый металл. Судя по значительному количеству самородков в первом же торговом обмене — золота много. Надо договариваться о проводниках, пусть покажут, где его нашли.

Из остальных товаров заинтересовался мукой, больше похожей на речной песок. «Купцы» сами точно не ведали, из чего ее делают, но делали предположение, что из желудей. По крайней мере, на их вопросы жестами аборигены показали горсть старых «дубовых семечек». Попробовал на вкус щепотку. Вкуса особого не имеет, но и не горчит. Велел отнести одну корзинку на кухню, пусть попробуют блинов напечь, вечером проверю блюдо, как обычно, на губернаторе — ему надо привыкать к местному колориту.

Отпустив капрала, уселся на бревне перед складом, набивая трубку. Что выходит? Земледелия у местных нет, иначе они бы нам местную брюкву или рожь на обмен принесли. Дубы они вряд ли культивируют. Собиратели и охотники. Как с ними жить прикажете?

Совесть в моем внутреннем мире тщательно затыкала рот паранойе, усиленно показывающей жесты ладонью у горла. Здравый смысл демонстрировал красочные рисунки узких полей с лесополосами из дубов и орешника. Что-то в этом есть. Если блины из желудей выйдут съедобные, можно будет закупать у индейцев этот товар в обмен на необходимое им. Можно и мясо им продавать, когда скот разведем. Ракушки, конечно, надо заменить нашей монетой, но это пока подождет. Вспомнив про монеты, поднялся, намереваясь закончить безделье научников.

Пара мужиков, давно переминавшихся поблизости, радостно схватили и уволокли бревно, на котором сидел. А раньше меня согнать нельзя было?

Из научников имелось два мастера, один химик, второй электронщик, с парой подмастерьев каждый. Плюс пятеро студентов обеих академий. Вообще, студентов с нами пошло шесть, но один, с самого начала экспедиции, стал штатным фотографом.

Собрав всю эту мающуюся бездельем братию под навесом рядом с кухней за свежесколоченным столом, поставил задачу. Будем при форте строить «Монетный двор» с цехами, лабораториями и жилым корпусом. Помещение под две лаборатории и один жилой дом у нас есть, их только собрать надо — остальное придется строить из местных материалов. До вечера поручаю им найти место на острове для монетного двора. Что чеканить, и какие надо создавать кристаллы — мастерам объяснять не надо, все сто раз обговорено. Четырем студентам из шести работа была не по профилю, но их обещал озадачить позже, а пока требовал оказать помощь в становлении нового производства.

День прошел плодотворно, ругался с батюшками о месте для часовни — ну, временный тут лагерь, не надо тут церковь строить. Обещал им большую церковь глубже на материке. Фуражиры требовали отправить охотничьи партии и собирать баркасы, на что корабелы показывали им кукиш и намекали о наличии у них всего двух рук. Наум не отдавал стальные тросы, желая переоснастить такелаж, пришлось искать компромисс, отдавая ему новые тросы, но забирая старые. Земельные артели послали ко мне выборных, желая переправиться на тот берег и оценить «земельку» — послал их… к строителям. Землю потом посмотрят, когда на материк пойдем. Теперь утро вспоминалось эталоном расслабленности.

Вечер скрасило возвращение одного нашего катера, спешащего пополнить «боезапас» топлива для костра мира и дружбы. Застало меня это явление аккурат за обсуждением наметок места и схемы монетного двора. Пришлось быстренько свернуть обсуждение

— … да, место на севере лучше, но с вершины острова оно не просматривается и не простреливается. Делайте на восточном склоне, ничего, что материалы тащить неудобно.

Повторные споры пресек своим уходом. Пусть меж собой теперь ругаются.

Капрала катера отчитал за бардак на вверенном ему судне. Морпехи, по Уставу, ели меня глазами и пытались скрыть легкий медовый выхлоп. Пришлось выдать десять нарядов вне очереди всем присутствующим и плыть к вернувшейся на ночевку канонерке за сменным экипажем. Катеров у нас ровно в два раза меньше, чем экипажей.

Продолжив наведение порядка, решил сходить на катере в деревню индейцев, для чего вынужден был отложить наряды капралу и загрузить его на роль лоцмана. Пока нагружали катер продолжением банкета, совсем стемнело, но небо очистилось. Рискнул предположить, что в деревне жгут костры, и мы их увидим.

Переход по темнеющему заливу особым интересом не блистал, около часа шуршали мотором и маневрировали по довольно невнятным указаниям провинившегося капрала. Деревню нашли без проблем, и на камни, каким-то чудом, не сели.

Первым делом провел ревизию второго катера на мелководье перед деревней. Остался крайне недоволен. Передал свое недовольство прибывшим со мной морпехам, и те разбежались искать празднующий полным составом экипаж катера.

По мере сбора алканавтов, на побережье становилось людно. Сюда приходили аборигены, посмотреть, что случилось, сюда выходили приехавшие с Алексеем приближенные. Наконец, появился и сам царевич, слегка навеселе. Видимо, ему от отца досталась устойчивость к жидким ядам.

Не давая монарху задать очевидный вопрос, начал первым.

— Прости Алексей, не усмотрел. Охрана твоя празднику поддалась, ныне ее меняю.

Царевич несколько раз удивленно похлопал на меня глазами, потом оглядел свое окружение, будто первый раз их увидел.

— А надо ли, граф? Не нападут на нас тут, не сомневайся. Это мое слово им было, дружбу заводить.

Тяжело вздохнул. Не дожить мне, до его взросления.

— Алексей, сам ведаешь, неможно задом сделать все как головой. Человек так устроен, что за любое дело у него своя часть отвечает. В организме государственном законы те же. Голова думает, а зад обеспечивает голове удобство сидеть и проблем не ведать. Этим не только зад занят, но о другом мы после поговорим. Пока прошу не чинить преграды в деле моем. Коль назначил твой сон сторожить, дозволь сделать это правильно.

Алексей, вроде, даже почувствовал себя виноватым, покивал.

— Ты токмо не лютуй, граф.

На этом царевич посчитал диалог оконченным, и направился к смешанной группке индейцев и наших толмачей с проводниками. Видимо пошел разъяснять ситуацию.

Выстроившиеся рядком морпехи «заводящие дружбу», выглядели бледно. Но все стояли ровно, без шатаний, стараясь держать грудь колесом. Прошелся вдоль строя по песку пляжа, высверливая взглядом их полужидкие мозги.

— Нечего мне вам сказать. Устав караульной службы вы знаете. Но за вас просил государь, посему десять нарядов. Марш в катер с глаз моих!

Капралу, прибывшему со мной, приказал отрядить одного сопровождающего этим «дружным», пусть катер обратно придет утром с новым экипажем. Остальных его людей распределял в патрули и ближнюю охрану. Теперь, из-за этих оболтусов, у нас в два раза меньше людей, значит, будем в два раза меньше спать.

Отправленные с царевичем «смотрящие» меня не подвели. Хоть какая-то охрана ближнего круга у нашей миссии все это время была. Вот только почему они не одернули своих сослуживцев? Званием не вышли? Ерунда! У них полномочий больше чем у капрала. Надо будет провести с ними воспитательную беседу и назначить пару нарядов.

Раздав первостепенные «напутствия», принялся собирать материал для анализа. Пройдясь вдоль берега, попытался рассмотреть в сумерках пироги, потом отыскал себе выступающий у берега камень, недалеко от костров, использовал картуз вместо «пенделя» и уселся рассматривать лагерь.

Домиков много. Общинные дома есть, хоть и меньше аналогичных в Асаде, зато самих домиков много больше. Конструктивно — шалаши из палок и веток, прикрытые листьями и присыпанные землей. Похоже, дома вкопаны в землю на некоторую глубину. Можно считать — полуземлянки. Тотемных столбов мало и они низенькие. Судя по тому, что мужчины и женщины заходят в разные дома, тут проживают по половому признаку, что говорит о многочисленных табу.

Пляски вокруг костров отсутствовали. То ли уже наплясались, то ли тут это было не так развито, как на севере. Женщины сидели вместе с мужчинами, без особой системы. И дети бегали, где хотели, никто их не гонял. Возможно, местные решили ограничиться одним табу с жилищами, не распространяя его дальше.

В целом, праздник у костра мне напоминал похороны. Сидели и ели молча, с редкими неторопливыми фразами. Ели медленно, даже как-то демонстративно. В поселении, на первый взгляд, проживало две сотни человек и десятка три собак. Собаки подражали хозяевам своей медлительностью и молчаливостью.

Костров на поляне зажгли несколько, и сидело вокруг них разное количество людей. Можно это считать разбитием по сословному признаку? Вопросы прибавлялись по мере накопления фактического материала. Но некоторое удивление возникло уже сейчас.

После того, как раскурил трубку, ко мне подошел наш толмач, подающий наибольшие надежды по налаживанию переговоров с местными, и попросил разрешение привести ко мне шамана. Мол, интересные вещи рассказывает.

Ухмыльнулся, представляя, как протекают эти беседы, и, само собой, согласился. Вот тут и ждали неожиданности. Для начала шаман пришел с учеником, и обе оказались женщинами. Чуть трубкой не подавился. Бубна у шамана не имелось, зато была большая маска, похожая на бубен. Маской меня пугать не стали, и удалось рассмотреть столь редкую разновидность священнослужителя.

Уже говорил, что индейцы ходили почти голые. Вечером они на плечи набрасывали плетеные циновки, похожие на большие банные полотенца. Добавлю еще, что сидели они на корточках, хотя в фильмах моего времени им вменялись позы лотоса. Сами понимаете, женщина, сидящая на корточках и отягощенная одним полотенцем на плечах, для европейца выглядит экзотически.

Ученица шамана соответствовала экзотичности в полной мере. Сама шаман имела кожаный передник, несколько перьев в волосах и пяток ниток ожерелья с корешками, нитки с сушеными грибами и аналогичным гербарием. Закралось подозрение, что ожерелья они вместо сумок используют.

Возраст шамана оценил бы лет в сорок, а ее ученицы в районе пятнадцати. Но ошибиться с этими детьми природы можно легко. Телосложение крепкое, но узкое в кости, не похоже, что племя голодает. Мимику скрадывали пляшущие отблески костров, выделяющие на лице шамана только глубокие морщины.

Посидели молча, поймал на себе любопытный взгляд ученицы — демонстративно затянулся трубкой, может, они еще не видели этого процесса, несмотря на уверения историков о родине табака. Уж больно много лапши от историков у меня накопилось.

Шаман внезапно начала протяжно повествовать. Сразу создалось впечатление, что мне рассказывают многократно повторенную историю, больно гладко она шла. Периодически шаман смолкала, и толмач пытался пересказать своими словами. Бывало, оба рассказчика переходили на жесты, уточняя какие-то моменты. Потом наступала тишина, и через некоторое время шаман начинала вновь свой напев.

Закончив сказ, женщины просто поднялись и ушли. Из всех дополнительных вопросов успел спросить только про табу племени, да и то получил очень короткую расшифровку.

Вот теперь мы с толмачом сидели в опустившейся на деревню темени, и размышляли. Потом поговорили про язык индейцев, вернулись к рассказам шамана.

— Ты сам-то, что мыслишь о сказанном?

Толмач, явно переняв манеру местных индейцев, потянул паузу и произнес в растерянности.

— Не ведаю, ваша светлость. Странно все больно. Но, то их вера, ее уже не проверишь.

— Да не о том думаю. Что нам это в будущем сулит?

Толмач слегка пожал плечами, комкая картуз в руке.

— О том только Господь ведает.

— Ладно, ступай. Но о сказанном никому не полслова.

Отпустил православного на заслуженный отдых. Судя по тому, как у него хрипел голос, работал он немало. И выхлопом от него не несло. Надо отметить человека.

Костры на поляне оставили после себя только красные угли, изредка вспыхивающие язычками огня. У костров еще кто-то сидел, но деревня успокаивалась. В темноте, побрякивая, бродили морпехи и слышался храп из палаток. Отложил изучение деревни на завтра, двинулся к шатру морпехов на встречу с Морфеем.

Бог сновидений опаздывал на свидание сильнее, чем девушка. Ворочался, обдумывая рассказы шамана и мешая спать отдыхающей смене морпехов. Хорошо, что своих теней оставил на острове, хоть они выспятся.

Поведанные истории выглядели любопытно. Местное племя, по созвучию, можно назвать «винту», живут они по берегам большой реки, а тут у них промысловый лагерь. Река, судя по их жесту на северо-восток, именно та, что нам нужна. Видимо, потому у местных и золота много. Но речь не о том — раскрутим мы их на место под поселения, никуда они не денутся, судя по древним преданиям. Интересны сами истории.

Поведала мне шаман о появлении на этих землях предков индейцев. Напела, что встретили их предков белые люди, которые поделились с ними землей и научили индейцев ремеслам. В том числе отваривать желуди, чтоб они стали съедобными. Жили индейцы с белыми душа в душу, и это считалось их «Золотым веком». Потом белые ушли в Рай, только некоторые из них превратились в людей-животных — человек-койот, человек-сокол и тому подобное. Вот эти зверолюди и оставили предкам индейцев своды законов, историй мира и табу. Остальные напевы шамана повествовали именно о деяниях зверолюдей. Была история о погребении, о женщине-скате, что заманивала мужчин в океан и множество подобных, коротких бестселлеров.

Кстати, тут действительно мужчины и юноши жили отдельно от женщин, семья проживала в двух домах, причем, жен могло быть несколько. Судя по тому, как у меня самого взгляд на сидящих девушках останавливался, стоит вызнать особенности местной женитьбы и табу для общения полов. Нашим морячкам эти сведения могут стать крайне полезны.

Про табу разведывать придется долго и окольно. Шаман упомянула их вскользь, без подробностей. В ее изложении это выглядело как: не мочись в реку, не ешь в лодке и тому подобное. Не любят тут о запретах говорить. Поручу вопрос «смотрящим»

Зато порадую морячков другим — согласно местным обычаям, чтоб считаться Человеком, то есть «винту», надо часто «очищаться». Это мне уже толмач рассказывал. Любое дело от охоты, до секса с женой, требует последующего очищения.

В деревне даже дом специальный есть, для «очищения». И это вовсе не баня. Вход в дом обычный, а вот выход маленький как вентиляционная труба. Зайдя внутрь, положено созерцать свой пупок или возноситься к нирване иным способом, а достигнув просветления вылезти в такую «дырочку». То-то у них все племя стройное.

Представляю, как наши здоровенные лбы попытаются очиститься, дабы понравится местным красоткам. Сначала они разворотят домик очищения, потом их побьют всей деревней индейцы и напоследок они попадут в цепкие ручонки наших батюшек. Словом, живыми точно не уйдут. Надо эти сведения донести до состава экспедиции в первую очередь. Глядишь, и поостерегутся местных красавиц. И историю про женщину-ската им расскажу.

А белые «боги»… об этом промолчу. Еще никого до добра не доводило — чувствовать себя «богом». Пусть лучше наши ребята про «очищение» думают.

Вспомнился разговор с толмачом о языке. Любопытно, что собак тут называли «Суку» а Солнце — «Сас». Долины, где жили индейцы, порой называли «солнечным домом» — «Саскьювел». Очень напоминает слово сачковать, и не начинается на «А», но подумать над именем губернии уже пора.

Любопытно, что желудь на местном диалекте будет звучать как «Са», если толмач не напутал. Солнце и желудь по наименованию весьма схожи. Говорит о приоритетах и сравнениях народа. Считают желудь производной от солнца.

Вновь вспомнился рассказ шамана о белых людях. Толмач перевел, что белые отбыли в Рай, но у местных вряд ли есть подобное понятие. У них тут, похоже, вообще вопрос послесмертия не поднимается. Скорее речь шла о месте, где хорошо.

Пытался вспомнить напев шамана. Как она обозвала Рай? Что-то похожее на «версе он нов». Покатал на языке слово, потом добавил к «Раю» слово «Солнце», потом сократил. Попробовал на вкус слово «Саверсе». С некоторыми натяжками можно считать это «Солнечным раем», или «Желудевым раем», для совсем дотошных. Слово каталось по языку, оставляя мягкие, шипящие ощущения.

Попробовал покатать «Сакьювель», отторжения тоже нет, нечто свистящее, щебечущее, с привкусом самобытности. Даже не ведаю, как быть. Оба слова означают примерно одно и то же — солнечное, желудевое место. Референдум устроить?

Мысленно выстроил имеющиеся названия — Аляска, Асада, Саверсе. На последнем наименовании слух споткнулся. Не звучит, чувствуется инородность. Попробовал снова — Аляска, Асада, Сакьювель. Вроде получше. Но слово сложновато. Нет, точно референдум по экспедиции проведу! А пока нужно выспаться — местные птахи очень уж рано просыпаются, спеша сообщить об этом всему миру.

Утро началось с лая собак и одиночного выстрела. Подпрыгнул вверх из положения лежа, и умудрился попасть при падении в голенища берцев. Проснулся на две третьи только выскочив на улицу со взведенным револьвером. Окинул взглядом сонную деревню в утренних сумерках и пластах тумана, не увидел кровавой бойни и опустился на корточки завязывать шнурки.

Капрал доложил, что деревню посетило нечто, похожее на медведя. Мне понравилась эта формулировка. Нечто, похожее на обязанного спать мишку, отогнал некто, напоминающий спящего караульного морпеха. А какой он еще может быть, если Нечто прямо по деревне шлялось? Озвучил капралу оргвыводы.

После побудки лагерь начинал новый день. Постоял перед входом в шатер, борясь с желанием залезть обратно в спальник. Ладно, на том свете отосплюсь. Двинулся, злорадно улыбаясь, будить толмачей.

День тянулся вяло, индейцы, несмотря на их доброжелательность, делились информацией по капле. Собрал некоторую базу по их обычаям и местам проживания. После обеда с Алексеем обсуждали рывок в реку племени винту. У меня и кандидатура проводника наметилась — согласившегося за лезвие ножа показать нам место, где золото можно грести палкой-копалкой, в больших количествах. Кроме того, рядом с местом имелась река и огромные поляны. Точнее, мест было несколько, просто мы отобрали одно, наиболее подходящее требованиям. Но показать индеец обещал все «прииски».

Палка-копалка впечатлила. Раньше, глядя в учебники истории, она представлялась мне этаким сучком для ковыряния в земле. В действительности, это было двухметровое полено, с заостренным лопаткой концом. Копали ей как ломом, втыкая в землю с размаху и отваливая пласт в сторону. Причем, процесс шел ничуть не медленнее, чем лопатой. Сразу видно, индейцы понимают толк в поиске съедобных корешков. Вот только почему они тогда не занимаются земледелием? Загадка.

С Алексеем договорились о моем возвращении в лагерь на острове, и подготовке отправки первых переселенцев. Как достроят баржи — выходим курсом на реку, и по дороге подбираем из деревни наших, вместе с проводником.

На обратном пути к острову сортировал впечатления. Аборигены действительно выглядели беднее жителей Асады. И физически, и духовно. Традиции у местных менее вычурные, а правила более строгие. Странно, думал, к югу сложность и вычурность ритуалов будет нарастать. А тут — тотемы скорее «фамилия» чем резной знак, жен просто выкупают у семьи. Причем, заплатив выкуп и получив «некондицию», не принесшую детей, супруг может требовать замены. В случае смерти жены, семья, получившая выкуп, опять-таки должна представить замену за свой счет. С рождением детей тут махровый неандертализм. Из двойни одного младенца умерщвляют, а двойни рождаются часто. Порой и одного новорожденного убивают, если у женщины есть еще подрастающие дети.

О младенцах и думал. Женщины тут плодовитые, есть смысл организовать в наших поселках ясли и договориться с окружающими племенами, сдавать нам «лишних» детей. Работенка будет адовая, но появиться шанс за короткий срок воспитать значительное, лояльное поколение колонистов. Им потом и с остальными племенами легче общаться будет.

И детей моряков от индианок в ясли пристроим, а то, что «сторонние» дети быстро появятся — не сомневаюсь. Несмотря на весь мой цинизм — перед глазами до сих пор сидит в аппетитной позе ученица шаманки. Гормонам не прикажешь.

Адмиралтейство острова курилось дымами и шипело на весь залив рубанками, заглушаемыми стуком молотков. Понаблюдал, как мастера прикладывают на шпангоуты новую рейку и начинают отмечать скосы. Замерил сверху, над шпангоутом, щель между уже приколоченной и новой рейкой — перенес замер на нижнюю пласть рейки. Это кажется, что замеры долго делать. На самом деле, просто развести внутри щели ножки циркуля, потом нагнуться и отчеркнуть этим циркулем снизу черточку от угла новой рейки. Потом полученный набор точек соединяют линией и состругивают до нее уголок рейки. На втором прикладывании рейка обычно ложиться как родная. Остается окунуть отструганную пласть в кипящую смолу, мазнуть смолой по шпангоутам, положить новую рейку, притягивая ее к старой, и забить в боковые пласти, под углом, гвоздики, соединяя рейку и шпангоут. Потом еще несколькими гвоздиками-нагелями соединить новую рейку с пришитой раньше. Получается цельный «щит» обшивки, даже более прочный, чем из досок.

Просто и быстро. Два человека на одну рейку — шить можно сразу с обоих бортов, да еще и два стапеля. Баржи покрывались шкурой прямо на глазах. Другое дело, что кроме шкуры еще будет масса работы — перевернуть корпуса на спусковые слипы, настелить палубы на бимсы, собрать и наладить машинное отделение, рубка, руль, кабестаны, дельные вещи… А на освободившихся, выверенных по горизонту и размеченных под частые шпангоуты балках, начать сборку второй пары барж.

Оставил корабелов без своего навязчивого присутствия, занялся текущими делами, то есть, драить научников, принимать недовольство батюшек и загружать новыми идеями, не успевший спрятаться от меня народ.

Хозяйственников озадачил яслями, чуть не вызвав бунта в экспедиции. Я им дам, невместно. Скажу сиськи отрастить — трансформируются как миленькие! Разбаловал народ Алексей своим пофигизмом.

К счастью, вопрос кормления младенцев местные индейцы решали весьма оригинально. По их традициям, шесть дней после рождения младенцу грудь не давали и поили из раковин, наподобие сосок, жижой из воды и желудевой муки. Потом, если младенца считали достойным, он получал грудь матери. Пока младенцу не дали грудь, он как бы «не родился» и его могли умертвить запросто. А вот после первого материнского кормления — уже все, полноценный житель племени.

И с младенцами местные не сюсюкали. Будили их вечером, не давая спать, пока наступает темнота — иначе в младенца может войти нечто плохое. Поощряли детей не хныкать и шуметь поменьше. От груди младенца отрывали месяцев в шесть. Словом — спартанцы.

Женщине при родах кричать не разрешали традиции. Почувствовав схватки, женщина со своей матерью уходила в лес и оттуда не должны были раздаваться никакие крики, иначе вся деревня на такую «покьюту», то есть женщину, будет смотреть косо.

В результате, мы с хозяйственниками разрисовывали план яслей в два поверха. На всякий случай с родильной комнатой — мало ли, удастся убедить аборигенов, что комната лучше леса и звукоизоляция в ней надежнее.

Все одно в эти ясли, хоть ненадолго, придется заманивать кормящих женщин. Дело в том, что для «полноценного» индейца хоть одно кормление грудью обязательно. Иначе его будут считать так и не родившимся, будь ему хоть сорок лет. А если пойдут слухи, что у нас в деревнях все дети «не рожденные» могут быть неприятности.

Если обещать кормящим женщинам усиленное питание и вознаграждение — глядишь, они у нас и подрабатывать начнут. Тогда с младенцами станет полегче, и с детским питанием вопрос станет не таким острым. В «Заказах» пометил необходимость в медиках, специализирующихся на детях.

Хозяйственники посматривали на меня с затаенным желанием пристукнуть, но их вялое сопротивление планам не мешало. Прикидывали, сколько по максимуму мы сможем содержать младенцев. После того, как мужики меня убедили, что больше чем столько-то они обиходить не сумеют — согласился с ними, и цифру удвоил. Будем работать «на младенцев» вахтами, всем составом экспедиции. Нам главное два-три года до следующего конвоя продержаться, дальше будет легче. Не решить без пота «кадровый» вопрос.

Кроме того, вахты сделают наших людей терпимее к этим детям — будут «общественные отцы», уже не глядящие на подрастающее поколение безразлично. Главное, эти вахты не сделать совсем уж затяжными и неподъемными. Не так нас и мало, чтоб не выделить одного дня в две недели на уход за будущим. «Сын полка» в моей истории был, теперь будут «Дети колонистов».

Плотники стропилили крыши на домиках научников. Что любопытно, по настоянию будущих мастеров «монетного двора» — первыми возводились лаборатории. Жить мужики согласились в шатрах сколько угодно, лишь бы делом скорее заняться. Не стал вмешиваться, зима тут, похоже, действительно мягкая, а летом достроим жилье.

Первые две баржи закончили через шесть дней, не без недочетов, но несколько сезонов они отходят, а может и больше — ведь батюшки их очень тщательно освятили. Сдаточные испытания ограничились путешествием вокруг острова. На мелочи плюнул, и поставил баржи к «Юноне» под погрузку.

Искренне надеясь, что погода не испортиться, загрузил баржи по борта. Посадив сверху еще и максимальное число людей, прикрытых от непогоды только тентом. Рассержено шипя машинами баржи ковыляли на север, покрывая за три часа то, что на катере мы проскочили за час.

Церемоний отбытия местные не устраивали. Все по-деловому, прямо как Визбор пел.

Идет молчаливо В распадок рассвет. Уходишь — счастливо! Приходишь — привет!

Подъем по реке ничем примечательным, кроме длительных сроков, не отметился. Деревушки встречались часто, наш проводник быстро перекрикивался с местными и мы плыли дальше, оставляя за спиной высыпающих на берег индейцев.

Отмечу только споры с Алексеем и губернатором о названии губернии. Приняли шипящий «Саверс». Жаль. Мне «Сакьювель» больше понравилось, но на почве растущей напряженности с Францией, Алексей поступил «назло маме глаз выколю». Ладно, может, позже переименуем.

До места поднимались двое суток. Река радовала видами и мелями. Тщательно рисовал маршрут, так как заблудиться тут, было раз плюнуть. От основного русла постоянно ответвлялись протоки, в реку впадали ручьи и речушки, острова заставляли петлять, едва не возвращая баржи назад. Боюсь, тут и с картой второй раз пройти будет непросто. Порой, сопровождающий катер проходил по фарватеру, а баржи за ним садились на мель, и вновь приходилось искать обходы.

Выгружались под вечер, причем, последние несколько часов деревушки винту нам не встречались. Из этого сделал вывод, что нас либо засунули на земли соседей, либо это условно ничейные территории. Проводник, на мой вопрос помахал рукой на северо-запад и сказал, что там обитают «юки». Пришлось уточнять — после этого обстановка прояснилась. Земли тут были «совместного» пользования. Племена проходили через них набегами, собирая, что им надо. Соответственно, порой вспыхивали стычки при встрече разных племен. Вот винту и решили проблему с юки, поселив посреди этих земель нас. К слову, на языке винту «юки» означает враг. Примерно так и предполагал в своих ранних языковых разбирательствах.

Для выгрузки выбрали обширное поле, краем подступающее к высокому берегу. Обрамляло эту готовую площадку под город бурная растительность, проросшая даже щетинистыми пучками в разных местах посреди поля. Красиво, и ничего вырубать не надо.

Первая партия рудознатцев с охраной и проводником ушла на рассвете. В это время мы разгружали баржи, торопясь совершить вторую ходку.

Дальше седьмица слилась в сплошную ленту проплывающих берегов и мелькающих на погрузочных работах рук. Мотался туда-сюда, проверяя, как идут дела в заливе и на постройке столицы Саверса, названной аналогично. По дороге черкал планы застройки и рассчитывал материалы. Первоначальные планы, тщательно созданные еще в Петербурге, пошли прахом, начиная с Аляски. Ныне со строительством творилась сплошная отсебятина, но мы пытались сделать ее красивой и комфортной.

Проводник, с парой охранников помнящей дорогу, вернулся в строящийся городок, и с новой партией «рудокопов» умотал на катере к следующему «прииску». Научники, в форте, едва не сожгли одну лабораторию. Помогло только то, что на острове имелось много людей и воды. Канонерка умудрилась возомнить себя китобоем и гонялась за китами, используя выкупленные у индейцев гарпуны. Высказал Бределю все, что думаю про их дурь. Хорошо еще, кита не добыли. А если бы подстрелили? Что бы мы с ним делали? Времени свободного много? Так у нас есть работа для всех!

В результате вливания в рабочие коллективы полного состава канонерки, на третий заход баржи шили уже вчетвером и везли дополнительные рабочие руки.

Когда плоскодонки поднялись в Саверс второй раз, Алексей торжественно принимал тех самых «юки», которые оказались, по их мнению, «помо». На третий подъем барж губернатор принимал уже других «юки», обозначивших себя как «патвины». Алексей отлеживался.

Населенная тут, однако, местность. Подозреваю, после такой встречи по экспедиции придется объявлять сухой закон, ибо наши бочки не бездонны. Тем более, что особой разницы между всеми этими винту, помо и патвинами не наблюдалось. Даже толмачи переключались довольно легко. Например, те же патвины называли собаку «хаиу», а женщину «пакита». Слова либо были похожи на язык винту, либо понимались интуитивно. Хотя, если бы патвины назвали собаку «хавхав» было бы еще понятнее.

За первой седмицей последовала вторая. Вымотался. Зато между нами и индейцами не прозвучал ни один выстрел, не тренькнула тетива их маленьких, метровых луков. Правда, без мордобоя не обошлось — само собой, по благородному поводу. Из-за баб.

В Саверс зачастили индейцы, и некоторые оставались, строя шалаши в лесу поблизости. Клан двуглавого орла разрастался. Если этой осенью не снимем с полей обильный урожай — мы тут все передохнем как мухи. Так и сказал губернатору, после чего он вроде попытался прекратить патлачить и взялся расставлять земельные артели по полям.

Артельщики немедленно подбили индейцев на праздник, с деятельным участием губернатора, а меня, десять раз поклонившись, попросили больше так не делать — налаживает человек отношения, не надо его отрывать от важного дела.

Отметил у себя в разделе «Заказов» вызвать со следующим конвоем десяток обученных управляющих. Что-то горят у нас люди не работе.

Четвертый рейс барж пропустил — расконсервировали и налаживали паротяги, создавая некое подобие МТС радом с Саверсом. С артельщиками обсуждали лесополосы, в которых настаивал на посадке дубов. Озадачил толмачей собрать нам индейцев для поиска по лесам молодых саженцев и их пересадки. Сложного в этом ничего нет, у дубков просто корневая система быстро и глубоко разрастается. Зато аборигены к лопатам привыкнут.

Вернувшись в очередной раз к форту, застал начало работ по кристаллизации рубина у научников. Мне самому интересно было, посему очередной поход барж пропустил.

Теоретически, все просто — вертикальная колонна, сверху горит водородная горелка в кислороде, в ее пламя тончайшей струйкой высыпают очищенный оксид алюминия с небольшой примесью хрома. Расплавленные ингредиенты образуют внизу пламени, на специальной подставочке из платины жидкую каплю. Подставочку постепенно опускают, в капле идут процессы кристаллизации и перекристаллизации. Сверху продолжают капать новые порции, и кристалл растет.

На практике получались черные, непрозрачные, не пойми какие кристаллы. Выдать их за черный рубин явно не удастся. Вновь вопрос упирается в очистку сырья.

Накрутил хвосты химикам. Золото на первые изделия у нас уже есть, ювелир есть — он от безделья начал к костям присматриваться, в том числе и моим. Надо срочно создавать камни.

Срочно не вышло, несмотря на всю предварительную подготовку в России. Очередной приход барж, оторвал на полтора дня, но потом они вновь ушли, давая мне время. Над кристаллизацией работали уже все четыре установки, и мы начали замедлять скорость роста рубинов, замедлением подачи площадок и подбором режима работы горелок. Заодно и прообраз «чистой» комнату организовали — мало ли, из воздуха примеси попадают.

Первые партии рубинов ювелир признал годными только на камни в часы, и отложил до лучших времен. Вторые и несколько последующих отправились туда же. Но среди отсева начали попадаться годные для ювелирного дела экземпляры. Анализируя по журналам процесс их рождения — вносили корректировки во все установки. Получили четыре ювелирных рубина только к концу февраля, когда «Юнону» основательно разгрузили, и она вылезла из воды обшарпанными, и слегка обросшими бортами подводной части. Ничего, пойдет через льды — обдерется заново.

Лихорадка высадки затихала. Форт и город зажили ритмичной жизнью, все больше напоминая поселения, а не склады материалов с мечущимися между куч людьми. Форт так и не обзавелся башнями на вершине острова. Паранойя устраивала мне истерики, но силы и средства не резиновые. Постоянно приходилось откладывать «второстепенные» работы. Надеюсь, пожалеть об этом не успею.

«Юнону» грузили камнями, создавая ей необходимую остойчивость. Ободранные льдинами и местами поржавевшие борта прятались в воду. С капитаном обсуждали ремонт корабля в Архангельске. Видимо, придется занять для этого сухой док броненосца.

Алексей и трое «остатков» его свиты, включая духовника, вернулись в Форт Росс к первому дню весны. Третьего марта мы прощались с заливом «Сас Мем», прозванным «солнечной водой» за ласковый нрав и лучистость бликов. Надеюсь, с ним мы не ошиблись как Магеллан с «Тихим» океаном.

В конвое осталась канонерка с одним катером, и половиной абордажного наряда, плюс транспорт с одной баржей и двумя сотнями человек на борту. Из груза наличествовали три неиспользованные форта, с их скарбом, несколько сот килограмм образцов товаров и почти невесомые по меркам транспорта меха с индейскими диковинами. Еще в капитанском сейфе лежало примерно полтора килограмма золота в изделиях, некоторые из которых украшали яркие рубины. Ювелир неплохо постарался. Надеюсь, к нашему возвращению ему будет, чем нас вновь порадовать.

Вышли, отслужив молебен за дарование пути. С нами ушли два батюшки из «миссионеров», надеющихся нести слово Господа дальше на юг. Пока к работе их службы нареканий не имелось, они себя держали в руках, и крестить все подряд не лезли. Индейцы прислушивались к новым «шаманам клана двуглавого орла» но понимали проповеди вряд ли. Проблема коммуникации оставалась по-прежнему острой.

Проводниками конвою служили индейцы Асады, местные кадры мы оставили губернатору для разведки «приисков». По большому счету — конвой шел в неизвестность. Но нам не привыкать.

Выходя проливом в Тихий океан, с интересом рассматривал берег по левому борту, намечая место под форт «Запирающий». Работы еще непочатый край. А люди у нас уже, считай, закончились. Пометил в «Заказах» запихать на транспорты столько людей, сколько удастся вколотить, смазав маслом. Не осилить нам задумки. Седалища не хватает.

Погода улучшалась с каждым ходовым часом. Навигаторы уже лениво выходили с секстантами не палубу, не сомневаясь, что обнаружат солнце или звезды в небе. Свежий ветер играл парусами, сохраняя наши запасы топлива. Благодать. Но на второй день стало скучно.

За последние дни вспомнил привычку постоянно решать проблемы, и на этом фоне равномерное путешествие вокруг красивого, но довольно глухого берега, вызывало зуд. Сел пересматривать раздел «Заказы» и комплектовать краткие запросы развернутыми пояснениями, порой с эскизами.

На третий день по правому борту стали появляться далеко в океане большие острова, а по левому борту за корму ушла береговая долина, поросшая лесом, которая, как подозреваю, в мое время стала Лос-Анжелесом. Долго рассматривал в бинокль берега, бухты для кораблей так и не увидел и отложил освоение Голливуда до лучших времен.

В «Заказах» дошел до пожеланий введения единых денег для индейцев. Задумался. Надо вопрос ставить шире — вводить единые деньги для империи. Чем плохи уже существующие? Всем хороши — только Петр чеканит их, никого не слушая, и уж тем более он не будет слушать стоны из-за океана. Пока эта проблема не острая, но в ближайшем будущем хорошо представляю себе, как все мои экономические старания уйдут в инфляцию России. Фигу им, размером с фолиант.

Для придания идее собственных денег некоторой обоснованности, составил пояснительную записку в коллегии Петра, с основным мотивом — «дикие неграмотные индейцы ничего читать не могут, и понимают только символы своих тотемов». Вот исключительно для них собираемся чеканить новые монетки.

Некоторая доля правды в записке была, посему многократно рисовал и перерисовывал макеты новых денег. Опыт такой работы уже имелся — набил руку, пока денежную реформу Петра проводили. Теперь самое время шагнуть дальше.

Первую проблему составили мелкие деньги. Бронзовая копейка Петра весила 12 грамм, исходя из стоимости меди. До 10 грамм сократить вес еще было можно, но если опустить его ниже, появятся многочисленные подделки.

Остановил свой выбор на 10 граммах для основной монеты. Но копейка — крупная монета, необходимы монеты помельче, чтоб было, на что купить всего один пирожок на рынке. Вот только одна десятая веса копейки, это один грамм, или монетка диаметром 3 миллиметра. Такая малышка в кармане потеряется запросто.

Перед внутренним взором всплыла шаман, увешанная нитками ожерелий. Правильно! Раз монеты «для индейцев», надо создавать их с дырочками. В этом случае, десятая часть копейки превращается в колечко диаметром 12 миллиметров и отверстием в 6 миллиметров. В кармане уже носить можно. И на нитке можно.

Перерисовал все монеты заново, добавляя им всем отверстия и пересчитывая размеры с массой. Потом подумал, и перерисовал еще раз — кто сказал, что отверстия должны быть только круглыми? Наоборот, индейцам будет проще, если каждому номиналу будет соответствовать своя форма отверстия. И в кармане такие монеты удобнее выбирать на ощупь — дотронулся до нее пальцем, не глядя, и уже знаешь, какой у монетки номинал.

Посмотрел на получившиеся эскизы, и начал их перерисовывать вновь, на этот раз, защищая от подделки. Пора попробовать биметаллические варианты.

Монеты из двух металлов в этом времени уже известны — английский фартинг, выпуска 1625 года имел медный клин, вбиваемый с одной стороны в монетку для защиты от подделки. Вот только держался там клин не особо надежно.

Мы будем делать «как положено» — высекать монетки с отверстиями из полосы металла, из полосы другого металла высекать вставки, больше отверстий на пару соток, и прессом в пару тонн запрессовывать одно в другое. Внешнее кольцо еще нагреем, чтоб оно расширилось — тогда после прессования вставки и остужения заготовки металлы сцепятся намертво. Хотя, из биметаллической монетки в десять рублей моего времени мне сердцевину выковырять удалось — не так уж и прочно они сидят.

Да и ладно, с новыми монетами есть и другие сложности — отверстия у меня запланированы не круглые, и это вызывает трудности с точным расположением частей монеты друг относительно друга. Но и эта проблема решаема. Раз решил делать отверстия для ниток во всех монетах — сделаем его и в биметаллических. Тогда отверстие будет определять положение монеты в штампе или прессе, «центрируя» деталь. Необычные монетки выходят, однако.

До глубокой ночи возился с эскизами денег, периодически отвлекаясь на судовые дела. В итоге вышел следующий список:

— Медная монетка 1/10 копейки. Название «Крох». Будет теперь основание называться крохобором. Диаметр 12 миллиметров с круглым отверстием посередине диаметром 6 миллиметров. Толщина монеты 1,5 миллиметра вес ровно один грамм. Можно будет для весов использовать, если идеально точные расчеты не нужны.

— Медная монетка полкопейки. Название «Деньга». Диаметр 20 миллиметров, с квадратным отверстием посередине размером 8 на 8 миллиметров. Толщина 2,5 миллиметра, вес 5 грамм.

— Медная копейка. Диаметр 29 миллиметров с треугольным, равносторонним отверстием посередине размером стороны 8 миллиметров. Толщина 2 миллиметра, вес 10 грамм.

Дальше пошли биметаллические монеты, и их вес уже не удалось вогнать в диапазон «гирек». Приходилось учитывать веса существующих монет, дабы наши деньги могли ходить за рубежом.

— Монета 10 копеек. Название «Гривенник». Серебряное кольцо диаметром 16 миллиметров, с круглым отверстием посередине, диаметром 8 миллиметров, в которое впрессовывается медная вставка. Толщина 1,5 миллиметра, вес 3 грамма, из них вес серебра 2 грамма. На серебряном кольце одно отверстие у гурта, диаметром 2 миллиметра — для ношения на нитке и для центрирования в штампе.

— Монета 50 копеек. Название «Полтинник». Серебряное кольцо диаметром 26 миллиметров с квадратным отверстием посередине размером 13 на 13 миллиметров, куда впрессована медная вставка. Толщина 3 миллиметра, вес 15 грамм, из которых серебра — 10 грамм. Два противолежащих отверстия у гурта диаметром 2 мм.

— Монета рубль. Серебряное кольцо диаметром 37 мм, с треугольным отверстием посередине, размером сторон 14 мм., в которое впрессована медная вставка. Толщина 3мм, вес 32 грамма из которых серебра 29 грамм. Рубль вынужден был подгонять под талер, слегка экономя на серебре, но сохраняя общий вес, усложняя, вместе с этим подделку. Три отверстия у гурта диаметром 2 мм, расположенные треугольником, противолежащим треугольнику центральной вставки.

Далее пошли золотые монеты. Вставки в них, соответственно, серебряные. Долго думал, заменить серебро, на белую бронзу, или нет — в результате оставил серебро, но пробу сделаем пониже.

— Монета 10 рублей. Название «Червонец». Золотое кольцо диаметром 20мм с круглым отверстием посередине диаметром 11 миллиметров, куда впрессовывается серебряная вставка. Толщина 0,8 мм, вес 4 грамма, в том числе золота 3,3 грамма. Это значение почти соответствует петровским червонцам. Одно отверстие у гурта диаметром 2 миллиметра.

— Монета 50 рублей. Название «Полсота». Золотое кольцо диаметром 32 мм, с квадратным отверстием посередине размером 17 на 17 мм, куда впрессована серебряная вставка. Толщина 1,4 мм, вес 17 грамм, из которых золота 14 грамм. Два противолежащих отверстия у гурта диаметром 2 мм.

— Монета 100 рублей. Название «Стольник», что, по нынешнем временам, напоминает верховные должности. Золотое кольцо диаметром 42мм, с треугольным отверстием посередине, размером сторон 22 мм, куда впрессована серебряная вставка. Толщина 1,4 мм, вес 33 грамма, из которых золота 30 грамм. Три отверстия у гурта диаметром 2 мм, расположенные противолежащим вставке треугольником.

Вот такие вышли монеты. Три группы по три монеты. Возможно, со временем придется добавлять недостающие номиналы, но для начала хватит и этого. Больно уж стройная система выходит. Индейцы почитают три основных рода, воздуха, воды и земли. На монетах можно чеканить орла, касатку и медведя для самых старших номиналов, потом сокола, калана и шакала, а для самых мелких чайку, лосося и выдру. Впрочем, на самых мелких монетках чеканить будет сложно, возможно обойдемся одними узорами по индейским мотивам.

С художественными навыками у меня сложно, и готовил письмо для мастеров Петербурга, прося сделать все красиво, прикладывая свои эскизы. Обещал премию в 100 рублей за самый симпатичный вариант. Письма писал от имени графа, но поверенным назначал Осипа. Может, по этим данным меня и вычислят, но сделают все одно хорошо, в этом сомнений нет. Отдал переписывать письма корабельному писцу, по почерку меня точно не вычислят.

Посмотрев на рисунки, решил добавить «вишенку на торт». Монету для межбанковских расчетов. В ее основе положим кристалл рубина. Драгоценности у нас выходят достаточно одинаковыми, чтоб сделать их опорной единицей.

Отобранные ювелиром рубины весили после огранки около 1,2 грамма, то есть 6 карат. По нынешним временам за 1 карат чистого рубина дают около 100 грамм золота. Выходит, каждый камушек у нас тянет на 1800 рублей в пересчете. Добьем золотом до двух тысяч, и получается монета диаметром 50мм, с круглым отверстием посередине диаметром 10мм, куда будет вставлен рубин. Название этой монете так и не придумал «Рубиновый рубль» не совсем отражал стоимость, а «Партыс» звучал по-дурацки. Решил, что имя придет само, главное сделать хорошо. Добавил к письмам мастерам новые эскизы, особо напирая на сложность узоров — подделывать такую монету будет невыгодно, но при ее номинале, хотелось бы шикарного вида.

Далее последовала проработка станочных линий вырубки, прессовки и чеканки — все это пока придется заказывать в Вавчуге, только штампы травить сами будем. Деталировка заказа заняла все время до момента, когда мы дошли к координатам указанным Хуаном Кабарильо 170 лет назад.

Вообще, с этими координатами вышло интересно. Сначала, в 1542 году сюда пришел вышеназванный конкистадор, объявивший земли испанскими. Потом, в 1579 году пират на службе короны Дрейк, объявил их английскими. Затем, Вискайно, в 1602 году вновь заявил руку Испании над холмами Сан-Диего. И теперь, более чем через сто лет, сюда пришли мы, намереваясь остаться тут навсегда.

Переход из залива «Солнечной воды» до указанных в испанских бумагах координат, занял пять дней. С координатами вышла неувязка — ничего мы не нашли. То ли мы плохо свое место счисляли, то ли кабальеро прошлых веков. Но опыт заглядывания под каждый камень у экспедиции уже имелся и мы не торопясь двинулись вдоль побережья.

Погода стояла солнечная, с отличной видимостью, и поиски труда не составили. Вот только первая найденная нами бухта, или устье реки, не понятно как правильно про это переплетение разливов и островов — была мелковата для транспорта. Зато буквально в 10 километрах южнее канонерка нашла шикарную бухту, закрытую со всех сторон.

Пока наш боевой разведчик вел транспорт к найденной бухте, мы, с капитаном и царевичем, обсуждали основание форта. На эту бухту у меня имелись серьезные планы — пора было закладывать столицу, но сил на нее мы не имели. Об этом и спорили.

Алексей никак не соглашался заложить тут простой форт, для разведки, и уходить назад. А мне казалось неразумно идти дальше на юг скромными силами. Нечего раньше времени тревожить испанцев. Капитан соглашался с Алексеем, что мы тут самая жирная утка в болоте и нам надо осмотреть все дарованные земли.

Что тут скажешь? Слишком долго у нас все шло относительно хорошо. Появились, у некоторых, дурацкие привычки дергать тигра за усы. Отложили спор на потом, так как конвой дошел до места.

Осматривал будущую столицу с интересом. В мое время эти места считались лучшим курортом на побережье, и теперь могу с этим согласиться. Солнце заливало мерно катящий волны океан, серебрящийся бликами. Перед нами лежали два больших острова, защищающих бухту за ними. Острова соединял с материком тонкий перешеек, состоящий сплошь из песчаного пляжа, на который накатывались волны океана, оставляя за собой завалы водорослей. Слева бухту окаймляла высокая, скалистая гряда, у основания которой имелся единственный проход во внутренние воды. Форт на этой скале гарантированно закроет проход, да еще прикроет острова. Лучше и желать нельзя. Тем более глубины тут должны быть приличные, судя по тому, что, в мое время, в этой бухте базировались, в том числе, авианосцы.

Предположения не помешали выслать вперед канонерку промерять фарватер. Пока экспедиция ждала на рейде, вновь вспыхнул спор с царевичем. На этот раз апеллировал ко времени. У нас до обратного рейса через ледовый путь осталось три месяца. А еще надо корабли подготовить, не говоря уже про то, что до Анадыря идти не ближний свет.

Алексей упирался как баран. Самодержец, что еще сказать! Успеем мы! Как же! Но давить на царевича смысла не имело, у него прорезался характер Петра, и он, порой, «вставал в позу».

Купил себе «поворот к северу» обещанием зайти в Японию. Если честно, туда мне пока совершенно не надо, но если вопрос ставиться — потревожить испанцев или японцев, то выбирать не из чего. Испанцы могу начать встречную экспансию, наплевав на все договоренности, а у нас сил мало.

Вернувшаяся канонерка поставила точку в нашей с царевичем «торговле». Пора было заниматься делами насущными. Вся команда транспорта висела на снастях или стояла на палубе, наблюдая, как корабли медленно проходят, оставляя скалы по левому борту и плоские острова по правому.

Пройдя узость, обозрели открывающуюся по правому борту бухту, в которую можно было загнать не одну сотню авианосцев. Шикарное место. Вода спокойная, блестящая мелкими солнечными зайчиками, высокие скалы на севере бухты постепенно, спиралью, снижаются к холмистой долине в центре. Приглянувшиеся мне острова закрывают бухту с запада. Южные берега бухты видно плохо, в стоящей над водой легкой дымке — но мне достаточно уже увиденного. Форту быть. Только обставить дело надо торжественно.

Попросил капитана собрать команду под рубкой на торжественную речь, вызвав этой просьбой некоторое удивление — речей от меня давно не слышали.

Пока стекался народ, а царевич, облокотившийся рядом на леера, с любопытством ждал «откровений». Катал в уме постулаты. Наконец, на корабле воцарилась относительная тишина, пора начинать.

— Православные! Многие месяцы мы делали то, о чем будут говорить потомки. Худо или хорошо, не нам судить. Мы сделали все, что могли. Но большим делам надо достойные итоги подводить, перед тем как начинать новые деяния. Вот в этом благодатном месте предлагаю подвести черту под переходом. Заложить столицу вице-империи!

Переждал радостные вскрики возбужденного народа

— В честь государя нашей вице-империи, проведшего нас через льды, моря и океаны к этой богатой земле, предлагаю назвать столицу Санкт-Алексий!

Поулыбался смущению царевича, знаю, что ему приятно, но сам бы он на таком сюжете не настаивал. Ничего. У России столица Санкт-Петербург, а у нас будет Санкт-Алексий. И планировку сделаем похожую. Собственно, острова меня и интересовали на предмет размещения там дворцового комплекса вместе с площадью, на которой будет двуглавый орел, как в Петербурге, и вокруг которой выстроятся Академии, Институты и «дворянские гнезда». Может, даже каналы прокопаем, надо на месте посмотреть. А остров назовем Императорским.

Размеры у одного острова примерно два на два километра, у второго три на полтора, но он «лысый» какой-то, да и близко ко входу в бухту второй остров находиться — на нем будет лучше военный городок поставить, с казармами гвардии и обеспечивающими Императорский остров производствами. Ныне принято гвардию держать поближе к государю, а то вдруг его слепень укусит.

Переждав волну выкриков «Любо» от команды, продолжил вещать, что построим мы город красивее Санкт-Петербурга, и будет… словом, воодушевил народ, впору кидаться строить столицу немедленно. Поняв свою ошибку, продолжил речь в ключе, что строить будем позже, выпишем мастеров из Петербурга, материала накопим, людей привезем. Пока строим только форт, который проведет разведку местности и составит подробные планы земель.

Первый день прошел в высадке на северо-восточном углу бухты. Тут нашлась река, и некоторое место, зажатое скалами, для временного лагеря. Берега реки оказались весьма заболочены и покрытые камышом. Надо посмотреть, как с водой обстоят дела на острове.

После обеда все планы разведки пришлось отложить. Места оказалась обитаемы, и нас посетили хозяева, приплывшие с южного берега бухты на лодках из тростника.

Стоя на берегу, рассматривал в бинокль крутящиеся на рейде пироги аборигенов. Любопытно, почему индейцы предпочитают завязывать общение с кораблями на рейде, а не приплывать к высадившимся на берег? Чувствуют себя безопаснее в лодках?

Обратил внимание, что ныне общение на рейде как-то не складывается. Не идет бурного обмена и демонстрации товаров. Насторожился. Не хватало нам еще одних ситкхов в зоне столицы. Начал внимательно рассматривать самих аборигенов и их оружие. С одной стороны, ничего особенного — очень похожи на индейцев винту. Голые и мускулистые. С другой — копья у них с накрепко привязанными наконечниками, и копья довольно длинные, примерно с их рост, что для пройденных нами мест, где надо бежать по лесу, не совсем характерно. Выходит, воюют. Длинным копьем противника удобно колоть, особенно если у него копье короче… Как все не вовремя.

Кликнул морпехов усаживаться в единственный оставшийся у нас катер. Вытащил из него багор, выглядящий длиннее и солиднее копьев индейцев, встал на закрытом волновым настилом носу катера и велел быстренько идти на рейд, покрутиться вокруг индейцев.

Пока катер разгонялся, пришлось встать на колено и держаться. Потом, когда начали кружить вокруг тростниковых лодок, применяя тактику ситкхов, пришлось встать, мысленно молясь не шлепнуться в воду и не испортить солидность картины.

Своего мы добились мгновенно. Удивленные взгляды провожали наше кружение не только с лодок, но и с борта кораблей. Оценив аборигенов на предмет богатства вооружения, или наличия «передника» — выбрал кандидата в главные, указав рукой морпехам плыть к его лодке. Морпехи молодцевато подрулили к аборигенам, едва не уронив меня в воду с носа. Хорошо, что на багор опирался.

Дальше разыграл пантомиму с постукиванием багром и насупленными бровями. Вещал нечто наподобие «Вы пошто нас без хлеба-соли встречаете, ироды!». Слова, понятное дело, были неважны — играл интонациями.

Индеец, напротив меня, не отставал, хотя ему стоять в своей лодке было явно сложнее, а постукивать копьем по тростнику вообще бесполезно, он копьем просто размахивал. Без толмача мне ответы индейца казались похожими на «чего приперлись!». Но напор аборигена, по мере нашей пантомимы, постепенно слабел. Пора от кнута переходить к прянику. Нам тут мирное племя нужно, а не партизаны.

Демонстративно передал багор морпехам, настороженно рыскающим стволами, изобразил пантомиму, мол, топор войны зарыт, пойдем поговорим на берег. Собеседник оценил мои театральные таланты как посредственные, по крайней мере, дошло предложение до него далеко не сразу. Потом он еще довольно долго чирикал с сидящими в его лодке соратниками, и лишь затем повторил мой жест рукой к берегу.

Морпехи опять решили пофорсить, и рванули катер, едва не потеряв носовую фигуру в моем лице — багра-то больше не имелось, и держаться приходилось за воздух. В конце пути они меня все же уронили, слишком быстро выбросившись на мелководье у реки. Сложилось такое впечатление, что они это специально, мерзавцы. И зря они такие уставные морды делают — ответ за мной не заржавеет, не первый раз у нас такие игры.

Так как откровенно падать было нельзя по политическим соображениям, сделал вид, что сам спрыгнул в воду у берега. А водичка то тепленькая! Ожидал ледяную, а она вполне ничего. Даже искупаться можно, если челюсти сжать. И это в марте месяце! В моей юности мне приходилось купаться в Ладоге на первомай, но чтоб в марте и в океане… точно искупаюсь. Для галочки. Интересно, акулы тут сильно плотоядные?

Пока индейцы гребли к нашей стоянке, успели накидать спасиков вместо сидений вокруг костра, который лихорадочно разводили. Катер с двумя морпехами отправил к транспорту за толмачами и проводниками.

Высадившиеся на берег индейцы выстроились полукругом за своим лидером, морпехи, побросав дела, выстроились аналогично за мной. Прямо встреча на Эльбе. Пока не начала расти напряженность, пригласил жестами лидера индейцев усаживаться. Есть такой нюанс в психологии — если две группы незнакомых людей долго стоят друг напротив друга, рано или поздно возникнет мордобой. Противостояний лучше избегать или бить сразу.

Продемонстрировал первым мирное усаживание на спасик. Индеец сел напротив на корточки, побрезговав импровизированным сидением. Ну и ладно, зато имущество катера потом стирать не надо, индейцы-то голые, и прецеденты уже были.

Думал, как развлекать этого настороженно зыркающего аборигена, пока толмачи не прибыли, автоматически набивая трубку. Обратил внимание, что во взгляде индейца появилась заинтересованность. Они тут что, табак знают? Может и «трубка мира» им известна?

Закурил, выпуская клубы дыма при растягивании трубки, и торжественно протянул ее мундштуком вперед собеседнику. Взял. Даже затянулся. Все чудесатее и чудесатее, как говорила Алиса. Глядишь, и табачком у них разживусь, а то мои запасы хоть и не иссякли, но не бесконечны.

Индейцы постепенно расслабились. Многие уселись на корточки, держа копья вертикально между колен, двое вообще к лодкам отошли. Морпехи опять разбрелись заниматься стоянкой. Вроде и не сказано еще ни одного слова, а накал спал.

Прибывшие толмачи, проводники, и Алексей с капитаном, застали нас оживленно жестикулирующими. Как мог, пояснял аборигену, стукая себя в грудь и обводя земли на север от стоянки, вместе с островами на западе, что мы тут жить собираемся. Индеец пристукивал копьем об землю, повторял мой жест, добавляя еще земли на юге и востоке, после чего многократно стучал себя в грудь.

Подоспевшее подкрепление вызвало, в первые минуты, напряженность, но затем толмачи с проводниками начали налаживать связь, пробуя наречия и жесты. Уступил место на переговорах Алексею, как более опытному в общении с индейцами, обрисовав предварительно мое видение ситуации и необходимость мирного решения вопроса. Нас вполне устроит пока северная часть бухты с островами, а местные пусть и дальше живут в южной.

Поймав недоумевающий над нашей рокировкой взгляд индейца, показал жестами, что Алексей выше меня по положению, и уступаю ему место на переговорах. Хотя, и позже ловил на себе взгляды аборигенов, пока организовывал место под палаточный городок.

Когда индейцы отчалили, урвал минутку в процессе оборудования стоянки и подошел к задумчивой группе нашей верховной власти. На этот раз Алексей не выглядел довольным. Что же, не все коту масленица.

Толмачи докладывали, что некоторые знакомые слова им встретились, но наречие надо еще изучать. Думаю, этими заявлениями они пытались уйти от перевода того, что царевичу не понравится. Мне и без перевода понятно, куда нас послали.

— Алексей Петрович, дозволь, схожу с толмачами в деревню. Надо нам язык налаживать.

Царевич стрельнул в меня раздраженным взглядом, но при подчиненных спускать собак не стал, хорошо в него морская школа въелась.

— Отчего же тебе идти? Ты раньше на переговоры не спешил.

Это он свои пьянки переговорами называет? Чего мне там делать! А вот тут дела явно не гладко пошли.

— Раньше дела войной не пахли. А ныне всякое может быть. Без тебя империю не построить, вот и прошу тебя поберечься.

Алексей хмыкнул, видимо представив, как он будет в одиночку строить империю. Зато настроение у него слегка поправилось.

— Коль так, то и ты мне нужен. Пускай Василий едет, ему тут земли поднимать.

Василий, это наш последний губернатор. Приближенный Алексея, из набора юнг морской школы. Юноша, в целом, грамотный, но уж больно горячий.

— Как скажешь. Пускай Василий едет. Только мне все одно надо с ним при морпехах быть. Сам меня на охрану твоего покоя назначил.

— Так моего, а не Василия!

Царевич нашел с кем в демагогию играть.

— Ныне от этих переговоров твоя безопасность и зависит. Да и не только ныне. Коли замиримся с племенами, то пойдет все, как задумывали. А не выйдет, то и столицу тут строить нельзя.

Спорили мы еще минут пять, но оба понимали, что вопрос решенный — просто и с Алексеем у нас были свои игры. Меня вообще все последнее время подначить пытаются. Это что, давно не видели во мне проснувшегося хомячка? Или это оттого, что тяжелый револьвер перестал носить? Так это быстро исправить можно.

Пока отобранная группа переговорщиков шла на катере вдоль восточного берега бухты к деревне аборигенов, думал, чем можно заинтересовать местных. Они тут явно суровой жизнью не обижены, заинтересовать их непросто.

Паранойя внутри лихорадочно подсчитывала наличный на транспорте боезапас, и прикидывала количество индейцев. Цифры не сходились. Тогда в расчет пошли пушки канонерки. Совесть заламывала руки и просила выпустить ее из этого дурдома.

Перед причаливанием к деревне мы выполнили целый ритуал. На этот раз смотрел чужие пантомимы с кормы катера. Чистый театр. Главное, чтоб оркестр, любовно протирающий и перезаряжающий свои «тромбоны», не понадобился.

Индейцы встретили делегацию вполне мирно, высыпав всей деревней на берег. Паранойя, увидев толпу встречающих, лихорадочно пересчитывала цифры расхода боеприпаса и искренне сожалела об оставленной далеко на севере второй канонерке.

Тем не менее, ситуация пока выглядела спокойной. Вождь племени, которым оказался не тот индеец, что общался со мной — благосклонно воспринимал помесь слов и жестов от наших толмачей и проводников. Губернатор пыжился, создавая солидность, в противовес своей молодости, однако, даже мне с кормы видны его подозрительные взгляды в сторону толпы мужчин с копьями.

Пока не «началось», осматривал деревенское хозяйство. Лодки, как уже говорил, связанные из жгутов тростника, рассчитаны человек на пять. Но лодок много. Хижины, из веток и листьев — даже землей сверху не присыпаны, разбаловала местных погода. Около шалашей лежали вещи, порой совершенно несовместимые с бытом местного племени. Но не сочетается довольно безыскусно вязаная из тростника лодка и женщина стоящая в толпе с искусно плетеной корзиной. Набеги? Подобные корзины видел далеко на севере, местным туда несколько месяцев ходу. Слабо вериться.

Остается торговля. Но необычных вещей в деревне явно много, выходит, они специализируются на перепродажах, подкармливаясь морем. Тогда неудивительна их воинственность — купцы конкурентов не любят.

Заставил себя отбросить рассуждения, чтоб не вешать ярлыки раньше времени, и начал смотреть за поведением аборигенов. Любопытно, у мужчин тут приняты небольшие татуировки на руке, а вот женщины разрисовывают себе лицо, причем довольно плотно — выглядят как актрисы в слое грима.

На все племя найдется пара десятков плетеных из травы, или кожаных, фартука — на этом с одеждой все. Зато много всяческих веревочек с висюльками на шее, руках, поясах. Некоторые девушки выглядят как заправские стрептизерши моего времени, с их тонким пояском — но стриптизершам нужен был поясок, чтоб соблюсти законы, по которым на теле должна оставаться одежда, а вот для местных он был просто единственной одеждой.

Паранойя дала мне затрещину, и потыкала виртуальным пальцем в мужиков с копьями. Вот сама бы за ними и следила! Чего там не видел. Плохо иметь симбионтов в голове. Начал присматриваться к детям.

Мало их, вот первое что бросилось в глаза. Вряд ли племя менее плодовито, чем «Солнечные», выходит, либо мор, либо спрятаны. Второе более вероятно. Зато из него вытекает вероятность засадного отряда, ибо детей без воинов в лес не отошлют.

Вот тут встряхнулся, моментом потеряв интерес к пояскам стриптизерш. Когда тебя могут выцеливать луки, становишься серьезнее. Окинул окружающий пейзаж уже внимательным взглядом, наметил три места, где бы сам сел с луком. Потом одно отбросил — далековато, стрелял из этой штуки в Москве, примерно представляю ее возможности.

Пятьдесят на пятьдесят. Толкнул капрала, вполголоса поведал ему о подозрениях и указал обе позиции, с которых можно ждать стрел. Морпехи зашевелились, приседая за борта катера. В их взглядах, как и у меня, растворялась мечтательная наблюдательность и заменялась на сосредоточенность.

Наши жесты и движения не остались незамечены. Даже вождь повернулся посмотреть, куда указывал, а потом он надолго уставился в мое безмятежное лицо. Ответил вождю на внимание вежливым поклоном головы и демонстративно сел под левый борт катера, выставляя «Дар». Вождь все одно не знает, дальнобойности нашего оружия, хотя наверняка догадался, что эти палки у нас в руках неспроста.

Почему сел под левый борт? Так вождь на мои жесты оглянулся влево, вправо смотреть не стал. Подозреваю, у него автоматика сработала «а не вылез ли кто из укрытия?». Зеленые они еще, засады организовывать.

Возможно, именно наши демонстративные шевеления переломили ситуацию. Вождь перестал прикидываться глухонемым и сказал несколько слов проводнику. Не толмачу, а именно проводнику. Не зря мы их взяли. После ответа нас пригласили жестами высаживаться. Приказал капралу остаться в катере с тремя морпехами, продолжая держать оборону. Остальных попросил освободить банку шпротов, в которую превратился наш боевой кораблик.

В основных переговорах участия не принимал, сидели мы у столба посреди деревни, вождь с приближенными, и губернатор с советником да переводчиками. Позади них полукругами стояли наблюдатели из деревни и мы с морпехами. Нас было значительно меньше.

Губернатор отрабатывал стандартный ритуал. «Мы хорошие» — на тебе подарок. «Мы с миром» — на тебе скатерть с диковинными зверями-петухами. «Мы на севере и островах поселимся» — на тебе сеть рыболовную. «Лезть друг к другу не станем, но торговать можно» — на тебе бусины стеклянные для супруги… ничего, пусть они сами между собой поделят. «Мы поможем с добычей еды для племени, а племя нам людей для этого даст, вон вас, как много» — на тебе малую лопатку…

За перипетиями спора не следил, стараясь больше поглядывать по сторонам. Тотемных столбов нет, кроме центрального, собак много ходит. Люди в дома заходят безсистемно, и женщины и мужчины. Много детей осталось щупать катер, и за ними вроде никто не присматривает.

Еще в деревне сильно пахло водорослями. Интересно, чего они с ними делают? Видел одного курящего трубку дедка. Может шаман? Большая часть женщин вернулась к делам. Присмотрелся. Одна пара, похоже, муку толчет пестиком, по крайней мере, в ступку в виде корыта они подсыпают явно зерна. Тут где-то земледельцы живут? Эти-то на земледельцев не похожи.

Меж тем переговоры дошли до стадии обмывания подарков. Ответно тут отдариваться не стали. Становилось довольно скучно. Ученого от этой экзотики наверняка за уши было бы не оттянуть, а мне в положении домов и людей виделась черно-белая картинка — как лягут траектории выстрелов, куда побежит народ и кто из морпехов под ударом. Совесть демонстративно отвернулась и со мной не разговаривала.

Шепнув губернатору, что ухожу в наш лагерь, временно забирая катер, получил от него просьбы на дополнительные «подарки», которые надо загрузить на обратный путь. Покивал. Тут все начинает идти по накатанной.

Провожающего меня к катеру толмача выспросил об общих впечатлениях. С некоторым удивлением узнал, что в легендах племени, на которые упирал вождь, отговариваясь за холодный прием, есть и про «беду с юга от белых людей». Правда, про юг это уже вольный перевод — в первоисточнике звучало все более насыщено. Порекомендовал толмачу сыграть на противоположностях — индейцы любят две противоположности в легендах. Раз с юга беда приходила, то с севера пришла «белая» благодать. То бишь мы. Хотя, какие, к бесам, мы уже белые — обветрились все.

На катере медленно шли к рейду, волоча за собой лот. Проверял глубину и возможность прохода канонерке. Потом, у ее борта, передавал приказ капитану передислоцироваться на рейд против деревни и держать в одной башне дежурных канониров. Ночью запирать все люки и около амбразур непосредственной обороны оставить караулы.

Затем стояли под бортом транспорта. Туда пришлось подниматься, пока грузили катер. С капитаном поговорили о ночной обороне, и порекомендовал ему на всякий случай расчехлить орудия.

С чувством выполненного долга вернулся в наш лагерь на берегу, где уже собралось под сотню людей, и царила деловая суета. Разгрузку пока не начинали, дожидаясь исхода переговоров, но поисковые партии уже ушли на поиск места под форт и причал. Задача оказалась не такой простой — хорошие площадки не могли похвастаться глубинами у берега или были без воды. Надо посмотреть, как с водой дела обстоят на островах.

Первым делом отчитался перед Алексеем в уже установленном «императорском» шатре. Потом духовник царевича потащил нас к временной часовне, где уже толпилось много народу, молиться о даровании удачи и благополучном разрешении дел.

До вечера время так и пролетело. Затем прибыл катер с нашими шпротами, и губернатор нудно отчитывался. Хотя отчитываться пока рановато, только первый раунд прошел. Индейцы — народ неторопливый.

Алексей вяло постучал кулаком по парусиновому столу и назначил разгрузку на утро. Куда он, интересно, разгружаться собрался, если поисковики еще не вернулись? Самодержец. Вежливо потыкал его носом в этот нюанс, пусть вспоминает, как мыслить системно, а не под влиянием эмоций.

Седмица прошла в вялых переговорах и строительстве форта на северо-восточном углу бухты. Сходил на скалу, прикрывающую вход в бухту. Сюда напрашивались бастионы и маяк. Только совмещались эти два понятия плохо — маяк будет наводить на бастион орудия супостата, если тот решит напасть внезапно. Посидел, считая вероятность накрытия крепости первым залпом в ночное время. Понятно, что после первых же выстрелов маяк погасят — интересовал возможный урон неожиданным залпом. Выходило не так чтоб страшно. Решил совместить. Построим каменную крепость с высокой башней-маяком. Будет маяк еще и прожектором подсветки, в случае необходимости.

Алексей заскучал — его не пускал на переговоры по-прежнему. Когда самодержец скучает — это чревато. Ходили с ним по островам, даже шурф бурили, не сами, но мы рядом стояли. Вечерами составляли планы. Со стороны океана остров надо обнести каменной стеной, а то неизвестно, какие тут волны бывают. Пляж надо разгребать от водорослей, их тут вековые напластования, превратившие побережье в болото, из которого местами проглядывал песок.

Воды на острове не нашли, и это была основная проблема. Пресная вода тут на вес золота. Перешеек, соединяющий острова с материком, выглядел узкой песчаной, и очень длинной косой. Класть по нему водовод будет задачкой непростой. Даже если совместить водовод и защитную стену. Выходило, надо 16 километров стены высотой в полтора роста человека, с арками для прохода на пляж, и толщиной стен минимум метр. 40 тысяч кубов камня, без учета свай фундамента. 60 килограмм золота в пересчете на цену камеди. Осилим? Да куда мы денемся! Всего 50 межбанковских монет, за две из которых можно построить клипер. Стоимость строительства города поведет счет уже на сотни килограмм золота.

Проблема не в драгоценном металле, проблема, где взять 40 тысяч строителей, из которых тысяч пять должны быть сведущи в строительных и земельных работах, дабы назначить их бригадирами. А потом еще прокормить эту толпу.

Вечерами сидели с Алексеем за планами и расчетами. Вот тут царевич меня порадовал — сказывалась его длительная работа в академии. Мои «Заказы» активно пополнялись оборудованием и специалистами. Четырех ледовых транспортов нам уже явно мало.

После долгих обсуждений, возник резонный вопрос — на островах у нас будет парадный город. Вот только опытные производства и исследовательские лаборатории в него не вписывались не по дизайну, не по режиму секретности.

Вместе с тем Алексей намеривался держать «острие прогресса» под боком, и его можно было понять, он видел, как много значат технологии. Тут-то и вспомнили про отвергнутую первоначально бухту в десяти километрах севернее. И под боком, и вроде как отдельно. Почему «кремниевая долина» должна быть обязательно у форта Росс? Мне тут климат больше нравится, туманов меньше и воздух суше.

Губернатору дали задание получить у местных проводника, способного договориться с жителями северной бухты. Этот вопрос затянулся еще на день, во время которого мы с Алексеем отбирали два десятка человек в новое поселение. Распаковывать второй форт не стали, надеясь обойтись местным материалом. Строить предстояло все одно много — рабочий городок для специалистов и помещения опытных лабораторий.

Облегчало дело погода. Тут, по словам аборигенов, зимой вода не замерзала, а снег они только в горах на востоке видели. Дома можно строить щитовые, главное лесопилку запустить и обеспечить ее бревнами по реке.

Вот только с бревнами была серьезная проблема. Преимущественными растениями этой местности являлись кустарники, трава и камыш. Вот камыша было много. Судя по глиняной посуде аборигенов, тут и глины имелось в достатке — выходит, нужна не лесопилка а камедевый заводик. Но его выгрузили в Саверсе, а лесопилка и газогенераторы входили в оборудование форта.

Отсутствие необходимого не отменило основание поселения, и 14 марта 1710 года экспедиция из трех десятков человек, катера и груженой баржи с «Юноны» отбыла искать место под «кремневую долину» империи.

Бухта ввергала в уныние. После короткого пролива, резко сворачивающего к северу, открылась зеркало воды с проступающими из нее отмелями. Маркизова лужа, по сравнению с этим заливом — Марианская впадина. Баржу раз шесть с мели сдергивали. Зато искупались. Вода тут теплее, чем в северной бухте.

Проводник указал на реку, впадающую в залив, объяснив толмачу, что выше по течению живет родственное племя. Хорошо им — на соломенных пирогах тут сновать одно раздолье. Черточки пирог просматривались в северной части бухты, но к нам близко они не подходили.

Альтернативы выбора бухта не предоставляла. Вода стояла во главе угла, так что лагерь можно ставить либо на правом берегу реки, либо на левом. Река впадала в залив двумя рукавами, отсекая небольшой островок, да только разместить на нем можно было разве что большой сортир. Высадились на правом берегу, исходя из того, что рано или поздно по владениям империи пройдет прибрежная железная дорога с севера на юг — имело смысл выбирать места с перспективой.

Выбранный берег представлял слегка холмистое, травяное поле, запятнанное пучками кустов. Поле цвело редкими цветочками, совершенно непонятно почему решившими порадовать наш глаз в марте. Основная растительность жалась к реке, включая даже некие деревья, неопознанной наружности. Пальму увидел — стал мучительно вспоминать, пальма это дерево или трава. Что-то писали в мое время, мол, если в листьях жилки параллельно друг другу, как в травинках, то это трава, несмотря на то, что выглядит как дерево. Пометил у себя в «Заказах», что надо привезти финики и посадить тут полезную «травку». И бамбук посадить, он растет быстро. И вообще, надо засаживать этот край! Бедненько тут с материалом.

Высадка и разбивка лагеря прошла без помпы, и даже без молебна. Проводник с толмачом и двумя морпехами ушел вверх по реке, остальной народ разбрелся вооруженными парами по окрестностям. Хотелось бы знать, тут львы водятся? Места сильно сельву напоминают, но хищников еще не встречал.

Пока две группы «береговых» носились по округе с теодолитами, мы с царевичем водили руками. В смысле, указывали направление и говорили «Тут будет…». Понятно, что мнения разделились. Сошлись только на сортире, который мы и обозначили действием — значит быть ему первым сооружением лагеря.

Вернувшаяся с прогулки одна из партий доложила, что видела глину. А жизнь-то налаживается! Топлива для обжига, правда, не нашли, зато солнце тут обещает быть жарким.

Задумался. А если это солнце собрать зеркалами и направить в печь? А если так и паровые котлы энергостанций греть? Надо посчитать и поэксперементировать. Помню, в хороших условиях через один квадратный метр площади проходит около киловатта солнечной энергии. Пусть снимем ее ватт двести, с учетом потерь, углов солнца и скромности технологий. Зеркало десять на десять метров соберет пучок в 20 киловатт. Солидно. Грех не воспользоваться. Десяток таких зеркал перекроют первичные потребности в энергии лабораторий, а сотня будет уже эквивалентна мощности обоих ледовых кораблей, чего уже хватит и на опытное производство.

Посчитал, сколько надо серебра для зеркал и расстроился. Чем бы еще свет отразить? А зачем его отражать? Можно ведь и черные щиты поднимать, а внутри них тоненькие каналы под теплоноситель пустить. На солнце такая штука нагреться весьма прилично, думаю, до состояния испарения теплоносителя — легко. Штамповать щиты из черненой латуни, затягивать их пленкой для уменьшения теплопотерь на отражение и конвекцию, и крутить паром с нескольких щитов один коловратник. Поставить щиты можно прямо в заливе, там мелко, и они никому мешать не будут. Заодно и охлаждение конденсаторов водой обеспечим.

Отложил пока проект гелиостанции. При всем желании попробовать — можем себе позволить только несколько зеркал, из грузов транспортника, оставить. Да еще студенты мои остались в форте Росс, и поручить эксперименты некому.

Переночевали под шорохи и писки жизни вокруг лагеря. Утром приходили индейцы, но с ними мучился царевич. Пока его не было на стройплощадке — разметили места под основное строительство, определились, что на глиняный карьер надо минимум пять человек, плюс еще трое формовщиков. Не хватало только баржи для перевозки готовых материалов — разрешил забрать один баркас из форта, когда они соберут лодки.

Возвращались в северную бухту под вечер, успев к ужину и совещанию после него. Плохих новостей не имелось, что радовало, но и хороших имелось мало. Индейцы ничего против строительства в северной части и на островах не имели — еще бы, после стольких взяток. Но и людей не давали, старательно размежевываясь. Ладно, стерпится — слюбиться. Рекомендовал не форсировать отношения, а просто мирно пожить рядом — людей привезем с севера, у нас там более дружественные племена остались.

К 18 марта дела вошли в рабочую колею, и мы засобирались в путь. На очередном совещании приняли спорное решение, оставить тут канонерку. В ее задачу входило патрулирование от бухты Санкт-Алексия до Асады, связывая поселения единой нитью. В Асаде канонерки будут пересекаться, северный патруль и южный патруль.

В связи с принятым решением мы с царевичем два дня писали распоряжения оставленным на севере поселениям. Перетасовывались люди, материалы и оборудование. Знать бы сразу, каким поселкам что понадобится…

Большое письмо писал студентам в форт Росс. Предлагал им перебазироваться на юг, вместе с толпой народа, который повезет канонерка. Каждому ставил основную задачу на разработки и несколько дополнительных — пусть думают, что им взять на новое место и какие работы делать первыми. Это кроме постройки лабораторий, само собой.

21 марта над заливом впервые прозвучали пушечные выстрелы. Корабли прощались друг с другом. «Юнона» аккуратно выходила в океан и, распустив паруса, шла на юго-запад, искать попутное течение до Японии. Экспедиция продолжилась, хотя неприятный осадок последняя стоянка оставила.

Транспорт резво шел на юго-запад, постепенно снижаясь с 32 ого градуса широты, на котором лежал Санкт-Алексий. Течение нашлось на вторые сутки перехода, когда вокруг лежала безбрежная гладь совсем не тихого океана.

Внутренние палубы «Юноны» пугали непривычной пустотой. Раньше вдоль коридоров надо было бочком расходиться, так как по стенам лежали до потолка ящики и тюки с припасами, закрепленные сетками. Теперь от былого остались только царапины на краске.

Из пассажиров нас набиралось полсотни берегового наряда от двух фортов, плюс дюжина моих «смотрящих», потерявших половину состава в поселениях, плюс мы с царевичем и духовник со служкой. Само собой, еще экипаж, канониры и абордажный наряд транспорта, но смотрелась «Юнона» покинутой, по сравнению с прошлым летом.

И этими силами царевич испанцев пугать собирался? Справиться-то с их кораблями у нас получится — ледовое подкрепление транспорта ядра не возьмут, особенно с носовых углов. Вот только войны выигрывали не флоты, а армии. Флот может обеспечить победу, «принудить к миру», но не в состоянии занять земли. Десанта у нас тоже нет, так что, разговор об испанцах временно закрыт.

После разговора с царевичем о Японии, меня долго грызла мысль, и рискнул ей поддаться. Читая, в свое время, описания значительных битв, смотрел по картам, как там дела происходили. Некоторые координаты, ритмично звучащие, за память зацепились. Так вот, Перл-Харбор лежал около координат 21,21 на 57,57. Поправил свою память, что в Тихом океане долготы 57 быть не может, такие координаты рядом с Вайгачем. Добавил к долготе сотню градусов. 21,21 на 157,57. Нам почти по пути, почему бы не заглянуть? Если память меня подводит, просто пойдем дальше. Даже говорить никому не буду.

Нетрудно посчитать разницу координат между Санкт-Алексием и бухтой «Жемчужина». 40 градусов долготы или четыре с половиной тысячи километров по прямой. Вот только прямая выходила у нас сильно похожей на дугу, прогнувшуюся к югу, и капитан не понимал, чего мы упираемся.

Две недели перехода Наум со мной спорил, а потом стало не до этого — барометр упал, и мы начали забирать все больше к северу, надеясь на лучшее. Но молитвы, недостаточно святого духовника царевича, не помогли. Два дня нас валяло очень здорово, даже грузовые люки текли. «Юнона» шла под машинами, держа нос к шторму с запада и откатываясь назад, теряя пройденные километры. После шторма выяснили, что бизань потеряла стеньгу, что стало нашей первой серьезной поломкой. Злые тут шторма.

Седмица после трепки выдалась хмурой и ветреной, починились мы быстро, и теперь старались выжимать весь ход, дарованный нам ветром.

Зато экипаж взбодрился, отдав дань Нептуну. Моряки встряхнулись от сонной одури каботажа и теперь бегали по рангоуту вспугнутыми белками. Корабль просто летел, делая временами до 20 километров в час, что для его размерений и обводов можно считать отличным ходом.

Правда, длилось это недолго, и «Юнона» вновь штормовала, но уже без фанатизма, просто основательно сполоснув свои палубы. Улыбку вызывал духовник, зеленеющий в пользу Нептуна, но молящийся Господу. Вот они, двойные стандарты.

К «выдуманным» координатам подходили 16 апреля. Они оказались не такими уж виртуальными. Капитан смотрел на меня подозрительно, Алексей с пониманием. Оставалось только пожать плечами и сослаться на легенды, выкопанные в испанских бумагах. Однако, в этих «бумагах» были и иные упоминания, о чем хочу оповестить команду. Просил капитана собрать всех на верхней палубе, пока жара не началась или нас штормом не накрыло.

Оставшийся на крыле мостика Алексей, как-то бочком подошел ко мне и заговорщицки спросил почти в ухо.

— А что тут будет, граф?

Ну не умеет царевич правильные вопросы задавать

— База флота тихоокеанского будет.

Алексей аж потянулся, от прикосновения к тайне.

— Чья база-то?!

Улыбнулся. Царевич сам себя загнал в ловушку.

— Твоя, Алексей. Твоя. Какой же тут еще быть?

Самодержец выглядел обиженным, как ребенок, но на мостик уже поднимался капитан.

— Граф, пока боцман людей сбирает, поведай, что за земля.

— Хорошая земля, Наум Акимович. Только люд на ней лютый и вороватый. Ты после слова моего с боцманом переговори. Туземцев дальше палубы не пускать, все, что на палубе не прибито, убрать. Даже вымбовки из шпиля вынуть. Железа на островах совсем нет, тут на один гвоздь можно порося выменять.

Капитан и Алексей выглядели донельзя удивленными. Помню, меня этот нюанс тоже поразил, когда про Кука читал. Наум прервал мой рассказ.

— Так может и поменяем?! Свежее мясо всегда к столу!

— Поменяем, конечно. Только боцману о том скажи, чтоб никто из матросов железо не менял, все только через боцмана и только на еду, а то нам на голову сядут. И сожрут потом.

Алексей и Наум заулыбались, считая сказанное немудреной шуткой.

— Напрасно смеетесь. Каннибалы они. Могут и съесть.

Правда, в последнем своем утверждении полностью уверен не был. Хоть и говорили в мое время, что Кука съели, но как-то уж очень невнятно.

Смотрел с крыла мостика на собравшийся народ. Мало-то нас как.

— Что, православные, довел нас Господь до земель новых! Да только земли эти нам в испытание даны. Тут нивы тучные, природа богатая, да вот только племена живут воинственные, как ситкхи на севере. И много их.

Помолчал, сортируя основное от второстепенного, и решил лучше сгустить краски, чем потом каяться.

— Запомните накрепко, воровство у этих племен за доблесть считается. Железо для местных, аки золото взор застит. Ради железа они и своруют и живота лишат. Не носите ничего на виду, чтоб сорвать было можно. Не меняйте железо у местных ни на что. Коли что случиться, не умучивайте этих детей природы, но и спуску им не давайте. Как воровство узрите, ловите обидчика и боцману сдавайте. А коль никто воровства не увидит, но корабль наш растащат, таким лично шкуру спущу.

Сделал паузу, пережидая обсуждение вводных матросами. Достал трубку, но набивать так и не стал, крутя ее в руках.

— Теперь далее слушайте.

Подождал еще, пока палуба стихнет.

— Все видели, какие у индейцев обычаи? Правильно, разные у всех. Так уж их господь создал, что в неведении они томятся. За то их живота лишать не можно. Племя на островах этих еще глубже в незнании погрязло. Обычаи их дозволяют людей в жертву идолам приносить, и даже съедать.

На этот раз шум на палубе длился дольше, на выкрики «Да как же так…» не реагировал, набивая трубку. Есть у человека такая особенность, неприятные вещи у него не сразу до мозга доходят. Он переспрашивает часто. А если промолчать, не повторяя, то через несколько секунд весь смысл сказанного до человека дойдет.

— Все верно. Людей они едят. Считают, что съедая врага, забирают его силу и ловкость. Почет ему оказывают. Не едят все время, но такое случается. И вам хочу поведать, как на столе дикарском не оказаться.

Закурил набитую трубку, оглянувшись на Алексея, вцепившегося в леера. Надо будет ему потом сказать — какие времена, такие и нравы. Русичи приносили, в свое время, человеческие жертвы. В Англии, около Стоунхенджа, археологи разделочную площадку раскопали, с остатками человеческих костей, в Германии каннибализмом в темные века не брезговали. Да что далеко ходить, церковь и поныне причащает, давая рабам божьим вкусить Тела и Крови. Что это, как не ритуальный каннибализм? И нечего теперь нос воротить.

— Вот что скажу вам, мужи российские. Врагов они едят, так не будем им врагами. Но и друзей они схарчать могут, от большого уважения. Не набивайтесь им в друзья. Они сами по себе, мы сами. Как давеча под Санкт-Алексием вышло. Батагом да пулей этих людей не переправить. Тут время надо, терпение и батюшка хороший.

Толпа загомонила, но уже в согласном ключе, мол, да, батюшка нужен. Покосился на духовника, вышедшего к нам на мостик. Он не желает наставить дикарей на путь истинный? Хотя нет, он жилистый, и наверняка невкусный. Интересно, лук и хрен на этих островах растет?

— Вот это и помните. Не ваш это крест, на путь истинный наставлять. Наше дело море, да землица. Коли туземцы эти, вам почести отдавать начнут, пресекайте сие непотребство, ибо нету у вас сана. Все услышали?

На нестройный гул согласия затянулся трубкой еще разок.

— Ну, коль так, тогда бог нам в помощь. Командуйте выход на рейд, Наум Акимович.

Пока толкал речь, капитан нашпиговывал боцмана распоряжениями, в том числе и про железо. Затем палубы огласил зычный глас команд и народ засуетился. Смотреть на подготовку и очистку палуб неинтересно, спустился вниз, ставить задачи «смотрящим». На их внимательность возлагал самые большие надежды.

Подход к острову прошел буднично. Команда деловито работала парусами, под окрики боцмана, на мостике слышались короткие команды и градусы поворотов. Четвертый час транспорт шел вдоль скалистого северного берега острова, поросшего зеленью. Даже начал сомневаться, тот ли это остров, и с какой стороны на нем бухта.

К исходу четвертого часа по правому борту берег повернул на север, и открылась долина, зажатая между скал. Погода обеспечила видимость около десяти километров, и, подходя к узкому, менее километра шириной, устью залива, мы обшарили биноклями каждый километр побережья.

В проливе заметил несколько каноэ, идущих к нам. К уже видимым постоянно добавлялись новые лодки, отходящие от берега и появляющиеся из-за поворота залива. Рассматривал изделия аборигенов с некоторой ностальгией. Большинство лодок имели обычный для Гаваев балансир, но среди них виднелся прообраз моего «Катрана», катамаран из двух каноэ.

Конструктивно лодки туземцев явно выдалбливались из цельных стволов и тщательно отшлифовывались. Причем, все это делали без железных инструментов. А если вспомнить, что Гавайцы пришли на эти острова из Полинезии своим ходом, то впереди нас ожидает достаточно высокая «культура». Не без своих загибов, но уже сформировавшееся общество, обладающая навыками строительства и навигации.

По проливу мы уже шли в окружении лодок аборигенов. По их крикам сложно было сказать, угрожают нам или радуются. Лица аборигенов татуированы, похожим на ситкхов образом, думаю, и повадки у них могут быть сходные.

Транспорт шел медленно, команда вглядывалась в воду, опасаясь рифов. Знать, что тут проходили большие корабли, и провести без лоции свое судно — это две большие разницы. Аборигены повадились постукивать копьями по борту корабля, проплывая мимо. Не опасно, но раздражает.

Три километра пролива закончились вилкой. Два рукава продолжения, расходились влево и вправо, вокруг земли прямо по курсу. На побережье, по правому борту, расположилась большая туземная деревня. Множество острых крыш, крытых листьями пальмы, топорщились в небо с низких свай, вбитых в землю.

Деревня бурлила людьми — на первый взгляд, несколько сотен мужчин и женщин, не считая детей. Преимущественной одеждой являлись плетеные юбки и ожерелья всех мастей. Порой виднелись короткие накидки на плечи, вообще непонятно из чего сделанные.

Оценивал местность на предмет стоянки. На немой вопрос Алексея покачал головой. Для нас слишком людно. Впереди предоставлялись два равноценных варианта поворота. Вытащил рубль, подбросив его бликующий кругляш. Попробуем пройти дальше… направо.

Проходя мимо деревни, чуть не раздавили несколько каноэ, бросившихся под форштевень. Но продолжили непреклонно идти по проливу, только рявкнув ревуном для острастки. И добавили оборотов винтам.

Экипаж висел на бортах, рассматривая очередные земли. Моя речь произвела впечатление, и криков с нашего борта не раздавалось. Моряки, прищурившись, рассматривали туземцев и порой качали головами.

Посмотреть вокруг было на что. Бухта очень напоминала Санкт-Алексий, блестящей, прозрачной водой и общим чувством светлой радости. Дальше шли различия. Коричневые скалы Санкт-Алексия, против мохнатых зеленью скал бухты Жемчужины.

После правого поворота залив вновь разделился на два рукава, обтекая очередную землю. Изрезанная тут бухта. Мне она представлялась более ровной. Но бросать монетку еще раз не стал, коль пошли направо, так и пойдем.

По правому борту прошла еще одна деревня, поменьше первой. За кормой транспорта эскорт каноэ насчитывал уже с полусотню лодок. Прикидывал — полсотни каноэ человек по пять на борту. И это, наверняка, далеко не все воины.

Деревня сменилась берегом, с прогалинами травы на фоне то ли кустов, то ли небольших деревьев. Дальше, за зеленью берега, виднелись шапки пальм, и еще дальше высокой стеной стояли, пушистые порослью, скалы, скрадываемые легкой дымкой.

Шарил биноклем по берегу, присматриваясь и отбрасывая варианты стоянок. Этим же занимались почти все на мостике. Даже рулевой тянул шею, пытаясь увидеть нечто важное. Легонько стукнул матроса по затылку биноклем и указал ему вперед. Нечего там смотреть, вариантов у нас не так много. Нужна пресная вода, у рек стоят деревни, значит, нас и вон тот ручей устроит.

— Алексей, надо бы нам останавливаться. Все одно разведка потребна. А тут на берегу ручей есть.

Царевич кивнул, рассматривая берег у ручья. Капитан принял его кивок как команду и разразился приказами. Подошел к нему поближе.

— Наум, ты все три якоря сбрасывай. Мыслю, они на дне сохраннее будут.

Капитан только отмахнулся.

— Ну, ты сказал! В них весу-то!

Пожал плечами, его дело. Все равно у нас еще один запасной в трюме лежит. Вместо споров осмотрел палубу еще раз, оценивая ее прибранность. Чувствую, дни и ночи нам предстоят непростые. Надо чем-то вождя местного заинтересовывать, а то нам и форт на гвозди разберут.

С фортом все получилось сумбурно. Алексей, услышав про базу флота, задумался — и дернул же меня демон пошутить. Дошутился! В результате царевич начал настаивать на незапланированном форте в бухте. Этот форт у меня на Петропавловск отложен!

Последнее время мне не нравиться манера царевича спорить. Он упирается как баран, только хмуриться на все доводы. Это так взросление проявляется? А можно вернуть того милого юношу, который еще пару лет назад слушал меня развесив ушки?

Теперь мы выбирали место для форта. Удалось уговорить Алексея не оставлять в нем обычный набор обмена. Пусть уж будут просто разведчики. Плюс договорились, что людей самодержец будет отбирать лично, беседуя с каждым. На удивленный вопрос царевича хмуро ответил, что если этих людей съедят, хочу, чтоб каждого из них Алексей до конца дней помнил.

Как не странно, но попыток туземцев залезть к нам на палубу, замечено не было. Более того, даже когда «Юнона» сбросила свою баржу, каноэ аборигенов только крутились вокруг нее, не предпринимая активного знакомства.

Все изменилось, когда мы сошли на берег. Туземцы были везде. Их тела блестели в зелени кустарника, они стояли по колено в воде, они подходили из глубины побережья. Один из явно высокопоставленных местных, с богатым ожерельем из птичьих перьев, вышел чуть вперед и упал на колени. За ним попадали ниц остальные туземцы. Мать…! И как с ними говорить, не зная языка? Даже толмачи растерялись, а у меня чуть палец на курке не дернулся.

Чей-то голос за спиной удивленно протянул

— Это они на нас молятся, чтоль?!

Как все плохо-то. Ненавижу импровизаций, но нельзя давать считать нас божествами.

— Ну-ка, православные, перенаправим молитву местных Господу нашему. На коленях.

Сам вышел на свободную площадку, прикинув место, чтоб не оказаться перед туземцами, грохнулся на колени. Чуть не сложил руки лодочкой, как католики молятся, но вовремя спохватился и осенил себя крестом, бубня под нос. С некоторым облегчением услышал, как за спиной бухаются и молятся гораздо отчетливее наши мужики. Покосился неодобрительно на звякнувший о камень металл, оружия. Заодно оглянулся на туземцев. Они подниматься не стали, но лбом в землю тыкаться перестали, и теперь смотрели на происходящее, стоя на коленях.

Молитва наша оказалась короткой. Мужики поднимались вслед за мной, а туземцы так и не поняли, как им вести себя дальше. Надо им помочь. Подошел к лидеру, первым бросившимся на карачки, и поднял его с колен за плечи. Вождь встал, но от рук отпрянул. Похоже, нарушил какие-то ритуалы. Сделал вид, что не заметил его реакции, и повел приглашающее рукой в сторону раскладывающих пожитки морпехов с проводниками и толмачами.

Дальше картина очень напоминала Санкт-Алексий. Мы сидели с вождем напротив друг друга, за мной полукругом расселись морпехи, рядом уселись проводник с толмачом, пытаясь нащупать язык или объясниться жестами. За спиной вождя почти полным кругом, включающим всех нас, толпились десятки, если не сотни одних только мужчин. В недобрый час мне вспомнились эти координаты! Даже нацеленные на стоянку орудия транспорта успокоения не вызывали.

Курил трубку, вслушивался в интонации. Речь вождя изменилась из возвышенно-кричащей, на спокойно-деловую, но все одно громкую. Туземцы за его спиной начали переговариваться, порой даже тыкая в нашем направлении пальцами. Ладно, хоть не копьями.

Переговоры не клеились. Вроде и препятствий никто не чинил, но язык, по выражению толмача «скользкий как сельдь». Порекомендовал ему, чтоб не выскальзывала, смочить руку и окунуть ее в соль. Верное средство.

Некоего прогресса добились с подарками. Это, наверное, даже кроманьонцы понимают. Жестами, стукая себя по груди, обводя поляну и подобным театром, договорились, что мы тут ставим свою деревню. Вождь, загруженный презентами, отрезами ткани, нитками бус, рушником с вышивкой — со всем соглашался. Но туземцы никуда не уходили.

Плюнул на зрителей и отправил баржу под загрузку на транспорт. Мы на берегу размечали форт с пристройками у ручья, стараясь не обращать внимания на громко покрикивающих аборигенов, порой даже отплясывающих нечто ногами от обуревающих их чувств. Думаю, им понравились подарки. Хорошо, что у нас судно железное, и отколоть от него кусочек туземцам будет непросто.

Пока грузилась баржа, а береговой наряд копал шурфы под сваи, уселся на берегу с трубочкой. Вокруг немедленно уселись туземцы, поглядывая с любопытством. Что ж, первый контакт можно считать состоявшимся, и культурный шок частично преодоленным.

Местные мне больше всего напоминали цыганят, только великовозрастных, с пышными шевелюрами и бородами. Как и ожидал, самый смелый подкрадывался ко мне потрогать «белого» — глянул на смельчака как сквозь прицел и выдохнул в него дым. Себя пусть трогает.

Баржу разгружали долго. Мало нас, а зрителей много. Хотя, туземцев стало меньше, чем при высадке. Зато появились дети и женщины, последние уже вызвали два падения бревен на ноги — глядишь, туземцы так наш язык и выучат.

Под вечер вернулся вождь, с кучей народа и ответными подарками. Что удивительно, вся пришедшая толпа и нужна была, чтоб донести дары вождя. Нам столько не съесть! Попросил толмача, придерживающего придавленную руку, показать, как сможет, туземцам, что мы их приглашаем на пир.

Мужиков отвлек от накатывания второго венца, и попросил организовать нам столы под трапезу. Причем, подметив «выделенность» вождя, и еще нескольких туземцев, указал накрывать отдельно «дворянский» стол.

Пока сбивали козлы, под крайне заинтересованными взглядами туземцев, решился пригласить на берег Алексея. Он там, наверное, уже весь фальшборт прогрыз, жалея, что обещал мне на берег не соваться.

Вечерняя трапеза стала хороша своей свежестью. На столах царили жаренные над огнем поросята, и глиняные плошки с корнями. Туземцев, правда, интересовали больше сами столы.

За «дворянским» местом, вокруг которого стояла часть мужчин и женщин пришедших с вождем, царили итальянские страсти, с размахиванием руками и применением нескольких обоюдно понятных слов. Любопытно, что туземцы переняли несколько русских слов. Удивительно быстро переняли. А ключевым у них стало слово «Дай».

Вождь хотел железных ножей, и обосновывал желание богоугодным делом — желал вырезать остальных вождей на острове и стать главным. Теоретически, ничего другого и не ожидал. Этот кандидат ничуть не лучше любого другого. Этот хоть в возраст разумных действий уже вошел.

Отдельная поэма — как все это нам объясняли. При строительстве форта нам не скрыть топоров, пил и ножей. Наблюдатели оценили. Теперь вождь, с приближенными, устраивал целую пантомиму — «дай» тык-тык пальцами в ножны на наших поясах, потом «вших-вших», воображаемое лезвие приматывается на палку, затем «Ауа» копье отдается своему воину, к нам опять жест «дай» и все по новой.

Думал, он повторит пантомиму по числу воинов. Мы бы тут пару дней сидели. Но пронесло. Хотя, признаюсь, смотрел с интересом. Вождь не повторялся. Лезвия-то он привязывал одинаково примерно, а вот раздавал копья с выдумкой. Целые микро представления выходили, и воины с удовольствием в них участвовали.

Затем, видимо вспомнив, ради чего все это затевалось, вождь изобразил, как они крадутся на север. Что интересно, кучка воинов пристроилась за вождем, и они крались за ним с серьезными рожами. Женщины вокруг начали прихлопывать.

Прокравшись метров пять, аккурат до остальных своих подданных, которые отчего-то за общий стол не сели, вождь изобразил страшные подпрыгивания и закалывания всех подряд. Воины поддержали начинание, и, что удивительно, статисты в толпе попадали ниц, то ли по местным обычаям, то ли подыгрывая пантомиме. Был бы Станиславским, уже кричал «Верю», а так просто вгрызся в кусок свинины, наблюдая продолжение.

Вождь уже завоевывал племена на востоке. Причем, крался он несколько раз. Можно составлять политическую карту. Войдя в раж, туземцы изобразили, как они гребут на юг, и там все повторилось, под одобрительные крики окружающих.

Алексей сидел в некотором ступоре, уж очень ярко перед нами разворачивалось представление. Нам даже семенящих женщин, с опущенными головами, «привезли» с юга и «подарили».

Лихорадочно просчитывал варианты. Отказать в лезвиях вождю уже возможности не имелось. Если правильно уловил психологию местных, эти лезвия, виртуально врученные им вождем, они теперь считают своими — откажи, и будет куча недовольных.

Глянул на Алексея. От него толку, похоже, не будет. А решение надо принимать прямо сейчас — все племя уставилось, и ждет от нас ответа. Выходит, моя очередь устраивать театр.

Вышел перед столом, в расступившийся круг приближенных вождя, лихорадочно соображая, как бы ему урезать аппетиты. Менять лезвия на еду уже слишком мелко, надо нечто серьезнее.

Нарисовал на земле черту, показал — вождь с одной стороны, мы с другой. Потом прихватил одного воина за плечи и перетащил его на нашу половину, после чего повторил жест вождя с вытаскиванием и вручением ему лезвия. Затем перетащил еще одного воина, и вновь вытащил и отдал лезвие. И еще раз, и еще, под нарастающие обсуждения среди местных. Потом обвел переминающихся на нашей половине воинов рукой, сделал вид, что сгребаю и вытягиваю руки в сторону транспорта, далее изобразил, как мы, всей толпой, уходим на транспорте на север. Может, Станиславский остался бы мной недоволен, но заметил, как даже морпехи, представление просмотрели с интересом.

Далее начался торг. Десяток лет назад из меня торговец был никакой, зато ныне вождь не на того напал. Наши лезвия самые лучшие в мире! Одного воина за два лезвия, это просто издевательство! И женщин не надо! Точнее надо, но только в нагрузку к воинам…

Алексей выглядел теперь не просто озадаченным, а впавшим в детство. Он даже локти на стол поставил и опустил на ладони подбородок, наблюдая наши прыжки и ужимки. Боюсь, как бы он, много позже, не заявил «Дядь Саш, покажи папуасиков еще раз, а особенно папуасих».

Мы с вождем почти договорились! Вмешались пожилые мужики, с накидками из перьев на плечах, и вождь взял передышку, отложив окончательное решение на потом. Зато атмосфера на вечеринке царила приподнятая. «Белые» обещали помочь! А то, что они высокую цену хотят, так это только уважения добавляет.

Наконец большая часть туземцев разбрелась, несколько аборигенов сидели кружком с нашими толмачами и проводниками, от этой кучки и доносились основные шумы стоянки. Парусинового лагеря мы не ставили, опасаясь остаться с дырявыми шатрами, посему, береговой наряд возвращался на транспорт, оставляя одну линию, то бишь, пять человек охраны. Караулить особо пока нечего, сруб у нас на деревянных нагелях, инструмент весь увезли с собой — охрану оставили для порядка.

На транспорте делал копье. Просто для показательности. Мастерская «Юноны» оборудована похуже ледокола, но чтоб вогнать хвостовик лезвия в выбранную палку, ее возможностей хватало.

Так как никогда не делал боевых копий, нас в мастерской собралось аж семь человек советчиков. Подозреваю, было бы нас девять — копье так никогда бы и не сделали. Но в итоге получился довольно любопытный гибрид длинного ножа и двухметровой палки. Палку предварительно обработали на станке, причем корабельный плотник, настучав нам по рукам, обточил его не простым цилиндром, а с утолщениями и сужениями. Потом он, явно красуясь, проточил спиральные желобки, покрывшие палку сеткой ромбиков.

Готовое копье забрал все тот же плотник, обещав «полирнуть слегка».

Ночью спал как убитый. Только недолго. Разбудил боцман, мнущийся от нерешенной проблемы.

— Словили, ваша светлость. Капитан велел к вам идти.

Мой автопилот пытался достучаться, до продолжающего спать сознания, но безуспешно.

— Кого словили… туземца, чтоль?

— Его ирода. Утку отодрать удумал! Что с ним делать велите?

Мысленно представил это — руками отрывать приваренную утку. Безумству храбрых…

— Обрить налысо, бороду и шевелюру долой, потом за борт выкидывайте. Со всеми остальными также поступать, и таких лысых, коли увидите, никуда не пускать.

— А коли лысого, второй раз поймаем?

— Вот тогда и приходи. Ступай.

Бухнулся обратно на кровать. А действительно, что с ними делать? Разве что сажать в трюм и забирать с собой. Будет рецидив — подумаю, утро вечера мудренее.

Утром грохотали барабаны на берегу. Сразу вспомнились семеновцы с их любовью к музыке. Куда, спрашивается, делась звукоизоляция ледового корабля? Поднявшись на палубу, был готов убивать этих любителей тяжелого рока.

С сожалением выяснил, что барабаны бьют в деревне, а туда идти на расправу было уже лень. Наум слегка поднял настроение, рассказав, что по докладу боцмана за эту ночь обрили четверых. Один ловкий попался, и за ним минут десять гонялись по снастям. Матросы уже бьются об заклад на следующую ночь.

Копье от стараний плотника стало произведением искусства. Покрутил его в руках, одобрив труды мастера. Все же есть некая притягательность в холодном оружие. Вождь точно будет пищать от восторга. Надо соглашаться на семь воинов с семью девушками за десять лезвий. Только что мне с ними делать? Не с лезвиями, само собой.

Некоторые задумки, конечно, появились. Только импровизации в этом деле не самый лучший вариант — надо бы в деле воинов посмотреть. К ситкхам, что ли, в гости сходить?

День шел в обычных работах. Форт активно строился, радуя массу глазеющих на этот процесс местных. На строительство приходили деревенские старейшины, или жрецы, кто же их разберет. Ничего не сказали, поглядели и ушли.

Вечером повторилась церемония появления вождя со свитой и подданными. На этот раз праздник устраивали за наш счет. Кок расстарался, ему еще вчера стало понятно, что ответный праздник обязательно будет.

Торговались с вождем. Вот ведь жук! Мало того, что за шикарное копье, ему продемонстрированное, хотел малолетками откупиться, так еще и семерых воинов за десяток лезвий жалел. Зато на девиц он не скупился — тут мужиков имелось заметно меньше женщин. Верный признак войны.

Сегодня Алексей уже наблюдал наши пантомимы с откровенным удовольствием. Днем у нас был долгий разговор, где объяснял ему, что эти земли иначе замирить не выйдет. Да и пару идей по использованию туземной армии ему подкинул.

Вождя понимал — ему воины нужны для войны. Но откупаться от нас детьми, это уже ни в какие ворота! Это ж надо удумать — пятерых за воина. И что мне с этой порослью делать?! Применил домашнюю заготовку, оговоренную с Алексеем. Вождь становится вассалом, и мы ему, как своему, десять лезвий отдаем за пятерых воинов, семерых девушек и трех детей. На детях уже вождь настаивал. Более того, он таки уломал нас забрать пятерых детей. Семнадцать человек за десять железных копий. Обалдеть.

Дальше события поскакали галопом. Уже следующим утром нас привели в деревню туземцев, которая тут считалась столицей. На ее околице нашлась поляна, огороженная частоколом, с нанизанными на колья черепами. В том числе человеческими. Прояснился статус старейшин в перьях — это были жрецы.

Местное святилище очень напомнило старорусское капище. Внутри площадки идолы, кострища, и запах гнилого мяса. Жрецы устроили шоу в масках, вождь подвывал нечто, воспринятое толмачами как клятва богам. Хотя, толмачи затруднялись дословно сказать, о чем шла речь. Вроде о том, что племя верно служит, а мы им помогаем. Ладно, пока и так сойдет, а потом толмачи с языком разберутся. Хотя, у меня сложилось впечатление, что первыми в нашем языке разберутся туземцы. Шустрые они.

Батюшки устроили мне истерику. Почему опять я виноват! Ну почему!!! Все вопросы к Алексею, он у нас главный, а у меня должность скромная, незаметная почти. Батюшки спустили на мне пар, а потом пошли нормально и конструктивно говорить с царевичем. Это как называется?! Помотали нервы, и теперь из Алексея церковь рядом с фортом выторговывают. Из чего они ее ладить собрались? Ведь опять ко мне с этим пойдут! Где молоко за вредность?

Вечером опять застолье и пантомимы. Вождь обещал с завтра начать обмен, и не обманул. Поменяли 130 лезвий. И куда мне девать 220 человек? Вновь пантомимы, но уже с нашей «добычей». Воинам, отданным в наше распоряжение, обещал железные копья. Но потом. А то ведь разбегутся, и ловить их бесполезно.

Клеймить людей у меня рука не поднялась, но выделить «наших» туземцев требовалось. Приказал выбривать им виски. Обставил это торжественно. Пришлось даже одного морпеха подобным образом торжественно оболванить. Того, который проспал третьего, очередного, «диверсанта» ночью. После этого процесс пошел довольно бойко.

Рядом с фортом разбивали палаточный городок. Сплошные пантомимы, при слабой помощи толмачей. Воинам и девушкам проплясал, что шатры — их временное имущество. Портить нельзя, и давать портить другим нельзя. Похоже, меня поняли, и даже возгордились. Есть подозрение, что по местным меркам, юноши и девушки, пошедшие к нам на службу, скорее всего против своих желаний, стали состоятельными туземцами.

По крайней мере, ночью вокруг лагеря охрану несли аборигены, тщательно обороняющие свой достаток от сородичей. Утром проверил целостность шатров. Хорошо, что все на месте, а лишние детали, действительно лишние. Бог с ними. Но «своим» туземцам велел выдать рулон ткани и толмачам не отходить из лагеря даже на обед. Надоело мне пляски по любому поводу устраивать, Алексея радовать.

Царевич без дела не сидел. Он, с капральством морпехов, носился по деревням вождя. Оказывается, нам поменяли только первую партию, и останавливаться на этом местный царек не собирался, мотаясь по подвластным ему деревням и собирая «выкуп»

Через неделю форт мало того, что отстроили, так еще и обнесли его частоколом, внутри которого теперь стояли шатры, и жило уже 646 туземцев, из которых 190 воинов, а остальное перспективный балласт. Прокорм этой толпы стал делом непростым. Благо сами туземцы прекрасно ловили рыбу выданными им сетями.

Морпехи начали бегать марш-броски с воинами, хотя, местные бегунами оказались едва ли не лучше морпехов. Зато несколько наших уникумов продемонстрировали любопытные техники владения копьем. Откуда у них это? Неужели Боян и копье преподавал?

На занятия с палками, вместо копий, даже местный вождь приходил посмотреть. Для него стало откровением, что копьем можно не только колоть, но и сечь бездоспешные цели. По началу царек махал руками и показывал «как надо», а потом один из морпехов сходил в форт за «боевым» копьем и выкосил кустарник за частоколом. Обмен опытом, словом.

Переговоры вождя и Алексея вошли в новую стадию. Но за ними не следил, пусть царевич своим умом правит. Разве что вечером мы с ним обсуждали варианты и гадали над последствиями.

Днем занимался промерами бухты и составлением карты вместе с навигатором. Отсутствие катера, по началу, процесс тормозило, но потом договорился с туземцами выкупить четыре каноэ. Два отошли нашим рыбакам, а из двух сделал катамаран и поставил на него «косой краб». Давненько так хорошо не отдыхал за работой!

Выяснилось, что на севере живет действительно недружественное нашим туземцам племя. Еле успели смыться. Видимо рисунки на каноэ надо было срубить. В результате, карта северной части правого залива вышла без подробностей и промеров. Ну и ладно. Зато так и не применили огнестрельное оружие. Не хотелось мне все козыри демонстрировать.

Спорили с навигаторами о счислении места. Похоже, наш хронометр подвирает, но править его не стали — написали таблицу поправок, тем более, координаты долготы «жемчужной бухты» помнил без секунд. Но поправки для минут внесли.

Вождь, после длительных переговоров и обещаний в следующем году привезти ему на обмен много оружия — потерял к нам интерес. Он теперь готовил свою армию. Мы готовились к выходу в море. На этот раз готовились тщательно, так как корабль принимал в себя 542 дополнительные души, оставляя в форте малую толику туземцев. Причем, припасов на всех у нас явно не хватало. Последние дни корабль напоминал сарай для просушки рыбы. Параллельно с этим активно шла торговля едой с туземцами — коптильни не успевали остывать. Но все одно, пайки обещали быть скромными. Хорошо, что туземцам они покажутся обычными, может, даже слегка более обильными, чем обычно. Особенно девушкам — им по местным обычаям вообще практически ничего нельзя, за исключением некоторой растительности и пару сортов рыбы.

Выходили из бухты практически вместе. Корабль, провожал форт «Жемчужина» долгими гудками, а вождь уводил воинов нескольких деревень на север. Как это не цинично звучит — пожелал и ему и нам удачи. Хотелось бы через год вернуться к знакомой обстановке и уже известным тараканам в голове местного царя.

29 апреля 1710 моря «Юнона» вышла из залива, в раздувающий волны океан, и взяла курс на северо-запад. Впереди у нас минимум восемь тысяч километров до Японии, и после нее никак не меньше пяти тысяч. Мы катастрофически опаздывали на встречу с ледоколом. Понятное дело, без нас «Авось» не уйдет. Вот только льды ждать не будут. Навигация на ледовом пути откроется в июле, а в сентябре тяжелые льды уже закроют путь.

Обсуждали всем командованием, как нам делать по 300 километров в сутки. Правильный ответ — никак. Но мы не слушали разумных ответов и перегружали транспорт парусами, одновременно разгоняя машины, для уменьшения сопротивления винтов. За время стоянки команда, в очередной раз, поменяла шибера, и теперь мы безбожно вырабатывали их ресурс.

Легкий шторм воспринялся проклятиями, он отнял у нас полтора дня, и почти пять сотен километров пути. Зато сопутствовавший ему свежий ветер посчитали даром богов. Жаль только, что боги такие скупые. К середине мая вошли в полосу штиля. Жарко. Ленивая зыбь океана, издевательски напоминающая, что где-то дует приличный ветер, и неуклонно пустеющие топливные отсеки.

С Наумом даже обсуждали вариант посадить туземцев на весла. Понятно, что это не вариант. Мало того, что весла сделать не из чего, так еще и не пристроить эти штуки в железном корпусе с ледовым усилением. Но звоночек тревожный.

Впал в некоторую депрессию и даже начал прикидывать варианты, как собрать зеркалами солнечный свет и отразить его в котельное отделение. Но это от безысходности — столько зеркал у нас все одно нет. Осталось продолжить «причесывать» отправляемые вместе с «Заказами» эскизы и почесывать мачту, к которой привалился спиной.

Хорошо себя чувствовали только аборигены. Поездка на корабле стала для них желанным приключением. У нас даже железо не пропадало почти! Единственным недостатком можно считать, что свободные нравы туземных девиц, совратили мне больше половины команды. Хотя, страшные муки в этом видел только единственный оставшийся миссионер на пару с духовником царевича.

Морпехи продолжили гонять воинов по снастям, не столько для ловкости, которая была у туземцев в избытке, сколько следуя армейскому правилу — новичок должен быть постоянно занят. Работы корабельному лазарету прибавилось многократно.

Дети вели себя относительно тихо. Совсем маленьких среди них не имелось, и удалось привить им игры в прятки, пятнашки и «Золотые ворота». Большую часть детей у нас составляли девочки, по понятным причинам — вождь сбрасывал балласт. Но для спокойствия на борту так оказалось даже лучше. Вот только с отхожими местами мы намучались — хорошо, что еще в форте начали приучать к нашему способу облегчения, иначе, боюсь представить, во что бы превратился транспорт.

Девушки, кроме присмотра за порослью, осваивали шитье утепленных балахонов. Мы шли на север, и без одежды наши нежные, южные приобретения быстро станут насквозь больные.

Примерно так и прошел этот месяц. В трюмах неуклонно уменьшалось все, от ткани до топлива. Рыба уже не лезла в горло. Наступать на «мины», а потом громогласно ругаться с осваивающими язык пассажирами — осточертело. Объяснять царевичу, что все будет хорошо — надоело до зевоты. Даже намекать ему, что мы тут исключительно по его прихоти уже не хотелось.

«Юнона» тяжело шла на запад. Океанские валы разлетались шлейфами из-под ее тупого носа, когда корабль скатывался с очередной водной горы. Парусные наряды осунулись, стало больше ошибок на вахтах. Форсированный ход до добра не доводит. Нам нужно чудо. И срочно.

Чудеса, это по моей части. Приказал удвоить парусные вахты из состава туземцев. Неразберихи добавилось, но общее настроение улучшилось. По крайней мере, вновь зазвучали беззлобные шуточки, понятно, в чей адрес.

4 июня мы пробили долготу бухты «Тикси», только на много тысяч километров южнее. После этого «Юнона» повернула строго на север. Япония должна быть где-то там. Обязана просто! Зря мы, что ли, над бумагами столько времени корпели, собирая сведения из разных источников. Вот только ветер не поддерживал нашу торопливость, вальяжно гоняя по голубому небу пару тучек. Помолится, что ли?

На вторые сутки нашего упрямого подъема на север, впереди замаячила полоска земли. Крик наблюдателя слышен был даже в трюме. Навигаторы усилили спор на две октавы, разойдясь во мнении о принадлежности этой, едва угадывающейся, дымки. Посмотрел, на исчерканные курсами и счислениями карты, и участия в споре принимать не стал — какая разница, Япония или нет? Нас все одно туда не пустят. Нынешняя политика Японии предусматривает контакты с внешним миром всего в двух портах, причаль мы в другом месте — будем потом доказывать, что самураи первые начали.

Ночью отстаивались у побережья «Японии», которая оказалась небольшим островом. Совсем небольшим, километров 60 длинной. Зато без самураев и с пресной водой. Самураи тут, может, и появятся, но однозначно опоздают. С первыми лучами солнца, вылезающего из дымки на море, «Юнона», как и положено богине, окуталась пеной выбеленных морем и светилом парусов, начиная свой неутомимый бег на север, оставляя остров по левому борту.

Алексей осматривал красоты с выражением «И что тут не видел?». Похоже, он и сам не рад выбранной цели, особенно когда дал ему почитать выжимку по текущим делам Японии. Экскурсии в императорский дворец ему точно не светит. Устал наш самодержец. Хорошо, что не капризничает — мы тут все утомились.

По правому борту показался мыс и довольно быстро канул в дымку моря. Вспугнутые кораблем по воде бежали летучие рыбы, быстро работая хвостами, оставляющими на воде волнистые следы, и паря на грудных плавниках в нескольких сантиметрах над морем. На эти диковины мы уже насмотрелись.

Все чаще появлялись секторные, плетеные паруса джонок. Глядя на них в бинокль, поражался упорству островитян. И через три сотни лет они будут бороздить эти воды на похожих кораблях. Говорят, и тысячи лет назад, джонки покоряли моря, доходя едва ли не до Мексики, в то время, когда европейцы только осваивали триремы. Хотя, японские джонки отставали от континентальных. Китайцы умели строить монстров с четырьмя мачтами и до тысячи человек пассажировместимости, умудряясь обеспечивать продольную прочность длинным, деревянным судам.

Во второй половине дня, под палящим солнцем, из дымки показались скалы острова. Сверился еще раз с картой, сгонял штурманов на проверочное счисление места. Отчеркнул в своем блокноте пройденный этап — 7 июня, Цусима. Нам нужна передышка и топливо. Край, как нужно. Приказал провести профилактику носовым башням и поднять в них заряды. Богиня домашнего очага просила отдыха, и он у нее будет, даже если самураи снова призовут «ветер богов».

Поднимались на север вдоль восточного побережья острова, держась от него в отдалении, так как изрезанные берега намекали на возможность подводных камней. Где именно находится резиденция князя острова, не имел представления, посему искали просто крупное поселение, в надежде, что наши толмачи неплохо овладели японским при подготовке экспедиции. Единственного коренного жителя этих мест мы оставили за многие тысячи километров позади, в Саверсе, не планируя похода через океан.

Определить крупное поселение удалось легко — по многочисленным рыбачьим лодкам, часть из которых прыснула от нас к берегу, указывая бухту. Мы даже дали время законопослушным японцам предупредить своего сюзерена о «большом плавучем острове» после чего неторопливо вошли на рейд.

Поселок стоял в глубине небольшой, двурогой бухтя, зажатой со всех сторон поросшими зеленью холмами. Такая картина нам не в новинку, уже насмотрелись и на фьорды Норвегии, на Аляску с Асадой, да на Гаваи.

«Рога» бухты явно образовывали реки, заметно опресняющие маленькую бухту, боцман доложил о просадке транспорта. Туземцы, толпящиеся на палубе, выражали бурю эмоций приятным местом.

Это для них место было приятным, а мы все потели как во время штиля на юге. Слабый ветерок и жара около 30 градусов. Причем, все душевые отключили от пресной воды сразу по выходу с Гаваев — питьевой запас берегли, а для технической воды следовало обновить фильтры.

«Юнона» ворочалась в бухте около часа, не столько устраиваясь на рейде, сколько показывая себя во всей красе. Зрители на берегу картину оценили, но по-своему — попрятавшись в прибрежной растительности.

Наблюдал с рейда только множество лодок на берегу, редкие мостики, в два бревна, и многочисленные крыши выше по берегу. Подробности мешала рассмотреть растительность. Изюмину поселка — крепость князя, подробно увидеть не удавалось.

К концу часа на берегу появились либо представители местного правительства, либо оно само. По крайней мере, от босоногих рыбаков в одних халатах, новоприбывшие отличались дополнительными аксессуарами одежды. Штаны и нечто похожее на лапти у них были. И оружие имелось. Целых четыре копья на шестерых. Двое без копий, предположительно, имели мечи, заткнутые за обматывающие их халаты пояса. Доспехов не имел никто. Не считать же доспехом деревянные палочки, украшающие халаты.

На некоторое время над бухтой царила тишина, прерываемая только гортанными выкриками наших туземцев. Потом с берега нам прокричали нечто похожее, по уверению толмачей, на «кто посмел потревожить…». Тут замечу, что в японском языке можно говорить в нескольких формах — от отрицательной, до повелительной. Есть даже две формы вежливого, и особо вежливого общения. Причем, для многих слоев населения формы языкового общения строго закреплены — женщины могут говорить только на вежливом или особо вежливом варианте, а на чем может говорить правитель, предположить несложно.

В нашем случае, о чем говорят — догадаться можно и без толмача, резкий язык с громкими выкриками. Порой казалось, что слюна, срывающаяся с губ кричащего, перелетит воды рейда и осядет у нас на мостике. Типичная повелительная форма общения.

Жалко, что катера у нас нет, пофорсить нечем. Шлюпка транспорта вполне обычна, и удивления не вызовет. Приказал дать правой башней приветственный салют из четырех холостых. С интересом смотрел за процессом, так как это первое использование орудий после их пристрелки под Архангельском.

На берегу народ засуетился. Большинство голопятых наблюдателей попряталось окончательно, а шестерка обутых явно с трудом сдержалась от этого порыва. Спишем все на неожиданность. Теперь шлюпку воспримут внимательнее.

Пока спускали и загружали морпехами наше средство общения, препирался на мостике с Алексеем. Никуда он не едет! Пришлось согласиться, что никто никуда не едет, и шлюпку отправим только с толмачами. Пусть первый тур переговоров проводят без высших персон, которым сие по статусу не положено.

Вот только высидеть два часа, неизвестно о чем проходящего общения, стало весьма сложно. Инструкции толмачам, хоть и данные на все случаи жизни, никак не гарантировали от нештатного развития ситуации.

Волновался зря. Вернувшаяся шлюпка не привезла ничего. Даже не нашел, что сказать. Полтора часа толкли воду в ступе, в результате отложили решение о нашем разговоре с князем на неопределенное время. Подозреваю, не пальни мы из пушек, с нами вообще разговаривать не стали. Может тогда боевыми по крышам вдали усугубить?

Подвешенное состояние не остановило Наума от сброса баржи и отправки ее в северный рог залива с бочками под воду. К бочкам прилагался весь наряд морпехов, оставивший транспорт на моих «смотрящих» и воинов вождя, которых для сокращения стали постепенно называть «копейщиками», за искреннюю любовь к этому виду вооружения.

До вечера так ничего и не произошло. Рыбацкие лодки, обходя наш транспорт по самому берегу бухты, шмыгнули в море, возвращаясь только в темноте. Баржа вернулась с водой и небольшим обменом — несколько местных голопятых тихонько, из-под полы, вызнавали нашу способность к товарообмену. Странно, всегда считал японцев самыми законопослушными в мире — в мое время, если на дороге висит знак ограничения скорости в 30 километров в час, японец столько и будет ехать. С другой стороны, приказов от князя наверняка еще не поступало на наш счет, а шустрики есть в любой нации.

Утром баржа вновь пошла за «водой», на этот раз с большим составом команды. Рыбачьи лодки опять ходили по своим делам, но сегодня уже не так старательно нас обходя. Глядишь, через месяц-другой мы тут станем привычным памятником. Да только нет у нас времени.

Приказал спускать шлюпку, и опять заспорил с Алексеем. На этот раз напирал, что цельному императору нечего ходить к мелким князькам. На что получил шпильку в свой адрес и добавил, что уже не князь, вроде как, и на общении со мной не настаиваю. Алексей свел дело к шутке, но неприятный осадок остался. Болезненно, что-то, воспринимаю поминания о былом.

За транспортом местные наблюдали, и причалившую шлюпку встретили трое копьеносцев. Не обратил внимания на их резкие слова, что поделать, язык тут такой, даже когда хвалят, кажется, что на тебя наорали. Приказал выгружать ларцы с подарками и строиться морпехам. Пусть эти «резкие» нас останавливают.

В начале торжественного марша к крепости местного правителя один тонкий момент был. Копьями нам дорогу перегородили. Но понятие об огнестрельном оружии у местных имелось в полном объеме, и дело решилось просто бряцаньем мускулов.

Зато до ворот крепости нас «конвоировали», сохраняя лицо. Против этого ничего не имел, гораздо интереснее было смотреть на окружающий поселок, чем спорить по мелочам.

Деревенька выглядела маленькой и бедной. Очень напоминала свайные дома гавайцев, только крыши крыты бамбуком, разрубленным пополам вдоль ствола. Домики маленькие и низенькие, только крыши высокие. Всегда интересовало, почему японцы и китайцы строят изогнутые крыши. Посему даже свернул к ближайшему домику, приседая и заглядывая под нависающий край ската. Выпрямился в некотором обалдении. У них крыша отделена от дома. Стены сами по себе, а крышу держат столбы. Подозреваю, под крышей можно снести стены, и перестроить дом заново. Понятно тогда, почему крыша провисает. Видимо, это средство против землетрясений.

На мою выходку конвоиры отреагировали бурно, один даже в дом заскочил и что-то там орал, остальные встали перед дверью, намереваясь лечь тут, не пустив нас на порог. Не очень-то и хотелось залезать в этот бамбуковый шатер.

Крепость князя, или уж не ведаю, как тут называли правителя, порадовала каменной стеной. Можно считать, первое каменное сооружение в поселке. Высота стен аж в два человеческих роста, толщина пока неизвестна, так как ворота проходили внутри надвратной башни. Но каменными стенами все и ограничилось, дом князя напоминал домики его подчиненных, только больше по размерам и богаче по отделке. Тут даже фигурки какие-то присутствовали, в архитектурном ансамбле.

Одним домом усадьба не ограничивалась. По бокам от ворот, за стеной, тянулись два барака, за большим домом князя виднелись крыши еще нескольких сооружений, и все это приятно оттеняла свежая зелень деревьев.

Конвоиры повторили свой маневр с перегораживанием дороги, а толмач перевел их просьбу ждать тут. Судя по менее кричащей форме обращения, это была именно просьба, до конвоиров, наверное, дошло, что полкапральства морпехов, загруженное боеприпасами по самые гланды, тут может устроить локальный конец света. Напугаться они, может, и не напугались, самураям вроде такого не положено, но выводы сделали верные. И стена нас бы задержала ровно на пять минут, хотя этого нюанса местные наверняка не ведают.

Князь Со вышел в сиянии власти. Именно в сиянии, так как заклепки на его кожаной броне начищены были изрядно. Много раньше видел фильмов про старую Японию и Китай. Ничего похожего. Ожидал эдакие наплечники, рогатый шлем, знаменосца. Князь вышел в окружении четверых крепких дядек, кроме халатов, штанов и обуви на них имелись кожаные «бронежилеты» богато проклепанные железными пластинками. Этих вельмож минут на десять бы к нашим гавайцам…

Окончательно разрушая мою светлую мечту о самураях, князь держал в руках мушкет. А как же культ меча?! Мечи, правда, при владетеле имелись, как и перевязи с мешочками, бамбуковыми трубочками и еще непонятно с чем. Вместо шлема вся пятерка носила шляпы, похожие на вьетнамские конусные тарелки, разве что богаче украшенные.

Но окончательно меня добили шлепанцы. Создалось впечатление, что князя вытащили из постели, и он пришел к нам в домашних тапках на босу ногу, прихватив по дороге мушкет, дабы пугнуть залезших в сад разгильдяев. Словом, неоднозначное впечатление сложилось о местном князе, особенно после того, как он проорал что-то, в повелительной манере.

Остановил толмача, начавшего отвечать этому невеже. Нет у меня времени на вежливые, но очень долгие, переговоры. Указал переводить толмачу дословно.

— Мой Император, что прибыл к этим землям на своем малом корабле, в ярости. Его корабль второй день держат без достойных почестей, и он послал меня пригласить местного правителя к нему, дабы тот объяснил свое поведение. Мой Император будет ждать до вечера, а потом вновь придем мы, но уже без даров вежливости, которые мой Император, в величии своем, шлет правителю этих благословенных земель.

Махнул рукой, чтоб вынесли оба ларца. Ничего особо ценного в них не имелось. Так, бусы, пара золотых финтифлюшек, подарочные ножи с ручками из рога, латунный бинокль. Пока толмач заканчивал перевод, ларцы оставили между нами и настороженными местными, а к концу перевода мы уже разворачивались назад, вызвав явную оторопь правителя. От чего больше он занервничал, от известий о монаршей особе или от нашей бесцеремонности, сказать сложно, но в спину нам не кричали и не стреляли.

На корабле долго репетировали с Алексеем «грозного Императора в ярости». Царевич включился в игру с интересом. Пояснял ему, что местные Императора если и не обожествляют, то относятся к нему с пиететом — надо соответствовать.

Наум с морпехами готовил торжественный караул из гавайцев. Морпехи будут у нас изображать гвардию, а копьеносцы загромождать палубу для массовости.

До самого вечера сидел как на иголках, гадая, рискнет князь игнорировать завуалированную угрозу, или не станет проверять нашу артиллерию. Когда солнце склонилось к горизонту, протянув по земле и кораблю длинные тени, приказал башнерам левой башни накрыть голую вершину холма двумя боевыми выстрелами.

И что вы думаете?! Эти артиллеристы умудрились промахнуться одним снарядом мимо горы с неподвижного судна. Это как называется?! Собственно, выяснением сего момента и занялся, вместе с капитаном.

Единственный взорвавшийся снаряд вызвал небольшой оползень, быстро заглохший в зелени склона, но сдвинувший нечто в планах правителя. Пока занимался большой стиркой башнеров, на берегу наметилось шевеление. На этот раз толпа выглядела приодетой и с флагами, точнее, с вымпелами.

Джонку с гостями встречали уже при параде. Даже Алексей влез в нелюбимые им регалии, и уселся в задрапированный на палубе импровизированный трон под балдахином. За его спиной развернули знамена обеих империй и подняли насаженного на палку двуглавого орла. Только плясок с бубном недоставало.

Поднявшийся на борт князь даже бровью не повел от криков гавайцев и приветственного залпа морпехов. С залпом мы, может, и погорячились, по берегу народ забегал, но мне хотелось продолжить давить на правителя.

Представление длилось недолго. Алексей величественно внимал, князь не то, чтоб извинился, просто пожелал всех благ и намекнул, что у него свой сегун, и свои законы. Алексей, безразличным жестом, бросил оговоренную фразу, что дальнейшие переговоры поведет его доверенное лицо, махнув в мою сторону рукой, а ему самому некогда, его, мол, дела великие призывают. С чем и распрощался.

Представляю, как это чудо в перьях сейчас скинет с себя регалии и побежит подслушивать наши переговоры.

Князь рассматривал «доверенное лицо» с некоторой неприязнью. В чем-то его понимал, неприятно это, делать нечто из-под палки. Но он человек военный, должен быть терпимее к таким мелочам.

В офицерской кают-компании для переговоров все уже накрыли, часть продуктов выглядели подозрительно свежими и местного происхождения, на что мы все благородно не обратили внимания. Японцев в каюте набралось даже больше, чем нас — специально создавал комфортные для князя условия.

За едой говорили в основном о еде. Так и не понял, тут так принято, или мне просто зубы заговаривали. Наверное, принято, хвалили нашу стряпню явно сквозь зубы. Затем состоялся первый из нашей череды долгих разговоров.

— … да, князь, долго плыли. Император возжелал по всему океану пройти, и мы немедля исполнили его желание. Но путь был труден, и Император пожелал отдохнуть…

Своей паузой в беседе намекнул, что и это желание Императора будет исполнено.

— … еще Император соизволил сказать, что ему путешествие понравилось, и он желает его повторять время от времени…

Постепенно подводил князя к мысли, что хотим базу в его землях. По мере разговора прояснялась и позиция правителя. Для меня не стало новостью, что Япония уже сотню лет ведет политику изоляционизма. Сегуны клана Токугавы наплодили массу законов, запрещающих общение со всеми. Некоторые послабления давались выделенным для торговли портам, но мы в эту категорию не входили. Патовая ситуация — князь блюдет законы Токугавы, и приютить нас не может. Вот за это «не может» и зацепился. «Не может» и «не хочет», две разные вещи.

— … вы князь опытный политик, через вас идет торговля с чонсонами, вас принимали в Ханьяне, понимаете, что хорошо для ваших земель и вашего сюзерена. Вот откажете вы моему Императору в его мелком желании, и мы пойдем дальше на запад, и придем в Пусан. Думаете, нас там не примут? Вы опытный военный, понимаете, что через несколько лет мой Император может подружиться с династией Чосон, и тогда неизвестно, как он вспомнит обиды от подданных Токугавы…

Эту мысль мы мусолили около часа. Князь действительно дураком не являлся, наоборот, рушил многие мои представления об упертости самураев. Но вот верность его законам и фатализм к последствиям негативного развития ситуации — огорчал.

Разговор переключился на его земли, и готовность снабдить нас припасами. С этим выходило аналогично плохо — «ни крошки лепешки иноземцу». Зато у меня родился кривой и сырой экспромт. Даже заходил по каюте, под удивленные взгляды присутствующих.

— Князь, есть способ разом решить все наши проблемы, при этом увеличить ваше богатство и влияние. Продайте нам часть острова. Остров ведь ваш, по всем законам, и сегун не издавал закона, где иноземцы не могут жить на отдельном клочке земли. Если же против этого решения Токугава пошлет войска, то рядом с вами встанем и мы, как хорошие соседи, помогающие друг другу. Поверьте, с нашей помощью вы убедите сегуна в своих правах, поступать с вашей собственностью как считаете нужным. А если часть острова, что отойдет к нам, будет отдельной, то букву законов мы не нарушим, на ваших землях иноземцев не будет.

Князь не отвечал довольно долго, цедя отвар из маленькой миски, специально для японцев подготовленной коком из салатниц. Чувствовалось, что он видит перспективу дружественной военной базы под боком, как и видит минусы этого положения. Вот только если он поверил альтернативе, что аналогичная база будет у корейцев, да еще с обидами на японцев, то поразмыслить ему было о чем. Надавил слегка.

— Как вы сказали, «внешние лорды» даров от сегуна не ведают, а ближние лорды строят богатые дворцы. Коли соседями станем, то вы князь, будете лордом ближайшим, хоть и не к сегуну, но к Императору.

Сделал паузу, пытаясь нащупать реакцию на бесстрастном лице японца. Продолжил излагать.

— Словам моим можно не верить. Доверие только делам должно быть. Но любое дело имеет начало. Скажу так, Император наверняка оценит земли, что сочтете достойными предложить ему для отдыха и прогулок по лесам, никак не меньше веса столь щедрого правителя в золоте…

Некая реакция посетила неподвижное лицо князя после перевода. Только так и не понял, какая именно. Мысленно прикидывал — японец весит килограмм 50, около 14 тысяч червонцев. Солидно, но подъемно.

Японец, наконец, высказался на мой поток красноречия.

— У моих земель нет отдельного, достойного Императора острова…

Толмач не смог передать интонации, но мне послышалась тень сожаления в голосе князя. Толмач еще уточнял, что личные понятия в японском языке несколько смазаны и точно переводить, говорит ли японец о себе как о правителе или о себе как о вассале, весьма сложно.

— Князь, это не препятствие. Ведь уже говорил, что слова свои — можем делами подтвердить. Коли мы сделку заключим, то найдем способ остров разделить. Это и станет подтверждением слов наших.

На самом деле, все зависит от жадности японца. У него, насколько помню, остров на две части делит узкий поясок, который в мое время взорвали, образовав глубокий канал метров в 300 длинной, а в это время там должна быть затапливаемая в прилив протока. Это вычитал в свое время, когда интересовался соответствующим сражением. Так вот, русский корвет «Посадник» стоял в заливе рядом с этим перешейком. Более того, тогда правитель острова согласился продать часть территорий под русскую базу — но вмешались англичане…

Теперь надеялся продавить продажу без помех. И даже указал князю место, где можем разделить остров на две части и соблюсти букву законов Токугавы. Князь впечатлился моей осведомленностью, хотя вида опять почти не подал. Ему бы бровями чуть меньше шевелить, и будут совсем непонятны его чувства.

На этом встреча и закончилась. Князь гордо уплыл на джонке, обещав подумать. Радовало, что не отказал сразу. Но огорчал третий, и явно не последний день задержки. Надо форсировать события.

— Наум, кто у тебя с местными связывался?

— Боцман, вестимо, кому ж еще?

— Кликни его на мостик, есть дело спешное.

Капитан, понятно, за боцманом отправил вестового — просто положено на флоте, все распоряжения получать от капитана, вот и играл в этот испорченный телефон, хотя и мог отправить вестового сам. Традиция. Порой нарушаю ее, вызывая косые взгляды, но чаще стараюсь соблюдать.

Боцману дал задание найти проводника знающего остров, чтоб мог отвести баржу к описанной протоке, разделяющей половинки острова. Пока боцман исполнял поручение, баржа грузилась ледовыми зарядами, оставшимися бурами и катушкой провода.

Взрывать весь перешеек у нас «пороху» не хватит. Но показать серьезность намерений на небольшом участке — можем вполне.

Ночью баржа отчалила, с расчетом застать отлив на перешейке. До него добирались километров двадцать, то есть 4 часа хода баржи. Берега вокруг укрывала ночь, и надеяться приходилось только на проводника и маленькую осадку нашей плоскодонки. Что удивительно, добрались без приключений. Проблемы начались на месте.

Перешеек имел ширину метров 50 и представлял собой каменную осыпь, замешанную с илом и наносами. Буры брали это безобразие крайне неохотно, можно сказать, работали мы скорее руками, чем буром. В довершение неприятностей, под слоем камней и наносов выглянули большие булдыганы, которые отказались вылезать, намекая на свою монолитность. Затея превращалась в невыполнимую с наскока.

Тем не менее, сорок человек упорно тыкались в завалы, разыскивая места возможного прохода до самого начала прилива. Когда вода проступила сквозь камни и начала смачивать пятки, махнул рукой на эффективность, сосредоточившись на зрелищности. Мы быстренько заложили заряды, опуская их на проводах и присыпая мелким камнем, после чего отчалили в начинающийся рассвет, оставив двоих взрывников из ледового наряда, с линией морпехов для усиления, разматывать провода за скалу на северном берегу перешейка. На морпехов еще возлагалась задача разведки местности и поиска места под длительную стоянку.

Обратный путь тщательно наносил на эскиз местности, логично предположив, что князь нам может дорогу и не показать, а проводник при князе работать не станет. Дошли обратно благополучно, застав солнце уже восходящим над холмами рейда.

Высадив проводника при входе в бухту, в тени холмов, отправились сразу к причалу правителя, если так можно назвать это хлипкое сооружение. Нас, как обычно, встретили двое копейщиков, не отличающихся гостеприимством. Толмач просил передать слово князю, что мы готовы ответить делами за свои слова, и просим его придти и удостоверится. Один копейщик убежал в крепость, второй продолжил делать вид, что нас сдерживает, под беззлобные ухмылки морпехов.

Время тянулось медленно, по чистому небу побежали тучки, прерывая солнечный жар, легкий ветерок усилился до приятного, но начало вызывать опасение волнение — баржа у нас не очень мореходная.

Скука тянулась как пятна пота, расползающиеся по одежде — медленно, но верно. Даже рассматривание небогатого инвентаря местных уже не вызывало интереса. Князь не торопился. Море манило, ноги, опущенные в воду, обещали температуру около 20 градусов, но здравый смысл намекал на соленость, и необходимость потом сполоснуться пресной водой. Море победило.

Думаю, вышедшая на пляж делегация князя застала неожиданную картину, вместо разморенных жарой пришельцев — весело плещущаяся в воде орава молодых лбов, вместе с доверенным лицом. Картину портила только пара недовольных морпехов, оставленных охранять оружие.

Князь не подал виду, что увидел нечто необычное, хотя выразительно поиграл бровями. Зато дальнейший разговор пошел вроде как и легче, будто стена меж нами дала пару тонких трещинок.

Второй раз баржа шла к перешейку с натугой. Народу на нее набилось под семь десятков, да еще неприятная волна приходила с востока. Накладывалось еще желание показать «товар лицом» перед князем и двигатель выл на максимальных оборотах, стирая шибера.

Князь изображал носовую фигуру, широко расставив ноги и навалившись на баковое ограждение. Баржа явно не оставила его равнодушным, по крайней мере, он даже задал несколько вопросов, на что отвечал ему в стиле — «это мелочи, грузовая посудина, а вот…».

Добрались до протоки за три часа с мелочью, по пути подробно поговорив с князем о военном флоте. Оказывается, законы Токугавы запрещали строить подданным большие корабли водоизмещением больше 500 коку. На этом мы слегка замялись, выясняя, сколько эти коку в литрах или килограммах на примере бочек с питьевой водой. Оказалось, около 180 литров, и суда, значит, им нельзя строить более 90 тонн. Скромненько. Намекнул князю, что если у его «друзей-соседей» будут большие корабли, то никто не мешает ему пользоваться уже готовыми. Князь покивал задумчиво, и задал один из основных вопросов сотрудничества.

А действительно, что помешает нам, таким замечательным, испортить торговое дело князя, с которого и живут эти острова? Меня сразу заинтересовал вопрос, как торговля сочетается с самурайством. Вроде им положено думать исключительно о мечах и битвах, не мараясь денежными проблемами.

Князь усмехнулся — точно что-то сдохло в мире. С его слов, чем дальше самурай от столицы, тем больше ему приходиться заниматься «грязным» делом. А остров от столицы не просто далеко, а за морем. Японец даже завуалировано признался, что Чосон ему ближе и некоторые вассальные договоренности у Цусимы есть и с Кореей. Мне оставалось только хлопать глазами — не так представлял себе кодекс бусидо. Правильно говорят, «голод не тетка, пирожка не поднесет».

Сомнения князя понятны, он частично монополизировал торговлю Кореи с Японией и желает, чтоб так все и оставалось. Предложил ему вариант, по которому мы торгуем с ним, а он уже торгует со всеми остальными. Подозреваю, что от меня этого и добивались. Другое дело, что монопольные цены уже не устраивали нас. Кто сказал, что самураи не торгуются? Очень даже жарко и с душой. Остудил пыл спора вопросом — он нам часть острова продает? Разговор свернул в новую колею.

Наше прибытие к перешейку уже особого смысла не имело — торги с князем за остров уже шли в полном объеме. Перерыв в обоснованиях непомерной цены на демонстрацию разделения острова теперь воспринимался как помеха делу. Тем не менее, мы выгрузились довольно далеко от перешейка, попрятались за камнями и дали красную ракету.

Взрыв грохнул неожиданно, закладывая уши и поднимая к небу столбы воды, залившей перешеек, камня и грязи. Один раз нечто подобное уже видел, но все равно был не готов к величию картины. Князя она пробрала по самые шлепанцы, видимо воображение у него богатое и он представил нечто подобное под его крепостью. Секунд через пять мы вынужденно попрятались за камнями, по которым защелкала каменная картечь взрыва, оставляющая на волнах залива круглые всплески попаданий. Ближе к перешейку вода вообще бурлила от падения каменного града, нам досталось только легкое пошлепывание.

Подходили к месту подрыва на барже обуреваемые разными чувствами — мне было любопытно, что получилось, князь, похоже, опасался что рванет еще раз, прямо под нами, его свита вообще выглядела зеленоватой, и затрудняюсь сказать, о чем они думали, а морпехи высматривали место для лагеря, особо не интересуясь даже результатом наших ночных трудов.

Воронка получилась знатная. Метров сорок канала мы прокопали. Глубина, правда, оставляла желать лучшего — транспорт тут не пройдет, но канонерку провести будет уже можно. Надо подумать, как углубить фарватер и как обеспечить дальнейший выброс пород, чтоб они не засоряли уже выкопанный участок, а то камни теперь лежат под водой в творческом беспорядке, и некоторые придется доставать с фарватера. Можно будет из этих камней насыпать дорогу по северному берегу пролива, и пустить по ней пограничную стражу.

Обратный путь проделывали в молчании, перемежаемом редкими, короткими разговорами. Солнце клонилось к вечеру, и хотелось определенности — нас время поджимает.

Разведчики, снятые с северного берега протоки, доложили, что место под большое поселение они нашли в двух километрах севернее пролива, около глубоко вдающейся в остров бухты. Глубины они промерять не смогли, но утверждали, что там есть несколько мест, где скалы круто уходят в воду, обещая солидные глубины. Единственно, что транспорту придется оплывать остров с юга и заходить в бухту от западного побережья.

Заходя в бухту Цусимы, пригласил князя на борт транспорта, чтоб он перед Императором принял окончательное решение. Японец от предложения явно был не в восторге, но продолжал на него ненавязчиво давить, намекая, что у нас, у воинов, замашки сановников не в чести. Решим все быстро, как отрубим.

К чести Алексея, он самостоятельно сообразил, как встретить нашу делегацию. На палубе вспыхнула суета, царевич опять влез в регалии, трон установили, слегка скособочив, но общее впечатление это не испортило. Прием вышел солидный, и князь сломался.

Потом одурел уже царевич, от цены князя — он хотел десять своих весов в золоте и кучу преференций в будущем общении. Мне пришлось быстренько кланяться Алексею и просить дать нам время урегулировать спорные вопросы, не занимая его светлейшего времени.

Князя уже просто оттащил за рукав, наплевав на все условности. О чем мы говорили, лучше не ведать никому — так толмачу и сказал, намекнув, что буду решать вопросы утечек кардинальным образом.

С князем договорились на два золотых веса, прямо в одежде и с оружием, ибо самураю без оного невместно. Понятное дело, этот жук прихватил свой мушкет, весивший едва ли не больше его самого. Не удивлюсь, если он еще и свинцовыми дробинами весь ствол забил, и в карманы остальной боезапас рассовал. Но все одно, легкие они, японцы эти, двойной вес вышел в сто девятнадцать килограмм. Осилим.

Оставив свиту князя составлять договор вместе с нашими толмачами, спустились с владетелем в грузовые трюмы. Ситуация вышла забавная — толмачи наши письменностью не владели, и договоров составляли два, на японском и русском. Подозреваю, разночтений между ними будет масса, хотя и составлялись они совместно, оговаривая каждый пункт. Вместе с тем, частная собственность в Японии дело святое — из своего времени помню споры вокруг горы Фудзи. Ее отдал монастырю один из сегунов династии Токугавы, и это право не стали оспаривать даже японские суды моего времени, как бы им не хотелось обратного. Таким образом, мы тут оформляем исторический документ, хоть и выглядит все как-то обыденно.

В трюме продемонстрировал князю меха, чудовищно набивая на них цену. Золота столько у нас с собой нет, хотя за год вполне можем собрать. Кроме мехов продемонстрировал ему и прочие товары на продажу. Да какой он самурай! Торгаш чистой воды. Разве что с мечами. Споры обещали быть жаркими, и мы, нагрузившись образцами товаров и бочонком медовухи, уединились в каюте, которую делил со «смотрящими».

До середины ночи на палубе и в каюте царили страсти. Наверху офицеры с Алексеем и свитой князя составляли договор и вели размежевание, вместе с постулатами мирного договора. Мы, двумя палубами ниже, спорили о ценах, поставках, составе товаров и графиках расчетов. Глубокой ночью оба наши трудовые порыва встретились и смешались. Еще часа два мы вносили поправки. Мне приходилось держать едва не за шиворот наших батюшек, так как они хотели благословить все это мероприятие, а новый договор строго указывал, что на японскую территорию христианам вход строго запрещен. Таким образом, любые проповеди и обряды на территории Японии будут нарушением договора. Церковники возмущались, но их голос тонул в общем гаме. Напряженная выдалась ночка.

Утром боцман разгружал товары по списку, согласованным с князем. Часть товаров шла в уплату договора, часть как образцы для продажи. После ночных бдений все отсыпались, и боцману даже пришлось выставить вокруг товаров нашу охрану, но об этом узнал только вечером.

На закате князь опять прибыл на борт, боцман отчитался о передачи груза по списку и мы опять гудели, обмывая сделку. Настало время личных просьб, и выложил князю пожелания, обучить хоть пару наших толмачей манерам. И еще пригласить к нему на остров хотя бы одного чосонского мудреца, дабы он обучил наших людей и тому языку, с манерами и законами. Мой Император желает больше знать об этих местах. Добавил, что хотелось бы увидеть и мудрецов из земель династии Мин. На замечания князя, что династия уже 50 лет как пала, под маньчжурской династией Цин, заметил, что время еще прошло немного, и мудрецы должны остаться — а они лучше знают историю и традиции своего народа, да и заработать наверняка хотят больше, чем те, которые ныне при власти. На этот довод князь мог только согласиться.

Утром транспорт уходил из ставшей гостеприимной бухты Цусимы, начиная свой короткий забег вокруг острова. Шли опять в некотором отдалении от берегов, огибая южную часть острова пятидесятикилометровой дугой. К обеду уже входили в большой залив, рассекший остров с запада. Залив радовал глубинами и большой площадью — тут можно солидный флот разместить.

Приглянувшуюся разведчикам бухту нашли с трудом, залив изрезало такое количество фьордов и островов, что заблудиться в них становилось легким делом, особенно если не иметь карты.

После обеда началась выгрузка нашего последнего форта. Петропавловск-Камчатский придется отложить на неопределенное время. Упоминание времени вгоняло меня теперь в дрожь. На дворе 15 июня, а до места встречи еще 30 градусов широты, и 40 градусов долготы. Что, по самым скромным подсчетам, дает пять с половиной тысяч километров по прямой. А какая может быть прямая в этом лабиринте островов? Вот и торопил всех, подгоняя процесс выгрузки в ущерб строительству.

Большую часть воинов и девушек гавайцев оставляли в новом форте. Для них еще предстоит рубить дома, но пока лес изводили на бревна, все обрубки, ветки пеньки и прочий мусор загружая на «Юнону». Рискнул даже немного выгрузить балласт, для увеличения хода.

Гавайцы местом их новой деревни остались довольны — жара, много рыбы, много леса, железо под боком, в лице нашего форта. Посмотрим, как они зимой запоют. Но часть проблем с себя сбросил на береговой наряд. В усиление наряда оставлял шестерых своих «смотрящих» вместе с десятком абордажного наряда «Юноны» — на них воспитание туземцев. Обещал следующим летом, если все получится, прислать канонерку, проведать, как у них дела. А еще через год привести новых рекрутов, возможно, что много, пусть дома строят с избытком.

Часть острых вопросов снабжения решил с князем — он договаривается о поставках с корейцами, а мы платим золотом и мехами. И то, и другое смогу привезти на канонерке, если нас хорошим штормом не накроет по дороге. Товары на обмен мы полностью разгружали в наш форт, оставляя на транспорте только небольшой запас на подарки, мало ли, понадобится.

Форт, названный «Торговым», покидали 17 июня, не дождавшись даже начала его строительства. Транспорт остался без грузов, без людей, шатров, кухонь — словом, пустые, гулкие стены, где бродила потерявшаяся команда, дети с гавайками и мы с царевичем, отягощенным одним батюшкой и двумя оставшимися толмачами. Все остальные сошли на берег с массой заданий. За год поручал наладить связи с корейцами и китайцами, про японцев даже не упоминаю. Изучать традиции, языки, историю. Вербовать купцов, если получится, то и ученых. Для исполнения поручения Петра надо знать досконально, чем дышат эти земли, кто недоволен атмосферой, и что от них можно ждать. Информация — вот основа всего. Лучше потратить несколько лет на сбор сведений, а потом нанести точечный удар, чем размахивать тяжелой дубиной, напрягаясь из последних сил, которых и так нет.

Дальше начались гонки со временем. Парусный наряд принялся стонать буквально на второй день, машинисты на третий — ту гадость, что мы загрузили в виде топлива, следовало тщательно готовить для газогенераторов. Стонам команды вторили скрипы потрепанного такелажа, который уже нечем было заменить. До откровенного саботажа дело не доходило благодаря нашим пассажиркам — матросы все еще пытались распушить хвосты. Но надолго их не хватит. А путь еще неблизкий.

По правому борту появлялись и исчезали берега Японии, испятнанные парусами джонок, штурмана набрасывали карту в стиле «земля примерно тут», стараясь не попасть под ноги бегающим, как слоны, парусным нарядам. Побережье постепенно загибалось к западу, но на шестой день пути пропустило нас проливом на восток.

Пролив придержал наш стремительный бег встречным течением и ветром, вызвав множество «добрых» слов в свой адрес, а заканчивали его проходить уже глубокой ночью, напрягая машины и глаза наблюдателей.

Зато утром опять полетели в полный бейд правого галса, наверстывая отнятые географией километры. Теперь Японские берега мелькали периодически по левому борту. Джонок стало гораздо меньше, волн побольше, и температура заметно ниже. Впору вспоминать, где мы попрятали теплые вещи и непромоканцы.

К обеду девятых ходовых суток Япония истончилась до гряды островов, предположительно, Курильской гряды. Других тут, вроде, быть не должно. А ведь у меня были обширные планы на их исследование! Ведь по-хорошему — надо забирать под Алексея все острова, до которых дотянемся. Тот же мех каланов будет особо ценен, если все лежбища станут охранять наши корабли, и промысел пойдет по нашим квотам. Как и японскому князю — конкурентов нам не надо.

Накрутил хвосты штурманам — острова чтоб заносили на карту точно. Мы сюда вернемся. Работники линейки и циркуля застонали вслед за командой — погода портилась, и острова прятались от наблюдения в дымке, перемежаемой туманами.

Еще шесть суток мы неслись вдоль гряды островов, явно пропустив часть из них в тумане и сумерках. Рядом с нами сутки шла пятерка касаток, мелькая плавниками, то исчезая надолго, то вновь появляясь. Ночью наши дороги разошлись, а к обеду следующего дня по левому борту поднялись горы Камчатки. Шла третья седмица перехода, больше похожего на гонку. Экипаж перестал стонать, на это уже сил не хватало, но и парусами мы больше не играли, отвечая каждому заходу ветра. Скорость упала.

Решил дать двое суток отдыха, но совместить приятное с полезным — «Юнона» шла вдоль берега, разыскивая приметы, описанные сибиряками. Мы искали вход в бухту с «тремя братьями», тремя скалами, торчащими из воды. Сказать по правде, едва не пропустили это место в опускающихся сумерках, но в ночь со второго на третье июля 1710 года «Юнона» бросила якоря в Авачинской бухте, которую пока никак не называли. Закинул удочку по поводу названия бухты «Братская», озвучив местную легенду, как братья защитили бухту от волны цунами, но окаменев при этом и навечно оставшись стеречь покой земель. Реакция была вялая, все устали и думать не хотели. Ничего, вернемся к этому вопросу позже. А город в бухте назовем Братск — тут будет совместное базирование флотов двух братских империй.

Эти мысли постукивались о черепную коробку уже без ответа, голова покачивалась в гамаке под мерную волновую зыбь, отдавшись храпу, царящему на корабле. Не удивлюсь, если и вахта похрапывала, привалившись к фальшборту. Главное, чтоб нас всех не вырезали добрые потомки трех братьев. А то обидно будет.

Поздним утром экипаж постепенно приходил в себя и осматривался. Специальную побудку сделали только для коков, но и они, наготовив нам питательного развара, завернув котлы в войлок, ушли досыпать. Про режим дня и чередование вахт в этот день все забыли, по молчаливому соглашению. Встали мы в небольшой бухточке по северному берегу пролива, соединяющего бухту с Тихим океаном. Когда вставали, особого внимания не обращали, куда пришли — главное, прикрылись от волн, не сели на камни и якоря достали дно. Теперь оглядывались с интересом.

Прямо перед нами бухточку обрамлял невысокий холм, а за ним, немного дальше, поднималась полукилометровая гора. На юге, через пролив, картина выглядела примерно так же — невысокие холмы у самого побережья с большими проплешинами полян, за которыми поднимались горы, даже повыше, чем на севере. На западе просматривалась слегка холмистая долина, за зеркалом бухты, переходящая в высоченные тысячники. Даже язык не поворачивался эти горы называть сопками. Это все было ближнее окружение бухты. Дальше горы поднимались все выше, на севере гора так вообще обещала высоту километра три, если не врет дальномер. На юге и западе дальние горы если и уступали северной громаде, то немного, выше двух километров точно. Бухта получалась в горной чаше, надежно прикрывающей ее от всех непогод. Разве что с моря может придти неприятность, но там у нас «три брата» стоят, они не пропустят. Идиллия.

После растянувшегося обеда транспорт снялся с якорей и малым ходом, под машинами, пошел вдоль берегов, тщательно нанося на карту «Братскую» бухту и многоголосо обсуждая достоинства пристанища. Опыту команды, основавшей десяток поселений, можно было смело доверять. Десятки пар глаз подмечали ручейки, болотистые места, подходы к берегу. Заметили и поселок аборигенов, вернувший нас с небес на землю. Поселок бедный, скорее даже временная стоянка, но знаковый — бухта не бесхозна, и тут вновь нужны аккуратные действия.

Аборигены общаться с нами не желали. Стоянка выглядела пустой, но слишком опрятной для заброшенной. Поразмыслив, останавливаться не стали, продолжив путешествие вокруг бухты.

Вечером, полные впечатлений и слегка отдохнувшие, сидели в офицерской кают-компании за ужином, обсуждая увиденное. Алексея приходилось одергивать, что бухту эту надо Петру отдавать, и нечего на нее планы строить. Другое дело, что стоит предложить совместное, братское, использование — вот это пусть царевич в большом письме и отразит.

Утром транспорт, так и не потревоженный аборигенами, выходил в Тихий океан, разворачиваясь на север. Нам оставалось 11 градусов по широте и 19 градусов по долготе. Две с половиной тысячи километров. Много? Очень. Мы уже страшно опаздывали. Надеюсь, Беринг не девушка, и опоздание на полмесяца простит.

К обеду вторых ходовых суток подошли к координатам форта «Удачного» на Камчатке. Времени терять страсть, как не хотелось, но навестить Атласова и узнать новости хотелось больше. Вечером 4 июля «Юнона» вошла в прорубленный в косе бухты Камчатки канал, и отшвартовалась в ковше за ним.

С особым трепетом, на подходе к стоянке, ждал, когда покажется форт. Транспорт рявкнул на всю бухту холостым залпом, и наступила гнетущая тишина, успокаиваемая только звуками моря. К счастью, тянулась она недолго, форт ответил ружейной трескотней, и на косу начал выбегать народ. С души свалился кирпич, размером с гору, в основании которой стоял форт.

Радость встречи не омрачило отсутствие губернатора, Атласов мотался по полуострову, водя руками. Сам форт выстоял этот год весьма достойно. Были и стычки с местными, и даже пальба с погоней. Наши выступали как в роли убегающих, так и догоняющих, в разных ситуациях. Собранные лодки, составившие флот поселения, поднимались вверх по Камчатке на четыре сотни километров, рудознатцы облазили горы окрест и радовали результатами. Но больше всего радовало, что жизнь поселения налаживается, мне уже намекали оставить форту несколько гаваек. И что они в этой холодине делать будут? Загубим ведь девиц! Мужики слушали мои доводы, ворчали, но соглашались.

Наши посиделки плавно перетекали с корабля на экскурсии в форт и строящийся при нем поселок из четырех домов. Кроме баб с меня требовали коров, свиней и кур, заверяя, что они уже все прикинули и скот не пропадет.

Про «Авось» и канонерку поселенцы поведали, что они тут были, стояли почти седмицу, душевно подсобив по хозяйству, и месяц назад ушли на север, к Анадырю. С души упал еще один камень. Зато его сменило тянущее ощущение уходящего времени.

Задерживаться не стали, хотя нам и предлагали еще «хоть денек» постоять. Знаю этот денек! Мы потом неделю будем праздновать. Просил поселенцев собрать пожелания, что потребно кроме скота. Меня порадовали, что списки забрал Беринг, и были они далеко не на одном листе. Как это все прикажете впихивать в транспорты? Особенно плохо себе представляю стада коров, пусть даже телят, перевозимых по ледовому пути. В какую авантюру мы ввязались?! Надо будет свиней завезти с Гаваев, они там вкусные, а коровами разжиться у корейцев. Надеюсь, в Корее разводят домашний скот.

Обед пятого июля мы провели уже в Тихом океане, со всех парусов нагоняя Беринга. Экипаж воодушевился, выжимая из богини последние соки и спеша на встречу с ледоколом. Возможно, никто просто не задумывался, что потом нужно будет спешить во льды, там нужно будет спешить уйти от зимовки… Отдохнуть можно будет только поставив суда в доки, а до этого еще десяток тысяч километров сквозь массу неприятностей.

На этот раз мы не шли вдоль побережья, срезая неровности берега через океан. Начали попадаться редкие, одиночные льдины. Наши гавайцы хлюпали носами и кутаясь в несколько одеял. Надо было всех оставлять на Цусиме — пожадничал, надеясь укомплектовать «дома малютки» новой империи, теперь расплачиваюсь.

Скорость транспорта упала, ветра стали злыми и холодными, парусный наряд промерзал на рангоуте быстрее, чем добирался до топов. Начали протапливать «гнездо тетеревов», как теперь окрестили марс на фок-мачте.

Через седмицу, без особых приключений мы входили в Анадырский лиман, оповещая залпами, что слегка задержавшаяся богиня прибыла на долгожданную встречу. Шло, всего-то, 12 июля, по женским меркам, не такая уж страшная задержка свидания.

Из-за носа северного берега, на котором уже виднелись строения Анадыря, ответили разрозненные пушечные выстрелы и над берегом поднялись белые облачка. На душе окончательно потеплело. Мы вновь собрались, закончив годовую кругосветку по Тихому океану. Невозможное, как твердили мне академики в Петербурге, не смогло остановить нас. И теперь у него нет шансов. Мы доказали — невозможное, возможно. Теперь, если мы не справимся, за нами придут другие.

Эйфория от встречи тянулась два дня. Первый вечер, казалось, переобнимался и выпил со всеми командами. Или это было во второй? К третьему дню настало похмелье и время подводить итоги.

Эпопея Беринга блистала красками не хуже нашего перехода. Рассказывал он о ней с некоторым юмором, но перед глазами стояла только закончившаяся эпопея «Юноны», и оставалось только улыбнуться на его браваду.

Первый месяц «Авось» осваивал и картографировал большой остров, прикрывающий Асаду с запада. С названием для него вышли сложности, так как на языках туземцев отвлеченных понятий не имелось, остров, не мог быть просто островом — он был либо островом удачной охоты, либо островом высоких деревьев и тому подобным. Причем, на каждом языке названия различались. Наиболее общими можно считать названия «остров людей» — это значит остров, на котором проживает племя. Племен жило много, но наиболее многочисленными считались племена: салишь, нучахнульт, квакиутль. К этому, соответственно, добавлялось определение острова — «гвай». Беринг продемонстрировал военный подход, и на карте написал «Сануквагай». Однако, явно позже, название сократили до «Санук», как оно и фигурировало в дальнейших отчетах.

Витус тщательно картографировал западное, тихоокеанское, побережье и заложил форт «Горячий». Вот уж не ведал, что на бывшем Ванкувере, а теперь Сануке, водятся горячие источники. Но по отчету Беринга, они мало того, что водились, так еще изливались почти готовой серной кислотой.

Про леса, попирающие небеса, и стволы в несколько обхватов — слышал и в моей истории, так что, эта информация особого удивления не вызвала. На Сануке высокая влажность, благоприятный климат, и все деревья тут гиганты.

Ан нет, не все. По отчету Витуса, вдоль тихоокеанского побережья встречаются и карликовые разновидности, перекрученные ветрами и непогодой. Остров контрастов. Песчаные пляжи, заваленные водорослями и плавником, индейцы, питающиеся ракушками, морские млекопитающие, лежащие на пляжах коврами, лосось, плавающий прямо у берега. Прямо жемчужина империи.

С индейцами Беринг договорился без стрельбы. Вместе с береговым нарядом форта оставив проводников из Асады. Пока строили форт, индейцы рубили вокруг него тотемные столбы. Можно считать, развешивали объявления и афиши. Рубили маленькими железными топориками, которые и стали их оплатой за длительный наем на службу.

Для поисковых партий, отправляемых из форта, были срублены тотемные жерди, уж не ведаю, как их назвали. Это вместо белого флага переговоров. Подходишь к деревне, втыкаешь эту орясину в землю, отходишь немного и сидишь в ожидании. Вождь деревни придет, оценит, с чем и кто пожаловал, и примет решение на дальнейшее сотрудничество.

После Санука Беринг пошел к острову севернее, который мы все признали перспективным. На нем обитали племена «хайдлагха» то есть, «люди» и остров называли «хайдлагха гвауаи» — остров людей. На картах остров сразу сократили до «Хайдаг», а племя до хайда.

Вот с ними у Витуса образовались некоторые проблемы. Встретили его примерно как нас в Алексии, наиболее близкой фразой — «чего надо?!». Терпения у Беринга оказалось чуть меньше, чем у нас, и он устроил натуральный мордобой. Не стрельбу, а именно выяснение отношений. Как умудрились абордажники накостылять индейцам с копьями, мне сказать сложно — ходил пить и с ними, но они такие байки травят, что «махнул налево — улочка, отмахнулся направо — переулочек», детским лепетом покажется.

Как у меня сложилась та картина — группа контакта высадилась у небольшой деревеньки хайда, и, как обычно, с подарками и благостными лицами попытались вещать, размахивая тотемами. Деревенька была явно из свежеотделившихся, население молодое, горячее. Один покричал и ткнул в морпеха копьем, но не чтоб наколоть, а, скорее, пугнуть. Морпехи у меня, в большинстве, дядьки под тридцать, пугались тяжело — а вот кулаки в дело пускали быстро.

Так и понеслось. Индейцу односельчане на помощь, морпехи своему на выручку, индейцы за копья, морпехи шалаш за секунды на дрыны разобрали… Индейцам повезло, что бегать по лесу с длинными слегами тяжело, а то бы легкими побоями они не отделались бы.

С нашей стороны имелось много порванной одежды, пара ранений средней тяжести, куча легких царапин и один слегка зашибленный «дружеским огнем». Вот такая арифметика.

С теми, кто не успел убежать, провели воспитательную беседу, как смогли. Внимали индейцы старательно, только изредка косясь на ходящих вокруг, и потирающих кулаки, морпехов. Потом индейцев отпустили, и группа контакта отошла из деревни на побережье, на открытое место, встав там лагерем. В деревне оставили тотемный кол, наскоро сваянный проводником.

Вечером состоялись первые мирные контакты, когда вопрос «чего надо?» уже задавали в спокойном ключе. Дальнейшие знакомства с аборигенами показали, что местные достигли даже больших высот в «цивилизации» чем Асада. Мореходами хайда оказались знатными, охотились на китов и совершали длительные переходы. Тотемами у них заставлялись все деревни, имелась знать и военное сословие. Жили охотой, собирательством, набегами и торговлей.

Беринг потратил на остров почти полтора месяца, знакомясь с племенами в разных концах острова и отправляя короткие экспедиции рудознатцев. В отчете он этого не писал, но на словах объяснил, что хотел переговорить с большинством крупных вождей, и донести до всех хайда, чем будут чреваты дальнейшие набеги на соседей, вставших под нашу защиту. Несколько раз пришлось демонстрировать, как дробовик лохматит деревья. Одновременно с этим Витус внушал мысль, что нам нужны будут мореходы, в команды наших парусных и гребных судов, которые уже строились в Асаде. Взамен службы мы поставим товары, которые индейцы брали набегами, и все наладится. Это, безусловно, идеальный вариант, который недостижим — но есть, куда стремится.

Отдельным приятным моментом такого тщательного изучения острова, было обнаружение залежей железа. Правда, не таких богатых, по содержанию руды в породе, как привыкли в этом времени, но ничего лучше на острове не нашли, и рядом с выходами рудных жил был заложен форт «Железный».

Дальше Беринг вернулся изучать материковое побережье напротив острова Хайдаг, от северного окончания острова Санук. То, что мы пропустили в нашем поспешном походе на юг. Неторопливо поднимаясь на север, и заходя в заливчики, Витус дополнял и правил нашу карту. Две недели потратил на изучение архипелага островов ситкхов — видел несколько раз их лодки, но нападений так и не дождался.

На Аляске ледокол стоял неделю на профилактике, с губернатором согласовывались планы расселения по Алеутским островам. На мои вопросы «как оно там…» Беринг только улыбался и говорил, «сам посмотришь». Судя по всему, там все было неплохо.

Дальше ледокол, загруженный окоренными бревнами и людьми со скарбом, двинулся, в сопровождении канонерки, вдоль алеутской гряды. На крупных островах основывались торговые посты, с двумя-тремя нашими поселенцами и несколькими алеутами для связи с местными. Как понял из оговорок, многие алеуты, что пошли вместе с нашими, были, на самом деле, алеутками. Представляю, что могу застать в крепости Аляска.

На мелких островах просто устраивали собрания вождей, с прояснением политики нового племени. По словам Витуса, никто никого не неволил, но безразличных к новостям аборигенов не встретили, ни разу. Все без исключения заинтересовались товарами, ценами и ненавязчивому присутствию «охранников». По крайней мере, конфликтов на севере не имелось.

Более того, в крепость приходили, точнее, приплывали байды с алеутами, самостоятельно привозящими товары на обмен, и даже, один раз, приплывали просить помощи в решении «междусобойчика». Губернатор тогда отправил канонерку, но дело обошлось без стрельбы.

Вообще, в процессе изучения, выяснялось, что большинство населенных островов враждуют друг с другом. Периодические набеги на соседей тут стали некой традицией. Причем, делить соседям было особо нечего — острова примерно одинаково снабжали живущих на них. Но, как известно, у соседа кусок всегда слаще.

Политика наших торговых поселений сводилась к тому, что в набеги они не ходят, но в случае нападения, применяют весь арсенал. Вождям на островах честно сказали, что при убийстве людей нашего племени, или при их грабеже, патрульная канонерка, систематически проверяющая острова, будет вывозить всех женщин и детей в другие поселения. А с мужчинами, как получится…

Такой подход заставил задуматься многих, а некоторые даже пошли под крыло двуглавого орла, выдав аманатов и вывесив над поселками соответствующие вымпела. Теперь канонерка имела свою «детскую комнату» где резвились разновозрастные алеуты. Наша экспедиция все больше походила на детский сад.

Беринг подробно описывал острова, растительность, горы, вулканы, озера — особенности каждого посещенного острова. Отмечались горячие источники, сера, необычный вкус воды, странные породы. Рудознатцы пытались даже составить карты полезных ископаемых, но поверхностные осмотры не давали подробностей. Медь была точно, под некоторым сомнением свинец и ртуть. Многие образцы откладывались для лабораторных исследований.

Растительность островов не радовала, мхи да кусты. В нескольких плодородных долинах попробовали приживить картофель, но о результатах пока говорить рано. Из животного мира по островам бегали лисицы, олени, бобры, редко попадался медведь. На побережьях, весь спектр морских млекопитающих и широкий выбор птиц.

Аборигенов на островах никто не считал, но по приблизительным наблюдениям, их тут проживало около 20 тысяч по всей гряде. Племен было несколько, но всех их объединили под общим названием алеуты, так как язык у всех практиковался сходный.

По-хорошему — нам надо несколько лет на подробное изучение островов, но на это нет сил и средств. Надо подумать о большом исследовательском судне, носителе множества исследовательских катеров на 3–5 человек экипажа, с каютой, камбузом и отоплением. Тогда возможно подробное изучение этих вершин вулканов, торчащих из глубин Тихого океана.

Так конвой из ледокола и канонерки дошел до конца гряды. Последние два острова перед материком оказались необитаемы, видимо сказывался их отрыв от основной гряды. Зато живности на их берегах водилось едва ли не больше, чем на предыдущих островах. Даже несколько новых видов описали.

И тут, в рассказе Витуса, случилась пауза. Капитан мялся, но в итоге признался.

— … остров последний, именем моим нарекли. Был против, да команды настояли, говорили, раз точку ледовому пути именем пролива поставили, надобно оную и в конце островов поставить.

Тут откровенно заржал. Надо же, остров Беринга. Хорошо, что он пока не командор. На меня косились с непониманием. Алексей поспешил прервать непонятный смех.

— Заслужил, капитан! Так тому и быть.

Покивал словам царевича, протирая глаза, спросил невзначай

— А остров, что рядом, не Медным, случаем, назвали?

Витус взглянул на меня даже более удивленно, чем до этого, после взрыва немотивированного хохота.

— Никак не поименовали. Медь на нем видели, на берегу несколько самородков попалось, но рудознатцы жилы не нашли, откуда куски откололись, и медным его называть не стали.

Повисшая пауза намекала на продолжение фразы — «а ты откуда знаешь?». Мысленно дал себе затрещину, но виду, что понимаю немые вопросы, не подал.

Далее Беринг рассказывал, как остатки леса, неиспользованного экспедицией, они сложили на северной оконечности одноименного острова и оставили десяток человек с линией морпехов, строить причал. Витус логично предположил, что на крайнем острове нужна пограничная застава и порт для патрульного корабля. Все согласно нашим планам.

После острова Беринга времени на изучение Курильских островов у конвоя не оставалось. Их дальнейший маршрут мы себе представляли. Стояли у форта «Удачного» на Колыме, потом пошли на север, к Анадырю. Шли медленнее, чем мы, тщательно проверяя и дополняя наши карты восточного побережья Камчатки и Чукотки.

В Анадыре грузились углем, делились припасами и помогали на расширяющейся шахте, не столько для увеличения объемов добычи, сколько для загруженности экипажей. Хотя, и дополнительный уголь кораблям не помешает, форт добыл его мало, зато хорошо отстроился.

Теперь сам форт стал цитаделью крепости Анадырь. Не такой большой, как Аляска, но уже способной вместить сотню человек, плюс длинные амбары под уголь, бочки жидкого топлива и сопутствующих перегонке угля ингредиентов. Мыс заметно преобразился. Даже бревенчатая гать тянулась от шахты к берегу, сильно напоминая деревянные рельсы.

Для меня великой тайной всей этой картины стало наличие деревьев в тундре. Хоть деревяшки и не выглядели строевым лесом, но вокруг простиралось голое поле, разбавляемое болотами. Великую тайну приоткрыл комендант форта, радостно рассказывающий, как они, когда все успокоилось, замирились с аборигенами. Далее, зимой, последовали дальние экспедиции, в которых участвовали целые поселения местных, вместе с их оленями. Сколько за эти услуги отдали товаров — даже спрашивать не стал. Сколько бы ни было, у нас теперь есть место для проживания рудокопов.

Загрузка «Юноны» началась на второй день стоянки. Команды входили в деловое русло, и мысленно готовились к рывку через льды. Торопились. Довел до всех, чем может закончиться каждый день задержки. Транспорт теперь грузился и днем и относительной ночью. С Берингом провели ревизию судов и сутками сидели над картами обратной дороги, обыгрывая различные ситуации.

Канонерка готовилась принять на борт всех остающихся в вице-империи людей. Для этого готовили катерную палубу, оставшуюся без половины катеров. На нее переводили морпехов, а в их кубрики заселяли наш южный, гавайский, фрукт. На канонерке обещало быть очень тесно.

Уговаривал Алексея вернуться с конвоем в Архангельск. Приводил логичные доводы, что наши заказы лучше него никто не пропихнет и не организует обратный конвой. Царевич на это указывал на трюмы ледокола, забитые мехами, которые он собрал на обратном пути, и утверждал, что с таким грузом нашим заказам и кораблям везде будут открыты двери.

Не уговорил. Была даже мысль в последний день Алексея напоить и отправить на ледоколе. Да ведь царевич проспится, и у него хватит дури, развернуть конвой обратно.

Отход, как обычно, наступил незаметно. 17 июля все бегали как угорелые, пытаясь доделать забытые дела или передать приветы и письма. Взгрустнулось.

Два больших корабля, окутавшись прощальными залпами, уходили в море. Провожал их с берегового мыса, на котором стояли почти три сотни человек. За спиной грохнули ответные залпы канонерки, заставив вздрогнуть, и одеть картуз. Удачи вам, ледовые корабли. Главное дойдите. Пусть даже с зимовкой в одном из фортов ледового пути. Теперь будем ждать вас следующей осенью. И следующей, и каждый год потом, пока вы не вернетесь. Главное, команды знают, что их тут будут ждать всегда.

Встряхнулся. Корабли постепенно таяли в дымке, народ начал разбредаться с берега в форт и на канонерку. Отход назначен через два часа. Тяжело вздохнул — вновь пойдем в кругосветку по Тихому. Мне это напоминает миксер — в колбу уложены разные плоды, и вращением лезвий приводим их к новому состоянию. Сколько для этого кругов нужно сделать лезвиям? Сотню? Больше?

Канонерка прощалась с фортом и выходила в море, отворачивая к югу. По кораблю носились деловые звуки, топот, разговоры, хныкал ребенок, громко тараторила кто-то из девушек, вставляя в речь русские слова. Вроде, все как всегда. Но хотелось висеть в гамаке, и просто смотреть в потолок. Объем работ впереди подавлял.

Пять дней до пограничного форта на острове Беринга сидели с Алексеем над картами. В большую склейку свели всю «северную» часть вице-империи от Аляски до Алексии и от Алеутской гряды до Цусимы. Карта пестрела пометками, рядом с фортами вытягивались столбики цифр наличных и потребных людей, помечались основные направления жизнедеятельности поселений. Под эти расчеты перераспределяли людей, буквально по одному человеку отбирая от одних поселений и прибавляя другим. Перераспределяли припасы и оборудование. На втором обороте кругоокеанки будем ставить конкретные задачи и сроки их исполнения. Нет у нас время на раскачку.

Мысленно представлял, что будет, когда начнем освоение южной части вице-империи. Это же какой длины восьмерка по Тихому океану выйдет? Почему восьмерка? Так в океане, много вкусных островов, под шумок их застолбить будет очень неплохо. Вот только кем…

Вечером 22 июля началось торжественное шествие вице-императора по своим землям. Мы останавливались у каждого поселения на островах гряды, иногда делали дневку, и Алексей величественно решал споры, судил и выслушивал пожелания. Теперь его блокнотики начали пухнуть цифирью. Подозреваю, он ее сведет и вывалит на меня, мол, обеспечь… А мне кому это переправлять? Всевышнему? Без чуда, боюсь, дело не обойдется.

19 сентября, когда погода начала уже серьезно портиться, мы отшвартовались у крепости Аляска. Крепость росла и строилось. Толпа встречающих явно превосходила оставленный колониальный наряд. Много виднелось женщин, некоторые с округлившимися пузиками.

Описывать неделю праздника, плавно перетекающего в деловые переговоры и возвращающегося обратно за столы — смысла нет. Порадовало меня несколько вещей.

Для начала, эпидемий медики крепости не зафиксировали. Были вспышки заболеваний, особенно зимой и среди местных. Ударные дозы наших отваров сгладили эту проблему, умерших было всего восемь человек, в том числе двое колонистов. Погибших на промысле и покалечившихся и того меньше, четверо. Зато прибавка от алеутов превосходила состав экспедиции. Батюшка отчитался о крещении семи сотен человек, из которых большая часть расселилась вокруг крепости и участвовала в работах. Полторы сотни из этого числа составили девушки, с которыми позже провели еще одну церемонию.

В этом месте батюшка жаловался, что многие наши «живут во грехе». Даже не представляю, откуда могут быть «многие», коли венчаний едва ли, не столько же, сколько тут мужиков оставлял. Перебарщивает наш пастырь.

Перераспределение колонистов между крепостью и южными землями встретило дополнительный препон. Теперь людей надо было грузить с женами, а порой уже и с детьми. Пришлось вновь перетряхивать наши планы, вылавливая нужных специалистов, наименее отяготившихся семьей. Даже злость взяла — семья и дети, это замечательно, но до чего ж не вовремя!

Алексей поднимал престиж монархии и в этих землях, принимая послов от дальних племен и суля золотые горы. Не мешал ему в столь самодержавном деле. Этот круг вообще решили посветить напоминанию, кто в землях хозяин. Заодно спросить с губернаторов результаты. А так как результаты всегда будут ниже ожидаемых, даже если нас поразят процветанием, то логично следовали порицания и составления новых графиков.

У меня возникла другая проблема — как впихнуть людей и изымаемое в пользу других фортов оборудование в канонерку. Сюда банально столько не влезало. Даже с учетом, что мы оставляли крепости один катер, освобождая место, все одно — не лезло.

Канонерка напоминала индийский автобус моего времени — поверх палуб привязаны тюки, натянуты тенты, свисают сетки со скарбом. Жуткое дело.

Когда под башнями привязали стальные цилиндры камедевых печей, понял, что так дальше нельзя. Первый же шторм лишит нас массы невосполнимых вещей. Плюнули на недостающее и назначили отправление к Хайдагу на следующий день — большую часть «навесного» оборудования разгрузим в форте «Железный».

Идти вдоль побережья и проверять ситкхов уже не стали. Некогда. Срезали изгиб берега условной прямой в 1300 километров генерального курса. Проскочили ее за седмицу, несмотря на все еще благоприятную погоду. Сказывался перегруз канонерки.

2 октября входили в «Железную» бухту, салютуя виднеющемуся на берегу форту. Тут нам предстояло задержаться. Алексей собирался плотно общаться с вождями племен, а у меня стояла задача оценки руды. Без железа все наши дальнейшие движения немыслимы.

Только строить домну нам материалов не хватит. Решил пойти иным путем. Попробуем технологии прямого восстановления оксидов.

Вообще, придуманный комплекс еще ни разу не проверялся в деле. Технологии третьего поколения, считая от моего вмешательства. Во-первых, запускалась линия флотации, чего мы еще ни разу не пробовали. Что это за зверь? Увы, это вынужденная мера. Если руды в пустой породе мало, то переплавлять ее напрямую, смысла нет, будет один шлак. Надо обогатить породу. А как? Самый простой способ, поколоть камни, содержащие руду, на мелкие крупинки, посадить тысячу женщин, и они будут откладывать крупинку с рудой в одну сторону, без руды в другую. Получится обогащенная во много раз порода, которую уже можно плавить.

Понятно, что ручная переборка, это не метод для промышленного производства. И тут на помощь приходят законы воды, точнее, законы смачиваемости и поверхностного натяжения. Все, наверное, видели, как грязь в ванне, после мытья, всплывает на поверхность? А ведь грязь, во многих случаях, тяжелее воды, и должна утонуть.

Все дело в пене, пузырьках и поверхностном натяжении, не отпускающем захваченное. Далее, не вдаваясь в подробности, можно сказать, что помолотый в порошок камень с рудой, будет иметь крупинки с разной «цеплятельной», к пузырькам пены, способностью. За счет разных минералов, их составляющие. Если теперь порошок засыпать в чан с водой и пенообразователем, который нам дают газогенераторы как побочный продукт, а потом продуть бак воздухом, то всплывающие пузырьки будут захватывать крупинки породы с рудой. На поверхности образуется «грязная» пена, смахивая которую в отдельный бак, и просушивая — получаем обогащенное сырье. К сожалению, пузырьки захватывают порой и пустые крупинки, в результате обогатить руду до 100 % желаемого минерала — практически невозможно, всегда будет заметная доля пустой породы.

Полученный «концентрат» уже можно переплавлять обычным способом. Но попробуем и тут новую технологию. Мелкий порошок у нас уже есть, что мешает засыпать его в камедивые печи, греть и продувать через печь газ из газогенератора? Мелкие крупинки, газообразный водород и различные легкие соединения углерода, температура, градусов 900. Железо просто обязано восстановится из оксида!

Сами печи будут вращаться, как обычно. Внутрь еще можно железных шаров-измельчителей засыпать, чтоб порошок не спекался. Потом магнитом просто изъять из порошка железные крупицы и остальное сбросить во вторую восстановительную печь.

После трех этапов останется только пустая порода — ее можно попробовать использовать как камедь.

Совершенно безотходное производство, даже газ из генераторов будем гонять по кругу, постепенно сжигая для нагрева печей, если эффекта реакции восстановления будет недостаточно.

Вот такой опытный заводик при форте и требовалось сделать. Пусть даже выпуск составит десяток килограмм железного порошка в день, нас это, пока, устроит. На лезвия и хозяйственные мелочи новым жителям вице-империи хватит.

На железный порошок имелись у меня и иные виды. Можно его переплавить обычным способом, с последующим разлитием в формы. Как переплавлять — это уже отдельный разговор. Попробую и солнечные лучи внутри формы концентрировать, и генератор для высокочастотной электропечи сварганить. Но интересно еще попробовать прессовать порошок сразу в формы. Ведь была, в мое время, порошковая металлургия, почему бы не попытаться, для начала в лабораториях, воспроизвести эффект.

Пока мои обширные планы натыкались на неустроенность быта. Форт явно не был готов к приему стольких людей. Строили новые дома рядом с месторождением, расширяли тропку в настоящую дорогу к побережью. Боюсь, такими темпами железный порошок мы получим гораздо позже, чем хотелось.

Жизнь вновь поманила смыслом и нерешенными задачами. Пусть Алексей занимается политикой, у меня руки заскучали.

Одиннадцатое октября застало меня прыгающим на одной ноге и матерящемся сквозь зубы под одобрительные улыбки мастеров рудокопов. Они уверяли, что так оно и должно быть, мол, все с этого начинали. Потом продолжали травить байки, кого и чем зашибало. Если им верить, то учили меня горному делу классические зомби, с торчавшим из черепа молотом и раздробленными костями во всем организме.

До вчерашнего дня добыча руды виделась мне только цифрами — ныне мозги заработали в направлении автоматизации. Вообще, мой приход в ученики рудодобытчикам надо зафиксировать более полно.

Началось все с того, что седмица модернизации «Железного» форта закончилась устойчивым прогрессом всех работ, и мое присутствие «над душой» мастеровых только мешало. Люди с нами прибыли опытные, и собирали оборудование уже не первый раз.

Алексей с морпехами и местными проводниками забрал катер с бочками горючего и ушел знакомиться с вождями острова. Капитан канонерки, без напоминаний, привел корабль в божеский вид, после табора пассажиров. Делать стало нечего, и из глубины сознания всплыло желание — подробнее ознакомится с добычей руды. Почему такие желания не затолкали поглубже мои мозговые симбионты, вопрос отдельный. Уж здравый смысл точно мог руку к этому приложить. Но, что случилось, то случилось.

Мастер шахты встретил мое желание поступить в короткое ученичество настороженно. Мне оставалось только улыбнуться ему и напомнить, что, по некоторым слухам, меня сослали. Ссыльному киркой помахать — дело вместное.

Первое, что выяснилось — кирки у них нет. А как же гномы?! Все мои представления о шахтах, сказочных рудокопах и горных байках понесли страшные удары реальности. Второе, что выяснилось, в шахтах не работали десятки человек, как мне виделось. Максимум трое на забое, и двое выносят породу. В маленьких шахтах так и один на забой еле помещался, пробираясь на рабочее место ползком.

Сам процесс откалывания от скалы камней мне больше напоминал научный консилиум. Мастер обстукивал скалу небольшим молоточком, а пара молотобойцев за его спиной подавали реплики на подобие «тута не взмахнуть» или «клиньев стока нету».

Молоточек мастера, с одной стороны имеющий тупой обушок, а с другой острый клин, звенел по скале вновь, потом останавливался, и звучала фраза «ну ка, сюды вдарь». Молотобоец бил увесистой кувалдой по обуху молоточка мастера, из-под клина вылетали фонтанчики камней, а порой под ним разбегались трещинки. Молоточек занимал новую позицию, и процесс повторялся.

Рассказывать об этом дольше, чем забойщики работали по факту. По-первости для меня звон сливался в сплошной звук, прерываемый только паузами, когда в трещины вставляли клинья, и потом звон разливался с новой силой, затихая разве что при звуке каменного обвала. Тогда работы слегка стихали и из отбитой породы доставали вывалившиеся вместе с камнями клинья. Пара подсобников быстро откидывала каменное крошево из под ног забойщиков, и в шахте снова оглушительно звенели молоты.

В первый день вылез из шахты одурелый. Это вам не уголек откалывать. В ушах звенело, в голове бумкало, руки страшно чесались от вибраций. Спасали только краткие паузы перерывов, когда кого-либо посылали на кузню, относить выработанный инструмент, и забирать оттуда инструмент исправленный. Несколько раз повезло и мне — вылетал из шахты как пробка из бутылки, страстно вздыхая и размазывая по лицу серые потные дорожки забойной пыли.

Хоть для шахтеров и предусматривались полотняные воздушные рукава, натянутые на редкие витки стальной пружины из тонкой проволоки, создающей каркас для мягкой ткани — все одно дышать внизу было нечем. Надо ставить нагнетатели мощнее.

И вообще, в первый же день работ, оценил, что разработанного и имеющегося шахтного оборудования крайне недостаточно. Воздуходувка, водоотлив и свет, это замечательно, но мало. Вода в шахте текла по всем стенам, собираясь грязевым болотом под ногами, воздух висел плотным пылевым облаком, в котором терялся свет. И это всего через несколько часов, после начала работ. Надо второй рукав с вытяжкой, и надо воздух подогревать, перед заталкиванием его внутрь шахт.

При этом мастера хвалили «хитрые приспособы» и говорили, что с ними — совсем другое дело. Даже боюсь представить, как они раньше руду добывали. Если верить байкам подмастерьев, то по колено в ледяной воде и без глотка воздуха. Зато перерывы делали чаще — это они говорили, осуждающе на меня поглядывая. Как только масляный светильник притухал, все шли наверх, или переходили в соседнюю шахту.

Добавлю, что шахтой называли не одну дырку в скале, а целый комплекс разветвленных ходов. Рудные жилы вились внутри камня прихотливо, и мастера тщательно повторяли эти изгибы, чтоб не рубить лишний камень. Порой шахта выглядела размером с вентиляционное отверстие, и туда загоняли самых молодых подмастерьев. Благо, мне работа в них гарантированно не светила, не влезу, даже если трое сзади толкать будут.

Вот на второй день работ в шахте, когда мне даже доверили держать под ударом молота пробойник, ближе к обеду на шахты прибежал вестовой, доложив, что на рейд вошла наша вторая канонерка под желтым флагом.

Веселое перешучивание вокруг моментально стихло, что такое желтый флаг знали все. Именно он, порой, оставался единственным трепещущимся предметом над мертвыми селами, по которым прошлись эпидемии. Флаг карантина.

В тишине поклонился мастеру-рудокопу

— Благодарствую за науку, Савелий Игнатич, позволь, уйти с ученичества до времени.

Савелий, худой, бородатый мужик в летах, способный своими жилистыми руками выпрямить согнувшийся стальной клин, только рукой махнул

— Ступай, конечно, твоя светлость, вижу, не до учебы ныне.

Светлостью он меня величал только до приема в ученики, и вот теперь. Пока мне по пальцам кувалдами стучали, мастер называл меня гораздо менее возвышенными эпитетами, из которых «червяк безрукий» было самое мягкое. Зато учил сразу всему. По крайней мере, общее впечатление, как шахты рубят, у меня уже появилось. Начал разбираться, где камень «матерый», который только бурами высверливать, а где «со слабиной», который и клиньями развалить можно. Да и выводы о необходимых модификациях шахтного оборудования оформились.

Пока отмывался в срубе при кузне, заменяющим собой баню для шахтеров, думал о грустном. Вот мы и попали… Как не пытались отобрать в экспедицию только крепких и здоровых, как не закармливали всех травяными отварами и шиповником — все одно что-то прорвалось.

Мои тени, уже обжившиеся при кузне, и намахавшиеся молотами в шахтах, молча отмывались вместе со мной. Гнать их бесполезно, это уже проверено на личном опыте, полезут под желтый флаг вместе со мной. Вот только чем мы там поможем? Антибиотиков нет, травы медики и без меня применили. Раз подняли флаг — дело труба.

Но это в России потеря нескольких деревень не приводит к катастрофе — у нас, дело иное. Даже сотня погибших колонистов, являющихся первоклассными спецами, удар невосполнимый. Если удастся спасти хоть десяток — допустим любой риск. Хорошо, что царевич в отъезде, у него на это дело взгляд иной.

Проходя мимо обустраиваемых цехов восстановительного заводика и мимо срубов строящейся вокруг форта деревни — везде видел одну и ту же картину. Мужики собирались группками и возбужденно обсуждали новости. Даже не прислушиваясь, к моменту выхода на берег был уже в курсе, что Асада в карантине, и дымит траурными кострами. Плохо-то все как…

С карантинной канонерки на берег, понятное дело, никто не сошел, все слухи принесла шлюпка, ходившая на рейд узнавать подробности. Задерживаться не стал, все одно буду на канонерке, там все и вызнаю.

Пока шлюпку догружали припасами форта, в том числе и аптечными, кратко передавал дела коменданту. Дел всего два — наладить завод и не пустить в Асаду вернувшегося царевича. Остальные мероприятия по плану.

Поднимаясь на борт канонерки, оценивал атмосферу. Паникой вроде не пахнет, но экипаж взвинчен. Хотя, с моим появлением пошла некая волна облегчения, прослеживаемая и в приветствиях и в жестах команды. Тоже мне, нашли доктора. Да медики экспедиций ныне побольше меня в этом деле знают! Мистика какая-то.

— Докладывай, Питер, что за напасть приключилась.

Бредель встретил у самого штормтрапа, нервно сжимая картуз в правой руке, а левой намереваясь помочь мне карабкаться. Совсем за морскую водоросль меня тут держат.

— Холера в Асаде. Уже и над речным, и над корабельным поселками флаги. Только что сторожевой покамест держится. Мрут и наши и индейцы…

Капитан помолчал секунду и закончил.

— … много мрут.

Осмотрел серое небо над головой, по которому неслись серые облака, обещающие дождь. До последнего хотелось верить в лучшее. Но не срослось.

— Тогда отправляемся сразу, как шлюпку разгрузят. Мы своих не бросаем!

Капитан, с явным облегчением, отсалютовал и команда засуетилась. Стеньги дернулись вверх, поднимая полотнища парусов еще до того, как последний тюк перекочевал из шлюпки на палубу. Некоторое время мы тащили шлюпку за собой, перебрасывая припасы, но наконец, избавились и от нее, обтягивая паруса и уваливаясь под ветер. Напряженное ожидание сменилось лихорадкой действий. Похоже, в этом переходе мы побьем рекорды скорости канонерки.

Сидя в общем кубрике, пытался вспомнить все о холере. Кроме ругательств на ум приходило мало что. Вирус, вроде похожий на палочку, но мне его вид глубоко безразличен. Вирусы, активировавшиеся в организме, убивают оный своими отходами жизнедеятельности. Активность этой «дубинки» убивают антибиотики, да где же их взять! Опыты с плесенью, и всяческими способами ее сепарации, пока приносят только трупики мышей. Просто грызуноцид какой-то, а не лекарство.

Остальные методы нашего лечения только растягивали жизнь заболевших, борясь с обезвоживанием, но не с самим вирусом, прерывая распространение эпидемии строжайшими карантинами, на которые порой до ста тысяч войск в России отправляли.

Мысли бессистемно носились под черепом, компенсируя невозможность бегать кругами под многочисленными взглядами команд. Истина про бегающих генералов актуальна во время эпидемий ничуть не меньше, чем во времена войн.

Мысли сходились в одном — нам необходимо чудо. Пожалуй, это и стало ниточкой, на которую нанизывались все дальнейшие воспоминания. Первым в памяти всплыл пример, когда не ходячий пациент встал, поверив авторитету доктора. Далее воспоминания подкинули «таблетки-пустышки», после приема которых пациенты выздоравливали только от самовнушения. И наконец, вспомнился один из вечеров у костра, уже подернутой туманом забвения походной эпохи.

Наша походная врачиха распекала меня за незнание. До того момента искренне считал, что гомеопатия есть лечение травками. Оказалось, это принципиально не так. Гомеопатия, это скорее название метода — «подобное лечить подобным». Только в мизерных дозах. Хотя, прививки, по мнению нашей врачевательницы, к гомеопатии не относятся — слишком «концентрированные» средства для этого используются. Гомеопаты эти же средства разбавили бы в сотню раз.

На мой вопрос, зачем же тогда гомеопатические лекарства в виде мелких шариков принимают в таких больших количествах — последовал удивительный ответ. Коммерческие интересы. Пациенты не верят, что излечение возможно от одной крупинки, им объемы подавай. Посему, часто шарики лекарства пакуют в капсулы, где может быть одна рабочая крупинка, и остальные пустышки.

А в тех случаях, когда в капсулах все крупинки лекарственные — одной «дозы» достаточно не для одного человека, как в рецептуре, а для нескольких семей. Только руками крупинки трогать нельзя, ибо на них остаются «следы» человека.

Как именно может лечить один атом действующего вещества — вопрос не ко мне. Сам не ведаю. Говорили о «памяти вещества» и приводились аналогичные ненаучные доводы. То самое «чудо», которого нам не хватало. При этом наша врач упоминала в лекции, что этими методами даже останавливали эпидемии.

Какие именно болезни и как останавливали — уже не упомню. Но если «подобное — подобным» то можно взять мазок, не буду говорить откуда, у больного, развести его стаканом спирта, взболтать, отлить капельку и ее снова развести стаканом спирта, и еще раз. На большее, у нас спирта не хватит. Больным выдавать по маленькой мензурке «лекарства» несколько раз в день, с очень умным видом — заверяя, что поможет обязательно. Уже помогает! У батюшек еще освятить можно. И у шаманов. Терять нам все одно нечего.

Канонерка летела на юг, к северной оконечности острова Санук, в моей истории носившего имя Ванкувера. Обходили остров с запада, посчитав, что восточным проливом хоть и короче, но берега прикроют нас от океанских ветров, и время в пути возрастет.

Гонка со временем. Порой даже забывалось, куда мы так летим. Парусные наряды концентрировались на работе с парусами, отыгрывая каждый заход ветра. Форштевень не просто резал воду, он ее разрубал, окатывая водяными брызгами фок-мачту едва не до марса. При этом машины работали на крейсерский ход, помогая винтами полету корабля и заодно просушивая мокрый экипаж.

Вода лилась снизу, падала стеной сверху, журча убегала в шпигаты, и даже из клюзов, куда уходили якорные цепи, лились целые водопады, после того как нос корабля всплывал из очередной пробитой волны.

Гонка по океану и жизнь пропитанная водой — это однокоренные вещи. Порой воду выливал даже из своей курительной трубки, не говоря уже про ботинки и картуз. Но 950 километров перехода мы преодолели за трое суток. Правда, и здоровых на борту не осталось, все хлюпали носами и зеленели естественным цветом лица, несмотря на то, что практиковать лечение гомеопатией начал еще на корабле. Для тренировки. Какой матрос от лишнего стакана спирта откажется?

Узости и сулои на подходе к поселениям проскочили на одном дыхании. Видимо, чтоб не злить лишний раз боцмана сивушным выхлопом. Прошли мимо речного поселения, разглядывая печальную картину в бинокль, и бросили якорь у корабельного форта.

Форт разросся в солидное адмиралтейство. На стапелях стояли два практически законченных фрегата, но активности на верфи не наблюдалось. В душе даже екнуло, не опоздали ли мы.

Последующая седмица отложилась в памяти урывками. Больные люди, жуткий запах, пятна сгоревших костров, настороженное отношение индейцев, к методам лечения шаманов, клана двуглавого орла. Одуряющая усталость, необходимость «держать лицо» и убеждать явно умирающих, что все будет хорошо.

В конце седмицы просто ушел на берег залива, западнее сторожевого форта и сутки отлеживался в палатке, заботливо разбитой моими тенями. Систематически принимаемое «лекарство» вызывало спиртовую отрыжку и позывы к рвоте, надеюсь, это не признак, что заразился, а просто сигнал о выработке ресурса организма.

К вечеру дня затворничества подвел итоги. Эпидемия пошла на спад, глубоко заболевших наши «лекарства» так и не вытянули, но вала больных больше не было. Предварительно экспедиция лишилась тридцати семи человек, из которых девять относились к адмиралтейству. Индейцы потеряли чуть больше двухсот человек, и отнеслись к этому философски. Приятной новостью можно было считать подскочивший до небес рейтинг доверия к нашему «клану». Болезнь с пришельцами так и не связали, а вот ее излечение полностью возложили на нас. Оставшийся здоровым губернатор Асады пожинал богатые плоды на этом поле, а меня ждала еще одна седмица «профилактики» здоровых.

Зато воззвания наших медиков «кипятите воду» и «мойте руки перед едой» — получили очень наглядные пособия. Продажа железных котлов и чайников в индейские деревушки нарастала лавинообразно. Впору возвращаться обратно на Хайдаг, к железному форту, и поторапливать запуск металлургического производства.

Но обратно мы не пойдем. Сорок дней карантина, это святое. Даже слово «карантин» имеет в основе латинское «кварто» — четыре или, что ближе к тексту, итальянское «каранта» — сорок. Словом, больше месяца надо выжидать рецидивов.

Вот только времени нет, и решил провести карантин в другом, относительно безлюдном месте. Жаль только, что между решением и исполнением легла бездонная пропасть отсутствия специалистов. Команд на два фрегата мы не имели, готовясь, с грехом пополам, укомплектовать хотя бы один.

Еще не отошедшие от смрада и страха прокатившегося «божьего наказания», люди потерянно бродили, собирая в путь припасы и оборудование. Подозреваю, если не подстегивал постоянно этот процесс, поселки всю зиму придавались бы меланхолии.

22 октября колонисты слегка взбодрились спуском на воду первого фрегата местной выделки. Праздника так и не получилось, но пробное плаванье корабля по заливу подвело некую черту под неудачами Асады.

Планы наших поселений на эту зиму пришлось слегка пересмотреть, в связи с закрытием земель для посещений. Большую часть рабочих сажали на заготовку пиломатериалов, и постройку складов, для их хранения. Двоим мастерам-плотникам и их подмастерьям дал задание лушить брусья на шпон. Попробуем делать фанеру на костяном клею. Рыбных костей накопилась масса.

Прелесть фанеры в том, что южнее Асады места жаркие, и северные срубы для жилья выглядят несколько избыточно. Из одной доски сороковки выйдет лист фанеры шириной в пять раз больше исходного материала. Можно считать, что на маленький домик уйдет всего двадцать таких «досок». Экономия ощутимая, а сложностей в производстве особых нет. Правда, есть свои хитрости. Например, полоску шпона с бруса или кругляка, в зависимости от способа лущения, снимают лезвием подобным рубанку. Но чтоб полоска выходила ровной и не ломалась, надо древесину предварительно в масле вымачивать.

Имелись и другие хитрости, вплоть до расположения чередующихся слоев шпона. Ведь вдоль волокон шпон может держать нагрузку в сотню раз больше, чем поперек волокон. Грамотно расположенные слои обеспечат максимальную прочность при минимальном весе. Главное, хорошенько сдавливать шпон при проклейке, а с учетом клея, который жидкий только в горячем состоянии, еще и прессовать в горячем виде.

Окончательно заинтересовал мастеров примерами создания гнутой фанеры. Ведь можно сразу оклеивать шпоном криволинейную матрицу, и получать с нее готовые сиденья для стульев, бочки и даже лодки. Почувствовал себя змеем искусителем, оставившим за спиной бурные споры и переразделение оборудования деревообрабатывающих мастерских. Не маленькие, сами разберутся.

Загружали фрегат и канонерку в первое, пробное, путешествие уже бодрее, чем до этого заканчивали доводку корабля. А когда отобранные, для карантина на новом месте, экипажи и пассажиры вышли из проливов Асады в Тихий океан, под порывы свежего ветра и бодрящий дождь — настроение людей улучшилось окончательно. Странно, но факт — впереди были трудности и лишения, но они были понятны, им можно противостоять. Знакомые невзгоды вселили в колонистов веру в свои силы, и даже вызывали некоторую радость. Мы вновь становились первопроходцами, а не мышами под веником.

Капитаном на фрегате «Святое Избавление», даже не буду говорить, откуда взялось такое поименование, временно пришлось быть мне. Фрегат вышел слегка топорным. Рассчитывался он как грузовое судно, с уклоном в перевозку леса и пиломатериалов. Корму сделали слегка «тяжеловатой», зато в ней имелись порты для загрузки бревен с воды. Кормовые две трети отводились под грузовые трюмы, а в передней трети размещались две орудийные башни, по одной на борт, пороховые погреба, кубрики экипажа и пассажиров.

В результате, фрегат ощутимо «сидел на корме», несмотря на то, что в обводах грузовой ипостаси — распределение груза мы учитывали.

Вывод — всегда найдется груз, который осадит корабль с неудачным расположением трюмов либо на нос, либо на корму. А то и на борт. Надо строить корабли крупнее, где не будет так остро стоять проблема габаритов груза. Вот только для больших кораблей нужны уже стальные кили — все вновь упирается в нашу металлургию.

Мои стоны по этому поводу становились понятны, если пытаться маневрировать на этом утюге в узостях, а потом догонять канонерку в море. Можно считать, третий неудачный проект корабля в этом времени. Что-то не даются мне малотоннажные грузовики.

Тысяча четыреста километров перехода до Саверсе тянулись девять ходовых дней, из которых один день мы героически бились со штормом, и еще сутки отстаивались у берега, искренне молясь о даровании благополучного завершения похода.

Говорил же — утюг у нас вышел, а не фрегат. Даже против шторма идти не смогли, и не разбились об камни берега разве что чудом и качественными якорными цепями. Правда, еще и команда у нас далека от идеала, и капитан потерял ухватки и…

Словом, кильватер канонерки мы потеряли в шторме, и три оставшихся дня шли в одиночестве. Промахнулись мимо залива, обнаружив сию оплошность довольно поздно, и практически случайно — мне захотелось перепроверить расчеты навигаторов. Сутки возвращались, пытаясь лавировать против ветра и довольно сильного течения. Проклял все на свете, зато вылизал исправления к чертежам малого грузовика.

Хорошая идея, всем руководителям вменять в обязанность пользоваться теми услугами, или товарами, производством которых они руководят. Министру здравоохранения — районными поликлиниками, всеми по очереди и в самых удаленных селах. Конструктору корабля — штормовой поход на его детище. Директору автозавода… впрочем, не будем пока о суициде.

Вход в залив «Сам», как сократили название «Сас Мем», воспринялся как отмена смертного приговора стоящему на эшафоте. «Избавление» откровенно текло, и скрипело рангоутом. Обидно. Капремонт через две недели после спуска, это, пожалуй, рекорд наших верфей. Оргвыводы последуют обязательно.

Канонерка давно исследовала, согласно плану, южный берег пролива, составляя карту и подбирая место под сторожевой форт и верфь. Правда, подбирать особо было и нечего — скала под форт, в проливе, имелась всего одна — на небольшом мысу. Восточнее от этого мыса берег не мог похвастать глубинами, видимо все наносы, уходящие с отливом из залива, оседали именно тут. Достойные для верфи глубины начинались в четырех километрах от мыса, примерно напротив острова «Скала», пока так и стоящего безымянным. Дальше на восток, и юго-восток, как загибался берег залива, побережье выглядело сильно заболоченным. Как говорят — «при всем богатстве выбора, альтернатив нет».

Даже имеющиеся кандидаты на форт и верфь северного берега пролива — требовали большой и вдумчивой подготовки. Берега надо расчищать, фарватер спуска судов углублять, если мы хотим тут спускать на воду тысячники.

Зато фрегат удалось подвести почти к самому берегу, и в отлив разгружать его без лодок. Канонерка немедленно использовала наш плавучий кошмар как дебаркадер, то бишь, как плавучий причал. Даже мелькнула мысль, так и бросить «Избавление» в этом качестве, и лишь острый недостаток плавсредств оставил судьбу корабля связанной с морем.

Четыре километра от места высадки до мыса, по песку, плавнику и гниющим завалам водорослей, заняли полтора часа. Надо торить дорогу.

Зато со скалы открывался умопомрачительный вид. За коротким проливом на западе просматривался океан, на северо-восток виднелась строящаяся батарея, оседлывающая остров форта Росс, на восток четко угадывалось будущее адмиралтейство. Стратегическое место.

Про форт Росс разговор отдельный. Осматривал достижения только через бинокль, так как все контакты с колонистами у нас заблокированы еще на месяц. Желтый флаг на пришедших кораблях никто не отменял. Хотя, баржа из форта к канонерке уже приходила, обменивалась новостями, перекрикиваясь через рупора. Новостей вышло много, и, в большинстве, приятных.

Про урожай новости уже знал, канонерки мешки отсюда еще в сентябре развозили. Урожай вышел знатный, хотя для его уборки пришлось мобилизовать всех колонистов. Даже с учетом техники, ощущался острый недостаток рабочих рук.

Индейцев в страду привлечь не удавалось, мало того, что технике они обучаться не желали, так еще и подсобными работами брезговали — не по укладу это им. Правда, индейские женщины неплохо помогли на конечных операциях, вплоть до переработки льна и помолу муки, но в целом рассчитывать приходилось исключительно на себя.

Добыча золота подбиралась к первой тонне, при этом ювелиры работали как проклятые, вместе с кристалловедами. Уже сейчас мы могли поставить три с мелочью сотни «банковских» монет и полторы сотни килограмм золотых украшений с рубинами. Форт оправдал основные надежды — деньги у империи появились. Вот только актуальны они будут лишь при устойчивой связи с материнской империей.

Есть средства на строительство большого флота в России, но там нет свободных верфей, способных построить его быстро. Оплачивать Петру строительство новых верфей? Тогда уж дальновиднее строить свои судостроительные заводы, но нет сопутствующих производств, без которых верфь будет простаивать. Нет материалов, станков, людей…

Опустил бинокль в раздражении. Второй год мы тут, а дела все хуже. Железо начнем выделывать? Ну, да. Килограммами. Камедь выделываем сотнями килограмм, кирпичи начали обжигать тысячами… Мизерные объемы! Надо увеличивать все это на несколько порядков. И для этого нужны еще люди, станки, материалы…

Вдоль пролива дул сильный ветер, остужая лицо. Шумел прибой, и многоголосо кричали птицы. Почувствовал себя альпинистом на скальном «телевизоре» — до вершины еще далеко, клинья закончились и под пальцами крошиться камень. Но если сорвешься, второй раз скалу уже не одолеть.

Вновь накатила апатия. Сборная команда мастеров шумела на мысу, размечая будущий форт, вдалеке берег разукрасили полотняные шатры временного поселка. И за все это время никто не прибежал с проблемами и уточнениями. Зачем вообще тут нужен?

Спустился по крутому западному склону мыса к воде. У ног с шипением разбивались волны, звуки обустройства остались вверху, и казалось, сидишь в одиночестве, грея руки о тлеющую трубку. Даже «тень» за спиной притих, лишь пару раз брякнув оружием при спуске.

— Вот скажи, Ефим, зачем мы тут?

Тень несколько ошарашено огляделся вокруг, вникая в смысл вопроса и затягивая с ответом. Поправил вопрос.

— Привел в новые земли цвет народа русского, и мы растворяемся в них аки мед в кипятке. Каждый месяц нас все меньше, а дел как было непочатый край, так и осталось.

Ефим перебросил «Дар» на колени, начав задумчиво поглаживать полированную сталь. Над проливом шумел ветер, оттеняя повисшую паузу.

— Прости княже, не пойму, о чем печаль твоя. Дела справно идут, грешно и желать большего. Коли о лихоманке ты, так все в руках Господа. Наладиться еще житие, дай срок.

Тени упорно продолжали наедине величать меня князем, и уже давно махнул на это рукой. Ладно, хоть в официальных бумагах мой статус фигурирует правильно.

— Грешно…

Может это и есть причина всех бед. Грешно желать большего — но очень хочется. Кем мы становимся, когда перестаем мечтать о невозможном?

Набрав полную пригоршню камешков, начал кидать их в воду, глядя, как разбегаются круги. Еще месяц мне тут сидеть в изоляции. Мхом ведь обрасту. Надо себя занять, но походы и работа с людьми для меня пока заказаны. Чем себя нагрузить?

Пожалуй, поставлю вопрос по иному — без чего наше дальнейшее развитие будет буксовать? Продуктовый вопрос, с грехом пополам, мы решаем, в добычу и переработку руд лезть бесполезно, там и так все на пределе, надо только оснастку усовершенствовать. Остается транспорт, так как именно это стало камнем преткновения в России.

Точнее даже не сам транспорт, а двигатели. Паровой коловратник оказался неплохим вариантом, но паротяги и паробеги показали излишнюю массивность и металлоемкость этих устройств. При остром недостатке железа, уменьшение в несколько раз металлоемкости двигателя равносильно увеличению производства стали. Почему бы не заняться этим, раз от меня в настоящий момент ничего не зависит?

— Так, Ефим, объявляю аврал. Идем делами секретными заниматься.

Тень вскочил с камня, всем своим видом показывая готовность немедленно штурмовать любые цитадели. Мне даже показалось, что под нос он бурчал нечто подобное — «вот это дело…».

Уже поднимаясь по склону мыса, отдавал на ходу указания

— …лагерь отдельный у ручья, что севернее адмиралтейства ставим, Лукича с подмастерьями ко мне зови, мотористов с канонерки вызывай. Для Ильи Семеныча запрос на склад напишу, к нему всей линией сходите, боюсь, иначе долго уговаривать открыть склады придется…

Тягомотные мысли сменились короткими всполохами планов. Массы накопившихся ранее идей скручивались вокруг нового стержня, намечая серию экспериментов. Верно говорят — все болезни от головы. Только не уточняют, что от «опустевшей» головы. Пока мозги и руки заняты, никакая болезнь не прилипает. А как сядешь на берегу, бездумно кидая камешки, так и простуда в гости заглянет, зубы опять болеть начнут, совесть развлекаться будет…

Мое оживление имело странные последствия. Опытный лагерь развернули уже к вечеру, а меня осадили все мастера карантинной группы, настаивая на своем участии в «новом деле». А адмиралтейство кто строить будет?!

Да что говорить, показателем можно считать нашего прижимистого кладовщика, лично пришедшего с караваном грузчиков, тащивших массивные ящики нашего невосполнимого запаса деталей, и отчитавшегося, чего он еще в заказ добавил, дабы все работало наилучшим образом. Обалдеть.

Эксперименты начали с обычного, полевого газогенератора. Вроде и вылизали уже эту технологию, но давно хотел попробовать пиролиз под повышенным давлением. Теоретически, с повышением давления реакции должны идти активнее, и с меньшего объема реактора можно получить больший результат.

На этом этапе прошли через массу сложностей. Подача сырья в реактор под давлением оказалось одной из самых сложных проблем, тем более, что всю дополнительную навеску оборудования делали из листов латуни, не имея ничего более подходящего под рукой.

Цилиндр самого реактора, укрепленный стальными полосами, предназначенным ранее для бочек, вызывал сомнения в прочности, но восемь атмосфер во время экспериментов держал. Хотя для постоянной работы надо будет делать нечто более серьезное.

Первое удивление новой схемы вызвал не увеличившийся объем переработки, а состав дистиллятов в холодильниках разделителя. Мы получили небольшие объемы сжиженного газа, подозреваю, нечто бутанообразное, уж больно похож результат на то, что хранилось в моих походных тонкостенных газовых баллончиках для горелки.

Пока этот «попутный» продукт на мои планы не влиял — мало его, и хранить не в чем. Но отметку в блокнотике сделал, вернусь к этой задаче позже. По основной теме у меня вышла трехкратная экономия стали для установки высокого давления, равной по производительности нашим обычным газогенераторам. Более того, удалось уменьшить температуру активной зоны реактора до 400 градусов, что должно положительно сказаться на сроке службы новых генераторов.

Первый этап экспериментов занял 12 дней. За это время на берегу поднялись дощатые стены большого адмиралтейства, окруженного высоким валом выкопанной из котлованов земли. Вдоль берега возвышались штабеля бревен и досок, причем большую часть мы получили с «большой земли» — приходили баржи из «Саверсе», буксирующие плоты бревен, да еще и нагруженные сверху заказанным скарбом, плюс свежим продовольствием. Передавались плоты на рейде канонерки, баржи просто отдавали концы и уходили, приветливо помахивая нам руками.

В самый разгар экспериментов с газогенератором через пролив прошла наша вторая канонерка, с Алексеем на борту. Этот день для меня был потерян, приходилось перекрикиваться через рупоры и принимать почту от царевича. Понятное дело, то, что он не мог, по политическим соображениям, кричать в рупор — было красочно изложено в письме, усыпанном восклицательными знаками. Хорошо, что по условиям карантинов, даже письма отправлять обратно нельзя, а уж «безголового ситкха» я переживу.

Оставив дальнейшее доламывание экспериментального газогенератора в загребущих руках мастеров, уселся перед козлами, на которых блестели сталью два собранных малых коловратника на пять и десять лошадей.

Идея проста как мычание. Меньший коловратник сжимает воздух примерно до девяти атмосфер, потом воздух подогревается в жаровой трубе, и расширяется во втором, большом коловратнике, сидящем на общем валу с «компрессором».

Почему выбрал коловратники, различающиеся по мощности вдвое? Тут еще проще. Не секрет, что газы расширяются на одну двести семьдесят третью часть объема при нагревании на один градус. Запомнить это соотношение не сложно — можно считать при абсолютном нуле температуры газ почти нулевым объемом, далее, при нормальной температуре газ займет свой обычный объем. Выходит, две «точки», через которые можно провести прямую линию и спрогнозировать дальнейшее поведение газа, например, что при нагревании на 273 градуса газ займет объем в два раза больший, чем при нуле Цельсия.

То, что прямая линия графика не совсем точно отражает процессы, меня пока не волновало — нарушения линейности пойдут на очень низких и очень высоких температурах, которые для дела мне не нужны. Четыре сотни градусов пара пока наш технологический предел для двигателей с активным охлаждением.

Отдельный вопрос — жаровые трубы. В них должен гореть факел, подогревающий проходящий поток воздуха. Но горение, процесс очень капризный — должна строго соблюдаться пропорция топлива и воздуха для устойчивого пламени. Более того, скорость воздушного потока, внутри которого горит факел огня, должна быть небольшой — иначе воздух «задувает» огонь. В результате, жаровая труба становиться сложным устройством, состоящим из внешней и внутренней трубы. Во внутреннюю отводиться часть потока воздуха, и там горит факел. Для замедления потока во внутренней трубе придется делать расширение, похожее на камеру сгорания реактивного двигателя. Хорошо еще, что охлаждение внутренней трубы берет на себя обтекающий ее со всех сторон воздух. Но экспериментов впереди предстоит множество.

Очередной проблемой стали «свечи зажигания». С одной стороны, факел достаточно один раз зажечь, и он будет себя самостоятельно поддерживать. С другой стороны, возможны кратковременные «срывы» пламени, и желательно постоянно иметь возможность повторного зажигания.

Решили вопрос «в лоб». Первичное зажигание искрой от батарей, потом нагревание пластины «калийной свечи» выше девятисот градусов огнем факела и последующее воспламенение от нее «сорванного» факела. Правда, прототип свечи зажигания приходилось пока менять при каждом экспериментальном запуске, но прототипы и нужны для выявления слабых мест.

Первый наш удачный образец запустился на газе от газогенератора через седмицу экспериментов и полутора десятков забракованных жаровых труб. Проработал минут пять, затем прогорела жаровая труба. И все одно вечером праздновали событие с размахом.

Второй образец, работающий все еще на газу от генератора, проработал значительно дольше, обвешанный системами водяного охлаждения. Начали просматриваться тенденции и устойчивые режимы.

Всплыли недостатки. Ниже пятисот оборотов в минуту двигатель «глох», лавинообразно теряя давление в компрессоре. Подача топлива и воздуха потребовала сложного регулирования, которое пока осуществляли два подмастерья вручную, но в перспективе требовался некий автомат.

Достоинство имелось одно — двигатель не требовал котла, печей и труб, снижая массу и металлоемкость установки раза в четыре, а то и в пять. Как дополнительный бонус, не требовались паропроводы высокого давления, с которыми у нас постоянно случались проблемы.

Любопытно, что прототип не вызывал у мастеров ажиотажа. Они считали все эти «усложнения» излишними. Зачем портить хороший паровой двигатель? Частично, они правы — в том виде, в котором у нас ныне прототип, это «чудо» никуда ставить нельзя. Но мастера уже забыли, как выглядел наш первый коловратник.

Кроме того, мастера указывали, что паровой коловратник требовал только одной машины, а новый вариант требует двух. По мнению «специалистов» установка выходит в два раза сложнее и дороже. Приходилось доказывать, что паровик нельзя рассматривать в отрыве от котлов и прочей арматуры.

Если проводить аналогии с моим временем, то двигатели внутреннего сгорания имеют всего один рабочий цикл из четырех, грубо, это равносильно четырем «виртуальным» двигателям, трое из которых подготавливают «рабочее тело» для непрерывно работающего четвертого. У нас получился «виртуальный» двухтактник, один двигатель готовит рабочее тело, второй на нем непрерывно работает. Хотя сравнение с двухтактным двигателем в корне неверно, ближе аналогия с турбореактивным двигателем сверхнизких оборотов. По крайней мере, КПД должно быть сопоставимо именно с турбинами, а не с двухтактниками.

Да, из связки двигателей в пять и десять лошадей можно ожидать мощности не более пяти-шести лошадей. Остальное «перерабатывается» внутри связки. Но если вспомнить четырехтактник моего времени, с его одним рабочим циклом из четырех, в нем наружу выходит далеко не вся мощность, частично срабатываемая внутри на сжатие и прочие внутренние операции. В нашем прототипе «циклы» просто разнесены на разные устройства. Хотя внешне это действительно выглядит более громоздко. Зато отсутствует череда «детонаций» топливной смеси, вызывающая вибрации и ударные нагрузки на детали. Зажигание проще, совершенствование «циклов», состоящих из отдельных устройств, удобнее. Главное, температура внутри двигателя ниже, так как в жаровой трубе факел смешивается со сжатым воздухом из компрессора, и на вход двигателя поступает просто нагретый до трехсот градусов воздух, смешанный с выхлопными газами, на такой смеси нашим коловратникам работать даже комфортнее, чем на перегретом паре.

Вторая седмица прошла в пробах автоматики топливоподачи. Жуткая отсебятина, но «барометрические» коробки, управляющие клапанами расхода воздуха и топлива обеспечили в итоге относительно устойчивую работу. Только резко менять обороты двигателя было нельзя, устройство могло только плавно набирать или плавно их сбрасывать. Любые резкие движения с топливоподачей срывали факел и «глушили» двигатель.

Усложнили себе жизнь, попробовав перейти на жидкое топливо, что привело к дополнительным сложностям. Мало того, что воздух внутри жаровой трубы шел под приличным давлением, и жидкость в него приходилось впрыскивать еще большим давлением, так еще проблема распыления топлива форсункой нашими мастерами еще не исследовалась в полном объеме — ее решили для котлов канонерок и катеров, и на этом успокоились. Но там условия эксплуатации гораздо «комфортнее».

Тем не менее, доработанные форсунки от катера с доработанным плунжерным насосом от него же — дали первые результаты. Двигатель запускался на жидком топливе. Только запускался много хуже, чем на газе.

Раскуривая трубку, смотрел на очередную сценку «от винта!». Подмастерья наматывали на ведущий шкив двигателя веревку, бодро рвали «стартер», поминая нечистого, и вновь наматывая веревку. Процесс затягивался, но продолжал быть интересным, огонь, вода и работа подмастерьев в нем присутствовали. Еще бы кружечку горячего сбитня, и плед на подмерзшую спину, и будет из меня правильный руководитель. Может, все же, пожертвовать один электродвигатель для раскрутки прототипа? Жаба внутри отрицательно покачала головой и с интересом продолжила наблюдать за работой подмастерьев.

Третья седмица экспериментов с двигателем стала завершением карантина. Сорок дней, считая от ухода из Асады, прошло, и настало время подводить итоги. На дворе девятое декабря, прохладно, но не хуже петербургской осени. Рецидива эпидемии не возникло, хотя несколько «дристунов», переевших свежих продуктов, пару раз вгоняли меня в дрожь. Месяц экспериментов заметно уменьшили наши запасы оборудования, но немножко увеличили знания о мире. Появилась уверенность, что на силовые машины вице-империи нам понадобиться в четыре раза меньше стали, чем на Российские паровики аналогичной мощности.

Что касается итогов по самим силовым машинам, то до этого было еще далеко. Промежуточным итогом можно считать, что схема работает. Более того, в отдельное устройство, жаровую трубу, мы вынесли все быстро изнашивающиеся элементы. Судя по журналу опытов, коловратники изнашивались даже меньше, чем при работе с перегретым паром, а сама жаровая труба, устройством получилась простым, и легко заменяемым. Увеличение срока ее службы станет отдельной задачей, но уже сейчас можно эксплуатировать прототип «как есть», меняя жаровые трубы каждые двое суток эксплуатации. Топливная арматура и системы запуска еще требовали солидных доработок, но на газу установку можно уже запускать, существенно упрощая мобильные энергостанции.

Главным итогом карантина можно считать взбалтывание «болота», затягивающего в рутину нашу экспедицию. Болото радостно забулькало пузырьками идей, мастера живчиками забегали, генерируя свежие мысли, порой далекие от прототипов. Вечером вновь начали собирать «посиделки» с обсуждением идей и планов.

На берег пролива высадилась масса людей, с подорванным духом, а ныне в заливе работал сбитый коллектив, искрящийся энтузиазмом. Бог с ним, с двигателем, его еще делать и делать — но активизация берегового наряда стоит едва ли не больше нашего прототипа.

Да что далеко ходить. Мне самому удалось слегка встряхнуться, забыв за работой об остром недостатке всего, что только можно придумать. Теперь стало интересно приспособить, куда-либо, новое творение. Для чего напрячься и организовать всю ту же металлургию, верфи, станки, заводы. Всегда легче работать не только ради идеи, а для конкретных дел, которые можно потрогать своими руками, а не ручонками далеких потомков.

Десятого декабря мы спустили желтые флаги, подняв триколор вице-империи. После чего начали лихорадочно наводить лоск в рабочем поселке и на стройках. Не надо было иметь великий ум, чтоб ожидать, вскорости, визита царевича, инспектирующего Саверсе.

Алексей прибыл пятнадцатого, то есть, сразу по получению весточки о снятии карантина. За время инспекции царевич поостыл, и мне досталась легкая головомойка, завершившаяся глубокой мыслью, что «хорошо то, что хорошо заканчивается». Наивный. Все только начинается. Вот если мастера осилят понижающий планетарный редуктор-сцепление, мы самодержцу еще и интересные результаты к Новому Году покажем.

Кстати, редуктор полностью их идея, только пару мыслей мастерам подкинул. Достоинство планетарной передачи общеизвестны — существенно понижает обороты, при хорошей передаче мощности. А вот то, что такая передача может работать сцеплением, факт малоизвестный в мое время. Между тем, если «планетарные» шестерни закрепить на вращающейся основе, то передача будет работать только когда «планетарный» диск заторможен обычным «башмаком». При уменьшении торможения планетарный диск начнет проворачиваться, уменьшая обороты выходного вала вплоть до нулевых, когда «планетарный» диск свободно вращается. Две функции в одном компактном устройстве. Только дело портило отсутствие литейного цеха и зуборезных станков. Зато мы составили перечень отделов и оборудования нового завода при адмиралтействе.

Прием царевича встретил пышный, стол ломился от шедевров повара экспедиции и обоих коков кораблей. Только запивать все это великолепие предполагалось травяными отварами — запасы выпивки подошли к логическому концу.

Алексей ответил широкими жестами, выставив две бочки своего запаса, да только нам эти бочки оказались на один зубок, все равно пришлось запивать отварами. С чем Новый год встречать будем? Надо отправляться южнее, в Алексию — там, у местных, есть аналог спиртосодержащих жидкостей. Не топливо же пить, в конце концов.

Следующий день пришлось убить на демонстрацию наших скромных успехов. Двигатель завелся всего с шестого рывка, что можно объяснить только присутствием помазанника высших сил. На Алексея небольшой прототип произвел гораздо более сильное впечатление, чем ожидал. Чую, неспроста.

И чутье не подвело. После демонстрации царевич попросил показать ему окружающую природу, оставив в поселке всю свою, пусть и не богатую, свиту, прихватив только двоих охранников. Так что, у ручья мы сидели вшестером, пара моих теней заговаривали зубы охране Алексея, а царевич накинулся на меня с неожиданными вопросами.

— Поведай, граф, это ты по моей старой просьбе двигатель сработал?

Лихорадочно перебирал просьбы самодержца, но ничего подобного в голову не приходило. О чем он?! Потянув время, сделал задумчивое лицо, и вытащил трубку.

— Сам-то как мыслишь?

Алексей вскочил с бревна, выполняющего у ручья роль скамейки. Но не забегал, как ожидалось, а уставился на меня осуждающе сверху вниз.

— Опять урок проверяешь?!

Мне осталось только многозначительно хмыкнуть, конструируя совершенно загадочную мину. Царевич оценил непробиваемость брони, отвел взгляд, устремляя его вдоль ручья. Дальнейший неторопливый отчет Алексея поверг в ступор.

— Что ж, не впервой. Значит, ты сам учил, дабы летать надо две сотни лошадей на тонну веса воздушного корабля. Много раз мы со студиозусами пробовали такое судно рисовать, подобное птицам. Обмеряли их, взвешивали, да только праздная выходила затея. А ныне узрел твой новый двигатель, и вновь накатило. Так ответь, неужто вправду крылатые корабли строить зачнем?!

Ой, попал! Всплыли у меня в памяти подобные разговоры. Только царевич тогда совсем маленький был, неужто запомнил все? И что с этим делать?

Раскурил трубку, глубоко затянувшись. Грешно желать большего? Не время грезить о невозможном?

— Вправду, Алексей. Будут у тебя крылатые корабли. А коли хозяйство на землях наладишь, то не дети твои в тех кораблях в воздух поднимутся, а еще и ты сам успеешь.

Царевич уселся обратно на бревно, уверенным жестом вытаскивая блокнотик, похожий на мой.

— Что тебе потребно для того?

Даже голос изменился, став деловым и каким-то торопливым. А ведь, похоже, у Алексея есть своя «мечта». Теперь дело точно на тормозах не спустить. Затянулся еще раз трубкой.

— Люди, время, материалы. Словом, все то, чего у нас ныне нет.

Царевич будто и не слышал, начав листать свой внешний блок памяти.

— Вот смотри, — Алексей протянул мне блокнот со своим ужасным подчерком — можем снять подмастерьев отсюда и отсюда, выйдет восемь человек. Одного мастера по железу с его подмастерьями снимем из Саверсе, они там баклуши бьют. Одного по дереву возьмем из Асады, их там пятеро…

На этом месте царевича перебил.

— Уже четверо…

Алексей замер, но продолжил перечисление, постепенно затягивая меня в водоворот своих мыслей. А действительно — почему бы и нет? Команду для нового опытного цеха мы соберем, материалов для изысканий нам хватит, благо дерева пока имеется, идеи есть. Главное, есть «путеводная звезда».

Выбил трубку, доставая из футляра проволоку с ершиком.

— Тогда пиши еще. Из Асады забираем мастера, что со шпоном ноне возиться, пусть с собой возьмет весь лущеный шпон и один из станков. Впрочем, пусть сам сочтет, что из инструмента с собой на новое место брать. Отсюда забираем всех мотористов, возящихся с прототипом. Из Аляски вывозим все запасное оборудование, оно там лежит мертвым грузом пока. Базу строим на Алексии, там теплее…

Дальнейшее обсуждение затянулось на два часа, и проходило довольно бурно. А вот результатом вспышки активности царевича стал уход канонерки на Аляску, на ночь глядя. Алексей даже на ужин не остался, спеша навстречу своим детским желаниям.

Только когда спал угар, после ухода царевича, задумался. А зачем нам самолет? Дальности и скорости мы не добьемся в любом случае, большие грузы перевозить не сможем. Пилот у нас только один, да и тот уже старый и прокуривший все легкие. Зачем нам эта игрушка?

Проводил взглядом уходящую проливом канонерку и отправился в задумчивости на ужин. У меня впереди минимум три месяца, а то и четыре, до момента выхода навстречу ледовым кораблям. Почему бы не заняться авиамоделизмом, чтоб опять не завязнуть в болоте ожидания?

За ужином периодически впадал в транс и черкал в блокнот общее техзадание. Короткий взлет и способность садиться на воду, землю и снег пометил первыми. Вспомнив про «надежность» прототипа, пометил желательность двух и более двигателей. Минимум железа и максимум дерева, это уже поклон в сторону наших скромных возможностей.

Постепенно вокруг меня скапливались мастера адмиралтейства, старающиеся заглянуть в блокнот. Пусть смотрят — мои сокращения порой даже мне непонятны, а уж не ведая о контексте, расшифровать пометки нереально даже теням, знающим меня как облупленного.

Зато вечером по рабочему поселку пошел слух, что намечается нечто новое. Народ заволновался. Пришлось утром, на планерке, отчитываться, что еще две недели мы доводим прототип, а потом опытный цех переезжает в Алексию, и делает новый прототип. Побольше.

Энтузиазма подобное заявление не вызвало. Вновь пришлось менять планы. Опытный цех оставляем тут, ставя ему задачу, расти до небольшого двигателестроительного завода, а в Алексии организуем еще один опытный цех, куда заберу четырех человек из группы подмастерьев возившихся с прототипом.

Пришлось тянуть жребий, кто едет экспериментировать, а кто остается размножать эти эксперименты. Совещание затянулось — составляли новые планы работ и намечали первые заказы на корабли, для строящегося адмиралтейства. Для строительства барж есть верфь на форте Росс, пока еще активно работающая, в Порт Росс будем строить корабли солиднее. Для начала, грузовые фрегаты по новым чертежам, а как пойдет железо в приличных объемах — подумаем и об апостолах, да не простых, а с дополнительными двигателями внешнего сгорания и газогенераторами. Все равно апостолам нужен приличный балласт на дно, почему бы не заменить его машинами.

Оставил строящийся Порт Росс полным энтузиазма и отправился на короткую инспекцию нашего золотого форта. Хотелось заглянуть в мошну вице-империи, почахнуть над златом и повитать в облаках.

Остров встретил меня крайне радушно. Подняться в сам форт от верфи в этот день так и не удалось, мастера задержали вопросами, потом затащили за стол, и пришлось рассказывать о новостях и событиях. Все время подходили новые люди, и к концу трапезы в столовой верфи собрался уже весь наряд острова, за исключением наблюдателей из башни на вершине.

Охрип от разговоров, даже настои не помогали. Надо срочно запускать газету вице-империи. Но печатные станки не посчитали оборудованием первой необходимости, и они отсутствовали. Более того, не догадался их включить и во вторую очередь поставок. Самое время вспоминать про узелковое письмо индейцев, которого, кстати, так и не увидел. Может, тотемные столбы с информацией вырезать? Представляю эту «газету». Но что мешает выпускать рукописные «информационные листки»? Только делать это должны патрульные канонерки, они у нас основные разносчики информации. Стоит озадачить этой работой писарей кораблей, и старпомов по совместительству.

До ювелирных мастерских добрался только на следующий день и, наконец, почах над золотыми слитками, ювелирными излишествами и банковскими монетами. Монеты понравились больше всего. Так как утвержденного чертежа аверса и реверса не имелось, ювелир пустился во все тяжкие, причем, на разных монетах рисунки несколько различались, повествуя о полете вдохновения мастера. Представляю, как нумизматы будущего будут охотиться за этой, первой партией монет. Может, так и оставить, и не утверждать единый стиль для этой категории? Посмотрим, что художники Петербурга нам предложат.

Монеты раскладывали по небольшим, деревянным пеналам, с отдельными гнездами для каждой монеты. Пятьдесят монет на пенал — сто тысяч рублей. Вес такого «чемоданчика» выходил около трех с половиной килограмм. Теперь миллион вполне реально унести одному человеку.

Глаз радовали семь стоящих на стеллаже пеналов плюс один заполненный не полностью. Глядишь, через три месяца пеналов станет десять, и можно подумать о закладывании в Европе и России «Россбанка». Миллион, это уже серьезно. Лишь бы банкиры приняли нашу «валюту» как межбанковское средство.

Половину дня вникал в проблемы кристалловедов, или кристаллоделов — еще не определился с названием этой специальности. Сырья имелось еще достаточно, так как расход его выходил относительно скромным. Но вот большие кристаллы не получались, несмотря на все требования ювелира. Наш художник по металлу задумал большой шедевр, и требовал рубинов с куриное яйцо размером. Даже не ведаю, что им посоветовать. Пробуйте, мастера — невозможного нет.

Вернулся в Порт Росс к ужину, взбодренный золотым тельцом. Пусть даже преувеличиваю, но к уходу ледовых судов в следующем году мы способны увеличить количество пеналов до двадцати пяти, а то и до тридцати. И это без учета мехов, золотых слитков и украшений. Хватит денег на пяток новых судов, по самые марсы загруженных станками и материалами. Морякам придется жить на мачтах. Гроздями. Вперемешку с колониальными нарядами. Представил себе эту картинку во льдах. Настроение окончательно улучшилось — такой промерзший люд сходу вытеснит испанцев с южных земель.

Прототип двигателя продолжил отбрасывать от себя все лишнее, как настоящая скульптура. Заводился он по-прежнему плохо, но выйдя на режим, работал уже удовлетворительно. Система охлаждения, использующая конденсатор от паротяга, была даже несколько избыточна. Новый двигатель вышел «холоднее», чем мы рассчитывали.

Зато у подмастерьев появились новые идеи, как еще поиздеваться над с трудом работающей вещью. Выхлоп им, видите ли, помешал! «А что будет, коли перед выхлопом крыльчатку, как наши ветряки поставить?». Рационализаторы. Пришлось объяснять про турбонаддув, а потом еще десяток раз рисовать турбинку. Благо, сразу «в железе» делать эксперименты ныне не принято, и мы до полуночи клеили модельки, продолжив дело утром.

Положа руку на сердце, заметного довеска в мощности двигателя турбонаддув не дал. Надо согласовывать турбину. Впрочем, пусть подмастерья мучаются своей придумкой. Гораздо больший эффект дала регулировка топливной аппаратуры — вот на этом и сосредоточился.

За три дня до Нового Года прототип обрел оконченный вид. По крайней мере, провода не висели, форму расширяющихся впускных каналов зализали, систему охлаждения переделали, и вот уже второй день двигатель шипел без остановки, нагруженный генератором освещения поселка. Любопытно, что жаровые трубы гореть стали реже всего лишь после изменения формы. Что не говори, но всего в чертежах не предусмотришь — часто только экспериментально можно решить некоторые вопросы.

Прототип напоминал амфору с двумя «ручками» жаровых труб по бокам, и горловиной выхлопа сзади. Размеры для мощности в шесть лошадей вышли великоваты, по будущим меркам. Да и тяжеловата эта «амфора» получилась. Зато, по предварительным расчетам, двигатель в сотню лошадей должен получиться немногим больше и тяжелее прототипа. Выходит, с ростом мощности, удельный вес на лошадиную силу падает весьма значительно, и уже со ста лошадей удельный вес газовых коловратников выходил даже меньше, чем у дизелей. Перспективно. Расход топлива пока великоват, примерно триста грамм на лошадиную силу в час. Но при увеличении мощности, экономичность должна расти. Скоро проверим.

Новый Год отметили «по комсомольски», с одним бочонком выпивки на сотню человек. Зато закусок имелось море, и была елочка, подозрительно похожая на пальму. Посидели славно, хоть и не особо долго. Тренировка перед Рождеством.

На основной православный праздник ждали возвращения Алексея. Но так и не дождались. Худо никто не думал, декабрьские шторма хоть и лютовали, но канонерка это не «Искупление», опасение вызывала умеренное.

После Рождества ждали еще два дня. Вот теперь начал волноваться. Канонерка уже грузилась в поход, и остро стоял вопрос, идти на юг к Алексии или на север к Асаде, искать царевича.

В этом контексте с интересом приглядывался к «Искуплению». Теоретически, мы его подлатали, и переход в семьсот пятьдесят километров по ветру фрегат должен пережить. Приказал грузить и его. На всякий случай, бревнами и пиломатериалами. Может, и не утонем.

На третий день уже примеривался к своим волосам, разрабатывая методику их выдергивания. Связь нужна. Меняю сомнительный проект самолета на десяток работающих передатчиков!

11 января 1711 года в Порт Росс вернулась канонерка Алексея, со сломанной стеньгой бизани. Вот ведь… Задержались еще на три дня и только четырнадцатого, эскадра из трех кораблей вышла в океан, ложась на курс к Алексии. Прототип продолжал работать, за все время праздников, сменив всего две жаровые трубы. А дела-то, налаживаются.

Переход в Алексию вышел тяжелый. Резкий, порывистый ветер, высокая волна и сборный экипаж — внушали опасения. Большую часть времени приходилось проводить рядом с рулевым на юте, пропитываясь совсем не тихим океаном. «Искупление» как был «утюгом», так им и остался, несмотря на то, что на этот раз мы загрузили его лучше, и дифферент на корму практически отсутствовал.

Планы посидеть в каюте над чертежами так и остались планами. По факту пришлось нести по две вахты подряд, порой подменяя даже боцмана. Вспомнил много забытых слов своего старого лексикона. Жаль, что матросы меня не всегда понимали. Зато, подозревая нечто угрожающее в моих выкриках, бегали по рангоуту заметно быстрее.

Ради «Искупления» эскадра отвернула в океан западнее, и мы шли вне видимости берегов. Правда, иди мы даже вдоль побережья, берегов все одно не увидели бы — секущие заряды с неба смешивались с водяной пылью гребней волн и снижали видимость до шнурков. То есть, шнурки на берцах приходилось порой искать на ощупь.

Канонерки рявкали туманными ревунами, рассказывая немому «Искуплению» о своем местоположении, и предлагая поторопится. Но мы и так ковыляли на пределе сил. Холодно и мокро. Скорее бы Алексия, «там тепло, там яблоки».

На второй день похода рулевой зевнул волну, и нам выбило несколько досок фальшборта на левой скуле. По палубе начал гулять целый бассейн, и пришлось объявлять аврал уставшим и не отогревшимся еще в кубриках людям. Зародилась уверенность, что корабль мы зря назвали «Искуплением», теперь собираем все шишки на себя. Грела только мысль, что с полными трюмами дерева утонуть не должны, а ветер нас вынесет к берегу, если что.

На четвертый день погоду замучила совесть, и ветер стих до ровного, умеренного. Волны катились гладкие, без гребней. Сквозь разрывы летящих туч периодически проглядывало солнышко, и паруса начали «парить». Объявил большую приборку, а то водоросли, запутавшиеся в выбленках, это непорядок. Перед аборигенами стыдно будет.

Пятый день довел нас до Санкт-Алексия. Любопытно, что тучи над побережьем как отрезало. Над океаном они громоздились плотно, а над землей виднелись только редкие облачка. Линия раздела лежала примерно по береговой черте, и, зайдя в бухту, под теплое, январское, солнце Алексии, даже не верилось, что в океане плохая погода.

Прогрохотавшие якорные цепи объявили конец перехода. Корабли еще немного покачались, выбирая слабину канатов, и замерли. Добрались. Вновь пришлось подменять старпома, распределять наряды и увольнения. Посетила мысль, что мне надо выплатить жалование за три ставки, и еще с повышающими коэффициентами, за спасение «экспериментального» судна. Но в корабельной кассе имелись только петровские рубли. Бардак у нас с финансами.

С другой стороны, моряки жалование предпочитали пока получать «натурой». Тратить деньги все одно некуда. Пора задумываться о портовых едальнях и тавернах с гостиницами. Энтузиазм первопроходцев скоро иссякнет, и народу захочется привычного…

Об этом у нас с Алексеем и случилась первая беседа на берегу Алексии. Коли тут будет база флота, пора эту базу оборудовать. Моряку нужен дом, чтоб было, куда возвращаться из тяжелого похода. Царевич подошел к делу серьезно, видимо и у него подобные мысли мелькали.

Губернатор отчитывался о своем житье, старательно выпячивая жиденькие успехи. Места оказались богаты глиной, и все старания поселенцев сконцентрировались на ней. Лепили не только кирпичи и черепицу, выделывали посуду и даже пузатые, большие горшки под припасы. Навесы, под которыми сохли изделия, тянулись сплошной чередой, взбираясь ступенями на холмы. Далее, лежали распаханные огороды. Оборудования для полей Алексия не имела, но поселений без огородов русские мужики не мыслили. В результате Алексея завалили жалобами, чего не хватает для полного счастья. По большей части, недоставало всего, и еще немножко полива. С водой вообще вышли сложности.

Свалив разбирательства на царевича, этим же днем ушел с эскадрой шлюпок и катеров на север, к нашему «научному» форту. Пока погода позволяет, надо разведать путь для «Искупления» и попробовать затащить фрегат на разгрузку поближе к «Долине». Название у поселка пока было неофициальное, просто несколько раз упомянул про «кремниевую долину», и прижилось, как не странно, именно «Долина», а не «Кремниевый».

На берегу нашу лодочную эскадру уже встречала жиденькая линия поселенцев. Большая часть охраны ушла на промысел, так как припасы заканчивались, а когда привезут свежие, никто не ведал. Надо связью обзаводиться.

С этого вопроса и начал. Пока новые жители «Долины» присматривались к своим хлипеньким домикам — терзал двоих студентов, спрашивая с них исполнение моих заказов.

На одном студенте, усиленном мастером-электротехником с двумя подмастерьями, висела электромашина высокой частоты. Не надеясь быстро решить вопрос с кремневыми полупроводниками — вернулся к идее электромашинного передатчика. Все свои идеи по этому поводу разрисовал еще год назад, и теперь хотелось глянуть, что получилось.

Получилось сплошное разорение. Столько запоротых образцов, сколько мне, с гордостью, продемонстрировала бригада «вандалов» — не видел даже в начале экспериментов лаборатории Вавчуга.

Студент с мастером наперебой рассказывали, от чего им пришлось отказаться, а что подает надежды. В частности, получить стабильную частоту от паровой турбинки, как изначально и планировал, у них не вышло. Жаль.

Зато студент привязал к передатчику одну из моих лекций по маховикам, и применил магнитную подвеску вертикальной оси. Теперь передатчик выглядел как колонна высотой в полтора метра и диаметром в полметра.

Вместо одного диска ротора, использовалось пять, сдвинутых по «фазе». Но изюминкой этой колонны стал последний каскад — усилительный. До этого не додумался — целиком заслуга мастеров, которые с жаром мне вещали, что вот тут угольные трубочки пришлось добавить, чтоб всплески гасить, вот сюда столбики наших медных диодов, внизу так просто медная болванка для сохранения момента вращения, так как при возбуждении генерации, обороты падали.

В результате, вышла вполне законченная конструкция, при девяти тысячах оборотов выдающая сигнал мощностью два с половиной киловатта и частотой сто шестьдесят килогерц.

Модулирование несущей частоты голосом осуществлялось через угольный микрофон и еще один электромашинный усилитель, сидящий на общем валу с передатчиком. Хотя, модуляция убивала дальность связи примерно вдвое.

Но самое паршивое, что передатчик диапазона длинных волн требовал здоровенных антенн. Те же полторы сотни килогерц соответствовали длине волны в два километра. Считать длину волны просто — скорость света и радиоволны равны примерно тремстам тысячам километров в секунду. Вот и делим эти триста тысяч на сто пятьдесят тысяч частоты. Получаем два километра, что и является длиной волны. И антенну желательно такой же длины.

Единственной лазейкой, через которую можно сбежать от огромных размеров, является возможность принимать и передавать радиосигнал через полу и даже четверть волновые антенны. Однако, даже в этом раскладе необходима антенна длиной пятьсот метров.

Собственно, постройкой этого монстра и занимались подмастерья. Точнее, не столько занимались, сколько лоботрясничали, ибо строительный материал для вышек тек тоненьким ручейком, а вышек требовалось много. Минимум десяток, чтоб поддержать «плеть» антенны, натянутой параллельно земле.

Зато место для антенны студент подобрал удачное, на длинном гребне холма вдоль побережья. Даже домик радиостанции в основании антенны построили, и ветрогенератор подняли. Можно сказать — дело за малым.

По-хорошему, надо еще одну антенну класть поперек первой и будет полуволновой диполь. Но для начала хватит и берегового сегмента. Надеюсь, наплыв людей и материалов позволят построить антенну быстро. А на будущее надо разработать стандартные башенки, и установить антенны во всех фортах.

Оставив обрадовавшихся пополнению радистов, заглянул во вторую лабораторию. Тут дела шли скромнее. Над заданием трудился второй студент, тот самый, который логику Лейбница мне растолковывал, и один подмастерье ему в помощь.

Задача перед ними стояла почти академическая. Разработка цифровой связи. В смысле, создание устройств, аналогичных усложненному телеграфу, способных кодировать и декодировать буквы и цифры в двоичные импульсы.

Дела у «компьютерщиков» шли менее бойко, чем у радистов — задание дал чересчур сложное. Мне хотелось, чтоб в лаборатории стояли четыре комплекта, соединенных одним проводом, и могли общаться между собой, отправляя и принимая сообщения адресно.

Вот с адресностью и были проблемы. Биты и байты среди «компьютерщиков» в ходу были уже давно. Таблицу символов закодировали еще в Московской академии, печатную машинку, которая на ленте пробивала дырочки, согласно коду нажатой клавиши, собрали еще там же. C «декодированием» вышло гораздо сложнее, и декодер собрали только в Петербурге, практически перед самым выходом экспедиции.

Если кодер представлял из себя простейшую механику, то декодер вышел сложной электрической машиной, сравнивающей каждый пробитый на ленте байт со всей таблицей символов, закодированной на программном кольце.

Передача байтов в линию связи проблем уже не представляла. Лента с отверстиями просто протягивалась через контактную группу, замыкая и размыкая контакты. Прием осуществлялся аналогично, только электромагниты пробивали дырочки в ползущей ленте.

Теперь следовало сделать следующий шаг. Начинать сообщение с четырех байтов адреса, по которым определять, какому аппарату посылка предназначена.

Начала лаборатория вполне бодро. Создали контактную группу на четыре байта и просто «змейкой» проверяли соответствие замкнутых и разомкнутых групп ленты и блока переключателей фиксированного адреса. Триоды для этой операции не требовались, достаточно было нескольких реле.

Проблемы обмена сообщений начались при коллизиях, то есть, при одновременной отправке сообщений с нескольких аппаратов. Вот на этом лаборатория и застопорилась. Без логических блоков на полупроводниках, вопрос решался только наличием «дирижера» — отдельного аппарата, слушающего линию и посылающего по очереди всем передатчикам разрешение работать.

Недостаток дирижера несложно представить, вообразив опрос тысячи, или десятка тысяч передатчиков. Даже если отвести на каждый опрос по одной секунде, запаздывание опроса для каждого «абонента» составит почти три часа. Слишком много.

Альтернативой можно считать технологию моего времени — «Token Ring», или «Говорящее кольцо». Но даже эта технология обещала подключение не более двухсот сорока «абонентов». Такое количество станций и по технологии «дирижера» обслуживались бы не реже, чем раз в четыре минуты.

В итоге лаборатория демонстрировала мне не столько работающие образцы, сколько схемы и таблицы на бумаге. Предлагалось строить каскадную структуру, где внутренние сети работали на одной частоте, а «дирижер» мог работать на двух частотах, входя «абонентом» в сеть более высокого уровня. Такой «дирижер» накапливал у себя сообщения для отправки в «старшую» сеть, а так же принимал из нее сообщения для своей «младшей» сети, транслируя их на ее частоте.

Достоинство схемы представлялось в ее простоте. Работу можно было реализовать на одних только реле и бумажной ленте, как элементе долговременной памяти. Другое дело, что даже таких скромных ресурсов у нас имелось в обрез — на несколько пробных устройств.

Ознакомление со всеми этими радостными делами уложилось до вечера. В сумерках, по обыкновению, отмечали счастливое воссоединение и поднимали тосты за удачу. Алексия сохранила свои запасы питья для тостов, благодаря отстраненности индейцев.

На праздничном ужине кроме дичины и свежих припасов из Саверсе, присутствовали незнакомые блюда от индейцев. Точнее, от далеких родственников местных племен, живущих земледелием далеко на юго-востоке, по берегам большой реки.

Эту информацию посчитал любопытной, и собрал, прямо на вечеринке, капралов береговых нарядов, поручив им готовить большую экспедицию к земледельцам. Уж больно напоминали их описания — реку Колорадо. Если это так, то пора нам занимать южную границу северной половины вице-империи, и строить в устье этой границы форт.

Утро началось с забытого похмелья. Перестарались мы вчера. Чую, работы сегодня не будет. Но чуйку нам всем выправил царевич, приведший к обеду на рейд Долины «Искупление».

Встречал это пришествие на берегу, искренне аплодируя. Молодец Алексей. Справился с утюгом. Теперь не грех от него и головомойку получить. Еще не ведаю за что, но после перехода на «Искуплении» против волны и ветра мне бы точно хотелось спустить на кого-нибудь всех собак.

Вторым вечером вновь праздновали, полируя старые дрожжи. Неплохо у нас научная деятельность идет. Тепло, солнышко, свежая еда. Только селянок недостает, но это дело наживное — часть гаитянок с детьми, Алексей привез на своей канонерке. Правда, пока они размещались в форте при бухте, но «инфильтрацию» никто не отменял.

Последующие дни мы отрабатывали авансы и праздничные дни. Работали весело, даже с некоторой удалью. Башни антенн поднимали на скорую руку — пару лет они простоят, а потом точно потребуют замены. Хотя, в сухом климате, могут простоять и больше.

Два новых цеха, воздушных кораблей и двигателей, решили строить заново. Те помещения, что подготовил береговой наряд Долины не соответствовали размаху замысла. Их объемов хватило только под склады материалов.

Алексей поторапливал, будто постройка цехов решит все наши проблемы. Намекнул ему, что самолет мы все одно пока построить не можем. Не умеем просто. Вот после этого и началась нормальная работа. Мы с царевичем отобрали людей в новую лабораторию, и засели за теорию. Точнее, за ее огрызки.

Для начала, почему мы, даже усиленные двигателем, не можем летать аки птицы? Тут пришлось даже натурную демонстрацию проводить, подвесив на двухметровую оглоблю пудовую катушку провода. Попробуйте, господа, помахать такой штукой.

Да, взмахнуть можно, особенно если положить оглоблю на опору. Да только есть пара нюансов. Для начала, ворочать массу «крыла» то разгоняя, то замедляя ее усилиями, передающимися через «оглоблю» — сложно и убийственно для механики. Такое крыло развалиться довольно быстро. И на закуску, чем тяжелее крыло, тем реже им можно «взмахивать» — элементарная физика маятника и моментов инерции.

В результате, большое крыло слишком медленно машет, чтоб осуществить полет птицы. Как вариант, можно часть крыла оставить неподвижной, а взмахивать только кончиком, создавая необходимую тягу. Да только есть вариант проще. Ведь можно не преодолевать инерцию масс, качая плоскости туда-сюда, а вращать их в одну сторону.

Вот мы и добрались до концепции воздушного винта и неподвижных крыльев. Прообраз винта мы уже имеем в виде ветряка, да только полотно при скоростях полета самолета уже не актуально. Порвет на лоскуты. Тогда что?

На этом этапе в лаборатории начали монтаж бочки с раструбом, заменяющей нам аэротрубу. Генератором ветра в ней являлся все тот же многострадальный, полотняный ветряк, на оси экспериментального, малого газового коловратника. Убивали разом трех зайцев — организовывали ветер, доказывали непорочность полотняных лопастей и ждали когда развалиться «амфора» коловратника.

В аэротрубе предполагалось нащупать форму профиля крыла и винта. Опорой послужили профили шверта «Катрана», которые хоть и были симметричные, но общие пропорции соблюдали неплохо. Их достаточно было немного «выгнуть», сделав профиль несимметричным, и продуть несколько вариантов, находя оптимум.

Вообще, профиль крыла не такая уж великая вещь, как писали в мое время околонаучные источники. Воздух действительно, обтекая профиль с плоскостями разной кривизны, создает разряжение на верхней плоскости по закону Лаваля. Да только подъемной силы от этого с гулькин клюв. Гораздо большая подъемная сила появляется, когда плоскость поворачивается под углом к набегающему потоку. Это и понятно — если во время сильного ветра вынести на улицу лист фанеры и поднять его над головой строго параллельно земле, лист будет только слегка вибрировать. А вот если наклонить лист фанеры под углом к ветру — его просто вырвет из рук.

Тогда чем хороши все эти профили, если лист фанеры прекрасно создает подъемную силу? Примерно тем, чем плот из бревен отличен от спортивного катамарана. У листа фанеры плохое обтекание, большое сопротивление. Вот если обстругать лист, создавая ему плавные, закругленные линии — ситуация значительно улучшится.

Таким образом, профиль крыла интересовал именно в разрезе минимальных сопротивлений при различных наклонах относительно набегающего потока, которые называют «углами атаки».

С лабораторией возились долго и весело. Даже Алексей отложил руководство и присоединился к экспериментам, сменив форму на кожаный передник. Правда, другие дела довольно часто отрывали нас от увлекательного занятия — выстругивания профилей и наблюдения за колебанием ниточек в потоке воздуха, облепляющих профиль будто шкура.

Углы и подъемную силу фиксировали простым транспортиром и весами. Все очень утилитарно, но результаты выходили интересные. По крайней мере, уже на десятой заготовке получили неплохой профиль для малых скоростей и больших углов атаки.

В очередную нашу отлучку лабораторию посетил небольшой пожар, намекнувший будущим воздухоплавателям, что прогар жаровых труб на двигателе — штука весьма опасная в окружении деревянных конструкций. Завели отдельный журнал для противопожарных экспериментов. Нам предстоит конструировать гондолы двигателей, и необходимо учесть прогар труб в полете как штатную ситуацию.

Вместе с горячими идеями стукнула мысль об обледенении, и лаборатория обзавелась еще одним отделом для конструирования систем охлаждения и обогрева. Для начала, предложил конструировать тонкий латунный радиатор в форме носка крыла. Конструкция проста, как весь самолет — латунную полосу изгибали по форме носка и чеканили в ней каналы для тока охлаждающий двигатель жидкости. Второй, гладкой, полосой каналы закрывали, герметизируя систему вальцовкой краев и пайкой. Вопрос стоял только в балансе толщины латуни, ее веса и живучести, что можно было проверить только экспериментами.

Отдел прочности развлекался полкейкой и изломом кусков лонжерона и обшивки. Обшивку, кроме как из фанеры, делать нам было не из чего. Можно, конечно, натянуть полотно, пропитанное олифой. Да только вес у такого полотна выходил немногим меньше фанеры, толщиной в миллиметр. Понятно, что при подобном раскладе фанера предпочтительнее и по прочности, и по долгожительству и по способности сохранять форму.

Безусловно, вопрос с легкой обшивкой могла бы решить шелковая ткань из Китая, только тут имелись свои подводные камни, начиная от мизерных объемов торговли, которые еще надо развивать, и заканчивая пропиткой, которую надо подбирать для шелка отдельно.

Пока вопрос решали линейно — отрабатывая технологию тонкой фанеры, прочной, водо и воздухо стойкой, легкой. Нервюры и лонжероны предполагали выклеивать аналогично обшивке — посему пара подмастерьев целыми днями клеили многочисленные геометрические конструкции из шпона разной пространственной ориентации, а потом ломали эти сооружения, набирая статистику. Ломали с выдумкой, организовывая не только простые нагрузки, но и удары и раскачивания — все согласно нашим свежим лекциям.

Мне теперь приходилось вечерами писать учебник аэродинамики, со вставками из теории самолета, которую уже и сам плохо помнил. И это притом, что вечер у меня начинался часа в два ночи. Но на душе стало хорошо и покойно.

5 февраля заменили полотняный винт воздуходувки на деревянный, выклеенный из шпона. Любопытно, что первый деревянный винт, выструганный из дерева, вышел хлипким. Мы испытывали его, бросая в серебристый круг вращающегося винта пригоршни песка и камушков. Вышло плохо.

Второй винт клеили, складывая слои шпона, вырезанные по нескольким лекалам, соответствующим продольным разрезам винта. Такой винт потребовал обработки гораздо меньше, чем вырезанный из цельного куска дерева. Соответственно, винт получился технологичнее и дешевле, обладая достаточной прочностью.

Потренировавшись на винте воздуходувки, начали разработку двухметрового винта для самолета. Двигатель под этот винт собрал второй цех, но там еще тучей роились проблемы. Все же, мощный агрегат потребовал к себе серьезного отношения, не удовлетворившись простым масштабированием.

Тандем вышел размером почти два метра и диаметром в сорок пять сантиметров, плюс еще по пятнадцать сантиметров диаметров жаровых труб по обеим сторонам двигателя. Можно сказать, разрез силового агрегата напоминал овал, с осями в пятьдесят на восемьдесят сантиметров. Весом это чудовище превысило триста сорок килограмм, зато мощностью вплотную приблизилось к двумстам лошадям.

Вес вышел явно завышенным, в связи с изначальным «монументализмом» коловратников, имеющимися у нас в запасе. Строй двигатели «с нуля», думаю, на сотню килограмм можно будет сделать легче и на полметра компактнее.

Пока матерый «тяни-толкай» шипел на окружающих выхлопом, и упрямо кипятил свою систему охлаждения. Отрабатывать на нем оборудование являлось делом захватывающим, но представить этого монстра в гондоле деревянного самолета пока не получалось.

Зато отработали, наконец, систему запуска. Так как изготовлять сложные детали мы не могли, пришлось обходиться тем, что есть. А был маленький паровой котел от паротяга, способный раскрутить газовый коловратник. Более того, обнаружилась любопытная особенность — добавление пара в факел горелки заметно увеличивало мощность двигателя.

Небольшой котел был утвержден как штатный пусковой механизм газового двигателя, с недокументированной функцией форсажа. Если понадобится взлетать на перегруженном самолете — форсаж лишним не будет.

Прикинув развесовку самолета, определил для двух двигателей только один пусковой котел, а вместо второго планировал поставить маленький паровой коловратник, планируя собрать котел и паровик в одно автономное устройство внутри фюзеляжа самолета. В случае чего, например, аварийной посадки или просто стоянки на аэродроме, эта автономка и кабину обогреет, и горячего чайку организует, и электричество выработает. Да и запускать двигатели горячим паром, в холодном климате, лишним не будет.

Вот так самолет, еще не родившись, обрастал оборудованием. Мелочи, но без них никак. Те же стальные ленты на днищах поплавков — вроде и лишний вес, зато можно садиться на лед, не особо боясь разбить фанеру. Остекление кабины пилотов — вроде и без него можно, но это на юге и у земли. С каждым километром высоты температура падает примерно на семь градусов. У земли двадцать градусов тепла, а на высоте трех километров она уже ниже нуля. В таких условиях никакой дополнительный вес лишним не будет. Еще желательно, чтоб двигателисты обеспечили небольшой отбор воздуха от двигателей, для наддува кабины — но с этим пока было не все хорошо…

Гораздо интереснее дела шли у радистов. Мы проверили прием радиостанции Долины не только на детекторный приемник Долины и Санкт-Алексия, но и два дня ходили по океану на канонерке, составляя таблицу приема. Понятно, что полкилометра антенны запихнуть на корабль просто некуда. Приемник работал от рамочной антенны накрученный из проволоки длиной в одну десятую волны. Коэффициент усиления у такой рамки вышел посредственный, зато диаграмма направленности позволяла пеленговать радиостанцию. Можно считать — родился радиопеленгатор.

При всей неказистости приемной антенны, дальность связи явно превысила сотню километров в океане. Дальше мы пока проверять не стали, составив таблицы затухания сигнала. Надо будет еще поработать над антеннами.

К 12 февраля на столе аэро лаборатории стоял двухметровый макет воздушного корабля. Пожалуй, одно из лучших моих творений, правда, пока еще неизвестно, как приживущееся в воздухе. Пора два слова сказать и о нем.

Изначально, прикинув вес двигателя и фанерной оболочки — отказался от малышей. Один планер с полотняной оболочкой мы соберем, более того, уже собираем. Но не для полетов, а для «ветряного тренажера».

Тренажер сооружали на прибрежном холме, в виде гигантского «коромысла». Идея тренажера проста, и его часто применяли на заре авиации. На длинное плечо коромысла шарнирно закрепляли самолет, а коротким плечом с грузом уравновешивали большую часть его веса. В таких условиях пилот мог легко «летать» в порывах ветра, набирая и теряя высоту, и даже делая повороты с креном. При этом можно ограничить углы отклонения коромысла, обезопасив пилота от падения на землю при грубых ошибках. Игрушка — но отобрать перспективных пилотов для обучения от тех, кто летать боится, можно вполне.

Возвращаясь к макету самолета, стоит вспомнить, что закладывал в него возможность взлета и посадки с земли и воды. С одной стороны, взлет и посадка на воду предпочтительнее — озер много. С другой, если будет самолет, то грех не лететь на нем вглубь континента, делая аэрофотосъемку. А вот будут ли там озера и реки, еще не факт.

При этом найти оборудованные аэродромы в этом времени кажется маловероятным. Отсюда вывод о необходимости короткого взлета и посадки.

Фюзеляж самолета вобрал в себя все наши наработки от скоростных катеров. Уже знакомая схема «морских саней» получила пик своего развития. Центральная «лыжа» вытянулась на четыре метра, или на сорок сантиметров по меркам макета. Две боковые, двух с половиной метровые лыжи, слегка приподнятые, растопыривались на три метра в стороны, образуя плавные прогибы днища «тримарана». Со стороны конструкция смотрелась красиво, на деле являясь чередой компромиссов. Реданы для глиссирования не уживались с ламинарным обтеканием воздуха. А аэродинамический профиль крыла был противопоказан обводам «тримарана» при посадке на воду.

Тем не менее, зализанные обводы тримарана, после взлета, вполне могли выполнять роль нижнего крыла, если продумать остальные формы фюзеляжа. Понятно, что трехметровый фюзеляж, соответствующий ширине посадочной опоры, создаст слишком большое сопротивление, и обводы верхней части напоминали обводы гоночных катеров моего времени — широкое, плоское основание, плавно переходящее в кабину полутораметровой ширины, возвышающуюся над центральной лыжей.

Макет фюзеляжа-тримарана мы старательно гоняли по заливу, не только таская его на веревочке, но и «стреляя» макетом из лука в воду. Большего не сделать, пока не попробуем макет в натуральную величину.

Самолет одним фюзеляжем не ограничивается. Хотя, посадка на воду накладывает свои ограничения и на все остальное. Например, винты необходимо поднимать максимально высоко над водой, спасая их от брызг и волн. Так как двигателей предполагалось использовать два, размещались они на крыльях, по обе стороны от фюзеляжа. Более того, в связи с минимальным диаметром фюзеляжа, крылья пришлось изломать по форме крыла чайки. При выклеивании лонжерона из шпона, его форма особой проблемой не являлась. Зато концепция «крыла чайки» решала несколько проблем. Поднимала двигатели, и, соответственно, винты над водой, обеспечивала оптимальное аэродинамическое согласование крыла с фюзеляжем, и позволяла лучше использовать центробежный разлет воздуха от винтов.

Про последнее надо сказать чуть подробнее. Винты не только закручивают воздух и «отбрасывают» его назад. Они еще «раскидывают» воздух в плоскости своего вращения. В мое время даже большие исследования были, когда винты заключали в кольца, подбором формы которых увеличивали тягу. Правда, увеличение выходило не такое значительное, чтоб компенсировать дополнительное лобовое сопротивление самих колец, и идея широкого распространения не получила, если не считать ее реализацию в турбореактивных двигателях. Зато доказали, что подбирая форму фюзеляжа и согласовывая с ней работу боковых винтов, можно добиться прироста тяги, или, точнее, уменьшения лобового сопротивления.

Основным критерием тут стало направление вращения винта. Винты должны «грести» воздух под крыло, к фюзеляжу, который должен начинать сужение в плоскости вращения винтов. В этом отношении, форма «крыла чайки» выходила оптимальным решением. Фюзеляж плавным полукругом переходил в наплыв крыла, выступающий вперед плоскости вращения винтов, поток загонялся в эту «ловушку», скользя по ней к хвосту. Так как задняя часть фюзеляжа сужалась, появлялся эффект выдавливания меж пальцев скользкой косточки, толкающей самолет вперед. Одновременно с этим под крылом создавалась «воздушная подушка», увеличивающая подъемную силу.

В мое время серьезные конструкторские бюро рассматривали взаимодействие разных частей самолета с точки зрения уменьшения вредного влияния. Искать способы собирать подъемную силу по крохам таким институтам не приходилось — они по науке работают. А вот на форумах любительской авиации, где пытались взлететь, имея только двигатель от мопеда, любые обоснованные извращения только приветствовались, и разбирались по косточкам. Почитать их перепалки, порой, бывало весьма познавательно.

Вот и добрались до крыла. Хоть оно и считается самой важной деталью самолета, однако летательные аппараты, порой, обходились и без него. Не считать же крылом винты вертолетов и автожиров. Кстати, к автожиру надо будет присмотреться потом подробнее. Вертолет пока не осилим, а вот автожир попробовать можно. Если получится — будет идеальный разведчик для ледоколов. Но это позже.

Итак — крыло. С одной стороны, штука простая. Длинная плоскость, зализанных форм, прорезающая воздух и создающая подъемную силу в зависимости от «угла атаки». С другой стороны — достаточно вырезать полоску бумаги, перехватить ее посередине и несколько раз поводить рукой в воздухе, чтоб оценить сложности. Полоска завернет края, а то и скрутится непредсказуемой спиралью.

Вот и на крыло действуют подобные силы. Перелом лонжерона и «складывание» крыла по примеру бабочек, является одной из распространенных причин авиационных катастроф. Но кроме таких очевидных проблем есть и менее явные подводные камни. Если взять тонкую доску, достаточной длины, зажать ее с одного торца, а второй торец покрутить руками, то убедимся, что доска довольно легко скручивается «винтом». Крыло, к сожалению, подвержено этой напасти в не меньшей степени. Только вот результат такого скручивания у крыла в полете гораздо неприятнее. Крыло начинает скручиваться то в одну, то в другую сторону, увеличивая амплитуду и разрушаясь. Такое явление называют «флаттер» и от него погибло множество самолетов, пока разбирались, в чем дело.

Кстати, явлению колебаний и скручиваний подвержены все детали воздушных кораблей, от рулей и стабилизаторов до шасси. В частности, разрушающая «пляска» шасси даже получила собственное имя — «шимми».

Названия красивые, да только за ними кровь пилотов, собиравших по крупицам знания о воздушном океане. Для моего времени подобные явления и способы их преодоления тайной уже не являлось, а вот исследователям прошлого приходилось идти с «закрытыми глазами», делая модель за моделью. Пожалуй, про исследователей уместнее даже применить термин «бежали, спотыкаясь», так как от самолетов братьев Райт до истребителей Второй Мировой прошло всего сорок лет. Так стремительно развивались только компьютеры в мое время.

Зачем тогда делать длинные крылья, если у них такие проблемы? Увы, тут прямая взаимосвязь. Чем больше размах крыла, тем выше его способность планировать. Не даром планера выглядят в небе как тонкий крест, с широко раскинутыми, узкими крыльями. Смотреть на такие крылья, из кабины планера в полете, весьма занятно. Они откровенно «взмахивают» и изгибаются при маневрах. Опытные пилоты не обращают на это внимания, а для пассажира гарантированны острые ощущения.

Но современные мне планеры — продукт карбона и дюраля. Нам такие технологии недоступны. Приходилось увеличивать толщину крыла до четырнадцати процентов его хорды. Грубо, при ширине крыла у корня в два метра, его толщина составила двадцать восемь сантиметров. Отдел прочности просил увеличить толщину еще больше, так как они не гарантировали целостность лонжерона, длинной двадцать метров с нагрузкой посередине не менее четырех тонн. Но и это мы попробуем на практике. Первый собранный нами самолет никуда не полетит, тем более, что двигатели для него еще не готовы, а будет разломан на стендах.

Крыло не ограничивается одним размахом и профилем. Много на нем дополнительных устройств. Например, есть у крыльев такая беда, как перетекание воздуха с нижней плоскости, где давление избыточно, на верхнюю плоскость, где развито разряжение. Такое перетекание уменьшает подъемную силу, и с ним борются, давая крылу сужение в плане — тогда встречный поток препятствует перетеканию воздуха. Да только рано или поздно крыло заканчивается, и вихри перетекания бурлят на концах с большой силой.

Со временем нашли управу и на эту напасть. На концы крыльев ставили аэродинамические шайбы, препятствующие образованию вихрей перетекания. Вариантов таких шайб имелось великое множество, но в нашем случае подходил только один — в виде дополнительного бака, загибающегося вниз от конца крыла. С учетом концепции гидроплана, баку нужно еще придать форму поплавка, на который может опереться самолет, если он все же завалится на крыло при взлете или посадке.

Другое дело, что этот бак нельзя делать большим — иначе потеряется аэродинамика самого крыла. Очередной компромисс между водой, воздухом, прочностью и развесовкой.

Кроме формы и описанных ухищрений, крыло имеет еще механизацию. Это очередной компромисс между взлетом на малой скорости и быстрому полету по маршруту. Теоретически, взлететь можно и без механизации. Только потребная скорость взлета может быть в несколько раз больше, чем с простейшей механизацией крыла.

Так что это за зверь? Грубо, это просто способность крыла «загнуть» свою заднюю кромку вниз, изменяя профиль. Самое оптимальное было бы взлететь на одном крыле с профилем оптимальным для малых скоростей, а после взлета поменять крыло на другое, с профилем для больших скоростей. В мое время так и не придумали, как можно сотворить такую ротацию — зато механизацию довели до совершенства. В современных мне самолетах из задней кромки крыла выползали целые «цепочки» закрылков, разделенных строго рассчитанными воздушными щелями.

Нам такое не осилить, но простой, щелевой закрылок, выпускающийся на два угла, меньший, взлетный и больший, посадочный — можем сделать. Закрылки, расположенные с обеих сторон от гондол двигателей, дадут особо значимый прирост подъемной силы, за счет потока воздуха от винтов. Хотя потребуют значительного силового подкрепления крыла, в месте их подвески.

Кроме закрылков, ближе к концу крыла, расположены элероны, которым самолет управляется по крену. Ради уменьшения взлетной скорости можно и их использовать в виде закрылков. Такие совмещенные устройства, в мое время, назывались «элевоны» и использовались довольно широко. Принципиально, механика их двоякого использования не сильно усложнена — достаточно включить в тягу «ромбовый домкрат» и элероны при взлете будут выпускаться не хуже закрылков, сохраняя при этом возможность управлять самолетом по крену на взлете.

Отдельный вопрос — усилия на ручках управления, отклоняющих многочисленные рули и элероны. На самом деле, усилители на рулях — вещь совершенно необязательная. Давно придуманы схемы аэродинамических компенсаторов усилий на рулях. Достаточно сказать, что огромный пассажирский самолет, эксплуатировавшийся в мое время, «Ил-62» — не имел усилителей рулей. Пилоты управляли самолетом исключительно своей мускульной силой, порой отдавая это дело в электромоторы автопилота.

Возвращаясь к крылу нашего гидросамолета, упомяну еще подкосы. Так как крыло требовалось длинным — возникла необходимость подкрепить его, ближе к середине, упором, идущим от краев внешних поплавков гидросамолета. Получился эдакий полутораплан, с трехметровым нижним «крылом» и двадцатиметровым верхним, соединенным с нижним упором, или, на языке авиации, «подкосом». Если говорить терминами самолетостроения моего времени, у меня вырисовывался «двухмоторный, поперечный, подкосный, гидрополутороплан, с верхнем крылом формы „чайка“ и балочным, двухкилевым оперением».

Про оперение вопрос пока был спорный. Изначально заложил двухкилевую, балочную схему, похожую на знаменитую «раму», времен войны. Обосновывался такой выбор просто — балки являлись логичным продолжением гондол двигателей, с точки зрения аэродинамики. Кроме того, при наличии балок легче было «навесить» закрылки и обеспечить управление ими. Наконец, проще выходила силовая схема стабилизатора с рулем высоты и двух килей, с рулями направления. Крестообразная тросовая растяжка, обеспечивающая продольную прочность конструкции, может быть использована как антенна радиостанции.

Отдельным пунктом в выборе балочной схемы стала гидродинамика «тримарана». Длинную центральную лыжу весьма тяжело «оторвать» от воды при взлете, и короткий фюзеляж, контактирующий с водой, для меня был предпочтительнее.

Получившаяся удобная задняя дверь, для погрузки внутрь самолета, стала просто дополнительным бонусом, который особо не влиял на выбор схемы, но и отказываться от него будет глупо.

Вот так и выглядела модель экспериментального воздушного корабля вице-империи. Алексей не мог налюбоваться на творение подмастерьев, и даже не хотел отдавать его на продувку в трубу, обоснованно полагая, что мы модель испортим. Обязательно разломаем! Да еще и не один раз. Расчеты — расчетами, но ничего не заменит практики.

Более того, продувки макета это еще не показатель. Продувать надо готовый самолет, но такой трубы у нас пока нет, и в ближайшее время не будет. Бледной заменой станет продувка самолета на «коромысле» тренажера, штормовыми ветрами. Разобьем полномасштабную модель наверняка, возможно, и не один раз — зато пилот останется живой.

Описанные этапы создания воздушного корабля, повергли царевича в глубокое уныние. Видимо он надеялся летом полетать. Мечтатель. Как говорил опытный бык, спускающийся с холма к пасущемуся стаду коров, своему молодому коллеге — «мы пойдем медленно-медленно…».

На дворе начинался март. Природа оживала, расцвечивая окрестности Долины многочисленными пятнами цветов. Запахи стояли обалденные, лишь слегка подпорченные выхлопами двигателей, на стендах моторного цеха, и густым ароматом клеящейся фанеры. Во дворе сборочного цеха, под углом, висел полноразмерный макет крыла, нагруженный сетками с камнями. Всем желающим не возбранялось, а скорее, рекомендовалось, дергать и раскачиваться на сетках-утяжелителях. Молодых подмастерьев забава порадовала, и уже через две недели макет интенсивно поскрипывал, указывая на свои слабые места.

Алексей пропадал на втором нашем аттракционе — коромысле, нагруженном убогим, полотняным, макетом планера. Ветер весны играл парусиновыми крылышками модельки, потираясь боками по лихорадочно отклоняемым рулям и элеронам. Самолетик выписывал в воздухе причудливые крендели, послушно откликаясь на отклонение избыточно больших рулей и стремясь отделаться, наконец, от этой навязчивой привязи к земле в виде коромысла.

Тратить все время на роль инструктора при этом тренажере у меня возможности не имелось, в результате Алексей с одним из подмастерьев двигателистов и тремя морпехами, которые помоложе, активно разбивали носы самостоятельно, благо фанерное кресло пилота, оснастили привязными ремнями, уже минимум дважды спасших царевича от «производственных травм».

Желающих оседлать тренажер имелось больше, чем пятеро названных. Но многим, катание на коромысле требовалось только для острых ощущений. Большинство попробовавших, задерживались на тренажере редко — но именно из их среды сформировалась пятерка будущих пилотов, которая, вскоре, обещала увеличиться до семи человек. Люди приходили, пробовали, потом пробовали еще, а затем просто не могли уже уйти.

Будущим пилотам начал давать задания, чтоб они не просто болтались на коромысле, а осуществляли разумные действия. Например, выполняли пару «виражей» с «пикированием» на строго определенные точки.

Лучше всех с заданиями справлялся царевич, но вовсе не от обладания скрытыми талантами, а по причине задавливания остальных пилотов авторитетом, и максимального числа часов «налета». Пришлось переговорить с ним на эту тему. Впрочем, нам скоро уходить на север — остальные пилоты наверстают «налет».

Март так и прошел, под хруст ломаемой фанеры и факела прогоревших жаровых труб. Проекты двигались, хоть и медленно. Острая проблема встала с недостатком сменных частей к двигателям. Не рассчитывали мы запасы на интенсивные эксперименты. Надеюсь, конвой Беринга привезет этого добра в достатке.

В конце месяца собрали первый, полномасштабный, макет самолета, пустой внутри и с мешками песка в гондолах двигателя. Первым делом покатали самолет по заливу за катером. Эксперименты с полномасштабным фюзеляжем мы проводили еще в первой половине марта, но крылья и хвостовое оперение внесли коррективы в те опыты. Моменты инерции тяжелых крыльев затрудняли маневрирование, и усугублял крены при боковой качке. Однако буксировка в волну давала на динамометре вполне приемлемые цифры, даже в случае закрепления тросов за гондолы двигателей, имитируя тягу двигателей. Усложнение условий опытов, имитирующие отказ одного двигателя на взлете, показало недостаток управляемости самолета рулями направления. Пришлось ломать голову над увеличением площади рулей, так как подобная ситуация может сложиться и на взлете с земли. Если бы дело только о воде шло, добавил бы просто центральному поплавку обычное перо руля.

Кстати, шасси для самолета, по-прежнему оставались «белым пятном». Изначально предусматривалось трехточечная конструкция с передним колесом. Два основных колеса убирались в боковые поплавки, переднее, в носовую часть центрального поплавка.

Колеса изготавливались из широкого, стального обода, скрепленного со втулкой многочисленными спицами. Вес колес получался значительным, но гарантированно выдерживающим четыре тонны, то есть вес самолета с учетом двойной перегрузки при грубом приземлении.

Уборка шасси в поплавки тримарана требовалась для нормального приземления на воду и снег. Сесть с торчащими, неубирающимися, колесами на воду, а тем более на снег, чревато не только срезанием всех выпирающих частей, но и капотированием, то есть, кувырком через нос.

Пока убирающиеся колеса проходили испытания на отдельной раме и результаты не радовали. Убирались и выпускались шасси винтовыми штангами, путем вращения одного штурвальчика, как было, в свое время, на истребителях И-16. Вот только схема, вместе с пружинными амортизаторами, выходила либо излишне тяжелой, либо ломалась, когда раму, загруженную мешками с песком, сбрасывали с высоты пары метров.

Пока мастера искали «золотую середину», наш макет вообще обходился без колес, путешествуя по земле на приставных монстрах от армейских понтонов. К слову, на таких колесах самолет было даже удобнее сталкивать в воду и вытаскивать на берег, жаль, что подобные шасси физически не впихнуть в корпус.

Для подвески макета, на холме, именуемом в быту «Воздушным», создавалось второе коромысло. Длиннее и массивнее своего младшего брата. Если уточнять про холм, то полное его название звучало как «Воздушная забава», но в этом случае настаивал, чтоб прижилось именно первое слово, а не второе.

Перед подвеской к коромыслу модели самолета проверили прочность конструкции испытательным грузом, и только потом закончили монтаж второго «аттракциона». Испытать сразу новое развлечение не удалось, хоть и очень желалось. Особенно некоторым. Подвеску делали, согласно правилам безопасности, при штиле. Затем пошел дождь, что являлось в этих землях редким явлением. Потом закрутили дела.

Сильный ветер разгулялся только в середине апреля, но пока он был порывистый, проводить пробы не хотелось, а ровный ветер задул далеко не сразу. Зато первые «подлеты» макета собрали почти всех поселенцев. И чего они хотят от «лабораторных работ»?

Первым делом испытывали подъемную силу закрылков, «поднимая» ими самолет и замеряя подъемную силу динамометрами, чтоб потом пересчитать ее на силу ветра и сравнить с расчетами. Сразу шлепнулись «мордой в грязь». Выпущенные вместе с закрылками элевоны, при некоторых углах отклонения ручки, приобрели тенденцию к «реверсу» рулей. Вместо того, чтоб выравнивать крен, они его усугубляли. Обидно. Но хорошо, что это выяснилось на стенде, а не в полете. Пришлось уменьшать углы отклонения элевонов и модернизировать управление ими. Подозреваю, если первый же эксперимент принес подобные результаты — нас ждут веселые времена.

Нырнув с головой в работу над интересными проектами, не обращал внимания на происходящее вокруг. Между тем, работа поселений не ограничивалась рацией и самолетом. Вокруг активно бурлила жизнь, канонерки прошлись еще одним походом вдоль берегов, развозя припасы и сплетни. Даже «Искупление», под командой старпома канонерки, дошло до Саверсе и вернулось обратно. Надо было медаль старпому вручить, но подвиг прошел буднично, и «Искупление» тихо ушло в Асаду. Жаль, что не поговорил с новым капитаном.

Лодочный флот Алексии пополнился двумя катерами с газовыми коловратниками, вроде как предназначенных для лабораторных испытаний, но немедленно зажатых рыбаками — так как катером эти кораблики назывались весьма условно, больше относясь к классу больших баркасов или малых траулеров.

Радисты установили второй опытный образец передатчика на канонерку, и развлекались составляя карты связи, в остальное время, собирая и налаживая передатчик для форта Росс. Морской передатчик отличался от наземного только карданным подвесом, призванным защитить вращающиеся детали от качки. Пожалуй, отличался передатчик еще и здоровой табличкой, приклеенной к корпусу, на которой крупный молоток перечеркивал жирный, черный крест. Не лишнее напоминание, а то механики канонерок этот инструмент очень любят.

В радиоигры включились компьютерщики, опробовав свой «телеграф». Неожиданностей пока не возникло «дирижером» выступал аппарат Долины, и на его вращающемся «опросном» диске имелось всего два адреса. Понятное дело, запаздывания замечено не было. Сообщения расшифровывалось, если не грохотали грозы. Работы компьютерщикам еще непочатый край. Предложил им подумать над «квитанцией», которой должна ответить принимающая сообщение сторона.

В поселениях начинался свой «телеграф». Март месяц, коты вылезли на солнышко, отряхнули мундиры, робы и подарки от зимней пыли, после чего рванули по… женщинам. И ведь находят же их как-то!

Где коты, там и выяснения отношений. Благо не принято на Руси за железо хвататься. Работа медиков, в этот период, становиться разнообразна и увлекательна. Среди них уже подросло поколение профессиональных циников и за вечерним печивом с отваром от их стола нередко слышалось нечто подобное «Зрю, и не верю… а как оттуда этот сучок вытащил…». Веселое время — весна.

Вернулась канонерка, еще не оборудованная радиосвязью, с севера. Наша, дежурившая в Алексии, ушла ей на смену. Новостей привезли целый ворох, из которого меня больше всего удивило бурное обсуждение, как русская сборная по футболу Асады разгромно обыграла сборную аборигенов, потеряв за время игры всего два зуба и получив один вывих. Чем они там занимаются?! Или это губернатор, таким образом, боевой дух поднимает?

Что интересно, асадовцы бросили футбольную «перчатку» поселениям Саверсе, Аляски и Хайдага. Это нам теперь еще и сборные команды туда-сюда возить?! А почему Алексию за противника не посчитали?

Шепнул кому надо, что нас не уважают и называют «желтым земляным червяком». На мгновенно размеченном поле Долины вбили столбы ворот, и вечерами оттуда неслись азартные выкрики. Откуда у людей силы на все берутся? Днем они, вроде, работают, вечером мяч гоняют, ночью выполняют функции котов а утром дают работу медикам. Вроде весь день плотно расписан.

Наверное, старею. Меня хватало только на работу. Правда, она заканчивалась порой позже, чем возвращались «коты». Зубы опять разболелись так, что народ начал кланяться, чего раньше не замечал, и стараться обходить меня по большой дуге на цыпочках.

Хайдаг прислал первую стальную ленту, прокатанную в вице-империи, приложив ее к отчету о запуске малой мартеновской печи, в которой сжигали газ после восстановительного цеха. Рудознатцы острова перекочевали на материк, и буквально сразу наткнулись на следы залежей серебра. Поиски там еще в самом разгаре, но уже поднимается вопрос о форте. Дело осложняет близость месторождений к землям ситкхов. Пора с ними что-то делать. Тем более, если верить рассказам алеутов, то в тех землях частенько выменивали «мягкий камень», опознанный нашими как свинец.

Аляска отчиталась о начале разработки угольных залежей. Требовали грузовые корабли, так как они уже договорились о поставках на Хайдаг. Пусть «Искупление» забирают, и его систершип, который назовем «Наказание». Святое, само собой. Будем ссылать проштрафившихся капитанов на угольные рейсы.

Асада, кроме увеселений, отчиталась о готовности загрузить два ледовых корабля пиломатериалами ценных пород древесины. Еще доложила о начале разработки медного месторождения. Меди по побережью нашли много. Недалеко от медных разработок, на другом берегу реки, подозревают залежи цинка. Медь нашли и на северной оконечности острова Санук, но пока разрабатывать ее нет сил.

Саверсе неожиданно отчиталось о нахождении месторождения «драконьей крови», точнее, киновари. Ртуть, в общем, они случайно отыскали. Причем, отличились в этом деле мастера Порт Росс. Хотелось бы мне знать, куда это они с рабочих мест бегали? В округе точно ничего подобного не видел.

В остальном все шло по плану. Все внимание постепенно концентрировалось на наших кормильцах. Приближается время ударных полевых работ. Даже в Долине огороды в этом году заложили весьма солидные. Боюсь только, насосов для полива такой площади нам не хватит.

Новости просматривал вечером, на сон грядущий. Набирался позитива, чтоб не снились кошмары с пляшущими перед глазами стрелками приборов самолета и разлетающимися обломками воздушных винтов, пробивающими фюзеляж. Надеюсь, это просто кошмары, а не проснувшееся от перенапряжения ясновидение.

Кошмары, кошмарами, но… Отложил доклады, пододвинул к себе исписанную вкривь и вкось бумажку. Так куда у нас полетят осколки винта? Узкой, двухмиллиметровой, стальной пластины в этом месте будет ли достаточно, для защиты фюзеляжа? Надо пробовать…

Помедитировал над «золотыми» отчетами Форт Росс. Обидно. Денег хватит поднять полный комплекс промышленности. Но за морем и телушка по полушке, да рубль перевоз. В нашем случае готов переплачивать за «перевоз», так все одно не везут…

Вот и набрался позитива. Сна ни в одном глазу. Вышел на улицу, под глубокую черноту неба, усыпанного звездами. Пихнул в бок дежурного морпеха. И как они умудряются похрапывать с открытыми глазами? Сколько же неординарных личностей мы собрали в этой экспедиции? На улице благодать. Тепло. Легкий ветерок с запахом моря. Не то, что в прокуренном кабинете.

Ночь стрекотала знакомыми, и не очень, звуками. На гране слышимости шипела поселковая электростанция, на почти холостом ходу. Где то у воды перекрикивались люди. Слов не разобрать, но перед глазами, почему-то, сама всплывала картина с рыбаками, выбирающими сети.

Под навесом столовой горел свет, и бродили несколько человек. Неужели так засиделся? Ради интереса вернулся к себе и глянул на часы. На руке их не ношу, пока работаю. Тяжеловаты они. Действительно, уже утро. Так зачем ложится? Что у нас там по плану на сегодня?

Понедельник начинается в субботу… А какой, интересно, ныне день недели? Надо на заутреню сходить — наши батюшки точно календарь ведут.

Май вылизывали макет самолета и готовились к отплытию. Алексей, наигравшийся в аттракционы, вспомнил, что он государственный деятель, и «взмахнул рукой» на запад. Что-то в этом роде и предполагал. Давненько у нас экстрима не было. Через океан на трехсоттонной канонерке, это как раз то, чего нам не хватало.

Поставил корабль Питера на профилактику. Запас корабельных снастей подходит к концу. Краски осталось две последние бочки. Хорошо еще, что запчасти к двигателям канонерок не участвовали в экспериментах.

Мысль о краске заставила пробежаться в фанерный цех. Надо добавлять в масло для внешних слоев фанеры цинковые белила — будет дополнительная защита от ультрафиолета и гниения. Запас белил еще есть.

7 мая сломали макет самолета на тренажере, и сам тренажер до кучи. Отработали методику создания комиссии разбора летного происшествия. Любопытный опыт. Вынесли вердикт «пилоту набить морду» и принялись чинить сломанное коромысло и разбитую носовую часть центрального поплавка, переходящего в кабину. Макет можно было и с такими поломками эксплуатировать, но отрабатывали методики ремонта и восстановления, с последующей проверкой прочности.

10 мая мне лечили зуб. Продуло. Но об этом писать не буду. Нечего поражать потомков широтой своего языка. Надо вспоминать из чего новокаин делали. Говорят, есть ныне мастера общей анестезии посредством дубинки. Надо хоть такого специалиста пригласить, а то чуть сильнее стукнуть или чуть слабее — эффекта не будет, не сказать хуже. Профессионалы ценны в любом деле.

Зато теперь мой «рябой» оскал будет вгонять в дрожь. И трубку можно курить, не разжимая зубов. Так что, есть и положительные моменты.

Одним из таких моментов было испытание приборной панели самолета. Жуткая отсебятина. Пара вольтметров в роли тахометров и пара омметров в роли датчиков температуры двигателей. Как не странно, с последними возились дольше всего. В итоге пришлось делать тонкие волоски из платины — она оказалась неплохим датчиком для термометра сопротивления, увеличивая сопротивление на четыреста Ом, каждые сто градусов.

Сердцем остальных приборов стала трубка ПВД, то есть, приемника воздушного давления — датчик многофункциональный, и проверенный временем. Сложность возникла только с расположением этого «копья», которое должно торчать впереди фюзеляжа или крыла, чтоб принимать давления незамутненного самолетом потока воздуха. Прилаживали трубку в разные места, но в итоге поставили в верхнюю часть пилотской кабины. Самолет приобрел несколько агрессивный вид и народ начал шептаться про «Единорога». Постарался пресечь приклеивание ярлыков. А то если мы над кабиной пушку смонтируем, торчащую вперед — могут и носорогом обозвать. Хотя, кораблик у нас выходит увесистый, больше двух тонн взлетного веса, и остановить его будет непросто. Да и видимость из кабины вниз ограничена. Почти все характеристики с носорогом совпадают.

Поставил мастерам задачу подумать, как улучшить обзор. Понимаю, что окна в днище гидросамолета, да еще способного сесть на лед, не самый лучший вариант. Но пусть хоть пилотский «фонарь» сделают выступающими за габарит фюзеляжа. С остеклением подобным глазу стрекозы. Главное, чтоб «Cтрекозой» не назвали. Уж лучше пусть будет «Носорогом».

В середине мая меня, чуть не силой, увезли в Санкт-Алексий. Для самолета начиналась самая тяжелая пора — поиск блох. На макет смонтировали прототипы двигателей, и теперь появилась уверенность, что кто-нибудь точно даст форсаж, и сорвет самолет с коромысла. На всякий случай запретил ставить рабочие винты. Вместо них поставим одни из первых, неудачных, проб. Тяга от них скромная, но почувствовать динамику такие «деревяшки» позволят. Заодно, может, и защиту от осколков лопастей проверим.

До последнего раздавал инструкции и грозил карами. Уезжать откровенно не хотелось. Казалось, еще чуть-чуть и…

18 мая канонерка, забитая до катерных палуб припасами, стальными изделиями для Гаваев и золотом с мехами для Цусимы, подняла якоря из вод бухты Алексии. Настроение было смешанным. Погода шептала, но она девушка ветреная, а прошлогодний переход на «Юноне» еще свеж в памяти. И зубы ныли — похоже, обзавелся собственным барометром, в дополнение к сигналам от пятой точки. С возрастом наживают не только опыт, но еще и встроенные в организм устройства «раннего предупреждения». Выходит, меня сия чаша не минула.

Переход решили совершить на широте Алексии, наплевав на попутное течение, расположенное ближе к экватору. Дело в том, что тропические циклоны, ураганы и прочее непотребство тяготеют к экватору. Чем дальше от него, тем меньше вероятность попасть под раздачу. Если мне не изменяет память, то на широте тридцати градусов возможность угодить в ураган становится только теоретической. Хотя, обычный шторм на этих широтах никто не отменял.

Как показали две седмицы перехода — решение приняли верное. Канонерка уверено шла на запад, переваливаясь через ухабы океана, брызгая на палубу порциями воды и лениво похлопывая шкаторинами парусов. Команда, вслед за канонеркой, расслабилась. Пришлось раздавать пачки нарядов, заснувшим на вахтах.

Погода держалась солнечная, но на юге бродили тучи. Народная мудрость про героев, идущих в обход, в очередной раз продемонстрировала свою актуальность. Самым серьезным ЧП за весь переход можно считать сбитого гиком в воду матроса. Но это стоило отнести не к сложности плаванья, а к сонной одури экипажа. Матроса достали, экипаж взбодрили ученьями, но потихоньку переход вновь впал в размеренность.

Самой серьезной проблемой этого этапа можно считать духоту и влажность. Задумался об аммиачном кондиционере для кораблей. Единственным тонким местом стал сам аммиак, ибо корабли военные, и попадание в них снаряда может привести к разливу нашатыря внутри корпуса. Делать для самого себя газовую камеру — не хотелось. Вот и думал над конструкцией систем охлаждения.

Пока не оборудовали канонерку штатным кондиционером, извратились над ледовой системой обогрева, переключив один из конденсаторов неработающих двигателей на прокачку забортной водой и продув через него воздуха системы вентиляции, хоть немного облегчая жизнь экипажу.

Духота имеет свою неприятную сторону. Вечно влажное белье, потертости, нагноение самых мелких царапин. Все это усложняло жизнь. Каждому климату — свои беды. На севере обморожения, на юге тепловые удары и нарывы, а между этими крайними точками весь спектр простуд. Медикам на кораблях скучать не приходится.

Впрочем, житейские сложности входят в естественную жизнь моряка, и наш переход можно считать спокойным. Был бы кондиционер — вообще назвал это плаванье круизом. А найди мы на канонерке место под бассейн с пресной водой, круиз приобрел бы название «шикарного». Но с пресной водой плохо, маловата канонерка для дальних переходов вне видимости берегов. Зато сложилось представление о минимальных требованиях к пассажирскому кораблю, эксплуатирующемуся в южных водах.

Третья седмица перехода подвела нас к расчетной точке поворота на юг, прямо в объятия клубящихся у горизонта туч. Спорил с капитаном и навигаторами — предлагал затянуть с поворотом к Гаваям и переждать. Алексей назвал меня «дюже боязливым» и корабль развернулся к югу. Пожал плечами и поспешил в каюту собирать бумаги, с которыми работал весь переход, упаковывать их по герметичным рундукам и привязывать вещи шкертиками, обтягивая имущество «по штормовому». Потом спустился в машинное, устроив ревизию механикам. За весь переход основные двигатели мы так и не запускали, и теперь заставил сделать тестовый прогон всех систем, после чего устроил аврал по приборке и штормовому креплению. А то расслабились они! Инструмент на палубе валялся. При шторме гаечный ключ весом в три килограмма может не только дурные головы механиков пробить, но и в механизм попасть — что значительно хуже, и тянет уже на утопление многих голов.

Глядя на мои «извращения» смешки и расслабленность по кораблю постепенно прекращались. Лично видел, как матросы начали приборку кубриков и переукладку рундуков. Капитан с Алексеем бросали на меня косые взгляды, но решения своего не поменяли. Флаг им в руки. Переговорил с боцманом, чтоб смазали направляющие стеньг, дабы можно было быстро сбросить паруса.

Ужинали, как обычно, в тесноте штурманской рубки. Говорили о пустяках, старательно обходя мое «самоволие». Разговоры вертелись вокруг ожидаемых ледовых кораблей.

Отвар в чашках явственно указывал на увеличивающийся крен корабля, и разговоры за ужином стихали, давая навострившимся ушам послушать переговоры вахты в рубке, сдобренные завыванием ветра в снастях.

Первым не выдержал капитан, выскочивший из-за стола, кивнувший, извиняясь, присутствующим и устремившийся в рубку, откуда немедленно посыпались приказы: «право двадцать», «кливера долой», «спустить стеньги»…

Сидеть, прислонившись к наклоненному, подветренному борту, было удобно. Если закрыть глаза, казалось, будто развалился в кресле качалке, в руках горячая кружка, и заботливые внуки тебя раскачивают. Лепота. Жаль только, что дело явно идет к зачитыванию «завещания».

Стряхнул с себя сытую расслабленность, помогая коку убирать со стола приборы, обещавшие в скором времени обрести самостоятельную жизнь и склонность к полетам. Подвел итог беседы с царевичем.

— … и все же подумай. Надобно за нашими, немалыми, деньгами в России приглядеть. Да и прожекты наши протолкнуть. Ведь не насовсем тебя вернуться прошу. Со следующим конвоем обратно придешь…

— Граф. Полно об том. Место мое тут, и слышать об ином не желаю более.

Алексей, подчеркивая свои слова, поднялся, бросая салфетку на стол, и кивнув поднявшимся за ним сотрапезникам, вышел в рубку.

Опустился обратно, занимая уютное «кресло-качалку», прикрыл глаза. Все не так. Пока руки заняты, вроде и хорошо, а вот так, сидя с кружкой, под мерное качание, видения разные. О наплыве иностранных кораблей, о разворовывании наших денег, отправляемых в Россию, о мастерах, что самолет чуть ли не одним напильником делают. О крестах, что рядом с поселениями рядками нарастают.

Открывать глаза не хотелось. По кораблю неслись звонки оповещения и дробный топот матросов. Злорадство, «предупреждал ведь», давно перегорело. Поймал себя на том, что присматриваю веревку, дабы надежно пристегнуть тушку к переборке, и налить себе еще отвару из поскрипывающего в карданном подвесе самовара. Участвовать в предстоящем бардаке желания не наблюдалось.

Шторм выдался знатный. Идею пересидеть его за своими мыслями выбил самовар, сорвавшийся с кардана. Хорошо, что остыть успел. Но вахтенные явно пополнили свой словарный запас моим праведным возмущением. Ведь задремал же почти!

Пришлось наблюдать стихию из первых рядов партера. Из рубки. Оценив набирающие злость волны, порекомендовал капитану закрыть боевые щиты на иллюминаторах. Пока у меня только штаны мокрые, а коли стекла выбьет, всему переодеваться надо. И еще неизвестно, может, переодевать уже другие будут.

Красиво это — южный шторм. Видимость хорошая, волны величественные, гребни заливают так, что непонятно, мы уже утонули, или это просто вершины мачт из пены торчат. Стробоскопы молний подсвечивают картину конца света, подчеркивая ее контрастными тенями.

Дважды канонерка ложилась набок. Первый раз рубка корабля напоминала маршрутку моего времени после аварии, где все обитатели беспорядочной кучей скатываются к одному борту, с соответствующим звуковым сопровождением. Второй раз падение канонерки, захлестнутой волной, воспринималось уже спокойнее. Половина вахты даже на ногах удержалась, пока ее не сбила вторая половина. Хорошо, что штормовали мы под машинами, с наглухо задраенными люками и без единого человека на палубе. Медикам и так будет полно работы. Даже стыдно становиться — чуть ли не обожествляемые гавайцами мореплаватели придут с фингалами под глазом, переломанными конечностями и щербатыми улыбками. Сходили, называется, в круиз.

Шторм затих так же неожиданно, как и налетел. Только что волны захлестывали рубку, стуча по броне сорванными, и раскачивающимися на тросах блочками такелажа, и вот уже волны просто поднимают корабль на своих спинах, прощально брызгая на палубу заваленную водорослями, пузырящимися лентами воды. Журчали шпигаты, постепенно понижая свой голос с рева до тихого шепота. Струи сбрасываемой воды перестают вырываться из бортов под напором, и начинают течь ручейками прямо по обшивке, промывая в грязевых пятнах разводов на бортах чистые дорожки.

Со скрипом поднимаются броневые щитки рубки, открывая вид на серый океан. Корабль оживает. Рубка частит скороговоркой команд. Первые матросы, ведомые боцманом, выбираются на палубу, предварительно долго возясь с задрайками люков, и не забыв потом привязать спас-концы от своих сбруй. Корабль все еще опасен для хлипкой органической жизни, раскачивающимися тяжелыми частями рангоута и метающимися обрывками снастей — но иначе никак.

Небо над головой очищалось. В просветах проглядывали кусочки голубого неба. Подняли паруса на гроте, и бизани, продолжая ремонтировать такелаж фок-мачты. Жизнь входила в свою колею. До Гаваев оставалось менее двух суток хода, но об этом упоминали только навигаторы, скрестив пальцы, которым сие по должности положено. Остальные предпочитали не загадывать. И Алексей, прикладывающий мокрую тряпку к синеющей скуле, начал внимательнее слушать старших. Хоть какой-то положительный результат.

29 мая канонерка входила в залив форта «Жемчужина» сверкая начищенной медью, чисто вымытая и гордо несущая триколлор Алексея на грот-мачте, отдавая дань правящей особе.

«Жемчужина» заметно изменилась. Вдоль берега рядами стояли лодки аборигенов, поселок вокруг форта значительно разросся, напоминая теперь небольшой городок из хижин на курьих ножках. Не поменялось только радушие аборигенов, многочисленными лодками приветствовавших нас еще на фарватере.

Напряжение, скапливающееся последние дни на канонерке отпустило. Вот и еще одна сторона жизни моряка. Дни, а порой и месяцы, вокруг тебя только волны океана, иногда кажется, что земли не существует. Боишься, что дойдешь до конца перехода, а радушного порта там нет. Ничего нет. Враги, руины, мор, цунами — да мало ли что может произойти за год отсутствия. Возможно, государство именно тогда становится Великим, когда моряки уверены — придя домой, они найдут на месте свой порт, и близких, чтобы не случилось.

Изменения оказались шире, чем виделись с борта канонерки. На берегу нас встречала целая толпа, раздавшаяся коридором кланяющихся аборигенов, когда навстречу вышел вождь со своими советниками и приближенными. Даже Алексей приподнял в удивлении бровь, заметив главным советником вождя нашего коменданта, довольно комично смотрящимся в парусиновой форме, украшенной пучком перьев. Добивающим кадром в этой картине стал молодой вождь — явно не тот, что был в прошлом году. Текучка кадров у них тут, однако.

Фраза с корабля на бал приобрела зримое воплощение. Тень и кормежку для нас явно решили заменить плясками. Гавайки в естественной среде красивы, но хотелось бы отвлечься, и узнать, что таки произошло на маленьком островке посреди Тихого океана.

Паузу в подготовке к пиру удалось использовать максимально, утащив коменданта в заросли травы, то бишь под пальму, и устроив ему форменный допрос.

Вот ведь действительно, где жизнь бьет ключом. Больше часа комендант делился с нами краткой выжимкой новостей. Вокруг пальмы образовалось несколько концентрических кругов любопытных слушателей. Судя по некоторым выкрикам гавайцев — русский язык они уже частично освоили.

Если новости сжать еще больше, то старый вождь пошел воевать на север, и ему там надавали по перьям. После чего он сбежал с войском к нашему форту, и привел за собой большую погоню.

Комендант уверял, что он не вмешивался, сколько мог, согласно высочайшим указам. Но по его горящим глазам мне было очевидно, что флотилию лодок погони на берегу встречала редкая цепь морпехов, стреляющих с колена. А за ними наверняка стояли наши копейщики. Ничем иным мне не объяснить«…лодки развернулись и ушли обратно». Как и не понять, почему «… возрадовавшись гибели множества супротивников, вождь вновь на север пошел войной».

Пришлось нажать на коменданта. Нехорошо это, в глаза Императору врать. Картина потихоньку становилась на свои места. В том числе, на носах лодок второй волны наступления вождя, откуда-то появились морпехи с картечницами.

Война шла всю зиму. Четыре больших, по местным меркам, сражения, не обошедшиеся без нас. Хорошо еще, что «конституционный» порядок наводили силами аборигенов. А то порядок у этих детей природы наводят уж очень грязно.

Старый вождь приказал долго править своему сыну, во втором сражении. Жрецы вроде как возмутились, имея свои планы, но случайно напоролись в лесу на убегающих после третьего сражения неприятельских аборигенов, и передали свои полномочия нашему миссионеру.

Как именно случилось, что находящиеся в разных местах жрецы нарвались на неприятности в один день, оставим промыслу высших сил. Но ситуация в племени сложилась сложная. С одной стороны победоносная война, новые земли и пленники. С другой — больно уж резкая смена курса.

Вот тут наши прошли по «лезвию бритвы», не форсируя отношения, а даже уйдя слегка в тень. Не ожидал, что капрал со стажем службы десять лет, так тонко почувствует опасную грань, да еще и удержит батюшку от религиозного наступления. Хотя, кто кого удерживал теперь не понять — эта парочка неплохо спелась.

Ныне ситуация выглядела мирно. Недовольными уже накормили акул, вождь раздал завоеванные земли своим сподвижникам, которые пожелали иметь советниками наших морпехов. Форт опустел, что было плохо. Зато гавайцы цивилизовались прямо на глазах. Такого прогресса не ожидал никак. Многие аборигены уже плохо, но говорили по-русски. Строилась большая православная церковь. В быту появились маленькие ножички, явно сделанные из гвоздей. Неуловимо поменялась одежда — появились накидки на плечи, напоминающие урезанное по грудь пончо из плетеной травы. Во дворах домов видел сложенные каменные печи с невысокими трубами. Коптильни на берегу, амбары, стук топоров и молотов. Гаваи разительно отличались от себя, годовой давности.

Не ведаю, что наговорил капрал молодому вождю, но он теперь назывался «губернатором», что тут расшифровывали как правитель части земель, входящих под руку богоизбранного императора. Соратники вождя, получившие от него земли, обозвали себя, на волне переименований, «мэрами». Смех и грех. Солидный мэр в юбочке и накидке, с обязательным стальным копьем, украшенным связками птичьих перьев и корешков.

С другой стороны, если не изменяет память, в моей истории Гаваи цивилизовались настолько стремительно, что известный японский адмирал Того начинал свою карьеру адъютантом гавайского принца. Тогда такое начало карьеры считалось блестящим, так как Гаваи имели вполне современную армию, вооруженную лучшими ружьями и пушками.

Теперь эту армию, а заодно и флот, предстояло создавать. И начало уже было положено нашим комендантом. Город вокруг форта можно было смело считать военным, несмотря на обилие женщин, детей и стариков.

Чувствую, предстоят нам тяжелые переговоры с «губернатором», по поводу огнестрельного оружия. Он хоть и обозвался непонятным ему словом, но по замашкам как был самостоятельным вождем племени, так им и остался.

Забегая вперед, могу сказать, что самостоятельность вождя переоценил. Молод он еще, и держался за капрала, как дитя за мамкину юбку. Правда, внешне это никак не отражалось, но переговоры прошли довольно легко. Огнестрела аборигены не получили, зато лезвий для копий оставили им с избытком, меняя их даже по более льготному курсу, в сравнении с прошлым годом.

Неожиданным на вечерних переговорах стало другое предложение. «Губернатор» предлагал взять на копье соседний остров. Глядя на выверенность планов — кампанию задумали уже давно, и ждали только нас. Судя по продуманности, к планам приложил руку наш капрал, иначе ничем не объяснить, что соседние острова не планировали захватить все сразу, а растягивали процесс аж на четыре года. В первый год отвоевывали несколько относительно мелких островов на юге, затем их «переваривали», и только на следующий год штурмовали остров на севере. Дальнейшие планы были уже туманны, в них просто шла речь о двух годах войны на южных островах. Но это понятно — так далеко в войне загадывать опасно. Ставить стратегическую цель — да, а вот расписывать ее тактически, слишком самонадеянно.

Планы войны подкрепляли собираемые около форта лодки и припасы. Восемь десятков больших лодок по пятнадцать — двадцать гребцов были готовы к выходу немедленно. Еще сотня лодок с припасами и подкреплениями будут готовы к выходу в течение месяца. Полторы тысячи бойцов первой очереди десанта ныне выплясывали боевые танцы вокруг форта, приучаясь к общественному туалету, ибо при такой скученности все кусты в округе уже были заминированы.

Для гарантии успеха, к этой армии предлагалось добавить сотню морпехов абордажного наряда канонерки, и ее артиллерию, в виде берегового прикрытия. Алексей явно колебался. Ему, как и всем нам, надоело пасторальное течение жизни и хотелось подвигов. Отговаривать не стал, хотя мог бы напомнить, что нас мало, и каждый убитый — потеря невосполнимая.

В результате, 2 июня 1711 года, канонерка подняла якоря из лазурных вод бухты, и возглавила лодочную эскадру аборигенов. Вслед за кораблем потянулись катамараны гавайцев, собранные из попарно соединенных больших лодок.

Над заливом тянулось бодрое завывание боевой песни, заменяющей тут синхронизирующий барабанный бой галер. Вместе с большими лодками на воду высыпало множество мелких суденышек, провожающих воинов до океана. Соответственно, в боевые завывания добавились выкрики провожающих, крики остающихся на берегу, звон стального оружия, которым стучали для солидности, хрюканье свинок, возбужденных всеобщим бедламом и на самом краю шумового поля, можно было разобрать молитвы нашего батюшки, возносимые на победу. Их, может, и вообще слышно бы не было, но батюшке помогала солидная толпа соблазненных им аборигенов, рьяно перешедших в новую веру, и живущих ныне при церкви.

Описываю картину проводов так подробно, так как видел все лично, оставшись на берегу. Оставаться в стороне от грядущих событий, безусловно, не собирался. Но после принятия решения об участии в войне, ко мне пришел Алексей. Долго мялся, мямлил, но сформулировал основную идею — хватит мне уже всю славу себе забирать. Мол, он уже большой, и ему потребны деяния, про которые никто не сможет сказать, что они по указке выполнены. Растет царевич. Двадцать второй год пошел. Глядишь, скоро и жениться надумает — не все же ему аборигенок по шатрам валять.

Согласился остаться на берегу — но с условием, что Алексей уйдет в Россию вместе с ледовыми кораблями, дабы проследить за становлением Банка Росс и выполнения наших заказов, которых у меня накопилось уже на два блокнота.

Торговались до середины ночи. Обучил, на свою голову! Надеюсь, царевич выучился не только риторике, но и про наши разборы сражений помнит. На всякий случай напомнил, про сильные и слабые стороны войск аборигенов, и про то, что партизанские войны в лесу регулярными армиями не выиграть.

По хмыканью Алексея становилось понятно, как его достали подобные поучения. Может и правильно, что царевич решился на самостоятельные действия. Не все же ему слушать «стариков», разменявших сорок лет.

Теперь сидел на берегу, устроившись в переплетении корней, нависающих над водой, покуривая трубку и глядя на шумный бардак проводов. За спиной, как обычно, маячили тени, настороженно ощупывающие взглядами берег.

— Как мыслите други, когда воротиться канонерка?

Судя по слабому звяканью, сзади пожали плечами. Однако Ефим добавил

— В две седмицы никак не вернется. Разве что через три.

Заинтересованно обернулся к морпеху. Порадовало созвучие мыслей.

— Отчего так?

Ефим оторвался от разглядывания выплясывающих с копьями на берегу воинов, и глянул вслед уходящей канонерке.

— Мыслю, больно легко первые баталии выйдут. Увлекут они государя нашего славным продолжением, которое в отведенные две седмицы никак не ляжет. Три, это ежели стрелять много будут, да припас огневой пожгут. А коли бережливо припас срасходуют, то и не ведаю. Может четыре, а может и поболе.

Хмыкнул, мысленно соглашаясь с раскладом.

— Ну, ты Ефим, прям полководец.

Легкое звяканье за спиной обозначило очередное пожатие плеч. Действительно, чего тут спорить с очевидным. Осталось надеяться, что Алексей ситуацию видит аналогично, и увлекаться будет умеренно.

Потянулись дни ожидания. Было время заняться делами форта, дабы найти ему место в экономике вице-империи. Очевидными ходами тут было кофе и сахарный тростник. Кофе, в мое время, уступало объемами производства только нефти, так что это направление можно считать перспективным. Сахар, по нынешним временам, кофе не уступал в цене, и обещал принести существенный доход.

Пробные посадки, мальтийскими семенами, сделали еще в прошлом году — но до результата еще было далеко. Из каждых десяти семян кофе проклюнулись ростками едва ли три. Может, почвы им тут не нравятся, может еще что — но плантация у нас выходила хиленькая, в полтора десятка деревьев, которым до зрелости предстояло расти еще года четыре. Хозяйственник форта попытался размножить ростки вегетативным способом, отстригая черенки с парой листочков и старательно проращивая их. Некоторые результаты такая методика дала, но о большой плантации по всему западному склону восточной горы, окаймляющей бухту, думать пока было рано. Да и почвы на западном склоне подкачали — надо искать другие места под большие посадки.

Лично для меня кофе, как напиток, был уже безразличен — интересовался им как способом заработка. Кружка кофе при дворе Петра стоила 10 копеек — почти как небольшая стайка жареных куриц. Килограмм зерен обходился казне примерно в восемь рублей, а для остальных бояр и все десять. Сто тонн зерен тянули на миллион рублей — чем не доход для колонии?

Кстати, только в этом времени выяснил, откуда пошло столь странное название напитка. Оказывается, во всем виновата область Эфиопии, под названием Кафа. В ней пастух обратил внимание, что стадо овец объедает листья с определенных кустов, и потом не спит по ночам. Логично рассудив, что и ему для ночных бдений по охране стада подобные листики не помешают, пастух сварил себе первый кофе — отвар листьев. До заваривания зерен дело дошло много позже, а до их обжарки — вообще только в тринадцатом веке. Зато уже в пятнадцатом веке, в Константинополе, открылась первая кофейня, и дело пошло семимильными шагами, невзирая на сопротивление священников, считающих кофе «черной кровью мусульман» и придающих его анафеме.

Доставлять потребителю можно только зеленые, аккуратно подсушенные, зерна, обжаривая и перемалывая их на месте. После обжарки, кофе сохраняет вкус буквально несколько дней, а если его еще и помолоть — то несколько часов. Этот нюанс слегка снижал стоимость «товара» для поставщика, но оставлял некоторое пространство для маневров со вкусом зерен. Например, можно возить зерна в бочках из-под вина, меда, или прочих пахучих веществ, добиваясь оригинальных привкусов к напитку.

Можно еще растворимый кофе выпустить, из зерен не прошедших основной отбор. Делов-то — заварить кофе, и полученный, фильтрованный, отвар выкипятить до порошка. Нюансы есть и тут — выпаривать надо не перегревая жидкость, чтоб не испортить окончательно и так не самый насыщенный вкус растворимого кофе, а значит, вакуумом или распылением в потоке сухого воздуха.

В любом случае, проверить все наши придумки пока не представлялось возможным. Деревца плантаций едва переросли высоту колена и обещали не скоро дать материал для экспериментов. Пока все кофейные изыски сводились к нескольким пробным посадкам саженцев на различных почвах и местах в округе. К одному деревцу пришлось даже несколько часов добираться, поднимаясь на гору и прорубая заросшую тропинку. Выглядел саженец забавно — в солидной загородке, около которой стояли две хижины «сторожей», оберегающих тоненький «прутик» c десятком листьев. Хорошо, что рабочая сила нам тут дешево обходится.

Посетили плантацию еще одной перспективной для местного климата культуры — какао. Тут дела шли еще хуже, чем с кофе. Семена мы привезли пересушенные, и взошли только четыре деревца из полусотни. Да и взошедшие выглядели хило — с них даже опасались отстригать веточки на расплод. При плантации какао стояли привычные две хижины, и аборигены, чтоб не тратить зря время, ковырялись на большом поле батата, вскопанном ниже по склону от загородки какао. Судя по ковру лиан, сопутствующему вызреванию сладкого картофеля — батата будет много, а вот какао увидим нескоро.

С сахарным тростником дела обстояли значительно лучше. Рос он бурно, но долго. По методике мальтийцев уборку тростника следовало начинать, когда он переставал расти ввысь. Обычно это занимало менее года. Но на Гаваях процесс растянулся, и рост культуры все никак не мог остановиться. С одной стороны — больше вырастет, больше сока из него выжмем. С другой — хотелось быстрее получить результат.

Пока тростник тянулся к солнцу, посадки расширяли, отстригая от растущих кустиков молодые плети, и пересаживая их на расчищенные площадки. Тут-то и пригодились выменянные на лезвия аборигены. Гавайцы, в отличие от индейцев, работали на полях довольно охотно. Большая часть полевых работ лежала на женщинах, согласно местным укладам, но расчищать поля от леса считалось мужской работой. Словом, трудились все, и довольно бодро.

Не дожидаясь окончательного созревания, срезали несколько самых толстых стеблей тростника, для проверки технологии переработки. Попробовали маленький давильный пресс, который имелся в комплекте форта, но результат вышел весьма средний. Гораздо лучше дела пошли, когда использовали элемент прачечной — двухвальную отжималку для белья. Пропуская стебли через нее несколько раз, отжимали много зеленоватого сока с пенкой. Жидкость можно было пить сразу — она напоминала сладкий березовый сок. Но по технологии ее следовало выпарить, добавив золы для осаждения органических соединений. Некоторые сложности образовались с выпариванием — жидкость густела и начинала пригорать к котлу. Пометил у себя в «заказах» необходимость поставки на Гаваи вакуумного выпаривателя. Точнее, некоторого подобия этого устройства. Оно и для производства растворимого кофе пригодиться. Заодно разрисовали с хозяйственником все оборудование для переработки тростника, кофе и какао, дав поправку на ожидаемые объемы. Предпочтение отдали нескольким небольшим заводикам рядом с плантациями, планируя постепенно распространить экспортные культуры на все острова.

Пока спорили о технологиях «светлого завтра» — сахар получили доморощенными средствами — сушкой загустевшей жидкости на солнце. Процесс долгий и требует много места и парочки детей, отгоняющих насекомых. Конечный продукт вышел коричневым, и не таким сладким, как мне помнилось — но хозяйственник форта успокоил, что так и должно быть.

Может и хорошо, что с уборкой урожая не торопимся — не готовы мы пока стать солидными экспортерами сахара, кофе и шоколада. Курам на смех все эти котлы, сушильные противни, соскребание коричневой массы и подгорелый вкус. Рано на все это безобразие ставить наш знак качества.

Да и знака еще нет. Пару раз про него заходил разговор, но дело увязло в спорах. Зато некоторые рисунки, помню, тогда искренне порадовали — особенно три цветных пера в круге вызвали у меня забытые воспоминания. Пришлось выкручиваться, объясняя свое неуместное хихиканье над солидным знаком качества, отражающим колорит вице-империи. Лично мне понравился вариант двуглавого орла в индейском исполнении, чем-то похожий по виду на одноголового орла, много позже появившегося в петлицах вермахта. Но Алексей пока не высказал свое мнение, знак не утвердили, и вице империя могла гнать брак.

Возвращаясь к сельскому хозяйству островов, с которым ознакомился весьма подробно, растили тут и много экзотики для внутренних нужд. Но довезти фрукты до внешнего потребителя возможности не имелось — корабли рефрижераторы в планах постройки даже не стояли.

Зато рядом с фортом заложили помещения адмиралтейства. Мероприятие не столько нужное, сколько знаковое. Работать на вервях все равно пока некому, и оборудования нет — но свободные аборигены простаивать не должны, вот мы и размахнулись, согласно армейским традициям «от забора и до обеда».

Кроме работы насмотрелся на развлечения гавайцев — тут тебе и ритуальный мордобой, с натурально выбитыми зубами, и катание на долбленых досках как по волнам, так и по траве с горок. Хорошо, что самые уважаемые жрецы отдали идолам душу, передав эстафетную палочку нашему батюшке — иначе пришлось бы и в жертвоприношениях поучаствовать. И еще неизвестно, в качестве кого.

Первая половина июня прошла незаметно. Канонерка так и не вернулась, а инспектировать больше было нечего. Пришлось изъять из запасников форта рулон парусины и пошить два небольших, бермудских, паруса, под размеры которых потом подбирали рангоут и размеры каноэ, ставших гондолами парусных катамаранов. Парус пошил на скорую руку, собирая «пузо» по месту выточками, и пришивая к передней шкаторине карман под мачту. В мозгу слышалось возмущенное ворчание моих наставников. Согласен, не парус, а простыня — зато пошили всего за трое суток.

Не скажу, что два гоночных парусника вызвали бурю ажиотажа — но покататься захотели многие, и достаточно быстро развлечение стало популярным. Пришлось учить.

За седмицу «вспомнил молодость», пропитался водой и положительными эмоциями, набросал схему впадающих в бухту ручьев, и, соответственно, земель пригодных для плантаций. Даже с аборигенами погонялся — но пока они мне не соперники, на оверштагах зависают, шкоты перетягивают, на один поплавок вставать боятся после нескольких оверкилей. Скукота.

Зато аборигены отыгрались на мне белозубыми ухмылками в процессе освоения доски для волн. Так уж сложилось, что в мое время не увлекался серфингом и виндсерфингом. Теперь, пытаясь под веселый гогот окружающих ловить равновесие на узкой доске, совершенно не жалел об этом, потирая отбитый пах. Надо бы им доски пошире делать. А то наступаешь на край, она немедленно поворачивается в воде ребром, ты «проваливаешься» в воду и, получаешь доской между ног. Или у гавайцев это специальный инструмент по регулированию рождаемости?

Сколотил для себя катамаран из двух узких досок. Совсем другое дело! Теперь можно на него парус ставить, когда начнем выпускать ненамокающую ткань. Вариант из парусины, который мы сварганили для доски из обрезков — ниже всякой критики. Одно падение в воду и парус не поднять. Аборигены начали плести новый парус из травы, но к этой идее охладел — пускай ее гавайцы сами развивают.

Плести аборигены умели неплохо, по крайней мере, для меня сплели аналог шезлонга, напоминающий многоножку — легкий и прочный. Сложнее было объяснить, зачем нужно это извращение, когда кругом чистый песок, не знавший промышленности. Пояснил, что надоело поливать песок водой, дабы не прижарить нечто ценное, ложась на него. Видимо стал в глазах аборигенов настоящим «белым человеком» — то есть, с необъяснимой придурью.

В остальном отдых проходил как положено — солнце, песок, зелено-голубая вода лагун, фрукты… Можно считать, что государь предоставил мне отпуск на курорте. Вот только никогда не любил сутками загорать на пляже без дела.

К счастью, канонерка вернулась раньше, чем мои разжижающиеся мозги начали чудить. Алексей вернулся один, без эскорта из каноэ гавайцев. Зато привез радостные вести. Победа, само собой, никто и не сомневался, но главное — мы скоро уходим из этого пекла! От таких мыслей радовался едва ли не больше празднующих аборигенов. Небольшой ложкой дегтя в этом празднике стали значительные потери среди воинов-гавайцев. Даже морпехи потеряли двух человек, и полтора десятка раненными. Но в целом, по местным мерками, война была победоносной, и победу отмечали с размахом, благо «губернатор» вернулся вместе с царевичем на канонерке.

Порадовался дружеским отношениям царевича с вождем. По возрасту они близки друг другу, боевое братство и все такое. Наверное правильно, что меня отстранили от этого процесса.

Праздник затянулся. Новых «дровишек» в него подбрасывали возвращающиеся партиями каноэ победителей, привозящие богатые трофеи, порой похрюкивающие, а порой и стенающие. Хрюкающих, приглашали к столу, стенающих в хижины, и праздник продолжался с новой силой. Попытки пригласить стенающих к столу, в качестве блюда, пресекли на корню, обозвав их пережитками прошлого. Батюшка даже крестом вроде кого-то отходил, поминая всуе такое, что даже мне неудобно стало.

В целом, праздник удался. Гавайский ритуальный мордобой приобрел новые краски, в нем появились понятия «стенка на стенку» и «подручные средства». Несем цивилизацию в народ, словом.

Шезлонг пришлось уступить царевичу, и поручить гавайкам при форте, плести новые пляжные конструкции. К нашему следующему приезду, надеюсь, тут станет все как надо, в том числе и плетеные зонтики. Привезу абсорбционный холодильник для льда, и будет первая заготовка курорта вице-империи.

Отдыхали еще четыре дня. Команде канонерки следовало дать время перед очередным рывком через океан. Лично у меня отдых уже поперек горла стоял, но пришлось делать вид, что никуда не тороплюсь.

За время отдыха царевича, вытянул из него подробности эпопеи. Деталями Алексей делился нехотя, сам понимая, где он накосячил, и не особо желая слышать разбор ошибок от меня. Но куда он денется против «цивилизованного» подхода?! У меня не только шезлонг с зонтиком для него заготовлен был, но и несколько симпатичных гаваек в «пляжных» нарядах с подносами сока и опахалами из листьев. Еще массажу их обучу, и разговорим даже камень.

Как выяснилось, особой тактикой проведенная кампания не страдала — били в лоб и давили силой. Разве что использовали в полной мере эффект неожиданности, не дав соединиться «армиям» разрозненных деревень.

Как и боялся — многих воинов противника упустили в леса и получили партизанские столкновения. Придется чуть подправить историю для потомков, дабы царевич выглядел орлом, на белом коне. А самому орлу подробно объяснить, что он не так летает и дышит.

Только 4 июля канонерка собралась продолжить свой транстихий переход. Но у погоды имелось свое мнение по этому поводу. Налетевший шквал задержал наш выход еще на один день, и только пятого числа после обеда мы отчалили, под звон маленького колокола отстроенной церквушки, залпы канонерки и выкрики аборигенов.

Океан встретил успокаивающимися волнами прошедшего шторма и сильным ветром. Канонерка, приклонившись на левый борт, продиралась на северо-запад, набирая широту и уходя подальше от экватора.

Прошли мимо северного острова гавайского архипелага, оставляя его по правому борту у горизонта. С интересом рассматривал арену следующей кампании «губернатора». Гористое у него, в следующем году, дело намечается.

К слову о вожде — после праздника победы была церемония, около отстроенной церкви, повышения его в звании до «наместника». Теперь у нас будут четыре губернатора на островах, три десятка мэров и один наместник, управляющий всем этим бедламом. Не скажу, что вождь с радостью пошел на новую должность — лидером одного племени для него быть привычнее. Но уломали. Под это дело пришлось усилить гвардию наместника экипажем морпехов.

Моя жаба билась в конвульсиях. Люди утекали как вода в песок. Большую часть материалов и инструментов, привезенных с собой, мы израсходовали, и теперь перед экспедицией замаячили призраки «заброшенных заводов». На верфях стоят корабли, для которых нет экипажей, поселки строят дома, в которых некому жить. В Саверсе этим летом так и не начали работу два из пяти паротягов, так как некому их было водить и обслуживать. Очень уж «на вырост» мы отстроились. Похоже, «разбор полетов» надо проводить не только для царевича, но и для меня.

Переход к Цусиме прошел буднично. Забравшись повыше на широту, мы обошли большинство погодных неприятностей, немного теряя в скорости, но приобретая спокойствие. Жизнь на борту постепенно вошла в размеренную колею, сдабриваемую только байками в кают-компании о прошедших баталиях. В них противники множились от рассказа к рассказу, и вскоре количество аборигенов на атакованных островах явно превысило население России. Штуцера начали стрелять очередями, а морпехи выглядели гигантами, способными носить на себе центнер боеприпасов.

Про боеприпасы не шучу. Так как было скучно — при всех провел счисление их расхода согласно прозвучавшей байке и продемонстрировал результат в девяносто шесть килограмм на человека. Попросил продемонстрировать мне этих чудо-богатырей. На меня посмотрели осуждающе и чуточку снисходительно, признав «легкое преувеличение».

Заодно обсудили недостатки имеющегося оружия и пути их решения. Концепция калибра «шесть с половиной» обрастала новыми подробностями. Капралы признавали необходимость увеличить количество патронов на человека, без увеличения веса боекомплекта, но от дробовиков и картечниц отказываться не желали. Явно замаячил трехствольный «комбайн» из стволов калибра шесть с половиной, восемнадцать и сорок миллиметров.

Обладая массой свободного времени, набрасывал эскизы, помятуя про ошибки оружейников Вавчуга, в создании аналогичного монстра. Для начала, придется отказаться от многозарядных барабанов из-за их веса. Но и магазинное питание оружия нам не подходило, так как капсулы патронов без гильз были «нежные» и рывков механизма перезарядки могли не пережить.

Выход нашелся на стыке магазинов и барабанов. Можно сделать стальной барабан всего на три каморы, первая из которых стыкуется со стволом, вторая «простаивает», охлаждаясь после выстрела, а в третью задвигается новая капсула патрона из ленты. Ленту уже сейчас реально склеить из двух тонких полосок укозы, формуя цилиндрические отделения для патронов. Ее можно будет использовать и как пулеметную, а можно соединить в кольцо и поместить в узкий кожух с механизмом лентопротяжки, внутри которого она будет крутиться. В этом случае получаться довольно компактные магазины для стрелкового оружия.

По предварительным расчетам, прямоугольный магазин толщиной два сантиметра, шириной восемь с половиной и длиной восемнадцать — вмещал в себя сорок капсул калибра шесть с половиной и весил 480 грамм.

Три магазина — полтора кило. Плюс десять гранат к картечнице, еще полтора кило. Три пружинных, а не ленточных, магазина, по десять патронов калибра восемнадцать к дробовику — еще два килограмма. Итого, пять кило боеприпаса. Вес вполне подъемный для оперативных подразделений. Даже двойной комплект особо не должен отяготить.

Вопрос был только в весе, балансировке и надежности самого «комбайна». То, что прорисовывалось — пока выходило тяжеловато. За основу взял схему буллпап, убрав магазины калибра шесть с половиной и восемнадцать миллиметров в приклад, один за другим, а картечницу расположив перед ручкой со спусковым крючком. Стволы выстроились «по ранжиру» один под другим, а длину «комбайна» удалось сократить до семидесяти сантиметров. Вот только вес превысил пять килограмм без патронов, что обещало приблизить массу снаряженного оружия к семи килограммам. Тяжеловато — но легче не выходило. Оставалось надеяться, что изготовив первые опытные образцы и разломав их на испытаниях — найдем резервы к облегчению оружия. Боюсь только, не случилось бы обратное явление, когда будем вынуждены усиливать механизм и утяжелять образец. В крайнем случае — откажусь от автоматики «свободного затвора», роль которого играет барабан, и перейду на ручную перезарядку, как в первых образцах «Штуки».

За подобными рассуждениями незаметно добрались до Цусимы. Переход преодолели даже быстрее, чем в прошлом году на Юноне. При этом ход не форсировали и никуда не торопились. Единственным неудобством за весь переход можно считать истерики свинок в большом загоне на катерной палубе. Скотинок везли в форт «Удачный», забив ими оба, свободные от катеров места, и эти пассажиры вели себя по-свински.

Еще четыре десятка пассажирок из гаваек вели себя значительно лучше, «обтесавшись» за год в поселке при форте. Алексей даже высказал предположение организовать отдельные «подразделения» для флота и добавлять их к экипажам кораблей. Фигу им, сибаритам. Наша служба и опасна и трудна… Давненько они под снарядами не ходили.

В залив, разделяющий Цусиму на две части, входили глубокой ночью. Продвинувшись внутрь, решили дальше не рисковать и бросили якорь, ожидая рассвета. Погода портилась, ветер, заблудившись в многочисленных скалах и островках залива, налетал с разных направлений, перекидывая гики с борта на борт. Небо затягивали тучи, закрывая луну и снижая видимость. Природа намекала — хорошего, понемножку.

11 августа, под проливным дождем и сильным ветром, канонерка с зарифленными парусами подходила к бухте перед фортом «Цусима», обнаружив на рейде форта две большие джонки. Дела у поселения явно неплохо продвигались. По крайней мере, поселок обзавелся обширным причалом и двумя складами при нем. Причал занимали еще две джонки, и нам пришлось встать на рейде, предварительно отсалютовав форту и вызвав в нем переполох. Записал в блокнотик, проверить несение караульной службы нарядом — наш подход, похоже, прозевали.

Заваливались в избушку при складе мокрой толпой, переговариваясь и стряхивая плащи. Суета в поселении нарастала, и была слышна даже через прикрытую дверь. Пока разгоралась беготня в поселке, присел на корточки у стены, привыкая к неподвижному полу и перестраивая вестибулярное восприятие. И как люди на земле живут?

Алексей, постояв рядом, и адаптировавшись — развил бурную деятельность. Прибежавший комендант только и успевал рассылать гонцов и записывать план мероприятий в блокнот. Растет царевич.

Вклинился в процесс упрочнения государственности со своими мелочами.

— Дозволь, Алексей Петрович, коменданта на пару слов…

Получив два заинтересованных взгляда, продолжил

— Лука Карпыч, поведай, про джонки на рейде. Есть ли ныне, с кого спрос о жизни заморской учинить?

Комендант растекся мыслью по древу, докладывая о доставленных товарах и диковинах. Ну не понимает еще народ, что самое ценное — это информация. Опять все самому делать.

— Давай так. Пока с государем важные дела решаете, пришли мне толмача, чтоб в гостевой дом, к прибывшим чосонцам отвел.

Дальше для меня время практически остановилось. До позднего вечера пили чай с корейцами, то есть чосонцами. За оградой веранды гостевого дома шел дождь, стекая водопадиками воды с крыши. Затекали ноги, принявшие непривычную позу. Принятый чай просился наружу. Но разговоры были уж больно интересные.

Корейцы являлись данниками китайцев, которых, в свою очередь, завоевали маньчжуры. Ныне на престоле Запретного города сидел маньчжурский император Сюанье, династии Цин, приближающийся к своему шестидесятилетию. К моему глубокому сожалению, император, вступив на престол, принял девизом правления «лучезарность и процветание», после чего досконально его придерживался. В итоге, на настоящий момент, большинство китайцев и корейцев жизнь вполне устраивала. Император изрядно постарался для восстановления экономики и наведения порядка.

Судя по рассказам, еще полвека назад можно было легко поднять «волну народного гнева» — теперь, скорее возмутителей спокойствия сдадут властям, чем послушают. Печальная для меня картина.

Понятное дело, верить байкам чосонских купцов надо с осторожностью. По их словам император выходил реформатором, похлеще Петра. А армия с флотом так вообще выглядели непобедимыми. Этот вопрос занимал меня больше всего, и приличную часть времени бесед мы посвящали восторженным рассказам о могучем флоте, и армиям разноцветных знамен, покрывающим землю до горизонта.

Беседы наши тянулись четыре дня. За это время успел возненавидеть зеленый чай и пропитаться сдерживаемым сарказмом по самый картуз. Но некоторые крупицы знаний восхваления чосонцев дали.

Кораблей у императора имелось много. Большинство — небольшие двухмачтовые джонки. Таких можно было считать тысячами и даже десятками тысяч. Мысленно прикинул вес ста тысяч снарядов к орудиям. Выходило тысяча тонн. Это сколько же «подходов» к флоту императора надо совершить канонеркам? Восемь заходов четырьмя канонерками. Многовато. Надо подумать над калибром поменьше — видел эти джонки, семьдесят пять миллиметров на них будет избыточно.

Кроме многочисленной мелочи имелись и «линейные джонки», длинной в пятьдесят и шириной в пятнадцать метров. Пять мачт с парусами из циновок и пара «жутких» пушек на носу. У корейцев имелся еще и свой флот, в большинстве своем похожий на китайский, но «линейные корабли» еще дополнялись «черепахами» — джонками оббитыми железными листами против стрел.

Флот императора откровенно пугал. Где мне столько боеприпасов взять? Хоть каких-нибудь! Устроят даже зажигательные снаряды к картечницам — большинству джонок их будет за глаза. Но где все это брать? Остро вставал вопрос о своем оружейном заводе и производстве пороха.

Улыбался и кивал верноподданническим речам купцов. Они меня напугать хотели? Им это удалось. Даже волосы на голове зашевелились при расчетах потребной производительности заводов. Тем более, одним флотом император не ограничился.

Армия у Сюанье была под стать кораблям. Много, это мягко сказано. Анекдот моего времени, про «просачивание мелкими подразделениями по два-три миллиона» получал зримое воплощение. Сколько именно имелось войск мне так и не сказали, по понятным причинам. Но из оговорок сделал вывод, что наиболее боеспособные, маньчжурские, части имеют численность около двухсот тысяч, и еще около шестисот тысяч составляют подразделения из китайцев. Правда последние «размазаны» по всему Китаю и особой проблемой стать не должны.

Однако мысленно прикидывал, как произвести три миллиона патронов. В случае калибра шесть с половиной это тридцать тонн боеприпасов, а в случае нынешних восемнадцати миллиметров, это уже сто двадцать тонн.

Печально подумал, насколько флот обходится дороже армии. Взять те же боеприпасы — тысяча тонн для флота против ста тонн для армии. Дорогая штука, боевые корабли. Но без них ничего бы у меня не получилось.

Еще из оговорок купцов сделал интересный территориальный вывод. Маньчжуры, завоевав Китай, откочевали на юг, оставив огромные территории севернее Ляодунского полуострова практически без присмотра. Купцы даже жаловались, что там «шалят» все, кому не лень. Император Сюанье, в мудрости своей, вынужден был построить несколько заградительных стен, отгораживаясь от разбойников с запада, востока и прочих направлений. Попросил про эти стены поподробнее. Купцы радостно поведали о мощи своего сюзерена.

Всю жизнь думал, что Китай имел только «Великую стену». Ошибался. Стен имелось множество. Не все они были каменные, многие делались как земляные насыпи, некоторые вообще плелись из прутьев, но для конных воинов все эти фортификации являлись заметным препятствием.

Карту расположения укреплений мне никто не дал. Жаль, но придется искать «диссидентов». Несмотря на всю сахарность рассказов купцов, не сомневался, что найду недовольных с каллиграфическими наклонностями. Набросал корректировки в план мероприятий разведки.

Кроме шпионских игр эти дни наполняла обычная хозяйственная суета. Алексея одарили массой «достижений» форта, даже не спрося, нужна ли царевичу большая шкура местной кошки. Мне, зная пристрастия, поднесли несколько ларчиков с различными диковинами. В том числе подарили «великую ценность» — ларчик с коконами шелкопряда. И зачем они мне без семян тутового дерева? Если память не изменяет, шелкопряды ничего кроме него не едят. Или это местные так издеваются?

Мой разгорающийся гнев на тонкие подколки унял один из чосонцев, в приватной беседе. Сын у него, видите ли, вырос. Совсем большой стал, семьей обзавелся…

Понимая, что все это прелюдия — терпеливо качал головой. Полчаса обсуждения семейных неурядиц купца. Час. Чай забулькал в организме, просясь на выход. Беседу закруглили, вроде не сказав ничего друг другу. Но это на взгляд толмача. Надо заняться с нашими переводчиками отдельной дисциплиной — чтением между строк. Сынка с родней мы заберем и всячески поможем. И даже проверять не будем, что у него в котомках. А то, что про секретные семена и технологии вообще ни слова сказано не было — так это и правильно. Надо будет еще прокачать этого купца на предмет разговоров об искусстве и каллиграфии. На примере карт.

Отдельным подарком, над которым долго думал, были стручки «сё ю». Пересыпал этот подарок из руки в руку с грустным видом. Много копий в мое время поломали над соевыми сосисками. Вот только животноводство вице-империи практически отсутствует, а дичины на всех недостает. Пока эта проблема не столь острая, но вот привезет Беринг еще народу, и будет кисло. Решительно ссыпал стручки в ларец, откладывая его к первоочередным задачам. Пусть гурманы меня проклянут, не впервой. Кроме них есть еще тысячи людей, видящих мясо только по большим праздникам. Вредна соя или полезна, хорошо только на сытый желудок рассуждать. Вот когда этот период в новых землях наступит — тогда и подискутируем.

Еще, из значимых договоренностей с купцами, отдельной строкой можно поставить поставки железа. Оказалось, что рядом с Пусаном есть масса шахт, с содержанием железа в руде выше 50 %. Только их не разрабатывают особо, ибо нет потребностей. Вот в золоте у корейцев потребность есть, и мы легко договорились до смешных цен. Пятьсот рублей за тонну передельного железа — это даром по нынешним временам. Качество меня волновало мало, все одно переплавлять, а вот количество требовалось большое. Корейцы даже не поверили, что готов забирать железа на миллион рублей в год. Четыре тысячи тонн руды для них были заоблачными цифрами. Намекнул, чтоб приложили все силы, так как готов буду брать и десять тысяч выплавленных тонн, если они исхитряться их добыть. Не так уж это и много — по десять килограмм железа на каждого жителя полуострова в год.

При обсуждении «железного вопроса» всплыли любопытные подробности. Один из купцов утверждал, что Ляодунский полуостров и окружающие его земли богат рудой. Сделал для себя еще одну зарубку. С железом в вице-империи плохо. Найдено пока всего одно месторождение, да и то хиленькое. Меди полно, есть серебро, и даже цинк со свинцом нашли. А железа нет. Пора серьезно задуматься над поручением Петра.

Время пролетело стремительно, намекая, шуршащими листами календаря на скорый приход ледовых кораблей. Светские мероприятия поселения сократили до одного пира и одного посещения князя Со. С этим самураем поговорили не менее интересно, чем с чосонскими купцами. Японский сегун заинтересовался хитро…мудрыми постояльцами, оттяпавшими часть острова. Воевать против нас ему пока было недосуг, но князь Со нервничал, и пришлось оставить в Цусиме еще один экипаж морпехов, сгрузив в форт две дополнительные картечницы непосредственной обороны канонерки. Будем крепить дружбу орудийными стволами. Князь любезно пригласил разместиться одному капральству с картечницами в его крепости, но мы приняли промежуточное решение — будем строить небольшой форт в бухте перед крепостью князя. С этой позиции и бухта лучше простреливается, и от «случайностей» наш гарнизон надежнее защищен.

16 августа канонерка покинула Цусиму, оставляя за кормой вновь разгорающееся строительство. На юге строили новый форт, на севере расширяли склады под будущие поставки железа. Хотелось бы мне знать, на чем его перевозить через океан…

Вновь, как в прошлом году, началась гонка со временем. Ледовые корабли ожидал в сентябре, и пришлось второй раз отложить исследование Курильской гряды. Попенял царевичу, с его гавайской войной, на упавшие темпы освоения островов. Алексей слегка обиделся. Пришлось показывать в цифрах — сколько они «отвоевали» на Гаваях, и сколько мы могли бы «отхватить» на Курильской гряде. А гряда, это те же «морские бобры»…

К тому же, последние переговоры с князем Со — дали любопытную пищу для размышлений. Сегун ныне занят завоеванием самого северного острова архипелага, отданного князю Мацумаэ. Остров большой, а вот успехи японцев по его захвату у коренных аборигенов, айнов, маленькие. Ныне, после столетия экспансии, в руках доблестных самураев южная треть острова, размер которого немногим уступает Шотландии. Такое положение вещей наводило на крамольные мысли, но мы, в который раз, проносились мимо перспективных приобретений, форсируя паруса и помогая им машинами. Взял слово с Алексея, что в следующем году…

Погода испортилась окончательно. Жаркое солнце Гаваев осталось далеко на юге, вместе с горячим песком. Не скажу, что было холодно — это японцы считали остров Мацумаэ жутким севером. На самом деле, мы находились все еще южнее Крымского полуострова по широте, хотя влияние холодного Тихого океана заметно снижало курортность этих земель, а постоянный дождь вызывал ассоциации с норвежским Бергеном.

Несмотря на торопливость, на этот раз обошли остров Мацумаэ с запада, проводя картографирование, в короткие периоды нормальной видимости. И далее пошли вдоль западных побережий островов Курильской гряды. Крюк вышел небольшой, судя по прошлогодним записям — километров триста от силы. Зато карты пополнились западными берегами интересующих нас островов. Тут было главное не увлечься, и не уйти на западный берег полуострова Камчатка в пылу картографирования.

Десять дней перехода до Курильских островов, затем еще шесть дней вдоль гряды. Затем мы все же промахнулись и два дня возвращались, накрепко запомнив, где именно находится северная точка Камчатки.

5 сентября канонерка пролетела мимо «Братской» бухты, спеша к форту «Удачному». С сожалением проводил глазами еще один нереализованный проект — город Братск. Плохо это, жить второпях.

Ночь на седьмое провели на рейде Удачного, выгружая новых, похрюкивающих, обитателей форта. Пьянку отложили, в связи с общей усталостью команд и оскудением запаса спиртного. Зато появился повод ускорить продолжение перехода, так как ледовые корабли должны были привезти новые запасы. Представляю, какая нам грозит попойка в Анадыре.

Из достижений Удачного упомяну только значительные запасы леса. Война поселенцев с аборигенами закончилась буднично — самые ярые чукчи приказали долго и мирно жить своим сородичам, и по реке Камчатке открылось вооруженное до зубов баржеходство. Губернатора Камчатки опять не было на месте, причем, уже давно. Это наводило на некоторые печальные мысли, но работе не мешало — об остальном пусть голова у Петра болит.

Население Удачного перевалило за сотню человек. Тут были и прибившиеся аборигены, и переселившиеся семьи сибирских казаков, и временно гостящие промысловики — словом, поселок рос и имел перспективы. Отрицательным фактором в этом росте стали вопросы про земли на востоке, и «морского бобра». Пришлось напомнить, что в тех землях есть хозяин с шимозной дубиной, и лезть в них не надо. Для себя сделал пометку о необходимости немедленного укрепления острова Беринга, и создания на нем большой базы для канонерок. Стройматериалы возьмем из форта Удачного, благо везти их до места назначения менее двухсот пятидесяти километров. Переговорил сразу с комендантом — пусть подготавливает груз. Пришлось поторговаться. Деньги пока были не в ходу, а резервного оборудования осталось мало — теперь каждый комендант стремился выторговать себе груз ледового транспорта.

Выйдя из Удачного сделали усиленный рывок до Анадыря, расчерчивая океан широкими галсами, не столько из соображений лавировки, сколько разыскивая идущие навстречу корабли. Погода испортилась окончательно. Теперь гавайские пляжи вспоминались с теплотой. Случайно встреченную в океане льдинку экипаж проводил печальными взглядами, осуждающе поглядывая на меня, загнавшего их в эти широты.

Чего на меня-то?! Как гавайцев замиривать, Слава царевичу, как шторм пройти, Виваты капитану, а как дождь со снегом, то виновен граф. Железная логика. Кстати, с дождем и снегом это вообще не ко мне, а к нашему батюшке — он в небесные канцелярии вхож.

Так и не встретив ледовые корабли, 16 сентября канонерка ткнулась носом в высокий мыс бухты Анадыря. Еще один круг по Тихому океану закончился. Ради интереса считал, сколько мы намотали на винты километров в общей сложности. Выходило на полторы кругосветки без маленького хвостика.

Ледовые корабли в Анадырь так и не приходили. Растаяли последние надежды, что мы разминулись. На их месте проросли тревожные предчувствия, но время еще было. В прошлый раз мы изо льдов вывалились в начале сентября. Правда, много времени отняло строительство береговых фортов вдоль ледового пути — но навигация на севере сложная, год от года различающаяся, Беринг мог и задержаться.

Седмица прошла над Анадырем косыми, холодными дождями, раздуваемыми порывистым ветром. Побережье вокруг форта стало болотом, подергиваемым по утрам тоненькими ледяными корочками на лужах.

Первоначальное возбуждение команд постепенно вымерзало под неумолимым наступлением зимы. Первую половину седмицы на берегу, вглядываясь в море, постоянно стояло несколько человек. Казалось, еще чуть-чуть и из-за мыса выплывут облака парусов. Потом мыс закрыли туманы, опустившись сумраком на души ожидающих. Настроения постепенно скатывались в хмурое неверие, и внутри экипажей начали проскакивать искры конфликтов по ерундовым поводам.

Пришлось признаться самому себе, что Беринга мы в этом году не дождемся. Шанс еще был, но пора уже подумать, как жить без ледовых кораблей. Мозг отказывался принимать действительность. Все мои виртуальные симбионты стонали в один голос, что все пропало. И даже жаба качала согласно массивной головой, поглаживая лапой спрятанные на груди списки ожидаемых товаров. Один только здравый смысл отнесся к идее еще одного года ожидания философски, коротко сформулировав мою основную проблему — «страшно не то, что корабли не пришли, а то, как на это отреагируют колонисты».

Посему, игнорировав неконструктивные стоны порушенных планов и прочих жаб, засел за планирование «отвлекающих маневров». По своему опыту в этом времени знаю одно верное средство воодушевить людей — заготовка подарков государю. Начав разрабатывать мероприятия в этом направлении — увлекся. Почему бы не провести регату? На чем? Так построить небольшие, двухмачтовые, гафельные кечи, форсированные парусами. Потом их для патрульной службы использовать можно. Кораблик маленький, но ходкий. Экипажа на него много не надо, шторм он, худо-бедно, переживет, а главное — построить можно месяца за четыре на любой нашей малой верфи при фортах.

Вот и наметился еще один этап «отвлекающего маневра». Зимой все форты строят гоночные кораблики и готовят для них команды из имеющихся при форте людей. По паре опытных матросов каждому форту выделим, а остальной экипаж пусть будет непрофессиональным. Более того, запишем в условия, что половина экипажа должна быть из аборигенов.

Записав очередной пункт в блокнотик, мысленно передернулся и отхлебнул остывшего отвара. Сушеный шиповник заканчивался, но Асада обещала пополнить запасы наших «витаминных препаратов», что радовало — привык уже к этому вкусу.

За стеной форта шипел ветер, оглаживая потемневшие бревна жилья моросью. Даже не верилось, что недавно загорал на пляже, медитируя на теплые воды океана. Одернул убежавшие вслед за перелетными птицами мысли, и попытался оторвать прикипевший к небольшому оконцу взгляд. Нечего высматривать там, среди водяных струй, корабли.

За спиной зашевелились сидящие на лавке у двери морпехи.

— Князь, поснедал бы ты?! Простыло все.

Возвращаться к планам не хотелось. Ничего не хотелось, если честно. Обернулся, обозревая картину из двух наседок, высиживающих зажатый между ними котелок, обернутый рушником. Наседки явно были из породы кукушек, и всем своим видом изображали готовность подбросить мне «яйцо». Махнул рукой на планы, сгребая бумаги и карты к одному краю стола, освобождая другой.

— Давайте. И сами ложки вытаскивайте.

— Так, поснедали уже…

Прихлопнул слегка по зашуршавшим бумагам.

— Не врать князю! Сказочники. Коли работаю, то еще не значит, будто не вижу, что за спиной деется. Неча. Подсаживайтесь.

Котелок пахнул по комнате духом каши с олениной. Жаль, свининка закончилась. Ковырялся в обеде, обдумывая обеспечение гонок. Неопытные экипажи на маленьких судах — кошмар любого организатора. Если бы они еще плотной группой шли, а то ведь растянуться по океану и отыщут все рифы, не обозначенные на картах. Обе канонерки придется задействовать, и хорошо бы корабли радиофицировать.

Стукнул ложкой по руке некой «наглой бородатой морды», пытающейся передвигать кусочки мяса к моей стороне котелка. Гонки тянули за собой целую цепь мероприятий. Будет соревнование верфей, это понятно. Долина получит «императорский» заказ на радиостанции. Но этого мало. Надо, чтоб все, до последнего человека участвовали в «празднике». Пусть гоночные корабли везут подарки государям из своих мастерских. В каком порядке гонщики финишируют, в таком и будут представлены дары и поселения при «дворе» Алексея, а потом и Петра. Главное — никто не усомнится, что до России подарки дойдут, а значит, связь с родными землями обязательно будет.

После обеда курил на крыльце, наблюдая редкие перебежки населения под усилившимся дождем. Анадырь — не Гавайи. Увы. Кто у меня остался не задействован в мероприятии? Солдаты да бабы. Спортивные мероприятия? Конкурс красоты? Хор младенцев?

Вернулся к бумагам, выкапывая папочку со списками оставшегося в фортах оборудования и материалов. Коли конкурс, значит надо заранее выдать бабам отрезы ткани — пусть готовятся. Надеюсь, остатков былой роскоши хватит на национальные и русские костюмы, а не только на набедренные повязки. Иначе меня батюшки живьем съедят. То, что русских женщин у нас практически нет, препятствием стать не должно. Даже интересно будет глянуть, как мужья объяснят своим аборигенкам про национальную одежду. Хоть посмеемся.

Награждения всего этого — отдельная тема. Будем назначать виртуальную сумму, на которую победители смогут заказать все, что их душа пожелает. Заказ привезут ледовые корабли в следующем, после соревнований, году. Надеюсь, эти награждения станут убедительным «доказательством», что корабли будут.

Что произойдет, если и следующей осенью корабли не придут — думать не хотелось. Но, на всякий случай набросал на отдельном листочке план мероприятий, как все поселения будут готовить экспедицию на родину южным маршрутом. Авантюра, конечно. На наших-то кораблях. Но других вариантов не видел.

Награждения на будущее лето расписывал широко. Даже премии фортам, которые взрастят победителей, предусмотрел. Общая сумма награждений получилась округленно в сорок тысяч виртуальных рублей. Подумав, увеличил все номинации вдвое. Если мы реализуем наше золото, то сорока «банковских» монет мне на это дело не жалко. Лишь бы корабли пришли…

Вчерне закончив «коварные» планы, напросился на аудиенцию к заскучавшему Алексею. То бишь, за завтраком отловил царевича, и намекнул, что есть дело. Аудиенция немедленно была дарована — самодержец затащил меня за рукав в комнату коменданта, захлопнув ногой дверь перед семенящей за нами свитой. В дверь немедленно постучали, но Алексей крикнул, чтоб не мешали.

— Ну, сказывай!

Создавалось впечатление, что царевич давно жаждал действий. Почему тогда плыл по течению? Придется очередными уроками заниматься.

— Ожидать больше нечего. Нас еще тьма дел зовет.

Алексей кисло поморщился, давая понять, что ничего нового не сказал.

— Это понятно. Да как ты дела сполнить собрался без припаса?

Пожал плечами.

— Сделаем, что сможем. Порой, важнее не потерять впустую время.

Алексей уселся за стол, выдвинув лавку, и крикнув в сторону двери еще раз, что занят, сконцентрировал на мне взгляд.

— Людям-то что скажем? Коли вера растает…

Под моим задумчивым взглядом царевич осекся. Повисла многозначительная пауза.

— Сам как думаешь?

Алексей побарабанил пальцами по столешнице.

— Скажем, корабли на будущий год ждем.

Покивал на вопросительный взгляд начинающего самодержца, давая ему возможность продолжить мысль. Не дождался.

— Алексей. Сказать мало. Народ устал. Поверить, наверное, поверят. Но осадок останется.

Царевич вскинулся, будто наступил ему на мозоль.

— А чего еще сделать могу!

Улыбнулся примиряющее.

— Ты сейчас правильно молвил — сделать. Не надо говорить. За правителя его дела сказывать должны.

Алексей задумался.

— Можно по поселениям объявить о сборе прошений для доставки припасов кораблями.

Приятно, что его живой ум получил достойную огранку в Академии. Уселся напротив царевича, раскрывая планшетку.

— Дело хорошее. Только то, что легко дается, ценится мало. Надобно поселениям уроки дать, дабы выбор припасов их наградой стал.

Алексей покосился на приоткрытую планшетку, понимая, что она тут не просто так. Но торопить события не стал. Решение логических задач ему нравилось.

— Так поселения дюже разные. Один урок на всех не выйдет.

Царевич поднял вопрошающе бровь, предлагая уточнить задачу.

— Подумай, Алексей. Есть то, что все форты объединяет. И дело надо ставить, дабы единство это только крепло.

В глазах почти божьего помазанника крупным транспарантом засветилось слово «Вера». Но, к счастью, он не пошел легким путем, подумав еще секунд десять.

— Люд православный.

Кивнул, соглашаясь. Хотя, много в наших поселениях и иного люда, порой православного только условно.

— Вот и давай подумаем, какой урок им дадим, чтоб никто не усомнился — корабли обязательно придут…

Полтора часа разбирали черновой план летних мероприятий. Царевич воодушевился. Наверное, ему самому стало интересно взглянуть на индианок в кокошниках. Дойдя до пункта, по которому предлагал расширить состав батюшек в поселковых церквах, Алексей споткнулся, и ехидно сказал

— Не узнаю тебя, граф. Коли бы Елеазар за своих ратовал…

Обдумывал, что ответить, под прищуренным взглядом царевича. Похоже, переборщил в его воспитании с цинизмом. Надо слегка скорректировать процесс.

— Речь не о церкви, а о людях.

В воздухе явно повис вопрос, требующий разъяснения. Поставил локти на стол, сплетя руки. Чувствовал себя не в своей тарелке.

— Просто я разделяю для себя веру и религию. Вера у человека есть всегда, какой бы он ни был. Верят в бога, в себя, в друзей. Даже на плахе осужденный верит, что у него есть шанс. Человек без веры хуже зверя.

Алексей слушал, слегка наклонив голову, будто не веря своим ушам.

— Религия, дело иное. Приравниваю церковь к обычной мануфактуре. Пусть даже необычной, но все одно, в ней есть «рабочие» и «управляющие». Есть «сырье», над которым трудятся «рабочие», и есть конечный «продукт». Если уж совсем упростить, то наша церковь, это прачечная, отстирывающая грязь сомнений и слабости с душ. И если ожидается много «грязного белья», стоит заранее увеличить число «прачек».

Усмехнулся, глядя на ошарашенного трактовками царевича. Добавил.

— Только батюшке Елеазару о том не говори. Он меня епитимьями замучает.

Алексей переварил новую концепцию довольно быстро, хотя явно в нее не поверил.

— Не скажу. Но грех, граф, говорить такое. Господь не простит.

Про себя улыбнулся. Как же часто приходилось слышать, что всепрощающий бог не простит.

— Не о Господе речь. О служителях его. Вот ты видел шаманов?

Царевич скривился, не желая ровнять язычников с батюшками. Но кричать, брызгая слюной и отстаивая догматы не стал, ожидая продолжения.

— Шаман не только с духами говорит, но и лечит, как может, и советы дает. Можно сказать, что это самый «образованный» человек в племени. И нет ничего зазорного, если такому человеку «платят» за его знания подношениями или еще как. Труд, приносящий пользу должен оплачиваться. Профессионализм в любом деле может вызвать только уважение, будь то ассенизатор или шаман.

Алексей внимал хмуро, но не перебивал. Видимо ждал, к чему веду.

— А профессионалам свойственно свое дело выпячивать и украшать. Вон, наши морпехи как формой гордятся. Мастеровые свой сленг выработали, который только им понятен. Шаманы маски режут, да из перьев нечто невообразимое мастерят, чтоб сразу был виден их статус. Это человеческое свойство, а никак не божественное. Вот и батюшки наши свое дело обставили красиво…

Поднял руки, останавливая возмущение царевича.

— Подожди. Ведь ни слова против не говорю! Наоборот, начался разговор с того, что приходы расширить предлагал. У людей на душе тяжело — куда с этим идти? Родня за океаном, друзьям не все скажешь, психологов у нас нет. Одна отрада — понимающий и сопереживающий батюшка. Низкий поклон им за это. К счастью, мы еще не дожили до времени, когда священники станут «предпринимателями».

Мой монолог прервал очередной, настойчивый, стук в дверь. Стук и покашливания с той стороны явно отдавали «ладаном», а узнаваемое кхеканье больше походило на рык, прочищающий горло перед проповедью. Надеюсь, духовник Алексея не подслушивал под дверью, хотя, поручиться за это не могу. Царевич поднялся и распахнул вход в комнату, строго обозрев скопившийся в коридоре народ.

— Через час всем собраться в трапезной. Укажу, что далее делать станем. А до тех пор мне не мешать! Али случилось что?!

Нестройный хор голосов успокоил, что ничего не случилось, поведал, как им недостает света солнца в лице государя и быстро рассосался, за исключением духовника, косо на меня посматривающего и бочком лезущего в комнату. Гнать вместе со всеми представителя небесной канцелярии царевич не стал, посему о религии мы больше не говорили, вернувшись к мирским планам. Елеазар посидев некоторое время тихо, подключился к обсуждению, бросая на меня редкие, осуждающие взгляды. Явно подслушивал, но не хочет в этом признаваться. Чую, ждет меня индивидуальная проповедь и многозначительное помахивание тяжелым кадилом.

Днем Алексей впервые озвучил перед собранием свою грандиозную задумку на следующее лето. Народу широта планов понравилась. Вечером споры слышались из-за каждой двери. Впору тотализатор организовывать. На некоторое время все забыли, чего мы тут ждем. Под это дело порекомендовал начинать готовить канонерку к отплытию. Зима на носу, а дел еще невпроворот.

27 сентября канонерка, под зарифленными парусами, ушла к форту Удачному за пиломатериалами для Сторожевого форта на острове Беринга. Летние планы не отменяли дел насущных, одним из которых было укрепление границ.

Переход выдался непростым. Зима вступала в свои права на севере, вытесняя осень, так и не успевшую закрепиться на каменистых берегах. Попутные ветры лихо подгоняли канонерку, но отсутствующая видимость заставляла осторожничать и до Удачного добирались чуть больше восьми дней. Население поселка вновь увеличилось. В него на зимовку пришли две артели казаков, с атаманом одной из них пришлось даже побеседовать на повышенных тонах. Одичали тут казаки. С чего они решили, что наши поселения чего-либо им должны? Усилил форт четырьмя дополнительными морпехами — больше просто не имелось резервов, нам еще в Сторожевом усиленный наряд оставить надо.

6 октября мы уже оценивали труды берегового наряда Сторожевого форта острова Беринга. Похвалил скудные успехи. Ребята делают, что могут, при тотальном отсутствии стройматериалов. Они даже плавник распилили на дранку, а крыши засыпали землей и застелили срезанным мхом. Получилось весьма колоритно.

Пока разгружались, да согласовывали планы — промелькнуло еще два дня, закончившихся праздничным ужином. Этот самый ужин задержал нас у острова еще на два дня. И дело было вовсе не в «птице перепеле», а в жареной говядине. Вкусной! Меня не могло не заинтересовать, где наряд достал корову на пустынном острове.

Коровы, оказывается, паслись в море, прямо у берегов. Утром нам с Алексеем устроили экскурсию на катере канонерки, с гордостью демонстрируя тучные стада. Впечатлился. В море действительно лениво объедали водоросли здоровенные «сардельки» тел непонятных животных. Катера они не боялись, и можно было потрогать блестящую шкуру рукой. Мордой сардельки напоминали тюленя, но на сушу явно не выбирались, судя по их массе. На глаз, наиболее крупные весили тонны три.

Не помню таких обитателей северных вод. Видимо, какой-то вымерший, в мое время, вид. Что не удивительно, если вспомнить, каковы они на вкус. Задумался об организации подобных стад около других поселений гряды. Условия на всех северных островах примерно одинаковые, кормовая база похожая. Остается только перевозка и человеческий фактор. Ведь недаром эти животины остались только на уединенных, необитаемых островах — похоже, на всех остальных аборигены их просто съели.

Подсел к царевичу, разворачивая перед ним перспективы разведения мясных стад в море вдоль всего северного побережья, и озвучивая проблемы, связанным с этим делом. Алексей на действия был скор, как это свойственно молодости. Решили на пробу перевезти тройку «образцов» в один из наших поселков на Алеутской гряде, наложив на «переселенцев» табу для аборигенов.

Ради этого весь оставшийся день строгали и конопатили бассейн из досок на катерной палубе, вместо двух отсутствующих катеров. Параллельно с этим перебрасывали рукава от осушительных помп, перепрофилируя устройства спасения судна в установки спасения перспективных животных. Хоть наши «коровы» и дышат воздухом, но проточная, забортная вода им явно лишней не будет.

Бассейн вышел куцый. Много воды так высоко от ватерлинии наливать не рискнул. Кроме этого, многочисленные продольные перегородки делили его на несколько узких «стоил», не давая воде переливаться с борта на борт при качке и кренах. И все равно пришлось загрузить в трюм камни балласта, поднимая ватерлинию.

На следующий день канонерка вышла на «охоту» под моторами. Флегматичных коров просто поднимали на шлюпбалках в парусиновых тентах. Подняли двух средних, по размерам, животин, и одного побольше. Надеюсь, отловили разнополых. Хотя, пока это было не так важно — главное, чтоб перенесли переезд и прижились.

За погрузкой наблюдал едва ли не весь экипаж, давая советы и балагуря. Самые ходовые шутки намекали на новый способ хранения продуктов для кораблей и напоминали анекдоты моего времени, про поросенка на протезе. В целом затея народу явно понравилась, строить и приумножать православные любили ничуть не меньше, чем широко, от души, бить морду.

По окончанию охоты канонерка взяла курс на Алеутские острова. У бассейна постоянно кто-либо стоял, разглядывая наше новое приобретение. Коровы мычали, самым натуральным образом, и бились о затянутые парусиной перегородки бассейна. В результате, наблюдатели уходили переодеваться мокрые с ног до головы и рассказывали басни за ужином о «Вот такенной пасти» и «Грустных глазах». Кличка «морская корова» за животиной закрепилась. Теперь бы довезти их до нового дома, не покалечив.

Два спокойных дня погода нам дала, сжалившись над грузом. Четыреста пятьдесят километров до первого нашего поселения на островах мы скользнули как по гидроматрасу, слегка покачиваясь и шлепая бортами по волнам. Грех жаловаться.

Поселок на большом острове, называемом местными Атту, был одним из самых «молодых». Население его составляли два десятка алеутов и семейная пара из наших колонистов. Договориться о запрете охоты на морских коров труда не составило.

Выгрузка переселенцев вызвала не меньший интерес, чем погрузка. Моряки тыкали пальцами в спущенные на воду «мясные сардельки» и кричали нечто похожее на: «Во! Глянь! Морскую траву жует, а у меня с рук есть не хотела. Скотина…».

По первости, после выгрузки, коровы отходили от шока, но два дня голодовки направили их в правильное русло, и они принялись заедать страхи водорослями, вызвав бурю восторга не только у экипажа, но и у населения острова, наблюдавшего процедуру с берега. В следующем году посмотрим, на результат адаптации, и начнем массовое переселение. Вокруг острова Беринга этих коров не одна сотня плавает, да и около Медного острова их может быть ничуть не меньше. На шесть стад для Алеутской гряды хватит с избытком, если повременить пока с мясными деликатесами.

Взглянув еще раз на отплывающих постепенно подальше от корабля коров, спустился в каюту. Раз обзаводимся морскими стадами, должны быть и морские пастухи — а это целое подразделение, которому требуется оснащение и круг задач — гонять касаток и прочих браконьеров, например. Предстояло рисовать схемы взаимодействия и писать инструкции. Проект гоночных кечей явно надо доработать, добавив к автоматической картечнице на носу, требуемой для патрулирования, еще и гарпунную пушку.

Отвлекся от писанины, улыбнувшись пришедшей идее. Название — порой значит не меньше, чем дело. Вон, американцы назвали своих пастухов ковбоями, то есть, «парнями при коровах», а какой культ из этого вырос! Как мне морских пастухов назвать? Морпасами? Сибоями? Воображение буксовало. Самое время организовывать еще один конкурс.

Не задерживаясь около нашего опытного «стада», канонерка устремилась на восток, уже по пути сливая воду из бассейна. Погода опомнилась, и начала строить каверзы, при которых никакая остойчивость лишней не будет, так что, идея везти с собой живую рыбу не прижилась.

Дальнейший поход вдоль будущих пастбищ морской житницы, напоминало путешествие апельсиновой косточки в миксере. Разве что мы ходили не по кругу, а дошли до Аляски, позволив себе свеситься за борт и «травить» только войдя в залив перед фортом.

Что характерно, радушный прием Аляски привел к ломящемуся столу, и наши измученные лица окончательно позеленели. И ведь не откажешься — люди от всего сердца приглашают. Губернатор с гордостью доложил, что они при интернате для детей развлекательный городок отстроили, согласно высочайшим повелениям. Если он нам предложит опробовать карусель — лично удавлю.

Пир не задался, и был отложен на другой день, который мы начали с сенсационных объявлений. Первый кирпич в фундамент будущих всеимперских соревнований был заложен. Причем, для солидности, подобные мероприятия объявлялись систематическими, проводимыми раз в три года. Мол, тем самым мы воздаем честь самому сложному периоду становления колонии. И маховик начал раскручиваться.

Мы с Алексеем изобразили классического «хорошего и плохого полицейского». Царевич работал с людьми и расписывал молочные реки кисельными берегами. На мою долю досталась верфь Аляски, и убеждение двух десятков мастеров с подмастерьями, что двухмачтовый кеч это несложно. Месяца на четыре круглосуточной стройки. Вот прямо сейчас и начнем, помолясь…

Закончили дела на Аляске только к концу октября, в самый разгар стройки на верфи, основательно почистив сусеки форта и широко развернув рекламную кампанию. Губернатор может и не порадовался первому, но молчал, вздыхая, помня о втором. Карусель мы с государем освидетельствовали, но губернатор быстро увел меня на осмотр интерната. Видимо ему не понравились плотоядные взгляды на фрагменты цепочек, держащих деревянные сиденья. За кого он меня принимает?! У детей не отбираю! Разве что цепочки можно было заменить на тросики, у нас на канонерке остались куски рваного такелажа. На эти тросики нанизать деревянные цилиндрики, чтоб руки не резали, и будет гораздо лучше цепей, которые можно использовать в… Впрочем, ладно… Увижу в следующем году Беринга — придушу его теми самыми обрывками такелажа. Не пропадать же добру.

Тысяча семьсот километров перехода до Хайдака воспринялись как способ отоспаться. Стало понятнее, почему мастера провожали канонерку едва ли не со слезами на глазах. Надо им подкинуть идею плакатов, наподобие — «Скатертью дорога».

Что удивительно, океан штормил по-осеннему, но такие мелочи не помешали продавить в гамаке контур тела. И котлеты из медвежатины не вызывали проблем у штормующего организма, даже когда они стали подозрительно попахивать.

6 ноября канонерка бросила якорь на рейде Железного форта. Потом бросила второй, потому как изношенная якорная цепь первого решила упокоиться на дне вместе с якорем. Тревожные звоночки, однако. Ресурс оборудования соревновательным духом не обманешь. Приказал провести полную ревизию корабля и достать кошками со дна беглянку.

Второй дубль представления «о плохом и хорошем» прошел лучше. Алексей отполировал фразы и посулы, а у меня получилось ответить на незаданные вопросы мастеров верфи. Культурная программа включила боевые танцы аборигенов, перебежки по лесу с длинным каноэ на плечах и вопли на совете племен. Это мы так отбирали кандидатов в матросы гоночных команд от Хайдака. Почему команд? А в одну не уложились. Алексей допустил к соревнованиям два океанских каноэ аборигенов, помимо строящегося кэча. Будет весело, если эти жилистые парни «сделают» наши парусники.

При визите на шахты порадовался, что мне понятно, о чем говорят мастера. Раз восемь человек в забое работают, значит, действительно жила расширилась. И дополнительные штреки хорошо легли. Прогрессируем. Хоть и медленно. Надеюсь, железо чосонцев нам поможет.

Только на железоделательном заводе узнал, что мы потеряли один парусный угольщик. Почему на Аляске губернатор не доложил?! Не так уж и сильно его «прессовал» чтоб утаивать подобное ЧП! Вернуться, что ли?!

Алексей отреагировал на новость аналогично. Если бы не частично разобранная на профилактику канонерка — Аляска обрела бы нового губернатора. Но этому страусу сказочно повезло.

С другой стороны, остывший царевич решил, что надо основывать поселение севернее алеутской гряды. Например, в устье Юкона. Или даже в Беринговом проливе. И этим поселением должен руководить опытный, в северных вопросах, человек. Так что, сказки бывают разные…

Потеряли угольщика банально. Сложный, перегруженный корабль сдуло на камни около архипелага ситкхов. Экипаж остался жив, отделавшись переломами и ранами. Капитана, после пропесочивания, надо представлять к награде. Он не запаниковал, а отстроил основательную стоянку, использовав парусину, обломки корабля и местный лес. Только благодаря этому раненных выходили. Ну, еще и летняя погода подсобила.

Отдельной эпопеей можно считать общение потерпевших крушение с местными. Ситкхи нашли стоянку через несколько дней после крушения. Точнее, нашли наверняка раньше, но несколько дней им понадобилось собрать силы.

Оружия на угольщике было раз два и обчелся. Причем, именно раз два. У капитана Дар, и штуцер у боцмана. Каюсь — моя ошибка. Тем не менее, вопящих и размахивающих копьями ситкхов встретил картечный залп и частое стаккато дробовика. Капитан не стал дожидаться, когда цели рассредоточатся из лодок, и накрыл причаливающие плавсредства.

Замечу, что в этом времени не принято делать предупредительный выстрел. И гуманизм тут сводиться к «удару милосердия». У меня, может, и возникла бы мысль о предварительных переговорах, но после драки кулаками не машут.

Переговоры наших робинзонов с ситкхами прошли чуть позже. Несколько не причаливших лодок, оставшихся метрах в ста от берега, выставили на нос одной из них переговорщика, вдохновенно рассказывающего, какие мы плохие. Тут уже отличился боцман. Хорошо стреляет, даже со сломанной ногой. И перезаряжает быстро.

Все равно, история должна была кончиться весьма печально. Ночью лагерь бы взяли. Не этой, так следующей. Эвакуация была единственным решением. Убедил Алексея в правильности действий робинзонов. А то царевич увлекся — посчитал, что капитан мог договориться с аборигенами и закрепится на архипелаге. Один из основных законов подлости — если гадость может случиться, она произойдет обязательно и в самое неподходящее время. Правильно ребята оттуда свинтили на освободившихся лодках ситкхов.

Дальше история живо напомнила фрагмент фильма моего времени, про детей капитана Гранта. За парой каноэ наших, бросились в погоню десяток лодок аборигенов, периодически отпугиваемых выстрелами. И тут на белом коне, точнее на серой канонерке, приходит рыцарь с копьем калибра семьдесят пять миллиметров.

Правда, и тут сказались отличия менталитета этого времени от фильма. Рыцарь догнал все каноэ аборигенов до единого. Еще и между островами архипелага погулял два дня, расстреляв месячную норму боеприпасов. Не любят тут незаконченных дел.

Появление канонерки чудом отнюдь не являлось. Разве что воедино слились два везенья — вышла она на патрулирование в нужное время, и выстрелы команда услышала. Надо что-то делать с архипелагом. Крепость основывать. Где только людей взять.

К Асаде отплыли 18 ноября, переждав очередное обострение зимней болезни у моря. Пять дней перехода дались удивительно легко. Хмурый океан кашлял ветром и сморкался пеной с волн. Не любил он зиму. А мне так очень понравился снег, ложащийся в тишине леса, еле слышно пощелкивающего от мороза. Надо нам зимние игры проводить. Летние в Алексии, зимние на Аляске — там и склоны шикарные рядом с крепостью есть. И стальной полосы у нас становиться все больше — есть из чего канты на горных лыжах и досках делать. Поделился с Алексеем задумкой — он посмотрел на меня глазами больной собаки и возмутился. И что с того, ежели у нас казна пуста и здоровье не железное? Когда по иному-то было? Парадокс, но чем дальше кручусь в этой кухне, тем явственнее понимаю — государство не создают богатые. Его создают голые и босые, горящие идеей. Вспомнить, например, основание Рима. Ромул с Ремом бродяги были еще те, если их капитолийская волчица подкармливала, согласно легенде. А поди же ты, одна из сильнейших империй возникла. И рухнула, когда ее руководители зажрались…

Асада приветствовала канонерку стеной снега, оседающего пухлыми муфтами на рангоуте. Экипаж весело отбивал чечетку колотушками по ледяному насту, сковывающему механизмы. Необычно нас рыбное место встречает.

Но ожидание сказки разрушилось о будничность пира. Вышел из Речного форта, опершись спиной на тотемный столб и подставив лицо падающему снегу. У меня еще не было отпуска зимой. Надоели речи и пиры.

Видимо проработка вариантов зимних всеимперских игр что-то сдвинуло в мозгах, и уже на следующий день, начав свою часть подготовки к летним мероприятиям на верфях Асады — заказал себе фанерный борд в шпоновом цехе. Пришлось объяснять мастерам, зачем нужна эта загогулина. Если понятие «скатиться с горки» воспринималось нормально, то на слаломе мастера забуксовали, с ожидаемым вопросом «Зачем!!!».

Пояснил на пальцах — по прямой с горы можно разогнаться до скорости в 250 километров в час, если склон крутой и длинный. Примерно с такой же скоростью падает человек в глубокую пропасть. Результаты финиша в обоих случаях могут быть фатальными. В случае, если скатится с такого склона хочется — надо периодически притормаживать, дабы сбрасывать нарастающую скорость. А как это сделать? Правильно, поворачивать из стороны в сторону, ну, или зажать между ног метлу, тормозя веником. Только боюсь, на метлу косо посмотрят батюшки, раз уж даже у меня возникла ассоциация с ведьмами.

Для поворота нам нужен руль и киль — что снег, что вода, законы движения похожие. Роль киля исполняет эта самая стальная полоска по краям доски, называемая кантом. С рулем сложнее. Можно позади или впереди доски сделать обычный руль с румпелем. Получатся снегокаты. А можно боковой край доски сделать в форме дуги — тогда, приподнимая доску маневрами тела, упираемся в снег только одним краем, и доска начинает двигаться по дуге, обеспечивая поворот без руля. Чем больше, до определенного предела, ставим доску на ребро, тем круче поворот. Направление поворота зависит от формы боковых вырезов. В нашем случае удобнее всего использовать вогнутые ребра, похожие на растянутую гитару.

Мастер заказ принял, бормоча про себя нечто похожее на «… баловство». Вот откуда он знает?! Может, планирую создать роту быстрого реагирования! Слетающую в мгновение ока с крутых склонов на супротивников и стреляющую очередями на поворотах. Но оправдываться не стал — меня тут вроде графом назначили. Имею право на самодурство.

Верфи Асады потребовали пристального внимания. Сделать кэч для них проблемой не являлось, они в империи лидеры по деревянному кораблестроению. Только места под строительство не имелось. На двух больших стапелях заканчивали постройку пары модернизированных грузовых фрегатов, на малой верфи строили четыре баржи для внутреннего использования. И тут являюсь я, весь в белом, то есть заснеженный по самое исподнее, и намекаю, что к лету нужен гоночный корабль. Гоночный — значит «вылизанный», и такие вещи делать рекомендуется тщательно. Как дополнительная нагрузка — надо загрузить канонерку рейками, досками и бочками вара для южных верфей. Иначе там начнут, в запале, строить кэчи из тростника и перьев.

Более того. Вечерок мы посидели с мастером за чаркой… чая, поплакался Савельичу в жилетку, что может понадобиться океанский корабль. Если и не будущим летом, то на следующее — точно. Отговорился необходимостью возить железо из Цусимы. Не говорить же ему о резервном плане рывка на родину по южному маршруту.

Есть ли у меня чертежи нового корабля? Он издевается?! Они и у него есть. Апостол называется. Разве что с небольшими дополнениями в виде двигателей и оружейных башен, снятых со сторожевого форта. Дальнейшее буду считать просто нетрезвым от чая дебошем. Хорошо расслабились. А про «тупого графа» ничего не слышал. Будет ему железо для киля.

Утром сидели над картой акватории и ходили вдоль берега, прикладывая к голове снег, выбирая место под большой эллинг. Ведь можно сделать маленький кэч и на стометровой верфи. Главное начать. Иначе несправедливо получится — остальные верфи будут напрягать все свои невеликие силенки, дабы построить непрофильный корабль. А наш лидер судостроения исполнит заказ одним пальцем. Теперь, с дополнительными заданиями, шансы выровнялись.

Из эллингов меня буквально за шиворот вытащил через седмицу Алексей. До него, видите ли, дошли слухи, что граф решил себя убить, что по нонешним временам считалось тяжким грехом.

Минут пять вникал в суть претензии. Только когда речь о моем борде зашла, догадался, откуда ноги растут. С ехидством поинтересовался, не собирается ли некий царевич на аналогичном куске фанеры по воздуху летать? А уж на чем мы через шторма по океану ходим, вообще молчу. Вся наша жизнь — сплошная авантюра. Где его хваленый фатализм? Обещаю помолиться перед спуском. Нет, батюшку лучше на финише, вдруг действительно понадобится — склон-то присмотрел себе довольно крутой.

Всколыхнувший рутину работы царевич, направил мысли в новое русло. Каску, предположим, возьму в сторожевом форте, а вот с ботинками придется извращаться, вставляя «ребра жесткости».

Несмотря на всю подготовку к покатушкам, результат нескольких спусков можно характеризовать как муторное восхождение и нецензурный спуск. Надеюсь, многочисленные наблюдатели не назовут эту гору «Уй Ё».

Алексей остался верен себе, считая, что сможет сделать все, что сможет граф. Наивный. Посему он красовался здоровенным фингалом на левом глазу, в то время как у меня всего-то очередной больной зуб выбило. Так что, графская морда выглядела гораздо презентабельнее императорской, пока не улыбалась. Обоюдно решили — надо тренироваться.

Что мои тени, что Алексея, отнеслись к этой мысли с пониманием, попытавшись втихаря спереть борд. Можно подумать, по лицам непонятны были их планы. Правда, каску все же утащили. Но она все одно стала со вмятиной, одевать неудобно. Алексей потом другую принесет. Лучше бы эти бугаи склон от валунов расчистили, которых под снегом не видно.

Покидали Асаду умиротворенные. Царевич растянул голеностоп, и не мельтешил со своими обычными, получасовыми, «парами слов напоследок». В речном форте продолжался пир. У меня вообще создалось впечатление, что он там никогда не останавливается, даже во время эпидемий.

Общее состояние поселений внушало надежды. Асада оправилась от «кары», широко развернув торговлю с соседями. Интернат при речном форте принял почти полсотни аманатов в возрасте от десяти до четырнадцати лет, и многие из них уже неплохо говорили по-русски, четко понимая счет, по крайней мере, в разделе количества сладких рыбок на тростинке, привезенных с Гаваев. Никогда не любил жженый сахар, что не помешало озаботиться лакомствами.

Экспедиции наших рудознатцев готовились к очередным походам вверх по многочисленным рекам района Асады. В новом году походы обещали быть многолюдными, за счет «наших» индейцев. Идти они планировали не только на байдарках, но и на баржах. Карта земель расширялась, обрастая пометками рек, ручьев, удобных стоянок, поселков аборигенов, выходов интересных пород. Жизнь не стояла на месте.

Следы налаживающейся жизни имелись и на акватории Асады, в виде вешек, обозначающих опасные места и створы фарватеров. Выходить в океан стало значительно комфортнее, хотя для полного счастья недоставало световой индикации. Но этим вопросом надо озадачить Долину — пусть пробуют создать бакены с волновыми электростанциями.

Что это за зверь? Да просто плотик, использующий энергию волн. Многие ошибочно считают, что волна «бежит» по поверхности океана. Это не совсем так. Водяная масса просто поднимается и опускается стоя на одном месте. Видимый эффект «бегущей волны» в океане сродни мигающим лампочкам новогодних гирлянд моего времени — лампочки никуда не двигаются, но если их зажигать последовательно, будет казаться, что огоньки бегают по елке. Замечу, если лампочки зажигать произвольно, то на елке будет хаос случайных огоньков. Вот и в море есть такой хаос волн, называемый «толчеей», что еще больше роднит океан с новогодней гирляндой.

Разбирать целиком механизм волнообразования смысла нет — он много сложнее описанного, в нем принимают участие ветер, течения, глубины и еще масса факторов, вплоть до силы Кориолиса. Для конструирования энергостанций достаточно того, что вода может колебать вверх-вниз массивный груз. Если выполнить бакен в виде вертикального стержня с обмотками, на который одеть свободно ходящий вдоль него «бублик» с магнитами, то мы получим типичный линейный генератор электричества. Стержень якорем закрепить на дне, как обычный бакен, волны будут поднимать и опускать вдоль стержня «бублик» с магнитами, тем самым вырабатывая электричество для лампочек на вершине.

Красивая схема, но волны порой забывают про работу, и конструкции явно недостает аккумулятора. С этим устройством у меня было плохо. Опытные образцы аккумуляторов сделали еще в Вавчуге, но широкого распространения они не получили.

Экспериментировали мы со свинцом в растворе серной кислоты, как с наиболее простым решением. Набор перфорированных, для увеличения площади реакции, свинцовых пластин опускали в бак с кислотой, и при зарядке электроды одной полярности покрывались двуокисью свинца. Все как положено. При разрядке двуокись растворялась в кислоте, отдавая в виде электричества энергию химических реакций.

Понятное дело — чем больше площадь реакций, тем больше энергии можно впихнуть в аккумулятор. Но кроме технических проблем, в том числе и осыпания пористого электрода, возникла еще одна непреодолимая проблема.

Плохо в России со свинцом было. Один маленький аккумулятор требовал пять килограмм стратегического металла. Можно считать — один аккумулятор равен тремстам пулям к штуцеру, что почти равнялось носимому боезапасу капральства. Несложно представить, что сказал Петр на подобное «баловство». Для кораблей он еще разрешал тратить свинец, но широкого распространения устройство не получило.

В новых землях ситуация еще хуже. Свинца рудознатцы пока не нашли. Слухи о месторождении этого металла на землях ситкхов пока оставались непроверенными, и останутся таковыми, пока не наскребем пару сотен человек для крепости в этом архипелаге. Немного со свинцом могут помочь чосонцы — у них есть две шахты у побережья Желтого моря. Но много они не дадут даже за золото. Очередной замкнутый круг.

За этими размышлениями канонерка давно покинула пролив и теперь шла на юг, кланяясь волнам и отдаляясь от берегов. Погода стояла умеренно плохая, заливающая палубы ледяной водой то сверху, то снизу. Дышать свежим воздухом не хотелось, и занимался разбором бумаг в сложных метеорологических условиях.

Чем можно заменить аккумулятор? По большому счету — чем угодно. Поднятая над землей глыба камня — это аккумулятор. Поднимая тяжесть, мы затрачиваем энергию — опуская, забираем ее обратно. Настенные часы с гирьками именно так запасают энергию. Да и гидростанции, по большому счету, используют этот принцип, сливая заданный вес воды с высоты плотины.

Если прикидывать запас энергии в цифрах, то вспомним про лошадиную силу, которая эквивалентна поднятию семидесяти пяти килограмм на высоту одного метра за одну секунду. Если отбросить «секунду», то подняв вес в 150 килограмм на высоту метра, мы запасем чуть меньше полутора киловатт. Лампочка мощностью в один ватт сработает эту энергию за 1500 секунд, или за 25 минут. Полторы тонны, поднятые на высоту десяти метров, обеспечат уже непрерывное горение лампочки в течение двух суток.

Достоинства такого аккумулятора очевидны — голая механика и камни в бочках в виде груза. Недостатки вытекают из достоинств — массивная штука, удобная разве что для наземных хозяйств, работающих от ветряков. Да и просто руками, через блоки, подобный аккумулятор можно «заряжать» раз в день вместо утренней зарядки.

Но на этом механика себя не исчерпывает. Есть еще маховики. Эти устройства запасают энергию, увеличивая свой момент вращения. У них иной недостаток — от быстрого вращения маховики разрывает центробежными силами, что сильно ограничивает объем энергии, который они способны принять. Но и это еще полбеды. Если в аккумуляторе в виде поднятого груза энергия не теряется в процессе хранения, то маховики постоянно ее тратят преодолевая трение в осях вращения и сопротивление воздуха.

Несмотря на все недостатки, маховики гораздо перспективнее поднятого груза. В своей юности зачитывался красочной книгой Гулиа про супермаховики, запасающие сто и более, вплоть до пятисот, ватт на килограмм массы. Сравнивая с предыдущим примером, все та же лампочка в один ватт светилась бы от одного килограмма такого маховика четверо суток.

Весьма показательный пример — десятиметровая башня с полуторатонным грузом равна по запасам энергии полукилограмму супермаховика. Не удивительно, что в маховики вцепились мертвой хваткой, стараясь перебороть их недостатки. Их вывешивали на магнитных подвесках, когда обычные магниты, направленные одноименными полюсами друг к другу, компенсировали вес маховика и уменьшали трение в осях на несколько порядков. Их помещали в герметичные кожухи и откачивали воздух, дабы не расходовать энергию в атмосферу. Но обещанные, в мое время, маховичные автомобили так и не поехали. Технически их могли делать, и даже создавались опытные образцы. Но вот аварии, с моментальным высвобождением всей энергии маховика в виде разлетающихся осколков таким машинам были противопоказаны.

Впрочем, для наземных электростанций огромные, массивные маховики, зарытые глубоко в землю, применять начали. Этот опыт можно позаимствовать и нам — а то надоело, что лампочки постоянно мигают и напряжение от ветрогенераторов гуляет по воле погоды.

Ограничиваются ли аккумуляторы одной механикой? Конечно нет. В мое время наиболее распространены были химические, свинцовые, никелевые, литиевые и тому подобные. Имелись аккумуляторы запасающие тепло — начиная от обычного термоса, и заканчивая химическими грелками, которые нужно было прокипятить, после чего они могли выделить тепло в удобное время. Где тепло, там и холод — имелись аккумуляторы холода, типичный пример это лед в погребе. Думаю, не стоит уточнять, что холод и тепло можно преобразовывать в электричество.

Еще? Конденсаторы запасают энергию в своих обкладках в виде электростатического поля. Весьма перспективный аккумулятор. Обладает массой недостатков, в том числе потерями электричества при хранении. Но ученые из будущего называли суперконденсаторы одним из самых перспективных устройств, для хранения электричества, обещая побороть все недостатки.

Раз сказал об электростатическом поле, то упомяну и магнитное — в нем также можно накапливать энергию. Правда, потери тут много больше, в том числе и на излучение радиоволн.

Словом, в чем только не запасают энергию. Сжатый воздух в баллонах, электролиз водорода и его последующее сжигание. Были даже проекты, где концентрированными солнечными лучами на гелиостанциях получали карбид, из угля и известняка, который у потребителей давал горючий газ для тепло и энергоснабжения. Вот этот самый карбид можно считать, с большой натяжкой, аккумулятором.

Хотя, тогда и все топливо, дрова, уголь, нефть — можно считать аккумулятором, запасшим в свое время энергию солнечных лучей, и теперь отдающего эту энергию, сгорая в топках и прочих устройствах.

Если вдуматься — почти вся наша энергия получена от солнца через ряд преобразований. Даже реки текут на планете благодаря солнцу, испаряющему огромные массы воды, конденсирующиеся потом на склонах гор, и выпадающие дождями. Разве что гейзеры работают за счет внутреннего тепла Земли. Но если вдуматься — откуда это тепло взялось при формировании планеты? Сформировалась бы она без Солнца?

Впрочем, мое занудное философствование было вызвано долгой и скучной дорогой. Зимний океан периодически рвал и метал, заставляя задумываться о Вечном. На последних днях похода одними зелеными лицами уже не отделывались, подкрашивая зелень синевой кровоподтеков от ушибов и добавляя штрихи из разбитых носов. Зря мы в море сунулись. Можно было еще пару седмиц склоны Асады матом разравнивать. Но Алексей придерживался разработанного в Анадыре плана проведения «летних мероприятий», согласно которым все форты должны быть предупреждены о соревнованиях не позже конца января.

До Порт Росса добрались только 7 декабря, порадовавшись легкому потеплению. Тут предстояла большая работа, но началась она с разбора завалов. Природа нагадила нам и тут, основательно тряхнув поселки. К счастью, обошлось без жертв. Но «быстросборные» домики сложились наподобие карточных, продемонстрировав недостатки облегченного градостроения. Бревенчатые срубы выдержали.

Объявление о предстоящих праздниках на руинах поселка выглядело бы несколько странно, и десять дней мы участвовали в восстановительных работах. В них же впряглись приплывшие ранее жители Саверсе и часть местных, «прикормленных», индейцев. Благо поселок был относительно небольшой, и наш приход застал уже близящийся к окончанию процесс восстановления.

Вот на торжественном пиру, по поводу окончания основных восстановительных работ, объявление летнего праздника пришлось кстати. Тем более что верфи практически не пострадали.

Начавшаяся во второй половине декабря рутинная работа по подготовке людей и освоению строительства нового класса кораблей для меня прошла на фоне раздумываний о землетрясениях.

К сожалению, в отличие от воды, земля трясется не вверх-вниз, а в горизонтальной плоскости. Будто щенок хватает зубами «игрушку» и начинает, с рычанием, мотать головой. Простое поднятие и опускание наши дома выдержали бы легко, а вот когда фундамент дома начинает ходить из стороны в сторону а крыша, по инерции, остается на месте — материал стен и крепеж трескается, разваливаясь.

Вспоминая землетрясения моего времени можно сказать, что даже железобетон и стальные балки нагрузок не выдерживали. Единственно, что можно сделать, это поставить дом на колесики. Тогда качающаяся земля под домом будет «проскальзывать», оставляя сооружение целым.

Так как толчки землетрясения могут придти с разных сторон, вместо колесиков используют стальные шары, на которых дом может «кататься» независимо от направления толчков.

Чтобы дом не скатился на шарах с фундамента, опоры под них делают вогнутыми, как зеркало телескопа или спутниковая антенна моего времени. В этом случае шары стоят по центру опор, лишь слегка катаясь под действием на дом ветра.

Недостатком этого способа противодействия землетрясениям можно считать качество потребных материалов. Сколько весит дом? Небольшой рубленый домик потянет тонн на двадцать. А пятиэтажный каменный дом на пятьдесят квартир уже никак не меньше четырех тысяч тонн. И весь этот вес должны держать стальные шарики, не плющась, и не продавливая материал опор.

Отдельный вопрос, как передать в дом подземные коммуникации, чтоб их не срезало катающимся сооружением. Что делать, если земля под домом слегка осядет, и он «съедет» с опор? Как заменить износившиеся шарики и опорные пластины? Еще сотни подобных вопросов.

Почему нам всегда достаются проблемные земли для градостроительства?! То вечная мерзлота, то болота, то землетрясения. Не понос, так золотуха. И пусть только потомки попробуют сказать, что земли у нас были благодатные, посему, ничего удивительного в темпах роста нет…

В конце декабря, по дороге в Саверсе, гостили с Алексеем в Форт Росс. Землетрясение он пережил значительно спокойнее. Разве что лабораторная посуда побилась, что было вполне восполнимой, после открытия стекольной мастерской, потерей.

По сложившейся традиции — мы с Алексеем почахли над златом. Напомнил царевичу, что он обещал вернуться в Россию и пристроить наши миллионы, дабы мне тут окончательно не захлебнуться слюной, представляя, сколько всего полезного можно было бы на них приобрести.

Ювелир обещал, загадочно улыбаясь, к празднику сваять нечто сногсшибательное. Мастера кристалловеды кивали, усугубляя загадочность. Глядя на уже готовую «ювелирку» верилось в эксклюзив легко. Мастера пропитались национальным колоритом, поставив несколько тотемных столбов прямо перед мастерской и опробуя на них «индейские мотивы».

Кроме этого, специалисты явно дошли до стадии, когда делать одно и тоже надоело, с этим подмастерья справляются, после чего захотелось свежих рецептов. Подозреваю, часть лабораторного оборудования, списанного на землетрясение, пострадало гораздо раньше. Иначе мне не представить, как может колебание почвы разорвать малый автоклав для выращивания кристаллов из раствора.

Кстати, выслушав объяснения мастеров именно об этом эпизоде — порадовался возросшей научной образованностью специалистов. Явно они внимательно читают все привезенные нами книги. Это же надо — «… вихревые колебания жидкости, вызванные толчками, создали локальный градиент температур, приведший к скачкообразному повышению давления и разрушению автоклава». Мы с Алексеем секунд десять мыргали глазами, стараясь осмыслить фразу и представить процесс. Лично мне он виделся как варка макарон и развешивание его на ушах, о чем и сказал мастерам в приватной беседе. Могу ведь их, таких грамотных, и на выпаривание соли из морской воды отправить. Там «локальные флуктуации» будут крайне полезны для разделения морского рассола на фракции, содержащие хлориды, в том числе соль, сульфаты и прочие прелести. Надеюсь прониклись. Хотя, солеварни с разделением фракций все одно остаются ближайшей перспективной задачей.

Основным «научным» вопросом ко мне у кристалловедов был алмаз. Судя по их отчетам — меня они не послушали, и пытались создать алмаз давлением и температурой. Понятное дело, у них ничего не вышло. Вот второе направление их поисков меня заинтересовало. Если нет возможностей создать новый алмаз, почему бы не «подрастить» имеющийся? Взять маленький алмаз, поместить его в среду углеводородов и надеяться, что он сам себя будет надстраивать, выхватывая углерод из окружающей среды.

Подозреваю, именно так взорвался автоклав, когда мастера играли с алмазом, давлениями и нагревом. Что им посоветовать? Ничего в мое время про такие эксперименты не слышал, что, впрочем, не говорит об их невозможности.

Посоветовал попробовать разряжение и электричество. Если давление результатов не дало, можно броситься в другую крайность. Создать вокруг алмаза низкое давление углеводородов и зажечь в этой «лампе» дуговой разряд, расположив затравку из алмазов на одном электроде, чтоб разогнанные электрическим полем ионы углерода бомбардировали алмаз с большей силой. Периодически «лампу» разгерметизировать, выпуская водород, и обновляя газовую смесь. Можно еще угольные электроды попробовать, но тут уже пусть работает фантазия мастеров, раз у них «вихревые колебания» наблюдаются. Мне пока хватает административных проблем и верфей.

К Саверсе прибыли в канун Нового Года. На пиру по случаю прибытия увидел классическое «выступление президента под бой курантов». Алексей отточил слова программы на ближайшее будущее, и даже мне поверилось — все будет хорошо.

Не удивительно, что третьего января постящиеся православные налегли на чертежи кэча. Саверсе решила выставить свой гоночный корабль и команду. Причем, до этого местные корабелы ничего крупнее десятиметровых гребных лодок не делали. Чую, спасательным работам на гонке надо будет уделить особое внимание. Посоветовал губернатору временно сманить пару мастеров с верфи Форт Росс. Все одно у них нет людей для команды. А можно сделать по иному — кэч строит Форт Росс, а команду готовит Саверсе.

Житница империи радовала ростом. Поселок расширяли ежегодно, поглощая индейцев из окружающих племен. Проблемы взаимоотношений, безусловно, присутствовали, раз уж в прошлом году отстроили специальный «поруб» для провинившихся. Вместе с этим площадь обрабатываемых полей росла год от года. Еще через несколько лет должны дать первые урожаи сады, и потом дело пойдет по нарастающей. В наступившем году губернатор, впервые за все время, планировал использовать всю имеющуюся технику, если сломанный пятый паротяг удастся починить. Знаковое событие.

Небольшой ложкой дегтя на белизне и пушистости этой картины были только стычки с горными индейцами. Если с теми, что живут в долине удавалось договариваться, то горцы напоминали наших кочевников — предпочитающих пограбить и быстро смыться, не вступая в переговоры. Дегтем стало то, что количество таких стычек неуклонно росло, захватывая все большие площади и докатываясь порой до наших золотых приисков. Губернатор просил Алексея о войсковой операции, видимо слабо понимая, что войска у нас размазались тонким слоем по многим тысячам километров побережья. Разве что Гавайцев привезти, вместе с нашим островным гарнизоном. Но это только после войны на островах реально сделать.

Видимо мысли царевича текли похожими путями, и он обещал массированную помощь через два года. А пока разрешил только егерьские вылазки. Тем более что эта партизанская война пока обходилась без потерь людей с нашей стороны. Были раненные, были разграбленные схроны и сторожки, но обстановка все еще оставалась контролируемой.

Вернулись в Порт Росс мы только 12 января 1712 года, отчалив в столицу еще через два дня. Что характерно, канонерка отбыла в то же самое время, как и в прошлом году. У нас, похоже, график посещений образовывается.

Пару дней до отбытия сидел с двигателистами, обсуждая их успехи, и, в большей степени, неудачи за прошедший год. Надежный мотор внешнего сгорания все еще оставался недостигнутым рубежом, но вот свечи и систему зажигания заводчане отработали.

Так как основной упор этот завод делал на стационарные двигатели, в том числе судовые, питающиеся от газогенераторов, проблема долговечности выходила на первое место. Мне продемонстрировали образец «не прогорающих» жаровых труб, с платиновыми вставками. Чуть к Кондратию не отправили графскую жабу. Они бы еще золотое напыление, как защиту от ржавчины, попробовали.

Кроме технических проблем в полный рост поднялся вопрос запчастей. Железа катастрофически не хватало. Тонкий ручеек металла из Железного форта напоминал реку в пустыне, когда посреди широкого русла вьется еле заметная нитка воды, испаряющаяся еще до того, как дойдет до устья. Правда, ручей постепенно расширялся.

Возить много железа от чосонцев мы не можем, так как нет кораблей, а большие корабли не построить без стали. Еще один замкнутый круг. Чувствую, одним удушением Беринг не отделается… Лишь бы с ним не случилось чего раньше…

Январский переход по океану мне понравился значительно больше декабрьского. Море уже выплеснуло всю злость и смирилось с наступлением зимы. Холодно, ветрено, мокро — но впереди весна, и мы каждый день ходко приближались к ней, подгоняемые зимними ветрами.

На четвертый день перехода стало откровенно тепло. Пригрело солнышко, немедленно наполнив морской воздух запахом просушиваемых портянок. Даже не верилось, что совсем недавно скатывался с горы на борде и отплевывался от снега. Надо посмотреть на окружающие столицу горы — ведь и там можно кататься по снегу даже под летним солнцем. Будут все тридцать три удовольствия, особенно если гаваек с шезлонгами привезти.

В залив Алексии входили ночью, на машинах, так как ветер выключили после обеда. В обычных, для всех остальных фортов, условиях лезть ночью в бухту не рискнули бы, но столица нас порадовала радиосвязью и маяком. Особенно умилил маяк. Около получаса мы всей командой приглядывались к одинокому огоньку на берегу только потом сообразив задать вопрос по радиосвязи. Более того, сквозь хрипы и шипение нам гордо поведали, как надо заходить в створ — «… тама по левую руку маяк оставите а по носу сторожка оконцем светить должна… но все одно рассвета лучше ждать».

Ждать мы не стали. Взрезав бархат ночи шипящим лучом прожектора, лихо сманеврировали мимо маяка, на сторожку, а потом и к огням причалов. Морская база оказалась ориентиром получше сторожки, тем более что нам навстречу метнулся такой же яркий луч от стоящей у пирса второй канонерки.

Для тех, кого не разбудила эта светомузыка, канонерка у причала сыграла побудку холостыми, надеюсь, выстрелами. Оповестив весь черный свет, что для любимого государя им ничего не жалко, в том числе и нервов окружающих.

Понятное дело, дальше началась торжественная встреча, смотрящаяся весьма колоритно в свете двух прожекторов. Хорошо еще, что пир не организовали, обещав сделать это с утра. Нас с Алексеем тащили в дом губернатора, но меня больше заинтересовало, как теперь выглядят корпуса для моряков. К сожалению, царевич решил, что и его этот вопрос интересует. Кабы не это — вся эта толпа ушла к губернатору, а мне удалось спокойно отоспаться. Не свезло. Пришлось еще час ходить по корпусам вместе с толпой, пока не удалось тихонько отстать и закрыться в какой-то каморке, заложив дверь револьвером. После чего, с наслаждением растянулся на полу, выпрямляя скрюченную гамаком спину. Сухопутные жители не ведают, какое это счастье — разлечься на сухой, твердой и неподвижной шконке. Не путать с нарами. Как шутил мой знакомый: «на шконке спят в рубашках с поперечными полосками, а на нарах с продольными — отдых сильно различается».

Утром был пир. Точнее, вначале заутреня, а потом пир. И то, что местные называют утром, для меня оказалось сплошным издевательством. Поднять меня на этот подвиг, думал, никому не удастся. Но от многочисленных стуков в дверь револьвер вывалился, крайне неудачно упав на курок и пальнув практически мне в ухо.

Излишне говорить, что игра в «хорошего и плохого» прошла для столицы с особым шармом. Царевич, правда, слегка подкачал, выспавшись еще меньше меня. Зато мою партию можно было назвать классической «злодей, проснувшийся, едва успев заснуть, от выстрела под ухом».

Верфь Алексии, на которую сбежал, чтоб не испортить пир окончательно, огорчала. Рядом с этим «гаражом для шлюпок» явно недоставало небольшой церквушки, так как без помощи высших сил нам тут кэч не осилить и за год. Еле удержался, чтоб не наорать на пожимающего плечами по всем моим вопросам местного корабела. Надо выспаться.

Для проформы скажу, что кэч Алексии официально был заложен 17 января. Хотя фактически мы начали класть киль только через двое суток. В первый день все закончилось вбиванием разметочных колышков, большей частью вышедших за пределы верфи, и строгим наказом — к следующему дню расширить эллинг хоть парусиной, хоть собственными подштанниками.

Шили кэч по той же технологии, как и баржи в Форт Росс. Из реек и наборных, обструганных шпангоутов. С этой технологией у нас все форты знакомы. После суточного спанья и на фоне штабелей разгруженных пиломатериалов — задачка показалась не такой уж и сложной, а мастера верфи вполне компетентными. Работа пошла.

25 января посчитал возможным оставить кэч без присмотра. Набор корабля мы выставили, вымеряли и прихватили стрингерами. Думаю, несколько дней у меня есть, чтоб навестить Долину, пока мастера шьют обшивку.

Катер домчал до интеллектуального центра империи за… два часа. За первые полчаса мы проскочили три пятых дистанции, а все остальное время искали весла и гребли к Долине в ручном режиме. Звоночки об износе техники становятся все тревожнее.

Царевича, ожидаемо, нашел на летном холме, где самодержец катался на весьма дорогих «качелях», под одобрительные крики толпы свиты и зевак. Даже подходить не стал. Вдруг потом опять на пир потащат?!

Вместо этого навестил «электроников», начав со связистов, поспешивших выложить свои успехи, слегка меня огорчившие. Научную работу лаборатория забросила, целиком перейдя к производству. Дело, безусловно, нужное — но для чего их в метрополии столько лет учили? Чтоб они круглыми сутками катушки наматывали? Пожурил. Почти цензурно.

Во вторую лабораторию зашел, уже не надеясь на прогресс. И снова ошибся. Мастер встретил меня как потерянного родственника, напоив отваром и торжественно выложив на стол толстую папку описаний и схем.

Перелистывал страницы, потягивая горячий чай из глиняной кружки. Посуда явно местного производства. Надо гончаров навестить и поинтересоваться, как у нас дела с цементом. Просматриваемая папка вызывала неоднозначные впечатления. Решил прояснить обстановку.

— Скажи теперь своими словами, кратко, что удумал.

Мастер резко вскочил, оббежал стол и перелистнул несколько страниц в папке, прижав растопыренной пятерней аккуратно разрисованную сравнительную таблицу.

— Вот! Все менять надо! Негоже у нас с байтами вышло, можно проще и компактней!

Скажем так — подобное заявление для меня, выросшего в двоичной системе, было несколько островато. Отхлебнул еще отвара, скользя взглядом по таблице.

Мастер предлагал переходить на троичную систему. Обосновывая свой порыв весьма основательно. Тут у него и логика становилась ближе к человеческой, имеющая не два состояния, «да» и «нет», а три — «да», «нет», «не знаю». И операторы сравнения записывались легче — «меньше», «больше», «равно». Еще и цифры выходили компактнее так как двоичный байт из восьми битов может хранить максимальное десятичное число 258, в то время как в троичный «трайт», состоящий из восьми «тритов» можно записать десятичное число 6561. Столько, понятное дело, не надо, и мастер сократил трайт до пяти разрядов, вместо восьми. В этом случае в трайт можно записать десятичное число 243, что местный «Бэкон» посчитал достаточным для телеграфии. Оставался единственный вопрос:

— А почему три? Не четыре, не двадцать?

Мастер оживился еще больше

— Вот! Это на меня, как знамение, на проповеди снизошло. Триедино все в нашем мире. Даже Господь наш триедин!

Мастер, а вслед за ним подмастерья перекрестились и покосились на меня, отхлебывающего из кружки.

— Как озарение пришло, прикладывал его и так и сяк. На разные системы прикладывал, что еще учитель расписывал. Выходит, лучше троичной меры нет. С ней и цифирь и логика споро идут. Под нее наши старые схемы переработал на бумаге, так они вполовину меньше стали. Блоки разрисовывал, и душа радовалась, так лепо все выходило.

Слушал мастера и думал о своем. В моем времени двоичная система закрепилась на основании того, что электроника имеет два состояния — включено и выключено. На самом деле, это заблуждение.

Транзистор или триод, вообще-то, аналоговый прибор. Устойчивых состояний ему можно организовать очень много. «Включено и выключено» это сильное упрощение, так как на самом деле электроника выдает вместо ноля низкое напряжение, а вместо единицы высокое. С тем же успехом она может выдавать и три напряжения — низкое, среднее, высокое. А может выдавать низкое, высокое положительное и высокое отрицательное.

Если говорить про полупроводники, то простейший триггер для двоичной системы состоит из двух триодов, обеспечивающих один байт. Можно из трех триодов сделать триггер для трита?

Порисовав на бумаге, под заинтересованными взглядами обитателей лаборатории, сделал вывод — можно. Надо еще на практике проверить мои каракули, так как некоторые неясности есть с обратными связями, но может и получится.

Теперь самая изюминка. Если мы имеем двенадцать триодов, из них мы можем собрать шесть триггеров для двоичной системы или четыре для троичной. Что выгоднее? В шести двоичных триггерах может храниться десятичное число 64, а в четыре триггера тритов можно впихнуть десятичное число 81. И чем больше будет полупроводников, тем сильнее троичная система начнет опережать по вместимости двоичную. Три десятка полупроводников дадут пятнадцать двоичных и десять троичных триггеров, что равно содержанию десятичных чисел 32768 и 59049 соответственно. Разница почти в два раза не в пользу двоичной системы.

Мою задумчивость мастер перебивать не решался. Только сопел рядом, стараясь понять, чего черкаю и считаю на бумаге. Специально для него нарисовал Горыныча о трех головах. Получилось весьма авангардно. Нет, ну это надо же! На проповеди! Господь триедин. Так мне еще электронику не обосновывали. А если бы он иудеем был? У них ведь Господь един, никаких сынов и святых духов. У нас бы одинарная система счисления была? У славян языческий пантеон состоял, вроде, из десяти богов — увековечим в электронике свои корни?

Пауза затягивалась. Прикидывал, как можно триты передавать по радиоканалу и проводам. Для битов мы используем две частоты. Но ведь можно и трит передать на двух частотах. Когда на обоих частотах совпадает положительная полуволна — это «плюс», отрицательная — «минус». Волны приходят разные, и при наложении взаимно уничтожаются — «ноль». Даже набросал схемку как генерировать полуволны. Но это вперед забегаю. Надо пытать мастера дальше.

— Дума твоя мне понятна. Да как ты ее в железе исполнять думаешь? У нас ведь только реле есть, а у них всего два состояния.

Мастер радостно метнулся к верстаку, и вывалил передо мной горку релюшек с тремя контактами. По умолчанию замкнут средний контакт, за счет лепестка пружинки. При подаче тока лепесток примагничивается либо к верхнему, либо к нижнему контакту в зависимости от полярности поданного на обмотку напряжения. Ничего не скажешь — три устойчивых состояния, если добавить в реле обратную связь.

Пока крутил в руках релюшку, начались неожиданности. Мастер выложил прототип «бесконтактного реле», одновременно рассказывая, что контакты искрят и много ложных срабатываний, вот он и подумал, что контакты надо убрать совсем, а намагниченность обмотки проверять другой обмоткой.

Выглядело это устройство как тонкий стерженек от реле с широким шагом встречных обмоток. В памяти зашевелились давно забытые воспоминания. Где-то нечто подобное видел. Попросил мастера прерваться, вышел на крыльцо и закурил трубку.

Ведь мелькало похожее в юности. Только не вспомнить. Подстегнул ассоциации. Студент явно подбирается к магнитным ячейкам памяти — но они были в виде колечек. Откуда тогда ассоциации со стерженьками?

Воспоминания про колечки, нанизанные на сетки проводов, помогли. Видел аналог придумки мастера! Только не в живую а на картинке — твистор память. Только там было сделано наоборот — сигнальный провод с намотанной на него под сорок пять градусов пермалоевой лентой. Никеля для пермаллоя у меня нет, но поставить десяток экспериментов нам это не помешает. Чувствую, весна будет интересной.

Февраль оставил в памяти рваные картинки. Дневник забросил, с головой окунувшись в праздник, приходя в себя только во время коротких переходов из Долины в Алексию и обратно.

Колонисты глушили внутренние страхи усиленной работой ума и рук, забывая даже смазывать извилины содержимым новых бочек, привезенных из Саверсе. Молчунам и пессимистам, выделяющимся на фоне разворошенного муравейника, предложили альтернативное развлечение — на юге, в глубине материка, наша исследовательская группа получила четыре колотых ранения. Туда требовалось хмурое и резкое пополнение с картечницами.

К слову о боеприпасах. Несмотря на пасторальное течение жизни, боезапас подходил к концу. Как-то просчитались мы, забыв про интенсивную охоту и учебные стрельбы. В результате имеем хорошо обученный огнестрелу контингент, с боезапасом менее двадцати выстрелов на колониста. После того как придушу Беринга тросом, обязательно расстреляю его из штуцеров. Издали. Пусть егеря потренируются.

На стапеле Алексии кэч дозрел до настила палубы. Провинившиеся подмастерья вторично выглаживали борта будущего гонщика миниатюрными скребками, стараясь не показываться мне на глаза. Ничего, пусть прячутся. За те занозы, на княжеском седалище, они у меня еще и языком борта вылизывать будут.

Порт Алексии готовился к наплыву людей, впрочем, как и все остальные порты нашего побережья. Неплохая репетиция получилась, перед приемом колонистов второй волны. Теперь можно планировать, сколько отбитых пальцев, отдавленных бревнами ступней и надранных мастерами ушей приходится на каждого нового поселенца.

Между прочим, это весьма важная статистика. Сколько надо медиков? В мое время нормой на тысячу жителей считалось четыре врача и десять коек в больнице. Без понятия, кто придумал эти нормы — но у нас на сотню человек приходилось два врача, и они не справлялись, даже усиленные «медсестрами» и шаманами из местных.

Говоря о медицинской статистике, можно подвести итог двум прошедшим годам. Колония потеряла сто девяносто шесть человек безвозвратно, и еще сотню с различными инвалидностями. Почти пятая часть первоначального состава. Не случись в экспедиции пополнения из местных племен — потери можно было считать тяжелыми.

Пополнилась колония чуть менее чем двумя тысячами крещеных и осевших в наших поселках индейцев, большую часть из которых составили девушки и отдельные, мелкие рода. В связи с девушками, колония пополнилась еще восьмью с мелочью сотнями детей. Детей могло бы быть много больше, но ужасала детская смертность. Мне всегда казалось, что от смешивания двух рас должны рождаться крепкие и живучие ростки. Практика показала ошибочность этого взгляда. Слишком мы разные с аборигенами. Несмотря на все усилия медиков, выживал один ребенок из трех, и девять из десяти рожениц. Правда, большинство колонистов относилось спокойно к этой статистике, поминая бога, который дает и берет.

Тем не менее, племя двуглавого орла неуклонно расширялось, обрастая хозяйством и связями. Для меня знаковыми стали свадьбы в Алексии. Местные аборигены, встретившие нас весьма прохладно, постепенно меняли свои взгляды. Потепление отношений сказалось не только на свадьбах, но и на планах освоения материка. Со слов индейцев мы составили карты на пару сотен километров вглубь от побережья, и получили проводников.

Единственно чем плохи были индейцы — не особо горели оседлой работой, тем более, что никто их не заставлял. Колония исповедовала принцип — каждый делает, что умеет. Примкнувшие к нам аборигены стали неплохими охотничьими артелями и проводниками. Их жены, порой многочисленные, осваивали новые ухватки по заготовке и ткачеству. Благодаря полевой механизации колония могла позволить себе жизнь без «рабов». Впору писать трактат о положительном влиянии комбайна на межнациональные отношения.

Но писать некогда. Седмицу съел Императорский остров. Наконец до него дошли руки. Строить на нем столицу мы пока не можем — нет планов, людей и материалов. Но намечающийся праздник требовал знаковых событий. Было решено начать возведение триумфальной арки на перешейке, соединяющим остров с материком. Так сказать, закладка камня будущей столицы, в месте, где он не помешает дальнейшей стройке. Закладывать, понятное дело, будут победители соревнований. Но до этого момента надо заготовить котлован, фундамент, материалы. Набросать хоть какой-то проект и связать его с проектом защитной стены-акведука, запланированной вдоль перешейка.

Благо, основные проблемы будущей столицы взял на себя Алексей. Меня пригласили на консультации, как обычно выслушав очень внимательно, и поступив по-своему. Да и ладно. Ближайший тайфун нас рассудит.

Мне и без триумфальных арок проектов хватало. Специалисты Долины как с цепи сорвались. Зря, наверное, им разрешили весь запас материалов извести. Например, изобрели мегафон на базе корабельной сирены. Сжатый воздух проходил через колеблющиеся пластины, которыми управляла мембрана микрофона. Выходило громко и неразборчиво, но народу понравилось. Радовало, что в мобильном варианте, прежде чем сказать что либо, надо хорошо покрутить маховик компрессора. В результате сумасшедший рев разносился по Долине не постоянно, а короткими приступами зубной боли.

Изобрели стаканчики для рассады из опилок, «авоську» из конопляной карболки, шагомер с механическими дисками счетчика для наших поисковиков… Из длинного перечня особый интерес вызвал раздвижной мост. Точнее, его макет из реек. Получилась занятная конструкция из поворотных брусков, собранных складывающимися ромбами. Прямо как настольная лампа из моей юности. Мобильным подразделениям такой переносной мостик лишним не будет. Особенно в здешних местах, богатых каньонами и бедных лесом.

По плановым работам собрали, наконец, амортизирующие колеса из стальных полос. Вышло тяжеловато и слишком «мягко» для телег — зато впервые был собран трехколесный велосипед с перфорированным ременным приводом. Судя по ажиотажной очереди «покататься» — этого коня надо ставить на поток, добавив ему, для легких грузов, большую, плетеную корзину между задних колес.

Так, постепенно, подошел к самому главному. Долина заканчивала подготовку самолета к первым, натурным, испытаниям. По этому поводу намечался едва ли не национальный праздник, а меня, как пилота, грызли подозрительные ассоциации намечающегося мероприятия с черными кистями и стрельбой залпами. Не по себе как-то, от этой фанерной громадины.

Впрочем, готовящийся к взлету образец был уже четвертым, заметно отличающимся от первоначальных чертежей. Предыдущие модели отдали себя развитию аэродинамики и самолетостроения до последней щепки. Вторая модель вообще «сгорела на работе», своим примером указывая на направления распространения огня из двигателей и эффективность парового пожаротушения. Модель корпуса утонула дважды, призывая быть осторожнее на посадке в непроверенные водоемы. Усиленные стальными полосами лонжероны обещали выдержать четырехкратную перегрузку, но проверить это можно было только на деле. Вот и мандражировал, в ожидании тихой, летной погоды.

Отягощающим фактором стал царевич, однозначно заявивший себя вторым пилотом на первый полет. Куда бы его спровадить? Пилотов и без него хватает — уже дюжина «курсантов» потирает лапки, ожидая «чуда». И ведь ни один не задумывается, как больно падать в этом столярном изделии на прибрежные скалы. Теперь понятнее стало, почему у летчиков шлемофоны делали плотно сидящими на голове и застегивающимися под подбородком — чтоб шапками не кидались.

Заметил за собой, что оттягиваю неизбежное. Зависаю в цехе двигателистов, в лаборатории электронщиков. Рацию для «гонщиков» разработали, на которой мог работать кто угодно. Точнее, не рацию, а передатчик с ручным приводом дисков и набором фиксированных сигналов для передачи. На сменных, перфорированных, круглых пластинках. Все что нужно будет экипажу корабля — покрутить ручку, и молится, что их сигнал услышат. Ради простоты пришлось отказаться от «чистого» сигнала и использовать искровой принцип, шумящий на весь радиоэфир.

4 марта установилась атмосферная благодать. Океан стихал, шипя валами по мелкому песку побережья, не докатываясь до извилистой линии выброшенных водорослей. Все чаще замечал на себе вопросительные взгляды. Еще и Алексей срочно отплыл к столице, спеша встретить прибывающую из глубины материка экспедицию. Звезды над нами явно складывались в восклицательный знак.

Сидел на берегу, ловя лицом солнечные блики от водяной ряби.

— Гриша, кликай мастеров из ангара.

Подскочившая за спиной тень умчалась к мастерским, привычно гудящим молотами и повизгивающим пилами. Ефим проводил напарника взглядом и начал просеивать обстановку в обоих направлениях вдоль берега.

Левее нас, на берегу, стоял в полной готовности, зачехленный предмет моих опасений, слегка колыхая на ветру многочисленными полотняными завязками. Небо то, какое чистое! Не надышаться.

— Князь, дозволь всеж с тобой…

Не оборачиваясь, махнул рукой, останавливая надоевший спор.

— Полно Ефим, не раз уже говорено было. Ты мне главное царевича убереги.

И вновь тихое шипение волн. Внутренний разлив перед Долиной искрился, как рыбья чешуя. Хороший день… для всего.

Неспешная идиллия взорвалась топотом ног, радостными выкриками и упавшим на берегу куском недоеденного огурца, выбитого из чьих-то пальцев хлопнувшим на ветру чехлом. Поднялся, отряхивая песок. Пора. Помолиться, что ли?

Время, вальяжно идущее с самого утра, сорвалось в галоп.

— Федор Матвеевич, тяги промажьте… Тимоха, ты отчего стопора с рулей не снял!.. Да погодьте сталкивать, от винтов лучше подите… Карпыч! Да ты в воду зайди! Не висни на роге, обойди лучше… Слип полейте! Неча полозьями по сухому ехать.

Зашипев двигателем, провернулся левый винт, отгоняя назад облако пара и мелкий песок пляжа. Шипение перешло в вой оборотов малого газа, после чего клубы пара выбросил правый двигатель. Отработанная до автоматизма работа техников.

Привыкал к пилотскому креслу, будто не провел на нем много часов. Сегодня оно какое-то особо неудобное. В проходе, между креслами пилотов, стоял, пригибаясь, Ефим, пожирая меня просящим взглядом.

— Ступай, дружище. Мы с тобой еще полетаем. Потом…

Пришлось вставать, выпроваживая всех из отсека. Лишь захлопнув створки заднего люка, и зафиксировав их задвижками, почувствовал — все! Впереди только небо.

Кресло обняло привязными ремнями, с замком которых пришлось повозиться. Слева снаружи, у открытой форточки, уже переминался Матвеич, суетливо оглядывающий вибрирующий от предвкушения агрегат.

— Что, Федор?! Полетаем? Руль высоты вверх…

— Вверху

— Руль направления влево

— Легли налево

— Элероны левый крен

— Слева поднялись, справа опустились…

Ну, это мне и самому видно. Надо будет зеркало заднего вида поставить.

— Закрылки пятнадцать.

— Нету еще…

Знаю, что нету. Тяжеловато штурвал выпуска идет. Второй пилот этой конструкции явно лишним не будет. Желательно легкий, но с косой саженью в плечах.

— Дошли закрылки!

Кивнул мастеру, кладя руку на двойную ручку сектора газа.

— От винта.

Первый среди техников спрыгнул с нижнего крыла, отбегая в сторону и басовито дублируя команду.

Взглянул еще раз в голубое небо, через скошенное остекление кокпита. Солнце нарезало в кабине желтые полоски, в свете которых летали пылинки. Рука сама сдвинула ручки газа вперед. От винта!

Разъяренно воя двигателями самолет, скрипнув полозьями днища, сполз по деревянному слипу в воду. Представляю, какая песчано-водяная буря за кормой. Сбросил газ к малому. Вой снизил тональность, и самолет привычно побежал по глади воды. Только напрасно он думал, что все, как обычно, обойдется несколькими пробежками.

Проверяя управляемость, описал на воде круг, мельком заметив высыпавший на берег народ. Мандраж постепенно стихал. Перебоялся, наверное.

Ни за знамя и герб, ни за список побед, Не поймешь где искусство, а где ремесло, Семь шагов через страх, семь шагов через бред, Коль остался в живых — повезло!

Солнце вновь заглянуло в кокпит. Что там «на миру» делать хорошо? Вспомнилась далекая юность. Мысленно нажал большим пальцем на торцевой грани сектора газа виртуальную тангенту отсутствующей рации.

— Тридцать третий на взлетной. Полет двумя на сто восемьдесят. Сам.

Пошипел себе под нос фоном, и ответил.

— Тридцать третьему разрешаю.

Ну, надо же. Будто вчера было. А вроде забыл все.

Набирающие обороты винты вжали в спинку сидения. Водяная пыль закрутилась по бортам. Нежно шуршащие по фюзеляжу волны озверели, и начали бить в днище дубинами. Но удержать нас уже не смогли. Рука привычно потянула на себя ручку. Много! Бл..! Фууу… Ну, хотя бы так.

Неописуемое ощущение. Тряска и брызги сменились покоем, со склонностью к левому крену. Перегнули мы слегка триммер элеронов. Но ведь лечу! Обалдеть! Сесть бы еще. Прислушивался к самолету, как в свое время прислушивался к стареньким Жигулям. Как ты там, болезный? Выжил? Тогда на тебе еще.

Убирая закрылки, едва не завалился на левое крыло. Надо запретить летать на этой модели в одиночку. Двигатели выли на взлетном режиме, разгоняя машину, уходящую в океан с небольшим набором высоты, если верить прибору. Скорость росла медленнее, чем привык в ином времени, но главное — ничего не скрипело и не дымилось.

Сто восемьдесят. На ручке повисла значительная нагрузка. Старался набрасывать всю динамику разгона цифрами на планшетке. Становится страшновато, и скорость растет очень медленно. Подозреваю, две сотни будут верхним пределом для нашего первенца.

Плавно сбросил газ до семидесяти процентов. Двигатели благодарно заурчали, и ручка «расслабилась». Самолет повело вправо. Скорость быстро побежала к полутора сотням километров в час. Обтер вспотевшие ладони о штаны и облизал губы. Надо было в океан канонерку отправить. Отвратительное планирование испытаний.

Вспомнив, какое сам себе дал полетное задание, завалил самолет в левый крен, делая первый разворот на сто восемьдесят градусов. Горизонт, как качели, наклонился перед лобовым стеклом, отсчитывая угол крена по нанесенным на фонарь штрихам. Стрелка вариометра осыпалась вниз, намекая, что мы падаем как топор. Тяжелый шарик в изогнутой стеклянной трубке лениво поплыл в масле, уходя от вертикали.

Забылись навыки. Вроде и ногу дал, и ручку подобрал… Еще подобрал… и еще чуток. Уши, как локаторы, ощупывают скрипы фюзеляжа. Не развалились. А тридцать градусов крена? А… нет, это не «Альба» и не «Яшка», хватит тридцати.

Мир закрутился вокруг самолета. Вот, где могли возникнуть теории центра мироздания. Чувствуешь себя почти богом, заставляющим мир вращаться вокруг тебя легким движением рук. Даже жалко было выходить из разворота. Пометил на планшетке, что магнитный компас надо переделывать, добавив степеней свободы. И жидкость в нем использовать погуще — больно свободно шкала вращается.

На горизонте океан отчеркивала полоса берега, на фоне размытых гор. Далеко отлететь успел. Даже не верится, что наступает эра «близкого горизонта», когда от Порт Росс до Алексии не пять дней пути, а пять часов. Парашют бы еще…

Самолет устойчиво подвывал моторами на номинале, под ним искрилась чешуя зверя, по имени Океан. Страхи постепенно растворялись, уступая место давно забытому чувству полета. А парашют… что парашют?! Мелочь. Выпрыгнуть из нашей конструкции быстро все одно не получится. Для этого пришлось бы слезть с высоко стоящего пилотского кресла в узкий проход, пригнутся под силовыми балками крыла, крест на крест проходящих сквозь фюзеляж, выбраться в задний, грузовой, отсек, открыть створки люка, и только тогда выпрыгнуть.

Недоработка? Не без этого. Хотя, если крылья у самолета останутся на месте — лучше и не прыгать, а планировать. В случае, когда крыло отвалится — помочь выпрыгнуть сможет только катапульта, ибо крутить и болтать в падающем самолете будет так, что ориентацию теряешь и рукой шевельнуть не можешь. Тут уже не то, что до хвоста добраться нельзя — порой даже замки пристяжных ремней не нащупать…

Может, действительно две катапульты поставить? Реактивный разгонный двигатель пока без надобности, а вот кресло на направляющих и с вышибным зарядом, чтоб из кабины выкинул, преодолевая напор ветра — можно сделать вполне. Навскидку, чтоб разогнать кресло с пилотом, общим весом в 150 килограмм, до скорости 10 метров в секунду потребуется семь килоджоулей энергии. Проводя аналогию с моим временем — это энергия двух патронов к калашникову, или примерно пяти граммов пороха.

К сожалению, не все так просто. Еще надо крышу самолета над головой пилота раскрывать, длинный путь разгона кресла предусмотреть, чтоб позвоночник в трусы не осыпался, защиту от ложных срабатываний обеспечить. Масса проб и ошибок.

Парашют, пожалуй, не проще кресла сделать. Это ведь не просто шелковая тряпка, а сложное устройство. Не угадаешь с формой или размерами отверстий в куполе, и он может сложиться при спуске, или начнет беспорядочные рывки как падающий с дерева лист.

Самое смешное, что ни разу в прошлой жизни не прыгал с пилотскими куполами. На «Дубах» прыгал, на «З-пятом» отбивать ноги приходилось, спортивные УТ-15 и ПО-9 пробовал. А вот на парашюте пилота доводилось только сидеть, или облокачиваться на него спиной в случае планера.

Может, именно отсутствие предпосылок использовать парашют для спасения из самолета в моем времени воспитало спокойное отношение к его отсутствию. Возможно, пропитался местным фатализмом. Хотя, скорее всего, виноват чосонский шелк — которого пока привезли слишком мало.

Под крылья наползла береговая черта, напомнив о себе турбулентностями, встряхнувшими самолет. Долина, с кубиками домиков и точками людей, угадывалась впереди слева. Направо видимость была хуже, и рассмотреть Императорский остров не удавалось. Оставалось только мысленно представить, как там Алексей прыгает в катер, спеша в Долину и поминая меня «добрым» словом.

Бросая взгляд на вертикальный штрих по боковому стеклу, дожидался траверза на «посадочную полосу». Авиация, это не только аэродинамика, но и много математики. Нельзя просто захотеть сесть — необходимо быстро рассчитать, опираясь на скорость, высоту и угол снижения ту точку, где необходимо начать снижение, дабы попасть на полосу. Ошибся с расчетами — промахнулся мимо аэродрома.

Благо, можно рассчитать все параметры заранее, используя стандартные схемы. Взять тот же полет двумя на сто восемьдесят. Взлет, набор определенной высоты и скорости, первый разворот, полет обратно курсом параллельным посадочному, выход на траверз полосы и включение секундомера. Вот это время после траверза и дает расчетную точку начала «посадочного конуса». Если время рассчитано точно, то, по его истечению, делаем второй разворот и оказываемся точно в нужном месте. Так сказать, «на глиссаде».

Не упоминаю, что в расчетах необходимо учитывать боковой ветер, выпуск или уборку механизации, вес самолета и подобные нюансы, вплоть до давления воздуха.

В мое время уже были приводные маяки, локаторы и приборы посадки, помогающие пилоту найти ту самую глиссаду в любую погоду. Ныне только высота, скорость, секундомер и расчетные таблицы посадки. Но если погода позволяет увидеть хоть краешек полосы или «приводные» костры — сесть можно даже с этим минимумом.

Косясь через левое плечо на метки остекления, пошипел сам себе виртуальной радиостанцией.

— Тридцать третий на траверзе. Сам.

Глянул на стрелку секундомера. Время пошло. Тряска усилилась, указывая на мелкие термики, поднимающиеся от земли. Над морем было спокойнее. Поселок ушел под нижнее крыло, будто и нет людей на берегу.

Время лилось как океан в разбитый корпус корабля, вызывая нарастающее беспокойство. Только эти пробоины заделать уже нельзя. Вдохнул-выдохнул, сбрасывая напряжение и пробежавшись пальцами по скользким виткам веревки, обматывающим ручку управления.

— Тридцать третий на втором. Сам.

Ручку влево и на себя, левую педаль от себя, газа чуток вперед. Держать высоту, крен, скорость! Держать!!! Мир вновь закрутился вокруг «творца». Из-под нижнего крыла выполз поселок, быстро перемещаясь к носу. Прошипел пару неприятных слов вариометру, показывающему, что пилот отвлекся от управления и «уронил» самолет. Надо для тренировочных полетов пересчитать высоту круга метров до шестисот.

Прибрал сектор газа до малого, выравнивая самолет и опуская нос, взглядом оценивая створы ориентиров.

— Тридцать третий на глиссаде. Сам. Механизация выпущена, зеленые горят.

Что-то заигрался в радиопереговоры. Над механизацией еще пыхтеть и пыхтеть, а сигнальных лампочек приборная панель вообще не имеет. Глаза пробежались по приборам, высота, вертикальная скорость, скорость, и вцепились в бликующую прямо по курсу поверхность воды.

— Тридцать третьему посадку разрешаю.

Хорошо еще, что особо точно в «полосу» целиться не надо. В цель, размером два километра на девятьсот метров промахнутся мудрено.

Накаркал.

Работающий на малом газу правый двигатель хлопнул детонацией и остановился. Вяло вращающийся винт, немедленно повел самолет вправо, застигнув меня за процессом вращения штурвала выпуска закрылков. Вот ведь…!

Дернувшись к сектору газа из неудобной позы «шарманщика» — опоздал. Второй двигатель хлопнул, и присоединился к первому в процессе безделья. Кррррасота и свист ветра за бортом. Самое время вспомнить Высоцкого — «Мииир вашему дому…».

Высота падала. Дотяну? У меня же не самолет, а обожравшийся планер! Вернулся к «шарманке», убирая частично выпущенную механизацию. Сто двадцать секунд до земли. Вагон времени. И не страшно совершенно. Просто некогда бояться.

Оценил неудобство расположения рычагов расцепления редукторов винтов — пять секунд. Попытка раскрутки двигателя встречным потоком воздуха и его повторный запуск — двадцать секунд. Нецензурная вставка — пять секунд. Треть высоты долой.

Расстегивание привязного ремня и сброс лямок — четыре секунды. Акробатический трюк с выдергиванием рычагов расцепления винтов — семь секунд. Потеря высоты от непроизвольных движений ручкой управления. Двести пятьдесят метров до земли. Надо перенести полеты правее от поселка — крыши домов уж больно крепкие на вид.

Лихорадочно набрасывал постулаты в планшетку. У меня еще есть сорок секунд. Лишь бы мастера потом разобрали мои закорючки. Полосу перенести, малый газ двигателя сделать больше, или учитывать давление на высоте, перенести аварийные ручки на потолок перед пилотом. За штурвал механизации вообще убивать надо…

Бросил писанину, уронив карандаш куда-то под ноги. Крыша ангара сравнялась с обрезом стекла, быстро наползая. Нежными касаниями ручки качнул самолет, минуя препятствие. Ненавижу полеты «на бреющем».

Толпа встречающих брызнула с берега в разные стороны. Проба действительно вышла впечатляющая. Примеривался к относительно ровному, травянистому пляжу, но на последних метрах высоты самолет оперся нижним крылом на воздушную подушку у земли, и дотянул до берега. Праздник-то, какой!

Плавно отпустил перетянутую ручку. Крылатый, явственно вздохнув, перестал изображать из себя встрепанную утку, чиркнув кормой фюзеляжа по воде, и слегка отпрыгнув от нее, будто обжегшись. Некрасиво вышло. Но это уже эстетствую. Фанерные обломки, размазанные на весь пляж, выглядели бы еще печальнее. А так, «скозлил» пару раз — с кем не бывает.

Самолет затрясся, осаживаясь в воду и поднимая водяную фату. Фюзеляж бился и крутился, устраиваясь в новой среде. Приходилось одергивать этого молодого, горячего, коня вожжами. Напоследок, когда скорость упала и машину «догнала» кормовая волна, аналогия с жеребцом стала полная, так как самолет «встал на дыбы», задирая нос в небо и явно окуная кили в воду. Сел. Ну, надо же…

Отпустив стиснутую ручку управления, откинулся на спинку, вяло ругая себя за расстегнутые привязные ремни. Через остекление на меня иронично смотрело безбрежное небо.

Через час примчался катер с царевичем. Самолет уже стоял на берегу, и вокруг него суетился народ, разбирая машину. Меня все еще потряхивало запоздалым «отходняком», и мастера обходили медитирующую на небо тушку стороной.

Надо будет, потом извинится за бурное подведение итогов вылета. Не так уж и плохо все прошло. Здравый смысл бился в черепной коробке, крича, что на этом лететь нельзя. Здоровый, накачанный мускулами, авантюризм пожимал плечами и уточнял, что садиться нельзя. А летать очень даже можно. Даже нужно, если придерживаться курса «впечатления колонистов». Да и садиться, по большому счету, можно — просто всегда выбирать место посадки с запасом.

Царевич, пышущий негодованием, навис надо мной, закрывая небо.

— Как это понимать, граф?!

Выплюнул сухую травинку, поднимаясь с належанного места. Ох уж мне эти самодержцы… но обороной войну не выигрывают.

— Благодарю тебя Алексей. Спас ты меня сегодня.

Мысленно улыбнулся виду сбитого с атаки царевича. Сложно это — задать вопрос и отругать одновременно. Алексей не удержал любопытства.

— С чего вдруг?

Но накал страстей уже стихал

— Мастера тебе уже сказывали, как проба прошла?… Так вот, будь на борту еще семь десятков килограмм второго пилота, до воды мы бы не дотянули. Считай, на мне должок.

Царевич помолчал, переваривая обиду и вникая в сказанное. Благо самодержавие в нем не пересилило годы, проведенные в академии.

— И что теперь?

Отряхнул рукава, задумчиво глядя в море.

— Ничего особого, Алексей. Мелкие недостатки устраним за пару дней, а крупные только в следующей модели самолета. Надо фюзеляж удлинить метра на два назад, провести тяги и ручки по иному, откидные люки на крыше… Много чего в следующей модели переделаем.

Алексей поискал глазами, что именно высматриваю в море, оглянулся на мастеров, снимающих обтекатели с силовых элементов самолета, и вернулся к вопросу.

— А на этом полетим?

Здоровый авантюризм сгреб в охапку здравый смысл, затыкая ему рот и вроде дав пару раз по почкам, чтоб не дергался.

— Полетим, конечно. Мастера обещали за пару дней проверить да доделать, что можно.

Алексей прожег меня серьезным взглядом.

— Коли внове случайно один полетишь…

Кивнул согласно, не давая озвучивать страшные кары. Есть такой прием — не давать человеку произносить угрозы, если с ним дружбу продолжить хочется. Угрозы, это как Рубикон. Обоим сторонам после них, когда запал пройдет, неуютно — тепло отношений выстуживает.

Алексей помолчал, но продолжать не стал. Пошел к мастерам слушать их жалобы на выбитый зуб и злого графа. Тени Алексея улыбнулись мне благодарно, за спиной их подопечного. Один даже поклонился слегка, приложив руку к груди.

Восприняв общение с царевичем как отметку об окончании послеполетного периода неудовлетворенности результатами, на берег потянулись «курсанты» пилоты. Всем хотелось услышать байки и задать Тот Самый вопрос.

Пришлось возвращаться, обсуждать с мастерами дополнительные стопоры на сектор газа, проверять отсутствие трещин в силовом наборе, придумывать, что еще можно сделать. А небо над головой продолжало беспечно подмигивать нам солнцем, закрываемым редкими облачками.

Вечером помирился с Федором, запили здоровье его зуба, закусили… Еще помню, как уверял, что господа наверху не видел. Вроде и еще что-то было — раз голова на утро гудела. Но как говорят, «было, и быльем поросло». То есть, все случившееся обдумано, оговорено и ушло в народные предания. Аминь.

Обещанные царевичу два дня растянулись в четыре. Самолет потерял «подарочный» вид, и стал больше походить на рабочую лошадку, с затертыми, но заметными потеками масла. Засунутой под стрингер и забытой тряпицей. Запахом «Титана» в кабине. Поспешными, исправляющими, штрихами краски на лимбах приборов.

Еще самолет обзавелся именем на светло-сером боку — «Аист». Мое предложение, назвать, по результатам испытаний, аппарат «страусом» — поддержки не получило. Народу не понравились пояснения о способностях упомянутой птицы к полету.

Зато мастера сошлись во мнении, что когда матерящийся аппарат пролетал прямо по их… эээ… спинам, закопавшимся в упругий дерн — было очень похоже на аиста. Только что кончики крыльев черным покрасить. Ну, да… и лягушку в зубы.

Кстати, лягушки, может, и нет. А вот нитки водорослей с килей снимать пришлось. После чего все свободное время проводил за пересчетом проекта. Изменений море, и все они добавляют вес. Так что, сложнее не придумать, как усовершенствовать прототип, а найти способ облегчить его.

Времени начало ощутимо недоставать. В Долину пришла весна. Не климатическая, а технологическая. Народ воспылал «полетом Аиста». Никак не ожидал такой реакции. Достаточно сказать, что двигатель теперь пытались прикрутить ко всему, что только можно, вплоть до граблей. И в каждой шутке есть только доля байки — остальное, чистая правда.

Сломали наш первый велосипед. Понятно, что он стал одним из головных проектов моторизации. На него поставили пяти лошадиный газовый коловратник. На самом деле, выход мощности у агрегата был менее двух лошадей — одна камера двигателя работала как компрессор, снижая, более чем вдвое, паровую мощность.

Появилось множество терминов-симбионтов. В частности, те самые паровые, газовые и высотные мощности и спорные цифры их зависимостей друг от друга. Мастера как с цепи сорвались, соревнуясь в забористости и непонятности новых определений. Велосипед, в частности, обозвали «триездом», а его же с двигателем — «трибегом», успев сократить наименования до «трид» и «триб» перед тем, как виновник торжества развалился.

К моему удивлению, поломка «игрушки Долины» привела к еще большему взрыву энтузиазма. Вместо починки, мастер и двое подмастерьев начали три новых проекта, один моторный и два механических.

Моторным занимался сам мастер, и ему сделал подарок в виде эскизов дифференциала со схемой рулевого управления парой передних колес. Хоть подарок и был избыточен для его задумок, но пусть пока примеривается к четырехколесной схеме.

Одному из подмастерьев предложил делать двухколесный «трид», убеждая, что никуда он падать не будет, если наловчится. Проверенно. Главное, чтоб «двудом» не обозвали — звучит уж больно непривычно.

Любопытно, что помощниками мастерам и подмастерьям выступали наши «вооруженные силы». Теперь назначение в караулы или патрули приходилось пробивать едва ли не с боем, стараясь не обращать внимания на осуждающие взгляды окружающих «… ну, чего людей от Дела отрываешь».

Зато попробовали альтернативный вариант — в караулы отправляли все наличное население, по графику, перемешивая кадровиков с колонистами. И вооружили всех. Правда, мастера частенько забывали штуцера то дома, то на работе, то прислоненными к сортиру. За что огребали…эээ… неудовольствие коменданта и порицание от окружающих, так как неудовольствие распространялось обычно на весь цех.

Увидел первого, и пока единственного в Долине, работающего в цеху молодого индейца. Он сидел на заточке инструмента, подвывая что-то национальное под шелест приводных ремней станка. Мастер на качество жаловался не сильно, вселяя в меня надежды на будущее.

Второй полет Аиста состоялся восьмого марта, и стал первым официальным мероприятием авиации, от которого она и начала исторический отсчет. Хотелось бы мне знать, когда, в моем времени, братья Райт действительно оторвали первый раз свою этажерку от земли. Наверняка ведь раньше семнадцатого декабря, считающегося официальной датой.

Второй полет получился чистым. Даже рискнул сделать два круга, один с левыми разворотами, второй с правыми. Правые сложнее, так как широкий корпус мешает первому пилоту смотреть направо, а царевич ловил ворон… не сказать хуже.

Насилу убедил Алексея заруливать к берегу и проверять самолет. Самодержец уже рвался лететь на обследование своих владений. Добавлю к этому, что на берегу нас прожигали просящими взглядами остальные курсанты. Как прикажете работать в таких условиях?

Девятое и десятое марта были еще ничего. Потом началось сумасшествие, называемое «болезнью неба». В день делали по два три вылета, если позволяла погода. Из кабины вываливался мокрый как мышь, поддерживаемый очередным восторженным, но дуболомным курсантом. Тонкой моторики новым пилотам явно недоставало. Ввел обязательные упражнения, с вращением предметов между пальцами, жонглированием тремя кубиками и плетением канатов. Канаты пользовались особым спросом, так что большинство пилотов проводили в пеньковом цеху основную часть времени, скручивая карболки, сплетая канаты и осваивая сплесни, вместе с остальной боцманской наукой.

Единственный, кому удавалось избегать «дополнительных упражнений» — был царевич, быстро освоивший науку «меня ждут государственные дела». Впрочем, моторика у него была удовлетворительной, и летал он уверенно… По-прямой, в отсутствии турбулентностей. Доверить самостоятельную посадку пока не мог никому.

Зато к нам начали напрашиваться в пассажиры колонисты, которые понаглее, и без царя под крышей. Так как таких в авангарде колонии было большинство — пришлось устанавливать очередность и катать по одному человеку. Мастера даже прорезали два окошечка в грузовом отсеке. И после нескольких пробных полетов — разместили у переборки «ведро для впечатлительных».

К двадцать шестому марта полетная лихорадка слегка спала. Пилотов осталось только девять, вместе с царевичем — остальных отчислил в наземные команды. Появились четверо новых, перспективных курсантов, но они предпочитали заниматься делами земными, ковыряясь над своими проектами в цехах. Основную часть пассажиров мы прокатили минимум по одному разу. Остальным пришлось отказывать, экономя ресурс двигателей.

С последним стало хуже всего. Рубеж в сто часов работы двигателей мы пересекли двадцать пятого, и моторы встали на капиталку. Вместо них поставили два новых, и больше резервов цеха не имели. Алексей бредил перелетом Алексия-Аляска, вслед за регатой, дабы встречать корабли в каждом порту.

Навскидку, это четыре тысячи километров перелета. Тридцать часов. Пусть будет пятьдесят, со всяческими отклонениями. Какова вероятность отказа прототипа? Царевич считал ее близкой к нулевой, опираясь на наши тренировочные подлеты. Мой здравый смысл, даже под тяжелой рукой авантюризма, говорил о пятидесяти процентах. Мастера гарантий вообще не давали, ссылаясь на «все в руках Господа».

Подмастерье, создающий двухколесный велосипед, сломал ногу. Отметили очередную свадьбу, уронив одну мачту антенны. Мастер электронщик на полигоне прострелил себе ногу, благо пуля прошла по касательной. Зато его осенила очередная идея.

Идей было много. От некоторых, пардон, дристали всем поселком. Это нам канонерка привезла касатку на пробу. Любопытно, что индейцы потребили ее без последствий. Словом, жизнь била ключом. Когда выныривал из круговерти полетов и споров с мастерами — оглядывался вокруг с чувством гордого удовлетворения. Не ведаю, как на Марсе, но в Новом Свете русская жизнь есть. Теперь даже верилось — что будет и впредь.

Первый кэч прибыл в Алексию 18 апреля из Асады. Прибыл в сопровождении патрульной канонерки и одного морского каноэ индейцев. О гоночных способностях прибывших команд говорить пока было рано, а вот хомячная жилка в них явно прослеживалась, так как корабли сидели в воде по шпигаты, загруженные материалами.

Начались горячие деньки, так как в первые же часы пришлось разводить индейцев Асады от наших местных аборигенов. Там едва до копьетыканья дело не дошло. Таинственные тюки с грузом, и подозрительные ящики, перенесли в общежитие моряков при базе, даже не дав засунуть в них нос. Ох уж мне эти сюрпризы.

Прибывший кэч затянули по слипу на верфь, рядом с достраивающимся нашим гонщиком. Асада смухлевала и тут, отправив в поход недостроенный корабль, дабы быть первыми. Достройку, как обычно, поручили команде во время перехода, но фокус удался лишь частично.

На нашей верфи теперь началось форменное сумасшествие.

— Почему на нашем кэче есть шестой шпангоут, а на этом нет? По одному чертежу ведь делали… Забыли?! И вы еще живы?!..

— Откуда ведаю, отчего одинаковой длинны провод антенны к их мачтам подошел, а к нашим нет… Оттяжки подлине сделайте! Только про изоляторы не забывайте. Какие изоляторы?? Ну-ка показывайте, как вы вообще антенны провешиваете…

— Странно. По проекту тут вроде был люк предусмотрен…

— А якорь где? Обещали, что в Алексии выдадут?!.. Камешками обходились?!

Это были только первые впечатления. Нептун явно всю дорогу подпирал снизу трезубцем пришедший кэч. Ничем иным не объяснить их благополучный переход. Зато на стапелях боги отыгрались за авансы по-полной. Думал даже частично снимать обшивку.

Отвратило меня от этого бесполезного занятия тщательная ревизия нашего кэча. Стало стыдно. Так увлекся Долиной, что пустил строительство гонщика на самотек. Мастера, соответственно, решили, что им лучше знать, как правильно строить. Корабелы в экспедицию действительно подбирались лучшие из лучших. Оставалось только пожинать плоды их самостоятельности. Подозреваю, что гонки монотипов у нас не выйдет.

Новости Асады удивления уже не вызвали. После энтузиазма Долины не удивляло, что с опережением на год наш промышленный район выдал медную ленту и проволоку. Меди вокруг Асады нашли довольно много и весьма чистой. Подозреваю, что производства асадовцы развернули по схеме, аналогичной постройке кэча — мол, главное дать результат, а достроим в процессе… Но Алексея там ждали с нетерпением.

Вечером отмечали «братство народов». На прибывшем кэче «было с собой». Уронили антенную мачту Алексии. Если правильно помню — народ что-то кричал про традицию. Наутро с удивлением обнаружил, что бревно лежащей мачты асадовцы частично расписали тотемными сюжетами. Когда только успели?

Алексей, сидящий рядом на крыльце общежития с мокрым полотенцем на голове, сообщил, что ему понравилась моя идея с росписью всех столбов. Моя?!!..Точно моя? И принимал в ней активное участие?… Надо сухой закон объявлять.

27 апреля прибыли два кэча из Хайды и Аляски. Прибыли самостоятельно, но создавалось впечатление, что они пришли, опираясь друг на друга. И на беглый взгляд корабли выглядели слегка разными. Даже с разной высотой мачт. Сопровождали кэчи два морских каноэ Хайды. Теперь уже не был так уверен в смехотворности сравнения наших парусников с Такими гребцами.

Взлохматил отросшие до плеч волосы, попытался вырвать боцманскую бородку, но делу это не помогло. Нужно срочно спускать с верфи кэчи, и затягивать на нее новичков. Дурацкая затея была, с этими гонками. Но веселая.

Зато идея с праздником удалась на все сто. Любопытно, что активнее всего в «чудеса» Долины, новичков просвещали асадовцы. За эти дни им успели провести несколько экскурсий, и даже прокатить капитана кэча на Аисте. Кстати, поездка на триде произвела на прибывших не меньшее впечатление, чем наблюдение за полетами.

Праздник удался. Мачту опять уронили. Но это было уже без меня — в Долине случилось ЧП. Взорвалась электрическая лаборатория. Произошло все, как обычно, на ночь глядя. Хорошо, что радиоантенну уронили уже после того, как радист, с квадратными глазами, нашел меня на верфи и на всю Алексию сообщил, что Долина взорвалась. На вопрос, кто тогда ему весточку послал, радист ответить затруднился, упирая на «страсть господняя творится…»

Выяснять подробности страстей не стал, запрыгнул в катер. Велел всем молчать, и царевича до утра не тревожить. У него мероприятие. Добрался быстро. Катер после капиталки не подвел, и грести не пришлось.

Долина, большей частью, выжила, потеряв только одну лабораторию. Зато, как мне рассказали, спецэффекты были впечатляющие. Стены легкой, щитовой, лаборатории раскрылись как лепесток цветка и слегка закоптились внутри. Пожара, как такового, не возникло, раз язычки огня умудрились затоптать и сбить бушлатами.

Вот оборудованию внутри досталось, и в перекрученных вещах с трудом угадывалось их назначение. Зато стало понятнее, почему для радиопередатчиков не хватило медной проволоки — посреди лаборатории стояли два высоченных столба с обмотками, на которые проволоки явно не пожалели. И даже стало понятно, почему неприятности произошли после того, как асадовцы привезли новые катушки с проводом.

Гладил рукой витки обмоток на столбах, ощущая под ладонью оплавленную неровность меди.

— Скажи мне, Карп. Отчего об Этом раньше молчали?

Наш «хозяйственник по научной части», встретивший у причала, и приведший на руины, в глаза не смотрел, перебирая в руках обрывок ремня генератора.

— Ваше Сиятельство…

Удивленно на него посмотрел. С чего вдруг из него официоз полез?

— … подарок готовили. У нас светильники уже сквозь стену зажигать выходило. Хотели Алексея Петровича боле всех удивить.

Повернулся к столбам. Так вот что они мне напоминали! Генераторы Тесла! А почему два? Да еще с намотанными банками конденсаторов. Куда этих электриков понесло?

Память услужливо залезла в забытые архивы, добывая из них не столько научную информацию, сколько страшилки. Жил такой гений на переломе девятнадцатого и двадцатого веков — Никола Тесла. Чудеса творил, которые не все повторить могли. По некоторым теориям даже Тунгусский взрыв на его эксперименты списывают. И самое обидное, что эта область уже вне моих знаний.

Перевернул вверх дном распоротый бочонок одного из конденсаторов, уселся на его относительно чистое днище. Мысли о Тунгуске слегка прослабили ноги.

— Выжил кто?

Хозяйственник взглянул на меня, и снова начал шарить глазами по полу.

— Живы все. Мастер только плох. Нутро у него отбито. Не слышит ничего. У лекарей все.

Осмотрел еще раз слегка дымящееся поле научного эксперимента. Производство раций у нас явно остановится. Электроншики не пострадали, значит, шифровальную часть к существующим станциям еще сделать можно. Не катастрофа. Стекла в окружающие дома вставлять надо. Но стекол нет. Погода мягкая. Переживем. Так что эти «Николы» открыли?

— Веди, Карп, к вредителям.

Кивнул на приветствия медиков, обтирая на ступенях медпункта почерневшие берцы. Люди выглядели пришибленно, будто ударная волна прошлась по всем. Говорили тихо, в глаза мало кто смотрел.

Мастер действительно был плох. Один из подмастерьев мало чем уступал своему учителю. Лишь второй подмастерье смог говорить. Сидел в изголовье лавки на корточках, склонив голову и вслушиваясь в увлеченный шепот юноши. Потом похлопал его слегка по груди.

— Поправляйся. За мастера помолись. И не кручинься, не держу на вас зла. Даже награжу, коли все на ноги встанете, да дело до ума доведете. Но чтоб больше без тайн!

Подмастерье изобразил мелкие кивки. У него даже пот на лбу выступил. Уступил место медикам. Мысли бегал под черепом, натыкаясь только на белые пятна незнания. Вот и началось! Ученики пошли по неведомым тропкам…

Закурил на крыльце, глядя в черноту неба, полную звезд. На крыльцо, вслед за мной, вышел старший медик. Пытался вспомнить, как его зовут. Память пасовала.

— Подними их на ноги. Верю, что и так все делаете. Боюсь просто, что этого мало будет. Снимаю все указания об экономии.

Повернулся к медику, по-прежнему прячущему глаза. Да что они все, право?!

— Все сделаем…

Кивком отпустил специалистов, явно тяготящихся моим присутствием. Облокотился на перила, выпуская облачко дыма. Так что это было? Конечную стадию подмастерье не видел, дисциплинированно исполнив команду мастера «лягай!». Генераторы Тесла тут обозвали искровыми столбами. Экспериментировали с одним из них уже давно, и втихаря, благо лаборатория делилась на несколько комнаток, а меня увлек самолет. Результатов получили много, но журнал экспериментов еще предстояло найти.

В последнее время мастер увлекся резонансом искровых столбов, применяя опыт радиопередатчиков. Более того, его заинтересовал вопрос встречного резонанса двух искровых столбов, и новая проволока развязала его руки.

Что именно произошло, подмастерье осмыслить не мог. Признаться, мне это тоже не позволял остаточный материализм. Мозг пытался подобрать аналогии, и ближе всех стояла шаровая молния в виде бублика, образовавшаяся между разрядниками двух столбов. Следом за этой мыслью, вторым номером в очереди стояла «чертовщина». Так как произошедшее дальше иначе не объяснить.

Подмастерье говорит, бублик начал быстро расти, а обмотки искровых столбов засветились вишневым цветом. И это притом, что панель предохранителей на генераторе еще в самом начале образования бублика пыхнула предохранителями — энергии, вроде, взяться было неоткуда. Мой материализм выступил категорически против холодного термояда. Но объяснить феномены так и не смог. Разве что согласился с переносом продолжения экспериментов в этом направлении подальше от Долины.

Подавил в воображении совершенно дикую картину поднимающегося огненного гриба. Паранойя совсем распоясалась. Не. Может. Такого. Быть. Выбил трубку о перила, стряхнув рукой попавший на крыльцо пепел. Не может. Но лабораторию перенесем севернее, в ложбинку береговых гор. Отдам им со склада три оставшихся электрогенератора и всю проволоку. Будем работать посменно. Парами. И телефон туда проведем. Пусть не верю в домыслы, но мешать людям не буду. Самому интересно, что получится. Ведь что-то интересное у Николы было. Было! Раз страшилки до моего времени дошли.

Утром, у навеса столовой, толкал речь, что ничего страшного не произошло. Никакой чертовщины. У нас все лаборатории освящены. А молнии, бьющие в небо, это еще мелочь — и не такое видели. Самолет, отчего-то, никого уже не пугает.

Через два часа был повторный дубль, для царевича. С ним вышло сложнее, так как он требовал объяснений феноменам. Вот до чего дожили! Уже ведь не отговорится промыслом божьим. Так и сказал ему в лоб — неведомый феномен. Алексей впал в задумчивость. Видимо, он считал, что в моем времени неведомого уже не осталось.

Чушь это. Чем больше узнаешь о мире, тем явственнее понимаешь мизерность своих знаний. Пройдут сотни лет, люди опутают землю линиями связи, но под видеокамерами в лесу вполне может сидеть неизвестный, мохнатый, гоменид и поплевывать в камеру скорлупками разгрызенного желудя. Океан как хранил, так и будет хранить свои тайны. Сбесившиеся от своего неведенья ученые начнут объяснять закономерности микромира шизофреническими теориями, поминающими и вероятности, и дуальность… только что не руку Господа. Хотя, и к этому некоторые будут склоняться.

Так почему не признаться уже сейчас? Не ведаю, как это происходит. Мне плевать на звание почетного академика Московской и Петербургской академий. Не знаю! Вот засуну в плазму руки по локоть, может, тогда и соображу чего. Да и то вряд ли. Мы тут все практики собрались. Наше дело стены лбом прошибать, взрываясь в лабораториях, горя в самолетах, штормуя в утлых корабликах…

За нами придут умные, образованные. Соберут наши обгоревшие дневники, обобщат, глядя задумчиво в окно, может, даже поэкспериментируют с итоговыми мыслями. И назовут своими именами новые теории или процессы. Или не назовут. Но за них это сделают благодарные потомки, помнящие только последнего в длинной череде экспериментаторов.

Царевич вежливо попросил не добавлять ему головной боли философией. Не ведаешь, и бог с ним. Никто не винит. Похмыкав Алексей добавил, что мне все одно ненужно беспокоится о репутации — для него, и наших колонистов, она будет всегда, а для остальных… Тут царевич поинтересовался, не забываю ли вести дневники. С чистым сердцем признался, что пишу ежедневно. Но мне не поверили. Напрасно. Алексею стараюсь не врать. Действительно каждый день бумаги мараю. То эскизы с описаниями, то инструкции с заявками. Бюрократии хватает. Так что, пишу ежедневно. И научился честно, но обтекаемо, отвечать на вопросы.

После разговора, все одно, осталась горечь на языке. Проведал электриков в медпункте. Как умничают лекари — «состояние ровно тяжелое». И сколько таких «Никол» было перед Вольтом, Эдисоном и прочими именитыми? Вспомнился фильм моего времени, с выдуманной фразой — «на бочку пороха его посадил, пущай полетает». Сколько таких было в реальности? Сколькие маялись всю жизнь «неведомым», но не могли отойти от сохи?

Сел в столовой за прибранный стол, задумчиво перебирая страницы блокнотика. Просмотрел прогнозируемые финансы. Могу истратить миллион рублей, если конечно в России примут номинал наших «банковских» монет, и мне их разменяют.

Алексей, пришедший от эллинга на побережье, поднявший себе настроение встречей с Аистом, уселся рядом на лавку, спиной к столу, опершись на край столешницы и заглядывая в мой блокнот. И у него волосы отросли. Надо же, не замечал…

— Что опять удумал?

Повертел мысли про «соху» так и эдак…

— Как мыслишь, Алексей, коли в родах крестьянских детей маленьких скупим, нас анафеме не придадут?

— Каких детей. Ты о чем?

Царевич безмятежно осматривал поселок, широко раскинув по столу локти.

— Из России малых привезти. На одно взрослое место в корабле трое мелких поместятся. На десяток спиногрызов, одного… одну взрослую воспитательницу…

Алексей улыбнулся загадочно.

— Граф. Ты о чем? Не меньше двух!

Настала моя очередь непонимающе хлопать глазами, пока не дошло, о чем он.

— Вот ты что выберешь, два десятка девушек ныне, или шесть десятков через десять лет?

Царевич перестал улыбаться, и стал серьезен.

— Ныне! А то не ведаешь, какие споры по поселениям бродят?

Тяжело вздохнул, мысленно соглашаясь. Но кто ж знал, что Беринга столько ждать будем? Во! Не буду его душить. Отдам колонистам.

— А с анафемой как?

Алексей отмахнулся.

— Не придумывай. К чему нам такое? Работные руки нужны, а не рты пустые.

Положил раскрытый блокнот перед царевичем.

— Тогда сюда посмотри. Работных привезем, дети малые у них появятся. Но будут только малые да старые. Промеж них иных лет нет. Плохо это. Да и работный люд нам батюшка твой не даст. Ему самому он край как нужен. Переселения великие, земель новых много. Не даст. Детей легче отпросить будет.

Тема царевичу явно была неинтересна. Отложил убеждения на потом — все одно ему этим заниматься. Он мне обещал, обратно в Россию с ледовыми кораблями вернутся и все дела уладить. А список дел для него уже в трех папках лежит, общим весом килограмм под десять.

Солнышко заливало Долину теплом и светом. Благодатный край. Не верилось, что на Аляске ныне ниже нуля и идет снег. У Анадыря еще лед не взломало. А каково в эти годы пришлось береговым нарядам ледового пути, даже боюсь представить. Когда они сменятся, предложу им жить в Алексии. Тут хоть и ветрено порой, и гурий недостает, но райские ворота явно где-то рядом.

Двадцать девятого апреля канонерка привела два кэча из Саверсе и Порт Росса. Кворум, наконец, был достигнут, товары разгружены, наступало время официальных мероприятий.

Новички выглядели наиболее качественно из всего, что доплелось до акватории столицы. Тем не менее, решил отложить старт до десятого мая, давая время довести до ума все корабли.

Алексей крутился как пропеллер, умудряясь в течение одного дня посетить и становища аборигенов, решая конфликты с нашими индейцами, и Долину с мастерскими, и тренировочные гонки, и вечерние мероприятия. Железная у него печень. Наследственная.

Мне пришлось переселиться в морское общежитие базы, днем гоняя мастеров и команды по верфи, вечером собирая посиделки с капитанами и утром устраивая короткие гоночные треугольники во внутренних водах Алексии. Заразится гоночным энтузиазмом так и не удалось. Либо старею, либо устал — но надпочечники адреналин уже не вырабатывали, даже когда форсировали кэч парусами.

Зато начинающие гонщики радовались за троих. Над заливом неслись выкрики и пушечные хлопки перекидываемых парусов. Экипажи азартно гонялись друг за другом, забывая мои наставления по тактике и стратегии прохождения дистанций. Кому нужно это «отнять ветер» или «посчитать длину галса»? Вон, корма супротивника, и она приближается! Бог им в помощь. Главное, у нас один язык, одна страсть и один океан на всех. Одна судьба.

В ночь на десятое мая не спалось. Через залив, с Императорского острова доносились звуки праздника, уже второй день приближающего нас к стартовой черте гонок. С трудом удалось увести оттуда команды кэчей, личным примером ратуя за сон перед соревнованиями. Теперь мучаюсь.

Мысли вяло переползали с одного на другое, одеяло кусалось сквозь льняное белье, протертое до состояния марли. За стенами грубым шепотом переговаривались морячки, изображающие глубокий и здоровый сон. Порой явно поскрипывали доски под крадущимися шагами, после чего шепоты усиливались. Разок даже показалось, что хихикали явно девичьими голосами, но это, наверняка, уже паранойя — мои тени на крыльце должны были вахту нести, а их не подкупишь. Разве что уговоришь…

Под утро видимо заснул, так как заглянувший в комнату Ефим выдрал меня из какого-то липкого полузабытья.

— Пора, княже.

Слова «тень» сопроводил богатырским зевком, вынудившим меня зевнуть ему вслед. Заразное это дело. Прислушался к кубрикам — тишина. На лицо наползла злорадная улыбка, немедленно поднявшая настроение.

— Встаю. И Ефим, погодь остальных будить.

Вылезать не хотелось. Одеяло, показывающее с вечера свой хищный характер, свернулось вокруг тела теплым жгутом. Разве что не мяукало. Пол холодил ноги, а портянки так и не высохли. Зато медное блюдо, запасенное c вечера, обещало компенсацию всех душевных неудобств.

Выйдя в длинный коридор флотского общежития, прошелся вдоль него, разминая ноги и окончательно просыпаясь. Со злорадной улыбкой, особо контрастно смотрящейся в свете двух маленьких ламп дежурного освещения, поднял перед собой блюдо на веревочке. За спиной Ефим дернулся прикрыть уши.

— Подъем!!!

Звон прокатился по коридору, толкнувшись в двери комнат. Из дежурки выглянуло ошарашенное лицо, узрело мое хорошее настроение и немедленно исчезло, явно спеша накрыть голову подушкой.

— Полундра!

Звон набирал силу, видимо, оглохнув на оба уха начал бить в блюдо со всей дури. Начинался первый день Имперских Игр. До восхода солнца оставался один час.

На Императорский остров прибыли, как и планировал, минут за двадцать до рассвета. Горы, лежащие на востоке «хвостом крокодила», уже подсветили розовые полосы солнца, особо красиво смотрящиеся на фоне глубокой синевы неба. Повезло нам с погодой. За день до этого лил дождь, а сегодня от него осталась только мокрая трава, влажные жгуты водорослей на берегу и вездесущие лужи.

Народ уже начал собираться перед строительными лесами будущей триумфальной арки, затянутыми крашеной парусиной по случаю торжеств. Даже несколько удивился — сколько собралось зрителей. Мало того, что почти две третьи Алексии на остров перебралось, так еще и местные индейцы пожаловали, проверить, не замышляем ли мы чего. Замышляем! Как же без этого?!

Поднимающееся солнце выталкивало из-за горизонта голубизну неба, оттесняя ночную черноту над головой и постепенно гася крупные ягодины звезд. Толпа шумела и позевывала, кучкуясь около деревянного помоста перед аркой. Помост пустовал, так как наш самодержец, в очередной раз, проспал, а без него подниматься на сцену всем остальным шишкам и шишечкам было не по статусу.

Наконец, первые лучи солнца засверкали на конструкции, венчающей триумфальную арку, ударились в изогнутое зеркало и отразились, фокусируясь, на фитиле масляного факела, слегка присыпанного свежим порохом, для гарантии.

Шум толпы затихал. Все напряженно глазели на блистающее навершие арки, ожидая «чуда». Первое чудо явилось в виде Алексея с телохранителями и губернатором. Сцена быстро заполнилась народом, вызвав новый шум в толпе, довольно быстро затихший после выражения верноподданнических настроений. Все взгляды вновь зацепились за сверкающую под солнцем первобытную систему добывания огня. Напряжение ожидания начало нарастать.

Осматривал море голов с удовлетворением. Радостные лица, праздничные одежды. Даже стоят вперемешку — колонисты с индейцами и прибывшими из других поселений. Некоторая сгруппированность есть, но скорее по принципу компаний, посидевших за одним костром.

Смотреть на вершину арки мне было незачем — чего там не видел, если сам все устанавливал, заправлял, а потом еще и прокладывал втихаря провода. Огонь мы добудем обязательно! Даже если дождь ливанет. Осталось только момент подгадать.

Поднимающееся солнце обливало столбы арки светом, постепенно спускающимся к земле. Разговоры стихли окончательно. Даже птичьи крики, казалось, замолкли. Снял картуз, давая сигнал «солнцу», что пора зажечь наш факел.

Над вершиной арки взвилось белое облако сгоревшего пороха, и взметнулось щедро сдобренное маслом пламя, слегка пригибающееся под легким ветром, и едва не погасшее от взрыва радостных криков. Народ ликовал, подбрасывая картузы и метеля соседей радостными тычками. Кое-где тычки переросли в праздничную потасовку и туда зазмеились сквозь толпу «линии» наших морпехов.

Неплохо получилось. Символично. Почти как в Греции. Разве что к новорожденному огню лезла не жрица с факелом, а двое наших колонистов, которым и будет поручено разнести пламя по всей вице-империи на время игр.

Царевич вещал с трибуны, вызывая в толпе взрывы ликования, а во мне добрую улыбку. Отчего-то вспомнилась скульптура «на броневике». С вершины арки, цепляясь за леса, размахивали уже зажженными от солнечного пламени факелами двое наших «огненосцев». Надеюсь, про запасные спички они не забыли. Поднявшееся над горами солнце с интересом взирала на игры букашек, радуясь, что теперь и в этих землях есть на что посмотреть.

Митинг плавно перерос в заутреню, и чуть ли не демонстрацию. До обеда, и старта регаты, был запланирован еще парад и начало отборочных соревнований в Алексии. Но мне пришлось заниматься кораблями, пропустив довольно интересное зрелище.

На кэчах царил аврал. Как обычно, казалось, что не было всех этих дней подготовки. По рейду сновали лодки, с бортов кораблей раздавались крики на помеси языков, оформляемые выразительными жестами. На кэч Хайды лихорадочно загружали забытый в ремонте запасной грота-парус, а на кече Асады разыскивали четырех запраздновавшихся членов команды. Рутина.

Поднялся на борт канонерки сопровождения, где царила более спокойная атмосфера, слегка электризуемая размещающимися на ее борту пассажирами, в числе которых были и мои тени, вместе с бригадой техников «Аиста». Абордажный наряд канонерки почти в полном составе оставался в столице, освобождая места под сопровождающих с грузом и оставляя небольшой резерв для возможных спасенных экипажей кэчей.

Завидев меня, капитан корабля явно попытался скрыться. Вот откуда он знает, что руководство не выспалось? Впрочем, куда он с маленькой канонерки денется. Как и обреченно вздыхающие навигаторы. И зря они так нервничают — сегодня времени мало. Пробежимся по оговоренным пунктам еще разик, и все…

Старт регаты можно назвать зрелищным только с натяжкой. Стартовали с якорей, и борьбы за створ не наблюдалось. Просто канонерка дала залп, и кэчи начали окутываться парусами, стараясь выбирать якоря вместе с набором хода.

Когда кэчи прошли половину залива, канонерка дала второй залп, открывая старт гребным каноэ. Вдоль бортов которых замелькали лопасти весел, будто по воде побежала сороконожка. Грозные боевые каноэ аборигенов бросились вслед за кэчами, явно их догоняя. Что делать — ветерок ныне слабый. Надеюсь, в океане он слегка разгуляется.

Вслед за гонщиками потянулась канонерка, закрывая «стартовый список». Само по себе зрелище начала гонок, безусловно, красивое. Особенно, оттененное многочисленными зрителями. Только короткое. Парусники, а за ними и каноэ, довольно быстро дошли до пролива и вытянулись исчезающей цепочкой в океан. Часть толпы перебежала на внешний пляж острова, провожая паруса и взблескивание весел взглядами, часть начала рассасываться. По заливу вновь засновали лодки.

Сбросив с плеч в океан очередную проблему, хотел было доспать сотню минут до обеда и продолжения мероприятия. Но меня отыскал Алексей, спешащий поделится хорошим настроением. Не свезло. Даже кустик на пляже, которым пытался замаскироваться, не помог.

Плюхнувшись на песок рядом со мной, и глубоко вдохнув праздничный воздух, пропитанный давно лежащими на пляже грудами водорослей, царевич принялся делиться радостью.

— … вот и тут славно вышло… Да ты слушаешь меня?!

Поймал себя на том, что слегка закемарил под бурные восторги самодержца. Солнышко, волны шелестят. Запах, опять же, убойный.

— Слушаю Алексей. Слушаю. Да токмо мне тобою поставлено, иную сторону медали высматривать. Вот и не радуюсь.

Царевич замолчал, бросив на меня косой взгляд и сосредоточившись на струйке песка, вытекающей из его рук. Песок кончился, и Алексей отряхнул ладони, продолжив разговор уже совсем иным тоном.

— Что не так было?

Пришлось сесть, сдвигая картуз с лица. По глазам ударили блики мерно колышущегося залива.

— Все так. И речь твоя по нраву, и сделали все, как задумали, только что с мелкими огрехами.

Алексей опять загреб песок, принявшись высыпать его струйкой из ладоней, молча ожидая продолжения.

— Электричества недостает. По лампе на дом, это не дело. Видал, в домах понове лучины жгут? Солнышка хоть залейся, а мы факел от него зажечь не можем. Это ты еще не видел, как это зеркало выделывали! Нам таких зеркал тьму надобно!

Помолчали. С зеркалами действительно швах. На небольшую солнечную электростанцию серебра надо тоннами. А стекла квадратными километрами. И завод, который все это сможет сделать. Преувеличиваю слегка, но в целом…

Как вариант — зеркала можно делать и без покрытия. Принцип «полного отражения». Например, если на обычное стекло свет приходит под углом падения менее сорока градусов — он полностью отражается, будто от зеркала. Потому и блестят порой окна в домах. И от обычной воды свет полностью отражается при угле падения менее сорока пяти градусов. От этого видны блики на воде, и дорожка лунная. Другое дело, что вода постоянно «рябит», а стекло отражает на слишком малый угол, чтоб делать из него гелиостанцию, следящую за солнцем весь день. Световодные стеклянные волокна моего времени, работающие по принципу «полного отражения», могли бы исправить ситуацию — но нам их не осилить. Слишком чистое стекло надо, не говоря уже о технологиях. Алюминия для замены серебра нет, и еще долго не будет. Сталь полированная? Ну, разве что хромированная. Но по нынешним временам серебро для меня дешевле выйдет. Хотя все одно очень дорого получается.

Спать расхотелось. Окинул еще раз взглядом акваторию Алексии.

— Говоришь, кэчи красиво ушли? Не спорю. А знаешь, чего в той картине недоставало? Их до пролива должны были десятки и сотни маленьких парусников проводить. Как мальчишки, бегущие за солдатом. Вот тогда было бы от души. Мы ведь, считай, твоим указом регату повели. Нет пока таких стремлений у народа. Глянь, одни весельные лодки на воде. Сугубо для дела.

Царевич, в очередной раз, отряхнул от песка руки и глянул набычившись.

— И что?! Коли плохо, раз для дела?

Улыбнулся мысленно. Алексей клюнул на старую как мир уловку. Теперь будем брать «на слабо».

— Не плохо. Но могло быть лучше. Мы же у моря живем, а даже наш государь своей яхты не имеет, и на воде под парусом его никто не видит…

— Да когда мне!

Алексей искренне возмутился, глядя обиженными глазами.

— Понимаю. Некогда. Об этом и говорю. Мелочи за бортом оставляем. Вот ты ведаешь, сколько у тебя в столице, расположенной на берегу, народу плавать не умеет?

От очередного перегиба темы царевич слегка растерялся.

— А есть таковые?

Улыбнулся уже явно — растерянному виду самодержца.

— Есть. И кто животом уже не первый месяц мается — есть. И кто жену свою, из местных, побивает — есть. А потом у нас с аборигенами проблемы появляются. Есть и те, кто праздностью заболел — только за столом их и видно. Много чего есть. Из этих мелочей вся наша жизнь и состоит. Мне не веришь, у губернатора спроси.

Алексей поднялся, с видом, обнаружившего в супе муху человека.

— И спрошу!

Покивал ему, с благожелательным выражением лица. Мне царевич, конечно, поверил. Но спросит обязательно. А губернатор ему такой ворох мелочей высыплет, что без вил не разобраться. Зря мы с ним, что ли, столько времени собирали статистику.

Проводив взглядом уходящего царевича, сдвинул на лицо картуз и откинулся под облюбованный куст. Оставшиеся девяносто минут — это много. Можно три раза выспаться. Как царевич в мелочах увязнет, особенно обратив на них внимание в других поселениях — мы с ним и о принятии законов вице-империи поговорим. А то живем «большой и дружной семьей» как бог на душу положит. Флаг есть, а государства — нет. Есть еще законы Российской империи. Но они ныне запутаны, дальше некуда. Разумного стряпчего с пером и скребком на них явно недостает.

Долгожданный обед проходил под взглядами многочисленных зрителей, наблюдавших, как за большим столом вкушают полтора десятка проглотов из «жюри». Кормили нас малюсенькими порциями от нескольких претендентов на лавры «повара столицы». Причем, разносолы были номерные, дабы не выдавать, кто именно их готовил. Оценки положено было записывать на листочек, и по окончанию обеда подводить результат.

Не скажу, что кормили шедеврами, хотя обед вышел вполне праздничным. Надо будет только со зрителями что-то сделать в следующий раз. А то кусок в горло не лезет.

После обеда, как и положено, тихий час — вышедший весьма громким от споров и подведения промежуточных итогов. Затем, до вечера, был первый тур армейских соревнований — то есть, бегали вдоль косы, стреляли и преодолевали препятствия под бурную поддержку зрителей. Обошлись без жертв, если не считать нескольких фингалов, да и то большей частью среди зрителей.

Вечером намечались «народные гулянья», посему подменил губернатора, проверив пожарный расчет и усиленные караулы. Нашему начальнику столицы было не до мелочей, он отбивался от Алексея, энергично изживающего те самые мелочи, о которых мы с ним днем вели беседы.

Ночь опустилась на разгоряченную солнцем и зрелищами Алексию мелким дождем, под который хорошо было засыпать. Ворочался под одеялом в пустом общежитии. Недоставало скрипов, шепотков за стенкой. Тихо как в склепе. Надо настенные часы повесить, чтоб тикали.

Второй день пошел по накатанной. Следующий тур армейцев, первый тур соревнований на стадионе. Правда, назвать стадионом размеченную поляну было несколько возвышенно, но будем считать это авансом.

Вообще, жаль, что батюшки забраковали название «олимпийские игры», назвав их язычеством. Для моего слуха «Императорские игры» звучит как-то не так. С другой стороны, первоначально на олимпийских играх у греков котировались только бег, борьба, прыжки, метание копий с дисками и на закуску, гонки колесниц. Правда, борьба у олимпийцев была многогранна, сюда и просто борьбу руками включали, и бокс и их смеси в разных пропорциях. Прыжки были не только с разбега, но и с места, причем с грузом, который разрешалось отбрасывать во время прыжка. Копья метали не просто на дальность, а с целью попасть в мишени. Много отличий от памятных мне «олимпийских игр». А если к велосипеду «прикрутить» еще пару колес, двигатель, крышу, фары и кресла, то можно ли назвать его «велосипедом»? Однако, название наших игр мне все одно не нравилось. Не глобальное оно какое-то…

Зато в состязаниях по метанию копий участвовали аборигены. Приятно. Хуже, что во многих дисциплинах мелькали одни и те же лица, переходя из «бокса» в метание «гранат» и на «бег с препятствиями». Кстати, последний вид был именно с «препятствиями» из дощатых стен высотой в два метра. Впрочем, отличий и в других дисциплинах хватало. Прыжки были через яму с водой, для психологической нагрузки и отсутствия «заступов». Бегали по пересеченной местности, в том числе по участку песчаного пляжа. Вместо гонок на колесницах устроили показательные, не идущие в зачет, гонки на «колидах»…

Сразу открещусь от наименования. Это все мастера чудят. Если расшифровать слово, то выйдет — «колесо движимое ногами». «Коло», соответственно — колесо, а «лид» или «ляд» — ноги. Был даже такой персонаж в русском волховском прошлом — Коляда. Славный кривыми ногами и повышенной потенцией. Сатир, словом. Его так и звали — «ноги колесом», празднуя зимнее солнцестояние. Вот мастера и «поименовали» новый класс транспортных средств…

Замечу, что эти выступления вызвали живой интерес. Двухколесных «болидов» имелось всего четыре, причем, три из них имели деревянные рамы. А вот ездить на них умел только подмастерье да пара его приятелей. В результате не удержался и вспомнил молодость, благо дисциплина пока вне конкурса. Не опозорился с огромным трудом. С еще большими сложностями отговорил Алексея от первых проб на виду у всего честного народа. Зато потом с удовольствием наблюдал шоу вихляющих гонок. Зрелище явно удалось.

Ночь на двенадцатое опять спал урывками. Вечером затеял «крайнюю» проверку «Аиста», и она затянулась. Утро выдалось туманным, пришлось откладывать вылет. Потом откладывать его еще раз. К одиннадцати утра прояснилось, и начались торжественные проводы «надежи и опоры».

Отправлялись мы вчетвером — «надежа», с опорой в моем лице, и запасной пилот из курсантов с пачкой склеек карт, дабы было куда заносить все, что сверху увидим. Четвертым членом экипажа, самым тяжелым, выступала запасная бочка с горючим, старательно загерметизированная, чтоб не так благоухала, и ящик запчастей. В крайнем случае, то бишь, при обледенении или еще каких невзгодах, будет, что сбросить с борта самолета. Кто сказал, что балласт только для дирижаблей нужен?

Торжественную, весьма краткую, речь самодержца пропустил, прогревая моторы. Вновь ощущался мандраж — пять часов в воздухе разом мы еще не болтались. Двигатели жалели. И далеко не летали. Но чего только не сделаешь «за ради пристижу».

Позади хлопнули створки люка, отсекая солнечный свет. Царевич протолкался на место второго пилота, немедленно уступленного ему курсантом. Видя их суетливые движения — самому полегчало. Подождал, пока все пристегнуться.

— Готовы?

Кивок Алексея и уставное «точно так» из грузового отсека дали понять, что тянуть некуда. Показалось, даже бочка булькнула утвердительно. Плавно сдвинул рычаги сектора газа.

— Поехали!

Вновь, в который раз, прокатились по «стиральной доске», вибрируя фюзеляжем и зубами. Зато после «кочек» момент отрыва кажется сладким, как глоток воды в пустыне. Летим! Даже с перегрузом летим.

— Закрылки!

Алексей старательно крутит штурвал, самолет слегка просаживается, но начинает веселее набирать скорость. Вроде никаких проблем не вылезло. Теперь и оглядеться можно.

Под крыло медленно уходила земля, слегка подернутая дымкой. Впереди блестел океан, выгибая спину. Правым виражем вывел «Аиста» на курс, параллельный берегу, оставаясь над океаном, чтоб меньше трясло в термиках. Высота постепенно росла, мы, как обожравшийся пеликан, постепенно карабкались к прохладе и широкому обзору.

Передал управление царевичу, воспользовавшись возможностью вылезти из кресла и глянуть на самолет через все иллюминаторы. Заодно пнуть курсанта, заворожено глядящего на землю вместо того, чтоб заносить увиденное на карты. Правда, пока места под нами знакомые, но порядок быть «должон».

Перелет по маршруту в хорошую погоду — дело скучное. После первого часа уверовал, что двигатели работают равномерно и козней против самодержавия не строят. Заблудиться, видя четкое побережье по правому борту — дело сложное, даже для аборигенов. Оставался последний фактор — погода. И вот она постепенно портилась.

На втором часе перелета стали попадаться разрозненные облачка, поначалу радостно пушистые, к третьему часу выстроившиеся плотным стадом по левому борту, над океаном. Отара недобро рассматривала мельтешащую перед ее носами «былинку» и постепенно серела от неудовольствия. Приказал сделать горизонтальную «скобку», вильнув в сторону берега.

Детали побережья стали видны лучше, но начало потряхивать на восходящих потоках воздуха, нагреваемого от земли стоящим почти в зените солнцем. Отара порычала на нас далеким громом и поползла вслед, перебираясь через прибрежную полосу. Приказал тянуть «Аиста» еще выше. Бог с ней, с картографией.

Одиночные облачка в голубом небе, как снежные сугробы. В них так и хочется «завалиться», посмотреть, как вихри винтов взбивают и скручивают пухлую «вату». Отара облаков это уже будто плотный «снегопад». Вроде не очень опасно, но ничего не видно. А вот «злая» отара — это лавина, от которой желательно быть подальше. По крайней мере, для низко и медленно летящего «Аиста».

Преддверие такой лавины нас нынче и болтало. Ветер выныривал из-под туч, и бил со всех направлений. Самолетик трепало, как шарфик в пасти терьера. Не ведаю как царевич, но у меня даже кальсоны взмокли, пытаясь угадать, куда в следующий момент завалится «Аист». Кстати, угадывала чаще всего та самая точка, на которую надето нижнее белье.

Благо мы прорвались через вдающийся в берег «мыс» стада облаков буквально за двадцать минут, оставив большинство неприятностей за килями. Лети мы выше пяти километров — вообще бы никаких неудобств не встретили. Но нам так высоко не влезть. Надо думать над дополнительным наддувом двигателей и кабины, над винтами изменяемого шага, над навигацией… много еще, над чем думать.

Турбулентности постепенно стихали, впереди вновь было относительно чистое небо, испятнанное одинокими сугробами. Видимость стала хуже — землю затягивала дымка. Решил вновь снижаться и поворачивать к побережью. Теперь и заблудиться можем.

К четвертому часу полета начал греться левый двигатель. Пока ничего опасного, но правый у нас явно холоднее. Зато курсант углядел в океане черточки кораблей. Точнее, он сообщил о канонерке, а потом мы снизились еще, и прошли зигзагом, пересчитывая участников регаты и покачивая крыльями. Канонерка выбросила малюсенькое облачко, приветствуя. Будь у них не все хорошо — пустили бы красную ракету.

Гонка растянулась на девять минут полета, то есть, километров на двадцать. Гребные каноэ шли довольно плотной группой в хвосте, а вот парусники растянулись значительно, еще и разбредясь по широкой полосе прибрежных вод. Все кэчи так и не увидел — то ли проглядел, то ли разбрелись они шире, чем думал. Осталось только поверить канонерке, что у них все нормально.

Встреча с регатой хоть и была ожидаема, но подняла настроение основательно. Царевич оживился, вопросы начал задавать. Передал ему управление — пусть пережигает адреналин, пока мы с курсантом к месту «привязываемся».

Скучный вышел, какой-то, перелет. Столько «боялись», а в результате просто не угадали со временем, задержавшись на тридцать пять минут из-за встречного ветра. Под крылом мелькнул пролив, обрамленный невысокими горами Берегового хребта и самолет понесся над морщинистым зеркалом залива Росс. Название залива хоть и было неофициальным, но приживалось явно прочнее, чем официальное, нанесенное на карты.

Экипаж оживился. Последний час был вообще сонным — успокаивающе шипели моторы, и клокотал воздух под винтами. Тонко свистели тросики антенны, растянутой на кормовых балках. Басовито гудел воздух, срывающийся по створкам кормового люка. И вся эта симфония полета усыпляла. Даже отсиженная пятая точка уже не бодрила.

Теперь по правому борту зазмеился каменистый и обрывистый пляж пролива, заканчивающийся строящимся на каменном мысу «Сторожевым» фортом. Рядом с ним вытянулась вдоль мыса цепочка ветрогенераторов, энергично взмахивающих парусиновыми крыльями. Дальше, за фортом, лежал залив, с пологими, песчаными или заболоченными берегами. По расчищенному пляжу угадывался поселок при Порт Россе, быстро промелькнувший под крылом эллингами и домиками. По левому борту, в легкой дымке, виднелся остров, венчаемый Фортом Росс.

Все ж, с высоты совсем иной вид. Осматривал плоды нашей трехлетней колонизации новым взглядом. Капля в море. Поселения мелькнули и исчезли, а под крылом потянулись холмы, будто мхом поросшие деревьями и кустарником, разбавляемым полянами. Замелькали острова и островки залива, блеснули речушки. Ручейки выдали себя разводами по поверхности залива воды иного цвета. «Мне сверху видно все, ты так и знай…»

«Аист» заложил плавный левый вираж, обходя гигантским «кругом почета» побережье залива. Алексей, как завороженный, смотрел на бесконечное зеленое море, с застывшими волнами холмов. В грузовом отсеке чем-то брякал курсант. Потом он высунулся в проход между пилотскими креслами, и, вроде ни к кому не обращаясь, доложил.

— Основного бака еще на полтора часа достанет. Концевые полные. И бочка непочата.

После чего вопросительно посмотрел на меня. Царевич оторвался от созерцания вотчины, переварил информацию и предложил очевидное.

— Полетим к Саверсе?

Мысленно прикинул — полторы сотни километров туда, столько же обратно. Приводных маяков нет, а земля под крыльями пронизана речушками. Заблудимся, к гадалке не ходи. Еще минимум полчаса на поисковую змейку.

Посмотрел на продолжающий греться левый мотор, глянул на вяло подрагивающий лимб магнитного компаса. Авантюра. Значит…

— Летим! Курсант, курс?!

Краем глаза подсмотрел, как царевич подтянул на колени планшетку и начал расчеты. Молоток. Глядишь, скоро и сам летать будет. Чиркнул в своей планшетке время, карандашом отложил на склейке карт расстояние, глянул на трясущуюся стрелку скорости. Самолет завалился в правый вираж, ложась на курс вглубь материка. Крайний раз под крыльями блеснул залив, и потянулись волны зелени.

Кто сказал, что над морем летать тяжело, так как нет ориентиров? Первый раз над незнакомой сушей, да еще с картами сомнительной точности — приключение еще то. Следовать за рекой мы не стали — петляет она, да и ветвиться почище рогов лося. Есть две точки с известными координатами, есть примерное магнитное склонение. Проложить курс — задачка для первокурсника.

Но дальше пошли «дополнительные вопросы». Вон тот холм перелететь не хватит высоты, над той долинкой какая-то рваная облачность… поправки, поправки и снова поправки к курсу. Попытка оценить боковой ветер по скольжению, попытка рассчитать истинную высоту, так как давление атмосферы в данном месте совсем иное, чем в Алексии, а значит, высотомер врет.

Конечно, мы заблудились. В расчетной точке вместо прямоугольников полей шевелилось зеленое море с коричневатыми проплешинами. Экипаж занервничал. Пришлось менторским голосом читать лекцию, что угадать курс без поддержки с земли доступно только святым. А мы под эту категорию ничуть не подходим, хотя бы потому, сколько чревоугодничали в полете. Курсант покраснел, Алексей улыбнулся. Кстати! Обернулся к курсанту

— Ты «ночное» ведро задраил? А то ведь сядем, все по отсеку растечется.

Курсант покивал. Напряжение спало. Раз командир задумывается о бытовом — значит, сядем.

На втором зигзаге поисковой змейки зацепили взглядом прямоугольники полей, выделяющиеся в хаосе зелени. Можно сказать, вышли точно — просто боковой ветер был чуть сильнее, чем мы рассчитывали. Дальше пошли как по «нити Ариадны», изредка ныряющей в туманные сгустки. И когда только народ столько распахать успел?

Поселок вынырнул из зелени неожиданно, и быстро пропал за кормой. Но куда он теперь денется?! Заложили правый вираж, уже по-хозяйски рассматривая окрестности. Вновь промелькнула лента реки, прячущая берега под нависающими деревьями. Сделали «петельку» правым и левым виражем выходя на курс вдоль реки. Прибрежные заросли расступились, и по левому борту замелькал поселок, черточки лодок, вытянутых на берег, прямоугольники домов и ангаров, крупный эллинг, где, похоже, строился кэч, чуть дальше над водой нависал большой сруб, вызывающий ассоциации с баней.

Рассматривать поселок дальше от берега не позволяла обстановка — изучал реку на предмет скрытых опасностей. Водная артерия перед поселком делала изгиб. Впрочем, эта речка вообще прямых участков, казалось, не имела. Но много ли нам надо?

— Алексей, бери управление. Делай «петельку» со снижением и проход над рекой. Точкой снижения возьми баню… Да, сруб за эллингом. Проход визуальный, на высотомер надежи нет. Потом правыми двумя на сто восемьдесят идем на посадку.

Двигатели сбросили многочасовое шипение до легкого рычания. Стало слышно, как за бортом посвистывает воздух. Самолет опустил нос, одновременно качнув крыльями вначале в одну сторону, потом в другую и наконец выровнялся на обратном курсе, стремительно приближаясь к ленте реки. Зеленое море распалось на одиночные деревья, стали видны мелкие складочки волн на реке. Царевич сосредоточенно сопел, глядя строго вперед. В проходе маячила голова курсанта, сопящего в унисон Алексею. А по сторонам кто смотреть будет?

«Аист» выровнялся над рекой примерно на уровне крыш срубов. Высоковато. Но говорить под руку не стал. Подкрутил высотомер регулировочным винтом, сдвигая анероидную коробку и подгоняя стрелку высотомера к нулю. Алексей, несколько нервно, двинул сектора газа вперед, добавляя оборотов двигателю. Лента реки промелькнула и ушла в сторону. Вроде, мелей и бревен на поверхности заметно не было. Но все одно такая посадка — это лотерея.

Начав карабкаться вверх, царевич расслабился. Посадка двумя на сто восемьдесят у курсантов уже в печенках сидит. Только теперь экипаж закрутил головами, рассматривая местность. Но самое интересное — точки высыпающего на берег народа, уже осталось за кормой.

Первый разворот, траверз, отсечка времени, второй разворот, закрылки, снижение. На борту царила деловая обстановка со скупыми переговорами. Романтика закончилась, началась работа. Вот ради этого и нужно заучивать Уставы, набивать до автоматизма руку в любом деле. Когда «невыполнимое» распадается на заученные фрагменты — оно выполняется легко и непринужденно. Без геройства и нервотрепки.

Подстраховал Алексея на выравнивании. Самолет скользнул над самыми кронами береговых кустов, завис над мелькающей под корпусом рекой и плюхнулся, поднимая за собой фонтаны воды. Опять Алексей высоко выравнивает! О чем не преминул сказать царевичу, одновременно добавляя газу на левый двигатель, дабы не врезаться в берег, а развернуться к пирсам поселка.

В очередной раз догнавшая самолет «спутная» волна подбросила нос, будто салютуя об окончании полета. Надеюсь, удлиненный фюзеляж следующий модели, избавит нас от этого «приветствия».

Взрыкивая винтами самолет пристраивался к берегу у пирсов. Народу на них толпилось тьма. Причем, большинство было вооружено. Отдельной кучкой на берегу залегло капральство охраны поселка, выставив в нашу сторону стволы штуцеров. Будем считать это подготовкой к торжественному салюту. Отправил курсанта открывать люк и помахать народу картузом. Надеюсь, нервы у колонистов крепкие. Странно другое. Новость о самолете уже давно должна была разойтись по всем землям. С чего вдруг такая настороженность?

Обошлось. Ружья действительно применили для салюта, когда вылез царевич. Народ, узрев наш «ценный груз», бросился в иную крайность, едва не снеся кормовые балки самолета верноподданническим порывом. Не успел докурить трубку, а на берегу остались только курсант, да полтора десятка мастеровых, подкрадывающихся к новинке с пламенем любопытства в глазах.

Вот с этим контингентом и кантовали самолет, разворачивая его кормой к берегу. Потом перекачивали топливо из бочки в основной бак. Глянув на заходящее солнце — махнул рукой. Сегодня уже никуда не полетим. Начал снимать кожух с левого двигателя.

Вечером в поселке разгорелся внеплановый банкет. Губернатор с участниками соревнований еще седмицу назад отбыли в Порт Росс, но его зам, оставшийся на хозяйстве, расстарался в полной мере.

Походил по поселку. Давненько тут не был. Порадовали прямые улочки, добротные дома, порой, в два поверха. Церковь на площади колонисты отгрохали на загляденье. Длинные амбары, выходящие торцами к реке. Множество лодочек и индейских каноэ. Много мелькало лиц аборигенов на вечере. При этом выяснил, что поселок обзавелся несколькими пригородами. Богато народ живет.

Разговоры на празднике крутились вокруг игр, и ожидаемого пополнения людьми. Любопытно, что губернатор уже «распределил» куда он новичков, прибывающих с ледовым караваном, расселит и чем займет. Технику, еще не прибывшую, уже распределили и требовали «добавки». Как проговорился зам губернатора — даже выигрыши команды Саверсе уже были посчитаны и распределены. По прикидкам губернатора его команда выиграет призов примерно на две-три тонны груза и плюс еще тонна «губернаторских». Вот это понимаю — деловой подход.

Ночью с трудом заставил себя заснуть. За стенами губернского дома, где нас поселили, лежала центральная площадь, бросающая в окна отблески горящих костров. Шумел праздник. Пуховое одеяло оказалось жарким и громко тикали ходики в соседней комнате.

Утро накрыло площадь туманом, оседающим на стенах домов мелкими капельками. Вдалеке брехала непонятно откуда взявшаяся собака, и где-то в глубине дома брякала посуда, обрамляемая тихим говорком. Стало уютно, и вылезать не хотелось.

Но все приятное быстро заканчивается. Промелькнули потягивания, завтрак, разговоры. Уже к десяти утра Аист пыхнул паровым облаком из двигателей, начав перемалывать винтами воздух. Наш взлет провожали овациями и бодрыми взмахами рук. Самолет заложил правый вираж с набором, пройдя над поселком. Темные точки побежали от берега вслед за уходящей к океану рукотворной птицей. Сложно сказать, что поселилось в мозгах наших колонистов и местных аборигенов. Но репутацию царевич себе точно создал. Значит, не зря все эти авантюры.

Погода нас не баловала. Обратный путь прошел сквозь сугробы частых облаков. Порой было не разобрать, низкое облако впереди или туман на вершине холма. Посему обратно летели причудливым зигзагом, но вышли на цель удивительно точно, обойдясь без поисковой змейки.

Зелень сменилась блеском залива, стало меньше трясти, будто с грунтовки выехали на асфальт. Возвращались вдоль южного побережья, зайдя на Форт Росс с тыла. Остров нашего первого поселения промелькнул, покрасовавшись черточками лодок в полукруглой бухте и прямоугольниками домиков. Открылся вид на затянутый туманом пролив, по правому борту, и на Порт Росс, слегка прикрытому тем самым островом «Скала», прямо по курсу. Благодать. Два дня перехода на лодках — или час полета. Надо уделить больше внимания авиации.

Посадка на этот раз вышла экстремальнее. Заход выполнили как обычно, но по заливу гуляла довольно высокая волна, плюс еще привычное Алексею высокое выравнивание. Пришлось поскакать блинчиком и пособолезновать фюзеляжу, принимающему жесткие удары.

На этот раз нас встречали если и не «хлебом солью», то радостью… и залпами канонерки. Пока мы пугали Саверсе, регата дошла до Порт Росса. Сразу почувствовался «сервис» опытных людей, прибывших с канонеркой. «Аист» еще бежал по заливу, взметая высокие буруны и зарываясь в волну, а навстречу уже прыгал по заливу катер, обошедший нас кругом и пристроившийся впереди «лоцманом».

Подвел нас этот «Сусанин» прямо к толпе, часть из которой даже вошла в воду. Моржи. Добавив обороты, толкнул «птицу» в объятья встречающих и сбросил сектор газа в стоповое положение, подняв ограничительные защелки. Двигатели свистнули выпускаемым из компрессоров воздухом, дернули несколько раз винтами и постепенно затихли.

По инерции «Аист» подплыл к пляжу, чуть разворачиваясь боком, и был перехвачен множеством рук, чтоб не болтаться в прибое. Руки, со знанием дела, развернули самолет кормой к берегу и выдернули нас на песок. Приятно, когда тебя зачаливают нежно и с любовью. Вот и говори после этого, что наземная служба обеспечения полетов «не нужна». Догонят, взгреют… в смысле, самолет перегонят, пилотов обогреют. Надо еще и техническими службами аэропортов при поселках заниматься…

На этот раз, под лучи славы первым вылез Алексей. Перегнувшись в проход между пилотскими креслами можно было увидеть только ноги царевича, стоящего в распахнутом люке. Очень интересно наблюдать за «мимикой» ног. Люди научились контролировать выражение лица, положение рук — но до ног этот контроль обычно не доходит. Теперь было весьма интересно слушать размеренную приветственную речь царевича и одновременно видеть нетерпеливые подергивания ногами. Понять самодержца можно вполне — мне самому хотелось поскорее выбраться из самолета в пару мест. Но, Алексей выжимал из «картинки» максимум выгод. Надеюсь, скоро закончит — а то курсант уже задумчиво посматривает на задраенное «ночное ведро».

День так и пошел — с внешней торжественностью и суетой за кулисами. Возжигание привезенного огня, молебен, парад, конкурсный обед, открытие Императорских игр. Улизнул после молебна, утащив за собой техников и мастеров с моторного завода — надо ударными темпами перебрать левый двигатель «Аиста».

Вечером разговоры, и домик в рабочем поселке, куда добрался глубокой ночью вместе с чумазыми техниками. Идти в выделенные нам с Алексеем апартаменты не хотелось — уж больно шумно там было от «продолжения банкета». А в рабочем поселке и баня протоплена, и люди всего лишь храпят — тишь и благодать.

Второй день соревнований, затем третий. Тут нам продемонстрировали «перспективный» вид спорта — скоростная разгрузка и погрузка судов. Тяжелая атлетика, совмещенная с преодолением препятствий. Попробовал подхватить на плечи мешок с песком и взбежать с ним по крутым сходням к «площадке разгрузки». Разок-другой вроде и не сложно, но речь шла о тонне — сорока мешках. Поделился с распорядителем соревнований своим знанием про «стронгменов» — силачей, в мое время соревновавшихся по переносу всяческих тяжестей, перекатыванию огромных колес, перетягиванию грузовых автомобилей и прочему, что видел по «голубому глазу» в далекие времена. Любопытно, что, не увидев показательных выступлений — не вспомнил бы о силачах. Память окончательно задернулась пеленой забвения.

Утром 17 мая дали старт второго этапа регаты. Как обычно, при большом стечении народа. Отборочные соревнования Порт Росс продолжились, царевич засел за «казенные» книги, где велся учет поселка, в том числе начислялись и списывались «деньги» для работников. В этих же книгах отмечались нарушения — вот Алексей их и штудировал.

На моторном заводе мастера разобрали и «обнюхали» двигатель самолета, перемыли ему кости, предложили «улучшения», но удалось их уговорить собрать мотор «как было». Похоже, зря затеял переборку.

Именно в Порт Росс заговорил с царевичем о вице-кесаре. Пообщавшись с губернатором Саверсе и посмотрев на его деловой подход, напомнил Алексею о его скором отбытии в Россию, и необходимости оставить за себя кесаря. Точнее, раз официально у нас вице-император, значит, и кесарь будет «вице».

— … тебя и оставлю.

Царевич пожал плечами, обмакивая скрученный блин в сметану. Разговор у нас шел за завтраком — пожалуй, единственное время, где удавалось уединиться.

— Меня нельзя. Мыслю, сам поймешь отчего.

Алексей откусил очередной кусок завтрака и продемонстрировал наплевательское отношение к аристократизму.

— Ш. ак ы фузна. т нико!

Продолжил ехидно смотреть на облизывающего пальцы царевича. Блины он любил, особенно с медом и сметаной. Сладкоежка. Наконец, самодержец включил мозги вместе с манерами. Принял позу «проглотившего кол», с сожалением посмотрел на стопку оставшихся блинов и вытер руки мокрым полотенцем.

— Не можно… то верно. Не утаить. Но ты ведь не просто так выспрашиваешь?

Кивнул, предлагая Алексею строить дальше логические цепочки. Царевич еще чуток подумал, бросил полотенце на край стола.

— Окромя губернаторов больше некого. Мыслишь, и средь них соревнование провести?

— Мыслю, оно уже идет. Посмотри, кто да как свои команды подготовил, у кого помощники уже воспитаны, книги казенные глянь, а к закрытию игр и объяви о своей милости. Все одно губернаторы на закрытие игр в столицу съедутся. Самое время будет.

Вставая, царевич глянул на меня весело.

— Ты, никак, уже присмотрел кого?!

Качнул головой.

— Надобно всех посмотреть пристрастно. Рано пока…

Выбираясь от стола, Алексей бросил

— Вот и присматривай…

Такой подход к серьезному вопросу меня несколько покоробил. Царевич уже шел к дверям, когда меня слегка прорвало.

— Алексей Петрович! Негоже так. Неведомо на кого, дело жизни оставлять! А как порушит все от усердия?!

Самодержец вернулся от дверей к столу, посмотрел на меня долгим взглядом.

— Дело на тебя оставлю. И с тебя спрошу. Думаешь, мне неведомо как наши адмиралы великие победы одержали? Ты тогда ни у кого совета не спрашивал! Неча!

Быстрым шагом царевич покинул трапезную и в дверь проскользнул дежурный наряд, убрать со стола. Интересно, а нас подслушивают?

19 мая «Аист» сделал пробный полет после ремонта. Левый двигатель грелся, правда, уже заметно меньше. Принял решение на перелет до Асады. Тысяча четыреста километров вдоль побережья, или тысяча двести, если срезать пару мест над сушей. Восемь-девять часов в воздухе. Больше тонны горючего. Полные основные и концевые баки, плюс три бочки топлива в грузовом отсеке. Перегруз страшный. Курсанта придется оставить на моторном заводе Порт Росс.

Ранним утром 20 мая, когда над заливом еще светили звезды и висел туман, «Аист» начал рекордный забег. Видимости никакой. Спасало только знание, что впереди двенадцать километров спокойной воды без препятствий.

Самолет взлетать отказывался. Скорость росла черепашьими шагами, вода держала крепко, глубоко осевший фюзеляж. Думал даже прекратить это издевательство, пока птичка не развалилась. Повезло. Утренний порыв ветра оторвал перегруженную машину от воды, и мы начали карабкаться вверх со скоростью улитки. Высоту в сто метров набирали пять минут. Дальше пошло легче, но по спине текли ручейки холодного пота.

Заняв эшелон, и плоским виражем встав на курс — отдал управление Алексею. Руки чуть подрагивали. Ну их, к демонам, эти рекорды!

Через полчаса небо на востоке просветилось поднимающимся солнцем, на землю под крыльями легли желтые мазки, разлиновавшие рельеф полосками глубокой тени и света. «Аист» упорно лез вверх, наплевав на разведку местности. Увы, сущность всех рекордов одинакова — урезать побочное, ради достижения цели. Вот зачем нужен рекорд по прыжкам в высоту? Кто-то из обычных людей его сможет повторить в одежде и берцах? Расширяет горизонты человеческих возможностей?

Вот мы и расширяем… сидим как истуканы, вцепившись в управление. Случайное качание крыльями, это расход лишних граммов топлива. Встречный ветер — злейший враг. Еще и проход из кабины в грузовой отсек закрыт бочками, дабы лучше сцентровать груз — и никто, в том числе и мы, не подумал, как будем добираться до «ночного ведра» в корме.

Второй час полета принес новые сложности. С океана опять полезли стада облаков, бегающих за «Аистом» как за морковкой. Обсудили с царевичем основание еще минимум одного поселения между Асадой и Порт Росс. Небольшой форт и промежуточный аэропорт. Чем будет заниматься новое поселение — очевидно. Под крыльями густой зеленью стоял лес, покрывая многочисленные холмы. Только что удобной бухты на побережье не имелось. Было одно перспективное место, судя по отметкам на картах. Через четыре часа полета мы прошли над большой долиной, спрятавшейся между склонов берегового хребта. Долину укрывал «мох» деревьев, разрезанный несколькими блестящими речками и большим внутренним озером. Вдоль берега тянулась полоска пляжа, а прибрежные воды кишели камнями, судя по многочисленным белым бурунчикам у берега. Не идеально, но лучше все одно ничего нет.

Пролетев над будущим поселением, отметили половину пути пирогами с рыбой и начали перекачку топлива из бочек в основные баки, дабы освободить проход. К этому моменту «Аист» взбодрился, утеряв значительный вес, приобрел маневренность, отличную от чугунного утюга, встал на оптимальные углы атаки.

Облегчение самолета пришлось как нельзя вовремя. На шестом часе перелета погода испортилась окончательно. Машина вздрагивала в турбулентностях. На стеклах конденсировались капельки воды. Приняли решение идти вглубь материка. Через полчаса нас зажало между тучами от океана и облаками с материка. Долетались. О пролете над кораблями гонки речи больше не шло. Нам бы теперь не обнаружить прямо по курсу гору, неожиданно выступившую из туманного киселя. Собственно, так и бились дирижабли в моей истории, летающие по маршрутам с картами, наподобие нашей. Впереди еще больше часа полета, а горы вокруг Асады внушительные. Есть и полтора и два километра высотой.

Объяснил Алексею, что уходить от плохой погоды на материк стало ошибкой. На петлю возврата у нас просто нет топлива, а лететь в тумане лучше над морем. Хотя, с нашим навигационным оборудованием, точнее, с его отсутствием, в тумане даже над морем опасно — бог весть, когда снесет ветром на берег.

Идем по счислению. То есть мы оба совершенно не представляем, где находимся. За бортом сплошная муть с редкими разрывами, сквозь которые взгляд жадно выхватывает кусок рельефа и начинаются споры над картой, к чему этот кусок привязать. Споры не столько деловые, сколько от нервов. Карты у нас ужасные, побережье на них отражено удовлетворительно, а глубже — «…тут живут драконы». Разве что стоят точки вершин гор с примерной высотой и нарисованы елочки, очень похожие на кресты. Тфу, тфу, тфу.

Видимо со страху умудрились влезть на высоту двух километров. Пару раз видел, как крестился Алексей. Один раз мысленно перекрестился сам, когда в разрыве облачности узрел явно различимые деревья на склоне очередной горы.

Приближалась точка счисления. Основные баки и бочки выработали до дна, самолет летел на концевых баках — считай, на аварийном запасе топлива. Пора было присматривать место для посадки.

Плавно убрав газ, направил «Аиста» в очередное окно облачности. Нижняя кромка туч висела на четырехстах метрах. Навстречу ей от земли тянулись языки тумана. Видимость — километров пять, да и то условно. Самое время подтверждать курсантский минимум «четыреста на четыре».

Зато у земли стало легче психологически. Несмотря на то, что самолет закачал крыльями, следуя за прихотливым рельефом, нервы успокоились. Алексей вцепился в карту и пытался сравнивать елки под крыльями с крестиками на карте. Лично меня уже интересовала только обширная водная поверхность или широкая река. Как назло, под крыльями мелькали только узкие ручейки и малюсенькие озерца. Зато их было много.

Прикидывая остаток топлива и, соответственно, время полета, удивлялся — как умудрился уговорить сам себя на эту авантюру? Ну как! Обратно точно не полечу, если, конечно, вообще будет на чем, и кому лететь. Вот поставим промежуточный форт, приводные радиомаяки… тогда подумаю.

Приводной маяк можно совместить с радиотрансляцией в поселках. Технически это несложно — любую радиостанцию можно «пеленговать» направленной антенной. Простейшие приемники с ферритовыми антеннами являются неплохими пеленгаторами, меняющими свою громкость от положения антенны относительно передатчика.

Волшебное слово «феррит» это, по большому счету, обычная ржавчина. Не совсем так, но на первых порах достаточно и ее. Прокаленная на огне ржавчина, или «оксид железа три», обладает хорошими магнитными свойствами, но имеет плохую электрическую проводимость. Благодаря этим двум качествам из нее выходят неплохие ленты для магнитофонов, сердечники для катушек и антенны. Мелкий порошок ржавчины замешивают со связующим, которым может стать даже обычная камедь, и формуют нужные изделия. Понятно, что различные добавки и ухищрения технологии могут значительно улучшить характеристики ферритов. Например, получая оксид железа химическими реакциями можно добиться тонких пленок или микроскопического размера зерен. Но для низких частот эти проблемы не столь актуальны.

Вообще, с ферритами много интересного связано. Есть такая «ферромагнитная жидкость», которая меняет вязкость, попадая в магнитное поле вплоть до становления твердым телом. На компьютерных жестких дисках моего времени такую жидкость порой применяли в подшипниках для герметизации. Она заполняла промежуток между валом и обоймой, никуда не вытекая и не мешая вращению, при этом герметизируя внутренние полости диска лучше любых сальников. Рецепт у нее прост — все та же ржавчина, мелко истертая, смешанная с маслом. Правда, есть тонкости и тут. Чем мельче зерна порошка — тем лучше. С крупными зернами вообще ничего не получится. Стоит еще учитывать, что ржавчина — неплохой абразив. Помню, как рыжие пленки магнитофона моей юности быстро изнашивали магнитные головки…

От воспоминаний отвлек Алексей, толкнувший в бок. Правее курса заблестела вода. Река? Озеро? Залив? Да какая разница! Качнул крыльями, устремляясь к возможности безаварийной посадки.

Подернутая рябью поверхность потянулась под крылом, замелькали островки. Слева и справа виднелись разрезы проток. Через десять минут полета предположил, что это не река и не озеро. Рифленое водное стекло тянулось червяком под крыльями, постепенно расширяясь. В душе повеяло морем и надеждой. Алексей убежденно тыкал на карте в малоисследованные шхеры южнее Асады. Хотелось верить, что это так.

Момент истины наступил довольно скоро. По левому борту острова пропали, открыв водный простор, теряющийся в дымке. Самолет шел по кромке берега, без признаков поселений. Сверху давили облака, снизу плыли рваные клубы тумана. Правый двигатель чихнул и встал. Царевич оперативно выдернул стопор, освобождая винт. Многострадальный левый двигатель продолжил уверенно работать. Алексей потыкал вниз

— Смотри, вон туда можно, там бухточка малая и пляж песчаный.

Пожал плечами.

— Тут куда угодно можно. Будем тянуть до последнего.

— Куда тянуть? Может, мы уже оставили Асаду за кормой.

— Это вряд ли. Залив идет на север, точнее, с севера. После Асады он бы шел на северо-запад. И Асада аккурат на переломе.

Левый двигатель фыркнул, прерывая наш спор. В кабине повисла напряженная тишина. Мотор, плюнув парой выхлопов на нашу топливную скупость, решил поработать еще чуток, неуверенно набирая обороты

— Ты сам учил, место заранее подобрать, да проверить его многажды.

— Это верно. Но в этом полете, коли правильно все делать, нельзя даже взлетать было…

Мотор чихнул, соглашаясь. Прозрачный круг винта распался на мельтешение останавливающихся лопастей. Алексей прислушался к двигателю, надеясь на его реанимацию, тяжело вздохнул и выдернул второй стопор. Помолчали.

— Вот теперь высматривай место впереди. С нашей высоты мы еще километра три с гаком протянем.

Клюнувший носом самолет предоставил удобный обзор вперед. Царевич водил по панораме биноклем, только толку от этого было мало. Вода да деревья. И еще камни, торчащие из воды. Берег по правому борту плавно изгибался, переходя в небольшой мыс, за которым угадывался еще один выступ, а значит, между ними бухточка. Сто секунд до посадки.

Алексей, вглядывающийся в дымку прямо по курсу, удивленно доложил

— Коли не мерещится, впереди лодка. А может бревно крупное. Не разобрать.

Потом он глянул на врущий высотомер и добавил:

— Не дотянем.

Покивал, стараясь разглядеть что-либо. Серая хмарь, рябь волн и ничего более. Благо, и россыпь камней кончилась.

— Ракетой сигнальной пальни. Хуже не будет.

Царевич засуетился, отстегнул ремни, полез руками под сиденье. Сделал пометку в памяти переложить по-другому сигнальные средства с оружием. Выстрел в открытую секцию остекления громыхнул по всей кабине и зазвенел в ушах. Мотая головой, решил, что и над этим надо будет подумать.

— Пристегивайся… Закрылки.

Хорошо иметь неограниченную посадочную площадку. Где получится, там и плюхнемся. В идеале еще бы на пляж по инерции выкатиться, но тут уже не угадаешь. Тем более что пляж вполне может ощетиниться прибрежными камнями.

Уставший «Аист» чиркнул по гребням небольших волн, пролетел еще немного и без сил упал в залив, взметнув привычные шлейфы брызг.

— С прибытием, государь.

Алексей хмыкнул, потом посмотрел на меня внимательно.

— С божьей помощью… только куда?

Развел руки, обводя вид за стеклами.

— На твои земли…

Земли проплывали по правому борту, постепенно замедляясь. Рычание рассекаемой воды перешло в журчание, а потом и просто в хлюпающий плеск волн. Картина «приплыли» во всей красе.

Еще час мы поминали всуе помощь и много чего сверх. Грести штатными веслами, облегченными до предела, оказалось крайне неудобно. Потом просмотрю журнал испытаний и выясню, кто отвечал за это снаряжение. Буду делать из человека павлина. С хвостом из весел, которыми даже до воды, свесившись из люка, доставать удается с трудом.

Выстрелили еще пару раз ракетами. Сигналы тускло мерцали на фоне серого неба сквозь дымку. Нам самим, и то их было еле видно. Продолжили подгребать к берегу. Повезло с ветром, дувшим нам в помощь — случись по иному, до пляжа мы бы не добрались.

Зато пляж встретил гостеприимно. Полоска песка и стена сосен, подсвеченных заходящим солнцем. Приключение, неожиданно, начало мне нравится. Костер в ночи, плеск волн, килограмма три вкусностей, кипяточек из автономки, два «Дара». Почему бы не «поробинзонить»?

— Не тушуйся Алексей. Пару дней на берегу посидим, глядишь, и регата мимо пройдет.

Царевич излучал пессимизм.

— Отчего думаешь, она тут пройдет? Залив, считай, до самого горизонта!

Сытно перекусив и напившись отвара можно было порассуждать.

— Коли ветер этих направлений удержится, они галсами пойдут. А гребцам так вообще вдоль берега привычнее. Хоть кого, да увидим. Еще у нас радио аварийное есть, будем крутить его каждый час. Не потеряемся!

Ночью ливанул дождь, раскачивая порывистым ветром зашвартованный к деревьям самолет и звонко стуча каплями по тонкой фанере. Спалось удивительно хорошо. Освобожденный от бочек грузовой отсек показался весьма уютным. Пощелкивали дрова в автономке, наполняя фюзеляж тонкими нотками костра. Поскрипывал песок под стальными полосами килей. Невдалеке шумели сосны. И никаких проблем! Может, действительно высшие силы дают понять, что надо иногда просто посидеть на берегу в одиночестве, никуда не торопясь. Стоит ли делать из жизни рекордный забег, отсекая все «лишнее»? Ветер убаюкивал, насвистывая на тросиках антенн колыбельную. Утро вечера мудренее.

Утром приветливая и отмытая природа, ехидными лучиками солнца встретила наши заспанные лица, с опаской высовывающиеся из люка. К рассвету на берегу звенели и перекатывались пустые бочки, а еще кто-то очень голодно сопел у кормы «Аиста». Тогда вылезти и пугануть это сопло, было лень, а теперь, когда берег затих, появились некоторые опасения с мыслями о засаде.

Героически отбить покушение на самодержавие не получилось, за отсутствием такового, пришлось ограничиться утренним моционом и горячим отваром со слегка черствыми пирожками. До самого горизонта на восток серебрился пролив, радуя прекрасной видимостью и огорчая пустынностью. Опробовали аварийную радиостанцию, крутя по очереди тугую ручку. В голове сама собой начала складываться современная сказка про «Золотой Ключик», начинающаяся с шарманщика Дяди Леши и его помощника, мастера Попадоса, продолжающаяся блудными похождениями их фанерного творения, плохо рассчитывающего свои силы, волками, медведями и короедами, встреченными на пути, и, безусловно, поучительным финалом. Только вот финал выходил любопытным исключительно для потомков. Участникам эпопеи ничего радостного не сулящий. Попозже перепишу его в традициях русских сказок, где, чем дурнее главный герой, тем больше бонусов. Если придерживаться этого принципа — удачи у нас впереди полные закрома. Порадую грустящего царевича.

На поскрипывание ручки «шарманки» и шипящий треск разрядов внутри ее — никто пока не откликнулся. Горизонт оставался безмятежно чист, разве что нахлобучил на себя несколько комков облаков. Незаметно подкрался обед, прядая большими ушами и косясь круглым глазом. Непуганые тут обеды. Напугали. А потом еще и откровенно поглумились над ним, так как опыта разделки не имели оба, как не имели и нормальных ножей. Сделал большую и глубокую зарубку в памяти о комплектовании аварийного запаса для летчиков.

В мое время у летунов НАЗ, тот самый аварийный запас, весил от десяти до двадцати килограмм, в зависимости от комплектации. Включал в себя широчайший перечень от свистка и сигнального красителя до шерстяной шапочки с накомарником. Само собой, были в нем нож и мачете, имелась полиэтиленовая фляга-бурдюк, которой нам ныне недоставало. Даже набор рыбака наличествовал, сейчас бы весьма пригодившийся, для полноты картины пикника.

Вот еды в комплекте, с которым был знаком, не имелось. Мы это первым делом на полетах проверили. Наш инструктор тогда только похмыкал, сказав коронную фразу — «…вы над Украиной летаете, намазанной сантиметровым слоем сала. Зачем вам продукты в НАЗе?». И правда, зачем четыре стограммовых банки мяса с сотней грамм сахара, если есть мачете? Пришел с ним в деревню… обменял на пару жаренных курочек и бутылек домашнего… Впрочем, это уже дела давно минувших, или еще не наставших, дней.

Перед обедом долго отмывались в холодной воде от опытов по заготовке мяса. Покрутили в очередной раз шарманку, натаскали кружками в автономку воду из ручья. Вкусили шашлычины из дичины. Вкусно, но густо попадаются свинцовые «семечки». И как нас угораздило одновременно пальнуть? Охотнички…

Погожий день тянулся лениво. Кавалерия не спешила к нам на помощь, коротали время за разговорами. Потрескивал хворост в костре, шумели деревья, царевич, забыв про грусть, яро доказывал, почему нельзя вводить предложенные мной законы. Словом, обычная походная дневка, со спорами о бабах и политике. Если про первых быстро сошлись во мнении, что их всегда не хватает, особенно теперь, то о политике говорили много. Хотя общий смысл был, как обычно — «грязное дело», «дураки и дороги», «нету достойных».

Частично розовые очки Алексей уже снял, соглашаясь, что справедливость и независимость понятия относительные. Справедливо для кого? А для другого? Независимо от кого?… Да? А как это тогда со справедливостью увязать? Всегда кажется, что работаешь больше соседа а получаешь меньше. Это такой же закон, как падение бутерброда. Кстати, считать вероятность падения бутерброда маслом вниз только по теории — неверно. По ней выходит пятьдесят на пятьдесят. Однако надо добавить еще стартовое условие, что бутерброд начинает падение с относительно небольшой высоты и маслом вверх, как обычно и происходит. Затем требуется учесть финишное условие, что при падении бутерброд может отскочить от пола и перевернуться еще разик. При этом, если «объект эксперимента» упадет маслом вниз, то сцепление с полом значительно больше, чем при падении вниз хлебом, следовательно, падение на масло отскока не вызовет. И что в итоге? Примерно шестьдесят на сорок за «маслом вниз». Вроде бы и подтверждение «теории невезения», но субъективное восприятие человека раздувает из небольшого перекоса статистики целого слона. Но это уже область не физики, а психологии. То бишь, «дебри подсознания».

— … нет Алексей, батюшке твоему надобно правду сказать. И про золото, и про планы. Причем, обязательно вместе. Коли он с твоими планами согласится, тогда и золото выкачивать не будет. Не чужой ты ему. Да и вперед он глядеть может, когда в себе.

— Так мыслишь, про все золото докладывать? И про каменья, что рукотворные?

— Про каменья, наверное, пока рано. Да и сколько того золота есть — мы не ведаем. И двух тонн пока не добыли, а как дальше будет, одному господу известно. Половину, слитками государю Российскому отдаем. И впредь по чести делать будем.

— Но ведь ты сам говорил, что нам бы, то сделать, да се оплатить!

— Верно. Мошна у нас худая. И всякой монете дело найдется. Но кто тебе сказал, что батюшка твой четверти миллиона монет червонных применение не сыщет? Думаешь, разворуют и не на то потратят?

Задумчивый вид царевича говорил, что именно так он процесс и видит.

— Не о том думаешь. Нечего нам пока, окромя монет, дать. Коли заводы пустим — можно будет часть доли товаром отгружать. А пока только так. Еще и часть камней, что ювелир как неудачные отсеял, отдадим. Посетуем, что месторождение маленькое. Для «банковских» монет камешки не подошли, но для поделок ювелирных вполне годящи. Зато из оставшейся нам доли золота да каменьев — что угодно делать, право имеем. Вот на этом и заработаем больше, чем отдадим. И обид на нас таить не будут.

Алексей переломил с хрустом очередную хворостину и подкинул ее в костер.

— Все одно будут.

Увы, но тут он прав. Что у нас, на Руси, всегда хорошо умели делать руководители, так это шарить загребущими лапками по чужим карманам. Зачем мужику медный грош?! На пропой? Так лучше монетку к очередному великому делу пристроить! И будет от этого житься лучше. Кому лучше? Так, мужику, само собой. Он ведь пить меньше станет. Может, конечно, еще и есть меньше — но тут уже выйдут вперед церковники и объявят пост, вполне резонно рассказывая про очищение организма и вред чревоугодия. Одеть нечего? И на это у церкви рецепт есть — о душе заботиться надо, а бренный мир, это временно…

— Будут. Но мы уже говорили с тобой о справедливости. Она у всех своя. Мать для сына своего, татя пойманного, завсегда оправдание найдет и на судью обиду хранить будет. Таким уж создан этот мир. Оттого и прошу тебя над законами думать, дабы горя ими плодить меньше, чем благодати. Каждый закон, как весы, уравновешен должен быть. Нашкодил кто, так ему последствия и отрабатывать. Вот ты казней навыдумывал, а много ли проку будет от них вдове с детьми без кормильца? Предки наши не зря «виру» придумали. Ее ныне только подправить надобно, чтоб лиходей откупиться деньгами сразу не мог, а должен был бы их отработать на лесоповале или каменоломне. И срок его наказания от суммы виры зависеть будет, как все отработает, так и свободен…

Царевич поморщился от очередного проедания несуществующей пока плеши. Казнить действительно проще и нагляднее. Порой и это необходимо. Но планомерно подталкивал самодержца к экономической стороне уголовного кодекса. Коронная фраза Глеба Жиглова«…преступник должен сидеть в тюрьме» слишком затратна, особенно, когда полно вакансий на шахтах, полях и заводах.

Тема для вице-империи уже перестала быть теоретической, вот и вызывала дебаты. Два поселения обновили свои порубы постояльцами, и Алексей маялся вопросом законотворчества. По мне, так его метания выеденного яйца не стоят — открыть на Хайде пару отдельных шахт и организовать при них рабочий поселок. Железо нам нынче как воздух нужно. Пустовать шахты явно не будут. Получать на них каторжане станут по обычным, весьма немаленьким, расценкам. Часть пойдет на содержание, остальное на погашение виры, которую выплатит пострадавшим государство. Чего тут мудрить? Сроки придумывать? К чему? Будут активно работать — выйдут быстрее. А самые хитрозадые и пожизненно сидеть на шахте могут. Возникнут еще проблемы внутреннего содержания, группировок и «паханов» — но это уже отдельный вопрос. Важный, но терпящий пока отлагательства.

— А кто эту виру определять будет? Она, считай, каждый раз своя выходит. Одна вдова бездетна, а у другой десяток ртов.

Пожал плечами. Справедливости нет. И никогда не было.

— Говорил же тебе, табель составь. Посмотри, как предки делали. Вира от деяния определена. Всем не угодишь…

Алексей подкинул в костер очередной сучек, осмотрел с надеждой горизонт. Спасатели не стремились снабдить нас топливом и радушием. День перевалил за половину, неторопливо склоняясь к вечеру.

— Давай лучше дальше думать, что батюшке сказывать буду.

Непонятно, отчего тема наказаний так болезненна для царевича? Приятного в ней, конечно, мало. Но реакция у юноши какая-то странная.

— Мыслю, о золоте государю не так интересно слушать будет, как о других планах. Ты поведай, как можно персидский поход на восток развернуть. От юга Каспия до горных хребтов на востоке тысяча двести километров, два месяца похода. Вдоль них до побережья Тихого океана еще пять тысяч километров, или восемь месяцев похода. Пусть будет год. С учетом сложностей переходов, трудностей снабжения и необходимости ставить форты вдоль южной границы России, пусть будет два года. Авантюра чистой воды, но очень почетная и героическая. Думаю, Петр Алексеевич за нее ухватится двумя руками. Особенно, если ты скажешь, что на берегу Тихого океана его будут ждать припасы на всю армию.

Алексей прищурился, уловив новшество в уже оговоренных планах.

— Откуда припасы-то? Батюшка меньше ста тысяч не поведет. У нас на столько ртов никаких трудов недостанет. Людей мало. Земель. Механики. Да что тебе говорю, сам ведь знаешь.

Выдержал паузу, выразительно подняв к небу указательный палец.

— Вооот! Об этом и надобно речь с государем вести! Будут у нас люди, создадим магазины для армии. А коли еще и ледовых судов наделают поболе, будет и огневой припас, который мы пока делать не можем. Вот об этом и говорить надо! Поможет государь нашим задумкам ныне, так сможет хоть на следующий год Великий Поход начинать. Пока он к нам дойдет, свои запасы истратит, но мы ему уже новые наготовим. Сто тысяч солдат, это не так уж много. Триста тонн продуктов в день, сто тысяч тонн в год. В пересчете на пахотные земли, около сорока тысяч гектар, или поле размером двадцать на двадцать километров. Самое главное, чтоб на полях этих было кому работать. Сотни три паротягов с комбайнами, артели земельные. Тысяч пять артельщиков. Плюс еще пару тысяч вспомогательного работного люда. Плюс рыбаки и флот промысловый… Дальше сам знаешь.

Алексей моргал ошарашено. А что он хотел? Мы сами по себе еще десяток лет развиваться будем. Как это ни печально, но война подстегивает промышленность, и ускоренно взлететь мы сможем только на ее гребне. Загорится Петр идеей «южной границы», нам сюда всего моментом напихают. И золотишко Саверсе, брошенное нами на весы решения государя об организации очередной кампании — может склонить события в нужную сторону. А царевич все чахнет и мелочится…

— … Вот о чем надобно с Петром Алексеевичем речи вести. Они его сердцу милы будут. Не придумки наши, а карта подробная, походом расчерченная. Зря мы, думаешь, у чосонцев описи земель «на западе» собирали? Под нее тебе все запросы простят, да еще и сверх меры облагодетельствуют. Наши береговые наряды вдоль ледового пути должны были реки к истоку исследовать, значит, возможно, смогут часть припасов по ним поднимать поближе к пути Южного Похода. Выходит, и эта твоя задумка не блажь царевича, а предвиденье великое…

Алексей прервал мое расписывание молочных рек.

— Не мое, а твое!

Поймал взгляд царевича, и веско ответил.

— Алексей. Прекрати. Справедливости нет. Воздаяние, это другое. Оно, коли будет, то потом, многие лета спустя. Ныне на тебе держава молодая. Младенческая, можно сказать. Младенцу все едино, сколько у него кормилец, а вот мать у него одна. Ты понял мою мысль?

Оторвав от меня взгляд и подбросив веток в костер, царевич нехотя кивнул.

— Тогда давай еще подумаем, что для твоего «младенца» потребно, да как это добыть…

День перетек в вечер. Разгулявшийся после обеда ветер стих до полного штиля. Водную гладь разрывали только всплески рыбы да качающиеся островки водорослей. Поужинали обедом, решив поддерживать на берегу костер и вспоминать в конце каждого часа про шарманку. Наполненного впечатлениями и мыслями Алексея отправил спать в грузовой отсек. Сам устроился на притащенном к костру плавнике и закурил вторую трубку за день. Все же, изобретение сигарет заставило курить больше. Трубка, это ритуал, не терпящий суеты.

В небе ярко горели чистые звезды, в лесу похрустывали ветки под тяжелыми лапами, рядом пощелкивал костер. Благодать.

К слову, если в лесу ходит зверь и хрустит мелкими веточками, то это нормально. Несмотря на всяческие охотничьи байки, тихо звери ходить не умеют. Да и не надо им такого. А вот если хрусты и топот прекратились — это должно настораживать. Значит, зверь начал подкрадываться, и вот это он может делать медленно, незаметно, и практически бесшумно. Так что, пока за спиной деловито хрустит, шебуршит и чмокает — можно помечтать, глядя в звездную черноту. У жителей леса свои дорожки, и свои пищевые цепочки. А какая дорога у нас?

Отпил еще чаю, смачивая утомленное разговорами горло. Вгляделся в горизонт. Показалось? На всякий случай сходил в самолет, аккуратно отодвинув ноги недовольно промычавшего царевича из прохода, и вытащил ракету.

Лягнув плечо, красный световой шар ушел в зенит, заявляя на всю видимую акваторию о нашем местонахождении. Лесные шумы за спиной затихли, заставляя настороженно осмотреть темные шеренги стволов, вместо контроля горизонта.

Тишина и темнота вновь опустились на берег, обходя вниманием пятно костра. Ответных приветов горизонт не преподнес. Оставалось смотреть, как над водой мелькают тени летучих мышей и зарождается туман у корней кустов, нависающих над гладью пролива.

Под утро разбудил царевич, полезший в самолет покрутить шарманку и наступивший на руку. Обсудили с ним ловкость и внимательность стоящих на посту. Пришли к обычному выводу, что во всем виноваты некие полуслепые безрогие животные. Заварили «чашу примирения», попробовали размочить на вьющемся из автономки паре залежавшиеся пирожки.

Начинался новый день, заставивший меня добавить к НАЗу еще и маленькую разборную байдарку. Заодно обсудили с Алексеем его будущую спортивную яхту. Точнее швербот. Вариантов не так уж много — для юных моряков сгодится «Оптимист», для тех, кто постарше — «Кадет». Обе лодки предельно просты. Время изготовления около ста человеко-часов. Бригаде корабелов на два дня работы. Мореходность у обоих вариантов довольно высокая. Кстати, тупой нос на этих лодках именно ее и обеспечивает. История развития подобных спортивных классов показала, что как только маленьким лодкам делали острый нос, так их сразу начинали захлестывать волны. Вернулись обратно к тупому форшпигелю вместо острого форштевня, наплевав на незначительную потерю скорости. От добра, добра не ищут.

Для Алексея попробую построить «Торнадо». Выйдет, наверняка, посредственно, так как точных обводов и размерений у меня даже под пытками из памяти не достать. Но будет «нечто похожее». Три монотипа спортивных лодок — «Юнга», «Кадет» и… «Торнадо». Рука не поднялась переименовывать класс. Для дальних гонок пока ограничимся почти монотипными кэчами.

Если вспомнить мою историю — развитие спортивных парусов в России началось при Петре. Именно тогда государь учредил Потомственный Невский Флот и Партикулярную верфь при нем. На которой было построено, и безвозмездно роздано дворянам Петербурга, около полутора сотен парусно-гребных суденышек. Собственно, эти «экзерциции», то есть, парусные тренировки, и дали название «Маркизовой луже».

Со смертью Петра спортивные паруса забросили на сотню лет. И только в середине девятнадцатого века, при Николае Первом, вновь возродился Невский Флот и прошла первая гонка у Толобухинского маяка.

К революции Россия подошла уже с гоночным флотом более чем в пять сотен больших яхт и десятком международных призов. Потом… потом была революция и «… до основания». «А затем…» ничего не было довольно долго.

Перед Великой Отечественной взрыв энтузиазма испытала не только авиация. Спортивным парусникам перепало ничуть не меньше. Появились десятки парусных классов, «Эмки», «Эрки», «Элки». Лодки строились на заводах в ошеломительных количествах. Одних только крейсерских, морских, швертботов класса «М» построили более двух с половиной тысяч. Некоторые эти швертботы до моих дней дожили.

Мелочь типа «Ш-10» строили вообще без счета. Было ли это «лебединой песней» спортивных парусов — сложно сказать. К временам начала «процветания и изобилия» конца двадцатого века, «загнивающая» Россия подошла с восьмью тысячами вымпелов спортивного флота и двумя сотнями яхт-клубов. Затем еще одно «до основания», но уже в смысле места, на котором сидят. Сколько осталось на воде спортивных парусов после этого — не ведаю. «Катран» гордо нес спортивный номер чуть меньше сотни. На гонки обычно собиралось до трех десятков вымпелов. Яхт-клубы ударились в коммерцию и сдали пирсы навороченным катерам. «Ничего личного, бизнес есть бизнес…». История преподает хорошие уроки. Надо только их помнить.

На пролив наполз туман, укрывая птенцов «Аиста» от спасателей. Обед не пришел, даже когда мы его поискали по округе. Стало прохладно и грустно. Накидывал в блокноте проект маленькой разборной байдарки, напоминающей фанерным скелетом «Салют» а кожаным дном «шкуры» алеутские творения. Алексей оттачивал аргументы для своего выступления перед отцом, постоянно отвлекая вопросами. И чего мы так уверены, что Беринг придет? Сами себя убедили?

Ревун первым расслышал царевич. Отвлек меня от воспоминаний. Действительно, что-то весьма знакомо рявкает. Чем бы ответить? Пометил, пролистав блокнот, что надо ревун и на самолеты устанавливать. Все же, птичка у нас водоплавающая. Весла есть, якорь то же был, пока его не выкинули из-за перегруза. Должен и ревун быть, дабы распугивать птиц на посадке и отвечать проходящим мимо канонеркам. Не все же ценные патроны тратить.

Дальше наступил конец короткой и романтичной робинзонады. На берег наехали люди, тискали царевича и недобрым словом поминали меня. Бригада техников с канонерки перевезла две бочки топлива и во второй половине дня попробовали запустить двигатели. Потом поменяли калильные свечи и попробовали еще раз. Разобрали топливные регуляторы, невесть чего нахватавшиеся, и попробовали снова. Как известно, высшие силы третий раз любят.

Тем временем определились с местоположением. Не дотянули сорок шесть километров по прямой. Двадцать минут лета и сорок литров топлива с запасом. Обидно. Алексей настаивал на продолжении перелета и гордом появлении над Асадой. Посмотрел на легкий туман, так полностью и не разошедшийся под ветром, на относительно чистое небо… Почему бы и нет? Продолжим делать сказку былью.

На этот раз взлетали без бочек и приключений. В экипаж временно добавились по одной «тени» со стороны Алексея и меня. Меньше четырех сотен килограмм веса и почти пустые баки. «Аист» взлетел как стрекоза, практически с места. Что не говори, но «побольше хорошего» для летательных аппаратов вредно. Они предпочитают чего полегче.

Канонерка должна была прибрать за нами на берегу и пуститься вслед. Регата еще вчера дошла до Асады, не понеся убытков в участниках. Там выяснили, что убыль есть в нашем лице. Поорали и попричитали, как водится, после чего канонерка пошла обратно, прочесывая берега с акваторией. Хрипы нашей аварийной рации услышали километров за десять, пяток раз ошиблись со взятием пеленга, разок пошли в обратную сторону, и наконец обнаружили нас на слух. Виват героям и общественное порицание вселенскому злу не буду говорить в чьем лице. Хеппи енд.

Летели низко, обозревая побережье. Зеленое море, перетекающее в серую гладь воды и разрываемое темными выступами скал. Безграничные земли, с крапинкой человеческого поселения. Два десятка минут, после полутора суток ожидания пролетели мгновенно. Под крылом прошли разводы по поверхности пролива от впадающей в него реки, промелькнули домики поселка в ее устье, и самолет пошел на посадку по отработанной схеме — пролет над рекой, заход двумя на сто восемьдесят, посадка. Туманная дымка ничего особо не скрывала. Отдал управление Алексею, пусть взбодрится перед верноподданническим валом внимания.

Как в воду глядел! Еще пристроиться у берега не успели, а царевича выдернули из люка как пробку из бутылки. С отчетливым чпоком. Тень полезла вслед за ним, и мы остались у чудом уцелевшего «корыта». А еще говорили, что сказок не бывает.

Через четыре часа, когда уже темнело, подошла канонерка, день завершился в деловых хлопотах. Только к утру народ вспомнил, зачем мы, собственно, тут собрались — посмотреть, как горит огонь, шумит море болельщиков и бегут, соискатели победы по склонам горы названной Императорской, вместо «ой, Ё». Все три удовольствия — огонь, море и чужие потуги.

Асада самое интернациональное, наверное, поселение. Болельщики от нескольких племен смешивались с колонистами без всякой системы и местничества. В соревнованиях многие участники хвастали нечесаной шевелюрой, красноватой кожей и странными матюгами на местном языке, правда, перемежая их цивилизованными поминаниями приспешников рогатого. Как там было — «харпун в хвастатый зад»? Ну, нечто похожее.

Порадовали и мастера. Асада специализируется на деревообработке, химии и цветных металлах. В перерыве мне подарили очередной новый блокнот. Вроде, рядовое событие — у меня этих блокнотов уже целый ящик из-под патронов накопился. Но блокнот блистал белыми страницами. Белыми! Не желтыми, не серыми, как обычно. Взял за горло специалистов и вытряс из них почти детективную историю.

Если кратко, то мастера Аляски решили лед с ледника на горе резать водородной горелкой, так как колоть его получалось долго, а ветряк на этой же горе давал много энергии. Рационализаторы. Понятно, что у них все получилось — покажите мне тот лед, который устоит под газовым резаком. А вот побочный эффект вышел любопытный. Стекающая из разрезов вода скапливалась в лужу и замерзала. Но не вся. На этот факт обратили внимание.

В результате набрали бутыль «странной воды», не замерзающей на морозе, не являющейся спиртом и имеющий неприятный привкус металла. А еще, стол под разлитыми «странными» каплями побелел. Стол — дерево — бумага. Ассоциация понятна, и бутыль оказалась в Асаде.

Ломанулся как лось смотреть на остатки ценной жидкости. Поболтал в ней пальцем, лизнул, минут двадцать искал по поселку серебряную монету, с трудом нашел и бросил в «странную воду». Монета покрылась шубой пузырьков.

Закурил прямо в мастерской. Неужели так просто?! Не может быть! Что-то часто, в последнее время произношу эту фразу. На столе явно стоял пироксид водорода. Перекись. Концентрация слабенькая, но это поправимо.

Затянулся. Ух, какие мы штуки с перекисью в юности делали! Волосы отбеливать — это надругательство над ценным продуктом! Как микроскопом гвозди забивать. Ведь перекись даже в космических кораблях используют. Концентрированная до девяносто процентов перекись, проходя через серебряную сетку, бурно разлагается на кислород и водяной пар. При этом разложении выделяется много тепла, и продукты разложения сами по себе уже создают реактивную струю. А если в эту струю еще и горючее впрыскивать…

Проекты подводных лодок на перекиси были. Торпеды, реактивные наспинные ранцы простейшей конструкции без единой движущейся детали. Для медицины это антисептик. В сельском хозяйстве обработка семян и кормов слабой перекисью заметно улучшает их качество. Химия — тут и сказать нечего, горло сперло от вкусностей.

— Матвей Палыч, не ведаешь, много ли такой «странной воды» в Аляске?

— Нету больше, мастер. Совсем мало было. Оттого только попробовать хватило. Может, и выделали еще, да все одно много у них не выходит.

Затянулся еще раз. А как делают перекись? Тут у меня пробел. Судя по стоящей на столе бутыли — при соединении водорода и кислорода в пламени горелки получается не только вода, два атома водорода плюс атом кислорода, но и перекись — водород с кислородом пара на пару. Но перекись неустойчива, мне ли этого не знать. Выходит, лед сыграл роль «замораживателя» процесса разложения.

По логике, если обычную воду в бутылке потрясти, насыщая ее кислородом — в воде образуется капелька перекиси. От этого все эти «воздушные коктейли» и считают лечебными. Вот только для промышленного производства такие методы — капля в море.

Вышел на крыльцо, выбил трубку. Мастер рядом бубнил про успехи на почве производства бумаги. Обещал скоро выполнить мой заказ и выпустить мягкую туалетную бумагу в рулонах. Жаловался на отсутствие реагентов, на губернатора, на металлургов, словом, на всех. Кивал ему с задумчивым видом. Все же, как делают перекись?

Если просто соединять водород и кислород — выйдет вода. Хотя, Менделеев предполагал, что в пламени возникает сначала перекись из молекулы кислорода и молекулы водорода, и только затем перекись разлагается на воду и кислород. Так что, не все так однозначно с водой. Перекись есть везде, в воздухе, в растениях. Наши организмы вырабатывают до тридцати грамм перекиси в день. Если память не изменяет, есть где-то на юге жук-бомбардир, который накапливает вырабатываемую перекись в специальных «соплах», и когда пугается, стреляет из них «отходами» в противника. Грибы, паразитирующие на деревьях, вырабатывают перекись и растворяют древесину, делая ее съедобной. Кстати, если обычные опилки вымочить в растворе перекиси, то они станут плохеньким, но съедобным кормом для животных. Однако, второе имя перекиси — «Неуловимый Джо». Везде есть, но не поймать. Как поймаешь, так она быстро разложиться, и прикинется водой.

А если водорода в пламени будет меньше чем надо для воды? Выпускать при электролизе водород и сжигать остаток в избытке кислорода? Ключевое слово — сжигать. От высокой температуры перекись разрушится. Надо обойтись без огня. Охлаждаемый катализатор? Какой? Как мне недостает грамотных химиков!

Рядом бубнил мастер, рассказывал, что белой бумаги много делать не смогут. Лекари «странной воды» не дают, говорят, им самим мало… Чего?!

— Палыч, лекари то тут причем? Они у тебя поставки из Аляски перехватывают?

— Да нее, они сами там, случайно что-то удумали. А теперь говорят, что это лекарство, и нам не дают. На тебя ссылаются! Мол, ты лекарства беречь велел. Уж и в терем жаловался, все одно ни в какую. Христом Богом прошу, вели ты этим коновалам поделиться. С меня теперь губернатор не слезет, пока ему беленых листов не выделаю…

Мастер бубнил дальше, сетуя на трудности, а у меня постепенно округлялись глаза. Это что выходит? Тут мучаюсь, память насилую, а эти экспериментаторы тяп-ляп и готово?

— Постой мастер. Пойдем вместе к лекарям, там и поговорим.

— Ты это… без меня сходи. Уважь старика. Укажи этим неслухам.

— Что это, без тебя?

— Да их старшой обещал, как увидит, клизму ведерную мне этой воды залить. А она у них жгучая, да и Мишка словами зря не разбрасывается. Сходи, а. Туточки тебя подожду. Медку немного есть! Обернусь за ним пока, а потом за отваром посидим. Сходишь?

Крутят мастера графом, как хотят. И кто мне про сословные деления сказки рассказывал? Старый он! Лет на десять всего старше. А у меня вообще год за два и северные надбавки!

— Схожу. С тебя тогда еще и рыбники свежие.

Мастер обрадовано закивал, отступая с крыльца, пока «благодетель» не передумал. Передумаешь тут, как же! Самому интересно. И чуточку обидно — жизнь вокруг все больше обходится без указателей.

Лекарям было не до меня. Соревнования проходили бурно, пострадавших хватало. Пришлось употребить власть и сделать хмурое лицо. Общение моментально наладилось. Вот только ясности не прибавилось.

История лекарской «странной воды» осталась неизученной. И никого это не волновало. Отделяя зерна от плевел сбивчивого рассказа, увидел ситуацию примерно так: после эпидемии лекари высеивали много мазков, по давно отработанным методикам. В паре проб размножилась необычная культура и ее тщательно «накормили», после чего начались эксперименты. Подобное рвение понятно — все медики поселений продолжали искать сказочный «пенициллин», заменивший для них философский камень. Посему, дело не ограничилось высеванием, а дошло до перегонного куба.

Результаты накапали необычные. Спирт они отогнали, как и при любом брожении. Но и спирт вышел «необычным» — не кипел на водяной бане, хотя пах спиртом. Горел этот псевдоспирт гораздо лучше обычного.

Кроме этого отогнали еще одну летучую «дурно пахнущую» жидкость. В том числе одним из дистиллятов на полочках перегонной колонны получили ту самую «странную воду». Получили очень мало, и бумагоделателям не дадут — для цехов этих капель все одно мало, а для медицины…

Вынужден был согласиться. Правда у всех своя. При этом нюхал пузырек той самой «дурно пахнущей» жидкости, и глаза из округлившихся становились квадратными. Неисповедимы пути твои… Ацетон! Это что же у них такое перебродило? Они мне тут гексоген не синтезируют ненароком? Ацетон и перекись это уже почти триперекись ацетона, или «киса». Долбанет так, что костей не соберешь. Хорошо, что кислоты в процессе синтеза не образовалось. И как мне контролировать все эти бессистемные опыты?

Отдышался от распирающих чувств. Инициатива должна быть наказуема поддержкой!

— Михаил Иванович, меня интересуют все эти жидкости в больших количествах. Кто ими у тебя занимался?

Мастер-лекарь кликнул из соседней комнаты «аптекаря» Пашку. Детину лет двадцати, в лапе которого пробирки казались иголками, а подрыв «кисы» повредить ему не мог по определению.

— Павел, вот, кн… господин граф желает твои придумки в больших бутылях получить. Сдюжишь?

Детина засмущался как красна девица.

— Никак не сдюжу. Там мало выходит. Надобно чаны большие, картохи много… А у меня еще порошки не готовы, иву сушить надобно

Под конец речи аптекарь только что в полу ботинком не ковырял. У меня создалось впечатление, что парубку просто лень. Экспериментировать интереснее. Любопытным это простительно.

— Обучить-то выделыванию пару человек сможешь?

— Это завсегда! И покажу, и затравку для бурды дам. Не сомневайтесь.

Поблагодарил всех от лица царевича. Тут это ценят высоко. Осталось попить со стариком чайку с медом и загрузить мастера проблемой создания нового цеха. Пусть сам готовит «отбеливатель», а остальные вкусности найду куда деть. Ой, найдуууу…

Удивила меня Асада. Впрочем, последнее время народ как прорвало. Пусть удивляют. Главное, чтоб не до летального исхода — остальное, с такими-то аптекарями, починим.

Ночью опять не спалось. Поселок гулял с размахом, и собирался продолжить это делать не один день. Алексея видел урывками, его ошалелые глаза сказали о многом. Похоже, мы задержимся тут больше, чем рассчитывали.

Задержались на одиннадцать дней. Большую часть времени проводил на большой верфи — там готовили оснастку и материал для постройки «апостола». Верфь разрослась до большого поселка, продолжающего всасывать в себя людей со всей округи и из других поселений. Рядом поднялись мастерские с домницей. Картина живо напоминала мне первые годы в Вавчуге. По крайней мере, мастера также как тогда, терзали вопросами и жаловались на недопоставки. Склады ломились от стоявших на торцах, сохнущих стволов деревьев, но готовой древесины пока недоставало. «Фанерщики» требовали увеличить промысел зверя, так как спрос на листы бешенный, а клея мало. Металлурги требовали руды, и обзывали отсутствующих тут шахтеров бездельниками. Представляю, что услышу на шахтах.

На пробу сшили из фанеры швербот «Юнга», бывший в мое время «Оптимистом». Именно сшили — медной проволокой, промазав швы варом. Справились за четыре дня. Обводы не угадал, но корытце народу понравилось. Как тузик для маленьких кэчей вполне годится.

О делах спортивных и праздничных говорить не буду — с ними все понятно. Народ хотел праздника со зрелищами, и он его получил полной мерой. Теперь понимаю, почему олимпиаду проводили раз в пять лет и в разных городах. Пару раз у Асады был реальный шанс остаться в дымящихся руинах. А каждый год такое — не переживет никакая экономика.

Регата понесла в Асаде потери. Гребцы выдохлись после большого перегона, и решили дальше на север за кэчами не идти. Награждали победителей. Правда, по наблюдениям канонерки, гребцы на маршруте не гонялись, идя плотной группой. Только перед концом похода они изображали спортивную борьбу. Тем не менее, наградили. Первыми стали хайды, что ничуть не удивило. Награждали железными изделиями. Потом день не могли оторвать аборигенов от ритуальных плясок.

Среди кэчей лидировал асадовский экипаж, будучи наиболее опытным. Чистенький кэч Саверсе пока шел четвертым, несмотря на «вылизанность» корабля. Увы, «прокладка» между румпелем и шкотами порой значит больше, чем полированные борта.

Второго июня дали старт третьему этапу регаты до Хайды. Примерно девять сотен километров для кораблей и семь с половиной по прямой для самолета. Отговаривал царевича от перелета, погода стояла пасмурная и ветреная. Пришедшая с севера дежурная канонерка доложила, что там погода еще хуже. Убеждал Алексея, что для кораблей и нашего самолета погода нужна разная, а он зарядил«…раз кэчам можно, то и нам пойдет». Крепкие в Асаде напитки гонят.

Дежурная канонерка должна была идти на юг, а потом к Гаваям — исполнять наши прошлогодние обязательства. Далее путь у нее лежал к Цусиме, расплатиться за железо золотом и мехами. Закупить широкий ассортимент товаров чосонцев, забрать перебирающихся к нам мастеров. Затем на север, как обычно.

Предлагал царевичу идти на этой канонерке, соблазнял военными делами на Гаваях. Но он вцепился в «Аист» и требовал «продолжения банкета». Договорился с капитаном канонерки, чтоб он отложил на три дня свою экспедицию и прошелся вокруг Санука восточным маршрутом, прослушивая эфир. Будет у нас подстраховка на первую половину пути.

Четвертого июня перегруженный «Аист» стартовал из Асады, имея на борту пару авантюристов и две бочки топлива, на одной из которых виднелась вмятина и следы от когтей. Посчитал ее амулетом — «в одну воронку снаряд дважды не падает».

Облака над проливом между материком и Сануком приняли нас с распростертыми объятьями. Тучи висели плотно, хоть и довольно высоко. Под ними потряхивало, крутило, но лететь было можно. Дымка размывала видимость земли, не скрывая торчащих в небо скал. Ясное небо и солнышко были бы предпочтительнее, но малютка черта оказалась не так страшна. По крайней мере, первые два часа.

Затем погода улучшилась, и над океаном мы шли при видимости километр на десять. Регату не увидели, и специально ее не искали. Нам бы самим добратся…

Заключительный час перелета дал жару. Облачность легла на океан и летела по нему рваными хлопьями, сопровождаемыми брызгами. Воду под крыльями расчертили белые полоски пены. Видимость вперед упала до минимума, а опускаться ниже было некуда — и так днищем едва волны не царапали. Мысль о том, что в любой момент впереди может возникнуть многометровая скала берега, бодрила до мокрой спины. Царевич перестал разглагольствовать о своих планах и вцепился в ручку, которую теперь приходилось «пересиливать».

Но предупреждение о близости берега мы получили заранее. Из дымки вылетели силуэты птиц, громко состыковавшись с фюзеляжем. Самолет затрясло, зачихал многострадальный левый двигатель. На автомате уменьшил левый газ, увеличив правый, и дал ногу. Трясти стало поменьше.

Только теперь обратил внимание, какие круглые глаза у самодержца. А что он хотел?! Будни морской авиации! Ничего не видно, ориентиров нет, и клюв альбатроса торчит из воздухозаборника. С клювом, может, и преувеличиваю — но все остальное чистая правда.

Завалил самолет в плавный правый вираж. Земля должна быть где-то по левому борту. Да она и начала проглядывать оттуда, призрачными темными полосками.

— Тридцать пять или сорок минут до посадки. Все нормально Алексей. «Аист» у нас с изрядным запасом сделан.

— Да как ты в тумане этом поселок-то найдешь!

— Проще простого. Остекление приоткрой. Как дымом и железом горячим запахнет, так и прилетели. И не туман это вовсе, так, дымка…

Царевич действительно приоткрыл продых, через который ворвался морской ветер, напоенный влагой. Мысли сползли на шкоты и хлопающие паруса. Самая погода для гонок. Жаль только, нам она мешает, задерживает.

Унюхать, безусловно, царевич ничего не унюхает — зато успокоиться. Как именно мы залив найдем еще и сам слабо представляю. Пока иду по счислению, безбожно привирая на неизвестный снос. Ищу ориентиры, благо ходил несколько раз вдоль этого побережья.

Трясти стало меньше. Попробовал немного увеличить газ левому двигателю. Удивительно живучие у нас моторы получились. Правда, и цены немалой.

Внезапно дымку как сдернули. Будто из тоннеля выскочили. Алексей засуетился, осматриваясь — рявкнул на него «Привязка!». Впереди серый океан заиграл лучиками солнца. По левому борту четко просматривались скалы и зелень острова. Подтянул ручку на себя, забираясь выше, увеличивая обзор. Царевич шуршал картой и даже пытался оценить высоту солнца. Наивный. Его инструментальная погрешность с запасом перекроет половину Тихого океана.

Радость тянулась недолго. Самолет вновь нырнул в дымчатую стену. Сделал очередную засечку времени.

— Ну как, определился?

Алексей задумчиво водил пальцем по карте. Затем посмотрел в хмарь за остеклением.

— А ведь мы промахнулись уже мимо поселка. По всему выходит, севернее мы. Вот тут…

Мне в нос потыкали карту, прижатую пальцем. Когда это самодержец ногти успел обгрызть? Нус, послушаем дальше

— … помнишь, как ты про берег Асады говорил, что он на север, а потом на северо-запад. И тут так. Берег вначале на северо-запад идет, а потом на северо-восток. И залив на изломе.

Посмотрел наш текущий курс. Похоже, действительно промахнулись.

— Коль так, навигатор, разворачиваемся. Считай время и добавь сорок секунд.

«Аист» ушел в правый вираж со снижением

— Семнадцать тридцать четыре.

Улыбнулся докладу, вспомнив бородатый анекдот — «…штурман!.. семь!.. что семь?… а что штурман?». Летим еще восемнадцать минут вдоль побережья. Ветер теперь почти попутный, можно слегка облегчить жизнь двигателей. Насладились вновь солнечным окошком и нырнули в уже потоптанную нами дымку. Будет печально, если поймаем птиц теперь уже правым винтом.

На седьмой минуте побережье отвернуло к юго-западу. Алексей бурно радовался и показывал жестами, что по карте так и должно быть — входим в воронку залива. Остудил его радость тем, что вокруг этого залива скалы вздымаются едва ли не на километр. А у нас высота моря, считай. Если верить высотомеру, так мы вообще под водой летим.

Залив повернул к западу, видимость чуть улучшилась. Видимо ветром туман выдувался из этой природной аэротрубы.

— Закрылки. Садиться будем сходу. Маневрировать в этом нагромождении скал, затянутых туманом, у меня духу не хватит.

«Аист» приподнялся, утыкаясь выпущенной механизацией в воздух. Прибрал обороты. Теперь мы к берегу уже не летели, а подкрадывались со скоростью около семидесяти километров в час. Лихорадочно считал. Скорость двадцать метров в секунду, видимость с полкилометра — сколько секунд до встречи с неожиданно выскочившей горой?

— Поселок! Смотри, поселок!

От первых же воплей царевича рефлекторно двинул сектор газа в максимал. Нельзя же так пугать! Сбросил рычаги в холостой ход.

— Держись! Жесткая посадка!

Поводил ногами рули направления, сбрасывая скольжением высоту. На поселок не глядел, не до него. Тут скалы впереди. Нам надо это гостеприимство? «Аист» плюхнулся в воды залива, подняв высоченные стены воды за кормой и забрызгав лобовые стекла. Плевать. Рейд Хайды знаю, камней тут, вроде, не торчит — не на что там смотреть.

Продолжил работать ногами, выписывая по воде слаломную змейку. Надо реверс винта делать. И радиокомпас. Еще тщательную схему посадочных площадок для каждого поселка, с рельефом и курсами. Много чего надо. Где бы все это взять?

Самолет, закачался на волне, успокаиваясь. Брызги стекали по лобовику, открывая видимость. Запас до берега оставался еще приличный. Рядом с нами обнаружилось местное каноэ, с радостно прыгающими в нем гребцами. Или это они не от радости? Добавил винтам оборотов, поплюхав в сторону поселковых пирсов. Песчаного пляжа тут нет, одни глыбы у берега — придется причаливать на место грузовой баржи. Интересно, а куда они ее дели?

Залив цеплял самолет плотными зарослями бурых водорослей, плавающих верхней частью по поверхности. Невдалеке из воды торчали несколько любопытных усатых морд, следящих за диковинным зверем, забравшимся в их воды. Отливная часть берега кишела живностью. Казалось, шевелятся даже камни. Морские звезды всех форм и размеров, крабы, ракушки. Меж камней переступают черноперые, красноклювые птички, перебирая этот шведский стол. Разноцветный фонтан жизни под серым небом.

К моменту нашего причаливания берег заполнился любопытными людьми. Царевича тут явно не ждали. Поселок относительно мелкий, людей немного. А тут на них свалилось такое счастье, урча винтами и еле слышно взвизгивая.

Выбрался вслед за самодержцем, уже принимающим причитающиеся знаки внимания. Сел на край пирса и попытался дать себе зарок никуда отсюда не лететь. Душа, откуда-то из пяток, недоверчиво похмыкала, и комментировать не стала. Куда мы с ней денемся, от острова? Разве что на шахты. Мне там даже зубило держать доверяли!

Осмотрел залив и окружающие скалы. Не так уж тут узко. С самолета этот рельеф смотрелся более угрожающе. Видимо туман имеет оптическое свойство увеличивать проблемы. Чем не научная гипотеза? Мелкие, круглые капельки воды работают как линзы. Хихикнул над ползающей по извилинам бредятиной, взялся за трубку. Холодно тут. Ведь лето, считай, и широта почти совпадает с Липкинским заводом в России, а поди ж ты. Или это у меня от нервов?

Рядом уселся на настил мастер рудокопов Савелий. Подошли еще люди. Основной шум толпы удалялся по берегу к домикам.

— Что, твоя светлость. Укатали кущи небесные?

Представил себе ангела, намотанного на винты. В этих кущах не полетаешь.

— Скорее туман всю душу выел. Несешься, как на вагонетке с горы, а что впереди не видно.

Дедок многозначительно протянул «Д-а-а-а». Собравшийся народ подхватил, мол, понимаем. Это как в темноте мизинцем об камень садануться, пока до отхожего места бежишь.

Разговор плавно перетек на новости. Оказалось, даже тут об заклад бились на результаты Императорских игр. За разговорами плотнее пришвартовали самолет, притянув к пирсу даже крылья. Начинал накрапывать мелкий дождь. Лето в этом году удалось только в Алексии. Но там всегда хорошо. Столица, как-никак.

Ночью пришла регата с канонеркой, разбудившей поселок ревом сирены. Добавил для самолета желательность установки радара, получил строгий выговор от здравого смысла за прогрессирующий бред и заснул опять. Гостевой дом пах свежей сосной «с дымком». Уютно.

Утром начался обычный бедлам. Соревнования, как таковые, в Железном поселке не проводились, но возникли самостийные показательные выступления. Экипажам регаты было о чем рассказать жителям забытого в океане острова, после чего возникли понятные пожелания у местных, показать, что и они так могут. Эка невидаль, в Асаде стволы на скорость рубили и пилили. И мы так могем! Еще получше тех! Предложил народу на скорость накопать пару лишних тонн руды — вежливо послали. Уехал инспектировать шахты и присматривать место под отдельный поселок «трудового воспитания». Пока царевич мечется, надо базу готовить. Справное место пустовать не будет. Вот и Савелий со мной соглашается.

В это время бригада техников снимала левый двигатель с самолета и качала головой над слегка выщербленным винтом. Сроки ремонта назвать затруднились, но мы уже выскочили далеко за плановые рамки проведения соревнований, и несколько дней погоды не делали. Намекал стармеху, что в двигателе надо найти неустранимую поломку, даже если ее там нет. Мастер мялся, и давал понять, что врать самодержцу не будет.

До Аляски тысяча двести километров. Над океаном. Без ориентиров. Уже говорил Алексею, что дальше лететь нельзя. Совсем нельзя! И даже если мы оставим все запчасти, взяв дополнительно еще бочку топлива. Нельзя! Чего его так переклинило?

Собственно, на инспекцию шахт поехал, чтоб остыть. Надо нам с царевичем побыть пару дней подальше друг от друга. Последний разговор был очень уж яростный. Заодно и местечко для себя на новых шахтах присмотрю.

Старая шахта заметно похорошела. Разрослись постройки перед устьем, разровняли старые отсыпки. Сараи для новой крепи построили. Неизменным остался только закуток Савелия, добрый дух в бане и ехидство мастера. И действительно, чего нервничаю? Дальше этих скал все одно не сошлют. А мне тут рады.

У кустов перед домиком трепыхала крылышками настоящая колибри. Ей было наплевать на прохладу, с ее-то метаболизмом. Как она сюда долетела из южных земель? Тут на двухтонном самолете еле добрались.

Задержался на шахте на четыре дня. Сходил с охотниками на оленя. Вот в каком лесу надо было проводить бег с препятствиями! Замшелые, упавшие стволы создавали естественные, непролазные засеки среди живых елей-великанов. Ходить проще всего было звериными тропами, и на этих тропах дежурили комары величиной с кулак. Причем, создавалось впечатление, что звери ходили параллельными тропами — их было порой слышно, но достать не удавалось. Мне показали заброшенную деревню хайда. Осмотрел полукруг развалившихся домиков, вокруг пляжа. Напротив, в заливе, виднелся островок шамана. Обычно вход в дома деревни для иноплеменников не разрешали, а тут удалось глянуть на руины. Дома оказались «многоэтажными» c несколькими ярусами лежанок и страшной теснотой внутри. Зато с тотемными столбами.

За деревней нас вновь ждал реликтовый лес. Охотники учили отличать черные камни от черных туш спящих медведей. С их слов эти два объекта очень похожи, а медведей вокруг много. Причем бегают и плавают мишки быстрее человека. К счастью, в этот раз обошлось без проверочного забега.

В мое время говорили, что на Канадские острова никогда не приходили ледники, и леса тут помнят сотни тысяч прошедших лет. Реликты. Теперь, глядя в полумрак лесных гигантов, сотней метров высоты и диаметром в десяток обхватов, в это верилось легко.

Оленя мы добыли. Не реликтового. Величиной с крупную собаку. Посему, компенсировали размеры количеством. Заплатили за добычу выкачанной комарами кровью и удобрением реликтовых лесов. На мой взгляд, массы вышли почти сопоставимые.

Отдохнул душой. Мужики попались неразговорчивые — лес шума не любит. Хорошо сходили. И спалось в лесу сказочно, почти как при робинзонаде нашей вынужденной посадки. Набрался недостающего мне спокойствия.

Цивилизация встретила режущим ухо шумом праздника, нескончаемой чередой тянущегося за нашей регатой. Чуть было не утерял с трудом приобретенное равновесие. Еще и сияющий Алексей сообщил, что самолет готов к полету, он все рассчитал и у нас даже аварийный запас топлива останется. Если мы, конечно, взлетим с этим перегрузом.

Рассчитал он! Попытался вызвать перед глазами образ леса, полутьму, стаю медведей, облизывающихся на голубую кровь. Медведи получились выпукло.

На беду еще и погода наладилась. Пригрело солнышко, ветер стих. Воздух запестрел росчерками птичьих стай. Над реликтовыми лесами занималось северное лето. Шло одиннадцатое июня. Кинул монетку. Глупость какая! Не повезло.

Этим же днем стартовала регата к Аляске. Занялся основательным потрошением самолета, пока техники не видят, и переупаковкой аварийных запасов. Так тщательно не готовился даже к перелету в Асаду. Сняли внутреннюю обшивку шпангоутов в грузовом отсеке, уложил в нос надутые кожаные бурдюки. Выкинул все не прикрученное, вплоть до того, что оставил нам с Алексеем один револьвер на двоих и одну ракетницу, отказавшись даже от Даров. Пищевых припасов и ночного ведра не брали. Все что допустил в этом направлении, это полтора десятка метров крученой «лески» пара крючков, небольшой бурдюк с водой и бумажный кулек сухарей. Царевич впечатлился. На дурацкий вопрос ответил, что гадить будем два раза — до полета, и когда у нас над океаном топливо кончится. После этого Алексей предложил просунуть в проход между сиденьями еще одну бочку горючки. Хорошо бы, но ведь не взлетим.

Идею помочь взлету катером, забраковал еще несколько дней назад. Проще подумать, что еще выкинуть. Например, могу сам остаться. Только ведь у этого молодого дурня хватит извилин лететь одному. Тут и гадать нечего. Можно еще газогенератор автономки снять. Пар набрать мы и на жидком топливе можем.

Хозяйственные колонисты прибрали все снятое, особенно обрадовавшись гнутым листам фанеры внутренней обшивки. Хотел было снять даже стальные полосы усиления днища, но до них было не добраться, а вода холодная.

Тринадцатого «Аист» был готов попытаться взлететь, но поплевав через левое плечо, вылет назначил на четырнадцатое. Нам даже тень сомнений может стать чревата.

Утро четырнадцатого звенело чистым небом и легким ветром. Искренне надеялся, что погода резко ухудшиться и станет нелетной, но розовая полоса восхода высвечивала только покой в высших сферах. Скрестил пальцы. К запуску!

Взлетали тяжело. Скорее, не взлетали, а грузно глиссировали. Представляю, как потешаются над нами тюлени. Велел Алексею лезть через бочки к кормовому люку, сдвигая центровку чуточку назад. Оторвались вновь одним только чудом. Надеюсь, высшие силы и дальше продолжат играть на нашей стороне.

Идти вверх «Аист» не желал категорически. После плавной уборки закрылков едва не грохнулись обратно в воду. Под фюзеляжем, в опасной близости, мелькали выступающие из залива камни. Матерился сквозь зубы, поминая, где видел всю царскую семью, начиная от их родоначальника, боярина Кобылы. Подозревая, что он, в свою очередь, произошел от осла, передав потомкам доминантные гены. Царевич сидел сзади тихо, на хулительные слова не реагируя и, видимо, подглядывая сквозь щель кормового люка, как мы проваливаемся вниз, а потом пытаемся выбраться. Надеюсь, он молился.

За пятнадцать километров залива набрали сотню метров высоты. Побережье отвернуло на северо-восток и «Аист» потянулся вслед за ним плоским виражом. Чувствовал себя перекормленной уткой, с украденным мешком зерна на спине, затеявшей перелет на юг. Из вредности велел царевичу продолжать сидеть в корме, хотя погоды это уже не делало, даже немножко вредило. Пусть подумает, промеж бочек, о грехах своих тяжких. Может они полегче станут, и мы выгадаем еще сотню метров высоты.

Несмотря на скверное настроение, погода радовала. Поднявшееся солнце бросило косые лучи на береговые горы, высветив одни подробности рельефа и спрятав в глубоких тенях другие. Птицы, чтоб им пусто было, поднялись над скалами крапчатым дымом. Пришлось уйти мористее, потеряв на виражах метров десять высоты. Океан катил ровные валики волн, разрываемые всплесками китов. Только сверху, в хорошую погоду, стало видно, как много тут китообразных. На поверхность постоянно всплывали, десятки темных спин, били хвостами, наверняка и фонтаны выбрасывали, хотя с нашей высоты подробности уже не просматривались.

За сорок минут полета вдоль побережья отыграл у костной старухи-тяжести еще пять сотен метров высоты. Остров Хайдаг закончился острым, северо-восточным мысом — контрольной точкой поворота на расчетный курс до Аляски. «Аист» сделал еще один плоский вираж, ложась на северо-западный курс. Поднимающееся солнце осталось за кормой, расчертив море полосками от бликов на гребнях и тенями у подошв волн.

Позвал Алексея занимать место второго пилота. Царевич просочился поверх бочек, рассадил где-то локоть и выглядел тихим. Замерз, похоже. Сквозит у нас в грузовом отсеке, в кабине заметно теплее.

Четыре часа полета прошли по одному шаблону. Мы висим на месте, под нами застыла водная пустыня и только ползущее по небу солнце, да стрелки приборов говорили, что некие подвижки присутствуют.

«Аист» забрался уже на полторы тысячи километров, топливо из двух бочек перекачали в основные баки, похрустели сухарями, размочив их глоточком из бурдюка. Самое время вздремнуть.

Шесть часов полета. Расчетные девять сотен километров за спиной. Ради интереса пытаюсь прикинуть, сколько времени мы будем грести оставшиеся три сотни километров до берега, если плюхнемся прямо сейчас. Выходило слишком много. Скорее нас течением вынесет обратно к западному побережью острова Хайдаг.

На небе, из ничего, начали формироваться хлопья облаков. Пока полупрозрачные и безопасные, но тенденция мне не нравилась. Регату так и не увидели. По расчетам, мы ее уже проскочили, особенно если учесть, что второй день стоит встречный штиль, усугубленный течением. Возможно, кэчи подались дальше в океан искать лучшей доли, или прижались к берегу материка, чтоб хоть как-то на бризах идти. Второй вариант вероятнее, учитывая подспудное желание новоявленных моряков видеть берег.

К седьмому часу перелета начал греться правый двигатель. Облака сформировались в сугробы испятнавшие небо, и теперь самолет периодически цеплял их нижние кромки. Видимость оставалась приемлемой, только горизонт затянула дымка, размывшая линию между океаном и небом. Пока полет утомлял только однообразием. Отсиженный зад посылал в мозг тревожные сигналы о смене положения, но до пилотских коек мы еще не доросли. Царевич так вообще извертелся, пару раз неудачно зацепив ногами ручку управления.

Провели несколько замеров высоты солнца. Уточнили свое положение, рассчитали снос и внесли поправки. Образцово-показательный перелет. Перекормленная утка уже употребила мешок зерна со спины, и почувствовала себя орлом, пытаясь забраться на высоту двух километров.

Высота являлась важным тактическим моментом. Вокруг точки назначения горы с вершинами до полутора километров, многие из них с ледяными шапками и ледниками на склонах. Термические потоки непредсказуемы и желательно иметь несколько сотен метров запаса высоты. Если залезть в небеса не удастся, то есть обходной маршрут, но это больше сотни дополнительных километров.

Точно по расписанию из дымки горизонта выползла темная полоска берега, в течение пятнадцати минут разросшаяся до вытянутого поперек курса острова, холмящегося невысокими вершинками и украшенного полоской снега вдоль хребта восточной части.

Четыре десятка километров за островом тянулся пролив испятнанный островами. Алексей уверенно ставил точки на карте и пририсовывал островки. Карта у нас оставляла желать лучшего.

Под брюхом величественно проплыл материковый ледник, оседлавший береговой хребет. Самолет качнул крыльями, поправляя курс на десять градусов к востоку. Алексей коротко доложил «Тридцать две минуты до залива». Угукнул, не отрывая взгляда от ползущей стрелки термометра правого двигателя. Образцовость заканчивалась, начинались проблемы.

Ледник оборвался заливом, глубоко вдающимся в материк. После залива опять потянулись горы и снеговые вершины. Уменьшил газ правого двигателя, компенсировав тягу левым двигателем и ногой. Стрелка термометра левого немедленно поползла вслед за правым. Глянул на карту. Еще десяток километров до залива, и вдоль него до поселка около полтинника. Двадцать пять минут, примерно. Стрелка правого подползла к критической риске на приборе. Но отключать нельзя — грохнемся прямо на ледник. Надо тянуть еще минут пять. Потом и планировать можно.

— Алексей, разводи пары, готовь систему пожаротушения правого двигателя.

Собственно, все пожаротушение у нас сводиться к направлению пускового пара не в двигатель, а внутрь гондолы. На земле это работало нормально, но насколько эффективна система в воздухе, при крейсерской скорости — никто не проверял.

Ледник уполз за корму и впереди виднелся рукав залива, тянущийся с востока на запад, прямо к поселку. Можно было глушить правый двигатель… но тянул с этим. Раз уж судьба указала на двигатель, использую этот шанс.

Дело в том, что в конце перелета намеревался разбить «Аист» при посадке. Сердце кровью обливается, но лететь обратно к Алексии, это уже безумие. Разумные доводы царевича не пробирают. Люди ликуют на волне эйфории от небывалого, утратив осторожность. Без жертв это дело точно не останется. Вот и решил принести жертву. Прости «Аист».

Высшие силы углядели мою решительность, внеся свои поправки. Теперь есть шанс довести самолет целым, но без одного двигателя. Тогда даже царевич согласится, что лететь нельзя. И заменить двигатель нам нечем. Но мотор должен серьезно пострадать. Вот и ждал…

— Горим!

Алексей, приклеившийся носом к остеклению и высматривающий здоровье правого двигателя, отшатнулся от стекла с испуганным видом. Состроил для него серьезную, озабоченную мину, убирая правый сектор газа на стопор и перекрывая подачу топлив.

— Так туши! Чего ждешь?!

Стукнул по руке царевича, попытавшегося опустить оба рычага пожаротушения. Нам только не хватало еще и левый двигатель «потушить». Опустил один правый рычаг. За перегородкой автономки засвистело. Теоретически, теперь за нами должен тянуться белый след. Но мне его не видно. Свист снизился до тихого шороха.

— Ну, как там?

Продолжающий наблюдать за двигателем царевич повернул бледное лицо

— Еще горим.

— Бл…ин.

Перекинул рычаг в закрытое положение, давая пару набрать давление.

— Подтяни привязные ремни!

Под крылом проползал рукав залива, высота два километра. Давно хотел это сделать! Ручка от себя на борт, педаль вбок. «Аист» заскользил на правое крыло, проваливаясь в ущелье залива и вставая на ребро. Мерно шипящий по фюзеляжу воздух заревел и завыл. Или это Алексей воет? Да и ладно. Главное вытянуть самолет плавно, а то без крыльев останемся. Хорошо еще, что практически пустые теперь летим.

С трудом набранные метры высоты откручивались стрелкой высотомера. Заодно убедился, что на трех сотнях километров в час конструкция не разваливается. Только рули стали очень тугие.

Выровнялись на двух сотнях метров над заливом, потянул сразу в горку, сбрасывая скорость. Алексей сидел, схватившись двумя руками за кресло. Хорошо, что не в ручку управления вцепился. Недоставало только еще и его пересиливать.

В верхней части горки вновь дернул рычаг пожаротушения. За перегородкой свистнуло.

— Посмотри, как теперь с двигателем.

Самодержец зашевелился на своем троне, постепенно размораживаясь. Надо будет со всеми курсантами провести сеанс глубокого пикирования.

— Алексей! Ты меня слышишь?!

Ошалелый взгляд, обращенный в мою сторону и неуверенный кивок

— На двигатель посмотри!

Для верности потыкал рукой в сторону бокового остекления. Алексей нащупал замки и ослабил ремни, приникая к иллюминатору

— Н. ее го. рит.

— Вот и славно!

Закрыл систему пожаротушения. Подпустил беззаботности в голос.

— Осталось каких-то сорок километров! И на одном моторе дотянем! Выключай автономку.

Изображать радость не пришлось. Душа на самом деле пела. Мы. Никуда. Больше. Не. Летим. И заслуживший уважение «Аист» остался цел! Омрачала радость только стрелка термометра левого двигателя, карабкающаяся к пожароопасной черте. Уменьшил чуток обороты, пошел к цели со снижением. Запас высоты маленький, но под нами залив — считай, посадочная полоса длиной сорок километров и шириной пять, постепенно расширяющаяся до двадцати. Садись хоть вдоль, хоть поперек, хоть в тумане и ночью. Лишь бы на «рифы» не нарваться.

Бросал периодические взгляды на левый двигатель. Алексею было не видно, но за нами начал тянуться легкий дымный след. Сотня часов ресурса оказались явным преувеличением. Точнее, сотня запусков по часу, наверное, возможны. А вот десяток часов непрерывной работы двигатель убивает. Надо будет снять обоих страдальцев и разобрать в Алексии по винтикам. Подумаем, что требует доработок.

Стал отчетливо виден остров на месте разделения двух рукавов залива. Самолет шел на бреющем над волнами. Двигатель еще держался, но стрелка уже перевалила опасную риску. Не дотянем.

— Подтяни ремни. Садимся.

Убрал газ, подождал снижения скорости.

— Закрылки.

Самолет пронесся над россыпью камней, качнул крыльями, выбирая чистый вектор посадки, и стал глиссирующим катером. Добавил оборотов двигателю. На недоуменный взгляд царевича ответил.

— Мы теперь не самолет. Мы теперь аэроглиссер, у которого в любую секунду может отказать двигатель. Но если его не перенапрягать, то можем так и доехать по воде. Мелкие брызги и водяная пыль хоть немного мотор остудят.

Сразу скажу — лететь было много приятнее, чем скакать по волнам. Нога устала держать направление, видимость вперед посредственная. Алексей даже привстал и прижался лицом к лобовому стеклу, пытаясь углядеть камни.

Не доходя до острова, повернули направо, вслед за берегом, вспенивая фюзеляжем уже воды северного рукава залива. До поселка оставалось восемь километров, или примерно полчаса с нашей текущей прыткостью. Стрелка термометра, снизившая было свои аппетиты, вновь поползла к роковой риске. Пошипев сквозь зубы, уменьшил обороты. Фюзеляж осел в воду, и мы стали просто катером. Не глиссирующим. Чувствую, с такой тенденцией скоро станем гребным судном.

Недотянули совсем чуток. Пару километров. Уже поселок различить можно было. Левый двигатель густо задымил, пришлось его выключить. На всякий случай, задействовав систему пожаротушения. Вот теперь мы плот.

— Стреляй красной ракетой. Пусть из поселка катер для буксировки присылают.

Откинулся на спинку, закрывая глаза. Внутри распускался тугой комок напряжения. По ушам хлопнул выстрел ракетницы. В вялом сознании всплыла мысль, что теперь можно распахнуть створки заднего люка и получить доступ к окружающей среде. А то очень уж давно Хотелось…

Так и закончился этот «беспримерный» перелет. Что про него скажут потомки — не ведаю. Лично у меня цензурных слов не нашлось. В одном авторы будут правы — когда распахнулись створки люка и появились «герои» на их лицах была написана радость и счастье. За кадром останутся только подробности, что именно там журчало, и какие слова были сказаны, так как никто этого не видел и не документировал.

Самолет отбуксировали и вытащили лебедками на берег. Губернатору поручалось срочно начинать строить под него ангар. Пометил в блокноте, что консоли крыльев стоит сделать складными.

В остальном началась обычная рутина. Праздник, пир, ожидание регаты. Кэчи не спешили. Успел облазить всю крепость, раскинувшуюся на берегу залива, посетить мастерские, слазить на гору, потянуть ногу, оскользнувшись. Встречал канонерку как солидный джентльмен — с трубкой и тросточкой.

Девятнадцатого пришла канонерка, обогнавшая регату и принимающая финиш. Через полчаса прибыл лидер. Кэч Асады. Кто бы сомневался. При слабом ветре мастерство выходит на первый план. За ним потянулись остальные, с солидными разрывами. Последний финишировал в темноте, зато был встречен бурными овациями, так как принадлежал Аляске. По итогам этапа первым шла Асада, за ней Росс, Алексия, Саверсе, Хайда и Аляска. Примерно так и предполагал, разве что Алексию ставил на второе место. Но в Порт Росс все же больше людей, хорошо знающих паруса.

Началась официальная часть. С огоньком, полосой препятствий и показательными гонками на байдарках. К показательной части приложил руку, и она народу понравилась. Участвовать не стал, поглядев, как с веслом управляются алеуты. Нечего позориться.

Отошедший от шока перелета царевич бурно обсуждал продолжение регаты в сторону Сторожевых островов, то есть, вдоль Алеутской гряды, и свое в ней участие. Пусть тешется.

Регата вдоль гряды меня устраивала — пусть команды кэчей посмотрят на свое основное место работы. Сроки и планы на лето уже улетели в трубу, и догонять их стало бессмысленно. Проще действительно дойти до Анадыря северным маршрутом и ждать там Беринга.

24 июня экипажи регат отдохнули, соскучились по адреналину и «забили копытами». Куда плыть — им было не принципиально. Припасы пополнили, мелкий ремонт произвели, погода хорошая. Главное, имелась достойная компания, возглавляемая почти императором.

Бригаду техников оставили на Аляске, разбирать «Аиста», документируя малейшие трещины и потертости. Случиться ли самолету еще раз подняться в небо — оставалось открытым вопросом. Хозяйственный губернатор уже заводил речь о памятнике, на что порекомендовал ему увековечить событие в камне, а не в гниющей древесине. Масштаб можно уменьшить.

Упомянув об Аляске, добавлю, что относительно недалеко от крепости рудознатцы нашли золото. Не тот самый «Клондайк» моего времени, а довольно мелкое месторождение. Зато, если понадобится — теперь знаю куда отправлять старателей-индивидуалов, когда они появятся.

Еще рядом с крепостью строилось несколько пороховых фортов. Низкие температуры и удаленность от мест возможных в будущем баталий — делали Аляску удобной платформой многих химических реакций. Несколько компонентов, таких как целлюлоза и сера, имелись поблизости. Селитру все одно из Чили везти. Найдутся и еще химические процессы, требующие обильного охлаждения.

Постепенно поселки находили индивидуальную специализацию. Думаю, даже Алексия займет свою нишу — ведущего производителя карбида. Уголь туда завезем, известняк есть местный, построим солнечные башни, сфокусируем на них поля зеркал, и будем потоком синтезировать карбид.

Еще закреплял для всех поселков обязательную верфь и заводы при ней. Теперь вот, придется еще и гидро с аэро портами организовывать. Передатчики ставить, маяки, световую навигационную обстановку. Накидал скромный список обслуживающего персонала — надо еще минимум пять сотен человек только на это. Не придет в этом году Беринг — прикажу снаряжать «Аист» и рухну ему на голову, как кара Господня.

Днем двадцать пятого, регата стартовала к острову Кониаг, первому поселению алеутской гряды считая от Аляски. Дистанция в пять сотен километров, после всего пройденного, казалась смехотворной. Экипажи кэчей откровенно сачковали, не форсируя паруса. В результате канонерка тоже шла под неполным комплектом, хотя погода позволяла вольности.

Следили с царевичем за гонкой, привалившись к фальшборту канонерки. Ноги гудели, отыгрываясь за беготню последних перед отправлением дней.

— Мыслишь, придет Беринг?

Алексей задавал этот вопрос не первый раз, посему решил ответить подробнее.

— Когда он в Россию уходил, мы с отправкой припозднились. Видимо, чуда не случилось, и ледовый конвой зазимовал у берегового наряда по пути. На следующий год они до Архангельска добрались наверняка. Коль рано в этот год вышли, могут успеть к нам вернуться. Ежели вновь зазимуют, тогда только на будущий год дойдут. Все от Ледового пути зависит.

Царевич подумал, и поделился наболевшим.

— А в Архангельске их задержать не могли?

Могли, конечно, но в этом направлении старался мысли не распускать.

— Отчего вдруг государю сына своего живота лишать?! Промеж вами злобы нет, а все, кто помельче, пока хозяйничать не посмеют. Им наперво надо мнение батюшки твоего поменять, тебя охаять, и лишь затем волю своим планам давать. Колы со стрельцами еще памятны. Не успеть злопыхателям за пару лет твое имя измазать. Позже ты сам пред государем предстанешь, планы ему наши поведаешь, карту ту, красочную, развернешь. Все хорошо будет.

Алексей не выглядел успокоенным.

— А ежели все ж успеют батюшке лжу навести? Предстану, а он меня сразу в поруб!

Усмехнулся, вспоминая комфортную «камеру» Петропавловской цитадели.

— И такое быть может. Что с того? Посидишь. Отоспишься. Полку лучше левую от двери занимай, ежели поместят туда, где и мне сиживать приходилось. Там не сквозит.

Алексей насупился. Побаивается царевич к родному отцу возвращаться. Хотя, крамолы за нами особой нет.

— Я о деле болею, а ты…

— И чем тебе помогу? Рядом на полку сяду? Так нет мне возврата. Да и Петр обязательно придет разбираться лично. Таить тебе нечего, супротив отца не злоумышляешь. Или есть такое?

Царевич фыркнул, разом развеселившись, будто анекдот ему рассказал.

— … коль так, то и кручиниться резону нет. Придет, покричит, потом прислушается. Может и не с первого раза, но о деле разговор зайдет. Главное, сам Петра не распаляй. Да и что ты сразу о плохом-то? Тебя может праздником встречать будут! Отец обнимет.

Представил себе эту картину. Слишком сладко. Пририсовал рядом группу австрияков с недовольными лицами — картина стала реалистичнее. Но все одно чего-то недоставало. Подумал, глядя на забегавших матросов.

— Хорошо все будет. Ты веры в это не теряй. Боюсь только, он тебя женить захочет.

От неожиданности у царевича вырвался глупый вопрос «Зачем!». Скроил удивленно-вопросительное выражение лица. Мол, не ведаешь, зачем женят? И не тренировался даже? Алексей поправился

— На ком?!

Развел руками. Откуда мне знать?! Интересов у Петра много — Персия, Испания, Швеция. Возможно Порта и Франция, но эта пара маловероятна, с ними явно воевать придется. Польша, и мелкие княжества германские — сомнительно. Этот уровень Петр уже перешагнул, как он посчитает. Принцессы Нового Света? Боюсь, он их и за принцесс не сочтет. Разве что принцесса будет из испанских колоний и весомого рода, приближенного к королю.

Вопрос с Британией сложный, не думаю, что с Петром пойдут на сближение. Да и лордов там нынче значительно поуменьшилось. Пожалуй, и Персия отпадает — слишком мы разные. Остается Испания или Швеция. В первом случае, интересы Средиземноморья, во втором, общие границы и сильный сосед. Но это все вилами по воде писано.

— Откуда же мне знать! Тебе какие девушки больше нравятся, южанки или северянки?

Оставил Алексея, задав его мыслям новое направление. Пусть лучше о женитьбе думает, чем о камере. И шутки о равнозначности тут неуместны.

Двадцать седьмого уже осматривали скалы Кониага, устроив на нем дневку. Так дальше и пошло — прыгали от острова к острову, пропуская совсем уж мелкие. Знакомились с бухтами, акваторией — гнались дальше. Особых происшествий не случалось. Мелкие поломки, тающие запасы канонерки, постепенно ухудшающаяся погода. Северное лето, не успев начаться, клонилось к осени.

Восемнадцатого июля дошли до фермы морских коров на Аттау. Задержались тут на два дня — кэч Хайдага сломал грота-гик. Как можно было переломить это проклеенное полено, мне так никто и не объяснил. Разве что об тупую башку рулевого с матросами на бакштагах. Зато все экипажи близко познакомились со своими будущими питомцами. Коров стало уже пять — канонерка привезла еще трех, а одна из старых куда-то делась. Подозреваю, что съели. Вопрос только кто. Пройдясь по поселку, высматривал кости соответствующих размеров, даже по округе прошелся. После этого, условно поверил обвинению морских хищников в произошедшей пропаже. Толкнул прочувствованную речь начинающим моргулам о ценности морского животноводства, и темной, зубастой угрозе, нависшей над ним. Не отдадим заслуженного сала черным, с белыми пятнами, силам!

Моргулы, это «морские гулебщики». У казаков есть такие отряды — гулебщики. Они по степи охотятся на диких и опасных зверей, в свободное время промышляя рыбалкой. Так что, моргулы, это экипажи кэчей, занимающиеся морской охотой на касаток с акулами. Не китобои. Аналогия была большинству колонистов понятна. А улыбаюсь не над словом, а просто от хорошего настроения.

Задумался, а из кого набирать экипажи торпедных катеров, если до этого дойдет дело? Понятно из кого. И какая слава потом пойдет о моргулах? Можно предположить, что история развивается по спирали, повторяя отражения не только предыдущих витков, но и последующих.

Двадцать первого июля, к обеду, канонерка вошла в бухту Сторожевую острова Беринга, отсалютовав сиреной и приготовившись фиксировать результаты прибывающих кэчей. Общие итоги регаты все уже представляли, лишь за второе и третье место продолжалась упорная борьба. Болел за экипаж Алексии, но, положа руку на сердце, Россу они уступали.

Остались на дневку, обсуждая вопрос гнать регату дальше, или уже хватит. Большинство экипажей хотели продолжения, пока погода хорошая. Правильно, будем ждать, когда погода испортится, и тогда пойдем обратно сквозь шторма. Каким местом они думают? Но седьмица-другая у нас действительно еще есть в запасе. Решили пока идти к материку, в порт Удачный, а там видно будет.

Две сотни километров для набравшейся опыта регаты труда не составили. Правда, точность выхода по координатам у навигаторов кэчей оставляла желать много лучшего. С другой стороны, для штурманов, обучавшихся по брошюрам и во время гонки — результаты неплохие.

Двадцать четвертого, к концу дня, канонерка вошла в канал порта Удачного, берега которого за прошедший год заботливо укрепили вбитыми бревнами. За лидером, с рваными промежутками, залетели малыши-кэчи. Части из них пришлось помогать с земли тросовой проводкой, но асадовцы с россами и тут показали класс, войдя в канал сходу, на полных парусах.

Такого «столпотворения» людей и кораблей Удачный не знал давно. Колонисты привыкли к одиночеству и неторопливому течению жизни. И тут к ним врывается горланящий праздник! Над фортом вспухли несколько облачков приветственных залпов, в разросшемся поселке засуетился народ, где-то приглушенно завизжала свинка, перекрывая даже нарастающий шум выкриков и приветствий. Стало понятно — неожиданным гостям тут рады.

Вечером был пир под открытым небом. Хлеб и зрелища присутствовали. Кроме хлеба имелось масса вкусностей, большей частью из припасов канонерки, а в виде зрелища образовался небольшой мордобой.

Прибившиеся к поселку несколько сибирских казаков решили себя хозяевами показать. Им объяснили, что хозяевами они будут, там, где свое селение отстроят, а тут они если и не гости, то старожилам указывать не могут. Мол, мы тут были при закладке поселка.

У казаков подобная трактовка понимания не нашла, и им объяснили доходчиво. Добавив, что вице-имперцы, люди мирные, но кулак шкотами натружен.

Чем мне нравятся нравы большинства мужиков этого времени, так это их простотой. Вспылить и от души набить ребра, это всегда пожалуйста. Саблю вытащить, это уже в самом крайнем случае, даже для казака, как они уверяют, рождающегося с сабелькой в зубах. Затаить обиду и потом отомстить православному по-тихому, это тут уже верх подлости. С иноверцами такое еще делали порой, называя военной хитростью, но среди своих маневры не котировались. Были и исключения. В частности — большинство придворных, прочего люда при атаманах, при губернаторах и аналогичные «при лагающиеся». Но такие в Сибирь редко хаживали по доброй воле.

В результате, мордобой до сабель не дошел, свернув на теологические вопросы с выяснением степени уважения друг другом. Аккуратно отпустил взведенный курок револьвера и прекратил наблюдение за процессом.

Комендант берегового наряда красочно рассказывал о достижениях, хвастался приплодом гавайских свинок, жаловался на скудные огневые припасы, мизерный запас крепежа. Отсылал его с этим к Алексею, но комендант не уходил, продолжая перемежать жалобы байками и высотами достижений.

Спал на канонерке, тут потише, да и привык уже, за прошедшее время, к своему гамаку. Мысли крутились вокруг ледового конвоя. Продумывал планы на случай его задержки. В первую очередь надо железо из перевалочных складов Цусимы забирать, затем… Вот дальнейшие действия буксовали. Мастерские у нас примитивные, станков мало, специалистов еще меньше. Выжить, безусловно, выживем — но начнется откат с технологических позиций. Нам даже переделать привезенное от чосонцев железо в стальной скелет для «апостола» будет очень непросто. И новых двигателей к самолету без станочного парка не осилить.

Спалось плохо. Только под утро поймал и удушил во сне Беринга, заснув со счастливой улыбкой. Понятно, что он, скорее всего, не виноват. Но во сне можно.

Два дня наслаждались материковым летом, периодически кутаясь в плащи от холодного ветра. С Алексеем и капитанами прикидывали дальнейший путь. Тянуть за канонеркой на север кэчи не хотелось. Они против ветра до Анадыря месяц лавировать будут. Для канонерки под парусами и моторами эти полторы тысячи километров на седьмицу хода.

Приняли промежуточное решение. На север канонерка идет одна, а кэчи ждут до середины августа в Удачном, после чего самостоятельно возвращаются к Аляске.

Решение — еще не все. Его надо обеспечить припасами, запчастями, снаряжением. Почти шесть десятков дополнительных ртов для поселка, это больше тонны продовольствия на две недели. Плюс еще две тонны на обратный путь. Канонерка активно разгружалась в амбары Удачного, радуя коменданта. Параллельно обсуждались короткие промысловые и ознакомительные походы кэчей вдоль материка. Подбросил народу идею обследовать Братскую бухту в пятистах километрах южнее. В этот поход из местных можно толмачей взять, присмотреться к новым землям внимательнее.

Двадцать седьмого канонерка рванулась на север, сложив силу ветра и пара. На борту царило нервное напряжение — «а вдруг вот сейчас из-за горизонта…». Вахты наблюдателей усилились добровольцами, которых на вантах становилось все больше изо дня в день. В нижнем трюме баловали отданную нам в дорогу праздничную свинку. Животина испуганно прудила в свой засланный соломой и отгороженный уголок, плохо перенося качку с избыточным вниманием. Подозреваю, даже если на канонерке кончатся припасы, хрюн до Анадыря доберется сытым и здоровым.

Погода продолжала склоняться к осени. Ветра, недавно гладившие ледовые шапки, теперь забирались под одежду активно утепляющегося экипажа и бодрили. Канонерка шла многократно пройденным маршрутом. Если так дело пойдет дальше, то в море скоро возникнет продавленная колея.

Холодные воды Анадырского лимана приняли на себя разогнавшуюся канонерку третьего августа. Над пустынной бухтой одиноко всплыло облачко приветствия форта. Разочарование экипажа можно было черпать ложкой, кривясь от горечи. Радостно хрюкала только свинка в трюме.

Анадырь изменился мало. К чавкающей земле добавилась угольная пыль, припорошившая дорогу от шахт к порту. Угольные сараи стояли полные, плюс еще высилась отдельная угольная куча рядом с ними. Колонисты Анадыря выглядели похуже жителей Удачного. Шахта и климат им на пользу не пошли. Зато гостям тут радовались как родным. И еще умилялись живой свинке, намекая, что у них и хозяйство подсобное уже есть, и корма они найдут. Животину отдали, пообещав привезти хрюну подружек. Вот такие загибы судьбы. А Беринга все нет. Кому-то в этой жизни везет, кому-то не очень.

Быстро прошедший праздник встречи, перерос в затягивающееся ожидание кораблей. Старожилы сводили меня с Алексеем на охоту. В этот раз нам повезло познакомиться с медведями, сытыми и ленивыми. Посему скорость бега они не продемонстрировали. Видели оленей, оказавшихся домашними. Уяснил, что бывают чукчи береговые, оседлые, и кочевые. Кочевые злые, как их олени, и очень крикливые. Чего было так разоряться! На оленях не написано, что они домашние. А царевич все одно промазал, ущерба нет.

Сделал для себя вывод, что самая богатая охота тут на сусликов. Проводники утверждали, есть еще песец, горностай и ласка, но представив, как мы с царевичем за ними гоняемся, решил закругляться.

Вернулись к ожиданию, развлекая себя короткими экспедициями на катере. Канонерка заправилась, почистилась и готовилась в обратный путь. Систематические совещания отодвигали дату возвращения вначале на двенадцатое, потом на четырнадцатое и остановились на пятнадцатом. Если караван не придет завтра — вечером мы уходим. Точно уходим.

День отправки прошел в гнетущем молчании. Лиман гнал волны, сливающиеся вдали с небом. Половина экипажа бродила по берегу, вглядываясь за горизонт, вторая половина молча прихлебывала горячий отвар в построенном при порте Анадыря гостевом бараке. Гипнотизировал чистую страницу блокнота, пытаясь собрать мысли в какой-нибудь приемлемый план на следующий год. План укладывался в два слова.

Вечером мы не ушли. Решили дождаться утра и выдвигаться, как проясниться. Надо было идти в ночь, так как все одно никто не выспался. Едва развиднелось, и приподнялся туман, по берегу вновь побрели черные фигурки, распугивающие птиц. Рука не поднялась загнать всех на борт, просто намекнул капитану, что пора отправляться и ушел в кубрик медитировать над пустой страницей блокнота.

Через некоторое время грохнула пушка, затем вторая. Оригинальный способ у капитана собирать команду. Потом поговорю с ним про экономию остатков боезапаса и способы использования сирен.

В голову ничего не шло. Энтузиазм колонии не бесконечен, даже если его подогревать. Смотаться на юг за гавайками? Опять дело упирается в большегрузные океанские корабли. Устроить в Асаде «стройку века» по созданию апостолов, и перекинуть туда людей из поселений? Прикинул ресурсы. Упираемся в железо и его обработку.

Тявкнул залп картечниц форта. Да чем они там занимаются! А может… в душе екнуло.

Так быстро по трапам давно не бегал. Вылетел на палубу заполненную народом и взглянул в океан. Сливаясь с дымкой, оттуда шли паруса. Много парусов. Крепко сжал кулаки, пытаясь разделить наплывающую надежду на отдельные суда. Четверо, нет, шесть крупных в центре. Впереди, с небольшим отрывом, пара канонерок. Проявляются размытые паруса замыкающих. Еще пара канонерок? Десяток кораблей! Поднял лицо к небу, мазнув взглядом по ликующим на вантах матросам. Из низких туч сыпалась водяная пыль, скапливаясь в глазах и стекая тонкой ниткой по щеке. Дуплетом грохнула правая носовая башня, заложив всем уши и встряхнув палубу. Из океана донесся ответный далекий рокот. Не мог его слышать ушибленным слухом, но чувствовал душой. Мы не останемся забытой страницей истории мира. Громко крикнул в холодное серое небо

— Виват Империя Росс!

Виват прогремело по кораблю, подхваченное надорванными криком глотками, скатилось на берег, отдавшись шумом в холмах и ушло в океан. Навстречу своей надежде.

Оглавление

Начало дневника X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?