«Ночное лицо»

Пол Андерсон Ночное лицо

ГЛАВА 1

Не покидая орбиты, «Кетцаль» завис, развернувшись к планете, и ждал, пока ушедший вперед корабль не сообщит, что все в порядке. Но даже после этого приближение его было осторожным, как это и положено, когда входишь в такой малоизвестный район. Мигель Толтека рассчитывал, что у него будет еще пара свободных часов и он сможет полюбоваться открывающимся ландшафтом.

Не то чтобы он был сибаритом, однако любил все делать с шиком. Прежде всего он набрал на двери «Не беспокоить», чтобы кто-нибудь по-дружески не ввалился к нему провести остаток дня. Затем, поставив симфонию номер 2 До минор Кастеллани и смешав себе коктейль, он разложил койку и откинулся поудобнее на спинку, положив свободную руку на панель сканера. Экран почернел, а затем заполнился холодными немигающими звездами. Он поискал по часовой стрелке, пока из темноты не выплыл Гвидион, крошечный синий диск — такой яркой синевы Толтека еще не видел.

В дверях мелодично пропел звонок.

— О-о-о, — раздраженно отозвался через комблок Толтека, — вы что — не умеете читать?

— Извините, — раздался голос Ворона, — я думал, что вы — начальник экспедиции.

Толтека выругался, сложил койку и прошел к двери. По легкому, почти неуловимому изменению в ощущении собственного веса он понял, что «Кетцаль» прибавил в своем ускорении. Наверняка для того, чтобы избежать какого-нибудь скопления метеоритов, подсказало ему его инженерное чувство. Здесь они должны встречаться чаще, чем возле Нуэвамерики, ведь это более молодая система…

Он открыл дверь.

— Ну хорошо, командир, — наследный титул он произнес с грубоватой резкостью, близкой к оскорблению. — Что за срочность?

Какое-то мгновение Ворон стоял неподвижно, разглядывая его. Толтека был молодым человеком, среднего роста, с широкими, негнущимися плечами. Его лицо, под каштановыми волосами, стянутыми сзади, — по обычаю его планеты, — в короткую косичку, было узким и острым; глаза смотрели прямо. Как бы там Объединенные Республики Нуэвамерики не гордились своей превосходной новой демократией, а выйти из одного из их старейшего профессионального рода — это что-нибудь да значило. На нем была форма Астрографической Компании Арго, но это был всего лишь вариант повседневной одежды его народа: голубая туника, серые кюлоты, белые чулки и никаких знаков различия. Ворон вошел в комнату и закрыл дверь.

— Совершенно случайно, — голос его вновь звучал мягко, — один из моих людей услышал, как некоторые из ваших разыгрывали в кости, кому высаживаться первым после вас и капитана корабля.

— Что ж, это звучит вполне безобидно, — с усмешкой заметил Толтека. — А вы думаете, что нам нужно соблюдать официальный порядок?

— Нет. Что меня — э-э — озадачило, так это то, что никто не упоминал о моем отряде.

Толтека вскинул брови.

— Вы хотели бы, чтобы вашим людям разрешили присутствовать на игре в кости?

— Судя по тому, что доложил мне мой солдат, плана приземления и дальнейших действий, кажется, нет.

— Ну, в порядке обычной вежливости по отношению к нашим хозяевам капитан Утель и я — и вы, если желаете — выйдем первыми, чтобы поприветствовать их. Нам сказали, что там должна быть делегация по встрече. И потом, ради айлема, командир, какая разница кто за кем сойдет по трапу?

Ворон снова словно застыл. Это было характерно для лохланнских аристократов. В критические моменты они не каменели и редко выказывали какое-либо физическое оцепенение, однако их мышцы, казалось, расслаблялись и глаза, при обдумывании, стекленели. Одно это, иногда думал Толтека, делало их настолько чуждыми, что Намериканская Революция всегда была неизбежна.

Наконец, секунд через тридцать — хотя показалось прошло больше — Ворон сказал:

— Мне понятно, каким образом произошло это недоразумение, господин Инженер. За пятьдесят лет со дня обретения независимости ваш народ усовершенствовал несколько демократических институтов и забыл некоторые из наших обычаев. Конечно, идея совместного исследования, даже составление договора, как коммерческого предприятия, принадлежит не лохланнцам. Все это время мы подсознательно строили предположения друг о друге. То, что обе наши группы так сильно держались в стороне друг от друга во время полета, помогло утвердиться этим ошибкам. Я приношу свои извинения.

К делу это не относилось, но Толтека, не сдержавшись, огрызнулся.

— Почему это вы должны передо мной извиняться? Я, несомненно, виноват тоже.

Ворон улыбнулся.

— Но я командир Этноса Дубрава.

Словно привлеченная этим вкрадчивым голосом, из рукава развевающейся туники лохланнца высунулась кошачья голова. Это был Зио, сиамский кот — крупный, сильный, он обладал нравом, подобным гремучей ртути. Глаза его были холодно-синими на коричневой маске.

— Мурр-р, — напомнил он о себе.

Ворон почесал его под подбородком.

Толтека сдержался, чтобы не ответить резкостью. Ладно, пусть этот парень тешит свой комплекс превосходства. Сунув в рот сигарету, он закурил короткими сильными затяжками.

— Ну ладно, неважно, кто виноват более, — сказал он, — сейчас-то в чем дело?

— Вы должны исправить неверное впечатление, сложившееся у ваших людей. Моя команда выходит первой.

— Что? Если вы думаете…

— В боевом порядке. Астронавты будут находиться в состоянии готовности, чтобы поднять корабль, если что-то не так. Когда я дам сигнал, вы и капитан Утель можете выйти и сказать свою речь. Но не раньше.

Какое-то время Толтека не мог найти слов. Он лишь хлопал глазами.

Ворон невозмутимо ждал. У него было лохланнское телосложение — результат жизни многих поколений на планете с одной четвертой стандартной гравитации. Хотя и высок для своей расы, он был среднего намериканского роста. Широкий в кости, плотный, он двигался как танцор, и его плавная походка людям Толтеки казалась какой-то скользкой и подлой. Типично длинная голова, широкое лицо, высокие скулы, крючковатый нос, желтоватая кожа, кажущаяся юной из-за отсутствия растительности на лице. Его коротко постриженные волосы были чернее ночи, а брови сходились над узкими зелеными глазами. Его одеяние было не то чтобы безвкусным, но республиканская простота Нуэвамерики находила ее варварской — блуза с высоким воротником, мешковатые голубые брюки, заправленные в мягкие полусапоги, туника, расшитая узором из переплетенных змей и цветов, серебряная брошь в виде дракона. Даже на борту корабля Ворон носил кинжал и пистолет.

— Да вы что, — прошептал наконец Толтека, — вы что — думаете, что это одна из ваших вонючих завоевательных компаний?

— Обычные меры предосторожности, — ответил Ворон.

— Но ведь первую экспедицию сюда встречали как… как… Наш собственный авангард, пилот, ведь его чествовали так, что он едва добрался назад!

Ворон пожал плечами, чем вызвал негодующий взгляд Зио.

— У них был почти целый стандартный год, чтобы обдумать то, что им сообщила первая экспедиция. Мы проделали долгий путь от дома, времени же прошло еще больше. С тех пор, как после распада Содружества они оказались в изоляции, прошло тысяча двести лет. Возникла и рухнула целая Империя, пока они находились в одиночестве на этой одной планете. Генетическая и культурная эволюция делали страшные дела и за более короткий периоды.

Толтека затянулся сигаретой и резко бросил:

— Судя по полученным сообщениям, эти люди думают скорее как намериканцы, чем как вы.

— В самом деле?

— У них нет вооруженных сил. Даже полиции нет — в обычном смысле, мониторы общественной службы — вот наилучший перевод их слова. Нет — ну, единственное, что нам предстоит разузнать, это степень развития их правительственных структур. У первой экспедиции и без того было много дел. Но несомненно, что она невысока.

— Это хорошо?

— По моим меркам — да. Прочтите нашу Конституцию.

— Читал уже. Для вашей планеты благородный документ. — Ворон хмуро помолчал. — Если бы этот Гвидион хотя бы отдаленно напоминал любую затерянную колонию, о которой я когда-либо слышал, тогда нечего было бы так беспокоиться. Было бы достаточно одного лишь здравого смысла, понимания того, что существует сокрушительная сила, которая отомстит за любое коварство, чтобы остановить их. Но разве не понятно — когда нет признаков междоусобных раздоров, даже преступлений — и все же они, очевидно, не просто дети природы — я не могу понять, что у них за здравый смысл.

— А я могу, — оборвал Толтека, — и если ваши молодцы выступят по трапу первыми, взяв на прицел людей с цветами в руках, то я знаю, что подумает о нас этот здравый смысл.

Рот Ворона тронула удивительно очаровательная улыбка.

— Не отказывайте мне в такте. Мы сделаем из этого церемонию.

— В лучшем случае это будет выглядеть смешно — на Гвидионе ведь не носят форму — а в худшем — совершенно очевидно — они же не дураки. Ваше предложение отклоняется.

— Но я заверяю вас…

— Нет, я говорю. Ваши люди сойдут по-одному и невооруженными.

Ворон вздохнул.

— Раз уж мы обмениваемся материалами для чтения, господин Инженер, то разрешите рекомендовать вам устав экспедиции?

— На что это вы намекаете?

— «Кетцаль», — терпеливо произнес Ворон, — должен провести на Гвидионе исследования определенных возможностей и, если они окажутся обнадеживающими, открыть переговоры с населением. По общему согласию, ответственны за это вы. Однако по очевидным причинам безопасности решающее слово, пока мы находимся в космосе, остается за капитаном Утелем. И вы, очевидно, забыли, что, как только мы совершим посадку, эти полномочия переходят ко мне.

— О-о! Если вы думаете, что можете саботировать…

— Совсем нет. Как и капитан Утель, я должен буду отвечать за свои действия дома, если вы будете жаловаться. Однако, ни один офицер Лохланна не взял бы на себя такой ответственности, если бы ему не дали соответствующей власти.

Толтека кивнул, почувствовав тошноту. Теперь он вспомнил. До этого момента это казалось неважным. В операциях Компании люди и дорогостоящие корабли отправлялись вглубь этого галактического сектора, в места, где люди редко, а то и вовсе не достигали высоты империи. Подстерегавшие их опасности были непредсказуемы, и вооруженная охрана на каждом транспорте сама по себе была разумной идеей. Но затем несколько старух в кюлотах, из комиссии по политике, решили, что простые намериканцы были недостаточно хороши. Охранники должны быть из настоящих, прирожденных солдат. В те дни распространения мира все больше и больше лохланнских соединений оказывались без дела и нанимались к иностранцам. Держались они очень отчужденно — и на корабле, и в лагере — и до сих пор все было не так уж плохо. Но «Кетцаль»…

— Не говоря уже о чем-то другом, — закончил Ворон, — я должен думать о своих людях и об их семьях дома.

— Но не о будущем межзвездных отношений?

— Если они настолько подвержены риску, то, похоже, о них и не стоит беспокоиться. Мои приказы остаются. Проинструктируйте, пожалуйста, своих людей соответствующим образом.

Ворон поклонился. Зио скользнул со своего места и, вцепившись когтями за куртку, вспрыгнул ему на плечо. Толтека мог поклясться, что кот презрительно усмехнулся. Дверь за ними закрылась.

Некоторое время Толтека стоял без движения. Музыка достигла crescendo, напоминая ему, что он хотел насладиться прибытием. Он оглянулся на экран. Кривая корабля вывела солнце Айнис на линию обзора. Его сияние было приглушено трансформаторной цепью, оно расстилало огромные крылья перламутрового цвета, озаряющего звезды. Протуберанцы тоже должны были быть зрелищными, потому что это была F8 с массой равной массе примерно двух солнц, и яркостью, соответственно, почти в четыре раза больше яркости Солнца. Однако на этом расстоянии, 3,7 астрономических единиц, можно было видеть лишь диск стратосферы, покрывающий десять минут дуги. В целом звезда самого обыкновенного главного ряда. Толтека покрутил диск, пока снова не нашел Гвидион.

Планета уже приобрела видимые размеры, хотя она все еще казалась ему чуть больше обломанной бирюсовой монетки. Скоро уже станут видны пояс облаков и заря. Несмотря на то, что первая экспедиция обнаружила, что Гвидион до поразительных деталей принадлежал к террестоидам, он был примерно на 10 процентов меньше и плотнее чем Земля-старушка — и чем полагается такому более молодому миру, образованному в то время, когда во вселенной было больше тяжелых атомов — и обладал меньшей площадью суши. То, что здесь имелось, было разделено на острова и архипелаги. Широкие мелкие океаны делали климат мягким от полюса до полюса. Вот, подрагивая из-за диска, словно крошечный торопливый светлячок, появилась и его луна, 1600 километров в диаметре, с радиусом орбиты 96300 километров.

Толтека разглядывал изображение звезд — было жутковато. В такой близи громадное облако Туманности — облако пыли и газа — показалось всего лишь районом, где звезд было меньше и они были бледнее, чем где-либо. Даже лежащий поблизости Ро Офьюги казался неясным, расплывшимся пятном. Сол, разумеется, был скрыт от телескопов, как и от глаз — какой-то незначительный желтый карлик в двухстах парсеках позади этого занавеса, сквозь который никогда не пробьется его свет. «Интересно, что там происходит, — подумал Толтека. — Давно уже не было сообщений со старушки Земли». Он вспомнил о приказе Ворона и выругался.

ГЛАВА 2

Пастбище, куда «Кетцаль» попросили посадить свой гигантский цилиндр, находилось примерно в пяти километрах к югу от города под названием Инстар.

Еще на трапе Толтека широко огляделся на холмистые поля. Изгороди разделяли их на густоцветущие зеленые луга; пашни, где пробивались первые побеги; сады и рощи, разбросанные строения, издали казавшиеся игрушечными. Между деревьями, очень похожими на тополя, светилась река Эмлот. Инстар раскинулся по обоим берегам, красные крыши возвышались над садами, вокруг которых были построены дома.

Большинство дорог было вымощено, но они были узкими и извилистыми. Иногда Толтека был даже уверен, что изгиб был специально сделан для того, чтобы сохранить какое-нибудь древнее дерево или чудесное холмистое возвышение. К востоку пейзаж выравнивался, спускаясь к дамбе, которая закрывала собой видна море. К западу же ландшафт поднимался, пока на горизонте не поднялись лесистые холмы. За ними были видны горные вершины, некоторые из которых походили на вулканы. Солнце висело как раз над их снегами. Незаметно было, какое оно маленькое, потому что оно светило слишком ярко и смотреть на него было невозможно, общая яркость была почти в один стандартный сол. На юго-западе неясно вырисовывались кучевые облака, и всюду прохладный ветер рябил лужи, оставшиеся после недавно прошедшего ливня.

Толтека откинулся на сиденье открытой машины.

— Здесь красивее, чем в самых прекрасных местах моего мира, — сказал он Даиду. — И все же Нуэвамерика считается чрезвычайно похожей на Землю.

— Спасибо, — ответил гвидионец, — хотя похвала эта к нам в общем и не относится. Планета была здесь со своими внутренними, присущими ей условиями, со своей естественной биохимией и экологией, со всем свыше приготовленным для человеческой жизни. Я понимаю так, что у Бога разное лицо в большинстве известного космоса.

— А-а, — Толтека поколебался. Местный язык, записанный первой экспедицией и выученный второй перед отправлением, был для него не таким уж легким. Подобно лохланнскому он происходил от английского, в то время как намериканцы всегда говорили на испанском. Вполне ли он понял эту часть про «Бога»? Это каким-то образом не походило на традиционную религиозность. Но, с другой стороны, из-за светской ориентации его собственной культуры он вполне мог неверно истолковать теологические ссылки.

— Да, — сказал он наконец, — число вариантов террестоидных планет невелико в процентном отношении, но для людей они представляют огромную разницу. На одном материке моего собственного мира, например, поселение было невозможно, пока не был искоренен один распространенный вид растения. Большее время года оно было совершенно безвредно, но оказалось, что пыльца, которую оно разбрасывало весной, содержала в себе вещество, похожее на токсин ботулинус.

Даид испуганно посмотрел на него. Толтека с некоторым удивлением подумал, что, может быть, он сказал что-то не так. Может, пропустил какое-то местное слово? А, ну конечно — ему пришлось употребить испанское название времени года…

— Искоренить? — пробормотал Даид. — Вы имеете в виду уничтожить? Полностью?

Взяв себя в руки, с некоторой отработанной легкостью вернувшись в свое прежнее безмятежное состояние, он сказал: — Ну не будем обсуждать подобные детали. Это, несомненно, было одно из Ночных Лиц.

Оторвав руку от рычагов управления, он начертил в воздухе какой-то знак.

Толтека был несколько озадачен. Первая экспедиция особо подчеркивала в своем докладе, что гвидионцы не были суеверны, хотя у них и было огромное количество обрядов и символики. Конечно, первая экспедиция высадилась на другом острове; но повсюду, где бы она ни была, она обнаруживала ту же самую культуру (И они так и не смогли понять, почему люди заняли лишь район между северными широтами 25 и 70 градусов, хотя множество других мест казались столь же привлекательными и удобными). Когда прибыл авангард «Кетцаля», Инстар был предложен как наилучшее место для посадки просто потому, что это был один из крупнейших городов и здесь находился колледж с превосходной библиотекой справочной литературы.

Церемонии встречи тоже не были потрясающими. Весь Инстар вышел на улицу — мужчины, женщины и дети с гирляндами, трубами и лирами. Немало было и гостей из других районов, и все же толпа была не столь велика, какой она была бы на многих других планетах. После нескольких торжественных речей в честь прибывших прозвучала музыка и был показан балет, представление масок и прозрачных костюмов, значение которого Толтека не уловил, однако эффект был ошеломляющим. Вот и все. Собрание разошлось в общей сердечности — без похлопываний по плечу, рукопожатий, как это бы сделали намериканцы, но и без тщательно разработанной церемонии с парадом лохланнцев. Люди дружелюбно разговаривали, приглашали остановиться у себя в доме, с интересом расспрашивали о внешней вселенной. И наконец большинство из них ушло обратно в город. Однако каждого чужеземца подвезли на небольшом изысканном электромобиле.

На корабле осталась лишь номинальная охрана из экипажа и большего по численности отряда лохланнцев. Не было никаких обид из-за осторожности Ворона, однако негодование Толтеки все еще не утихало.

— Вы в самом деле не против того, чтобы остановиться у меня? — спросил Даид. Толтека наклонил голову.

— Это была бы честь для меня, сэр…

Он остановился.

— Простите меня, но я не знаю вашего титула.

— Я принадлежу к семье Симмона.

— Нет. Это я знаю. Я имею в виду ваше — не ваше имя, а то, чем вы занимаетесь.

— Я врач — из тех, кто исцеляют песнями, как и лекарствами.

Толтека подумал о том, что его снова не понимают.

— Еще я отвечаю за охрану плотины и обучаю молодежь в колледже.

— А-а. — Толтека был разочарован. — А я-то думал… Так, значит, вы не в правительстве?

— Ну почему же. Я же сказал, что я в охране плотины. А что еще вы имеете в виду? Инстар не держит ни короля… Нет, это, должно быть, не то, что вы имеете в виду. Очевидно значение слова «правительство» в нашем языке расходится с вашим. Дайте мне, пожалуйста, подумать.

Даид нахмурился.

Толтека наблюдал за ним, словно стараясь прочесть то, что не могло быть сказано. У всех гвидионцев было то основное сходство, которое явилось результатом очень небольшого числа первых поселенцев и отсутствия дальнейшей иммиграции. Первая экспедиция сообщила о легенде, по которой их предками были только один мужчина и две женщины, одна блондинка, другая темноволосая — единственные, что остались в живых после атомного взрыва во время Распада. Но предположительно сохранившиеся свидетельства не заходили настолько вглубь прошлого и не подтверждали, но и не отрицали этой истории. Каковы бы ни были факты, а человеческий фонд здесь был, конечно, ограничен. И все же — необычное дело: вырождения здесь не было, скорее даже своего рода утонченный отбор. Первые поколения следовали тщательной программе воспроизводства. Теперь брак заключался на добровольной основе, но носители видимых наследственных дефектов — включая низкий интеллект и психическую неуравновешенность — стерилизовались. Первая экспедиция свидетельствовала, что такие люди легко и весело соглашались на операцию, потому что впоследствии сообщество чествовало их как героев.

Даид был чистый кавказоид, что само по себе доказывало, насколько древним был его народ. Он был высок, строен и, будучи средних лет, все еще гибок. Его желтые волосы длиной до плеч были с сильной проседью, голубые глаза совершенно не требовали контактных линз, а загорелая кожа была закалена. На гладко выбритом с высоким лбом и сильным подбородком лице был прямой нос и мягкий рот. На нем были зеленая туника до колен и белая накидка, золотая лента, кожаные сандалии, на шее висел медальон, который с одной стороны был золотым, а с другой черным. На лбу его был вытатуирован трезубец, что впрочем совершенно не придавало ему дикий вид.

Язык его не очень сильно отличался от английского, лохланнцы выучили его без труда. Несомненно, книгопечатание и звукозапись повлияли на его сохранение, как это обычно и бывает. Но в то время, как лохланнец лаял, рычал и ворчал, подумал Толтека, гвидионец выводил трели и пел. Он никогда раньше не слышал таких голосов.

— Ax, да, — сказал Даид, — кажется, я понял. Да, ко мне часто обращаются за советом, даже по общемировым вопросам. Я горжусь и покоряюсь этому.

— Превосходно. Что же, господин Советник, я…

— Но советник это не… не обращение. Я говорил, что я врач.

— Погодите минуту, пожалуйста. Официально вас никак не избирали для того, чтобы вы руководили, советовали, контролировали?

— Нет. Да и почему меня должны выбирать? Репутация человека, хорошая ли, плохая, распространяется. И в конце концов люди могут прийти с почти другого края мира, чтобы спросить его мнение по какому-либо предложению. Учтите, даль-друг, — добавил Даид, — все наше население насчитывает какие-то десять миллионов, и у нас есть и радио, и авиация, и мы очень много путешествуем между нашими островами.

— Но кто же тогда отвечает за общественные дела?

— Ну, в некоторых общинах — Год-Король, другие избирают президентов на своих местных собраниях или же предлагают какого-нибудь инженера для ведения текущих дел. Это зависит от местных традиций. Здесь в Инстаре у нас нет таких обычаев кроме того, что каждое зимнее солнцестояние коронуем танцовщика, чтобы год был счастливым.

— Это не то, что я имею в виду, господин Доктор. Предположим, какой-то — ну, скажем проект, например — строительство новой дороги, или политический, ну решение иметь ли регулярные связи с другими планетами — предположим эта группа мудрейших, о которых вы говорите, людей, которые зависят просто от репутации — предположим, они так или иначе решат какой-то вопрос. Что происходит дальше?

— Дальше обычно делается так, как они решили. Разумеется, все узнают об этом заранее. Если дело важное, то состоится серьезное общественное обсуждение. Но, естественно, люди больше прислушиваются к предложениям тех, кто известен своей мудростью, чем к тому, что могут сказать глупые или некомпетентные советчики.

— Значит, все согласны с окончательным решением?

— Почему нет? Вопрос тщательно проработан, найден наиболее логический ответ. Ну, конечно, всегда есть несколько неубежденных или недовольных. Но ведь они люди, следовательно существа разумные, поэтому смиряются с общей волей.

— А-э-э — финансирование такого предприятия?

— Это зависит от его природы. Сугубо местный проект, как например строительство новой дороги, осуществляется людьми из соответствующей общины, с празднеством и весельем, устраиваемыми каждую ночь. Для более крупных и специальных проектов могут понадобиться деньги, и тогда их сбор — дело местных обычаев. Мы в Инстаре пускаем Танцовщика, который обходит всех с мешком, и каждый вносит свою разумную долю.

На время Толтека оставил свои вопросы. Он уже продвинулся дальше, чем антропологи первой экспедиции. Кроме, может быть, того, что мысленно был готов к некоторым таким ответам, какие он получил, и мог скорее сразу принять их, чем тратить недели, выискивая несуществующий секрет. Если у вас общество с простой экономической структурой (в этом отношении изумительно помогала автоматизация, при условии, что материальные желания людей оставались скромными) и однородное население с высоким средним интеллектом и средней непорядочностью. Тогда, вероятно, идеальное анархистское государство было возможно.

Но необходимо помнить, что анархия, в этом случае, не обозначает аморфности. Общая культура Гвидиона была столь же сложна, как и любая другая, когда-либо развитая человеком. Что в свою очередь было парадоксально, ибо передовая наука и технология обычно растворяли традиции и упрощали межчеловеческие отношения. Тем не менее…

Толтека осторожно спросил:

— Как вы полагаете, какое воздействие на ваших людей оказал бы контакт с другими планетами? Планетами, где дело обстоит совершенно по-другому?

— Я не знаю, — ответил Даид, задумавшись. — Нам нужно больше данных и гораздо больше обсуждений, прежде чем даже попытаться предвидеть последствия. И я действительно думаю, что для вас постепенное знакомство с новыми обычаями и образом жизни может оказаться лучше, чем какая-нибудь внезапная перемена.

— Для нас? — Толтека был изумлен.

— Не забывайте, мы живем здесь уже давно. Мы лучше вас знаем Виды Бога на Гвидионе. Как мы должны быть очень осторожны, решившись войти в ваш дом, точно так же я советую быть здесь осмотрительными и вам.

Толтека не мог не сказать:

— Странно, что вы никогда не строили космических кораблей. Я прихожу к выводу, что ваш народ сохранил или восстановил все научные основные знания своих предков. А так как у вас достаточно большое население, достаточно экономических излишек, то вы смогли бы присоединить термоядерную установку к генератору, построить вокруг всего корабля корпус и…

— Нет!

Это был почти крик. Толтека резко повернулся, чтобы посмотреть на Даида. Гвидионец совершенно побледнел.

Через некоторое время краска снова прилила к лицу. Он ослабил руку, сжимавшую рычаг. Но, когда он ответил, глаза его все еще были устремлены вперед.

— Мы не используем атомную энергию. Солнце, вода, ветер, приливы и биоклетки, еще электроаккумуляторы для хранения энергии — этого достаточно.

Затем они оказались в городе. Даид вел автомобиль по широким, прямым проспектам, казавшимся несовместимыми с домами, заросшими виноградом и остроконечными красными крышами, парками и брызгавшими фонтанами. Видно было только одно большое здание — массивную конструкцию из расплавленного камня, зловеще возвышавшуюся над трубами. Прямо за мостом, с какой-то змеиннообразной грациозностью соединявшим берега реки, Даид остановился. Он уже успокоился и улыбнулся гостю.

— Мое жилище. Войдете?

Как только они ступили на тротуар, с карниза слетела крошечная алая птичка, которая, усевшись на указательный палец Даида, издала радостную трель. Он что-то пробормотал ей, несколько смущенно улыбнулся Толтеке и, показывая дорогу, прошел к передней двери. Она была отгорожена от улицы большим, в человеческий рост, кустом с молодыми звездообразными листьями. На двери был запор, массивный, но неиспользуемый. Толтека снова вспомнил, что на Гвидионе, очевидно, не было преступлений и что этим людям было очень трудно даже объяснить это понятие, когда пришельцы из космоса расспрашивали их. Открыв дверь, Даид повернулся и очень низко поклонился.

— О гость этого дома, который может быть Богом, самый желанный и любимый, входи. Во имя радости и здоровья, понимания, под Айнисом, Оной и звездами; да будут твоими здесь огонь, изобилие и свет.

Он перекрестился и, протянув руку, пальцем начертил крест на лбу Толтеки. Ритуал был очевидно древним, и тем не менее он не проглатывал слова, а говорил с огромной серьезностью.

Входя внутрь, Толтека заметил, что дверь была лишь облицована деревом. В основе же это была стальная плита, установленная в стены, имевшие — под отделочным гипсом — два метра в толщину и сделанные из железобетона. Окна были широкие; солнце струилось сквозь них и сверкало на полированном паркете, ко на каждом окне были стальные ставни Первая намериканская экспедиция докладывала, что это было типичное здание, но не смогли обнаружить почему. Из несколько уклончивых ответов на их расспросы антропологи сделали вывод, что это была традиция, передаваемая с самых ранних, диких времен, сразу после того, как колония подверглась разрушительной бомбардировке, и что такая мягкая и нежная раса не любила говорить о том времени.

Толтека забыл про это, когда Даид опустился на колени, чтобы зажечь свечу перед нишей. В раке находился металлический диск, наполовину золотой, наполовину черный с перемычкой между ними, Янь и Инь незапамятной древности. И все же с двух сторон она была обставлена книгами, как полноформатными, так и миниатюрными, с названиями наподобие «Применение биоэлектрических потенциалов в целях диагностики».

Даид поднялся.

— Пожалуйста, садитесь, друг дома. Моя жена ушла в Ночь.

Он в нерешительности помолчал.

— Она умерла несколько лет назад, и из всех моих дочерей только одна не замужем. Сегодня она танцевала для вас и поэтому будет поздно. Когда она придет, мы сядем ужинать.

Толтека взглянул на стул, на который жестом показал хозяин. Дизайн его был таким же рациональным, как у любого намериканского кресла, только сделан он был из бронзы и тисненой кожи. Он дотронулся до свастики, повторявшейся в рисунке.

— Как я понимаю, у вас нет украшений, которые не были бы символами. А это очень интересно; почти прямо противоположно моей культуре. Вы бы не отказались, просто ради примера, объяснить мне это?

— Конечно, — ответил Даид. — Вот это — Горящее Колесо, то есть солнце, Айнис, и все солнца во вселенной. Колесо кроме того представляет Время. Термодинамическую необратимость, если вы физик, — добавил он с усмешкой. — Переплетенная лоза — это крисоцветы, которые цветут во время первого сенокосного сезона нашего года и поэтому являются священными для того Вида Бога, который называется Зеленый Мальчик. Таким образом, вместе они обозначают Разрушающее и Восстанавливающее Время. Кожа дикого аркаса, принадлежащего осеннему Виду — Охотнице, и когда она соединяется с мальчиком, это напоминает нам о Ночных Лицах и, одновременно, о том, что Дневные Лица — это их оборотная сторона. Бронза, как сплав, созданный человеком, своим обрамлением говорит о том, что человек воплощает значение и структуру мира. Однако так как бронза от коррозии зеленеет, она также означает, что когда-нибудь любая структура исчезает, переходя в иную жизнь… — Остановившись, он рассмеялся. — Да, не нужны вам проповеди! — воскликнул он. — Послушайте, садитесь же. Да покурите. Мы уже знаем про этот обычай. Правда мы поняли, что сами этого не можем — некоторая генетическая тенденция, никотин для нас слишком сильный яд; но меня совсем не побеспокоит, если вы закурите. На этой планете хорошо растет кофе, хотите чашечку, или предпочитаете попробовать нашего пива или вина? Теперь, пока мы с вами, у меня к вам есть масса вопросов!

ГЛАВА 3

Большую часть дня Ворон рыскал по Инстару, осматривая город и изредка задавая вопросы. Вечером же он ушел из города и побрел по дороге, шедшей вдоль реки к морским дамбам. Его сопровождали двое его людей в бурнусах и конических шлемах, следовавших в двух шагах позади. Винтовки были закинуты на плечи. За спиной, на западе, чернели холмы, возвышавшиеся на фоне мерцающего золотого неба. В этом золоте света насыщавшем воздух и впитывавшемся в каждую травинку, река казалась лентой жидкого металла. Впереди, за полосой деревьев, восточное небо окрасилось в величественный фиолетовый цвет и задрожали первые звезды.

Ворон двигался неспешно. Он совсем не боялся того, что его могли поймать в темноте, на планете с восьмидесяти четырех часовым периодом вращения. Подойдя, к пристани, выступавшей в поток, он остановился, чтобы посмотреть поближе. Деревянные эллинги на берегу были построены так же прочно, как любой жилой дом и имели такие же красивые очертания. К пирсу были привязаны рыболовные суда — изящные и пышно разукрашенные, они тихо покачивались на журчащей воде. Ветер доносил чистый запах их улова вместе с запахом дегтя и краски.

— Оснащенный кеч, — заметил Ворон, — у них есть небольшие запасные двигатели, но я полагаю, что их используют в случаях крайней необходимости.

— А так — ходят под парусом? — Корс, длинный и сухопарый, сплюнул между зубами. — Зачем же они делают такую глупость, командир?

— Это более привлекательно эстетически, — ответил Ворон.

— Хотя больше работы, сэр, — предположил молодой Уилденви. — Я сам ходил под парусом, во время Анской кампании. Только одно, чтобы следить, как бы не запуталась эта снасть…

Ворон ухмыльнулся.

— О да, согласен. Абсолютно. Но веришь ли, насколько я могу судить по докладам первой экспедиции и по сегодняшним разговорам с гвидионцами, они так не думают.

Он продолжал, раздумывая, больше обращаясь к самому себе, чем к кому-нибудь еще.

— Они думают не так, как мы — любой из нас. Намериканец озабочен только тем, чтобы его работа была сделана — неважно, стоит ли она того, а потом — чтобы отдохнуть — и то и другое с максимальной суетой. Лохланнец старается, чтобы его работа и развлечения достигли какого-то абстрактного идеала, а когда это у него не получается, он, вероятно, бросит это совсем и впадет в грубость.

— Но здесь они, кажется, не делают таких различий. Они говорят: «Человек идет туда, где Бог» и это вроде означает, что работа, развлечение и искусство, и личная жизнь и все прочее не разделяются; между ними не делается никаких различий, все это единое гармоничное целое. И вот они ловят рыбу на разукрашенных кораблях с искусно вырезанными фигурками, где каждый узор на рисунке имеет дюжину значений разных оттенков. И берут с собой музыкантов. И утверждают, что совокупный эффект — добыча продуктов плюс удовольствие, да плюс художественное исполнение, и я не знаю, что еще, более продуктивен, чем если бы все это было аккуратно разделено.

Он пожал плечами и продолжил движение.

— Может они и правы, — закончил он.

— Не знаю, почему вы так из-за них беспокоитесь, сэр, — проворчал Корс. — Самая безвредная толпа чокнутых, что я когда-либо встречал. Клянусь, у них нет более мощной машины, чем какой-нибудь легкий трактор или экскаватор, и оружия опаснее, чем лук со стрелами.

— Первая экспедиция сообщила, что они даже не охотятся, может только изредка — за добычей или чтобы защитить урожай, — кивнул головой Ворон. Некоторое время он продолжал идти молча. Лишь шарканье сапог, плеск воды да шелест листвы над головой нарушали эту тишину. Молодые пятиконечные листья каких-то незнакомых росших повсюду кустов придавали воздуху слабый аромат зелени. Затем, вдалеке, растекаясь по склонам, прозвучал сигнал бронзового горна, зазывающего домой скот.

— Вот что меня пугает, — проговорил Ворон. И после этого люди не осмеливались нарушить его молчание. Раз или два они проходили мимо какого-нибудь гвидионца, важно приветствовавшего их, но они не останавливались. Когда они дошли до дамбы, Ворон повел их по лестнице на самый верх. Стена, с равномерно расположенными башнями, простиралась на километры. Она была высокой и массивной, тем не менее ее длинный изгиб и вся поверхность из необработанного камня были очень приятны для глаз. Река впадала в глубокий канал через галечный пляж, а дальше в месяцеобразный залив, воды которого ревели и метались, расплавленные в свете солнечного золота. Ворон запахнулся поглубже; здесь, наверху, вне защиты стены, соленый ветер пронизывал холодом и сыростью. В небе было много морских птиц.

— Зачем они это построили? — удивился Корс.

— Луна близко. Сильные приливы. Наводнения из-за штормов, — сказал Уилденви.

— Они могли бы поселиться повыше. Черт возьми, ведь места же достаточно. Десять миллионов человек на всю планету!

Ворон сделал жест в сторону башен.

— Я спрашивал, — сказал он. — В них генераторы энергии прилива. Производят большую часть электричества. Заткнитесь.

Он стоял, всматриваясь в восточный горизонт, где сгущалась ночь. Слышен был рев волн и крик морских птиц. Глаза его помрачнели от дум. Наконец он сел, вытащил из рукава деревянную флейту и заиграл рассеяно, словно просто для того, чтобы чем-то занять руки. Ветер разносил печальную мелодию.

Резкий окрик Корса вернул его к действительности.

— Стой!

— Да тихо ты, олух! — остановил его Ворон. — Это ведь ее планета, не твоя. — Но когда он поднялся, рука его небрежно лежала на рукоятке пистолета.

Девушка легко ступала по бархатистому ложному мху, покрывающему верх дамбы. Ей было около двадцати трех — двадцати четырех стандартных лет, ее стройная фигура была облачена в белую тунику и развевающуюся на ветру голубую накидку. Волосы были перехвачены желтой тесьмой и откинуты назад, открывая лоб с вытатуированной в традиционном стиле птицей. Под темными бровями широко расставленные глаза ее сияли такой синевой, что казались цвета индиго. Рот и лицо, по форме походившее на сердце, имели бы торжественно-важный вид, если бы не чуть вздернутый, слегка веснушчатый нос. За руку она вела мальчика лет четырех, свою собственную маленькую мужскую копию, который бежал вприпрыжку, но сразу присмирел, увидев лохланнцев. Оба были босы.

— Приветствую вас на пересечении стихий, — сказала она. Ее хрипловатый голос, казалось, пропевал слова еще в большей степени, чем голоса большинства гвидионцев.

— Салют, миротворец. — Ворон находил, что так легче — переводить формальные фразы его собственного мира, чем выискивать их из местного вокабуляра.

— Я приходила танцевать для моря, — сказала она ему, — но услышала какую-то музыку, которая звала.

— Вы стреляющий человек? — спросил мальчик.

— Бьюрд, тише! — от смущения девушка покраснела.

— Да, — засмеялся Ворон, — можешь называть меня стреляющим человеком.

— А во что вы стреляете? — не унимался Бьюрд. — По мишеням? Го! А можно мне стрельнуть по мишеням?

— Может быть попозже, — ответил Ворон, — сейчас у нас нет с собой мишеней.

— Мама, он говорит, что мне можно пострелять по мишеням! Tax! Tax! Tax!

Ворон вскинул одну бровь.

— А я думал, что химическое оружие на Гвидионе неизвестно, миледи, — сказал он как можно небрежней. В ее ответе прозвучала горестная нотка.

— Тот корабль, что прилетал зимой. У них тоже были — как же они их называли? — пистолеты. Они объясняли и показывали. С тех пор, наверное, каждый мальчишка на планете представляет… Ну да ладно. Это не страшно, я думаю…

Она улыбнулась и взъерошила Бьюрду волосы.

— Э-э… я — Ворон, командир Этноса Дубрава, Горы Дом Ветров, Лохланн.

— А другие души? — спросила девушка. Ворон махнул рукой назад. — Сопровождающие. Сыновья иоменов из имения моего отца.

Она была озадачена тем, что он исключал их из разговора, но приняла это за обычай чужаков.

— Я Эльфави, — сказала она, сделав ударение на первом слоге. Она блеснула улыбкой. — Моего сына Бьюрда вы уже знаете! Его имя Варстан, мое — Симмон.

— Что?.. Ах да, я помню. Гвидионские женщины сохраняют свое имя, сыновья берут отцовские, дочери — материнские. Я не ошибся? Ваш муж…

Она отвернулась.

— Он утонул здесь во время шторма прошлой осенью, — ответила она тихо.

Ворон не сказал, что он сожалеет, ведь в его культуре было свое отношение к смерти. Он не мог удержаться, чтобы не поинтересоваться:

— Но вы сказали, что танцуете для моря.

— Так ведь он теперь принадлежит морю, разве нет?

Она продолжала рассматривать волны, бурлившие в водовороте и сбивавшие пену с гребня.

— Как оно красиво сегодня. — Затем, снова повернувшись к нему, вполне непринужденно. — У меня только что была долгая беседа с одним из вашей группы, Мигелем Толтекой. Он остановился в доме моего отца, где мы живем сейчас с Бьюрдом.

— Не совсем один из моей, — сказал Ворон, подавляя чувство обиды.

— Вот как? Погодите… да, в самом деле — он говорил, что с ним несколько человек с какой-то другой планеты.

— Лохланн, — сказал Ворон. — Наше солнце лежит рядом с их, около пятидесяти световых лет отсюда, вон в том направлении. — Он показал мимо вечерней звезды в сторону Геркулеса.

— Ваш дом такой же, как его Нуэвамерика?

— Совсем не такой. — На какой-то миг у Ворона появилось желание рассказать о Лохланне — о горах, поднимавшихся прямо к красносолнцему небу, о карликовых деревьях, искривленных из-за бесконечных ветров, о вересковых зарослях и ледовых равнинах, об океанах — с водой такой горькой и плотной от соли, что человек там не тонул. Он вспомнил крестьянский дом, крыша которого укреплялась тросами, чтобы ее не сдуло во время бури; вспомнил и замок отца, возвышавшийся над ледником, звон копыт во дворе, вспомнил бандитов и сожженные деревни и раскрытые рты мертвых, лежащих вокруг разбитого орудия.

Но она не поймет. Или поймет?

— Почему у вас столько стреляющих вещей? — не мог успокоиться Бьюрд. — У вас вокруг ферм много плохих животных?

— Нет, — ответил Ворон. — Совсем не много диких животных. Земля для них слишком бедна.

— Я слышала… что первая экспедиция, — Эльфави опять встревожилась. — Они говорили что-то про то, как люди воюют с другими людьми.

— Моя профессия, — сказал Ворон. Она посмотрела на него ничего не понимающим взглядом. Значит не то слово.

— Мое призвание, — сказал он, хотя и это было неверно.

— Но убивать людей! — вскрикнула она.

— Плохих людей? — спросил Бьюрд, смотревший на него круглыми глазами.

— Тише, — сказала его мать. — «Плохо» значит, что что-то идет неправильно, как, например, когда цинвиры уничтожают посевы. А что же неправильного может быть с людьми.

— Они болеют, — сказал Бьюрд.

— Да, и тогда твой дедушка их лечит.

— Представьте такую ситуацию, когда люди заболевают так, что хотят охотиться на себе подобных, — сказал Ворон.

— Но это ужасно! — Эльфави начертила в воздухе крест.

— Какой микроб это вызывает?

Ворон вздохнул. Если она даже зрительно не может представить манию убийства, то как ей объяснить, что разумные, достойные и почтенные люди находят разумные и благородные причины для травли друг друга?

Он слышал, как Корс тихо сказал Уилденви:

— Я же говорил. Слюнтяи.

Если бы только так, подумал Ворон, то он мог бы забыть свои тревоги. Но гвидионцы отнюдь не слабаки. Нет, не слабаки — они выводили свои открытые суденышки в океан, самый слабый прилив которого поднимался до пятнадцати метров. И когда эта девушка могла явно отогнать свой собственный шок, смотреть ему в лицо без страха и расспрашивать с дружеским любопытством — как если бы он, Ворон, задавал бы вопросы неожиданно появившемуся призраку саблезубой ласки.

— И по этой причине ваши люди и намериканцы, кажется, так мало говорят друг с другом? Мне показалось, что я заметила это в городе, но не знала тогда, кто из какой группы.

— Ну, они свое повоевали на Нуэвамерике, — сухо ответил Ворон. — Это когда они прогнали нас. Мы завоевали их планету и разделили ее на лены более ста лет назад. Их революции помогло то, что Лохланн одновременно воевал с Великим Альянсом — но все равно с их стороны это была хорошая работа.

— Мне непонятно почему… Ну ладно, неважно. У нас будет достаточно времени, чтобы поговорить. Вы идете с нами в горы?

— Как же, да, если… Что вы сказали? И вы тоже?

Эльфави кивнула. Ее рот причудливо изогнулся вверх.

— Не надо так пугаться, даль-друг. Я оставлю Бьюрда у его тети с дядей; хотя они его ужасно балуют.

Она прижала к себе мальчика.

— Но группе в самом деле нужен танец, а это мое призвание.

— Танцовщик? — задохнулся Паре. — Но Танцовщик это всегда мужчина.

— Но… — Ворон расслабился. Он даже улыбнулся. — Для чего экспедиции в заброшенное место нужна танцовщица?

— Чтобы танцевать для нее, — ответила Эльфави. — Для чего же еще?

— А-а… нет, ничего. Вы точно знаете, для чего этот поход?

— А вы не слышали? Я слушала, когда мой отец и Мигель Толтека обговаривали это.

— Да, естественно знаю. Но вы, возможно, что-то не так поняли. Это можно легко допустить даже с умным человеком, когда встречаются отдельные культуры. Почему бы вам не объяснить мне это своими словами, чтобы я мог поправить вас, если нужно?

Скрытый мотив Ворона состоял всего-навсего в том, что ему нравилось ее присутствие, и он хотел задержать ее здесь подольше.

— Спасибо, это хорошая идея, — сказала она. — Ну так вот, планеты, на которых люди могут жить без специального оборудования чрезвычайно редки. Нуэвамериканцы, которые исследуют этот сектор галактики, хотели бы иметь базу на Гвидионе для пополнения запасов, необходимого ремонта и отдыха экипажей на природе.

Она удивленно посмотрела на Корса и Уилденви. Не зная, почему они засмеялись. Сам же Ворон, ни за какие деньги не стал бы перебивать ее наивного рассказа.

Она откинула со лба разметавшиеся на ветру светлые волосы и закончила:

— Разумеется, наши люди должны решить, хотят ли они этого или нет. А пока нет никакого вреда в том, чтобы посмотреть возможные площадки для такой базы, ведь так? Отец предложил необитаемую долину в глубине материка — несколько дней пути отсюда, за Гранис-Горой. Идти туда пешком приятнее, чем лететь по воздуху; по пути можно многое показать и обсудить; и все равно мы вернемся до Бейля.

Она слегка нахмурилась.

— Я не уверена, что это разумно — иметь чужую базу так близко со Священным Городом. Но это ведь можно будет обсудить позже. — Ее звонкий смех вырвался наружу, — О боже, я в самом деле перескакиваю с одного на другое, да? — Она импульсивно ухватила Ворона за руку, затем просунула под нее свою. — Но ведь вы видели столько миров, вы просто представить себе не можете, с каким нетерпением мы ждали здесь встречи с вами. Такое чудо! Истории, которые вы можете нам рассказать, песни, которые можете нам спеть!

Она уронила свободную руку на плечо Бьюрда.

— Вот погодите только, пока этот болтунишка переборет свою застенчивость, даль-друг. Если бы мы только могли питать его вопросами генератор, то осветили бы весь Инстар!

— О-о-о, — произнес мальчуган, вырвавшись из ее рук. Они пошли по верху плотины, почти бесцельно. Двое воинов последовали за ними. Винтовки у них на спинах чернели на фоне облака, как розы. Пальцы Эльфави соскользнули с неуклюже выставленной руки Ворона — на Лохланне мужчины с женщинами так не ходили — и наткнулись на флейту в его рукаве.

— Что это? — спросила она.

Он вытащил ее наружу. Это был украшенный резьбой и отполированный кусочек дерева.

— Я не очень хорошо играю, — объяснил он. — Аристократ обычно должен обладать какими-то художественными навыками. Но я всего лишь младший сын в семье, вот поэтому и скитаюсь в поисках работы для своего оружия, и у меня нет хорошего музыкального воспитания.

— Те звуки, которые я слышала, были… — Эльфави подыскивала слова. — Они говорили мне, — наконец сказала она, — но неизвестным мне языком. Сыграйте эту мелодию еще раз?

Он приложил флейту к губам и заиграл холодную и печальную мелодию. Эльфави задрожала, прижимая к себе накидку и теребя золотисто-черный медальон на шее.

— Здесь больше, чем музыка, — сказала она. — Эта песня идет от Ночных Лиц. Это песня, не так ли?

— Да. Очень старая. Еще с древней Земли, говорят, за столетие до того, как люди добрались до планет их собственного солнца. Мы до сих пор поем ее на Лохланне.

— Вы можете перевести ее для меня?

— Возможно. Дайте подумать.

Он походил, проигрывая фразы в голове. Офицер тоже должен быть сведущ в употреблении слов, а эти два языка были близкими, родственными. Наконец он проиграл несколько тактов, опустил флейту и начал:

Грустную песню разносит ветер, С неба срываются капли дождя. Была одна лишь любовь на свете — В могилу она ушла от меня. Готов я на все ради этой любви, Насколько мне хватит сил. Сидеть и скорбеть среди могил Готов я и годы, и дни. Но вот прошел целый год или день — Донеслись из могилы слова: — Кто плачет тут на могиле моей — Не дает мне покоя и сна?

Он почувствовал, что она оцепенела, и остановился. Трясущимися губами она тихо — он едва расслышал — сказала:

— Нет. Пожалуйста.

— Простите, — ответил он в замешательстве, — если я… Что?

— Вы не могли знать. И я не могла. — Она поискала глазами Бьюрда. Малыш скакал возле солдат. — Он не слышал. Ну тогда это не так важно.

— Вы можете сказать, что случилось? — спросил он в надежде на ключ к источнику своих собственных сомнений.

— Нет. — Она замотала головой. — Я не знаю что. Просто это меня как-то пугает. Ужасно. Как вы можете жить с такой песней?

— На Лохланне мы считаем, что это очень красивая песня.

— Но мертвые не говорят. Они мертвые!

— Ну разумеется. Это только фантазия. Разве у вас нет мифов?

— Таких нет. Мертвые уходят в Ночь, и Ночь становится Днем, это День. Как Горан, которого схватили в Горящем колесе, поднялся на небеса и затем снова был сброшен вниз и оплакан Матерью — это все Виды Бога, они обозначают сезон дождей, оживляющий сухую землю, и еще обозначают сны и пробуждение от снов, и восстановление после потери памяти и трансформации физической энергии, и… ах, разве вы не видите — это все в одном! Не разделение людей, становящихся от этого ничем и даже желающих быть ничем. Этого не должно быть!

Ворон убрал флейту. Они все шли, пока Эльфави не отпустилась от него, протанцевала несколько шагов — медленный и величавый танец, который вдруг закончился прыжком. Она с улыбкой подбежала к нему и снова взяла его под руку.

— Я забуду про это, — сказала она. — Ваш дом очень далеко. Здесь же — Гвидион, и время Бейля совсем уже близко, чтобы грустить.

— А что это — время Бейля?

— Это когда мы ходим в Священный Город, — сказала она. — Раз в год. Каждый гвидианский год, то есть, как я думаю, около пяти земных. Все люди на всей планете идут в Священный Город, содержащийся его собственным районом. Вам-то, может, будет и скучно ждать, если только вы не решите к нам присоединиться. Может быть, вы можете! — воскликнула она.

— Что там происходит? — спросил Ворон.

— К нам приходит Бог.

— О-о.

Он подумал о дионисийских ритуалах отсталых народов и с огромной осторожностью спросил: — Вы видите Бога или чувствуете By? — последнее слово было местоимением; в гвидионском языке был дополнительный род — всеобщий.

— О, нет, — сказала Эльфави. — Мы сами Бог.

ГЛАВА 4

Танец завершился финальным ликующим прыжком, радужным переливом трепещущих крыльев, и голова птицы обратилась к небу. Люди, исполняющие для него музыку, опустили трубы и барабаны. Оперение танцовщицы касалось земли, когда она кланялась. Она исчезла в зарослях тростника. Зрители, сидевшие кто на стульях, а кто на земле, поджав ноги, закрыли глаза на какую-то минуту молчания. Толтека подумал, что это более благодарная дань, чем аплодисменты.

Он огляделся вокруг еще раз, когда церемония закончилась и люди стали готовиться ко сну. Ему все еще казалось нереальным то, что был разбит лагерь, съеден ужин и наступило время отдыха, в то время, как солнце не достигло своего зенита. Это из-за долгого дня, разумеется. Гвидион только что прошел период весеннего равноденствия. Но даже во время его мягкой и дождливой зимы за день люди спали два раза.

В Инстаре этот эффект не был так заметен. Город использовал генератор утренней зари, освещавший улицы после наступления сумерек мягким светом, и продолжал деловую жизнь. Таким образом, для организации всего этого потребовалась пара оборотов планеты. Они выступили в горы на рассвете. На тропе уже прошел долгий день с двумя привалами, и одна ночь, где луне потребовалась небольшая помощь от ламп путешественников; и вот теперь еще одно утро. Где-то завтра — гвидионское завтра — они должны добраться до площадки, которую Даид предложил для космодрома.

Толтека чувствовал усталость в мышцах после трудных километров, но спать еще не хотел. Он встал, оглядывая лагерь. Даид выбрал хорошее место, лужайку в лесу. Пять-шесть гвидионцев, сопровождавших его, весело разговаривали, засыпая костер и расстилая спальные мешки. У одного, охранявшего их от возможных хищников, был большой лук. Толтека уже видел, что может делать это оружие, когда один охотник притащил аркаса. Тем не менее он удивлялся, почему все вежливо отказались от огнестрельного оружия, привезенного «Кетцалем» в качестве подарков.

Десять намериканских ученых и инженеров, которые тоже были здесь, торопились поскорее устроиться на ночлег. Толтека усмехнулся, вспомнив их испуг, когда он объявил, что они идут на своих двоих. Но Даид был прав, лучшего способа изучить местность не было. Ворон тоже присоединился к группе с двумя своими людьми. Лохланнцы, казалось, не знали усталости, и их чертова скользкая вежливость никогда их не подводила, но они всегда держались в стороне от остальных.

Толтека медленно прошел по тропинке мимо зарослей. Хотя в этих горах никто не жил, гвидионцы часто ходили сюда отдыхать, и небольшие роботы на солнечных батареях ухаживали за тропами. Он нисколько не осмеливался надеяться, что встретит Эльфави. Но когда она вышла из-за цветущего дерева, сердце у него екнуло.

— Разве вы не устали? — спросил он, плохо владея языком, после того, как она остановилась и поздоровалась с ним.

— Не очень, — ответила она. — Я хотела прогуляться немного перед сном. Как и вы.

— Ну что ж, давайте будем партнерами.

Она засмеялась.

— Интересное понятие. У вас на планете, я слышала, так много коммерческих предприятий. И это еще одно? Наниматься на прогулку для людей, которые предпочитают сидеть дома?

Толтека поклонился.

— Если вы присоединитесь ко мне, я сделаю на этом карьеру.

Она вспыхнула и поспешно сказала:

— Пойдемте сюда. Если я не забыла это место с прошлого раза, здесь недалеко есть прекрасный вид.

Она уже заменила свой костюм на обыкновенную тунику. Солнечный свет сквозь листву касался ее гибкого тела, распущенные волосы волнами спадали по спине. Толтека не мог найти слов, которые он хотел сказать на самом деле. Не мог он и разделить ее непринужденное молчание.

— На Нуэвамерике мы не все делаем из-за денег, — сказал он, боясь того, что она могла подумать. — Это всего лишь, ну… наш особый способ организации нашей экономики.

— Я знаю, — ответила она. — Мне это кажется таким… безликим, одиноким, когда каждый заботится о себе — но может, я просто не привыкла к этой идее.

— Мы считаем, что государство должно делать как можно меньше, — сказал он убежденно, с верой в идеалы своего народа. — Иначе оно получит слишком много власти, а это конец свободы. Но тогда в силу вступает частное предприятие; и оно должно быть в постоянной конкуренции, или оно в свою очередь превратится в тиранию.

Волей-неволей он употребил несколько слов отсутствующих у гвидионцев, как например последнее. Он уже познакомил ее с ними раньше, во время беседы у Даида, когда они старались разобраться и понять точки зрения друг друга.

— Но почему общество или государство, как вы это называете, должно противостоять личности? — спросила она. — Я все-таки не могу понять в чем проблема, Мигель. Здесь, на Гвидионе, мы, кажется, все время делаем все, как нам нравится. Большинство наших предприятий, как ты говоришь, частные.

«Нет, — подумал он, — я этого не говорил. Ваши люди заинтересованы только в средствах на жизнь. Здесь нет мотива получения прибыли в том смысле, который вкладывают в это слово наши экономисты». Однако спорить не стал.

— Но эта нерегулируемая деятельность кажется выгодна всем, — продолжала она. — Деньги — это всего лишь удобство. Обладание ими не дает человеку власти над своими товарищами.

— Вы во всем очень рассудительны и благоразумны, — заметил Толтека. — А этого не скажешь о других известных мне планетах. Вы почти не знаете, что такое злоба. И ненависть — вот еще одно слово, которого нет в вашем языке. Ненависть — это постоянная злоба на кого-то.

Он увидел шок на ее лице и поспешил добавить:

— Потом еще мы должны бороться с ленивыми, жадными, бессовестными — ты знаешь, я начинаю думать, стоит ли осуществлять этот проект. Лучше всего было бы, если ваша планета не имела бы ничего общего с другими. Вы слишком добры, и вам можно причинить слишком большую боль.

Она покачала головой.

— Нет, не думаю. Мы, очевидно, отличаемся от вас. Может быть, в своем генетическом развитии мы и потеряли одну-две черты, в целом присущие человечеству. Но разница не велика, и не делает нас выше. Не забывайте, вы пришли к нам. Нам никогда не удавалось построить космические корабли.

— Вы никогда не хотели, — поправил он ее. Он вспомнил замечание Ворона, которое тот сделал в Инстаре. — «Для людей неестественно быть постоянно мягкими и разумными. Для такого небольшого населения они сделали чрезвычайно много. У них нет недостатка в энергии. Но куда же уходит лишняя энергия»?

В тот момент Толтека ощетинился. «Только профессиональный убийца испугался бы полного здравомыслия», — подумал он. Сейчас же он стал понимать — с неохотой — что Ворон задал законный научный вопрос.

— Есть много такого, чего мы никогда не хотели делать, — с оттенком задумчивости произнесла Эльфави.

— Признаюсь, мне интересно, почему вы хотя бы не заселили необитаемые районы Гвидиона.

— Мы стабилизировали население общим соглашением несколько веков назад. Большое население только бы разрушило природу.

Они снова вышли из леса. Еще одна лужайка поднималась по склону к краю скалы. Трава была усыпана цветами. Повсюду кругом рос распространенный в этих местах кустарник со звездообразными листьями, почки которого набухали, наполняя воздух пряным опьяняющим ароматом. За этим хребтом лежала глубокая долина, а дальше вырастали горы — четко и мощно вырисовывающиеся на фоне неба. Эльфави обвела вокруг рукой:

— Что — вытеснять все это?

Толтека подумал о своем шумном беспокойном народе, о лесах, уже порубленных им, и не ответил.

Девушка постояла какой-то момент, хмурясь, на вершине скалы. Сильный западный ветер натягивал ее тунику и трепал освещенные солнцем пряди волос. Толтека поймал себя на том, что откровенно уставился на нее и заставил себя отвести глаза, устремив взгляд на километр вперед — на серый вулканический конус, называемый Гранис-Горой.

— Нет, — с некоторой неохотой произнесла Эльфави. — Мне нельзя быть такой самодовольной. Когда-то люди здесь действительно жили. Всего лишь несколько фермеров и лесорубов, но они вели изолированные хозяйства. Однако, это давным-давно прошло. Сейчас все живут в городах. И думаю, мы не будем снова занимать вот такие районы, даже если это безопасно. Это было бы неверно. Всякая жизнь имеет право на существование, не так ли? Люди не должны надевать Ночное Лицо больше, чем это необходимо.

Для Толтеки было несколько сложно сосредоточиться на смысле слов, так приятно звучал ее голос. Ночное Лицо — ах, да, часть гвидионской религии. (Если «религия» было верным словом. «Философия», наверно, лучше. «Образ жизни», наверное, еще точнее). Так как они верили, что все является какой-то гранью этого вечного и бесконечного единства, которое они называли Богом, то следовало, что Бог — это и смерть, и гибель, и горе. Однако, они не говорили много или, казалось, не думали много об этой стороне действительности. Он вспомнил, что их искусство и литература, как и их повседневные занятия были в основном солнечными, жизнерадостными, абсолютно логическими, достаточно было лишь овладеть сложной символикой. Боль переносилась доблестно и стойко. Страдания или смерть любимого человека оплакивались сдержанно, что вызывало восхищение Ворона, но чего Толтека, однако, никак не мог понять.

— Я не верю, что ваши люди смогли бы нанести вред природе, — сказал он. — Вы сотрудничаете с ней, делаете себя ее частью.

— Это в идеале, — засмеялась Эльфави, — но боюсь, что в соотношении практики и поучений Гвидион не намного лучше других планет во вселенной. — Она опустилась на колени и стала рвать маленькие белые цветы. — Я сделаю тебе венок из джуля, — сказала она. — Знак дружбы, ведь джуль цветет в начале сезона растений. Вот какую прекрасную и гармоничную вещь я делаю, не так ли? Однако, если спросить об этом само растение, то оно, возможно, и не согласится!

— Спасибо, — ошеломленно произнес он.

— У Птицы-Девы был венок из джуля, — сказала она. К этому времени он уже знал, что пересказ символических мифов — это стандартное начало разговора, подобно тому, как лохланнцы расспрашивают о здоровье вашего отца. — Вот поэтому на мне костюм птицы. Это ее время года, а сегодня День Дитя Реки. Когда Птица-Дева встретила Дитя Реки, он потерялся и плакал. Она отнесла его домой и дала ему свою корону. — Она быстро взглянула вверх. — Это миф про сезоны, — объяснила она, — конец дождей, половодий, затем солнце и цветущий джуль. Плюс эти стариковские морали, плюс сотня других возможных толкований. Вся история очень сложна, чтобы рассказывать ее в такой теплый день, даже если эпизод с Грохочущим Деревом — это одно из наших лучших стихотворений. Но мне всегда нравится танцевать ее.

Она замолчала, руки ее были в траве. Не зная, о чем говорить, он показал на большой распускающийся куст.

— Как это называется? — спросил он.

— С пятиконечными листьями? А-а, это бейльцвет. Он здесь везде. Ты, должно быть, заметил его перед домом отца.

— Да. С ним, должно быть, связана целая мифология.

Эльфави замолчала. Взглянув на него, она тут же отвела взгляд в сторону. На мгновенье ее вечерне-голубые глаза показались почти слепыми.

— Нет, — сказала она.

— Как? Но я думал… я думал на Гвидионе все что-то обозначает и чем-то является. Обычно имеется много различных значений…

— Это всего лишь бейльцвет. — Голос ее стал слабым, — и ничего больше.

Толтека быстро взял себя в руки. Какое-то табу — нет, конечно, не в этом дело, гвидионцы были еще даже более свободны от произвольных запретов, чем его собственный народ. Но раз она так переживает из-за этого, лучше не говорить на эту тему.

Девушка закончила работу, вскочила на ноги и быстро перебросила ему на шею венок.

— Вот! — засмеялась она. — Погоди, постой — он зацепился за ухо. Вот так, хорошо.

Он жестом показал на второй венок.

— А ты не собираешься надеть этот на себя?

— О нет. Венок, он всегда для кого-то. Это для Ворона.

— Что? — напрягся Толтека.

Она вновь вспыхнула и посмотрела мимо него, в направлении гор.

— Я немного познакомилась с ним в Инстаре. Водила его вокруг, показывала достопримечательности. Или мы гуляли.

Толтека подумал о тех многочисленных случаях в те долгие светлые ночи, когда ее не было дома. Он сказал:

— Не думаю, что Ворон — это твой тип. — И услышал, как дрогнул его голос.

— Я его не понимаю, — прошептала она, — и в то же время каким-то образом понимаю. Может быть, как могла бы понять бурю.

Она двинулась обратно к лагерю. Толтека неотступно следовал за ней. Он горько произнес:

— А я думал, что уж тебя-то не тронет этот дешевый блеск. Воин! Наследственный аристократ!

— Этих вещей я не понимаю, — сказала она, все еще отводя глаза. — Убивать людей, заставлять их выполнять свои приказы, словно они какие-то машины… Однако с ним это не так. Нет, не так.

В тишине они шли вниз по тропе, его сапоги глухо стучали рядом с сандалиями. Наконец она пробормотала:

— Он живет с Ночными Лицами. Все время. Мне невыносимо даже думать об этом, а он выдерживает это.

«Наслаждается этим», — хотел проворчать Толтека. Но понял, что злословит за спиной, и промолчал.

ГЛАВА 5

Вернувшись, они обнаружили, что большинство уже спало с накрытыми от света глазами. Часовой приветствовал их поднятой стрелой. Эльфави прошла к краю лагеря — туда, где расстелили свои постели трое лохланнцев. Корс храпел, держа пистолет в руке; Уилденви казался слишком юным и беззащитным. Ворон еще не спал. Сидя на корточках, он хмуро разглядывал пачку фотографий.

Когда Эльфави приблизилась к нему, на лице его появилась улыбка: казалось, он был совершенно искренне рад даже Толтеке.

— Вот как удачно, — позвал он. — Присоединяйтесь ко мне? У меня тут на гриле чайник.

— Нет, спасибо. Мне нравится этот ваш чайный напиток, но я после него не засну.

Эльфави стояла перед ним, глядя вниз на землю. Венок покачивался у нее на руке.

— Я только…

— Никогда не стойте между лохланнцем и его чаем, — сказал Ворон, — а, это вы, господин Инженер.

Лицо Эльфави пылало.

— Я всего лишь хотела увидеть вас на минуту, — нерешительно проговорила она.

— А я — вас. Кто-то упоминал о бывших поселениях в этом районе, и я заметил недалеко отсюда следы на горном хребте. И вот сходил туда с камерой.

Ворон выпрямился и развернул свои самопроявляющиеся пленки.

— Когда-то это была деревня, несколько домов и постройки. Сейчас сохранилось немного.

— Да. Давно заброшена. — Девушка подняла венок и вновь опустила.

Ворон пристально посмотрел на нее.

— Разрушена, — сказал он.

— Да? Ах, правда, я слышала, что этот район опасен. Вулкан…

— Это не стихийное бедствие, — перебил Ворон, — я знаю признаки. Мы вместе с моими людьми расчистили площадку от кустов и раскопали землю. У этих домов были деревянные крыши и строения, они сгорели. Мы нашли два человеческих скелета, более или менее целые. У одного был раскроен череп, а у второго между ребер был какой-то ржавый предмет.

Он поднял снимки к ее глазам.

— Видите?

— О-о. — Она отступила назад. Рука ее непроизвольно потянулась ко рту. — Какой…

— Мне все говорят, что на Гвидионе не было случаев, чтобы люди убивали друг друга, — голос Ворона звенел, словно металл. — Это не то чтобы редкость, это вообще неизвестно. И тем не менее однажды на эту деревню напали и сожгли.

Эльфави сглотнула воздух. На Толтеку нахлынул приступ ярости.

— Послушайте, Ворон, — резко сказал он, — вы можете свободно запугивать каких-нибудь лохланнских крестьян, но…

— Нет, — сказала Эльфави. — Пожалуйста.

Ворон забрасывал ее вопросами — негромко, но, тем не менее, словно выстреливал:

— С гор ушли потому, что жить в изоляции было слишком опасно?

— Я не знаю, — в голосе Эльфави звучала неизвестная до сих пор неуверенность. — Я… видела иногда руины…

И неожиданный крик:

— Не все же пишется в учебнике истории, вы же знаете! Разве вы знаете все ответы на все вопросы про свою собственную планету?

— Конечно же, нет, — ответил Ворон, — но если бы это был мой мир, то я бы, по крайней мере, знал, почему все здания построены как крепости.

— Как что?

— Вы знаете, о чем я.

— Да, вы уже однажды спрашивали об этом… Я же сказала вам, — она запиналась. — Крепость дома, семьи — символ…

— Я слышал этот миф, — перебил ее Ворон. — Меня еще уверяли, что никто никогда не считал эти мифы буквальными истинами — всего лишь поэтическая выразительность. Ваша очаровательная легенда об Анрене, сотворившем звезды, не помешала вам так превосходно воспринять астрофизику. Так от чего же вы защищаетесь? Чего вы боитесь?

Эльфави отпрянула.

— Ничего.

Слова буквально посыпались из нее.

— Если, если бы… да если бы что-нибудь… разве бы у нас не было бы против этого лучшего оружия… чем луки и копья? Люди болеют — от несчастных случаев, по старости. Они умирают, их забирает Ночь… И больше ничего! И не может быть…

Она развернулась и исчезла.

Толтека шагнул к Ворону, который стоял, щурясь в след девушке.

— Повернись, — сказал, — я из тебя сейчас душу выбью.

Ворон засмеялся лисьим лаем.

— А как? Ты знаешь боевое каратэ, торговый клерк?

Толтека опустил руку на пистолет.

— Мы в другой цивилизации, — проговорил он сквозь зубы. — Не хватит и поколения научных исследований, чтобы проследить их мыслительные процессы. Если ты думаешь, что ты спокойно можешь попирать чувства этих людей, заботясь о том, что творишь не больше бульдозера со сломанным автоматом…

Они оба почувствовали, как содрогнулась земля. Буквально через секунду услышали катившийся по воздуху гул.

Молниеносно — казалось не совершая никакого движения — трое лохланнцев были на ногах, образовав ощетинившийся оружием круг. Рядом, плохо соображая что происходит, пробуждался лагерь, люди натыкались друг на друга, среди раскатов слышны были их оклики.

Толтека побежал за Эльфави. Солнце казалось далеким и нежарким, от взрывов у него стучали зубы, и он сапогами ощущал вибрацию земли.

Гул затих, но эхо еще несколько секунд продолжало жить. Даид слился с Эльфави, обвив ее руками. Стая птиц с криком взмыла ввысь.

Старик посмотрел на запад. Над верхушками деревьев клубился черный дым. Когда Толтека добежал к Симмонам, он увидел, что Даид сделал знак от несчастья.

— Что это? — прокричал намериканец. — Что произошло?

Даид посмотрел в его сторону. Какой-то момент по глазам старика было видно, что он его не узнавал. Затем он кратко ответил:

— Гранис-Гора.

— А, — Толтека хлопнул себя по лбу. Облегчение было таким, что ему хотелось зареветь от смеха. Ну, конечно! После ста или двухсот лет молчания вулкан прочистил жерло. Почему же гвидионцы сворачивали лагерь?

— Никак этого не ожидал, — говорил Даид. — Хотя возможно наша сейсмология не так хорошо развита, как ваша…

— Наш человек сделал проверку и считает, что у нас не будет никаких серьезных проблем, если мы построим космодром здесь, — сказал Толтека, — ведь это было не настоящее извержение. Всего лишь немного лавы и много дыма.

— И западный ветер, — сказал Даид, — прямо со стороны Граниса.

Сделав паузу, он добавил, почти рассеяно:

— Место, которое я держал в уме для вашей базы, защищено от таких вещей. Я сверил направление потоков воздуха на центральном метеорологическом компьютере в Беттвисе, а пары никогда туда не дойдут. Это просто несчастливое совпадение, что мы оказались как раз на этом самом месте в этот самый момент. А сейчас мы должны бежать, и да придаст нам скорости страх.

— От небольшого дыма? — недоверчиво спросил Толтека. Даид теснее прижал к себе дочь.

— Это молодая планета, — сказал он. — Богатая тяжелыми металлами. В этом дыме и пыле, когда он дойдет сюда, будет достаточно таких веществ, чтобы погубить нас.

К тому времени, когда они двинулись по гребню, поросшему редким лесом, направляясь к югу, облако уже накрыло их своей тенью. Оценивающим глазом артиллериста Корс глянул на тускло-красный шар солнца. Перед тем, как он заговорил, его нижняя челюсть немного двигалась, словно он жевал жвачку.

— Мы не можем возвращаться тем же путем, что пришли, командир. Эта грязь вывалится на все эти места. Нам надо продолжать держаться этого направления и надеяться, что мы выскочим. Спросите какого-нибудь из этих болванов, знает ли он приличную тропу.

— А нам нужна тропа? — фыркнул Уилденви. — Давайте пробираться прямо через лес.

— Да послушай ты ради Гарри того, кто живет в вересковых зарослях, — зло проговорил Корс, — Я вырос в Орлиной Роще, поросячья ты рожа. Ты пробовал когда-нибудь бежать сквозь кустарник?

— Поберегите-ка дыхание, вы, двое, — посоветовал Ворон. Он побежал немного быстрее, пока не поравнялся с Даидом и Эльфави, возглавлявшими колонну. Под его сапогами шуршала трава, то и дело сапожный гвоздь звенел о камень и сыпались искры. Небо было пасмурно-коричневым, с черными прожилками. Выделялись яркими пятнами во всем мире резкие всплески огня из Гранис-Горы и развевающиеся волосы Эльфави.

Ворон задал ей вопрос. Он размерял слова дыханием, которое подчинял ритму движения. Девушка ответила так же тренированно:

— В этом направлении все тропинки сходятся в Священный город. Там мы должны быть в безопасности, если сможем дойти до него достаточно быстро.

— До Бейля? — воскликнул Даид.

— Это запрещено? — спросил Ворон и с интересом подумал, использует ли он свои пистолеты, чтобы войти в убежище, на которое наложено табу.

— Нет… правил поведения нет… Но туда никто не ходит, кроме как во время Бейля!

Даид озадаченно покачал головой.

— Это был бы бессмысленный поступок.

— Бессмысленный — чтобы спасти свои жизни? — возразил Ворон.

— Не символичный, — сказала Эльфави. — Он не войдет ни в одну модель.

Она подняла лицо к наползающей темноте и крикнула:

— Но какой смысл будет в том, чтобы дышать этой пылью? Я хочу снова увидеть Бьюрда!

— Да. Так. Пусть будет так. — Даид замолчал и сосредоточился на ускорении.

Взгляд Ворона, пройдя по неровной земле, коснулся быстрых ног девушки и там остался. И только споткнувшись о лозу, он вспомнил, где он находится. Тогда он выругался и заставил себя подумать о ситуации. Без прибора он никак не мог подтвердить, что вулканический пепел был так опасен, как утверждал Даид; но — на такой планете — это было разумно. Первая экспедиция была предупреждена о многих овощах, которые были ядовиты для человека просто потому, что росли в почве, насыщенной тяжелыми элементами. Придыхании не потребуется много металлического вещества, чтобы погубить себя: радиоактивные элементы, мышьяк, возможно, ртуть, выделившаяся из своей окиси. Несколько глотков и тебе конец. Смерть возможно придет не сразу, будет продлена попытками врачей выкачать из тела безнадежно большую дозу. Не то чтобы Ворон собирался смотреть как гниют его легкие и мозг. Его пистолет окажет ему последнюю услугу. Но Эльфави…

Они остановились передохнуть у начала спуска. Один из гвидионцев хрипло — из-за пересохшего горла — запротестовал:

— Только не в Священный Город! Мы нарушим все значение Бейля!

— Нет, не нарушим.

Даид, обдумывавший что-то все это время, пока бежал, ответил так веско, что обратил на себя взгляды их покрасневших глаз.

— Извержение, произошедшее в тот момент, когда мы были там — это случайность, невероятная по своей бессмысленности. Верно? Ночное Лицо вызвало Хаос.

Несколько человек перекрестились, но согласно кивнули головами.

— Если мы исправим положение — восстановим равновесие событий, логическую последовательность — войдя в Центр Бога (к тому же в нашем человеческом обличьи, что делает наш поступок своего рода притчей о человеческой мощи сознательного мышления, его умении) — что может быть более значительным?

Пока они обдумывали его слова, мрак сгущался и за их спинами слышен был гул Гранис-Горы. Один за другим они прошептали согласие. Толтека шепнул Ворону по-испански:

— Ого, мне кажется, что я вижу, как рождается новый миф.

— Да. Они, несомненно, введут сюда одного из своих полубогов спустя несколько поколений, сохранив, однако, подробное историческое описание того, что произошло на самом деле!

— Нет, ну надо же! Посмотри на них — убегают от ненужной ужасной смерти и еще смотрят, художественно ли это — умирать в этом храме!

— В этом больше смысла, чем ты думаешь, — угрюмо сказал Ворон. — Помню, я еще был мальчишкой, фактически это была моя первая компания. Гражданская война — клан Горькая Вода против моего собственного Этноса. Мы ударили по их полку в Стор-Хилле и думали, что они окопаются. Но они не окопались, потому что там вокруг были могилы храбрецов, Дануров, погибших триста лет назад. Так вот, они вышли, готовые к тому, что их просто скосят. Когда мы сообразили в чем дело, мы их отпустили и дали им один день. Они дошли до своих основных сил, что может и повернуло ход войны. Но победа стоила бы нам слишком дорого.

Толтека покачал головой.

— Я тебя не понял.

— И не поймешь.

— Как и ты не поймешь того, почему погибали люди, снося чужеземные замки на нашей планете.

— Что ж, может быть и так.

Интересно, сколько смертоносной пыли он вдохнул, подумал Ворон. Еще не так много, чтобы относиться к этому серьезно, решил он. Воздух, как он чувствовал, был еще чист, и он еще мог видеть достаточно далеко — за горами и лесными склонами. Тяжелые частицы и камни были неопасны. Убить людей могло вот это мельчайшее вещество, медленно опускавшееся на многие гектары.

Словно читая его мысли, Даид сказал ему:

— Священный Город будет почти идеальным местом для нас. Воздушные потоки защищают его от пепла, в том месте где он расположен — под Обрывом Колумкилла. С учетом этого и выбиралось это место, хотя наши местные вулканы и извергаются очень редко. Нам придется переждать там до следующего дождя, а в это время года на это может уйти несколько дней. Дождь прибьет последнюю пыль, очистит почву от осадков, смоет яд в реку, а там — в море, растворив его до безвредного состояния. В Городе большие запасы продовольствия, и я не вижу причин ими не воспользоваться.

Он поднялся.

— Но сначала мы должны добраться туда, — закончил он. — Все отдышались?

ГЛАВА 6

Остаток пути запомнился плохо. Они бежали рысцой по хорошо ухоженным тропам, под прохладной листвой. Когда требовалось, останавливались на несколько минут; но к концу люди уже шатались, чуть не падая и поддерживая друг друга под руки. Трое намериканцев свалились. Даид велел нарубить шесты и натянуть на них плащи, чтобы сделать носилки. Никто не жаловался из-за ноши. Возможно только потому, что на жалобы уже не было сил.

Когда они входили в Священный Город, сам Ворон его почти не увидел. Он сохранил достаточно сил, чтобы разложить постель для Эльфави, которая тут тихо легла и уснула. Он принес кружку воды Даиду, лежащему на спине и смотревшему пустыми глазами. Он даже смыл с себя пот и сажу перед тем как заползти в свой мешок. И тут он провалился в темноту.

Когда он проснулся, ему потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить кто он, и еще чуть больше — чтобы вспомнить свое местонахождение. Его накрывала тень от стены, но он взглянул прямо на звезды. Неужели он так долго спал? Небо было совершенно чистым, здесь люди были действительно в безопасности. Созвездия мерцали незнакомыми рисунками. Он с трудом узнал то, которое на Лохланне они называли Пахарь: его искажение навеяло чувство холода и одиночества. Туманность, закрывающая какую-то часть неба, была как-то менее чужда.

В темноте он вылез из мешка и, сидя на корточках, руками настолько натренированными, что обходились без света, открыл сумку, которая служила ему подушкой. Быстро оделся. Сбоку ощущалась приятная тяжесть кинжала и пистолета. Надев поверх серой походной одежды тунику с широким рукавом, потому что на ней рисовались герб его семьи и нации, он проскользнул мимо людей, все еще лежащих в бессознательном состоянии, на открытое место.

Ночь была очень тихой. Он стоял внутри форума, если это можно было так назвать. В Священном Городе не было мостовых, плотный ложный мех был прохладным и росистым. По обеим сторонам стояли беломраморные здания, длинные и низкие, их изящные резные колонны поддерживали крыши портиков, на бордюрах которых стояли танцующие фигуры. На верху покрытых мхом сходен зияли парадные — без дверей, окна же представляли собой простые прорези.

Колоннады и крылья связывали их вместе в единый лабиринт. За образованной ими площадью находилось кольцо из стройных воздушных башен с бронзовыми куполами, которые при дневном свете, должно быть казались нежно-зелеными. Все место было окружено амфитеатром: низкие покрытые мхом ярусы, обнимавшие город наподобие чаши. На вершине густо росли деревья.

Внизу же деревьев не было; а было множество парков — или, пожалуй, один, словно какими-то узорами переплетенный домами и башнями — с газонами и клумбами цветов — земных фиалок, роз без шипов, местного джуля, солнцецвета, бейльцвета и многих других, незнакомых Ворону. К югу, под ободом чащи, устремлялись к звездам скалы под названием Обрыв Колумкилла.

Он видел вес до таких подробностей, потому что на западе поднималась луна Она. В своем движении она пройдет по небу за половину ночи — половину фазового цикла. Уже сейчас это был белый полукруг, заливающий всю ложбинку каким-то фантастически светом.

В середине форума звенел фонтан. В нем Ворон проводил себя в порядок перед сном. Он прошел к его чаше и стал жадно пить — до тех пор, пока его безжизненная глотка не ожила вновь. Вода в фонтане с журчанием уходила вниз по причудливой трубе, сделанной в виде гротескной рыбьей морды. Что ж, почему бы здесь, в центре священного места, не найтись месту и для забавного, подумал Ворон. Люди Гвидиона смеялись много — не хрипло, как намериканцы, и не по-звериному, как лохланнцы, а какой-то мягкой радостью, находящей что-то смешное и в самом величественном. Вода, должно быть, поступала сюда из какого-то лесного ключа, она имела какой-то привкус дикости.

Он услышал шум и резко обернулся, держа руку на пистолете. На лунный свет вышла Эльфави.

— О-о, — глуповато произнес он, — не спится, миледи?

Она усмехнулась.

— Нет. Крепко я сплю лишь в своей постели в Инстаре. — Она шагнула ближе, — Я проснулась час или два назад, но не хотелось даже шевелиться. День по крайней мере! Потом увидела тебя и… — Голос ее замолк. Ворон сдерживал биение сердца. Это плохо у него получалось.

— Кто-то должен стоять на страже, — сказал он, — почему не я.

— Нет необходимости, даль-друг. Здесь нет опасности.

— А дикие звери?

— Их отгоняют роботы. Другие роботы следят за землей. Она показала на небольшую колесную машину, пропалывающую розовую клумбу тонкими усиками.

Ворон широко улыбнулся.

— Ах, но кто же следит за роботами?

— Глупый! Конечно, автомат. Каждые пять лет — местных лет, я имею в виду, так что это примерно раз в поколение — наши инженеры проводят в середине зимы церемонию, где они осматривают аппаратуру и подают питание.

— Понятно. И кроме этого никто никогда не приходит сюда за исключением, э-э Бейля?

Она кивнула.

— Нет причин. Посмотрим тут? Может от ходьбы у меня исчезнут судороги.

Она сделала предложение без тени трепета или благоговения, словно предлагала показать ему обычную местную достопримечательность.

Они бесшумно ступали по мху, и его мягкость и пружинистость, казалось, снимали всю усталость. Здесь, под суровой массой Колумкилла, здания казались волшебными; но подойдя к дверному проему, Ворон увидел, что их стены были крепки и массивны, как и остальные строения Гвидиона. Внутри свет исходил из флюоров, скрытых на высоком потолке. «Возможно солнечные батареи», — подумал Ворон. Освещение было тусклым, да и смотреть было почти нечего: элегантная передняя, сводчатые проходы и коридоры.

— Нам нельзя заходить очень далеко, — сказала девушка, — а то мы можем заблудиться и долго бродить здесь, пока не найдем выход. Смотри.

Она показывала вглубь дома, в направлении места, от которого расходились пять других проходов.

— Это всего лишь край лабиринта.

Ворон потрогал стену. Она была податливой под его пальцами, тот же эластичный серый материал, которым был покрыт и пол.

— Что это? — спросил он. — Какой-нибудь синтетический эластомер? Он проходит по всему интерьеру?

— Да, — ответила Эльфави. Тон ее стал равнодушным. — Да здесь нет ничего. Давай поднимемся на одну из башен, тогда можно увидеть всю структуру.

— Одну минуту, если позволишь.

Ворон открыл одну из дверей ближайшего коридора. Она была стальной, как обычно, хотя покрыта мягким пластиком и имела внутренний засов. Комната за дверью проветривалась через прорезь-окно. Унитаз и водопроводный кран были единственной обстановкой, однако один угол был заполнен кучей набитых мешков.

— Что в них? — спросил он.

— Продукты, запечатанные в пластиковые мешки, — ответила Эльфави. — Искусственные продукты, которые хранятся бесконечно. Боюсь, вы будете не в восторге, когда нам надо будет жить на них, но сюда входит все необходимое для питания.

— Похоже во время Бейля вы живете как аскеты, — сказал Ворон, искоса наблюдая за ней.

— Это не время для заботы о материальных нуждах. Вместо этого хватаешь пакет, разрываешь ногтями, когда голоден, пьешь из крана или фонтана, когда хочешь пить, и просто ложишься куда-нибудь, когда хочешь спать.

— Понятно. Но что же это такое важное вы делаете, что даже сохранение жизни — это что-то несущественное.

— Я уже говорила.

Нервным, быстрым шагом она вышла из комнаты.

— Мы есть Бог.

— Но когда я спросил, что вы под этим подразумеваете, ты не смогла объяснить.

— Я не могу.

Она избегала его взгляда. Голос ее не был совершенно ровным.

— Разве ты не понимаешь, это вне языка. Любого языка. Человечество, кроме речи, как ты знаешь, используют и другие. Математика — это один, музыка — другой, живопись — третий, хореография — четвертый и так далее. И, судя по тому, что ты мне рассказывал, Гвидион кажется единственной планетой, где был разработан — обдуманно и систематично — и миф, как еще один язык — не примитивными людьми, которые путают его с понятием науки или здравого смысла, а людьми, подготовленными по семантике, которые знали, что каждый язык описывает одну единственную грань действительности, и которые хотели, чтобы миф помог им говорить о том, для чего другие языки были недостаточны. Ты же не можешь, например, поверить в то, что математика и поэзия взаимозаменяемы!

— Нет, — сказал Ворон.

Она откинула назад взъерошенные волосы и продолжала уже с воодушевлением.

— Так вот, то, что происходит во время Бейля, может быть описано только слиянием всех языков, включая и те, которые не может себе представить пока ни один человек. А такой супер-язык невозможен, потому что он был бы внутренне противоречив.

— Ты хочешь сказать, что во время Бейля вы воспринимаете или общаетесь с абсолютной реальностью?

Они снова вышли на воздух. Она поспешно прошла через форум, пересекая полосатую тень колоннады, к шпилям. Он никогда не видел ничего красивее, чем вид бегущей в лунном свете девушки. Она остановилась у входа в башню, накрывшую се темнотой, и оттуда, из темноты, сказала:

— Это просто другой набор слов, лиафа. Я бы хотела, чтобы ты сам был здесь и все узнал.

Они вошли во внутрь и стали подниматься. Мягкие, подбитые сходни вились вокруг небольших комнат. Проход был тускло освещенным и душным. После некоторого молчания Ворон спросил:

— Как это ты меня назвала?

— Что? — В темноте он не мог быть уверен, но подумал, что на лице ее выступил румянец.

— Лиафа. Этого слова я не знаю.

Ресницы ее дрогнули.

— Ничего, — пробормотала она. — Такое выражение.

— А-а, позволь отгадать. — Он хотел пошутить, предположив, что оно означает мужлан, варвар, злодей, но вспомнил, что у гвидионцев нет таких выражений. Так как она смотрела на него огромными, полными ожидания глазами, он должен постараться на ощупь. — Дорогой, любимый…

Она остановилась и в испуге отпрянула к стене.

— Ты сказал, что не знаешь! — Приученный за свою жизнь к дисциплине, он не остановился. Когда она догнала его, он заставил себя сказать:

— Ты очень добра, миротворец, но мне ничего так не льстит, как то, что ты нашла время для меня.

— Для всего остального еще будет время, — прошептала она, — когда ты уйдешь.

Самая высокая комната, сразу под куполом была единственной, где имелось настоящее окно, а не прорезь. Сквозь его бронзовую решетку лился лунный свет. Воздух был теплым, но этот свет производил впечатление, будто волосы Эльфави потрескивали от мороза. Она показала на замысловатые соединения лабиринта, башен и цветочных клумб.

— Шестиугольники, вписанные в круги, означают законы природы, — начала она приглушенным голосом, — их система вложена в некую более крупную схему. Это знак Ована, Кузнеца Солнца, который… — Она замолчала. Ни он, ни она не слушали. Под отраженным светом луны оба всматривались в лицо друг другу.

— Тебе обязательно уходить? — наконец спросила она.

— Я давал обещания дома, — ответил он.

— А когда они все будут выполнены?

— Не знаю.

Он рассматривал чужое, незнакомое небо. В южном его полушарии, которое находилось в стороне, откуда он пришел, созвездия не будут так изменены. Но в южном полушарии никто не жил.

— Я знал людей из одного мира, одной культуры, которые пытались обустроиться в другом, — сказал он. — Это редко получалось.

— Может получиться. Если бы было желание. Гвидионец, например, мог бы быть счастлив даже на… ну, на Лохланне.

— Интересно.

— Ты смог бы для меня кое-что сделать?

Пульс его участился.

— Если смогу, миледи.

— Допой мне песню. Ту, что ты пел, когда мы встретились в первый раз.

— Какую? Ах, да — «Беспокойная могила». Но ведь ты не могла…

— Я попробую еще раз. Раз она так тебе нравится. Пожалуйста.

Он не взял с собой флейты, но тихо запел под прохладным светом:

— Любовь моя, это я тут сижу И лишаю покоя и сна. Любовь моя, все, чего я хочу — К твоим прикоснуться губам. — Мой милый, к моим прикоснуться губам? Но на них — дыханье земли. Если лишь раз прикоснешься ты к ним, То дни твои сочтены.

— Нет, — сказала Эльфави. Сглотнув воздух, она обняла себя руками, стараясь согреться. — Извини.

Он снова вспомнил, что на Гвидионе не было трагического искусства. Никакого. Интересно, что бы с ней сделали Лир, или Агамемнон, или Старики на Центавре. Или даже что-нибудь из реальной жизни: Вард из Адской Долины, восстающий за честь семьи, в которую не верит, побежденный и убитый своими же товарищами; молодой Брэнд, который нарушил свою полковую клятву, бросил друзей, богатство и возлюбленную, которую любил больше солнца — чтобы жить в крестьянской хижине и ухаживать за своей безумной женой.

Интересно, а он сам — все ли у него в порядке с головой, чтобы жить на Гвидионе?

Девушка потерла глаза.

— Нам лучше вернуться вниз, — безжизненно сказала она. — Скоро проснутся остальные. Они не будут знать, что с нами.

— Поговорим попозже, — сказал Ворон. — Когда не будем такими уставшими.

— Конечно, — согласилась она.

ГЛАВА 7

Дождь пошел на следующий день; первые грозовые тучи нависли над Колумкиллом как иссиня-черный гранит, серовато-синий свет в пещерах, затем ливень и завывающий восточный ветер, и наконец расслабление, когда гвидионцы обнаженными шумно резвились на траве, блестевшей под лучами солнца, пробивавшимися сквозь потоки воды. Толтека вступил в игру, такую же энергичную как те, в которые он когда-либо играл. Потом они бездельничали внутри, возле импровизированного очага, сложенного из камней, и рассказывали байки. Люди слушали его воспоминания с ненасытным желанием побольше узнать о галактике. Взамен у них были свои рассказы, никаких межчеловеческих конфликтов — они, казалось, были озадачены и встревожены этой идеей — но достаточно живые события в море, в лесу, на горах.

— Так мы и сидели там, поджидая, зацепит ли нас их крюк до того, как у нас кончится воздух, — говорил Ллирдин, — и никогда в жизни я лучше в шахматы не играл. Был так захвачен, когда они нас подцепили. Вообще-то сих стороны было бы порядочней на несколько минут задержаться. Я такой финал спланировал! Но доска, конечно, перевернулась.

— А что бы это могло означать? — подразнивал его Толтека.

Ллирдин пожал плечами.

— Не знаю. Я сам-то не такой уж мыслитель. Может Богу иногда нравится пошутить. Но если так, то у By лукавый юмор.

После того, как шторм прошел, отряд продолжил путь к площадке космодрома. Толтека провел в делах день и ночь, исследуя местность. Это как раз то, что нужно, решил он.

Хотя время Бейля все приближалось, и гвидионцы стремились домой, Даид назначил обходной маршрут. Дождь прибил вулканическую пыль, но для полного очищения земли понадобится больше осадков. Было бы глупо возвращаться по загрязненному пути. Он стремился к уступу гор, выдававшемуся в северной части массива, между экспедицией и побережьем. Перевод через него поднимался над границей леса, и путь был тяжел. Они остановились на несколько часов в самом верхнем лесу, чтобы отдохнуть перед последним подъемом. Была середина утра.

Поев, Толтека вышел из лагеря, чтобы умыться в ручье, протекавшем поблизости. От ледниковой воды он окоченел, но, растеревшись полотенцем, он почувствовал, как весь горит, словно маленькое солнце. Одевшись, он двинулся в поисках водопада, шум которого слышался на расстоянии. Охотничья тропа вела через кустарник к подножью. Он уже собирался выйти, как вдруг услышал голоса. Ворон и Эльфави!

— Пожалуйста, — просила девушка. Голос ее дрожал. — Умоляю тебя, будь благоразумен.

Ее отчаяние поразило Толтеку. В какой-то момент негодования ему хотелось прорваться вперед и разобраться с Вороном. Он сдержался. Подслушивать не по-джентельменски. Даже если — или может именно потому что — с первого вечера в Священном Городе они так часто были вместе. Но если она была в каком-то трудном положении, он хотел знать об этом, чтобы можно было попытаться помочь ей, а он думал, что она не скажет ему в чем дело, если он задаст вопрос прямо. Ведь существовали культурные барьеры, запреты или смущение, и переступать через это мог только бесчувственный Ворон.

Толтека облизал губы. Ладони его вспотели, а в ушах стучал пульс — почти так же громко, как ручей, бежавший перед ним через уступ. К Хаосу это джентльменство, яростно решил он, скользнул за живую изгородь и пригляделся сквозь листву.

Вода, пенясь, уходила в поросшую молодыми деревцами лощину. Их листва создавала подвижный узор света и тени под таинственным горным небом. В водяной дымке плясала радуга, меж камней, покрытых мягкой зеленью, вились ручейки, камни на дне, казалось, покрывались рябью. Прохладный и сырой воздух звенел от шумного водопада. Высоко над головой кружила одинокая хищная птица.

Ворон стоял на берегу — словно статуя в черной походной накидке. Когда он смотрел на девушку, его лицо, казалось, было отлито из металла. Она все время прятала от него глаза и ломала пальцы. Крошечные капельки, застрявшие в ее волосах, преломляли свет в пылающие осколки, но эта распущенная грива была сама по себе самое яркое, что видел перед собой Толтека.

— Я благоразумен. — отрезал Ворон. — Когда я натыкаюсь носом в одно и то же три раза подряд, я не могу не заметить запаха.

— Третий раз? Что ты хочешь этим сказать? Почему ты так сердит сегодня?

Ворон вздохнул и отметил на пальцах:

— Мы уже говорили об этом. Первое: ваши дома построены как крепости. Да, ты сказала, что это символ, но мне трудно поверить, что такие рациональные люди, как вы, пойдут на такие трудности и расходы только ради символа. Второе: уже никто больше не живет один, особенно в глуши. Не могу забыть то место, где это однажды пробовали. Те люди были убиты из оружия. Третье: пока мы искали площадку для космодрома, твой отец сказал что-то насчет того, что пещеры в скалах легко становятся укрытиями во время Бейля. Когда я спросил его, что он имеет в виду, он вдруг вспомнил, что ему срочно нужно куда-то идти. Когда я спросил пару других, они расстроились, почти так же как и ты, и что-то промямлили о мерах предосторожности на случай непредвиденных обстоятельств.

Что меня поразило, так это то, что получилось, когда я надавил на Кардвира, чтобы он по-настоящему мне все объяснил — несколько часов назад, во время похода. Во всем остальном он был так откровенен со мной, что я думал, он и дальше будет таким. Но вместо этого он рассердился — насколько это могут гвидионцы. Я даже на минуту подумал, что он меня ударит. Но он просто ушел, сказав, чтобы я вел себя как следует. Здесь что-то не так. Почему вы нас честно не предупредите?

Эльфави отвернулась, словно собиралась уходить. Она часто моргала, и на щеках ее заблестела влага.

— Я думала, ты… ты пригласил меня погулять, — сказала она. — Но…

Он поймал ее за руку.

— Послушай, — произнес он мягче. — Пожалуйста, послушай. Я пристаю к тебе потому что, ну, потому что ты дала мне повод рассчитывать на то, что ты никогда не солжешь или не уклонишься от того, что мне очень важно. И вот еще что. Ты никогда не видела насилия, а я видел. Слишком часто. Я знаю, что из этого выходит и… должен сделать все возможное, чтобы вы этого не узнали. Ты понимаешь? Должен.

Она перестала вырываться и стояла, дрожа, склонив голову, так что падающие локоны скрывали лицо. Ворон изучал ее некоторое время. Рот его потерял свою жестокость.

— Сядь, дорогая, — сказал он наконец.

Эльфави опустилась на землю, словно силы оставили ее. Сев рядом, он взял ее маленькую руку в свою. Толтеку словно пронзило.

— Вам запрещено говорить об этом? — спросил Ворон так тихо, что журчание ручья почти заглушило вопрос. Она помотала головой.

— Почему же тогда не расскажешь?

— Я, — пальцы ее сжали его ладонь, и она положила на нее вторую руку. Он сидел по-кошачьи пассивно, пока она глотала воздух. — Я не знаю. Мы не… — прошло несколько секунд, прежде чем она смогла выдавить слова. — Мы почти никогда не говорим об этом. И не думаем об этом. Это слишком ужасно…

Есть такая вещь, как подсознательный запрет, промелькнуло в голове у Толтеки, налагаемый неосознанно самим собой.

— И не то, чтобы плохое случается очень часто, сейчас, когда… когда мы научились принимать… меры предосторожности. Когда-то раньше, давно, было хуже.

Она взяла себя в руки и прямо посмотрела на него.

— Вы живете с большими, чем наши опасностями и ужасами, не так ли?

Ворон слегка улыбнулся.

— А-а, вот что. Я отклоняю твой контр-вызов. Давай не будем отвлекаться от главного. Во время Бейля что-то происходит или может произойти. Это очевидно. Ваши люди, должно быть, интересовались, что, если на самом деле не знают.

— Да. Предположения были.

Эльфави, казалось, успокоилась. Она нахмурилась, сделав паузу, а затем сказала почти холодно.

— Мы на Гвидионе не очень склонны к изучению своих собственных душ, как, кажется, склонны вы, со звезд. Я полагаю, что мы проще. Мигель мне однажды сказал, что до того, как он попал сюда, он никогда бы не поверил, что существует целая раса таких свободных от внутренних конфликтов людей, как мы. Я про это ничего не знаю, но я знаю, что я очень плохо читаю свои сокровенные мысли. Поэтому я не могу сказать тебе с уверенностью, почему мы так не любим думать об опасности во время Бейля. Однако, разве не может быть так, что самые радостные моменты жизни нестерпимо связывать с… с тем, другим?

— Может быть, — уклончиво ответил Ворон. Она подняла голову, откинув волосы за спину, и продолжила: — И все равно Бейль — это когда приходит Бог, а у Бога тоже есть Ночные Лица. Не все возвращаются из Священного Города.

— Что с ними происходит?

— Есть теория, что горная обезьяна сходит с ума от близости Бога и спускается на равнину, убивая и разрушая. Вот чем объясняются факты. В самом деле, я думаю, если бы вы каждого на Гвидионе заставили сказать свое мнение, как вы заставили меня, большинство сказало бы, что это, должно быть, так и есть.

— Разве вы не пытались проверить? Почему бы не оставить кого-нибудь в городах, в засаде, чтобы увидеть?

— Нет. Кто же отказался бы от похода в Священный Город, на каком бы то ни было основании?

— Гм. Можно было бы хотя бы оставить автоматические камеры. Но я могу узнать это позже. Что за горные обезьяны?

— Всеядные, часто охотятся за дичью, чтобы питаться. Они передвигаются стаями.

— Я думаю, что для зверей хватило бы запертой двери и решетки окна. А вы разве не держите роботов-охранников?

— Ну, предполагается, что зверь может быть полуразумным. Как мог он быть найден на стольких островах, если никогда не переплывал на бревне?

— Это могло произойти случайно. Или, может, острова — это остатки первого континента. Когда-то в геологическом прошлом то там, то здесь должны были быть какие-то перемычки.

— Что ж, возможно, — неохотно ответила она. — Но если, предположим, горная обезьяна довольно хитра для работы. Понимаешь, чтобы причинить неприятности, необязательно, чтобы это происходило часто. А если она уже умеет пользоваться орудиями, которые могут ломать и поднимать, как рычаг. Не думаю, что кто-то серьезно, по-настоящему когда-либо исследовал ее привычки. Она обычно держится далеко. Только общины, которые расположены недалеко от края большого леса, как Инстар, видели бродячую стаю. Не забывай, нас только десять миллионов, разбросанных по планете. Она слишком велика, чтобы мы могли знать все.

Сейчас она казалась совершенно спокойной. Ее взгляд обошел долину, поднялся по бурому ручью к небу, к высматривающей добычу птице. Она улыбнулась.

— И правильно, что мир таков, — сказала она. — Разве ты хотел бы жить там, где нет никаких тайн и ничего не покорено.

— Нет, — согласился Ворон. — Думаю, потому-то люди и полетели к звездам.

— И должны все время искать дальше, истощая планеты, — сказала Эльфави с состраданием, смешанным с оттенком презрения. — Мы сохранили существующие границы.

— Мне нравится такое отношение, — сказал Ворон. — Но я не вижу никакого смысла в том, чтобы оставлять активную угрозу на свободе. Мы исследуем дело с горной обезьяной, и если она окажется причиной ваших бед, мы быстро найдем способ справиться с этой тварью.

Эльфави открыла рот. Она уставилась на него ничего не видящими глазами.

— Нет, — задохнулась она. — Вы не будете их уничтожать!

— Э-э-м… верно, вы посчитали бы это аморальным, не так ли? Очень хорошо, пусть этот вид живет. Но он может быть истреблен в населенных районах.

— Что? — она вырвала свои руки из его рук.

— Нет, подожди, — запротестовал Ворон. — Я же знаю, что у вас здесь нет этой ерунды о священности жизни. Вы ловите рыбу, охотитесь, бьете домашний скот не ради забавы, а по экономическим соображениям. Тогда какая же разница в этом случае?

— Обезьяны могут быть разумны!

— На очень низком уровне, может быть. Я бы не стал беспокоиться из-за этого. Но если вы так щепетильны, то я думаю, что их можно просто оглушить и перевезти всех по воздуху куда-нибудь на далекое плато или еще куда-нибудь. Уверен, они бы не были очень уж против.

— Перестань, — она приподнялась. Через плотно облегающую тунику, на обнаженных, золотистых от солнца руках и ногах Толтека мог увидеть, как она вся напряжена. — Неужели ты не можешь понять? Ночные Лица должны быть!

— Ну, ну, успокойся, — проговорил Ворон, протягивая руку. — Я только предложил…

— Оставь меня!

Она вскочила и побежала по тропе, почти коснувшись Толтеки, но в слезах не заметив его.

Ворон выругался — скорее горько, чем зло, — и двинулся за ней. «Это уже чересчур», — в порыве раздражения подумал Толтека и шагнул вперед.

— Что здесь происходит? — спросил он.

Ворон плавно остановился.

— Ты долго слушал? — по-тигриному рыкнул он.

— Достаточно. Я слышал, как она попросила тебя оставить ее. Так что оставь.

Некоторое время они стояли друг против друга. Черная фигура Ворона была вся в пятнах света и тени. Легкий ветер доносил брызги водопада до лица Толтеки. Он ощущал их холод на своих губах, но в носу стоял запах, похожий на запах крови. «Если он бросится, я выстрелю. Выстрелю».

Ворон сделал глубокий выдох. Тяжелые плечи его заметно опустились.

— Думаю, это самое лучшее, — сказал он и отвернувшись уставился на реку.

Такое быстрое окончание сцены было подобно тому, как если бы рухнула стена, на которую оперся Толтека. Он с ужасом понял, что все это время рука его лежала на рукоятке пистолета, и отдернул ее. «Айлем! Что это со мной?»

«Что произошло бы, если…» — Ему потребовалось все его мужество, чтобы не убежать.

Ворон распрямился.

— Твое рыцарское негодование делает тебе честь, — саркастически произнес он. — Но уверяю тебя, я всего лишь старался, чтобы она не оказалась убитой в одну прекрасную фестивальную ночь.

Все еще потрясенный, Толтека ухватился за возможность сгладить ситуацию.

— Я знаю, — сказал он, — но нужно щадить чувствительность людей. Разные культуры имеют черт-те какие странности.

— Угу.

— Ты когда-нибудь слышал, почему не состоялась торговля с Ориллионом, почему туда больше никто не летает? Казалось, это был один из наиболее перспективных среди изолированных миров, которые нам встречались. Честные, теплосердечные люди. Настолько теплосердечные, что возможно мы смогли бы иметь с ними дело, если бы не продолжали все время отказываться от их предложений личной дружбы… которая включала гомосексуальные отношения. Мы даже не могли им объяснить, почему это не годится.

— Да, я слышал об этом случае.

— Нельзя врываться в жизнь людей — самую важную ее часть — подобно артиллерийскому снаряду. Это имеет корни в самой глубине подсознания. Сами люди не могут логически думать об этом. Предположим, я подвергнул сомнению честь твоего отца. Ты бы, наверное, убил бы меня. Но если бы ты сказал что-нибудь в этом роде мне, я бы не обиделся до такой степени, чтобы пойти на убийство.

Ворон снова смотрел ему в лицо, приподняв одну бровь.

— Ну, а какие же тогда чувствительные места у тебя? — спросил он сухо.

— А? Ну, как — семья, наверное, даже если эти отношения не так сильны, как для лохланнцев. Моя планета. Демократическое правительство. Не то, чтобы я против обсуждения всего этого, споров об этом. Я не верю в драку, если только нет прямой физической угрозы. И я могу допустить возможность того, что мои понятия совершенно неверны. Конечно нет ничего, что не может быть улучшено.

— Самоуправляющийся человек, — проговорил Ворон. — Жаль мне тебя.

И поспешно продолжил:

— Но на Гвидионе есть что-то опасное, особенно во время так называемого Бейля. Я узнал, что считается, что все это из-за некоего животного, горной обезьяны. У тебя есть какая-нибудь информация об этой твари?

— Н-нет. В большинстве языков «обезьяна» обозначает более или менее человекоподобное животное, весьма сообразительное, хотя и не имеющее орудий и настоящей речи. Этот вид распространен на террестоидных планетах — параллельная эволюция.

— Я знаю. — Ворон принял какое-то решение. — Послушай, ты согласишься, что нужно принимать меры хотя бы для безопасности персонала базы. Позже мы можем позаботиться о том, как это сделать, не оскорбляя местных предрассудков. Но сначала нам надо узнать в чем состоит практическая проблема. Могли ли обезьяны и вправду все разрушить? Эльфави в этом вопросе была настолько нерациональной, что я просто не могу поверить ей или любому другому гвидионцу. Придется разобраться самому. Ты как-то упоминал, что подолгу охотился в лесах нескольких планет. И я думаю, что ты лучше, чем я можешь выспросить у людей, особенно когда дело касается их больных мест. Так что не мог бы ты осторожно разузнать, как выглядят следы этой обезьяны и так далее? Потом, если получится мы можем и сами пойти и посмотреть. Договорились?

ГЛАВА 8

Следов не было до тех пор, пока отряд не перешел через перевал и не спустился в лес на противоположном склоне. И там молодой Беодаг, который по профессии был лесником, обнаружил следы и показал их Толтеке и Ворону. Тропа была видна достаточно четко — примятая трава, обломанные ветки, разрытая земля, там где они вырывали клубни и разрывали норы грызунов.

— Будьте осторожны, — предупредил он. — Известны случаи, когда они нападали на людей. Вам следовало бы взять побольше людей.

Ворон хлопнул по кобуре пистолета.

— Это справится не с одной стаей кого бы то ни было, — сказал он, — особенно когда в нем обойма разрывных пуль.

— К тому же, э-э, много людей может их только вспугнуть, — сказал Толтека. — Кроме того, вы не сможете нам помочь. Мы оба уже встречались с почти разумными животными, не говоря о совершенно развитых нечеловеческих расах. Боюсь, что вы, гвидионцы, этого пока не знаете.

Беодаг посмотрел несколько скептически, но не стал настаивать. Здесь считалось, что любой взрослый человек знает, что делает. Даиду и его людям было лишь сказано, что желательно изучить горных обезьян, так как на космодроме может понадобиться защита от их набегов. Эльфави, уединившаяся в скорбном молчании, не изобличила Толтеку во лжи.

— Что ж, — сказал Беодаг, — удачи вам. Правда, я сомневаюсь, что вы многое обнаружите. По крайней мере я никогда не видел, чтобы они носили что-нибудь наподобие орудий. Просто слышал из третьих рук, но вы же знаете, как обрастают такие рассказы.

Ворон кивнул, повернулся и направился в лес. Толтека поспешил вдогонку. Голоса вскоре остались позади, и пришельцы шли сквозь тишину и покой, нарушаемые шорохами и щебетанием. Деревья росли высоко, их красноватые стволы вламывались высоко над головой в густую, плотную крышу листьев. В этой тени почти не было подлеска, лишь толстая мягкая плесень, испещренная грибами. Воздух был теплее, чем обычно на такой высоте. В нем стоял едкий запах, напоминающий чабрец, шалфей или сатурею.

— Интересно, отчего такой запах? — спросил Толтека. Ответ он получил несколько минут спустя, когда они пересекли луг, на котором могли расти еще меньше растений. Густой пустырник весь распустился, покрывшись алыми цветами, возле которых кружили похожие на пчел насекомые, и наполнявшими воздух своим запахом. Он остановился, чтобы рассмотреть получше.

— Знаешь, — заговорил он, — я думаю, что, должно быть какой-то близкий родственник бейльцвета. Посмотри на строение листа. Хотя очевидно, эта разновидность расцветает намного раньше.

— М-м, да.

Ворон остановился и потер подбородок. Зеленые холодные глаза его стали задумчивыми.

— Мне пришло в голову, что настоящий бейльцвет должен распускаться вскоре после того, как мы возвратимся в Инстар — то есть примерно как раз во время фестиваля Бейля — что бы там ни было. В подобной культуре, имея в виду подобные названия, это не просто совпадение. И тем не менее, они, кажется, никогда не рассказывают об этом растении, так как они это делают со всем остальным, что находится в поле их зрения.

— Я это заметил, — сказал Толтека. — Но нам нужно лучше не спрашивать их прямо — почему, по крайней мере пока не узнаем больше. Когда вернемся, я пошлю наших лингвистов в библиотеку корабля, чтобы они изучили этимологию и семантику слова «бейль».

— Хорошая идея. И еще — выкопай как-нибудь, когда никто не видит, куст и поручи сделать химический анализ.

— Хорошо, — ответил Толтека, хотя и поморщился от того, что за этим лежало.

— А пока, — сказал Ворон, — у нас другая задача. Пошли.

Они вновь вступили в соборную тишину леса. Шаги их так заглушались, что их собственное дыхание казалось неестественно громким. След обезьян оставался четким, отпечатки на земле, изломанные растения, экскременты.

— Весьма грозные животные, если прокладывают себе путь так открыто, — заметил Ворон. — Они такие же неряшливые, как люди. Однако, я полагаю они могут двигаться тихо, когда охотятся.

— Думаешь, мы сможем подобраться достаточно близко, чтобы проследить за ними? — спросил Толтека.

— Можем попробовать. По всем отзывам, они совсем не пугаются людей. Конечно, мы можем найти какое-нибудь место, где они пробыли несколько дней, и проверить мусор. Можно, например, определить, была ли кость расщеплена камнем, или кто-нибудь отесывал камень.

— Ну, предположим, они и в самом деле окажутся тем, что мы ищем? Что тогда?

— Посмотрим. Можем попытаться отговорить гвидионцев от их чепухового отношения…

— Это не чепуха! — негодующе возразил Толтека. — С их точки зрения.

— Это смешно — смиренно покоряться угрозе, — сказал Ворон. — Перестань быть таким мягким с глупостью.

В памяти Толтеки всплыло встревоженное лицо Эльфави.

— Ну хватит, пожалуй, — отрезал он. — Это не твоя планета. Это даже не твоя экспедиция. Знайте свое место, сэр.

Они остановились. Высокие скулы Ворона потемнели от краски.

— Попридержи-ка язык, — парировал он.

— Мы здесь не для того, чтобы эксплуатировать их. И ты, черт возьми, будешь уважать их обычаи, или я увижу тебя в кандалах!

— Какого Хаоса ты знаешь об обычаях, ты, в жизни не видевший культуры охотник за деньгами.

— По крайней мере я не довожу женщин до слез. Ты прекратишь и это тоже, ты меня слышишь?

— Ах, вот что, — очень мягко сказал Ворон. — Вот в чем дело.

Толтека внутренне приготовился к драке. Но она началась оттуда, откуда он совсем не ждал. Внезапно повсюду появились какие-то призраки.

Они упали с деревьев на землю и набросились на людей. Отпрыгнув в сторону, Ворон выхватил пистолет. Его первый выстрел дал промах. Второго уже не было. Чье-то волосатое тело забралось ему на спину, а другое схватило его руку. Во всей этой свалке он рухнул на землю.

Толтека закричал и бросился бежать. Одна обезьяна схватила его за штанину. Он обрушил удар сапога прямо ей в морду. Руки разжались. В это время на него прыгнули еще две. Увернувшись, он бросился в сторону. Спиной вон к тому стволу, залить их автоматной очередью… Он развернулся и вскинул пистолет.

Одна из обезьян швырнула камень, который был у нее в руке. Снаряд ударил Толтеку прямо в висок. Боль ослепила его. Он пошатнулся и тут же оказался под ними. Толстые руки тащили его к земле. Нос был забит их шерстью и отвратительным запахом. Желто щелкали клыки прямо в сантиметре от его лица. Он яростно отмахнулся. Кулак отскочил от бугристой мышцы. И тут же ему показалось, что он оказался в самой гуще бивших и царапающих рук. Он поплыл куда-то в звенящую красноту.

Когда, минуту или две спустя, он пришел в себя, его связывали две из них. Подошла третья, разматывая тонкую лозу. Ему связали за спиной руки.

Он тряхнул головой, отчего его словно пронзило, и кровь закапала на тунику, и огляделся по сторонам. Ворона обезвредили точно таким же способом. Обезьяны, жуя, смотрели или скакали, болтая. Их насчитывалось около дюжины, все самцы, ростом где-то выше метра, хвостатые, коренастые, покрытые зеленоватой шерстью и рыжевато-коричневой гривой. У них были тупые морды и пятипалые руки с достаточно хорошо развитым большим пальцем. Некоторые носили с собой кости или челюсть каких-то крупных травоядных животных.

— О-о, — простонал Толтека, — С тобой… ты…

— Еще не слишком поврежден, — проговорил Ворон разбитыми губами. Каким-то образом он еще смог улыбнуться.

— Но я-то! Они выслеживали нас!

Одна из обезьян подняла один из брошенных пистолетов, потрогала его, повертела и отшвырнула в сторону. Другие вытащили у людей из ножен кинжалы, но вскоре точно также бросили их. Грубые руки дергали и тыкали Толтеку, разрывая его одежду. Он вдруг с ужасом подумал, что может и умереть здесь.

Подавив панику, он проверил, как крепко его связали. Руки были связаны какой-то очень прочной веревкой. Ворон лежал в более удобной позе, на спине, немного извиваясь, когда обезьяны играли с ним.

Самая крупная вдруг издала какой-то рев. Стая моментально прекратила шум и все резко вскочили на ноги. Коротконогие, длиннопалые, они все же были настоящими двуногими. С небрежной грубостью они подняли людей, и вся процессия двинулась глубоко в лес.

Только потом, когда изумление полностью прошло, Толтека понял, что кости, которые носили их захватчики, это было оружие, дубинка и остроконечный нож одновременно.

— Проторазумные, — начал он. Но седая обезьяна шлепнула его по лицу. Молчание, очевидно, было правилом на тропе.

Этот кошмар длился недолго. Они вышли на следующий луг, где сквозь траву и цветы лился свет нестерпимо яркого солнца. Самцы разразились воплем, в ответ на который раздался другой вопль — самок и молодняка, роем вылетевших из-под огромного валуна, где у них, по-видимому, находилось стойбище. Какой-то момент вся эта куча, словно обезумев, размахивала, трясла руками и скалила клыки. Толтека подумал, что его разорвут на части. Два самых крупных самца оттолкнули своих сородичей в сторону и затолкнули пленников на скалу.

Оттуда их швырнули вниз. Толтека увидел, что он упал рядом с кучей обглоданных костей и других отбросов, над которой черным облаком носились насекомые, питающиеся падалью.

— Ворон, — он буквально задохнулся, — они собираются нас съесть.

— Что же еще? — ответил лохланнец.

— Ох, а мы не сможем вырваться?

— Думаю сможем. Я очень неумело связан. И ты тоже, но я не могу достать узел. Если ты отвлечешь их на минуту или две…

Подошли две обезьяны с поднятыми дубинками. Остальная стая, мгновенно умолкнув опять, села, наблюдая за происходящим своими яркими запавшими глазами. По Толтеке словно молотом стучала тишина.

Он перекатился, вскочил на ноги и побежал. Ближайший самец издал звук, похожий на смех, и кинулся на перехват. Сделав зигзаг, Толтека увернулся от него. На пути выросла еще одна косматая фигура. Вся стая завизжала. Ему в голову со свистом полетела дубинка. Он бросился вперед, под ноги, но промахнулся, и обезьяна упала на него сверху. Он зарылся головой под тело, прикрываясь от дубинок, но его схватили за ноги и потащили вперед. Он увидел двух возвышающихся над ним обезьян с дубинками.

И вдруг здесь оказался Ворон. Ребром ладони лохланнец ударил одну обезьяну прямо по горлу. Она со стоном рухнула на землю, из пасти потекла синевато-красная кровь. Ворон уже бросился на другую. Выбросив руки, он вогнал ей пальцы под брови и одним движением вырвал оба глаза. Третий самец бросился на него — чтобы налететь на страшный, калечащий удар ногой. И в этот момент Толтека почувствовал тошноту.

Ворон склонился и потянул за его веревку. Обезьяны кружили в нескольких метрах, озлобленные, но запуганные.

— Ну все, ты свободен, — Ворон тяжело дышал. — У тебя же есть карманный нож, да? Дай его мне.

Когда он пошевелился, в нескольких сантиметрах стукнуло несколько камней. Он на бегу открыл лезвие и напал на ближайшую обезьяну, бросавшую камни самку. Она неловко взмахнула рукой, стараясь ударить его. Он шагнул в сторону. Его рубящий удар был жесток в своей расчетливости. Завизжав, она упала вниз. Ворон вернулся к Толтеке и отдал ему нож, подняв берцовую кость.

— У них кончаются камни, — сказал он, — сейчас мы очень медленно отходим. Надо убедить их, что нас не стоит преследовать.

Первые несколько минут все шло хорошо. Он отбил пару летящих дубинок. Самцы сердито ворчали, лаяли, кружили, но нападать не отваживались. Но когда люди достигли края луга, ярость переборола страх. Размахивая над головой своим оружием, вожак кинулся на них. За ним последовали остальные.

— Отходим к дереву! — скомандовал Ворон. Он поднял берцовую кость как меч. Пока дубина вожака опускалась, он отбил удар и стукнул в ответ его по пальцам. Обезьяна с воплем выронила дубину. Ворон вогнал конец своей прямо в открытую пасть. Раздался хруст раскалываемого неба.

У Толтеки работы было тоже по горло. Нож годился только для ближнего боя, и на него сразу же набросились двое. Острые челюсти порвали ему плечо. Не обращая на это внимания, он вошел в клинч и глубоко всадил нож. Кровь ударила струёй. Он толкнул раненого зверя на второго, тот упал, затем поднялся и убежал.

С криками и ревом остальные самцы отступили. Ворон наклонился, схватил умирающего вожака и швырнул в них. С тяжелым стуком тело упало в траву. Обезьяны отошли от него.

— Пошли, — сказал Ворон.

Они пошли не слишком быстро, часто останавливаясь и оборачиваясь с угрожающим видом. Но преследования не было. Ворон с облегчением выдохнул.

— Все, отбой. — хрипло проговорил он, — животные не дерутся до конца, как люди. И… мы обеспечили их едой.

У Толтеки сжало горло. Когда они вернулись к пистолетам, что означало окончательную безопасность, у него начались спазмы. Он опустился на колени, и его вырвало.

Ворон уселся отдохнуть.

— Ничего, — сказал он, — это реакция. Для непрофессионала ты действовал совсем не плохо.

— Это не страх, — ответил Толтека. Его передернуло от пробежавшего холода, — это то, что произошло там, то, что ты сделал.

— А? Я освободил нас. Это плохо?

— Твоя… тактика… Нужна ли была такая злоба?

— Я исходил из целесообразности, Мигель. Пожалуйста, не думай, что мне это очень нравится.

— Ох, да нет. Здесь я отдаю тебе должное. Но… О-о, я не знаю, к какой же расе мы все-таки принадлежим? — Толтека закрыл лицо руками.

Через некоторое время, немного успокоившись, он опустошенно сказал:

— Если бы не мы, этого бы не произошло. Гвидионцы избегают обезьян. На этой планете есть место для всякой жизни. А мы же, нам обязательно надо влезть.

Ворон некоторое время смотрел на него, потом спросил.

— Почему ты думаешь, что боль и смерть так ужасна?

— Я их не боюсь, — ответил Толтека со слабой вспышкой возмущения.

— Я этого не говорил. Я просто подумал, что внутри, ты не чувствуешь, что они связаны с жизнью. Я чувствую. И гвидионцы тоже. — Ворон поднялся. — Нам надо возвращаться.

Они медленно, с трудом, двинулись к главной тропе. Они еще не дошли до нее, как появилась Эльфави с тремя мужчинами и Корсом.

Она охнула и побежала навстречу. Толтека подумал, что она сейчас очень похожа на какую-нибудь лесную нимфу, бегущую через зеленые своды. Но хотя он казался гораздо более окровавленным, схватила она Ворона.

— Что случилось? Ох, я так волновалась…

— У нас были неприятности с обезьянами, — сказал Ворон. Он мягко, с несколько угрюмой улыбкой, отстранил ее от себя. — Тише, тише, миледи. Особого вреда нет, но я весь в грязи, и обниматься довольно больно.

«Я бы так не поступил», — несчастно подумал Толтека.

Когда он рассказывал про случившееся, голос его был резок. Беодаг присвистнул.

— Так значит они вот-вот начнут делать орудия! Но клянусь, я никогда этого не замечал. И на меня никогда не нападали.

— И все же группы, которые ты встречал, живут гораздо ближе к человеческим поселениям, да? — спросил Ворон. Беодаг кивнул.

— Это все объясняет, — объявил Ворон. — Каким бы ни был источник ваших бед во время Бейля, горные обезьяны здесь ни при чем.

— Что? Но если у них есть оружие…

— У этой стаи есть. Она, должно быть, сильно опередила остальных. Возможно из-за кровосмешения эти обезьяны стали более разумными. Другие даже не дошли до их стадии, несмотря на то, что видели, как люди пользуются орудиями, чего, я думаю, эти не видели. И наши друзья не могли вломиться в дома. Берцовая кость здесь не годится, это не лом. Кроме того, им не хватает настойчивости. Они могли бы взять верх, и должны были — после вреда, который мы им причинили — но бросили. И вообще, зачем им нужно грабить дома? Человеческие инструменты для них ничего не значат. Они выбросили не только наши пистолеты, но и кинжалы. О них можно забыть.

Гвидионцы казались встревоженными. Глаза Эльфави затуманились.

— Неужели хотя бы на день ты не можешь забыть про эту свою навязчивую идею? — умоляюще спросила она. — Это мог быть такой прекрасный день.

— Хорошо, — устало сказал Ворон, — вместо этого я подумаю о лекарствах, бинтах и о чае. Ты удовлетворена?

— Да, — она неуверенно улыбнулась. — На этот раз я удовлетворена.

ГЛАВА 9

В Инстаре наступал фестиваль. Толтеке вспомнилась Карнавальная Неделя в Нуэвамерике — не торговая лихорадка городов, а маскарады и танцы на улицах в провинции, где люди еще умели веселиться. Как ни странно, во всем прочем такие церемонные, гвидионцы отмечали канун Бейля, отказавшись от всяких церемоний. Учтивость, честность, ненасильственность, казалось, так пропитали и укоренились в них, что потерять их уже нельзя. Но мужчины орали и отпускали грубые шутки, женщины одевались с такой расточительностью, что в любое другое время длинного года над ними бы обязательно смеялись, школы превратились в игровые площадки, любой простой прежде обед превращался в банкет, а в некоторых семьях откупорили вино и по-человечески напились. Венки из джуля и роз висели на каждой двери; ни один час дня или ночи не обходился без музыки.

«И так по всему этому миру, — подумал Толтека, — в каждом городе, на каждом обитаемом острове год начался, и люди вскоре отправятся к своим святыням».

Он шагал по дорожке, усыпанной гравием. Солнце подходило к зениту, и малыш Бьюрд шел, держась за его руку, Вдали, над западными лесами, грезили горные вершины.

— И что же вы тогда сделали? — Бьюрд затаил дыхание.

— Мы остались в горах и веселились, пока не пошел дождь, — ответил Толтека. — Затем, когда опасность миновала, мы продолжили путь к цели, осмотрели — место право прекрасное — и вернулись наконец сюда.

Ему не хотелось рассказывать или вспоминать об ужасном эпизоде в лесу.

— Когда мы точно вернулись?

— Позавчера.

— Ах, да, сейчас я вспомнил. Здесь трудно следить за временем, когда никто особенно не обращает внимания на часы, и все-таки приятно.

— Город — Го! А какой он?

— Ты не знаешь?

— Конечно нет, кроме того что в школе моему двоюродному брату немного говорили. Меня еще не было, в прошлый Бейль.

— Город очень красив, — сказал Толтека. Он с интересом подумал о том, как такие маленькие дети могли входить в такую продолжительную религиозную медитацию, — если это она, и как они впоследствии так хорошо сохраняли в секрете то, что там происходило.

Мысли Бьюрда перескочили на другую диковинку.

— Расскажите мне, пожалуйста, о планетах. Когда я стану большим, я хочу быть астронавтом. Как вы.

— Почему нет? — ответил Толтека. Бьюрд мог получить здесь такую же хорошую научную подготовку, как и везде в известной галактике. К тому времени, когда он достигнет возраста для поступления, астроакадемии миров, таких как Нуэвамерика, несомненно захотят принять гвидионских кадетов. Гвидион через десять лет будет уже чем-то большим, чем дозаправочная база. С народом такого дара ничего не сделаешь — они обязательно заинтересуются вселенной и обязательно будут влиять на нее. Империя пала, человечество снова находилось в состоянии изменения. Какое же более идеальное место для следующей цивилизации, чем Гвидион?

«И зачем сбрасывать со счета себя?» — подумал Толтека. — «Когда мы построим здесь космодромы — а их скоро будет несколько — понадобятся намериканские администраторы, инженеры, агенты, офицеры связи. Почему бы мне не стать им и не прожить жизнь под Айнисом и Она?»

Он взглянул на взлохмаченную голову. Его всегда коробило от мысли о соединении с уже готовой семьей. Однако почему бы и нет? Бьюрд вежливый и талантливый мальчик. Приятно будет его воспитывать. Даже сегодняшний выход — предпринятый, если откровенно, для того, чтобы снискать расположение Эльфави Симмон к Мигелю Толтеке — был очень забавным.

Когда накануне один из намериканских астронавтов выразил желание обосноваться здесь, Ворон предупредил его, что через год он сойдет с ума. Да только что Ворон знал об этом? Для него это предсказание несомненно, верно. Лохланнское общество — кастовое, высокомерное, ритуалистическое и убийственное — не имело ничего общего с Гвидионом. Но Нуэвамерика — о, не буду притворяться — иногда мне будет не хватать огней и высотных зданий, театров, баров, вечеров, веселья. Но что помешает мне и моей семье ездить туда в отпуск? Что же до нашей повседневной жизни, то здесь спокойный, разумный, но веселый народ с действительно многозначительным, достигнутым идеалом красоты, тихо существующий в природе, где никто никогда не ступал. И развивающийся. У него есть свои научные исследования, новинки в искусстве, в инженерном деле. Смотри, как они приветствуют возможность регулярных межзвездных контактов. Как я могу не влюбиться в Гвидион?

И особенно в… Толтека заглушил эту мысль. Он пришел из цивилизации, где все проблемы были практическими. Так что давайте не мечтать, а предпримем необходимые шаги для достижения желаемого. Сейчас Ворон в выгодном положении, но это не такая уж большая помеха, тем более, что Ворон не показывает намерений остаться здесь. Так как Бьюрд донимал его просьбами рассказать о других планетах, Толтека предался воспоминаниям, и остаток их пути пролетел быстро.

Они вошли в город. В их отсутствие он казалось странным образом опустел. Там, где несколько часов назад жители наводняли улицы, теперь ничего не было. То там, то здесь кто-то спешил из одного места в другое, волоча какую-нибудь ношу, но это лишь подчеркивало пустынность. Однако хотя на улицах была тишина, за стеклами домов, откуда-то снизу слышались голоса, какой-то шорох и бормотанье.

Бьюрд вырвался из руки Толтеки и запрыгал по тротуару.

— Скоро пойдем, скоро пойдем, — распевал он.

— Откуда ты знаешь? — спросил Толтека. Ему однажды сказали, что определенной даты Бейля не было. Засмеялась каждая веснушка.

— Знаю, Взрослый Мигель! А вы разве не идете с нами?

— Думаю, мне лучше остаться и присмотреть за твоими любимцами, — ответил Толтека. У Бьюрда, как и у многих малышей, был целый зоопарк жуков и амфибий.

— Вон деда! Эй, деда! — рванулся Бьюрд. Даид, появившийся из дверей дома, повернулся навстречу мальчику. После налетевшего урагана бурных объятий он подтолкнул мальчика к двери.

— Заходи, заходи, — сказал он, — мама уже готовится. Ей надо смыть с тебя по крайней мере два кило грязи и завернуть тебе обед, прежде чем мы пойдем.

— Спасибо, взрослый Мигель! — прозвенел из дверей голос Бьюрда.

Даид улыбнулся.

— Надеюсь, вы не слишком утомились, — сказал он.

— Совсем нет, — ответил Толтека, — это было удовольствие. Мы прошли по реке до Дома Философов. Никогда не думал, что в месте, отданном абстрактному мышлению, будут площадки для пикника и карусели.

— Почему же нет. Философы тоже люди. Понаблюдать за людьми, повозиться с ними — все это их так обновляет… и возможно молодежи привьется некоторое уважение к знанию.

Даид двинулся по улице.

— У меня тут есть дело. Не хотите пойти со мной? Вам, как технику, это могло бы быть интересно.

Толтека согласился.

— Значит, вы скоро уходите? — спросил он.

— Да. Признаки стали ясными, даже для меня. Старики не так чувствительны; у тех, кто помоложе, сегодня было очень бурное утро. — Глаза Даида сверкнули. На его морщинистом коричневом лице не было той обычной безмятежности и ясности.

— До Священного города около десяти часов ходу по прямой, — добавил он через секунду. — Для необремененного детьми и престарелыми, конечно, меньше. Если вы сами вдруг почувствуете желание, то я очень надеюсь — пойдете и присоединитесь к нам там.

Толтека сделал глубокий вдох, словно желая почувствовать запах этих признаков. Воздух был полон запахом цветов, деревьев, кустов, виноградников; собирающие нектар насекомые гудели на солнце.

— Что это за признаки? — спросил он. — Мне никто ничего не говорил.

Прежде Даид, как и остальные, чувствовал неловкость из-за вопросов о Бейле и менял тему разговора — это было просто с таким количеством тем за двенадцать столетий изолированной истории. Сейчас же врач громко рассмеялся.

— Я не могу вам сказать, — сказал он, — я знаю, вот и все. Откуда почки знают, когда им раскрываться?

— Но разве вы никогда, в остальное время года, не проводили научное исследование…

— Ну вот мы и пришли.

Даид остановился у строения из расплавленного камня в центре города. Крепкое и унылое здание казалось нависло над ними. Они вошли в открытый главный вход и пошли по прохладным тенистым залам. Прошел еще один человек, в руках у него был гаечный ключ. Даид махнул ему рукой.

— Техник, — объяснил он, — делает последнюю проверку управления центральной энергосистемы. Все жизненно необходимое или опасное во время Бейля хранится здесь. Например, механизмы, транспорт — в гараже вон там, в конце коридора. Моя обязанность… Вот мы и пришли.

Он распахнул дверь, выходящую в огромную и солнечную комнату, вдоль весело раскрашенных стен которой стояли детские кровати и вольеры. Возле каждой из них стоял передвижной робот, а в центре пола глухо гудела какая-то яркая машина. Даид ходил по комнате и все рассматривал.

— Это обычный и, пожалуй, номинальный осмотр, — сказал он. — Инженеры уже все проверили. Как врач я должен удостовериться, что здесь все гигиенично и приятно, но такой проблемы никогда не было.

— Для чего это? — осведомился Толтека.

— А вы не знаете? Ну как же — заботиться о младенцах, о тех, кто слишком мал, чтобы идти с нами в Священный Город. Бьюрд как раз в том возрасте, когда мы уже можем взять его с собой. В больничном крыле этого здания есть роботы, которые присматривают за больными и престарелыми во время Бейля, но это не под моим руководством. — Даид щелкнул пальцами. — Что же, во имя Хаоса, я собирался вам рассказать? Ах, да. На случай, если вас еще не предупредили. Во время Бейля все это здание заперто. Автоматические ударные лучи бьют по всему — или по всем — что подходит на десять метров. Любой движущийся предмет, которому удается пройти к внешней стене, уничтожается пламенем. Не подходите сюда!

Толтека стоял тихо, ибо последние слова были тревожно резкими.

Наконец он решился.

— А это не чересчур?

— Бейль длится около трех гвидионских дней и ночей, — сказал Даид. Уставившись на вольер, он бросал фразы через плечо. — Это больше, чем десять стандартных дней. Плюс время, необходимое для того, чтобы дойти до Священного Города и обратно. Мы не рискуем.

— Но чего вы боитесь? Что может произойти?

Не очень твердо, но поддерживаемый пока своей собственной эйфорией, так что он мог еще говорить, Даид сказал:

— Нередки случаи, когда некоторые из тех, кто отправляется в Священный Город, не возвращаются. По возвращению остальные иногда обнаруживают, что несмотря на запоры и ставни в городе были разрушения. Поэтому мы помещаем наши важные машины и наших беспомощных членов сюда, с механическими смотрителями, в такое место, куда ничто не может проникнуть, пока часовые запоры не отпираются автоматически.

— Примерно так я и думал, — выдохнул Толтека. — Но у вас есть какие-то соображения о причине этого несчастья?

— Мы не уверены. Часто обвиняют горных обезьян. Но опыт, о котором вы мне рассказали… Предположительно, я не знаю — предположительно, мы не единственная разумная раса на Гвидионе. Может здесь есть настоящие аборигены, такие чуждые, что мы не смогли распознать следов их культуры. Различные легенды о существах, живущих под землей или скрывающихся в дремучих лесах, может и имеют какие-то основания. Я не знаю. И не вижу ничего хорошего в теоретизировании без каких-либо данных.

— А вы или ваши предки никогда не пытались получить какие-то записи.

— Да, много раз. Все время устанавливали камеры и другие средства. Но их всегда обходили или обнаруживали и разбивали.

Даид внезапно замолчал и закончил осмотр в молчании. Движения его были немного резкими.

Они уже выходили из крепости, когда Толтека неуверенно предположил:

— Может мы, с корабля, сможем наблюдать за тем, что происходит, пока вас нет.

Даид уже снова успокоился.

— Пожалуйста, пробуйте, — сказал он, — но я сомневаюсь, что у вас что-то получится. Понимаете, я не думаю, что кто-то войдет в город. Ничего такого нет уже многие годы. Даже в моем собственном детстве набег на оставленное население был редкостью. Вы не должны думать, что для нас это главная проблема. В далеком прошлом было хуже, сейчас же это так незначительно, что даже нет большого стимула изучать эту проблему.

Толтека не считал, что у него не было мотивов исследовать возможность существования коренной расы на Гвидионе. Но он не хотел больше беспокоить своего хозяина. Они шли дальше, и он прикурил. Улицы были теперь почти пусты, только Даид и он. И тем не менее солнце заливало их светом. Это усиливало ощущение сверхъестественности.

— В общем, я боюсь, что у вас будет скучное ожидание, — проговорил старик. Теперь, когда вопросы намериканца оставались все дальше в прошлом, он все больше становился самим собой.

— Ничего нет, все закрыто на всей населенной планете. Может вы бы хотели слетать в южное полушарие и провести там какое-нибудь исследование.

— Думаю, мы просто останемся на месте и свяжем свои данные, — сказал Толтека. — У нас их много. Когда вы вернетесь…

— Мы еще несколько дней будем ни к чему не годны, — предупредил его Даид. — Смертная плоть, это нелегко — быть Богом.

Они дошли до его дома. У дверей он смущенно остановился. — Следовало бы пригласить вас r дом, но…

— Я понимаю. Семейный обряд. — Толтека улыбнулся. — Я пройдусь до парка, в конец города. Вы будете там проходить, и я помахаю вам на прощание.

— Спасибо, даль-друг.

Дверь закрылась. Постояв немного, глубоко затягиваясь, он каблуком затоптал окурок и зашагал между наглухо закрытыми стенами.

ГЛАВА 10

Парк пестрел от цветов. Несколько членов экспедиции гуляли под тенистыми деревьями, также ожидая выхода. Толтека увидел Ворона и сжал губы. «Из себя не выйду». Он подошел и поздоровался.

Ворон ответил с лохланнской формальностью. Для этого случая наемник оделся по-парадному: блуза, брюки, сапоги из тисненой кожи, расшитая куртка. Он стоял прямо, рядом с высоким — ростом с него самого — кустом бейльцвета. Его почки распустились буйством алых цветов. Они пахли почти, но не совсем, как их горные родственники: травами, летними лугами и чем-то еще, едва уловимым, проносящимся почти за пределами памяти. Сиамский кот Зио свернулся на руках у Ворона, одной рукой тот гладил зверя, получая в ответ урчание.

Толтека повторил предупреждение Даида о крепости. Ворон кивнул темной головой.

— Я знаю это. На их месте я сделал бы то же самое.

— Да, ты бы сделал, — ответил Толтека. Он вспомнил о своем решении и беспристрастно добавил. — Хотя такая сверхразрушительность, кажется, нехарактерна для гвидионцев.

— Это нехарактерный сезон. Раз в пять стандартных лет, в течение около десяти стандартных дней с ними что-то происходит. Мне было бы легче, если бы я знал, что.

— Я думаю… — Толтека помедлил. Он вовсе не хотел говорить это в слух. Но наконец, — Какая-то дионистическая религия.

— Не могу поверить, — сказал Ворон. — Эти люди знают о фотосинтезе. Они не верят, что магические демонстрации делают землю плодородной.

— И все же эти церемонии они могут совершать по какой-нибудь исторической, психологической причине или… — Толтека поморщился, представив как Эльфави, пьяная, задыхается в руках то одного, то другого. Однако, не скажет он — скажет кто-то другой, и в конце-концов он уже достаточно зрел, настаивал он, чтобы принимать человека с точки зрения его собственной культуры. — Оригинальной.

— Нет, — возразил Ворон. — Их культура не более дионистическая, чем твоя или моя. Ни в какое время года. Просто поставь себя на их место и ты поймешь. Этот холодный, рассудительный, юмористический склад ума никак не смог бы серьезно воспринимать такую свалку. Кто-нибудь обязательно бы начал смеяться и испортил бы все впечатление.

Толтека взглянул на Ворона с неожиданной теплотой.

— Думаю, ты прав. Я безусловно хочу в это верить. Но тогда что же они делают?

И через минуту.

— Нас некоторым образом пригласили присоединиться к ним, ты понимаешь. Так что мы могли бы просто пойти и посмотреть.

— Нет. Лучше не надо. Если ты вспомнишь, в какую форму было облечено это полуприглашение, здесь, безусловно, речь шла о наших ощущениях — присоединиться к духу празднества, что бы это ни значило. Думаю, мы не сможем притворяться. А отвлекать их, смущать их в такое время — я все больше прихожу к тому, что это стержень всей их культуры — этим мы можем потерять их доброе расположение.

— М-м, да, возможно… Погоди! Может мы сможем присоединиться. Я имею в виду, если речь идет о каком-нибудь наркотике. Вероятно, какой-нибудь галлюциноген наподобие мескалина, хотя также может быть и что-нибудь в роде лизергиновой кислоты. Во всяком случае, не может ли Бейль основываться на этом? Знаешь, многие общества, некоторые из них с довольно научными представлениями, полагают, что их священный наркотик открывает истины, иного доступа к которым нет.

Ворон отрицательно покачал головой.

— Если бы это было так, — ответил он, — они бы употребляли его чаще, чем раз в пять лет. И тогда не было бы такого тумана относительно их религии. Они либо ясно сказали бы нам о наркотике, либо вежливо объяснили бы, что мы не посвященные и то, что происходит в Священном Городе — не наше дело. Другой аргумент против твоего предложения это то, что в своей повседневной жизни они полностью избегают наркотиков. Им не нравится сама мысль о чем-либо противодействующем нормальному функционированию тела и мысли. Ты знаешь, прошедший день — это первый случай, когда я увидел, услышал или читал о пьяном гвидионце.

— Тогда, — в раздражении рявкнул Толтека, — может ты скажешь, что же они делают!

— Если бы я мог.

Беспокойный взгляд Ворона упал на бейльцвет.

— А химический анализ вот этого уже сделан?

— Да, всего лишь несколько часов назад. Не нашли ничего особенного.

— Что вообще ничего?

— Эх, ну, в его запахе среди других компонентов действительно содержится какой-то элемент, может для приманки опыляющих насекомых. Но он вполне безвредный. Если его вдыхать в чрезвычайно высокой концентрации — в несколько тысяч раз выше той, что встречается на открытом воздухе — то, я полагаю, может и возникнет головокружение. Но уверенно сказать нельзя.

Ворон нахмурился.

— И тем не менее этот куст назван в честь этого праздника. И это единственное на всей планете растение, у которого нет никакой мифологии.

— Зингез и я проработали это, после того как он проверил свои лингвистические справки. Нужно иметь в виду, что гвидионский язык выходит из довольно устаревшего английского диалекта, родственного с родовым английским. Это слово — «бейль» может означать многое, в зависимости от последней деривации. Оно может обозначать связку; костер, особенно погребальный; зло или бедствие, и — более далекое, с другим написанием, бааль — это древнее обозначение бога.

Толтека постучал новой сигаретой о ноготь большого пальца и нервным движением зажег ее о подошву ботинка. — Можно представить, как гвидионцы могли переплести такое множество значений, — продолжил он, — какая продуманная символика здесь может быть. У этих цветов длинные лепестки, устремленные вверх; цветущий куст похож на костер, как мне представляется. Горящий Куст примитивной религии. Отсюда, возможно, название — бейль. Но это может означать и «Бог», и «зло». И цветет он как раз во время Бейля. Так по всем этим совпадением бейльцвет символизирует Ночные Лица, разрушительную сторону действительности… впрочем самую жестокую и яростную ее фазу. Потому-то никто об этом и не говорит. Они избегают создавать мифы, предложенные столь явно, Гвидионцы не отрицают, что зло и горе существуют, но и не сходят со своего пути для размышления над этим.

— Знаю, — сказал Ворон. — В этом отношении они как намериканцы.

Ему не удалось полностью скрыть оттенок презрения в последнем слове.

Толтека услышал и вспыхнул.

— И во всех других отношениях тоже! — отрезал он. — Включая то, что вам не удастся раздробить эту планету.

Ворон прямо взглянул на инженера. Зио тоже. Это смущало, так как глаза кота были такими же холодными и спокойными, как и у его хозяина.

— Ты твердо уверен, — спросил Ворон, — что эти люди относятся к тому же виду, что и мы?

— Если ты думаешь… — вот чертов расизм, — они слишком цивилизованы, чтобы затевать войну, как вы.

Толтека надвинулся с поднятыми кулаками. Если бы только Эльфави могла видеть! — молило сквозь кипение внутри него. Если бы она могла слышать, что это животное думает о ней на самом деле!

— О-о, вполне возможно, что кровосмешение еще возможно, — сказал Ворон, — это мы скоро увидим.

Самообладание Толтеки лопнуло. Его кулак с силой вылетел вперед.

Ворон выбросил вверх руку — Зио бросился ему на плечо — и блокировал улар. Одна рука скользнула вниз и сжала Толтеку за предплечье, вторая ухватила бицепс намериканца, нога скосила его под лодыжку. Толтека оказался пригвожден к полу. Кот заорал и потянулся к нему когтями.

— Не нужно, Зио.

Ворон отпустил. К ним спешили несколько его человек. Взмахом руки он отослал их.

— Ничего, — крикнул он, — я просто демонстрировал захват.

Корс, казалось, сомневался, но в этот момент кто-то воскликнул:

— Вон, идут! — и всеобщее внимание переключилось на дорогу. Толтека поднялся, он был слишком захвачен приливом злости, стыда и смущения, чтобы что-то заметить во время парада.

Да и замечать-то было особенно нечего. Жители Инстара шли легким, быстро сокращающим расстояние шагом, без особого порядка. Одеты они были легко. Каждый нес с собой обед, который понадобится в пути, немного запасной одежды и больше ничего. Но их головы, смех и пение напоминало птичью стаю, солнечный свет на ряби озера, и то и дело кто-то из взрослых пускался танцевать среди носящихся ребятишек. Так они прошли мимо — вереницей из ярких туник, загорелых тел, украшенных венками светловолосых голов — в горы и Священный Город.

Но Эльфави оторвалась от них. Она подбежала к Ворону, схватила обе руки солдата и крикнула:

— Пойдем с нами! Разве ты не чувствуешь это, лиафа?

Он долго смотрел на нее, лицо его одеревенело, прежде чем помотать головой.

— Нет, извини.

Слезы затуманили ее глаза, и это не походило на гвидионцев.

— Ты, значит, никогда не сможешь быть Богом?

Голова ее поникла, желтая грива скрыла лицо. Толтека стоял и смотрел. Что он еще мог сделать?

— Если бы я могла дать тебе силу, — сказала Эльфави, — я бы отказалась от своей.

Вырвавшись, она воздела руки к солнцу и закричала:

— Но ведь не может же быть, чтобы ты не чувствовал этого! Бог уже здесь, везде, я вижу, как By светит из тебя, Ворон! Ты должен пойти!

Он сложил руки в рукава.

— Ты останешься здесь со мной? — спросил он.

— Всегда, всегда.

— Сейчас, я имею в виду. Во время Бейля.

— Что? О… нет, да… ты шутишь?

Он медленно проговорил.

— Мне сказали, что Ночные Лица иногда открываются и под Обрывом Колумнилла. Что не все приходят домой.

Эльфави отступила на шаг.

— Бог не просто хороший, — умоляла она, — Бог настоящий.

— Да, настоящий как смерть.

— Великий Айлем! — взорвался Толтека. — Чего ты хочешь, а? Все, кто могут ходить — идут туда. У некоторых должна быть начинающаяся болезнь, или слабые сердце или артерии. Напряжение…

Ворон не обращал на него внимание.

— То, что происходит, это тайна, Эльфави? — спросил он. С лица ее исчезло напряжение. Вместо него проступило веселье.

— Нет, просто слова так бедны и неуклюжи. Как я говорила тебе той ночью в убежище.

Внутри него закипала злоба.

— Ну, слова могут описать по крайней мере несколько вещей. Скажи мне то, что можешь. Что вы там делаете со своими физическими телами? Что записала бы камера?

Кровь отхлынула от ее лица. Она стояла не шевелясь. Наконец, из обступившей ее тишины.

— Нет. Не могу.

— Или тебе нельзя? — Ворон схватил ее за голые плечи с такой силой, что пальцы его впились в них. Казалось, она этого не чувствовала.

— Ты не должна говорить о Бейле, или не хочешь, или не можешь? — рычал он. — Быстро, ну!

Толтека попробовал пошевельнуться, но у него словно сомкнуло суставы. Инстарцы, танцуя, проходили мимо, поглощенные своим весельем, они не обращали ни на кого внимания. Остальные намериканцы, казалось, были возмущены, но Уилденви небрежно вытащил пистолет и ухмыльнулся им в лицо. Эльфави задрожала.

— Я не могу сказать! — задыхаясь, произнесла она. Лицо Ворона застыло.

— Ты не знаешь, — сказал он. — Поэтому?

— Отпусти меня!

Он выпустил ее. Она споткнулась о куст. Какую-то минуту она пригнулась к земле, дыша с какими-то всхлипами, то входившими, то вырывавшимися из нее. Затем, мгновенно, словно опустился занавес, она снова впала в счастье. На ее щеках слезы еще играли на солнце, но она, несмотря на свои синяки, засмеялась, прыгнула вперед и поцеловала Ворона в застывшие губы.

— Тогда жди меня, лиафа!

Она вихрем развернулась и, прыгнув, скрылась в толпе. Ворон стоял не шелохнувшись, глядя им вслед по мере того, как они таяли на дороге. Толтека никогда бы не поверил, что человеческая плоть могла оставаться неподвижной так долго.

Наконец намериканец едко заметил.

— Ну, что, ты удовлетворен?

— Некоторым образом. — Ворон оставался неподвижным. Слова его не произвели никакого впечатления.

— Только не надо обольщаться, — сказал Толтека. — Она сейчас в ненормальном состоянии. Подождем, пока она вернется и снова станет самой собой, прежде чем обнадеживать себя.

— Что? — Ворон повернул голову, утомленно моргая. Казалось, он узнал Толтеку лишь через несколько секунд. — Ага. Но ты ошибаешься. Это вовсе не ненормальное состояние.

— А?

— На твоей планете тоже есть свои сезоны. Вы считаете весеннее возбуждение болезнью? Это неестественно — чувствовать оживление ясным осенним днем?

— На что ты намекаешь?

— Неважно.

Ворон поднял и опустил плечи, как старик.

— Пойдемте, господин Инженер. Мы вполне можем вернуться на корабль.

— Но — а-а! — Палец Толтеки уткнулся в лохланнца. — Ты хочешь сказать, что догадался…

— Да. Конечно, я могу ошибаться. Пойдем. — Ворон поднял Зио и стал деловито устраивать кота в своем рукаве.

— Что?

Ворон двинулся вперед.

Толтека схватил его за руку. Ворон резко развернулся. Какие-то мгновенья на лице лохланнца была такая ярость, что намериканец отступил. Ворон хлопнул рукой по кинжалу и шепотом сказал:

— Никогда больше так не делай.

Толтека напрягся.

— Что ты задумал? — потребовал он. — Если Бейль действительно опасен…

Ворон сдержался.

— Я понял твою мысль, — сказал он уже более спокойно, — ты хочешь пойти туда и быть наготове, чтобы защитить ее, да?

— Да. Вдруг они в самом деле лежат там в коматозном состоянии. Какой-нибудь зверь может пробраться мимо сторожевых роботов и…

— Нет. Ты останешься здесь. Все останутся. Это мой приказ, как военного командира.

Суровость Ворона угасла. Он облизал губы, словно стараясь собраться с мужеством.

— Разве ты не понимаешь, — добавил он, — это продолжается уже более тысячи лет. К нынешнему времени у них развилась — не они выработали, а вслепую развилась — некая система, которая сводит опасность до минимума. Большинство из них выживают. Одни только предки знают, какое тонкое равновесие ты можешь нарушить, войдя туда.

После еще одной паузы.

— Я уже проходил через нечто подобное. Посылаешь людей по самому лучшему из возможных планов и ждешь, зная, что сделай я еще какую-нибудь попытку помочь им, я лишь направлю кривую выживаемости вниз. Это еще тяжелее, чем иметь дело с Богом, который может иметь любое лицо.

Он устало двинулся по дороге.

— Ты останешься здесь и останешься до конца, как и все мы.

Толтека уставился ему вслед. В его сознании просачивалась мысль. «И не подумаю».

ГЛАВА 11

Ворон проснулся медленнее, чем обычно. Взглянул на часы.

Смерть и грабеж, он что — проспал одиннадцать часов? Это вроде выше всяких нормативов. Но он все еще чувствовал усталость. Может из-за того, что видел дурные сны; точно он не мог вспомнить, но после них остался грустный осадок. Развернув ноги, он сел на край койки, оперся головой на руки, постарался сосредоточиться. Хотя, все, что он, казалось, смог сделать — это вспомнить замок отца, соколов, гнездящихся в колокольне, себя, собирающегося выехать на одной из лошадей, которых они все еще использовали дома, но помедлившего, чтобы посмотреть на горы, леса, болота и скудные крестьянские поля, затем все затуманилось какой-то громадной голубизной. Ветер донес вкус ледника.

Он нажал кнопку дежурного. В дверях каюты показался большой и страшный нос Корса.

— Чаю, — сказал Ворон.

Он обжегся им, но вялость прошла, и ему стало легче. Мозг его со скрипом включился в работу. Неблагоразумно, в конце концов, ждать, не размыкая рта, пока жители Инстара придут домой. Он был слишком резок с Толтекой, но тот раздражал его, и, кроме того, его открытие было слишком волнующим. Сейчас он чувствовал себя в состоянии обсудить его. Не то, чтобы он очень этого хотел. Какое право на эту правду имела сия кучка слащавых намериканцев? Но когда-нибудь ее обязательно раскроют, какая-нибудь следующая экспедиция. Может быть и можно было сохранить некоторую тайну, если первые объяснения сделает аристократ.

А Толтека не плох, заставил он себя признать… Половина всех недоразумений между нами произошла просто из-за того, что он некоторым образом влюблен в Эльфави. Вряд ли это будет продолжаться, когда он узнает. Так что он сможет посмотреть на вещи объективно и, надеюсь, найти достойную линию поведения.

Эльфави. Ее образ стер воспоминания мрачного лохланнца. Между ним и ею не много было сказано, оба слишком избегали последствий. Но сейчас — «Я не знаю. Просто не знаю».

Он встал и оделся в простую повседневную одежду. Зио семенил за ним, когда он вышел из каюты и прошел по короткому проходу к каюте Толтеки. Ударил по звонку, но ответа не получил. Ладно, посмотрим в салоне… Капитан Утель сидел там с сигарой и старым письмом, на присутствие Ворона он обратил внимание не сразу.

— Нет, командир, — ответил он на вопрос. — Я не видел господина Инженера. Да часа два или три. Он собирался посмотреть на прилив с вершины плотины и сказал, что его некоторое время не будет. Это срочно?

Новость была как удар грома. Ворон некоторое время держался неподвижно, затем сказал:

— Возможно. Он взял с собой кого-нибудь? Или вы, заметили какой-нибудь инструмент?

— Нет. Просто обед и на поясе оружие.

Ворон почувствовал, как внутри него разлилась горечь.

— Вы всерьез поверили, что он пошел на технический осмотр?

— Ну, как, я в общем не думал об этом… Может он просто пошел полюбоваться видом. Прилив ведь очень впечатляет.

Ворон глянул на часы.

— До прилива еще несколько часов.

Сидя в кресле, Утель выпрямился.

— В чем дело?

Решение кристаллизировалось.

— Слушайте внимательно, — сказал Ворон. — Я тоже уйду. Будете готовы поднять корабль. Посадите кого-нибудь на радио. Если я не вернусь или не пришлю другие инструкции в течение, ну… тридцати часов, выходите на орбиту. В этом случае, но только в этом случае, один из моих людей передаст вам пленку, которую я оставил на его попечение, с объяснением. Вы поняли?

Утель поднялся.

— Я не позволю обращаться со мной таким образом! — запротестовал он.

— Я спросил вас не об этом, капитан, — сказал Ворон. — Я спросил, поняли ли вы мои приказы.

Утель посуровел.

— Да, командир.

Ворон быстро вышел из салона. Очутившись в коридоре, он побежал. Охранявший его каюту Корс в изумлении уставился на него.

— Уилденви, сюда, — сказал Ворон, прошел внутрь и закрыл дверь. Вставив пленку в свой личный магнитофон, он продиктовал сообщение, вытащил ее и запечатал коробку воском и фамильной печаткой. Только после этого он встал у бара с концентратами, чтобы перехватить что-нибудь.

Уилденви вошел в тот момент, когда он засовывал в карман крошечный передатчик. Ворон отдал ему пленку, инструкции и добавил:

— Посмотри, вдруг где-нибудь найдется Мигель Толтека. Все пусть помогут. Если найдете, вызовите меня по рации, и я пойду назад.

— Куда вы идете, сэр? — спросил Корс.

— В горы. За мной не ходить.

Корс скривил губу и сплюнул между двумя длинными желтыми зубами. Плевок звякнул в мусоропроводе.

— Хорошо, сэр. Пойдемте.

— Ты остаешься здесь и присматриваешь за моими вещами.

— Сэр, это может сделать любой недоносок, — обиделся Корс.

— Ну, как хочешь. Но если когда-нибудь скажешь об этом хоть слово, я у тебя язык вырву.

— Да, сэр.

Корс открыл ящик и вытащил два полевых пояса с припасами и патронами в сумках. Они оба надели их.

Ворон осторожно посадил Зио на койку и погладил его под подбородком. Зио заурчал. Когда они уходили, он пошел за ними. Ворон отпихнул его и закрыл дверь прямо перед его мордой. Несколько минут Зио бранил его на absentia.

Вылезая из корабля, Ворон увидел, что на землю спускались сумерки. Небо было черно-синим, с ранними звездами на востоке, последнее облако на закате над западными горами походило на мазок сворачивающейся крови. Ему показалось, что он слышал море за плотиной.

— Далеко идем, командир? — спросил Корс.

— Возможно, до самого Священного Города.

— Тогда я выгоню флиттер.

— Нет, транспорт сделает положение еще хуже, чем оно есть сейчас. Так что идем своим ходом. Беглым шагом.

— Вот дерьмо! — Корс прицепил сигнал-вспышку на пояс и побежал.

В первый час они двигались по открытым полям. То тут, то там стоял амбар или навес, черные под чернеющим небом. Они услышали мычание домашнего скота и гудение машин, обслуживающих пустые фермы. Интересно, а если бы никто никогда не вернулся — как долго роботы будут продолжать свою работу? Сколько времени скот будет пассивным, будут жить младенцы?

Дорога закончилась, земля поднималась волнами, и лишь тропа пробивалась между стволами и кустарниками. Лохланнцы остановились для передышки.

— Вы гонитесь за Толтекой, да, командир? — спросил Корс. — Убивать мне этого сукиного сына, когда мы его поймаем, или вы сами хотите?

— Если мы его поймаем, — поправил Ворон. — У него большая фора, даже если мы и можем двигаться гораздо быстрее. Нет, не стреляй, если только он не будет сопротивляться аресту.

Он помолчал секунду, чтобы подчеркнуть следующие слова.

— Не стреляй ни в одного гвидионца. Ни при каких обстоятельствах.

Тяжело опустившись и привалившись к дереву, расслабив все мышцы, он замолчал, стараясь освободить мозг. Через десять минут они продолжили марш.

Деревья и кусты стеной стояли по обе стороны тропы, листва нависала сверху низкой крышей. Было очень темно, лишь покачивающийся свет вспышки Корса освещал камни. Кроме звуков своих мягких шагов они слышали шорохи, хруст, далекое чириканье, крики совы, кваканье, холодный звон ручья. Один раз взвизгнуло какое-то животное. Переполняемый ароматами воздух с подъемом становился прохладней, оставаясь тем не менее таким же мягким. Ворону казалось, что он мог различить запахи земли и растений; сырой запах воды, когда какая-нибудь речушка пересекала тропу; определенные запахи отдельных цветов; но остальное было незнакомым. Запах восстанавливался в памяти лучше всех других ощущений, и забытое, казалось, шевелилось в подсознании, но Ворон не мог определить его. Все прочее перебивал чистый яркий запах бейльцвета. За прошедшие несколько часов все кусты расцвели полностью. Завтра, при дневном свете, земля будет выглядеть так, словно она горит.

Время растворилось. Этот фокус узнаешь рано, от полевых бонз, обучающих дворянских сыновей. Это необходимо, чтобы пережить ожидание, ожидание войны, и не свихнуться. Отключаешь разум. Частично он может ожить во время остановок на марше. Конечно, было трудно останавливаться на полпути, попить воды, перекусить, отдохнуть — и не думать об Эльфави. Но тело требовало свое. Можно и сделать, если так необходимо.

Над Гранис-Горой поднялась луна. Проходя по открытому участку и взглянув вниз на склон, Ворон увидел весь мир в серебряных вершинах деревьев. Затем его снова поглотил лес.

Где-то через восемь или девять часов после выхода Корс с проклятьем остановился. Его сигнальная вспышка осветила какой-то предмет, спешивший на паукообразных ногах — стальной щиток и руки, переходящие в лезвия мечей.

— Ах, ты… — Ворон услышал, как щелкнул пистолет. Машина встретила свет безликими глазами-линзами, затем скользнула в темноту.

— Сторожевой робот, — сказал Ворон. — Против хищников. На людей не нападает. Мы уже близко, так что гаси свет и замолкни.

С кошачьей осторожностью он прокладывал путь в темноте, думая о том, что здесь Толтека его действительно обошел. Хотя возможно не на очень много. Может быть, положение еще можно спасти. Взобравшись на вершину последнего крутого подъема, он удерживал равновесие на верхнем крае огромного амфитеатра.

На какой-то момент лунный свет ослепил его. Над Обрывом выпукло висела Она, окрашивая их в цвет кости и заливая своим светом звезды. Затем постепенно Ворон различил детали: заросшие мхом ряды, изгибом спускающиеся к полу, круг из башен, огораживающий площадь лабиринта, даже центральный фонтан с его узкой, похожей на ртуть струёй. Даже сады, полные бейльцвста, хотя они казались черными на фоне всей этой скудной белизны. Он слышал какое-то бормотание внизу форума, но не видел, что происходит. С огромной осторожностью он вышел на открытое место.

— Э-и-и, — произнес кто-то, сидящий на верхней террасе. — Пусто, Бейль-друг.

Ворон остановился как вкопанный. Корс сказал какую-то грубость. Ворон медленно повернулся к человеку лицом. Это был Ллирдин, который играл в шахматы в водолазном колоколе и ходил с ними искать место для космодрома в горы. Сейчас он сидел, обнимая колени, и ухмылялся. Рот его был в крови.

— Это, знаете, — говорил он, — пусто. Пустота это Бог. Приветствую пустоту, почитаю пустоту…

Ворон посмотрел человеку в глаза, но лунный свет так отражался от них, что они казались бессмысленными.

— Откуда взялась кровь? — очень тихо спросил он.

— Она была пустой, — сказал Ллирдин, — пустой и такой маленькой. Нехорошо, что она выросла и была пустой. Не так ли? Гораздо больше, ничего…

Он потер подбородок, посмотрел на мокрые пальцы и жалобно сказал:

— Машина забрала ее. Это несправедливо. Ей было только полтора года… пусто.

Ворон начал спускаться вниз.

— Она доходила мне до пояса, — говорил голос за спиной. — Думаю, однажды, очень давно, до пустоты, я учил ее смеяться. Я даже дал ей имя однажды, и имя было Полынь.

Ворон слышал, как он заплакал. Корс вынул свой пистолет, отстегнул кобуру и прикрепил ее как ружейное ложе.

— Полегче, — сказал Ворон, не останавливаясь, но узнав этот звук. — Это тебе не понадобится.

— Дерьма мне не понадобится.

— Мы не собираемся стрелять ни в одного гвидионца. И сомневаюсь, что Толтека причинит беспокойство… сейчас.

ГЛАВА 12

Они добрались до ровного газона и прошли под башней. Ворон вспомнил, что это была та самая башня, на которую он забирался раньше. Какая-то девочка стояла в самом верхнем окне и билась о решетку, не произнося ни звука.

Ворон прошел через колоннаду. Ниже, на краю форума, собрались около пятидесяти гвидионцев, в основном мужчин. Одежды их были изорваны, и даже при лунном свете, на расстоянии в несколько метров Ворон мог видеть небритые подбородки.

Мигель Толтека стоял к ним лицом.

— Но Ллирдин убил эту девочку! — кричал намериканец. — Он убил ее своими собственными руками и убежал, вытирая рот. А роботы убрали тело. И вы ничего не делаете, только смотрите!

Лесник Беодаг шагнул вперед. Лицо его сияло благоговением.

— Она, над нами Она, — завывал он, голос его то поднимался, то опускался, и было в нем что-то такое, что напоминало голос, слышимый человеком в лихорадке. — А Она это холодный отражатель Айниса и Горящего Куста Айниса, хотя мы пробуем реку… Если река излучает свет… Но смотрите, как танцует моя тень!

— Так же, как Гонбан танцевал для своей матери, — произнес стоящий рядом с ним человек. — А это радость, потому что человек приходит из тьмы, когда рождается!

— Ночные Лица это Дневные Лица, Это Бог!

— Танцуй, Бог!

— By горит!

Какой старик повернулся к молодой девушке, опустился перед ней на колени и сказал:

— Дай мне свое благословление, мать. — Она прикоснулась к его голове с бесконечной нежностью.

— Да вы что, с ума сошли? — завопил Толтека. В толпе зарычали. Те, кто уже начал танцевать, остановились. Какой-то человек со спутанными волосами двинулся на Толтеку, который издал какой-то хныкающий звук и отступил. Ворон узнал Даида.

— Что это значит? — спросил Даид. В его голосе звучал металл.

— Это значит… Я хочу сказать… Я не понимаю…

— Нет, — настаивал Даид. — Что ты значишь? Каково твое значение? Почему ты здесь?

— П-п-омочь…

Они стали окружать его, отрезая путь назад. Толтека стал шарить рукой свое оружие, но как-то слепо, словно понимая, как мало он сможет застрелить, прежде чем они его завалят.

— У тебя худшее из Ночных Лиц, — простонал Даид. — Потому что это совсем не лицо. Это Хаос. Пустота. Бесконечность.

— Пустота, — прошептала толпа. — Пустота, пустота, пустота.

Ворон расправил плечи.

— Держись рядом и не раскрывай рта, — приказал он Корсу. Выйдя из тени колоннады на открытый лунный свет, он направился к толпе.

Первым его увидел кто-то с краю: кто-то здоровый повернулся с медвежьим ворчанием и неуклюже двинулся навстречу подошедшим. Ворон остановился и дал гвидионцу наброситься на него. Сильный удар руки со скрюченными пальцами пришелся бы ему прямо по глазам. Уклонившись, Ворон ловко завернул ему руку и, выворачивая ее, заставил гвидионца вертеться.

— Он танцует! — закричал Ворон в полный голос. — Танцуйте с ним!

Затем он выхватил из толпы какую-то женщину и, раскрутив ее, вытолкнул. Пытаясь сохранить равновесие, она закрутилась как волчок.

— Танцуйте, танцуйте на мосту от Инь до Янь!

Однако люди не танцевали. Они стояли тише, чем казалось возможным для людей. У Толтеки открылся рот. Лицо его было все мокрым от пота.

— Ворон, — он задыхался, — о-о, айлем, Ворон…

— Тише, — пробормотал лохланнец. Он осторожно и медленно пробрался к намериканцу. — Держись рядом. Никаких резких движений и ни слова.

Даид съежился.

— Я тебя знаю, — сказал он. — Ты моя душа. И поглощенная с вечной темнотой и всегда… нет, нет, нет…

Ворон напряг всю свою память. Ведь он слышал столько мифов, должен же быть один, который можно было бы использовать… Да, может… Раскаты его голоса заполнили весь лабиринт.

— Послушайте меня. Было время, когда Кузнец Солнца бегал оленем с серебряными рогами. Его увидел один охотник и стал его преследовать. Они вбежали на горный склон, который весь порос крисоцветом, и где бы олень ни касался своими копытами, крисоцвет расцветал, но куда бы ни ступал охотник, он увядал. И наконец они оказались на вершине горы, откуда по отвесной скале стекала река огня. Ущелье было таким холодным и таким туманным, что охотник не видел, был ли у него другой край. Но олень прыгнул и пролетел через бездну, и искры показали то место, где ударили его копыта…

Он держался так же неподвижно, как и они, но глаза его метались, и в лунном свете он видел, что они стали успокаиваться. Внутри него что-то чуть отпустило. Он не был уверен, что хоть в какой-то степени уловил сложную символику пересказанного им мифа. Конечно, он лишь смутно догадывался о его значении. Но это был верный рассказ. Его можно было перевести в эту ситуацию и таким образом превратить побег в танец, что увело бы людей обратно к обрядам, вышедшим из бесчисленных убийств.

Не прекращая рассказа, он отступал, шажок за шажком, словно выживание обладало своим собственным исчислением. Корс медленно двигался рядом, пряча за собой вздрагивающего Толтеку.

Но они шли за ними. И стали подходить и другие — из зданий, из башен, когда они снова прошли через колоннаду. Когда Ворон поставил ногу на первый ярус, должно быть, тысяча лиц была обращена на него. Никто не произносил ни слова, но он мог слышать их дыхание, напоминающее шум моря за плотиной Инстара.

И вот миф закончился. Он взошел еще на одну ступеньку, потом еще на одну — каждый раз встречаясь с их поднятыми вверх глазами. Ему показалось, что Она стала более полной с тех пор, как он спустился в эту долину. Но ведь не могло же пройти столько времени. Или прошло?

Толтека схватил его за руку. Пальцы намериканца были как лед. Голос Корса был бы неслышен и в метре.

— Можем отступать дальше, сэр, или вы думаете, что эти придурки нападут?

— Хотел бы я знать, — ответил Ворон. Даже теперь его рассердило слово, которое употребил Корс. Даид раскинул руки.

— Танцевать, Кузнец Солнца дома! — закричал он.

Победа! — словно ножом пронзило Ворона. Лишь дисциплина удержала его от проявления облегчения. Увидев, как толпа закружилась, отступая и выстраивая соединительные круги, он зашипел Корсу:

— Спасемся, если будем осторожны. Но нельзя делать того, что может случайно изменить их настроение. Нужно продолжать отход — медленно, осматриваясь с каждым шагом, пока они танцуют. Если мы исчезнем в лесу с самым последним тактом, я думаю, они будут удовлетворены.

— Что происходит? — слова у Толтеки вырывались с каким-то скрипом.

— Тише я говорю! — Ворон почувствовал, как тот буквально валился с ног. Да, подумал он, это страшный шок, особенно для того, у кого нет настоящей подготовки в смерти. Разговор мог удержать Толтеку от коллапса, а танцующие внизу — как дети, поглощенные величественным танцем — и не поймут, что стоящие наверху символы перешептывались.

— Ладно. — Ворон почувствовал, что ритм танца подсказывал ему сделать еще один шаг назад. Он повел Толтеку, держа его за локоть.

— Ты пришел сюда с идиотской мыслью защитить Эльфави. Что потом?

— Я… я… я спустился на… площадь. Они бормотали. Никакого смысла, это было ужасно…

— Не так громко!

— Увидел Даида. Попытался поговорить с ним. Они все, все возбуждались еще больше. Малышка Ллирдина закричала и побежала от меня. Он бросился за ней и убил. Роботы п-п-просто унесли ее тело. Они стали… окружать меня…

— Понятно. Так, держись. Еще шаг назад. Стоп — Ворон застыл, так как многие головы повернулись в его сторону. На таком расстоянии, при луне, у них, казалось, не было лиц. Когда их внимание снова уплыло к танцу, Ворон выдохнул.

— Это, должно быть, какая-то мутация, — сказал он. — Мутация и генетическая тенденция, действующая среди первоначально небольшого по численности населения. Может быть, их предание, даже если оно и походит на миф — что они произошли от одного мужчины и двух женщин — это действительно правда. Во всяком случае у них изменился обмен веществ. Например, у них страшная аллергия на табак. Может они еще и могут смешиваться с нами в биологическом смысле. А вот в культурном… нет, я не думаю, что они с нами одного вида. Уже нет.

— Бейльцвет? — спросил Толтека. Голос его был тонкий и дрожащий, как у обиженного ребенка.

— Да. Ты говорил, что он выделяет какой-то элемент, когда цветет. И он особо не влияет на нормальную человеческую биохимию; но у них она ненормальна, и это вещество химически родственно с веществами, вызывающими шизофрению. Они восприимчивы. Каждую гвидионскую весну они теряют рассудок.

Внизу беззвучный танец перешел уже в более быстрый темп. Ворон воспользовался шансом быстро забраться на несколько ярусов.

— Чудо, что они выжили через первые несколько поколений, — сказал он, когда снова вынужден был остановиться. — Как-то они выжили, и началась медленная болезненная адаптация. Естественно, они не помнят эпизодов безумств. Не осмеливаются. Ты бы осмелился? Вот основная причина того, почему они никогда не проводили научных исследований Бейля или не принимали предупреждающих мер, что кажется столь очевидным. Вместо этого они создали вокруг этого религию и целый образ жизни. Но только во время первого прилива сезона, когда есть еще рассудок, они уже чувствуют в крови нарастающее безумие… только тогда они в состоянии признаться себе, что они не осознают, не знают, что происходит. Все остальное время они прикрывают правду бессмысленными словами о какой-то конечной истине.

— Их культура не была запланирована. Она вырабатывалась вслепую, путем проб и ошибок, веками. И наконец достигла точки, где они приносят себе мало вреда во время своего психоза.

— Не забывай, у них не совсем человеческая психология. Ты и я — это совокупность хороших, плохих и нейтральных качеств; наши конфликты всегда с нами. Гвидионцы, кажется, концентрируют все свои личные проблемы, беды и нарушения в эти несколько дней. Поэтому было так много разрушений, прежде чем они дошли до какой-то практики, позволяющей справиться с этим явлением. И вот, я думаю, поэтому они такие благородные, такие положительные большую часть года. Поэтому они никогда не заселяют остальные районы планеты. Они не знают причины — контроль за населением это явно рационалистическое объяснение — а я знаю почему: там нет бейльцвета. Они так хорошо адаптировались, что без него уже не могут. Интересно, что произошло бы с гвидионцами, лишенными своего периодического психоза. Подозреваю, это было бы нечто ужасное.

— Их материальная организация защищает их; крепкие здания, нет отдельных домов, нет огнестрельного оружия, нет атомной энергии, все, чему можно или что может повредить — запирается, пока длится весь этот ад. Этот Священный Город, и думаю, все другие города на планете, построен как лабиринт, где много мест, куда можно убежать, скрыться и запереться. Стены обиты мягким, земля мягкая, покалечиться трудно.

— Но главная защита, конечно, психологическая. Мифы, символы, образы стали такой частью их жизни, что они помнят их даже в безумии. Возможно они даже помнят больше, чем когда находятся в здравом уме: вещи, о которых они не смеют вспоминать, находясь в памяти, все эти дикие и трагические символы, Ночные Лица, о которых не говорят. Медленно, из поколения в поколение, веками они нащупывали путь к некой системе, которая каким-то образом сохраняет их мир в порядке, пока цветет бейльцвет. Что практически направляет их манию в определенное русло, так что очень немногие из них получают увечья; потому они играют. Свою ненависть, свои страхи выплескивают в танце, живут в своих собственных мифах… вместо того, чтобы вживую раздирать друг друга.

Танец уже терял свой рисунок. В конце концов он не закончится, подумал Ворон, а просто растворится в бесцельность. Что ж, этого будет достаточно, если он сможет исчезнуть, и о нем забудут.

Он сказал Толтеке:

— А ты ворвался в мир их грез и нарушил его равновесие. Ты убил эту девочку.

— О, во имя милосердия, — инженер закрыл лицо руками.

Ворон вздохнул.

— Забудь. Это частично и моя вина. Надо было сразу сказать тебе про свою догадку.

Они были на полпути, когда кто-то вырвался из толпы и, подпрыгивая, двинулся к ним. Двое, увидел Ворон, сердце его оборвалось. Лунный свет лился по светлым волосам, превращая их в иней.

— Стой, — позвала Эльфави тихо и со смехом. — Стой, Горан.

Интересно, — подумал Ворон, какую судьбу готовит ему это случайное сходство его имени с именем из мифа.

Они остановились в нескольких ступенях от него. Бьюрд схватился за ее руку, оглядываясь по сторонам яркими безумными глазами. Эльфави смахнула локон со лба жестом, так знакомым Ворону.

— Вот Дитя Реки, Горан, — звала она, — а ты — дождь. А я Мать, и во мне темнота.

Из-за ее плеча он увидел, что другие услышали. Они заканчивали танцевать, один за другим, и поднимали головы.

— Тогда добро пожаловать, — ответил Ворон. — Возвращайся домой, в луга, Дитя Реки. Отведи его домой, Птица-Дева.

Лицо Бьюрда открылось. Он завизжал:

— Мама, не ешь меня!

Эльфави наклонилась и обняла его.

— Нет, — тихо запела она, — о-о-о, нет, нет, нет. Ты придешь ко мне. Разве не помнишь? Я была на земле, и на меня лил дождь. А там, где я была, было темно. Пойдем со мной, Дитя Реки.

Бьюрд зашелся в пронзительном крике и попытался вырваться. Она тащила его к Ворону. Снизу, из толпы, раздался низкий голос.

— И земля пила дождь, и дождь был землей, и мать была Дитем и понесла Айниса в своих руках.

— Чтоб тебя! — пробормотал Корс. Его похожая на пугало фигура нависла вперед, чтобы заслонить своего командира от стоящих внизу. — Сорвалось.

— Боюсь, что так, — сказал Ворон. Даид заскочил на нижний ярус. Голос его зазвенел как труба.

— Они пришли с неба и надругались над матерью! Слышите, как плачут листья?

— Что теперь? — свирепо посмотрел на них Толтека. — Что они имеют в виду? Какой-то кошмар, в этом нет никакого смысла!

— В каждом кошмаре есть смысл, — ответил Ворон. — Проснулась потребность в убийстве и теперь ищет — что ей уничтожить. И вот только что она нашла что.

— Корабль, да? — Корс поднял пистолет.

— Да, — ответил Ворон. — Ливень — это символ оплодотворения. А как ты думаешь, что символизирует космический корабль, севший на твою землю и высадивший свой экипаж? Что бы ты сделал с человеком, который напал на твою мать?

— Чертовски не хочется стрелять в этих ублюдков, — сказал Корс, — но…

Ворон зарычал, словно зверь.

— Только попробуй — убью тебя собственными руками!

Взяв себя в руки, он вытащил свою мини-рацию.

— Я сказал Утелю поднять корабль через тридцать часов после моего ухода, но это еще не скоро. Сейчас я его предупрежу. А затем посмотрим, сможем ли мы спасти свою шкуру.

Эльфави приближалась. Она швырнула Бьюрда к ногам Ворона, где мальчик в ужасе разрыдался, не имея достаточной мифической подготовки для того, чтобы как-то организовать то, что беспокоило его внутри. Широко раскрытыми глазами Эльфави уставилась на Ворона.

— Я узнаю тебя, — задыхаясь, сказала она. — Ты однажды сидел на моей могиле и не давал мне уснуть.

Он щелкнул включателем и поднес коробочку к губам. Ее ногти врезались ему в руку, так что он непроизвольно разжал ее. Схватив рацию, она отшвырнула ее — он бы никогда не поверил, что женщина могла бросать так далеко.

— Нет! — закричала она. — Не оставляй во мне темноту, Горан! Ты уже однажды будил меня!

Корс вышел вперед.

— Я достану, — сказал он. Когда он проходил мимо нее, Эльфави выхватила из его ножен кинжал и ударила его между ребер. В изумлении он осел, оперевшись на руки.

Из толпы внизу вырвался бешеный вопль, когда они увидели, что произошло. Даид подошел к рации, поднял ее, поглазел и бросил назад, в толпу. Толпа поглотила ее, словно водоворот.

Ворон стоял, согнувшись, рядом с Корсом и поддерживал его голову в шлеме. Воин истекал кровью.

— Уходи, командир. Я их задержу. — Он дотянулся до пистолета и нетвердо прицелился.

— Нет. — Ворон отнял у него пистолет. — Мы пришли к ним.

— Дерьмо собачье, — выдохнул Корс и умер. Ворон выпрямился. Он передал Толтеке пистолет и кинжал, снятые с убитого. Поколебавшись секунду, он добавил к ним и свое собственное оружие. — Давай, — сказал он, — ты должен успеть к кораблю раньше их.

— Ты иди! — завопил Толтека. — Я останусь…

— Я обучен рукопашному бою, — сказал Ворон. — И смогу задержать их гораздо дольше, чем ты, клерк.

Он стоял и думал. Эльфави опустилась рядом на колени. Она сжимала его руку. У ее ног дрожал Бьюрд.

— На следующий раз можешь запомнить, — сказал Ворон, — что у лохланнцев есть обязательства.

Он подтолкнул Толтеку. Намериканец глубоко вдохнул и побежал.

— О, олень на краю скалы! — радостно воскликнул Даид.

— В нем стрелы солнца! — Он метнулся за Толтекой. Ворон вырвался от Эльфави, перехватил ее отца и столкнул вниз. Даид скатился по зеленым ступеням прямо в визжащую стаю. Его разорвали на части.

Ворон вернулся к Эльфави. Она все еще стояла на коленях, держа сына. Он никогда не видел ничего мягче ее улыбки.

— Мы следующие, — сказал он. — Но у тебя есть время убежать. Беги, запрись где-нибудь в башне.

Ее волосы разметались по плечам, когда она отрицательно замотала головой.

— Допой мне остальное.

— Ты можешь спасти Бьюрда, — умоляюще сказал он.

— Это такая красивая песня.

Ворон следил, как пировали внизу люди Инстара. У него уже почти не было голоса, но он постарался.

— В зеленом саду, любовь моя, Где я с тобой гулял, Самый красивый из всех цветов Теперь без тебя увял. — Цветок увял, любовь моя? Всему свой срок и судьба. Но ты будь спокоен и светел, пока Господь не позвал тебя.

— Спасибо, Горан, — сказала Эльфави.

— Теперь уйдешь? — спросил он.

— Я? Как же я могу? Нас трое!

Он сел рядом с ней, и она оперлась на него. Свободной рукой он погладил мальчика по влажным волосам. Наконец толпа развернулась и двинулась вверх по ступеням. Ворон поднялся. Он пошел в сторону от Эльфави, оставшейся на прежнем месте. Если бы он удержал их внимание на полчаса или около того — а при удаче он сможет столько продержаться — они, возможно, и забудут про нее. Тогда она переживет эту ночь.

И не вспомнит.

Послесловие к роману П. Андерсона «Ночное лицо»

«Ночное лицо» не просто печальная история, это поистине кинжальная, пронизывающая сердце трагедия. Как она была сделана и из какого металла?

Создавая этот роман Пол Андерсон разрабатывает свои богатые запасы знания. Его научная подготовка дает ему возможность поставить биохимическую проблему и сконструировать для нее целый мир. Его опыт общения с внешним миром придает его описаниям природы удивительную свежесть. Знакомство с подлинными культурами человечества прошлого и настоящего дает силу выдуманным им культурам. Более того, изучение истории вдохновило Андерсона на изобретение своей собственной, самой успешной из которых является его продолжительная серия о Технической Цивилизации, к которой принадлежит «Ночное Лицо». (Эта история происходит в конце третьего тысячелетия нашей эры, во время периода реконструкции, последовавшего за падением Земной Империи).

Но прежде всего главным источником является мифология. Миф дает нам материал, из которого отливается работа, так и форму в которой она формируется. Самый яркий компонент в этом вымышленном сплаве — это кельтская традиция. Посмотрите на некоторые названия. Действие романа происходит на Гвидионе, недавно открытой планете, названной по имени героя валлийского романа. В Четвертой Ветви Мабиногиона Гвидион — загадочный божественный рассказчик и волшебник. Он несчастливый возлюбленный своей сестры Аранрход, «Леди Серебряного Колеса». Спутник планеты Гвидион называется просто Она, возможно из-за ощущения того, что имя собственное было бы слишком священным для ежедневного потребления. Его солнце — Айнис (Ynis — «Остров») — это косвенная ссылка на острова, как место кельтского Счастливого Потустороннего Мира. Герой романа — человек с Ночным Лицом — Ворон, воин из мрачного мира Лохланн. Лохланн (Llychlun) это средневековое валлийское название Норвегии, иронично называемой домом Белых Незнакомцев.

Время Бейля в начале весны на Гвидионе, когда цветут огненно-красные Бейльцветы, напоминает ирландский майский фестиваль Бельтан — день, когда разжигались священные костры приносящие удачу в наступающем сезоне. Время Бейля — это сезон помешательства. Бельтан был оживленным, веселым, однако опасным праздником, потому что это был поворотный пункт между холодом, темнотой и смертью зимы, и теплом, светом и жизнью лета. Все кельтские народы размышляли над вечным столкновением и взаимообменом между противоположностями. Отмечая чередование Дневных и Ночных Лиц вокруг Горящего Колеса Времени, гвидионцы делают нечто подобное. «Мертвые уходят в Ночь и Ночь становится Днем, это День», — замечает героиня.

Разумеется, не каждая идея или представление гвидионцев является кельтским. Их погруженность в циклы смерти и возрождения напоминают учения древних ближневосточных мистических верований, либо повторяющиеся рисунки, разрушения и воссоздания в индуизме. Как и тайные западные мистики, они считают что Бог — это совокупность всех качеств Добра и Зла. Главный гвидионский религиозный символ, черно-золотая эмблема Ян-Инь, происходящая из даосизма, напоминает им, что День и Ночь сосуществуют вечно.

Это только некоторые из компонентов, которые Андерсон использует в «Ночном Лице». Но компоненты — это всего лишь безжизненный материал, до тех пор, пока рука художника не организует их и не внесет в них значение. Здесь автор использует мифические темы и драматический язык, чтобы сказать нам, что миф — это язык — язык, который может быть трагически не понят.

Сюжет романа бурлит неверными истолкованиями, по ходу того, как три главных героя и культуры, которые они представляют, проносятся в бесплодной, непонимающей гонке друг за другом. Они словно три спицы Огненного Колеса, которым никогда не суждено соединиться. «Все это время мы подсознательно строим предположения друг о друге» — говорит Ворон своему сопернику Толтеке в начале романа. Это замечание определяет развитие всех последующих событий.

Ворон, младший, сын из дворянской семьи, феодального Лохланна, стал наемником бывших подданных его планеты, демократической Нуэвамерики. На Лохланне, мире таком же холодном, суровом и связанном с честью, как и средневековая Скандинавия, люди до сих пор скрепляют братство тем, что пьют кровь друг друга, а клятвы — своими жизнями. Намериканцы несправедливо характеризуют их, как «кастовое, высокомерное, ритуально-убийственное» общество.

Мрачность окружающего мира и общества сделали Ворона тем, кто «все время живет с Ночными Лицами». Несмотря на это, он все же находится в гармонии со всеми основными реальностями, с цветами, точно так же, как и с ножами. Парадоксально однако, что именно тень, господствующая в его народе, связывает его с кажущимися светлыми гвидионцами.

Лохланнцы могут показаться темными, а гвидионцы светлыми, но обе расы по опыту знают оба Вида существования. (И обратите внимание — Лохланн и Гвидион говорят на родственных языках, весьма отдаленных от языка Нуэвамерики).

Толтека, антагонист Ворона, руководитель намериканской экспедиции на Гвидион. Ею интеллект не бросок, но он член наследственного класса интеллектуалов, спокойно наслаждающийся привилегиями своего класса, провозглашая тем временем свои антиаристократические принципы. Его оценка искусств — это механический отклик. Он слушает признанную классику земной музыки или записи, в то время, как Ворон играет и поет народные песни, до сих пор составляющие часть живой традиции его домашнего мира. (Ворон называет Толтеку «не видавшим культуры охотником за деньгами»). Хотя он необыкновенно горд своим предположительно терпимым, просвещенным отношением, Толтека по обыкновению судит других по собственным меркам и огорчается из-за различий. Он не может почувствовать узы обязательств перед обществом, которые связывают лохланнцев, или даже более мягкого давления обычаев у гвидионцев, потому что Нуэвамерика — это общество разобщенных индивидуалистов.

Нуэвамерика, возможно, дочерняя колония Нуэво Мексики в старой Земной Империи, но если так, то она утеряла воинственную суровость своих основателей. Нуэвамерика испанская только на поверхности. Общество ее материальное, утилитарное и совершенно светское.

«Намериканец, озабочен только тем, чтобы его работа была сделана — независимо стоит ли она того, а потом — чтобы отдохнуть — и то и другое с максимальной суетой».

Но главный изъян Толтеки — и перенося дальше, его народа — это их наивный идеал здорового образа жизни. Они представляют, что любую проблему можно решить обращением к разуму. Они не могут принять боль и смерть как неизбежные стороны действительности. В результате они стараются держаться исключительно Дневного Лица. Толтека глупо полагает, что гвидионцы достигли идеала его культуры и не может видеть в них ничего, кроме света.

Легенда гласит, что гвидионцы произошли от одного мужчины и двух женщин, одной темной, другой светлой. Теперь же цикл изменился, и Человек Ночи и Человек Дня преследуют одну и ту же женщину. Эльфави, их добыча, это воплощенная красота и ясность своего мира. Природа на Гвидионе обладает прелестью, о которой и не мечтают на мрачном и тоскливом Лохланне, никогда она не была и опустошена, подобно тому, как были опустошены районы Нуэвамерики. (Как говорит отец Эльфави: «У Бога разное лицо в большинстве известного космоса»). Мирный, архаичный Гвидион — это рай, где скромная технология служит искусству добродетельной жизни. Однако само имя Эльфави предупреждает, что совершенство Гвидиона — не из этого мира (Эльфави — отголосок Королевы Эльфов, чья любовь — это гибель для смертных, и Рианнон, несчастливой сверхъестественной королевы-матери из Мабиногиона). Гвидион — это всего лишь обманчивая иллюзия, как и кельтский Счастливый Потусторонний Мир, который он напоминает. Ирландское описание восторженного острова Потустороннего Мира равно подходит к Гвидиону.

Однако если в своей фазе Дня он кажется преддверием небес, то во время Бейля — это круги ада. Гвидион колеблется между слишком заботливо поддерживаемой гармонией и полным разладом. Его шизофренические жители не добродетельны в истинном смысле — они недостаточно здравы, чтобы грешить.

Таковы люди, расы и принципы, которые так гибельно сталкиваются в «Ночном Лице». Бесплодность их попыток понять друг друга симпатична для межзвездных условий постимперской эры, когда время развело людей по языку и крови. Их история — это дальнейшее свидетельство — как будто нужно еще одно — того, что у человечества нет абсолютно никакого долга, обязательств быть честными и справедливыми.

Когда Толтека, Ворон и Эльфави сходятся в кровавой кульминации, они распределяют роли гвидионских мифических героев. Их судьбы решаются этими случайными ролевыми заданиями: безопаснее жить с прототипами, чем в них. Когда Ворон пытается спасти Толтеку от гвидионцев, провозглашая его Кузнецом Солнца, убегающего оленем от врага, это отождествление только заражает толпу желанием схватить его. По иронии, в более широком контексте всего повествования намериканский инженер напоминает охотника, преследующего Оленя Солнце и растаптывающего цветы каждым своим шагом, который не в состоянии видеть дальше, за пропасть, через которую перепрыгивает олень. Он представляет бессилие разума в объятиях тайны.

Хотя значение имени Ворона предполагает черноту, горе, гибель на поле боя, звучание его по совпадению связывает его с Гораном, гвидионским погибающим богом-спасителем, попавшем в Колесо Солнца. Он принимает фатальную партию и погибает, чтобы спасти остальных. Только его темнота делает возможным рассвет. Эльфави отказывается от прежней роли неземной, утешающей Птицы-Девы. Вместо этого она становится Матерью, опустошенной тоской по Горану, нетерпеливой в своем стремлении оплакать его смерть. Но вызывает она не поэтическую, а реальную смерть.

В скобках следует заметить, что Эльфави это также и Эвридика, которая теряет своего Орфея, не в состоянии оплакать его в последствии. «Ночное Лицо» это необычный вариант мотива о потерянных возлюбленных, который Андерсон так интересно развил в «Мире без звезд», «Кирие», «Песне Козерога» и других работах.

Для читателей трагедия заключается в том, что Ворон жертвует своей жизнью ради человека, который не сможет понять этого поступка, и ради женщины, которая не сможет его вспомнить. Но для Ворона обстоятельства его смерти превращают ее в некоторый вид триумфа. Он расплачивается за Толтеку и в то же время оставляет своего соперника в долгу чести, который тот никогда не сможет отплатить. Не хочет он и портить жизнь Эльфави воспоминаниями о себе. Единственным его желанием является ее спасение и счастье. Чувства Ворона — это чувства умершей возлюбленной в «В беспокойной могиле». Наконец, с точки зрения автора, пронизывающая душу трагедия «Ночного Лица» — это не вопрос потерянной любви или ненужной смерти. Она скорее возникает из самого факта нашего существования — как грешных существ в смертной вселенной. Трагический изъян героев заключается в их обычной человечности.

Ворон свидетельствует этому суровому зрелищу. Он разоблачает мечту о божественном восприятии через экстаз как ложную. Человек должен удовлетворяться своим человеческим уделом, радоваться жизни, мужественно встречать трудности, стоять поочередно перед Дневными и Ночными Лицами, прежде чем он умрет.

Ворон подтверждает, что боль реальна, а разделение в смерти окончательно. Цветы увядают, сердца угасают. Скорбь нельзя отрицать (как это пытается делать намериканец) или оправдать (как это делают гвидионцы). Для расставшихся влюбленных нет спасительного средства или возрождения. Жизнь — это не стремящийся выше прогресс, как думает Толтека, и не обновляющийся цикл трансформаций, как верит Эльфави. Неумолимо, мгновение за мгновением, все подходит к своему концу. Время можно называть относительным измерением или мифическим Горящим Колесом, но это и горящий позади нас Мост.

Сандра Мизель

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

Послесловие к роману П. Андерсона «Ночное лицо»

Реклама на сайте