«Меч Люй Дун-Биня»

А. БУРЦЕВ

МЕЧ ЛЮЙ ДУН-БИНЯ

(обрывок неотправленного письма)

"... должен рассказать Вам всю предысторию этого ужасного события, потому что Вы единственный, кто может поверить, хотя, скажу откровенно, я не раз пытался уговорить себя, что мне просто все это приснилось. Думаю, напрасно прибавлять, что я ничего не искажаю и не преувеличиваю, я присутствовал при этом, все видел своими глазами и, что самое страшное, мог бы предотвратить этот ужас, если бы был чуточку наблюдательнее или сообразительнее... Не знаю.

Еще должен Вам сообщить, что дело закрыли неожиданно быстро (может, отец постарался, но с него уже не спросишь), так что, по прошествии 15 лет, я пишу Вам не затем, чтобы оправдаться. Просто мне хочется снять с души камень, который давит на меня вот уже 15 лет. Многократно за эти годы я порывался рассказать все друзьям, но что-то останавливало меня. Возможно, боязнь, что мне не поверят, боязнь выглядеть смешным в их глазах? Не знаю...

Однако, мне кажется, что Вы лучше других способны понять и оценить происшедшее. Еще хочу обратить Ваше внимание на то, что я ничего не прошу и ни на чем не настаиваю, а только хочу рассказать все, как было. Если же Вы вдруг решите, что это не бред сумасшедшего, а имеет под собой хоть какую-то р е а л ь н у ю подоплеку, то адрес мой на конверте.

Итак...

Это произошло 15 лет назад, когда умер мой дед, востоковед старой школы, лично знакомый с Цыбиковым и Алексеевым. Обширные свои коллекции он завещал музеям, а собирал он все от минералов до редких изданий старинных книг. Деда я видел лишь пару раз в раннем детстве. По-моему, он не взлюбил моего отца и так и не мог простить своей дочери, что она вышла за него. Но, впрочем, точно не знаю, возможно, все это было не так. Во всяком случае, он никогда не приходил к нам в гости, лишь слал по большим праздникам поздравительные открытки, да присылал мне на дни рождения дорогие подарки.

Поэтому его смерть прошла для меня безболезненно - умер и умер чужой человек. Когда же вскрыли его завещание, то выяснилось, что я являюсь наследником его дачи, на которой он почти что безвылазно жил последние десятилетия.

Случилось это ранней весной. Мне как раз исполнилось восемнадцать, я заканчивал первый курс биофака и возню с оформлением дедовского наследия рассматривал как досадную помеху в учебе.

Июнь и июль я провел на практике по ботанике и зоологии, так что для отдыха у меня оставался последний летний месяц. Как раз к этому времени в очередном кабинете мне вручили бумаги на дачу, поэтому вполне естественно, что в ближайшую же субботу мы с отцом поехали смотреть мои новые владения.

Три часа езды на электричке и еще десять минут ходьбы по извилистой тропинке между высокими щелястыми заборами дачного поселка. Калитка противно заскрипела, когда отец открывал ее. За участком сто лет никто не ухаживал: до самого домика он был покрыт дико разросшейся малиной вперемешку в крыжовником, и мало бы кто рискнул залезть в эту колючую чащу. Свободной оставалась лишь узкая тропинка, покрытая высокой травой.

Снаружи большой дом был весь какой-то обветшалый, словно дряхлый старик. Даже мансарда, исполненная в виде башенки, казалось, печально покосилась. Однако, внутри, когда мы вошли, с трудом провернув в замке ключ, он имел вполне жилой и даже уютный вид. Два самодельных стеллажа, сплошь уставленные старыми фолиантами по востоковедению, причем, насколько сумел я понять, на трех или четырех языках. Много интересных безделушек развешаны на стенах. Безделушки на старом двухтумбовом письменном столе: странно изогнутый резной жезл, покрытый перламутровой инкрустацией, курильница в виде полуголого толстяка в шароварах верхом на быке, маленькая, но тщательно проработанная в деталях пагода - для меня это была сплошная экзотика. Отец осматривался с равнодушным и немного брезгливым видом - то ли ему действительно было неинтересно, то ли из-за антипатии к деду, не исчезнувшей даже сейчас.

Несколько часов я провозился в этой комнате, шарясь в шкафах среди книг, а так же в письменном столе, где так же оказалось много интересного. Отцу это вскоре надоело и он ушел, по его словам, "на природу, на речку". Однако, обследовать комнату до конца мне так и не удалось, а ведь была еще кухня и мансарда наверху, куда можно было попасть по скрипучей винтовой лесенке.

Короче, покинули мы дачу на последней электричке, так и не осмотрев и половины всего и оставив все как было. Я прихватил лишь найденную в столе тетрадь в черном дерматиновом переплете, чтобы дома полистать на досуге, поскольку о востоковедении у меня были лишь самые смутные представления.

Через несколько дней у отца должен был начаться отпуск, и мы планировали провести на даче недельку, во всем разобраться и, по словам отца, "навести порядок".

Вечером того же дня, лежа в кровати со стоявшей на тумбочке у изголовья старенькой настольной лампой, я пролистал тетрадь, выхватывая отдельные куски текста. Смысл их был для меня темен и загадочен. Упоминались там даосы-отшельники, какие-то "ба-сянь", восемь святых, Нефритовый император Юй-ди, драконы, духи и многое другое, но написано обо всем этом было отрывисто и совершенно непонятно для непосвященного. Однако, я сразу же обратил внимание, что чаще всего фигурировали инициалы ЛДБ. (почти на каждой странице), а также какой-то Меч (почему-то всегда с большой буквы). Мне даже показалось, что Меч и инициалы как-то соотносятся друг с другом. Один отрывочек про них я даже запомнил дословно. Странный он был какой-то, и при чтении у меня внутри шевельнулась тревога:

"...Люй Дун-бинь - бог-бродяга. Обладал даром пророчества, сочинял магические трехстишия. По многочисленным легендам ЛДБ боролся с силами Тьмы. Меч ЛДБ якобы обладал чудесными свойствами и мог действовать даже независимо от своего господина... НАДО ПРОВЕРИТЬ!"

Последние слова, подчеркнутые красным карандашом, озадачили меня, но ненадолго, потому что глаза слипались, и, еще немного полистав тетрадь, я погасил лампу.

Через два дня наши планы рухнули. На заводе случился очередной аврал, и отпуск отцу перенесли на осень. Тогда, поняв мое нетерпение, отец разрешил мне пожить на даче неделю одному, а сам обещал присоединиться ко мне в выходные. У отца, правда, были некоторые сомнения по этому поводу, но я сумел их рассеять. Погода стояла прекрасная, магазин был рядом, за речкой, и вообще, это не дикий край, а обыкновенный дачный поселок, где летом народу едва ли не больше, чем в городе...

На дачу я приехал вечерней электричкой и, забросив сумку в дом, прежде всего перешел по шаткому деревянному мостику на ту сторону мелкой, но быстрой речушки в магазин, чтобы купить кое-каких продуктов. С оттягивающей руку раздувшейся авоськой я подошел к знакомому забору. Калитка тоскливо заскрипела. Я быстро захлопнул ее и пошел по заросшей тропинке.

Солнце уже село за покрытую соснами сопку, стояли мягкие, полупрозрачные летние сумерки. Идя по тропинке, я внезапно почувствовал непонятную тоску при виде запустения и обветшалости вырисовывавшегося в полумраке дома.

Войдя внутрь, я зачем-то первым делом закрыл дверь на крючок, поставил авоську на кухонный стол и тут совершил открытие, что на даче нет света. В комнате было уже совсем темно, не считая мерцавшей за окном просини, и мне стало не по себе. Как-то не хотелось искать наощупь пробки и разбираться, что с ними случилось. К счастью, я вспомнил, что в одном из ящиков стола видел в прошлый раз свечи. Там же оказался и коробок спичек. Я воткнул две свечи в стоящий на столе витой, металлический и очень тяжелый подсвечник, зажег их, но веселее не стало. По стенам плясали тени, оживляя висевшие там жуткие маски - казалось, они все время подмигивают мне, - а в углах тьма сбивалась в плотные комья.

С подсвечником в руке я обследовал прихожую, даже вышел на улицу, прежде чем убедился, что проводка к дому вообще не подведена. Это было не особенно радостное открытие, но лучше жить при свете свечей, чем вообще без ничего. В конце концов, жили же так наши предки много веков...

Поскольку был двенадцатый час ночи, чай я решил не кипятить - еще не хватало возиться с печкой, а открыл банку компота и съел ее с хлебом.

Поев, я вернулся в комнату, расстелил плед на старом диванчике в углу, и тут меня осенило, что я еще не бывал в мансарде. Несколько секунд я колебался, не отложить ли это на завтра, но любопытство победило, и я поднялся с подсвечником по скрипучей лесенке.

Мансарда была поменьше, чем комната внизу, и тут гораздо больше чувствовалось запустение. Если внизу было все тщательно прибрано, чисто и ухожено, то здесь с небеленого потолка свисали фестончики пыли, по полу были раскиданы какие-то коробки, а на стенах висело множество разных диковинок. Как и внизу, у стены был письменный стол, только не полированный, попроще и поменьше. Среди груды бумаг я увидел большую статуэтку, изображавшую человека в восточном халате. Лицо его было запрокинуто вверх, тонкие брови нахмурены, глаза презрительно щурились. Из-за плеча у него торчала рукоятка укрепленного на спине меча.

Потом мое внимание привлек длинный, узкий ящик в углу, с покрытой затейливой резьбой крышкой. Ящик оказался не заперт. Я откинул крышку. Внутри лежал какой-то узкий предмет, завернутый то ли в мягкую бумагу, то ли в отбеленную кожу, исписанную затейливыми иероглифами (позднее я узнал, что это и есть тот самый пергамент, о котором я много читал). Движимый безотчетным любопытством, я поставил подсвечник на пол, достал предмет и осторожно развернул эту бумагу.

Моему восхищенному взору предстал меч с постепенно расширяющимся лезвием и полукруглым вырезом на конце на манер ятаганом. Прыгающий свет двух свечей играл на блестящем голубоватом лезвии. "Ух ты!", - пробормотал я, взял меч и осторожно провел пальцем по лезвию. Лезвие было острое, как бритва. Рукоять была удобная, шероховатая от вырезанных на ней иероглифов, которые, при ближайшем рассмотрении, показались даже мне, полному профану, какими-то странными.

Я не удержался и взмахнул мечом, сделал несколько выпадов, сражаясь со своей громадной тенью на неоштукатуренной стене, потом осторожно завернул меч обратно в бумагу, положил в ящик и закрыл крышку.

Спустившись вниз, я лег, задул свечи, но уснул не сразу. Как только погас свет, дом вздохнул и ожил: заскрипели наверху половицы, что-то тихонечко застонало и завздыхало, как всегда бывает в старых деревянных домах по ночам. На полу лежали желтоватые квадраты лунного света. Со стен на меня смотрели, ухмыляясь и скалясь, злобные маски. Я долго ворочался с боку на бок на скрипящем диване и, уже в полусне, почему-то вспомнил слова: "Меч Люй Дун-биня..."

Проснулся я от какого-то тягучего, тоскливого то ли стона, то ли плача. Луна все так же светила в окно, только квадраты света подползли к самому дивану, а один уже взбирался по нему к моим ногам. Я был весь в поту, сердце бешено колотилось, в голове мелькали бессвязные обрывки увиденного во сне чего-то ужасного. Не шелохнувшись, я лежал под пледом, стараясь понять, во сне я слышал ужаснувший меня странный звук, или наяву. И тут он повторился - тягучий, негромкий, но очень унылый и вовсе не страшный. Я чуть было не рассмеялся от облегчения, потому что это скрипела калитка. Но облегчение тут же пропало. Меня бросило в дрожь. Я отчетливо помнил, как закрывал калитку на задвижку, потому что мне мешала тяжелая авоська, старавшаяся вырваться из руки. Открыться сама калитка никак не могла. Какому же черту понадобилось здесь шариться посреди ночи?

Глубоко вздохнув, я встал, натянул джинсы, зажег обе свечи и, стискивая канделябр в мокрой руке, вышел в сени. Уже откинув крючок наружной двери, я увидел прислоненный к стене топорик с широким лезвием и, не раздумывая, взял его.

Так, с канделябром в одной руке - пламя свечей заметалось от ночного ветерка, точно в испуге - и с топориком в другой я вышел на крыльцо. Полная луна висела низко над деревьями, тропинка казалась черным туннелем в плотном кустарнике. Все было тихо.

- Кто здесь? - спросил я.

Я хотел сказать это громко и уверенно, но голос прозвучал слишком хрипло и слабо даже для меня самого.

Ответом была лишь тишина. Калитка больше не скрипела.

С колотящимся сердцем я сошел с крыльца, но не успел сделать и двух шагов, как порыв ветра задул свечи. Первым желанием было вернуться и запереться в доме, но тут глаза стали привыкать к темноте. Появилась тропинка. Медленно, точно на фотографии, стала проявляться в черном монолите кустарника причудливая сеть ветвей. И тогда я решился.

Крепко сжимая топорик и тяжелый канделябр, я медленно двинулся вперед, внимательно вглядываясь в кусты по сторонам. Дойдя до калитки, я обнаружил, что она по-прежнему заперта на задвижку, недоуменно хмыкнул и даже притронулся костяшками пальцев, которыми стискивал канделябр, к шершавому дереву. И тут сзади послышался шорох.

У меня перехватило дыхание. Резко обернувшись, я ударился спиной о доски калитки и несколько секунд пытался проникнуть взглядом через кусты. Там что-то вновь зашуршало, я даже увидел, как качнулась ветка.

"Кошки, - подумал я. - Это всего лишь кошки. Кошки, которые бродят сами по себе..."

Я вновь и вновь повторял это, обманывая себя, потому что знал - ни одна кошка не может отодвинуть задвижку, а потом вновь запереть калитку. Но я уже не был уверен, наяву или во сне слышал я этот тоскливый скрип.

На цыпочках, все время оглядываясь, я прокрался по тропинке к дому и уже на крыльце услышал далекий перестук колес поезда. Этот звук разрушил какое-то наваждение, с меня словно спали обручи, стискивавшие грудную клетку. Я облегченно вздохнул, улыбнулся и спокойно вошел в дом. Бросив топорик в сенях и закрыв на крючок дверь, я прошел в комнату, поставил канделябр на стол, упал на диван и, к моему удивлению, тут же крепко уснул.

Проснувшись, я открыл глаза и тут же зажмурился от яркого солнечного света, заливавшего комнату, немного полежал и осторожно приоткрыл веки. Статуэтки, курильницы, маски, ярко начищенная бронзовая доска с восточным орнаментом - все сверкало, сияло, разбрызгивало сочные осколки солнца по комнате, и это было так красиво, что сразу же наполнило меня ощущением, будто сегодня произойдет что-то хорошее.

Я откинул плед, полежал, потягиваясь и вспоминая свое ночное приключение, но ночные страхи испарились под утренним солнцем, теперь они казались мне просто забавными, и я не мог понять, чего же все-таки так испугался ночью.

"Надо закалять дух", - решил я и спрыгнул с дивана.

На сегодня мне предстояло много работы, потому что я решил навести порядок в мансарде, а сначала еще предстояло затопить печь и вскипятить чай для завтрака.

В мансарде я провозился до обеда, вытер везде пыль, вымыл пол - за водой пришлось два раза сбегать на речку, смел паутину со стен и долго разбирался во всяких штуковинах. Заодно я достал и развернул меч, но в ярком свете дня он был лишен того налета романтичности и совершенства, которые привели меня вчера вечером в восторг. Он был просто еще одной любопытной экзотической безделушкой. Видно было с первого взгляда, что он очень древний. Лезвие, хотя и без намека на ржавчину, было местами выщерблено и покрыто сетью тонюсеньких линий, как поверхность старой картины. Иероглифы на желтоватой рукоятке, сделанной, наверное, из слоновой кости, оказались вовсе не иероглифами, а просто причудливым переплетением изогнутых, различной толщины линий, которые переходили одна в другую, вились вокруг рукоятки и, казалось, нигде не кончались.

Я завернул меч в бумагу, убрал в ящик и столько спустился вниз, чтобы затопить печь и приготовить чего-нибудь на обед, как с улицы донесся знакомый звук - заскрипела калитка.

Опять?!

Я вылетел на крыльцо и застыл в изумлении.

По тропинке - джинсы в обтяжечку, неизменная красная сумка через плечо, - слегка изгибаясь, чтобы уклониться от торчащих веток, шла, улыбаясь мне, Ленка.

Пожалуй, тут следует сказать о ней несколько слов. С Ленкой я познакомился, поступив в университет - мы попали в одну группу, - и был влюблен в нее уже год. Любила ли она меня - не знаю. По крайней мере, не отталкивала и охотно принимала мои предложение по части походов на танцы, в кино и так далее. Пару раз мы даже целовались украдкой в темных закоулках. Она была лучшей девушкой в мире: в меру высокая, с тонкой фигуркой и пышной копной светлых волос. Что еще нужно для любви в восемнадцать лет, особенно, если девушка отвечает взаимностью?

- Привет, - растерянно сказал я, глупо торча на крыльце. - Ты как здесь оказалась?

Мое недоумение усиливало то, что неделю назад ленка уехала с матерью на какой-то курорт в Крыму, где она намеревались пробыть до сентября.

- Сбежала из Крыма, - рассмеялась она. - Скучно там, жарко... Из старичков песок сыпется, а они рыпаются ухаживать. А молодые... - она беспечно махнула рукой. - Гонору на сто рублей, а морды дубовые.

Я протянул руку, помогая ей взойти на крыльцо, принял прохладные тонкие пальчики и, повинуясь внезапному порыву, поцеловал их, как это описывают в старинных романах.

- Нет, - сказал я, начиная приходить в себя. - Но как ты узнала, где я?

- А я вчера заходила к вам. Твой отец мне все рассказал и даже дорогу объяснил. Может, ты разрешишь мне войти в дом? Сумка тяжелая...

Я снял у нее с плеча красную сумку - она и впрямь оказалась тяжелой, кирпичи там, что ли? - и распахнул дверь, пропуская ее вперед.

В комнате у Ленки сразу же разгорелись глаза. Она вертела головой во все стороны, потом восхищенно протянула:

- А здесь ничего...

- Теперь это все мое, - похвастался я. - Наследство от деда.

- Где тут у тебя кухня? - деловито спросила Ленка. Нужно сумку разгрузить.

На кухне я брякнул сумку на стол, и Ленка тут же оттеснила меня:

- Я сама. Ты все перемнешь.

Тогда я стал разжигать печку, чтобы поставить чайник, а она, доставая из сумки свертки, перечисляла:

- Масло, сыр, пирожки - сама вчера напекла, с картошкой и с грибами, - курица вареная, холодильника здесь, конечно, нет, придется съедать сегодня же... А это подарок из знойного Крыма!

Сидя на корточках у печки, я поднял голову. В руках у Ленки была длинная бутылка с красочной этикеткой. Солнечный луч преломлялся в чуть желтоватой жидкости и разбрызгивался во все стороны, превращая бутылку в какой-то праздничный фонарь.

- Э-э... Знаешь ли... Это как-то... - нерешительно начал я, глядя на бутылку.

- Дурачок, это же сухое, почти лимонад, - перебила меня Ленка. - Название не по-русски, сам потом прочитаешь...

- Еще как прочитаю! - Я вскочил, обнял ее и чмокнул в сухие губы.

- Сумасшедший! - взвизгнула Ленка. - Помаду сотрешь! И руки у тебя в саже...

- Это не беда, - отмахнулся я. - Помада тебе не понадобится. Пока греется чайник, мы идем купаться на речку.

- Мне хотелось бы здесь... - начала она, но я отмахнулся.

- До вечера далеко, все успеем. Я тебе все покажу, тут масса интересного. А сейчас идем купаться, мне жарко.

- Кстати, посмотришь мой новый купальник. Из Крыма привезла. - Ленка картинно улыбнулась, и мы пошли купаться.

- А почему ты мне никогда не говорил, что у тебя есть дед? - спросила Ленка.

Мы сидели в комнате за письменным столом, с которого я убрал бумаги и безделушки, бок о бок на шатких стульях, я касался ногой ее ноги и было очень хорошо, только немного грустно, потому что уже восемь вечера и через полтора часа она уедет домой с последней электричкой, а я останусь тут один. От курицы осталась лишь кучка костей на бумажке, и вино в стаканах плескалось на донышке, а бутылка на почетном месте посреди стола стояла пустая, но отнюдь не растерявшая своей привлекательности.

- Я его совсем и не знал. Видел разок, когда мне было пять лет, только и всего, - объяснил я.

В голове чуть шумело и все время хотелось ее целовать... Но мы и так нацеловались вдоволь еще на речке, а потом в доме, пока я показывал ей восточные диковинки.

Демонстрируя статуэтки и прочие безделушки, я рассказывал о них всяческие истории, причем врал напрополую, почерпывая экзотические слова и термины из дедовой тетради в черном дерматине.

- А это Люй Дун-бинь, - торжественно провозгласил я, когда мы поднялись в мансарду, показывая на статуэтку человека с мечом за спиной. Не знаю, почему я назвал его так. Очевидно, мне в голову запало беспрестанно повторяющееся в тетради имя. - Живой бог на земле. Ходил по древнему Китаю и писал рукой в воздухе пророческие стихи... А это... - Я открыл ящик и развернул плотную бумагу. Лезвие меча блеснуло на солнце.

- Вот здорово! - в который уж раз повторила Ленка. Она была просто околдована проносящимися перед ней сокровищами.

- Настоящий, - с гордостью усмехнулся я. - Японский или китайский...

- Дай подержать, - попросила Ленка.

Я уже было протянул ей меч, но рука моя замерла на полпути. Потому что рукоять меча явственно задрожала в моей ладони. Я вздрогнул и отступил на шаг. Рукоять затихла. Я снова протянул меч Ленке, но на этот раз дрожь была такой сильной, что я чуть было не выпустил рукоять. Тогда я опустил руку и отошел к ящику.

- Ты что? - удивленно спросила Ленка.

- Лучше не надо, - пробормотал я первое, что пришло в голову. - Он очень острый... можно порезаться... И вообще, это не игрушка. Он, может, отравленный. Тут требуется осторожность...

Говоря это я завернул меч в бумагу и закрыл в ящике.

- Жадина-говядина... - Ленка надула губы и отвернулась, но тут же забыла обо всем и восхищенно вскрикнула, схватив что-то со стола. - Какая прелесть! - Она повернулась ко мне. - А меч, кстати, точно такой же, как у него, - кивнула она на статуэтку.

- Меч Люй Дун-биня, - усмехнулся я, но усмешка тут же застыла на губах, потому что в памяти вдруг всплыли строчки из тетради деда: "Меч ЛДБ якобы обладал чудесными свойствами... НАДО ПРОВЕРИТЬ!!!"

- Нет, ты только взгляни, какая прелесть! - повторила Ленка, тыча мне что-то.

Я взглянул. В руках у нее была маска, сделанная, очевидно, из раскрашенной керамики. Маска изображала лицо молодой женщины - не страшилище, как маски на стенах в нижней комнате, а обыкновенное женское лицо. Но мне она сразу не понравилась. Во-первых, было что-то неуловимо зловещее в чертах лица, что-то такое, от чего по спине у меня пробежали мурашки. А во-вторых - и это было самое неприятное, - лицо очень походило на Ленку. Другая прическа, глаза, естественно, неживые, но губы, нос... В общем, можно было подумать, что ее делали именно с моей Ленки, если бы я не был твердо уверен, что все в этом доме очень древнее.

- Она мне не нравится, - безапелляционно сказал я.

Ленка не обиделась.

- Тогда подари ее мне! - быстро сказала она.

- Пожалуйста, - пожал я плечами. - Ты же знаешь, мне для тебя ничего не жалко.

- Спасибо, - тихо сказала она, нежно погладила маску одним пальцем и вдруг подошла и впилась в мои губы крепким поцелуем.

Сама! Впервые она это сделала сама, а то все начинал я! Ленка!!!..

И вот теперь, сидя за столом рядом с ней, я физически чувствовал, как пролетают минуты, и мне было грустно, хотя расставаться предстояло не на годы, не на всю жизнь, а всего лишь на день-другой.

- Пора собираться, - наконец, вздохнул я. - Скоро последняя электричка. Как бы не опоздать.

- А почему ты решил, что я собираюсь уезжать? - спросила вдруг Ленка. Сердце мое подпрыгнуло. - Я приехала на несколько дней. По-моему, нам хватит здесь места. Конечно, если ты выпроваживаешь меня...

- Да нисколечко! - заорал я. Что еще тут говорить...

- Я лягу в мансарде, - сказал я через некоторое время. - Надо только найти, чтобы постелить на пол...

Ленка сморщила нос.

- Лучше на кухне, - заупрямилась она. - Теплее, да и мне не будет страшно. Вдруг ночью под окнами появятся разбойники, а ты их...

- Ну, если разбойники, - согласился я.

- Кстати, в кладовой я видела какие-то старые шубы, продолжала Ленка. - Вот их тебе и постелим.

Ну и Ленка, подумал я. Все-то успела увидеть...

В чулан, дверь которого выходила в сени, я еще сам не заглядывал, но шубы там точно висели, и я соорудил из них на кухне возле печки великолепную постель...

Проснулся я от какой-то неосознанной тревоги. Левая рука затекла от жесткого ложа, и я сел, разминая ее. Луна на кухню не заглядывала, было совершенно темно, только оконный проем едва светился сиреневым. И тут я услышал жужжание, далекое, как комариный писк, но я почему-то сразу же понял, что это не комар. И сразу же кошмары предыдущей ночи навалились на меня. Сердце забилось сильнее, лоб стал влажным.

Я решил посмотреть, как там Ленка. Поднялся, натянул джинсы, нашарил дверь и осторожно, чтобы не заскрипела, приоткрыл ее. Луна освещала комнату ярким, неживым светом. Лунные квадраты - на этот раз они показались мне бледно-голубыми, лежали на полу, уже подбираясь к дивану, как в прошлую ночь. Плед на диване был откинут, подушка смята, но Ленки в комнате не было.

Я вошел, и жужжание стало громче. Это был уже не комариный писк, а стрекот мотоцикла, от которого слегка подрагивал под моими босыми ногами пол. И доносился он явно сверху...

Мансарда!

В нерешительности я подошел к лестнице и взялся за перила. В конце концов, что Ленке делать в мансарде посреди ночи?.. Но где ей быть еще?

В голове у меня почему-то вдруг всплыли слова: "Люй Дун-бинь борется со злом и уничтожает силы Тьмы..."

Глупо, - уговаривал я себя, на цыпочках поднимаясь по лестнице. - Начитался всяких бредней...

Но мне уже было ясно, что жужжание доносится именно из-за закрытой двери мансарды. Не раздумывая, я рванул дверь, шагнул вперед и замер. Открывшаяся картина так крепко врезалась мне в память, что я отчетливо помню все и сейчас, несмотря на прошедшие годы.

Комната была освещена единственной свечой в канделябре на столе, поэтому ее углы скрывались во мраке. Посреди комнаты на коленях, спиной ко мне, стояла Ленка, одетая, с аккуратно причесанными волосами, а на полу перед ней, на развернутой бумаге лежал меч, и между ней и мечом пролегала ослепительно белая полоса.

Меч светился. От него исходило розовое сияние наподобие того, как изображают в кино от груды сокровищ. Меч вибрировал, но не так, как давеча у меня в руке, а жуткой, видимой издалека дрожью, словно пытался сорваться с места, но что-то его не пускало. И жужжал - теперь это было ясно - тоже он.

На полу по правую руку от Ленки стояли три медные чаши с витиеватой резьбой, наполненные разноцветными порошками. Ленка, не глядя, брала щепотку то из одной чаши, то из другой и бросала порошок в сторону меча, бормоча при этом что-то неразборчивое.

Все это промелькнуло передо мной в течение коротких секунд, так что подумать я просто не успел, а невольно спросил: "Ленка, что ты это делаешь?" и шагнул вперед.

И тут она обернулась. В эту секунду я впервые до конца понял выражение "пригвожденный к полу". Она обернулась, взглянула мне прямо в глаза, и я оказался буквально пригвожден к полу, застыл, где был, у стола, не в силах сделать ни шагу вперед, хотя до боли напрягал все мышцы. Я стоял, пытаясь шагнуть, и с ужасом глядел на нее, потому что это была не Ленка, хотя очень похожа и одета точно так же. Это была женщина-маска, которую днем я подарил Ленке. Знакомые черты лица, но чуть смещенные пропорции придавали ему выражение, от которого у меня встал дыбом каждый волосок на теле. И глаза... они не горели ни злобой, ни ненавистью, но были равнодушные и всезнающие... нечеловеческие глаза. Пока я смотрел, ее лицо передернулось странной ухмылкой.

- Ленка, - хотел по инерции произнести я, но не смог шевельнуть даже губами.

Ни слова не говоря, она отвернулась и вновь опустилась на колени перед мечом. И опять стала бросать щепотками порошок, бормоча не слышанные никогда мною слова.

Мне было невыразимо страшно, хотелось бежать без оглядки, но одновременно меня охватила странная злость. И эта злость словно придала мне силы. Я по-прежнему не смог сдвинуться с места, но когда Ленка - вернее, та, которая казалась Ленкой, - обратила все внимание на меч, я почувствовал, что могу шевелить рукой.

Не знаю, почему я так поступил. Было похоже на то, что изнутри мною двигала какая-то чужая, неподвластная мне сила. Я схватил со стола то, что подвернулось мне под руку, и запустил этим в страшную женщину. Уже сделав это, я увидел, что то была маска, которую Ленка - или не Ленка? - так и оставила на столе.

Я промахнулся. Маска ударилась о стену мансарды т разлетелась на куски. Женщина дико взвыла и, по-прежнему стоя на коленях, обернулась ко мне. Глаза ее уже не были равнодушными. Они сверкали красным огнем, буквально опаляя меня. Волосы поднялись дыбом, создавая ореол вокруг головы. Лицо кривлялось в ужасных судорогах. Я задохнулся от жара, но по-прежнему не мог сдвинуться с места.

И в то же мгновение ярчайшая вспышка ослепила меня. Это вспыхнул голубым светом, как электросварка, меч. Треск взорвался неимоверным ревом. Куда там мотоцикл! Турбореактивный самолет взревел всеми моторами в маленькой мансарде!

Оглушенный, полуослепший, я увидел, как меч взметнулся в воздух, рванулся вперед и вонзился женщине в шею пониже левого уха. Удар, должно быть, был страшным. Меч пронзил шею. и сияющее голубым пламенем острие вылезло с другой стороны, но крови не было ни капли. Резким движением меч вырвался из раны и отлетел на расстеленную бумагу, а тело женщину рухнуло прямо мне под ноги, конвульсивно дергая руками и ногами.

Тут я осознал, что рев смолк и в мансарде стоит тишина, и одновременно почувствовал, что обрел свободу движений. Я хотел броситься вперед, но меня отшвырнул взметнувшийся столб пламени. Я инстинктивно выбросил вверх руки, защищая лицо, и услышал треск горящего дерева...

Дальнейшее выпало у меня из памяти. Я совершенно не помню, как выбрался из дома.

Пришел я в себя на улице в окружении толпы полуодетых дачников. Меня трясло. Какая-то женщина поила меня холодной водой прямо из ведра. Зубы стучали о край, точно кастаньеты. Я по-прежнему был в одних джинсах, вода лилась мне на голую грудь и стекала на босые ноги. Я захлебнулся, оттолкнул ведро и долго кашлял.

Впереди, за забором с распахнутой калиткой, поднимались в темно-синее рассветное небо толстые колонны черного дыма и белого пара. Там шипело и трещало, стучали топоры. Тянуло гарью. В дыму что-то ворочалось и слышались голоса, а справа от меня, как гигантский красный жук, стояла пожарная машина, и из нее уходили в дым толстые змеи шлангов.

Вот, собственно, и все, что я хотел описать Вам. Осталось лишь сообщить кое-какие детали, которые, по сравнению с тем, что БЫЛО, кажутся мелкими и незначительными.

Не знаю, стоит ли говорить, что конечно же, потом приезжала милиция и было проведено следствие, в ходе коего установили, что на даче во время пожара находился я один и никаких следов присутствия кого-либо еще милиция не обнаружила. Так что мои сбивчивые крики, которые я, оказывается, издавал, пока тушили пожар, насчет Ленки, были приняты просто за бред. Я и впрямь испытал потрясение, как никогда в жизни ни до, ни после. Следствием была установлена и причина пожара - короткое замыкание в проводах, проходящих над дачей от одного столба к другому, почти касаясь крыши мансарды. Они-то и подожгли ее, а старые деревянные дома, как известно, горят хорошо, поэтому от дачи, можно сказать, ничего не осталось.

Во время следствия я уже немножко соображал, поэтому ни словом не обмолвился о том, что пишу Вам сейчас. Я чувствовал, что к добру это не приведет. Еще, чего доброго, примут меня за шизика.

Вечером того же дня, когда мы с отцом сидели уже дома, я осторожно выспросил у него, не приходил ли вчера-позавчера кто-нибудь из моих друзей. Оказалось, что с позавчерашнего дня отца вообще не было дома - на заводе случилась авария, и он - главный инженер - больше суток провел за ее ликвидацией, домой вернулся лишь вчера вечером и завалился спать, а потом его вызвали на дачу вследствие пожара.

Выслушав ответ отца, я почувствовал, как во мне все снова начинает трястись. Конечно, ни о какой телеграмме в Крым не могло быть и речи, да я и не знал, куда ее посылать. Оставалось тереливо дожидаться приезда Ленки с матерью. Они приехали через полторы недели после той страшной ночи на даче. Ленка была веселая, загорелая, на курорте ей очень понравилось. Я страшно обрадовался ее приезду и что вижу ее здоровой и невредимой, но почему-то наши отношения с того времени стали охладевать. Может быть, потому, что я не мог забыть, как женщина с похожим на ленкино лицом поворачивается ко мне, а ее глаза пылают красным огнем... Не знаю. Оставшиеся годы в университете мы проучились в одной группе, но наша дружба так и не восстановилась. Не знаю даже, где она теперь...

Умоляю простить меня за столь длинное письмо, но Вы, пожалуй, единственный, кому я могу рассказать правду и надеяться не быть осмеянным. Ваше имя я нашел в тетради деда единственной уцелевшей вещи, потому что я оставил ее в городе. Не стану расписывать, как я нашел Ваш адрес. Я также узнал, что, несмотря на преклонный возраст, Вы все еще занимаетесь научной работой в своей отрасли - востоковедении. Поэтому прилагаю к письму тетрадь деда. Возможно, она расскажет Вам больше, чем мне. Сколько раз за все эти годы я читал и перечитывал ее, пытаясь выловить в скупых, отрывистых строках хотя бы намеки на смысл того, что случилось со мной, но тщетно...

До сих пор иногда по ночам я просыпаюсь в холодном поту, потому что мне снится полуосвещенная свечой мансарда, ужасная женщина с лицом Ленки и ревущий, брызжущий ослепительным огнем Меч...

Возможно, у Вас возникает вопрос, почему я написал Вам именно теперь, когда прошло столько лет со дня описываемых событий. Этому есть причина. Мысль такая возникла у меня давно, но заставило поторопиться и не откладыавать дело в долгий ящик одно странное событие, которое произошло три недели назад..."

К О Н Е Ц