«Теперь мы выбираем лица»

ПРОЛОГ

Дрейф… Безмятежный, но неумолимый. Мирный, но безжалостный. Дрейф.

Стрела молнии, за ней бесконечный вздох…

Рывок, падение…

Медленный душ из ажурных кусочков, некоторые из них складываются в картинку около меня…

…И я начинаю узнавать.

Однако так, как будто я все это пережил когда-то.

Потом картинка готова, и я созерцаю ее в завершенности, будто пользуясь правом, дарованным мне вечностью.

Существовала последовательность по принципу домино и не составило труда выстроить ее так, так и так.

Вот. Например.

…Уходим из клуба холодным субботним вечером в ноябре. По-моему, было немногим позже половины одиннадцатого. Эдди был со мной, и мы стояли у выхода за стеклянными дверями заведения, застегивая плащи и глядя на унылую улицу Манхэттена; порывы ветра гнали мимо нас обрывки бумаги, пока мы ждали, когда Дэнни подгонит машину. Мы молчали. Он знал, что у меня все еще скверное настроение. Я вытащил сигарету. Он торопливо дал мне прикурить.

Наконец, подкатил блестящий черный лимузин. Я как раз натянул одну перчатку, держа другую в руке. Эдди открыв дверцу, придержал ее для меня. Я вышел на улицу, и холодный ветер хлестнул меня по глазам, они заслезились. Я задержался, чтобы достать платок и вытереть их, отвлекаемый тогда ветром, ленивым гудением двигателя на холостом ходу и несколькими отдаленными сигналами автомобильного гудка.

Опустив платок, я сразу заметил, что в машине на заднем сидении сидел неизвестный, и в ту же секунду до меня дошло, что заднее стекло опущено, а Эдди отступил от меня на несколько шагов.

Я услышал выстрелы, ощутил, как в меня пару раз попали. Но еще много времени должно было пройти, прежде чем я узнал, что меня подстрелили четыре раза.

Моим единственным утешением за миг до того, как погасли все огни и когда я, корчась, валился на землю, стало то, что я увидел, как улыбка исчезла с лица Эдди, как его рука дернулась к его собственному оружию, но не успела, а потом медленное начало его падения.

И вот так я видел его в последний раз в жизни, падающим, за миг до того, как он рухнул на мостовую.

Вот еще.

Слушая Пола, я разглядывал прелестный вид на сверкающее под солнцем горное озеро, куда несет свои воды неширокий, но бурный поток, а рядом трепещет огромная ива, словно чувствуя озноб от воды, которой касается она зелеными и блестящими кончиками своих ветвей. Это было подделкой. То есть, все было подлинным, но изображение передавалось с места, находящегося в сотнях миль отсюда. Однако, это приятнее, чем вид из окна его квартиры на верхнем этаже, если все, что я могу видеть оттуда — лишь вполне ухоженный, симпатичный участок городского комплекса, протянувшегося от Нью-Йорка до Вашингтона. Апартаменты были звуконепроницаемы, с кондиционированным воздухом и, я полагаю, изящно декорированы в соответствии с самыми изысканными вкусами эпохи. Не мне судить, так как я еще не ознакомился с этой эпохой. Хотя коньяк в эту эпоху превосходен.

— …должно было сбить с толку ко всем чертям, — говорил Пол. — Я поражен тем, как быстро вы приспособились.

Я повернулся и снова посмотрел на него, на этого стройного, моложавого, темноволосого человека с обворожительной улыбкой и с глазами, в которых ничего нельзя было прочесть. Он по-прежнему очаровывал меня. Мой внук, а перед этим словом еще шесть или семь раз «пра». Я продолжал отыскивать общие черты и обнаруживал их там, где менее всего ожидал. Выпуклый лоб, короткая верхняя губа, полная нижняя. Нос у него свой собственный, но опять-таки у него была наша манера кривить левый уголок рта в моменты досады или изумления.

Я улыбнулся ему в ответ.

— В этом нет ничего такого уж поразительного, — ответил я. — То обстоятельство, что я предусмотрел все то, что я предусмотрел, должно свидетельствовать о том, что я все-таки немного задумывался о будущем.

— Полагаю, да, — сказал он. — Но, говоря по правде, мне просто кажется, что вы искали возможность перехитрить смерть.

— Конечно, искал. Я осознавал вероятность того, что со мной получится именно так, и хотя замораживание тела еще было лишь красивой сказкой тогда, в «семидесятых…»

— В тысяча девятьсот семидесятых, — перебил он, опять улыбнувшись.

— Да, у меня это действительно звучит так, словно прошли всего лишь пара лет, не так ли? Попробуй это как-нибудь и ты почувствуешь, что это такое.

Во всяком случае, я подумал, какого черта. Если меня подстрелят, то, что повреждено, может быть заменено когда-нибудь. Почему бы не устроить так, чтобы они меня заморозили и не надеяться на лучшее? Я прочитал несколько статеек на эту тему и мне показалось, что это может получиться. Так я и поступил. Кроме того, было забавно. У меня это превратилось в своего рода навязчивую идею. Я хочу сказать, что я начал много над этим размышлять, так, как истинно верующий человек может мечтать о рае, вроде как: «Когда я умру, я попаду в будущее». Потом меня стало все больше занимать, на что это может быть похоже. Я много думал и много читал, пытаясь вычислить разные возможности того, как это все может получиться.

— Неплохое хобби, — сказал я, наливая себе еще. — Это меня здорово забавляло и, как выяснилось, дело того стоило.

— Да, — сказал он. — Итак, вы не были слишком удивлены, когда узнали о разработке способов передвижения со скоростью, превышающей скорость света, и о том, что мы посещаем миры за пределами солнечной системы?

— Конечно, я удивился. Но я надеялся на это.

— А недавние успехи в телепортации на межзвездном уровне?

— Это меня удивило больше. Хотя и приятно удивило. Объединение отдаленных миров таким способом станет великим достижением.

— Тогда позвольте полюбопытствовать, что на вас произвело самое сильное впечатление.

— Ну, — сказал я, присаживаясь и делая очередной глоток, — кроме того обстоятельства, что мы ухитрились забраться так далеко, но все еще не нашли способа исключить возможность войны… — В этот момент я поднял руку, потому что он попробовал перебить меня, забормотав что-то о контроле и санкциях. Он заткнулся. Я рад был отметить, что он уважает старших. — Кроме этого, — продолжал я, — мне думается, что самое удивительное для меня то, что мы теперь более или менее легализировались.

Он ухмыльнулся.

— Что вы подразумеваете под «более или менее»?

Я пожал плечами.

— Итак? — сказал я.

— Мы столь же легальны, как и любые другие, — возразил он, — иначе мы никогда бы не смогли оказаться на Всемирной Акционерной Бирже. — Я ничего не сказал, но опять улыбнулся.

— Безусловно, эта организация очень тщательно ведет свои дела.

— Был бы разочарован, если бы это не соответствовало действительности.

— Именно так, именно так, — сказал он. — Но мы там. КОЗА Инк. Все законно, достойно и солидно. И так было в течение многих поколений. Движение в этом направлении фактически началось еще в ваше время с «отмывания», как любили выражаться сочинители, финансовых средств и их перекачку в более приемлемые предприятия.

Зачем бороться с системой, если ты достаточно силен для того, чтобы занять в ней достойное место без борьбы? Что значат несколько долларов туда или сюда, если можно иметь все, что угодно, и гарантию безопасности к тому же? Без риска. Просто соблюдая правила.

— Все?

— Ну, их так много, что дело упрощается, если вы можете позволить себе пошевелить мозгами.

Он допил свой бокал и снова налил нам обоим.

— Но клейма на нас нет, — заключил он потом. — Тот имидж, который был у нас в ваше время, теперь относится к преданиям древности. — С заговорщицким видом он подался вперед.

— Однако, действительно, было что-то особенное в тех временах, — сказал он и посмотрел на меня выжидательно.

Я не знал, то ли мне раздражаться, то ли чувствовать себя польщенным. Судя по тому, как они относились ко мне с момента моего пробуждения недели две назад, я, безусловно, разделял некую историческую нишу с ночными горшками и бронтозаврами. С другой стороны, казалось, что Пол общается со мной не просто с некоторой гордостью, но как с фамильным наследием, которое было доверено его попечению. Но тогда я уже знал, что он занимает в структуре организации прочное и солидное положение. Он настоял на том, чтобы я поселился у него, хотя меня могли поместить куда-нибудь в другое место. Казалось, ему доставляет огромное удовольствие выспрашивать меня про мою жизнь и мое время. Постепенно до меня дошло, что свои сведения он черпал, в основном, из нелепых сочинений, фильмов и слухов своего времени. Но все же я ел его хлеб, спал под его крышей, мы были родственниками, а все прежние законы давно канули в небытие. Поэтому я угождал ему некоторыми воспоминаниями. Пола, может быть, разочаровало, что я провел пару лет в колледже до того, как принял бизнес моего отца, после его внезапной, безвременной кончины. Но то обстоятельство, что я прожил большую часть своего детства на Сицилии, пока отец не прислал за семьей, кажется, удовлетворило моего родственника. Потом, по-моему, я опять огорчил его, рассказав, что, насколько мне известно, Сицилия никогда не была центром всемирного преступного заговора. Я понимал дело так, что «onorata societa» note 1 была местным, не безвыгодным, замкнутым на семейных связях предприятием, из которого в свое время вышли такие заслуженные galantuomi note 2, как Дон Вито Касцио Ферро и Дон Кало Виззини. Я попытался объяснить, что

имелось существенное различие между societa degliamici note 3 со своими собственными, местническими интересами и субъектами, которые эмигрировали и могли быть (но могли и не быть) amici. И люди общества занимались противозаконной деятельностью, просто предпочитая иметь дело друг с другом а не с посторонними, и среди них сохранялись сильные традиции семейственности. Однако, Пол был такой же жертвой разговоров о тайном заговоре посвященных, как и любой читатель бульварной прессы, и был убежден, что я по-прежнему соблюдаю какой-то тайный обет или что-нибудь в этом роде. Постепенно я понял, что он романтик своего рода, ему хочется, чтобы все было по-другому, и ему хочется ощущать свою причастность к несуществующей традиции. Поэтому я рассказал ему кое-какие вещи из тех, которые, я думал, ему очень понравятся.

Я рассказал ему, как я разобрался с делом о кончине моего отца, а также о некоторых других столкновениях, подтвердивших, что я достоин

своего имени Анджело ди Негри note 4. Где-то в связи со всем этим семья впоследствии изменила фамилию на Неро note 5. Не то, чтобы для меня это что-то значило. Я оставался тем, кем был. И Пол Неро улыбался и кивал, и наслаждался подробностями. Он испытывал беспредельный интерес к бывшей в употреблении жестокости.

Может быть, все это звучит немного пренебрежительно, но это не так, на самом деле не так. Потому что со временем он начал мне действительно нравиться. Возможно, потому, что он чем-то напоминал мне меня самого в другое время и в другом месте, помягче пожизнерадостней, более утонченный вариант. Возможно, он был похож на кого-то, кем мог бы стать я, или мне хотелось, чтобы я мог позволить себе роскошь попытаться стать таким.

Но мне было уже под сорок. Характер мой давно сформировался. Хотя вылепившие меня условия давным-давно исчезли, мои радости в этом обществе, в котором, по-моему, почти совсем не ощущалось напряжения, омрачались нотками, звучащими во мне с переменной громкостью, и это сперва вызывало во мне смутное беспокойство, за которым последовала растущая неудовлетворенность. Жизнь редко представляет собой нечто, зацикленное на кризисах до упора, как в этом пытаются убедить нас романисты. Хотя правда, что мы иногда выходим из потрясений с ощущением свежести бытия и чуда существования. Но такое душевное состояние проходит, и довольно скоро, при этом снова оставляя и нас и действительность непреобразившимися. Осознание данного факта пришло ко мне, когда я ради своего потомка сентиментальничал о минувших несовершенствах, и в течение следующих недель переросло в сильнейшее недовольство. В отличие от всего прочего, я не очень изменился. Мое состояние не было вызвано ощущением собственной ненужности здесь, хотя что-то было и от этого, оно не могло быть и ностальгией, потому что воспоминания мои были довольно свежими и вполне достаточными, чтобы не допустить появления каких-либо розовых иллюзий относительно того, что для Пола было лишь далеким прошлым. Может быть, усиливающаяся чувствительность к тому, что люди казались чуть-чуть добрее, более умиротворенными, возбуждала некое ощущение собственной ущербности, словно я умудрился пропустить какой-то необходимый шаг в процессе цивилизации. Я обычно не склонен к самонаблюдениям подобного рода, но когда ощущения становятся достаточно сильными и навязчивыми, они заставляют думать о себе.

Но все-таки, как может человек показать кому-либо свое внутреннее состояние, а тем более тот, кто кажется карикатурой на себя самого? То, что я хотел сказать, слишком многозначно, и подобные вещи, на самом деле, не могут быть переданы словами.

Однако Пол понял все это, понял меня лучше, чем я ожидал. Ибо он сделал два предложения, и одно из них я немедленно принял, размышляя над другим.

Вот. Например.

Я вернулся на Сицилию. Я бы сказал, — почти предсказуемый поступок для человека в моих условиях и в моем душевном состоянии. Кроме напрашивающихся ассоциаций с попыткой возвращения к детству, я еще узнал, что это одно из немногих мест в мире пока не пострадавшее от чрезмерного усовершенствования. Тогда это было для меня в самом подлинном смысле способом возвращения назад сквозь время.

Я не задерживался в Палермо, но сразу отправился к глубинку. Я снял уединенный дом, в котором чувствовалось что-то знакомое, и ежедневно по несколько часов проводил, катаясь на одной из двух лошадей, доставшихся в придачу к нему. По утрам я спускался верхом на каменистый берег и смотрел, как накатывается на меня пенящийся и грохочущий прибой. Я проезжал вдоль мокрых камней-голышей, на которых таяла пена, слушал пронзительные крики птиц, чертящих над прибоем круги и падающих к нему, вдыхал соленый морской ветер, следя за игрой ослепительных бликов и теней в панораме нежно-светлых тонов. Днем или по вечерам, в зависимости от собственного настроения, я часто катался среди холмов, где хилая травка и кривые деревца отчаянно льнули к худосочной земле, и влажное дыхание Средиземного моря, в зависимости от настроения, нагоняло на меня духоту или прохладу. Если я не засматривался слишком на несколько неподвижных звезд, если я не поднимал глаз, когда огни транспортного самолета высоко и стремительно проносились над моей головой, если я не использовал блок связи ни для чего, кроме музыки, и ездил в ближайший городок не чаще, чем раз в неделю или около того, за быстро иссякающими запасами, то казалось, что время для меня повернуло вспять. Казалось, что не только текущее столетие, но и вся моя взрослая жизнь отступили и растворились в вечном ландшафте моей молодости. Поэтому то, что произошло потом, не было чем-то необъяснимым.

Ее звали Джулия, и я в первый раз встретил ее в скалистом тупике, покрытом пышной зеленью, по сравнению с холмами цвета ссадин, среди которых я весь этот день катался. Она сидела на земле под деревом, напоминавшим застывший фонтан варенья, к которому прилипли светлые конфетти, ее темные волосы были зачесаны и собраны заколкой кораллового цвета, на коленях лежал блокнот для эскизов, она вскидывала и опускала глаза, делала рукой точные, расчетливые движения, зарисовывая маленькое стадо овец. Некоторое время я просто сидел на лошади и наблюдал за ней, но потом выглянувшее из-за облака солнце отбросило мою длинную тень возле нее.

Тогда она повернулась и заслонила глаза от солнца. Я спешился, обмотал поводья вокруг подвернувшейся ветки ближайшего куста и пошел вниз.

— Привет, — сказал я, приблизившись.

Пока я шел к ней, прошло десять или пятнадцать секунд именно столько времени потребовалось ей, чтобы решиться кивнуть и слегка улыбнуться.

— Привет, — сказала она.

— Меня зовут Анджело. Я проезжал мимо и заметил вас, увидел это место, подумал, что было бы славно остановиться, выкурить сигарету и посмотреть, как вы рисуете. Не возражаете?

Она кивнула, улыбнулась немного дружелюбней, взяла у меня сигарету.

— Я Джулия, — сказала она. — Я здесь работаю.

— Художник на натуре?

— Биопроектант. Это просто хобби, — сказала она, слегка хлопнув по блокноту и оставив на нем руку, чтобы закрыть нарисованное.

— Вот как? Что же вы биопроектируете?

Она кивнула на шерстяную ораву.

— Ее, — сказала она.

— Какую из них?

— Их всех.

— Боюсь, я не понимаю…

— Это клоны, — сказала она, — каждая выращена из ткани одного и того же донора.

— Ну, это тонкая работа, — сказал я. — Расскажите мне о клонах, — и я уселся на траву, и стал смотреть, как ее поедают.

Кажется, она обрадовалась возможности закрыть блокнот, не позволив мне посмотреть на ее работу. Она принялась рассказывать историю своего стада, и понадобилось всего лишь подкинуть несколько вопросов, чтобы я узнал кое-что и о ней тоже.

Она была родом из Катании, но училась во Франции и теперь была сотрудницей института в Швейцарии, в котором проводились научные исследования в области животноводства. В том числе в полевых условиях велись испытания по клонированию перспективных особей в различных условиях окружающей среды. Ей было двадцать шесть, совсем недавно на очень печальной ноте завершилась ее семейная жизнь, и она добилась, чтобы ее отправили в поле с подопытным стадом. Она вернулась на Сицилию немногим более двух месяцев назад. Она многое рассказала мне о клонах, действительно увлеклась, обнаружив мое очевидное невежество в этом деле, описывая в чрезмерных подробностях процессы посредством которых ее овечка была выращена из клеточных образцов гибрида в Швейцарии для копирования ее во всех подробностях. Она даже поведала мне о странном и до сих пор не разъясненном резонансном эффекте, проявляющемся, если у них у всех возникают временные симптомы одной и той же болезни, если поражена одна из них, в том числе и у оригинала в Швейцарии и у всех прочих в разных частях света. Нет, насколько ей известно, еще не было попыток клонирования на уровне человеческих существ, хотя ходят слухи насчет экспериментов на одном из внешних миров. Хотя было ясно, что она очень неплохо знает свое дело, через некоторое время мне внезапно пришло в голову, что она говорит все это скорее ради удовольствия иметь собеседника, а вовсе не из какого-нибудь желания как можно больше рассказать. Но и это тоже сближало нас.

Но в тот день я не рассказал ей свою собственную историю. Я слушал, некоторое время мы сидели молча, глядя на овец, на удлиняющиеся тени, опять разговаривали, перескакивая с самых серьезных тем на незначительные и неопределенные. Постепенно в нашей беседе все очевиднее стало проявляться обоюдное желание увидеться на следующий день или через день, и видеться снова и снова.

Прошло некоторое время, и она заинтересовалась верховой ездой. Вскоре мы катались вместе каждый день по утрам или вечерам, а иногда и по утрам и по вечерам. Я рассказал ей, откуда я взялся и каким образом, пропустив только историю о том, чем я занимался и о подлинном характере своей кончины. Довольно долго я не отдавал себе отчета в том, что влюбляюсь, даже после того, как мы стали любовниками. Я совершил это открытие в тот день, когда решился на второе предложение Пола, я понял, насколько важное место она занимает в моих раздумьях.

Я встал, пересек комнату, подошел к окну поднял штору и уставился в ночь. Тлеющие в золе камина угольки все еще светились вишневым и оранжевым. Холод снаружи проник сквозь стены и теперь полз к нашему углу комнаты.

— Мне придется скоро уехать, — сказал я.

— Куда ты едешь?

— Не могу сказать.

Молчание. Потом:

— Ты вернешься?

У меня не было ответа, хотя я бы хотел его иметь.

— А ты хочешь?

Опять молчание. Затем:

— Да.

— Я постараюсь, — сказал я.

Почему я собирался взять контракт на Стайлера? Я хотел этого с того момента, как Пол ввел меня в курс дела. Высокооплачиваемая синекура в компании и большая пачка дорогих акций были лишь лежащим на поверхности авансом по этому делу. Я не питал иллюзий насчет того, что мое оттаивание, мое лечение, мое восстановление стали следствием ничем не замутненного желания моих потомков иметь меня в своем обществе. Необходимая технология существовала уже несколько десятилетий. Тем не менее, в ощущении того, что в тебе нуждаются, неважно по каким причинам нет ничего неприятного. Мое удовольствие от их внимания ко мне ни в коей мере не омрачалось пониманием, что я владею чем-то, в чем они заинтересованы. Во всяком случае, это поддерживало меня. Какое еще влияние мог я иметь на текущий день? Я был больше, чем просто диковина. Я владел ценностью, и это освобождало меня от случайных эмоций, а ее реализация могла вернуть мне некую меру господства, могла принести мне новый авторитет. Я размышлял об этом или о чем-то вроде этого еще раньше когда остановил лошадь над ближайшей деревушкой в местечке, где оливковые сады поднимались через заросли кустарника до оголенной земли. Вскоре за моей спиной появилась Джулия.

— Что такое? — спросила она.

В этот момент я прикидывал, как бы это было, если бы я вдруг проснулся без воспоминаний о своем прошлом. Проще или труднее было бы найти мне какое-нибудь пристанище в жизни и удовлетвориться этим? Смог бы я тогда, как эти обитатели деревушки внизу, заинтересованно и не без удовольствия заниматься простыми делами, повторяющимися по десять тысяч раз?

Я стоял на берегу мелкой, надежно укрытой бухточки, теплым, солнечным днем, глядел как сверкающие под солнцем струйки воды, дрожа, сбегают по ее обнаженной груди; когда она перестала плескаться, улыбка сбежала с ее лица, и она спросила «Что такое?», я думал о тех семнадцати убитых мной, после чего меня начали называть «Энджи Ангел», а я занимал все более высокое положение и обеспечил себе приличное существование. Конечно, Пол не знал обо всех этих убийствах. Я был удивлен, что он вообще знает так много, — о восьми, если быть точным, имена были названы с такой уверенностью, которую, мне казалось, он бы не смог разыграть. Со своей стороны мне представлялось почти непостижимым, что юридические тонкости и соблюдение установленных организацией норм и правил оказались не просто прикрытием, что на самом деле осталось очень мало надежных профессиональных убийц. Итак, кажется, я действительно притащил с собой через годы нечто ценное. Однако, когда я обеспечил себе положение на самом высшем уровне организации, я, в основном, лично избегал участия в такого рода деятельности. И теперь получить предложение о контракте, в эти спокойные времена почти полного окультуривания, плавно сцепляющихся шестеренок, продления жизни и межзвездных путешествий… Это казалось не просто странным, как бы Пол не деликатничал в этом вопросе.

Когда мы ели апельсины в тени водообрабатывающего цеха, стены которого, когда-то ровные и гладкие, утратили былой вид частично из-за погоды, а частично под влиянием сирени и глициний, я погладил ее по голове, и она нарвала морозника, этого древнего средства от безумия, надела венок мне на голову, и мои мысли унеслись далеко за пределы строго расчерченных диаграмм черепной коробки и стен, подточенных пеной цветения, и забрались в полностью автоматизированный механизм установки, звуки которой доносились до нас с мягкой неотвратимостью; пока она вбирала в себя, очищала и изрыгала, я не знаю сколько, тысяч галлонов моря, я размышлял о двойственной сущности Герберта Стайлера, представителя «Доксфорд Индастриз» на планете, называющейся Алво, непостижимо удаленной от бледной человеческой звезды. На этот раз Джулия не заметила и не спросила «Что такое?», а я подумал, должен ли человек, подвергнувшийся экспериментальному нейровмешательству, которое по-прежнему считается незаконным на Земле, но открывает доступ к работе величайшего компьютерного комплекса, должен ли этот человек, который ради своей компании препятствует экспансии КОЗА на самых лакомых из отдаленных миров, считаться машиной в человеческом обличье или человеком с компьютерным разумом, и может ли считаться то, что меня попросили сделать, человекоубийством в прямом смысле слова, или это нечто абсолютно новое, например, механоубийство, или киберубийство. А между тем мы впитывали глухое ворчание моря и вибрацию ближайших водосооружений и ароматы цветов и соленые прикосновения морского ветерка.

Пол заверил меня, что я получу необходимую подготовку и лучшее оборудование, имеющееся для выполнения работы по контракту. Потом он посоветовал мне съездить куда-нибудь.

«Уезжайте на время», — сказал он, — «и подумайте об этом».

Всматриваясь в ночь, чувствуя холод, прикидывая, смогу ли я убить его, выбраться оттуда, вернуться назад и начать сначала, воспрянув и очистившись, найдя здесь свое место, ведь моя прежняя жизнь окончена и забыта, тогда…

«Я постараюсь», — сказал я и дал опуститься занавесу.

Потом, вот.

Глядя на нее, сидящую под этим сумасшедшим праздничным деревом, ее мягкие волосы собраны заколкой нежного, кораллового цвета, голова и рука двигаются, пока она переносит свою овечку на бумагу точными, обдуманными штрихами; потом светлеет день, отбрасывая мою тень, она обращает внимание, поворачивает голову, делает движение рукой, поднимая ее, чтобы прикрыть глаза от солнца, я спешиваюсь, наматываю поводья на ветку, спускаюсь к ней, ищу слова, ее лицо, кивок, медленная улыбка…

Вот.

…Глядя на огненные цветы, распускающиеся подо мной, последняя вспышка, закрывающая половину здания, их цель; мой аппарат вздрагивает, камнем падает вниз, горит, меня выбрасывает, моя кабина цела и двигается сама по себе, уворачиваясь, резко меняя направление, стреляя вниз и вперед, вниз и вперед, потом раздвигается и мягко роняет меня, мой защитный скафандр издает еле слышные щелчки, когда мои ноги касаются земли и отключаются отражатели; а потом в дело вступают мои лазеры, срезая приближающиеся ко мне фигурки, гранаты вылетают из моих рук, волны разрушающих протоплазму сверхзвуковых сигналов исходят от меня, подобно звукам какого-то звонящего, невидимого колокола…

Сколько размозжил я андроидов и роботов, разрушил до основания макетов зданий в натуральную величину, метнул снарядов за следующие два месяца там, в том заповеднике, куда меня отвезли, чтобы ознакомить со всеми новейшими способами уничтожения, я не знаю. Много. Моими учителями были не убийцы, а техники, которым потом предстояло подвергнуться стиранию памяти, чтобы обезопасить организацию и их самих. Открытие, что это возможно, заинтриговало меня, воскресив во мне некоторые из моих прежних мыслей. Техника этого, узнал я, была чрезвычайно сложной и могла применяться с абсолютной избирательностью. Она использовалась долгие годы, как психотерапевтическое средство. Со своей стороны, учителя представляли собой странное сочетание отношений и настроений, сперва почти беспрестанно призывая меня совершенствоваться в обращении с их оружием, при этом тщательно избегая любого упоминания, что я скоро воспользуюсь им для убийства. Однако потом, когда пришло осознание того, что все, сказанное ими, почувствованное или подуманное будет впоследствии удалено из их сознания, они начали часто шутить о смерти и убийстве, и их чувства ко мне, кажется, претерпели изменение. От начальной стадии явного презрения они за считанные недели дошли до того, что стали относиться ко мне с чувством, приближающимся к благоговению, словно я был чем-то вроде жреца, а они скромными участниками обряда жертвоприношения. Это обеспокоило меня и я стал избегать их как только мог в свое свободное время. Для меня эта работа была просто тем, что я должен сделать, чтобы найти свое место в обществе, которое казалось более совершенным, чем покинутое мною. Именно тогда начал я задумываться о том, изменяются ли люди достаточно быстро для того, чтобы можно было гарантировать продолжение существования человеческой расы, ведь эти парни с такой готовностью и таким вожделением потянулись к идее насилия. Я имел мало иллюзий относительно себя самого, и я хотел попробовать уживаться с собой до конца своих дней; но я полагал, что они превосходят меня своими морально-нравственными качествами, и это в их общество я пытался купить себе билет. Однако, лишь перед самым концом моего обучения я узнал нечто о процессах, кроющихся за их изменившимся отношением. Ганмер, один из наименее неприятных моих учителей, однажды вечером пришел ко мне на квартиру и принес бутылку, что сделало его появление приемлемым. Он уже проделал большую работу с ее предшественницей и его лицо, обычно отличающееся определенностью выражения, свойственного куклам чревовещателей, обмякло, уверенные интонации понизились до тона глубокого замешательства. Довольно скоро я выяснил, что его тревожило. Оказывается, санкции и контроль были не столь уж эффективными. Представлялось, что ситуация, на которую я не так давно намекал, разговаривая с Полом, а именно ограниченный военный конфликт, приобретал все более реальные очертания, по сути дела был неизбежен, как это понимал Ганмер. Политическая подоплека конфликта была мне неинтересна, потому что она меня по-прежнему не касалась, но в самой вероятности его возникновения вообще, учитывая вековечную угрозу его перерастания в нечто большее и ужасающее, было что-то мрачно сардоническое. Проделать такой путь, да еще так, как это выпало мне, для того только, чтобы как раз успеть вовремя к мировому пожару… Нет! Нелепость. Полная. Стало казаться, что их близость к орудию насилия, то есть ко мне, вызвала в этих людях некие загнанные вглубь и основательно подавленные эмоции. Если в остальных прорывалось что-то неистовое и иррациональное, то в Ганмере, который уже через некоторое время сидел, тупо повторяя: — «Этого не может произойти», — что-то надломилось.

— Это может и не произойти, — сказал я, чтобы подбодрить его, потому что я пил виски.

Тогда он посмотрел на меня. Показалось, что в его глазах на мгновение мелькнула надежда, потом она исчезла.

— Тебя это волнует? — спросил он.

— Волнует. Это и мой мир тоже. Теперь.

Он отвернулся.

— Не понимаю я тебя, — выговорил он наконец. — Да и остальных, коли на то пошло…

Мне думалось, что я понимал, хотя вряд ли кому от этого было легче. Все мои эмоции в эту минуту заключались в их отсутствии.

Я ждал. Я не знал его настолько хорошо, чтобы понять, почему он должен реагировать иначе, чем все остальные, и это для меня осталось невыясненным. Однако, он сказал еще одну вещь, которая мне запомнилась.

— …Но, по-моему, всех надо бы упрятать куда-нибудь, пока они не научатся вести себя, как следует.

Банально, смехотворно и абсолютно невозможно, разумеется. Пока, во всяком случае.

Разлив остатки спиртного на две неразбавленные порции, я поторопил его на его пути к забвению, немного сожалея, что больше совсем ничего не осталось, и я не мог последовать за ним.

Вот, вот, и потом: Там…

(Звезды). (Из туннеля под небесами и вниз).

(Вход). (Сливающиеся огни и гром).

(Облака). (Песнь воздуха). (Незримые щупальца материи).

(Облака облака) (Вспышка N1/N2/N3). Привлекать озна спер— анца гол ч'

за— ваться?

…были вспышки, разрезающие небо, словно ножницами молний. Несмотря на защиту и мою отдаленность от взрывов, меня швыряло, как волан. Я подался вперед в своем боевом скафандре, оставив компьютеру разбираться со всеми помехами, но сохраняя готовность перейти на ручную работу, если возникнет необходимость. Алво вспыхивала подо мной слишком быстро изменяющимся зелено-коричнево-серо-голубым узором, чтобы я мог различить подробности до тех пор, вероятно, пока у меня не будет времени просто сидеть и разглядывать ее. Но я не ощущал особого напряжения, наматывая мили внутри себя, уничтожая расстояние, продираясь сквозь его грохот. Чтобы сделать дело так быстро, как это теперь казалось необходимым, не следовало терять время на тонкости восприятия. Система внутренней охраны Доксфорда была слишком надежной и требовала не менее, чем многолетней военной кампании по проникновению внутрь. У Стайлера была превосходная защита, но мы ничего другого и не ожидали. Поэтому было решено, что наибольшие шансы на успех имеет внезапный выпад, стремительная атака, сметающая все на своем пути.

Он должно быть засек меня почти сразу после моего появления в окрестностях Алво. Я недолго дивился техническому чуду, обнаружившему меня, пока мчался, теперь уже низко, устремляясь к служебному комплексу, где размещалась его штаб-квартира, но меня интересовало, о чем думал и что чувствовал Стайлер, когда он впервые заметил меня. Как долго ждал он этой атаки? Что может знать о ней?

До сих пор я уворачивался или выдерживал все, что он швырял в меня, мои собственные боевые системы готовы были вступить в игру в любую секунду. Я рассчитывал по крайней мере начать свою атаку с воздуха.

Треск, свисток, звуки тяжелого дыхания. Ожило мое радио. Этого я не ожидал. На данном этапе чья-либо попытка угрожать мне или обхаживать меня, представлялась чем-то вроде упражнения в тщетности.

Однако «Неопознанный корабль и т.д., вы проходите над запретной тем-то и тем-то. Приказываю вам…» не последовало.

Вместо этого я услышал:

— Энджи Ангел, добро пожаловать на Алво. Находите ли вы познавательным свой краткий визит?

Итак, он знал, кто я. И это говорил сам Стайлер. В ходе своей подготовки я много раз слышал его голос и видел его изображения. Мне пришлось заставить своих учителей убрать программное сопровождение, заключающееся в поношении этого человека, что являлось частью ознакомительных занятий, потому что это отвлекало меня. Им оказалось трудно поверить, что я не чувствую необходимости ненавидеть этого маленького, бледноглазого человечка с пухлыми щечками и в чалме, прикрывающей выводы вживленных навечно имплантов. «Конечно, это пропаганда, — говорили они, — но это поможет вам, когда придет время». Я медленно покачал головой. «Мне не нужны чувства, которые помогали бы мне убивать, — сказал я им. — Они даже могут помешать». Им пришлось смириться с этим, но было ясно, что они не поняли.

Итак, он знал, кто я. Удивительно, но едва ли унизительно. Огромные объемы текущей информации систематически загружались в его компьютерный придаток, а сам он был предположительно наделен глубоким, до известной степени ошеломляющим умом, дополняемым творческим воображением. Итак, хотя я чувствовал, что он строит догадки, это была, без сомнения, очень обоснованная догадка, и конечно, точная. Впрочем, я не видел основания для беседы с ним, или, в данном случае, чтобы не беседовать с ним. Для меня это не составляло никакой разницы. Слова ничего не могли изменить.

Тем не менее:

— Это будет краткий визит, — настаивал он. — Вы здесь не задержитесь.

Какая-то вспышка, подобно молнии, прорвала темное облако впереди (мимо) позади меня. Корабль тряхнуло, затрещали какие-то схемы, волна помех поглотила несколько слов Стайлера.

— …не первый, — сказал он. — Очевидно, никто из других…

Другие? Он мог подбрасывать это, просто надеясь вывести меня из душевного равновесия. Но именно об этом я не думал. Пол никогда не говорил мне, что я первым совершаю эту попытку. В общем, если подумать, вероятно, что я не первый. Хотя это не беспокоило меня, меня действительно заинтересовало, сколько могло быть этих других.

Неважно. Современная молодежь. Они, может быть, нуждались в этом самом «промывании мозгов», им требовалось развивать в себе ненависть, чтобы облегчить задачу. Их дело. Их похороны. Не мой вариант.

— Ты все еще можешь прекратить это, Ангел, — сказал он. — Приземляй свой аппарат и оставайся при нем. Я пошлю кого-нибудь забрать тебя. Ты будешь жить. Что скажешь?

Я хмыкнул. Он, должно быть, расслышал это, потому что сказал:

— По крайней мере, я знаю, что ты там. Твое нападение тщетно не по одной причине, по многим. Кроме того обстоятельства, что у тебя нет шанса преуспеть, что ты безусловно погибнешь и очень скоро, устранены основания для того, чтобы ты вообще совершал эту попытку.

Потом он замолчал, словно ожидая, чтобы я сказал что-нибудь. Напрасно.

— Не интересно, а? — сказал он тогда. — Теперь в любой момент моя атака прорвет твой защитный экран. КОЗА никак не может знать, чем я усовершенствовал оборонительную систему со времени их предыдущей попытки.

Последовала серия оглушительных взрывов. Однако, и из этого я вышел без потерь.

— Все еще там, — отметил он. — Хорошо. У тебя по-прежнему остается шанс передумать. Я бы хотел, чтобы ты выжил, мне очень интересно побеседовать с человеком, вроде тебя, из другого времени, с твоим прошлым. Как я уже сказал, есть и другие причины, кроме непреодолимых препятствий, чтобы бросить все это. Я не знаю, что ты мог, или не мог слышать, — насколько мне известно, некоторое время ты был оторван от мира, но истина заключается в том, что была война, и я полагаю, с технической точки зрения, она все еще продолжается. По полученным мной сообщениям Земля сейчас находится в очень плачевном состоянии. Наши с тобой работодатели понесли очень тяжелый урон. В общем и целом, я полагаю, в настоящий момент оттуда нами командовать некому. Руководствуясь этим мне видится более необходимым спасение оставшегося от наших организаций, чем продолжение нашего конфликта. Что ты скажешь?

Конечно, я ничего не сказал. Я не имел возможности проверить сказанное им, а он не имел возможности доказать мне ничего, пока я не пожелаю приземлиться и взглянуть на то, что он смог бы предложить мне в качестве доказательства, но об этом, естественно, не могло быть и речи. Итак, оснований для беседы на этот счет не было.

Я расслышал его вздох сквозь журчание помех.

— Ты полон решимости убивать, — сказал он потом. — Ты думаешь, что все, мной тебе сказанное, носит, по существу, исключительно эгоистический характер…

Тогда я едва не отключил его, потому что мне не нравятся люди, которые рассказывают мне, о чем я думаю, неважно, правы они или нет. Но все же, это было лучшее представление в городе…

— Почему бы тебе не сказать что-нибудь? — предложил он. — Я бы хотел услышать твой голос. Расскажи мне, зачем ты ввязался в это дело. Если только из-за денег, я заплачу тебе больше, а потом обеспечу твою безопасность. — Он помолчал, ожидая, потом продолжил: — Конечно, в твоем случае, могут быть, вероятно, какие-нибудь еще мотивы. Семейная преданность. Солидарность. Племенные кровные узы. Тому подобное. Если дело в этом, я скажу тебе кое-что. Ты, возможно, единственный, кто сейчас по-прежнему во все это верит. А они нет. Я знаю этих людей, я хорошо их знаю многие годы, тогда как ты знаком с ними совсем мало. Это правда. Их идеалы — не твои. Они наживаются на твоей преданности. Они используют тебя. Ты правда делаешь это во имя верности семье? Дело в этом?

Здесь его голос зазвучал немного напряженно. Когда же он заговорил снова, голос стал более расслабленным.

— Немного огорчает, что приходится беседовать с тобой таким образом,

— сказал он, — зная, что ты приближаешься с каждым мгновением, слушая меня. Все же, теперь я понимаю твою позицию. Ты полон решимости. Ничто из того, что я могу сказать, не может заставить тебя передумать. Я могу только постараться убить тебя, прежде чем ты убьешь меня. Ты двигаешься, а я привязан к этому месту. Слишком поздно пытаться убежать. Конечно, у тебя ничего не выйдет. Но, как я уже сказал, теперь я понимаю твою позицию. Тебе нечего мне сказать, а мне, на самом деле, нечего сказать тебе. Это меня и раздражает. Ты не такой, как другие. Они все разговаривали, ты знаешь. Они угрожали мне, они оскорбляли меня, они умирали, вопя. Ты невежественный варвар, неспособный понять, что я такое, но это не останавливает тебя, не беспокоить тебя. Не так ли? Я пытался сделать нечто во благо всего рода человеческого, но это не волнует тебя. Не так ли? Ты просто молчишь и продолжаешь приближаться. Читал ты когда-нибудь Паскаля? Нет. Конечно, ты не читал… «Человек не более, чем тростник, самая ничтожная вещь в природе», говорил он, но это мыслящий тростник. Всей вселенной не надо ополчаться на него, чтобы сокрушить его. Достаточно тумана, капли воды, чтобы погубить его. Но если вселенная обрушится на него, человек все же останется более величественным, чем то, что погубит его, ибо знает он, что умирает, а вселенная имеет над ним преимущество; вселенная ничего этого не знает». Ты понимаешь, что я говорю? Нет, конечно, нет. Ты никогда не задумывался о таких вещах. Ты туман, капля воды… Придет время, если есть какой-либо смысл в жизни, когда можно будет принимать смерть, верю я, без особой обиды. Я еще не достиг такого состояния, но я работал над этим. Позволь мне сказать тебе…

В этот момент заградительный огонь внезапно сделался таким яростным, что озарил небо, заглушил все прочие звуки и обрушил на меня ударные взрывные волны, накатывающиеся, подобно взбесившемуся прибою.

Но затем в поле зрения закачалась моя цель, Здание Доксфорда, прижатое к холмам в противоположном конце отдаленной долины.

Через несколько мгновений я начал атаку. Фонтаны огня извергались из поверхности долины и со склонов холмов. Обрушился правый угол здания, загорелась крыша…

Через несколько мгновений после этого небольшого триумфа я сам был подбит и сразу же закувыркался вниз. Так как я не был катапультирован, я понял, что отдел управления, должно быть, остался относительно неповрежденным. Быстрое обследование, визуальное и посредством мониторов, показало мне, что это именно так. Однако, отделение прошло удачно, и я увидел мельком несущийся вниз искореженный наружный корпус корабля.

Еще одно попадание и, хотя мой скафандр, вероятно, спас бы меня, я буду катапультирован. Но если я смогу добраться до земли с неповрежденной кабиной…

— Ты все еще жив? — услышал я слова Стайлера. — Я видел кусок…

Потом был взрыв, который отвлек мое внимание от его слов, отшвырнув, подбросив, закрутив меня. К тому моменту я уже перешел на ручное управление, потому что не хотел замедлить свое снижение до самой последней возможности.

— Ангел? Ты все еще там?

Я сумел переключить все необходимые системы, пока падал, в самый последний момент затормозил, ударился о землю под плохим углом, закрутился, выравнялся довел аппарат неповрежденным. Я завел его и немедленно покатился вперед.

Я находился на противоположной стороне от Доксфордского комплекса в дымящейся, покрытой клубами пыли долине. Она была довольно каменистой, испещренной воронками от снарядов и рытвинами, не все из которых образовались недавно. Данное обстоятельство доказывало, что мое нападение не было первым. Но в то же время исключалась возможность минирования, и это было весьма кстати, потому что я продвигался слишком опасливо, высматривая возможные ловушки.

Однако, я не мог не думать о его словах про войну. Здесь были затронуты и мои слабые связи с прошлым, и мои единственно важные связи с настоящим. Впрочем, я не видел причины, из-за которой кто-либо стал бомбить Сицилию. Но она еще там? Прошло уже несколько месяцев, а люди теперь так легки на подъем. И как там Пол? И некоторые другие, с которыми я знаком? Я знал, что у них имеются надежные убежища. Все же…

— Ты жив! Я нашел тебя на экранах. Хорошо! Так тебе будет даже проще выйти из игры. Никаких забот о приземлении на мину, раз ты уже внизу. Послушай. Теперь тебе нужно только остановиться и подождать. Я пошлю кого-нибудь за тобой. Я предъявлю тебе доказательства в подтверждение всего того, что говорил. Что скажешь?

Я поднял свои орудия из их гнезд, развернул их, приподнял и опустил, чтобы проверить надежность турели.

— Это, как я понимаю, и есть твой ответ? — сказал он. — Слушай, ты абсолютно ничего не добьешься, погибнув здесь, а ведь тебя ждет именно это. Оба наших работодателя уже не у дел. Ты уже сейчас в пределах досягаемости, и от тебя очень скоро только мокрое место останется. Это бессмысленно. Жизнь — драгоценная штука, и как много ее совсем недавно пропало даром. Род человеческий был только что сокращен более чем в десять раз, и этот остаток вполне может быть уменьшен до его десятой части в результате долговременных последствий войны. Кроме того, перед остатком человечества стоит сейчас много проблем: найти уцелевших и позаботиться о них, обеспечить функционирование каналов телепортации, переправить людей на отдаленные миры, попытаться обустроить их жизнь. Земля почти непригодна для обитания, и условия будут продолжать ухудшаться. Большая часть отдаленных миров не подготовлена для продолжительного человеческого обитания, и мы в настоящий момент не в состоянии заниматься их усовершенствованием. Необходимо возводить что-то вроде убежищ, устанавливать и поддерживать в рабочем состоянии коммуникационные линии между мирами. Смертей больше не нужно, и я предлагаю тебе шанс выжить. Можешь ты согласиться с этим? Ты веришь мне?

Я выбрался на довольно ровный участок каменистой поверхности и увеличил скорость. Сквозь дым, пыль, копоть я смог разглядеть языки пламени, колеблющиеся в дыре, пробитой мной в его крепости. Каким бы уверенным он ни пытался выглядеть в отношении своей способности уничтожить меня, он никак не мог отрицать того обстоятельства, что я повел в счете.

Откуда-то с его стороны долины начался обстрел, сперва недолет, потом перелет, по мне пристреливались. Меняя скорости, я добрался до неровного склона и порадовался когда начал подниматься по нему, потому что такой угол прицела казалось, несколько сбил их с толку. Я приготовил свои ракеты, хотя и надеялся, что мне удастся по добраться поближе до их пуска. Я сверился с часами, вздохнул. Вышли все сроки, когда можно было ожидать взрыва двух сверхмощных снарядов, отделившихся от корабля-носителя одновременно со мной и отправившихся к цели. Значит, он их перехватил. Впрочем, их шансы на успех были не слишком высоки.

Потом начался заградительный огонь, ошеломивший и потрясший меня. Грохот стал оглушающим, вспышки почти ослепляющими, дым беспросветным. Земля тряслась и осколки камней разбивались о машину, падая на нее почти непрерывным градом.

— Алло? Алло? — слабо доносилось до меня сквозь шум. Потом все, что могло последовать за этим, утонуло в грохоте трех взрывов, раздавшихся совсем рядом.

Я резко свернул, двигаясь под углом, выпрямил машину, воспользовавшись укрытием, которым послужили несколько высоких каменных выступов. Обстрел стал беспорядочным, снаряды ложились все дальше и дальше от меня. Радио заглохло сразу же после того, как я забрался за каменную ограду. Я продолжал движение, заметив мудреный и окольный путь, выводящий меня на цель слева, потому что он, казалось, до некоторой степени он может обеспечить прикрытие. Это, видимо, действительно поставило в тупик его систему обнаружения, потому что снаряды стали ложиться в отдалении, все дальше и дальше.

Пробиваясь по своему извилистому маршруту, я едва не проглядел другой комплекс зданий в глубине долины, левее от меня. Они были совсем новенькими и казались совершенно необитаемыми. Они не упоминались в моей ориентировке и не были отмечены ни на одной из карт или фотографий, что я изучал. Я держал их под прицелом, пока не проехал, но у меня не возникло повода открыть огонь.

Когда я поднялся выше, радио опять засекло его голос, слабый сперва, но крепнущий по мере моего движения.

— Итак, ты понимаешь, — говорил он. — Я свободен впервые в жизни, свободен использовать кое-что из того, что я разработал, так, как это должно быть использовано, некоммерчески, на благо всего человечества, чтобы помочь нам пережить эти жуткие времена. Существует огромная потребность в моих возможностях, в моем оборудовании, и именно сейчас. Даже технология клони…

Меня обнаружили. Позади меня раздалось несколько мощных взрывов. Через несколько мгновений я обогнул прикрывающие меня камни и опять оказался на открытом месте. За несколько сотен ярдов виднелось какое-то хилое укрытие, и дорога шла в гору. Я рванулся вперед со всей скоростью, какую только мог выжать, понимая, что удача вот-вот отвернется от меня и надеясь, что она останется со мной еще на несколько секунд, чтобы я смог выпустить свои ракеты. С той позиции, которую я тогда занимал, было бы практически невозможно достичь его.

Следующие заградительные снаряды легли далеко впереди, и я резко свернул в сторону, чтобы обойти этот взорванный участок. Секундами позже раздался другой взрыв, сзади, на этот раз совсем рядом.

Но я добрался до своего укрытия, хотя пришлось немного поволноваться, когда передо мной дробились и превращались в пыль огромные валуны, потом я рискнул и рванулся по диагонали к другому, ближайшему убежищу.

Мне слишком долго везло, чтобы все сошло гладко и на этот раз у меня почти ничего не получилось. Я был подбит спустя считанные секунды после начала рывка и меня развернуло по кругу. Приподняло над землей, бросило вниз, отшвырнуло в сторону и передо мной внезапно открылась сквозь восемнадцатидюймовую дыру в защитном экране немного повыше моего левого плеча неожиданная панорама искореженного ландшафта. Но несмотря на скрежет и сильное заваливание на левую сторону, я мог продолжать движение и прорвался к следующему укрытию, а линия взрывов вытягивалась за мной, подобно узлам в хвосте воздушного змея.

Я преодолел почти половину своего пути по долине, что было почти настолько хорошо, насколько можно было рассчитывать. Возможно даже еще лучше, учитывая все обстоятельства. Я снова забрал вправо, чтобы оказаться под защитой огромной груды валунов примерно в пятидесяти футах впереди. Я добрался до них и ехал, продолжая поворачивать вправо, пока не достиг той крайней точки после которой мне бы пришлось обнаружить себя. Это место находилось приблизительно на расстоянии двух сотен ярдов от моего предыдущего укрытия, которое подверглось ожесточенному обстрелу. Я не имел представления о том, какой там расклад на другой стороне, поэтому решил сходить в разведку на своих двоих.

Я все оставил работающим, включая и радио с его еле слышным, назойливым «Ты там, Ангел? Ты все еще там?» и сполз вниз на скалистую поверхность, ощущая сквозь скафандр, как она вздрагивает, чувствуя запах горящих химических веществ и привкус соленой пыли.

Я осторожно обогнул валун, держась поближе к нему; бросился на землю и прополз последние метры вокруг него на животе. Пока я полз, встроенный в скафандр передатчик поймал голос Стайлера.

— Мне очень жаль, что все получается именно так, Энджи, — сказал он.

— Если ты все еще жив и можешь слышать меня, я надеюсь, что ты этому веришь. Потому что, чего бы это ни стоило, все, что я говорил — правда. Я не лгал тебе…

Так. Если я обойду справа и поднимусь по этому крутому откосу, то выйду на линию огня! Если я выпущу все ракеты, там есть крутой склон, до которого я, возможно, смогу добраться. Он ведет к чему-то похожему на пересохшее устье реки…

— …Я просто собираюсь продолжать обстрел до тех пор, пока не останется камня на камне. Ты не оставил мне выбора…

Я пробрался к своей машине и перепроверил все системы. Валуны за моей спиной скоро превратятся в карьер для добычи гравия. Или песка.

Все было готово. К тому же, теперь в любую секунду он мог швырнуть сюда что-нибудь действительно увесистое. Мне следовало спешить.

Я задребезжал вперед и вверх на приличной скорости. Иногда крен становился таким, что казалось — вот сейчас завалюсь влево. Я все же справился; на миг передо мной открылся хороший вид на штаб-квартиру Доксфорда, уже не горящую, но испускающую огромные клубы серого дыма, а потом я остановился, навел и выпустил свои ракеты, одну за другой, и каждая отдача угрожала сбросить меня вниз по склону.

Я не дожидался результата, и нырнул вниз в тот самый момент, когда была выпущена последняя ракета.

Спустился до конца склона, резко повернул влево и продолжил движение. Потом, очень скоро, возвышение с которого я стрелял, было охвачено пламенем и превращено в тлеющую воронку. Мгновениями позже на меня обрушился каменный град.

Я двигался, никем не тревожимый и, казалось, что это длится довольно долго. Пальба продолжалась, но стала довольно беспорядочной, а затем и вовсе ослабла.

Я никак не мог выбраться из своей канавы на ровное место, как того хотел. Я пытался, но двигатель был не в состоянии выволочь меня вверх по склону. Кроме того, его дребезжание стало еще более зловещим, и я уловил запах горящей изоляции.

Когда я, наконец, добрался до такого угла откоса, который он мог преодолеть, я выжал из него все возможное и выяснил, что нахожусь на расстоянии примерно четырехсот ярдов от цитадели Стайлера.

Ближайшая сторона здания была полностью разрушена, и я мог разглядеть языки пламени, пляшущие среди развалин. Дыма было еще больше, чем прежде. Пушки, теперь уже не опасные, где бы они ни были и какими бы они ни были, некоторое время еще бешено палили, потом смолкли. Это длилось, вероятно, секунд десять. Потом одна из них опять начала стрелять, неторопливо, размеренно, по какой-то воображаемой цели далеко справа и позади от меня. Длинная шеренга приземистых роботов на мощных гусеницах неподвижно выстроилась перед зданием, как можно было предположить, охраняя его.

— Ладно, тебе повезло, — сказал Стайлер, и странно прозвучала его голос после долгого молчания. — Я не могу отрицать нанесенный тобой ущерб, но ты дошел настолько далеко, насколько мог. Поверь мне, это безумная затея. Твоя машина почти готова развалиться, и роботы оставят от тебя мокрое место. Твоя смерть никому не пойдет на пользу, черт побери!

Тогда роботы покатились ко мне, поднимая то, что, очевидно, было оружием. Я открыл по ним огонь.

Звуки его дыхания наполняли кабину, пока я приближался, стреляя, и роботы вели себя так же.

Я уничтожил почти половину из них, прежде чем машина осела и стала разваливаться на части вокруг меня. Одна из пушек все-таки еще стреляла, и я остался при ней, прицеливаясь и в то же время регулируя устройства на своем скафандре. В меня лично попали всего лишь несколько раз, но мое одеяние довольно неплохо выдерживало лазерные удары и пули.

— Да есть ли там кто-нибудь на самом деле? — спросил наконец Стайлер.

— Или я разговаривал с машиной? Мне казалось, что однажды я слышал твой смех. Но, черт! Это могла быть запись! Ты действительно там, Ангел? Или механизм, который занимаясь уничтожением тростника, ничего об этом не знает? Скажи что-нибудь, ладно? Что угодно. Подай мне какой-нибудь знак, что там присутствует разум!

Роботы разделились на две группы и покатились ко мне, собираясь взять меня в клещи. Я лупил по тем, что справа, пока моя пушка не была уничтожена. Прежде чем это произошло, я повредил четверых, а граната, которую я метнул, спрыгивая с горящих обломков разбитой машины, вывела из строя еще троих.

Я укрылся за разрушенным корпусом, с силой швырнул гранату в тех, что слева, привел в готовность свое лазерное ружье, опять переместился вправо и открыл огонь по ближайшему роботу.

Его пришлось слишком долго сжигать, прежде чем остановить, я бросил ружье, метнул гранату и бросился бежать. Может, я бы и смог удерживать лидерство на дистанции, ведущей в гору достаточно долго. Но я не уверен.

Трех из примерно дюжины уцелевших роботов никак нельзя было обойти, поэтому мне пришлось остановиться и сцепиться с ближайшим из них. Он ухватил меня длинным, похожим на трос манипулятором, когда я пытался проскочить мимо него.

Надеясь, что сервосуставы скафандра добавят мне необходимую мускульную силу, я обхватил его снизу и попытался поднять над головой. Мне удалось это как раз в тот момент, когда еще один робот подбирался ко мне, и я обрушил одного из них на другого со всей силой, какая у меня была, останавливая их обоих, повалил третьего на бок и побежал.

Я пробежал тридцать или сорок ярдов, прежде чем их огонь сбил меня с ног и нагрел скафандр так, что в нем стало более чем неуютно.

— По крайней мере, кажется, ты человек, — мой передатчик донес до меня слова Стайлера. — Было бы ужасно, если бы там внутри ничего не оказалось, знаешь, вроде одного из тех зловещих, не имеющих образа созданий из скандинавских легенд — призрачное существо. Господи! Может быть, так оно и есть! Некий кусок кошмарного сна; я проснулся, а он не сгинул…

Но я уже держал гранату наготове и бросил ее в своих преследователей, туда же полетела и моя предпоследняя граната. Потом я был уже на ногах и мчался к груде камней перед зданием. Мне надо было пробежать примерно тридцать ярдов, я чувствовал на себе их лучи и меня сбивало с ног, и я вставал и бежал дальше зигзагами, чувствуя боль от ожогов везде, где скафандр касался тела, и вдыхая запах своего пота и своей поджаренной плоти.

Я нырнул за каменную груду и стал рвать на себе застежки скафандра. Показалось, что прошла целая вечность, пока я едва сдерживая крик и почти прокусив себе губу, вырвался из него. Наушники, падая на землю, обратились ко мне голосом Стайлера:

— А ты думаешь, что род человеческий достоин спасения? Или хотя бы попытки спасти его? Тебе не кажется, что он заслуживает шанс на осуществление своих возможностей в полной…

Но тогда я, задыхаясь от дыма и срывая ногти, уже карабкался вверх по склону груды обломков, чтобы занять огневую позицию, не обращая внимания на свои ожоги, и наводил лазер на ближайшего из подступающих роботов. Их оставалось еще три и на первом я держал луч нестерпимо долго, пока не прожег в его корпусе дыру, и он остановился, дымясь и скрежеща.

Я мгновенно перевел луч на второго, и тут мне пришло в голову, что они не проектировались специально для ведения боевых действий. Они не были в достаточной степени военными машинами. Видимо, он собрал, вооружил многоцелевые механизмы и послал их против меня. Их можно было спроектировать так, чтобы они и двигались быстрее и функционировали с буквально смертоносной эффективностью. Ведь их оружие не было в них встроено, они его несли.

— Конечно, род человеческий достоин спасения, — сказал я, ощущая соленый привкус во рту. — Но всякий раз, когда обстоятельства восстают против него, его вывозит собственная иррациональность. В этом безумии — его судьба. Если бы это зависело от меня, я бы выбил из него дурь, воспитал бы его по-другому. — Потом, когда развалился второй робот, я рассмеялся. — Черт! Да я бы начал с себя!

Я слышал потрескивание огня за своей спиной и свист противопожарной системы. Теперь я держал свой луч на последнем роботе и уже начинал опасаться, что слишком поздно добрался до него. Его собственный луч растапливал и превращал в пыль прикрывающую меня кучу мусора и мне приходилось все время наклонять голову и отворачивать ее, смаргивая пыль с глаз, выдувать ее из носа, чувствуя запах своих горящих волос и обожженного уха.

Пошло, пошло, пошло. Казалось, что моя левая рука горит, но я знал, что не шевельнусь, пока один из нас не исчезнет в пламени.

Наверно я продолжал стрелять и после того, как он остановился, потому что глаза мои закрылись, голова упала набок, и я не видел, как это произошло.

Когда до меня дошло, что я не мог бы так долго оставаться в живых, если бы дело обернулось не в мою пользу, я перестал стрелять и поднял голову. Потом я опять опустил ее и просто валялся там, понимая, что теперь все в порядке, страдая от боли и не в силах пошевелиться.

Прошло, видимо, полминуты, и я осознал, что должен подняться и продолжать дело, иначе я буду просто лежать здесь, понапрасну расходуя весь накопленный адреналин, слабея и засыпая под воздействием боли и усталости. Предприняв невероятное усилие, я поднялся и пошатнулся. Едва не упав, остановился, чтобы достать свою последнюю гранату из гнезда на бедре скафандра. Потом повернулся и посмотрел на здание.

Большие металлические двери были закрыты. Когда я подошел к ним и подергал, выяснилось, что они заперты. Хотя я продырявил здание во многих местах и там, казалось за каждой пробоиной полыхало пламя. Я отошел назад и, ожидая взрыва, поднял свое оружие и выжег запорный механизм.

Ничего страшного не произошло.

Я приблизился, открыл одну из дверей, вошел.

Обыкновенный коридор, как в любых служебных зданиях, где угодно. Однако, нет ни души. Жарко и все в дыму.

Я, крадучись, двинулся вперед, готовый стрелять при любом шорохе, гадая о возможности замаскированных орудий, бомб, отверстий для газов, надеясь, что таковые, если и имеются, то либо уже повреждены, либо бессильны, и припоминая планировку того места, где находился.

Мне казалось, что он может быть внизу, в главном аппаратном зале. Это было самым безопасным и, в то же время, самым уязвимым местом во всем здании.

Когда я пробирался по направлению к задней части здания в поисках лестницы, громкоговоритель донес до меня голос Стайлера.

— Я не заблуждался насчет тебя, — сказал он. — Я боялся тебя с самого начала. Жаль, что мы смогли встретиться только при таких обстоятельствах. У тебя есть качество, которое приводит меня в неимоверное восхищение — твоя решимость. Я никогда раньше не сталкивался с подобной преданностью своему делу, с такой целеустремленностью. Вот ты принял решение взять контракт на меня — и все. В тот момент ты наглухо закрылся для всего прочего и теперь ничто, кроме смерти, не остановит тебя…

Я проскочил сквозь горящий коридор, перепрыгнув через кусок обвалившейся стены. Пока я бежал, разбрызгиватели противопожарной системы насквозь промочили меня.

— Мы играем не свои роли, и ты и я, знаешь об этом? Ты никогда не задумывался над тем, что бы произошло, если бы Отелло был вынужден решать проблему Гамлета? Он бы разобрался со всеми этими делами сразу же после разговора с призраком. И тогда была бы всего лишь одноактная пьеса и не было бы великой трагедии. И напротив, датчанин в мгновение ока разрешил бы дилемму бедняги мавра. Печально, что все остается по-прежнему. Если бы я был на твоем месте, я бы уже стоял во главе КОЗА. Они были в ужасном состоянии. Серьезно. Нападение на Доксфорд — это часть их агонии. Члены их высшего руководства ненавидели друг друга куда сильнее, чем своих конкурентов. Ты мог бы воспользоваться своим образом сурового отца и оказаться среди них, а потом выстроить их по ниточке. Ты… О, дьявол! Теперь это не имеет значения, я могу решать чьи угодно проблемы, кроме своих собственных. Если бы ты сидел на моем месте, знал то, что известно мне, что же об этом говорить? Когда уже падали бомбы, я все еще занимался тем, что просчитывал варианты… А ты бы сделал что-нибудь.

Дверь на лестницу была наглухо закрыта. Я поджег ее и вышиб, освобождая себе путь. Оттуда валили клубы дыма, но я задержал дыхание и бросился вперед.

— …И я все еще размышляю, рассматриваю возможные пути выхода из сложившейся ситуации…

Я наощупь добрался до первой лестничной площадки, — дальше вниз, мои глаза жгло и они слезились.

Дверь внизу лестницы была заперта. Я выжег замок; голова кружилась, кровь бешено стучала в висках. Другой пылающий коридор ждал меня. Я проскочил сквозь него на полном ходу, сжег еще одну дверь и очутился в раскаленном, но не горящем коридоре.

Я торопился, пробивая дорогу еще через несколько дверных проемов, в любое мгновение ожидая взрыва, орудийного залпа, шипения газа. По мере моего продвижения воздух становился прохладнее, чище и, наконец, стал таким, что показался нормальным и даже вполне сносным. Равномерно горело освещение, и хотя там имелись расположенные с одинаковыми промежутками передатчики из них доносились лишь звуки тяжелого дыхания и невнятное бормотание, возможно, проклятия, этого я не сумел как следует разобрать. Всю дорогу я прислушивался. Мне нужно было знать один ли он там. Я еще не сталкивался ни с одним человеческим существом, живым или мертвым, здесь, на Алво, и хотя представлялось вероятным, что все, кто бы здесь ни был, устремились поближе к его защищенному убежищу, когда началась атака, сильно напоминающая монолог речь Стайлера могла служить подтверждением того, что он находится в одиночестве и, возможно, уже немало времени. Но где могут быть все остальные? Это крупное заведение, предположительно, с большим количеством обслуживающего персонала.

Вскоре, однако, этот вопрос прояснится. Я заметил массивную дверь, закрывавшую вход в его святилище.

Я осторожно приблизился, и, как и ожидалось, обнаружил, что она крепко-накрепко закрыта. Я поднял оружие и начал выжигать замок.

Однако заряд кончился, прежде чем я справился с ней. Замок все еще держался слишком крепко.

Конечно, у меня была граната. Но если я воспользуюсь ею, чтобы взорвать дверь, то останусь без своего единственного оружия, способного убивать на расстоянии. И под руками у меня будет только стилет, который я прихватил с Сицилии. Мои учителя смеялись, когда я настаивал на том, чтобы взять его с собой. Они не верили в счастливые амулеты.

Я вытащил его из сапога, отшвырнул лучемет в сторону и взял гранату наизготовку.

— Мне представляется, ты рассчитываешь, что твои сообщники заберут тебя после того, как ты завершишь свою миссию, — раздался голос Стайлера из громкоговорителя над дверью. — Когда они так и не появятся, ты, вероятно, начнешь размышлять, то ли тебя бросили, то ли, может быть, я говорил тебе правду относительно войны на Земле. Я говорил правду. Затем ты начнешь изыскивать какие-либо средства, чтобы покинуть Алво самостоятельно. Но обнаружишь, что здесь ничего такого в наличии нет. Ты заподозришь, что являешься единственным человеческим существом на планете. И это подтвердится. Потом ты пожалеешь о том, что не поверил мне сразу, ибо поймешь, что вместе со мной уничтожил решения многих своих проблем.

Я отступил назад по коридору, метнул гранату и нырнул в укромный дверной пролет.

— Я отослал всех. Видишь ли, я видел, что это приближается, уже много месяцев назад. Теперь, когда идет война, сомнительно, что кто-либо вернется. Беженцев отправляют на те планеты, где поселения уже на…

Взрыв прозвучал с ошеломляющей силой. Я выскочил из своего убежища и побежал, прежде чем стихли отголоски взрыва, перестало трясти и прежде чем все куски стен и потолка обрушились на пол.

Если он и в самом деле отправил всех в отдаленные миры, значит, когда бы я последовал его просьбе и прекратил движение на любом участке своей экспедиции, то за мной некому было бы придти. Следовательно, ему просто нужна была неподвижная цель. Черт с ним! Любые возможные проблески симпатии немедленно сгинули.

Я рванулся вперед во взорванную брешь, держа стилет низко и наготове.

Вбежав, я уже не останавливался, но успел скользнуть взглядом по сторонам, совершая свой бросок. Никаких всплесков роскоши эпохи Ренессанса, вопреки некоторым моим ожиданиям. Дальнюю стену закрывал огромный пульт управления, по бокам которого разместилось множество экранов, демонстрирующих различные участки долины и горящие здания. Передняя часть комнаты отделялась от задней декоративной перегородкой; была покрыта коврами и обставлена для постоянного проживания. Стайлер, похожий на свои фотографии, сидел за небольшим металлическим столиком рядом с левой стеной. Замысловатая установка, являющаяся, возможно, неким продолжением махины, находящейся в задней части комнаты, выступала из стены, отгораживая его справа. Множество проводков тянулось от его лысой головы к этой установке. Он пристально смотрел на меня, сжимая в правой руке пистолет.

Только впоследствии я выяснил сколько раз был ранен. По-моему, лишь первый выстрел стал неудачным. Я не уверен насчет второго. Это был пистолет мелкого калибра, и он ухитрился выстрелить из него трижды, прежде чем я выбил его, всадил свое лезвие Стайлеру в диафрагму и стал смотреть, как он оседает в кресло, с которого встал.

— Ты… — начал он, потом несколько раз открыл и закрыл рот, на его лице на мгновение появилась такая гримаса, словно он был изумлен своей внезапной поломкой.

Его правая рука дернулась в сторону, перебросила маленький переключатель на пульте сбоку. Потом он тяжело подался вперед и повалился поперек стола, подергиваясь.

На другом конце стола, на который я, тяжело дыша, опирался, стоял телефон. Он зазвонил.

Я уставился на него, как зачарованный, не в силах шевельнуться. Это было смехотворно, абсурдно, что он мог зазвонить. Я подавил в себе дикое желание расхохотаться, понимая, что это не приведет ни к чему хорошему, что мне, вероятно, долго не удастся остановиться.

Я должен был выяснить. Не будет мне покоя, если я сейчас не выясню.

Я протянул руку и взял трубку.

— …возможно найдешь развлечение, — продолжал его голос, звучащий теперь в телефонной трубке, — в здании на другом конце этой долины.

Я сдержал внезапное желание закричать, и продолжал сжимать в руке телефонную трубку, затем протянул другую руку и схватил его за плечо. Я толкнул его назад в кресло. Он был либо мертв, либо настолько близок к этому, что это уже почти не имело значения.

— Нейроны по-прежнему в движении, — продолжал его голос по телефону,

— и при помощи своей схемы соединений я могу привести в действие здесь все из того, что еще функционирует, даже несмотря на то, что мои собственные голосовые связки более мне не подчиняются. Все здесь проходит через формулятор и его голос — это мой собственный голос. Тебе придется изучить то, что ты найдешь в другом здании. Это будет непросто. Ты вполне можешь и не справиться. В этом случае тебе предстоит провести остаток своих дней в одиночестве в этом месте. Но там имеются учебные приспособления, записи, мои заметки, книги. У тебя теперь нет ничего, кроме времени, за которое ты можешь попытаться или нет, по собственному усмотрению. До сих пор я все предугадал правильно. Чувствую, что я зашел почти настолько далеко, насколько мог…

Раздался щелчок, потом длинный гудок.

Я рухнул.

Здесь, здесь, там и опять. Годы, клоны, проходы… Я научился. Я изучил материалы в том месте, которое потом станет Крылом, Которого Нет. Я научился. Альтернативой была некая более страшная форма безумия, чем та, с которой я уже был знаком. Я должен был выбраться оттуда, попытаться отыскать Джулию, сделать что-нибудь.

Мозаика и вечерняя звезда…

Я выбрался оттуда. Я так никогда и не нашел ее могилы, если она у нее была, но я сумел установить, что ее не было среди тех, кто добрался до Дома, Крылья которого существовали на отдаленных планетах, не вполне приспособленных для человека.

Я выбрался оттуда. Предстояло забыть очень многое, что я и хотел сделать, и, располагая избытком времени для самоанализа, я мог это определять с большой избирательностью. Я овладел техническими приемами, необходимыми для точного выявления того, что мне в себе не нравилось, и для стирания этого из собственной памяти. Я решился на это. Я хотел, чтобы это стало возможным для всего рода человеческого, вернее, остатков его, и решил, что может быть способ осуществить такое желание. Только процесс духовного развития займет больше времени, а я буду направлять его и развиваться вместе с остальными, отставая только на один шаг, занимаясь грязной работой, для чего я вполне годился. Это мне понравилось. Я уничтожил часть себя и воткнул первую булавку. Последующие можно будет в крайнем случае выдернуть, но я желал, чтобы Анджело ди Негри оставался мертвым. Его я ненавидел. Потом я активировал клоны, и мы могли полностью доверять нам.

Мы выбрались.

1

Когда я почувствовал, как пуля вошла в мое сердце, моей первой реакцией было чувство безграничного недоумения. Как?..

Потом я умер.

Я не припоминаю крика, хотя Мисси Воул и говорила, что я закричал и стал судорожно хватать воздух правой рукой. Потом я напрягся, расслабился, затих. Ей лучше знать, бедняжке, ведь это случилось в ее постели.

Безумная мысль промелькнула в моем мозгу за миг до моей смерти: Вытащи седьмую булавку… Почему, я понятия не имел.

Я помню ее лицо, зеленые глаза, обычно скрывающиеся за длинными ресницами, розовые губы, слегка приоткрытые в улыбке. Потом я почувствовал боль, изумление, и только теперь до меня, кажется, донесся звук выстрела, поразившего меня, но тогда я его не слышал.

Позднее доктор рассказал мне, что я не испытывал сердечной недостаточности, несмотря на все проявленные мной симптомы, и что почувствовал боль в груди и потерял сознание без какой-либо очевидной причины. К тому времени я уже понимал, что в этом-то все и дело, и я просто хотел выбраться из Амбулатории и прямо отправиться в Крыло 18 Библиотеки, ячейка 17641, чтобы разобраться с последствиями своей кончины.

Но они удерживали меня несколько часов, настаивая, чтобы я отдохнул. Идиоты! Если со мной все в порядке, то почему я должен отдыхать?

И, конечно, я не мог отдыхать. Как? Я только что был убит.

Я был перепуган и в крайнем замешательстве. Кто мог пойти на такое? И запоздалая мысль, зачем это им?

Пока я валялся там, окруженный стерильной белизной, то потея, то впадая в озноб, я понимал, что должен идти, и я хотел пойти и быстро разобраться, что со мной сделали. Но я только что перенес сильнейшее потрясение и испытывал физический страх перед тем, что увижу, перед доказательством содеянного. Некоторое время это подавляло меня, и я не пытался встать. Я был также достаточно разумен, чтобы понять, — пока не ослабнут эти первые эмоции я не буду ни на что годен.

Поэтому я покорился, заставил себя думать. Убийство. В сущности, неслыханное дело в наше время. Я не мог припомнить, когда было совершено последнее убийство, где бы то ни было, а ведь я находился в более выгодном положении, чем многие другие, чтобы знать о таких вещах. Профилактические меры для улучшения состояния и эффективное подавление насильственно-агрессивного инстинкта способствовали снижению криминогенности. Имелся так же богатый медицинский опыт, когда все-таки приходилось латать жертву патологической вспышки. Но хладнокровное, преднамеренное убийство, такое, как в моем случае… Нет, все это было ужасно давно. Какой-то более циничный призрак моего прошлого шепнул мне на ухо, что вполне может быть и так, что по-настоящему хладнокровные и преднамеренные совершаются так здорово, что они даже и не похожи на убийства Я быстренько отправил призрак в небытие, которого он давно заслужил. Или так мне думалось. При том качестве информации, хранящейся в Доме на каждого, это было практически невозможно.

Самое неудачное, что это выпало на мою долю. Теперь требовалось сделать только что отвергнутое мною, как невообразимое для кого-либо. То есть, изыскать возможность сокрытия происшедшего. Но, в конце концов, я ведь особый случай. На самом деле, я не считаюсь…

Смешок, прозвучавший так, словно он вырвался из моего собственного горла, подействовал мне на нервы.

— Хорошо сказано, старый крот! — решил я внутри себя. — Полагаю, что к этому можно относиться с определенной долей иронии.

— Вздор! У тебя совсем нет чувства юмора, Лэндж!

— Я понимаю противоречивость моего положения. Но я не считаю убийство смешным делом.

— Когда жертва — это мы, да?

— Ты употребил не то местоимение.

— Нет, но будь по-твоему. Твои руки в крови, как и у любого.

— Я не убийца! Я никогда никого не убивал!

Я подавил другой смешок в самом его начале.

— Как насчет самоубийства? Как насчет меня?

— Человек имеет право распоряжаться собой как ему угодно! Ты?

— Ты — ничто! Ты даже не существуешь!

— Тогда чего ты так беспокоишься? Может, психопатия? Нет, Лэндж. Я — настоящий. Ты убил меня. Ты прикончил меня! Но я существую. И придет время, когда я буду воскрешен. Твоей собственной рукой.

— Никогда!

— Так будет, потому что я тебе понадоблюсь. Скоро!

Задыхаясь от ярости, я опять отправил своего предка во вполне им заслуженное забвение.

Некоторое время я проклинал то обстоятельство, что я был тем, кем я был, одновременно понимая, что ругань — тоже патологическая вспышка, вызванная травмой смерти. Это не слишком затянулось. Я знал, что пока люди остаются людьми, необходимо, чтобы я продолжался, в любой форме, какая потребуется на текущий день.

Мы должны были ждать момента, когда я начну двигаться. Я это тоже знал. Ждать и прикрывать. Чем больше времени пройдет, пока я смогу действовать, тем сложнее все может стать при обычном порядке наблюдения за человеком. Мы все это знали, но мы ценили глубину моих чувств и понимали, что необходима пауза, прежде чем я опять смогу нормально функционировать.

Я стиснул зубы и сжал кулаки. Такое потакание своим слабостям может дорого обойтись. Его придется отложить.

Я заставил себя подняться и пересек комнату, чтобы вглядеться в седоволосое, темноглазое отражение моих пятидесяти годов в зеркале, висящем над умывальником. Я провел рукой по волосам. Я ухмыльнулся своей кривой усмешкой, но это не выглядело слишком убедительным.

— Ты выглядишь чертовски погано, — сказал я себе, и мы кивнули в знак согласия.

Я пустил холодную воду, окатил морщинистую поверхность своей физиономии, вымыл руки и почувствовал себя немного лучше. Потом, изо всех сил стараясь не думать ни о чем, кроме непосредственной задачи, я извлек из стенного шкафа свою одежду и оделся. Сразу, как только я начал двигаться, возникла неотвратимая необходимость действовать. Я должен был выбраться отсюда. Я нажал на звонок и стал расхаживать по комнате. Несколько раз я останавливался у окна и смотрел на маленький, огороженный парк, где почти никого не было, кроме нескольких больных и посетителей. Высоко в небе уже тускнели огни. Я мог разглядеть три винтообразных переходника, широкие балконы галереи вдалеке по левую сторону от меня и яркий блеск заградительных покрытий на фоне теней. Движение на ленточных дорожках и на их перекрестках было небольшим, и не было видно находящихся в полете индивидуальных летательных аппаратов.

Дежурная медсестра привела ко мне молодого врача, еще раньше говорившего, что со мной все в порядке. Так как теперь между нами существовало безусловное согласие в данном вопросе, он сказал, что я могу идти домой. Я поблагодарил его и, спускаясь вниз по пандусу в направлении ближайшей ленточной дорожки, обнаружил, что мне действительно стало лучше.

Сначала было в общем-то все равно куда идти. Я просто стремился выбраться из Амбулатории со всеми ее запахами и напоминаниями о том прискорбном состоянии, в коем мне так недавно довелось побывать. Я проходил мимо огромных складов с медикаментами; над моей головой время от времени проплывали воздушные кареты скорой помощи. Стены, перегородки, полки, штабеля, платформы, пандусы — все вокруг меня выглядело белоснежным и было обработано карболкой. Постепенно я добрался до самой скоростной дорожки. Санитары медсестры, врачи, пациенты и родственники усопших или недужных проносились мимо меня со все увеличивающейся скоростью и чем быстрее бы, тем лучше. Я испытывал отвращение к этому месту с его потайными медицинскими припасами, клиническими отделениями, находящимися под наблюдением обителями для выздоравливающих и следующих в противоположном направлении. Дорожка плавно свернула за угол парка, где эти несчастные, сидя на скамейках, или в самодвижущихся креслах, ждали, когда для них распахнется черная дверь. Высоко над головой птицеподобные электрокраны перевозили людей и оборудование, дабы поддерживать на должном уровне беспрестанно изменяющиеся потребности в перемещении людей; предметов; энергии; равновесия в пространстве, издавая при движении лишь еле слышимые звуки, доносящиеся с перечеркнутых перекрестными штрихами небес и напоминавшие кудахтанье курицы-несушки. Я, не переводя дыхания, сменил дорожек двенадцать, пока не очутился в сутолоке освещенной дневным светом Кухни с ее запахами и суетой, звуками и красками, напоминавшими мне о моей постоянной принадлежности к этому миру, а не к тому, другому.

Я поел в небольшой, ярко освещенной закусочной. Я очень проголодался, но уже через минуту еда потеряла вкус, а ее пережевывание и проглатывание стали машинальными. Я постоянно бросал взгляды на других посетителей. Голову мне сверлила непрошенная мысль: может ли это быть один из них? Как может выглядеть убийца?

Как угодно. Это может быть любой… любой, имеющий повод и способность к насилию, и ничто из этого не отражается на человеческом лице. Моя неспособность вообразить себе кого-нибудь, наделенного такими качествами, не отменяла того обстоятельства, что они проявились лишь несколько часов назад.

У меня пропал аппетит.

Совсем.

Было чертовски неподходящее время впадать в паранойю, но мной овладело внезапное желание к новой перемене мест, желание убраться отсюда. Все вокруг казалось зловещим. Случайные взгляды и жесты других посетителей стали угрожающими. Я почувствовал, как напряглись мои мышцы, когда за моей спиной прошел какой-то толстяк с подносом. Я знал, что если он толкнет мой стул, или ненароком заденет меня, то я, завопив, подпрыгну.

Я встал, как только освободился проход. Это все, что я мог сделать, чтобы сдержаться и не побежать на пути к трассе ленточной дорожки. Потом я некоторое время просто ехал, не думая ни о чем, не желая оставаться в толпе, но и не мечтая оказаться в одиночестве. Я расслышал свои собственные приглушенные проклятия.

Конечно, есть место, где будут люди, и где мне не будет страшно. В этом я был уверен. Получить подтверждение можно просто, но мое настроение могло оказаться заразительным, а я хотел сдержать его в себе, пока но не пройдет вовсе. Самым легким было просто отправиться туда — на место убийства.

Я решил, что сначала нужно выпить. Но мне не хотелось заказывать выпивку в этом Крыле. Почему? Опять нелогично. Мне было не по себе в собственных владениях.

Я двигался поверху, дорожка несла меня к ближайшей станции тоннеля.

Наконец в отдалении я увидел возвышающуюся стену с ее переменчивым рисунком светящихся цифр и букв. Я сошел на станции и изучил расписание. Тоненький людской ручеек струился сквозь ворота прибытия, а другие стояли или сидели на открытой платформе, поглядывая на табло. Посмотрев на него, я выяснил, что через Проход 2 я за шесть минут доберусь до Коктейль-холла Крыла 19.

Я вошел в клеть при Проходе, очереди здесь не было, и предъявил свое удостоверение для считывания. Раздалось гудение, потом последовал щелчок, после которого открылась решетчатая дверь в противоположном конце.

Я прошел в нее и направился вверх по пандусу к месту ожидания у Прохода. Там были трое мужчин и девушка. На ней была форменная одежда медсестры. Один из мужчин, чудаковатый старик в движущемся кресле, как видно, находился под ее присмотром, хотя она и стояла на солидном расстоянии от него. Он бросил на меня быстрый, острый взгляд и чуть заметно улыбнулся, как бы проявляя интерес к тому, чтобы завязать разговор. Я отвернулся, по-прежнему не испытывая желания общаться, и прошел подальше вперед и влево от него. Что касается еще двоих, то один из них стоял около Прохода, читая газету, закрывавшую часть его лица, а другой прохаживался туда-сюда, держа в руке портфель и постоянно поглядывая на часы.

Когда загорелся красный сигнал, сопровождаемый звуком зуммера, я пропустил их всех вперед и только потом направился к Проходу.

Я снова предъявил свое удостоверение и прошел внутрь. Когда я оказался в туннеле, до меня донеслось слабое потрескивание, и в ноздри мне ударил запах озона. Мне предстояло пройти около сотни ярдов по облицованному металлом туннелю, тускло освещаемому висящими наверху грязными светильниками. Стены были беспорядочно залеплены множеством рекламных объявлений, покрыты надписями и рисунками на полу валялся всевозможный мусор.

Где-то посередине туннеля стоял маленький, смуглый человечек; он читал объявление, сложив руки за спиной и грызя зубочистку. Когда я приблизился, он повернулся ко мне и ухмыльнулся.

Я подался влево, но тогда он направился ко мне, все так же ухмыляясь. Когда он приблизился, я остановился и сложил руки на груди, кончиками пальцев правой руки расстегивая слева застежку на своей куртке и нащупывая маленькую рукоятку транквилизирующего пистолета. Я всегда носил его там.

Его усмешка стала еще более заговорщицкой, и он подтвердил это кивком, сказав: «Карточки».

Прежде чем я успел среагировать, он распахнул свою куртку и сунул туда руку. Я расслабился, убедившись, что он не лезет за оружием, но что у него из внутреннего кармана действительно торчит пачка фотографий. Он вытащил их и сделал шаг вперед, медленно их тасуя.

Где-либо еще, в какое-нибудь другое время я, может быть, арестовал бы его, либо послал подальше, в зависимости от настроения. Но здесь, в этом экстремальном проходе сквозь подпространство, проблема отправления правосудия всегда была непростой. Она была бы особенно сложной, если, как я подозревал, он ждал здесь в течение нескольких перемещений. Кроме того, я не был при исполнении служебных обязанностей, и все мои профессиональные чувства в настоящий момент отсутствовали. Я двинулся вправо, чтобы обойти его.

Он схватил меня за руку и сунул мне под нос свои фотографии.

— Как насчет этого? — спросил он.

Я опустил взгляд. Должно быть, я находился в состоянии, гораздо более близком к патологическому, чем я предполагал, потому что я, не отрываясь, смотрел, как он неторопливо играет со своими глянцевитыми картинками.

По причинам, которые я и не пытался проанализировать, эта выставка, оказалось, произвела на меня впечатление, хотя я наблюдал все это в прошлом, в том или ином варианте, бессчетное число раз.

Там были три снимка Земли, сделанных из глубокого космоса, по снимку других планет, может быть, дюжины планет в других солнечных системах и пара десятков фотографий созвездий. Меня они странным образом растрогали, и я слегка разозлился на себя за это.

— Красиво, да? — спросил он.

Я кивнул.

— Пятьдесят, — сказал он. — Можешь забирать все за пятьдесят долларов.

— Ты спятил? — поинтересовался я. — Слишком дорого.

— Фотки очень хорошие.

— Да, хорошие, — признал я. — Но для меня они столько не стоят. Кроме того, пятидесяти у меня нет.

— Можешь взять любые шесть за двадцать пять.

— Нет.

Я мог просто сказать, что никогда не ношу с собой наличные и покончить с этим. Теоретически, мне не нужны были купюры так как удостоверение личности также вполне годилось для оплаты чего угодно по моему лицевому счету, баланс которого тотчас же проверялся. Но, конечно, каждый носил с собой некоторую сумму наличными для покупок, регистрация которых представлялась нежелательной. Кроме того, я просто мог послать его ко всем чертям и пойти своей дорогой.

Ладно, по какой-то причине я застрял. Причина, должно быть, заключалась в том, что эти фотографии прельщали меня. И чтобы как можно скорее рассчитаться со своей послекончинной травмой, я решил ублажить свои неврозы и купить парочку.

Я отобрал для себя четкий, ясный снимок Земли и изображение мрачной и яркой россыпи Млечного пути. Я отдал ему по два доллара за штуку, спрятал их рядом со своим пистолетом и оставил его там вместе с его зубочисткой и усмешкой.

Через несколько мгновений я вошел в Коктейль-холл в Крыле 19. Спустился вниз по пандусу и покинул станцию. Затем вскочил на ленточную дорожку. Здесь всегда царил вечер, и именно поэтому мне здесь было уютно. Потолок скрывался в темноте, а маленькие освещенные участки напоминали бивачные костры в необозримом поле. Я оставался на медленно движущейся дорожке в гордом одиночестве. Тех четверых, что прошли передо мной сквозь Проход, нигде не было видно. Несколько раз я менял дорожки, пробираясь к одному из самых затемненных участков левее. Я двигался мимо затейливо декорированных укромных уголков и сокровенных местечек, выполненных во всевозможных стилях; некоторые из них были заняты, но многие нет. То здесь, то там я наталкивался на вечеринки, иногда до меня доносились звуки музыки и смеха. Случайно я заметил парочку, их пальцы соприкасались, головы склонялись над столиком, на котором мерцал маленький огонек. Однажды на глаза мне попалась одинокая фигура, тяжело облокачивающаяся на столик, пьющая в темноте. Я, должно быть, проехал несколько миль, пока мной не овладело умиротворяющее чувство уединенности, и я сошел вниз, чтобы найти для себя местечко.

Я прошел между затемненными столиками, свернул за угол, перешел небольшой мостик и быстро проскочил сквозь рощицу искусственных пальм, не обращая внимания на этот полинезийский интерьер. Еще несколько поворотов и я очутился в удивительно маленьком закутке. Усевшись в плетеное кресло за столиком, я наклонился вперед и включил имитацию масляной лампы. Ее нежный, желтоватый свет высветил для меня кресла с подлокотниками, на спинки которых были наброшены кружевные салфеточки, пианино, пару невыразительных портретов, полку книг в дорогих переплетах. Я забрел в гостиную викторианской эпохи, и ее величественная основательность и умиротворенность подействовали на меня так успокаивающе, как мне этого требовалось.

Я нашел заказник, засунул его под стол. Вставив свое удостоверение, я заказал джин с тоником. Вслед за этим я попросил сигару. Через мгновение они появились, я приподнял решетку и перенес их на стол.

Я сделал первый освежающий глоток и закурил сигару. И то, и другое было изумительным по вкусу. Какое-то время я просто сидел и, не думая ни о чем, предавался приятным ощущениям. Но, наконец, что-то шевельнулось во мне, и я вытащил из куртки две фотографии. Положив их на стол рядышком, стал рассматривать.

И снова очарование и нечто, странно напоминающее ностальгию по невиданному…

Размышляя о Земле и об этой великой звездной реке, я попытался проанализировать свои ощущения. Попытка провалилась и меня охватила тревога, перерастающая в почти неоспоримую догадку о их происхождении.

Старина Лэндж, мой покойный предшественник. Это имело какое-то отношение к нему, к пожертвованной части…

Существовал только один-единственный способ узнать наверняка — крайняя мера, и я даже не мог припомнить, применялась ли она когда-либо. Даже несмотря на то, что со мной произошло жуткое ужасающее событие, мне не казалось, что исследование моих посттравматических реакций на какие-то фотографии обосновывает ее применение. Мертвые были мертвы и подразумевалось, что они и должны оставаться таковыми по вполне обоснованным причинам. Хотя сложившаяся ситуация представлялась весьма серьезной, я не мог представить себе какое-либо стечение обстоятельств, при котором извлечение седьмой булавки стало бы обоснованным…

Боже мой! Словно некто, кого я не мог вспомнить, и чья судьба была мне неведома прислал мне нежданный привет. Моя безумная, предсмертная мысль, подавляемая болью, страхом… Вытащи седьмую булавку…

Зачем, я по-прежнему понятия не имел.

Не прозвучало издевательского смешка, не было горячечной шизофренической реакции. Но тогда я обрадовался бы даже этому, ибо испытывал чувство полного одиночества и ужаса пробиравшего меня почти до костей.

Я боялся того, что за этим скрывалось, что это значило. Седьмая булавка страшила меня больше самой смерти.

Почему я должен нести ответственность?

Я выпил залпом, не разрешив себе заявить: «Это несправедливо.» Существовал быстрый, простой способ избавиться от одиночества, но это было бы нечестно по отношению к другим. Нет. Я должен был попотеть и разобраться самостоятельно. Только так. Я проклинал свою слабость и свой страх, но понимал, что по эту сторону черной двери помощи мне не будет. Проклятье!

Я заказал еще порцию выпивки, на этот раз медленно ее потягивая, потом затянулся сигарой. Я пристально вглядывался в фотографии, пытаясь проникнуть в их тайну простым напряжением глазных яблок. Ничего. Манящие и запретные, но кто из живущих помнит, что осталось от Земли, и кто, черт возьми, когда-нибудь видел звезду? Несмотря на свой возраст, я все-таки чувствовал себя в чем-то повинным и мне было неловко, что я сижу здесь, уставившись на изображения того места, откуда мы пришли, и его галактической декорации. Однако, я все же не испытывал похотливых вожделений.

Мне показалось, что я слышу шум, но все эти перегородки и меблировки не позволяли определить его направление. Вряд ли это имеет особое значение, подумалось мне. Если бы кто-нибудь сидел в нескольких футах от меня, то ни один из нас не ведал бы о присутствии другого. Хотя я предпочитал реальность, мне казалось, что с меня хватит и иллюзии одиночества. Я еще не был готов встать и отправиться дальше.

Я прислушался к тиканью часов в их стеклянном футляре. Мне нравился этот закуток. Мне следовало отметить его координаты, чтобы я смог вернуться сюда. Я…

Я услышал шум, на этот раз не вызвавший сомнений и громче. Кто-то налетел на какой-то предмет меблировки. Но теперь донесся и другой звук: мягкое механическое жужжание. Ну и хорошо. Это означало, что, вероятно, работает автоматический уборщик и, в таком случае, он обойдет занятый участок.

Я сделал еще глоток и вяло улыбнулся, снимая руку с фотографий. Я машинально прикрыл их, когда понял, что кто-то направляется в эту сторону.

Через несколько секунд я снова услышал его совсем отчетливо, очень близко. Потом он появился из-за угла в дальнем конце комнаты. Это был старик в движущемся кресле, прошедший передо мной сквозь Проход 2. Он кивнул мне и улыбнулся.

— Привет, — сказал он, плавно приближаясь. — Моя фамилия Блэк. Я видел вас на станции тоннеля — Амбулатория, Крыло 3.

Я кивнул.

— Я вас тоже заметил.

Остановившись перед столиком, он хихикнул.

— Когда я заметил, как вы сходите с дорожки, я решил, что вы остановились здесь, чтобы выпить.

Он глянул на мой стакан.

— Я не видел вас на дорожке.

— Я был довольно далеко впереди вас. Как бы там ни было, я оказался в затруднительном положении и мне подумалось, что, может быть, вы соблаговолите помочь мне.

— А что такое?

— Я бы хотел купить себе выпивку.

— Давайте. Заказник внизу.

Он покачал головой.

— Вы не понимаете. Я не могу этого сделать. То есть, непосредственным образом.

— Что вы хотите этим сказать?

— Указания врача. Мой счет контролируется. Если я засуну свое удостоверение в эту машину и закажу спиртное, Центральная распорядится не продавать его мне, проведя автоматическую проверку моего кредита.

— Понимаю.

— Но я не разорен. Я хочу сказать, у меня есть наличные. Но для этой штуки наличные не годятся. И вот что у меня было на уме: если я найду кого-нибудь, кто купит мне выпивку по своему удостоверению, я расплачусь с ним наличными — черт! Я бы даже и ему купил тоже, и не останется никаких следов того, что я это сделал.

— Не знаю, — сказал я. — Если ваш врач не хочет, чтобы вы пили, мне не хотелось брать на себя ответственность за то, что не может принести вам ничего хорошего.

Он кивнул.

— О, доктор прав, — сказал он. — Едва ли я хорошо выгляжу. Достаточно посмотреть на меня и вам все станет ясно. Печально быть в моем положении. Они поддерживают во мне жизнь, но мне затруднительно назвать это жизнью. И некоторое физическое недомогание завтра — это не слишком высокая плата за порцию неразбавленного виски. Я от этого не помру. — Он пожал плечами. — Но даже если и так, это не будет иметь значения ни для кого. Что скажете?

Я кивнул.

— Это не преступление, — сказал я, — и только вы можете по-настоящему судить о том что для вас важнее.

Я вставил свое удостоверение в отверстие.

— Закажите двойную, — сказал он.

Я заказал и передал ему выпивку, он сделал большой, неторопливый глоток, вздохнул. Потом он поставил стакан, порылся в кармане куртки и вытащил пачку сигарет.

— И этого мне тоже нельзя, — сказал он, прикуривая.

Около минуты мы сидели в молчании, предаваясь, по-видимому, своим личным ощущениям. Как ни странно, я не испытывал раздражения этим нарушением своего одиночества, за которым я так далеко забрался. Мне было жаль старика, конечно, одинокого в этом мире, ждущего смерти, вынужденного находить предлоги, чтобы вырываться из какого-нибудь приютившего его пансионата и выпрашивать случайную выпивку, одно из немногих оставшихся у него удовольствий. Но это было больше, чем сочувствие. В его покрытом глубокими морщинами лице чувствовалось воодушевление дерзость, сила. Его темные глаза были ясными, не тряслись его руки, покрытые пигментными пятнами. В нем было что-то успокаивающее, почти близкое. Я был убежден, что никогда раньше не встречал этого человека, но наша встреча здесь и при таких обстоятельствах вызывала во мне странное, иррациональное ощущение, что она заранее подготовлена.

— Что у вас там? — спросил он, и я проследил за его взглядом. — Похабные картинки?

Лицо мое потеплело.

— Ну, в некотором роде, — сказал я, и он хмыкнул. Потом наклонился ко мне, заглянув в глаза.

— Можно? — спросил он.

Я кивнул.

Он взял их, откинулся назад. Осмотрел искоса из-под косматых бровей и склонил голову набок. Затем поджав губы, он довольно долго разглядывал их, наконец улыбнулся и положил на стол.

— Очень хорошо, — сказал он. — Очень хорошие фотографии. — Тут его голос изменился. — Увидеть Землю и умереть.

— Не понял…

— Старое присловье, вот сейчас вспомнилось. «Увидеть Венецию и умереть». «Увидеть Неаполь и умереть». «Да скончаться тебе в Ирландии». Некоторые города когда-то так гордились собой, что их посещение для многих считалось величайшим событием в жизни. В моем возрасте можно быть космополитом в несколько большей степени. Спасибо, что дали мне взглянуть на них. — Его голос окреп. — Они пробудили во мне много воспоминаний. Некоторые из них даже были приятными.

Он сделал большой глоток, а я смотрел на него, как зачарованный. Казалось, он стал выше ростом, когда выпрямился в кресле.

Но это невозможно. Это просто невозможно. Я должен был спросить его.

— И сколько же вам лет, мистер Блэк?

Он ухмыльнулся уголком рта, небрежно туша свою сигару.

— Можно слишком по-разному ответить на ваш вопрос, — сказал он. Но я понимаю, о чем вы на самом деле спрашиваете. Да, я видел Землю в действительности, а не только на фотографиях. Я помню, как все было, до того, как был построен Дом.

— Нет, — сказал я. — Это физически невозможно.

Он пожал плечами, потом вздохнул.

— Может быть, вы и правы, Лэндж, — сказал он. Он поднял стакан и осушил его. — Это неважно.

Я тоже допил, поставил свой стакан рядом с фотографиями.

— Откуда вам известно мое имя? — спросил я у него. Опустив руку в карман, он сказал: — Я вам кое-что должен.

Но не деньги вытащил он из кармана.

— Увидеть Землю, — сказал он, — и ариведерчи note 6.

Я почувствовал, как пуля вошла в мое сердце.

2

Как?..

Вокруг меня кружился доводящий до изнеможения, пульсирующий музыкальный водоворот, огни все быстрее и быстрее меняли свои цвета. Потом пришла пора вступать и мне со своим кларнетом. Мне это удалось. С трудом, но удалось.

Довольно скоро раздались аплодисменты. Я на подгибающихся коленях выстоял поклоны. Затем огни эстрады погасли и, я вслед за другими спустился вниз.

Когда мы уходили, рука Мартина опустилась на мое плечо. Он был нашим ведущим музыкантом, склонным к полноте, на три четверти облысевшим, с тяжелыми мешками под блеклыми, слезящимися глазками. Очень хороший тромбонист и к тому же отличный парень.

— Что там с тобой стряслось, Энджел? — спросил он меня.

— Желудок схватило, — сказал я. — Наверно что-нибудь съел. Пару минут было погано.

— Как сейчас себя чувствуешь?

— Спасибо, гораздо лучше.

— Будем надеяться, что это не язва. Это не шутка. Тебя что-нибудь беспокоит?

— Да. Но скоро все пройдет.

— Ну и хорошо. Не бери в голову.

Я кивнул.

— До завтра.

— Ладно.

Я быстро пошел прочь. Проклятье! Я должен был поторопиться, чтобы найти место, где бы я мог свалиться с ног. Теперь каждая секунда была дорога. Проклятье! Как мог я быть таким благодушным слепцом? Как глупо! Проклятье!

Я запихнул свой инструмент в футляр, переоделся за рекордно короткое время и, игнорируя или избегая всех и все, что могло бы задержать меня, поспешил к ленточной дорожке. Я выбрал самую скоростную трассу и стал петлять. Почти на каждом пересечении я менял дорожки. Я спустился вниз на три уровня и брел до тех пор, пока не почувствовал достаточной уверенности в том, что за мной не следят. Потом я опять вернулся к дорожкам и направился в сторону Жилой Комнаты.

К этому времени подстегивающее меня ощущение, что я должен спешить, неимоверно усилилось, и я понимал, что нахожусь на грани истерики. Моя паника сдерживалась только небольшим, раскаленным очагом гнева в груди. Нечто, чего я не понимал, дважды настигло меня и ударило. Потом, почти неосознанным, появился гнев, и я чувствовал, как он усиливается. Это было странное и сильное ощущение. Я не мог припомнить, когда я ощущал что-либо подобное. Должно быть, приходилось, потому что я узнал его и с готовностью принял. Во всяком случае, казалось, что это несколько подбадривает меня. Возможно именно гнев с самого начала не давал мне упасть. Я чувствовал, как постепенно нарастает желание найти и покарать своих убийц, причем, расквитаться с ними за себя лично, а не в интересах справедливости. Хотя я осознавал извращенную сущность этого побуждения, я не пытался обуздать его, обращаясь к самодисциплине, ведь что-то должно было поддерживать меня.

…И это чувство, в общем не было неприятным.

Едва заметная ухмылка изогнула уголки моего рта. Нет, разозлиться это неплохо. Естественное человеческое чувство. Все это знают. Показалось почти постыдным, что приходится расходовать его на заменители для агрессивных побуждений…

Я спустился в Жилую Комнату и пошел, минуя отделение за отделением. Люди сидели, стояли, полулежали, беседовали, читали, выпивали, слушали музыку, смотрели кассеты, и кто-то, желающий побыть в одиночестве, всегда мог найти здесь укромный уголок. Я торопливо шел по мягким коврам, сворачивая за углы, проходя мимо бесконечного разнообразия исторических периодов и стилей, надеясь, что я не встречу никого из знакомых.

Удача!

Маленький, пустующий альков, тускло освещенный… Похоже, что в этом громоздком, зеленом кресле можно будет откинуться назад…

Конечно, можно. Я еще больше притушил свет и откинулся далеко назад. Сюда вели два входа, и я мог присматривать за ними, хотя я был уверен, что за мной не следили.

В первую очередь я постарался расслабиться и решить, кто я такой. Приятно, что смещение звеньев в сети происходит так гладко. Постоянно гадаешь, как это произойдет. Потом это происходит, а ты по-прежнему ничего не понимаешь. Знаешь только, что это сработало.

Я знал, что я не тот же самый Марк Энджел, каким я был до того, как старик застрелил Лэнджа. Я был Лэнджем, но Лэндж также был мной. Я хочу сказать, что мы были нами. Мы, в известном смысле, слились воедино после смещения центра сети, когда его тело было погублено. Для этого не потребовалось значительной корректировки, так как в прошлом нам доводилось переживать подобное явление на временной основе бессчетное количество раз. Но так как теперь это было навсегда, я обязан был предпринять ряд мер, чтобы, так сказать, подогнать схему. Но с этим придется подождать. Мы должны были приступить к действиям немедленно, сразу же после первого убийства. Однако, Лэндж протянул ноги, и это оказалось роковым. Даже учитывая его психическое состояние я не одобрял того, что он тянул с важным делом. Я уже тогда почувствовал, что подобный самоанализ вступает в противоречие с моей собственной решимостью. Тем участком придется пожертвовать, и скоро, когда я воткну восьмую булавку.

Хотя местоположение личности обыкновенно имело первостепенное значение, на сей раз это следовало отодвинуть на второе место.

Примерно в трех сантиметрах позади моих глаз, именно там, казалось, сосредоточена моя жизнь. Мой разум, мое сознание… Я напрягался и расслаблялся, там, в своем доме. Умственное сердцебиение, пульсация разума… Потом расширение всех полостей этого «сердца» и — неудержимый, заполняющий его, словно кровью, поток мыслей.

Потом мы все были там и вместе — Дэвис, Джим, Серафис, Дженкинс, Кэраб, Винкель и другие. Внезапно я стал всеми нами и мной были мы все. Почти без колебаний каждый проскальзывал на место, осознавая новое положение центра сети. Доброе, уютное, знакомое чувство.

Я смотрел множество глаз, слышал разнообразие звуков, ощущал вес всей нашей плоти. Все было так, словно мы являлись единым телом, наши разные части во всех Крыльях. То есть, все, кроме двух. В определенном смысле, мы и были единым телом.

За безвременный миг все мы стали нами, знающими о мысленных содержаниях всех наших индивидуальных черепов. Сжатая вечность осознания, плазменное пребывание там, где наш временный отказ от индивидуальности побуждал к немедленному совершенствованию новыми единицами накопленного опыта появившегося при последнем слиянии, может быть, месяцем раньше.

Присутствовал страх и меня удивило, что так мало было гнева, кроме того, что принес я. Мой гнев был воспринят с мягким порицанием, смягченным пониманием того, что я совсем недавно воспринял связующее звено и не имел времени, чтобы внести соответствующие поправки. В противном случае гнев мог быть устранен, подавлен. И, кроме того, я видел, что они также опасаются любой реакции, которая могла бы повлиять на меня, прежде чем утвердится моя новая индивидуальность. Хорошо. С этим я был согласен.

Первым погиб Хинкли, в Библиотеке, Крыло 18. Мы знали, что это произошло в ячейке 17641, где была его частная квартира, потому что всем нам сразу же стали известны его последние впечатления. Он по-прежнему был с нами, но не мог предоставить нам никаких ключей к разгадке мотивов, или личности своего убийцы. Мы все отнеслись по-разному к этой смерти, соответственно своим личным темпераментам, но никто из нас не имел ни малейшего представления о причине убийства и ничего еще не сделал по этому поводу. Что касается тела Лэнджа, моего тела, то оно все еще лежало в викторианской гостиной Коктейль-холла Крыла 19, если старик не сделал с ним что-нибудь.

…И никто не опознал мистера Блэка. Никто и нигде с ним не сталкивался. Я возложил на себя задачу по проведению его поиска, потому что очень скоро должен был получить доступ к необходимому оборудованию.

Дэвис находился в Библиотеке, Крыло 18, присматривая за ячейкой 17641. Он уже позаботился о том, чтобы жилые помещения были объявлены вакантными, а телефоны переключены на автоответчик. Было решено, чтобы он не входил, но продолжал вести наблюдение до тех пор, пока туда не доберется Серафис. Серафис был медиком и мог оформить нужные документы, свидетельствующие о кончине по естественным причинам. Потом тело будет доставлено в похоронное бюро Винкеля и быстро ликвидировано.

Но с Лэнджем была проблема. Только потому, что еще одно выданное Серафисом удостоверение о смерти по естественным причинам выглядело бы странным, появившись из другого Крыла чересчур быстро после Хинкли, да еще после того, как Лэндж только что прошел очень тщательный осмотр и был признан вполне здоровым.

Было решено, что Винкель отправится за телом и, занимаясь им, уничтожит все улики. Он был в состоянии сделать так, чтобы изъятие тела выглядело законным почти для любого, появившегося на сцене. Затем тело должно быть перевезено в Крыло, Которого Нет и, таким образом, изъято из известного существования. Там оно будет заморожено до тех пор, пока мы не решим, как с ним лучше всего распорядиться. Тем временем, мы отправим Лэнджа в отпуск с его места работы и воспользуемся его удостоверением для транспортирования, питания и случайных небольших покупок, чтобы он мог продолжать свое официальное существование. Все возможные улики будут, конечно, собраны для нашего собственного частного расследования убийств. Мы испытывали очень сильный страх. Не могло быть простым совпадением, что двое из нас переместились так, как это выпало на их — нашу долю, а мы были не во состоянии выдвинуть какие-либо предположения по этому поводу, от которых не бросало бы в дрожь. Все попытки оказались, в общем-то, тщетными, и мы решили прервать слияние на время и немедленно перейти к необходимым действиям. Я должен был отправиться в Крыло, Которого Нет, сделать корректировки, требующиеся для постоянного соглашения между Лэнджем и мной.

Я сморгнул тени их мыслей и быстро поднялся. Я прибавил света, сделал несколько пробных шагов, приглядываясь к себе теперь, когда я еще раз стал самим собой. Ну, почти самим собой.

Как я понимал, кто-то стремился истребить всю семью. Повод значения не имел. Хватало того обстоятельства, что жертвами всего двух убийств, совершенных за последнее время, стали члены семьи. Нас здесь не настолько много. Для меня это означало, что тайна, которую мы считали самой сокровенной в Доме, каким-то образом раскрыта, по меньшей мере, частично. Мистер Блэк, безусловно, выжидал, планируя новый удар. Я начну искать его из Крыла, Которого Нет, как только управлюсь там с другим своим делом.

И когда я найду его, то что?

Я отложил решение этого вопроса, по-прежнему не желая обдумывать ответ, к которому подводил меня мой гнев. Потом, потом…

И опять страх… Не только мой ужас при мысли, что смерть может теперь поджидать меня где угодно, но ужас Лэнджа-меня перед частичным самоубийством, которое мы теперь принуждены были совершить. Тебе не следует так к этому относиться, ведь не считаешь же ты удаление шатающегося зуба маленькой смертью. Дело обстояло именно так, и мы должны были отправиться и сделать его немедленно.

Когда я вышел из алькова, размышляя в таком духе, мне припомнилась мелькнувшая у меня как-то мысль о том, что уж если мы способны поступать так с нами самими…

Я не стал возвращаться обратно в Жилую Комнату по пройденному пути, но отправился кружным путем в другом направлении; добрался до медленной, узкой боковой дорожки и некоторое время ехал на ней. Слева от меня тянулась ровная, возвышающаяся перегородка — внутренняя стена здания, покрытая абстрактными узорами, которой не было видно конца. По правую сторону располагались огромные, полуосвещенные кварталы Жилой Комнаты, занимаемые по своему усмотрению отдыхающей публикой.

Я изменил направление, перейдя на другую дорожку, движущуюся под прямым углом к предыдущей, и оглянулся. Позади, в нескольких сотнях ярдов, появилась фигура, которой не было, когда я встал на транспортер. Я переждал минуты две и опять посмотрел в ту сторону. Никуда он не делся и тоже изменил направление. Даже приблизился, потому что шел по дорожке.

Подождав несколько секунд, я тоже пошел. Скорее всего, он был совершенно ни при чем, но в тот момент никакая предосторожность не казалась мне излишней. Я опять сменил дорожки на следующем пересечении, но оборачиваться не стал.

Я видел, что мы двигаемся в направлении достаточно людного участка.

Когда мы проезжали по этому району Жилой Комнаты, я сошел вниз неподалеку от расставленных там мягких диванов, сделал несколько шагов и опять оглянулся.

Да, он был теперь на этой дорожке и смотрел на меня.

Я повернулся, сложил руки на груди и, в свою очередь, уставился на него. Меня окружали десятки людей, беседующих, читающих, перекусывающих, играющих в карты. Я чувствовал себя среди них в полной безопасности. Он, должно быть, тоже пришел к такому выводу, если желал мне зла, так как сразу же отвернулся от меня и проехал мимо. Провожая его взглядом, я почувствовал некоторое удовлетворение, отдавая должное собственной бдительности и находчивости. Но это чувство сразу же испарилось, как только я отвел руки от груди и до меня дошло, что я, сам того не сознавая, расстегнул подмышкой слева застежку на своей куртке и схватился за металлоидный транквилизирующий пистолет, какой носил там каждый из нас. Потом страх в полной мере завладел мной, и я понял, что, на самом деле, он не покидал меня ни на миг. Эмоционально подкошенный, раздувая в себе искру гнева в надежде воспламенить огонь мужества, я двинулся вперед и снова встал на дорожку.

Этот человек все еще был мне виден, далеко впереди. То, что вообще можно было разглядеть, я рассмотрел довольно неплохо. Шатен, волосы до плеч, борода чуть-чуть потемнее. Голубые зеркальные очки, куртка того же цвета и белые штаны до колен.

Голубая вспышка; он оглянулся…

Я пошел к нему, сердце мое тяжело колотилось в груди. Для меня вдруг стало очень важным, даже поважнее собственного страха, выяснить, как он среагирует.

Он отвернулся, постоял неподвижно еще примерно полминуты, потом снова оглянулся. Я продолжал идти, расстояние между нами сокращалось. Когда он во второй раз посмотрел назад, я поднял правую руку и сунул ее внутрь куртки столь популярным в художественной литературе движением человека, хватающегося за смертоносное оружие.

Тогда он сорвался с места, спрыгнул с дорожки и нырнул за простенок, доходящий почти до края дорожки. Только тут я заметил, что он хромает. Я этого не уловил, когда он направлялся прямо ко мне, но он явно старался оберегать свою левую ногу.

Я сразу же сошел с дорожки. Мне не следовало проезжать на ней мимо него, если он сам вооружен. Я устремился в правую сторону направляясь к другой перегородке. Насколько я понимал в данный момент, сам факт, что он сбежал, позволял предположить, что он вынашивал в отношении меня черные замыслы.

Проскочив вдоль перегородки, я пробирался назад и внутрь; пересек пустующую нишу и двинулся вдоль другой перегородки, образующей стену коридора, ведущего в левую от меня сторону, и заканчивающегося тупиком, комнатой, образуемой тремя стенками, где стояли четыре мягких дивана, кресла и потрескивал огонь в камине. Я рывком пересек коридор и отважился выглянуть на мгновение из-за ближайшего угла.

Никого не было видно.

Просматривались несколько пустующих секций, а дальше, на расстоянии, примерно, в сто пятьдесят футов, взгляд упирался в другие перегородки. Однако, еще оставалось пять или шесть закоулков и комнаток, куда я не мог заглянуть.

Я, крадучись, двинулся вперед, уже вытащив пистолет и сжимая его в руке. И преодолел этот участок пути за несколько минут, никого не обнаружив. Еще через пару минут я оказался там, где он скрылся, и тщательно обыскал это место.

Его здесь не было. У него хватило времени, чтобы ускользнуть в одном из нескольких направлений. Мне было очень не по себе, когда я стоял там, думая об этом. Он мог кружить, проскользнуть мне в тыл, притаиться в засаде. Мне пришло в голову, что, возможно, он даже действует не в одиночку, что он намеренно попался мне на глаза, в то время, как другой…

Самым для меня безопасным, решил я, было убраться отсюда как можно быстрее, сбить со следа любую возможную погоню и прорываться к Крылу, Которого Нет.

Я проделал обратный путь к дорожке, подождал, пока со мной не поравняется группа пассажиров, вскочил на дорожку и сразу же начал протискиваться в середину этой группы. Пассажиры, которых я толкал и распихивал локтями, бросали на меня косые взгляды и возмущенные взоры, но это было все, что выпало на мою долю, пока мы проезжали по этому участку. Я стоял так, что попасть в меня было почти невозможно.

— …Вы очень невежливы, — сказала мне рослая рыжеволосая женщина с глазами подведенными синими тенями.

Я согласно кивнул и продолжал наблюдать за обстановкой и людьми, мимо которых мы проезжали. Того человека нигде не было видно.

Проехав еще около полумили, мы подъехали к перекрестку, и я перешел на другую дорожку, движущуюся влево. Люди, которыми я прикрывался, поехали дальше, отпустив мне вслед несколько замечаний. Они все были вместе, очевидно направлялись куда-то группой.

На другой дорожке пассажиров было побольше, и вскоре она донесла меня до многодорожечной трассы с двусторонним движением. Здесь были толпы людей, спертый воздух и повышенный уровень шума. Я встал на самую скоростную дорожку и проехал по ней несколько минут. Потом я снова стал менять направления следуя указателям, ведущим к ближайшему переходнику.

Это была ведущая вниз, прозрачная, отражающая звуки труба, навечно ввинтившаяся в Дом. Появился бегущий вверх маленький мальчик, он смеялся и оглядывался через плечо. Я поймал его за руку. Он попробовал вырваться, потом повернулся и уставился на меня. Через секунду снизу показалась запыхавшаяся женщина, по всех видимости его мать, ее раскрасневшееся лицо выдавало еще более решительные намерения. Она шлепнула его и крепко схватила за другую руку.

— Я говорила тебе! — сказала она. — Я говорила тебе никогда так не делать!

Потом она посмотрела на меня.

— Спасибо вам, — сказала она, — что остановили его. Ума не приложу, почему им так нравится бегать вверх по ведущим вниз и вниз по ведущим вверх переходникам.

Я улыбнулся.

— Я тоже, — сказал я, с некоторым сожалением отпуская его руку.

Они сошли на следующем уровне, на Кухне, и когда она говорила: «Вот подожди придем домой!», мальчик обернулся и показал мне язык.

Я попытался представить себе, что это значит — быть ребенком, иметь родителей…

Я спустился до следующего уровня, до Комнаты Активного Отдыха, вышел там и отыскал скоростную дорожку, пересекающую игровой комплекс. Здесь, в районе спортивных площадок, казалось, играли во все спортивные игры какие я только мог себе вообразить. Некоторое время дорожка шла над землей, и мне было видно далеко во всех направлениях. По мячам лупили руками и ногами, их бросали, ловили, подавали, вели, с ними носились по полям и площадкам, они перелетали через сетки, ударялись об стенки, опускались в корзины. Болельщики на трибунах кричали и топали ногами; на широких, высоко установленных табло вспыхивали результаты; громкоговорители сверху объявляли решения и сообщали статистические данные. Потолок светился нежно-голубым, приятным для глаз, вполне уместным здесь светом. В данную минуту для меня незаметна была работа кранов над этой мирной, разделенной на спортивные площадки территорией. Мерцала вода в бассейнах, отбрасывая пляшущие блики на вышки и тумбы. Воздушные потоки, насыщенные запахами пота и жидких мазей для растираний, устремлялись к вентиляционным отверстиям и уносились сквозь них, чтобы очиститься.

На дорожке было довольно много народу, поэтому мне было невозможно установить, следят ли за мной. Я стал менять дорожки, выбирая из них самые узкие, но придерживаясь общего направления в сторону тускло освещенного района. Когда я добрался до стоявших длинными рядами столиков, предназначенных для более спокойного времяпрепровождения, поток пассажиров резко уменьшился. Маленькие группы и отдельные игроки развлекались картами и настольными играми. Некоторые играли сами с собой, другие с автоматами; их везение, мастерство, знания оценивались в той мере, какая была им желательна. Падали кости, крутились колеса, тасовались и раздавались карты, продвигались вперед фишки; фигурки наступали, отступали, прыгали по доскам, захватывали других и сами оказывались в плену; назывались номера, делались ставки, брались взятки; игроки блефовали, нападали, выигрывали, набирали очки, ставили паты, отправлялись прямо на исходную позицию, не получив двух сотен долларов, деньги часто переходили под столами из рук в руки. Сам я не особо азартен.

Голубизна над головой начала сгущаться, голоса стихали, и тогда я услышал пронзительный звук телефонного звонка; зазвонил телефон в будке в отдаленном конце безлюдного прохода. Странное это вызвало чувство; телефон слышен и виден, но нет вокруг никого, кто-бы ответил на звонок.

В глубине этого затемненного района находился переходник, его прозрачная спираль выделялась ярко светящимися бусинами. Я опять переместился, на этот раз на пустующую, одностороннюю дорожку. Примерно через каждые сто ярдов на нее падал слабый свет; во мгле, по обе стороны от меня, раздавались удары и гудение технического оборудования. Я все время оглядывался через плечо, проверяя, не появился ли на дорожке еще кто-нибудь. Никто не появлялся.

Еще несколько секунд и я добрался до другого перекрестка, решил опять изменить направление. На перекрестке совсем никого не было. Поднятая автоматическими уборщиками пыль кружилась в желтоватом свете фонаря на угловой башне. Проезжая мимо нее, я снова услышал звонок. На этот раз задребезжал другой телефон, спрятанный где-то в закутке, у самого основания башни. Еще долго до меня доносились его настойчивые, призывные сигналы. В этом было нечто печальное, в попытке добраться до кого-то, кого просто не было там, звонок по неверному номеру никогда не поднимает настроения.

Я миновал пустое поле для игры в поло; механические лошади стояли, словно вереница унылых изваяний. Темные поверхности бассейнов постоянно клубились, подобно воспоминаниям. Распахнутые к полу серые мешки раздувались и качались в воздухе, горловины автоматических уборщиков сновали между шкафчиками раздевалок и игорными столами, заглатывая мусор. С какой-то отдаленной площадки, или со спортивного поля поднялась «скорая помощь» и понеслась сквозь сумеречный воздух; на ней ярко пылал красный крест. Я проехал мимо обнимающейся в нише парочки. Они отвернулись. Я тоже. Потом я миновал внутреннюю стенку, на которой была еще не совсем затерта надпись: «ЗВЕЗДЫ». Проверив, что делается за моей спиной, я убедился, что по-прежнему на дорожке один.

Я снова поменял ленту, переехал несколько открытых трубопроводов, сошел вниз и прошел пешком два квартала, чтобы срезать путь к дорожке, ведущей к переходнику. Это был очень тихий и почти безлюдный район. Несколько человек направлялись с разных сторон к переходнику, из которого, однако, пока никто не появлялся. Поблизости, возле киоска, где продавались сладости и газеты, слонялись трое мужчин и у меня появилось ощущение что там я смог бы обменять фотографии Лэнджа, или заключить пари, или наверняка сделать какие-либо запрещенные покупки.

Когда я вошел в светящуюся трубу и стал спускаться, меня накрыла волна теплого воздуха. Теперь, вероятно, у меня все было в порядке и я, наконец, оказался в достаточной безопасности после того, как покинул Жилую Комнату. Тем не менее, принимая во внимание цель своего маршрута, я был полон решимости совершать свое отступление как можно осторожнее. Насколько мне было известно, прежде, когда кто-либо из нас уходил в Крыло, Которого Нет, никогда не возникал вопрос о погоне.

Я вышел на следующем уровне в районе Конторы, которая как раз закрывалась. Вид этих людей, готовящихся к выходу на свободу, напомнил мне о том, какая во мне самом накопилась усталость. Некоторое время я прикидывал, не спуститься ли мне еще на один уровень, чтобы избежать толчеи. Но затерявшись в толпе, я смогу еще больше запутать свой след, поэтому я решил идти дальше.

Я поднялся на главную трассу; через несколько минут раздался свисток, и людские волны со всех сторон хлынули в мою сторону. Я ехал по средней линии трассы, и скоро она оказалась забита до отказа; меня толкали, сдавливали, не давали вздохнуть, меня несло, беспомощного, вперед. Однако, повторял я себе, растворение в безликой толпе все это оправдывает.

Повернув голову, я мог разглядывать кажущиеся бесконечными ряды столов, от которых набежали все эти люди, расставленные на этих столах в определенном порядке телефоны, разложенные книги записей, бумаги, мягко отсвечивающие в уже меркнущем свете. Скоро там, среди столов, начнут совершать свои круги автоматические уборщики. Я попытался представить себе, что за работа совершается здесь каждый день, потом быстро отогнал эти мысли. Лучше об этом не задумываться.

Я решил следовать по пути наименьшего сопротивления, и напор толпы переносил меня с одной дорожки на другую в течение, вероятно, минут десяти, прежде чем ослаб, спал, позволил мне снова принимать решения по своему усмотрению. Тогда я, в соответствии со своими прежними намерениями, устремился в глубокий тыл.

Вскоре я ехал по конвейерным лентам, приближаясь к совершенно темному участку Конторы. В качестве эксперимента, я поставил перед собой цель добраться до другого ведущего вниз переходника, находящегося в противоположном конце этой унылой территории.

Когда я зигзагами продвигался в том направлении, я вдруг заметил своего вероятного преследователя. Я не был в этом уверен, но мне показалось, что одна из нескольких находящихся далеко позади меня фигур несколько раз вслед за мной меняла дорожки. Но моя нервозность в значительной степени прошла, словно я располагал только ограниченным ее запасом и уже израсходовал большую часть. Я снова сменил дорожку и стал ждать. И вот, на ней появился некто. Судя по моим часам и по моим представлениям о скорости движения ленты и расстоянии между нами, он вполне мог оказаться тем самым субъектом. Ладно, основываясь на этом предложении, я принял решение о ходе действий: я совершу последнюю попытку ускользнуть от него. Если не получится, подожду в засаде.

Я двигался во тьму, он следовал за мной. Потом я менял дорожки, пока не добрался до короткой и не побежал за ней. Добежав до следующего перекрестка я свернул, прежде чем он появился. Я снова побежал. Эта дорожка была длиннее и, когда я добежал до другого перекрестка, все сорок шест лет моей жизни напомнили о себе. Но я опять изменил направление, и его не было за моей спиной.

Какое-то время я, тяжело дыша, стоял на месте. Я не слышал никаких настораживающих звуков. Здесь было довольно тихо и достаточно темно для моих целей.

Я спустился с дорожки влево. Передо мной простирались владения служебных столов, исчезая за черным горизонтом, за который не проникал мой взгляд, они словно удалялись в бесконечность. Я направился к ним.

Переход все еще был довольно далеко от меня. Я не пошел прямо к нему, а отправился по касательной, пробегая по кажущемуся бесконечным проходу сквозь служебную зону. Я бежал мимо темных, одинаковых столов, пока как следует не углубился во тьму.

Когда я уже больше не мог бежать, я перешел на шаг и оказалось, что мной владеет жуткое, гнетущее чувство Неумолимо тянущееся по обоим сторонам однообразие: небольшое вращающееся кресло, серый стол, зеленая папка, телефон, корзина для входящих, корзина для исходящих бумаг, — все это создавало ощущение неподвижности. Потом возникло чувство неотвратимости, сопровождаемое тем странным намеком на вечность, что иногда возникает при однообразном воздействии на органы чувств, и, пока тянулось это застывшее мгновение, казалось, что я всегда бежал и вечно буду бежать на месте в центре вселенной служебных столов.

Я остановился и прислонился к одному из них, чтобы убедиться а его реальности, а также и для того, чтобы на миг перевести дух. Оглянувшись назад, на освещенную трассу дорожки, я не увидел никого. Даже если кто-то преследовал меня, мне, по-видимому, удалось от него ускользнуть. Среди темнеющих сотен столов, мимо которых я пробегал, не было никакого заметного движения.

Потом, в нескольких дюймах от моей руки, зазвонил телефон.

Я заорал и бросился бежать. Все, что было загнано вглубь, подавлено, отметено в сторону, отвергнуто, забыто, прорвалось наружу в этот ужасающий миг.

Я удирал, обезумевший клубок ощущений и реакций на них; и напирая, подгоняя, ударяя, раздирая на части даже этот клубок, телефонный звонок неотступно следовал за мной.

…Преследовал меня, казалось, двигался рядом со мной, затихая позади и снова раздаваясь на каждом столе, мимо которого я пробегал; мои облаченные в черное медузы-горгоны, обвитые электрическими змеями. И эти мгновения тоже казались застывшей частицей вечности.

Я бежал, как безумный, как бешеный, налетая на мебель, спотыкаясь, изрыгая проклятия, не человек больше, но порыв страха в дебрях угрозы. Казалось, что в какой-то части моего сознания может скрываться понимание происходящего, но это ни в малейшей степени не спасало меня.

Слишком большая тяжесть обрушилась на меня: смерти, угроза, травля, это нападение неизвестности. Я боялся оглянуться. Я боялся увидеть что-нибудь. Или, что еще хуже, ничего не увидеть. Здесь я сломался; каждый звонок кинжалом вонзался в мою открытую рану.

Мое тяжелое и горячее дыхание разрывало мне грудь, с каждым вздохом дышать становилось все больнее. Мои глаза и лицо были мокрыми, и, по-моему, штаны тогда уже были мокрыми тоже.

Сквозь влажный калейдоскоп моего зрения мне привиделся, далеко впереди, огонек, маленький, желтый светящийся ореол, в свете которого виднелась, кажется, склонившаяся человеческая фигурка.

Всхлипывая, я рвался к нему, чем бы он ни оказался, наверно, потому, что он был теплым и ярким, так непохожим на все остальное.

Потом взрыв, лишивший меня всех звуков, вспышка света, отнявшая у меня зрение, потом обжигающий, раздирающий тело удар, разорвавший меня на куски, но за миг до этого отчаянные слова вспыхнули на экране моего разума: Вытащи седьмую булавку!

Потом все кончилось.

3

Страдая каждой клеточкой тела, я вновь приходил в себя. Я не вполне понимал, где нахожусь, что произошло, или как долго все это продолжалось. Я бы предпочел снова впасть в забытье, чем сталкиваться с последствиями происшедшего, какими бы они ни были.

Но сознание — упрямая вещь. Оно подступало вместо того, чтобы исчезнуть. Я только начинал понимать, что по-прежнему остаюсь самим собой, и что я, кажется, никак не пострадал, когда глаза мои открылись без какого-либо особого намерения с моей стороны и стали собираться в фокус.

— У нас все в порядке? — спросил голос, принадлежащий чьему-то расплывчатому изображению, находящемуся ближе, чем в футе от моего лица; сразу самое идиотское и приятное из слышанного мной за долгое время.

— Не знаю, — сказал я. — Я только что прибыл. Подождите минуту.

Гигантская волна мыслей и чувств пронеслась в моей голове. Я вспомнил все, что произошло, и понял это до конца. Дэвис и Серафис мертвы. Серафис отправился в Крыло 18, как и планировалось, и встретился там с Дэвисом. И там вместе, в Библиотеке, они вошли в ячейку 17641, в жилище Хинкли. Там они наступили на что-то, вызвавшее взрыв, погубивший их. Я испытал их смерть на собственном опыте.

Меня удивляло, что я по-прежнему могу мыслить разумно. Я бы не поверил, что мне удастся сохранить эту способность, пережив процесс умирания четыре раза за один день с чрезвычайным ущербом для себя. Либо я эмоционально отупел, либо обладал большей способностью восстанавливать душевные и физические силы чем мне представлялось. Как бы там ни было, мне было приятно, что на сей раз я переживал значительно меньше, чем в двух предыдущих случаях. Обеспокоен, естественно; встревожен, конечно. И крайне раздражен.

Я лежал на полу, чья-то рука приподнимала мою голову и плечи.

Я вглядывался в лицо, которое было совсем рядом с моим: лицо девушки, и оно выглядело более напуганным, чем на самом деле чувствовал себя я. Красавицей я бы ее не назвал, хотя у нее были для этого кое-какие предпосылки: темноволосая, светлоглазая, с высоко поднятыми скулами; но мне стало вдвойне приятнее созерцать ее после того, как я представил себе возможную альтернативу. На ней были толстые, бесцветные, овальные очки; лицо не накрашенное. Что именно делало ее глаза такими большими, тревога, или стекла очков, я не мог определить.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она.

Я несколько раз кивнул головой и с трудом принял сидячее положение. Я протер глаза, пригладил волосы и пару раз глубоко вздохнул.

— Спасибо, теперь хорошо, — сказал я. — Все в порядке.

Она стояла на коленях рядом со мной в проходе. На ней были черные брюки и серая блузка. Она по-прежнему поддерживала меня за плечи.

— Что случилось? — спросила она.

— Я как раз собирался вас об этом спросить — что вы видели?

— Вы прибежали по проходу. Вскрикнули и упали.

— Вы видели кого-нибудь еще? Позади меня? На расстоянии?

— Нет. — Она медленно покачала головой. — Там кто-нибудь с вами был?

— Нет, — сказал я. — По-моему, нет. Мне показалось, что я слышал кого-то. Должно быть, вас.

— Почему вы бежали?

— Телефоны, — сказал я. — Я испугался, когда они все зазвонили. Не знаете, с чего это они вдруг?

— Нет. Они замолчали почти в тот же момент, когда я увидала, что вы падаете. Наверно, какие-то неполадки в электросети.

Я сумел подняться на ноги, прислонился к столу.

— Воды не хотите?

Я не хотел, но это давало мне возможность сочинить какие-нибудь небылицы, поэтому сказал:

— Да, было бы неплохо.

— Садитесь. Я сейчас вернусь.

Она показала на стул за освещенным столом. Я подошел к нему и уселся, пока она торопливо уходила куда-то влево от меня. Я бросил взгляд на раскрытую передо мной папку. Страницы статистических данных и блокнот, исписанный от руки какими-то записями, на основании которых она, очевидно, готовила что-то типа отчета.

Я порылся у себя в карманах, нашел крохотную коробочку для пилюль, где лежало несколько капсул, которыми я иногда пользовался, чтобы оставаться бодрым, шустрым и веселым во время выступлений в поздние часы. Одна капсула не повредит, а может быть, и поможет мне, хотя на самом деле я нуждался в чьей-нибудь поддержке.

Когда девушка принесла воды, я сказал: «Спасибо, мне следовало это принять раньше», — и запил капсулу большим глотком.

— Насколько это серьезно? — спросила она. — Я могу вызвать…

Я покачал головой и допил воду, удовлетворенный тем, что мне удалось представить свое состояние подпадающим под конкретную медицинскую категорию.

— Все это не так страшно, — сказал я. — У меня иногда бывают такие приступы. Я забыл вовремя принять лекарство. Вот и все.

— Вы уверены, что все прошло?

— Да. Теперь все замечательно. Наверно, мне пора отправляться дальше.

Я стал вставать.

— Нет, — сказала она, опустив руки мне на плечи и твердо надавливая на них. — Вы подождите. Отдохните немного.

— Хорошо, — сказал я, опускаясь на стул. — Расскажите мне, почему вы работаете здесь совсем одна?

Она бросила взгляд на лежащие на столе материалы, покраснела и отвернулась.

— Я задержалась, — сказала она тихо.

— Ах, так. Сверхурочные, да?

— Нет, я занимаюсь этим по собственной инициативе.

— Похоже на настоящую преданность своему делу. — Губы ее сжались, глаза сузились.

— Нет, — сказала она, — все наоборот. — Потом: — Вы сами не работаете где-нибудь здесь нет?

Я покачал головой.

— Ну, — вздохнула она, — мне совсем не по душе то, чем я занимаюсь, и у меня это не слишком хорошо получается. Я совсем запуталась и во всем отстаю. Я пришла сюда сама, чтобы посмотреть, не могу ли я наверстать упущенное.

— Вот как. Извините, что помешал вам.

Она пожала плечами.

— Все в порядке, — сказала она. — Я как раз собиралась уходить, когда появились вы.

— Все закончено?

Она слабо улыбнулась.

— Можно и так сказать.

— Что?

— Да, — сказала она. — Через несколько дней все выяснится, и с моей работой здесь будет покончено.

— Печально.

Она опять пожала плечами.

— Не печальтесь. Я снова обращусь в фонд трудовых резервов и, может быть, мне больше понравится следующая работа, которую мне найдут.

— Сколько их было у вас?

— Не помню. По-моему, дюжины две.

Я пригляделся к ней повнимательнее. Она только выглядела так, словно ей было меньше двадцати лет.

— Звучит паршиво, не так ли? — спросила она. — Ни на что я толком не гожусь. К тому же, со мной вечно что-то случается.

— Вероятно, ваши склонности были неверно определены, — сказал я. — Может быть, вам следует заниматься каким-нибудь совсем иным видом деятельности.

— Ох, что они только для меня ни придумывали. Теперь, когда я опять появляюсь, они просто покачивают головами.

Она усмехнулась.

— А чем занимаетесь вы?

— Я музыкант.

— Как раз этого я никогда не пробовала. Может, когда-нибудь попытаюсь. Как вас зовут?

— Энджел. Марк Энджел. А вас?

— Гленда. Гленда Глинн. Ничего, если я спрошу вас, зачем вы в в темноте разгуливали по Конторе?

— Просто захотелось пройтись, — сказал я.

— У вас какие-то неприятности.

Мне показалось странным, что она заявила это без тени сомнения.

— С чего это вы взяли? — спросил я.

— Не знаю, у меня просто такое ощущение. Я права?

— Если я скажу да, как вы поступите?

— Постараюсь помочь вам, если смогу.

— Почему?

— Не люблю, когда у людей неприятности. У меня они, кажется, все время, и мне это не нравится. Я человек сочувственный.

Я не мог понять, то ли она шутит, то ли говорит серьезно, поэтому я улыбнулся.

— Мне жаль разочаровывать вас, — сказал я, — но у меня нет никаких неприятностей.

Она нахмурилась.

— Значит, будут, — заявила она. — Очень скоро, я бы сказала.

Я почувствовал некоторое раздражение той уверенностью, с которой она вынесла свой приговор. Так как я уже намеревался уйти, а ее я, конечно, больше никогда не увижу, это не должно было иметь значения. Однако, почему-то имело.

— Просто ради любопытства, — сказал я, — не могли бы вы сообщить мне, откуда вы можете это знать?

— Моя мать говорила мне, что это потому, что я валлийка.

— Бред!

— Ага. Но могу поспорить, что вы подумывали отправиться в Подвал после того, как уйдете отсюда. Не стоило бы вам, знаете.

Она, должно быть, поняла, что я изумлен, по моему лицу и улыбнулась. По крайней мере, я надеюсь, она прочитала это только по моему лицу. Я действительно думал проскочить через Подвал, чтобы избавиться от преследования. Она вынудила меня почувствовать неуверенность в этом решении. Кроме того, она сделала это мое решение окончательным.

Я хмыкнул.

— Глупо. Откуда вам знать…

— Я вам говорила.

— Благодарю вас за помощь, — сказал я, поднимаясь на ноги, — я ухожу.

— Я почувствовал, что лекарство начинает действовать и это было самым моим приятным ощущением за долгое время. — Надеюсь, ваша следующая работа будет получше.

Она выдвинула верхний ящик стола, сгребла туда все бумаги и захлопнула его. В этом движении я уловил поразительное хитросплетение личного и служебного. Потом она сняла со спинки стула черный жакет без рукавов, надела его и погасила настольную лампу.

— Я иду с вами, — сказала она.

— Прошу прощения?

— Быть может, я смогу помочь, теперь я чувствую за вас какую-то ответственность.

— Глупости! Никуда вы со мной не пойдете!

— Почему бы и нет?

Я прикусил губу. Вряд ли я мог признать, что это может оказаться опасным, когда я только что настаивал на своем беспечальном положении.

— Ценю вашу заботу, — сказал я, — но со мной уже все в порядке. Действительно. Для вас нет никакой необходимости отвлекаться от собственных дел…

— Никаких проблем, — сказала она, беря меня за руку и разворачивая назад в сторону дорожки.

Только тут я заметил, что она всего лишь на несколько дюймов ниже меня ростом, немного поменьше шести футов и очень сильная, несмотря на определенную гибкость и стройность фигуры.

Подавив в себе несколько преждевременных реакций, я рассмотрел положение. Возможно, что она спасла мою жизнь просто самим своим присутствием в том месте и в тот момент. Если мой преследователь намеревался довести меня до панического состояния, то в этом он добился выдающегося успеха. Если он собирался нанести решающий удар, когда я соскользнул за грань разумного бытия, то тогда, вероятно, именно присутствие Гленды остановило его. И если дело в этом, что вполне может быть, я окажусь в большей безопасности, побудь она со мной некоторое время. Я не хотел подвергать ее риску, и все же я не мог, просто так, экспромтом, найти пока какой-либо простой способ избавиться от ее присутствия. Я оставлю ее при себе, пока осуществляю несколько маневров, необходимых, чтобы сбить с толку погоню, потом оставлю ее при первой возможности и понесусь к Крылу Которого Нет. Да, это представлялось наилучшим вариантом для всех заинтересованных сторон.

Меня тревожило, что мой противник, кажется, знает меня слишком хорошо. Он не просто умудрялся с легкостью выслеживать меня, но, казалось, он точно знает, какое именно давление и когда надо на меня оказать, чтобы сломать так быстро, как ему хотелось. Я начинал задумываться, что могло бы остановить его? Что-то чрезвычайное, скорее всего. Ну, это можно устроить…

Они, кажется, приближаются.

— Чем скорее мы заманим их в пределы досягаемости, тем лучше, — проговорил я внутри самого себя.

Из тебя воплощение получше, чем из Лэнджа.

— Это мне известно.

Но, боюсь, все же недостаточно хорошее.

— Что ты имеешь в виду?

Ты учишься, но не слишком быстро. Думаю, тебя они тоже достанут.

— Может быть. А может быть и нет.

Впрочем, это может не оказаться полной неудачей. Ты можешь почерпнуть кое-что из опыта.

— Например?

Забудь о мертвых и перестань бегать. Достань своего врага, потом приберись в доме.

— Я уже определил свои собственные приоритеты.

Много они тебе пользы приносят.

— Хотя я воспользуюсь твоим советом насчет того, чтобы забыть о мертвых, начиная с тебя…

Подожди! Я нужен тебе, ты, идиот! Если ты хочешь жить…

— Убирайся!

…выдерни седьмую булавку…

Я довел до конца изгнание и вздохнул:

— Вот без такой помощи я могу обойтись.

— Что вы сказали? — спросила Гленда.

— Ничего, — сказал я. — Бормотал про себя.

— На мгновение показалось, что кто-то был рядом с вами.

— Это ваше кельтское воображение пытается доказать свое существование.

— Нет, — сказала она, — это то, за что я ему плачу.

Тогда я взглянул на нее, и она засмеялась. Такое вот своеобразное чувство юмора.

Когда мы подошли к ленточной дорожке, я насторожился, но и на этот раз никого не было видно. Мы взошли на нее и поплыли сквозь мрак, рука об руку. Чувствовалось, что ее присутствие оказывает на меня стабилизирующее воздействие; человеческий якорь, сдерживающий порывы моих невротических бурь.

— Как вы себя сейчас чувствуете?

— Славно.

Через несколько минут мы добрались до перекрестка свернули на другую дорожку, побольше. Этот наш маршрут бы освещен лучше, тут были и другие путешественники. Еще одна пересадка и мы отправимся в сторону переходника.

Вытащить седьмую булавку… Мысль занятная, хотя и еретическая, выпустить на волю каких-то там чудищ, которых держал на цепях Лэндж в кромешной ночи своей души. За одно мгновение мне захотелось расхохотаться, потом стало обидно, больно и немного смешно в быстрой последовательности. Та часть меня, что была простым старым Энджелом, находила очень забавным думать о женоподобном старом Лэндже в таких романтических выражениях. Благодаря своему внешнему виду, он часто получал задание выходить на прогулки в качестве пожилого гомика, чтобы подбирать молодых людей, нуждающихся в исправлении состояния. Просто непостижимо думать о простом старом Энджеле, как о сражающемся с безымянными демонами, а потом претерпевающем более чем символический акт самоубийства, чтобы установить связующее звено. Та часть меня, которой теперь стал Лэндж, почувствовала себя униженной и оскорбленной. Но границы уже начинали стираться, и меня, кем бы я ни был в конечном итоге, все это только слегка позабавило. Хорошо, что слияние внешне происходило так гладко, хотя меня интересовало, какие бури могут бушевать в большей, подсознательной части моего мозга.

…Вытащить седьмую булавку — значит погубить огромную работу Лэнджа по осуществлению нашего непрерывного усилия стимулировать духовную эволюцию человеческого сознания. Я действительно ощущал некоторое напряжение, ибо то, что было Лэнджем во мне, противилось даже моим мыслям на эту тему. Однако то, что не было им, продолжало строить предположения о сущности пожертвованной части. Проблема мотылька и свечи. Личный демон Лэнджа достался мне в наследство и ему, конечно, больше всего хотелось услышать, как я выкрикиваю, — Зазас, Зазас, Насатанада, Зазас — слова, настежь распахивающие Врата Ада…

А это я откуда взял? Либо от той части Хинкли, что стала моей, либо от Лэнджа, либо из-под седьмой булавки, решил я. Словно в ответ, до меня почти донесся голос Хинкли, цитирующий что-то из Блейка:

Но когда нашли они хмурящегося Младенца, Ужас пронесся по всей стране: И с воплем «Младенец! Младенец Родился!» Они разбежались кто куда.

Я воспринял это, как его ответ; зловещая метафора, относящаяся к извлечению седьмой булавки. Ему, библиотекарю, было из чего выбирать. Однако, если поразмыслить, что же это означает, — одобрение, или неодобрение подобного намерения? Никакого сопутствующего ощущения, позволяющего мне судить об этом, у меня не возникло. Двусмысленность, решил я, вот в чем проблема с этими гуманитариями. Я…

Проклятье! Я с трудом оторвался от этих праздных мыслей. Не было ли это все проделкой Лэнджа, попыткой отвлечь меня от моих первоначальных соображений?

Или это тот, кто был когда-то, пытается возбудить некий энтузиазм ради своего воскресения?

Чему уподоблюсь я, когда придет мой черед?

Я сыграю им на кларнете, решил я, нежно, но с безграничным чувством…

Я прикусил губу. Я уставился в сторону от дорожки и отмечал наше продвижение. Я изучал, как вьются волосы Гленды за ее правым ухом и на задней части шеи. Я постукивал каблуком. Мне было ясно, что пришла пора переключать свое внимание на внешние обстоятельства. Слишком, слишком очевидно было, что противоречия во мне действительно сильнее, чем это представлялось несколькими затуманившими рассудок мгновениями ранее.

— Как далеко вы намереваетесь сопровождать меня? — спросил я.

— Сколько потребуется.

— Потребуется для чего?

— Чтобы увидеть вас в безопасности, — сказала она.

— Это может оказаться более сложным делом, чем вы думаете.

— Что вы имеете в виду?

— Когда вы недавно сказали, что у меня неприятности, вы были правы.

— Это я знаю.

— Хорошо. Я вот что пытаюсь сказать: хотя вы были правы относительно моего положения, степень его сложности — это совсем другое дело. У меня серьезные и опасные неприятности. Вы уже помогли мне больше, чем можете себе представить. Теперь, когда я снова встал на ноги и продолжаю свой путь, я могу наилучшим образом отблагодарить вас, только распрощавшись с вами. Вы уже в самом деле ничего больше не сможете сделать, чтобы помочь мне выкрутиться, но если вы останетесь со мной, эти неприятности могут распространиться и на вас. Поэтому я еще раз благодарю вас, Гленда, и мы расстанемся с вами у переходника.

— Нет, — сказала она.

— Что значит «нет»? Я вас не спрашиваю. Я вам говорю. Мы должны расстаться. И очень скоро. Вы мне помогли. Теперь я оказываю вам ответную услугу.

— У меня есть ощущение, что вам понадобится дополнительная помощь. Скоро.

— Я ее получу.

— Да. Потому что я буду с вами.

Мы проехали еще немного, и за это время я воздержался от нескольких напрашивающихся резких ответов.

— Почему? — спросил я.

— Потому что, — заявила она, не колеблясь, — я никогда раньше не участвовала ни в чем захватывающем. Всю жизнь мечтала но ничего никогда не происходило. Я уже начала думать, что ничего никогда и не случится. Потом, когда я сидела там, понимая, что потеряю еще одну идиотскую работу, появились вы. Как только я услышала телефонные звонки и увидела вас, бегущего, я сразу поняла, что здесь будет что-то другое. В этом было нечто роковое. Так странно… казалось, что звонки преследуют вас… ваше драматическое падение… почти к моим ногам… Это было восхитительно. Я должна знать, что за всем этим последует, понимаете.

— Когда все это кончится, я позвоню вам и расскажу.

— Боюсь, что этого будет недостаточно, — сказала она.

— Придется обойтись этим.

Она просто покачала головой и отвернулась.

— На этом пересечении нам нужно свернуть, — сказала она через несколько секунд, — если мы направляемся к переходнику.

— Знаю.

Мы перешли на другую дорожку, где поток пассажиров был поплотнее. Определить, следят за нами или нет, я тогда не смог.

— Воображаю себе, как вы пытаетесь выдумать способ избавиться от меня.

— Это точно.

— Бросьте, — сказала она. — Уходить я не собираюсь.

— Вы понятия не имеете о той ситуации, в которую пытаетесь вломиться,

— сказал я, — а я не собираюсь вас просвещать. Я вам уже говорил, что это опасно. Только дурак может рваться к неизвестной опасности просто ради того чтобы пощекотать себе нервы. Начинаю понимать, почему вы не можете удержаться на работе.

— Вы не сумеете оскорбить меня так, чтобы я ушла.

— Вы дура!

— Как вам угодно, — сказала она, — но я имею точно такое же право пользоваться общественными средствами передвижения, как и любой другой. Я уже решила, куда именно направляюсь, поэтому вы с тем же успехом можете этому радоваться.

— Мне кажется, вы из тех, кто любит поглазеть на аварии.

— Я готова не просто поглазеть, если потребуется.

— Больше я с вами спорить не собираюсь, — сказал я, — но откуда вы знаете, что я не извращенец, не психопат, не преступник и вообще не из числа всяких нежелательных элементов?

— Это неважно, — сказала она, потому что я уже решила, на чьей я стороне.

— Это говорит кое-что о вашей собственной личности.

— Полагаю, да. Но почему это должно интересовать вас, если я не возражаю против того, чтобы все это относилось к вам?

— Ладно. Оставим это.

Некоторое время я смотрел на переходник. Высоко наверху шла вниз стрела крана, перенося большой груз конторской мебели. В шахте, направо от нас, яркий язычок сварочного агрегата разрывал тьму, ремонтируя или меняя трубопровод. До меня на миг донеслись тихие, очень тихие звуки какой-то мелодии. Теперь далеко впереди у основания переходника показался геометрически размеченный участок, похожий на парк. Он был не слишком ярко освещен, с ближней его стороны виднелась статуя, вдоль дорожек, то тут, то там, стояли скамейки. Когда мы приблизились, я заметил, что деревья здесь настоящие, а не искусственные, и в глубине, кажется, был фонтан.

— Это напоминает мне что-то из Вульфа, — сказала Гленда, глядя в ту же сторону, и я стал в большей степени Хинкли, чем кем-либо еще, почти не осознавая этого.

— Да, — сказал я к собственному удивлению. — Он выжал так много страниц из городской площади, не так ли?

— Здесь же помешали бы ратуша и здание суда с большими часами на нем.

— Вон часы над входом в переходник.

— Да, но они молчат и всегда показывают правильное время.

— Это верно. На них нет и птичьего помета.

— Не лишней была бы и мастерская каменотеса.

— Но не по изготовлению надгробных памятников.

— Верно.

Тогда я задумался о настоящих площадях, там, на Земле. Действительно ли загадочный мистер Блэк помнил такие вещи, или он просто убивал время, прежде чем убил меня? Так как никаких воспоминаний, на которых могла бы основываться какая-либо ностальгия, у меня не было, я мог лишь отнести свои чувства за счет прижизненных наклонностей Хинкли: он был романтиком, не встававшим с кресла путешественником во времени, естествоиспытателем там, где все было противоестественным. Печально. И именно это я чувствовал несколько мгновений. Печать по Хинкли, площадям, по всему.

— Вы много читаете, — сказал я.

Она кивнула.

Мы сошли у парка и отправились туда. Время от времени спрятанные громкоговорители испускали из кустов и с деревьев записанные на пленку птичьи трели. Характерный запах сырой земли проникал в наши ноздри. Я избрал путь вокруг переходника, и мы прошли мимо маленького, искрящегося брызгами фонтана. Гленда обмакнула пальцы в воду.

— Что мы делаем? — спросила она, когда мы обошли вокруг переходника и направлялись обратно, в ту сторону, откуда мы пришли.

— Подождем немного, — сказал я, усаживаясь на скамейку и пристально глядя в направлении ленточной дорожки.

Она села рядом со мной, проследила за моим взглядом.

— Понимаю, — сказала она.

— Пока мы ждем, вы могли бы рассказать мне что-нибудь о себе, — сказал я.

— Что бы вы хотели узнать?

— Все. В любой последовательности.

— А вы ответите взаимностью?

— Быть может. А что? Это условие?

— Было бы славно.

— Пока вы будете говорить, я вспомню, что можно рассказать.

— Мне двадцать два года, — сказала она. — Я родилась в этом Крыле. Росла я в Классе. Мой отец был учителем, а моя мать художницей, занималась живописью… Они уже умерли, и я живу в Библиотеке. Я…

Я схватил ее за руку.

— Это он? — спросила она, всматриваясь в фигуру, только что появившуюся на ленточной дорожке. — Враг, от которого вы спасаетесь?

— Я не могу быть в этом уверен, — сказал я. — Но действовать буду, исходя из предположения, что это он. Пошли.

Мы вернулись к дальней стороне переходника и там вошли.

— Можно предположить, что вы все это нарочно проделываете, просто чтобы не рассказывать о себе, — сказала она.

— Можно, но это не так.

Мы стали спускаться, ускоряя свое движение тем, что быстро пошли вниз по спирали. Если я буду и дальше убегать, а потом поджидать преследователя, то это может привести меня к печальным последствиям. Впрочем, это не входило в мои намерения. Я хотел выяснить кое-что и, по-моему, мне это только что удалось.

Если это тот же самый человек, — решил я, — то он следует за мной на слишком большом расстоянии для того, чтобы ему удавалось визуально наблюдать за всей моей беготней, начиная с Жилой Комнаты. Имей он даже большие способности в предугадывании моего поведения, вряд ли стоит полностью полагаться на них. И так как он уже высунул свою лапу и жаждал крови, то можно было предположить, что он располагает какими-то возможностями, чтобы выслеживать меня, о чем я не так давно задумался.

Как он умудрился воткнуть в меня передатчик?

Ответ не заставил себя долго ждать, хотя им и нельзя было незамедлительно воспользоваться. Пока я был на эстраде, та одежда, что сейчас на мне, висела в шкафчике без присмотра. Не составляло особого труда добраться до нее и засунуть какую-нибудь штуковину, которая бы сообщала о моем дальнейшем местонахождении.

Понятно, что она могла быть микроскопической по размеру и таиться где угодно. Ее поиски представлялись очень непростым предприятием. К сожалению, если я начну сбрасывать с себя одежду, это вряд ли сделает меня более незаметным в этом Крыле.

Впрочем, я был удовлетворен тем, что потратил время на эту проверку. В противном случае, я повел бы его к своему отравному пункту, даже если бы мне показалось, что я оторвался от него. Об этом не могло быть и речи.

Всю дорогу вниз, в Подвал, мы проехали, и к тому времени, когда мы до него добрались, мой план уже приобрел вполне определенные очертания.

Подвал весьма редко посещался кем-либо еще, за исключением технического персонала. Здесь было царство машин: реакторы, генераторы, циркуляторы, кондиционеры, насосы, компьютеры, трансформаторы, приборные панели, полускрытые в дебрях труб и кабелей; служебные транспортеры через каждые несколько ярдов; ведущие, казалось, в никуда металлические лестницы, вибрирующие под ногами шаткие платформы, хитросплетения переходов на каждом уровне, мостики, краны, запахи смазки и сгоревшей изоляции, беспрерывное гудение, жужжание, урчание и потрескивание и голубоватое присутствие электричества повсюду.

…Все это обеспечивало более чем достаточное физическое прикрытие, также как и вероятные помехи для какого бы там ни было передающего устройства, что я носил на себе.

На мгновение я остановился, чтобы сориентироваться. Хотя я мог добраться до одного из отдаленных переходников, мне нужна была станция туннеля. Я отыскал знаки, указывающие дорогу к ближайшей из них и направился к ленточной дорожке, движущейся в том направлении. Я собрался перескакивать из Крыла в Крыло до тех пор, пока не попаду на станцию, откуда смогу сразу же отправиться в нужную мне Комнату, неважно в каком Крыле, а потом двинусь прямо на исходную позицию, не получив двух сотен долларов и проклиная тем временем всю эту окаянную игру. Если мой приятель сможет выслеживать меня и в межзвездном пространстве, то, вероятно, он заслуживает победы. Впрочем, я сильно сомневался, что он на это способен.

…И где-нибудь по пути, прежде чем я доберусь до Прохода, я должен буду избавиться от Гленды. Я никак не мог взять ее с собой туда, куда собирался сам, и не думал, что это расставание могло грозить ей реальной опасностью. Небольшая доза транквилизирующего, как только я уверюсь в том, что мы одни, и она сможет выспаться на скамье какого-нибудь работяги. Я решил, что это будет для нее безопаснее, чем если я и дальше буду держать ее при себе.

Дорожка была широкой и двигалась медленно, но уже через минуту переходник скрылся с наших глаз, настолько все вокруг было загромождено обслуживающим Крыло оборудованием. Как только мы очутились в самой его сердцевине, то скорее ощутили, чем услышали, живой пульс этого места. Две быстрых пересадки — и мы оказались на более узкой и скоростной дорожке, двигавшейся приблизительно тем же курсом, что и первая. На самом деле, мы находились лишь в нескольких сотнях футов от той дорожки, но она была совершенно скрыта. До сих пор, нам никто на пути не повстречался.

Тем не менее, каждый, спускающийся по переходнику, все еще мог заметить нас, но мы бы его не увидели из-за игры света на поверхности переходника. И этот некто, если он был, может быть видел, как я пожал плечами при этой мысли, ибо это было практически все, что я мог пока сделать.

Я задумался об остальных, о чем они думают, чем занимаются, правильно ли представляют себе то положение, в котором я нахожусь. Это казалось вероятным: ведь они знали, что я жив и, поэтому, были безусловно осведомлены о самых последних убийствах, но все же не получили от меня новых приказаний. Они должны были догадываться, что я все еще в бегах и свяжусь с ними, как только смогу, что любые попытки связаться со мной могут только отвлечь меня от моих насущных проблем. Я подумал о том, насколько они вообще инициативны. Нам придется опять посовещаться, как только я доберусь до Крыла, Которого Нет.

Мы быстро шли, прибавляя свою собственную скорость к скорости дорожки. Свет стал очень ярким, почти ослепительным, потому что здесь всегда был разгар дня. Наверху непрерывно двигались стрелы кранов, наклоняясь, поднимаясь, перемещаясь. Машины непрерывно свистели, стучали, гудели. Я почувствовал необъяснимое облегчение, когда мы прошли мимо телефонной будки, и телефон в ней не задребезжал.

— Теперь вы скажете мне, почему вы убегаете и от кого? — спросила Гленда.

— Нет.

— Могло бы оказаться полезным, если бы я знала.

— Вы сами навязались на эту прогулку, — сказал я. — Это не экскурсия с гидом.

— Опасность, которую я ощущала раньше… очень близка сейчас.

— Надеюсь, вы ошибаетесь.

Но я почувствовал, что она права. Мои параноидальные наклонности легко поддавались возбуждению, но с некоторых пор появилась возможность для их разгула. Я перешел на боковую дорожку, движущуюся вправо от меня, не представляя, куда та ведет. Она покорно проследовала за мной. Мы были зажаты между возвышающимися громадами металла. Температура воздуха стремительно повышалась, быстро становилась гнетущей. Двое рабочих, стоявших на металлических лесах примерно в двадцати футах над нашими головами, уставились на нас сверху вниз с подобием удивления на лицах.

Мы еще несколько раз свернули, даже провели пару минут на служебном транспортере, настолько узком, что нам пришлось стоять боком. Через какое-то время мы добрались до другой, более привычной дорожки, движущейся в нужном направлении. Еще нам по дороге попались только школьники, совершающие экскурсию по вентиляционному комплексу. Они находились далеко слева от нас и быстро пропали из вида.

Я начал оглядываться по сторонам в поисках подходящего укромного уголка или какой-нибудь щели, где бы я мог оставить Гленду. Я вытащил пистолет и спрятал его в руке. Эта мысль действительно возбуждала во мне определенное беспокойство. По-моему, дело было в том, что я не люблю оставлять загадки неразгаданными. Она вызывала во мне любопытство. Странная девушка, не может удержаться на работе, помогала мне… Я проверю, кто она такая, как только смогу. Я позабочусь о ее благополучии, как только обеспечу свое собственное.

— …Резко не оборачивайтесь, — услышал я ее голос, — но, мне кажется, за нами действительно следят. Не на дорожке. Выше. Налево. Сзади.

Я повернул голову, стараясь, чтобы это выглядело непринужденно. Хватило одного беглого взгляда и я отвернулся.

Он был на лесах, шел быстрым шагом, двигаясь к нам кратчайшим путем, приближаясь.

…И эти яркие, яркие отблески голубизны его очков.

Я воздержался от проклятий. Его появление не стало для меня неожиданностью. На миг мной овладело патологическое желание, чтобы у меня было при себе что-нибудь более убедительное, чем транквилизирующий пистолет. Я отогнал эту мысль. Я сделал два шага вперед, Гленда немедленно последовала за мной.

— Черт побери! Не стойте рядом со мной! — сказал я.

— Это может быть вам на пользу.

— А вам во вред. Держитесь подальше!

— Одним словом: нет.

— Хорошо. Я вас предупредил. Это все, что я могу сделать. Развлекайтесь.

— Развлекаюсь.

Мои мысли понеслись вскачь. Я покрепче, чем Лэндж, но может быть этого все равно недостаточно. Если нет, то пусть будет так. Возможно я заслужил смерть. Тот факт, что я был сильнее Лэнджа сам по себе не служил гарантией, что я достаточно пригоден для выживания при сложившихся обстоятельствах. По крайней мере я уже выяснил кое-что о своем преследователе и намеревался узнать побольше.

Я поглядел вперед, подыскивая какую-нибудь механическую махину с лазами, укрытиями, выступами; такое место, где бы в меня было трудно попасть, но откуда я смог бы сделать несколько прицельных выстрелов. Их было несколько на выбор. Потом я оглянулся, стараясь оценить скорость его продвижения.

— Что вы собираетесь делать? — спросила меня Гленда.

У меня стало возникать странное ощущение, не совсем мне понятное, но не было времени, чтобы его проанализировать.

— Истекать на вас кровью, — сказал я, если вы не сделаете именно то, что я вам скажу.

— Слушаю.

— Впереди. Направо. Примерно в трех сотнях ярдов… Здоровенная серая установка с черным кожухом на ближней стороне. Видите?

— Да. Это генератор Лэнгтона.

— Примерно через минуту я рвану влево. После этого оставайтесь на дорожке еще несколько секунд. Он будет наблюдать за мной. Потом вы поравняетесь с этой штуковиной. Бегите к ней и спрячьтесь за нее. Как только я отвлеку этого человека наверху, отходите и скройтесь в комплексе, что позади нее. Поглядывайте за тем, что происходит и соответственно соизмеряйте свои действия. Желаю удачи.

— Нет. Я пойду с вами.

Повернувшись так, чтобы это нельзя было разглядеть сзади и сверху, я изогнул руку и показал пистолет.

— Если попытаетесь, я усыплю вас и дам дорожке увезти вас отсюда. Не спорьте. Делайте, что я сказал.

Потом я спрыгнул вниз и бросился к выбранному мной укрытию, заметив наверху его: он спешил ко мне, поднимая правую руку.

Я услышал выстрел. Меня не удивило, что он промахнулся, ведь ему пришлось стрелять на бегу. Я исчез с его линии прицела, прежде чем он успел выстрелить еще раз. Я протиснулся за угол установки и нырнул в замеченный мной проход, пересекающий ее посередине, который на полпути прерывался металлическим заграждением высотой в три фута и какими-то свисающими проводами и кабелем, а потом, кажется, беспрепятственно тянулся до ее противоположной стороны. Вроде бы, от него отходило восемь служебных ответвлений и один боковой проход. Я мог видеть, что происходит наверху, глядя сквозь отверстия между подпорками и переплетениями проводов и меня порадовало, что я угадал правильно: ему придется подбираться ужасно близко, чтобы рассчитывать на удачный выстрел в таких условиях.

Я лишь на несколько шагов углубился в проход, когда услышал ее.

— Проклятье! — сказал я, оборачиваясь. — Я же велел вам ехать к генератору!

— Я решила не ехать, сказала она. — Я знала, что когда вы побежите, то уже не обернетесь.

Я пожал плечами, отвернулся и пошел вперед. Я слышал, что она идет следом. Мне были видны несколько участков узких мостков наверху, в том числе и тот, что проходил над дальним концом машины. По моим расчетам он мог теперь появиться в любую секунду.

— Что мне делать, чтобы помочь? — услышал я вопрос Гленды.

— Все, что вам заблагорассудится, — сказал я. — Я снимаю с себя всякую ответственность за ваше благополучие. В своей гибели вините себя.

Я услышал, как у нее перехватило дыхание, и она резко оборвала начало какой-то фразы. Я продолжал осторожно пробираться вперед.

Он может спуститься вниз по одной из лестниц, или по мосткам и приближаться к нам сквозь нагромождения металла. Или он может остановиться, или пойти поверху другим путем. Возможно, он совсем рядом. Бесполезно было прислушиваться к звукам шагов из-за шумовой завесы, вызванной вибрацией механизма, в котором мы стояли.

Однако, когда я приблизился к вероятному боковому ответвлению, резкий звук все-таки смог прорваться сквозь все это. Это был телефонный звонок, раздавшийся неподалеку в каком-то служебном закутке.

Бормоча шепотом проклятия и прижавшись к стене, я решил при первой возможности засунуть этот телефон ему в пищеварительный тракт с того, или с другого конца. Впрочем, на сей раз я сдержал себя. Этот звук чертовски действовал мне на нервы, но я сумел сохранить контроль над собой.

Через секунду я услышал грохот его сапог и понял, что он сделал. Откуда-то зная о том, как на меня действует телефонный звонок, он захватил с собой аппарат телефонного мастера, который мог находить и приводить в действие телефоны. Добравшись до места над моим убежищем, он позвонил в ближайшую телефонную будку, надеясь выбить меня из колеи звонком, и спрыгнул на крышу установки. Только на этот раз я не поддался. Вжимаясь в стенку, я скорее ощущал, чем слышал, как приближаются его быстрые шаги. Он искал отверстие, пригодное для прицельного выстрела, видимо рассчитывая на то, что я превратился в трясущуюся тварь.

Внезапно, высоко наверху, справа от меня, примерно на расстоянии тридцати футов над пересекающимися балками промелькнули голова, рука и плечо.

Даже вскидывая свой пистолет и спуская курок, я услышал звуки выстрела и отрикошетившей пули. Потом он исчез.

Я отшатнулся назад. Налетел на Гленду. Не оборачиваясь и рыча что-то невразумительное, я толкнул ее к углублению в стене и отступил туда сам. Втискиваясь рядом с ней, я опять услышал грохот его сапог и понял, что он перепрыгнул через боковой проход справа от меня. Я направил пистолет в ту сторону, откуда, как мне казалось, он должен был появиться и почувствовал внезапную, сумасшедшую радость при мысли, что телефон перестал звонить.

Вот и он. Снова выстрелил. Промахнулся. Я тоже выстрелил. Следующая попытка, понял я, будет решающей. Теперь он знал, где я нахожусь. Я подался назад и прицелился вверх. Почувствовал, что теперь он появится у меня над головой.

Я понимал, что шанс выжить невелик. Даже при самом точном моем попадании, он тоже успеет выстрелить. Кроме необходимости спасти девушку, меня беспокоила мысль, смогу ли я перенести серьезные ранения, если вообще выживу. Его я подстрелю. Я знал это. Чувствовал. Готов был поклясться. Даже если он опять всадит пулю мне прямо в сердце, сработают мои рефлексы и мой выстрел состоится, и он, там наверху, на время потеряет сознание. Я хотел выжить, притащить его в Крыло, Которого Нет, вывернуть его мозги наизнанку и вытряхнуть на пол их содержимое. Было бы таким расточительством умереть, оставив его беспомощным, и не иметь возможности этим воспользоваться.

— Если я умру, — услышал я свои слова, обращенные к Гленде, — и оставлю его без сознания там, наверху, — и это не я произносил эти слова, ужасный смысл которых доходил до меня, ведь их слышали мои уши и произносил мой собственный язык, — не пожелаете ли вы подняться и прикончить его из его же собственного пистолета? Пулей в голову? В сердце?

— Нет! Я не могу! Я не буду!

— Потом это избавило бы меня от многих неприятностей.

— Потом? — она хихикнула почти истерически. — Если вы мертвы… — Потом она заткнулась, но я чувствовал ее тяжелое дыхание, ее напряжение.

Чего он ждет? Чтоб его!

— Давай! — крикнул я. — В последний раз! Даже если ты достанешь меня, ты умрешь!

Тишина. По-прежнему тишина.

Потом я услышал, как Гленда шепчет, быстро, торопливо.

— Ты тот самый. Я не ошиблась. Слушай. Это важно. Возьми меня с собой в потайное место. У меня есть кое-что для тебя. Это важно…

И это тоже было слишком поздно. Еще три шага и глухой удар, когда он перепрыгнул через наш проход и выстрелил вниз.

Я почувствовал тупую боль в груди и в ребрах. Я тоже выстрелил и понял, что попал.

Длинноволосый шатен, белые штаны, синяя куртка, голубые зеркальные очки; он повернулся в прыжке, опустился на полусогнутые ноги, левая рука высоко вскинута для равновесия, правая вытянута вниз, оружие наведено, стиснутые зубы оскалены в напряженной, недоброй усмешке.

— Мистер Блэк! Нет! — услышал я крик Гленды, когда другим выстрелом он попал мне в плечо и меня отбросило на нее.

Транквилизирующий пистолет выпал, и вся моя правая рука стала бесполезной. Но я попал в него, это я знал.

И это был мистер Блэк. Тот самый человек, с которым я сидел в Коктейль-Холле — как давно? Иной цвет и длина волос, другая одежда, очки, но та же линия челюсти, те же черты лица, морщины…

Пока он пытался навести пистолет, чтобы сделать еще один выстрел, я поднял левую руку. Гленда все еще кричала, а я, укусив себя за большой палец, пристально смотрел на него и услышал его последний выстрел и почувствовал, как он разрывает мне внутренности.

Потом он рухнул навзничь, а я повалился лицом вниз, и чернильное облако, казалось, поднялось из моей груди, устремляясь к голове.

Звенящее эхо выстрела стихло, исчезло, но я все еще ощущал сквозь сырость, как вибрационные толчки механизма складываются в повторяющиеся слова «Вытащи седьмую булавку», а Гленда всхлипывала, «Библиотека! Ячейка 18237! Важно! Библиотека! Ячейка 18237!…»

Потом наступило обволакивающее ничто.

4

Я поставил себя на ноги и опять побежал. Безумие, но я ничего не мог поделать.

Хорошо, что никто из тех, кого я мог разглядеть, не был в состоянии это заметить.

Потом появилась группа живых, и оставалось либо притормозить, либо вызвать подозрение — этого я хотел меньше всего. Я прикусил губу, огляделся по сторонам, остановился, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов.

Крепкий. Кто бы мог подумать, что Энджел способен так хорошо держаться. Как это ему удалось? Стареющий кларнетист, тихий, спокойный малый. Только теперь я/он/мы узнали, что было в нем, а я уже другой, мне никогда снова не стать таким же, каким я был, все еще изменяясь, зная, что во мне идет процесс, подобный ртутному, неудержимый, сложный, стремительный, нарастающий, дающий силу, твердость… Крепче мы оказались, крепче, чем я думал. Просто двигателю нужно было прокашляться несколько раз, прежде чем он начал нормально работать. Теперь мы уже были почти у цели и я, Пол Кэраб, стал связующим звеном…

Мое бегство, начавшееся, как явление нежелательное и даже, вероятно, слегка позорное, теперь обрело смысл. Я сделал то, что следовало, но по ложным мотивам.

…Пол Кэраб, сравнительно здоровый, тридцатипятилетний Представитель Жилой Комнаты, Крыло 1, самый молодой член Обслуживающего Персонала Дома, удирающий от страха.

Теперь фактор страха значительно уменьшился, именно теперь, теперь потому что Энджел/Лэндж был здесь. Лучше и лучше с каждым мигом.

Все эти убийства повергали меня в панику, каждое последующее в большую, чем предшествующее. Я каждый раз отключался и приходил в себя в худшем состоянии, чем был до этого. Я был готов удрать во время слияния, но оно восстановило во мне равновесие. Потом, когда это случилось с Серафисом и Дэвисом, здравый смысл растаял, как дым. Я почувствовал, что даже мое положение со всеми его гарантиями безопасности не спасет от такой атаки, атаки, безусловно представляющей собой тщательно продуманную акцию по уничтожению всей семьи. Не было во мне ни присущего Лэнджу любопытства, ни гнева, как Энджела. Все это придет со временем, в этом я был уверен, но мой страх подавлял эти важнейшие факторы выживания. Мне стало стыдно за свой страх, но лишь на мгновение. Он пошел на пользу, а я уже не был тем человеком, который был охвачен ужасом.

Я наблюдал за медленным шествием людей, провожавших в последний путь усопшего, идущих следом за ящиком на конвейере. Во главе их, рядом с гробом, шел проповедник, читая погребальные молитвы. С того места, где я стоял, был виден участок, где отслужили панихиду, но разные перегородки и предметы обстановки закрывали от меня черную дверь, к которой они все направлялись. В моей голове возникла очевидная аналогия и свила там гнездо с его птичьим попискиванием, темными перышками и мельтешением: тот Пол Кэраб, которого я знал всю свою жизнь, мертв, умерла половина семьи, весь наш образ жизни, вполне возможно, испустил последний вздох.

Нет.

Этого я не допущу.

Моя решимость поразила меня, но так оно и было. Я знал, что сделаю то, что должен сделать. Я не принимал обдуманного решения. Я просто знал. Остальным это могло не понравиться. В любом случае, выбор оставался за мной.

Часовня, как всегда, напоминала шахматную доску чередованием светлых и темных квадратов. Я двинулся по диагонали в левую сторону, переходя к входу на затемненный участок. Быстро оглянувшись по сторонам, я лег на пол и прополз внутрь, не желая попадать под луч оповещения, который бы включил сумрачный свет, запах ладана, умиротворяющую музыку и огни на алтаре. Потом я юркнул на церковную скамью со спинкой и уселся боком, так, чтобы можно было видеть вход и держать похоронную процессию в поле зрения. Мне захотелось выкурить сигарету, но закуривать здесь было как-то неловко, поэтому я воздержался.

С того места, где я сидел, была видна черная дверь, врата в вечность, в преисподнюю, в загробную жизнь, куда бы там ни было. Конвейерная лента доходила до самой двери, поворачивалась там вокруг своих роликов и шла назад понизу. Когда провожающие со скорбными лицами и одетые в черное медленно приблизились, представитель распорядителя похорон выступил вперед и привел в действие открывающее устройство на пульте, незаметном на темном фоне двери.

Дверь беззвучно распахнулась внутрь, и гроб проехал в нее, за ним отправилось довольно много цветов, искусственных, по всей видимости, хотя, конечно, с моего места трудно было судить об этом наверняка, но такое количество настоящих цветов стоило бы целое состояние, что опровергалось малочисленностью процессии, и так как дальше колея наклонялась вниз под соответствующим углом и была оборудована роликами, вся экспозиция плавно скрылась с глаз. Потом дверь закрылась. Похожий на церковника тип произнес какие-то последние слова, и люди стали постепенно расходиться, переговариваясь между собой, либо в молчании, в зависимости от настроения.

Я посмотрел, как они уходят, подождал минут десять, пока вокруг не стало темно, подождал еще некоторое время. Потом поднялся, пересек помещение, выполз наружу.

Покой, тишина… Был выключен даже конвейер. Ближайший освещенный участок находился на значительном расстоянии, настолько далеко, что даже музыка не доносилась до меня.

Я подошел к конвейеру. Зачем-то протянул руку и коснулся ленты, и, ведя по ней рукой, пошел к стене. Человек, склонный постигать реальность на ощупь? Я подумал о Гленде. Что она сейчас делает? Где она? Обратилась ли она в полицию или просто сбежала? Наконец мои мысли вернулись к тем последним мгновениям, что до сих пор оставались где-то в уголке памяти. Что она там бормотала в самом конце? Не обычный истерический вздор, чего можно было ожидать от молодой женщины, присутствующей при внезапной, насильственной смерти. Нет, на это было не похоже. Она повторяла адрес, говорила мне, как это важно. Впрочем, если это не было своеобразной формой истерики, то альтернативный вариант приводил в замешательство. Зачем нужна информация умирающему, если он вдруг не окажется мной?

Но знать она не могла. Я не мог представить себе, откуда бы она могла знать.

…Или кто-нибудь еще, в данном случае. Скажем, мистер Блэк.

…Которого она безусловно узнала.

А если углубиться еще чуть-чуть, то было нечто необычное в том, как мы встретились…

Конечно, мне предстоит это выяснить. Жизненно важно все, что может иметь хоть какое-то отношение к текущим неприятностям.

…И это кажущееся иррациональным настойчивое стремление сопровождать меня…

Да, мне придется в этом разобраться. И очень скоро.

Я перелез через конвейер, пошел вдоль него, приближаясь к двери. Мне нужно было находиться с правой стороны от него, чтобы добраться до пульта.

Подойдя к черной двери, я остановился; этим маршрутом из Дома отправлялись покойники, по этой единственной дороге можно было покинуть Дом. Дверь была сделана из легкого сплава, размерами примерно шесть футов на восемь, и в тусклом свете казалась скорее кляксой, или черной дырой. Я разобрался с пультом, и дверь бесшумно распахнулась внутрь. Еще чернее. Даже с того места, где я стоял, трудно было сказать, что она открыта. Это меня вполне устраивало.

Я залез на конвейер и шагнул за дверь, отклонившись назад, чтобы удержать равновесие, и упираясь одной рукой в гладкую стену. Потом я схватился за дверь и потянул ее к себе, отклоняясь назад, прикрыл ее. По-настоящему она не захлопнется, пока я не приведу в действие механизм, но это произойдет, если кто-нибудь приблизится к ней в течение следующих нескольких минут.

Я опустился на четвереньки и пополз вниз по туннелю. Он был не длиннее сорока футов. Когда я добрался до задней стены, то встал, опираясь на нее, и начал шарить пальцами по поверхности, отыскивая пульт управления.

Совсем немного времени ушло на то, чтобы найти его и открыть, отодвинув крышку. После этого зажглось слабое внутреннее освещение, и мне опять стало видно, что я делаю. Этот блок крайне редко, если вообще кто-нибудь, нуждался в техническом обслуживании, а то, что я с ним тогда сделал, определенно не предусматривалось инструкцией по эксплуатации. Во всяком случае ни у кого не было оснований валять дурака с координатами, по которым покойники отправлялись на свою межзвездную прогулку в одну сторону.

То есть, ни у кого, кроме одного из нас.

Я закончил, захлопнул панель и стал ждать. Должно пройти пятнадцать секунд, прежде чем пульт сработает. После этого он сам вернется к своим старым координатам.

Я услышал, как где-то позади меня и наверху тихонько захлопнулась дверь. Очень хорошо. Это было нечто, что мне полагалось запомнить…

Внезапно меня швырнуло на землю. Я упал на руки, перекатился на бок и поднялся. Да, мне полагалось помнить, что, хотя в туннеле я стоял на наклонной плоскости, поверхность, на которую меня перенесло, была не такой пологой.

Потом вокруг меня вспыхнули огни. Я стоял в ярко освещенном, коротком коридоре, стены которого светились таким сильным и ослепительным светом, что стало больно глазам. Я прикрыл их рукой и пошел по коридору, а моя персона, тем временем, анализировалась на сотнях, может быть тысячах уровнях скрытыми приборами, которые позволили бы только одному человеку пройти через дверь в его конце.

Когда я приблизился к двери, она плавно скользнула вверх, обдав меня ветерком, и я вступил в Крыло, Которого Нет.

Внезапное чувство облегчения, освобождения охватило меня. Я пришел домой. Я был в безопасности. Врагу здесь до меня не добраться.

Я пошел по изгибающемуся влево, покрытому красным ковром коридору, минуя самый центр крепости, великие запечатанные своды Лаборатории, Компьютера, Хранилища и Архива. Пока я шел, я размышлял о том душевном состоянии, в котором мог пребывать некий предшествующий вариант меня самого, давший им такие прозаические наименования, учитывая то, что в них действительно находилось. В скептическом, Я полагаю.

Я проследовал мимо них и вошел в кабинет, или в комнату отдыха, которая наконец появилась справа от меня. Сразу же вспыхнули огни освещения, и я притушил их шлепком ладони; довольно было иллюминации в коридоре. Это была небольшая комната со светлыми стенами, устланная темным ковром, где стояли письменный стол, два легких стула, диванчик со столиками по бокам, застекленный книжный шкаф. Все было так же, как всегда, на моей памяти.

Я пересек комнату, подошел к дальней, пустой стене, включил контроллер на спинке стула и стена стала прозрачной.

Снаружи была ночь, и полная оранжевая луна висела над белыми каменистыми холмами, видневшимися примерно в полумиле от меня, делая их похожими на челюсть со сломанными зубами. Скалы, что были ближе, казались темными и влажными, словно над ними недавно прошел дождь. Вдали таяли бледные облака, в небе ярко горели звезды. Индикатор справа от меня показывал, что температура там, снаружи, слегка превышала тринадцать градусов по Цельсию. Я отошел, развернул стул к панораме и уселся.

Не отрывая взгляда, я отыскал сигарету, прикурил, затянулся.

Неважно, что ситуация требовала безотлагательных решений, мне нужны были и этот миг отдыха, и эта сигарета, и этот вид за окном перед тем, как я сделаю следующий шаг. Мне необходимо было побыть в состоянии душевного покоя, прежде чем я смогу продолжать. Это скажется потом.

Сводилось все к тому, что мне предстояло нарушить несколько директив ради того, чтобы выполнить одну из них. Было над чем подумать. Если бы мы сейчас провели слияние, то, думалось мне, возникли бы значительные разногласия, но связующим звеном был я, и я же был единоличным наследником последних познаний Энджела и единственным, кто мог действовать. Решение было за мной, и я его принял.

— Браво! Наконец-то у нас за рулем оказался кто-то не совсем безмозглый!

— В этом нет никакой твоей заслуги, сторожил, — сказал я.

— Конечно есть! Во всех отношениях!

— Ну, я не собираюсь спорить с тобой на эту тему. Сейчас это не имеет значения и не будет иметь вообще никакого в ближайшем будущем.

Может быть.

— Что значит «может быть»?

Давай подождем и посмотрим — в ближайшем будущем.

— Ты не лучше меня представляешь себе, что будет. Ну, не намного лучше.

Полагаю, ты прав. Может, пойдем и выясним?

— Ты ждал до сих пор. Ты вполне можешь подождать еще, черт возьми, пока я докурю сигарету.

Ладно. Наслаждайся своими раздумьями. Ты даже не понимаешь, на что глядишь.

— Видимо, ты понимаешь?

Лучше, чем ты.

— Поглядим.

Увидим.

Ночь была настолько светла, что я мог разглядеть в отдалении несколько здоровенных воронок от снарядов, их очертания размывались низко поросшей темной растительностью. Приглядевшись, я мог еще различить контуры огромного, разрушенного, похожего на крепость строения у подножия скал. Этот вид завораживал меня. Может быть мне предстоит узнать о нем еще что-нибудь…

Хватит! Слишком много всего! Эти руины… Сколько сотен раз видел я их? А глазами своих предшественников?

Поднявшись, я затушил сигарету в пепельнице, повернулся и вышел из комнаты.

Я сильно волновался, подходя к своду Архива. Там я приступил к деликатным, сложным и потенциально роковым манипуляциям с его запорным механизмом.

Еще через четверть часа я открыл его. Я вошел и зажегся свет.

Через несколько секунд дверь закрылась и заперлась за мной. Размеры комнаты составляли около 40 футов вдоль и примерно 60 поперек. Задняя ее стена была вогнутой и изгибалась вокруг рабочей площадки, приподнимавшейся над полом где-то на фут. По всей стене на уровне бедра тянулся выступ, выдаваясь вперед дюймов на тридцать. Над ним были смонтированы рядами блоки управления, что, как крылья, вытягивались от центральной панели и ее пульта управления. Массивное кресло рядом с центральной панелью было развернуто в мою сторону, словно приглашая меня.

На ходу я сбросил куртку, сложил ее, положил на полку, потом уселся, повернулся к пульту управления и начал прогревать аппаратуру. На ее подготовку, вместе с проверкой систем и включением всех блоков в их должной последовательности, ушло около десяти минут. Я занимался этим с удовольствием, ибо это дело на время полностью отвлекло мои мысли от всего прочего.

Но, наконец, огоньки на панели выстроились в должном порядке и пришло время начинать.

Я открыл шкафчик слева от себя, вытянул оттуда шлем на длинном, тяжелом рычаге. И шлем я тоже проверил несколько раз. Отлично.

Я опустил его на голову так, что его края легли мне на плечи. На уровне глаз было отверстие, позволяющее мне видеть, что я делаю. Я привел в действие механизм, что должен был теперь проверить меня.

Его внутренности, вибрируя, пришли во вращение, примериваясь к тем участкам моей черепной анатомии, которые представлялись им заслуживающими внимания. Потом мне немного сдавило голову, когда прокладки прижались к моему черепу в нужных местах. Потом последовал легкий толчок и несколько влажных струек скользнуло вниз по голове. Анестезия. Когда она вводилась сквозь кожу, немного помешали волосы. Впрочем, все было в порядке. Я не хотел обривать себе голову или носить парик. Я мог выдержать несколько капель, попавших за шиворот.

Не думаю я, что кому-нибудь может доставить удовольствие ожидание вторжения в его внутренности, а уж тем более в содержимое его черепа. При любых знаниях и опыте, мысли об ощущениях вызывают подъем эмоций. Нет даже необходимости в том, чтобы эти ощущения действительно возникали. Впрочем, через считанные секунды передо мной вспыхнул голубой индикатор и я осознал, что все необходимые щупальца успешно и безболезненно проникли сквозь мой скальп, череп, кору головного мозга, его паутинную и мягкую оболочки, попали в соответствующие участки моего мозга и образовали сеть, способную выполнить ту работу, для которой они предназначались. А я все еще грыз свою нижнюю губу. Так шутит с нами наш собственный мозжечок.

Аппаратура была готова. Пришло время для технологического процесса, осуществляемого каждым новым связующим звеном. Я должен был возвращаться назад по своему/нашему сознанию, систематически стирая все те участки Лэнджа и Энджела, которые, по моим ощущениям, противоречили моей собственной личности, и уничтожая их воспоминания, относящиеся к тому, что происходило до меня. Пришло время для жертвоприношения, частичного самоубийства, вышвыривания за борт лишнего груза, всего того, что могло лишь смущать разум, создавать конфликты, делать жизнь менее сносной. Никто же не знает, сколько может вместить человеческий разум, и поэтому мы когда-то решили не испытывать его пределы. Мне казалось, что дело в этом. Где-то, когда-то, в незапамятные времена такое решение было принято. Насколько я знал, мы всегда действовали, исходя из этого суждения, и, так как семья все еще существовала, это всегда оправдывало себя. До сих пор, конечно. Теперь Лэнджу и Энджелу пришла пора отправляться, чтобы стать, быть может, самостоятельными единицами, или моими персональными демонами в преисподней подсознания.

Однако сейчас мои мысли, в основном, занимала угроза нашему существованию, и я хотел вырасти, а не уменьшиться, расширить свои познания, а не наоборот. В памяти, вместе с настоятельным побуждением ничего из нее не стирать, оставалось знание о том, что в качестве чрезвычайной меры во времена великой угрозы можно было бы воскресить мертвых. Я не верил, что это когда-либо осуществлялось и, конечно, понятия не имел о том, к чему это может привести. Впрочем ясно было, что дело здесь совсем не в воспоминаниях. Все же я со всей определенностью ощущал себя самым подлинным самим собой, несмотря на то, что я был частично Энджелом и частично Лэнджем. Суровые меры оправдывались ситуацией.

Когда я взглянул на тот участок панели, где торчали семь булавок, рядом с которыми оставалось место еще для многих, я очень ясно почувствовал, как колотится мое сердце.

Каждая булавка — жизнь связующего звена; каждая — это целое поколение нашей семьи, приколотое там, словно невидимая бабочка…

Когда я протянул руку, ладонь моя была влажной.

Булавка втыкалась в главную панель каждый раз, когда завершался процесс стирания. Вытащить одну — значило погубить труд предшественника во мне.

Что я делаю? Я должен был оказаться здесь для того, чтобы вставить восьмую булавку…

Рука моя задрожала.

Это неправильно! Глупо даже подумать…

Рука стала твердой, потянулась дальше. Я пытался, но не сумел остановить ее.

Словно зачарованный смотрел я, как она пересекла панель, примерилась и выдернула седьмую булавку.

5

Трудно сказать, чего именно я ожидал. Удара в литавры? Раскалывающего мозг сотрясения с последующей потерей сознания? Полагаю, чего-нибудь неожиданного.

Однако, более всего это было похоже на пробуждение поутру, когда воспоминания вчерашнего дня начинают постепенно подниматься над горизонтом сознания. Обычное прояснение головы, появление того, что там и было. Галерея знакомых картин.

Старый Лэндж…

Конечно. Это был случай, когда нам довелось побывать в положении нашего собственного сына. По случайному совпадению связующее звено перешло от одной тождественной Лэнджу личности к другой. И в этом слиянии были еще и другие, давно забытые, но опять оказавшиеся со мной, словно они никогда и не отсутствовали.

Теперь я стал тем демоном, что обращался к нам. Я был Энджелом, Лэнджем, Лэнджем Старшим и всем тем, что было оставлено старшим Лэнджем от его предшественника Винтона, чей странный склад ума я бы назвал почти чуждым минутами ранее. Но если отнестись к нему так, как его предшественник, который счел уместным его сохранить, то он не казался настолько уж странным. Что это было? Что произошло? Мои накопленные воспоминания теперь вернулись на столетие назад, но дело здесь было не просто во времени и количестве. Ощущение отличия, сопровождавшее вернувшуюся доступность всего этого опыта было… качественным. Да, это было так. И что это за качество?

Как раз это ты не можешь по-настоящему оценить в своем теперешнем состоянии.

Сильный. Там. Он. Винтон. На мгновение я был слишком ошарашен. Этот опыт всегда присутствовал, но я не удосужился осмыслить его, а ведь освобождая и поглощая демона Лэнджа, я неизбежно выходил на более старую, прежнюю поверхность раздела и доселе неведомый мне демон мог обращаться ко мне из-под нее.

То, что есть у тебя сейчас, говорил он, нужно тебе, как стартовая площадка. Ты стал умнее и в чем-то сильнее, благодаря тому, что ты приобрел, но этого мало против мистера Блэка. Чтобы обрести понимание и способность воспользоваться этим, необходимо вытащить шестую булавку. Сделай это немедленно.

Полон решимости. И силы. Он. В своей настойчивости. Именно это предопределило мое решение. Я хотел обрести такую решимость, такую силу.

И поэтому, прежде чем я сумел выдвинуть свои аргументы против, я протянул руку вперед по диагонали на несколько дюймов и вытащил шестую булавку.

Да! Да, когда туманы развеялись и ко мне вернулась память о том, что происходило столетия за полтора, это было не просто возвращением огромных объемов накопленного опыта. Тем более, что сами воспоминания оказались довольно призрачными и не слишком эмоциональными. Тверже, жестче стало мое отношение ко всему, и эта перемена убеждала меня в моей собственной способности совладать с ситуацией. И не только, не только это…

Ощущение. Господи, ощущение… Словно потоки воды внезапно обрушились на старинную дамбу. Я чувствовал накапливающуюся мощь и не был уверен в укреплениях.

Да, ты был слаб, и ты окреп. Но теперь не время останавливаться. Протяни руку и возьми все. Тебе пригодится любое оружие, до которого ты сможешь сейчас дотянуться. Тебе предстоит встреча с врагом, который тоже силен. И поэтому ты должен стать самим собой в большей мере. Вытащи пятую булавку и восстанови меня в себе. Я покажу тебе, как разобраться с мистером Блэком.

— Нет, сказал я. — Подожди, — сказал я. — Подожди…

Времени нет. С каждым мигом, что ты теряешь, Блэк становится сильнее. Не отбрасывай инструмент, который может резать алмаз, не отшвыривай камень, который может лечь в основание свода. Я буду нужен тебе. Вытащи пятую булавку!

Моя рука дернулась к ней, но я боялся, что уже зашел слишком далеко. Невозможно было измерить силу того, что потом вынудит меня вытащить четвертую, потом третью булавку, и так до самого конца, до начала, разрушая с таким трудом выстроенное здание, уничтожая сделанное за века общими усилиями, ради достижения духовной, нравственной эволюции.

Я разделяю твои чувства, я согласен с твоими принципами, Впрочем все они окажутся бесполезными, если не будет больше тебя, чтобы развивать их. Мой конкретный опыт понадобится тебе, чтобы как следует защищаться. Поэтому, пока суть, да дело… Вытащи пятую булавку! Сейчас же!

Мышцы заныли в моей руке. Мои пальцы сжимались и разжимались, словно клешня.

— Нет! — сказал я. — К черту! Нет!

Ты должен!

Моя рука дернулась. Пальцы коснулись булавки.

Я зашел слишком далеко и слишком поспешно. Рассудок мой отказывался повиноваться мне. Может он и прав, Джордан, я вдруг понял, что его так зовут. Может он и прав. Но я не собирался позволить ему принудить меня к этому. Я даже не очень понимал, чем я только что стал. Было бы безумием освобождать еще одного незнакомца.

Конечно, ты испытываешь неуверенность. Но ты должен кроме того понимать, что своими сомнениями ты подвергаешь опасности остальных, да и девушку…

— Подожди!

И тут появился яростный гнев. Я, Джеймс Винтон, уничтожил его, принес его в жертву, сокрушил его по своей воле. И теперь этот жалкий подонок, ничтожный огрызок пытается мне приказывать!

Я медленно сжал правую руку в кулак! Потом стукнул им по выступу.

— Нет! — сказал я. — Что надо, у меня есть.

Ты дурак!

Я плавным движением поднял руку и прижал большим пальцем пятую булавку.

Тишина.

Стараясь ни о чем не думать, не копаться в своих мыслях или чувствах, я перевел себя на автоматический режим работы и стал освобождаться от оборудования.

Наконец, мне перестало сдавливать голову и огоньки приборов показали, что шлем можно снимать. Я сделал это, убрал его в шкаф, потом отключил все узлы оборудования и вышел из Архива, тщательно заперев за собой дверь. Я прошел по коридору к Компьютеру и повозился там с замком. Потом я вернулся в свой кабинет, потому что снабженный реле времени механизм на дверях Компьютера срабатывал лишь через десять с лишним минут.

Я плюхнулся в кресло, закурил сигарету и уставился в ночь. За тот краткий промежуток времени, что я отсутствовал, луна проделала заметный путь. Тени сместились по ландшафту, открывая взгляду другие подтверждения стародавнего разорения и еще больше растительности. Этот вид казался мне теперь намного более знакомым, чем раньше, хотя я по-прежнему не представлял себе, что за сражение происходило там. Может, война? Теперь в руинах у подножия этих вековечных скал было нечто еще более интригующее и тревожащее…

Я вглядывался в эти развалины и вдруг нить моих размышлений резко оборвалась. Показалось, будто там произошло какое-то движение.

Я встал и подошел к окну.

Опять что-то. Слабая вспышка… Да, за этими разрушенными стенами мелькнул свет. Я продолжал наблюдать и это повторилось несколько раз. Я попытался определить периодичность вспышек, но, кажется у них не было никакого определенного графика.

Потом там вспыхнул яркий свет, и словно луч маяка быстро скользнул по искореженному ландшафту, упал прямо на меня и остановился.

Я поднял руку, прикрывая от него глаза, а другой рукой нащупал контроллер и затемнил окно.

Потом я снова опустился в кресло, удивляясь какой-то частицей своего «я» тому, что это явление не произвело на меня особого впечатления. Но это чувство быстро прошло. В самом деле, в этом свете не было ничего удивительного. Явления такого рода периодически происходили там на памяти многих поколений. Я просто забыл или, вернее, только сейчас вспомнил об этом. Да, это, видимо, было что-то механическое, что время от времени пробуждалось, испытывало короткую автоматическую судорогу и опять погружалось в спячку. Один из фактов бытия, ну и что?

А так ли? А, к черту! Более неотложные проблемы требовали моего внимания.

Например, кто я такой? Я понимал, что уже не являюсь больше той личностью, что пришла в Крыло, Которого Нет. И это было не потерей, а приобретением. Именно так я ощущал это. Но в чем это приобретение?

Если быть искренним, то я чувствовал себя скорее Винтоном, чем Кэрабом. Но казалось, что всегда именно так и было на самом деле, а тот, другой, был всего лишь временной стадией, живой лабораторией, которую я занял для проведения определенных экспериментов. Теперь у меня возникла необходимость отложить на время эти исследования, чтобы разобраться с более важными проблемами, которые стали вызывать во мне беспокойство.

Боже! Каким наивным позволил я себе стать! Мои женоподобные «я» последнего времени вызвали у меня улыбку. Их страхи. Их приступы малодушия.

На чьих плечах, по их мнению, стояли они? Кто приобрел для них право упиваться своей драгоценной щепетильностью? Кто дал им возможность проявлять свои возвышенные наклонности, этой шайке анонимных филантропов и благодетелей Дома? В течение нынешнего поколения, во времена Лэнджа, они остановили эпидемию, не допустили, чтобы несколько крупномасштабных катастроф повлекли за собой куда более тяжкие последствия, чем это случилось, способствовали проведению нескольких продуктивных научных исследований в области медицины, помешали осуществлению трех научных программ, которые могли бы дать нежелательные результаты, подвели политиков и компьютеры к принятию нескольких здравых решений, касающихся контроля за ростом населения, вытеснения агрессивных побуждений и развития областей образования, имеющих особо важное значение, содействовали развитию новых увеселений, добились, что кривая преступности пустилась еще ниже и помогли многочисленным группам и отдельным личностям в тяжелые для них времена. Но откуда взялась у них эта возможность позволять себе удовольствие заниматься тем, что кому-то могло показаться беспардонным вмешательством в чужие дела, а другим, альтруизмом? Путь для них проложен был мыслью, потом, жертвенностью и далеко не малой кровью.

С другой стороны, вся эта игра стоила свеч. Но странно было размышлять о себе одновременно в двух временных плоскостях. Но они сливались, сливались, даже когда я размышлял над каждой из них, и я чувствовал, что это здорово обогащает меня. Взгляд Джордана охватил бы куда более широкую перспективу, это я понимал. Я располагал некоторыми его воспоминаниями и мне было известно, что он их долго накапливал. Быть может, я с ним поторопился…

Нет! Надо же было где-нибудь подвести черту. То, чем я теперь обладал, представлялось достаточным. Все, что мы сделали оправдывалось вескими, существенно важными доводами, это я знал. Подробности были мне ни к чему. Основываясь на том, что я теперь знал о себе, я верил во все свои прежние решения. Мне думалось, что я всегда избегал произвола, что было основание для каждого случая частичного самоубийства. Безумием было бы разрушать все сделанное ради удовлетворения своей исследовательской любознательности.

Стало покалывать кожу на голове, и мысли мои обратились к более насущным проблемам.

Я поднялся на ноги. Замок на Компьютере должен уже быть почти готов для продолжения работы с ним. Слегка массируя голову, я отправился назад по коридору. Я подумал о Джине, Дженкинсе и Винкеле. Они живы, а это главное. Видимо, сейчас им ничего реально не угрожает, ибо я оставил мистера Блэка в состоянии, так сказать, помутнения рассудка; и у них, кажется было достаточно времени, чтобы взбодрить свои инстинкты самосохранения и возвести какие-нибудь баррикады. Я не видел смысла выходить на контакт с ними, пока мне нечего было им сказать, до этого придется еще немного подождать.

Оставалось еще немного времени, прежде чем я смог бы войти в двери Компьютера, и я заполнил эту паузу, ломая себе голову по поводу Гленды. Из ее прощальных реплик со всей очевидностью следовало, что она обо мне что-то знала. Что она там знала, было для меня далеко не так важно, как то, откуда ей стало это известно. И она знала нечто о моем старинном враге, который в эти дни называл себя мистером Блэком. Уже по одной этой причине ей следует занять важное место в списке моих неотложных дел.

Механизм выполнил все свои операции перед заключительной фазой, я довершил остальное, открыл дверь и вошел. Комната была похожа на ту, что занимал Архив, только выглядела попросторнее. И здесь тоже оборудование, хотя и иного рода, занимало дальнюю стену, а кресло управления, хотя и располагалось немного левее, было таким же комфортабельным, как и то, другое. Я запер за собой дверь и направился к нему.

Я включил Бандита. Забавно, что прозвище, данное мной этой штуковине, когда-то выпало из обращения и было заменено простой, сдержанной недомолвкой: Комп. Впрочем, он был не простым компьютером. Он был еще и похитителем данных. Тот факт, что его операции всегда оставались безнаказанными, являлся своего рода признанием высокого мастерства его безымянного творца, обеспечившего ему тайный доступ к основным базам данных в Крыле 1. И даже более того. В случае необходимости он мог обнаруживать, вычислять наилучшие возможности для проникновения и вводить туда новые данные. Вот такой Комп!

Итак, я поручил ему поиски мистера Блэка. Я не возлагал слишком больших надежд в этой области, но должен был попытаться. Мог же он на сей раз в чем-нибудь проколоться. Я располагал на него довольно обширным досье, уже усвоенным светящейся утробой Бандита, который черпал оттуда сведения для своих поисков. Мы допустили ошибку, хотя и вполне объяснимую, стерев эту часть нашей памяти. Подчистка, по всей вероятности, произошла потому, что все это дело действительно представлялось удовлетворительно завершенным, а сознательное воскрешение в памяти связанного с насилием эпизода была нежелательным явлением для моих заботливо воспитанных потомков. Следовательно, эта ошибка была допущена мной по моей доверенности, как угодно. Значит, я должен проявлять понимание и сочувствие, черт возьми!

Я отправил Бандита отыскивать для меня жизнеописание Гленды, а также самую свежую информацию о ее последних передвижениях. Еще я начал поиски сведений о Хинкли, Лэндже, Дэвисе и Серафисе в области статистики смертности, чтобы выяснить, не сообщено ли уже о кончине кого-нибудь из них.

Потом заверещал клаксон, и в кровь мою хлынул адреналин и я мгновенно оказался на ногах.

Я подскочил к щиту управления слева от меня, включил обзорный экран и, переключив все смертоносные ловушки с автоматического управления на ручное, привел в готовность боевой арсенал.

Я испытал разочарование, когда увидел, что это всего лишь Винкель, прибывший с гробом. Телеразвертка показала мне всю картинку и указала на неживое состояние содержимого гроба, то есть, следовало полагать, что в нем находились останки Лэнджа. Мое разочарование вызвало у меня усмешку. Я должен был радоваться тому, что хотя бы Винкель, из всех нас, успешно справился с возложенным на него делом. Вместо этого, я был слегка раздосадован тем, что это не мистер Блэк появился, чтобы совершить очередную попытку. Скоро ему предстоит узнать, что мне не свойственны некие приступы малодушия, присущие моим собратьям. Кроме всего прочего, эти две булавки олицетворяли собой более чем вековые запреты. До сих пор, ему доводилось стрелять только по мишеням, по глиняным голубкам. Пришла пора ему повстречаться с разъяренной, кровососущей летучей мышью. Я только надеялся, что, прежде чем все будет кончено, у меня будет время сообщить ему, что это опять был Винтон.

Я отключил клаксон и включил переговорное устройство.

— Хорошо смотришься, Винкель, — сказал я. — Я подойду через минутку и помогу. Я в Компе.

— Кэраб, сказал, глядя на экран, этот более симпатичный, тридцатилетний вариант меня самого. Я беспокоился. Когда не произошло слияние…

— Успокойся. Положение улучшается.

Я отключил экран и переговорное устройство, открыл ящик, достал небольшой пистолет, проверил его, зарядил, запихнул в карман. Зачем трудно сказать. По-моему, это старые привычки сказывались, ведь дело было, конечно, не в том, что я не мог доверять никому, даже, меня позабавила эта мысль, собственной персоне.

Дверь изнутри открывалась без проволочек и я вышел, почувствовав легкие угрызения совести из-за того, что ее за собой не запер, настолько укоренилась эта привычная процедура. Как бы там ни было, будь проклят мистер Блэк! Из-за него был заведен весь этот ритуал, после того случая, когда он ухитрился добраться до Крыла, Которого Нет и лишь случайность остановила его. Несколько проще была бы жизнь, попадись он тогда мне.

Я прошел по коридору, пересек линию обороны у входа и кивнул Винкелю, с напряженным видом стоящему у гроба.

— Ладно, — сказал я, — потащили требуху в Хранилище. У нас дел полно.

Он кивнул в ответ, мы ухватились за ящик и поволокли его.

— Я беспокоился, что мы не доберешься сюда, — сказал он по пути.

— Твои страхи явно оказались беспочвенными.

— Да, сказал он, и, через несколько секунд, когда мы опустили свой груз перед входом в Хранилище, и я стал возиться с замком, продолжил, — похоже, что у тебя пистолет в кармане.

— Да.

— Вроде бы не транквилизаторный. Похоже, это другого типа.

— Точно.

— Для чего он?

— Подумай об этом с минутку, — сказал я, работая с замковым механизмом.

Я довел дело до включения реле времени, потом выпрямился и показал направо кивком головы.

— Пошли в Комп. Мне нужно выяснить кое-что, пока мы ждем.

Он последовал за мной, но резко остановился, когда мы приблизились к двери.

— Она не заперта! — сказал он.

— Верно. Время сейчас более, чем просто немаловажно, — ответил я, распахивая ее.

Он прошел за мной внутрь, не вымолвив ни слова, а я направился к Бандиту, чтобы узнать, каковы результаты моих запросов. Как я и подозревал, мистер Блэк неплохо маскировался. На него пока еще ничего не было. Конечно, Бандит продолжит свои розыски, углубляясь все дальше и дальше в поисках следов этого человека.

Ни одна из наших смертей еще не была зарегистрирована. Возможно, квартира Хинкли была в таком состоянии, что они еще не разобрались, кто там вообще находился. И было, в общем-то, рановато ожидать поступления каких-либо сведений об Энджеле, даже если предположить, что тело уже обнаружено, чего могло и не произойти.

…Уж, конечно, нет, пришел я к выводу, как только стал просматривать данные на Гленду. Мистер Блэк сообщать не будет, и чем больше я узнавал нового о Гленде, тем менее предсказуемой она мне казалась.

— У тебя были какие-нибудь трудности с доставкой сюда тела Лэнджа? — поинтересовался я.

— Нет, никаких. Никто не повстречался…

Опять клаксон подал голос. Я снова включил экран и увидел Дженкинса.

Я вырубил клаксон, включил переговорник и сказал:

— Привет. Мы с Винкелем в комнате Компа. Давай сюда. Не споткнись об Лэнджа.

Я отключил связь, прежде чем он успел ответить, этот еще один нервный молодой человек нашего роста и телосложения.

Я почувствовал взгляд Винкеля и повернулся к нему.

— Ты изменился, — сказал он. — Ужасно. Я не понимаю, что произошло, что происходит. Почему ты не провел слияния с нами после того, как добрался сюда? Почему бы этого не сделать сейчас?

— Терпение, — сказал я. — Именно сейчас время — это очень дорогой продукт, и я должен расходовать его бережно. Я объясню все и довольно скоро. Доверяй мне.

Он слабо улыбнулся и кивнул.

— Значит, ты действительно знаешь, что делать?

Я кивнул в ответ.

— Я знаю, что делать.

Спустя несколько секунд объявился Дженкинс. Он тяжело дышал, лицо его раскраснелось.

— Что происходит? — завопил он, и, судя по голосу, это была не просто легкая истерика. Что происходит?

Винкель подошел к нему, схватил за плечо и сказал:

— Полегче, полегче. Кэраб все объяснит. Он знает, как с этим справиться.

Дженкинс было напрягся, потом, вроде, немного обмяк. Он повернул голову и уставился на меня.

— Я надеюсь на это, право, надеюсь, что это так, — сказал он, начиная овладевать голосом и говоря уже спокойнее, медленнее. — Быть может, ты начнешь с того, что объяснишь мне, что же произошло с Крылом 5?

— Что это значит? — спросил я. — Что с ним могло произойти?

— Его нет, — сказал он.

6

Значит, ее отцом был Кендэлл Глинн, несчастный ублюдок. Интересно, а кроме того печально, странно и неприятно. Последнее, объяснялось и тем, что я не склонен был верить в совпадения, и тем, что внезапно мне стало стыдно за то, как вел себя Лэндж. Забавно, ему стыдно не было. Он питал отвращение к насилию, и ему казалось, что в данной ситуации он действует самым пристойным образом, тогда как я просто дождался бы благоприятного момента и пристрелил бы этого парня. Не о том речь, что за это мне не стало бы стыдно, но это было бы иное чувство стыда, не такое паскудное, по моему разумению.

Я размышлял о нем, работая с замком на дверях Склада. Дженкинс и Винкель находились в другом конце коридора, в Хранилище, упаковывали в лед тело Лэнджа. Видимо, это было именно то, что требовалось: не просто занять их чем-то в ожидании Джина, когда я, в качестве альтернативы слиянию, смогу обратиться к ним ко всем сразу, но еще и заставить их прикоснуться к мертвой реальности. Может, это несколько облегчит для них восприятие того, что должно быть сделано.

Это случилось лет шестнадцать тому назад, значит Гленда была слишком мала, чтобы хорошо помнить. Хотя, конечно, она об этом знала и слишком много и недостаточно. Я (мы) связующее звено тогда находилось в окоченевшей теперь фигуре Лэнджа, и Кендэлла Глинна необходимо было остановить. Он высказывал свои идеи достаточно громко для того, чтобы я в течение нескольких лет настороженно к ним прислушивался. Я бы так не беспокоился, будь он человеком иного масштаба. Но Глинн был не просто выдающийся инженер. Он был одним из тех ученых-творцов, что появляются раз в несколько столетий, чтобы подтвердить обоснованность существования этого затертого понятия «гений». Его коллеги уважали его, завидовали ему, восхищались им; его имя было известно обывателю на ленточной дорожке столь же хорошо, как и человеку в лаборатории. Хотя, когда он женился и стал отцом Гленды, ему уже было далеко за сорок, в нем не ощущалось ничего такого уж мизантропического, как это часто случается с блестяще одаренными людьми, которые первые лет тридцать проводят во взаимных недоразумениях с окружающим миром. Для человека, стремящегося покончить с большинством основополагающих общественных традиций и наполнить старую тележку новой поклажей, он был совсем не воинственным, а скорее привлекательным. Он был последним настоящим революционером, которого я знал, и я уважал его. Впрочем, мне, как Лэнджу, он, в основном, внушал опасения.

Когда мне стало известно, что дело уже не ограничивается разговорами, что он действительно готовится предстать перед Советом и, по всей вероятности, заручился поддержкой некоторых членов Совета, достаточной для того, чтобы его просьба о начале осуществления проекта была поставлена на голосование, я нанес ему визит в своем обличье Джесса Боргена, старейшего члена Академии Наук. Я хорошо помню тот день и то тело, потому что моя простота доставляла мне немало беспокойства и мне пришлось несколько раз останавливаться по дороге к нему…

Кендэлл не был похож на изможденного наукой ученого. Невысокого роста, коренастый, довольно грубые черты лица, густая шапка черных волос и только на висках легкая седина. Больше всего поражали его глаза; коррективные линзы делали их огромными, в особенности, левый, и создавалось впечатление, что они видят почти все сразу, и насквозь. В том положении, в каком оказался я, это как-то действовало на нервы. В общем, не только по связанному с урологией поводу мне пришлось, уже через несколько минут после начала беседы, извиниться и покинуть ненадолго это нагромождение глобусов, звездных карт, рабочих столиков, чертежных досок, модулей — макетов по привнесению экологических изменений и установки компьютерного доступа. Это было вызвано тем, что я понял: вот человек, у которого это может получиться, то, о чем временами лишь бормотали другие.

— Но восемнадцать миров Дома и так весьма сходны с Землей, говорил он, — иначе мы бы не расположили Крылья на них, — в ответ на мое, — но окружающая среда каждого из них является единственной в своем роде.

— И вы хотите вышвырнуть людей в них, хотя они не готовы?

— Люди или миры? — и он улыбнулся.

— И те, и другие.

— Да, — сказал он. — Они могут жить в модулях, занимаясь формированием окружающей среды в нужном направлении.

— Допустим на секунду, что изменение окружающей среды внешних миров пойдет нам на пользу, но зачем связываться с промежуточной стадией? Почему бы не сделать это из самого Дома и, когда все будет готово, желающие смогут отправиться туда и воспользоваться этим?

— Нет, — сказал он. — Боюсь… — и голос его стал очень тихим, и он смотрел уже не на меня, а на шеренгу глобусов на столе справа от него. — Я рассматриваю Дом, как эволюционный тупик для всего рода человеческого, — продолжал он. — Мы создали стационарную, негибкую среду обитания, человек должен либо приспосабливаться к ней, либо вымирать. Являясь существом выносливым и адаптирующимся, он не вымер. Он сильно изменился всего лишь за несколько столетий.

— Да, он здорово пообтесался, сделался более разумным, более управляемым существом.

— Мне совсем не нравится это последнее прилагательное.

— Я имел в виду — самоуправляемым.

Он издал странный звук, то ли фыркнул, то ли хмыкнул, и я, извинившись, отправился в его туалетную комнату.

Мы проговорили почти два часа, предмет разногласий заключался именно в этом. Я не сомневался в реальной осуществимости его предложений. Я был уверен, что все обсуждаемые миры можно и в самом деле сделать пригодными для обитания человека. Я также имел достаточные основания предполагать, что разные системы жизнеобеспечения, разработанные им для тех планет, на которых они понадобятся, обеспечат должную защиту своих обитателей, пока будет идти процесс создания необходимых внешних условий. Я также не сомневался, что другой дорогой для него проект, новая программа космических исследований в кораблях, летающих со скоростью, превышающей световую, приведет к открытию новых миров, некоторые из которых могут оказаться вполне подходящими для человека. Будут ли эти программы осуществляться одновременно, как того хотелось ему, или частично, в любой их части, уже не имело для меня значения.

Заключавшаяся в этом угроза Дому — вот что действительно тревожило меня. Я не боялся того, что был Вон Там, но скорее того, как сама доступность этого Вон Там скажется на том, что было Вот Здесь. Ясно, что его программы находились в противоречии с моими собственными.

— Что вы собственно имеете против Дома? — спросил я его полушутя и между прочим.

— Он уже преуспел в том, что довел большую часть того, что осталось от рода человеческого, — сказал он, — до такого состояния, когда на уровне реагирования люди ведут себя как стадо коров. Когда-нибудь придет бык, и именно в таком состоянии он застанет нас.

— Я должен против этого возразить, — сказал я. — Дом — это первое место в истории человеческого рода, где людям удается сосуществовать в мире. Они, наконец, учатся сотрудничать, а не состязаться. Я вижу в этом силу, а не слабость.

Глаза его сузились, и он воззрился на меня так, словно впервые увидел.

— Нет, — сказал он немного погодя. — Их лупят по головам, если они не сотрудничают. У них отбиты мозги, они накачены лекарствами и подвергаются лечению, подгоняющему их под противоестественный стандарт, если они не миролюбивы в рамках этого стандарта. Они превратились в хорошо запрограммированных клаустрофилов. Но приучаясь к совместной жизни в Доме и к тому, чтобы такая жизнь нравилась, я боюсь, мы жертвуем своей способностью существовать где-либо еще. Дом не может продолжаться вечно. Его конец может также стать концом для всего человечества.

— Нелепость! — сказал я.

Я мог бы поспорить насчет прочности Дома. Я мог бы возразить, что рассеивание рода человеческого по восемнадцати мирам само по себе является довольно убедительным доводом в пользу его долговечности. Но оба этих аргумента были бы тщетными. Подлинная суть моих с ним разногласий заключалась в истолковании того, что Дом делает для людей. Однако, я не мог вступать в откровенный спор, не объясняя своего участия в событиях и не давая ему представления о своем общем плане. Поэтому я вернулся к своей роли представителя официальных структур и сказал «Нелепость!»

С улыбочкой, изображенной, в основном, верхней губой, так что получилось злобная гримаса, он подхватил мое замечание и кивнул.

— Да, полагаю, что так, — сказал он. — Нелепо, что дело могло дойти до такой стадии, как это получилось. Было бы несколько более обнадеживающим в отношении нормальности психического состояния человечества, если бы существовала какая-нибудь убедительная дьявольская теория истории, если бы можно было указать на какую-нибудь группу людей, или на отдельного человека, как на организатора этого безумия.

— Он вздохнул. — Тем не менее, я надеюсь, что мы сможем научиться извлекать уроки из своих ошибок, со временем.

При этом я почувствовал себя неловко и сумел свести разговор к подробному обсуждению нескольких его систем жизнеобеспечения. К несчастью, все они были очень хорошо разработаны. Я был полон решимости спасти, в конце концов, хотя бы их.

Если бы только я мог высмотреть какие-нибудь технические недостатки в его работе или какой-либо серьезный пробел в его концепциях… Но нет. Он поработал слишком основательно. Он был просто слишком хорош, как специалист. В противном случае, я бы сумел дискредитировать его на этих основаниях, сумел бы остановить проект таким образом. Если бы только…

Его работа была достаточно интересной, и это вызывало во мне беспокойство. Я уже сколачивал оппозицию из консерваторов в Совете и в Академии, но я отнюдь не был так уж уверен в том, что смогу нанести ему сокрушительное поражение, а чтобы это все не началось снова мне на беду, понадобилась бы хорошая трепка.

Поэтому, решил Лэндж, мое воплощение, нападать можно не только на идеи человека.

Проведенное Бандитом исчерпывающее расследование не подбросило никаких сочных фактов из жизни этого человека, ничего такого, чем удалось бы воспользоваться. Ничего, ни острого, ни тупого. Я не смог найти для себя оружия в его прошлом.

Я поморщился, перебирая мысли моего прошлого «я», его решения, его действия. Определенно, за несколько поколений я сильно изменился.

В течение следующей недели мы взяли пять девочек, живших с ним по соседству, в возрасте от пяти до семи лет, используя подходящие моменты в течение их будничных распорядков дня, когда это никем не могло быть замечено. Их подвергли гипнозу и показали им кино о Кендэлле, одновременно внушая им мысли о том, чем он занимался и что делал за последние несколько месяцев. Решено было, что над двумя девочками действительно надругались, и Серафис путем хирургического вмешательства удалил им девственную плеву и спровоцировал незначительные вагинальные заражения посторонними микроорганизмами. Одной предстояло выступить с разоблачением, с обвинением, другая должна была повторить их, а другим оставалось только рассказывать истории о грязном старикашке, с карманами, полными сладостей. Конечно, потом о девочках позаботятся соответствующие медицинские инстанции и их заставят позабыть про все то, что, как им кажется, действительно произошло. Вот так успокаивали мы свою коллективную совесть.

Все вышло именно так, как мы хотели. Как только появились об этом сообщения, Кендэлл был погублен, проект был погублен и, по ассоциации, звезды стали еще более неприличным словом. Когда его отправили на промывание мозгов, все было, безусловно, кончено.

Я помнил об его отвращении к методам медицинского корректирования, но нам никогда не приходило в голову, что он может оказаться подлинным, склонным к насилию психопатом, по определению Лэнджа, это был атавизм чистой воды. Мне думается, нам следовало бы припомнить его ответ на наш небрежный вопрос, заданный, когда мы в последний раз направлялись в его туалетную комнату:

— Что вы сделаете, если проиграете и по крупному? Он уставился вниз на свои комнатные туфли, несколько раз сжал и разжал в них пальцы ног, потом сказал:

— Все будет кончено для нас, если это не получится. — Вот и все.

Через четыре недели он повесился в своей квартире в Госпитале. Должно быть, Гленде тогда было лет пять или шесть.

Хотя мы отвергали насилие, мы не чувствовали за собой особой вины. Мы склонны были относиться к происшедшему, как к одной из тех несчастливых, непредвиденных случайностей, что иногда происходят, когда вы просто делаете свое дело. Кроме того, тогда мы просто были не в состоянии вообразить себе саму возможность какой-либо связи между Кендэллом и мистером Блэком. В мое время Блэк считался мертвым, и, когда Старый Лэндж пожертвовал мной, воспоминания об этом человеке были должным образом стерты. Однако теперь, когда я вернулся, весь этот случай с Кендэллом Глинном приобрел иной, более зловещий характер. Впрочем, в отличие от своих предшественников, я чувствовал себя паршиво из-за того, как все было проделано. Я понял, что существует долг чести в отношении Гленды.

Я размышлял об этом, пока реле времени отсчитывало секунды до открытия замка, а останки Лэнджа упаковывались в холодильник. Об этом, и еще о многом другом. Конечно, я намеревался отправиться за Глендой. Она что-то знала, может быть, очень важное, о чем хотела рассказать мне. Впрочем, если бы и не знала, я бы пошел, потому что она просила меня об этом, и потому, что была очень большая вероятность того, что она в опасности.

Когда своды, наконец, распахнулись, я вошел и набрал там разные вещи, которые могли мне понадобиться. Я утащил это все в небольшую комнатку, оставив и эту дверь незапертой за собой.

— Библиотека! Ячейка 18237! — повторяла Гленда. Она не упомянула в каком Крыле, следовательно, она имела в виду Библиотеку, Ячейку 18237 того Крыла, которое мы тогда занимали.

…Крыло 5, и Бандит уже подтвердил новости о нем, что принес Дженкинс. Совсем недавно перестали вдруг функционировать туннели и прекратилась всякая связь. Все это выглядело так, словно Крыло 5 внезапно перестало существовать.

Сложив свой груз, я вернулся в Комп, где еще раз обратился к Бандиту. Он повторил уже полученный мной отчет, новостей не было. Однако, проверка моей частной системы туннельного прохода в Крыло 5 показала, что все линии действуют. Этого я и ожидал. Их энергоисточник для моего пользования находился здесь, не там. И было у меня странное чувство, что даже будь он не здесь, они, быть может, все равно бы работали. Казалось, что вырисовывается некая картина, и я в ней участвую.

Довольно скоро вернулись Винкель и Дженкинс.

— Все улажено? — спросил я.

— Да, — ответил Винкель. — Слушай, мы имеем право знать, что происходит…

— Безусловно, — сказал я. — Вы узнаете.

— Когда?

— Мы еще немного подождем и посмотрим, появится ли Джин.

— Почему бы не провести слияние с ним и не выяснить?

— Об этом я тоже скажу.

Я повернулся и направился к двери.

— Что нам надо делать сейчас? — спросил меня Дженкинс.

— Думаю, что вам следует подождать Джина здесь и выключить клаксон, когда он прибудет.

— Почему бы не выключить его сейчас?

Я вернулся к пульту управления и переключил нашу систему обороны с ручного управления на автоматическое. Еще я вытащил пистолет из кармана и положил его перед собой.

— Потому что может случиться так, что придет кто-нибудь еще, — сказал я, включая экран и переговорник.

— Кто? — спросил Дженкинс.

— Об этом я вам тоже скажу чуть погодя.

— Что делать нам, если это окажется кто-нибудь еще?

— Если оборудование не справится с ним, придется вам постараться.

— Даже если это придется делать, воспользовавшись этим пистолетом?

— Даже если это придется делать, воспользовавшись собственными зубами и ногтями. Я пошел к себе в комнату. Мне надо кое-что подготовить.

Когда я уже шел по коридору, до меня еще доносились их голоса, но я не мог разобрать, что они говорят. Ну и ладно, решил я.

Я вошел в комнату, пересек ее и включил окно. Температура слегка понизилась, луна прошла заметный путь, сместив узоры теней. Света в развалинах видно не было. Я поглядел с минуту в ту сторону, все еще недоумевая по поводу его появления, потом занялся теми вещами, которые я принес сюда.

Раздевшись до нижнего белья, я надел легкую кольчугу, защищавшую меня от паха до шеи. Потом я натянул длинные черные штаны, потому что хотел прикрепить к внутренней стороне своей левой икры кое-что взрывчатое. Крупнокалиберный револьвер в кобуре на поясе прикрыла белая рубашка с короткими рукавами. Когда я прикреплял к своему левому предплечью стилет, что-то за окном встревожило меня. Движение?

Я закурил сигарету и провел несколько минут, глядя в окно.

Вспышка. Да. Опять. Раз, два…

Мои наблюдения были прерваны звуком клаксона. Я немедленно выскочил из кабинета и устремился вниз по коридору. Не успел я пробежать двадцать футов, как он замолк, поэтому я перешел на шаг. Я прошел достаточно далеко, чтобы можно было разглядеть Джина, самого молодого среди нас, и тогда я помахал ему рукой и повернул назад.

— Подожди! — донесся до меня его зов, потом, судя по звукам шагов, он побежал за мной.

— Мы встретимся через несколько минут, — крикнул я в ответ. — Ступай в комнату Компа. Там Дженкинс и Винкель.

Бег продолжался, и я решил, да ну его к черту. Я уже сообщил ему, куда направляюсь, и не собирался стоять там и оправдываться.

Он догнал меня у самого входа в комнату. Впрочем, что был он там ни хотел сказать, было забыто, как только мы вместе повернулись и были ослеплены вспышкой света. Он схватил меня за руку, и мы на мгновение застыли на месте.

Потом я шагнул в комнату, он отпустил мою руку и последовал за мной. Мы подошли к окну и встали перед ним, щурясь от света. Да, свет шел из руин, все верно.

Я услышал, как за нашими спинами издал какой-то звук Винкель, вроде как «Что?..»

Потом свет исчез, и все там за окном стало таким же, как было раньше.

Я затемнил окно. Я направился к ближайшему стулу, рядом с которым стоял раньше и оказался там как раз в тот момент, когда в комнату ворвался Дженкинс.

— Что происходит? — поинтересовался он, вглядываясь в наши лица.

— Ничего, — сказал я, надевая светло-серую куртку, — уже.

Я сунул в свой левый боковой карман еще пригоршню патронов и две газовые гранаты. В правом поместились три маленькие осколочные бомбы.

— Мы возвращаемся в Комп, сейчас же! — объявил я. — Кто-нибудь должен постоянно находиться там на посту, пока это все не кончится. Никаких непрошенных гостей там быть не должно.

— А когда-нибудь они там были? — спросил Дженкинс.

— Да.

— Кто?

— Расскажу об этом в Компе. Пошли.

Они последовали за мной в коридор. Когда мы шли по нему, Джин спросил:

— Что это был за свет?

— Не знаю.

— Может быть, это что-нибудь важное.

— Убежден, что это так.

Мы вошли в Комп, и я пошел подготавливать оборудование туннеля для отправки меня в Крыло 5. Однако, прежде чем я успел подключить схему, подошел Винкель и встал передо мной, уперев руки в бока.

— Ладно, — сказал он. — В чем дело? Почему не было слияния?

— Потому что, — сказал я, — этот процесс радикально бы изменил вас, а вы нужны мне такими, какие вы есть, пока я не решу, что буду делать со своим собственным состоянием.

— С каким состоянием? Что это значит?

Я вздохнул, закурил сигарету, обошел его справа и прислонился к пульту управления, лицом к ним.

— Я вытащил булавки, шестую и седьмую, — сказал я.

— Ты что?

— Ты меня слышал.

Наступила тишина. Я ожидал, что град вопросов посыплется на меня, но они просто смотрели на меня во все глаза.

— Это необходимо было сделать, — сказал я. — Нас убивают направо и налево, без всякой видимой причины, и остановить это невозможно. Обратившись к накопленному поколениями опыту, я надеялся отыскать что-нибудь — информацию, оружие. Мне тоже было страшно.

Винкель опустил глаза и кивнул.

— Я бы сделал то же самое, — сказал он.

— И я, — сказал Джин.

— Полагаю, что и я тоже, — сказал Дженкинс, присоединяясь к попытке подбодрить меня. — Нашел что-нибудь?

— Да, по-моему нашел. Но все это довольно сложно, и сейчас у меня есть время только на то, чтобы остановиться на некоторых самых важных моментах.

— Но до этого, — сказал Винкель, — скажи нам вот что: кто ты теперь, на самом деле?

— Тот же, кем был и раньше, — сказал я, чувствуя, что лгу, и еще чувствуя, что им необходимо вновь обрести уверенность в том, что все не рушится прямо на глазах, как карточный домик. Разница только в том, что теперь у меня есть доступ ко всем воспоминаниям старого Лэнджа и Винтона, а еще Джордана, то есть к тем из них, которыми Винтон решил не жертвовать.

Но, я думаю, он заметил что-то и продолжал настаивать.

— Из них всех, кем ты себя больше всего ощущаешь? — спросил он.

— Самим собой! Черт возьми! — взорвался я.

В тот момент я чуть было не решил провести слияние, чтобы устранить все поводы для споров и объяснений. Но меня остановила уверенность в том, что это может оказаться неблагоразумным, ибо мне самому, в конечном итоге, возможно пришлось бы претерпеть какие-било изменения собственной личности. Кроме того, я полагал, судя по выражению лица Винкеля, что на этот раз он, быть может, готов воспротивиться слиянию.

— Определенное влияние было, конечно, — сказал я. — Этого нельзя было избежать. К счастью, оно пошло на пользу в данной ситуации. Впрочем, я, по существу, остался самим собой.

Не похоже, что его удалось убедить, но дальнейшие заверения могли бы, пожалуй, сделать мое заявление еще более сомнительным, поэтому я решил на этом остановиться и перейти к главному.

— Случилось так, что несколько поколений назад о нашем существовании узнал некто, — начал я. — Остается загадкой, как это ему удалось. Но в то время он наглядно показал, что ему известны личности всех членов семьи. Он сделал это в манере, весьма напоминающей ту, что довела нас до той ситуации, в какой мы сейчас находимся. Он попытался прикончить нас всех. Понятно, что успеха ему добиться не удалось, вероятно, потому, что в нас еще силен был порыв незамедлительно отвечать ударом на удар. Однако, мы не смогли добиться его уничтожения, выздоровления, или, хотя бы, установить его личность. Но троих из нас ему убить удалось, прежде чем мы повысили бдительность и укрепили свои различные системы защиты до такой степени, что еще несколько попыток с его стороны были сорваны, и уже он превратился в преследуемого. В двух случаях мы едва его не поймали, но ему удалось скрыться. Потом он исчез. Нападения прекратились. Шли годы и ничего.

— Хотя мы не забывали о происшедшем, — продолжал я, — отсутствие угрозы способствовало постепенному возвращению определенного чувства безопасности. Может, он умер, думали мы. Или отказался от своей вендетты по причинам столь же непостижимым, как и те, что побудили его начать войну. Куда бы он ни исчез, он, по всей видимости, оставил при себе свою осведомленность в наших делах, ибо никаких намеков на то, что о нашем существовании известно, никогда и ниоткуда не поступало.

— Потом, почти через девять лет, он снова обрушился на нас, и с той же внезапностью. Он все очень хорошо спланировал и скоординировал. В тот раз он убил пятерых из нас. Возможно, он добился бы и больших успехов, если бы Бентон не сумел пред смертью подстрелить его. Несомненно, он получил очень тяжелые ранения, но каким-то образом умудрился исчезнуть, прежде чем мы добрались до места происшествия. Потом, опять, ничего. Несколько лет. Мы предполагали, что он умер от ран.

— Откуда тебе известно, что это один и тот же человек? — спросил меня Джин.

— Предположение, — ответил я, — основывающееся, в первую очередь, на том, что нападавший всегда вел себя примерно одинаково. К тому же, по заключительным впечатлениям нескольких его жертв, мы получили общее описание его внешности. А еще мы располагаем другими данными, например, его группа крови…

— Это тот самый, что застрелил тебя? — спросил Винкель.

— В свете того, что я теперь знаю, да. Полагаю, что это он и был.

— Кроме тех случаев, о которых ты сейчас рассказал, были еще попытки?

— Да. Много лет спустя после ухода Джордана, когда связующим звеном был Винтон, он пришел сюда, в Крыло, Которого Нет. Характер его намерений так и остался для нас невыясненным. Понятия не имеем, что бы он сделал, если бы здесь никого не было, как это чаще всего и бывает. Но так случилось, что Винтон оказался здесь, в Компе, если быть точным, когда появился тот. Прозвучал сигнал клаксона, и Винтон засек его на экране. Интересно, что он сумел обойти автоматические системы защиты. Как у него это получилось, остается загадкой. Винтон бросился в коридор и там напал на него, сразу же открыв огонь. Он стал убегать, отстреливаясь, и хотя был ранен, ухитрился перевалиться за решетку и добраться до выхода. Винтон вернулся сюда и проследил за ним, установив, что он отправился в Часовню Крыла 7. Винтон сразу же провел слияние с остальными, и мы попытались перехватить его там. Но сам он обнаружен не был, после него осталось лишь несколько пятен крови.

— Это был последний такой случай, имеется в виду до недавних пор?

— Да. Старый Лэндж сохранил память об этом, как предостережение. Лэндж стер ее, впрочем, когда связующим звеном, как бесполезное напоминание о насилии. Прошло так много времени, что, казалось, нашего врага вполне можно полагать мертвым.

— Ошибка.

— Очевидно.

— Он не оставил улик?

— Что-то там, что-то здесь. Все тупиковые. Например, он потерял набор инструментов, когда я… Винтон ранил его. Выяснилось, что этот набор был украден из шкафа ремонтников в Подвале Крыла 2. Там след оборвался.

— Никаких отпечатков пальцев, ничего такого на инструментах, или на их коробке?

— Ничего. Он всегда, когда требовалось, носил перчатки. Осторожный тип. Мы потратили много времени, проверяя всех тех, кто имел даже самое отдаленное отношение к шкафу ремонтников. И опять ничего. Но характер самих инструментов позволяет предположить кое-что весьма любопытное.

— Что именно?

— Это были такие инструменты, какими мог воспользоваться человек, для работы с замками, что были тогда на наших дверях. Это вам ни о чем не напоминает?

— Пропавший клон!

— Точно. Наша огромная, неразгаданная тайна, которой уже более ста лет. Однажды со своей полки исчез клон, и с тех пор его никто никогда больше не видел. Куда? Как? Почему? Нет ответов. Не нужный совершенно никому, кроме семьи. Якобы недосягаемый ни для кого, кроме нас. Исчез. Именно поэтому мы установили на дверях более сложные замки и создали систему защиты. Мы еще изменили и устройство туннеля. Однако, несмотря на все эти меры предосторожности, кто-то опять добрался до нас и лишь по случайности нам удалось остановить его. Связь представляется несомненной, хотя о том, что им движет, можно только догадываться. Мы преобразовали всю структуру безопасности, получив то, что имеем сегодня. Прошли годы и мы снова расслабились. В конце концов, столько времени пролетело, что мы позволили себе постепенно позабыть обо всем, кроме пропавшего клона, и почему-то никто не почувствовал себя вполне готовым стереть из памяти это тягостное воспоминание. Я чувствую, что наш мистер Блэк имеет ко всему этому отношение.

— Поэтому, — заключил я, — я хочу, чтобы за этим пультом постоянно находился человек, наблюдающий за станцией прибытия. И если к нам пожалует непрошенный гость и сумеет преодолеть автоматическую систему защиты, вы должны быть готовы немедленно перейти на ручной режим работы. Кроме того, я хочу, чтобы вы обзавелись чем-нибудь посолиднее транквилизирующих пистолетов и носили это с собой до тех пор, пока все не уладится.

Их смущенные, озадаченные, раздраженные лица повернулись направо.

— Что именно нам предлагается делать с мистером Блэком? — спросил Винкель.

— Ну, я бы предпочел, чтобы содержимое его головы осталось неповрежденным, — сказал я ему. — Но если случится так, что оно окажется на пути у пули, то и это тоже неплохо.

Я подошел к пульту и проложил себе курс в Крыло 5.

— Ты нам еще не все рассказал, не так ли? — настаивал Винкель.

— Лишь самое важное. Время дорого. Впрочем, ты следующий в очереди за связующим звеном. Если со мной что-нибудь случится, то ты будешь знать больше, чем я сейчас. В этом одно из преимуществ последовательного бессмертия.

— Я, может, не захочу получить все это.

— …ты и не должен будешь это хранить. В этом одно из преимуществ частичного самоубийства.

Я повернулся и пошел к двери.

— Ты собираешься привести его сюда на допрос?

Я остановился и покачал головой.

— У меня более скромная цель, — сказал я. — Я просто хочу убить этого сукиного сына.

Через минуту я был в темном, укромном месте в Крыле 5.

7

Я осторожно выглянул, но никого, кажется, поблизости не было. Прекрасно. Я закрыл за собой черную дверь и быстро пошел прочь.

Что-то было не так, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы разобраться в своих впечатлениях.

Тишина, вот в чем дело. Стояла жуткая тишина, и лишь отзвуки моих шагов раздавались в ней. Исчез привычный звуковой фон, не было слышно шума и гула машин, стихли даже ленточные дорожки. Воздух казался намного более теплым, чем обычно, и не было в нем ни малейшего дуновения. Здесь было гораздо сумрачнее, чем всегда, хотя я мог разглядеть тускло освещенный участок далеко справа от меня.

Я подавил в себе любопытство по поводу источника этого света и продолжал идти в избранном мной направлении. В той стороне находился ближайший переходник, символ застывшего порыва, башня, уходящая корнями в хитросплетения нарушенных принципов и исчезающая в бесконечности. Я опасался, что мне придется пройти по ее спирали.

Не поджидает ли меня где-нибудь по дороге мистер Блэк, подумалось мне, возможно, зная, как мы пользуемся черными дверями, зная, что я приду в Крыло 5.

Было ли это безумной крайностью, на которую он пошел в своем стремлении уничтожить нас, или отвлекающим маневром? Было ли это частью давно продуманного плана, а наше устранение — лишь одним из второстепенных условий его осуществления?

В любом случае, теперь это не имело особого значения. Я настолько приготовился ко всему, настолько это было возможно при данных обстоятельствах.

Я пробирался сквозь затемнение. Чем оно было вызвано, аварией в подвале, или тем, что энергия была направлена куда-то в другое место в связи с какими-нибудь чрезвычайными обстоятельствами?

А что Гленда? Что ей известно? Какую роль она во всем этом играет?

Потом я застыл на месте и схватился за револьвер, наполовину вытащив его из кобуры. Что?..

Аккорд. Потом другой. Злая, напряженно пульсирующая музыка. Агрессивная. Резкое, отрывистое исполнение. Это внезапно ожил орган где-то в глубине слева недалеко от меня. Через несколько секунд я узнал эту музыку, странно звучавшую там, где подобало молиться и благочестиво размышлять: «Проклятие Фауста».

Конечно, я пошел на эти звуки. Существуют условия, при которых следует с почтением относиться к ненормальным явлениям. Неведение — вот одно из них.

Когда я по диагонали приблизился к входу, передо мной предстала странная и живописная картина. За клавиатурой органа восседал какой-то всклокоченный человек в церковном одеянии. Ему светил маленький канделябр, стоявший на инструменте в компании двух бутылок вина.

Я вошел. Он улыбнулся мне, закрыл глаза и с его лица исчезла улыбка, сменившись выражением такого ужаса, что у него даже отвисла челюсть. Пальцы его сбились, прозвучал заключительный диссонанс и он, дрожа, тяжело подался вперед.

Несколько секунд я простоял там в нерешительности, не понимая, что должен делать. Однако, он сам разрешил мои сомнения, подняв голову и опустив руки от лица. Он уставился на меня, тяжело дыша, потом сказал:

— Не томите меня неизвестностью. Каков приговор?

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Оказана ли мне милость? — спросил он, сначала опустив глаза к моим ногам, а потом отвернувшись к алтарю.

Я проследил за его взглядом и увидел, что все на алтаре разбросано, а распятие над ним перевернуто.

Я слегка пожал плечами. Итак, местный священник решил переметнуться на другую сторону. Стоило ли терять время на выяснение побудивших его к этому обстоятельств?

Возможно, решил я, так как совсем недавно, без сомнения, произошло что-то, оказавшее столь болезненное воздействие.

— Итак? — спросил он.

— За кого ты принимаешь меня?

Он лукаво улыбнулся и склонил голову.

— Я видел, откуда ты пришел, — сказал он. — Сделав свое подношение, я стал следить за черной дверью. Когда появился ты, я заиграл подобающую музыку.

— Понимаю. И чего ты хочешь этим добиться?

— Ты услышал меня, ты пришел. Ты знаешь, что я получу.

— Не испытывай мое терпение! — разозлился я. — Я хочу слышать, как ты это говоришь. Сейчас же!

Его глаза расширились, он бросился ниц и распростерся передо мной.

— Я не хотел обидеть тебя! — воскликнул он. — Я лишь пытаюсь угодить тебе!

— Чем вызвано это внезапное осознание того, что является самым подобающим и пристойным?

— Когда это случилось, и люди стали приходить ко мне с рассказами об этом ужасе… Я служил молебны. Люди все шли. Наконец, мне было дозволено взглянуть. До того, как погас свет. До приказа об эвакуации. Я увидел, что мы оставлены. Я понял, что мы отданы на уничтожение, и я подумал: «Поклонись маммоне неправедности, стань другом ее друзей и, когда это случится, они примут тебя в свою вечную обитель».

— Почему ты решил, что вы оставлены?

— За нашу самонадеянность, за нашу злобу, за наши тайные страсти…

— Я спрашиваю, что произошло?

Он поднял голову и взглянул на меня.

— Ты спрашиваешь о взрывах и об остальном?

— Да. И встань с пола.

Он с трудом поднялся на ноги и попятился. Когда он наткнулся на скамью, я кивнул и сказал:

— Садись.

Он сел.

— Взрывы, это было лишь несколько часов назад, — сказал он, — когда они пробили стену, они показали нам звезды… О, Боже! — Тут он смешно испугался, потом добавил, — извини.

— На каком уровне?

— Жилой Комнаты, — сказал он, поглядывая на свою бутылку, стоявшую на органе.

Я перевел дух. Хорошо. Это было на четыре уровня ниже, а Библиотека находилась ниже меня на два. Пробить стену насквозь… Какая же для этого нужна была взрывчатка…

— Что произошло после взрыва? — спросил я.

— Все бросились удирать, — сказал он. — Потом, когда каждый понял, что произошло, все бросились назад, чтобы посмотреть. — Он облизал губы, опять взглянул на бутылку. — Потом опять все бросились удирать, — закончил он.

— Не стесняйся и выпей немного, — сжалился я.

Он схватил бутылку, поднес ее к губам и запрокинул голову. Я смотрел, как у него под воротником дергается кадык.

Крыло 5. По крайней мере он выбрал довольно сносную планету для своей катастрофы; здешним воздухом можно было дышать, хотя в нем было что-то вызывающее раздражение, а температура была терпимой по ночам.

— И ты сходил и посмотрел? — спросил я.

Он опустил бутылку, кивнул и закашлялся. Потом, через несколько мгновений, он указал на алтарь.

— Я видел вечность, — сказал он. — Небо просто нигде и никогда не кончается. И я видел огни в небесах. Я чувствовал запах испарений из Преисподней. Люди кричали и падали без чувств. Другие проталкивались вперед. Некоторые бежали. Некоторые вышли туда и сгинули, думаю я. Наконец, они отогнали нас назад и прогнали с того уровня. Возможно, сейчас они уже это закрыли. Множество людей пришло в Храм. Повсюду идут службы. Я сам отслужил три. И чувствовал себя все более странно. Я знал, что наступил Судный День. Я знал, что мы все недостойны. Это конец. Дом рушится и небеса разверзлись. Человек — это ничтожное, никчемное существо. Я понял это, когда узрел вечность. — Он замолчал, чтобы сделать еще глоток, потом продолжал: — После своей последней службы, я понял, что не могу продолжать молиться об избавлении от того, что, я знаю, мы заслужили. Лучше принять это, решил я. И я пришел сюда, куда никто не ходит. Все остальные пошли вон туда. — Он жестом показал в направлении освещенного участка, там, конечно, горели свечи. — Здесь я сделал то, что считал самым подобающим, — заключил он. — Возьми меня, господин, — и он икнул.

— Я не тот, кого ты призывал, — сказал я и повернулся, чтобы уйти.

— Нет! — услышал я его крик; и я услышал звук упавшей бутылки, и я услышал, как он ругается, пытаясь ее поймать. Потом, я видел, откуда ты пришел! — завизжал он. — Ты пришел сквозь черную дверь!

— Ты ошибаешься, — спокойно сказал я.

— Нет! Я знаю, что я видел! Кто ты?

Его состояние, возможно, сильнее повлияло на мою склонность к философским размышлениям, чем я это осознавал, потому что я и в самом деле задумался на секунду над его вопросом и честно на него ответил.

— Я, право, не знаю, — сказал я, уходя.

— Лжец! — выкрикнул он. — Отец Лжи!

Потом он заплакал.

— Так вот он — Ад… — услышал я, удаляясь, его слова.

Я быстро уходил, прикидывая, как могли бы повести себя все прочие. Меня интересовало, мог ли этот случай оказаться типичным. Я думал, что нет. Надеялся, что нет. Это отклонение от нормы, только и всего. Совсем в другом направлении вели мы их.

Я шел беглым шагом вдоль неподвижной ленточной дорожки, тянувшейся к переходнику. По пути мне попадались небольшие группки людей, пробиравшихся сквозь сумрак в обе стороны. Весь свет, что там был, исходил от обеспеченных собственными источниками питания вывесок и электроприборов, от освещенных свечами участков Часовни, светящихся предупредительных знаков и фонариков в руках у прохожих. В течение следующих пяти или десяти минут я миновал две медленные процессии, где каждый держал горящую свечу. Я не заметил никого, кто бы не входил в какую-нибудь группу.

Я снова задумался о потере электроэнергии. При подобной аварии едва ли возникала необходимость в таких мерах, для осуществления которых потребовалась бы почти вся вырабатываемая, даже для одного уровня, электроэнергия. Нет. Не вызывало сомнений, что кто-то, в тот же самый момент, немного похозяйничал в Подвале. Что скорее указывало не на коллективный труд, а на бомбу замедленного действия, ибо Блэк всегда производил на меня впечатление человека, действующего исключительно в одиночку. Расчет времени — вот что было наиболее важным. Нападение на семью, дыра в стене, потеря электроэнергии. Я чувствовал, что в этом был план, хотя и не мог его понять. Вполне вероятно, что мне это не суждено. Возможно, мне придется прикончить его раньше, чем он мне расскажет. Альтернативный вариант тоже не оставлял надежды на то, что нам удастся обогатить наши знания. Какая жалость. Такая проделана работа по планированию, расчету времени и согласованию действий, а ее успех повлечет за собой уничтожение именно тех, кто способен воздать вам должное. Весьма печально, как бы вы к этому не относились в любом случае.

Довольно скоро я добрался до переходника и вошел внутрь. Там было темно и тихо. Я стал спускаться по его спирали. Я проскочил следующий уровень — Спальню, потому что мне было хорошо видно, что там творится, благодаря нескольким пожарам, один из которых полыхал совсем близко. Люди метались по своим помещениям и сперва мне показалось, что они либо в панике, либо потеряли рассудок, и сами все это устроили. Но нет. Большинство из них боролось с огнем, затаптывая языки пламени, или заливая их водой. По всей видимости, что-то стряслось с противопожарной системой. Там уже находились пять пожарных машин, а другие были на подходе, приближаясь и по воздуху и по земле. Над ними, в самых разных положениях нависали застывшие стрелы кранов.

Когда я добрался до своего места назначения, до следующего уровня, то меня порадовало видимое отсутствие каких-либо происходящих разрушений. Подо мной мелькало множество маленьких огоньков. Вероятно, это были ручные фонарики. Я был счастлив, что мистер Блэк, кажется, не позволил себе удовольствия устроить поджог еще и в Библиотеке.

Видно было, что внизу в переходник кое-кто входит, но пока мне никто не попался навстречу. Это означало, что все они отправляются вниз, в направлении поврежденной Жилой Комнаты. С какой целью, хотелось бы мне знать.

Покопавшись в своей памяти, я вспомнил, что примерно в четверти мили отсюда в направлении дальней стены должна располагаться стоянка летательных аппаратов аварийной службы. Я принял решение присвоить что-нибудь пригодное для полета, потому что тот номер, что мне дала Гленда, находился довольно далеко.

Когда я спустился до уровня пола, мне пришлось постоять в сторонке, пропуская людей, пробегающих мимо меня и устремляющихся вниз по спирали. Они возбужденно переговаривались, некоторые очень нервно, и многие тащили с собой какие-то узлы и свертки.

— Куда вы идете? — спросил я мужчину, остановившегося, чтобы перевести дух.

— Туда, — сказал он.

Я не мог поверить, что он действительно имеет в виду то, о чем говорит.

— Вы хотите сказать — наружу? — спросил я. — Из Дома?

— Куда же еще? — он разваливается прямо на глазах, этот Дом.

— Но вы не можете… то есть, я имею в виду, там все заделано, там внизу карантин, разве нет?

Он рассмеялся.

— Послушайся моего совета, пойдем, — сказал он. — Ты даже не можешь себе представить, как там..

— И как же там?

— Прекрасно!

— Но…

Но он уже побежал дальше и быстро исчез.

Конечно, меня это встревожило. Подслушанные обрывки разговоров подсказывали всевозможные причины этого мелкомасштабного исхода, от ужаса перед неизбежным падением Дома до стремления к приключениям, от нездорового интереса к последствиям катастрофы, религиозного рвения, научной любознательности до самого примитивного любопытства.

Причины причинами, а последствия этого явления будут сказываться еще долго. Не прельщала меня перспектива введения непредсказуемостей в свою замкнутую, управляемую систему.

Однако, сейчас с этим нельзя было ничего поделать. Я протолкался к выходу и поспешил в сторону площадки летательных аппаратов.

Последние ярдов сто до площадки я пробежал; ворота были распахнуты. Я зажег фонарь, позаимствованный у налетевшего на меня в дверях переходника человека, долго потом ругавшегося мне вслед. Внизу, слева от меня, я увидел два летательных аппарата. Я перелез через барьер, повис на вытянутых руках, спрыгнул на посадочную площадку.

Завелся он быстро, и через три минуты я был уже в воздухе. Я летел осторожно, довольно близко к потолку, включив на полную яркость свои передние и боковые огни, огибая попадавшиеся по пути краны и колонны. То, что происходило внизу, напоминало негативное фотоизображение летящих на пламя мотыльков; все эти маленькие огоньки бесшумно двигающиеся к черной башне.

Ячейка 18237. Предстояло пересечь почти всю комнату. Время от времени я опускался ниже, чтобы осветить путевые указатели. Навстречу мне пролетел другой аппарат, но никаких сигналов я от него не получил.

Я выбросил из головы мысли о поведении других людей и сосредоточился на своих собственных делах. Мой враг все продумал тщательно, и я сомневался, что на данном этапе он вдруг угомонится. Я снова подумал о Гленде и о вероятности того, что я приближаюсь к какой-нибудь западне. Она помогала мне раньше, добрый знак, но она была дочерью Кендэлла и этого, по моему разумению, было достаточно для того, чтобы оправдать любые действия, которые ей вздумается против меня предпринять, если она знает о том, какую роль я во всем этом сыграл. Что движет ею, и каковы ее намерения? Использует ли ее Блэк? И если да, то как? Хотя я изрядно поломал себе голову, мне не удалось изобрести никакого другого подхода, кроме самого лобового. Просто слишком много неясностей. Любая попытка пойти на какую-нибудь изощренную хитрость могла обернуться против меня самого. Я понимал, что все полученное Блэком успокоительное к этому времени уже выветрилось.

Добравшись до ее участка, я отыскал свободное место рядом с солидным прикрытием, образуемым столами, перегородками и механизмами, приземлил аппарат, выключил его огни и двигатель и высадился. Было темновато, но я до посадки осветил этот участок прожекторами. Людей здесь, кажется, не было видно.

Тем не менее, я устремился к прикрытию и начал круговой обход по такому маршруту, который должен был вывести меня к нужной ячейке.

На продвижение к двери 18237 и на ознакомление с окрестностями понадобилось несколько минут. Никаких засад я не обнаружил. Но хотя в окнах соседних квартир мерцал свет горящих свечей, у Гленды было темно.

Я подошел, держа револьвер в руке, постучал его рукояткой в дверь, подождал.

Стоя там, я прикидывал, а не подхватила ли ее волна всеобщей сумятицы, или, быть может, какие-либо иные самые разнообразные обстоятельства могли помещать ей вернуться? Если ее не окажется дома, я решил войти и подождать.

Когда я собрался постучать еще раз, то услышал за дверью шум, и ее отперли и приоткрыли. Там, в тусклом свете, стояла Гленда, быстро переводя взгляд с моего лица на револьвер и обратно.

— Да? — сказала она. Что вам нужно?

— Мы недавно весьма поспешно расстались, — сказал я. — Но вы пригласили меня наведаться.

За какую-то долю секунды черты ее лица напряглись и расслабились. Обычным, даже жизнерадостным голосом она сказала:

— Конечно! Входите! Входите!

— Но, говоря это, она подняла правую руку, словно преграждая мне путь. Потом, пока я колебался в недоумении, она бросилась ко мне.

Когда я попятился, пытаясь удержаться на ногах, а она соскользнула на пол, я услышал раздавшийся внутри выстрел. Впрочем, она сумела оттолкнуть меня достаточно далеко в сторону с линии огня. Я сразу же выпустил две пули в дверной проем, просто чтобы показать ему, что не намереваюсь торчать тут, ничего не предпринимая, в ожидании следующего выстрела, одновременно с этим крича Гленде, чтобы она убиралась ко всем чертям из-под огня.

Но уговаривать ее не пришлось, и она быстро и бесшумно исчезла в той стороне, откуда пришел я.

Я бросился на землю, скользнул к стене и прижался к ней, чтобы, не имея представления, где именно внутри он находится, не оставаться мишенью для выстрела из любого окна. Моя прозорливость была вознаграждена, так как следующий выстрел разнес ближайшее ко мне окно вдребезги. Я выхватил одну из моих двух газовых гранат, выдернул чеку и забросил гранату в окно. Через несколько мгновений я отправил за ней вторую.

Прижимаясь к стене, я отполз назад; лучшее, что я мог сделать, чтобы удержать в поле зрения ближайшие окна, а еще дверь и дальнее окно.

Я ждал. Я услышал похожие на негромкие хлопки звуки, и через секунду призрачные, колеблющиеся струйки потянулись из разбитого окна и по-прежнему распахнутой двери.

Пока я гадал, что будет дальше, это случилось.

Раздался взрыв и на меня посыпались обломки стены. Облако пыли и газа поглотило меня. Я изо всех сил пытался удержаться от кашля, глаза мои слезились, все расплывалось передо мной, как в тумане. Я чувствовал себя так, словно меня здорово отдубасили по спине и по бокам. Часто моргая глазами, чтобы прочистить зрение, я выдернул свой револьвер из кучи мусора.

Я едва успел заметить фигуру, перепрыгнувшую через завал сразу же после взрыва. Это произошло примерно в том месте, где только что находилась дверь. Он побежал вправо, и я выстрелил ему вслед. Конечно, я промахнулся, он бежал дальше.

Стряхнув с себя мусор, я сумел подняться на ноги и сразу же бросился за ним. Его еще было видно, и на этот раз я не собирался его упускать.

Добравшись до перегородки, он круто развернулся и выстрелил в меня, потом нырнул за нее, не дожидаясь результатов своего выстрела. Я почувствовал, что мне обожгло левое предплечье, вскинул револьвер и трижды выстрелил сквозь перегородку. Потом я свернул в оказавшуюся поблизости нишу и быстро его перезарядил.

Чтобы выглянуть, я опустился на четвереньки, но мне тут же пришлось убраться назад, заметив, что он стоит, прижимаясь к краю своей перегородки, и целится в мою сторону. Он выстрелил в тот же миг, но слишком высоко и неточно.

Я тоже выстрелил, потом снова спрятался, чтобы приготовить гранату. Когда я ее бросал, он выстрелил еще раз. Но я успел укрыться, выхватил вторую гранату и отправил ее вслед за первой.

Первая взорвалась, когда вторая была еще в воздухе. Еще не прозвучал второй взрыв, а я уже снова сжимал в правой руке револьвер. Я выскочил из-за угла и помчался туда, где раньше находилась перегородка.

Когда я оказался на месте взрывов, там уже никого не было. Я остановился, озираясь по сторонам и вдалеке, слева от себя, увидел быстро удаляющуюся тень. Я кинулся за ним.

Он пересекал открытый участок, пытаясь добраться до лабиринта узких проходов и читательских кабинок. Я бежал со всей скоростью, на которую был способен, и расстояние между нами сокращалось. Я выстрелил и он дернулся, оступился, выпрямился и припустился дальше.

Добежав до столба в самом конце этого участка, он метнулся на него, резко повернулся и стал стрелять. Я был перед ним, как на ладони, мне негде было укрыться и я, не останавливаясь, вскинул свой револьвер и начал стрелять в него на бегу.

То, что он не попал в меня при таких обстоятельствах, я могу объяснить только его ранением. Он выпустил по мне все пули, понял, что у него нет времени перезаряжать пистолет, повернулся и, пошатываясь скрылся в ближайшем проходе. Но и у меня к этому моменту уже кончились патроны, и я не собирался предоставлять ему то время, которое мне бы пришлось упустить, перезаряжая револьвер. Я устремился за ним в проход.

Я видел, как там, впереди, он свернул куда-то влево, в боковой проход, или в кабинку, и я замедлил шаги. Хотя было еще слишком темно для того, чтобы можно было полностью полагаться на свое зрение, я все-таки заметил, что уже мерцают, хотя и очень тускло, лампы наверху и, вполне вероятно, что это продолжается уже несколько минут. Скверно, что подача электроэнергии началась так скоро, ведь я хотел добраться до него и разделаться с ним до того, как здесь восстановится какое-либо подобие порядка.

Я запихнул револьвер на место, под рубашку, и сорвал со своего предплечья стилет. Он был влажен и слегка погнут и я понял, что это в него угодила пуля, изогнув его так, что он порезал меня, вызвав то самое ощущение ожога.

Пригнувшись, я прыгнул за угол, низко опустив нож.

Он бросился на меня. У него было какое-то лезвие, оно тускло блеснуло, приближаясь ко мне, но он держал его неуклюже, и его первый удар, который мне удалось отразить, оказался самым быстрым его движением. Он отвел мой удар своим предплечьем и попытался пырнуть меня в живот. Этому помешала моя кольчуга и, сделав несколько ложных выпадов, я сумел вонзить ему в брюхо нож по самую рукоятку. Он издал хлюпающий звук, дернулся и повалился на меня. Я подхватил его его и опустил на пол.

Я зажег свет, чтобы вглядеться в его лицо, дернул его за волосы, и они отделились от головы: на нем был черный парик. Его собственные волосы были седыми. Да, это был тот самый человек, что сидел в инвалидной коляске, что уговорил Лэнджа заказать ему выпивку, а потом пристрелил его. Мистер Блэк.

А он смотрел на меня и улыбался.

— Джордан? — спросил он.

— Винтон, — ответил я.

— Близко, близко… Никто из тех, кто был позднее… Эти слюнтяи..

— Почему? — спросил я. — Почему ты это делал?

Он покачал головой.

— Узнаешь. Скоро, — сказал он. — О, очень скоро.

— Что?

Гримаса исказила его лицо, но он опять сумел улыбнуться.

— Я мог бы прикончить тебя ножом, если бы захотел… — сказал он. — Подумай об этом…

Потом он умер, ухмыляясь мне, и внезапно я понял, что он имел в виду.

8

Слияние — нет!

Он был стар и когда-то, в свое время, изменил черты своего лица более основательно, чем мы все, и, ощущая его смерть внутри себя самого и пытаясь помешать стремительному воздействию слияния, я понял, что мистер Блэк — это пропавший клон.

Стискивая зубы, сжимая виски руками, я возводил укрепления вокруг своего рассудка. Слияние происходит всегда, когда умирает один из нас, но с разными последствиями. Впрочем, это не имело особого значения, потому что мы все находились друг в друге, а «связующее звено» было лишь термином, употреблявшимся по отношению к самому старшему из нас, автоматически становившемуся главой семьи.

Блэк был, действительно, одним из нас, потому что происходило посмертное слияние. Всю свою жизнь он должен был блокировать обычные слияния каждый раз, когда они происходили. Но все же он оставался пусть незаметным, но участником нашей телепатической связи, и я теперь понимал, чем объяснялись его сверхъестественные возможности, когда дело доходило до выслеживания нас, до охоты на нас.

Проведя всю свою жизнь в стороне от нас, он оставался загадочным незнакомцем. Результаты воздействия его личности на нашу могли оказаться катастрофическими. Конечно, они будут различными в каждом отдельном случае. Однако, у меня было сильное предчувствие, что он попытается захватить власть.

Я сдержал его натиск. Импульс, рвавшийся в мой рассудок, затих, погас, исчез.

На мгновение Винкель, Джин и Дженкинс могут решить, что это я умер.

Потом будет уже поздно.

Кто из них сломается первым? Интересно. И чем он потом займется?

Проклятие! Я выдернул лезвие из его живота и вытер об его куртку. Наш своенравный братец определенно протянул ноги. Я должен был немедленно возвращаться в Крыло, Которого Нет, чтобы попытаться совладать с готовой разразиться катастрофой. Мной овладело чувство, что я могу и не справиться.

Я опустил стилет во внутренний карман и повернулся. В десяти футах по коридору стояла Гленда, впившись ногтями себе в щеку.

— Он умер, — сказала она. — Правда?

— Боюсь, что нет, — сказал я, подходя к ней и отводя ее руку от лица. Я не отпустил ее руки, но мягко повернул Гленду в ту сторону, откуда мы пришли.

— Пойдем со мной, — сказал я. — Нам надо будет кое о чем поговорить, попозже.

Она не сопротивлялась, пока я уводил ее прочь от ухмыляющейся неподвижной фигуры обратно к летательному аппарату. Мы шли, а вокруг становилось все светлее.

Только когда мы уже были в воздухе и летели к переходнику, она заговорила снова.

— Куда мы направляемся?

— Это место называется Крыло, Которого Нет, — сказал я.

— Где это?

— Это слишком сложно, чтобы сейчас объяснять.

Она кивнула.

— Я поняла насчет вашего потайного места, то есть, что у вас оно есть.

— Как это вам удалось? Мистер Блэк?

— Да, — сказала она. — Что вы имели в виду, когда сказали, что он не умер? Я видела, как вы убили его.

— Умерло только тело. Он по-прежнему существует.

— Где?

— Боюсь, что в Крыле, Которого Нет.

— Как? Так же, как и вы… существуете?

— Вероятно. Что вам об этом известно?

— Я убеждена, что вы каким-то образом оказались мистером Энджелом, тем самым человеком, с которым я повстречалась раньше и который умер у меня на глазах. Вы как-то переместились, а потом пришли по адресу, который я дала вам. Понятия не имею, как такое могло произойти.

— Опять мистер Блэк? Вы слышали это от него?

— Да.

— Кто он вам?

— Когда скончался мой отец, и мою мать вынуждены были отправить на лечение, он стал моим опекуном. Он сам вызвался, и попечительский совет согласился. Он был другом моего отца.

— Что он делал? Чем занимался?

— Преподавал. Классические языки и литературу. Тогда его звали Эйбон, Генри Эйбон.

— Почему?

— Тогда он говорил мне, что это такая игра. Понимаете, я знала его, как мистера Блэка, когда он еще приходил к нам в гости. Он начал называть себя другим именем, только став моим опекуном. Конечно, потом я поняла, что это не просто игра, но помалкивала, потому что любила его. Он был очень добр ко мне. Так вы сказали, что у меня есть шанс снова с ним встретиться?

— Боюсь, что так.

— Может быть, вы скажете мне, кто он для вас?

— Мы с ним старинные враги. Он начал первым. Зачем, не имею представления.

На протяжении всего оставшегося пути она молчала, а я присмотрел пустующий участок неподалеку от переходника и посадил аппарат в читательском зале, окруженном с трех сторон стенами. Помогая ей вылезти, я спросил:

— А вы?

— Что, если я скажу «да»?

Я схватил ее за плечи и развернул к себе так, что ее лицо оказалось в дюймах восьми от моего собственного.

— Говори! — воскликнул я. — Расскажи мне, зачем!

— Отпустите меня! Я не говорила, что знаю!

Я еще сильнее сжал руки, потом ослабил хватку. Я опустил руку и взял ее под локоть.

— Пошли, — сказал я. — Мы должны подняться на пару уровней.

У меня не было времени вытрясать из нее ответы, если она не захочет говорить. Я стремился добраться до нее по двум причинам: чтобы защитить ее и чтобы получить ту информацию, которой, по всей видимости она обладала. Теперь, она, очевидно, не нуждалась в защите и была не расположена этими сведениями делиться. Но сейчас, когда я узнал о том, что у нее были особые отношения с мистером Блэком, я почувствовал, что непроизвольно начинаю считать ее кем-то вроде заложницы. Это открытие не доставило мне удовольствия, но и отказываться от этого я не собирался.

— Главным образом, — сказала она, когда мы шли по становящемуся все светлее пути к переходнику, — вы хотите удержать людей в Доме, не так ли?

— Ну, — сказал я, — в общем и целом, это так. Мне это представляется удачной мыслью.

— Почему?

— Это наилучший известный мне способ научить людей действительно жить вместе.

— Принуждая их к этому?

— Конечно. При отсутствии альтернативы совместному проживанию, когда отрицательная энергия агрессивности перенаправлена в другое русло, на смену соперничеству приходит сотрудничество. Впрочем, чтобы добиться такого положения дел, необходима определенная степень принуждения.

— И что тогда?

— О чем вы спрашиваете?

— Жизнь в Доме сильно изменила людей?

— Думаю, они изменились.

— Они и дальше будут изменяться?

— Полагаю, что так.

— Когда эти изменения достигнут какого-то идеального уровня, им будет разрешено выйти наружу?

— Конечно.

— Почему «конечно»? Почему не прямо сейчас? Почему вы хотите держать их в заключении, пока они не переменятся?

— Они не в заключении. Они могут приходить и уходить по своему усмотрению.

— В Доме!

— В Доме.

— Почему не за его пределами?

У меня разболелась голова, и все мои прочие горести и мучения внезапно напомнили о себе. Мне не хотелось ей отвечать.

Хочешь, отвечу я?

— Почему бы и нет? — решил я. — Валяй, Джордан. Говори все, что тебе угодно.

Уступи мне свое горло, свой рот, свое дыхание. Расслабься.

Я так и сделал, и через мгновение он заговорил.

— Отпустить их на волю? — сказал он. — Усугубить, подчеркнуть различия между ними, способствовать соперничеству, агрессии, насилию в отношениях между ними? Однажды им таким образом почти удалось погубить себя. В следующий раз, при аналогичных обстоятельствах, у них это может получиться. Чтобы не допустить этого, необходимо изменить самого человека. Он еще не такой, каким ему предстоит стать, но он уже лучше, чем был. Когда здесь, в Доме, он научится жить в мире с самим собой, вот тогда он будет готов покинуть его.

— Но останется ли он человеком?

— Кем бы он ни стал, он останется человеком, потому что тогда критерием человеческого будет он сам.

— Что дает вам право выносить подобные приговоры?

— Но кто-то должен. Любой, кто захочет, имеет на это право.

— Мистер Блэк, например. И он был не согласен с вами. И вы убили его, чтобы обезопасить Дом и во имя своих миролюбивых, гуманистических идеалов.

— Я буду существовать лишь до тех пор, пока буду нужен для поддержания спокойствия и порядка, потом я тоже уйду.

— Кто будет решать, что вам уже пора уходить?

— Я.

Она рассмеялась.

— Мы можем на это рассчитывать? — спросила она.

— Не вижу причины, почему бы и нет. Я уже неоднократно это проделывал раньше.

Она покачала головой, потом повернулась, чтобы посмотреть на меня. Она попыталась остановиться, но я по-прежнему придерживал ее за руку, направляя в сторону переходника.

— У меня такое чувство, словно мы с вами говорим на разных языках, — сказала она. — То вы рассуждаете вполне здраво, то вдруг вас куда-то заносит. Вы кто, единое целое, или имя вам — Легион?

Я собрал всю свою волю в кулак, и «скройся за мою спину, Джордан», сказал я в себе самом.

Ладно, я ухожу, и он ушел.

— Я — это я, — было сказано уже мной.

— Могу ли я называть вас Энджелом?

— Почему бы и нет? Это имя не хуже любого другого. Расскажите мне, зачем Блэк хотел выгнать людей из Дома?

— Он полагал, что Дом уродует людей, превращает их в овощи, и что когда, в конце концов, они выберутся из него, то окажутся не в состоянии выжить.

— В таком случае, наши разногласия слишком фундаментальны для спора, так как он сводился бы лишь к субъективным оценкам происходящего. Что он вам говорил обо мне?

— Он говорил о существовании многоликого врага рода человеческого, разделяющего только что высказанные вами убеждения.

— А он вам не рассказывал, каким образом ему стало известно о том, что дело обстоит именно так?

— Нет.

— Что он говорил вам относительно своего собственного… происхождения?

— Совсем ничего.

— Вы лжете.

Она пожала плечами.

— Что вы можете с этим поделать?

— Сейчас, ничего.

Мы вошли в переходник. Мимо нас пробегали люди, и все они направлялись вниз.

— А если я закричу? — спросила она. — Если я откажусь идти с вами дальше?

— Не откажитесь. Вы пойдете, не устраивая никаких сцен.

— Почему вам так кажется?

— Я полностью завладел вашим любопытством и вашим живым умом.

— Что вы можете знать о моем уме?

— Я знаю почти все, что о вас можно знать.

— Теперь лжете вы.

На этот раз плечами пожал я и улыбнулся. Мы двигались по кругу и вниз, по кругу и вниз.

— Вы бы усыпили меня, — сказала она немного погодя, и изобразили бы все так, будто я внезапно упала в обморок.

— Возможно.

Спустя несколько секунд я повалился на стену, и с моих губ сорвался невольный крик. Она поймала мою взметнувшуюся вверх руку и поддерживала меня, пока я корчился в судорогах, а мир приближался, удалялся, распадался на куски, восстанавливался вокруг меня и во мне.

— Что это? — спросила она.

Но я лишь бормотал, задыхаясь:

— Подожди. Подожди…

Наконец, все утряслось, центр устоял. Я пришел в себя, выпрямился, жадно хватая ртом спертый воздух, и пошел дальше. Гленда повторяла свой вопрос, не отпуская моей руки.

— Славный старина Блэк только что убил еще двоих, — сказал я, ускоряя шаг. — Он полагает, что уже победил и, если это может вас хоть как-то утешить, возможно, он прав.

Она не ответила, но поспешила за мной. Несколько человек пронеслись мимо нас вниз. На нас они не обратили ни малейшего внимания. Мне вспомнился маленький мальчик, которому нравилось бегать не в ту сторону; где он сейчас? Я увидел его мысленным оком, как он стоит перед огромной дырой в стене, поворачивается, чтобы показать нам всем язык, а потом выскакивает наружу и несется по залитому светом звезд полю.

Наконец, мы оказались в сумерках Часовни, где, впрочем, стало немного светлее. Мерцающие огоньки горящих свечей светились уже в других местах. Дорожки оставались неподвижными. Я направился туда, откуда пришел, надеясь, что священник-вероотступник уже убрался оттуда.

Погибли Джин и Дженкинс, а Винкель сдался под напором личности Блэка. Воспользовавшись оказавшимся под рукой оружием, — секундное дело — он захватил Крыло, Которого Нет. Что дальше?

Очередь за мной, конечно.

Я оставался последним. Устранив меня, он мог приступить к осуществлению своих планов, какими бы они ни были. Я пожалел о том, что, если он победит, я, вероятно, так никогда и не пойму истинного характера наших отношений, никогда не узнаю, о чем он думал все это время. Ради выяснения этого можно было бы пойти и на самый отчаянный риск… Впрочем, я отложил эту мысль до поры до времени.

Мне хотелось туда побежать. Мне хотелось как можно быстрее добраться до черной двери, проскочить сквозь нее и покончить со всем раз и навсегда. Но мне и так уже здорово досталось, и я понимал, что реакция у меня сейчас замедленная. Не стоило появляться там, совершенно запыхавшись.

Еще мне хотелось кое-что сказать Гленде. Мне хотелось сказать:

— Ладно, так о чем вы намеревались поведать мне, когда приглашали к себе меня, умирающего? Мне хотелось сообщить ей, что она лгала, рассказывая о том, как теряет работу за работой, что на самом деле она профессор технических наук, и мне об этом известно. Мне хотелось спросить у нее почему, заманив меня в ловушку, она все-таки в самый последний момент вытолкнула меня из-под пуль. Мне хотелось поинтересоваться у нее, почему она с такой готовностью сопровождает меня сейчас. А еще мне было очень любопытно, есть ли у нее при себе оружие.

Но, конечно, ничего этого я не сказал.

Мы спешили, не обращая внимания на попадавшихся нам по дороге людей, которых мы, впрочем, тоже не интересовали. Все они, видимо, шли на то или иное богослужение. Наконец, мы подошли к месту моего прибытия. К несчастью, я не смог воспользоваться там нужным мне оборудованием, потому что совсем рядом шла служба. Только минут через десять мне удалось добраться до другой черной двери, рядом с которой никого не было. Я распахнул дверь, залез туда, повернулся, протянул руку и помог подняться Гленде. Не упираясь и не задавая вопросов, она последовала за мной вниз по наклонной плоскости, держа руку у меня на плече.

Внизу я открыл коробку управления, покопался в ней, понимая, что она внимательно следит за всем, что я делаю. Ну что же, потом я смогу покопаться и в ее воспоминаниях, если у меня будет это «потом».

Наверху и позади нас закрылась дверь. Я захлопнул коробку и встал впереди Гленды, держа гранату наготове в левой руке, а револьвер в правой. Впрочем, если защитная система стоит на автоматическом управлении, то при моем появлении пальба не начнется. Если он перевел ее на ручной режим работы, то я надеялся, что присутствие Гленды помешает ему нажать на кнопки. А если нет, то между нами и смертоносным арсеналом еще оставалась моя кольчуга. Может быть, мне удастся его вовремя обезвредить.

— Надо полагать, это не стандартный процесс, — услышал я голос Гленды.

— Откиньтесь назад. Мы опустимся на ровную поверхность.

Но едва я закончил фразу, как мы уже оказались там.

9

Несмотря на мою позу меня все-таки шатнуло вперед, я услышал, как предостерегающе взвыл клаксон, и метнул гранату в сторону линии защиты.

Я прижал Гленду к дальней стене и прикрыл ее собой от последовавшего затем взрыва. Его отголоски еще не стихли, а я уже проскочил сквозь тамбур у входа.

Никого не было видно. Клаксон завывал. Я бросился вперед.

Свернув по изгибающемуся коридору, я увидел, что ведущая к Компу массивная металлическая дверь по-прежнему распахнута. Я метнулся к ней и вошел, пригнувшись и вытянув перед собой оружие.

Но так можно было и не входить. Находились там только Джин и Дженкинс, а я уже знал, что оба они мертвы. Подробности их кончины были для меня не слишком важны, хотя я заметил, что Джин убит выстрелом в левый висок, а у Дженкинса кровь на груди и на животе. Пока я разглядывал эту сцену, в моей голове возникли слабые воспоминания об этом нападении. Посмертное слияние действует странным образом. Случись все наоборот, они бы постигли мои последние мгновения с ужасающей ясностью. При посмертном слиянии память всегда с большей отчетливостью передается от старших членов семьи к младшим и, таким образом, насильственно навязывается правило наследования связующего звена по старшинству. Не знаю, почему это должно быть именно так. И полагаю, что это не столь уж важно.

Я пересек комнату и отключил клаксон. Когда я повернулся, вошла Гленда, остановилась и побледнела. Я подошел к ней, развернул ее и вывел из комнаты.

— Сюда, — сказал я и повел ее по коридору.

Дверь в Архивы тоже была открыта. Заметив это, я замер на месте, потом кинулся туда.

Никого. Но не успел я расслабиться, вздохнуть, выпрямиться, как взгляд мой непроизвольно упал на самое важное из всего, что было в этой комнате, да так и застыл там.

Пятая, четвертая, третья и вторая булавки были вытащены. Кресло развернуто вправо. Над ним криво свисал шлем.

Только боль в плечах заставила меня осознать, как напряглись все мои мускулы. Я глубоко вздохнул, потер бровь, отвернулся.

Некоторое время я просто не мог поверить в случившееся. Кем бы, чем бы он ни был, но Блэк добавил к этому четверку моих собственных демонов; трое из них были неведомы мне. Ничто не могло ему помешать, ведь он был одним из клонов. Но до сих пор мне даже не приходило в голову, что он может это сделать. Я настолько был к этому не готов, что случившееся потрясло меня сильнее любого из событий, происшедших за последнее время, включая собственные смерти и разрушения в Крыле 5.

Я прислонился к дверной раме, поглядывая в коридор. Машинально вытащил сигарету, закурил. Сейчас я должен был ясно мыслить и очень решительно действовать.

Найти его. Это во-первых.

Хорошо. Он может быть где угодно. Он все еще может находиться где-нибудь здесь, но, возможно, что он уже вернулся в Дом. Значит, в первую очередь необходимо проверить у Бандита, не успел ли он уже засветиться где-нибудь в качестве Винкеля. Если нет, то придется отлавливать его здесь, в Крыле, Которого Нет.

Туманно осознавая, что около меня маячит перепуганная Гленда, я вернулся в Комп. На этот раз я не заметил, какое впечатление на нее произвели трупы, но она оставалась рядом со мной.

К Бандиту мне обращаться не пришлось. Когда я приблизился к нему, мое пристальное внимание сразу же привлек красный огонек, тревожно мигавший на плане Крыла, Которого Нет. Это означало, что открыт выход. И если это не было попыткой заморочить мне голову, то, следовательно, преследуемый мной зверь выбрался наружу, на поверхность самой планеты. Хронометр показал мне, что выход был открыт лишь четыре минуты назад.

— Будь он проклят! Чего он хочет! — сказал я, не зная, что и вообразить.

Потом я принял решение и схватил Гленду за руку.

— Пошли! Мы возвращаемся назад, в соседнюю дверь. Я должен вам кое-что показать. Срочно.

Я приволок ее в Архивы, к центральному пульту. Выхватив стилет, я отколупнул шарик мягкого припоя у основания первой булавки. Потом я повернулся к Гленде и заметил, что все еще сжимаю ее руку. Она смотрела на оборудование, потом перевела взгляд на стилет, потом на меня. Я отложил нож и опустил ее руку, отпустил ее.

— Прошу вас об одолжении, — сказал я. — Это крайне важно, и у меня нет времени для каких-либо объяснений.

— Что же, просите, — сказала она.

— Я собираюсь выйти отсюда наружу. Представления не имею, как долго я там пробуду, хотя задерживаться я не намерен. Когда я вернусь, то может случиться так, что я буду производить впечатление растерявшегося, сбитого с толку, ошеломленного, больного человека. И вот тогда мне понадобится ваша помощь. Я хлопнул по по креслу ладонью. — Если это случится, я хочу, чтобы вы затащили меня в это кресло, даже если вам для этого придется меня усыпить.

— Чем? — спросила она.

— Через минуту я дам вам транквилизирующий пистолет. Если вам покажется, что я не в себе или… изменился, затащите меня в кресло и опустите мне на голову этот колпак. — Я толкнул его рукой. — Потом переключите эти тумблеры, весь ряд, начиная с крайнего левого и до конца в строгой последовательности. Все остальное уже подготовлено. Потом вам всего лишь придется подождать, пока не загорится синий огонек. После этого, выдерните эту булавку из панели. Вот и все.

— И что будет?

— Не знаю, то есть, не могу сказать точно. Но если все произойдет именно так, то для меня другого выхода нет. Теперь я должен идти. Но вы сделаете это, если понадобится, если я буду в замешательстве, в смятении?

— Да. Если вы обещаете, что потом ответите на мои вопросы.

— Что ж, это справедливо. Пожалуйста, повторите весь порядок действий.

Она повторила, и я быстро вывел ее из комнаты.

— Я отведу вас в уютное местечко, неподалеку от выхода, — сказал я, — где вы будете ждать, глядя на окружающие окрестности. Оттуда вам будет видно, как я ухожу и возвращаюсь.

Впрочем, я вспомнил о том самом свечении и решил показать ей, как затемнять окно в случае необходимости.

— …И еще одно, — добавил я. — Возможно, когда я вернусь, я буду не я.

Она остановилась.

— Прошу прощения, — сказала она.

— Я могу выглядеть иначе. Ну, возможно, я окажусь другим лицом.

— Значит, вы хотите сказать, что я должна силой посадить любого другого появившегося после вас человека в это кресло и неважно, хочет он того, или нет.

— Только если он будет в смятении, в замешательстве… По-моему, так будет выглядеть любой, если его силой попытаются затащить под эту штуковину.

— При чем здесь любой. Это буду я, в том или ином обличье.

— Хорошо. Будет сделано. Но есть еще один вариант.

— Какой?

— А если никто не придет?

— Тогда все кончено, — сказал я. — Возвращайтесь домой и позабудьте обо всем.

— Каким образом? Я понятия не имею, где мы вообще находимся, а уж тем более не знаю, как отсюда выбраться.

— В комнате, где покойники, — сказал я, — на дальней стене в левом нижнем углу находится маленькая зеленая панель, контролирующая систему транспортировки. Она довольно простая. Вы сможете в этом разобраться, если придется.

Я привел ее в свою комнату и она, ахнув, прижалась ко мне. Окно было прозрачным. Прежняя луна скрылась, но заливающий весь ландшафт нежный свет свидетельствовал о том, что уже взошла и скоро покажется вторая луна, более величественная, большая, яркая.

— Это не просто картина. Это настоящее окно, правда? — спросила она.

— Да, — сказал я, осторожно отстранил ее, обошел и достал транквилизирующий пистолет. — Вы знаете, как таким пользоваться?

Она приближалась к окну. Она взглянула на пистолет, прошептала «да» и, не останавливаясь, двинулась дальше, словно зачарованная. Я подошел к ней, взял ее руку, положил пистолет на ее ладонь и сомкнул ее пальцы вокруг его рукоятки.

— Мне никогда не приходилось видеть как там, снаружи, — сказала она.

— Ну, смотрите сколько угодно. Мне уже пора. Там слева, под оконной рамой, есть обыкновенный переключатель. Точно. Можете затемнить окно, если захотите.

— Почему я, вдруг, захочу? Это прекрасно.

— Существует такой оптический феномен — ослепительный свет, вспыхивающий и исчезающий. И если он появится..

— Ну, до тех пор я буду просто смотреть. Я…

— Что же, расстанемся на время. До скорой встречи.

— Подождите!

— Я и так слишком долго ждал.

— Но я заметила там кукую-то тень. Может быть, это человек.

— Где?

Она показала в сторону руин.

— Вон там.

Я не заметил ничего такого, и она сказала «исчезло», и я сказал «спасибо» и оставил ее там смотреть в окно, сомневаясь, заметила ли она вообще, что я ушел.

Я быстро прошел по коридору к выходу, располагающемуся в укромном закоулке. На самом деле выход составляли три двери, каждая из которых способна была выстоять под напором различной силы и оборудована разнообразными средствами защиты. Все они были открыты, и я приостановился лишь для того, чтобы проверить свой револьвер.

Было прохладно, и в ночном воздухе пахло сыростью и легкими ароматами растений. Через секунду ощущение новизны исчезло. Мне уже приходилось выбираться наружу несколько раз, давно, и впечатления не были такими уж незнакомыми.

Мне быстро удалось приспособиться к движению по неровной поверхности, и я устремился в сторону развалин. Временами в тишине раздавались какие-то слабые звуки, вроде чириканья или щебетания, но мне трудно было определить, птицы это, или насекомые. В ложбинках, иногда попадавшихся мне по пути, висел легкий туман. Камни под ногами были влажными и скользкими. На открытых местах от меня даже падала тень, настолько ярким стал лунный свет. В чистом небе сверкали бесчисленные звезды, и лишь в стороне проплывали редкие облака. Потом мной овладели странные чувства и, по-моему, все началось с каких-то смутных сомнений и тревог.

Некое отношение имела к этому звездная панорама, вон те звезды, которые мы пытались сделать чем-то непристойным, а еще этот неподвижный, словно застывший ландшафт, и впервые за бесконечные столетия я брел в полном одиночестве за пределами Дома, преследуя самую загадочную для меня личность на свете, приближаясь к этим таинственным руинам. Странно, что такие мысли вообще могли посетить меня. До сих пор эти развалины не были для меня таинственными. Они просто существовали, только и всего, и этот факт тоже был важен для происходившего в эти непостижимые мгновения самоанализа. Потом мне пришло в голову, что, быть может, те странности, которые раньше мне не казались таинственными, были теми явлениями, о которых мне когда-то было что-то известно, и лезвие моего любопытства затупилось на уровне подсознания, как меч тупится о камень.

Сколько всего я знал и забыл? Может быть, часть этих знаний пригодилась бы мне сейчас? Не стремлюсь ли я к собственному уничтожению, преследуя человека, который знает почти все, что известно мне, а еще владеет накопленным за несколько жизней опытом, о котором мне неизвестно ничего? Вероятно. Но я уже продумал план этой схватки. Только бы он не сумел его разгадать.

И почему именно это место выбрано им, как поле нашей битвы? Я знал, что это наверняка имеет какое-то отношение к развалинам. Я понимал, что почему-то боюсь их. Почему?

Если бы я вытащил побольше булавок…

Я шел дальше, я был готов к его нападению, полагая, впрочем, что его не будет. Пока.

Ни огонька, ни искорки не вспыхивало в развалинах. Они словно притаились, поджидая меня, и только их тени медленно отступали под лунным светом.

Почти не было слышно моих шагов. Мне казалось, что если что-то и можно различить, то только мое дыхание…

Я поднялся на пригорок и быстро огляделся. Конечно, его нигде не было видно. Когда я, не задерживаясь, стал спускаться, повеял ветерок, прохладный, легкий и туман рассеялся, исчез.

Во имя миролюбия, гармонии, братства и ради сохранения Дома собирался я убить человека. Со своей стороны и он давно уже не скрывал своих намерений по отношению ко мне. Хотя вдохновляющие его идеалы оставались для меня неясными, не вызывало сомнения, что он не согласен со мной по поводу правомерности заточения человечества в монастырь. С моей точки зрения этого было вполне достаточно для его устранения. Однако, окажись на его месте кто-нибудь другой, я просто отмахнулся бы от этого человека, как от заблудшей овцы, но его упорство и способности не могли оставить меня равнодушным к мотивам его действий.

Я не сомневался в справедливости своих собственных убеждений, суть которых заключалась в том, что человеческая натура может быть изменена, что человека можно заставить нравственно совершенствоваться. Обходя большую пенистую лужу, образовавшуюся в яме, я на секунду задумался, а почему, собственно? Это не было шагом к изменению своих взглядов и убеждений; меня вдруг просто заинтересовало, из какого источника я их почерпнул. Выходило так, что они всегда были частью моего менталитета. И тут меня осенило, что, учитывая все вытащенные булавки, нас с Блэком теперь объединяло общее прошлое, причем ему обо всем этом должно быть известно гораздо больше, чем мне. И, следовательно, он должен был обрести соответствующий философский подход к жизни. Существовало несколько возможностей…

Либо он получил сильнейший посыл к изменению своих взглядов в противоположную сторону, либо он уже изменился, либо наше давнее прошлое оказалось для него достаточно двусмысленным, чтобы он мог и дальше жить, не отступая от своих принципов и убеждений.

Могло быть и так, что все три предположения были до известной степени верными. В первом случае, я полагался на неведомый мне пока первичный источник моих собственных чувств. Я понимал, что мои собственные убеждения были рациональными, не обязательно при этом являясь последовательными, логически обоснованными, так сказать, дедуктивными. Они составляли часть моей мыслительной… «традиции», вот, по-моему, самое подходящее слово. Предположим, что им владели столь же сильные чувства, что и мной, и, возможно, что опыт четырех жизней, обрушившийся на него, когда он вытащил булавки, не заставил его сразу воспринять мой образ мыслей. Но какое-то воздействие это должно было оказать. Впрочем, все это было равносильно попытке предугадать результаты химической реакции, когда смешиваются и нагреваются два практически неизвестных химических элемента.

Больше всего меня тревожила третья возможность и, думая о ней, я словно прикасался к больному месту, совсем недавно возникшему у меня…

А именно вероятность того, что мое прошлое может оказаться не таким незыблемым, как мое настоящее. Предположим, там действительно было что-то, что могло утешить и подбодрить его? Ведь частичное самоубийство посредством булавки при каждом переходе связующего звена было не просто корректировкой личности для перехода в новое состояние. Оно также каждый раз являлось новым шагом по пути к прогрессу, дальнейшим избавлением от всего того, что справедливо расценивалось, как антиобщественное, безнравственное, не соответствующее новому духу времени. Мое нынешнее состояние наглядно подтверждало эффективность такой системы. Я был способен на поступки, которые заставили бы Лэнджа или Энджела корчиться от стыда, содрогаться от отвращения, может быть, они упали бы в обморок от одних моих мыслей. На секунду я даже обрадовался этому, вспомнив, кого преследую. Но хотя я и ощущал себя необходимым злом, я сожалел об этой необходимости. Цель оправдывала такие средства, ведь сам Блэк был анахронизмом.

Но что скрывалось за другими булавками? Вот что меня беспокоило. Я знал, кем я до недавнего времени был, и понимал, в кого я превратился. Возвращение было приятным и естественным, и я поглотил и подавил свои более поздние «я» без особого труда, словно они были не более, чем моими кратковременными настроениями. Все, что было сохранено от Джордана, стало частью моей памяти; остальное смутно осознавалось мной в те моменты кризисов, когда он становился моим персональным демоном. Я мог сразу сказать, что он был злее меня и безнравственней. Но тогда, развивая эту мысль, можно предположить, что еще более ранние варианты меня самого помогли бы мне сейчас справиться с Блэком, сделали бы меня сильнее, а не наоборот. Я изо всех сил пытался выбраться из той ловушки, в которую сам себя загнал. А если не получится? Если не хватит сил? Я и Блэк были одной плоти. Я не понимал, как или почему, но это было именно так. Вот что мучило меня. По-настоящему нас разделяла только идея, или идеал. И мы, два обличья одного лица, хотели из-за этого прикончить друг друга.

В тот момент я испытал такое чувство, что сразу вспомнился Энджел, в панике бегущий мимо трезвонящих телефонов. Только, в отличие от него, я понимал, что если возьму трубку, то услышу свой собственный голос.

Вглядываясь вперед, я пробирался между разбросанными грудами битого камня. Я сдерживал свои чувства, подавлял их, держался настороже.

Он мог поджидать меня в засаде где угодно.

Я прошел по дну небольшой воронки, по краям которой валялись большие оплавленные куски валунов. Сразу же после этого начался довольно крутой подъем, и я стал взбираться наверх, а под ногами у меня поблескивали осколки какой-то горной породы. Наконец подъем кончился, и я залез на груду валунов; до развалин мне оставалось примерно три четверти мили.

Я быстро спрятался за валуны и, уже выглядывая оттуда, осмотрелся. Все в лунном свете выглядело тихим и спокойным: ни шороха, ни звука, ни движения, и только какие-то летучие создания чертили в небе свои стремительные круги. Света в развалинах не было. Я некоторое время глядел в их сторону, потом оглянулся на темнеющую громаду, заметил там маленький освещенный квадратик и отвернулся.

Потом я увидел его.

Он только что появился с противоположной стороны каменистой гряды, зигзагами пересекавшей долину почти посередине. Укрываясь за камнями, он двигался к развалинам.

Я сразу же бросился за ним вниз по склону, скользя и оступаясь, раскидывая перед собой гравий. Я уже знал, где он, и можно было не прятаться. Как только у меня появилась возможность, я побежал. Он действительно направлялся к разрушенной крепости, и я внезапно почувствовал, что должен догнать его раньше, чем он туда доберется. Я бы предпочел, чтобы он просто сидел в засаде, а не рвался туда. Он знал о прошлом больше меня, и я боялся, что он хочет найти там нечто, что может дать ему преимущество в нашей неизбежной схватке.

Вниз, потом снова вверх. Дальше откосов не было. Сплошной подъем с выбоинами, ямами, трещинами, усыпанный оплавленным рваным камнем. Скоро бежать стало невозможно, но я выжимал из себя все, что мог и приближался к нему. Сколько пройдет времени, прежде чем он заметит меня?

Несколькими минутами позже это было уже неважно. Я был ближе к нему, чем он к развалинам. Пару раз он оглянулся, но почему-то проглядел меня. Мои силы были на исходе, кровь бешено колотилась в висках. Я побежал медленней. Вынужден был.

Вскоре он заметил меня, присмотрелся, потом бросился бежать. Проклиная все на свете, я кинулся за ним, выжимая из себя все, на что был способен. Мы все еще находились на слишком большом расстоянии друг от друга, чтобы имело смысл стрелять.

Вскоре мне оставалось только надеяться, что он выдохнется раньше, чем это позволю себе я. Если мне удастся продержаться еще чуть-чуть, он, может быть, решит, что деваться уже некуда. Мне хотелось, чтобы для него стало очевидно, что все равно ему не успеть добежать вовремя, что пора остановиться, принять бой и со всем покончить, так или иначе.

Он опять оглянулся, и я прибавил скорости, превозмогая боль. Мы были уже так близко друг от друга, что, наверно, могли бы перекликаться. Он слегка споткнулся, побежал дальше.

Мне постепенно становилось легче. Казалось, что приходит второе дыхание. Было ясно, что я смогу продержаться. Когда он через минуту снова оглянулся на меня, то, по всей видимости, пришел к тому же выводу.

Он резко свернул вправо, бросившись в сторону больших валунов. Отлично! Я поступил точно так же, не собираясь затягивать игру и осторожничать, имея на себе свой пуленепробиваемый жилет.

Я выхватил свой револьвер раньше, чем он исчез за ближайшим валуном. Добежав туда, я пригнулся, отпрыгнул в сторону, но его там уже не было. Он не стал останавливаться и выстрелил в меня в первый раз из-за груды камней, примерно в футах ста от меня.

Он тут же спрятался, я не стрелял, прикидывая, куда он может переместиться, выжидая, когда он опять покажется. Я не собирался стрелять на таком расстоянии по мелкой цели.

Он появился приблизительно футах в пятидесяти от меня, и мы оба выстрелили. Я почувствовал, что он попал мне в грудь, но там был жилет, а мой выстрел угодил в камень.

Я бежал ему навстречу, и мы оба стреляли. На этот раз он не отступил. По-моему, он еще пару раз попал мне в грудь. Потом он дернулся и пошатнулся после моего выстрела. На миг во мне ожила надежда.

Впрочем, мы еще раз обменялись выстрелами.

Слепящая боль обожгла правую сторону моей головы и я оступился. Револьвер выпал из моих онемевших пальцев.

Я не мог допустить, чтобы все этим закончилось. Мне показалось, что рядом с моей головой раздался сухой металлический щелчок. Повернув голову, я увидел его ботинки. Моя правая рука была уже бесполезна, но я не мог позволить ему просто перезарядить револьвер и еще раз спустить курок.

Я попытался схватить его за ноги своей левой рукой и поймал его за лодыжку. Кажется, за левую. Он попытался вырваться, но мне удалось не разжать пальцы. Тогда он попробовал ударить меня своей правой ногой, но в этот момент я дернул его за левую и рванулся к нему всем телом.

Он упал.

Я отпустил его ногу и сумел выхватить из кармана погнутый стилет.

Впрочем, до его сердца или горла мне было не дотянуться, а он уже пришел в себя. Я мог попытаться сделать только одно, перерезать артерию у него на ноге единственным ударом, на который я, быть может, еще был способен. Возможно еще удастся навалиться на него и удерживать на земле, пока он будет истекать кровью. У меня оставался последний шанс.

Я нанес удар, и он отбил его. Он поймал мою руку за запястье. Я попробовал вырвать руку, но ничего не вышло. Он был ранен, ослаб, я видел кровь на его одежде, но у него по-прежнему было преимущество. Другой рукой он стал отдирать мои пальцы от рукоятки стилета.

Теряя сознание, я еще успел осознать, что все кончено, что больше я ничего не могу сделать.

Он вырвал стилет и повернул его лезвием ко мне. Забавно. Моим собственным оружием… Я хотел убить его, не допустить слияния и, таким образом, избавиться от него навеки. Теперь, впрочем…

Последнее, что я увидел перед тем, как почувствовал лезвие стилета, это его лицо. Но на нем не было торжества, только усталость и что-то вроде ужаса.

10

Тишина, свет, кровь. Боль…

Слишком поздно. Слишком поздно…

Не допустить… Нет! Сквозь… Да! Головокружение…

…И свет. Свет!

Я моргал. Я моргал глазами. Я был весь мокрый. Пот, кровь, слюна…

В голове моей бушевали ураганы, подхватывая мысли, выворачивая их, смешивая образы, кружа…

Не думать, не позволять мозгу напрягаться, насколько это возможно, ограничить свое сознание уровнем восприятия и реагирования; казалось, что только так можно сохранить хоть какое-то равновесие.

Боль. Болело в разных местах, но сильнее всего была боль в правой руке. Оказывается, я все время не отводил от нее взгляда, но только сейчас я заставил себя сосредоточить на ней свое внимание.

Моя рука побелела от напряжения, сжимая рукоятку лезвия, чуть выступающего из горла человека, лежащего на моих ногах. Пулевое ранение было у него над левым глазом и кровь на лбу, на щеке, а еще на шее.

Да, да, я все понимал, но сразу же усилием воли выкинул это из головы и занялся своей рукой. Я тискал кисть и отрывал свои пальцы от рукоятки, и тут пришло еще одно воспоминание, которое я немедленно подавил. Наконец, пальцы разжались, и я невольно вскрикнул от боли в мышцах. Я опустил руку и крепко закрыл глаза.

Свет…

Он мучил меня, потому что луч света бил мне прямо в лицо. Я отвернулся, открыл глаза. Все равно было слишком ярко. Я решил уйти от него. Кроме того, мне хотелось убраться подальше от трупа.

Я медленно освободился от трупа, не поворачивая головы ни к нему, ни к свету. Тут же напомнили о себе все остальные болезненные места, особенно правый бок, на котором было мокрое пятно. Впрочем, я сумел подняться на ноги и прислонился к валуну, рядом с которым мы лежали. Я тяжело дышал, голова кружилась.

Я чувствовал себя так, словно оказался в кошмарном сне, я боялся думать о том, что произошло и что может ждать меня впереди. Как только мир вокруг меня обрел равновесие, я оттолкнулся от валуна и пошел. Я пошел вниз, в сторону большой белой луны.

…Скрыться от этого ослепительного света. Но он преследовал меня. Я повернул направо, потом налево. Я ускорил шаги. Но свет не отставал от меня.

Я подавил приступ бешенства.

— Нет! Не думай! Ради Бога, не думай! — сказал я вслух, удивившись звуку собственного голоса.

Не думай. Это вызовет панику, истерику, хаос. В голове должна быть только одна конкретная мысль, не больше, и на ней надо полностью сосредоточиться.

Я сосредоточил внимание на своих движениях, считая шаги, оглядываясь по сторонам, думая о своих ступнях, о своих ногах.

Но я шел не туда.

Разве нет?

Да.

Да, я должен был идти к развалинам. Я…

— Не думай! — напомнил я себе. — Уходи! Уходи!

Да. Сейчас для меня важнее всего скрыться от света, все остальное можно отложить на потом. Хорошая мысль. Нужно запомнить.

Но…

Не забывай! Уходи!

Я пошел быстрее. Пятьдесят шагов. Сто. Прямо. Иду прямо. Пятьдесят шагов. Влево. Пятьдесят…

Но свет следовал за мной, отбрасывая далеко вперед мою колеблющуюся тень, освещая мне путь. Это было слишком жутко, и я не выдержал, побежал, чтобы найти поскорее какое-нибудь укрытие, за которым я мог бы спрятаться.

Я увидел подходящее укрытие впереди, ярдов за двести или триста, и припустился к нему, обогнул с дальней стороны и остановился там, задыхаясь. Машинально я потянулся за сигаретой.

Сигареты? Их не было. Но так и должно быть. Винкель не курил. Скорее… Подожди! Блэк… Нет!

Не думай. Я закусил губу. Здесь свет меня не достанет. Здесь темно, я один в этом укромном месте. Я вздохнул, постарался расслабиться и почувствовал, что мое дыхание успокаивается. Сердце последовало его примеру. Боль в боку уже не была такой острой, режущей, она стала ноющей и тупой. Рана еще кровоточила, хотя не так сильно, как раньше. Я зажимал ее ладонью.

Я должен был возвращаться назад, идти к развалинам. Но этот проклятый свет… Если бы он исчез, я бы немедленно пошел туда.

Но почему? Почему развалины? Я же на самом деле хотел уйти, скрыться и… Нет! Подожди! Подожди…

Я уничтожил последнего из них. Теперь все кончено.

Нет.

Я прикончил мистера Блэка.

Нет.

Нет?

Нет.

И тогда распахнулись ворота Ада, я — он слишком ослаб, чтобы сопротивляться последнему слиянию. И самым жутким последствием осознания этого факта стало желание одновременно рассмеяться и завопить от ужаса. Понимание происходящего не означает, что вы с этим согласны, или что вы можете этому воспрепятствовать. Я беспомощно разглядывал то, чем стал. В самом буквальном смысле — глядя на это с обеих сторон сразу — я был своим собственным злейшим врагом. Мне кажется, я действительно рассмеялся, но лишь на секунду. Меня волокло по коридорам памяти, и все вспоминающиеся поступки были вызваны теми чувствами и желаниями, которые теперь сразу же сталкивались с прямо себе противоположными. Я стал задыхаться. Это было слишком. Слишком, слишком. Меня разрывало на куски.

Я уже был бессилен помочь себе. Что бы я ни подумал, что бы я ни почувствовал, это вызывало немедленную ответную реакцию, контрвспышку гнева, вины, страха. Мое спасение, загнавшее этот ужас обратно в Ад, пришло оттуда, откуда только и могло прийти — из внешнего мира. Меня что-то отвлекло.

Это был шум, негромкий и отдаленный, но совершенно здесь неуместный. Металлический скрежет. Периодически повторяющийся.

Все мое существо сосредоточилось вдруг в моих органах чувств, а остатки раздиравших меня эмоций, смешались и уступили место предельной осторожности.

Я прислушался, передвинулся вправо, низко пригнулся и выглянул за край моего каменного щита. Свет по-прежнему бил в каменную глыбу с другой стороны; хотя прошла секунда, или чуть больше, прежде чем он опять ударил мне прямо в глаза, я уже успел заметить источник шума.

Это был какой-то приземистый робот с фотоэлектрическими глазами, катящийся в мою сторону на темных гусеницах.

Я сразу же повернулся и побежал в противоположную сторону. Я не сомневался, что это за мной.

Вниз. Потом вверх. Потом опять вниз. Некоторое время свет преследовал меня, но потом я спустился до такой точки откоса, после которой уже оказался вне пределов его досягаемости. Я побежал медленнее, пытаясь восстановить дыхание, прижимая к боку ладонь. Я должен был беречь свои силы. Дальше, почти на всем протяжении маршрута, дорога шла под уклон, и это обрадовало меня.

Я оглянулся, но робота еще не было видно. Там, впереди, лунный свет серебрил фасад Крыла, Которого Нет. Я сумел разглядеть одинокое освещенное окно. Я узнавал места, где уже пробегал раньше. Стелющиеся по земле дымки, легкий туман в ложбинках… Влажные камни поблескивали, как осколки черного стекла. Я почувствовал, что у меня есть шанс опередить своего преследователя.

Иногда я его слышал. Он на хорошей скорости двигался по моему следу, давя и разбрасывая гусеницами мелкие камни, царапая твердую поверхность. Я не знал, благодарить мне его или проклинать. Ведь свет не только мучил меня, но и притягивал. Теперь, когда я уже до некоторой степени представлял себе, кто я есть, кое-что стало более понятным. Мы действительно пытались добраться до развалин, а вот зачем, я не знал. Это было не просто частью тщательно продуманного плана по уничтожению последнего из них-нас. Нет. У меня все еще оставалось сильное желание пойти туда. Я чувствовал, что, кроме всего прочего, свет был еще и маяком, призывом, обращенным ко мне. Только тот я, которого он настиг, уже не был тем мной, которому он предназначался. Часть меня была им ошеломлена, перепугана, хотела от него скрыться. Но он действовал на меня, и даже когда я уже бежал, меня, все еще манил его зов. Однако, когда появился робот, это противоречие окончательно разрешилось в пользу бегства. Свет что-то таил в себе, какую-то волю, разум… И бежать от него надо было уже потому, что я этого не понимал.

Скоро звуки за моей спиной стали громче. Казалось, что он набирает скорость. Я все время оглядывался на бегу.

Я бежал, огибая каменные глыбы и валуны, перепрыгивая через трещины в земле, минуя ямы и овраги, спускаясь все ниже к большому участку, над которым все еще висел туман. Некоторая надежда на то, что там мне удастся от него окончательно оторваться, сразу же исчезла, как только я понял, что из-за особенностей рельефа поверхности я скоро опять окажусь в световом кольце. Приглядевшись, я заметил вдалеке его отблески.

Заставляя себя спешить, я споткнулся, с трудом удержался на ногах, едва не запаниковал. Я сумел взять себя в руки, но бежал уже медленнее и осторожнее.

Робот продолжал набирать скорость и теперь явно двигался быстрее, чем я. Однако, он не отличался особой точностью при выборе своего маршрута, вслепую поворачивал, приостанавливался, пятился, менял направление, петлял. Заметив это, я юркнул за камни и измерил свой собственный маршрут таким образом, чтобы между мной и роботом возникало как можно больше преград. Но, вероятно, ему было известно мое основное направление. Я начинал испытывать некоторые сомнения по поводу возможности скрыться от него, когда мы оба окажемся на открытом месте и на ровной поверхности. Что же мне делать, черт побери?

Ослепить его, идиот!

Шок через секунду прошел, потому что лишь часть меня была незнакома с моими демонами.

— Каким образом? — спросил я.

Поверни башку направо! Стоп! Видишь тот крутой откос? Беги туда и полезай!

— Я буду обнаружен.

В том-то и дело. Иди!

Я послушался. У него был план, а у меня нет. И потом, если вы не можете доверять своему демону, кому вы вообще можете доверять?

Пока я бежал к этому обрыву, я догадался. Ничего такого уж сложного, но именно это и было хорошо.

Шум за моей спиной внезапно усилился, и я понял, что робот заметил меня. Оглянувшись, я увидел, что он стремительно приближается ко мне. Я помчался изо всех сил и остановился уже перед самым откосом, который оказался очень крутым.

Но я сразу же стал по нему взбираться, даже не оглядываясь назад.

Так страх делает из нас всех спортсменов.

— Ты прав, — согласился я. Кровь стучала в висках, звуки погони все приближались.

Карабкаясь по откосу, я прикидывал, как он поступит? Полезет за мной, или просто подождет внизу? Мне казалось, что до самого верха ему не добраться; я сомневался и в собственных возможностях. Откос становился почти отвесным, мне уже приходилось использовать не только ноги, но и руки. Пальцы не слушались, бок болел и кровоточил. Когда я залез уже настолько высоко, что почувствовал себя в относительной безопасности, мне стало страшно, что я могу потерять сознание и сорваться вниз.

Задыхаясь, я сумел затащить свое тело на широкую площадку, которую мы заблаговременно присмотрели, футах в сорока пяти над землей. Там я свалился. По-моему, на несколько секунд я потерял сознание.

Звуки внизу привели меня в чувство. Но не сразу. Тело мое наполняла свинцовая тяжесть, голова готова была лопнуть. Обрывки мыслей и образов складывались в причудливые узоры, но разлетались раньше, чем я успевал к ним приглядеться.

Я все-таки приподнялся на локтях и посмотрел вниз.

Робот лез по обрыву. Он уже поднялся футов на пятнадцать. В том месте угол откоса увеличивался, и робот пополз очень медленно, вперед и вверх, осторожно нащупывая клешнями точки опоры.

Давай! Давай!

— Ладно! Черт возьми! — пробормотал я. — Ладно!

Я огляделся, пытаясь сразу найти что-нибудь подходящее. Почти все камни казались либо слишком большими, либо слишком маленькими. Что лучше, попытаться подкатить к краю и сбросить вниз большой камень, или воспользоваться камнями поменьше? Боль во всем теле была мне ответом.

Я встал на четвереньки, потом поднялся на ноги, собрал около дюжины камней размером с кулак, и свалил их в кучу на самом краю. Но робот уже продвинулся еще на один ярд, и, судя по всему, дела у него шли неплохо. Он продолжал подниматься.

Я бросил три камня. Два раза я промахнулся, третьим попал по гусенице. Проклятье! Я швырнул еще два камня, и только один из них пролетел рядом с его глазами-рецепторами. Он нашел новую точку опоры и рывком приблизился ко мне еще футов на пять.

Следующим броском я разбил рецептор. Мне просто повезло, но это вселило в меня надежду. Все остававшиеся у меня под рукой камни отлетели от его гусениц и корпуса, не причинив ему видимого вреда.

Он уже поднялся футов на двадцать пять. Казалось, что он висит под довольно рискованным углом, но его гибкие клешнеобразные захваты были сделаны из прочного материала и выглядели весьма надежными.

У меня кончились боеприпасы. Я нашел камень размером с большой кочан капусты, поднял его снизу обоими руками и швырнул вниз.

Он обрушился на робота с большой силой. К моему удивлению, этот агрегат остановился всего лишь на несколько секунд, повисел немного и полез дальше.

Я ухитрился поднять другой камень, раза в три больше предыдущего, и повторил действие. На этот раз в машине что-то защелкало и заскрипело, но это продолжалось совсем недолго и робот возобновил подъем.

Я уже исчерпал почти все свои запасы. То есть, подходящие камни, которые я был в силах поднять. Некоторые камни казались весьма пригодными для моих целей, но мне не верилось, что хотя бы один из них я смогу сдвинуть с места. Впрочем…

Сзади и чуть-чуть повыше был один камень, вполне способный доконать проклятую машину. Если я смогу сдвинуть его с места, он покатится. А если он покатится, то тогда, может быть, я сумею подкатить его к краю и спихнуть вниз. И если он будет падать с нужной мне точки, то с моими сиюминутными неприятностями будет покончено.

…К несчастью, он был причудливой формы, и мне было трудно определить, куда именно он покатится.

Пока я думал об этом, робот продвинулся еще на три-четыре фута.

Я побежал к камню, мне следовало спешить. Машина уже прошла больше половины пути.

Сначала камень не поддавался. Мне пришлось раз восемь наваливаться на него всей тяжестью тела, прежде чем он слегка шевельнулся.

Но у меня уже отнимались руки, а головокружение и тупая боль в боку доводили до исступления. Однако камень все-таки шевельнулся и это придало мне немного силы. Я еще дважды навалился на него и небезуспешно, но тут шум машины угрожающе приблизился.

Я уперся спиной в склон и попытался сдвинуть камень ногами. Боль в боку резко усилилась, но я все же сдвинул его с места. Повернув голову, я увидел, как над краем моего орлиного гнезда взметнулись захваты, исчезли, появились опять. Я возобновил усилия.

Камень покачнулся, подался вперед, потом назад. Еще раз.

Еще раз.

Он готов был покатиться, но силы мои иссякли. Я больше не мог сделать ни одного движения. Я вряд ли был способен пошевелиться…

Захваты зацепились за что-то. Потом послышалось гудение, еще через несколько секунд заскрежетали гусеницы. А я все никак не мог собрать остаток сил. Я просто валялся там, мучаясь от боли и прислушиваясь.

Потом вспыхнул луч света. Сначала он промахнулся, но почти сразу же отыскал меня. Изрыгая проклятия, я отвернулся. И тут, откуда-то взялись силы.

Я почти конвульсивно напряг ноги и стал толкать камень. Я так стиснул зубы, что, казалось, все они раскрошатся. Пот со лба стекал мне в глаза. Боль в боку пульсировала в такт с моим сердцебиением.

Потом, очень медленно, камень наклонился вперед. На несколько дюймов, насколько я мог судить, и там застыл. Я расслабился и дал ему опуститься на место. Потом еще раз…

И на этот раз камень качнулся дальше. Я продолжал давить на него, пока не понял, что мне больше уже не выдержать, что меня сейчас разорвет от напряжения.

Движение камня затормозилось, казалось, он вот-вот остановится. Но этого не произошло, и тело мое обмякло.

Я бы пропустил все, что было дальше, но моя голова склонилась влево, и свет снова ударил мне в глаза. Я отдернул голову и в этот миг увидел, как камень катится.

Робот уже высунулся на десять-двенадцать дюймов. Мне померещилось, что камень катится слегка в сторону, и я испугался, что он пролетит мимо.

Но он не пролетел мимо. Он со страшной силой ударил робота по левой стороне. Потом они исчезли. Уже теряя сознание, я все-таки услышал, как они грохнулись вниз.

Я не знаю, сколько времени пролежал там. Мне казалось, что я сплю и во сне вижу бесчисленные звезды, похожие на ослепительно яркие островки в черном озере, и между ними прохаживаются люди, умиротворенные, безмятежные, мудрые, благородные. Меня это обрадовало, но по противоположным причинам: либо та работа, которую я должен был выполнить, завершена и завершена успешно, либо это произошло вопреки всему сделанному, но благодаря тому, что мне все-таки удалось вовремя вмешаться. В любом случае, это была очаровательная картина, хотя и не вставленная в рамку, и я пожалел, что меня от нее отвлекают. Вероятно, меня привел в чувство свет. Когда я окончательно пришел в себя, то не мог понять, то ли я действительно спал и видел сон, то ли просто смотрел на звезды в мечтательном забытьи. Это уже не имело значения.

Я перевернулся на живот и сумел подняться на четвереньки, пряча лицо от света. Потом я медленно подполз к краю.

Внизу валялся искореженный робот. Свалившись, он еще откатился футов на тридцать в сторону. Камня я не разглядел.

Я опять опустился на живот и стал смотреть вниз. Чувство торжества быстро сменилось грустью, тоской. Разве не был я сам сломанным механизмом? Сохраняя в себе лишь то, что казалось мне существенно важным, я сам формировал себя, отбрасывая лишнее, заводил себя, как механическую игрушку, и бегал, пока не кончался мой срок. Потом опять.

Или, вернее, он.

Будь оно все проклято! Нет! Я.

Мы?

Хорошо. Я начинал воспринимать то, что произошло. После последнего слияния все стало бессознательно раскладываться по полочкам само по себе. Извлечение очередной булавки каждый раз приводило к восстановлению той части памяти, что была когда-то отброшена мной за ненадобностью, и вызывало психические потрясения различной силы, но полученный материал в конце концов непременно усваивался, потому что он был моим, он был знакомым, он был родным и близким. Потом появилось чужое связующее звено, сквозь которое стали просачиваться другие частицы моего первоначального «я».

Чужое? Уже нет.

Нет.

На миг я оказался по другую сторону зеркала, разглядывая тот отвратительный багаж, который я приобрел, вытащив булавки и убив Винтона. Ну что же, я не получил, чего хотел, а именно, понимания изначального происхождения этой шайки назойливых, лезущих в чужие дела проныр.

Назойливые, лезущие в чужие дела? Конечно, я тоже такой же. Но это они вынудили меня.

Они?

Мы. Теперь.

Занятно.

…Ибо никто из нас не знал, почему мы обречены влачить именно такое существование, каким бы оно ни было, или кто мы такие на самом деле. Я действительно был пропавшим клоном; необходимость этой кражи была обусловлена тогда моим преклонным возрастом и угасавшими силами. Чтобы другие не узнали о моем перемещении, о моей истинной сущности, пришлось пойти на тщательно спланированное самоубийство. До этого я очень долго был рядом с ними, почти с самого начала. Но вот что было еще раньше… Я всегда знал, что я с врагом одной крови, что мы всегда были врагами, потому что мне сразу же не понравилось то, что они затевают, создавая Дом. Впрочем, тогда я был бессилен и выжидал, скрывая свои чувства. Я узнавал о них либо по их действиям, либо, иногда, молчаливо участвуя в их слияниях. Прошло много времени, прежде чем мое неодобрительное отношение к их системе ограничений и тотального контроля достигло такой степени, что я начал обдумывать их устранение.

Ведь первоначально предполагалось, что Дом создается только только на время, для связи и консолидации всех отдаленных миров, как обыкновенное убежище для той части человечества, которой удалось пережить погубившую Землю катастрофу, как место, где уцелевшие смогут остановиться и перевести дух. Однако, семья решила превратить его в нечто более постоянное, придерживаясь того убеждения, что повторение случившегося неизбежно, куда бы люди не отправились, если не будет сделано что-нибудь радикальное для изменения самого человека. Я понял это так, что они готовы упрятать человечество в тюрьму, в больницу. Я же считал, что выживание рода человеческого может быть гарантировано простым его рассредоточением, теми разнообразными и бесчисленными возможностями для его развития, которые непременно представятся. Я находился на Земле в ее последние дни, работая со спасательными командами, и я верил, что это несчастный случай, недоразумение, ошибка; война, стихийное бедствие всему виной. И даже если это было не так, случившееся не обязательно должно было повторяться снова и снова. Я хотел, чтобы человек вышел из Дома, чтобы он опять отправился в путь.

Таких возможностей, как у семьи, у меня не было. Но обо мне тоже никто не знал. Я решил в полной мере воспользоваться этим, тщательно все продумывая, нанося внезапные удары и не оставляя ничего без внимания. В первый раз я потерпел неудачу, но они так и не узнали, кто я, или что все это значит. Власти оставались вне игры, не зная о существовании семьи и находясь под ее влиянием. Я изучил их методы, превзошел в умении скрывать свое истинное лицо и до известной степени стал таким же безжалостным, какими были они в самом начале. Это было не так сложно.

Впрочем, они изменились. И я знал, почему. Эта идея нравственной эволюции, с которой они так носились и которую они пытались осуществлять даже на своем собственном, личном уровне… Она их и погубила. Теперь они оказались слишком слабыми, и я победил… Пиррова победа, в своем роде.

Я не знал, откуда я взялся. Мои самые ранние воспоминания относились к тому времени, когда я работал техником в Подвале Крыла 1. И только постепенно, путем наблюдений и телепатии, я узнал о семье и об их великом эксперименте. Я принял решение помешать им и занялся самообразованием.

Я понимал, что уничтожая их, я, вероятно, выбрасываю ключ к тайне моего собственного происхождения. Впрочем, я был готов принести эту жертву…

Те булавки, что я сумел вытащить, не принесли мне этого знания. Если бы я сразу пошел на свет, то быть может…

Что таилось в этом свете? Меня влекло к нему с того самого мига, когда я увидел его в первый раз там, в своей комнате. Если бы я не возился с булавками, то я, может быть, успел бы добраться до его источника. Я бы избежал…

Плохо.

Я бы избежал схватки, которая была просто необходима для успешного завершения моей работы. Теперь надлежало лишь поддерживать умственное и психическое равновесие, сохранять собственное преимущество в себе самом. Я…

Но мне уже не хотелось идти на свет. Теперь он вызывал во мне отвращение. Я…

Мы…

Да. Мы.

Нет. Я.

Мы — это Я.

Я смотрел на разбитую машину: у нас было много общего.

Шло время.

Свет струился над моей головой, отбрасывая причудливые тени внизу.

Голова кружилась.

Ветерок пронес над роботом клочки тумана.

В воздухе стремительно пронеслось что-то темное.

Что-то невдалеке пискнуло и зажужжало, но тут же стихло.

Уголком зрения я видел полную луну, похожую на ледяное колесо.

У меня застучали зубы. Пальцы заледенели.

Поднимайся!

— Я…

Сейчас ты должен спуститься вниз и пойти назад. Поднимайся.

— Я устал.

Поднимайся. Сейчас же.

— Не знаю, смогу ли я.

Сможешь. Поднимайся.

— Не знаю, хочу ли я.

Это не имеет значения. Поднимайся.

— Почему?

Потому что я так сказал. Ну же!

— Хорошо! Хорошо!

Я медленно приподнялся. Постоял секунду на четвереньках, потом сел.

— Лучше?

Да. Теперь вставай.

Я встал. Страшно кружилась голова, но я понял, что стоять могу. Я не поворачивался к свету, глядя на Крыло, Которого Нет.

Ты пойдешь именно туда. Иди.

Я опустил голову, несколько раз глубоко вздохнул и пошел.

Оказывается, спускаться легче, чем подниматься. Я это сразу же выяснил, оступившись и съехав по склону на спине футов на восемь.

Спускайся. Спускайся.

— Я что, никогда не отдохну? — спросил я.

Но потом нащупал твердую почву под ногами и полез вниз, зажимая рукой рану на боку. Свет остался гораздо выше, и мне было чуть-чуть легче. Спустившись, я прошел мимо робота, даже не взглянув на него. Потом я поднимался, спускался, оступался. Я падал и поднимался, но продолжал идти.

Движение помогло мне немного согреться. Через некоторое время я снова увидел темную глыбу своего Крыла. Освещенное окно напомнило мне о Гленде и это, в свою очередь, навело меня на мысли о ее покойном отце. Он был моим другом, и я погубил его. Не тот же самый я. Не тогда. Не теперь. Я пытался относиться к этому именно так и чувствовал, что начинаю привыкать. Это не означало, что я не испытывал угрызений совести, но я уже был не тем, кем был раньше, тогда, или даже несколько дней или часов назад. Может быть, разрушение и воссоздание своего «я» стало для меня не таким изнурительным занятием, как бывало, благодаря тому, что мне так много приходилось этим заниматься. Теперь я понимал, кем я был, до определенного момента. Тем не менее, это было лишь началом познания своего нынешнего «я».

Я поддерживал Глинна, я видел в нем надежду на будущее, средство для разрушения Дома. Впрочем, он мне нравился и, когда они расправились с ним, я забрал ребенка. В то время, у меня не было никаких планов насчет нее. Но потом, оценив ее интеллектуальные способности, я позаботился о том, чтобы девочка не только получила отличное образование, но и узнала о надеждах и планах своего отца, вплоть до самых мелких подробностей. Она воспринимала их с энтузиазмом. К тому времени мне уже стало казаться, что она не чья-то еще, а моя собственная дочь, до такой степени я к ней привязался. Поэтому было вполне естественно, что в конце концов я посвятил ее в свои собственные планы и надежды. Не во все. Она отнеслась к ним с полным сочувствием и пониманием, поэтому я обратился к ней за помощью. Как бы мне хотелось теперь, чтобы я обошелся без нее. Она не знала о моих намерениях убить Энджела, или о том, что я хочу заставить Винтона убить меня. Я выиграл…

Но если все вышло по-моему, и я выиграл, то почему я иду к Крылу, Которого Нет, а не к развалинам?

Потому что…

Иди дальше.

Должна быть какая-то причина. Я просто не мог вспомнить. В голове моей был такой же туман, как и вокруг меня. Голова ныла, как больной зуб.

Не пытайся думать. Просто иди.

Гленда. Вот в чем дело. Она ждала меня. Я возвращался к Гленде, чтобы рассказать ей, что все уже кончилось.

Поднимайся!

Странно. Я не заметил, как упал. Я с трудом поднялся на ноги и почти тут же свалился опять.

Уже недалеко. Ты должен идти. Поднимайся.

Я этого хотел. Я очень хотел. В душе я стремился к этому… вот только ноги заплетались, не слушались. Это проклятое тело…

Я чувствовал, что в моей голове тоже происходят странные вещи.

Что же, пусть, лишь бы это помогло мне подняться.

Еще попытка, опять падение.

Впрочем, такие мелочи не должны меня беспокоить. Чтобы продолжать путь, мне совсем не обязательно было стоять. Мне уже приходилось волочить свои тела и в другом положении. Все зависит от отношения к делу. Целеустремленность, упорство — вот что главное. Может быть, лучше назвать это упрямством?

Я полз вперед. Время больше не имело значения. Руки мои окоченели.

Вверх по склону. Когда луч света опять ударил в меня, я даже не сразу это заметил. А когда это дошло до меня, мне вдруг померещилось, что я нахожусь на сцене, выступая перед невидимой аудиторией, настолько завороженной моей игрой, что она просто замерла, не издавая ни звука.

Перед тем, как мне в последний раз отказались повиноваться руки, я увидел Крыло, я увидел окно…

Оно приблизилось, намного приблизилось. Я полз медленно, очень медленно, как полураздавленное насекомое. Было бы глупо не выдержать, ведь осталось совсем немного. Нелепо…

Я попытался приоткрыть глаза и приподнять голову. Сколько я пролежал здесь?

Плохо.

Можно понукать тело, подгонять его, волочить. Но сознание приходит и уходит по свои законам.

Это был уход…

11

Я видел все это, пользуясь правом, дарованным мне вечностью.

Семья подобрала меня, зарядила и навела на Стайлера. Стайлер взял меня, манипулируя обстоятельствами, подстроил все так, что мне пришлось сыграть роль Отелло в «Гамлете» его постановки, и выпустил меня на волю, чтобы я воспитывал человечество в духе такого пацифизма, который представлялся ему наиболее подходящим. Я мог только догадываться, но казалось весьма вероятным, что на каком-то этапе моих ранних экспериментов с клонированием он получил образцы моих биологических тканей. У него были роботы, все еще оставались роботы, которые могли это для него сделать, и он спроектировал Крыло, Которого Нет. Не так уж и важно, каким образом ему это удалось. Образцами моих тканей он воспользовался для клонирования изначального мистера Блэка, заложил в него такие предпосылки, что он стал чем-то вроде моего «анти-я», и отправил его в Дом с потерей памяти и инстинктом выживания. Он был помещен туда, чтобы помешать мне и уравновесить мои усилия, когда придет время, сработав, как некая социологическая бомба замедленного действия. Пришло время и это случилось. Стена рухнула, наготове была Гленда с формулами Глинна, и я был обезврежен. Мне почти слышался голос Стайлера, говорящий: «…а теперь добавим 8 кубиков основания Блэка в кислоту ди Негри.»

Я взглянул на цветные огоньки. Потом я протянул руку и стал щелкать переключателями.

Справа от меня послышался странный шум, и чья-то рука легла на мою… Шлем мешал мне повернуть голову и посмотреть туда. Тут меня посетило видение из далекого прошлого. Я видел крестьян, вспахивающих небольшое поле, граница которого была отмечена черепом какого-то животного, надетым на низкий шест.

— Все в порядке, — сказал я.

Рука отодвинулась.

— Кто?.. — спросила она, наконец.

Что я мог на это ответить?

— Имя мне было — Легион, — начал я, запинаясь, — я был целой галереей обличий. Я был Блэк, я был Энджел, я был Лэндж, я был Винтон, я был Кэраб, я был Винкель. И Джордан и Хинкли и старый Лэндж. И еще было множество других, о которых вы никогда не слышали. Я мог бы сказать, что это неважно, но это важно, ибо я — есть я. Полагаю, что я должен выбрать себе лицо. Очень хорошо. Называйте меня просто Анджело. С этого все началось.

— Боюсь, что не понимаю. Вы?..

Я снял с головы шлем и повернулся, чтобы посмотреть на нее.

— Да, — сказал я. — Со мной, действительно, все в порядке. Спасибо, что вы сделали так, как я просил. Я сам добрался сюда, или вам пришлось меня тащить?

— Я вам помогла, — сказала она. — Я видела, как вы упали.

— Значит, вы выходили наружу?

Она покраснела.

— Да. Я надеялась, что у меня будет повод. Не такой, конечно. Но это было восхитительно!

Я потер бок.

— Я вижу, вы подлатали меня немного.

— Вы истекали кровью.

— Да, вполне возможно и ничего удивительного.

Я поднялся на ноги, постоял немного, прислонившись к креслу, подошел к шкафу и стал шарить там по полке.

— Что вы ищете?

— Сигареты. Хочу закурить.

— Они в другой комнате, где я ждала вас.

— Пошли туда.

Я не стал опираться на протянутую мне руку. Мы пошли по коридору.

— Давно вы меня притащили?

— Примерно час с четвертью.

Я кивнул.

— А что поделывает тот самый свет?

— Не знаю. Я не заходила туда после того, как помогла вам войти.

Мы вошли в комнату. Она показала мне, где лежат сигареты, сама курить отказалась. Закуривая, я подошел к окну. Далеко в стороне свет растекался по небу мутной рыжевато-коричневой лужей. Я глубоко затянулся, выдохнул дым.

— Вам, правда, понравилось там? — спросил я.

— Да, а сейчас там так красиво, и солнце уже всходит.

— Хорошо. Я хочу пригласить вас туда на прогулку.

— Вы не в такой уж хорошей форме.

— Тогда тем более кто-то должен быть рядом со мной. Кроме того, мне потребуется секретарь.

Она наклонила голову на бок и прищурилась. Я улыбнулся.

— Решайтесь. Мы будем идти тихо и спокойно. Прогулка пойдет нам на пользу.

Она кивнула и последовала за мной к выходу. Мы вышли и вдохнули прохладный утренний воздух.

— Не могу привыкнуть к запахам, — сказала она. — Здесь дышится совсем не так, как в Доме!

Потом она спросила: — Куда мы идем?

Я показал ей кивком головы.

— Вон туда.

— К развалинам? Это довольно далеко…

— Тихо и спокойно. Без спешки, — сказал я. — Времени у нас сколько угодно.

Мы двинулись в ту сторону, и меня раздражала только необходимость часто останавливаться и отдыхать. Еще нам пришлось несколько изменить маршрут, чтобы не проходить мимо оставленного мной тела. Хотя я пытался скрывать боль в боку, она заметила это и стала поддерживать меня под руку. Я уже не возражал.

Я рассмеялся.

— Помнишь, когда тебе исполнилось семь лет, я подарил тебе коньки? — сказал я. — И уже на следующий день ты поскользнулась и подвернула ногу. Мне показалось, что это был настоящий перелом. Но ты не позволила мне взять тебя на руки. Ты опиралась на мою руку, как я сейчас. Ты сдерживала слезы, но твое личико было мокрым, и ты кусала губу. Падая, ты порвала свое любимое синее платьице. То самое, с желтой вышивкой на груди.

Ее пальцы почти до боли сжали мою руку. С востока повеяло легким ветерком. Я похлопал ее по руке.

— Все уже хорошо, — сказал я, и она быстро кивнула и я отвернулся.

Я скорее почувствовал, чем увидел, что в развалинах вспыхнул свет. Его луч промелькнул мимо нас, вернулся к нам и остановился. Сейчас при дневном свете, он уже не производил того впечатления, что раньше.

Мы пробирались среди камней, обходили ямы, воронки, поднимались вверх, спускались вниз, потом опять вверх.

— Птичка! — вскрикнула она.

— Да. Хорошенькая. Желтая.

Это было приятное утро, наполнившее мир нежными тонами, смягчившими суровость этих мест, где разыгрывался мой ночной кошмар. Кучевые облака и прохладный ветерок слева обещали, что скоро начнется дождь, но на востоке продолжала разгораться заря нового дня, и небо там было ясным, безоблачным, и зелени там было больше, чем мне раньше казалось.

Мы приблизились, и свет, которым он пользовался во время охоты на меня, наконец скрылся за верхним краем уцелевшей части фасада здания, почерневшей, покрытой трещинами. Дверь туда была распахнута.

— Мы войдем внутрь? — спросила она.

— Да.

Мы вошли в выгоревший вестибюль, стены которого местами обвалились, а крыша рухнула, поэтому сверху беспрепятственно падал дневной свет. Здесь пахло пылью веков.

— Что мы будем здесь делать? — спросила она, пока мы пробирались среди мусора в дальний угол комнаты, над которым оставалось что-то вроде навеса.

— Через минуту. Я думаю, Что примерно через минуту ты все узнаешь, — сказал я. — Именно поэтому мне нужен был секретарь.

Дальний коридор, по которому мне довелось пройти столько лет назад, был наглухо завален. Это, вероятно, было вызвано обрушившейся когда-то с отдаленных гор лавиной. Я отвел ее в относительно чистый закуток, где, под огромными слоями пыли, с трудом угадывались очертания какой-то мебели. Да, я все помнил правильно. Черный аппарат притаился, как тарантул, в своем углублении в стене. Я достал свой носовой платок.

Телефон зазвонил, когда я вытирал с него пыль.

Гленда вскрикнула.

— Вот, — сказал я, делая шаг назад. — Теперь он относительно чистый. Не возьмешь ли ты за меня трубку?

Она кивнула, подошла и, волнуясь, заметно нервничая, сняла трубку.

— Алло?

Она послушала немного, потом прикрыла ее рукой, чтобы не было слышно на другом конце и посмотрела на меня.

— Он спрашивает, кто я.

— Так и скажи ему, — ответил я.

Она сказала, опять послушала и снова обратилась ко мне.

— Он спрашивает мистера Анджело ди Негри.

— Ты секретарь мистера Негри. Спроси его, что ему надо.

Пауза, и…

— Он хочет поговорить с вами о ваших делах, — сказала она.

— Сейчас я занят, — сказал я, протирая стул. — Скажи ему, что ты можешь немного удовлетворить его любопытство и расскажи про структуру Дома, про расположение его Крыльев, про его внутреннее устройство. Отвечай на любые его вопросы, относящиеся к этой теме.

Я очистил стул от накопившейся за века пыли и грязи, сделав это очень тщательно, и уселся. Тут она снова обратилась ко мне.

— Он спрашивает, нельзя ли ему поговорить с вами сейчас.

Я покачал головой. Я закурил.

— Скажи ему, что стена в Крыле 5 рухнула и что люди идут наружу. Скажи ему, что ты возвращаешься туда для осуществления программы помощи участникам неминуемого массового исхода.

— Я?

— Разве ты этого не хочешь?

— Да, но…

— Ты знаешь, какое понадобится оборудование? Как его производить и применять?

— Думаю, да.

— Так скажи ему еще и об этом.

Я докурил. Прошло довольно много времени, прежде чем я опять закурил.

— Он спрашивает, что, по-вашему, из всего этого следует? — сказала она наконец.

— Черт возьми, да почем я знаю? — сказал я. — Я даже не вполне понимаю, чему это научило меня, разве что теперь мне известно, каково быть винтиком в огромной машине.

Она быстро переговорила с ним, потом сказала:

— Он говорит, что хочет услышать ваш голос. Он просит вас сказать ему что-нибудь. Что угодно.

Я встал на ноги и потянулся.

— Скажи ему, что долг чести между нами уплачен, — сказал я. — Скажи ему, что, к сожалению, в настоящее время мистер Негри на звонки не отвечает. Потом положи трубку.

Она так и сделала, и я снова оперся на ее руку, и она помогла мне выйти из развалин. Солнце уже взошло, но на небе появились тучи. Я подумал, что мы, быть может, еще успеем вернуться до того, как пойдет дождь. А если даже и нет, то какая, черт побери, разница.

Note1

достопочтенное общество (ит.)

(обратно)

Note2

благородный господин (ит.)

(обратно)

Note3

общество друзей (ит.)

(обратно)

Note4

игра слов: Анджело — ангел (angelo); Negri — негры, черные

(обратно)

Note5

Nero — черный (ит.)

(обратно)

Note6

A rivederci (ит.) — всего хорошего

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11