«Пожалуй, это несправедливо»

Фрэнк Сайя не шевелился. Он сидел, храня ледяное молчание; рука его сжимала стакан, стоявший перед ним на столе. Спертый и нагретый их телами воздух дрожал в тесноте сборного походного домика, делая широкую и давно не бритую физиономию Крейгара похожей на морду свирепого, настороженного кабана. В затянувшемся молчании эта образина не спускала с Франка глаз, и каждое мгновение все сильнее напоминала сливочную тянучку. Фрэнк ждал. Рано или поздно Крейгар обязательно заговорит.

Он-таки заговорил, еще раздраженнее, чем раньше:

– Ты слышал? Развяжи его!

Стараясь, чтобы на лице не отразилась радость, Фрэнк, по-прежнему ни слова не говоря, поднялся, взял нож и вышел за порог. Там, затмевая желтоватое сияние наружных фонарей, погружалось за горизонт солнце Альфа Целена. Оранжевые лучи падали на темные, приземистые силуэты деревьев, играли всеми оттенками желтого плато перед лагерем и на стенах лагерных домиков, заливая светом поляну и фигуры скрючившихся от страха аборигенов. Глава их клана. Папаша походил теперь на пятнистую тень – распростертый на спине, он по-прежнему лежал там, где его привязали. Когда Фрэнк подошел к нему с ножом, он ничего не сказал, а только лишь взглянул на молодого землянина, приоткрыв широкий рот так, что из-за толстых складок губ показались острые зубы. Но это не было воинственной демонстрацией клыков. Папаша выглядел так, как полагалось попавшему в тяжелое положение; больше всего он был похож на беспомощную, полумертвую акулу, выброшенную штормом на прибрежный песок. Руки и ноги его были крепко привязаны к колышкам, вбитым в мягкую серую землю. Фрэнк перерезал веревки.

– Теперь ты можешь идти, – сказал он и, после некоторого колебания, предложил: – Давай, я тебе помогу. Как ты себя чувствуешь?

– Ужасно, ужасно, – жалобно простонал на своем языке Папаша, но не принял протянутой ему человеческой ладони, а перекатился на живот, потом перевернулся еще раз и так, не то ползком, не то кувыркаясь, добрался до остальных аборигенов и слился с их массой.