«Дверь в любую сторону»

Джеффри Лэндис Дверь в любую сторону

Возбужденная дрожь, приступ ужаса (будто я еще способен ужасаться) - вот оно, невероятное: я совершаю Единственное и Неповторимое.

Я тот, кому суждено погрузиться в черную дыру.

О, Боже! На сей раз я - не ты.

И это теперь не понарошку.

Разумеется, мне доводилось раньше чувствовать то же самое. Мы с тобой отлично знаем, что это за чувство…

Собственное тело ощущается как-то двояко: оно одновременно слишком велико и слишком мало. Мышцы, зрение, чувства - все иное. И такое причудливое! Зрение затуманено, цвета искажены. На любую мысль тело реагирует с необыкновенной быстротой. Впрочем, тревожиться нечего. Я уже привыкаю к новому состоянию. Жить можно и так.

Слишком много знаний, слишком многое вмещается во мне. Я медленно складываю вместе фрагменты твоей личности. Ни один из них не является тобой. И все они - ты.

Пилот! Конечно, ты был и остаешься пилотом. Я соединяю все, из чего состоит пилот, и он - это я. Я полечу в самое сердце тьмы, что превосходит чернотой любую пустоту. Чтобы понять то, что предстоит, надо быть ученым. Я синтезирую личность. Да, помимо того, что ты пилот, ты еще и ученый.

Еще надо все это прочувствовать и потом связно поведать (как будто хоть какая-то моя частица выживет, чтобы предаться воспоминаниям), как провалился в черную дыру и не погиб. При условии, что ты не погибнешь. То есть я. Себя я назову Волком - по имени ближайшей звезды, собственно, вполне беспричинно, разве что с намерением подчеркнуть, пусть только для себя, что я - не ты.

Все, что мы есть, - это я и ты. Но с позиции реальности тебя здесь вообще нет. Во мне нет ничего от тебя. Ты далеко-далеко. В полной безопасности.

Некоторые черные дыры - нашептывает во мне ученый - украшены аккреционным диском, сияющим нестерпимо ярко. Пыль и газ межзвездной среды устремляются к центру черной дыры, этой ненасытной прорве, ускоряясь по пути почти до скорости света и закручиваясь в безумный вихрь падения. Столкновение, сжатие, ионизация. От трения плазма разогревается до миллионов градусов и испускает жесткое рентгеновское излучение. Эти черные дыры на самом деле какие угодно, только не черные: накал вливающегося в них газа - наверное, самое яркое излучение в любой галактике. Никому и ничему не дано сюда приблизиться: радиация несет неминуемую гибель.

Но эта дыра не из таких. Она очень древняя, она восходит к самому первому этапу звездообразования, когда сама Вселенная еще была новорожденной. Она уже давно поглотила или извергла весь окрестный межзвездный газ, создав далеко вокруг себя глубочайшую пустоту.

Эта черная дыра находится на расстоянии пятидесяти семи световых лет от Земли. Десять миллиардов лет назад она была сверхтяжелой звездой; взрыв - и она превратилась в сверхновую, короткий промежуток времени сиявшую ярче всей галактики. В этой вспышке она растратила половину своей массы. Теперь от звезды ничего не осталось. Выгоревший реликт с массой примерно в тридцать звезд, равных Солнцу, втянул в себя окрестное пространство, не оставив ничего, кроме гравитации.

Перед отправкой психолог проверил меня - тебя - на психическую устойчивость. Очевидно, мы прошли проверку, иначе я бы здесь не оказался. Каким человеком надо быть, чтобы согласиться на падение в черную дыру? Вот в чем вопрос! Если я смогу на него ответить, то, возможно, пойму тебя-себя-нас.

Но эту женщину-психолога интересовало другое. Она даже не смотрела на меня. Ее лицо превратилось в расплывчатую абстрактную газовую характеристику человека, соединившегося по оптическому нерву с компьютерной системой. Речь ее была поверхностной. Впрочем, и объектом ее изучения была не моя телесная ипостась, а компьютерное отражение, цифровая опись моей души. Помню последние ее слова.

– Черные дыры притягивают нас своей метафорической глубиной, - произнесла она, глядя в пустоту. - Черная дыра - это, буквально, место, откуда нет пути назад. Мы воспринимаем ее как метафору самих себя - незрячих, заброшенных туда, откуда не поступает никакой информации, откуда никто не возвращается. Мы живем, проваливаясь в будущее, и всех нас неминуемо ждет встреча с центром черной дыры.

Она умолкла, ожидая, видимо, моего комментария к ее словам, но я промолчал.

– Помните главное, - произнесла она, и ее глаза впервые вернулись во внешний мир и всмотрелись в меня. - Это не метафора, а настоящая черная дыра. Не относитесь к ней, как к метафоре. Приготовьтесь к реальности. - Пауза. - Доверьтесь математике. Это все, что мы в действительности знаем, все, чему можем доверять.

Слабое утешение.

Волк против Черной Дыры. Схватка неравная: у черной дыры подавляющее преимущество.

И все же неравенство не так уж очевидно.

На моей стороне технология. Во-первых, червоточина - хитроумный трюк с пространством, благодаря которому возникла возможность удалиться от Земли на пятьдесят семь световых лет.

Червоточина - чудище под стать самой черной дыре, фокус с пространственным изгибом, в основе которого лежит теория общей относительности. После открытия этой дыры к ней искусно подвели жерло червоточины. На осуществление этого проекта ушло больше столетия. Теперь, когда червоточина стала реальностью, путешествие невероятно сократилось. Метр, какой-то шаг. Свалиться в черную дыру под силу каждому. Добро пожаловать!

Червоточина - не слишком подходящее название, но другого не привилось - это своего рода кратчайший путь из одного места в другое. Физически это всего-навсего петля аномальной материи. С одного конца вход, с другого - выход. Топологически две стороны червоточины склеены вместе: это выпиленный из пространства кусок, перенесенный в другое место.

Инспекторы земного пространства, обуреваемые сверхосторожностью, не позволили, чтобы противоположный конец червоточины открывался там, где сходятся стандартные транспортные артерии, - в узле червоточин, близ Нептуна. Вместо этого он открывается рядом с Вольфом 562[1] - захудалым красным карликом, который блестит на расстоянии двадцати одного светового года от земного пространства. Вокруг него вращаются две планеты без атмосферы, почти что замершие куски камня. Чтобы сюда попасть, приходится пользоваться двумя червоточинами.

Сама черная дыра имеет сто километров в поперечнике, а червоточина - несколько метров. Что это, если не сверхосторожность?

Первый урок теории относительности состоит в том, что время и пространство едины. Длительное время после теоретического обоснования «сквозной червоточины» считалось, что с помощью червоточин можно пронзать также и время. Только гораздо позже, когда путешествие по червоточинам стало фактом, было установлено, что нестабильность Кочи делает невозможным существование червоточин, ведущих в прошлое. Теория была правильной: пространство и время действительно являются элементами одной и той же реальности, однако любая попытка сместить червоточину таким образом, чтобы превратить ее в дыру во времени, приводит к вакуумной поляризации, уничтожающей эффект временного скачка.

После того как мы - пилотируемый мной корабль и я/ты - проходим сквозь червоточину, за дело берутся инженеры. Я никогда не видел этот процесс вблизи, поэтому пристально за ним наблюдаю. Занятное зрелище!

С виду червоточина представляет собой всего-навсего нить, сложенную круглой петлей. Это и есть петля из аномального материала - космическая нить с отрицательной массой. С помощью манипуляторов, работающих в вакууме, инженеры заряжают нить до тех пор, пока она не начинает сиять от разрядов, как неоновая лампа; потом с помощью электрического заряда они воздействуют на ее конфигурацию. Под влиянием электромагнитных полей нить начинает извиваться. Это медленный процесс: червоточина имеет всего несколько метров в поперечнике, зато масса ее равна Юпитеру. Мое ученое «я» торопится с уточнением: весит столько же, сколько Юпитер, но со знаком «минус». Так или иначе, она тяжела на подъем.

Несмотря на свою тяжеловесность, она извивается все круче, пока не превращается в лемнискату - замкнутую кривую в виде восьмерки. Стоит двум кольцам соприкоснуться, как возникает свечение, потом - два сияющих круга, колеблющихся, как медузы.

Под действием заряда две сияющие червоточины начинают отталкивать одна другую. Колебания космической нити посылают в разные стороны гравитационные волны. Я парю на расстоянии десяти километров и все равно чувствую эти волны. Петли, излучающие энергию, раздуваются. Излучение представляет серьезную опасность. Если инженеры хотя бы на мгновение утратят контроль за нитью, она перейдет в нестабильное состояние, известное как «извивание», и увеличится до катастрофических размеров. Однако опыт помогает инженерам пригасить излучение, прежде чем оно перейдет критический рубеж, и петли успокаиваются, превращаясь в две идеальные окружности. На другой стороне, вблизи Волка, происходит в точности то же самое, и вокруг Вольфа 562 начинают обращаться две петли из экзотической нити. Произошло клонирование червоточины.

Все червоточины происходят от одного оригинала, обнаруженного тысячу сто лет назад в свободном парении в межзвездном пространстве, - от возникшей естественным образом петли космической нити с отрицательной массой, такой же древней, как Большой Взрыв, и видимой глазу только при искажении пространства-времени. Сначала оригинал никого не заинтересовал, но потом мы понаделали из него сотни копий и теперь запросто перепрыгиваем с их помощью со звезды на звезду, создавая таким манером густую транспортно-коммуникационную сеть.

Я подлетел слишком близко, не обратив внимания на красные предупреждающие сигналы. Громадная энергия, порождаемая гравитационными волнами, смертельно опасна. Но только не для меня. В своем новом физическом обличье я практически неуязвим; если не выдержу простейшее клонирование червоточин, то где уж мне справиться с черной дырой! Посему я игнорирую сигналы об опасности, приветственно машу инженерам, хоть и сомневаюсь, что они меня заметят на расстоянии нескольких километров, и с помощью реактивных движков устремляюсь к своему кораблю.

Корабль, который мне предстоит пилотировать, пристыкован к исследовательской станции, где держат свои инструменты ученые и где расположены жилые помещения биологических людей. Станция, работающая с червоточиной, страшно велика в сравнении с моим кораблем - крохотным яйцеобразным аппаратом. Я не тороплюсь в нем укрыться.

Поразительно, что меня, такого малюсенького, умудрились углядеть, но факт налицо. Я слышу по радио стандартные приветствия: «Как дела? Охайо годзаимасу! Здорово, что у тебя получилось. Всего хорошего!» Трудно разобрать, с кем из обладателей голосов я по-настоящему дружен, а кто - случайные знакомые. Я отвечаю им в тон:

– А вы как? Охайо! Класс!

Никто из них не расположен долго болтать, и немудрено: ребята заняты делом.

Они швыряют в черную дыру всякую всячину.

Правильнее сказать: подбрасывают дыре что ни попадя. Орбита станции расположена в одной десятой астрономической единицы от дыры Вирго - то есть от станции до дыры ближе, чем от Меркурия до Солнца. Период полного обращения на орбите - меньше двух дней. Но даже на таком близком расстоянии смотреть там совершенно не на что. Камень, брошенный строго вниз, летит до горизонта целый день.

Один из ученых, возглавляющих программу, биоженщина Сью, не жалеет на меня времени: она объясняет мне, что именно они измеряют. Больше всего меня интересует, насколько отклоняется от прямой траектория падения. Так можно определить, вращается ли черная дыра. Даже мизерное отклонение нарушит сложную траекторию, которую предстоит проделать моему кораблю. Впрочем, по самой достоверной из всех имеющихся теорий, древняя черная дыра давным-давно исчерпала свой кинетический момент.

Сама черная дыра, или отсутствие пространства в соответствующих координатах, отсюда совершенно не видна. Я смотрю туда, куда указывают ученые, но там пусто. Даже в телескоп не рассмотришь сверхчерный участок в этой и без того черной бездне.

Мой корабль мало чем отличается от того, что они туда бросают. Главное отличие - я сам.

Прежде чем перейти на станцию, я осматриваю свой корабль - миниатюрное яичко. Корпус выращен из одного искусственного кристалла, способного выдержать любое давление.

Однако черная дыра подвергнет его совершенно немыслимому воздействию.

Волк против Черной Дыры! Вторая заготовка, которая пойдет мне на пользу в противостоянии черной дыре, - это мое тело.

Я более не хрупкий биочеловек, полный жидкости. Приливные силы на горизонте черной дыры мгновенно изорвали бы нормального человека на клочки, хотя ускорение, которое потребуется, чтобы остаться на лету, еще раньше перевело бы человека в жидкое состояние. Поэтому твое хрупкое биологическое сознание переместили в более прочную оболочку. Не меньшее значение, чем прочность моего нового тела, имеет его размер. Я очень, очень мал. Сила, порождаемая искривлением пространства, пропорциональна размеру объекта. Мой новый рост - менее миллиметра. Поэтому вероятность превращения в спагетти в миллионы раз меньше.

У нового тела есть и другое преимущество. Рассудок действует, как программа компьютера размером с кончик иголки, поэтому мое мышление и рефлексы в тысячи раз быстрее, чем у биологической особи. Я даже сознательно пошел на замедление своего мыслительного процесса, чтобы не терять контакта с биолюдьми. В полную мощь я реагирую на любые раздражители за доли микросекунды, что напоминает вспышки молнии по сравнению с тягучими раздумьями, на которые обречены биолюди. Я вижу в ультрафиолетовом спектре - компенсация невозможности что-либо разглядеть обычным способом.

Разумеется, моему телу можно было придать любую форму: сделать из меня кубик или сферу. Однако ты послушался диктата общественных условностей. Человек должен быть распознаваем как таковой, даже если он мельче муравья, посему мое тело повторяет человеческое. Хотя в нем совершенно нет органики, мозг мой функционирует по людскому лекалу. Внешне и внутренне я вижу и ощущаю себя человеком без малейшего изъяна.

Так и должно быть. Чего стоит опыт, приобретенный машиной?

Потом, когда я вернусь - ЕСЛИ вернусь, - я испытаю обратное превращение. Я стану тобой.

Только возвращение считается весьма проблематичным.

В тот раз мы были соединены, мы функционировали в едином режиме, два разных сознания реагировали как одно. Я помню свое ощущение, похожее на удар током: Боже, неужели я это сделаю? Неужели поздно дать задний ход?

Сперва идея больше смахивала на шутку, на безумное предположение. Мы тогда запускали зонды на одну переменную звезду и праздновали завершение работ так, что галактике было тошно: под действием нейро-передающих рендомайзеров наши творческие способности выросли стократно, а критическое мышление свелось к нулю. Кто-то - по-моему, Дженна - сказала: «Можно было бы прокатиться! Дождаться вспышки, а потом пролететь через центр. Незабываемый аттракцион!»

«Все кончилось бы незабываемым всплеском», - ответил кто-то со смехом.

«А что? - подхватил кто-то еще. Возможно, это был я. - Запросто! Скачать себя во временное хранение и передавать показания в процессе падения».

«Это осуществимо, - сказала Дженна. - Но мы поступим еще умнее: сначала скопируем тело, потом соединим оба мозга. Одно тело падает, другое с ним соединено».

Вот только не помню, с какого момента в понятие «мы» вошел и я…

«Замечательно: оставшийся ощущает все в реальном режиме времени», - заметил я.

Утром, когда мы опомнились, надо было отказаться от этой затеи как от совершенно безумной, но для Дженны решение было уже непоколебимым. А раз решено, зачем медлить?

Кое-что мы поменяли. Падение на звезду, даже маленькую, занимает много времени, поэтому копию перестроили на более медленный мыслительный процесс, а оригинал был соединен с копией импульсными отражателями. Поскольку оба мозга были молекулярно идентичными, для связи требовалась очень узкая волна.

Зонды пришлось сделать биологическими, то есть установить системы охлаждения, чтобы внутренняя температура не доходила до точки кипения. Мы добились этого простейшим из возможных методов: вставили зонды в большой блок кометного льда. По мере его испарения ионизированный газ отбирает тепло. У льда было еще одно достоинство: наши друзья, наблюдающие за происходящим с орбиты, будут восторгаться великолепным кометным хвостом. Когда лед иссякнет, тело постепенно испарится. Падение на звезду никто из нас не пережил бы.

Но это нас не волновало. Если впечатления окажутся слишком нежелательными, можно будет всегда стереть из памяти боль.

Наверное, было бы куда разумнее записать мозговые импульсы копии на местный временный буфер, потом вернуть его назад и перекачать в память. Но Дженна и слышать не хотела о поблажках: она возжелала испытать все по-настоящему или, по крайней мере, с таким приближением к реальности, насколько позволяет замедление при световой скорости.

Прыжок мы совершили втроем: Дженна, Марта и я. Тут моя память дает сбой: никак не вспомню, почему я к ним примкнул. Видимо, дело было в моем тогдашнем самоощущении, каком-то иррациональном чувстве, которое для моего прежнего естества было нормальным: какая бы блажь ни взбрела в голову Дженне, я не должен был отставать от нее ни на шаг.

Я и ты ощутили одно: Боже, я копия, и меня ждет смерть. Но тогда, конечно, при полной синхронности мыслительного процесса, было невозможно отделить копию от оригинала, определить, где ты, а где я.

Восхитительное переживание - в своем роде, конечно. Падение!

Ты все это чувствовал, все помнишь. Сначала скука: падаешь и падаешь, всего-то развлечения - ощущение свободного падения и болтовня друзей по радио. Потом ледяная оболочка стала утончаться, началась ионизация и свечение, возник прозрачный светло-фиолетовый кокон; красная звезда внизу становилась все больше и больше, ее поверхность таяла, покрывалась морщинами. Внезапно мы провалились в пламя, над нами вознесся гигантский светящийся свод, превративший нас в карликов на фоне бесконечности.

Внизу, на неподвластной разуму глубине, поверхность перестала изгибаться, заполнила собой все - и я, по-прежнему падая со скоростью трехсот километров в секунду, завис неподвижно над бескрайней равниной, протянувшейся от горизонта до горизонта.

Потом испарился последний лед, и я повис в пустоте, словно пришпиленный к полыхающим небесам над бесконечным алым горизонтом. Боль явилась, как неизбежность, как горы, как океанская бездна, как континенты, как весь огромный мир, из которого выкачали воздух.

Это все Дженна! Теперь я помню. Самое странное, я никогда не был с ней серьезно связан. Она уже находилась в собственной скорлупе. Вот чему она хранила верность - скорлупе, вмещавшей ее изменчивый характер. Больше ей никто не был нужен.

Много позже, наверное, спустя век-другой, я узнал, что Дженна расщепила себя. Когда ее скорлупа раскололась, она скачала свою личность в компьютер и дотошно запротоколировала все, что составляло ее личность: все свои навыки, догадки, все, что испытала, вплоть до мелочей, все черточки характера, все воспоминания, сны, мечты, все бесчисленные тонкости, образующие конкретного человека. Она разбила свою душу на файлы и передала десять тысяч разделов в общее пользование. Теперь в тысяче, в миллионе, а может, и в большем количестве людей присутствует Дженна: ее ум, проницательность, владение древними музыкальными инструментами.

Но никому не дано ощущать себя так, как она. Переписав вторичное, она стерла главное.

А что представляю собой я?

Двое из техников, провожающих меня к кораблю и помогающих проводить тысячи процедур предполетной проверки, - мои старые друзья, оставшиеся еще с того, давнего падения. Один по-прежнему сохраняет то самое биотело, только постаревшее на восемьсот лет. Благодаря биологической реконструкции он ничуть не утратил силу и скорость реакции. Мое выживание, если мне суждено выжить, будет зависеть от тончайшего, в доли секунды, расчета, и мне неловко, что я не могу вспомнить его имя.

Помнится, он всегда был основателен и консервативен. В процессе проверки мы обмениваемся шутками. Мне все так же не по себе: я продолжаю спорить с собой и все определеннее прихожу к выводу, что не понимаю и не пойму, зачем в это ввязался. Изучение черной дыры могло бы именоваться захватывающим приключением только при возможности путешествовать со сверхсветовой скоростью, однако среди тысяч чудес, созданных наукой и техникой в третьем и четвертом тысячелетиях, этого чуда так и не оказалось. Будь у меня сказочный двигатель SSS, я бы запросто выскользнул из черной дыры. На горизонте событий пространство проваливается в черную дыру со скоростью света, но для сказочного двигателя «горизонт» не стал бы преградой.

Увы, мы таковым двигателем не обладаем. Одна из причин, почему я решился на это погружение, - не единственная и не главная, просто одна из многих, - состоит в надежде, что научное измерение свернутого пространства внутри дыры прояснит природу пространства и времени, и я сделаю один из бесчисленного множества шажков, результатом которых станет в конце концов создание двигателя SSS.

Впрочем, у корабля, который я буду пилотировать, двигатель почти - не совсем, конечно, - так же хорош. В его непроницаемом чехле предусмотрен микроскопический сдвиг пространства-времени, из-за которого обычное вещество отчасти преобразуется в антиматерию. Этот полноконверсионный двигатель способен развивать чудовищное ускорение, измеряемое в тысячах «g». Для биологического организма это немыслимое ускорение, несмотря на любые стабилизаторы. С подобным двигателем можно бросить вызов тому, что не умещается в сознании, подлететь к самому горизонту событий, закладывать маневры в чудовищно опасной зоне - там, где само пространство разгоняется до субсветовой скорости. Корабль размером с орех располагает двигателями межпланетного зонда.

Но даже с такими двигателями корабль для черной дыры - что комар для лягушки.

Зеленые индикаторы свидетельствуют, что проверка благополучно завершена. Я включаю приборы, проверяю сам все, что до меня проверено уже трижды, причем делаю это два раза. Сидящий во мне пилот донельзя дотошен. Полный порядок.

– Ты так и не дал своему кораблю название, - долетает до меня голос человека, чье имя я не могу вспомнить. - Какие у тебя позывные?

Полет в одну сторону, думаю я. Может быть, что-нибудь из Данте? Нет, Сартр сказал лучше: Huit Clos - запертая дверь.

– Huit Clos, - говорю я и отделяюсь от станции.

Пускай ломают головы.

Я один.

Законы небесной механики не отменены, и я не проваливаюсь в черную дыру. Еще рано. Слегка пришпорив разгонные двигатели - вблизи станции я не осмеливаюсь включать главную тягу, - я ложусь на эллиптическую орбиту: вблизи перимелазмы, но пока что вне опасной зоны черной дыры. Дыра по-прежнему невидима, но я развил в себе высочайшую чувствительность, охватывающую весь спектр от радио до гамма-радиации. Мое новое зрение позволяет различить рентгеновское свечение, но я его не вижу. Если оно и есть, то такое слабое, что остается неподвластно моим приборам. Межзвездная среда здесь так разрежена, что ее, можно сказать, вообще не существует. Черная дыра невидима.

Я улыбаюсь. Так даже лучше - сам не знаю, почему. Черная дыра чиста, ничем не загрязнена, состоит из одной гравитации, является большим приближением к чистой математической абстракции, чем что-либо еще во всей Вселенной.

Еще не поздно повернуть вспять. При ускорении в миллион «§» я за каких-то полминуты достигну релятивистских скоростей. Для бегства мне даже не понадобится червоточина. Не нужно будет замедлять мысль, чтобы домчаться на такой скорости до любой точки в обитаемой галактике.

Но я знаю, что не сделаю этого. Психолог тоже знала, будь она проклята, иначе не дала бы мне добро на экспедицию. Почему? Что со мной?

Я уделяю этим тревожным мыслям только половину своего внимания; другая половина сосредоточена на пилотировании. Меня посещает прозрение, а с ним - новое воспоминание. Чертова психолог! Помнится, меня так тянуло к этой женщине, что я отвлекся и не уловил ее слов.

Теперь сексуального влечения для меня, конечно, не существует. Вообще не помню, что это такое. Что-то странное, абсолютно чуждое.

«Мы не можем воспроизвести в копии весь мозг, однако переписанного хватит, чтобы вы чувствовали себя человеком, - сказала она, обращаясь к стенке, а не к тебе. - Вы не заметите никаких провалов».

У меня мозговые изъяны - вот в чем штука!

Ты нахмурился.

«Как же не заметить, что некоторые воспоминания отсутствуют?»

«Мозг освоится с новой ситуацией. Припомните: в каждый момент времени вы используете не больше сотой доли процента своей памяти. Мы опустим только то, о чем у вас никогда не возникает причин подумать. Например, память о вкусе клубники; планировка дома, в котором вы жили подростком; первый поцелуй».

Это тебя несколько встревожило: ты хотел остаться собой. Максимальная сосредоточенность! Какой вкус у клубники? Не помню, не уверен даже насчет цвета. Такие круглые, как яблоки, только мельче. Цвет такой же, как у яблок, или близкий к ним - в этом я уверен, только сомневаюсь даже по поводу цвета яблок.

Но ты решил, что можно прожить и «отредактированным», раз это не нарушает твою сущность. Ты улыбнулся и сказал: «Не трогайте первый поцелуй».

Вот я и не могу найти решение этого ребуса: кем надо быть, чтобы сознательно прыгнуть в черную дыру. Не могу, потому что не помню того, что помнишь ты. Если начистоту, я - вообще не ты.

Зато поцелуй я помню. Прогулка в темноте, мокрая от росы трава, серебряная луна над деревьями. Я поворачиваюсь к ней, а она, оказывается, уже давно повернулась и подставляет губы. Неописуемый вкус, скорее, ощущение, а не вкус (не путать с клубникой), мягкость языка и твердость зубов - все на месте. За исключением главного: понятия не имею, кто она такая!

Чего еще мне недостает? Знаю ли я, чего я не знаю?

Я был ребенком лет девяти, и по соседству не осталось ни одного дерева, на которое бы я не влез. Я был осторожным, аккуратным, методичным верхолазом. Забравшись на верхушку самого высокого дерева, я мог глядеть поверх леса (разве я жил в лесу?) и восторгался, возносясь из-под сумрачного полога на яркое солнце. Никто не умел лазить по деревьям так, как ты; никто даже не подозревал, как высоко я могу вскарабкаться. Там был твой никому не ведомый тайник. Он располагался настолько высоко, что весь мир представал оттуда морем с зелеными волнами, зажатым горами.

Меня подвела собственная глупость. На пороге той высоты, с которой начинается солнечный свет, ветви становятся хрупкими, тонкими, что твой мизинец. Они устрашающе подгибались под твоим весом; однако я хорошо знал, сколько они могут выдержать. Мне было страшно, но я был осторожен и отлично сознавал, что делаю. Зато ниже, в ярусе толстых, надежных веток, я становился беспечен. Правило безопасности - три точки опоры, но как-то раз я потянулся к ветке, не заметив, что другая моя рука осталась в воздухе, потерял равновесие и опрокинулся. Долго я парил в воздухе, окруженный одними ветвями; я тянулся к ним, но хватался за одни листья - и падал, падал, падал. Одна мысль сверлила меня, пока я несся вниз, мимо листьев и ветвей: как же я просчитался, как сглупил!

Вспышка воспоминаний без итога. Скорее всего, я шлепнулся наземь, но этого в памяти нет. Либо меня нашли, либо я сам приполз домой, контуженный, и взмолился о помощи, но ничего этого я не помню, хоть убей.

До дыры полмиллиона километров. Если бы я двигался по эллиптической орбите вокруг здешней звезды, а не вокруг черной дыры, то уже вошел бы в соприкосновение с поверхностью. Я уже побил рекорд приближения, но пока что, если судить без форсажа, смотреть не на что. Рассудок не в состоянии свыкнуться с мыслью, что такая мощь не доступна глазу. Зато форсированным зрением, что сродни телескопу, я могу различить черную дыру - черный сгусток, ничем не отличающийся от окрестной тьмы, за исключением странного хоровода звезд вокруг.

Мой корабль шлет на станцию непрерывный поток телеметрии. Меня подмывает присовокупить к этому голосовой комментарий, но сказать мне нечего. Существует один-единственный человек, с которым мне было бы интересно поболтать, но ты пока что представляешь собой кокон при абсолютном нуле, ибо ждешь, чтобы я влил себя в тебя и стал тобой.

Мой эллипс делает сближение все большим, все сильнее меня ускоряет. Я все еще нахожусь в тисках Ньютона, я еще далек от сфер, где властвует Эйнштейн.

Десятая доля солнечного радиуса. Чернота, вокруг которой я обращаюсь, уже вполне обширна, чтобы различить ее без телескопа, она так же велика, как Солнце, видимое с Земли. Благодаря гравитации чернота на фоне звездной россыпи кажется обширней, чем диск самой черной дыры. Квадратный корень из двадцати семи, деленный на два - где-то в два с половиной раза больше, уточняет ученый. Я завороженно жду продолжения.

Моему взору предстает пузырь непорочной черноты. Раздуваясь, он распихивает звезды. От моего скольжения по орбите звезды шарахаются по небу: сначала они приближаются к черной дыре, потом, подгоняемые гравитацией, смещаются вбок. Я наблюдаю за звездной рекой, огибающей невидимую преграду. Зрелище звездного течения так завораживает, что я таращу глаза и ничего не могу с собой поделать. Гравитация тянет каждую звезду либо в одну, либо в другую сторону. Если бы звезда прошла точно позади черной дыры, то на мгновение превратилась бы в кольцо света. Увы, такое совпадение случается редко, случайно его не подсмотришь.

Потом я подмечаю нечто еще более странное. Звезды плавно обтекают черный пузырь, зато совсем рядом с ним поблескивают другие, которые движутся в противоположном направлении, - поток, текущий вспять. Вся наружная Вселенная отражена в узком кольце, окружающем черную дыру; зеркальный образ как бы течет вместе с зеркальным отражением моего собственного движения. Но в центре кольца попросту ничего нет.

Пять тысяч километров. Я по-настоящему разгоняюсь. Здесь гравитационное ускорение превышает десять миллионов «g», однако от черной дыры меня все еще отделяют пятьдесят радиусов Шварцшильда. Эйнштейнова коррекция, правда, по-прежнему мала, и если бы я ничего не предпринимал, моя орбита обращения вокруг черной дыры все же выходила бы во внешний мир.

Тысяча километров. Перимелазма, ближайшая точка моей эллиптической орбиты. Десять радиусов Шварцшильда, достаточно близко, чтобы Эйнштейнова поправка к законам Ньютона начала потихоньку изменять геометрию пространства. Я пришпориваю двигатели. Моя скорость колоссальна, разгон равен миллиону «g», и достаточно какой-то секунды, чтобы превратить мою орбиту в круговую.

Мое ощущение времени давно вернулось к нормальному, потом опередило норму. Я облетаю черную дыру со скоростью десять витков в секунду.

Боже, вот цель моего существования, вот зачем я здесь! От прилива могущества рассеиваются все мои сомнения. Биологический организм ни за что бы этого не перенес: при миллионе «g» он сгорел бы синим пламенем, а у меня все только начинается! Я усмехаюсь, трясусь от антинаучного возбуждения - электронного эквивалента адреналинового впрыска.

До чего же хорош корабль! Прелесть, а не корабль! Стоит тронуть акселератор - и пожалуйста, миллионное ускорение! Прежде чем падать в черную дыру, надо было полетать вокруг, поноситься в Huit Clos в межзвездном пространстве по соседству. Но о том, чтобы запустить главный двигатель вблизи станции, не могло быть речи. Как ни эффективен двигатель, от перимелазменного ожога в миллион «g» станция сгорела бы, как от вспышки сверхновой.

Сам я сгораю от нетерпения испытать Huit Clos по-настоящему.

Моя орбитальная скорость равна четвертой части скорости света.

Орбита на высоте девятисот километров - всего лишь место для парковки, отстойник, где я могу налаживать свое оборудование, производить последние измерения, где в принципе мог бы в последний раз передумать. Но исследовать больше нечего: зонды сняли все возможные показания; я ни за что не передумаю, каким бы разумным поступком ни было передумать.

Звездная река, текущая вспять, танцует вокруг черноты внизу. Горизонт ждет.

Горизонт внизу невидим, но реален. Там нет барьера, там ничего не видишь и не чувствуешь. Я даже не смогу его засечь. Придется положиться на подсчеты.

Горизонт событий - это мембрана, пропускающая в одну сторону. Сквозь нее можно проскочить, но ни ты, ни твои радиосигналы оттуда не выйдут. Согласно математике, при моем прохождении сквозь горизонт событий направления пространства и времени меняются на противоположные. Пространство вклинивается во время, время - в пространство. Из этого следует, что направление к центру черной дыры после прохождения мной горизонта событий будет будущим, обратное направление - прошлым. Вот почему никто и ничто никогда не вырвется из черной дыры: движение внутрь - единственное доступное нам направление, хотим мы того или нет. Мы неуклонно движемся в будущее.

Во всяком случае, так утверждают математики.

Будущее внутри черной дыры очень коротко.

Пока что математики не ошиблись. И все же я не отступаю. Хвала двигателю, я опускаю и опускаю свою орбиту.

Черный пузырь увеличивается, огибающий его поток звезд становится все более плотным и бурным. В трех радиусах Шварцшильда, то есть в 180 километрах, я проверяю все системы. Отсюда уже не вернуться: на расстоянии менее трех радиусов Шварцшильда орбиты теряют стабильность, поэтому автоматика будет постоянно уточнять параметры моей орбиты, дабы предотвратить падение в черную дыру или выброс в бесконечность. Все системы работают отменно, хоть сейчас совершай прыжок. Орбитальная скорость достигла половины световой. Дальше по мере снижения орбиты центробежная сила будет стремиться к нулю, поэтому при продолжении спуска мне придется еще больше увеличивать скорость, иначе - падение в дыру.

Пока я рос - а было это на исходе второго тысячелетия, - никто еще не помышлял о вечной жизни. Никто бы мне не поверил, если бы я сказал, что к своему тысячелетнему юбилею даже не буду себе представлять, что такое смерть.

Даже если все наши предосторожности окажутся недостаточными, даже если я проткну горизонт событий, растянусь в веревку и врежусь в сингулярность, то есть в центр черной дыры - даже тогда я не умру. Ты, мой оригинал, будешь жить дальше; на случай, если и тебя будет ждать смерть, мы уже понаделали достаточно моих копий, некоторые варианты которых обязательно выживут. Моя индивидуальная жизнь значит немного. При желании я могу хоть сейчас перекачать на станцию содержимое своего мозга и возродиться целиком, продолжить прерванную мысль, не представляя (за исключением абстрактно-интеллектуального уровня), что мы с тобой - не одно и то же.

И все же мы - ты и я, - не одно и то же. Я - твоя отредактированная версия: отредактированные воспоминания делают из меня другую, новую личность. Не ТЕБЯ.

На метафорическом уровне черную дыру можно считать выражением смерти, всасывающей всех нас пустоты. Однако что означает смерть в мире матричных копий и модульных личностей? Что есть мой прыжок - тяга к смерти? Или я только дразню смерть? Ведь я собираюсь выжить. Не ты - я.

Теперь я ношусь вокруг черной дыры со скоростью ста витков в минуту, но я так отрегулировал темп работы своего мозга, что скорость кажется мне низкой, даже ленивой. Моему взору открывается причудливый вид. Черная дыра разрослась до размеров небольшой планеты, тонущей в непроглядной бархатной тьме и окруженной поясом звезд.

Никакой двигатель, даже самый расчудесный, не смог бы опустить корабль на орбиту ниже полутора радиусов Шварцшильда; на этом расстоянии орбитальная скорость сравнивается со скоростью света, а ее не способен развить мой двигатель. Ниже орбит нет вообще. Я останавливаюсь на орбите в каких-то шестидесяти километрах от горизонта событий, где моя орбитальная скорость достигает 85 процентов скорости света, и скольжу, не обращая внимания на беспрерывные уточнения орбиты, производимые автоматикой, уберегающей меня от соскальзывания в бездну. Бархатная тьма черной дыры охватывает теперь половину Вселенной; если видимость права, то я валюсь по пологой траектории в черную дыру. Я игнорирую порыв сидящего во мне пилота отключить автонавигатор и вручную выровнять траекторию. Падение - всего лишь релятивистская аберрация, иллюзия моей скорости.

85 процентов скорости света - это орбитальный максимум. Я обязан экономить топливо, потому что впереди меня ждет самое главное - нырок.

На нестабильной орбите в шестидесяти километрах от черной дыры я позволяю бортовому компьютеру переговариваться с компьютером станции, передавая туда данные с моих приборов.

Согласно плану экспедиции, наступил этап скачивания сознания, чтобы в случае непредвиденных осложнений ты, мой оригинал, смог войти в мое состояние и все испытать сам - до этого мгновения. К черту, думаю я. Это мой микроскопический бунт. Я - не ты. Если ты очнешься с моими воспоминаниями, я не стану от этого менее мертвым.

Никто на станции не удивляется моему решению не прибегать к перекачке.

Кстати, я припомнил еще кое-что. «Вы - личность типа М, - заявила психолог, как бы перелистывая невидимые страницы с результатами тестирования. Жест - свидетельство ее возраста: только человек, сформировавшийся до воцарения компьютерных сетей, прибегает к силе мышц, управляя виртуальностью. Она уроженка двадцать первого, а то и двадцатого века. - Впрочем, вы, наверное, и сами это знаете».

«Тип N?» - переспросил ты.

«Искатель новизны. Не подвержены панике в необычных ситуациях».

«Вот вы о чем! - сообразил ты. Это ты действительно знал сам.

– Кстати, о поиске новизны. Как насчет того, чтобы переспать с личностью типа N?»

«Это было бы непрофессионально. - Она нахмурилась. - Так мне кажется».

«Даже с личностью, готовой прыгнуть в черную дыру?»

Она опять-таки жестом отключила связь и пристально посмотрела на тебя. «Что ж…»

Начиная с этой точки, для успеха предприятия требуется скрупулезнейшая точность. Мой компьютер и компьютер станции тщательно сверяют время, дотошно выверяя доплеровский сдвиг. Мои часы идут медленнее, как и предполагалось, но половина отставания - это релятивистское растяжение времени, вызванное моей скоростью. Гравитационное красное смещение все еще невелико. По истечении нескольких миллисекунд - для меня это длительное ожидание - станция сообщает, что сверка завершена. Станция свою роль сыграла, и я приступаю к следующей фазе снижения.

Первым делом я запускаю двигатель, чтобы затормозить. Обратное ускорение достигает пятидесяти миллионов «g», но торможение длится почти секунду - едва ли не вечность.

Какое-то мгновение я парю, потом начинаю падать. Я не решаюсь падать слишком быстро и развиваю обратную тягу в сотню, пять сотен, миллиард «g». При сорока миллиардах мне удается одолеть притяжение черной дыры и обеспечить парение.

Чернота уже поглотила половину Вселенной. Под собой я вижу одну черноту. Между черным низом и звездным верхом прочерчена яркая линия. Я достиг высоты, на которой орбитальная скорость равна скорости света, и отсвет моего выхлопа опоясал черную дыру кольцом. Яркая линия, которую я наблюдаю, это вид моей ракеты, вращающейся вокруг черной дыры. Она затмевает все вокруг.

На втором по яркости месте - лазерный луч со станции, переливающийся от обычной для лазерного луча красноты до зеленовато-синего оттенка. Лазер прочерчивает линию между станцией и черной дырой, и я осторожным маневрированием занимаю место непосредственно под станцией.

При сорока миллиардах гравитаций даже мое сверхпрочное тело достигает предела прочности. Я не могу шелохнуться, мои пальцы прочно прижаты к кушетке, принимающей форму тела. Однако приборами я управляю непосредственно мозговыми импульсами, здесь пальцы ни к чему. Huit Clos получает от меня команду: вниз!

Двигатель слегка сбрасывает обороты, и я проваливаюсь из фотоновой сферы внутрь; яркая линия моего выхлопа исчезает. Все до одного свободные фотоны моего выхлопа затягиваются вниз.

Теперь Вселенная видится мне иной. Черная дыра охватывает меня со всех сторон, а сама Вселенная, ее галактики, звезды, наша станция превращаются во все уменьшающуюся мерцающую сферу над головой.

Шестьдесят миллиардов гравитаций. Семьдесят. Восемьдесят.

Восемьдесят - это предел мощности. Я расходую топливо с невероятной интенсивностью, но удерживаюсь из последних сил. До горизонта остается каких-то двадцать километров.

Нерушимый закон физики гласит: невероятное ускорение требует невероятного потребления горючего. Хотя масса корабля состоит почти целиком из горючего, при таком ускорении я сохраняю тягу всего на миллисекунду. Потом я выключаю двигатель и падаю.

Остается совсем немного. Все еще есть шанс - самый последний - передать на станцию копию моего сознания, чтобы оно проснулось в твоей телесной оболочке с последним воспоминанием - решением сделать копию.

Но я ее не делаю.

Несмотря на двойное фиолетовое смещение, звезды не становятся заметно голубее. Теперь, после прекращения ускорения, свет звезд падает в дыру вместе со мной, и фиолетовое смещение вообще затухает. Приборы докладывают: вокруг вакуум. Теоретики доказывают, что вакуум вблизи горизонта черной дыры - это псевдовакуум со скрытой энергией. Только корабль, проникающий за горизонт событий, способен ее измерить. Это я и делаю, аккуратно вводя данные в бортовой компьютер, ибо уже поздно передавать что-либо по радио.

Горизонт событий никак не отмечен, его пересечение ничем не ознаменовано. Если бы не мой компьютер, я бы не сумел определить, что пересек рубеж безвозвратности.

Все осталось прежним. Я озираюсь в крохотной кабинке и не замечаю перемен. Чернота внизу продолжает расти, но других изменений я в ней не наблюдаю. Внешняя Вселенная наверху продолжает сжиматься; свечение собирается в пояс по краю мерцающей звездной сферы, но это объясняется моим движением. Единственная перемена - в том, что жить мне осталось всего несколько сот микросекунд.

С точки зрения внешнего мира яркая точка - мой корабль - затормозила и замерла у горизонта. Но я уже давно опередил свой медлительный образ и падаю себе к центру с невероятной скоростью. В самом центре располагается центр черной дыры, сингулярность: она несравненно мельче атома, это больше отвлеченное математическое понятие - бесконечное притяжение и неразрешимая загадка.

Кто бы я ни был, выживу я или погибну - я первый, кто пересек горизонт событий черной звезды. Хороший повод завопить «ура!» - жаль, никто не услышит моего крика. Теперь единственная моя надежда - атомно-точный расчет специалистов там, наверху. Надеюсь, они не подведут меня и во втором туре этого непростого танца. Если повезет, я останусь после этого живым.

Согласно теории, звезды надо мной уже погасли, и даже самый жалкий из всех красных карликов расстался со своим водородным топливом и потух. Вселенной не стало, звезды отсветили свое. Я все еще наблюдаю вверху ровное свечение, но это ископаемый свет, что бесконечно долго падал в черную дыру, пойманный ею в сети растянутого до бесконечности времени.

Для меня время перетекло в пространство, пространство - во время. Я все ощущаю по-прежнему, но мне никуда не деться от сингулярности, как никуда не деться от будущего. Если только не выкинуть фокус.

А он у меня припасен.

В центре сферического пространства надо мной сияет яркая фиолетово-синяя точка - ископаемый свет лазерного луча с орбитальной станции. Реактивные двигатели так корректируют траекторию корабля, что я все время остаюсь в этом луче, прямо под станцией. Любой предмет, брошенный со станции, должен повторить мою траекторию.

Я тем временем приближаюсь к центру; приливные силы, растягивающие мое тело, приближаются к миллиарду «§» на один миллиметр. Нет, они еще мощнее, и даже мое баснословно прочное тело вот-вот растянется, как спагетти. В моем распоряжении считанные микросекунды. Пора!

Я запускаю двигатель на полную мощь. В неописуемой дали, в непроглядном прошлом мои друзья со станции сбросили на горизонт событий червоточину. Если они не ошиблись со временем, то…

Из Вселенной, успевшей скончаться, грядет червоточина.

Даже для меня, с моей сверхчувствительностью, все происходит стремительно. Лазерный луч тухнет, и червоточина обвивает меня, как Божья кара, - быстрее, чем я могу отреагировать. Мерцающая сфера Вселенной гаснет, как выключенный фонарь, и черная дыра - а вместе с ней и приливные силы, терзавшие мое тело, - мигом исчезает. На короткое мгновение подо мной мелькает черный диск; червоточина начинает вращаться, дергаться, растягиваться - и беззвучно пропадает.

Еще одна жертва черной дыры.

Мой корабль вибрирует, как колокол на колокольне. Он выпущен из капкана приливных сил.

– Получилось! - кричу я. - Сработало! Сработало, черт побери!

Как и предрекали теоретики, я сумел проскочить сквозь червоточину, прежде чем ее съела сингулярность в центре черной дыры. Другой вариант - что сама сингулярность, бесконечно малая, но так же бесконечно могущественная, последует за мной сквозь червоточину - вызывал оглушительный смех у всех, кто что-то смыслит в физике червоточин. На сей раз теоретики победили.

Только где я?

Почему вместо того, чтобы оглушить меня хором поздравлений, радио молчит? Где толпы друзей и специалистов, где торжественные вопли победителей?

– Huit Clos, - несутся в эфир мои слова. - Я сделал это! Huit Clos вернулся, прием. Откликнитесь!

Теоретически я должен был вынырнуть вблизи Вольфа 562. Но почему-то я его не вижу. Честно говоря, то, что я вижу, вообще нельзя признать Вселенной.

Например, куда подевались звезды?

Вместо звезд небо расчерчено линиями - тысячами, миллионами параллельных белых линий. Доминирует в небе - там, где надлежит находиться звезде Вольф 562, - горящий красный цилиндр, прямой, без конца и без края.

Уж не перенесло ли меня в какую-то другую Вселенную? Не повредило ли червоточину чудовищной гравитацией черной дыры, не вырвалась ли она из нашей Вселенной, не стала ли мостом в другую?

Если так, мне конец. Червоточина, единственный путь бегства из чужого мира, уничтожена. Впрочем, сохранись она, ничего хорошего меня бы не ждало: я бы вернулся туда, откуда улизнул, и был бы немедленно раздавлен сингулярностью.

Можно было бы просто отключить мозг - невелика потеря. Тебя вывели бы из твоего подвешенного состояния, сообщили бы, что вариант твоей личности, провалившийся в черную дыру, не смог передать своих ощущений, и контакт с ним прервался после пересечения горизонта событий. Эксперимент закончился неудачей, зато тебе опасность толком и не грозила.

Но, как бы свято ты ни был уверен, что ты и я - одно и то же, я - не ты. Я - отдельная индивидуальность. Тебя оживят, но у тебя не прибавится воспоминаний. Ты останешься, я - нет.

А я хочу выжить. Хочу назад.

Вселенная с трубками света! Яркие прутья бескрайней клетки! Яркие полосы в небе несколько различаются цветом: от бледно-красного до ярко-голубого. Я догадываюсь, что они аналогичны красному цилиндру рядом со мной, просто удалены на многие световые годы. Что же это за Вселенная с полосами света вместо звезд?

Я оснащен буквально до зубов, словно специально, чтобы найти ответ на этот вопрос, да и делать мне в предстоящие тысячелетия больше нечего. Чтобы отвлечься, я провожу спектральный анализ света, излучаемого красным цилиндром.

У меня и в мыслях нет, что в его спектре окажется пища для интерпретации, но, как ни странно, анализ имеет нормальный вид. Вопреки очевидности, он до смешного похож на спектр звездного света.

У компьютера уже готов ответ: он знает, что это за звезда. Свет цилиндра обладает спектральными характеристиками Вольфа 562.

Совпадение? Нет, исключено. Чтобы из миллиарда вариантов этот неведомый объект обладал в точности теми же спектральными признаками, что и звезда, которую я мечтал увидеть на его месте? Нет, заключение напрашивалось само собой: цилиндр и есть звезда Вольф 562.

Я делаю спектральный анализ трех взятых наугад небесных полос. Самую яркую компьютер идентифицирует как 61 Девы, ту, что потусклее, как Вольф 361, а сине-белую как Вегу.

Итак, полосы в небе - это звезды.

Что бы это значило?

Я не вылетел в другую Вселенную, а остался в прежней, только она изменилась. Но способно ли столкновение червоточины с черной дырой уничтожить всю нашу Вселенную, растянуть солнца в бесконечные прямые? Невозможно! Даже если бы это невозможное осуществилось, я бы воспринимал удаленные звезды как точки, ибо их свет путешествует сотни лет…

Нет, Вселенная не подвержена изменениям. Логика подсказывает единственный ответ: изменился я сам.

Из этого тоже следует одно-единственное заключение.

Математики утверждают, что в момент перехода через горизонт событий черной дыры происходит взаимозамена направлений пространства и времени. Я всегда считал это всего лишь математической причудой, но если они правы, если при переходе горизонта событий я сам преобразился и теперь воспринимаю время как направление в пространстве, при том, что я сам одна из осей пространства-времени… Тогда все встает на свои места. Звезды тянутся из прошлого в миллиарды лет в будущее; воспринимая время как пространство, я вижу полосы света. Если бы я подлетел ближе и нашел одну из каменистых планет системы Вольф 562, то она выглядела бы как бахрома вокруг звезды, как каменная спираль. Смог бы я на нее приземлиться? Каким образом взаимодействовать с миром, в котором то, что я воспринимаю как время, на самом деле является направлением в пространстве?

Сидящий во мне физик этим объяснением недоволен, однако лучшего выдумать не может. При таком своем странном, извращенном состоянии я должен непрерывно нарушать законы сохранения энергии, однако физик не находит других гипотез и нехотя соглашается: да, время превратилось в пространство…

Со стороны я должен напоминать то ли шпагат, то ли длинную узловатую веревку, один конец которой исчезает в червоточине, другой представляет собой мою смерть; не знаю, как такое вообще можно увидеть. Впрочем, меня никто и не увидит: если не растягивать время, то я всего лишь молниеносное событие, внезапно вспыхивающее и в то же самое мгновение прекращающееся. У меня нет способа подать сигнал, выйти на связь, сказать…

Или не все так безнадежно? Теперь время для меня - направление, в котором я могу перемещаться с помощью своей ракеты. Найду какую-нибудь планету и двинусь по ней параллельно поверхности…

Нет, ведь жителям планеты я явлюсь на короткое мгновение то ли как диск, то ли как поперечный, бесконечно тонкий разрез самого себя. Да и как вступить с ними в контакт?

Зато при желании я могу путешествовать во времени. Как найти этому применение?

Минутку! Раз я перескочил из пространства во время, значит, в пространстве есть одно направление, перемещение в котором мне заказано. Что это за направление? То, что вело прочь от черной дыры.

Любопытные, но бесполезные мысли. Для того, чтобы вернуться, мне пришлось бы опять оседлать пространство и время. Можно было бы снова сунуться в черную дыру, снова поменять пространство и время местами, только мне не будет от этого никакого проку: когда я покину черную дыру, - если даже смогу ее покинуть, - ничего все равно не изменится.

Если только в черной дыре не окажется одновременно со мной червоточины… Но единственная червоточина, провалившаяся в черную дыру, уже уничтожена. Иначе как бы я совершил перемещение вперед во времени? Конечно, наступит момент, когда исследователи сбросят в черную дыру еще одну червоточину…

Идиот! Конечно, выход существует. Для меня время - измерение сродни пространству, поэтому теперь я могу путешествовать во времени в любую сторону - вперед и назад. Остается лишь вернуться в момент, последовавший сразу за пересечением червоточиной горизонта событий, и, врубив полный газ, совершить рывок. В то мгновение, когда мой оригинал кинется в червоточину, чтобы избежать столкновения с сингулярностью, я смогу вырваться сквозь нее в противоположном направлении и снова возвратиться в мир реальности.

Станция 61 Девы удалена на расстояние сорока световых лет, и я не осмеливаюсь воспользоваться первой червоточиной, чтобы туда попасть. Мое тело, искаженное пространством-временем, должно выглядеть в этой версии пространства-времени длинной змеей, и я не желаю проверять, как на него повлияет прохождение через червоточину, пока у меня не будет выбора. Однако и здесь я не вижу проблемы. Топлива у меня едва хватает на то, чтобы развить приемлемую тягу на несколько микросекунд, но и этого довольно, чтобы достичь субсветовой скорости; я замедляю жизнедеятельность мозга, чтобы полет показался мгновением.

Для стороннего наблюдателя это даже не мгновение, а что-то неизмеримо меньшее.

– Нет, - отвечает психолог на мой вопрос. - Нет такого закона, который обязывал бы вас снова соединиться с оригиналом. Вы - свободный индивид. Ваш оригинал не имеет право вас принуждать.

– Отлично! - восклицаю я. Скоро я организую себе биотело. Теперешнее выше всяких похвал, но среди людей чувствуешь себя неуютно, когда рост у тебя - всего миллиметр.

Обратный переход в реальное пространство прошел без огрехов. Придумав, как перемещаться во вставшем на уши пространстве-времени, я уже без труда нашел червоточину и мгновение ее пересечения с горизонтом событий.

– Вы собираетесь сделать пережитое всеобщим достоянием? - спрашивает психолог. - Думаю, человечеству захочется узнать, что вы перенесли. Ведь это нечто невероятное!

– Возможно, - отвечаю я.

– Между прочим, - добавляет психолог, - я бы тоже не возражала узнать.

– Я подумаю.

Вот я и настоящий человек, не зависящий от тебя, моего оригинала.

Мое появление из червоточины было встречено восторгами и прославлениями, но никому даже в голову не приходило, до чего странным вышло путешествие, пока я все не рассказал. Мне вряд ли поверили до конца, но потом датчики Huit Clos подтвердили мои слова.

Физики впали в экстаз. Новый инструмент для зондирования времени и пространства! Возможность превращать пространство во время открывает невероятные перспективы! Они уже планировали новые экспедиции, среди которых главное место занимала та, чьей целью было потрогать за жабры саму сингулярность.

Найденное мной решение проблемы произвело на них сильное впечатление, хотя, поразмыслив с часок, они дружно заключили, что это был очевиднейший ход.

– Вам повезло, - сказал один из них, - что во второй раз вы решили проникнуть в червоточину с противоположного конца.

– Почему? - удивился я.

– Если бы вы двинулись в прежнем направлении, то вместо возвращения провернулись бы еще на девяносто градусов.

– Ну и что?

– Разворот временного вектора. Вы превратились бы в антивещество. Ну, в то самое, из чего состоит межзвездная среда…

– О! - только и пробормотал я и перестал чувствовать себя непревзойденным умником.

Теперь, когда моя миссия выполнена, мне недостает цели и смысла существования. Будущее пусто: это черная дыра, в которую нас всех засосет. Я, конечно, получу биологическое тело и приступлю к познанию самого себя. Возможно, это как раз та задача, что стоит перед каждым.

А потом я встречу тебя. Если повезет, ты мне понравишься.

А если ты мне сильно понравишься, если внушишь доверие, то я, возможно, перекачаю тебя в себя, и мы снова объединимся.

Перевел с английского

 Аркадий КАБАЛКИН

1

Вольф 562 - название звезды по каталогу Вольфа. Вольф - волк. (Прим. ред.)

Оглавление