«Бумажный грааль»

Джеймс Блэйлок Бумажный грааль

…та гармония ныне разрушена, как разрушен мир вокруг: существуют лишь обломки того, что существовало когда-то, и на часы минувшее еще возвращается; но месяц за месяцем тьма наползает на день…

Джон Раскин

…уловить душу вещей посредством силлогизма так же невозможно, как поймать на крючок Левиафана.

Г. К. Честертон

…яйцеголовый господин захаживал. Все твердил: «Не беда!», На макушку всегда острополую шляпу насаживал.

Эдвард Лир

1

Небесные письмена в его сне не складывались ни в слово, ни во фразу: пять белых облачков плыли по голубому небу. Никакой самолет не вычертил их реактивным выхлопом; просто постепенно возникли и расположились в определенном порядке пять облачков — так проступает в вечерних сумерках созвездие. На сей раз издалека наплывал тяжелый, ритмичный гул океана, и Говард принял его за шорох круговорота природы, вращающегося, точно мельничное колесо. Во сне он знал, что на дворе осень. Облачные знаки всегда были одни и те же и всегда подразумевали одно и то же, а зима сменялась весной, летом, осенью и снова зимой, следуя за просыпающимся годом.

Во сне Говард вошел в дверь каменной мельницы, постоял у огня в очаге. В спину ему дул холодный ветер с океана. Пляшущий огонь нисколько не грел, поэтому он поворошил угли палкой, которая оказалась у него в руке; он даже не слишком удивился, увидев, что за то короткое время, пока ее держал, из нее проклюнулись и оплели ему кисть зеленые побеги.

Пламя трещало и прыгало, выбрасывало угольки на порожек очага. Он знал, что спит, и знал, что через минуту опустится на колено и обожжет его об уголек, и знал, что почувствует боль от ожога, хотя это всего лишь сон, и огонь холодный. А потом он тронет сочащуюся из волдыря прозрачную жидкость, лизнет кончик пальца и лишь смутно удивится, что на запах она — как сосна, а на вкус — как молодое деревце. Потом в пяти облачках появится послание, которое поведает о его судьбе, но когда он снова выйдет на двор, чтобы его прочесть, мельница уже будет не мельница. Это будет каменный дом на скале, а о валуны внизу будет биться океан, и небо над головой потемнеет от надвигающегося дождя.

На сей раз он проснулся под шум волн, набегающих на побережье Пойнт-Рейес. Только-только светало. Ночь он провел на койке в трейлере, припаркованном на Стинсон-бич, проехав со вчерашнего утра всего несколько миль от кемпинга в Маунт-Тамалпеисе. Сон уже тускнел. Как всегда, он не мог вспомнить, почему привидевшееся казалось столь значительным, но по себе сон оставил призрачное ощущение спешки и ужаса, а также странную уверенность, что пять белых облачков вовсе не реальны, а нарисованы в небе невидимой рукой.

Выехав из Пойнт-Рейеса на север, Говард остановился в Инвернессе позавтракать, а после остаток еще не размерзшихся анчоусов использовал для рыбалки в приливной заводи к северу от города и, бросая куски наживки пикирующим к нему чайкам, думал о своей работе помощника куратора в пыльном музейчике в Южной Калифорнии. Он приехал на север за одним единственным экспонатом — за тем, что считал наброском к японской гравюре на дереве девятнадцатого века, может быть, работы Хокусаи.

Набросок помнился ему поблекшим, со многими заломами — какой-то идиот сложил его, пытаясь создать или воссоздать фигурку оригами. Он видел этот набросок однажды, почти пятнадцать лет назад, когда провел дождливый уик-энд в доме, построенном на скалах Майклом Грэхемом, стариком, которому принадлежал набросок. Грэхем держал его в диковинном футляре, спрятанном за кладкой камина, хотя более ценные эстампы висели по стенам, у всех на виду.

Кузина Говарда Сильвия тоже там была. Она решила, что из этого листка рисовой бумаги складывали множество разных фигурок, и все спрашивала, нельзя ли попытаться сложить его снова, используя заломы как дорожную карту. Иногда, особенно в последнее время, после снов о мельничном колесе и очаге, Говарду думалось, что они с Сильвией даже не догадывались, насколько точна эта метафора.

С зеркальца заднего вида в грузовичке Говарда свисала пожелтевшая до цвета старой слоновой кости лилия-оригами. Цветок был пыльный и порванный, но уже слишком хрупкий, чтобы обмахнуть его метелкой или развернуть и сложить заново. Юный и романтичный Говард подарил Сильвии лилию в ту ночь, когда они решили, что не стоит заниматься любовью, а на следующее утро она подарила ему цветок, сложенный из бумаги, спрессованной из листьев и льняного полотна.

Тогда им было всего двадцать и, будучи кузенами, они почитай что выросли вместе. Поэтому же, едва их чувства друг к другу перестали быть братскими, то сделались тягостными, если не сказать — невыносимыми. На первом году колледжа Сильвия сказала, что решила перебраться на север, в Форт-Брэгг, где жили ее родители, и собственным желаниям вопреки он отпустил ее без возражений.

Месяц назад он нашел бумажную лилию в коробке, набитой сувенирами студенческих лет, и повесил ее в кабине грузовичка. Цветок оказался катализатором: напоминал о Сильвии, бередил желание после стольких лет отправиться вдоль побережья на север и ее навестить. Теперь он посоветовал себе, когда приедет сегодня или завтра в Форт-Брэгг, снять лилию, пока Сильвия ее не увидела и не истолковала его намерения неверно — а может быть, и верно. Кто знает, что они почувствуют столько лет спустя? Ничто, по сути, не изменилось.

Об этом он и размышлял, рыбача в заводи за Инвернессом. Или в заводи не было рыбы, или рыбак из него никудышный. На валун по соседству приземлился пеликан и уставился на него с грозным видом. Говард с ним поздоровался, и птица щелкнула в ответ клювом, а потом, наклонив голову, устремила взгляд на оставшиеся анчоусы. Один за другим Говард скормил их пеликану, показав под конец опустевшую картонку. Пеликан тем не менее остался сидеть и наблюдал, вздернув дурацкий толстый клюв, пока Говард не втянул леску и не начал пробираться между валунами к грузовичку с трейлером, который оставил на обочине. Тогда птица полетела на север, держась береговой линии, то исчезая за поросшими травой утесами, то появляясь снова над океаном, где скользила в футе над прибойной волной, а Говард следовал за ней в грузовичке, то сбрасывая, то набирая скорость, чтобы не упустить пеликана из виду, и пытаясь вспомнить, что предвещают морские птицы: добро или несчастье.

В Форт-Брэгге его раньше завтрашнего дня не ждут, но ведь нет решительно никакой причины не проехать несколько сотен миль на север сегодня, остановиться под вечер в доме Грэхема и покончить с делами, а потом можно будет двинуться к дому дядюшки Роя и продолжить отпуск. Он лениво размышлял, живет ли Сильвия по-прежнему с родителями или обзавелась собственным домом и видится ли она еще с человеком, за которого едва не вышла замуж. Как же он тогда себя называл? Именем какого-то животного… скунс, быть может, или хорек. Ах да, горностай. Правильно, его звали Горноласка. Когда окольным путем, через мать новости дошли до Говарда, он стал утверждать, что рад за Сильвию и ни на кого зла не держит. И с чего бы — после стольких лет? Однако он почувствовал себя много счастливее, узнав, что Сильвия все-таки не вышла замуж. Вот и говори про беспристрастность.

Там, где Первое шоссе проходит над Пойнт-Ареной и Эль-ком, высеченная в скале дорога такая узкая, что на ней едва-едва могут разминуться две машины, Говард сбавил скорость, держась подальше от обрыва и время от времени высматривая пеликана, — он не терял надежды, хотя уже часа два как не видел птицу. Спутанные плети ежевики, змеясь, спускались почти к самому асфальту, клубились вокруг поблекших дорожных столбиков и шатких ограждений. Над ним — сухие и бурые холмы, оттеняемые свечками кипарисов, мендосинских елей и эвкалиптов. Под дорогой — сотни футов почти отвесной скалы, с острыми камнями на уступах, исчезавшей в уже наползающем с океана тумане. Тут и там, когда дорога огибала край скалы, он видел, как внизу пенится о похожие на соборы скалы серый Тихий океан.

Со стороны обрыва иногда встречались почтовые ящики, указывая на проселки к уединенным домам среди утесов. Говард начал беспокойно к ним приглядываться, высматривая дом Грэхема, сравнивая камни и деревья вдоль шоссе с крохотными символами на набросанной карандашом карте, которую держал на приборной доске. Сам дом он помнил отчетливо по своему давнему визиту, и еще более по снам, в которых — благодаря какому-то хитрому фокусу сновидческой архитектуры — дом Грэхема и старая каменная мельница неуловимо сливались.

Слишком поздно заметив почтовый ящик на столбе и заросшую сорняками гравиевую дорогу, он проскочил мимо. И тут же шоссе ушло круто влево и вверх, не позволяя развернуться. Почему-то его вовсе не беспокоило, что он пропустил поворот. Напротив, он испытал почти облегчение и сообразил, что при мысли о доме на него накатывают неопределенные дурные предчувствия — точно в удушливый и затихший полдень перед грозой.

Тем не менее он притормозил и съехал с трассы на Альбион-ридж-роуд, где остановился возле магазинчика с парой старых ржавых бензонасосов перед витриной. Далеко под хребтом река Альбион, петляя, терялась в холмах. Северное побережье, похоже, переживало затяжную засуху, и река превратилась в илистый ручей. На берегу располагался кемпинг — почти пустой. Через него вела проселочная дорога, нырявшая затем под мост и выходившая на пустынный пляж, занесенный плавнем и бурыми водорослями. Как будто самое место собирать морские ракушки, особенно в это время года, когда первые большие северные валы, протралив океанское дно, выбрасывают на каменистые пляжи раковины и всевозможный давно затонувший хлам.

Он подумал, не остаться ли ему в кемпинге на ночь. Может, уже слишком поздно ехать к Грэхему сегодня? Старик явно подозрительно отнесется к незнакомцу в грузовичке с трейлером, который вынырнет из тумана под вечер. Лучше ему позвонить и договориться о встрече — скажем, на завтра после полудни. Говард был весь соленый от пота, запыленный, от одежды пахло наживкой для рыб. Завтра утром он найдет в Мендосино прачечную-самообслуживание, а потом вернется на десять миль к дому Грэхема. План показался ему отличным, весьма разумным, вот только он знал, что просто пытается от чего-то отвертеться — ему пришло в голову, что северное побережье, как магнит с двумя полюсами, в равной мере притягивает и отталкивает его.

Бензозаправка на самом деле оказалась деревенской лавочкой, обшитой снаружи неструганными досками мамонтового дерева, с парой грубо вытесанных узловатых скульптур перед входом, потускневших от дождя и ветра. Старые макраме и занавески из колечек с бусами закрывали окна с пыльными стеклами, затянутыми паутиной, в которой висели дохлые мухи. Бросовые продукты на полках только разочаровывали: шоколадные коврижки и липкие с виду батончики мюслей в пластиковой обертке, все подслащено фруктовым соком вместо сахара. Гарантированная органика, изготовленная местным предприятием под названием «Ферма солнечной ягоды». И действительно: по виду — самая что ни на есть органика, особенно коврижка, которая слишком уж походила на детский пирожок из ила.

И ни одного батончика «Твинки»! Поэтому он взял с полки пачку жвачки и шоколадное пирожное, которые положил на прилавок. Бензин стоил почти полтора доллара за галлон, а его старый «шеви шайенне» жрал горючее в три железных горла. Продавец стоял на улице возле грузовика и разговаривал с пожилым мужчиной, который держал в руках ящик с инструментами. Вот он поставил его на землю и развел руками: наверное, рассказывал рыбацкую байку. Никто тут никуда не спешил, и Говарда это вполне устраивало. Казалось, впервые за много месяцев — а может, и лет — он был именно там, где хотел, и его пьянили погода, одиночество и шум моря.

Он заметил проволочную стойку с открытками и переводными картинками и, пролистав их, обнаружил несколько, рекламирующих достопримечательности северного побережья: Скунсовый поезд, Аквариум Кораблекрушений, Винчестерский дом тайн, Гавань Нойо. Не важно, что в большинстве мест он не был. Ему хотелось оклеить переводилками весь трейлер. Там уже было несколько десятков — из разных мест в Аризоне, Неваде и Нью-Мексико. Скоро он выйдет из лавки и начнет слоями накладывать картинки, может, просто закроет несущественные края и углы старых, а потом одна за другой они потеряются совершенно. Стоило ему начать, как оклейка превратилась прямо-таки в манию, и он уверовал в достоинство излишеств, словно однажды будет достигнут мистический порог насыщения переводилками и случится нечто неведомое.

Обычно он избегал картинок, которые не рекламировали какое-нибудь место. Ему не хотелось разъезжать с лозунгами или политическими заявлениями, вообще с чем бы то ни было, что говорило бы о последовательности. Очевидный смысл подорвет саму идею, и получившееся безобразие придется соскребать бритвой. До сего момента он не покупал помногу за раз. В таких делах нельзя торопиться. Но в здешней атмосфере было что-то, что подавило этот инстинкт, и уже через пару минут он поймал себя на том, что в руке у него целая пачка. Он выбрал первую переводилку с потешным пеликаном, взял ее как сувенир на память о птице, с которой поделился анчоусами.

Если и есть в ней какой-то смысл, никто кроме него не сможет это угадать.

По центральному проходу лавки он лениво добрел до стенда у задней стены с рыболовной снастью и баграми напрокат. Под ярлыками рыболовной снасти был пришпилен кнопкой к доске поблекший бамперный стикер с загнутыми углами — он рекламировал местный придорожный аттракцион у шоссе. По углам имелись дырочки, чтобы, если владелец машины зазевается, стикер можно было примотать проволокой к бамперу. Мелкими буквами значилось: «Погуди, если видел», а ниже более крупно: «Музей Модерновых Мистерий». Рядом с надписями имелась картинка карандашом: привидения порхают в роще секвой, а ниже катит призрачный автомобиль, капот которого скрыт ночным туманом. Разом утратив интерес к своей пачке картинок, Говард отцепил стикер.

У двери кто-то поскребся, очищая о порог подошвы, и, повернувшись, Говард увидел, как продавец проскользнул за прилавок. С сомнением поглядев на шоколадное пирожное, он тронул его пальцем,

— Это ваше? — спросил он, словно сам до конца не поверил. Говард кивнул и тут же пожалел об этом: сладость стоила почти доллар — как две картинки.

— Стикер продается? — Говард поднял его повыше.

— О да, — ответил, опускаясь на табуретку, продавец. — Ему уже несколько лет. А толку-то? Они все равно разорились.

Говард задумался, получил ли он ответ на свой вопрос, и решил, что нет.

— Не хотите продавать, так? — спросил он, стараясь, чтобы в его голосе не прозвучали тревожные нотки. С его точки зрения, мужик был прав, и вообще нелегко оценить кусок старого поблекшего картона.

— Раньше у меня еще и переводилка была, — сказал продавец, сделав упор на первое слово, и кивком указал на стойку.

— А теперь уже нет?

— Не-а, — ответил продавец. — Они в трубу вылетели. Говард сделал большие глаза, будто удивившись, что такое место, как музей мистерий, вообще способно прогореть.

— Да, теперь в привидения уже мало кто верит, — сказал он, стараясь, чтобы его слова прозвучали уклончиво, словно он готов поверить во все, чему бы ни верил продавец, и обвинить остальной мир в том, что верит во что-то другое и тем портит жизнь остальным.

— Да что они знают о привидениях. — Продавец включил переносной телевизор за прилавком. На экране возникло какое-то шоу: семья из шести человек в дурацких шляпах кривлялась и прыгала перед стиральной машиной и сушилкой, на которых висели ценники с астрономическими суммами.

Звук телевизора развеял атмосферу, и Говарду отчаянно захотелось уйти. Положив на прилавок рядом с переводилками кредитную карточку, он в последний раз попытался получить стикер.

— Мне бы хотелось его купить.

— Ни к чему вам. — Продавец воззрился на кредитную карточку, будто Говард протянул ему нечто необъяснимое — сандвич с ветчиной или фотографию Эйфелевой башни. Он несколько раз прочел имя, то и дело поднимая глаза на Говарда, потом проверил номер, нет ли его в заткнутой под кассу книжице подозрительных номеров.

— Бартон, — сказал он. — Вы случаем не родственник?.. — Он снова внимательно всмотрелся в лицо Говарда и улыбнулся во весь рот: — Ну конечно, родственник!

— Это мой дядя, — сказал Говард. — По отцовской линии.

Какой смысл лгать? Теперь за стикер придется заплатить втрое. Говардов дядюшка Рой был основателем и владельцем «Музея Модерновых Мистерий» и на нем разорился. Говард никогда в музее не бывал, хотя сама мысль ему всегда нравилась. И вот после стольких лет — случайно уцелевший стикер с рекламой музея. Но ясно, его просто необходимо купить на память. И продавец теперь это понял: восседал этак вальяжно на табуретке, словно бы размышляя о том, сколько содрать с Говарда за квадратик поблекшего на солнце картона.

— Рой Бартон, — покачал головой продавец. — Еще жив курилка. А черт, забирайте проклятущую штуковину. Вы сейчас к нему едете?

— Верно, — удивленно ответил Говард. — Я тут по делу. В основном.

— По делу Роя Бартона или по собственному?

— Ну, честно говоря, по собственному. Я не видел Роя несколько лет. Не знаю, какой у него теперь бизнес.

Продавец поглядел на него странно, точно дядюшка Рой занимался таким делом, которое обсуждению не подлежит, а потом сказал:

— Рой Бартон, можно сказать, в деле со всем миром. Никто не удивится, если ваше дело и его бизнес где-то пересекутся. Раньше он называл себя «антрепренёром духа». И ей-богу, не так уж был не прав. Он вам жизнь скрасит.

— Надеюсь, — откликнулся Говард. — Мне бы это не помешало.

— Передайте ему от меня привет, ладно? Так и скажите: Кол Далтон шлет привет. Раньше, когда проворачивал дельце с привидениями в музее, он заезжал довольно регулярно. У него было много простоев. До музея не больше полумили по шоссе. Здание так там и стоит. Пустует. Бывали там когда-нибудь?

— Нет, — сказал Говард. — Всегда хотелось, но все откладывал. А потом он разорился, и стало уже слишком поздно.

— И чертовски жаль. Он оригинал, наш Рой Бартон, да, оригинал. Он действительно видел кое-что в лесу… — Тут продавец рассмеялся и снова покачал головой, вспоминая что-то из прошлого, какую-то веселую выходку Роя Бартона. — Бррр, а ведь я ему верю. Черт бы меня побрал, если это не так! — Повернувшись к холодильнику со стеклянной дверцей, он достал упаковку «Курс» на шесть банок. — Отвезите ему, ладно? Скажите, Кол Далтон передает привет, и почему бы ему как-нибудь не заехать? — Вместе с пивом он протянул Говарду кредитку, и Говард расписался на чеке за бензин и переводилки. Кол пожал ему руку. — Ищите его с правой стороны, за третьим или четвертым поворотом. Его легко проехать, если не высматривать.

Поблагодарив, Говард вышел. Туман заполз на лужайку кемпинга, и та теперь казалась холодной и неприветливой. Почему-то от болтовни продавца Говард воспрял духом, ему показалось, что он здесь не совсем чужой. Мысль поглядеть на заброшенный музей привидений тоже привлекала. До сумерек оставалось еще несколько часов.

О музее он частенько слышал от матери, которая расписывала эту абсурдную затею так, что она казалась вполне здравой. Его мать была горячо предана дядюшке Рою, который по-своему заботился о них после смерти отца Говарда. В последнее время Говард из обрывков семейных сплетен сложил историю про печальный крах музея и про то, как дядюшка Рой, чтобы удержать его на плаву, залез в такие долги, что ему не расплатиться до конца жизни. Самое поганое было то, что его бедный дядя действительно верил в свои привидения. Несмотря на пошловатый стикер и переводные картинки, он был убежден, что видел целую машину привидений, которая появилась из рассветного тумана северного побережья и на огромной скорости пронеслась по шоссе. Одетые в старомодные сюртуки привидения ехали в «студебекере».

Почему в «студебекере»? Вот в чем была загвоздка, вот что прикончило музей так же надежно, как если бы «студебекер» протаранил его стену. Этой машине не хватало достоверности. С тем же успехом привидения могли катить на одноколесных велосипедах или носить маскарадные парики с волосами дыбом. Будь это хотя бы какой-нибудь расхожий «форд» или «шеви», люди в них, может быть, и поверили бы.

Однако для дядюшки Роя музей привидений был базой для научных исследований паранормального. Ему не было дела до того, на машине какой марки ехали привидения: он не требовал от них следовать моде. Посетители насмехались над «студебекером» в основном потому, что с ним никогда не знаешь, где капот, а где багажник, — этакий механический тяни-толкай. Но если привидения таким транспортом не погнушались, то плевать на посетителей: для дядюшки Роя он тоже сойдет. Вот почему закрытие музея было в десять раз печальнее — из-за искренности дядюшки Роя.

Сообразив, что не голоден, Говард открыл бардачок, чтобы убрать пирожное. Внутри лежало стеклянное пресс-папье, так нашпигованное внутри букетиками и ленточками, что походило на рождественский леденец. Он собирался подарить его Сильвии, которая всегда любила красивые безделушки. Однако пресс-папье обошлось ему в несколько сотен долларов, и вообще может показаться дурацким подарком. Надо будет найти правильный подход.

Через полмили к северу от Альбиона он увидел съезд с шоссе. Притормозив, Говард вырулил на обочину, которая за кучкой деревьев расширилась в посыпанную гравием стоянку, незаметную, если двигаться на юг. У дальнего края стоянки, под сенью пихт и эвкалиптов виднелось длинное, похожее на ночлежку строение — пустое, двери забраны щитами. Перед ним тянулся забор из потрескавшегося штакетника, на отдельные жерди были насажены через неравные промежутки четыре коровьих черепа. Краска на вывеске над верандой облупилась, но надпись еще можно было прочесть: «Музей Модерновых Мистерий».

Выключив мотор, он посидел в машине под едва слышный за поднятыми окнами шум океана. Так вот он какой. Он знал, что музей существует, стоит пустой и заброшенный где-то у шоссе. Почему-то он ожидал большего, хотя не мог бы сказать, чего именно. Сперва его поманила мысль подойти поближе и все осмотреть, но окна были забраны ставнями, и чем дольше он сидел, тем более грустным казался сам дом. В другой раз, может быть. Он ведь проведет в этих краях пару недель, и всегда можно попросить дядюшку Роя показать ему музей — если у дяди будет настроение и не потерялся ключ.

Говард подумал о наброске Хокусаи, висящем на стене в доме Грэхема, который остался милях в десяти к югу. Пора на него взглянуть. Плевать на прачечную и звонки. Он ждал достаточно долго. Почти два года прошло с тех пор, как он написал Грэхему, предлагая передать набросок в музей Санта-Анны, так сказать, в «постоянное пользование». Грэхем сможет списать это с налогов. А Говард использует рисунок как центральный экспонат в новом крыле восточного искусства.

Два года назад это казалось проявлением инициативы — чем-то новым. Но послав письмо, он почти год не получал ответа и почти позабыл про свою просьбу. А потом вдруг получил письмо с согласием на это «постоянное пользование».

Но Грэхем отказался посылать рисунок — Говард должен приехать за ним сам. Целый год Говард только смотрел на письмо. А потом месяц назад что-то в нем сдвинулось — сны, случайно найденная лилия-оригами, — и он начал чувствовать себя как человек, чья душа выздоравливает после долгой засухи.

Он придумал, что поедет на юг, — поедет длинным извилистым маршрутом, по проселкам мимо заброшенных пляжей и примитивных кемпингов. Это будет ни больше ни меньше как попытка разобраться в самом себе. Он заглянет к дядюшке Рою и тете Эдите в Форт-Брэгг, заново познакомится с Сильвией. Он потратит на это месяц, совсем как в старые времена. Его начальнице миссис Глисон идея месячного отпуска не понравилась, но Говард показал ей письмо Грэхема, и это решило дело. Дату он закрыл большим пальцем.

Вокруг стоящего на обочине грузовичка сгустился туман, с нависшей ветки капала на крышу вода. Вокруг дверец свистел соленый ветер, и Говард завел мотор, чтобы включилась печка. Когда вхолостую заработал двигатель, сидеть дольше показалось бессмысленным, поэтому он подкатил к обочине шоссе и вгляделся в темную низинку. Из-за поворота внизу вынырнули два снопа света, сама машина пока оставалась невидимой в тумане. Не сумев определить, насколько она далеко, Говард решил переждать, уступая дорогу неизвестному.

Характерный рев сыротерки, какой бывает у моторов «фольксвагена», Говард распознал еще до того, как мини-вэн материализовался из тумана. Мини-вэн ехал медленно даже для «фольксвагена», точно глубоководная рыбина, рыщущая по океанским впадинам. То он был призрачным, скрытым туманом, но вот уже обрел реальность. Говарду вдруг вспомнился дядин «студебекер» с привидениями в цилиндрах, и он непроизвольно включил заднюю передачу, будто мог бы спастись, рванув задом в лес.

Когда мини-вэн подъехал ближе, Говарду сперва показалось, что он покрыт веточками и листьями, точь-в-точь существо из недр леса. Но это были не листья, а всякая всячина, выброшенная на берег прибоем и слоями наклеенная на мини-вэн так, что свободным осталось только лобовое стекло и окна спереди. Сухие водоросли и кораллы, морские звезды и рачки, группки ракушек, рыбьи скелеты и морские раковины покрывали «фольксваген» множеством слоев, и он казался приливной заводью на колесах. Рыча, мини-вэн карабкался на холм, подсвеченный изнутри таинственным зеленным сиянием приборной панели. Лицо водителя пряталось в тени.

Говард снова переключил передачу и только тут сообразил, что сидит, изумленно разинув рот. Проследив, как мини-вэн исчезает в тумане за поворотом, он заметил на заду у него большое пустое пятно: наклеенное отвалилось — из-за жара выхлопов, наверное. И внезапно «фолькс» показался убогим, точно пропущенные абзацы разрушили чары истории с привидениями.

И все же что-то в мини-вэне, в том, что он его видел, напомнило ему дядин музей и каменный дом Майкла Грэхема с его башенками и переходами. Сама атмосфера северного побережья была маниакальной — заросшие холмы и лощинки и вечный туман, странная притягательность стойки с безвкусными переводными картинками. Ему пришло в голову, что в этом глубоководном мини-вэне было что-то правильное и естественное, будто бы само собой разумеющееся. Он неловко хохотнул, напомнив себе, что эксцентриков на побережье пруд пруди. У них, наверное, и свой клуб есть с карточками, наподобие удостоверений «Менсы».[1]

Через неделю тумана и одиночества он сам, вероятно, будет готов к ним попроситься.

Неудивительно, что дядюшка Рой помешался на привидениях. Они прямо-таки витали в туманном воздухе. Впервые с тех пор, как неделю назад он уехал из дома, ему захотелось человеческого общения — пусть даже с Грэхемом. Выехав на шоссе, он двинулся назад на юг. До каменного дома он доберется засветло, еще останется час до темноты.

2

Лимузин полз по запруженным улицам Сан-Франциско: по Грэнт-стрит, через Чайнатаун, оттуда на Норт-бич. Стоял июль, тротуары запрудили туристы, плотный поток машин едва двигался и в том и в другом направлении, взад-вперед между бамперами осторожно лавировали пешеходы. Элоиза Лейми не могла взять в толк, почему какой-то идиот-водитель пропустил свой поворот и теперь перегораживает магистраль через город. По глупости, наверное. Или по наглой развязной злобе — так тратить время бедной пожилой женщины, которая в городе одна-одинешенька, которую любой обидеть может.

Впрочем, она промолчала. Потерянного не воротишь. Можно проклинать и бесноваться, но от этого к месту назначения они не прибудут ни минутой раньше. Наемному шоферу все равно дела нет. Она могла бы купить службу подачи лимузинов целиком и выгнать разгильдяя, а ему все равно было бы наплевать. А требуя справедливости, только спровоцируешь брань. Несмотря на щеголеватую форму, вид у него был тупой и угрюмый, да к тому же фальшивый. Она по глазам видела. Она умела раскусить человека с первого взгляда. За свои шестьдесят восемь лет на этом свете она научилась делать это с легкостью, которой гордилась. Вот на чем зиждился ее успех предпринимательницы.

Люди уже не те, что раньше. Низшие сословия забыли свое место. О долге, обязательности никто и не вспоминает. Куда ни глянь — жестокость, злоупотребление. И с кем ни поведешь дела, от всех одни неприятности. А ведь она помнила дни в отдаленном прошлом, когда это было не так, когда люди и жизнь были простыми и ясными. Когда только все переменилось?

Перед войной она едва не вышла замуж за моряка. Она помнила, как хорошо он смотрелся в своей форме в тот день, когда корабль отчалил. Накануне вечером они танцевали под Бенни Гудмена. А теперь его кости где-то на дне океана, вот что в конечном итоге подсовывает вам жизнь — смерть и разочарование. В этом смысле мир ничуть не изменился. А вот люди изменились. Не осталось ничего, кроме хватательного рефлекса, у них теперь только одно на уме — тянуть на себя, отбирая у вас. Просто не оставляют вам иного выбора, кроме как их опередить. Никакой ничейной земли. Она сколько могла сидела дома, но и там приходится вести войну с шайкой неотесанных деревенщин, которые нисколечко в прогрессе не разбираются, да и в неизбежности тоже.

Поджав губы и прищурив глаза, она восседала посреди подушек сзади и смотрела прямо перед собой в лобовое стекло, пытаясь не видеть отвратительного людского стада, толкущегося на тротуарах и вдоль обочин. Она полагала, что есть некое достоинство в ее лице, худом и длинном, с выступающим подбородком и монаршьими глазами — такие насквозь видят подданных и их жалкую возню. В ее лице не было ничего слабого, ничего жиденького, безвольного. Такое лицо не скоро забудешь. Поглядев на свое отражение в зеркальце заднего вида, она поправила выбившуюся прядь.

Ее сосредоточенность нарушил пронзительный вопль старого китайца — торговца газетами, раскричавшегося, вероятно, из-за пяти пенсов. У бордюра распахнулась задняя дверь фургона и на тротуар вышел мужчина с освежеванным козлом на одном окровавленном плече и вязанкой ощипанных уток — на другом. Жизнь вокруг, точь-в-точь суетливая крыса, бежала своим чередом. В шестой уже раз она подумала, что была права, наняв лимузин. А потом заметила, что они снова остановились, и посмотрела на часы.

— Я очень, очень опаздываю, — сказала она шоферу, который никак ей не ответил.

Тут как раз машины тронулись, будто наконец обратили на нее внимание. Лимузин медленно двинулся вперед, проехал почти полквартала, а потом встал снова. Теперь впереди вращались мигалки перекрывшего проезд тягача — его водитель тем временем обходил незаконно припаркованный «мерседес-бенц», заглядывая во все окна. Из кармана куртки он вынул стопку пластмассовых пластинок и просунул одну в щель под передней дверью «мерседеса», чтобы ее вскрыть, а полицейский тем временем махал машинам, чтобы проезжали, но при этом поднятой рукой задерживал лимузин.

Миссис Лейми наблюдала за их работой скептически. Ничего от них не уберечь. Даже полиция готова украсть вашу машину.

— Погудите, — велела миссис Лейми шоферу.

— Копу? — Он повернулся на нее и посмотрел.

— Просто погудите, молодой человек. До сих пор я была с вами терпелива, но это уже слишком. Погудите.

Шофер нагло прищурился.

— Шутки шутите, да? — спросил он.

— Я никогда не шучу, если я правильно поняла ваши слова. Уверяю вас, я совершенно серьезна. Погудите. Я наняла эту машину, и я этого требую.

— Почему бы вам не перебраться вперед и самим не погудеть, дамочка? Тогда и поговорите с копом. — Он повернулся к ней спиной. Открыв бардачок, он нашел пачку жвачки и, вскрыв ее, затолкал в рот две пластинки, после чего поерзал, устраиваясь поудобнее, и приготовился переждать тягач, пусть даже на это уйдет весь вечер.

Миссис Лейми подалась вперед, не веря своим ушам. Она, конечно, ожидала какой-то неприятности, но такого открытого бесстыдства шофера…

— Я настаиваю. Погудите, а не то работы вам не видать.

— Да подавитесь вы этой чертовой работой, дамочка, и гудком тоже. Успокойтесь же. И вообще куда вы едете? Всего-то до Норт-бич. Туда быстрее пешком дойти. На вашем месте я бы так и сделал. Вылезли бы и пошли пешком. Были бы там уже двадцать минут назад.

— Оставьте свои советы себе, молодой человек. Вот смотрите, они освободили дорогу. Объедьте эти машины, ради бога. — Расслабленной рукой она махнула в сторону улицы.

Пожав плечами, шофер медленно обогнул тягач, который уже подцепил «мерседец-бенц» и потащил его за собой в поток машин. Последние два квартала до Портсмут-сквер лимузин раз десять останавливался и трогался снова, зажатый потоком, выливавшимся на Бродвей и Колумбус. На мостовой посреди площади сидели группки юнцов, кричали, курили.

Миссис Лейми пристально смотрела прямо перед собой. Тут ей не на что смотреть. Ничего этого она видеть не желает. Даже в лимузине она чувствовала себя уязвимой, но при некотором усилии могла полностью игнорировать внешний мир. Однако когда они свернули на Колумбус, она увидела трех молодых людей с неряшливо обкромсанными волосами — наклонившись к окну лимузина, троица обеими руками делала непристойные жесты и при этом хохотала и улюлюкала. Миссис Лейми сосредоточилась на лобовом стекле, на машине впереди, на кончике собственного носа, блокируя их существование, как бы стирая все происшествие.

— Ну что за дурь, правда? Все дело в лимузине. Сплошь и рядом случается. И перекрестка не проедешь, чтобы тебе не показали палец. Понимаете, о чем я? Это социальный протест, вот что я вам скажу. — Он тряхнул головой, явно довольный, что способен на такую объективность. — Впрочем, ими нельзя не восхищаться. — Подняв брови, он глянул на нее в зеркальце заднего вида, как будто приглашая повосхищаться вместе с ним, немного пофилософствовать.

Миссис Лейми молчала. На земле не было ничего, достойного ее восхищения. Там, откуда она родом, шоферы лимузинов говорили тогда, когда их спрашивали. И вообще не были социологами улиц. Когда она с полминуты упорно не открывала рта, шофер покачал головой, и по Колумбус до Валлежо они ехали в молчании.

Она приказала свернуть в проулок между двумя искорябанными граффити фасадами. На полпути на середине проулка открывался проход во двор.

— Остановитесь, — внезапно приказала она.

— Здесь? — Повернувшись, шофер поглядел на нее недоверчиво, возможно, ожидая, какой-нибудь более разумной цели пути.

— Совершенно верно. Здесь. В переулке. Ваши услуги мне больше не понадобятся. Я здесь выхожу. Это вам под силу постичь?

Он пожал плечами.

— Идет.

Выйдя из машины, он обошел ее, отрыл дверцу и галантным жестом указал на замусоренный асфальт.

— Никаких чаевых вы не получите, — решительно заявила она, уставясь ему в подбородок. — Не знаю, к чему вы привыкли, но скажу прямо, что поначалу думала дать вам два доллара. Можете поразмыслить над этим остаток вечера. Я более или менее уверена, что меня обслужили бы быстрее и любезнее, если бы я заказала такси. От шофера ожидается определенная доля обходительности, определенный уровень профессионализма и компетентности.

Через два шага, когда дистанция стала, на ее взгляд, достаточной, она повернулась к нему всем корпусом. С видом человека, за которым остается последнее слова, она показала два хрустящих доллара, которые могли бы достаться ему. Убрав их окончательно и бесповоротно в карман, она свернула во двор, не удостоив шофера прощальным взглядом.

Однако не прошла она и трех шагов, как взвыл гудок. Она невольно выглянула в проулок, где, медленно набирая скорость, проезжал мимо входа во двор лимузин. Перегнувшись через пассажирское сиденье, шофер махал ей в окно. Он выкрикнул прощальное ругательство, затрагивавшее почему-то потребление в пищу. Миссис Лейми закрыла свой слух с опозданием на какую-то долю секунды и продолжала свой путь по двору, решительно не слушая ничего, кроме цоканья своих каблуков по бетону, и блокируя весь грязный мир вокруг.

В углу двора темнела арка, которая выходила в другой, совсем узкий проулок, круто поворачивающий вверх. Поднявшись по брусчатке, она пересекла маленькую стоянку и толкнула дверь черного хода в белое бетонное здание с надписью «Миссия полноценной жизни». Под надписью имелось пояснение: «Церковь знающего свою выгоду христианина».

Воздух в церкви был неподвижным, спертым и затхлым. Внутри здание было больше, чем казалось снаружи, и миссис Лейми прошла по проходу между рядами скамей из ламинированной древостружечной плиты в главном нефе. Она заглянула в пустую ризницу, потом в соседнюю заставленную стульями комнату, в которой высился только заполненный водой чан с окошком спереди. Профессионального вида телекамеры и огромные софиты стояли по углам и свисали с потолка. Она прошла дальше, остановившись, чтобы постучать в дверь конторы и послушать у мутного окошка. Табличка на двери гласила: «Преподобный Уайт, кабинет пастора». Изнутри — ни звука. Преподобный Уайт пребывал, по всей видимости, на втором этаже.

Поднявшись по лестнице, она, достав из сумочки ключ, открыла дверь и оказалась на кухне. За ней тянулся коридор, в который с обеих сторон выходили двери. Здесь пахло карболкой и медицинским спиртом, пол был покрыт белым линолеумом. В коридоре стояла хромированная штанга на колесиках, на которой висели колба для внутривенного вливания и прозрачные трубки с зажимами. Через одну приоткрытую дверь она мельком увидела каталку и хирургический стол. По спине у нее пробежал холодок страха и предвкушения, ей вдруг пришло в голову, что в атмосфере этой комнаты облаком клубится ее судьба.

Она дважды стукнула в окошко следующей двери по коридору, потом нажала на кнопку интеркома.

— Кто там? — спросил мужской голос.

— Элоиза.

Дверь на дюйм приоткрылась, и мужчина выглянул в щелку, словно чтобы удостовериться, действительно ли это миссис Лейми стоит в коридоре, или кто-то решил над ним подшутить. Удовлетворившись, он широко улыбнулся и, распахнув дверь, жестом предложил ей войти. Одет он был в белый халат поверх красной рубашки и черных брюк. Лакированные туфли были под цвет рубашки.

— Элоиза, — сказал он, будто много недель ждал этого мгновения. — Я уже думал, вы не придете.

— Ну так я здесь, преподобный, — саркастически ответила она. — Перейдем к делу.

— Лучше бы вы обращались ко мне «доктор». Внизу я пастор, наверху — доктор.

— В лучшем случае — аборционист. «Доктор» слишком весомое слово.

Он пожал плечами:

— Если уж на то пошло, абортов я больше не делаю. Был аборционистом, пока это было нелегально и более прибыльно. Теперь я практикую выборочную местную хирургию — восстановительную по большей части.

Миссис Лейми скорчила гримаску, невольно представив себе, о чем он говорит.

Он ухмыльнулся, потом принял серьезный вид тактичного врача.

— Правду сказать, ко мне приезжают со всего города. Даже из самого Лос-Анджелеса. И мужчины, и женщины. Даже больше: в полквартале отсюда есть один бар под названием «Кошкин мяв», танцовщица которого своей карьерой обязана исключительно мне. Просто удивительно, за что только не платят. Огромных бюстов на Норт-бич пруд пруди. Люди от этого устали. Но наблюдается особая тяга к… как бы это назвать? Скажем, к несколько инопланетному эффекту. К деталям анатомии, которые… физиологически невозможны. — Он подождал реакции, но миссис Лейми стояла с каменным лицом. И что она за птица? Он пожал плечами. — Но и это, похоже, недолго протянет. Из «Кошкиного мява» хотят сделать варьете, и моя клиентка лишилась работы. Ваш же случай сравнительно прост, правда? Вы слишком низкого мнения о моих талантах, Элоиза, а почему — для меня загадка.

— Загадка? Это ведь у вас больница на задворках. Это ведь вы делаете всевозможные гадкие операции после того, как вашу лицензию пятнадцать лет как отозвали. И мое мнение для вас загадка?

— Да нет, не в этом дело. С этим у меня вообще никаких проблем. Меня удивляет, почему, если вам, как мне безошибочно кажется, нужна моя помощь, вы так упорно меня оскорбляете. — Закурив сигару, он сел, откинувшись на спинку вертящегося кресла и передвигая сигару из одного угла рта в другой.

Миссис Лейми отмахнулась от клубов густого дыма.

— Потому что я плачу вам, чтобы вы не задавали вопросов, — сказала она. — И увольте меня от разговоров о ваших омерзительных трудах. Сколько это займет?

Он пожал плечами.

— Операция сравнительно простая. Совсем никаких полостных надрезов. Только вытащить канализацию через…

— Избавьте меня от грязных подробностей, мистер Уайт. Сколько времени займет… когда я вернусь домой?

— Неделя постельного режима, под наблюдением. Вам понадобится медсестра, причем квалифицированная. Потом четыре или пять недель до полного выздоровления. Есть, конечно, опасность инфекции. Но понять не могу, почему вы решились на это в таком… преклонном возрасте. — Он ей улыбнулся.

— Бизнес, — сказала она. — Придется вам удовольствоваться и таким объяснением.

Он кивнул.

— И странный же у вас, Элоиза, бизнес, правда? Но все же я в вас верю. Наши сделки всегда как будто завершались ко взаимному удовлетворению. И разумеется, я взял себе за правило не вмешиваться в дела моих пациентов.

— Вот и не вмешивайтесь. Есть еще дело, которое мы обсуждали по телефону. Как, по-вашему, можем мы с ним закончить до начала операции?

— Тут надобен другой халат, — сказал он и жестом указал на дверь. Они вышли — снова через коридор и кухню — и полестнице в церковь. Он открыл дверь пасторского офиса, пропустил вперед миссис Лейми и снова запер дверь за собой.

Офис был просторный и аляповато обставленный: картины маслом по стенам, на паркетном полу — восточный ковер. Половину одной стены закрывала шестичастная японская ширма, а на низком столике с безвкусной резьбой в середине комнаты красовалась под стеклом коллекция монет чеканки времен президентства Франклина. Подойдя к стене против двери, преподобный Уайт приподнял и снял картину Нормана Роквелла.

— Это оригинал. — Кивнув на картину, он прищурился. — Уйму денег стоил.

— Не сомневаюсь.

— Впрочем, я люблю Роквелла, а вы? Он уловил дух, что-то вроде… — Потеряв нить разговора, преподобный стал поворачивать наборный диск скрытого за картиной сейфа. Дверца распахнулась, и он осторожно вынул закутанный в бархат сверток, который бережно положил на край ковра. Развязав ленты в обоих концах, он развернул бархат, в котором лежали две длинные белесые кости, покрытые буграми и черными пятнами. Сами кости, сухие и пористые с виду, как будто осыпались на концах.

— Это те самые, о которых мы говорили? — спросила она, с сомнением поглядев на кости.

— Да. Продаются в комплекте с документами, подробно излагающими их историю на протяжении двух тысяч лет, надо сказать, не слишком запутанную. Достались мне по дешевке, могу вам сказать. Я уже давно торгую реликвиями, а человека, у которого купил эти, знаю лично. Вот сертификат на них. — Он протянул подписанный документ, подтверждающий, что это кости из руки Иосифа Аримафейского, согласно одной легенде о Граале, первого из так называемых Королей-Рыбаков. На развернутом бархате лежали две лучевые кости, извлеченные из-под церкви в Литве.

Миссис Лейми пробежала глазами документ. Внизу имелись четыре различные подписи, но все — неразборчивые и со множеством завитушек, точно документ полагалось вставить в рамку и повесить на стенку рядом с поддельным дипломом доктора наук.

— От этого, разумеется, пользы никакой, — сказала она. — Но впрочем, от чего она вообще бывает? У меня есть относительно надежные методы проверить их подлинность. И я совершенно уверена, что вы не стали бы вводить меня в заблуждение, достопочтенный. Не продали бы мне пару старых обезьяньих рук, да еще за сто тысяч долларов. — Она сделала паузу и сурово на него уставилась, ожидая ответа.

— Нет, — сказал он, будто удивившись, что она могла предположить подобное. — Конечно же, нет. Даю вам слово чести, помимо вот этого сертификата.

На этом она улыбнулась и, встав, прошла к двери.

— Сертификат подлинности оставьте себе, — сказала она. — Подложите его в клетку для канарейки. Кости пока уберите в сейф. Рассчитаемся после моего выздоровления. Есть какие-нибудь новости о скелете Раскина? Мне нужен и он тоже. Целиком.

— Совершенно никаких. Но я прозондировал почву. Если его выставят на продажу, мы его получим. Торжественно вам обещаю. Мой человек в Англии подтвердил, что этих костей в Конистоне нет.

— Мне решительно все равно, что там подтверждает ваш человек в Англии. Если костей нет в Конистоне, они должны быть где-то еще. Господи помилуй, это же Джон Раскин! Не какая-то безвестная личность. Разве не ведут учет телам великих писателей и мыслителей? Поверить не могу, что его по небрежности неизвестно куда закопали.

Преподобный Уайт пожал плечами.

— По-видимому, кости изъяли давным-давно. Возможно, он вообще не был погребен. Однако мой человек может раздобыть его саван с цветочным узором, если он вам зачем-то нужен. Некогда поговаривали, что, когда саван окропили святой водой, из него выросла виноградная лоза. Если мой человек сможет его раздобыть…

— Скажите вашему человеку, пусть мозги себе раздобудет.

— Я велел ему заняться этим делом. Как я и сказал, даю вам торжественное обещание.

Она его оборвала:

— Торжественное обещание. Хорошенькое утешение. Скелет точно никак не может находиться у лица, о котором мы говорили? Он ведь, знаете ли, мог иметь к нему доступ

— Если уж на то пошло, я знаю наверняка. Взял за правило знать такие вещи. Кто-нибудь о таком бы прослышал. Упомянутое вами лицо ведь известный эксцентрик, так?

— Он очень коварен. Внешность обманчива. Трудно сказать, кто он.

— Во всяком случае, скелета Раскина у него нет. Однако, если вы настроены столь серьезно, я наведу дополнительные справки.

— Я серьезна как никогда, уверяю вас. И буду весьма разочарована, если окажется, что вместо меня вы заключили сделку с ним. Не играйте со мной.

— Будьте уверены, я не опускаюсь до игр.

— Тогда покончим с сегодняшним делом, хорошо?

— Счастлив услужить, — сказал он. — Однако тут надобен другой халат.

Убрав кости в стенной сейф, он повесил на место картину и первым поднялся по лестнице туда, где облаченная в зеленый операционный халат сестра уже раскладывала инструменты.

Говард свернул на гравиевую дорогу, которая вдруг нырнула в лесную тьму. Сразу после проливного дождя по ней, наверное, и вовсе не проехать. А так колеса грузовичка немного буксовали на гравии, и трейлер раскачивался из стороны в сторону по глубоким колеям. Говард медленно полз мимо похожих на привидения, поросших мхом эвкалиптов, которые внезапно расступились на краю луга, который ярдов через пятьдесят обрывался в океан.

Вот и сам дом, наполовину укутанный туманом, красивого, чудесной серости плавня, цвета океана, оттененный темно-зеленым мхом меж камней и более светлой зеленью одичавшей лужайки. Говарда поразило, как ясно он его помнит, — и насколько он похож на мельницу из его снов. Жутковатое ощущение, даже мучительное. В последний раз он проезжал по этой гравиевой дороге пятнадцать лет назад, а теперь, оказывается, помнит форму каждого камня в кладке стен, помнит, как стесаны концы выступающих из-под кровли обветрившихся балок крыши.

Пока во сне он карабкался по лестнице, старая мельница превращалась в каменный дом Грэхема. Лестница лепилась к внешней стене башни, обходила ее кругом к площадке у двери второго этажа. Ступени были из неровных бетонных блоков, кувалдой выбитых из дорожки и укрепленных снизу чугунными уголками, которые горелкой нарезали из рамы старой кровати. Вдоль стены, где выступающая из блоков арматура была как шипы вбита в кладку башни, тянулись перила из кусков ржавой трубы. А вот три остальные стороны каждого блока висели над пустотой — сейчас от одного этого у Говарда закружилась голова.

Во сне он карабкался медленно, пристально вглядываясь в выглаженные скребком широкие полосы цемента между камнями. Он как будто что-то искал, но не знал, что именно. Внезапно он сообразил, что когда-то в жидкий еще раствор умело намешали всякой дребедени: лежали плашмя пузырьки цветного стекла из-под дешевых духов, торчали крохотные оловянные игрушки, плотоядной ухмылкой всезнайки ухмылялся поблекший фарфоровый Шалтай-Болтай в рубашке в горошек, в зеленом, заколотом булавой галстуке.

То он был на середине лестницы, а вот уже стоит на площадке лицом к серой от непогоды двери, и сердце у него в груди бешено колотится. Он повернулся и, перепрыгивая через две неровные ступеньки, побежал вниз: ему показалось, будто что-то только-только его заметило, вышло из-за двери и теперь за ним наблюдает. Он выбежал прямо к обрыву, где гравий дороги терялся в сорняках, и едва не налетел на старый грузовичок, с которого двое рабочих сгружали ящики с переложенными соломой Шалтай-Болтаями.

Дурацкий был сон, во всяком случае — эта его часть. При свете дня он это ясно увидел. А вот ночью, в два часа… Темнота имеет свойство придавать снам значительность. После сумерек математика сна обретает собственные законы и логику. А сумерки быстро сгущались. Через двадцать минут дневного света совсем не останется.

Говард еще с минуту смотрел на дом, ожидая, что вот-вот дверь откроется, что кто-нибудь выглянет. Трудно было бы не услышать, как он подъехал. Ежевика и плющ разрослись так густо, что почти закрыли выходящие на запад окна первого этажа, поэтому их проредили, чтобы впустить свет. Вырубленные плети лежали кучей на лугу подле горки полуторафутовых чурок — очевидно, распиленного телефонного столба. Еще там были горы песка и гравия, небрежно прикрытые кусками облупившейся на солнце клеенки, и старая бетономешалка, подсоединенная к ржавому керосиновому генератору на колесах. Возле разросшейся лозы лежали горки подобранных по размеру камней, по большей части уже оплетенные новыми побегами. В открытую дверь длинного низкого сарая среди кипарисов и эвкалиптов виднелась почти скрытая насыпями стружки пилорама.

Все казалось пустым, заброшенным. Прихватив с собой ключи, Говард вылез из грузовичка. В воздухе витал густой запах кедра, гниющей растительности и тумана, хмурую тишину нарушали только слабые жалобы завывавшей где-то на севере корабельной сирены. Он обошел дом, направляясь к обрыву, постоял возле жестяного гаража, вероятно, купленного по каталогу «Сире и Робак». В доме света как будто не зажигали.

Туман на мгновение разошелся, и предсумеречного света хватило, чтобы увидеть черные валуны скалы почти в ста футах под обрывом. На них разбивались, бросались на отвесную скалу и отбегали обратно волны. На одном валуне, сколотом и наполовину укрытом водой, примостилась старая машина — точно бюст на постаменте. Очевидно, упала с обрыва. Какой же она марки? Как странно: он не сразу сумел определить, капот к нему обращен или багажник. Неужели «студебекер»? Океан отодвинулся, чтобы подкормить подходящую приливную волну, и полностью открыл машину. Это действительно был «студебекер», да еще старый, годов пятидесятых. Ну и совпадение! Может, перед ним сама машина привидений?

Говард усмехнулся. Ему чертовски нравилась мысль о привидениях, разъезжающих в эксцентричных авто, попадающих в переделки, может, грабящих винный магазин или поджигающих чьи-нибудь ботинки. А потом он подумал о пустом музее призраков и грустном банкротстве дядюшки Роя, утрате дома и необходимости снимать его у одного кредитора, в собственность которого он перешел как залог с невыплаченного займа. Если взглянуть с такой стороны, да еще ночь наступает, — привидения совсем не повод для смеха.

Океан набежал снова, разошелся вокруг смятого капота «студебекера», с крыльев хлынула вода. Насколько Говард смог разглядеть, машина даже не слишком заржавела. Наверное, рухнула совсем недавно.

На лугу ровнехонько над валуном со «студебекером» находились ворота жестяного гаража. Похоже, кто-то забыл поставить машину на ручник, и она просто покатилась по траве и упала с обрыва. Катиться ей бы пришлось недолго, ведь усеянный голышами и камнями побольше луг довольно круто спускался к обрыву. Футах в двадцати над валуном лепился к скале почти сорванный корявый куст, а зацепившись за него, покачивался задний бампер: куст, очевидно, задержал падение машины, вот почему, наверное, она не превратилась в груду лома.

Из-за мыса вынырнул пеликан, держась над волной, влетел в поле зрения Говарда. Подлетая к полосе камней у воды, он чуть набрал высоту и уселся на переду машины, как украшение на капоте. Говард отступил от обрыва: голова у него вдруг закружилась, шум волн стал тревожно ритмичным, точно вращение мельничного колеса в его сне.

И что же ему теперь делать? Остаться? Довольно бесцеремонно слоняться по затянутому туманом лугу, когда никого нет дома. Он почувствует себя воришкой. И скорее всего бессмысленно. Грэхем вполне мог заночевать у друзей. Придется все же ехать в Мендосино и снять номер в мотеле. Утром он постирает одежду, позвонит в Форт-Брэгг, сообщит о своем приезде дядюшке Рою, объяснит, что оказался в этих краях на несколько дней раньше, чем собирался, и… Малодушно, конечно, но есть то преимущество, что он застанет врасплох Сильвию и, следовательно, не отпугнет. Если в доме дяди дела не слишком хороши, он спокойно поселится в местной гостинице.

Он еще смотрел на океан, когда услышал за спиной шаги. Он повернулся, надеясь все-таки увидеть Грэхема. Но перед ним, нерешительно улыбаясь, стоял незнакомец. Удивившись, но не желая произвести дурное впечатление, Говард протянул руку — точно коммивояжер, — и незнакомец тут же очень сердечно ее пожал: одно крепкое встряхивание — потом отпустил.

— Мистер Джиммерс, — представился он. И с не слишком довольной миной стал ждать, когда Говард объяснит, что он тут делает, зачем рыщет в частных владениях. А впрочем, он как будто и не собирался поднимать шум. Лицо у него было широкое и мясистое, словно сошло с карикатуры, где жаба наряжена под джентльмена, на лоб падали взлохмаченные волосы цвета, который обычно называют «соль с перцем». Одет он был в уютный с виду свитер, старые хлопчатые брюки и шлепанцы, точно только что читал у камина. Был он невысоким и кряжистым, хотя не толстым, и лет ему было шестьдесят или шестьдесят пять.

— Говард Бартон, — сказал Говард. Молчание. — На самом деле мне нужен мистер Грэхем. Я приехал с юга. По поручению музея.

— По поводу восточного предмета?

— Верно. — Говард вздохнул с облегчением. О нем знают. Его ждут. — Рой Бартон из Форт-Брэгга — мой дядя. — Маловероятно, что мистер Джиммерс знает его дядю, но наличие дяди в Форт-Брэгге делало Говарда не столь подозрительным.

— Ну, надо же! Тот, у которого был музей призраков? Бартон, твердивший про автомобили с привидениями?

Говард кивнул. По-видимому, от репутации дяди никуда не скрыться.

Выражение лица мистера Джиммерса подсказало Говарду, что все происходящее представляется ему подозрительным. Он слегка повернул голову и пристально оглядел Говарда одним глазом с головы до пят, точно мерку снимал.

— В гараж не ходили, нет? — Мистер Джиммерс побарабанил костяшками пальцев по красной с белым стене гаража. Машина, наверное, едва его не снесла, когда свалилась с обрыва. По одной стенке и впрямь тянулась огромная вмятина, приблизительно на высоте бампера. У гаража имелись перекосившиеся раздвижные ворота, ржавые от непогоды и запертые на нелепо массивный висячий замок. Хотя вооруженный консервным ножом взломщик справился бы с замком без труда, сама мысль о том, чтобы туда «ходить», показалась Говарду нелепой.

— Нет, конечно, — сказал Говард. — Мистер Грэхем дома?

Мистер Джиммерс явно был с приветом, обычный деревенский чудак. Тем не менее Говард вдруг спросил себя, а что такого было в гараже, что ему не полагается видеть. Стоял гараж опасно близко к осыпающемуся краю обрыва на деревянных полозах с колесами. Да что можно хранить в этой жалкой развалюшке, кроме тяпок и граблей?

По металлической крыше забренчала россыпь капель, пустота внутри откликнулась эхом, и на мгновение Говарду показалось, что оттуда слышатся голоса: может, голоса захваченных врасплох, ссорящихся меж собой привидений. Наверное, обман эха от капель. Мистер Джиммерс вдруг прищурился на Говарда, словно был смутно удивлен и увидел его в новом свете. Потом, прикрывая лицо от дождя, который уже прекратился, повернулся кругом и припустил рысцой к дому, на бегу махнув Говарду, чтобы следовал за ним.

Когда они обогнули дом, Говард увидел, что со стороны пассажирского сиденья дверь грузовичка приоткрыта. Открыв ее совсем, он обнаружил, что бардачок тоже открыт и почти пуст. Пресс-папье исчезло и почти все остальное тоже: коробка «пробок», мелкие монеты, болты и гайки, манометр, карандаши, невскрытая упаковка воска для серфинговых досок и скопившийся за десять лет сор — все совершенно бесполезное для любого, кто бы его ни украл. Его обчистили, хотя, помимо пресс-папье, ничего ценного не взяли. Оставили только коврижку и переводные картинки — во всяком случае, некоторые. Та, что с пеликаном, исчезла.

Мистер Джиммерс придерживал дверь в проеме-арке, и, закрыв грузовичок, Говард поспешил по поворачивающей дорожке к дому.

— Обувь не дозволяется, — сказал мистер Джиммерс. Говард снял ботинки и аккуратно поставил их у двери — рядом с тремя другими парами.

— Кто-то обчистил мой бардачок, — сказал Говард. — Помимо всего прочего, украли пресс-папье, которое обошлось мне почти в двести долларов. Бывает же такое, а?

Только тут ему пришло в голову, что подозревать можно и мистера Джиммерса, но, посмотрев на чудака снова, он отказался от этой мысли.

Впрочем, всматриваясь в вечернее небо, мистер Джиммерс пропустил его слова мимо ушей.

— Я было подумал, что вы привезли с собой дождь, — вздохнул он и снова проницательно искоса глянул на Говарда.

— Мой вам совет — запирайте двери машины. Они вчистую вас оберут — сущие вороны. У них жуткая тяга к любому хламу, особенно мелкому. Дай им волю, пуговицы с пальто срежут. Прочесывают с бумажными мешками местные парки, собирая всякую всячину: крышки от бутылок, осколки цветного стекла, все, что на земле находят. Столовые приборы прямо со стола тащат.

— Кто? — спросил Говард.

— Да вся их треклятая свора, — сказал Джиммерс, протирая очки подолом свитера. — Ко мне они, правда, не суются. Я тертый калач, и они это знают. «Дорогу мистеру Джиммерсу» — вот что они говорят, как меня завидят. «Спуску не давать», — таков мой девиз. И хороший, надо сказать. Весьма вам рекомендую. Вы ведь с юга, да?

— Верно, — сказал Говард, спросив себя, о чем, черт побери, говорит его собеседник и кому ему нельзя давать спуску. — Так кто это?

— Клейщики, вот как их называют. Устроили себе пару коммун подальше в лесах, куда туман не забирается. Поставляют продукцию под маркой «Солнечная ягода», все натуральное. Здоровую пищу. И еще вечно строят. Они половину этого дома построили. — Он махнул на каменные стены и потолок с открытыми балками. — Они… любили Грэхема, можно так сказать. Почти почитали его. Ухаживали за ним, будто он королевского рода. Впрочем, их редко встретишь. В город они заявляются не часто. Но попробуйте оставить машину незапертой, вот увидите, оберут до нитки. Точно вороны, падки на всякие мелочи, даже гайки.

— Спасибо за предупреждение, — сказал Говард.

— Ну… — Мистер Джиммерс мрачно покачал головой. — Вам надо многому научиться, мой мальчик. Вы южане… У нас тут все совсем не так. Мой вам совет, учитесь побыстрее, потому что те там спуску вам не дадут, не то что я. Клейщики еще не самые худшие. Далеко не самые худшие. Вы, возможно, найдете среди них друзей, пока все не кончится, — зависит от того, кто вы на самом деле. Вот я, например. У меня в мастерской внизу стоит деревянная бочка. Я туда бросаю всякое старье: шуруп какой-нибудь или шайбу, гнутые гвозди, отломанные головы оловянных игрушек. В первое воскресенье каждого месяца, начиная с января, я выставляю ее на луг. А наутро она пуста. Они меня за это уважают. Я суров, но обхожусь с ними по-доброму, если они не шкодят. Говард кивнул.

— Кажется, понимаю, — сказал он, хотя на деле ничего не понял. Головы оловянных игрушек? И что тут у них «совсем не так»?

Мистер Джиммерс отечески положил ему руку на плечо.

— Еще больше поймете, прежде чем все закончится. Под присягой готов заявить. Все свои знания можете сложить в шляпу, и все равно в ней останется место для кролика. А еще не думайте, будто сможете меня надуть. Я вам говорил, что я астроном? Я верю, что есть плоское созвездие — двухмерное: оно состоит из пяти звезд и имеет форму чаши. Никто пока его формы не разглядел, потому что оно повернуто строго перпендикулярно к оси вращения Земли. В основании его собачья звезда Сириус, а четыре остальных указывают истинное расположение лопастей небесного мельничного колеса. Однако есть космический ветер, и он вот-вот подует на один его край, а тогда… — Он покачал головой. — Вы мне верите?

— Конечно, — сказал Говард, подумав, что перед ним, видимо, стопроцентный сумасшедший. Упомянутое Джиммерсом небесное мельничное колесо, возможно, задело бы Говарда за живое, но оно потерялось в нагромождении бредней. Вот что, по всей видимости, хранится в жестяном гараже, — двухмерное созвездие. И все же мистер Джиммерс казался безобидным чудаком.

— Значит, в гараже у вас обсерватория? — Говард улыбнулся, решив потакать чудаку, и запоздало сообразил, что это может быть воспринято как оскорбление.

— Что вы знаете о гараже? — внезапно насторожился мистер Джиммерс. — Вы туда заходили?

— Нет, — сказал Говард. — Я о нем ничего не знаю. Совсем ничего. Я только что приехал. — Разговор грозил зайти в туманные дебри, и он решил сменить тему: — Так где мистер Грэхем? — повторил он свой вопрос.

— Умер, — ответил мистер Джиммерс.

3

— Умер?

Мистер Джиммерс серьезно и печально кивнул, но все еще не без подозрительности, будто подразумевая, что Говарду о происходящем известно больше, чем он признает.

— Упал с обрыва каких-то пару недель назад. Это его машина там на скалах. Никому такого падения не пережить. Тела так и не нашли. По моему глубокому убеждению, его выбросило из машины. Прибрежное течение, наверное, уже утащило его на юг. Вам бы следовало остаться дома и его дождаться.

Говард ошеломленно прошел за мистером Джиммерсом в плохо освещенную комнату, служившую гостиной.

— У вас не найдется чего-нибудь выпить? — спросил Говард. Не время для благовоспитанности. В желудке у него возникла странная сосущая пустота. Все его планы пошли прахом, и почему-то ему казалось, что сама его жизнь ни с того ни с сего вдруг перескочила из одной колеи в другую.

При упоминании о выпивке мистер Джиммерс поглядел на него несколько озадаченно, словно не мог понять, какой от нее прок, но все же кивнул и исчез в соседней комнате. Говард услышал умиротворяющий звон стакана о стакан. Хотя бы это показалось ему разумным: пожалуй, единственный знакомый звук, какой, сколько ему помнилось, он слышал за неделю.

Из-за каменного пола и грубо оштукатуренных стен в доме было холодно. В небольших нишах оплывали свечи, уподобляя гостиную часовне, но давая слишком мало света, чтобы от них был какой-то толк. Камин был сложен из шлакового кирпича и, невзирая на радушный с виду огонь, был холодным, как камень. Говард подошел поближе к огню, спрашивая себя, сможет ли вспомнить, под какими камнями скрывалась полость, где пятнадцать лет назад прятали рисунок. Ничего приметного он не увидел: ни трещин по стыкам, ни осыпавшейся извести.

Ноги у него почти отмерзли, и он, став поближе к огню, принялся двигать пальцами. Надо было не снимать ботинки или хотя бы сходить в трейлер за второй парой носков. Но снаружи было темно и туманно, и трейлер потерялся во мгле, а в лесу затаились загадочные воры.

Он снова вспомнил про украденное из бардачка пресс-папье: болезненный урок, на двести долларов. А теперь еще и Грэхем умер…

Он хлопнул себя по карману куртки, где лежало письмо от Грэхема. Слава богу, что не оставил его в кабине грузовичка. Ему хотелось сразу показать письмо мистеру Джиммерсу, до того, как суд по наследственным делам, или кто там еще, распорядится имуществом Грэхема, и рисунок будет безвозвратно утерян. Но кто такой, черт побери, этот мистер Джиммерс? Похоже, он устроился в доме с полным комфортом. Во всяком случае, расхаживает с видом человека, тут поселившегося. И опять же странная история с жестяным гаражом… Говарду вдруг страшно захотелось заглянуть внутрь — хоть одним глазком.

Но ведь это ребячество, правда? Если Джиммерс его поймает, когда он будет возиться возле гаража или камина, все надежды получить рисунок Хокусаи пойдут прахом, а шансы у него и без того невелики. Тут он заметил, что по стенам развешаны картины, фотографии, различные гобелены. В тусклом свете невозможно было что-либо разглядеть. Говард подошел поближе, чтобы посмотреть внимательнее.

По большей части в висевшем по стенам ничего примечательного не было, так, репродукции охотничьих сценок да портреты женщин с развевающимися волосами и в одеждах, которые, откровенно говоря, не могли носить ни в одну историческую эпоху. Тут были жутковатого вида африканские маски, несколько деревянных кукол и навесная горка, до отказа набитая стеклянными фигурками. Но куда подевался мистер Джиммерс? Или точнее, где выпивка?

Он побрел в соседнюю комнату — в том направлении, куда ушел Джиммерс. Тут было светлее — под потолком висела самая обычная электрическая лампа. Интересно, зачем в гостиной свечи? Может, мистер Джиммерс — любитель создавать таинственную атмосферу? И вдруг он вспомнил эту комнату: восточные ковры, стоящая впритык дубовая мебель, деревянная люстра.

На стене висели одна над другой три коллодиевых фотографии, антикварные, но в плохих рамках. Их он тоже внезапно вспомнил — из лекций по фотографии прерафаэлитов, на которые ходил на последнем курсе. Фотографии были сделаны Джоном Раскином… когда? В 1855-м? 1860-м? Как бы то ни было, они были очень старые, и если это те самые, то, если найти соответствующего коллекционера, они могут стоить целое состояние. Не веря своим глазам, он присмотрелся поближе. Теперь он знал то, чего не знал, увидев их в первый раз: перед ним три сделанные Раскином фотографии Тинтернского аббатства.

Десять лет назад он был без ума от «Братства прерафаэлитов» и даже продрался через «Семь светочей архитектуры» Раскина и его невразумительные лекции о прерафаэлитах. Его увлечение отчасти было вызвано тем, что сам Майкл Грэхем был правнуком фотографа-прерафаэлита Джеймса Грэхема. Но в его тяге было и нечто большее. Раскин был на удивление загадочной фигурой: гений-импотент, окруженный кликой ревнителей-творцов, которые были странно преданны ему и его пылкому, почти экстатическому желанию воплотить природу в искусстве.

Что ж, только логично, если эти фотографии оказались у Майкла Грэхема. Наверное, они достались ему в наследство. Подумать только, что они собирали здесь пыль все эти годы. Дом — истинная сокровищница для коллекционера.

Тут он внезапно осознал, что от двери на него внимательно смотрит мистер Джиммерс. В одной руке он держал стакан, в другой — винную бутылку. Говард предпочел бы увидеть пиво, но в данный момент это как будто не имело и половину такого значения, как письмо у него в кармане.

— Я все думаю про японский рисунок, — начал Говард, решив перейти прямо к делу. Мистер Джиммерс знает, зачем он приехал, так почему бы не сказать все начистоту?

— И я тоже, — отозвался мистер Джиммерс. — Что вам о нем известно?

— Ничего. Только то, что мистер Грэхем предложил его музею. — Вынув из кармана письмо, он протянул его мистеру Джиммерсу.

— И вы приехали за ним, так? Год спустя, что вас побудило? Корысть или что-то иное? Меня всегда интересовали всякие навязчивые идеи, а в вашем взгляде я вижу нечто интригующее.

Говард наградил его совсем не «интригующим» взглядом. Это еще что? Ни с того ни с сего его допрашивают. Да и в чем, собственно, его подозревают?

— Вся эта чушь про воров, — продолжал мистер Джиммерс, — история про воображаемую стекляшку, якобы исчезнувшую из вашего грузовика, это ведь может быть хитрой уловкой, правда? Попыткой отвести от себя подозрение, представить все так, будто и вы тоже жертва воров. — Он с проницательным видом кивнул, а потом снова кивнул — на сей раз на стену. — Его ведь украли, да?

— Что? Мой грузовик? — Говард в панике шагнул к двери, прежде чем сообразил, что мистер Джиммерс говорит не про грузовичок и не про пресс-папье. Он имел в виду рисунок. — Украли? Когда? Я неделю был в дороге… — Говард поймал себя на том, что будто бы все отрицает, приводит объяснения, алиби…

— Неделю? На машине из Лос-Анджелеса? А ведь можно за день доехать. Скажем, часов за одиннадцать. Что, если, мой таинственный незнакомец, вы уже несколько дней тут околачиваетесь? — Мистер Джиммерс театрально поднял брови. — Думается, как раз вы и можете пролить свет на историю с пропажей рисунка и, вероятно, даже на убийство бедного Грэхема.

— Убийство! — едва не вскрикнул Говард.

Секунд двадцать Джиммерс глядел на него во все глаза, давая дойти до него этой мысли. Потом вдруг вслух расхохотался так, что едва не согнулся пополам, и хлопнул себя по коленке. Очевидно, он просто дурачился, водил за нос недотепу-южанина. Он вдруг повеселел. Запустил руку в волосы, взлохматил их, а после сделал несколько шагов к Говарду, отдал ему стакан и тут же растянул губы в жабьей улыбке:

— Да не обижайтесь вы так! Сегодня никому ведь нельзя доверять, а? Дай им шанс, ограбят дочиста. «Хватайте зверя за хвост в его же логове» — вот какая у нас ходит поговорка. А если не сумеете там, хватайте где-нибудь еще. — Заговорщицки подмигнув, он оттянул подтяжку, потом отпустил так, что она щелкнула его по груди.

— Пойдемте наверх, — продолжал он, забирая с собой бутылку и стакан. — Хочу вам кое-что показать.

Говард спросил себя, получит ли когда-нибудь свое вино. И тем не менее испытал огромное облегчение. Значит, рисунок все-таки цел. Опасаясь воров, мистер Джиммерс спрятал его наверху. Сумасбродный шутник, к тому же лукавый. Нет смысла ни злиться на него, ни пытаться предугадать его поступки. Но что такое он говорил про старого Грэхема? Неужели он был убит? И если да, то почему? Кому понадобилось убивать девяностолетнего старика?

Он поднялся по винтовой лестнице, миновал площадку второго этажа, взобрался на третий, где в темноту выходило витражное окно. На витраже была изображена сложенная из лососей стена или, может быть, ложе пересохшей реки, полное дохлой рыбы. Под стеной лежал разбитый Шалтай-Болтай, а с лесистых холмов за ней неслись наперегонки два странных очертаний автомобиля, сконструированных из тоненьких ленточек медной фольги и украшенных кусочками граненого стекла.

«Так вот откуда взялся у меня во сне Шалтай-Болтай», — с некоторым облегчением подумал Говард. Ну, конечно! Много лет назад он видел витраж и с тех пор носил с собой Шалтай-Болтая, спрятавшегося в подсознании. Говард напомнил себе, что даже самым фантастическим аспектам снов всегда найдется здравое, повседневное объяснение. Такой логичный подход утешал его секунд, наверное, пятнадцать, а потом ему пришло в голову, что витраж, возможно, никакое не объяснение, а, напротив, еще одна загадка.

Впрочем, у него не было времени в этом разбираться, потому что мистер Джиммерс открыл дверь на чердак и протянул в темноту руку, чтобы зажечь свет. Он отступил на шаг, давая Говарду пройти в просторную комнату с открытыми стропилами, над которыми были видны обшивка крыши и изнанка кровельной дранки. В крыше были прорезаны два больших освинцованных окна, в стене было еще два — эти выходили на океан. В углу стоял семидюймовый телескоп на колесах, а по стенам вокруг были развешаны карты звездного неба. В середине комнаты помещались дубовый письменный стол и два удобных с виду, массивных старинных кресла с низенькими скамеечками для ног. Вдоль стен тянулись открытые стеллажи, на которых книги лежали вдоль и поперек, грозя в любую минут свалиться с полок. В комнате висел запах трубочного табака.

— Оставьте бутылку себе, — сказал мистер Джиммерс.

— Прошу прощения? — переспросил, поворачиваясь, Говард.

Мистер Джиммерс все еще стоял в коридоре. Бутылку и стакан он поставил на пол сразу за порогом комнаты, потом помахал, покрутив пальцами у уха, и захлопнул дверь. Не успел Говард сделать и шага, как в замке щелкнул ключ. В двери открылось крохотное оконце, и внутрь заглянул мистер Джиммерс. Говарду видны были только глаза и нос.

— Сандвич с ветчиной вас устроит? — осведомился он. Говард никак не отреагировал. Просто стоял взбешенный и озадаченный.

— Считайте это задержанием для проверки документов, — продолжал мистер Джиммерс. — Вообразите, что только-только пересекли границу в Восточную Европу, и власти вас задержали, чтобы изучить ваши бумаги. У него все в порядке, спрашивают себя они, или надо побить его резиновыми дубинками?

Мистер Джиммерс со смехом закрыл оконце, послышался звук спускающихся по лестнице шагов. Потом наступила тишина. Говард подождал, думая, что дверь вот-вот откроется. Ну, конечно, это еще одна шутка. Такое, как у мистера Джиммерса, чувство юмора отточить можно только среди сумасшедших.

Однако, когда десять минут спустя оконце открылось снова, мистер Джиммерс явно не намеревался выпускать Говарда. Он протолкнул в отверстие бутерброд с ветчиной, потом пакет чипсов и перезрелый банан. За ними последовал уголок лоскутного одеяла, и Говард не без благодарности втянул его в комнату, точно фокусник, вытаскивающий огромный платок из горлышка крохотного пузырька.

— Поосторожнее с обогревателем, — предупредил мистер Джиммерс. — Иначе пробки выбьет.

На том оконце закрылось, и он ушел.

Судя по всему, его, Говарда похищают. Нет, уже похитили. Но ему-то что теперь делать? Угрожать? Вопить? Бить в дверь жестяной кружкой? Но у него нет жестяной кружки. И вообще все происходящее — сплошь чудовищное безумие, и он почти уверился, что не видит картины в целом. Мистер Джиммерс замыслил какой-то хитрый трюк. Еще несколько минут и…

Он ждал, но мистер Джиммерс не возвращался. Ушел совсем. Говарда и правда похитили, заперли на чердаке старого каменного дома над богом забытым обрывом. На него вдруг напал страх. Накатил, точно океанская волна. И подойдя к двери, он принялся барабанить в нее кулаком.

— Эй! — закричал он. — Какого черта!

Собственный голос показался ему громким и каким-то чужим, и он тут же замолчал — шум ему не понравился. Он прислушался, но не разобрал ничего, кроме биения волн о рифы. Злясь на Джиммерса, он заметался по комнате, сжимая и разжимая кулаки от совершеннейшей иррациональной беспомощности и всем сердцем желая снова очутиться дома, сидеть у себя в гостиной, слушать проигрыватель. И с какой стати он сюда приехал? Что на него нашло?

Он снова попытался кричать, но это ни к чему не привело, и когда по прошествии получаса мистер Джиммерс так и не появился, Говард смирился со своей участью. Кричать, размахивать руками, чего-то требовать — слишком унизительно. Лучше всего разыгрывать гостя, полностью в себе уверенного, но уже начавшего немного уставать от проказ. Не станет же Джиммерс долго держать его в заключении. Какой в этом толк? Говард уже начал казаться себе Алисой, потерявшейся в Стране Чудес северного побережья.

Вскочив, он подергал обе двери в восточной стене. За одной оказался полупустой шкаф, другая вела в ванную с туалетом и раковиной. Он несколько раз повернул кран, включая и выключая воду. На краю раковины имелись мыло и стакан для питья, а под ней — обогреватель, который Говард выволок в комнату и включил в единственную розетку, какую смог найти. И плевать, что пробки вылетят, зато он не умрет от холода.

В общем и целом, чердак был оборудован неплохо. Тут можно было с комфортом провести не один приятный месяц, если, конечно, мистер Джиммерс станет проталкивать в отверстие еду. Говард поспешно подошел к окну, дернул раму вверх. Потянуло туманным воздухом с запахом мокрых камней и океана. Проскользнуть в окно труда не составит, вот только до камней было сто пятьдесят с лишним футов. Задняя стена дома как будто вырастала из отвесной скалы. Если придется туго, можно разорвать — зубами, что ли? — лоскутное одеяло на полосы и связать из них веревочную лестницу. Он исхитрится украсть ложку, заточит ее о каменную стену и тем самым получит оружие. Конечно, если кормить его будут только бутербродами, ложку ему никогда не заполучить…

Рассмеявшись и закрыв окно, он закутался в одеяло. Слишком все странно, рассказать кому — не поверят. Он пошаркал к двери. Хвала небу за мелкие радости жизни, подумал он, забирая от двери бутылку и разглядывая наклейку. Почти сразу его настроение снова упало. «Вино из дикой ежевики, — гордо значилось на ней. — Ферма солнечной ягоды». Ниже имелся рисунок в стиле Нормана Роквелла, на котором женщина в сшитом из цветных лоскутов платье собирала ягоды со стеблей, растущих из капота «студебекера», превращенного в своего рода садик. На заднем сиденье вились розы, а крыша заросла маргаритками. Крылья проросли лезвиями неостановимого аспарагуса, вылезающего из шин. Крышку багажника приподымало персиковое деревце, ветви которого гнулись под тяжестью плодов. Под рисунком была надпись: «Натурально и полезно для здоровья».

— Все чудесатее и чудесатее, — сказал Говард вслух. Потом собрался с духом и, поднеся бутылку к губам, попробовал вино. Скривившись, он снова поставил бутылку у двери, во рту остался кислый привкус сорняков и неспелых ягод. Очевидно, еще одна шуточка Джиммерса. Никакое это не вино; такой жидкостью только дно сковородок натирать.

Он пошел в ванную напиться воды из-под крана. Потом сел в старинное кресло, чтобы все обдумать. Даже тогда он почти еще верил, что дверь распахнется и Джиммерс его выпустит. Его планы рушились с ошеломляющей быстротой, уступая место странно тревожным совпадениям, недоразумениям и намекам из снов, и он чувствовал себя, как рыба, которая плыла себе по темной реке и только-только с удивлением заметила, как вокруг нее медленно стягивается сеть. Подыскивая объяснение поведению мистера Джиммерса, он вдруг вспомнил океанский «фольксваген» и каким маниакальным он ему показался. Вместе со всем прочим — витражом, наклейкой на винной бутылке, вездесущим «студебекером», кражей вещей из бардачка — «фолькс» как будто подтверждал, что северное побережье — это мир, сокрытый непогодой, изоляцией и туманом и существующий по собственным законам. Сама мысль об этом выбивала из колеи.

Лет десять назад на побережье было немало страшных культов: поговаривали про насаженные на столбики заграждений отрезанные головы, про исчезнувших бесследно автостопщиков, про кровавые ритуалы на заброшенных пляжах. Он нервозно подумал, что сталось с паствой этих культов, нашли ли они работу и трудятся теперь на лесопилках или остались где были, затаились в глубине леса.

И кто все-таки обчистил его бардачок? Как назвал их Джиммерс? Клейщики? Это еще кто такие, черт побери? И если уж на то пошло, кто такой мистер Джиммерс? Может статься, верховный жрец какой-нибудь замшелой религии. Нет, подумал Говард. Это маловероятно. Он, кажется, прочно тут осел — книги, телескоп и все прочее. Он тут уже давно живет, а старый Грэхем не стал бы мириться ни с какими сумасбродствами своих жильцов.

Говард не мог вспомнить, поднимался ли на чердак, когда останавливался в этом доме пятнадцать лет назад. Может, мистер Джиммерс уже тогда здесь жил, окопался наверху, выискивал свое неправдоподобное созвездие. Помимо них с Сильвией, тут были тогда и другие жильцы. Он ясно помнил травника, очень гордившегося своей профессией, и художника из Лос-Анджелеса, рисовавшего андеграундные комиксы — того самого Горноласку, за которого много позже Сильвия едва не вышла замуж.

Этот малый уже тогда, до того, как он сблизился с Сильвией, ему не нравился, так, во всяком случае, Говард себе говорил. Горноласка был дилетантом в худшем смысле слова, но вид у него был в высшей степени артистический. В те времена он носил одну черную перчатку и именовал себя другим, вымышленным именем. Как же, черт побери, оно было? Что-то идиотское. Ах да, Морк. Морк Фоморский. Комиксы Черной Руки. Приключения королей ночи. Он был норвежцем, высоким и светловолосым — арийцем до мозга костей.Кроме него и травника, была еще толпа прибрежных хиппи обычного разбора, которые временами работали у Грэхема, то появлялись, то вдруг снова исчезали среди холмов вдоль Первого шоссе. Постой-ка, разве не была у одного оклеенная чем-то машина? Говард порылся в памяти. Детали часовых механизмов. Вот именно: шестеренки, пружины и стекла. Всевозможные стенные и наручные часы в разборе. А капот украшали бронзовые солнечные часы.

Это навело его на мысли о Сильвии, в основном вспоминалось ее лицо. Говарда тогда мучила застенчивость, которую нередко принимали за неприветливость. Теперь он уже так не стеснялся, не мог себе этого позволить, если хочет, чтобы из его поездки на север вообще хоть что-нибудь вышло. Из ухаживаний за Сильвией уж точно ничего не вышло, хотя в ту ночь, когда он подарил ей лилию, оба они решили, что это к лучшему. С кузиной романы не заводят. Или все же заводят? Строго говоря, законом они не возбраняются.

Говард вдруг осознал, что за прошедшие годы решительно ничего не утряслось, ничего не прояснилось. Он отвлеченно задумался: такая же она хорошенькая, как была тогда, и так же ли поддается мимолетным увлечениям? Она умела находить интересное и ценное в чем и в ком угодно — была одной из тех, кто, по сути, душой так честен и добр, что считает честными и добрыми всех кругом. Говард ничуть не удивился бы, услышав, что она купила ценный земельный участок на флоридских болотах.

Сам Горноласка был своего рода флоридским болотом, думал Говард. Доверчивостью Сильвия пошла в отца. В молодости дядюшка Рой был довольно удачливым коммивояжером, так как всегда свято верил в то, что пытался продать, какие бы ни были у товара недостатки. Людям и вещам дозволялось иметь недостатки.

Может быть, именно поэтому Говарду всегда было легко с Сильвией. Она готова была дать ему ту же поблажку, какую давала всем остальным. А еще она всегда умела самые обыденные вещи превратить в чудесные. Сногсшибательно выглядела в одежде из секонд-хэнда. Он летел с одного побережья на другое, лишь бы съесть запеканку, приготовленную ее руками. Его всегда ждали кружевная скатерть на столе и срезанные цветы в вазе, и во всем этом не было ни тени надуманности, как не было ее в естественной, медово-ласковой манере, благодаря которой любая работа у Сильвии превращалась в подобие танца. Впрочем, он не единственный это замечал и потому тревожился. Больше всего ему хотелось, чтобы она оставалась его тайной, только вот Сильвия не соглашалась, чтобы ее прятали.

Говард вздохнул. Он дал волю мыслям и теперь чувствовал себя немного виноватым, что вытащил на свет былую ревность, и снова рассердился. Все это дело прошлое, ведь так? И не важно, с кем или с чем он столкнется. Он вдруг вскочил и подошел к стене: штукатурка в одном месте выцвела или была испачкана. Это было не просто пятно, здесь что-то замазали свежим раствором, и теперь это что-то сквозь него проступало.

Из любопытства Говард потер это место, и тонкий слой штукатурки осыпался. Под ним оказался выпуклый кусочек металла, выкрашенного красной краской. Говард помедлил, потом решил, что узникам не только позволено, но даже предписано ковырять стены своей тюрьмы. Следуя традиции, он поскреб вокруг металла перочинным ножом, и к собственному удивлению обнаружил, что это крыло игрушечной машинки. Под изгибом крыла притаились другие предметы, словно замурованный хлам замышлялся, как крохотный алтарь.

Бережно, точно археолог в раскопе, он смел штукатурку, и первым на свет вышел японский божок. Говард его узнал: Дай-коку, бог удачи, с инструментами, которыми выкапывает сокровища земли. Еще тут были стальная собачка из игры в «монополию», глиняный шарик и заткнутый пробкой пузырек из-под духов, выцветший до тускло-пурпурного от солнца, а внутри — букетик засушенных фиалок.

Он поспешно перебрал в памяти все, что знал о Майкле Грэхеме, — выходит, немного. Правда, замазанные в штукатурку причудливые миниатюры скорее всего не его рук дело, разве что Говард решительно в нем ошибся. На его взгляд, Грэхема никак нельзя было назвать несерьезным: работал от рассвета до заката, питался простой пищей, читал Библию, ложился спать. Однажды Говард видел, как он рыбачит с валунов в небольшой бухте, но это было, похоже, единственное хобби, какое он себе позволял. Ни за что на свете он не мог бы так дурачиться, наклеивая на стену игрушки.

И не будь они так близко к поверхности, они остались бы скрытыми навсегда или пока не обрушится дом. Им полагалось быть не украшением, им полагалось быть чем-то совершенно иным.

Говард погладил стену, проверяя, не замурованы ли в ней и другие. И действительно нащупал многообещающий выступ. Поднимая облачка пыли, Говард немедленно взялся его ковырять. Из-под развороченной штукатурки показались выкрашенные красным лаком подошвы туфель Шалтай-Болтая.

4

Трудно сказать, что привлекало Элоизу Лейми в лилиях: может, тяжелые, мясистые лепестки, или вылезающие из земли толстые, заостренные, которые почему-то вызывали в памяти особо бурные сцены из романа Д. X. Лоуренса, хотя она никогда бы в этом не призналась. Или то, как легко они поддавались мутации и изменению цвета. Их запах, когда таковой имелся, бывал обычно отталкивающим и сильным, словно в чашечках сгустились гниение, отходы жизнедеятельности и смерть. Ее палисадник был расчерчен на аккуратные дисциплинированные грядки и клумбы. Такие она не стала бы разбивать просто ради удовольствия. Впрочем, она почти ничего не делала просто ради удовольствия. С годами она научилась вести жизнь целеустремленную, лишенную пустых развлечений.

Через улицу напротив сидел, прибитый гвоздями к крыше, фанерный Шалтай-Болтай в человеческий рост. Тихим и безветренным утром он был недвижным и безжизненным — хвала небесам за нечаянную радость. После полудня ветер с моря его всколыхнет, и он примется беспрестанно ей махать — как и другие приводимые в движение ветром деревяшки на лужайке перед домом соседа. Движение ради движения — вот что это такое. У этих деревянных гадин не было иной цели, кроме как действовать ей на нервы. Они были крайне легкомысленными. Но рано или поздно она найдет способ разделаться и с ними, и с самим соседом.

Пока же она сосредоточилась на садике, который был — клумба за клумбой — геометрической копией огорода, разбитого где-то ее сводным братом Майклом Грэхемом, вот уж у кого сердце к земле лежит. Одному богу известно, где этот огородишко. Она ни разу не видела его воочию, как не видела его огорода у дома на утесах. Но главное — она понимала план обоих. Нутром чувствовала, как больной артритом чувствует суставами приближение дождя. Но с тех пор как она недавно вернулась из Сан-Франциско, она ощущала его как никогда прежде отчетливо.

Она посадила восемь грядок цветов, сплошь гибридные сорта клубней и луковичных. И это еще не все. На веранде стояло с полдюжины горшочков с красителями, исключительно из даров земли — корней и ягод, осенних листьев, железных опилок и крови. В стенки жестяного ведра с прозрачной океанской водой тыкались носами две каракатицы. Полчаса назад она вытащила их из приливной заводи. Осторожно вынув одну, она перехватила ее за голову над чистой стеклянной миской и начала сдавливать, сперва едва-едва, потом сильнее, когда тварь отказалась пускать чернила. В миску хлынул поток гадкой ярко-пурпурной жидкости. Дав ей стечь, она бросила тварь в чистую керамическую банку. Поймав вторую каракатицу, она выдоила и ее тоже и швырнула в банку к первой.

Потом очень осторожно откупорила бутыль с соляной кислотой и полила ею тут же зашипевших заизвивавшихся каракатиц. Через несколько секунд они замерли, мягкая податливая плоть разложилась в лужице кислоты. Миссис Лейми понятия не имела, что получится, если сварить каракатиц, но кислота уже приобретала любопытный зеленовато-коричневый оттенок. Из комков плоти тянулись пурпурные завитки, придавая цвету приятную глубину.

Неподалеку лежали две привезенные из Сан-Франциско лучевые кости. Когда она — совершенно правдиво — сказала Уайту, что собирается превратить их в кладоискательную лозу, преподобный пожал плечами. Разумеется, не понял ее слов, но слишком ее хорошо знал, чтобы усомниться. Сейчас кости были связаны со стороны локтя ремешками из звериной шкуры и плюща. Шкуру — наиболее интересные фрагменты — тоже раздобыл Уайт, хотя в силу необходимости полоски были слишком малы, чтобы ими что-то связывать. И все же она исхитрилась вплести в веревку и их, и еще многое другое. Результат выглядел не слишком привлекательно, а от чего бы мог идти более гадостный запах, ей даже на ум не шло, но когда через неделю «лоза» высохла, развеялась и ужасная вонь.

Взяв в каждую руку по концу кости и опустив связанный конец вниз, она похромала к расчищенному участку садика, всем своим существом сосредоточившись на земле, на грязи и перегное, дождевых червях и сочащейся воде. Закрыв глаза, она вообразила себе симфонию движения в почве: разворачиваются и ползут вниз корни, смещаются, оседают миллиарды песчинок; крошится камень; гниют листья и старые корни; раскрываются и пробиваются к земле семена; пробираются в темноте по узким ходам муравьи и кроты, землеройки и дождевые черви; вся поверхность суши шевелится, колышется, вздымается так же мерно и верно, как морская гладь.

Конец «лозы» выгнулся вниз, притянутый почвой, извернулся у нее руках, так что она едва-едва его удержала. «Капуста» — произнесла она вслух. Она словно видела ее своими глазами, будто один за другим сменялись на экране ее век слайды. Он посадил капусту. Она открыла глаза и пошатнулась, едва не потеряв равновесие, ослепленная солнечным светом. Усилием воли она опустошила сознание, снова сосредоточилась на собственном садике. Отметив нужное место воткнутой палкой, она опять пустила в ход «лозу» и проследила всю грядку — футов на двенадцать, — размышляя, что. бы тут посадить, какое зловредное растение может погубить его капусту.

Она полагалась на инстинкт. Скоро настанет день, когда она узнает, где притаился его огород, где спрятался он сам, и пойдет посмотреть на плоды своих трудов. Ей показалось забавным, что она ведет овощную войну, возможно, первую овощную войну в истории мироздания. И в этой войне она в конечном итоге победит. Он немощен и стар, он умирает, а с ним умирает его сила.

Принеся с веранды лопату, она, мурлыча себе под нос, начала рыть лунки в земле и на дно каждой клала по клубню. Бриз с океана разлохматил ей волосы, и она нахмурилась, помимо воли поглядев на чудище на крыше через улицу. Под действием ветра фанерная рука медленно распрямилась в издевательском приветствии, потом взметнулась вверх, чтобы повторить жест — и так раз за разом, вероятно, до вечера. Она замурлыкала громче, заглушая окружающий мир, останавливаясь у каждой лунки, чтобы полить клубни чернилами каракатицы, а потом засыпать землей.

Говард проснулся совсем разбитым. Чтобы заснуть в антикварном кресле, требуется немалая доля усталости, и у него ушло почти полночи, чтобы ее достичь. Но в утренние часы он провалился в сон, и теперь чувствовал себя встрепанным и помятым, шея у него затекла.

Внезапно он понял, что его разбудило — его окликали по имени. В замке забренчал ключ, дверь распахнулась, и на пороге возникли мистер Джиммерс и — слава тебе Господи! — Сильвия. Подтянувшись за подлокотники, чтобы сесть, Говард поспешно вытер лицо и провел руками по волосам. Он выпутался из пледа, встал и едва не выгнулся назад от боли в позвоночнике. «Сильвия», — попытался сказать он весело и ясно, но вышло у него только карканье. Он постарался прочистить горло. Глядя на Сильвию, мистер Джиммерс сиял, точно гордый отец, весь его вид, казалось, заверял Говарда, что хотя он долго ждал этого момента, ожидание явно того стоило.

Он не ошибся. Время Сильвию как будто не изменило. Кожа была такой же бледной, словно прозрачной, волосы — пышными и темными, словно застывший шедевр скульптора ветра. Губы накрашены красной помадой, пожалуй, слишком яркой, но данный момент был точно специально создан для яркого, пусть Говард совсем не того ожидал и совсем не такой ее помнил. И глаза у нее были больше, чем ему помнилось. Она показалась ему женщиной с картины Россетти, осовремененной макияжем двадцатого века и естественной, по виду не фабричного покроя одеждой. Впрочем, она выглядела бы красавицей даже в мешке из-под муки или в запашном халате.

— Ужасно выглядишь, — почти посмеиваясь над ним, сказала она.

— Да? — выдавил он. Почему-то ему польстило, что она так себя ведет, что готова шутить, хотя много лет они не виделись, даже не разговаривали по телефону. Он попытался придумать, как бы перестать «выглядеть ужасно», и не нашел.

— Просто ужасно. Это моя вина, что тебе пришлось провести всю ночь в кресле. Мистер Джиммерс только сегодня утром до меня дозвонился, меня допоздна не было дома. Он сказал, что запер у себя на чердаке мужчину, который скорее всего вор и убийца, но выдает себя за моего кузена. Честно говоря, мы тебя только в конце недели ждали.

— Мне не терпелось. Со временем начинаешь уставать от одиночества.

— А у тебя были его годы, да? Неудивительно, что ты так выглядишь. — Она улыбнулась, явно предположив, что чувство юмора у него не иссякло. Как будто виделась с ним всего на прошлой неделе. Как она все-все про него помнила? Это могло быть хорошо, а могло быть и плохо, — Говард еще не настолько проснулся, чтобы определить. А потом вспомнил: это еще одна причина, почему его никак не отпускали воспоминания о ней.

Уронив одеяло, он выдавил улыбку. Вид у него и вправду довольно нелепый. Все приключение на чердаке было чертовски смешным, если правильно на него посмотреть, глазами Сильвии, так сказать. Он сообразил, что пристально на нее уставился, и отвел взгляд, потом вдруг нагнулся подобрать с пола одеяло, которое аккуратно свернул.

— Мне страшно жаль, что так вышло, — извинился мистер Джиммерс. — Но у нас много чего дурного случилось: мистер Грэхем упал с обрыва и так далее. Все северное побережье… так сказать, взбаламучено, и, боюсь, ваше внезапное появление не могло не вызвать подозрений. Надеюсь, вы меня простите?

— Конечно, — сказал Говард. — Вовсе нет. Разумеется, прощу. — Простить старика вдруг оказалось совсем нетрудно. Он ведь дружит с Сильвией. Говард задумался, в чем именно заключается эта дружба и нельзя ли ею воспользоваться, чтобы выманить у Джиммерса рисунок. Впрочем, сейчас не время для своекорыстных мыслей. Он поговорит с мистером Джиммерсом в другой раз. А пока с него этого сумасброда хватит.

Тут мистер Джиммерс метнулся через всю комнату и, выдернув из розетки обогреватель, скептически осмотрел потертый шнур. Он распахнул одно из окон.I

— Душно тут, — сказал он и весь сморщился.

Потом увидел выбоину в стене, удивленно моргнул, начал было что-то говорить, но передумал. Он взял перочинный нож Говарда, который открытым все еще лежал на столе. — Пытались стену продолбить, а? — спросил он, указывая на развороченную штукатурку. Сильвия с некоторым удивлением тоже перевела туда взгляд.

— Наш друг любопытен, — сказал мистер Джиммерс Сильвии. — С тем, кто подозревает, будто в стене что-то спрятано, бдительность не повредит. — Сложив нож, он осторожно вернул его Говарду.

Сильвия теперь всмотрелась в штукатурку внимательнее.

— А в стене и впрямь кое-что спрятано, — сказала она мистеру Джиммерсу.

— Интересно, не он ли его туда положил, — протянул задумчиво мистер Джиммерс.

— Я… Конечно же, это был не я, — снова ошарашенно забормотал Говард. Похоже, мистер Джиммерс не уймется, так и будет выстреливать в него бессмыслицами.

Джиммерс пожал плечами, словно верит Говарду только из вежливости.

— Ну, я почти уверен, что, дай вам шанс, вы бы обязательно их туда вмуровали. Как по-твоему, Сильвия?

— Конечно, вмуровал бы. И я тоже. Но, думаю, сейчас мне нужно возвращаться в магазин. Кое-кому приходится еще и работать. Ты куда едешь? — спросила она Говарда.

— Ну… Думал, поехать к дядюшке Рою, — сказал он. — К вам домой. Ты ведь, наверное, еще там живешь.

Она кивнула. Он почувствовал себя неловко, будто набивается в гости, а ведь месяц назад послал письмо, где говорил, что приезжает — иными словами, сам себя пригласил.

— У нас не дворец, — сказала она.

— А зачем мне дворец? Я не любитель дворцов.

— И никогда не любил, — сказала она и по-сестрински поцеловала его в щеку. — Отец сейчас немного на мели. Платежеспособным его не назовешь. Но думаю, вы поладите.

Говард не мог припомнить времени, когда дядюшка Рой был бы не «на мели». Он с гордостью называл себя «бизнесменом, и в его устах это слово звучало много конкретнее, чем когда читаешь его значение в словаре. Но как бизнесмен он был феерически неудачлив. В молодости он неплохо зарабатывал как коммивояжер, потом несколько лет сводил концы с концами, держа зоомагазинчик. Но продал свое дело и по уши залез в долги, чтобы открыть музей привидений, который привел его к окончательному финансовому краху.

— Я хотел бы помочь, — сказал Говард. — Последние два года я только и делал, что деньги копил.

— Отец благотворительности не любит, — отрезала Сильвия. — На твоем месте я бы при нем об этом не заикалась.

— Я не об этом говорил. Только о том, что не хочу жить за его счет.

Мистеру Джиммерсу было как будто неловко слушать этот разговор, и он бочком стал пробираться к двери, словно чтобы подстегнуть их уходить. Пора Говарду выписываться с этого постоялого двора.

Сильвия снова солнечно ему улыбнулась и потеребила кристалл кварца на медной цепочке, которая висела у нее на шее.

— Долг зовет. — Она повернулась, собираясь уходить. — Сможешь сам найти дом?

— Конечно, — ответил Говард. — Нет проблем. У меня есть адрес. — Внезапно ему больше всего на свете захотелось отсюда выбраться — и с чердака, и из самого дома. Ему требовались простор и свобода, чтобы подумать, переосмыслить то, что ему известно о мире. Он сообразил, что одна пола рубашки вылезла у него из-за пояса брюк, поэтому поспешно затолкал ее назад и, извинившись, направился к двери ванной. Мистер Джиммерс вышел вслед за Сильвией, а когда несколько минут спустя Говард спустился, спросил его, не хочет ли он позавтракать.

— Хозяином я себя показал никудышным, — сказал он, вдруг поникнув. — Я — ученый, своего рода, изобретатель, и, боюсь, иногда упускаю из виду мелочи. Живу я без комфорта, понимаете, и заботиться, кроме себя самого, мне не о ком…

Это был совершенно новый мистер Джиммерс. Говарду такое и в голову не приходило. Наверное, ужасно одиноко жить вот так на заброшенных утесах. А теперь, когда Грэхем мертв — вполне возможно, убит, — мистер Джиммерс одинок и явно боится чужаков — и не без причины.

— Боюсь, у меня есть только консервы из тушеных овощей, — продолжал мистер Джиммерс, доставая из кухонного шкафчика банку. — Их можно есть с яичницей-болтушкой. И на тосте не так уж плохо. Жаль, что у нас нет тостов. Остаток хлеба пошел на вчерашние бутерброды. Но у меня есть соль. Сам я не завтракаю. От них у меня метаболизм к чертям летит, завтраки они такие. Чтобы промыть организм, я по утрам пью чашку «Постума» — ну, знаете, кофейный напиток без кофеина? И обязательно с горячей водой из-под крана.

— Спасибо. — Говард попытался вложить в свои слова как можно больше искренности. — Но мне надо добраться в Форт-Брэгг. Я тоже не любитель завтракать.

Джиммерс убрал назад консервы.

— Тогда, может, чашку «Постума»? Говард останавливающе поднял руку.

— У меня организм в порядке. Наверное, я просто побегу. А вот бутерброд вчера был первостатейный.

— Вы слишком добры, — сказал Джиммерс, провожая его через комнату с камином к входной двери, где Говард подобрал свои ботинки. Простояв на улице всю туманную ночь, они отсырели и стали липкими на ощупь. Не беда, обогреватель в грузовичке их высушит. — Тогда до свидания, — сказал мистер Джиммерс, начав закрывать дверь, как только Говард переступил порог. — Очень мило, что вы заглянули.

Небо было голубым и ясным, воздух холодным. Туман лежал над океаном серым одеялом, но был далеко. Днем потеплеет, и Говард почти развеселился, предвкушая завтрак в Форт-Брэгг. Он подошел к дверце трейлера, решив забросить внутрь куртку. На окне, строго посередине, был наклеен пеликан. Да уж, точно клейщики, совсем как сказал Джиммерс. Украли чертову переводилку, а потом налепили на первое попавшееся стекло. Ну и ладно, подумал Говард. Он и сам сюда бы ее наклеил. Они просто избавили его от трудов.

Минуту спустя он уже ехал на север, прокручивая в голове события последних суток. Мистер Джиммерс ничего толком ему не объяснил. Был ли рисунок украден? Или мистер Джиммерс куда-то его убрал для сохранности? Может, рисунок в его загадочном жестяном гараже? Говард очень наделялся, что нет. Через неделю на открытом воздухе, да еще в таком сыром климате его не повесишь и в мусоросжигателе. С тем же успехом можно бросить в океан. Скоро придется поехать к мистеру Джиммерсу снова. Надо будет уговорить дядюшку Роя ему помочь. Может, удастся придумать какую-то историю, мол, музей платит комиссионные, и тогда он сумеет подсунуть дядюшке Рою пару сотен долларов. Но только нужно провернуть все похитрее.

Ему на мгновение вспомнилось, что ночь он провел запертым на чердаке, как был напуган до полусмерти, как потом злился на Джиммерса. Ему все еще не хотелось смеяться. Чего тут смешного? Но и в полицию обращаться ни к чему. Слишком многое в происходящем он не понимает, слишком много таинственного скрывается в тумане. Может, он покончил с загадками, может, нет. Надо будет расспросить Сильвию, воззвать к ее врожденной честности. Сильвия была все же проще, понятнее мистера Джиммерса.

Сильвия. Как-то не с той ноты у них началось. Ему вдруг показалось, что он произвел на Сильвию не то впечатление, ну впрямь красноносый клоун в огромных ботинках. Он непроизвольно втянул живот и, сев прямее, глянул на себя в зеркальце. Хотя бы он небезнадежен. Лицо все еще довольно худощавое. Кое-кто, набрав вес, наедает щеки, но у него тут никогда проблем не было. У него был скоропалительный метаболизм, позволявший ему без сожалений есть что захочется, и он считал это признаком здоровья. Временами, когда особенно перебарщивал, он обзаводился «спасательным кругом», который, пока не отбивался от рук, было нетрудно спрятать. По крайней мере пляжи северного побережья не располагают к загоранию. Можно не расстегивать рубашку и втягивать живот.

А еще нужно снова начать бегать. И поменьше калорий — никаких больше пончиков или «Твинки». Итак: новый режим, подход в духе «Фермы солнечной ягоды», и в силу это решение вступит сразу после завтрака, который Говард съест в Форт-Брэгге и который будет состоять из высоченной стопки оладий. И порубить пару часов дрова у дядюшки Роя тоже не помешает. Он будет отрабатывать кров, вот именно: отрабатывать свой кров. Опустив окно, Говард глубоко вдохнул воздух, полный запаха соли и прелой осенней растительности. Говард даже удивился, как ему хорошо, и бог с ней, с пыткой на чердаке. Начинался новый, с иголочки, день.

Может, и к лучшему, если рисунок Хокусаи и вправду исчез. Это почти обрубит его связи с музеем. За последнюю неделю рисунок стал этакой морковкой на палке. Его исчезновение Говарда освободит, так ведь? Если удастся его заполучить, то из чувства долга придется везти назад на юг, потом в самом деле подбирать и монтировать японскую экспозицию, которую он так расхваливал. Пришлось потрудиться, чтобы склонить на эту идею миссис Глисон, а теперь он не знал, зачем это делал. Музей казался бесконечно далеким. Если он сегодня войдет в здание, залы покажутся ему совершенно чужими. Скоро он забудет, где хранятся вырезки из газет и как работает кофеварка. Что, если он приехал на север навсегда и только сейчас это осознал?

Он смахнул песчинку из угла глаза, показавшегося ему неестественно голубым — наверное, из-за неба, отражающегося в зеркальце заднего вида. Волосы тоже слушались, торчком не стояли, вероятно, слишком отросли, ну и черт с ними. Но побриться надо. Борода, когда он попытался отпустить ее несколько лет назад, напоминала мочалку, купленную по дешевке на блошином рынке. К тому же она начинала седеть — неизменный удар по тщеславию и напоминание о том, что годы летят, и моложе он не становится. Эта мысль несколько его отрезвила, и он внезапно замерз под залетавшим в открытое окно ветром с океана.

Он проехал первый поворот на Мендосино и, оглянувшись на указатель, увидел вдруг Сильвию — она стояла подле желтой «тойоты», припаркованной на автозаправке. Мгновение спустя он потерял ее из виду. Здесь же ее магазинчик, на Главной улице Мендосино! Он слышал, что она начала с малого и едва-едва сводит концы с концами, половина товара у нее взята на комиссию. Бездумно развернувшись на Копейной, он поехал назад к Главной.

На автозаправке теперь было пусто, что, пожалуй, и к лучшему. Правду сказать, ему не хотелось, чтобы она его увидела и подумала, будто он слоняется поблизости, следит за ней. Ему просто было интересно посмотреть на ее магазин, интересно узнать, какой стала ее жизнь за те годы, что он ее не видел. Он медленно ехал по Главной, удивляясь количеству машин. Мендосино словно бы превратился в развлекательный городок для покупателей. А вот и желтая «тойота», припаркованная у обочины. Он сбавил скорость, размышляя, который из магазинчиков ее. Слишком многие здесь могли величаться «бутиками».

Вдруг он увидел ее саму: Сильвия стояла на тротуаре перед кафе-мороженым. Она тоже его заметила: удивленно распахнула глаза и начала махать — и впрямь не ожидала и была счастлива его видеть. Говард усмехнулся, помахал в ответ, а потом глупо отвел взгляд, делая вид, что просто проезжает мимо. Ему хотелось остановиться, объяснить, что ему интересно посмотреть, чем она занимается, поблагодарить, что приехала спасти его из когтей мистера Джиммерса. Но он не мог. Рядом с ней, качая головой и жестикулируя, стоял высокий светловолосый подтянутый мужчина в деловом костюме. Он больше не носил одной черной перчатки, но Говард знал, кто это.

— Черт, — сказал Говард вслух, злясь, что решительно не способен с собой справиться. Надумав кружным путем вернуться на шоссе, он свернул вправо на Альбион и едва не врезался во встречную машину. Водитель нажал на клаксон, крикнул что-то неразборчивое в окно. Говарда начала бить дрожь, и он съехал на обочину, где, не веря своим глазам, уставился на крышу дома напротив. Прибитый к кровле, на него смотрел оттуда потрясающий гигантский деревянный человек-яйцо с теперь уже знакомым лицом. Мгновение спустя человечек ему помахал. Говард медленно поехал прочь, поглядев еще раз в зеркальце заднего вида, просто чтобы убедиться, что Шалтай-Болтай ему не привиделся.

Руки дрожали на руле и вовсе не потому, что он чудом избежал аварии. Он никогда раньше не чувствовал себя настолько выбитым из колеи, настолько оторванным от всего привычного. Он точно на другую планету попал. Еще вчера он, насвистывая песенку, скармливал остатки наживки пеликану, а потом невинно в неведении следовал за птицей на север. У него были надежные дорожные карты «Американской ассоциацией автомобилистов». В кармане — как верительная грамота — лежало сложенное письмо Майкла Грэхема. Фары на грузовичке были новые, и аккумулятор тоже. Он может это доказать: у него есть квитанция из автомастерской.

Так что же, черт побери, стряслось? Он, наверное, по ошибке свернул в Безумновиль, потому что следил за пеликаном, а не за картой. Выходит, его тревоги и заботы все же не канули в никуда, а просто обрели новые лица, и после нескольких счастливо праздных дней распознать их на фоне пляшущих теней северного побережья было куда как труднее. Он смотрел, как проносятся мимо по шоссе машины, и думал, что достаточно одного движения запястья, и он включит мигалку не правого, а левого поворота и просто поедет домой.

Открыв опустевший бардачок, он достал коврижку «Солнечной ягоды», развернул ее и откусил угол — и оказался совсем не готов к вкусу растертых сорняков с грязью. Ни вкусом, ни запахом коврижка еду не напоминала. Даже пеликан не стал бы есть такую гадость! Снова завернув коврижку в пластиковую обертку, он уронил ее на пол. Это… это… больше оскорблений он не потерпит. Он почти уже решил вернуться в город и швырнуть коврижкой в Горноласку, сразу вызвав его на поединок.

Вдруг ему совершенно ясно представилось то, что произошло в Мендосино. Неделю назад Майкл Грэхем услышал, как заработал — еще в округе Ориндж — мотор Говарда. «Пора, — сказал он Джиммерсу. — Выводите Шалтай-Болтаев». Опираясь на палку, он проковылял до двери, оттуда добрался до гаража, забрался в старый «студебекер», снял его с ручника и скатился с обрыва прямо в океан. Джиммерс, как верный вассал, дождался Говарда, поглядывая в окно и хихикая от мысли, что подаст знак клейщикам, а потом запрет Говарда на чердаке, станет пичкать его перезрелыми бананами и вином, сброженным из мульчи теми самыми чокнутыми хиппи, которые его обокрали, и под конец подстроит его спасение Сильвией в точности в тот момент, когда Говард, задремавший в дряхлом кресле, захрапит и пустит слюни. Но и это еще не все! Невзирая ни на что, Говард уехал вполне счастливым, и что сделал тогда Джиммерс? Позвонил Горноласке — в машину, наверное. «Он едет, — сказал Джиммерс. — Причешись, бога ради, и отправляйся на тротуар».

Тут творится что-то серьезное. Это-то Говард понимал, хотя пока не мог сообразить, что именно. Он смотрел, как подобно грузным призракам-обжорам выползают из труб целлулоидного комбината «Джорджия-пасифик» на окраине Форт-Брэгга клубы дыма, и тут понял, что голоден. Может, в этом причина, сказал он себе. Надо испробовать патентованное лечение оладьями.

И тут, взмахивая широкими судьбоносными крыльями, перпендикулярно шоссе пролетел пеликан, и Говард сразу же свернул на Пригаванную улицу, чтобы следовать за ним, а вслух признался:

— Я прирожденный простофиля!

Говард свернул на стоянку при ресторанчике под названием «Чаша и Англия», припарковался рядом со старым грузовиком с решетчатым кузовом и, уже выйдя, вздрогнул от удивления: в грузовике, устало откинувшись на блоки прессованной окалины, красовался восковой манекен, голова у него сидела над туловищем на штыре. «Ага, и я тоже», — как будто сказало ему лицо манекена, печально глядевшее на Говарда сквозь решетку. Волосы у манекена слиплись от поддельной крови, один глаз болтался на длинной восковой сопле. Говард постоял, глядя на него отрыв рот, и с удивлением понял, что вовсе не удивлен. «Ну конечно, — сказал он самому себе. — Как раз такого и ожидаешь, проведя день на побережье». Он запер грузовичок и пошел завтракать.

5

Дом дядюшки Роя стоял в конце Барнетт-роуд, притулившись к самому пихтовому лесу, который, казалось, взбираясь на холмы, тянулся вечно. Викторианского вида ветхая постройка нуждалась в покраске. Пряничные завитушки потрескались, местами развалились и висели теперь на ржавых гвоздях. Кто-то начал подлатывать дом, ошкурил и местами восстановил деревянную резьбу, но делал это наспех и, судя по всему, давно; шаткие леса у западной стены, где кто-то когда-то зачищал свесы крыши, поблекли от дождя и ветра. Двор был заросшим и бурым от сорняков, среди которых валялись пожелтевшие газеты — с них даже не сняли почтовую резинку.

Говард заглушил мотор, но остался сидеть в кабине. Он еще был сыт оладьями с беконом и успел за утро постирать и высушить охапку одежды. Все мелкие дела переделаны. Он прибыл в конечную точку своего пути, готов постучать в дверь дядюшки Роя и представиться: блудный племянник с юга. Наконец он испытал облегчение. Он снова с семьей, и каким бы запущенным ни выглядел дом, было что-то утешительное в самой мысли о том, что перед ним убежище от напастей, обрушивавшихся на него со вчерашнего вечера.

Он еще порассматривал дом, и первое впечатление понемногу изменилось. Вид у дома не просто запущенный, решил Говард, скорее уж он населен призраками. Открой кто-нибудь музей духов в таком вот месте, его никто бы не поднял на смех. В открытом окне наверху колыхалась рваная кружевная занавеска, а на веранде медленно-медленно качались взад-вперед качели. Где-то — в задней части дома, наверное, — хлопнула на ветру дверь. В остальном здесь было тихо, и кругом ни души.

Выбравшись из грузовичка и оставив пока чемодан, Говард, пройдя по дорожке, поднялся на деревянную веранду. Краска с досок перед входной дверью давно уже стерлась. Он громко постучал. Нет, наверное, смысла стесняться. Дверь медленно скрипнула и отворилась сама собой, за ней никого не было. Перед ним открылась темная комната с тяжелой, прикорнувшей в тени мебелью. В конце коридора тускло блестели балясины винтовой лестницы. На верхушке нижнего столбика — медная лампа: собачья голова со стеклянными светящимися глазами.

Говард подождал, недоумевая, кто же открыл ему дверь. Никто не появился. Он снова постучал по косяку. Может, дверь была не заперта, и сама открылась от стука? Нет, едва ли — слишком уж она тяжелая. Рядом поскрипывали на ветру качели.

— Эй! — позвал он снова, но вполголоса.

Было что-то застывшее и таинственно примолкшее в доме, словно никто тут не жил. В таком месте кричать не положено.

Откуда-то сверху донеслись первые ноты органной музыки, за ними последовал внезапный вой баньши, отдаленный и мучительный, будто его издало существо, запертое в стенном шкафу. На лестнице возникло тусклое просвечивающее пятно, и на мгновение кто-то будто бы показался на ступеньках. Женщина. Облаченная в кружевное платье или саван незнакомка стояла, протянув с мольбой руки и выкатив в страшной муке глаза.

Говарда ветром вынесло на веранду. Сердце у него пыхтело точно старый мотор. Дверь дома с грохотом хлопнула, и откуда-то сверху эхом докатился смех — низкий, с хрипотцой, сценический хохоток, какой обычно слышишь от очень ехидных привидений. Загремели цепи, и смех перешел в мучительный стон. Затем раздался усиленный динамиком звук царапающей по пластинке иглы, потом невнятное ругательство.

— Черт! — сказал голос.

Тут в прорехе занавески возникла голова. Круглое, как дыня, лицо дядюшки Роя. Как же он растолстел по сравнению с тем, каким его помнил Говард!

— Племянник! — крикнул он и тут же ударился макушкой об оконную раму. — Черт! — повторил он. — Не торчи во дворе! Заходи!

Он исчез в окне, и Говард снова поднялся по ступенькам веранды, счастливый и озадаченный. По всей видимости, дядюшка Рой его ждал. Наконец-то дома, сказал он самому себе и едва не рассмеялся вслух. Дверь снова открылась, но на сей раз за ней стоял, потирая макушку, его дядя. Он энергично затряс Говарду руку, потом потащил его в дом и включил свет, от чего все кругом показалось намного веселее.

— Ну и как тебе? — спросил дядюшка Рой.

— Впечатляет, — ответил Говард. — Женщина на лестнице свое сделала. Меня аж во двор выбросило.

— Марля. Растягиваешь ее в несколько слоев на лестнице, потом проецируешь на нее кино. Изображение не слишком четкое, но слишком четкого и не нужно, правда?

— Какое же привидение бывает четким? В самый раз получилось.

— Главное тут эффект. Или есть эффект, или ничего не получится. Я это уразумел, когда учился бизнесу. У меня есть еще резиновые летучие мыши на шкивах и скелет из медучилища в Сономе. А еще… Только посмотри на это! — Говард последовал за ним на кухню. Став на скамеечку, дядюшка Рой открыл высокий буфет и с верхней полки вытащил банку. — Глазные яблоки, — объяснил он. — Самые настоящие заспиртованные глазные яблоки.

— Правда? — Говард поглядел на жутковатые кругляши. Это действительно были глазные яблоки — разного размера и явно принадлежавшие когда-то разным существам. — А к чему вы их приспособите?

— К игре в шары для привидений. У меня есть парочка восковых фигур, сидящих на четвереньках. Издали ни дать ни взять трупы: отросшие спутанные волосы, кожа как у жертв пожара, одеты в лохмотья…

— Да? Кажется, я одного такого встретил сегодня утром. Дядя кивнул: по всей видимости, ему эта мысль ни в коей мере безумной не казалась.

— Загвоздка в том, чтобы заставить их бросать глазные яблоки в очерченный кровью круг. Опять же очень милый эффект. И отвратительный к тому же. Говорю тебе, посетители просто с катушек съедут и вернутся заплатить еще и еще раз. Нет ничего, за что бы они не заплатили, если сумеешь вытащить пресловутого зайца из подходящей шляпы.

Убрав банку в шкаф, он закрыл дверцу.

Говард изменил свое мнение о музее привидений как о «центре изучения паранормальных явлений». Ему дали понять, что привидениями его дядя занимается серьезно, что с музеем у него не вышло потому, что он отказался забить его восковым фигурами и спроецированными мертвыми женщинами. Он поставил на «студебекер», потому что это была истинная правда. И вот вам пожалуйста: дядюшка Рой мухлюет с марлей, а в буфете держит банку глазных яблок.

— Мальчик мой, — сказал, внезапно повернувшись к нему дядюшка Рой, и снова схватил его за руку. Говард показался самому себе блудным сыном, виновным в том, что странствовал так долго. — Как твоя бедная мама?

— Правду сказать, совсем неплохо. Чувствует себя просто прекрасно. Думаю, она счастлива.

Дядюшка Рой покачал головой, будто Говард сказал, что она живет на улице — в картонном ящике, быть может, — а немногие пожитки носит с собой в мешке.

— Уверен, после смерти твоего отца она так и не оправилась. Никто из нас не оправился. Он ведь мне братом был, в конце концов. У него были свои недостатки, но… — Он внезапно глянул на Говарда, словно читая по его лицу. — Тебе в некотором смысле повезло, ты ведь был так мал. Нет, я не говорю, что расти без отца легко, но иногда ребенку постарше, тому, кто уже знал отца, приходится тяжелее. Я по мере сил пытался тебе его заменить, во всяком случае — пока мы не переехали сюда. Но ведь никогда не удается сделать достаточно, правда?

Говард кивнул, удивленный такими словами. Дядюшка Рой явно говорил искренне, и Говарда это тронуло. Он такого не ожидал.

— Знаю, — сказал он. И это была правда. Именно дядюшка Рой водил его на футбол и возил на пляж, рассказывал анекдоты и подмигивал тайком в серьезных ситуациях. А теперь Говард угадал, что в душе дядя сомневается. Он явно беспокоился, может быть, уже много лет беспокоился, что мог бы сделать для Говарда больше. Говард импульсивно приобнял дядю за плечи, и после неловкой паузы дядюшка Рой обнял его в ответ, а потом, вытирая глаза, тяжело вздохнул.

— Как время бежит, — сказал и..

— Истинная правда. — Говард сел в кресло. — Но вы не слишком изменились.

— Я теперь толстый, — сказал дядюшка Рой. — А был когда-то подтянутым. Было время, я мог трудиться весь день напролет, а наутро встать и начать заново. Помнишь те дни?

Говард кивнул.

— Так вот. Твоя мать, как она? Письма от нее приходят иногда грустные… Если читать между строк, сам понимаешь, о чем я.

— Да нет, пожалуй, — ответил Говард. — У нее все в порядке. Работает в своей библиотеке, собирает фонд для новой передвижной выставки.

Дядюшка Рой положил ему руку на локоть, — утешая, быть может. Разговор не клеился.

— Простите, что вот так на вас свалился, — сказал после минутного молчания Говард, меняя тему. — Я не хотел никого огорошить, но…

— Да вовсе нет. Мы получили твое письмо. Никакого сюрприза. Сильвия позвонила сегодня утром, сказала, что нашла тебя на чердаке у Джиммерса привязанным к креслу. Этот чертов Джиммерс… Зато у меня было достаточно времени смонтировать женщину на лестнице. Ты надолго приехал?

Говард пожал плечами.

— Планы у меня пока не определились. Мне не хочется вас затруднять…

От самой этой мысли дядюшка Рой отмахнулся.

— Вы этого мистера Джиммерса знаете? — спросил Говард, которому не терпелось о нем поговорить. — Боюсь, что я его не раскусил. Сильвия сказала, я был привязан к креслу?

— Джиммерс чудак. Мозги совсем набекрень, если понимаешь, о чем я. Вечно колесо изобретает. Он тебе рассказал про свой жестяной гараж?

— Немного, — неуверенно сказал Говард.

— Как тебе понравилась открывающаяся сама собой дверь? — Дядюшка Рой опять расплылся в улыбке.

Говард попытался сообразить, о чем речь, стараясь вспомнить в доме на утесах дверь, которая открывалась бы сама собой. Может, дядя говорит о двери гаража?

— Извините… — начал он, а потом сообразил, что тот говорит о двери своего дома, открывшейся всего пять минут назад. — Сдаюсь. Как вы это проделали?

Открыв холодильник, дядюшка Рой нагнулся, чтобы что-то оттуда достать — банку с замаринованными отрезанными пальцами, к примеру.

— Механика. И не будем больше про это. Тебя что, ничему в колледже не научили?

— Истории в основном. Немного литературе.

— Ни от той, ни от другой проку никакого. На хлеб ими не заработаешь. Ничего ведь не знаешь о магнетизме, а? «Страна, которая контролирует магнетизм, контролирует весь мир». Кто это сказал?

Говард снова покачал головой.

— Не знаю.

— Дайет Смит. Я думал, ты читал литературу. Сандвич?

— Нет, пожалуй. Но все равно спасибо. Я только что позавтракал.

— Надеюсь, не в закусочной Джерси?

— Нет, в гавани. В какой-то «Чаше».

— А, значит, в «Чаше и Англии». Владелец — мой друг. Недурно для завтрака. Но бросай эти закусочные. Там жарят на прошлогодней смазке. Мне там однажды дали тухлое яйцо вкрутую, я от него едва не помер. И место тоже неудачное. Не пройдет и года, как они разорятся, в точности как последние девять болванов, кто открывал там дело. Это же любому видно. Правильный выбор места превыше всего. — Дядюшка Рой плюхнул майонезу на два куска белого хлеба, наложил сверху шесть или восемь слоев нарезанной колбасы из упаковки. — Остренького? — спросил он, отворачивая крышку с банки соленого укропа.

Но в памяти Говарда почему-то были еще слишком свежи глазные яблоки.

— Нет, спасибо. Значит, вы все же выбираетесь в город?

— Для ленча еще слишком рано, хотя я живу без каких-то там распорядков, если ты понимаешь, о чем я. Но до четырех никакого спиртного. Нельзя, чтобы слабости тебя измотали. Их нужно держать в узде, под контролем. «Любое излишество несет в себе зародыш собственного разрушения». Зигмунд Фрейд это сказал — в минуту трезвости. Остальное, что он говорил, сплошь винные пары. Ты по психологии что-нибудь читал?

— Боюсь, немного.

— Вот и молодец. — Дядюшка вернулся в гостиную и с глубоким вздохом рухнул в кресло, словно с рассвета трудился и только сейчас решил передохнуть. Поношенный твидовый пиджак, бывший ему, возможно, когда-то впору, теперь сидел в обтяжку: пиджак сбился под мышками, а пуговицы — так просто оказались на противоположных полушариях живота. Еще на нем были хлопчатые брюки и потертые грошовые туфли, в которых под кожаные шнурки были заткнуты монетки по пени. Над бутербродом он трудился молча.

— Эй! — воскликнул, вспомнив вдруг, Говард. — Я наткнулся еще на одного вашего друга. В Альбионе. Подождите секундочку. — Он выскочил за дверь и поспешил к грузовичку. Разговор дядюшки Роя о трезвости напомнил ему про пиво, которое он охладил в прачечной самообслуживания. Достав из переносного холодильника упаковку, он закрыл дверь трейлера и вернулся в дом. — Подарок от Кола из бакалейной лавки в Альбионе. Он просил передать, чтобы вы как-нибудь к нему заглянули.

— Ах он старый конокрад, — покачиваясь от смеха, прокаркал дядюшка Рой. — Рассказывал преглупейшие шутки. — И подумав минуту, добавил: — Что получится, если скрестить обезьяну с норкой?

Говард покачал головой.

— Отличная шуба, только рукава слишком длинные. — Дядюшка Рой дважды хохотнул, с силой ударяя себя по коленям. Потом вдруг замолк, едва не подавившись бутербродом. — Пива? — предложил он, выхватывая из упаковки банку «Курс». Дернув за кольцо, он ее открыл и сделал предолгий глоток.

— Нет, спасибо, — отказался Говард. — У меня еще оладьи с кофе в горле стоят.

— Как я и говорил, обычно я до четырех не пью. Но ведь и дареному коню в зубы не смотрят. Неудачи приносит.

Говард согласился, что приносит. Дядя прикончил первую банку, согнул ее пополам, растоптал в лепешку на ковре и открыл вторую.

— Да, немало времени прошло, — сказал он наконец, приглаживая волосы, хотя они и так уже лежали прямо и ровно, зачесанные на макушку, где начинали редеть. Полнота придала ему веселый и добродушный вид человека не от мира сего, который прекрасно ему подходил.

Говард кивнул.

— Почти пятнадцать лет.

— Так много? Нет! Правда? Я всегда недоумевал насчет вас с Сильвией. Может, тогда что-то случилось? Может, поэтому ты и держался подальше?

— Нет, ничего особенного. — Он невольно покраснел. В конце концов, он же разговаривает с отцом Сильвии и собственным дядей в придачу. Не важно, что он думает о Сильвии, правда всегда выходит наружу. — Сами знаете, как это, — сказал он. — Четыре-пять тысяч миль все равно что миллион. Пишешь-пишешь, потом перестаешь. Честно говоря, оправданий нет, да и причины тоже. — Он неловко махнул рукой.

Дядюшка Рой и тетя Эдита поселились в Лос-Анджелесе после смерти отца Говарда. Говард и Сильвия тогда едва начали ходить и следующие восемнадцать лет жили на одной улице. Потом тетя с дядей переехали на север в Форт-Брэгг, где жизнь была дешевле и где, как любил говорить дядя, человек может «выдолбить себе нишу». Дядюшка Рой так и поступил, хотя, надо признать, ниша вышла довольно странной формы.

— Ну а вы как? — спросил Говард. — Как тетя Эдита?

— В добром здравии. — Дядюшка Рой ткнул большим пальцев в сторону двери. — Она сейчас в городе. Провиант закупает. Чертова корка, — сказал он, махнув над тарелкой недоеденным сандвичем. Он оторвал обе корки, спас прилипший к майонезу кусочек колбасы, потом подошел к входной двери, открыл ее и швырнул остатки на газон. — Белкам, — пояснил он. — Они корки любят.

Почти сразу же дверь снова открылась, и на пороге возникла тетя Эдита, неуверенно глядя поверх картонной коробки с продуктами.

— Это ты сейчас выбросил что-то на газон? — спросила она. Дядюшка Рой подмигнул Говарду.

— Наш мальчик, — сказал он, заталкивая смятую пивную банку под подушку кресла, кивая на банку, наполовину выпитую, потом снова подмигнул Говарду. Говард все понял и забрал ее как раз тогда, когда тетя Эдита повернулась закрыть дверь. Дядюшка Рой тайком подтолкнул упаковку ногой, так что она оказалась возле кресла Говарда, одновременно забирая картонку из рук жены, чтобы она могла обнять племянника.

— Только посмотрите на него! — воскликнула она, отступая на шаг.

Говард поставил пиво.

— Надо же, какой ты вымахал! Сколько в тебе росту?

— Шесть футов три, — сказал Говард.

— А я тебя помню вот таким. — Она подняла руку к поясу, потом покачала головой. — Но мяса ты не наел. Всегда был худышкой.

— Поели бы вы моей стряпни, тоже бы похудели, — улыбнулся Говард.

Дядюшка Рой удалился на кухню, где поставил картонку с продуктами на пластиковый стол. Потом прилежно взялся раскладывать по местам покупки.

— Остальное в машине, — сказала тетя Эдита и еще раз крепко обняла Говарда. — Пусть у нас Говард поготовит, Рой. Может, он сумеет нас кормить так, что мы оба похудеем.

— Давайте я принесу, что осталось в машине, — сказал Говард, желая помочь. Он снова вышел в садик, прошел мимо валяющихся в сорняках корок и увидел на подъездной дорожке семейный пикап. На заднем сиденье лежали еще две коробки, и он неловко поставил одну на другую.

Вдоль бока картонки, мимо батона скользнуло вниз несколько книжиц с талонами на льготную покупку товаров. Так вот до чего дошло, печально подумал он. И преисполнился решимости что-то сделать, добиться, чтобы дядюшка Рой помог ему вырвать у мистера Джиммерса рисунок. Прямо сегодня об этом и заговорит. Подхватив коробки и прижав их к боку одной рукой, он захлопнул дверцу и вернулся в дом. Тетя Эдита как раз поспешно выходила через заднюю дверь с сандвичем на тарелке. Говард был уверен, что дверь она закрыла слишком быстро, словно что-то скрывая.

Дядюшка Рой убрал в холодильник колбасу и нарезку, вытер стол посудным полотенцем, которое повесил на крючок у буфета.

— Мне нравится помогать на кухне, — сказал он. — Есть мужчины, которые работы по дому терпеть не могут, а по мне ничего. Любая работа хороша, вот какая у нас тут поговорка. Когда у меня дела наладятся, наймем прислугу. — Он начал разбирать остальные покупки, вытащил было хлеб, потом снова уронил его в картонку. — А это еще что? — спросил он вдруг, выглядывая в окно.

Говард тоже выглянул, решив, что, возможно, с тетей Эдитой что-то случилось. Но ее там не было — наверное, скрылась из виду, обойдя дом. За окном вообще ничего не было, кроме пихтового леса, заросшего понизу ежевикой, лимонником и ядовитым сумахом. Острые листья ирисов кучками жались к стволам деревьев вдоль уводящей в чащу тропки. На мгновение Говарду даже показалось, что он видит, как вдалеке среди деревьев мелькает красная кофта тети. Но ему могло и померещиться.

Когда он повернулся снова, дядюшка Рой убирал хлеб. Книжица с талонами из картонки исчезла. Зато один высовывался из кармана дядиного пиджака, куда его поспешно запихнули. Говард отвел взгляд, включая воду в раковине, словно собирался помыть руки, и краем глаза увидел, как дядюшка Рой заталкивает талон в карман поглубже, а остальные торопливо убирает в ящик буфета, который потом так же поспешно закрыл.

— Просто вытри руки посудным полотенцем, — сказал он. Кивнув, Говард потянул с крючка полотенце. Они еще немного поболтали: Говард рассказывал о своем путешествии на север, старательно обходя события последних суток. Какой смысл изображать из себя сбрендившего параноика? Дядюшка Рой слушал, кивая. Он взял тряпку и начал протирать буфет, подтирать с полу капли. Потом вдруг стрельнул глазами на окно гостиной, словно увидел там нечто страшное или удивительное. Говард невольно проследил его взгляд, хотя и заподозрил, что его опять дурачат. Дядюшка Рой направился в гостиную, жестом предложив Говарду пройти с ним до двери. Однако, когда он ее открыл, за ней никого не было. Даже не постучал никто, Говард был в этом уверен.

— Ветер, наверное, — сказал дядюшка Рой, и тут же, будто доказывая его правоту, где-то хлопнула дверь — та самая, которую Говард услышал, только-только приехав. — Это в сарае.

Дядюшка Рой вышел на веранду и, спустившись по ступенькам, обогнул заброшенные леса и удалился за дом. Говард пошел следом. К задней стене гаража притулился сарайчик с фанерной дверью, качавшейся на ветру, который дул с океана. Дверь повисела на месте, словно бы в нерешительности, и с грохотом захлопнулась.

— Чертова задвижка, — сказал дядюшка Рой, задвигая засов и заткнув в петли для верности щепку. — Это мой нынешний проект. — Он махнул на гигантскую кучу старых, серых от времени досок, утыканных гвоздями, будто сорванных со стен обветшалых домов. — Обшивочные доски со старых амбаров. На этом можно состояние сделать, если сметки хватит. У нас тут практическая сметка первостепенна, понимаешь? Совсем как на Диком Западе.

— И что вы с ними делаете? — спросил Говард.

— Очищаю. Продаю. Яппи скупают их за две цены против обычных, лишь бы их новые дома смотрелись старыми. Сплошь подделка, разумеется. Обманывают самих себя и себе подобных. Тем не менее дерево хорошее. Тут исследование проводили, пришли к выводу, что столетние доски из мамонтового дерева, снятые с крыши дома, потеряли не более двух процентов предела прочности.

— Вот как? — Нагнувшись, Говард потянул за конец доски. Из-под нее выскочил жутковатый с виду паук, который поспешно исчез в сорняках, когда доска упала на место. — Все же лучше, чем сгребать их бульдозером, а?

— Вот-вот, — откликнулся дядюшка Рой. — Все дело в консервации. Переработке. Выдернуть гвозди, подровнять края, сложить штабелями и ждать, когда приедут грузовики. Я только-только с этим начал. Правда, у меня спина пошаливает, поэтому главное не переусердствовать.

Говард поглядел на вьющийся меж сваленных досок бурый свинорой. Несколько месяцев, а то и лет к доскам явно никто не притрагивался.

— Может, я вам с этим помогу? Вытащить гвозди и подровнять концы труда не составит. Мне бы хотелось это сделать.

Дядюшка Рой помедлил, обдумывая предложение, будто сказал слишком многое и зашел чересчур далеко.

— Купим еще упаковку пива и обмозгуем планы, — сказал он, подмигнув. — Сегодня. После четырех.

Зазвонил телефон.

— Рой! — закричали из кухни.

— Это Эдита. Пошли.

Он поспешил мимо гаража, на заднее крыльцо, оттуда на верандочку. Здесь стояли старая стиральная машина и сушилка выпуска эдак двадцатилетней давности и висели сворачивающиеся на шпунтах бельевые веревки, на которых сейчас сушилось нижнее белье. Дверь отсюда вела на кухню, где тетя Эдита как раз опускала на рычаг телефонную трубку.

— В чем дело? — спросил дядюшка Рой. — Кто это был?

— Сил.

— Тогда чего ты кричала? Она хотела со мной поговорить?

— Нет. Но могла. Я хотела, чтобы ты был под рукой.

— Чего ей было нужно? У нее все в порядке?

— Господи, да все с ней в порядке. Что, скажи на милость, могло с ней случиться?

— Тогда зачем, скажи на милость, она звонила? Мы обсуждали проблему амбарных досок. Говарду пришло в голову попытаться продать их на юг. Там, где на такое есть спрос. Мы как раз за них взялись.

— В такой одежде? Говард же только что приехал. Не заставляй его работать, дай сперва хоть чуть-чуть посидеть спокойно. Эти доски тут уже бог знает сколько валяются. Так пусть полежат еще хотя бы пару часов. Дай мальчику передохнуть. К ленчу приедет Сильвия. Кажется, она чем-то расстроена.

Тетушка Эдита еще несколько минут говорила о Сильвии, о ее магазинчике, о том, как она сама изготавливает вещи на продажу. Как местные зависят от приезжающих в Мендосино туристов. Магазинчику так легко потерпеть крах и разориться. Чтобы выжить, нужно расширяться в другие области. Туристы любят безделушки и свято верят, что северное побережье — просто кладезь ремесел и творчества. Им не нужна рубашка, которую можно купить в универмаге на юге. Им подавай китовый ус и шерсть, плавник и натуральные здоровые продукты.

— А вот и она, — сказал дядюшка Рой, когда послышался шум машины, сворачивающей к дому с улицы.

Эдита кивнула.

— Она звонила из автомата у супермаркета. Привезет лосося к обеду в честь приезда Говарда. Я ей сказала…

— Хорошо, хорошо, — прервал ее дядюшка Рой. — Пора нам пообедать чем-нибудь благородным. Я сам приготовлю. Немного укропа, немного белого вина. У нас есть вино?

— Нет, — ответила Эдита.

— Ну, это мы поправим. Всегда готовь на вине, которое собираешься пить, — серьезно посоветовал он Говарду.

Входная дверь открылась, вошла Сильвия. Она как будто недавно плакала. Говард внезапно пришел в ярость, он готов был убить кого-нибудь — Горноласку, эту грязную свинью. Он выдавил улыбку, подумав, что если сейчас взорвется, пусть даже ради защиты Сильвии, это обернется истинной катастрофой.

— Что, черт побери, стряслось? — спросил дядюшка Рой, увидев в ее лице то же, что и Говард.

— Кажется, мне не собираются возобновлять аренду. Придется искать другое помещение, скорее всего вообще уйти с Главной.

— Сукины дети! — Дядюшка Рой ударил по кухонному столу кулаком.

— Рой! — воскликнула тетя Эдита, глянув на Говарда и явно его стесняясь.

— Поговаривают о том, чтобы перестроить Главную, — сказала Сильвия.

— «Перестроить»? Это еще что за черт? — скривился от отвращения дядюшка Рой. — Из всех треклятых…

— Это когда сносят все, что есть интересного, а потом строят что-нибудь новое поплоше, — вставил Говард. — У нас в городке то и дело нечто подобное вытворяют.

— Это правда? — Дядюшка Рой прищурился на дочь. Выражение его лица говорило о том, что в самой этой мысли он видит целый заговор. — Кто это тебе сказал? Старуха?

— Нет, Горноласка. Сегодня утром. Я видела, как ты проехал, — сказала она Говарду. — Впрочем, пожалуй, к лучшему, что ты не остановился. Мне было не до разговоров.

Выходит, Горноласка каким-то образом стал… кем? Ее домовладельцем? Агентом домовладельца? Говард испытал такое облегчение, что даже почувствовал себя виноватым. И одновременно счастливым. Это объясняло разговор на тротуаре. Горноласка был захолустным Саймоном Легри[2], покручивающим свой блондинистый ус.

Дядюшка Рой принялся с мрачным видом расхаживать взад-вперед.

— Они наносят удар, — сказал он.

— Ах, Рой. — Тетя Эдита начала готовить сандвичи. Говард про себя удивился, о чем это говорил его дядя. Кто наносит удар? И какой, собственно, удар он — или они — наносит?

Рой остановился. Уставившись на Говарда в упор, он вдруг ни к селу ни к городу — в загадочной манере мистера Джим-мерса — спросил:

— Ты тот, кто любит рыбачить?

6

Пока Сильвия и Эдита ели свои сандвичи, дядюшка Рой мрачно хандрил. С нервозным видом, будто не зная, куда девать руки, он наконец встал и, распахнув дверцу холодильника, заглянул во все пластиковые контейнеры с остатками вчерашнего ужина, достал открытую консервную банку и, подняв ее повыше, вопросительно посмотрел на Говарда.

— Хочешь персиков? Говард помотал головой.

— Еще завтрак не переварил.

— Еще кто-нибудь будет? — Сильвия и Эдита покачали головами. — Никто не против?

Никто не возражал. Дядюшка Рой налил в банку молока и выудил из ящика чистую вилку. Махнув Говарду, чтобы шел за ним, он направился в гостиную, где сел в свое кресло, прихлебывая сироп с молоком прямо из банки. Говарду было слышно, как Сильвия и тетя Эдита заговорили о чем-то, как только мужчины ушли.

— Скользкий подлюка, — сказал дядюшка Рой, впиваясь в насаженный на вилку персик. Говард ждал, что снова всплывет тема не возобновляемой аренды, но тема не всплыла, и он догадался, что дядюшка Рой намеренно ее избегает. Через несколько минут Сильвия уехала назад в Мендосино. Дядюшка Рой заверил ее, что ничего не случится, что он со всем разберется.

— Не волнуйся, — велел он, но прозвучало это неубедительно.

Потом прошла, вытирая глаза носовым платком, тетя Эдита и тут же поднялась наверх. Говарду было не по себе. Дядюшка сполз в кресле. Сидел, втянув голову в складки на шее и подбородке, словно превратился в пудинг. В лице его были не только грусть или горесть. Он напряженно о чем-то размышлял, строил планы. Он уже собрался заговорить, но помешал звук шагов на веранде, за которым последовал тяжелый стук в дверь.

Дядюшка Рой помотал головой, приказывая Говарду оставаться в кресле.

Мгновение спустя снаружи раздался женский голос, очень громкий, точно его обладательница говорила в мегафон. Поначалу Говард решил, что это вернулась Сильвия, которая, по всей видимости, на кого-то злится.

— Я знаю, что ты там! — прокричала женщина и снова ударила в дверь. Голос, однако, был старушечий, пронзительный и громкий, как у Гуингремы из «Страны Оз».

— Ш-ш-ш! — Дядюшка Рой приложил к губам палец. Неожиданно в доме воцарилась тишина. Даже наверху ничто не шевелилось.

— Открывай! — раздалось с веранды, за криком послышался дробный стук в окно. — Твоя машина здесь! Не прикидывайся! А не то окажешься под забором!

Говард застыл в кресле. Он услышал, как что-то скребет по веранде — оттаскивают в сторону качели, — а потом чье-то лицо, точнее его кусочек, появилось за окном в дюймовой щели меж занавесками.

— Я вижу твой затылок, Рой Бартон!

— Это не я! — крикнул дядюшка Рой. — У меня мой адвокат сидит! Сущий бульдог, если его раздразнить! Приехал из Сан-Франциско и всерьез возьмется!

Женщина тонко и визгливо рассмеялась.

— Так пошли его сюда! — крикнула она и снова забарабанила в окно. Говард увидел, как с кошельком в руках спускается по лестнице тетя Эдит.

— Убери чертов кошелек! — прошипел дядюшка Рой, а потом сказал Говарду: — Никогда не показывай им денег. Они от этого дуреют, все равно как акулы от запаха крови. Не успокоятся, пока кишки у тебя не вырвут! — Он кивнул в сторону веранды. — Это домовладелица.

Говард все понял.

— Подождите здесь, — сказал он, вставая и направляясь к двери.

Дядюшка Рой схватил его за штанину.

— Пусть повопит, — сказал он. — Устанет и уйдет. Нужно продержаться до Хэллоуина, а там я заработаю кучу денег на доме с привидениями и с ней расплачусь.

— Понятно, — кивнул Говард, хотя, в сущности, ничего не понял. Какой дом с привидениями? Он вдруг подумал, что совсем не верит, что дядя может заработать кучу денег, будь то на доме с привидениями или на чем-то еще. — Позвольте, я с ней поговорю. Я с такими уже имел дело.

— Она истинная троллиха…

— Вот увидите.

— Тогда к бою, — сказал дядюшка Рой, выпустил штанину Говарда и сел прямее. — Все путем, — сообщил он тете Эдите, которая еще медлила на ступенях. — Говард умеет с такими сладить. Как раз об этом мне рассказывал. Он мигом от нее отделается.

Говард с улыбкой кивнул тете, сказал беззвучно: «Нет проблем» и толкнул дверь.

На веранде стояла высокая худая женщина в красном платье. Лицом она напоминала соленый огурец с орлиным носом и сейчас сердито уставилась на него из-за очков с уходящей на виски, украшенной стразами оправой. Она тут же попыталась его оттолкнуть, чтобы прорваться в дом. Говард ее оттеснил, покачиваясь у нее перед носом и захлопывая дверь так, словно с радостью бы ее прищемил, если она не поспешит подвинуться. Тогда она сложила на груди руки и, казалось, стала раздуваться вширь на ветхой, проседающей веранде.

— Если вы адвокат, — заявила она, смерив его взглядом, — то я китайский судья.

— Мистер Бартон готов внести частичную оплату, — вполголоса сказал Говард. — Я посоветовал ему не доводить дело до суда.

— Разумно. — Она продолжала пристально его рассматривать. — Частичную оплату чего?

Говард помедлил. Тут и впросак попасть недолго. Дядюшка Рой назвал эту женщину домовладелицей — но что это значило? Речь идет о магазине Сильвии или о самом доме? А, не важно.

— Постарайтесь вспомнить, какой, по вашим расчетам, могла бы быть полная сумма?

— Вспомнить! Тут платеж в четыреста с чем-то долларов в месяц с капитала в сорок две тысячи под двенадцать процентов, погашаемых за тридцать лет. Этот дом мой, уважаемый остряк-самоучка, разве что он вывернет карманы, а этого он и не может, потому что в них полно моли.

— Успокойтесь, — мягко сказал Говард, кладя ей руку на локоть. — Постарайтесь расслабиться.

Она отпрянула, словно от змеи. Говард благожелательно улыбнулся, стараясь изобразить во взгляде тень недоумения, будто он растерян и сожалеет, что ее так занесло.

— Дышите ровнее, — посоветовал он мягким голосом психиатра в клинике. Такой голос словно специально создан для того, чтобы доводить до помешательства здоровых людей.

Говард подтащил на прежнее место сдвинутые ею качели, оглядел оценивающе, тщательно их выровнял, спрашивая себя, что бы еще, черт побери, ей сказать. Он указал на качели, будто ей неможется посидеть, чтобы дать отдых ногам, снять тяжесть с души, и широко раскрыл глаза, как веселый стоматолог, заманивающий ребенка в зубоврачебное кресло. Насколько он мог заметить, дядюшка Рой наблюдал в щель между гардинами. Гардины шевельнулись, раздвинувшись еще на пару дюймов. Приставив большой палец к уху, дядя усмехнулся и помахал пальцами.

Женщина сделала еще шаг назад, почти к самому краю веранды. Было очевидно, что она и близко к качелям не подойдет и садиться тоже не желает. Наигранная терпеливость Говарда привела ее в ярость. Брови у нее выгнулись, лоб собрался складками, будто она проглотила слизняка.

Потом она внезапно опомнилась, и ее лицо мгновенно сложилось в холодно-сдержанную маску. Но, кажется, ей потребовалось немало усилий.

— Я послала мистеру Бартону уведомление, что больше не потерплю просрочки платежей. В том письме я не шутила. Это не подлежит обсуждению. Закон есть закон.

— Но неужели две-три недели… — начал Говард, прикидывая, сколько осталось до Хэллоуина.

— Через две недели мистер Бартон будет жить на заднем сиденье своего автомобиля, — оборвала она. — Жаль его бедную жену, но она сама это на себя навлекла, выйдя за такого, как он.

Тут входная дверь со скрипом распахнулась и оттуда, махая крыльями на конце черной веревки, вылетела резиновая летучая мышь размером с голубя. Дядюшки Роя не было видно, вероятно, он орудовал шкивами. Говарду было слышно, как он давится от смеха. Женщина снова метнулась к открытой двери, но Говард поспел первым и захлопнул ее. Летучая мышь осталась снаружи и повисла перед закрытой дверью, ткнувшись носом в филенку, — точь-в-точь резиновый дверной молоток.

Женщина слабо усмехнулась Говарду и устало тряхнула головой, будто фокус с летучей мышью — прекрасная иллюстрация тому, что собой представляет Рой Бартон. И иллюстрация — на взгляд Говарда — совершенно точная.

— Мой клиент готов предложить вам десять центов на доллар, — сказал он. — Сию минуту. Немедленно. — Вынув из кармана куртки чековую книжку и ручку, он открыл книжку, словно готов был подписать.

— Передайте мистеру Бартону, пусть отгонит свою машину на стоянку за заправкой Тексако, где обитают все прочие неудачники. Так он сможет пользоваться туалетом при бензоколонке. — Развернувшись, она спустилась с веранды и зашагала к подъездной дорожке. Звон цепей и магнитофонный смех эхом выкатились из окна наверху, но на сей раз очень медленные и гортанные, будто запись пустили со слишком маленькой скоростью. Говард увидел, как порозовела у нее сзади шея, но она не обернулась.

Он нагнал ее на улице, как раз когда она садилась в машину. Держась спиной к дому, он заговорил через опущенное окно. Она же сразу завела мотор, будто собиралась немедленно тронуться.

— Четыре сотни? — спросил он.

Она оценивающе прищурилась, ее взгляд прошелся по его рукам до чековой книжки, будто сам вид этого предмета домовладелицу разочаровал.

— Четыреста сорок два. Уже опоздание на три недели. Следующий платеж через восемь дней. Ровно. Или я приму меры.

— Вот, пожалуйста. — Оторвав чек, он протянул его в открытое окно.

Она помешкала, но потом все же взяла, словно ей непереносимо было поступить иначе.

— Вы очень маленький мальчик, — сказала она. — И сейчас пытаетесь заткнуть очень большую и плохо спроектированную плотину.

Она быстро моргала, но голос у нее теперь был медленный и ломкий, будто у пожилой и слегка выжившей из ума сельской учительницы, в стотысячный раз читающей стандартную нотацию о поведении. Внезапно она сменила тон и посмотрела ему прямо в глаза. Говард уже решил, что она впала в транс, когда она вдруг отвела взгляд, глянула на него искоса и спросила:

— Кто вы на самом деле?

Она как будто впервые ясно увидела его, и на мгновение он совершенно растерялся, словно был пойман за мелкой кражей.

Говард не сразу нашел что сказать. По всей видимости, на ложь про адвоката она не купилась.

— Просто друг с юга, — ответил он. — У Роя сейчас туговато с деньгами, но он выкарабкается. У него назревает несколько сделок.

Слабо улыбаясь, она поглядела на Говарда пристально, будто он сказал, что дядюшка Рой на самом деле сын персидского владыки, который вот-вот унаследует царство.

— Воды, в которых вы плаваете, много темнее и глубже, чем вы можете себе представить, — сказала она. — И когда вы устанете, то не найдете под ногами дна, а устанете вы скоро, очень скоро. Я не знаю, кто вы, но если вы приехали, чтобы бросить мне вызов, то совершили смертельную ошибку. Я еще выставлю старого мошенника на улицу. Он не станет у меня на пути, и вы тоже. — Тут она поглядела на него с жалостью, точно все сказанное говорилось исключительно ради его же блага. — Помяните мои слова, он и вас тоже выдоит досуха, если вы ему позволите. Возвращайтесь домой. Не упорствуйте попусту. Вам тут нечего искать. Вы ничего не понимаете.

На этом она тронулась с места, и Говарду пришлось поспешно отступить, чтобы его не задело крылом. Бросив чековую книжку в карман и вытащив из трейлера сумки, он направился к дому, размышляя над ее странной речью. Говорила она как будто не только о финансах.

— Ну и что, получилось? — спросил дядюшка Рой. — Среагировала она на реквизит?

— В ярость пришла.

— Хорошо, хорошо. Лучше не бывает. Она до конца месяца не придет?

— Да, но мне пришлось ей пригрозить, — сказал Говард. — Наверное, ложь про адвоката на нее подействовала. — Говарду было неприятно лгать, вот только дядюшка Рой порадуется, что уловка сработала, а это чего-нибудь да стоит, а еще объяснит, почему старуха уехала без денег. — Знаю я этих типов, всем им подавай чек, — продолжал Говард. — Лишить вас прав выкупить имущество они не хотят. Не выгодно. Они же зарабатывают тем, что им платят, а не тем, чтобы самим дома ремонтировать. Я ей пообещал, что деньги будут в ноябре. Проще простого.

— Ну, к ноябрю-то мы их достанем. Дом с привидениями не может провалиться. Ты видел, что я тут напридумывал: трупы, женщина-призрак, летучие мыши

Говард кивнул.

— Глазные яблоки, — сказал он, завершая перечень. Тут он поймал себя на том, что у него дрожат руки. Стычка с домовладелицей основательно его вымотала. А теперь он еще и солгал, и в конце концов ложь выйдет наружу, а дядюшка Рой, каким бы он ни был легкомысленным разгильдяем, не станет мириться с тем, что Говард платит по его счетам. Эту часть Сильвия не выдумала.

— Кто это такая? — спросил Говард.

— Некая Элоиза Лейми. Ей принадлежит полпобережья. Одна из совладелиц какого-то консорциума. И этот малый, Горноласка, тоже оттуда. Они — самый настоящий спрут, запустили пальцы в каждый, черт бы его побрал, пирог.

— Так она домовладелица и Сильвии тоже? Ее магазина?

— Она самая. Раньше Горноласка таким мерзавцем не был. А виной всему деньги. И не позволяй никому говорить тебе, что это не так. Деньги — вонючий корень всех бед.

— А у них в чем проблема?

— Они миллионеры, так? Тяжелый это народ, миллионеры. Все эти разговоры о перезастройке… Тут все дело в нефти с прибрежных шельфов. Они бы океан в асфальт закатали, если б смогли на этом нажиться. Возьмем Горноласку. Пил мое пиво, встречался с моей дочкой. Всегда, конечно, надо думать, малость любил шик. Но я за это ближних не виню. Это все внешнее, а мы знаем, чего стоит видимость. Но потом он стакнулся со старухой и заработал пару сотен баксов. И все — пиши пропало. Превратился в чертова хамелеона, поменял цвет чешуи. Жить начал ради счета в банке.

Говарду эта антигорноласковая тирада была очень приятна, и он пожалел, что слишком мало знает про этого парня и не может поругать его за компанию. Но во рту у него пересохло… вероятно, нервная реакция на стычку с домовладелицей.

— Схожу воды себе налью, — сказал он и вышел, оставив дядю в гостиной. Тетя Эдита вернулась наверх.

Он обошел кухню, прокручивая в уме происшедшее. Он тут всего часа полтора, а сколько проблем на него уже свалилось. Чего и следовало ожидать. Никто не говорил ему, что будет легко. Никогда нет никаких гарантий. Стакан воды он выпил у раковины, глядя в окно на лес и погрузившись в размышления. Заслышав позади себя чей-то голос, он едва не подпрыгнул.

— Наши леса не слишком приятное место. — Это был дядюшка Рой, тихонько проскользнувший на кухню. Он кивнул на окно, на лес. Лицо у него было серьезное, почти испуганное. — Там медведи водятся. Можешь в такое поверить? И кугуары. По этим лесам рыщут разные хищники.

— Правда? — переспросил Говард. — Прямо за домом?

— По виду не скажешь, а? Деревья стоят слишком тесно. Звери могут следить за нами прямо сейчас, прятаться в тени. Они плохо уживаются с цивилизацией. Она их губит. С годами у них развивается тяга к отбросам. К тому же готовы человеку голову оторвать и сожрать его кишки.

— Надеюсь, не слишком часто.

— Ну, тут и одного раза достаточно, а? — Дядюшка Рой улыбнулся, намеренно неверно поняв. — Нет, это неприветливые леса, сплошь сумахом поросли. Ядовитые испарения рано или поздно попадают в легкие. Горло сжимается. И хрррр — смерть от удушья, как говорят санитары. — Он мрачно покачал головой, совсем не радуясь самим же нарисованной картине: как у человека сжимается горло. — А еще разные культы. У нас здесь всякой твари по паре, но в сравнении с некоторыми те, кто растит тут травку, сущие овечки.

— Я слышал, они опасный сброд, — сказал Говард. — Это я хотя бы понимаю: цена на траву и так далее. Наверное, доходное дело.

— Ну, деньги на чем угодно сделать можно. Что да, то да. Деньги в такой глуши, как наша, первостепенны. Ружья, собаки, колючая проволока, мины-«клеймор» [3], западни с кольями, медвежьи ямы, чего душе угодно; у фермеров конопельки всякого снаряжения вдоволь, от большого до малого. Я бы ни за какие коврижки туда не пошел.

Говард покачал головой, словно и он не пошел бы тоже, во всяком случае — сейчас. Но ведь тетя-то Эдита не то что пошла — побежала, и к тому же с сандвичем.

— А потом есть еще просеки с лесозаготовок. Лесорубы человека переедут и не задумаются. Скажем, сочтут тебя защитником окружающей среды. Их они ненавидят больше всех. Как увидят, пристрелят. Одни только культисты по тебе палить не будут. Им ты нужен живым.

Дядюшка Рой как будто рассудка лишился, тарабаня свой список лесных ужасов. Он снова заглянул в холодильник, попереставлял там контейнеры в поисках чего-нибудь вкусненького.

— Колы хочешь? — спросил он.

— Спасибо. Может, спросим тетю Эдиту?

— Разрешения? Или хочет ли и она тоже? — Вид у дядюшки ни с того ни с сего стал разгневанный, будто он завелся от вопроса. — Она ведь сейчас отдыхает. Спит. Пока не придет время готовить обед, ты ее не увидишь. — Тут его лицо немного прояснилось. — Правду сказать, она волнуется из-за Сильвии. Веры, вот чего ей не хватает. Все уладится само собой. Но у нее ведь обычные материнские инстинкты, и они совсем ее извели. Выживание в таком бизнесе, как у Сильвии, первостепенно. Если продержится зиму… — Он пожал плечами и внезапно ухмыльнулся, словно в голову ему пришло кое-что повеселее. — Если уж на то пошло, Эдите не по душе резиновая летучая мышь. И от записи со смехом она тоже не в восторге. Слишком серьезно относится к нашей старухе.

Говард хотел было сказать, что на самом деле все и впрямь очень серьезно, но не смог подыскать слов, которые не вывели бы дядю из себя, поэтому резко сменил тему, пытаясь подловить дядюшку Роя и заставить его ради разнообразия поговорить начистоту.

— А кто такие клейщики, о которых мне все время твердят? Мистер Джиммерс о них упоминал. Кучу всякого хлама из моего бардачка в машине украли, кажется, они. Это какой-то культ?

— По правде сказать, никто не знает. Почти никто. Живут обособленно, в лесу. Анархисты все до последнего. Одинаковых носков ради спасения души не наденут. Стричься отказываются. Дни напролет клеят и клеят, слой за слоем — обычно на свои машины. Синдром кораллового рифа — вот как я это называю. Детишки у них все как один на скейтбордах, прямо на них в церкви и в школы въезжают. Работать не хотят. Кое-кто считает, что это примитивизм, упадок цивилизации. Но, строго между нами, виски они гонят отменное.

— Могу сказать лишь, что вино у них полная дрянь. Я его вчера вечером пробовал. Пришлось в результате воду пить.

— Настолько скверно? — Дядюшка Рой поморщился, словно ему и представить такое трудно. — Сами они его не пьют, вот почему. Ни черта о вине не знают, только что все эти фруктовые вина с естественными названиями туристы расхватывают, как горячие пирожки. Яппи привозят домой бутылочку вина на лекарственных травах и потчуют им в шутку гостей. Вроде как лекарство принимаешь. Ну а старейшины клейщиков пьют виски. Клейщики коптят солод над костром, как это делают шотландцы, только без торфа. Вместо торфа жгут зеленое, еще свежее мамонтовое дерево, с которого сперва стесывают прикорневые яйца.

— Прикорневые яйца?

— Ну да. Такие, знаешь, крупные наросты на корнях. Подай мне вон те бокалы.

Потянувшись, Говард достал с полки два зеленых бокала. За ними, в дальнем углу буфета притаилась коллекция солонок и перечниц — десять или двенадцать пар. А среди них сидел и самодовольно ухмылялся фарфоровый Шалтай-Болтай. Говард утратил дар речи. И здесь тоже, подумал он.

— Знаешь, какое самое древнее живое существо в лесу? — спросил дядя.

Говард покачал головой.

— Прикорневые яйца есть в любой роще мамонтового дерева. Там встречаются деревья, которым все две тысячи лет будет. Откуда они взялись, спросишь ты. По большей части не из семян — из прикорневого яйца. Одно дерево пускает корни, а потом в один прекрасный день из его корней вырастает другое. Потом появляется третье, и все пускают новые корни. Первое дерево стареет, умирает и, наконец, падает. Может, ему тысяча лет, может, две. И так происходит двадцать тысяч лет на протяжении бог знает скольких поколений, и каждое следующее прибавляет свои корни к этому яйцу. А вот яйцо не умирает. От пожаров оно защищено. Жукам к нему не пробраться. Сколько ему лет? Насколько оно велико? Попробуй скажи. Никому не догадаться. Старше пирамид, больше косматых мамонтов.

Он прищурился на неоткрытую банку кока-колы.

— Как бы то ни было, на нем и гонят виски. Чем старше корни, тем лучше спиртное. Это первостепенно. Ты человек ученый. Читал эссе Морриса о возрасте?

Говарду казалось, что вроде бы читал, но сейчас он никак не мог вспомнить, о чем там говорилось. Из головы не шел Шалтай-Болтай. Достав его из буфета, он помахал им перед носом у дяди.

— А это-то что такое? — вопросил Говард. — Последние дни я сплошь и рядом на них натыкаюсь.

Дядя уставился на него, словно прикидывая, как отвечать на этот вопрос или же — что можно рассказать без опаски.

— Это Шалтай-Болтай, — пробормотал он. — Безделушка Эдиты, только пыль собирает. Не бери в голову.

— Как бы не так! Ведь они, кажется, что-то да значат, правда? Может, все дело в выражении физиономии? Эдакий всезнайка.

— Что-то значат? Ну, не знаю… За ними как будто удивительная легенда стоит. Невероятно древний символ, что-то там про плодородие и возрождение. Своего рода прикорневое яйцо, а? Никто не знает, когда они появились. Этот малый — один из королей растительности, я, во всяком случае, так думаю. Какая-нибудь ранняя инкарнация. Твои друзья клейщики его любят. Почитают толстяка. Называют себя королевской ратью, если знаешь, о чем я.

— Не уверен, — сказал Говард, ставя фарфоровое яйцо на место в буфет. — И кто тогда король?

Дядюшка Рой ответил не сразу.

— Возможно, ты придаешь этому слишком большое значение, — наконец проговорил он. — Гораздо безопаснее считать это просто мифом. В нашем климате легко поддаться ветру, дождю, лесу, начать думать по логике погоды. У нас тут сверхъестественно зелено бывает, и было бы, если бы не засуха. Туристы стекаются на север, говорят о «возвращении к земле». Но они не знают, что это значит. Совсем не знают. Про это я тебе минуту назад и толковал… ну, про леса. Это опасное место. Сечешь?

Говард покачал головой. Он ничего не «сек», кроме того, что из-за простого, почти невинного вопроса о Шалтай-Болтае разговор зашел прямо в дебри мистики. Да что такое с местными людьми? Все как один головоломка, которая только и ждет, чтобы ее решили. Сначала мистер Джиммерс, потом домовладелица. Теперь дядюшка Рой. И что, черт побери, делала тетя Эдита в лесу с сандвичем на тарелке?

— Смотри-ка, — внезапно оживился дядюшка Рой. — Почти пять. Забудь про колу. Давай заглянем ненадолго к Сэмми. Я обычно в это время туда заваливаю. Нам еще пару часов надо убить до обеда. Сможем обмозговать наш проект с амбарными досками.

«Какой проект?» — удивился Говард, выходя за дядей. Теперь очистка досок ни с того ни с сего превратилась в «проект», хотя никто на свете не мог бы изложить его последовательно. В своем воображении дядюшка Рой, несомненно, был уверен, что Говард серьезно обдумал, как взяться за амбарные доски. Хотелось бы надеяться, что планы дома с привидениями не столь эфемерны.

— Поедем в твоем грузовичке, — сказал дядюшка Рой, тяжело забираясь на пассажирское сиденье, и украдкой заглянул в правый карман своего пиджака.

Говард сел с другой стороны, завел мотор и, выехав на Дубовую в сторону трассы, свернул на юг, а потом назад на Кипарисовую.

— Тут, через улицу, — сказал дядюшка Рой. — Возле складов.

Заведение Сэмми оказалось длинным строением без окон, стены у него были обшиты красным мамонтовым деревом, а поверх выведено краской «У Сэмми». Крыша… проще называть ее буйством разномастной черепицы, положенной неровными слоями. Отдельные черепицы и целые их полосы за давностью лет успели попадать или были сброшены ветром. На вкопанной у входа ржавой трубе высился неоновый коктейльный стакан, несмотря на дневное время, тускло светящийся. Когда они подъехали, на посыпанной гравием стоянке стояли только две машины, одна из них — нечто, когда-то, возможно, бывшее старым «шеви» модели этак 1965 года. Теперь уж и не определить, потому что он совершенно скрылся под слоями копеечных картинок: черепа Дня поминовения, истекающий кровью Христос, Пресвятые Девы в длинных одеждах из раскрашенной пластмассы или гипса.

— Клейщики, — прошептал дядюшка Рой.

7

— Неприятности? — спросил Говард и почти сразу почувствовал себя немного глупо, почти по-детски. Он поймал себя на том, что испытывает острый приступ непонятного беспокойства. На город будто бы пала тень, и он подозревал, что в ней притаилось зловещее нечто, которое он вот-вот разглядит. Вот еще один клочок, подумал он, глядя на припаркованную под неоновой вывеской машину.

Дядюшка Рой покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Это в голову не бери. От них тебе никак неприятностей не будет. Скорее наоборот. Но положись на меня, делай все, как я скажу. Тут можно кое-что выгадать. Только ты держи рот на замке.

Говард вошел за ним в бар и вдруг почти ослеп из-за темноты. По стенам висели подсвеченные неоновые вывески с рекламой пива, горела одинокая лампа, только сгущавшая полумрак, было прохладно и пахло пролитым пивом. Он постоял немного на пороге, давая привыкнуть глазам. Дядюшка Рой прошел вперед, легко лавируя между мебелью — благодаря долгой практике, вероятно. Минуту спустя Говард различил большую часть теней-столов и стульев и длинную стойку у дальней стены.

Бар был почти пуст, если не считать двух мужчин, сгорбившихся над пивом у стойки и разговаривавших, по-видимому, о баскетболе. Один повернулся и, увидев дядюшку Роя, поднял «пять», сказав:

— Что новенького?

— Живем понемножку, — отозвался дядюшка Рой, и завсегдатай, рассмеявшись, вернулся к пиву и баскетболу. В дальнем углу некто — по виду, клейщик — беседовал за столиком с мужчиной в рубашке и галстуке и с лицом управляющего бакалейной лавкой. Этот второй, когда дядюшка Рой направился к их столику, встал. Взяв с соседнего стула коробку с бутылками, он понес ее к бару, а поравнявшись с дядюшкой Роем, кивнул.

Клейщик походил на старого хиппи, ни дать ни взять — брат Страшилы из Страны Оз. Его одежа напоминала сшитое пьянчугой лоскутное одеяло, а седеющие спутанные волосы свисали до середины спины. Говард постоял с минуту, размышляя, что лучше — присоединиться к дяде или заказать что-нибудь у стойки. Вид у клейщика, однако, был мало располагающий, скорее он напоминал фанатика, скажем, моави-тянина, поэтому Говард решил, что лучше будет заказать выпивку. Он не станет вмешиваться в дядины дела больше, чем необходимо, — во всяком случае, пока. Пристроившись у стойки, он попросил бармена налить пару кружек бочкового пива.

Когда бармен отвернулся, чтобы открыть кран, Говард осторожно поднял одну бутылку из коробки и посмотрел на нее. Этикетки на ней не было, но внутри плескалась янтарного цвета жидкость, а так как ее привез лоскутный человек, очевидно, что в бутылке прославленное виски «Фермы солнечной ягоды», о котором говорил дядя. Без сомнения, оно.

— А вам до этого какое дело? — Внезапный вопрос бармена застал Говарда врасплох.

— Что? — переспросил Говард. — Ничего. Просто смотрю. Интересно, что там. Могу я заказать стаканчик?

— Не знаю, о чем вы говорите, — откликнулся бармен. — И почему вы хотите стаканчик отсюда, если не знаете, что это? Это принадлежит вон тому человеку. — Он ткнул подбородком в угол. — В бутылках образцы мочи, которую он везет в лабораторию. У нас тут ужасная вспышка гепатита. Какой-то новый вирус из Сан-Франциско. Сами знаете, как это бывает — мировая столица заболеваний. Департамент здравоохранения нанял этих бедолаг собирать образцы.

— Квартами? Бармен пожал плечами.

— Да кто вы, черт побери, такой? Пить будете или только вопросы задавать?

Сняв со стойки коробку, он поставил ее на пол позади себя, потом выпрямился и посмотрел Говарду в лицо, уже не улыбаясь.

— Рой Бартон — мой дядя. Я приехал с юга, погостить.

— Семейство Бартонов, а? Значит, вы тут с Роем. Тогда ладно. Вы откуда, из Л.-А.? — Он расслабился, снова улыбался и повернулся, чтобы снять с полки бутылку скотча. Наливая на пару пальцев в два старомодных стакана, бармен без умолку болтал о том, как в последний раз был в Лос-Анджелесе, какой там смог и грязь, и резня на трассах, словно хотел вывалить на Говарда самосвал слов и под этими словами похоронить его интерес к виски клейщиков. Он убрал бутылку. — Называется «Томатэн», недурное виски. Такое не везде сыщешь.

Отхлебнув из вежливости, Говард повернулся посмотреть, чем занят дядя. Клейщик как раз отсчитывал ему банкноты — по виду, десятки, — а дядюшка Рой отдал взамен несколько свернутых продуктовых талонов. Виски прокатилось по горлу огнем, и Говард едва не поперхнулся. Он забрал со стойки остальные три стакана и, растопырив руки, направился к столу возле полумертвой пальмы в кадке, спрашивая себя, не придется ли ему заплатить за скотч. Не хочет он пить эту отраву. Бармен явно налил ему, чтобы отвлечь от бутылок клейщика.

Дядюшка Рой как раз возвращался. Говарду он весьма выразительно подмигнул, будто только что провернул отличную сделку, а Говард спросил себя, каков нынче обменный курс продуктовых талонов — шестьдесят центов на доллар? Клейщик ушел из бара без своей коробки. Говард услышал скрежет гравия на стоянке — это машина выползала на улицу.

— Что это? — спросил дядюшка Рой, кивнув на стакан со скотчем.

— Скотч. За счет заведения, думаю. Дядя кивнул.

— Пытался заказать немного солода «Солнечной ягоды», да? А он уболтал тебя вот на это? Что он тебе сказал про коробку?

— Образцы мочи. Дядюшка Рой хмыкнул.

— Виски «Солнечной ягоды» не совсем легальное, если понимаешь, о чем я. В «Голодном тигре» его не подают. Сэмми счел тебя копом. Он знает, что ты не местный. Ну и страху же ты на него, наверное, нагнал: завалился как ни в чем не бывало в бар и вытащил бутылку.

— Я не нарочно. Это из-за разговоров про прикорневые яйца. Сама мысль меня завела.

Дядюшка Рой кивнул.

— Ладно, как бы там ни было, дом ужасов я собираюсь отрыть к следующей неделе, — сказал он, как будто они только о проекте дома с привидениями и говорили. — Тогда до тридцать первого у меня будет семь дней, чтобы пропустить через него детей. Как только минуем Хэллоуин, полный мертвяк. К тому времени все впрягутся в подготовку к Рождеству. Я подумывал, не устроить ли поселок Санты, с оленями и так далее — может, нанять бродячую труппу, чтобы ходили в костюмах. Из меня выйдет чертовски хороший Санта Клаус.

— Та еще работенка, а? — спросил Говард. — За каких-то два месяца переоборудовать дом ужасов в мастерскую Санты?

— Вопрос воображения, проработки деталей. «Господь живет в деталях», — это Миес Ван Дер Роэ сказал. Я однажды записал себе его слова на руке шариковой ручкой. Если надо что-то запомнить, лучше и не придумаешь. Запиши на руке. Или зеркальным способом у себя на лбу.

Говард внезапно заметил фотографию в рамке, которая висела на стене у стола. Поначалу он не мог разобрать, что на ней изображено, так как там слишком много было непривычных силуэтов. Он присмотрелся внимательнее. Это был снимок Уоттс-Тауэрс, которые возводил Сабатино Родиа начиная с приблизительно 1920-го в южной части центра Лос-Анджелеса. Родиа многие годы потратил на строительство башен из старых, найденных по свалкам материалов: арматуры и труб, фаянсовых тарелок и раковин, побрякушек и осколков цветного стекла — пока не воздвиг два высоченных шпиля в стиле мусорной готики. Догадка поразила Говарда, будто камень в затылок.

— Родиа был клейщиком! — сказал он дядюшке Рою. Дядя кивнул, словно это было секретом Полишинеля.

— Он руководствовался интуицией, — сказал он. — И знаешь, чем еще? — Дядя украдкой огляделся по сторонам, точно собирался открыть тайну. — Под каждой из этих башен — по паре «бьюиков» тридцать восьмого года с усиленным кузовом. Приваренные балки. По комплекту шин от грузовика с железными дисками, а ведь привод у «бьюиков» на все колеса. Восьмискоростная коробка передач. Они погребены под мусором, снаружи не увидишь.

Говард поднял взгляд на фотографию.

— Что ты хочешь сказать этим «под»?

— Да ведь башни построены на крышах автомобилей. Моторы готовы заработать. Баки залиты доверху. Однажды ночью, когда погода будет подходящей, ветер будет дуть с востока, а созвездия в небе выстроятся так, как нужно…

Откинувшись на спинку стула, дядюшка Рой сделал большие глаза и помахал правой рукой, чем-то напомнив напомнил Говарду мистера Джиммерса, когда тот распространялся о двухмерных созвездиях — вещах столь же маловероятных, как «бьюики» под башнями. Эти двое, вероятно, из одного клуба выдумщиков.

— Так почему же они построены на машинах? — спросил Говард. — И эта флотилия «бьюиков» однажды уедет? Куда? На север вдоль побережья?

Внезапно расхохотавшись, дядюшка Рой подался вперед и хлопнул Говарда по плечу.

— Что за чушь, правда? Ночью по трассе вдоль побережья! Для племянника у тебя просто чертовское воображение. Слушай, давай я тебе еще пива поставлю. — С этими словами он встал и направился к бару, оставив Говарда недоумевать, какое именно воображение обычно полагается иметь племяннику — такое, что и в подметки бы не годилось дядиному, надо думать. Интересно, сколько тонн способны выдержать несколько старых «бьиков»? Даже усиленных… Он присмотрелся к фотографии внимательнее. Башни казались огромными. Сколько они в высоту? Сто футов? Он не мог различить основания башен, подпертых арочными фермами — многотонные громадины поднимались из-за забора, окружавшего пустырь. Дядя вернулся с двумя полными кружками.

В этот момент открылась дверь, и на пол лег сноп света снаружи. Вошел Горноласка. Один из мужчин у бара поспешно встал и, даже не обернувшись, вышел через задний ход. Другой продолжал клевать носом над своим пивом, держась тише воды ниже травы. Горноласка постоял с минуту, давая глазам привыкнуть к полумраку, потом направился прямо к их столу.

— Мистер Бартон, — довольно весело сказал он.

«Откуда, черт побери, он знает, кто я?» — удивился Говард, а потом сообразил, что Горноласка обращается к дядюшке Рою. Стрижка у Горноласки была само совершенство, словно волосы обработали лазерным скальпелем, и в деловом костюме он явно чувствовал себя комфортно. Говард сразу не поверил его внешности — слишком отточенная, слишком тщательная. В лице, несмотря на улыбку, — ни тени эксцентричности или юмора. За прошедшие годы он изменился, растерял манерность, за которую так держался, когда рисовал андеграундные комиксы, — впрочем, так бывает с любой манерностью. Ты или ее теряешь, или ею проникаешься, а для последнего Горноласка, очевидно, был слишком умен. Собственный успех и избыток ума — вот что, наверное, его переиначило.

Говард заметил, что его дядя вспотел. Вид у него стал нервный, и улыбался он смущенно. Левый глаз у него чуть заметно дернулся, когда он сделал долгий глоток из только что принесенной кружки — выпил едва ли не половину пива за раз.

— Мистер Бартон, — повторил Горноласка.

— Вы ко мне обращаетесь, дружище? — спросил дядюшка Рой. Говард напрягся, зная, что перед ним — еще один кусочек тайны, и она вот-вот будет раскрыта. Дядя притворялся, и Говард спросил себя, а что было бы сказано, не будь его здесь. Внезапно вид у дядюшки Роя стал удивленный, словно он только сейчас узнал Горноласку. — Ну надо же! — Он жестом указал на свободный стул. — Мой добрый друг Горноласка. Что привело вас в такую дыру? Не иначе как прискорбно важное дело.

— Так оно и есть, — ответил Горноласка, глядя на Говарда так, будто спрашивал себя, можно ли говорить о делах в присутствии постороннего.

— Это мой племянник, — сказал дядюшка Рой. — Говард Бартон. Он заместитель куратора музея Гетти. Специалист по восточным артефактам. А сюда приехал на каникулы, для моциона, если вы понимаете, о чем я. Он служил в спецназе в Юго-Восточной Азии. У него полно связей на самом верху.

— Мы, кажется, знакомы, — сказал Горноласка. — Юго-Восточная Азия? Я думал, тебе удалось этого избежать. А теперь ты в Гетти? В высоких кругах, наверное, вращаешься.

Говард снова кивнул.

— Верно. Улаживаю кое-какие конфликты.

— Улаживаешь конфликты? Здесь в лесах?

— Я сейчас в отпуске.

— Ну, — сказал Горноласка, — здесь для этого самое место. Сплошь тишь да гладь.

— Я с последнего нашего разговора развернул бизнес самбарными досками, — сказал Горноласке дядюшка Рой. — Если повезет, заключу сделку с Гетти. Они собираются строить новое крыло, надеюсь, обшивать будут моими досками. Проект адский, но музей при деньгах. Купается в зелени. Теперь полно старых домов сносят, сплавляют из Эврики по обводному каналу. У меня там сейчас мексиканцы работают, разбирают все по частям. Говард — мой агент на юге. Подобные сделки всегда очень деликатные.

Говард помалкивал. Дядя явно выскочил с этой сумасбродной историей, чтобы помешать ему говорить. В письме Говард объяснил, зачем едет. Никаких секретов тут не было — во всяком случае, до сегомомента.

Горноласка сосал эвкалиптовый леденец и, говоря, переталкивал его языком из-за одной щеки за другую. Это было в нем единственное, что не вязалось симиджем человека с журнальной обложки.

— На свете полно деликатных сделок, — сказал он. — Я сегодня разговаривал с Сильвией. Наверное, вы уже знаете.

Дядюшка Рой уставился на него молча — наверное, боялся, что если откроет рот, то не сдержится, а вот Говарду было что сказать, но он заставил себя пока сидеть тихо. Слишком большой простор для ошибок, слишком многое можно еще больше испортить.

— Боюсь, она слишком резко отреагировала на мои слова. Я не собирался ей угрожать. По правде сказать, мне тоже не нравится идея перестройки Главной. Как художник я ценю красоту нашего маленького городка и хочу, чтобы ее сохранили. Но я не единственный совладелец консорциума и только предупредил ее о решении совета. Не хочу, чтобы это застало ее врасплох. Я сделаю, что смогу, лишь бы предотвратить реконструкцию. — Он помолчал, давая сказанному подействовать, потом добавил: — Мы с Элоизой Лейми не во всем заодно.

— Элоиза Лейми ни с кем не бывает заодно, — сказал дядюшка Рой. Однако по его лицу нельзя было прочесть ничего, а слова прозвучали, как если бы он вынес категоричное суждение, а не просто соглашался с Горнолаской.

Горноласка откинулся на спинку стула.

— Чаши весов колеблются, — произнес он. — Ничто не прочно.

— Что ж, верно, — сказал, не сдаваясь ни на йоту, дядюшка Рой.

— Вы знаете, как она жаждет получить тот… предмет, который мы обсуждали.

— Я помню означенный предмет. Но, по-видимому, он пропал. Исчез с лица земли.

— Ах, если бы так оно и было! — отозвался Горноласка. — Можно и цену поднять, сами понимаете. Так сказать, основательно ее почистить. И старик ей тоже не по душе.

— Химчистка ей не поможет, — заметил дядюшка Рой. — Слишком много грязи. Слишком много лет валялась со свиньями.

Горноласка глубоко вздохнул, как человек, воспринявший эти последние слова как личное оскорбление, но готовый проглотить его, лишь бы сохранить хрупкое перемирие. Однако он извлек ручку и на краю барной салфетки нацарапал несколько цифр — пять или шесть, слишком мало для телефонного номера, но достаточно, если речь идет о долларах и центах. Говард мельком увидел их до того, как дядюшка Рой убрал салфетку в карман пиджака.

— Повторить для всех! — крикнул бармену Горноласка и встал. Повернувшись к дядюшке Рою, он пристально посмотрел на него: — Подумайте над этим. — Затем кивнул Говарду, сделал несколько шагов к стойке и, положив на нее пятидолларовую купюру, вышел.

С минуту дядюшка Рой сидел неподвижно, будто ожидая, что Горноласка вернется. Но снаружи завелся мотор, за этими звуками последовало натужное металлическое нытье барахлящего стартера. Тогда дядюшка расслабился, опал, как квашня и, достав из кармана носовой платок, отер им лоб. Атмосфера в баре сразу словно посвежела, и Говарду почудился запах морского ветра, лишь немного загрязненного эвкалиптовым леденцом.

— Убери это в банку для чаевых, Сэмми. — Дядюшка Рой махнул на купюру. — Пошли, — сказал он Говарду. — На деньги этой сволочи я пить не стану. Иди вперед, подожди меня в грузовике.

Не спрашивая почему, Говард вышел на стоянку и тут же прищурился на предзакатное солнце. Он посидел пару минут в кабине, разогревая мотор, пока с бумажным пакетом в руке не вышел его дядя. Забравшись в кабину, дядюшка Рой подмигнул и помахал пакетом. В нем была бутылка виски «Солнечной ягоды».

— Незачем рассказывать про случившееся Эдите, — сказал он.

— Ни слова, — согласился Говард. — Да и вообще я плохо понял, что там произошло.

Дядюшка Рой искоса глянул на него.

— Тогда и говорить не о чем. Будь прокляты все кредиторы! Нет на свете ничего хуже домовладельцев. Стая стервятников. Денег им мало, еще и душу подавай. Да по мне уж лучше псих с заряженным ружьем.

— Это как-то связано с рисунком, который я ищу? — по наитию копнул Говард.

Дядюшке явно не хотелось это обсуждать. Пусть все идет своим чередом, казалось, говорило его лицо. К тому же, несмотря на письмо Грэхема, рисунок все-таки Говарду не принадлежал. Хотя если он или музей, его не получат, кто-нибудь обязан дать этому объяснение — не может же он вернуться на юг с пустыми руками.

— Из-за Горноласки не беспокойся, — сказал дядюшка Рой, будто это отвечало на вопрос Говарда. — Я о нем уже забыл. Он теперь рисует совокупляющиеся станки. Ну что скажешь о таком человеке? Держись от него подальше. Такой совет я дал Сильвии, такой совет дам и тебе. Я ему еще покажу, где раки зимуют, если он снова возьмется совать нос в наши дела. Послушай, — продолжал дядюшка Рой более решительно, — я не стану притворяться. Ты приехал на север в… в тяжелые времена. Тут все висит на волоске. Земля под ногами трясется. Давление падает. Понимаешь, о чем я?

— Ага, — кивнул Говард. — Дом ужасов и все такое. Домовладелица. Но я готов помочь.

— Знаю, что готов. Благослови тебя Господь. Но не о том речь. Есть тут одно дело, от которого тебе нужно держаться подальше. Этот малый… Горноласка… он опасный тип. А ты приехал в отпуск и сразу с ним столкнулся.

— А Сильвия была от него без ума.

— В некотором роде. Ей нравятся красивые лица, и она, черт побери, готова доверять первому встречному, пока он сам не заставит ее передумать. Но Горноласка ей не пара. Знай она, как он на меня наседает… — Дядюшка Рой тряхнул головой при одной только мысли о том, что могла бы сделать Сильвия.

— Ладно, слушайте, — сказал Говард, сворачивая в переулок к дому, — у меня есть к вам предложение. Деловое. Боюсь, много на нем не заработаешь, каких-то несколько сотен долларов, не больше. И я не стал бы вас спрашивать, если бы думал, что вы зря потратите время. Вчера мне казалось, что все схвачено, но после визита к мистеру Джиммерсу я уже ни в чем не уверен.

— Не уверен в чем? Буду счастлив помочь. И комиссионные мне не нужны, во всяком случае — не от племянника.

— Конечно, конечно. Но ведь комиссионные предлагает музей. Они даже деньги со мной передали — на расходы. Все дело в одном художественном произведении, которое мне полагается приобрести — не знаю, рассказал ли я про это в последнем письме. Это произведение, принадлежавшее Майклу Грэхему, представляет собой эскиз к японской гравюре на дереве. Но Грэхем умер, а у Джиммерса ничего толком не узнаешь. Я тут чужак, и мне нужен кто-то местный, кому тут доверяют. Ну, словом, вы — если вы сможете за это взяться. Я в общем и целом пришел к выводу, что одному мне с этим не справиться. Неприятно взваливать это на вас, вы же по горло заняты домом ужасов и прочими проектами…

Дядя был бледен, как привидение из «студебекера». Открыв вдруг бумажный пакет, он зубами выдернул из бутылки пробку. Пакет он предложил Говарду, который тут же глянул в боковое зеркальце: от мысли прихлебывать алкоголь за рулем ему стало немного не по себе.

— Нет, спасибо.

— Чистая амброзия, — сказал дядя, отхлебнув добрый глоток. — Любое другое за пояс заткнет. — Трясущейся рукой он снова закрыл бутылку. — Мой тебе совет, забудь про… как ты его назвал?

— Рисунок старого японского художника. Думаю, Хокусаи. Грэхем его где-то спрятал. Джиммерс теперь утверждает, что рисунок исчез, но я не могу судить, сам ли Джиммерс его прибрал или его украли. Разумеется, я ни в чем не хочу его обвинять.

— Ну, сам знаешь, каково тут у нас на севере. Сплошь загадки. Джиммерс — одна из самых больших, темная лошадка. Рано или поздно рисунок всплывет в одном из антикварных магазинов Сан-Франциско, и пару месяцев Джиммерс будет как сыр в масле кататься. Скажу откровенно: не стоит тебе в это ввязываться. Если рисунок исчез, то исчез. Уверен, что будь он еще у Джиммерса, он бы назвал свою цену. Считай, что пропавшего не воротишь.

— Может быть, — протянул Говард. — Но, думаю, мне следует попытаться его вернуть: должен же я как-то отчитаться перед музеем. Мне нужен совет, причем того, кто знает местных. Но за просто так я его не приму, так что предложение комиссионных остается в силе. Если не поможете вы, придется обратиться к кому-то еще, а мне этого не хочется.

— Говорю тебе, толку от меня ни на грош. Выбросишь деньги на ветер.

— Что ж, все честно. Вы меня предупредили.

— Конечно, если станет горячо, — загадочно произнес дядюшка Рой, — я на твоей стороне. Ты будешь трудиться не один.

Говард кивнул, благодаря за обещание и удивляясь, к чему, собственно, оно относится.

Он остановился перед домом, и они оба вышли. Говард решил больше не упоминать про «предмет», о котором говорил Горноласка в баре. «Тише едешь, дальше будешь», — сказал он самому себе.

— Пойдем со мной. — Дядюшка Рой направился за дом, вдоль леса. Остановившись у сарая-пристройки, он вытащил из скоб щепу и вошел внутрь. С крюка в потолке свисал аварийный фонарь, толстый оранжевый провод от которого уходил куда-то под дом. Дядюшка включил свет, выдвинул ящик, вытащил оттуда рулон наждачной бумаги и затолкал бутылку в самый дальний угол. — Эдита крепкие напитки не жалует, — пояснил он. — У меня есть и домашняя бутылка, но уверен, за ней она приглядывает. Она просто зверь, когда у нее в руке мерная палочка. Ничего не имеет против, если исчезнет пара пива, но вот бутылки виски мужчине должно хватать на полгода, а если не хватает, он просто пьянь. Проще ей потакать, чем с ней спорить. Это в браке первостепенно. Ссорься ради забавы, но не ради выгоды.

Они неспешно дошли до задней двери, дядюшка Рой рассказывал Говарду о своих планах дома ужасов, рассчитывал стоимость билетов и прибыль, потом перешел на проект амбарных досок, а с них — на залы игровых автоматов и то, сколько можно заработать на транспортировке куриного гуано, и все дальше и дальше уводя разговор от домовладельцев, рисунков на рисовой бумаге и многообразия загадок, которыми, казалось, был прямо-таки насыщен океанский ветер.

8

Вечером Говард оказался в желтой «тойоте» Сильвии, движущейся по прибрежной трассе к Мендосино. Обед прошел довольно напряженно. Дядюшка Рой так серьезно и оптимистично расписывал перспективы дома ужасов, точно выбивал инвестиции. Устроить его предполагалось в пустующем помещении ледохранилища в гавани, за «Чашей и Англией». Его друг Беннет «работает там день и ночь». Говард так и не понял, Беннет — это имя или фамилия. Дядюшка Рой ведал главным образом деловой и творческой стороной. Этот Беннет умел орудовать молотком и гвоздями и готов был работать «по наитию». Дядюшка Рой пообещал «оттащить туда Говарда завтра с утра пораньше» и пару вещей ему показать.

Впрочем, веселые и убедительные фантазии дядюшка Роя нисколько не оживляли атмосферу. Тетя Эдита сидела с таким лицом, словно дом ужасов ей наскучил или — хуже того — представлялся еще одной неминуемой финансовой катастрофой. Говард сознавал, что их положение настолько серьезно, что потеря нескольких сотен долларов вполне тянет на «финансовую катастрофу».

Сильвия говорила мало. Ее вроде бы слегка смущала тема дома ужасов, будто у нее было собственное мнение, но она не могла его высказать, не вызвав ссоры между родителями. Говард кивал и улыбался, произносил вежливые фразы, стараясь не накалять страсти, от чего несколько утомился и предложил Сильвии после обеда поехать куда-нибудь выпить. Она согласилась, не раздумывая.

И теперь, подъезжая к Мендосино, Говард пытался болтать ни о чем, однако Сильвия казалась подавленной и была неразговорчива.

— От дома ужасов вполне может быть прибыль, — сказал он. — У нас на юге они популярны. Очередь из детей тянется на квартал.

Поглядев на него в зеркало, Сильвия пожала плечами.

— Может быть, — не стала спорить она. — Мистер Беннет уже угробил на него уйму материалов. По большей части — утиль, так что, если дело провалится, большой потери не будет — с точки зрения финансов, конечно.

— Верно. Именно так я и думал. И вообще у дядюшки Роя недурной реквизит: глазные яблоки, призрачная женщина и все остальное.

Сильвия посмотрела на него так, будто он шутит.

— Но ведь мама тревожится не из-за денег. Нет, конечно, и из-за них тоже, но не в первую очередь. Думаю, ей невыносимо, что он снова выставит себя на посмешище. Она без оглядки в него верит, поэтому всякий раз, когда он хватается за новую идею, страдает она. Она уже видела его провалы и не хочет — ради него же, — чтобы он снова прогорел.

— Я сегодня говорил с домовладелицей, не помню, как ее звали.

— Наверное, это была миссис Лейми. Она бывает просто отвратительной. Иногда мне кажется, что ей нужны не только деньги.

— Дядя попугал ее резиновой летучей мышью. Сильвия едва заметно улыбнулась, словно эксцентричные выходки дядюшки Роя ее все же радовали. Потом ее лицо снова помрачнело.

— Если я потеряю магазин, — сказала она, — мы потеряем дом.

— Скверно. Дом держится на магазине?

— Весной и летом, когда на побережье полно туристов, нам живется неплохо, но в остальное время едва-едва сводим концы с концами. Папа получает пособие по безработице, но сам знаешь, чего оно сейчас стоит. Как бы то ни было, я перебиваюсь. Организую вечеринки нью-эйдж, продаю товары по каталогам, это что-то дает. Вчера я как раз такую вечеринку устраивала, вот почему Джиммерс не мог меня найти. Родители ушли играть в пинокль. Как бы то ни было, отец обладает способностью растрачивать деньги по мелочам, когда мы получаем немного вперед. До дома с привидениями был аквариум в гавани. Он раздобыл толстое оконное стекло и забрал себе в голову, что можно склеить гигантский аквариум и закачивать воду из океана. Он даже подал на грант по изучению обитателей морских глубин. По ходу дела собирался продавать рыбу с картошкой.

— Не вышло?

— Нет. — Она покачала головой.

— Он хочет как лучше.

— Конечно, он хочет как лучше. К тому же он оптимист. Всегда вот-вот сорвет куш. Собирался сорвать его на музее привидений, и на нем разорился. По счастью, у него уже нет хоть сколько-нибудь крупной суммы, чтобы еще во что-нибудь ее вложить.

— Но природный талант у него есть. В этом я уверен. Если бы он только нашел, к чему его приложить.

— Пока мы вконец не разорились.

— Насколько я понимаю, дядя искренне верил в музей. Сильвия уставилась на него.

— А почему бы и нет? Говард пожал плечами.

— Звучит немного неправдоподобно, вот и все. Ему пришлось конкурировать со всеми аттракционами вдоль шоссе, ну, местами, где перестает действовать гравитация и вода течет вверх и тому подобным. Трудно себе представить, что туристы останавливаются их посмотреть, разве что дети заставят под дулом пистолета. И какие фокусы у него там были?

— Фокусы? Никаких, если я правильно поняла, что ты имеешь в виду. Никакого жульничества. Он интересовался сверхъестественным с точки зрения истории. Был уверен, что вдоль шоссе происходит что-то неведомое. Однажды рано утром он собирал грибы и… Он ведь миколог-любитель, ты это знаешь? Если уж на то пошло, был на очень хорошем счету.

— Нет, — отозвался Говард, — не знал. Как бы то ни было, он собирал грибы…

— И увидел, как в утреннем тумане мимо проехала машина с привидениями. По всей видимости, это была машина Майкла Грэхема. — Сильвия смотрела прямо перед собой, на дорогу.

— Я об этом слышал. Он написал матери. С чего он взял, что это были привидения?

— Он сказал, что они растворились прямо у него на глазах. Машина катила по шоссе, а в ней сидели трое мужчин в старомодных шляпах… Машина исчезла в тумане. Это отец отогнал ее назад к дому Грэхема, когда она остановилась у заграждения. В машине было пусто, и вокруг ни души.

— Значит, привидения угнали автомобиль? Она пожала плечами.

— Наверное.

— И исходя из этого он вложил двадцать с чем-то тысяч долларов?

— Именно так он и сделал.

— Знаешь, может, он открыл свой музей слишком близко от города? Будь он далеко от любого жилья, люди бы останавливались в надежде перекусить или просто размять ноги. Но какой смысл останавливаться, если через пять миль тебя ждут мотели и рестораны? Они просто проносились мимо. Он много говорит о правильном выборе места. Интересно, почему это не пришло ему в голову?

С минуту Сильвия молчала. Говард сообразил, что не сказал ничего нового. Их с матерью это терзало многие годы. И то, что сейчас он вытащил это на свет, ничуть не помогло ее развеселить.

— Ты все еще не понимаешь, — сказала она. — Папа верил в свои привидения, считал, что их появление объясняется особыми свойствами шоссе. Отсюда и выбор места. С какой стати ему открывать музей где-то еще?

— Конечно, — согласился Говард. — Я не подумал. Наверное, мне просто обидно, что у него ничего не получилось. Мне бы хотелось как-нибудь туда съездить. Посмотреть, из-за чего сыр-бор. Насколько я понимаю, здание еще стоит. Я вчера мимо него проезжал.

— Да, стоит. И принадлежит миссис Лейми. Впрочем, оно ни гроша не стоит. Крыша протекает, в стенах — термиты. Для ресторана слишком маленькое, а поскольку у нас введен запрет на строительство за городом новых домов и снос старых, никто ничего с ним сделать не может. Поговаривали о том, чтобы открыть там сувенирную лавку, продавать поделки из мамонтового дерева, кажется: лампы, резные мелочи и прочую ерунду. Но ничего не вышло.

Они свернули с шоссе в Мендосино. В воздухе висела легкая предтуманная дымка, вокруг луны образовался размытый красноватый ободок. Кое-где вдоль обочины были припаркованы немногочисленные машины, но свет не горел ни в одном из заведений, кроме «Отеля Мендосино», где в баре было довольно тихо.

— Можно мне посмотреть бутик? — спросил Говард. Кивнув, Сильвия порылась в сумочке в поисках ключей.

Их шаги гулко отдавались на улице. Внутри магазинчик был пустым и опрятным, ни дать ни взять — минималистский этюд: стены обшиты светлой сосной, паркет из той же светлой сосны, и, как показалось Говарду, почти никакой одежды на деревянных вешалках. Благодаря такой пустоте бутик смотрелся очень стильно, но едва ли приносил много денег. Говард пощупал шерстяной шарф грубой вязки, глянув на свисающую с него бирку с ценой: «восемьдесят девять долларов».

— Продается?

— Летом. Местным большинство вещей не по карману.

Скользнув за прилавок, Сильвия начала перебирать бумажки. Говард осматривался. Тут была стопка деревянных плошек, вырезанных из чаги, пара ковриков, несколько причудливых стеклянных вазочек и два плексигласовых подноса с кустарными фольклорными украшениями. Все дорогое — авторская работа мастеров из глубинки. Много тут как будто было только свободного места. На одном конце прилавка стояло с полдюжины книг по искусству оригами и лежала узорчатая бумага, нарезанная на большие листы и вложенная в целлофановые пакеты с пошаговыми инструкциями, как сворачивать. Рядом лежали птичка-оригами и оригами-яйцо, это последнее было сложено так изящно и с таким множеством граней, что, казалось, вообще не имело острых краев.

Над прилавком висели еще с десяток свернутых существ, в основном рыбки. Они были поразительно замысловатыми — тысячи крохотных складочек из листа, который изначально был, вероятно, огромным.

— Все еще складываешь бумагу? — спросил Говард.

— Ага, — ответила Сильвия.

Она казалась отчужденной, может, сердилась на легкомыслие Говарда, или все еще была расстроена из-за аренды и натянутой обстановки за обедом. Говард спросил себя, не пора ли заговорить о свернутой лилии, но решил, что не стоит.

— Своего рода терапия.

— А-а, — протянул Говард. — Терапия. — Почему-то слова о терапии все испортили.

Открыв ящик с мелочью, Сильвия с силой ударила по краю свертком монет по пенни, сломав его пополам. Говард заметил, что некоторые банкноты в ящике тоже свернуты: в галстук-бабочку, в носок и туфельки для эльфов. Протянув руку, он взял однодолларовый галстук-бабочку из доллара и удивленно раскрыл глаза.

Сильвия пожала плечами.

— У меня уйма свободного времени.

На другом конце прилавка стояла пара китайских корзинок с кристаллами, в основном аметистами и кварцами, среди них тускло поблескивали медные медальоны, браслеты, крохотные пузырьки травяных вытяжек и масел. Дальше виднелись полки с книгами, полными нью-эйджевских рассуждений о мистических свойствах камней, о реинкарнации, выходе из тела и астральных путешествиях. На бросовом буклете красовалась какая-то розенкрейцеровская ерунда. Еще висел календарь местных событий, рекламирующий выступления самозваных мистиков, ясновидцев и подателей советов всех мастей.

Говард положил доллар-бабочку в ящик и взял листовку розенкрейцеров. На рисунке Бенжамин Франклин как будто изображал Мистера Картофелину[4].

Подпись внизу гласила: «Почему этот человек был великим?» Говард усмехнулся: в голове у него тут же всплыло несколько возможных ответов.

— Тебе вовсе не обязательно насмехаться, — сказала вдруг Сильвия.

— Но я ведь не насмехался, правда? Во всяком случае, не нарочно. Ты только посмотри на этого Бенжамина Франклина! — Он повернул листок так, чтобы ей было видно. — Что у него с лицом? — вопросил он, как надеялся, достаточно серьезным и убедительным тоном, а потом надул щеки и скосил глаза. Он было рассмеялся, но складка на лбу Сильвии стала только глубже, а потому он усилием воли сдержал смех. — Честное слово, — он обвел рукой кристаллы и книги, — это все очень… модерново, ведь так? Очень стильно. Я люблю всякие нью-эйджевские штучки. Такие взаимозаменяемые, как бумажные подгузники. В этом году твой кусочек кварца исцеляет артрит или вызывает дух Зога[5]; на следующий год он станет украшением на каминной полке, а ты уснуть не можешь, так тебе хочется азиатскую собачку за три тысячи долларов. Что было модно в прошлом году? Перекачка биоэнергии через кухонные комбайны? Я думал, розенкрейцеры публикуются в журнале «Судьба».

Тут он осекся. Он начал с легкой шутки, а потом скатился вдруг на издевки. Дядюшка Рой посоветовал бы ему не говорить правды или, если говорить, то какую-нибудь подправленную версию. Пользы от этого никакой. Станет только хуже.

— А ты всех видишь насквозь, — сказала Сильвия.

Он пожал плечами, немного уязвленный таким ироничным ответом.

— Ну, наверное, я слишком зашорен. Людям не по карману варежки ручной вязки за сто долларов, но они вполне могут решиться на медный браслет, который позволяет им говорить с умершими. — Он изобразить игривость.

Но Сильвия только смотрела на него в упор и молчала, и он сообразил, что все испортил, возможно, безвозвратно. В этой области чувство юмора Сильвии, кажется, отказывало. Как прежде ее отец, она, вероятно, прониклась непоколебимой верой в свои товары. Она была слишком честной, чтобы поступать иначе. Говард напомнил себе, что не видел ее пятнадцать долгих лет. Она могла уверовать во что угодно. Как-то раз, очень давно, она обвинила его в том, что он отмахивается от всего, чего не понимает, и в ее словах была доля истины. Он этого не забыл, но, возможно, не так уж и изменился. Так жить было спокойнее и проще. Не надо утомлять себя, выискивая новые хобби и увлечения, и ктому же в своей узколобости можно чувствовать себя ах каким добродетельным.

— Мне нет дела до прибыли. Во всяком случае, я не мошенничаю, если ты это имеешь в виду, — сказала Сильвия. — Но мне хочется облегчить жизнь отцу с матерью.

— Конечно. — Когда она вот так это представила, Говарду стало немного стыдно. — Я не то хотел сказать…

— И потом, ты, кажется, считаешь, что тут сплошь подделки. Для тебя все подделка. Я-то думала, ты, возможно, перерос подростковый цинизм. И что еще хуже, откуда тебе знать, что у меня в мыслях? Откуда тебе знать, во что я верю, во что не верю? Не стоит оскорблять людей направо и налево, не зная, чем они живут. — Она помолчала, потом посмотрела ему прямо в лицо, немного враждебно. — К тому же есть доказательства, что у меня действительно была прошлая жизнь, и не одна. Если откроешь свой ум, а не станешь захлопывать его, как мышеловку, может, узнаешь о себе что-нибудь, что покажется тебе интересным.

— И какие же это были жизни? — Говард вдруг снова перешел в наступление: просто не смог ничего с собой поделать. Может, потому что она оставила его на ночь запертым на чердаке у Джиммерса, пока сама всучивала кристаллы чокнутым яппи, помешавшимся на нью-эйдже. И вообще, и так ясно, что она скажет про эти прошлые жизни: мол, была какой-то там принцессой — египетской, нет, скорее вавилонской, или служанкой, которая приглянулась принцу. Да их, наверное, там тысячи были, только и ждали шанса умереть десяток раз, лишь бы стать современной девушкой.

— Я была служанкой при дворе Рамзеса III,если тебе так хочется знать. Однажды, около года назад, я прошла курс гипнотерапии и в трансе рисовала палочкой на песке иероглифы. Не просто каракули, а значки со смыслом. Мой терапевт их перевел. А до того я иероглифов никогда не видела. Объясни-каэто, мистер Скептик, никто ведь другой не может.

Она все еще смотрела на него пристально, ожидая насмешек. А он только сделал большие глаза.

— Ты говоришь о мужчинах с птичьими головами, анкхах и заламывающих руки танцовщицах? Мне всегда такое нравилось. У меня в первом классе была учительница, которую, богом клянусь, звали Розетта Камень[6].

— Насмотрелся? — Она направилась к двери.

— Пожалуй. Послушай, извини. Я только дурачился.

— Ну да, просто умора. Сам ты ни во что не веришь и смеешься над теми, кто верит. Ты чего-то боишься?

— Не знаю. С такой стороны я это не рассматривал.

— Так подумай. Ты не понимаешь и половины того, что тут происходит, так? Может, тебе лучше вернуться в Лос-Анджелес, а нас оставить в покое? Раствориться в южном направлении?

Говард вышел за ней на лунный свет. Он повел себя по-глупому, хотя мог предвидеть, что это вызовет размолвку. Будь он твердо уверен, что действительно понимает какую-то важнейшую тайну, то, может быть, нашел бы извинение такой своей выходке. Но правду сказать, за последние несколько лет он начал думать, что решительно ничего в жизни не понимает. А последние два дня его в этом почти убедили.

— Извини, — сказал он. — На самом деле я немного нервничаю. Как ты и сказала, я и впрямь не знаю, что происходит. Мне все это твердят, и, боюсь, мне это начинает действовать на нервы. Я ничего не знаю о чужих прошлых жизнях и готов это признать. Обещаю, что не буду больше смеяться. Пойдем чего-нибудь выпьем, как и собирались. Бутылку вина, например.

— Я довольно занята, — сказала она, явно обиженная на его насмешки.

— Чем? Что тут можно делать?

Они стояли на дорожке, идущей вдоль утиного прудка. Полная луна светила на затянутую ряской воду. В других обстоятельствах это показалось бы романтичным, но сейчас было просто холодно, ветрено и бесприютно. Говарду пришло в голову, что за последние два часа они с Сильвией на удивление сблизились. Пятнадцать лет просто исчезли, как привидения дядюшки Роя. Но почему-то так же быстро все разладилось. И по большей части виноват был сам Говарда. Он задал себе вопрос, почему отчасти виновата и Сильвия, но не нашел ничего дельного, разве что чушь про реинкарнацию.

— Извини, что ерничал, — сказал он. Она кивнула.

— Кажется, ты слишком часто это говоришь.

— Что говорю?

— «Извини». Перестань извиняться. Просто сделай что-нибудь.

— Ладно. Как насчет вина?

Не сказав больше ни слова, она зашагала по улице. Говард пошел следом и нагнал ее на углу, где она свернула к кафе «Альбатрос». Бар наверху был почти пуст, лишь несколько человек играли в дартс и ели попкорн. Из скрытых колонок мягко журчал гериатрический, судя по звуку — нью-эйджевский джаз. Подчеркнуто спросив ее мнение, Говард заказал бутылку белого вина, и некоторое время они сидели молча.

— Мистер Джиммерс говорил, тебя вчера обокрали, — наконец произнесла она.

Говард кивнул, потом решился и рассказал ей про приключение на стоянке у музея, про мини-вэн клейщика и украденное пресс-папье. Новость ее как будто не удивила.

— Ты отцу говорил? Про пресс-папье?

— Нет. К слову не пришлось.

— Посмотрим, не удастся ли мне его вернуть, — сказала она. — Возможно, его уже продали или обменяли. Тут у нас довольно оживленный черный рынок. Все то и дело что-то выменивают, к тому же и контрабанды тут немало. Отец одно время этим промышлял. У него есть кое-какие знакомые, которые могли видеть твое пресс-папье. Тебе, возможно, стоит обойти антикварные лавки в городе или даже здесь, в Мендосино.

— Хорошая мысль, — сказал Говард. — Я бы с радостью его выкупил. — Он помялся, размышляя. Секунды тикали, а он все смотрел в свой бокал, но наконец решился, поставив все на вино и врожденную романтичность Сильвии: — Собственно, я вез его тебе в подарок.

Прошла минута, в бокале ничего не изменялось, оставалось только надеяться, что молчание подчеркнет смысл его слов. Когда он поднял глаза, то Сильвии за столом не увидел: держа в руке пустую миску, она стояла у автомата для попкорна.

— Не могу не есть попкорн, когда вижу его поблизости, — сказала она, вернувшись сполной миской.

— И я тоже.

Он сгреб горсть и начал грызть по одной, пытаясь сообразить, как вернуться к разговору о пресс-папье. Заметив, что количество золотой жидкости в бутылке быстро уменьшается, он долил в бокалы вина. Само по себе это было неплохо, вот только, если он полагается на вино, чтобы сгладить размолвку, одной бутылкой, возможно, не обойдется. Но если он закажет вторую, она может решить, что он что-то замышляет или в дополнение к остальным своим порокам еще и пьет, как сапожник.

— К тому же это пресс-папье с репликой обсерватории Маунт-Вашингтон. Не знаю, насколько старое, но уверен, что девятнадцатого века.

Она кивнула и сказала:

— Я бы, пожалуй, перекусила. Ты как?

— Конечно, — ответил он, подавив желание превратить ее вопрос в глупую шутку. — То есть я еще лосося не переварил. Может, что-нибудь легкое. Сама выбери.

— Сейчас вернусь.

Она встала и направилась изучать лежащее на стойке меню, потом обменялась парой фраз с барменом. До Говарда донесся ее смех, но говорила она слишком тихо, и слов было не разобрать. Они явно были хорошо знакомы. Делая вид, что наблюдает за игрой в дартс, он чувствовал себя чужаком. Теперь ему придется заговорить о пресс-папье в третий раз. Это было почти невозможно.

— Выпьешь что-нибудь? — спросила от стойки Сильвия.

— Пива, — отозвался он. — Любого местного. — Он снова сосредоточился на игре в дартс. Пожалуй, вино лучше оставить Сильвии.

Она вернулась и с улыбкой поставила на стол его пиво и стакан.

— Бармен мой давний друг, — сказала она. — Его зовут Жан-Поль. Он специалист по боевым искусствам и держит в Форт-Брэгге — как же у них это называется? — до-жо. Ему приходится подрабатывать тут четыре дня в неделю, чтобы выплачивать аренду. Боевые искусства для него духовный путь, образ жизни.

Говард решил промолчать. Он уже ненавидел Жан-Поля. Какое надуманное имя! Но разговор про Жан-Поля только навлечет на него неприятности. Скорее всего в прошлой жизни он был ниндзя во времена династии Минь. И вообще, разве до-жо — это не аквариумная рыба? Боевые искусства воняли на льду. Еще один феномен нью-эйдж, претендующий на экзотическую историю.

— Знаешь, — сказал он, — а я сегодня с Горнолаской столкнулся.

На этот раз промолчала она.

— Что он сейчас поделывает? Еще рисует? Или окончательно превратился в финансиста?

— Рисует маслом сложного вида микросхемы и механизмы, из которых выдраны детали. Выглядит как то… физиологично. Телесно, можно сказать, но картины какие-то пустые, холодные и неприятные. Очень неприятные. На мой взгляд, это просто мертвечина. Он увлекся кибернетикой…

— Вы с ним не…

— Не — что?

— Не встречаетесь?

— Видела его сегодня. Ты же мимо проезжал, помнишь? Он кивнул.

— Конечно. Я просто… — Говард оставил эту тему. Общительный бармен почему-то вызвал у него ревность, а ревность напомнила про Горноласку. Но он вовремя успел остановиться. Что толку копаться в этом дальше? — Так вот, пресс-папье… — начал он.

— Ах да, — прервала его Сильвия. — Ты беспокоишься, как бы его вернуть.

— Ну, нет. Не совсем. Понимаешь, я вспомнил, как у тебя когда-то было два. Помнишь, то французское — из Сент-Луиса, с бегающим чертенком внутри?

Она кивнула, но разговор прервало появление еды: двух тарелок, блюда с ломтиками жареного картофеля, корзинки с приправами и пары ложек. Сильвия рассматривала свой бокал, взгляд у нее стал отрешенный, наверное, снова вспомнила про аренду. Тема пресс-папье растворилась в воздухе.

Теоретически отчаянные ситуации требуют отчаянных мер. Взяв ложки, Говард вставил их себе в оба глаза наподобие моноклей, так что ручки стрекозиными крыльями выступали за виски, и вперился приблизительно в ее сторону, скривив лицо так, чтобы ложки не выпали. Он мысленно поклялся: что бы ни случилось, он не выпустит ложек, пока она не сделает что-нибудь, ударит его, уйдет, попросит ложку, чтобы есть, — что угодно.

Она оставила его так сидеть довольно долго, пока он не начал думать о других людях в баре и о том, каким дураком себя выставляет. Он уже пожалел, что за краями ложек ничего не видно. Что, если она ушла? Скажем, пошла к автомату попкорна или в туалет? Но наконец она все же рассмеялась, словно уже не смогла сдерживаться, и когда он попытался что-то сказать, сунула ему в рот ломтик картофеля.

— Не унывай, — сказал он, проглотив.

— Это ты не унывай. А еще лучше — помолчи. Стоит тебе открыть рот, обязательно какую-нибудь глупость ляпнешь.

— Не буду. Обещаю. То есть буду. Так вот, пресс-папье… — Больше чем когда-либо раньше ему хотелось, чтобы она знала, что он привез его в подарок.

Поджав губы, она кивнула.

— Попробую что-нибудь сделать. Вижу, оно тебя очень тревожит. Как я и говорила, если оно еще здесь, отец, возможно, его вернет. Тебе нужно только быть терпеливее. Тебя это действительно заело, правда? Наверное, поэтому ты так раздражен, то и дело язвишь.

Безнадежно. Теперь уже пресс-папье, даже сумей он его разыскать, ей не подаришь. Он слишком все раздул. Говард решил бросить эту безнадежную затею и просто стал пить пиво. Остаток вина он вылил в ее стакан.

— Я тебя заранее предупреждаю, — сказала она, — если я это выпью, домой нас повезешь ты.

— Идет. Я трезв как стеклышко. И вообще еще рано. Она посмотрела на часы.

— Только девять. — С минуту она задумчиво пила вино, потом сказала: — Знаешь, в какой-то момент мне показалось, что это пресс-папье ты привез мне в подарок.

У Говарда глаза полезли на лоб.

— Вот именно, — сказал он. — Именно это я и пытался тебе сказать.

Она рассмеялась.

— Все в порядке. Тебе сейчас не надо этого говорить. Я знаю, сколько эта вещь для тебя значит. Ты и ребенком был таким, помнишь?

— Наверное, да. — Он спросил себя, что у нее на уме, к чему она клонит. — Каким?

— Помнишь, у тебя был стеклянный шарик, тот, с красными и синими полосками? Твой любимый. Как ты его назвал? «Марсианская зима»? Помнишь? Иногда ты бывал таким нюней.

— Я… — Он пожал плечами. Он и вправду придумывал имена своим шарикам, но как, скажите на милость, она их запомнила?

— Ты был вне себя, когда он пропал. Помнишь? Неделю плакал.

— Я? Я никогда из-за него не плакал.

Тогда ему было лет семь. Он до сих пор ясно все помнил. Это была одна из тех катастроф, которые в воображении ребенка разрастаются до чудовищных размеров. Но он, уж конечно, из-за этого не плакал — во всяком случае, не на людях.

— Ты так и не догадался, что с ним случилось? Он покачал головой:

— Закатился под кушетку, наверное. Теперь покачала головой она.

— Не-а. Я его украла. Подарила его Джимми Хуперу. — Она довольно ухмыльнулась.

— Так я и знал!

— Лжец! Ничегошеньки ты не знал.

— И я никогда не рисовал птицелюдей в грязи, чтобы потом мой гипнотизер их истолковывал.

— И я тоже. Я наврала. Знала, что ты из себя выйдешь. И шарика твоего я, если честно, не крала.

— Я знал, что не крала, — сказал он. — И я правда привез это пресс-папье тебе в подарок.

— Ты такой милый, — отозвалась она, все еще ему не веря. — Знаешь, а давай поедем в музей.

— Сейчас? В темноте? — Внезапно он пожалел, что дал ей одной допить вино.

— У меня в машине есть фонарик. Не забывай, я неплохо эти места знаю. Я ведь почти выросла здесь.

— Может, лучше завтра? После обеда? Я обещал поехать с дядюшкой Роем в дом ужасов, но не на весь же день.

— Трусишь, — сказала она. — Совсем как когда шарик потерял. Ну-ка, скажи, как его звали? Я забыла. Хочу, чтобы ты хотя бы разок сам это сказал, просто ради старых времен.

Он застыл как изваяние, захлопнул рот и изобразил, как поворачивает ключик перед губами, надежно их запирая.

— Помнишь, как ты разложил шарики по полу и сказал, что это «ледяные астероиды», а потом пошел в ванную? Я тогда привела в дом Трикси и поиграла в «смертоносную комету». Наверное, тогда марсианский и потерялся, как, по-твоему? Провалился в щель между половицами.

— Нет. Забудь про шарик. Мы говорили о том, чтобы поехать в музей. Не могу поверить, что ты серьезно. — Говард , поймал себя на том, что очень на это надеется. Он вообразил себе, как они рука об руку стоят у залитого лунным светом ,| музея и ждут появления авто с привидениями. Как раз такое они вполне могли бы придумать в выпускном классе.

— Почему бы и нет? — усмехнулась она. — Чего ты боишься? Привидений?

— Была не была, — отозвался он. — Ничего я не боюсь! — Не в первый раз ему пришло в голову, что в своем свитере Сильвия выглядит потрясающе. Это позволило ему заново оценить чудовищно дорогую одежду в ее магазине. — Поехали, — сказал он. — Я поведу.

9

«Спасибо тебе, Господи, за лунный свет», — повторял про себя Говард, пока они петляли по шоссе к югу от реки Малой.

Дорога была пуста, если не считать света фар в полумиле за ними. Говард с радостью бы съехал на обочину и пропустил машину, чтобы его не слепили в зеркальце заднего вида дальние огни, но машина держала дистанцию — всегда один-два поворота сзади — и шла на одной с ними скорости.

Без лунного света тьма была бы кромешной. А так временами возникали серебристые полосы света, выхватывая тут и там кусок дороги или пляжа, расчерченный тенями деревьев и скал. От ветра и темноты Говард быстро протрезвел, но Сильвия сидела с закрытыми глазами, прислонившись к его плечу, и тихонько напевала. От вина она расслабилась и даже сумела забыть о неприятностях прошедшего дня. Говард пожалел, что расслабилась она от вина, а не от чего-то другого — его присутствия, если быть точным. Но ведь ему-то это не удалось.

На этом заросшем диком отрезке петляющего приокеанского шоссе — она как дома. А вот он на чужой территории, и оттого немного нервничает. Нет, одним этим его состояния не объяснишь: даже когда они были детьми, тяги к приключениям в ней было вдвое больше, а страха — вдвое меньше. Он следил за фарами позади. Да уж, прямо по пятам идут. Но и при лунном свете машины не разглядеть.

— Сбавь скорость. — Сильвия выпрямилась на сиденье. — Подъезжаем.

Он свернул с шоссе, миновал штакетник с коровьими черепами, проехал через поросшую сорняками стоянку и, остановившись у деревянной веранды, заглушил мотор, оставив ключи в замке зажигания. Окна строения были плотно забраны фанерными ставнями, и даже в темноте — а может, именно из-за нее — оно показалось давно заброшенным: наверное, поэтому Говард и отнесся к нему так скептически.

А Сильвия сразу вышла из машины, вытащив с заднего сиденья фонарик и парку. Говард потянулся за вельветовой курткой, пожалев, что не прихватил с собой чего-нибудь потеплее. Из-за шоссе дул в лицо океанский ветер, было слышно, как бьются — неестественно громко в тихой ночи — буруны о волноломы. Гравий скрипел под ногами, они подошли к задней стене здания, к которой вплотную подступал черный лес. Воздух был насыщен запахом эвкалиптовых листьев и морской соли.

Сильвия сдвинула горку голышей под коробком с электропробками, поднимая камни размером с грейпфрут осторожно, точно боялась жуков, и светя фонариком.

— Тут где-то есть ключ, — сказала она.

Вдалеке, у самого угла строения маячила в сумерках дверь.

Повинуясь порыву, он вышел на стоянку и стал ждать. Ничего. Никакой машины не видно. Против воли он подумал про мини-вэн клейщика на шоссе и «шеви» на стоянке Сэмми. Где машина, которая за ними следовала? Она должна была проехать, пока они доставали куртки, но не проехала. Просто исчезла.

Есть, конечно, съезды с шоссе, проселки, ведущие к уединенным домам над океаном или вверх, в холмы, приютившие культы и конопляные фермы. Вот так все просто. Машина свернула. Не более того. Никакое призрачное авто не выехало покататься вдоль побережья. К тому же «студебекер» Грэхема разбился на камнях. Даже привидениям не захочется ездить на груде исковерканного лома.

Подавив желание засвистеть, Говард поспешно зашел за дом, где Сильвия искала ключ. Ее там не было.

— Сил! — с внезапным испугом прошептал он.

Никакого ответа. Он безумным взором огляделся в поисках камня, палки, хоть чего-нибудь. Присев на корточки, подобрался к горке булыжников, в которой она рылась, схватил один, взвесил в руке. Потом выпрямился, постоял, прислушиваясь, и очень медленно двинулся к строению, все время держась спиной стене. Крепче сжал камень. Ничего… Ни звука.

И тут дверь распахнулась. На маленькое деревянное крыльцо вышла Сильвия, посветив фонариком прямо ему в лицо. Он вскрикнул — получился не то вопль, не то стон — и бросил камень на землю, словно хотел растереть в порошок ящерицу.

— Да что, скажи на милость, на тебя нашло? — спросила она самым обычным голосом, и слова ее прозвучали безумно громко. — Что ты собирался сделать этим камнем?

Он постоял, моргая. Сердце бешено колотилось о ребра.

— Я думал, ты пропала, — выдохнул он. — Думал, случилось что-то дурное. — Последние слова он прошептал, зная, что нет никакой причины бояться, и от того ему стало еще страшнее.

— Смотри-ка, истинный рыцарь? — рассмеялась она. — Так поспешил меня спасать. Кругом ни души. — Потом она умолкла, прислушиваясь, словно давая ночи предоставить собственное доказательство. Ничего, только тихий рокот волн по ту сторону дороги и вздохи ветра в листве.

От тишины Говарду вовсе не полегчало. В том-то и дело — правда? — что кругом ни одной живой души. Он почувствовал бы себя уютнее, если бы его окружал привычный шум предместья в Южной Калифорнии.

Подобрав камень, он бросил его назад в горку, успокоившись настолько, чтобы смутиться, что так его швырнул. Сильвия вернулась в темный музей, водила там фонариком по стенам. Говард вошел за ней, ожидая увидеть… Что? Привидения, быть может. Увидеть, как господа в цилиндрах из «студебекера» играют в шахматы.

Музей был пыльным и заброшенным. Выглядел он так, словно и в пору расцвета ничего особенного собой не представлял. Говард предполагал, что здесь окажется своего рода павильон ужасов — с таинственным подвалом, с множеством зальцев и переходов, — но тут было только одно большое помещение, а за ним как будто крохотный офис и туалеты.

Из-за темноты ничего не бросалось в глаза. В открытую дверь лился тусклый лунный свет, но через забранные ставнями окна не пробивалось ни лучика. Помещение освещал только тонкий луч от фонаря Сильвии. Она провела им по низким стендам из досок мамонтового дерева, похожим почему-то на садовые столики для пикников. Они были покрыты пылью, ничем больше.

— Он раньше продавал литературу по сверхъестественному, — сказала Сильвия. — Всякую литературу, кое-что было серьезное, кое-что — полный бред. Брошюры лежали на столах. Я следила за порядком, что было не сложно, поскольку почти не было посетителей. Еще тут была прекрасная модель «студебекера», в котором сидели привидения, — мистер Беннет ее смастерил, она стояла на отдельном стенде. Я вытирала с нее пыль. Отец ее куда-то убрал: в шкаф дома или еще куда. Подожди-ка, — оборвала она вдруг саму себя, — тут есть снимок.

На стене висела увеличенная почти до потери фокуса фотография едущего по шоссе «студебекера». В нем сидела троица наполовину растворившихся мужчин. Один смотрел прямо в объектив, но его лицо получилось слишком размытым.

— Это дядюшка Рой снимал? — спросил Говард. — Я думал, когда они проехали мимо, он собирал грибы.

— На самом деле он их фотографировал. Чистейшая удача, что у него в руках был аппарат. Впечатляет, правда?

Честно говоря, на взгляд Говарда мужчины больше походили на возвращающихся с маскарада гуляк, заплутавших в тумане.

— Да уж, сверхъестественно, — сказал он, не желая ссориться. — Интересно, кто был за рулем? Этой компании больше подошла бы карета с четверкой.

Сильвия пожала плечами.

— Меня всегда настолько поражало, что я их вообще вижу, а потому я никогда не задумывалась, кто ведет машину.

На стене висело еще несколько фотографий, в основном плохих и в грошовых рамках. Большинство — подделки с парой абзацев в пояснение. Сильвия посветила на каждую по очереди. Тут была фотография призрачной собаки из Тингвика и еще одной — из Гарден-Гроува. Дальше висела Белая Дама Рейнхема, спускавшаяся по лестнице, — точь-в-точь как привидение дядюшки Роя, только вот его была более убедительной.

Еще было несколько художественных рисунков призрачных машин и повозок, а также мутная фотография какого-то игрушечного автомобиля с глазками-фарами, выглядывавшего из-за амбара. Говард с удовольствием увидел, что призраки не отстают от жизни: в начале века они отказались от повозок и лошадей и стали разъезжать по шоссе на модных авто: на «даймлерах», «остинах» и «роллс-ройсах» — все, кроме привидений дядюшки Роя, которые угнали старый убогий «студебекер». Возле рисунка с призрачным автобусом из Северного Кенсингтона висела фотография призрачной физиономии декана Лиддела, таинственным образом возникшей на побеленной стене молельного дома Церкви Христа где-то в начале двадцатых…

— Декан Лиддел, — протянул Говард. — Это не отец Алисы Лиддел?

— Очень может быть, — со смешком ответила Сильвия. — У них одна и та же фамилия.

— Ш-ш-ш! — Говард поднял голову и прислушался.

— Я только пошутила… — начала было Сильвия, но он вцепился ей в руку, задержал ее в своей, и она сразу затихла. Они стояли, слушая слабый шорох ветра. — В чем дело? — прошептала она минуту спустя.

— Я слышал чьи-то шаги… по гравию на стоянке.

— Просто белка, — сказала она, но прозвучало это неубедительно. Из-за ставней на окнах ничего нельзя разобрать. Они оба вслушались, но никаких странных звуков не уловили. Сильвия снова начала хихикать. — Где твой камень? — спросила она.

Говард немного расслабился. Опять проклятое воображение. Он попытался не обращать на это внимания, а потом вдруг спросил себя, что он делает в лесу посреди ночи. Явно он здесь не для того, чтобы узнать что-нибудь. Для этого нужен дневной свет.

Сильвия сейчас стояла приблизительно в футе от него, все еще светя фонариком на физиономию декана Лиддела, — скорее карандашный набросок, чем настоящий портрет. Говард положил ей руку на плечо и тут же почувствовал себя увереннее. Она его руку не стряхнула, даже не сказала ничего и фонарик держала ровно.

— Алиса Лиддел была Алисой Льюиса Кэрролла, «Алисой в стране чудес», — задумчиво сказал Говард.

— Ага. А лицо ее отца появилась на стене. Да уж, свою долю славы эта семья с лихвой отхватила, правда?

— Это единственная из призрачных фотографий, которая не кажется фальшивкой, правда?

— А отцовская?

— Я хотел сказать, помимо его. Во всяком случае, обе они на фотографический трюк не похожи.

— Я-то готова поверить, — сказала она. — Это ведь ты у нас Фома неверующий, или забыл?

— Тихо!

Он снова это услышал: шарканье подошв, скрип гравия. Они застыли, но кругом снова была тишина, будто что-то выжидающе затаилось. А потом — с громким скрежетом — закрылась задняя дверь музея.

— Ветер, — сказала Сильвия, когда Говард сделал шаг к двери, и посветила туда фонариком.

Но тут послышался резкий металлический щелчок и звук закрывающегося замка. Шаги за стеной стали отчетливее — кто-то спешил. Заговорили — возможно, заспорили — приглушенные голоса.

Говарду пришла в голову бредовая мысль, что это мистер Джиммерс явился запереть его вторую ночь кряду. Безумие безумием, но от этой мысли он пришел в ярость. Он принялся бить в дверь кулаками, а потом со злости ударил носком ботинка.

— Эй! — крикнул он в темноту, но никто, кроме Сильвии, не обратил на него внимания.

— Заткнись и слушай, — прошептала она, теперь уже сама хватая его за руку. — Кто-то копается в моей машине.

Верно. Они услышали, как закрывается боковая дверца, затем послышался звук захлопываемого багажника. Говард переходил от окна к окну, пытаясь хоть что-то разглядеть в щелки ставней, но без толку. Хлопнула другая дверца.

Он опустил окно.

— Я могу выбить ставень ногой, — прошептал он. — Они держатся только на шурупах или на гвоздях.

— Зачем? — прошептала она.

— Тебя грабят. Что, если они угонят твою машину?

— И что ты собираешься делать? Погнаться за ними по шоссе? Да пусть забирают машину и все, что в ней есть, тоже. Невелика беда. Машина застрахована. Не геройствуй. Она не стоит того, чтобы тебя из-за нее избили.

Она была права. Говард сразу это понял. Его еще саднило, что она его так напугала и он бросил о землю камень, и ему казалось, что если он вышибет ставень, то как-то реабилитирует себя в ее глазах. Он снова прислушался. Опять шаги. Вероятно, там двое. Теперь шаги удалялись, стихали. Машину неизвестные красть не стали.

— Где ключи? — прошептал он.

— В замке зажигания.

Загадка. Так почему же они не угнали машину? Очевидно, потому что это не заурядные воры.

— Как, по-твоему, они оба ушли?

— Не знаю, — ответила она. — Зачем бы им оставаться? Вероятно, автостопщики. Может, куртку хотели стащить или одеяло?

Но Говард все же сомневался. Почему-то происшествие казалось ему более зловещим.

— Что, если они подожгут здание? А мы заперты внутри?

— Да заткнись же! — бросила она в полный голос, а потом прошептала: — Зачем бы им? Не выдумывай. И без того плохо. Но если они нас подожгут, то разрешаю тебе вышибить ставни — все, если хочешь.

— Подожди! — Он поднял руку. Послышался звук чихающего мотора: стартер барахлил, и мотор немного повыл, прежде чем загудеть. — Горноласка! — сказал Говард и, откинувшись назад, ударился локтем о нижний край ставня. Ставень приподнялся, а так как закреплен он был сверху, то тут же хлопнулся на место — гвозди по углам воткнулись в оконную раму. Говард поспешно их отогнул в сторону и подтащил к окну столик. — Пошли. — Взобравшись на стол, он приподнял ставень. Став с ним рядом, Сильвия отдала ему фонарь. — Осторожно, — прошептал он. — Сперва проверь, что там.

Она высунула голову, поглядела в обе стороны. Стоянка была пуста.

— Ушли, — сказала она, вылезла в окно и, легко спрыгнув на землю, выпрямилась, чтобы придержать ставень. Отдав ей фонарик, он вылез сам и направился к машине. Ключи лежали на сиденье. Вор вытащил их, чтобы открыть багажник, а потом бросил назад в машину. С тем же успехом он мог бросить их в кусты, и следующий час Говард и Сильвия шагали бы по шоссе до Малой. Отлично сработано — такое впечатление, что тут поработали настоящие профессионалы: быстро и деловито, ничего не повредили, но и времени зря не теряли.

— Подожди, — сказала Сильвия и побежала к задам постройки. Говард пошел за ней, внимательно оглядываясь по сторонам, стараясь быть начеку на случай, если кто-то притаился за деревьями. Никого не было — только разбросанные камни и дверь, с виду — запертая. Сильвия спрятала ключ среди камней и снова сложила поверх него горку.

— Поехали отсюда, — сказала она, теперь вполне дружелюбно.

— С радостью.

— С чего ты решил, что это Горноласка? — спросила она. — Это мог быть и не он. Что ты против него имеешь? — Она пристально на него посмотрела, и ему пришло в голову, что она его поддразнивает.

— Мотор его машины, — сказал Говард. — У него стартер барахлит. Звук был в точности такой, как на стоянке «У Сэмми» сегодня. Странно, я бы думал, что такие, как он, во всем на высоте, да и вообще побеспокоился бы, что его опознают. Или он небрежен, или ему все равно. И с чего бы ему волноваться? По всей видимости, он ничего не украл.

Она пожала плечами.

— Я, во всяком случае, ничего не заметила. Что он, черт побери, искал?

— Ты не знаешь?

— Не знаю. И перестань так на меня смотреть. — Она села в машину и завела мотор.

— Никак я на тебя не смотрю. — Он закрыл дверцу и откинулся на сиденье, наконец почувствовав себя комфортно. — Поехали.

— Так чего же ему нужно? — снова спросила она. — Ты мне сказать не можешь? Это государственная тайна? Кто ты, агент ЦРУ?

— Нет, я не могу отрыть мое истинное лицо. Можешь называть меня «агент Икс».

— Я стану называть тебя «товар икс»[7], если ты мне сейчас же не скажешь, чего он искал.

— Они, — поправил Говард. — Их там было двое. Им нужен рисунок Хокусаи. Тот, за которым я приехал.

— Так где же он?

— Ты мне скажи, тогда мы оба будем знать. Возможно, рисунок у Джиммерса. Он, пожалуй, самый подозрительный тип, какого я только встречал.

— Да уж, он темная лошадка, — сказала Сильвия. — Но он просто чудак. Он не затевает ничего… как бы это назвать, противозаконного. А в рисунке есть что-то противозаконное?

— Не знаю. Может, это имеет какое-то отношение к убийству Грэхема.

Она осторожно вела машину по темному шоссе, они проезжали гостиницу «На реке Малой», но сейчас скосила глаза на Говарда.

— Мистер Грэхем не убит. Говорят, он покончил жизнь самоубийством.

— Кто тебе это сказал?

— А кто тебе сказал, что он убит?

— Мистер Джиммерс… кажется. — Но правду ли сказал Джиммерс? Или просто пошутил? После этих слов Джиммерс рассмеялся, как проказник: странная реакция для человека, считающего, что его друга убили. — По правде сказать, не знаю. Опять же, почему ты думаешь, что его никто не убивал?

— В машине нашли предсмертную записку.

— Он написал предсмертную записку и оставил ее в машине? А потом съехал на развалюхе в океан? Чего он добивался? Чтобы ее рыбы прочли?

— Не знаю. Просто говорю тебе, что нашли предсмертную записку — мистер Джиммерс ее нашел и отдал полиции в Форт-Брэгге, Это он обнаружил машину.

— А как он до нее добрался? На лодке? Сильвия пожала плечами.

— Знаю только, что добрался. Прилив стоял высоко, дверцы машины были открыты: наверное, распахнулись от удара о камни. Тело Грэхема исчезло, его смыло волнами, но записка уцелела, была пришпилена булавкой к зеркальцу заднего вида.

—Хм.

Говард сообразил, что отказывается верить в самоубийство Грэхема. И в существование убийц он тоже не верил. Верил он лишь в одно, а именно: он все еще не знает, что же произошло. Но ему пришло в голову, что утром сможет узнать больше, а потому он решил встать пораньше, пока не проснулся весь дом.

— Наверное, тебе следует знать, что сегодня в баре «У Сэмми» Горноласка угрожал твоему отцу. Ему явно что-то нужно, думается, рисунок. И он намекнул, что проблему с твоей арендой можно решить, если только дядюшка Рой это что-то добудет. Даже деньги предложил. Много, по-моему.

— У отца никакого рисунка нет. Во всяком случае, я уверена, что нет.

— Он так и сказал. Но Горноласка ему не поверил.

В Форт-Брэгг они въехали молча. Было уже за полночь, и Говард чувствовал, что совсем вымотался. И Сильвия тоже. Он видел это по ее лицу, которое в такой поздний час почти выдавало ее возраст: тяготы и напряжение прошедших лет читались в морщинках у глаз.

— Ты держалась молодцом, — сказал он. — Меня случившееся основательно вымотало.

— И меня тоже.

— Ты думала, а я только метался из стороны в сторону. Без всякой задней мысли он похлопал ее по коленке, не желая, в сущности, ничего, но от физического контакта, тепла ее ноги под джинсами почувствовал себя чуть более реальным. В мире кругом было слишком много призраков.

— Уже поздно, — сказала она, отвечая на невысказанный вопрос.

— Ага. И у меня глаза слипаются.

Он убрал руку, словно чтобы потереть ее о другую. Они свернули на Барнетт-роуд. Когда Сильвия припарковалась у обочины за грузовичком Говарда, он вдруг выпрямился на сиденье, всматриваясь через лобовое стекло.

— Черт! — выругался он.

— Что? В чем дело?

— Дверца трейлера открыта. А ведь я ее запер.

10

Говард смотрел в темноту, вырванный из сна чугунным звоном часов в гостиной, которые пробили пять. Часы отбивали каждую четверть, но Говард все-таки сумел заснуть, закрыв голову подушкой, а потом все равно два-три раза просыпался, когда минутная стрелка обходила полный круг и гудел большой колокол. Он перекатился на другой бок, решив ни за что не вставать. Сон гораздо важнее. Потом он лежал и думал, и с каждой минутой чуть больше просыпался, начиная тревожиться из-за пустяков, как бывало с ним всякий раз, когда он просыпался рано.

Только теперь он, похоже, волновался не из-за какого-то пустяка и с каждой тянущейся минутой убеждался, что времени лодырничать у него не так много. Его то и дело запирают, его грузовичок дважды взламывали: один раз клейщики, другой — Горноласка и его сообщник, с которым он обыскивал машину Сильвии. На сей раз ничего не взяли, но сам факт как будто не сулил ничего хорошего. События происходили попарно и по три, и почему-то в пять утра это имело большое значение. Еще несколько минут таких размышлений, и, вскочив, он натянул джинсы и куртку.

За ночь сгустился туман. Снаружи было темно и тихо. Стараясь не шуметь, Говард вышел через кухонную дверь, тихонько ступая по мокрой траве обогнул дом, чтобы забрать с заднего сиденья машины Сильвии ее фонарик, осторожно закрыл дверцу и снова вернулся на задний двор.

Проходя мимо мастерской дядюшки Роя, он помешкал, потом вынул щепку из скоб и потянул на себя дверь. Включив свет, он огляделся, размышляя, что бы такое взять с собой в лес. Он не слишком-то поверил страшилкам дядюшки Роя, но почему-то от тумана и предрассветных сумерек становилось не по себе. Из груды прислоненных к стене старых досок он выбрал двухфутовую палку, на какие в шкафу вешают плечики. Покачал в руке, взмахнул ею пару раз и решил, что вполне сойдет. Хоть что-то для самозащиты, хоть что-то — чтобы уравновесить страх, который уже сейчас начал просачиваться в его сознание.

Он вышел из сарая, оставив дверь открытой, и направился к туманной череде пихт. Задний двор упирался прямо в них, забором служили кусты ежевики, в которых в северном углу была вырублена дыра, так что получился проход в лес. За этой ежевичной изгородью лежал пустой участок, заросший чахлыми кустами и вьюнком.

Вблизи лес казался не таким густым, как издалека. Даже несмотря на туман, Говард видел далеко между деревьями — достаточно далеко, чтобы никто не смог незаметно к нему подкрасться. Он включил фонарик, но свет показался слишком слабым — ведь сквозь кроны деревьев уже сочились первые утренние лучи. Однако в самом лесу, среди глубоких теней проку от фонарика было больше, и Говард порадовался своей предусмотрительности. Надо думать, идти ему недалеко.

Он шел и шел, вдыхая запах тумана и хвои. На юге такие запахи редкость. А здесь — пожалуйста: встал с рассветом и шагает по первозданному лесу. Неплохо бы превратить это в утренний ритуал — в любую погоду. Можно купить брезентовый плащ и галоши и попробовать гулять в дождь, прихватив с собой термос кофе.

Как раз тогда, когда его посетила эта приятная мысль, тропинка раздвоилась. Говард остановился, прислушиваясь к тишине, теперь уже чуть настороженно. Туман сгустился и не поднимался, а скорее стал клубиться, точно устраивался поудобнее в своем логове, как зверь. Насколько далеко он зашел? Он радовался утру, а по сторонам не смотрел. В этот момент среди деревьев за спиной что-то зашуршало, и сердце у него ёкнуло. Он застыл, вспомнив про медведей и кугуаров дядюшки Роя. Но ведь шуршало-то негромко… едва-едва на кролика тянет или на птицу… впрочем, и этого хватило, чтобы его бодрое — «встанем с рассветом» — настроение испарилось, и ему стало не по себе. Он сказал себе, что лес в темноте и тумане нисколько не отличается от леса при солнечном свете. Потом попытался убедить себя, что как только взойдет солнце, туман сразу испарится.

Однако все же оглянулся, но ничего кроме стены размытых сумерками деревьев не увидел. Он понятия не имел, сколько до города или с какой стороны он шел. Надо бы идти прямо по тропинке, приблизительно параллельно дядиному участку, но которая из оказавшихся перед ним тропинок главная, а какая ответвление? Ни одна не была протоптанной. Без всякой на то причины он пошел по левой, ступая тихо и быстро три или четыре минуты, пока тропинка не раздвоилась снова.

Он снова выбрал левую. Считается, что так надежнее. Если вообще ничего не удастся найти, он по крайней мере сможет вернуться назад, сворачивая… куда? — всякий раз влево. Или может быть вправо? Он ведь будет возвращаться. Да, он будет возвращаться, но не пятясь же… Большинство ответвляющихся тропинок на обратном пути все равно будут уводить только глубже в лес. Присматриваясь к ним, он только сам себя запутает.

Почему-то стало темнее. Или, может, лес стал гуще. Теперь он не сомневался, что забрел слишком далеко, но все равно продолжал медленно идти вперед, твердо решив, что скоро повернет вспять. Впереди что-то маячило: сквозь туман проглядывало какое-то пятно — наверное, поляна. Тут перед ним опять возникла новая тропинка, вновь уводившая прочь. Ни за чем она ему не нужна, но на обратном пути неприятностей от нее не оберешься. На развилке он заметил пень, доверху заплетенный по-осеннему желтым сумахом. Пень и желтые листья запомнить нетрудно.

Он пошел быстрее, будто спешка поможет скорее выбраться из леса, и уже через несколько минут очутился на краю поляны, которую видел сквозь деревья. Поляна заросла травой, в которой темнели дикие ирисы и заячья капуста. Тропинка оборвалась: просто взяла и исчезла. Явно он забрел слишком далеко, гораздо дальше, чем могла бы зайти вчера тетя Эдита. За какие-то десять минут она успела сходить куда-то и вернуться обратно, хотя, если разобраться, он не мог бы поклясться, что именно ее красную кофту видел вчера среди деревьев. Это мог быть кто угодно, дети, например. Возможно, он просто гоняется за химерами.

К тому же кто-то использовал поляну как свалку — вот и говори о первозданном лесе. В дальнем ее конце стояли прислоненные друг к другу два старых бампера, хотя они слишком заросли сорняками и туман был слишком густой, чтобы разглядеть больше. Как-то странно они стояли… Точно стены небольшого капища…

Внезапно Говарда обуяли любопытство и страх. Нырнув назад под деревья, он застыл и прислушался. Ни звука. Для простой свалки слишком уж далеко от жилья. Зачем тащить бамперы в такую глушь, чтобы их там выбросить? Конечно, их могли приволочь дети, чтобы построить игрушечную крепость, только обломки досок тут, пожалуй, были бы логичнее. Говард перестал пытаться найти смысл в увиденном. Свалка, наверное, как-то связана с тем, что он нашел позавчера в штукатурке на чердаке Джиммерса. Точно связана, ничего не поделаешь.

Удостоверившись, что кругом никого нет, он вышел из-за дерева и осторожно подобрался к тому месту, где стояли дюймов на шесть вкопанные в мягкий суглинок бамперы от разных машин. На листьях сорняков видны были крупинки еще земли. Под выгнувшимися бамперами кто-то сложил стену из всякой всячины: камешков, старой стеклянной чернильницы,тюбиков губной помады, сломанного перочинного ножа, головы резиновой куклы, полудюжины игральных костей, пары сломанных жестяных игрушек, а среди них — его украденное пресс-папье.

На стене из хлама сидел, свесив короткие ножки, фарфоровый Шалтай-Болтай, его краски поблекли, так что сама скорлупа приобрела цвет старой пенковой трубки.

Говард потянулся за пресс-папье, но передумал. Почему-то ему совсем не хотелось тревожить стену. Чем-то она напоминала игрушки и мелкие предметы, которые расставил у себя на тумбочке ребенок. Но его поразила странная уверенность: эта безумная стенка сложена не ребенком. Все предметы были особым образом подобраны, каждый имел свое место, и в их расположении чудились некие чары. Говард ощутил их действие в самой атмосфере поляны. Он наткнулся на капище под открытым небом и внезапно почувствовал, что тут ему не место — а еще ему не хотелось встречаться с прихожанами. Бог с ним, с пресс-папье.

Теперь он решил прямиком возвращаться домой. Может, удастся найти способ улизнуть попозже, когда выглянет солнце и туман рассеется. Говард замедлил шаг, стараясь по возможности не шуметь. Повсюду вокруг поляны змеились тропинки, туман сгустился, даже ближайшие деревья сделались неясными и призрачными. Он споткнулся о корень и едва не упал лицом в траву, уронив фонарик, чтобы задержать падение и рухнуть вперед руками, а не головой. Он тут же вскочил, встряхнул руку и огляделся, почти ожидая, что из тумана вот-вот материализуется зомби со свисающей лоскутами кожей. Каким-то образом он потерял свою тропинку и забрел на другую поляну.

Нехорошо, совсем нехорошо. Заблудился через пять минут, как вышел из дому. Само представление о сторонах света, севере, востоке, юге и западе, обернулось мнимостью, игрой воображения. Ни смысла не имело, ни практического применения. От такой мысли он пришел в ярость. Вот сядет сейчас и будет ждать. Разве не это обычно советуют? Рано или поздно кто-нибудь заметит его отсутствие… и что тогда? Пойдет за ним в лес? Будет разыскивать с собаками? Маловероятно. Он может переждать туман… А что, если этот туман за ближайшие два-три дня не рассеется? Почти смешно. Ему тридцать лет, а он заблудился в чертовом лесу. Но ему было совсем не до смеха, да и сидеть на коряге тоже не хотелось, поэтому он отыскал тропинку и снова пошел, тщетно выискивая собственные следы, ведущие в обратном направлении.

Тропинка стала уже, вся поросшая сорной травой. Явно по ней не часто ходили. И на ней не было следов ни его ног, ни чьих-либо других. Из тумана проступило поваленное дерево, перегородившее тропинку, — совершенно очевидно, что он идет не туда. Развернувшись, Говард сделал десять шагов назад и нашел другую тропинку — пошире и лучше протоптанную.

«Не паникуй», — сказал он вполголоса самому себе. И тут же понял, что это и есть доказательство того, что он паникует. Он едва не бросился по этой новой тропинке бегом, просто чтобы оказаться где-нибудь еще, поэтому усилием воли замедлил шаг и заставил себя обращать внимание на окружающее — запоминать причудливо изогнутые деревья и кусты. Уже наступило утро, и там, где сквозь туман светило солнце, воздух казался призрачно-белым. А еще тут было мокро. Вода капала с ветвей ему на крутку. Правда ли здесь есть медведи? Едва задавшись таким вопросом, Говард тут же об этом пожалел.

И снова дорога раздвоилась, на сей раз ему показалось, что вправо ведет тропинка получше, хотя он не мог бы сказать, почему так решил. Ему приходилось проскальзывать под низкими ветвями, втянув голову в плечи, брести в мрачном сумраке. Внезапно пахнуло океанским ветром — лишь слабый намек, что до края леса, быть может, недалеко, и он прибавил шагу, спрашивая себя, сколько же он бродил тут — полчаса, никак не меньше, а может, и больше.

Тропинка опять вывела его к поляне с капищем. Сделав круг, он вернулся к ней с другой стороны. Резко развернувшись, Говард очертя голову бросился в лес и уже через несколько секунд выскочил на поляну, где туман частично развеялся. От того места, где он стоял, поросший сорной травой склон спускался к заросшему прудику, потом круто поднимался на другой такой же, поросший травой холм. Поскальзываясь и приседая, он спустился к пруду, постоял в высокой осоке на берегу, переводя дух и глядя, как по водной глади проносятся водомерки. Он окончательно заблудился.

По другую сторону пруда плавала на мелководье привязанная к полузатопленному стволу старая плоскодонка; пара удочек и снасть на дне были частично прикрыты брезентом. Змеясь вдоль берега и по травяному склону вверх, вела еще одна тропка. Сквозь деревья едва-едва проглядывала черепичная крыша летнего домика, сам же домик был почти скрыт за гребнем холма. Хлюпая по глине и сырой траве, Говард обогнул пруд и вышел на тропинку.

По тропке он шел медленно, готовый сигануть в кусты при любом шорохе или треске. С каждым шагом над гребнем холма вырастала задняя стена домика. Внутри горел свет, из трубы поднимался дым. Говарду подумалось, что ему, наверное, нужно радоваться, что он наткнулся на человеческое жилье, но никакой радости он не испытывал. Цивилизацией это не назовешь. Скорее всего в эту хижину и ходила вчера тетя Эдита. Впрочем, он уже слишком далеко зашел, чтобы не выяснить всего до конца.

Теперь, когда он был так нужен, туман почти весь рассеялся. Говард прополз вперед, к задней стене домика, где была сложена длинная поленница высотой почти до подоконника. Разумный человек, конечно, просто постучал бы во входную дверь и сказал, что заблудился в лесу и пусть ему объяснят, как выбраться. Вот только тетя Эдита почему-то выскользнула из дома тайком, и сейчас Говард рассудил, что от него требуется не меньшая скрытность. К тому же в каких-то ста ярдах отсюда находилось странное капище, а это придавало всему налет опасности.

Заглянув в заднее окошко, он увидел крохотную спальню, в которой ничего, кроме незастеленной кровати, и не было. Через открытую дверь спальни был виден кусок гостиной: край плитки и угол деревянного столика. По краю стола плыли тени, но в поле зрения никто не показывался. Придется поискать окно поудобнее.

Он подобрался к углу постройки и прикорнул у высокой поленницы, чтобы сперва оглядеться. Снова пахнуло океаном: ветер бил прямо в стену домика. Говарду подумалось, что, если ветерок не стихнет, можно будет попробовать выйти к городу по запаху. Приблизительно в том направлении вела хорошо проторенная тропинка, и хотя деревья стояли слишком тесно друг к другу, чтобы можно было что-то утверждать, уж конечно, тропинка ведет к дому дядюшки Роя — к городку, а не в лесную чащу.

Ступая почти беззвучно по мягкой, поросшей травой земле, он прокрался мимо двух окон с задернутыми занавесками. От угла дома начиналась широкая деревянная терраса, а из-под самой террасы склон круто уходил вниз к прудику, поэтому посередине здесь имелась лесенка из четырех или пяти ступенек. Да, чтобы заглянуть в окно с этой стороны, придется преодолеть террасу.

Он пробрался назад вдоль поленницы, оттуда спустился по склону, чтобы подойти к дому со стороны пруда. Нехорошо, если подумают, будто он что-то вынюхивает. Может, ему стоит свистнуть? От этой идеи он отказался, как от излишне театральной. Он просто несколько раз окликнет «Эй!», потом поднимется по лесенке и постучит в дверь, чтобы никто не счел его воришкой.

Изобразив на лице приятное удивление — на случай, если кто-нибудь смотрит на него из окна, — Говард приложил руки ко рту и вдруг застыл как вкопанный, прислушиваясь, наклонив голову набок. Он же слышал: где-то хлопнула дверь. Сомнений быть не может: хлопнула. Вот только сейчас больше шести. Он целую вечность слонялся по лесу. Пригибаясь, он снова отбежал за все ту же поленницу. Не прошло и трех минут, как появилась тетя Эдита с затянутой пленкой тарелкой еды и кофейником в руках. Она спешила, хотя и не выглядела встревоженной, скорее — как человек, который торопится, боясь, как бы не остыла еда.

Тетя Эдита исчезла из виду, и мгновение спустя Говард услышал, как хлопнула дверь веранды, а потом — глуше — другая. На сей раз он поспешил к задней стене, к окну, которое выходило на лес, чтобы, если тетя сразу выйдет, она не застала его на открытом месте.

К задней стене дома была прислонена красная тачка, вокруг лежали садовый инвентарь, горы мульчи, горшков и реек.

Огород за домом состоял всего из нескольких запущенных грядок увядшей капусты и анемичного лука, все овощи были как будто поедены тлей. Оттащив и поставив на попа тачку, Говард бесшумно на нее вскарабкался, чтобы заглянуть в окно сразу за углом террасы. По счастью, между занавесками имелась щель в несколько дюймов — достаточно, чтобы хоть что-нибудь увидеть.

В кухоньке стояла у старой черной пузатой печурки тетя Эдита. Принесенная ею тарелка была уже на столе. В кресле, как раз собираясь приняться за еду, сидел старый Майкл Грэхем, живехонький, хотя и невероятно дряхлый и больной с виду. К соседнему стулу была прислонена трость.

Говард крепче вцепился в подоконник и задумался. Что это значит? Ясно одно, старик здесь прячется. Выходит, он не убит и не свел счеты с жизнью. История про упавшую с обрыва машину — просто уловка, ложный след, чтобы сбить с толку Горноласку и его сообщников. Помимо дядюшки Роя и тети Эдиты, кто еще об этом знает? Джиммерс? Непременно. И Сильвия тоже. Но почему они не сказали Говарду? Потому что он не здешний, случайный гость. По всей видимости, ради его же блага они попытались бы сохранить все в тайне. Просто решили его не впутывать. Тогда где же рисунок? Об заклад можно побиться, что у старика. Голова у Говарда шла кругом, он пытался сложить два и два в одно, разгадать эту странную головоломку.

Тетя Эдита повернулась, собравшись уходить. Говард, скатившись с тачки, шмыгнул за дом и снова скорчился за поленницей. Через несколько минут, когда она пойдет домой, он потихоньку двинется следом. Здесь уже ничего не узнаешь — разве что вломиться в хижину и ее обыскать, что решительно исключено. Да, он точно вот-вот попадет в затруднительное положение, истинный омут, и лучше бы ему выбираться на берег, пока он еще чувствует дно под ногами. Хватит уже разыгрывать из себя детектива-любителя. К тому же он вовсе не обязан ничего привозить в музей, и, уж конечно, никто не обязан отдавать ему рисунок Хокусаи.

Он решил пересидеть тут еще минуту — для верности, — как вдруг кто-то тронул его за плечо.

11

Говард сжался в комок, зная, что за спиной у него беда, но моля у вселенной еще десять секунд относительного мира и безопасности, прежде чем придется взглянуть в лицо злой судьбе. Потом, собравшись с духом, обернулся. Злая судьба приняла облик дядюшки Роя в теплой куртке, который стоял у поленницы и держал в одной руке полевой определитель грибов северного побережья, а в другой — прикрытую платком корзинку. Дядя покачал головой, словно советуя Говарду молчать, а потом кивнул в сторону дома. Говард последовал за ним по тропинке, чувствуя себя глуповато и все еще немного дрожа от пережитого испуга.

Дядюшка Рой шагал себе неторопливо, время от времени останавливаясь, как индейский следопыт, чтобы осмотреть землю. Сорвав маленький вялый гриб, он ткнул его под нос Говарду.

— Panaeolus campanulatus, — сказал он. — Никогда его не ешь.

— Не буду, — пообещал Говард.

Рой забросил гриб в кусты и вытер о штанины руки.

— У меня дома уйма хлама, который нужно оттащить к Беннету. Я думал, ты захочешь поехать со мной. Вчера ты как будто интересовался. Отвезем все к нему.

— Конечно, — сказал Говард. — Я вышел прогуляться. У нас на юге такой шанс не часто выпадает. Там вообще некуда пойти пройтись.

— Это верно. Вот поэтому-то мы оттуда свалили. Но эти леса… Тебе повезло, что ты не сгинул в тумане, не забрел куда-нибудь в скалы на берегу. Это опасные места. В предгорьях среди скал находили кости скалолазов. Добела обглоданные. — Он с минуту молчал, потом вдруг сказал буднично: — Ты нашел хижину.

Это застало Говарда врасплох. -Да.

— Я знал, что найдешь. Понял еще вчера, когда мы сидели в грузовичке и ты снова заговорил о рисунке. «От такого малого, как Говард, ничего не скроешь», — сказал я себе. Не найдя тебя сегодня утром дома и увидев, что твой грузовичок еще стоит у обочины, я подождал, пока Эдита уйдет отнести старику завтрак, и пошел за ней. И вот, пожалуйста, нашел тебя. «Говарду палец в рот не клади, — сказал я себе. — С ним надо начистоту». Ну надо же! Погляди сюда. — Нагнувшись, он указал на коричневый, похожий на пробку мох, выросший на гнилом пне. — Недурной экземпляр, правда?

— Отличный цвет вон с той дальней стороны, — ответил Говард, указывая на бледно-синюю каемку гриба и дожидаясь, когда дядюшка Рой оставит пустяки.

— Это разновидность пористого лишайника. Их еще называют «поделочными грибами». Хочешь верь, хочешь нет, но они настолько твердые, что из них режут разные поделки. Весьма недурные иногда получаются подсвечники, портсигары, шкатулки и прочая мелочь. Но сбыта для них особого нет.

— В здешних лесах как будто много грибов, а?

— Больше, чем ты думаешь. И почти все съедобные, черт бы меня побрал. Впрочем, тебе, возможно, не захочется их есть. Как минимум половина на вкус самая обыкновенная гниль или грязь. Вот, погляди на эти. — Он поднял накрывающую корзинку тряпицу. На дне лежала горстка мелких тускло-пурпурных губок, искривленных и с гадким запахом. — Готов серебряный доллар поставить, вот этих ни в одном каталоге нет. Никогда таких не видел, не слышал даже. Последние несколько дней они тут повсюду, выросли ни с того ни с сего вокруг домика. Я называю их цветами. Посмотри на форму.

Говард присмотрелся внимательнее. И действительно, они походили на обезображенные лилии, словно некто решил смастерить цветы из растертого мела и слизи улиток, но слишком мало видел настоящих лилий и не сумел придать правильную форму.

— Воняют просто адски, как по-вашему? Дядюшка Рой глянул на него проницательно.

— Ты сам не знаешь, насколько близок к истине, — сказал он, накрывая корзинку.

И они снова двинулись по тропинке, все так же медленно, поскольку дядюшка Рой высматривал грибы.

— Так вот, о хижине, — сказал он. — Мы поселили там гостя.

— Верно. Майкла Грэхема. Вот кому тетя Эдита носит еду.

— Завтрак, обед и ужин.

— Тогда, надо думать, он не мертв.

— Нет, он не мертв. Эта уловка, которая ни на грош не сработала. А ведь могла бы выиграть нам неделю.

«Нам?» — удивился про себя Говард. Может, дядюшка Рой решил все-таки поговорить начистоту.

— Но он охромел. Он стар. Знаешь, сколько ему лет?

— Нет, — ответил Говард, но на ум ему пришло только: «Столько, сколько косматому мамонту».

— Девяносто с чем-то. У него есть право охрометь.

— Хромой, — протянул задумчиво Говард. — Это из-за несчастного случая? Когда машина упала с обрыва? — Внезапно он почувствовал себя глупо, что такое ляпнул. Грэхема вообще в машине не было. Может, он хромает из-за старой военный раны.

— Он теперь без палки едва-едва передвигается. Немного рыбачит, когда есть силы и настроение, но по большей части способен только немного поесть. Мы с ним старые друзья, понимаешь?

— Правда?

— О да. Старые друзья. Наша дружба началась давным-давно, еще до того, как мы с Эдитой поженились. Когда дела у него пошли худо… Ну, там, на утесах, он слишком легкая добыча, если ты понимаешь, о чем я, ведь кругом, кроме Джиммерса, ни души. Мы подумали: лучше спрячем его здесь. К тому же в лесах полно наших людей: то и дело уходят, приходят, в общем приглядывают.

— Кое-какие свидетельства этому я видел. Но что вы хотели сказать словами «легкая добыча»? Снова кредиторы? — Это было безопасное слово, один из любимых эвфемизмов дяди.

— По правде говоря, даже хуже. Все из-за рисунка, который тебя так занимает. И не тебя одного, если ты понимаешь, о чем я.

— Верно.

— Дело не только в деньгах.

— Это я понимаю, — сказал Говард. — Не может же он быть настолько ценным.

Дядюшка Рой вдруг остановился. Знакомый дом уже маячил за деревьями.

— Есть ценность — и есть ценность, — сказал он, кивком указывая в сторону хижины. — Верно, вещица редкая. Я знаю, зачем ты приехал, но давай пока не будем беспокоить старика. Он устал. У него сил-то хватает лишь дотянуть с вечера до утра, с утра до вечера. На закате он обычно выходит порыбачить. Если получится, прихватим с собой пару удочек и заглянем к нему, может, даже сегодня вечером. Но буду с тобой откровенен. Твое присутствие здесь для нас своего рода лишний груз. Не пойми меня неправильно. Я рад, что ты приехал. Думаю, возможно, здесь твое место. Вероятно, у тебя и выбора никакого нет. Так что лучше соберись с духом. Но, признай, ты ведь и сам подозрительная личность: прискакал, как Персеваль на белом коне. «Какую игру он ведет?» — спрашивает себя кое-кто. — Дядя пристально всмотрелся в лицо Говарда, явно ожидая ответа.

— Не знаю, — правдиво ответил Говард.

— Я тебе верю. Может, у тебя тайной цели нет. Может, есть. Как бы нам ни хотелось думать, нам не всегда дано выбирать, в какие игры мы на этом свете играем. Иногда они нас выбирают.

Дядюшка Рой снова зашагал и молчал, пока они не вышли из леса. Когда он снова остановился на заднем дворе, чтобы с глазу на глаз закончить их разговор, то заговорил, тщательно подбирая слова:

— Как бы то ни было, ты в некотором смысле лишний груз. Я хочу сказать, уже прошел слух, что ты приехал на север за рисунком, искать Грэхема. Кто ты, недоумевают они, один из нас или новый игрок. Ты все карты спутал, а? Так вот, мы полагали, что они считают Грэхема умершим, но из слов Горноласки вчера вечером стало ясно, что на уловку с автокатастрофой они не клюнули. Конечно, Горноласка, возможно, просто нас прощупывал. С другой стороны, ведь он обыскал твой грузовичок, правда? И машину Сильвии тоже. Надо думать, только потому, что она была с тобой. Как ни крути, выходит, что он под тебя копает. А я хочу сказать, что нельзя, чтобы ты привел его или кого-то из его людей в лес. Это первостепенно. Ты это понимаешь, да?

— Конечно, — отозвался Говард. — Я не знал…

— Откуда бы? Надо было сразу тебе рассказать, но мне не хотелось тебя втягивать. Правда, я начинаю думать, что это сущий водоворот, и все мы в одной лодке, все крутимся в нем, крутимся. Мы выплывем, если будем настороже, если запустим все турбины. Может, ты капитан этого чертова баркаса — грозный капитан Говард с юга. Время покажет. К тому же мы не одни. У нас есть союзники.

— Что вы имели в виду, говоря «они»? Выходит, за рисунком охотится не только Горноласка?

— Их тут целая свора, и по мне, так даже слишком большая. И Горноласка не самый страшный из всех. Это с Элоизой Лейми нам нужно быть начеку. А я умираю с голоду. Давай завалим в «Чашу и Англию» завтракать, блины там на миллион долларов и бекон хорош. Я плачу. Эдита сварила старику пару яиц и станет и нас тоже ими пичкать. Но мне хочется немного поговорить — внести для тебя ясность, если ты понимаешь, о чем я. Секретность тут первостепенна.

— Но ведь тетя Эдита… — попытался было запротестовать Говард, но дядюшка Рой его оборвал:

— Верно. Она тут тоже участвует, но не как мы с тобой. Они с Сильвией о Грэхеме заботятся. Я называю их «девами шатров».

Он расплылся в улыбке, явно считая это хорошей шуткой. Говард, однако, ее не понял.

— Как в рыцарских романах о Граале, — пояснил, увидев его недоумение, Рой.

— А-а, — протянул Говард. — Извините. В средневековой литературе я полный профан.

— Ну да ладно, — сказал дядюшка Рой. — Век живи, век учись, как пословица говорит. И они тоже на одном с нами корабле, но не слишком часто выходят на палубу, поэтому, может быть, в последнее время к небу не присматривались. От происходящего у Эдиты морская болезнь, вот к чему я клоню, поэтому давай пока оставим ее отдыхать в парадной каюте. Но нам с тобой, мой мальчик, спать нельзя. Даже глаза смыкать. Барометр падает, и задача таких парней, как мы с тобой, развернуть паруса по ветру. Это первостепенно. Лодырничать нам нельзя, а не то они нас врасплох застанут.

— Я ваш человек, — сказал Говард, пытаясь понять, узнал ли он что-нибудь полезное или новое. Дядюшка Рой, казалось, жил в мире метафор и эвфемизмов, и под конец у Говарда осталась сотня практических вопросов, которые дребезжали и налезали друг на друга у него в голове. Быть может, за завтраком…

— Мой тебе сейчас совет, — продолжал дядюшка Рой, — затаиться. Будь тише воды ниже травы. Обо всем молчок. Делай вид, что ничего не знаешь. Не раскрывай свои карты. Забудь пока про рисунок. Когда придет время, он объявится. Или не объявится. Я не знаю наверняка, где он, вот тебе святая правда. Джиммерс заявил о его краже в полицию, и насколько мне известно, это тоже святая правда. Но он ушлый малый, и в таком деле, как это, лучше, чтобы левая рука не ведала, что делает правая. Понимаешь, о чем я? Когда работаешь на такой манер, они не знают, за что или за кого хвататься. А что до гаража Джиммерса… — продолжил дядя, когда они входили через заднюю дверь, но при виде тети Эдиты, моющей посуду, осекся на полуслове. — Готов через пять? — спросил он Говарда.

— Легко, — ответил Говард и пошел переодеваться, уже из коридора слыша, как его дядя говорит что-то тете Эдите о том, как они «поедут устанавливать контакты по проекту амбарных досок».

Полдень застал Говарда на стоянке при музее привидений, на сей раз в обществе дядюшки Роя, двух пропановых фонарей и тяжелого фонарика. У дядюшки Роя было «наитие», и он «не успокоится, пока не взглянет на музей». Но до полудня нужно постараться успеть назад в Мендосино, сказал он, чтобы Говард мог познакомиться с Беннетом, который по утрам возится у себя по дому. К тому же Говард намеревался пригласить сегодня Сильвию на ленч. Времени было в обрез.

Днем на ветру, который дул с океана, раскачивал ветки, все казалось еще более заброшенным. По стоянке кружили смерчи пихтовых иголок и осенних листьев, порывы ветра прибивали штанины к ногам Говарда, черепа смотрели пустыми глазницами на океан, терпеливо взирая на белые шапки бурунчиков внизу. Само место было неуютным, словно вознамерилось отпугнуть людей. Для привидений лучше обиталища не придумаешь, а вот для посетителей, пожалуй, не самое удачное место.

Горка камней у заднего крыльца была разбросана по земле.

— Сильвия вчера их сложила, — сказал Говард, внезапно насторожившись.

— Конечно. Они наверняка вчера вернулись. Даже к лучшему, что вы уехали, хотя, думается, они дали вам такую возможность, лишь бы с вами не встречаться. Не хотят открытой конфронтации. Еще слишком рано. Но ключ, разумеется, исчез. Вот сволочи!

— Нет, не исчез, — сказал Говард, заметив металлический блеск в пыли у бетонной приступочки, куда швырнули ключ. — Почему они снова заперли дверь, как по-вашему? К чему трудиться? — Он отдал ключ дяде.

Дядюшка Рой пожал плечами и тяжело поднялся по ступенькам. Теперь, когда от ветра их защищал дом и вышло солнце, он начал потеть.

— Может, не нашли того, что искали, но боялись, что оно еще там, — сказал он, открывая дверь, и убрал ключ в карман, Пропановые фонари дядя поставил на стол и, включив, отрегулировал пламя.

Скромный музей был разгромлен. Фотографии сорвали со стены, вытащили из рамок, и теперь все валялось как попало на столах и на полу. Но при этом ничего не поломано и не разбито. Взломщики не злились. Все было проделано методично, старательно — Говарду это показалось вдвойне тревожным, как будто говорило о том, что враг» (как называл их дядюшка Рой в своих загадочных речах за завтраком) был собран, деловит и более или менее уверен в себе.

В небольшом туалете слили из бачка воду и сдвинули крышку с унитаза, аптечку вытащили из ниши и разобрали на досочки. С зеркала сняли стальной обод и оторвали от стекла подложку. Заглянули даже в полый хромированный держатель для полотенец.

В главном зале подняли паркет. Через дыру в полу Говард увидел старый паровой котел в открытом бетонном коробе. Посветив фонарем, он без труда разглядел более светлые пятна там, где с темного металла смахнули пыль. Кто-то свешивался в дыру, чтобы осмотреть подпол.

— Итак, они искали рисунок, — сказал Говард, помогая дяде собрать разбросанное. — Думали, что он может быть вставлен в рамку за фотографией или свернут в трубочку и спрятан в держателе для полотенец. Дотошные типы. Но, насколько я понимаю, раз они здесь побывали, значит, рисунка у них нет. Пока нет.

— Не будь так уверен. Если он у них, им нужно выиграть время, и тогда это просто уловка. Может, они стараются сбить нас с толку и все тут разгромили для отвода глаз.

— Но зачем тогда так стараться? Думаю, бумага очень хрупкая, и им не хотелось ее порвать или как-нибудь еще попортить.

— Или они делают вид, что не боятся ее попортить. Загвоздка в том, как отделить иллюзию от реальности, так ведь? Против нас играет чертовски коварный противник, и его намерения не всегда бывают очевидными. Ничто сейчас не очевидно.

Дядюшка Рой подмигнул Говарду, как будто это последнее его высказывание применимо и к северному побережью вообще, и к миру в целом.

— Жаль фотографий, — сказал Говард. — Но они как будто не испорчены. Можно их снова вставить в рамки.

Дядюшка Рой улыбнулся, как будто услышал что-то забавное.

— Молодец, правильно рассуждаешь, — сказал он. — К тому же здесь только копии. Ценное я увез домой два года назад, когда все рухнуло. Никогда не удается сохранить всего.

— А не вызвать ли нам полицию? — спросил вдруг Говард. — Музей явно разгромлен. Давайте вызовем полицию и натравим ее на Горноласку.

— Давай не будем, — ответил дядюшка Рой. — Давай не будем даже думать о полиции. Помощь властей нам ни к чему. — С этими словами он выключил фонари и направился к двери. Пять минут спустя, спрятав ключ в новый тайник, они направились в сторону Мендосино. Дядюшка Рой указывал, как ехать, а когда они въехали на Альбион, велел остановиться перед домом с Шалтай-Болтаем на крыше, тем самым, возле которого Говард едва не разбил свой грузовик вчера утром.

Газон перед домом был превращен в настоящий аттракцион с десятками миниатюрных ветряных мельниц и вертушек. У дома трудился невысокий темноволосый мужчина в футболке с драными рукавами: выбирал лопатой-совком бетон из оцинкованного чана. Через улицу, облаченная в красное кимоно и высокие резиновые сапоги, миссис Лейми поливала розы.

Говард удивился, увидев ее здесь, на людях. Странно подумать, что она самый обычный человек, да еще живет напротив дома с Шалтай-Болтаем. Выходит, у нее есть какая-то своя жизнь, любимое кресло, в котором она сидит с газетой, может быть, семья. До сих пор при мысли о ней вспоминались исключительно закладные и сложные проценты. Еще больше Говарда удивило то, что она его узнала и помахала, словно рада его видеть. Что ж, подумал он, бизнес есть бизнес. Может, розы отдельно, а бизнес отдельно, и сейчас она поливает розы.

Он помахал в ответ — зачем обострять отношения? Потом переключился на мистера Беннета, который, пожимая Говарду руку, едва не сломал ему пальцы. Говорил он с акцентом, но таким слабым, что Говард не смог определить, откуда он родом.

— Мастерю всякую всячину, — сказал он, стряхивая с лопаты мокрый раствор и как будто подводя в этих трех словах итог всему своему существованию.

Мистер Беннет махнул на двор, который пестрел и топорщился — напоминая подушечку для булавок — всевозможными игрушками на ветряной тяге: два маленьких человечка пилили бревно, утки хлопали крыльями, на проволоках плавали вокруг шестов рыбки, голландские мельнички и коровы-вертушки медленно вращались на океанском бризе.

— Они никогда не останавливаются, — сказал он. — Одна-две всегда движутся. — Закурив сигарету, он глубоко затянулся.

По обеим сторонам крыльца были разбиты клумбы раскрашенных деревянных цветов: вырезанные лобзиком тюльпаны и маргаритки, розы, склеенные из отдельных деревянных лепестков. Среди деревянных цветов сидели деревянные животные, непрестанно кивая или покачивая крохотными головками. Двигался, казался живым весь садик — взад-вперед, вверх-вниз, из стороны в сторону. Крыша дома щетинилась флюгерами — все сейчас смотрели на восток, — а среди них, закинув ногу на ногу, в рыбацких прорезиненных штанах, сидел фанерный Шалтай-Болтай, словно судья на скамье, и плотоядно ухмылялся на садик через улицу, где миссис Лейми поливала розы. Налетел порыв сильного ветра с океана — и руки Шалтай-Болтая опустились, а затем пружина снова вздернула их вверх; впечатление было такое, будто он торжественно махал им.

Мистер Беннет повернул кран на шланге, провел рукой по, волосам и поднялся на крыльцо. Дядюшка Рой последовал было за ним в дом, потом обернулся к Говарду:

— Думаю, он «насадил» эту чертову прорву вертушек лишь бы позлить старую даму. Отчасти поэтому она меня и ненавидит: за то, что я дружу с Беннетом. Она считает его садик позором для всей улицы. Две недели назад даже пыталась его поджечь. Вот тогда мы и посадили на крышу яйцеголового. Она терпеть не может, когда шельмец день и ночь ей машет. Даже попыталась получить судебный запрет.

— Правда? — искренне удивился Говард. — Она пыталась сжечь дом?

Дядюшка Рой кивнул медленно и убедительно, совсем как Оливер Харди, но при этом усмехнулся, подняв брови, — то самое выражение выдало его вчера, когда он распространялся о флотилии подземных «бьюиков».

Мистер Беннет снял с плитки стальной кофейник и налил кофе в три тяжелые фарфоровые кружки с въевшимися коричневыми пятнами. Кофе был тепловатый, горький и с гущей, но мистер Беннет пил его самозабвенно, будто это последняя в его жизни чашка, а между глотками затягивался сигаретой. Дом был обставлен очень скудно: простая деревянная мебель, старый ковер стоял в гостиной свернутый в углу, посреди комнаты лежал среди стружек в пыли разобранный комодик, рядом в своем коробе красовался шлифовальный станок с тремя или четырьмя абразивными лентами.

— Вот взялся за работенку, — кивнув на комодик, сказал мистер Беннет. — Принадлежит женщине, что живет у гавани. Я его очищаю. Бедная старушка. — Он покачал головой. — Миссис Девентер, — пояснил он Рою.

— А, конечно, миссис Девентер, — согласился дядюшка Рой, а Говарду пояснил: — Миссис Лейми и ее тоже пытается выгнать из дома. Ей принадлежит земля по обе стороны Главной. Ее консорциум хочет построить банк, а домик миссис Девентер оказался в самом центре будущей стройплощадки. Но старушка будет стоять до конца. Она голландка, как и я, провалиться мне на этом месте.

— Хочешь сказать, немка, у которой вышибли мозги, — удовлетворенно кивнул Беннет, — вот и провались, так как ты не голландец. На прошлой неделе ты мне что говорил… кто ты тогда был? — Он поглядел на Говарда, словно только с его помощью мог разобраться в вопросе. — Какой-то там туземец Южных морей. С Фиджи, кажется.

— Я сказал только, — устало покачал головой Рой, — что мой дедушка жил на островах Южных морей. Никаким туземцем он не был. Просто держал там гостиницу.

— А я вот другое помню. — Мистер Беннет поджал губы и вдруг полностью сменил тему. — Я числа изучаю, — сказал он.

Дядюшка Рой согласно кивнул.

— Хочет раскусить лотерею.

— Я это называю Принципом Всеобщего Тяготения. Числа совсем как люди, как мы с вами. Понимаете, о чем я?

— Как люди? — переспросил Говард.

— В точности! Как люди, пришедшие на большой прием, или на собрание ветеранов. Открывают дверь и ни одного знакомого лица не видят. Ни души. Нарисовали мысленно картинку? Они слоняются, правда? Потом находят, где сесть. Довольно быстро завязывают разговор с кем-нибудь, кого отродясь не видали, а потом вдруг выясняется, что оба любят баскетбол. И оба просто без ума от на «Гигантов». Или, может, у них собаки одной породы, или, скажем, их жены затевают одну и ту же чертову глупость. Поспеваете?

— Конечно, — сказал Говард. В окно ему была видна миссис Лейми, устроившаяся на укрытой от ветра веранде. Она читала книгу, прихлебывая из чашки, от которой шел пар. Говард начал думать, что был несправедлив к миссис Лейми. Но все равно… Если она действительно пыталась поджечь дом мистера Беннета, и если она такая злыдня, какой ее, кажется, считает дядюшка Рой…

— Долить? — Беннет кивнул на их недопитые чашки.

— Нет, разве что у тебя есть пачка «Ролейда»[8], чтобы его подсластить, — сказал дядюшка Рой, ткнув Говарда в бок локтем, словно чтобы заставить и его присоединиться к шутке. — Твой кофе на вкус как крысиный яд. Что, скажи на милость, ты в него сыпешь?

— Что ты понимаешь в кофе? — с отвращением отмахнулся Беннет и, не обращая больше на него внимания, повернулся к Говарду: — Так вот числа — совсем как люди. Сваливаешь их в ящик, а они бегут искать родственную душу, кого-нибудь, с кем бы поболтать. Чудак чудака видит издалека, вот что это такое. Встряхни их, прокрути, и выходит, что номер сорок три сидит рядышком с номером восемнадцатым, а за: ними, скажем, номер шесть и номер восемь, и номер двенадцать к ним присоседился. Часы тикают, и вот они уже не разлей вода. В следующий четверг опять собрание, но на сей раз; они уже с порога друг друга выискивают. Фокус в том, чтобы за ними следить и разобраться, кто кого притягивает. По сути, это и есть притяжение. Подобное тянется к подобному. Просто притяжение. Не любовь. О ней я не говорю. Тут у нас все буднично, повседневно. Надо только попристальней следить, если хочешь число загарпунить.

— Десять лет назад мистер Беннет ездил в Вегас и едва казино не разорил, — сказал дядюшка Рой. — Стал играть день и ночь в лотерею. И никак не останавливался. Им едва закрыться не пришлось. Весь чертов город на колени поставил. Где это было? — спросил он мистера Беннета.

— В заведении под названием «У Бенни».

— У нас тут все на естественных удобрениях помешались, — сказал он. — Грузовик куриного дерьма «Солнечная ягода» в любой день с руками оторвет. И перегной тоже. Можно съездить в Укайэ за грузом перегноя из дубовых лесов. — Он пожал плечами. — Тоже способ заработать пару долларов. Мы прикапливаем понемногу в совместный фонд, правда?

Его друг кивнул.

— Нам нужно кое-что на ставки, когда мы рванем в Рино.

— Расскажи ему еще о числах, — велел дядюшка Рой. — По-моему, он не совсем понял.

— Загвоздка в том, — мрачно, но постепенно увлекаясь, начал мистер Беннет, — что им нет конца. Сечешь?

Говард сказал, что сечет. Как минимум это он о числах знал.

— На них сильно подсаживаешься. Бегаешь за ними, как собака за механическим зайцем, пока замертво не падаешь. Это эффект Вавилона.

— Вот именно, — подтвердил дядюшка Рой. — Беннет о том говорит, что разом никуда не прыгнешь. Денег или еще чего никогда достаточно не бывает. Взять хотя бы того же Горноласку…

При упоминании этого имени мистер Беннет вскинулся и бросил на друга пронизывающий взгляд.

— Говард в порядке, — махнул рукой дядюшка Рой. — Он наш с потрохами.

— Ну тогда ладно, — сказал мистер Беннет и снова крепко пожал Говарду руку. — Рад, что ты в нашей лодке.

— Так вот, Горноласка и эта старуха напротив, они все время чего-то хотят, так? — Он говорил очень серьезно. — «Еще, еще и еще», — вот что они бормочут весь день напролет. Вот какую песню они поют. Но чего же они хотят? Сами не знают. Не понимают, как это назвать. Но голод их гложет. Этот голод для них, как понюшка ада при жизни. Еще доллар? Нет. У них больше, чем они могут потратить. Еще акр земли? Зачем? Механический глаз посреди лба? Какой им от него прок? Они ни черта не видят и теми двумя, что имеют. Но я знаю, в чем дело, знаю, чего они хотят. Apotheosis. Знаешь, Говард, что значит это за слово? «Обожествление» по-гречески. Хотят быть Господом Всемогущим. — Он ударил ладонью по столу так, что кофе плеснул через край его чашки. — Черт! Дай мне бумажное полотенце.

Мистер Беннет протянул ему губку с плиты.

— Мальчик не видит связи, — сказал он. — Не понимает, при чем тут числа. Ты так кипятишься, что твои объяснения гроша ломаного не стоят.

— Но я ведь прав? Да? Прав?

— Абсолютно. Тут все дело в методе, в порядке.

— Как и во всем на свете, — сказал дядюшка Рой.

— Возьмем, к примеру, клейщиков. Какой у них девиз? «Никаких правил». И все. Просто и ясно. Посмотри, как они носят два разных ботинка, никогда не приезжают в город два раза одной и той же дорогой. И позволь мне сказать кое-что, чему ты просто не поверишь. Что происходит, когда приходит какой-нибудь старейшина, святой человек клейщиков?

Говард пожал плечами.

— Мир летит вверх тормашками.

— Истинная правда, — подтвердил дядюшка Рой. — Рамки расползаются. Аквариумы подтекают. Даже улицы уже не сходятся под прямым углом. Жуткое дело! Лучше поверь мне на слово.

— Анархия чистой воды, хаос окружает их, как магнитное поле. — Дядюшка Рой откинулся на спинку стула и скосил глаза на Говарда. — Энергия стихий.

— Но что такое анархия, — осторожно спросил мистер Беннет, — если ее свести до учебника с правилами?

— Если ее упорядочить? — добавил дядюшка Рой. Они подождали, вынуждая Говарда ответить.

— Ну, — решился он наконец, — думаю, это будет уже не анархия.

— Дай ему пирожок, — сказал дядюшка Рой. — Но это еще далеко не все. Помнишь, что Беннет говорил про числа?

Говард снова кивнул.

Мистер Беннет подался на стуле вперед и понизил голос:

— Твой самоанский дядюшка хочет сказать, что и в хаосе есть свой порядок.

— Если хочешь, «Путь», — добавил дядюшка Рой.

— «Танец».

— И рисунок Хокусаи?.. — начал было Говард, но дядя, подняв руку, его остановил. Покачав головой, он большим пальцем ткнул за окно, туда, где миссис Лейми опять возилась с розами. Она как будто склонила голову набок, точно прислушивалась к голосам в ветре.

— Мы не как остальные. — Дядюшка Рой мотнул головой, указывая на улицу. — Мы королевская рать, правда? Разве не так я тебе говорил? Круг нарушен. Нужно восстановить его прежде, чем они его взломают. Нужно восстановить порядок.

— И возляжет лев с агнцем, — сказал с нотой некой завершенности мистер Беннет.

— Мы об алхимии тут говорим, — продолжал дядюшка Рой, явно разгорячившись и исполнясь проповеднического пыла. — Есть одна шайка, всякие там горноласки и лейми, которые, дай им волю, превратили бы свинец в золото, лишь бы набить им карманы, или еще чего похуже сотворили бы. И есть другая шайка…

— Мы, — вставил мистер Беннет.

— …кому плевать на металлургию. Для них главное — вытащить наш несчастный мир из свинцового века, в который он провалился, куда получше, на солнышко, если ты понимаешь, о чем я.

— А он не провалится снова? — спросил Говард. Ясно одно: дядя и мистер Беннет, хотя и ударились в мифологию, смертельно серьезны: им сейчас не до абстракций и банальностей.

В этом нет никаких сомнений. Они стремились к некой цели, которая стояла у них перед глазами, как стены Эльдорадо, встававшего в сочных травах над морем. Дядюшка Рой пожал плечами:

— Конечно, провалится. И Шалтай-Болтай упадет. Но к саду ведет скрюченная дорожка и скрыта она за туманом. Ясно видит ее лишь тот, кто идет по ней.

— Вот именно, — подтвердил мистер Беннет. — И ваш малый действительно ведь упадет со стены. Такова его природа, и да благословит его Господь. А тогда какой-нибудь старый чертов дуралей постарается собрать его снова, и да благословит его Господь.

Дядюшка Рой глянул на него внимательно:

— Кого это ты называешь старым чертовым дуралеем, старый чертов дуралей? — потом повернулся к Говарду: — Но правду сказать, в нашем деле выбора нет, во всяком случае, для таких, как ты. Это первостепенно, так? Это дело наличия выбора и его отсутствия. У тебя или он есть, или нет. Противоречиво, скажешь? Да и ладно. Смысл — он тоже бессмыслица, смотря с какой стороны подойти, и наоборот тоже верно. Ты ведь это понимаешь, правда? Я сразу просек, как только тебя увидел. Вот малый, который свое дело сделает. Вот что я себе сказал. У него есть инстинкт. Как у лосося. Вот почему он приехал на север. Забудь про чертов музей. Тебя здесь избавление ждет. Открой треклятую банку с клеем и начни соображать, как заново собрать осколки. Чужая шайка уже взялась за молотки и клещи. Только раствором они скрепляют темную башню, кладут кирпич за кирпичом, и, Богом клянусь, наше дело ее обрушить!

— Гром и молния! — воскликнул мистер Беннет, ударяя кружкой о стол.

— Огонь и сера, — согласился дядюшка Рой. Потом заложил большие пальцы за подтяжки, и вид у него стал совсем как у самого Шалтай-Болтая, который свое уже сказал.

— Почти полдень. — Мистер Беннет внезапно встал и раздавил сигарету в своей пустой чашке. — У тебя парики для трупов есть?

— В грузовике у племянника, — ответил дядюшка Рой и подмигнул Говарду. — Не бери в голову, мой мальчик. И близко к сердцу не принимай. Своди Сильвию куда-нибудь. Вот. — Вытащив из кармана штанов старую помятую десятку, он протянул ее Говарду. — Выпей за мой счет. Жизнь продолжается и во время битвы. Иначе к чему битва?

— Ну, правда… — Говард попытался придумать, как отказаться от десятки. Купюра — явно последнее, что осталось от продажи продуктовых талонов из-под полы.

Дядюшка Рой нахмурился.

— Бери. Разве вот сейчас я не говорил тебе о том, как махнуть в Рино? Тут не все чушь, знаешь ли. Сейчас не время для сомнений. Песок утекает. Король получил увечье, но мы его вылечим или горы свернем, пытаясь это сделать. Выпей за счет своего старого бедного дяди.

Кивнув, Говард встал.

— Ладно, спасибо. — Он запихнул десятку в карман. — Тогда я вас нагоню.

Все трое вышли, и мистер Беннет запер дверь. Они забрали из трейлера Говарда парики, и дядюшка Рой с мистером Беннетом угромыхали прочь на грузовой платформе. Говард посмотрел, как они сворачивают за угол к шоссе, и перешел через улицу к садику, в котором сидела у себя на веранде миссис Лейми.

12

Согнувшись в кресле-качалке, миссис Лейми смешивала какое-то снадобье в керамической миске, стоявшей на полу у ее ног. Вероятно, какое-то удобрение — рыбная эмульсия, судя по запаху. Она подняла глаза на Говарда, когда он уже шел по выложенной плитами дорожке между розовых кустов.

— Здравствуйте, — сказала она, вставая и вытирая о передник правую руку. Потом протянула ему, чтобы он мог пожать. На лице у нее было то же кислое выражение, но сейчас это лицо не было перекошено от ярости, возможно, потому, что никакие резиновые летучие мыши ей не угрожали.

— Боюсь, вчера я произвела на вас несколько неприятное впечатление, — сказала она, если не извиняясь, то с тенью сожаления и как бы признавая, что доля вины лежит и на ней.

— Неловкая ситуация.

— Все равно мне не следовало так выходить из себя. Но мистер Бартон способен рассердить любого. — С мимолетной недоуменной улыбкой она покачала головой. — Думаю, ответственным — в финансовом отношении — его не назовешь.

С этим Говард не мог бы поспорить, хотя ему не понравилось выражение «ответственный в финансовом отношении», потому что обычно оно ровным счетом ничего не значило, а напротив, все опускало. Однако его заинтриговало то, что миссис Лейми, по всей видимости, на свой лад извиняется, пытается помириться. Сейчас она возится в саду, ведет себя, как нормальный человек. Очевидно, обнаружила, что Говардов чек будет оплачен.

— Собираетесь подложить удобрений? — спросил Говард. — А для чего эти ржавые гвозди?

— Для гортензий. Вы тоже разводите цветы?

— Да нет. Несколько помидоров в кадках, комнатные растения, вот, пожалуй, и все.

— А… Если закопать ржавые гвозди у корней гортензии, вместо обычных розовых цветков получатся голубые. Это из-за железа, которое в них попадет. А выглядит, как настоящая магия, правда? Цвет роз тоже можно изменить, хотя это труднее. Работа грязная, но можно добиться любопытных результатов. Я, можно сказать, садовод-любитель и сама эту смесь составила.

Она указала на миску у себя под ногами. Теперь, стоя рядом с миской, Говард увидел, что там совсем не рыбная эмульсия. Миска была полна густой красной жидкости.

— Не кривитесь, если я скажу, что это кровь, — сказала миссис Лейми, изобразив на лице обиду. — Любая кровь сойдет, но от рыб лучше всего. И при этом великолепное удобрение. И достать просто — на консервном заводе. Я поливаю ею землю вокруг белых роз. Но для полного эффекта нужно хорошенько промочить корни, и потом еще много раз поливать. Цветками сафлора я превращаю белые маргаритки в желтые. В прошлом году я даже вырастила черную орхидею.

— Черную орхидею? — удивился Говард. — Как?

— Чернила каракатицы и жженая древесина. — Она покивала ему с таким видом, будто это расхожая истина. — Цвета, разумеется, неестественные. Но в том-то и прелесть. Посмотрите. — Она отвела его через пожухлый газон туда, где под стеной дома приютилась заросль розовых первоцветов. Стояли они огромные и странные, и у цветков был диковатый оттенок, будто из-под земли вылезли сгустки плоти. В воздухе над ними витал запах тухлятины, словно под домом было закопано мертвое животное. — Вот какой эффект дают кровь и ржавчина, — сказала она, — и еще несколько ингредиентов, которые я от вас утаю.

— Поразительно, — откликнулся Говард. На ум ему не шло никакое другое слово, разве что, может быть, «патологично» или «гнусно» или еще какое-нибудь выражение из дешевого романа ужасов. Тяжелые цветы действительно наводили на мысль о человеческой плоти и о чем-то мистическом, и это впечатление только усиливала сеть тонких синеватых венок, бегущих внутри лепестков, что неприятно напомнило Говарду кровеносные сосуды или, еще хуже, татуировки. Ему пришли на ум «ведьмины» грибы, которые собирал дядюшка Рой вокруг домика Грэхема, и перед мысленным взором предстала жутковатая картинка: миссис Лейми засевает спорами грибов океанский ветер, смотрит, как он несет их на север через улицу и дальше в лес.

— Мне говорили, вы куратор в музее.

— Ну, — внезапно насторожился Говард, — можно сказать и так. Я не совсем куратор. Это небольшой музей естественной истории, который иногда устраивает художественные выставки. Я даже не уверен, вернусь ли я туда. Мне здесь нравится.

— Правда? Я так счастлива это слышать. Я боялась, что испортила вам впечатление. Вы только-только приехали, а я не сумела сдержаться. Мне с тех самых пор хотелось извиниться.

— Не стоит, — сказал Говард, возвращаясь к веранде. Он вдруг перестал ей верить. Почему-то он отказывался доверять внезапным переменам характера, а еще с их вчерашней стычки у дома дядюшки Роя эта дама явно пришла к какому-то выводу. Кажется, она решила, что он важная птица, и сейчас он недоумевал, с чего бы.

Тут Говард впервые заметил набивной рисунок, отпечатанный на ее кимоно: маленькие квадратики электронных плат и размотавшиеся катушки-змеевики, блоки компьютерных схем и радиодиаграмм и какие-то жуки-роботы. Все сильно стилизованно и трудноразличимо, но фигурки почему-то казались анатомичными — ошметки и куски внутренних органов, превращенных в арматуру или в очень схематичную компьютерную графику. Он был уверен, что знает, кто нарисовал шаблон для ткани.

Внезапно Говард сообразил, что если хочет поймать Сильвию до ленча, ему нужно спешить. Как бы случайно бросив взгляд на часы, он изобразил удивление.

— Кажется, мне пора бежать, — сказал он.

— Так скоро? А я надеялась показать вам мою коллекцию миниатюр. К нам в город редко когда приезжают специалисты.

— Как-нибудь в другой раз, — улыбнулся Говард.

— Хорошо. А кстати! У меня сложился небольшой… кружок, думаю, так его можно назвать. Салон. Мы встречаемся по вторникам вечером. Вы удивитесь, увидев, сколько тут в округе живет художников и писателей. И нередко люди приезжают к нам из Сан-Франциско или еще дальше с юга, лишь бы попасть в мой салон. Я для них, можно сказать, королева-мать: их самый ревностный защитник и критик в одном лице. Они и есть моя настоящая коллекция миниатюр. У всех огромный потенциал, они — как семена, которым нужно лишь немного воды и почвы. Почему бы вам не заглянуть к нам? Беседы у нас самые возбуждающие дух.

— Но я же не художник, — сказал Говард. — Просто вожусь с тем, что создали другие… Или пытаюсь с ученым видом об этом говорить.

— Ученые беседы у нас не обязательны так же, как не обязателен смокинг. Скажем, в шесть.

— Разумеется, я постараюсь. Уверен, мистер Горноласка член этого кружка.

В ответ она рассмеялась — хихикая и жеманно махая на него рукой, будто он сказал нечто почти непристойное.

— Никто не зовет его мистер Горноласка, ну только я, быть может. Просто Горноласка. Он у нас слишком уязвимый. Выходит, вы знакомы?

— Немного. Он как будто интересный тип.

— Только несколько самонадеян. Пусть это вас не тревожит. На вид он лощеный и жесткий, но в душе просто кошечка, которая возомнила себя пантерой. Я умею держать его на коротком поводке, но сомневаюсь, что кто-то другой на это способен. Правду сказать, он гений, человек многих талантов. Однако, боюсь, ужасный декадент. — Она подмигнула Говарду. — Я очень рада, что мы вот так поболтали. Вы будете желанным дополнением к моему маленькому кружку. Вы сами не заметите, как станете одним из нас. И надеюсь, вы не держите на меня зла за мое вчерашнее постыдное поведение.

— Вовсе нет.

Она постояла еще с минуту, внимательно его рассматривая, и Говард внезапно сконфузился, как будто от него ожидается нечто большее.

— Знаете, — сказала она, — вы мне кое-кого напоминаете. Человека, которого я знала когда-то. Давным-давно.

— Правда? — переспросил Говард. — Наверное, у меня заурядное лицо.

— Напротив, оно у вас… примечательное. — На мгновение на лице миссис Лейми предательски проступили глубочайшие тоска и сожаление, и Говарду вдруг пришло в голову, что, как ни печально, это были единственные искренние чувства, какие она — нечаянно — выказала за все время разговора. Все остальное было напускным. Даже садоводческий пыл казался фальшивым, почти маразматическим. А вот это фальшивым не было, тут даже дядюшка Рой согласился бы.

Она вдруг улыбнулась, усилием воли разгоняя тоску, и сказала:

— Итак — во вторник в шесть.

— Во вторник в шесть.

Она протянула ему руку — с расслабленной кистью и ладонью вниз, точно ожидала, что Говард галантно ее поцелует, но он ограничился коротким рукопожатием и поспешил через улицу, где сел в свой грузовичок и повернул ключ в замке зажигания, давая мотору поработать минуту вхолостую. От последних фраз миссис Лейми ему стало не по себе, и хотя ему не хотелось сводить дружбу с «маленьким кружком», казалось, будто он дал ей торжественное обещание, поэтому Говард решил, что во вторник придется нанести ей визит. Не обязательно сидеть с ними долго, зато это даст ему возможность пошпионить для дядюшка Роя.

Вот только теперь миссис Лейми представлялась таинственной и зловещей, и Говард даже готов был поверить, что она и ее салон и есть тот самый «враг», о котором говорил за завтраком дядюшка Рой. Дядя вечно преувеличивает и сыплет безумными метафорам, а при такой манере поспешные выводы становились опасными.

Пока он сидел в машине, и никто ни в чем его не убеждал, все вдруг представилось ему просто. У таинственных заговоров северного побережья есть логичное и приземленное объяснение: алчность, скорее всего, или старые обиды, которые слишком уж долго лелеют в своей глуши и изоляции эксцентрики.

Тут он вспомнил про капище в лесу и хижину, в которой прячется старый Грэхем, про то, что его собственный грузовичок обыскали, и про разговор о попытке сжечь дом Беннета. Уже через минуту он признался себе, что пока еще ровным счетом ничего не знает. Чтобы не усугублять ситуацию, он, отъезжая, помахал из окна миссис Лейми, которая сидела теперь на корточках над гортензией и закапывала у корней ржавые гвозди. Шалтай-Болтай на крыше Беннета тоже помахал — словно саркастически его передразнивал.

Когда они тряслись по просеке к дому Грэхема, было едва за полдень. Сильвия закрыла на два часа магазинчик и послала Говарда за начинкой для сандвичей, чтобы привезти бедному Джиммерсу пристойный ленч. Теперь на заднем сиденье грузовичка лежала корзинка со всякими разносолами и напитками. Говард намеревался вынудить Джиммерса поговорить начистоту: или рисунка Хокусаи у Джиммерса нет, или он у него есть, а если есть, ему придется обсудить права на этот рисунок Говарда. В конце концов, Джиммерс волен отказаться передать его музею, и тут Говард ничего не может поделать. По закону имуществом Грэхема нельзя распоряжаться бог знает сколько с момента его смерти — вот только он не мертв, и на каком основании Джиммерс прибрал к рукам вещи старика? Хотя он-то, без сомнения, думает, что, напротив, их охраняет, а этим нельзя не восхищаться. Говард все прокручивал и прокручивал это в голове, споря с воображаемым мистером Джиммерсом по каждому пункту.

Стоило Говарду выйти из машины, как тут же ветер с океана пробрал его до костей. Полуденное солнце, зависшее в небе холодным оранжевым шаром, совсем не давало тепла.

Мистера Джиммерса они увидели у обрыва: он рыхлил тяпкой огородик, укрытый от ветра длинным навесом из рифленых квадратов стеклопластика. Сильвия с Говардом подошли к нему почти вплотную, прежде чем он их заметил и выпрямился, опираясь на тяпку на длинной рукояти. Одет он был во все тот же потертый твидовый пиджак, но теперь на ногах у него были тяжелые резиновые сапоги.

В отдалении виднелся жестяной гараж, запертый и таинственный. Говард намеренно избегал на него смотреть, чтобы не возбуждать подозрений. Над ними в стене дома, выходящей на луг, темнела дверь, которая никуда не вела, и вдоль стены к ней на две трети поднималась осыпающаяся каменная лестница.

— Листовая свекла, — кивнул мистер Джиммерс на проклюнувшуюся из земли скудную с виду зелень.

— Вкусная, а? — спросил Говард.

— На самом деле — хуже некуда, зато ее легко выращивать, надо только хорошенько укрывать от ветра, не то он живо ее прибьет. Но солнца не хватает, поэтому нужно сажать много, если хочешь собрать достаточно на еду. Видели бы вы огород в былые времена, пока мистер Грэхем еще был в силах! — Джиммерс печально покачал головой и перерубил острием тяпки сорняк. — А теперь осталось только несколько грядок свеклы. Просто позор. Впрочем, на диете из зелени можно поддерживать крепкое здоровье. Если есть побольше яиц, то организм получает весь набор питательных веществ. «Постум» делают исключительно из растительных материалов. Вы это знаете?

— Правда? — переспросил Говард. — Из растительных материалов?

— Из пшеницы в основном.

— Кстати о еде, — сказала Сильвия. — Мы вот корзинку для пикника с собой привезли.

Бросив тяпку, мистер Джиммерс направился к дому, потирая руки, словно питался исключительно «Постумом» и листовой свеклой.

— Я только скатерть постелю, — сказал он, стаскивая на крыльце сапоги. Сильвия сбросила туфли, и Говард тоже снял ботинки, запоздало сообразив, что в носках у него дыры на пальцах. Может, из-за них он будет выглядеть более беззащитным, подумал он, — недурной тактический ход. Однако забот не оберешься — опять ноги промерзнут.

Про рисунок он заговорил, лишь когда они сели за стол. Неловко, делая вид, будто эта тема не слишком его интересует, он сказал:

— Да, кстати, рисунок Хокусаи, мистер Джиммерс.

— Тот рисунок на рисовой бумаге? — переспросил мистер Джиммерс.

— Верно.

— Чертовская редкость, знаете ли.

— Знаю. Поэтому я им и интересуюсь.

— Я хотел сказать, что гравюр Хокусаи пруд пруди, но предварительных эскизов, особенно из Мангквы, днем с огнем не сыщешь. А артефакты с такой историей, надо думать, встречаются еще реже.

— Говард хочет знать, — напрямую спросила Сильвия, — сохранился ли у вас этот рисунок, мистер Джиммерс, и готовы ли вы его предоставить?

Джиммерс широко улыбнулся и, глянув на Сильвию, поднял бровь.

— Съешь еще кусочек этого чудесного сыра, дорогая, —: сказал он. — Положение у меня, разумеется, рискованное. Мистера Грэхема ведь так и не нашли, правда? Кто может утверждать, что он мертв? Конечно, его считают мертвым, но отсутствие тела осложняет передачу его имущества. — Он подмигнул Сильвии. — А без железной уверенности, что он мертв, как я могу раздавать его вещи? Не важно, какие бы — возможно, подложные — письма мне ни привозили. — Он поднял руку, останавливая возражения Говарда. — В мире полно ужасных людей, которые были бы вне себя от счастья, что одурачили мистера Джиммерса и прибрали к рукам этот диковинный… эээ… рисунок, как вы его называете. Почему вы решили, что это Хокусаи?

— А разве нет? — спросил Говард.

— Конечно, нет. Поняли в чем проблема, правда? Вы ведь в потемках бродите, так? Понятия не имеете, чего хотите. Знаете только, что хотите. Но есть ли у вас основания? Вот в чем вопрос?

— Выходит, письмо, подписанное Грэхемом, для вас ничего не значит?

— Напротив, мой мальчик. Значит — и очень многое. Оно означает, что вы вполне можете быть тем самым человеком, который сейчас или в самом ближайшем будущем станет обладателем ценного предмета, который мы обсуждаем. Но в данный момент вы не тот человек. Желаемое — не обязательно действительное, но вполне может им стать. Я ясно выразился? — Мистер Джиммерс с довольным видом откусил от сандвича краешек, словно мог насытиться и парой крошек. — Жаль, что не могу предложить вам ничего на десерт, — с сожалением сказал он. — У меня где-то был целый пакет шандровых леденцов. Но никак не вспомню где. Уже почти год его не видел. Изготовлены из дикого шандра ребятами с «Солнечной ягоды».

— Все в порядке, не надо, — поспешил сказать Говард.

— Не в порядке, не все. Я стал настоящей Матушкой Хаббард[9]

Гостям предложить нечего. Но вы ведь первые, кто в последние годы ко мне приехал. Обещаю, в следующий раз припасу что-нибудь вкусненькое. Я пристрастился к сандвичам: консервированные спагетти на белом хлебе высшего сорта. Никаких изысков: просто хлеб, маргарин и спагетти — консервированные спагетти. Не важно, по сути, какой марки.

Вот так тема рисунка всплыла и снова канула всего за минуту, погребенная под сандвичем со спагетти мистера Джиммерса. Он почти пообещал что-то, но Говард не мог понять — что. Что он такое сказал? Говард вполне может быть «тем человеком» — будто мистер Джиммерс ждал не просто кого-то c письмом на право получения, а кого-то, кто знал бы разгадку, или саму загадку, или какой-то пароль.

— Так вот о рисунке, — сказал Говард. — Ваши колебания мне понятны, и мне очень неприятно вам надоедать. Проблема в том, что мне не хотелось бы на вас давить, но у меня есть письмо от мистера Грэхема, которое я считают абсолютно подлинным, и…

— В этом я не сомневаюсь, — прервал его мистер Джиммерс. — Абсолютно подлинное. Можно мне еще раз на него взглянуть?

— Конечно. — Вынув из куртки письмо, Говард отдал его Джиммерсу.

Мистер Джиммерс какое-то время поизучал письмо, кивая и прищуриваясь, а потом резко разорвал на клочки, которые бросил через плечо.

— Подождите! — вскочил со стула Говард. Но было уже поздно: на полу белели обрывки. Он снова сел, не в силах закрыть рот от изумления. Сильвия едва заметно улыбалась, будто считала все происходящее забавным, но не решалась рассмеяться вслух.

— Теперь у вас на один листок бумаги меньше, а значит, меньше и забот, — сказал мистер Джиммерс. — Избегайте фокусировать вашу энергию на мусоре. Для вас бумажка никакой ценности не представляла. Письмо должно было лишь вызвать вас сюда, вот и все. Это дело не для музея. Тут нечто большее. Вам не нужно письмо на право получения, как вы выражаетесь. Вы всем надоели со своим письмом на право получения. Всех от него тошнит. Помните Священное Писание? «Все откроется, когда придет полнота времени». — Тут он снова поднял руку, словно чтобы помешать Говарду ответить. — Понимаете, «когда придет полнота времени»? — Коснувшись салфеткой губ, он продолжил: — Идемте. Я покажу вам кое-что примечательное, и это кое-что принесет вам безмерное облегчение. — Теперь он подмигнул Говарду, точно собирался открыть своим гостям какой-то секрет, и Говард с Сильвией направились вслед за ним в гостиную с камином, огонь в котором, хотя и был разожжен, умирал на горке углей. Бросив в камин пригоршню бурых пихтовых иголок, Джиммерс подул на них и положил сверху несколько кедровых полешек, которые тут же вспыхнули и стали потрескивать и щелкать, осветив небольшое пространство вокруг очага.

Мистер Джиммерс с минуту постоял, прислушиваясь, подошел на цыпочках сперва к одной двери, потом к другой, вновь прислушался, стоя у каждой из них, после чего, приложив палец к губам, осторожно выдвинул из облицовки камина кирпич, засунул в отверстие руку и достал аккуратно сложенный лист бумаги.

У Говарда перехватило дыхание. Вот он, все там же, в своем тайнике, но уже без футляра. Кивнув Говарду, мистер Джиммерс не дрогнувшей рукой развернул лист.

— Второго такого на всем белом свете нет, — прошептал он. — И никогда не будет.

Сквозь бумагу просвечивали чернильные линии.

— Что скажете? — спросил мистер Джиммерс, держа лист так, что сквозь него светился огонь. Переплетение линий казалось почти копией на ксероксе — тени складок, а вовсе не реальные складки. Работа очень тонкая, рисовая бумага пожелтела от времени и обтрепалась по краям.

— Это, — сказал, указывая на силуэты, мистер Джиммерс, — цветущий посох. А вот эти должны изображать тайные ключи. Вот тот — чаша, вот этот — монета, а этот — дерево у реки. Если дважды сложить лист пополам, что получится? — Он сложил лист дважды. — Разбитое яйцо. А теперь смотрите.

Он снова сложил рисунок: сперва свернул лист, потом свел руки вместе, так что средняя треть исчезла за двумя внешними, затем вывернул в ромб и подогнул верхний угол. Словно по волшебству сломанные части скорлупы вновь стали единым целым, а случайные пятна, линии и тени сложились на восстановленном яйце в лицо. Яйцо сидело на суку дерева у реки, пальцами держало посох, а его тоненькие ручки вытянулись по обе стороны вдоль веток, словно созданьице было распято на дереве.

Будто электрический ток пробежал по телу Говарда, и он с удивлением обнаружил, что Сильвия взяла его за руку, словно чувствовала, как надвигается неминуемо что-то, какое-то откровение. Из-за танцующих язычков пламени за листом фигурки колыхались и подпрыгивали, будто проступали сквозь толщу воды. Мистер Джиммерс отпустил один уголок рисунка, щелкнул пальцами, и огонь в камине, вспыхнув, выбросил длинный язык синеватого пламени, которое пожрало рисунок на рисовой бумаге прямо у него в руках.

С миной крайнего удивления мистер Джиммерс вскрикнул и мелодраматично замахал горящим обрывком, будто он жег ему руку, но никак невозможно его отпустить, а потом резко швырнул на пол и затоптал ногами. Пламя погасло. Не осталось ничего, кроме снежинок гари и пепла, испачкавших серые камни.

— Проклятие, — сказал мистер Джиммерс, мрачно осматривая свои подошвы. — Чертов кедр, вечно от него искр не оберешься.

Говард поймал себя на том, что застыл с открытым ртом. Он собирался закричать, но не успел — все произошло слишком быстро.

— Какая трагедия! — приговаривал мистер Джиммерс. Какая невыносимая утрата!

— Вы шутите, — выдавил Говард. Он вдруг уверился, что мистер Джиммерс их одурачил.

Иначе к чему щелканье пальцами и синее пламя? Он, наверное, бросил в огонь щепотку чего-то, чтобы пламя так взметнулось, убрал рисунок в карман и сжег муляж. Нагнувшись, Говард подобрал кусочек бумаги в окружении черной гари и серого пепла. На нам были завитки бурыми чернилами — легко различимая верхушка цветущего посоха. Значит, Джиммерс сжег копию. Это не мог быть оригинал! Но выглядел-то он как оригинал. Говард ждал, что Джиммерс вот-вот выхватит из кармана настоящий рисунок и расхохочется.

Но мистер Джиммерс тяжело опустился в глубокое кресло и закрыл лицо руками.

— Увы, — вздохнул он.

— Неужели вы взаправду его сожгли? — Говард поискал поддержки у Сильвии.

Пожав плечами, она качнула головой, словно советуя оставить эту тему.

— Ни слова не должно просочиться! — почти в отчаянии воскликнул мистер Джиммер.

Он поднял голову и теперь пристально всматривался в обоих. Вид у него вдруг стал загнанный, словно у человека, чьей жизни угрожает невидимый враг. Он сунул руку под пиджак, помедлил, склонил голову набок. Говард мысленно кивнул. Вот сейчас…

Но мистер Джиммерс вытащил только драный носовой платок и отер им лоб.

— Полагаю, в данных обстоятельствах требуется выпивка. И крепкая.

Говард не мог не согласиться. Они с Сильвией снова прошли за мистером Джиммерсом на кухню, где тот вытащил пробку из бутылки вина «Солнечной ягоды», которое Говард попробовал две ночи назад. Он налил до краев два высоких стакана, прикончив бутылку и заявив, что сам он к вину не притрагивается. Сильвия пригубила, но Говард не смог себя заставить и поставил стакан на стол, сделав вид, что его отвлекло что-то за окном. Потом мистер Джиммерс убрел куда-то, потерянный и подавленный, и они остались одни.

— Пойдем погуляем по утесам, — поймав взгляд Сильвии и кивнув в сторону выхода, громко сказал Говард.

— Вы, дети, идите без меня, — отозвался из соседней комнаты мистер Джиммерс. — Мне надо хорошенько подумать. Я не оправдал возложенного на меня доверия. Я… — Он умолк, и они услышали, как он тяжело рухнул в кресло.

13

Сильвия сложила скатерть и убрала на место тарелки, оставив недоеденное мистеру Джиммерсу. Когда минуту спустя они заглянули в малую гостиную, старик, клюя носом, дремал в кресле.

Говард еще ждал, что он вот-вот вскочит и рассмеется — но тщетно. Голова мистера Джиммерса скатилась на грудь, и он захрапел.

— Ты куда идешь? — спросила Сильвия, когда он вышли из дома.

— Как и сказал, погулять по утесам.

— Сейчас?

— Конечно, сейчас. Куда спешить? У тебя еще три четверти часа. Нас только что обвели вокруг пальца, вот что я думаю.

Сильвия молча шла рядом с ним, скрестив на груди руки.

— И действительно, слишком все напоминало фокус.

— Конечно, это был трюк. Он спрятал чертов рисунок под пиджаком. Дремлет он, как бы не так! Перепрятывает, наверное, сейчас листок куда-нибудь позаковыристей. Готов поспорить, на прежнем месте его уже не будет.

Говард оглянулся через плечо на дом. Они обогнули угол.Тропинка уводила в кусты ежевики вдоль края утеса, где давным-давно поставили плетень — может, чтобы никто не упал с обрыва. Говард молчал, пока разросшиеся кусты не заслонили его от дома. Потом остановился и вытащил из кармана ключ.

— Что это? — спросила Сильвия.

— Ключ.

— Это я вижу. От чего он?

— От гаража Джиммерса. Хочу посмотреть, что там внутри. У задней двери висело с десяток ключей на веревочке. Я снял один с крючка, когда он заснул в кресле. Ты тогда убирала после ленча.

— Откуда ты знаешь, что он подойдет?

— Осмотрел замок. Чистый антиквариат. Ключ достаточно старый и бородка вроде похожа. Из всей связки этот единственный, какой подойдет. Как мне кажется, все висячие замки в пристройках открываются одним ключом. Какой смысл иметь дюжину? — А что, по словам отца, там может быть?

— Как ни удивительно, легендарная машина. Она кивнула.

— Сходится. Что еще может быть у мистера Джиммерса в жестяном гараже? Знаешь, что сам Джиммерс говорил о гараже?

— Что? — спросил Говард. Вся затея начинала казаться ему довольно сомнительной.

— Платоновские идеи. Архетипы.

— Все сразу?

— Он так сказал. Это было около года назад. Сказал, что гараж битком ими набит: архетипическая крышка от бутылки и архетипическое кресло, архетипические усы и архетипическое еще бог знает что.

— Мужские туфли на шнурках.

— Архетипическая пробковая доска. Все. Он сказал, что не может объяснить физических законов явления, но это как-то связано с бесконечностью, которую можно наблюдать в двойных зеркалах, как в парикмахерской.

— А как же иначе? Готов поспорить, фокус в гостиной он провернул с помощью зеркал. Дядюшка Рой назвал его аппарат машиной привидений. Он почти уверен, что она как-то связана с той компанией, которая угнала машину Грэхема. Я пообещал взглянуть на нее, если смогу. Очевидно, Джиммерс его и близко к ней не подпускает. Да, скажи мне кое-что… твой отец с Джиммерсом на ножах?

— Ну, да. — Сильвия глядела на океан, ветер бил ей в лицо, приглаживая волосы на висках. Вид у нее был такой, словно она думала, что сказать дальше, поэтому Говард ждал, хотя ему и не терпелось заглянуть в гараж, пока мистер Джиммерс не проснулся.

— У мамы был роман с мистером Джиммерсом.

— С Джиммерсом? — переспросил Говард, стараясь не выдать своего недоверия. Он попытался представить себе Джиммерса в новом свете, но это было непросто.

— Давным-давно… незадолго до моего рождения. Но сам знаешь, за кем она, в конце концов, оказалась замужем.

— Ты могла бы быть Сильвией Джиммерс.

— Вовсе не исключено.

— И не была бы такой красивой.

Сильвия чуть покраснела, что подало Говарду надежду.

— На самом деле, — сказала она — в молодости он был совсем недурен собой. Но разрыв с мамой его погубил. Она все еще чувствует себя виноватой — гораздо сильнее, чем было бы логично. Думаю, ей нравится носить за собой вину, как багаж. Без нее она бы не знала, что и делать. Однажды она мне сказала, что у меня глаза мистера Джиммерса.

— Правда? Я думал, они у дядюшки Роя, в банке на кухне. Выходит, прежние обиды еще живы.

— Пожалуй, что да, — сказала Сильвия. — Но ненависти тут нет и в помине. Один круг друзей и так далее — все в конечном итоге оказываются в одном и том же месте. Но мистеру Джиммерсу пришлось нелегко. Он раза два лечился в клинке в Сан-Франциско, попал туда с психическим расстройством. А он ведь был талантливый. Был инженером, пока не бросил все и не поселился в гараже во Форт-Брэгге. Все свое время проводил, строя летающий автомобиль.

— Он был клейщиком, — серьезно сказал Говард.

— В своем роде, наверное. Эта мания как будто овладевает каждым по-своему. Как бы то ни было, он покончил с прошлым, а когда выкарабкался, то влюбился. Ты даже не поверишь в кого.

— Сдаюсь. Я ее знаю?

— В Элоизу Лейми.

— Неужели в старую домовладелицу Лейми!

— В нее самую. Длилось это меньше двух месяцев. Отец говорит, что она хотела использовать мистера Джиммерса, чтобы он предал Грэхема, но тот не подчинился, и она бросила его после какого-то скандала, который закончился для мистера Джиммерса позором. Джиммерс на некоторое время исчез, был в Сан-Франциско, потом вернулся и с тех пор живет у Грэхема. Думаю, он приезжал и уезжал по ночам, потому что его никто никогда не видел. Предполагалось, что он здесь, возится по мелочам, наблюдает за звездами. Мама больше в курсе. Помню, однажды, когда я была совсем маленькой, она меня сюда привозила, помню, как рассказывала, что он сидит на диете из побегов, молока и витаминов. Он даже издавал бюллетень и создал организацию «Общество Плодовитого Созвездия», но их закрыли за мошенничество по почте. А ведь он был невиновен. Он во все это верил.

Говард кивнул.

— Хорошенькое дело. Подлинный маньяк невиновен в мошенничестве по почте, а поддельный виновен. В самой мысли есть некая логика.

Сильвия глянула не него неодобрительно.

— Ты же знаешь, о чем я говорю.

— Если уж на то пошло, да. Это была какая-то религия или еще что?

— Я видела несколько его бюллетеней. Множество статей о летающих тарелках и о полой земле, по больше всего — про разные механизмы. Совсем по Юнгу — не просто обычная белиберда помешанных, вот только он утверждал, будто установил контакт со столетним духом. Он не писал обычных существительных с заглавных букв, обходился без дурацких курсивов и кавычек.

— Отрадно слышать, — сказал Говард. — Не хочу критиканствовать, но сдается, они с твоим отцом должны были бы прекрасно ладить.

— Почему-то не поладили. Они были соперниками, когда оба влюбились в маму, и так и остались ими. Когда все кончилось и как будто забылось, они стали разыгрывали друг друга, будто на деле ничего не кончилось. Мистер Джиммерс, скажем, шутки ради заказывал доставить в музей грузовик навоза, а отец наносил ответный удар, публикуя фальшивый бюллетень от имени «Общества Плодовитого Созвездия», с сумасшедшими лимериками и психопатскими иллюстрациями. Потом, конечно, мы уехали на юг, и они как будто сдались, пока много лет спустя мы не вернулись. Сейчас все снова стихло, но думаю, отец способен в любой момент вновь начать войну.

— А мне казалось, Джиммерс ярый приверженец музея привидений. Неужели он решил, что дядюшка Рой организовал все это, чтобы над ним посмеяться?

— Да нет вроде. — Сильвия помолчала, откинула волосы с лица и попыталась завязать их в большой узел. — Не следовало бы мне тебе этого говорить, поскольку ты ужасный скептик, но вполне возможно, что мистер Джиммерс подстроил весь феномен с машиной призраков. Ту самую компанию столетних привидений в «студебекере» на шоссе. Не спрашивай, как. Наверное, так же, как он только что одурачил нас с рисунком. Незадолго до разорения музея отец увидел святящееся существо, которое брело после сумерек по лесу. Отец как раз запирал ставни, собирался ехать домой. Он пошел за существом, но оно свернуло с просеки в лес и исчезло. Отец не смог за ним угнаться. Вне себя от возбуждения, он поехал прямо в редакцию местной газеты, а там, естественно, сочли его рассказ выдумкой. На следующее утро поступило заявление о краже коровы с фермы у Альбиона, а к вечеру ее нашли за музеем, политую люминесцентной краской.

Говард улыбнулся.

— Это дядюшка Рой покрасил корову? Гениальная мысль! Светящийся призрак коровы терроризирует северное побережье. Здорово! Ловкий деловой ход. Туристы автобусами бы повалили.

— Ну конечно, он ее не красил. Если бы красил, то не повел бы себя так глупо и не дал бы ей сбежать с просеки. И позаботился бы о том, чтобы и другие ее увидели. Он думает, что эту шутку Джиммерс отколол, чтобы выставить его дураком. Получилось ведь именно так. Музей как раз разорялся, и мошенничество со светящейся коровой его доконало.

— Осмелюсь сказать, что да. И тогда дядюшка Рой нанес ответный удар?

— Несколько раз. Но ничего столь же гениального, во всяком случае, какое-то время. Я как-нибудь расскажу тебе о его «военной кампании». Но, думаю, он уже тогда устал от шуток. Инцидент с коровой обернулся совсем не весело. Да и маме уже приелись его чудачества. Сам мог по вчерашнему вечеру заметить. Меня удивляет, что она не положила конец дому ужасов. Единственная моя догадка: она еще более устала, чем он. Она больше за ним не поспевает.

— Но терпения у нее хоть отбавляй. В хорошем смысле. Сильвия кивнула.

— Иногда в наилучшем. Но не всегда. Помолчав минуту, Говард сказал:

— Давай попробуем отпереть сарай Джиммерса, пока он не проснулся.

— Если ты останешься в этих местах, — сказала Сильвия, пропустив мимо ушей его последние слова и внезапно посерьезнев, — я в точности знаю, что с тобой случится.

Говард махнул ей, словно предлагая продолжать, открыть ему будущее.

— Погадай мне, — сказал он, протягивая руку.

— Ты станешь таким же, как отец и мистер Джиммерс: остаток жизни проведешь, терзая себя из-за тайных обществ, отрытого космоса и древних мистерий. Ты ни во что не веришь, а тех, кто ни во что не верит, ждет незавидная судьба: у них нет естественной защиты против всего того странного, с чем им приходится столкнуться.

— Хорошо тебе говорить, это ведь ты раздаешь мистические памфлеты и торгуешь рецептами солнечного чая на розовом кварце и замоченных сотах.

— Я хотя бы могу взглянуть на это объективно. У меня есть основа для сравнения. А ты чистый лист, tabula rasa, потому что никогда об этом не задумывался, и когда хоть что-нибудь не будет укладываться в твою систему координат, даже знать не будешь, как к этой странности относиться.

— Спасибо, — сказал Говард.

— За что?

— За то, что обо мне беспокоишься. Но у меня голова тайными обществами не забита. Так что пусть это тебя не тревожит. У меня есть веские причины тут оставаться. Вот что я думаю.

— Угу. — Она подозрительно посмотрела на него, потом задумчиво перевела взгляд на океан.

Он обнял ее за плечи и притянул ближе к себе, чувствуя себя подростком в темном кинозале.

— Что это ты задумал? — спросила она, посмотрев ему прямо в лицо.

— Ничего. — Однако ее не отпустил. Она кивнула.

— Я было подумала, что ты пытался за мной поухаживать.

— Может, и пытался.

— Помнишь ту девочку, которая жила в доме позади вашего? Джанеллу Шелли. Ты был от нее без ума. И сколько тебе тогда было? Шесть лет? Ты рано начал.

— Ничего я не начал.

Она прислонилась к его груди, оба молчали. Говарду пришло на ум, что они все еще играют во влюбленность: он неуклюже заигрывает, она умело отбивается — словами, шутками, разряжает ситуацию, посмеиваясь над ним. Внезапно Сильвия поглядела на часы.

— Мне нужно возвращаться в город.

— Хочу все-таки заглянуть в сарай. Я быстро. Сильвия кивнула, будто это следует сделать, лишь бы Говард и ее отец наконец успокоились.

— Ловлю тебя на слове, — сказала она. — Я пока вернусь в дом и составлю компанию мистеру Джиммерсу. Если он проснется, я покричу, чтобы ты знал, что он встал.

— Хорошо. — Говард покрутил на пальце веревочку с ключом. — Всего минутку.

— Подожди, — сказала она. — Сперва хочу тебе кое-что показать. Оно тут многие годы.

Она первой пошла через бурые, по пояс, сорняки к трем одиноким кипарисам, тесно прижавшимся друг к другу на полпути к шоссе. В образованном стволами треугольнике стояло маленькое капище клейщиков, очень похожее на то, которое построили в лесу возле домика Грэхема. И это тоже было сложено из старого хлама: пузырьки из-под духов, обломки керамической плитки, деревянные домино, старый ржавый ворот от удочки, латунная дверная ручка. Рамкой служили два выгнутых автомобильных бампера, проржавевших настолько, что казались почти кружевными.

— Оно здесь, сколько я себя помню, — сказала Сильвия. — Они только добавляют новые предметы и меняют местами старые.

— Похожее есть в лесу за вашим домом. Она кивнула.

— То новое. Оно появилось в тот день, когда отец перевез старика в летний домик. Предполагалось, что никто не знает, где он. Но они узнали.

— Знаешь, что я в том, лесном, нашел? Ты ушам своим не поверишь. Мое пресс-папье встроено в него у всех на виду.

— И ты его забрал? Говард покачал головой.

— Оно там и так в сохранности. Если уж на то пошло, у меня было такое чувство, что его использовали во благо. Не спрашивай почему.

— Только не я. Но забавно, какие чудеса Говард Бартон учится принимать на веру. Что дальше? Членство в «Обществе Плодовитого Созвездия»?

— Дальше приключение в жестяном гараже.

— Ты уверен?

— Слишком удачная возможность, чтобы ее упустить. Они пробрались через сорняки назад к тропинке и вдоль обрыва вышли к задней стене дома. Сильвия его обогнула и вскоре скрылась за зарослями ежевики.

Там, где вырастала из утеса задняя стена дома, имелась только узкая полочка в обрывавшейся круто вниз скале. Высоко вверху было окно чердака, на котором Говард провел ночь в кресле. Он обнаружил, что по узкому уступу можно перебраться вдоль стены — если только вниз не смотреть. Камни в кладке были неотесанные, известка выветрилась, так что было за что уцепиться пальцами. И кто-то — в незапамятные времена — залил в цемент на камнях железные перила, чтобы никто не свалился через край. Но один конец перил проржавел, и теперь прут висел бесполезно в сотнях футов над водой. Даже бывалому скалолазу невозможно было бы сползти по мокрому и замшелому сланцу на пляж.

Благополучно перебравшись на луг, он поспешил мимо свеклы мистера Джиммерса к жестяному гаражу и, только спрятавшись за ним, выглянул из-за угла посмотреть на дом. С виду все спокойно. Была, разумеется, вероятность, что это снова коварство мистера Джиммерса, что он вовсе не заснул, а дает Говарду шанс выдать себя, но у Сильвии было время вернуться в гостиную, никто не кричал…

Затаившись у угла сарая, он бросил последний взгляд. Потом на корточках, как краб, пробрался к запертым раздвижным дверям. Ключ вошел как по маслу, замок открылся без труда, словно внутри был скользким от графитной крошки. Мгновение спустя Говард осторожно вынул дужку из петель, дернул дверцу, и та, издав протестующий визг, сдвинулась, дребезжа, на несколько дюймов, а потом застряла намертво. Он толкнул противоположную дверцу на сей раз внизу, жалея что у него нет при себе машинного масла, чтобы полить им паз, и ожидая в любую минуту услышать вопль Сильвии.

Створка сдвинулась еще немного, и внезапно отверстие расширилось настолько, чтобы в него можно стало проскользнуть. Памятуя о приключении в музее привидений, Говард забрал с собой навесной замок и, втянув живот, протиснулся внутрь, после чего тут же подвинул створку на место, оставив только щелочку в палец толщиной, чтобы впустить немного света.

Свет пробивался и из-под ската крыши, поэтому его хватало, чтобы различить странный механизм Джиммерса. Построен он был из дерева, латуни, меди и кожи — без сомнения, плод викторианской эпохи, созданный на заре Промышленной революции. Тут были педали и аппарат с органными трубками возле большого широкого колеса со спицами, точно от швейной машины-переростка. На вершине восседала волнистая с виду линза. Во всем аппарате было своего рода сказочное волшебство в духе Румпельстилскина[10], представление деревенского сапожника о том, как должна выглядеть «машина». На деревянной раме была вырезана одна единственная фраза, и читалась она просто: «Гильдия Святого Георгия, 1872».

Опять Раскин, сказал самому себе Говард, покачиваясь на каблуках и сосредоточенно щурясь. То, что обреченную на поражение «Гильдию Святого Георгия» создал Раскин, ровным счетом ничего не сказало ему о самой машине. Но название гильдии наводило на размышления, и внезапно ему пришел на ум их с Сильвией разговор всего пять минут назад. Как так получается, что она видит его и его желания много яснее, чем видит их он сам?

Вот вам, пожалуйста, он прячется в жестяном гараже мистера Джиммерса, превращает невинные артефакты в тайны чистой воды в духе Джиммерса и дядюшки Роя. Он заразился, в этом сомнений нет. Но сознание этого нисколько не помогало. С почти беспомощным любопытством он протянул руку и крутанул латунное колесо. Оно повернулось без усилий, без трения, словно теперь, когда его запустили, и не собиралось останавливаться.

Внезапно характер света неуловимо изменился. Теперь от линзы наверху машины исходило тусклое свечение. Говард крутанул колесо быстрее, и свет стал ярче. Колесо жужжало, вращаясь на оси, и Говард какое-то мгновение разрывался между двумя противоречивыми желаниями: остановить колесо, пока еще не поздно прекратить то, что вот-вот случится, и увидеть все до конца, заглянуть в сердце какой-то неведомой, основополагающей тайны. Он оставил колесо вращаться. Гудение переросло в жужжание, потом в тихое бормотание, словно в гараже вдруг разом заговорили возбужденно десятки механических человечков.

В воздухе над машиной материализовался слабый белесый туман. Частицы кружились в нем, как пылинки в солнечном луче. Гараж сотрясали вибрации, и, раскачиваясь на пружинах, машина начала биться о стену с медленным ритмичным уханьем, словно вращались, потеряв опору, внутренности разболтавшейся центрифуги. От шума и верчения у Говарда закружилась голова, и он внезапно осознал, что в потолке над его головой зажглись звезды, бледные и размытые, как на предвечернем небе.

Туман из машины сгустился в клубящееся облако, похожее на крохотную человеческую головку. Послышался громкий шум шагов, приближающихся издалека по длинному деревянному коридору. Мглистое лицо стало приобретать черты, и любопытство Говарда внезапно обратилось в страх. Существо моргнуло, будто было несколько удивлено, что здесь очутилось. Его губы мерно зашевелились, как у размышляющей за жвачкой коровы. Машина все так же гремела о стену, достаточно громко, чтобы разбудить Джиммерса и ввергнуть его в панику. Бормочущее многоголосие сложилось в один-единственный голос, низкий и властный, но почти потерявшийся за стуком и жужжанием машины.

Говард услышал, как кто-то прокричал его имя, и протянул руку, чтобы остановить колесо, которое, ударив его по пальцам, продолжало вращаться тяжело и свободно. Под головой теперь складывалось тело. Говард различил жилет, покачивающуюся цепочку для часов с брелоками. Привидение росло, будто приближалось с безмерного расстояния. Послышался вой несущегося по каньону ветра, хлопанье птичьих крыльев, шорох переворачиваемых страниц. Потом, по мере того, как колесо замедлялось, образ начал расплываться, свет тускнеть. Голос тоже стихал, пока не превратился в усталый шепот, а потом снова в гудение пчел, и Говард рухнул на джутовый мешок с мульчей, понимая, что вот-вот упадет в обморок от спертого воздуха в гараже, от пыли, от пережитого потрясения.

Кто-то оттягивал в сторону створку ворот. Раздались жуткие дребезжание и визг, и створки рывком разошлись. Машина все еще гремела, но уже не с такой силой. В открытые ворота лился полуденный свет, и ночное небо над головой сменилось дневным, когда мистер Джиммерс протиснулся мимо Говарда и ладонью шлепнул по втулке латунного колеса, намертво его останавливая. Потусторонние шумы стихли, мглистая голова исчезла.

Но над машиной еще мерцало призрачное лицо, точно негативный отпечаток на внутренней стороне век, какой оставляет по себе фотовспышка. Говард моргнул и, присмотревшись внимательнее, понял, что физиономия каким-то образом отпечаталась на рифленой жести стены, точно снимок на чувствительной к привидениям пленке. Медленно-медленно она поблекла и исчезла.

14

После полуденного сна в кресле мистер Джиммерс был помят и всклокочен и на Говарда уставился совсем как школьный учитель, у которого на уме березовые розги.

— Что, скажи на милость, ты тут делал? — спросила Сильвия, из-за плеча мистера Джиммерса рассматривая уже остановившуюся машину. Говард заметил, что она улыбается. Она взялась бранить Говарда прежде, чем за него примется мистер Джиммерс. — Гараж просто ходуном ходил. Мы даже из дома услышали. Что у вас тут, мистер Джиммерс, граммофон? — Она с невинным видом поглядела на устройство.

— Так, ничего, — замахал на них мистер Джиммерс, чтобы они уходили из гаража. — Я это самое и хотел сказать. Граммофон. На самом деле — дряхлый телевизор, который выжимает энергию из эфира. Но инструмент деликатный. Нельзя, чтобы кто попало к нему совался… Как, скажите на милость, вы сюда попали? — спросил он вдруг и, прищурившись, вперился в Говарда.

Говард протянул ему ключ.

— Извините. Это проникновение со взломом. В основном из любопытства. Вам стоит вызвать полицию.

— Из любопытства, — безжизненно повторил мистер Джиммерс, снова навешивая замок, потом демонстративно надел веревку на шею и опустил ключ под рубашку. Тут на его губах мелькнула улыбка, словно он хотел сказать, что против любопытства ничего не имеет. — Полиция нам не нужна. Сейчас — не нужна.

Говард почувствовал себя по-настоящему виноватым. Когда он стоял так на солнце, и будничный мир кругом был вещественным и ясным, ему вдруг показалось, что загадочное приключение произошло в какой-то другой реальности. И что же, скажите на милость, он там видел? Привидение?

— Мне правда очень жаль, — сказал он, а Сильвия внезапно улыбнулась ему и одними губами произнесла: «Вот видишь?» Он ее проигнорировал. — Я не знал…

— В этом вы совершенно правы, — отозвался Джиммерс. — Не знали. Какие еще ключи вы у меня украли?

— Никаких. Только этот.

— Я за него ручаюсь, — весело вставила Сильвия. — Он хочет как лучше, просто он олух. Всегда таким был. У него комплекс Несносного Дэнниса[11]

Это мистера Джиммерса как будто утешило. Словно чтобы отпраздновать это событие, он поцеловал Сильвии руку и потрепал ее по волосам.

— В следующий раз спроси, — снисходительно сказал он Говарду, кладя руку ему на плечо. — Я как-нибудь позволю тебе одним глазком посмотреть в мой телескоп. Может, хочешь взять пару экземпляров моей литературы?

— Конечно, — ответил Говард с огромным облегчением, что так легко отделался.

Но мистер Джиммерс никаких памфлетов не выдал, а только сказал:

— Мне нечего прятать, решительно нечего. Можете перешерстить мои пожитки. У меня-то в рукаве ничего нет. — Он оттянул рукав крутки, открывая застиранную в матрасных полосах рубашку. Потом покивал над рукой, поворачивая ее то в одну, то в другую сторону, и наконец спросил: — Почему черепаха перешла через шоссе?

Совершенно захваченный врасплох этим сумасбродным, ни к селу ни к городу вопросом, Говард смог только тряхнуть головой.

— Потому что у кур выходной, — очень серьезно ответил самому себе мистер Джиммерс.

Удостоверившись, что висячий замок надежно заперт, он подобрал тяпку и опять вернулся к своему странноватому огородику. Там они его и оставили. Говард еще раз извинился и уехал, чувствуя себя препогано. За такими выходками его уже лет двадцать как не ловили, и он забыл, какое унижение при этом испытываешь.

Он попытался объяснить, что почувствовал при виде призрачной головы, Сильвии, которая заставила его повторить наиболее дикие моменты.

— Знаешь, что я об этом думаю? — спросила она. Говард не знал. — Тебя загипнотизировало. Ты видел сон наяву. Ты только думал, что видишь… Кто там был? Призрак Джона Раскина? Который говорил голосом, похожим на жужжание деревянных пчел? — Она кивнула, но в лице у нее была растерянность, и Говард поймал ее на том, что она искоса за ним наблюдает. Ей, по-видимому, было приятно знать, что Говард лицом к лицу столкнулся с Неведомым и каким потрясением для него это обернулось. Они уже тормозили перед бутиком, когда Сильвия вдруг вспомнила про корзинку для пикника.Они забыли ее у мистера Джиммерса.

— Вот черт, — сказала она. — Она даже не моя, а Рози, женщины, которая работает у меня в магазине. Адски дорогая, там же ее тарелки, скатерть, всякие приборы. Что я ей скажу?

— Давай я за ней съезжу, — тут же предложил Говард, хотя ему вовсе не хотелось встречаться еще раз с мистером Джиммерсом. Но ведь именно так поступают настоящие рыцари. — Тут всего десять минут пути. Я через полчаса вернусь с корзинкой. А Рози… Рози пока скажи, что я по ошибке увез корзинку в багажнике и что как только я это пойму, то сразу же привезу ее назад. А потом я и правда ее привезу. Видишь, как просто.

— Какой ты милый, — сказала Сильвия и перегнулась, чтобы поцеловать его в щеку, а потом отстранилась, прежде чем он успел среагировать. — Видел бы ты свое лицо, когда Джиммерс на тебя напал, — сказала она с притворно свирепым видом.

— Довольно удрученный, э?

— Жалостный. Прекрасно помню эту твою мину, ты то и дело ее в детстве корчил. Помнишь, как тебя застали в саду с Джанеллой Шелли? Не отрицай. Твоя мать отправила ее домой а потом прочитала тебе нотацию о том, что тебя Бог покарает. Помнишь?

— Я… Что? Откуда ты… — Говард лишился дара речи. Он сообразил, что отчаянно краснеет, когда теперь ему поставили на вид тот давний унизительный проступок.

— Я подслушивала на подъездной дорожке, у ворот гаража. Помнишь, я ведь стояла там, когда ты вышел такой пристыженный? Как бы то ни было, на сей раз у тебя был в точности такой вид. Мы с мистером Джиммерсом увидели, что гараж вибрирует, совсем как камертон, и я закричала: «Что же это такое?!», а Джиммерс завопил: «О Господи!», и, по правде говоря, я даже не знала, что мы обнаружим. Помню, думала только: «Он там с Джанеллой Шелли». Если уж на то пошло, кажется, я сказала это вслух, чем, наверное, совсем сбила мистера Джиммерса с толку. Он небось сейчас размышляет, кто такая Джанелла Шелли и где ты ее спрятал после того, как по-свойски обошелся с ней в гараже.

Говард обнаружил, что ему решительно нечего ответить, поэтому хитро улыбнулся, как человек, который старается быть славным малым и не портить другим игры.

— Только посмотри на себя, — сказала она вдруг, делая вид, что сожалеет, что так его срезала. — Я ужасно себя веду, да? Но ты такая удобная мишень. — Она опять его поцеловала опять неожиданно, а потом скользнула к дверце и вылезла из грузовичка. Просунув голову в открытое окно, она добавила: — Спаси корзинку, ладно? Пока Джиммерс не превратил ее в санаторий для мышей или еще что-нибудь.

Сделав несколько шагов, она обернулась и помахала, пока Говард, почти счастливый, выруливал задним ходом на улицу. Он помахал в ответ и медленно поехал прочь, невольно чувствуя электрическое покалывание на щеке там, куда она его поцеловала. Он поглядел в зеркальце заднего вида и заметил следы красной помады, которые стер рукавом свитера. Настроение у него настолько поднялось, что, насвистывая, он нажал на акселератор и двинулся по шоссе на юг, внезапно ощутив в себе достаточно мужества, чтобы еще раз встретиться с курьезным мистером Джиммерсом.

Но мистер Джиммерс больше не окучивал грядки. По пустому лугу вокруг дома гулял ветер, всюду залегли предвечерние тени. Говарда тянуло к жестяному гаражу, он ведь и вполовину не удовлетворил своего любопытство. Если бы только в гараже были одни садовые инструменты, он был бы счастлив и преспокойно занялся бы собственными делами. Но ключа у него больше не было, и, уж конечно, он не мог позволить, чтобы его снова застал за возней у гаража мистер Джиммерс, который на сей раз — и плевать на машину! — вызовет полицию. Или чего доброго выстрелит в него зарядом соли.

Поэтому Говард направился прямо к дому, на ходу усиленно размышляя о мистере Джиммерсе. Кто он такой? Фокусник средней руки и чудаковатый профессор паранормальных наук? А может, хитроумный гений огромного таланта, трудящийся над разгадкой глубокой и подлинной тайны? Жаль, что нельзя просто взять и спросить его. Говард поднялся на крыльцо, снял ботинки и поднял руку, чтобы постучать.

Входная дверь была на несколько дюймов приоткрыта. Несколько удивленный, Говард помедлил. На пороге прилипла грязь, и внутрь тоже уходили следы, будто грязь отвалилась с чьих-то рифленых подошв, — причем этот кто-то явно вошел не по приглашению бдительного Джиммерса. Говард вжался в стену, подальше от того места, где его можно было бы заметить в приоткрытую дверь.

Внезапно подобравшись, он огляделся по сторонам. Теперь он увидел машину — красный «камаро» стоял позади длинной деревянной пристройки, в которой находилась мастерская и прикорнула пилорама. Первым его порывом было уехать — бегом к грузовичку, завести мотор и убраться подобру-поздорову в Альбион, а там вызвать из телефонной будки полицию. Вот только шум мотора насторожит неизвестных в доме и к тому времени, когда приедет полиция, они уже скроются, а мистер Джиммерс… с ним будет… что? Мертв? Ограблен?

А может, тут вообще ничего дурного не происходит? Собравшись с духом, Говард прислушался. И ничего не услышал. Тогда он толкнул дверь, ожидая, что она скрипнет, ударится о стену или загремит, но она распахнулась беззвучно и тем ему помогла.

Пригнувшись, он заглянул в полутемный коридор и тут же пожалел, что на дворе не день, а почти сумерки, поскольку в потемках ничего не разглядел.

И все равно он проскользнул в дом, метнулся через коридор и распластался по стене, где сам он был почти спрятан, но зато мог разглядеть часть гостиной. По игре света на ковре Говард заключил, что огонь в камине еще горит, однако сам камин и глубокое кресло мистера Джиммерса были скрыты за разделяющей гостиную и коридор стеной. Казалось, в комнате никого нет, или по крайней мере по ней никто не ходит: никакого шума, и тени не двигаются.

Говард был уже на полпути к двери, когда на пол комнаты наверху вдруг рухнуло что-то тяжелое, затем раздался приглушенный голос. Дом обшаривали. Заглянув в гостиную, он обнаружил обмякшего в кресле мистера Джиммерса — старик был связан куском веревки. Мистер Джиммерс сидел, опустив голову на грудь. Из раны на лбу медленно сочилась кровь. Говард подошел и, взяв мистера Джиммерса за руку, нащупал пульс, который бился мерно и ровно. Глаза Джиммерса открылись, моргнули, потом расширились — сначала от растерянности, затем от гнева. Он поморщился, словно от усилий ему стало больно.

Покачав головой, Говард приложил палец к губам.

— Это был не я, — прошептал он, глядя Джиммерсу в глаза, чтобы определить, есть ли признаки сотрясения мозга. — Пошевелите правой ногой.

Мистер Джиммерс переставил правую ногу, потом — уже без просьбы — левую и пошевелил по очереди обеими руками.

— Вы их видели? — шепотом спросил Говард.

Мистер Джиммерс медленно повел головой из стороны в сторону и закрыл глаза.

— Они наверху, — сказал Говард. — Я вернулся за корзинкой для пикника Сильвии.

Ни с того ни с сего он почувствовал себя глупо, что так объясняется из-за корзинки, но ему хотелось удостовериться, что мистер Джиммерс понимает, зачем он здесь. Не открывая глаз, Джиммерс слабо кивнул и, нашарив руку Говарда, слегка ее сжал.

— Со мной все в порядке, — прошептал он, открывая глаза и как будто собираясь с силами. — Уходите. Они его не найдут. Они сами уберутся, когда закончат. Не связывайтесь с ними. Оставьте меня здесь. Никакой полиции. — Он было затих, но потом внезапно прошептал: — Молл прав, — а после окончательно сдался и задремал.

Сверху снова послышались грохот и скрежет: очевидно, передвигали тяжелую мебель. Говард был беспомощен. Голова у него шла кругом. Ясно одно: он замешан в том, что тут происходит, и не только потому, что случайно наткнулся на взломщиков. Это — то самое, о чем не далее как сегодня утром говорил дядюшка Рой. Это не какой-то там метафорический бред, вроде истории с Вавилонской башней или взаимным притяжением чисел. Стороны окончательно определились в своеобразной войне на северном побережье, и Говарда на нее завербовали — на стороне Джиммерса и старого Грэхема, на стороне его дяди и тети. И, конечно же, Сильвии.

Но что это значит? Он должен действовать — должен вывести отсюда Джиммерса. Вот только Джиммерс, возможно, прав. Если Говард оставит его привязанным к креслу, ворам и в голову ничего не придет, и они уйдут несолоно хлебавши.

Или же обработают Джиммерса. Это равновероятно. Но кто они такие? Может, один из них Горноласка? Опустится ли он до такого? Импульсивно Говард нагнулся и принялся распутывать узлы. Но привязан Джиммерс был тонким нейлоновым шнуром, туго натянутым, с узлами на всех четырех ножках кресла. Тот, кто привязывал мистера Джиммерса, ничегошеньки в вязании узлов не смыслил и потому основательно запутал шнур.

Внезапно снова раздался голос, слова: «Так мы его спросим!» На сей раз они прозвучали громко и ясно, словно с середины лестницы.

Тут Говард заметил, что мистер Джиммерс что-то бормочет. Наклонившись пониже, он разобрал слова «ружье» и «шкаф». Быстро оглядевшись, он увидел в коридоре у самой входной двери платяной шкаф. Затолкав концы шнура под кресло, он метнулся в коридор и открыл дверцы шкафа. Там за тремя или четырьмя зонтиками стоял старый, видавший виды обрез.

Выдернув его за дуло, Говард отнес ружье к стене и стал молча ждать, затаив дыхание и прислушиваясь. Голоса теперь спорили — опять на верхней площадке лестницы. Тот, кто начал было спускаться, снова поднялся.

Говард поглядел на обрез, сознавая, что холодный металл дула ему отвратителен. Было в нем что-то смертоносное и окончательное, и при виде его у Говарда вместо блаженного ощущения сравнительной безопасности возникло такое чувство, что реальная беда придвинулась много ближе, чем хотелось бы.

Руки у него дрожали, и, закрыв глаза, он выровнял дыхание, пытаясь совладать с собой, все продумать. Он однажды стрелял из обреза — по тарелочкам на корме парома в двухдневном плавании из Англии в Испанию. Он выбил свою долю глиняных дисков и притом с гораздо большего расстояния, чем придется стрелять здесь. Ну что ж, здесь нет и не будет ничего, с чем он не мог бы справиться.

Вот только есть некоторая разница между тем, чтобы палить по глиняным дискам, и тем, чтобы выстрелить в человека, — и Говарду ни за что на свете не хотелось на себе ее испытать. Может, он и угодил в самую гущу дядюшкиных проблем, но эти проблемы не могут довести его до убийства. С другой стороны, за стеной сидит Джиммерс, раненый, привязанный к креслу. Обрез — защита им обоим, а значит, все же лучше, чем ничего. Это же отличный реквизит, как говорит дядюшка Рой. Никто ведь не заставляет его стрелять.

Приняв решение, Говард снова взвесил обрез в руке. В том месте, где деревянный приклад соединялся с дулом, металл был во много слоев обмотан старой изолентой. Ружье казалось каким-то рыхлым, словно изолента здесь не просто облегчает захват и не дает скользить руке, но действительно скрепляет две половины обреза. И изолента тоже была старая, грязная и липкая, а дуло — испещрено пятнами ржавчины после стольких лет в сыром шкафу. Обрез дребезжал, будто все сочления у него разболтались. Короче, вид не слишком грозный.

Ну и что? Придется обойтись тем, что есть. От одного только щелчка, с каким войдет в камеру патрон, воров от ужаса паралич разобьет, особенно если оне не вооружены. Чувствуя прилив отваги, Говард еще раз заглянул к мистеру Джиммерсу, которому как будто было вполне комфортно — насколько может быть комфортно человеку в его положении. Лоб уже не кровоточил. Беззвучно ступая босыми ногами, Говард прошел мимо кресла, прислушиваясь к звукам наверху. Те двое все еще были заняты своим делом: громили комнату.

Говард начал медленно подниматься по лестнице, направляя обрез в полутемный лестничный проем и уперев приклад себе в живот так, чтобы одним движением можно было загнать в камеру патрон — если обрез, конечно, заряжен. Он перевернул обрез и в небольшое отверстие в прикладе увидел латунную нашлепку на патроне.

На лестнице ему никто не встретился. Он слышал голоса: неизвестные говорили свободно, даже не подозревая о его присутствии. На второй площадке он остановился, размышляя, где бы найти укрытие, и при звуке закрывающейся двери едва не подпрыгнул. Покрепче вцепившись в обрез, он прижал к животу вихляющийся приклад. Ладонь скользнула по изоленте, которая из липкой стала скользкой от пота. Под пальцами лента сдвинулась, и Говард нащупал трещину в деревянном прикладе. Пустое, сказал он самому себе. Это же просто реквизит, уловка. Если не мешкать и подыскать поскорее укрытие, его все равно никто не заметит.

Определить, в какой они комнате, было нетрудно: свет горит, дверь нараспашку. Сделав три шага по коридору, Говард заглянул в проем. Он шмыгнет в соседнюю комнату, которую они уже разгромили, а когда они будут уходить, прокрадется за ними вниз. Так он сможет увидеть, кто они, установить личность. А если они попробуют еще хоть что-нибудь сделать с Джиммерсом, он им помешает. Но лучше дать им спокойно уйти — зачем провоцировать какой-то нелепый конфликт?

— Вот черт! — внезапно выругался голос. — Его тут нет.

— Не может быть.

— Что теперь?

— Наверх, — приказал второй голос. — Остается еще чердак. Говард метнулся к двери ближайшей спальни, но до нее было шесть шагов, а злоумышленник уже стоял в дверях комнаты и успел выйти в коридор прежде, чем Говард толкнул ручку.

— Эй! — крикнул вор, отчасти от неожиданности, отчасти, чтобы предупредить еще скрытого за стеной товарища.

На том, который вышел в коридор, был светлый с буклями до плеч женский парик и маска в духе «Одиноких рейнджеров». Щеки покрывал толстенный слой серо-коричневой пудры с рытвинами шрамов. Одет он был в черную футболку и синие джинсы. Застыв на месте, Говард попробовал изобразить стальную улыбку. Это был не Горноласка.

— У него обрез, — спокойно, даже безжизненно сказал вор. Его товарищ промолчал.

Медленно сделав пару шагов вперед, мужчина в парике махнул Говарду, который пошаркал до середины коридора, так чтобы от противника его отделял еще ярд. Расставив ноги и прищурившись, он нацелил обрез прямо в грудь вора. Но рука на прикладе дрожала.

Вор остановился: ему совсем не понравилось, как трясутся у Говарда руки. Подняв руки вверх, он с поддельным удивлением улыбнулся.

— Опусти, приятель! — рассмеялся он. — Остынь. Ты нас уделал.

Говард напрягся, изготовился, когда, жестикулируя и встряхивая головой, словно пытаясь образумить противника, вор сделал еще шаг вперед. Говард совсем не походил на убийцу — в том-то и загвоздка. А вор, как волк, чуял запах страха. Говард же по натуре не убийца, и никакими уловками этого не скрыть. Ему давным-давно следовало сделать свой ход, а теперь, по всей видимости, и делать-то уже нечего.

— Отдай мне рисунок, — внезапно сказал Говард. -Что?

— Отдай мне рисунок. Мне он нужен. Я заберу его и уйду. Вор нерешительно оглянулся через плечо, но его товарищ все не показывался.

— Конечно, — быстро согласился он. — Только направь треклятую пушку в пол. Рисунок не стоит того, чтобы из-за него убивать. Кто ты такой? Друг старика, который сидит внизу?

— К черту старика внизу! Он без сознания. Он решит, что вы забрали рисунок, так?

Вор усмехнулся.

— Умно, — сказал он и подался вперед, всматриваясь в лицо Говарда.

А Говард снова отступил на шаг и крепче сжал обрез. По лбу у него катился пот, он никак не мог уразуметь, как дело зашло так далеко, ведь люди до смерти боятся обрезов. Он сильнее вдавил приклад себе в живот, большим пальцем откинул предохранитель и загнал в камеру патрон. Раздался хриплый «кшлэк-шлэк» — это ружье вывернулось у него в руках под ударом скользнувшего вперед ползунка.

А потом — как в мультфильме, ни с того ни с сего — приклад просто отвалился от дула, повисел мгновение на конце размотавшейся изоленты и с лязгом упал на пол.

Решив, что это выстрел, вор в парике отскочил к двери спальни, которая как раз в этот момент захлопнулась. Дверь отбросила его назад, он снова к ней бросился и наконец распахнул. Говард мельком увидел чей-то зад: некто поспешно заползал за развороченную кровать. Сжав в правой руке дуло, Говард занес руку и наугад швырнул бесполезный кусок металла в открытую дверь. Вор в парике приник к косяку, закрывая лицо локтем.

Кусок металла завертелся, как бумеранг, и ударился в оштукатуренную стену в трех футах за открытой дверью. А Говард тем временем опрометью бросился бежать по коридору. Он услышал глухой стук металла о стену, за ним последовал щелчок выстрела. Бросившись на пол, Говард последние несколько футов проехал на животе и головой вперед выскользнул на лестничную площадку. За спиной у него с дребезгом падали куски штукатурки, пыль сыпалась ему на затылок, что-то острое ударило по руке и отскочило, оставив кровоточащий порез, — кусочек зеленого бутылочного стекла. Рискнув бросить через плечо поспешный взгляд, Говард вскочил и, не дав себе времени подумать, бросился бежать.

Он перепрыгивал по две ступеньки за раз. Лестница вела на чердак. В голове у него мелькнула мысль, что бежать нужно вниз, а не вверх, но в то же время ему хотелось увести их подальше от мистера Джиммерса — почему, подумать он не потрудился, а теперь уже слишком поздно. За спиной послышалось шарканье, удар колена о ступеньку: один вор упал. Говард распахнул дверь чердака, захлопнул ее за собой и заложил изнутри засов. Маленькое оконце он тоже закрыл, а потом принялся подтаскивать к двери мебель. Задыхаясь от бега и ловя ртом воздух, Говард швырял стулья и волок библиотечный стол. Налегая плечом на стеллажи, он понемногу подвинул и тяжелые шкафы. И вдруг услышал, как с лязгом задвинулся засов снаружи.

Заперли. Целых пятнадцать секунд он страстно желал запереться изнутри, и вот — пожалуйста, заперт снаружи… Выпрямившись, он прислонился к книжным шкафам и постарался дышать ровнее. Усилием воли он заставил себя думать, усилием воли заставил себя успокоиться. Господи, чего же он в слепом неведении вытворял: скакал со смехотворным обрезом, едва по глупости кого-то не убил — себя скорее всего. Пока те двое возились наверху, ему надо было вывести мистера Джиммерса. Он мог бы посадить старика в грузовик и уже через пару минут отсюда исчезнуть, и к чертям воров… Если бы только они не спустились вниз и не застали его врасплох…

Об этом лучше не думать. Все-таки он попытался. Пережевывая ошибки, ничего уже не исправишь. Надо запомнить на будущее, если подобная ситуация повторится. Век живи, век учись. А сейчас эта парочка по крайней мере решит, что ему рисунок нужен так же отчаянно, как и им. Он-то ведь принес с собой оружие.

Лоскутное одеяло все еще лежало горкой на полу. Здесь же есть окно! Ведь только сегодня утром он решил, что оттуда можно рискнуть спуститься. Конечно, если ткань порвется… или он не сумеет удержаться… ну, тогда есть ничтожно малая вероятность, что он упадет прямо на узкий каменистый выступ и, скажем, всего лишь сломает ногу. Но скорее всего полетит с высоты ста с чем-то футов на покрытые водой валуны.

Голоса теперь звучали прямо под дверью: там спорили тихо и неразборчиво. Вор в парике в чем-то обвинял своего товарища — устраивал, наверное, разнос за то, что тот закрыл перед его носом дверь. Скоро они отодвинут засов и прорвутся на чердак. Отметелят его, как отметелили Джиммерса. Но ему, вероятно, достанется покруче. Он ведь стал у них на пути: не просто препятствие, а еще и конкурент. Вот что они там делают — решают его судьбу.

Говард снова поглядел на окно и одеяло. Подобрал его, подергал, но порвать не смог. Да, точно, прочное! В ящике стола есть ножницы. Можно разрезать одеяло на шесть полос, а потом их связать. Это даст ему сколько? Футов тридцать пять. Придется разрезать на восемь. И к чему потом привязать этот махрящийся канат? К чему-нибудь, что не выпадет в окно и не разломается. На худой конец сойдет стол. Его заклинит в открытом окне, а массивные дубовые ножки, пожалуй, выдержат.

Должно получиться. Теоретически. Но лучше бы не проверять.

Двое за дверью замолчали — а может, просто ушли. Говард отчаянно надеялся, что в доме еще остались комнаты, которые они могли бы разгромить, или — еще лучше, — что они убрались отсюда, решив оставить чердак до следующего раза. С другой стороны, они, возможно, направились убивать Джиммерса или хотят избить его, чтобы заставить говорить.

Лихорадочно размышляя, Говард подошел к стенному шкафу и распахнул дверцу. И снова удивился его странности. Кто делает шкаф в том месте, где стена выгнута? И почему сама внутренность шкафа округлая? Теперь эта странность показалось ему много значительнее, чем позапрошлой ночью, когда он уютно сидел в кресле с сандвичем, и за дверью таился всего лишь мистер Джиммерс, а не потенциальные убийцы.

Совершенно очевидно: округлой задней стенкой шкаф примыкает к лестнице. Говарду вдруг вспомнился витраж с Шалтай-Болтаем. Зачем кому-то делать окно, если за ним всего лишь стена? Это сужает лестницу, причем совершенно без необходимости. Может, окно выходит в комнату или в проход за шкафом, в потайную башенку. Ясно, это действительно окно, которое заложили, когда к дому пристроили потайную, невидимую снаружи башенку. Глубина шкафа не больше двадцати четырех дюймов, а судя по изгибу стены, башенка много шире — восемь или десять футов в диаметре.

Ни с огорода, ни сзади дома, где стена переходит в скалу, башенки не видно. Но ведь куда-то должны были деться несколько лишних футов! Никаких сомнений — там потайная комната!

Говард поспешно принялся вытаскивать из шкафа содержимое: телескоп в коробке, переносные каталожные ящики, пыльные книги, бумажные пакеты с квитанциями и чеками, тяжелые, оклеенные изолентой картонные коробки. Все это он складывал позади себя на полу, трудился отчаянно и снова согрелся от усилий. Выбросив на пол последний мусор, так что шкаф окончательно опустел, он постоял, глядя на стенки и переводя дух.

Смотреть было не на что. Просто стенной шкаф, встроенный в искривление стены. Как и любой другой — внутри оштукатуренный: грязная штукатурка в желтых потеках воды.

Если за ним и кроется потайной ход, туда попадают из другой части дома. Но что за стеной? Ничего. Теперь Говард был уверен, что на чердаке только одна комната.

А как же внешняя дверь, та, которая видна из огорода Джиммерса, та, которая в его снах ведет в ничто, та, до которой почти доходят обвалившиеся каменные ступени? От этого никуда не денешься. Ладно, дверь есть, значит, предположительно, есть и потайной ход, и можно поспорить, что этот ход именно здесь.

Но ему-то, Говарду, от этого какой прок? Даже будь он свободен и стой он на лугу, без двадцати-, а то и тридцати футовой лестницы к двери не подобраться, и на ней висит замок, совсем как на гараже Джиммерса, который открывается, наверное, тем же ключом.

Говард снова вернулся в комнату. Работа его успокоила. Выбора не остается: придется резать одеяло.

Он нашел ножницы и принялся решительно кромсать, стараясь резать как можно ровнее, вдоль вертикальных швов, лоскутное одеяло, размышляя при этом, выдержат ли стежки его вес или разойдутся, когда он будет на полпути к земле. По краям полосок пушился хлопчатый ватин, от чего полосы сдувались, становясь тонкими и какими-то ненадежными. Придется их скрутить и для прочности навязать узлов. Он все резал и резал, но с каждой минутой его одолевали сомнения, беспокойство росло, а тишина за дверью становилась все более зловещей.

Когда одеяло было искромсано, он подошел к окну и опустил раму, собираясь с духом, прежде чем посмотреть вниз. Вода стояла низко, и остов «студебекера» был совершенно сухим. Затянутые бурой водорослью подводные камни подсушило полуденное солнце. Что-то двигалось внизу, возле огородика Джиммерса. Это был вор в парике, который лихорадочно выкапывал лопатой листовую свеклу.

Проклятие, выругался про себя Говард. Что, если они пытали Джиммерса, и он признался, что закопал рисунок, а поверх посадил овощи? Если так, они, возможно, заберут его и уедут. А может, и нет. Так или иначе, когда Говард поползет по стене, его заметят и станут ждать внизу, а как только он коснется земли, подтолкнут черенком лопаты, и он полетит вниз на смертоносные камни.

Искромсанное одеяло казалось теперь адски ненадежным. Он снова уставился на стенной шкаф, без всякой на то причины вспомнив миссис Лейми и ее крашеные цветы. В чем тут дело? Шкаф все еще озадачивал, притягивал его. Снова протиснувшись внутрь, он постучал по штукатурке, методично простукивая костяшками пальцев всю поверхность. Под ударами гулким эхом откликнулась пустота.

15

Там был просто кусок гипсокартона — тонкий и не слишком плотный, — а вовсе не оштукатуренная стена. Говард готов был поклясться, что изначально стенки тут не было. Когда Грэхем строил этот дом, гипсокартон, даже если он и имелся тогда в продаже, что маловероятно, был ни к чему. Почти уткнувшись носом в стену, Говард ощутил затхлый запах недавно положенного раствора и химическую вонь свежей краски. Были видны даже следы кисти, где кто-то закрасил потеки, оставленные, вероятно, ржавой водой. Вполне возможно, это сделали вчера или на прошлой неделе. Тот, кто тут поработал — Джиммерс скорее всего, — расстарался на славу.

Говард снова постучал, прислушиваясь — стук, стук, стук, — по всей длине тонкой стенки. По обоим концам шли крепежные доски, а в середине — три фута пустого листа, там, очевидно, и была дверь. Когда Говард нажал, лист на полдюйма прогнулся.

Упершись спиной в косяк шкафа, он ударил каблуком в стену — образовалась рваная пробоина дюймов в десять. Он ударил снова, расширяя прореху, потом схватил лист обеими руками и принялся раскачивать его взад-вперед, обрывая куски и швыряя их себе за спину на полутемный чердак.

Из образовавшегося прохода пахнуло не только гипсовой пылью, но и океаном. Значит, он ведет к берегу, вероятно, к основанию скалы, и открывается в какую-то пещеру. Жаль одеяло мистера Джиммерса, не было смысла его кромсать. Говард, похоже, становится для старика сущим бедствием. Но чтобы загладить вину перед Джиммерсом, нужно поспешить, вернуться, пока не стало слишком поздно ему помогать.

Тем не менее он помешкал. Чтобы сделать все правильно, в духе Гекльбери Финна, следовало бы связать нарезанные полосы, закрепить их на ножке стола и выбросить конец за окно. Это собьет их со следа. Еще надо заново уложить вещи в шкаф и перед бегством закрыть за собой дверцу. Тогда, заглянув в комнату, они увидят импровизированный канат, бросятся к окну, придут к неверным выводам и побегут вниз, чтобы посмотреть, не притаился ли он за какой-нибудь постройкой.

Или решат, что, надув их, он спрятался в стенном шкафу. А тогда найдут проход и со всех ног бросятся за ним, а он потеряет двадцать минут на умничанье.

Не мешкая более ни секунды, он протиснулся в дыру, ступая босыми ногами прямо по кускам гипсокартона, — и едва не поскользнулся, когда они разлетелись по полу. Приверженность Джиммерса японским церемониям казалась уже не просто глупой, а опасной, и Говард поклялся никогда больше не расставаться с ботинками. И все же носки, пусть даже дырявые на пальцах, лучше, чем ничего.

Как только глаза привыкли к тусклому освещению, Говард понял, что комнатка за стенным шкафом — всего лишь верхняя площадка винтовой лестницы. Шалтай-Болтай в окне парил в стене на уровне первой ступеньки. Из коридора за ним шел рассеянный свет, и Говард успел увидеть, как за витражом мелькнула тень — вероятно, один из взломщиков крался вверх по лестнице. Разумеется, это мог быть и Джиммерс, который уже освободился и шел его выпускать, но почему-то Говарду в это не верилось. Скорее всего в огороде они нашли одну только свеклу и сейчас возьмутся за чердак. Закрытая на засов и забаррикадированная мебелью дверь их, конечно, задержит, но всего на несколько минут.

Говард помчался вниз, перепрыгивая через две ступеньки и боясь снять руку с перил, которые даже перилами-то не назовешь — так, змеящаяся в темноту железная труба. Через восемь шагов тьма сомкнулась, он уже вообще ничего не видел. Говард крепче вцепился в трубу и перешел на шаг, припомнив разрушенную лестницу, которая вела к двери с луга. Что, если кто-нибудь — Джиммерс, например, — и здесь что-нибудь испортил? Скажем, разбил ломом пару ступенек, чтобы тот, кто вслепую пойдет в темноте…

Но какой в этом смысл? Совершенно очевидно, что проходом пользовались и притом недавно. И кое-кто потратил далеко не мало трудов, чтобы этот факт скрыть, раз и навсегда запечатав дверь. Почему? Говард не знал, а решать эту загадку не было времени. Сверху вдруг раздались приглушенные удары и не менее приглушенные крики — вероятно, воры кричали из-за чердачной двери. Слов он не разобрал. Крики прекратились, зато снова послышались удары, громкое медленное «ух, ух», слово в дверь били чем-то тяжелым, намереваясь ее протаранить.

Внезапно Говард оказался у основания лестницы. Снизу тянуло холодом и сыростью. Запах океанской соли стал сильнее, к нему примешивался затхлый запашок мокрого камня и гниющих водорослей, а еще он различил бормотание волн, эхом разносившееся по туннелю. Было темно хоть глаз выколи, и прежде чем двинуться вперед, Говард постарался ощупать стены, проведя ладонями по неотесанным бревнам, похожим на распорки в шахте. Несколько шагов проход вел в глубь скалы, а потом вдруг снова резко ушел вниз — осыпающийся камень закрепили деревянными ступенями. Держась за ржавую трубу и прислушиваясь к звукам наверху, Говард снова стал спускаться.

Раздался далекий глухой «ух», за ним тяжелый скрежет: наверное, с дверью отодвигали стол и стулья. Значит, они уже знают. Сразу увидели распахнутую дверцу стенного шкафа и рваную прореху в гипсокартоне. И порезанное одеяло они тоже увидят и поймут, что он не сразу сбежал, а сперва потерял какое-то время. Иными словами, они идут за ним по пятам.

Но им нужен рисунок, а не сам Говард. Если бы они уже нашли рисунок, то им выгоднее было бы увезти его отсюда, просто сесть в «камаро» и уехать. Остановившись, Говард задержал дыхание и склонил голову набок. Скрип и ругательства. Наверное, карабкаются по разбросанным кускам гипсокартона. С мгновение стояла мертвая тишина, нарушаемая только стуком его сердца, которую вдруг разорвал топот ног по деревянным ступеням.

Говард поспешил вперед, помахивая над головой рукой в надежде нащупать потолок туннеля. Ничего, пустота. А потом вдруг ступени закончились, и под ногами у него заскрипел гравий, который разлетелся, да так, что Говард плюхнулся на пятую точку, оцарапав ладони. Переведя дух, он встал и, отряхивая руки, снова двинулся вперед. Теперь он шел медленнее, осторожно нащупывая дорогу: надо спешить, но ступать приходилось медленно, высоко поднимая ноги, чтобы не поскользнуться снова. Будь он в ботинках, так побежал бы — воры непременно побегут, — но наступать на острые камни босыми ногами (носки не в счет) очень больно.

А вот и они. Говард услышал шарканье и несколько фраз оборванного разговора. Слова эхом отражались от стен туннеля, и, казалось, их произносил бестелесный призрачный голос. И никак не определить, с какой стороны он доносится. Слава богу, есть перила: хотя бы можно за что-то держаться, и, если только Джиммерс не сбрендил окончательно, выход из туннеля не преграждают никакие валуны, о которые можно разбить пальцы. Шум океана — теперь ясный и близкий — подсказывал, что никакой двери там нет.

Проход внезапно выровнялся, и впереди Говард увидел кусок плохо различимого в надвигающихся сумерках каменистого берега. Он ступил на песок, скрипучий и мокрый от отступившей волны отлива. С океана прямо в лицо бил холодный ветер. Солнце почти лежало на горизонте, вот-вот его поглотит океан. Стена валунов справа скрывала разбитый «студебекер», зато не позволяла увидеть вход в туннель с луга. Слева от него вертикально поднималась в самое небо скала, осыпающаяся и склизкая — вскарабкаться на нее невозможно. Вероятно, он сумел бы залезть повыше, чтобы бросить на голову кому-нибудь камень, но у Говарда не было настроения кидаться камнями.

Поэтому он вошел в приливную заводь, охнув, когда холодная вода закружилась у колен, а оттуда выбрался на узкий уступ — по сути, садик для вяло обвисших актиний. Оступившись на скользких листьях, он ударился ногой о зазубренный выступ скалы и, соскользнув в еще более глубокую заводь, намочил правую штанину по пояс. Дыхание перехватило, он едва не вскрикнул, но подавил крик и, подтягиваясь на руках, стал выбираться из ледяной воды. Наконец, хватаясь за актинии, Говард вскарабкался на небольшой плоский выступ размером с обеденный стол.

Вот тут-то из отверстия туннеля появились двое мужчин и принялись беспокойно оглядываться по сторонам. У одного в руках была палка — наверное, ножку стола отломал, — и он то и дело ею замахивался, готовый в любую минуту раскроить кому-нибудь череп. Они запрокинули головы посмотреть, не залез ли Говард случайно на скалу. Никого не увидев, постояли, переговариваясь вполголоса. Один покачал головой.

Говард скорчился в тени валуна. Вдруг накатила волна и, поднявшись ему почти до пояса, попыталась толкнуть вперед. Он едва не охнул от леденящего холода, а потом вода отступила, чуть было не смыв его на глубину. Прилив поднимался, и ноги Говарда тщетно заскользили в пустоте в поисках опоры.

Океан отступил, а он остался — мокрый до нитки, прильнув к валуну. Встав на колени, Говард пополз на уступ повыше, не рискуя выпрямиться — ведь тогда его заметят те двое, которые, стоя на берегу, все еще глупо оглядываются по сторонам: они снова осмотрели обрыв, потом вперились в океан, уставились почти прямо на него. Перебравшись на валуны, они попытались заглянуть за скрывавшую «студебекер» стену. Но для этого пришлось бы несколько футов проплыть или хотя бы пройти по воде, а судя по их осторожным шажкам, ни одному не хотелось мочить штаны.

Они показывали друг другу следы Говарда на песке и оглядывали бухточку. Говард не решался пошевелиться, только наблюдал за ними в щель между двух камней, благодаря небо, что солнце садится и тени вытянулись. Но если они пойдут в его сторону, то увидят его, а тогда вариант один: войти в воду и плыть прямо в океан. Вода холодная, но не настолько, чтобы причинить ему серьезное беспокойство, во всяком случае — в первые четверть часа.

Теперь воры спорили. Один указал на океан, и Говард услышал, как второй очень громко ответил: «Да плевать!», потом повернулся и пошел назад в туннель. Второй постоял еще минуту, по всей видимости, обдумывая ситуацию.

Вода накатила и снова залила Говарда по пояс, прижала к валуну, лениво развернула его на сто восемьдесят градусов. Говард изо всех сил вцепился в камень и стал пережидать, проклиная вора, который не спешил уходить, выискивая жертву. Вода была холоднее, чем казалось вначале, а теперь еще ветер подул, и на воздухе Говард мерз больше, чем в воде. Потом вор внезапно исчез — ушел в темноту.

Говард выжидал. Что, если они затаились в тени и выжидают, когда он покажется? Они, возможно, в большем отчаянии, чем он думал. Конечно, с их точки зрения, Говард вполне мог найти рисунок на чердаке и забрать его с собой. Он внезапно пожалел о тех крутых словах в духе гангстерского кинофильма, которые произнес, столкнувшись с вором в парике. Не следовало ему упоминать про рисунок.

Минуты шли. Вода поднималась и опадала. Ступни Говарда превратились в две тяжелые, онемевшие губки, обернутые сырыми носками, с каждой волной вздувавшимися у его щиколоток. Теперь силуэты двух мужчин стали видны наверху: они расхаживали по чердаку, мерили шагами стену перед окном. Значит, путь через туннель закрыт, разве что он решил непременно сдаться «врагу».

Не тратя больше времени, Говард осторожно, чтобы не потерять равновесия, встал. Его прошиб озноб, но он перебрался по валунам в сторону моря, чувствуя, как липнут к ногам мокрые штанины. Ему пришло в голову, что переплыть бухточку, возможно, не удастся и на лодке при высоком приливе. Даже отсюда было видно, как бьется у волноломов белая пена.

Говард оглянулся на маленький клочок пляжа, где округлый вход в туннель лежал, погруженный в тени и тишину. Теперь был виден лишь узкий полумесяц отверстия, а минуту спустя его скрыли скалы. Наконец-то он в безопасности! Воры могут увидеть его из чердачного окна, если удосужатся посмотреть, но к тому времени, когда они спустятся, его уже и след простынет. Только не останавливаться. Через полчаса, пообещал он себе, он будет в гостиной Джиммерса; в камине будет реветь огонь, и он получит назад свои ботинки. Хорошо бы воры к тому времени уже сгинули.

Порванные на острых камнях носки превратились в драные тряпки. Он почти ничего не чувствовал от холода. Ну и к лучшему, ведь на ступнях уже появилось несколько кровоточащих порезов. Заставляя себя не спешить, Говард ступал как мог осторожно. Он устал, его пошатывает, и если начнет спешить, то неминуемо поскользнется и упадет. А вывернутое колено сулит ему серьезные неприятности.

Прилив тем временем как будто подбирался все ближе. Если он не хочет плыть против прилива, придется обогнуть длинный каменистый мыс, образовывавший правую стенку бухты. До его оконечности осталось недалеко, ярдов пятьдесят от силы.

Говард уже видел покрытую водорослями полку на конце мыса, с которой сбегала, а потом набегала снова и разбивалась об отвесно вздымающуюся над уступом скалу вода. Надо будет как-нибудь исхитриться ее преодолеть: выждать отлива, а потом перебежать по камням, и к черту пораненные ноги. Еще десять минут, и тут все зальет, а тогда, чтобы обогнуть мыс, придется долго плыть в бурлящей воде.

Он двинулся по насыпи из мелких ракушек тысяч моллюсков и рачков, ковыляя по ним, как туземец с Южных островов морей по раскаленным углям, а ракушки трещали и давились под ногами. Зубец в сломанной ракушке процарапал длинную дугу по его ступне, и Говард громко охнул, уже не заботясь, услышит ли его кто-нибудь: все равно кругом никого не было. Дом стоял высоко над обрывом и уже остался позади, освещенный сверху донизу последними лучами заходящего солнца. Из каминной трубы поднималось бледное облачко дыма.

Наконец он обогнул оконечность мыса и вскарабкался на темный каменный уступ. Накатывали приливные волны, с каждым следующим разом все более глубокие. Волны, которые раньше разбивались о валуны внизу, теперь подкатывались все ближе, клубились у самого уступа, по которому он пробирался. Один раз его даже сбило с ног, и он поспешно впился пальцами в какие-то трещины, чтобы не унесло в океан.

Он не мог бы сказать, где заканчивается каменный уступ и начинается следующая бухточка, но знал, что эта бухточка есть — ее было видно с того места, где они с Сильвией гуляли сегодня днем. Говард рисовал себе эту бухточку во всех подробностях, словно заставляя ее воплотиться силой симпатической магии. Там спускалась вниз тропинка, петляя между утесами по полевым цветам и высокой траве, и Говард воображал себе, как, выбравшись наконец из воды, спотыкаясь, поднимается по ней вверх.

Накатила еще одна волна, изо всех сил налетев на уступ, и заструилась к нему, побежала по уже залитым водой водорослям и мелким камням. Говард распластался по валуну, но волна только ударила его по коленям, вдавила лицом в скалу, где вода бурлила, подпрыгивала и разлеталась в воздухе плотной колючей пылью. Он замахал руками, пытаясь развернуться и думая, что от следующего удара потеряет сознание. Его голова тошнотворно заскребла по заросшей ракушками скале и, ощутив мгновенное жжение, Говард догадался, что сорвал кусок кожи. Потом о скалу ударилась верхушка следующей волны, ее энергия обернулась против нее же, когда море отступило, потащив за собой и Говарда. Вода поволокла его, сорвала с края рифа на глубину, а там отпустила.

Он греб изо всех сил, держась параллельно к берегу, а промокшая одежда тянула вниз. Но эта самая одежда сберегла его от тысяч царапин и порезов. Снимать ее сейчас — чистейшее безумие. К тому же она хоть немного укроет его от ветра, когда он выберется на берег.

Говард старался думать только о том, как выберется на берег, а сам выгребал на верхушку волны, потом скатывался вниз и снова плыл. Он опять вообразил себе глубокое кресло мистера Джиммерса перед очагом в гостиной, и сам огонь, пляшущий на кедровых поленьях, прыгающие, потрескивающие язычки, уносящиеся в трубу оранжевые искры.

К ногам словно привесили гири, все труднее и труднее было сгибать и выбрасывать вперед руки, которые он теперь тянул через воду, как замерзшие кирпичи. Накатила волна, застав его врасплох и захлестнув с головой. Он боролся, старался не уйти в глубину, выкашливая океанскую воду и хватая воздух, устало отталкивался ногами. Он заставлял двигаться руки, едва-едва барахтался по-собачьи, помня лишь о волнах и глядя на валуны у берега.

Он видел, как медленно движутся мимо него скалы. Он продвигался — быстрее, чем следовало бы. Его уносило течение. Внезапно испугавшись, Говард свернул прямо к берегу, страх придал ему сил, а он все старался извлечь немного толчковой энергии из прокатывающихся по нему волн.

Когда очередная волна подняла его, впереди открылась следующая бухта: чудесная спасительная бухта, всего в каких-то пятидесяти ярдах! Отчаянно отталкиваясь ногами, Говард поймал следующую волну, которая потащила его вперед, подхватила и забросила на несколько футов за черные горбы выступавших над водой скал. Он выбросил вперед руки, прижал подбородок к груди, думая, что его вот-вот разобьет о камни. Вода вокруг забурлила, вспенилась и в бешеной гонке понесла к песчаному пляжу.

А потом волна внезапно спала, бросив его в тридцати футах от берега, откатилась, оставив его стоять на коленях в луже. Он попытался встать, но не смог. Хлынула другая волна, протащила его по песку, и снова отбежала, выбросив, мокрого и задыхающегося, на пляж.

Прежде чем поползти дальше, Говард отдыхал несколько минут, а океан лизал ему ноги. Преодолев еще несколько футов, он снова лег, размышляя, что на пике прилива вода зальет плоский, как тарелка, пляж. Впереди виднелись разбросанные по валунам водоросли и черные от влаги щепки — ясное свидетельство, куда заходит высокий прилив. Эта вывеска побудила его встать, и, стряхнув с ладоней песок, он побрел туда, где на пляж спускалась тропинка.

Он с трудом протащился по тропинке двадцать или тридцать футов, а потом сел отдохнуть прямо в грязь. Ноги у него начали оттаивать: какое там покалывание иголок и булавок! Ноги жгло, они чесались, а еще Говард болезненно сознавал, что они изрезаны и что он почти босиком идет по земле. От подошв носков осталось лишь несколько тонких перетяжек. Он посидел ровно столько, чтобы перевернуть носки, так что пятка оказалась поверх ступни. Хотя бы голова чудом осталась цела. Когда он отер порезанный висок, на руке осталось размытое кровавое пятно, но ракушки, будь они благословенны, были пористыми, а потому всего лишь поцарапали кожу и вырвали немного волос.

Еще дважды Говард останавливался передохнуть, глядя вниз на бухточку и океан, который и спас его, и попытался утопить. Потом он быстро пошел вверх, перевалил, наконец, через гребень и очутился на лугу, от которого его отделял деревянный плетень — тот самый, возле которого он всего несколько часов назад разговаривал с Сильвией.

Внезапно Говард вспомнил про опасность и вдоль плетня шел украдкой — силы ему придал прилив адреналина при мысли о новом столкновении с грабителями. Этого он себе позволить не мог. Но что ему делать? Вытащить у них из мотора распределитель зажигания, забросить в кусты и рвануть отсюда, ко всем чертям, на шоссе? Подождать, пока они мирно уедут, а потом вернуться за Джиммерсом?

Он продрался через ежевику под стеной дома и, присев за бетономешалкой, выглянул поверх нее.

Они уехали. Красного «комаро» нигде не было. Пригибаясь, он гусиным шагом пересек двор и прикорнул в тени дома. Входная дверь была притворена, дом темен. Из страха, что они переставили машину и он случайно на них наткнется, Говард пробрался вдоль стены к огороду. Там не было ничего… только жестяной сарай одиноко стоял в лунном свете.

Говард вернулся по своим следам к входной двери, медленно открыл ее, прислушался и только потом снял носки и ушел с морского ветра. В доме было тихо, огонь почти погас. Мистер Джиммерс все так же сидел в своем кресле, в точности как Говард его оставил. Дышал он ровно — очевидно, спал.

Недолго думая, Говард осторожно вынул камень из каминной кладки и запустил руку в темное отверстие. Тайник был пуст, рисунок исчез.

— Только шевельнись — и ты труп, — сказал голос, и, поверив ему, Говард застыл, почти уткнувшись носом в гранитную облицовку камина.

16

Минута прошла в полном молчании. Говард чувствовал холод каменных плит под ногами, скудное тепло догоревших поленьев и с сосущей пустотой в желудке сознавал простую истину: кто-то сию секунду хладнокровно решает, как с ним

поступить: то ли пристрелить в затылок, то ли избить до потери сознания дубинкой. Его снова пробрал озноб, на сей раз жестокий. Какие бы силы ни поддерживали его, когда он пробирался назад в дом, сейчас они иссякли, и с растущим ужасом он понял, что совершенно не в состоянии сопротивляться.

Тем не менее ничего не произошло: не последовало ни удара, ни дальнейших приказов, ни даже тычка в ребра. Он рискнул разогнуться и стать прямо. Никто не запротестовал. Ничего, кроме тишины. Он чуть повернул голову. Никто не сказал ни слова. Он шевельнулся — и трупом не стал. И все же жутковатое ощущение, что кто-то стоит у него за спиной, осталось.

Не вынеся больше неизвестности, он повернулся посмотреть, готовый в любую секунду броситься на пол, в камин, если потребуется. Перед ним стоял мистер Джиммерс, с наивными, широко раскрытыми от удивления глазами, но в остальном — совершенно серьезный, и так пристально смотрел на карманные часы, словно отсчитывал секунды. Он отер со лба кровь, и на месте пореза теперь красовался большой квадратный пластырь.

— Небольшой эксперимент из области человеческого поведения, — сказал мистер Джиммерс, убирая часы. — Значит, искупался?

— Да, — ответил Говард. — Именно так. Они гнались за мной до бухточки, а там я сбежал по скалам.

— И вернулся, чтобы меня ограбить?

— Да нет же. Я хотел знать, не у них ли он. За что мы боролись, в конце-то концов, если не за то, чтобы он им не достался?

— Я его сегодня сжег. При тебе же. Ты что, глазам своим уже не веришь?

— Я думал, что это… ну, понимаете… шутка, фокус.

— А! Вот в чем дело. Шутка, фокус, надувательство. — Мистер Джиммерс вдруг улыбнулся. — Они ушли. С пустыми руками. Заперев тебя на чердаке, они вернулись меня отделать. Но меня не запугаешь. У меня есть друзья, и я их предупредил. Правда, я ловко придумал, сказав им, что рисунок на чердаке, спрятан во втором дне ящика письменного стола? Слышал бы ты меня! — Он театрально пошевелил бровями, но

вдруг охнул вполголоса и осторожно коснулся лба. На его лицо на мгновение набежала тень. Потом он снова ухмыльнулся. — Может статься, они думают, что рисунок теперь у тебя, что ты его нашел и сбежал. Я сказал, что ты подлец, вор, позер с юга. Я от них избавился. Теперь они твоя забота. Вот, присядь. — Мистер Джиммерс было указал ему на кресло, но потом, как будто только сейчас заметив, что Говард до нитки промок, покачал головой, точно отменяя приглашение, и лишь подбросил поленьев в камин и раздул огонь мехами.

— Стоя, ты быстрей согреешься, — сказал он. — Чашку «Постума»?

— Нет, спасибо. Так с вами все в порядке? В ушах не звенит? Голова не кружится?

— Какое там! Я в отличной форме. Они не искали себе неприятностей. Зачем им жалобы в полицию? Ты сам знаешь, чего они хотели. Но вот как насчет тебя? Ты себе ужасную царапину на виске заработал.

— Жалобы в полицию? — переспросил Говард. — Вы вызвали полицию?

— Нет, — ответил мистер Джиммерс. — И ты этого не сделаешь. Ты уедешь на юг, вернешься в муравейники Лос-Анджелеса. Я все продумал и составил план, который может тебя спасти. Ты бросишь свой грузовичок и свои пожитки. Они все равно ничего не стоят. Потом мы тайком проведем тебя в аэропорт «Малая Река», и ты улетишь на частном самолете в Окленд, где можешь сесть на коммерческий рейс до Лос-Анджелеса. На работу ты, конечно, вернуться не сможешь, и на прежнее место жительства тоже, но не думаю, что ты от этого сильно пострадаешь. Возможно, нам тут удастся организовать тебе небольшую стипендию, чтобы как-то перебился. У меня кузен на юге работает на такелажном заводе. Думаю, он сумеет подыскать тебе место.

Заложив руки за спину, мистер Джиммерс расхаживал взад-вперед, а Говард, жарившийся у огня, слушал его в полном недоумении.

— Идем дальше. Первым делом ты пошлешь кого-нибудь украсть твою медицинскую карточку у стоматолога. И когда ты не объявишься в доме Роя Бартона, наши воры поверят, что ты утонул вместе с рисунком. Тем временем мы как-нибудь раздобудем труп, замочим его на пару деньков в приливной заводи, дадим рыбам и крабам его обработать, а потом отбуксируем на четверть мили от берега и пустим плавать. К тому времени, когда его выбросит на берег, уже никто на свете не скажет, что это не ты, тем более что медицинской карточки от стоматолога не будет — а ее, разумеется, не будет, потому что ты ее уничтожишь. Нет, вычеркиваем. Забудь про карту. У нас ведь есть труп, правда? Мы выбьем ему зубы. Подожди-ка! Еще лучше, мы отрежем ему голову! К черту зубную карточку. Не трудись! Это дело верное! Вокруг носа их обведем. Тебе нечего будет бояться этих людей. Я тебя с этим обрезом в такую кашу затянул — кстати, я заметил, что ты его каким-то образом сломал, — но я тебя поварешкой и выловлю. Обсушись и возвращайся в мир живых. Это мое последнее слово, и оно верное.

На протяжении этой потрясающей речи Говард не вымолвил ни слова. За ним, полыхая жаром, плясало пламя, и, сделав шаг вперед, он провел руками по штанинам сзади. Он никак не мог взять в толк, говорит мистер Джиммерс серьезно или шутит. Спрашивать сил не было и, уж конечно, не было сил подыгрывать. Разумеется, он не сбежит на юг. Если воры станут его донимать, он просто скажет им правду: что видел, как мистер Джиммерс сжег рисунок. Они могут перевернуть его вверх ногами, вытрясти карманы, допросить с пристрастием. Ну и что им это даст? Джиммерса они сегодня вечером не убили. Логично предположить, что и его не убьют.

— Жди здесь, — сказал мистер Джиммерс и поспешил из комнаты. Вернулся он несколько минут спустя с сухой одеждой, и Говарду внезапно ужасно захотелось поскорее уехать. Мистеру Джиммерсу ничто не угрожает. Говард еще может застать дядюшку Роя в доме ужасов. Уж он-то сразу поймет, что делать дальше. Если уж на то пошло, дядюшка Рой и Сильвия могут стать следующими жертвами. Не время болтать попусту с мистером Джиммерсом.

— Повремените с трупом, — сказал он Джиммерсу. — План хороший, но я вижу в нем несколько недостатков. Я с вами свяжусь.

Он взял с собой сухую одежду и направился в соседнюю комнату, а потом, чувствуя себя нелепо, но почти уютно в слишком широких и слишком коротких штанах, поблагодарил мистер Джиммерса, намертво вцепился в корзинку для пикника и вышел в ночь, неся мокрые вещи в пластиковом продуктовом пакете.

— В самом деле, мистер Горноласка! Только подумайте, — говорила миссис Лейми.

Горноласка сидел на диване в ее гостиной, положив ноги на низкий столик. Напротив него сидела еще одна женщина и хмурилась в окно, словно устала от этого разговора. Экспансивно жестикулируя, миссис Лейми продолжала:

— Эти старые участки на Хейт-Эшбери стоят миллионы. Наш преподобный друг уже сделал себе состояние, ремонтируя обветшалые дома. Я сама собираюсь попробовать этого пирога — бульдозерами. А вы становитесь утомительными, когда делаете вид, будто у вас есть социальная совесть, мистер Горноласка. Я доподлинно знаю, что ничего подобного у вас нет. Любая совесть сродни ножным кандалам, разве не так?

— Опасные слова, — ответил, пожимая плечами, Горноласка. — Никогда нельзя отрицать, что у вас есть совесть. А не то однажды утром проснетесь и обнаружите, что правы. И вы ведь говорите про квартал, где раньше стоял старый «Хейт-Эшбери-театр», так? Перекресток Хейт и Коул? Это опасное место. Когда в прошлый раз там что-то сносили, герильерос забросали стройку зажигательными бомбами, помните?

Миссис Лейми скривилась:

— Террорист террористу рознь. Дело в мотивации. Думаю, у нашего милого преподобного Уайта есть опыт общения с этими террористами. В любую минуту вам мотивацию подберет, у него ее полные карманы.

— Вы хотите сказать…

— Я ничего не хочу сказать, мистер Горноласка, помимо того, что вам не стоит бояться этих, как вы их называете, герильерос. Бояться вам следует только вашей больной социальной совести.

— Все равно нет смысла бросаться ярлыками и определениями. Я впервые слышу, что у меня есть «социальная совесть», как вы ее называете. Когда политизируешь мораль, сразу ее теряешь. Вот что я думаю. Совести стандартного образца мне вполне хватает.

— Преполнейшее дерьмо, — вмешалась вторая женщина. — Ты от страха вот-вот в штаны наложишь, Горноласка. И не ударяйся в философию. Лучше возьми себя в руки и взгляни фактам в лицо.

— Глядеть фактам в лицо, Гвен, слишком утомительно, особенно если тебе не нравится, что ты видишь в зеркале.

Женщина по имени Гвен была одета в мужскую рубашку с круглым вырезом цвета хаки, джинсы и старые армейские ботинки, на шее — ожерелье из деревянных бусин. Волосы у нее были длинные, прямые и неровно постриженные, словно она специально вырядилась под пресловутого герильеро на маскараде в Хэллоуин.

— Тогда давайте оставим вашу совесть без внимания, ладно? — сказала Горноласке миссис Лейми. — Я говорю сейчас про несколько жалких заброшенных участков и запущенные квартиры, занятые всяким сбродом. — Она подняла руку, останавливая возражения Горноласки, который уже было открыл рот. — Ведь рано или поздно произойдет то, что не раз и не два случалось в прошлом: встреча сигареты и матраца опять сожжет дотла квартал, и эти люди все равно окажутся на улице, а может, даже погибнут. Весь район — сплошной антисанитарный рассадник: наркопритоны, бани, деградация. Я лишь предлагаю восстановить дома, а заодно и человеческое достоинство.

— Вы лишь предлагаете выставить из дома двести человек, чтобы получить с этого прибыль. Давайте говорить о мотивации начистоту, как и твердит нам Гвен.

— Вопрос точки зрения, не так ли?

— Вопрос чего-то.

— Не делай вид, будто ты выше этого, Горноласка, — сказала Гвен. — Тебе хорошо говорить о прибыли. Как давно ты продал своих? И разве я только что не слышала, как ты нес какую-то ерунду о том, что нет такой штуки, как социальная совесть? А теперь вдруг перешел на сторону стада.

— На сторону несчастных, которые пытаются перебиться со дня на день.

— Вся жизнь дерьмо, Горноласка.

Миссис Лейми нахмурилась.

— Милочка, — несколько капризно сказала она, — нельзя ли поменьше фекалий?

— Дерьмо, дерьмо, дерьмо! — повторила Гвен в лицо миссис Лейми. — Вы туда же с моей чертовой мамочкой. Позвольте-ка я дам вам совет. Это пара строк из моего последнего стихотворения. «Нужно уметь срать и смотреть на дерьмо. Это все, что имеет значенье».

— Все? — Горноласка сморгнул. — Я бы думал что-то еще… бутылка хорошего вина…

— Да пошел ты со всем, что ты думаешь.

Миссис Лейми отпрянула, будто улитка от шокера. Потом, помолчав с минуту, сказала:

— Прошу прощения, что попытаюсь вернуться к теме. Это небольшое предприятие в течение нескольких лет четырехкратно увеличит наши вложения. Такая возможность представляется нечасто. Поэтому давайте поразмыслим. Если вы так хотите помочь жертвам системы, почему бы не сделать им предложение, всем до единого. Давайте все станем партнерами. На каждые сто долларов, которые они вложат, мы через два года гарантированно вернем им двести. Нет ничего более эгалитарного, чем разделение прибыли. Их там двести пятьдесят с чем-то человек. Выжмем из каждого в среднем по сто долларов и получим достаточно, чтобы нанять «строительную бабу» и снести дома. — Она улыбнулась женщине в мужской рубашке, которая в ответ только нахмурилась. — Вам, Гвен, как будто ни с кем сегодня не хочется соглашаться?

— С согласием она не в ладу, — сказал Горноласка. — Я бы на вашем месте урезал ее содержание. Раз вы меценат, покровительствуете поэтам и художникам, должно же это давать над ними какую-то власть. Вот, пожалуйста, поэтесса сквернословит у вас в гостиной. Пусть пойдет и помоет рот с мылом.

— Вы не стыдились брать мои деньги, когда рисовали свои сомнительные комиксы и жили в бедности, мистер Горноласка. Оставьте Гвендолин в покое. Она еще добьется признания. — Миссис Лейми окинула Гвен материнским взглядом.

— Почему бы тебе не пустить себе пулю в лоб? — вопросила Гвендолин.

Тут дверь открылась, и вошли двое: один — при бороде, одет в пальто и рубашку с галстуком, второй в модном свитере крупной вязки, в плиссированных штанах, в руках — кожаная сумка на длинном ремешке — точь-в-точь банкир-яппи, одевшийся для вылазки за город. Миссис Лейми, встав, внимательно на них посмотрела.

— На сей раз вы установили местонахождение? Или просто разгромили и опять ударили его по голове?

— На сей раз все тип-топ, — сказал яппи.

Запустив руку в сумку, он вытащил магический жезл миссис Лейми — две связанные на концах кости предплечий. Из сумки и от костей пахнуло гнилью и затхлостью. Яппи держал их осторожно, как снятую с предохранителя пушку. Было очевидно, что предмет вызывает у него отвращение, и ему хочется поскорей от него избавиться.

Забрав у него кости, миссис Лейми положила их на стол у дальней стены — для сохранности.

— А подальше их убрать нельзя? — спросил Горноласка. — И почему магия всегда воняет?

— Почти все на свете воняет, — сказала Гвендолин. — Ты просто все эти годы нос затыкал. Попробуй хоть раз его высунуть, узнаешь что-нибудь новое.

— Так где же? — спросила миссис Лейми.

— Насколько мы смогли определить, в жестяном гараже. Кто бы подумал, что он вот так оставит его во дворе? Мы использовали триангуляцию, чтобы его засечь, в точности как вы посоветовали. Нас подвело прямо к краю обрыва. Мамой клянусь, оно или заперто в сарае, или сброшено со скал.

— Значит, вы извлекли его из жестяного гаража?

— Нет, не извлекли. Псих… как его там зовут?

— Джиммерс.

— Он самый. Засек нас из окна. Сказал, что уже вызвал копов. Поэтому мы оттуда свалили. Он ведь мог правду говорить. Проблем с вывозом не будет… пара кусачек, пока стари чок будет спать.

— Нет, мы заберем его сейчас, пока никто другой его не перехватил. В этом сарае больше… чем то, что мы ищем. Она отошла к окну. Через улицу, в садике из деревянных вертушек стоял дом мистера Беннета. Сам Беннет уехал с Роем Бартоном два часа назад. Его грузовик беспечно стоял у обочины. Улица была тиха и пуста. — Думаю, вы знаете Сильвию Бартон, Гвен?

— Когда-то знала, — ответила та, обращаясь к спине миссис Лейми. — Она тогда сохла по нашему Горноласочке.

Обернувшись, миссис Лейми поглядела на нее проницательно.

— Голоса у вас не такие уж разные. У нее тембр чуть выше. Как по-твоему, сможешь его сымитировать?

Она пожала плечами.

— Наверное, да. Как вам это? — И она изобразила довольно похоже Кота Феликса[12]

— Я Сильвия Бартон, темноволосая красотка из Форт-Брэгга.

— Слишком высоко. Подделка под мультик нам не подходит. Мне нужно что-то, что обмануло бы нашего друга Джиммерса.

Гвен попробовала опять, модулируя интонации, пока миссис Лейми не велела ей перестать, мол, у нее наконец получилось.

— Попрактикуйся, — сказала она. — А вы трое, поезжайте снова в тот дом. И, пожалуйста, на сей раз с пустыми руками не возвращайтесь. Привезите мне то, о чем я просила, или отправляйтесь по домам и живите честно.

— А как быть с Джиммерсом? — спросил мужчина в костюме. — Он будет нас ждать. Что нам с ним сделать?

— Ничего, — тут же сказал Горноласка. — От насилия тут выгоды никакой. Если я еду с вами, то голову даю на отсечение, моего лица он не увидит. Слишком оно в этих местах примелькалось. Я не собираюсь вламываться в дом, размахивая обрезком свинцовой трубы. Иногда мне кажется, что я тут единственный, кто ценит изощренность.

— Или страх, если уж на то пошло, — проговорила Гвендолин Банди голосом Сильвии Бартон. — Как по-вашему? Мне все еще удается?

— В точности, — гордо сказала миссис Лейми. — Молодец. Мистер Горноласка в данном случае совершенно прав. Свинцовые трубы оставите в машине, а машину, где она есть.А еще лучше, отгоните ее за угол. Я не хочу, чтобы вы впредь парковались перед моим домом. Вы уже дважды провалили задание, а промахи ведут к неприятностям.

— Что? Мы пойдем в Эльк пешком? — возопил яппи.

— С транспортом все уладится. Вы поедете немедленно. Когда прибудете на место, машины Джиммерса там не будет и его самого тоже. У вас будет больше получаса, чтобы выполнить работу и исчезнуть с искомым. Но не мешкайте. Мне не нужны никакие затруднения. Гвендолин, ты позвонишь мистеру Джиммерсу. Изобразишь Сильвию Бартон. У тебя кончился бензин… где?

— Возле Ирландского пляжа, — сказал яппи.

— Слишком близко. В Пойнт-Арене. Ты стоишь на обочине шоссе к северу за Пойнт-Ареной. Это безопасно далеко. Бедной Сильвии придется идти три или четыре мили пешком до города, если он не привезет ей галлон бензина в канистре.

— Что, если он на это не клюнет? — спросил вор в пиджаке.

— Клюнет. Обещаю. Я знаю мистера Джиммерса и знаю его прошлое. Он прирожденный рыцарь без страха и упрека — или мнит себя таковым, а наша Сильвия занимает особое место в его сердце. Кстати, — повернулась она к Горноласке, — ее известили, что в январе аренда возобновлена не будет?

— Отослал извещение по почте сегодня утром. Но я не понимаю, почему ее следует наказывать за упрямство ее сумасшедшего отца.

— Грехи отцов, — сказала миссис Лейми, — падут на головы их детей. Я собираюсь уничтожить всю семью, как это делают китайские коммунисты. Вплоть до кузенов, тетушек и дедушек, если смогу их отыскать.

Горноласка пожал печами.

Миссис Лейми повернулась к яппи в костюме.

— В наихудшем случае, — сказала она, — если Гвен не удастся его убедить и машина Джиммерса еще будет на подъездной дорожке, вам придется отказаться от первоначального плана и подыскать более действенные методы, пусть даже они доставят неудобства мистеру Горноласке, которому, вероятно, следовало бы надеть еще одну пару носков, чтобы у него не замерзли ноги. — Она пристально уставилась на Горноласку, пока тот не отвел взгляд.

Гвендолин Банди широко улыбнулась:

— Бедный Ласка-Салазка.

Яппи распоряжения миссис Лейми как будто не совсем убедили.

— Так что там с транспортом?

— Просто как день, — улыбнулась миссис Лейми и снова подошла к окну.

17

На следующее утро Говард проспал допоздна, но проснулся, чувствуя себя лучше, чем ожидал. Царапины и порезы оказались поверхностными, и двенадцать часов сна восстановили его силы. Ему не давала покоя смутная мысль, что теперь он знает что-то, чего не знал раньше, вот только он не мог сказать, что именно. Скорее это было ощущение, что он очутился среди людей, связанных общей целью, словно прошел наконец крещение и вступил в братство.

Они с дядюшкой Роем решили утром развеяться и уехали на север рыбачить, но не поймали ничего, кроме водорослей и после полудня вернулись в пустой дом. Тетя Эдита ушла помогать в больнице, поэтому когда дядюшка Рой поехал в гавань встречаться с Беннетом, Говард остался дома клеить переводилки на окна своего грузовичка. Легкомысленно так убить целый час, но это дало ему время подумать, и почему-то наклеивание переводилок показалось ему правильным и странно уместным. Он по уши увяз в безумных затеях, и эта ничем не безумнее других.

Потом он принялся за амбарные доски, очистил добрую половину и поставил стоймя у стены. В шесть пора было встречать Сильвию у вызывавшего столько тревог дома ужасов. Он почти боялся, что этот проект затянет и его. Тетя Эдита, вероятно, добьется его ареста за лепту в неправомочные действия дяди. Но как только его попросят, он ни за что на свете не откажется помочь, даже не выскажется всерьез против проекта.

Наконец он поехал в гавань и нашел старое деревянное ледохранилище. Когда-то оно было выкрашено белым, но на соленом ветру краска поблекла до равномерно серого. На крыше имелась вывеска с надписью: «Лед Снеговика», а ниже подмигивал сам снеговик в цилиндре. Строение ничем не напоминало дом ужасов, может, потому, что слишком много всего вокруг него происходило: носились на велосипедах дети, бродили в поисках рыбных ресторанов туристы, ездили взад-вперед в грузовичках с прицепом рыбаки. Но оно было достаточно ветхим, с обязательными выбитыми стеклами и даже с парой старых стелющихся по земле перечных кустов у крыльца. Когда Говард подъехал, дядюшка Рой трудился вовсю. Говард услышал глухой вой во что-то вгрызавшейся циркулярной пилы. Машина Сильвии была припаркована у входа.

Толкнув скрипучую дверь, Говард оказался в коридоре с безвкусными темно-красными велюровыми обоями. С крюка для люстры свисал в веревочной петле скелет, какие бывают в медучилищах, его связанные проволокой ступни смотрели на потертый кусок восточного ковра. Потолок был высокий, футов двенадцать, наверное, но колени скелета покачивались на уровне глаз, и Говард подавил искушение толкнуть его, просто чтобы послушать, как он заклацает, точно высушенные стручки перца на ветру. В ночь под Хэллоуин это искушение станет непреодолимым.

Коридор открывался в большую просторную комнату с грязным дощатым полом, заваленным всяким сором. Доски в потеках влаги вздулись горбами. Может, в темноте все будет выглядеть лучше? Дядюшка Рой сидел за фанерным столом меж двух высоких окон и вырезал причудливую тыкву. Включенная в сеть циркулярная пила лежала на полу рядом с парой фанерных треугольничков, только что срезанных с углов стола. В воздухе пахло опилками и нагревшимся от трения деревом. Дядюшка Рой соскоблил липкие оранжевые полоски и семечки на гору газет.

— Думаю, нам много таких понадобится, — как раз говорил он, когда вошел Говард. Сильвия еще не успела снять куртку.

— Проклятие! — воскликнул вдруг дядюшка Рой и швырнул нож на фанеру. — Ты только посмотри! Черт! Я все испортил! — Он отстранился и взглядом истинного художника стал рассматривать тыкву, а потом отточенным движением срезал что-то в углу рта своего творения.

— Значит, вы сегодня ездили на рыбалку? — спросила у Говарда Сильвия. — А когда Говард кивнул, сказала: — Это хорошо. Ты слишком испереживался. А ведь у тебя отпуск.

— Верно. Но, честно говоря, чувствую я себя отлично. Отдохнувшим. Единственно, о чем жалею, что не успел вовремя привезти корзинку для пикника. — Осмотрев тыкву дядюшки Роя, он пожал плечами: — А мне кажется, с ней все путем.

— Я ей, черт побери, зубы отрезал, — сказал, покачав головой, дядюшка Рой. — Нож ни на что не годится. Нож должен быть острым. Это первостепенно. А теперь я запорол тыкву.

Схватив нож, он порубил тыкву на части, смахнул все на ковер и стал хлопать лезвием — то одной, то другой стороной о фанеру в неловкой попытке его заточить.

— Рози тебя простила, — сказала Сильвия, засучивая рукава куртки и осматривая выстроившиеся рядами тыквы.

— Возьми вон ту с плоским дном, — посоветовал дядюшка Рой, а Говарду сказал: — Я выменял восемьдесят фунтов тыкв из «Солнечной ягоды» на пару коробок кожаных обрезков, которые получил от одного приятеля, он мастерит протезы. И их тоже он мне дал. — Перегнувшись через стол, он показал на две резиновые руки, которые выглядели на удивление реалистичными, совсем как живые, вот только грязные, точно десять — пятнадцать лет пролежали где-то в ожидании своего часа. Смахнув руки в картонную коробку с париками и старой одеждой, дядюшка Рой поинтересовался: — Джиммерс не давал о себе знать, а?

— Нет, — ответил Говард. — Правда, большую часть времени я был на улице, и пила работала. А тетя Эдита ушла в больницу.

— У нее есть значок «За пять тысяч часов добровольной работы», — сказала Сильвия.

— И правильно, — с гордостью добавил дядюшка Рой. — Она пяти женщин стоит, помяни мое слово. Ты уверен, что Джиммерс не звонил? А ведь мог бы. Я-то думал, что вчерашняя трепка научила его уму-разуму.

— Не-а.

Дядюшка Рой, играя ножом, отколупал тонкую щепку с фанеры.

— Сегодня угнали грузовик Беннета. Не далее как в полдень.

— Грузовую платформу?! — удивился Говард. — Зачем? Дядюшка Рой покачал головой.

— В шутку, наверное. А стоит за этим миссис Лейми.

— Миссис Лейми угнала грузовик Беннета?

— Приказала кому-нибудь. Голову даю на отсечение. Это в отместку за то, что мы посадили на крышу Шалтай-Болтая. А грузовик Беннет теперь найдет сброшенным со скалы где-нибудь к югу. — Дядюшка Рой вздохнул. — Бедняга. Он же все деньги из Вегаса в него вложил. Пришлось ведь еще всякую всячину докупать.

— И конечно, вы полицию не вызвали? — даже не спросил, а скорее констатировал Говард.

Дядюшка Рой покачал головой:

— Оно того не стоит. — Он умолк и, нахмурясь, стал рассматривать новую тыкву. — Ну и что нам с этим делать? — спросил он, как будто ожидал ответа от тыквы. Потом повернулся к Говарду: — Ты уверен, что не знаешь, кто была та вчерашняя парочка? Ни один не мог оказаться Горнолаской?

— Точно не Горноласка. Ростом пониже. Горноласка мог прятаться в другой комнате, но маловероятно. Это не в его стиле.

— А сегодня они посреди дня прямо с улицы угнали грузовик Беннета. Сволочи поганые.

Дядюшка Рой прищурился на свою тыкву и всадил в нее нож у черешка, чтобы вырезать крышку. Нож застрял. Выругавшись, словно мало ему неприятностей, а тут еще непослушные ножи и тыквы, он дернул за рукоять, вырвав нож из тыквы и при этом полоснув себя по большому пальцу.

— Черт! — завопил он, прижав палец к ладони и стиснув кулак. И только швырнув нож на стол, рискнул поглядеть на порез. По пальцу вилась тонкая красная ниточка. Дядюшка Рой раскрыл ладонь, испытывая явное облегчение от того, что кровь не набухает, а значит, порез неглубокий. — Хорошо еще, что проклятый нож тупой, — сказал он, — будь он острее, я бы напрочь себе палец отрезал. — А потом вдруг ни к селу ни к городу добавил: — Черт бы побрал Джиммерса с его проклятой машиной! Я почти готов… — Он выдохся и устало откинулся на спинку стула. Снова посмотрев на большой палец, дядя вытер кровь о заляпанную тыквенным соком газету.

— Почему бы нам не поехать домой? — спросила Сильвия, кладя руку отцу на локоть. — На сегодня хватит. Поедем пообедаем.

Дядюшка Рой покачал головой.

— Всего несколько дней осталось, нет времени обедать. У меня вот-вот откроется второе дыхание. — Он выдавил подобие улыбки. — Эй, Говард, смотри, что у меня есть! Просто загляденье. Сунь руку в этот мешок.

Говард послушно сунул руку в бумажный мешок — дно у него отсырело и готово было прорваться, и поэтому дядюшка Рой поддержал мешок снизу.

— Мокрые спагетти? — спросил Говард.

— Кишки, — сказал дядюшка Рой. — Разве на ощупь они не как кишки? Мне эта идея пришла в голову вчера за ужином. Требуху можно купить в супермаркете, но на ощупь она так себе. А вот мокрые макароны… Совсем как кишки на ощупь, правда? Я ведь на минутку тебя испугал, по лицу было видно. — Пакет порвался, и через дыру на стол выскользнули макароны. Дядюшка Рой запихал их назад, после чего закрутил низ пакета. — Будь проклят этот Джиммерс! — сказал он. — Будь он здесь, я бы сам шельмецу врезал. Сильвия, скажи, что на ощупь это не как спагетти… я хотел сказать кишки. Совсем как кишки на ощупь, черт побери. Gopher guts, крысиные кишки. Как там в скороговорке… Крупные комья копченых крысиных кишок. Но не можем же мы их закоптить, правда? Набьем ими пластиковый мешок для мусора — посетителей туда по локоть запихаем. — И вдруг повеселев, словно что-то вспомнив, добавил: — Слушай, Говард, там в морозилке у меня парочка коровьих мозгов. Самые разнастоящие. Пойди-ка взгляни на них. А заодно пива мне принеси, ладно?

Он снова вытер порезанный палец о газету, потом взял тыкву и вырезал ей треугольный глаз. Обойдя груду тыкв, Говард поднял крышку с переносного холодильника. Дядюшка Рой казался возбужденным, не мог ни на чем сосредоточиться, словно его беспокоил не только украденный грузовик, но и какой-то разговор, который у него был с Джиммерсом. Но заговаривать он про это избегал — наверное, из-за Сильвии.

Тут послышался шум подъезжающей машины. Это был Беннет на микроавтобусе. Мозги лежали в холодильнике, неплотно завернутые в полиэтиленовый мешок. Вытащив банку пива, Говард тщательно вытер ее о рукав.

— Ничего с виду мозги, — сказал Говард. — А они не испортятся?

Дядюшка Рой взмахнул ножом.

— Испортятся, поэтому придется пока держать их в морозилке в «Чаше и Англии». И тыквы, как только я их вырежу, тоже отправим в криогенное хранение. Тащи их сюда! — закричал он внезапно к двери, потом, довольно кивнув, взял у Говарда холодное пиво.

В дверях появился Беннет, держа под мышкой поперек туловища по голому манекену — двух андрогинного вида мужчин. Поставив их на пол возле груды тыкв, Беннет снова вышел и вернулся с двумя хромированными подставками, на которые установил пугала и закрепил, так что они теперь смотрели друг на друга.

— Есть какие-нибудь новости о грузовике? — спросил Беннет.

— Никаких. Но разведчиков я разослал. Мы его вернем. Свиньи отбросные! Они еще пожалеют. — Дядюшка Рой глянул на манекены. — Посмотрите-ка, — сказал он. — Где у нас электролобзик?

Беннет исчез в задней комнате, а дядюшка Рой фломастером нарисовал пунктирную линию вокруг черепа каждого манекена.

— Распили-ка шельмецов, — сказал он вернувшемуся с пилой Беннету и окинул манекены взглядом художника.

Выдвинув на палец лезвие, Беннет вгрызся им в голову первого манекена и, не отпуская, крутнул его вокруг оси, так что в результате макушка осталась у него в руке. Пока Беннет трудился над вторым, дядюшка Рой сходил за мозгами.

— Вот смотрите, — гордо сказал он, вкладывая мозги в трепанированный череп первого манекена.Однако отверстие оказалось слишком глубоким, и мозги в нем почти скрылись из виду, провалившись ниже глаз и носа манекена. Не пасуя перед трудностью, дядюшка Рой скомкал газетный лист, стряхнув на пол внутренность тыквы, потом, вынув мозги, запихал газету в шею, забил туда второй лист, и положил мозги на место. Теперь они слишком выпирали, напоминая почему-то птицу на гнезде, поэтому он снова их вынул, пару раз с силой ударил кулаком по газете, чтобы ее умять, и снова вернул мозги в манекен.

— Вот, — сказал он, отступив на шаг, чтобы полюбоваться делом своих рук. — Что скажете?

— Это… это нечто, — пробормотала Сильвия. — Ты собираешься что-нибудь на него надеть?

— Ну конечно, мы его приоденем. В магазинчике подержанных вещей есть серебристые рубашки. Называться экспонат будет, скажем, «пришельцы со звезд». «Мозговики».

Покончив со вторым манекеном, Беннет как будто заспешил, бросил «Adios»[13] и вышел, на ходу толкнув загремевший скелет.

— Надо еще забрать алебастровых кошек, — напоследок сказал он.

— Загляни в «Юм-Юм» за дюжиной грузиков! — крикнул ему в спину дядюшка Рой.

Беннет исчез, не ответив, послышался звук отъезжающего мини-вэна.

Говард поглядел на манекены, пытаясь вызвать в себе то самое чувство, которое им полагалось пробуждать. Страх? Озадаченность? Благоговение? Может, если их одеть и притушить свет… Правду сказать, весь «дом» нуждался в большем, в гораздо большем.

Словно в голову ему пришла та же мысль, дядюшка Рой внезапно сник. Устало опустился на свой стул и всмотрелся в лицо тыквы.

— Увы! — Он понюхал свои руки, поморщился и вытер их о нагрудник комбинезона. — Нам нужен гвоздь программы. — Он со вздохом поглядел в окно.

— А как насчет трупов? — надеясь его подбодрить, спросил Говард.

— Вон там. — Дядюшка Рой кивнул на заднюю комнату. — Готовы сыграть в кости. — Он запустил в волосы пятерню. — Скажи мне, — обратился он к Говарду, — чего еще нам тут не хватает? Что бы сам бы сделал? Чего детишки хотят увидеть в доме ужасов? Какая чушь нагоняет на них страх? Тыквы со свечками? Скелеты? Во времена моей молодости от хорошего скелета они убежали бы с криком. А теперь им подавай кровь. Секс. И то, и другое разом, ей-богу. Не меньше. Реки крови, синяки и голые задницы. Но я на это не пойду. Нет, не пойду. Этот проклятый мир прогнил. Мораль отправили на свалку. Вот разрежь женщину бензопилой, и они тут же к тебе сбегутся. Но скелет? Выбросили с хламом. — Тут он застенчиво поглядел на Сильвию, словно вспомнив, что в комнате женщина, и сказал: — Извини, что ругаюсь.

На мгновение он закрыл лицо руками, чтобы отдохнуть или справиться с собой. Говард стоял молча, ему было неловко за дядю. Утром на свежую голову он этим займется. Немного воображения, и они с Сильвией что-нибудь да придумают.

— Я с час назад звонил Джиммерсу, — сказал Говарду дядюшка Рой. Голос у него звучал подавленно. — Мы с Беннетом из-за этой затеи без штанов останемся. На первый взгляд, так не скажешь, шоу-то небольшое. Но и наши штаны немногого стоят. Они и без того порядком изношены. Поэтому после того, как Сильвия рассказала мне про машину Джиммерса, я позвонил ему и без обиняков попросил ее одолжить. Сказал, что это меня выручит. Мы любую дрянь сумеем сбыть, если заполучим чертову машину для финала. Туристы толпами повалят. Можно было бы устроить закрытое представление для прессы. В газетах только о ней и писали бы, а мы купались бы в деньгах. Какой ему, черт побери, от нее прок, если она ржавеет в этой консервной банке? А он все равно уперся.

Стараясь остановить его, чтобы он сам себя не домучивал, Сильвия положила ему руку на локоть.

— Может, он передумает, — сказала она. — Он еще помнит, какие каверзы вы друг другу подстраивали. Когда ты позвонил и ни с того ни с сего попросил о таком одолжении, он, наверное, испугался. Пусть подумает до утра, а тогда все увидит в ином свете.

— Но он же передо мной в долгу, правда? Он же своей коровой бизнеса меня лишил. Никто не любит, когда его выставляют на посмешище. Если бы он согласился, все было бы забыто. Но нет, он из тех, кто долго таит обиды. Я почти готов поехать и украсть эту чертову штуковину или ее разбить — одно из двух. Так просто будет столкнуть ее с обрыва к проклятому «студебекеру»! Я так ему и сказал.

— Не стоило, — покачала головой Сильвия. — Теперь он на тебя озлился.

— Озлился на меня! Я ему покажу, что значит озлиться! Погляди на этого проклятого мутанта!

Тут он протянул руку и толкнул манекен так, что тот покачнулся и упал, а мозги вывались на грязный ковер. Говард их подобрал сам, удивляясь, что на ощупь они, как резина, и плотные. Теперь на них налипли волосы, сор и грязь. В полном изнеможении дядюшка Рой снова закрыл лицо руками.

Сильвия вернула манекен на место, а Говард затолкал мозги в пластиковый пакет, который убрал в холодильник. Потом открыл еще банку пива и протянул ее дяде. Обняв отца за плечи, Сильвия сказала:

— Ты опережаешь события. Ты всегда придумываешь себе самый страшный провал и сам от этого устаешь. Всего неделю назад ты носился с множеством идей. Подожди до завтра, они вернутся.

Он поднял глаза, сжимая ее руку.

— Неделю назад до Хэллоуина было уйма времени, и еще оставалась надежда. Но это конец. Я буду жить в пикапе за заправкой «Тексако», как и говорила миссис Лейми! Черт. Наверное… наверное, я дошел до предела.

Тут их прервал голос.

— Тук-тук-тук, — игриво позвали от скелета.

— Миссис Девентер. — Встав, дядюшка Рой отвесил ей полупоклон.

Его подавленность вдруг сменилась галантной любезностью, словно он не желал обременять своими неприятностями весь мир. В дверях с кувшином лимонада стояла миссис Девентер — невысокая седая старушка в одежде из секонд-хэнда, один предмет которой плохо сочетался с другими. На шее у нее, оттягивая длинный красный шарф, висела крикливая пластмассовая бижутерия. Вид у нее был, как у пятилетней девочки, играющей во взрослую. Все в целом создавало впечатление человека не в своем уме. Но выглядела миссис Девентер веселой, а красный шарф был почти щегольской, словно она нарядилась для выхода в свет.

— Подано холодным, — сказала она, подмигнув.

— Пожилой девицей с видом голодным, — подмигнул в ответ дядюшка Рой.

Миссис Девентер изобразила на лице отвращение:

— Мистер Бартон! — Она подошла поближе, чтобы поставить на стол кувшин и стопку бумажных стаканчиков. На манекены она поглядела с подозрением.

— Миссис Девентер, — сказал дядюшка Рой, — позвольте представить вам Мозговика, человека с Марса.

— Очень приятно, — сказала она, протягивая руку Говарду. — Добро пожаловать на Землю.

— Минутку, минутку! — воскликнул дядюшка Рой, делая вид, будто сбит с толку, а потом они с миссис Девентер покатились со смеху. — Я ведь тебе о миссис Девентер рассказывал, Говард.

— Да, правда, — сказал Говард, вспомнив. Это ее хотела выжить из дома миссис Лейми. Почему-то старушка казалась не слишком грозным противником.

— Я вам на всех печенье принесла. — Из сумки через плечо миссис Девентер извлекла пухлый бумажный пакет с печеньем. — Оставьте и для детей что-нибудь. — Она кивнула на Говарда и Сильвию. А у Сильвии спросила: — Это твой?

Сильвия слегка покраснела.

— Приблудная кошка.

Миссис Девентер наградила Говарда игривой улыбкой:

— Приятно познакомиться. — Она снова пожала ему руку. Говарду показалось, что миссис Девентер не совсем трезва. С ног она не падала, но и стояла не слишком твердо.

— Мой молодой человек везет меня ужинать, — радостно заявила она.

На дядюшку Роя и Сильвию словно ушат холодной воды вылили.

— Только не заводите опять ту же волынку, — продолжала старая дама. — Он, можно сказать, от разорения меня спас. —Эту фразу она адресовала Говарду, словно заверяя его, что мнение дядюшки Роя и Сильвии немногого стоит. — Если бы не он, меня лишили бы дома, все это знают. — Ее почти пьяная ветреность вдруг сменилась почти гневом. Говард, по всей видимости, был здесь единственной незаинтересованной стороной. — Он просто дар божий, — сообщила миссис Девентер.

— Как мило с его стороны, — решив ей потакать, сказал Говард.

— Заплатил мои налоги.

— Молодец.

— Знаете, он ведь богат. Платит проценты по закладной на дом, когда я себе не могу этого позволить. Он обо мне заботится.

Дядюшка Рой, казалось, готов был взорваться, но молчал еще минуту, да и такое терпение было, наверное, великим подвигом: он рубил на кубики только что вырезанную тыкву.

— Это она о нашем друге, мистере Горноласке, — пояснил он, не поднимая глаз.

Говард ошеломленно кивнул. А вот миссис Девентер, услышав фамилию «своего молодого человека», широко улыбнулась. Тут жди беды. Говард спросил себя, понимает ли дядюшка Рой, насколько серьезной ждать беды. Платит ее налоги и по ее закладным?

— Тогда я, наверное, пойду. — Миссис Девентер повернулась, несколько обиженная, точно рассчитывала на бурный восторг, а встретила одни лишь сомнения.

Говард проводил ее до двери, считая, что лучше бы хоть немного завоевать ее расположение.

— Спасибо за лимонад, — сказал он. — И, честное слово, очень приятно было познакомиться. Вы живете неподалеку?

— Тут, на Доусон, — сказала она и наткнулась на скелет, который закачался из стороны в сторону, как усталый маятник.

У обочины стоял старый двухтонный, розовый с серым «понтиак», который выглядел так, словно его только что навощили. Превосходная машина, и ни одной царапины, если не считать заднего бампера, а вот он был вогнут.

— Рой Бартон хороший человек, но иногда забирает себе в голову самые поразительные вещи.

— Ну, иначе он не был бы Роем Бартоном, правда? — дипломатично заметил Говард. — Но знаете, он вас любит. Многое мне о вас рассказывал.

— Правда? — переспросила она, явно довольная.

— Красивая машина. — Говард придержал перед ней дверцу.

— Мой бедный старый Боб купил ее в пятьдесят шестом, — сказала миссис Девентер, и голос у нее мгновенно стал завлекательно гортанным. — Упокой Господи его душу. Я не часто на ней выезжаю. Всего раз в месяц. В Уиллис к сестре и обратно. На счетчике и десяти тысяч миль нет.

— Ну надо же! — Говард погладил розовую лакировку. — Берегите ее.

Краем уха он слышал, как где-то поблизости все звонит и звонит телефон. Миссис Девентер кивнула, сказала ему через окно, что он хороший мальчик, и посмотрела почти мечтательно. Потом потыкала несколько раз в замок зажигания, попадая все время то по одну, то по другую сторону скважины, в конце концов все-таки вставила ключ и запустила мотор. Он почти сразу заглох и заводиться отказывался. Запахло бензином — это она все давила и давила на газ. Телефон надрывался, потом вдруг замолчал.

— Пробки залило, — крикнул Говард.

Миссис Девентер опустила окно и, улыбнувшись, сказала что-то, чего он не расслышал. Снова вдавив акселератор в пол, она повернула ключ и держала его, пока мотор не взвыл, и из выхлопной трубы не вылетело облако черного дыма. Тогда она быстро сдала назад, раскидывая во все стороны гравий, а потом пронеслась вверх по холму мимо ошарашенного мужчины в переднике, который как раз выходил из задней двери «Чаши и Англии».

Говард уже повернулся к дому ужасов, прокручивая в уме проблему миссис Девентер.

— Эй! — окликнули его сзади, и, обернувшись, Говард увидел, как к нему спешит мужчина в переднике. — Рой Бартон там? — задыхаясь, спросил он.

— Конечно, — ответил Говард. — Что-то случилось?

— Телефонный звонок. Артемис Джиммерс. Там что-то стряслось. Он вне себя.

— Спасибо, — уже через плечо бросил Говард. Коридор он пробежал за секунду, зовя дядю, который пулей пронесся мимо него. Говард и Сильвия поспешили следом.

Телефон висел в задней части ресторана, под аппаратом болталась на шнуре пустая черная обложка телефонного справочника. Вокруг голой лампочки под потолком бился мотылек размером с небольшую птичку.

— Да? — сказал в трубку дядюшка Рой. — Какого черта? — С минуту он слушал, прищурясь. — Ты совершенно спятил, — сказал он, повышая голос. — Я всегда говорил, что ты псих. Вот именно. И ты тоже. Да я навозными вилами бы к твоей развалюхе не притронулся! А ну да, ну да… — Тут он вдруг оборвал себя на полуслове и уставился на молчащий телефон. Потом снова послушал и с силой шмякнул трубку на рычаг.

— Господи боже мой, что случилось? — спросила Сильвия. — В чем дело?

— Кто-то украл его гараж.

— Его жестяной гараж? — не веря собственным ушам, переспросил Говард. — Украли?

— Вот именно, причем со всем содержимым. Подцепили краном, погрузили на платформу и увезли в неизвестном направлении. Джиммерса заранее выманили в Пойнт-Арену телефонным звонком. Он думает, что это я кого-то подучил. Как бы то ни было, он сообразил, что звонок ложный, и с полпути развернулся, но в миле от дома проколол шину. Когда он подъезжал, они как раз сворачивали с проселка на шоссе. Он гнался за ними около мили на спущенной шине. Судя по всему, разорвал ее в клочья. Камера просто спеклась, так разогрелась. Разумеется, они от него улизнули. А теперь он хочет, чтобы ему вернули гараж и еще дали новую шину в придачу. Он думал, что это я.

— А почему он решил, что это вы?

— Потому что гараж увезли на грузовой платформе Беннета.

18

Грэхем теперь почти не спал. Сон никак не шел, да и вообще нужда в нем как будто отпала. Тянулись часы темноты. Ночью рыбачить невозможно. На спуске к пруду и в дневное время легко оступиться. Иногда он сидел по ночам на веранде в качалке, смотрел, как встает над деревьями луна. Но ночью холодно, а холод его в последнее время изматывал. Еще по ночам он читал — в основном Библию, издание с крупным шрифтом, на которое пришлось перейти несколько лет назад.

Сколько лет? Он уже не помнил. Годы сливались, как акварельные краски, и воспоминания всплывали размытые и беспорядочные: иногда яркие, ясные, иногда — тусклые. Чаще всего по ночам он просто лежал без сна, думал обо всем и ни о чем. Утром Эдита или Сильвия принесут завтрак и кофе. Потом он будет работать в огороде, который, хотя и был разбит недавно, уже почему-то пришел в упадок. У него были свои подозрения, но он мало что мог поделать, только трудиться. Солнца тут в лесу немного, особенно осенью. Но домик и огород — на поляне, и ему должно было хоть немного повезти с салатом и капустой, хотя теплого времени осталось слишком мало, чтобы они успели войти в силу. Через месяц ударят заморозки.

Впрочем, беда была не в погоде: неведомая гниль выходила из-под земли, которая всегда казалась сухой, сколько бы он ее ни поливал. Уже несколько лет у него ничего не росло как следует. Он, в общем, этого и ожидал. Знал, что так оно под конец и будет — лишь увядание и прах. Недоумевал он из-за странной порчи, гнили, поразившей листья, а также из-за того, почему они жухнут. И пахло от них скверно, даже от тех, которые еще остались зелеными.

Сегодня утром он чувствовал себя особенно тяжелым и усталым. Ночью дважды просыпался из-за болей в груди, но теперь боль стихла, а потом он вдруг поймал себя на том, что проснулся в третий раз. Он под открытым небом. Стоит посреди залитого луной огорода в длинных подштанниках и в шляпе. Не помнит, как встал с кровати. Во все стороны тянется темный лес, а над поляной звезды светят ярко и сочно, будто тысяча надежд. В руке у него трость, и ею он чертит в пыли волнистые круги, точь-в-точь — облака в небе.

Его переполняло смутное чувство, что он спал все то время, пока выводил круги — и снился ему лосось, собирающийся косяком в глубоком океане. И вот одна рыбина, повинуясь таинственному древнему зову, повернула к берегу, плывет лениво к устью реки, где сидит со своей леской и удочкой Грэхем. Во сне кто-то стоял у него за спиной, буравил его глазами — призрачный некто, который начал тускнеть вместе с самим сном, как только он поймал на крючок рыбину.

Было чуть больше трех утра. Прозвонили часы в гостиной, через час дядюшка Рой придет его будить. Но спать Говарду не давало предстоящее приключение — выкрадывание гаража мистера Джиммерса. Иногда рано утром Говард волновался из-за пустяков: неоплаченных счетов, дел, которых он давно избегал, неуловимых рисунков на рисовой бумаге, которые явно были совсем не тем, чем казались. Дома он справлялся с бессонницей, перебираясь из спальни на диван в гостиной — одной только перемены места обычно хватало, чтобы снова нагнать на него сон. Но здесь это невозможно. Это выглядело бы как демонстрация: мол, кровать у него неудобная, и тетя Эдита совсем себя изведет от беспокойства.

Впрочем, кровать и впрямь не много стоила. В середине она слегка провисала, и если Говард больше двух минут спал на животе, то утром просыпался с такой болью в пояснице, что она грозила на весь день приковать его к креслу. Сейчас он лежал на самом краю, где ребро кровати несколько укрепляло матрас, и думал обо всем том, что бы ему следовало сделать и чего он не делает. Завтра он до конца очистит амбарные доски, а заодно, возможно, стащит полдюжины филенок, чтобы подложить под матрас.

Он собирался устроить себе отпуск, во всем разобраться, выяснить, изменились ли его чувства к Сильвии. Ну так вот: не изменились. Это ясно. Понадобилось ровно два дня, чтобы совершенно потерять от нее голову. Она же как будто видит в нем еще одного мужчину, за которым нужно присматривать, как за дядюшкой Роем: скажем, слегка рехнувшегося братца, приехавшего с юга и неспособного не ввязаться в неприятности. Что, если остаться в Форт-Брэгге, не возвращаться на работу в музей? Что он тогда будет делать? Ну да, можно поселиться у дядюшки Роя и сесть на шею тете с дядей. Когда кончатся деньги, можно торговать из-под полы продуктовыми талонами, можно устроиться на лесопильню, а на дождливый сезон его бы увольняли.

Но от мысли о возвращении домой на душе у него стало пусто. Ничто не тянуло его в Южную Калифорнию, если не считать немногих живущих далеко друзей, которых с каждым годом становилось все меньше и жили они все дальше. Его приезд на север словно перерубил швартовы, и он поплыл по течению. Пора поставить паруса, расчехлить компас, достать карты. Он в десятый раз поглядел на часы. Еще даже не четверть четвертого. В большом старом доме было холодно, и, подоткнув под шею одеяло, он стал слушать ветер.

Он начал считать назад от ста. Овцы слишком путаются, все норовят улизнуть. Через некоторое время все его заботы убежали на задворки сознания, откуда, так и не исчезнув, подмигивали ему и помахивали. Маячили среди теней, как образы из давнего сна — и он сбился со счета на сорока пяти. Он начал снова, но вскоре замедлился, а потом совсем бросил и поймал себя на том, что ему снится выброшенный на каменистый берег корабль. Сам он стоял на пляже по колено в волнах поднимающегося прилива и думал, что на борту есть нечто, что ему очень нужно или чего он очень хочет. Он потерпел кораблекрушение и надеется спасти с разбившегося корабля канат, брусья и живых цыплят. Он повернулся лицом к берегу, увидел перед собой скалу, а на ее вершине каменный дом. Окна были темные, только в чердачном горел свет.

Он видел силуэт человека, сидящего в антикварном морисоновском кресле и читающего книгу, и знал, что это он сам у себя дома, мирно коротает вечер, невероятно довольный и домом, и огнем в камине, и вечером. Сонный ветер подул с океана, залетел в черный проход под скалой, а когда он снова повернулся лицом к морю, то корабля на камнях уже не было — а был старый «студебекер», покореженный остов которого застрял чуть выше линии прибоя.

Закатав штаны до колен, он стал пробираться к нему по камням. Океан был ни холодным, ни теплым, и даже не слишком мокрым. Верхний шарнир разломался, и дверца висела открытой, от заплесневелой обивки пахло водорослями и ракушечником. Он забрался на место водителя, сжал пальцы на круглом люситовом набалдашнике, венчающем переключатель передач, и подумал: была бы у него карта, он вывел бы машину меж предательских рифов прямо в открытое море.

Заглянув в шар твердого прозрачного пластика, он увидел — и почему-то заранее знал, что именно — рисунок или надпись. Она плавала или парила в глубине, точно облака в небе-аквариуме. Вот разглядел буквы ближе… но это были не буквы, а картинки, образы с рисунка на рисовой бумаге. А потом рисунки сложились в слова, превратились в записку, нацарапанную дрожащей рукой — писавший был немощен и стар. «Погляди в бардачке», — значилось на ней, и неохотно, но с величайшим предвкушением он протянул руку и нажал кнопку. Крышка бардачка откинулась с таким грохотом, что сама машина перекосилась, стала крениться все сильнее и сильнее, пока он не заскользил к открытой пассажирской дверце, выглянул из нее, увидел почему-то далеко-далеко внизу океан и изо всех сил вцепился в старую заплесневелую обивку, лишь бы удержаться — но знал, что не удержится, что упадет.

Говард сел в кровати, сам себя разбудив оборвавшимся криком. Расползающаяся, точно старое кружево, мысль таяла на задворках сознания. Он был уверен, что это важная мысль, и поймал ее хвостик, прищемил, зафиксировал ее, чтобы рассмотреть, когда будет возможность. Сколь бы жутким ни было его пробуждение, он вдруг понял, что почти доволен своим нынешним положением. Заботы, донимавшие его час назад, куда-то испарились. Он ясно сознавал, что, хотя ничего еще не решено и все висит на волоске, курс неведомым образом уже проложили за него. Тут в дверь постучали — тихо и осторожно.

— Говард! — позвал голос.

Это был дядюшка Рой.

Полчаса спустя они втроем — Говард, Беннет и дядюшка Рой — сидели в мини-вэне и ели пончики, запивая их кофе из пластиковых стаканчиков. Ночь была темная, тишину нарушали лишь шорох волн, чавканье и прихлебывание. Они припарковались на обочине Тиссовой, у задов склада лесозаготовок «Джорджия-Пасифик». На ночном ветру сушились сотни акров уложенных штабелями бревен, цепями и колючей проволокой огороженных от Стеклянного пляжа и поросших сорняками утесов, которые тянулись до самого шоссе.

Прямо перед ними стоял белый деревянный пакгауз с плоской крышей, ярдов, наверное, сорока длиной и без единого оконца на всю стену. Вокруг были одни только водоросли да заползавшие на стены кусты ежевики. В дальнем конце пакгауза была дверь, а в ней — маленькое поперечное окошко. Свет изнутри не пробивался. У двери, невидимая с трассы, была припаркована одинокая машина — тот самый красный «кама-ро», который стоял вчера днем у дома Джиммерса.

По словам дядюшки Роя, склад принадлежал миссис Лейми и был пуст, если не считать грузовой платформы Беннета и гаража мистера Джиммерса, которые они — черт бы их побрал! — украдут еще до рассвета. Говард сообразил, что оказался в обществе людей, твердо решившихся. К чему это приведет? Вероятно, к тому, что еще до рассвета и он сам решится — на камеру в окружной тюрьме.

М-да, отпуск принял весьма опасный оборот. Его приключения в доме Джиммерса сами по себе были опасными, но по сравнению с этим казались лишь детской игрой — пусть даже и с обрезом. Господи Боже, он ведь собирается вломиться на склад, выкрасть гараж мистера Джиммерса, угнать грузовик. И ради чего? Ради Сильвии? Ну, едва ли. Ради дядюшки Роя? Не совсем. А ведь ему следовало бы попытаться отговорить дядю от этой затеи. Тетя Эдита сочла бы его героем, если б он сумел их остановить. Это же называется соучастие при проникновении со взломом. Он вот-вот поможет дяде попасть в тюрьму, а дурачество с домом ужасов полетит в тартарары. Сильвия его убьет.

Словно чувствуя, что Говарду не по себе, дядюшка Рой похлопал его по колену.

— Хочешь подождать нас «У Уинчела»? — спросил он деловито, словно ничего позорного тут не было.

Говард покачал головой:

— Вы оба по горло будете грузовиком заняты.

— Ничего особенного мы с ним делать не будем, — сказал Беннет, заталкивая недоеденный пончик в белый бумажный пакет. — Речь не об удобстве. Никто никому ничем не обязан. Как только колесо покатится под откос, назад уже пути не будет.

Говард промолчал, но не потому, что думал, как повернуть назад. Он не мог подождать «У Уинчела». Или он с ними, или нет. И никакой середины — никаких тебе «выбираю не выбирать». Нельзя быть заговорщиком до первой схватки. И почему-то, сидя ночью в мини-вэне, готовясь нанести удар по врагу, он впервые за много месяцев — а может быть, и лет — почувствовал, что что-то имеет значение. Словно он целую вечность смотрел на мир одним глазом, а теперь открылся второй, и мир обрел глубину. Запустив руку в карман, он достал перчатки из козленка и, натянув их, несколько раз сжал и разжал пальцы. Потом надвинул пониже шапку-чулок и поправил, чтобы смотреть в прорези для глаз.

— Господи всемогущий, — сказал дядюшка Рой. — Ты похож на убийцу из ИРА. Если хотя бы за версту завидишь копов, немедленно выкинь перчатки и маску. Да они тебя застрелят, как только увидят в таком виде! Имя бригадира на лесоскладе запомнил?

— Джек Макдональд.

— Вот-вот. Хороший человек. С ним ты будешь в безопасности. Он уже заготовил алиби, но мне бы не хотелось заставлять его лгать без необходимости. Он скажет, что послал тебя в «Бензин и кормежку» за дюжиной обсыпных пончиков. Дал тебе три доллара.

— Лежат у меня в нагрудном кармане, — сказал Говард.

— Тебе нужно еще раз посмотреть на его фотографию?

— Не-а.

— Чем ты занимаешься на лесопилке?

— На шлифовальном станке работаю. Дядюшка Рой помолчал минуту.

— В общем и целом, шоссе без необходимости не пересекай. Машину бросишь там, где депо упирается в лесосклад, а потом пойдешь искать нас к старой библиотеке. Но сперва убедись, что стервец за тобой погнался. Ему не придет в голову, что это мы пришли за гаражом — такой расторопности от нас не ждут, поэтому, думаю, ты сможешь увести его на пару кварталов. Или подальше, если получится. Поиграй с ним в прятки. Времени нам нужно ровно столько, чтобы взломать замок и открыть ворота. Сдается мне, он рано или поздно вернется, чтобы позвонить старухе. Мы перережем провод, и ему придется ехать в «Бензин и кормежку», чтобы позвонить оттуда из таксофона.

Он снова умолк. Время разговоров кончилось. Они проговаривали все с полдюжины раз, и все трое знали, что план слишком уж оптимистичный.

— Пора, — сказал Говард, открывая дверцу и выскальзывая в ночь.

Дядюшка Рой завел мотор и проехал задом полквартала по Тиссовой до условленного места, где они уговорились ждать. Говард неуклюже перебежал через стоянку, похлопывая себя по оттопыренному карману, в котором лежали две фейервер-ковых «бомбы с вишнями» и одноразовая зажигалка.

Улицы были пустынны, ближайшие дома стояли темные. По шоссе проплыла, направляясь куда-то на север, машина, но в остальном все спали, кроме Говарда, ночного ветра да тех двоих в мини-вэне. Если забыть о холоде, условия почти идеальные. Говард засунул руки под мышки, пытаясь согреть их сквозь перчатки.

«Камаро» был не заперт, что оказалось весьма кстати, поскольку разбивать окно он бы не стал. И хвала небесам, никакой сигнализации тоже не было. Это бы его погубило, хотя самому угону придало бы размах. Было бы чудесно, если б в замке зажигания торчали ключи, но их там не оказалось. Ну, конечно, вор за свои ключи держится. Придется запускать самому — впрочем, оно даже и лучше.

Для начала Говард послушал под задней дверью склада, но ничего не разобрал. Вполне возможно, что внутри вообще никого нет, в таком случае сложный отвлекающий маневр — пустая трата времени. Но, если бы никто это место не охранял, тут ведь и машины не было бы. Отходя от сарая, он в последний раз проверил, нет ли кого на шоссе. Ничего, только ночная тишина — ни пешеходов, ни патрульных машин. Он махнул стоявшему вдалеке мини-вэну, и фары мигнули: «давай».

Тогда он забрался в машину, оставив дверцу приоткрытой. Провода зажигания нашлись под приборной доской и, бросив еще один быстрый взгляд по сторонам, Говард, рванув их на себя, скрутил оголенные концы, чтобы высечь искру. Мотор ожил, и он легонько надавил на газ.

Не спуская глаз с задней двери — не появятся ли там признаки жизни, — он оставил мотор несколько секунд работать вхолостую. Потом переключился на заднюю, проверил ручник и отъехал от склада, разворачивая машину носом к шоссе, чтобы, если придется, сразу по нему рвануть. Говард еще пару раз взревел мотором в надежде, что человек внутри просто услышит и выйдет посмотреть. Он подумал было, не нажать ли на гудок, но потом сообразил, что большего идиотизма со стороны угонщика ждать трудно, и отказался от этой затеи.

А вот «бомбы с вишнями» застанут врага врасплох. Он проснется, услышит рев мотора, решит, что это выхлоп двигателя, и задумается, а кто, черт побери, хулиганит за пакгаузом. Осторожно выглянет наружу и с ужасом увидит, что… Не отрывая взгляд от двери, чтобы не пропустить, кто из нее выскочит, Говард опустил стекло. Достав «бомбы с вишнями», он взял их в левую руку, но так, чтобы запальные шнуры не соприкасались друг с другом. Потом, высунув левую руку в открытое окно, он правой щелкнул зажигалкой, поджег оба шнура и, швырнув бомбы в сторону двери, стал яростно крутить ручку, чтобы стекло поднять.

Бомбы взорвались одна за другой и прогремели, как выстрелы. Прошла секунда. Внутри зажегся свет, потом снова погас, и дверь открылась. Говард еще несколько раз крутанул стартер и лишь потом рванул к Тисовой, разбрасывая задними колесами фонтаны пыли и гравия. У выезда на улицу он секунду подождал, давая врагу сообразить, что к чему. Говард видел его сквозь поднятую пыль: надевая ботинок, тот прыгал на одной ноге по стоянке. Говард разом утопил тормоз и акселератор, потом чуть ослабил тормоз, от чего шины завертелись, будто машина села в яму. Враг ровно на минуту нырнул в пакгауз за пальто, снова вылетел в открытую дверь, закрыл ее за собой и побежал по траве, пытаясь нагнать Говарда прежде, чем машина снова тронется.

Говард прикусил губу, выжидая до последнего, глядя, как враг приближается. В лунном свете было видно, что лицо у него перекошено от ненависти. Это был тот самый, кто обшаривал дом Джиммерса в кошмарном парике. И футболка на нем была та же, и по телосложению подходил. Бежал он галопом, слегка приволакивая одну ногу, и копался в карманах пальто, будто нащупывал там что-то. Говард еще раз прокрутил шины, рывком переключил трансмиссию и сдал назад на дикие десять футов, едва не сбив врага, а потом снова перешел на третью, и машина выскочила на Тиссовую.

Трясясь по ухабистому проселку, ведущему к Стеклянному пляжу, он направлялся прямо к океану. Дорога уходила в никуда — точнее, заканчивалась тупиком приблизительно через двести ярдов. Говард исходил из того, что враг это знает, и побежит за ним, сочтя угонщика не знающим местности олухом. Ему нужно хотя бы на квартал увести врага от пакгауза, заставить его повернуть за угол, выйти на утесы, все равно куда, лишь бы подальше.

В боковое зеркальце Говарду было видно, как тронулся, не зажигая фар, мини-вэн. Вот он повернул и скрылся за углом пакгауза. Враг еще следовал за «камаро», бежал со всех ног за ускользающим автомобилем, который раскачивался из стороны в сторону в разбитых колеях, отчего Говарда бросало на сиденье из стороны в сторону. Пальто мужчина сбросил, зато в руке у него вдруг что-то появилось — пистолет.

Говард едва не задохнулся от ужаса, резко крутанул руль вправо и описал по утоптанной стоянке над Стеклянным пляжем широкую петлю, задев задним бампером заградительный столб. Его занесло в сторону шоссе, развернуло в пятидесяти ярдах от изумленного преследователя, который остановился как вкопанный на углу Стюарт-стрит, отпрыгнул на обочину, присел на корточки и нацелил пистолет в лобовое стекло, прямо в голову Говарду, и все водил дулом, целясь в лобовое стекло несущегося на него «камаро».

Говард с силой вдавил акселератор, держась поближе к обочине, а сам скорчился на сиденье, почти спрятался за приборной доской. В голове гудело от страха: его вот-вот застрелят. Плевать, что станется с «камаро». Если враг начнет палить, повсюду зажжется свет и в полицейском участке станут надрываться телефоны. Криминальная карьера Говарду обеспечена.

«Камаро» врезался в обочину, влетел двумя колесами на бордюр, теперь Говард резко крутанул руль влево, возвращаясь на мостовую, а враг метнулся к заграждению, подальше от машины, но тут же выпрямился и снова нацелил пистолет, следя дулом за автомобилем, когда Говард, стремительно повернув на Стюарт, двинулся в сторону вокзала.

Говард выпрямился на сиденье и чуть сбавил газ, наблюдая за врагом в зеркальце заднего вида. Теперь между ними было слишком много препятствий: припаркованные машины, телефонные провода, и отважиться он может только на выстрел наобум, а Говард был уверен, что так рисковать он не станет.

— Беги за мной, — сказал Говард вслух. — Давай же! Погонись за мной.

Но этого враг не сделал. Застыв на месте, он внимательно смотрел на пакгауз. Мини-вэн он отсюда видеть никак не мог, но явно напряженно размышлял. Если он сейчас бросит преследование, угон обернется полной бессмыслицей. Говарду нужно увести врага за собой. Немедленно!

Нажав на газ, он, визжа шинами, снова рванул вперед. Потом ударил по тормозам, поставил ручник и резко крутанул руль. Машину стало медленно заносить вперед по кругу. Прикрывая голову руками, Говард метнулся на пассажирское сиденье. Секунду спустя «камаро» врезался в бордюрный камень, выломав секцию заграждения, которую катапультировало через капот. От столкновения Говарда бросило вперед, он едва не сполз на пол и больно ушибся коленом о рулевую колонку. Гудок издал одинокий отчаянный вопль, а потом все стихло, если не считать лязга, с которым что-то упало на асфальт.

Говард нашарил ручку дверцы и, распахнув ее, кубарем вывалился из машины. Перекатившись и став на ноги, он бросился бежать по Стюарт, не оглядываясь, отчаянно срывая лыжную шапочку, которая перекосилась и съехала так, что он почти ослеп. Чертовски болело колено, которым он ударился о руль, и он прихрамывал и подпрыгивал зигзагообразным курсом, ожидая в любую минуту услышать стрекотанье выстрелов или топот ног по мостовой.

Если его догонят, быть беде: опасность грозит не только ему, но и всему предприятию. Но еще большая беда случится, если враг что-то заподозрит и повернет назад к пакгаузу. Хотя бы еще несколько минут все должно выглядеть, как угон, а не как взлом. Говард свернул на Кустовую, пробежал мимо чьего-то огороженного газона. Потом остановился и, только тогда выглянув поверх ограды, с облегчением и ужасом увидел, что преследователь бежит к нему. Теперь их разделяло не более двадцати ярдов. К тому же на улице вокруг разбитой машины собирались люди в пижамах и халатах.

Говард побежал к океану. Всякий раз, когда он наступал на ушибленную ногу, вверх и вниз по ней простреливало огненной болью. Но сейчас оставалось только драться или бежать, а чем дальше он заманит этого человека… Он пересек улицу, побежал прямо на газон, потом по посыпанному гравием проулку, затем снова на юг, к лесоскладу. До ворот было еще добрых три надежных квартала. Может быть, он сумеет спрятаться? Но где? Заборы по сторонам проулка, хоть и покосились от старости, были высокими, и даже будь у него время подтянуться и перелезть, он угодит в ловушку на чьем-нибудь заднем дворе.

Он оглянулся и тут же метнулся в сторону. Враг был теперь в начале проулка, стоял на одном колене и целился. До него было футов шестьдесят, не больше — слишком близко. Подпрыгивая, Говард снова побежал зигзагом и едва не рухнул ничком, когда колено под ним подогнулось. Грохнул выстрел, жестяной мусорный ящик впереди справа накренился, крышка упала и с лязгом запрыгала по земле.

Щелчок выстрела подтолкнул Говарда вперед, точно удар сильного ветра в спину. Он снова очутился на открытом пространстве, бежал между рельсами узкоколейки к лесоскладу «Джорджия-Пасифик». Кругом — одни заборы, сплошь цепи и колючая проволока, а еще путаница рельсов, ведущих к товарной станции, и множество узкоколеек, уходящих к громадным складам и штабелям бревен.

Где-то там есть ворота. Сейчас, наверное, уже начало шестого. Там взад-вперед ходят люди. Что они подумают, увидев его в перчатках и лыжной маске? Но срывать маску еще рано. Нельзя этого делать, пока враг может хорошенько его рассмотреть. Перевалившись через невысокий, по пояс, забор из бетонных блоков, он поскользнулся на гравии. Земля ушла у него из-под ног, и он приземлился так, что из него вышибло дух. По верхушке забора чиркнула пуля, осыпав его бетонной крошкой, Говард вскочил на ноги и, пригибаясь, побежал снова, стараясь не высовываться из-за забора. Почти задыхаясь, он наполовину тащился, наполовину рысил, подгоняемый лишь инерцией и страхом.

На нескольких путях между депо и нагромождениями станков с лесопильни стояли параллельными рядами вагоны Скунсового поезда, и Говард юркнул между ними, побежал мимо нарисованных на стенах потешных скунсов. Просто так враг не отстанет. Надо стряхнуть его с хвоста среди безмолвных вагонов, и лишь потом пробираться к старой библиотеке, где ждет его дядя.

Он прислушался, не раздастся ли скрип шагов по гравию, но ничего, тишина. Неужели враг сдался? Говард прикинул, сколько они вот так бегают. Слишком мало, если у дядюшки Роя и Беннета возникли трудности со взломом пакгауза. Может, враг и не сдался вовсе? Может, просто выходит потихоньку на огневую позицию? Может, ему плевать на машину и он просто охотится на Говарда, чтобы выместить злость на его шкуре?

Став на четвереньки, Говард заглянул под вагон. По противоположной стороне рельсов осторожно ступала пара ботинок. Враг отнюдь не сдался. Ноги остановились, и внезапно на Говарда уставилось лицо, которое со стремительностью змеи сменилось рукой с пистолетом.

Говард вскочил и бросился бежать, на бегу слыша, как рикошетит о тяжелый металл пуля. Он пробирался среди вагонов в надежде обогнуть состав, когда он закончится. И наткнулся прямо на цепное заграждение, на сей раз с севера, со стороны Еловой улицы. Ему нужна компания, нужны люди вокруг. Они могут схватить его и запереть, если захотят, но если не окажется случайных свидетелей, преследователь попросту его застрелит. В этом он не сомневался, и уверенность дала ему второе дыхание.

Он завернул за состав и понесся со всех ног по Еловой мимо старого ржавого крана и водокачки. Впереди замаячили ворота, у которых стояли с десяток мужчин во фланелевых рубахах и куртках. Говард побежал прямо на них.

— Эй! На помощь! Эй! — закричал он сквозь лыжную маску.

Больше ему ничего не пришло в голову. Все как один с суровым видом повернулись к нему, и из небольшой застекленной будки вышел и стал поперек дороги, сложив руки на груди, кряжистый крепыш.

Говарду казалось, что он слепо бежит навстречу гибели, но еще худшая погибель следует за ним по пятам. Он рискнул бросить взгляд через плечо. Преследователь приближался уверенным прогулочным шагом, как человек, только что сорвавший куш и подстраховывающийся только для проформы. Пистолет он убрал в карман и стал теперь просто невинным гражданином, погнавшимся за злостным угонщиком.

На безумное мгновение Говард едва не остановился. Он попал в ловушку — враги и спереди, и сзади. Все зависело от мифического Джека Макдональда, которого он в глаза не видел. Говард пожалел, что не слушал внимательнее, когда дядюшка Рой описывал этого человека, но он ведь не рассчитывал, что все обернется так скверно. Бежать теперь было больше некуда, разве что еще в какой-нибудь закоулок, через еще одну пустую парковку, а это, по всей видимости, настолько тщетно, что и думать об этом не стоит. Его дело сделано, и сделано на совесть — настолько на совесть, что хватит на ближайшие несколько лет, за которые он научится штамповать номера для автомобилей, может быть, даже выбьет один, чтобы заменить номер на разбитом «камаро», который он угнал.

Из последних сил он похромал к воротам и с ужасом увидел, как на него стремительно надвигается автопогрузчик с короткой и невысокой, всего по колено, стопкой фанеры. Мужчины у сторожки придвинулись к нему, отсекая преследователя, а крепыш из будки спросил:

— Ты чертовы пончики принес?

Погрузчик остановился перед Говардом. Кто-то сказал:

— Запрыгивай, — и одновременно подтолкнул Говарда вперед, так что он, упав на фанеру, растянулся ничком.

Говард пошарил в поисках края стопы, чтобы за него ухватиться, и едва не соскользнул на землю, когда погрузчик загудел, тронулся и поехал прочь.

Он оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как рабочие с лесопильни подходят к его преследователю, который с озадаченным видом сбавил шаг.

— У него пистолет! — предупреждающе воскликнул кто-то, хотя никакого пистолета по-прежнему видно не было.

Враг остановился и поднял руки, сдаваясь, а мужчины надвинулись на него. Ошеломляющим хуком вознесся кулак и угодил врагу в живот, в то время как кто-то еще подтолкнул его сзади, и враг рухнул с выражением полнейшего изумления на лице. Вокруг него забурлила толпа, Крепыш — вероятно, Джек Макдональд — мирно вернулся в свою будку и снял трубку с телефона. Пока что Говард был в безопасности, и автопогрузчик увозил его все глубже в сердце лесосклада, по проулкам среди груженых паллет, штабелей бревен и бездействующих станков.

Элоиза Лейми с криком пробудилась ото сна, в котором видела рыбину.

Она стояла на почти пустынном пирсе, где старик ловил рыбу на удочку, сделанную из палки и куска бечевки. Конец его удочки описывал крохотные круги, оставляя по себе мглистый послеобраз, точно рисунок облаков в небе.

Во сне она смотрела через перила в прозрачную соленую воду, поначалу ничего не видела, но потом поняла: что-то изменилось, сдвинулось под поверхностью океана и теперь приближается к пирсу. Под поверхностью скользили тени, хотя и были слишком глубоко, чтобы их распознать, но внезапно она поняла, что под пирсом сейчас огромный косяк рыбы и что старик поймал одну и теперь вытягивает.

Его леска натянулась, удочка выгнулась, потом шевельнулся сам пирс, будто рыбина так велика, что вот-вот утянет их вместе с пирсом в океан. Когда пирс накренился, миссис Лейми схватилась за перила. Ее ноги заскользили по доскам. Руки сорвались с перил, и она кубарем покатилась мимо старика, который все так же мирно сидел на своем месте, держал выгнувшуюся удочку и водил рыбину.

Погружаясь в тенисто-зеленый океан, она закричала, и этот вопль ее разбудил. С минуту миссис Лейми, тяжело дыша, сидела на постели, приходила в себя, твердила себе, что это всего лишь сон. Она дрожала в ночной рубашке. Минуту спустя, как только обрела способность думать, напомнила себе, что это тот самый сон, который она видела прошлой ночью и позапрошлой тоже, только на сей раз старик поймал свою рыбину.

Встав с постели, она зажгла свет. Половина пятого утра — слишком рано, но все равно сегодня больше не уснуть.

Она оделась и спустилась вниз поставить воду для растворимого кофе. Потом вышла в предрассветную мглу и нашла садовый секач. Она поспешно обошла сад, нарезая букет лишенных красок цветов. К тому времени она проснулась уженастолько, чтобы пошутить про себя: никогда не наносите визит, не прихватив с собой небольшого подарка.

19

В дверь постучали. Для Эдиты с завтраком слишком рано. Это мог быть Рой Бартон, везде чующий неприятности и повсюду видящий заговоры, но и на его стук не похоже. Грэхем медленно поднялся с кровати и натянул на длинные подштанники брюки. Потом надел шляпу и шлепанцы, нашел свою палку-трость и заковылял к двери. Только-только расцвело, и утро было серым и тусклым. Через оконное стекло он увидел, кто там, и доподлинно понял, что приключилось с его огородом.

Наконец дошло и до этого, до разговора начистоту с Элоизой Лейми. Он знал, что она хочет у него забрать, но это было невозможно. Теперь оно не в его руках. Жребий брошен, наследник избран. Он приехал на север по доброй воле, сам просил разрешения приехать. Его затянуло в водоворот событий. Он уже стал колесиком их механизма. Элоиза Лейми, сводная сестра Майкла Грэхема, опоздала.

В призрачном тусклом свете раннего утра они бок о бок спускались к пруду. Грэхем тяжело опирался на палку, шел медленно: делал один шаг, ставил палку, потом к ней — ногу, и лишь затем делал другой. Элоизу раздражала его медлительность, поэтому он вообще остановился, чтобы еще больше ее позлить. Вытащив из кармана перочинный нож, он начал методично вычищать грязь из-под ногтей.

— Что ты делаешь? — спросила она с раздражением.

— Что? — Он моргнул, словно едва-едва ее узнает.

— Ты собирался ловить рыбу. Мы спускались к пруду, чтобы ты мог поудить. Не забыл?

Он поглядел на нее с любопытством.

— Я перебрался сюда в девятьсот десятом, — медленно произнес он глядя на черный лес за прудом. — Работал на железной дороге. Построил себе дом на утесах. В частности, потому, что два раза в год вдоль побережья проплывают киты. С точностью часов. У Джиммерса был телескоп. Он часами мог за ними наблюдать.

Медленно покачивая головой, он следил за ее лицом. Один глаз у нее подергивался, и в такт ему поднимался к уху уголок рта.

— Ты собирался рыбачить, Майкл, рыбачить. Попытайся это запомнить. Выбрось прошлое из головы. Нам нужно позаботиться о будущем.

Он покачал головой.

— Просто илистая дыра, — сказал он. — А раньше в ней водилась форель длиной с мою руку. Повсюду водилась форель.

Взяв его за локоть, она потянула его вниз по склону. Он позволил ей себя вести, будто не знал, куда направляется, но доверяет ей. Однако на мгновение он остановился, когда лезвие боли прошило грудь, скатилось в левую руку. Закрыв глаза и стараясь дышать ровнее, он спросил себя, что бы это могло быть. А вдруг он умрет, не услышав, что она хочет сказать? Он почти на это наделся.

Но боль спала, и он заставил себя идти дальше. Выводить ее из себя легко, но утомительно. Внезапно ему больше всего на свете захотелось мирно сидеть на берегу и смотреть, как сигают по воде водомерки. А еще в пруду плавала утка. Это хорошо, почти предзнаменование. Наконец он переступил через борт вытащенной на берег лодки и, тяжело опустившись на среднюю банку, вытащил из-под нее удочку.

Он ни разу ничегошеньки не поймал в этом пруду, хотя когда-то тут было полно рыбы. Он помнил, что было время, когда верны были легенды: в любой небольшой бухточке вдоль северного побережья можно было голыми руками собирать морские ушки, а рыбацкие корабли ловили сетями тунцов, размером с дойную корову. В устья рек косяками заходили лососи, плотной полосой шли по прибрежным течениям, а озера и реки кишели местной форелью.

Всегда так, правда? Сменяют друг друга времена года. Бегут, сливаются месяцы. Проходит время. Все живет и умирает, и по мере того, как становишься старше, умирание видишь как будто чаще рождения. Ничто не остается прежним, и ты сожалеешь об утрате все новых частиц своего мира.

Он медленно наживил крючок, а она, взгромоздившись на носу, все скандалила и сетовала. Он лишь отчасти понимал ее жалобы и желания. Ее жадность была ему чужда. Он не мог, как она, жить этим чувством, потому что его не разделял. Он поднял руку, делая вид, будто поправляет шляпу, а на самом деле отключил слуховой аппарат. Утро внезапно стало почти беззвучным, а ее голос трещал неразборчиво в отдалении, точно стенания разобиженного призрака. Зато он слышал, как спешит по его жилам кровь. Он бросил в пруд лососиную икру, и, утягиваемые парой картечин, икринки ушли на дно.

Внезапно она перешла на крик. Разом очнувшись, он закивал. С биением крыльев с пруда улетела утка. Оказывается, он задремал и тем привел сводную сестру в ярость. В ее распорядке дня не было времени на его дрему.

— Что? — с улыбкой спросил он. — Ты что?

Он снова включил слуховой аппарат и на сей раз сделал это нарочито явно, а она уставилась злобно на устройство и сердито поджала губы. Она как будто считала про себя до десяти, стараясь не взорваться. Ее, пожалуй, можно дразнить, пока у нее не случится разрыв сердца, но он не станет этого делать. За такое она может убить на месте. С нее станется.

— Я сказала, что готова его забрать. Я себя подготовила.

— Забрать что? — спросил он, стараясь изобразить недоумение.

Тут она что-то сказала, но он не расслышал, потому что в горле у него внезапно стал ком, и он выхаркнул сгусток флегмы, которую сплюнул в траву, потом устало покачал головой, пытаясь отдышаться. Минуту спустя он снова смог заговорить.

— Что? Что ты сказала? — переспросил он, разыгрывая растерянность.

Она уставилась на него явно в ужасе, не то от его харканья и плевка, не то от его кажущейся неспособности ее понять.

— Я сказала, что подготовила себя, — медленно повторила она, отчетливо и громко выговаривая каждый слог, как человек, вбивающий английский в голову иностранцу.

— Как? К чему?

— Я ходила на операцию. Теперь я бесплодна. Была вторичная инфекция, поразившая у меня бедренный сустав. Он не излечивается. Я знаю то, что знаешь ты, Майкл, и развила в себе определенные силы. Я теперь сосуд, ждущий, чтобы его наполнили.

— Даже не знаю, чего ты так трудилась, чего добивалась, поразив порчей мой огород, — ответил он. — Засуха и умирание… Они лишь часть естественного хода вещей. Почему ты так стараешься его ускорить? Почему не дашь ему идти своим чередом?

— Нет выгоды в том, чтобы давать вещам идти своим чередом. Вот о чем я тебе твержу. Я готова принять на себя бремя, готова избавить тебя от него. Ты умираешь. Тебе ведь это известно, правда? А когда ты умрешь, вместо тебя должен быть кто-то другой. Грааль — мой по праву. Мы одной плоти и крови. У тебя на него прав не больше, чем у меня, и ты это знаешь. Чистой воды эгоизмом было прятать его все эти годы, тогда как его можно было употребить на дело.

Объяснять ей — пустая затея. Она слышала то, что желала услышать, что давным-давно сама себе навыдумала. Но он все же попытается.

— Грааль, говоришь? Что же тебя все так чертовски тянет к конкретному? Он не предназначен для того, чтобы «употребить его на дело». Мир полон вещей, которые ни на что не употребимы.

— Об этом я буду судить.

Он поднял на нее глаза. Говорить с ней — все равно что кричать в черную дыру. Слова испаряются.

— Я не знаю точно, что это, и ты тоже не знаешь. И в этом опасность. Его назначено хранить, а не использовать. Он… ну… как бы это сказать? Он — листок бумаги, из которого кто-то сложил чашку и собрал в нее немного крови. Будь по-моему, его вообще не привезли бы с Востока. Это ящик Пандоры, а ты только и думаешь о том, как бы сорвать с него крышку.

У него началась одышка. Долгие речи ему уже не по силам. Закрыв глаза, он попытался по возможности не шевелиться, расслабиться, чтобы восстановить дыхание. Наконец оно восстановилось, но с ним пришел новый укол боли, который он попытался скрыть, боясь, как бы лицо его не выдало. Некоторое время спустя он открыл глаза и увидел, что она смотрит на него со все возрастающим нетерпением. Она вслушивалась изо всех сил, выискивая хотя бы крупицу информации, за которую могла бы уцепиться. Ее лицо, казалось, говорило: должна же быть в этом старике хоть какая-то малость, которую можно использовать, из которой можно извлечь выгоду.

— В нем причина импотенции Джона Раскина? — спросила она.

Пожав плечами, он потянул на себя удочку. Крючок, как обычно, за что-то зацепился. Люди годами бросали в этот пруд всякий хлам. В пруд падали деревья. Кто знает, что там? Ясно одно: это не рыба. Он потянул сильнее, но крючок только засел еще глубже.

— И твоей тоже. У тебя нет детей. Почему? Все эти годы ты жил, как монах.

— Я не создан для семейной жизни.

Она поглядела на него скептически, давая понять, что он с ней не до конца честен, что она видит его насквозь.

— А я думаю, — сказала она, — что импотенция Раскина и сделала его Королем-Рыбаком. Грааль попал к нему в руки, и…

— Какой еще Грааль? Ты кого угодно своим буквализмом с ума сведешь, Элоиза. В конечном итоге и сама рассудка лишишься от своего желания все зацапать. Это просто листок бумаги…

— Плевать мне, что это. Выслушай меня. У Раскина были все необходимые качества. Он был для этого рожден, и обязанность просто пала на него.

Она глядела на воду, напряженно размышляла, все больше воодушевляясь от собственных мыслей.

— Ты просто дура, Элоиза. За деревьями леса не видишь.

— Это ты не видишь.

— Не важно, что я вижу. Я свою жизнь провел, строя дом. Так предписывает Священное Писание.

— Писание! Для тебя ничего не важно! Ты все потратил впустую. У тебя нет будущего. А у меня есть. Передо мной весь мир,только-руку протянуть! Предупреждаю тебя.

— Подожди, — сказал он, устав наконец от разговора.

Он снова дернул за удочку. То, во что засел крючок, шевельнулось. Медленно он выбрал леску, удочка согнулась почти вдове. Подумать только, это может быть огромный сом — ленивая тварь, годами лежавшая на дне. Элоиза смотрела на него бесстрастно, потакая ему, пережидая детские затеи. К поверхности поднималась темная тень, а вокруг нее бурлило облако водорослей и ила. Это был сапог, высокий резиновый сапог по колено, сгнивший и покрытый черным илом и слизью. Когда Грэхем вытащил его на берег, из многочисленных прорех в нем заструилась вода.

Словно озадаченный уловом, Грэхем повернулся к миссис Лейми.

— Это сапог, — сказал он. — Резиновый сапог.

— Я-то вижу, что это сапог, — прошипела она, побледнев от раздражения. — Послушай, старик. Вот что я тебе скажу. Мир и будущее принадлежат мне. Ты можешь стоять у меня на пути, пока жив, но твоя презренная крохотная армия так называемых друзей — не может. Когда ты умрешь, будет короткий и очень скверный конфликт, это я тебе обещаю, и твои друзья без нужды пострадают. Мне решительно наплевать, что это… бумажка или золотая чаша. Говорю тебе, моя судьба — владеть ею. И только твои глупость и упрямство этому препятствуют… пока. Если хочешь оказать услугу друзьям, отдай мне ее сейчас.

Ее слова были ему небезразличны. Возможно, она даже права. Но это ничего не меняло. Вместо ответа он снял слуховой аппарат и забросил его в пруд. Потом с трудом и больше уже на нее не глядя, высвободил крючок из подметки сапога, а сам сапог бросил за борт лодки. Он отвернул крышку жестяной банки с наживкой и, выловив ком икринок, снова наживил крючок. Он не спешил. К чему спешка? Он был уверен, что уже никуда больше не пойдет.

С мгновение он смотрел, как скользят по водной глади водомерки, точь-в-точь балерины. Над головой раздалось кряканье. Улетевшая утка вернулась с тремя подругами, они сели на воду и с любопытством поплыли к нему.

Грэхем высыпал себе в горсть четверть содержимого банки и рассыпал икру по воде, а утки с жаром на нее набросились. Он заметил в траве на склоне кроликов, а на ели над головой верещала пара белок. Он увидел, как на опушке леса показались среди деревьев олениха с олененком. Мимо кроликов упорно карабкался на холм крот.

Медленно, наперекор боли в груди, он встал со скамьи и переступил через борт лодки на траву. Тут он споткнулся, начал падать ничком, но, упав, перекатился на спину, чтобы сквозь ветви деревьев смотреть в небо. Лес полнился звуками сего мира. Древний, шаткий и скрипучий мир готовился к наступающему утру.

Он помнил, что с кем-то разговаривал, но это, казалось, было давным-давно, и на склоне холма, если не считать крота и кроликов, было пусто. Что бы ни было сказано, оно уже ничего для него не значит. Оставался только вздыхавший в еловых ветвях ветер.

— Она оплатит чертову машину, — сказал дядюшка Рой. — Пусть твоя совесть будет спокойна.

— И все равно я не нарочно разбил его «камаро». Просто не видел другого выхода. Он встал на углу — и ни с места. Знал, что пешком меня не догонит, а мне не имело смысла делать вид, будто я снова застрял в какой-то выбоине. Что мне еще оставалось? Пришлось въехать в бордюр.

— Черт, к тому времени мы, наверное, уже давно скрылись. На все ушло не больше минуты. Навесной замок мы срезали кусачками для арматуры, завели грузовик и дали деру. Гараж на платформе даже не шелохнулся. Проще простого. Если бы ты не разбил машину этого подлеца, скука была бы смертная. Только еще одно могло все улучшить: чтобы он сам был внутри или перед дверью, пакость этакая.

— Ну… — протянул Говард.

— Пострелять решил в жилом районе! Такого я не ожидал. Вот это и впрямь скверно. Секретность в таких делах первостепенна, говорю тебе, первостепенна. А он едва все не выдал. Но ребята с лесосклада его хорошенько обработали. Когда явились копы, мальчики сказали, что приняли его за преступника: дескать, он пистолетом размахивал и все такое. Дали им ложное описание тебя, копы пометались по складу с полчаса, а потом решили, что ты перелез через забор и направился к аэродрому. Парень по имени Дунбар видел, как ты через забор лез. Клялся и божился. Почему-то он дал им то же описание, что Макдональд и его ребята — невысокий, грузный, мешковатые штаны и тяжелые рабочие сапоги. Двое или трое заметили, что на правой руке у тебя не хватает двух пальцев.

Дядюшка Рой ухмыльнулся, по всей видимости, очень собой довольный. Если когда-либо проводили успешную операцию, то это как раз такой случай — если бы только не стрельба и не то, что Говард повредил ногу. В окрестностях Форт-Брэгга у дядюшки Роя была своего рода подпольная армия верных людей. Очевидно, сегодня утром Говард увидел только верхушку айсберга, и дядя тут же вырос в его глазах. Жестяной гараж Джиммерса благополучно доставили в гавань, где заперли на складе ледохранилища.

Помимо миссис Лейми и ее подручных, пожалуй, только мистер Джиммерс мог заподозрить, где он, а Говард уже убедился, что Джиммерс не из тех, кто звонит в полицию. Не было сомнений, что рано или поздно он предпримет шаги, чтобы вернуть гараж, но гром грянет с непредсказуемой стороны. К тому же гавань была своего рода оплотом сторонников дядюшки Роя. Ветхие жилые трейлеры и лачуги там населяли в основном неимущие рыбаки, рабочие с консервного завода и безработные на пособии; многие жили на земле, принадлежащей миссис Лейми и ее компаньонам. Забрать оттуда гараж будет мудрено даже для Джиммерса, но еще сложнее — для врагов. Говард несколько удивился, что начал думать о них так — настолько попал под влияние дядюшки Роя.

— А что она вообще сегодня утром тут делала? — после минутного молчания спросил Говард. — Так странно, что она отъезжала как раз тогда, когда мы подъехали.

Дядюшка Рой пожал плечами.

— Наблюдала за домом. Давила своим присутствием. Мало ли что. Но мы ей подкинули задачку, или точнее ты подкинул. Вся бутыль с соком забродила.

— А я решил, будто она знает, что мы снова выкрали гараж, и поэтому нас поджидает.

— Не знаю, как бы она могла догадаться. Вероятно, приехала за деньгами, увидела, что машины нет, и снова укатила. А то, что мы как раз в этот момент возвращались, случайность, и когда она увидела нас двоих вместе, то струсила и решила не останавливаться. Все домохозяева таковы. Являются рано поутру в надежде поймать тебя в пижаме, когда ты еще, по сути, беззащитен. Стучат тебе в окна, кричат погромче, чтобы соседи услышали, думают, будто смогут тебя пристыдить. Тут ничего не поделаешь, остается только не обращать на них внимания.

Говард кивнул. Это казалось вполне логичным. Но при виде того, как миссис Лейми отъезжает от их дома в такую рань, да еще как раз тогда, когда они возвращались, у него засосало под ложечкой. Она даже на них не посмотрела и скорость не сбросила. В версии дядюшки Роя все же оставались дыры.

— Если бы мне пришлось начинать все заново, — начал Говард, но дядюшка Рой встал и вышел на кухню, — я бы…

— А пока ты мог бы посидеть спокойно, — сказала, обрывая его, Сильвия. Она наложила ему на колено пластырь и несколько раз обернула потуже эластичным бинтом. — На мой взгляд, вся ваша эскапада — преглупая чушь, и все из-за треклятой машины.

Дядюшка Рой исчез, стало слышно, как он гремит на кухне кружками. Снаружи солнце едва поднялось: видны были только порозовевшие облака, а само оно еще скрывалось за деревьями. Через полчаса начнется прекрасный, сухой осенний день. Говард счастливо смотрел, как Сильвия закрепляет бинт. На ней был махровый купальный халат с розовыми цветами, волосы встрепаны после сна, упавшие пряди наполовину закрывали лицо. Она сделала вид, будто недовольна обоими, но явно была больше испугана, чем рассержена, когда дядюшка Рой, разбудив ее, попросил бинты и пластырь.

Говард чувствовал себя рыцарем, который вернулся из похода, где убил дракона, а теперь прекрасная Сильвия врачует его раны. События на северном побережье начали приобретать налет приключений рыцарей Круглого Стола, и Говард, сознавая, насколько в общем-то глупы и романтичны такие мысли, счастливо дал им себя увлечь. Сильвия подтащила низенькую оттоманку и положила на нее ногу Говарда.

— Колено -немного распухло; — сказала она, — нужно его приподнять.

На мгновение она прислонилась к его ноге, а потом оттолкнулась, встала и поглядела ему прямо в лицо. Ему подумалось, что в ее взгляде нет никакого кокетства, одно только беспокойство… за него. Внезапно его захлестнуло желание ее обнять, притянуть поближе и сказать что-нибудь столь же серьезное. В неплотно запахнутом халате, с растрепанными волосами она казалась еще теплой с постели, и, если существует самый совершенный, самый подходящий момент сказать ей то, что он должен сказать… Но она заговорила первой:

— Надеюсь, ты на самом деле не веришь во всю эту чепуху про машину мистера Джиммерса, правда? В то, что она производит привидения?

Говард пожал плечами.

— Тем не менее в этом гараже произошло нечто очень странное. Не знаю, что это было. Но я думал, ты у нас спиритистка. А теперь вдруг оказывается, ты в привидения не веришь?

— Я верю, что мистер Джиммерс на многое пойдет, лишь бы надуть отца.

— Правда? — удивленно переспросил Говард. — Он так далеко готов зайти? А как же безумный скандальный телефонный звонок в гавань вчера вечером? И погляди, кто эту чертову машину украл. Это были не мы. Ты думаешь, он сговорился с миссис Лейми и ее шайкой и подстроил кражу, лишь бы одурачить твоего отца? Чего-то я тут не понимаю.

На сей раз пожала плечами Сильвия.

— Сомневаюсь, что он сохранил хоть какое-то знакомство с миссис Лейми. Насколько я понимаю, мистер Джиммерс открыто ее ненавидит. Он вообще ни с кем не общается, кроме, конечно, Грэхема. Но теперь, когда Грэхем там не живет, мистер Джиммерс просто джокер в колоде, и у меня такое чувство, что эта его машина вот-вот покатится, сминая все на своем пути. На мой взгляд, он и впрямь был вне себя, когда звонил вчера вечером, потому что решил, будто это отец украл у него из-под носа гараж, а такой обиды ему не снести. Но втайне он возможно рад-радешенек. Теперь у отца есть дурацкая машина Джиммерса, и он гордится, что ее заполучил. Отец утратил бдительность. Понимаешь, о чем я?

— Понимаю, — сказал Говард. — Но не верю.

— Я много думала. Вчера, когда ты отпер гараж… Мне показалось, Джиммерс с самого начала знал, что ты туда пошел. Сейчас его удивление мне кажется наигранным, точно он надеялся, что ты туда вломишься, увидишь что-нибудь странное и вернешься убежденным.

— Убежденным — в чем? Да, я убедился. В том, что, черт побери, не знаю, что и думать.

— Это как раз в его духе, ведь так? В этом весь мистер Джиммерс. Может, он увидел в тебе легковерного простака, а ты проглотил его выдумку с привидением из машины, вернулся сюда и распалил отца.

— В этом он не нуждается. Ты и сама знаешь.

— Но ведь мистер Джиммерс мог этого и не знать, правда? Они уже год как не разговаривали, вероятно, даже не виделись.

Говард на минуту задумался. Все чувства мистера Джиммерса казались наигранными. По Джиммерсу никогда не скажешь, что у него на уме, и это давало ему преимущество. Но почему-то мысль о том, что Джиммерс их просто дурачит, его не удовлетворяла. Тут должно быть что-то большее. Да уж, комичная ситуация: Сильвия взывает к здравому смыслу, а он ударился в мистику. Вот и пойди разберись, сказал он самому себе.

Тут с тремя кружками кофе вернулся дядюшка Рой, и Сильвия встала, чтобы взять одну. Она плотнее запахнула халат, потуже завязала пояс, и тем напомнила Говарду, что его шанс представился и был упущен. Если сегодня утром он ничего особенного не добился, то хотя бы Сильвия теперь за него беспокоится. Он наконец стал действующим лицом в этой странной пьесе, которая, если выйдет по воле мистера Джиммерса, превратится в фарс.

— Расскажите о машине Джиммерса, — попросил Говард дядюшку Роя. — Что мы будем с ней делать?

Дядя некоторое время сидел, прихлебывая кофе и собираясь с мыслями, а может, решал, насколько можно довериться Говарду. Впрочем, более вероятно, в то, что он собирался сказать, будет трудно поверить.

— Все не так просто, — наконец произнес он. Говард поднял брови.

— Я так и думал. Но в чем дело?

— Я считаю, что это машина, которая переносит духов через время и из одного места в другое.

— Это я уже слышала, — сказала, направляясь к лестнице, Сильвия. — Можете без меня это подробно обсудить. А мне пора собираться на работу.

— Призраки умерших? — спросил Говард, не глядя махнув Сильвии. Теперь они подошли к сути.

Дядюшка Рой покачал головой:

— Вот и нет. Духовную сущность живых людей — тех, кто для этой самой цели построил машину. Это устройство, которое может перенести нас с тобой через астрал. Не смейся, если я тебя спрошу, но ты читал марсианские романы Берроуза?

— Джон Картер? Тавиния?

— Вот-вот. Они самые. Эти-то, разумеется, сплошь антуражный вздор, а вот идея путешествий вне тела совсем не вздор. Да-да, все просто. Ты рационалист и поднимешь меня на смех, но поскольку ты спросил, я говорю тебе чистую правду. Хочешь верь, хочешь нет.

— Знаете, — помолчав, сказал Говард. — Я готов был поклясться, что вчера в гараже видел призрак Джона Раскина. Он был в точности как на портрете: бакенбарды, растрепанная седая шевелюра, слезящиеся глаза.

— Это он и был. Думаю, это можно утверждать с некоторой долей уверенности. Что ты знаешь о братстве прерафаэлитов, помимо того, что это были несколько десятков викторианских художников, сплотившихся вокруг Джона Раскина?

— Кое-что, — ответил Говард. — Я знаю, что их было несколько поколений и что среди них было столько же фотографов, сколько художников.

— Льюис Кэрролл был одним из них. — Говард кивнул. — И декан Лиддел, отец Алисы.

— Я видел фотографию на стене в музее… лик, появившийся на стене в молельном доме Церкви Христа. Довольно занимательно. Кто-нибудь догадался, как это было проделано?

— Проделано? Ты спрашиваешь, разобрались ли, что это надувательство? Нет, не разобрались. И «проделано», как ты выразился, это не было. Лик был самый настоящий, ошибка тут невозможна, он результат эксперимента с машиной. — Тут дядюшка Рой многозначительно замолчал, давая Говарду время переварить.

— Я думал, все прерафаэлиты были художниками в той или иной области. Какое отношение имел к ним Лиддел?

— Собственно говоря, он был солдатом. В то время Кэрролл жил у Джорджа Макдональда. Ты Макдональда читал?

— Несколько сказок. Я мало что о нем знаю, помимо того, что, на мой взгляд, он религиозный автор.

— Бери выше: зачинатель большой христианской фэнтези. Тогда ни один из писавших в фантастическом ключе и близко к Макдональду не подходил, кроме, конечно, Кэрролла. Они попались в сеть Раскину, в частности — вступили в «Гильдию святого Георгия», которую Раскин учредил ради уничтожения индустриального общества, в котором он видел, так сказать, Дракона.

— Я кое-что о читал о гильдии. Она, кажется, построила для рабочих несколько коттеджей нового типа. Это была не столько ремесленная гильдия, сколько группа политических активистов… Большая часть их проектов провалилась. Так, во всяком случае, мне помнится.

— Ну, в общем и целом, ты прав. Индустриальное общество они не уничтожили, и что касается искусства, мебели или других типичных для гильдий ремесел, тоже ничего стоящего не произвели. Но опять же, как ты и сказал, «Гильдию святого Георгия» нельзя назвать типичной для ремесленных, и им таки удалось зарубить пару-тройку драконов. Что тебе известно о Джеймсе Грэхеме?

— Только то, что я выяснил, когда заинтересовался рисунком. Он был фотографом. Он был кем… дедом Майкла Грэхема?

— Вот именно. Он и есть связующее звено. Он входил в шайку Раскина, одновременно крайне набожную и крайне декадентскую. Долго прожил в Святой земле, фотографировал во имя Господне. Жил в башне с видом на Иерусалим. Наездами там бывали Хольман Хант и несколько других прерафаэлитов, поселившихся в тех краях. Так вот, чего они искали? В какое паломничество отправились? Ведь это Раскин их послал, и они проделали чертовски долгий путь по пустынной стране. Все они были заняты поисками, отправились в какой-го поход. Но чего они искали на самом деле? Ключ — в ответе на этот вопрос.

Говард пожал плечами. Ответа у него не было.

— Если верить историкам и биографам, они рисовали и фотографировали, это была художественная экспедиция.

— Биографы! — фыркнул дядюшка Рой. — История и биографии — это все хорошо. Но не доверяй им больше, чем на грош, иначе тебя обманут. Поход в Святую землю был выдан за художественную экспедицию, а на самом деле это был современный крестовых поход, ни больше ни меньше. И не в переносном смысле. Я говорю буквально.

— Что? — переспросил Говард. — Крестовый поход? В каком смысле? Они искали Грааль?

Дядюшка Рой сделал большие глаза, моргнул и выставил руки ладонями вверх, словно хотел сказать, что его нельзя винить за их поиски, что он только пересказывает услышанное.

— И они его нашли?

— Они нашли что-то. Даже привезли это что-то с собой. И позволь кое-что прояснить. «Гильдия святого Георгия» хотела уничтожить не только индустриализацию. Они боролись не с обобщениями или абстракциями. Историки запомнили этих парней — Раскина, Морриса и всех остальных — как политических и социальных неудачников, и в нас они, конечно, увидят таких же. Труд, который мы на себя возложили, должен быть сам себе наградой.

— Я очень бы удивился, если бы историки вообще нас заметили, — сказал Говард.

— Кто знает? Но возвращаясь к нашему вопросу, добрая половина их истории так и осталась неизвестной. Слишком она фантастична, слишком многие влиятельные шишки были бы низвергнуты. Большую часть их дел замолчали власти предержащие, которые у власти и остались, а затем переписали историю в духе собственных вымыслов.

— Так что же они нашли? Грэхем, Хант и все остальные, кто ездил с ними на Восток? Машину? — Говарду не терпелось вернуть разговор в основное русло. Ему казалось, он знает ответ на вопрос, но хотелось услышать это от самого дядюшки Роя.

— Листок бумаги. Рисунок.

— Эскиз Хокусаи?

Дядюшка Рой неопределенно отмахнулся.

— Кое-кто решил, что это Хокусаи. Но я с ними не согласен. Он прищурился, как человек, обладающий тайным знанием, и загадочно улыбнулся улыбкой Джоконды.

— Вы не согласны, что это эскиз Хокусаи? А я так понял, что это он. Довольно очевидно, что это один из его рисунков такара-моно, счастливых талисманов. И Грэхем то же самое мне сказал, когда я останавливался у него пятнадцать лет назад. Я ведь затем сюда и приехал, за рисунком Хокусаи. А теперь вы мне говорите, что это вовсе не Хокусаи? Тогда что это? Имитация? Рисунок художника, о котором никто раньше не слышал?

— Неплохое определение. Именно так. Некто, о котором никто не слышал, кроме нас с тобой. Хотя тот, кто сотворил рисунок, был не имитатором, а создателем. И если он оказал влияние на Хокусаи, ну… Какой великий художник не испытывал тех или иных влияний? А вот почему Грэхем тебе солгал, придется спросить у него самого. Это не моя обязанность.

— Значит, он ценный?

— Для музея? Откуда мне знать? Ты ведь эксперт. Он старый… создан задолго — чертовски задолго — до Хокусаи. Поэтому как древность имеет некую ценность. По его виду этого не скажешь, но Беннет у нас в своем роде ученый. Он им занимался, нашел… кое-какие источники. Беннет говорит, из этого листка когда-то сложили чашу. Согласно легенде, листок был окрашен кровью… кровью его, заметь, не разрисовали, кровь в него плеснули. На Голгофе. Потом чашу сплющили и тайком вынесли — под плащом, наверное. Позже лист развернули, и оказалось, что он расписан, так сказать, первичными символами. Его можно снова сложить, чтобы получить другие предметы, другие картины… Этакая метаморфирующая пиктограмма, если ты понимаешь, о чем я. Бумажный калейдоскоп, окрашенный кровью и выдающий случайные картинки. Но тем не менее складывающиеся образы — точнейшее отображение фундаментального порядка в сущем.

Говард сидел молча, пытаясь переварить эту мысль, но она казалась назойливо шизофреничной. Внезапно он увидел порядок там, где прежде не замечал: образы могут таиться в нагромождении камешков на посыпанной гравием обочине, в расположении листьев на дереве, звезд в ночном небе. Послания складывались из иероглифов полета птичьей стаи, ледяных частиц в хвосте кометы.

Но самым странным и тревожным казалось то, что за Говардом как будто послали. Возьмем бумажную лилию. Была ли эта находка счастливой случайностью или таинственно подстроенным шагом в извечном процессе? И сны? Рисованные облака, полные намеков, путешествий, влечения? Даже пеликан-символ…

Встав, дядюшка Рой выглянул в щелку между гардинами на улицу, словно проверял, безопасно ли продолжать, а потом задернул снова.

— Позволь сказать, что теперь, когда ты в наши дела ввязался, избежать этого ты можешь не больше, чем метеор — избавиться от притяжения ближайшей планеты. И я не бросаюсь пустыми словами. Не буду водить тебя за нос. В этой борьбе умирали и умирают. Пули сегодня утром были самые настоящие. Лейми и ее шайка не просто концерн, скупающий недвижимость. Я говорю о том, что ты невинный пешеход, случайно забредший на территорию смертельной войны. Тебе кажется, ты, как коммивояжер, ходишь по домам, продаешь энциклопедии, а потом в один прекрасный день в руке у тебя окажется пистолет, и ватага горняков, сплюнув у твоего плеча табак, назовет тебя «брат Говард». Понимаешь, к чему я?

— Кажется, да. Может, вам не стоит мне больше ничего рассказывать? Если рисунок не то, что я думал, ничто меня тут больше не держит. Я мог бы вернуться на юг.

— Ничто тебя тут не держит, кроме угона машины и хромоты… и еще, полагаю, Сильвии.

Говард мгновенно покраснел и едва не начал отрицать. Но бессмысленно запираться. Лучше промолчать. Слишком многое сейчас происходит, не надо ничего усложнять. Ни с того ни с сего вид у дядюшки Роя стал поразительно серьезный, а потом дядя сказал:

— Спрошу тебя еще раз, племянник. Подумай хорошенько, прежде чем отвечать. Ты с нами или нет? Сегодня утром ты мог бы пересидеть «У Уинчелла», ел бы пончики с глазурью, думал бы о своей чертовой работе в музее. Вероятно, ты еще это можешь. Пожалуй, мы сумеем тебя отсюда вывезти.

Пора решать, кто на чьей стороне, а когда все решится, человек или в деле, или нет. Когда налетит буря, никто, кроме глупца, на стене не останется. Что скажешь?

Тут в гостиную вошла вместе с тетей Эдитой Сильвия, обе направились на кухню. Сильвия была одета в джинсы и свитер, волосы расчесаны, губы подкрашены. Встретившись с Говардом взглядом, она с улыбкой поглядела на его колено и покачала головой, точно его выходки сбивали ее с толку. С кухни донесся звон чашек, минуту спустя открылась и закрылась задняя дверь.

— С вами, — сказал Говард, посмотрев в лицо Сильвии. — Конечно, я с вами. — И тут же почувствовал облегчение, а еще ощутил себя агентом какой-нибудь тайной службы, которого отправляют на задание лишь с обрывками информации, потому что ему нельзя доверить все в целом. — Выходит, рисунок попал к Майклу Грэхему, и Джиммерс, как мы догадываемся, его охраняет. Это я понимаю. Но при чем тут машина Джиммерса?

— Ее построила «Гильдия святого Георгия» в тесном сотрудничестве с Моррисом и иже с ними. Изобрел ее некий Уилям Кибл, правая рука Морриса, впоследствии он стал известным в Лондоне изготовителем заводных игрушек. У этогомалого были престранные идеи. Это случилось через несколь ко лет после возвращения из Святой земли, когда битва как раз разгоралась. Рисунок спрятали в Ред-хаусе, доме Морриса в Аптоне, который был построен лишь для того, чтобы этот рисунок спрятать, хотя биографы тебе этого не скажут — вероятно, потому, что сами не знают. В саду при доме был кирпичный колодец с черепичной крышей, очень красивый. Вот где они его спрятали — опустили в ведре в колодец. Колодец спроектировал архитектор Филип Уэбб. Да, а с помощью машины, думаю, после смерти Раскина перенесли… некие ценные предметы подальше от врага.

Это было в тысяча девятисотом, а сам Раскин уже десять лет был безумен, как Шляпник. Была одна шайка, которая пыталась помешать похоронить его в Вестминстерском аббатстве. Сам догадайся почему. Наконец его закопали в Конистоне, в Озерном краю, но — строго между нами — он там не остался.

— Ушел?

— Вопрос того, где оказались в конечном итоге его кости, остается открытым. Было несколько попыток их заполучить — пара-тройка в последнее время. Но в Конистоне их нет уже многие годы. И готов поспорить, их там никогда не было.

С минуту дядюшка Рой изучал свои ногти, потом сказал:

— Конечно, знаю я это по большей части от Джиммерса. А нам обоим известно, чего это стоит. Возможно, вздор от начала и до конца.

— Но мы ведь хотим получить рисунок? — спросил Говард.

— О нас тут лучше не думать.

— Ладно. Но с практической точки зрения… Мы его хотим получить? Он нам нужен?

— Мне — определенно нет. Я за версту бы его обходил.

— А как насчет меня? Меня ведь как будто вызвали найти его, забрать себе, или помочь его защитить, или еще, сам не знаю, что.

Дядюшка Рой пожал плечами:

— Возможно, старик знает. Он, наверное, сейчас рыбачит у пруда, пытается подцепить лосося.

Как раз когда он произнес эти слова, Говард почувствовал, как стул под ним двигается. Воздух словно наполнился смутным гулом, и на мгновение Говарду показалось, что за окном проехал грузовик. Потом заскрипели доски, на полках зазвенела посуда. Взвились занавески, и кофе плеснул из все еще полной кружки Говарда.

— Землетрясение! — закричал дядюшка Рой, одним махом выскочил из кресла и побежал к ближайшему дверному проему. На голову ему дождем сыпалась побелка.

20

Говард встал, наступив для пробы на больную ногу, и тут же последовал второй толчок, — словно что-то огромное ударилось о землю. Снова рухнув в кресло, Говард вцепился в подлокотники, ожидая, что вот-вот обвалится крыша. С трудом поднявшись на ноги, он доковылял до дверного проема, где оперся руками о косяки. Старый дом кряхтел и покачивался, по потолку побежали зловещие трещины. В кухонных шкафчиках отчаянно звенели друг о друга стаканы, с грохотом хлопнула дверца буфета и что-то разлетелось о кухонный стол.

А потом все кончилось, и наступила ужасающая неподвижная тишина, во время которой ни он, ни дядюшка Рой не рискнули двинуться с места. Но земля не шелохнулась. Утро началось снова. За окном перекликались птицы. Где-то дальше по улице залаяла собака. Говард распрямился и проковылял на середину комнаты, чтобы остановить люстру, которая еще раскачивалась из стороны в сторону, расшатывая штукатурку вокруг крюка.

Собака замолкла. Говард и дядюшка Рой постояли еще с минуту неподвижно, ожидая, что все начнется опять, но ничего не произошло. Вместе они пошли на кухню. На столе лежал выпавший из развороченного буфета разбитый фарфоровый Шалтай-Болтай тети Эдиты.

— Вот черт! — вполголоса сказал дядюшка Рой, осторожно взяв двумя пальцами отбившуюся макушку.

— А если «суперклеем»? — спросил Говард.

— В этом случае, боюсь, не поможет. Но давай сохраним осколки, на случай если Сильвия придумает, что с ними делать. — Они молча сложили осколки в бумажный пакетик. — Сильное было, — сказал дядюшка Рой о землетрясении. — Готов поспорить, баллов пять или шесть. И эпицентр совсем близко. Когда толчки такие резкие, легко определить. Основательно тряхнуло. — Они вернулись в гостиную и снова сели, обоим было не по себе. С минуту оба молчали, потом дядюшка Рой сказал: — О чем мы, черт побери, говорили?

— О рыбалке, — ответил Говард. — Вы рассказывали, что Грэхем проводит время, удя лосося. Но откуда взяться лососю в этой илистой дыре?

— Сейчас его там нет. Но в дождливые годы пруд с Пудлинговым ручьем соединяет протока. Когда-то она существовала круглый год, и случалось, в пруд заплывал лосось. Но это было еще до засухи. Как бы то ни было, он рыбачит, не важно, есть там лосось или нет. Он привык удить с валунов под своим домом. В океане тут полно лосося, или, во всяком случае, раньше было. У рыбаков сейчас дела плохи и будут еще хуже, если выгорит затея консорциума с добычей шельфовой нефти. Это все Лейми и твой приятель Горноласка. Их консорциум — сущий осьминог: запустил щупальца во все, что только можно придумать. — Он тряхнул головой, разозлившись от одной только мысли о миссис Лейми. — Да и вообще в ручьях тут было полно рыбы… раньше, когда в них еще была вода. Но все меняется. Это Грэхем может ответить на твои вопросы. Только вчера он меня спрашивал, тот ли ты, кто любит рыбачить. Ну не странно ли? Тот же вопрос, который задал тебе я.

— Да уж, совпадение, — отозвался Говард.

— Ну, он как будто сам догадался… о том, что ты рыбак. Но предупреждаю, разговаривать с ним трудно. Он то здесь, то где-то далеко-далеко, сам понимаешь. Иногда свет горит, а иногда внутри и нет никого, одна только маленькая лампочка от фонаря, а порой — просто тьма кромешная.

— В летнем домике?

— Не в домике. У него в голове. Он быстро сдает. Хрупкий, как старая паутина. Это одна из причин, почему он перебрался из дома на утесах в лес. Его дни, кажется, сочтены. Он устал, выдохся. Борьба ему уже не по силам. Даже встать и натянуть сапоги не по силам. У него ничего, кроме рыбалки, не осталось. Возможно, он кое-что поймал, когда написал тебе письмо. Времени заняло немало, но под конец он все же тебя вытащил. Крючок засел крепко. — Дядюшка Рой подмигнул. — Так вот, в летнем домике он жил урывками больше года, хотя мы и пытались делать вид, что он еще в своем доме на утесах. Они пронюхали, что что-то происходит, поэтому Джиммерсу пришлось подстроить трюк с самоубийством. Не слишком удачно вышло. Я бы все обставил иначе. Грэхем просто хочет покоя, и он его заслужил.

Дядюшка Рой зевнул и потянулся.

— Пойду вздремну пару часиков, — сказал он, вставая, и направился к лестнице. — Попозже поеду в гавань. Буду там, наверное, весь день. А раз уж ты… э-э-э… принял всякие решения, может, тебе стоит смотаться в лес и поболтать со старым Грэхемом. Возможно, какие-то ответы услышишь. А может, и нет.

На том он зашаркал по лестнице, но стоило ему скрыться из виду, как, с грохотом ударившись о сушилку, распахнулась дверь черного хода в кухне.

— Папа! Папа! — кричала Сильвия, которая, задыхаясь, вбежала в комнату.

Говард вскочил, в голове у него пронеслось: угон машины, полиция, стрельба… Он напряг покалеченное колено. Наступить на ногу можно. Пусть колено плохо слушается, но…

С лестницы, готовый на подвиги, скатился дядюшка Рой.

— В чем дело? — спросил он, тоже задыхаясь. — Что стряслось?

Сильвия глубоко вдохнула. В глазах у нее стояли горе и страх.

— Грэхем мертв.

Говард застыл как громом пораженный, парализованный ощущением, что земля перестала вращаться, время остановилось. Он понимал, что в одно мгновение все изменилось. Одна дверь затворилась. Открылась другая.

— Как? — спросил дядюшка Рой и тем разрушил наваждение. — Нечистая игра?

Направляясь к задней двери, он тщетно пытался попасть рукой во второй рукав пиджака. Говард следовал по пятам. «Грэхем мертв…» — крутилось у него в голове, точно пластинку заело. В последние дни он то и дело слышал эти слова, но теперь они приобрели значимость — не только потому, что на сей раз были правдой, но потому, что правда меняла все.

— Нет, едва ли, — сказала Сильвия. — Мы нашли его на траве, он пытался сесть. До того он рыбачил. Мы звали его, звали, а он просто… угас. Было землетрясение, вы его почувствовали? Может, оно всему виной. Может, оно его напугало. Вот только вид у него был такой, будто ему и до землетрясения было нехорошо. Думаю, когда мы его нашли, он уже умирал. Именно так все и выглядело. Мы, как умели, пытались оказать ему первую помощь, — все впустую.

Они поспешили по тропке в лес. Солнце уже встало, но еще не поднялось над верхушками деревьев, и лес стоял темный, непроглядно густой. Но хотя бы туман рассеялся. На поляну, где стоял домик, они вышли уже через несколько минут. В то утро Говард, наверное, основательно сбился с пути, раз так долго блуждал по лесу. Старик лежал у подножия поросшего травой холма, у самого пруда. Рядом стояла на коленях тетя Эдита, словно охраняла тело.

— Король мертв, тихо сказал, став над ним, дядюшка Рой. Было ясно, что ничего больше они сделать не могут. Лицо у старика было расслабленным, будто он умер во сне и обрел наконец истинный покой. Это лицо с глубокими морщинами говорило о жизни, проведенной на утесах над морем. Говард даже не догадывался, что Грэхем так стар. Ему помнилось, что старику под восемьдесят: тогда он был еще здоров и бодр, пилил доски на пилораме, возил по лугу тачки с булыжниками. А сейчас выглядел худым и дряхлым, от глубоких морщин лицо казалось грубоватым, точно его черты были высечены морскими ветрами.

Дядюшка Рой мрачно кивнул Говарду.

— Давай отнесем его в хижину.

Наклонившись, он взял старика за ноги. Говард подхватил тело под мышки, удивляясь, какое оно легкое. Точно сила тяготения уже от него отказалась.

Они тронулись. Говард пятился, а красный с натуги дядюшка Рой, задыхаясь, шел лицом вперед. Под телом оказалась россыпь расцветших не в сезон маргариток — неведомо как они проросли сквозь жесткую траву, точно осколочек весны поднялся на поверхности земли там, где умер старик. И в воздухе как будто повеяло весной — полевыми цветами на ветреном, залитом солнцем лугу в апреле.

Тетя Эдита несла трость Грэхема, вырезанную из узловатого ствола, за годы отполированную до темного, кроваво-красного блеска и мокрую от росы, поскольку лежала во влажной траве.

Оступаясь и поскальзываясь на влажном склоне, они наконец поднялись к задней стене дома, вышли на ровное место. Старик был тяжелее, чем Говарду показалось сначала.

— Минутку, — попросил он. Колено было как резиновое, и каждый шаг отдавался болью.

Подхватив Грэхема под плечи, ему на помощь пришла Сильвия.

Втроем они понесли тело вокруг дома и осторожно положили на веранде. Говард стал ждать, недоумевая, что делать дальше. Вид у старого Грэхема был настолько мирный, что, казалось, он просто спит. Вот только Говард чувствовал странное с ним родство, которого не мог объяснить, словно у его ног лежал мертвый отец. Собственного отца он почти не помнил, все, что знал о нем, сводилось к фотографиям — блеклым снимкам человека, который навсегда останется далеким, потерянным.

Внезапно его охватило жутковатое ощущение, дежавю. Он как будто однажды уже стоял в точности вот так на деревянной веранде и смотрел на лежащего у его ног мертвеца. А потом картинка памяти изменилась: это он сам — мертвый — лежит навзничь и смотрит вверх в лица людей, которые живут в мире, больше ему не принадлежащем, похожем на вымышленный ландшафт на киноэкране. На краткое умопомрачительное мгновение ему показалось, будто он не знает, кто он: живой Говард Бартон или мертвый Майкл Грэхем.

Говард затряс головой, и едва не упал, потеряв равновесие. Дядюшка Рой подхватил его было под руку, чтобы удержать, но Говард уже пришел в себя, смятение исчезло. У него просто кружится голова — от натуги, наверное.

— За домом есть несколько лопат, — сказал дядюшка Рой, падая в кресло-качалку.

Тетя Эдита поправила одежду старика: разгладила и застегнула куртку, поддернула штанины, потом пальцами расчесала ему волосы. Говард похромал вместе с Сильвией за лопатами, и вдвоем они начали рыть могилу посреди огорода, стараясь не повредить немногие грядки латука и капусты, пусть они и выглядели чахлыми и побитыми мучнистой росой.

Несколько минут спустя дядюшка Рой предложил покопать, и Говард с благодарностью отдал ему лопату. Колено одеревенело, превратилось в тяжелую колоду, и он едва доковылял, прихрамывая, до веранды, где сел на ступеньку рядом с тетей Эдитой. Все чувства у него странно обострились, точно каждый звук и запах вдруг попали в фотоувеличительную рамку, будто он воспринимал их каждый в отдельности. Что-то с ним случилось. И это не просто от того, что умер человек.

Почему-то идея немедленно похоронить Грэхема показалась ему правильной и естественной. Не важно, что гласит по этому поводу закон. Нет ни одной разумной причины ждать. Напротив, в воздухе повисло ожидание, словно сама земля алкала тела — не так, как в фильмах ужасов, а в духе «прах к праху».

Отстранение, будто во сне, он снова опустил взгляд на мирный труп, и в этот момент ему показалось, будто само тело состоит из темной глины, иголок и веточек, и перегноя, будто оно проросло кислицей и мхом, а воедино все связывают обвившие его крохотные корни. Веранда была засыпана желудями, устлана кленовыми листьями. В щели меж досок заползла снизу ежевика, ее побеги единой жилистой мышцей обвились вокруг плечей и груди Грэхема.

Говард встал, чтобы стряхнуть наваждение. Он вдруг услышал все лесные звуки, шум ветра в кронах и шорох в подлеске, точно сам лес внезапно ожил, кишел и копошился: одни существа упорно ползли под землей, другие осторожно выглядывали из норок, нор и зарослей. Солнце выползло в просвет между деревьями, стало, как в начале авеню, в жерле уводящей на восток просеки. Огород залило светом, тепло погладило его щеку. Косые лучи омыли старого Грэхема золотым дождем. Нет, не было на теле мха, и ежевики не было тоже, на обшарпанных досках веранды лежал просто мертвый старик.

Пора снова браться за лопату. Физический труд всегда на пользу. Дядюшке Рою это не по силам: несмотря на утренний холодок, он уже весь вспотел. Сняв куртку, Говард бросил ее на тачку. Сильвия работала как одержимая, уже стояла в могиле, выбрасывая оттуда землю лопатой, а дядюшка Рой копал с краю, расширяя яму. Внезапно Говард обнаружил, что у него кружится голова, и, подумав, что если и дальше так пойдет, он не сможет копать, постарался взять себя в руки. Землетрясение, смерть Грэхема… наверное, последние события его доконали.

— Пойдем внутрь, — сказала Говарду тетя Эдита. — Вид у тебя неважный.

Толкнув дверь, она вошла первой. На столе в середине комнаты лежал букет лилий — буро-зеленых и сине-пурпурных, похожих на синяки. От них поднимался тошнотворный запах. Эдита сердито их сгребла и, пройдя мимо Говарда к двери, с такой силой швырнула через веранду, что тяжелые влажные цветы рассыпались в воздухе на куски, которые, упав, потерялись в высокой траве. Вернувшись, она распахнула окна, чтобы проветрить.

— Значит, она тут была, — сказал Говард. — Это она его убила, да?

— У нее сил не хватило бы, чтобы его убить, хотя она очень об этом жалеет. Вот, возьми эту палку. — На мгновение и ее лицо тоже вдруг постарело, стало усталым, но трость Грэхема она протянула ему решительно и посмотрела при этом прямо в глаза. У нее самой глаза были зеленые и глубокие, как вода в колодце, точно в молодости она много страдала и от того стала мудрой. — Ему она больше не понадобится.

Говард опустил взгляд на палку. Да уж, он, кажется, охромел, и трость ему придется кстати. Выглядела она старой, отполированной за долгие годы прикосновений, и ему почему-то пришло в голову, если он вынесет ее в огород и воткнет концом в землю, из старого сухого дерева прорастут зеленые побеги. Он постучал ею по половицам. Достаточно крепкая, чтобы быть надежной, и когда они с Эдитой выходили на веранду, Говард с благодарностью опирался на палку, а потом рухнул на ступеньки.

Небо теперь было черно от ворон — огромная стая ждала и наблюдала. Их было, наверное, тысячи, сотни тысяч. Черные крылья виднелись среди деревьев повсюду. В яме Сильвия положила вдоль лопату и смотрела на Говарда внимательно, быть может, немного испуганно, точно прочла в его лице что-то, говорящее и о его собственной смертности.

Чувствуя легкое головокружение, он повернул в руке палку. Было на ней что-то липкое… смола? Он присмотрелся поближе. Кровь, сочащаяся из палки, как из раны? Какая дурацкая мысль! Тряхнув головой, чтобы прочистить мозги, Говард перенес всю свою тяжесть на палку, оперся на нее обеими руками, чтобы удержать равновесие, и спросил себя, не болен ли он. Он был уверен, что никакого жара у него нет, но сосредоточиться все не удавалось. Мысли скользили, перескакивали с одного на другое, плыли, будто их подхватило огромной приливной волной. Словно привычная реальность поползла по швам, и в дыры снаружи, оценивая его, всмотрелось нечто иное — сам лес, или природа, или что-то еще более безграничное.

Тут он вспомнил сон, который видел уже несколько месяцев: утесы, очаг, горячий уголек. И внезапно сон показался ему реальнее леса и людей вокруг. Он снова стоял, глядя в огонь, а вокруг была темная мельница, и звук поворачивающегося мельничного колеса, и в обожженном колене пульсирует боль. Только на сей раз вместо стен у мельницы были темные деревья, а вместо потолка — крылья вороньей стаи, и он сознавал, что, невзирая на людей, которые молча ждут рядом, стоят у самого края светового круга от очага, он здесь одинокий чужак, а ветер воет, и совершают свой путь в ночном небе созвездия. Поднеся руку ко рту, он коснулся языком липкого сгустка на пальцах, оставшегося от выступившего из палки сока. На вкус он был медный, солоноватый, как кровь, и от этого вкуса у него закружилась голова. Он тяжело сел на землю и закрыл глаза, а карканье ворон падало на него, точно капли дождя.

День Говард провел, очищая остатки амбарных досок. Случившееся с ним в лесу — всего лишь результат перенасыщения легких кислородом, вызванного стрессом. Он десятки раз себе это говорил. Однажды, много лет назад, он был на спиритическом сеансе, где его приятельница по колледжу перевозбудилась и стала дышать часто-часто, от чего все решили, что в нее вошел вызванный дух. Кто-то заставил ее дышать в бумажный мешок, и ей полегчало. Происшествие на поляне — явление того же порядка: смерть Грэхема, недосыпание, странный разговор с дядюшкой Роем, землетрясение, ушибленное колено. Есть тысячи причин тому, почему он мог временно слететь с катушек.

Он был убежден, что лучшее противоядие — труд. После завтрака дядюшка Рой уехал встречаться с Беннетом, предоставив доски Говарду. К двум часам дня у него уже был готов большой штабель, стянутый проволокой и сложенный под стеной дома. От груды в траве остался только мусор: щепки на растопку, доски, настолько потрескавшиеся и покореженные, что уже ни на что не годятся. У него была добрая дюжина поводов для хорошего настроения, но по мере того, как день подходил к концу, ему все больше становилось не по себе. Сегодня понедельник, а значит, «кружок» миссис Лейми встречается завтра вечером.

С их последнего разговора все стало неизмеримо запутаннее. Но о нем они ничего не могут знать наверняка. Откуда?

Насколько известно миссис Лейми, Говард — независимый игрок или представляет музей, а такого человека можно купить или переманить в свой лагерь. Потенциально он новый рекрут. Совершенно очевидно, что тот, кто гнался за ним сегодня утром, его не узнал, хотя сейчас им, наверное, уже известно, что это был не просто угон.

Скорее всего преследователя пока не выпустили из полицейского участка и, возможно, не выпустят еще какое-то время. У миссис Лейми он завтра не появится. Полиции не понравилось, что он стреляет в жилом квартале, а Макдональд с лесопильни под присягой заявил, что он угрожал рабочим лесосклада, размахивал пистолетом, как заправский убийца, явно был не в себе. Разумеется, угнали все-таки его машину, поэтому смягчающие обстоятельства налицо. Рано или поздно миссис Лейми — или скорее кто-то из ее художников на жалованье — его вызволит. Лапы подмажут, двери откроются.

Конечно, появляться в ее доме опасно, но не настолько же. Напав на него, они ничего не выиграют. Зато есть потенциальная выгода в том, чтобы завоевать его расположение. Конечно, есть. Впрочем, у него еще уйма времени из-за этого поволноваться, может, полежать сегодня без сна. Через полтора часа они пойдут с Сильвией обедать, а потом в кино, что бы там ни показывали. Говарду было решительно все равно.

Насвистывая, он свернул удлинительный шнур и закатил бензопилу назад в сарай. Швырнув в мусорный бак жестянку из-под кофе, куда собирал гвозди, он убрал молоток и гвоздодер. Штабель смотрелся плотным и чистым — нечто ценное, а не гора мусора. Дядюшку Роя это подбодрит — все-таки деньги в банке. День выдался чудесный, почти жаркий, и земля вокруг дома была сухая и твердая. Он как будто слышал карканье ворон над лесом. Колено почти прошло. С тех пор, как утром он получил палку Грэхема, оно пошло на поправку. Взяв прислоненную к стене дома палку, Говард в последний раз ее осмотрел. Ни крови, ни смолы на ней не было. Узловатое дерево было мелкозернистым и гладким. Пожав плечами, он постучал ею себя по ботинкам, чтобы стряхнуть опилки, и пошел переодеваться.

21

Почти две сотни долларов в кармане, а солнце только-только поднялось над нок-реей. За доски, которые так отзывчиво почистил Говард, выручить удалось только восемьдесят баксов — даже двадцати центов за фут не получилось. Но все равно чистая прибыль, и к тому же сегодня только вторник. Нет смысла даже думать о работе. Какая разница для отошедшего от дел человека вроде Роя Бартона? Доллар в час, пятицентовик в час — время не деньги, уже много лет не деньги.

Хлопнув себя по нагрудному карману, он принялся насвистывать, но тут вспомнил утренний разговор с Джиммерсом, и свистеть расхотелось. Известие о смерти старика Джиммерса почти сразило.

— Черт, — ругнулся вслух дядюшка Рой, пожалев, что это не он рассказал Джиммерсу.

Джиммерс ведь так легко может сломаться. Грэхем был его единственным настоящим другом, а теперь Джиммерс остался один… Дядюшка Рой покачал головой. Все разваливается — это нельзя отрицать.

Чтобы поправить себе настроение, он снова стал думать о сегодняшнем утре. Продав доски, он поездил по городу и нашел гаражную распродажу в самом конце Перкин, где хозяин избавлялся от разного строительного хлама, в том числе десятка французских окон, которые выдрал из своего дома. Еще Рой купил у него четыре деревянные двери — фурнитура к ним насквозь проржавела, а дерево было липким и темным.

Все это обошлось ему в сорок восемь долларов из вырученного за амбарные доски. За полчаса он выдернул из дверей фурнитуру: латунные петли и задвижки, стеклянные ручки. Еще час потратил на филенки, обработал наждаком и зачистил скобы, счистил с дерева грязь, потом натер и дерево, и металл минеральным маслом. Двери он продал за шестьдесят долларов одному знакомому на Дубовой улице, который строил теплицу, а задвижки, петли и скобы — антиквару в центре еще за восемьдесят.

Впрочем, ему повезло. Тот, с распродажи, был просто кретин, что продал двери за такие гроши. Если бы Рой потратил на них побольше времени: соскоблил старую краску и проморил заново, заменил разбитые стекла, то легко выручил бы вдвое, а то и втрое больше. Но кого он, черт побери, дурачит? Истина в том, что если бы он замахнулся на большее, двери провели бы зиму в сорняках на заднем двое, совсем как амбарные доски. И ничего бы из этой затеи не вышло. Быстрый оборот — это первостепенно. Не замахивайся на многое. Быстро достал, быстро сбыл.

Интересно, вяло подумал он, нет ли книги с названием «Сотня способов заработать сотню долларов»? Сколько бы стоила ксерокопия? Пять пенсов за страницу? А еще ее можно в той же мастерской переплести, вставить цветные вкладки, а потом продавать самому с пикапа. Половина северного побережья как будто сидит без работы. Книги пойдут нарасхват. Можно оставить с полдюжины на прилавке в винном магазине — сорок процентов комиссионных владельцу, шестьдесят, если он купит сразу.

Да, лучше всего было бы продать их все скопом. И плевать на комиссионные, тут выгоды нет. Книги будут красть, или владелец станет утверждать, что их украли. Въезжая на стоянку у магазина Сильвии, он мысленно подсчитывал выручку. Сколько это будет? На побережье пятьдесят тысяч безработных? Или вдвое больше? Может, удастся раздобыть список адресов всех неудачников, живущих на продуктовые талоны, и разослать им рекламку. С пятеркой-то они смогут расстаться, если поймут, что могут выгодно превратить ее во что-то большее. Предел нам только небо, ведь так? Вся треклятая страна вот-вот обанкротится. Будущее человека в его руках, в том, что он делает за рамками вонючей системы. Бартер, обмен, взаимные услуги, уход за детьми и стариками в своем районе, огороды на заднем дворе, куры в вольерах, козий сыр.

Он вытащил из кармана свернутые в рулончик деньги, изумляясь, сколько мыслей приходит в голову, когда в кармане малость наличности. Тому, кто смотрит вперед, горизонт не помеха. На тротуаре он помедлил, не пошел прямо в магазин.

Сильвия будет только рада, что он заглянул на минутку. Она сразу поймет, что он что-то задумал. Но иногда она слишком серьезна. Перспективы ей не хватает. Легко пришло, легко ушло: таков, по сути, наш жестокий мир. Лучше подходить к нему философски. Будь он сам человеком ответственным, он отдал бы деньги Элоизе Лейми, а еще лучше Эдите — и пусть она распределит их согласно своему бюджету.

Бюджеты он ненавидел. Есть в них что-то мелкое и скаредное, убивающее воображение и сметку. Трать, когда получаешь, — вот его девиз. Нельзя бежать через весь город, чтобы сэкономить на бутылке кетчупа, или складывать несколько жалких пенни в сберегательный банк. Ей-богу, если тебе хочется выпить после обеда, потому что жажда мучит или потому, что так советует Священное Писание — главы и стиха он не помнил, но твердо знал, что там это есть, — ты или пьешь, или, черт возьми, раз и навсегда затыкаешься. Ты хочешь быть счастливым или заработать славу бережливого?

Он вошел в бутик, и действительно, вот она Сильвия — стоит за прилавком и складывает из бумаги восточный веер. В магазинчике была только одна покупательница, примерявшая фетровую шляпу. Помахав Сильвии, Рой оглядел внимательно одежду и украшения и добродушно кивнул. Да, тут на многое можно потратиться.

Правду сказать, он и заходил-то сюда всего раз или два. Женская одежда его не интересовала, и он не хотел, чтобы показалось, будто он лезет в бизнес Сильвии. В конце концов это ее магазин. И если им удастся не сгинуть под пятой домохозяев, бутик расцветет, тогда как его затеи провалились. Если она продержится зиму, то, значит, выиграла. Весной деньги туристов потекут, как березовый сок. И они смогут вздохнуть свободно. Он ею гордится и сегодня сделает все, чтобы помочь.

Он нашел объемистый свитер ручной вязки — из шотландской шерсти, окрашенной соком ягод, лучше для климата северного побережья не придумаешь. Сто долларов. Дорого, но мелочь для того, у кого есть в кармане деньги и дочь, которая стоит их всех до последнего пенни. Сильвии свитер пойдет. Потом он выбрал блузку для Эдиты, темно-зеленую из искусственного шелка, и светло-зеленый с белым шарф к ней. Слишком молодежно, и Эдита станет жаловаться. А он не станет слушать. Блузка и шарф обойдутся ему еще в пятьдесят, так что останется пятьдесят на обед — шестьдесят, если считать тайную десятку в бумажнике. Так он в общем и целом все спустит. Эдита его убьет, если Сильвия не доберется до него первой. Он едва не рассмеялся вслух. Вот это лихо. Слишком давно он не швырял деньги на свою семью.

— Для чего это? — спросила Сильвия, когда он положил вещи на прилавок.

— Носить, — сказал он, а потом, заметив, что за ним стоит женщина со шляпой, предложил: — Может, дама пойдет первой?

Попятившись, он кивнул покупательнице, которая с улыбкой ответила, что это совсем не обязательно и она может подождать.

Он галантно поклонился.

— Я предвижу неприятности, — сказал он. — Может обернуться скверно.

Пожав плечами, она стала перед ним, обменялась парой любезных фраз с Сильвией и ушла, заплатив тридцать долларов за шляпу.

— Ну и в чем дело? — спросила Сильвия. — Что это?

— Свитер, блузка и шарф. Недурны, правда?

— Весьма. Что они делают на прилавке?

Она прищурилась. Рою показалось, что выглядит она немного усталой и сил на противостояние у нее нет. Он быстро ее соберет. Но она прекрасно понимает, что он задумал, и надеется, подыгрывая, заставить его подчиниться.

— Я одно дельце сегодня провернул, — сказал он. — Ты не подумай, ничего особенного, ведь ушло-то у меня почти три часа, но — редкий случай — я богат. И вот я спросил себя, куда ходят потратить немного шальных денег? И ответ выпрыгнул из памяти, как форель из садка… Ну конечно, в бутик!

— Сам повесишь вещи назад или лучше мне повесить? Какие деньги? Ты ничего противозаконного не сделал?

— Противозаконного?! Конечно, нет. Пробей это, Сильвия. И не спорь со своим старым отцом. Ты не можешь отказаться вести со мной дела только потому, что я гражданин преклонного возраста. Это открытая дискриминация пожилых. Закон ее не одобряет.

— Дискриминация пожилых?! Где, скажи на милость, ты про это услышал?

— В телепрограмме. Я настаиваю на моих правах. Только то, что я старик и твой отец, еще не означает…

Вдруг Сильвия улыбнулась и пожала плечами.

— Сколько? — спросила она. — Я строго веду бухгалтерию.

— Целая куча. Я их здесь трачу, чтобы они не ушли из семьи. Только подумай! Как еще, по-твоему, миллионеры не дают пустеть сундукам? Покупают и продают сами себе, оставляют и выручку, и товары в семье. Простейший капитализм.

— А по-моему, это делается через родственные браки. И в конечном итоге у них рождаются мутанты.

— Мутанты! Ты когда-нибудь этих людей видела? Среди «Пятисот самых богатых» нет ни одного с ямочкой на подбородке. Плавники, хвосты, лишние пальцы на ногах — хирурги-косметологи просто прыгают от радости. Фокус в том, что и хирург — двоюродный брат или сват. Все в семье. А учитывая комиссионные заказчику и списания с налогов, получается практически бесплатно. Деньги для этих людей все равно что электричество, движитель, тоник.

— С такой логикой не поспоришь, — внезапно сдалась Сильвия и, сложив вещи в пакет, взяла у него деньги.

— Я собираюсь вывести сегодня в свет твою мать, — сказал он.

— Только не в «Чашу и Англию», — сказала она. — Не в рыбный ресторан.

— А что дурного в «Чаше»?

— Решительно ничего, если хочешь съесть жареных устриц или кусок меч-рыбы с гриля. Но если тебе хочется чего-то более романтичного… За мостом открылся новый ресторанчик на берегу. «Серебряный лосось». Все стены стеклянные. А сегодня небо чистое, и луна будет хорошо видна. Владелица ресторана часто сюда приезжает. Я ей позвоню и закажу столик у окна.

— Твоя мать взбесится. Ее даже в «Чашу и Англию» вытащить непросто.

— Мы за нее вместе возьмемся.

— Вот так и надо, — радостно согласился Рой.

Вдвоем с Сильвией им все на свете по плечу. Велико было искушение рассказать ей про идею с книгой, выложить на прилавок все цифры и посмотреть, как у нее глаза на лоб полезут. Но он давно понял, что о таком нельзя проговориться раньше срока, иначе волшебство развеется.

Вытащив из кармана перочинный нож, он срезал со свитера ценник. Потом, расправляя, встряхнул и поднял повыше.

— Это тебе, — сказал он. — Подарок на день рождения.

— День рождения у меня только в январе.

— Знаю. Сегодня я богат. В январе буду нищим. А может, и нет. Будущее полно… ну, не знаю. Давай примерь.

Сильвия медленно взяла у него свитер, натянула через голову, став перед зеркалом, одернула. Вытащив из-за ворота волосы, она встряхнула ими так, что они рассыпались по спине.

— В точности твой цвет, правда?

Она поглядела на него, но промолчала, губы у нее сжались в тонкую линию.

Он еще подождал, пока сообразил, что она ничего не скажет, во всяком случае, сейчас.

— Чего, скажи на милость, ты плачешь, дщерь моя? Ну и дуреху я вырастил!

Она бросилась ему на шею, потом, поцеловав, подтолкнула к двери.

— Ты просто невозможен, — сказала она. — Свитер мне ужасно нравится. Я десятки раз его примеряла. Уже несколько недель его хочу. Откуда ты знал?

— У меня безупречный вкус. — Он указал на собственную одежду: поношенный твидовый пиджак, мешковатые брюки, грошовые туфли. — Меня можно нанимать консультантом по вопросам моды.

— Да, — сказала она. — Сразу можно. Значит, обед для вас с мамой. Я заказываю стол на семь. Маму предоставь мне.

— До семи она твоя.

Посвистывая, он вышел на предвечернее солнышко. Навстречу по тротуару шел Говард, и вид у него был уместно веселый. Рой его подождал.

— Я только что от нее, мой мальчик. Я ее обработал. Не моя вина, если ты не сможешь ничего добиться теперь. Мой тебе совет, похвали ее новый свитер.

Хлопнув Говарда по плечу, он сел в пикап и укатил со своим пакетом домой к Эдите, соображая, как заставит ее принять блузку. Он любил трудности, особенно когда дело касалось женщин. Раз взявшись за дело, он был неотразим.

Было темно, и дул ветер, когда Сильвия высадила его вечером в Мендосино перед своим магазином. Он повернет за угол к дому миссис Лейми, а она поедет на собрание группы нью-эйдж в конце поднимавшейся на холм Сосновой улицы. Планировалось, что некая миссис Мойнигэн будет говорить от имени своего мертвого спутника, путешественника по астральным планам, которого она называла Чет и чье истинное имя было тайной. Она спрашивала его совета по важным проблемам, ведь он все видит много шире. Он говорил на кельтском языке, но, проходя через голову миссис Мойнигэн, слова преобразовывались в современный английский.

На прошлой неделе Говард над этим вздором подшутил бы. Но сегодня придержал язык. Прошлая неделя осталась в другой галактике. В одиноких вечерних сумерках северного побережья ничто уже не казалось предметом для шуток. Договорившись встретиться с Сильвией у магазина в девять, он пошел на запад по Главной, помахивая тростью, хотя, если не считать случайных уколов резкой боли, вполне мог без нее обойтись. Надо же, какая странность! Когда она при нем, она ему не нужна, а когда ее нет, он хромает, как дедушка Маккой из телесериала.

Дом миссис Лейми светился, как рождественская елка, изнутри доносился хриплый неловкий смех, точно кто-то хохотал над собственной вульгарной шуткой. Еще слышалась музыка. Порожденная электроникой, почти атональная мелодия звучала так, как будто ее рвал в клочья ветер. Через окно Говард увидел сидящих в гостиной трех мужчин, еще мужчина и женщина с бокалами для шампанского в руках стояли в кухне. Дом Беннета напротив стоял холодный и темный и, наверное, таким и останется, поскольку Беннет допоздна будет работать в Форт-Брэгге над домом ужасов. Говард пожалел, что Беннета нет дома и что с ним нет дядюшки Роя. Неплохо было бы иметь под рукой пару сторонников. События вполне могут принять дурной оборот — и очень быстро.

С моря налетел ветер, и фанерный Шалтай-Болтай на крыше Беннета торжественно ему помахал, точно подбадривая. Говард помахал в ответ, потом повернулся и пошел назад к Главной, на сей раз внимательно осматривая темный квартал. Через сорок ярдов он остановился в тени кипариса. За домом Беннета имелся еще только один, деревянная хибарка с крохотной верандой и латаной-перелатаной крышей. В домике было темно.

За хибаркой — утесы, сотни ярдов поросшей травой ухабистой пустоши на мысе Мендосино. Дальше виднелись каменистые островки и десятки бухточек вдоль пустынного берега. Но у Говарда не было настроения снова добираться куда-то вплавь, и почему-то мысль о том, что за ним будут гнаться по заброшенным утесам, ему совсем не нравилась, особенно если учесть больную ногу и то, что в этой сухой, по колено траве негде спрятаться.

Почему-то он был уверен: чем-то подобным все и кончится. Захлестнуло дурное предчувствие, что его ожидает отнюдь не приятный светский вечер. В воздухе витало какое-то напряжение, тянуло странным холодом, от которого ему стало не по себе… Хрупкое спокойствие вечера, казалось, вот-вот разобьется, как стекло. Он чувствовал напряженность в порывистой музыке на ветру, видел в луноликой физиономии ухмыляющегося яйцеголового на крыше. Если уж на то пошло, он ощутил это задолго до наступления сумерек, но потрудился убедить себя: мол, это только игра его воображения, мол, он все еще реагирует на то нечто, которое вчера утром в лесу вызвало у него галлюцинации.

Справа от дома миссис Лейми никто не жил: заросшие сорняками участки жались к переулку, перегороженному развороченным автобусом «фольксваген», стоящим на паре бетонных блоков. Боковая дверца у него отсутствовала, старые занавески в окне висели порванные и унылые. Ярдов через пятьдесят стояли с полдесятка домов вдоль упирающейся в кусты ежевики Зеленодольной улицы. Он снова услышал из дома миссис Лейми мужской смех, потом ругательство, произнесенное женским голосом.

Решив, что нет больше смысла рассматривать улицу, Говард покинул свое убежище и направился к двери миссис Лейми, миновав неестественного цвета розы и миску с рыбьей кровью. Он позвонил дважды, чтобы его услышали за всем шумом. Какой толк в робости?

Дверь открыла миссис Лейми, облаченная все в то же красное кимоно с механистическим рисунком. Ее шею обвивало ожерелье из высушенных цветов, вплетенных в цепочку из неплотно скрученных волос. Ее лицо показалось почти отвратительным в свете лампы на веранде, который предательски высветил коросту кричаще ярких пудры и румян и нарисованные карандашом брови. Под кимоно была водолазка, прикрывавшая декольте, но почему-то не маскировавшая ее сходства с некой разновидностью экзотического индюка.

— Надо же! — воскликнула она, хлопая в ладоши. — Это наш Говард!

Разговор в гостиной замер, мужчина и женщина на кухне повернулись в сторону двери. Даже с такого расстояния Говард заметил, как женщина, глянув на мужчину, закатила глаза. Ей было, наверное, тридцать с небольшим, и у нее было постное лицо разведенной, которая слишком много курит и чья жизнь превратилась в единую нескончаемую жалобу. У мужчины было бледное собачье лицо с жидкими усиками, такие бывают у подростков, хотя выглядел он лет на тридцать пять, если не больше. Улыбнувшись женщине, он поднял брови, и они вместе прошли в гостиную, напустив на себя вид людей, которым ничего на свете так не хочется, как познакомиться с Говардом. Переступив порог, Говард подождал, пока миссис Лейми представит собравшихся.

С дивана встал Горноласка. Кожа у него была бледная, как у человека северных широт, где ночь много длиннее дня, и улыбнулся он Говарду, показав безупречные зубы.

— Вы уже знакомы, — констатировала миссис Лейми, помахав рукой между Говардом и Горнолаской, который, любезно кивнув, снова сел, чтобы вернуться к беседе вполголоса. Впрочем, Говарду показалось, что он немного нервничает. Выглядел он как человек, который ждет, что в любой момент завоет пожарная сирена, но пытается вести себя совершенно естественно.

Тот, кто вломился к Джиммерсу, мужчина в парике, слава богу, отсутствовал. Неудачно вышло бы. Вероятно, он все еще за решеткой. Или же, учитывая его подмоченную репутация, миссис Лейми не могла себе позволить пускать его в дом. Остальные двое мужчин в комнате были ему незнакомы. У одного — в черном деловом костюме, с седой всклокоченной гривой — были красные лакированные туфли и такой же ремень. В нем все было кричащим и вульгарным.

Собеседник Горноласки оказался худым, аскетичного вида юнцом лет двадцати с небольшим. Когда ему представили Говарда, он даже глаз не поднял. Свитер у него был совсем не светски повязан на шее плечах. Он курил сигарету через серебряный мундштук, мизинец покачивался у его лица, точно он играл с тенями, показывал нос стене.

Значит, это и есть «салон», подумал Говард, перекладывая трость из одной руки в другую и очень сердечно тряся руку мужчине в лакированных туфлях.

— Это преподобный Уайт, — сказала миссис Лейми. — У преподобного своя программа на радиостанции, вещающей на Сан-Франциско. Настоящий пастырь с собственным приходом. Начал с того, что проповедовал на перекрестке в деловом центре города, а теперь ему принадлежит половина отреставрированных особняков по Хейт-Эшбери.

— Рад познакомиться, — соврал Говард, которому очень хотелось вытереть руки о штаны. Он пытался понять извращенную логику комментария и смысл метаморфозы из уличного проповедника в домовладельца.

— Его приход «Церковь знающего свою выгоду христианина», — сказала миссис Лейми. — И предупреждаю, в споре он могучий оппонент. Он обратит вас, мистер Бартон, как обратил меня.

Мужчина смерил Говарда явно оценивающим взглядом.

— Хромота, мистер Бартон?

— Повредил, когда играл в футбол. Ничего серьезного. Но в холодном климате о себе напоминает.

— Однако ходите вы с палкой. Вы христианин?

— Скорее грешник, — уклонился от ответа Говард.

— Ответ неверный. Вам следует над этим поработать. Не трудитесь все время говорить правду. У вас разовьется заниженная самооценка. Говорите: «Да!» и сразу почувствуете себя на высоте. Если хотите, могу немного подлатать вам ногу, но это потребует от вас истинной веры. Никакой половинчатой ерунды, к которой вы привыкли. Отличная трость. — Он слегка нагнулся, рассматривая палку Грэхема, потом поглядел на Говарда в упор.

— Будьте душкой, Лоуренс, налейте мистеру Бартону шампанского, — сказала миссис Лейми, положив руку на локоть мистера Уайта. — Это прежде всего. Еще успеете прибрать его к рукам.

Миссис Лейми наградила преподобного быстрой улыбкой, призванной заставить его удалиться, и молодой человек с серебряным мундштуком хихикнул. Миссис Лейми повернулась к флиртовавшей на кухне паре, представив мужчину как литературного критика и обозревателя из Сан-Франциско по имени Честертон Касалкин, который благоволил деконструктивизму и не жаловал легкомысленного отношения к книгам. Говард не был уверен, понял ли, что это значит. Женщина оказалась поэтессой с заоблачным уровнем интеллекта.

— Покажите ему вашу карточку «Менсы», Гвен, — предложил худой юнец с мундштуком, а Говарду сказал: — Она ее заламинировала.

Говард юнцу улыбнулся, не зная, шутит он или язвит. Скорее последнее.

— Где я мог бы купить ваши книги? — спросил он поэтессу, заранее предполагая ответ. — Я бы с удовольствием прочел.

— Миссис Банди публикуется в основном за свой счет, — объяснила за поэтессу миссис Лейми, словно выручая ее из неловкой ситуации. Она слегка сжала ей предплечье, как будто утешая, потом дала руке соскользнуть вниз, пока их пальцы на мгновение не соприкоснулись.

— В «Огнях города» продают три сборника моих стихов, — отрезала поэтесса. Одежду хаки она носила точно в знак протеста, а длинные незавитые волосы отпускала на манер политической активистки. Но ее глаза как будто говорили, что она презирает Говарда так же, как и всех остальных мужчин в гостиной. — Хотя, боюсь, они не покажутся вам развлекательными… никакого секса, никаких потасовок.

— Ее стихи для истинных эрудитов, — сказала миссис Лейми. — Очень авангардные. Полный отказ от традиционных поэтических приемов. Она первой проложила дорогу бессмысленно-силлабическому стиху и тому, что потом назвали плоским метром. Изыскания на тему экзистенциальной женщины, которых обычный издатель постичь не в силах.

— И мужчины тоже. — Высунувшись с кухни, преподобный Уайт подмигнул Говарду. — Боюсь, нас, таких, кто не в силах постичь экзистенциальную женщину, много. Я в свое время не раз брался изучать этот феномен, и он для меня по-прежнему загадка. — Он загоготал, громко икнул и снова исчез на кухне в поисках шампанского для Говарда.

Как раз тут юнец с мундштуком фыркнул, словно попытался подавить смех, но он вышел у него через нос.

— У него куча денег, — громко прошептал Говарду Горноласка, кивнув в сторону кухни. — Для него это достаточная рекомендация.

— А это наш художник. — Миссис Лейми широким жестом указала на юнца с мундштуком. — Джейсон, будьте паинькой и поздоровайтесь с Говардом Бартоном. Он куратор очень крупного музея в Лос-Анджелесе, правда, мистер Бартон?

— Не совсем, — сказал Говард. — Боюсь, это небольшой музей в Санта-Ане, который специализируется скорее на местной истории, чем на чем-то другом. У нас полно индейских костей и керамических черепков. Но музей претендует на то, чтобы со временем стать чем-то большим.

— Приветствую скромного гостя, — сказал художник, вставая, и поклонился в пояс. — Мир полон позеров. Редко встретишь человека, который ясно понимает, чего стоит, и имеет смелость это признать.

Проглотив оскорбление, Говард поклонился в ответ и, приняв у преподобного Уайта бокал с шампанским, поднес его к носу, словно чтобы лучше оценить. Благодаря преподобного, он подумал, что шампанского пить не будет, а при первой же возможности выльет в цветочный горшок. Ему нельзя опьянеть или позволить себя отравить. Он явно попал в змеиное гнездо. Собравшиеся, казалось, подготовились к его приходу. Миссис Лейми представляла его им, а не наоборот: его, очевидно, много обсуждали и одна эта мысль заставила его насторожиться.

В этот момент поэтесса, миссис Банди, бросила преподобному пренебрежительный взгляд и удалилась на кухню все с тем же мистером Касалкиным… Говард поймал себя на том, что ему совсем не нравятся эти люди, кроме — по иронии судьбы — может быть, Горноласки, который, казалось, один из всех не вел какой-то сложной игры. Говард сообразил, что и ему тоже грозит опасность впасть в легкомысленный тон, а это совсем не годится. Он один, а их много, поэтому нужно проявить максимум восторга собравшимися и их, без сомнения, внушительными талантами. С его приключения в доме Джиммерса многое изменилось. Сейчас он пришел сюда с определенной целью, хотя понятия не имел, в чем она заключается.

Сев на диван, он прислонил трость к подлокотнику, закинул локоть на спинку и стал изображать интерес к разговору, завязавшемуся между Горнолаской и художником, которого Говард все еще знал только по имени. Но так обратиться к художнику он не мог, это прозвучало бы слишком фамильярно, да и Горноласку называть Горнолаской было так же трудно, как Слоном или Антилопой Гну. Поэтому он слушал их разговор про искусство перфоманса и художника из Сан-Франциско, чье имя звучало как Гелесварка и который, по-видимому, научился подключаться к электрической розетке, чтобы затем испускать глазами световые лучи.

— Правда? — переспросил Говард. — Световые лучи из глаз?

Он хотел, чтобы это прозвучало искренне, но художник посмотрел на него с подозрением, а потом сделал вид, что не услышал, якобы занятый тем, что прикуривает новую сигарету от окурка предыдущей. В этот момент миссис Лейми исчезла, и тут же появилась с подносом крохотных сандвичей из козьего сыра, настурций и укропа.

— Калифорния-нуво, — сказала она. — Сыр с фермы неподалеку от Каспара, а настурции — из моего собственного сада. Вы увидите, они зеленые, а не оранжевые. Это было не просто, и я умолчу о том, как добилась такого оттенка, но могу сказать, что вкус этим канапе они придают уникальный.

— Я только что поел, — сказал Говард таким тоном, словно ужасно сожалеет, но ничего поделать не может. Похлопывая себя по животу, он представил себе, какими жуткими жидкостями поливала миссис Лейми несчастные настурции — настойкой на толченых гусеницах бражника, наверное.

Тут кто-то пискнул, как поросенок, чье копытце застряло в норе суслика, а затем послышался звук разбившейся о кухонный пол бутылки шампанского, взрыв визгливого смеха и шлепок пощечины. Миссис Лейми подняла внимательный взгляд, оба мужчины сделали то же самое, и в то мгновение, когда их глаза были устремлены на дверь кухни, Говард вылил свое шампанское в горшок, а затем решительно поставил бокал на кофейный столик, словно только что опустошил залпом.

Из кухни в гостиную вышла с багровым лицом миссис Банди и, обернувшись через плечо, бросила:

— Ты поимел бы и курицу, если бы она не ослепла, когда ты подойдешь, а может, ее просто стошнит.

Подавшись к Говарду, Горноласка сказал:

— Гвен у нас очень остроумная. В этом ключ к ее поэтическому успеху. — Он весело подмигнул. — Но она не любит, когда мужчины к ней прикасаются, даже если это Честертон Касалкин. Чес и Гвен отличная пара, но она опасается, что он может разжечь неведомые страсти. Ее стихи этого не переживут. Писать их надо на асбесте.

С кислым видом из кухни вышел мистер Касалкин, и художник, вынув изо рта мундштук, женоподобно засюсюкал:

— Не касайся меня, Касалкин!

От этого миссис Лейми с шумом втянула в себя воздух и очень искренне спросила, все ли с миссис Банди в порядке.

— Отстань от меня, старая шлюха, — ответила поэтесса и прошествовала в том направлении, куда десять минут назад удалился преподобный Уайт.

Вид у миссис Лейми стал неподдельно обиженный и немного озадаченный, совсем как у матери, которую оскорбила дочь. Несколько мгновений спустя из дальнего конца дома раздалось хихиканье, которое как будто в равной мере привело в ярость и мистера Касалкина, и миссис Лейми. Художник подмигнул Горноласке, а Говард встал и со своей палкой двинулся на кухню.

— Шампанское там? — спросил он миссис Лейми, кивнув в ту сторону.

— В ведерке со льдом. Не стесняйтесь.

Ведерко стояло на кухонной стойке. Говард налил себе стакан, но не отпил, а стал осматриваться на кухне. На подсобную веранду вела стеклянная дверь, а за ней виднелась вторая, которая, если он верно запомнил расположение домов, должна выходить на задний двор и в проулок. Налево по проулку будет улица Укейи, Малоозерная и дальше утесы; а если свернуть вправо, можно выбраться мимо обездвиженного «фольксвагена» к Главной. Если обернется лихо, он может выбраться по Малоозерной на шоссе, а оттуда на Сосновую, где Сильвия сбывает кристаллы и травяные чаи.

На кухню за ним никто не пошел, и он слышал, как не смолкает болтовня в гостиной. Воспользовавшись случаем, Говард высунул голову на плохо освещенную веранду. Она оказалась довольно просторной: с парой больших буфетов, стиральной машиной, сушилкой-центрифугой и даже рукомойником. Все было прекрасно организовано, на стене рядом с огнетушителем даже висела металлическая аптечка. Линолеум на полу был навощен до стеклянного блеска. Оглянувшись через плечо, он вышел на веранду, открыл заднюю дверь, снял цепочку и отодвинул засов, потом вернулся на кухню, где сделал вид, что рассматривает ряд висящих вдоль стены горшков и сковородок из полированной меди.

— Вы любите готовить, мистер Бартон? — спросила от двери миссис Лейми. Она смотрела на него с почти счастливым видом, будто случилось что-то, вернувшее ей силы.

— Так, из консервов иногда, — ответил Говард. — Но мне бы хотелось иметь комплект медных сковородок, хотя скорее всего у меня они пропадут втуне.

— Ну, правду сказать, у меня они тоже втуне пропадают. Почти всю еду я покупаю навынос. Слишком занята, чтобы вести хозяйство. А вот кухню спроектировал один из лучших дизайнеров западного побережья, сотрудник «Пало Аото». Вам нравится?

— Очень красиво, — правдиво ответил Говард. — Мне нравится оттенок плитки под мох на стойке. Прекрасно сочетается с белым линолеумом. Как вы поддерживаете тут такую чистоту? Есть какая-то хитрость?

— Да. Никогда не готовьте на своей кухне и по возможности избегайте ходить по полу. Но мой дизайнер настоял на белом. Он специально сюда приехал, чтобы изучить климат и пейзаж. Неделю провел в городе, прежде чем хотя бы войти в дом. Изучал мое личное пространство в противовес бетонным блокам моего существования. Уверяю вас, все это очень сложно, но думаю, его успех достоин восхищения. Я многому у него научилось… модальности восприятия.

Она несколько секунд помолчала, словно подыскивая нужные слова, а затем продолжила:

— Последние несколько дней я присматривалась к вашему пространству, Говард, размышляла о том, какое место вы занимаете в здешней… как бы это назвать… вселенной. Я научилось разбираться в людях, видеть их хрупкость. А вот вы загадочная личность, правда?

Тут она хорошенько пригляделась к трости, словно увидела ее впервые. На лице у нее мелькнуло удивление, но тут же пропало. С рассеянным видом она повернулась к раковине, открыла воду и ополоснула и без того чистую чашу.

Пожав плечами, Говард попытался придумать, что бы сказать о «своем пространстве», но, правду говоря, не смог уловить, к чему она клонит.

— В странном вы тут мире живете, — сказал он. — Приехав сюда несколько дней назад, я чувствовал себя немного чужим, туристом. Наверное, отчасти вот почему я здесь, понимаете? Завести новых знакомых, встретить новых людей. Не хочется быть «единственным живым парнем в Нью-Йорке»[14]— Он ей улыбнулся.

— В Нью-Йорке? — несколько недоуменно переспросила миссис Лейми.

— Слова из известной песни.

«Что бы сделал на моем месте дядюшка Рой?» — задумался он, поднимая свой все еще полный бокал. Потом спросил:

— Что, скажите на милость, там происходит? — Он прищурился на окно гостиной.

Миссис Лейми резко обернулась посмотреть, ожидая бог знает что, и Говард выплеснул половину шампанского в раковину. Снаружи луна поднялась выше, ночь стала светлее. С противоположной стороны улицы им отчаянно махал, подгоняемый ветром, Шалтай-Болтай. Говард не собирался привлекать внимание миссис Лейми именно к нему, но она, по всей видимости, решила, что это он и хотел сделать.

— Нарушение общественного порядка, — сказала она. — Бельмо на глазу. Просто позор.

— Отличное шампанское, — сказал с чуть пьяной улыбкой Говард и долил себе еще. — Я, кажется, слишком много его пью.

— Глупости, — отозвалась она, явно повеселев. — Какая интересная у вас трость. Наверно, лакированная?

— Не совсем. Я в последнее время вроде как охромел. Немного повредил колено.

— Вы не против, если я посмотрю? Крайне любопытно.

— Конечно, — сказал Говард. — Я не против.

Он протянул трость миссис Лейми, сознавая, что этого не следует делать, но не зная, как отвертеться. Тем не менее, если дать ей посмотреть, большой беды как будто не будет.

Тут появилась миссис Банди и взяла миссис Лейми под руку. Лицо у нее раскраснелось, волосы были растрепаны.

— У Честертона появилась первоклассная идея, — сказала поэтесса, а потом зашептала, подхихикивая, на ухо миссис Лейми.

— Ах! Какая шалость! — воскликнула миссис Лейми. Отпустив старую даму, миссис Банди взяла за руку Говарда.

— Уж он-то не засидится, — сказала она.

Рубашка цвета хаки у нее была расстегнута почти до середины, и было очевидно, что бюстгальтера она не носит. Соблазняя, она потерлась о плечо Говарда, тряхнула волосами и посмотрела на него, склонив голову набок: мол не робей. Он знал, что ему следовало бы испытать отвращение: чем приятнее общество, тем оно опаснее.

Пальцы ее левой руки поползли вдоль его ремня, пощекотали слегка, и он криво усмехнулся.

— Он не из прытких, — сказала, улыбаясь им обоим и безотчетно облизывая губы, миссис Лейми.

— У Горноласки есть с собой видеокамера. Мы сможем все заснять. — Она поправила рубашку, непристойно раздвинув полочки — словно нечаянно.

— Ну, не знаю…

Теперь Говард испытывал один только ужас. Ему вспомнилась задняя дверь. Слава Богу, он ее открыл. Можно повернуться и дать деру. Сейчас же…

— О, понимаю, что ты подумал, — прикрыла рот рукой и захихикала миссис Банди. — Он все-таки дурной мальчишка.

— Пошли! — крикнул кто-то из гостиной.

В дверном проеме появился, помахивая принадлежащей Горноласке видеокамерой, Касалкин. Расстегнув перед камерой рубашку, миссис Банди поцеловала Говарда в щеку и присела в реверансе. За спиной у Говарда возник с фигурным молотком преподобный Уайт, лицо у него раскраснелось от спиртного.

Говард едва не дал деру. Молоток сделал свое.

Но крикнув: «Мы пошли!» — миссис Банди потащила Говарда в гостиную.

— Куда? — закричал в ответ Говард, изо всех сил стараясь не выдать страха. Он ведь за этим сюда пришел, правда? Конечно, за этим.

— Прикончим Шалтай-Болтая! — заорала миссис Банди и повлекла его и остальных в ночь.

22

— Разве ты с нами не идешь, Горноласка? — глумливо спросил Касалкин.

Остановившись на веранде, он кричал в открытую дверь дома. Встав, Горноласка двинулся к ним, на ходу качая головой. Преподобный Уайт направил камеру на художника Джей-сона, который обнял Касалкина за плечи и принял картинную позу — гордый профиль, мундштук у рта.

— Умышленное нанесение вреда — это не по мне, — сказал Горноласка. — Боюсь, к таким выходкам я равнодушен. Ими ровным счетом ничего не добьешься. И это легкомысленно. Я скандалов не устраиваю. — Говорил он капризным тоном, словно думал, что его дразнят.

— Говард его раскокает, — сказала Гвендолин Банди.

— Раскокает! — расхохотался преподобный Уайт. — Рискну согласиться, если ты будешь держать руки при себе, а не при его ширинке.

Он ущипнул миссис Банди за бок, на что она развернулась и игриво от него отмахнулась.

— Пошли же, Ласочка, — сказала она. — Разве ты не хочешь посмотреть, какой смельчак у нас Говард? Он же вылитый детектив, эдакий тихоня с железными кулаками, правда? Такие по мне. Посасывает тайком скотч из бутылки, которую держит в ящике стола у себя в конторе, и женщин называет дамами. Уж он-то разделается с Шалтай-Болтаем — никакого снисхождения. Правда, Говард?

Улыбнувшись, она облизнула губы, напоказ поводив по ним языком. Пахло от нее шампанским.

— Верно, — испуганно согласился Говард. — Ни малейшего.

Но на веранде он помедлил, вспомнив про палку Грэхема — про свою палку, — и обернулся посмотреть через окно в ярко освещенную гостиную, где Горноласка снова сел на диван дуться. Миссис Лейми, по всей видимости, ее куда-то убрала. Она радостно ему помахала, будто матушка, отправляющая ватагу детей играть во дворе в фанты.

От мысли, что может лишиться палки, он запаниковал. Какого он свалял дурака, вообще взяв ее с собой. Он чувствовал, хотя он не мог бы сказать почему, что еще глупее поступил, упустив трость из виду.

— Моя палка, — сказал он, хлопнув себя по лбу. — Пойду, пожалуй, ее заберу.

— Потом, — отрезала миссис Банди. — Мы идем всего через улицу. И не собираемся торчать там весь вечер. Это как бы налет герильерос. Жги и круши! Потом вернемся и поиграем с твоей палкой.

Говард сомневался, что все так просто, но позволил себя провести через палисадник. Он понятия не имел, какую проказу они затевают, но, по всей видимости, они действительно шли не дальше, чем через улицу. С моря дул холодный ветер, они не оделись, а значит, идут они ненадолго.

— Это битва в войне искусств, — сказал Честертон Касалкин. — Меня тошнит от выпиленной дребедени в том палисаднике.

— Тогда поблюй за всех нас, Чес, — сказала миссис Банди. — Пусть тебя стошнит. Обожаю перфомансы.

— Я тебе покажу перфоманс, — отозвался мистер Касалкин и, перебежав вприпрыжку улицу к дому Беннета, пнул деревянные анютины глазки так, что они подпрыгнули.

— Эй! — закричал Говард.

Эта выходка застала его врасплох, но крик потерялся за боевым кличем пьяного преподобного Уайта, который бежал следом за Касалкиным, снимая все на камеру. Миссис Банди выдернула пару деревянных тюльпанов и бросила один Джейсону. Топчась взад-вперед по газону и клумбам, они принялись фехтовать длинными стеблями.

Все теперь притихли, хихикали и подзуживали друг друга вполголоса. Говард только смотрел. Нужно как-то их остановить, но, как и Горноласке, ему претила мысль о скандале, к тому же он боялся лишиться трости. Их дурачество напомнило Говарду, как, будучи подростками, они с друзьями устилали газоны туалетной бумагой, вот только эта проказа казалась злобной и почему-то смертельно серьезной. Они громили садик Беннета с какой-то скрытой целью, которую он едва понимал, разве что это была чистейшая тупая злоба.

— Давай же, — сказала миссис Банди, делая выпад тюльпаном и совершая укол в пах. — Не будь нюней. Повеселись ради разнообразия.

Полы ее рубашки выпростались из джинсов и неряшливо болтались, одна пуговица отлетела в тюльпановом поединке. Было ясно, что она только разогревается. Глаза у нее горели, и во взгляде читался садизм, от чего Говард попятился на проезжую часть.

Внезапно его осенило: готовится нечто гораздо худшее, проказа с разбиванием Шалтай-Болтая всего лишь прелюдия к более значительным, более зловещим выходкам, которые устроят попозже ночью… с ним самим в главной роли.

Миссис Лейми наблюдала за ними со своей веранды. Ее красное кимоно трепыхалось на морском ветру, волосы развевались у нее за спиной, лицо было такое худое, накрашенное и напудренное в свете фонаря, что старуха походила на существо, выползшее из подземного борделя. Она помахала Говарду, словно подстегивая, потом вернулась в дом и захлопнула дверь, не желая иметь больше ничего общего с ночным озорством.

Он покорно пожал плечами, когда миссис Банди схватила его за руку и силком потащила к Шалтай-Болтаю. Она ткнула его в ребра, потом запустила руку в карман его брюк, притиснулась, чтобы засунуть язык в ухо, и больно укусила за мочку.

— Эй! — крикнул он, вырываясь и едва не лишившись куска кожи.

Преподобный Уайт, задыхаясь, стоял возле деревянной вертушки — деревянный молочник доил деревянную корову, — омываемой светом от видеокамеры. Один глаз у него подергивался крупным тиком, а из уголка приоткрытого рта стекала слюна. Отдав камеру Джейсону, он обеими руками схватил корову и, сорвав ее с подставки, швырнул за дом так, что она закувыркалась, как пластмассовая летающая тарелка.

— Устроим тут заварушку, — сказал он Говарду, подмигивая дергающимся глазом.

Мимо них с занесенным молотком пронесся Честертон Касалкин, подпрыгнул, пытаясь достать Шалтай-Болтая. Но тот сидел слишком высоко, и удар вышел слабым. Чертыхнувшись, Касалкин попытался сбить его снова, и опять без результата.

— Проклятие! — выругался он и позвал: — Преподобный!

— К вашим услугам, — откликнулся, сгибаясь, преподобный Уайт.

Касалкин забрался ему на спину, и его «лошадка», подрагивая, встала, пошатнулась и едва не рухнула. Касалкин взвизгнул, цепляясь изо всех сил, и когда они почти обрели равновесие, вцепился в воротник преподобного как в вожжи. Парочка налетела на Шалтай-Болтая, который посмотрел на них раскосыми, чуть азиатскими глазами и помахал последнее меланхоличное «прощай» Говарду, словно знал, что ему предстоит роковое падение, а может быть, даже вообще ждал его с начала вечера.

Схватив Говарда за руку, миссис Банди потащила его за собой. В лице у нее было что-то от развратницы из порнофильма. Но он уперся, оглядываясь по сторонам, потом стряхнул ее и подошел к шесту, на котором крепилась корова-вертушка, как раз в тот момент, когда Касалкин вновь тщетно ударил по яйцеголовому молотком.

Касалкин громко выругался, ярясь на раскрашенный кусок вибрирующей фанеры. Его левая рука теперь дергала за волосы преподобного Уайта, и проповедник выгибался и дергался из стороны в сторону, стараясь сбросить седока и крича: «Ой-о-о-ой!», так что половина ударов Касалкина приходилась мимо цели, но замахивался он с такой силой, что едва не падал с закорок преподобного.

Расшатав, Говард выдернул из земли шест — выкрашенную белым сосновую палку два на два дюйма и почти четыре фута длиной. Перехватив ее как бейсбольную биту в футе от конца, он подобрался, сделал глубокий вдох и закричал Касалкину:

— Нет! Вот так!

Надвинулся Джейсон, заливая их всех электрическим светом, камера зажужжала, когда Говард чуть присел. Преподобный Уайт благодарно отступил, дыша с присвистом, и явно готовый дать Говарду шанс.

— Валяй! — крикнул он. — Один ноль в пользу Джиппера! — И на трясущихся ногах присел на корточки, чтобы сбросить Касалкина наземь.

— Эй! — заорал Касалкин, цепляясь как наездник на родео, явно еще не покончивший с ухмыляющимся Шалтай-Болтаем, и в этот момент Говард сказал:

— Прошу прощения, преподобный! — и нанес удар шестом, врезав проповеднику поперек живота.

Проповедник согнулся пополам, воздух вырвался из него, точно из ржавых мехов. Касалкин завизжал и приземлился лицом в землю, разметав деревянные розы и беспомощно пытаясь швырнуть в Говарда молоток. Говард же отпрыгнул, одновременно поворачиваясь, и с силой опустил тяжелый шест на видеокамеру Джейсона. Раздался удовлетворительный хруст чего-то ломающегося, и большая черная пластмассовая штуковина вылетела на тротуар и скатилась на мостовую. Сделав полшага назад, Говард размахнулся снова — дождем осколков разлетелась лампа.

Тут на него набросилась озверелая миссис Банди, скрючив пальцы, оцарапала ему шею. Он развернулся, занося шест намеренно высоко, чтобы ей пришлось упасть на колени, когда импровизированная бита пронеслась у нее над макушкой. Потом, нанеся еще один, последний, удар Джейсону, который дико размахивал камерой над головой, Говард выбежал на улицу, понесся по Зеленодольной к центру, бросив по дороге шест в сорняки на пустующем участке.

Он успел свернуть за угол и притаиться в тени еще до того, как они погнались за ним, и, не оглядываясь, резко свернул влево и заполз в кусты вдоль заднего забора миссис Лейми.

Шаги приблизились, прошли мимо и заухали прочь, к перекрестку. Ему показалось, он услышал, что в ту же сторону удаляются и другие. Ага, они решили схитрить и разделились, может, захотели его окружить. Потерянное время дорого им обойдется. Он осторожно выглянул: кругом ни души, но вдалеке слышались крики. По-видимому, они ищут его на утесах.

Подтянувшись, он перевалился через деревянный забор, тяжело приземлился на больную ногу, поморщившись от боли, которая прошила ему лодыжку и колено. Он даже удивился, насколько стал зависеть от палки Грэхема. С тех пор, как он всего полчаса назад выпустил ее из рук, боль в ноге, казалось, утроилась.

Не мешкая более ни секунды, он похромал через открытую заднюю дверь, бесшумно прикрыв ее за собой, и сразу забрался в огромный буфет на подсобной веранде. Оказалось, это не буфет, а отапливаемый ватерклозет с горячей водой, тем не менее в щели вентиляционной решетки в стене почти ничего не было видно. Он приготовился к долгому ожиданию, вспоминая, как расположены в доме комнаты. Где-то внутри лежит его палка, и без нее он не уйдет.

Он мог бы рискнуть пойти за ней сразу, вот только в гостиной все еще сидел Горноласка и разговаривал с миссис Лейми. До Говарда доносились их голоса. Ему совсем не хотелось снова драться, разве что его к этому вынудят. У него ведь и после прошлой битвы еще поджилки трясутся. Необходимо забрать оттуда палку так, чтобы никто не пострадал, а главное — он сам.

Говард смирился с долгим ожиданием. До одиннадцати еще час. Если не останется ничего другого, он может выскользнуть через заднюю дверь и исчезнуть, начисто испортив вечер. Вот и пытайся убедить врага, что у тебя душа наемника.

Первой вернулась Гвендолин Банди. Говард слышал, как она терзает миссис Лейми рассказом о предательстве Говарда. Горноласка громко расхохотался, делая вид, будто недоумевает, как это могло явиться для кого-то неожиданностью. Они с миссис Лейми наблюдали за всей эскападой в окно. Незадачливые шалопаи получили по заслугам. Отрывать крылышки мухам — не его стезя, сказал он. Он предпочитает сразу их давить — быстро. Вот зачем Господь изобрел мухобойки. Тут миссис Банди спросила:

— Так кого мы используем теперь? Миссис Лейми промолчала.

«Мы?» — удивился Говард. Что это, черт побери, значит? Только то, вероятно, что интуиция его не подвела. Они с ним играли, каким-то подлым образом «откармливали, как порося». На кухню вошла Гвендолин Банди. В щель он увидел, как, вынув из ведерка бутылку, она присосалась к шампанскому, хлебая его долгими, с придыханием, глотками.

— Ты ранен! — сказала она кому-то. Этим «кто-то» оказался Касалкин, чье лицо было перепачкано садовым черноземом.

— Ему не жить!

Критик бухнул кулаком по стойке, потом повернулся к раковине. Подставив сложенные руки под воду, он плеснул себе в лицо пригоршню воды.

— Какая жалость, что он не пишет романы, — сказала Гвендолин, гладя его по загривку. — Ты бы смог разделать его в «Кроникл».

— Иди к черту.

Касалкин ушел, а женщина, открыв холодильник, достала и откупорила новую бутылку. Тут послышались голоса Горноласки и преподобного Уайта, которые о чем-то заспорили, и вдруг все заговорили разом.

Кто-то упомянул «жезл», и Говард понял, что они говорят о палке. Внезапно перебранка стихла, и следующие пять минут до него доносился только неразборчивый шепот. Потом наступила тишина, за ней — шарканье удаляющихся вверх по лестнице шагов.

Выходит, палка наверху, или так ему показалось. Ни малейшей возможности ее забрать, разве что выдумать какой-то отвлекающий маневр посерьезнее, и сделать это надо быстро. Угон машины на сей раз не сработает. Лучше бы взрыв. Жаль, что у него не осталось бомб-фейерверков. Можно было бы бросить их в унитаз в туалете внизу и закрыть крышку.

Время близилось к одиннадцати. Нельзя выжидать всю ночь, нужно действовать. Вполне возможно, не найдя его, Сильвия приедет узнать, что случилось. Одна эта мысль заставила его всерьез взяться за дело. Кого они «используют»? Вот что спрашивала у миссис Лейми Гвендолин Банди. Говард безумным взором обвел веранду. Ну а ему-то чем воспользоваться? Можно вывернуть заглушку газового крана и, выбравшись из шкафа, бросить туда спичку. Но это чистое безумие. Старый деревянный дом сгорит, как свеча, прихватив с собой и половину людей. И если уж на то пошло, палку тоже. Впрочем, это чертовски их отвлечет, а к перечню его преступных деяний добавятся поджог и убийство.

Придется вылезти из шкафа. Это для начала. Он осторожно выглянул через решетку и, не увидев в кухне никого, вышел из шкафа на подсобную веранду, где первым делом увидел на стене возле огнетушителя аптечный шкафчик. Открыв дверцу, он вытащил гору марлевых бинтов, компрессов и пузырек с йодом. Потом открыл ближайший буфет, отодвинул в сторону бутылки с шампунем для ковров, чистящие средства и коробки ватных тампонов. Среди прочего хлама оказалась пластиковая бутыль на полгаллона с хлоркой, которую он вытащил и прислушался. Наверху как будто разговаривали, но до него доносилось только бормотание. Если он начнет бросаться тяжелыми предметами, его услышат.

Он решил, что пришла пора действовать. Нет времени на дебаты между ангелом и дьяволом, стоящими соответственно за правым и левым плечом. Само провидение позаботилось, чтобы на подсобной веранде у миссис Лейми оказались отличные запасы, а не воспользоваться даром провидения — к неудаче. Так, во всяком случае, сказал бы дядюшка Рой.

Открыв бутыль с хлоркой, Говард осторожно вылил в нее йод, закрутил крышку и взболтал. Потом поставил бутыль на раковину и сосчитал до шестидесяти, доставая тем временем перочинный нож, затем большим лезвием проткнул пластиковую бутыль приблизительно в полудюйме от донышка. Пока он расширял отверстие, по лезвию потекла, сбегая тонкой струйкой в раковину, хлорка. Мгновение спустя струйка иссякла, и Говард опустил нож пониже, сливая большую часть оставшейся жидкости. Потом повернул нож вбок, чтобы срезать весь верх бутыли.

На дне остались небольшая лужица хлорки и известковый осадок. Скомкав побольше марлевых бинтов, он вылил на них содержимое бутыли, держа ком над раковиной так, чтобы поймать на него осадок, и стряхнул, сколько смог, жидкости. Что делать дальше? Нужно что-нибудь зрелищное. Лучше всего жар.

Поспешно вернувшись на кухню, он начал один за другим открывать ящики, пока не нашел тот, где были свалены черпаки, лопаточки и шампуры. Кухонные принадлежности гремели, пока он в них рылся, поэтому пришлось двигаться медленнее и работать тихо и осторожно. Вот оно! Чайное ситечко. Затолкав влажную марлю в ситечко, он задвинул крышечку, а потом шагнул к газовой плите.

Он поводил ситечком над газом, чтобы бинты высохли, стараясь при этом его не трясти и отворачивая лицо, чтобы, если взорвется, его хотя бы не ослепило. Он проделывал такое лишь однажды, в лаборатории колледжа на занятии по химии, и тогда от взрыва самодельной бомбы раскололся стол. Сейчас ему нужно нечто большее — что-то такое, от чего они бы сбежали, чтобы основательно их напугать.

Бинты почти высохли, на все ушло не более шести минут. В остальном придется положиться на удачу. Или сработает, или нет. Чтобы не слишком звякало, он запихнул ситечко в носок, который добыл из ящика для грязного белья, и осторожно положил все в сушку для белья, после чего включил центрифугу.

Возможно, они и услышат, как оно там крутится, но это неизбежный риск. Несколько минут под воздействием высокой температуры должны дать великолепный результат. Он быстро подошел к двери в гостиную и, не увидев там никого, вышел на переднюю веранду, где прикорнул в тени, чтобы подождать и все обдумать.

Но времени на размышления не оказалось. Почти сразу на служебной веранде прогремел адский взрыв. Говард думал, что центрифуга его приглушит, но грохот получился, как от взрыва динамитной шашки, и раздался шум падающих на пол предметов, когда что-то — скорее всего дверцу сушки — вынесло ударной волной и швырнуло о противоположную стену. Удар сотряс кухню. В последовавшей затем мертвой тишине послышался топот шагов на лестнице.

Прибежали все разом. С того места, где он сидел, скорчившись, на веранде, Говард видел, как они бросились на кухню. Тогда он встал и, проскользнув в переднюю дверь, бегом бросился на второй этаж.

Кто-то крикнул: «Вот черт! Смотрите!», еще кто-то, вероятно, миссис Лейми, взвизгнул, а потом завопил про огнетушитель. Этот вопль Говард услышал на середине лестницы. Наверху он толкнул первую же дверь.

Комната была большой, оклеенной кроваво-красными викторианскими обоями с цветочным орнаментом, почти посередине стояла большая круглая кровать. На ней лежала его палка. Рядом на полу высовывались из-под покрывала пропановая горелка и фигурный молоток Касалкина. Они трудились над палкой — отпиливали от нее куски. Покрывало было усыпано опилками, а конец палки плоско обпилен. В комнате стоял густой запах смолы. Отпиленные куски исчезли.

Схватив палку, Говард снова выбежал в коридор, но на площадке лестницы остановился, чтобы прислушаться и перевести дух. Он едва-едва слышал, как в кухне пререкаются голоса. Потом, закрываясь, хлопнула задняя дверь. Они, наверно, решили, что он взорвал сушку и выбрался на задний двор. Может, они тоже туда побегут, решат его преследовать… Держась как можно ближе к стене, он на цыпочках спустился вниз.

Входная дверь все еще стояла нараспашку, но от основания лестницы ее отделяли долгие шесть ярдов. Говард остановился, скрючился, чтобы последний раз взглянуть на кухонную дверь прежде, чем метнуться на улицу, и как раз в этот момент из кухни вышли Честертон Касалкин и Джейсон. Оба пересмеивались, будто считали взорванную центрифугу гениальной шуткой. Потом по лицу Касалкина скользнули сомнение и подозрения, и он уставился на открытую входную дверь.

Говард бросился вперед. Ожидание теперь ничего не даст. Размахивая палкой, он перепрыгнул последние две ступеньки, приземлился на больную ногу, споткнулся и едва не упал. Двое мужчин поглядели на него в полнейшем изумлении, словно недоумевали, что бы это значило. Потом Касалкин заорал и, схватив тяжелую стеклянную пепельницу, метнул ее в Говарда, промахнувшись на добрые три фута. Пепельница угодила в выходившее в палисадник окно, и на улицу полетел дождь осколков, а Говард ожесточенно замахнулся палкой на Джейсона, когда художник попытался отрезать ему путь к двери.

Говард налетел на экран двери, тот от удара распахнулся, и Говард выбежал прямо на дорожку, а оттуда в переулок. В доме кричали: Касалкин и Джейсон вопили «Караул!» — им совсем не хотелось выходить на темный двор одним. Забравшись в «фольксваген», Говард прикорнул в темноте между передними сиденьями.

Он чувствовал запах старого винила, машинного масла и набивки сидений, но ждал и пытался сообразить, правильно ли поступил. Им не придет в голову, что сейчас, когда палка снова у него, он мог остаться поблизости. Но если они заглянут в автобус…

Судя по топоту, они мечутся взад-вперед по улице. Мгновение спустя завелась машина Горноласки, из-за барахлящего стартера мотор долго чихал и завелся не сразу. Говард выждал, пока все стихло, и только потом выглянул из-за спинки сиденья. Улочка была пустой и темной. Наверное, уже перевалило за одиннадцать. Сильвия, возможно, уже закончила якшаться с миром духов и вернулась к магазину. Выбравшись из автобуса, Говард двинулся к Главной, держась в тени и то и дело оглядываясь через плечо.

В магазинчике было темно. Значит, Сильвия еще у миссис Мойнигэн. Говард направился к ее дому. Внезапно ему очень захотелось там очутиться. Кто знает, на что еще способен «кружок» миссис Лейми? Прислушиваясь, не раздастся ли топот ног или урчанье мотора, он быстрым шагом преодолел Главную и свернул на Сосновую. В поселке было темно и тихо, луна стояла высоко, заливая светом улицу. Ни с того ни с сего, обуреваемый дурными предчувствиями, он перешел на бег, и тут с Главной на Сосновую вывернула машина. Шла она медленно, а когда его осветили фары, прибавила ход.

Перемахнув через забор, Говард побежал через убогий палисадник старого дома. Завернув за угол на задний двор, он прокатился мимо выводка металлических мусорных баков, держа курс прямо в соседний двор. За спиной открылась дверь, кто-то закричал. Залаяла собака, к ней присоединилась другая, а Говард все бежал и бежал задами темных домов. В проемы между ними он видел машину Горноласки, которая, двигаясь по улице, держалась вровень с ним. В машине было трое: Горноласка, Касалкин и Джейсон.

На бегу Говард тяжело опирался на палку. Впереди возник забор, закрывающий путь в следующий двор. Остановившись, он снова поглядел в сторону улицы. В верхнем этаже дома за ним зажегся свет, и он сообразил, что, пытаясь спастись задними дворами, ничего не добьется. Он снова вышел в переулок и оказался в пятидесяти футах от поворота на Сосновую.

Пока Говард, задыхаясь, бежал по Сосновой, внимательно глядя на номера домов, возле него притормозил Горноласка. Говард совсем измучился, и это было совершенно очевидно троице в машине, которые, подбадривая его криками в открытое окно, просто ехали за ним, упиваясь победой, но им, кажется, совсем не хотелось пытаться захватить его посреди улицы.

На подъездной дорожке у одноэтажного просторного дома с белыми стенами стояла машина Сильвии. Из окон лился свет. Говард повернулся и, взбежав по дорожке на крыльцо, с силой постучал в дверь. Изнутри донеслись голоса. Машина Горноласки затормозила так резко, что едва не врезалась в бордюр. Из нее вывалилась вся троица и решительно направилась к нему, а он все еще колотился в дверь. Внезапно она распахнулась, и, как персонаж мультфильма, он едва не постучал в лицо степенной женщины в мешковатом платье, которая на него посмотрела не без подозрения.

Но за спиной у нее стояла Сильвия, которая тут же воскликнула: «Говард!», будто была на седьмом небе от счастья, что его видит.

Женщина слегка раздвинула в улыбке губы и посмотрела за его плечо на приближающуюся троицу. Неспособный произнести не слова, Говард ловил ртом воздух.

— Не хотите ли войти? — любезно спросила хозяйка.

— Очень бы хотелось, — ответил, поднимаясь на веранду, Горноласка. — Мы друзья Сильвии. Были тут в гостях неподалеку, и Сильвия так мило нас пригласила. Но мы только на минутку. Надеюсь, мы не слишком поздно.

Говард переступил порог, сделал два шага мимо миссис Мойнигэн и провел пальцем по горлу так, что только Сильвия это видела. В ответ она пожала плечами. Что она может сделать?

В просторной гостиной сидела на софе блондинка, а рядом с ней большеносый бородач во фланелевой рубашке. На нем было с полдюжины крупных безвкусных украшений навахо, лицо — багровое, с проступившими жилками, как у запойного пьяницы. По низкому кофейному столику были разбросаны кристаллы, серебряные и медные украшения, на краю лежала стопка книг и брошюр.

— Мы помешали! — воскликнул Горноласка, словно сожалея о своей невежливости. — Этого я и боялся, Говард.

Сильвия исчезла. Говард дико оглянулся по сторонам, надеясь, что она снова появится, чтобы его спасти, но она пропала.

— Да, — ответил он, стараясь, чтобы это прозвучало как извинение. — Вы любительница философии нью-эйдж, миссис Мойнигэн? — Он взял со столика книгу. На обложке под тремя расфокусированными бабочками красовался вопрос: «Кто вы?»

Она поглядела на него скептически, и Говард пригладил волосы. — Миссис Мойнигэн не «любительница» философии, — ответил за нее бородач.

— Ну разумеется, — улыбнулся ему Говард, гадая, куда, черт побери, подевалась Сильвия. Словно услышав его, она появилась из коридора и подмигнула Говарду, который ни малейшего понятия не имел, что означает это подмигивание.

— Я в прошлом году познакомился в Эсейлен с Родией Дейвис, — продолжал он, на ходу выдумав имя.

Глаза миссис Мойнигэн расширились.

— Прошу прощения, — начала она.

— Эта женщина — проводник духа карпатской рабыни. Просто чудесную книгу написала, она вышла в мягкой обложке в издательстве «Аметистовые оттиски». У тебя есть экземпляр, милая?

— Нет, — с сомнением ответила Сильвия. — С собой нет, но в магазине, наверное…

— Тогда давайте поедем его поищем? — предложил Горноласка, кладя руку на плечо Говарду. — Ну правда, мы хозяев от чего-то оторвали. Сильвия, ты с нами? Или нам лучше заехать за тобой через… Скажем, через полчаса?

— Карпатской рабыни? — спросила миссис Мойнигэн. — Как интересно.

— Готов поклясться, Карпаты — это горный массив, — весело сказал Касалкин. — Ты уверен, что именно карпатской?

Миссис Мойнигэн жестом указала на софу.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала она. — Мы на самом деле как раз заканчивали. Большинство гостей уже разошлись. Это Сьюзан Макинтайр.

Блондинка на кушетке с улыбкой кивнула. Волосы у нее были заколоты громоздким медным гребнем, а на пальце красовалось кольцо с кварцитом размером больше гусиного яйца.

— Мне тоже пора идти, — сказала она, вставая, и после нескольких прощальных любезностей поспешила к двери.

— Стаканчик вина? — предложила миссис Мойнигэн. Бородач нахмурился и поглядел на часы, до того прятавшиеся под манжетой фланелевой рубахи.

— Почти одиннадцать, — сказал он.

— А это мистер Мойнигэн, — представила его Сильвия.

— Приятно познакомиться. — Наклонившись, Говард пожал руку бородачу, на лице которого отразилось еще большее сомнение. — Знаете, — сказал он, — вы невероятно похожи на Абрахама Маслоу[15]. — Скорее всего ложь чистой воды. Говард не помнил, видел ли он хоть когда-нибудь фотографию Маслоу.

— Вы так думаете? — Миссис Мойнигэн искоса поглядела на мужа (быть может, немного скептически).

— Стопроцентно. — Сев на диван, Говард устроился поудобнее. — Правду сказать, стаканчик вина был бы весьма кстати. Если, конечно, мы вам не мешаем.

— Ну конечно, мы им мешаем, Говард. — Горноласка покачал головой, точно говорил с непослушным ребенком.

— А Джейсон у нас художник. — Говард кивком указал на нахмурившегося Джейсона, который так и остался стоять.

— Художник, — повторила миссис Мойнигэн. — Как мило. Я сама рисую маслом. Но прошу вас, садитесь.

Джейсон сел, предварительно отряхнув сиденье стула.

— Только не говорите, что картины на той стене вашей работы, — сказал Говард, указывая на два массивных морских пейзажа без рам, бок о бок висящих на стене.

В паре они изображали каменистую бухточку и волны, цветом и фактурой похожие на разламывающиеся о камни сырники. Развернувшись носом от берега, правила в море рыбацкая шхуна, выйти в которое ей, похоже, мешал толстенный канат. Такой картине самое место на стене какого-нибудь банка в пригороде мегаполиса.

Говард услышал, как Касалкин чертыхается себе под нос. Джейсон, казалось, готов был взорваться.

— Напоминает Биглера, — сказал Говард, — только тут проработка много тоньше. Лучше схвачены детали.

— Биглер? — переспросил Джейсон, принимая стакан. — Кто, скажите на милость…

— Говард — куратор весьма и весьма крупного музея в Лос-Анджелесе, — оборвала его, обращаясь к миссис Мойнигэн, Сильвия. — Гетти, сами понимаете.

— Правда?! — воскликнула миссис Мойнигэн.

— Ну, — протянул Говард, — одно я вам могу сказать наверняка. Не важно, кто написал эти картины, они очень хороши. Великолепна проработка деталей. Ты согласен, Джейсон?

Художник промолчал.

— Миссис Мойнигэн сама их нарисовала, — сказал мистер Мойнигэн. — Она выставляется в нескольких галереях города.

— В этом я уверен, — отозвался Касалкин. — Но вот Биглер… Я и о нем не слышал. Он что, тоже был карпатским рабом?

Говард бросил ему подчеркнуто резкий взгляд, будто он оскорбил картины миссис Мойнигэн.

— Мне бы хотелось про это послушать, — сказала хозяйка, возможно, слишком скромная, чтобы продолжать разговор о собственном творчестве. Говард поймал себя на том, что она ему нравится. Было в ней что-то большое, округлое и щедрое.

— Повторите, как звали того медиума? — попросила она. — Мне бы хотелось прочесть ее книгу.

Говард порылся в памяти, но имени вспомнить не смог, ведь, если уж на то пошло, он на ходу его придумал.

— Родия Дейвис, — пришла ему на помощь Сильвия. — Ты так, кажется, сказал, правда, Говард? Может, ты сможешь завтра найти миссис Мойнигэн экземпляр. — Она широко ему улыбнулась и сообщила миссис Мойнигэн: — Говард — племянник моего отца. Он Бартон.

— Неужели? Вашего дядю страшно недопонимают, — сказала она Говарду. — Его музей привидений был потрясающим местом! Люди, наделенные истинным даром, всегда страдают в обществе, которым заправляют алчность и цинизм.

— Вот уж это-то святая правда, — печально кивнул Горноласка.

Мистер Мойнигэн осушил свой стакан.

— Миссис Мойнигэн сама медиум.

— Правда? — спросил как будто с искренним воодушевлением Горноласка.

Касалкин и Джейсон сидели молча, словно не решались открыть рот.

— Она вступает в контакт с существом, известным только как «Чет», — серьезно сказал бородач и оглядел собравшихся, будто ожидал, что кто-то станет ему возражать. — Он сегодня был здесь, в этой самой комнате. Не в своем материальном теле, конечно. С нами была его астральная проекция.

— Он знаком с карпаткой Говарда? — спросил Касалкин.

— Сегодня он говорил с нами почти двадцать минут, — не обращая на него внимания, сказала Сильвия.

Касалкин тихонько фыркнул.

— Какие-нибудь наводки для игры на бирже?

— Честертон! — одернул его, слегка нахмурясь, Говард и, повернувшись к бородачу, сделал быстрый жест, изображая перепившего, потом подмигнул и встряхнул головой.

— Ах вот как! — в свою очередь, тряхнул головой бородач. Горноласка взглянул на часы:

— Будь я проклят! Почти половина двенадцатого! Нам правда пора идти. Большое спасибо за вино.

Он встал, Джейсон и Касалкин тоже поднялись.

— Какая жалость, — расстроилась миссис Мойнигэн. — Спасибо, что сказали столько хорошего о моих картинах.

Ее муж встал и начал убирать со стола стаканы, будто, избавившись от них, избавится от непрошеных гостей. Устало хмурясь, он стер мокрое пятно рукавом рубашки.

Говард напряженно соображал, как бы еще потянуть время. Он должен что-то предпринять, чтобы спасти и Сильвию, и себя. Для дальнейшей беседы уже поздно. И в полицию он позвонить не может: слишком многое уже натворил за день. Сильвия вдруг поглядела на него, словно озадаченная.

— Кажется, одного моего камня не хватает, — сказала она.

— О нет! — воскликнула миссис Мойнигэн. — Ведь не из тех, какие нам привезла с собой Сьюзан?

— Нет, — сказала Сильвия. — Это была пиритовая сфера размером с шар для гольфа. Наверное, под диван закатился или в угол куда-нибудь.

— Давайте вместе поищем, — сказал своим трем врагам Говард. — Он же никуда не делся. Честертон, заберитесь за кресло, ладно?

— Какого… — начал Касалкин, но Горноласка жестом его оборвал.

— Погляди под креслом, Чес.

Говард заглянул под диван, делая вид, что ищет мифический шар из пирита.

— Мы утром все тут перевернем, — сказала миссис Мойнигэн. — Нет смысла ползать по комнате сейчас. В такое-то время.

Тут в дверь позвонили, и миссис Мойнигэн сказала:

— Надо же какой сюрприз! Просто настоящая вечеринка, — и пошла открывать.

— Иисус на велосипеде, — пробормотал мистер Мойнигэн. И возмущенным шагом удалился со стаканами на кухню, бормоча что-то себе под нос.

Перехватив поудобнее палку Грэхема, Говард стал позади Джейсона, Касалкина и Горноласки, заступив между ними и Мойнигэнами. Он боялся, что за дверью окажутся миссис Банди, миссис Лейми и преподобный Уайт, которые выследили машину Горноласки. Тогда дело обернется худо. Ему вообще не следовало сюда приходить. А теперь в эту историю втянута и Сильвия, и ни в чем не повинные Мойнигэны.

Но когда дверь открылась, на пороге стояли дядюшка Рой, старый Беннет и мужчина из ресторана в гавани, который выглядел как подручный каменщика и одет был в передник мясника с пятнами чего-то, похожего на кровь. За ними наполовину скрывались в тени еще двое мужчин в лоскутных одеяниях клейщиков. Тот, что слева, вполне мог сойти за Моисея на иллюстрации к Исходу, если бы не правый, державший в руке монтировку, которой похлопывал себя по ноге.

— Папа! — радостно закричала Сильвия.

Касалкин отступил на шаг, словно готовился бежать через черный ход. Даже Горноласка заметно побледнел, а у художника Джейсона глаза забегали и вид стал испуганный, как у гадкого воришки, которого наконец схватила за шиворот рука закона. Концом палки Говард ткнул Касалкина в спину, и Касалкин в ярости обернулся. Сделав большие глаза, Говард кивнул на дверь, словно приглашая его выйти в палисадник.

— Здравствуйте, миссис Мойнигэн! — радостно воскликнул дядюшка Рой.

— Добрый вечер, мистер Бартон, — ответила миссис Мойнигэн.

— Мы за Сильвией и Говардом, — сказал дядюшка Рой с широкой, как перед объективом фотоаппарата, улыбкой, словно только что обнаружил, что мир у него в кармане.

— Какой чудесный молодой человек ее Говард! — произнесла миссис Мойнигэн, с сомнением глядя на друзей Роя. — Удивительно эрудированный. Думаю, у него гены дяди.

— Он у нас молодец, — отозвался дядюшка Рой.

— Где моя машина? — подозрительно спросил Горноласка, глядя мимо них на улицу.

Дядюшка Рой всем своим видом изобразил недоумение: он пожал плечами, лицо у него вытянулось, словно его-то уж никак нельзя винить в том, что сталось с машиной Горноласки. Потом он снова широко улыбнулся и, поклонившись, как мистер Пиквик, указал на газон.

— Пойдемте на улицу, — предложил он. — Надо будет поискать. Может, ее угнали треклятые арабы, у которых гастроном в Каспаре? Как там их зовут? Мохаммед что-то там. Готов поспорить, это та самая шайка, которая избила Джиммерса, а потом вернулась и украла его гараж.

Потом все гуськом вышли из дома, помахав на прощание миссис Мойнигэн, которая заперла за ними дверь.

— Прокатите этих ребят, ладно? — попросил дядюшка Рой одного из клейщиков. — Все как обычно.

— Что? — возмутился Касалкин. — Минутку. Я никуда не поеду.

Дядюшка Рой улыбнулся всей троице:

— Небольшая прогулка. Ночной воздух будет вам на пользу.

У обочины стоял транспорт клейщиков, тот самый «шеви» с черепами Дня поминовения усопших, который три дня назад был припаркован возле «У Сэмми». В лунном свете гипсовые черепа светились призрачно-белым. Миниатюрные скелеты в цилиндрах и с тростями неуклюже развалились на капоте, будто их навалили туда черпаком из братской могилы.

Честертон Касалкин попятился, потом повернулся бежать, даже, оттолкнув дядюшку Роя, проскользнул между двух клейщиков. Но старый Беннет ловко поставил ему подножку, и, слабо хрюкнув, он плюхнулся на четвереньки в траву. Мужчина из гавани поднял Касалкина на ноги, услужливо стряхнул с его одежды несколько травинок и вытер руки об окровавленный передник. Кивнув в сторону «шеви», он объяснил Касалкину что-то вполголоса, точно рассказывал ребенку об ужасных опасностях, подстерегающих того, кто играет посреди улицы. Один из клейщиков, с лицом неподвижным, как бетон, впился пальцами Касалкину в руку и стал теснить его к машине.

Горноласка последовал почти с готовностью, словно ему хотелось поскорее со всем покончить и не потерять при этом достоинства, а Джейсон подчеркнуто попытался изобразить то же самое, хотя его выдало лицо, да и выглядел он понуро, как мокрый пес, и нервно озирался, выискивая возможность сбежать. Впрочем, было уже слишком поздно, и он забрался в машину к своим двум друзьям. Вся троица сидела в кузове с деревянными физиономиями, точно манекены. Руки Касалкина шарили по коленям, пальцы выстукивали нервный ритм, он прикусил верхнюю губу, озирался по сторонам и елозил на сиденье, пока наконец не уперся взглядом в закрытые створки дверей. Потом, точно его вдруг ударили электрошокером, переполз через Джейсона и с перекошенным от ужаса лицом принялся колотить в окно. Джейсон отпихнул его на место, но он тут же вскочил снова и на сей раз попытался перебраться через спинку переднего сиденья.

— Он только что обнаружил, что ни на задней двери, ни на окнах нет ручек, — весело сказал Говарду дядюшка Рой, точно спортивный комментатор с прямым репортажем о матче.

— Отец! — воскликнула Сильвия, прикрывая рот рукой. Клейщики безмолвно забрались на переднее сиденье, перекатив Касалкина на колени его товарищам.

Потом дядюшка Рой наклонился поговорить через окно с троицей сзади.

— Вы, ребята, отправляетесь на небольшой курорт среди холмов. Диета из побегов и ягод. Свежий воздух. Новый взгляд на жизнь.

— Ты еще пожалеешь, что не умер! — заорал ему с заднего сиденья Касалкин, лицо которого перекосилось от ненависти и страха.

Мгновение дядюшка Рой смотрел на него так, будто Касалкин — таракан на тротуаре.

— Наложите на этого «машинку», если он и дальше будет бузить, — сказал он паре на переднем сиденье. — Но держите электроды подальше от его слюнных желез. И ради бога, на сей раз не давайте больше двенадцати вольт. Это же не для хот-догов, черт побери.

И «шеви» покатил по улице, увозя трех пораженных узников и их странных тюремщиков. На шоссе машина свернула на юг.

Вид у дядюшки Роя был такой, будто он только что съел тухлую улитку. Тяжело вздохнув, он устало потер лоб.

— Бедняги, — сказал он, глядя, как их увозят. — Надеюсь, они это заслужили. — Он вопросительно посмотрел на Говарда. — Последнее вычеркиваем. Точно знаю, что заслужили. Во всяком случае, один из них. Тот, что посередине. Лицо у него — ну сущая вывеска.

— Да уж, это точно он, — сказал Беннет. — Готов поставить блестящий новенький никель. Или он, или другой, по имени… как там? Белкокрыс? Что это, черт побери, за имя? — Беннет посмотрел на мужчину в переднике, который вместо ответа только пожал плечами. Оба они стояли, сложив руки на груди, точно телохранители в ожидании сигнала.

— Что с ними будет? — спросил Говард. — Я не знаю точно, чего они заслуживают, но…

— Заслуживают? — переспросил дядюшка Рой. — Бог знает, чего они заслуживают. Уж ребята из «Солнечной ягоды» им покажут. Клейщики — народ неразговорчивый. Ни словечка не вымолвят. От этого наши друзья просто на стенку полезут. Клейщики отвезут их в холмы за Альбионом, вытолкнут там из машины и отпустят идти пешком домой… всего три-четыре мили. Ну, в худшем случае, шесть. К трем утра они будут уже по кроваткам.

Вытащив из кармана стопку банкнот, он устало их перелистнул, выбирая сотенные и расправляя уголки.

— Могли бы выручить и чуток побольше, — сказал мужчина в кровавом переднике

Дядюшка Рой хмыкнул.

— Возможно. Скажи, Говард, ты ведь не знаком с Лу Джиббом? Официально вы не представлены? — Он жестом указал на своего друга, который протянул руку. Говард ее пожал.

— Мы встречались вчера вечером в гавани, — сказал Говард. — Но знакомиться времени не было.

— Мы с вашим дядей давние друзья, — сказал Лу Джибб. Кивнув, дядюшка Рой с трудом улыбнулся.

— Джибб — владелец «Чаши и Англии». А еще — шеф-повар, и мастер на все руки. Отвечает на наши звонки. Почти никто уже не звонит на таксофон. Поэтому, если аппарат трезвонит, это скорее всего нам, и Лу снимает трубку. Когда сегодня позвонила Сильвия, он как раз вел переговоры с тремя клейщиками, выторговывал несколько ящиков выпивки.

— С двумя клейщиками, — поправил Говард.

— Ну, был еще тот, кто взял машину Горноласки. Вы его не видели. Мы избавили машину от рабства. Освободили ее.

Все ради благой цели. В следующий раз, когда Горноласка ее увидит, он в глаза ее не узнает. Ребята из «Солнечной ягоды» поговаривали о том, чтобы превратить ее в клумбу с мотором. Это твое, Лу. — Отсчитав несколько банкнот, дядюшка Рой убрал остальное в карман.

— Отдай это миссис Девентер, — отмахнулся от денег Лу. — Мне они не нужны.

Кивнув, дядюшка Рой не стал спорить.

— Восемьсот долларов наличными. Как, по-твоему, за сколько можно сбыть такую машину?

— За пять тысяч самое меньшее, — ответил Беннет.

— Ага, но ведь эти «ягодники» чертовски нас выручили, правда? И будут готовы выручить снова. Услуга за услугу.

— Что тут, черт побери, происходит? — Сильвия явно кипятилась. — Горноласка не бил по голове мистера Джиммерса. Его там даже не было. Говард сам так сказал.

— Верно, — согласился Говард. — Ни одного из них там не было.

— Да Ладно, не стоит так волноваться, — сказал дядюшка Рой Сильвии. — Предоставь это мне. Вот Лу хотел измочалить их прямо здесь, не сходя с газона. Сегодня утром они подловили миссис Девентер, когда она возвращалась из Уиллитса.

— Что? — пораженно спросил Говард. Почему-то подобного он не предполагал.

— Что ты хочешь сказать? — спросила Сильвия. — Она…

— Нет, она не мертва. Скорее уж мертвецки пьяна. Это ее и спасло. При аварии ее сбросило на пол как тряпичную куклу. Будь она трезва, то, естественно, напряглась бы, и тогда — кто знает, что могло бы случиться. Ее отправили в больницу, наложили на руку гипс и привезли домой всего за полчаса до того, как вы позвонили.

— Откуда вы знаете, что это они? — спросил Говард.

— Кто-то ослабил гайки на тормозах и на правом переднем колесе в ее машине, — сказал мистер Беннет. — Наверное, пока она была у сестры в Уиллисе. Дорога там — сплошные повороты. — Он провел пятерней по волосам и мрачно покачал головой. — Неделю назад я поставил новые прокладки на тормоза и затянул все гайки. Точно помню, что я это сделал. Теперь вина ляжет на меня. Если она серьезно пострадала, мне не сдобровать. Ее «понтиак» отбуксировали назад к ее дому.

— И у вашего дома тоже сегодня была заварушка, — сказал Беннету Говард. — Они разворотили ваши клумбы и попытались разломать Шалтай-Болтая. Я сделал что мог, чтобы их остановить.

— Сволочи, — пробормотал дядюшка Рой, направляясь к пикапу. — Поехали туда.

Беннет пожал плечами:

— Невелика потеря, если они только попинали клумбы. Там нет ничего, что нельзя было бы подлатать.

— Если я вам, ребята, больше не нужен, — сказал Лу Джибб, — то я поехал. У меня еще на три-четыре часа работы осталось.

— Да возьми хоть сколько-то деньжат, черт побери, — сказал ему дядюшка Рой, поворачиваясь и снова доставая деньги. — Хватит хотя бы заплатить за виски с «Ягоды».

Джибб помешкал, но потом взял то, что предлагал ему дядюшка Рой, и затолкал в карман передника.

— Но остальное отдай миссис Девентер.

— Ну конечно, отдам. — Дядюшка Рой кивнул на прощание Джиббу, который сел в машину и завел мотор. — Чертовски славный малый, правда? — сказал Рой. — Они смотрели, как Джибб трогается с места. — Как-то раз я прочел в книге: один парень все спрашивал, что самое удивительное: что люди могут обращаться друг с другом так по-доброму или так скверно. Я много об этом думаю. Потом сталкиваюсь с такими людьми, как Джибб или вот эта миссис Мойнигэн, и вижу, что с людьми они обходятся честно и по-дружески, и никаких усилий им этого не стоит. Для них это все равно что дышать. Ничего из ряда вон выходящего. Что бы это значило?

— Что кое-кому из нас предстоит дальняя дорога, — сказал, зевая, Говард. — Впрочем, это не ответ на ваш вопрос.

— Пожалуй, нет, — сказал дядюшка Рой. — Поехали. Они с Беннетом сели в пикап Роя и первыми поехали по Сосновой, откуда свернули на Главную.

Говард и Сильвия последовали в машине Сильвии. Была полночь, дома и улицы стояли темные. На ветру с океана раскачивались деревья, в воздухе веяло зимним холодом, Говарду подумалось, каково будет тем троим идти пешком по Прибрежному шоссе в своих модных свитерах и туфлях. На мгновение он даже понадеялся, что их подвезет какой-нибудь припозднившийся водитель, но потом вспомнил про миссис Девентер, разбитый «понтиак», и минутная жалость прошла. Не успели они проехать четыре-пять кварталов до дома Беннета, как Говард заснул.

Разбудил его шум хлопнувшей дверцы, но он решил не выходить. Если не считать коровы-вертушки, ущерб-то был невелик. Пусть остальные разбираются. У Говарда было такое ощущение, что он недель шесть не спал. Завтра — то есть сегодня — он проспит до полудня. Он сонно смотрел, как остальные ходят взад-вперед по газону. Дядюшка Рой завелся, кажется, выпускал пар, который сдерживал, пока они были у дома миссис Мойнигэн. Говард услышал, как он что-то крикнул, потом увидел, как дядя решительно зашагал через улицу к дому миссис Лейми. Сильвия и Беннет его нагнали, попытались оттеснить назад к пикапу, но, вырвавшись, он побежал колотить в ее дверь.

Говард устало постарался выбраться из машины. Коленный сустав словно песком набили, и нога одеревенела так, что ему пришлось, взявшись за нее обеими руками, буквально переставить на землю. Нельзя, чтобы дядюшка Рой начал докучать миссис Лейми среди ночи. Вероятно, есть законы, защищающие домовладельцев от буянящих жильцов. Наконец он вылез в заросшую сорняками канаву, едва не упал и уцепился, чтобы удержаться за капот машины. Вытащив палку, он оперся на нее. И тут же ему полегчало, боль и одеревенение отчасти прошли, точно утекли в растительность у него под ногами.

Дядюшка Рой ударил еще разок в дверь миссис Лейми кулаком и принялся колотить в нее носком ботинка.

— Просыпайся, черт побери, старая свинья! — заорал он, поднеся рупором руки ко рту и обращаясь к окну второго этажа.

Удары эхом отдавались в темноте. Сильвия и Беннет снова его оттащили, но это было все равно что пытаться сдвинуть пианино. Перегнувшись через руку Сильвии, дядюшка Рой яростно плюнул в разбитое окно гостиной. То, что осталось от стекла, попадало на пол внутри.

— Я знаю, что это ты, Рой Бартон! — раздался сверху голос миссис Лейми. Говард видел ее лицо, смутно маячившее в темном, приоткрытом окне. — Вся улица знает, что это ты! Я тебя упеку за решетку за нападение!

— Только попробуй! — закричал в ответ дядюшка Рой. — Давай спускайся, и я затолкаю эту чертовую квартплату тебе в глотку!

Снова яростно вырвавшись, он схватил миску, еще до половины полную рыбьей крови, и выплеснул ее на входную дверь, словно в жутковатом ветхозаветном духе помечал дом. Тут он дал себя увести на улицу, не переставая чертыхаться, а миссис Лейми захлопнула окно наверху. Потом в нем зажегся свет.

— Она вызывает копов.

Изнуренный своей вспышкой дядюшка Рой тяжело дышал.

— Черт! — сказал он, снова вытаскивая из кармана пачку банкнот. — Припрячь где-нибудь у себя в доме.

— Тебе лучше где-нибудь сесть, — сказала Говарду Сильвия, увидев, как он хромает к ним через дорогу.

— Пойдем ко мне на веранду, посидишь в качалке, — кивнул ему Беннет.

Все четверо вернулись в палисадник мистера Беннета, и только тут Говард увидел, что Шалтай-Болтая разбили. Раздавив своим весом деревянные тюльпаны, он праздно раскинулся на клумбе. Кто-то оторвал ему руки и ноги и разбросал их по всему двору. Пружинный механизм выламывали и выкорчевывали до тех пор, пока, покореженный, он не повис на сорванных гайках. Фанерные голова и тело были расколоты пополам, длинные планки расщепленной фанеры вырваны совсем, так что изломанные, похожие на травинки прорехи и тени уничтожили раскрашенное лицо.

— Развалина, — сказал Беннет. — Уже не починишь, его ведь надвое раскололи.

— Гнилые подонки… Ты видел, как они это делали, Говард? — Дядюшка Рой глядел на него, уже перестав сердиться, но словно внезапно забеспокоившись.

— Нет, этого не видел. Когда я тут был, они немного попинали клумбы. И все. Я их разогнал, а потом пробрался назад в дом миссис Лейми и взорвал ее сушку для одежды.

— Правда?! — воскликнул дядюшка Рой, будто услышал наконец добрые вести. — Зачем?

— Ну, они украли палку Грэхема, и я решил ее вернуть. Поэтому я взорвал сушку, а когда они все сбежали вниз, поднялся и забрал ее. А потом они гнались за мной до дома миссис Мойнигэн.

— Но какое-то время ты при этом присутствовал? — Дядюшка Рой указал на развороченные клумбы.

— Поначалу — да.

— А как насчет старухи? Миссис Лейми тоже тут с вами веселилась?

— Нет, — сказал Говард. — Она осталась дома.

— Ну конечно, осталась. Когда ты убежал, она и еще кто-нибудь, кто с ней отсиживался, вернулись и завершили начатое. — Дядюшка Рой постоял минутку, размышляя. — Сильвия, — сказал он наконец, — увези отсюда Говарда. Быстро. Мы тут сами разберемся. Если Говард еще будет здесь, она и в него ткнет пальцем, скажет, что видела, как он с другими хулиганами крушил фигурки Беннета. Она всех нас сцапает, если мы не будем настороже. Но мы выкарабкаемся, если только треклятый Горноласка не доберется сюда, пока тут будут копы. — Он прищурился и еще подумал. — Да, вот оно. Вы с Говардом уносите ноги. Поезжай домой, уложи Говарда спать. Он покой заработал.

Тут на веранду вышел Беннет.

— Кофе готов, — сказал он.

— Ты деньги спрятал? — спросил дядюшка Рой.

— Под полом.

— Достань оттуда четыре сотни, ладно?

— Ну вот, пожалуйста, — фыркнул Беннет. — Покою от тебя ведь не будет, да? Через пять минут опять передумаешь.

Дядюшка Рой покачал головой.

— Ничего я не передумаю. — Он решительно замахал Говарду и Сильвии, указывая на дорогу. — Поезжайте.

Говард с благодарностью снова сел в «тойоту» Сильвии, они выехали на Главную, оттуда, проехав мимо темного магазинчика Сильвии, свернули на шоссе. Говарду очень не хотелось бросать дядюшку Роя. Но тело — мышцы, суставы и кости — были как нельзя более счастливы уехать. И вообще дядюшка Рой в таких делах дока. Не Говарду учить его всяким трюкам. И нет сомнений, что миссис Лейми, представься ей такая возможность, действительно попытается Говарда хоть в чем-нибудь обвинить, в крайнем случае — во взрыве центрифуги. Она пригласила его с самыми дружескими и гостеприимными намерениями, а он смастерил бомбу и разнес ей подсобную веранду…

— Поспи, — сказала Сильвия. — С ним все будет в порядке. Вот. — Вытащив с заднего сиденья парку, она протянула ему, и Говард, свернув ее межу сиденьем и дверцей, как подушку, примостил на нее голову.

— Что, скажи пожалуйста, у тебя с шеей?

Она коснулась того места, где его расцарапала миссис Банди, и он поморщился от острой боли.

— Немного повздорил с другой женщиной, — сонно сказал он.

— С другой женщиной?

— Боюсь, что да. Ну и склочная она оказалась.

— Другая женщина? А кто первая? Нельзя иметь другую, не начав с первой.

Она дурачилась, но Говард слишком устал, чтобы ей подыгрывать.

— Ты, наверное, — сказал он, наблюдая из-под полуприкрытых век за ее лицом.

Она криво усмехнулась, будто говоря: мол, знает она его, мол, он, как обычно, ерунду мелет. Хотя бы не стала возражать. Говард не мог понять, соглашается она или отталкивает его. Сейчас не время пытаться отгадывать. Говард сообразил, что вид у нее встревоженный и усталый. Она одна тянет на себе всю семью, работает сверхурочные, чтобы продать свои странные товары всяким миссис мойнигэн мира сего, а в немногое свободное время старается спасти Говарда и дядюшку Роя от них самих.

— Ты молодчина, — сказал он ей. — Поможешь мне завтра вломиться к мистеру Джиммерсу?

— Хватит! — отрезала она. — Забудь.

— Сейчас на это нет времени. Карусель завертелась слишком быстро. Теперь с нее уже не спрыгнешь.

Вздохнув, она пожала плечами, словно боялась открыть рот. Говард снова сжал ее локоть.

— С ним же все будет в порядке, сама знаешь. И тебе лучше в это верить.

Наградив его полуулыбкой, она вдруг подмигнула, словно вспомнив, что за человек ее отец.

На шоссе они разминулись с патрульной машиной, сворачивающей на Копейную улицу.

На следующее утро его разбудил вой электропилы. Было одиннадцать часов, в окно лился солнечный свет. Выходит, дядюшка Рой не провел ночь в участке. Ночь и утро Говард проспал без сновидений, и так просто было повернуться на другой бок и снова задремать, но предстояло сделать слишком многое.

Он согнул поврежденную ногу: колено казалось натруженным и деревянным, но болело не так сильно, как вчера вечером. Снова обмотав его бинтами, Говард взял палку и доковылял до окна. Согнувшись над пилой, дядюшка Рой нарезал остатки досок. Он бросил обрубки в сорняки, а чистую чурку положил в горку, потом остановился глотнуть из кружки кофе.

Подгоняемый мыслью о кофе, Говард оделся и вышел на кухню, прихватив с собой палку. Он твердо решил больше не выпускать ее из виду, хотя и не знал точно почему. Колено, когда он начал двигаться, отпустило, и он почувствовал себя Железным Дровосеком, со скрипом возвращающимся к жизни после того, как заржавел под дождем.

Появилась с метелкой для пыли тетя Эдита. Вид у нее был, как у человека, тоскующего по ушедшим, более простым временам.

— Доброе утро, — сказала она. — Кофе, наверное, уже остыл.

— Еще горячий, — сказал Говард, доливая молока и насыпая сахар в кружку, которую она ему протянула.

Тетя Эдита смотрела на него внимательно, словно оценивая. Говард спросил себя, что ей известно про вчерашние эскапады, и внезапно почувствовал себя двенадцати— или тринадцатилетним подростком, которого поймали за тем, что он бросал в стену яйца.

— У дядюшки Роя все в порядке?

— У него всегда все в прядке. Он не в силах понять, как можно в себе сомневаться. Просто поддается энтузиазму.

— Он вчера вечером поздно вернулся?

— После двух. Сказал, что они с Беннетом закрывали бар «Тип-топ», но он не пил.

— Нет, — сказал Говард, — не в этом дело. Вчера в Мендосино вышла небольшая заварушка, и он меня выручил.

— Знаю, какая заварушка, или, во всяком случае, могу себе представить. — Убрав волосы со лба, она заколола их на затылке, но так, что половина прядей снова рассыпалась. В ее лице не было ни тени улыбки. — Есть такие люди, живут, как птички Божий, — сказала она. — Наверное, он благословен. А вот за тебя я беспокоюсь. Ты и недели здесь не провел, а уже впутался в неприятности. Я это чувствую. К тому же в серьезные. Знаю, это не твоя вина. Тебя в них затянуло, как лодку в шторм. Ты, вероятно, мог бы уехать, уйти на всех парусах от бури.

Ее слова прозвучали так неожиданно, таким окончательным приговором, что Говард растерялся и умолк. Он знал, что это не грубость, что она не пытается выставить его из дома.

— Уговори Сильвию уехать с тобой на юг. Здесь ей не место. А там у нее есть шанс. Я много об этом думала. Если она откроет небольшой магазинчик в каком-нибудь огромном торговом центре, нет ничего, чего она не могла бы добиться. Она могла бы создать целую сеть. Я читала о том, как другие люди так делают, например, одна женщина продавала печенье и заработала на этом состояние. Здесь ей негде развернуться. Здесь у нее шансов нет. Она остается ради нас. Но ведь мы без нее справимся.

— Может быть, она считает, что ради вас стоит оставаться?

— Может быть, она сочтет, что ради тебя стоит уехать?

И на это Говард не нашелся что ответить. Странно было слышать такое, особенно от его тети. Но тетя Эдита, как он начал в этом убеждаться, часто говорила именно то, что думала. Он пожал плечами:

— Я пока не могу уехать. Кое-что еще недоделано.

— И что же?

— В точности не знаю, только чувствую. Ну, понимаете, старый Грэхем…

— При чем тут Грэхем, Говард? Можешь мне объяснить? Ты ведь сам не знаешь, о чем говоришь.

Он покачал головой. За окном снова взвыла пила, и Говард услышал, как дядюшка Рой швыряет доски.

— Может, оно и к лучшему, — сказала она. — Может, это защитные чары. Но позаботься о моей дочери. Она не такая сильная, как думает. Мы все на нее опираемся.

Тут тетя Эдита гордо улыбнулась, и в это мгновение ее лицо смягчилось и она стала очень похожа на Сильвию. Потом вдруг лезвие пилы взвизгнуло, и агрегат остановился.

— Мать твою растак! — закричал дядюшка Рой, и на лице тети Эдиты снова проступили морщины тревоги и забот.

Они выглянули в окно — дядюшка Рой тянул за доску, стоймя застрявшую в механизме.

— Крови не видно, — сказала тетя Эдита, распахивая окно. — В чем дело?

— Ни в чем, — ответил дядюшка Рой, колотя по деревяшке кулаком.

— Тогда выключи пилу. Смотри, как бы она не заработала, пока ты молотишь кулаками.

— Переключатель перегрузки вырубился. Не включается, черт бы его побрал! — закричал он, оглядываясь в поисках чего-нибудь, чем бы ударить, и схватил в конце концов чурку два на четыре.

Глаза у него вылезли из орбит, словно он собирался показать засевшей доске, где раки зимуют. Он с силой ударил чуркой по доске, сшибив ее наземь с лезвия, а заодно промяв и расщепив деревяшку. Соскочив с лезвия, доска упала на подставку, а дядюшка Рой врезал по ней еще пару раз для верности, разбив ее в щепки. И гордо выпрямился: ноги широко расставлены, живот колышется от усилий. Потом он отер лоб и, щелкнув подтяжками, ногой отшвырнул доску в сторону.

Прижав руку ко рту, тетя Эдита еще смотрела на него в ужасе.

Дядюшка Рой изумленно воззрился на нее в ответ.

— Пришлось прикончить пациента, — сказал он и пошарил под мотором пилы, пока не нашел переключатель перегрузки. Взвизгнув, пила завыла, и он выключил ее обычным способом. — Иногда надо вздрючить шельму.

Тетя Эдита промолчала, но поглядела на Говарда. Он сообразил, что и вполовину с ней не наговорился. Жаль, что они не могут сесть за кофе и хорошенько все обсудить, получше узнать друг друга. Ему хотелось задать ей сотню вопросов — о ней и мистере Джиммерсе, об отце Сильвии, о музее привидений, об их с дядюшкой Роем жизни на северном побережье. Но как раз тут в кухню вошел дядюшка Рой, и момент был упущен. С вопросами придется подождать.

В углу верхней полки буфета сидел фарфоровый Шалтай-Болтай — в точности такой, как тот, что упал и разбился во время землетрясения.

— Смотрите, — сказал Говард. — Еще один. — Он указал на яйцеголового, и тетя Эдита взяла его в руки.

— Тот же самый, — сказала она. — Сильвия поколдовала над ним с тюбиком клея. У нее хорошие руки, и любая точная работа ладится. Трещин почти не видно.

Говард осмотрел фигурку.

— Совсем как трещины в обливке после обжига, правда? А мне так даже больше нравится, похоже на старинный фарфор из антикварной лавки. И мне нравится, что лицо у него стало старше. Не такое самодовольное.

Тетя Эдита ему улыбнулась.

— В этом вся Сильвия. Она и на людей иногда так действует.

— Это у нее от матери, — сказал дядюшка Рой, целуя жену в щеку. Потом, пожав плечами, он вдруг неловко опрокинул ее себе на локоть и поцеловал в губы.

— Ха! — сказал он, выпрямляясь вместе с ней. — Чудесный был обед вчера вечером, правда? Сильвия с этим ресторанчиком прямо в точку попала.

Тетя Эдита улыбнулась Говарду.

— Действительно было хорошо. Мы нечасто куда-нибудь выбираемся. Когда это было в последний раз, Рой?

— В восемьдесят третьем, да? Мы еще ходили тогда в кабачок, где играли польку. Тогда я еще танцевал. — Он подмигнул Эдите. — Стыд и срам, что мне пришлось уехать, как только мы покончили с обедом. Бедный Беннет…

— Не нужно врать, — сказала тетя Эдита. — Говард мне рассказал, зачем ты уезжал. Будут и другие вечера.

— Ей-богу, ты права. — Дядюшка Рой вдруг повеселел, словно его озарила какая-то мысль. — И сегодня ведь один будет, правда? — Он снова поцеловал Эдиту. — Называй меня ненасытным, — предложил он.

— Я назову тебя старым дурачком, — отозвалась Эдита, метелкой отряхивая стружку с его рубашки. Потом она пошла к двери. — Оставляю мужчин поговорить о делах. Пока вы тут сибаритствуете, мне еще дом надо убрать.

Дядюшка Рой смотрел ей вслед. На его лице читалась смутная тоска. Он глубоко вздохнул.

— Никогда не недооценивай женщину, — сказал он и, справившись с собой, спросил: — Как колено? — и вылил в свою пустую кружку остатки холодного кофе.

— Как будто лучше.

— Сандвич?

— Конечно. — Говард обнаружил, что умирает от голода. Дядюшка Рой достал из холодильника горчицу, майонез, салат и упаковки с болонской ветчиной и плавленым сыром.

— Ну, — начал он, — прошлой ночью мы все-таки выкарабкались. — Подойдя к двери, он сунул голову в гостиную, словно проверяя, нет ли поблизости тети Эдиты.

— А зачем вам понадобились четыреста долларов? — спросил Говард.

— На отступные. Я отдал их миссис Лейми.

Перестав выдавливать на кусок хлеба горчицу, он твердо поглядел на Говарда, который недоуменно поднял бровь.

— Я объяснил копам, что мы с Беннетом только что приехали из Петалумы, где раздобыли груз куриного помета для старого Кола из Альбиона. Ты Кола помнишь? Я сказал, он с нами расплатился, а также отдал то, что нам причиталось за шесть предыдущих поставок. А потом, высадив Беннета у его дома, я решил, несмотря на поздний час, постучаться к миссис Лейми и ее разбудить, чтобы отдать давно просроченную квартплату. Так она, разумеется, сможет отнести деньги в банк завтра, то есть сегодня. Ну а дальше я сказал, что поначалу не мог ее добудиться, поэтому постучал сильнее и, наверное, вырвал ее из сна, а она спросонья решила, что у нее под дверью психопат.

Хмыкнув, дядюшка Рой положил на хлеб слоями ветчину и сыр и прижал все добрый дюймом салата.

— Значит, деньги вы отдали ей?

— Прямо на глазах у копов. Просто взял и протянул. Как же она озлилась!

— А они проверили вашу историю? Про куриный помет?

— Ну конечно, проверили. Деревенские копы ведь не полные кретины. Позвонили Колу и с полчаса так и эдак его допрашивали. С телефона миссис Лейми. Но мы, конечно, позвонили ему первыми — сразу, как вы уехали. Стопроцентное алиби.

— А как же с окном? Она вас обвинила, дескать, это вы стекло разбили?

— Конечно, обвинила. Но что лежало в кустах под ним? Пепельница. Явно кто-то выбросил ее до меня. Почему? Этот вопрос и я задал, причем не сходя с места. Было очевидно, что я никакого окна не разбивал. Это сделал кто-то другой, да еще изнутри. Когда я постучал в дверь, часть стекла вывалилась. Этого она не отрицала. Ни разу. Ей не хотелось, чтобы копы шныряли по ее дому, вынюхивали, что у нее там. Видел бы ты ее! Точь-в-точь монстр из фильма ужасов. Уверен, копам очень хотелось ее забрать просто из принципа. Им совсем не понравилось, что они приехали среди ночи по вызову полоумной старухи, с которой ах какой испуг приключился: вернули четыреста долларов. Ну а еще, конечно, повсюду была рыбья кровь. Я на нее первый указал, пока она сама не успела. «Это еще что, черт возьми?» — спрашиваю я, и отступаю на шаг. Копы пригляделись поближе. Воняло, как на бойне. Они решили, тут какой-то притон. По лицам их было видно. Но я их уговорил, сказал, что она просто чудаковатая старуха, ничуть не опасная. Счастье, что они не знали, кто она на самом деле. Вероятнее всего, у нее есть закладная на дом хотя бы одного из них. Как бы то ни было, все сошло гладко, и они уехали, особо нам не докучая. Но поглядев сперва на дом Беннета, потом на нее, были явно растеряны.

Дядюшка Рой теперь улыбался, откусывал больше куски сандвича и говорил с полным ртом. В конечном счете он снова одержал верх, вытащил себя за косицу еще из одной переделки. Его армия волонтеров притаилась по всему побережью до самого Альбиона. День состоял из одних побед, хотя Говарду осталось неясным, была ли хоть какая-нибудь решающей.

— А как с той троицей, которая пошла домой пешком? — спросил он.

— Да бог с ними! Может, их лесовоз переехал. Да, кстати, это мне напомнило. Спасибо, что подсобил с амбарными досками. Я хорошо на них заработал. Купил всякие мелочи Эдите и Сильвии, а на то, что осталось, повел Эдиту обедать. Все, к чертям, промотал.

— Ну и правильно. Сильвия показала мне свитер. Она в него просто влюблена.

— Она хорошая девочка. У нее ясный взгляд на мир. Внешность у нее от матери, но ум я ей сформировал. Я основательно потрудился, чтобы выбить из нее хотя бы толику практичности. С утра я оставшийся мусор подчищал. Думал, настрогать из остатков еще пару-тройку футов, но доски совсем покорежены, того и гляди, пилу сломают. Думаю, пойдет на дрова.

— И я к тому же выводу пришел. Надо порубить их и сложить. Дядюшка Рой сменил тему, словно получил от амбарных досок всю мыслимую пользу. Практические соображения по превращению их в дрова его не интересовали.

— Чертовски не хотелось отдавать вчера старухе Лейми деньги миссис Девентер, но что мне было делать? — Он пожал плечами, будто говоря, что у него не было другого выбора. — Как бы то ни было, я теперь должен миссис Девентер, особенно после того, что я сказал Лу.

Говард не потрудился усомниться в его логике и спросить, а что же дядюшка Рой должен самому себе и тете Эдите. Доев сандвич, дядюшка Рой вымыл руки над раковиной.

— Пора ехать к Беннету в гавань. У тебя какие планы?

— Собирался нанести визит Джиммерсу, — сказал Говард.

— Его не будет дома. Сегодня он в городе. Говард кивнул.

— Я знаю.

Дядюшка Рой пожал плечами:

— Ну, тогда делай, что должен.

24

— Значит, мы можем быть уверены, что его дома нет?

Говард смотрел в окно на океан, они ехали на юг. С прошлой ночи вода заметно поднялась, и прилив стоял выше, чем хотелось бы. Сдается, если они хоть немного проволынят, он снова промокнет.

— Поверь мне. Он раз в неделю приезжает в город закупать в супермаркете провизию впрок, а потом ест поздний ленч где-нибудь в гавани. По нему часы можно сверять. До темноты он домой не вернется. Но если не сегодня, то придется ждать следующей недели, потому что, если мы появимся, пока он дома, он и близко тебя к тому проходу не подпустит. Он поблагодарит тебя, что привез его одежду, и будет занимать разговорами о летающих тарелках, исчезающих кроликах или еще о чем-нибудь. Теперь он будет настороже, ведь гараж-то украли.

День был прекрасный — сухой и солнечный, почти теплый. Говард пожалел, что они не едут просто на пикник у воды. Но на такие удовольствия нет времени — вероятно, мистер Джиммерс вернется со своим провиантом до темноты. Нехорошо, если он застанет их в гостиной или подловит на пляже, откуда им снова придется добираться вплавь вокруг мыса. И что, если у них будет при себе рисунок?

Съезд на проселок они миновали медленно, но не свернули. Говард вывернул шею, чтобы посмотреть на дом, пытаясь хоть мельком углядеть машину Джиммерса, на случай если он не отправился в свою обычную вылазку среди недели. Но решительно ничего не увидел, в том числе машины. В четверти мили к югу Сильвия притормозила на обочине, заглушила мотор и, не собираясь ждать больше ни минуты, пошла по шоссе настолько быстро, насколько позволяла больная нога Говарда. Он чувствовал себя почти подвижным и бодрым, но палку с собой взял на случай, если она потребуется в крутом туннеле, а еще — надо признать — в какой-то мере из суеверия. Ему по-прежнему не хотелось с ней расставаться. У начала гравиевого проселка они задержались, чтобы убедиться, что поблизости никого нет, а потом скользнули под сень леса.

Вот сейчас, подумал Говард, не помешал бы небольшой туман, хотя бы для того, чтобы скрыть «взлом и проникновение». Внезапно он испытал укол сомнения, но поспешил прогнать это из мыслей, как голубя с потолочной балки. То, что он собирался украсть, мистеру Джиммерсу не принадлежало, как не принадлежал ему и сам дом, в который они с Сильвией намеревались вломиться. И то, и другое принадлежало мертвому старику, который вызвал Говарда на север, словно бы как раз ради такого подвига.

Машины Джиммерса действительно не было, дом и луг казались покинутыми. Посреди луга, на том месте, где стоял гараж, виднелся прямоугольник заплесневелой жухлой травы, сквозь которую проросли несколько усиков свинороя. Там, где из стороны в сторону дергали деревянные подпорки, земля была разворочена, и в грязи еще валялись четыре ржавых домкрата. Создавалось впечатление, что воров поймали на краже, и они дали деру. Вероятнее всего, они приподняли углы гаража, чтобы завести под них полозья, а в кузов затаскивали лебедкой, когда уже спешили к шоссе.

Сильвия подошла к дому, где начала методично проверять двери и окна. Прежде чем присоединиться к ней, Говард заглянул за край обрыва, туда, где на камнях ржавел «студебекер». На крыше машины мирно стоял пеликан и смотрел, как у его лап разбиваются волны. Говард спросил себя, не тот ли это пеликан, как вдруг птица посмотрела вверх на него. Помахав, Говард направился к дому.

— Надо же, словно нарочно для нас! — воскликнула Сильвия, когда Говард подошел, хромая, и толкнула створку французского окна, выходившего на океан. Ветер подхватил ее и, распахнув, с размаху ударил о край стола. Отступив на шаг, Сильвия указала на открытую дверь.

Оказалось, что взять и войти для Говарда не так-то просто. Весь дом был словно исполнен присутствия мистера Джиммерса, пусть даже сам он уехал в город за покупками.

— Как можно быть таким небрежным? — удивился Говард. — На нашем месте мог оказаться кто угодно. А ведь его недавно ударили по голове.

— Но мы же не «кто угодно», правда? — ответила вопросом на вопрос Сильвия, подталкивая его через порог внутрь дома. — Ты смотришь в зубы дареному коню. Ты чего хотел, разбить окно, вышибить дверь?

— Ну… — протянул Говард. — Сама знаешь, о чем я.

В доме было холодно и сумрачно, пахло плесенью, солнечный свет едва-едва пробивался сквозь грязные стекла.

— Может, проверим под камнем в камине? — спросила Сильвия.

— Его там нет.

— Ты уверен? А что, если он все же там? Мы через пять минут могли бы уже уехать.

— Его там нет. У меня был сон, в котором я видел, где он спрятан. Я же тебе говорил.

Сильвия только усмехнулась.

— Обожаю такие сны, — сказала она. — У меня был однажды сон, в котором огромная голова медного пупса посоветовала мне позвонить по некоему телефону, чтобы установить контакт. Пупс так и сказал «контакт». Это был сон про инопланетян, ты же помнишь, я такие видела. — Поднимаясь за ним по темной лестнице, она взяла его за локоть.

— И ты позвонила? Должно быть. Не могла не позвонить.

— Конечно, позвонила.

Говард подождал, но Сильвия молчала.

— Ну? И кто там был?

— Не знаю. Судя по голосу, китаец. Я решила, что попала в прачечную, и повесила трубку.

Он еще подождал.

— И это все? Ничего больше?

— Ага. Я на что-то отвлеклась и напрочь про него забыла. Кажется, мне надо было помыть посуду.

Мистер Джиммерс приложил некоторые усилия, чтобы прибраться на чердаке или, во всяком случае, закрыть дверцу шкафа. Но половина вещей, которые Говард оттуда вытащил, все еще лежала на полу, а разрезанное на полосы одеяло валялось возле моррисоновского кресла. Стол, которым Говард пытался перегородить дверь, отодвинули боком к середине комнаты, и на нем тоже был свален всякий хлам из шкафа. Говард потянул на себя дверцу, открывая сводчатую прореху в задней стенке из гипсокартона и темную каморку за ней.

— Это он? — с сомнением спросила Сильвия.

— Потайной ход.

— А что, если мистер Джиммерс не уехал в город? Что, если он ждет нас где-то внизу?

— Зачем, скажи на милость, ему нас ждать? — спросил Говард, встревоженный мыслью о том, что Джиммерс притаился где-то в темноте. — Не говори так.

Сильвия посветила фонариком внутрь, тусклые золотые полосы легли на ступени.

— Может, у него внизу топор припрятан.

— Да замолчи же!

— Ты читал про головы, насаженные на столбы ограждения вдоль шоссе? Их нашли всего в двух милях отсюда. Я бы сказала, что Джиммерс съел тела.

— Посвети-ка вот сюда, — попросил Говард, — и брось эти разговоры.

— Готова поспорить, топор у него такой острый, что волос может перерубить, совсем как в мультиках. И первой полетит твоя голова. — Сунув ему фонарик, она подтолкнула его вперед.

— Тогда закрой за собой дверь, — сказал он. — Не стоит оставлять следы.

Не выпуская из руки палку и слегка пригнувшись, он нерешительно ступил в проход, где обвел фонариком стены. В желтом свете он увидел, что стены и потолок обшиты вагонкой и побелены, а прибитые сверху рейки складываются в узоры из кругов и крестов. Дерево было потертым, грязным и во вмятинах, словно тут полвека вверх-вниз таскали мебель или какие-то механизмы. Потайной ход был неотъемлемой, функциональной частью дома, а не просто прихотью эксцентричного архитектора.

Углы были затянуты паутиной, на ступенях, сбоку, виднелся крысиный помет, а сами ступени были стерты шагами множества ног. Значит, ход был оживленной, торной дорогой. Говард едва не пожалел о полнейшей темноте, в которой он шел тут два дня назад и которая скрывала следы пауков и крыс.

Когда ступени закончились, они пошли по туннелю в скале. С потолка свисали корни, и ярда через три-четыре после последней ступеньки на стенах появились оставленные кайлами отметины: сами стены как будто закрепили брусьями. Но вскоре утоптанная земля под ногами сменилась камнем, и Говарду показалось, что туннель открывается в естественную пещеру — темную, сырую и холодную. Тут и там стены были прочерчены жилами беловатых кристаллов, блестящих и гладких, почти похожих на отвердевший склизкий след улитки. До них доносился приглушенный грохот волн о камни, и через несколько минут в лицо им пахнуло океаном — они свернули за последний уступ, ведущий вокруг темной заводи слева от высокого прилива. Наконец они вышли на солнечный свет, лившийся из отверстия туннеля.

— Не вижу никакого «студебекера», — сказала Сильвия.

— Не так громко, черт побери, — попросил ее Говард.

— А кто нас услышит? Чайки? — Взяв его за руку, она оперлась на нее, глядя в пустой океан. Откуда-то с севера загудела пароходная сирена, этот отдаленный вой донес ветер. — А ты совсем как взведенная пружина, правда?

Он промолчал, но все же кивнул. Правду сказать, происходящее немного напоминало его сны, самое их начало, когда фрагменты были еще туманными и бессвязными, и тем не менее даже во сне он ощущал приближение чего-то значительного. Сильвия, напротив, выглядела посвежевшей и жизнерадостной, ее щеки порозовели от ветра, который растрепал ей волосы.

— Романтично, да? — сказала она. — Люблю пустынные пляжи.

Он кивнул, тоже это чувствуя. Казалось, всегда была какая-то адская спешка: четыре дня подряд вечно отчаянно нужно куда-то попасть, и стрелки все бегут, бегут по кругу. Впрочем, до возвращения мистера Джиммерса у них еще добрых три часа. Времени достаточно.

— Надо было прихватить с собой одеяло и корзинку с провизией.

— Об этом и я думал не далее как полчаса назад. Почему мы их не взяли?

Если не считать их двоих, мир был совершенно пуст. Не было ничего, кроме каменистой бухточки и крохотного пятачка пляжа, укрытого от ветра и глаз людей наверху. За ними поднимались отвесные голые скалы, от которых слабым эхом отдавались крики чаек и рокот волн. Над колышущимся океаном сияло солнце, освещая светло-зеленые волны, рыщущие по рифам, взметающиеся в воздух каскадами пенных брызг.

Сильвия молчала, держала его за руку и, глядя на океан, быть может, ждала, чтобы он сделал первый шаг или заговорил. Ничто не мешало ему поцеловать ее прямо здесь же, вот только внезапно он снова почувствовал себя подростком: сердце в груди трепыхалось, во рту пересохло, а мысли будоражило то, что, возможно, ждет его в бардачке разбитой машины. Испытанная во сне тревога вернулась, и он нервно поглядел на каменистый уступ, отделявший их от «студебекера».

— Сначала дело, — пробормотала Сильвия, и он спросил себя, что же она хотела сказать, что в данный момент в ее мыслях было самым важным.

И все же он ступил на уступ, а она двинулась следом. Скалу они обогнули без труда. И вот на огромном валуне перед ними лежит «студебекер»: перед смят, вокруг колес повисли высохшие на солнце водоросли. Дверцы на сломанных петлях висели нараспашку, стекла в окнах разбиты, капот сорван и покачивается на бампере в корке морской соли. Лобовое стекло — сплошная паутина трещин.

Но стекла сзади оказались целы, и сверкающие солнечные лучи согрели салон. Сильвия перебралась через переднее сиденье, которое упало на приборную доску, и устроилась удобно сзади. Положив палку поперек развороченного мотора, Говард рывком вернул сиденье на место и забрался за руль.

Возле руля — переключатель с круглым набалдашником — в точности, как предсказывал его сон. Набалдашник — шар из белого люсита на подложке из слоновой кости, но сейчас в нем было пусто: ни посланий, ни знаков. При виде твердого пластмассового шара Говард помешкал, задержав руку на кнопке бардачка. И снова на него волной накатило ощущение нереальности происходящего, будто сам мир соткан из сна. Было в этом мгновении что-то мифологическое, словно в любой момент со скалы может спуститься какое-то символическое животное — агнец, козленок или кентавр. А еще было в этом мгновении что-то безвременное, и он оглянулся на Сильвию, которая, откинувшись на спинку, смотрела на него молча.

Он открыл бардачок. Внутри лежал прямоугольник из чеканной меди толщиной в полдюйма. Он достал и осмотрел его внимательно. На самом деле это были два прямоугольника, сжатые вместе, точно книга без переплета. Старинного вида металл был протравлен ярь-медянкой, между пластинами — резиновая прокладка. По углам воткнуты четыре серебряных штырька в форме мечей, скрепляющие две половинки футляра. На верхней пластине — глубокая гравировка, изображавшая вставшего на дыбы дракона и конного рыцаря, который вонзил копье ему в сердце. Ниже шла надпись: «Гильдия святого Георгия».

Говард секунду помешкал, спрашивая себя, как открываются застежки-мечи. Они как будто приржавели к металлу, слились с медными пластинами. Но когда он за них потянул, они вышли на удивление легко, настолько легко, что, наверное, выпали бы, переверни он футляр.

Так же легко разошлись пластины, открывая резиновую прокладку, уложенную внутри в канавку, как сальник. Рисунок свободно лежал на нижней пластине. Листок был такой тонкий, что казался почти прозрачным, и видны были тысячи линий сгибов, словно бумага была такого качества, что ее можно было складывать до бесконечности и ни один сгиб не повредил бы другие. Еще он увидел фигуры, которые помнил по уничтоженной мистером Джиммерсом копии.

— Несвернутый лист оригами, — сказала вдруг на ухо Говарду Сильвия, застав его врасплох, и он едва не уронил рисунок. — Интересно, что это за блеклые пятна? — Сильвия придвинулась поглядеть ему через плечо. Он чувствовал у себя на шее ее дыхание. — Похоже на следы от кофе.

— Это кровь. Так, во всяком случае, считает твой отец.

— Помнишь обложки журнала «Сумасшедший»? — спросила Сильвия. — Где одну сторону надо завернуть на другую? Попытайся сложить его, как это делал мистер Джиммерс.

Руки Говарда по собственной воле свернули лист поперек, так что половина рисунка исчезла. Линии соединились, сложилась картинка.

— Что это? — спросила Сильвия. — Башня или что-то другое?

Тут что-то нашло на солнце, и машина погрузилась в тень. Говард подался вперед, поглядел через потрескавшееся лобовое стекло и с удивлением увидел тучу или что-то большее на горизонте.

— Или что-то, — ответил он. И покраснел от смущения. Это была башенка с куполом явно фаллического вида.

А Сильвия ущипнула его за ухо, провела ладонью по переду рубашки, и Говард осознал, что жарко ему вовсе не от смущения.

— Думаю, это Погибельный Замок, — сказала она, снова откидываясь на сиденье, чтобы развязать ботинки.

— Наверное, мы и впрямь в Погибельном Замке.

— Или еще где-то. Какая разница? — Она сняла ботинки, потом скинула куртку. — Тут тепло, — сказала она, бросая куртку на ботинки и разглаживая свитер.

Он развернул рисунок и положил ровно посередине футляра, потом, осторожно опустив верхнюю пластину на нижнюю, вернул на место крохотные мечи, которые встали с легким щелчком. Футляр он положил на приборную доску. Солнечные лучи лились через затянутое паутиной стекло, точно галогенная лампа била сквозь полный бриллиантов аквариум, и чеканная медь лучилась теплым светом.

Говарда захлестнуло неотвратимое ощущение того, что рисунок принадлежит ему. Он принадлежал Майклу Грэхему и другим до него, но теперь он принадлежит ему, Говарду, по причинам, которые он чувствовал, но не понимал. Впрочем, причины значения не имели. Его размышления — пустые и праздные.

Нечто огромное — энергия роста, смены времен года, вращения Земли и самих звезд — потекло через него, наполняя, как красное вино кубок.

Он поспешно перебрался на заднее сиденье к Сильвии, в одно мгновение она оказалась в его объятиях, и они растянулись под теплым осенним солнцем. Стащив с него куртку, она столкнула ее на пол к своей собственной и начала расстегивать его рубашку.

— Тебе что, письменное приглашение нужно? — прошептала она.

Он приложил ей палец к губам, чтобы ее унять. Если раньше ему и нужно было приглашение, то теперь нет. Он удивился, как легко снял с нее свитер, каким просторным кажется заднее сиденье старого «студебекера». Они были словно во дворце.

— Помнишь тот тупичок? — спросил он, вспомнив мгновение страсти почти двадцать лет назад. — У кукурузного поля? На заднем сиденье «доджа» гораздо меньше места.

— Если мне нельзя разговаривать, то и тебе тоже.

Она закрыла ему рот ладонью, а другой ловко расстегнула ремень. Не было никаких звуков, кроме дыхания, шороха ткани по коже и биения океана. Мир вокруг, мир за пределами разбитой машины, перестал существовать, а вместе с ним исчезло и само понятие времени.

В конце концов он оказался под ней, лежал, глядя через заднее окно в предзакатное небо. Нет нужды спешить. Еще есть время. А если нет, если мистер Джиммерс сейчас со своими покупками сворачивает с шоссе, что с того? Мир в последний час изменился и вернуть все назад уже невозможно. Он спросил себя, не задремала ли Сильвия. Дышала она тихо и ровно, точно довольная кошка. В один томный полдень он нашел и ее, и рисунок. Музей и его жизнь на юге быстро становились лишь туманным видением, точно смутная память о прошлой жизни.

По глубокому синему небу плыли пушистые облачка. Пьяный запахом ее волос и кожи, он с любопытством следил за ними в заднее окно. Было в их форме что-то глубоко загадочное, как пять рисунков на бумаге в медном футляре, как многозначное расположение созвездий в ночном небе.

Два облачка плыли над тремя, и все они медленно кружились, пока на краткий миг не расположились в точности так, как в его сне.

Пораженный, он рывком поднялся на локтях, едва не сбросив с себя Сильвию.

— Ох! — сонно сказала она. — Надо же какая романтика!

— Извини. Я, наверное, задремал.

Он следил, как расходятся облака, сердце у него бешено колотилось.

— Что-то случилось? — спросила она, убирая со лба волосы и глядя ему в лицо.

— Ничего. На мгновение мне показалось, что я сплю, что мне все это приснилось…

— О каком «все это» ты говоришь? — улыбнулась она и, ухватившись за его плечи, подтянулась так, что ее соски потерлись о его грудь. — Вот об этом? Ты не спишь, — сказала она. — Это я тебе гарантирую.

Он сдвинулся к краю сиденья, чтобы они могли лечь рядом, и она стала целовать его губы и щеки, водила левой рукой вверх-вниз по груди, поцеловала в шею, закрыла ему рот прежде, чем он успел сказать что-то про возвращение мистера Джиммерса, про то, который теперь час. И внезапно снова не стало места для слов, и время исчезло, когда они изменили позу, стали на колени на одежде, жар их тел согревал машину, а солнце спускалось к воде.

— Наверное, пора стать практичнее, — сказала Сильвия, когда они наконец снова мирно лежали рядом. — Почему ты носишь две пары носков?

— У меня ноги зимой мерзнут, особенно если я в одном доме с Артемисом Джиммерсом. — Вытащив из-под нее носки, он их надел, одну пару поверх другой. Раз уж они решили уходить, продолжать жить дальше, ему не терпелось одеться и убраться со скал. Ему казалось, что на валунах они слишком беззащитны, а еще, что он куда-то опоздал. — Который час?

— Всего четыре, — сказала она. — Спешить некуда. Я же говорила, что до темноты он скорее всего не вернется.

— Знаменитые последние слова.

Высунув голову из машины, Говард осмотрел верхушки окрестных утесов. Там никого не было. Ступив на валун, он натянул джинсы, стараясь не замочить в неглубоких лужах штанины и глядя на океан. Из ниоткуда набежала волна, понеслась к нему, и он плюхнулся назад на сиденье, подобрав ноги, чтобы они оказались внутри. Прилив еще поднялся, и теперь океан омывал «студебекер» снизу, лизал открытую дверцу. Потом волна снова откатилась.

— Лучше поспеши. Или не надевай ботинки. Придется идти по воде.

— Тогда освободи дорогу, — сказала она. — Какой же ты копуша. Я уже была бы на берегу.

Он поспешно надел ботинки, натянул куртку. А потом, взяв футляр, проверил, надежно ли он закреплен, и стал ждать, когда океан снова отступит.

— Ну, кто быстрей? — крикнул он, прыгая на валун, схватил палку и быстро стал пробираться к уступу, ведущему ко входу в туннель. Вскарабкавшись на уступ, он подождал ее, чтобы подать руку, и вместе они обогнули скалу. Потом минуту постояли на крохотном пятачке пляжа, который пока оставался сухим, но теперь совершенно скрылся в тени. Он в последний раз поцеловал ее, и они ступили во тьму туннеля.

25

В затхлой темноте они шли молча, прислушиваясь к скрипу своих ботинок по каменистому полу. Внезапный безмятежный оптимизм в согретом солнце «студебекере» исчез, улетел, как сказочная птица, а ведь они прошли всего несколько ярдов в глубь скалы. Устало поднимаясь по ступенькам, Говард попытался распутать клубок смутных воспоминаний и догадок, отговорок и еще не оформившихся планов.

Теперь он утомленно опирался на палку, в свободной руке нес футляр с рисунком, а Сильвия освещала фонариком путь. Он представлял себе, как объясняет дядюшке Рою и тете Эдите, что они с Сильвией… Что это означает? Ему придется переехать, это во-первых. Может, на время снять комнату в пансионе?

Дверца шкафа не открывалась. Сильвия светила, а Говард теребил ручку, которая бесполезно проворачивалась у него в руке — явная обманка. Не веря своим глазам, он тянул ее и дергал, поворачивал вправо и влево, думая, что механизм просто расшатался, что рано или поздно ригель станет на место и дверь распахнется.

— Без толку, — сказал он наконец. — Ручка просто проворачивается. Мы тут застряли. И зачем, черт бы меня побрал, я закрыл дверцу шкафа?

— Потому что Когда мы пришли, она была закрыта, и ты решил, что сможешь ее открыть снова.

— Может, попробовать взломать?

— Не знаю, зачем бы.

— А по-твоему, лучше переплыть бухту или стучать до посинения в надежде, что Джиммерс нас услышит и выпустит?

Она смотрела на него спокойно.

— Должен быть и другой выход. Это ведь ты проломал дыру в стене. А что делали люди до тебя?

— Готов поспорить, шкаф заложили недавно — всего неделю или две назад, — после того, как машина упала с обрыва. А прежде в задней стенке шкафа скорее всего была дверь, но мистер Джиммерс попытался ее замаскировать, поэтому выломал и закрыл проем гипсокартоном.

— А ты другой выход искал? — спросила Сильвия.

— Нет.

— Тогда подумай… Мистер Джиммерс живет здесь много лет и, как правило, его никто не видит. Ты же сам сказал, что, когда приезжал сюда в семьдесят пятом, даже не знал, что он здесь. Вот почему я назвала его кротом. Он жил в потайных комнатах, скорее всего под домом. Никто из этого тайны не делал.

— И как же он входил и выходил?

— Об этом-то я и говорю.

— Лестница снаружи, — вспомнил вдруг Говард. — Но дверь в наружной стене тоже заперта, и лестница обвалилась. Нет смысла пытаться до нее добраться.

— Едва ли это та дверь. Если бы мистер Джиммерс входил и выходил в нее, ты бы его увидел, правда?

Говард пожал плечами.

— Пожалуй — если только он не сидел целыми днями у себя. Может, он не хотел выходить, когда в доме гости.

— В доме всегда кто-то был, как минимум несколько местных, кто помогал Грэхему строить или чинить дом. Отец тут часто засиживался и мистер Беннет тоже.

Они развернулись, и Говард последовал за Сильвией вниз по темной лестнице. Ее рассуждения были совершенно логичны. Ну конечно, должен быть еще один выход — учитывая сколько тут туннелей, тайные ходы испещряют дом, как головку сыра. А еще тут должны быть потайные комнаты, если мистер Джиммерс столько лет мог тут прятаться. Временами Говард постукивал костяшками пальцев по обшивке, надеясь услышать искомый полый звук. Сильвия методично обводила стены фонарем.

— Вот он, — сказала вдруг она.

Они остановились на площадке перед последним пролетом, который спускался со второго этажа дома. В желтом круге света от фонаря на грязной белой краске виднелись отпечатки ладоней. Над отпечатками скрывался в углублении — невидимый, если только не смотреть в упор, — выключатель. Говард нажал на него, и вверху над головой под кисейным абажуром у самого потолка зажглась лампочка, осветив всю лестницу до самого входа в подземный туннель.

Говард для пробы нажал на обшивку, а когда ничего не произошло, снова постучал по ней костяшками пальцев. Кажется, там полость.

— Это же должен быть он, — пробормотал Говард, нажимая снова. — Тут, наверное, какой-то пружинный запор-задвижка.

Пока Говард выстукивал и давил, Сильвия внимательно изучала узор на стене, потом подняла руку и потянула за круглую белую накладку на панели. Под ее пальцами накладка повернулась. Раздался щелчок, и панель отошла на дюйм с небольшим, открывая проход высотой в человеческий рост в темную комнатку. Осторожно отодвинув панель, Говард отступил на шаг, почти ожидая, что кто-то или что-то на них оттуда выскочит.

В комнату вели десяток деревянных ступенек. Сильвия посветила на них фонариком, провела лучом по полу. В световом круге пробежала и исчезла за грудой старых коробок недовольная крыса. В комнатенке пахло сырым деревом и плесневеющей бумагой. Перегнувшись внутрь, Говард ощупал стену комнатенки в том месте, где со стороны лестницы находился выключатель. Там был еще один. Он нажал его, и под потолком мигнула и загорелась голая лампочка, свисавшая с потолка на шнуре в центре комнаты.

— Какая-то кладовка, — прошептал Говард, указывая на очевидное.

Тут были пыльные полки со старыми книгами и штабели деревянных ящиков и картонных коробок. Окон в комнатенке не было. Они услышали, как крыса скребется где-то возле мимеографа, стоявшего на знавшем лучшие времена столе, рядом лежали пустой пузырек химикатов для печати и стопка книг. Над столом были пришпилены десятки карт звездного неба, пожелтелые листы наползали друг на друга, некоторые провисли от старости.

На сосновом полу лежал толстый слой пыли, нарушенный лишь отпечатками крысиных лап, но к окруженной книжными стеллажами двери вел чистый, нахоженный след.

— Он здесь, наверное, свои статьи печатает, — сказала Сильвия, проходя мимо Говарда к столу, чтобы взять одну из разбросанных по нему книг. — Смотри, это про летающие тарелки. «Летающие тарелки атакуют». «На борту летающей тарелки». «Летающие тарелки десять лет спустя». «Тарелки декабря». «Летающая тарелка на раскаленной крыше».

— Дай посмотреть!

— А что, если я все выдумала? Эй смотри! А это книга самого мистера Джиммерса. «Ночь обитателей летающей тарелки».

— Ты и правда лгунья!

— Честно-пречестно. Вот. Сам погляди. Говард взял у нее книгу.

— Ты не говорила, что он написал книгу. Отличное название. Книга документальная или художественная?

— В некотором роде художественная. Это роман о том, что случилось с ним в сороковых годах. Он трудился над ней, похоже, целую вечность, но под конец опубликовал за свой счет. Она посвящена моей матери, хотя и вышла через много лет после того, как они расстались… Когда его окончательно выпустили из больницы, в пятьдесят восьмом, кажется.

— Правда? Дай посмотреть.

Он пролистнул первые несколько страниц, задержался посмотреть иллюстрацию на фронтисписе: сонный городок под ночным звездным небом, и три мигающие огоньками летающие тарелки приближаются из глубокого космоса. Оказывается, вышла она тиражом двести экземпляров в 1952 году в издательстве «Феникс-ресторан-пресс», Сан-Франциско, цена два доллара.

— С датой ты промахнулась.

— Ну, может быть, в пятьдесят седьмом. Нет, я точно помню. Я тогда была в классе миссис Уэбостэд в той школе в Лейквуде, куда мы вместе ходили. Значит, второй класс. Был мой день рождения, и мама принесла в школу пирог. Вот почему я запомнила. Так вот, когда мы вернулись из школы, мама нашла экземпляр его книги в почтовом ящике и стала мне рассказывать про человека по имени мистер Джиммерс, с которым она была знакома до того, как вышла за отца. Тогда она в первый раз хоть что-то о нем сказала. Книга до сих пор у нас дома. Когда я была маленькая, я все время ее рассматривала, потому что в ней были картинки.

— Прости… Какие еще картинки?

— Никаких. Я ничего про картинки не говорила. Ты просто не слушал. — Она повернулась к двери между книжных стеллажей. — Пошли.

Он поглядел на посвящение, которое гласило просто: «Эдите», а ниже стояло: «И Сильвии». Его мысли понеслись вскачь, никак за ними не угнаться.

— Почему… — начал он, но осекся и снова перелистнул на титульный лист, чтобы перепроверить дату публикации. Озадаченный, он потихоньку опустил книгу в карман куртки. Во внутренний карман.

— Только погляди на это, — сказала из соседней комнаты Сильвия.

Говард пошел на голос, спустился на полдюжины ступенек и оказался во второй комнате, чуть больше первой. Вдоль одной стены протянулся прочный, весь в царапинах верстак, над которым висели инструменты. На полу под ним стоял сварочный аппарат, лежали промышленная дрель, дробилка, горы медных и латунных трубок и стопы листов металла. Высокий ящик был плотно набит свернутыми в трубки чертежами.

На полу у противоположной стены, на свободном от хлама пространстве, примостился не то автомобиль, не то инопланетный корабль. Построен он был как будто на шасси и кузове старого «бьюика», крышу сорвали и снова приварили пониже, выгладив до обтекаемости, салон вырвали совсем, заменив одним кожаным креслом-лежанкой. Машина стояла на круглой пластине со множеством отверстий, проходя через которые в днище и боках устройства исчезали различные гнутые трубки.

Оно было старым и пыльным, сталь по большей части проржавела, хромовое покрытие облезло. Как будто почти законченный проект вдруг забросили, и он простоял так двадцать, а то и тридцать лет. Самым необычным был салон — буквально напичкан всевозможными оловянными игрушками, ярко разрисованными кричащими красками. Сотни наклеенных наобум игрушек походили на растерявшуюся армию. Круглоголовые пупсы верхом на трехколесных заводных велосипедах катили мимо сумасбродных птиц в шляпах-вертушках. Косоглазые слоны гнались за цеппелинами, в кабинах которых сидели мартышки. Тут были локомотивы и бипланы, а воздушные шары уносили ввысь целые оловянные семьи. Словно затерявшись среди гигантов, бок о бок с заводными игрушками маршировали крохотные оловянные солдатики, крались звери из зоопарка, кувыркались цирковые акробаты и прогуливались пары в свадебных нарядах. В центре этой толпы сидел большеглазый Шалтай-Болтай с короной на голове. Руки у него, по всей видимости, двигались, и в одной он держал жезл, будто дирижировал оркестром. В боку машины — это была огромная заводная машина — имелся прямоугольный заводной ключ.

— Он же клейщик! — воскликнул Говард. — Помнишь, что я тебе говорил?

— Ага. Но о таком я даже не догадывалась. Я знаю, что в первый раз он попал в больницу, когда на него накатило и он начал лихорадочно наклеивать все и вся, но даже не думала, что он еще продолжает.

— Довольно распространенное явление в этих местах, а?

— Спроси у папы. У него где-то есть собственная машина, над которой он трудится или трудился. Правда, я не знаю, где она. Он об этом молчит. Наверное, это как алкоголь. У одних зависимость легче, у других тяжелее. Одни клеят на людях, другие втайне.

— Дядюшка Рой — тайный клейщик.

— Думаю, это как-то связано с общением с Грэхмом.

— И вот с этим, наверное. — Говард помахал медным футляром.

— Отец называет это «комплексом Шалтай-Болтая», желание все время склеивать, собирать, восстанавливать.

— Если уж на то пошло, — сказал Говард, — это ты склеила разбитого Шалтай-Болтая тети Эдиты?

— Ага. Лучше пусть будет целым.

— А у тебя не запрятан где-нибудь оклеенный автомобиль, а? Покрытый рыбками-оригами или еще чем-то таким?

— Целый автопарк. Я их в Уиллисе держу. Езжу туда тайком с миссис Девентер. А что будет, если мы повернем заводную ручку?

— Может, звездолет улетит?

— Куда? Ты хоть понимаешь, что свое хитроумное устройство он построил в подвале? Если бы оно летало, ездило или вообще двигалось, он не смог бы его отсюда вытащить.

— Он не хочет, — сказал Говард. — Ему важен процесс склеивания. Не бойся, поверни ручку.

— Лучше ты.

— Помнишь, как ты звонила после своего сна? В китайскую прачечную? Как ты повесила трубку, не узнав, что означает сон? Вот тебе второй шанс. Сейчас ты все можешь наверстать, проиграть судьбу заново.

Над этим Сильвия на минуту задумалась, потом, пожав плечами, сделала большие глаза и дважды повернула ручку.

Механизм был тутой, и поворачивать ей пришлось обеими руками. Тут же послышалось звяканье десятков крохотных жестяных колокольчиков и жужжание крохотных пропеллеров. Существа на велосипедах яростно закрутили педали: передние колеса вращались, а задние остались недвижимы, приклеенные к кузову машины. Загудели и завращали колесами поезда, цирковые звери забили в барабаны и цимбалы, а Шалтай-Болтай замахал своей палочкой, управляя музыкой бурлящей массы игрушек. Раздалось гудение, похожее на то, с каким начинает вертеться вентилятор, и вся пластина вместе с машиной поднялась на три-четыре дюйма от пола. Из-под нее вырвался порыв ветра, на полминуты взлохмативший им волосы, а потом завод у игрушек кончился, они остановились, и весь корабль с глухим стуком опустился на пол.

— Ну и ну! — сказал Говард. — Надо же! Заводная летающая тарелка. Джиммерс гений.

— Неописуемо! Сколько, по-твоему, он ее строил?

— Бог весть. Один человек вырезал цепочку из зубочистки. Я как-то видел ее в музее «Нотт-Берри-Фарм», на витрине с миниатюрами. Ему потребовалось много лет, и, вырезая ее, он ослеп.

— А к тарелке это какое имеет отношение?

— Никакого. — сказал Говард. — Но я восхищаюсь такими никчемными проектами — когда люди что-то делают лишь ради того, чтобы делать.

Сильвия кивнула.

— По-моему, ей место в музее. Дети с ума по ней будут сходить.

— Представь себе, каково бы это было на ней полетать, — сказал Говард. — Завести ее и въехать в Форт-Брэгг часиков в восемь утра, а на голове у тебя шляпа из фольги. А остальное здесь что?

Говард обвел рукой комнату, указывая на горы труб и стопы металлических листов. Он положил футляр и трость на верстак, а потом вытянул из ящика свернутый чертеж, почти рассчитывая найти планы летающей тарелки. Но нашел он чертеж машины привидений в уменьшенном масштабе, рисунок был испещрен символами и нечитабельными заметками, назначения которых он не понял.

— Ага! — Он поднял чертеж повыше, показывая Сильвии. Она всматривалась, пока не поняла, что перед ней, потом пожала плечами.

— На самом деле это ничего не меняет. Какая разница, откуда взялась чертова штуковина? Кто-то должен был ее построить. Ты что, правда ожидал, что она генерирует привидения?

— Не знаю, — протянул Говард. — Если честно, то да. Если бы ты спросила три дня назад, я бы над такой мыслью посмеялся. Теперь не смеюсь.

— Вот и хорошо. Не смейся. Подумай, кто на всем белом свете мог бы построить машину, которая генерирует привидения? Мистер Джиммерс, так ведь? Ты относишься к ней скептически только потому, что он построил ее в подвале на побережье. Если бы ты считал, что ей сто лет, ты бы уже наполовину в нее поверил. По-моему, это ничего не меняет. А кроме того, откуда ты знаешь, кто это начертил? На мой взгляд, чертежи старые.

Говард пожал плечами.

— Не знаю. Интересно, что тут еще есть?

— Думаю, нам лучше не трогать вещей мистера Джиммер-са. Уже почти шесть. Будь мы умнее, мы бы стали искать выход. Такое ощущение, что нам не следует это трогать. Оно же скрыто ото всех, спрятано глубоко внизу. Мы копаемся в последних тридцати годах жизни мистера Джиммерса. Мне не следовало заводить летающую тарелку.

— По всей видимости, вреда это не принесло. И если бы ты ее не завела, я бы завел.

— Пошли отсюда, — сказала она, отталкиваясь от верстака.

Свернув чертеж, Говард затолкал его назад в ящик и забрал с верстака палку и медный футляр. За дверью оказались снова ступеньки и снова комната — фонарик осветил спальню с одиноким придвинутым к стене стулом. Тут был стол с лампой и электроплиткой, над ним — открытые полки, заставленные книгами, банками армейской тушенки, мамалыги и «Постума». Водопроводный кран торчал прямо из бетонной стены. Маленькая дверца вела в туалет, а в противоположной стене была вторая: тяжелая, плотно закрытая и похожая на ту, которая вела в шкаф на чердаке.

— Вот оно, — сказал Говард, толкая дверь.

За ней лежал темный коридор. С другой стороны двери ручки не было. Ясно одно: выйти через нее можно, а вот попасть внутрь — нет.

— Нам нужно что-нибудь, чем ее заклинить, — сказал он. — Кто знает, куда она ведет. Но идти, думаю, недалеко. Посвети туда.

Перед ними открылся туннель, укрепленный старыми железнодорожными шпалами, — такие бывают в шахтах. Туннель полого поднимался вверх.

— Постой-ка, — сказал вдруг Говард. — Посвети на полки. Он вернулся в комнату и, взяв с полки банку тушенки, положил ее на пороге, а потом отпустил дверь. Они медленно пробирались по новому тайному ходу, пока через двести футов кромешной тьмы снова не вышли к двери, на сей раз запертой толстенной палкой, заложенной в прорези на косяках. Гигантская пружина гаражных ворот одним концом крепилась к двери, а другим к столбику у стены.

Говард вытащил из пазов длинный засов и вставил его вертикально в подрагивающий зажим, точно придавил пружину в мышеловке, потом осторожно налег всем телом на дверь и даже приоткрыл ее на несколько дюймов, но тут она застряла, натолкнувшись, судя по звуку, на сухие листья и хворост. На них пахнуло свежестью, запахом океана, пиний и эвкалиптов.

— Подожди.

Отдав Сильвии медный футляр, Говард взял у нее фонарь. Бегом вернувшись по туннелю, он поставил на место тушенку и закрыл дверь, которую заклинил банкой, а после поспешил к двери в лес: ему не терпелось выбраться наружу.

В лесном сумраке шелестели на ветру ветки деревьев. Через приоткрытую дверь не было видно ни огонька, никаких следов шоссе или дома, только тени деревьев в рассеянном свете. Сильвия помогла ему подтолкнуть еще немного, дверь шуршала по иголкам и листьям, жаловались и скрипели пружины. Наконец, они выскользнули наружу и, пригнувшись под висячим мхом и кустарником, отпустили дверь. Засов с грохотом упал на место.

Дверь, как оказалось, выходила на склон холма, была почти скрыта растениями и искусно разрисована сучками, листиками и лишайниками, краска по большей части стерлась от непогоды, а деревянные доски приобрели цвет серого гранита.

По гребню холма над ними пронеслась машина. Они устало продирались по заросшей, давно нехоженной тропке, которая в конце концов вывела их на шоссе, а там вернулись с четверть мили до своей машины. На шоссе было намного светлее, но солнце уже висело низко, надвигались сумерки. Отсюда им был виден стоящий на утесах дом. Внизу горел свет, и в одном окне наверху тоже. Из трубы валил дым. Очевидно, мистер Джиммерс дома, причем достаточно давно, так как уже успел растопить камин. Он, вероятно, расхаживал над ними, пока они заводили его звездолет в подвале; а возможно, был дома уже несколько часов, доподлинно знал, что Говард с Сильвией делают внизу, и стремился их остановить, а может, ему теперь уже все равно.

— Давай просто посидим тут минутку, — сказала, глядя на океан, Сильвия.

Небо было ясное, и дальние волны сверкали и танцевали в угасающем солнечном свете. Говард обнял ее за плечи, пожалев, что у «тойоты» сзади не сплошное сиденье.

— Не сейчас, — сказала она, все еще глядя в окно. Повернувшись, она коротко ему улыбнулась, а потом снова стала смотреть на океан.

Медный футляр лежал на приборной доске. Говард его взял. На ощупь он был теплым, может, потому, что он носил его во внутреннем кармане. Но его тепло воспринималось как нечто иное: будто он был странно живым или обладал едва сдерживаемой энергией. Разъединив пластины, Говард вынул рисунок, подержал на просвет, так что бумага стала прозрачной. Совершенно точно, она была спрессована из цветочных лепестков и листьев. Внутри, как водяной знак, проступал пшеничный колосок, а прожилками ему служили мириады сгибов.

— Дай мне посмотреть, — попросила Сильвия.

Говард мгновение помешкал. Его захлестнуло ощущение, что рисунок принадлежит ему в каком-то мистическом смысле и что ему не следует выпускать его из рук, дабы удовлетворить чье-то праздное любопытство.

— Конечно, — сказал он, чувствуя себя глупо. — Бумага кажется такой хрупкой, даже представить себе не могу, как она выдержала, что ее столько раз складывали. Я бы подумал, что она распадется на куски, как старая дорожная карта.

— По-моему, он как раз и предназначен для того, чтобы его складывали, — ответила Сильвия. — Это как паззл. Вот тут я вижу начало нескольких различных предметов. Смогу, наверное, сложить по этим двум сгибам и начать делать простой шар.

— А может, яйцо?

— Яйца я не вижу.

— А что еще?

— Может, рыбу. Не знаю. Нужно начать складывать, чтобы увидеть следующие шаги. Это — как заново идти по карте или разбираться, как выйти из лабиринта. Невозможно увидеть все взаимосвязи разом, нужно прослеживать их одну за другой.

— Так вперед. Сверни.

Подняв глаза, она только покачала головой.

— Почему?

— Это как с машиной мистера Джиммерса в подвале, — сказала она. — Заводя ее, я чувствовала, что лезу не в свое дело.

— Но рисунок-то принадлежит не мистеру Джиммерсу, правда? Он принадлежит мне.

— Верно. Кому же еще? Она пожала плечами:

— У меня такое чувство, будто я во что-то вторгаюсь…

— Странное слово. Куда вторгаешься? И что ты хочешь сказать этим «вторгаюсь»?

— Не знаю. А как по-твоему, что он собой представляет?

— Твой отец как будто думает, что это Грааль.

— Тогда ты и сворачивай этот чертов лист. Не хочу иметь никакого отношения к его складыванию. — Она отдала Говарду рисунок, но не отводила от него взгляда, всматривалась словно бы с тоской или голодом. — Он и на тебя так действует, правда?

— Как это было на камнях, в «студебекере», — ответил Говард.

— Нам не следовало этого делать. Мы еще много лет назад знали, что мы не можем или нам не следует.

— А теперь сделали. Взяли и сделали. Приятно было, правда?

— Да, приятно, — сказала она, — но, быть может, нехорошо.

— А может, и хорошо. Что случится, если я сверну его вдоль, вот так?

Говард сложил рисунок посередине. Не было необходимости проводить большим и указательным пальцами по сгибу. Лист сам лег плоско, как будто складки в его собственной природе. Тут машину сотряс такой порыв ветра, что Сильвия подпрыгнула от неожиданности.

— Господи, — выдохнула она. — Я уж было подумала, кто-то ударил по бамперу. От этой штуковины мне чертовски не по себе.

— Ну и что я начал? Наверное, я сумею сложить из него ромб. Дальше этого я ничего не вижу.

— Может быть что угодно. Нужно представлять себе трехмерную картинку. Разве ты никогда не проходил тестов, где нужно угадать, как выглядит в сложенном состоянии развернутая коробочка?

— Я на них всегда проваливался, — сказал Говард. — Они мне казались кроссвордами для идиотов.

Сильвия указала на окно со стороны пассажирского сиденья. Солнце как раз закатывалось в океан.

— Посмотри на солнце, — сказала она. — Небо подернуто дымкой, а солнце почти красное.

— К буре, наверное, — отозвался Говард. — Как там в песенке? «Моряк, покрепче вяжи узлы»? — Сильвия сосредоточенно рассматривала сложенный лист. — Забавно, а?

— Конечно. Что ты сказал? Сложи еще раз пополам. Сделай маленький квадратик. Кажется, я тут вижу чашу.

Говард свернул, и машину сотряс новый порыв ветра, который, пролетев над утесами, прибил к земле сухую траву и завыл у дверец. Сильвия вытащила с заднего сиденья куртку и, затолкав ее между сидений, придвинулась поближе к Говарду, устраиваясь поуютнее.

— А теперь раскрой и отогни два верхних уголка по диагонали.

Тьма обрушилась на машину, точно бескрайняя тень зачернила последние отблески, оставшиеся от уже зашедшего солнца. Грохнул отдаленный гром, и Говард с Сильвией, посмотрев в ветровое стекло, увидели, как с невероятной скоростью накатывают с океана огромные черные тучи, несутся на ветру над волнами, держат путь к суше. Тучи расколола молния, едва не коснувшись волн, подпрыгивающих теперь белыми бурунами. Длинные черные валы налетали на камни с таким грохотом, что он донесся до шоссе даже сквозь вой ветра.

На мгновение они забыли про наполовину свернутый рисунок в руках у Говарда и просто смотрели, как на них надвигается шторм, который будто влек за собой воду из глубин Тихого океана, поднимая ее к тучам. Далеко-далеко над океаном поднялся водяной смерч и через мгновение опал снова, а еще через секунду на машину обрушилась стена дождя, совершенно скрыв за собой океан.

Внезапно на шоссе появились огни фар, машина двигалась к ним, ее заносило юзом почти на встречную полосу. Она дико вильнула назад, налетела на правую обочину, чиркнула крылом скалу. Проезжая мимо, водитель тщетно давил на клаксон, пока не исчез в потопе.

Ливень шел стеной, колотил по крыше машины, струйками забирался внутрь. Он пробился через прокладки дверей и окон, ручейками сбегал по двери со стороны пассажирского сиденья, лужей собирался на коврике. Сильвия попыталась повернуть ручку, но окно было и так закрыто.

— Это ненадолго, — прокричал Говард, перекрывая рев дождя, бьющегося о крышу машины, и прищурился в надежде хоть что-нибудь разглядеть во мраке.

Неба теперь уже совсем не было видно — оно превратилось в низкий черный свод. По внутренней стороне шоссе вода неслась бурным грязевым потоком, заворачивающим за уступ скалы, потом пробегала под машиной и водопадом обрушивалась с обрыва. Говард включил фары, но стена воды отражала свет. Со скалы полетел вал булыжников размером с кулак, рассыпался по шоссе перед ними, а потом их унесло потоком.

— Мы не можем тут оставаться, — сказала Сильвия. — В такой шторм неминуемы оползни. Несколько лет назад пятьдесят ярдов дороги просто упали в океан. Шоссе для проезда открыли только через месяц. Приходилось делать крюк почти до Фило, а потом возвращаться в Эльк.

— Ладно, — ответил Говард. — Но и поехать мы никуда не можем. Дальше десяти футов ничего не видно.

Он включил радио, но, кроме статики, ничего не услышал. Три быстрые вспышки осветили черный ландшафт почти дневным светом, и, закричав, Сильвия вжалась в Говарда так, что придавила его к ручке двери. Раскат грома скрыл ее крик, и в последовавшей за ним тишине раздался отчаянный стук в окно со стороны пассажира, а через стекло на них уставилось лицо. Рот разевался, словно незнакомец что-то кричал.

Говард дернулся к замку зажигания, тут же вспомнив все легенды про маньяков из разных культов и беглых сумасшедших с крюком вместо руки. Он повернул ключ, спрашивая себя, как, черт побери, ему теперь развернуться на затопленном шоссе. «Забудь о развороте!» Он дернул рычаг передачи и, бешено оглянувшись на лицо за окном, осторожно тронул машину. Сильвия что-то ему кричала, дергала его за руку.

— Это Джиммерс! — кричала она. — Подожди! Это всего лишь Джиммерс!

Говард ударил по тормозам, но руку оставил на ключе. Она была права. Это Джиммерс. С бешено развевающимися на ветру волосами и перекошенным лицом, но все же Джиммерс. Струи дождя лились по его желтому дождевику, хлестали по спине, а он, чтобы сохранить равновесие, обеими руками цеплялся за дверцу. Говард выключил мотор, и Сильвия щелкнула кнопкой задней двери, давая почти легшему на штормовой ветер Джиммерсу ее открыть. Дождь молотил его по плечам, когда он втискивался на заднее сиденье, ветер с силой захлопнул за ним дверь.

— Разверните лист, — прохрипел он.

26

Говард поглядел на него недоуменно.

— Рисунок. Разверните его.

Мистер Джиммерс указал на руку Говарда, в которой он держал еще свернутый лист. Говард разжал пальцы, и листок снова плоско лег ему на ладонь. Почти сразу шторм начал стихать. Раз-два вдалеке блеснули молнии, но от грома остались лишь приглушенные раскаты. Ветер стих, дождь унялся до мелкой мороси. Звезды засияли над океаном среди рваных туч, которые, казалось, расходились во все стороны разом, оставив по себе снова ясное небо.

— Может, вам лучше перестать с ним играться и убрать на место? — Мистер Джиммерс говорил осторожно и медленно, будто обращался к человеку с заряженным ружьем.

Говард вернул рисунок назад в футляр и, вставив в пазы застежки-мечи, снова положил футляр на приборную доску.

— Что я такого сделал? — спросил он.

— Очень просто: вы вызвали дождь. Или, во всяком случае, начали его вызывать.

— Начал вызывать?

— Это еще пустяки по сравнению с тем, что могло бы быть. Все равно что яблоко перед шарлоткой.

— А при чем тут шарлотка? — не удержался Говард.

— Это моя вина, — вмешалась Сильвия. — Это мне хотелось его сложить.

— Вина тут ни при чем.

Зачесав назад мокрые волосы, мистер Джиммерс стал выжимать воду из рукавов дождевика.

— Как вы узнали? — спросил Говард. — Мне просто любопытно. Вы были дома уже с полудня?

— Я поехал в город за покупками и вернулся только полчаса назад. Вашу машину я заметил, поглядев в телескоп на чердаке, и поэтому понял, что это вы грохочете там внизу. А когда ни с того ни с сего начался шторм, а вы сидите тут в машине, играете с… с рисунком, не замечая опасности.

— Значит, вы позволили нам унести рисунок, хотя и знали, что это мы ходим по подвалу?

— Вы знали, где его искать, — просто сказал Джиммерс.

— И что это меняет?

Мистер Джиммерс смотрел в окно. Вместо ответа он вдруг начал дрожать, и Сильвия сказала:

— Включи печку.

— Спасибо, — кивнул мистер Джиммерс. — И чашечка «Постума» тоже бы не помешала, верно? Я побегу сварю себе, но вам идти со мной не стоит. В гавани случилась беда. Я видел с шоссе, когда возвращался сюда. Вам стоит самим посмотреть. Там были пожарные машины. Похоже, среди трейлеров вспыхнул пожар. Несколько эвкалиптов горели, как факелы.

Он ненадолго замолчал, размышляя, а потом устало продолжил:

— Неделю назад то, хотите вы получить рисунок или нет, не имело бы ровным счетом никакого значения. Он ведь не мой, я не мог его отдать, правда? А теперь бедный старый Грэхем мертв, и кто-то же должен продолжать. Думаю, это вы. Уж конечно, не я.

— Почему не вы? — мягко спросил Говард.

— Потому что я пешка, — печально проговорил мистер Джиммерс. — Вы король, так ведь? Пообещайте запомнить то, что однажды забыл я. Элоиза Лейми — опасный противник. Те, что ее окружают, всего лишь головорезы и идиоты. Она использует их с той же легкостью, как когда-то использовала меня. Когда-то, много лет назад я думал, что люблю ее, и предал бедного Грэхема, отдав ей листок, который вы называете рисунком. Просто отдал. Я сделал это из любви, понимаете? Никто не может сказать, что причина была иная. В некотором смысле намерения у меня были добрыми, но как раз такими булыжниками вымощена дорога в ад. Она вышвырнула меня, как только решила, что получила желаемое, и я понял, что предал моего друга ни за что. Потом оказалось, что Грэхем манипулировал всеми нами: по его просьбе был изготовлен поддельный рисунок, и в конечном итоге она получила пустышку.

Я чертовски на него обозлился. Он с самого начала знал правду, видел нас обоих насквозь и тем не менее позволил мне его предать, и из-за этого я потерял все. Я уехал на север и жил в старой «Гостинице Вэнса» на Второй в Эврике, когда он наконец меня отыскал и привез назад. Он извинялся, что использовал меня в войне, на которую я не записывался добровольцем. Но он меня ведь не использовал. У меня хватило прозорливости это понять. Это я его использовал, причем из чисто эгоистических соображений. Это стало моим вечным позором. Я… я недостоин. Я не тот, кто стал бы претендовать на звание хранителя того, что однажды предал.

— Злостная ерунда, — не выдержала Сильвия. — Не рассказывайте нам сказку про белого бычка.

В ид у мистера Джиммерса сделался удивленным, как будто он не ожидал, что она с ним не согласится. Он же каялся, приносил извинения, которые выдумал и прокручивал в уме лет двадцать или даже больше.

— Прости? — сказал он.

— Вздор чистой воды, — сказала Сильвия. — Возможно, это правда, я имею в виду факты. Я не говорю, что вы лжете о том, что случилось. Но вы заперли себя на все эти годы, жили в подвале… это уж больше похоже на жалость к самому себе, правда?

— Ну, да, наверное. Неужели меня настолько видно насквозь?

Он ей улыбнулся, стараясь поскорее надеть привычную маску, но получилось плохо. Несколько минут он внимательно всматривался в ее лицо, а потом взялся за ручку дверцы. На мгновение Говарду захотелось вынуть из кармана книгу и напрямую спросить у мистера Джиммерса про посвящение. Но он уже позволил себе слишком многое, уже вмешался в чужие дела.

— Нам, наверное, лучше поехать в гавань, — сказал он Сильвии.

— Да, — подтвердил мистер Джиммерс.

— С вами все будет в порядке? — спросила его Сильвия.

— В совершеннейшем. — Он ступил на раскисшую обочину и уже закрыл наполовину дверцу, но вдруг открыл ее снова. — Помните, что я говорил про Элоизу Лейми. Неприятностей вы теперь не оберетесь. Она тоже поймет, откуда взялся этот шторм, — посерьезнев, сказал он Говарду. — Они поймут, что он у вас, и поймут, что вы его использовали.

Навозного цвета лилии с мягким зевом и изогнутыми тяжелыми тычинками были разбросаны по кровати, полуприкрытой выкрашенной в красное простыней. На простыню сочилась густая молочно-розовая жидкость. Оттенок цветов был почти неописуем, как и запах, напомнивший Горноласке свиноферму. Зевы у них были почти черные, чернота эта тускнела у лепестков до буро-охряного цвета засохшей крови.

На тумбочке возле кровати стояли керамические горшок, до половины наполненный илистой водой с частичками травы, и подносик с кусочком красноватого дерева, который они успели отрезать вчера вечером, прежде чем Говард Бартон взорвал сушку и вернул себе палку.

— Эти лилии, пожалуй, самое поразительное ваше творение, — сказал Горноласка без особого энтузиазма. Он сидел на стуле у окна, временами выглядывая из-за занавески на улицу. Зевнув, он сонно потер лицо. — К запаху, надо полагать, привыкаешь.

Она промолчала, поэтому через несколько минут он добавил:

— Может, жить посреди дурных запахов — необходимый профессиональный риск в деле брокера власти.

Миссис Лейми по-прежнему не отвечала и, мурлыча себе под нос, занималась своим делом. Он же твердо вознамерился ее разговорить, привлечь к себе ее внимание.

— И вода какая-то чудная. Не понимаю, почему ее нельзя разлить по бутылкам. Заработали бы целое состояние.

Отступив на шаг, миссис Лейми оглядела кровать. На ее лице читалось удовлетворение.

— Потому что она уже перестала течь, — снизошла она до ответа. — Я нашла с полдюжины выемок. Все на заднем дворе лачуги в середине квартала. Надо думать, чтобы ускользнуть от вас, он пробежал через задний двор, но хоть убейте не могу понять, почему он вообще решил спасаться бегством. Даже сообща сила вы никакая. Остальные мальчики, полагаю, отсыпаются?

На сей раз промолчал Горноласка. Он снова поглядел в окно и предпочел сменить тему.

— Еще до ночи он будет исполнен раскаяния. Вы свое получите.

— Он — это кто?

— Толстяк. А второй, Говард, чего будет исполнен он? Вот вы мне скажите. Серебра или свинца?

Миссис Лейми вновь замурлыкала, занявшись лилиями: выжимала из них пальцами сок, который капал в углубление посреди натянутого шелка.

— Для серебра уже слишком поздно, — сказала она и, помолчав, добавила: — Жаль, что вода так быстро высохла. Почва за домом мягкая, иначе палка вообще не оставила бы следов. Там били шесть сказочных родничков, будто артезианская вода поднималась в колодце размером с пенни и глубиной всего полпальца. Когда я их нашла, из одного пила воду кошка. Вид у твари был совершенно счастливый и, надо сказать, довольно пьяный. В глазах — мечты о весне. Через десять минут после моего появления все как один высохли.

— Ни на минуту в это не поверю, — игриво проговорил Горноласка, опуская занавеску. — Уверен, ваше появление тут совершенно ни при чем… — Он умолк — было в ее лице нечто, говорившее, что она не в настроении терпеть его провокации. — Какой у вас интерес к… как вы его назвали? Ингленукскому болотцу? Зачем мелочиться? Почему не выбрать что-нибудь помасштабнее — озеро Тахо, например? Да, почему бы не осушить Тахо?

Она пожала плечами:

— Тахо мне нравится. К тому же мне принадлежит значительная доля в тамошнем казино. И вообще мне не нужны «масштабные» жесты. Они неартистичны и привлекают внимание к автору, так? Но если сегодня я преуспею, мне бы хотелось посмотреть, что я могла бы сделать с более крупным и полезным резервуаром. Хетч-Хетчи, наверное.

— А почему там, где живу я?

— Восточный Сан-Франциско целиком и полностью зависит от этого единственного в округе водохранилища, так? Представьте себе, до чего доведут город два года полной засухи. Вот тогда его жители начнут иначе относиться к жизни, а это меня привлекает. Как бы мне хотелось пожить в Лос-Анджелесе в тридцатых и сороковых, принять участие в осушении долины Оуэне. Но пока мне хватит и Ингленукского болотца. Когда-то оно было одним из моих любимых мест. Вы знаете, что это рудимент ледникового периода?

— Поразительно, — отозвался он. — Прикончите его как можно скорее.

— Я ездила туда гулять среди дюн. Наверное, стала думать о нем, как о собственном укромном уголке. Пожалуй, я просто старая сентиментальная гусыня. — Внезапно на лице миссис Лейми отразилась рассеянная мечтательность, точно она вспоминала далекие, более приятные времена — например, дни, когда еще видела смысл в прогулках по дюнам, или, быть может, когда бродила там с кем-то еще до того, как все для нее было испорчено. Мечтательность исчезла так же внезапно, как и появилась, и миссис Лейми вернулась к работе.

Она покончила с лилиями, выдавив из них весь сок на шелк, потом, взяв нож, резко поводила лезвием по поверхности ткани, чтобы, отфильтровавшись, густая жидкость собралась в круглое зеркальце под покрывалом.

— Вода, знаете ли, все. Деньги — ничто. Вы бы предпочли владеть Северной Африкой или Нилом? Вообразите себе миллиарды галлонов воды, которые в данный момент текут на юг по одному только Калифорнийскому акведуку, орошая десятки миллионов акров садов и виноградников, плантаций хлопка и риса. Что, если перекрыть этот поток, как воду в кране? Вообразите себе два-три года без снега в Сьерра-Неваде. Никакого пакового льда. Никакого дождя по всему северо-западу. Вода — это власть. Более того, вода — это жизнь и смерть.

Горноласка молчал. Спорить с ней бесполезно. И вообще она говорила не с ним. Она говорила лишь для того, чтобы слышать дребезжание собственных слов. Ему стало не по себе, когда он задумался, действительно ли он ей нужен, и если да, то насколько. Организация, возможно, необходима, когда речь идет о сделках с землей, когда нужно обескровить мелкую дичь вроде миссис Девентер или Роя Бартона, или когда требуется выследить более крупную добычу: залезть в права на офшорную добычу нефти, пролоббировать Береговую Комиссию. Но эти рассуждения о воде совсем другое дело. Тут у него своего интереса нет. В любую минуту она его просто отошлет. Есть тайны, которых она ему не откроет, а это становится опасно и утомительно. Он не за этим пошел в ее «салон».

— Ну вот, — сказала она, — мне почти пора ехать. Я вас увижу в мотеле сегодня вечером?

Он кивнул, заставив себя улыбнуться. Ему предлагают откланяться. Правду сказать, с ней не поспоришь, остается повиноваться.

Он закрыл за собой дверь, а она подождала, пока не стихнут на лестнице шаги, потом посмотрела в щель между занавесками, как он уезжает, и лишь затем набрала номер.

— Честерфидд, — сказала она в телефон. — Пора. — И, послушав минуту, добавила: — Хорошо, нам нужно все… на сей раз — машину Джиммерса и все остальное. Нужно положить конец их безобразиям. Вы меня поняли? Будьте скрупулезны, но без глупостей.

Говарду и Сильвии пришлось оставить машину на холме и в гавань спуститься пешком. Они прошли мимо дома миссис Девентер, где на подъездной дорожке стоял разбитый «понти-ак». Дорога была запружена: люди приехали посмотреть на пожар, а сейчас маневрировали, чтобы выбраться из пробки. Внизу пожарные машины перегородили Пригаванную улицу, а пожарные поливали из шлангов руины сгоревшего ледохранилища. Поодаль толпились зеваки, выдвигая разные версии происшедшего.

Сильвия бросилась бежать, Говард, опираясь на палку, поспешил следом. Не было никаких машин «скорой помощи», никаких признаков того, что кто-то пострадал. Но дом ужасов выгорел дотла. От стен остались одни лишь обуглившиеся остовы, крыша провалилась, обрушив перекрытия первого этажа, однако лестница сохранилась: вела в никуда, а вокруг нее змеились завитки белого дыма, тянувшегося с того места, где пожарный тонкой струйкой поливал последние красные угольки. В воздухе пахло гарью и мокрым деревом.

За рыбным рестораном Лу Джибба стояла полицейская машина, рядом на перевернутом пластмассовом ящике сидел, прижимая ко лбу окровавленный платок, Беннет. Его руки по локоть были в саже, штаны цвета хаки от нее почти почернели. Он кивал в ответ на какие-то вопросы полицейского, который быстро записывал что-то в блокнот на спиральке. Сильвия направилась прямо к ним.

Тут Говард увидел саму миссис Девентер, которая стояла возле группки зевак. Правая рука у нее была подвязана, в левой она держала сложенный зонтик. Еще она была в фартуке, точно пекла печенье и из-за пожара оторвалась от плиты.

— Говард! — воскликнул Беннет, когда они с Сильвией подошли поближе, а полицейскому сказал: — Это Говард Бар-тон, племянник Роя Бартона.

— Где отец? — спросила Сильвия.

— С ним все в порядке. Он уехал в Каспар еще до пожара. Погладив усы, полицейский смерил Говарда с головы до пят подозрительным взглядом. Потом как будто узнал Сильвию и немного повеселел, даже стал разговорчивее:

— Вы ведь работаете в бутике в Мендосино, так?

— Да, — ответила она. — На самом деле я его владелица. Я дочь Роя Бартона, Сильвия.

— Я купил у вас шаль жене с месяц назад. Ярко-зеленую…

— Большую кашемировую, с рождественским рисунком. Я ее помню. Очень красивая. С вами, кажется, был еще маленький мальчик, который хотел мороженое?

— Да-да! Это был я, черт меня побери! — Тут он повернулся к Говарду и поглядел на него уже менее подозрительно: — Так вы племянник Роя Бартона?

— Говард Бартон. Я приехал погостить с юга. Что тут случилось?

— Пожар, — ответил у него за спиной голос миссис Девентер.

Повернувшись, Говард вежливо кивнул:

— Здравствуйте, миссис Девентер. Вы, наверное, замерзли, в такую погоду и без пальто.

Он снял куртку и протянул ей. Миссис Девентер без единого слова протеста просунула одну руку в рукав и натянула вторую полу себе на плечо, зажав края в кулачке, так что не стало видно гипса.

— Молодые люди такие внимательные, — сказала она Сильвии.

Вид у полицейского вдруг стал раздраженным, будто у него было полно работы, а ничего не движется с места. Пропустив мимо ушей слова миссис Девентер про пожар, он сказал Говарду:

— Похоже, старое ледохранилище сгорело дотла. И несколько деревьев в придачу. Мистер Беннет сейчас утверждал, что они с мистером Бартоном готовили тут что-то вроде аттракциона на Хэллоуин.

— Мы получили временную лицензию, — сказал мистер Беннет. — Правда, Сил?

— Верно, — ответила Сильвия. — Я сама подавала заявление.

— Мистер Бартон особенно гордился своими манекенами, — вставила миссис Девентер. — У него была идея набить им головы макаронами. Это я ему макароны сварила, правда? — Вопрос был обращен к Сильвии, но явно должен был приструнить полицейского.

— Отлично, — гнул свое коп. — Но речь здесь не о лицензии. Лицензия ведь в деле уже не фигурирует, так? — Он махнул на дымящиеся руины. — Мистер Бартон вместе с мистером Беннетом был замешан вчера поздно ночью в нарушении спокойствия на улице Мендосино. Вам об этом что-нибудь известно? — Он посмотрел на Сильвию.

— Ничего. Наверное, отец иногда слишком много дурачится. Но он безобидный. — Она одарила полицейского обворожительной улыбкой, и он улыбнулся в ответ.

— Мы пропустили пару стаканчиков по дороге из Альбиона, — сказал Беннет. — Рой немного поскандалил со своей домовладелицей, вот и все.

— А сегодня кто-то сжег его аттракцион. — Коп уже не улыбался.

— Но где же он? — спросила, глядя на Беннета, Сильвия. Первым заговорил полицейский:

— В том-то все и дело, правда? Мы не знаем, где он. По словам мистера Беннета, в Каспаре. Нам бы хотелось задать ему пару вопросов, когда он объявится.

— Объявится? — переспросил Говард. — А в чем его подозревают? Что он сделал?

— Налицо очевидный поджог, — пояснил коп.

— Вы думаете, он сам сжег собственный дом ужасов? Он несколько недель над ним трудился! Зачем бы, скажите на милость, ему это понадобилось?

— Дом принадлежит Лу Джиббу, — вставил Беннет. — Они решили, будто Лу нанял Роя, чтобы тот его сжег. Сгоревший дотла, он стоит больше, чем превращенный в дом ужасов. Такая у них логика. Но кто тогда дал мне по голове? Вот что мне хотелось бы знать. Это был не Рой Бартон. Я бы сказал, это грабитель. Я уже описал человека, который меня ударил. Он подобрался ко мне сзади. Но я встал и успел неплохо его разглядеть. Это был не Рой Бартон, разве что он похудел вдвое. Хотя, конечно, Лу Джибб мог нанять Роя Бартона, чтобы Рой Бартон нанял этого человека меня ударить. Задумайся я хоть на минуту, я бы нанял его, чтобы он нанял меня, чтобы я сам себя ударил, и деньги бы остались при нас и мы спокойно пошли бы по домам.

Коп нахмурился.

— Нет нужды так горячиться, мистер Беннет.

— Не нравится мне, когда людей бьют, — сказала миссис Девентер. — И почему всем нужно то и дело друг друга бить? По телевизору только это и показывают.

— Правда-правда, — поддержал ее Беннет. Миссис Девентер внезапно улыбнулась:

— Это мой молодой человек вытащил мистера Беннета из огня.

— Горноласка, — пояснил Беннет.

— Правда? — переспросил Говард, еще не совсем понимая, что бы это значило.

— Чистая правда, — сказала миссис Девентер. — Вбежал в горящий дом и вытащил оттуда мистера Беннета. И мистер Беннет был очень благодарен.

Беннет бросил на Говарда хмурый взгляд.

— Мальчику награду надо дать.

— Знаете, — прищурился на Беннета коп, — никак не пойму, что бы значил ваш тон. Ваше отношение. Человек вытаскивает вас из горящего здания, а вы к нему так враждебны. Где тут логика, а?

— Да, — согласился Беннет. — Пожалуй, никакой логики тут нет. — Он сконфуженно улыбнулся. — Удар по голове. Ночка выдалась тяжелая. А куда пропал ваш молодой человек? — спросил он миссис Девентер. — Мне был хотелось лично его поблагодарить, подарить ему что-нибудь на память.

— Он не из тех, кто упивается славой, — гордо ответила она. — Это не в его характере. Он сделал что мог и пошел по своим делам. Он такой тактичный.

— Воплощенное благородство, — сказал Говард. Тираду миссис Девентер полицейский выслушал, кивая и широко улыбаясь.

— Спасибо за ваши соображения, — сказал он. — Я посмотрю, нельзя ли добиться для мальчика какой-нибудь письменной благодарности. — Потом повернулся к Говарду и Сильвии: — Должен признаться, что бы там ни говорил мистер Беннет, особых мотивов для грабежа я не вижу. — Он указал в тень под стеной ресторана: — Ни один вор в здравом уме не покусится на подобный хлам.

Обугленной кучей там лежали останки двух Мозговиков, отчасти расплавившийся холодильник, который теперь был открыт. Коровьи мозги сварились, стали белыми и выступали на полдюйма в озерце молочной воды. Рядом были свалены обломки почерневшего скелета, а еще полдюжины резных тыкв, неведомо как уцелевших в пламени.

— Господи помилуй, — прикрыла рот ладошкой миссис Девентер. — Манекены! А мистер Бартон так ими гордился.

— Это все, что осталось, — печально сказал мистер Беннет. — Только то, что хранилось в передней комнате. Больше мне вынести не удалось. Остальное превратилось в угольки. Сволочи нас практически уничтожили. Слава богу, Рой еще не перевез сюда глаза и оборудование для привидения на лестнице. Если бы не этот аномальный шторм, на таком ветру огонь пронесся бы по всей гавани, черт побери! Но дождь начисто все загасил. Не иначе как само Провидение.

Миссис Девентер кивнула.

— Пожалуй, что так, — согласился коп. — К тому же это у нас первый дождь за последние месяцы.

Тут из радио патрульной машины послышались статические шумы, за ними — громкое бормотание. Кивнув всем присутствующим, коп поспешил к машине, сел и заговорил в микрофон. Потом захлопнул дверцу, завел мотор и, перегнувшись через пассажирское сиденье к открытому окну, крикнул:

— Когда увидите мистера Бартона, скажите, пусть зайдет в участок! Иначе нам самим придется за ним приехать. Большое спасибо, ребята. — И уехал вверх на холм.

— Он сам не верит в глупости про отца и страховку, — без обиняков сказала Сильвия.

Беннет осторожно коснулся лба.

— Конечно, не верит. Ледник даже застрахован не был. Джибб заплатил какую-то сумму обязательного страхования за месяц, и то только до конца Хэллоуина. А после дом собирались сносить. Чтобы потопить эту теорию, достаточно пары звонков. Полиция скорее всего думает, что мы тут чем-то другим занимались — скажем, торговали наркотиками, — и что-то у нас сорвалось. Это было бы логичнее, вот только тут постоянно крутятся люди: туристы, местные. Дверь весь день нараспашку. У нас тут никаких секретов не было. Если хотите знать мое мнение, они в конце концов спишут все на несчастный случай. Пойдем внутрь.

— Я, пожалуй, домой пойду, — сказала миссис Девентер. Помахав ей на прощание, Беннет встал, открыл заднюю

дверь рыбного ресторана и повел Говарда и Сильвию на кухню, где Лу Джибб разделывал рыбу на длинном стальном столе. Помощник официанта возил по полу шваброй. За дверью открывался обеденный зал — в ресторане было пусто.

— Проклятие, моя куртка! — сказал он Сильвии.

— Сходи за ней, — посоветовала она. Но Говард покачал головой:

— Это даст мне предлог к ней заехать. Пусть дойдет в ней до дома. В такую ночь ей куртка не помещает.

— Еще не звонили, — сказал Джибб Беннету и вытащил из холодильника три пива, по бутылке на каждого. — Я на сегодня закрылся. Отправил всех по домам. Садитесь. — Подтащив от стены стул, он указал на него Сильвии. — Иди домой, Джек, — кивнул он парнишке, который молча сунул швабру в ведро, снял фартук и исчез за дверью черного хода.

— Так что отец делает в Каспаре? — спросила Сильвия.

— Она не знает? — Джибб бросил взгляд на Беннета, который покачал головой.

— Он не в Каспаре, — объяснил Беннет. — Мы не знаем точно, где он. Мы думаем, что с ним все в порядке. Нет причин думать иначе.

— Что вы хотите этим сказать? — Она снова вскочила.

— Они его сцапали. Я не мог ничего говорить при копе.

— Да кто его сцапал?

— Мы все знаем, кто за этим стоит, правда? Это она. Старуха. Ударили меня по голове, схватили Роя, а ледохранилище сожгли. Назло, наверное. В отместку за вчерашнее.

— Машину Джиммерса тоже увели? — спросил Говард. Беннет покачал головой:

— Сегодня утром я отогнал ее на лесосклад «Джорджия-Пасифик». Как в воду глядел. За ней Макдональд присматривает. Сейчас он уже отвез ее в город. Никто, кроме него, не знает куда.

— Мы не уверены полностью, что это они, — сказал Сильвии Лу Джибб. — Возможно, Джиммерс. Он сегодня сюда заезжал, все чего-то вынюхивал. Съел у меня ленч, потом пошел в ледохранилище и поругался с Роем. Они оба словно с цепи сорвались. Такой крик стоял! Джиммерс уехал просто в бешенстве. Он вполне мог вернуться и поджечь ледохранилище. Может, он наконец совсем спятил.

— Мы только что от него, — ответил Говард. — Он тут ни при чем. Он ни за что бы не стал выкрадывать дядюшку Роя или поджигать дом ужасов. Даю вам слово. Он никогда бы этого не сделал, даже если и был в бешенстве.

Джибб пожал плечами:

— Да я и сам знаю. Но, будь это Джиммерс, все было бы много проще, верно?

Сильвия направилась к двери.

— Нам нужно ехать, — сказала она Говарду, как только Джибб умолк. — Во всяком случае, мне. Нельзя оставлять маму одну. Они и там могли побывать.

— С ней все в порядке, — сказал Беннет. — Я с ней четверть часа назад разговаривал.

— От меня больше пользы там, — решительно произнесла Сильвия.

— Позвоните нам, как только что-нибудь узнаете, — сказал Говард и вышел за Сильвией в ночные сумерки.

Толпа почти рассеялась. Припаркованные на Пригаванной машины исчезли, вокруг сгоревшего ледохранилища бродили только местные дети из городка трейлеров, бросали друг в друга камнями, уворачивались от них или прятались за заборами или деревьями. Двое пожарных сворачивали шланги, а еще двое бродили по пепелищу вместе с полицейским и каким-то муниципальным служащим в костюме и высоких, до колена, резиновых сапогах.

Поднимаясь быстрым шагом на холм, Говард обернулся на руины. Сгоревшие здания всегда казались ему одинокими и пугающими. Было в них что-то безнадежное, мертвящее и темное, говорящее о самой страшной трагедии, пусть даже их все равно собирались снести, как и ледохранилище. Ему пришло в голову, что дядюшке Рою не придется хотя бы пережить провал еще одной обреченной затеи. Вот только она, вероятно, принесла бы доход. А если нет, то дядюшка Рой мог хотя бы попытаться. Возможно, именно поэтому сгоревшее ледохранилище казалось таким печальным: с ним сгорела очередная мечта дядюшки Роя, а ведь именно мечты поддерживают его на плаву.

Они почти подошли к машине, когда услышали дребезжащий звонок — звонил таксофон на стене ресторана. Повернувшись, они без единого слова припустили бегом с холма, видя, как через заднюю дверь выходит, чтобы снять трубку, Джибб, как вылетает за ним, едва не наступая ему на пятки, Беннет. К тому времени, когда Говард и Сильвия добежали, Джибб уже повесил трубку. Он стоял, задумчиво хмурясь, а Беннет снова устало опустился на пластмассовый ящик.

— Это они, — сказал он Сильвии. — Они связались с твоей матерью. Я только что с ней говорил. Они требуют рисунок в обмен на Роя.

— Но у нас нет этого чертова рисунка, — сказал Беннет.

— Нет есть, — отозвался Говард и закрыл глаза. — И они это знают.

Элоиза Лейми ехала на север по прибрежному шоссе через Форт-Брэгг. Она понюхала кончики пальцев. Мыло и вода оказались бессильны перед вонью лилий. Еще к пальцам льнул запах горелого дерева, независимый и отличный от лилий, — такой приносит ветер, когда в лесу выжигают старые деревья. Интересно, выветрится ли он когда-нибудь? Проехав Клеоне, она свернула на авеню Мира к парковке возле пляжа, а оттуда пошла на север по старой просеке, пока лес не кончился и тропа не потерялась в песке. Дальше, загребая ногами серый песок, она побрела по пустынным дюнам.

Гнилостная вонь лилий пропитала океанский ветер, но теперь к ней примешивался запах гари, который после полудня просочился в дом в окно второго этажа. Этот запах наплывал с утесов, заволакивал побережье, тянул дымные пальцы к Ингленукскому болотцу. Чувствует ли его кто-нибудь еще? Говорят ли сейчас о нем жители Форт-Брэгга? Недоумевают, что бы это значило? Было что-то глубоко удовлетворительное в самой мысли о том, что люди поворачивают головы, удивляются, тянут носами воздух. И все же думать так ее побуждало тщеславие, но то, ради чего она жила, было в тысячу крат важнее сиюминутных свидетельств власти.

Поднявшись на гребень высокой дюны, она поглядела на далекую купу ив, прикорнувших вокруг болотца. Крохотный водоем прятался в песчаных холмах, а подпитывала его — как это было с ледникового периода — только дождевая вода. Считалось, что в болотце обитают не только кувшинки и рогозы, но и древние микроорганизмы ледникового периода. Приятно думать, что можешь с легкостью осушить не просто какой-то водоем, но это маленькое болотце, уцелевшее благодаря дождю, стереть с лица земли наследие древности.

На песке дюн ни единого человеческого следа. Мало кто любит бродить по целым милям перекатывающегося песка, из которого ветер с океана создавал все новые скульптуры, стирая все признаки жизни. В укромных местах песок испещрили следы грызунов и косолапых чаек, временами в низинках уходили к лесу отпечатки лошадиных копыт. Тут и там виднелись разбросанные кости мелких животных и сухая, побелевшая шелуха, останки мертвых растений. Если смотреть из низинки, большой мир исчезал, оставались лишь небо и крики чаек. С прошлым и будущим ее связывала сейчас только вонь, словно пропитавшая сам воздух и теперь усилившаяся, точно над приютившей озерцо впадиной повисло невидимое облако.

Со сравнительно высокого гребня она снова увидела ивы и немного изменила курс: спустилась в низинку и опять поднялась на дюну. Она шла минут двадцать, одолела наконец небольшой склон, который ничем не отличался от остальных, вот только под ней теперь лежало болотце, защищенное стенами дюн от моря и ветра.

Ивы выстроились вдоль пустого русла, где высыхала и трескалась глина. Никакая вода не бежала больше в болотце. У нее на глазах рогозы поднимались вдоль берега из воды, будто вырастали со дна. Несмотря на ветер, запах пепла и лилий был здесь гуще. Вода отступала, уходила в окрестный песок, как в кинофильме с ускоренной съемкой. Вокруг рогозов показались теперь клубки корней и сгнившие побеги, а широкие листья кувшинок бессильно опали на высыхающее ложе.

Присев на песок, она смотрела, как исчезает болотце, и думала о центральных долинах, о реках Сан-Иоаким, Сакраменто, Фезер. Перед ее мысленным взором вставали пересохшие русла, раскаленные на солнце белые камни. Дальше к северу лежали Эль и Тринити, а восточнее, прямо через безысходность великих Юго-восточных пустынь текла Колорадо. Она сидела, воображая, что почувствует, шевельнув мизинцем в сторону того или другого озера, той или иной реки или водохранилища, представляя себе, как будет смотреть, как они испаряются, точно вода с тротуара, просто растворяются в воздухе. А потом она вообразила себе дождь в пустыне, который оросил бы, скажем, Моджаве. Она обратит в пыль долину Коачелла, заставит увянуть грейп-фрутовые и финиковые сады, а в Долине Смерти будет растить рис. Можно играть в гольф в Бороне и строить замки из песка в заброшенном Палм-Спрингс. Койоты найдут пристанище в отелях с выбитыми стеклами и затянутыми паутиной стойками портье, в пустых бассейнах.

В общем и целом день вышел полный грандиозных планов, и здесь в дюнах — только малое начало. Это пробудило в ней голод по Граалю, жажду обладать всей его властью, с которой придет сила обратить эти мечты в прозрачную и твердую, как лед, реальность.

Внезапно она поняла, что замерзла, и холод вывел ее из мечтательности, оторвал от дум о воде. Болотце опустело окончательно. Пролетел по гребням дюн ветер, стал нагонять песок в рощицу ив вокруг пустого ложа. Медленно-медленно корни рогозов и кувшинок начало затягивать песком. Она спросила себя, сколько понадобится времени, чтобы под обломанными верхушками разметанных рогозов не осталось ни следа воды.

Успех успехом, а до машины идти не близко, и впереди — долгая и напряженная ночь. С высоты дюны она видела, как над Форт-Брэггом, а точнее, над гаванью, поднимается дым. Это доставило ей глубочайшее удовлетворение. Дело делается. Ее подручные выполняют свои ничтожные обязанности. Она потянула носом воздух, надеясь уловить в ветре привкус гари. Но, возможно, она хочет слишком многого? Вонь лилий и гари ослабла, разжижилась, словно была каким-то магическим катализатором, который наконец трансмутировал в нечто иное, а его послевкусие приглушил зыбучий песок.

Ставя ноги боком, она спустилась с крутой дюны, в туфли забивался песок. Остановившись в низинке, она подозрительно принюхалась. Теперь ветер принес запах озона, надвигающегося дождя. Чтобы получше видеть, она поспешила на гребень следующей дюны. Из далекого далека, из-за океана надвигались с юга тяжелые черные тучи — целая глыба, будто чей-то личный шторм. Донеслись отдаленные раскаты грома.

Магия лилий и пепла полностью исчезла из морского ветра, а сменивший ее вдруг запах дождевой воды показался неприятным, поскольку был полной противоположностью этих чар, своего рода магическим противоядием. Внезапно ее охватил страх, что болотце неведомым образом восстановилось, и она тяжело сбежала назад в низинку, потом на дюну за ней, чтобы в последний раз посмотреть — убедиться, что дело ее рук осталось неизменно. Болотце было пустое, на целый дюйм занесенное сухим песком. Она широко улыбнулась, но с минуту подозрительно смотрела на грозовые тучи, а потом снова направилась к своей машине.

Окруженная песком — ведь шторм скрывали дюны, — она внезапно почувствовала тягу к всему сухому, желание изничтожить еще один водоем. В следующий раз — какой-нибудь значительный, исчезновение которого встряхнуло бы людей, изменило бы восприятие окружающего мира. Болотце стерто с лица земли. Его ценность исчерпана. Прошлое не имеет значения.

Она вслух прокляла Говарда Бартона, а заодно и Горноласку, который так чертовски копался, отрезая кусочки палки. А потом и всех остальных, и саму себя заодно: надо же было как последним идиотам скопом броситься на грохот взрыва… Если бы только у нее было их больше, больше маленьких кружочков дерева, она могла бы сейчас вернуться домой и снова взяться за работу, высушивать стоячую и движущуюся влагу из северного побережья — как воду из дюжины луж.

— Это машина Джиммерса, — сказала Сильвия, когда, свернув на их улицу, они подъезжали к дому. — Наверное, Джиммерс приехал к маме.

— Хорошо, — удовлетворенно сказал Говард, сообразив вдруг, что испытал огромное облегчение, но, как ни странно, ни малейшего удивления.

Буквально как гром с ясного неба, мистер Джиммерс явился их поддержать. Он им поможет. Говарду вдруг показалось, что у них, в конце концов, еще остается шанс. Он не знал, как это объяснить, мистер Джиммерс стал для него своего рода великаном — непредсказуемой силой, одним из Королей Ночи, следящим в окно своей башни за погодой и звездами и знающим толк в потайных ходах под землей.

Притормозив у обочины, Сильвия заглушила мотор, выскочила из машины и, не дожидаясь Говарда, побежала к дому. Мистер Джиммерс встретил их в дверях. Он выглядел расстроенным и измученным. Волосы у него были всклокочены, он то и дело потирал руки, точно выжимая между пальцами воздух, который издавал не то писк, не то скрип, а мистер Джиммерс все извинялся за то, что вообще тут появился, что приехал без приглашения. Одежда на нем была сырой и мятой. По всей видимости, он так и не успел переодеться с тех пор, как вышел в шторм.

— Где мама? — спросила Сильвия, потеснив его, чтобы войти.

— Ее нет, — ответил Джиммерс. — Она поехала за ним.

Он протянул Сильвии записку, наспех нацарапанную на обороте конверта. «Поехала забирать твоего отца», — говорилось в ней. Ниже стоял адрес и телефон мотеля «Морские брызги».

— Проклятие! — Сильвия упала в кресло, тут же снова вскочила. — Почему она поехала?

— Потому что она его любит, — ответил Джиммерс. Сильвия покачала головой.

— Конечно, любит. Но она же ничем не может помочь. Правда?

— Но и сидеть сложа руки она не могла. Такая уж женщина твоя мать. Она будет пытаться хотя бы быть с ним рядом. И я тоже не смог остаться в стороне. Особенно после нашего разговора в машине. Я знаю, что думает Эдита, что она чувствует. Мы с ней, ну… — Мистер Джиммерс неуверенно сел на диван, с мгновение смотрел перед собой и лишь потом продолжил: — Она позвонила полчаса назад и рассказала, что они сделали, куда его повезли и чего хотят. Я бросился прямо сюда, звонил, звонил, но мне никто не ответил, поэтому я вошел сам и нашел вот эту записку. Наверное, мне следовало дождаться вас.

— Нет, — оборвала его Сильвия. — Спасибо, что вы это сделали. Невозможно предугадать, какие гадости…

— Вот именно. Внезапно Сильвия разрыдалась и снова рухнула в кресло.

Присев на подлокотник, Говард обнял ее за плечи, неловко пытаясь хоть как-то утешить. От того, что Эдита поехала за дядюшкой Роем, все стало вдвойне труднее, и не только потому, что теперь она тоже в опасности, но потому, что своим поступком она подала им пример, на который надо равняться. Тетя Эдита бросилась в самое пекло и сейчас говорит с врагами в мотеле «Морские брызги», а он, Говард, прохлаждается в гостиной, не в силах разобраться в происходящем.

— Где этот мотель? — спросил Говард.

— В конце Барнетт-роуд, — ответила Сильвия. — На шоссе со стороны океана, сразу за Пудинговым ручьем. Он пустует — кажется, его перестраивают. Очевидно, владелец сменился.

— Готов поспорить, я знаю, кто этот новый владелец. Закусив нижнюю губу, Говард постоял, глядя в окно. Голова у него шла кругом. Что сейчас самое разумное? Демонстрация силы? Какой-нибудь трюк?

— Насколько серьезна миссис Лейми? — спросил он Джиммерса.

— Смертельно серьезна. Я вас предупреждал. — Он глянул на Сильвию, утирающую тыльной стороной ладони слезы. — Пора говорить начистоту.

— Они его убьют, — сказала Сильвия.

— Не могут же они убить обоих! — воззвал к мистеру Джиммерсу Говард. Невозможно было поверить, что дело так быстро обернулось настолько скверно. — Убийство им с рук не сойдет. Разломать Шалтай-Болтая мистера Беннета, даже поджечь ледохранилище — это одно, но убийство…

— Мистер Беннет мог бы погибнуть, если бы Горноласка не вытащил его из огня, — сказала Сильвия.

— Именно это я и имел в виду. Кто его вытащил? Горноласка. Они старались никого не убивать, только сжечь нас — и возможно, снова выкрасть грузовик, если бы Беннет на шаг их не опередил.

Сильвия покачала головой.

— А что, если ледохранилище поджег не Горноласка? Что, если миссис Девентер права?

— Не можешь же ты в это верить, — возразил Говард.

— А я верю. Ты не можешь, потому что к нему ревнуешь, и…

— Погоди минутку, — сказал, прерывая ее Говард. Мистер Джиммерс внимательно изучал свои ногти и держал рот на замке. — Я вовсе не ревную. Не в этом дело. Давай не путать одно с другим.

Сильвия поглядела на него в упор.

— Ну ладно. Может быть, чуть-чуть. Конечно, ревную. И почему бы мне не ревновать? Но это же ни ту, ни другую теорию не доказывает, правда? И не снимает с него вины за все на свете преступления. Кто, по-твоему, раскрутил гайки на машине миссис Девентер? Это ведь Горноласка постоянно крутится около ее дома. Ну да, я немного ревную, но это все равно ничего не меняет.

— Мне просто хотелось, чтобы ты это признал. — Сильвия почти улыбнулась. — И я не говорила, что он вообще ни в каких преступлениях не повинен. Я только сказала, что, на мой взгляд, он не опустится до поджога и убийства. И еще, я не верю, что это он испортил миссис Девентер тормоза. На следующее утро я его видела в городе. Он только что услышал про аварию и был сильно потрясен.

— Разыграть потрясение нетрудно, — угрюмо отозвался Говард.

— И это верно. Как бы то ни было, я хотела сказать только, что если они еще не стали убийцами, то вот-вот ими станут, они ведь едва не убили мистера Беннета. А из-за своей ревности ты недооцениваешь Горноласку. Такой подход в нашем случае опасен.

С минуту, пока Говард осваивался с этой мыслью, все молчали. Наконец мистер Джиммерс сказал:

— А она права, знаете ли.

Говард пожал плечами. Возможно. Проклятие, она скорее всего права.

— Перипетии с ревностью мне знакомы, — пояснил он Говарду. — Очень сильное чувство, которое переполняет тебя ложными сожалениями. Поверьте на слово человеку, основательно в ней промаринованному.

Говард кивнул.

— Постараюсь не путать одно с другим, — сказал он и улыбнулся Сильвии, хотя и закатил при этом глаза, а в ответ получил улыбку. Пожалуй, стоит готовиться к бою. Теперь он готов с этим сжиться. — Итак, что мы имеем? Каковы ставки?

— Выше, чем вы можете себе представить, — ответил Джим-мерс и, помолчав, добавил: — Это ваш приезд все обострил. Вам суждено было приехать. Никто вас ни в чем не винит. Но мы все, и Рой в том числе, знали: что-то назревает. Грэхем закинул удочку, вылавливая кого-то, а тут вы ни с того ни с сего позвонили и сами вызвались. Вы для этого рождены. Готов поспорить, Рой Бартон нисколько не удивился, когда они нанесли удар первыми. Он к этому готовился. Боюсь, вам сейчас известно меньше всех. Поэтому скажу прямо: в данный \ момент ставки высоки и просты — им нужны вы и рисунок. |

— И это все? — спросил Говард.

— В общем и целом. Говард пожал плечами:

— Тогда давайте исходить из этого.Выбора у них как будто не было. Теперь он более или менее понимал, что именно унаследовал, и в равной мере понимал, что он этого не хочет. А хочет, насколько он уразумел, Сильвию и еще — изменить собственную жизнь. Сколь бы жутковатой и странной ни казалась атмосфера северного побережья, за те несколько дней, которые он тут провел, она начала ему нравиться. Она ему подходила. Южная Калифорния все больше отдалялась, подергиваясь серой дымкой.

— Так давайте прямо сейчас отдадим им чертов листок. Поедем в мотель, доставим его как пиццу и просто обменяем на дядюшку Роя. А потом поедем обедать. Может, даже сумеем выжать на этой сделке несколько месяцев без квартплаты.

Мистер Джиммерс вздохнул:

— Ей не просто нужен артефакт. Она хочет его использовать. Она жаждет его силы. Если она не может его использовать, он ей без надобности.

— Да пусть хоть во все тяжкие с ним пустится. Малость дождя нам не повредит.

— Она даже не сумеет достать вашу пиццу из коробки, — сказал мистер Джиммерс. — Для этого ей нужны вы. И будьте уверены, дождичком она не ограничится. Она мнит себя королевой погоды и в настоящий момент очень к этому близка. Если кто-то и поедет сегодня в ресторан, готов поспорить, вас с ними не будет. Она найдет вам то или иное… применение.

— К черту обед! — воскликнул Говард, но теперь уже с некоторым сомнением. — Готов перекусить в «Бензине и кормежке».

— Отец уже много лет сражается в этой войне, — сказала Сильвия. — Мы не сможем просто приехать и ее прекратить. Он был бы против.

— Это уж точно, — согласился мистер Джиммерс. — Но все равно спасибо за предложение, Говард. Иного я от вас и не ожидал. И что важнее: именно этого ожидают от вас они или, точнее, она. «Насколько серьезен Говард Бартон? — спрашивала она себя. — Что он на самом деле хочет?» Как только она обнаружит, что вы ничего не хотите — не хотите так, как жаждет всего она сама, — то тут же решит, что вы для нее открытая книга. В герое, собственно говоря, нет ничего особо сложного. Герой без раздумья примет за другого пулю. А если у него есть время подумать, он все равно эту пулю примет.

Говард только отмахнулся:

— Вы говорите о ком-то другом. Я не большой любитель пуль. Но что будем делать? Сколько у нас времени?

— Если уж на то пошло, нам выставили крайний срок. Очень мелодраматично. Если хотим увидеть Роя Бартона живым, мы должны явиться до полуночи.

Мотель «Морские брызги» стоял над океаном и был весело покрашен желтой, белой и синей красками; вдоль номеров первого этажа шла веранда с ажурной резьбой. Припарковав пикап на пустой стоянке, Эдита посидела, рассматривая мотель, не позволяя себе думать о плохом, просто собираясь с духом. Рой в одном из номеров, и она собирается выяснить в каком. А тогда присоединиться к нему. Вот так все просто.

Благодаря лунному свету и неоновым огням было довольно светло, и со стоянки ей был виден Пудинговый ручей, пробегавший под шоссе в трубе, а затем устремлявшийся к океану. Ручей почти пересох, вода собиралась жалкими лужицами среди песчаных наносов. Над устьем ручья висел железнодорожный мост из стальных конструкций и шпал, возвышаясь футов на тридцать над пустым ложем; песчаный пляж за ним был завален большими комьями бурых водорослей, в лунном свете казавшихся низким ползучим кустарником. Ветер пах океаном и дизельными выхлопами с шоссе.

Заметив, как шевельнулась в ближайшем освещенном окне занавеска, Эдита вышла на бетонную дорожку и, прижав локтем к боку сумочку, решительно постучала.

Мгновение тишины, нарушаемой только криками чаек и шорохом шин на шоссе. Потом изнутри послышался какой-то шорох, затем — приглушенные голоса, за которыми последовал сдавленный крик. Всего лишь «Эй!», оборванное звуком пощечины и уханьем. Эдита снова постучала, на сей раз сильнее. И снова ответом ей было молчание.

— Он у меня! — стукнув еще раз, крикнула она. —Элоиза Лейми, то, что вам нужно, у меня!Свет в номере погас, послышался скрежет отодвигаемой задвижки и звяканье цепочки. Дверь приоткрылась. Внутри было темно, и Эдита прищурилась, стараясь что-нибудь разглядеть.

— Входите, — произнес женский голос.

Затем последовал новый крик, всего одно отчаянное «Нет!», и снова звук пощечины. Кто-то прошипел предостережение.

Сделав глубокий вдох, Эдита переступила порог номера. Дверь за ней захлопнулась, и выступивший из-за двери мужчина включил свет. Элоиза Лейми сидела на стуле у стола с пластиковой столешницей под дерево. Перед ней лежали кроссворд и карандаш, чуть поодаль стояли несколько пластмассовых стаканчиков с кофейной гущей и следами губной помады.

— Тимоти! — воскликнула Эдита, с удивлением узнав того, кто вышел из-за двери.

С пристыженным видом он кивнул в ответ. Миссис Лейми пронзила его взглядом, словно вдруг расстроилась или что-то заподозрила.

— Я и не знала, что вы на короткой ноге с Эдитой Бартон, мистер Горноласка.

— Это было давным-давно, — пробормотал он. — Мимолетное знакомство.

— И впрямь мимолетнее, правда? — сказала Эдита. — Но мне как будто помнится, что вы не раз и не два ели за нашим столом. Вы, наверное, забыли.

Пожав плечами, он отошел и сел напротив миссис Лейми, с его лица исчезло обычное невозмутимо-высокомерное выражение, сменившись гримасой сконфуженного подростка.

— Заприте проклятую дверь, — с отвращением сказала ему миссис Лейми.

— Она же заперта, — возразил он. — Замок закрывается автоматически.

— И цепочку тоже накиньте. Повернувшись, Эдита вернула на место цепочку.

— Спасибо, — вежливо сказал Горноласка, но под ядовитым взглядом миссис Лейми осекся. Пожав плечами, он прищурился и, взяв пластиковый стаканчик, принялся отрывать от края кусочки, старательно избегая встречаться глазами с обеими женщинами.

— Ну? — вопросила миссис Лейми.

— У меня его нет, — просто ответила Эдита. — Я солгала, чтобы заставить вас открыть дверь.

Миссис Лейми подняла брови и медленно кивнула, точно Эдита — первоклашка на перемене, и пришла пора делиться со старшими завтраком.

— Тогда что вам нужно? — поинтересовалась она.

— Мне нужен мой муж.

— Вы его не получите. — Голос миссис Лейми зазвучал на октаву выше. — Только в обмен. Я ведь так вам и сказала по телефону. Ничто не меняется, да? Теперь, надо думать, мне придется избавиться от вас обоих. Сами понимаете, ворвавшись сюда, уйти вы уже не можете. Это ваша вторая большая ошибка. Первую большую ошибку вы совершили, выйдя замуж за Роя Бартона. Какой неуместный и достойный сожаления поступок! Не могу сказать, что понимаю ваше поведение.

— Конечно, не понимаете. Вы вообще ничего не понимаете. Если бы понимали, то знали, что я вовсе не хочу уходить и без Роя не уйду. Разве я не сказала вам только что? Мне нужен мой муж. Это не имело для вас ровным счетом никакого смысла.

С минуту миссис Лейми всматривалась в Эдиту, точно собираясь возразить, но потом только высокомерно бросила:

— Вы обо мне решительно ничего не знаете. Ничего. — Она начинала горячиться. — Как вы смеете меня судить? Я… Да я… жертва, миссис Бартон. — Она пригладила волосы, всеми силами стараясь сохранять невозмутимость.

— Как и все мы, — мягко проговорила Эдита.

— Одни в большей степени, чем другие, заверяю вас. Впрочем, сейчас не время для философских бесед. Что вы понимаете или не понимаете, меня не касается. Как я и сказала, своего мужа вы не получите, хотя понять не могу, чего ради, скажите на милость, вам сдался этот обрюзгший старый увалень. — Глядя в стол, миссис Лейми отчаянно заморгала, губы у нее подрагивали от напряжения. — Надо думать, когда-то и он был молод и подтянут, что до некоторой степени может служить объяснением. Но теперь… Боюсь, теперь он стал товаром. Тем, что продают и покупают.

— Это все, что вы видите, да? Продавать и покупать. Вы так же обыденны и недалеки, как старая мятая долларовая купюра.

Миссис Лейми внезапно бросила на Горноласку полный ярости взгляд.

— Ну а вы что улыбаетесь, Чеширский кот? — спросила она, и он поспешно вернулся к обрыванию края пластикового стаканчика. Кусочки он бросал в кучку на столе. — Это вы ничего не знаете и никогда не знали, — сказала она Эдите. — Вы прожили пустую жизнь, выбросили ее на помойку. Вы ничего не накопили. Вы ни к чему не пришли, разве что, может быть, наконец к финалу. — С видом разгневанной леди, отпустившей горничную, она взяла сборник кроссвордов и повернулась к Горноласке: — Тяжкая неудача, крах. Слово из шести букв.

— Пиздец, — отрезал Горноласка, встал и направился к двери. — Я поеду за кофе.

Проходя мимо Эдиты, он выразительно посмотрел на нее, потом перевел взгляд на дверь и едва заметно кивнул назад.

— Попробуйте «фиаско», — предложила Эдита, не обращая на Горноласку внимания.

Хлопнув за собой дверью, он вышел в ночь. Тогда Эдита спросила:

— Где он?

Миссис Лейми кивнула на дверь в соседнюю комнату. Не задавая больше вопросов, Эдита подошла к двери, толкнула ее и вошла. Там оказалась комната, как две капли воды похожая на ту, где ее встретила миссис Лейми, только в этой на одном из двух стульев у пластикового стола сидел связанный дядюшка Рой. Перед ним стояла банка колы и ведерко, до половины наполненное тающим льдом. На кровати валялся масляного вида молодой человек лет тридцати, одетый с элегантной небрежностью. Глазки у него были маленькие и близко посаженные. Эдита отнеслась к нему с тем же безучастием. Из уголка рта ее мужа ползла змейка крови, на скуле у правого глаза темнел огромный синяк. Она заставила себя улыбнуться — Рой улыбнулся в ответ и пошевелил ушами, но тут же поморщился.

— Тебе не следует тут находиться, — сказал он.

— Я не могла оставаться дома. Слишком без тебя скучала. Это ведь не очередное твое деловое предприятие, знаешь ли. Тут я тебе нужна.

— Факт, — просто сказал он.

— И мы многого друг другу не сказали. Много не сделали. Сев на стул напротив, она положила руку ему на колено,легонько сжала.

Он вздохнул, криво усмехнулся, хотел было заговорить — и не смог. Достав платок, она вытерла ему уголок глаза и сама заплакала, а потом, вдруг разозлившись, начала распутывать веревку, которой он был привязан к стулу.

Мужчина на кровати устало поднял глаза, будто все происходящее ему наскучило.

— Не могли бы вы перестать? Пожалуйста, — попросил он. Рой кивнул Эдите, и она снова села.

— Тогда мы подождем, — сказала она. — Недолго осталось.

— Что-то происходит? — громко спросил Рой.

— Джек Макдональд и тридцать рабочих с лесопилки идут сюда с какими-то железками… кажется, он говорил про обрезки труб.

Она глянула на мужчину, который, лежа на кровати, небрежно протирал тряпицей пистолет, убирая отпечатки пальцев. Он навел дуло на лампу, на ведерко со льдом, потом на голову дядюшки Роя.

— Бах, — негромко сказал он и положил пистолет на тумбочку у кровати.

— Это Честерфилд Курилкин, — сказал Эдите Рой. — Надо же, какое горемычное имя. Я все никак не запомню, как его правильно зовут, но он первостатейный стрелок. Литературный критик из Сан-Франциско с таким пристрастием к пистолетным стволам, что самому Фрейду стало бы тошно. Полчаса назад едва не прострелил себе ногу. Пришлось ему показать, как ставится чертов предохранитель. Учитывая, сколько у старухи денег, могла бы нанять профессионалов, а наняла свору художников и поэтов, будь они неладны. Не захочешь, задумаешься. В настоящий момент он пишет роман. Вот пока мы говорим, он пишет. Готов поспорить, роман хороший. На каждом абзаце животики надорвешь. Извините, что отвлекаю, Честерфилд. Повторите, как он называется? Я забыл.

Мужчина промолчал. Слышалось корябанье карандаша по бумаге.

— Не провоцируй его, — прошептала Эдита. Рой пожал плечами.

— Слушай! — воскликнул он, внезапно повеселев. — Кстати о бизнесе, мне пришла в голову прекрасная мысль.

— Замечательно, — откликнулась она. — И какая же?

— Миниатюрное поле для гольфа и парк развлечений разом. Построим их между аэропортом и азалиевыми садами.

— Правда? — подбадривая, спросила Эдита.

— Дело верное. Почти никакого риска. Затраты ограничены. Ведь возле «Джорджия-Пасифик» сотни акров стоят без дела. Их лет тридцать никто не обрабатывал. Думаю, мы с Беннетом сумеем построить гипсовый замок — большой и броский, но это только фасад, чтобы с шоссе было видно, — мы его под завязку забьем видеоиграми. Вдоль утесов проложим стартовую полосу, кругом ковровые дорожки, беседки и все такое. И повсюду Беннетовы вертушки. Это, знаешь ли, привлечет к нам семейные пары. Семьи — превыше всего, хотя, с точки зрения финансов, они не много стоят. Деньги пойдут с видеоигр, но мы же не хотим устроить просто аттракцион для подростков.

— Ну конечно, нет, — отозвалась Эдита.

— Идем дальше. Представь себе вереницу лунок в океан. Лунки и расстояние броска разметим бейками. Тебе известно, что можно почти за бесценок скупать по клубам отжившие свое старые шары, а еще второсортные на заводе-изготовителе. Насколько я понимаю, люди готовы круглую сумму выложить, лишь бы получить корзинку шаров, которые можно просто загнать ко всем чертям в Тихий океан.

Эдита радостно улыбнулась.

— Да, — сказала он. — Это было бы неплохо, правда? Поле для гольфа в океане, как «Галечный пляж». Помнишь, как мы поехали по «Семнадцатимильной дороге» и заночевали в гостинице в испанском стиле? Ресторан у них был мексиканский, а еда самая худшая на свете.

— По вкусу — точь-в-точь собачьи консервы. Просто черное крошево. Но с уверенностью могу сказать, это была не говядина. Идем дальше. Мы их раскрасим, я хочу сказать шары для гольфа — будем макать их сразу корзинами, а те, что похуже, отберем для дальних бросков. И клюшки купим по дешевке. Их то и дело выставляют на гаражные распродажи. Вот тут на сцену выходите вы с Сильвией.

Рой уставился в пространство, будто мысленно рисовал себе королевство над океаном, сотворенное из гипса, электроники и деревянных вертушек.

— Как я и говорил, — продолжал он, — видеоигры привлекут детей больше, чем гольф. Игровые автоматы покупать не обязательно, можно просто платить процент с прибыли. Дважды в неделю их приходит обслуживать мастер и мешками выгребает из них четвертаки. На юге все так делают. Была большая статья в «Форбс»…

Тут в соседней комнате зазвонил телефон, и, засовывая в карман пистолет, Честертон Касалкин соскочил с кровати и открыл дверь, чтобы тоже послушать.

— Кто? — услышали они вопрос миссис Лейми. Последовало краткое молчание.

— Неужели тот самый Артемис Джиммерс? — сказала она с наигранным изумлением. — Ну да, разумеется, мы в мотеле. Избиваем бедного мистера Бартона, а вы как думали? Впрочем, еще можете получить его полуживого, если поторопитесь. И пожалуйста, не посылайте больше парламентеров, если не хотите лишиться и их тоже. Полагаю, я ясно дала понять, что мне срочно нужно проконсультироваться с Говардом Бар-тоном, но не с его дальними родственниками. А теперь слушайте внимательно. Как только я повешу трубку, то отошлю Бартонов отсюда на машине в сопровождении доверенного и на многое способного лица. Если хоть кто-то появится у меня на пороге — вообще кто-либо, кроме Говарда Бартона, — я позвоню в то ужасное место, куда отвезут бедных Бартонов. Подожду один гудок и повешу трубку. Этот звонок будет последним, что они услышат по ту сторону адских врат. Передайте это, пожалуйста, дочери. Никто из нас не может себе позволить хранить что-то в секрете.

За этой речью последовало новое молчание. В открытую дверь Эдита увидела, как миссис Лейми прищурилась. Потом, все еще слушая, она повернулась к противоположной стене. Входная дверь открылась, вошел Горноласка с пластиковым стаканчиком и, захлопнув за собой дверь, наложил цепочку. И застыл в ожидании, когда миссис Лейми заговорит снова.

— Это что? — спросила она наконец. — Машина, вызывающая привидения? Построенная Джоном Раскином? Вызывает только его призрак? Ага! Потому что в ней его кости? Я бы сказала, она немногого стоит, как по-вашему? — Разразившись театральным хохотом, она повернулась заглянуть в соседнюю комнату. Лицо ее было совершенно серьезно. — Мистер Бартон утверждает, что в вашем жестяном гараже Ковчег Завета. Он почти меня убедил. В жизни не видела таких лжецов, как вы, простаки. Правду сказать, вы довольно забавны. Вся ситуация развлекает настолько, насколько вообще возможно, правда?

Послушав еще несколько секунд, она закрыла рукой трубку и сказала в сторону второй комнаты:

— Мистер Джиммерс настаивает, что чушь про Ковчег Завета вы выдумали сами, мистер Бартон. Он утверждает, что вы лжете, чтобы защитить его, сохранив в тайне истинную суть машины. Он утверждает, что с ее помощью мы можем вызвать из мира духов Джона Раскина.

— Совершенно верно, — широко улыбаясь, кивнул Рой. — Я с самого начал лгал.

В трубку миссис Лейми сообщила:

— Мистер Бартон сознался. Придется наказать его за ложь. — Она снова послушала, потом сказала: — Но это же доставляет такое удовольствие, правда? Нет, обмен кого-либо на вашу машину меня не интересует. Да, я читала ваш памфлет о телефонных разговорах с мертвецами. Кстати, когда вы его опубликовали? В шестьдесят первом, так? Я в равной степени знакома с работой, какую проводил перед смертью над спиритическим телефоном мистер Эдисон. Он тоже был помешанным. Безумцы встречаются всех сортов и мастей, Артемис, гении они или нет. Но я скажу вам, что сделаю. Я позволю Говарду Бартону привезти машину с собой — в подарок. Вот именно. Она будет включена в сделку, поскольку вы так любезно ее предложили.

Тут она повесила трубку, но осталась сидеть, глядя на телефон.

— Глупец и машину тоже с собой привезет, — сказала она Горноласке. — Один бог знает, что она такое на самом деле. — А Касалкину велела: — Сейчас же увози их отсюда. Гвендолин тебя ждет. А вы двое ведите себя хорошо. Не обращайте внимания на то, что я сказала по телефону этому идиоту. Если я не позвоню тебе до двух утра, сделай то, о чем я тебя просила.

— Неудачно с машиной вышло, — расстроенно сказал, вешая трубку, мистер Джиммерс. — Но попытаться стоило. Еще один короткий звонок. Какой номер у платного таксофона в гавани? Нужно, чтобы кто-нибудь последил за мотелем, поехал за любым, кто попытается их оттуда увезти.

Сильвия назвала по памяти номер.

— Я пока останусь тут, — сказала она, когда Джиммерс закончил разговор. — Кому-то следует посидеть у телефона. Мама… Не знаю… Может, она вернется. Я бы хотела остаться здесь. Почему бы вам не заехать за мной на обратном пути?

— Логично, — согласился Джиммерс. — Но будь начеку. Не открывай дверь, не зная, кто там стоит.

— Меня они донимать не станут, — сказала она. — На это нет никакой причины.

Потом она стала торопить их выезжать, словно хотела остаться одна, и Говард едва не предложил Джиммерсу одному поехать в дом на утесах. Ночь выдалась ветреная, холодная и ясная, и Говарду очень хотелось следующие сорок минут провести с Сильвией, просто побыть наедине с ней перед встречей с миссис Лейми в мотеле «Морские брызги».

— Поедем на вашей машине, — сказал, выходя на улицу, мистер Джиммерс. — Если они увидят мою, то ни на какие хитрости не поддадутся. Меня они знают.

Говарда захлестнула спешка Джиммерса, и вскоре они уже катили в грузовичке Говарда по Главной, а с нее свернули на юг. Впереди уйма времени на разговоры с Сильвией, оптимистично сказал себе Говард. Не успеет подняться утром солнце, как они все по полочкам разложат. На северном побережье он не останется, если только Сильвия не будет с ним.

— Грузовик мистера Беннета сейчас припаркован в центре, за баром «Тип-Топ», — говорил тем временем мистер Джиммерс. — Заберем его на обратном пути. Ключ под ковриком.

— Миссис Лейми на поддельный рисунок не клюнет, — сказал Говард, усилием воли возвращаясь к насущным делам. — Во второй раз? Ни за что.

— Конечно, нет. На это я и ставлю. Она заставит тебя им воспользоваться, вот что она сделает, а в четырех стенах этого нельзя. Она тебя куда-нибудь отведет. Недалеко, потому что ей не терпится его заполучить. Я бы предположил, что вы с ней спуститесь на пляж, и она станет настаивать, чтобы ты на месте продемонстрировал его подлинность. Голову даю на отсечение, что она знает, какой шторм ты сегодня вызвал. Если я прав, самым опасным будет как раз этот момент на берегу, а именно туда ты ее и отведешь. Будешь на этом настаивать. Ты должен делать вид, будто все готов отдать, лишь бы освободить Роя и Эдиту. Она, конечно, ожидает увидеть подделку, и если ты не сможешь чего-нибудь изобразить… шквальный ветер с дождем или еще что-нибудь…

Помолчав, мистер Джиммерс продолжил:

— Но я более или менее уверен, что тебя она не убьет. Во всяком случае — пока. Волноваться нам нужно за Роя с Эдитой. Она способна на любое зверство. Помни об этом. А еще ее мучит голод по тому, за чем она гонялась все эти годы. После кончины Грэхема до исполнения заветной мечты ей рукой подать, и думаю, она сейчас почти рассудок потеряла от этих своих страстишек. Это нам на руку. Воспользуйся этим. Но ее нужно убедить, что она получила подлинник, вот тут-то вступим мы с Сильвией.

— Вы думаете, она прикажет их оттуда увезти? — спросил Говард. — Выполнит свое обещание?

Прежде чем ответить, Джиммерс какое-то время размышлял.

— Нет. Она просто хочет нас запугать, чтобы мы не обращались к властям. Придется предоставить это нашему другу Беннету. Нам сейчас отвлекаться нельзя. Нам нужно забрать копию и привезти ее назад.То и дело поглядывая в зеркальце заднего вида, Говард прибавил скорость до шестидесяти.

— Проклятие! — воскликнул мистер Джиммерс. — И почему мне не пришло в голову сразу захватить ее с собой? Не нравится мне носиться туда и обратно. Только умножает неразбериху.

— Не было времени подумать, — отозвался Говард, глядя, как справа проносится «каспар». — Как вы изготавливаете эти подделки? Выглядят чертовски достоверно, правда?

— Они выглядят настолько достоверно, чтобы одурачить почти кого угодно. Но не Элоизу Лейми — во всяком случае, когда у нее появится шанс ее изучить. Придется положиться на всеобщую неразбериху. Сама по себе фальсификация — дело нехитрое. Накладываешь фотографический негатив на цинковую пластину, потом протравливаешь ее азотной кислотой. На самом деле работает как печатная пластина. Бумага подлинно старая. Я купил ее давным-давно в Сан-Франциско у торговца восточными древностями. Чернила можно состарить, добавив в обычные железисто-галловые определенные химикаты, в основном пероксид водорода. Для того, кому время девать некуда, процесс на удивление дешев и прост. К нему многие успешные фальсификаторы прибегали. Конечно, в данном случае проблема в том, что просто аккуратной фальсификации недостаточно. Она захочет увидеть результаты, а ты ей предложишь просто бумажку.

Мысли Говарда снова затуманил образ Сильвии. Лекцию Джиммерса об искусстве фальсификации он слушал вполуха. Но вдруг сообразил, что Джиммерс смотрит на него с самым серьезным видом, будто ожидает какого-то ответа.

— Сильвия ведь ваша дочь, правда? — спросил Говард. Вопрос сорвался у него с языка прежде, чем он успел как-то его смягчить.

Онемев, мистер Джиммерс пораженно уставился на Говарда.

— Я сегодня нашел экземпляр вашей книги, — поспешил объяснить Говард. — Мне очень стыдно, что мы залезли в ваш подвал. Но мы нечаянно заперли себя в потайном ходе и пытались найти выход. А пока искали, я нашел книгу — первоиздание, наверное, — и посвящение в нем не такое, каким его помнит Сильвия. Вы изменили посвящение, когда Эдита вышла замуж за дядюшку Роя.

Мимо неслись заборы, заграждения и залитые луной холмы, а они сидели в неловком молчании, и Говард понял, что Джиммерс силится заговорить, но не может. Говард вдруг возненавидел самого себя. Только бесчувственный чурбан способен ляпнуть такое. И почему он не мог быть чуть осторожнее? Он не единственный на свете, кого интересует судьба Сильвии.

— Извините, — наконец сказал он. — Не стоило так все вываливать, я…

— Вы должны знать правду, — дрогнувшим голосом сказал Джиммерс, — и Сильвия тоже.

Сбросив скорость, Говард свернул с шоссе под тень кипарисов, и грузовичок затрясся на ухабинах дороги, ведущей к каменному дому.

— Я… Я тогда был нездоров, — сказал, уставясь в лобовое стекло, мистер Джиммерс. — Кое-что про это я вам рассказывал. Сильвия — моя дочь, но совершенно очевидно, что я не мог ее воспитать. А Рой Бартон мог. Был счастлив это сделать. Сердце у Роя Бартона, как у кита. И я тут не отпускаю каламбуров. Мы, конечно, ссорились, но теперь я и слова против него не скажу. Он преуспел там, где я потерпел неудачу. Тогда не было причин навязывать Сильвии позорное клеймо, мол, у нее отец…

Говард выключил мотор, радуясь за себя, но не за мистера Джиммерса, который, по всей видимости, уже все сказал.

— Вам, наверное, пришлось нелегко, — проговорил Говард. Они сидели в совершенно тихом грузовичке.

— Да, — ответил Джиммерс, открыл дверцу и, тяжело выбравшись из кабины, направился к дому. В свете фонаря над входной дверью он наклонился и неуклюже принялся возиться со шнурками.

28

Джиммерс и Сильвия привезли Говарда к бару «Тип-Топ» на «тойоте» Сильвии, оттуда он поехал к мотелю «Морские брызги» на грузовике Беннета. Развернувшись носом к шоссе, Говард припарковал грузовик и вышел, оставив ключи в замке. Постоял немного, глядя на юг, на огни ночного города. «Тойота» была припаркована возле «Бензина и кормежки», ее он едва-едва видел в свете фонаря над стоянкой. Он оглядел дюны вдоль Пудингового ручья. И без труда нашел тех, кого искал, — Джиммерс и Сильвия притаились в тени железнодорожного моста. Джиммерс медленно помахал ему, а затем они снова скрылись в черной тени.

Жестяной гараж стоял на платформе позади Говарда — забитый садовыми инструментами, пустыми цветочным горшками, мешками удобрений и алюминиевыми складными стульями, а еще там пряталась эксцентричная машина Джиммерса. Спрятав под курткой поддельный рисунок, Говард направился прямиком к двери номера 18 и решительно постучал. Свет внутри погас. Быстро колыхнулась занавеска, дверь приоткрылась.

Говард проскользнул внутрь и, когда из-за двери вышел мужчина, нырнул в ту сторону, где, на его взгляд, полагалось быть кровати. Внезапно зажегся свет. У двери с усталым и измученным видом стоял Горноласка. У стола сидела миссис Лейми, волосы у нее были стянуты на затылке в тугой узел, а потому голова казалась неестественно маленькой и похожей на череп.

— Предъявите его, — велела она.

Говард вынул футляр и, положив на стол, один за другим вытащил мечи-гвоздики, а потом поднял верхнюю крышку, открывая листок бумаги. Ему не хотелось брать с собой футляр, но мистер Джиммерс настоял: это придаст подделке достоверности.

— Вот он, — сказал Говард. — Он ваш, берите на здоровье. Взяв со стола медный футляр, миссис Лейми внимательно его осмотрела, провела пальцем по гравировке, по надписи под ней. Руки у нее дрожали, она, казалось, совершенно забыла, что Говард стоит рядом.

— Где они? — спросил он, наконец потеряв терпение. — Я хочу видеть их немедленно, сейчас же. На берегу ждут мои друзья. Сами можете убедиться, выглянув в окно. Они и за временем следят. Как только я увижу Роя и Эдиту, я их отзову.

Она сморгнула почти растерянно, будто с трудом возвращалась мыслями из далекого далека.

— Сами видите, их тут нет, — сказала она. — Я ведь сказала по телефону нашему другу Джиммерсу. А если упомянутые вами друзья — это парочка с накладными бородами, которые делают вид, будто удят в прибое за мостом, то мы вместе пойдем с ними поговорить. На мой взгляд, один из них очень уж похож на мистера Беннета. Весьма артистично, весьма. Чудесная идея — замаскировать своих сообщников под бородатых рыбаков. Ничто не делает смерть столь идиотской, как толика мелодрамы. Идемте же. — Встав, она достала рисунок из футляра и подозрительно прищурилась. — Если это подделка…

— Подлинник, — ответил Говард. — Я… уже однажды им пользовался. Как бы то ни было, если мы выйдем, я вам продемонстрирую.

— Ждите здесь, — велела миссис Лейми Горноласке. — И не пяльтесь в телевизор. Смотрите внимательно за нами в окно,не будет ли тут какого мошенничества. Людям с накладными бородами доверять нельзя. — Потом повернулась с Говарду: — Помните, если вы меня обманете, ваши тетя и дядя умрут. Их жизни зависят от того, наберу ли я телефонный номер и произнесу ли некую фразу, которую вам ни за что не угадать. Поэтому вынудить меня вы не можете. Насилие ничего не даст.

Я хочу воззвать к вашему здравому смыслу и сказать, что если все пройдет гладко, то, когда утром взойдет солнце, Элоиза Лейми исчезнет из вашей жалкой жизни.

— Понимаю, — ответил Говард. — Тогда за дело. Кивнув, он подняла с пола у кресла кожаный ранец. От него повеяло какой-то гадкой вонью, будто там лежал трупик животного. Надев ранец и поправив на плечах лямки, она открыла дверь и первой вышла на стояку. Говард вышел следом, услышав, как позади заело закрывающуюся дверь и зажужжала неоновая лампа над входом. Мимо пронесся с ревом грузовик, отравив воздух бензиновыми выхлопами.

— Сходите за палкой, — велела миссис Лейми. — Мистер Джиммерс заверил меня, что у вас хватит ума без нее не являться.

Открыв дверцу кабины, Говард достал трость Грэхема.

— Дайте мне свыкнуться с ней, — сказала миссис Лейми, забирая у него палку и взвешивая ее на руке.

Говарду захотелось отобрать палку. Но стоит ли на нее давить, стоит ли рисковать… пока? Сжимая палку, она направилась по оштукатуренному переходу между двумя зданиями, ранец у нее на спине подпрыгивал при каждом шаге. Говард следовал позади, как покорный слуга, — переход был слишком узким, чтобы идти рядом. Время от времени ударяя палкой в землю, она свернула через заросшую сорняками заднюю стоянку, а оттуда на песчаную дорожку к пляжу. Шла она поспешно. Темная эстакада громоздилась теперь слева от них.

Сейчас Говарду уже был слышен шум разбивающихся о берег волн и видны Лу Джибб и мистер Беннет, заткнувшие удочки в песок в пятидесяти ярдах к северу. Оба стояли неподвижно, глядя на океан. Изображая, будто возится со снастью, мистер Беннет обернулся посмотреть на Говарда и миссис Лейми.

— Помашите этому глупцу, чтобы ушел, — велела она. Говард помахал. Беннет остался стоять на месте, выжидая и делая вид, что не понял, потом помахал в ответ, будто ему просто весело. Говард помахал снова, жестом указывая ему на берег. Мужчины обменялись какими-то фразами, потом Беннет тяжелым шагом подбежал к ним. Оказывается, он замаскировал себя окладистой амманитской бородой, которой, правда, не хватало усов. Без них его лицо походило на оклеенное волосами яйцо, что совершенно меняло его внешность.

— Стойте! — приказала миссис Лейми, когда до них оставалось всего десять футов. — Говард хочет вам сказать, чтобы вы шли домой. Выбирайте лески и уходите. Пошевеливайтесь, потому что нам с Говардом нужно проделать небольшой эксперимент, а вы нам мешаете. Я верно говорю, Говард?

Говард кивнул Беннету. Было очевидно, что миссис Лейми совершенно серьезна. Она говорила нервным, натужно веселым голосом, который, казалось, вот-вот сорвется. Говард был почти уверен, что она дошла до грани: в мыслях кристальная ясность, но вот ресурсы уже исчерпаны. Она не может больше попусту терять время. Вся ее искореженная жизнь подошла к своей кульминации на этом залитом лунным светом пляже, и все в ней как будто говорило, что сейчас не время для фальшивых уверений и фальшивых бород.

— Придется довериться ей, — подал голос Говард, зная, что на деле ему хочется произнести совсем другие слова.

— Вот еще, нашел, кому доверять! — крикнул в ответ Беннет.

Он нахмурился, расставил пошире ноги, его сапоги глубже ушли в мокрый песок. Миссис Лейми промолчала, только уставилась на него, как пустынная ящерица, и отмахнулась, будто от посыльного. Беннет повернулся и направился к кромке прибоя, очевидно, приняв какое-то решение. Миссис Лейми молча выждала, пока мужчины втянут лески, соберут свои ведра и коробки со снастью и начнут подниматься по ведущему к шоссе склону. Она смотрела, как они уходят, пока на берег не хлынула высокая волна и у их ног не запенился прибой. Вот это заставило миссис Лейми отойти повыше на сухой песок.

Ночь была ясная, звездная и холодная, ветер с океана бил мокрым песком по штанинам Говарда, пока он шел следом за миссис Лейми туда, где устало стекал в океан Пудинговый ручей — воды в нем почти не оставалось, всего несколько тонких струек в пару дюймов глубиной. Теперь она всей своей тяжестью опиралась на палку, словно по-настоящему устала, и направлялась прямо к выброшенному на берег бревну, где могла бы сесть и смотреть, что делает Говард.

Высоко над ними темнел железнодорожный мост, отбрасывая на берег гигантскую решетчатую тень. Где-то у быков прятались, выжидая, когда настанет их черед, Джиммерс и Сильвия. Говарду хотелось всмотреться в черные тени, найти дружелюбное знакомое лицо, пусть даже оно будет скрыто во тьме, но он не решался.

Они сейчас не спускают с него глаз, пытаются предугадать его движения. От Говарда требуется только сделать вид, что он сворачивает листок. Скрытая под мостом, Сильвия тайком сложит подлинник.

Миссис Лейми на цыпочках перешла Пудинговый ручей — там они будут хотя бы отчасти укрыты от ветра. Остановившись у дальней опоры, она опустилась на большое бревно. Прислушалась к ночному ветру, поглядела на океан. У нее за спиной почти вертикально вздымалась на сорок футов скала, которую железнодорожный мост соединял с песчаными утесами пониже на противоположном берегу ручья за мотелем. Говард всмотрелся в каменистый обрыв, где за выветренные в черном песчанике уступы упорно цеплялись немногочисленные кусты. Сверху свисала бахрома ледяника. Если потребуется, может, удастся вскарабкаться наверх…

— Убедите меня, — вывел его из задумчивости голос сидящей на бревне миссис Лейми.

Говард кивнул:

— Вам нужен шторм.

— Мне нужно дождевых осадков на три дюйма в течение ближайших трех часов.

— Я не могу… — начал Говард. Но миссис Лейми оборвала его:

— Знаю, что не можете. Вы вообще ничего не можете. Вы ни о чем не ведающий, пассивный инструмент — вот вы что. Просто сделайте хоть что-нибудь. Сегодня днем вы вызвали шторм — по ошибке, скорее всего. Повторите.

— Предупреждаю вас, я не слишком хорошо умею это контролировать.

До Говарда вдруг дошло, насколько истинно его заявление, и он впервые усомнился в плане мистера Джиммерса. Сегодняшний шторм за несколько минут едва не смыл шоссе. Не останови его Говард, что бы еще случилось?

— Конечно, вы не способны это контролировать, — сказала миссис Лейми, внезапно потеряв терпение. — Это требует руки посильнее вашей. Воспользуетесь рисунком — что бы вы там сегодня с ним ни делали. Вы ведь не затем сюда со мной пошли, чтобы спорить? Подумайте о своем дяде, своей тете.

Говард пожал плечами:

— Ладно.

Он повернулся лицом к мосту, спиной к океану, стараясь делать вид, будто вызывает какую-то мистическую силу. «Поехали», — мысленно сказал он, опускаясь на колени в песок и разглаживая листок бумаги. Тщательно, словно следуя некоему методу, он подогнул уголки, сделав треугольник. Потом свернул снова, соединив противоположные углы, уменьшив фигуру до половинного размера. Подождал, щурясь на результат с видом истинного маэстро.

Небо над океаном осталось ясным. Не было даже намека на туман. В такую ночь дождь попросту невозможен. Он снова сложил рисунок так, что два первых уголка оказались в середине, добавил к ним третий, чтобы получить небольшую пластинку, потом подвернул противоположный угол, сложив подобие вытянутой короны, которая пришлась бы впору только цыпленку. По-прежнему ничего. Миссис Лейми наблюдала за ним с сомнением. Выражение ее лица говорило, что она не намерена сидеть тут всю ночь, и терпение у нее на исходе.

— Все часть процесса, — сказал Говард.

Тут он поднял взгляд, боковым зрением уловив какое-то движение. Там были Джиммерс и Сильвия. Но были они вовсе не под железнодорожным мостом. Они осторожно крались вдоль скалы, пробираясь от валуна к валуну, от куста к кусту, и миссис Лейми не видела их только потому, что сидела к ним спиной. Говард нарочито опустил взгляд, спрашивая себя, что, черт побери, они задумали. Он уставился на нелепую шляпу. Потом вдумчиво, точно размышляя над каждой складкой, ее развернул, превратив рисунок в плоский лист, который снова сложил — на сей раз в длину.

Он рискнул поглядеть на обрыв. Зачем, скажите на милость, они вышли из укрытия? Теперь он их не видел, но знал, что они притаились, как две кошки, за единственным достаточно большим кустом, который мог спрятать их обоих. Что они задумали? Выпрыгнуть и схватить старуху? Но это уж полная глупость. Тут Говарду пришла в голову ужасная мысль: у Сильвии ничего не получилось, ее возня с рисунком совсем ни к чему не привела. Тогда он спросил себя, а сколько, собственно, власти заключено в рисунке и сколько — в нем самом?

— Что это вы задумали? — зловеще осведомилась миссис Лейми. Прочтя что-то по его лицу, она внезапно обернулась и стала оглядывать окрестные скалы, вперилась в тени под мостом. Ночь была тиха и пуста, кроме ветра и океана не двигалось ничто.

— У вас есть тридцать секунд, — сказала она, глядя на часы. Ее голос звучал слишком натянуто, будто она в любую минуту может сломаться, сорваться на визг.

— Уже. Уже сообразил.

Говард снова развернул треугольник в квадрат, потом сложил его перпендикулярно первой складке. Действуя, насколько мог, аккуратно, он подвернул уголки, чтобы получился складной «китайский оракул», и тут же вспомнил, как в четвертом классе он никак у него не выходил. Он больше не решался взглянуть на скалу, только прислушивался, выискивая нужные звуки. Миссис Лейми следила больше за его лицом, чем за его руками. В какой-то момент он встретился с ней взглядом — в ее лице читалось подозрение. Уголок рта у нее бешено подрагивал, словно его дергали за невидимую нитку. Вид у нее был такой, будто ее опять обманули, будто старый болван Джиммерс снова подсунул ей фальшивку…

Говард боялся даже вздохнуть. Он слишком часто складывал и без того хрупкую от возраста бумагу, и теперь она начала рваться. Одна складка разошлась с уголка края, и, чтобы скрыть это, он поспешно сложил ее по месту разрыва, свернул полученное пополам, и еще раз, оставив уже всякую мысль о китайском оракуле. Лист у него в руках быстро превращался в нечто громоздкое, слишком плотное, чтобы его можно было сложить еще, не превратив в бессмысленный ком. Не оставалось ничего иного, кроме как развернуть его и начать по новой, попытаться смухлевать, бормоча какую-нибудь чушь. Так или иначе их фарс вот-вот закончится.

Когда он разворачивал ком, бумага порвалась снова, на сей раз в трех местах сразу, так что теперь в листе зияли двухдюймовые прорехи. Поспешно, чтобы она не заметила происходящего, Говард снова сложил лист пополам, теперь уже не следуя никакому методу, а просто стараясь скрыть тот факт, что вскоре рисунок будет годен только на клетку для хомячка.

Миссис Лейми поглядела на часы.

— Семь секунд, — прокаркала она.

Она дышала тяжело, как при гипервентиляции, от ярости глаза у нее превратились в щелочки, и она ударяла палкой в песок между ногами, будто отбивала секунды. «Ну, вот и все», — подумал Говард. Лучше уж швырнуть ей ком прямо в лицо и дать деру. А еще лучше выхватить у нее палку и ею же оглушить, потом привязать к опоре моста, через черный ход пробраться в мотель, а там выбить правду из Горноласки, выяснить, где держат Роя и Эдиту. Беннет был прав. Они сглупили, так долго соглашаясь играть по правилам миссис Лейми. Она ничего им не спустит.

— Так-так! — произнесла она, словно ее только что оскорбили.

Потом встала, поджала губы — в отливающем слоновой костью лунном свете она походила на высушенную мумию.

Тут воздух наполнился запахом озона, небо прорезал зигзаг молнии, и почти сразу за ним — раскат грома. Океан осветила желтовато-голубая вспышка. Тяжело попятившись к бревну, миссис Лейми упала на одно колено в песок, но тут же оттолкнулась рукой и встала, ее лицо растянулось в маску алчности, удовлетворения и удивления.

— Дай его мне! — взвизгнула она, вырывая у Говарда из рук еще сложенный лист и бессмысленно тыча ему в грудь концом палки, будто старалась ударить первой на случай, если он попробует не отдать.

— Лучше разверните его! — крикнул Говард. Впрочем, что она будет делать с этой бумажкой дальше, не имело ровным счетом никакого значения. Но лучше уж разыграть фарс до конца. Мало вызвать шторм, это только начало. Роя и Эдиту все еще держат где-то в заложниках, и именно миссис Лейми должна их отпустить.

Она же во все глаза смотрела теперь на звезды, не обращая на него внимания, будто он был насекомым, которое она уже раздавила. Ей и в голову бы не пришло останавливать шторм. Она жаждала бури, шторма, который положит конец всем штормам, жаждала чреватых водой небес, которые засвидетельствуют ее новообретенную силу. Вечером она осушила Ингленукское болотце, утром она его наполнит снова.

Она все еще ударяла о землю палкой, точно отсчитывала секунды, смотрела, прищурившись, на небо над океаном. Невольно облизнула губы, криво подняла угол рта, словно чтобы он перестал подергиваться. Говард даже слышал ее дыхание: почти лихорадочный мяукающий звук — так дышит человек, охваченный почти смертельным возбуждением.

В ясном небе возникали тучи, будто сгустилась сама тьма, и пространство между ними и океаном почернело от обрушившегося дождя. Бурлящей черной лавиной штормовые тучи неслись к суше, казалось, они сотнями вертящихся смерчей затягивали в вышину бурлящую воду. Черную лавину рвали, ветвились в наэлектризованный океан молнии, а ночь сотрясали один за другим раскаты грома.

Потом океан вдруг снова улегся, ветер стих. Грохот волн спал настолько, что в промежутках между раскатами ночь показалась странно тихой, слышался только отдаленный шорох дождя, хлеставшего водную гладь. Дождь черной стеной несся к ним, скрывая за собой горизонт.

Миссис Лейми стояла неподвижно, сжимая в кулаке бесполезный рисунок, точно карту сокровищ, которую ветер вот-вот вырвет у нее из рук. Говарда осенило: она думает, что перед ней манифестация ее собственной мощи; ей кажется, будто она видит, как то, ради чего она плела интриги и строила планы, о чем мечтала годами, материализуется прямо у нее над головой. Она была зачарована, загипнотизирована, и лишь когда волны начали отступать, первые яростные порывы ветра стихли и на лоб ей упали капли дождя, она пришла в себя и начала разворачивать бумагу.

Прилив откатился в заметной спешке убегающей воды, и уходил он со странным сосущим звуком, перемежаемым громом. Только что залитые водой скалы выпрыгнули вдруг из океана, превратились в покрытые водорослью, ракушечником и зоостерой черные островки, вокруг которых бурлила вода, а ее уровень все падал, словно из ванной выдернули затычку.

Миссис Лейми теребила лист, пытаясь его расправить, но их уже накрыло стеной дождя, и ветер растрепал пучок ее волос, когда она повернулась к нему спиной и скрючилась, прикрывая собой рисунок, на лице у нее возник смутный страх. Мучительно холодные на яростном ветру капли били их нещадно. Повернувшись, она сделала несколько неверных шагов к бревну, скрючившись, как выброшенная на берег морская птица, чтобы принять дождь и ветер на спину. Кожаный ранец она, защищая, перевесила себе на грудь.

Прикрыв лицо рукой, Говард в последний раз поглядел на зловещий океан, а потом и сам поддался страху перед дождем и ветром. Тучи неслись теперь прямо над головой, хлеща водяными струями шоссе и лес, ветер налетал со всех сторон разом. Ночь сделалась черной, а скала за пляжем превратилась в отвесную тень. По ней ползли две фигуры, оступались и скользили в попытке взобраться наверх.

Поначалу Говард не мог различить в темноте, кто из них кто. Да и какая разница? Лишь бы оба добрались в безопасное место. Тут одна фигура остановилась, выпрямилась и начала отчаянно махать ему обеими руками. Это был Джиммерс, который призывал его тоже залезть на скалу и указывал на океан.

Для миссис Лейми ничего, кроме рисунка, не существовало. Она не двигалась с места — очевидно, не желала. Свободной рукой схватив старуху за локоть, Говард потянул ее за собой. А она завизжала прямо ему в ухо, подалась вперед, норовя укусить, и, вырвавшись, тут же замахнулась на него палкой.

Поймав готовую опуститься на него трость, Говард крепко в нее вцепился и снова — уже за палку — потянул за собой миссис Лейми. Мерно, как автомат, размахивая ногой в остроносой туфле, она с силой пнула его в больное колено, потом ударила в лицо кулаком, в котором сжимала рисунок.

— Я их убью! — кричала она. — Не тронь меня! Убирайся! Он мой!

Вырываясь, она отпустила палку, по-видимому, уверенная, что ему нужен рисунок, что он пытается его у нее отобрать. Она неуклюже завозилась с застежкой ранца, бросив на него взгляд, который как будто говорил, что она может причинить ему зло, что в ранце у нее такое, чем она сумеет его уничтожить.

Говард отступил на шаг и поднял руки, показывая, что сдается. Ему нужно как-то ее успокоить, если он вообще собирается ее отсюда увести — а он твердо вознамерился это сделать, ведь он все еще понятия не имел, где держат его тетю и дядю.

Тут он снова поднял взгляд и в свете случайной вспышки молнии увидел, что Джиммерс держит Сильвию за руку, изо всех сил стараясь утянуть ее на безопасную высоту. Но прямо у него на глазах Сильвия вырвалась и на пятой точке заскользила вниз по ледянику, пока наконец не сумела затормозить свой спуск коленом о выступ. Она поднялась на ноги, но тут же снова поскользнулась на ледянике и стала падать, а Джиммерс пополз вниз следом, двигаясь как можно осторожнее, цепляясь за корни, ветки и выступы.

Говард увидел, как Джиммерс приложил руки ко рту, чтобы прокричать что-то Сильвии, но дождь хлестал с ужасающим ревом, и не было никакой надежды, что она его услышит.

Тут налетел порыв ветра, который едва не сбил Говарда с ног, будто подстегивал его сдвинуться наконец с места, действовать. Силой ветра его развернуло так, что он опять оказался лицом к океану. Насколько хватал глаз, сквозь пелену ливня было видно песчаное дно. Но по глазам его хлестнули струи, мешая всмотреться в такое диво, как пустое океанское дно. Внезапно испугавшись, он попятился и, забыв про миссис Лейми, бросился к скале. Нельзя, чтобы Сильвия пришла ему на помощь — только не сейчас, когда сошел с ума океан.

Миссис Лейми по другую сторону бревна рухнула на колени, скорчилась, пытаясь спрятаться от гонимых ветром струй. Она не замечала ни Говарда, ни Сильвии, которая теперь была всего в десяти футах позади нее, почти у самого подножия скалы. Опираясь на палку, Говард с трудом пробрался к валунам, где поскользнулся в последний раз, но тут же вскочил. Сильвия схватила его за руку и потащила за собой, помогая подняться повыше. К ним присоединился и не пожелавший их бросить Джиммерс, хотя единственное, что он мог сделать сейчас, это попытаться спастись самому.

Они вновь стали подниматься, карабкались изо всех сил, оскальзываясь на мокром песчанике, цепляясь за кусты, подхватывая друг друга за руки. Камешки осыпались из-под ног, неслись по склону, дождем падали вокруг миссис Лейми, которая по-прежнему сидела возле бревна, а ведь его нижний конец уже скрыло разливом ручья.

На середине обрыва Говард обернулся. Теперь она казалась тенью за пеленой дождя: сидела верхом на бревне, кожаный ранец висел у нее за плечами. В почти непрерывном мерцании молний он увидел, как она поднимает над головой поддельный рисунок, словно показывает его шторму. «Видишь? — как будто кричала она. — Я его развернула. Хорошенького понемножку. Я довольна».

Но ветер схватил хрупкий листок и в мгновение ока порвал его. В руках у миссис Лейми оказалось словно бы два промоченных дождем знамени, которые, развеваясь, превращались в отсыревшие клочья.

Далеко над океаном выросла тень — еще чернее, чем почерневшее небо: колоссальная стена воды неслась по океану к полумильной полосе пустого дна. Миссис Лейми тоже увидела стену и, не веря своим глазам, медленно встала, зажав в горсти клочки бесполезной рисовой бумаги. Повернувшись к берегу, она сгорбилась, явно собираясь пересечь Пудинговый ручей, чтобы выйти на тропинку, ведущую назад к мотелю.

Тщетно ее окликая, Говард сделал шаг вниз. До мотеля она не доберется. Он смотрел, как она ступила во все поднимающуюся воду ручья, ушла в нее почти по пояс. А когда течение сбило ее с ног, она, будто собираясь поплыть, выбросила вперед все еще сжатые кулаки, но ручей понес ее вперед, вода накрыла ее с головой.

Мистер Джиммерс схватил Говарда за пояс, вопя ему на ухо, чтобы он бросил миссис Лейми. Им самим нужно подняться повыше. Старуху уже не спасти. Говард знал, что Джиммерс прав. Для миссис Лейми уже все кончено. Затеяв фарс с поддельным рисунком, они мало чего добились, — только смерти старой женщины.

Потом он увидел, как голова миссис Лейми вдруг вынырнула на поверхность, и на краткое мгновение подумал, что она, может, еще и выкарабкается. Спотыкаясь, старуха сделала несколько шагов вперед, волоча ноги, выбралась на берег и тут же согнулась, выкашливая воду.

Говард повернулся и, подтолкнув Джиммерса наверх, где ждала его, протягивая руку Сильвия, начал подниматься. Склон стал более пологим, и Говард поймал себя на том, что, как краб, карабкается вверх, для равновесия хватаясь за ледяник. Склон выровнялся, скользкий ледяник кончился, смешавшись с гравием. С последним рывком они выбрались на железнодорожные рельсы, где и остановились. Выше лезть было некуда.

Тут ветер утих, а с ним и дождь, и внезапно наступившая тишина вдруг заполнилась отдаленным гулом. Уже не потоп — волна, которая нащупывала океанское дно, отталкивалась от него к небесам. До нее оставалось еще несколько сотен ярдов. Она поднялась, превратившись в бескрайную стеклянистую стену, вершина которой терялась в небе.

Потом послышался отдаленный звук ударяющейся о воду воды, тяжелый, могучий и непрестанный рев — это волна разбилась горой белой пены, будто отразила небеса, распалась и как пар исчезла в вышине. Появляющиеся и исчезающие в прорехах между стремительно несущимися тучами звезды казались кометами, и на мгновение Говарду почудилось, будто вся вселенная вращается, точно мельничное колесо.

Миссис Лейми обернулась на грохот разбившейся волны. Сделав было два шага прочь от ручья, она остановилась, растерявшись, как мелкий зверек на шоссе. Она как будто только теперь осознала свою ошибку. До мотеля слишком далеко. А когда на берег понеслась многометровая стена клубящейся пены, стало ясно, что и мотель тоже обречен. Волна его просто сметет.

Затолкав обрывки бумаги за вырез платья, она метнулась назад, побежала вдоль ручья к тому месту, где он разлился широко и был сравнительно мелким. Войдя в ручей, она оглянулась на море как раз тогда, когда волна, катясь и перекатываясь, распласталась в широкую бурную реку.

Миссис Лейми отчаянно бросилась на случайно занесенное на пляж дерево, изо всех сил вцепилась в ветки. Волна подняла массивное дерево, точно палочку, с гулом пронесла его под железнодорожным мостом, забурлила по руслу ручья и выхлестнула на пустое шоссе. В угасающих вспышках молний они увидели, как дерево несется в пене на самом гребне, как его крутит течение, утаскивая к темному лесу. Миссис Лейми еще цеплялась за обломанные ветки, словно распятая на стволе.

Внезапно океан успокоился, и через разорванные тучи полился лунный свет. Упала россыпь дождевых капель, последняя неуверенная молния полыхнула в небе, осветив водную гладь. В это мгновение Говард увидел то, что сперва показалось ему теневым облаком на океане. Но оно двигалось слишком быстро, словно к устью ручья несся пчелиный рой. Это — прямо под поверхностью — шли косяки рыбы. Вот они выплыли на залитый водой берег, заплескались и запрыгали на мелководье.

— Где они? — крикнула Сильвия.

— Что? — переспросил Говард, почти загипнотизированный волной и рыбами.

— Они в мотеле?!

— Нет! — Теперь Говард ее понял. — Она велела их увезти.

— Откуда вы знаете? — Джиммерс внезапно запаниковал. — Волна, наверное, разнесла мотель в щепки.

— Точно я этого не знаю, — признал Говард, когда уже сделал несколько шагов по путям, направляясь к далекому мотелю.

Осторожно переступая со шпалы на шпалу, он вошел на железнодорожный мост, который показался ему вдруг таким же узким, как верхушка кирпичной стены. Но дорогу смыло, ручей разлился, и иного пути у них не было. В сорока футах под ногами кипел и бурлил океан, сотрясая эстакаду до основания, меж опор с ревом неслась вода.

Стоило Говарду глянуть вниз на освещенную луной воду, на него накатило головокружение, и пришлось поскорее снова поднять глаза и сосредоточиться на том, что осталось от крыши мотеля «Морские брызги». Он попытался убедить себя, что по ту сторону моста его ждет теплая комната, камин и чашка горячего кофе, но не слишком в этом преуспел. Ночь выдалась чересчур бурная. Так трудно, почти невозможно не сосредоточиваться на каждом шаге, с которым к горлу подкатывала тошнота. Палка Грэхема оказалась весьма кстати: он балансировал ею на ходу.

Говард медленно повернулся поглядеть на Сильвию, которая шла на две шпалы позади. Чуть дальше за ней переползал на четвереньках со шпалы на шпалу Джиммерс. На его лице застыли сосредоточенность и страх. Говард хотел было ему помочь, но для этого пришлось бы протиснуться мимо Сильвии, а тогда они оба свалятся. Да и что он мог бы сделать, чтобы поддержать старика? Мистер Джиммерс переберется — если только не материализуется поезд.

Они подождали, давая ему достичь конца эстакады, и, увидев, что задерживает их, мистер Джиммерс храбро встал, выписывая руками небольшие круги перед собой, чтобы удержать равновесие. Он шел, судорожно скособочившись, то и дело с испугом поглядывая вниз. Потом вдруг остановился, покачнулся, пытаясь восстановить равновесие, и Говард с Сильвией разом шагнули назад, чтобы ему помочь.

— Уходи! — крикнул Говард Сильвии, которая усиленно пыталась уговорить Джиммерса вновь стать на четвереньки.

Медленно, с трудом, точно слона в шкафу, она заставила его развернуться, и без единого слова он снова пополз на юг, отчаянно стремясь — раз уж принял такое решение — преодолеть эстакаду и добраться до твердой земли.

— Иди с ним, — сказал Говард Сильвии. — Возьмите машину и позовите на помощь.

— Нет! — заявила она не допускающим возражений тоном.

Они подождали, пока Джиммерс проползет последние двадцать футов узкоколейки до того места, где она уходила на холм. Там он встал и помахал им, а потом развернулся и затопал по шпалам. Стараясь ни о чем не думать, Говард снова двинулся вперед: шаг, остановка, шаг, остановка.

Несколько минут спустя они оказались на твердой земле. Только теперь Говард ощутил, насколько замерз на ветру в вымокшей под дождем одежде. На нем были две рубахи и толстый свитер, но ветер продувал их насквозь. Сильвию хотя бы немного защищала от ветра парка. Но ничего не поделаешь, придется не обращать внимания на холод. Если поспешить, минут через двадцать они доберутся до «тойоты» Сильвии, а там включат печку.

Под ними вода вновь уходила в океан, и Пудинговый ручей возвращался в прежнее русло. Уже стало видно отверстие проходящей под шоссе трубы в пятидесяти футах за ними. Гребень, по которому шла узкоколейка, прикрыл южное побережье, и огни «Бензина и кормежки» сияли как ни в чем не бывало. Но в ночи завывали сирены: по шоссе приближались пожарные и полицейские машины.

— Где рисунок? — спросил вдруг Говард.

— У мистера Джиммерса. Он с сомнением кивнул.

— С ним все будет в порядке, — сказала она и опрометью бросилась к мотелю.

Говард захромал следом.

На чрезвычайное происшествие слетятся представители властей, а поскольку их с Сильвией только двое, им ни за что не успеть обыскать номера и выбраться из мотеля прежде, чем прибудет столь ненужная теперь помощь.

Мгновение спустя мотель предстал перед ними, как на ладони. Одно крыло целиком смыло волной. Сорванные листы гипсокартона косо висели на железной арматуре, зияли чернотой пустые окна. В одном окне застряла односпальная, еще застеленная кровать — поплыла, наверное, как лодка. Волна разнесла мотель в щепки, на первый взгляд невредимыми остались только два или три номера на верхнем этаже. Обломки гипсокартона, щепы и мусор завалили шоссе и стоянку, где на куске дранки валялась вывеска «Мотель „Морские брызги“. Грузовик Беннета исчез — вероятно, смыло волной, а вместе с ним пропал и жестяной гараж мистера Джиммерса.

С первого взгляда стало ясно, что разгромленные номера пусты: матрасы, столы и стулья лежали в лужах морской воды или были разбиты о стены. В дюжине комнат мебели вообще не было никакой: очевидно, их как раз ремонтировали. Двери в невредимые номера были заперты.

Говард и Сильвия кричали и стучали в окна, пока не поняли, что это бесполезно. Если Рой и Эдита благополучно переждали удар волны в одном из них, то давно уже могли бы выбить стулом окно и выбраться наружу. Скорее всего их действительно перевезли, как и говорила миссис Лейми. Такой оборот событий мог сулить как хорошее, так и дурное, но что именно, пока сказать невозможно. С той же долей вероятности их мог, покидая тонущий корабль, увезти на грузовике Беннета Горноласка.

Вдалеке на шоссе крутились и мигали красные огоньки — это полиция и пожарные преодолевали участки, затопленные водой, которая из-за крутых берегов ручья стояла высоко, и ее нельзя было миновать вброд. Через дюны по песчаной дорожке за железнодорожным мостом уже шли несколько спасателей, выискивая, где бы им переправиться. Через несколько минут они будут у мотеля, удивляясь, что затеяли Говард с Сильвией. Станут донимать вопросами, попусту отнимая драгоценное время.

— Что будем делать? — спросил Говард.

В конце концов Рой и Эдита — родители Сильвии. Он не мог предложить прекратить поиски. В ответ она только покачала головой.

— Выбьем окна? Тогда лучше поспешить.

— Нет, — сказала она. — Их тут нет. Мотель пуст. Я это чувствую. Пустая трата времени, а мы не можем себе этого позволить. Нужно вычислить, куда их повезли.

Мотель они решили обойти с дальнего конца, чтобы здание скрыло их от шоссе. Песок был завален мусором вперемежку с водорослями, камнями, раковинами и умирающей рыбой. Приходилось внимательно смотреть под ноги, время от времени оглядываясь на мост: не переходит ли по нему кто-нибудь. Из теней у опор они посмотрели, как спасатели преодолевают уже неглубокий, всего по колено, ручей и направляются к разрушенному мотелю.

В одном из них Говард узнал допрашивавшего их в гавани копа. Что, если он найдет разбитый грузовик Беннета, а по нему выйдет на них? И тогда решит, что по всему побережью совершаются какие-то загадочные тяжкие преступления? Ну и пусть. Едва ли полиция сможет обвинить Беннета или дядюшку Роя в шторме и приливной волне.

К сиренам на шоссе прибавилась еще одна: подкатила машина «скорой помощи». Не успела она остановиться, как дверцы сзади распахнулись.

— Значит, кто-то все-таки пострадал, — сказал Говард, вдруг почувствовал себя прескверно.

Вот теперь их фиаско причинило вред невиновному, быть может, даже убило кого-то. Говарду показалось, что всю эту неделю его самого несло приливной волной, вот только почему-то в последние пару дней он сам — непостижимым и не слишком приятным образом — стал этим приливом.

Они еще посидели, притаившись в тени, чтобы переждать, пока спасатели переправятся через ручей и исчезнут из виду. Потом сами захлюпали по воде, пересекая ручей наискосок по течению, чтобы, когда выберутся, оказаться поближе к океану. Быстрым шагом они прошли ярдов пятьдесят по поросшим сорной травой камням почти до Стеклянного пляжа, а оттуда повернули к небольшому склону, поднимавшемуся к задам «Бензина и кормежки».

— Зачем вы с Джиммерсом полезли на эту проклятую скалу? — спросил Говард, когда они уже благополучно выбрались на песчаный берег и идти стало легче. — До чертиков меня напугали. Я думал, вы под мостом, и вдруг вижу, как вы крадетесь за спиной миссис Лейми.

— Рисунок никак не срабатывал, — ответила Сильвия. — Мы действительно ждали под мостом, всего в тридцати футах от вас. Я складывала его и складывала, как полоумная, начала еще до того, как ты взялся за подделку. Мистер Джиммерс сказал, что нам нужно немного форы, что миссис Лейми не в настроении ждать и что он не совсем уверен, а как, собственно, его нужно сворачивать. Что бы я ни делала, все впустую, и мистер Джиммерс вдруг решил, что мы от тебя слишком далеко, что ты должен быть совсем рядом, как сегодня днем в машине. Но просто выйти на залитый луной пляж мы не могли, она бы нас сразу увидела, поэтому, чтобы как можно ближе к тебе подобраться, мы зашли ей за спину.

— Она так и не узнала, что рисунок у нее не настоящий, — сказал Говард.

— В том-то и смысл, ведь так?

— Я пытался ее увести. Ты же видела.

— Думаю, волна тут ни при чем. Ее все равно было уже не спасти.

Говард пожал плечами:

— Может, и так. Но у нее была, наверное, и добрая сторона. Помнишь, как она возилась в саду, как сидела на веранде?

— Вот там бы и оставалась, — отрезала Сильвия. Говард обнял ее за плечи.

— Ты спустилась со скалы, чтобы мне помочь, правда?

— Ну, мне действительно пришло в голову, что сам ты плоховато справляешься. Ты ведь с миссис Лейми на пляже фехтовал, даже не заметил, что океан совсем рехнулся.

— Спасибо, — сказал Говард. — Мне действительно нужна была помощь. Колено ни на что не годится.

— Теперь с ним как будто лучше. Ты уже не так хромаешь.

— Ходить по песку — просто смертоубийство. Но когда он мокрый, немного легче. Пнув меня в колено, она едва дух из меня не вышибла, чертовски было больно. А еще, думаю, было что-то в этом шторме. Влажность для колена тоже смертоубийственна.

Они поднялись на холм и стали спускаться по противоположному склону. Говард все занимал себя и Сильвию пустыми разговорами, втайне тревожась за дядюшку Роя и тетю Эдиту. Не было никакого способа узнать, куда их повезли. Миссис Лейми как будто владела половиной побережья. Она могла спрятать их где угодно. Говард не мог заставить себя поверить, что их убьют без приказа миссис Лейми, чем бы там она ни грозила.

— Смотри, а это не грузовик мистера Беннета? — спросила вдруг Сильвия.

На мгновение Говарда захлестнула счастливая мысль, что, если объявится грузовик Беннета, с ним вернутся и Рой с Эдитой.

Но, стоя возле машины, с мистером Джиммерсом разговаривал не Рой и не Эдита, и даже не Беннет. Это был Горноласка.

29

Внезапно на Говарда накатила смертельная усталость. Он постоял с полминуты, закрыв глаза. На такое почему-то он никак не рассчитывал и сейчас признался самому себе, что чертовски боится Горноласки. Горноласка был слишком уверен в себе, слишком подтянут, никак не понять, что у него на уме, и Говард спросил себя, не из-за этой ли самоуверенности, на которую накладывалась ревность, он неверно оценил противника. Сколь бы ужасна и опасна ни была миссис Лейми, иметь дело с ней было куда как проще.

Но, очевидно, настало время узнать, чего хочет сам Горноласка. Говард только надеялся, что не конфронтации, поскольку на это у него уже не было сил. Впрочем, если до того дойдет, есть силы или нет, Говард окажет ему такую услугу. Ни пистолета, ни какого-то другого оружия у Горноласки не было — во всяком случае, в руках. Если Говард сумеет незаметно подобраться сзади, то, наверное, сможет подать Джим-мерсу знак, и вдвоем они что-нибудь придумают. Они уже совершили ошибку, пойдя на поводу у миссис Лейми, полностью оказались в ее власти, позволяли ей собою командовать — и это едва не обернулось катастрофой для всех. С Горнолаской они такой ошибки не допустят.

Горноласка не может знать, что сталось с рисунком, не может знать, что миссис Лейми мертва. Джиммерс запросто наговорит ему чего угодно, например, что миссис Лейми забрала Говарда и уехала по шоссе на север. Чего, скажите на милость, потребует от них Горноласка? Денег? Это все равно что выжимать воду из камня. Для этого Горноласка должен быть законченным идиотом. Скорее всего он прицепился к Джиммерсу из чистой зловредности, в последнюю минуту решив пойти на сделку, чтобы спасти хотя бы крохи своих рухнувших планов. Может, ему нужна машина Джиммерса? Впрочем, по всей видимости, она и так у него. Какую бы игру он ни вел, пора Говарду выяснить, в чем она заключается.

Он жестом велел Сильвии оставаться в укрытии. Сейчас они притаились в тени здания, где разместилась «Механическая мастерская Мендосино», и, чтобы подобраться к Горноласке сзади, придется незаметно проскользнуть через пятнадцать ярдов освещенной стоянки. Говард двигался как мог быстро, готовый в любую минуту перейти на бег, если Горноласка повернет голову и его увидит. Но Горноласка был занят разговором с Джиммерсом, указывал куда-то на шоссе, а одну |руку теперь опустил в карман. Говард нырнул за побитый «кадиллак», почти уткнувшийся носом в заднюю стену «Бензина и кормежки».

Если Джиммерс и видел, как Говард с Сильвией поднимаются с берега на холм, то не подал виду. Его лицо и поза вообще не выдавали ничего, он просто слушал, что говорит Горноласка, временами решительно кивал, будто его зачаровали, крайне интересовали слова собеседника. Говард выглянул из-за бампера «кадиллака», потом обернулся на Сильвию, которая, скрестив на груди руки, стояла в десяти ярдах позади. В ее лице читалось сомнение, но она как будто твердо решила на сей раз предоставить Говарду действовать по своему разумению. Она не могла рисковать тем, что вмещается, а потом вдруг выяснится, что Горноласка действительно злодей, каким Говард его считал с самого начала. На карту поставлена жизнь ее родителей, и не время давать волю природному любопытству.

Говард выждал еще минуту, собираясь с духом. Оказывается, не так-то легко просто выйти на открытое пространство и… что?.. Избить Горноласку до потери сознания? Повалить приемом какой-нибудь борьбы? Пустить в ход кулаки? Останавливала его не трусость, а то, что все существующие варианты казались явно идиотскими. И вообще не было никакой явной причины бить его по голове или подсекать под колени. Горноласка и Джиммерс разговаривали почти как старые приятели. Медленно выпрямившись, Говард вышел из-за «кадиллака», на всякий случай покрепче сжимая палку. Он готов к любому исходу, но первый шаг за Горнолаской: пусть полезет во внутренний карман или еще что-нибудь.

— Господи боже мой, это Говард! — закричал мистер Джиммерс, резко поднося руку ко рту. Он схватил Горноласку за плечи и потянул его к машине, на безопасное расстояние, явно решив, что Говард сейчас изобьет его тростью Грэхема.

«Это еще что за новости?» — удивился Говард. Неужели Джиммерс и Горноласка о чем-то договорились? Тут он вспомнил, что рисунок снова у Джиммерса. Уходя с железнодорожного моста, он забрал его с собой. Может, он продал их Горноласке? Сломался под давлением?

— В чем дело? — спросил Говард у Горноласки, внимательно за ним наблюдая.

Сзади послышался шум шагов — подбежала Сильвия. Горноласка даже не шевельнулся, чтобы напасть или бежать — просто безропотно стоял на месте. Говард озадаченно выжидал, теперь уже опираясь на палку. Его покачивало гигантской волной слабости. Сильвия привалилась к бамперу «тойоты». Вид у нее был замерзший и усталый.

Горноласка тут же снял с себя пальто и протянул ей. Этот добрый поступок вызывал у Говарда раздражение, очевидно, потому, что он не в состоянии был сделать этого сам, и потому, что со стороны Горноласки это показалось Говарду совсем не добротой, а льстивой псевдогалантностью. Секунд десять он кипел от злости, а потом велел себе не валять дурака. Или перестать ревновать, как и предлагала Сильвия. Тут она права. Хватит рассматривать поступки Горноласки с такой опасно неуместной стороны.

— Простите меня, — сказал Горноласка, обращаясь ко всем сразу.

Вид у него был растерянный и измученный, будто слова давались ему с трудом, будто сама жизнь учила его отнюдь не извиняться. Манерность яппи исчезла вместе со стрелкой на брюках: он выглядел встрепанным, измотанным и отчаявшимся, как человек, только-только выбравшийся из джунглей и жаждущий отдыха в тихой гавани. Повернувшись, Горноласка отошел на несколько шагов к грузовику Беннета и, открыв дверцу, достал куртку, которую Говард отдал в гавани миссис Девентер… когда? Казалось, с тех пор прошло много месяцев. В мгновение ока страх Говарда перед Горнолаской и недоверие к нему испарились.

— Спасибо, — сказал он, натягивая крутку, и только тут сообразил, что пальцы у него замерзли настолько, что он не в состоянии застегнуть молнию.

— Я был в доме миссис Девентер, когда вы в гавани разговаривали с полицией и мистером Беннетом. Она сказала, что забыла тебе ее отдать, поэтому, зная, что встречу тебя сегодня вечером, я прихватил ее с собой.

— Она говорила, ты вытащил мистера Беннета из горящего ледохранилища, — откликнулся Говард.

Горноласка пожал плечами:

— Ну да. Мне бы следовало сделать больше. Я не знал, чтодо такого дойдет, пока не стало слишком поздно, чтобы их остановить. Это дело рук Честертона Касалкина. Элоиза хотела получить грузовик Беннета и, когда обнаружила, что его видели за ледохранилищем и что жестяной гараж все еще стоит в кузове, послала за ним Касалкина. Я ничего об этом не знал, и о поджоге ледохранилища тоже. Она мне не слишком-то доверяла. Знала, что в конечном итоге я заартачусь. А еще она замышляла отобрать у миссис Девентер дом. Вот про это… про это я действительно знал.

— Об этом я догадался, — сказал Говард. — Юридически это называется «утверждение прав владения титула вопреки притязаниям другого лица». Ты оплачивал за нее коммунальные услуги и налоги на собственность и как будто время от времени жил там.

— Да, — признал Горноласка. — Деньги шли из фондов консорциума, принадлежащего Элоизе, Уайту, мне и еще паре у человек. Касалкин и Гвендолин Банди работают за акции, хотя Элоиза разыгрывает из себя меценатку и поддерживает художников или еще какие глупости. Как бы то ни было, это долгий процесс. В лучшем случае такое утверждение права на собственность занимает пять лет. А тут вообще не срабатывало.

Миссис Девентер слишком порядочная, чтобы позволять мне постоянно платить по ее счетам. Элоиза сочла ее полоумной старухой, которая не распознает мошенничества даже у себя под носом, и, как выяснилось, ошиблась, а когда это поняла, то изменила тактику. К тому времени мы уже установили, что у миссис Девентер нет ни завещания, ни близких родственников, кроме сестры, а та стара, как Мафусаил.

— И поэтому миссис Лейми решила ее убить, — сказала Сильвия. Ее лицо исказилось от гнева, будто теперь уже она быстро переоценивала Горноласку, и результат ей совсем не нравился.

Горноласка с несчастным видом кивнул.

— Думаю, миссис Девентер с самого начала знала, что происходит. Но ее ко мне отношение как будто нисколько не изменилось. И это было самое ужасное. Ведь это я убедил Элоизу, что мы все равно своего не добьемся, что не сможем получить дом легально. Я пытался помочь миссис Девентер, но, как оказалось, сделал ошибку. Я предложил Элоизе махнуть рукой, переждать. Миссис Девентер за семьдесят. Она не вечная. Когда придет время, мы сможем потихоньку купить дом у властей штата. К чему такая спешка? Элоиза как будто смирилась. Я понятия не имел, что она попытается причинить вред старой даме, не говоря уже о том, что пошлет Касалкина покопаться в ее машине, чтобы избавиться от нее. Касалкин поехал за ней к дому ее сестры в Уиллисе. Шоссе назад ненадежное, с крутыми поворотами. По правую руку — сплошь обрывы. Элоиза решила, что таким образом сыграет хорошую шутку с мистером Беннетом, который недавно выправлял миссис Девентер тормоза. Если и будут кого-то винить, то его, и нет решительно никакого способа, которым он мог бы доказать обратное. Я об этом узнал только наутро после дебоша в Мендосино.

Говард ему поверил. Не было причин не верить. Горноласка сейчас признается в мелких гадких преступлениях, а ведь мог бы со всех ног удирать в Сан-Франциско по 128-й трассе. Его рассказ многое расставил по местам, пролил свет на гнусные секреты миссис Лейми, и Говард пожалел, что невозможно сесть за стол и потолковать за парой кружек пива.

— Ну и где они? — прервала поток извинений Сильвия, и прозвучало это так, будто она устала слушать.

Ее тон Говарда удивил, с другой стороны, он ничего иного не ожидал. Она была права, временами защищая Горноласку. Но, как с радостью понял Говард, это не делало его поступки в ее глазах привлекательными. И ничто не гарантировало, что Горноласка не подсовывает им чудовищную ложь.

— Думается, не более чем в двух сотнях ярдов, вон там, — сказал Говард, указывая на пакгауз возле Стеклянного пляжа.

Горноласка покачал головой.

— Они в музее привидений Роя Бартона. Вместе с Касал-киным и Гвендолин Банди.

— А где Уайт и художник?

— Уайт для таких дел слишком хитер. Он предпочитает более надежные инвестиции. Элоиза Лейми залезла в магию и спиритизм. А преподобный Уайт — сплошь показной блеск и быстрые деньги. Джейсон — просто художник, которого Элоиза подкармливает. Как только найдет новую игрушку, она его бросит. Всерьез он в ее интригах не замешан.

— Элоиза Лейми мертва, — сказал Говард, глядя, как отреагирует Горноласка. И не обнаружил ничего, кроме смутного облегчения.

— Тогда мир стал только лучше, — вздохнул Горноласка. — А для нас много проще.

Часом раньше на берегу Беннет и Лу Джибб смотрели, как Говард уходит с Элоизой Лейми через ручей к скале. Беннет не мог найти в себе сил подчиниться приказу Лейми и уйти, но приходилось довериться Говарду. Они теперь подчинялись его приказам, хотя сам мальчик пока этого не знал. С удочками и ведрами друзья быстро зашагали к мотелю. Все окна были темные, стоянка — пуста. Тут должен был бы стоять грузовик Беннета — во всяком случае, по словам Джиммерса, — но грузовика не было.

Они постояли под неоновой вывеской, размышляя, что делать дальше, уверенные, что в мотеле никого не осталось, что Роя и Эдиту, а с ними и грузовик уже давно увезли. Где-то держат заложниками их друзей, которым грозит смертельная опасность. А они, черт побери, совершенно бессильны.

— Давай посмотрим, кто дома, — предложил Беннет. Они барабанили по очереди в каждую дверь, пока, пройдя вдоль номеров дважды, не убедились, что мотель действительно пуст. События сместились на юг — если, конечно, не сместились на север.

Чувствуя себя опустошенными и бесполезными, они снова забрались в машину Лу, побросав на заднее сиденье рыболовную снасть и фальшивые бороды, которые достали из ящика Роя с реквизитом. И поехали в город, миновав склад на Стеклянном пляже, который, судя по виду, был закрыт и тоже заброшен. Они проехали мимо дома Роя и Эдиты, но и он стоял пустой и темный. В гавани было все так же тихо, если не считать раскатов грома на севере и немногих случайных огоньков в окнах городка трейлеров за «Тексано». В доме миссис. Лейми не было никаких признаков жизни, как и повсюду в Мендосино, где почти все магазины и заведения закрылись на ночь. Тогда они вернулись в Форт-Брэгг и остановились у бара «Тип-Топ» выпить по кружке пива, а потом устало вернулись на улицу искать снова.

Тут в северном конце Главной завыли сирены, и, двинувшись на звук, они через полмили выехали на шоссе, которое, оказывается, превратилось в сущую свалку: деревья повалены, асфальт кусками выворочен. Устье Пудингового ручья разлилось, а мотель «Морские брызги» был разгромлен. Даже в столь поздний час на эти разрушения собрались посмотреть запоздалые водители, и Беннет с Джиббом решили, не выходя из машины, тоже разыгрывать зевак.

Заметив, как допрашивавший их в гавани коп что-то говорит в рацию своей машины, Беннет потянулся на заднее сиденье за бородой. Пожарные как будто кого-то нашли, во всяком случае — тело. Откуда оно взялось? Кто-то из последних сил выбрался из леса? Сейчас тело лежало в мокрой траве. Внезапно его охватило желание узнать, кто это… Ладно, пусть не кто конкретно… Хотя бы убедиться, что это не Говард Бартон. Рой этого не переживет. Элоиза Лейми коварна и мальчику, пожалуй, не по зубам.

Минуту спустя они услышали завывание сирены подъезжающей кареты «скорой помощи». Машины начали сдавать назад, чтобы дать ей дорогу, и толпа на краю рухнувшего шоссе отступила к обочине. Санитары захлопотали над телом, вокруг них снова сомкнулись зеваки. Подъехали еще машины, из которых вывалились люди в пижамах и халатах, стали на шоссе, глядя на разлившийся ручей и лососей, бьющихся на дюнах, откуда недавно ушла вода.

Коп из гавани давно исчез вместе с тремя другими, спустился со спасателями по проселку к железнодорожному мосту. Там они перешли вброд ручей, направляясь к мотелю. Беннет видел, как они, освещая землю фонарями, бродят среди развалин. Послышался звон разбитого стекла, когда они вышибли окно вырванным из двери косяком, потом три фигуры скрылись в одном из уцелевших номеров — очевидно, искали жертв разрушений.

Беннет внимательно наблюдал за мотелем, ожидая панических криков, которые неизбежно последуют, как только они кого-нибудь найдут, — конечно, если Рой и Эдита действительно там. Но никакого переполоха. Несколько минут спустя коп появился в открытой двери и снова направился к ручью. Очевидно, он никуда не спешил, а осматривать место более тщательно предоставил пожарным.

Тогда Беннет сосредоточился на происходящем у шоссе. Санитары тоже не спешили. Что бы это значило? Труп? Толпа на мгновение расступилась, и Беннет мельком увидел колено и лодыжку.

— Это женщина, — сказал он. — Во всяком случае, кто-то в платье. Не могу определить…

— Эй! — закричал ему почти в ухо Джибб.

— Что?!

— Грузовик!

— Где? — крикнул Беннет, снова оглянувшись на шоссе. И действительно, со стоянки у «Бензина и кормежки» выехал и свернул на юг грузовик.

— Поехали! — крикнул Беннет. — Дави на газ! Развернув машину, Джибб стал гудеть, чтобы пробраться через толпу. На дорогу прямо перед ними выскочил с откоса ребенок, радостно волоча за хвост трехфутового лосося. Джибб резко вдавил тормоза, а дитя счастливо улыбнулось им в лобовое стекло и подняло рыбину повыше, чтобы и они восхитились. Появились еще трое детей, тоже с рыбой, Джиббу пришлось и их переждать. Беннет нервно барабанил пальцами по бардачку.

— Проклятие! — взорвался Джибб. — Проклятущий грузовик был от нас всего в двух кварталах!

— Какого черта он делал возле «Бензина и кормежки»? — спросил Беннет.

— Откуда мне знать?

Он осторожно объехал последнего ребенка, а потом вдавил педаль прямо в пол. Машина рванула в сторону города. Было поздно, больше часа пополуночи, и почти весь Форт-Брэгг спал. С десяток машин направлялись на север к месту катастрофы, но на юг не ехало почти ни одной. Шоссе было прямым и свободным. В миле впереди светила пара задних фар, и даже с такого расстояния было видно, что это действительно грузовик Беннета: в кузове раскачивался и елозил из стороны в сторону жестяной гараж.

— Не нагоняй их, — сказал Беннет. — Пусть лучше они не знают, что это мы.

30

В жестяном гараже, в котором тряслись по шоссе Говард и Сильвия, было темно хоть глаз выколи. Их «троянский конь» скрипел и стонал, на каждом повороте или выбоине елозя взад-вперед по платформе. Джиммерс ехал в кабине вместе с Горнолаской, которому придется выдумать отговорку, почему он привез с собой Джиммерса. Но в гараже не хватило бы места для машины и еще трех человек, пришлось бы выкинуть весь садовый инвентарь, а Джиммерс не видел в этом смысла.

Говард сидел на горе пластиковых мешков с мульчей, плечом опираясь о холодную покачивающуюся стену. Он никогда бы не поверил, что ночь может тянуться так долго, как эта. А ведь еще не все закончено. Но, как пловец на длинные дистанции, он как будто ощутил ее ритм и чувствовал себя даже неплохо, когда не думал, сколько миль им еще ехать. Грузовую платформу занесло на повороте, Горноласка при подъеме на холм переключился на вторую передачу, и Говард попытался угадать, в каком они сейчас месте шоссе, но без толку.

Время от времени через щели в стенках просачивался лунный свет, слабо освещая внутренность гаража. В эти моменты он видел Сильвию, сидящую напротив в алюминиевом шезлонге, который она умудрилась кое-как расставить в тесном пространстве. Глаза у нее были закрыты, но Говарду не верилось, что она спит.

Возможно, дело было в темноте, в усталости или в позднем часе, но эмоциональная защита спала, и он чувствовал, что даже этому рад. Внезапно ему захотелось поговорить. Пришло время кое-что прояснить, пролить свет на ту часть тайны, которая пока скрывалась в тени. У них было еще десять минут наедине, и он твердо решил не тратить время попусту, хотя столь же твердо решил не вести себя так же резко и неуклюже с Сильвией, как обошелся несколько часов назад с мистером Джиммерсом.

— Что тебе известно про Джиммерса? — спросил он наконец, нарушив затянувшееся молчание.

— Я не так уж часто с ним вижусь, — с заминкой ответила она.

— Но он как будто очень к тебе привязан.

— Он всегда относился ко мне, как к дочери. Думаю, из-за того романа между ним и мамой.

— Правда? — спросил Говард. Сильвия некоторое время молчала.

— А из-за чего бы еще?

Тут Говард рассказал ей о том, как нашел книгу мистера Джиммерса с измененным — или первоначальным — посвящением и подозрительно ранней датой.

— Я знал, что это ничего не доказывает. Во всяком случае — безоговорочно. Но, очевидно, мне нужно было узнать больше. Поэтому вчера вечером, когда мы поехали в дом на утесах за поддельным рисунком, я спросил его напрямик. Сказал, что нашел книгу, прочел посвящение и догадался, кто ты на самом деле.

— И что он сказал? — хрипло спросила Сильвия.

— Он совсем не удивился, что я знаю. Думаю, даже испытал облегчение. По пути назад в Форт-Брэгг он как будто даже этому радовался. Ты, может быть, не заметила, но когда, забрав тебя, мы ехали к бару «Тип-Топ», его прямо-таки распирало от желания рассказать. Он ничего тебе не сказал, пока вы прятались под мостом?-Нет.

— Ну… — Говард пожал плечами. — Но вот тебе правда, если ты хочешь ее знать. Ты единственная дочь Артемиса Джиммерса.

Повисла тишина. Минуту спустя он услышал, как Сильвия шмыгнула носом. Она плакала в темноте. В гараже теперь стало совсем черно, он даже не видел ее лица. Подавшись вперед, он протянул руку, чтобы погладить ее по волосам, но неверно рассчитал расстояние и ткнул пальцем в ухо. На это она рассмеялась.

— Кретин. — Она снова шмыгнула носом. — По крайней мере я могу теперь не считать тебя двоюродным братом.

На это Говард решил промолчать.

— И ты не знала? — спросил он. — Честно?

— Конечно, не знала. Знай я…

— То что?

— Знай я… ну, не могу сказать. Возможно, не вернулась бы сюда столько лет назад. Ничего бы этого не случилось. Что бы с нами стало? Поженились бы? У нас был бы кошмарный дом в каком-нибудь пригороде, в Ингвуде, Гарен-гроув или в Пэкойме. Ты бы чинил автомобильную электронику в «Делко», заведовал бы ночной сменой. Я была бы босая, беременная на кухне.

— А теперь я вообще не работаю, — сказал Говард. — Я бездельник.

— В музей не вернешься?

— Не-а.

Она снова умолкла.

— Что скажешь? — спросил Говард. — Как тебе перспектива того, что я буду ошиваться поблизости и вечно путаться под ногами?

— Нужно спросить у моего психотерапевта, — ответила она. — Лишние руки в бутике мне, наверное, не помешают: пол мести, пыль вытирать. Но пока не освоишь дело, зарплата минимальная.

— А мог бы я поговорить с этим… как его? Четом? Мне бы хотелось полетать с ним в астрале.

— Миссис Мойнигэн это понравится. Знаешь ли, она еще одна из твоих поклонниц. — И, помолчав, добавила: — Не так уж плохо иметь двух отцов, правда?

— Не знаю, — честно ответил Говард. — Я плохо помню, каково это — иметь одного. Дядюшка Рой и мне был отцом. И поэтому я чувствую себя не в своей тарелке, как если бы совершил что-то подленькое. Не мое дело все это тебе рассказывать. Дядюшка Рой с твоей матерью столько лет все скрывали, а теперь я выпустил джинна из бутылки.

При упоминании дядюшки Роя Сильвия снова заплакала. Выждав немного, Говард продолжил:

— Но они вот-вот тебе бы рассказали. То и дело отпускали намеки по поводу нас с тобой… знаешь…

Она снова шмыгнула носом.

— Знаю, — сказала она наконец. — Они считают, что из тебя выйдет хороший муж. Мама мне прямо говорила. Мне тогда ее слова показались довольно странными. И сейчас как-то странно звучит. Почему ты не рассказал мне все вчера, когда нашел посвящение в книге?

— Из-за того, что произошло в бухте. Мне не хотелось, чтобы ты подумала, будто я все пытаюсь свести к здравому смыслу, будто выдумываю оправдания тому… тому, что мы друг в друга влюбились.

— Что мы сделали? — вопросила Сильвия. — Ты это говорил в каменном гараже Джанелле Шелли? А теперь говоришь мне в жестяном?

— Ну ладно, ладно, — сказал Говард. — Когда мы бродили по подвалам Джиммерса, ты все равно не обращала на меня внимания. Тебе хотелось только играть в жестяные игрушки Джиммерса. И почему это я должен был тебе рассказывать? Я хотел сохранить это в загашнике, чтобы взять над тобой верх. Чтобы грозить тебе разоблачением всякий раз, когда ты заведешь про Джанеллу Шелли или ледяные планетоиды. Но мне следовало бы догадаться с самого начала. Ты и Джиммерс. Вы ведь два сапога пара. Да и кто вообще мог подумать, что ты не его дочь?

— Ну погоди, — сказала она. Говард услышал сонный зевок. — Память у меня долгая. Еще посмотрим, кто над кем возьмет верх.

Тут грузовик подпрыгнул на выбоине, гараж в кузове закачался и Говарда сбросило с мешков. Он больно упал на дощатый пол и одновременно услышал, как сложился шезлонг Сильвии. Внезапно она неловко распласталась на нем, отчаянно цепляясь за его куртку, чтобы не скатиться к закрытым, но незапертым воротам.

Сворачивая с шоссе, грузовик сбавил ход. Сильвия лежала на Говарде, дышала ему тихонько в ухо, ее волосы рассыпались по его лицу, рука обнимала за плечи. Поцеловав его, она сказала:

— И почему нам это не пришло в голову пятнадцать минут назад? Жестяной гараж — это почти так же романтично, как разбитый «студебекер».

Потом она поцеловала его снова — долго и крепко, а его руки скользнули под одежду вверх от поясницы. Рубашка на ней была еще мокрая от дождя, но под пальто Горноласки теплая. Он прижимал ее к себе, а грузовик, прокравшись по гравиевой стоянке у «Музея Модерновых Мистерий» дядюшки Роя, затормозил и остановился.

Они потихоньку отстранились друг от друга. Говард напряженно, изо всех сил прислушался. Одна дверца грузовика открылась. Раздались шаги, потом кто-то постучал в дверь музея. Затем раздался голос Горноласки, обращавшегося к кому-то. Послышался смех, за которым последовал вопрос «Что?», а потом «Почему?». Они спрашивали про мистера Джиммерса. Снова голоса. Говорят слишком тихо, слов не разобрать, ясно одно: говорившим что-то не нравится. Тут громко и внятно раздался раздраженный голос Касалкина.

Говард знал: им ни за что не выбраться из гаража, не наделав бог знает какого шума, поэтому выжидал. Но когда настанет время, действовать придется быстро: распахнуть ворота и стремительно перемахнуть через борт кузова. Горноласка подаст им знак, когда будет безопасно… Если, конечно, Горноласке можно доверять.

Снова обмен фразами, за которым последовало шарканье шагов по гравию, но по-прежнему никакого сигнала от Горноласки. Говард услышал, как Гвендолин Банди со смехом спросила:

— Ну и где он?

— Остался в «Морских брызгах», — произнес голос Горноласки. — Привязанный к стулу.

— Поеду туда. Ему нужен товарищ для игр. Ты сказал, он связан? — Она захихикала — будто консервная банка забренчала.

— Может, и я с тобой поеду, дорогая, — вступил голос Честертона Касалкина. — Мы могли бы…

— Нет уж, нет уж, — затявкала на него миссис Банди. — Получишь его, когда я закончу. Какой же ты кровожадный человечек! Можешь попрактиковаться на тех двоих, что у тебя есть. Знаешь, Ласочка, всего пять минут назад Честертон хотел отвести меня в лес. Не погулять, а в лес. Хочешь знать, что он предлагал?

— Где Элоиза? — замогильным голосом прервал ее Касалкин.

— Дома. — В тоне Горноласки слышалось облегчение. — Все прошло успешно. Она уложит вещи и приедет к нам сюда.

— Уложит вещи?

— Небольшой отпуск. Она много работала и предстоит еще многое спланировать. Сами знаете, какое большое это предприятие.

— Она мне денег должна. Денег! — Голос Касалкина стал громче. — Лучше бы ей, черт побери, объявиться. Она обещала быть тут полчаса назад. У нас люди к креслам привязаны, а она сумки пакует.

— Остынь, Чес, — сказала Гвен Банди. — Ну будь паинькой. Для подозрений уже слишком поздно, ведь так? Я же тебе говорила: раз она не появилась, что-то пошло наперекосяк, но ты, черт побери, такой осел…

Послышался звук пощечины, Гведолин Банди взвизгнула.

— Остыну я, как же! — завопил Касалкин. — Она сказала, деньги будут у тебя, Горноласка. Ты же, черт побери, ее партнер. Что происходит? Она получает свой драгоценный рисунок, а я — пинок под зад, да? Или тут дело в другом?

Последовало короткое молчание, потом сдавленный «ох» и вопль миссис Банди, а затем скрежет открываемой мистером Джиммерсом дверцы.

— Я всю последнюю неделю к тебе присматривался, подонок двуличный, — прошипел в ярости Касалкин, — и…

— Убери чертову пушку! — закричал Горноласка.

Тут послышался шум потасовки и вопли Гвендолин Банди.

— Ах ты извращенец поганый! — кричала она. — Только этого нам не хватало! Твоего эрзацного пениса!

— Заткнись! — завопил Касалкин, послышалась хлесткая пощечина, звук падающего тела. Эхом прокатился в ночи одинокий выстрел.

Проклиная себя, что ждал так долго, Говард рывком распахнул ворота гаража. Он перемахнул через борт, стараясь приземлиться на здоровую ногу и ожидая получить пулю от Касалкина или удар под дых от Гвендолин Банди.

Мистер Джиммерс как раз огибал грузовик спереди, размахивая руками, будто желая всех успокоить. Горноласка и Касалкин, сцепившись, катались по земле, а Гвендолин Банди отчаянно их пинала, не обращая внимания, по кому приходятся ее удары. Когда она подняла глаза и увидела Говарда, в ее лице промелькнули безмерное удивление и гнев. На мгновение ему показалось, что она сейчас в ярости кинется на него, и он выбросил вперед руку, чтобы ее отогнать.

Но она развернулась и бросилась за угол музея, к шоссе. Говард не стал ее задерживать. Горноласка и Касалкин, отчаянно пиная друг друга, все еще катались по гравию. Лицо Касалкина было перекошено от безумной ярости, и он орал какую-то чушь на ухо Горноласке.

Мимо Говарда ветром пронеслась Сильвия — к двери музея. В этот момент Касалкин выстрелил снова — пуля ушла в ветки эвкалипта над головой. Сильвия дернулась, распласталась по стене музея, а потом одним махом проскочила крыльцо и, нырнув в открытую дверь, исчезла внутри.

Касалкин размахивал пистолетом в правой руке, а Горноласка изо всех сил сжимал эту руку, раскачивая пистолет и ударяя запястьем Касалкина о землю.

Тщетно молотя Горноласку свободной рукой по спине, Касалкин вопил ему в ухо, мяукал и охал, хватая ртом воздух. Обойдя вокруг дерущихся, Говард с отвращением взял пистолет за дуло, точно это была голова ядовитой змеи, и отлепил пальцы Касалкина от рукояти.

Тут Касалкин внезапно обмяк, будто вместе с пистолетом лишился куража, и надул губы как изготовившийся разреветься капризный ребенок.

— Гвендолин! — завизжал он. — Проклятие! Гвендолин! Сука ты чертова!

Но она уже растворилась в ночи.

— Она тебя бросила, — сказал Говард. — Побежала прямиком на шоссе.

— Да отвали ты! — проскрипел Касалкин и, закрыв лицо руками, зашелся долгим всхлипом. — Вы не можете меня тут удерживать! — заорал он. — Вы все в чем-нибудь да виновны.

орноласка встал, отряхивая штанины.

— Привет, — послышался чей-то голос.

В дверях стоял дядюшка Рой — без сомнения, это Сильвия его освободила. Выглядел он ужасно: волосы растрепаны, одна половина лица — сплошной сине-черный синяк. — А где домовладелица? — спросил он.

— Мертва, — ответил Говард. — Утонула.

— Я так и знал! — взвопил Касалкин, а потом, едва выдавливая слова сквозь душившую его ярость, заорал на Горноласку: —Предатель! Вонючий… пес!

Нагнувшись, он схватил с земли пригоршню гравия и, далеко отведя руку — точно бил мух на скатерти, — швырнул в Горноласку. Россыпь камушков ударила Горноласке в грудь. Внезапно разозлившись, он шагнул вперед и схватил Касалкина за грудки.

— Хватит! — закричал дядюшка Рой. — Что с него теперь взять? Он — дело прошлое. Отпусти подлеца. Больше мы его не увидим.

Горноласка тут же отпустил Касалкина, который от неожиданности потерял равновесие и растянулся в тени эвкалиптов. Отплевываясь, он встал и уставился на Горноласку с таким видом, будто с радостью отлупил бы его на месте, вот только у него есть чертовски веская причина этого не делать. Все ждали, что он скажет, но он только затопал в ту сторону, куда удалилась Гвендолин Банди, и прошел мимо своей машины прямиком к шоссе, то и дело оглядываясь через плечо. У угла музея он обернулся и с перекошенным как у буйнопомешанного лицом сделал непристойный жест, такой яростный и дикий, что, наверное, едва не вывихнул руку.

— Вот именно, — откликнулся, помахав ему, дядюшка Рой.

— Он заслуживает большего, — пробормотал Говард, глядя, как Касалкин сворачивает за угол. Но видя, как он уходит, испытал огромное облегчение, будто следил за отступлением разбуянившегося разносчика журналов.

— Все мы заслуживаем большего, — сказал дядюшка Рой. Он размял запястья и поводил немного взад-вперед плечами. — Я, например, заслуживаю выпивку. — Он сделал шаг назад на небольшое крыльцо, но едва не упал и схватился за перила. — Черт бы побрал мою задницу, совсем затекла от того, что я три часа просидел на скамейке. Какого черта вы так долго копались?

Но не успел еще никто ему ответить, как с той стороны, куда удалился Касалкин, заухали шаги. Послышался мужской крик. А затем, как это ни странно, визгливо закудахтал голос Гвендолин Банди.

— Это он! — вопила она. — Это он пристрелил толстяка! Он и старую голландскую даму тоже пытался убить!

Говард опрометью бросился за музей, за ним понеслись Джиммерс, Горноласка и дядюшка Рой. А там, огибая штакетник с бдительными коровьими черепами, на Честертона Касалкина надвигались Беннет и Лу Джибб. Миссис Банди стояла за ними, прижав руки ко рту и возбужденно наблюдая за происходящим. Касалкин налетел на них, будто был уверен, что оба склонятся под его праведным гневом.

Но Беннет ударил Касалкина первым: мощный прямой удар кулаком пришелся прямо в грудь. Почти одновременно Лу Джибб ударил ему под дых, и Касалкин, казалось, на мгновение взлетел, точно пытался сделать сальто, согнувшись, а потом плюхнулся на землю. Нападающие надвинулись на него с двух сторон.

— Врежьте ему еще! — орала миссис Банди, приплясывая на обочине шоссе возле машины Джибба.

Краем глаза отметив, что Горноласка едва не наступает ему на пятки, Говард прибавил ходу, крича на бегу:

— Никого не застрелили! Никого не застрелили! Говард оттащил Беннета от поверженного, отчаянно тряся головой, чтобы заставить его понять. Тут, прихрамывая, подошел сам дядюшка Рой, который тоже что-то орал. Однако лишь после того, как мистер Джиммерс трижды нажал на клаксон машины Лу Джибба, нападающие отступили, пожимая плечами с таким видом, будто с радостью врезали бы Касалкину еще пару раз и доплаты бы не попросили.

Касалкин скорчился на земле, подтянув колени к подбородку и прикрыв руками голову. Сквозь рыдания он бессвязно и бессмысленно ругался.

— Рой! — Беннет схватил друга за плечи. — Ты не мертв!

— Ни капли, — отозвался дядюшка Рой.

— Тогда почему мы его бьем? — Пыхтя и отдуваясь, Беннет отступил еще на шаг, и мимо него протиснулась Гвендолин Банди, чтобы упасть на колени возле Касалкина, которого она нежно похлопала по затылку.

— Все позади, — нежно ворковала она. — Мне так жаль, я думала… я думала… я так была на тебя зла. Откуда мне было знать, что они… Они больше не будут бить моего мальчика.Она помогла ему сесть, прижала его лицо к своей груди и, обняв, принялась раскачиваться из стороны в сторону.

— Тьфу, — с отвращением бросил Джибб. — Такая дурь просто противоестественна.

Гвендолин Банди обернулась к нему, злобно сощурясь.

— Вы звери! — воскликнула она, помогая Касалкину подняться на ноги.

Из носа у него текла тонкая струйка крови. Он обвел всех взглядом, которому, очевидно, полагалось быть суровым, его рот превратился в подрагивающую щель, но тут миссис Банди погладила его по щеке, и он взвыл от боли и замахнулся на нее. Миссис Банди повела его к машине, на ходу поглаживая по спине, а он тяжело на нее опирался, поскуливал, как звереныш, и лапал ее за бедро. Они слышали, как она говорит с ним будто с ребенком, а он снова заорал, когда она опять коснулась его щеки.

— Я не собирался его избивать, — виновато пробормотал Беннет. — Но эта женщина сказала…

Дядюшка Рой жестом оборвал его.

— От того, что она тут наговорила, и стошнить может. Это он поджег ледохранилище и испортил тормоза в машине миссис Девентер.

— Тогда, может, стоит ударить его еще? — предложил Лу Джибб.

Слишком поздно. Касалкин и Гвендолин Банди с ревом пронеслись мимо. Миссис Банди сидела за рулем. Машина взметнула облака пыли и гравия, когда ее занесло на повороте на юг по Первому шоссе. Тут мистер Джиммерс протянул руку дядюшке Рою, который сердечно ее пожал и хлопнул Джим-мерса по спине. Бросив взгляд на лицо Роя, Джиммерс покачал головой.

— Они тебя били?

— Били? Ну конечно, они меня били.

— В точности, как обычно? — спросил, расплываясь в улыбке, Джиммерс.

— Как тебе это? — спросил дядюшка Рой. — «Господи, они избили меня до потери рассудка».

— Это, наверное, из другой книги, — отозвался Джиммерс. — Ты вечно все путаешь.

— И то верно. Но я умеренно рад тебя видеть. Уж здесь я не путаю.

С заднего крыльца спустились тетя Эдита и Сильвия. Лунный свет заливал верхушки деревьев, освещая шоссе и стоянку, выбелил исполненное облегчения лицо Эдиты. Все уже позади. Никто не пострадал. Кризис миновал. Она поглядела на Горноласку, который стоял в стороне, опираясь на стену музея.

— Добро пожаловать назад, Тимоти, — улыбнулась она. — Сильвия мне многое рассказала.

— Простите меня. Мне очень жаль, — сказал Горноласка. Вид у него был измученный и не слишком счастливый. Говард спросил себя, о чем же он сожалеет больше всего.

Сделав к нему несколько шагов, дядюшка Рой пожал Горноласке руку.

— Кто тут за что просит прощения? — спросил он, а потом, обращаясь к Эдите, добавил: — На наших глазах Горноласка вырвал у Честертона Касалкина пистолет. Вероятно, спас жизнь всем нам.

— Что ж, — сказала Эдита, — все позади, правда? Все спасены. Сплошь герои этой ночью.

Тут Беннет затараторил, торопясь рассказать дядюшке Рою, как смыло шоссе, а мистер Джиммерс обнял Эдиту и о чем-то очень серьезно с ней заговорил. Говард поглядел на Сильвию и гордо улыбнулся. Джинсы у него были перепачканы давленым ледяником, растрепанные ветром волосы стояли дыбом. Ему хотелось немедленно обнять ее и расцеловать, подхватить на руки — идеальный конец не слишком идеального дня.

Но жалобный вой мотора и визг шин заставили всех умолкнуть. Со стороны города, безумно виляя с полосы на полосу, неслась карета «скорой помощи» — но без мигалки и сирены. Она ехала прямо на них, лицо водителя пряталось в тени, как лица пассажиров в машине с привидениями дядюшки Роя.

Говард стоял как громом пораженный, не в силах уяснить, что значит это внезапное появление «скорой». Быть может, кто-то проезжал мимо, увидел драку и от чистого сердца вызвал помощь?

«Скорая» затормозила в несколько резких толчков, будто кто-то пытался растоптать педаль тормоза. Машину занесло на стоянку юзом, да так, что она едва не задела Беннета, который отскочил в сторону, увидев, кто сидит за рулем.

— Господи милосердный, — пробормотал вполголоса дядюшка Рой.

Дверца машины открылась, и на шоссе не вышла, а почти выпала Элоиза Лейми.

Дядюшка Рой и мистер Джиммерс разом двинулись ей на помощь, Джиммерс даже рот разинул от изумления. Но она оправилась еще прежде, чем они подоспели, села с прямой как палка спиной и устремила на обоих пронзительный ледяной взгляд. Медленно-медленно она разжала кулаки, будто перед тем предлагала им угадать, в котором цветная горошина, и с победным смехом предъявила два промокших куска поддельного рисунка.

31

Повисла ужасающая тишина, будто от удивления онемела сама природа. От невероятного появления миссис Лейми утих даже ветер. Только где-то в отдалении океан бормотал, точно огромный вздыхающий призрак. Фары кареты «скорой помощи» освещали лес за музеем, и Говард почти ожидал, что вот-вот из-за деревьев, пережевывая фантомную жвачку, выйдет сияющая корова. Первой заговорила миссис Лейми.

— Артемис Джиммерс, — произнесла она тоном, в котором должен был прозвучать приказ. Вот только голос у нее дрожал и едва не срывался на визг. — Я приехала за машиной призраков и костями Джона Раскина.

Дышала она тяжело, будто убегала от чего-то, или же просто была слишком возбуждена, и потому ей не хватало воздуха. Кожаный ранец по-прежнему висел у нее на шее, и, вставая, она качнулась вперед, будто он клонил ее к земле. Во встрепанных волосах запутались листья и веточки, а лицо и руки после странствия по Пудинговому ручью были перемазаны илом. Повернувшись, она достала с сиденья «скорой» сухое чистое больничное одеяло и завернулась в него, держа концы той же рукой, из которой не выпускала клочки рисунка. Глаза у нее горели, точно она, как художник из Сан-Франциско, подключилась к какой-то личной волне в эфире, которую обрела лишь недавно.

— Я плавала с лососями, — сказала она, потом пошарила под одеялом и, достав из ранца свою магическую «лозу», помахала ею в сторону Джиммерса.

Снова повисла мертвая тишина: все огорошенно уставились на связанные лучевые кости — скорее с недоумением, чем с удивлением или страхом, поскольку кости уже не вызывали того благоговения, которое могли бы пробудить несколькими часами раньше. Скрепляющие их ремешки смыло водой, и если не считать нескольких связок перьев, повисших на отлепившейся клейкой ленте, они более всего напоминали вытащенную из мусорной кучи падаль. Жуткий запах и способность вызывать отвращение как будто исчезли вместе с гадкими украшениями. Миссис Лейми потрясла костями в воздухе, поводила ими, словно тщательно солила подливу.

— Конечно, конечно, — не спуская глаз с костей, сказал мистер Джиммерс. — Машина призраков. Да. Я не уверен, что вы теперь в том положении, чтобы…

— В положении? — ахнула она. Голос у нее треснул.

Она сделала шаг вперед, наставив кости прямо на Джиммерса. Тот слегка поморщился: вид костей, даже в столь жалком состоянии, стал вдруг ему неприятен. Но остался стоять на месте, готовый вести с миссис Лейми переговоры, как вел бы их с пришельцем из космоса. Она пришла грозить одним своим присутствием, которого было почти достаточно.

— Этот человек сообщил мне, что кости Джона Раскина встроены в вашу машину, — сказала она, величественно кивнув на дядюшку Роя, который заулыбался Джиммерсу.

— Вот именно, — подтвердил Рой. — Кости Раскина. Все, за исключением пальцев с правой руки. Их растерли и использовали, чтобы посеять тучи в Айове. Собственно говоря, эта машина и есть устройство для вызывания дождя, построенное на спиритических принципах.

Миссис Лейми медленно кивнула, как будто его слова показались ей совершенно логичными.

— Она совсем спятила, — прошептал дядюшка Рой Джиммерсу. — Плавала с лососями?

— Мне обещали машину, хранящуюся в жестяном гараже, — пробормотала она, глядя на свои руки, — а дали вот это. — Фыркнув от отвращения, она швырнула им под ноги обрывки размокшей бумаги. — Сила была из него извлечена. А вы теперь ничто! — накинулась она вдруг на Говарда. — Просто жалкое слабое создание!

— Господи! — выдохнул дядюшка Рой, который, по всей видимости, узнал, что она бросила на землю. Нагнувшись подобрать клочки, Рой с ужасом поглядел на племянника.

Говард подмигнул, и дядюшка Рой расслабился.

— Будь я проклят, если отдам ей машину, — прошептал Джиммерс. — Телефон в «скорой» есть? Позвоним в больницу.

Дядюшка Рой покачал головой:

— Телефона нет. Да не жмись ты так с машиной. Пусть она ее заведет. Пусть попробует, каково это. Бедняжка и так достаточно настрадалась, лишь бы ее увидеть. Только посмотри на нее.

Миссис Лейми снова затрясла в их сторону костями, наводя какие-то чары. Ее губы шевелились, будто она повторяла фразы, которые обрекут на поражение и гибель их всех, вот только в этот момент правая кость отвалилась от левой и упала на гравий. Говарду вдруг вспомнилось, как он попал впросак с обрезом в доме на утесах. С внезапным сочувствием к миссис Лейми, он наклонился за костью. Но миссис Лейми выбросила вперед руку и сама ее подняла. Теперь она в каждой руке держала по кости, зажав их, как палочки для еды, и смотрела на них удивленно и неуверенно, будто ее могущество в буквальном смысле распадалось у нее на глазах. Точно безумный дирижер, нащупывающий забытую мелодию, она снова принялась махать костями в сторону Джиммерса, возобновив заклинание с того места, где его прервала.

Говарду почудилось, что теперь в кривляниях появилась жутковатая безвременность, что она забыла, что делает, и не видит причины останавливаться. Мысль о том, что она будет продолжать в том же духе, казалась невыносимой. Повисшее в воздухе напряжение треснуло и развеялось, ветви над головой колыхнулись на ветру, и миссис Лейми расплакалась — сперва тихонько захныкала, потом забилась в рыданиях и, наконец, принялась тяжко всхлипывать. Прижимая кости к груди, миссис Лейми оглядывалась по сторонам жалким пустым взором, но скорее всего ничего не видела. В ней не было ни угрозы, ни магии, ни силы.

Говард удовлетворения не испытал. Он чувствовал лишь потребность ее остановить, а потом найти ей убежище от той пустоты, в которую превратился ее мир.

— Бога ради, — вслух сказал Джиммерсу дядюшка Рой, — дай ей посмотреть на машину. Думаю, ты должен это всем нам.

Тут подошли Эдита и Сильвия и, взяв с обеих сторон под руки, повели миссис Лейми к заднему входу в музей. Старуха, замолчав, сурово уставилась на Эдиту, но как будто ее не узнала. Кто такая Эдита, не имело для нее ни малейшего значения. Лицо миссис Лейми, казалось, говорило, что на всем белом свете нет ни одного живого существа, которое могло бы ее заинтересовать.

Остальные пошли следом. Рой и Джиммерс все еще спорили из-за машины. Но к тому времени, когда они дошли до двери и Эдита завела миссис Лейми внутрь, Джиммерс, по-видимому, принял решение.

— Я на себя за это ответственность не возьму, — сказал он Рою.

— Я возьму, — отозвался Рой. — Полную.

— Это может привести к серьезным последствиям для спиритического существования человека, значительно нас превосходящего…

Но Джиммерс уже сам понял, что все его предостережения разбиваются о дядюшку Роя как об стену горох, и замолчал. Потом устало махнул Говарду, Беннету и Лу Джиббу. Забравшись в карету «скорой помощи», дядюшка Рой завел мотор и развернул машину так, чтобы ее фары освещали грузовую платформу, на которой стоял с воротами нараспашку жестяной гараж.

Вскарабкавшись на подъемный затвор, Говард обернулся и подал руку Джиммерсу. За ним — хотя в гараже развернуться могли только два человека — на платформу забрались Лу Джибб, Горноласка и дядюшка Рой. Все тянули шеи, стремясь заглянуть в гараж, где преспокойно стояла машина, полускрытая упавшим алюминиевым шезлонгом. Горноласка и Говард выволокли из гаража мешки с мульчей, укладывая их вдоль бортов, чтобы освободить проход. Потом они вытащили машину немного вперед, чтобы и остальным было сподручнее ее взять, и все вместе осторожно перенесли ее через борт и опустили на полку подъемника. Затем Беннет опустил полку на землю, они снова подняли машину и, путаясь друг у друга под ногами, наконец занесли на деревянную веранду.

— У семи нянек… — пробормотал дядюшка Рой, отступая в строну и предоставляя возиться с ней остальным.

Пришлось накренить устройство набок, иначе оно не проходило в дверной проем, но и тогда они едва не ободрали о косяки колени и костяшки пальцев. Мистер Джиммерс махал руками и давал ценные советы, кривясь на каждый «пинг» и «понг», эхом отдававшиеся во внутренностях машины.

Оказавшись в музее, они не без труда подняли устройство на выставочный стол, который скрипнул под его тяжестью. Дядюшка Рой поднял повыше пропановый фонарь, и все, за исключением миссис Лейми, сгрудились, чтобы рассмотреть машину поближе. Избавленная от гаражного хлама, она предстала теперь во всей красе — странный гибрид швейной машинки, фисгармонии и обвитого виноградной лозой куста. В задней ее части выступали как будто примитивные вакуумные трубки, сконструированные так, что походили на стеклянные колпаки. На матовом стекле колпаков были выгравированы миниатюрные виноградные и дубовые листья.

Среди стеклянных колпаков стальной осокой вырастали крохотные цилиндры, а еще вдоль задней стенки свисали плетями водорослей каучуковые груши, какие бывают на тонометрах. Время от времени они издавали свистящие звуки, будто дышали.

Все устройство крепилось пружинами к тому, что на первый взгляд казалось резными львиными лапами. Говард даже не слишком удивился, обнаружив, что они вырезаны наподобие деревьев с толстыми, изогнутыми корнями: пружины вились из верхушки «лап», точно листва.

Кожух машины тоже был украшен виноградом и листьями, среди которых примостилась эмблема «Гильдии святого Георгия». Даже пружины и заклепки были украшены тончайшей гравировкой. В серебряном свете от фонаря Говарду показалось, что у него плывет перед глазами, что он видит перед собой не машину, а нечто живое и растущее, как древний заросший сад в миниатюре или умело воссозданный архетип всех садов и лесов.

Говард понял, что, в неведении крутанув колесо два дня назад, ничегошеньки толком не увидел.

Но теперь он видел ясно, и сомнения больше не застили ему глаза. Устройство было явно старинное, построенное клейщиками викторианских времен. И нагромождения гравировок, и невероятные приспособления вопреки всей логике свидетельствовали о продуманно упорядоченном хаосе — расположенные в космогоническом порядке механизмы посреди глухой лесной чащи. Очевидно, это была кульминация всех трудов Джона Раскина, великий шедевр «Гильдии святого Георгия», конечный продукт и предмет изысканий всего загадочного Братства прерафаэлитов.

Эдита и Сильвия отошли и сели на скамью у стены рядом с миссис Лейми. Она все еще цеплялась за кости, сжимала их в руках и смотрела прямо перед собой. Потом ее взгляд сосредоточился на какой-то отдаленной точке, будто машина была окном в иной мир. Говард поймал себя на том, что надеется: где бы ни было это место, пусть оно подарит ей мир и покой.

Он не испытывал к ней ни малейшей ненависти и даже сам этому удивлялся. Сейчас перед ним, завернувшись в одеяло, сидела просто одинокая, потерянная старуха; ее жизнь искорежили, обкорнали черная магия и алчность. Теперь, когда он увидел силу бумажного Грааля и хорошенько рассмотрел машину Джиммерса, он вполне понимал честолюбие и жажду, терзавшие миссис Лейми.

Отступив на шаг от стола, Джиммерс сложил руки на груди.

— Не могу сказать с уверенностью… — начал он, словно ему было не по себе от самой мысли о том, чтобы, как выразился дядюшка Рой», «завести» машину.

— Никому из нас не нужна уверенность, — прервал его Рой. — Никто не против небольшой неопределенности.

— Только не позволяйте привидениям украсть мой чертов грузовик, — сказал Беннет, ткнув локтем в бок Лу Джибба.

Дядюшка Рой прикрутил оба пропановых фонаря, и комната погрузилась в тень.

— Пусть закрутится, — сказал он Джиммерсу.

Мистер Джиммерс помешкал, собираясь с духом, протянул руку и с силой крутанул колесо, а потом, разгоняя, стал все быстрее и быстрее ударять по нему ладонью. Он передвинул рычаг, надавил на несколько примостившихся среди колпаков груш, и машина начала издавать краткие слабые плески, точно крохотные лягушки прыгали в воду.

На сей раз Говард мог предсказать, что увидит и услышит: озерцо света, отдаленные шаги, гудящее пение без слов, голоса погруженных в беседу механических людей. Ему пришли на ум привидения в «студебекере» и белая женщина на лестнице в доме дядюшки Роя. Нечто подобное? Мистификация со столетним стажем?

Внезапно откуда-то потянуло сквозняком, температура в комнате упала на несколько градусов, и задняя дверь захлопнулась с таким грохотом, что Говард едва не подпрыгнул. Подсвеченная мгла превратилась в дымное видение, которое кружилось и уплотнялось над столом. Все, стоявшие вокруг машины, отступили в тень, почти невольно придвинувшись ближе друг к другу. Сильвия подошла к Говарду, заглядывая ему через плечо. Лицо у нее было радостное и удивленное.

Громыхая, упала на дощатый пол «лоза» миссис Лейми, и Говард увидел, что старуха, тоже поднявшись, прищурилась, не в силах поверить своим глазам. Наклонившись, она подобрала кости, потом, бормоча что-то себе под нос, сделала полшага вперед. Джиммерс поднял было руку, чтобы ее остановить, но тут со скамьи встала Эдита и положила старухе руку на плечо.

Сквозь клубящееся облако проступала туманная фигура. Она начала постепенно расти и обретать четкость, точно сияние из машины было освещенной авеню, туннелем с небес, по которому неслась из пустоты пространства и времени какая-то безмерная, необузданная сила.

В световом облаке, сложившись из мерцающих снежинок, материализовалась человеческая фигура. Она как будто говорила на сотне языков, но с запинкой, словно множество наречий давалось ей с трудом.

Мириады голосов из машины силились слиться в один. Поначалу они распадались, будто звуковой калейдоскоп, но все же сложились и стали единым целым — гблосом разгневанного престарелого человека, который, казалось, обращался с речью к огромной аудитории.

— Обесцвеченное солнце! — гремел он. — Оскверненная трава! Ослепленный человек!

Тут он, собираясь с мыслями, помедлил и вдруг озадаченно огляделся по сторонам, будто недоумевая, каким образом здесь оказался. Он вытянул вперед сверкающие руки, внимательно осмотрел тыльные стороны ладоней, неуверенно сжал и разжал кулаки. Потом, описав руками широкую дугу, непререкаемым тоном продолжил:

— Если вы спросите меня, каковы мыслимые причины или назначение этих объектов, я в соответствии с вашими современными представлениями ничего вам не отвечу, но могу сказать, что смысл будет рожден от людей прошлых веков.

Он снова остановился и, обведя всех взглядом, воззрился на кучку мужчин и женщин, сгрудившихся за границей светового круга. Было не ясно, видит ли он их, и тем не менее обращался он как будто именно к ним, тоном, полным уверенной мудрости. Дядюшка Рой приоткрыл от изумления рот, а у мистера Джиммерса вид стал такой, словно это видение оправдывает все его существование. Миссис Лейми прищурилась, хватая ртом воздух, точно после долгого бега.

Призрачное лицо принадлежало Джону Раскину: седая шевелюра, широко раскрытые глаза пророка и провидца. И эти глаза выхватили из группки Элоизу Лейми. Явно зачарованная, она подалась вперед и на последних его словах протянула руку, очевидно, решив, что сейчас он ее возьмет, что они вдвоем уйдут в его темную, продуваемую ветрами ночь.

Гудение пчелиного роя в тихом музее внезапно усилилось, видение заколебалось и на миг поблекло, голос снова распался в жужжание, когда колесо замедлилось и машина потеряла часть энергии. Миссис Лейми бросила на Джиммерса взгляд, полный столь дикого испуга, что он прыгнул вперед и еще раз крутанул колесо. Почти сразу изображение выправилось до кристальной ясности, каждый волосок в шевелюре Раскина загорелся белым, будто по нему побежал огонь.

Вдруг, перекрывая гудение улья, завыли сирены. Говарду на мгновение показалось, что то взмывающий, то опадающий вой производит сама машина, что они слишком сильно ее завели и она вот-вот выйдет из строя.

Но тут послышались рев мотора и скрежет шин по гравию. Вой сирен издавала вовсе не машина. На стоянке остановился какой-то автомобиль — скорее всего полицейские наконец выследили миссис Лейми и украденную карету «скорой помощи».

Дверь музея распахнулась как раз в тот момент, когда призрак Джона Раскина, уже плотный, но все еще белый как лунный свет и двигающийся рывками, точно персонаж из древнего кинофильма, жестикулируя, протянул руки то ли миссис Лейми, то ли кому-то еще, чтобы подчеркнуть значение особо важной фразы, заклиная свою аудиторию не обращать внимания на стоящих на пороге трех мужчин, а слушать только его и его страстное воззвание.

— Чумным ветром заражен сам воздух, который вы вдыхаете по всему миру, — говорил он. — В лондонском тумане воздух чист, но вы предпочли смешать его с грязью и задыхаться в собственной мерзости.

Миссис Лейми громко застонала и, сбросив одеяло, забыв о заляпанном илом порванном платье, вырвалась из рук Эдиты, едва не сбив с ног Джиммерса, одним прыжком пронеслась мимо него и прыгнула в круг отбрасываемого машиной света. Все еще сжимая в руках кости, она неуклюже вскарабкалась на край выставочного стола, столкнув на пол пропановый фонарь. На столе она выпрямилась, простирая руки, словно желая схватиться с видением Раскина, который продолжал вещать про чумные ветры и апокалиптические бури. Призрак как будто почувствовал ее прикосновение, потому что повернулся и недоуменно уставился на нее, будто это она — привидение. Голос у него пресекся, глаза широко открылись.

Покачнувшись на краю стола, миссис Лейми едва не упала, но невероятным образом повисла в воздухе, подхваченная неведомой силой, неподвластной какой-то там гравитации. Выкрикнув что-то, Джиммерс выбросил вперед руку прямо в радиевый свет от машины, чтобы поддержать старуху, не дать ей упасть, но тут же взвыл и резко ее отдернул, как будто нечто попыталось его схватить и затащить в световой круг.

Лицо миссис Лейми сложилось в странную гримасу, она стала на цыпочки и медленно-медленно поднялась над столом. Голова у нее запрокинулась, взгляд вперился в подрагивающие потолочные балки. Ее омывало электрически белое свечение, которое вращалось и пульсировало. Миссис Лейми начала затягивать в себя призрак Джона Раскина, как вода затягивается в воронку, пока его искаженное лицо не повисло рядом с ее собственным, словно,бы он спрятался за ней и только выглядывает у нее из-за плеча. Теперь он, казалось, обращался к ней одной, говорил ей на ухо, как будто среди всех присутствующих лишь она могла его слышать.

Тут миссис Лейми взвизгнула и, резко замахнувшись, швырнула кости Иосифа Аримафейского в дальнюю стену, где они с грохотом упали на пол. Призрачный свет кружился вокруг нее пустынным смерчем, волосы стали дыбом, казалось, ее вот-вот утянет через крышу.

Дядюшка Рой застыл от изумления, а трое на пороге — полицейский и двое санитаров — тоже стояли как громом пораженные, решительно не понимая, что происходит, словно очутились вдруг на Луне или присутствуют при каком-то ритуале инопланетян.

Призрак из машины задрожал, его сотряс короткий спазм, свет замерцал, как марево над раскаленным асфальтом, и видение взорвалось, разлетелось в разные стороны яркими частицами, как снежный ком, в который заткнули петарду.

Закручиваясь спиралями, снежинки света образовали крохотную туманность, а призрачный голос Джона Раскина прокричал что-то в последний раз и умолк.

Мистер Джиммерс бросился вперед, чтобы помочь миссис Лейми, которая лишилась чувств и теперь лежала на краю стола, свернувшись, точно спящая кошка, головой прикорнув на ножке машины.

— Всем отойти! — скомандовал полицейский.

Когда он вошел в круг света, Говард его узнал: это был коп из гавани, и взгляд у него был подозрительный и ошарашенный одновременно. Два санитара вкатили носилки и поспешили переложить на них миссис Лейми, после чего проверили дыхание и пульс. Она как будто сдулась, словно кукла, из которой вытащили половину набивки.

— Мертва? — глухо спросил мистер Джиммерс.

— Нет. Без сознания, — ответил санитар.

Тут она шевельнулась, глаза у нее приоткрылись. Но ее лицо было лишено каких-либо признаков жизни и походило на резиновую маску. Едва шевеля губами, она что-то бессвязно забормотала, ее руки подрагивали на кромке одеяла, точно она выдергивала с клумбы крохотные сорняки.

— Миссис Лейми? — позвал санитар, светя фонариком ей в глаза, провел рукой перед ее лицом, щелкнул пальцами.

Не замечая его, она смотрела прямо в потолок или в какую-то точку за ним, лицо у нее было безвольным, а руки все так же дергали одеяло. Глядя на копа, санитар покачал головой.

— Заканчивайте и увозите ее, — сказал коп. — И на сей раз не оставляйте, черт побери, в машине одну.

— Думаю, машине она теперь ничем не угрожает, — вполголоса проговорил дядюшка Рой.

Сделав шаг к столу, он поправил и зажег фонарь, все еще косо стоявший на углу.

Коп пристально глянул на дядюшку Роя, потом на Бенне-та и Говарда, сообразив, кто это, как будто внезапно на место стали рассыпанные куски головоломки, — правда, сложившись в картину, столь странную и запутанную, что она оказалась выше его понимания.

— Ну и в чем дело теперь? — спросил коп. — Вся чертова шайка в сборе. Вы ведь Рой Бартон, так?

Дядюшка Рой с веселой улыбкой кивнул.

— Спасибо, что вы приехали, офицер, — сказал он, протягивая руку. Полицейский поглядел на нее с сомнением и лишь потом пожал.

— Бедная старая Элоиза Лейми, — сказал Рой. — Ворвалась сюда десять минут назад, когда у нас все было в самом разгаре. — Он обвел рукой комнату, словно проясняя сомнительную ситуацию. — Не знаю, знакомы ли вы с мистером Горнолаской? Он финансист. Он дает гарантии под наше предприятие.

— Горноласка? — тупо повторил коп. — Какое предприятие? — Он устремил пристальный взгляд на Горноласку, потом перевел его на машину.

— Музей привидений, дом ужасов, — сказал дядюшка Рой. — В случае пожара это проклятущее ледохранилище сущая ловушка. Когда оно сгорело, мы решили перебазироваться сюда. — Дядюшка Рой указал на машину: — Сценический реквизит. Сами знаете, как это бывает. Дети такое просто обожают. У вас дети есть?

Улыбнувшись, коп закивал, словно вот-вот вынет из бумажника фотографии и станет их всем показывать. Затем на его лице вновь появилась подозрительность.

— Это мистер Горноласка вытащил меня из огня в ледохранилище, — сказал мистер Беннет.

— Молодец. — Тут коп заметил Сильвию, которая сидела в тени на скамье рядом с Эдитой. — Привет, — весело сказал он.

Сильвия устало помахала в ответ.

— Сколько у вас детей? — спросил Рой.

— Что? Трое. А что?

— Запиши офицера на три билета, — сказал он Говарду. — Бесплатных.

— Непременно, — отозвался Говард.

— А что у вас с лицом? — Коп прищурился на дядюшку Роя. — Жуткий с виду синяк.

— Наступил на грабли в Каспаре, — сказал дядюшка Рой. — Я там навоз сгребал.

— Надо думать. Но теперь можете перестать. Мы все в нем по колено увязли. — Тут он впервые улыбнулся. — Джек Мак-дональд мне все рассказал.

— Джек? — удивился дядюшка Рой. — Вы знакомы с Джеком?

— Играем в покер. По вечерам в субботу. Несколько дружеских партий.

Дядюшка Рой подмигнул Беннету:

— Вам еще пара игроков не нужны, а?

— Ну, как раз сейчас нам кое-кого не хватает, — ответил, поглаживая усы, коп.

— Тогда мы как раз впишемся, — сказал Беннет. — У меня до шести футов двух дюймов недостает, а Рой — так просто карлик, если супинаторы вынет.

Дядюшка Рой было рассмеялся, но глянул на миссис Лейми и тут же умолк. Она еще бормотала и подергивалась, точно сломанный механизм, в котором остался крохотный электрический заряд, но недостаточно большой, чтобы его запустить. Санитары покатили носилки к двери и, преодолев две ступеньки, скрылись из виду.

— Бедняжка, — вполголоса сказал Рой. — Она всегда была слабого здоровья. Точь-в-точь тонкое стекло. Сплошь острые края, но, чтобы сломать ее, многого не потребовалось.

Коп кивнул:

— Ей несладко пришлось сегодня на берегу. Невесть откуда взявшийся шторм наделал множество бед, она едва не утонула, а течением ее сильно побило о камни. Когда мы погрузили ее в «скорую», она совсем сбрендила. Стоило ребятам всего на полсекунды оставить ее одну, как она вскочила и угнала карету. Нам потребовалось немало времени, чтобы ее выследить.

Они услышали, как захлопнулась дверца кареты «скорой помощи». Взвыл мотор, под шинами заскрежетал гравий: машина задним ходом выезжала со стоянки. Затем, удаляясь по шоссе на север, шум понемногу стих.

— Хотелось бы знать, — продолжал коп, — зачем она сюда приехала? И что она делала у вас на столе?

Рой с сожалением щелкнул языком.

— Они с Артемисом Джиммерсом были женаты. Давным-давно. Она по нему сохла. — Он указал на Джиммерса, который стоял с вытянувшимся лицом, будто случившееся — его личная трагедия.

— Это ведь вы живете в каменном доме на утесах, да? — спросил коп.

— Только за ним присматриваю, — ответил мистер Джим-мерс. — С трагической смерти Майкла Грэхема.

Коп кивнул.

— Мой старик частенько помогал Грэхему, когда пристраивал башню. Ребенком я даже камни для нее таскал. Старый Грэхем тот еще был тип. Научил меня пить кофе. Он выносил на крыльцо огромный керамический кувшин с краником. Я по сей день это помню. Дом он вам оставил, да?

Джиммерс покачал головой:

— Я только присматривал. Ухаживал за ним, пока не появится полноправный наследник. Теперь его владелец Говард Бартон. Ему принадлежит все до последнего камня. Так записано в завещании Грэхема, а я в нем назначен душеприказчиком. Мы все думаем, что Говард поступит правильно, если женится на Сильвии, и они вместе станут выращивать там листовую свеклу. Работать в огороде.

Говард сел на скамью рядом с Сильвией, глядя на нее в полном недоумении. Голова у него шла кругом. Сильвия широко раскрыла глаза.

— Вот как ты предлагаешь руку и сердце? — прошептала она. — Это ты его настропалил?

Но не успел Говард произнести и слова, она вскочила и бросилась обнимать и целовать мистера Джиммерса, потом повернулась и, не отпуская его, кинулась к дядюшке Рою. Обнимая за плечи Джиммерса, она другой рукой обняла Роя, притянув к себе обоих.

Мгновение спустя она их отпустила. Дядюшка Рой усмехнулся, но видно было, что расчувствовался, и чтобы это скрыть, поднял с пола фонарь и внимательно его осмотрел.

— Ну надо же, даже кожух не разбился. Можешь это объяснить? — спросил он Джиммерса.

— Тайна, — ответил Джиммерс. — Лучше задокументировать.

Вынув из кармана спички, дядюшка Рой дрожащей рукой зажег фонарь и вывернул фитиль так, что осветился весь музей. Тут он заметил лежащие у противоположной стены лучевые кости и, подобрав их, проинспектировал.

— Реликвия, — сказал ему Горноласка. — Самая настоящая.

— Что? — склонив голову, переспросил коп.

— Часть реквизита, — ответил ему Рой. — В доме ужасов обязательно должно быть полно костей. Стандартный набор. Бряцающие цепи в шкафу и так далее.

Коп поглядел на него с сомнением и уже собрался что-то сказать, но его прервал голос из другого угла комнаты. Говорил Лу Джибб, на широком лице которого читалось изумление.

— Да будь я проклят! — вполголоса повторил он.

Они с Беннетом уставились на стену, где висела коллекция фотографий в рамках.

Дядюшка Рой, за которым последовали все остальные, подошел посмотреть на грязную штукатурку. На ней четко выделялись два светлых пятна, будто на стену плеснули побелки. Они, казалось, почти затягивали в себя свет пропановых фонарей. В том, чем они были, не могло быть сомнений.

Рой тронул одно изображение нерешительно, будто боялся, что оно сотрется или его обожжет, но это была не краска и не уголь: это были тени и свет, уловленные и зафиксированные на стене, спиритическая фотография, проявившаяся, когда разлетелся на части призрак из машины.

Обернувшись, Рой широко улыбнулся Эдите, точно маленький мальчик, который только что нашел давно потерянный чудесный предмет. На стене отпечаталось лицо Джона Раскина, уголки губ подтягивала вверх довольная гримаса. А рядом, как оборотная сторона монеты из спиритического царства духов, смотрела со стены изумленная физиономия Элоизы Лейми, волосы у нее стояли дыбом, на лице читались все мыслимые человеческие чувства, будто ее душа ушла из тела и теперь была запечатлена в штукатурке.

Широким жестом указав на изображения, дядюшка Рой поклонился наподобие маэстро.

— Снова в деле! — радостно сказал он, отряхивая руки, и лишь потом хлопнул Говарда по спине.

Примечания

1

Всемирный клуб интеллектуалов. — Здесь и далее примеч. пер .

(обратно)

2

Имя жестокого работорговца из романа Гэриэт Бичер Стоу «Хижина дяди Тома» стало нарицательным для обозначения нанимателя, который выжимает все соки из подчиненных

(обратно)

3

Противопехотная мина направленного действия

(обратно)

4

Пластиковая картофелина в шляпе с тоненькими ручками и ножками, первая детская игрушка, прорекламированная по американскому телевидению

(обратно)

5

Говард, по всей видимости, имеет в виду Ахмеда Бей Зога, албанского короля в 1920—30 гг., известного своей эксцентричностью

(обратно)

6

Говард шутит с названием древнеегипетского памятника, найденного возле поселка Розетта и получившего отсюда свое название. Базальтовая плита содержит несколько тысяч иероглифов, расшифровка которых заложила основы современной египтологии

(обратно)

7

Гипотетический товарный знак, который используется в рекламе для сравнения с рекламируемым товаром, поскольку отрицательные отзывы о конкретных конкурирующих товарах в рекламе запрещены

(обратно)

8

Фруктовый заменитель сахара .

(обратно)

9

Персонаж детской песенки, которой нечем было накормить своего пса.

(обратно)

10

Персонаж сказки братьев Гримм

(обратно)

11

Гиперактивый пятилетний сорванец, главный герой шедшего в 50—60-х годах сериала, перекочевавший затем в комиксы.

(обратно)

12

Персонаж мультфильмов, созданный в 1919 г. Отто Мессмером и просуществовавший до наших дней .

(обратно)

13

Пока (исп.)

(обратно)

14

Говард цитирует припев из одноименной песни Пола Саймона и Арта Гарфункеля .

(обратно)

15

Психиатр и психолог бихевиорист, основатель гуманистической школы в психологии, призванной выйти за рамки фрейдизма и бихевиоризма

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

24

25

26

28

29

30

31 . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте