«Окрайя»

Сергей Булыга

Черная сага

Книга третья

Окрайя

1.

Когда я проснулся и увидел, что лежу в какой-то землянке, а лица у моих людей густо вымазаны белой глиной, мне, честно скажу, страшно не было. Потому что проснулся-то я от того, что услышал Хвакира! Я, правда, и раньше догадывался, что он где-то рядом, и верил, что он не оставит меня в беде, и потому и смело повернул на Ржу. Его-то я и ждал, когда мы сели на мель...

Но все это были одни лишь догадки, надежды - и вот, наконец, он подал голос! Нужно было спешить, уходить; Хвакир нас непременно выведет. Но как перехитрить Чурыка? Он не потерпит, чтобы его оставили без жертвы поднимет крик, а то и бросится в погоню! И, значит, одному из нас нужно остаться. Но кому? Лузай не слышал пса - и, значит, не ему, ибо как пес ему прикажет? И, получается, что оставаться нужно мне или Щербатому. Я глянул на Щербатого...

И только тут, признаюсь, мне и стало страшно! Ибо кто я такой?! И почему это я был прежде уверен, будто Хвакир меня ведет, чтобы спасти? А если, чтобы погубить? И вот сейчас он призовет Щербатого: "Бр-рат! Бр-рат!" - Щербатый встанет и пойдет, а с ним пойдет Лузай... Что, разве у меня тогда не хватит мужества и чести, чтобы остаться?! Да что я, смердов сын?!

Но Хвакир решил иначе. Щербатый, выслушав его, сказал, что не желает уходить. И я с ним не спорил. Но очень смутился. Ну а Лузай не понял ничего! Когда мы вышли из землянки, он сказал, что, мол, всегда считал Щербатого и трусом, и глупцом. Но я велел, чтоб он молчал! И вообще, в ту ночь я был очень гневен.

А тьма была кромешная! Хвакира мы не видели, а шли на его голос. И этот голос нас и вел. Лузай долго молчал, потом спросил, кто это нас ведет - и я сказал, что это добрый дух. А он тогда спросил, каков этот дух из себя, а я сказал, что духа не увидишь. И больше он не спрашивал молчал. И я молчал. Так мы и шли - молчком, в кромешной тьме, в грязи, под проливным дождем. И только иногда среди ветвей мне чудились горящие глаза. А, может, и не чудились. Глаза были большие, красные, они горели, как уголья; Хвакир, все говорят, очень свиреп... А что по мне - так это оттого, что он всегда голоден. И потому в ту ночь я то и дело доставал из кошеля диргемы и бросал их во тьму, и бросал, и бросал...

Потом дождь кончился и рассвело, идти стало намного легче. Да и Хвакир нас вел - мы не плутали. И так мы шли весь день. А когда начало смеркаться, мы набрели на только что погасший, но еще не остывший костер.

- Поищи! - велел я.

Лузай поискал - и нашел в золе два куска отменно запеченной оленины. Поев, мы легли и тотчас же заснули. Хвакир - я знал это - сидел в ближних кустах и сторожил наш сон.

А на рассвете он нас разбудил - завыл, - и мы опять пошли. И так мы шли три дня.

На четвертый день земли рыжих кончились и мы вступили в Гиблый Лес. Там никто не живет. Нет там и дичи. Нет там птиц. Там за деревьями не видно неба. Темно. Только гнилушки светятся. И - тишина. Даже Хвакир молчал - мы шли на звук его шагов. Он все время был где-то совсем рядом, но мы ни разу его не видели. И сколько мы так шли, я не знаю. Может, неделю, может две. Коренья собирали, ягоды. Грибов не трогали. Костров не жгли. Там если разожжешь костер, то сразу угоришь - дым очень сладкий, сразу навевает сон, а сон этот отравленный: заснешь - и уже больше никогда не проснешься. Вот так и шли. Шли, шли. Устанем, ляжем и поспим. Проснемся - слышим: рядом кто-то ходит, урчит, зовет вставать. Встаем - идем. Я спрашивал:

- Ну что, Лузай, доволен, что со мной пошел?

- Пока не знаю. А сам ты как?

- И я пока не знаю. Вот если б мы отсюда вышли бы, вот тогда был бы рад.

И мы вышли! Теперь вокруг был лес как лес, в нем была дичь, была река, и из реки мы долго пили воду. Три дня мы не спешили, отъедались. Три дня Хвакир молчал.

А после снова подал голос! И мы опять пошли - на север, к морю. Вскоре лес кончился, и мы вступили в Жадные Пески. Они еще опасней, чем болото. Ступил чуть в сторону - и сразу чувствуешь, как начинаешь вязнуть. Тогда ложишься на живот, ползешь. И выползаешь на тропу...

Хоть той тропы совсем не видно! Сам шел - вовек бы не нашел. И вот лежишь на ней, этой невидимой тропе, и ждешь, когда подаст голос Хвакир...

Которого, как и тропы, тоже не видно!..

Но вот услышал вой - встал и пошел. Потом остановился, подождал. Опять услышал вой - опять пошел...

На восьмой день, когда припасы уже кончились, мы-таки вышли к морю! А к вечеру, идя вдоль берега, мы вышли к городу. Град Гортиг - так он называется. Или Йонсвик. Или Славный Причал. Этот город - ничей. В нем никто не живет. Сюда приходят ненадолго - и уходят. Здесь продают рабов. Здесь тратят свое золото. Здесь чинят корабли. Пережидают шторм. Зимой Град Гортиг пуст, а по весне, как только сходит лед, сюда спешат купцы и подновляют хижины, обкапывают рвы и укрепляют частокол, и расставляют стражу, и ждут рабов. Рабов привозят йонсы - люди моря. Рабы здесь стоят очень дешево, потому что йонсы считают, что торговаться - это стыдно. Да и рабы им достаются без особого труда, да и прием здесь, в Гортиге, достойный. Никто здесь не спросит, кто ты такой и откуда, где взял рабов, а продаешь - и продавай. И платят за рабов здесь только золотом, которое ты здесь же можешь тотчас же оставить в харчевнях, лавках, балаганах, а то и у гадалок, колдунов, у мастеров, шьющих крепчайшие железные плащи, у оружейников, кующих черные ножи, которым те железные плащи - как паутина...

Мы шли по городу, смотрели. Смотрели и на нас. Пусть себе смотрят! И мы зашли в харчевню, подкрепились. Сыграли в кости. Проиграли. Лузай хотел сыграть еще - я отказался. И выпивать ему я больше не позволил, сказал, что спать пора. Легли в углу, я втрое заплатил - нам дали, чем укрыться. Лузай ворчал:

- Как псы!

А я сказал:

- Молчи!

И он молчал. Потом заснул. А я не спал. Да и не мудрено! У нас в конюшне чище, чем у них в харчевне. Да и в конюшне ночью тихо и темно. А здесь и свет горел, и пили, веселились - там, у огня, - а по углам уже лежали, спали. И кто-то ползал между спящими, икал. Подполз ко мне. Я затаился. Он раз толкнул меня, второй...

А после вынул нож, стал подрезать мой кошель...

И тут я и схватил его! И руку ему вывернул! Пнул сапогом! Он завизжал, вскочил и кинулся к огню. Там засмеялись. Хозяин погрозил ему, сказал:

- Нехорошо это!

Тать закивал и низко-низко поклонился.

- Пшел вон! - велел ему хозяин.

Тать ушел. И они снова пили, веселились. А я лежал, мне было хорошо в такой-то вот грязи! Быть может, это оттого, что я и вправду никакой не ярл, а смердов сын? И, может, не ходить мне тогда к Хальдеру? Зачем?! Что у него спрашивать? И так ведь все понятно! И так я думал, сомневался...

И заснул. Когда проснулся, было уже утро. Лузай сидел возле жаровни, завтракал. И был уже довольно пьян, и вел себя развязно. Холоп, подумал я, но промолчал, а подошел и тоже сел к жаровне. Ел - не спешил, пил - и не допивал. Лузай, заметив, что я зол, молчал, только покашливал. Когда пришло время платить, то оказалось, что мы должны целых одиннадцать диргемов. Я удивился. А хозяин объяснил:

- Твой друг здесь многих угощал. Пока ты спал.

Лузай кивнул - да, это так. Я брови свел, сказал:

- Ну! Я не знаю, хватит ли теперь.

И расстегнул кошель, и долго рылся в нем, вздыхал, и доставал монету за монетой...

И расплатился. Встал, сказал:

- Да! Этак мы... Ладно, пойдем!

Мы вышли из харчевни. А там я взял Лузая за грудки, привлек его к себе и зло спросил:

- Кто я?

- Ты - Айга, - он ответил.

- А Айга кто?

- Йонс.

- Бедный йонс! - гневно добавил я. - И нет у меня больше денег! Понял?!

Лузай кивнул. Я отпустил его, сказал:

- Пошли!

Дальше пошли. Я вел его на пристань. Лузай вздыхал и морщился. Он знал, что его ждет! Еще в Жадных Песках я говорил ему:

- Да, я богат! И что с того? Ведь Гортиг - это Гортиг! Там нужно быть настороже и никому ни в чем не признаваться, а только лгать, лгать, лгать! Понял меня?!

Он говорил тогда, что понял. А вот... Холоп и есть холоп! Холопы вечно тянутся к беспечной, сытой жизни. А ярл - он всегда ярл, даже в отрепьях. Но ярл ли я?!

Мы шли вдоль пристани. Там было мало кораблей - лето кончалось, приближались холода, рабов давно уже не подвозили. Я подходил и спрашивал, идет ли кто-нибудь на север. Мне отвечали: нет, нет, нет. Лузай ворчал:

- А заплати - любой пойдет.

- Любой, - я соглашался. - Но я хочу не только выйти в море, но и попасть туда, куда хочу!

И дальше шли. Так мы прошли почти всю пристань. Лузай не выдержал, спросил:

- А если никого не будет, что тогда?

- Тогда, - ответил я, - дождемся холодов и двинемся по льду, когда море замерзнет.

- Ого!

- Вот и "ого"!

И я бы так и поступил, Лузай об этом знал. Но тут...

Тут я уже в который раз спросил:

- На север?

- Да, - ответил йонс, который сидел возле сходней.

- А нас возьмете?

- Нет.

- А позови-ка мне кормчего.

- Он тоже не возьмет.

- А ты не поленись! - и я взялся за меч.

Йонс нехотя встал и окликнул:

- Хозяин!

Хозяин был на корабле. Он, видно, только что проснулся. Поднялся, перегнулся через борт, спросил:

- Чего тебе?

- Хочу уйти на север.

- Ну и иди.

- Но я хочу уйти вместе с тобой. На твоем корабле.

- Со мной и без тебя людей достаточно.

- А если вдруг тебе двоих не хватит?

- Хватит!

- А ты их вызови. Я посмотрю на них. И мой товарищ тоже очень хочет на них посмотреть. Ведь хочешь, да?

- Хочу! - сказал Лузай и даже засмеялся.

И кормчий тоже враз повеселел и, потирая руки, спросил:

- А вы на каких хотите посмотреть?

- На самых лучших!

- Это дело!.. Леп, Гурн, сюда!

И показались Леп и Гурн. И показались прочие. Да и по берегу стали сходиться любопытные. А мы с Лузаем отошли немного в сторону и встали там, и изготовились. Сошли по сходням Леп и Гурн, и тоже изготовились. Кормчий сошел, сошли его дружинники. И обступили нас на должном расстоянии. Кормчий спросил:

- Как вас зовут?

А я сказал:

- Потом, в море узнаешь.

- А вы разве дойдете до него?

- А что тут доходить?! И двадцати шагов не будет. Так что, пошли?!

- Пошли! - сказал Лузай.

И мы пошли на них! И...

Да! Это и вправду были лучшие! И Леп рубился хорошо, и Гурн. И все, стоявшие вокруг, кричали:

- Бей безымянных! Бей!

А безымянным лечь - это, у них так говорят, хуже всего. Безымянных нельзя поднимать, безымянные так и лежат на земле, пока их чайки или крабы не сожрут...

Но мы дошли до моря, да! Сперва Лузай дошел, потом и я. Я очень гневен был и потому долго не мог сразить врага, а все теснил его, теснил, в воду загнал...

И только там уже достал! А после окунул меч в прибрежную пену, вымыл его, утер, в ножны вложил, а уж потом только сказал:

- Я - Айга, пришлый йонс.

- А я - Гуннард Медный Язык, - ответил кормчий. - Вот мой корабль. Всходи! И ты, Лузай, всходи!

И мы взошли. И пировали с ними. Но уже в полдень сели к веслам. Гуннард командовал:

- Р-раз! Р-раз! - и мы гребли.

Уключины скрипели, хлопал парус. Волны толкались в борт, шипели. Ветер свистел...

И выл Хвакир! Я это очень ясно слышал. Когда волна подбрасывала нас и становился виден берег, я привставал, смотрел...

Но пса не видел - только слышал: он выл и выл и выл. Так воют только по покойникам. Бр-р, гадко как!

Лузай же ничего не слышал. Лузай был весел, говорил:

- А ты был прав! Все хорошо.

- Р-раз! - командовал Гуннард. - Р-раз! Р-раз!

А вечером убрали парус, заложили весла, поели солонины, выпили вина и все заснули. Один лишь я не спал. Мне чудился Хвакир - как будто он пришел ко мне, лег мне на грудь, и давит, давит, давит! Но от него было тепло, и вскоре я заснул.

А утром мы опять взялись грести. Гребли весь день. И еще один день. И еще один день. И еще. А море было тихое, спокойное, и небо было чистое - ни облачка, ни птиц. Гуннард был весел, говорил:

- Как бы не сглазить! Вот бы еще хоть один день таким же выдался. Ну, и еще!

И так, как он просил, и было: лишь на девятый день к нам прилетела птица - ворон. Ворон был очень осторожен - парил довольно высоко и все высматривал, высматривал...

- Считает нас! - так говорили йонсы. - Амун, стреляй!

Амун стрелял. Он был у них первым стрелком, он веко Винну заложил... А тут стрелял, стрелял - а стрелы уходили мимо. Это недобрый знак! Как только ворон нас пересчитает, он улетит к Хозяину, расскажет, сколько нас, где нас искать, и вот тогда Хозяин - Морской Вепрь! - примчится к нам и протаранит нас клыками, проломит борт, корабль начнет тонуть, мы станем прыгать в воду, и тут-то он... Тогда я встал и попросил:

- А дайте я попробую.

Крик был! Насмешки. И неверие. А ворон все кружил, считал, а я настаивал, настаивал... И, наконец, мне дали лук. Я заложил стрелу. И долго целился, и вспоминал Хвакира, шептал: "Это - тебе, тебе, хватай, мой верный пес!" А после выстрелил...

От ворона лишь перья полетели! Все закричали:

- Хей! Хей-хей!

Потом всем выдали вина, а мне - двойную порцию. Потом, когда все выпили, Гуннард сказал:

- Амун, к веслу!

И Амун сел на мое место. А я сел рядом с Гуннардом. И лук оставили при мне. И сорок восемь стрел. И это непростые стрелы! Их загодя приносят в храм, обмакивают в жертвенную кровь и посвящают Винну, богу белобровых. Так что иные стрелы здесь не подойдут. И потому каждую из поданных мне стрел я огладил и поцеловал, над каждой прошептал свое заветное желание...

А Гуннард улыбнулся и сказал:

- Я вижу, ты не прост, мой Айга.

А я:

- Я разве твой? Я - свой.

Гуннард нахмурился. В другой бы раз он, может быть, схватился бы за меч... А тут он посмотрел на небо и задумался. Потом спросил:

- А где это ты научился так метко стрелять?

- Это неважно, - сказал я. - А важно, чтоб не разучиться.

- Да, это верно, - согласился Гуннард. И, помолчав: - Ты хороший стрелок. Ты и с мечом горазд. Да и твой нрав мне по душе. А посему... если ты согласишься пойти ко мне в дружину, то тогда кроме причитающейся тебе доли добычи ты будешь получать дополнительно, уже из моего кошеля, еще по двести монет серебром. И это - за каждый поход. Ну, что ты на это скажешь?

- А то, что это предложение весьма заманчивое. Однако как только мы прибудем в Окрайю, я должен немедленно отправиться в Счастливый Фьорд.

- Счастливый Фьорд! - и Гуннард рассмеялся. - Зачем тебе туда?

- За счастьем, - сказал я и подмигнул.

Гуннард насупился, сказал:

- Не хочешь говорить, не надо. А ты был там хоть раз?

- Нет.

- Тогда знай: Счастливый Фьорд - это большая глушь. Две сопки, три скалы. Счастливым же его прозвали от того, что там когда-то жил отважный йонс Хальдер Счастливый. Был у него корабль "Быстроногий Лис", была дружина, была слава. А после он ушел на юг, в Страну Гниющих Листьев, и там, как говорят, совсем обабился - в доме живет, спит на печи и землю пашет.

- Сам, что ли? - спросил я.

- А хоть бы и не сам! - гневно воскликнул Гуннард. - Но все равно, поверь, он плохо кончит, этот Хальдер, очень плохо! Это ж представить только: йонс - и женщина! Тьфу! Тьфу!

И Гуннард так разгневался, что замолчал и больше за весь день не вымолвил ни слова. Только за ужином сказал:

- Трантайденвик, а мы туда идем, это большой, красивый и богатый город. Таких, как ты, там очень уважают.

Я промолчал. Поели, полегли, заснули. Утром гребли...

И снова появился ворон. За ним - второй. "Айга! - кричали мне, Стреляй!" Я встал и мысленно призвал Хвакира, потом прицелился...

И сбил - одной стрелой! - обоих. То был хороший выстрел, да. Дружинники орали "Хей, хей, хей!". Гуннард молчал, лишь головой кивал. Долго молчал. Смотрел на мои руки. Потом спросил:

- А Вепря сможешь, а?

- Нет, - сказал я. - Его стрелой не взять. Нужно копье.

- И ты метнешь?

- А что? Метну. И попаду!

И Гуннард снова замолчал. И день прошел. И ночь. На следующий день их прилетело шестеро. Я сбил их, изведя семь стрел - спешил, опять хотел всех удивить, и потому однажды промахнулся. Гуннард сказал:

- Ну что ж, бывает. В другой раз будь поосмотрительней.

Я обещал. Гуннард опять весь день молчал. А вечером, когда мы уже ложились спать, он вдруг сказал:

- А ножны у тебя чужие. В них меч не полностью скрывается.

- Нет, - сказал я, - ножны мои. А то, что меч из них торчит, так это с умыслом, чтоб знали: я долго думать не люблю.

- Возможно, - согласился Гуннард. - Пусть будет так, я ошибался. Тогда... скажи: а что на них начертано?

- Где?

- А вот это. Это же письмена. Я уже много дней на них смотрю и ничего не могу понять. Так что же на них начертано?

- Моя судьба.

- Какая?

Я молчал.

- А! - сказал Гуннард. - Ясно. Я раньше говорил: ты непростой. Теперь я говорю: ты очень непростой...

Вдруг он замолчал, задумался, потом спросил:

- А ты бывал в Стране Гниющих Листьев? Ты видел Хальдера?

Я снова промолчал. Я знал, что нужно было лгать - лгать обязательно! но не хотел, мне было противно это делать. А Гуннард рассмеялся и сказал:

- Вот это хорошо, по-нашему! Чем лгать, лучше молчать.

- Да, - сказал я. - И вот еще: у нас не принято расспрашивать, особенно тогда, когда это касается чьей-то судьбы.

- И колдовства!

- Я так не говорил!

Гуннард зло глянул на меня... и отвернулся, и накрылся с головой, и сделал вид, что сразу же заснул. И хорошо! И я заснул.

Всю ночь мне снился мертвый Хальдер. К чему бы это, думал я...

А вот к чему: на следующий день к нам снова прилетели вороны. И я стрелял, стрелял, стрелял... А после сел, пересчитал - осталось восемь стрел. Гуннард сказал:

- Ну что ж, может, и хватит. Завтра - последний день, если, конечно, ветер не изменится.

Потом, немного помолчав, опять заговорил:

- А, говорят, у Хальдера был плащ, который ловил ветер. Потом он этот плащ сменял на разговор.

- Какой?

- А его научили хожденью по пресной воде.

- То есть по рекам?

- Да, по рекам. Отец мой говорил ему: "Хальдер, а как же теперь ветер? Ведь ты же отдал плащ!" А он сказал: "Зачем мне теперь ветер? На реках есть течение, оно и принесет меня в Ярлград". С тем и ушел. А мой отец сказал: "Он больше не вернется, ибо течение, сын мой, это не ветер. Реки вспять не текут". И Хальдер действительно... - и вдруг он замолчал, собрался с духом... и сказал: - А знаешь, почему я то и дело вспоминаю Хальдера? Ты на него очень похож - и своей статью, и своими манерами. И лук ты держишь совершенно так же, как он. Да и мечом орудуешь, как он. А посему... мне все равно, кто ты такой, откуда взялся, но если ты пойдешь со мной в Трантайденвик, то я буду приплачивать тебе триста монет в каждый поход!

Я ничего на это не ответил. Я молчал. И заклинал лишь об одном: чтобы ветер дул сильней, сильней, сильней - и не менялся.

Так оно и было. Утром они опять гребли - очень старательно. А мне дали вина, потом еще вина, чтобы я как следует согрелся, а я проверил лук и тетиву, и отпустил ее, и снова натянул, проверил стрелы, нашептал на них, а после разложил перед собой, чтобы удобней было брать, - и ждал.

На восемь стрел явилось девять воронов. Я долго целился. И тщательно как никогда. Стрелял - и всякий раз сбивал! сбивал! сбивал!.. Но все по одному, по одному, по одному. И так девятый ворон и остался в небе. Он покружил над нами, посчитал...

И улетел. Гуннард сказал в сердцах:

- Бывает же такое!

И приказал грести изо всех сил. А мне принес копье, сказал:

- Не хочешь, не бери. И я пойму тебя.

Я молча взял копье, встал на корме и изготовился. А все они гребли, гребли, гребли! А вот уже и показался берег! А позади...

- Вепрь! - закричали все и побросали было весла...

Но Гуннард продолжал командовать:

- Р-раз! Р-раз! Вепрь далеко, а я - вот я! - и встал, и поднял меч, и замахнулся им!

И йонсы снова принялись грести. Гуннард ходил по кораблю, покрикивал, грозил мечом. А я стоял, крепко сжимал в руке копье и ждал.

А Вепрь все приближался, приближался, приближался! Он на лесного вепря не похож, он без ушей, а лапы как у выдры, клыки - вот так, огромные, а сам - как тур... Нет, что я говорю - в три раза толще и грозней! Глаза горят, из пасти - рев!

А мы гребем-гребем-гребем! Идем - прямо на скалы. И скалы - вот уже совсем! И Вепрь - вот, совсем уже! И я перехватил копье... Хрт, Макья, не оставьте! И...

Х-х-ха! Метнул! Попал! Вепрь дернулся, рванул! И...

Зацепил-таки! Корабль - на дыбы! И мы - на скалы! В воду! Тонем! А Вепрь ревет! Бьет лапами! Хватает! Рвет! Грызет! А я... А мы...

- Лузай! - кричу. - Сюда!

Плыву! Хватаюсь за скалу! Цепляюсь, лезу...

Вылез! И Гуннард вылез. И Лузай. Ну, и еще... Четырнадцать из сорока. Гуннард сказал:

- Не так уж плохо! Я в прошлый раз один лишь и ушел. А тут целых четырнадцать! Это очень большая удача!

Удача! Я молчал. Сидел на камне и смотрел на море. А море продолжало бушевать, ревел прибой - и добивал, и добивал обломки корабля. Ветер свистел и до костей меня пронизывал. А я по-прежнему смотрел. Но Вепря не увидел. И вообще... Вот я пришел сюда, а дальше что? Я что, стал ближе к Хальдеру? А если даже я его и встречу, он что, разве обязан рассказывать мне о том, что начертано на его ножнах? Или... Нет, хватит! Ярл я или не ярл?! Я резко встал, велел вставать Лузаю. Гуннард сказал:

- Эй! Да вы что? Куда? Сейчас будет костер, наловим крабов, запечем...

- Нет, - сказал я. - Нас ждут в Счастливом Фьорде.

- Э! - сказал Гуннард. - Вот ты и ошибся. Ибо теперь, чего бы ты прежде кому ни обещал, всё это нужно на время отложить, потому что тебе нужно поначалу откупиться, то есть прийти в Трантайденвик, на Триед-капище, и поклониться Триединому, иначе в следующий раз он не наставит твою руку.

- Но, - сказал я, - моя рука - это моя рука. И голова моя. И ноги. И я пойду в Счастливый Фьорд.

- Что ж, поступай как знаешь, - сказал Гуннард. - Но помни: Винн суров и мстителен. А если так, то отныне за твою голову я не дам ни единой монеты. Или... Хочешь пятьсот? Семьсот! Айга, задумайся: вот мы придем в Трантайденвик и отобьем себе новый корабль, в море уйдем, покуда лед еще не стал...

Но я еще раз поблагодарил его за лестное предложение - и Гуннард меня больше не удерживал. И даже более того: я попросил, и он подробнейшим образом объяснил, как нам лучше всего добраться до нужного нам места. И мы с Лузаем двинулись вдоль берега.

Четыре дня мы шли. Плутали. Удивлялись: какая это необычная страна Окрайя! Начну с того, какая там земля... Хотя как раз земли, привычной в нашем понимании, там почти что нет, и там всё больше камни или песок. Ольми, я помню, так и говорил: "Песок". Ну, я и представлял себе: песок желтый, мелкий, искристый. А здесь он черный с синевой, крупный, порой почти как щебень. А вот еще. Ольми мне говорил: "А сопки - это как холмы, и некоторые из них дымятся". Я думал, дым - это туман. Но это настоящий дым! Бывает, он валит, как из трубы, а после перестанет... Зато земля дрожит! И камни с сопок катятся. Ольми мне и об этом говорил, но я ему не верил. Еще он говорил, что в сопках, как в котлах, кипит и варится земля, а если она переварится, то тогда хлещет через край и заливает все вокруг, сжигает. Я смеялся! А вот теперь я видел эту переваренную землю - застывшая и охладевшая, она лежала вдоль по склонам. А кое-где между камнями вились дымы...

- Туман, - сказал Лузай, когда впервые их увидел.

- Нет, - сказал я, - то не туман, а пар. Там бьют горячие источники. Ольми рассказывал.

Он не поверил. Подошли...

И точно! Из-под земли текла горячая вода. Ольми мне говорил: "Она очень целебная. Мало того: она еще и убивает змей! В Окрайе змей не встретишь..." Так говорил Ольми, укушенный змеей. Великий Хрт! А Хальдер...

Да! И я склонился над источником, омыл лицо и руки. Потом пил воду, согревался. Эта вода была вкусна и придавала сил. Мы потом часто ее пили. И собирали ягоды - кровавые, сладкие, сочные. Охотились на лис. Там лисы белые, похожие на псов. И там полно непуганых гусей. Гусей мы тоже ели. Поймал и ощипал, развел огонь... Нет! Мы деревьев не рубили! Я объяснил, что здесь разрешено жечь только черный жирный камень. Жар от него, кстати, куда сильнее, чем от дров. Искать его несложно. Рубить легко.

- Да! - говорил Лузай. - Счастливая страна!

- Возможно, - соглашался я. - Но это только летом. А лето, сам видишь, кончается.

Лузай вздыхал, кивал - да, к сожаленью, это так. Пока еще светло, было тепло, а по ночам уже морозило, да так, что мы попеременно просыпались, чтоб поддерживать костер. А на рассвете нас будили гуси - они стая за стаей улетали на юг, улетали, улетали... Я думал: я завидую гусям. И так же думал и Лузай. Но мы оба молчали. Вставали, ели, шли. Шли, шли...

На пятый день перевалили через сопку и, наконец, увидели Счастливый Фьорд. Но, прав был Гуннард, счастья мы там не увидели. Там вообще почти что ничего и не было: землянки, может быть, с десяток, клочок черной земли, овцы на пастбище, и сети на шестах, и лодки, и корабль...

Корабль! Одно только название!

- Пришли? - спросил Лузай.

- Почти, - ответил я. - Ты рад?

- Пока не знаю.

Я усмехнулся и сказал:

- Ну что ж, сейчас узнаешь.

И мы стали спускаться по тропе. Вскоре внизу нас заметили, и к тому времени, пока мы спустились в долину, на площади перед землянками уже собрался весь поселок: старейшина, его дружинники, а за их спинами женщины, дети, рабы. Старейшина - крепкий, плечистый, краснолицый - важно спросил:

- Зачем пришли?

Тогда я тоже принял важный вид, опустил руку на рукоять меча и сказал так:

- Мы - это мы, представиться еще успеем. Но прежде я хочу узнать, туда ли я попал.

- А что ты ищешь, незнакомый человек?

- Счастливый Фьорд.

- Тогда ты не ошибся. Так как тебя зовут?

- Ярл Айгаслав из Страны Опадающих Листьев!

Старейшина нахмурился. В толпе раздался ропот... И тотчас же затих! Старейшина сказал:

- А, это ты! Тот самый ярл, которого сперва зарезали, а после оживили. И оживил тебя окрайский йонс Хальдер Счастливый. Так?

- Так.

- Что ж, хорошо. И с чем ты к нам пожаловал?

- Сказать, что Хальдер мертв.

Опять в толпе прошло движение. Опять старейшина нахмурился.

- А как, - спросил он, - Хальдер умер?

- Плохо.

Старейшина закрыл глаза... И я тут же добавил:

- А уходил он очень хорошо! Его сожгли на большом боевом корабле. И с ним были его товарищи. Они гребли, а он командовал, и звал меня с собой. И вот еще его, - я кивнул на Лузая. - И вот мы и пришли, - и на этом я замолчал.

Старейшина открыл глаза.

- Сюда, что ли? - спросил он с удивлением. - Он что, вас звал сюда?

Я промолчал. Я гневался - сам на себя. Зачем я начал с этого? Что, больше было не с чего? Звал меня Хальдер или нет, как звал, куда, зачем кому какое дело?! А тут еще Лузай:

- Мы ищем Хальдера, - сказал он с важным видом. - Хальдер ушел к своим богам. А его боги - здесь. Теперь и мы здесь. Вот!

- Да! - закивал старейшина. - Осталось только встретиться. Всего-то! Он, Хальдер, был большой шутник. То плащ себе добыл, плащ непростой подбитый ветром. А то и вообще... А тут я понимаю так: он приглашает вас... Но прежде мой черед! - и оглянулся, и окликнул: - Сьюгред!

И из-за спин дружинников - неспешно, скромно опустив глаза - к нам вышла девушка. Старейшина сказал:

- Вот это - Сьюгред, моя дочь. А я - Торстайн Скала, племянник Хальдера. А это мои люди, мой корабль, мои рабы. Нрав у меня весьма тяжелый, поэтому меня зовут Скалой. Но гости - это гости. Сьюгред, вели готовить стол!

Сьюгред ушла. Волосы у нее были белые как снег, а глаза синие как небо. А голос у нее, как я потом узнал...

Но к делу! Итак, пока они готовили стол, Торстайн усадил нас на скамью возле своей землянки, и сам сел рядом с нами, и попросил, чтоб мы поведали ему о том, что с нами было в море. Я рассказал ему о Гортиге, о воронах, о Вепре. Лузай кивал, поддакивал, а то и дополнял меня. Торстайн, внимательно нас выслушав, сказал:

- А ты удачлив, ярл. Вепря пометить и уйти - это дано не всякому! А дальше что? И вправду к Хальдеру?

Я утвердительно кивнул. А он сказал:

- Но встреча с Хальдером, клянусь всем, чем могу, это уже совсем нешуточное дело! Ты представляешь, как и, главное, где ты будешь его искать?

- Нет, - сказал я. - И это не моя забота. Раз он призвал меня, то, значит, должен встретить. И, думаю, это случится очень скоро.

- А для чего тебе эта встреча?

- Н-ну, скажем так... - и я задумался. - Нам есть о чем поговорить!

- О чем?! Он мертв, ты жив. Что между вами общего?

- Выходит, что-то есть. Но что, я не скажу, ибо это касается лишь нас двоих - меня и Хальдера.

- Ты скрытен, ярл!

- Да, я не женщина. Хочешь еще о чем-нибудь спросить?

- Пока что нет! - гневно сказал Торстайн, поднялся со скамьи и осмотрелся... и сказал: - Да нам уже и некогда беседовать. Вон, видишь, нас уже зовут! Пошли!

И мы пошли. Стол длинный был, накрыт на все селение. А яства были скудные. Нас посадили на почетную скамью, рядом с Торстайном. И им же сразу было сказано: сегодня пир по Хальдеру, у них такой обычай, а только завтра встретят нас; согласны?

Я согласился: да, пусть будет по обычаю.

И поминали Хальдера - грибной настойкой, рыбной кашей. Первым о Хальдере рассказывал старик, который знал его еще мальчишкой. Хальдер, поведал нам старик, уже тогда был очень храбр и ловок: он плавал быстро, как тюлень, а под водой мог оставаться дольше всех, а острогу бросал на сорок пять двойных шагов, да так, что пробивал борт лодки... И много еще прочего рассказывал старик - всего и не упомнишь. А после говорил Торстайн, потом его дружинники - которые постарше, - и я узнал, что Хальдер, связанный железной цепью, три дня лежал на линии прибоя, все думали, его давно сглодали крабы, а он перетирал, перетирал звено о камни - и цепь рассыпалась, и он ушел, а после отомстил своим обидчикам! А в следующий раз, когда его обманом заманили в хижину и завалили вход и подожгли, и хижина сгорела, рухнула, а он... он так потом и не признался, как он это сделал... а он ушел оттуда невредимым и всех, кто поджигал его, схватил и сжег на том же самом месте! А уж когда он завладел плащом, который ловит ветер, тут... Да! Счастливей его не было во всей здешней стране, в Окрайе. А потом...

Молчали все. И хмурились. Смотрели на меня. А я смотрел только на Сьюгред. Она смутилась и зарделась, и опустила взор...

Торстайн же, осерчав, сказал:

- Ярл Айгаслав! Мы ждем тебя. И Хальдер ждет.

Тогда я встал и стал рассказывать... О, я рассказывал! И если верить мне, то выходило так, что Хальдер был мне больше, чем отец! И что храбрей, умней, добрей его я никого и представить себе не могу! Еще я рассказал, как Хальдер покорил двенадцать наших младших ярлов и что ему платили дань и Безволосые, и Многоречье, Песчаная Земля и даже Руммалия.

- Да! - говорил я. - Да! Он был и в Руммалии, и жег их корабли, и грабил города, и даже осадил их Главный Город, и взял бы и его, разграбил бы и сжег, но руммалийский ярлиярл пришел к нему, встал на колени и руку целовал - как раб хозяину! И Хальдер сжалился над ним, забрал все ценное, что только было в Главном Городе, и возвратился к нам в Ярлград!

- А что было потом? - спросил Торстайн.

- Он умер.

- Как?

Я промолчал. Торстайн же усмехнулся и сказал:

- Скрывать тут нечего. Оно и так понятно. Они ему и отомстили, эти руммалийцы. Убили подло. Или отравили. Ведь так было?

- Да, так, - чуть слышно сказал я. - А ты откуда это знаешь?

- И знать тут нечего. Враг должен быть убит, а не унижен. Мертвый будет лежать и молчать, никому не мешать. Униженный же будет мстить, пока не отомстит. Ты все сказал?

- Да, - кивнул я.

- Тогда пусть теперь говорит твой человек. Лузай, мы слушаем тебя!

Лузай рассказывал о битвах в Руммалии. Рассказ его был прост, правдив, и это белобровым нравилось. Но только лишь Лузай дошел до перемирия, как Торстайн встал, сказал:

- Об этом мы уже наслышаны. Ты лучше вспомни о других походах.

Лузай опять рассказывал. И снова его слушали с почтением - все, даже Сьюгред. Мне было обидно.

Потом, уже почти под утро, Торстайн сказал:

- Довольно. Хальдер, я думаю, уже устал от нас. Пора и нам ложиться.

Нам постелили у огня. Лузай - счастливый человек! - как лег, так сразу же заснул. А я лежал, закрыв глаза, и думал: ну, вот я и пришел сюда, а дальше что? И ярл ли я? И звал ли меня Хальдер? И... Много я еще о чем в ту ночь успел подумать! Когда же я заснул, мне снился Хальдер: и он был мальчиком, и я был мальчиком, и мы стояли на поляне, в руках у нас были мечи - и мы рубились. То он меня одолевал, то я его, то снова он, то снова я, и тогда я кричал, грозил ему...

И этот крик меня и разбудил. Я подскочил и осмотрелся. Лузая рядом не было. И никого в землянке не было. Через распахнутую дверь я видел свет. Так, значит, уже день...

- Ярл, - тихо сказал кто-то, - ляг.

Я резко обернулся...

Сьюгред! Она стояла рядом, на коленях. И снова повторила:

- Ярл!

Я улыбнулся и сказал:

- А, это ты, красавица!

Она насупилась, ответила:

- Так говорить нельзя. Я не твоя раба. Ляг, ярл.

Я лег. А она опустила ладонь на мой лоб и уже почти доброжелательно продолжала:

- Тебе нужно еще немного отдохнуть, и тогда ты будешь совсем здоров.

- А что, я разве был болен?

- Да, очень. Ты ночью страшно кричал. Отец велел, чтобы все немедленно вышли отсюда и не слышали твоих криков.

- А что, - настороженно спросил я, - я кричал нечто такое, чего нельзя слышать другим?

- Нет, почему же, можно, - чуть слышно ответила Сьюгред. - Мужчины часто так кричат, когда у них есть враг. И так и ты кричал, убить его грозил.

- Кого? Я называл, кого?!

- Да. Называл.

Мне стало жарко. Я думал, думал... А потом воскликнул:

- Но это ложь! Зачем мне убивать его? Он ведь и так уже убит!

- Но, значит, не тобой. Или не так, как ты того хотел.

Сказала - и смотрела на меня! Смотрела пристально! Тогда я медленно, как будто невзначай, отвел глаза. А Сьюгред продолжала:

- Сперва отец сильно разгневался. А после засмеялся и сказал, что он теперь все понял! Что Хальдер для того и призывал тебя, чтобы ты все рассказал, как есть, а он, отец, потом отомстил бы тебе за него, за своего сородича. И он отомстит! Но будет это честно, по закону - он вызовет тебя сражаться на мечах.

- Сегодня?

- Нет. Сегодня ты наш гость. А завтра - враг. И завтра он тебя убьет.

Я снова повернулся к Сьюгред, хотел было спросить: "А если я его убью?"... но почему-то промолчал. И просто так лежал, смотрел на Сьюгред, думал, что до чего же она красивая! А Хальдер... Неужели это правда, что Хальдер заманил меня? А что тогда Лузай?! И я спросил:

- А где мой человек?

- На берегу. Беседует с дружиной. И там же мой отец.

Ну что ж, подумал я, им есть о чем поговорить. Лузаю теперь нужно доказать, что он здесь ни при чем, что он был верен Хальдеру. А я буду молчать! Я ничего им не скажу, ибо теперь всякое мое слово они будут невольно воспринимать как мою лживую попытку оправдаться. Но этого не будет, нет! Я - ярл! А если и не ярл, то только по рождению, но по тому, как я уйду, я буду настоящим ярлом!

Подумав так, я сразу успокоился и, повернувшись к Сьюгред, сказал так:

- Все хорошо. Ступай.

Она не шелохнулась. Тогда я улыбнулся и сказал:

- Ступай, моя красавица! Я больше не держу тебя.

Она сказала:

- Глупый ты.

- Да, глупый, - согласился я. - И потому ступай.

Она ушла. А я лежал. Я знал: завтра Торстайн убьет меня - ведь не зря же Хвакир так жутко, дико выл, когда мы расставались с ним - стоял на берегу, смотрел мне вслед и выл, и выл, и выл! Он, значит, знал, что меня ждет, он чуял, что замыслил Хальдер. Да и Белун, конечно, тоже это знал, но промолчал. И знал и Хрт! Но не остановил. А если это так, то, значит, я не просто ухожу, а по его велению. И я буду с мечом - это почетно. А каково было Щербатому? Его-то ведь сожгли! Конечно же, он проклинал меня. И ведь было за что! И Хальдер, я уверен, проклинал меня - и Хальдер тоже прав, я не ропщу на Хальдера, а нынче я и вовсе благодарен Хальдеру - ведь он позволил мне уйти с мечом. И завтра я уйду. Но я уйду к своим богам, а он ушел к своим. И, значит, нам никогда уже не встретиться. А жаль! Ведь если бы...

А! Что теперь! И я лежал и размышлял. И так я пролежал почти весь день. Никто меня не беспокоил. Было тихо. И на душе моей было легко и тихо. Я знал, что меня ждет, я приготовился. И мне, признаться, даже не терпелось: скорей бы день прошел, скорей бы миновала ночь, а там - в мечи и в тьму! А там - в неведомую, но, как говорят, счастливую страну! Хей! Хей!

Но вот пришел Торстайн. Сказал:

- Вставай. Сейчас придут рабы и будут накрывать на стол. Негоже при рабах лежать. Еще подумают: ты оробел, не можешь и подняться.

- Да, - сказал я, - ты прав. Пойдем.

Мы вышли из землянки, сели на скамью. Торстайн сказал:

- Сегодня ты мой гость. Пир - в твою честь. А завтра я хочу убить тебя.

- То есть, ты вызываешь меня?

- Да, вызываю.

- Что ж, будь по-твоему.

Мы помолчали. Потом Торстайн опять заговорил; на этот раз он спросил у меня:

- У тебя есть последнее желание?

- Пока что нет, - ответил я. - Я еще слишком молод, чтобы думать об этом.

- Но завтра я тебя убью!

- Это совсем не обязательно.

- Нет, обязательно! - гневно вскричал Торстайн и, весь трясясь от возмущения, встал, плюнул на землю, прямо передо мной, и широкими шагами ушел в землянку.

А я левой ногой растер его плевок. Вот до чего он был тогда неосторожен!

Итак, Торстайн ушел к себе в землянку, и стал распоряжаться там, всех подгонял и торопил, покрикивал на нерадивых. А я сидел себе у входа и помалкивал, смотрел по сторонам. Вижу: идут Торстайновы дружинники, а среди них идет Лузай, и он держится с ними так, как будто бы он их давным-давно знает, как будто он и сам из здешних. Идет - и вот уже меня не замечает, и вот уже почти проходит мимо...

- Лузай! - окликнул я.

Он вздрогнул и остановился. Я поманил его рукой. Он подошел.

- Сядь рядом, - сказал я.

Он сел. Сразу отвел глаза. И тогда я сказал:

- Мне уже все известно. Но я не виню тебя. И не кляну. И после тоже не предам тебя!

- Что?! - вздрогнул он.

- А то! И не трясись, Щербатым ты не станешь.

- Каким щербатым?

- А таким, которого мы бросили у рыжих. Завтра не твой - мой срок. И я уже готов к тому.

Лузай пожал плечами и спросил... Нехорошо спросил:

- Тогда зачем ты окликал меня?

- Не знаю.

- Знаешь! - вскричал Лузай. - Прекрасно знаешь! Страшишься уходить один, вот и меня с собой тянешь! Вот, думаешь, а вдруг они решат, будто и я с тобой заодин желал прикончить Хальдера! И тогда нас двоих... А! Что и говорить! - Лузай даже махнул рукой. - Не ярл ты, Айгаслав, - подменыш!

Подменыш! Х-ха! Как плетью по щеке! Я подскочил, я вырвал меч!..

Но все-таки опомнился, сел, помолчал, потом сказал:

- А, может, ты и прав. Ступай, Лузай. Я больше не держу тебя.

Он встал. А я сказал:

- Ты, помню, клялся мне на верность. Так я теперь... тебе ту клятву возвращаю. Отныне я тебе никто. Вот так! Ступай.

Лузай пожал плечами и ушел в землянку.

А мне стало легко. Совсем легко! Когда ты только сам себе товарищ, то есть когда ты уже ни от кого не получаешь и не ждешь поддержки, но зато когда тебе нужно думать и заботиться только об одном себе и больше ни о ком, тогда все становится намного проще. Как жаль, что я только сегодня это понял! Подумав так, я встал...

И тут же из землянки вышла Сьюгред и призвала меня на пир.

На этот раз стол был накрыт куда богаче прежнего. И то неудивительно: ведь это же был стол для гостя, а не по покойнику. Меня посадили в красном углу, на почетной скамье. Рядом со мной сидел Лузай. Но не о нем был разговор, а только обо мне. И только в честь меня одного и поднимали они тогда здравицы. Сперва они мне пожелали великое множество острых мечей, потом храбрых врагов... Но о большой воде упоминать не стали. Вместо того Торстайн сказал:

- Не обижайся, гость, но так уже получилось, что больше нам сказать тебе нечего. Это вчера мы много говорили, ибо прекрасно знали Хальдера. А ты для нас - совсем чужой человек. И из чужой страны. И потому нам очень любопытно, кто ты такой и откуда. Так расскажи нам о себе, поведай нам о своих родных местах, о своих родичах, о своих друзьях и своих недругах, и тогда мы с большим удовольствием снова поднимем здравицы.

- А за кого поднимете? - спросил у него я.

- За тех, о ком ты будешь нам рассказывать, - важно ответил Торстайн. - Вот ты расскажешь о своем отце, и мы выпьем за него. О брате и за брата. А о жене - и за жену. И за твою дружину, если таковая у тебя имеется. И даже за твоих врагов, если они, конечно, достойны этого. Ну, слушаем тебя. Итак, отец твой...

- Ярл. Звали его Ольдемар. Он был...

И я им рассказал об Ольдемаре - не все, конечно же, а только о его самых славных победах. За это мы и выпили. Потом я рассказал о ключнице. Сказал, что матери своей совсем почти не помню, а ключница мне заменяла мать, пять лет не отходила от меня, Хальдер ценил ее и жаловал... И выпили за ключницу. Потом... Я, сам не знаю отчего, вдруг так сказал:

- А братьев и сестер я не имел. И не женат пока. Но зато у меня есть невеста.

- И кто эта счастливица? - насмешливо спросил Торстайн.

- Дочь ярлиярла Руммалии. И потому, когда я завершу свои дела у вас, в Счастливом Фьорде, то возвращусь домой и тотчас соберу все свое войско, а войско у меня, как я вам уже говорил, весьма многочисленное и очень надежное, так вот тогда я вновь пойду на Руммалию, сожгу ее дотла, пленю их хвастливого и трусливого ярлиярла Цемиссия, приставлю ему к горлу меч - и он отдаст мне в жены свою дочь! Я привезу ее в Ярлград, она родит мне сыновей. Двенадцать сыновей - потому ровно столько у меня уделов, в каждый удел я посажу по своему сыну, они и будут моими младшими ярлами. А нынешних, мятежных младших ярлов, я всех казню, и после этого только один мой род и будет владеть всею моей землей. И будут сыновья мои по своей крови, по своей знатности равны самим Владыкам Полумира. Вот так-то вот!

- Что ж, это хорошо, это разумно, - сказал Торстайн. - Так выпьем за твою невесту!

Выпили. Один лишь я не пил - задумчиво смотрел на Сьюгред...

Да! И она вместе со мной не выпила! А после...

А после зашумело у них, у всех остальных, в головах - и они стали расспрашивать меня все сразу, наперебой, и обо всем подряд: что мы в нашей стране едим и что мы пьем, и как мы веселимся, и как мы воюем. И я отвечал им со всею возможной подробностью. Потом Торстайн сказал:

- Люди мои! Пора знать честь! Наш гость устал. А завтра у него тяжелый, трудный день!

И пир закончился. Все разошлись. Мне - теперь уже одному - было постелено в трапезной возле огня. Лузая же куда-то увели. Я лег...

И сразу же заснул. И спал без всяких сновидений. Утром проснулся свежий, отдохнувший. И снова никого в землянке в это время уже не было. Я сел, привалился спиною к стене и принялся ждать. Ждал. Ждал...

Явилась Сьюгред. Спросила:

- Ты голоден?

- Нет, - сказал я. - Вернусь, потом поем.

Она вздохнула. Я спросил:

- Боишься за отца?

Она кивнула. Я тогда... Вот тогда я и подумал: а до чего же ты красивая, красивее тебя я никого на свете не видел! Но красота нужна только рабыням. А дочерям свободных людей нужно золото, и чем больше золота, тем это лучше. Вот я вчера рассказывал о дочери Цемиссия. За ней, так говорят, Цемиссий выделил приданого пять больших торговых кораблей-зерновозов, доверху груженых червонным золотом самой высокой пробы. От женихов отбою нет! Но разве можно вас сравнить - тебя и ту ярлиярлову дочь, о которой даже сами руммалийцы, не стесняясь, рассказывают...

И я так и сказал:

- А ты красивей всех! И не нужна мне никакая Руммалия!

И тут я встал, и подошел к ней - совсем близко. Она не отстранилась...

И тогда я ее поцеловал! И обнял!..

Нет! Не обнимал я Сьюгред и не целовал. А лишь сказал:

- И ты будешь богаче всех на свете. Вот, посмотри!

Я развязал кошель, достал тот самый - огненный - диргем, сжал и разжал ладонь... И на ней было уже два диргема! Потом я проделал то же самое еще раз и еще, и еще, и еще! Диргемов а моей руке было уже столько, что они начали рассыпаться на пол!

- Что это? - поразилась Сьюгред. - Колдовство?!

- Нет! - засмеялся я. - Это приданое. Тебе. Будь счастлива! - и с этими словами я передал ей волшебный диргем. Она, не отводя своих глаз от моих, взяла его и очень тихо, но очень взволнованно спросила:

- А ты?

- Я? - словно удивился я. - Прости, но я спешу.

Она зажмурилась. И тут-то я ее поцеловал! В Ярлграде у меня рабынь...

Но, знаете...

Да что вы знаете! Да что вы в этом понимаете! Я отстранился от нее и вышел из землянки.

Торстайн, Лузай, и кое-кто из Торстайновых дружинников уже стояли неподалеку, на пригорке. Они явно ждали меня. Я подошел к ним и спросил:

- Где это будет? Здесь?

- Нет, - сурово ответил Торстайн. - Здесь и рабы будут глазеть на нас, и женщины. Зачем это? В сопку пойдем.

Пошли. Первым Торстайн, а следом за ним я, потом Лузай, потом уже дружинники. Мы поднялись уже довольно высоко, когда Торстайн сказал:

- Здесь!

Место было ровное и чистое. Торстайн, перехватив мой взгляд, сказал:

- Я посылал рабов, чтобы они убрали камни. Места достаточно?

- Вполне.

- Тогда начнем!

И начали. Он повернулся к солнцу и молился. А я молчал. И никуда я не смотрел. Вот разве что подумалось: зря ноги бил, зря Хальдеру поверил, лечь можно было и в Ярлграде.

- Готов? - спросил Торстайн.

- Готов! - ответил я.

И мы схватились за мечи, и обнажили их, и уже двинулись один на другого. Как вдруг...

- Ярл! - вдруг послышалось у меня за спиной. - Ярл Айгаслав!

Мы обернулись. Возле скалы стоял какой-то человек. И был он очень маленький - ростом не больше моего меча. И был он очень бородат, и очень стар, и одет он был в какие-то совсем уже невообразимые лохмотья.

- Ярл! - снова сказал он. - Хальдер зовет тебя.

Я растерялся и спросил:

- Куда?

Но этот очень низкорослый человек и не подумал мне отвечать. Вместо этого он без всякого видимого усилия притронулся своей тощей, костлявой и, конечно же, немощной рукой к высокой гранитной скале... И в ней, в той скале, тотчас же открылась маленькая, но тем не менее вполне достаточных размеров дверь. И эта дверь была открыта, в этом можно было не сомневаться, конечно же, для меня!

- Но, - сказал я, обращаясь к тому человеку, - я не могу. Я должен биться! Я...

И оглянулся на Торстайна. А тот был бел как снег и зубы у него громко стучали. Да и Лузай, и дружинники - все они тогда тоже очень сильно оробели.

- Торстайн! - воскликнул я. - Так как мне быть?

Торстайн молчал. Меч опустил. Зажмурился...

А этот странный человек опять сказал:

- Ярл Айгаслав! Хальдер зовет тебя. Ну, что ты стоишь?!

И я... пошел, послушный его жесту. И я вошел в скалу. И дверь за мной тотчас с лязгом захлопнулась. И наступила тьма. И тишина, конечно же...

2.

Щербатый сам был во всем виноват. Потому что, если бы не он, мы отсиделись бы тогда на корабле, а ночью снялись с мели и ушли - Хвакир помог бы нам.

Правда, я тогда про Хвакира ничего не знал. А вот Щербатый слышал его вой!

Но все равно мы бросили Щербатого, ушли. Хвакир нас вел - и мы спаслись. Казалось: радуйся, Лузай, ведь ты ушел от рыжих! Да, это так. Но как теперь уйти от ярла? Да и не ярл он, а подменыш, я уже точно это знал. Сомнений не было - исконный ярл не бросил бы Щербатого, исконный сам остался бы. А этот первым побежал! А что Хвакир нас вел... так это он не вел, а уводил - за Гиблый Лес, за Жадные Пески - и вывел к Морю Тьмы, в Град Гортиг. У нас был заколдованный диргем, мы с его помощью могли купить себе корабль - любой, самый лучший и самый надежный, - и мы бы не гребли тогда, как грязные холопы, а отдыхали бы, набирались бы сил. Но Айгаслав, подменный ярл, решил иначе. Мы промолчали про диргем, сели на весла. А после... Ха! А то, что он стрелял по воронью без промаха, так это только еще раз убедило меня в том, что он ведет свой род от Подкидыша. Подкидыш тоже был горазд стрелять из лука! Я усмехался, глядя на него, на Айгу-пастушка.

А поначалу меня, не скрою, очень тревожило то, что Айга - подменный ярл, ибо лжецы куда опаснее врагов, лжеца ничто не остановит. А вдруг, все время думал я, он посчитает, что я ему в тягость? Ведь то, как он поступил со Щербатым, это, скажу я вам... И потому и в Гиблом Лесу, и в Жадных Песках я постоянно был настороже. И потому только тогда, когда мы наконец добрались до Града Гортига, я позволил себе немного расслабиться и отдохнуть...

Но вы бы только видели тогда его, подменыша, глаза, когда он узнал, что на угощение своих новых друзей я истратил какую-то жалкую пригоршню диргемов! Я думал, он меня убьет. А жадность - это для настоящего воина и вообще последнее дело! Это и с ложью не сравнить! И он стал мне противен. И потому, когда уже на корабле ему вручили лук и отсадили от меня на корму, я наконец вздохнул с облегчением. Ну, думал я, вот мне и удалось от него отвязаться! А дальше, думал я, вот мы придем в Трантайденвик, сойдем на берег, и я скажу ему: "Ярл Айгаслав, я передумал идти к Хальдеру, я остаюсь у Гуннарда".

Да, это хорошо было придумано. Но все вышло по-иному. За нами гнался Вепрь, Вепрь нас настиг и протаранил нас, корабль затонул, мы чуть спаслись, и Гуннард звал нас с собой, но ярл сказал: "Нет, мы пойдем в Счастливый Фьорд. Лузай, вставай!". И я... Встал и пошел за ним. Потом я проклинал себя за это. Да что я, думалось, холоп? Нет! Тогда я просто побоялся, что он скажет: "Что, духу не хватает, да?"

А так хватило - тьфу! - и я пошел за ярлом. Пришли в Счастливый Фьорд, там поминали Хальдера. Все было хорошо, пристойно. А ночью ярл во сне кричал: "Хальдер! Убью!" и еще много прочего, подобного. Торстайн разгневался и разбудил меня, поднял меня, вывел меня во двор и стал расспрашивать. Конечно, можно было и смолчать, а пытками меня не запугаешь. Но Айгаслав, тогда я точно знал, - подменный ярл! - и потому я честно и довольно подробно рассказал белобровым вначале про то, как убивали ярла Ольдемара, а с ним и Айгаслава, его сына, и как потом в Ярлград явился Хальдер, привез с собою маленького мальчика со страшным шрамом на шее и утверждал, что это и есть Айгаслав, спасенный силою Источника, и как тому его известию не верили, и как был бунт, как Хальдер усмирял бунтовщиков, как мальчик рос и ненавидел Хальдера, а Хальдер делал вид, что ничего не замечает, ходил в походы, воевал - и побеждал - во славу Айгаслава, а Айгаслав молчал, молчал, а после, сговорившись с руммалийцами, прикончил Хальдера.

- А Хальдер что? - спросил Торстайн.

- А ничего, - ответил я. - Он хорошо ушел. И даже звал с собой.

- Кого?

- Его.

- Ну что ж, - сказал на то Торстайн и улыбнулся. - Нужно уважить просьбу дяди. И, думаю, что уже завтра же я помогу им, Хальдеру и Айге, встретиться.

- Как?

- Очень просто. Хальдер уже ушел, а вот теперь и Айгаслав уйдет. При моей помощи - я вызову его и зарублю.

- Но, - сказал я, - мне кажется, что Хальдер понимал эту их встречу совсем не так. Я думаю...

- А! Ты еще и думаешь! - гневно вскричал Торстайн. - Тогда воткни меч в землю, сядь и думай. Меч, говорили мне, мешает думать!

Я промолчал. Я понял, что спорить с этим упрямым диким человеком бесполезно. Ну а еще я знал, что Айгаслав, конечно же, подменный ярл... и в то же время здесь что-то не так, здесь есть какая-то загадка! Ибо когда бы Хальдер жаждал смерти Айги, он тогда бы сам с ним и посчитался! Вот, скажем, ярл склоняется к нему, сидящему у мачты, вручает ему меч... А Хальдер - р-раз! - хватает его за руку! Пусть даже Айга тогда бы и вырвался, спрыгнул на землю бы... А дальше что? Мы разорвали бы его - вот что! Ведь Хальдер указал нам на него! Или еще: корабль горит, Хальдер встает... но не командует гребцами, а кричит: "Айга! Сын мой! Убийца мой!" И что? Опять бы разорвали Айгу. Но Хальдер не желал того, а хорошо ушел, да еще звал с собой...

Да вот Торстайну это разве растолкуешь? И я решил: буду молчать и ждать, смотреть, что будет дальше. Здесь не моя земля и боги не мои, здесь - боги Хальдера и, значит, им, его богам, и принимать решение.

Торстайн же все уже решил! Он говорил:

- Завтра твой ярл будет убит и ты станешь свободным. А дальше что?

- Не знаю, - сказал я.

- Не знаешь! А я знаю! Это лето выдалось для меня не очень-то удачным: хоть я и взял неплохую добычу, но зато потерял восьмерых человек из дружины. Кое-кого я уже набрал взамен погибших... Но и для тебя место найдется.

- Какое?

- А гребцом. На левый борт.

Гребцом! Да и еще на левый! И это он смеет предлагать тому, у кого еще совсем недавно был собственный прекрасный корабль! По крайней мере не чета тому корыту, которое валяется на здешнем берегу. И я тогда очень сильно разгневался!

Но снова промолчал. А что мне было говорить? Я был один в чужой стране. Меня водили к кораблю, корабль хвалили, я молчал. Но Торстайну, похоже, не было никакого дела до того, молчу я или нет. Напоследок своей похвальбы он сказал, что принимает меня к себе в дружину гребцом на левый борт, и мы пошли обратно. А когда мы вернулись в поселок, ярл вдруг подозвал меня к себе и объявил, что я ему больше не нужен. Я надерзил ему, я думал, он меня убьет - да я бы и не защищался...

Но он и убивать меня не стал - вот до чего уже я стал ему не нужен!

Потом был пир. Меня ни ярл не замечал, ни белобровые. Ярл вел себя вполне достойно. Ярл не боялся их. Ярл много ел и много пил - и не хмелел. А мне кусок в горло не лез. Потом, когда пир кончился, ярла с почетом уложили спать возле огня, в тепле. А я ту ночь провел среди дружинников Торстайна. Мне отвели крайний тюфяк, у входа. О многом я успел в ту ночь подумать, ох, о многом!

Утром мы вышли из землянки, ждали ярла. Ярл долго спал. Торстайн уже начал ворчать. А я - был очень зол! - сказал:

- А ярлу так положено! Молчи и жди, когда он соизволит выйти к вам!

Торстайн аж побелел и выкрикнул:

- А завтра - твой черед!

- А хоть бы и сегодня!

- Как пожелаешь!

- А и пожелаю!

И он - руку на меч! И я - на меч!..

И чем бы тогда все это кончилось, я не знаю, но тут к нам вышел ярл. Торстайн приветствовал его, ярл отвечал. Было уже довольно поздно и тепло, роса давно подсохла, и потому, не теряя времени даром, мы сразу стали подниматься в сопку.

Поляна, выбранная для единоборства, была просторная и ровная, очень удобная. Ярл и Торстайн сказали нужные слова, потом Торстайн молился, ярл молчал, потом они сошлись и, обнажив мечи, уже почти было скрестили их...

Но тут явился этот странный человек - и ярл ушел в скалу. И дверь за ним захлопнулась... Нет! Никакой двери там не было! Я подбежал к скале, стучал, ощупывал, простукивал, кричал: "Ярл! Айгаслав!.."

Но ярл, конечно, не откликнулся. Вот так! Один ушел. Да ведь и звали только одного его. А я - изменник, трус, всеми забытый и отвергнутый стоял возле скалы, смотрел на белобровых, на Торстайна. Торстайн, оборотясь ко мне, что-то спросил, но я его не слышал. Обидно было. Гнев меня душил. О, думал я, какой же я глупец! Как я был слеп и ничего не видел! Ярл Айгаслав был настоящий ярл! Достойный! Ярый ярл! С подменным Хальдер разве бы пожелал встречаться?! А я - изменник, трус...

О, нет, вы ошибаетесь! Подумав так, я опустился на колени, неспешно вынул меч из ножен и также неспешно воткнул его в землю. Земля была довольно мягкая, рукоять моего меча легко в нее вошла...

- А! - закричал Торстайн. - Ты что?!

- А! - подхватили остальные.

Но я не слушал их - подправил острие меча и навалился на него всей грудью. Раздался неприятный хруст...

...Ну а очнулся я только на пятый день. Торстайн сказал:

- Счастливый ты.

- Счастливый? - удивился я.

А он сказал:

- Молчи. Потом поговорим, - встал и ушел.

А я лежал. Возле огня. Где прежде ярл лежал. Но ярла нет, ярл уже там, в неведомой стране, а я все здесь да здесь. Какой же я счастливый?!

А вечером, когда ко мне явилась Сьюгред, я спросил:

- Где Айгаслав?

- Ушел, - ответила она.

- Куда?

- Не знаю.

- А как зовут того, кто призывал его?

- Подземный человек.

Подземный! Вот так да! Но кто это такой, я тогда почему-то не решился спрашивать. Сьюгред напоила меня каким-то душистым лечебным отваром и сразу ушла. И вообще, и она, и Торстайн бывали у меня довольно редко. А присматривал за мной Акси Малютка. Он сказал:

- Ты все сделал правильно, и удар твой был верно рассчитан. Да вот твой меч не пожелал тебя убить. Значит, ты для чего-то еще нужен на этом свете.

- Для чего?

- Э! - засмеялся Акси. - Я и про себя-то этого не знаю! Я третий год уже в походы не хожу, слаб стал, а вот живу! А ты, когда поправишься... Вчера Торстайн сказал, что поставит тебя загребным.

Услышав это, я поморщился. Акси сказал:

- Я знаю, что ты думаешь. Мол, кто такой Торстайн?! Да и корабль у него старый, неказистый, да и на ходу он, небось, тяжелый. Но тут ты ошибаешься! В прошлом году на этом самом корабле Торстайн бил Гуннарда - ты его знаешь, того самого, по прозвищу Медный Язык. И, даю голову на отсечение, что Гуннард не очень-то лестно отзывался о нас. Но ты подумай: если бы мы действительно ни на что стоящее не годились, так кто бы это по сей день именовал наши места Счастливым Фьордом?! Ведь Хальдер-то давно от нас ушел.

- Куда?

- К вам, желтым листьям.

- Ну а потом куда?

- Это когда его сожгли? На Шапку Мира.

Тогда я попросил его, и он мне рассказал о Шапке Мира. Так у них в Окрайе называют огромную гору, которая якобы расположена где-то очень-очень далеко, на самом дальнем севере. Говорят, что эта гора столь высока, что даже зимой, когда везде вокруг царит непроглядная ночь, ее вершина по-прежнему освещена солнцем. И вот из-за того, что эта удивительная гора выше всего на свете, ее и именуют Шапкой Мира. Внизу она покрыта льдом и снегом, но зато на ее вершине настолько жарко, что там можно ходить в самых легких одеждах. И еды и питья и врагов там в несчетном числе! И там же, на той Шапке Мира, стоит и Чертог, то есть жилище Винна, их самого старшего бога. И Хальдер там, в гостях у Винна, теперь каждый день пирует и сражается.

- А как туда добраться? - спросил я.

- Никак! - развел руками Акси. - Летом подступы к Шапке Мира охраняют дикие и свирепые племена, которых мы именуем морфами, а зимой, когда морфы спят, разве можно решиться на столь безрассудное путешествие, когда ничего вокруг не видно?

- Но ведь, наверное, кто-нибудь все равно пытался это сделать?

- Да, - согласился Акси. - Конечно, пытались. И не раз. Но обратно никто из них не вернулся.

- Так, может быть, они дошли до Шапки Мира и остались там?

- Все может быть. Я не берусь судить о том, чего не знаю.

- А где мой ярл? Тоже в Чертоге?

- Нет. Я думаю, что он ушел к подземным людям. Да ты же сам видел, как из скалы вышел подземный человек, взял Айгу за руку... Ну, и увел!

- А часто у вас такое случается?

- Конечно, нет! И то, обычно это так: кто-нибудь вдруг просто исчезает без всякого следа. Но чтобы вот так, у всех на виду, подземный человек пришел к кому-нибудь, призвал его и увел за собой - такое у нас здесь впервые. Теперь у нас никто в сопки не ходит. Боятся все!

Я засмеялся и сказал:

- Ну, их-то брать не станут.

- Мало ли! Подземцы - злой народ. Говорят, что те, которые им попадаются, потом работают на них до полного изнеможения. Если приложить ухо к земле, то почти всегда можно различить, как грохочут молоты в подземных кузницах.

- Но ярлу, - сказал я, - такое не грозит. Его же призвали к Хальдеру.

- Это совсем не обязательно, - с усмешкой возразил Акси. - Подземцы это не только злой, но и очень лживый народ. Они-то и друг друга обманывают с превеликим удовольствием, а уж что касается нас, настоящих людей, то тут они тем более своего не упустят. Когда подземец вышел из скалы и окликнул твоего господина, все наши очень испугались. А вдруг, они подумали, он вздумает и их заманивать? Но, к счастью, обошлось.

Я слушал Акси, хмурился. Я понимал: он мне не лжет, а просто повторяет то, чего наслушался от других. Глупец! Да и Торстайн глупец. И трус - я же прекрасно видел, как он задрожал, когда увидел этого мерзкого человечка из скалы. Хоть этот человечек-то - тьфу, не на что было смотреть! И потому мой ярл его ничуть не испугался, смело вошел в скалу...

И вот время идет, а его все нет и нет обратно. Ну что ж, наверное, не зря здесь у них, в Окрайе, говорят: "У каждого своя судьба - кому в Чертог, а кому и к подземцам". И я был мрачен, гневался, я спрашивал у Сьюгред, сколько мне еще так лежать, и зачем. Она не отвечала. Значит, еще долго. Я спать не мог. Я почти что не ел. А потом моя рана, которая и так все не заживала и не заживала, и вовсе начала гноиться. Акси первым заметил это и невесело сказал:

- Похоже, скоро ты умрешь.

- Похоже, - согласился я.

- Небось, не хочется?

- Не знаю, - равнодушно сказал я.

- О! - сказал Акси. - Это хорошо. Тогда тебе будет легко умирать. Но прежде ты должен попрощаться.

- С кем?

- С нами, с кем еще!

- А как у вас прощаются?

- А очень просто. Когда приходит такой срок, тебя садят в углу - вон там, на ту скамью, - дают тебе еды, питья, какого пожелаешь, а мы садимся здесь и здесь и здесь, и слушаем. А ты нам должен все рассказывать.

- Все?

- Обязательно. Для остающихся это весьма и весьма поучительно - знать все. Ну а для уходящего... Вот, даже взять тебя. Зачем тебе что-то скрывать, когда ты все равно уходишь, и уходишь навсегда? Это при жизни нами принято некоторые из своих мыслей утаивать, недоговаривать, прятать, носить в себе. Но если собираешься уйти совсем, то это нужно делать налегке, оно так надежнее. Я же говорил уже, что Шапка Мира - это очень далеко, путь до нее тяжел, особенно зимой, и потому чем меньше при тебе всякого груза, тем тебе будет проще идти, и потому тем короче окажется твоя последняя дорога.

- Но я, - воскликнул я, - не белобровый! Так разве меня ждут на Шапке Мира?

- Конечно, нет! Но тебя ждут в твоей земле. А это тоже, скажем так, путь неблизкий. Это во-первых. А во-вторых, у нас такой обычай, так у нас все уходят. И так и ты уйдешь!

- Возможно, - сказал я; мне не хотелось с ним спорить.

Да и еще подумалось: а спорить-то зачем? Также зачем, когда я ухожу, мне что-то скрывать, тем более от них, от белобровых?! Ведь никто из них до нашей страны никогда не доберется и, значит, никому из наших не сможет повторить того, что я им здесь буду рассказывать. А посему пусть будет так, по-здешнему: пусть они сходятся сюда, ко мне, пусть рассаживаются, где как кому удобнее, и слушают, и слушают, и слушают... А что! Им теперь некуда спешить - море давно уже и накрепко замерзло, а солнце как зашло, так и взойдет теперь только весной. Акси так и сказал:

- Наши люди очень довольны тем, что ты собрался уходить в такое спокойное время. Ведь они теперь все свободны до самого Старшего Винна.

- А Старший Винн, это когда?

- Это нескоро. Но, думаю, каким бы любопытным ни был твой рассказ, ты к тому времени все равно успеешь его закончить. Ведь так?

- Да, - согласился я, - надеюсь, это будет так. Что ж, я готов начать!

Акси ушел, созвал своих сородичей. Меня пересадили на почетную скамью, потом мне поднесли кубок с питьем, рядом с кубком поставили мису с едой, потом зажгли по всем углам побольше плошек, и только уже после всего этого чинно расселись - каждый, где кому положено.

И тогда я и начал свой рассказ. Сперва я рассказал, как я родился, кто мои родители, потом какой у нас был дом, как звали моих братьев и сестер, потом как, кем и почему был убит мой отец, как мы его похоронили, как я уже на следующий день пошел, мстил за отца - и как меня схватили, посадили в яму, как ярл - наш, глурский, младший ярл - помиловал меня и мне вернули меч...

Да! Ничего я не скрывал. Если я чего в той своей прежней жизни боялся, то так теперь и говорил: "боялся". Или "убегал", если я убегал. А если предавал, то теперь говорил: "я предавал - того-то и того-то, потом за то платил тем, тем и тем". Сейчас я всего этого вам не повторяю, потому что зачем вам это все, да и, опять же, вы же не белобровые. Так что кто знает, может, кто-нибудь из вас и встретит того, о ком я им рассказал, - и передаст...

Хотя и это меня теперь совсем не страшит. Однако зачем вам теперь слушать все то, о чем я им тогда так подробно рассказывал? Это вас очень быстро утомит.

А их не утомляло! Им наши земли - это как дивная, сказочная страна. Они сидели молча, все в величайшем внимании, а я им рассказывал, рассказывал, рассказывал почти без остановки - день, два, четыре, пять...

И, знаете, мне понемногу становилось все легче и легче! И уже на седьмой день я вдруг с удивлением заметил, что моя рана начинает закрываться и уже больше не гноится. А вот, на восьмой день, и голос мой окреп, а на девятый вот уже...

И вот тогда, примерно с десятого дня - прости меня, Великий Хрт, - я стал кое-что не договаривать, а кое-что и приукрашивать. А началось это с того, как я в своих воспоминаниях дошел до странной смерти Хальдера. Тогда-то мне впервые и подумалось: "Лузай! Когда ты рассказывал о себе и при этом ничего не скрывал, то это было твое дело, дело почти покойника. Однако вот так же откровенно говорить о других, еще живых - разве это по чести?" Подумав так, я замолчал на полуслове, закрыл глаза... и вновь к себе прислушался... и вновь услышал тот же самый голос. И этот голос говорил: "Да, о живых, Лузай! Ибо твой ярл, твой господин ярл Айгаслав не мертв!" Вот так! Я медленно открыл глаза и удивленно, как будто впервые их вижу, посмотрел на собравшихся. Торстайн, откашлявшись, сказал:

- Итак, ты говорил о том, что вы сошлись в Забытых Заводях и ждали, когда Хальдер даст вам знак о выступлении в поход на Руммалию. Но тут вдруг прискакал гонец и объявил... Что объявил?

- Что Хальдер мертв.

- А дальше что?

- А дальше... была смута.

- Как?! - поразился Торстайн. - Ты же раньше мне совсем не так рассказывал!

Я прикусил губу, подумал и сказал:

- Раньше - это было раньше. А теперь - это теперь. Я собираюсь умирать. Ты что, не веришь мне, умирающему!?

- Н-ну, хорошо, - согласился Торстайн. - Продолжай. Мы слушаем тебя.

И я продолжал: о том, что, мол, после смерти Хальдера многие наши воины были очень смущены этим печальным событием и уже совсем не верили в удачу предстоящего нам великого похода. Ну а потом и более того: бунтовщики задумали прикончить ярла Айгаслава, который по-прежнему упорно стоял за немедленное начало войны. Тут и начался бунт. Бунт был почти всеобщим, но, тем не менее, ярла им взять не удалось, ярл отбился от них и ушел, я взял его на свой корабль, и мы спешно пошли вверх по реке. Мы шли по зову Хальдер. Мы...

О! Я говорил, я слушал сам себя - и удивлялся. Великий Хрт! Ведь я не лгал! Ведь так оно и было. Я говорил о том же самом, что и раньше, но теперь у меня все почему-то получалось совсем по другому! Торстайн, слушая меня, все больше хмурился, ему мой нынешний рассказ явно не нравился, и потому я чувствовал, что еще совсем немного, и он снова перебьет меня и выставит, самое малое, на смех. А быть посмешищем - это и мертвым нежелательно.

Но я все же сказал:

- Да, ярл ушел от них. Но он ушел совсем не оттого, что испугался. Ведь он мог запросто их усмирить! Да вот не пожелал.

- Не пожелал? - переспросил Торстайн. - Х-ха! Ты, мертвый человек, совсем уже заврался! Один - и усмирить их всех. Чем?!

- Огненным диргемом.

- А это еще что такое?

Я объяснил, какой он из себя, этот диргем. Тогда Торстайн спросил:

- А где сейчас этот диргем?

- У ярла.

- Ну конечно! А ярл ушел под землю и уже никогда оттуда не вернется. Так что теперь ты, безо всякой опаски, можешь выдумывать о нем все, что пожелаешь!

- Но... - начал было я...

- Молчи! - гневно сказал Торстайн. - Ты лгал. Ты лжешь. И дальше будешь лгать. Но я больше не намерен это терпеть. И потому я убью тебя. Прямо сейчас!

- Как пожелаешь, - сказал я. - Но очень скоро мой ярл Айгаслав вернется сюда, узнает, как ты со мной поступил, и тогда тебе не поздоровится.

- Да уж! - насмешливо сказал Торстайн. - Твой ярл вернется! Только, сдается мне, это скорее ты за ним последуешь! - и с этими словами он встал, поднял меч и замахнулся на меня.

Я улыбался. Х-ха! Смерть от руки врага! Чего еще можно желать?! Но тут...

- Отец! - вскричала Сьюгред.

И подошла к нему, и что-то прошептала ему на ухо. Торстайн задумался. Потом сказал:

- Ну что ж! Возможно, моя дочь и права. Когда - пусть это даже враг и лжец - собрался уходить, тогда он, по нашим законам, может говорить все, что ни пожелает, а мы не должны ему в этом мешать. Он помешает себе сам! Ибо чем больше он оставит при себе нерассказанного, тем и труднее будет его путь. Вот почему на Шапку Мира восходят только те, кто идет налегке! Итак, я снова слушаю себя!

И с этими словами он сел на свое прежнее место. Я продолжал рассказывать. Торстайн уже не хмурился. Но слушал он меня недолго; очень скоро он снова поднялся и сказал собравшимся:

- Наш гость, как вы сами видите, очень устал. Завтра продолжим разговор.

Все понемногу разошлись. Торстайн велел - ушел и Акси. А сам Торстайн не уходил. И Сьюгред оставалась с ним. Торстайн подсел ко мне, сказал:

- Прости меня, Лузай. Я понял: ты не лгал! Теперь я поверил в волшебный диргем. Но им, - и он кивнул на дверь, - зачем им всем об этом знать? Итак, ты говорил, что Айгаслав мог снова покорить Ярлград. То есть купить?

- Да, несомненно, - сказал я. - Но он не пожелал этого. Он жаждал встречи с Хальдером, и потому ушел. Спешно ушел!

- А для чего ему был нужен Хальдер?

- Я не знаю. Ярл мне об этом не рассказывал. И мы пришли сюда, подземный человек призвал его, и он...

Я замолчал. Торстайн кивнул, сказал задумчиво:

- Да, настоящий ярл! - и, повернувшись к Сьюгред, попросил: - Подай-ка мне это.

И Сьюгред подала Торстайну...

Огненный диргем! Я вздрогнул и спросил:

- Он?

- Он, - кивнула Сьюгред.

Торстайн же улыбнулся и сказал:

- Ярл Айгаслав был смел, умен и щедр, как никто!

И сжал кулак, разжал - и на ладони у него лежало уже два диргема. Потом он проделал это еще раз пять или шесть, после чего протянул руку, полную золота, к Сьюгред, и раздраженно сказал:

- На, забирай!

И Сьюгред забрала диргемы.

- Ступай!

Она ушла. Мы помолчали. Потом Торстайн сказал:

- Ярл Айгаслав был настоящий ярл. И храбр, и щедр. И вообще! Я ждал его, чтобы убить, а он, оказывается, зла на меня не держал. Он, выходя ко мне, подарил моей дочери Сьюгред вот этот диргем и сказал: "Это тебе. Приданое". А вот если бы не дарил, если бы сохранил при себе этот волшебный диргем, так, глядишь, и откупился бы от подземцев и вернулся бы обратно к нам. И тогда бы я с великой радостью женил его на своей Сьюгред. А так... Да что теперь! Разбыкался!

А я сказал:

- Но, может, он еще и жив. Он, может, одолел подземцев. Мне голос был. Я видел сон...

- Ха! - перебил меня Торстайн. - Сон! Голос! Ха! Давно ты не держал меча, Лузай. И стал совсем как женщина!

Я почернел! Хотел было вскочить!.. Сил не было. А он больше ни слова не сказал. Встал и ушел.

А я всю ночь не спал. Лежал и гневался... И чувствовал, как силы во мне прибывают, прибывают, прибывают! И утром я почувствовал себя уже совсем здоровым. Но виду не показывал. Когда они опять сошлись ко мне, я им рассказывал о том, как мы сюда пришли, как пировали, как Айгаслав отрекся от меня - и это было справедливо, - как он потом вошел в скалу, а я встал на колени, приладил меч и навалился на него...

И замолчал. Потом сказал:

- Но я тогда не умер. Я, значит, для чего-то жил. Теперь я знаю, для чего. Пусть все уйдут, но останется Сьюгред.

И все ушли. Сьюгред осталась. Я поманил ее к себе, и Сьюгред подошла и села рядом со мной. Теперь я должен был сказать ей все, как есть, но долго не мог на это решиться. Тогда она сама сказала:

- Я знаю, ты собрался уходить.

Я промолчал. Тогда она опять сказала:

- Но зачем? Ведь твой хозяин жив. Ты должен ждать его.

- Ждать! - усмехнулся я. - Ждут только женщины. Вот ты и будешь его ждать. А я уйду. К нему!

- Но ты уже однажды уходил, и ничего у тебя из этого не получилось.

- Значит, тогда я уходил неправильно. Или не вовремя. Теперь же самый срок. Я рассказал вам всю свою жизнь, значит, я от всего живого избавился. И моя рана зажила, ко мне вернулись мои прежние силы. Да и потом, а это важнее всего, мне был голос: "Ярл жив!" А потом мне приснился вещий сон о том, как он, мой ярл, блуждает среди скал. И он словно ослеп, он ничего не видит. А мне, наоборот, очень хорошо видно, что перед ним, совсем неподалеку, на песчаном морском берегу стоит корабль. Этот корабль готовится к отплытию, и ярлу нужно поспешать, чтобы успеть на этот корабль. Но он не видит корабля, а продолжает бесцельно блуждать среди скал. Я изо всех сил кричу ему, куда нужно идти, но он меня не слышит. И, главное, он слеп. И это все подземцы, да! Это они его околдовали. А был бы с ним диргем, так бы... Глупец! Зачем он тогда подарил его тебе?!

- Он не глупец, - строго сказала Сьюгред. - Он просто очень сильно полюбил меня.

Я усмехнулся. Женщина! Ярл полюбил ее и щедро одарил - ну как же тут удержаться и не похвалиться?! А то, что этот ярл теперь как раз из-за того, что...

Хватит! И я прямо сказал:

- Отдай диргем!

- Тебе?

- Ну а кому еще?! Отдай, я говорю! И я пойду с ним к подземцам. Они скупы. И очень алчны! А я им покажу этот диргем и объясню: мне ничего взамен не надо, ну разве только умереть, упасть - вслед за хозяином, в вашу треклятую скалу! И, думаю, им придется по нраву это мое предложение, ибо они очень алчны. А там, уже в скале, когда мы с ярлом снова будем вместе, то мы уж как-нибудь с ними справимся, в этом можно даже не сомневаться. Ну так отдашь диргем?

- Отдам, - тихо сказала Сьюгред. - Только совсем не потому, что я тебе поверила. Глупец! Трижды глупец! Подземцам нужны души, а не золото, которого у них и без того предостаточно. Ярл жив, ибо душа его чиста. И он скоро придет сюда, и мы поженимся. А ты... Держи! - и она бросила мне...

Тот самый, огненный диргем. Я подхватил его, сжал в кулаке. За что она меня в тот миг так ненавидела, я, честное слово, не знаю.

Да и ладно! Итак, Сьюгред ушла. Я подождал еще немного, а после встал и взял свой меч, опоясался. Потом порылся по углам, нашел хороший плащ, надел его. Потом налил в плошку огня, прикрыл его полой плаща и вышел из землянки.

На улице было темно и очень холодно. И небо было черное, без звезд и без луны. Акси рассказывал, у них зимой небо всегда такое. Я постоял, подумал - и пошел. И вот я миновал последнюю землянку и начал подниматься в сопку. Тропу я помнил хорошо, а снег был неглубок, я шел довольно быстро.

Когда же я взошел на ту поляну...

То мне подумалось: а ведь действительно, Сьюгред права! Кому я нужен со своим диргемом? Ну, золото, ну, много золота, ну, даже очень много золота - но это для меня. А вот для них, живущих под землей, то есть именно там, где это золото рождается и прорастает, и вьется хитроумными кореньями, и прячется от нас... Но не от них! Ибо они, как говорят знающие люди, даже через самый крепкий гранит видят на сто шагов вперед!

И вдруг меня окликнули:

- Эй, ты!

Я обернулся...

Никого не видно! Тогда я поднял плошку, посветил...

И увидел подземца, стоявшего возле самой скалы. На нем был белый лисий плащ с глубоким, низко надвинутым на глаза капюшоном. Скала была в снегу...

- Эй, ты! - опять сказал подземец. - Чего пришел?

Я подошел к нему, почтительно кивнул, полез в кошель, достал диргем...

Мне было очень неудобно - в одной руке огонь, а во второй диргем; чуть что - я до меча не дотянусь...

Я сжал ладонь, разжал - и зазвенело два диргема. Подземец тихо, хищно засмеялся. Тогда я снова сжал, разжал - и показал, что получилось. Подземец ничего не говорил и даже не смеялся. Тогда я, помолчав, сказал:

- Я отдаю его тебе. А ты за это мне... Ты позволишь мне помочь моему господину. Он ничего не видит и не слышит, вот я и хочу подсказать ему, куда ему надо идти.

- И это все?

- Да, все.

Я замолчал. И ждал. Подземец протянул мне руку. Я передал ему диргем.

- Глупец! - сказал подземец.

- Почему?

- А вот! Смотри!

Он сжал ладонь, разжал...

И из нее вдруг полыхнул такой сильный огонь, что я ослеп, оглох, упал! А после...

3.

Подземец обманул Лузая. Сперва он отнял у него диргем, потом убил его, загнал в скалу и там превратил его в раба. И это говорю вам я, Акси Малютка, который никогда не лжет и все, что ему надо, знает. Да, я внимательный! В тот вечер я сразу почуял, что Лузай что-то затеял. И потому, когда все начали выходить из землянки, я спрятался под скамью и оттуда все прекрасно видел и слышал. Сьюгред была права: Лузай - глупец. Но, с другой стороны, если человек всерьез собрался умирать, то ему нельзя мешать.

Вот я и не мешал. Лузай без спросу взял мой плащ, оделся и пошел. И я пошел за ним. Если бы он тогда заметил меня, то я бы сразу поднял крик: "Отдай мой плащ!" Но, на его беду, он меня не заметил, все обошлось без криков. Потом, когда Лузай вышел на ту самую поляну, где осенью забрали ярла, я лег неподалеку и затаился. В снегу было теплей, чем на ветру. А ветер тогда сильный был - он относил слова, я ничего не слышал. Зато я прекрасно видел, как подземец взял у него монету, сжал и разжал кулак...

И полыхнула молния! Потом стало совсем темно. Потом я подбежал туда, где только что стоял Лузай...

А Лузая там уже не было. Подземца тоже не было. Даже следов их не было. Но я прекрасно знал, где их надо искать! Я лег, приложил ухо к скале... И точно! "Бум-м!" - молотом. - "Бум-м! Бум-м!" Это Лузай уже работает как раб. А после смех - это подземец радуется своей хитрости. А после снова: "Бум-м!" и снова: "Бум-м!" Но дальше я уже не слушал. Встал, отряхнулся, вернулся в поселок. Вошел к себе в землянку, посидел, подумал. Потом пошел к Торстайну. Тот меня выслушал, разгневался - и повелел, чтобы к нему немедленно призвали Сьюгред.

Когда она пришла, я снова рассказал, как было дело. Сьюгред сказала:

- Негодяй!

- Я, что ли? - удивился я.

- Да, ты! - сказала Сьюгред. - Негодяй. Ты смел меня подслушивать! А этот... Раб! Купить хотел - и самого его купили. А ярл не покупал!

- Да, это так, - сказал Торстайн. - Когда ярл уходил, мы молота не слышали. И, получается... - а после засмеялся и сказал: - А что! Быть может, ярл и впрямь уже дошел до Шапки Мира! Сейчас сидит там, пирует с Хальдером! А если... Нет! - он спохватился. - Нет! А вот Лузая жаль! Он был хорошим воином.

- И взял мой плащ, - напомнил я. - А плащ был длинный, теплый.

Сьюгред молча сняла с себя плащ и швырнула его в меня.

- Рад, - сказал я насмешливо. - Премного, - сказал я...

И замолчал, ибо Торстайн вскочил, меч выхватил и пригрозил:

- Будешь молчать - и будет хорошо! А нет...

Я опустил глаза, чтобы он не видел, как они сверкают. И он, ничего не заметив, велел, чтобы я скорей проваливал. И я ушел. Я не люблю Торстайна. Он человек недобрый, мстительный. И его дочь ему подстать. Я двадцать лет служил этой семье, кровь проливал, и что я за все это получил? Богатство? Славу? Женский плащ! Короткий, весь расшитый бисером! Как будто я... Тьфу, гадко объяснять! И я пошел и бросил его псам. Псы были голодны, порвали плащ, сожрали. На следующий день Торстайн спросил:

- А где твой новый плащ?

- Не знаю, - сказал я. - Да и зачем мне плащ? Я же в поход не иду.

- Да, не идешь. Куда тебе такому!

А я подумал: х-ха, да если бы я даже и мог, то все равно бы с тобой не пошел! Ведь ты...

Однако я не буду забегать вперед. Итак, все по порядку. А он был такой: вот настал день Старшего из Виннов, и, по обычаю, Торстайн и все его дружинники ушли в поход, бить морфов. То есть тех самых дикарей, которые живут за сопками, в топких болотах. Весной, как только сходит снег, морфы выходят из своих берлог, приходят к нам и грабят нас, и жгут наши дома, и убивают всех подряд. И мы тогда их тоже убиваем, сколько сможем. Но их такое множество, что всех не перебить. А летом по болотам не пройти, бегущих не догнать, и потому мы ждем зимы, и вот тогда уже приходим к ним и разрываем снег, и ищем их берлоги. А морфы в это время крепко спят! Они как засыпают с осени, так после спят до самого весеннего тепла. И потому зимой, на Старшего из Виннов, когда у морфов самый крепкий сон, мы и приходим к ним и убиваем их!

Так было и тогда: Торстайн собрал дружину и ушел бить морфов. А женщины и дети, рабы и старики... и я - все мы остались во Фьорде. Я сторожил корабль вместе с двумя мальчишками. А появляться в поселке мне было строго-настрого запрещено. Так повелела мстительная Сьюгред. Поэтому вернулся я к себе только тогда, когда из похода вернулся Торстайн.

И вот Торстайн и все, кто с ним ушел, вернулись, и мы сошлись, и на пиру нам было сказано: они ходили к Шапке Мира! Ну да, конечно же, Торстайн не удержался. И он затеял это еще здесь, еще до похода на морфов, я это тогда еще чуял! Так что теперь, на пиру, Торстайн бесстыже лгал, когда сказал, что это у них получилось совершенно случайно. Он так рассказывал:

- Нет, я не ожидал того! Да и никто не ожидал! Мы тогда уже третий день как потеряли тропу и шли наугад. Вдруг Дарки закричал: "Смотрите!" И это было удивительное зрелище! Вокруг, куда ни глянь, было черным-черно, а там, куда он нам показал, горела яркая полоска света. Мы сразу догадались, что это такое, поэтому поспешно сошли с саней, опустились на колени, и стали жарко прославлять наших великих Братьев-Прародителей. Ведь мы тогда очень надеялись на то, что если они сейчас смилостивятся над нами, то еще совсем немного - и мы войдем в Чертог!

- А дальше было что? - спросил я.

А дальше, как рассказывал Торстайн, и это дружно подтвердили все его спутники, первым делом они пересчитали все имевшиеся у них запасы съестного и пришли к единодушному выводу, что этого у них вполне достаточно для дальнейшего продолжения похода. Ведь, как давно уже известно, даже в самую тихую и безветренную погоду Шапку Мира можно рассмотреть только тогда, когда ты находишься от нее не далее, чем в восьми переходах, а у моих сородичей припасов было на все десять. Риск, сами понимаете, был весьма небольшой. Передохнув и накормив собак, они зажгли костер, сожгли на нем великие дары, пропели гимн - и двинулись дальше.

Погода была ясная, морозная. Торстайн и его люди пребывали в таком прекрасном расположении духа, что им казалось, будто едва ли не с каждым их шагом заветная вершина становится все лучше и лучше видней, иными словами все ближе и ближе. И вообще, первый, второй и третий переход они прошли безо всяких трудностей и неприятностей. А на привалах они каждый раз возжигали на своих кострах богатые дары.

Четвертый переход был посложней, потому что тогда поднялся сильный встречный ветер, запуржило. А когда мои сородичи наконец остановились на привал, развели костры и только приготовили еду...

Как из темноты вдруг показался странный человек. Он шел мимо костров и всех приветствовал по именам... хотя никто его не знал! А был он из себя ничем не примечательный - плащ, под плащом кольчуга, меч, а на лицо он был не стар, но и не молод, был как все мы белобров и как все бородат. Других примет у него не было.

И вот этот странный и никому не известный человек подошел к костру Торстайна и сел там, не спросясь и не представившись. Он только сказал:

- Торстайн, я очень голоден.

Торстайн велел подать ему еды, и незнакомец ел. Торстайн был очень недоволен, но молчал. У нас ведь так заведено: кто бы к тебе зимой ни пришел, пусть это будет даже твой самый злейший враг, ты все равно должен кормить его до тех пор, пока он окончательно не насытится.

А незнакомец ел и ел и ел! И мы уже почуяли неладное...

Но гость, это на то и гость, тем более гость незваный. Если к тебе пришел незваный гость, значит, тебя испытывает Винн. А может, это и сам Винн к тебе пришел! И потому, когда незнакомец съел все, что было в наших котлах, Торстайн велел развязывать мешки с припасами, и незнакомец снова ел - уже холодное, сырое. А ветер завывал и завывал. А снег сыпал все гуще и гуще. Мороз крепчал...

И незнакомец съел все до последней крошки! Встал и утер ладонью рот, сказал:

- Прощай, Торстайн!

- Прощай.

Незнакомец надел рукавицы, поправил капюшон плаща, неспешно развернулся...

И тут же исчез! Исчезли и последние сомнения: конечно, это к ним являлся Винн. Но для чего? Торстайн сказал:

- Он нас испытывал. Но пусть и не надеется! Да, у нас не осталось припасов. Но зато настойчивости нам не занимать! Мы пойдем и без припасов, налегке. Подумаешь - четыре дня поголодать! Случалось и похуже.

Да, несомненно, это так. Но, говорили многие, Винн нас пока что только предупредил, Винн показал, что он не хочет пускать нас на Шапку Мира. Но если мы будем упорствовать, он снова придет к нам, и этот второй его приход принесет нам немало беды!

- Нет! - возражал Торстайн. - Он больше не придет. Он же сказал: "Прощай!"

- Да, - соглашались, - этот - да. Но Винн-то не один, их трое!

Только Торстайна разве переспоришь? Он дал им отдохнуть, а после сам развел костер и приказал бросать в него дары. Бросали. А после запрягли собак и двинулись прямо в пургу. Пурга не унималась. Но свет от Шапки Мира был уже так ярок, что заблудиться было уже просто невозможно.

А на привале развели костры и только полегли...

Как снова появился незнакомый человек, прошел мимо лежащих, всех поприветствовал, потом подсел к Торстайну и сказал:

- Я очень голоден.

Торстайн сказал:

- Вчера я уже угощал тебя...

- Нет, - усмехнулся незнакомый человек, - то был не я.

- А кто?

- Мой младший брат. А то, что у тебя сегодня нет никакой приличной для гостя еды, так ты не волнуйся, я не привередливый. Я съем твоих собак.

- Всех?

- Да.

Торстайн не спорил. И Средний Винн съел всех собак, утерся, встал - и исчез. Дружинники, опомнившись, кричали:

- Назад! Домой!

- Пешком? - со смехом спрашивал у них Торстайн. - Недалеко же вы уйдете!

- А что, - кричали все, - ждать, когда Старший явится?

- Да, получается, что так. И я с ним буду разговаривать. Я, а не вы.

- Ты уже дважды разговаривал! Мы видели, чем эти разговоры кончились.

- Еще не кончились!

- Да уж!

- Уж да!

И так они кричали, спорили...

Вдруг ветер стих, небо очистилось, и им открылась Шапка Мира. И эта чудесная гора была уже так близко от них, что теперь мои сородичи видели не только ее сияющую вершину, но и ее покрытые вечным льдом склоны. Но, говорят, это не лед, а волшебный хрусталь, в бесчисленных гранях которого отражается такое же бесчисленное множество судеб людей уже умерших, а также ныне живущих и даже тех, кто еще только когда-нибудь может родиться. Разве можно при виде такого кричать? Все притихли. Даже Торстайн, и тот тогда не вымолвил ни слова - смотрел, смотрел...

А после подошел к своим саням, перевернул их и поджег. Таков был его дар богам - последний. Он, значит, собирался идти дальше...

Но тут из темноты вдруг снова показался незнакомый человек. Теперь уже все совершенно точно знали, что это Старший Винн, и потому поспешно расступились перед ним. Старший Винн прошел через толпу дружинников, присел перед горящими санями и сказал:

- Я очень голоден.

- Ты опоздал, - сказал Торстайн. - Один твой брат съел все мои припасы, второй - моих собак.

- Да, - согласился Старший Винн, - все это так. Но я так сильно голоден, что не побрезгую съесть самого тебя.

- Ну, это вряд ли.

- Почему?

- А вот...

И тут Торстайн вскочил, и ловко вырвал меч из ножен, и - р-раз! пронзил Винна насквозь! И - гр-рохот! Гр-ром!..

...А после - тишина и тишина и тишина, скрипят полозья, тявкают собаки, дружина едет на санях, летит поземка, холодно, вокруг - ни зги. То есть совсем, точь-в-точь как это было восемь дней назад. И так же, как тогда, все их мешки полны разных припасов. А Шапка Мира где? Где Винн? Или все это - сон? Торстайн сошел с саней, остановил свою упряжку, велел и всем другим остановиться. Они долго стояли, мерзли на ветру и озирались...

Вдруг Дарки закричал! И указал рукой! И все опять увидели, что где-то очень-очень далеко над горизонтом горит полоска ослепительного света. Но на этот раз никто уже не ликовал - все молчали. Торстайн нахмурился, сказал:

- Чего глазеете? Да нет там ничего! Мерещится! - и, возвратившись к своим саням, он развернул их и велел: - Домой! Хей, хей!

И вот они вернулись. Пьют, веселятся. Счастливы! Один Торстайн был хмур. Да это и понятно - он поднял меч на старшего из Виннов, такое не прощается, теперь он в любой момент может умереть. А мы тогда достанемся...

Кому? Ведь сыновей у него нет и не было, есть только дочь, да и та еще не замужем. Значит, нужно спешить! И вот, вернувшись из похода, Торстайн сперва три дня молчал и думал, а после собрал нас всех и сказал:

- Мне скоро уходить, вы это знаете. И меня мой уход нисколько не печалит - я в этой жизни совершил немало славных дел, я даже сразил хитроумного Старшего Винна - пронзил его насквозь невзирая на то, то под плащом у него была надета двойная кольчуга. Но, правда, в одном - и, может быть, едва ли не в самом главном - моя жизнь сложилась весьма неудачно: я не имею сыновей. Так что как только я уйду, Счастливый Фьорд станет ничьим. Нет, даже больше, чем ничьим, потому что принадлежать незамужней женщине это, скажу я вам...

Но только больше ничего он не сказал; сел, молча смотрел в стол. Мы ничего не понимали! Да, незамужняя - это, конечно, плохо. Но незамужнюю всегда можно выдать замуж. А Сьюгред, хоть я и не терпел ее, скажу: была умная, работящая и, главное, богатая невеста. Так все тогда и стали говорить! Все тогда очень много говорили. Один Торстайн молчал. Молчал. Молчал!..

Потом сказал:

- Да, это так. И я нашел бы ей женихов. Мало того. В эти три последних дня я предлагал Сьюгред на выбор этого и этого и этого... - тут он повернулся к дочери и с гневом продолжал: - А что ты мне на все это ответила? Ну! Повтори при всех!

Сьюгред встала и ответила:

- Мне по нраву только Айгаслав, ярл Земли Опадающих Листьев. Я буду ждать его.

- Ждать! - закричал Торстайн. - Да ты в своем уме?!

- Без всякого сомнения.

- А если он не явится?

- Значит, я недостойна его.

- Так, может, ты тогда выйдешь за другого?

- Нет.

- Почему?

- А потому что не желаю.

- Сьюгред! - Торстайн был бел как снег, его всего трясло. - Одумайся! Не то я вот прямо сейчас, при всех...

- Как посчитаешь.

- Так и посчитаю. Так вот! Все слушайте! Я говорю: если я умру, а ты, дочь моя, к тому времени так и найдешь себе жениха, то с того самого дня моей смерти все мои люди становятся свободными. Вы, моя верная дружина, забираете мой корабль и уходите на нем куда пожелаете. А вы, мои рабы, снимаете ошейники, открываете мои сундуки и делите мое добро - всем поровну. А дальше... Дальше я вам уже не указчик, ибо свободные люди сами определяют свою судьбу. Да будет так! - и с этими словами Торстайн обнажил меч и троекратно прикоснулся к нему губами.

А мы смотрели на него, молчали. Потом Торстайн велел нам расходиться.

И потянулись дни за днями. Точнее, дней-то еще не было, но временами небо на востоке становилось светлей да светлей. Дружина начала готовиться к походу. Я спрашивал у них, куда они на этот раз думают идти.

- В Трантайденвик, - отвечали они. - А там уже к кому-нибудь наймемся.

Да и рабы, я видел, соберутся, спорят. Тоже, небось, решали, как им быть, куда подаваться...

А ведь Торстайн был еще жив! Но, правда, он очень постарел за это время. Стал подозрительным, неразговорчивым. Боялся, что его отравят. Ножей боялся, шорохов.

И Сьюгред была мрачная.

А ярл, конечно, не являлся. Ветер слабел и становился все теплей. Сугробы понемногу оседали и покрывались крепким настом, и наст темнел...

А после вышло солнце. Оно показалось совсем ненадолго, мы только и успели пропеть ему гимн - и оно снова закатилось. А мы пошли к столу и пировали. Торстайн был хмур и ни в какие разговоры не вступал. Испортил пир! Я даже петь не стал, да меня тогда не очень-то и просили. И разошлись мы тогда много раньше обычного. А утром...

Крик на всю усадьбу:

- Торстайн ушел!

И еще как ушел! Во сне - позорнее для йонса не придумаешь. Йонс должен уходить в бою - тогда это почетно. Йонс также может умереть на берегу, в кругу своих соратников, с мечом в руке, все рассказав, воздав дары - это еще терпимо. Но умереть во сне, не приготовившись - это большой позор не только на него, но и на всех его родных, дружинников, женщин и даже рабов. Дарки сказал в сердцах:

- Вот, дождались! Всех запятнал.

А Бьярни засмеялся и сказал:

- Ты б помолчал! Это с тебя все началось, а не с него!

- С меня?!

- А то с кого еще? Не ты ли первым закричал: "Смотрите!" Вот он и посмотрел, повел.

- А ты!..

И - слово за слово - они схватились за мечи. И пролилась бы кровь... Но я сказал:

- Глупцы! Винн подстрекает вас. Вы что, хотите, чтобы вас положили вместе с опозоренным?

И они сразу оробели и притихли, и спрятали мечи. А я опять сказал:

- Прислушайтесь! Винн ходит где-то совсем рядом.

Прислушались. Да, наст похрустывал...

И тут-то все и началось! Когда я говорил про Винна, я думал образумить их, а получилось все наоборот. Теперь я им кричал:

- Постойте! Помогите! Да разве я один здесь теперь управлюсь?

Какое там! Они как будто обезумели. Визг, топот, беготня кругом! Да, их можно, конечно, понять, но в то же время...

Да! Ну, в общем, тогда было так: еще второй фитиль не догорел, а Фьорд был уже пуст. Сперва ушли дружинники, потом ушли рабы. Торстайново добро никто не брал, хоть Сьюгред и открыла все его сундуки. Да что Торстайново они даже свое добро бросали. Брали припасы, теплую одежду и детей - и чуть ли не бегом покидали поселок. Вот так! А тут еще очаг начал дымить. Я сел возле него, взял кочергу, пошевелил уголья. Потом спросил:

- Так лучше?

- Да, - сказала Сьюгред.

Она сидела у Торстайна в изголовье. На ней был новый черный плащ, расшитый скатным жемчугом. Я усмехнулся и сказал:

- Красивый плащ.

- Да уж красивее того, который ты бросил собакам.

- Собаки были очень голодны.

- А я оскорблена. Скажи, зачем ты остался?

- Чтобы проводить его. Ты поможешь мне?

- Да.

Торстайн был рослый и очень тяжелый. Мы оба выбились из сил, пока несли его. Потом я разводил огонь, а Сьюгред пела гимны. Потом Торстайн горел, а мы стояли, обнаживши головы, молчали. Потом опять пришли в землянку. Сьюгред готовила на стол, а я сидел и молча ждал. Потом мы его молча поминали. А наст - мы слышали - поскрипывал, потрескивал...

Сьюгред спросила:

- Ты когда уйдешь?

- Куда?

- Не знаю.

- Вот и я тоже не знаю!

И это была истинная правда. Я не дружинник, не раб. Куда и с кем мне было уходить? И потому я и остался там, в бывшем Счастливом Фьорде. А ей я так сказал:

- Те, кто бежал - это трусливые глупцы! Потому что разве можно убежать от Винна? Винн вездесущ, Винн триедин. Захочет, так везде тебя найдет - и на земле, и на воде, и в небесах. Ведь так?!

Сьюгред молчала. И я, тоже немного помолчав, спросил:

- А ты? Что, будешь ждать ярла?

Она кивнула. А я опять спросил:

- А если он придет и скажет: "Ты мне не нужна"?

- Так это ж, если он придет!

На том наш разговор и кончился. Я посидел еще немного, потом ушел к себе в землянку. Лег, слушал, как потрескивает наст - так и заснул. Спал очень крепко, ничего мне не снилось. А жаль! Я сны очень люблю. Ведь жизнь моя давно уже закончилась, остались только сны, вот я и смотрю их всегда с большим интересом. Еще бы! Во сне я неизменно молодой и крепкий, удачливый, храбрый. Таким я был давным-давно, теперь и самому уже в это не верится. А был! Вот почему я так люблю смотреть сны.

А вот в ту ночь мне ничего не приснилось, я просто пролежал бревном. Проснувшись, не хотел вставать. И думать ни о чем не хотел. А мысли лезли, лезли - как назло! Вот, думал я, дружинники ушли, рабы ушли, весть разнесли, и скоро все прознают про Торстайна, начнутся пересуды, толки, кому теперь должна принадлежать наша земля, кому корабль, кому...

Но тут ко мне спустилась Сьюгред и сказала:

- Вставай! Небось, проголодался.

- Но я, - ответил я, - не голоден.

- Но ты - мой человек. Велю - и будешь есть все, что тебе подадут!

Я засмеялся, встал, пошел следом за Сьюгред. Поел. Потом рубил горючий камень. Потом еще были другие разные дела. Потом она опять меня кормила. Потом, когда пришла ночь, Сьюгред залезла в спальник и приказала мне:

- Пой!

Я пел. Я знаю много песен. Но для нее я пел не те, которые любил слушать Торстайн, а те, которые почти всеми давно уже забылись. В Йонсвике сорок лет тому назад...

Но я, похоже, опять отвлекаюсь. Итак, я пел; чего не помнил, там подсочинил, а кое-где и просто приукрасил - и получилось хорошо. А это добрый знак! И я повеселел. Сьюгред давно уже заснула, а я все пел и пел и мне казалось: вот я опять молодой, силен и храбр, и наш корабль подходит к берегу, и вот уже под днищем нашего корабля заскрипел прибрежный песок, а вот уже песок скрипит под моими сапогами, я молод, смел, я богат - в моем поясе полным-полно диргемов, я сыт и пьян, и я уже иду по городу. Славный город Йонсвик! И вдруг я слышу сзади: "Господин!" - и думаю: ого, какой приятный голос! И, повернувши голову, вижу в окне...

Ее! О, до чего же она была красивая! И говорит:

- Купи меня! Я стою очень дешево. А еще я умею петь и танцевать, варить, стирать, шить, колдовать...

- И колдовать?!

- Да, господин.

- Как?

- Очень просто. Вот я тебя уже околдовала. Сейчас ты к нам войдешь и будешь говорить с моим хозяином, и сколько он за меня запросит, столько ему ты и заплатишь!

Я засмеялся, но вошел к ним в лавку. Ее хозяин, выслушав меня, сказал:

- Она не продается.

- Как?! - возмутился я. - Такого не бывает! Товар на то создан, чтобы продаваться.

- Но это не товар.

- А что?

- Твоя судьба.

- Ха! - засмеялся я. - Моя! Тогда я вообще не буду платить. Потому что кто же это платит за свое?!

- Тебе видней.

И я - глупец! - платить не стал; взял ее за руку, сказал:

- Пойдем!

И мы пошли. Зашли в ближайшую харчевню, и там я повелел:

- Питья! Еды! И конуру!

И там, в той конуре, нам было хорошо. Она смеялась, то и дело повторяла:

- Мой господин! Мой господин!

А я:

- А ты - моя судьба.

И день прошел, и ночь пришла. Она спросила:

- Хочешь, я спою?

- Конечно! - сказал я.

И она пела - очень хорошо. Я слушал, слушал... и заснул. Когда проснулся, было уже утро. А моя женщина, моя судьба, моя красавица исчезла. И пояс мой - с диргемами - тоже исчез. Я выбежал на улицу и побежал, внимательно смотрел на все окна, хотя, если честно признаться, совсем не надеялся снова увидеть ее.

Нет, вот она! Сидит возле окна, смотрит на улицу. Увидела меня, нахмурилась, спросила:

- Чего уставился? Что, я тебя обворовала, что ли?

Я онемел от такой дерзости! Я... Нет! Я перевел дыхание и успокоился, и начал так:

- Судьба моя! Я...

А она как засмеется! И все не умолкает и не умолкает! Ее хозяин вышел на крыльцо и, нагло осмотрев меня, сказал:

- Проваливай отсюда, бродяга! Здешний товар не по тебе!

А тут еще начали собираться любопытные. И как мне было тогда поступать? Что, рассказывать, как я вчера, не заплатив... И потому я плюнул и ушел.

На следующий год мы снова пришли в Йонсвик, и снова я шел по той же самой улице, и снова она меня окликнула из того самого окна:

- Мой господин!

А я спросил:

- Ты меня помнишь?

- Нет.

- А я все помню, - сказал я.

Она смутилась. Или притворилась? Не знаю. И тогда я этого тоже не знал. А просто сказал:

- Мой пояс, как и в прошлый раз, набит диргемами. Только теперь я сразу тебе их отдам, а ты мне за то... ты снова будешь петь мне свои песни.

Она была поражена! Спросила:

- Только и всего?

- Да, - сказал я. - А что?

- Н-не знаю. Как решит хозяин.

Хозяин решил так: я отдаю ему диргемы, все до единого, а он за это позволит мне послушать только одну ее песню, а после я сразу уйду и больше никогда к ним не приду. Я согласился. Сел и слушал. Хозяин подал мне вина. Я выпил... и немедленно заснул.

Проснулся я на пустыре - без плаща, без меча, без кольчуги.

На следующий год я снова пришел в Йонсвик. И снова она меня окликнула. Я притворился, будто не расслышал. Зашел в ближайшую харчевню, снял конуру, велел подать мне туда всего, что у них есть... И тут ко мне вошла она! Я встал и закричал:

- Прочь! Я не звал тебя!

- Нет! - со смехом сказала она. - Прежде послушай мои песни. Ведь я твоя судьба.

Я, скрепя сердце, согласился. Она села напротив меня и запела. Нам принесли еды, питья. Я не притронулся к еде, не пригубил питья. И песен я не слушал - не хотел. А она пела их, пела и пела. Да, песни были очень хороши, но сколько же их можно слушать?! Небось, уже и ночь пришла. Я встал.

- Куда ты? - спросила она.

- Ухожу, - сказал я. - Я спешу.

- Тогда прощай.

- Прощай! - гневно ответил я и, хлопнув дверью, вышел в общий зал. Там почему-то уже никого не было. И вообще, там было очень тихо и очень темно...

И очень холодно! Сразу почувствовав неладное, я отшатнулся, дернул дверь... Но конура уже была закрыта - изнутри. И никого, я это понимал, там уже нет: не зря же она со мною попрощалась! Тогда - на ощупь, то и дело спотыкаясь - я двинулся по залу. Долго плутал! Потом-таки добрался до входных ступенек, взошел по ним, толкнул входную дверь, вышел на улицу...

Зима! И сумерки. Зимой Йонсвик стоит пустой и, значит, до ближайшего жилья три дня пути. Я постоял, подумал... и пошел! Шел, песни пел. День шел, ночь шел, и снова день, охрип - и петь уже не мог, а только в мыслях повторял и повторял и повторял те сокровенные слова, чтобы их не забыть. Потом упал, заснул... Потом меня нашли чужие люди и принесли к себе домой и там отогрели. Вот как мне тогда посчастливилось! Поэтому я отдал этим людям все мои диргемы. Потом, ранней весной, опять пришел в Йонсвик, искал ее, искал... но не нашел. И через год опять искал. И через два. И через пять...

Зачем? Ведь если не судьба, то, значит, не судьба, тем более что я сам сказал ей: "Прощай!" А все равно мне было очень обидно. Вот так теперь и Сьюгред ждет этого странного, чужого ярла. И не дождется, я-то это знаю. Мне очень жаль ее, мне нечем ей помочь, вот разве только петь, чтобы она крепче спала. Вот примерно так я тогда думал. Долго думал. А потом и я заснул - возле нее, в ногах. И снилось мне... Нет, не скажу!

А утром Сьюгред сказала:

- Когда придет мой муж, я попрошу, чтобы он взял тебя к себе в дружину.

Я промолчал. А что тут было говорить? А Сьюгред продолжала:

- Ты очень хорошо поешь. И как это я раньше этого не замечала?!

- Я раньше пел другие песни.

- А эти почему не пел?

- А потому что эти не для всех.

- А для кого?

- Для тех, кто ждет, но не дождется.

Я думал, что она меня ударит. Но Сьюгред даже не нахмурилась сказала:

- А я бы на твоем месте не стала судить о том, о чем ты не имеешь ни малейшего понятия. Ты, как и мой отец, как все его дружинники, как все его рабы... - и замолчала, и задумалась... а после вдруг спросила: - А где ты научился этим песням? Ведь ты же не сам их выдумал!

- Не сам.

- А... научила тебя женщина! Ведь так?

- Положим, что так.

- Она была красивая?

- Да, очень.

- Любопытно! Ну а... богатая?

- Она, по-моему, не нуждалась в богатстве.

- Вот даже как! А кем она была?

- Моей судьбой.

- Что, до того красивая?

- Нет, до того всесильная.

И - дальше больше, слово за слово - я рассказал ей все. Выслушав мою историю, Сьюгред долгое время молчала, а после чуть слышно сказала:

- Но я счастливее тебя. Ведь правда же?

И я... И я кивнул - да, это так. Зачем я это сделал, я не знаю.

А вечером я снова пел. И пел назавтра. И напослезавтра. Но я не только пел. Сьюгред была весьма строгой и требовательной хозяйкой, и потому у меня всегда было полно работы. Да и сама Сьюгред тоже не сидела сложа руки. А так как все наши рабы ушли, то нам с ней то и дело приходилось выполнять не только чистую, но и довольно-таки грязную работу. Зато...

Но, думаю, сейчас будет разумно пропустить все то, что произошло в Счастливом Фьорде в последующие две недели, и сразу перейти к тому, как к нам явился Аудолф Законоговоритель. Аудолф был человек очень почтенный, прекрасно знал законы и обычаи, никогда не поддавался сторонним влияниям, а говорил только то, что считал нужным сказать. Жил он в Тресковом Фьорде, у него была богатая усадьба, пять кораблей и самая лучшая в округе кузница. Шла молва, будто Гисни, кузнец Аудолфа, знается с подземным народом, но, правда, мало кто в это верил. А еще у Аудолфа был чалый жеребец по кличке Гром. Аудолф так сильно его любил, что даже родным сыновьям не позволял на нем ездить.

Однако в этот раз Аудолф явился к нам пешком - была распутица, и он очень боялся, как бы Гром где-нибудь не оступился и не поранил себе ногу. Аудолф пришел не один, а привел с собой четырнадцать человек, но не дружинников, как это можно было бы предположить, а свободных бондов-арендаторов. Ага, подумал я, как только рассмотрел их всех на вершине Кривой сопки, скверное это дело, если сам Аудолф решил потягаться за земли Счастливого Фьорда! И я уже хотел было вернуться в землянку и поскорее рассказать Сьюгред об увиденном... но передумал, усмехнулся и так и остался стоять и смотреть на Аудолфа и его людей, идущих вниз по склону.

А потом я увидел, как на другом, соседнем перевале показался Лайм Деревянная Борода в окружении своих дружинников. Лайм - человек молчаливый и недоверчивый. Когда-то он подавал большие надежды, однако после всем нам хорошо известных событий на Крысином Ручье многие знатные йонсы стали считать зазорным садиться с ним за один стол. Странно, подумал я, на что же это теперь может надеяться Лайм? Ведь Аудолф не из тех, кто умеет делиться!

Однако не успел я об этом подумать, как следом за Лаймом на вершине уже третьего, Большого перевала показался Гьюр Шестирукий. Ошибиться в этом было невозможно - у Гьюра золоченый шлем, и потому его всегда легко узнать издалека. Гьюр Шестирукий - плохой человек. Он заносчив, неподатлив и неуживчив, коварен и лжив. Единственное, что в нем есть хорошего, так это его воинское умение, но и от этого никому нет никакой пользы, даже самому Гьюру. И потому, хотя у всех спускавшихся к нам в долину были белые щиты, я прекрасно понимал, что без немирья здесь не обойдется. И, может, это даже к лучшему.

Аудолф первым спустился в долину, но дальше двигаться не стал, а подождал, пока спустится Лайм, потом они уже вдвоем подождали Гьюра - и лишь затем они уже все вместе, с дружинами и бондами, направились к нашим землянкам.

Я встретил их на краю поселка, учтиво поприветствовал и спросил, куда это они держат путь.

- Не дальше этих мест, - так мне ответил Аудолф.

- А что вас привело сюда?

- Желание повидаться с твоей госпожой. Будь добр, позови ее.

Я вызвал Сьюгред из землянки. Она учтиво поприветствовала прибывших, они столь же учтиво ответили ей. Далее, по обычаю, Сьюгред должна была пригласить гостей к столу. Что она и сделала. Однако Аудолф сказал:

- Сперва у нас к тебе есть дело.

Сьюгред ответила:

- Сдается мне, что это дело не сулит мне большого добра.

- Возможно, что и так, - согласно кивнул Аудолф. - Мы явились сюда для того, чтобы вести тяжбу.

- Но разве ее нельзя начать после того, как вы отведаете моих угощений?

- Нет, нельзя. Ибо после этого мы в течение трех дней не будем иметь права предъявлять к тебе какие бы то ни было претензии. Таков закон. И ты это прекрасно знаешь, Сьюгред!

- Да, знаю, - сказала моя госпожа. - Но мне известно и еще кое-что такое, что неизвестно никому из вас. И потому предупреждаю: если слово будет сказано и ваша тяжба окажется несостоятельной, то каждому из вас придется заплатить мне полную виру, то есть по сотне серебра со знатных йонсов, по пятьдесят с дружинников и по двадцать пять с бондов. Вы готовы на это?

- Готовы! Если ты, конечно, сможешь отстоять свою правоту.

- А это уже моя забота! Итак, я слушаю тебя.

Аудолф Законоговоритель обнажил меч, троекратно прикоснулся к нему губами, призвал Виннов в свидетели и начал свою речь:

- Дошла до меня весть, что твой отец, Торстайн Скала, уже более не испытывает жажды. Мало того: он умер молча и во сне. Но и это, как мне говорили, не все: этой зимой Торстайн Скала прикончил человека, который явился к его костру и попросил у него поесть. Было такое?

- Да, - сказала Сьюгред. - Но этот человек - не человек...

- О, нет! - строго перебил ее Аудолф. - Вначале ты должна выслушать все обвинения, а уже только затем тебе будет позволено произнести речь в свою защиту. Итак, опять мало того: твой отец ушел из этой жизни, но так и не позаботился о назначении наследника. Так?

Сьюгред не ответила.

- Быть может, я не прав? - насмешливо поинтересовался Аудолф.

- Как знать! - также насмешливо ответила ему Сьюгред. - Но я пока не буду отвечать. Ведь по обычаю я должна сперва выслушать все ваши обвинения, а уже только после этого защищаться. Итак, я слушаю.

И Аудолф продолжал:

- Мало того! После того, как Торстайн ушел, все нажитое им добро осталось без хозяина, а это значит, что теперь многие нечистые на руку люди возжелают захватить вашу усадьбу, а это приведет к немирным стычкам - и прольется кровь. А посему, дабы пресечь эти бесчинства, я объявляю: с сегодняшнего дня, то есть по прошествии необходимых по закону трех недель после смерти Торстайна, все здешние земли, постройки и все имеющееся при них добро переходит в мою собственность, ибо я первым начал по этому поводу открытую и честную тяжбу, а отвечать мне некому ввиду того, что наследников-мужчин здесь нет, а женщины в расчет не принимаются. Я все сказал! Теперь ты можешь возражать и защищаться.

- Я думаю немного погодить, - скромно сказала Сьюгред. - Да и к тому же Лайм еще не обвинял меня. И Гьюр тоже. Так что пусть обвиняют. А то они потом возьмут да откажутся платить мне виру. Лайм, слушаю тебя!

И Лайм заговорил:

- Мое обвинение уже было высказано достопочтимым Аудолфом Законоговорителем. Я только повторю его: Торстайн Скала самым бесчестным образом прикончил человека, который только и делал того, что подошел к нему и попросил, чтобы тот его накормил. Когда я узнал об этом позорном поступке, то поклялся отомстить за убитого. Но так как головы Торстайна мне уже не получить, то я тогда требую: отдайте мне его корабль. Вот какова моя тяжба и вот какова моя вира!

А Сьюгред на это ответила так:

- Что ж, недурно придумано, Лайм. Ведь ты уже который год не имеешь собственного корабля! А что желает Гьюр?

Гьюр засмеялся и сказал:

- Тебя!

- Ого! - воскликнула Сьюгред и даже покачала головой. - Наконец-то я вижу среди вас хоть одного настоящего мужчину. Но, Гьюр, заполучить меня будет куда трудней, чем земли или корабль.

- Я это знаю!

- И прекрасно. Ну а какое же обвинение ты заготовил моему отцу?

- А я его как раз не обвиняю. Я его защищаю. А обвиняю я тебя!

- В чем?

- В том, что это ты во всем виновата. Если бы не твое упрямство, отец успел бы выдать тебя замуж, и тогда не пришлось бы таким уважаемым людям, как мы, тратить свое драгоценное время на восстановление справедливости и спокойствия. А моя вира такова: я беру тебя в жены ровно до той поры, пока ты мне не наскучишь.

- А после?

- Я продам тебя кому-нибудь другому.

- Ты все сказал?

- Да, все. Теперь ты можешь возражать и защищаться.

Но Сьюгред была до того разгневана, что долгое время не могла вымолвить ни слова, и лишь потом уже сказала так:

- По отношению ко всем прочим мои встречные виры остаются прежними. Но что касается тебя, Гьюр, то теперь я требую с тебя твою голову! Я...

- Тихо, тихо! - перебил ее Аудолф. - Мы принимаем эту твою оговорку. Но принимаешь ли ты наши тяжбы?

- Да, - холодно сказала Сьюгред, ибо уже вполне пришла в себя и успокоилась.

- Тогда, - вновь оживился Аудолф, - ты будешь отвечать нам прямо сейчас или, может, попросишь отсрочки? Ведь, по закону, ты имеешь право обдумывать свою защитительную речь до самого заката солнца.

- Я все давно уже обдумала, - сказала Сьюгред, - и готова отвечать хоть сейчас. Но, как гостеприимная хозяйка, я сперва хочу кое-чем попотчевать вас. Прошу к столу!

С этими словами она развернулась и начала спускаться в землянку. Аудолф, пожав плечами, первым последовал за ней. И первым спустился, и первым увидел...

Что во главе богатого пиршественного стола, на почетной скамье, сидит ярл Айгаслав - живой и невредимый!

4.

Все они, как бараны, столпились во входных дверях. Никто из них не решался даже близко подходить к столу. И потому я сразу понял, что они знают, кто я такой и откуда я теперь явился. Мне стало смешно, я засмеялся. А после встал, сказал:

- Нож уже в мясе, вино уже в роге. Чего еще?

Они по-прежнему стояли.

- Я жду, - напомнил я.

Только тогда они прошли к столу, расселись. Моя жена села со мною рядом. Акси стоял возле меня.

- И ты садись!

Акси кивнул - все передвинулись - и он сел рядом с нами. Тогда я еще раз - и очень пристально! - осмотрел собравшихся и сказал:

- Вы, я догадываюсь, знаете, кто принимает вас за этим столом.

- Возможно, что и так, - после некоторого молчания сказал самый старший из них. - Мы слышали, что прошлой осенью сюда явился человек, который именовал себя Айгаславом, ярлом Земли Опадающих Листьев. Ты на него похож.

- Да, - усмехнулся я, - и это я и есть. А как мне вас именовать?

Тогда самый старший из них назвал себя Аудолфом Законоговорителем. А после мне представились Лайм Деревянная Борода и Гьюр Шестирукий. А прочие - дружинники, бонды и арендаторы - смолчали, это по обычаю. Так, хорошо! И я спросил:

- И что же привело ко мне тебя, почтенный Аудолф, тебя, почтенный Лайм, а также и тебя, почтенный Гьюр?

За всех троих опять ответил Аудолф:

- Сказать по правде, мы явились не к тебе, а к Сьюгред, дочери покойного Торстайна, так как она хоть и не является его законной наследницей, однако отвечать за все его долги и обязательства придется ей и только ей. А ты... Пусть ты и именуешь себя Айгаславом, но это лишь пустые слова. Это во-первых. А во-вторых, в Счастливом Фьорде ты - никто. Ты, может, вообще не человек.

- Х-ха! - гневно вскричал я. - Не думаешь ли ты, почтенный Аудолф, что оскорблять хозяина - это весьма неучтиво с твоей стороны? За это можно поплатиться головой!

Я встал, взялся за меч. А Аудолф без всякой робости ответил:

- Ты, конечно, можешь убить меня. Ты даже можешь убить всех здесь сидящих. Но это ничуть не приблизит тебя к тому, чтобы мы посчитали тебя равным себе. Ибо все мы - живые люди, и собрались здесь для того, чтобы вести между собою тяжбы. В законе так и сказано: тяжба - дело живых. А ты сам знаешь кто! Подземный человек увел тебя в скалу, и, значит, ты умер для нас, ибо если кто-то оттуда порой и возвращается, то это уже не живой человек. И ты такой же - не живой. Теперь можешь убить меня, убить нас всех, но все равно равным с нами мы тебя не посчитаем!

Я усмехнулся, я не оробел. Я ведь заранее знал, что примерно так оно и будет. И знал, как надо на это отвечать. И я ответил:

- Не в моем обычае перед кем-то оправдываться. Я знаю, кто я есть, что мне принадлежит. Я - ярл Айгаслав, я живой человек, Счастливый Фьорд - это моя земля, Сьюгред - моя жена, а Акси - мой окольничий. Но, делая снисхождение к твоим сединам, Аудолф, я расскажу тебе и всем твоим сородичам, куда увлек меня подземный человек и как я после оттуда выбрался. Ну а когда вы узнаете, кто именно посчитал возможным сохранить мне жизнь, то, думаю, тогда вы с превеликим удовольствием согласитесь вести со мной тяжбы.

- Возможно, что и так, - с опаской сказал Аудолф. - Итак, мы слушаем.

И я взялся рассказывать. Теперь, вспоминая свой тогдашний рассказ, я должен признаться, что кое-что я тогда не договаривал, и потому на этот раз я расскажу все заново. Итак, меня окликнул странный низкорослый человек, и я вошел в скалу. Каменная дверь за мною с шумом затворилась...

И наступила тишина. А тьма вокруг была такая, как будто меня и впрямь замуровали в стену. А ждал-то я, увы, совсем иного! Ольми не раз рассказывал, что Там он попадет в богатые и ярко освещенные палаты, где в каждой горнице стоят накрытые столы, за которыми пируют самые отважные воины. Им там вольготно и весело; устав от возлияний, они встают из-за столов и рубятся, и падают убитыми, и наступает ночь, а утром они вновь встают живыми, невредимыми и вновь садятся пировать, а после вновь берутся за мечи - и так будет всегда, пока стоит земля и светит солнце. А я куда попал? Тьма, тишина вокруг. И я еще немного постоял, прислушался, но так ничего и не услышал. И тот, кто заманил меня туда, молчал.

- Эй, странный человек! - гневно воскликнул я. - Ты где?

Но он мне не ответил. Быть может, если бы я начал умолять его и унижаться перед ним, то он и отозвался бы. Но это не по мне! Хальдер призвал меня - и я его найду, чего бы это мне ни стоило! И я... Хрт, Макья, не оставьте!.. и я пошел - так просто, наугад. Тьма, повторю, стояла непроглядная, а место, где я оказался, было неровное и каменистое, и потому я то и дело оступался и падал в глубокие ямы, а то натыкался на встававшие на моем пути валуны... Но я не останавливался - шел. И сколько я так шел, я не знаю, ибо там, где я был, нет времени, и там, наверное, можно плутать до той поры, пока стоит земля, и лишь тогда, когда она развалится и разлетится на куски, а наш Великий Хрт...

Вдруг мне почудилось, что где-то очень далеко впереди раздаются тяжелые удары молота. Мне сразу вспомнились рассказы о несчастных, которые обречены подземцами на рабство - и потому я замер и прислушался. И долго так стоял и слушал, слушал, слушал... И догадался, что это вовсе не молот. А это меч гремит! Меч рубит по скале. И голос этого меча мне хорошо знаком... Да это же меч Лузая! И он, Лузай, зовет меня, подсказывает путь. Но...

Да! Это теперь я знаю, как погиб Лузай, и знаю, что он мне не враг, что он ушел только затем, чтобы спасти меня. Ну а тогда я думал так: а, будь что будет, что суждено, то сбудется - и двинулся вперед, на зов меча Лузая. Было по-прежнему темно, тропа была очень неровная, она сильно петляла между скал, однако Хрт поддерживал меня, и потому я ни разу не упал.

Вдруг меч затих. Зато я теперь ясно слышал шум прибоя. Что ж, хорошо! Прибой - это море, а море - это широкая, открытая дорога. Значит, Лузай был настоящим воином, он спас меня, и если я вернусь, то обязательно отблагодарю его самым щедрым образом. Ну а пока...

Когда я, кстати, был уже довольно-таки близко от берега, то услышал множество рассерженных, невнятных голосов. Судя по тому, что мне удалось разобрать, я понял, что какие-то мне незнакомые люди готовятся к отъезду и уже грузят последнюю кладь на корабль. Вполне возможно, что им со мной совсем не по пути. Однако, что еще возможнее, другого корабля мне здесь вообще никогда не дождаться! А посему...

- Эй! - крикнул я. - Погодите! Возьмите и меня с собой!

Незнакомые люди тотчас замолчали, а потом один из них спросил:

- Ты кто такой?

- Айга, стрелок.

Они некоторое время совещались между собой, а потом уже другой голос спросил:

- Это не ты ли был у Гуннарда и очень метко бил воронов, а после, не побоявшись, метил самого Вепря?

- Да, это я.

- Ну а сейчас ты куда собираешься?

- В Чертог. Хальдер Счастливый звал меня. И я очень спешу!

И мне ответили:

- Ну что ж, неплохо сказано. Иди! Мы ждем тебя.

И я пошел к ним, взошел на корабль. Было совсем темно, я ничего не видел. Даже весло, и то я нашел только на ощупь. И тотчас же:

- Р-раз! - крикнул кормчий. - Р-раз! Р-раз!

И мы гребли, гребли, гребли, гребли! Пот застилал мне глаза, я задыхался...

А вот усталости я совсем не чувствовал! И думал: так можно грести и день, и два, и пять. А хоть бы и всю жизнь! А жизнь здесь бесконечная, здесь смерти нет, нет никакой усталости, нет робости, нет даже, говорят... Так что греби, ярл Айгаслав, спеши, Чертог зовет тебя, ждет Хальдер, хей! И я, как и все остальные, греб, греб, греб, греб. Корабль шел легко, не рыскал, а ветер был попутный, ровный. А вот уже и тьма мало-помалу разошлась и небо стало серым. Но серым оно было не от того, что оно было затянуто тучами, а просто там, в том небе, солнца не было. Совсем! Также и тамошнее море было серое, и серым был наш корабль, и только в серое были одеты мои спутники, и серыми были щиты, и серый парус, серые весла. И сам я был таким же серым! В другой бы раз я, может быть, и оробел, но здесь там, где я был тогда - нет места робости. Нас, знал я, ждет Чертог! И Хальдер! Он там сидит в богатой, ярко освещенной горнице, пирует, вспоминает о былом, он сыт и пьян. А здесь пока...

Здесь, впереди, прямо по курсу нашего корабля, уже виднелась черная полоска берега. Берег был низкий и, наверное, болотистый.

- Р-раз! - командовал кормчий. - Р-раз! Р-раз!

И мы гребли. Потом, немного погодя, увидели: над берегом поднялся черный дым.

- Ага! - воскликнул кормчий. - Нас заметили! Р-раз! Навались! Р-раз! Не скучай! Нас ждет Чертог!

И мы прибавили, гребли быстрей, быстрей, быстрей. Теперь, с каждым гребком вставая со скамьи, я четко видел, как на берегу забегали.

- Р-раз! - надрывался кормчий. - Р-раз!

Весла мелькали все быстрей. На берегу уже стояли в линию. Они и луки уже подняли. И...

Вж! Вж-вж! Вж-вж! - в нас полетели стрелы. Тот, кто сидел возле меня, вскочил... И с хрипом повалился на скамью - стрела пробила ему грудь. Досталось и другим. И продолжало, продолжало доставаться! А кормчий:

- Р-раз! Р-раз! Р-раз! Чертог! Хей! Хей!

И мы гребли. И догребли-таки! Под днищем заскрипел песок, корабль накренился, замер.

- Хей! Хей! Чертог!

Мы стали прыгать за борт. А они все стреляли, стреляли. Мы вышли на берег. Они нас встретили. Но мы были напористей и злей - и они побежали. Мы гнали их, рубили. А берег там и вправду был болотистый, никто из них не убежал - все полегли. Когда же битва кончилась, я думал, что сейчас начнут грабить убитых - срывать с них обручья, перстни, амулеты...

Но нет, никто там никого не грабит - нет там такого обычая. Кормчий убрал меч в ножны и велел, чтобы мы строились в походную колонну. Мы построились. Я посчитал - из сорока нас теперь оставалось только двадцать. Ну что ж, значит, не каждому дано пройти весь этот славный путь до конца!

- Хей! - крикнул кормчий, и мы двинулись...

В болото. Болото было топкое и смрадное. Мы шли и шли и шли. Тропа сильно петляла. Здесь, на земле, я быстро бы выбился из сил, а там мне было все равно, сколько идти - я там не чувствовал никакой усталости. Зато я видел, что чем дальше мы идем, тем небо над нами становится все светлее и светлее. Что ж, это добрый знак! Вот только мои ноги с каждым новым шагом все глубже и глубже проваливались в топь. А вот...

Там, где-то впереди, раздался дикий вой! А вот и топот, ржание! А вот...

Я, увязший по пояс в болоте, видел вокруг себя лишь кочки да кусты да спину идущего впереди меня воина. Я поднял меч, прикрыл им голову...

Визг! Топот! Ржание! Разящие клинки! Это отряд вооруженных всадников галопом мчался по болоту. И мчался прямиком на нас! И вот уже... Я попытался увернуться - не успел, и мне - копытом в грудь! И я упал. А мне по голове копытом! По спине! Еще! Еще! Еще!..

Очнувшись, я с трудом поднялся. Кочки, кусты вокруг. Воин, который шел впереди меня, бесследно исчез. А остальные где? Я что ли, один здесь остался?!

- Хей! Хей! - раздался голос кормчего. - Есть кто-нибудь?

Мы стали откликаться:

- Есть. Есть. Есть...

А шестерых не досчитались. И дальше двинулись. Еще прошли...

И снова наскочили всадники. На этот раз я, выбравшись на кочку, рубился с ними, одного сразил. А после сам упал, опять меня топтали...

Но после, когда все затихло, и я - среди других - ответил кормчему:

- Есть. Жив.

На этот раз нас уцелело всего пятеро. Мы снова двинулись, прошли...

И вновь раздался топот! И я опять разил, опять меня топтали...

Ну а придя в себя, я встать уже не мог. Лежал, уткнувшись в грязь, и ждал, когда же вновь они появятся, когда же наконец они меня затопчут так, чтобы я уже не встал и не очнулся, чтобы вообще... Но тут вдруг прямо надо мной раздался голос кормчего:

- Айга, Чертог!

Мне стало очень радостно. Чертог! Великий Хрт, значит, все это правда! Чертог! Обитель избранных! Покоев там - неведомое множество, и всюду на скамьях пуховые подушки, на стенах много всякого оружия, в каждом покое разведен огонь, а на огне где мясо жарится, где рыба, а где дичь, а на столах - вино и всякие закуски. И всюду чисто прибрано! А к окнам подойдешь...

А я лежал в грязи, я не мог пошевелиться. Я даже не мог открыть глаз. Тогда кормчий перевернул меня на спину и рукавом утер мое лицо. Но я по-прежнему лежал совершенно неподвижно и ничего вокруг не видел. Тогда он пальцами открыл мои глаза...

И я увидел небо. Оно было белое-белое, настолько белое, что и смотреть нельзя. Я повернул голову в сторону...

И увидел Заветный Чертог. И он предстал передо мной точно таким, каким я и ожидал его увидеть: стены его были сложены из ярко-красных - в два обхвата - древков копий, а островерхая крыша покрыта черными железными щитами. И окна все распахнуты. А вот и двери открываются - одна, вторая, пятая... А их, вы это тоже знаете, в Чертоге сорок девять; то есть откуда ты к нему ни подойдешь, везде перед тобою будет дверь! И вот те двери открываются, из них выходят люди...

Да, просто люди, а не воины! И эти люди были очень низкорослые. Великий Хрт, что это может значить? Или, быть может, я что-то не так рассмотрел? Ведь я лежу внизу, в болоте, Чертог же возведен на вершине крутого холма, и этот холм очень высок - стреле не долететь до тех дверей. Даже моей стреле, хоть я, скажу без лишней скромности, очень хороший стрелок...

А! Что тут говорить! Я сел и осмотрелся. И слева, и справа, и сзади от меня было болото. А впереди, вверх по холму, возвышался Чертог. В Чертоге из дверей выходят низкорослые люди, выкатывают камни...

И начинают сталкивать их вниз, на нас! Великий Хрт, какой это был оглушительный грохот! Какой был крик!..

Да, крик! Ибо и слева, и справа от нас вставали из болота воины и устремлялись вверх, к Чертогу. Откуда были эти воины - как знать! Окрайя ж велика и в ней без счета...

Х-ха! И вот теперь вот эти воины бежали вверх, кричали! А камни их сбивали и сбивали! И воины катились вниз! Камни катились вниз! Катились - с грохотом! А что такое грохот? Это песнь! Я встал, взялся за меч...

Кормчий схватил меня за локоть, удержал. Я вырвался, спросил:

- Чего тебе?!

- Я - Рунгвальд, - сказал он. - Меня еще зовут Черный Кулак. Запомнишь?

- Да.

- Тогда прощай.

- И ты прощай. Хей!

- Хей!

И мы, как и все остальные воины, до этого лежавшие в болоте, побежали наверх, к Чертогу. Я не могу сказать, что мне тогда было очень страшно. Страшно тогда, когда ты чего-то ждешь. А тут ждать было некогда. Камни сбивали нас, мы падали, вставали, вновь бежали. Сперва Рунгвальд держался впереди меня, а потом я потерял его из виду. Да и Чертога я уже не видел, а видел только камни, камни, камни. И я бежал, кричал, размахивал мечом. И, добежав, ударил низкорослого - и тот упал. Я на второго кинулся, ударил...

Тут и меня ударили - и я упал прямо в распахнутую дверь, вскочил...

Хей! Х-ха! Я был уже в Чертоге! И там и впрямь пол был сплошь усеян золотым песком, вдоль стен стояли медные скамьи с пуховыми подушками, а при скамьях стояли широкие столы, правда, еще пока что не накрытые, а на стенах висело много всякого оружия. И всюду было очень чисто прибрано...

А ведь народу там было полно! Но все вели себя с достоинством: кто молча восседал вдоль стен, кто грелся у огня - огней было достаточно, - а кто расхаживал взад-вперед и без лишнего зазнайства поглядывал по сторонам. А если кто встречал знакомого, то отходил с ним в сторону и там тихо с ним разговаривал. И вообще, в Чертоге было тихо и светло, тепло...

Но Хальдер где? Я осмотрелся, перевел дыхание. Потом, стараясь не шуметь, не привлекать к себе ненужного внимания, привел одежду и оружие в должный порядок - и уже только после этого стал, как и кое-кто из прочих, расхаживать по горнице. И я долго так там расхаживал, поглядывал по сторонам и все пытался отыскать знакомое лицо...

Как вдруг услышал: "Айга!", тотчас обернулся...

И наконец увидел Хальдера! Хальдер - в своем привычном одеянии - сидел в почетной нише на высокой массивной скамье. И я, признаюсь, тогда довольно оробел, хоть он и был такой же, как всегда, ничуть не изменившийся, как будто и не приезжал посол, и я не предавал...

Вот только его меч, лишенный ножен, был, совсем не по его обычаю, просто заткнут за пояс. О, обнаженный меч! Меч Хальдера! Волшебный меч! Я мысленно взмолился: "Хрт! Наставь меня! Дай мне..."

Но только я не успел ничего у него попросить, как Хальдер уже встал и, подойдя ко мне, обнял меня, как обнимают сыновей, и долго так держал... И я, не утерпев, шепнул ему:

- Прости!

- Э! - также шепотом ответил Хальдер. - Разве теперь это важно? Куда важнее вот что: как ты попал сюда?

Я... Честно вам скажу: я думал, что я упаду! Кровь бросилась мне в лицо! И я не своим голосом сказал:

- Но ты ведь... звал меня!

- Я?! - Хальдер даже отстранился. - Я?! Звал?!

- Д-да. Ты.

- Когда?!

- Когда ты уходил на корабле. Горел - и закричал, призвал меня. Вот я и пришел.

Он помрачнел, задумался... А после, осмотревшись, прошептал:

- Как это было? Только коротко!

Я ему коротко и рассказал о том, как он горел, потом - что мне сказал Белун. Хальдер опять долго молчал, а после нехотя сказал:

- Твои боги изгнали тебя.

- Но за что?!

- Да, видно, есть за что... Где мои ножны, Айга?

Я приоткрыл полу плаща. Мой меч был в его ножнах. На ножных - странные значки. Мне показалось, что они светились. Хальдер спросил:

- Ты что, пытался их прочесть?

- Да, - сказал я.

- Вот и ответ!

- Но почему?

- А потому что я предупреждал тебя. Ты слово мне давал! А сам...

И Хальдер замолчал и снова осмотрелся. Потом тихо сказал:

- У нас еще будет довольно времени, чтобы все как следует обговорить. Ну а пока...

Вдруг закричал петух. Все сразу оживились.

- Пир! Пир! - послышалось со всех сторон.

А на столах, которые еще мгновение тому назад стояли не накрытые...

Чего теперь там только не было! И вина всякие, и снедь - всего было полно. Собравшиеся двинулись к столам, с шумом расселись. Сели и мы - но не с почетной стороны, а с краю, у стены, так Хальдер пожелал, я с ним не спорил. И когда подняли рога и возгласили "за мечи", Хальдер шепнул, чтобы я не пил до дна, и я его в этом послушался. И "за врагов" я тоже не допил, и даже "за друзей". Хальдер сказал:

- За тех и за других еще допьешь. Но за другим столом!

А здесь, то есть за тем столом, за которым мы тогда сидели, уже заспорили, кто из собравшихся достойнее других, кому сесть во главе и вести пир. Хальдер молчал. Молчал и я. Зато сидевший слева от меня встал и сказал им всем:

- Я - Доргильс Гром! В прошлом году, на Гиблых Островах, я сжег шестнадцать кораблей - и, значит, здесь нет никого достойнее меня! Я, помнится, тогда еще велел...

И он взялся рассказывать, какие это были корабли и сколько было на них воинов, и кто чей брат, и кто чей сын, внук, правнук...

Зашумели.

- Хей! - крикнул кто-то. - Хей! Острых мечей!

И снова выпили. И тотчас встал уже другой рассказчик. Он уверял, что он еще храбрей, чем Доргильс. Ибо там, откуда все они пришли, и бил он Доргильса, и жег, и корабли его топил. Топил он и других - и поименно называл, кого...

С ним стали спорить, уличать его во лжи. Крик поднялся уже нешуточный. Я посмотрел на Хальдера - он слушал спорщиков, кивал. Казалось, будто он со всеми соглашается. А те - уже наперебой - выкрикивали здравицы и пили, спорили и снова возглашали, пили, спорили, и, захмелев, все больше гневались и слов уже не выбирали. И за другим, за соседним от нас столом, стоял точно такой же крик да спор. Да и куда ни глянь - кругом брань по Чертогу, гневные возгласы! А я смотрел на это все, молчал и мрачен был. И думал: вот я и пришел. А для чего? Он, Хальдер, говорит, не звал меня, не ждал. И, говорит, меня изгнали мои боги. Но, говорит, он может все это мне объяснить, мол, нам есть еще о чем поговорить. А сам не говорит! И прав! Ибо о чем тут говорить теперь? Ведь чего он хотел, того он уже добился - он мне примерно отомстил, ибо что может быть еще страшней, когда меня изгнали мои боги, теперь я у чужих богов, да здесь еще и смерти нет и, значит, мне отсюда никогда не вырваться! Тогда зачем...

А Хальдер вдруг спросил:

- А ты чего молчишь?

- А что мне говорить? - гневно воскликнул я. - Да и кому?

- А ты не им, мне расскажи, - с улыбкой сказал Хальдер. - Ведь мы давно с тобой не виделись и, думаю, ты сможешь мне поведать много любопытного. Итак, ты говорил, что это я призвал тебя сюда. Вот с этого, пожалуй, и начнем. Я слушаю!

Я принялся рассказывать. Хальдер слушал, кивал. Я рассказал о том, как он горел, потом о бунте Верослава, о рыжих, Граде Гортиге. Я говорил пусть слушает! Пусть знает, кто я есть - не смердич, как он думает, а настоящий ярл! Отважный, грозный ярл!

А за окном темнело да темнело...

И вот уже и здесь - вдоль стен - сами собой зажглись светильники...

А за столом - все громче спор и все обидней обвинения...

А я уже веду рассказ о Гуннарде, о Вепре. И сам собой горжусь! И мне приятно вспоминать свои былые подвиги!

А за столом уже там-сям встают, уже берутся за мечи, а вот уже...

- Хей! Хей! - уже кричат.

И вот уже схватились двое, рубятся! А к ним бегут на помощь! И вот...

Хальдер схватил меня:

- Сядь! - крикнул. - Что? Я не расслышал; повтори! Итак, Торстайн тебе сказал...

И я сидел и повторял, рассказывал, рассказывал... А сам смотрел по сторонам! И вот...

Вот уже только я да Хальдер за столом - все остальные уже рубятся. Крик! Топот! Звон мечей! Вот прямо за моей спиной! Вот прямо надо мной! Вот...

Я вскочил! Ярл я или не ярл?!

Но Хальдер снова удержал меня, насильно усадил обратно.

- Сиди! - велел он. - Тебя слушают! Итак, ты отдал ей диргем. А дальше что?

И я, дрожа от нетерпения, рассказывал. Но уже сбивчиво - спешил...

А после вовсе замолчал! Сидел, смотрел на них...

Великий Хрт! Нет ничего бессмысленней, чем, сидя за столом, смотреть на то, как рубятся другие! А если еще рубятся умело! Если никто из них не дрогнет, не отступит! И если даже уже падая, никто из них не просит о пощаде, а напротив, пытается в последний раз достать-таки врага...

Великий Хрт! А я, как подлый раб, сидел, смотрел...

А они падали и падали и падали! А я пьянел, пьянел, пьянел! Меня всего трясло! О, как же мне тогда хотелось встать и вырвать меч, и броситься...

Но Хальдер не пускал меня - держал. А хватка у него - ого!

И он еще шептал:

- Сын мой! Сын мой! Сын мой!

Сын! Х-ха! Да как он смеет называть меня сыном! Да я сейчас...

Но я сидел - я вырваться не мог. И видел, как последний из сражавшихся упал...

Но тут же попытался встать...

Нет! Дернулся, затих...

И - тишина. Вдоль стен горят светильники. И Хальдер отпустил меня. Я положил руку на меч...

Нет, это теперь ни к чему. И гнева во мне уже не было, и не трясло уже меня, и хмель прошел, и пусто было на душе...

А Хальдер вдруг сказал:

- Сын мой! Прости меня, однако я был прав.

А я, не глядя на него, ответил:

- Но я тебе не сын.

- Да, - согласился Хальдер, - это так. Для тебя это так. Но что касается меня... То разве человек, который уже однажды даровал тебе жизнь, не имеет права именовать себя твоим отцом? По-моему, имеет. А только что я спас тебя вторично.

Я удивленно поднял брови. А Хальдер, утвердительно кивнув, продолжил:

- Да-да, сын мой! Ибо не все здесь так просто, как это представлялось нам там, в нашей прежней жизни. И потому если бы я сейчас не удержал тебя, то, думаю... Однако не будем пока что об этом. Начнем с того, что ты сейчас - немедленно - вернешь мне мои ножны!

Но я и не подумал их ему отдавать - сидел, как каменный.

- Я знаю, - улыбнулся Хальдер. - Знаю! Ты думаешь, что надпись, начертанная на этих ножнах, откроет тебе путь к Источнику. А Источник, так думаешь ты, дарует тебе счастье... Но прежде, чем попасть к Источнику, тебе нужно выбраться отсюда. Как это сделать?

Я молчал. Хальдер сказал:

- Вот видишь, ты не знаешь. А раньше, так тебе казалось, ты знал! Ты раньше думал так: мол, это я тебя зову, мы с тобой встретимся, обговорим то, что тебя больше всего интересует, а потом я отпущу тебя обратно. Ну а зачем я тебя звал? Неужели и действительно, как ты надеялся, только для того, чтобы помочь тебе прочесть то, что начертано на этих ножнах? Но тебе ведь давно было прекрасно известно, что я неграмотный, и потому я не разбираюсь не только в этих, магических, но даже в самых обычных письменах. Значит, ты должен был понять, что тут я тебе ничем помочь не смогу. Но ты пришел - то есть, ты был весьма неосторожен. Теперь ты, слушая меня, должно быть, думаешь, что я околдовал тебя, призвал сюда, чтобы погубить - и тем самым отомстить за свою, смею тебя уверить, весьма мучительную смерть. Но ты опять не прав! Ибо если бы я желал тебя погубить, то не стал бы тебя сейчас удерживать, и ты присоединился бы к сражавшимся, упал, а после...

- Ожил, - сказал я.

- Ха! - усмехнулся Хальдер. - Ожил! Еще раз говорю: не все здесь так просто, как это нам раньше представлялось. И ты скоро сам в этом убедишься. А пока я еще раз говорю: верни мне мои ножны. Ведь это именно из-за них ты здесь очутился. Ну так и брось их здесь - и, может, тогда ты еще сможешь вернуться обратно. Я, может, помогу тебе уйти. Ну а пока... Отдай их мне. Что я? Я уже мертв. А ты...

- Но ты же прежде говорил... - так начал было я.

- Да, говорил! - гневно перебил меня Хальдер. - И снова говорю: да, эти ножны обладают великою силой, и эта сила хранила тебя... до тех пор, пока ты не попытался проникнуть в ее тайну, прочесть магические письмена и вот тут-то твои боги сразу отвернулись от тебя, и бросили тебя сюда, в это ужаснейшее место вечного забвения!

- Но...

- Да, сын мой! Забвения, а не бессмертия. Очнись! Задумайся! Лгал Винн! И также лгал ваш Хрт.

- Хальдер!

- Да-да! Лгал и еще раз лгал! Я был возле Источника!

- И что?

- А вот об этом, к сожалению, - с тяжелым вздохом сказал Хальдер, - я должен молчать. Ведь я поклялся - там, возле Источника. Конечно, я потом об этом сильно сожалел. О многом передумал. И много чего понял. Много! И потому я, очутившись здесь... Да, сын мой, вот как было дело: попав сюда, на первом же пиру, я не вскочил, как все остальные, а остался сидеть. А ведь мне тогда так же, как и сегодня тебе, очень хотелось поскорее встать, обнажить меч - и броситься, сражаться без оглядки, когда нет никакого страха быть убитым! А этот страх - там, в моей прежней жизни, - он есть у всех, даже у самых храбрых! А здесь, казалось бы, меня ничего не должно было удерживать. Но я не встал - сидел. Ибо еще раз говорю, я был уже не тот после того, как побывал возле Источника! И я сидел, не шевелясь, и убеждал себя: жди, Хальдер, жди, пусть прежде Винн придет, пусть Винн придет, ибо какой же это Пир Бессмертия, когда на нем нет Винна?! И я сидел и ждал. И вот они уже все полегли, как и сейчас лежат - только тогда это были другие, - и тихо было в горнице, а я сидел и ждал, и, как сейчас... Ты слышишь, Айгаслав?

- Н-нет!

- А сейчас? Сейчас ты все узнаешь, Айгаслав! И ты тогда поймешь...

Я вновь прислушался. И мне почудились шаги. И были те шаги довольно странные - короткие, тяжелые. И это шел не человек, а зверь - на четырех ногах... Нет, на копытах. Все ближе, тяжелей шаги. И вот уже трясется стол и мечутся огни в светильниках - и гаснут, гаснут, гаснут! И мы уже в кромешной тьме! Хальдер шепнул:

- Сиди!

Да разве бы я встал? Дышал - и то с большим трудом! А этот - я его не видел - ввалился к нам в Чертог и, топоча, накинулся на распростертых воинов и принялся их пожирать!

- Кто это? - в страхе спросил я.

- Н-не знаю, - тихо отозвался Хальдер. Потом спросил: - Ну как, теперь ты убедился в том, что я не лгал? Ведь если б я хотел, чтобы и ты был мертв...

И замолчал. Скамьи тряслись. Я слышал хруст и чавканье. Так, значит, если бы я тогда, как и все остальные, вскочил и бросился сражаться, то сейчас бы меня, как и их...

- Не бойся, - прошептал мне Хальдер. - На нас нет крови, нас он не учует. Но если хочешь, можем отойти и спрятаться...

- А после что?

- А после он уйдет. А утром снова распахнутся двери и явятся другие воины - и снова будет пир, а после снова будет сеча, а после снова Зверь придет и всех пожрет.

- А после?

- Я не знаю. Но мне-то что? Я уже мертв... Отдай мне ножны, Айга!

Я не шелохнулся. Он сказал громче:

- Отдай! Слышишь меня?! Он, может, только этого и ждет! И ты тогда еще спасешься. А я? Что я?! Я уже мертв! Отдай!

Но я не отзывался. Сидел, смотрел во тьму - и ничего не видел. Зато все громче раздавался хруст. И громче чавканье. Зверь приближался к нам. И приближался. Приближался! Вот он каков, этот Чертог! Вот каково оно, заветное бессмертие! И вот он, Зверь, каков - он поедает только лучших! Ведь только лучшие, храбрейшие могут попасть сюда...

И сами же себя убить, надеясь на бессмертие! А он...

- Хальдер, - громко спросил я, - это Винн?

Винн! Слово было сказано! Зверь перестал жевать. В Чертоге стало тихо...

А после Зверь шумно принюхался, шагнул ко мне. Потом еще. Потом еще...

А мне - не знаю, отчего - стало смешно! Я громко рассмеялся. Зверь злобно зарычал. А Хальдер закричал:

- Ножны! Сын мой! Отдай мне ножны!

- Да! - сказал я. - И впрямь, зачем мне теперь ножны? Держи, отец!

И, обнаживши меч, я отдал ему ножны, а сам шагнул вперед и изготовился. Зверь перестал рычать. Хальдер сказал:

- Будь осторожнее.

А я ему в ответ:

- Это с каких же пор...

Но не договорил!

- Хей! - крикнул Хальдер. - Хей!

И первым кинулся на Зверя - и ударил! А следом за ним я! А после снова он! А после снова я! Зверь заревел! И...

Как тут все расскажешь?! Было темно, я ничего не видел. Бил наугад, рубил, что было сил - но Зверя меч не брал. И Зверь на нас кидался и ревел! Ну да и мы на месте не стояли. Удар - и отскочил, удар - и отскочил, удар и побежал. А следом - Зверь! Тьма! Грохот! Топот! Рев! Великий Хрт, я не робел! Я бил! Рубил! Колол! А Зверь меня пинал! Бодал! Топтал! Хальдер кричал:

- Держись, сын мой!

О, Хальдер! То великий воин! Когда я падал, он стоял - и прикрывал меня. И меч его был лют! И бил он так, что Зверь порою отступал, выл и стонал... И снова наступал! А мы - уже вдвоем - рубили и рубили и рубили Зверя!

- Винн! - кричал я.

- Винн! - кричал Хальдер.

- Смерть! - кричал я.

- Смерть! - кричал Хальдер.

- Смерть!

- Смерть! - и...

Хальдер вдруг упал. И едва слышно застонал. А Зверь затих. Молчал! Было по-прежнему темно, я ничего не видел. Тогда я опустился на колени, провел рукой...

Вот он, лежащий Хальдер - весь в крови. Я обхватил его, попробовал поднять...

Но он был так тяжел, что вам и не представить! И я спросил:

- Да что это с тобой?

А он сказал:

- Не знаю. Оставь меня.

- Нет, - сказал я. - Зачем? Однажды я тебя уже оставил - и довольно.

И вновь попробовал его поднять, и вновь не получилось. Зверь засопел, принюхался. И подступил к нам на шаг. Хальдер сказал:

- Беги. Вон, видишь, свет? Еще успеешь, сын!

Я обернулся... И действительно! В кромешной тьме, в каких-то десяти шагах от нас зиял яркий проем распахнутой двери. Вскочить и побежать! И...

Нет! Я усмехнулся и сказал:

- Довольно! Я уже набегался. Теперь покоя хочется. И чести. Ярл я или не ярл?!

- Ярл, сын! Отважный, настоящий ярл!

И тут... Зверь зарычал! А я на то ему насмешливо ответил:

- Чего рычишь? Когда бы ты был смел, то показался бы. А если прячешься, то, значит, ты передо мной робеешь!

Но и тогда Зверь не открылся мне, а подступил еще, еще... И по его горячему, зловонному дыханию я понял - он уже склонился надо мной, разинул пасть... Ну что ж! И я тогда - р-раз! - подскочил! И - целя Зверю в пасть мечом! И...

Х-ха! Меч провалился в темноту! Зверь был неуязвим, невидим и недостижим! Он только хохотал - громоподобно! А я, словно безумный, бил в пустоту, бил, бил!.. Пока Зверь не вскричал:

- Глупец! Дерзкий мальчишка! Живым здесь делать нечего! Пр-рочь! Пр-рочь! - и...

Гр-рохот! Пламя! Гр-ром! Истошно закричал петух!..

А после я очнулся у скалы на той самой поляне, куда меня когда-то, еще осенью, привел Торстайн. Теперь же я лежал, сжимая в руке меч. А ножен при мне не было. Я встал, спустился вниз, в поселок, встретил Сьюгред. Она мне рассказала обо всем, что здесь произошло, пока я был у Хальдера. Потом мы поженились. А потом...

Я замолчал. Меня трясло. Во рту все пересохло. Я прошептал:

- Жена моя!

И Сьюгред подала мне рог. Я пригубил вина и осмотрел собравшихся. Молчали все, никто не порывался говорить. Еще бы! После того, что я им рассказал... хоть, правда, и не все - я про Источник им ни словом не обмолвился, да и про ножны я... но, тем не менее, страху они, конечно, тогда натерпелись немало!

И все же вскоре Аудолф - да, снова этот Аудолф! - заговорил, правда, не очень твердым голосом:

- Итак, ты нам сказал: "Мы поженились". А было ли у вас на то согласие ее согласие, Торстайна?

- Было! - ответил я. - Вот, убедитесь сами! - и с этими словами я поднял правую руку, на которой все желающие смогли увидеть Хозяйское Запястье, знак полной и законной власти над Счастливым Фьордом. Подобные Запястья там, в Окрайе, имеются у всех хозяев Фьордов. И то не просто украшения, а в них заключены благословения Великих Братьев-Прародителей, и потому надеть Запястье может только тот, кому оно завещано - и завещано только законно. Чужой хозяйское Запястье не наденет - Винн того не позволит. И поэтому...

Х-ха! Да вы бы только видели, как растерялся Аудолф, когда увидел на моей руке Запястье! И поэтому он уже совсем нетвердым голосом сказал:

- Так, хорошо. Тогда последнее: а есть ли в тебе кровь?

- То есть живой я или нет? - спросил я со смехом. - Живой!

И, взявши нож, провел им по руке и показал им свою кровь и тотчас же продолжил:

- Теперь, я думаю, вы с превеликим удовольствием предъявите мне, живому и равному вам, свои тяжбы. Ибо все тяжбы, прежде направленные против Сьюгред, теперь самым законным образом перенаправляются против меня, ее мужа. Итак, я слушаю.

И Аудолф назвал мне обвинения - свое, а после Лайма, после Гьюра. А после, тяжело вздохнув, сказал, что его, Аудолфа, тяжба отводится как несостоятельная, ибо в течение оговоренных по закону трех полных недель дочь прежнего хозяина здешней усадьбы вышла замуж именно за того человека, который и был выбран ей ее отцом в то время, когда этот отец был еще жив. И этого избранного человека, то есть меня, Айгаслава, отныне все должны беспрекословно признавать за единственного и полновластного хозяина Счастливого Фьорда. А он, почтенный Аудолф Законоговоритель, отказывается от каких-либо посягательств на здешние земли и постройки, и, как это и положено по закону, обязуется в пятидневный срок выплатить мне полную отступную виру как за самого себя, так и за всех своих людей в том размере, в котором это было ранее оговорено.

Собравшиеся нехотя одобрили это решение.

Затем также легко и быстро Аудолф признал несостоятельной и тяжбу Лайма Деревянной Бороды. Лайм, я напомню вам, обвинял Торстайна Скалу в том, что он убил человека, попросившего, чтобы его накормили. Да, это великий проступок! Однако ввиду того, что сам Торстайн - по известным причинам - уже не мог ответить Лайму, равно как не мог он и заплатить положенную за свой проступок утешительную виру, то Лайм затребовал себе корабль усопшего. Я же на это возразил примерно так: если почтенный Лайм утверждает, что отец моей жены убил человека, то пусть в подтверждение истинности этих слов нам будут представлены три свидетеля, которые назовут, какие именно раны привели того человека к смерти, а также пусть эти свидетели расскажут нам, где и как был похоронен этот убитый. Но если этого не будет сделано, то я тогда начну встречную тяжбу, обвиняя почтенного Лайма в постыдной, грязной клевете.

Свидетелей у Лайма не нашлось, и Аудолф, недолго думая, признал, что мне нанесена несправедливая обида, а посему почтенный Лайм обязан в пятидневный срок выплатил почтенному Айгаславу полную отступную виру как за себя, так и всех своих людей, которые явились с ним на тяжбу.

Лайм был в великом бешенстве, но промолчал.

- Значит, согласен, - сказал Аудолф. - Тем более что я еще вчера предупреждал его, что его дело ненадежное. Ведь было так?

Но Лайм опять смолчал. Хотя весь почернел от гнева! А мне было смешно. Х-ха! И еще раз х-ха! Чего тут понимать и чего ждать?! Почтенный Аудолф, узнав, откуда я пришел и кто там сохранил мне жизнь, теперь готов решить все, что попало, в мою пользу! Вот он сейчас и Гьюра обвинит, заставит и его платить. Ну, Аудолф, давай!

И тот, словно услышав мою мысль, оборотился к Гьюру и сказал:

- Ну а теперь дошел черед и до тебя, почтенный!

Гьюр усмехнулся. Аудолф спросил:

- Ты по-прежнему упорствуешь в своих требованиях или, быть может, передумал?

- Упорствую! - нагло ответил Гьюр.

Моя рука сама собой легла на рукоять меча...

Но Сьюгред меня удержала! А Аудолф сказал:

- Но твои обвинения, Гьюр, еще менее убедительны, нежели обвинения Лайма. Ты утверждал, что Сьюгред своим будто бы необдуманным поведением принесет нам немирье и вражду. Но этого, сам видишь, не случилось. Ярл Айгаслав - весьма почтенный, знатный йонс, он равный среди равных. Да, и еще скажу: твои, Гьюр, требования крайне оскорбительны. Никто не смеет пожелать, чтобы ему в наложницы отдавали замужнюю женщину! И потому, если мы станем сейчас рассматривать эту тяжбу, то я тогда должен буду признать ее несостоятельной, и ты заплатишь, как и было оговорено, самую щедрую отступную виру - свою собственную голову. Еще раз спрашиваю, Гьюр: ты передумал или нет?

- Нет! - сказал Гьюр и рассмеялся.

Я вскочил...

Но Аудолф сказал:

- Постой, ярл, не спеши! Решение еще не принято. Почтенный Гьюр упорствует, и мы сперва должны его выслушать, а уже только потом объявлять, кто из вас прав. Итак, Гьюр, слушаем тебя.

И Гьюр сказал:

- Я всех предупреждал, все слышали: Сьюгред накличет беду на всех нас! Теперь я говорю: это уже случилось! Ибо тот человек, которого она назвала своим мужем, самым бесстыдным образом возвел напраслину на самое святое, что есть у нас - на Заветный Чертог! Мало того - он оскорбил всех до единого храбрейших наших воинов! Ха! Зверь их жрет! Ха! Зверь, так утверждает он - это наш Винн! А если кто вдруг возьмет да поверит этим постыдным россказням? Что тогда здесь, во всей нашей стране, будет твориться, вы представляете?! И посему я снова говорю - отдайте мне Сьюгред в наложницы! А этот человек... Он не имеет права называться человеком - он должен быть убит! Я все сказал. А вам теперь решать, я прав или не прав. Итак, я слушаю! - и сел.

Но все молчали. Молчал и я. Меня как громом поразило! И мне еще подумалось: ну, вот...

Но тут встал Аудолф и бодрым, громким голосом сказал:

- Сказать по правде, Гьюр опередил меня, ибо я и сам уже было собрался начать тяжбу в защиту чести Винна. Однако делать теперь нечего, и я вынужден признать твое, Гьюр, первенство, а вместе с ним и все те безусловные выгоды, которые сулит это дело. Итак... Гьюр прав! Ты, Айгаслав, своим рассказом не только запятнал имя славного Винна, но также вознамерился разрушить нашу веру в то, что после жизни здесь, на прискорбной земле, самые храбрые из нас переходят в другую, бессмертную жизнь, полную битв и довольств. Можешь ли ты представить нам трех свидетелей, которые подтвердили бы правдивость твоих слов?

- Нет, не могу, - ответил я.

- Тогда почему мы должны тебе верить?

- Потому что, клянусь Великим Хрт, я не приучен лгать!

- Но Хрт для нас никто. Я требую свидетелей!

- Но их у меня нет! И быть не может! Ты же понимаешь!..

- Так, хорошо! - и Аудолф, обратившись к собравшимся, спросил: - Все слышали?

- Хей! - закричали все. - Хей! Хей!

- Итак, - продолжил Аудолф, - все слышали, что ярл Айгаслав отказывается представлять свидетелей и, таким образом, косвенно признает лживость своих слов. А посему я объявляю его рассказ несостоятельным, а самого его, как пытавшегося оскорбить Великого Винна и память наших славных предков, я объявляю вне закона!

- Хей! - снова закричали все. - Хей! Хей!

А Аудолф:

- А посему! Во-первых! Все виры, которые мы должны были ему выплатить, считаются необязательными к платежу! А во-вторых! Он, как объявленный...

Но Гьюр не стал его дослушивать, а подскочил ко мне, поднял меч...

- Нет! - сказал Аудолф, - еще не время. У Айгаслава есть еще три дня, в течение которых он имеет право беспрепятственно покинуть нашу страну, и только после этого ты, Гьюр, как правый в этой тяжбе, вступишь во владение Счастливым Фьордом со всей его землей, постройками, добром, а также долгами и обязательствами - как прямыми, так равно и встречными.

- А Сюьгред? - спросил Гьюр.

- Жена принадлежит мужу до той поры, пока муж жив. Вот если ты убьешь его...

Тут вскочил я и тоже поднял меч...

- Нет-нет! - воскликнул Аудолф. - Объявленный вне закона не имеет права защищаться, иначе вне закона будут объявлены все его ближайшие и близкие родственники, а также домочадцы и рабы. Но до этого, конечно же, дело не дойдет, так как у тебя есть еще целых три дня, Айгаслав, за которые ты, как я думаю, вполне успеешь покинуть нашу страну. Ну а пока что я благодарю тебя за теплый прием и обильное и сытное угощение. Прощай, ярл Айгаслав! Надеюсь, больше мы не встретимся! - и с этими словами Аудолф встал из-за стола и вышел из землянки.

А следом за ним вышли и все остальные. Так за столом остались только Сьюгред, я да Акси.

5.

Я знала, я была уверена, что он обязательно вернется. Но отец говорил:

- И не жди! Еще ни разу не было такого, чтобы это кому-нибудь удавалось. Подземцы - злой народ. Уж если попадешься к ним в лапы, то не вырвешься.

А я на это возражала так:

- Но кто тебе сказал, что этот низкорослый человек был из подземцев? Ведь он призывал Айгаслава от имени дедушки Хальдера.

- Подземцам, - отвечал отец, - привычно лгать. Это во-первых. А во-вторых, у меня нет никакой уверенности в том, что дядя Хальдер после своей смерти был допущен в Заветный Чертог. Ведь разве он погиб в сражении? Нет! Он умер очень некрасиво. А посему его надо искать не среди избранных, а среди тех несчастных, стоны которых ты и сама можешь услышать, если приложишь ухо к земле. И, думаю, что именно туда, под землю, был увлечен и Айгаслав. Да будет к нему милостив Великий Винн, если такое, конечно, возможно!

- А если, - спрашивала я, - ярл Айгаслав все же вернется?

- О! Если он вернется! Тогда я буду неустанно повторять, что он великий воин! А еще я скажу...

Но тут мой отец каждый раз замолкал и как я ни настаивала на продолжении разговора, он неизменно молчал. Так проходили дни, недели. Ярл Айгаслав не возвращался. А его человек, кормчий по имени Лузай, все слабел и слабел. Потом кормчий решил, что наступил его срок, и мы сошлись и стали его слушать. Кормчий долго рассказывал, рассказ его был поучителен. Однако мой отец не верил умирающему кормчему, но до поры молчал. Когда же кормчий стал рассказывать об огненном диргеме, отец не выдержал и стал обвинять его во лжи. Мало того, отец хотел его убить, а это было бы великою несправедливостью, и потому я была вынуждена признаться отцу в том, что огненный диргем действительно существует. Отец был поражен! После того, как мы остались вдвоем, он сказал:

- Если ярлу Айгаславу будет суждено вернуться, то первым делом я назову его самым великим воином из всех, кого я когда-либо знал, а потом... А потом я спрошу у него: "Ярл, а что ты мне ответишь на то, если я предложу тебе породниться со мной?"

Услыхав такие слова, я, наверное, очень сильно покраснела, потому что отец засмеялся и сказал:

- Мне кажется, что ты вполне одобряешь мой выбор. Не так ли, дочь моя?

Я не ответила, я не могла и слова вымолвить, а только утвердительно кивнула головой. А отец продолжал:

- И я принял такое решение вовсе не потому, что я жаден до денег или хочу отблагодарить Айгаслава за его столь щедрый подарок. Отнюдь! А просто мне кажется, что у него будут очень храбрые сыновья, и мне очень хотелось бы, чтоб эти сыновья были моими внуками!

- И я, - с жаром сказала я...

Да! Я тут кое-что ответила отцу, а после продолжила так:

- Но ярл нам говорил, что у него уже есть невеста, дочь руммалийского ярлиярла, а после он и мне еще рассказывал, что за ней дают очень большое приданое - пять руммалийских кораблей, доверху груженых золотом?

- Да, мой отец.

- А ее?

- Нет, мой отец. Да он, мне кажется, ее ни разу и не видел!

- Вот тебе и ответ. Но и это не все! Он преподнес тебе дары, он целовал тебя. И если после всего этого он явится обратно и не пожелает брать тебя в жены, то я незамедлительно отправлюсь к Аудольфу Законоговорителю и объявлю о тяжбе против Айгаслава!

А чтобы я не подумала, что это пустые слова, отец троекратно прикоснулся губами к лезвию обнаженного меча и призвал Винна в свидетели.

Но время шло, а Айгаслав не возвращался. Потом ушел и его кормчий. Я прекрасно понимала, что надежды на удачу нет почти что никакой, но все же отдала ему диргем. Кормчий исчез, диргем исчез. Акси сказал, что кормчему еще повезло - он рубит скалы молотом и, может быть, когда-нибудь и вырвется. А ведь его могло и просто в клочья разорвать - вот тогда бы его душа погибла навсегда.

А отец почернел и сказал:

- Это недобрый знак! Великий Винн не принял огненный диргем. Иначе говоря, он не желает нам помочь. И, значит, больше нам ярла не видеть!

А я сказала:

- Нет, это не так!

- Но почему?

- Потому что я верю в другое!

Отец хотел мне возразить... да передумал, промолчал - обнял меня и долго так держал. Я плакала. Отец меня не утешал. И это хорошо - иногда нужно плакать и плакать и плакать.

А ночью мне был сон: я видела, что ярл идет ко мне и улыбается. Я успокоилась.

Отец же с той поры, напротив, очень помрачнел. Потом он, как всегда, отправился в поход на морфов. Долго его не было! Когда же он вернулся и сказал, что возле Шапки Мира они оказались совершенно случайно, я промолчала, но была уверена: отец пришел туда, куда хотел прийти! Когда же он сказал, что бил мечом того, кто подошел к его костру и попросил поесть, я поняла, что мой отец прекрасно знал, кто перед ним - и мстил за Айгаслава! Я также поняла, что такое отцу не простится, и потому он очень скоро умрет. И он об этом знал. И говорил:

- Нам больше ждать нельзя. Ведь если я умру, а ты так и останешься незамужней, то Счастливый Фьорд достанется чужому человеку. Дочь моя, этого нельзя допустить! А посему ты должна немедленно выбрать себе жениха и, клянусь своим незапятнанным именем, я одобрю любой твой выбор, пусть даже ты назовешь того, с кем мы находимся в кровной вражде!

Я отвечала:

- Нет! - назавтра: - Нет! - напослезавтра: - Нет!

И еще говорила:

- Отец, он обязательно вернется! А если нет, и ты умрешь, и я буду одна, тогда зачем мне Фьорд?!

- Ах, так!

И он, собравши всех, объявил свою черную волю - лишил меня всего еще при своей жизни. Он, наверное, надеялся, что это меня напугает. Но я стояла на своем, я ждала Айгаслава. Шли дни, а он не возвращался. Отец со мной не разговаривал.

В тот день, когда впервые в этом году показалось солнце, отец был особенно хмур. На пиру он молчал. Когда пир кончился, отец переоделся в чистые одежды, лег, подозвал меня. Сказал:

- Я завидую Хальдеру. Когда он умирал, то знал, что после него остается сын - пусть и не родной, пусть и погубивший его, зато сын! А я умираю один. И все-таки...

Тут он снял с руки Хозяйское Запястье и сказал:

- Мои слова - это мои слова. Но кроме них есть еще и закон. И это очень мудро, ибо слова могут оказаться поспешными и необдуманными, а закон всегда прав. Так вот, согласно закону, ты еще в течение трех полных недель после моей смерти можешь передать это запястье тому, кого я пожелал бы видеть своим наследником. В последний раз спрашиваю тебя, дочь моя: кто будет твоим мужем?

- Айгаслав!

Отец долго молчал. Потом сказал:

- Никто не скажет, что я не любил тебя. Держи! - и отдал мне Запястье.

Запястье было теплое, тяжелое, в нем много золота и еще больше силы, и если кто-то, не имея на то права, наденет его на руку, то оно будет сжиматься и сжиматься до тех пор, пока рука не почернеет, помертвеет...

Отец велел:

- Свет погаси!

Я погасила. А потом спросила:

- Ты что, решил уйти?

- Да, - сказал он.

- Ты будешь говорить? Позвать их всех?

- Нет, - сказал он. - А знаешь, почему?

Я не ответила. Тогда он сам заговорил:

- Потому что я не желаю оказаться в Заветном Чертоге. Мне куда больше хотелось бы попасть к подземцам, ведь только там и можно встретить Айгаслава. И вот, встретив его, я бы сказал ему...

Но я уже заткнула уши! Зачем мне было слушать гневные слова? Отец и раньше был не очень-то воздержан на язык, а уж после того, как он попытался убить Винна, он стал совсем невыносим. Сегодня ночью он умрет, и что после него останется? Гнев? Брань? Нет, лучше я запомню только это: "Никто не скажет, что я не любил тебя!" И я сидела, ничего не слышала, ждала. Ждала. Ждала. От Винна не укрыться. И Винна не разжалобить. Почетно, если Винн приходит днем. Позорно, если Винн приходит ночью. А ночью он приходит так: вначале напускает сон - вот, как сейчас, - потом...

И больше ничего не помню. Проснулась я от крика:

- Умер! Умер!

Да, мой отец был мертв. Винн убил его ночью. Винн отвернулся от него! Винн не возьмет его в Чертог! О, как они кричали! А разбегались как - даже добра с собой не брали. А я ведь открывала сундуки, я предлагала им брать из них все, что им только приглянется - нет, они все равно убегали! Остался один только Акси. Он мне помог похоронить отца. Он и потом, как раб, работал по хозяйству. Он успокаивал меня, когда мне было страшно. Он песни пел, а песни были колдовские - оказывается, что Акси, когда он был молодым, знался с колдуньей. А если б я умела колдовать...

Но я умела только ждать - и я ждала. И я не просто ждала, а каждое утро варила приворотную кашу, ставила ее на стол, укрывала белым полотенцем, читала Девичий Завет...

Акси молчал. А я выходила из землянки и подолгу смотрела в ту сторону, куда когда-то ушел Айгаслав. Так прошла неделя, вторая, и так прошло еще пять дней третьей недели...

И лишь на предпоследний день я наконец увидела его - ярл Айгаслав спускался по тропе. Великий Винн! О, как я была счастлива! А как я тогда растерялась! И если бы не Акси, то все пропало бы! Но Акси вел себя отменно - сперва он принес белый платок и повязал им мою голову, ибо замужние женщины не имеют права показываться на люди с непокрытыми волосами. И он же подал мне Хозяйское Запястье. А руки у него тряслись! А у меня - еще сильней!..

Ярл подошел. Я поклонилась ему в пояс. Акси спросил его - он закивал и руку протянул...

И я надела на нее Хозяйское Запястье! И оно было впору! Ярл засмеялся, поднял меня на руки, расцеловал, понес к столу. Мы сели, Акси дал нам ложки. Мы ели приворотную кашу - Айга кормил ею меня, а я - его. А Акси без умолку пел свои песни. Потом Акси ушел. Надолго. Потом мой муж - мой самый лучший муж на свете! - позвал его, и они много пили и ели, и Акси рассказывал много всяких веселых историй. Потом заговорил мой муж и рассказал о том, что с ним случилось там, в Чертоге. А я лежала в спальной нише, слушала. Мне было очень страшно! А еще я им очень гордилась. Но Акси сказал так:

- Будь осторожен, ярл. Завтра они придут. Завтра - последний день.

- Но разве, - спросил муж, - бывает что-нибудь страшнее смерти?

- Да, к сожалению, - ответил Акси. - Я не скажу ничего нового, но все же скажу: самое страшное на этом свете - это когда прежде тебя умирает твоя надежда. А ты теперь на многое надеешься!

Муж ничего на это не ответил. И мне стало страшно. Я вышла к ним. Акси спросил:

- А ты разве не спишь?

А я сказала:

- Если тебе страшно, то нечего пугать других. У нас все по закону: трех недель еще не прошло, а Хозяйское Запястье уже надето на руку того, кого называл мой отец. А посему Счастливый Фьорд останется Счастливым!

Акси сказал:

- Хотелось бы, чтоб так оно и было.

А муж сказал:

- И так оно и будет.

Но, к сожалению, все было иначе. На следующий день они пришли: Аудолф Законоговоритель, Лайм Деревянная Борода и Гьюр Шестирукий. И привели с собой своих людей. Я вышла к ним. Голова моя была повязана платком замужней женщины, я думала, что они сразу сообразят, что их дело уже проиграно, и даже не станут его начинать. Но мужчины слепы и упрямы! Они не обратили на мой платок никакого внимания, и каждый из них начал свою тяжбу. Тогда я пригласила их к столу. Когда они увидели моего мужа, то в них сразу поубавилось спеси. И тут...

Тут нужно было все решать намного проще! И Акси так нам и советовал. Не нужно было говорить им о Чертоге, а сразу показать Хозяйское Запястье, их тяжбы были бы признаны несостоятельными, мы получили бы от них три утешительные виры, купили бы рабов, новый корабль и наняли дружину, и муж бы воевал, ходил в походы, а я бы рожала ему сыновей...

Но я тогда была очень возмущена. Я от гнева потеряла голову! И еще мне очень хотелось, чтоб все знали: вот он каков, мой муж - смотрите на него и трепещите! Да и не смела я его перебивать - и он им все, как было, рассказал. Этот рассказ их очень напугал! И мне казалось: вот теперь-то уже они наконец проникнутся к нему должным уважением! Но мужчины на то и мужчины, чтобы все исказить и оболгать. Да и к тому же более всего мужчины ненавидят тех, кто внушает им страх, и чтоб такого погубить, они пойдут на все. И так тогда и было - они обвинили моего мужа в оскорблении Винна, объявили его вне закона - и тут же, как трусливые псы, поспешно покинули нашу землянку. Когда они ушли, я засмеялась и сказала:

- Вот до чего, муж мой, они тебя боятся!

А муж сказал:

- Я ничего не понимаю!

Тогда Акси сказал:

- А что тут понимать! Если кто-нибудь объявляется вне закона, то подобное решение обычно вступает в силу немедленно. Но Аудолф вместо того, чтоб сразу приниматься за дело, выговорил себе целых три дня отсрочки.

- Смешно! - сказала я.

- Нет, - сказал Акси, - это не смешно. Просто Аудолф и на сей раз в полной мере проявил всю свою осторожность и предусмотрительность. Бросаться с обнаженными мечами на того, кто только что вернулся из Чертога - это нешуточное дело! Тут можно, так подумал Аудолф, не только сложить голову, но и разгневать Винна!

- Но ведь, - сказал мой муж, - они мне не поверили!

- Э! - засмеялся Акси. - Мало ли! Ты, конечно, не представил трех свидетелей, которые бы подтвердили правоту твоих слов. Но ведь и у Аудолфа тоже нет никого, кто бы клятвенно мог подтвердить, что твои слова - ложь. Мало того; все те, кто был с Торстайном в землях морфов, могут сказать: да, Винн желал сожрать их господина. Так почему же тогда там, в Чертоге, Винн должен был отказаться от еще более обильного угощения? А если еще вспомнить то, как Урр Мохнатый, Сьюгред его видела, отправился на поиски...

И Акси стал рассказывать про Урра. Потом про Макреда. Потом про то, как Дьюр Свиная Голова... Ну, и так далее. А речь свою закончил так:

- Кроме того, Чертог-то не один, Чертогов три - ведь Виннов тоже три. А посему Аудолф решил не рисковать, а сделать так, чтобы все решилось полюбовно. Он дал тебе три дня. За это время море окончательно очистится от льда, и ты сможешь уйти. Тебе ведь есть, куда уйти - ты ярл. И у тебя есть корабль...

Тут Акси помрачнел, сказал:

- Совсем забыл! Пойду и посмотрю его.

Акси ушел. Мой муж сказал:

- Это судьба!

А я, почувствовав неладное, спросила:

- Ты о чем?

А он сказал:

- Я - ярл. И я - не ярл. Так жить нельзя! И я очень хотел, чтобы ярл во мне умер. И я бы тогда остался здесь, ходил в походы, а ты бы рожала мне сыновей... - и вдруг спросил: - А если я останусь?

Я сказала:

- Муж мой! Ты очень храбр. И ловок в обращении с оружием. И, думаю, что в честном поединке ты одолел бы любого из них. Но если ты объявлен вне закона, то тому, кто захочет тебя убить, совершенно необязательно обнажать меч или брать в руки боевую секиру. Смертей ведь множество! Можно умереть от отравленной пищи, а можно сгореть в собственном доме, а можно... Ведь им теперь все можно, муж мой! И поэтому они не дадут тебе умереть с честью, а будут всячески стараться унизить твой последний час. Однако ты мужчина, а я женщина, и потому всецело полагаюсь на твою волю. Как ты решишь, так я и поступлю.

Мой муж молчал. И тут вернулся Акси и сказал:

- Старый Болтун ушел. И Гьюр ушел. Остался один Лайм. Он ищет с тобой встречи.

Мой муж спросил:

- Чего он еще хочет? Я уже все сказал!

- Но Лайм-то ведь молчал! Он так и говорит, что вот теперь...

Мой муж сказал:

- Но я...

Но тут я впервые его перебила:

- Пусть входит!

Ибо мне показалось, что так будет лучше. И муж не стал перечить мне, а промолчал. Вот он каков, мой муж!

И Акси кликнул Лайма. Лайм вошел. Мой муж кивнул ему, он сел. Я подала Лайму вина, он выпил. Потом мой муж спросил:

- С чем ты пришел?

- Ни с чем, - ответил Лайм.

- Как это так?

- А так. Когда-то у меня, как и у всех других законных хозяев, был свой фьорд, корабль, дружина и рабы. Теперь у меня нет ничего.

- Но что-то же есть!

- Есть только гнев.

- Ха! - засмеялся муж. - Это уже немало. И меч, я вижу, есть. А если есть и меч, и гнев, то очень скоро можно получить и все остальное.

- И вот за тем я и пришел к тебе, - так сказал Лайм.

Мой муж нахмурился, сказал:

- Ты дерзок, Лайм.

- Да уж какой я есть! - тоже невесело ответил Лайм. - Ты будешь меня слушать или нет? Ибо если я сразу приступлю к делу, то ты ничего не поймешь!

А муж уже вскричал:

- Еще раз говорю: ты очень дерзок! Но, так и быть, я сперва выслушаю тебя, а потом... А потом будет видно. Итак, Лайм, говори!

И Лайм взялся рассказывать:

- С чего все началось, тебе, если ты того пожелаешь, могут подробно объяснить и Акси, и Сьюгред. И потому я не буду даже останавливаться на том, из-за чего пошла моя вражда с Эрком Смазливым. Скажу только одно: к тому времени, когда мы с ним в последний раз встретились на Крысином Ручье, с обеих сторон полегло немало народу и люди стали уже поговаривать, что если так пойдет и дальше, то вскоре наши места и вовсе опустеют, и некому будет садиться за весла. Пора, все говорили нам, идти на примирение: заплатите по встречной щедрой вире, а после устройте в складчину пир... Ну, и так далее. И мы, со своей стороны, уже начали склоняться к такому решению, но тут убили моего племянника. Мои работники нашли его в лесу мальчик лежал прямо посреди тропы, а в груди у него торчал нож. Я, как старший в роду, и достал этот нож. Мне было сказано, что Эрк и его люди остановились совсем неподалеку, на нижнем берегу Крысиного Ручья, развели там костер и пируют. А еще мне сказали, что всего их там семеро. Ну что ж, подумал я, их даже больше, чем достаточно! Мне подвели коня - и я поехал к ним. Как только я подъехал к их костру, Эрк немедленно встал мне навстречу и, даже не дожидаясь вопроса, сам заявил, что это он собственноручно зарезал моего племянника. А еще он говорил мне много прочих грубостей, был щедр на брань. Я соскочил с коня, обнажил меч и потребовал, чтобы и Эрк тоже изготовился к битве. Но Эрк и не думал браться за меч, а продолжал поносить меня самыми последними словами. А его люди вели себя ничуть не лучше. Тогда я пришел в неописуемое бешенство и пригрозил, что если Эрк и далее будет уклоняться от поединка, то я все равно зарублю его, пусть даже безоружного. Эрк засмеялся мне в лицо и сказал, что я никогда не посмею этого сделать. Тогда я призвал его людей в свидетели, взмахнул мечом... И Эрк пал в одну сторону, а его голова покатилась в другую. Я пнул ее в костер... И тут люди Эрка набросились на меня! Однако действовали они весьма суетливо и разобщенно, и вскоре я сразил троих из них. Я мог бы запросто прикончить и троих оставшихся, но они были нужны мне как свидетели - и я отпустил их, взяв с них слово, что ровно через неделю, в самый полдень, они все трое явятся в усадьбу Аудолфа Законоговорителя, где я собираюсь начать новую тяжбу против наследников Эрка с тем, чтобы их лишили всего, что у них есть недвижимого, движимого или носимого, оставив одну только жизнь. А потом...

Тут Лайм долго молчал, потом сказал:

- А что было потом, пускай лучше Акси расскажет.

И Акси сказал так:

- Явившись к Аудолфу Законоговорителю, все трое свидетелей показали одно и то же: Лайм скрытно приблизился к Эрку и, не дав тому даже опомниться, зарубил его самым бесчестным образом. Свидетелей испытывали огнем и водой и заставляли давать самые страшные клятвы, но они не отступились от своих слов. Лайм был признан виновным в позорном убийстве, у него отняли фьорд и корабль.

- И доброе имя, - добавил Лайм.

- Да, и его, - согласно кивнул Акси.

- А после было что? - спросил мой муж.

- А после, - сказал Лайм, - уже по прошествии долгого времени ко мне явился некий человек, не стану называть его по имени, и сказал: "Почтенный Лайм!.. (Хоть по решению суда всем было строжайше запрещено именовать меня почтенным!) Почтенный Лайм! Иди в Счастливый Фьорд и начинай тяжбу против покойного Торстайна. Дело это верное, да и к тому же я буду всячески тебя поддерживать, ибо, как мне кажется, в прошлом году тебя напрасно осудили". И я пошел. Но этот человек, опять не буду называть его по имени, теперь вторично осудил меня. Что у меня осталось? Ничего, лишь гнев да меч. А чего я хочу? Да уже ничего не хочу! Мне лишь бы вернуть свое доброе имя. И, думаю, что ты, ярл Айгаслав, мне в этом поможешь.

- Как?

- Сразившись со мной. Если победа достанется мне, то все будут говорить: "Это тот самый Лайм, который одолел того, кого не смог одолеть даже сам Великий Винн!" Ну а если я буду убит, то обо мне будут вспоминать уже несколько иначе, но тоже с превеликим уважением: "Это тот самый Лайм, единственный из всех, кто не дрогнул перед Вернувшимся Оттуда!"

И, сказав так, Лайм встал, взялся за меч. И встал мой муж...

Но встал и Акси - и весьма поспешно! И сказал:

- Э, нет, так не годится! Почтенный Лайм, да на что ты его подбиваешь? На нарушение закона! Ведь все мы только что прекрасно слышали, как Аудолф сказал: ярл Айгаслав не имеет права защищаться!

- Но ведь закон еще не успел вступить в силу! - рассерженно воскликнул Лайм. - Сам Аудолф...

- Что Аудолф? - в ответ воскликнул Акси. - Он разве мог...

- Я не о том! А я...

Но тут мой муж не выдержал и закричал:

- Довольно!

И Лайм, и Акси замолчали. А муж сказал:

- Я ничего не понимаю. Какие у вас дикие обычаи! Если один человек вызвал другого на поединок, то о каких законах можно вести речь? Мы должны биться, вот и все! - и он взялся за меч...

И тут уже я закричала:

- Муж мой! Одумайся!

А Акси закричал:

- Ярл! Ярл!

И даже Лайм... Нет, он кричать не стал, но отступил на шаг и сказал:

- Дело действительно весьма запутанное, и мне бы не хотелось вторично опозорить свое имя. Да, я по-прежнему горю желанием сразиться с тобой, ярл, но мне хотелось бы, чтобы все это было совершенно законно.

- Вот и прекрасно! - сказал Акси. - Но где же Аудолф? Куда это он подевался?

- Ушел, - ответил Лайм. - И Гьюр ушел. Остался только я один да мои люди.

- Так, хорошо! - воскликнул Акси. - И, значит, будет так: сейчас мы немедленно отправим кого-нибудь из твоих людей вдогонку за Аудолфом. Зачем нам голову ломать? Пусть это делает Аудолф. Пусть рассуждает. И потом как он нам скажет поступать, так мы и поступим. Биться - значит, биться. А нет - значит, нет.

- Но... - начал было Лайм.

- А что, - с ехидцей спросил Акси, - ты думаешь, что Аудолф может посоветовать нечто низкое или постыдное? Ты от него когда-нибудь такое слышал?!

Лайм побледнел. А прежде он никогда не бледнел! Но зато Акси продолжал весьма уверенно:

- Ну а теперь вот что! Лайм, где тот человек, которого мы отправляем к Аудолфу за решением по вашему делу? Я бы хотел заодно передать через него два-три словечка лично от себя. Ты ведь не против, Лайм?

Лайм молча мотнул головой - нет, он не против. И они оба вышли. Когда мы остались вдвоем, мой муж очень долго молчал, а после вдруг сказал:

- Вот и опять все то же самое. Ярл я или не ярл?!

А после встал и заходил туда-сюда. Он был в великом гневе. Я молчала. Когда отец мой гневался, мать никогда его не трогала, а говорила мне:

- Пускай себе. Мужчины любят гневаться, и в этом им мешать нельзя. Запомни это, дочь!

И я запомнила. И вот теперь ждала, ждала. Гнев - как огонь: ярко горит, но быстро догорает. А догорев...

Когда мой муж устал ходить, он сел к столу. Я налила ему вина и подала еды. Он выпил и поел. И успокоился. Потом еще раз выпил. И спросил:

- Ты хочешь мне что-то сказать?

- Да, - скромно ответила я. - Мне бы очень хотелось, чтобы ты не гневался на Акси. И на Лайма. И даже на Аудолфа, даже на Гьюра! Муж мой, они ни в чем не виноваты. Они ведь родились в такой стране - дикой стране, где нет ни ярла, ни его дружины, а есть только закон, дарованный нам Винном. У вас, муж мой, намного проще жить - всем заправляет ярл, и как он скажет, так оно и будет. А если кто ослушается ярла, то ярлова дружина примерно и быстро накажет строптивца. Но если и сам ярл окажется плохим, его можно убить и выбрать нового, хорошего ярла с такими же хорошими законами. А здесь, у нас... Винн - он не ярл, его убить нельзя, ты недавно сам убедился в этом. И потому хорошие ли, плохие ли законы дарованы нам Винном, но их нужно неукоснительно исполнять, иначе обязательно погибнешь. Вот потому-то Лайм и Акси, и Аудолф, и даже Гьюр... Муж мой! Я заклинаю тебя всей твоей честью и всей твоей доблестью - послушайся меня и не перечь нашему закону! Винн - добрый, он простит тебя...

- Ха! - засмеялся он. - Я не нуждаюсь в его доброте. Я, если будет нужно, опять приду к нему...

- Муж мой! Ради меня! Ради...

И тут я обняла его, заплакала. Я горько плакала! Я тихо плакала - мать говорила мне: "Запомни, дочь, кричат только рабыни!" И я...

Нет, это я сейчас так умно и рассудительно говорю. А тогда я забыла обо всем, я просто горько плакала, ибо мне было очень, очень страшно! И муж, не выдержав, сказал:

- Любовь моя, пусть будет так, как ты того желаешь, - и утешал меня, и утешал, а я все плакала и плакала и плакала... ибо тогда мне было очень хорошо!

Потом послышались шаги. Я отстранилась от его груди, утерла слезы. А муж сказал:

- Входи!

В землянку вошел Акси и сказал:

- За Аудолфом послан верный человек. А Лайм остался ждать. И с ним все его люди. Как ты считаешь, ярл, они достойны того, чтобы я отвел их в гостевую землянку?

Мой муж уже хотел было согласно кивнуть... Но я гневно сказала:

- Нет! Слишком много чести! Но если им так хочется иметь крышу над головой, то отведи их туда, где прежде размещалась наша дружина!.. - но тут же спохватилась и, понизив голос, добавила: - Однако ничего им не объясняй! А просто приведи, и все.

Акси сказал:

- О, госпожа! А ты весьма мудра! И если ярл не станет возражать, то я поступлю именно так, как ты меня научила.

Мой муж не возражал. Он был очень задумчив. Акси ушел. А я сказала:

- Вот увидишь! Как только они войдут туда и там переночуют, то после все решится очень просто!

На что мой муж ответил так:

- Не стоит беспокоиться. Все случается именно так, как и должно было случиться. В противном же случае никакие наши усилия ни к чему не приводят.

И он опять выпил вина. Мне это не понравилось, и я сказала:

- Мой отец говорил, что много вина обычно пьет тот, кто ощущает недостаток храбрости...

Мой муж вскочил! А я продолжила:

- А моя мать говорила, что если мужчина недостаточно храбр, значит, его женщина его недостаточно любит. Но разве это так, муж мой?

Он помолчал, сел... улыбнулся и спросил:

- А что еще она тебе говорила?

- А еще она говорила, - охотно продолжала я, - что из меня должна получиться хорошая жена, и что у меня будет много сыновей, мой муж будет богат и очень знатен, и у него будет очень много воинов, и жить мы будем во дворце. Отец смеялся, говорил, что этого не может быть, потому что ни у кого в Окрайе нет дворцов, есть только землянки. Но мать упрямо повторяла: "Но я ведь говорю о том, что будет, а не о том, что есть!" И поэтому мой отец очень не любил такие разговоры, ведь из них выходило, что вскоре я покину эти земли, а кому тогда все это достанется? И наверное из-за этого отец так долго не решался назвать тебя наследником, хоть он и очень уважал тебя...

Я замолчала. И муж долго молчал. Потом сказал:

- Счастливая! У тебя были мать и отец. Настоящие! А у меня... Ведь я по сей день так и не узнал, кто я такой на самом деле! Я же оттого и бросил все, пришел сюда, сошел в Чертог... но все оказалось напрасно!

- Нет, - улыбнулась я. - И вовсе не напрасно. Теперь ты не один. Отныне я всегда буду с тобой, чего бы ни случилось.

- Любовь моя! - воскликнул он. - Ты ничего ведь обо мне не знаешь! А если б знала бы...

- Так расскажи!

И он мне рассказал - все, все и еще раз все! Потом сказал:

- Я знаю, если я здесь останусь, то меня очень скоро убьют. И смерть моя будет очень плохая. Но там, куда я собираюсь возвращаться, там, я думаю, случится нечто еще более страшное!

А я ему ответила:

- А пусть даже и так. Только зачем заранее загадывать? Ведь ты же сам сегодня говорил, что все случается так, как и должно было случиться! А я еще раз говорю: никогда и ни при каких обстоятельствах я не покину тебя, а всегда буду тебе верной и нежной женой. Так поцелуй же меня за это!

И он поцеловал. А ночью, когда он уснул, я осторожно гладила тот страшный шрам на его горле и вспоминала слова матери: "А счастье у тебя будет недолгое. Но не ропщи - иным его совсем не выпадает". И я плакала. А муж мой крепко спал.

А рано утром я вышла из землянки и сразу же встретила Лайма. Он спросил:

- Где твой муж?

- Он еще спит, - сказала я. - А что?

- Он обманул меня! - гневно воскликнул Лайм. - Ты знаешь, где...

- Да! - перебила его я. - Но только муж здесь не при чем. Так повелела я. И как тебе спалось на новом месте?

Лайм промолчал, но весь побагровел от негодования. А я сказала:

- Оказаться под началом такого доблестного воина, как мой муж, это великая честь.

- Еще посмотрим, - сказал Лайм, - что скажет Аудолф!

- Посмотрим!

Лайм ушел. Напрасно он так гневался. Уж если Винн решил отправить его в землянку наших дружинников, то теперь никакой Аудолф ничего не изменит. Закон есть закон, и он гласит, что они - отныне тоже наши дружинники. Однако мужчинам присуще переоценивать свои силы и надеяться на то, что сбыться не может. И пусть себе! А я ходила по двору и отдавала распоряжения. И люди Лайма слушались меня так, как будто бы они уже мои. Лайм делал вид, что ничего не замечает.

А Акси был у корабля - ходил, поглядывал. А лед местами уже оторвался от берега и продолжал ломаться и крошиться дальше. Это хороший знак! Я вернулась в землянку, разбудила мужа и сказала, что приготовления к пиру уже почти закончены. Муж быстро оделся и велел, чтобы начали накрывать на стол.

Мы пировали целый день. Мужчины вели себя очень сдержанно, все они явно ждали возвращения Аудолфа. Один только Акси был совершенно спокоен и услаждал нас пением.

День кончился, но Аудолф так и не явился. Лайм встал из-за стола в таком великом гневе, что даже не стал благодарить за щедрое угощение. Мало того, он сам распорядился, чтобы его люди шли ночевать в гостевую землянку. Моему мужу это было безразлично, и я тоже не спорила, а лишь подумала: но теперь-то ты, Лайм, уже ничего не изменишь!

И так оно и было. Наутро, когда все мы собрались возле входа в нашу землянку, наконец-таки вернулся верный человек и сказал, что Аудолф приносит свои глубочайшие извинения за то, что не смог сам лично, по причине внезапно напавшей на него хвори, явиться к нам, однако решение по нашему делу он принял. И решение это таково: как и было объявлено ранее, ярл Айгаслав должен в трехдневный срок покинуть нашу землю и никто ни под каким предлогом не смеет задерживать его в этом законопослушном начинании. А что же касается Лайма, то тот должен немедленно явиться к Аудолфу с тем, чтобы подробнейшим образом объяснить ему свое - уже, кстати, не первое! вопиющее попрание законов, установленных самим Великим Триединым Винном.

- Ха! - засмеялся Акси, выслушав это решение. - Старый Болтун хитер! Кроме того, почтенный Лайм, он спас тебя от неминуемого бесчестия. Ведь я-то знаю все!

Лайм почернел от гнева, но смолчал. Ну а мой муж весьма запальчиво сказал:

- Быть может, по своим законам почтенный Аудолф и прав! Но у меня другие законы! И у меня свой прародитель - Хрт, я подчиняюсь только ему. А посему...

И тут он поднял свою правую руку и - у всех на глазах! - сорвал с нее Хозяйское Запястье и с треском разломил его! И бросил его себе под ноги! Я закричала в диком ужасе! А Акси бросился на землю, подобрал обломки Запястья, прижал их к груди, отступил...

А мой муж уже обнажил меч, шагнул вперед и сказал так:

- Почтенный Лайм! Ты вызывал меня на поединок - и вот я принимаю твой вызов.

Но Лайм не шелохнулся. Муж снова подступил на шаг - Лайм отступил... А меч не обнажал! Тогда муж усмехнулся и сказал:

- Конечно, я мог бы сейчас расправиться с тобой точно так, как ты в прошлом году расправился с Эрком - ведь и у меня тоже достаточно свидетелей. Но я не стану убивать тебя. Я не желаю этого. Мне скучно это делать! И вообще, мне скучно жить в этой стране, где все, словно паутиной, опутано множеством глупых и вздорных законов. Я ухожу. Акси! И ты, жена моя, нас ждет корабль!

И он пошел к воде. Мы - я и Акси - двинулись за ним. Я думала: "Великий Винн! Да что же это так! Что нас ждет дальше?"

Но тут мой муж остановился, обернулся, вновь посмотрел на Лайма, на его растерянных дружинников... и так заговорил:

- Да, я сейчас уйду. И я вернусь в свою страну, где меня ждет великое множество злобных врагов, острых мечей и лживых языков. И это меня радует, ибо чем многочисленнее враг, тем значительней подвиг и больше добычи. Так, может, среди вас есть такие, кто бы желал, чтобы я поделился с ним своей славой вкупе со своим золотом? Или же вас вполне устраивает то, чем вы довольствуетесь здесь? Ну, кто со мной? Я долго ждать не буду!

И... Первым вышел Бруан Волк. За ним - Карти, Тосьар... И так они все вышли - до единого. Остался один Лайм. Великий Винн, о, как я была счастлива! Как мне хотелось хохотать! Кричать!..

Но я молчала. Молчал и Акси. А мой муж повернулся к нему и сказал:

- Акси, иди и покажи моим людям, где сложены весла и парус. А ты... Как тебя звать?

- Бруан.

- Так вот, Бруан: сейчас моя жена покажет тебе, какие припасы нужно будет загружать на корабль. Возьми с собой пять человек. И чтобы быстро! Мы спешим. Сегодня же уходим!

И началось приготовление к отплытию. А льда у берега было уже совсем немного, а ветер ровный был, попутный. Мы спешили. А Лайм стоял, где и стоял, молчал. А высоко, на перевале, уже теснились люди Гьюра. И Гьюр был среди них - его легко было узнать по его позолоченному шлему. А справа, из-за Лысой Сопки, вышли два... три... четыре корабля. А когда мы уже начали садиться к веслам, то показался и пятый корабль - самый большой из них. Судя по вырезанному на нем дракону, нетрудно было догадаться, что к нам пожаловал сам Аудолф. Его корабль очень глубоко сидел в воде, и Акси сказал, что там, наверное, сейчас тройное число воинов. И он еще сказал:

- Мой господин! Быть может, нам повременить, пока...

Но муж не стал его дальше выслушивать, а громко, чтобы все услышали, воскликнул:

- Хрт меня резал - не зарезал! Винн меня жрал - и не сожрал! Тогда кого же еще мне бояться?!

Но только мы отчалили от берега, как вдруг раздался голос Лайма:

- Ярл! Айгаслав!

Мы обернулись. Лайм стоял по колена в воде и, потрясая обнаженным мечом, продолжал:

- Я желаю сразиться с тобой! Выходи! И, клянусь своей трижды поруганной честью, наш поединок будет чист, ибо я и не подумаю прибегать к колдовству!

- Нет, теперь уже поздно, - со смехом ответил мой муж. - Ты же видишь, я спешу и у меня много других, важных и неотложных дел, - и с этими словами он указал на приближавшиеся к нам корабли.

Но Лайм не унимался! Зайдя теперь уже по пояс в воду, он снова закричал:

- Я знаю, Айгаслав, тебе нельзя сражаться на моей земле! Но ведь на свете много и других земель! И я готов и подождать, чтобы потом принять твой вызов в любом другом удобном для тебя месте!

Мой муж не отвечал. Тогда Лайм закричал:

- Ты ярл или не ярл?! Прими мой вызов, если ты действительно ярл!

И муж тогда ответил так:

- Но если ты уж так настойчив, то я возьму тебя с собой, и потом, как только у меня выдастся немного свободного времени, мы обязательно сразимся! - А после приказал: - Эй! Подать ему руку!

И Лайму помогли подняться на корабль. Акси нахмурился. А я сказала:

- Это недобрый знак!