«Мост Бетельгейзе»

Давай, Альварес, давай, старина, расскажи-ка им все! У тебя оно выйдет лучше, да и не по мне это — такого рода связи с общественностью. Я лишь позабочусь, чтоб не истолковали превратно, чтобы скушали микстуру до конца, со всеми втекающими-вытекающими, да чтобы все до последней капли было как на самом деле...

Если кто-то сильно огорчится — что ж, дай всплакнуть и запихивай дальше. Давай, старина, расставь им слова по порядку, как один ты это умеешь. И точки над «i» тоже расставь! Все до единой. Вперед, дружище!

Начни, пожалуй, с того самого дня, когда летающее блюдце плюхнулось прямо-таки рядом с Балтимором. Ничего себе случайность! Меня в дрожь кидает при мысли о собственной тупости, а тебя разве нет, приятель? Разбег, толчок, прыжок — и ты на Капитолийском холме, а мы еще поздравляли себя с таким сказочным везением.

Растолкуй им хорошенько, почему место посадки мы сочли столь удачным. Объясни, насколько упростило это засекречивание, расскажи, как моментально изолировали в апартаментах-люкс бедолагу-фермера, первым сообщившего об инопланетной тарелке. Как уже пару часов спустя элитные части морской пехоты превратили территорию свыше пяти квадратных миль в тщательно охраняемую резервацию, как экстренно созывали внеочередной Конгресс, какие меры принимались, чтобы избежать утечки информации.

Поведай, как добрались до старенького Троусона, моего профессора социологии. Как помигал он своими подслеповатыми глазками на все их нашивки да лампасы — и выдал гениальное решение.

Он выложил им меня — сдал буквально со всеми потрохами.

Расскажи им, как громилы из ФБР грубо умыкнули меня вместе со всем персоналом прямо из нью-йоркского офиса, где мы загребали миллионы, горя себе не зная, и зашвырнули в Балтимор. Честно говоря, Альварес, я был жутко, невероятно зол! И даже после того как Троусон меня просветил, остыл далеко не сразу. Терпеть не могу этот правительственный выпендреж, этот гриф «секретно» на каждой сортирной бумажке! Хотя не мне говорить тебе, как благодарен впоследствии я был именно за это.

Зрелище инопланетного корабля тоже оказалось неслабым испытанием для моих расшатанных нервов. И не успел я даже разок облизнуть свои пересохшие губы, как из тарелки «выплюхнулся» первый пришелец. После всех тысяч и тысяч комиксов с их сигарообразными, обтекаемыми звездолетами этот пестро изукрашенный в стиле рококо детский волчок, вздыбившийся посреди ячменного поля в Мэриленде, показался мне менее межпланетным, нежели аляповатый узор на кухонной этажерке с дешевой распродажи. И абсолютно никаких тебе признаков ракетных двигателей.

— А вот и твоя новая работенка, — порадовал меня профессор. — Эти два несколько необычных гостя.

Те оба уже замерли на гладком металлическом пандусе в окружении высочайших правительственных чинов. Две девятифутовые груды зеленоватой слизи, облаченные в практически прозрачную, чуть тронутую розовым оболочку. Каждый пришелец постреливал парой глазастых щупалец, достаточно мускулистых, чтобы придушить и быка. Когда край подрагивающего желе отрывался от плиты, можно было углядеть и гигантскую влажную щель — видимо, пасть.

— Улитки, — объявил я Троусону. — Гигантские выползки!

— Возможно, что и слизняки, — не стал спорить профессор. — Во всяком случае, брюхоногие моллюски. — Многозначительно постучав себя по плешивеющей голове, он добавил: — Но это вот, Дик, эти седые остатки былой роскоши еще меньше напоминают мне венец творения. Парочка, что перед нами, — представители куда более древней и развитой расы.

— Развитой?

Троусон кивнул.

— Когда нашим техникам стало уж совсем невтерпеж, — сообщил он после краткой паузы, — их любезно пригласили осмотреть корабль. Вернулись они с отвисшими челюстями.

Я начал испытывать дискомфорт, стал что-то мямлить и даже причинил некоторый ущерб своему безукоризненному маникюру.

— Ладно, проф, я понимаю, раз они так чужды нам, так отличаются...

— Дело не только в этом, Дик. Они недосягаемы. Усвой это, парень, заруби себе на носу, прежде чем приступишь к работе. Это крайне важно. Самые лучшие технические умы, которых могла только в крайней спешке собрать наша страна, походили на толпу дикарей-островитян, глазеющих на винтовку и компас. Туземцев, знакомых дотоле лишь с копьем да каноэ. Эти существа принадлежат к Галактическому союзу — сообществу рас, развитых по меньшей мере как они сами; по сравнению с ними мы — безмозглые деревенщины, стадо охламонов из затюханного космического уголка. Который вот-вот начнут исследовать. А возможно, безжалостно эксплуатировать — это уж как повезет! Очень нужно сейчас произвести на них благоприятное впечатление, и действовать предстоит без промедления.

Отделившись от сияющей казенными улыбками и дружно кивающей головами толпы на пандусе, к нам направился напыщенный индюк с портфелем.

— Вон оно как! — прокомментировал я. — Стало быть, высадка Колумба, вторая серия! — И, секунду-другую поразмыслив, поинтересовался: — Но с какой стати армии и флоту потребовался именно я? Я ведь не мастер читать синьки да кальки из... с...

— С Бетельгейзе. С девятой планеты в системе Бетельгейзе. Нет, Дик, для этого здесь уже имеются специалисты — доктор Уорбери, например. Пришельцы усвоили от него английский за пару часов, он же бьется над отдельными словами из их речи уже третий день кряду! Потом есть еще парни вроде Лопеса и Майнцера — у них тихо едет крыша от попыток разобраться с источником энергии этой тарелки. Здесь собрались лучшие мозги штатов, Дик. Твоя же работенка заключается в ином. Нам нужен классный рекламный агент, человек для связей с общественностью. Твое участие в программе — это создание благоприятного впечатления.

Величавый чиновник тронул меня за рукав. Я нетерпеливо повел плечом.

— Разве такое дельце не по зубам правительственной клаке? — спросил я старика Троусона.

— Увы. Вспомни — когда ты их только увидел, какое слово пришло в голову первым? Выползки! А как, по-твоему, страна воспримет известие о выползках — огромных, заметь, выползках! — глумящихся или снисходительно похмыкивающих над нашими небоскребами, атомным оружием и передовой математикой? Мы превратимся в стадо самодовольных, тупых, чавкающих бананами обезьян! И не забудь еще о страхе перед неведомым!

Правительственный чин снова мягко тронул меня за плечо.

— Я умоляю! — бросил я нетерпеливо, вглядываясь в лицо укутанного по самый нос Троусона и обнаруживая в усталых старческих глазках крохотные багровые прожилки. — «Непобедимые монстры из Дальнего Космоса»? Заголовки вроде этого, так, что ли, проф?

— «Слизняки с комплексом полноценности»... А может, просто «Мерзкие слизни». Какая удача, что они приземлились на нашей территории, да еще так близко к Капитолию! Но через денек-другой придется все же известить глав прочих государств. Тогда вся карусель и завертится. Информацию под спудом не удержать. Мы хотели бы избежать наплыва демонстрантов, помешанных на разного рода предрассудках, ксенофобии, идеях планетарной изоляции и прочих формах желтой истерии. Мы боимся, как бы пришельцы не вывезли от нас одни только воспоминания о безумных воплях фанатиков и надписях вроде: «Убирайтесь откуда взялись, извняки поганые!» Мы хотим произвести на них впечатление дружественной разумной расы, с которой можно сотрудничать и впредь. А также следует считаться.

Я кивнул:

— Понимаю. Чтобы они основали у нас торговые представительства вместо введения оккупационных гарнизонов. Но что конкретно мог бы сделать я во всей этой петрушке-заварушке?

Профессор ткнул пальцем мне в грудь:

— Ты, Дик, наладишь нам связь с общественностью. Ты продашь чужаков американскому народу, Дик, и по весьма приличной цене!

Подкисший чиновный тип, упорствуя в надежде хоть как-то привлечь мое внимание, уныло переминался с ноги на ногу. Я признал его наконец. Это был государственный секретарь собственной персоной.

— Надеюсь, вас не затруднит проследовать за мной? — проблеял он нерешительно. — Хотелось бы представить вас нашим выдающимся гостям.

Меня это отнюдь не затруднило, и вскоре, процокав каблуками по гулкому пандусу, мы с ним предстали перед брюхоногой парочкой.

— Э-э... хм-м... гм! — деликатно кашлянул госсекретарь.

Ближний слизень тут же обратил к нам одно из своих глазастых щупалец. Тронув другим приятеля, он почтительно склонил перед нами студенистую макушку и оторвал влажный край от металлической основы. Трубный глас, донесшийся снизу, был донельзя напитан елеем:

— Можем ли мы верить подобному счастью, досточтимый сэр! Не обманывают ли нас глаза? Вы соблаговолили вновь опуститься до наших ничтожных персон!

Меня представили; существо незамедлительно поднесло оба глаза поближе, а местом, где у него вроде бы должен находиться подбородок, подкатилось к моим ногам, облепив на мгновение туфли. Затем зычно возвестило:

— Какая же великая и ничем незаслуженная честь выпала нам, недостойным! Вы согласились служить поводырем двум убогим космическим странникам, двум жалким слепцам — в мире чудес, сотворенных вашей высокородной расой. Ваша милость и ваша снисходительность, обожаемый сэр, поистине не ведают границ!

Опешив от подобной тирады, я сумел выдавить из себя лишь: «Весьма рад!» и «Как поживаете?» — и неуверенно протянул пятерню. В нее тут же плюхнулось одно из глазных яблок, другим слизень провел по тыльной стороне моей ладони. Он не сжимал и не тряс руку — просто слегка ее коснулся и сразу же отвел щупальца. Я с трудом подавил вполне естественный импульс вытереть о штаны ладонь и не слишком уверенно пообещал:

— Сделаю все, что только в человеческих силах. Нельзя ли для начала узнать, являетесь ли вы как бы... полномочными послами своего народа? Или же обычные пионеры-исследователи?

— В безмерном ничтожестве своем мы не удостоены никаких звучных титулов, обожаемый сэр, — последовал витиеватый ответ. — В то же время мы вроде бы как и то и другое разом. Всякий, вступающий в сношения, в определенном смысле посол своего народа; всякий, взыскующий истинного знания, в некотором роде исследователь.

В памяти всплыл бородатый анекдот, соль которого заключалась во фразе: «Задай дурацкий вопрос — получишь столь же дурацкий ответ» — и я с ходу переключился на тему питания: чем предстоит угощать наших драгоценных гостей?

Второй пришелец скользнул поближе и скорбно покачал хоботком перед моим лицом:

— Мы будем крайне признательны за самые мизерные дары от ваших несравненных щедрот, — смиренно пробасил он. — Мы в невероятном восхищении от чистоты ваших помыслов и благородства намерений, но никому не хотели бы причинять лишних хлопот. Предел наших убогих мечтаний — не вызвать бы только отвращения у вашей заслуживающей неуемных восторгов расы своими недостойными функциями.

— Что ж, держитесь такой линии, и у нас не будет никаких затруднений, — заметил я, подводя самый первый итог.

Работа с ними была одним сплошным удовольствием. Никаких тебе капризов, никаких мигреней, никакого высокомерия. В столбняк перед камерами пришельцы не впадали, юпитеры крутить туда-сюда не требовали. Нужда в сочинении трогательных биографических апокрифов о трудном детстве в монастырском приюте, как для большинства иных моих клиентов, тоже не возникала.

С другой же стороны, общаться с гостями было не столь уж и просто. Конечно, они ничему не противились, подчинялись с полуслова любым командам. Но попробуй только задай им вопрос, любой, хотя бы: «Сколько времени длилось ваше путешествие?»

Ответ следовал незамедлительно: «Категория времени на вашем проникновеннейшем из языков суть продолжительность, длительность процессов и явлений. Не мне бы, ничтожнейшему из смертных, затевать дискуссию с высокообразованным землянином по столь сложной философской проблеме. Но космические скорости вынуждают нас прибегнуть к релятивистской терминологии. Наша недостойная внимания планета проделывает часть своего орбитального оборота, удаляясь от вашей наипрекраснейшей из звездных систем, а часть — приближаясь. К тому же следует принять во внимание еще и направление и скорость движения нашего ничтожного солнца вместе с затерянным в уголке безбрежной Вселенной участком континуума. Окажись наша родина в созвездии Девы или, скажем, Волопаса, ответить было бы проще простого — траектория путешествия в этом направлении отклонялась бы от плоскости эклиптики таким образом, что...»

И так далее в том же духе.

Вопрос же типа «Ваше общество устроено по демократическим принципам?» порождал ответ не менее туманный:

«В соответствии с вашей этимологически бездонной речью демократия — это власть народа. Мы просто не в состоянии адекватно передать подобное представление на нашем грубом варварском наречии — возникают непомерные длинноты и получается далеко не так живо и емко. Разумное существо, естественно, должно быть управляемым. И оно управляется. Степень же правительственного контроля варьируется в зависимости от конкретной личности и может меняться со временем — приношу свои глубочайшие извинения за столь очевидное положение. Всему виной собственное наше вопиющее невежество и совершенная путаница в мыслях. Подобные методы управления и контроля применимы у нас и в массовых случаях. Таким образом, когда проявляется некая общественная необходимость, разумные индивиды подключаются к социальной деятельности как бы из внутренней потребности. Когда нужда в согласованных действиях отпадает, уровень контроля несколько понижается. Подобным способам воздействия подвергается у нас любой, в том числе и мы сами. С другой же стороны...»

Врубаетесь, что я имел в виду? Не случайно же я нажил себе столько новых седых волос. И просто несказанно был счастлив, когда удалось наконец, окончательно разделавшись с гостями, впрячься в свое привычное рекламное ярмо.

Правительство отвалило мне на подготовку рекламной кампании от щедрот казенных всего лишь месяц. Сперва они вообще удумали ограничиться жалкими двумя неделями, но я встал на дыбы, я пал на колени, я вскинул руки кверху — все это разом! — и потребовал на создание гостям достойного имиджа впятеро больше времени. Так что на месячном сроке мы сошлись полюбовно.

Объясни это им как следует, старина Альварес! Чтобы все до последнего кретина прочухали, за какого рода работенку я тогда взялся, какую гору предстояло мне своротить — чтобы не думали, будто я наткнулся на какую-то там халяву. Долгие годы, десятилетия лицезрения красочных журнальных обложек, живописующих перезревших весталок в когтях и щупальцах разнообразнейших инопланетных монстров, тысячи фильмов ужасов, груды романов о космическом вторжении, бесконечные детские страшилки из воскресных приложений — все это предстояло разом вытравить из сознания публики. Не говоря уже об инстинктивном содрогании при одном только упоминании о рептилиях, слизнях и жабах, о свойственном толпе недоверии к чужакам да дремучем предубеждении против существ, в которых вроде бы вовсе нет места для бессмертной души.

Троусон весьма кстати подбросил мне парочку борзописцев на научно-популярные темы, я же позаботился, чтобы подписи под их статьями звучали солидно и авторитетно. Ведущие журналы высвободили нам первые полосы, светские и криминальные сплетни уступили место тягучим байкам о древних космических расах и о том, какой невероятно высокой должна быть их этика, да еще с постоянными ссылками на Нагорную и иные проповеди: возлюби, мол, ближнего своего и дальнего своего, несть, дескать, ни эллина, ни иудея, ни инопланетянина и прочее в том же духе. Пресс-релизы запестрели заголовками типа: «Скромное создание, возделывающее твой сад», «Гонки улиток — захватывающий спортивный спектакль» и просто тьма-тьмущая на тему «Нерасторжимое единство всего живого» — от последних я потерял сон, аппетит и едва не сделался вегетарианцем. Лишь припомнив, что несмолкаемый гул жизни можно различить при желании даже в витаминных пилюлях и минеральной воде, махнул на такое дело рукой...

И все это, заметьте, без единого намека на то, что на самом-то деле случилось, без единого даже слова о состоявшемся Контакте. Правда, один проныра-фельетонист, незнамо как что-то разнюхавший, все же позволил себе туманные высказывания о некоем деликатесе на порхающем блюдечке, но полчасика дружелюбной беседы в тихом и безлюдном дактилоскопическом кабинетике ближайшего полицейского участка как следует прочистили ему мозги и начисто отвратили от дальнейшей разработки нащупанной темы.

Самой трудной из вставших передо мной проблем оказался видеоряд. Не думаю, что вообще удалось бы справиться с этим, когда бы не мощь всего правительства Штатов у меня за спиной и постоянная его поддержка. Как бы там ни было, уже за неделю до Большой Презентации на моем столе лежали сносное видеошоу и вполне готовые комические сюжеты.

Над последними как следует потрудились с полтора десятка лучших наших юмористов, в пожарном порядке подключенных к проекту, не говоря уже об орде иллюстраторов да психологов, выстрадавших приемлемые для широкой публики образы пришельцев. Картинки эти послужили основой для создания телекукол, и мне просто не припомнить более популярной за всю историю нашего телевидения передачи, чем «Энди с Денди».

Эти два всецело вымышленных слизня вкрались в бесхитростные сердца американцев подобно гриппозной заразе — уже наутро после премьеры все поголовно смаковали их человекоподобные ужимки, взахлеб пересказывали двусмысленные гэги, а тем, кто умудрился пропустить передачу, настоятельно советовали исправить упущение сегодня же вечером («Ты все равно не сможешь прозевать ее снова, Стив, она идет по всем программам одновременно, сразу же после ужина!»).

Запустили мы, разумеется, в производство также и весь радужный спектр сопутствующей рекламной продукции: куколки Энди и Денди для девочек, всяческого сорта заводные скутеры-улитки для мальчиков и все прочее, что только смогли придумать, — от бокалов с картинками до наклеек на холодильник. Естественно, львиная доля подобных безделушек хлынула с конвейеров лишь после Большой Презентации.

Рассылая пресс-релизы с известием о ней по редакциям главных газет, мы «предложили» на выбор с десяток заголовков. И даже снобам из «Нью-Йорк Таймс» пришлось довольствоваться набранным аршинными литерами «Настоящие Энди и Денди свалились с Бетельгейзе на Землю», подверстав к этой чудовищной для них шапке того же сорта снимок на всю первую полосу — кинозвезда Энн Джойс в компании со слизнями.

Любимицу американской публики Малютку Энн выписали из Голливуда, доставив в Вашингтон специальным авиарейсом единственно для этой фотографии. Красавица стояла между обоими пришельцами и, ослепительно улыбаясь в объектив, пожимала изящными пальчиками сразу два глазастых отростка.

План сработал лучше не бывает — наши два студенистых интеллектуала с далекой звезды произвели подлинный фурор, переплюнув по рейтингу даже моложавого телепроповедника, лезущего из кожи вон в борьбе за легализацию многоженства. Энди с Денди мигом стали нарасхват — телетайп хрипел и захлебывался все новыми и новыми пачками приглашений. То участие в качестве почетных гостей в торжественной закладке новой библиотеки Чикагского университета, то позирование перед камерами на фоне апельсинов из Флориды, картофеля из Айдахо, пива из Милуоки — отзывчивые пришельцы оказались подлинной находкой для рекламодателей и никого не обижали отказом, во всяком случае напрямую.

Время от времени, улучив мгновение, я все же задавался вопросом, какое впечатление на них производим мы сами. По лицу, когда того в сущности нет, ни черта ведь не отгадаешь. Глазастые шланги пришельцев непрерывно постреливали по сторонам, когда наш представительский лимузин под вой полицейских сирен проносился по неугомонному Бродвею; их колышущиеся желеобразные туши, приотрываясь от пола, периодически издавали невнятное хлюпанье. Но когда по ходу съемок пляжного шоу в Малибу режиссер потребовал от гостей обернуться вокруг едва одетых моделей, Энди с Денди подчинились без разговоров — чего не скажешь о самих красотках.

А когда же лучший подающий, чемпион сезона, преподнес гостям бейсбольный мяч с автографом и они, дружно колыхнув мерцающими на солнце макушками, прочувствованно выдохнули в батарею микрофонов: «Мы самые счастливые болельщики во всей Вселенной!» — страна буквально встала на уши.

— Все, больше нам их не удержать, — напророчил Троусон. — Ты читал передовицу о дебатах на вчерашней Генеральной Ассамблее ООН? Нас уже заподозрили в сговоре с инопланетным агрессором против всего человечества.

— Прекрасно, — пожал я плечами. — Пусть смотаются за океан. Сомневаюсь, чтобы кому-то удалось выкачать из гостей больше информации, чем нам. Пусть теперь и русские поломают себе голову.

Усевшись на краешек письменного стола, профессор сгорбил спину и втянул голову в немощные плечики. Затем с усилием приподнял пухлую кипу исписанных листков и скривился, словно в глотку попал ком тополиного пуха.

— Четыре месяца сплошных разговоров, — пробормотал он. — Четыре месяца кропотливых расспросов по любому поводу и в каждый удобный момент. Сто двадцать дней исследований и просеивания стенограмм, с целью унюхать хоть что-либо, подобное информации. — Троусон брезгливо отшвырнул скоросшиватель на стол; несколько листочков упорхнуло на пол. — А мы по-прежнему знаем об общественном устройстве на Бетельгейзе-IX не более, чем о жителях мифической Атлантиды!

Разговор этот случился в Пентагоне, в том его крыле, которое отвели для нас военные, окрестившие всю операцию по только им понятным соображениям «Проект «Энциклопедия». Совершив настоящий переход через просторный солнечный холл, я приблизился к стене с недавно организованной на ней сводной схемой работ и ткнул в небольшой прямоугольник с надписью «Подсектор источника энергии», ответвившийся от большого квадрата, озаглавленного «Сектор инопланетной физики». В малой рамке, напечатанные весьма привлекательным шрифтом, фигурировали фамилии некоего армейского майора, капрала женской вспомогательной службы и уже знакомых мне докторов Лопеса, Винси и Майнцера.

— А как у этих обстоят дела, может, получше? — поинтересовался я.

— Боюсь, ненамного. — Троусон со вздохом потупил взгляд. — Судить, правда, могу лишь по тому, как во время ленча Майнцер пускает пузыри в ложку с супом — собеседования между секторами категорически запрещены, как ты знаешь. Но я помню Майнцера еще по университетскому буфету, он точно так же пускал пузыри, когда намертво застрял в работе над солнечным двигателем.

— Полагаете, Энди и Денди не хотят давать детишкам шалить со спичками? Или же обезьяноподобным уродцам вроде нас не место на балу у рафинированных межгалактических эстетов?

— Я уже вообще ничего не соображаю, Дик! — Профессор снова шмякнулся на уголок стола и раздраженно листанул свои социологические заметки. — Если истина где-то рядом с этим, почему же тогда они позволяют нам свободно шнырять по их кораблю? Почему столь любезны и не оставляют ни единого вопроса без ответа? Если бы только ответы пришельцев на нашем языке не были столь туманны! Но ведь они так сложно организованы, столь изысканны и витиеваты в выражениях, буквально нашпигованы поэзией — трудно ожидать, что из их пространных комментариев удастся извлечь прямой вербальный или же технический смысл. Иногда мне кажется, что их исключительно утонченные манеры как-то связаны с видимым отсутствием интереса к устройству собственного общества, а вкупе с внешним видом их летающей тарелки, напоминающей мне одну из этих нефритовых поделок, требующих долгих лет кропотливого труда для заверше... — Троусон вдруг осекся и принялся лихорадочно тасовать собственные записи, точно заправский миссисипский шулер в поисках запропастившегося джокера.

— Неужто мы еще даже не начали понимать их? — Вопрос мой был, пожалуй, риторическим.

— Именно, именно... даже и не начали, — задумчиво протянул профессор. — Порочный круг, постоянно упираемся в одно и то же. Уорбери ссылается на резкое изменение наших собственных словарей с наступлением технологической эры. Утверждает, что подобный процесс — а мы, как он считает, лишь в самом его начале — уже привел нас к концептуальным сдвигам; естественно, что у далеко опередившей нас цивилизации... Вот если бы удалось наткнуться хотя бы на одну их дисциплину, перекликающуюся с какой-либо из наших!

Я испытал прилив острого сочувствия к подслеповато мигающему мудрому старикашке.

— Не унывайте, проф! Может, к тому времени когда наши друзья-сосконожки вернутся из европейского турне, вы уже разгрызете орешек, и мы перейдем из разряда «О Бледнолицый друг, перелетевший через океан на Великой многокрылой птице!», где застряли сейчас, ступенькой-другой повыше.

Ты свидетель, Альварес, — среди всех окружавших меня высоколобых я единственный точно в воду глядел! И чуть было не раскусил уже тогда всю затею; что-то такое вертелось на самом кончике языка. Если бы не профессор, отвлекший меня тяжким вздохом: «Надеюсь на это, Дик, отчаянно надеюсь!» — то кто знает? Себе в утешение скажу, что зевнул разгадку в солидной компании, из одних только почтенных академиков.

Когда Энди с Денди оказались за границей, я получил вожделенную возможность чуток расслабиться. Работа моя далеко не была еще завершена, но в поездке гостей сопровождали весьма дошлые парни из сектора общественных связей, мне же оставался лишь общий надзор за ситуацией. В основном он сводился к ответам на бесчисленные звонки аналогичных служб из разных стран с просьбой проконсультировать, поделиться опытом навешивания лапши на уши собственному народу. Весь мир страдал от одних и тех же хвороб, ксенофобия — пакость куда заразнее гонконгского гриппа, но идти по проторенной дорожке моим коллегам оказалось все же полегче. К тому же начинал я совершенно на голом месте, без ясного представления об ожидающей меня реакции общества на гостей из космоса.

Заметь, Альварес, никто ведь и не подозревал тогда, чего ожидать от них, неизвестно было даже, не станут ли эти выползки гадить прилюдно!

Газеты доносили до меня последние известия и бесчисленные светские сплетни — снимки слизней на приеме у японского микадо сразу же вслед за пространными их восторгами по поводу мавзолея Тадж-Махал. Они, правда, не оказались столь же обходительны со сватским ахундом[1], как со всеми прочими, не восхищались им так же, как достопримечательностями его страны, но это вполне простительно, если припомнить, что сказал о них сам ахунд...

Прежде чем мне пришлось снова посадить сотрудников на железный график и, не считаясь со сверхурочными, впрячь их в выпуск бесчисленных пресс-релизов — официальное участие пришельцев в объединенном заседании палат Конгресса, сентиментальные их выступления в Музее Гражданской войны в Велли-Фордж и все такое прочее, — гости еще успели побывать в Берне, провозгласив Швейцарию чуть ли не колыбелью демократии и уж во всяком случае самым совершенным ее образцом. Ведь не случайно же она родина сверхточного анкерного механизма, тирольских рулад и в то же время надежнейший всемирный банк?

К моменту когда гости добрались до Парижа, я уже вновь взял в свои руки бразды правления прессой страны и в основном справлялся с этим успешно, исключая лишь отдельные истеричные вопли провинциальных бульварных газетенок, которые и в счет-то принимать не стоило — последнее слово все равно всегда оставалось за Энди с Денди. Даже я приходил порой в полное недоумение — неужто им, к примеру, на самом деле приглянулись выкрутасы и пачкотня этого абстракциониста и скандалиста Д'Роже?

Гости приобрели одно из его невероятно скрюченных изваяний, оплатив покупку по причине отсутствия наличных крохотным приборчиком, который без всяких видимых усилий кромсал мрамор и вообще материал любой твердости, идеально воплощая самые безумные фантазии скульптора. Счастливый Д'Роже вышвырнул на помойку все свои зубила да штихели, а с полдюжины светил французской науки едва не свихнулись после недели тщетных попыток разобраться в устройстве загадочного прибора.

Такая новость прошла под аршинными заголовками:

«Энди и Денди превзошли самих себя», «Бизнесмены с далекой Бетельгейзе демонстрируют миру хватку и умение совершать разумные инвестиции».

Предлагаемые читателю заметки — своего рода дифирамб покупательской этике наших выдающихся гостей из безбрежного космоса. Вполне разобравшись в неумолимых земных законах спроса и предложения, эти представители куда более развитой экономической системы все же удержались от соблазна провести на мякине доверчивых туземцев. Если бы только такой подход мог впечатлить отдельных представителей собственной нашей расы...

Таким образом, когда пришельцы после церемонии представления британскому двору вернулись в Штаты, все газеты вновь запестрели сочными шапками на полный разворот, нью-йоркская гавань почтила их прибытие хором сирен и пароходных гудков, а на ступеньках Сити-Холла гостей встречала весьма и весьма представительная делегация.

И, что самое удивительное, — они все еще не примелькались, не приелись столь охочей до свежатинки публике, не сошли с первых полос. То они вручают простому полировщику мебели благодарственный адрес, в котором выражают свое восхищение и крайнюю признательность за блистательные результаты в очистке их оболочек; не считаясь с расходами, заливают в пластик десяток редчайших орхидей и присовокупляют их к адресу; то они... Впрочем, суть не в этом!

Телешоу, после которого, собственно, и заварилась вся каша, я, естественно, прозевал — как раз это время, редкий час досуга, провел в заштатном кинотеатришке, наслаждаясь одной из самых своих любимых лент Чаплина. Кроме того, я и так никогда не следил за показушной истерией «Салона для важных персон». Даже приблизительно не представляю, как этому говоруну-ведущему Билли Банкрофту все же удалось заполучить Энди и Денди и как долго пришлось ему дожидаться своего звездного часа.

Вот примерный пересказ более поздней реконструкции случившегося тогда в студии (по беспорядочным фрагментам из хроники и клочкам восторженных воспоминаний очевидцев).

Банкрофт озадачил гостей вопросом, не соскучились ли они по женам да детишкам. Обходительный Энди, должно быть, уже в тридцать четвертый, а то и в сто тридцать четвертый раз принялся терпеливо объяснять, что у них, как у гермафродитов, семьи в привычном для людей смысле этого слова быть не может... Ведущий перебил пришельца вопросом, что же за нити тогда привязывают его к родной планете. «В основном это привычка посещать ревитализатор», — вежливо откликнулся гость. «Ревитализатор? А что это за зверь такой?» — «О, это такое устройство, весьма сложный агрегат, которому следует показываться примерно каждые десять дней, — внес свою лепту в беседу Денди. — Он имеется в каждом крупном городе нашей родной планеты».

Банкрофт выдал какую-то дежурную шутку, дождался, когда смешливая аудитория приутихнет, и спросил: «А этот самый ревитализатор, для чего он все-таки нужен?» Энди пустился в пространные разъяснения, суть которых сводилась к тому, что ревитализатор взбалтывает цитоплазму всех клеток организма и в результате освежает пациента. «Это я понимаю, — сострил Билл. — Раз в десять дней посидеть молча — такое освежает. А что потом, после освежения, то бишь баньки, каков результат?» — «О! — Денди чуток призадумался. — На вашем чудеснейшем из языков можно выразиться так: в результате нам не приходится опасаться рака и прочих отвратительных заболеваний. А кроме того, регулярные обращения к ревитализатору увеличивают среднюю продолжительность жизни. Мы живем как минимум впятеро дольше, чем установлено природой. Вот так примерно можно описать результат действия ревитализатора», — подытожил он. Энди после недолгого раздумья согласился с приятелем: «Пожалуй, так будет вполне корректно».

Что тут началось, скажу я вам! Ад кромешный, без всякого преувеличения! Газеты всех стран мира, включая самые хладнокровные скандинавские, разродились пылкими экстренными выпусками. Окна штаб-квартиры ООН, окруженной многократно усиленной охраной, светились ночь напролет — шли срочные заседания взбудораженного мирового сообщества.

Когда же Генеральный секретарь Садху обратился к гостям с вопросом, почему раньше они ни словом не обмолвились о ревитализаторах, брюхоногие изобразили нечто вроде смущенного пожимания плечами и разразились долгой речью, суть которой в двух словах: «А никто нас и не спрашивал!»

Секретарь закашлялся, отхлебнул воды, мановением тонких коричневых пальцев осадил всколыхнувшуюся было Ассамблею и провозгласил:

— Это неважно. Сейчас уже неважно. Мы должны заполучить эти самые ревитализаторы. Во что бы то ни стало.

Сперва пришельцы как будто не вполне поняли. Когда мы наконец сумели им втолковать, что как биологический вид страшно заинтересованы в пятикратном продлении жизни, те пришли в замешательство. Их раса, дескать, никогда не делала подобные машины на экспорт, загрустили они. Только для обслуживания собственного населения. И теперь, видя, как нуждаются здесь в этих самых устройствах, они постыдятся снова показаться на глаза обожаемым землянам.

Садху даже не оглянулся в поисках совета или поддержки.

— В чем нуждается ваша цивилизация? — громогласно вопросил он. — Что могла бы предложить вам Земля — в обмен на изготовление ревитализаторов? Мы в состоянии заплатить чуть ли не любую мыслимую цену — все, что по плечу целой планете.

Одобрительный разноязыкий гул облетел зал Ассамблеи.

Энди и Денди оказались в затруднении и ничего не смогли придумать с ходу. Садху уже почти умолял их, он лично сопроводил высоких гостей до корабля, припаркованного теперь на специально отведенной лужайке Центрального парка.

— Доброй ночи, джентльмены, — сказал на прощание Генеральный секретарь. — Постарайтесь, настоятельно прошу вас, уж придумайте какой-нибудь обмен.

За те шесть дней, что пришельцы не выходили из тарелки, мир после случившегося буквально слетел с катушек от беспокойства. Уму непостижимо, сколько ногтей изгрызли себе за эту неделю два миллиарда человек...

— Ты только вообрази, Дик! — восторженно восклицал Троусон, меряя шагами мой кабинет, как будто собрался проделать пешком весь путь до Бетельгейзе. — Мы едва выбирались бы из пеленок по новой шкале жизни! Все мои достижения и все образование были бы только самым началом. Твои тем более. За столь долгую жизнь человек легко сможет освоить пять профессий — и лишь тогда задуматься о совершенстве в избранной!

Я машинально кивал, малость ошарашенный открывающимися лично передо мной перспективами. Сколько можно успеть, сколько прочесть, сколько самому написать, если продолжительность жизни увеличится настолько; да все мои головокружительные успехи на рекламном поприще станут тогда лишь мимолетным эпизодом в самом начале безбрежного жизненного пути. Опять же, я еще ни разу не был женат, не обзавелся детишками — все как-то не до того было, все откладывал на потом. А теперь, когда уже стукнуло сорок, слишком погряз в холостяцких привычках. Но ведь за столетие человек может и приспособиться, привыкнуть к новому укладу жизни...

На седьмой день пришельцы вышли наружу. И объявили свою цену.

Они выразили уверенность, что смогут уговорить свой народ изготовить необходимое для Земли оборудование, если... Это самое ЕСЛИ следовало бы набрать гигантскими литерами.

Их планета бедна радиоактивными элементами, объяснили они весьма извиняющимся, чуть ли не подобострастным тоном. Все свободные планеты, содержащие уран, радий и торий, уже открыты и застолблены иными расами, а вести территориальные войны народу Бетельгейзе-IX запрещает строгая мораль. Земля же просто напичкана месторождениями радиоактивных руд, которые используются в основном для военных целей и биологических исследований. Первое попросту нежелательно, а надобность во втором и вовсе отпадет с появлением у нас ревитализаторов.

Поэтому они хотят в обмен наши радиоактивные элементы. Все, сколько ни есть на планете, до последнего миллиграмма, подчеркнули они решительно и твердо.

Такие вот коврижки. Сказать, что мы не были удивлены — не соответствовало бы истине. Не то слово — удивлены. Попросту ошарашены. Но отдельные протесты даже не успели обрести организованную форму. Всеобщий миллиардный вопль «Продано!» заглушил любые скептические возгласы. Несколько пентагоновских генералов, парочка-другая ястребов из Конгресса там-сям еще успели воздеть указующий перст жестом благородного негодования, прежде чем были сметены со своих антинародных позиций. Несколько отчаянных стонов о будущем термоядерных исследований успели издать видные физики, но кто их услышал? Глас народов планеты звучал куда громче и убедительнее:

— Исследования? Пошевелите своими прокуренными куриными мозгами, сколько всего вы сможете наисследовать за полных триста лет жизни!

Уже к ночи штаб-квартира Объединенных Наций превратилась в центральный офис межпланетной рудной концессии. На месте национальных границ планировалось возведение грандиозных временных хранилищ урановой руды, и мечи в спешном порядке перековывались на орала. Практически каждый способный поднять на плечо лопату завербовывался на месяц-другой в году в трудотряды, и на планете воцарились невиданные дотоле мир и согласие.

Энди и Денди любезно предложили внести свою посильную лепту во всеобщий трудовой порыв. Они предоставили землянам подробные карты рудных залежей, на которых было отмечено множество мест, совершенно неожиданных для земных геологов. Они снабдили нас обогатительным оборудованием с совершенно фантастической производительностью и экологически абсолютно надежным, научили им пользоваться и даже не поленились растолковать принцип действия — насколько, естественно, мы оказались в состоянии его понять.

Пришельцы не шутили — они действительно хотели забрать все до последней капли.

Затем, когда конвейер по добыче урана вроде бы наладился, гости отправились восвояси — выполнять свою часть сделки.

Эти два года ожидания стали самым замечательным временем в моей жизни, воистину живительной порой. И думаю, каждый землянин ощущал нечто подобное. Вся планета в едином могучем порыве трудилась ради самой жизни — а такое вдохновляет, не так ли, Альварес? Лично я целый год посвятил полукаторжным работам на Большом Невольничьем озере и не представляю себе кого-либо моего возраста и телосложения, кто сумел бы внести в общее дело больший вклад.

Энди и Денди вернулись в сопровождении двух огромных звездолетов, экипажи которых были укомплектованы сплошь странного вида улиткоподобными роботами. И пока Энди с Денди исполняли свои светские обязанности, роботы трудились не покладая рук. Между Землей и кораблями, заслонявшими полнеба, непрерывно шныряли спиралевидные челноки, выгружая ревитализаторы и забирая наверх обогащенный уран. Никто даже не обратил внимания на методы, при помощи которых пришельцы могли забирать одновременно огромные, сверхкритические количества изотопов, — мы были заинтересованы лишь в одном, одно только слово стучало в наших сердцах: «ревитализаторы».

Они работали. И это действительно было НЕЧТО.

Безнадежные раковые больные тут же вставали на ноги. Приборы шутя справлялись с любыми сердечными и почечными недомоганиями. Подопытные насекомые жили в несколько раз дольше обычного. А люди — доктора, осматривавшие людей, прошедших через ревитализатор, лишь качали головой и цокали языком.

По всей планете, в каждом крупном городе, выстроились колоссальные очереди. Люди терпеливо, целыми сутками напролет, продвигались к ревитализаторам, которые тут же стали предметом всеобщего обожания и поклонения.

— Алтари! — брызгал слюной Майнцер. — Народ относится к ним как к святыне! Ученый, пытающийся разобраться в их устройстве, воспринимается служителями как сексуальный маньяк в детском саду. Разве в подобной обстановке можно что-то исследовать? Я уже не спрашиваю себя, где скрывается источник энергии ревитализаторов, — я задаюсь вопросом: есть ли он там вообще?

— Ревитализаторы пока слишком для них драгоценны, мой друг, — утешал его Троусон. — Но это лишь поначалу. Пройдет время, страсти поутихнут, и сможете копаться в них в свое удовольствие... А может, они работают от солнца?

— Нет, это исключено! — Майнцер отчаянно помотал головой. — Только не это! Признаки использования солнечной энергии я бы никак не прозевал. В одном лишь я уверен сейчас твердо — источники энергии на корабле и в этих ревитализаторах совершенно различны. Там я сдался. Но здесь я верю в успех. Мне бы только к ним подойти! Кретины! Трясутся, что я что-нибудь поломаю и придется им тащиться в соседний город за своим чудодейственным эликсиром!

Мы с Троусоном потрепали профессора по плечу, не испытывая, впрочем, особого сочувствия к его горю. Отлет инопланетных гостей состоялся как раз на этой неделе, после пространных изысканных речей, в которых Энди и Денди на свой цветистый манер пожелали нам всяческих успехов и преуспеяния. Огромные толпы собрались выразить им свою признательность; корабли, нагруженные минералами, спасла от фанатичных лобызаний только высота, на которой они висели над Землей.

Спустя полгода после отбытия пришельцев восвояси ревитализаторы перестали действовать.

— Уверен ли я в этом? — презрительно хрюкнул Троусон прямо в мое вытянувшееся лицо. — Да ты взгляни только на эти статистические диаграммы! Приглядись к показателям смертности — они вернулись к своей обычной, доревитализационной норме. Спроси у любого врача! И если он позабудет на миг о своей присяге перед ООН, то никуда не денется — подтвердит. Как только такие новости просочатся в печать, Дик, нас ждут по-настоящему трудные времена, грядут воистину жуткие неприятности.

— Но почему? Где мы напортачили? — лихорадочно соображал я. — Неужто обращались с этими приборами как-то не так, где-то действовали неправильно?

Профессор грубовато заржал в ответ, но, спохватившись, смолк и даже невольно клацнул зубными протезами. Затем поднялся, подошел к окну и, поджав губы, уныло уставился в звездное до безумия небо.

— Ты прав, кое-что мы сделали неправильно, Дик, — подтвердил он мрачно. — Мы поверили. Мы совершили точно ту же ошибку, что и все туземцы, впервые сталкивающиеся с представителями более развитой цивилизации, мы попались все на ту же древнюю удочку. Майнцер с Лопесом уже успели разобрать на детали один из этих хваленых ревитализаторов. Им пришлось как следует попотеть, но на сей раз источник энергии они обнаружили. Дик, мой мальчик, в этих чудодейственных приборах попросту кончилось горючее, и — держись за что-нибудь, ухватись покрепче! — подзаправить их можно только чистыми радиоактивными изотопами.

Несколько долгих мгновений я ничего не мог сообразить. Затем, нащупав ватной рукой кресло, уселся — очень медленно и крайне осторожно. Я испустил несколько хриплых, невнятных звуков, похожих на предсмертные стоны, пока наконец снова не обрел дар речи:

— Вы хотите сказать, проф, что уран был нужен им для собственных ревитализаторов? Что все их действия и поступки на Земле были частью тщательно разработанного плана? Что все это бесконечное дружелюбие было маской, прикрывающей жульнические намерения? Но зачем, зачем им подобный спектакль?.. С их техническим превосходством завоевать нас, точно раз плюнуть! Они и так могли бы заграбастать все, что хотели...

— Ничего они не могли! — сказал, как отрубил, Троусон. Поворотившись ко мне, он сцепил пальцы и резко ими хрустнул. — Это выморочная, деградирующая раса, они бы даже не попытались нас завоевывать. И вовсе не в силу своих этических принципов — грандиозная свинья, какую они подложили нам, весьма красноречивое свидетельство их моральных устоев, — просто из-за недостатка энергии, сосредоточенности на чем-либо одном, бесконечной социальной апатии. Энди с Денди, пожалуй, одни из немногих еще у них оставшихся, способные хоть на какое-то действие — провести за нос отсталых туземцев, например, и разжиться топливом для поддержания бренных останков своей угасающей цивилизации.

Снова заработавшее вовсю воображение с готовностью подсунуло красочные картинки ожидающего меня безрадостного будущего — меня, парня, который, можно сказать, проделал весь этот колоссальный труд, чтобы подсунуть человечеству крапленые карты в элегантной упаковке. Моя работа по связям с общественностью, мало сказать, выйдет мне боком — хорошо еще, если не обвинят в сговоре с мерзкими слизнями!

— А без атомной энергии мы что, проф, навечно привязаны теперь к Земле? И не сможем выйти в открытый космос?

Троусон обреченно махнул рукой:

— Нас напарили, Дик. Эти твари поимели все человечество. Я понимаю, что творится сейчас у тебя на душе, но подумай и обо мне! Я полный банкрот, вся ответственность лежит на мне. Предполагалось ведь, что я социолог! Как мог я так промахнуться? Как? Ведь все было у меня, слепца, перед глазами: отсутствие интереса к собственной культуре — раз, чрезвычайная, сверх всякой меры интеллектуализация эстетического восприятия — два, до крайности усложненные методы мышления и выражения собственных мыслей — три, гипертрофированный этикет — четыре, не говоря уже о самом первом впечатлении от их корабля. Такой тяжеловесный, вычурный дизайн совершенно не в духе молодых развивающихся цивилизаций.

Эти слизни просто не могут не быть вырождающейся расой — все, буквально каждый признак на то указывает. Где, где только были мои глаза раньше? Хотя бы тот элементарный факт, что они так зациклились на поисках натуральных радиоактивных веществ для питания своих ревитализаторов — да располагай мы их познаниями, уже давно бы изобрели тьму-тьмущую заменителей. Неудивительно, что они оказались не в состоянии что-либо растолковать нам — сильно сомневаюсь, разбираются ли они сами в собственных премудростях! Негодные наследники некогда процветавшей расы, разбазарившие достояние мудрых предков и промышляющие теперь на космических дорожках чем бог пошлет!

Я утопал в собственных безрадостных грезах.

— Лохи мы, самые что ни на есть тупые, темные лохи! — простонал я в ответ. — Мы купили Бруклинский мост[2], и купили его у дешевых космических проныр!

Троусон печально кивнул:

— Вроде тех самых доверчивых туземцев, уступивших родной остров европейцам за пригоршню пестрого бисера...

Слава богу, оба мы с профессором ошибались тогда, Альварес. Мы с ним явно недооценивали Майнцера с Лопесом, да и других тоже... Как сказал Майнцер, случись все это лет на пять—десять раньше, и нам бы не сдобровать. Но дверь в атомную эру человечество распахнуло задолго до сорок пятого, и люди вроде Майнцера непрестанно занимались ядерными исследованиями в те дни, когда радиоактивных элементов на Земле еще хватало с избытком. И у нас остались добытые их самозабвенным трудом знания, у нас оставались еще такие могучие средства, как циклотроны и бетатроны. И — да простят мне слушатели не вполне деликатное замечание — мы все же были и остаемся молодой энергичной расой.

А все, что следовало предпринять тогда, Альварес, — это, сжав зубы, бросить все силы и средства на исследования, энергичные исследования.

И это было незамедлительно сделано. Под руководством воистину эффективного, первого в земной истории Всемирного правительства, мобилизацией ресурсов всего человечества, уже вкусившего опыт совместных действий, единым могучим напряжением сил — проблема, как ты, Альварес, знаешь, вскоре была разрешена.

Человечество создало искусственные изотопы и вновь запустило ревитализаторы. На основе тех же изотопов мы разработали топливо для ракет и вышли в космос. Мы действовали сравнительно быстро, Альварес, и нас интересовала отнюдь не увеселительная прогулка до Луны или же, скажем, пикник на Марсе — мы хотели добраться сразу до звезд. И жаждали этого так сильно, что сегодня, как видите, вполне это можем.

И вот мы здесь. Объясни им ситуацию, Альварес, лишь добавь к моим словам всяческих там реверансов, выкрутасов и коленец, каким ты, бразильский китаец, не сомневаюсь, обучен. Ты самый подходящий для этой миссии человек, дружище Альварес, мне же такая задачка явно не по зубам. Такой вычурный, куртуазный язык — единственный, который еще в состоянии понимать эти выморочные слизни, значит, говорить придется именно на нем. Передай же все в точности этим скользким тварям, Альварес, этим устрицам без ракушек, этим спесивым продувным бестиям, и не забудь упомянуть, что должков мы не забываем. Распиши все покрасочнее, в деталях.

Затем добей сообщением, что нам удалось создать искусственные изотопы и мы сами можем затеять с ними неплохой бартер. У них еще осталось что предложить в обмен. Наверняка осталось.

Скажи им, Альварес, врежь правду-матку — пришла пора платить за проезд по сбагренному нам Бруклинскому мосту.

Примечания

1

Принц Свата, бывшей индийской провинции. (Примеч. пер.)

2

Имеется в виду расхожая притча о провинциале, купившем мост у нью-йоркских аферистов.

Оглавление