«Зыбучий песок»

Он воздевает, предостерегая, сомкнувшиеся конусы времен:

Вот здесь, сходясь в единое «сейчас», Ушедшее с Грядущим

Текут песком зыбучим.

Рэндалл Джаррелл «Рыцарь, Смерть и Дьявол»

1

Несколько долгих минут после того, как отворилась дверь в ординаторскую, Пол Фидлер не мог сдвинуться с места.

«Не та дверь? Дверь та – за дверью не то!» Его рука, протянутая к кнопке звонка в футе от дверного косяка, натыкалась на книжную полку. Пораженный, он заглянул в комнату и увидел, что большой стол стоит не на своем месте, стулья переставлены, и все остальное – не так как должно быть.

«Опять миссис Гловер со своими штучками?» Миссис Гловер была бездетной пятидесятилетней вдовой, и Чентская больница стала для нее чем-то вроде дома: она жила здесь уже десять лет, то как пациентка, то как уборщица, потому что во всем мире у нее не было ни места, куда пойти, ни живой души, которой было бы дело до того, жива она еще или уже умерла. Раз или два в году становилось ясно, что период ее здравомыслия закончен: кто-нибудь входил в комнату и обнаруживал, что все в ней, вплоть до ковра на полу перевернуто вверх ногами. Миссис Гловер, между тем, как ни в чем не бывало продолжала заниматься своими делами.

На этот раз, однако, она была не при чем. Случились два весьма полезных события – привезли, наконец, давно заказанные книжные полки, и какой-то доброхот потратил свой обеденный перерыв на то, чтобы аккуратно расставить медицинские журналы, валявшиеся в беспорядке на столе.

«Хорошо, что я первым пришел пить чай. Посмотрел бы кто на меня, точно сказали бы, что в детство впал.» Но на этой теме ему не хотелось бы задерживаться. В детстве его иногда посещали кошмары, когда он, проснувшись утром, оказывался в мире чужих людей: родители не узнавали в нем своего сына, а школьные учителя не могли вспомнить, что у них есть такой ученик. И однажды, много позже это стало слишком похоже на правду.

«Стоп. Что за глупости из-за какой-то мебели!» Переведя дух, он сообразил, что новый стеллаж закрывает теперь кнопку звонка. Он огляделся, ища какую-нибудь замену, и поморщился.

«Если уж что-то менять, так эти идиотские обои. До следующего года точно не получится. В любом случае, чтобы в этом месте появилось хотя бы подобие хорошего вкуса, надо сначала поменять экономку.» На журнальном столике он увидел колокольчик, протянул руку и позвонил.

И в ту же секунду ожившие где-то высоко башенные часы заставили его вздрогнуть. За дневной круговертью он умудрялся не обращать на них внимания, но ночью, во время дежурства…

Банг-бум-клинк. Пауза. Банг-бум-клинк. Пауза.

«Боже, неужели кроме меня это никому не действует на нервы?» Клинк-бум-банг. Клинк-банг-бум. И с невыразимым облегчением, словно освободившись от мучительной пытки, он услышал, как часы принялись отмерять свои обычные удары: бом-бом-бом-бом.

«Не удивительно, что тот бедолага, о котором рассказывала экономка, пытался в 63-м залезть на башню. Наверно, ему просто захотелось тишины.» Кстати о колоколах: Он собрался уже позвонить опять, когда в дверном проеме появилась голова официантки Лил.

– Ой, это вы, доктор. Простите, я еще не привыкла. Этот звонок гораздо тише электрического. Чай будет сию минуту.

В ожидании Пол взял с заслонившей кнопку звонка полки первый попавшийся журнал.

«Хлорпромазин три раза в день? И что тут нового? А, да , улучшение на двадцать восьмой день после первой инъекции. Надо запомнить, это может пригодиться.

Только…»

Только эти слова никак не складываются ни во что осмысленное. Мешает распечатанное письмо в кармане.

– Ваш чай, доктор.

Лил стояла над ним, держа в руке блюдце с чашкой и неустойчиво качавшимися на нем двумя бисквитами. Чай уже успел остыть несмотря на то, что появился здесь всего минуту назад. Бездумно помешивая ложечкой гораздо дольше, чем необходимо, чтобы растворился сахар, он посмотрел в окно.

Весь день над землей висел плотный слой серых, похожих на грязную вату облаков, проливавшихся время от времени равнодушным дождем. Но сейчас, перед самым закатом, холодный ветер отогнал облака на восток, и в просветы между ними пробивался солнечный свет.

«Интересно, кому-нибудь еще этот пейзаж кажется таким ужасным, или мне одному?

Господи, надо это срочно прекратить, или я скачусь к другому детскому наваждению, к бесконечным вопросам солипсизма: откуда мы знаем, что то, что мы видим красным, действительно красное.» Когда он только сюда приехал, ему нравились эти места: необычные, полные драматизма, словно спрятанные под красной почвой красные камни исподволь готовили себя к титаническим усилиям, необходимым, чтобы подняться горами Уэльса. В ландшафт как нельзя лучше вписывались древние замки, созданные для героических дел и благородных свершений.

«Или чтобы стать декорацией для краха Пола Фидлера.» Он пытался отогнать от себя эту мысль, но та не отпускала. Вид из окна этому только способствовал. Парк был когда-то частью великолепной усадьбы, за ним и теперь иногда ухаживали, преимущественно – пациенты в порядке трудотерапии. Но сейчас он походил на девственный лес гораздо больше, чем на роскошный сад, и надежно отгораживал больницу от повседневной жизни городка и окрестных ферм.

Кто-то другой мог бы, пожалуй, восхититься его дикой красотой, но Полу он больше напоминал провололочные заграждения и минные поля.

Вокруг долины громоздились холмы: когда-то они казались ему величественными.

Теперь он видел в них только огромную стену, призванную отгородить его от внешнего мира. Местами серо-зеленые, местами поросшие деревьями, сейчас, в феврале, голыми, но кое-где покрытыми густой хвоей, они сжимали со всех сторон городок, больницу, Пола Фидлера. Через это окно – а в его кабинете такого не было – он мог видеть точку, где единственная в округе автотрасса прорывала кольцо, но и там его воображение отказывалось представить открытое пространство, простор, свободу. В той же стороне видны были две охладительные башни электростанции, словно часовые охранявшие выход из долины, форпост той силы, что держит его в тюрьме.

«Нормальный человек не должен радоваться тому, что его жена не вернется домой в обещанный срок.» Факт. Бесспорно. Целый день он отталкивал от себя эту мысль. Но сейчас она прорвала остатки обороны. И…

«Проклятье, нельзя же врать самому себе. Я рад.» Он отодвинул в сторону чай, до которого едва дотронулся, и достал из кармана письмо Айрис. В который уже раз принялся разглядывать торопливые строчки.

Ни адреса. Ни даты кроме торопливого «Вт.»Ни даже обращения. Это как раз понятно. Едва ли мужа уместно называть «Уважаемый Пол», как в официальный письмах, и если словечко «милыйf нормально проходило в разговоре, то равнодушно написанное на бумаге, оно звучало бы настолько фальшиво, что даже Айрис это почувствовала.

«Боюсь, что задерживаюсь дольше, чем обещала. Берта и Мэг уговаривают меня остаться еще на несколько дней, и я не могу им отказать. Надеюсь, ты не будешь слишком скучать…» Дальше читать было незачем. Он сунул письмо обратно в карман.

«Вот и хорошо. Почему? А какая разница? Я ведь прекрасно знаю причину.

И то, что я придумал, когда она только собиралась уезжать: мол, будет больше времени для занятий, – не при чем. Причина в том, что жизнь с Айрис – не прекращающееся ни на минуту напряжение.» Ему стало легче после этого приступа откровенности. Но анализировать все вытекавшие оттуда последствия уже было выше его сил: как всегда, когда жизнь подходила к некой критической точке, воображение принималось перебирать возможные исходы, все множившиеся и множившиеся, пока он не терял им счет, а некоторые были настолько правдоподобными, что казались реальностью. Он просто стоял у окна, наблюдая безо всякого интереса, как западный ветер несет с собой новые облака, и те затягивают клочок ясного неба, которому удалось ненадолго прорваться сквозь серость февральского дня.

2

– Что случилось, Пол? Ты языку проглотил?

Он вздрогнул и обернулся. Две вещи он терпеть не мог в человеке по имени Мирза Бахшад: способность двигаться абсолютно бесшумно и то удовольствие, с которым тот коверкал английский язык.

– А… Привет, Мирза.

Пакистанец плюхнулся в лучшее кресло и грациозно потянулся.

– Стелажу, наконец, привезли, – прокомментировал он. – Однако, не спешили они…

Лил! Ли-ил!

Не отходя от окна, Пол наблюдал, как девушка принесла чай и бисквиты.

– С глазурей, – удовлетворенно отметил Мирза. – Мои любимые.

– Специально для вас, доктор, – сказала Лил и, хихикнув, выпорхнула из комнаты.

«Чертов Мирза! Бывают у него хоть когда-нибудь неприятности?» Но горечь покидала его. Мирза был дьявольски красив, несомненно умен и дико обаятелен, разве мог кто-нибудь его не любить?

«Только Айрис…»

Пакистанец отхлебнул чай, поморщился и поставил чашку на подлокотник.

Провел пальцем по тонкой линии усиков над верхней губой, словно проверяя, на месте ли они, и уставился своими черными блестящими глазами на Пола.

– У тебя вид под стать погоде. Что случилось?

Пол пожал плечами и, повернув ногой тяжелое кресло, сел.

– Ты разучился говорить по-английски, – констатировал Мирза. – Удивляюсь, как вы все не сошли с ума в этой стране. Иногда, мне кажется…

Хорошо, попробую догадаться. Очередная консультация с Сопливым Элом?

Он имел в виду доктора Нока Элсопа, консультанта, с которым Пол работал особенно часто.

– Нет, не сегодня, – пробормотал Пол. – Отложили на завтра. Какое-то заседание, ему там обязательно надо быть.

– Значит, Дырявая Голова, а? – правая бровь Мирзы приняла форму вопросительного треугольника.

Когда-нибудь доктор Джозеф Холинхед[1] узнает о целом семействе каламбурных прозвищ, которым наградил его Мирза, и пух и перья полетят до небес. Пока, однако, слухи до него не доходили.

– Отчасти, – согласился Пол. Прохладные отнощения с Холинхедом стали неотъемлемой чертой его работы, и сегодняшнее утро не было исключением.

– Только отчасти? Святой Джо[2] – самый большой дундук во всей округе, и я иногда испытываю непреодолимое желание запереть его ненароком на ночь в женском буйном.

Может тогда он поймет, что к чему. – Он сделал неопределенный жест, словно отметая все подобные варианты. – Тогда остается только твоя очаровательная, но неприветливая жена. Что случилось на этот раз?

– Она решила завтра не приезжать, – нехотя проговорил Пол.

Наступила короткая пауза, во время которой двое мужчин смотрели друг на друга: Пол – подавляя желание отвести взгляд, Мирза – беспокойно покусывая губу.

– Что я могу сказать, Пол? – произнес он наконец. – Если то, что думаю, ты тогда решишь, что я обижен на нее за то, что она так неприветливо меня встретила. Я не обижен – предрассудки, принятые при дворе раджи, достаточно выветрились из моей головы чтобы считать, будто женщины обязаны мне поклоняться. Меня больше волнует, как она относится к тебе. Она хочет тобой руководить, вот что плохо.

– Понимаешь Мирза, – начал было Пол, но неожиданно для себя остановился: он осознал, что слов, способных выразить то, что он хочет, не существует.

От сложных объяснений его спасло появление коллег: Фила Керанса, Натали Радж, Ферди Сильвы. Немедленно, с более чем британским тактом, Мирза вернулся к вариациям на тему фамилии Холинхеда, и все посмеялись, дав Полу возможность прийти в себя и даже изобразить на лице вполне сносную улыбку.

«Черт подери, что бы я делал без Мирзы?…» Рассеянно проглотив остывший чай и даже не почувствовав вкуса, Пол обвел взглядом коллег.

«Отношение к людям. Мы пользуемся специальным жаргоном, чтобы втиснуть его в спектр от любви до ненависти. Но люди – не линии на плоскости. Они искривляются под разными углами в энном количестве измерений. Куда поместить равнодушие?

Куда-нибудь в воздух, над поверхностью бумаги. Оно не тяготеет ни к отвращению, ни к восхищению. Точка пустоты.» Нельзя сказать, чтобы он был абсолютно равнодушен к своим коллегам.

Просто… как-то равнодушен.

«И что в этом плохого?»

Возьмем ирландца Фила Керанса. В сорок с небольшим он точно знал, что не достигнет того, что у Мирзы будет наверняка, а у Пола предположительно, – статуса консультанта. Он будет честно делать свое дело в этой или другой больнице, пока не уйдет на пенсию: средняя, нейтральная личность. Но его, похоже, это уже не заботит. Пол сравнивал свое предполагаемое будущее с будущим Керанса и не знал, в какую сторону повернуть знак неравенства.

«Натали.»

Впервые он увидел ее со спины и был сражен красотой черных волос, тяжело струившихся в ярком флюоресцентном свете. Настоящий же шок наступил, когда она обернулась, и он увидел плохо сложенную фигуру и скошенный назад подбородок, делавшей ее не то чтобы совсем уж безобразной, но очень невыразительной. А тежду тем, она обладала поразительной способностью возвращать к жизни совсем уже охладевших и отдалившихся от нее людей в сложных случаях хронической гериатрии.

«Она мне нравится? Так же, как и Фил, – и да, и нет. Отношение, равноудаленное от симпатии и от антипатии, но лежащее вне линии, которая позволила бы мне достичь одного из них.» То же касалось и Ферди Сильвы, иммигранта, как и Мирза, уроженца Британской Гвианы, желтокожего флегматичного человека, чьей отличительной чертой была полная невозмутимость.

«Не вызывает у меня энтузиазма это качество.» А что вызывает? Есть хоть что-нибудь? Не сегодня, не сейчас. Его мозг отказывался принять то, что Мирза сказал прямо, и то, что он сам понимал умом, но не мог принять окончательно, боясь вновь ввергнуть свое сознание в череду псевдореальных видений. Лучше как можно дольше пытаться выкрутиться.

Он чувствовал, что балансирует во времени, так же, как невообразимо медленно балансирует волчок в последние секунды перед падением. Он почти физически ощущал вращение земли, проносившее его мимо дверей удачи, открытых навстречу его альтернативному будущему. В его власти было двинуться туда, куда хотел, войти в двери, за которыми ждал полный провал, выбрать одну из полужюжины тех, где можно начать жизнь с начала, или сесть в поезд, доставивший бы его к краху, виноват в котором будет только он сам. С болезненной ясностью он мог бы нарисовать в воображении картины любого из своих будущих. Ему оставлен выбор только одного из них.

Он безучастно ухватывал обрывки разговоров.

– Кажется, молодой Рейнольдс идет на поправку. Сегодня он с пылом объяснял мне, какие цветы когда надо сажать. Нужно узнать, нет ли у нас подходящего участка.

Напрягшись, Пол связал имя с человеком – юношей, начавшим с того, что говорил матери, будто идет на работу, а сам целый день катался на автобусах, и закончившим тем, что вообше отказывался вставать с постели.

«Вылечить клочком земли и пакетиком семян. Господи, как прекрасно, что бывают иногда такие простые решения.» – В следующий раз следите за Либерманом. Сегодня утром у него под подушкой опять нашли ключ.

«Либерман – гениальный слесарь. Видит что-нибудь закрытое – открывай.

Что – неважно. Его прислали сюда, когда он добрался до зоопарка Дадли, и вот…» Пол позвякал тяжелой связкой ключей в кармане куртки.

«Какая разница между мной и тютемщиком? Никаких призов за правильный ответ.» – Пол, ты какой-то бледный сегодня. Что-нибудь стряслось?

Глаза Натали внимательно смотрели на него из-за толстых линз.

– Спал плохо, – стал поспешно оправдываться Пол. – Дежурство. Да еще эти проклятые часы…

– Если бы ты не был таким неженкой, ты бы их не замечал, – сказал Фил Керанс. – Я научился не обращать на них внимания в первую же неделю, как только здесь появился.

– Только не сейчас, – заметил Фред Сильва, бросая взгляд на часы. – Пора.

Раздалось звяканье сразу нескольких чашек, шипение гасимых сигарет.

Солнце уже почти село, а ветер усилился настолько, что в декоративных зубьях больничных стен стоял теперь несмолкаемый вой.

– Я знаю, как поправить больничный бюджет, – сказал Мирза. – Сдать ее в аренду компании по производству фильмов ужасов. «Дракула встречает головорезов»вполне подойдет для этой блошиной дыры.

– Нам здесь хватает своих ужасов, – отозвалась Натали. – Как у нас с загрузкой, Пол?

Пол представил себе намозоливший глаза график в своем кабинете.

– Завтра две выписки, – ответил он. – Получается… восемнадцать пустых коек.

– Рекорд, – фыркнул Керанс. – Надеюсь, вы не будете о нем распространяться, иначе нам пришлют еще двадцать пациентов.

Пробили часы. Натали преувеличенно вздрогнула и посмотрела на Пола, ожидая его реакции, которую он ей продемонстрировал, правда несколько запоздало, и вышла из комнаты. Остальные потянулись за ней.

– Ты занят сегодня, Мирза? – спросил Пол, когда они вышли на улицу. – Может, заглянем куда-нибудь перед ужином?

– Я бы с радостью, – ответил Мирза. – Тебе, конечно, нужна компания, но…

– Ты же сегодня не дежуришь?

– Нет, дежурит, кажется, Натали, – Мирза хитро улыбнулся. – У меня свидание, и было бы слишком… гм… рисковано заставлять ее ждать.

– Новенькая? – Пол поймал себя на том, что пытается смотреть на Мирзу глазами женшин: высокий, стройный, кожа не смуглее обычного загара, по-английски говорит лучше многих англичан, черты лица классически правильные…

«Вот дьявол!»

– Я тебе уже объяснял, – сказал Мирза, усмехаясь. – Это профилактика.

Боюсь, наш Святой Джо устроит мне на собрании выволочку, уж больно он не одобряет моего поведения, – а чего еще ждать от идиота, который умудрился сбежать от жены Потифара? Но даже если его гнев падет на мою голову, я скажу ему то же, что и тебе: я защищаю мораль. Все ваши несчастные закомплексованные бабы, которым просто необходимо, чтобы их изнасиловали негры, будут мои, и я не смог бы бросить их на произвол судьбы, даже… хм… даже если бы имел адекватную замену.

Самоосуждающая ухмылка вдруг исчезла с его лица – Пол, когда я вчера вечером познакомился с этой девушкой, она была с подружкой, – лакомый кусочек. Или тебя это не интересует?

Пол покачал головой, чувствуя, что во рту стало сухо, как в пустыне.

– Брак, подобный твоему, – недостаточная основа, чтобы понять женщину, – сказал Мирза, и это прозвучало настолько профессионально, что обидеться было невозможно. – Попробуй взглянуть на нее с другой точки зрения. Может оказаться полезным… Прости, Пол. Пожалуйста, прости.

Он тронул друга за плечо и ушел.

3

После первой пинты пива Пол начал подумывать о второй, а пока направился в туалет привести в порядок мысли. Усталость сковывала тело – напряженная работа продержала его в кабинете гораздо дольше положенного времени, – но возвращаться домой не хотелось, и тому имелась вполне объективная причина, даже если не считать за таковую пустой дом и перспективу поедания холодных консервов: за окнами паба висела безнадежная морось.

«С другой стороны, какая радость торчать в этой унылой дыре?» В надежде немного освежиться он плеснул себе в лицо холодной водой.

Вытеревшись бумажным полотенцем, – опять забыли поменять, – он скрутил его полностью, до белой пластиковой основы, торчавшей наружу, словно бледный вялый язык изо рта динозавра, и принялся рассматривать себя в зеркало.

Невыразительная личность этот Пол Фидлер. Слишком круглое лицо, с отнюдь не выдающимися чертами, глаза спрятаны в почти правильные окружности, составленные из глубоких теней внизу и густых бровей наверху.

Темно-каштановые волосы, вьющиеся и непослушные; ниже скромный недорогой костюм, белая рубашка, зеленый галстук…

«Полюбуйся – Керанс номер два.»

Такое направление собственных мыслей его встревожило. Он резко отбросил полотенце, словно то обожгло ему руки, и быстро направился обратно в бар.

Нужно снять напряжение. Он заказал скотч и понес стакан к угловому столику, за которым сидел раньше.

«Я как будто чего-то жду. Но… чего, черт, побери?» Это чувство было ему знакомо, что, однако, не делало его приятнее. Оно исходило из каких-то глубинных линий, где была записана его жизнь, и, предвещая перемены в существовании, неважно, счастливые или нет, порождало в его воображении огромное количество возможных миров: мир, где он не получил обещанную стипендию, где его не приняли на медицинский факультет, где он терял Айрис, потому что не соответствовал ее ожиданиям, или не проходил по конкурсу на должность психиатра Чентской больницы. Иногда по утрам, между сном и явью, эти нереализованные возможности казались ему столь реальными, что он путал их с действительностью и ходил потом целый день, не в силах отделаться от привидевшихся кошмаров.

«Но тогда, во время срыва, они были реальными.» Он втянул в себя полстакана виски, пытаясь стряхнуть наваждение.

Постепенно тяжелые мысли отпустили. До поры до времени.

«Ну нет. Следующее событие выглядит уж очень банальным: крах семьи.» Он огляделся, инстинктивно выискивая что-нибудь, способное дать глазам и голове хоть мимоленое развлечение, но «Иголка в стоге сенаf не могла похвастаться ничем, кроме своего названия. Он и пришел-то сюда только потому, что заведение находилось под самым боком больницы. Тридцать лет назад местность была сельской и, должно быть, куда более интересной; сейчас же Бликхем практически слился с Йемблом, и беспорядочная россыпь послевоенных домов превратила эту бывшую деревню в его пригород.

Самое большее, на что оказался способен паб в смысле развлечения, – показать ему, как какой-то молодой прилизанный щеголь в кожанной куртке покупает сестре Дэвис порцию шерри. Сестра Дэвис была уроженкой Тринидада: шоколадная кожа и глубокие ямочки на щеках; родителей ее ухажера хватил бы удар, если б они узнали, за кем увивается их сынок.

Но от подобной мысли прямая дорога вела к тому, что предлагал недавно Мирза, а это, в свою очередь тянуло за собой целый вагон сегодняшних раздумий, так что он предпочел остановить взгляд на пустой стене.

«На самом деле, какого черта отказывался? Я ведь почти уверен, что этот вкрадчивый ублюдок Геллерт и Айрис… Нет, страсти не для нас. Мы внутри пустые. Постучи мне по ребрам – услышишь эхо.»

Посетители, заглянувшие пропустить рюмку после работы, разошлись по домам ужинать, а те, кто просиживает здесь обычно до закрытия, еще не появились.

Осталось лишь несколько твердолобых крестьян и он сам. Официанты смотрели телевизор; Полу из своего угла экран казался узкой белой полосой, а звук – раздражавшим бормотанием. Сестра Дэвис и ее приятель ушли.

Оставив за собой недопитые стаканы.

«Как на поминках. И на поминках, и на свадьбе. Может, взять еще? Ланч был ужасный, и я даже тот бисквит не доел. А-а, к черту.» Скрывая раздражение из-за того, что ее оторвали от телевизора, хозяйка плеснула ему из большой бутыли виски, добавила содовой из сифона. Он думал, что она возьмет деньги и молча удалится, но женщина заговорила.

– Тяжелый день, доктор? Вид у вас замученный.

– А? Да… что-то я устал.

«Она, должно быть, знает все больничные сплени, сюда ведь каждый день полбольницы заваливается. И обо мне тоже. Интересно, какие.» Он уже собрался было спросить напрямик, но хозяйка собрала со стойки монеты и отошла к кассе.

Сев опять за свой столик, он едва успел достать сигарету, как дверь с шумом распахнулась. Все вздрогнули. Все вытаращили глаза. Человек в проеме дверей был похож на привидение.

Без шляпы. Голова замотана шарфом, алым от крови, сочившейся из раны на лбу.

Глаз заплыл огромным черным кровоподтеком. На левой щеке три длинных царапины.

Грязь облепила его брюки, ботинки и полы мокрого светло-коричневого плаща. Левой рукой он обхватывал правую, укачивая ее, как ребенка и очень боясь задеть за дверной косяк.

– Гарри! – пораженно воскликнула хозяйка, а ее муж, откинув крышку стойки, бросился к вошедшему.

– Боже, что случилось? Авария? Фло, быстро налей бренди!

Все, кто был в баре, включая Пола, повскакивали с мест и машинально двинулись туда, куда хозяин повел пострадавшего.

– Скорую помощь, – простонал человек. – О, господи, рука.

Хозяин трясущимися руками усадил его на диван и рявкнул на жену, все еще возившуюся с бренди.

– Гарри, здесь же доктор Фидлер, – сказала она, держа стакан в руке, но почему-то не торопясь его наполнить.

Пол пытался понять, что произошло с этим человеком. Автомобильная авария?

Предположим; он мог свалиится с дороги в грязь, а потом карабкаться по насыпи обратно.

И тут он услышал собственный голос, говорящий раненому.

– Да, я врач. Позвольте вас осмотреть. – И к хозяину: – Принесите теплой воды, что-нибудь дезинфецирующее и что-нибудь вроде бинтов. Только быстрее!

Люди вокруг возбужденно загалдели. Пол рявкнул, чтобы они расступились, уложил человека на принесенную хозяйкой подушку и опустился на колено.

«Интересно. Следы на щеке: от ногтей? Очень похоже.» Но это было не самое тяжелое ранение. Он достал из кармана носовой платок и осторожно отодвинул волосы, уже слипшиеся от крови. Мужчина дернулся и часто задышал, пытаясь унять боль. Рана оказалась не такой серьезной, как на первый взгляд; конечно, нужно будет сделать рентген, но перелома, похоже, нет. То же и с глазом: обычный кровоподтек – с виду страшный, но не опасно.

«Остается рука.»

Хозяин принес таз с водой и сказал, что жена пошла за пластырем и ватой. Пол нагнулся к раненому.

– Вы можете выпрямить руку?

Отрицательное движение головой, свистящий выдох сквозь стиснутые зубы.

– Вам больно еще где-нибудь кроме головы, лица и руки?

Опять нет. Хорошо: глубина дыхания определенно свидетельствует, что с грудной клеткой все в порядке.

– Где боль сильнее – выше локтя или ниже?

Человек шевельнул пальцем, указывая на плечо.

«Так, похоже на перелом плечевой кости. Возможно даже со смещением.

Нет, сустав прощупывается нормально.» Пол поднялся на ноги.

– Дайте мне, пожалуйста, ножницы, – обратился он к хозяину. – Или бритву.

– Что? – раненый напрягся, пытаясь сесть. – Зачем?

– Лежите, – успокоил его Пол. – Нужно разрезать одежду и посмотреть, что с рукой.

– Это же мой лучший костюм, а плащ я купил три дня назад! – Бледный от шока, раненый тем не менее умудрился сесть, да так быстро, что Пол не успел его остановить.

– Но вы только что сказали, что не можете выпрямить руку, – воскликнул Пол. – Если начать снимать плащ, обломки костей будут тереться друг о друга, а это дикая боль – Вы уверены, что она сломана?

– Я не могу быть уверен, пока не осмотрю, но думаю, что да.

– Но я только три дня назад купил этот плащ, – снова запротестовал мужчина.

Взгляд его наткнулся на хозяина, протягивавшего Полу набор бритвенных лезвий, и он попытался здоровой рукой стащить с себя плащ.

Брюки его были безнадежно разорваны, так что сквозь прорехи видны были белые трусы.

Кое-кто из зрителей начал хихикать в кулак и толкать локтями соседей.

Пол хотел было прикрикнуть, что не видит здесь ничего смешного, но был слишком занят раненым, который чуть не потерял сознание от боли.

– Я вас предупреждал. – сказал Пол. – Плащ вы купите новый, с рукой так просто не получится. Я постараюсь все делать как можно осторожнее, но, боюсь, все равно будет больно.

Разворачивая принесенные хозяином лезвия, Пол спросил:

– Кстати, вы вызвали скорую?

Хозяин смущенно заморгал:

– Ну… Вообще-то нет.

– Почему, черт побери? Вы что, не видите, в каком он состоянии?!

– Но я подумал, что вы просто заберете его к себе в больницу, – возразил хозяин.

– Это же всего несколько ярдов отсюда.

– Больница, – вскинулся раненый. – Здесь так близко больница? Тогда чего вы мне морочите голову?

– Боюсь, она вам не подойдет, – сказал Пол. – Вам нужно хирургическое отделение.

Мы отвезем вас в Бликхем.

– Сейчас позвоню, – смущенно пробормотал хозяин и бросился к стойке.

Изумленный раненый, казалось, не слышал последних слов Пола. Он упрямо и жалобно повторял:

– Больница в нескольких ярдах… Вы оттуда?

– Да.

– Тогда почему не подойдет? Больница и больница.

– В ней нет оборудования для лечения травм, – сказал Пол, чувствуя, что теряет терпение. – Вам нужно сделать снимок черепа – это во-первых, – наложить на руку гипс, у вас могут быть и другие травмы. У нас нет для этого условий.

– Какая же это, к черту, больница?

– Психиатрическая.

– Что?! Тогда все ясно! – Раненый вытаращил глаза, насколько это позволил синяк.

– Что ясно?

– Черт подери, а как вы думаете, я попал в этот переплет? На меня напали, будь они прокляты, меня избили! Лучше надо караулить своих проклятых придурков!

4

– Скорая будет через несколько минут, – тяжело дыша, проговорил хозяин.

– Хорошо бы еще и полицию, – сказал человек с кислым лицом, стоявший слева от Пола. – Как-никак, псих сбежал.

«Пойдут теперь сплетни…»

– Чепуха, – отрезал Пол, – я прямо с работы. Все пациенты на месте.

– А, вы можете говорить все, что угодно, – не угомонялся кислый. – И потом, вы здесь уже два часа. Достаточно, чтобы какой-нибудь придурок успел удрать. – Он произнес эти слова с таким смаком, что у Пола, наконец, лопнуло терпение.

– Вы женаты? У вас есть дети, которые будут за вами ухаживать, когда вы состаритесь и впадете в маразм?

«Глупый вопрос. Счастливый семьянин не будет торчать целый вечер в этом гнусном пабе…» – А вам какое дело? – воинственно спросил человек.

– Такое, что большинство наших пациентов не придурки, а старые одинокие люди, которые не хотят уходить потому, что никто и нигде не будет ухаживать за ними лучше, чем в больнице. Понятно? А теперь заткнитесь и дайте мне выяснить, что там произошло на самом деле!

«Мне должно быть стыдно. Но такие люди выводят меня из себя.» Разрезая последовательно плащ, пиджак, рубашку, чтобы добраться до сломанной руки, он попутно расспрашивал раненого и получал ответы вперемежку со стонами – Я ехал в сторону Бликхема – полегче, черт подери!

Меня зовут Фабердаун.

Дерьмо, понятно? Удобрения и коровьи лепешки. Фирма перевела меня сюда в прошлом месяце, и я ни фига еще не знаю – Господи, я же просил полегче!

Заблудился, не там свернул. Потом заехал в лес в полумиле отсюда, остановился, чтобы осмотреться, понятно пока? Темно, что делать? И пока я разминал ноги…

Он замолчал, но на этот раз не из-за боли.

«Любопытно.»

Пол осторожно ощупал поврежденную руку. Насколько он мог судить, перелом был чистым, и с ним не должно возникнуть проблем, но шину нужно наложить обязательно. Отрезая остатки всех трех рукавов, он напомнил:

– Ну, и что же дальше?

Раненый с трудом проглотил комок.

– На меня набросились. Просто набросились, и все. Я ничего не сделал, ничего не говорил. Ни с того, ни с сего. Мне расцарапали все лицо, подбили глаз, а когда я попробовал защищаться, схватили, и как по телевизору показывают, швырнули о дерево.

Зрители слушали, боясь пропустить хоть слово.

«Просто упиваются, а? Видели бы они хоть толику того, с чем я имею дело каждый день…» Пол отбросил эту мысль. Он смотрел на Фабердауна, пытаясь проанализировать впечатления. Тридцать с небольшим, немного жуликоват – ирландский костюм в стиле «деревенский джентльмен»и явно не настоящий старый школьный галстук, чтобы добавить джентльмену солидности. Полноват.

Такого даже борцу-профи трудновато было бы бросить о дерево.

– Вы сможете опознать того, кто на вас напал?

– Все произошло так быстро… – Коммивояжер опять конвульсивно сглотнул.

Но после следующих его слов стала ясна причина предыдущих колебаний. – Могу только сказать, что это была женщина.

– Женщина?!

– Да, черт подери, я мог бы перепутать, если бы на ней был хоть клок одежды.

«О, Боже! Завтра все газеты будут орать, как полоумные: Голая женщина-маньяк разгуливает на свободе.» Дверь бара распахнулась.

– Скорая помощь, – возвестил жизнерадостный человек в кепке с козырьком.

– Сюда, – позвал Пол и добавил с преувеличенной любезностью. – Вы чертовски быстро приехали.

Пока коммивояжера укладывали на носилки, – тот пытался возражать, шок настолько им завладел, что он даже заявил, что вообще в полном порядке и не нуждается в лечении, – бар начала заполнять вечерняя волна посетителей, которой тут же сообшались все подробности произошедшей истории, от них она пересказывалась новым прибывающим, и так далее. Пол, отойдя в сторону, закурил и, не обращая внимания на болтовню, попытался решить, был ли в словах Фабердауна хоть гран правды.

«У нас есть буйные женщины?»

Ответ был, конечно, положительным, но способных разгуливать в феврале по лесу голыми и нападать на ни в чем не повинных коммивояжеров, держали обычно в специальных боксах со стальными решетками и тремя надежно запертыми дверями.

«Либерман?»

Вряд ли. Но сегодня утром у него нашли самодельный ключ, и слесарь не скрывал, что вознамерился пооткрывать в больнице все замки.

«Да, не исключено.»

Однако не логические умозаключения заставили его, в конце концов, действовать.

Это сделал случай, занесший в паб миссис Веденхол.

Он едва был с нею знаком, но увидев миссис Веденхол однажды, забыть ее было уже невозможно. Мускулистая женщина пятидесяти лет, одетая сейчас по случаю дождя в армейскую накидку поверх неизменного твидового костюма, шерстяных чулок и грубых туфель, она пополняла свой бюджет разведением собак в специальной псарне недалеко от Йембла, но, к сожалению, это занятие оставляло ей слишком много свободного времени, чтобы совать свой нос в дела других. Она была мировым судьей, а на последних выборах умудрилась даже попасть в муниципалитет: избиратели оказались слишком чувствительными, чтобы рискнуть ее расстроить.

Она бодро ввалилась в паб, осведомилась зычным баритоном, что, черт подери, происходит, выслушала ответ и энергично кивнула. После чего во всеоружии полученной из третих рук информации, она шагнула к Полу и обратилась к нему тем покровительственным тоном, по которому легко отличить людей, закончивших среднюю школу в двадцать восемь лет.

– Говорят, кто-то из ваших… гм… подопечных разгуливает среди холмов.

Если вы мне скажете точно, где напали на этого несчастного, я возьму с собой пару борзых.

Они быстро загонят ее в угол, можете мне поверить.

Пол смотрел на нее и не верил своим ушам. Он видел тяжелый второй подбородок, начинающийся прямо от нижней челюсти, мощный торс, на котором невозможно было себе представить женскую грудь, сильные ноги в шнурованных ботинках, занимающих на полу никак не меньше четверти квадратного фута.

– Вы всерьез предлагаете устроить на нее охоту? С собаками?

– Черт подери, это будет быстрее, чем искать ее по всему лесу с голыми руками.

Попробуйте найти дурака, который согласится подставлять свою шею.

– Вы видели раненого? – вкрадчиво спросил Пол.

– Скорая уехала сразу, как я пришла.

– Довольно крупный мужчина, – сообщил Пол. – Та женщина, что его разукрасила, должна быть очень крепкого сложения. Сильной. Мускулистой.

– Тем более нужно делать так, как я говорю.

– Короче, – продолжал Пол, игнорируя ее слова. – Я представляю ее очень похожей на вас.

Он ушел, не дожидаясь эффекта, который произвели его слова.

Когда он открывал машину, руки его тряслись. Ветер утих, но теплее от этого не стало – разве что морось стояла теперь на месте, а не летела в лицо.

«Чертова баба! Устроить бы ей то же, что Мирза предлагал Холинхеду!» Он доехал до выезда со стоянки и остановился. Фабендаун, по его словам, не знаком со здешними местами – он сказал только «лес в полумиле отсюда».

Но паб стоит как раз на перекрестке.

«Наверно, Корнминистерская дорога. Если бы он ехал в Йембл любым другим путем, то наткнулся бы на жилье раньше, чем на «Иголку». Значит…» Лесом, о котором говорил Фабердаун, была на самом деле запущенная роща, мимо которой он каждый день ездил на работу, в нее еще был очень удобный въезд, куда свободно проходила машина. Ее когда-то разбили вокруг прекрасного особняка, в депрессию он сгорел до фундамента, и его так и не отстроили заново. Ходили слухи, будто владелец сам устороил пожар, чтобы получить страховку.

«Я не верю, что нападение не было ничем спровоцировано.» Эта мысль возникла из ничего, словно озарение, и он уже почти поехал к Корминистеру, уверенный, что найдет в той роще тихую безобидную идиотку, не нуждающуюся ни в чем, кроме соответствующего лечения. Нет, это несерьезно. Рука у коммивояжера действительно сломана, а глаз подбит далеко не слабым ударом.

Он вывернул руль и поехал к больнице.

«Слава Богу, Айрис оставила машину. Иначе – бродить мне под дождем, да торчать на остановках с мокрыми ногами…» Она могла, конечно, с полным правом забрать ее с собой. Машину покупали на ее деньги, а не на его.

Он проехал мимо черно-белой вывески «Чентская психиатрическая больница», мимо привратника, впустившего его с таким выражением, мол, чего это доктору Фидлеру здесь на ночь глядя понадобилось.

Само здание зловеще возвышалось над ним своими фальшивыми башнями.

Осколок претенциозной роскоши викторианских скупендяев, оно так же мало подходило для лечебницы, как и для чего угодно другого, – наполовину нечто замкообразное, наполовину – воплощение усилий сделать из него что-либо полезное, вроде пристройки из красного кирпича, где размещалось отделение для буйных, или неизменной высокой трубы, увенчанной блестящим громоотводом.

Жуткое это строение подарили больнице наследники бывшего владельца в благодарность, что после того, как в восемьдесят с чем-то лет он превратил их жизнь в настоящий ад, его признали, наконец, душевнобольным. Из-за вечного дефицита средств приходилось довольствоваться тем, что есть.

«Но на пациентов это должно действовать угнетающе. Представьте: быть доставленным сюда в состоянии острого нервного расстройства, например, и увидеть сперва все эти ужасные стены и зубья, а потом услышать, как за тобой с грохотом закрывается кованая дубовая дверь. Какое уж тут лечение!» Скрежеща по гравию, он затормозил и направился ко служебному входу.

Дверь закрывалась после шести, но ключ для Пола являлся важным приложением ко владению кабинетом. В холле он нос к носу сролкнулся с Натали.

– Пол! Что ты здесь делаешь? Шучу, я рада тебя видеть.

Он смотрел на нее рассеянным взглядом.

– Ты не обрадуешься, когда узнаешь, зачем я пришел.

– Из-за того, что сбежал псих?

– Это наш больной? Я думал, это невозможно…

Она сделала нетерпеливый жест.

– Конечно, нет. Я все перепроверила, как приказала полиция. Все в целости и сохранности.

– Так это полиция тебе сообшила?

– Они звонили десять минут назад. Я, правда, не очень поняла, что произошло.

Что-то с мужчиной, на которого напала сумасшедшая голая женщина. Так?

Пол опустил плечи.

– Да, боюсь, это правда. Он ввалился в «Иголку» весь в крови и со сломанной рукой.

– Значит, месяц или два наши милые соседи будут шарахаться от нас, как от прокаженных, – без улыбки сказала Натали. – Ты вернулся, чтобы убедиться, что она не наша?

– Да. И раз так, придется идти в лес, иначе миссис Веденхол спустит на нее своих собак.

5

«Натали наверняка решила, что я шучу про миссис Веденхол. Хорошо бы.» Пол включил дальний свет и поехал по крутым виражам Корнминистерской дороги.

Жилые дома здесь кончались, хотя, если ехать от перекрестка в другую сторону, они тянутся на несколько сот ярдов дальше. Через несколько секунд поворот скрыл от него последние следы человеческого обитания, и теперь его окружали лишь крутые холмы, пересеченными мокрыми изгородями кустов.

«Душевная болезнь – одиночество во внутреннем мире. В некотором смысле это извиняет миссис Веденхол. Калека остается личностью, а как быть с тем, кто потерял рассудок? Человек – это сознание, клубок мыслей, спутанный мозгом, однажды оно исчезает, и остается лишь оболочка. Иногда, правда, удается отыграть потерянное. Личность невозможно создать, она должна вырасти сама, можно только осторожно, заботливо и внимательно склеить вместе разлетевшиеся осколки.» Он почувствовал, как задние колеса машины заскользили на мокрой дороге, и сбавил скорость. Лучше все же добраться до места целиком.

«И вся королевская конница, и вся королевская рать… Меня вот собрали.

Теперь я их должник.»

Темный, как сама судьба, купол ночи наваливался почти осязаемой тяжестью. На мгновение возник давно известный страх: кончится эта дорога, он вернется обратно к знакомым людям, но они не узнают его, будут смотреть, как на чужого, и разговаривать на непонятном языке.

«Я сам выстроил себе ловушку, пустую и черную, как эта дорога. Я должен был рассказать Айрис правду, даже если бы это означало, что она не выйдет за меня замуж. Моя семья хранила молчание, потому что это стыдно, а я пользовался.

Уловками и недомолвками избежал признания и отделался жалкой полуправдой: психиатрия – перспективная наука, область, которую ждут великие открытия, передний край медицины, самое подходящее место для честолюбивого новичка… И словно в насмешку, весь мой анализ уничтожается одной лишь банальной фразой: «Врачу, исцелися сам». Чем хороши клише? Следуй штампам, и рано или поздно примешь стандартную форму. Прощай индивидуальность, здравствуй нормальный человек!» Он резко затормозил. Он был у цели и теперь уже ясно, с миссис Веденхол шутки были плохи.

В ярком свете фар стояли три машины. С мокрых веток капли падали на форд-фургон, должно быть принадлежащий Фабендауну, полицейский уолсли с голубой мигалкой на крыше и старый бентли миссис Веденхол с проволочным багажником для перевозки собак.

Он прижался как можно ближе к обочине, выключил мотор и сразу услышал глухой лай: звук между кашлем и рычанием, на который обращал внимание всегда, когда проезжал мимо Йембла. Он поспешно выскочил из машины.

Миссис Веденхол была тут как тут и держала на коротком поводке двух волкодавов – здоровеннных мускулистых псов, вобужденных неожиданной ночной прогулкой. Она что-то говорила костеблю в непромокаемом плаще, и подойдя ближе, Пол уловил конец фразы.

– …Но нельзя же допустить, чтобы сумасшедший терроризировал одиноких фермеров до самого Корминистера!

«Боже, это же какая нужна страсть, чтобы успеть вернуться домой, взять собак и приехать сюда.» – Господин полицейский, – окликнул Пол, – что происходит?

Явно довольный перерыву в разговоре, полицейский обернулся.

– Я здесь не просто так, сэр, – предупредил он. – Мы получили сообшение о…

– Спасибо, я знаю. Меня зовут Фидлер, доктор Фидлер. Я психиатр Чентской больницы.

Полицейский усмехнулся.

– У вас пациент не терялся?

– Нет, конечно. Я только что из больницы. Что вы намерены делать?

– Мы прочешем территорию, сэр. Я уже послал за людьми и собаками. – Косой взгляд на миссис Веденхол. – Я только что объяснял этой леди, что мы очень благодарны ей за помощь, но предпочитаем иметь дело со специалистами.

– И где же они? – проскрежетала миссис Веденхол. – Хотите или нет, но вам придется принять мою помощь. Я приказала своему работнику на псарне обзвонить соседей и поднять всех, до кого можно добраться. С оружием. – Она агрессивно выпятила подбородок.

«Мне это снится. Мне это просто снится.» Пола слегка качнуло: сказывалось выпитое на голодный желудок пиво и виски.

– Мы однозначно не можем этого допустить, – твердо проговорил полицейский. – Не знаю, кем вы себя считаете, мадам, но это наша работа, а не ваша.

– К вашему сведению, молодой человек, я Барбара Веденхол, мировой судья, и если вам когда-нибудь придется обратиться в суд, обещаю, что не забуду ваше лицо.

Полицейский побледнел и отвернулся. И тут Пол не выдержал.

– Миссис Веденхол, – громко позвал он.

– Да?

– Вас когда-нибудь пытались изнасиловать?

– Что? – Ее хватило только на возмущенный возглас, но и тот быстро захлебнулся, и миссис Веденхол осталась стоять молча с выпученными глазами.

– А вы когда-нибудь видели насильника, костебль? – Пол повернулся к полицейскому.

– Ну… Да, сэр. Я арестовывал одного пару месяцев назад.

– Он был расцарапан?

– Вполовину меньше, чем несчастная девушка. Но… Вообще-то, да, у него все лицо было исполосовано, она пыталась защищаться.

«Может я возвожу не бедного Фабердауна напраслину? Да нет, вряд ли.» – Миссис Ведденхол не видела жертву этой, как она утверждает, сумасшедшей женщины. У него на щеке три глубоких царапины, точно как следы женских ногтей.

Понимаете, о чем я говорю?

Полицейский открыл было рот, но потом просто кивнул.

– Это как минимум означает, что нападение было спровоцировано.

Подумайте сами.

Кроме помешательства могут ведь быть и другие причины, заставляющие женщину – да и мужчину, все равно – демонстрировать невероятную силу, необходимую, чтобы поднять с земли взрослого человека и бросить его о дерево. Например, безумный ужас.

– Значит, вы думаете, он полез к ней первым? Может быть…

– Может быть. Это очень важное слово. Вы будете выглядеть на редкость глупо, если устроите облаву с ружьями и собаками, и найдете в результате бьющегося в истерике подростка.

«Непонятно только, что этот подросток делает в лесу голышом, но такой вопрос вряд ли придет в голову миссис Веденхол.» Издалека донесся шум машины, и полицейский заметно приободрился.

– Это инспектор Хоффорд, – сказал он с облегчением.

Хоффорд оказался кряжистым мужчиной в твидовом плаще и с трубкой в зубах.

Он выслушал доклад костебля, коротко побеседовал с миссис Веденхол – Пол не слышал, о чем они говорили, но результатом стало водворение собак обратно в машину, – затем обратился к Полу.

– Значит, вы полагаете, что пострадавший сказал не всю правду?

– Я просто высказываю свое мнение, – ответил Пол.

– Я с вами согласен. Могу я попросить вас осмотреть со мной место происшествия?

Я всегда рад помощи экспертов, если только они не являются без приглашения. – Он мотнул головой в сторону бентли. – У вас случайно нет фонарика? – добавил он. – В этом лесу хоть глаз выколи.

– Он у меня в машине. Одну минуту.

Под каменным взглядом миссис Веденхол он достал фонарь и присоединился к Хоффорду, который отошел к воротам за низким подлеском и лучом фонаря освещал теперь траву под ногами.

– Насколько я понимаю, он вышел по естественным нуждам. Вряд ли бы он стал продираться через калитку, она вся намокла и заросла мхом. Давайте посмотрим.

Луч фонарика закачался вдоль ржавой проволоки, огораживавшей деревья, и остановился на сломанном столбе, с которого она свисала так низко, что через нее легко можно было перешагнуть.

– Похоже, здесь, – пробормотал инспектор и перекинул ногу через ограду.

Пол удивился про себя точности его догадки – не далее, чем в пяти ярдах от лаза оказалась полянка с сильно примятой травой, в основном, куманикой.

Его фонарик наткнулся на какой-то круглый предмет коричневого цвета, повисший на колючках.

Твидовая кепка. Он показал ее Хоффорду.

– Надо думать, принадлежит жертве, – прокомментировал инспектор. – Благодарю вас. – Он повертел кепку в руках и заметил: – Крови нет, хотя понятно, дождь.

Теперь мне нужна ваша консультация, доктор. Эта женщина останется поблизости или постарается унести ноги?

– Трудно сказать. Если она в здравом уме, и мужчина действительно на нее набросился, она убежит, но вряд ли доберется до ближейшего жилья, раньше потеряет сознание из-за шока. Это очень тяжелая вещь – изнасилование. В противном случае, если она больна, она может с равным успехом быть в пяти милях отсюда или гулять в прострации по соседней поляне.

– До чего же сложные создания, человеки. – Хоффорд повернулся к дороге.

– Ладно, я, пожалуй проверю сначала окрестные дома, вдруг кто-нибудь видел у себя на пороге ревущую девчонку. Если нет, придется прочесывать территорию. Ну и мерзкую же ночь она выбрала для своих приключений.

Пол не пошел за ним к машинам. Звук капель, падающих не голые ветки, в добавление к ранее выпитому, привел к известному результату, и он решил воспользоваться моментом и покончить с этой малой проблемой до того, как она начнет серьезно ему мешать.

Неуклюже продираясь через цеплявшуюся за ноги куманику, он забрался в глубь подлеска, и, поеживаясь от холода и темноты, остановился перед деревом.

«Мирза со своими триллерами. Вот и название: Охота Веденхолов.» Он выключил фонарик, чтобы сберечь батарейки, и черная тоска голого леса навалилась на него всей своей тяжестью. Тишина оставляла желать лучшего, зато темнота была полной. Мокро бормотал дождь, будто природа жаловалась на его вторжние; голоса доносились слабо, слов не разобрать, и от этого возникало ощущение, что он попал в какой-то другой, изолироваггый мир, и хотя сквозь деревья он видел свет фар и машины, фигуры возле них казались не людьми, а бледными тенями, и, так же как голоса, расплывались и таяли в воздухе их перемещения, движения, жесты. Руки и ноги растворялись в переплетении веток, головы – в черном небе.

«Узник платоновской пещеры, наблюдающий за тенями огромного мира. А минуту спустя на дороге: кто вы такой, что вы здесь делаете? Инспектор Хоффорд, я доктор Фидлер, мы же с вами только что разговаривали. Меня зовут не Хоффорд, вас не Фидлер, а весь этот мир – ложь и обман, палатка иллюзиониста, и представление закончено…» Пожав плечами, он повернулся, чтобы вернуться той же дорогой, торопясь немного больше необходимого, потому что это мгновенное видение уж слишком соответствовало окружающей его обстановке.

– Тириак-но?

Голос возник из ниоткуда и произнес это единственное непонятное слово на возрастающей, вопросительной ноте. Пол в смятении замер, луч фонарика заметался по стволам деревьев. Голос, говорящий на незнакомом языке здесь и сейчас, мог означать только то, что его видение стало явью.

Затем он увидел ее, беспомощно прикрывающую глаза от света, и ужас бесследно исчез.

«Не может быть! Господи, какая крошечная! Как кукла!» Но еще труднее было бы предположить, что сразу две женщины разгуливают по лесу без одежды.

6

Она стояла в луче фонаря, бледная, почти жалкая фигурка. Мир застыл ровно настолько, чтобы Пол мог сразу и до конца, с болезненной ясностью вписать ее образ в свое сознание.

«Ноги до середины икр скрыты в траве, но все остальное поразительно пропорционально, так что… Не выше пяти футов. Возраст? Двадцать, может восемнадцать-девятнадцать, но я почему-то думаю, старше. Убери-ка руку, дай мне рассмотреть твое лицо. Большие глаза. Никогда не видел лиц такого типа. Явно европейское, но со складкой эпикантуса. Может, предки были китайцы? Понятия не имею, сколько поколений держится этот признак. Грудь маленькая, соски почти не пигментированы; пупок не втянут, потому что на животе ни грамма жира, только мышцы; узкие бедра, ноги все расцарапаны колючками, а на боку пятно грязи, как если бы ее толкнули и она упала на сырую землю…» Она все еще стояла неподвижно, равно готовая и убегать и защищаться.

«Если ты действительно та девчонка, которая отлупила Фабердауна, то ты настоящая дикая кошка. Веса в тебе не больше восьмидесяти фунтов. А я еще говорил – похожа на миссис Веденхол.» Эта несуразность чуть было не заставила Пола рассмеяться, но вспомнив жалкий вид коммивояжера, он вмиг отрезвел. Он был один на один с девушкой, которая легко сломала руку взрослому мужчине, а значит нужно вести себя очень и очень деликатно. Он перебрал в голове варианты и остановился на фразе, которая показалась ему самой спокойной.

– Здравствуй. Я доктор. Я тебя ищу.

Она подняла обе руки со сжатыми кулаками, но не угрожающе, а наоборот жестом страха и растерянности. Потом что-то ответила, но он не смог разобрать ни единого слова.

– Английский, – проговорил он медленно и четко. – Ты говоришь по-английски?

Ее голова метнулась быстрым движением, и Пол узнал этот жест – так мотали головой работавшие у них в больнице сестры-киприотки: балканский эквивалент отрицания.

«Тупик.»

Он вдруг заметил, что дрожит. И если ему холодно, то каково должно быть ей? Он взвесил факты: сломанная рука коммивояжера против того обстоятельства, что она заговорила первая, хотя он спокойно мог пройти мимо, никого не заметив.

«Посмотрим. Давай не делать скоропалительных выводов из того, что тебе не нравятся типы в фальшивых старых школьных галстуках.» Как бы то ни было, нужно спешить, иначе Хоффорд заполнит лес орущими людьми, и тогда томительный страх, написанный у нее на лице, обратит ее в бегство. Пол медленно, одной рукой, растегнул плащ.

– Надень, – проговорил он, пытаясь интонацией выразить то, что не могли донести слова.

«Опять какое-то странное движение головой. Может она гречанка? Понятия не имею, на что похож греческий язык. Но, черт побери, что она здесь делает?» Она настороженно взяла плащ и заскользнула в него одним быстрым движением, не спуская с Пола настороженных глаз.

«Если подойти поближе, она испугается? Что с ней сделал кретин Фабердаун?» Плащ был ей невероятно велик, так что застегнуть пуговицы не представлялось никакой возможности. Она затянула пояс и глубоко вздохнула, словно выпуская вместе с воздухом всю свою настороженную отвагу. Она вытянула вперед руку, и, припадая на правую ногу, двинулась к Полу. Он сжал в ладони ее маленький холодный кулачок и повел к дороге.

– Инспектор, – позвал Пол. – Она со мной!

Девушка всхлипнула, но даже не попыталась вырвать руку. У перелаза в свете фар полицейского уолсли показался силуэт Хоффорда и одного из его костеблей. Луч фонаря прошелся по их лицам.

– Это она? – воскликнул Хоффорд. – Она же совсем ребенок!

За спинами мужчин Пол с изрядной долей злорадства заметил миссис Веденхол.

«Не многовато ли для кровожадного маньяка, за которым надо охотиться с собаками и ружьями. Только вряд ли это тебя хоть чему-нибудь научит.» Закутанная в плащ девушка, опираясь на руку Хоффорда, перелезла через проволоку, и Пол увидел, почему она хромала, – порез над мизинцем правой ноги, не слишком глубокий, но наверняка чувствительный.

– Да нет, не ребенок, – сказал Пол Хоффорду, – просто слишком миниатюрная. И одному Богу известно, что она тут делает. Похоже, иностранка, и по-английски не понимает.

Хоффорд удивленно заморгал.

– Вы уверены? Может это: гм: шоковая немота, так это, кажется называется?

– Так. Но она не нема. Я бы ее не заметил, если бы она не заговорила первая.

Несколько озабоченных лиц не сводили с девушки глаз. Она же вытащила руку из ладони Пола и принялась рассматривать окружающие предметы, причем особый интерес вызвали у нее машины. Она подняла глаза на Пола, словно спрашивая разрешения, и подошла поближе к полицейскому уолсли. Водитель, разговаривавший в этот момент по рации, посмотрел на нее очень нервно.

Она потрогала дверцу машины так, словно никогда раньше не видела ничего подобного, зашла сзади, сначала оглядела, затем потрогала номерной знак.

– Вы не боитесь, что она удерет? – прошептал Хоффорд Полу.

– Не думаю. Но совершенно не понимаю, что происходит.

Девушка повернулась от полицейской машины к бентли. Два волкодава встретив ее взгляд, залаяли и стали бросаться на стекло.

Она закрыла лицо руками и заплакала.

Пол успокаивающим жестом дотронулся до ее плеча – она вздрогнула, но увидев его сквозь растопыренные пальцы, затихла и позволила отвести себя к остальным. Плач превратился в короткие всхлипы; он чувствовал, как ее бьет сильная дрожь.

– Следующий вопрос, – сказал Хоффорд, – что мы будем с ней делать? Ваша больница представляется мне наилучшим вариантом, доктор, потому что, даже если вы правы, и человек, которого она: – Он замялся, понимая, что слово «избила»звучит абсурдно применительно к мужчине, который был по меньшей мере на фут выше и в два раза тяжелее этой полудевушки-полуребенка. – Я имею в виду, все равно странно, что она гуляет тут по лесу, ну и все остальное.

Пол кивнул.

– Вы можете взять ее в свою машину? Я поеду следом. И, если можно, попросите ваших людей связаться с дежурным врачом и сообщить о нашем приезде.

– Да, конечно. О'кей, моя девочка, поехали!

Но не сопротивляясь явно, она все же отшатнулась от протянутой руки Хоффорда и придвинулась ближе к Полу.

– Она вас полюбила, – прокомментировал инспектор. – Наверно, умение обращаться с больными, или как там это у вас называется.

– Я могу посадить ее к себе, – с сомнением предложил Пол. – Правда, машина двухместная, но:

– Не стоит, – перебил Хоффорд. – Кто знает, что она выкинет, хоть и кажется беззащитной. Костебль Эдвардс – шофер класса «А». Пусть он ведет вашу машину, а вы поедете с нами.

Произошла заминка, вызванная гневным отбытием миссис Веденхол. Мотор бентли взвыл, собаки возмущенно залаяли. Хоффорд вздохнул.

– Слава Богу! Знаете, я уже думал, что придется арестовать мирового судью за оскорбление должностного лица: Ладно, поехали.

Несмотря на то, что делать каждый шаг заставлять ее пришлось чуть ли не силком, они подвели девушку к автомобилю Хоффорда.

– Как будто впервые видит машину, – пробормотал инспектор, открывая заднюю дверь. – Садитесь первым, ей тогда будет легче.

Пол забрался на заднее сиденье и протянул девушке руку. Вцепившись в нее, словно утопающий в спасательный круг, она заползла в машину и села рядом.

«Словно дикое животное, которое заманивают в клетку, – перепугано насмерть, но еще больше боится начать драку с врагом, которого не понимает. Надеюсь, это не клаустрофобия; ей ведь придется провести некоторое время в изоляторе, пока ее не обследуют по полной программе.» Мотор завелся, и девушка вздрогнула. Затем, как ни парадоксально это показалось, она наклонилась вперед и принялась внимательно следить за манипуляциями водителя: как он переключает скорости, включает задний ход, выруливает машину в нужную полосу. Она зачарованно не спускала с него глаз.

Пол постмотрел на Хоффорда и прочел на лице инспектора такое же изумление, какое исптывал сам.

«Что толку гадать? Все само скоро выяснится. Человек не может просто так вывалиться из ниоткуда в чужой стране, без одежды и без единого слова на местном язвке. Тем более такая девушка, крохотная и милая: наверняка кто-нибудь заметил, а значит и вспомнит.» Мысли стали сбиваться на профессиональный жаргон.

«Возможно, истерия. Воздействие попытки изнасилования на излишне возбудимую личность: Да, но кроме твидовой кепки никакой одежды, а Фабердаун со своей сломанной рукой вряд ли стал бы ее прятать: Ох, стоп.

Как сказал Хоффард, люди слишком сложные создания, и нельзя расчитывать разобраться в них с наскока.» А девушка, кажется, успокоилась. Она смотрела то в одно окно, то в другое, словно боялась пропустить что-нибудь интересное. Он дотронулся до ее плеча, чтобы привлечь ее внимание, и постучал себя рукой по груди.

– Пол, – сказал он.

– П'ол, – послушно повторила она. Гласная звучала не так – впрочем, все звуки, которые она произносила раньше, не имели ничего общего с английскими. Он повернул руку, указывая теперь на нее.

– Арржин, – проговорила она.

– Как она сказала? Арчин? – усмехнулся Хоффорд. – Вполне подходит. Я сам подумал «пацан»[3], как только ее увидел.

«Хорошо. Пусть будет Арчин.»

Пол улыбнулся, и после короткой паузы она попыталась улыбнуться ему в ответ, но из этого ничего не вышло.

7

– Добрый вечер, док! Что вас к нам занесло?

Голос в громкоговорителе принадлежал дежурному санитару Олифанту; этот человек был знаменит тем, что с гордостью, словно боевую награду, носил на голове шрам – след пивной драки, когда какой-то пьяница разбил бутылку о его череп. Он, правда, об этом не распространялся и позволял людям думать, что шрам – дело рук одного из пациентов. Пол его за это не любил.

«Но это и мой грех – позволять людям думать. Может, поэтому я так строг к другим.» – Непредвиденные обстоятельства, – сухо ответил Пол. – Где доктор Радж?

– Входи, Пол, – Натали поспешно сбежала с лестницы, ведущей к кабинетам врачей.

– Я только пошла взглянуть, вернулся ли Фил, а ты уже приехал.

Она заметила девушку и остановилась пораженная.

– Это она?

– Очевидно. Да, это инспектор Хоффорд. Доктор Радж, инспектор: Куда ее лучше отвести, Натали?

– Сестра Кирк приготовила бокс в отделении для буйных – я ожидала увидеть здоровенную амазонку в маниакальном состоянии. – Натали замялась.

– Ладно, давай осмотрим ее в приемной, потом решим, что делать дальше.

Олифант, будьте добры, позвоните сестре Кирк и попросите ее подойти сюда.

В дверях, позвякивая ключами от машины Пола, появился констебль Эдвардс. Пол рассеянно поблагодарил – все его внимание было приковано к девушке. Та же, как и в машине, изучала окружающее со странным выражением на лице – одновременно зачарованным и испуганным.

«Что интересного она находит в самых обычных вещах? Или психоделия?

Стоп, хватит гадать!»

– Пойдем со мной, дорогая, – сказала Натали, но девушка лишь непонимающе таращилась на нее.

– Я не успел сказать, – произнес Пол. – Похоже, она не понимает по-английски.

– Истерическая афазия?

– Нет, она разговаривает. Но на каком-то иностранном языке.

– Она хоть сказала, как ее зовут?

– Арржин. – Пол постарался как можно тщательнее выговорить незнакомые звуки.

Девушка мгновенно обернулась.

– Арчин, – пробормотал из-за спины Хоффорд, все не нарадуясь своей шутке.

– Ну, ей подходит, – ехидно заметила Натали. – Тебе бы лучше пойти с нами, она будет спокойнее. Или ты хочешь уехать?

– Нет, нет, мне все равно нечего делать. Инспектор, вы подождете, или мы можем позвонить, если узнаем что-нибудь новое?

– Да, позвоните, пожалуйста. У меня тоже будет, что вам сообщить. Я послал в Бликхем человека расспросить коммивояжера, и он должен скоро доложить о результатах. Господи, доктор, что у вас с рукой?

Пол удивленно повернул ладонь. На тех местах, за которые держалась девушка, остались пятна почти высохшей крови. Он взял ее руку. Так и есть – под тремя ногтями тоже следы крови.

– Ну и хватка, – удовлетворенно сказал Хоффорд. – Спасибо, доктор…

Доктор Радж… доброй ночи.

– Как писать ее имя? – спросила сестра Кирк, поднимая взгляд от стола, за которым заполняла регистрационную форму. Это была жилистая шотландка с выраженными лесбийскими наклонностями и при этом ярая кальвинистка по убеждениям; Пол иногда думал, что она должна непременно разлететься на куски, как перекрученная часовая пружина. Посмотрев на обнаженную девушку на клеенчатой койке, она добавила: – Маленькая худенькая штучка, правда?

«На самом деле она прекрасно сложена.» Последнее замечание сестры изрядно шокировало Пола. Мирза на его месте, вне всякого сомнения, отпустил бы уже с полдюжины скарбезных шуточек и довел бы беднягу Кирк до истерики, но то Мирза, начисто лишенный чисто английского отвращения к самой мысли о существовании секса.

– Напишите любое имя, – устало произнес Пол. – Хотя нет, лучше не так.

Напишите Арчин. Это полицейский инспектор придумал.

Сестра Кирк неодобрительно поджала губы по поводу такого легкомыслия, но послушалась. Натали, рассматривавшая термометр, который только что вытащила изо рта девушки, подняла глаза на Пола и подмигнула. Ему стало немного легче.

«Есть еще люди на этом свете, а не одни только бесконечные копии миссис Веденхол.» – Температура чуть пониженная, – сказала Натали. – Но она не в шоке. Ты согласен?

– Да, конечно, иначе я не смог бы привезти ее сюда. – Пол чуть помедлил. – Я имею в виду, она не в шоке в обычном смысле – насколько можно судить, кровообращение в конечностях нормальное, пульс тоже, я сосчитал в машине, пока держал ее за руку. И все-таки, что-то с ней не так, тебе не кажется? Ты кстати, давление измеряла?

– Еще нет. – Натали встряхнула термометр. – Ты бы отошел пока. Может она… гм… может, лучше, чтобы ее осматривала женщина, а не мужчина.

Пол равнодушно подчинился и принялся открывать и закрывать чехол сфигмаманометра, пока Натали, натянув резиновые перчатки, исследовала живот девушки.

– Черт побери, – воскликнула Натали через несколько минут. – Ей это не нравится.

Посмотри, она уползает от моих рук, как червяк. Давай-ка ты. – Она с хлопающим звуком стянула с рук перчатки.

Безо всякого желания Пол довел процедуру до конца, к нему девушка отнеслась гораздо спокойнее, чем к Натали, лежала тихо, только не сводила с его лица своих миндалевидных глаз.

«Ерунда какая-то. Если Фабердаун действительно пытался ее изнасиловать, и это ее травмировало, она не может так спокойно переносить, когда посторонний мужчина тычет ее пальцами.» – Есть следы? – спросила Натали.

– А? Нет, он до нее не добрался. Только грязь на заду. Даже синяка нет – земля мягкая. Кстати: А, я не заметил, ты уже перевязала ей ногу.

– Что-то ты рассеян, – заметила Натали, – хотя понятно, не успел отдохнуть еще с прошлой ночи.

– Ничего. Если бы я пошел домой, все равно не заснул бы – лежал бы и думал, что с ней такое стряслось.

– Ну, смотри сам. Она девственница, кстати?

– Нет. Но давно и вполне нормально.

– Мирза бы сказал: чисто просверлено, – язвительно прокомментировала Натали, а сестра Кирк мрачно сдвинула брови.

Итак: рефлексы проверены, глаза и уши осмотрены, царапины обработаны, грязь отмыта: Финиш. Они подняли ее с койки, одели в хлопчатобумажную ночную сорочку, кем только до того не ношенную, и потертый халат с вышитой вокруг подола надписью Q Чентская больница», но, по крайней мере, хоть теплый. Они поставили около койки стул, и девушка равнодушно перебралась на него.

– Чаю, – коротко распорядилась Натали, – и : сестра!

– Да?

– Принесите сахар и молоко отдельно.

«Молодец. А я вот не догадался.«» – Ну и что со всем этим делать? – произнес Пол.

– Выкрасить и выбросить. – Натали достала из кармана сигареты и протянула Полу.

Наблюдая, как они закуривают, девушка неожиданно хихикнула.

«Ого, большой успех! Только загадка становится еще непонятнее.

Действительно смешно, когда взрослые люди пускают дым из белых палочек.

Только: Как с машинами.»

– Ты видишь у нее какие-нибудь отклонения? – спросил он.

– Если бы я работала страховым агентом, я дала бы ей самый лучший полис. Она абсолютно здорова. Пощупай эти бицепсы. Я заметила, когда мерила давление.

Твердые, как у боксера. Что бы ни расстроило ее рассудок, на физическом состоянии это не отразилось.

– Если он действительно расстроен. – Пол не хотел говорить это вслух, но слова вырвались против воли – сказывалась усталость.

– Ты шутишь. Допускаю, раз она не дрожит от испуга, то не собирается больше гулять среди зимы голышом. Но большинство людей себя все же так не ведут. – Услышав позади шаги, Натали мотнула головой. – А, вот и чай.

Девушка взяла в руки чашку с блюдцем – из чисто профессиональной вредности сестра Кирк принесла одну чашку без блюдца «для пациента», но Пол оставил ее на подносе – и словно растерялась, не зная, что с ними делать. Она замерла, ожидая, что ей покажут пример.

Пол протянул ей сахар. Она замялась. Потом лизнула палец и окунула его в белый холмик, собрав таким образом достаточно крупинок, чтобы распробовать вкус.

«Вполне разумно, если предположить, что она действительно не знает, что это такое. Но это и есть безумие.» Он показал ей, для чего нужен сахар, насыпав ложечку в свою чашку, и добавил из бутылки молока.

«Какого черта кухня прислала в бутылке, а не в кувшине? А, да, кухня давно закрыта. Господи, уже десять часов.» И словно в подтверждение сверху раздался знакомый водопроводно-булькающий звук, как будто напоминающий пациентам о необходимой гигиенической процедуре перед отходом ко сну.

«О чем еще она не знает? Может, о туалете?» Чай разбавлен молоком, сахар размешан, она сделала маленький глоток, потом быстро допила до дна. Все трое внимательно за ней наблюдали. Пол неожиданно понял, что они сейчас делают то, что он всегда категорически отвергал:

обращаются с пациентом как с неодушевленным предметом, а не как с личностью.

«Только потому, что я не могу с ней поговорить. Гм…» Он резко обернулся к Натали.

– Слушай, у тебя есть блокнот и карандаш? Пусть что-нибудь напишет.

«Неужели и это ей придется объяснять? Нет, слава Богу.» Девушка оживилась, отодвинула в сторону пустую чашку и взяла в руку карандаш.

Она внимательно рассмотрела грифель, провела по бумаге линию, словно хотела удостовериться, что правильно поняла, как эта штука работает, потом что-то быстро написала. Пол отметил, что она правша, но карандаш держит малораспространенным способом, зажимая его между указательным и средним пальцем.

Она показала ему результат и одновременно произнесла:

– Арржин!

На бумаге красовались четыре значка, похожие на детские каракули – две недорисованные рождественские елки, рыболовный крючок и перевернутое копье.

8

Всю дорогу до дома Пола била дрожь, хотя обогреватель в машине работал на полную мощность.

«Страшно смотреть – надежду словно смыло с лица этой девушки, когда она увидела, что я ничего не понял в ее письме. Ужас, который я только воображал, для стал ее жизнью: она попала в мир, где никто не говорит на ее языке и никто не знает, кто она такая.» «И злорадное сочувствие, мол «ага, ты тоже попалась», на лицах пациентов, когда мы вели ее через палату в бокс. Может, самому нужно было пройти через все это вместо того, чтобы прятаться взаперти. Но я бы не выдержал и десятой доли.» «Она наверняка не питает иллюзий насчет того, куда попала. Предметы еще могли сбить ее с толку, но люди, и то, как они живут. Впихнутые голова к ногам, а ноги к голове в комнаты, бывшие когда-то роскошными залами, а сейчас обшарпанные, с отваливающейся штукатуркой и уродливой краской на стенах, решетками на окнах и замками в дверях.» Ключи в кармане звякнули – он скорее вспомнил этот звук, чем услышал.

«Я сказал сегодня Натали, что у нас восемнадцать свободных койко-мест.

Что за убогое слово? Палаты забиты настолько, что едва хватает места для крохотной тумбочки, в которую можно положить разве что детскую игрушку.

Все лишнее или слишком большое – вон. Посредством чего люди осознают себя?

Принадлежащее, окружающее, вспоминаемое: все, что можно потрогать, доказывает, что память не лжет. А мы кусок за куском выколупываем цемент их жизней. Господи, и как же меня занесло в психиатрию?» Свет фар скользнул по фасаду дома, и Пол затормозил. Не было нужды выходить под дождь и открывать ворота – он оставил их открытыми утром.

«Это как раз то, что Айрис не позволяет мне делать. Жизнь с Айрис означает бесконечную череду хождений к воротам под дождем, потому что открытые они «некрасиво выглядят». Да, еще в сад могут забрести собаки.» Он остановил машину и выключил двигатель. Темнота навалилась вместе с усталостью, и он несколько минут сидел неподвижно, позволяя мыслям течь в том же направлении. Машина была «триумф-спитфайер» – не потому, что у Айрис не хватило денег на что-нибудь более престижное, а потому что машина, которую она выбрала сначала, оказалась на четыре дюйма длиннее, чем позволяли ворота, перевесить их так, чтобы открывать наружу, тоже не получалось, потому что перед домом не было тротуара, только узкий поребрик. Поставить же современные ворота, которые складывались бы секционно, означало пожертвовать одной из стоек, сделанных, как утверждала приходящая прислуга, столяром из Бликхема, таким знаменитым, что даже лондонские антиквары привозили ему мебель на реставрацию.

«Удивительно, как одно тянет за собой другое. Предположим, что человек, выстрогавший наши ворота, когда был еще простым подмастерьем, умер, не успев прославиться – тогда ничего не помешало бы нам выкинуть их вон: Хотел бы я, чтобы Господь Бог, чьи желания воплотились в Поле Фидлере, следовал другим курсом.» Пол заставил себя вылезти из машины: сознание его опять заполнилось вытесняющими друг друга видениями того, как сложилась бы его жизнь, если бы он выбрал другую карьеру, не медицинскую, если бы тот срыв остался навсегда, если бы его не взяли на работу в Чент.

«Почему мне никогда не удается вообразить что-нибудь хорошее так же ясно, как я вижу катастрофы, от которых был на волосок? «Все к лучшему в этом лучшем из миров!» Ха!» Ключ не хотел попадать в замок, и он, повозившись минуту, он вернулся к машине и включил фары, чтобы осветить фасад дома.

«Фасад – какое точное слово. Как я был рад, когда Айрис влюбилась в него с первого взгляда и решила, что пара лет в Ченте – это не так плохо, как она думала. Оказалось еще хуже. За фасадом – и моим, и дома – гниль, древесные черви, жуки-могильщики.» Он хлопнул дверью так, что задрожали стекла.

Дом был совершенно обычным для этой части Англии. По-своему привлекательный, обшитый черно-белыми панелями. Но внутри:

Он приехал из Лондона в Чент на собеседование и, когда оно завершилось, был на девяносто процентов уверен, что получит эту работу. Она была нужна ему; от мысли устроиться поближе к Лондонскому учебному центру он почти отказался, поскольку – по мнению Айрис – в условиях жесткой столичной конкуренции его карьера будет двигаться слишком медленно. Но едва бросив взгляд на Йембл, он уже знал, что жена с тем же пылом возненавидит и здешнюю жизнь.

С одной стороны место психиатра-регистратора в Ченте позволяло ему не только сэкономить год на служебной лестнице, но и наверстать еще один, потерянный в прошлом, о чем Айрис пока не знала.

«Дурак. Круглый дурак.»

С другой стороны: Йембл почти сливался с неряшливым Бликхемом, чьей единственной достопримечательностью служила елизаветинских времен ратуша, зажатая с двух сторон гаражом и общественной баней. В восьми милях дальше был Корнминистер – довольно симпатичный и гораздо более чистый городок, но что он мог предложить богатой и красивой лондонской девушке? Дважды в неделю обновляемую программу в открытом кинотеатре? Или объявления общества любителей бальных танцев, которые малевала акварелью пятнадцатилетняя дочь балетмейстера?

Обдумывая, как бы лучше сказать Айрис, что он принимает должность в Ченте, нравится ей это или нет, он медленно ехал вдоль улицы, выискивая ту единственную дорогу, по которой можно было бы выбраться из Йембла. Тогда у него был подержанный «форд» – отец Айрис умер всего месяц назад, и, хотя она имела полное право тратить все деньги, что он ей оставил, она чувствовала в этом что-то вроде дурного вкуса.

Все встало на свои места, когда он увидел этот дом с табличкой о продаже. В девять вечера он парировал возражения Айрис букетом цветов и фотографией дома, и в ближайшую субботу они отправились на смотрины.

В одном только Пол слукавил – когда представил дом как нечто исключительное. Как он быстро выяснил, проехавшись по округе, Корминистер мог похвастаться дюжиной очень похожих, и даже в задрипаном Бликхеме имелось еще несколько. Но он ставил на то, что Айрис не знает запада, и приманка сработала как нельзя лучше.

«Ах, дорогой, как мило с твоей стороны! Эта волшебная дубовая отделка!

И раздвижные окна! Как будто вернуться назад в историю! И так дешево!» В ответ Пол молчал: о неудобном расположении окон, из-за которого придется жечь свет в дневное время, о двери в кухню, где он треснулся головой о косяк, о каминах, отдающих половину тепла в никуда.

«Телевизор можно поставить в эту нишу, но придется купить новую тумбочку, так чтобы она была похожа на старинный сундук, тогда мы будем сидеть, смотреть телевизор и слышать, как трещат поленья: Дорогой, а ты уверен насчет этой работы? Я не хочу, чтобы ты соглашался только из-за меня.» Стаскивая мокрый плащ, Пол продолжал рыться в памяти.

«А потом она привыкла к нашему жаргону. Слово 'консультант' стало для нее вроде заклинания. Когда же я им стану, о Господи, неужели так долго?

Надо бы что-нибудь поесть, иначе проснусь среди ночи и буду искать, чем набить живот.

Фил Керанс думает, что я живу в роскоши. Ему бы прогуляться в три часа ночи по этой комнате в пижаме и послушать, как воет ветер в проклятой трубе.» Пить было нечего, если не считать остатков вина на дне одной из бутылок, предназначенного, видимо, для кулинарных целей. Айрис была гастрономическим снобом, и готовила всяческие профитроли и суфле, которые, впрочем, редко ей удавались, или ей не хотелось возиться, и тогда она предлагала ограничиться консервами или сходить в ресторан. При регистраторской зарплате Пол предпочитал консервы.

Он отрезал горбушку от черного каравая, достал из холодильника яйца и сосиски, мысли его при этом бродили далеко от еды.

«Обманута внешностью – вот что такое моя жена. Моей и дома. Выложить все папины деньги, нет, простите, деньги, полученные от продажи папиной недвижимости, полно радужных планов о розовой ванне с душем, а когда стали прокладывать трубы, почувствовать запах сухой гнили, едкий, как дым. Лучше бы она обвиняла меня, чем ругалась с агентом по продаже. Или себя саму: «Инспекция? Зачем, это единственно возможное для нас жилье, пока ты в Ченте!«» Несмотря на то, что он проткнул их вилкой, одна из сосисок лопнула и начала самым непристойным образом вылезать из кожуры.

«Черт подери, неужели Мирза прав?» Надеясь, что пиво и виски уже благополучно переварены организмом, и у него не будет завтра болеть от смеси голова, Пол вышел из кухни и налил себе полный стакан выдохшегося вина. Остановившись посреди гостинной, он вдруг вспомнил тот жуткий вечер, когда привел домой пакистанца.

«Где, интересно, учат этому искусству – дать почувствовать нежеланному гостю все его ничтожество, и при этом не оскорбить явно? Впитывают с молоком матери. Не иначе. А потом: «Дорогой, я конечно понимаю, что ты должен быть в хороших отношениях с коллегами, но ты уверен, что твой друг иммигрант останется в Англии? Или он вернется в свою страну?» Понимать надо так: «Держись подальше от всякой швали и угождай начальству».

И все удивляется, почему я не приглашаю в гости главврача (произносится благоговейно). Потому что не хочу быть ублюдком, вот и все.» Он отправил в кастрюлю яйцо – составить компанию сосискам.

«Эта сегодняшняя девушка и ее совершенно потерянное состояние: Что я, собственно знаю о женщинах? «Брак, подобный твоему, – недостаточная основа, чтобы понять женщину». – У проклятого Мирзы уже сейчас больше проницательности, чем я смогу накопить годам к девяноста. Но я же отлично знаю, почему Айрис вышла за меня замуж, и только лгу самому себе, когда делаю вид, что это не так. Блестящий молодой студент-медик, стоящий всего на одну, правда высокую, ступеньку ниже ее по социальной лестнице, что, между прочим, даст ей возможность руководить его карьерой и видеть, как он ей благодарен, при этом отнюдь не безнадежен, чему свидетельство – множество стипендий и амбициозные родители, знающие, где их место, но выталкивающие своего мальчика наверх – следовательно, мальчик привык, что его толкают. Мне нужно было твердо взять все в свои руки еще тогда, когда она попыталась склонить меня заняться общей терапией (Харлей-стрит, мечта ипохондрика, ослепленного «роллс-ройсом«), а не пускаться в пространные рассуждения о психиатрии, как о переднем крае медицины, или подкидывать ей идею Консультанта, на которого снизу вверх смотрит весь больничный персонал.» Лопнувшая сосиска прилипла ко дну кастрюли и подгорела. Не соображая, что делает, он выложил еду на тарелку и выключил плиту. Потом проверил еще раз и заговорил, обращаясь в пространство.

– Будьте вы прокляты, я могу убежать от кого угодно, кроме себя, с которым должен жить пока не помру! Я сошел с ума от перегрузки после двух лет медицинского колледжа, и никто в целом мире не может этого отменить. Я потерял целый год, накачивая себя транквилизаторями так, что глаза на лоб лезли, пялился на сад и дважды в неделю слушал излияния этого полоумного краснорожего фрейдистского ублюдка Шроффа! И, черт подери, меня просто должно было занести в этот мусорный ящик Чент, чтобы я никогда не смог забыть, что так же легко могу разлететься на осколки, как они!

Удивительно, но звук собственного голоса унес прочь ядовитые мысли. Он успокоился, доел свой разномастный ужин, и, едва добравшись до постели, провалился в глубокий измученный сон.

Позже, однако, он проснулся, выдернув себя из видения, в котором , словно Алиса в Стране Чудес, стоял безпомощный в комнате, заполненной самыми обычными предметами, а вокруг хохотали люди, потому что он не мог вспомнить ни одного английского названия ни единой вещи.

9

– Хороша куколка, это твоя Арчин, – сказал Мирза, встречая Пола в вестибюле больницы.

– Что? – поглощенный своими мыслями, Пол не сразу понял, затем ответил, по привычке поддразнивая Мирзу и намекая на вчерашний вечер. – А, я так и знал, что ты не утерпишь ее оценить.

– Мне сказала Натали, – невозмутимо продолжал Мирза, – и я решил на нее взглянуть, пока эта тюряга не стерла с нее все признаки жизни.

– А как же твоя защита морали?

– Все в порядке, спасибо. Но пациенты тоже люди, впрочем как и врачи – правда с некоторыми исключениями, – добавил он, понизив голос и устремив взгляд через плечо Пола. – Доброе утро, доктор Холинхед!

– Доброе утро, – кратко ответствовал главный врач. – А, Фидлер! Зайдите ко мне на минутку. – Он прошествовал в кабинет, оставив дверь открытой в расчете, что Пол немедленно последует за ним.

– Жди неприятностей, – прокомментировал Мирза.

– Уже, – пробормотал Пол и двинулся к двери.

Холинхед был тощий йоркширец среднего роста с волосами цвета табачного сока, неряшливо торчащими вокруг макушки. Любимой сентецией Мирзы по этому поводу было утверждение, что он потому занялся административной работой, что за час общения с любым из пациентов доводил беднягу до слез.

– Закройте, пожалуйста дверь, Фидлер, – сказал Холинхед. – Я не хочу, чтобы кто-нибудь слышал наш разговор. Сядьте. – Он сделал короткий жест в сторону викторианского кресла для посетителей, стоявшего с противоположной стороны резного обитого кожей письменного стола.

«Да, кабинет впечатляет: старинная мебель, псевдо-чиппендловский книжный шкаф, монографии, портреты Фрейда, Эрнста Джонса, Крафт-Эбинга: Только кажется мне, что голова его забита точно таким же антиквариатом.» – Вчера вечером ко мне поступила весьма серьезная жалоба, – продолжал Холинхед.

– Не знаю, нужно ли называть источник?

«Ох!»

Сегодня, в отличие от вчерашнего дня, Пол держал себя в руках. Он спросил только:

– Жалоба какого сорта, сэр?

– Вы не припоминаете, что оскорбили вчера вечером некую влиятельную особу?

– Нет, я не заметил. – Пол сделал честное лицо.

– Тогда либо вы чрезвычайно нечувствительны, либо я вынужден считать ваши слова ложью. Тем тяжелее мне будет доверять вам в дальнейшем. – Холинхед облокотился на спинку кресла и сложил на животе руки. – Вчера вечером мне домой позвонила миссис Барбара Веденхол и сказала, что вы публично оскорбили ее, и что, более того, были в этот момент пьяны. Что вы на это скажете?

– Второй пункт – целиком неправда. И должен добавить, сэр, что, надеюсь, вы достаточно давно меня знаете, чтобы в это поверить.

«Хороший выстрел. Холинхед всегда гордо заявлял, что «прекрасно знает свой персонал».» – Что касается так называемых оскорблений, то говорила ли вам миссис Веденхол, в чем они заключались?

Холинхед замялся.

– Действительно, – согласился он. – Миссис Веденхол лишь охарактеризовала их как непередаваемые.

– Точнее сказать, несуществующие, – пробормотал Пол. – Вы смотрели отчет о событиях прошлой ночи?

– Нет, конечно! Вы же видели, я только что пришел.

– Миссис Веденхол упоминала о той помощи, которую она предлагала полицейскому инспектору Хоффорду?

– Я как раз собирался к этому перейти. Я уверил ее, что если бы кто-то из наших пациентов пропал, я немедленно был бы поставлен в известность. Но так или иначе, действительно какая-то выведенная из равновесия личность набросилась на прохожего?

– Я с трудом представляю, чтобы вы, сэр, одобрили бы охоту за выведенной из равновесия личностью с помощью ружей и пистолетов. Инспектор Хоффорд был возмущен не меньше моего, и если я и говорил с миссис Веденхол черезчур резко, то только по причине уверенности, что выражаю взгляды, с которыми согласны и инспектор, и вы, сэр. Пресловутый маньяк, между прочим, оказался девушкой пяти футов ростом и семидесяти девяти фунтов весом, которую я привез сюда безо всяких затруднений.

«Кажется, я удовлетворил своего начальника. Достаточно и «сэров» и его любимых вычурных оборотов».» Пол приободрился – утро, похоже, прояснялось. Внимательно изучив его из-под насупленных бровей, Холинхед, наконец, произнес:

– Вы спрашивали миссис Веденхол, страдала ли она когда-либо от преступных посягательств?

«Ну, это уже мелочи.»

– Видите ли, на лице у раненого были следы ногтей, по которым часто обнаруживают насильников. Один из полицейских видел подобные следы у человека, которого арестовывал по схожему обвинению. Поскольку миссис Веденхол является мировым судьей, я счел возможным поинтересоваться – да, я помню дословно, – имеет ли она опыт изнасилования. Если я плохо сформулировал вопрос, готов признать свою вину.

Но прошу вас принять во внимание, сэр, что я был чрезвычайно возмущен ее предложением прочесать местность с ружьями и собаками.

Пол умолк. Через некоторое время Холинхед хмыкнул и потянулся к ящику с бумагами.

– Ладно, Фидлер. Не будем больше поднимать эту тему. Но имейте в виду, что отношения с населением для нас необычайно важны, и вы не должны позволять профессиональному рвению подавлять ваш такт. Вы меня понимаете?

– Конечно. – С трудом сдерживая смех, Пол поднялся.

– Спасибо. Это все.

В свой кабинет Пол входил со вздохом облегчения. Но вместо того, чтобы сесть за стол и начать разгребать утренние бумаги, он встал у окна, закурил и принялся наблюдать, как расходятся по своим местам рабочие.

«У Чента есть один плюс: здесь не позволяют беднягам отсиживать зады в палатах.

Интересно, кто завел такой порядок? Вряд ли Холинхед. Наверно его предшественник, или кто-то еще раньше.» День намечался не то чтобы ясный, но все же лучше вчерашнего. Зевая, он рассматривал бригаду садовников, ожидавших, когда принесут их безопасные инструменты – если, конечно, садовый инвентарь вообще может быть безопасным. На всякий случай им давали только носилки и березовые метлы, да и то лишь тем, чье состояние признавалось стабильным.

«Трудно отличить занятых трудотерапией пациентов от обычных рабочих, разве только сестры – в белых халатах. Интересно, могла бы психиатрическая больница жить как средневековый монастырь, самообеспечиваюшейся коммуной?

Вполне. С той только разницей, что все устремления пациентов направлены в прямо противоположную сторону – вернуться во внешний мир.» В дверь постучали – первый раз за это утро. Посетителем оказался Олифант – слишком свежий, видимо дежурство было спокойным.

– Доброе утро, док. Привет от подопечных, и не могли бы вы устроить, чтобы доктор Элсоп посмотрел сегодня мистера Черрингтона? Мы еле подняли его из постели, а за завтраком он изрисовал весь стол овсяной кашей.

– Черт. – Пол потянулся за папкой, которую он называл про себя пожарным списком.

Бессмысленно, на самом деле, все пациенты и их болезни были экстренны, за исключением хронических гериатриков.

«Все сумасшедшие неотложны, но некоторые более неотложны, чем другие.» – Хорошо. Что-нибудь еще?

– Ну: – Олифант замялся. – Экономка сказала, что вы велели переселить Джинглера и Рилли из Буйного на место тех двоих, которые выписались. Не могли бы вы оставить их еще на пару дней?

– Боюсь, что нет. Чем меньше эти двое будут среди хронических больных, находящихся в худшем состоянии, чем они сами, тем лучше.

– Мы так и думали, – пробормотал Олифант.

– Перестаньте! Согласен, старый Джинглер так и будет мотаться между домом и больницей до конца жизни, но Рилли только двадцать два года, и он слишком умен, чтобы ставить на нем крест.

– Но он избил собственную мать.

– В некотором смысле она это заслужила, – вздохнул Пол. – И заметьте, его прислали к нам, а не в Рэмптон и не в Бродмур. Но мне некогда с вами спорить.

Займитесь этим прямо сейчас. Доктор Элсоп будет примерно через полчаса, и я попрошу его сразу посмотреть Чаррингтона.

– Спасибо, – кисло пробормотал Олифант и вышел.

«Может, если бы я тоже проводил среди пациентов целые дни, я бы относился к ним так же, как он.» Пол покачал головой и взялся за бумаги.

Телефон зазвенел, как раз когда часы пробили полдесятого. Раскладывая бумаги по папкам – «без изменений, без изменений, без изменений», – Пол снял трубку.

– Это Натали, – произнес голос, – я иду в палаты. Пойдешь со мной к Арчин или будешь ждать Элсопа?

– Подожди. – Одной рукой зажимая трубку, Пол другой сгреб бумаги в ящик. – Я догоню тебя в женском отделении через десять минут, годится?

– О'кей.

Еще один стук: сестра Дэвис с записками от экономки.

«Спросить ее что ли, как прошла ночь? Какая бестактность! Но хоть для кого-то этот день солнечный. Что в бумагах?: Ничего срочного, слава Богу.

Список лекарственных назначений: не забыть сказать Элсопу об этом курсе флуфеназина; он нам может пригодиться. И это все пока.» Он оттолкнул стул, поняв вдруг, что ему срочно нужно видеть Арчин.

«Это имя ей здорово подходит. Надеюсь, она с ним согласится: Почему я так хочу пойти к ней сейчас, с Натали – почему не могу подождать, пока придет Элсоп? У меня полно работы. Ох, да потому что с ней случилось то, чего я всегда боялся:

замкнуться в персональной вселенной. Так или иначе, ее случай выходит далеко за рамки обычнного. Галлюцинации, мания преследования, патологическая летаргия, весь этот список симптомов может означать что угодно – у человека не так уж много способов сойти с ума. Это как жар – вызывается самыми разными болезнями.

Интересно, радовался бы терапевт, если бы получил скачущую температуру, не похожую ни на грипп, ни на корь? Господи, это место творит ужасные вещи с моим чувством юмора.»

10

Поскольку Чент первоначально проектировался не для больницы, располагался он неудобно и бестолково. И если центральный корпус, отданный под нужды администрации, аптеку и квартиры для живущего в больнице персонала, был еще более-менее компактным, то палаты для легких больных в полном беспорядке оказались разбросанными по бывшим детским, картинным галереям, курительным, оружейным и Бог знает каким еще комнатам, а сестринские находились в бывших конюшнях, отделенных от главного здания мощеным двором. Только отделение для буйных достраивалось позже и получилось относительно функциональным. Таким образом, самый короткий путь из его кабинета в женское отделение, где он договорился встреититься с Натали, проходил через мужские палаты.

Он шел и чувствовал, как улетучивается то превосходное настроение, в котором он вышел из кабинета Холинхеда.

«Наверное, я не гожусь для такой работы. Один вид этих несчастных скручивает меня, как пальцы в кулаке.» В палатах стоял шум – со всех сторон раздавался топот, громкие голоса и визг прачечных тележек. Среди общего гама неслышно бродили несколько пациентов в пижамах, похожие на детей, которых за какую-то провинность оставили на целый день в постели. Это, однако было не наказанием, как считали больные, а мерой предосторожности. Каждого из них должен был сегодня осматривать консультант, и эта августейшая фигура вызывала у пациентов такой благоговейный ужас, что сестры боялись как бы кто со страху не убежал или не наложил на себя руки.

«Но какие объяснения могут соперничать с легендами? Они будут считать это наказанием до второго пришествия. Эксперты пишут о школьном фольклоре: дети лелеют суеверия, ритуалы, традиции. А сумасшедшие изобретают свои собственные.» У одного из окон, тупо глядя в пространство, стоял человек, половина лица которого каждые десять секунд дергалась в уродливом тике – это был Чарлингтон, отрешенно ожидавший приговора Элсопа. На приветствие Пола он не ответил.

«Не стоит усилий, что ли? А что стоит усилий в этой обстановке: безобразная краска на стенах, пол в разномастных заплатах, кровати, притиснутые друг к другу. Если крыс запереть в тесную клетку, они начнут пожирать своих детенышей.

На месте пациента я бы специально что-нибудь натворил, чтобы меня заперли в боксе. За восемьдесят квадрарных футов одиночества, отдал бы все, что угодно.» Он нашел Натали на площадке между первым и вторым этажами корпуса для буйных в конце прохода, ведущего в женское отделение. Она разговаривала со старшей сесторой Тородей и сестрой Уэллс. Пол остановился в стороне и стал ждать, пока они закончат.

«Наверное, имя делает нашу экономку такой основательной[4].» Любая больница представляет собой арену непрекращающейся войны за сферы влияния между самыми разными группировками; грызутся между собой медицинское начальство и больничный секретариат, иногда призывая в поддержку внешние силы, вроде попечительского совета или даже министерства здравоохранения; причной раздора может быть что угодно – от таких важных проблем, как цвет, в который надлежит перекрасить канализационные трубы, до чистого абсурда, когда в маневры вовлекаются даже пациенты, например, тихая, но непрекращающаяся грызня из-за публикаций в солидных медицинских журналах. Покидая учебную больницу, Пол надеялся, что ему не придется больше наблюдать ничего подобного, но оказалось, что Чент страдает тем же недугом, только в гораздо более тяжелой форме.

«Лучше бы Элсоп не говорил, когда я только приехал, что эта работа – идеальная база для начала публикаций. Что в двадцать восемь лет я знаю такого, что могло бы заинтересовать журналы? Историю странной девушки, которую мы назвали Арчин?

Может, и подойдет. Не придется ломать голову над темой диплома. Но не хочется.

Для меня пациенты – все еще странные, все еше личности. Вот когда они станут просто историями болезни, может тогда…» Старшая сестра ретировалась. Пол двинулся к Натали и сестре Уэллс.

– О чем вы тут?

Натали поморшилась.

– Экономку волнует, что у нас больная без удостоверения личности. Может она в чем-то замешана? А может ее ищет полиция? А не взять ли у нее на всякий случай отпечатки пальцев?

Сестра Уэллс, худая темноволосая женщина, которой Пол симпатизировал с первой же встречи, сочувственно улыбнулась, продемонстрировав крупные лошадиные зубы, и направилась к палате, куда вчера поселили Арчин. Пол двинулся вслед за Натали и тут неожиданно вспомнил:

– Черт, я забыл вчера позвонить Хоффорду!

– Я звонила, сразу, как ты ушел. Только ничего нового я ему не сказала.

– Он говорил что-нибвдь о Фабердауне – ну, о коммивояжере?

– По-прежнему утверждает, что ничем не провоцировал нападение.

Инспектор извинялся, но сказал, что дело, видимо, будет отсрочено.

– Что это значит?

– На их жаргоне – то, что оно им надоело. – Натали остановилась перед одним из боксов, тянувшихся вдоль стены палаты. – Черт возьми, сестра, я же просила держать ее дверь открытой.

– Она и была открыта, – возразила сестра Уэллс.

Пол огляделся. Как и в мужском отделении, по палате в ночных сорочках слонялись пациентки, которых сегодня должны были осматривать консультанты, одна бросилась ему в глаза – немолодая женщина с плутоватым лицом и спутанным клубком седых волос. Она рукой прикрывала рот и постоянно хихикала. Пол тронул Натали за рукав.

– Что? А, Мэдж Фелпс в своем репертуаре. Надо было сразу сообразить.

Считает, что она здесь для того, чтобы шпионить за другими, и каждый день ходит ко мне и к сестрам с кучей жутких сплетен про то, как все плохо себя ведут. Сестра, скажите, чтобы она ушла.

Она резким движением открыла дверь. На низкой жесткой койке, напуганная их неожиданным вторжением сидела Арчин.

«Я уже был в этом боксе. На стене нацарапано ПОМОГИТЕ. Может и хорошо, что она не умеет читать.» Узнав Пола, Арчин вскочила на ноги и робко улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, стараясь, чтобы это вышло как можно теплее.

«Не обрашай внимания, что она похожа на пойманного зверька. Такую маску может носить даже убийца.» – Как прошла ночь? – спросил он Натали.

– Сестра Кирк заглядывала к ней пару раз, и я тоже. Полночи просидела с мрачным видом на койке, а Кирк слышала, как она разговаривала сама с собой.

– Что она говорила?

– Иностранный язык. Так сказала Кирк.

Пол почесал подбородок.

– А утром?

– Вполне послушна, если не считать того, что ей абсолютно все надо показывать.

Да, еше одно. За завтраком спокойно съела овсянку, но когда принесли бекон с гренками, потрогала его пальцами, понюхала и с бледным видом вышла из-за стола.

– Я подумала, может, она еврейка, – вставила сестра Уэллс. – Она совсем не английского типа, вам не кажется?

– Но и не еврейского, – пожал плечами Пол. – Хотя это, конечно, объясняет отвращение к бекону. Я вот думаю. Может она вегетарианка?

– Здоровая пища и нудизм? – ехидно заметила Натали.

– Как раз для нашего мерзкого климата, – усмехнулся Пол. – Кстати, обстановка ее не беспокоила?

– Нет. Только постель показалась ей слишком теплой, она вытащила одеяло и сложила в шкаф.

– Жар?

– Не-а.

– Все. Я иссяк. А ты что скажешь?

– Чем больше я об этом думаю, тем меньше понимаю. – Натали бросила быстрый взгляд на стенные часы. – Черт, мне надо идти. Рошман должен быть с минуты на минуту, он хочет, чтобы я поехала с ним после ланча в Бирмингем, сумасшедшее утро. Дай мне знать, что скажет Элсоп, ладно?

– Конечно.

Натали и сестра Уэллс ушли. Пол остался в боксе, он смотрел на девушку и чувствовал, как его захлестывает волна жгучей жалости. Она казалась ему маленькой и беспомощной в хлопчатобумажном больничном платье детского размера, но все равно слишком широком для ее талии. Однако, ничего детского не было в живом взгляде ее больших темных глаз. И несмотря на уродующую одежду, она вполне подходила под то определение, которое дал ей Мирза – куколка; утренний румянец на щеках сменил вчерашнюю холодную бледность, и это ее полностью преобразило.

«Чертова плутовка, тебе надо было придумать имя, которое мы переделали бы в Эльфа вместо Арчин! Подошло бы лучше.» – П'ол? – неожиданно сказала она.

– Арржин, – согласился Пол.

Ее маленькая рука дотронулась до кровати, а голова мотнулась в немом вопросе.

Пол сначала не понял, потом до него дошло.

«Она хочет узнать, как это называется. Господи, да как же понять, что в ней происходит?» – Кровать, – медленно произнес он.

– Кроват. – Пауза, затем легкий стук в стену.

– Стена.

– Стэна.

– Доктор Фидлер, – прервал их голос за его спиной. Пол обернулся и увидел в дверях сестру Фоден.

– Доктор Элсоп уже здесь, доктор Фидлер, и он просит Вас присоединиться к нему прямо сейчас.

«Проклятье! Ничего не поделаешь. Попробую извиниться жестами.» Он показал на себя, потом на сестру Фоден, изобразил некую пантомиму насчет того, что ему надо идти. Арчин потускнела, но слов для того, чтобы возразить, у нее не было. Она только вздохнула и с безучастным видом опустилась на край кровати, словно предоставив миру делать с ней все, что ему заблагорассудится.

11

Доктор Е.Нок Элсоп был человеком приятной наружности: выше шести футов ростом, с широким лбом, прямыми темными волосами и тщательно поддерживаемым, даже зимой с помошью ультрафиолетовой лампы, загаром. Пол считал, что ему повезло больше тех, кто работал, например, с доктором Рошманом или с другими постоянными больничными консультантами. Не последним качеством Элсопа было тщеславие, что дало Мирзе повод (если он вообще в них нуждался) приклеить ему кличку Сопливый Эл, но выражалось оно в вещах довольно безобидных, вроде загара или упороного нежелания раскрыть значение инициала Е. На этот счет у Мирзы тоже имелась теория:

поскольку Элсоп до своего рождения был весьма беспокойным ребенком, будущие родители нарекли его Енох – «Е нок-нок».

Тем не менее элсоповское тщеславие не так раздражало работавших с ним врачей, как, например, патологическая нерешительность Рошмана – тот мог битый час провести с лечащим врачом, планируя курс для для больного, а потом позвонить вечером домой и заявить, что все надо делать совсем не так.

С другой стороны, Элсоп обладал качеством, за которое Мирза наградил его другой, по мнению Пола гораздо более подходящей кличкой: Хваткий Нок.

Жизнь виделась ему джунглями, где каждый обитатель, неважно, доктор или нет, скрываясь за маской цивилизованной добропорядочности и благовоспитанности, думал только о том, как бы урвать побольше. Неважно, что – репутацию, должность или деньги.

Впервые почувствовав широту элсоповских притязаний, Пол удивился, почему тот довольствуется скромным постом консультанта в заштатной провинциальной больнице с тремя сотнями коек, в то время как мог бы претендовать на гораздо более высокий пост в большом городе. Объяснение оказалось простым и обычным. Судя по ссылкам в периодике, вроде «Британского медицинского журнала», Элсоп очень рано стал печататься, поначалу в соавторстае с коллегами, имеющими более высокий статус, чем он сам. Следующим шагом должна была стать книга, и тема, на которой он остановился, звучала как сравнительный анализ психозов сельского и городского населения. Территория вокруг Чента была на восемьдесят процентов сельской.

Потому он здесь и находился.

То ли Пол сам создал такое впечатление, то ли, что более вероятно, оно появилось после знакомства с Айрис, но Элсоп поначалу считал нового регистратора хватким малым, вроде себя самого. Пол не спешил его разубеждать. Он внимательно выслушивал элсоповские многозначительные советы, обещал всенепременно последовать и: отодвигал в сторону. Вплоть до Рождества прошлого года Элсоп исправно его подталкивал, подсовывая письма в медицинские журналы, на которые все равно кто-то должен был отвечать, так почему не Пол? И всячески подчеркивал важность поста регистратора, как краеугольного камня всей последующей репутации.

Пол, и без того перегруженный неимоверными требованиями курса, который только что начал – двухлетней программой по психологической медицине, – согласился было на одно-два предложения, но, не видя особого толка, отказался и предпочел оставить время для занятий.

Сейчас, спустя два месяца после Рождества, Элсоп почти поставил на нем крест.

Пол все еше помогал ему раз в неделю в Бликхемской клинике, но предложение проводить приемы во время его отсутствия, оброненное как-то Элсопом, так и осталось пустым звуком, не породив конкретных планов своего воплощения.

«Наверное, я его разочаловал. Но тут он не одинок. Родители, жена, да и я сам вполне могли бы составить ему компанию.» Как бы то ни было, встретил его Элсоп довольно приветливо и махнул рукой в сторону единственного в полупустом кабинете кресла.

– Дайте мне, пожалуйста, все это сюда, – попросил он. На кушетке рядом с Полом лежала внушительная груда папок. – Как дела, молодой коллега?

«Сказать или нет? Все равно это уже не секрет. Только он не любит неудачников, а человек, у которого рушится брак, уже наполовину неудачник.» – Так себе. Наверное, это погода меня угнетает. Я начинаю понимать, почему пик суицидов приходится на март.

– Ну, вам же не семнадцать лет, – проворчал Элсоп, бегло просматривая блокнот с выписками из историй болезней. – Ваша жена все еще в отъезде?

– Да.

– Возможно, это дополнительный фактор. Я не захожу так далеко, как этот швед, который считает беспорядочность связей профилактикой правонарушений, но и не сомневаюсь в терапевтическом значении регулярного оргазма. – Элсоп усмехнулся. – Ваш друг Бакшад, кажется, это хорошо усвоил. Я встретил его вчера вечером в Бликхеме, если не ошибаюсь, с двенадцатой по счету девушкой с тех пор, как он здесь появился.

С трудом сдерживаясь, Пол чувствовал, как в нем поднимается волна ярости пополам с горечью.

«Терапевтическое значение оргазма! Очень хочется выплеснуть ему всю правду, а потом посмотреть на его физиономию.» Но пока решение не было принято, Элсоп продолжал:

– Говорят, вы наступили на хвост какой-то местной шишке?

Пол нахмурился.

– Миссис Веденхол, мировой судья! Кто вам сказал, доктор Холинхед?

– Конечно.

– Мне казалось, что я вполне понятно ему все объяснил. Но, видимо, я говорил недостаточно громко, и он не услышал.

– Ну, мне-то не надо так громко. – Элсоп посмотрел Полу в глаза. – Только честно, не возражаете, если я буду говорить прямо?

– Нет, конечно, – пробормотал Пол.

– Мне кажется, вы слишком увлекаетесь. Плохо. Нельзя так. Если вы будете отождесталять себя с этими несчастными, то очень скоро станете одним из них. Вы ведь проходили когда-то курс психотерапии, верно?

– Да, курс анализа, – ответил Пол и добавил обычную свою легенду. – Я думал, это самый простой способ взглянуть на психиатрию глазами пациента.

– Да. – Элсоп медленно кивнул и снова протянул: – Да-а: Ладно, нет ничего стыдного в перенапряжении. Это не самая легкая больница для работы, даже при ее размерах. И будет чертовски глупо, если вы позволите себе сломаться под таким ерундовым давлением, как Чент. Поэтому поберегите себя, пока не поздно.

«Как? Водить дружбу с Холинхедом и лизать ему ботинки? Послать к черту Айрис?» – Однако, – сменил тон Холинхед, – у нас на сегодня слишком плотный график, чтобы заниматься здоровьем врачей. Я просил включить в список миссис Ченсери, а вы этого не сделали.

– Простите, – стал оправдываться Пол. – Совсем вылетело из головы.

– Как говорил папа Фрейд: – Элсоп нарисовал на бумаге большую жирную стрелку, меняя очередность пациентов. – Ченсери вам не нравится как женщина. Мне тоже, но я не забываю это контролировать. А что еще за Арчин?

– Увас должен быть о ней отчет. Мы подобрали ее вчера ночью. Экстренный случай.

Элсоп перелистал бумаги.

– Нету. Наверно Холинхед все еще на нем сидит. Много кровавых деталей?

Я заметил, что чем необычнее случай, тем больше нужно времени, чтобы отцепить от него вашего начальника.

«Ну и как я должен на это реагировать? Как на панибратство или понимать, что ты выше Холинхеда? С тобой-то все в порядке, а со мной?» Пол как можно короче пересказал вчерашнюю историю.

– И у вас это вызывает недоумение, – прокомментировал Элсоп. – Я удивлен.

Женский эксгибиционизм встречается реже, чем мужской, потому что у него есть… гм… институциализированный выход, стриптиз, например, но он существует, и для подобных случаев есть вполне когерентный диагноз. Я бы выдвинул гипотезу о чрезвычайно напряженном детстве и запретах, связанных с обнажением тела, в результате чего, – он изобразил пантомиму, скомкав лист бумаги, – личность не выдержала давления. Вы давали ей транквилизаторы?

– Нет, я вообше не давал ей лекарств.

– Терапевтический нигилизм давно вышел из моды, мой юный коллега! Я когда-то работал под началом врача, который страдал этим недугом, но был уверен, что он последний из динозавров. Почему?

– Ну… – Пол помолчал, подбирая слова. – Она вела себя слишком спокойно, я бы так сказал.

– Не считая того, что за час перед этим сломала руку взрослому мужчине.

Вы говорите, она весьма миниатюрна. Да, но черная вдова тоже не огромный монстр, однако я не стал бы держать ее в качестве домашнего животного.

«Ради Бога, оставь свой сарказм!» – А как быть с сегодняшним утром? Я ни разу не слышал, чтобы при истерической афазии пациент просил врача научить его английскому языку.

Впрочем, я и так уверен, что у нее не афазия.

– Да? Так что же у нее тогда? – Элсоп умолк с видом триумфатора, но ответа не дождался. Наконец, он вздохнул. – Меня гложет подозрение, что вы убеждаете себя, будто столкнулись с неведомой разновидностью психического расстройства, которое сможете описать в статье, доложите на конгрессе или симпозиуме и в конце концов назовете своим именем.

«Похоже, ты рассказываешь мне историю из своей жизни.» Подтверждение последовало незамедлительно.

– Вы попадаете в ту же ловушку, что и я в ваши годы. Напомните мне как-нибудь, я раскопаю ту историю болезни. Это: гм: поучительно. Призовите на помощь свой здравый смысл, мой юный коллега, а потом немного поразмыслите. Ничто так не роняет нас в собственных глазах, как необходимость публично срывать с себя орден, который мы уже успели нацепить. Бррр.

Элсоп демонстративно передернулся и невесело усмехнулся.

– Давайте-ка займемся делом. Начнем прямо с нее. Чаррингтон не станет перерезать себе горло от нетерпения.

Поначалу Полу даже понравилось, с какой тщательностью Элсоп взялся за перепроверку результатов вчерашнего обследования Арчин; он лично удостоверился, что девушка не понимает английского, но вполне способна говорить на своем языке, затем повторил осмотр, сопровождая свои действия комментариями.

– Дайте мне анализ мочи, сестра, это первое, что вы должны сделать завтра утром:

И анализ крови тоже. Кстати, у каждого пациента нужно проверять группу крови, писать на специальной карточке и отдавать ему при выписке. Это может спасти ему жизнь: Любопытный тип лица! Ничего азиатского, и такая выраженная эпикантическая складка. Думаю, надо назначить ей рентген черепа, молодой коллега. Согласен, она весьма бегло лопочет на своем странном языке – вы, конечно, потом проверите, на каком – только как она умудрилась попасть из своей Верхней Славонии, или откуда там еще, в самый центр Англии: разве что кто-то привез и бросил, а потрясение стало причиной инверсии, скажем, к языку детства:

«Замечательно просто и исчерпывающе. Если бы только не фальшивый тон.

Будь я проклят, но тон у него фальшивый.» И внезапго, с обескураживающей отчетливосьтью Пол понял, что знает, в чем тут дело.

«Ублюдок! Он подозревает, что я прав, и что это действительно неординарный случай, которого нет в литературе; он никогда в этом не признается, но будьте уверены, не упустит шанса сообщить нем раньше меня!»

12

Часы с неизменным «банг, бум и клинк» отбили четверть второго, когда Элсоп забрался, наконец, в свой «ванден-плас-принцесс», а Пол, устало вздохнув, развернулся в сторону столовой.

«Наверное, он прав, нужно действительно взять этот курс. Но почему все эти проклятья сваливаются тогда, когда Айрис нету дома? Могу себе представить ее лицо, когда я скажу: привет, дорогая, рад тебя видеть, завтра я уезжаю и вернусь через две недели. А может, оно и к лучшему.

Декларация независимости.»

Он чувствовал себя не в своей тарелке. Нежданно свалившееся на него личная ответственность за Арчин, свалившаяся потому, что вечный его кошмар о чужом мире стал для этой девушки реальностью, заставил его говорить сегодня с Элсопом в куда более резком тоне, чем он обычно себе позволял – кульминацией стал десятиминутный спор об одном из пациентов, которого должны были сегодня выписать. К немалому его удивлению, Элсоп вовсе не рассердился, а наоборот – сохранил предельную доброжелательность и даже впервые за месяцы их сотрудничества предложил прослушать специальный курс.

«Я : я подумаю.»

В дверях столовой Пол стокнулся с Ферди Сильвой.

Ни Фила Керанса, ни Натали не было. Только Мирза подозрительно рассматривал тарелку с тушеными яблоками, которую поставила перед ним Лил.

– Натали ушла? – спросил Пол.

– Ее увел под ручку Рош Хашана, наш еврейский Новый год[5], – ответил Мирза, на последнем слове дотрагиваясь кончиком языка до ложки с десертом и тут же отдергивая его обратно. – Лил, дорогая, выбрось это, пожалуйста, и принеси мне что-нибудь более соответствующее человеческим потребностям, ну, хотя бы сыру.

Кстати, Пол, суп сегодня такой же отвратный, на всякий случай, если ты собрался его есть.

– Чем-то же надо заполнить желудок, – вздохнул Пол. Но Мирза был прав – суп оказался тепловатой бурдой с плававшими на поверхности кружками жира.

Ладно хоть бублики были свежими. Он сжевал их всухомятку.

– Зачем тебе понадобилась наша златогривая лошадка[6]? – спросил Мирза, раскатисто выговаривая «р».

– Она просила держать ее в курсе насчет Арчин.

– Ну, сарафанное радио ей уже наверняка все сообщило. Я сам за сегодняшнее утро выслушал не одну историю.

– С чего это вдруг? – Пол опустил ложку и уставился на Мирзу.

– Ты прикидываешься или действительно не понимаешь, что подобного случая Чент не видел с начала эры, или со дня рождения святого Джо, не знаю, что было раньше? – Мирза изящным движением нарезал сыр и разложил кусочки по поверхности бисквита.

– Больные знают, персонал знает, один ты не знаешь.

– Не слишком ли ты высокого мнения о диагностических способностях пациентов? – огрызнулся Пол.

Мирза посмотрел на него с удивлением.

– Пол, я думал, крепкий сон твое раздражение вылечил. Прости, если наступил тебе на мозоль.

Усилием воли Пол взял себя в руки.

– Нет, это я дожен просить прощения. Продолжай, что ты хотел сказать.

– О диагностических способностях пациентов? – Мирза успокоился и вернулся к своей обычной насмешливой манере. – Знаешь, я действительно о них высокого мнения. Иначе, как бы я мог выжить в Англии?

– Если у тебя есть, что сказать, говори серьезно. Или заткнись. У меня нет настроения шутить.

– Я абсолютно серьезен. – Мирза послушно сменил тон, а заодно и выражение лица.

– Ты вдумайся, Пол, я приехал из страны, – он вытянул руку и принялся загибать пальцы, – мусульсанской, неразвитой, только что деколонизированной, преимущественно аграрной и во всех отношениях отличной от индустриальной, цивилизованной и номинально христианской Британии. И вот я здесь и претендую на то, чтобы ремонтировать ту часть человеческого существа, которая является в наибольшей степени продуктом культуры. Да, я учился в английской школе и английском университете – и что? Это только внешний лоск на моем существе. Я не был в мечети с восемнадцати лет, но мечеть внутри меня. Этот надтреснутый звон, – большой палец уставился в потолок, – действует тебе на нервы еще и потому, что Англия – страна утренних колоколов. У меня нет таких культурных ассоциаций. Но когда у того парня из буйного отделения плохое настроение, и он начинает вопить дурным голосом – ты знаешь, о ком я говорю? – я дергаюсь, как лягушачья лапа в гальванической ванне, поскольку начинает он свой хит с тех самых трех нот, которые я слышал каждое утро все свое детство, и еще до того, как начал себя осознавать, в моем мозгу намертво отпечаталось: Йа-аллах йа-аллах: Муэдзину было почти девяносто лет, и он был почти слеп, но каждое утро перед восходом солнца он карабкался по сорокафутовой лестнице.

Погруженный в воспоминания, Мирза умолк, взгляд его уперся в далекую точку за пределами комнаты.

«Мне должно быть стыдно, я ведь когда-то осуждал борьбу против этой идиотской сословной системы. Как бы я на месте Мирзы справился с такими проблемами?

Культурный шок.»

«Культурный шок!»

Идея была настолько поразительной, что он полностью отключился от того, что говорил Мирза, и опомнился, только когда тот спросил, не надоело ли ему слушать.

– Прости Мирза! – поспешно отозвался Пол, – Кое-что пришло в голову.

Потом скажу. Ты продолжай, это очень интересно.

– По твоему отсутствующему виду не скажешь, – усмехнулся Мирза. – Я говорил, что не бывает абсолютно невменяемых больных. Даже к тем, кто наглухо закрыт для общения, иногда возвращается память о том, что они делали во время тажелой фазы, пусть и не полностью. Я кстати не верю в полную закрытость. А менее тяжелые больные, те, например, кто страдает от спровоцированного невроза, полученного, кстати сказать, стараниями семей, а не общества и не их самих, сохраняют огромные запасы относительного здравомыслия. День и ночь они проводят со своими товарищами по несчастью, и хотя им и не хватает профессиональной подготовки, чтобы поставить диагноз, вполне способны сложить из того, что они видят, довольно ясную картину. Я часто слышу, как больные говорят о вновь прибывшем:

«А, это еще один мистер такой-то». И потом, когда я смотрю историю болезни мистера такого-то, я говорю, черт подери, они правы. Ты меня слушаешь?

Пол отказался от супа, и Лил поставила перед ним тарелку с макаронами, посыпанными сыром и терым картофелем.

– Нужно взять в штат диетолога, – кисло произнес Мирза. – Знаешь, с тех пор, как я перебрался в Чент, я похудел в талии на два дюйма. Ужас!

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал Пол, разжевав макаронину и решив, что это блюдо, по крайней мере, съедобно. – Однажды, еще студентом, мне нужно было описать нового больного, чтобы сравнить потом диагноз с уже поставленным, и я был в полном тупике, пока один из пациентов не сказал кое-что, что навело меня на мысль.

– Но ты так и не спросил, что пациенты думают об Арчин. Извини, я понимаю, на тебе все утро проездил консультант, у тебя не было времени.

– Рассказывай, что слышал.

– Знаешь миссис Броухарт? Учительницу, которая носит юбки со сколотым между ног подолом, потому что вокруг «эти грязные мальчишки»?

– Под каждым кустом и за каждым углом. Да, знаю.

– Утром она схватила меня за пуговицу и начала таинственно шептать об Арчин:

«Бедняжка, она не сумасшедшая, она просто перепугана.» – Мирза достал из кармана сигареты. – Можно, я покурю, пока ты ешь?

– Да, конечно, – Пол замялся. – Ты с ней согласен?

– Хочешь, чтобы я ставил диагноз больной, которую даже толком не видел?

Но то же самое я слышал и от сестры Уэллс. «Никогда не видела ничего похожего,» – так она сказала. – «Она не глупа, она очень сообразительна.

Но я ума не приложу, почему ее надо всему учить, даже одеваться,» – Мирза щелкнул зажигалкой. – И, как я понял, она все время просит людей называть по-английски предметы, которые есть в палате.

– Верно. Утром она просила меня о том же.

– Короче говоря, это представляется мне аномальностью. А ты что думаешь?

– Хочу сначала послушать тебя. Все равно у меня рот занят.

– Как ты можешь запихивать в себя столько помоев?.. Хотя подозреваю, что это отвлекающий маневр. – Мирза нахмурился. – Держу пари, Элсоп пытался убедить тебя, что она страдает полным набором симптомов истерии: эксгибиционизм, истерическая амнезия, и весь этот джаз. А сам при этом прекрасно понял, что столкнулся с явлением исключительным.

– Хотел бы я, – сказал Пол с неожиданной пылкостью, – чтобы Бог дал мне твой талант предсказывать человеческое поведение.

– Это не талант. Это означает, что я пропускаю через голову все, что жители этой страны принимают как должное, и чему я должен учиться, потому что иностранец.

– Что ты думаешь о культурном шоке? – спросил Пол.

– Что? А, ты имеешь в виду шок, когда человека забрасывают в центр Китая или куда там еще, а он не может даже прочесть указатели на столбах?

– Мирза стряхнул с сигареты пепел. – Да, некоторые из моих пакистанских приятелей этим страдают.

Из богатых домов у себя на родине приезжают сюда, живут, как свиньи в трущобах, не заботясь даже о том, чтобы помыть окна и разобрать бумаги, не пытаются завести друзей среди местеых и, как только кончается срок учебы, или ради чего там они сюда приехали, возвращаются домой со вздохом облегчения. – Он помолчал.

– А к чему ты вдруг спрашиваешь?

– К Арчин, – неохотно ответил Пол.

«Когда идея приходит мне в голову, она похожа на удар, или на паралич.

Вид при этом наверняка глупый.»

– Понимаю. Ты думаешь, что она – давай посмотрим – неграмотная дочь или жена какого-нибудь иммигранта, не знаю, или ее привез в Британию более образованный родственник, и она ни слова не знает на чужом языке: Но что она делала в лесу без одежды? Или муж-деспот выгнал ее в таком виде из дома за какую-нибудь провинность?

– Я бы не стал вдаваться в столь глубокие подробности, – задумчиво произнес Пол.

– Но это, по крайней мере, дает хоть какое-то направление.

– Флаг тебе в руки. Но имей в виду, если ты изложишь свою идею Сопливому Элу, он решит, что это его изобретение, а не твое. Он очень ревниво относится к чужим мыслям, не замечал? – Мирза бросил взгляд на часы. – Черт, я собирался еще минут десять почитать после ланча: Так что ты собираешься делать с Арчин?

– Элсоп насочинял целый список: анализ мочи, рентген головы – да, хорошо, что ты мне напомнил, надо послать заявку в Бликхем. И еще одну вещь, которую придумал сам. Кстати, тебе не попадался по-настоящему хороший невербальный интеллектуальный тест?

– Ну, разве что для животных. Но ты можешь спросить у Барри Тамбелоу.

Пол щелкнул пальцами. Он встречался с Тамбелоу, когда тот приезжал в Чент выявлять больных детей с врожденным слабоумием, которые по положению должны были находиться в специальных заведениях, но жили здесь из-за вечной нехватки места.

– Спасибо. Я мог бы и сам догадаться.

– Может, он тебе что-нибудь и подскажет. На нашего святого Джо очень похоже – смотреть на педиатрию как на модное увлечение вместо того, чтобы взять в штат хорошего детского психолога. Если бы: Ладно, мои предрассудки и так всем известны. Пока.

Оставшись один, Пол принялся машинально перемешивать в тарелке тушеные яблоки, думал же он при этом совсем о другом.

«Не сумасшедшая, а просто перепуганная. Нет, это общие слова, слишком часто умственные расстройства сопровождаются беспочвенным страхом. И что-то в ней очень рациональное, в этой Арчин. Да, параноики рациональны, даже слишком, но паранойя – это уже серьезно, а все похоже склоняются к тому, что у нее не больше, чем истерия: Если она действительно хочет знать английский, придется ее учить. Без языка мы все равно ничего не сделаем.»

13

Неприятности начались на следующий день.

После разговора с Мирзой Пол на некоторое время задержался в больнице.

Полный благих намерений позаниматься после ужина, он остановился у «Иголки» купить пару кварт пива и честно направился домой.

Неотвязное чувство, что он в большем долгу перед Арчин, чем перед другими своими пациентами, поскольку именно в ее болезни воплотились его воображаемые страхи, долго стояло между ним и учебником, пока, вконец разъярившись, он не принял твердое решение выкинуть ее из головы по крайней мере до тех пор, пока не получит результатов анализов и рентгеновского снимка.

Следуя этому решению, он большую часть утра посвятил разбору бумаг и отчетам нянечек и сестер о том, как проходит химиотерапия, назначенная некоторым пациентам. Все шло хорошо, если не считать двух довольно крупных неприятностей.

Мелкие не прекращались никогда, и Пол давно к ним приспособился.

Первая заключалась в весьма невеселом появлении новой больной. Из Бликхема привезли старую женщину – она лежала там с переломом шейки бедра.

Долгое пребывание в больнице, как это часто случается, уничтожило остатки ее самосознания; день за днем личность деградировала, пока после многочисленных проволочек с выпиской врачи Бликхемской больницы не диагносцировали у нее необратимое старческое слабоумие и не связались с Чентом.

Это больше походило на доставку груза, а не человека: завернутый в одеяло скелет, беззубое лицо с застывшим на нем выражением детской озабоченности. Во время поездки она испачкала одежду, и теперь вокруг нее стоял невыносимый запах испражнений.

«Это эгоизм, но я рад, что женщины живут дольше мужчин. Есть надежда умететь раньше, чем дойдешь до такого состояния.» Почти две трети обитателей Чента составляли женщины, а доля их среди хронических гериатриков была еще больше. Ничего удивительного, думал иногда Пол, что древние связывали истерию с болезнями матки: во все века женщины сходят с ума в два раза чаще мужчин.

Вторая неприятность началась с телефонного звонка.

– Доктор Фидлер? – он узнал голос сестры Уэллс. – В палате ЧП. Боюсь, что из-за этой девушки Арчин.

Секунда оцепенения. Затем:

– Сейчас иду!

«Только не говори, что она еще кому-то сломала руку!» Он нашел сестер Кирк и Уэллс в женском отделении: те стояли над хитролицей Мэдж Фелпс, которая судорожно вцепилась в щетку для волос с нарисованным на ней аляповатым цветком. Арчин в это время сидела на аккуратно заправленной койке, время от времени трогая пальцами воспаленный красный след на щеке.

– Что случилось? – спросил Пол.

Сестра Уэллс заправила под колпак выбившуюся прядь волос.

– Мэдж говорит, что Арчин хотела украсть у нее эту расческу, поэтому она ее ударила. Я пыталась разобраться, что было на самом деле, но это не так легко.

«Кроме всего прочего, то, что придумывают сумасшедшие, – собственные версии правды.» Пол нахмурился.

– Что они вообще здесь делают?

Сестра Кирк принялась рассказывать.

– Мэдж отказалась выходить из палаты, сказала, что не доверяет Арчин.

Мы оставили ее здесь в ночной сорочке, чтобы посмотреть, что будет дальше.

А Арчин вообще нет смысла куда-то выводить, потому что она не понимает, чего от нее хотят.

– Она все продолжает играть в английский язык, – повышая голос, перебила сестра Уэллс. – Боюсь, это раздражает больных, она пристает ко всем подряд, чтобы ей говорили названия самых обычных предметов.

«Играть?»

Но этот выпад Пол оставил без внимания.

– Она стала цепляться к Мэдж сразу после завтрака, наверное, потому, что больше не к кому, и, видимо, решила выяснить, как называются эти штуки. Но даже сестры не трогают без разрешения ее имущество, потому что иначе могут потерять клок волос. Шлепок расческой – я бы сказала, что она еще легко отделалась.

– Грязная воровка! – громко произнесла Мэдж. – Должна сидеть в клетке целый день и целую ночь, а мы будем смотреть в дырочку и смеяться.

Арчин встала с кровати. С безнадежным видом она вернулась в свой бокс и закрыла за собой дверь.

– Кажется, она поняла, – удивленно сказала сестра Уэллс.

«Поняла? Нет, просто сдалась.»

Но прежде, чем Пол успел раскрыть рот, от входной двери раздался голос:

– Сестра! Сестра, привет, что у вас тут происходит?

«Наша экономка во всей своей красе, как говорит Мирза.» Выслушав отчет, старшая сестра Тородей повернулась к Полу.

– Вы не считаете, доктор, что ей нужны успокоительные? Не могут же мои сестры тратить все свое время на ее фокусы.

– Нет, – ответил Пол.

Экономка заморгала глазами.

– Простите?

– Я сказал, нет. Я не собираюсь прописывать Арчин никаких лекарств, пока не удостоверюсь, что она в них нуждается.

Старшая сестра Тородей была слишком хорошо воспитана, чтобы рассмеяться ему в лицо, но она нашла другой способ.

– Сестра, что вы об этом думаете?

– Воткнуть в нее иголки! – громко сказала Мэдж. – Много иголок!

Много-много иголок!

– А ну, тихо! – резко приказала экономка, и Мэдж, испуганно притихла. – Сестра, вы говорили:

– Ну, с ней не так уж много проблем, – пробормотала сестра Уэллс.

– Минуту назад вы сказали, что она надоедает сестрам и больным.

Определитесь, пожалуйста, сестра Уэллс!

«Больше всего меня раздражает, когда они стремятся избавиться от пациентов, которые доставляют им беспокойство.» Почти забытая мысль в сопровождении неясного удивления вдруг пришла ему в голову. Возможно, вчерашнее замечание Мирзы о церковных ассоциациях, которые вызывает надтреснутый звон башенных часов, вытащило у него из памяти фразу, которую он слышал когда-то, но не вспоминал много лет: терпи дураков с радостью.

«Хотя бывают дураки и дураки: Нет, дело не только в беспокойстве, мы ведь вполне толерантны к тем, кто считается нормальным. Насилие, буйство: это другое дело, когда наши возможности исчерпаны и альтернативы нет. Мы зовем на помощь фармакологию и: Но почему нас так раздражают те, кто пытается до нас достучаться, не потому ли, что они стучат, чтобы сообщить нечто ужасное? Ведь мы не оставляем им другого способа выразить то, что они чувствуют, кроме их собственной грязи!» Он резко сказал:

– Пожалуйста, не спорьте, сестра. Я считаю, что Арчин не нуждается ни в транквилизаторах, ни в каких-либо других медикаментах.

– Мне кажется, вы что-то упускаете, Доктор. Эта Арчин – кстати, что за нелепое имя! – эта молодая женщина сломала руку взрослому мужчине. Я не хочу, чтобы подобное произошло в больнице, и, думаю, вы со мной согласитесь. – Старшая сестра Тородей не привыкла, чтобы ей возражали, но сейчас ее голосу не хватало обычной твердости.

– Напротив, – ответил Пол, – это вы упускаете тот факт, что в данном случае она является жертвой нападения. С Мэдж Филпс случались раньше подобные вещи, сестра?

– спросил он, оборачиваясь.

– Она налетает на всех, кто притрагивается к ее вещам, – ответила сестра Кирк.

– Кто ее врач?

– Доктор Рошман.

– Она получает сейчас какие-нибудь лекарства?

– Ларгактил, но доктор недавно снизил дозу.

– Сегодня до конца дня давайте ей прежнюю дозу, а если доктор Рошман спросит, почему, сошлитесь на меня.

«Вопрос, на который нет ответа: я это делаю, чтобы досадить экономке, или это верное решение, учитывая вечную рошмановскую нерешительность?

Чистая правда, что он меняет свои предписания столько раз за одну неделю, сколько Элсоп за год, и мне остается только молиться, чтобы предыдущее оказалось верным.» Щеки старшей сестры покрылись красными пятнами, Пол тактично отвел глаза и обратился к сестре Кирк.

«Еще немного, и они с полным правом обвинят меня в том, что я завожу среди больных любимчиков. Но это позже.» – Кроме английского, Арчин еще как-нибудь беспокоит пациентов?

– Да, – к неудовольствию Пола был ответ. – Она за ними наблюдает.

– Что же в этом плохого?

– Она смотрит на них во все глаза и повторяет их движения.

– Потому что не знает сама, как что делается?

– Похоже, что так. Но не удивительно, что больных это раздражает. – Сестра замялась. – Ну, и конечно, им не понравилось то, что произошло сегодня утром в умывальной комнате.

– То есть?

– Она разделась догола и принялась очень тщательно мыть интимные части тела. Это многих шокировало. У нас несколько пациентов воспитаны так, что пользуются отдельным полотенцем для лица, а она вытерла все тело одним и тем же.

Пол сделал в голове зарубку. Одержимость чистотой половых органов может вывести на природу всего расстройства.

«Если оно вообше есть. Как бы благие намерения не завели меня в ад.

Слишком мгного загадок для моего скромного ума.» – Думаю, из этой ситуации есть весьма простой выход, – сказал он вслух, – пусть она принимает душ или ванну.

– Но мы обычно по утрам этого не делаем, – с затаенным злорадством проговорила экономка. – Остальные пациенты могут расценить это как особую привилегию. Как вы думаете, сестра?

– Боюсь, что так, – согласилась сестра Уэллс.

– Знаете, это уже не лезет ни в какие ворота, – терпение его, наконец, лопнуло, – женщину исключительной чистоплотности называют грязной. Это просто поразительно, это сумасшествие! Пошевелите мозгами, что проще: заставлять ее мыться на глазах у всех или отправить в душ. Все, у меня много работы, да и у вас тоже.

14

– Это Холинхед, – буркнула телефонная трубка. – Зайдите, пожалуйста, ко мне.

«Чтоб ты провалился! Как будто у меня мало своих забот! Завтра ночью дежурство, комитет и море бумаг.» Но отрывая дверь холинхедовского кабинета, Пол не забыл натянуть на лицо самую вежливую маску.

– А, Фидлер! Садитесь. Вы ведь знакомы с инспектором Хоффордом?

Полицейский в расстегнутом плаще с болтающимся по полу поясом приветливо кивнул.

– Простите, что беспокою вас, доктор, – сказал он. – Это насчет той девушки, Арчин. Мистер Фабердаун не хочет оставлять это дело. Я пытался, как мог, спустить его на тормозах, и доктор Холинхед готов был помочь, но:

– Вы собираетесь предъявить девушке обвинение?

– У меня нет другого выхода, – вздохнул Хоффорд.

Тут вмешался Холинхед, голос его звучал непривычно мягко.

– Инспектор рад был содействовать всеми возможными способами, но это максимум, что он мог для нас сделать. Я полагаю, самый простой выход – признать девушку неспособной давать показания под присягой.

– Разве только: – пробормотал Хоффорд, – из того, о чем мы с вами говорили раньше, доктор, у меня сложилось впечатление, что у нее не стойкое умственное расстройство, а она просто: гм: была в шоке из-за попытки изнасилования, и ее страх окащался сильнее, чем разница в комплекции.

– Фабердаун все еще держится за свою версию? – спросил Пол.

– Вцепился, как пиявка, – проворчал в ответ Хоффорд. – Но вы, кажется, еще не нашли для девушки переводчика, и, значит, она не может опровергнуть его слова, так ведь?

Пол, принялся прокручивать в голове возможные варианты.

«Выставлять ее напоказ в суде было бы слишком жестоко, хотя, боюсь, все к тому идет. Но есть что-то совсем безнадежное в листе бумаги, на котором черным по белому будет написано: такая-то такая-то клинчески невменяема.

Претит мне это.

Мирза прав. Даже в самых тяжелых наших больных остаются крупицы здравомыслия.» – Инспектор, это очень срочно? – спросил он.

– Конечно, нам бы хотелось разобраться с этим делом как можно быстрее, но, впрочем: нет, нельзя сказать, что это очень срочно. Мистер Фабердаун сам все еще в больнице и не выйдет оттуда раньше следующего понедельника, девушка, насколько я понял, тоже останется здесь.

Холинхед деликатно кашлянул.

– Вас что-то беспокоит, Фидлер. Могу я узнать причину?

– Если честно, сэр, я не готов признать ее невменяемой. И не могу представить, что это сделает кто-то другой.

– Но старшая сестра сообщила, что она вела себя сегодня в палате, гм, неподобающим образом.

«Что-то я совсем недавно думал о том, что у сумасшедших – своя версия правды.

Собственно, почему только у сумасшедших?» – Насколько мне известно, сэр, она подверглась нападению другой больной, и, как утверждает сестра, не сделала даже попытки защититься.

Старшая сестра настаивала, чтобы я назначил ей транквилизаторы, но я отказался.

«Ох, кажется, я зашел слишком далеко.» В глазах Холинхеда блеснул холодный огонек.

– Если я правильно вас понял, вы утверждаете, что она – несчастная жертва обстоятельств, а коммивояжер, несмотря на его категорические заявления, – именно тот человек, который должен предстать перед судом?

Однако, – продолжал он, поднимая руку и не давая Полу себя перебить, – эта точка зрения представляется мне ничем не обоснованной. Где следы попытки изнасилования? Я не нашел упоминания о них в отчете. В любом случае, судя по словам инспектора Хоффорда, это приведет к многочисленным осложнениям.

– В общем, да, – согласился последний. – Хуже всего то, что она, по-видимому, нездешняя, и если мы начнем разбираться, что делала иностранка в Шропширском лесу без одежды, или займемся установлением личности, мы тут же увязнем в объяснениях с иммиграционными службами, министерством иностранных дел, и еще Бог знает, с кем.

– Вы проверяли в службе пропавших без вести?

– Это еще одна причина, из-за которой я здесь. Хотелось бы иметь ее фотографию.

– Хорошо. Завтра ее повезут в Бликхем делать рентген. У них есть договор с фотографом, я, наверно, смогу это организовать.

– Был бы весьма признателен, – сказал Хоффорд, вставая. – Думаю, это все, что мы можем на сегодня сделать, доктор Холинхед, – добавил он.

– Минутку, – остановил его Холинхед и перевел взгляд на Пола. – Доктор Элсоп разделяет ваше мнение, что эта девушка фактически здорова?

– Я не утверждал, что она здорова, – огрызнулся Пол, – но все время учебы мне вдалбливали в голову, что нельзя записывать в психическое расстройство нестандартное поведение или физические затруднения.

– А какие: гм: физические затруднения у этой девушки?

– Старщая сестра сообщила вам об утренней ссоре. Но, по-видимому, не сочла нужным упомянуть, что она пытается учиться английскому у сестер и пациентов.

– Серьезно? – оживился Хоффорд. – Это утешает. Конечно, вы не научите ее языку за один день, но если постараться, мы скоро узнаем, что она сама думает об этой истории. Кстати, только сейчас пришло в голову! Вы не выяснили, на каком языке она разговаривает?

– Если у меня будет сегодня время, – Пол выразительно посмотрел на Холинхеда, – я попробую записать ее речь на пленку и пошлю вмесье с образцами письма на филологический факультет университета. Кто-нибудь наверняка узнает.

– Что узнает? – откликнулся Холинхед. – А если она сама выдумала этот язык?

Пол с трудом удержал себя в руках.

– Как счтает мой друг, преподаватель лингвистики, выдумать целиком новый язык практически невозможно. Что-нибудь всегда останется от родного – структура предложений или корни слов. Если выяснится, что она говорит на исскуственной форме какого-нибудь языка, это и будет доказательством ее умственного расстройства.

«Так-то. Это ты упустил.»

Холинхед бросил на него подозрительный взгляд – а не дуришь ли ты меня?

Но голос его звучал благодушно, словно это он подал Полу идею.

«Завтра ты будешь искренне убежден, что додумался первым.» – Если это все, инспектор: – произнес главный врач.

– Да, благодарю вас, сэр.

«Если я когда-нибудь научусь разбираться в больничной политике, я себя возненавижу.» Пол повалился в кресло, снял телефонную трубку и набрал номер.

– Склад, – ответил голос.

– Это доктор Фидлер. У нас есть магнитофон?

– Да, сэр. Но он сейчас у доктора Радж. Она подбирает музыку для субботних танцев.

– Понятно. Но она уехала с доктором Рошманом в Бликхем. Вам не трудно будет прислать магнитофон мне?

«Суббота? Проклятье, это завтра. Как раз на мое дежурство. Жалкая пародия на праздник. Жест в сторону нормальной жизни.» Он снова набрал номер, на этот раз – палаты Арчин, и попросил привести ее через десять минут к нему в кабинет.

За это время он наскоро приготовился к завтрашнему заседанию управленческого комитета. Это был полуаморфный орган, включавший в себя старший и младший медицинский персонал, администрацию и представителей попечительского совета, надзирающего сразу за несколькими больницами. Если Холинхед когда-нибудь уйдет на пенсию, в работе комитета, возможно и появится какой-то смысл, может даже у Чента будет шанс получить современное и компетентное управление. Пока же Холинхед, как и большинство главных врачей в округе, предпочитал не выпускать власть из своих рук, несмотря на все дифирамбы, которые он пел современным методам руководства.

«Клянусь, он устраивает эти субботние заседания только для того, чтобы держать их всех на коротком поводке. Иначе кто-нибудь вырвется.» Затем дверь открылась: принесли магнитофон, но без ленты, потому что ту, на которую Натали записывала музыку для танцев, сняли, и пришлось посылать еше и за лентой, а потом привели Арчин, и целая кипа работы оказалась отложенной на вечер.

«Я так никогда не добирусь до диплома: Да уж, придется сидеть завтра всю ночь впихивая в голову учебник и выуживая оттуда бой этих проклятых часов.» Он с трудом улыбнулся и жестом показал Арчин в сторону кресла.

– Спасибо, сестра, вы можете идти, – сказал Пол девушке, которая привела Арчин.

И когда дверь закрылась, добавил с горечью, зная точно, что вопрос останется без ответа: – Как же мне узнать, Господи, сумасшедшая ты или нет?

15

Она нерешительно улыбнулась и проговорила:

– П'ол!

Он улыбнулся в ответ.

«В чем-то изменилась, пока я ее не видел. Похорошела, несмотря на уродское платье. Да и не такое уж уродское. Где-то раздобыла пояс.

Экономка будет недовольна. Вдруг она задушится или повесится в туалете: Пожалуй, лучше начать с письма.» Открыв блокнот, он изобразил над ним пантомиму с шариковой ручкой. В ответ она сделала странное и быстрое движение головой, которое, поскольку оно отличалось от ее недавнего квази-балканского отрицания, очевидно, означало «да».

Взяв ручку, она принялась не столько писать, сколько рисовать какие-то символы.

Пол собирался понаблюдать за движениями руки, но взгляд застрял по дороге, и он вдруг обнаружил, что вниматнльно изучает ее лицо. У Арчин оказалась забавная детская привычка сосредоточенно просовывать сквозь зубы кончик языка.

Она развернула к нему бумагу, и он не сразу понял, что там написано ЖЕНСКАR ПАVАТА.

«Неплохо для человека, который предположительно не знает алфавита.

Указывает на хорошую зрительную память. Только это не то, что я хотел.» Он взял блокнот, перегнул страницу и попытался изобразить те остроконечные значки, которые она рисовала в первый вечер. Поначалу она растерялась, но через несколько секунд звонко рассмеялась и схватилась за ручку.

На этот раз она действовала быстрее. В результате на листе появилась квадратная таблица из двадцати пяти символов. Подвинув стул так, чтобы сидеть с той же стороны стола, что и Пол, она принялась указывать ручкой на каждый значок.

– Бех, – назвала она первый, – вех, пех, фех, уех. – Ручка дошла до конца ряда.

«Уверенно держишься, юная леди. Не похоже, что ты учишь меня алфавиту, который от нечего делать сочинила сама. Хорошо бы еще знать, какие звуки соответствуют каким буквам.» Со вздохом, потому что это отнимало время, которого и так было мало, он начал записывать транскрипцию каждого звука. Затем в замешательстве остановился. Два или три звука переводу не поддавались – в английском языке не было ничего похожего. Один из них отдаленно напоминал резкое придыхание, похожее на шведское «tj» , которое он не мог даже повторить.

Еще:

«Более чем странно. Нет гласных. Тем не менее в такой структуре больше логики, чем в обычном алфавите. Сгруппированы по сериям: звонкие, глухие, взрывные согласные, и соответствие по вертикали: Если ты все это выдумала сама, ты определенно не глупа.» Он вырвал лист из блокнота и хотел убрать, чтобы отправить потом в университет, но Арчин с обиженным видом его остановила.

«Черт возьми, ты думаешь, мы собрались учить языки? Как же тебе объяснить, что у меня просто нет времени?» Он показал на кипу бумаг, сложенных на столе и изобразил пантомиму, как складывает их, перелистывает, раскладывает, и наконец выбрасывает в корзину. Она наблюдала за ним, и выражение ее лица сменилось трижды: замешательство, понимание и, наконец, радость от этого понимания. Она остановила его, схватив за руку, и на мгновение ее холодные тонкие пальцы переплелись с его.

С чувством, похожим на погружение в воду, Пол вдруг осознал, в какое трудное положение он попал.

«О, боги: Ты симпатизируешь мне и ты доверяешь мне. И значит, я обязан помочь тебе больше, чем кто угодно другой.» И он безропотно смирился и потратил довольно много своего невосполнимого времени на то, что при желании можно было бы счесть прихотью ее больной фантазии. В обмен на ее таблицу символов он написал на листе английский алфавит, добавил, где можно, соответствующие буквы из ее набора, затем произнес звуки.

В ответ она продемонстрировала ему, что ее система является на самом деле силлаботонической, а не алфавитной, и что к таблице букв прилагается еще набор, состоящих из точек и тире, огласовок, как в иврите. В довершение она написала внизу страницы два коротких слова – свое имя и его.

«Довольно!»

К неудовольствию Арчин Пол отодвинул блокнот и включил магнитофон. Взяв в руку микрофон, он сказал.

– Сейчас я попробую записать образец речи пациентки Чентской больницы, которую мы назвали Арчин. Возможны один или два фальшстарта, так как она не знает английского.

Он проиграл то, что записал. Звук его голоса, доносящийся из динамика, совсем ее не удивил. Это добавляло еще один пункт в список ее странностей: едва ли в современном мире у нее было больше шансов не увидеть ни разу машину, чем магнитофон.

Пол протянул ей микрофон.

– Стэна, – сказала она, показывая на стенку, – полл, акно, двер, паталок:

Он со вздохом нажал на клавишу. Кроме прекрасной зрительной памяти эта девушка обладала не худшей слуховой, но пока ее изучение английского не принесло еще ощутимых плодов, это было слабым утешением. Перематывая ленту, он раздумывал, как ей объяснить, что ему нужно.

Но ничего объяснять не пришлось. Она все мгновенно сообразила и быстро проговорила что-то на своем языке. Пол широко улыбнулся и включил магнитофон.

Ему удалось записать почти две минуты абсолютно незнакомой речи. Она звучала довольно ритмично, трудно было сказать, то ли это потому, что она читала какое-то стихотворение, как, наверно и всякий, кому предложили бы наговорить что-нибудь на магнитофон, то ли это было свойство самого языка.

В любом случае экспертов запись должна удовлетворить. Он нажал на выключатель.

Арчин схватила его за руку и посмотрела молящим взглядом.

«Почему я не могу понимать тебя так же быстро, как ты меня?: Гм: Кажется, доходит. Ты хочешь услышать голос, пусть даже свой собственный, который будет говорить то, что ты понимаешь.» Он перемотал ленту и, включив магнитофон, понял, что не ошибся. Она сидела, зажав между колен сцепленные руки, и губы ее еле заметно шевелились, откликаясь эхом на каждое слово. Потом она часто заморгала, и по щекам покатились крупные слезы.

«Господи, ну почему никто не придет и не заберет тебя из этой идиотской больницы? Я понятия не имею, что ты делала той ночью в лесу, но ты не сумасшедшая.» И все же:

В его воображении раздался звук ломающейся кости. Он вздрогнул и призвал на помощь все свое профессиональное равнодушие. Механически, под неотступным взглядом ее больших темных глаз, он позвонил сестре и приказал отвести девушку обратно в палату.

Дождавшись, когда он повесил трубку, Арчин с вопросительным видом дотронулась до блокнота. Он согласно кивнул. Она взяла ручку и начала рисовать. Уже на половине работы он узнал рисунок: карта мира стреугольником и ромбом двух Америк, растянутым массивом Евразии, грушевидной Африкой и Австралией, небрежно обозначенной в нижнем углу скорее из желания продемонстрировать, что она знает о ее существовании, чем для того, чтобы указать точное место.

«Эта девчонка умнее меня в десять раз! Мне ведь и в голову не пришло дать ей в руки атлас и попросить ткнуть пальцем туда, где находится ее родина.» Он вскочил на ноги и бросился к книжной полке в дальнем углу кабинета.

Где-то здесь должна была быть карта или что-нибудь похожее. Он наугад схватил «Климатические и другие экологические факторы в этиологии заболеваний». На внутренней стороне обложки была нарисована карта мира.

Он положил книгу перед Арчин, и она с возгласом восхищения отбросила ставший уже ненужным свой недорисованный чертеж. Палец ее уткнулся в Британские острова.

«Так, по крайней мере она знает, где находится сейчас. А как насчет – откуда?» Уверенный, что вся кипа нерешенных вопросов развалится сейчас от одного удара, он стукнул себя в грудь, затем в карту, надеясь, что она уловит связь ПолАнглия. Затем указал на нее. Она в точности повторила все его движения, но ее палец утыкался точно в ту же точку, что и его: на запад Англии.

Пол вздохнул. Похоже, разум этой девушки работает с перебоями. Он сделал стирающий жест, словно отметая неправильный ответ, и еще раз указал на нее.

Все повторилось, только на этот раз в сопровождении безграничной печали на ее лице.

Пол пожал плечами и отступился. Но сообразительность, которую она проявляла, пусть даже и с перерывами, напомнила ему, что он собирался дать ей невербальный тест. Не дожидаясь, пока придет сестра, он набрал номер Бэрри Тамберлоу.

Явно не желая уходить, девушка поднялась со стула. Казалось, она хочет чем-то привлечь его внимание. Он жестом остановил сестру.

Арчин дотронулась до блокнота и вопросительно мотнула головой. Пол щелкнул пальцами и громко воскликнул:

– Конечно, бери!

Он протянул ей еще и карандаш, и прежде чем уйти вместе с сестрой, она благодарно сжала его руку.

16

Башенные часы отбумкали половину десятого, когда Пол бросил свою сумку на свободное кресло в конференц-зале. Секретарша Холинхеда, благообразная сорокалетняя дама по имени миссис Лаксхем – относительно которой Мирза как-то поинтересовался, чего же ей не хватает, и решил, что семенников[7], – раздавала протоколы прошлого заседания; они холодно поздоровались.

Пол перелистал лежавшие на стуле документы. С облегчением вздохнув, он увидел, что повестка дня короткая, и заседание обещает быть недолгим. Он отодвинул бумаги в сторону и развернул номер местного еженедельника.

Газета выходила по пятницам и провалялась у него дома весь вчерашний день, но он только сейчас удосужился в нее заглянуть. Сегодня утором, заталкивая в себя на ходу завтрак, он вдруг подумал, нет ли там чего-нибудь об Арчин и Фабердауне.

«На первой полосе ничего. Уже хорошо. Но может быть внутри: О, Боже.

Целый подвал.»

Он переломил газету посередине и с упавшим сердцем прочел: «Сумасшедшая женщина напала на коммивояжера». В двух дюймах от заголовка по соседству с нечеткой фотографией рощи была пропечатана заметка, в которой миссис Веденхол призывала родителей оберегать детей от контакта со странными личностями, при этом отмечалось, что главный врач больницы доктор Холинхед никак не прокомментировал происшедшее.

«Хорошо хоть, они не назвали мое имя. Я для них просто психиатр из Чента.» Он поднял глаза – в зал входил еще один участник заседания, доктор Джевел, местный терапевт, работавший в у них в больнице консультантом.

– Доброе утро, Фидлер, – буркнул он, размещая в кресле свое представительное тело. – Вижу, вы читаете про местную сенсацию. Что вы думаете о редакционном комментарии?

Пол раздраженно перевернул страницу. То, что он обнаружил на обороте, оказалось еще хуже.

«Нельзя не посочувствовать несчастному состоянию психических больных: Усилия лучших психологов разбиваются в прах о сложность и ненадежность человеческого мозга: Наш долг перед обществом: Мы должны полностью отдавать себе отчет, что Зверь в Человеке слишком легко может вырваться на свободу…» «Так чего же они от нас хотят? Чтобы мы держали этих несчастных на цепи и грязной соломе? Подождите, пока кто-нибудь из ваших родственников не сойдет с ума. Или вы уверены, что с вами это никогда не случится? Между прочим, я сам…» – Доброе утро, – на этот раз в зал вошел Холинхед в сопровождении старшей сестры Тородей, Ферди Сильвы, сестры Фоден, как предствительницы младшего медперсонала и мистера Чапчека от попечительского совета – относительно последнего у Мирзы была своя теория, как и почему у него расцарапаны щеки – и, наконец, больничного секретаря Прат-Риза, седеющего мужчины, который всю жизнь неуклонно карабкался по административной лестнице и не уставал рассказывать о своем коллеге, который бросил в шестнадцать лет школу и вообще не имел университетского диплома.

– Доктор Рошман просил его извинить, – объявил Холинхед. – Остальные кажется все в сборе?: Да! Перейдем к делу. Вы готовы, мисс Лаксхем?

Секретарша уставила в бумагу карандаш, и Холинхед зашуршал протоколом.

– Протокол заседания от прошлого месяца, состоялся тогда-то, присутствовали те-то и те-то, доктор Бахшад представлял отсутствующего по болезни доктора Сильву, извинения мистера Чапчека, задержавшегося по неотложным причинам, пункт один, протокол предыдущего заседания зачитан придседательствующим и верность его подтверждена присутствующими:

Предоставив словам жужжать где-то в стороне от его ушей, Пол вспомнил, что говорил Мирза по поводу заседания, на котором ему довелось быть вместо лежавшего с температурой Ферди Сильвы.

«Почему бы не сделать один протокол на все случаи жизни, вроде вечного календаря? Ты только представь, сколько сразу освободится времени, особенно того, которое потрачено на выслушивания Холинхеда.» Он спрятал усмешку. Святой Джо не одобрял, когда улыбались во время его выступлений.

Его собственное положение на этом совещании, как и вообще в больнице, было довольно неопределенным. Чент со своими тремя сотнями пациентов разрывался на части между претензиями Холинхеда, желавшего руководить «большой» больницей, и мнением попечительского совета, считавшего ее «малой». Штатное расписание отражало это противоречие.

По случайной ассоциации Пол вспомнил фразу из письма, которое Айрис получила из министерства несколько лет назад. Тогда во время их помоловки, ей неожиданно пришло в голову выяснить, что будет для него лучше – работать в психиатрической или в обычной больнице, и она не долго думая, написала запрос в министерство о перспективах повышения в должности и зарплаты.

«Министерство,» – холодно гласил официальный ответ, – «не располагает информацией о штатных расписаниях и доходах врачей частных клиник.» «Можно повторить еще раз!» Пол нашел тогда письмо, и это вызвало столь бурную ссору, что едва не расторгло помоловку.

«А если бы расторгло? Был бы я сейчас здесь?» Как всегда, воображение тут же подсунуло болезненную картину – ему пришлось бы жить прямо в больнице, долгие бессонные ночи под сводящий с ума скрежещущий бой часов над головой, и так до тех пор, пока нервное истощение не привело бы его к фатальной ошибке, например, к самоубийству пациента, с последующими выводами главного медицинского управления:

Усилием воли Пол вытащил себя из видения и принялся размышлять о том, чем привлекательна его нынешняя должность. В частности, регистратор Чента имел гораздо больше независимости, чем в других, больших по размеру, больницах, потому что в служебной лестнице над ним зиял провал в несколько ступенек. Если только забыть о том, что дополнительные обязанности не отменяли обычной рутинной работы, и все вместе полностью съедало то время, которое он намеревался потратить на учебу.

«Когда у меня последний раз были свободные выходные? Кажется в начале декабря, когда Айрис вместо того, чтобы заняться рождественскими покупками: К черту!

Предположим, работал бы я в Бликхемской больнице: те же двадцать часов в день разбираться с автомобильными авариями, золотушными детьми и проломанными головами алкоголиков…» По крайней мере, хоть сегодня будет возможность посидеть над учебниками – перед уходом из дома он бросил в сумку три книги. Сначала придется посмотреть, как веселятся пациенты, но через час, или даже раньше он уйдет в ординаторскую и будет наслаждаться миром и покоем.

Он бросил взгляд на стенные часы. Половина повестки дня уже благополучно пройдена, а еще нет и десяти. Замечательно: и заседание оказывается короче обычного, и про него до сих пор никто не вспомнил.

– Благодарю вас, – пробормотал Холинхед, ставя галочку против очередного пункта.

– Переходим к номеру десять – разное. Кто-нибудь хочет…

– Я считаю, мы должны обсудить публикацию в еженедельнике, – громко сказал доктор Джевел. – Доктор Фидлер, я вижу, у вас есть копия. Покажите ее председателю, пожалуйста.

Пол нехотя протянул газету Холинхеду. Повисла холодная пауза.

Наконец Холинхед спросил:

– Вы действительно уверены, что нам это пойдет на пользу?

– История наделала много шума, – возразил Джевел. – Некоторые из моих пациентов уже интересовались. Психиатрическая больница и в лучшие времена не самый желанный сосед, а когда происходят подобные события, ситуация обостряется еще сильнее.

Не вставая со стула, Пол подался вперед.

– Доктор Джевел, вы говорите так, словно у нас действительно сбежал больной!

Тогда как вся наша вина лишь в том, что происшествие случилось рядом с больницей, и что рядом нашлись компетентные люди, способные разобраться в чем дело.

«Кажется, я заслужил благодарность святого Джо.» – Боюсь, вы не до конца меня поняли, – сказал Джевел. – Я имел в виду не сам инцидент, а реакцию на него. Не хочу называть имен, но вынужден напомнить, что отношения между Чентом и населением не улучшатся, если мы будем недооценивать вполне законный страх обывателя перед душевнобольными людьми.

Следующие слова вырвались у Пола помимо его воли:

– Это миссис Веденхол вам нажаловалась?

– Доктор Фидлер, прошу вас, – пробормотал Холинхед.

– Не знаю, что вы подоазумеваете под словом «нажаловалась», – с достоинством парировал Джевел, – но миссис Веденхол, безусловно, делает доброе дело, когда проявляет интнрес к этой проблеме, а как мировой судья и уважаемая в этих краях фигура не может не влиять на общественное мнение.

Пол не заметил, как оказался на ногах.

– Тогда позвольте мне сообщить вам то, о чем она умолчала! К вашему сведению, миссис Ведденхол предлагала ни больше ни меньше, как устроить облаву на этого маньяка с волкодавами и ружьями! А маньяком, между прочим, оказалась полутораметровая девушка, не достающая до плеча человеку, на которого якобы напала. Хотите, я приведу ее сюда, чтобы вы сами в этом убедились?

– Вряд ли это необходимо, – повысил голос Холинхед.

Пол сел, весь дрожа не столько от стыда за то, что так необдуманно взорвался, сколько от гнева.

– Прошу меня извинить, доктор Джевел, – но я вынужден согласиться с Фидлером, хотя и не одобряю его манеру выражаться. Однако, данный вопрос – вне компетенции нашего совещания, и я предлагаю прекратить дискуссию. И если нет возражений, закрываю заседание.

Двери зала были открыты. Все еще чувствуя, как его колотит дрожь, Пол вышел на улицу глотнуть свежего воздуха.

«Господи, как мне иногда хочется послать к черту эту больницу и забыть, что я когда-то ее видел!» Дрожащими пальцами он достал из пачки сигарету, и тут ему на глаза попался большой белый «даймлер» с открытой задней дверью, припаркованный неподалеку. К машине шли какие-то люди. Сначала Пол никого из них не узнал, голова его была занята другим. Потом вдруг вспомнил. Он взглянул на часы: почти без четверти одиннадцать, а ровно в одиннадцать он договорился быть в Бликхемской больнице.

Крутанувшись на пятках, Пол увидел спускавшегося по лестнице Ферди Сильву.

– Ферди, сделай одолжение. Ты ведь никуда не уйдешь до ланча?

Пухлый гвианец утвердительно кивнул.

– Посиди за меня, пока я не вернусь, ладно? – дежурство продолжалось от полудня до полудня, и обычно было делом не слишком обременительным, не считая, конечно, выходных.

– Только давай недолго, – с сомнением проговорил Ферди.

– Максимум до двух. – Пол торопливо зашвырнул сумку у окно приемного покоя. – Пусть она там полежит. Миллион благодарностей – когда-нибудь сочтемся.

И он рванулся к воротам как раз вовремя, чтобы перехватить машину, увозившую Арчин на рентген.

17

Протискиваясь мимо санитара, занимавшего пассажирское сиденье, он с облегчением отметил, что машина – вовсе не «спецтранс» для перевозки буйных, а то, что шоферы окрестили прогулочным автобусом: рама-носилки внутри складывалась в обычное сиденье, а при желании ее можно было вообще убрать, чтобы освободить место, например, для инвалидной коляски.

Он обернулся и вгляделся через стекло, отделявшее кабину от медотсека.

В спецтрансе была такая же перегородка, даже побольше, но там она была укреплена толстой решеткой, что напоминало Полу «бентли» миссис Веденхол, превращенный в клетку для ее жутких собак.

В тот момент, когда лицо Пола показалось за стеклом, Арчин радостно подпрыгнула на своем сиденьи. И была тут же водворена на место сидевшей с ней рядом медсестрой – девушкой по фамилии Вудсайд, симпатичной, но слишком высокой, чтобы нравиться мужчинам – почти одного роста с Полом, а в нем было без малого шесть футов. В больнице говорили, что она грубо обращается с пациентами. Пол неодобрительно на нее посмотрел.

Кроме Арчин в машине ехал еще только один пациент – безобидный дурачок по имени Даблингейл. Пол подумал, что надо бы перебраться назад, потому что у санитара рядом с ним оказались уж очень костлявые бедра, но было уже поздно.

Ехали медленнее чем обычно из-за интенсивного движения на дороге – как обычно по субботам, вся округа устремилась в Бликхем за покупками. Пол постоянно оглядывался, наблюдая, как Арчин реагирует на окружающее. Пейзаж трудно было назвать привлекательным: ряд однообразных домиков из красного кирпича, превращенных близостью Йембла в его спальный район сам по себе был довольно уныл, но вдобавок за ним еще торчали мрачные башни многоквартирных домов, мимо которых проходила другая дорога, параллельная той, по которой они ехали. Она вела коротким путем к каким-то замызганым заводикам, свалке, скотному рынку и заброшенной железнодорожной ветке.

У Арчин, однако, вид из окна не вызывал отрицательных эмоций. Только однажды на ее лице появилось выражение, отличное от живого интереса – когда уже перед самой больницей они остановились на светофоре перед мясной лавкой. Некоторое время она смотрела в окно, словно не могла поверить своим глазам, потом судорожно сглотнула, зажмурилась, и просидела так до тех пор, пока машина не сдвинулась с места.

«Ну конечно. История с беконом. Хм: Не просто вегетарианка, а вообще не выносит вида мяса. Что опять наводит на мысль о культурном шоке. Но какой, черт побери, культуры?» Пленку и образцы письма он отправил в университет, но там не сказали, когда ждать заключения экспертов.

Молодой дежурный рентгенкабинета Бликхемской больницы долго извинялся, что из-за пострадавших в автокатастрофе приходится ломать к черту все расписание, но у всех троих были подозрения на перелом черепа, так что Полу и в голову не пришло роптать. Он обреченно оглядел длинную очередь в приемной и вдруг щелкнул пальцами, вспомнив поручение Хоффорда насчет фотографии Арчин.

– Все в порядке, – воскликнул он. – Это даже лучше. Я приведу ее через некоторое время.

– Как вам удобнее, но постарайтесь не позже чем через полчаса, – долгим взглядом дежурный окинул Арчин, закутанную в детское шерстяное пальто. – Надеюсь, ничего серьезного?

– Трудно сказать. Этот несчастный ребенок не говорит по-английски.

– Думаете, травма? Понимаю. Бедняжка! Слишком молода, чтобы сходить с ума, правда?

«Слишком молода, чтобы сходить с ума.» Эти слова крутились у него в голове, как назойливая муха, пока он вел Арчин через больничный двор под внимательным взглядом привезшего их сюда водителя.

Фотомастерская, о которой он говорил Хоффорду, располагалась как раз напротив паркинга, и всю дорогу шофер не сводил с них глаз.

Пол толкнул дверь, и развешанные на веревочках фотографии оживленно запрыгали.

Из-за черной вельветовой шторы выглянул учтивого вида молодой человек.

– Доброе утро, сэр, Харви Самуэлс к вашим услугам., чем могу быть полезен?

Говорил он монотонно и вяло, словно давно устал от всего и от всех.

– Вы делаете срочное фото для паспорта? – спросил Пол.

– Да, сэр. Удираете из страны? – Неискренняя улыбка. – Не обращайте внимания.

Просто маленькая шутка, знаете ли. Для вас или для молодой леди?

– Для нее.

– Три шесть на десять подойдет? Пройдите сюда, пожалуйста, – добавил он, обращаясь к Арчин и отодвигая складки портьеры.

– Боюсь, мне придется идти с ней, – сказал Пол. – Она не понимает по-английски.

На лице Самуэлса мелькнуло удивление.

– Вам нужно фото для британского паспорта, сэр? Я не знаю, подойдут ли они для других.

– Это вообще не для паспорта. Мне просто срочно нужно несколько фотографий.

Самуэлс пожал плечами и отдернул занавеску. Подбадривая Арчин улыбкой, Пол вслед за фотографом вошел в тесную комнатку, уставленную софитами и тремя камерами, направленными на простую железную табуретку. На стене за табуретом был нарисован белый овал, очевидно, для фона.

– Посадите ее сюда, пожалуйста, – сказал Самуэлс, включая прожекторы.

– Не создавайте себе проблем, – предупредил Пол. – Все, что мне нужно, это обычный плоский снимок.

– Сделать из этой леди обычную и плоскую выше моих возможностей, сэр, – ответил Самуэлс так, словно это был давно припасенный комплимент.

Пол попытался усадить Арчин на табурет, но та вдруг испуганно вцепилась в его руку, круглыми глазами уставившись в камеры.

«Не разочаровывай меня, Арчин, ты не боялась магнитофона, так что же беспокоит тебя сейчас?» Он успокаивающе похлопал ее по плечу, и она робко подчинилась. Но испуганное выражение с ее лица не ушло. И поскольку Самуэлс получил инструкции сделать обычный снимок, в таком виде она и отпечаталась на пленке.

«Надеюсь, друзья, родственники, или кто там у нее еще есть, узнают ее даже в таком ошарашенном виде.» Поняв, что дело сделано, она встала у выхода, стараясь держаться поближе к двери и ожидая, пока Пол расплатится и договорится, когда лучше забрать фотографии.

«Неужели она решила, что в нее будут стрелять?» Но когда он открывал дверь, Арчин уже в который раз умудрилась его удивить.

Схватив его за руку, она показала сначала на какую-то фотографию в витрине, потом на свое лицо. Затем открыла рот и вытаращила глаза, явно передразнивая саму себя и то выражение, с которым только что сидела перед камерой. Эта гримаса продержалась на ее лице не дольше секунды и тут же исчезла, сметенная звонким смехом.

«Ты хочешь сказать: я была похожа на круглую дуру!» Посмеиваясь, он повел ее обратно к больнице. Мимо проезжали машины, и Пол автоматически положил руку ей на плечо, удерживая, пока не освободится дорога.

Так же автоматически он забыл убрать руку, когда они шли через больничный двор, и опомнился только тогда, когда увидел шофера, сидящего все на том же месте за рулем машины.

«Вот так зарождаются сплетни. Нельзя этого делать.» Удержать ся тем не менее было трудно. Арчин была так похожа на ребенка, что это разбудило все его родительские инстинкты.

«Если бы только Айрис: Но все это мы уже прошли, а повторять те же аргументы второй раз я не готов.» Когда они появились в рентгенкабинете, дежурный уже собирался идти их искать.

Сестра записала Арчин в журнал, проверила, нет ли на ней сережек или еще чего-нибуть, что может отпечататься на снимке, затем открыла тяжелую железную дверь, над которой висела красная лампочка радиационной опасности.

Из-за плеча Арчин Пол рассмотрел все оборудование: койку, кресло, различные упоры для рук и ног, сам рентгеновский аппарат.

Арчин вдруг резко развернулась.

– Эй, вы куда? – воскликнула сестра, хватая ее за рукав. Резкое змеиное движение, и рука свободна, еще одно, и пальцы впиваются в локоть сестры.

Она взвизгнула и выронила бумаги.

Пол, окаменев от изумления, смог лишь протянуть руки так, словно пытался отгородить Арчин, и глупо проговорить:

– Сейчас, одну минуту:

Но он стоял на ее пути, и этого оказалось достаточно. Одним движением плеча она заставила его потерять равновесие, как пантера в прыжке выбросила вперед тело и ударила кулаком ему прямо в солнечное сплетение.

Он согнулся пополам, чувствуя, как выходит из легких воздух, а она проскочила мимо и выбежала из кабинета.

18

«Больная продемонстрировала немотивированный страх перед рентгеновским оборудованием,» – старательно выводил Пол. – «Таким образом, попытка рентгеноскопии черепа была признана нецелесообразной, поскольку ее неадекватная реакция…» Он положил ручку и закурил, раздумывая, чем бы закончить фразу. Рука сама собой потянулась к точке на животе, куда Арчин ударила с таким устрашающим эффектом.

«Как бы осторожно я это не изложил, кто-нибудь наверняка решит, что она опасна.

Что там было в газете насчет Зверя в Человеке, который вырывается на свободу?» Пола передернуло от мысли о том, сколь тонкая грань отделяла его от действительно серьезных неприятностей. Если бы Арчин удалось затеряться в городской толпе, им бы не было конца: полиция, розыск, скандал на всю округу, вопли об официальном расследовании.

Но он, похоже, легко отделался – девушка не двинулась дальше больничного двора и спокойно дождалась, пока он, шатаясь, не доковылял до нее. Она категорически отказалась вернуться в кабинет, но спокойно залезла обратно в машину и без приключений доехала до Чента.

Тем не менее, замять дело оказалось невозможно. Медсестра из рентгенкабинета пострадала не на шутку – от удара лопнула вена на внутренней стороне локтя, на руке образовался жуткого вида кровоподтек, а сама несчастная девушка потеряла сознание от боли. Поэтому сейчас Арчин находилась в запертом боксе, и Полу пришлось пустить в ход все остатки доверия, которое она к нему питала, чтобы влить в нее солидную дозу успокоительных лекарств. Только что ему сообщили, что она заснула.

«Боже мой, что ее воображение могло увидеть в простом рентгеновском аппарате?

Неужели какую-нибудь адскую машину сумасшедшего ученого из триллера?» Но результат был налицо. Он увидел и испытал на себе все, на что она способна. У Фабердауна не было никаких шансов – с такой тренировкой она запросто могла сломать ему не только руку, но и шею.

«Что, насколько я понимаю, и является доказательством фундаментального расстройства личности. Даже если забыть о ее креветочных размерах, обычная девушка не может до такой степени испугаться людей, чтобы драться, как профессиональный убийца.» Эта мысль заставила его передернуться. Одно дело смотреть боевики по телевизору, где драки больше похожи на балет, и совсем другое оказаться лицом к лицу со смертоносным оружием, пусть даже в обличье миниатюрной и очаровательной девушки.

«Но это только полбеды, если честно. Разве жизнь с Айрис не отучила меня судить о человеке по наружности? Если бы Арчин ходила по больнице с обычным для пациентов опущенным видом, была безразлична к своей внешности, вяла и апатична, если бы не тот живой интерес, который она проявляет ко всему вокруг, я задвинул бы ее в дальний угол сознания и занялся бы работой.» Он решительно взялся за ручку с твердым намерением продолжить отчет. Но слова, на которых он остановился – «неадекватная реакция» – схватили за шиворот его воображение и потащили по одной из знакомых и очень болезненных мировых линий, которые так часто не давали ему покоя.

«Спрашиваю шофера, куда она побежала: «Я не видел, доктор, я как раз нагнулся, чтобы прикурить.» Бегаю, как сумасшедший по улицам и принимаю за Арчин посторонних людей – детей в таких же пальто, женщин с похожими волосами. Сообщаю в полицию – лицо Хоффорда, лицо Холинхеда. «Это серьезное нарушение служебных обязанностей, и я вынужден буду сообщить о нем вышестоящие инстанции.» И объясняю Айрис, когда она вернется, что мне скорее всего придется оставить эту работу.» Ручка в его пальцах сломалась с сухим деревянным звуком. Он глупо уставился на обломки. Видение было настолько мучительным, что он до белизны сжал кулаки; ладони и лицо стали влажными от пота. Он со злостью швырнул сломанную ручку в корзину и достал новую.

«Но это же было еще реальнее, чем стол, комната и окно с видом на закат! Так реально, словно я – другое сознание, смотрящее моими глазами на все это мирное и спокойное благополучие, где нет настоящего Пола Фидлера; словно на каком-то невообразимом изломе мира настоящий я оказался сброшен в цепь непоправимых катастроф и кричит теперь оттуда так страшно, что этот мозг, который у нас один на двоих, думает его мыслями, а не моими.» Трясущимися руками он заставил себя дописать отчет: «:показала, что больная владеет приемами рукопашного боя. Она не противилась возвращению в Чент; однако, я счел целесообразным назначить ей успокоительное, и…» «Будьте вы все прокляты! Два целесообразных на трех строчках!»

Он терпеть не мог больницу по выходным. В эти дни осмысленность, которую будничная суета сотрудников обычно придавала Ченту, сменялась ощущением безнадежной пустоты. Появление и уход врачей и сестер во время ланча – в основном уход – будило в пациентах чувство собственной ущербности, и Пол почти физически ощущал, как запах безысходности бьет ему в нос. Живя вне больницы, он обычно этого не замечал, но во время дежурств, атмосфера действовала на него даже сильнее, потому что он не успевал к ней привыкнуть. И вдобавок к его депрессии, еда по выходным была еще хуже обычного, потому что готовилась загодя, так, чтобы потом ее оставалось только разогреть.

«По крайней мере, у меня будет пара часов, чтобы позаниматься.» Он распахнул дверь в ординаторскую, не рассчитывая там никого увидеть.

Пользуясь любой возможностью, живущие при больнице врачи и сестры исчезали из нее и старались не возвращаться до самого последнего момента. Но к его удивлению прямо напротив двери сидела Натали и пила маленькими глотками чай. Вид у нее был усталый.

– Привет, – сказал он, – ну конечно, ты следишь сегодня за танцами, так?

– Проклятый фарс, – мрачно произнесла она. – Деревенские пляски под магнитофон – музыкантов хоть иногда можно оживить выпивкой. Ладно, я сама ввязалась в это дело, так что нечего жаловаться.

– Как сегодня чай? – спросил Пол, звякнув колокольчиком.

– Вроде ничего. Наверно, забыли сказать девушке, что по субботам можно заваривать старую заварку: Говорят, у тебя неприятности с Арчин.

– Похоже, – нехотя признался он; затем, видя, что она продолжает выжидающе на него смотреть и ничего не говорит, добавил. – Чего ты ждешь, чтобы я показал тебе синяки?

– Прости. Я не хотела. – Натали допила чай и отодвинула чашку в сторону. – Просто у тебя вид какой-то: дерганый.

– Есть из-за чего.

– Из-за чего? – возразила она. – Дергаться из-за больных – попусту тратить время и нервы, тем более, что проблема не в Арчин.

– А в ком же тогда? – резко спросил Пол.

– В тебе самом. Ты слишком увлекся, разве не так? И сегодняшняя история стала для тебя ударом.

– Ты хочешь дать мне совет или просто сочувствуешь?

– Сочувствую, – ответила Натали, не обращая внимания на его раздраженную интонацию. – Но если не возражаешь, могу и посоветовать. Вся больница жужжит, как пчелиный улей, и лучше, если ты услышишь это от меня, чем от Холинхеда.

Правда, что тебя видели в Бликхеме в обнимку с Арчин?

– О, Господи!

– Пол, успокойся. Это закрытое учреждение, и естественно, все помешаны на сексе.

Можешь мне не объяснять, что это был отеческий жест, чтобы успокоить несчастную растерянную девочку. Но если за ним кроется нечто большее, тебе лучше это оставить – ну, хоть для меня.

– Кто тебе сказал?

– Я же говорю, сплетни.

– Меньше бы ты их слушала, – пробурчал Пол и выскочил из комнаты.

Он уже совсем было решил не идти на обед, чтобы не встречаться в пустой столовой с Натали, но потом решил, что это глупо. Он сам виноват, что не сдержался, и обязан извиниться.

Но вышло так, что Натали, чтобы успеть к началу танцев, пообедала раньше. Они столкнулись в дверях, и ему пришлось уложить запланированные извинения в несколько торопливых слов. Тем не менее она приняла их вполне благосклонно.

Поедая в одиночестве обед, он размышлял о ее словах насчет того, что больница помешана на сексе. Здесь не было преувеличения: то обстоятельство, что физическая близость немыслима, потому что во всем Ченте невозможно найти место, чтобы уединиться даже на короткое время, делало сексуальность не только главной причиной раздраженности всех пациентов, кроме разве что самых дряхлых, но и неисчерпаемым источником слухов и скандалов.

Как несколько дней назад в «Иголке», Пол тоскливо подумал, какие, интересно, еще сплетни ходят по больнице о нем самом.

«Танцы. Рождественские танцы. Единственный раз, когда Айрис заходила в это здание дальше кабинета Холинхеда. Неужели они смогли так глубоко заглянуть ей в душу, что догадались о моих проблемах? Весь изюм ушел из нас тогда, когда я понял, что она по-прежнему не хочет иметь детей, и что это ее вполне устраивает:

Но кому, как не психиатру, знать, что если что-то ушло с поверхности, оно не обязательно ушло из сознания. Может с этим еще можно что-то сделать.» Он еще некоторое время повозился с этой мыслью, вспоминая так расстроившее его предположение Мирзы. Затем попытался отгнать ее в сторону, но сегодня все словно сговорились помешать ему в этом, взять хотя бы спектакль, который устроили пациентки из своих приготовлений к унылой пародии на веселье и ухаживание.

Большую часть времени отделенные от мужчин, они давно перестали обращать внимание на свою внешность, танцам же всегда предшествовало возбужденное прихорашивание, переодевание из повседневного платья в праздничное, доставаемое столь редко, что оно смогло не впитать в себя дух того тотального разрушения, отпечаток которого лежал на всем, что больные принесли с собой из внешнего мира, ну и разумеется, косметика. Даже самые равнодушные ко всему пациентки не удерживались, чтобы хоть слегка не прикоснуться к пудре и не поводить вокруг рта помадой.

Результат был устрашающ, особенно для какой-нибудь миссис Ченсери, которая в шестьдесят пять лет считала себя молоденькой девушкой, способной укладывать мужчин штабелями одним только движением своих нарисованных глаз.

Танцы проводились в большой женской гостиной, украшенной по такому случаю лентами серпантина и вазами с ранними цветами. Идея заключалась в том, чтобы дать женщинам почувствовать себя хозяйками вечеринки. Стол накрыли белой скатертью и расставили на нем чай, кофе и легкие напитки.

Когда Пол вошел в зал, пациенты-мужчины еще только начали собираться, но магнитофон уже изображал какую-то музыку, и в центре топталось несколько пар.

Среди прочих молодой Рилли старательно водил по кругу сестру Вудсайд, на лице которой застыла стеклянная и очень ответственная улыбка.

Магнитофон играл что-то вполне современное, позже, чтобы доставить удовольствие пожилым пациентам, музыка сменится сентиментальными балладами под духовой оркестр, а закончится все, как всегда, беспорядочными плясками и пением под аккомпанимент сверхчестолюбивого слесаря Либермана.

«Интересно, насколько серьезно они к этому относятся?» Этот вопрос вертелся у него в голове, пока он обменивался приветствиями с больными, пробираясь к столу, чтобы взять стакан апельсинового сока. Ни высочайшее покровительство Холинхеда, который заглянет позже, чтобы «почтить своим присутствием», ни цивильная одежда сестер вместо белых крахмальных халатов, ни горстка посетителей, то ли друзей персонала, то ли родственников больных, то ли просто старых кляч, вознамерившихся сделать благородный жест – не прибавит веселья этому вымученному действу.

«Кого, только мы обманываем?»

Мысль улетучилась в одно мгновение. Сквозь просвет в группе толпящихся у дальней стены женщин он неожиданно заметил более чем знакомую фигурку, которая, вытянув шею, с любопытством наблюдала за танцорами.

«О, господи, неужели Либерман опять взялся за свои фокусы? Она же должна быль заперта в боксе!»

19

Магнитофон издал трубный звук, возвещая конец мелодии. Сестра Вудсайд заметалась по залу, не зная, как избавиться от Рили, оглядела собрание и тут заметила Арчин. Сердитое выражение исказило ее симпатичное лицо, и она решительно направилась к девушке.

– Сестра! – прошипел Пол. Он успел догнать ее несколькими длинными шагами.

– Что?.. А, это вы, доктор. – Изящным движением сестра Вудсайд откинула назад светлые волосы. Она была несомненно хороша сегодня – в черном платье с красными полосами, скрадывавшем ее габариты Юноны. – Я думала, эта девушка Арчин должна быть в боксе.

– Должна. Только не надо устраивать суматоху. Расспросите, пожалуйста, вокруг, может кто-то помог ей выбраться.

Он с неудовольствием заметил на себе пристальный взгляд Рили. Когда сестра отправилась выполнять поручение, Рили перехватил ее по дороге, приглашая на очередной танец; та отказалась, видимо слишком резко, и он, нарочито громко топая, направился к столу.

«Надеюсь, он не станет устраивать сцен.» Пол определенно сочувствовал Рили. Обстановка, из которой он попал в больницу, целенаправленно делала из него гомосексуалиста – он был единственным ребенком сверхдеспотичной матери, которая видела в подругах сына лишь угрозу своей власти над ним. Это давление, которому Рили сопротивлялся с восхищавшим Пола упорством, довело его однажды до того, что он избил свою мать, разгромил ее квартиру, после чего и был доставлен в Чент – вполне обоснованно, поскольку к тому времени оказался действительно невменяем. Но сейчас, когда мать была далеко, он быстро поправлялся, и Пол надеялся, что скоро сможет выпустить его на свободу.

Тем не менее, нрав у парня был ужасным.

В зал хлынул новый поток пациентов-мужчин под бдительным присмотром Олифанта, одетого по такому случаю в синий костюм и красный галстук.

Некоторые больные, чтобы скрыть смущение – своими манерами они напоминали подростков, впервые пришедших на танцы, – принялись преувеличенно радушно здороваться с Полом, так что ему с трудом удалось от них отделаться, и выслушать отчет сестры Вудсайд.

– Доктор, кажется, она выбралась сама. Никто не разрешал ей открывать дверь, и я не представляю, чтобы это мог сделать кто-то из пациентов.

– Придется проверить бокс, – вздохнул Пол.

В пустой женской палате царил разгром, словно на корабле, откуда в панике бежали пассажиры: скомканая одежда на кроватях и в шкафах, брошенные в спешке косметика, зеркала и расчески, все вещи – в таком виде, будто их хозяева дематериализовались в тот момент, когда держали их в руках.

Как и другие боксы, тот, в котором находилась Арчин, запирался старомодным замком, врезанным прямо в дерево и закрытым изнутри толстой металлической пластинкой. Краска на двери стараниями буйных больных давно уже облупилась, так что невозможно было понять, когда и как последний раз пытались открыть дверь.

Пол пожал плечами.

– Что ж, она выбралась наружу, и нам вряд ли удастся затащить ее обратно. После утреннего представления я, по крайней мере, не стал бы этим заниматься. Нужно только следить за нею, пока не закончатся танцы. Она накачана транквилизаторами, так что вряд ли у нас будут проблемы.

Однако возвращался он в зал с дурным предчувствием. Арчин стояла там же, где и раньше. Правда, теперь ее заметил еще и Рили, который вполне обоснованно решил, что она гораздо привлекательнее прочих женщин, и настойчиво пытался пригласить на танец. Из его усилий ничего не вышло, зрители захихикали над неудачей, и это явно вывело его из себя.

«Бедняга. Кто, кроме сестер, годится ему в партнеры? Большинство молодых девушек здесь – с врожденным идиотизмом и не могут даже толком держаться на ногах.» С мрачным видом Рили оставил свои попытки, заметил сестру Вудсайд и направился к ней. Та хотела было ускользнуть, но встретив молящий взгляд Пола, со вздохом протянула Рили руку.

Через некоторое время Пол заключил, что Арчин просто интересно наблюдать за танцами, и что ее вполне можно предоставить самой себе. Он обогнул зал, подошел к магнитофону, и здесь, после унылого топтания с каким-то пожилым пациентом, к нему присоединилась Натали.

– Спасибо, что выбрался, Пол, – пробормотала она. – Еще полчаса, и все будет в порядке. Двадцать пар уже вовсю танцуют, скоро и остальные разойдутся.

– Мирза не собирался?

– Нет, после Рождества он на танцы не ходит, и я, честно говоря, рада.

– Почему?

– Женщины чуть не устроили из-за него драку. Тебя что, при этом не было?

– М-м: нет. Айрис уговорила уйти пораньше.

Натали кивнула.

– Мирза слишком красив, в этом вся беда. И, между прочим, прекрасный танцор:

Обещал заглянуть Холинхед. Будет с минуты на минуту.

К ним подошел какой-то мужчина и робко пригласил Натали на танец. Она кивнула Полу и ушла.

Некоторое время он просто стоял, не в силах заставить себя сделать необходимое – станцевать несколько танцев с разными женщинами. Минут через десять их почтил своим присутствием Холинхед, как они это между собой называли; он перебросился несколькими фразами с персоналом, но до пациентов не снизошел. Пол наблюдал за его появлением из противоположного угла зала, когда к нему подошла сестра Уэллс, нескладная даже в нарядном платье с голубыми розами.

– Телефон, доктор Фидлер. Ваша жена. Пройдите, пожалуйста, в ближайший кабинет.

«Айрис? Что ей понадобилось в субботу?» Недоумевая, он зашел в кабинет, закрыл дверь, чтобы не так громко звучала музыка, и поднял трубку.

– Айрис? – нейтрально сказал он.

– Что ты там делаешь? Я звоню домой, и никто не отвечает. Что у вас за шум?

– Танцы для пациентов.

– А-а. Слушай, забери меня отсюда.

– Что? Ты где?

– Умираю от холода на Бликхемском вокзале.

– Ну: может ты возьмешь такси?

– Слушай, не путай меня со своими больными, – язвительно откликнулась Айрис. – Если бы я могла попасть домой, я бы давно там была. Но я уезжала от Берты и Мэг в такой спешке, что забыла ключи.

Пол почувствовал пустоту где-то под ребрами.

«Вообще-то, наверное, можно. Натали прикроет, хотя очень не хочется ее просить.

Можно сгонять в Бликхем, отвезти ее домой и вернуться обратно – все это займет минут сорок. Но: черт побери, у меня нет ни малейшего желания.» – Пол, ты где? – резко спросила Айрис.

– Да, конечно: Понимаешь, это не очень удобно. Я сегодня дежурю.

– Без тебя – ну никак. – Слова ее были полны сарказма. – Большое дело.

Можно подумать, ты из врача превратился в пациента, так крепко они тебя там держат.

«О, Господи! Не хватало только, чтобы она узнала: Нет, просто глупая шутка. Но что делать, ехать или нет?» – Ты бы хоть предупредила заранее:

– Я сама не знала до четырех часов.

«Какая-то ужасная пустота в голове. Я могу придумать слова, но не могу их выразить. То, что я хочу сказать…» Дверь кабинета вдруг с треском распахнулась, и на пороге, тяжело дыша, возникла сестра Уэллс.

– Доктор, быстро!

– Что? – Пол закрыл рукой трубку.

– Рили. Беда.

– Сейчас, – быстро сказал он, и добавил в телефон. – Дорогая, тут неприятности.

Не вешай трубку, я сейчас вернусь.

– Не надо, – продребезжала Айрис. – В крайнем случае, разобью окно.

– Прости, я должен бежать.

Он положил трубку на стол, рассчитывая продолжить разговор, но короткие гудки неслись за ним вслед, пока он бежал от кабинета до зала.

«Теперь будет скандал, и я, как всегда, окажусь виноват, хотя, если бы знал, что она приедет, легко мог поменяться с кем-нибудь дежурствами…» Но все личные проблемы испарились в тот миг, когда он вошел в зал, где совсем недавно мирно шли танцы. Картина была четкой, как на фотографии.

Больные и сестры испуганно жались к стенам, и только две фигуры оставались в центре комнаты: сестра Вудсайд и Рили. Лицо девушки было белым, как мел.

«Не удивительно.»

Потому что Рили взял со стола бутылку, отбил дно и теперь стоял, выставив вперед зазубренный край.

Движение возобновилось. Натали выключила магнитофон. Сестра Вудсайд попыталась сделать шаг назад, но угрожающий взмах бутылкой заставил ее вновь замереть на месте. Олифант и несколько других санитаров стали пробираться среди застывших пациентов, надеясь выйти из поля зрения Рили и схватить его сзади. Но он разгадал маневр и принялся поворачиваться вслед за ними, описывая дугу, в центре которой находилась несчастная сестра.

Словно загипнотизированная, она поворачивалась тоже, оставаясь все время к нему лицом.

– Что случилось? – шепотом спросил Пол сестру Уэллс, стоявшую рядом, вцепившись зубами в костяшки пальцев.

– Кажется, он хотел ее поцеловать, а она не позволила, – пробормотала сестра Уэллс. – Потом он заорал, что все равно ее заставит, схватил эту бутылку, а я побежала за вами.

Пол быстро обвел глазами комнату.

– Доктор Холинхед ушел?

– Несколько минут назад. Кто-то за ним побежал, но, наверно, уже поздно.

«Значит, я.»

Мысль была ледяной; она замораживала время. Из неимоверного далека он услышал вкрадчивый голос Рили:

– Решайся, милая, или я сделаю так, что больше никто не захочет тебя поцеловать.

Пол набрал в легкие побольше воздуха, подал Олифанту знак следовать за собой, и не чувствуя ничего, кроме фантастической обреченности, выступил на середину зала.

– Рили! – громко позвал он и с нелепым облегчением отметил, что слово прзвучало нормально, не тонко и не визгливо. – Довольно! Положи бутылку и вымети отсюда весь этот мусор, который ты набросал! – На последние слова его вдохновил хруст бутылочных осколков под ногами.

Его вмешательство сломало гипноз, и сестра Вудсайд вдруг закатила глаза, побелела еще больше и безвольно повалилась на пол.

– Боитесь? – с издевкой проговорил Рили и развернулся к Полу, блестя зажатыми в руках стеклянными зазубринами. – Боитесь сумасшедших придурков!

Мы ползаем перед вами на карачках, а вы все это время ссыте от страха.

Давай, покажи, на что ты годишься! А куда делся наш великий Холинхед?

«Нужно как-то его схватить. Ничего другого не остается. Неужели, кроме меня некому? Ну, же кто-нибудь! Нет, только я…» Натали за спиной Рили сделала неуверенный шаг. Ему вдруг стало стыдно, что он до сих пор стоит на месте, и ноги сами двинулись вперед. Пользуясь тем, что внимание Рили было приковано к Полу, Олифант сделал резкое движение, вытаясь выхватить бутылку. Но он действовал слишком медленно.

Рили увернулся, взмахнул рукой – и по пальцам Олифанта побежали красные капли.

Пол вскрикнул и бросился на Рили. Он хотел схватить его за правую, вооруженную бутылкой руку, но промахнулся, и понял это, только когда оказался слишком близко. Отчаянным движением он вцепился в его одежду.

Левая рука намертво держалась за рукав чуть выше локтя, но Рили был слишком силен – сердце бухнуло и куда-то пропало, а зазубренный край бутылки, словно дрожащий раскрытый рот пиявки, навис прямо у Пола над глазами, бесконечный, как туннель. У него было несколько секунд, чтобы приготовиться к боли, и он еще подумал со странным равнодушием, что ослепнет.

«Вот мы и соединимся с тем другим Полом Фидлером, а видения станут жизнью. Я всегда знал, что это когда-нибудь случится.» Пол зажмурил глаза в последней детской надежде, что если не видеть обломанный край бутылки, он исчезнет.

К его изумлению боли не было. Вместо этого раздался звук бьющегося стекла – бутылки об пол, затем глухой удар – упал Рили. И вопль – Рили схватился левой рукой за правую.

Пол открыл глаза. Все были на тех же местах: Олифант, Натали, сестра Уэллс. Пол смотрел не на них. Он видел только стоящую над распростертым Рили маленькую решительную фигурку Арчин, которая только что сделала: что-то: так, что он остался жив.

20

Потом всё более-менее успокоилось.

Рили накачали успокоительными и заперли в боксе, после чего попытались сделать вид, что ничего не произошло, и продолжить танцы, но идея, разумеется, была абсурдной. Пациенты с воодушевлением обменивались сплетнями, и это вызывало у Пола почти физическое отвращение. В конце концов он, все еще передергиавясь от пережитого ужаса, распорядился отправить всех спать. Но и это оказалось не таким простым делом – самым возбужденным пришлось выдать по дополнительной порции транквилизаторов.

Обиднее всего, что нарушили традицию, согласно которой вечер должен был завершиться сентиментальной песенкой в исполнении Либермана. Он, надувшись, уселся в углу, вытянув обиженное лицо так, что оно стало похоже на его скрипку, и упорно не реагировал на все попытки вытащить его оттуда, пока два санитара попросту не унесли его на руках в палату.

Сестра Вудсайд, придя в себя, извергла содержимое желудка прямо посреди зала – к истерической радости пациентов. Но Пол этого не видел. Он осматривал Рили, не в силах понять, что Арчин с ним такого сделала. На правой руке, за которую он схватился с таким жутким воплем, не было никаких следов, если не считать царапин, которые он заработал, катаясь по полу среди битого стекла. И только совершенно случайно Пол заметил под лопаткой небольшой кровоподтек, как раз по размеру пальца Арчин.

Неуклюже вывернув руку, он дотянулся до соответствующей точки у себя на спине и обнаружил, что там проходит весьма чувствительный нерв.

«Господи, и где же она умудрилась так хорошо выучить анатомию. Полдюйма в сторону – и палец безо всяких последствий уткнулся бы в кость.» Но как бы то ни было, именно болевой шок заставил Рили выпустить бутылку.

«И сохранил мне глаза, а то и жизнь. Вот только как теперь выразить благодарность?» Словами или без них, но попытаться было необходимо; однако, отослав Рили, он узнал, что Арчин без лишнего шума вернулась к себе в бокс. Он заглянул в смотровое окно, увидел, что она лежит в постели, свет погашен, и решил, что не стоит ее беспокоить.

Он еще некоторое время посидел с Натали в ординаторской, поддерживая пустячный разговор, во время которого одна-единственная мысль не выходила у него из головы: только позавчера, вопреки уговорам Олифанта, он распорядился перевести Рили из буйного, и теперь именно из-за Рили у Олифанта оказалась порезана рука.

Рана пустяковая, но сам факт многозначителен.

Когда Натали ушла спать, от открыл учебник и тупо уставился в страницу.

Уходило время и сигареты, а его мозг упорно отказывался воспринимать написанное.

Никогда прежде он не был так близок к гибели. Но его пугала не смерть.

Сегодня утром ему уже приходила в голову чудная мысль о другом, в чем-то даже более реальном Поле Фидлере, попавшем в момент одного из кризисов на иную, катастрофическую линию жизни: теперь именно реальный опыт этого «второго я» вызывает в его воображении столь живые картины. Пол Фидлер в мире, где он уже умер, был непостижим для Пола Фидлера, еще живого и дышащего.

Но Пол Фидлер ослепший, безнадежно стонущий сквозь кровавую маску:

Он машинально вытянул руки перед собой, словно хотел удостовериться, что видит их. Потом резко встряхнулся, вытащил свое непослушное сознание обратно в настоящее и опять тупо уставился в учебник.

«Ладно. Допустим, я настоял, чтобы Арчин все-таки заперли в боксе; кроме нее, никто бы не остановил Рили. Предположим, Натали не уговорила меня остаться на танцах до перерыва, и я ушел раньше, как и собирался: кому бы тогда пришлось драться с Рили – самой Натали или кому-то из сестер? Стала бы Арчин спасать кого-то другого?» Эти вопросы были слишком отстраненными, чтобы вызвать соответствующие видения, и не затрагивали его непосредственно. Тем не менее, они вертелись у него в голове с тупым занудливым постоянством, и книга оставалась открытой все на той же странице.

Полночный кланг-клинк часов стал последней каплей.

– К чертовой матери! – крикнул он и хлопнул книгой по столу.

– Что за:? Пол! Ну и вид у тебя!

Мирза, должно быть, оказался на лестничной площадке и собирался входить к себе в комнату. Привлеченный шумом, он просунул голову в дверь.

– У нас тут было ЧП на танцах, – виновато объяснил Пол. – Рили бросился на меня с разбитой бутылкой.

– Что?! Еще бы тут не побледнеть! Сейчас что-нибудь придумаем.

Мирза взял со стола две пустых чашки и исчез. Из его комнаты донеслось бульканье; затем он вернулся, и на стенках чашек дрожали свежие капли.

– Вот то, что тебе нужно, – быстро проговорил он, протягивая Полу одну, на три пальца заполненную виски.

– Не знал, что ты пьешь, – неуклюже пошутил Пол, однако принял чашку с нетерпеливой благодарностью.

– Ну конечно, меня с детства пугали алкоголем, однако учили думать своей головой, вот я и думаю, что тебе надо выпить. Садись и рассказывай дяде Мирзе все, как на духу.

Запинаясь и путаясь, Пол подчинился. Мирза внимательно слушал. В самом конце рассказа он вскочил на ноги.

– Это ты из-за часов так громко ругался?

Пол кивнул.

– Ясно. Слушать их всю ночь – как раз то, что тебе нужно. Это твоя сумка?

Забирай и уходи.

– Но :

– Я сегодня дежурю, а не ты. Вот с этой самой минуты. И вали побыстрее, пока я добрый.

«Боже, храни Мирзу. Хотя не знаю, что лучше, ругаться дома с Айрис или не спать в больнице…» Фонари не горели вдоль всей улицы; местная власть в приступе экономии решила выключать их в полночь. Разворачиваясь перед домом, он приглушил свет фар. Все окна были темны.

«Может отложить до утра, пока она спит? Лечь в гостиной на диване?» Он неслышно подошел к двери. Как Айрис попала в дом? Разбитых окон не видно.

Наверно он не закрыл кухонную дверь; он очень торопился утром.

Пол едва успел повесить на вешалку плащ, когда зажегся свет, и Айрис появилась на лестнице в короткой прозрачной пижаме.

– Ну, – сказала она. – Как же твое важное дежурство?

Жмурясь от яркого света, Пол растерянно смотрел на нее. Почему-то за время отсутствия он зрительно представлял ее только при полном параде и косметике; и сейчас ее лицо, вычищенное перед сном и лоснящееся от какого-то ночного крема, казалось ему лицом посторонней женщины с тем же именем. Он ответил:

– Я сказал Мирзе, что ты приехала, и он вызвался подежурить вместо меня.

– Кому сказал? – Она спустилась с последних ступенек, обхватив себя руками, словно хотела закрыться от его взгляда.

«Как там говорил Мирза: «очаровательная, но неприветливая«: Не уверен, что «очаровательная» подходящее слово. Хорошенькая, да : наверно.» С опозданием, но он все же ответил на ее вопрос.

– Моему другу пакистанцу, которого ты так грубо тогда встретила.

Она застыла на месте. Возможно, она собиралась поцеловать его и не выяснять подробности, но такой ответ менял дело.

– Если бы я знала, какая встреча ждет меня дома, я бы вообще не приезжала! Битый час проторчать на вокзале, а когда, наконец, дозвонилась, ты не только не приехал, но даже не соизволил поговорить и убежал к своим драгоценным психам!

– Но ты же как-то добралась до дома? – огрызнулся Пол. – Наверное, как следует поискала и нашла ключи!

– Ничего подобного! Мы с таксистом обошли дом, и увидели, что кухонная дверь не заперта. Кто хочешь заходи и бери все, что угодно.

«Не лежит у меня душа. И нет сил грести против течения.» Пол повернулся и упал в кресло.

– Прости, что разочаровываю, – устало сказал он, – но я не могу ругаться. Я только что еле увернулся от сумасшедшего с битой бутылкой в руке.

– Что?

– То, что слышишь. Он угрожал сестре. Именно поэтому я убежал от телефона, и именно поэтому, не собираюсь извиняться за то, что не забрал тебя с вокзала.

– Ты серьезно? – спросила она совсем другим голосом.

– Нет. Это я так шучу. Я провел прекрасный вечер, и сам не понимаю, почему до сих пор не визжу от восторга.

– Дорогой, ну я же не знала, – произнесла Айрис после паузы. Она стала неуверенно приближаться, вглядываясь в его отчужденное лицо. – Господи, это ужасно: Послушай: ах: Берти Пэрсон дала мне с собой бутылку водки.

Хочешь?

«Я сам не знаю, чего хочу. Только выйти. Остановите мир, я сойду.» Равнодушный ко всему, он сидел в кресле, сумев заставить себя только зажечь сигарету, пока она бегала в спальню за халатом и наливала в стаканы водку.

– Кто это был?

– Парень по имени Рили. Я думал, он уже поправляется, последнее время с ним все было в порядке. Я ошибся.

– Как это получилось? – Она вложила ему в руку стакан, потом сняла с соседнего кресла подушку и устроилась у его ног, помешивая угли в камине, который разожгла, наверное, когда приехала.

– Он хотел поцеловать сестру. Сестру Вудсайд. Ты видела ее на рождественских танцах. Симпатичная, но очень высокая, почти с меня ростом.

Она положила кочергу и теперь сидела, обхватив руками колени. Голубые глаза, не отрываясь смотрели на Пола, большие и влажные.

– Наверно, это очень противно.

– Противно! – он коротко рассмеялся. – Ты когда-нибудь видела битую бутылку перед глазами?

– Расскажи, как все было, – настойчиво сказала она, прижимаясь к его ноге.

«Откуда это неожиданное волнение? Я не видел тебя такой уже почти год!» Автоматически, пока рассказывал всю историю, он проанализировал причину и проклял свою профессию, которая заставила его это сделать.

«А ведь это тебя возбуждает. Кровь бегает быстрее. Мысль о том, как Рили заставлял сестру Вудсайд себя поцеловать… ты дышишь часто и с легким хрипом. Я же слышу.» Он опрокинул в рот остатки водки и грубо сунул руку в вырез ее халата, нащупывая пальцами сосок. Прикосновение заставило ее напрячься и задрожать. Он швырнул окурок в камин и сполз с кресла на пол.

– Пол… – сказала она, но слова захлебнулись в волосах, которые из-за его движений упали ей на лицо.

– Молчи, – проговорил он, проводя губами по ее шее. – Я не видел тебя две недели, еще два дюйма, и не увидел бы никогда вообще. А теперь я хочу это отметить.

– Но я…

Губы ее еще пытались протестовать, а руки сами срывали с него одежду.

«Господи. Женаты четыре года, почти пять, и выяснить это после того, как меня чуть не убили.» Это была его последняя мысль, прежде чем он полностью отдался толчкам ее тела под собой.

21

Воскресный день выдался прохладным и по-весеннему солнечным, они с Айрис съездили в Ладло, а на обратном пути с удовольствием пообедали в Корнминстере.

Другой Пол Фидлер держался на расстоянии; здесь, среди просыпающейся от зимней летаргии природы, мысли о смерти и слепоте уходили, отгоняемые свежей зеленью на деревьях и солнечными бликами над живыми изгородями.

Но когда Пол пришел в понедельник на работу, «второе я» вернулось и прочно поселилось где-то на краю сознания. Мобилизовав всю свою волю, он разгреб до удобоваримых пропорций накопившиеся дела и только тогда позволил себе взяться за то, что занимало все его мысли: что делать с Арчин, чтобы хоть как-то отблагодарить ее за все, чем он ей обязан.

Он достал блокнот и стал набрасывать нечто, получившее грандиозное название «Проект Арчин». Почти тотчас зазвонил телефон.

Досадуя на помеху, он снял трубку.

– Это Барри Тимберлоу, – произнес голос. – Вы, кажется, меня искали. Я звонил в субботу, но вас не застал.

«Ну, конечно, я сорвался в Бликхем и совсем о нем забыл.» – Мне нужна небольшая консультация, – сказал Пол. – У нас есть больная, которая совершенно не говорит по-английски, а я хочу измерить ее коэффициент интеллекта.

Несколько секунд в трубке было тихо.

– Понимаете, – сказал, наконец, Тимберлоу, – это не совсем по моей специальности. Я знаю, как оценивать интеллект у детей, потому что это часть моего… гм… арсенала, но… Вы имеете в виду взрослую больную?

– Да.

Тимберлоу пощелкал языком.

– М-да… Ага! Похоже, вы все-таки обратились по адресу. Я был недавно на конгрессе и прихватил оттуда материалы об тестах на коэффициент интеллекта для глухонемых взрослых. Там должны быть какие-то подходящие невербальные таблицы:

Есть. Корреляция коэффициента g различных методов тестирования с полностью исключенной вербальной составляющей. Это должно подойти.

– Идеально, – согласился Пол.

– Тогда я их вам одолжу на время, – пообещал Тимберлоу и повесил трубку.

Пол, довольный, вернулся к прерванному занятию.

Для начала он решил перечислить все известные ему факты в том порядке, в котором они проявлялись, как сыщик из детективного романа собирает воедино улики. В результате картина может и прояснится, но пока он чувствовал себя совершенно сбитым с толку.

«Она спокойно переносит магнитофон, но боится фотокамер. И, господи, что так напугало ее в обычном рентгенаппарате?» Он исписал три страницы, затем вернулся к началу и стал составлять к каждому пункту список каких-либо действий, которые могли бы дать ответ на поставленные вопросы. Снова зазвонил телефон, и он, вздохнув, снял трубку.

– Доктор Фидлер? Моя фамилия Шумахер. Вы посылали нам ленту и образцы письма одной из ваших больных.

– Да, да… – Пол подался вперед. – Вы определили язык?

– Ммм… Боюсь, что нет. Но я понял из вашего письма, что информация нужна срочно, и решил сообщить, как идут дела. Видите ли, ваши материалы свалились на меня очень неожиданно, я как раз был в субботу на работе, когда они прибыли. Я забрал образцы письма домой – с ними, понимаете, легче разобраться, чем с лентой, устных языков, знаете ли, несколько тысяч – и я проштудировал весь «Алфавит» Дирингера, это самое полное исследование, и, знаете, ничего не нашел – Вы уверены?

– Я могу, конечно, предположить, что Дирингер что-то пропустил, но это представляется мне маловероятным. По способу написания букв это отдаленно напоминает руническое письмо, но звуковые детерминанты, взятые отдельно, однозначно не позволяют отнести его к рунической системе.

– Странно, – сказал Пол.

– Да-да, очень странно. – Шумахер замялся. – Не принимайте, пожалуйста, мои слова за окончательный приговор. Я сделаю все, что смогу: дам послушать ленту всем, кто может быть полезен, и, если ничего не получится, сделаю транскрипцию и отправлю в Лондон, в лабораторию фонетики. Но, вы знаете, мне пришла в голову любопытная мысль: если эти материалы получены от душевнобольной женщины, может быть, это искусственный язык?

– Я думал об этом, – сказал Пол. Краем глаза он заметил, что дверь кабинета приоткрылась, и нетерпеливо махнул рукой, приказывая посетителю подождать. – Но, мне кажется, придумать абсолютно новый язык невозможно.

– Вы правы. Такое изобретение неизбежно несло бы на себе следы: гм:

лингвистических пристрастий автора. Знаете, в конце прошлого века была история, когда одна французская девушка объявила, что общается телепатическим образом с марсианами, и долго морочила всем голову, пока один филолог не доказал, что она говорит отнюдь не по-марсиански, а на испорченном варианте своего родного французского. Тем не менее, я был бы вам очень признателен, если бы вы выяснили точно, что мы не тратим время и силы на то, что она высосала из своего пальца.

Пол пообещал сделать все, что сможет, и телефон наконец умолк.

Обернувшись, он обнаружил, что посетителем, которого он так опрометчиво заставил ждать, был доктор Элсоп.

– Простите, ради Бога! – воскликнул он.

Элсоп отмахнулся от его извинений.

– Я понял, что-то важное: о чем это, кстати?

Пол коротко рассказал о «Проекте Арчин» и протянул Элсопу блокнот.

– Весьма основательно, – благодушно одобрил консультант. – Некоторых вещей я не понимаю, но, видимо, потому, что мы еще о них не говорили. Что еще за рентгенаппарат?

– Спасибо, что напомнили. Чуть было не пропустил. – Пол взял блокнот и дописал:

«Знание анатомии, карате или других приемов рукопашного боя». Потом описал Элсопу субботние события в Блакхемской больнице и на танцах.

– Да, такую полезную личность лучше иметь в друзьях, – пробормотал Элсоп. – Вопрос, как вам удается удержать ее здесь, если вы не можете с ней разговаривать?

– Вообще-то она пытается учить английский.

– Всерьез или для того, чтобы привлечь к себе внимание?

– Всерьез, насколько я понимаю.

– Тогда это становится интересно : Можно посмотреть еще? Спасибо. – Элсоп быстро пробежал глазами все три страницы. – Вы весьма детально все описали. Что вы собираетесь с этим делать – статью, или серию?

«Лечить девушку.»

Но вслух Пол сказал совсем другое:

– Пока рано судить.

– Очень разумно. Вы всегда можете рассчитывать на мой совет. Я давно ждал, когда вы, наконец проявите честолюбие и перестанете тонуть в повседлевной рутине – рад, что не ошибся.

Следующие слова Пол выбирал очень осторожно.

– За что я был бы вам очень признателен, так это за небольшую поддержку. Если вдруг возникнут трудности с какими-то моими просьбами, о дополнительном оборудовании, например. Доктор Холинхед:

– Не продолжайте, – улыбнулся Элсоп. – Иначе это будет нарушением субординации.

Но можете на меня рассчитывать.

Он хлопнул ладонями по столу.

– Займемся все же делом. У меня большой прием в клинике, так что опаздывать нельзя. Кстати, я уезжаю на выходные в Лондон и хотел бы захватить понедельник тоже – надо поговорить с издателем. Не могли бы вы провести вместо меня прием?

«Прогресс!»

Все время, пока они беседовали с пациентами, как это было на сегодня запланировано, Элсоп с интересом поглядывал на Пола. И едва за последним больным из пожарного списка закрылась дверь, он наклонился к его уху и конфиденциально прошептал:

– Вы ничего не говорили, молодой коллега, я сам догадался. Ваша жена приехала. Я прав?

Несколько секунд Пол ошеломленно молчал, потом изобразил на лице кривоватую ухмылку, на что консультант радостно фыркнул, удовлетворенный своей проницательностью.

У Элсопа были еще какие-то дела до приема в клинике, и он попросил Пола приехать к нему в Бликхем позже. Довольный впечатлением, которое произвел сегодня на консультанта, Пол вернулся к себе в кабинет и занялся обычными делами, не думая больше о несчастьях, которые могли на него свалиться.

До тех пор пока не зазвонил телефон, и голос Холинхеда не ворвался в его ухо, грохоча, словно айсберг, раскалываюшийся на части в штормовом море.

– Фидлер? Немедленно ко мне!

22

Пол резко захлопнул за собой дверь и без приглашения сел. Холинхед неодобрительно насупился и принял свою излюбленную позу директора школы, расположив локти на ручках кресла и переплетя пальцы.

– Мне доложили, Фидлер, что за последние дни вы совершили несколько грубейших профессиональных ошибок. Мне редко приходится дважды в неделю объявлять выговор одному и тому же сотруднику, да еще занимающему столь ответственную должность.

Когда дело касается младшего персонала, которому не хватает опыта, это еще можно понять, но для вас подобные вещи абсолютно недопустимы.

Пол непонимающе смотрел на него.

«Может, Айрис была права. Может, я действительно не гожусь для этой работы. Но что делать, если психиатры бывают еще более сумасшедшими, чем их пациенты!» Совершенно позабыв правила общения с Холинхедом, в которых он проявил такое мастерство прошлый раз, Пол сказал:

– Не понимаю, о чем вы.

– Мне не нравится ваши манеры, Фидлер, – рявкнул Холинхед.

– А мне не нравятся ваши обвинения. Либо объясните, в чем дело, либо извинитесь.

Слова повисли в воздухе, словно дым. Пол почти физически ощущал, как гнев кипятит кислоту в его желудке так, что она вот-вот вырвется наружу.

– Вы будете отрицать, – Холинхед заговорил свистящим шепотом, – что именно вы дали указание перевести Рили из буйного отделения, и что именно это ваше распоряжение привело к тому, что одна из моих сестер чудом избежала смерти?

«Господи. Как мне это вынести? Получите: «Ваша жена вернулась.» Терапевтическое значение оргазма. Двусмысленно, зато убедительно.» – Вы знакомы с анамнезом Рили?

– Что? Фидлер, в мои обязанности входит изучение историй болезни всех, кто попадает в Чент!

– Тогда вы не могли пропустить пункт о гомосексуальных наклонностях, которые играют такую важную роль в его случае. Он прилагает героические усилия, чтобы вернуться к нормальной ориентации, но в его возрасте он все еще девственник, просто потому, что не имел возможности установить нормальные отношения с девушками, что закончилось импотенцией. Держа его под замком, мы только усугубляем проблему, потому что лишаем его даже простого общения с женщинами. Я настаиваю на переводе и сделаю это завтра же, если будет возможность, более того из-за этого решения, я рисковал собственной жизнью. Это вам не забыли сообщить?

– По-вашему, сестра должна была целоваться с ним посреди зала?

– По крайней мере, не делать того, что она сделала, – не давать ему понять, что он ей неприятен. Она оттолкнула его с таким ужасом, словно он собирался ее изнасиловать. Он на это не способен, как нам известно. Ему нужно было только, чтобы окружающие видели в нем мужчину и тем самым подтвердили его нормальность.

Доктор Элсоп обратил мое внимание на работу одного шведского психиатра, в которой тот исследует связь между сексуальностью и преступностью, и этот случай прекрасно подтверждает его концепцию.

Произнося эту тираду, Пол сумел взять себя в руки. Последнюю фразу он сказал весьма учтивым тоном, что, по общему мнению, действовало на Холинхеда неотразимо, и надеялся, что смог вернуть обратно завоеванную территорию. Теперь все зависело от того, что имелось в виду под второй профессиональной ошибкой.

«Мне никогда не добиться его симпатии, но Божьей помощью, он станет бояться меня раньше, чем я уберусь из этой мерзкой дыры.» – Факт остается фактом, – произнес Холинхед, однако уже с гораздо меньшим апломбом, – ЧП на танцах так же мало подтверждает вашу теорию по поводу Рили, как происшествие в Бликхемском рентгенкабинете вашу же теорию насчет девушки, которую вы решили назвать Арчин. Сестра серьезно ранена.

– Сделать ей рентгеновский снимок посоветовал не кто иной, как доктор Элсоп. Я принял все меры предосторожности, включая то, что перед рентгенкабинетом отвел ее к фотографу, как просил инспектор Хоффорд – я рассчитывал, что непонятная, но безопасная процедура подготовит ее, и она сможет так же спокойно перенести рентген.

– И вместо этого выяснилось, что она не только не склонна к сотрудничеству, но и просто опасна!

– Но в тот же вечер она проявила не только склонность к сотрудничеству, но и недюжинную храбрость. – Пол бросил взгляд на часы и продолжил, не дав Холинхеду себя перебить. – Я должен встретиться с доктором Элсопом в его клинике, но у меня есть еще несколько минут, и я могу изложить вам проект, который мы разработали сегодня утром. Мы предполагаем провести всесторонний анализ поведения Арчин с целью устранить имеющиеся противоречия в…

Когда он выходил из кабинета, его била дрожь. Он пропустил ланч, и сейчас должен был на ходу заглотить свою порцию, чтобы не опоздать в клинику. И все-таки он победил. О профессиональных ошибках больше не было сказано ни слова.

Однако, разговором дело не закончится. Он не питал иллюзий насчет того, какую цену придется заплатить за победу над Холинхедом. До сегодняшнего дня неприязнь главврача была абстрактной; он любил, когда подчиненные ему льстили, и в этом смысле относился к Полу даже лучше, чем к Мирзе.

После этого же разговора все менялось. Полчаса назад Пол вступил на арену больничной политики и сделал при этом заявку на собственную линию.

Поглощенный мрачными мыслями, он приехал в клинику на пять минут раньше назначенного времени.

Элсоп разбирал оставшиеся после недельной давности приема записи; взглянув на Пола, он воскликнул:

– Привет, куда делось ваше прекрасное настроение?

– Улетучилось, – кисло ответил Пол. – Стараниями доктора Холинхеда.

– Ждете, чтобы я вас расспрашивал? Говорите самое худшее.

Он выслушал Пола, рассудительно покачивая головой.

– Придется последить за собой, – заключил Элсоп. – Уступите немного в случае Рили, например; быть все время правым – лучший способ усугубить ситуацию.

Тактика, мой юный коллега, происходит от слова такт. Стратегия, однако, у вас верная, и если вы будете ее придерживаться, надолго отобьете у своего начальника желание открывать на вас рот. Договорились?

Не дожидаясь ответа, он сменил тему.

– Один вопрос пришел мне в голову, как только я выехал за ворота. После того, как Арчин ударила сестру, как ей могли позволить идти на танцы?

Почему ее не заперли в боксе?

Пол почувствовал озноб в позвоночнике, словно кто-то провел у него по спине холодной мокрой рукой.

«На чем висела моя жизнь? На нитке, волосе, паутине?» – Знаете, это начисто вылетело у меня из головы. Ее заперли в боксе, и мы до сих пор не знаем, как она оттуда выбралась.

– Как говорил папа Фрейд, – усмехнулся Элсоп, – не позволяйте счастливому избавлению скрыть от себя потенциально значимые факты. – Он неожиданно рассмеялся. – И не позволяйте ему увести вас по ложному следу, вроде того, который только что пришел мне в голову.

– Что?

– К какой профессии вы отнесли бы более чем симпатичную молодую женщину, которая – а) владеет приемами рукопашного боя, и б) умеет отпирать неотпираемые замки. В любом сериале, она непременно окажется чьим-нибудь секретным агентом. Все, время уходит. Попросите сестру позвать первого пациента.

23

В углу бормотал телевизор, и сероватый свет экрана играл на лице Айрис.

Пол уже давно научился работать, не обращая внимания на говорящий ящик.

Сидя за кривоногим столиком и подперев руками голову, он листал досье Арчин, пытаясь разобраться в очередной порции несуразностей.

Подробный анализ лишь малой их части займет не меньше месяца, из каждой выведется какая-нибудь гипотеза, и все они заведут в тупик. Группа крови, к примеру, у нее AB – и без того самая редкая – плюс отрицательный резус, что свидетельствует об уникальном сочетании генов, что и так ясно, если просто посмотреть на ее лицо, в котором эпикантическая складка мирно уживается с абсолютно европейскими чертами.

Но смысла во всем этом нагромождении он не видел.

Он так глубоко задумался, что, когда Айрис вдруг заговорила, поначалу не обратил внимания, приняв ее слова за телевизионную болтовню. Потом откликнулся.

– Прости, что ты сказала?

– То, что программа сегодня ужасная, – Айрис пожала плечами. – Чем ты так занят?

Что-то для диплома?

– Нет, это история одной нашей больной; ее нашли в лесу недалеко от Йембла.

«Полуправда: когда-нибудь я попадусь и в эту ловушку. Почему-то кажется, что Айрис будет неприятно узнать, что Арчин – та самая девушка, которая спасла меня от Рили. Я уже собрал целый склад полуправд-полусекретов.» – По-моему, это безобразие – они заваливают тебя работой, – сказала Айрис.

– Я сам вызвался.

– Господи, неужели тебе мало диплома?

– Пригодится. Мы разработали этот проект вместе с доктором Элсопом, консультантом.

«Волшебное слово.»

– О! – включился интерес. – Теперь я вспоминаю, ты говорил, что он предлагал тебе писать статью. Это…?

– Вполне возможно.

«Если только у меня хватит ума разобраться.» – А что особенного в этой больной?

– Ну, боюсь, это слишком специальные вещи.

– Ты всегда так говоришь, – Айрис надулась. – Почему ты никогда не рассказываешь о работе? Я, конечно, не училась медицине, но не настолько же глупа, чтобы закрывать от меня половину своей жизни.

«Все это мы проходили. Стоп: у нас была очень неплохая встреча. Давай попробуем подольше продержаться на этом настроении.» Упрощая до невозможности, он пустился в объяснения и говорил, пока Айрис не стала красноречиво зевать; тогда он прервал себя на полуслове и предложил пойти спать, на что получил в ответ выразительную улыбку.

– Мне нравится слушать о твоей работе, – сказала она. – Я, конечно не все поняла, но очень интересно.

Пол постарался скрыть горечь.

Заклинания. Вот что ты вилишь в моих рассказах, и ведь не только ты.

Волшебные слова, которыми из душ одержимых изгоняют бесов. Только нет тут никакой магии.

Просто: ремесло. Закручивание гаек и болтов. Берем обломки личности и собираем из них, что получится, да еще стараемся, чтобы покрепче держалось.

Но объяснять ей не хотелось – на часах было двадцать минут двенадцатого. Он оставил ее слова без ответа, ласково улыбнулся и, обняв двумя руками, уткнулся носом в шею.

Она высвободилась и быстро прошептала:

– Сейчас, милый, я только заскочу в ванную.

И неожиданно ярко, как удар молнии:

«О Господи! Та ночь после танцев, когда Мирза отправил меня домой.

Первый раз, единственный раз за все время, я не слышал этого «заскочу в ванную».» Он сжал кулаки, словно боясь выпустить наружу поднимающееся изнутри ликование.

Где-то далеко, в глубине его сознания голос разума пытался возразить, что шансы на самом деле очень малы, но его заглушал шум крови в ушах.

«Если только, если только: Господи, пусть это будет правда. Пусть это будут двойняшки.» И пьяный от еще не наступившей радости, он взлетел вслед за Айрис по лестнице.

В начале семейной жизни Пол не меньше Айрис старался избежать зачатия. Ее отец был еще жив, и хотя она рассчитывала унаследовать почти все его деньги, да и тогда уже имела кое-что, оставленное дедом, все же неразумно было при его зарплате новоиспеченного врача заводить ребенка. Столь ответственное мероприятие следовало отложить до того, как он получит, ну, скажем, должность регистратора.

Постепенно, однако, видя, что Айрис отказывается даже просто говорить об их будущих детях, он заподозрил у нее какое-то психическое предубеждение против материнства и почему-то решил, что разговоры смогут его разблокировать. Это было ошибкой. Результатом стала первая и самая тяжелая из всей череды отвратительных сцен, во время которых она кричала, что он обращается с ней, не как с женой, а как с домашним психом. Раз или два у него возникало подозрение, что Айрис, как и он сам, хранит какую-то тайну, но потом эту идею отверг.

Нет… она просто не хотела взваливать на себя заботы, которыми дети всегда награждают своих родителей.

Если бы она просто боялась родов, Пол был готов усыновить ребенка; опыт подсказывал ему, что на личность куда сильнее влияет на воспитание, чем хромосомы. Но чужой ребенок привлекал Айрис еще меньше, чем собственный.

Наконец он смирился и признал то, что Мирза со свойственной ему проницательностью назвал «хочет тобой командовать». Довольно мягко сказано.

В действительности суррогатом ребенка для Айрис стал он сам. Руководя его карьерой, она давала выход инстинктам, которые в нормальной ситуации направлялись бы на сына или дочь.

Парадоксально, но это открытие – запоздалое, поскольку признать его означало дать самолюбию ощутимый щелчок, – указывало выход. Он мог теперь действительно относиться к ней как к пациентке, которую можно лечить. Но все его намеки, зонды и маневры так и не не смогли выбить ни одного кирпича в стене, которой она себя окружила.

Сейчас ему на помощь приходил случай. Прогноз был неутешительным: шок, отвращение, слезы, но Пол оптимистично надеялся, что Айрис примирится с fait accompli[8], несмотря на то, что он так и не смог убедить ее пойти на это сознательно.

Почему-то он вспомнил смешное определение, которое Мирза дал нежелательной беременности: fetus accompli[9].

Если повезет, он его получит. Но Айрис он не сказал ни слова.

«Господи. Какая же брешь в моей душе заделана навязчивым желанием стать отцом? Я вдруг почувствовал себя сверхчеловеком. Завали меня работой – и я скажу: давай еще; принеси полный ящик бумаг – я разбросаю их, как ураган; дай мне самый трудный учебник – все теории сами заскочат мне в голову; приведи безнадежного больного – и я не стану тратить время на раздумья, я доберусь до сути, и даю один против десяти, что сделаю это с первого раза.

Сопливый Эл будет визжать от восторга, и даже Холинхед сменит свою вечно кислую мину!» Тем не менее, и это приходилось признать честно, приподнятое настроение не давало ему сил перейти от мечтаний к действиям – он все откладывал разговор с Айрис точно так, как когда-то отодвигал в сторону признание в своей давней болезни до тех пор, пока оно не потеряло всякий смысл.

24

Зазвонил телефон.

– Доктор, с вами хочет поговорить инспектор Хоффорд, – сказал оператор, – Минутку.

«О, боги. Неужели это конец арьергардным боям за Арчин, когда я все откладывал приговор? Я не стану писать, что она сумасшедшая. И мне плевать на всех этих экспертов, которые в один голос кричат, будто ее языка не существует – черт возьми, она нормальнее половины умников в этом мусорном ящике. Пусть пишет кто-нибудь еще. А я не буду.» Он так рассердился, что не сразу понял, что Хоффорд говорит прямо противоположное тому, что он собирался услышать.

– Доброе уторо, доктор. Знаете, вы были правы насчет Фабердауна!

– Я… что? Не может быть! Как вы узнали?

– Он не дурак выпить, и вчера вечером надрался в том кабаке, куда любит заходить мой констебль Эдвардс. Он еще станет настоящим детективом, этот парень.

Фабердаун трепался, сколько комиссионных он потерял из-за своей сломанной руки, пока кто-то не спросил, как это случилось, а он: гм: стал жаловаться на девушку.

Сказал, что она показалась ему такой маленькой и беспомощной, вот он и решил, что запросто с ней справится.

Пол, волнуясь, ловил каждое слово.

– Ну вот, Эдвардс оприходовал его как только закрылся паб. Не самая простая процедура, но обошлось без проблем. Он зажал Фабердауна в угол и объяснил, что если он не оставит это дело, то судить будут не девушку, а его. И сегодня утром он явился ко мне и не знал, куда девать глаза. Он хочет спустить дело на тормозах, потому что это нехорошо судиться с бедной крошкой, у которой, к тому же, не все дома.

– Передайте Эдвардсу мою огромную благодарность.

«Блаженны алчущие бед, ибо получат они их на голову свою!» Пол, посмеиваясь, повесил трубку. Его уже начинало беспокоить то, как переменилось его настроение после появления Арчин – он хорошо помнил, как раньше ерундовая перестановка мебели вгоняла его в необъяснимую панику.

Сейчас все поворачивалось совсем иначе, и он почти поверил, что ухватил за хвост волшебную силу, которой подчинялись даже не зависящие от него события, вроде этой истории с Фабердауном.

Дверь затряслась, как будто в нее лупили ногой, и в кабинет ворвался посыльный, с большой картонной коробкой руках.

– Доброе утро, док. Вам посылка.

Бросив взгляд на адрес, Пол понял, что это то, что он давно ждал: материалы для тестов, описанные в статье, которую прислал ему Тамберлоу.

Он открыл коробку. Нашел среди оберточной бумаги инструкцию, бегло ее просмотрел и решил, что написана она весьма понятно. Он прошел в свое время через множество тестов, правда, больше в роли испытуемого, и, несмотря на то, что не проводил их уже несколько лет, проблем не предвидел.

«Хорошо же составлено! Коррелятивные таблицы, сравнительные факторы, список стандартных отклонений: Да с этим надо будет поиграть. Когда?» Он достал расписание.

«Если начать в час тридцать. Весь набор плюс рисовальный тест займут около часа; значит осмотр в два тридцать отодвигается на полчаса, потом…» Он быстро перечеркал расписание, позвонил по соответствующим номерам, потом на склад и попросил прислать ему секундомер – засекать время ответов. После чего распорядился ровно в половине второго привести Арчин к нему в кабинет.

Наскоро проглотив ланч, он поймал сестру Дэвис, и та с готовностью согласилась помочь протестировать Арчин. Девушка оказалась очень понятлива, и Полу не пришлось долго объяснять, что от нее требуется.

Он предложил ей сигарету и закурил сам – нервы были слишком напряжены, – потом вдруг, поддавшись неожиданному импульсу, спросил:

– Сестра, эта девушка Арчин здесь уже довольно давно. Что вы о ней думаете?

Ямочки на щеках сестры Дэвис стали заметно глубже.

– Она странная, доктор. И какая-то неправильная.

– Что вы имеете в виду?

– Все, что с нею происходит, как-то между собой связано, вы понимаете меня?

Пол задумался.

– Вы считаете, что она все-таки больна?

– Что за смешной вопрос!

– Дайте смешной ответ, – быстро сказал Пол.

– Я не знаю ответа, доктор. Но: Ладно, попробую. По-моему, она какая-то чужая.

Не сумасшедшая – чужая.

Раздался стук в дверь, и сестра Фоден привела Арчин точно в тот момент, когда часы наверху прозвякали полвторого.

Пока она, как всегда осторожно, усаживалась за специально приготовленный для тестов стол, Пол внимательно рассматривал загадочную девушку.

«Осторожна, да. Но не перепугана. Возможно поняла, что ей не желают зла: Сестра Дэвис говорит, что она чужая. Господи, но чья же тогда?» Он уже получил заключение филологов насчет ее языка. Они так и не смогли ничего распознать; фонетически он отдаленно напоминал угро-финскую группу, письмо – руническую, но ни один из экспертов не решился назвать этот язык. Толку от них в результате оказалось не больше, чем от доктора Джевела, когда тот, ничтоже сумняшеся, заявил, что эпикантическая складка на ее веках является признаком монголоидного идиотизма.

«Монголоиды склонны к болезням и рано умирают, а эта девушка более чем жива, и мне не нужны некакие тесты, чтобы понять, что она не идиотка.» – Добрый день, Пол, – сказала она, старательно выговаривая каждый звук.

Слова прозвучали почти без акцента и сильно отличались от ее первых неуклюжих попыток говорить по-английски.

– Добрый день, – ответил он.

– Что мы сегодня делали? – Язык старательно поворачивался во рту так, словно она на ходу останавливала его и заставляла двигаться по-другому. – Нет, что мы сегодня будем делать?

«Видимо, ей не хватает слов. Она старается запоминать их идиоматически.» – Очень хорошо, – одобрил он. Но тем не менее объяснять ей словами, что он планировал, было бы пустой тратой времени. Проще показать на примере.

Однако он продолжал говорить все время, пока демонстрировал первый тест – на распознавание геометрических форм, больше подходящий сообразительным детям или отсталым подросткам.

– Когда я скажу «старт», ты должна будешь вложить карточки в отверстия так, чтобы совпадало по форме.

Она выполнила это ерундовое задание так быстро, что не стоило даже засекать время. Пол перешел к более сложному варианту, когда нужно было сложить из кусков разной формы цветную картинку. Сестра Дэвис, молча сидевшая в дальнем углу кабинета, отметила в специальном листе время.

Пол ожидал, что первые признаки затруднений появятся у Арчин, когда дело дойдет до обратной цветовой последовательности – теста, в котором нужно восстановить фигуру, используя карточки контрастных цветов. Но она ухватила суть так быстро, что сестра Дэвис едва успела нажать кнопку секундомера.

«Черт возьми, можно не смотреть в инструкцию – она бьет все рекорды.» Он повернулся, чтобы достать из коробки следующий набор: тест Пассалонга, дальний родственник хорошо известной детской головоломки, где за определенное время нужно восстановить разрезанный на куски квадрат.

Вернувшись к столу, он обраружил, что Арчин выкладывает из кусочков картона, оставшихся от предыдущего теста, забавные фигурки мужчины и женщины.

Подняв на него глаза, она рассмеялась, смахнула в сторону свою мозаику и наклонилась вперед, чтобы заняться Пассалонгом. Он выждал некоторое время, потом решив, что она поняла, что от нее требуется, скомандовал начинать.

Она некоторое время сидела, не прикасаясь к тесту, так, что он уже подумал, что надо повторить объяснение. Но как только он собрался это сделать, Арчин вдруг встрепенулась и несколькими быстрыми экономными движениями сложила картинку.

Насколько он мог судить, она выбрала самый рациональный путь, причем с первого раза, не перекладывая заново.

«Она движется к отметке 150. Может, даже немного выше.» Дальше шел последовательно-осязательный тест: разложить наощупь карточки в том же порядке, в каком показывает экзаменатор. Сначала всего четыре. Потом больше.

Когда она безошибочно справилась с семью, прилагавшимися к этому тесту, Пол не устоял перед искушением и добавил еще две из другого набора. Арчин так же быстро и без единой ошибки расправилась со всеми девятью.

«Я сам даже близко не могу сравняться с ее способностями!» Вздохнув, Пол достал из коробки последний набор. Если она так же легко справится и с этими заданиями, придется искать усложненные, а они уже без слов наверняка не обходятся.

Последняя группа тестов призвана была проверить распознавание образов: сначала простое сравнение, потом задачи на понимание топологической идентичности, включая инверсию, зеркальное отражения и деформацию, и к концу шли действительно сложные – такие, за которые Пол сам бы не вдруг взялся, основанные скорее на аналогиях, чем на идентичности.

Здесь наконец-то нашлось несколько задач, с которыми она не справилась, но они были среди самых трудных, и Арчин приняла совершенно правильное решение, отставив их в сторону, раз не смогла додуматься сразу, так что закончила задание в положенное время.

«А ведь ей это нравится. Посмотри, как сверкают глаза.» Что ж: Оставался один тест, слишком субъективный на его взгляд, но по мнению экспертов адекватно коррелирующий с коэффициентом g. Он дал ей лист бумаги, карандаш, убедился, что она понимает слово «рисовать» и попросил изобразить человека.

Пока она занималась рисунком, Пол подошел к окну – посмотреть таблицу, в которую сестра Дэвис записывала время. Он сравнил результаты с нормативами и ошеломленно покачал головой.

– Что-нибудь не так, доктор? – озабоченно спросила сестра.

– Если бы, – буркнул Пол. – Было б не так жалко держать ее в Ченте.

– У нее ведь очень хорошие результаты, правда?

Пол кисло усмехнулся.

– Она уложилась по времени почти во всех тестах, значит, набрала почти сто восемьдесят баллов. И это бессмысленно. Один мой профессор говорил, что тест на коэффициент интеллекта достоверен до ста двадцати, сомнителен до ста пятидесяти и смешон выше, потому что объект тестирования может оказаться умнее автора. Но время, кажется, истекло.

Сестра Дэвис подошла к Арчин и заглягула ей через плечо. Через секунду она весело рассмеялась.

– Поздравляю, доктор. У вас теперь будет, что повесить на стену!

Пол недоуменно уставился на рисунок Арчин. Сестра Дэвис была права. Он держал в руках один из самых искусных карандашных портретов, которые когда-либо видел, и изображен на этом портрете был он сам.

25

Боярышниковая изгородь, видневшаяся из окна ординаторской, расцвела так густо, что казалась заметенной снегом. Глядя на нее, Пол размышлял о двух главных своих проблемах – Арчин и Айрис.

После демонстрации своих незаурядных способностей Арчин стала для него еще загадочнее. Поведение ее в последнее время было вполне разумным, и срывов вроде того, когда она набросилась на медсестру в Бликхемской больнице, больше не случалось, если не считать легкой ссоры с новой санитаркой, которая вопреки всем вокруг известному вегетарианству Арчин и распоряжению Пола пыталась заставить ее есть тушеное мясо. Это наводило на мысль, что сестра Дэвис дала девушке самую верную характеристику – чужая.

С другой стороны, ее успехи в английском были столь ошеломляющими, что Пол засомневался, действительно ли она учит его впервые. В голову приходили две возможности: она могла вспоминать забытое или просто притворяться. Второй вариант казался менее вероятным. Шумахер твердо стоял на том, что никто не в состоянии изобрести совершенно новый язык так, чтобы филологи не распознали подделку. Однако нельзя было забывать о ее без преувеличения гениальных результатах во всех без исключения тестах; возможно, человеку со столь выдающимися способностями это и под силу.

Откладывать разговор с Айрис становилось все труднее. Сталкиваясь с неизбежностью, Пол чувствовал все меньше и меньше уверенности в том, что ему удастся примирить Айрис с беременностью. Ему нужно было сейчас любое подтверждение своих сил, и он надеялся получить его, разгадав головоломку Арчин.

Она быстро набирала словарь, после чего должна была, наконец, рассказать, хотя бы приблизительно, о своем происхождении. Он постоянно спрашивал ее об этом, раздражаясь все сильнее из-за ее уверток, и сегодня почти окончательно уверился, что она лжет, когда заявляет, что ей не хватает слов.

Он уже почти собрался поймать ее за руку, но в последний момент призвал на помощь все свое профессиональное самообладание и сообразил, что эта ложь может быть вызвана какой-то глубокой психической травмой. Ему стало стыдно, что он чуть не сорвал зло на больной за то, в чем она не виновата, и в чем не могла ему помочь. Из всех врачей Чента кому, как не бывшему сумасшедшему Полу Фидлеру, понять весь ужас этой беспомощности.

Он отпустил ее в палату, и едва дождавшись, когда он останется один, очередное катастрофическое видение схватило его мертвой хваткой: из-за того, что он накричал на нее, Арчин теряет к нему доверие, вообще отказывается общаться с врачами и погружается в глубокую апатию, которая не оставляет ей никакой надежды выбраться когда-нибудь из Чента. Это настолько вывело его из равновесия, что он почувствовал, что не может больше работать, и раньше времени отправился за своей порцией чая с бисквитами.

Торопиться не стоило. Он это понимал. Лучше всего подождать, когда Арчин почувствует, что способна без затруднений высказывать свои мысли и начнет бегло говорить, но предсказать, когда это произойдет, не мог никто, включая ее саму.

По контрасту, плод в чреве Айрис созревал неуклонно, в полном соответствии с законами биологии, и он мог назвать неделю, если не день, когда ему предстоит появиться на свет.

Зная это, он все же не мог заставить себя предпринять какие-то шаги.

Все его мысли занимала Арчин, и он постоянно натыкался на нее, когда проходил по больнице. Сестра Уэллс подарила ей портфель с оторванной ручкой из шкафа, в котором без дела валялись невостребованные родственниками вещи умерших; она прикрутила из проволоки новую ручку и теперь повсюду таскала этот портфель с собой. В нем хранились вещи, которые она насобирала по всей больнице, и которые были призваны помочь ей определиться в этом мире: блокнот и карандаш, детский словарь с картинками, дешевый атлас в мягкой обложке, альбом для рисования, который он купил для нее, когда, поддавшись импульсу, решил последовать совету сестры Дэвис и поехал в Бликхем заказывать рамку для портрета, который она тогда нарисовала. Сейчас портрет красовался на стене его кабинета; увидев его впервые, Арчин от радости повисла у Пола на шее.

Пару раз он просил разрешения посмотреть содержимое ее портфеля, но даже атлас, который очаровал ее сильнее всего, судя по тому, что все страницы оказались испещрены ее забавными остроконечными буквами, не стал тем ключом, которым он надеялся открыть железную дверь ее защиты. На просьбу показать, где находится ее дом, Пол неизменно получал прежний ответ – палец утыкался в окрестности Чента.

«А что если она росла в полной изоляции? Вроде Каспара Хаузера[10] – какой-нибудь сумасшедший гений держал ее взаперти и учил разговаривать на языке, который сам выдумал:? Нет, это абсурд. Тогда у нее была бы агорафобия. Но в этом ровно столько же смысла, сколько в любой другой гипотезе.» Когда пациентам по расписанию полагался дневной отдых, в больнице включали радио. Кроме того, в каждой гостиной стояли телевизоры с заблокированными ручками, чтобы больные не могли сами переключать каналы.

Пол считал эту меру излишней, но не хотел из-за такого пустяка пускаться в споры. Он наблюдал за реакцией Арчин. Музыка приводила ее в замешательство независимо от того, что играли – симфонический концерт или современные песенки, но разговорную речь она ловила с жадностью. Телевизором она пользовалалась как учебным пособием, особенно когда речь сопровождалась надписями – рекламные объявления, спортивные результаты, и так далее: это давало ей звуко-буквенный ключ. Тем не менее само содержание передач ее пугало, словно открывавшийся в них мир будил в ее сознании какие-то странные и тяжелые фантазии.

Накануне вечером Пол дежурил и, обходя палаты, наткнулся на группу женщин, которые смотрели по телевизору какую-то политическую программу.

Речь в ней шла о биржевых играх, внешней политике и о сбежавшем из тюрьмы опасном рецидивисте.

Арчин стояла чуть в стороне от других – ей почти всегда приходилось смотреть телевизор стоя: из-за своего маленького роста она могла видеть, что показывают, только с первого ряда, а там обычно усаживались пациенты-старожилы, считавшие это своим законным правом. Незаметный в тени, Пол некоторое время наблюдал за нею, надеясь, что что-нибудь в ее поведении подскажет ему решение загадки.

Биржевая сводка и последовавшее за ней интервью не произвели на нее особого впечатления, она только повторяла одними губами знакомые слова.

Вполне разумно.

Диктор переключился на внешнюю политику, стали показывать репортаж из Вьетнама:

солдаты, поливающие из огнеметов соломенные хижины, вертолет, преследующий бегушего через рисовое поле человека, тот же человек на земле, сраженный пулеметной очередью, беженцы с детьми, бредущие по грязной дороге. Эти кадры потрясли Арчин; она смотрела, не отрываясь, закусив нижнюю губу.

Только это ничего не значит, подумал Пол. Такие кадры должны выводить из равновесия всех нормальных людей. Он уже собрался тихолько выскользнуть из комнаты, когда начался последний сюжет.

Сначала она ничего не поняла, но постепенно смысл происходящего стал до нее доходить – репортер показывал, каким именно образом человек убежал из тюрьмы; фотографии толстых стен с колючей проволокой, рассказы охранников – все это потрясло ее настолько, что она не смогла больше смотреть и отчернулась от экрана. Поворачиваясь, она заметила Пола, и на мгновение ее глаза встретились с его.

Они были полны слез.

– Привет, Пол, – воскликнул Мирза, одновременно звеня в колокольчик; несмотря на то, что прошло уже несколько недель, начальство не удосужилось заказать электрику нормальный звонок. – Что-то ты сегодня не прыгаешь от радости. Как Айрис?

– Ох – спасибо, хорошо.

– Рад слышать, – Мирза на время замолчал, пока Лил ставила на стол чай, затем продолжил. – Ну, если кто-то и испортил тебе настроение, так уж точно не вторая дама твоего сердца. Арчин делает заметные успехи, верно?

– И да, и нет: – пожал плечами Пол, – хотя, конечно, она продвигается быстрее, чем я ожидал.

– С чего тогда депрессия? Опять Святой Джо?

– Нет. – Пол виновато улыбнулся. – Наверно, я просто не привык, что что-то может идти хорошо. Холинхед, наконец, оставил меня в покое, Элсоп вроде доволен, работа идет нормально – я должен быть на седьмом небе. Но ведь чем лучше идут дела сейчас, тем хуже будет потом, когда они испортятся.

– Более пессимистичной философии я не слышал, – пробормотал Мирза, размешивая чай и чуть слышно позвякивая ложечкой.

Пол колебался. Он уже раскрыл было рот, чтобы рассказать Мирзе об Айрис и заодно попросить совета. Больше ему не к кому было обратиться, и он был уверен, что пакистанец его поймет. Но в любое время комната могла наполниться народом, а он не хотел, чтобы по обрывкам фраз кто-нибудь догадался о его гнетущем секрете.

Он нашел компромисное решение.

– Выпьем перед обедом, Мирза? Мы забросили этот обычай с тех пор, как Айрис вернулась домой.

– С удовольствием, – кивнул Мирза, – Только не перед обедом, мне придется сегодня задержаться. Давай после?

Пол мысленно подбросил монету. Домашние вечера наедине с Айрис постепенно превращались для него в пытку, потому что при каждом взгляде он невольно выискивал подтверждения ее состояния. Он был уверен, что срок ее месячных давно прошел, но она молчала, а сам он не знал, как завести разговор. С другой стороны, как бы ни хотелось ему поговорить с Мирзой, если он заявит, что собрался идти куда-то один, скандал неминуем.

– Приведи Айрис в «Иголку» часам к девяти, – прервал его колебания Мирза.

– Ну:

– Вы можете натолкнуться на меня случайно. Думаю, немного холодной вежливости ей не повредит. Ну как?

«Все лучше, чем сидеть дома.»

– Хорошо. В девять.

Айрис обрадовалась предложению сходить выпить, возможно, потому, предположил Пол, что это отвлечет ее от собственных тревог. Однако, еще до того, как Мирза «случайно на них наткнулся», она впала в меланхолию и на все вопросы отвечала односложно.

Наконец, появился пакистанец, и Пол насторожился, ожидая продолжения спектакля, который она устроила, когда он пригласил Мирзу домой. Сейчас, однако, ей явно не хватало на это энергии, и он с некоторым удивлением понял, что та реакция не была автоматической, как он предполагал раньше.

Она требовала осознанного контроля и немалых усилий.

«В таком случае: Защитный механизм. Привычка – это стабильность, она же безопасность, существование людей, которые ведут себя не так, как мы, цвет кожи здесь ни при чем, это только внешний признак, представляет для личности угрозу.

То, что делаем мы, единственно верно. Отвергать чужаков – значит, оберегать себя от мысли, что «верно» может быть относительным. В более тяжелых случаях наступает культурный шок: жертва оказывается среди людей, придерживающихся абсолютно чуждых ей обычаев и неписаных правил, и тогда ее одиночество уравнивается с душевной болезнью. Но это значит…» Пол невольно вскрикнул и прищелкнул пальцами. Мирза оборвал на полуслове историю, которую Айрис даже не делала вид, что слушает, и недоуменно уставился на него.

– Прости, – сказал Пол. – И большое тебе спасибо, Мирза. Ты только что подал мне блестящую идею.

26

В дверь постучали. Пол, не оборачиваясь, крикнул, чтобы заходили.

Это оказался Мирза с объемистым пакетом в руках, который он с грохотом опустил на край стола.

– Это тебе, – объявил он.

– Что это?

– Я увидел эту штуку в будке у портье и вызвался доставить. Зря, между прочим.

Уж очень тяжелая. – Мирза ловко вскарабкался на подоконник и вытянул длинные ноги.

– Премного благодарен, – сказал Пол. Он протянул Мирзе сигарету и, с интересом поглядывая на пакет, рассеянно закурил сам. Имя на наклейке стояло его, но отправляли на адрес больницы, в которой Пол работал раньше; кто-то зачеркнул и написал сверху адрес Чента.

– Ерунда, – сказал Мирза. – Я все равно хотел спросить, как поживает твоя блестящая идея.

– Какая еще идея?

– Которая пришла тебе в голову вчера в «Иголке».

– А-а: – Пол откинулся на спинку стула и коротко рассмеялся. – Боюсь, на деле она оказалась не такой уж блестящей.

– Что-то насчет Арчин?

– Скажи честно, Мирза, ты читаешь мысли или подслушиваешь у замочных скважин?

– Позволь понять твои слова, как комплимент собственной проницательности. Но догадаться на самом деле не трудно. Последнее время ты больше ни о чем не думашшь.

Пол стряхнул с сигареты пепел.

– Наверно, так и есть: Ну, если тебе действительно интересно:

– Ты сказал, что я подал тебе идею. А я привык интересоваться судьбой своего потомства.

«Мог бы подобрать другую метафору.» Пола передернуло, но он сумел это скрыть.

– Приблизительно так. Хотя Арчин уже понимает и даже говорит по-английски почти свободно, она по-прежнему отказывается сообщить хоть что-нибудь о себе. Возможно она на самом деле не в состоянии это сделать – амнезия, другими словами – или боится сказать что-нибудь не то, потому что не просто находится в чужой стране, но еще и в окружении душевнобольных, и у нее нет критерия, что считать правильным. Я подумал, что стоит попробовать поместить ее в относительно знакомую обстановку и заставить ее сознание работать так, как оно привыкло.

– Разумно, – согласился Мирза. – И как ты это устроил?

– Когда она здесь только появилась, я записал на пленку ее речь – просто несколько минут звучания родного языка; филфак университета недавно прислал пленку назад – они окончательно отказались от затеи выяснить, что это за язык. Я спрятал магнитофон и без предупреждения включил запись. Это ее потрясло, и я подумал: что-нибудь может получиться, – но она почти сразу догадалась и рассердилась так, словно это был самый страшный обман в ее жизни. Потом я попросил ее нарисовать что-нибудь из тех мест, откуда она появилась, или спеть какую-нибудь песню – та музыка, которую она слышит по радио, ей явно непривычна – но пока ничего не получается. Хотя, наверно, еще рано сдаваться.

Мирза потянулся вперед, чтобы стряхнуть пепел.

– Кремень, а не характер. В любом случае, желаю удачи. Она симпатичная девочка, и было бы очень жаль продержать ее в Ченте до конца жизни: Кстати, ты собираешься это открывать? – спросил он, стукнув пальцами по пакету.

Пол бросил на него подозрительный взгляд.

– Уж не твой ли это сюрприз?

– Вот те крест, – усмехнулся Мирза, – я просто не в меру любопытен.

– Ради бога.

Пожав плечами, Пол разрезал веревки, потом разорвал верхний слой оберточной бумаги и гофрированного картона. Под ними оказался деревянный ящик.

– Понятно, почему она такая тяжелая, – прокомментировал Мирза.

Крышка коробки была привязана, а не забита гвоздями, поэтому открылась легко.

Под ней, почти полностью зарытые в стружку и обрывки бумаги, лежали часы.

«Что за чертовщина…»

Он вытащил их. Часы были примерно полтора фута высотой. Циферблат располагался на пьедестале из темного полированного дерева с латунными колоннами по углам. И это все, что в них было нормального, – остальное выглядело гигантской шуткой чьего-то больного ума. Рядом с пьедесталом возвышалась блестящая латунная фигура Отца Времени: его голый череп ухмылялся из-под ниспадавшего капюшона, одна костлявая рука сжимала песочные часы, другая – косу. Доставая часы из коробки, Пол, видимо, пробудил к жизни оставшуюся в пружине энергию, и коса начала раскачиваться взад-вперед в такт с ходом.

Вдоль основания сооружения была выгравирована надпись: Среди жизни – смерть.

– Невероятно! – воскликнул Мирза, наклоняясь вперед, чтобы получше рассмотреть надпись. – Жаль, что мне не шлют такие подарки.

– Можешь забрать его себе, – пробормотал Пол, – мерзость какая-то.

– Ох, перестань! – сказал Мирза. Коса остановила свое качание, и он осторожно потрогал ее, словно проверяя остроту лезвия. – Гротеск, да, но роскошный, тем не менее. Он кого они?

– Понятия не имею.

Мирза пододвинул коробку и принялся рыться в стружках.

– Должна быть записка. Ага, вот она. И ключ от часов заодно.

Он протянул Полу сложенный вдвое листок бледно-розовой бумаги с написанными на нем несколькими строками. Пол с содроганием прочел:

«Когда я увидел эти часы, я сразу вспомнил о тебе и подумал, что так и не выразил как следует свою благодарность. Надеюсь, они дошли в целости и сохранности. Я звонил позавчера в больницу, но они не говорят, где ты. С наилучшими пожеланиями – Морис.» «Нет! Только не это!» – Завод на восемь дней, судя по тому, что написано на циферблате, – удовлетворенно доложил Мирза, закрывая стекло часов. Коса возобновила свое безумное движение.

– Замолчи, – сказал Пол.

Мирза отпрянул.

– Прости, – вымолвил он наконец. – Я думал, это просто шутка. Что случилось?

Пол смял сигарету в пепельнице.

– Это прислал человек, которого я надеялся никогда больше не видеть и не слышать, – его зовут Морис Дукинс. Один из моих первых пациентов.

Посещал терапевтическую группу, которую я вел. Классический маниакально-депрессивный психоз, прогноз: гм: неопределенный. У него образовалась совершенно фантастическая сублимация, он зафиксировался на мне, и это стало абсолютно невыносимо.

– Гомосексуализм?

– Как у знаменитого мускатного ореха. Только отягощенный комплексом вины. Его не тянуло к тем, кто мог ответить ему взаимностью – только тогда, когда у него не было никаких шансов.

– Бедняга, – сочувственно проговорил Мирза. – Чем же все кончилось?

– Я старался не обращать внимания, и он показывал неплохие результаты.

Нам удалось сгладить его цикл, и целых три месяца о нем ничего не было слышно. Затем случился какой-то кризис в делах – он вдвоем с партнером торгует антиквариатом, – и все началось сначала. Узнали мы об этом по подарку, который он прислал мне вдруг ни стого, ни с сего. Как этот.

Только тогда было зеркало.

Он беспомощно развел руками.

– Потом пошли телефонные звонки, и в один прекрасный вечер мы с Айрис возвращались из театра и нашли его у себя под дверью. Мы тогда привели его в чувство, но это оказалось лишь интерлюдия, и потом, Господи, Боже мой, все повторилось опять.

– Что он прислал тебе во второй раз?

– Черт бы драл, что тут смешного! – рявкнул Пол.

– Прости, ничего. – Мирза опустил глаза и принялся разглядывать свои пальцы. – Ты думаешь, он найдет тебя в Ченте? Наверняка на твоей прежней работе у людей хватит ума не говорить, куда ты уехал.

Пол замялся.

– Дело в том, – сказал он наконец, – что он знает нескольких друзей Айрис. Если захочет, он меня вычислит.

«Но это не все, что он знает. Будь он проклят.» – Если ты не возражаешь, – продолжал Пол, – я выясню, кто сейчас его лечащий врач, и предупрежу. – Он потянулся к телефону.

– Похоже на превентивный удар, – сочувственно проговорил Мирза и вышел из кабинета.

Дожидаясь, пока его соединят с Лондоном, Пол дрожащими руками зажег новую сигарету. Идиотские часы насмехались над ним своим лысым черепом; он смотрел на них и не видел. Сознание его затопляло видение неминуемой катастрофы, худшей из всех, которые могли ему представиться.

«Кто, черт бы вас всех побрал, внушил мне мысль раскрыть Морису свою тайну?

Уговоры, увещевания: «Это может случиться с кем угодно, это даже случилось со мной.» А потом выворачиваться наизнанку, держать его подальше от Айрис, чтобы он, не дай Бог, не проболтался. Если она узнает сейчас: Я почти слышу, как она говорит, что не хочет моего ребенка, потому что у него будет плохая наследственность. Это был срыв от переутомления, а не органический психоз, но она не станет ничего слушать. Нужно было признаваться пять лет назад. Я сам вырыл себе могилу: Нет. Никаких могил.

Нерожденных детей не хоронят в могилах.

Их просто выбрасывают.»

После разговора с бывшим коллегой, который вел сейчас Мориса, Пол еще минут десять сидел, перемалывая в голове мрачные перспективы, пока не сообразил, что скоро на ежедневную беседу должны привести Арчин, а он совершенно к ней не готов. Чувствуя себя виноватым, он сделал то, что в последний раз позволял себе только когда Айрис уехала к Парсонсам, и он вдруг решил, что она может остаться там навсегда.

Он спустился в аптечку и в раздумье остановился у полки с транквилизаторами.

Фармацевт возился с бумагами в другом конце комнаты. Наконец, Пол остановился на довольно безобидном средстве – нескольких капсулах либриума в уродских черно-зеленых оболочках. Богатая давнишняя практика научила его глотать лекарства без воды, что он немедленно и сделал.

Ожидая, когда вернется назад проглоченный пузырь воздуха, он разглядывал длинный ряд коробочек, склянок и пакетиков.

«Полный буфет чудес! Сон в порошке, сон в таблетках, сон в микстуре; энергия в пилюлях, в пузырьках, в шприцах; лекарства, чтобы подавлять голод и стимулировать аппетит, чтобы заглушать боль и вызывать конвульсии: Когда-нибудь мой потомок придет в аптеку и выберет таблетку с надписью: Растворимое здравомыслие, для взрослых шизоидных женщин европейского типа весом от 40 до 50 килограмм. Господи, я надеюсь, этого не случится. Потому что…» Он почувствовал в горле знакомое движение. Поскольку он уже успел забыть, что дожидается здесь именно этого, звук получился довольно громкий, так что фармацевт повереул голову и усмехнулся. Пол смутился и вышел за дверь.

«:Потому что задолго до того, как мы доберемся до растворимого здравомыслия, с нами произойдут непоправимые вещи. Пилюли для всеобщего счастья, как опиум в средневековом Китае или британская гашишная монополия в Индии; пилюли для политического конформизма (антикомми натощак при приступах левизны), для сексуального конформизма (ортогетеро дважды в день после еды, и все как рукой снимет), для малолетних преступников, для уклонистов, для тех, кто вам не нравится. Таблетки для начальников, чтобы давать подчиненным, таблетки для жен, чтобы давать мужьям…» Парадоксальным образом эта идея переключила его мысли от кошмаров наяву к повседневным заботам, и, входя в кабинет, он уже чувствовал, что мучительные видения прочно заперты где-то в дальних закоулках сознания.

Часы, на которых Мирза заботливо выставил точное времи, показывали, что Арчин должна быть с минуты на минуту. Он переставил их на полку, где они, по крайней мере, не будут так часто попадаться ему на глаза, хотя стараниями Мирзы ему придется теперь неделю, а то и больше слушать дурацкое тиканье. Пока он устраивался за столом, ему в голову вдруг пришла тревожная мысль, он резко обернулся и принялся наблюдать, как минутная стрелка достигает получасовой отметки.

«Если они начнут бить, я выброшу их в окно.» Но этого делать не пришлось; прозвучали только башенные часы наверху.

Сестра Вудсайд привела Арчин, а у него, между тем, не было даже смутной идеи, чем с ней сегодня заняться.

Он попытался спланировать предстоящий разговор – в основном, ответы на бесконечные вопросы Арчин о словах, которые она недавно услышала, но смысла которых не знает, – но в голове у него не появлялось ни единой свежей мысли, так что он только вспоминал те, что были раньше. Она по-прежнему не станет связывать себя ни с одной страной на карте кроме Британии, по-прежнему не будет рисовать ничего, кроме надоевших картинок больницы и окрестностей, по-прежнему откажется спеть ему что-либо кроме знакомых до отвращения песенок, которых наслушалась по радио.

Пол удрученно рассматривал девушку, чувствуя, как улетучиваются остатки вдохновения.

«Не в том дело, что я чего-то о тебе не знаю, Арчин. У меня уже кипа бумаг в дюйм толщиной – и все о тебе. Беда в том, что я не могу связать это все вместе.

Ты отказываешься есть и даже прикасаться к мясу, но как, черт возьми, совместить твое непреклонное вегетарианство со сломанной рукой Фабердауна?

Я знаю пацифистов, которые, наоборот, разглагольствуют о ненасилии, заедая свою проповедь бифштексом с картошкой, но это все же понятнее. И если у тебя амнезия, и ты не можешь говорить о своем прошлом, то почему это никак не отразилось на других твоих чертах? Если у тебя настолько хорошая звуковая память, что ты можешь повторять дурацкие песенки с точностью магнитофона, а английский знаешь уже так хорошо, что это не укладывается в голове, то…» Она смотрела мимо него на часы, и в ее взгляде читалось легкое беспокойство.

«Арчин, Арчин, что же мне с тобой делать? Смотри сама: Или ты вполне нормальная иностранка, но тогда тебе нет абсолютно никакого смысла притворяться, или ты сочинила себе собственную жизнь в собственном мире.

Но если это так, то, черт возьми, с твоим интеллектом ты могла бы сделать это получше! Ты должна с упоением водить меня за нос; у тебя должны быть готовые ответы на все вопросы на любую тему. Господи, даже Морис в маниакальной фазе делал это совершенно по-другому. Он выстраивал неимоверные фантазии из любой ерунды и был счастлив вовлечь в игру других, словно ребенок, сооружающий корабль из перевернутого стола.» На мгновение их глаза встретились. Словно чувствуя за собой вину, она не смогла выдержать его взгляда и снова уставилась в какую-то точку за его спиной.

«Так что же дальше? Ассоциативный тест? Неадекватно словарю. Нет, надо либо набраться терпения, либо ломать ее сопротивление наркотиками. И, честно говоря, я не знаю, надолго ли меня хватит.» Он посидел некоторое время, молча перебирая возможности, которые дает современная фармакология, и наконец заключил, что не знает, чем сегодня заняться. И, поскольку другой работы оставалось еще немало, он встряхнулся и встал с места.

Арчин никак не отреагировала на его движение. Он непонимающе уставился на нее.

Глаза девушки были открыты, и слегка вытаращены, рот тоже полуоткрыт.

– Арчин? – по-идиотски проговорил он.

Она что-то сказала на своем языке, но ни одна чась ее тела, кроме губ не шевельнулась. Встревоженный, он подошел поближе и собрался было тронуть ее за руку, когда в голове вдруг словно вспыхнул свет. Он проследил за направлением ее взгляда и увидел, как яркий луч падает из окна на качающийся маятник-косу, скользя взад-вперед, как метроном.

Получалось так, что Морис Дукинс оказал в конце концов ему услугу.

27

– Что вы думаете о терапевтическом гипнозе? – спросил Пол Элсопа.

– Его недооценивают, – незамедлительно отозвался консультант. Он изучал в этот момент пожарный список, как обычно перед осмотром. – А что?

– Я обнаружил, что Арчин поразительно гипнабельна.

– В самом деле? Как?

– Случайно, если честно, – признался Пол и пересказал ему весь эпизод.

Элсоп понимающе кивнул.

– У вас талант, молодой коллега.

– Но ведь я:

– Вы никогда не слышали, что гениев от обычных трудяг отличает способность видеть то, что происходит, а не то, что должно происходить?

Конечно вы правы; если она поддалась по своей воле и всего за несколько минут, она совершенно неординарный объект. – Он задумался. – Вы считаете, что сможете это повторить?

– Почти уверен. Я не много знаю о гипнозе, но помню, как в университете лектор демонстрировал нам немколько приемов. Он говорил, что можно облегчить следующий сеанс, если дать пациенту постгипнотическую инструкцию, поэтому я, прежде чем разбудить Арчин, повторил несколько раз, что как только она войдет в мой кабинет и увидит часы, она впадет в транс.

– Остроумно, – одобрил Элсоп. – Только что вы собираетесь с этим делать?

– Как раз по этому поводу мне и нужен ваш совет.

– Хотел бы я знать, что вами движет, чисто профессиональная робость или банальное малодушие. Гипноз – очень хитрая штука, хотя и незаслуженно забытая, так что вам бы стоило почитать сначала парочку приличных работ.

Потом, вероятно, вам захочется попытаться проникнуть в ее тайну. Заставьте ее рассказать о прошлом, она, судя по вашим записям, его скрывает.

– В чем я вижу смысл, – возразил Пол, – так это в том, чтобы выяснить раз и навсегда, действительно ли она учит английский, или просто вспоминает его.

– Дайте мне немного подумать. – Элсоп достал из нагрудного кармана сигару и принялся крутить ее между пальцами. – Да : да, это конечно важно.

Вы еще не прогоняли ее через ассоциативный тест?

– Нет, конечно.

– Может, это имело бы смысл, пока ее английский еще недостаточно хорош.

Противоречия возникнут, если она будет утверждать, что не понимает каких-то эмоционально окрашенных понятий, а ее реакция покажет обратное.

Добавьте в стандартный набор несколько слов – из тех, которых, по вашему мнению, она не может знать. Измерьте время ответов и составьте график, как обычно, с той лишь разницей, что будете искать не ключ к подавляемым темам, а ответ на вопрос, действительно ли она не понимает слов. Если она вас дурачит, то это будет обычное равномерное распределение длинных пауз.

Пол кивнул.

– Спасибо. Но, как вы думаете, это лучше делать, под гипнозом или без?

– Помилосердствуйте, коллега, это же ваш пациент! – хитро сказал Элсоп.

– Но почему бы не попробовать и то, и другое, а потом сравнить результаты?

К большому неудовольствию Пола, когда он собрался последовать совету Элсопа и проштудировать несколько книг по теории и практике гипноза, в больничной библиотеке, почему-то оказалось только два издания, да и то одно из них – тонкий научно-популярный журнальчик в мягкой обложке. Никто из его коллег не испытывал к гипнозу ничего, кроме мимолетного интереса, так что пришлось довольствоваться тем, что есть.

Университетский лектор, который демонстрировал эту технику любопытным студентам, утверждал, что приемы, на самом деле, просты настолько, что их мог бы освоить любой, если бы польза он них не была столь сомнительной. И он был прав; Пол почувствовал даже некоторое разочарование, когда узнал, насколько прост метод.

Решив, что вытащил все, что мог, из обоих книг, он, дождавшись ближайшей по расписанию встречи, осторожно проверил новые знания на Арчин.

Девушка прекрасно поняла, что он собирается с нею делать, вскочила на ноги и принялась дико озираться по сторонам, словно хотела убежать.

Потом внезапно ее поведение изменилось. Она безвольно опустила руки, затем, поколебавшись мгновение, с выражением полной покорности на лице села обратно в кресло. Пол, напряженно не сводивший с нее глаз, перевел ее действия в слова.

«Пошло все к черту.»

Словно приняв решение больше не сопротивляться, она впала в транс за несколько минут, и он принялся осторожно соскребать тот барьер тайны, который она возвела вокруг себя.

Прогресс обнадеживал, но дело шло очень неровно. Сначала она пыталась бормотать на своем языке что-то отсутствующе-неопределенное, но после нескольких напоминаний стала говорить по-английски. Иногда безо всякой причины она принималась смеяться, а однажды разрыдалась так горько и безутешно, что он вынужден был прервать сеанс и дать ей транквилизатор из своих запасов.

Таблетки, да еще надежда все-таки разобраться, что происходит с Арчин, только и поддерживали его в последнее время. Дни уходили, а он так и не мог набраться решимости и поговорить с Айрис о ее состоянии. В том, что она беременна, вопросов уже не возникало, но нужные слова упорно не шли ему в голову.

Транквилизаторы отгоняли проблему туда, откуда она не мешала его работе, а Арчин, шаг за шагом уступающая под натиском его вопросов, убеждала его в том, что работа эта не зряшная.

Но на самом деле он ждал чуда.

Видя в ее глазах отблески, совпадающие со взмахами косы на часах, и вспоминая, сколько транквилизаторов он проглотил за последние несколько дней, он спрашивал себя, что если его восприимчивость окажется выше, чем он думает, и он сейчас сам себя загипнотизирует.

«Свеча в изголовье твоем горит, в руках косаря коса свиристит. Открыть твои мысли…» Несмотря на то, что каждый его нерв дрожал от нетерпения, он не задавал ей прямых вопросов, пока полностью не завершил ассоциативный тест, как советовал Элсоп, и не убедился, что появившуяся в результате картину статистических отклонений с равным успехом можно объяснить как притворным, так и искренним незнанием.

«Пустая трата времени. И тем не менее, это надо сделать.» Наконец, он почувствовал, что можно начинать фронтальную атаку. Самый ответственный сеанс он начал с суммирования предыдущего материала, не желая попасть в ту же ловушку, куда угодил не так давно из-за своего чрезмерного пыла.

Исподволь расспрашивая ее о прошлом, он представил в голове картину ужасного детства в каком-то огромном заведении с охраной и тюремщиками, в результате чего весь мир в ее представлении стал подобен тюрьме, где люди делятся на заключенных и надзирателей.

Возможно потому, что Пол сам слишком часто чувствовал себя запертым стеной холмов, среди которых прятался Чент, он уже готов был связать этот материал с сиротским приютом, который мог послужить для ребенка моделью всего мира, когда неожиданно понял, что она говорит о больнице. Он едва увернулся от того, чтобы совершить классическую фрейдистскую ошибку – распростронить собственные стремления на побуждения пациента.

И потому прежде, чем приступить к главному, он задал ей несколько общих вопросов.

– Арчин, ты знаешь, кто с тобой говорит?

– Доктор Пол.

– Правильно, Арчин. Слушай внимательно. Кто ты?

– Арржин. – Пауза; затем, как взрыв, быстрая фраза на ее языке. Прошлый раз, когда он задавал этот вопрос, было то же самое.

– Говори по-английски, Арчин. Говори на моем языке.

– Хорошо.

– Ты знаешь, где ты, Арчин?

– В кабинете доктора Пола.

– Верно, но где мы находимся оба, где ты живешь, а я работаю? Как называется это место?

– Много названий. Чент. Чентская больница, психушка, сумасшедший дом, дурдом, мусорный ящик, богадельня, дом престарелых, усириздение.

«Похоже, она собрала все названия, которые смогла найти. Старая миссис Вебер никогда не могла правильно произнести «учреждение».» – Что такое Чент, Арчин?

– Сюда помещают сумасшедших, чтобы они никому не мешали. – Она сжала подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев, но несмотря на то, что вопрос был ей явно неприятен, голос оставался спокойным.

– Значит, все люди здесь сумасшедшие?

– Кроме тебя, доктора Бахшада, сестры Уэллс, сестры Кирк.

«У нее есть какой-то критерий, или…» Пол задумался.

– А как насчет: ну, скажем: сестры Вудсайд?

– Она немножко сумасшедшая.

Ответ его позабавил; Арчин была недалека от истины. Пол глубоко вздохнул и продолжил допрос, двигаясь к следующей ключевой позиции.

– Почему ты здесь, Арчин?

– Потому что ты: нет, не ты. Потому что кто-то думает, что я тоже сумасшедшая.

«Интересно.»

– Почему они так думают, Арчин?

– Потому что я не умею говорить по-английски. Потому что я не знаю всех этих вещей, одежду, нож-и-вилку, как определять время по вот таким часам.

– Она указала на статую времени за его спиной, и жест превратился в захватывающее движение, словно она пыталась ухватить слова из воздуха. – Все такое другое.

Последнее слово утонуло в отчаянном плаче. Он подождал, пока она успокоится, затем решился подойти к самому главному.

– Где твой дом, Арчин?

Она мгновенно замкнулась – Здесь!

«Смешно. Не может, чтобы дом был для нее сложным понятием. Пациенты только и говорят, что о доме, откуда они пришли, и куда надеются вернуться…» – Где ты жила до того, как появилась здесь?

Замешательство.

– Не: недалеко отсюда.

– Как назывался твой дом?

Она издала какой-то невоспроизводимый звук, очевидно, на своем языке.

Пол вздохнул и решился на последнюю попытку.

– Тогда, когда я встретил тебя в лесу: откуда ты там появилась?

– Оттуда.

Пол большими буквами вывел в блокноте: Чушь.

«Как будто я только сейчас это узнал!» – Что ты находишь здесь другого, Арчин? – продолжил он преследование.

– Люди другие – лица другие, одежда другая. Все по-другому. Говорят, делают.

Все, все.

– И ты здесь потому, что считаешь, что все по-другому?

– Нет. – Она дернулась вперед, словно досадуя на его непонимание. – Потому:

потому, что вы считаете меня другой.

Пол удивленно поднял брови. Это была самая точная и краткая характеристика, которую можно было дать положению их больных, что свидетельствовало о недюжиной интуиции Арчин.

Прежде, чем он сформулировал следующий вопрос, она заговорила сама, и вместе со словами на него выплеснулся весь копившийся неделями затаенный страх.

– Я так боялась, что ты тоже будешь считать меня сумасшедшей, из-за того что я все это не знаю!

– Но ты же сказала, что я не считаю тебя сумасшедшей.

– Нет!

– Тогда почему другие должны так думать?

– Потому что я не могу объяснить, кто я.

Пол затаил дыхание прежде чем задать следующий вопрос. Он чувствовал, что плотина вот-вот прорвется.

– Так кто же ты?

– Я: – Ее горло судорожно сжалось; по всему телу пробежала конвульсивная дрожь.

– Я не могу говорить, – произнесла она наконец.

– Почему?

– Они запретили.

– Кто они?

Опять слова на своем языке. Повторение вопроса ничего не дало. Он попробовал зайти с другой стороны.

– Они сейчас не позволяют тебе говорить? – предположил он, заподозрив параноидальные звуковые галлюцинации.

– Нет. Они запретили раньше.

– Давно?

– Да: нет: далеко от меня, давно от меня.

– Они могут найти тебя в Ченте? Они могут поговорить с тобой сейчас, или ты с ними?

– Нет. – Слово продрожало мимо ее побелевших губ, она переплела пальцы и теперь нервно двигала ими взад-вперед.

– Но если они не смогут тебя найти, значит они не сделают тебе ничего плохого, верно? Значит, ты можешь ответить на мои вопросы.

Молчание. Внутренне кипя, Пол старался удержать на лице невозмутимое выражение и одновременно подыскивал новые аргументы.

«Так близко, и не ухватить: Тогда в лесу: она как будто выпрыгнула из-под земли!

Что она мне тогда сказала? Я же запомнил. Ти: что дальше?

Вслух он произнес, словно поддавшись какой-то внутренней команде:

– Арчин, что такое тириак-но?

После паузы она ответила.

– Как ты бы спросил: как дела. В переносном смысле; в точном значит – кто ты.

Пол чуть не подпрыгнул.

– Это вы говорите, когда встречаете кого-нибудь, там, у себя? Вместо «привет»?

– Да, когда встречаешь кого-нибудь, спроси, кто он.

– Арржин! Тириак-но? Отвечай по-английски – тириак-но?

– Гость, – сказала Арчин. Не голосом, а только свистом дыхания. – Человек из другого:

– Другого… чего?

– Другого времени.

Пол был потрясен настолько, что не смог удержать в руках ручку; одежда его стала мокрой от пота. Усилием воли он подавил в себе победный клич и быстро сделал в блокноте последнюю за этот день запись.

И не в силах удержать выпиравшее изнутри ликование добавил в конце шесть восклицатильных знаков.

28

Впервые воображение рисовало перед ним не катастрофу, а успех, да такой, что ничем другим он заниматься уже не мог. Его распирало от желания разделить с кем-нибудь свою радость, но все куда-то разбежались: Элсоп был занят, Натали уехала с Рошманом в Бирмингем, Мирза ушел на собеседование по поводу новой работы.

Последнее обстоятельство одним щелчком сбросило его с небес на землю.

«Вот так-так! Он никогда не говорил, что собирается уходить. Чент без Мирзы станет просто невыносимым. Но не могу же я желать хорошему другу неудачи.» Если пропустить Холинхеда, то получается, что первой о его успехе узнает Айрис.

Сначала эта идея не слишком его привлекала, но постепенно он ею проникся.

«Конечно, она не поймет всех тонкостей, но я постараюсь объяснить яснее, и:

Можно предложить отметить (надеюсь, денег в кармане для этого хватит), затем заговорить о том, как много это будет значить для моей карьеры, особенно, если удастся опубликовать статью, а потом перевести разговор на семейные темы.» План показался таким простым и реальным, что расправляясь с остатками работы, он поймал себя на том, что насвистывает какую-то веселую мелодию.

При этом в дальнем углу сознания выстраивались фразы для статьи, которую он твердо решил написать.

«Воздействие изменений окружающей среды на содержание фантазий психиатрических больных стало в последнее время объектом пристального внимания специалистов. С тех пор, как архетипические символы пугающих лошадей сменились образами громыхающих локомотивов…»[11] «Страх духовной несостоятельности, особенности компенционного механизма которого побуждают неустойчивую личность заключить, что если у нее нет другой возможности добиться известности, то она, в конце концов, могла быть избрана Богом для особенно жестокого и примерного наказания, последнее время не признается определяющим при умственных расстройствах и уступил место факторам, в той или иной степени связанным с сексуальностью.

Однако…»

«Следующий примечательный случай тщательно разработанной иллюзии происхождения из другого мира, выработанной обладающей выдающимся интеллектом больной, которую мы в дальнейшем будем называть «А», показывает, как элементы, извлеченные из совершенно различных сторон нашего динамично меняющегося общества, могут стать органичной частью…» Он уже почти собрался сесть за преамбулу и даже вставил чистый лист в пишущую машинку, но потом подумал, что все с таким трудом вырванные у Арчин признания, могут быть завтра опровергнуты другими. Он пожал плечами и поднялся из-за стола.

Лучше воспользоваться моментом и поговорить с Айрис, пока вдохновение держит его на высоте.

Примерно за четверть мили до дома, однако, двигатель машины кашлянул и заглох. С тоскливым сознанием собственной глупости он вспомнил, как сегодня утром заметил, что бензин почти на нуле, но не стал останавливаться у бензоколонки, потому что опаздывал. Выезжая же из больницы, был так измотан, что даже не взглянул на приборную доску.

Негромко ругнувшись, он подрулил к обочине и вышел из машины. У него было две возможности: дойти пешком до дома и взять канистру, которая вообще-то должна находиться в машине, но как раз вчера вечером обнаружилось, что у них кончилась сухая растопка для камина и пришлось воспользоваться бензином; еще можно было вернуться на заправочную станцию в Йембл и одолжить канистру у них, но это означало, что придется тратить время и возвращаться к ним опять, чтобы забрать десять шиллингов залога.

Быстрее будет сходить домой.

Конечно, если он начнет серьезный разговор с того, что только прибежал за бензином, то испортит все впечатление, которое намеревался сегодня произвести на Айрис. Лучше всего незаметно заскочить через заднюю дверь, забрать из кухни канистру и вернуться через десять минут с шумом и на машине.

«Господи, почему это происходит только со мной? Остаться без горючего может кто угодно, но только я воспринимаю это как удар по своему эго, только я должен красться в собственный дом через заднюю дверь и надеяться, что моя жена этого не заметит. Не таким я представлял себе брак. Я думал, что смогу разделить с нею все, даже самые мучительные проблемы так, что их легче станет нести.» Тем не менее, несмотря на неловкость, он привел свой план в действие.

Быстро и незаметно, проскочив через ворота, увидел в освещенном окне гостиной силуэт Айрис; она разговаривала по телефону. Он слышал через стекло ее смех.

«Все хорошо. Никогда не думал, что буду радоваться твоей любви часами говорить по телефону.» Кухонная дверь была не заперта. Он проскользнул внутрь и нашел канистру там, где ее оставил. Он уже хотел взять ее и тихонько выйти, когда до него отчетливо донесся голос Айрис:

– Как ты говоришь?.. С-В-Е: Сверд. Миллион благодарностей.

Словно кто-то вскрыл ему голову и вылил прямо в мозг ушат холодной воды. Мир заледенел.

«О, Боже! Нет, только не это. Только не Сверд. Ублюдок, у которого столько богатых клиентов, что ему не страшны никакие законы!» Как во сне, он совершенно забыл, для чего он здесь, забыл, что только что собирался вернуться к машине и, вооруженный хорошими новостями и приглашением на обед, подъехать с триумфом через парадный вход. Он шагнул к двери и резко распахнул ее.

Айрис у телефона вскрикнула от неожиданности, крутанулась на стуле и с громким стуком выронила карандаш. Лицо ее стало белым, как мел.

– Пол! – прошептала она. – Господи, как ты меня напугал. – И с достойной всяческих похвал непринужденностью добавила в трубку. – Нет, все в порядке, Берти. Это просто пришел Пол. Большое спасибо – пока.

Она повесила трубку и вырвала листок из блокнота, лежавшего на телефонном столике. Пол одним прыжком перескочил комнату и схватил ее за запястье.

– Пол! В чем дело? Отпусти, мне больно!

Стиснув зубы так, что зазвенело в ушах, Пол грубо разжал ее руку. Айрис вскрикнула и выпустила бумажку.

– Пол, что случилось? – прошептала она.

– Ты прекрасно знаешь, что случилось. – Внутри все скрутило от гнева, голос звучал тонко и мучительно, он потряс перед ее лицом отобранной запиской. На ней было выведено «Н. Дж. Сверд» и номер телефона.

– Это: это ничего! Это приятель Берти! Он только что звонил и:

– Ложь! Грязная, низкая, вонючая, глупая ложь. Неужели ты думаешь, что я не знаю, кто такой Ньютон Сверд? Господи. Да о нем рассказывают анекдоты во всех медицинских коледжах Британии, главный абортмахер Харлей-стрит, пятьсот долларов, и никаких вопросов!

Маска невинности сползла с ее лица. Она стала отодвигаться, словно боялась, что он ее ударит. Потом неуверенно придвинула тяжелый дубовый стул, так, чтобы он оказался между ними, зубы ее выбивали дробь.

– Как, черт подери, ты собиралась это скрыть, если живешь в одном доме с врачом?

Неужели тебе могло прийти в голову, что я не пойму, что ты беременна?

«Не так я собирался начинать разговор о своем ребенке. Я думал, это будет счастьем. Как я мог связать свою жизнь с этой самодовольной, глупой, алчной женщиной?» Он смотрел на нее с холодным гневом, от которого туманились глаза и выступали слезы, и отчетливо читал на ее лице, что она действительно собиралась молчать, пока дело не будет сделано. Она была в таком ужасе, что стояла, намертво вцепившись в спинку стула, словно боясь упасть.

Пол ждал. Через несколько минут она взяла себя в руки, по крайней мере настолько чтобы связно говорить.

– Какого черта ты за мной шпионишь?

– Шпионю?

«Где эти женщины учатся наглости? С детства, наверное. Чопорные няни в белых фартуках бьют их по рукам, если они прохо усваивают урок.» – Господи, Айрис, я хочу быть отцом! Неужели это не вмещается у тебя в голове? Я хочу детей! Это же так естественно, хотеть детей! Люди женятся, чтобы иметь детей!

– Тебе легко говорить! Мужчины не рожают!

– Если ты так боишься родов, то тебе надо лечиться!

– Чем ты и занимаешься всю эту проклятую неделю! Это не дом, это психушка. Ты не можешь оставить в покое свои врачебные замашки и вести себя, как нормальный муж!

– А как, по-твоему, должен вести себя нормальный муж, если жена у него за спиной выспрашивает у своих испорченных подруг адрес абортмахера?

– А с чего, черт подери, ты взял, что это твой ребенок?

Вырвавшись почти на визге, эти слова заполнили воздух, как угарный газ.

Только поймав их эхо, Айрис поняла, что она только что сказала. Руки ее так сильно сжали спинку стула, что от них отлила вся кровь, оставив кожу сухой и бледной, как пергамент; ее била дрожь, рот стал двигаться вверх-вниз, так что зубы беспрестанно ударялись в ярко-красную нижнюю губу, единственными цветными пятнами на ее лице остались губная помада и тушь для ресниц. Потом веки опустились, словно занавес, призванный скрыть от нее этот чудовищный мир.

Наконец, платину прорвало, и хлынули слезы. Она заморгала и, спотыкаясь, бросилась к лестнице, а Пол остался стоять посреди комнаты с идиотским видом, складывая и раскладывая листок с телефоном Сверда, словно руки его жили отдельной от него жизнью.

– Но мне же все равно, – услышал он собственный голос, и затем, когда не дождался ни единого звука в ответ, повторил громко, на весь дом: – Мне все равно, глупая женщина. Мне: все: равно!

29

Наверху раздался тяжелый звук: Айрис бросилась на кровать – обычное свое убежище от ссор. Пол стоял, держась рукой за перила и чувствовал, как ярость выходит из него, не оставляя после себя ничего, кроме гулкой пустоты.

Дрожащими руками он достал сигарету и, когда, наконец, сунул ее в рот, понял, почему это движение оказалось для него таким сложным: пальцы по-прежнему сжимали обрывок бумаги с телефоном Сверда. Сознавая театральность жеста, он скомкал листок и бросил его на горячие угли. Он задымился. Потом он зажег сигарету и размешал остатки записки среди золы.

«Что делать, если она будет настаивать? Я не умею угрожать. Я могу сказать, что если она это сделает, я сообщу в ГМС и в полицию, а что толку? Что может сделать Пол Фидлер против знаменитого Ньютона Сверда и его карманных психиатров, которые тут же напишут, что ребенок нанесет «непоправимый ущерб здоровью матери».» Он глубоко вдохнул дым, дотягивая сигарету почти до фильтра.

«Это будет основанием для развода: Но я не хочу развода. Если кто-то спросит, почему, я вряд ли смогу объяснить, – очевидно, я просто не хочу опять заниматься тем, что положено пылким юношам: ухаживать, производить впечатление, преодолевать сопротивление…» С этого момента мысли его потеряли связь со словами. Он стоял, ни о чем не думая и не сводя глаз с огня, пока сигарета не начала жечь пальцы; затем повернулся и стал медленно подниматься по лестнице, сгорбившись, словно под тяжестью невидимого груза.

Айрис лежала, уткнувшись лицом в подушку и глухо стонала. Он сел рядом и попытался взять ее за руку, но она резко ее отдернула.

Он уставился в пространство перед собой. Через некоторое время, как он и предполагал, она успокоилась и украдкой бросила на него взгляд, надеясь, что он не заметит.

– Айрис?

– Оставь меня в покое!

«Чтобы потом ты обвинила меня в бессердечии. Нет уж, спасибо.» Испугавшись собственного цинизма, Пол проговорил:

– Айрис, пожалуйста.

– Отстань, – процедила она скрвзь зубы.

– Постарайся понять. Мы же договаривались, когда женились, правда?

Тогда имело смысл ждать. Но сейчас я уже не молодой врач – у меня вполне приличная должность, и хоть и не такая большая, как хотелось бы, но все же сносная зарплата. У нас нет препятствий для того, чтобы иметь нормальную семью.

– Ты все сосчитал, да? – хнычущим тоном проговорила Айрис. – Сколько это будет стоить, и можем ли мы себе позволить?

Пол сказал каменным голосом:

– Я никогда не скрывал, что хочу детей.

– Но ты никогда не пытался даже поговорить со мной по-человечески! Ты просто поймал меня врасплох, а теперь шпионишь и мучаешь меня так, что я готова тебя убить. На самом деле, готова.

Неприкрытая ненависть, с которой были произнесены эти слова потрясла Пола. Он забыл, что только что собирался сказать. Пока он молчал, она сбросила ноги на пол и потянулась за сигаретой.

– Послушай, дорогая, – рискнул он наконец, – если ты действительно настолько боишься родов, мы можем сделать то, о чем говорили раньше, усыновить: Я имею в виду, можно заключить что-то вроде договора. Мы обратимся в общество усыновления прямо сейчас, а я: я могу устроить тебе то, чего ты хочешь, без всякого Сверда, будь он проклят.

Собственные слова потрясали его, но он так желал хоть какого-то компромисса, что произносил их, сам не понимая, что делает.

– И на том спасибо, – пробормотала она.

– За что?

– За то, что не говоришь, что если я не хочу этой боли и грязи, то я не в своем уме. Господи, в какой же башне живут эти психиатры вместе со своими идиотскими теориями! Никто из моих подруг не хочет иметь детей!

Когда вы прекратите дурацкие разговоры о том, что нормально, а что нет, и спросите самих женщин?

– Вот только не надо по своим самовлюбленным и напыщенным подружкам судить обо всем человечестве!

– Скажи ради бога, чем они самовлюбленнее мужчин? Они хотят всего-навсего тех же прав, какие у мужчин есть от рождения.

– Если тебе нужны оправдания, то ты могла бы выбрать и получше.

– Что?

– То, что если бы ты только боялась беременности и родов, ты не пряталась бы так от разговоров об усыновлении. Все, что тебе нужно, – это уйти от нормальной взрослой ответственности, которая нужна, чтобы воспитать ребенка.

– Что ты от меня хочешь после того, во что превратилась моя жизнь?

– Во что же она превратилась?

– Ты слышал, что я сказала внизу?

– Что ребенок не мой? Ради всего святого, женщина, меня не интересует биологическое отцовство.

– Биологическое отцовство, – передразнила она.

– Единственный способ стать отцом – это воспитать ребенка. И мне абсолютно наплевать, твой он, наш, или вообще ничей.

Она потушила сигарету.

– Значит ты даже не хочешь знать, кто это?

– Зачем? Чтобы пойти и: набить ему морду, или что?

– Не смеши меня. Ты в жизни не сделаешь ничего подобного. Ты же просто тряпка!

Он вскочил на ноги и так сильно сжал кулаки, что раздался хруст. Она отпрянула, словно ожидая удара.

– Прекрасный повод для развода, – произнес он наконец. – Ты этого хочешь?

Наверно для того, чтобы сравняться со своими прекрасными подружками!

Какой по счету брак у Берти Пэрсонс – третий, кажется? В твоей компании все, кроме тебя, или разводятся, или сходят с ума, или спят со своими бабушками!

– Пол, я :

– Пошла ты!

– Что?!

Он сбросил ее руку с подушки, на которую она опиралась, перевернул ее и достал пижаму. Вытащил из-под кровати свою сумку для дежурств и побросал туда тапки, бритву, туалетные мелочи.

– Что ты делаешь? – закричала Айрис.

– Переночую в больнице. Там, конечно, все сумасшедшие, но они, по крайней мере, не вызывают у меня такого отвращения. – Он защелкнул сумку.

– Но ты…

На пороге он обернулся и обнажил зубы в усмешке, больше похожей на оскал черепа.

– Прости, что разочаровываю тебя, Айрис. Но есть вещи, в которых ты должна была отдавать себе отчет, прежде чем выходить за меня замуж. Я не помешался на идее иметь ребенка, но мне не хочется превращаться в суррогат для твоего материнского инстинкта, и я не хочу больше истерик, скандалов и рассказов о психах с разбитыми бутылками, после которых с тобой только и можно заниматься любовью.

Если тебе так уж хотелось выйти замуж за врача, надо было выбирать какого-нибудь Сверда. Нужно быть скользкой холодной рыбой, чтобы добиться такого успеха в его деле.

Лицо ее было абсолютно белым, когда она потянулась за будильником и швырнула его в Пола. Он захлопнул дверь и услышал с другой стороны, как будильник разлетелся на мелкие стеклянные и металлические осколки.

«Вот и все.»

Но он все еще не мог принять то, что подсказывал ему разум: это финал.

Та стадия их семейной жизни, когда они могли позволить себе роскошь забыть наутро вчерашние ссоры, кончилась.

«Может, она поймет, что натворила; может она захочет как-то уладить: Все начнут расспрашивать, что я делаю в больнице. Кто сегодня дежурит?

Господи, хоть бы Мирза. Я смогу сказать ему правду, в крайнем случае Натали, но Ферди и Фил слишком чужие, и…» Он вышел из дома, потом за ворота, и только тогда понял, что совершенно забыл о канистре с бензином. Не поворачивая головы, он бросил взгляд на окна спальни.

Айрис была там и наблюдала за ним.

«Если я вернусь, все начнется сначала. Нет, это слишком серьезно, несмотря на то, что я готов уступить, если она хотя бы подаст знак.» Он уныло побрел по дороге. Дойдя до машины, он кинул внутрь сумку и двинулся дальше, к Йемблской бензоколонке. Гнев не покидал его, пока он шел обратно, заливал бензин в бак, возвращался опять к бензоколонке и заполнял машину доверху, на всякий случай. Дожидаясь, пока продавец отсчитает сдачу, он продолжал спорить сам с собой: уступить или:?

«Все бесполезно. Она права, я тряпка. У меня не хватает сил разорвать окончательно. Если бы она вынудила меня, скажем, проделала все свои дела со Свердом за моей спиной, я бы, может, и не выдержал. Но, боюсь, я готов проглотить все, что угодно, лишь бы не начинать сначала.» Выехав из ворот бензоколонки, он повернул к дому, а не к больнице, и через несколько минут впереди показались его знакомые очертания. Однако, то, что он увидел, проезжая последний поворот, заставило его изо всех сил нажать на тормоз; кровь застучала в висках, и он испугался, что сейчас потеряет сознание.

От дома отъезжало такси. Через заднее стекло он видел светлый контур головы Айрис. Рядом на сиденье лежали три больших сумки, с которыми она всегда путешествовала, и она барабанила по ним кончиками пальцев.

Его она не заметила.

Позже ему пришло в голову, что можно было поехать за такси, обогнать, заставить вернуться. Вместо этого он оцепенело сидел на месте, пока машина не скрылась из виду, повторяя снова и снова:

– Дурак… дурак… дурак…

30

На кухне обраружилась почти полная бутылка шерри. Должно хватить. Роняя капли, он налил полный стакан, выпил, налил опять.

Стук в дверь, и когда он идет открывать, Айрис, вся в слезах, протягивает ему руки и шепчет:

– Дорогой, это ужасно, я не могу через это преступить, я тебя люблю, и если это будет мальчик, мы назовем его Дерек, а если девочка:

Ничего. Никого. Ветер в трубе.

Звонок телефона, он снимает трубку и слышит дрожащий голос Айрис:

– Дорогой, мне плохо без тебя, мне так стыдно, что я уехала – давай начнем все сначала.

Маленький, изящной формы, современный телефон сдвинут со своего места на тумбочке; в записной книжке рядом следы шариковой ручки.

Через дверь падает письмо; он поднимает, читает: «Дорогой Пол, я выхожу замуж за Геллерта, потому что это его ребенок, а не твой, и, поскольку один твой вид грозит мне выкидышем, все дела с тобой будет вести мой адвокат.» Стакан опять пуст. Он налил.

– Я же тебя предупреждал, – вздыхает Мирза. – Почему ты не сделал так, как я говорил? Выяснил бы, по крайней мере, насколько она хочет тебя удержать, и если не хочет, избавил бы себя от месяцев мучений.

И опять; бутылка наполовину пуста.

– Это очень серьезно, – ледяным тоном произносит Холинхед. – Об ответственности и компетентности медицинского персонала неизбежно судят еще и по тому, как они решают свои личные проблемы. Я был потрясен, когда узнал, что ваша жена щеголяет в Лондоне близкими отношениями с отъявленным: гм: плейбоем. Среди больных уже циркулируют слухи. Я не могу допустить подобных вещей. Ваша работа в Ченте заканчивается, как только мы найдем подходящую замену.

На улице с шумом затормозила машина. Он бросился к окну. Но это просто кто-то заехал не туда и сейчас разворачивался у соседних ворот.

– Все еще надеешься, что твоя жена вернется? – Морис Дукинс мерзко хихикает писклявым голосом, который появляется у него только в пиках маниакальной фазы, когда ему море по колено, и он в состоянии сам смеяться над своей манерностью. – А я ей сказал, что ты слетел с катушек, и ей это так понравилось – она все расспрашивала и расспрашивала. Я ей, конечно, все не сказал, только кое-что. Она вне себя. И правда, кто обрадуется, если узнает, что прожил пять лет с психом?

– Конечно, – говорит Олифант, – вы врач, а я всего лишь средний медработник. Но вы не можете отрицать, что берете на себя слишком много.

Вы совершили ошибку и должны за нее отвечать. Посмотрите, что ваш Рили сделал с моей рукой. Доктор Джевел говорит, что эти шрамы останутся на всю жизнь.

– Вопрос деликатный, доктор Фидлер, – гнусаво бормочет старшая сестра Тородей, – но я обязана поставить в известность доктора Холинхеда. Я убеждена, что именно потому, что ваше собственное заболевание сходно с состоянием Арчин, вы уделяете ей так много внимания, настраиваете против нее сестер и делаете ее поведение совершенно непереносимым.

– Нет у меня никакого заболевания! Это был просто срыв от переутомления!

Крик отдался гулким эхом в пустом доме. Никто, кроме него самого не услышал.

– Как вам известно, я стараюсь оценивать своих коллег объективно, – говорит Элсоп. – Я не терплю неудачников; или человек справляется со своими проблемами, или нет; я предпочитаю первых. Бывают и более крупные неприятности, чем развод – и я не желаю слышать никаких извинений. Вы принимали решение жениться на этой женщине, будучи во вполне сознательном возрасте, и отдавая себе отчет в своих поступках. Если бы не тот безусловный успех, которого вы добились в случае Арчин, я бы:

«Нет, не так…»

– Что заставляет вас тонуть в этой мусорной куче? – холодно вопрошает Элсоп. – Желторотого первокурсника не так легко обвести вокруг пальца, как вас! Кажется, ваш коллега Бахшад говорил вам, что брак вроде вашего не является достаточной основой, чтобы понять женщин. Вам следовало серьезнее отнестись к его замечанию.

Вы совершили ошибку, когда выбирали себе жену, но это меня не касается – меня интересуют профессиональные вопросы. С моей точки зрения, вы позволили себя увлечь явной обманщице, потому что она молода, беззащитна и весьма привлекательна. Ваши заметки не стоят ни гроша. Это самый показательный случай самообмана, который я когда-либо видел, да еще от вполне, на первый взгляд, ответственного психиатра.

Взад-вперед, взад-вперед расхаживал Пол со стаканом в руке, чувствуя, как от алкоголя немеют пальцы на руках и ногах. На каждом десятом-двенадцатом круге он заворачивал на кухню, где на столе, с незакрытой пробкой, осталась бутылка шеррри. Сейчас она уже была почти пуста.

«Нет, нет, нет, это все, что у меня осталось. Если забрать, я кончен, мертв.» – Я тебя надула, я тебя надула! Я никакая не Арчин, а всего лишь Эгги Джонс из Риксхема. Папа и мама не дают мне жить, как я хочу, вот я и удрала из дома и спряталась там, где никому не придет в голову меня искать.

«Нет!»

Пол глубоко вздохнул. Первый шок после отъезда Айрис уже прошел, оставив его мысли ясными и лишь заставив их немного отклониться от привычного курса.

«Я не мог ошибиться в Арчин. Все сходится: язык, которого никто не знает, особенности строения лица, из-за которого ее невозможно отнести ни к одной расе, тот факт, что ей приходится учить английский, привыкать к одежде, ножу и вилке:

Минутку.»

Пол закрыл глаза и некоторое время качался на пятках.

«В каком смысле все сходится? Значит то, что она говорила сегодня, правда? Это невозможно. Меня поднимут на смех. Господи, я пьян. Я думал, это вино совсем слабое, но в голове плывет, а комната начинает вертеться вокруг, как ненормальная.» Ему пришлось открыть глаза в надежде избавиться от ощущения, что вся земля ходит вверх-вниз у него под ногами.

«Что делать с Арчин? Письмо в БМБ[12], подписанное Элсопом, консультантом, и Фидлером, психиатром-регистратором Чента. Следующее сообщение: новые элементы в фантазиях женщин, больных истерией. Заключительная статья: я благодарю своих коллег – нет, бывших коллег в Ченте. Потому что: «Доктор Фидлер? Читал Ваши материалы в БМБ. Весьма достойно. Кстати, у нас открывается вакансия. Мы еще не объявили официально, но если Вы изъявите желание…„“ Но попытки представить, что события могут развиваться счастливо, ни к чему не приводили. Вездесущая подозрительность напоминала, что если его смогла обмануть Айрис, то почему это не получится у Арчин?

«Вылечить ее, выписать из больницы, следить, пока не встанет на ноги в непонятном для нее мире, убедить ее, что медицинский контроль над ней входит в мои обязанности, постараться смотреть на нее как на симпатичную девушку, а не как на пациентку.» Ничего не выходило. Во-первых, оптимизм, который он проповедовал сам себе получался бледным и ненастоящим по сравнению с теми катастрофическими картинами, которое его подсознание производило само, безо всякой указки.

Во-вторых:

«Лечить? От чего, черт возьми, если она ведет себя куда разумнее Айрис?

Если кого-то и нужно лечить, так это мою жену, которой внушает отвращение сама мысль о естественном предназначении женщины. Нужно было высказать ей все прямо, а не ходить вокруг и не ждать, пока «природа возьмет свое». Она не нормальна, и этим все сказано. А ждать можно до второго пришествия.» Бутылка шерри пуста. До закрытия пабов десять минут. Можно успеть доехать до «Иголки».

«В таком состоянии? Ну, если очень осторожно…» Но вместо этого он открыл буфет, обыскал ящики, перерыл сверху донизу весь дом, пока, каконец в ванной, в аптечке, не нашел бутылку с надписью: «Спирт 100%.

Только для медицинских целей».

«Почти то же самое, что водка: А если бы это оказался хирургический спирт с добавлением метанола, от которого можно ослепнуть или даже умереть, что бы я делал?» На этот вопрос он не мог ответить. Но смешанный с апельсиновым соком и несколькими кубиками льда спирт превратился во вполне сносный коктейль.

«А что касается Арчин, я ведь почти собрался писать сегодня статью. Я, наверно, сошел с ума. Ничего не скажу даже Элсопу, как бы мне этого ни хотелось. Они будут смотреть на меня, перешептываться за спиной, и, в лучшем случае, скажут:

«Пол неплохо держится, правда? От него ушла жена, вы не знали, но она всегда была бессердечной сукой, и ужасно к нему относилась.» И только я буду знать, что меня держит на плаву успех с Арчин, и только когда не останется даже тени сомнения, я…» Он вдруг с раздражением заметил, что говорит вслух, видимо, потому, что сознание его покрылось настолько густым туманом, что нужна была хоть какая-нибудь опора, чтобы вывести его на свет. И когда он усилием воли запретил губам произносить слова, ужас нахлынул на него с новой силой.

«Элсоп: Холинхед: Айрис…»

Он поспешно размешал себе новую порцию коктейля, но когда ставил стакан на стол, промахнулся на несколько дюймов. Стакан вдребезги разбился об пол. Отпихнув в сторону осколки, Пол схватил новый и наполнил его до середины спиртом.

«Айрис больше не будет жаловаться, что ей приходится за мной убирать.

Неплохое утешение, правда?»

Расплескивая из бутылки, он добавил апельсинового сока и сделал небольшой глоток. Смесь обожгла горло; поморщившись, он добавил еще сока.

«На этот раз я не спрашиваю, как удалось избежать катастрофы. Все страхи последних лет собрались сегодня во мне. Посмотри в лицо фактам, Пол. Потерялась семейная жизнь, нашедшего просьба не сообщать доктору Полу Фидлеру.» – Вас уже нет, – спокойно сказал он. – Эй, вы, Полы Фидлеры, вы меня слышите?

Вы, которые годами надоедали мне своими проклятыми кошмарами и заставляли мучиться из-за того, что произошло с вами, а не со мной – вам все ясно?

Проваливший экзамен на стипендию, выгнанный из медицинского колледжа, сошедший с ума после того срыва и так и не пришедший в себя, отвергнутый, когда Айрис разорвала помоловку, – везучий ублюдок! Как вам нравится этот маневр? Да, я вляпался, да в голове у меня мерзкие мысли, но с Божьей помощью вы все сгниете вместе с ними.

Качаясь и держа в одной руке стакан, словно фонарь, освещающий путь, а другой нашаривая вокруг и цепляясь за все, что попадалось по дороге – мебель, перила, дверь, в то время, как каждый предмет норовил вырваться и ударить его по лицу, он кое-как добрался до спальни и стащил покрывало.

Перевернув подушку, он сообразил, что унес отсюда пижаму. Забытая сумка осталась в машине.

«Ерунда. Какая разница? Что за дерьмовую одежду мы носим, этот чертов галстук собрался меня задушить, и никак не хочет сползать с шеи, ну и что, что я тяну его в другую сторону, проклятая удавка.» Он повалился на кровать. Дом вокруг был пуст, если не считать все сгущавшейся толпы других Полов Фидлеров, испивших до дна чашу своей катастрофы, и теперь беззвучно плакавших о том, что даже последнему из них так и не удалось вырваться на свободу.

31

«Понимаешь, это судьба, события налетели на меня, как туча мошкары, как ливень.

И я должен справиться со всем одновременно, но у меня только две руки, и я не могу их поймать, и они уходят. Это как в шахматах, когда не можешь сбить фигуру противника, потому что тогда подставляешься под шах. Я стою на черной клетке и бессильно смотрю, как другие проходят мимо на белые.» Он вдруг понял, что Арчин уже давно замолчала и сидит теперь тихо, вся в своих видениях, о которых только что рассказывала. Под гипнозом ее не волновало, если он задерживал следующий вопрос. Она не реагировала и на звук выдвигаемого ящика, когда он доставал оттуда очередную пилюлю.

«Какую взять? Осторожно, будет плохо, если случайно засну сам: ах да, я принимал дома снотворное или нет? Спал долго, чуть не опоздал, пришлось убегать без завтрака. Но побрился. Тсс, никто ни о чем не догадается, тсс, интересно, она уже успела сделать аборт, бесформенный человеческий комок, выкинутый вместе с мусором в лондонскую канализацию. Ни жены, ни покоя. К чертовой матери, время уходит, посмотри на эти часы, коса качается, туда-сюда, отсекая его совсем.

Есть. Транквилизатор.»

Он проглотил таблетку. Ожидая, пока подействует, он просматривал бумаги, которые писал, пока Арчин говорила. Но этим занималась только часть его сознания.

«Это плохо. Но, Господи, что мне делать? Это потому что я плохо сплю, это от невысыпания, но я не могу больше глотать таблетки. Эти тихие звуки по ночам, скрип половиц, в котором между сном и явью мне чудится звук шагов, телефонные звонки, и первая мысль, что Айрис сейчас сама снимет трубку, все это превращается в кошмар. Не потому что я так сильно ее любил, и не могу примириться с потерей, а потому что отвык и не могу опять привыкнуть к одиночеству. Может, стоит запереть дом и переехать в больницу; в конце концов, он все равно не мой, раз куплен на ее деньги. Но каждую ночь слушать скрежещущий бой наверху!.. Интересно, Элсоп что-нибудь заметил? Наверняка. Слава Богу, что не говорит прямо. Хочет посмотреть, как я намерен справляться с личными проблемами, и как это отразится на работе. Пока нормально. Мне легче сконцентрироваться и на дипломе (здесь можно поговорить о широком спектре между единичным травмирующим опытом и дезориентирующей обстановкой, что может обусловить шизофреническую реакцию), и на повседневной работе (пожалуйста, сестра, попросите старшую сестру, не будет ли она так добра передать сестре мою просьбу, чтобы она, если ей не трудно, сделала так, как приказал доктор Элсоп), и конечно, Арчин, но…» Строчки в блокноте плясали у него перед глазами, словно сопротивляясь неуклюжим попыткам в них разобраться и сформулировать следующий вопрос.

«Не знаю. Может на него и не произведет впечатления мой успех с Арчин.

Я ничего ему не говорил, просто на всякий случай, вдруг я ошибаюсь, потому что с ней так легко ошибиться: А может он не спрашивает прямо, потому что решил списать меня со счетов. Откуда я знаю, что творится в голове у этого скользкого ублюдка.» Он взглянул на Арчин и неожиданно почувствовал, как в нем поднимается теплая волна нежности.

«Держись, милая девочка. Только ты одна отделяешь меня от полного краха, ты знаешь это? Меч в ножнах, вытащить его однажды и поразить всех блеском догадки, «такое предвидение, доктор Фидлер, такая проницательность, это огромный вклад в теорию болтофобии!«» – Расскажи еще, – сказал он вслух. – Расскажи о : – Он не мог вспомнить, о чем хотел спросить, но она помогла ему и начала говорить так, словно кто-то нажал кнопку.

«Кстати: может, взять отпуск? Но две недели в незнакомом месте, о котором я никогда не слышал, где не с кем поговорить, одинокие вечера и люди, которых я никогда раньше не видел и никогда не увижу потом. Вот если бы попасть туда, откуда появилась Арчин…» Квадратик за квадратиком – сейчас, после того, как случайный вопрос на ее родном языке прорвал плотину, он выстраивал картину ее мира. Перевернув в блокноте несколько страниц, он обнаружил, что несмотря на то, что в последние сеансы записывал лишь ключевые слова и сокращения, теперь, словно расколдованные ее речью, картины всплывали перед ним во всей своей полноте и живости.

«Это ведь как моя жизнь. Вилка, выгнутая наружу, и она попала в тупик.» Идея, принявшая форму похожих на вилку обертонов, вдруг вспыхнула в нем ярким светом, осветив огромное пространство.

«Мне все ясно! Да, теперь я уверен, что все понимаю. Не столько гость, сколько исследователь, а когда я спрашивал ее в первый раз, ей просто не хватило слов.» Он прервал ее, не обращая внимания на то, что она сейчас говорила.

– Арчин, когда было это другое время, из которого ты пришла?

– Я не могу объяснить. Оно не здесь.

– Оно было давно или еще не наступило?

«Безопасно играть со словами и из мира сумасшедших иллюзий. И тем не менее:

какое-то странное очарование. Убежать из мира, поймавшего меня в капкан. Если бы я только мог…» – Н-нет, – она отрицательно замотала головой. – Не впереди и не сзади.

Северо-запад.

Она подалась вперед и уставилась на него молящим взглядом, словно упрашивая понять.

«Нельзя разочаровывать тебя, девочка, или ты разочаруешь меня, и тогда:

Северо-запад? Вперед, но под каким-то чудным углом?» Он осторожно спросил:

– Ты рассчитывала попасть сюда?

– Нет! – Внезапный проблеск надежды. – Ты: все это: – Жест, охватывающий кабинет, Чентскую больницу, весь мир. – :не в нашей истории.

– Что же ты искала?

– Они: – Она по-прежнему не объясняла, кто такие «они», но, очевидно, это были какие-то представители власти. – :они послали меня узнать: – Она с трудом подбирала правильное слово. – :о веке беспорядкости?..

– Смуты? – подсказал Пол.

– Правильно! Ответить на много вопросов, почему история: ну: сломалась.

Написать отчет и оставить его в специальном месте.

– Когда ты собираешься вернуться?

Она молчала; потом ответила почти беззвучно:

– Нельзя вернуться. Время движется вперед с одинаковой скоростью, как скорость света.

«Не уверен, что понял все правильно, но во всем, что она говорит есть какая-то роковая последовательность.» Он опять отлистал назад свои заметки.

– Что такое твоя история, Арчин? Ты знаешь, чем она отличается от нашей?

– Рим.

– Что?

Транквилизатор наконец вернул ему способность сосредотачиваться, и он не слишком внимательно стал просматривть предыдущие записи в надежде найти ключ к разгадке.

«Но вот что сбивает меня с толку. Туманные намеки на пасторальный мир без городов, люди, живущие по сто пятьдесят лет, воплощение утопии!» – Рим, – снова повторила Арчин. – Вы называете свое письмо латинским, так? Я нашла в библиотеке всего несколько книг по истории, и то очень плохих, но:

подожди, я сейчас покажу: – Она полезла в свой помятый портфель, который по-прежнему повсюду таскала с собой.

– Просто скажи, – вздохнул Пол.

Она разочарованно опустила портфель на пол.

– Хорошо. Римляне были завоевателями, победили всех вокруг того, что вы называете Средиземным морем, дошли даже сюда. Оставили странную письменность, странный язык. Для меня история говорит, что люди были из: аах: – Она прищелкнула пальцами, досадуя на саму себя за то, что забыла слово. – Средней Азии, вот. Азия: Учились писать в Северной Италии рядом с горами, которые вы называете Альпы, отрезали край куска дерева вот так. – Она провела ребром правой ладони поперек указательного пальца левой.

Пол недоуменно уставился на нее. Внезапно его сознание вдруг поймало в фокус все, что она только что говорила.

«Господи, это же нелепо. Шумахер говорил, что в ленте, которую я ему дал, он нашел следы угро-финского влияния. И форма глаз: азиатская складка при европейской структуре. И она только что объяснила мне почему руническое письмо острое и прямое, а наше закругленное. Как же глубоко она разработала свои построения?» – Почему же ты не попала туда, куда хотела, Арчин? И куда ты хотела?

– Городок назывался: – Он не уловил слово, его уши не воспринимали звуки чужого языка. – Мясной рынок, рынок одежды, овощной, тринадцать тысяч жителей, управлялся Господином Западных Гор, сразу перед началом войны против Средиземной Равнины. – Она произносила это так равнодушно, словно пересказывала какой-то сон о совершенно невозможных событиях. – Вместо этого я здесь. Я много думала одна в комнате. Я думаю, время похоже на: как называется такое место в конце реки?

– Устье?

– Нет, нет. Когда широкая земля разделяет воду на много линий?

– Я понял. Это дельта. – Он нарисовал в блокноте похожую на вилку фигуру и показал ей. Арчин энергично кивнула.

– Дельта! Начинается здесь: – Она показала на главное русло реки. – Потом идет сюда, сюда, или сюда. В твоей истории Рим был, а в моей нет. Я была здесь, – она ткнула в самый левый рукав дельты, – а теперь здесь: – первый из правой связки рукавов.

«Господи. Ты знаешь, что если кто-то и может воспринять это серьезно, то только «другой Пол Фидлер».» Он в замешательстве смотрел на Арчин. После первого прорыва, когда он вынудил ее признаться в том, что, по ее мнению, запрещали неведомые «они», гипноз требовался все меньше и меньше, чтобы заставить ее говорить. Сейчас он затруднялся сказать, в трансе она или нет. Вся живость и энергия ее характера светились в глазах и ясном, звонком голосе.

– Как ты совершила это: путешествие, Арчин?

– Честное слово, в твоем языке нет слов, чтобы это сказать. В моем языке нет слов, чтобы сказать мотор, ракета, космонавт, которых я видела по телевизору – нет даже слова телевизор. Все другое. Мы делаем другие вещи и решаем другие задачи.

«Общество, которое радикально разошлось с нашим, у них высшее достижение – путешествие во времени, а у нас – самолеты и ракеты на Луну.

Не об этом ли она думала тогда в лесу, когда ходила вокруг машин и трогала их так, словно ничего подобного не видела в жизни?» С неожиданным энтузиазмом он сказал:

– Расскажи мне о мире, откуда ты пришла, Арчин.

Она с сомнением посмотрела на него.

– Послушай, Пол, я сначала объясню тебе одну вещь. Когда я только поняла, что со мной случилось, что я промахнулась, и никогда не попаду домой, я хотела рассказать, кто я и откуда, но мне было нельзя. Ты этими часами и мягким голосом сделал то же самое, что и они, чтобы запретить мне говорить людям там, куда я иду, о том, что будет потом.

«Она все правильно объясняет. Если кто-то намерен отправиться из будущего в прошлое, имеет смысл дать ему гипнотическую команду и запретить говорить лишнее, чтобы предки не восприняли его слова всерьез, и не сделали что-нибудь, чего не записано в истории, и тем самым не уничтожили бы их родное будущее.» Во всем этом было какое-то поразительное обаяние, как от хорошо выстроенного романа, когда следишь за тем, как автор разгадывает загадки, которые сам же и назагадывал.

Пол задал провокационный вопрос:

– Тогда почему ты так открыто со мной говоришь?

– Язык изменился между Веком – как ты сказал? – Смуты, да? – Веком Смуты и моим временем. Команда была не говорить никому, кто спрашивает на старом языке, но ты вспомнил, как мы говорим «привет», а это было можно.

Она неожиданно подалась вперед, схватила его за руку и заглянула в глаза.

– Пол, я так рада, что могу тебе рассказать все это. Это было так: так больно сидеть одной и знать, что я самый одинокий человек в мире.

Пол вздрогнул и отдернул руку.

«Я мог сейчас наклониться и обнять ее: Стоп. Стоп. Это просто перенос, это фиксация, как у Мориса Дукинса. Как Морис смотрел на меня своими масляными глазами. Боже сохрани.» – Расскажи мне о своем мире. И сядь, пожалуйста обратно в кресло.

Она со вздохом подчинилась.

– Расскажи мне о:

«О чем бы таком эмоционально нейтральном ее спросить? Может, о политике? В нашем мире со времен античности это вызывает разве только отрицательные эмоции.» – Расскажи мне о вашем правительстве. Кто вами руководит?

Она послушно откинулась на спинку кресла и положила руки на подлокотники.

– Оно не такое, как ваше. Оно очень мирное: ох: мировое?

– Миролюбивое.

– Да, миролюбивое, спасибо. Двести восемьдесят лет нет войн, сумасшедших людей, преступников. Правители – это люди, которых мы выбираем, чтобы они были хорошими. Должны быть отцами, и все дети должны сказать за них. Если хоть один сын или дочь хоть в шестьдесят лет говорит нет, его не выбирают. То же самое везде, потому что когда нет войн, люди не хотят никого бояться, и не нужно никого, чтобы заставлять что-то делать.

– Ты, кажется говорила, что люди живут до ста пятидесяти лет?

– Да, дети, которые родились в то время, из которого я пришла, могут на это рассчитывать.

«Милосердное правительство, преступности нет, душевных болезней нет, фантастическое долголетие: Как же меня угораздило родиться в мире со смертями, водородными бомбами, автокатастрофами, налогами, тюрьмами и сумасшедшими домами.» Некоторое время Пол позволил своему воображению плыть по течению мимо прекрасных картин. Потом вдруг сообразил, что держит Арчин уже гораздо дольше положенного времени, а в столе его ждет груда работы.

«Трудно надеяться, что она легко оставит свои фантазии. В один прекрасный день взять и забрести в совершенный мир. Это как праздник, или отпуск. Но мне нельзя брать сейчас настоящий отпуск.» В состоянии, близком к панике, он сжал кулаки.

«Потому что: кто, кроме меня, станет слушать ее фантазии? У кого, кроме меня, хватит воображения и терпения понять, насколько они для нее реальны, кто, кроме меня, поостережется сказать «У крошки просто поехала крыша»?

Кого еще донимают другие варианты самого себя, те, что свернули не на том повороте дороги жизни и сигналят теперь оттуда о своей беде, как она это назвала, из северо-запада через время?»

32

Глубина, детали, подробности росли, росли, росли.

«Название этой земли я сначала услышал как Львиный Рык; точнее всего по-английски будет сказать Ллэнро, с чем-то вроде двойного валлийского «л».

Очень интересный, непонятно как сохранившийся диалект, первоначально доримская основа нашего мира с последующим кельтским влиянием. Это просто чудо, что она распознала мой ублюдочный акцент, когда я спросил ее «тириак-но?». Там не «к», там скорее клацанье языком, так же как в слове «Ллэнро» последний звук произносится, как французское «bon».» – Что означает Ллэнро?

– Никто уже толком не знает, но есть идея, что «Скала в бурю», потому что сильно штормило, когда завоеватели пришли по морю.

«Скала в бурю! Не то ли это, что мне сейчас нужно, твердь, за которую я могу зацепиться, когда весь мир готов поглотить меня без следа.» – Ты говорила, что городок, в который ты направлялась был крупным рынком одежды, овощей и мяса. Но вы ведь даже не притрагиваетесь к мясу.

Ее передернуло.

– В моем мире, Пол, когда-то давно животных убивали на мясо, и это было религиозным обрядом. Поэтому в Век Смуты был специальный рынок и специальные церемонии, как мясо продавали. Когда я увидела его открытым в вашей лавке, я захотела: вернуть мою еду. Так говорят?

– Стошнить.

– Да.

– Значит вы не убиваете животных для мяса?

– Нет. Мы животных: держим? Наверно, так правильно. Но мы позволяем животным ходить, где они хотят, а когда их становится слишком много, мы даем им лекарство, чтобы было меньше маленьких.

– А как же хищные и опасные звери?

– Какие звери?

– Ну, большие животные, которые едят мясо и должны убивать других животных, потому что они привыкли к такой пище.

– В Ллэнро таких нет. В далеких землях, где очень мало людей, мы разрешаем им жить, как они хотят.

– Но должны же были быть какие-то религиозные обряды, когда нужно убивать животных.

– Как вы называете мясников, которые: – щелчок пальцами, – :главные по религии!

– Священники?

– Наверное. Но после всего они должны идти к реке, смыть кровь и попросить прощения у души животного.

«Как эскимосы. У ее видений невероятный диапазон!» – Но это было давно. Тяжелая работа – делать мясо для еды, и жестокая.

Людям лучше есть пищу, которая сразу выросла на земле, чем есть животных, которые ели эту пищу. Это понятно?

– Да, вполне.

Она грустно посмотрела в окно.

– В моем мире точно такие холмы, на них растут прекрасные деревья, а на полях цветы выше, чем ты, – голубые, красные, белые, желтые. Когда дует ветер, можно услышать запах цветов и моря на западе. – Она помолчала. – Тяжелее всего было прощаться с цветами, я знала, что никогда их больше не увижу.

Пол смотрел на нее и думал о том, какое нужно мужество, чтобы отказаться от всего близкого – не просто от родителей, любимых и друзей, но и от всех звуков, запахов, цветов привычного мира.

– И плыть над морем цветов и видеть, как они трепещут на ветру! Однажды мы плавали целых четыре дня не опуская: пузырь? Ой, я не объяснила! Это такая большая круглая пустая штука с теплым воздухом, в которой светло, и она может подниматься в небо.

– Воздушный шар. Воздушный шар с подогревом.

– Да. – Она целиком отдалась воспоминаниям. – Летом, ветер был слабый, мы летели четыре дня, прежде чем увидели море и опустили воздушный шар.

Пол с трудом удержался от того, чтобы спросить, кто был второй составляющей этого «мы».

Теперь он писал два блокнота: один для Элсопа и больничных журналов, в котором содержались лишь самые общие фразы, вроде «сегодня с больной был проведен сеанс гипноза, и достигнут прогресс в расширении ее словарного запаса в следующих областях…», и другой, в котором накопилось уже больше ста страниц – описание странного и прекрасного мира Ллэнро.

От корки до корки в который уже раз перечитывал он рассказы Арчин, почти пьянея от видений, встававших у него перед глазами.

– В Ллэнро родители никогда не наказывают детей. Если ребенок делает что-то не так, они спрашивают себя, что они сделали плохого, и в чем показали дурной пример. Ребенок считается независимой и ответственной личностью после того, как научится говорить, и его учат и подбирают ему работу по его внутренним способностям. Заставлять ребенка делать ту работу, которую он не хочет, считается жестокостью, может вызвать неприятные замещения и испортить детство.

«Как мое. Талантлив или нет, они не должны были заставлять, подкупать, тащить волоком по этой лестнице.» – В Ллэнро те, кто вступают в брак, дают обет всему обществу, что согласны взять на себя ответственность родить и воспитать детей, стать им лучшими друзьями на всю жизнь, теми, к кому они всегда смогут обратиться за помощью и советом.

Зачатие без такого торжественного обещания считается неправильным для нерожденного ребенка, и власть обычно рекомендует принудительный аборт.

Люди очень серьезно относятся к родительству, у нас никто не давит на молодых людей, чтобы они женились и рожали детей, нет и социального давления, как это часто бывает в вашем мире, поэтому многие дети у вас вырастают и считают себя обязанными своим родителям.

«И даже если с ребенком что-то случается, например, нервный срыв от переутомления, им все равно не надоедает напоминать своему чаду, сколь многим он им обязан за неуклонное выполнение родительского долга.» – С другой стороны, проявления сексуальности в Ллэнро разрешаются и поощряются, и физическое выражение своих чувств тоже.

«Интересно, что бы подумал мой отец, если бы я попытался поцеловать его в щеку.»

В один прекрасный день Пол вдруг поймал себя на том, что начинает терять терпение из-за какого-то упрямого пациента, и в голове у него тут же пронеслось:

так не поступают в Ллэнро.

Гнев тут же утих. Спокойно и рассудительно он разобрался со всеми проблемами, и когда те остались позади, почувствовал, как по телу разливается теплая волна.

Выработалось расписание: он встречался с Арчин каждое утро, кроме понедельника, когда приходилось помогать Элсопу на приемах в Бликхемской клинике, и постепенно стал посылать за нею все раньше и раньше, так что пришлось даже переносить на более раннее время ланч, потому что иначе он рисковал заработать расстройство желудка.

Однажды в июне, прорвавшемся, наконец, летним теплом, он вошел в туалет для персонала, чтобы вымыть перед едой руки. Он уже давно не был в парикмахерской, и теперь, бросив взгляд в зеркало, безуспешно пытался придать своей прическе более пристойный вид. Приглаживая волосы руками, он разглядывал отражавшийся в зеркале пейзаж за окном.

«На что похожи эти холмы, когда они покрыты морем цветов? Каких цветов?

Подсолнухов? Выше меня, она сказала. Но разного цвета: Я почему-то представляю их маками с огромными лепестками, которые хлопают на ветру.» Дверь туалета открылась. Он поспешно пригладил непослушную прядь волос, стыдясь, что его застанут за ленивым созерцанием своего отражения и пейзажа. Вошедшим оказался Мирза.

– Доброе утро, Пол, – сказал он, подставляя руки под холодную струю. – Есть новости от Айрис?

– Нет, – ответил Пол тоном, который должен был означать, что это его абсолютно не волнует. Мирза бросил на него быстрый взгляд и снова отвернулся.

– Прости, что говорю, – пробормотал он, – но ты все равно не умеешь скрывать. Ты ужасно выглядишь.

«Чепуха. Я только что видел себя в зеркале, и, по-моему, все в порядке.

И вообще, какое Мирзе дело?»

– Со мной все в порядке! Прости, что разочаровываю, но не ты ли повторял не раз, что Айрис не самая подходящая для меня жена, так чего же ты хочешь теперь?

Мирза набрал полные пригоршни воды и плеснул себе в лицо. Громко фыркнув, потянулся за полотенцем – Что-то я не заметил, чтобы ты пользовался своим холостяцким положением.

– Ох, оставь! Это тебе нравится бесконечная очередь случайных телок. Я сделан из другого теста. Ты бы не стал выбрасывать пять лет семейной жизни, как: как это грязное полотенце!

– Только не нужно срывать на мне зло, – сказал Мирза после паузы.

– Только не изображай из себя строгого папашу. Что тебе, собственно, не нравится? Может, кто-то жаловался, что я не справляюсь с работой?

– Нет, конечно, но:

– Очень хорошо. Я сейчас успеваю сделать за день столько, сколько раньше, когда Айрис вертелась вокруг, успевал за неделю. Так с чего тебе пришло в голову мне сочувствовать?

– Достаточно на тебя посмотреть, – ответил Мирза.

– Что?

– Ты похудел, у тебя под глазами мешки, как после недельного запоя, и уже не первый раз ты бесишься из-за ерунды.

– Из-за ерунды? – отозвался Пол и попытался рассмеяться. – Может, для тебя потерять женщину и ерунда. К тебе всегда полдюжины в очередь стоят.

Мирза повесил полотенце обратно на крючок и вздохнул.

– Брось огрызаться. Тебе не идет. Я хочу только, чтобы ты перестал делать вид, будто на тебя это никак не подействовало. Люди считают само собой разумеющимся, что рухнувший брак – это несчастье. Зачем отшатываться от их сочувствия, когда оно вполне искренне, так, словно ты думаешь, что они – как бы это сказать – смотрят свысока на твои переживания.

Несколько секунд Пол молчал. Потом резко тряхнул головой.

– Ты никогда не ловил себя на том, что завидуешь своим пациентам, Мирза?

– Завидовать им? Господи, нет, конечно!

«Уйти отсюда, отдаться милосердию ветра и плыть над морем цветов над землей Ллэнро…» – Почему? У наших сумасшедших есть одно большое преимущество: когда жизнь для них становится слишком тяжела, им помогают, о них заботятся.

Здоровые люди должны выплывать сами.

– Если ты действительно так думаешь, то ты чертовски низкого мнения о своих друзьях. Для чего человеку друзья, если не для того, чтобы помогать выбираться из проблем?

– Некотоые проблемы проходят по категории частной собственности, – пробормотал Пол. – Согласно законам нашей страны, брак – союз мужчины и женщины, исключающий все другие: Ох, ну его к черту.

– Согласен, – незамедлительно парировал Мирза. Он шагнул к окну и высунулся наружу с выражением преувеличенного удовольствия на лице. – Слишком хороший день для споров. Невероятный отсюда вид, правда? Я уже начинаю жалеть, что опять возвращаюсь в большой город, надо было подождать, пока лето не кончится.

– Что? – Пол почувствовал неприятный озноб. – Ты уходишь из Чента?

– Да. Ты ведь знал, что я ищу работу.

– Да, но:

Мирза повернулся и спокойно посмотрел Полу в глаза. Помолчав некоторое время, он сказал:

– Я скажу тебе, почему мне никогда не приходило в голову завидовать пациентам, Пол. Им не уйти из этого места, даже когда они не могут его больше выносить. Я сыт по горло Святым Джо, и это выплеснется наружу, неважно, пошлю я ему бумагу или просто скажу все, что думаю, и уйду. Если это придет в голову пациенту, его накачают наркотиками или просто сунут в смирительную рубашку, чтобы не забивать голову чужими проблемами.

Представь, провести в этой дыре остаток своей жизни. И выйти отсюда только на катафалке.

Он крутанулся на каблуках и вышел, оставив Пола стоять пораженным тем ядом, который прозвучал в его голосе.

«Никогда не знал, что он так ненавидит это место; он всегда всех разыгрывал и смеялся: Я ведь чувствую то же самое. Почти то же самое, но я смогу перетерпеть, пока не кончатся два года – я думаю. По крайней мере, придется постараться. Но какую глупость я сказал о зависти к больным. Что они должны чувствовать! Что должна чувствовать Арчин, вспоминая вольный воздух Ллэнро! Находиться здесь – значит, сходить с ума, неважно, был ли ты раньше сумасшедшим. Арчин, запертая до старости в Ченте, вечно оплакивает свой потерянный и прекрасный дом, слоняется по больнице в грязном тряпье со спутанными волосами и черными ногтями, пахнет, как старуха, ни с кем не разговаривает, если не считать односложных ответов санитаркам: Господи, какая потеря, какая потеря!»

33

В последнее время Пол вообще мало разговаривал с коллегами во время их совместных трапез, а сейчас новость о предстоящем отъезде Мирзы подействовала на него так угнетающе, что он совсем замкнулся. Натали сделала несколько попыток втянуть его в общую беседу, но безуспешно; он заметил, как ее взгляд встретился со взглядом Мирзы, словно спрашивая, что случилось.

Ожидая, пока принесут десерт, он неожиданно почувствовал, что не может больше находиться в их компании. Он резко отодвинул стул и вышел. На площадке перед столовой никого не было. Поддавшить неожиданному порыву, он, вместо того, чтобы вернуться к себе в кабинет, приложил ухо к двери и стал слушать.

Сначала раздался голос Натали.

– Странное у Пола настроение, правда?

– Постарайся посочувствовать, – сказал Мирза. – У бедняги семейная жизнь налетела на камни, а с этим за два дня не справишься.

– Неужели все то же? – со смешком произнес Фил Керанс. – А я думал, что-то не так с его любимой пациенткой. В последнее время он не любит о ней говорить.

«Тебе-то какое дело? Или надеешься услышать грязные детские воспоминания и потешить свою закомплексованную католическую душу?» Не понимая, что делает, Пол резко рванул на себя дверь и шагнул в столовую. Все недоуменно уставились на него.

– Я: э-э: я не оставил тут свои сигареты? – сымпровизировал он.

Повод, судя по всему, не показался уважительным; во всяком случае, их глаза задержались на его лице дольше, чем ему хотелось бы, пока Мирза, сидевший ближе всех, не сообщил, что никаких сигарет здесь не наблюдается.

– Значит, они в кабинете, – пробормотал Пол. – Простите.

Во второй раз захлопнув дверь, он почувствовал, что покрывается потом – отнюдь не из-за жары.

«Что на меня нашло?»

Громко стуча каблуками по ступеням лестницы, он бросился в спасительное одиночество кабинета.

«В конце концов, через несколько минут придет Арчин, и мы будем говорить о Ллэнро. «Что-то не так с его любимой пациенткой!» Если бы этот толстый ирландец только знал: Но мне с трудом дается любая работа. Я должен благодарить судьбу, что случайно оказался под ее защитой. Если бы она не учила с такой настойчивостью английский, если бы опустила руки и впала в отчаяние, как бы наверняка сделал в такой ситуации я, со мной было бы кончено. У меня не було бы причин бороться.» С полки, куда часы поставили в первый день, ему приветливо помахала косой зловещая фигура Времени. За то, что эти часы не дали ему утонуть без следа в зыбучем песке проблем, он уже давно испытывал к ним что-то вроде благодарности.

Полированный постамент покрылся тонким слоем пыли; прежде чем сесть за стол он вытер его салфеткой.

Сигареты, естественно, лежали у него в кармане, и, несмотря на то, что ему уже давно хотелось курить, он на всякий случай позволил себе достать их, только захлопнув дверь. В ту же секунду зазвонил телефон.

– Доктор Фидлер? Ой, как хорошо. Не вешайте трубку. Одну минутку: Доктор Элсоп, я нашла доктора Фидлера – он у телефона.

«Он что, решил сегодня не приезжать?» – Добрый день, молодой коллега! Послушайте, я уже закончил ланч и хочу приехать раньше, чем мы договорились, – фактически, я выезжаю из Бликхема прямо сейчас и буду у вас через двадцать минут. И раз уж у меня появилось свободное время, я просто обязан взглянуть на Арчин. Я ведь не видел ее: должно быть недели три, верно?

Пол почувствовал, будто сердце наливается свинцом.

– Вы, кажется, говорили, что встречаетесь с ней каждое утро в начале работы, верно? Не присылайте за ней, пока я не приеду, хорошо? Я хочу сначала сказать вам пару слов.

Пол молчал.

– Алло? Вы где?

– Да-да, простите.

– Хорошо: До встречи.

Щелк.

Не меньше минуты после того, как Элсоп отключился, Пол сидел, окаменев и зажав в руке трубку.

«Будь он проклят! Что за манера совать нос в мои дела? Я же показал ему все бумаги. Не верит, что я добился успеха? Проверяет?» Пепел слетел с сигареты, как только он пошевелил пальцами. Он сильно дунул, но пепел только разлетелся тонким слоем по бумагам и столу. На сегодня это было уже слишком.

«Он придет, начнет распрашивать Арчин, и она расскажет: Я еще не все знаю о Ллэнро. Я не вынесу, если это сейчас сломается. С другой стороны, я…» И вдруг сумятица в мыслях успокоилась. Рука снова потянулась к телефону.

– Сестра? Кто это? Ох, Сестра Кирк! Не будете ли вы так любезны прислать Арчин ко мне прямо сейчас?.. Да, простите, я понимаю, что еще время ланча, но нет необходимости ее провожать – я уверен, что она сама найдет дорогу.

Ожидая, он докурил сигарету и достал новую. Очень скоро послышался мягкий стук в дверь. Он пригласил ее, усадил в кресло лицом к себе, ввел в транс – сейчас, после почти ежедневного повторения на эту процедуру уходило не больше десятка слов, – и обратился к ней в полной уверенности, что делает это в интересах пациента.

– Арчин, доктор Элсоп хочет приехать и поговорить с тобой. Ты помнишь доктора Элсопа?

– Да.

– Арчин, как ты думаешь, что случится, если ты расскажешь ему о Ллэнро?

Он тебе поверит?

Молчание; потом отрицательное движение головой.

– А если он не поверит тебе, что он подумает?

Она пожала плечами.

– Что я сумасшедшая, – с нажимом проговорила она.

– Боюсь, что так. – Пол решительно подался вперед. – Слушай меня очень внимательно. Если в этой комнате находится кто-нибудь, кроме меня, ты забываешь о Ллэнро. Если кто-нибудь, кроме меня, спрашивает тебя, ты ни слова не говоришь о Ллэнро. Ты не отвечаешь на вопросы, откуда ты пришла, и как здесь оказалась.

Через несколько минут я разбужу тебя, ты выйдешь из комнаты и будешь сидеть на подоконнике до тех пор, пока я не позову тебя обратно. Когда ты войдешь, я снова введу тебя в транс, но ты не будешь говорить о Ллэнро, если в комнате посторонние!

Элсоп появился в кабинете с мрачным видом. Захлопывая дверь, он сказал:

– Что Арчин делает одна на лестнице? Я же просил не посылать за ней, пока мы не поговорим.

– Простите. – Пол пожал плечами. – Она теперь ходит одна – ей уже можно доверять, – и ей, видимо, нравятся наши ежедневные разговоры. Когда она вошла, я просто попросил ее подождать несколько минут.

– Ясно. Это не займет много времени. – Элсоп опустился в кресло, в котором только что сидела Арчин. – Я просмотрел ваши последние записи, включая те, которые посвящены Арчин, и хочу сказать, что они никуда не годятся, Пол, они просто никуда не годятся.

Кольнувшая совесть заставила нервы Пола натянуться до предела.

– Я знаю о вашей жене и обо всем, что с этим связано, – продолжал давить Элсоп.

– Я весьма сочувствую, поверьте. Именно поэтому я воздерживался до последнего времени от комментариев и надеялся, что вы справитесь со своими проблемами без моего участия. Но поскольку вы исправно пишете свои заметки – лучше бы вы этого не делали, я должен сказать, что они представляют собой самый неинформативный словесный мусор, который я когда-либо видел.

Особенно те, которые касаются Арчин. Несомненно, некоторая обрывочность других записей вызвана тем, что вы уделяете ей слишком много времени; я готов это понять, если бы только столь длительные ежедневные беседы давали реальные результаты, и вы бы стремились довести дело до конца. Но, насколько я могу судить, результатов нет, и тем не менее вы не намерены их прекращать.

Он достал из кармана пачку сложенных вдвое листов.

– Это все ваши записи об Арчин. Можно сравнить последние отчеты с теми, которые были сделаны шесть или восемь недель назад и, если не считать малозначительных деталей, не заметить никакой разницы.

– Что вы, я добился значительного прогресса, – ответил Пол. – Что вы имеете в виду под результатами? Или вы рассчитывали, что я полностью восстановлю ее память?..

– Вы нигде не упомянули, что у нее амнезия.

– Господи, да половина этих бесед была посвящена урокам английского, а не терапии! Я не мог делать заключения до тех пор, пока не был уверен, что под одними и теми же словами мы с ней понимаем одно и то же. Но сейчас я почти удовлетворен. У нее безусловно амнезия, причину которой я не могу пока установить, но она в состоянии свободно говорить о том, что с ней происходит в последнее время, и я считаю, что лучшее, что мы можем для нее сделать, – это предоставить ей как можно больше свободы, разумеется, следить за ней на случай непредвиденных эксцессов вроде того, который произошел в Бликхемской больнице, но я надеюсь, что менее напряженная обстановка, чем та, которая окружает ее в Ченте, позволит ей расслабиться и выявит из памяти подавленные мотивы.

Слова звучали весьма бойко и убедительно, однако лицо Элсопа оставалось подозрительно хмурым.

– Вы так и не определили ее национальность? – спросил он.

– Гм: нет. Только то, что, по мнению филологов, ее язык принадлежит к группе восточных.

– Есть во всем этом какая-то нелепость, – решительно произнес Элсоп. – Ее амнезия, если это именно она, слишком… слишком всеобъемлющая. Это имело бы смысл, если бы она была связана с каким-либо изолированным предметом. Но: ладно.

– Он встал и двинулся к дальней стене кабинета. – Зовите ее и проводите обычную беседу. Как будто меня здесь нет.

Пол покрылся потом, Пол подчинился. Пока Арчин усаживалась, он напомнил ей об Элсопе, и она механически ему улыбнулась. Затем провел обычное вступление, такое же, какое делал совсем недавно, и минут десять прочесывал себе мозги, придумывая на ходу вопросы, которые удовлетворили бы Элсопа, и в то же время не затрагивали бы ее происхождения.

Неожиданно он заметил, что Элсоп подает ему знаки. Ему не осталось ничего другого, как приказать Арчин сидеть спокойно, и обернуться к консультанту.

– Вы так ничего не добьетесь, молодой коллега, – решительно сказал Элсоп. – Вы обходите ключевые позиции – особенно чувствительные области, секс, насилие, и даже ее происхождение и семью. Позвольте, я сам ее спрошу, тогда вы поймете, что я имею в виду.

Внутренне дрожа, Пол вынужденно подчинился и снял стандартный приказ, который обычно отдают при введении в гипноз – «Ты не слышишь ничьего голоса, кроме моего,» – обычно он его пропускал, но сегодня произнес из-за Элсопа.

«Она слишком привыкла говорить обо всем в этом месте и в это время.

Сможет ли мой поспешный приказ удержать ее рот на замке?» Когда Элсоп начал задавать вопросы, он поймал себя на том, что кусает ноготь большого пальца, и поспешно спрятал руку в карман, чтобы скрыть этот предательский признак.

Облегчение подступало волнами, и тем сильнее, чем дольше длились расспросы.

Арчин решительно отбивала все попытки Элсопа втянуть ее в разговор о семье и доме, хотя, как только он переходил к недавним событиям, отвечала с готовностью.

«Боже мой, Арчин. Ты: ты так предана мне. Я делаю для тебя все, что могу, и теперь вижу, как сильно ты это ценишь.» Затем, однако, Элсоп свернул на другой курс, и облегчение мигом улетучилось.

– Вы помните лес, где впервые встретили доктора Фидлера, – спросил Элсоп. – Перед этим там был другой мужчина. Вы помните?

Она утвердительно кивнула.

– Что случилось, когда вы его встретили, Арчин?

«Господи Иисусе! Я никогда не говорил с ней о Фабердауне. О чем я думал? Я обязан был написать об этом в отчете. Не удивительно, что Элсоп так доволен! Как говорил папа Фрейд!..» – Я: я подошла, чтобы сказать ему привет, он что-то ответил, я не поняла, он схватил меня за руку и хотел: я не знаю этого слова по-английски. Положить меня на землю и получить от меня удовольствие.

– Что же вы сделали?

– Я сначала удивилась, что не понимаю, что он говорит. Потом он сделал мне больно, толкнул меня – толкал, так, и я поняла, что должна с ним бороться. Он был тяжелый. Я сделала так: – Жест, показывающий, как она царапает ему щеку. – Потом я его ударила. Он отодвинулся назад, потом начал опять, и я поняла, что должна его остановить.

– Как?

– Я ударила его о дерево, – пробормотала она еле слышно, словно стыдясь.

– А перед тем, как вы его увидели? – продолжал Элсоп. – Что случилось тогда?

Молчание.

– Где вы тогда были, в лесу или в поле?

Молчание.

Некоторое время Элсоп продолжал давить. Наконец, он вздохнул и передал управление Полу, который вывел Арчин из гипноза и отослал в палату, радуясь, что все наконец-то закончилось.

– Я понимаю, как вам трудно, – согласился Элсоп, когда дверь за ней закрылась. – Тем не менее, вам стоит придерживаться этого направления более интенсивно – идти назад от самого раннего момента, который она помнит. Но эта резкая граница между ясностью ее воспоминаний после определенного момента и полным провалом до него наводит меня на мысль о мозговой травме. Вы ведь так и не сделали ей рентген черепа?

Пол покачал головой.

– Как вы думаете, вы сможете ее уговорить полежать спокойно, пока ей сделают снимок?

– Уверен, что смогу.

– Хорошо, сделайте это как можно быстрее. Все очень запутано, но она определенно склонна к сотрудничеству. Это вселяет надежду:Тем не менее не забывайте, что я вам говорил об оформлении записей.

– Да. Простите. Но разрыв с Айрис выбил меня из колеи.

– Может, вам стоит взять отпуск на одну-две недели? – предложил Элсоп.

– Спасибо, но: нет. Я только начну хандрить в одиночестве, и вреда от этого будет больше, чем пользы. Так я, по крайней мере, занят работой.

– В жизни, знаете ли, есть и другие вещи, а не только работа, – сказал Элсоп и поднялся. – Хотя, согласен, одинокая хандра не пойдет вам на пользу. Когда вы сможете сделать рентген?

– На всякий случай, мне стоит поехать вместе с ней. – Пол перелистал настольный календарь. – Я не дежурю в эти выходные. Попробую договориться на субботу утром, как в прошлый раз.

– А разве в субботу у вас нет этого дурацкого комитета?

– Черт, есть конечно. Я просто забыл записать. Но это неважно, я успею после.

Доктор Холинхед в последнее время проводит заседания быстро.

34

«Мне страшно.»

Пол сидел молча, почти не слыша голосов других членов комитета, обсуждавших жалобу профсоюза, в которой утверждалось, что слишком много ремонтных работ в больнице делают пациенты. Он даже не пытался понять, кто о чем говорит.

Бессловесный страх бился у него в голове, как сумасшедший скрежещущий колокол наверху на башне.

«Я ей все рассказал, повторил, объяснил, что ничего страшного в рентгеновском оборудовании нет; я показывал ей снимки головы и рук.

Кажется, она поняла. Но если она опять сорвется, они: Нет, я даже не хочу думать, что они сделают. Но что же ей померещилось тогда в этой машине?

Она не признается.»

Говорил Рошман, пухлый человечек очень еврейской наружности, очки в роговой оправе сидели не столько у него на носу, сколько на румяных щеках, а редкие волосы были уложены на макушке параллельными рядами, между которыми просвечивала розовая кожа.

«На некоторое время я отвязался от Элсопа, но то, что я не спросил Арчин о Фабердауне и не записал все как следует в отчет, – грубая ошибка.

Зато он получил легко и просто то, что ему больше всего хотелось: полноценное чувство, которое обычно испытывает отец, если ему удается продемонстрировать сыну свое превосходство, и еще облегчение, что сенсационная статья, сделающая имя сына громче его собственного, появится не скоро.» Перешли к следующему пункту. На этот раз Пол вообще не понял, о чем речь.

«Я хочу: Чего я хочу? Наверно, впустить хоть немного Ллэнро в наш больной мир.

Сюда, где как мухи на стекле жужжат эти глупые голоса. Цветы в человеческий рост, дыхание далекого моря. Я хочу завещать его тому, кто одинок, но силен внутренним зрением. Что поймет Холинхед о стране, где у власти не те, кто сильнее всех к ней рвется, а те, кого сильнее всего любят?» Холинхед, собравшийся уже объявить следующий пункт повестки дня, заметил взгляд Пола и поднял голову.

– Вы хотели что-то сказать, доктор Фидлер?

– А: нет. Нет, спасибо. Это уже неважно.

Подозрительный взгляд главврача еще некоторое время ощупывал его лицо и наконец вернулся обратно к бумагам.

«Потерять Ллэнро: мука. Но хотя бы помнить его: я завидую. Я помню только гулкий туннель, дом, на милю вокруг которого не сыщешь живой души, школу, где меня разбавленными чернилами учили отвечать на идиотские вопросы, женщину, которая знала, что ее сын умнее и ярче других, и которая при каждом удобном случае спешила подышать на это его сияние и потереть рукавом, другую женщину, которая прекрасно понимала чувства первой, но которая не дала мне исправить эту ошибку хотя бы в следующем поколении.

Есть ли на каком-нибудь далеком рукаве дельты времени Пол Фидлер, но не один из тех миллиардов, которые жалуются мне на свою проклятую судьбу, а счастливый? Если есть, то он думает не моим мозгом. Мой камертон не настраивается на счастье.» Он принялся рисовать на обратной стороне протокола. Он изобразил что-то вроде карты из линий, расходящихся от центрального ствола. Снизу вверх он стал ставить на них метки: первую развилку он назвал «Травма в одиннадцать с половиной лет» и пририсовал рядом могильный холмик, вторую – «Отчислен» – широкая стрелка, символ тюрьмы. Никакой системы в том, как он расставлял метки не было; он мог вспомнить сотни таких развилок, не сходя с места.

Наверху листа – современность и подсчет очков. Он вдруг заметил, что почти каждая ветвь кончается символом какого-нибудь несчастья; не давая воображению разыграться, он собрал их снова в одну точку и пририсовал рядом череп и кости.

Задумчиво он стал водить по линиям, выискивая развилку, которая вела бы к чему-то лучшему, а не к худшему.

«Может, здесь? Если бы Айрис разорвала помоловку? Да, пока только этот.

Я был бы раздавлен, но потом: потом в первой или второй больнице, где я работал, я бы встретил молоденькую симпатичную медсестричку, мы бы поженились, она бы еще поработала некоторое время, пока я не получил бы должность с приличной зарплатой, и, может быть, сейчас я бы мечтал, как вернусь домой и повезу жену и сына в какую-нибудь деревеньку в добром старом Остине, и мы бы там смеялись и строили планы…» – Доктор Фидлер, вы намерены продолжать заседание в одиночестве?

Холинхед со всем сарказмом, который он был способен продемонстрировать, складывал бумаги в папку, все остальные, не торопясь, двигались к двери.

Чертыхнувшись, Пол присоединился было к ним, но Холинхед щелкнул пальцами и жестом приказал подождать. Он нервно подчинился.

– Вы не слишком внимательны, доктор Фидлер, – напрямую упрекнул Холинхед, когда все остальные, кроме мисс Лаксхэм, наводившей на столе порядок, оказались на приличном расстоянии. – Вы фактически отсутствовали на заседании.

Не дожидаясь ответа, он поднялся, и лицо его посуровело.

– Кроме того, вашу работу в последние несколько недель трудно назвать выдающейся. Я старался воздерживаться от комментариев, но не я один заметил ваш отсутствующий вид, и именно поэтому считаю своим долгом призвать вас взять себя в руки.

«Самоуверенный ублюдок.»

– Вы были когда-нибудь женаты? – спросил Пол.

– Я знаю о: э-э: отъезде вашей супруги. Именно поэтому я в последнее время проявлял к вам снисхождение.

– Так были или нет?

– Не понимаю, зачем это вам?

– Если бы вы были женаты, вы бы понимали. Возможно.

– Если я правильно уловил вашу мысль, – резко сказал Холинхед, – то должен в свою очередь потребовать, чтобы вы учли возможные последствия ваших ежедневных и многочасовых бесед с молодой и привлекательной пациенткой. И прежде чем вы – судя по вашему виду – скажете какую-нибудь грубость, позвольте подчеркнуть, что в то время, пока я с ничем не оправданной непредусмотрительностью вам доверяю, среди пациентов психиатрической больницы ходят упорные слухи о вашем приятном времяпрепровождении. Было бы полезно для всех, если бы доктор Радж освободила вас от ведения этой пациентки.

– Полезно для всех? – дернувшись, откликнулся Пол. – Для всех, кроме самой пациентки. Я всегда считал, что прежде всего должны учитываться интересы больных.

– Вы просто не знаете, – пробурчал Холинхед, – какое прозвище ходит сейчас по больнице применительно к этой молодой женщине. Ничего похожего на «Сопливого Эла» для доктора Элсопа или моего собственного эпитета «Святой Джо».

«Хорошенькое дело. Я был уверен, что он ничего не знает об изобретениях Мирзы.» Вслух Пол сказал:

– Что еще за прозвище? Я ничего не слышал.

– Они ее зовут… – Холинхед замялся. – Они ее зовут фидлеровской сучкой.

На этот раз рентген был назначен на половину двенадцатого. Больничная машина ждала у входа недалеко от того места, где он поставил свою, но до отъезда оставалось еще несколько минут.

Пол стоял рядом с машиной, греясь на солнце и радуясь поводу надеть темные очки и спрятать глаза от водителя, с которым пришлось из вежливости переброситься парой дежурных фраз. Поскольку в Чент потом возвращаться было не нужно, он решил, что поедет на машине вслед за больничной, а потом – сразу домой.

– Прекрасный день, – слушал он вполуха болтовню шофера. – Хотел свозить жену с ребенком на природу. В реке поплавать, может быть. Пока погода не испортилась. – Критический взгляд в небо. – А вместо этого придется торчать в Бликхеме до самой темноты.

«Фидлеровская сучка. Не может быть, чтобы это запустил Мирза. На него не похоже.

Да и ни на кого…»

– Они должны быть с минуты на минуту, – механически сказал он. – Да, вон сестра Дэвис ее ведет.

«Чем-то недовольна. Поссорилась с дружком? Или просто неохота работать в такой хороший день?» – Доброе утро, Арчин.

– Доброе утро, доктор Фидлер.

«Значит, ее так зовут? И это ее не задевает? Наверно не знает, какой смысл в английском языке имеет слово «сучка».» Он чувствовал странное давление в голове, словно череп вот-вот лопнет, как пережженный глиняный горшок под горячим солнцем, и все его тайные мысли высыпятся наружу на обозрение всему миру.

– Вы едете с нами, доктор? – спросила сестра Дэвис непривычно резко.

Шофер открыл заднюю дверь, чтобы Арчин могла забраться внутрь, что она и сделала, бросив грустный взгляд на больничный сад.

– Я поеду за вами на своей.

– Понятно. – Сестра разочарованно закусила нижнюю губу.

– В чем дело, сестра?

– Ну: Я не думала, что это займет так много времени. – Она замялась, потом быстро сказала, словно решив, что незачем скрывать. – Я должна была освободиться до ланча, и мы договорились с другом, что он меня встретит, и я подумала, что если вы поедете в больничной машине, то: ладно, не имеет значения.

Она забралась вслед за Арчин в машину, и водитель со стуком захлопнул за ними дверцу. Этот звук откликнулся гулким эхом в голове Пола.

«Торопится на свидание, наверное с каким-нибудь красавцем. Мечтает отвезти жену и ребенка поплавать в реке. А я? У меня голова трещит от перегретого солнцем учебника. Худшее лето в моей жизни. Мирза уезжает, Айрис нет, ребенка: наверное, тоже уже нет. У меня не осталось ничего, кроме несущуствующего мира по имени Ллэнро, но и его они скоро отнимут.» Он не заметил, как доехал от Чента до Бликхемской больницы; сознание его выключилось и вернулось обратно, только когда он протянул руку Арчин, чтобы помочь ей выйти из машины. Она подняла глаза на чистое голубое небо и вздохнула.

– Что-нибудь не так, Арчин? – спросил он, волнуясь, что может вернуться ее слепой страх и все его уговоры и увещевания разлетятся прахом.

– Я хочу:

– Что?

– Я хочу увидеть это опять, – сказала она и, уступая нетерпению сестры Дэвис, покорно двинулась за ней к дверям больницы: трогательная печальная кукла в уродливом ситцевом платье и грубых тяжелых башмаках.

«Она хотела пожаловаться. Смотреть через решетку на летнее небо: это кого угодно выведет из себя.» Дежурил тот же молодой человек, что и в прошлый раз, и так же как и в прошлый раз, он был сильно раздосадован. И опять извинялся. Сегодня расписание полетело к черту из-за лошади, которая лягнула двух человек, сшибла третьего, и ее пришлось пристрелить, но единственным подходящим оружием для этого оказалось охотничье ружье, из-за чего ни в чем ни повинному прохожему попала в ногу дробь.

Это означало, что ждать придется минимум полчаса.

Некоторое время Пол размышлял о зарешеченных окнах и Ллэнро. Затем его глаза остановились на лице сестры Дэвис с опущенными углами ее обычно улыбающихся губ, а в ушах раздался обиженный плач ребенка, которому пообещали путешествие на речку, а теперь все срывается.

Он сказал:

– Скажите водителю, чтобы он отвез вас домой, сестра. Я привезу Арчин в Чент на своей машине.

«Я это сказал. Должно быть я думал об этом, пока ехал. Просто у меня сейчас ничего не держится в голове. Но ради всего святого, нет такого закона! У нее нет документов, она не добровольный пациент, ее просто засунули в Чент, потому что это кому-то показалось удобным. Взгляни на эту смуглую мордашку; на ней так и светится «ах!«» Но мордашка лишь изумленно улыбнулась.

– Вы уверены, доктор? Я хочу сказать, вы уверены, что все будет нормально?

– Идите, – ворчливо сказал он. – Пока я не передумал.

На миг ему показалось, что она бросится ему на шею, но она лишь рассыпалась в благодарностях, крутанулась на каблуках и исчезла.

Дежурный с сомнением посмотрел на Арчин.

– Вы ручаетесь, доктор? – тихо спросил он Пола. – Прошлый раз, вы знаете:

– Это единственное в мире, что изменилось к лучшему, – уверенно ответил Пол.

– Я все-таки позову санитара, – сказал дежурный. – На всякий случай.

«Только не подведи меня, девочка. Только не подведи.» Не подвела. Ей, не торопясь, дали рассмотреть аппарат, что она проделала с тщательностью, выходящей за рамки простого любопытства, затем пожала плечами и села на нужное для снимка место. Пол подумал, что только он заметил, каких усилий ей это стоило.

К тому времени, когда Пол закончил договариваться, чтобы снимок переправили в Чент, субботний рабочий день в больнице подошел к концу.

Коридор заполнился сестрами, закончившими дежурство и спешащими к выходу, одеты они были в легкие платья из полупрозрачной материи, без рукавов и не достающие до колен, двоих или троих сопровождали парни в рубашках с распахнутыми воротниками. Они пересекали больничный двор, просачиваясь между припаркованными машинами и вливались в толпу, стекающуюся со всех сторон к автобусной остановке в ста ярдах дальше по улице.

Арчин замерла в дверях, и Пол, почувствовав ее настроение, остановился рядом.

Некоторое время она всматривалась в протекавшую мимо толпу, потом сказала:

– Пол, я здесь уже несколько месяцев, но ваш мир видела только по телевизору. Я даже не видела ваши города.

– Боюсь, что:

Слова умерли, не родившись.

«Нет, чем бы все это ни закончилось, нельзя, чтобы она думала, будто в моем мире нет ничего лучше, чем убогий Чент, войны и тюрьмы. Обрывки счастья. У других пациентов есть родственники, которые забирают их на выходные домой. У нее нет никого. И у меня нет никого.» Он взял ее за руку и повел в мимо машины, чувствуя себя почти пьяным от собственной храбрости.

«Если пациент не может быть уверен, что он в безопасности рядом со своим врачом, то грош цена такому врачу. Черт с тобой, Святой Джо. Уличный скрипач[13] ведет свою сучку на прогулку.»

35

Сперва он держался настороже, опасаясь, что она попытается убежать. Но очень быстро успокоился и сам увлекся прогулкой. Арчин радовалась так, что чуть не прыгала по тротуару – словно девочка, вырвавшаяся на каникулы из ненавистной школы. В ее поведении было что-то детское и трогательное: она без всякого стеснения таращилась на прохожих, через каждые несколько ярдов останавливалась поглазеть на витрины и требовала объяснений всему, что там видела.

Бликхем никогда не был особенно привлекательным городом, но сегодня погода скрашивала его безобразие. Пол провел ее по самым симпатичным улицам, показал елизаветинскую ратушу, еще две или три достопримечательности, но потом сдался, и они стали бродить просто так, куда глаза глядят. Трогательное восхищение, с которым она встречала все вокруг, было ему наградой.

Через час или чуть больше он почувствовал, что проголодался. Тут возникала проблема с ее непреклонным вегетарианством, но, поломав несколько минут голову, он вспомнил о китайском ресторанчике, в который ходил как-то на ланч с помощником Элсопа. Располагался он как раз неподалеку.

Повернувшись, чтобы заговорить о еде, он вдруг обнаружил, что Арчин чем-то подавлена, в полную противоположность ее радужному настроению всего минуту назад.

– Что случилось? – встревоженно спросил он.

– Нет, нет, ты собирался что-то сказать?

– Я подумал, что надо сходить поесть. Я знаю место, где не дают мясо.

Она кивнула и некоторое время шла молча. Наконец, когда они прошли мимо группы людей, сказала:

– Пол!

– Да?

– Эти люди очень странно на меня смотрят. Почему?

Ничего не понимая, он сам уставился на нее, потом вдруг щелкнул пальцами.

«Господи! В этом мешке вместо платья на два размера больше, чем надо, и в солдафонских штиблетах – люди, наверно, думают, что ее только что выпустили из тюрьмы.» Он остановился и огляделся по сторонам.

«Нельзя, чтобы такая ерунда испортила ей день. Но она не знает своего размера.

Что же делать, покупать портновскую ленту? Нет, к черту. Я обращаюсь с ней, как с ребенком. Я чувствую себя отцом. Я чувствую: Проклятье, я чувствую гордость.» – Правильно! – сказал он вслух. В следующий раз тот, кто на тебя посмотрит, подумает: «Ну и ну!» – Что?

– Неважно.

В Бликхеме был универмаг, работавший по субботам, специально для мелких клерков и фермеров, которые только в выходные дни и могли выбраться за покупками. В отделе женской одежды они сразу же натолкнулись на продавщицу, черное форменное платье которой вместо пояса было подвязано измерительной лентой.

– Эта юная леди провела некоторое время в больнице, и ее: гм: одежда сейчас на складе, – весело солгал он. – Не могли бы вы подобрать ей что-нибудь подходящее?

Продавщица с сомнением посмотрела на Арчин.

– Только в подростковом отделе, – ответила она. – Вон там.

Пол повернулся туда, куда она показывала. В дальнем углу отдела он увидел множество полок и вешалок с разноцветной яркой одеждой, которые они почему-то не заметили, когда входили. Он уверенно двинулся в указанную сторону.

«Теперь посмотрим, удалось ли мне набраться вкуса от лондонских модниц, которые всегда крутились вокруг Айрис. Должна же быть хоть какая-то польза от этой проклятой женщины.» Глаза его выхватили трикотажное нижнее белье в дерзкую черно-белую клетку, кружевной пояс для чулок и сами чулки с белой оборкой поверху и в сеточку с цветочным узором.

«Кажется, сейчас это в моде. Она выглядит лет на четырнадцать, а я, наверное, на все сорок.» – Вот этот комплект, – сказал он, показывая рукой. – И: минутку.

Голубое? Нет.

Желтое подойдет больше. Покажите нам желтое платье. И летний плащ. Вон тот, светло-зеленый.

– Да, сэр, – послушно вздохнула продавщица.

Дожидаясь Арчин из примерочной, он нервно закурил. Отдел заполнялся подросткового вида девушками. Пол был здесь единственным мужчиной, и все они в изумлении таращились на него, кроме нескольких, которые, очевидно, приняв его за деталь интерьера и не сочтя нужным ждать, пока освободится примерочная, поснимали одежду и на расстоянии вытянутой руки от Пола принялись примерять новые платья. Он попытался в свою очередь тоже смотреть на них, как на мебель, но скоро почувствовал, как от близости такого количества теплой и гладкой кожи в нем просыпается запертый после отъезда Айрис в дальний угол сознания инстинкт.

«Интересно, Мирза знает кого-нибудь из них? Я бы не удивился. Он, кажется, перепробовал все категории местных жительниц.» – Пол?

Если бы она не окликнула его по имени, он ни за что бы ее не узнал.

Арчин стояла перед ним – робкая, тоненькая и великолепная, в желтом приталенном платье, белых кружевных чулках и легких рыжевато-коричневых босоножках, глаза сияют, волосы, отросшие за время пребывания в Ченте, уложены на одну сторону гладким крылом.

Рядом с довольным видом стояла продавщица.

– Извините, что заставили вас так долго ждать, сэр, но я решила, что юной леди нужны туфли, и еще я взяла на себя смелость причесать ее в более современном стиле.

– Не нужно извинений, – сказал Пол. – Просто покажите мне счет.

Удовлетворенно ухмыляясь, продавщица двинулась к кассе, а Арчин, не в силах больше сдерживаться, повисла у него на шее.

Из дальнего угла отдела на ниx во все глаза таращились две девчoнки, видимо сестры. Выражения их глаз говорили яснее слов: «Золотой папочка!».

Не сговариваясь они повернулись друг к другу, на лицах обеих была написана нескрываемая зависть.

К ресторану они подошли как раз вовремя; швейцар уже сообрался переворачивать табличку на двери с «открыто» на «закрыто». Но обслужили их как положено, несмотря на то, что они были последними посетителями.

Пока они изучали меню, Пол незаметно – по крайней мере, он на это надеялся – изучил состояние своего кошелька.

«Если учесть количество потраченного материала, современная мода получается весьма дорогой.» – Можно посмотреть? – попросила Арчин, протягивая руку.

– Что? Ах, это? – Он достал деньги. – В Ллэнро нет денег?

– Есть, но ими редко пользуются. – Неожиданно она запнулась, а глаза стали испуганными. – Я не должна была этого говорить? Мы здесь не одни.

Она ошеломленно схватилась за голову.

– У меня такое чувство, что ты сказал, что я не должна об этом говорить.

Пол рассудительно улыбнулся.

– Если мы не в больнице, это не имеет значения. И потом, я начал первым.

Она кивнула и принялась исследовать банкноты.

– А почему редко пользуются?

– Ох – потому, что там хватает всего для всех. Еды, домов: Ты живешь не в Ченте, Пол?

– Нет.

– Знаешь, – она негромко рассмеялась, – сначала я думала, что в этом мире все живут в таких больших домах, как больница, и мужчинам и женщинам нельзя быть вместе. Я подумала: тьяхарива, они не наслаждаются друг другом.

«Так оно и есть. Кроме везучего прохиндея Мирзы.» – Что ты только что сказала?

– Что? А, тьяхарива? – Начальные звуки этого слова он даже не стал пытаться произносить; губы и язык отказывались складываться нужным образом. – Это значит «нельзя, чтобы так было». Наверно так можно сказать.

Мы говорим это слово перед тем как сказать что-то, к чему нельзя относиться серьезно.

«Арчин в Ченте до конца дней: тьяхарива!» Неожиданно пришедшая в голову мысль заставила его насторожиться.

– Официант! Где у вас телефон?

«Если я не привезу Арчин вовремя, они решат, что она набросилась на меня и убежала.» Сегодня дежурил Ферди Сильва. Пол нес какую-то чепуху насчет того, что хочет показать Арчин знакомые окрестности в надежде пробудить таким образом ее память.

На вопрос, когда они вернутся, он ответил, что она не заключенная.

– Пол, – сказала Арчин, когда он сел обратно за столик, – покажи мне, где ты живешь.

– Пожалуйста. – Голова у него кружилась, и он не хотел думать ни о каких последствиях. – И не только это. Может, я и не в состоянии предложить тебе прогулку на воздушном шаре, но мы можем проехать гораздо дальше на машине.

«Когда я был маленьким, мне говорили, что дети появляются с неба. Эта девушка из другой, яркой вселенной: не ангел, но дух, эльф, дочь Ллэнро, а не этого мира.» Возвращаясь к больнице, где он оставил машину, Пол держал ладонь у Арчин на плече. Ей это нравилось, то и дело она поднимала руку, чтобы сжать его пальцы.

И, как он и предсказывал, не было уже ничего странного во взглядах, которые бросали на нее прохожие.

В таком виде, когда до машины оставалось всего несколько сот ярдов, они и столкнулись нос к носу с миссис Веденхол.

Время остановилось.

Когда оно двинулось вновь, Пол услышал свой голос, произносящий с идиотской серьезностью:

– Добрый день, мадам. Ваши собаки больше никакого маньяка не поймали?

Миссис Веденхол побагровела, а когда Пол начал смеяться, рыкнула что-то нечленораздельное, словно перевоплотившись в одного из своих псов. Арчин ничего не поняла, но видя, как ему весело, рассмеялась тоже. Taк и не произнеся ни слова, миссис Веденхол промаршировала мимо.

36

До самого вечера у него не шел из головы этот спектакль, и каждый раз воспоминание не переставало его веселить. Все шло отлично! Одно он только упустил из виду: опыт автомобильных путешествий Арчин ограничивался полицейской и больничной машинами, и когда он разогнал свой «спитфайер» с открытым верхом до семидесяти миль в час, она испугалась так, что вцепилась мертвой хваткой в приборную доску.

Скоро, однако, она вошла во вкус, и он вихрем прокатил ее мимо очаровательных деревушек, которые сам не видел с тех пор, как катался по окрестностям, размышляя о том, как Айрис отнесется к перспективе переезда в Йембл. Он показал ей весело журчащий Теме, шершавые скалы Ладло, холмы, покрытые деревьями такого же цвета, как ее новый плащ, только еще зеленее, а однажды, когда они остановился, полюбоваться традиционным дачным садиком, живая изгородь вокруг которого буйно цвела арабисом, плющом и вьющимися розами, она растерянно проговорила:

– Я думала, что здесь все гадкое, Пол, все, все гадкое.

Глаза ее подозрительно блестели. На мгновение ему показалось, что она сейчас заплачет.

«Я мог бы и догадаться. Нужно было увозить ее из больницы каждую субботу. Почему мне это не пришло в голову раньше? Она же должна до смерти завидовать тем, у кого есть друзья и родственники, которым можно позвонить, и которые забирают их из больницы хоть на время.» Она прервала свое созерцание сада и повернулась к нему.

– Пол, ты живешь в таком же доме? Ты сказал, что покажешь, где ты живешь.

Он мысленно сверился с картой.

– Мы будем там через десять минут, – пообещал он и нажал на газ.

Вид дома совершенно очаровал ее, а войдя внутрь, она буквально остолбенела от восхищения. Она осторожно обошла гостиную, нерешительно потрогала мебель, словно не в силах поверить, что та настоящая, а он стоял в стороне и не мог удержать самодовольную улыбку. Что-то очень незамутненное было в ее реакции, особенно по сравнению с Айрис. Не имея предрассудков по поводу качества или престижности вещей, она смотрела на все только своими глазами, и ей это нравилось.

Он провел ее по всему дому, попутно объясняя, что есть что: не просто кухонная утварь, а электроплита, не телевизор, а телефон, который она видела в больнице, но ей не разрешалось им пользоваться. Чтобы развлечь ее, он набрал службу времени и дал послушать.

Она открыла холодильник, с интересом проинспектировала пучки салата, помидоры, яйца, масло, затем наткнулась на пакет с сосисками и подозрительно фыркнула. Она подняла на него удивленные глаза, и во взгляде ее читалась укоризна.

– Прости, – неуклюже сказал он. – Мы относимся к мясу не так, как вы.

Она пожала плечами и отодвинула сосиски в сторону.

– У нас есть поговорка: «Когда идешь в Таофрах» – это такой большой город, который когда-то был столицей того, что вы называете Данией, – «ты должен носить такую же одежду, как и другие люди.» Наверно, есть их еду тоже.

Пол удивился.

– Мы говорим то же самое о Риме. «Когда в Риме, поступай, как римляне».

Захлопывая холодильник, она бросила через плечо:

– Что тут странного? Мы все люди.

Она покрутила кран над раковиной и спросила, все еще не глядя на него:

– Мы будем ужинать здесь, или ты отведешь меня в Чент?

– Если хочешь, поедим здесь. У меня не очень много еды, но для двоих хватит.

– Ты живешь здесь совсем один?

Пол смущенно переступил с ноги на ногу.

– Сейчас – да.

– А раньше – нет?

– Раньше – нет.

Она подпрыгнула и уселась на краю стола, болтая ногами и любуясь своими новыми белыми чулками.

– Вы не были счастливы, – предположила она через некоторое время.

– Боюсь, что нет.

– Кажется, в этом мире люди имеют детей просто когда живут вместе, даже если они не уверены, что будут счастливы, и что будут хорошими родителями.

У тебя есть дети, Пол?

– Нет.

Она ослепительно улыбнулась.

– Как хорошо! Я боялась: Но это было глупо. Ты слишком хороший, чтобы заставлять детей иметь несчастных родителей.

«Если бы это было правдой!»

Но ее внимание уже переключилось на другое.

– Пол!

– Да?

– Я заключенная в Ченте? Я смогу когда-нибудь оттуда уйти?

Он замялся.

– Это трудно объяснить, – уклончиво начал он, – Понимаешь:

– Ох, я не жалуюсь, – перебила она его. – Мне повезло, что мне помогали, пока я была чужая, не умела говорить по-английски и все остальное. Но я старалась учить английский и делать все так, как все люди вокруг меня, и:

Пол глубоко вздохнул.

– Арчин, что в Ллэнро думают о тех, кто говорит неправду?

– Неправду? – Две складки прорезали ей переносицу. – Мы любим говорить правду, но иногда это не получается. Тогда мы притворяемся.

«Как она только что сказала: мы все люди.» – Понимаешь, – проговорил он медленно. – В нашем мире мы любим иметь всему четкое объяснение. Мы хотим знать о людях откуда они, на что живут, на каком языке говорят. Ты самый странный человек из всех вокруг. Люди хотят держать тебя под присмотром. Наблюдать за тобой, быть уверенными, что ты все делаешь правильно. – Пол вытер вспотевшие ладони о брюки. – Если они не поверят, что ты говоришь правду, они будут считать, что ты сумасшедшая.

Она понимающе кивнула.

– Я так и думала. Еще до того, как ты меня предупредил, я решила не говорить никому о Ллэнро.

– Нужно немного подождать. Когда станет ясно, что ты можешь вести себя так, как все люди, тебе разрешат уйти из Чента и жить самой. Не волнуйся – я буду помогать всем, чем смогу.

– Я должна жить сама?

– Ох, у тебя конечно будут друзья, и:

– Ладно. – Она спрыгнула со стола. – Ты не показал мне, что в этом доме наверху.

С живым интересом она обследовала обе спальни, одна из которых предназначалась для гостей. Но ванная вызвала у нее такой восторг, что она захлопала в ладоши и воскликнула:

– Ох! Как здорово!

– Ванная? А что? – Пол несколько удивился.

– Можно? – Она наклонилась потрогать блестящие краны. – Я не чувствовала себя по-настоящему чистой с тех пор, как появилась в больнице.

Там всегда э-э: запах.

А ванна, в которой мне дали мыться, с дезинфекцией. Дези:?

– Ты правильно говоришь.

«Гмммм…»

Он открыл дверцу шкафа и показал ей всякие туалетные разности, оставшиеся после Айрис. Открутил крышку одного из флаконов, дал понюхать.

– Лучше?

– Мммм! – она прикрыла глаза.

– Тогда вперед. Бери все, что понравится. Какие-то из них надо лить в воду. – Говоря это, он повернул кран с горячей водой и подождал, пока руке станет тепло.

– И как вы в Ллэнро относитесь к тому, чтобы выпить?

– Выпить? – недоуменно откликнулась она.

– Алкоголь. Ну: – Он замялся. Естественно, для обитателей Чента спиртное было категорически запрещено. – Ты понимаешь, пиво, вино? Все, что делают из фруктов или зерна, и от чего становится весело?

– А, да! Мы делаем это из винограда.

– У нас это называется вино. У меня есть внизу немного шерри; я сейчас принесу.

Он уж почти собрался уйти, когда она его окликнула:

– Пол!

Обернувшись, он снова увидел ослепительную улыбку.

– Пол, ты так добр ко мне. Спасибо.

«К тебе все должны быть добрыми. Поэтому я так смущен.» Когда он вернулся с бокалом шерри, она успела снять платье и чулки, дверь в ванную оставалась открытой, и это было для него немного неожиданно. Его удивила и ее абсолютно спокойная реакция на его появление, и он, уходя, плотно закрыл дверь ванной.

«Хотя, когда мы встретились впервые, она была совсем голой.» Он спустился по лестнице, смешал себе коктейль и пошел на кухню, посмотреть, что есть съестного. Ничего серьезнее, чем на легкую закуску, он не нашел; с тех пор, как уехала Айрис, он предпочитал не тратить время на стряпню и питался в основном больничными ланчами и какими-нибудь полуфабрикатами по вечерам.

Однако, Арчин вряд ли станет возражать против салата из сыра, есть еще хлеб, купленный только вчера. Что-то бормоча себе под нос и впервые с того дня, когда он получил работу в Ченте, чувствуя себя по-настоящему счастливым, Пол занялся приготовлением ужина.

«Как она радуется самым простым вещам. У кого еще обычная ванна с пригоршней ароматной пены вместо дезинфектанта может вызвать такой восторг. Это все равно что забрать маленькую девочку из сиротского приюта и показать ей, как мечта становится явью.» С тех пор, как он остался один, Пол стал много пить – гораздо больше, чем допускал его медицинский опыт, зато это помогало ему смотреть на ситуацию без паники – и теперь, собравшись взять вино к ужину, он обнаружил, что последняя бутылка пуста. Оставалось еще, однако, холодное пиво. Он пожал плечами.

«Если не понравится, придется пить воду.» Он с удовлетворением посмотрел на результат своих трудов: горка сыра в обрамлении зеленого лука, красных помидоров, ломтиков огурца, ярко-желтых яблочных долек и темно-коричневых сухофруктов. С хлебом и апельсинами на десерт этого должно им хватить.

Он вернулся в гостиную взять себе еще шерри. Когда он наливал вино из бутылки в стакан, сверху раздался ее голос:

– Пол?

Он поднял голову и едва не выронил бутылку. Она стояла на лестнице, опустив одну ногу на ступеньку вниз и держа голову так, чтобы ловить носом запах собственных рук. Она была розовой от тепла ванной и абсолютно голой.

– Арчин, ради бога! Немедленно оденься!

Она опустила руки и уставилась на него с обиженным недоумением. После короткой паузы спросила:

– Тебе не нравится на меня смотреть?

– Нравится! Господи, боже мой, ты прекрасная девушка. Но:

– Я не понимаю людей здесь, – вздохнула она. – Даже когда тепло, всегда в одежде, всегда говорят об одежде – никогда о том, как выглядят их тела, или как сделать твердыми мускулы: Но, Пол, эта пена, которую ты налил в ванну, я теперь так вкусно пахну! Я хочу, чтобы ты сначала понюхал.

Она спустилась с лестницы и протянула к нему руки. Но еще не успев коснуться его оцепеневшего тела, замерла, и лицо ее стало грустным.

– Пол, это: неправильно, да?

– Я: – Голос звучал тонко, а звуки отказывались складываться в слова. – Арчин, ты красивая, и очаровательная, и прекрасная, и все такое. Но я твой врач. Я должен наблюдать за тобой, но мне нельзя: нельзя:

Она уперла руки в бедра и агрессивно выставила вперед свои маленькие груди.

– Наблюдать за женщиной и не подходить к ней, не касаться, не целовать?

Пол, с тех пор, как мне исполнилось тринадцать лет, я никогда не была так долго без мужчины! Это по-настоящему сведет меня с ума! Это как огонь в животе. Я думала, сегодня, слава богу, наконец-то, это наказание для сумасшедших в вашем мире, и он теперь знает, что я не сумасшедшая, и что меня не надо больше наказывать:

Она подняла обе руки к плечам и сжала свои маленькие кулачки так сильно, словно хотела их сломать.

– И если я не сойду с ума, то просто умру!

Она закрыла лицо руками и заплакала.

Снаружи послышался звук остановившейся машины. Пол покрылся потом. Он бросился к ближайшему окну, открытому по случаю теплого вечера и резко задернул штору. Было еще светло. Следующая штора, потом еще одна, и, наконец, он закрыт от прохожих.

Тяжело дыша, он повернулся к Арчин. Мотор заглох, хлопнула дверца.

«Бесполезно. Если кто-нибудь из соседей случайно заглянул и увидел …» Он неуклюже попытался ее утешить, но она дернула плечами, а когда он повторил попытку, рубанула его по руке ребром ладони так, что он вскрикнул от боли. Она скривила губы, словно собиралась плюнуть ему в лицо.

«О Боже! Что за ловушку я вырыл себе на этот раз!» Раздался стук в дверь. Он похолодел, сердце куда-то провалилось. Руки его метнулись вперед и сжали плечи Арчин.

– Арчин, ради всего святого! Если они найдут нас с тобой в таком виде, они меня выгонят, и мы никогда больше не увидимся. Они запрут тебя в Ченте до конца жизни!

Она подняла на него потухшие глаза.

– Это не может быть правдой, – печально сказала она. – Люди не могут так жить.

Снова стук в дверь, на этот раз громче. Он резко тряхнул ее.

– Клянусь тебе! Потом Арчин, когда тебе разрешат уйти из Чента, и ты не будешь моей больной, потом – но сейчас ты меня погубишь. Прошу тебя, прошу!

Она вывернулась из его рук, резко развернулась и двинулась к лестнице, сгорбившись и опустив голову. Пол провел рукой по лбу и обнаружил, что он мокрый от пота.

«Быстрее, женщина, да не плетись же ты так!» За его спиной раздался звук отодвигаемой шторы. Вслед из открытого окна он услышал голос:

– Пол! Ты получил мои часы? Ого! Ничего себе! Привет, Айрис! Сегодня жарко, правда? Ого-го! Это не Айрис! Ты старый сукин сын, Пол, не ждал я от тебя таких фокусов!

В окне хихикало и кривлялось красное круглое лицо Мориса Дукинса, пребывавшего на вершине своей маниакальной фазы.

37

Когда к Полу вернулась способность двигаться, он первым делом повернулся в сторону лестницы. Арчин исчезла.

«Может ее здесь никогда и не было? Может все это сон? Перегрелся на солнце, и теперь у меня галлюцинации от жары и усталости.» – Что же ты не приглашаешь меня разделить вашу маленькую вечеринку? – спросил Морис.

«Все пропало, разлетелось на куски, дом рухнул, земля разверзлась и поглотила меня…» – Пол, не ожидал я такой встречи от старого друга! Ладно, я все равно войду.

Морис отклонился назад и отодвинул в сторону оконную раму. Затем, изобразив на лице обиду, перекинул через подоконник сначала одну толстую ногу, потом другую.

Волосы у него были всколочены, на лице трехдневная щетина, ботинки нечищены, а молния на брюках расстегнута на полтора дюйма. Пол отметил это механически, словно фотоаппарат, пытаясь одновременно разобраться в вихре проносившихся у него в голове мыслей.

«Дать ему выговориться, успокоить и выпроводить вон? Не получится. В таком состоянии его бесполезно уговаривать. Как бы всунуть ему лекарство?

Тут полно порошков, склянок и микстур, которые я нанес для себя, но я не смогу заставить его их проглотить. Нужно его напоить. Отвезти в Чент – нет, ради всего святого, как можно дальше от этого места. Ему нужно в больницу, но теперь он расскажет там не только, что у меня когда-то был нервный срыв, но и то, что видел в моем доме голую пациентку.» Мир скользил, опрокидывался, вырывался из-под ног.

Лицо блестело от пота так, словно было покрыто маслом. Морис подлетел к Полу и вцепился в руку.

– Как я рад снова тебя видеть, Пол, – болтал он без умолку. – Я все думал и думал, как мне тебя найти и отблагодарить за все, что ты для меня сделал, когда мне было так плохо, но я не знал, где тебя искать, а позавчера встретил Айрис вместе с Мэг и Берти, и она сказала, что у тебя какие-то неприятности, и что она живет пока у них, и я подумал, что просто обязан приехать и выразить свое сочувствие. Привет, привет, а кто эта твоя новая подружка, а? Это не с ней я видел тебя как-то на танцульках?

Не переставая щебетать, он изобразил какую-то дикую пародию на танцевальную фигуру, речь его при этом сопровождалась отвратительным хихиканьем. Отшатываясь и стараясь, чтобы это было не слишком заметно, Пол увидел краем глаза, что Арчин снова появилась на лестнице. Она успела влезть в платье и босоножки, решив, очевидно, не тратить время на чулки.

– Играй, моя мышка, ушла кошка домой, танцуй, моя крошка, этот танец со мной, – голосил Морис, безуспешно пытаясь попасть в мотив песенки «Падает Лондонский мост». – Удивляюсь я тебе, ты же врач, конечно, конечно, врачи тоже люди, как и все остальные, верно? – Он подмигнул Полу и легонько толкнул его локтем под ребро. – Мне было так приятно это узнать – я тебе никогда не говорил? Это значит, что я смогу справиться с самой тяжелой фазой гораздо легче. Конечно, конечно, я сейчас на вершине блаженства, и все потому, что так давно тебя не видел, и так рад, после всего, что: – Он потерял нить речи, некоторое время беззвучно шлепал губами, потом, наконец, проговорил: – Ладно, ты собираешься меня знакомить?

– Арчин, это Морис, – выдавил из себя Пол. – Мой лондонский друг.

Морис, Арчин.

– Какое-то сумасшедшее имя, – воскликнул Морис. – Икра – это яйца рыб длиной в аршин. Арчин – хмммм: Ларчин-марчин. Икра – это яйца рыбных целок – а вот и неправильно, конечно, я же знаю, что если лососиха идет метать икру, то она уже потеряла свою вишневую косточку. И я тоже скоро свою потеряю. – Он засунул пальцы под брючный ремень и уставился на Пола жалобным взглядом.

– Ты: гм: ты, наверно, устал с дороги, – рискнул Пол. – Хочешь выпить?

– Да, я взял напрокат машину в какой-то дурацкой фирме только сегодня утром в какой-то жуткой дыре, и надо же было так случиться, что этот дурак на своем «мини» вылез прямо у меня перед носом – ладно, это все должно быть застраховано, но я ужасно рад, что успел приехать до темноты, потому что с фарами творится черт знает что, одна вообще разбита, а другая смотрит на Марс, или на Юпитер, или еще на какую другую планету, черт ее знает. Я все думал, что надо послать им сигнал морзянкой, сказать привет, это Морис, но после этой дурацкой аварии, машина как-то странно дребезжит, когда нажимаешь на тормоз, поэтому я промахнулся на целую милю. Выпить!

Да, нам обязательно надо выпить за встречу.

Как мы давно не виделись, Пол. Я тебя люблю, я тебе когда-нибудь это говорил?

Он начал пританцовывать на месте, слегка приседая и подскакивая так, словно мышцы его беспорядочно сокращались и не давали конечностям покоя.

Его выпученные глаза перескочили с Пола на молчаливую и напряженную Арчин и мгновенно вспыхнули злобной ревностью.

– Садись, – предложил Пол, ужаснувшись этому мновенно исчезнувшему взгляду.

«Хотя:? Не знаю. Возможно, так: это мой шанс поймать Пола одного, без женщины.» – Я могу постоять, – сказал Морис. – Я могу поставить. Я могу поставить все.

Вообще все.

Его глаза остановились на Арчин, и усмешка, не успев появиться, тут же превратилась в наглую ухмылку.

– Насчет выпивки, – спокойно сказал Пол. – У меня есть крепкий эль, он должен тебе понравиться. Арчин, пойдем, поможешь мне принести стаканы.

Она подчинилась без возражений. И как только за ними закрылась кухонная дверь, прошептала:

– Пол, он болен?

– Боюсь, что да, – быстро ответил Пол. Он достал небольшую бутылку со спиртом, плеснул примерно на три пальца в стакан и только потом вылил туда пиво.

– Зачем ты так делаешь?

– Я не смогу заставить его принять транквилизатор. От этого он опьянеет – и, может быть, уснет, хотя в таком состоянии, мы рискуем, что он сначала войдет в совсем буйную фазу.

Пиво вспенилось до краев стакана, и он вылил остаток бутылки в другой стакан – на всякий случай, для себя.

– Хочешь? – он протянул стакан Арчин. Она отпила глоток, сморщилась и покачала головой.

– Пол! – окликнула она, когда он уже собирался выходить из кухни. – Это правда, то что ты сказал? Тебе нельзя… ничего со мной делать? Это не потому, что ты не хочешь?

– О, мой Бог, – выговорил Пол. – Как ты могла подумать, что я тебя не хочу?

Она печально улыбнулась и дотронулась до его щеки так легко, что он едва почувствовал прикосновение ее пальцев.

Морис суетливо мерил шагами гостиную; несколько раскрытых книг валялись на полу, каминные щипцы были осмотрены и брошены далеко от своего места, а одна из диванных подушек перевернута.

– Эй, – окликнул его Пол, и он танцующей походкой прискакал за стаканом.

«Я никогда не видел его в таком состоянии. Может он чувствует свою вину, и это как-то вымещается на всем остальном.» Морис одним глотком залил себе в горло полный стакан фальшивого пива, потом высунул язык и облизал с усов оставшуюся там пену.

– Х-ха! – воскликнул он. – Не то что в этих вонючих лондонских посудомойках!

Добрый пинок – как от лягучей лошади. Что значит деревня!

– Еще? – спросил Пол.

«Если пропустить через него три или четыре стакана…» – Я принесу, – предложила Арчин, протягивая руку за пустым стаканом.

– То же самое, – с нажимом сказал Пол, и она понимающе кивнула.

– Шагай! – Морис облокотился на ручку дивана, но, видимо, счел эту позу неудобной, потому что снова вскочил на ноги. – У меня для тебя целая куча новостей, Пол, старый Пол – Полпол, Полопол, хорошее местечко ты себе нашел, это здорово, что айрисовский старикан устроил вам такой домишко. Он помер, я слышал, это правда? Неважно, это будет просто идеально для того, что я тебе придумал, у тебя будет в сто раз больше денег, чем на этой дурацкой работе, которой ты сейчас занимаешься, ты должен открыть специальную психиатрическую больницу – вот как она будет называться, СПБ, стратегическое пиздовое безобразие, тебе нравится? Я сам это придумал, потому что самое главное для таких людей, как мы с тобой, ты, наверно, потому и разбежался с Айрис, это то, что у нас никогда не было места, чтобы привести в порядок рефлексы. – По толстой щеке Мориса поползла слеза, но поток слов не прекращался ни на секунду, так что Пол даже не был уверен, переводил ли он дыхание.

– Ты только представь, Пол, беднягу с самого раннего возраста отдают на растерзание все этим гадским бабам и бабьим сплетням, смотри, пацану некуда пойти без своей сестры, например, какой-нибудь законник будет думать, что это что-то вроде респектабельного братства, ты его организуешь, чтобы заполучить целую кучу привелигированных богатеньких пациентов, которые заплатят кучу денег, чтобы у тебя лечиться, а значит никакого общественного надзора, и вообще, это не дурдом, и там можно будет привести в порядок все эти рефлексы, про которые я говорил, ну, ты понимаешь, всякие там фотографии хорошеньких телочек с большими сиськами на всех четырех стенах, а обслугу мы переманим у Майсона, или еще откуда-нибудь, мне один приятель говорил, что знает парочку таких мест, может тогда и не будет таких проблем, как у нас с тобой, и ты будешь вполне счастлив со своей толстомясой коровой Айрис и перестанешь гоняться за мальчишеским типом вроде этой лососевой целки Арчин.

Он театральным жестом вытянул руку, Арчин отступила назад, при этом лицо ее подозрительно вытянулось.

– Это уже тысячу лет, я не знаю, почему это не делают в какой-нибудь Швеции, а может уже и делают, но кто-то же должен заняться и в этой стране, и может у тебя будут даже мальчики, их пришлют родители, которые захотят вырастить их так, как считается правильным и гетеро, ну, ты понимаешь, и никто не узнает, если ты отсортируешь совсем уж безнадежных, а вот и мое пиво, спасибо.

Пиво вылилось ему в глотку как и в первый раз, без остановки.

– Пол, ты должен это сделать, ты должен помочь мне стать нормальным, я схожу с ума, помоги мне, начни учить меня прямо сейчас, смотри, как она похожа на маленького прекрасного мальчика, я:

Морис дернулся, пытаясь схватить Арчин, выронил стакан, который тут же разлетелся по полу мелкими осколками, а в следующую секунду, после короткого и совершенно незаметного жеста девушки, недвижно растянулся во весь рост на полу.

– О, Боже! – ошеломленно проговорил Пол.

– Пол! – голос ее звучал испуганно. – Я:

– Тихо, – скомандовал он и опустился на колено рядом с Морисом. – Что ты с ним сделала?

– Я… я… – Она с усилием проглотила комок в горле. – Чтобы остановить его, и все.

«Может, и к лучшему.»

От этой мысли внутри, несмотря на жару, все похолодело. Он взял Мориса за руку, пульс был на месте – непонятно, что она с ним сделала, но он был без сознания и не временно, как после боксерского нокаута, а одному Богу известно, на сколько.

Он поднялся и внимательно посмотрел на ее полудетское лицо, испуганное, несмотря на всю мощь, на которую она оказалась способна. Не в силах отвести он нее взгляд и стараясь не наткнуться ни на что по пути, Пол добрался до телефона и набрал номер Чента.

Ферди Сильва ответил в ту же минуту.

– Ферди, это Пол. Я дома. Пришли ко мне машину. Экстренный случай. Мой бывший пациент, еще из Лондона, Морис Дукинс, он появился несколько часов назад в тяжелом маниакальном состоянии: Нет, он – он без сознания. Я дал ему пива со спиртом, и оно сработало: Да, Арчин здесь. Я скоро ее привезу.

Он повесил трубку, на лице застыла маска отчаянья.

«Это все, что я могу сделать. Когда ложь про пиво выйдет наружу; тогда я и буду с этим разбираться. Можно попробовать отослать его завтра в Лондон к лечащему врачу, пока он не начнет болтать языком. Надо постараться, чтобы Ферди не упустил его гомосексуальность, подать идею, что все его слова об Арчин – фантастический бред на почве ревности, все отрицать…» Он попытался представить разговор с Холинхедом, но не мог вообразить даже выражение лица главврача, не говоря уже о результатах.

– Пол!

Чуть не плача и спотыкаясь на ходу, Арчин подошла туда, где он все еще стоял рядом с телефоном.

– Пол, прости, но я так его испугалась! Я все эти месяцы прожила с сумасшедшими, и я их очень боюсь.

– Все в порядке, – ответил он тускло. – Ты не виновата. Может, это даже к лучшему.

Она прижалась к нему и уткнулась лицом в грудь. Автоматически, думая о другом, он поднял левую руку и погладил ее по голове. Она повернулась, подставляя щеку механическим движениям его пальцев.

Внезапно, без предупреждения, она подтянула к поясу короткий подол своего желтого платья, схватила его правую руку и изо всех сил конвульсивно напрягшихся мускулов зажала ее между бедер. Не в силах пошевелиться и освободить руку, он смотрел на ее зажмуренные глаза, полуоткрытый рот и вслушивался в частое пульсирующее дыхание.

Сильнее всего его поразила наждачная жесткость волос у нее на лобке.

38

Пол сидел в ординаторской, вороша в пепельнице размочаленные окурки.

Ферди Сильва не предложил ему осмотреть Мориса; более того, он даже продемонстрировал достойный Мирзы такт и удержался от комментариев по поводу состояния Пола.

После той неожиданной вспышки сексуального неистовства Арчин быстро поцеловала его в холодные губы, убежала наверх и не показывалась, пока санитары не погрузили Мориса в машину. Потом она материализовалась опять, полностью одетая, держа в руках узел с больничным платьем, который, когда они приехали, зачем-то забрала из машины. Сейчас она была благополучно водворена в палату.

«Где все уже вдоволь насудачились о том, куда скрипач водил свою сучку.

Ну и черт с ними.»

Более сложное чувство, чем эта мимолетная досада, владело им в сейчас.

Все его тело заполняло вожделение – такое, какого он не испытывал со времен ранней юности. Словно кожа его обрела собственную память, пальцы вновь и вновь чувствовали прикосновение жестких волос Арчин.

И только один связный образ в состоянии был проникнуть сквозь плотный экран чувственного воображения – пучок, похожий на цепочку нервных волокон, все расходящихся и расходящихся, пока в самой далекой ветви последнее из них не упиралось в прекрасную и невозможную страну Ллэнро.

Дверь распахнулась. Пол вздрогнул и чуть не выронил остаток сигареты.

– Все в порядке? – сдавленным голосом спросил Пол.

– У него синяк на груди, – сказал Ферди. – Прямо над сердцем. Ты уверен, что он отключился именно от алкоголя?

– Думаю, да, – сразу отозвался Пол. – У меня в аптечке стояла бутылка чистого спирта, половину выпил он.

– Значит, ты его не бил, – настаивал Ферди, ровным голосом, даже без намека на вопрос.

«Машина!»

– Я знаю, как это могло случиться, – воскликнул Пол. – Он приехал на взятой в прокат машине и что-то говорил про то, как по дороге из Лондона столкнулся с «мини». Он мог получить травму во время аварии.

– Интересно, – глаза Ферди смотрели куда-то в стену у Пола над головой.

– Он говорит, что когда въехал в ту машину, даже не почувствовал удара.

– Он разговаривает? Ты дал ему что-нибудь? – Пол чуть не выпрыгнул из кресла.

– Он пришел в себя, пока я его осматривал, – сказал Ферди. – Я не стал кормить его лекарствами, пока не убедился, что у него нет физических повреждений. Потом я дал ему снотворное, и теперь он спит, как ребенок.

Пол сник.

– И: и много он говорил, когда пришел в себя? – рискнул он.

– Нет. Но он сказал одну вещь, которая меня сильно насторожила.

– Что?

«Будь что будет.»

– Если напрямую, то он утверждает, что когда вошел, вы с Арчин занимались любовью. Прости, Пол, но я подумал, что должен тебя предупредить.

– Предупредить! – Пол рассмеялся со всей убедительностью, на которую был способен. – Спасибо большое, но я ничуть не удивлен. Бедняга мнителен настолько же, насколько глуп, и уже много лет зафиксирован на мне. Ради Бога, не принимай его слова всерьез.

– Я и не собирался. К несчастью, он выбрал не самое лучшее время для визитов. – Ферди помолчал. – Кстати, с Арчин все в порядке?

– Да. Эта прогулка пошла ей на пользу. За все время, пока она здесь, я ни разу не видел ее такой спокойной.

– Должен сказать, что я здорово волновался, пока ты не позвонил.

Боялся, что все вышло, как в прошлый раз – весь рентгенкабинет лежит штабелями, и:

– Если ты хочешь что-то сказать, то не тяни.

Ферди глубоко вздохнул.

– Она ведь могла втянуть тебя в компроментирующую ситуацию и без твоего согласия, верно? Такие вещи очень часто случаются, а потом ворвался этот твой друг Дукинс:

– Довольно, – рявкнул Пол. – Этого не было, ясно тебе, не было! Я полдня возил ее по окрестностям, и мы приехали всего за несколько минут до того, как появился Морис, я готовил ужин на кухне, а Арчин была в ванной.

Он знает мою жену, и его грязный умишко заработал в том же направлении.

Это все. – Он с отсутствующим видом вытер лоб тыльной стороной ладони. – Ладно, я пойду. Кроме всего прочего, у меня перед домом стоит разбитая машина из проката, которую скоро будут искать, так что мне еще надо связаться с полицией. Кстати, я знаю врача, который вел Мориса в Лондоне; я свяжусь с ним и скажу, что мы завтра привезем ему пациента.

– Завтра воскресенье, – возразил Ферди.

– Знаю. Его может не быть в больнице, но:

– Пол, у нас нет столько свободных шоферов, чтобы возить больных по воскресеньям в Лондон! Зато есть несколько свободных коек; и, думаю, ничего страшного не случится, если он побудет здесь, пока не спадет пик, а потом мы отвезем его домой на поезде или просто отпустим.

«Нет. Это невозможно, оставить Мориса в Ченте, чтобы он поливал грязью меня и Арчин.» Пол вскочил на ноги и, сжав кулаки, встал напротив Ферди.

– Я регистратор в этой больнице или ты? Я столько лет возился с этим человеком или ты? Я настаиваю, чтобы его немедленно перевезли к постоянному врачу и в ту больницу, в которой он находился раньше.

Ферди тоже поднялся, и его смуглое иберийское лицо посерело. Ответил он с таким же нажимом:

– А мне случилось сегодня быть здесь дежурным. И я не собираюсь посылать единственную санитарную машину в Лондон только потому, что тебе этого хочется.

– Тогда мне придется найти того, кто за ним приедет.

– Сколько угодно. – Ферди повернулся на пятках и зашагал к выходу. – Это, слава Богу, меня не касается.

Ошеломленный Пол остался стоять перед захлопнувшейся дверью. Он никогда еще не видел этого невозмутимого гвианца в таком бешенстве. Последствия будут ужасными.

«Он поверил Морису. Он думает, что я лгу и хочу спровадить Мориса подальше, пока все не вышло наружу. Он напишет все это в отчет. Я погиб, со мной все кончено.

Проклятье, Арчин, как тебе взбрело в голову разгуливать голой перед этим маньяком?» Эту мысль смыла волна другой, мучительной фантазии. Когда он пришел в себя, то с ужасом осознал, что видел только что, как входит в аптеку, берет шприц, и втыкает Морису в сердце пузырь воздуха, прямо в кровоподтек, чтобы скрыть след укола.

«Никогда. Что за мерзкая идея. Но если бы Морис…» Он выскочил из ординаторской, потом из здания так, словно спасался от гнавшихся за ним мыслей. У «Иголки» он остановился и на последние деньги, оставшиеся после того, как он поддался импульсу приодеть Арчин, купил бутылку водки.

Дома его теперь преследовало видение не Айрис, а Арчин. Запах, который она принесла из ванной вместе с теплом своей кожи, следовал за ним, куда бы он ни вошел; тень, мелькавшую в углу, он принимал за Арчин, и тут же воображение наполняло руку твердостью ее мускулов и гладкостью кожи.

Безнадежно напившись, он очнулся в четыре утра и обнаружил, что хриплым шепотом умоляет Арчин довершить начатое, сжать железные пальчики на шее Мориса, вытряхнуть из него дух, так чтобы они могли без помех соединиться на полу рядом с его телом.

39

В понедельник утром, изо всех сил стараясь скрыть, каких душевных мук стоил ему приход на работу, он первым делом постучал в кабинет Холинхеда.

– Да, – сказал главврач, поднимая глаза от бумаг. – А, это вы, Фидлер.

Я уже собирался за вами посылать. Садитесь. Говорите сначала, что вы хотели.

Слова отказывались произноситься, и он усилием воли выталкивал их из онемевшего рта.

– Сэр, я много думал над тем, что вы сказали мне в субботу утром – насчет Арчин – и пришел к заключению, что вы правы, лучше будет, если доктор Радж возьмет ее на себя.

– Вы несколько опоздали, Фидлер, – мрачно произнес Холинхед. – У меня в руках отчет об осмотре этого человека, Мориса Дукинса, и я считаю, что говорить больше не о чем. Вы допустили вопиющее нарушение профессиональной этики, и у меня нет другого выхода, кроме как отстранить вас от занимаемой должности и сообщить о вашем поведении в Главный Медицинский Совет.

– Неужели вы верите обвинениям психопата?!

– Если вы приняли Мориса Дукинса за душевнобольного, то ваша некомпетентность столь полна, что я удивляюсь, как вам удалось ввести меня в заблуждение при приеме на работу. И сейчас, и весь вчерашний день, и несомненно тогда, когда, ошибочно оценив его состояние, вы решили, что сможете легко от него избавиться, он полностью владеет своим сознанием. – Холинхед с шумом перелистал бумаги на столе. – Доктор Сильва уверил меня, что в этом нет никаких сомнений.

Пол закричал.

В воскресенье он с большим трудом дозвонился до своего бывшего лондонского коллеги и сообщил ему, что Морис Дункинс в Ченте, и что его необходимо как можно скорее доставить лечащему врачу.

– Простите, старина, – ответил голос на другом конце провода, – не стоит. Не имеет смысла. Я завтра переезжаю в Эдинбург, Чарли эмигрирует в Америку, а больше никто не знает о его болезни. Кроме вас, естественно. Я перешлю вам последние записи, но это все, что я могу сделать.

– Бога ради:

– С ним не будет особых проблем, приятель. Болтлив, конечно, особенно в маниакальной фазе. Вы еще услышите массу грязных слухов, которые он разнес обо мне по всей округе. Для него это что-то вроде лести – реакция на наших сестер-монашек, – но поначалу все почему-то верят.

Пол швырнул телефон в стену, и тот разлетелся на мелкие куски.

В конце концов, он постановил забыть вообще об этом деле, решил, что будет отбиваться от обвинений Холинхеда тогда, когда они появятся, и занялся обычной работой, словно ничего не произошло. Вошел Олифант с бумагами из санитарного отдела и с размаху опустил всю кипу ему на стол.

– Доброе утро, док, – жизнерадостно провозгласил он. – Надеюсь, нашли в субботу укромный уголок? Много слышал от нашего шофера. Ах вы старый греховодник! – Он игриво ткнул Пола кулаком в ребро и вышел.

– Должна вас поздравить, доктор, – сказала старшая сестра Тородей. – Конечно, это трудно назвать научной методикой, но если учесть диагноз, Арчин нуждалась именно в этом. Если дело пойдет такими темпами, мы выпишем ее не позже, чем через неделю.

– Не ожидал, что вы так буквально воспримете мои слова о терапевтическом значении оргазма, – пробубнил Элсоп. – Однако, как говорится, чтобы узнать вкус пудинга: Это весьма серьезный вклад в психотерапию, вполне достойный статьи в БМБ. Если предполагаете указывать мое имя как соавтора, делайте это без колебаний. Я намерен использовать вашу методику при первой же возможности.

– Смело, – одобрил Мирза. – Я и сам об этом думал, да кишка была тонка.

Ну и, конечно, трудно найти подходящую пациентку. Но с Арчин мы только что разобрались, прямо в мужской палате, она идет навстречу с огромным удовольствием. Девчонка вернула к жизни половину здешних мужчин. У нее просто фантастическая выносливость! Насколько же бедняжка изголовалась – она пропустила четез себя уже не меньше тридцати человек.

Пол схватил морисовы часы за статуэтку и разбил их над головой Мирзы.

– Большое спасибо, Пол, – сказал Морис, вымытый, выбритый, опрятно одетый, протягивая для пожатия руку. – Просто не знаю, что бы я без тебя делал. Я был уверен, что ты мне поможешь.

Пол крепко пожал протянутую руку.

– Спасибо, Морис, – ответил он. – В любое время. И, кстати о времени, я забыл поблагодарить тебя за часы. Очень мило с твоей стороны. – Он поколебался. – Ты, случайно, не увидишься с Айрис?

– Надеюсь. Берти и Мэг пригласили меня завтра на обед, и я наверняка ее там встречу. Я ей скажу, что с тобой все в порядке, хорошо? Ты ведь и в самом деле неплохо выглядишь, хоть она тебя и бросила, раз сумел заполучить эту маленькую сумасшедшую подружку. Кажется, она твоя пациентка. Послушай, если Айрис все равно в Лондоне, можно мне ее пощупать? Сомневаюсь, что Мэг так уж рада, когда она вертится вокруг Берти, для них будет даже лучше, если появится кто-то другой. Можешь мне поверить, я ее не поцарапаю, хи-хи-хи. – Он захихикал в свой знакомой фамильярной манере.

Пол обернулся, чтобы налить ему на прощанье выпить. В стакан он высыпал лошадиную дозу цианида.

Раздался стук в дверь, он открыл и обнаружил на пороге инспектора Хоффорда. За его спиной маячила миссис Веденхол, удерживая на коротком поводке двух чудовищного вида псов, а еще дальше толпилось огромное количество людей, лиц он не мог рассмотреть, и только одна деталь бросалась в глаза – каждый держал в руке ружье.

– Доброе утро, доктор Фидлер, – извиняющимся тоном начал Хоффорд. – Простите, что беспокою вас, но в результате информации миссис Веденхол, мирового судьи, у меня ордер на ваш арест, вы обвиняетесь в оскорблении действием, преднамеренно необоснованном заключении в сумасшедший дом, укрывательстве опасного душевнобольного, развратных действиях с лицом, не достигшим совершеннолетия, пособничестве в нелегальном въезде на территорию Британии, недержании собак, неношении оружия и пограничных документов, а также в нарушении покоя Ее Величества. У меня также имеется ордер на обыск этого помещения в связи с необъяснимым исчезновением Морис Борис Хорис Дорис Дукинс, старой девы здешнего прихода. Ваше слово, признаете ли вы себя виновным?

Пол захлопнул дверь перед его носом, но тысячи выстрелов из охотничьих ружей распахнули ее вновь. Пули летели в проем, пробивали дверь, словно лист бумаги, отскакивали от собак миссис Веденхол. Они вонзались в него и подбрасывали его, как крысу, до тех пор, пока он не умер.

Пол припарковал машину во дворе Бликхемской больницы, вышел, оставив ключи в замке, и твердым шагом направился через дорогу к фотостудии.

Самуэлс лениво решал напечатанный в утренней газете кроссворд.

– Да, сэр? – буркнул он.

«Пусть не Ллэнро, но хотя бы вон из Чента.» – Я был у вас, кажется, в начале марта и заказывал фотографии девушки.

Я бы хотел сделать еще три копии этого снимка. У вас случайно не сохранился негатив?

– Я вас помню, сэр. Одну минутку. – Самуэлс исчез за своей черной бархатной шторой, оставив Пола ждать в окружении чужих расплывчатых лиц.

Через несколько минут Самуэлс вернулся.

– Вот, – сказал он, протягивая негатив. – Не слишком на себя похожа – она тогда сильно испугалась – но я сделаю фотографии. Сколько вам нужно?

– Три. Когда я смогу их забрать?

Пол вошел в банк и позвонил в колокольчик. Появилась девушка-клерк.

– Я хотел бы узнать свой текущий баланс.

Вооруженный листом бумаги, на котором значилась довольно приличная сумма, он уверенно направился в противопожный угол зала и позвонил в другой колокольчик у стола с табличкой «Справки. Обмен валюты.» Клерку в жестком крахмальном воротничке, ответившему на этот раз, он сказал:

– Я хотел бы перевести весь свой баланс в дорожные чеки. Когда они будут готовы?

Дома он достал резиновый штамп с адресом Чентской больницы, которым пользовался, когда приходилось отправлять деловые письма. Беззлобно посмеиваясь над гипнотической силой, с которой печати действуют на души чиновников, он аккуратно приложил штамп к обратной стороне каждой из фотографий Арчин. Затем взял ручку и задумался.

«Джозеф Холинхед, доктор медицины подтверждает, что эта фотография:?

Мирза Бахшад:? Нет, ни в коем случае!» И от души радуясь собственной сообразительности, написал, неплохо подражая остроконечному почерку консультанта: «принадлежит Айрис Элайн Фидлер – Енох Нокс Элсоп, доктор медицины.» «Е-нок-нок!»

На минуту его глаза затуманились слезами.

«Все ушло, все пропало: стипендия, ложь, сказанная Айрис, чтобы убедить ее выйти за меня замуж, надежда стать консультантом с положением и престижем, маленький комок человеческого детеныша, смытый в канализацию в клинике Ньютона Сверда, папа, папа, поиграй со мной, купи мне красивое желтое платье, белые чулки и плащ цвета молодой листвы.» И конечно, один из миллиардов Полов Фидлеров не мог не сунуть свой нос в движение его судьбы.

«Вот например: Это Айрис, Пол. Морис Дукинс рассказал мне о твоих похождениях с фидлеровской сучкой, и я только что послала письмо твоему главному врачу. – Вожделенный, звучащий неземной музыкой титул, который в один прекрасный день должен был достаться ее мужу, чистому невинному мальчику, прячущемуся в мамину юбку от сложного и опасного мира. – И он обещал сообщить обо всем в Главный Медицинский Совет. – Конец. Дрянь.

Капут. Далее: Доктор Холинхед, это Барбара Веденхол. После того, как я встретила доктора Фидлера, на глазах у всей улицы обнимающегося с пациенткой, я попросила полицию последить за его домом, и они сообщили мне, что эта женщина бесстыдно разгуливала перед ним совершенно раздетой.

Следом: Фидлер, вы вызваны сюда по обвинению в сексуальных домогательствах по отношению к пациентке и в пренебрежении своим служебным долгом.» Тропа за тропой уходит в будущее, и каждая заканчивается тупиком или катастрофой; ловушка, которой ему так долго удавалось избегать, наконец, захлопывается, ему выносят приговор, а Арчин обречена до конца жизни оставаться в Ченте.

«Слабые личности не должны выбирать карьеру психиатра. Мне не по силам их дурацкие амбиции – на этом пути каждый готов подставить ногу или предать:

Холинхед меня ненавидит, Элсоп видит во мне конкурента, Ферди не верит, когда я говорю про Арчин, Айрис ушла, даже Мирза, которого я считал своим лучшим другом, оставляет меня и уходит в другую больницу. Мои проклятые нищие родители вытолкнули меня на этот путь, как в еврейском анекдоте: «мой мальчик – хороший мальчик, он вырастет и будет врачом»: Хватит. Стоп.

Свобода. Вон из Чентской тюрьмы. В свой, собственный, тайный Ллэнро.»

В паспортном отделе его встретила женщина в очках с металлической оправой, за которыми холодно блестели водянисто-голубые глаза.

– Заранее приношу свои извинения, возможно, это составит для вас некоторые трудности, но, видите ли, дело в том, что я врач. – Очень важная отправная точка, когда свидетельствует кто-нибудь ответственный, вроде врача, или мирового судьи, или министра по делам религии, ведь никому же не придет в голову, что врач может лгать так же, как обычный человек. – И у нас с женой впервые появилась возможность провести отпуск за границей, и я бы хотел вписать ее в мой паспорт, чтобы мы могли уехать как можно быстрее.

– Вы пришли без жены? – спросила женщина.

– Увы, да. Понимаете, она ждет ребенка – именно поэтому мы хотим уехать, пока она еще может путешествовать. Но я принес собой фотографии и свидетельство о браке. – Он выложил документы на стол.

– Когда вы хотите ехать?

– Как можно быстрее. Возможно, завтра. Да, конечно, я понимаю, что о таких вещах нужно сообщать заранее, но в больницах чертовски не хватает персонала, и совершенно неожиданно подвернулся человек, который согласился заменить меня на две недели. Все четыре года с тех пор, как мы поженились, я был так занят, что редко удавалось провести дома даже выходные, не говоря уже о том, чтобы поехать за границу, и вот теперь случайно подвернулась возможность, она на это уже и не надеялась.

Женщина посмотрела на фотографии и смягчилась, увидев детское испуганное лицо Арчин.

– Я должна буду поговорить со своим начальником, доктор: гм: доктор Фидлер, но думаю, мы сможем вам помочь.

В пять тридцать с фальшивым удостоверением в кармане он уверенным шагом вошел в вестибюль больницы. Натали как раз собиралась уходить.

– Пол! Где тебя целый день носило? Холинхед все вверх дном перевернул, Элсоп оборвал телефон, почему ты не приехал а нему в клинику:

Пол прошел мимо, оставив ее стоять с открытым ртом.

Следующим оказался Ферди Сильва.

– Пол, где ты был? Холинхед тебя ищет.

«Прочь с дороги, ты, закомплексованный грязный ублюдок!» Но он все же рассудил, что безопаснее эти слова вслух не произносить.

Впоследствии он не мог четко вспомнить, как ему все удалось – помогло чистое нахальство, властный тон, которым он раздавал приказания сестрам и заставлял их делать то, что ему нужно, несмотря на циркулировашие весь день по больнице слухи. И прежде чем кто-нибудь, включая самого Пола, смог что-то понять, машина была уже в миле от больницы, и он, скосив глаза на боковое сиденье, видел, как Арчин, извиваясь змеей, натягивает на себя свое новое ярко-желтое платье взамен жуткого больничного мешка, в котором она только что появилась.

Он все не мог поверить в то, что произошло, а когда на короткие мгновения убеждал себя в этом, его охватывало чувство ничем не прикрытого ужаса, и тогда он цеплялся за нелепую надежду, что все это лишь иллюзия, очередное воображаемое видение катастрофических событий – одно из тех, что преследовали его всю жизнь.

А она напевала тоненьким голоском странную мелодию, не принадлежащую ни одному из известных ему музыкальных стилей, машина мчалась без остановок сквозь надвигавшиеся сумерки, и в эту ночь он наслаждался ее телом в убогом дуврском отеле, который на несколько часов превратился для них в непонятно как попавший в каждодневный мир прекрасный до разрыва сердца потерянный Ллэнро.

40

Городок назывался Луз. Он располагался в конце дороги в никуда, в двадцати милях восточнее Марселя: разросшийся рыбный порт с тремя или четырьмя тысячами жителей, число которых удваивалось во время летнего сезона и еще раз удваивалось по субботам, когда марсельцы приезжали провести время в плавучем казино, которым заканчивался мол в гавани.

Все городские постройки представляли собой один неправильной формы квадрат, обращенный широкой стороной к гавани, в каждом его углу располагалось по отелю, а между ними – кафе, рестораны и сувенирные лавки.

От квадрата вглубь материка, следуя складкам рельефа, тянулись улицы, больше похожие на аллеи. Скрытый за одним из двух небольших мысов, заслонявших обзор, находился кэмпинг, а вслед за ним вдоль побережья до самого Марселя тянулись роскошные виллы.

Сегодня неожиданно подул мистраль, принесший с собой на Средиземноморское побережье первые признаки надвигавшейся осени; он набирал полные пригоршни песка и швырял его в лицо всем, кто попадался на пути. Машины ползли на низкой передаче с поднятыми крышами и закрытыми окнами. Любители загара исчезли, оставив пляж ватаге детей, игравших большим ярким мячом.

За столиком кафе, не того, в котором они сидели вчера, и не того, в котором позавчера, Пол и Арчин, не торопясь, потягивали из высоких стаканов смородиновое вино. Они выбрали сначала – точнее, Пол выбрал – другое кафе, одно из тех, откуда открывался вид на гавань, но придя туда сегодня утром, обнаружили, что оно закрыто – сезон закончился. Это обстоятельство выбило Пола из колеи; странный новый ветер, казалось, разговаривал с ним, и в каждом его порыве слышалась презрительная насмешка.

«Завтра закроется и это. А послезавтра все остальные?» Их путь закончился здесь не потому, что он выбрал это место – он ни разу не слышал имени Луз до того, как увидел его на дорожном знаке – а потому, что именно в этом городишке им пришлось расстаться с машиной.

Каким-то образом ему удалось растянуть деньги на все их летнее паломничество.

Арчин, сперва счастливая только от того, что нет больше Чента, очень скоро разочаровалась: паспорта, пограничные правила, регистрация в отелях – все эти невидимые оковы, которыми мир, ее принявший, опутывал своих подданных, ужасали ее, так что он сомневался, долго ли она сможет выносить такое грубое посягательство на свою свободу. Испытывая неловкость за своих сородичей, Пол решил показать ей другую сторону медали и продемонстрировать все очарование, великолепие и роскошь, которую только мог предложить его мир: завораживающую древность Рокамадура, средневековые стены Каркассона, неприступный собор Альби, фантастичный в багровых лучах заката, модные дорогие курорты, где единственная рюмка бренди могла уничтожить весь их дневной бюджет, извилистые скальные карнизы вокруг Эстрель:

Наконец, он оказался перед выбором: пересечь еще одну границу, что было рискованно, потому что его трюк с паспортом могли раскрыть и сообщить на все таможни, или попробовать поселиться здесь постоянно, что было не менее опасно.

Но не сегодня. Может быть, на следующей неделе.

Он отпустил бороду, и это ему шло, придавая новое выражение высокому лбу и глубоко сидящим глазам – ставшим сейчас еще глубже, потому что из них давно уже ушло то, что наполняло их в жаркие летние дни. Тогда, в начале пути, страсть прогоняла прочь мысли о будущем; они занимались любовью гораздо чаще, чем ему это представлялось возможным, – ночью в дешевых придорожных мотелях, днем, укрывшись в тени деревьев или прибрежных камней, они вбирали в себя энергию солнечных лучей и питались от нее, когда стихало возбуждение.

Арчин, не вылезавшая из крошечного бикини, что служило причиной завистливых взглядов, которыми провожала его мужская половина обитателей фешенебельных пляжей, все удивлялась, какими же надо быть глупыми, чтобы не купаться голышом – наконец, он нашел ей небольшую бухточку, где никто не мог их видеть, но она только поранила ногу об острый камень, когда пыталась на него вскарабкаться. Он стал уже подумывать об Иль-дю-Левант[14], но скоро узнал, что французские ВМФ предъявили права на эту территорию, и палаточный городок снесли.

«В этом мире невозможно совершенство. В Ллэнро нет войн уже несколько веков; они не знают, для чего нужно оружие.» В маленьком невзрачном городке, вроде Луза, они встретили четверку битников, которых мало интересовали распоряжения иммиграционных властей: они не испытывали потребности носить приличную одежду и держали путь на Болонью, перемещаясь автостопом, и имея при себе лишь рваные джинсы и сандалии. Они собирались ночевать под открытым небом за городской чертой; Арчин, счастливая, что встретила людей, не опутанных законами и предрассудками этого непонятного ей мира, упросила его составить им компанию, и он, чтобы доставить ей удовольствие, купил всем еду, вино и бутылку крепкого бренди. Потом была ночь под теплыми звездами, когда он подумал, что девушка, бледная, словно рыба, выплывшая вдруг из воды и попавшая прямо к нему в объятия – Арчин, но это оказалась не она, и в следующий раз опять не она, а подружка первой, а наутро Арчин сияла и светилась так, что он испугался самого себя, и дни покатились.

– Это было почти как в Ллэнро, – сказала она в оправдание своей радости и, услышав это магическое слово, он так и не решился возразить: этот другой мир не имел ничего общего с Ллэнро.

«Я увез ее из Чента, заплатив за это целью жизни и тяжелой работой, потому что она самый свободный человек из всех, кого я встречал, свободный всем своим существом. Но кто свободнее всех в моем мире? Богатые, которые могут купить все, что хотят, включая защиту от закона, как Ньютон Сверд – и вот мой ребенок (сын?

дочь?) смыт в канализацию. Возможно, придет день, когда появится какой-нибудь свободный, богатый и безответственный ублюдок на «феррари» и откроет ей новые горизонты…» Это была одна из тех мыслей, которые мистраль приносил с моря, еще вчера улыбчивого, а сегодня хмурящегося хлопьями белой пены.

«И еще: за все эти месяцы ни капли крови. Я спрашивал; она уклоняется.

Я объяснял, читал лекции, целый курс женской физиологии, она снова уклоняется.

Девчоночья грудь, такая маленькая, что полностью прячется у меня в ладони, бедра, скорее подходящие мальчику, а не девушке, несмотря на тонкую талию, которая придает фигуре женские пропорции, независимый вид, которому позавидовала бы Айрис. Я думаю…» Против этого – алкоголь, спасибо либеральным французским законам, если сравнивать их с «извините, но в это время только для джентльменов» в «Иголке в стоге сена», но мысли все равно прокрадывались сквозь заслон и одевались в слова, как в одежду.

«Такое чувство, что Арчин, в чьем лице опыта и мудрости вполне достаточно, чтобы сойти за двадцатишестилентнюю Айрис, физически – незрелый ребенок. И стерильна.»

Он не представлял, что будет делать, столкнись они вдруг с перспективой появления ребенка. Мысли о последствиях не имели формы, они толпились в глубине его сознания, как грозовые тучи на горизонте этого ласкового моря.

Для того, чтобы осознать их истинную природу, нужно было возродить того Пола Фидлера, которым он был до побега – от дома, работы, давних надежд, но все его существо противилось этой второй мучительной ломке.

«Тьяхарива. Этого не случится. Это уйдет само, счастливым чудом, пока меня это не волнует, пока я не превратился в чужого, странного человека, в котором живет лишь одна забота – подходит он или нет этой невероятной девушке.» Но это произойдет здесь, сейчас, потому что только что он случайно услышал замечание, брошенное проходившей мимо кафе девушкой, и оно стало последней каплей, от которой он уже не смог увернуться: судя по акценту, она была немкой, и обращалась к парню-французу на его языке: «J'espere que ca n'arrive pas!»[15] «А филолог Шумахер рассказывал о девушке, которая утверждала, что понимает марсиан, а потом оказалось, что это ублюдочный французский.» Он залпом выпил остатки коктейля так, словно эта мысль жгла ему горло, и он надеялся вином погасить пожар. Стакан Арчин был еще наполовину полон, и он, как это уже вошло у них в привычку, потянулся, чтобы допить. Но на сей раз она остановила его руку.

– Я хочу сама.

Пол внимательно посмотрел на нее. Выражение ее лица его испугало. В последнее время, после того, как он объяснил, что придется продать машину, иначе у них не будет денег на жизнь, она стала пить почти столько же, сколько он.

«Почему? Если бы я знал, все равно бы сам себе не признался.» Он не стал возражать. Он все чаще ловил себя на мысли, что чуть ли не боится этой непостижимой девушки, к которой он приковал свою жизнь цепью и выбросил ключ от замка. Примерно неделю назад ему впервые приснился сон, который повторялся потом несколько раз; кошмары различались в деталях, но неизменно заканчивались одним и тем же: она делает с ним то же самое, что когда-то проделала с Фабердауном, медсестрой в Бликхеме, Рили и, наконец Морисом Дукинсом, – неуловимое движение, против которого у него нет защиты, и он остается лежать распростертым на земле, а она: уходит.

Хоть это было и рискованно, он воспользовался штампом паспорте, доказывавшим медицинскую степень, и купил упаковку снотворного, поэтому сегодня ночью обошлось без кошмаров, но расплачиваться за это приходилось гудящей с утра головой.

– Я бы пошла поплавать, – неожиданно сказала она. – Мне нравится штормовое море.

– Давай, – пробормотал он.

«Хорошо бы найти хоть что-то, что у меня получается лучше, чем у нее.

Пока я барахтаюсь на мелкоте, она успевает скрыться из виду, у нее какой-то особый стиль плавания, похожий на кроль, только в другом ритме, а прыжки со скал – она выныривает из воды, когда я покрываюсь холодным потом и мурашками, и уже готов поверить, что она разбила о камни голову. А чему она научила меня в постели: Она наверняка легко бы выучилась водить машину, но я отговорил ее, сославшись на то, что у иностранцев всегда много хлопот с правами. Теперь, когда мы остались без машины, это не имеет значения.» Она допила вино, но плавать не пошла. По другой стороне улицы, как раз напротив места, где они сидели, помахивая дубинкой, прогуливался полицейский, он смотрел на лодки в гавани, а не на них. Тем не менее, Пол поежился. В один прекрасный день ему на плечо опустится тяжелая рука: машину он продал не совсем законно.

Сделать это по правилам не представлялось возможным. Во-первых, тогда слишком много бюрократов стало бы копаться в его бумагах, во-вторых, благодаря глупому британскому упрямству машины с левым рулем на континенте были неудобны, в результате цена их падала в несколько раз.

В конце концов они встретили в местном казино какого-то типа криминальной наружности, которому и досталась машина за обидно низкую цену. Он слышал когда-то от богатых приятелей Айрис о профессиональных игроках, которые умудрялись прожить целый сезон в Монте-Карло, выигрывая каждый день так, чтобы хватало на еду и жилье, и не испытывая судьбу ни для чего большего. Когда они приехали в Луз, он выглядел еще довольно представительно, чтобы просиль членский билет в казино – это потом уже его борода отросла слишком длинной и стала запутываться в колтуны. Он быстро освоил некоторые приемы – ставить на противоположный цвет, когда пять или шесть раз подряд выпадал один и тот же, удваивать ставку, если проиграл – и, к удовольствию Арчин, собрал таким образом достаточно денег на шесть беззаботных дней. Затем он, правда, увлекся и потерял на одиннадцати черных подряд все, даже деньги, отложенные на членский взнос.

Так что машина ушла за гроши этому сочувствующему игроку.

Оставив:

– Ты собираешься просидеть тут целый день? – раздраженно спросила Арчин.

– Что-то у меня голова болит, – ответил Пол. – Иди поплавай, а я еще немного посижу.

Мимо прошли двое парней в свитерах: похолодало. Увидев Арчин, одетую лишь в пляжную накидку поверх бикини, они хором присвистнули. Она улыбнулась и, перебежав улицу, направилась к пляжу. Пол задержал глаза на парнях, чтобы посмотреть, не повернут ли они за ней, но те пошли своей дорогой.

Оставшись один, он достал из-под стола сумку Арчин на длинной плетеной ручке.

Там лежало то, что могло избавить его от нынешнего состояния. Он подумывал о том, чтобы давать уроки английского, но этот язык и так все вокруг знали, а французский Пола был слишком беден; пытался он разузнать и насчет временной работы, но понял, что тогда придется слишком тесно общаться с французскими властями, и решил не рисковать. Но был у него один замысел, которым он поделился пока только с Арчин.

Замысел родился как защита от тяжелых предчувствий, когда через некоторое время после того, как они покинули Англию, на него, особенно по ночам, стал накатываться волнами панический ужас при мысли о том, что он наделал. Уезжая, он поддался импульсу и захватил с собой Морисов подарок, и теперь в каждой комнате, в которой они останавливались на ночлег, жуткие часы, отмеряя время косой, наблюдали за их занятиями любовью. Глядя на часы, Пол вспоминал Ллэнро. Он вводил Арчин в транс почти без усилий и находил странное утешение в ее рассказах о волшебной земле.

С некоторых пор это превратилось в наркотик, хотя он и старался не слишком утомлять Арчин. Если он видел на ее лице неудовольствие – за долгие месяцы он научился вводить ее в гипноз единственным словом, – он откладывал сеанс. Как возмещение себе самому он однажды записал все, что мог вспомнить из ее рассказов, и тогда родилась идея написать книгу.

«И утереть нос Сопливому Элу! Жаль, нельзя использовать ни мое имя, ни Арчин; придется все изменить до неузнаваемости, но ведь никто никогда не слышал о Ллэнро…» Мечты наяву расцветали пышным цветом, как только он принимался листать записи:

обычаи Ллэнро, география, одежда, искусство, даже образцы непонятной письменности. Он попытался учиться у Арчин этому языку, и был поражен его логикой, особенно если сравнивать с аморфностью английского, но оказался неспособным студентом и, выучив несколько фраз, оставил эту затею, не желая нагружать ее нудной работой. Тем не менее, прямота, заключенная в их самом распространенном приветствии, не «Как ты?», а «Кто ты?» казалась ему поразительно уместной, особенно по сравнению с обтекаемостью форм его родного языка.

С тех пор, как, перевернув всю свою жизнь, он убежал с Арчин из Чента, катастрофические видения перестали его терзать, уступив место приступам почти щенячьего оптимизма, однако, Полу они не казались странными. Сейчас, перебирая страницы, на которых ему удалось привязать к бумаге бледное отражение Ллэнро, он представлял себе издателя, который, дрожа от возбуждения, выписывает ему чек на круглую сумму, а потом звонит каждое утро узнать, когда же будет готова рукопись, пресс-конференции, права на экранизацию:

А потом: критика неистовствует, читатели рвутся узнать еще и еще об идеальном мире, из которого появилась Арчин, клубы и сообщества, пытающиеся жить по законам Ллэнро: К этому времени он будет уже недосягаем ни для каких обвинений; возможно, заплатит небольшой штраф за то, что вписал Арчин в свой паспорт, но судья будет плакать, произнося приговор, разразится речью, бичующей пороки своей страны, и уверит Пола, что если бы она была хоть немного похожа на Ллэнро, весь этот фарс не понадобился бы.

Очень медленно до него дошло, что на противоположной стороне улицы вновь появился полицейский, и на сей раз его взгляд упирается прямо в это кафе. Ужас прополз у Пола вдоль спины. Он попросил принести счет, сунул записи в сумку и как можно спокойнее двинулся в ту сторону, куда убежала Арчин.

Он нашел ее на пляже в компании тех двух парней; все трое весело боролись, стараясь повалить друг друга на песок. Разогревшись от упражнений, парни поснимали свои свитера, и Арчин вскрикивала от восторга, когда ее руки смыкались вокруг их загорелых мускулистых тел.

41

Мысль о ссоре с Арчин приводила его в ужас. Ссоры принадлежали эпохе Пол-и-Айрис, а не эпохе Пол-и-Арчин; где-то у него в сознании, так глубоко, что он никогда не пытался облечь эту мысль в слова, хранилось убеждение, что Арчин понимает величину принесенной им жертвы и предана ему так, словно является его собственностью.

Он боролся с этим весь день; за ланчем хмуро размышлял о стройных беззаботных юношах, занятых только досугом, и почти все время молчал; потом ему удалось встряхнуться, и они прогулялись до кэмпинга и обратно, уворачиваясь от грубых объятий мистраля. Постепенно ему стало казаться, что они смогут избежать выяснений, и за обедом он был уже почти самим собой.

Но вечером, когда Арчин лежала голая на кровати, рассеянно разглядывая потолок, а он, склонившись над умывальником, шумно вычищал изо рта вкус выкуренных за день сигарет – недавно она впервые призналась, что запах табака ей неприятен, – она неожиданно сказала:

– Знаешь, Арманд мне понравился больше.

– Что? – Он обернулся, вытирая с подбородка белую пену.

– Арманд. – Это имя прозвучало у нее почти как Ллэнро, а выражение мечтательного удовольствия на ее лице заставило его сердце сжаться. – Тот, который повыше и с карими глазами.

– Я не подходил к ним так близко, чтобы рассмотреть цвет глаз, – сухо сказал Пол.

Она улыбнулась сладострастной улыбкой и закрыла глаза, словно бы для того, чтобы получше разглядеть Арманда.

– Рассмотришь, если захочешь. По-моему, он немного похож на тех, которых мы видели – как называлось это место? Я забыла. Два парня и две девушки, с которыми мы тогда ночевали. Такие люди напоминают мне Ллэнро.

Завтра я с ним встречусь – я ему обещала. А ночью, если ты захочешь, я научу вас: – Она заколебалась, потом ее глаза, мигнув, открылись вновь. – Обычаю? Нет, больше подходит слово игра.

– Что еще за игра? – спросил Пол, голос его скрежетал, с трудом прорываясь сквозь сильный привкус зуброй пасты.

Она хихикнула и нечего не ответила.

– Ты не спросила меня, можно ли встречаться с ним завтра, – сказал Пол после паузы и тут же испугался, что за этими словами последует то, чего он так старался избежать.

– Спрашивать тебя? Зачем? – она приподнялась на локте и для устойчивости обхватила себя второй рукой под грудью.

«Я все время повторял себе: единственный свободный человек, которого я встречал.

Но ведь свобода распространяется и на…» Он спросил:

– Зачем тебе встречаться с ним наедине?

– А ты как думаешь? – презрительная нотка в ее голосе явно выдавала какого-то неизвестного и невольного учителя из Чента. – У него прекрасное тело и крепкие мускулы.

Некоторое время Пол молчал. Наконец, сказал:

– А как же я?

Теперь настал ее черед молчать. Он поторопил:

– Ну?

– Пол, тогда, когда мы ночевали на берегу, ты не:

– Ты знаешь, о чем я говорю, – перебил Пол.

– Ты считаешь меня глупой? Почему ты говоришь таким неприятным голосом?

Разве неправда, что он, – она щелкнула пальцами, – пре: красивый?

– И что с того?

«Вдруг оказалось, что между нами огромный барьер, почти такой же непреодолимый, как тот, который отделяет тяжелых душевнобольных: Нет, стоп.» Неимоверным усилием он взял себя в руки. Он сказал:

– Тебе нужен другой мужчина просто для разнообразия? Тебе со мной скучно? Ты это хочешь сказать?

– Пол, у тебя очень тяжелый голос, и :

– Это? – Он шагнул к кровати; в руках он все еще держал полотенце, которым недавно вытирал подбородок, и она отшатнулась, словно испугавшись, что он сейчас ее хлестнет.

– Ты боишься, – сказала она. – Чего? Ты думаешь, что ты не такой хороший мужчина, чтобы интересовать меня все время. Пол, ради: ради Бога!

Здесь или в Ллэнро, человек – это человек, и нет ничего стыдного в том, что мы люди.

Она скинула ноги на пол и села на кровати, вцепившись руками в матрац.

– Чего ты боишься? Я человек, и ты тоже. Я не уйду завтра с Армандом только потому, что он мне понравился, и потому что он красивый. Я не знаю, такой ли он добрый, как ты, такой ли он умный, как ты. Возможно, он такой же эгоист, как большинство людей в вашем мире – кто это может сказать?

– Значит, ты решила это выяснить?

– А почему бы и нет? – она дерзко дернула подбородком. – Я снова спрашиваю, чего ты боишься? Ты жил в Англии с другой девушкой, ты был с двумя другими, я сама это видела. Или ты думаешь, что в этом мире не найдется для тебя женшины? Это плохое место, но все же не такое, как Чентская больница!

Пол чувствовал, как все мускулы его лица складываются в горькую маску, закрывая его от слов, которые она говорила, и которые еще скажет.

А Арчин, ничего не замечая, продолжала:

– Мне очень жаль, что я нашла сегодня Арманда, а ты никого не нашел. Но это неважно.

– Неважно! – Плотина удерживала его голос, и сквозь нее прорывалось лишь дрожащее яростью эхо ее слов.

– Да, неважно – это хорошее слово! Мы в Ллэнро говорим то же самое. Она гибко изогнулась и откинулась на подушку, словно заканчивая дискуссию. – Пол, ты должен был понять, пока был со мной, что есть вещи, которые мы знаем в Ллэнро, и о которых вы здесь не имеете понятия. Я – как это сказать по-английски? – я для тебя как горсть. Да, как пригоршня песка, когда набираешь его в руку, а он протекает между пальцами. Я утомляю тебя.

Ты поэтому сегодня такой усталый.

– Я сегодня усталый, потому что:

– Пол! – Она произнесла его имя громким шепотом, но с такой силой, что он оборвал себя на полуслове. – Пол, в вашем мире все, даже ты, стыдятся вещей, в которых нет ничего стыдного. Я не обвиняю тебя, поэтому не нужно извиняться. – Она улыбнулась и протянула руки. – Иди ко мне. Я не буду сегодня: ах:

требовательной. Завтра я посмотрю, есть ли в Арманде что-нибудь от Ллэнро, позову его сюда, и научу вас игре.

Мир содрогнулся на своей оси. Борясь с землетрясением, засасывавшем его в воронку, Пол повернулся к умывальнику, повесил, наконец, полотенце и аккуратно расправил его на перекладине. Не глядя на Арчин, он сказал:

– Значит, ты хочешь двоих мужчин одновременно.

– Можно попробовать поискать тебе девушку, но:

«Это неправда. Я поскользнулся на тропе настоящей жизни и оказался в разрушенном тупике, где живет другой Пол Фидлер.» – Но, – продолжала она, – я не вижу здесь подходящей. На прошлой неделе была одна блондинка:

– Ты сумасшедшая, – сказал Пол, вкладывая в эти слова все свое существо.

«Попало!»

Она подскочила на кровати. Вид у нее стал испуганным.

– Пол, я показала тебе кучу вещей, которые нравятся телу, ты этого не знал, хотя ты доктор, и изучил все нервы! Ты говорил, что это хорошо, ты дрожал, и стонал, и задыхался, и говорил, что любишь меня.

«Это правда, будьте вы прокляты, правда. В кончиках пальцев у нее больше страсти, чем у Айрис во всей ее терпеливой туше!» – Я не хотел сказать, что ты сумасшедшая, – отчаянно выкрикнул Пол. – Но то, что ты говоришь – сумасшествие.

– Это – сумасшествие? – Она вскочила с кровати и тронула его так, как он никогда в своей жизни не мечтал, не знал, что такое бывает, пока она не проделала с ним это в первый раз в убогом отеле на шоссе номер пять, и прикосновение заставило ожить и зазвенеть все его нервы от подошв до макушки; ее пальцы нашли нужное место с той же точностью, с какой она уложила Рили на больничных танцах. – Самое лучшее в жизни человек получает от своего тела, а в вашем мире никто, никто не умеет с ним правильно обращаться! Это ваш мир сумасшедший, а не мой!

«Но я ведь писал то же самое, почти теми же словами, я собирался говорить об этом в книге о Ллэнро!» Но призрак Мориса Дукинса, что-то отвратительно бормочущего, встал между ним и Арчин, и Пол смотрел на него – невидимого ей – глазами, подобными обломкам камня. Под этим взглядом она упала на постель и забилась в беспомощных рыданиях, идущих из самой глубины ее существа.

– Пол! – его имя, искаженное плачем, было первым внятным звуком, которые он смог разобрать сквозь ее стоны. – Я не могу ничего поделать! Я боролась, сколько могла, но они сделали меня такой, и:

– Кто? – спросил Пол, вовсе не для того, чтобы услышать понятный ответ, и она произнесла слово, которое уже звучало в Ченте, когда она утверждала, что приказом таинственных «они» ей запрещено говорить, кто она такая.

Откуда-то с самого далекого края его сознания всплыло вдруг что-то отвратительное; он ощущал его и не мог сфокусировать на нем внимание.

Ошеломленный, не зная, что делать, он неловко примостился рядом с девушкой и, пытаясь успокоить, стал равномерными движениями пальцев осторожно поглаживать ее по затылку и спине. Мало-помалу она затихла, словно устала рыданий, и погрузилась в некое подобие сна.

– Арчин? – мягко позвал он.

Она откликнулась голосом, который он слышал каждый день в Ченте и бесчисленное число раз потом, когда непреодолимое желание послушать о Ллэнро пересиливало в нем боязнь ее беспокоить. Что-то отталкивающее ползало вокруг его сознания и мерзко хихикало, и он наконец сообразил, что случайно погрузил ее в гипнотический транс, единственным необходимым элементом для которого был правильный ритм.

Он отнял от ее тела дрожащие руки и сцепил пальцы, тщетно пытаясь унять их биение. Он спросил:

– Арчин, что они с тобой сделали?

Позже он обвел взглядом комнату. Они жили в ней уже много дней и ночей с тех пор, как приехали в Луз, но он не узнавал ничего – кроме ужасных часов, которые он, как обычно, поставил на полку, чтобы фигура Времени могла наблюдать за их любовью и благословлять их равномерными взмахами косы. Все остальное было странным, невозможным, непостижимым: умывальник, биде, шкаф, куда они вешали одежду, даже кровать, доставившая им столько удовольствия.

Пол Фидлер не имел больше ничего общего с вялым телом, носившим его лицо и имя.

Из удобной точки на другом краю пропасти, протянувшейся на тысячи миль в безымянном направлении, он смотрел на мужчину, сидящего рядом с прекрасной обнаженной девушкой, которая мирно спала, уткнувшись лицом в подушку.

Он видел, как руки мужчины открывают чемодан, привезенный из какой-то далекой и неправдоподобной страны, безошибочно достают оттуда короткий стеклянный цилиндр, снабженный блестящей иглой и гладким стальным поршнем.

Этот предмет оказался перенесенным к умывальнику, где была вода; еще, зажатая у мужчины в кулаке, нашлась бутылочка с белыми таблетками, которые он, не считая, вытряхнул на блюдце и растер в порошок. Размешанные с водой, они были вылиты в стеклянный цилиндр – сколько поместилось.

– Лежи тихо, – услышал он слова; голос каким-то образом соотносился с существом, носившим его имя. – Это поможет тебе уснуть.

Иголка проколола тонкую бледную кожу на руке девушки точно в том месте, где темнела голубая вена, и поршень толкнул жидкость вниз.

Тишина протянулась через всю эту безмерную пропасть, потом руки вытащили, наконец, иглу, голова склонилась, губы прикоснулись к губам спящей девушки, а единственная капля крови скатилась вниз и расплылась на одеяле.

42

«Внутривенно это должно подействовать максимум через полчаса и очень легко: мягкая остановка сердца, а в мозгу уже ни одной мысли, только сны.» Пол брел по пляжу, а сознание следовало за его телом на расстоянии, как детский шарик на длинной нитке.

«Нет такого места – Ллэнро, никогда не было и никогда не будет; как я мог в него поверить?» Мистралю было мало дела до того, ночь сейчас или день. Он пытался заговорить с ним, завывая в мачтах лодок и яхт, потом, увидев, что Пол не обращает на него внимания, разозлился всерьез и принялся кидать ему в лицо песок. Пол равнодушно отплевывался.

«Они победили ее, она боролась (в Ченте была агония), но они оказались сильнее, хоть и не могли уже ее достать…» В казино, несмотря на атаки мистраля, горел свет и играла музыка.

«Кто они? Перед лицом безликой угрозы ночного моря ответить легко.

Величайшие тираны, создавшие самую умную тиранию из всех, которые когда-либо порождала раса.» Ветер говорил громко и отчетливо: «Неееееет Ллэнрооооооо!» Пол бездумно кивнул, соглашаясь. Он подошел к молу, в конце которого примостилось казино. Мол был намного шире натянутого каната, но волны и ветер раскачивали его с обоих сторон, и когда Пол опускал глаза, ему казалось, что он балансирует над бездной. В казино сидели люди, и Пол почему-то подумал, что, увидев его, они начнут смеяться. Он повернул назад и снова побрел по пляжу.

«Пол дурак Фидлер, который поверил в несусветную ложь, бросил брак, возможность иметь ребенка, карьеру с призовой табличкой «Консультант»: Здесь, на берегу лучше, спокойнее, вот только ветер. Почти ни в одном из открытых кафе нет света.

Где здесь дорога из Луза в Ллэнро?» Сухой песок забрался в ботинки и царапал кожу. Он обрадовался этой боли, как епитимье.

«Я забыл или не заметил: такую глупую, такую простую вещь. То, что полуправда, – всегда полуложь. В каком-то месте, которое называется не Ллэнро, но все равно находится под немыслимым углом отсюда, и где тоже есть Пол Фидлер, живет лживая правда о том, что они тоже люди. Но не в призраке рая по имени Ллэнро. В мире-тюрьме, которым правят они, те кто, не спросясь, забирают у человека душу…»

Он глубоко вздохнул, и поток его мыслей, приноравливаясь к ритму шагов, унесся к тому, что он услышал сегодня ночью; он принялся разбирать факты, которые знал, но предпочитал не замечать, сортировать правду и полуправду.

«Если бы я только задал единственный вопрос – он вертелся у меня в голове, но мне нравилось быть слепым. Я должен был спросить: «Для чего мирная страна Ллэнро учит своих детей убивать голыми руками?» Под самым носом! Под самым моим глупым проклятым носом!» Он застонал вслух и поймал себя на нелепом страхе того, что его услышат.

«Давай теперь спокойно: нет второго Эдема по имени Ллэнро, где в полях, покрытых огромными цветами, мирно живут люди и звери, а влюбленные слушают музыку звезд.

Есть немыслимая диктатура, управляемая горсткой мужчин и женщин, которых лишь холодный расчет отделяет от того, чтобы уничтожить находящихся в полной их власти миллионы жизней. Купленное или украденное могущество сделало их абсолютно безнравственными, и они любят свою долгую жизнь гораздо сильнее окончательной власти, которую могут получить ценой борьбы и войн, но в которых рискуют погибнуть.» «Ссоры без борьбы, интриги, без кровавых ударов, им становится скучно.

Как паллиатив, предлагаются оргии. Но тогда миллионы людей расползутся по изнасилованноиу лику земли; это опасно не только для правителей, не желающих увеличивать свое число и делиться властью, но и для масс, которым секс призван заменить наркотик. Выход – миллионы стерильных женщин, бесплодных, как Арчин; производство их поставлено на поток, и лишь очень редко в процесс вкрадывается ошибка, и смесь оказывается слишком богатой.» «Как Арчин.» «За сотни лет правители пресыщаются. Им уже не хватает эротических возбудителей, которыми довольствуется плебс; требуются острые ощущения.

Ими должны стать совсем другие стимуляторы. Дети. Трупы. Возбуждающие зрелища. Например: хрупкая девушка так захвачена вожделением к своему господину, что голыми руками прокладывает себе дорогу сквозь его телохранителей и расстилается перед ним, истекая потом и кровью и умоляя заняться с ней любовью под аккомпанимент смертных стонов ее жертв.» «Но увлекшись оргией, девушка может забыть инструкции; влекомая вожделением, она способна повернуть свое оружие против хозяина. Чтобы этого избежать, приказ гипнотически внедряется глубоко в подсознание – так, чтобы в любой ситуации единственное слово могло ее остановить и заставить послушно ждать следующей команды.» «Это можно сделать. На опустошенной планете Земля не осталось почти никого кроме людей, но их стало так много, что животным уже нет места, и отвращение к мясу происходит не из-за высокого гуманизма, а потому, что немногие сохранившиесь коровы и овцы предназначены для правителей, а плебея должно тошнить от одного вида животной туши. Все, что осталось хорошего, принадлежит тиранам, и никому больше.» «Среди прочего – устройства, которые посылают в мозг особые лучи и разрушают личность, так что в сознании остается лишь простейшие мысли слабоумного; и не надо больше бояться бунтов и вспышек ненависти. Внешне такая машина похожа на рентгеновский аппарат, который можно найти в любой больнице двадцатого века.» «Это и должны были проделать с Арчин перед тем, как вручить ее владельцу (владельцу! А я говорил себе: самый свободный человек из всех, кого я видел:), и проделали бы, если бы не каприз хозяина. Время от времени он оставлял своим наложницам разум, чтобы они развлекали его разговорами. И вот чудом уцелев и не превратясь в идиотку, она решила, что лучше умрет, чем будет дальше терпеть такую судьбу.» «Очень скоро хозяин стал ее бояться, потому что понял, что она гораздо умнее его самого. И поскольку был не настолько глуп, чтобы выпускать из рук слишком сообразительных подданных, то предпочел держать ее на расстоянии, используя ее возможности, только когда его скучающей натуре требовалась стимуляция. Ему было неуютно находиться все время в столь опасной близости от гения. Не мог он и позволить необычной девушке вернуться в родную среду, где ее талантам наверняка очень быстро нашлось бы применение. Он был слишком ревнив.» «Как раз в это время…»

«Вокруг вращалась безграничная вселенная, но перспектива прорываться к звездам с черепашьей скоростью света не представлялась правителям подходящим лекарством от скуки. Отправляясь в столь далекое путешествие, они, во-первых, вполне могли не найти там ничего интересного, а во-вторых, рисковали обнаружить, вернувшись, что, пока их не было, приятели прибрали к рукам все их богатства.» «Но какой-то изобретатель придумал устройство, позволявшее менять течение времени, и, чтобы проверить это утверждение, требовался испытуемый.

Заинтригованный хозяин предложил Арчин. Она была идеальной кандидатурой по двум причинам. Во-первых, достаточно умна, чтобы исследовать обстановку и оставить в специальной капсуле толковый отчет. Во-вторых, теоретически существовала опасность, что вторжение изменит историю, причем опаснее всего будет появление ребенка, который не должен родиться, поэтому эмиссар должен быть стерилен.» «Она сама хотела уйти. Она понимала, что, если останется, хозяин рано или поздно вычеркнет ее память.» «Тем не менее, гипнозом, к которому она фантастически восприимчива, ее снабдили дополнительным оружием и окружили двойным защитным кольцом.

Поскольку язык и обычаи того времени, в котором, по расчетам, она должна была появиться, отличались радикально, они научили ее всему необходимому, чтобы она могла сойти там за свою. Еще они показали ей, как убегать из-под стражи: замки, решетки, цепи и так далее. Она проверила эту технику, как только поселилась в Ченте, просто чтобы увериться, что сможет уйти, как только захочет. Она действительно украла у Мэдж Фелпс, но не расческу, а заколку для волос, которой потом отогнула пластинку и открыла замок в боксе.» «Первое кольцо обороны пало тогда, когда она наткнулась на Фабердауна и поняла по его языку и одежде: что-то не так. У нее была великолепно сработанная легенда, призванная помочь ей определиться в мире, куда она была послана, и где ее встретил бы полицейский Господина Западной Горы.

После всепланетного ада, который она покидала, Век Смуты представлялся ей раем, несмотря на локальные войны и примитивные суевения. Она ждала и надеялась на перемены. Когда же ее привезли в Чент, она решила, что попала в мир такой же, как ее собственный, где большинство населения заперто в гигантских бараках, и только немногие избранные могут наслаждаться жизнью, с одним только исключением, делающим его еще ужаснее: плебеям не разрешалось заниматься любовью.» «Поняв, что с ней произошло что-то иррациональное, она принялась усиленно распутывать тот клубок загадок, в который попала. Вот здесь и начинается полуправда, но половинчатость происходит не из-за притворства, а из-за тумана, которым окутано ее сознание, и с которым оно не в силах бороться – мешает то, что внедрено в глубину. Она сказала сегодня ночью, что сначала сама верила, когда говорила, будто ее перенесло на другой рукав времени, потому что вторжение даже одного индивидуума может изменить историю так, что само это перемещение станет невозможным, как некий временной парадокс. Позже, однако, вычитав в книгах о машинах, летоисчислении и прочем, она изменила свое мнение, но не стала мне говорить, чтобы не расстраивать. Сейчас она думает – думала этой ночью, – что история одна, нет никаких речных дельт, лишь извилистая дорога. Они забросили ее не на пятьсот лет назад, как предполагали, а почти на десять тысяч, в век, когда были еще в земле уголь, нефть и руды, промотанные после, когда наша цивилизация рухнет под гнетом собственной расточительности; коллапс будет столь полным, что чудом выжившим кочевникам Средней Азии придется заново учиться письменности, делая ржавыми ножами зарубки на деревьях. Она думала сначала, что великую империю, погибшую в глубине веков, и оставившую людям ее времени лишь несколько малопонятных следов, можно как-то связать с Римом; поняв, что это не так, она решила, что ветвь ее истории отделилась от нашей еще до Рима. И только совсем недавно она пришла к заключению, что эта цивилизация – наша.» «Она права в том, что история противится переменам. Другой уровень ее защиты работал слишком хорошо, и прятал от меня глубины ее сознания вплоть до сегодняшней ночи. Создать призрак будущего, настолько прекрасного и желанного, что даже если люди прошлого обманом, пытками или случайно узнают в ней гостя из другого времени, они не станут переделывать историю из страха, что она не приведет тогда к Ллэнро. Они сделали для нее этот мир реальнее настоящего, как мои видения.» «Они были очень неглупы, эти ублюдки, пославшие ее назад. Даже в тот момент, когда она, казалось бы, вырвалась, наконец, на свободу, она попала в еще одну яму, которую они для нее приготовили. Потому что я никогда не смог бы принять то утешение, которое она предлагала мне в своих последних словах, несмотря на то, что они не оставили ей ничего другого.» «Я вдруг понял со всей отчетливостью, к какому безнадежному берегу пристал, погнавшись за красивой ложью по имени Ллэнро. Нищий беженец в чужой стране.

Тогда она сказала сочувствующе: «Но, Пол, ведь в твоем мире, если девушка умеет хорошо заниматься любовью она может заработать…«»

Ветер гнал волны, словно бегущих в панике диких зверей. Они плескались вокруг его ног. Их обжигающий холод мгновенно вынес на поверхность его сознания того человека, которого он знал когда-то под настоящим именем; так каприз бури ставит иногда опрокинутую лодку обратно на киль.

Он пожал плечами и повернулся, словно хотел услышать со стороны города какие-то звуки. Он долго смотрел на мерцающие вдалеке огни – единственный признак, указывающий на существование знакомого ему мира. Но он не делал шагов ему навстречу, просто стоял, чувствуя, как соленая вода смывает прочь сомнения, которые вдруг охватили его несколько ударов сердца назад.

Он думал, что знает правду до того, как наткнулся на противоречия в той, прежней истории Арчин; новых сомнений ему не вынести. Обратной дороги нет, какой бы ни была причина. Он уже не вернется в прежнее время.

Он решительно повернулся спиной к Лузу и стал расстегивать рубашку.

«Я знаю то, что знаю. Я знаю, что все это будет потому, что вы делаете то, что делаете, – вы, там, на берегу, за этими яркими желтыми огнями, однажды ваших праправнучек стерилизуют на потеху тиранам. Я знаю, что они будут рваться прочь из тусклого безнадежного существования, из огромных бараков размером с современный город, они будут страдать от голода и болезней, потому что то немногое, что осталось, достается им. Я могу предупредить вас, изменить приговор, записанный на этих звездах…» «Но я не буду.» Он выпустил из рук рубашку и стянул ботинки.

«Давайте сочтемся: что вы получили от меня – вы, дети дьявола. Считайте как следует. Все шансы на счастье, когда вы преподнесли мне предприимчивых родителей («наш мальчик – хороший мальчик, он вырастет и будет врачом!»), брак («а с чего ты взял, что это твой ребенок?»), детей («ходят анекдоты в каждом медицинском колледже Британии!»), карьеру («Главный Медицинский Консультант!») и, наконец, последнее – невыносимую и странную возлюбленную Арчин.» Он тупо посмотрел на часы. Тридцать минут прошло. Окно их комнаты по-прежнему тихо и черно, как вакса. Он снял часы и швырнул их в море.

Затем, сбросив остатки одежды, последовал за ними, руки и ноги мгновенно закоченели и не послушались бы команды плыть, даже если бы она поступила, потом море сомкнулось над его головой, но он упорно брел в сторону потерянного Ллэнро, и лишь одна мысль билась в его мозгу так сильно, что он был уверен: весь мир слышит его, – а потом исчезла и она, а вместе с нею и все остальное:

«Мне все равно, будьте вы все прокляты! Мне все равно!»

Примечания

1

В данном случае – от англ. «Hole-in-head» – «дырка в голове». – Здесь и далее – примечания переводчика.

(обратно)

2

«Joseph – Иосиф – Святой Иосиф – Holy Joe» – так переиначивает Мирза имя Холинхеда.

(обратно)

3

От англ. «urchin» – «пацан, беспризорник, сорванец».

(обратно)

4

Фамилия произведена от англ. «thorough» – «основательный, дотошный».

(обратно)

5

Мирза переиначивает фамилию Рошмана так, чтобы та звучала как «Рош Хашана».

(обратно)

6

Так Мирза произносит фамилию доктора Радж: «Dr-rudge».

(обратно)

7

Фамилия секретарши – «Laxham», что при прознесении может пониматься как омофон «lacks'em» («их не хватает»).

(обратно)

8

Свершившийся факт (франц.)

(обратно)

9

Свершившийся эмбрион (франц.)

(обратно)

10

Персонаж самого знаменитого одноименного романа (1908) немецкого писателя Якоба Вассерманна (1873-1934), написанного по следам подлинного загадочного события, когда в 1828 году на улицах Нюрнберга неожиданно появился молодой человек, не умевший ни ходить, ни разговаривать.

(обратно)

11

Намек на классическую работу Фрейда «Введение в психоанализ».

(обратно)

12

Британский медицинский бюллетень.

(обратно)

13

Fiddler (англ.) – уличный скрипач.

(обратно)

14

Город на Средиземноморском побережье Франции, где находился нудистский центр и пляж.

(обратно)

15

Надеюсь, до этого не дойдет (франц.)

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42 . . . . . . . . . . . . . . . .