««Кайся, Паяц!» — сказал Тиктак»

Харлан Эллисон «Кайся, Паяц!» — сказал Тиктак

Всегда находятся те, кто спрашивает: «А о чем все это?» Так вот. Тем, кому вечно требуется интересоваться, кому вечно требуются все ударения и точки над i, всем тем, кому без конца требуется знать, что, куда и откуда, предлагаем нижеследующее:

"Именно так служит государству большинство — не столько как люди, сколько в качестве машин, своими телами. Они составляют регулярную армию, милицию; это тюремщики, констебли, понятые и тому подобные. При этом в большинстве случаев им совершенно не приходится применять ни собственное мнение, ни нравственное чувство — они низвели себя до уровня древесины, земли и камней. Когда-нибудь, может статься, смастерят деревянных людей, способных не хуже справляться с теми же задачами. Такие внушают не больше уважения, чем соломенные чучела или глиняные болваны. Цена им — та же, что лошадям или собакам.

Тем не менее обычно им подобные даже считаются за добропорядочных граждан. Другие — как, например, большинство законодателей, политических деятелей, юристов, священников и чиновников — служат государству преимущественно своими мозгами; а поскольку какие-либо нравственные различия они редко бывают склонны делать, то, сами того не сознавая, способны служить как Богу, так и дьяволу. И лишь очень немногие — герои, патриоты, мученики, реформаторы в высоком смысле и просто настоящие люди — служат государству также и своей совестью, а потому чаще всего оказывают ему противодействие — и оно, как правило, видит в них своих врагов".

ГЕНРИ ДЭВИД ТОРО

«О гражданском неповиновении»

Здесь самая суть. Теперь начнем с середины, затем уясним начало — а концовка пусть сама позаботится о себе.

Итак, в силу того что этот мир был таким, каким он был — каким ему позволили сделаться, — долгие месяцы выходки Паяца не привлекали излишне пристального внимания Тех, Кто Обеспечивает Бесперебойную Работу Механизма, — тех, кто льет наилучшее масло на кулачковые валы и ходовые пружины Цивилизации. И лишь когда окончательно прояснилось, что невесть как и непонятно почему он сделался своего рода знаменитостью, а для «эмоционально неустойчивой части народных масс» (согласно неизбежной формулировке Администрации), может статься, и героем, дело было передано Тиктаку и его всесильному юридическому аппарату— Но к тому времени именно в силу того, что этот мир был таким, каким он был, — а также вследствие того, что не оказывалось никакой возможности предугадать, где объявится Паяц, — быть может, вспышка некой давным-давно исчезнувшей болезни вдруг снова разразилась в Системе, где иммунитет к ней опять-таки давным-давно был утрачен, пропал с концами, ищи-свищи, упомянутому Паяцу позволили стать слишком реальным.

Обрел он и форму, и содержание.

Он сделался личностью — тем самым, что уже много десятилетий назад из Системы устранено. Но так уж получилось — и нате вам! Пожалуйста! Вот он — решительно впечатляющая личность! В определенных кругах — в средних, сказали бы мы, классах выходки его считались возмутительными. Фи! Вульгарное бахвальство! Скандал! Анархистские происки! В других слоях общества — там, где мысль подчинена форме и ритуалу, образчикам истинно достойного поведения, — все это вызывало лишь смешки.

А вот в самых низах — ох уж эти низы, где людям всегда нужны святые и грешники, хлеб и зрелища, герои и злодеи, — его считали Боливаром… Наполеоном… Робин Гудом… Диком Бонгом (Асом из Асов)… Иисусом… Джомо Кепьятой…

В самых же верхах, где любые колебания и сотрясения грозят сбросить богатых, влиятельных и титулованных с насиженных мест, в нем видели общественную угрозу… еретика… бунтаря… позорище… наконец, прямую для себя опасность. Все снизу доверху знали его как облупленного — но существенное для Системы значение имели только реакции верхов и низов. Самой верхушки и самого дна.

И вот его досье вместе с картой времени и кардиоплатой направили во всесильное ведомство Тиктака.

Тиктак: ростом метра под два. Немногословный, тихонько мурлычущий себе под нос. Когда все идет временносоответственно. Это Тиктак.

Даже в верхних эшелонах власти, где страх лишь порождали, но редко испытывали, его так и звали — Тиктак. Но за глаза. Прямо в маску никто бы так его не назвал. Никто бы не осмелился.

Попробуй-ка назови человека ненавистным ему прозвищем, если человек этот способен лишить тебя минут и часов, дней и недель — целых лет жизни. В маску к нему обращались как к Главному Хранителю Времени. Так было куда безопаснее.

— Здесь значится только то, кем он является, — с неподдельной мягкостью произнес Тиктак, — а не кто он таков. Эта карта времени, что в моей левой руке, содержит название, но название это говорит только о том, чем он занимается. Кардиоплата, что в моей правой руке, также содержит название, но это не имя, а кличка. К тому времени, как мне потребуется произвести надлежащий вычет, я должен буду знать, кто он на самом деле.

Всему своему служебному персоналу — всем сыскарям, всем легавым, всем зажопникам, всем винтилам и даже говноедам — Тиктак задал один-единственный вопрос:

— Кто такой этот Паяц?

И он уже вовсе не тихонечко мурлыкал. Временносоответственно слова его были резкими.

Таким оказался самый длинный монолог Тиктака, какой только приходилось выслушивать всему его служебному персоналу — всем сыскарям, всем легавым, всем зажопникам, всем винтилам… хотя, правду сказать, не говноедам, которых, как правило, все равно поблизости не оказывалось. Но даже они завертелись и затормошились, выясняя:

"Кто же такой этот Паяц?

Высоко-высоко над третьим уровнем города он забрался в аэролодку — в гудящие и трясущиеся металлические внутренности (тьфу ты! аэролодка! жалкий свистоплан с кое-как присобаченным корпусом от буксира!) — и принялся разглядывать лаконичные мондриановские конструкции окрестных зданий.

Где-то неподалеку слышалось размеренное «левой-правой, левой-правой» смены с 2:47 пополудни, что бодро направлялась — каждый работник в. белых тапочках — на Майкловский подшипниковый завод. Ровно минуту спустя он услышал уже не столь размеренное «правой-левой, правой-левой» утренней пятичасовой смены, строем возвращающейся домой.

Загорелое лицо Паяца растянулось в лукавой улыбочке, а на чисто выбритых щеках мелькнули ямочки. Потом он, поворошив шапку рыжеватых волос, слегка поежился в своем шутовском наряде, будто что-то предвкушая, — и нажал на координатор. Ветер мигом подхватил плюхнувшуюся в поток аэролодку. Паяц мчал над скольземкой, нарочно опустившись чуть ли не до двух метров, чтобы теребить кисточки модниц. Наконец он до упора высунул язык, заткнул уши большими пальцами и, дико вращая глазами, во всю мочь завопил: «Ути-ути-ути!» Получилась… так, мелкая шалость. Одна из прохожих модниц бросилась наутек и, споткнувшись, рассыпала во все стороны какие-то сверточки и пакетики, другая обмочилась, а третья, отшатнувшись, повалилась набок, после чего служителям пришлось остановить на время скольземку, пока женщин приводили в чувство. Да, мелкая вышла шалость.

А Паяц оседлал попутный ветер и был таков. Ку-ку, граждане!

Обогнув угол громадного здания Института Хода Времени, он увидел только-только заходящую на скольземку новую смену. Четко отработанными движениями, нисколько не нарушая ритма, рабочие ступали на медленную полосу, а потом, будто кордебалет из фильма Басби Беркли о допотопных тридцатых, по-страусиному шагали дальше — и выстраивались на скоростной полосе.

На лице у Паяца снова появилась лукавая улыбочка.

Даже стало заметно, что слева у него не хватает одного зуба. Резко спикировав, Паяц тормознул у скольземки и устремился вслед за рабочими. Догоняя процессию, он заранее ослабил держатели, что наглухо закупоривали отверстия самодельных сливных желобков и предохраняли груз от преждевременной выгрузки. И, когда аэролодка зависла наконец над самыми головами заводских рабочих, шутник сорвал с желобков заглушки — и изрядная порция мармеладных бомбошек долларов тысяч так на полтораста водопадом обрушилась на скоростную полосу!

Мармеладные бомбошки! Миллионы и миллиарды пурпурных и желтых и зеленых и лакричных и виноградных и малиновых и мятных и круглых и гладких и хрустящих снаружи и нежно-мучнистых внутри и сахарных и прыгающих шмыгающих скачущих звенящих летящих мармеладных бомбошек посыпались на головы и плечи каски и щитки заводских рабочих барабаня по скольземке отскакивая прочь катаясь под ногами расцвечивая все небо красками радости и детства и праздника обрушиваясь с небес проливным дождем твердым душем красочным сладким потоком наполняя вселенную здравомыслии и безупречного порядка совершенно безумной и сумасбродной новизной! Мармеладные бомбошки!

Заводские рабочие захохотали на разные голоса — сплошь обсыпанные бомбошками, они нарушили строй — а мармеладные бомбошки проникли в механизмы скольземокРаздался дикий скрежет, будто миллион педагогов вдруг заскребли ногтями по доброй четверти миллиона классных досок, кашляя при этом и смачно отплевываясь, — а потом скольземки все до единой остановились и все рабочие завалились ктокудапопало смеясь кувыркаясь хохоча и набивая полные рты маленькими мармеладными бомбошками цвета детства— Вот это был праздник — и веселье — и страшное сумасбродство — и хиханьки да хаханьки…

Однако при всем при том:

Смена задержалась на семь минут.

Семью минутами позже рабочие вернулись домой.

Основной график оказался сдвинут на семь минут.

Ввиду неисправности скольземок на семь минут сбились квоты.

Паяц толкнул первую костяшку домино в длинном, очень длинном ряду, а вслед за ней — чик-чик-чик — посыпались и все остальные.

На семь минут назад оказалась отброшена вся Система. На первый взгляд — ерунда. Не заслуживающий внимания пустяк. Но! Для общества, движущие силы которого порядок и единство, пунктуальность и исполнительность, забота о часовых механизмах и почитание божества проходящего времени, — катастрофа весьма значительных масштабов.

И тогда Паяцу предписано было явиться в ведомство Тиктака. Предписание это передавали по всем средствам массовой информации. Ему, презренному негодяю, предписывалось ровно в семь вечера быть в указанном месте. Его ждали и ждали — но он так и не объявился до десяти тридцати, когда лишь пропел им всем песенку про лунный свет в никому не известной дыре под названием Вермонт и был таков. Но ждали-то его аж с семи тридцати — и все полетело к черту вместе с расписаниями, графиками и прочей дребеденью. В результате так и остался вопрос: кто такой этот Паяц?

Куда важнее, впрочем, был другой вопрос, которым почему-то никто не задавался, а именно: «Как это нас угораздило дожить до того, что какой-то жалкий и безответственный фигляр, несущий разную белиберду и тарабарщину, может серьезно подорвать экономику всей нашей Системы, а также нарушить ее культурную жизнь полторастатысячедолларовой порцией мармеладных бомбошек..?»

МАРМЕЛАДНЫХ — мать их — БОМБОШЕК! Это же чушь собачья! Да. где он взял столько денег, чтобы накупить мармеладных бомбошек-на целых полтораста тысяч долларов? (К тому времени уже подсчитали, что цена их именно такова, поскольку целая бригада ситуационных аналитиков быстренько снялась с другого объекта и поспешила к тому самому месту происшествия на скольземке, имея целью собрать и пересчитать все сласти, а также соответствующим образом оформить полученные результаты, что нарушило и их графики, отбросив целую отрасль чуть ли не на сутки.) Это же надо! Мармеладные бомбошки! Что-что? Мармеладные… бомбошки? Э-э, погодите — погодите-ка секундочку — учтенную, кстати говоря, секундочку — да ведь мармеладных бомбошек уже добрую сотню лет никто не производит! Где же он тогда эти мармеладные бомбошки взял?

Вот вам и еще один славный вопросец. Хотя более чем вероятно, что вполне удовлетворительного ответа на него никто так и не получит. Но позвольте, позвольте… Сколько же их тогда вообще, этих вопросов?

Середину вы уже знаете. А вот и завязка — как все это начинается.

Настольный календарь. День за днем. И каждый день листок переворачивается. 9:00 — просмотреть корреспонденцию. 9:45 — совещание с руководством плановой комиссии. 10:30 — обсудить с Дж. Л. диаграммы хода внедрения. 11:15 — молитва о дожде. 12:00 — ленч. И так до бесконечности.

«Весьма сожалею, мисс Грант, но время для собеседования было установлено в 2:30, а сейчас уже почти пять. Весьма и весьма сожалею, что вы опоздали, но правила есть правила. Вам придется ждать следующего года, чтобы снова подать вступительные документы в этот институт». И так далее.

«Пригородный 10:10 делает остановки в Крестхэвене, Гейлсвилле, узловом пункте Тонаванда, а также в Селби и Фарнхерсте, следуя без остановок в Индиана-Сити, Лукасвилле и Колтоне, кроме воскресений и праздников, когда он делает остановки в…» — и так все время.

«Глубокоуважаемые мистер и миссис Эттерли! В связи с систематическими опозданиями Вашего сына Джеральда мы будем вынуждены отстранить его от занятий в школе до тех пор, пока не будет найден какой-либо надежный способ, обеспечивающий прибытие Вашего сына в класс. Даже принимая во внимание его примерную учебу и высокие баллы, мы все же считаем необходимым уведомить Вас, что его систематическое неуважение к школьному расписанию делает по меньшей мере нецелесообразным его дальнейшее пребывание в том учебном заведении, где все остальные учащиеся неизменно находят возможность вовремя прибывать в требуемое место…» — и так до изнеможения.

ВЫ НЕ СМОЖЕТЕ ПРОГОЛОСОВАТЬ, ЕСЛИ НЕ УСПЕЕТЕ НА УЧАСТОК РОВНО К 8:45 УТРА! 

«Меня совершенно не волнует, хорош ли сценарий. Мне он нужен в четверг. И ни днем позже!»

СМЕНА ЗАКАНЧИВАЕТСЯ В 14:00.

«Сожалею, но вы опоздали. Вакансия уже занята. Весьма сожалею».

ВВИДУ ДВАДЦАТИМИНУТНОГО ОПОЗДАНИЯ НА РАБОТУ ВАШЕ ЖАЛОВАНИЕ УРЕЗАНО.

«Господи… Господи… сколько уже времени… ах, мне надо бежать!»

И так все время время время время время тик-так тик-так тик-так — и в один прекрасный-прекрасный день обнаруживается, что уже не время служит нам, а мы служим времени — мы рабы расписаний и графиков, поклоняющиеся вечному ходу солнца — мы обречены на регламентированную жизнь, ибо Система просто перестанет функционировать, если мы не будем твердо придерживаться ее правил.

А потом опоздание уже перестает считаться мелкой необязательностью. Оно становится грехом. Затем преступлением. Наконец — преступлением, наказуемым в соответствии со следующим документом:

"ВСТУПАЕТ В СИЛУ С 12:00:00 НОЧИ ПЯТНАД ЦАТОГО ИЮЛЯ 2389 ГОДА.

Ведомство Главного Хранителя Времени предписывает всем гражданам сдать свои карты времени и кардиоплаты для определенной обработки. В соответствии с Указом номер 555-7-СНГ-999, категорически обусловливающим вычет времени per capita, все кардиоплаты отныне будут настроены на индивидуального пользователя, а также…"

Что же они сделали? А всего-навсего разработали и осуществили методы тщательной нормировки времени жизни, находящегося в распоряжении каждого конкретного гражданина или гражданки. Если кто-то опаздывал на десять минут, ровно десять минут он и терял. Часовое опоздание влекло за собой, соответственно, больший вычет. Если ктото опаздывал систематически, то в один прекрасный день он мог получить уведомление Главного Хранителя Времени о том, что время его жизни вышло и что в понедельник ровно в полдень он будет "отключена — так что будьте добры, приведите в порядок ваши дела, сэр!

Вот так, с помощью некоего несложного технического приспособления (что основывалось на использовании определенного технического процесса, секрет которого тщательнейшим образом охранялся всесильным ведомством Тиктака), поддерживалось функционирование всей Системы. Таково было единственное подходящее средство. Оно, кстати, являлось и вполне патриотичным. Графики и расписания следовало соблюдать. Шла же, в конце концов, война!

Впрочем, разве она когда-нибудь прекращалась?

— Нет, это просто возмутительно! — заявил Паяц, когда прелестная Алисочка показала ему объявление о розыске. — Возмутительно! Форменное безобразие! В конце концов, времена головорезов давно миновали! Ну надо же! Объявление о розыске!

— Знаешь, — заметила Алисочка, — ты все-таки слишком уж театрален.

— Виноват, госпожа, — смиренно вымолвил Паяц.

— Ну как же! Тебе вечно требуется быть виноватым! Вот ты и говоришь — виноват! А на самом деле, Эверетт, твоя вина и правда велика. И все это очень грустно.

— Каюсь, миледи, — повторил Паяц и поджал губы — так, что на щеках мелькнули ямочки. Не хотелось ему этого говорить, но сказать все же пришлось: — Знаешь, — мне опять надо идти. Должен же я хоть что-то сделать!

Алисочка брякнула по столу кофейной луковкой:

— Бога ради, Эверетт! Можешь ты хоть один вечер побыть дома? Что, тебе непременно надо без конца носиться где попало в этом ужасном шутовском наряде? Да еще всем досаждать?

— Мне… — Паяц вдруг замялся — и нахлобучил шутовской колпак поверх шапки рыжеватых волос, негромко звякнув колокольчиками. Потом встал из-за стола, прополоскал под краном кофейную луковку и сунул ее ненадолго в сушилку. — Мне надо идти.

Алисочка не ответила. Тут замурлыкал факс — она вытащила оттуда листок, прочла и бросила на стол в сторону Паяца:

— Тут про тебя. Разумеется. Ты просто смешон.

Паяц бегло просмотрел сообщение. Там говорилось, что Тиктак землю грызет, стараясь его обнаружить. Только Паяца это мало интересовало. Он уходил. Чтобы опять опоздать. Уже у самой двери, ловя непослушный выходной шнур, он с укоризной обернулся:

— Знаешь, только ведь и ты слишком уж театральна.

Алисочка закатила прелестные глазки:

— Фи! Ты просто смешон!

С отчасти наигранной бодростью Паяц толкнул дверь и вышел. Дверь, негромко скрипнув, сама притворилась и автоматически защелкнулась.

Считанные секунды спустя раздался деликатный стук. Раздраженно фыркнув, Алисочка встала из-за стола и отворила дверь. За дверью стоял Паяц.

— Я где-нибудь в пол-одиннадцатого. Ладно?

На очаровательном личике девушки появилась грустная мина:

— Кому ты это говоришь? Ведь сам прекрасно знаешь, что не придешь вовремя! Прекрасно знаешь! Ведь ты всегда, всегда опаздываешь! Так к чему вечно говорить мне эти глупости? — И Алисочка захлопнула дверь.

Оставшийся за дверью Паяц удрученно кивнул — уже сам себе.

«Она права. Всегда она права. Конечно же я опоздаю. Ведь я всегда опаздываю. Так к чему я вечно говорю ей эти глупости?»

Ему оставалось только пожать плечами и уйти. Уйти — чтобы опять опоздать.

Паяц дал залп ракетами-хлопушками, которые сообщили: «Ровно в 6:00 вечера прибуду на 115-й ежегодный съезд Международной медицинской ассоциации. Весьма надеюсь, что вы соблаговолите ко мне присоединиться».

Слова эти ярко горели в небе — и власти, разумеется, прибыли на место, чтобы его подкараулить. Рассчитывая, ясное дело, на то, что он опоздает. Но вот ведь какая штука! Паяц прибыл на двадцать минут раньше — когда они еще только расставляли систему сетей для поимки и задержания. Он гаркнул в мощнейший мегафон и так перепугал и ошарашил блюстителей порядка, что все они оказались накрыты собственными же сетями, которые потянули их, отчаянно лягающихся и вопящих, вверх под самый потолок над амфитеатром. Паяц, понятное дело, хохотал до упаду и без конца извинялся за причиненное беспокойство. Собравшиеся на столь представительный форум врачи тоже покатывались со смеху и с преувеличенно любезными поклонами принимали извинения Паяца. Короче, так приятно провели время все те, кто считал Паяца просто фанфароном в маскарадных штанах; а значит — все, кроме направленных туда всесильным ведомством Тиктака агентов — тех самых, что в крайне неподобающем для ответственных работников виде болтались, будто шары в проруби, высоко-высоко над амфитеатром.

(А в другом районе того же города, где продолжал свою «деятельность» Паяц, тем временем произошло событие, никак с нашим повествованием не связанное. Никак — если не считать того, что оно в полной мере показывает силу и могущество Тиктака. Итак, некий гражданин по имени Маршалл Делаханти получил из ведомства Тиктака повестку на отключение. Повестку эту передал супруге упомянутого гражданина затянутый в серую униформу говноед с омерзительно размазанным по подлой физиономии «выражением скорби и искреннего сочувствия». Даже не распечатывая конверт, женщина уже знала, что там лежит. В те дни такое «любовное послание» каждый узнавал не глядя. Женщина застыла как соляной столп, обеими руками сжимая повестку с такой осторожностью, словно это было предметное стекло с микробами ботулизма. Жена гражданина Делаханти всем сердцем молила, чтобы послание было адресовано не ей. «Господи, пусть оно будет Маршу, трезво и жестоко думала она, или кому-нибудь из детишек.. но не мне, Господи… только не мне!» Потом женщина вскрыла конверт, и повестка действительно оказалась адресована Маршу. Жоржетта Дслаханти почувствовала и ужас, и облегчение. Па сей раз пуля поразила соседнего в строю.

— Маршалл! завизжала женщина. Маршалл!

Туг истечение срока! гюжсжмойбожс Маршалл что же делать что же нам делать божежмойбожсмаршалл… И всю ночь их дом наполняли звуки страха и рвущейся бумаги, а но дымоходу поднималось зловонное безумие и ничего, совсем ничего не могли они тут подслать.

Хотя Маршалл Делаханти все-таки попытался бежать.

И вот, ранним утром следующего дня, когда подошло время отключения, он оказался далеко в лесу, километрах и двухстах от города — а потом во всесильном ведомстве Тиктака стерли его кардионлату и Маршалл Дслаханти упал навзничь — сердце остановилось, кровь замерла на пути к мозгу он был мертв. Вот, собственно, и все. Па карте данного сектора в ведомстве Главного Хранителя Времени погасла очередная индикаторная лампочка — а соответствующее уведомление тем временем уже отправили на ксерокопирование. Жоржетта Делаханти была внесена в списки на получение пособия — пока снова не выйдет замуж… Па сем сноска и заканчивается — вот только просьба не смеяться. Ибо то же самое ожидает и Паяца, стоит Тиктаку выяснить его настоящее имя. Вряд ли это смешно.)

Торговый уровень города заполняли покупатели, сплошь одетые в униформу для ношения в четверг. Женщины — в канареечных хитонах. А мужчины затянуты в какое-то зеленоватое псевдотирольское обмундирование кожаное и облегающее, если не считать широких галифе.

Стойло Паяцу появиться на самой верхней оболочке все еще достраивавшегося здания Универсального торгового центра, все так на него и уставились. Тыкали пальцами. А он, поднеся к проказливо улыбающимся губам мегафон, стал их бранить:

— Почему вы позволяете так собой помыкать? Почему позволяете требовать, чтобы вы тормошились и бегали, будто муравьи или сороконожки? Наслаждайтесь солнцем! Наслаждайтесь ветром! Пусть жизнь ведет вас в вашем собственном ритме! Не будьте вы рабами времени! Это же вернейший способ загнуться — медленно и постепенно… Долой Тиктака!

«Что это еще за придурок? — желало знать большинство покупателей— — Да что же это за придурок… ах ты, ох ты… я же опоздаю… надо бежать…»

И тогда бригада работавших в торговом центре строителей получила из ведомства Главного Хранителя Времени срочное предписание, чтобы находящийся на вершине их объекта опаснейший преступник, известный под кличкой Паяц, был незамедлительно задержан. Работяги хотели было отказаться, не желая нарушать график строительства, но Тиктак сумел потянуть за нужные ниточки правительственной паутины — и бригаде разрешено было остановить работу, чтобы изловить наглого разгильдяя, забравшегося с мегафоном на шпиль. Тогда десяток-другой здоровенных работяг, высвобождая антигравитационные пластины, стали медленно, но верно подниматься к Паяцу.

После панического бегства (во время которого, благодаря заботе Паяца о безопасности каждого, никто не пострадал) работяги собрались в кучу и снова попытались его изловить — но оказалось уже поздно. Паяц помахал им мегафоном — и был таков. Вся сцена, впрочем, привлекла внимание порядочной толпы — и торговый цикл оказался отброшен назад на целые часы. Вследствие этого перестали удовлетворяться покупательские потребности Системы, и пришлось срочно принять соответствующие меры, направленные на ускорение производственного цикла в оставшиеся до конца смены часы, но вот беда! — ускорился он непропорционально, в результате чего оказалось продано слишком много сливных бачков и явно недостаточно вентиляторов, что нарушило общее соотношение товаров на рынке и вызвало необходимость доставки в торговые точки все новых и новых упаковок "Плюх-0 — тогда как обычно за каждые три-четыре часа продавалась лишь одна упаковка. Графики перевозок сбились, а ход трансперевозок нарушился так, что все это в конце концов сказалось даже на производстве свистопланов.

— Пока не возьмете его… не возвращайтесь… — ти-тихо проговорил Тиктак — душевно-душевно — и с предельной свирепостью.

Они пробовали собак. Пробовали зонды. Пробовали стирание кардиоплат. Пробовали засады. Пробовали подкуп. Пробовали умасливание— Пробовали запугиваниеПробовали шантаж. Пробовали пытки. Пробовали стукачей. Пробовали легавых. Пробовали обыски и аресты. Играли на подлости. Пользовались лучшими побуждениями. Применяли дактилоскопию. Использовали систему Бертильона. Пускались на хитрость. Применяли обман. Подключили Рауля Митгонга, но он не слишком помог. Воспользовались достижениями прикладной физики. Воспользовались всеми методами криминалистики.

И черт возьми — они его взяли!

Итак, его звали Эверетт С. Марм. Все у него было нормально. Вот только ощущение времени напрочь отсутствовало.

— Кайся, Паяц! — сказал Тиктак.

— Перебьешься! — усмехнулся Паяц.

— Ты опоздал на целых шестьдесят три года пять месяцев три недели двое суток двенадцать часов сорок одну минуту пятьдесят девять целых запятая тридцать шесть тысяч сто одиннадцать стотысячных секунды. Я намерен тебя отключить. Ты израсходовал все, что мог, и даже гораздо больше.

— Стращай кого-нибудь подешевле. Я лучше сдохну, чем стану жить в таком дурацком мире с таким дебилом, как ты.

— Таков мой гражданский долг.

— Этот долг у тебя из ушей капает. Ты же по призванию тиран. Но у тебя нет права помыкать людьми и убивать их за то, что они опаздывают.

— Ты не вписываешься в Систему!

— Развяжи мне руки — и я впишусь тебе в рыло!

— Ты нонконформист.

— Разве это когда-то считалось преступлением?

— Теперь считается. Следует жить в том мире, который тебя окружает. И подчиняться его законам.

— Я ненавижу этот мир. Он подлый!

— Далеко не все так считают. Большинство людей любят и уважают порядок.

— Я такой порядок не уважаю. И все, кого я знаю, — тоже.

— Это не совсем так. Знаешь, как мы тебя взяли?

— Не знаю и знать не хочу.

— Прелестная девушка по имени Алиса сообщила нам, кто ты.

— Врешь!

— Нет. Это правда. Она в тебе разочаровалась. Она хочет быть достойным членом общества, хочет подчиняться общественному порядку. Я намерен тебя отключить.

— Так отключай! Чего зря болтаешь?

— Впрочем.. я тебя отключать не буду.

— Ну и кретин!

— Кайся, Паяц, — сказал Тиктак.

— Перебьешься.

И его отправили в Зону. А в Зоне его перековали. Проделали примерно то же, что и с Уинстоном Смитом в «1984» — в книге, о которой никто из экзекуторов даже не слышал. Сам метод, впрочем, был достаточно стар и испытан — и его применили к Эверетту С. Марму. И вот однажды, довольно долгое время спустя, Паяц появился на всех экранах коммуникационной сети. Выглядел он по-прежнему ясноглазым, улыбчивым и проказливым — и никак не походил на человека, прошедшего промывание мозгов. И заявил он, что раньше заблуждался, что на самом деле это просто замечательно, просто здорово быть достойным членом общества и всегда приходить вовремя — и ура, вперед, труба зовет! Все граждане и гражданки видели его на расставленных повсюду общественных экранах и говорили себе: ага, вот видишь, этот парень и вправду оказался просто шутом — а раз уж Система такова, то пусть такой и остается — и не стоит очень-то противопоставлять себя городскому совету, а проще говоря — всесильному ведомству Тиктака. Итак, Эверетта С. Марма все-таки уничтожили, что, вспоминая слова Торо, можно считать потерей. Только ведь, не разбив пару-другую яиц, не сделаешь омлет — и в каждой революции погибают именно те, кто погибнуть никак не должен. Но так получается, ибо таковы пути жизни, такова ее истина. Ну а если ты добился хоть какой-то, пусть самой незначительной перемены, то в итоге все оказывается ненапрасно. Или, если прояснять все до конца, то вот, пожалуйста, на закуску:

— Гм… прошу прощения, сэр… не знаю даже, как и сказать, сэр… но вы на несколько минут опоздали. График, знаете ли… немного нарушен…

Робкий смешок.

— Просто возмутительно! — проворчал из-под маски Тиктак. — Проверьте ваши часы. — Фыркнул и зашаркал дальше в канцелярию, заводя свое неизменное мрр… мрр… мрр… мрр… мрр…

Оглавление