«Реликт»

Кто-то долго скребся в дверь. Андрей уже несколько раз отрывался от чтения и прислушивался. Иногда ему казалось, что он слышит, как трогают скобу…

Наконец дверь медленно открылась, и в комнату проскользнул тип в рваной телогрейке. От него несло тройным одеколоном и застоялым перегаром. Андрей быстро захлопнул книгу и отвернулся к стенке.

Нет, какая скотина этот председатель. Встретил мятной улыбочкой, хохоточками, наобещал с три короба, а жить устроил в развалюхе. У нас, говорит, все приезжие там останавливаются. Да и мешать тебе никто не будет, кроме кочегара, — а он человек смирный, сутками работает, лишь иногда ночевать приходит… Ну председатель, ну удружил… Не мог к какой-нибудь бабке устроить… Сейчас, наверное, жрет наваристые щи или благополучно храпит за женушкой.

Андрей услышал, как что-то свалилось на пол, а затем похожий звук повторился. Он догадался: это сапоги. И чтобы больше не думать о кочегаре, стал вспоминать сегодняшнее утро. Как он, радостный, вылез из рейсового автобуса, закинул на плечо рюкзак с притороченным к нему спальником и двинул по центральной улице в поисках конторы. А радовался он потому, что это было последнее хозяйство в нынешнем полевом сезоне.

Андрей шел по широкой пустынной улице, оставляя на земле, покрытой изморозью, четкие следы. Крыши домов поблескивали под низким солнцем. За ними чернели сопки, но сквозь плотную штриховку стволов пробивался светлым фоном снег, и было ясно, что там он лег уже до весны…

Когда кочегар шумно вздохнул и заскрипел кроватью, Андрей повернулся на другой бок и стал наблюдать за ним. Он увидел ноги в расползающихся носках и дымок от папиросы. Остальную часть кровати загораживал кособокий стол. На его прожженной крышке лежала мятая пачка «Севера» и маленький сверток в замасленной бумаге.

Андрей опять отвернулся к стене. Она была измазана раздавленными клопами.

А началось все в мае. Он, дурень, с нетерпением ждал полевого сезона. Думал, что будет так же, как в первый год его работы в институте. Прошлое лето он успешно прокантовался под крылышком начальника и всей душой желал, чтобы так было и дальше. Но его вызвал главный инженер проекта, торжественно вручил командировку в самый дальний район и сказал, что полевые можно получить в бухгалтерии. Андрей оторопело смотрел, как старательно главный инженер чинит огрызок толстого красного карандаша. Он только сейчас понял, что отправляют одного, и не будет рядом ни многоопытного начальника отряда, ни машины с растрепанным Эдиком, ни ночевок в тайге, ни бесшабашных выпивок…

Андрей рассердился на институтское начальство, но до него было пятьсот километров, и он опять принялся мысленно костерить веселого председателя.

— Нет, — сказал Андрей внезапно вслух, — я этому самодуру завтра устрою цирк.

— Только нервишки рвать, — сказал кочегар из-за стола, — дело швах, — и вдруг зашелся в кашле. Глухие удары сотрясали хилое тело. Он попытался сесть, и Андрей увидел, как по его лицу скатываются мутные слезинки.

Доходяга.

Андрей открыл книгу и стал делать вид, что читает. Ему было жалко этого стонущего и хрипящего человека и в то же время было противно находиться с ним в одной комнате. И если бы не ночь, он бы выскочил отсюда пробкой и рванул бы куда глаза глядят.

Андрей решился забраться в спальник и поглубже зарыться в него, чтобы не слышать надрывного кашля, который, казалось, вот-вот должен был кончиться и не кончался. Но не успел Андрей раскрыть спальник, как наступила тишина.

Хоть бы уснул, а то будет всю ночь бухать.

Андрей, прислушиваясь к дыханию доходяги, блаженно вытянулся во всю длину кровати. Ноги его уперлись в спинку, и он через цигейку спальника почувствовал твердость прутьев.

— Парень, а парень, дай воды.

Андрей нехотя поднялся, вышел в коридор. Там горела еле живая лампочка, а в бочке поблескивала вода и на полке стояла большая алюминиевая кружка с отломанной ручкой. Он зачерпнул воду. Кружка наполнила ладонь холодом.

Да он с такой воды вообще загнется. Ему бы чаю с малиной. Но разве в этой хибаре найдешь чайник. Хотя там, в углу, болтается что-то вроде кипятильника…

Андрей воткнул кипятильник в розетку, поставил кружку на стол и достал из рюкзака заварку и сушеную малину. Чай он таскал всегда с собой, а малиной снабдила бабка, у которой он жил в предыдущем колхозе. Когда он собрался уезжать, бабка даже всплакнула и на дорогу всучила ему ватрушек и полиэтиленовый мешочек малины. Ватрушки он умял еще в автобусе.

Андрею было немножко не по себе, что он ничем не отблагодарил хозяйку, но сунуть ей червонец не решился, хотя и ценил ее заботы и питался у нее всю неделю, но знал — обидится…

А здесь…

Андрей заварил чаю покрепче и постучал о спинку кровати банкой, в которой хранил двести граммов карамели.

— Хватани, полегчает.

— Благодарствуйте, — вдруг выпалил доходяга и пронзительно швыркнул носом.

Андрей вернулся на кровать. Спать не хотелось, книга о белых медведях надоела. Им-то хорошо, шляются себе по льдинам, жирок нагуливают. Оставалось лежать и слушать, как где-то по деревне стучит ошалелый трактор да перелаиваются сытые, скучающие собаки.

— Давай побалакаем, — сказал доходяга и попытался кашлянуть.

Андрей испугался, что вновь повторится приступ, но кашель затих, не успев разгореться.

— Или храпака зададим?

— Можно и потрепаться, — Андрей сел, прислонился к стене.

— Наверное, студент?

— Инженер-землеустроитель!

— Гляди-ка!

Кровать натужно вздохнула, и на Андрея уставились большие, ввалившиеся глазища.

— А вы из местных? — спросил Андрей и сделал рукой какой-то неопределенный жест.

Доходяга трудно засмеялся, провел грязными ладонями по шевелюре и хрипло пропел:

— По тундре, по тундре…

Лицо его было покрыто плотными неуходящими тенями. И только рот придавал маломальскую живость лицу, хотя лишь полуулыбка-полуусмешка иногда кривила его.

— Десять лет от звонка до звонка, понял? А за что? За кралю, чтоб ей… — сказал доходяга и затих.

Андрей подождал минуты три и хотел было что-нибудь ляпнуть для поддержания разговора, но тот опередил.

— Может, чифирку сварганим?

— Как хотите.

— Эх, паря, паря! Кого жизнь балует, а кого и наотмашь кулаком в морду… Застрял в этой вонючей деревне, и ходу мне отсюда никуда… По справке живу…

Вдруг, спохватившись, он развернул сверток, который лежал на столе, и Андрей увидел два куска хлеба, густо намазанных маслом.

— Угощайся.

— Да нет, спасибо, — сказал Андрей и вспомнил, что в рюкзаке болтается последняя банка тушенки. Сначала он хотел красивым жестом извлечь ее и бухнуть на стол, но передумал.

— А все-таки заделаем чифирку, — доходяга облизнул пальцы.

— Я лучше почитаю, — сказал Андрей и раскрыл книгу на первой попавшейся странице…

Через час они потушили свет и притихли. Только иногда кашель вырывался из тесной груди доходяги да сетка кровати ухала, когда он резко переворачивался с боку на бок.

Андрей проснулся. Не зажигая света, натянул брюки, ткнул ноги в холодные сапоги. Половица пискнула. Под кроватью звякнули пустые бутылки.

Почему такая тишина? Ни хрипа, ни подкашливания. Неужели в такую рань он уже смылся… Выключатель где-то здесь… Немного правее…

Андрей увидел пустую кровать, и ему стало не по себе. Он бросился к рюкзаку. Тот по-прежнему стоял в углу, застегнутый на все ремешки. Андрей торопливо раскрыл его. Все на месте. И главное, туго скрученная трубка — служебные карты.

Надо же быть таким кретином — оставить их здесь. А если бы этот зэк намылился с рюкзаком? Была бы потеха. Придется действительно нажать на председателя. Хватит торчать в этих апартаментах.

Андрей посмотрел на часы: без пяти семь.

Он поспешно оделся, скатал спальник и стал его пристегивать к рюкзаку. Спальник вертелся и никак не входил под клапан. Андрей надавил коленом — получилось. Осталось натянуть куртку с оторванным карманом и топать в столовку.

Хотя хибарка замыкалась, Андрей не решился оставить рюкзак и потащил его с собой. Ключ он сунул под крыльцо. Доходяга еще вчера предупредил об этом.

Столовая была рядом. В пустом зале ни души. Из глубины кухни послышались ленивые шаги. Появилась пожилая повариха с полотенцем в руках.

— Ты откуда взялся? — спросила она и достала стакан. — Ведь мобилизованные все уехали.

— Прибыл к вам для обследования земель.

— Это дело хорошее, — повариха налила в стакан горячего чаю, поставила миску сметаны, положила в блюдце кусок белого хлеба. — Перекуси пока. Раньше для мобилизованных варили, а теперь утром человека два-три зайдут. В обед, правда, механизаторы подвалят… А ты, милок, у кого остановился?

— За конторой, в «теремке»…

— Тикай оттудова скорее, он же, этот кочегар, чахоточный! И чаво его председатель держит — гнал бы в три шеи из колхозу! Без паспорта, без имени. Шарахается по деревне, зыркает… Вон третьего дня у Степаныча «Дружбу» сперли — небось треклятый руку приложил… А у меня он, голубчик, из отдельной миски жрет, как песик. У меня это дело четко…

Андрей, обжигаясь, допил чай и потащился в контору. Но прежде чем завернуть туда, он вернулся к хибарке, нашарил ключ в опилках под крыльцом и вошел. Расстегнув рюкзак, Андрей достал пакет с малиной, положил его на стол, рядом поставил банку тушенки. На этот раз спальник легко пристегнулся к рюкзаку.

Председатель смотрел на Андрея, перекладывая бумаги, курил и наконец произнес:

— У меня появилась замечательнейшая идея.

Он подошел к карте колхоза, размахивая папиросой.

— Видишь, самый дальний чересполосный участок. Когда-то там была деревня Соколовка, теперь почти ничего не осталось. Летом гоняем туда молодняк. Так вот, земли там неплохие, но запущенные — сам знаешь, и под боком дел завались. А эта Соколовка проклятая для меня как нож у горла. Выгоны зарастают кустарником, сенокосы закочкарены… Лет двадцать назад пробовали корчевать лес, да так и бросили… Представляешь, если навести порядок да дополнительно освоить гектаров двести, то можно весьма приличный резерв в кормах создать и поголовье молодняка увеличить. А в перспективе…

Андрей встал, подошел к карте. Он уже понимал, куда клонит председатель, и это мало вдохновляло.

— И сколько километров от центральной усадьбы до вашей запущенной, но весьма перспективной вотчины?

— Сорок с небольшим.

— А поближе ничего нет?

— Да ты пойми, без Соколовского участка задохнемся.

— Но у меня по плану гораздо меньше гектаров, чем вы предлагаете.

— Да брось ты канючить, — сказал председатель и засмеялся. — Такое дело затеваем! А с планом все уладим. Позвоню в город вашему директору, договорюсь… В общем, собирайся. Жильем тебя обеспечим…

— Таким же, как вчера?

— Ох, и зануда же ты!

— А машину дадите?

— Там на машине делать нечего, за день можно все обойти. Туда сходишь, сюда… Не торопясь за недельку-две справишься.

— В принципе можно и за неделю, — сказал Андрей, отошел от карты и устроился на стуле. — Если рабочих дадите.

— Сам же знаешь, что не дам, — председатель достал из кармана платок, тщательно вытер бритый затылок.

— Тогда закройте на меня наряд.

— Это обещаю.

— И чтобы жилье приличное, и питание.

В кабинет кто-то заглянул. Андрей повернулся и увидел парня в мазутной кепчонке.

— Заходи! — крикнул председатель. — Разговор есть.

Парень с любопытством осмотрел Андрея, приблизился к председателю, поздоровался с ним за руку.

— Как дед себя чувствует? — спросил председатель.

— А что ему сделается!

— Так вот, передай ему, чтобы срочно запрягал свою кобылу. Надо землеустроителя в Соколовку доставить и договориться там с Федором о жилье и прочем.

— Мигом слетаю… А как с заявлением?

— Да подпишу, подпишу!

Парень, еще раз взглянув на Андрея, выскочил довольный из кабинета. Было слышно, как удалялись по коридору его быстрые шаги.

Андрей пересел на другой стул, чтобы не мешать председателю.

То и дело в кабинет заходили какие-то взбудораженные люди. Они что-то говорили. Председатель улыбался всем без разбору, лихо чиркал авторучкой, подолгу слушал телефон.

Андрея заинтересовали ботинки председателя, которые торчали под столом. Казалось, они живут своей особенной жизнью — вот сердито замерли, вот деловито потерлись рантами, вот глупо заплясали на каблуках…

Председатель резко поднялся из-за стола, уставился в мутное окно.

— Такси подано.

Андрей продолжал сидеть на расхлябанном стуле, созерцая пыльную дорожку, на которой теперь отдыхал белый листик с жирной печатью. Видно, председатель согнал его локтем.

Андрей оторвался от листка. В кабинет без стука степенно вплыли стоптанные порыжелые сапоги. Над сапогами висели длинные брезентовые полы.

Он догадался, что это по его душу.

Из распахнутого дождевика выглядывал дедок — он был сух, строг и бел.

— С добрым утречком!

Председатель в ответ торопливо закивал.

Дедок плавно развернулся — полы дождевика качнули прокуренный кабинетный воздух. Его взгляд уперся в Андрея.

— Этот, что ли, инженером будет? — И не дожидаясь ответа, добавил, гнусавя: — Скорее на дьячка смахивает, ишь, патлы отрастил.

Андрей встал, поднял документ с дорожки, аккуратно пристроил его на стол возле пепельницы.

«Старый хрыч, прицепился…»

— А бороденка-то, чистый козел, — сказал дедок и выдавил скупой смешок.

— Может быть, к делу перейдем, — Андрей вытащил из угла рюкзак.

— Значит, к Федору тебя доставить, — дедок подступил к Андрею.

— Хоть к черту на рога…

— Иди, иди, устраивайся, — сказал председатель, — дорожка предстоит дальняя.

Подхватив рюкзак, Андрей шмыгнул в коридор и остановился. Все-таки интересно, о чем они трепаться будут. Может, председатель очередной «финт ушами» состроит…

Полминуты в кабинете стояла тишина, и вдруг Андрей услышал нарастающее злое бормотание деда.

«Пора на свежий воздух — у них, видно, старые счеты — так пусть позабавятся».

Андрей повеселел.

— Ехать так ехать, — сказал он плоской корове на плакате.

У крыльца дремала почти такая же плоская понурая лошадь.

Потрясающая кляча. Да этот дед любую до смерти заездит. А на нас — где сядешь, там и слезешь.

Андрей забросил рюкзак в телегу, прошелся вдоль сломанного штакетника.

Вскоре появился возница, молча устроился на передке, причмокнул… Андрей поторопился запрыгнуть, но кляча для начала потопталась, а затем тяжело сдвинулась с места…

Андрей лежал в телеге на ворохе сена и смотрел на провода. Иногда он видел грустную крону березы с тремя скрученными листочками или угрюмый листвяк с редкой желтой хвоей. Раз попался одинокий насупленный ястреб на столбе. А может, это был вовсе и не ястреб?

Небо почти не интересовало Андрея — оно было слишком обширное, и в недрах его серо-грязные сгустки готовились сбиться в массу, чтобы потом неделю рассеиваться по земле — бесшумно, монотонно.

Лошадь, как казалось Андрею, шла рывками, и от этого телега моталась из стороны в сторону, дребезжала и оставляла по краю тракта веселые клочки сена. Несколько раз Андрей приподымался и смотрел на дорогу, которая тянулась за ним, сползая с очередного бугра. Изредка проносились автомобили, а после гула и рева на губах оседала пыль и долго воняло бензином. Однажды проскочила забрызганная грязью по крышу «Волга». Андрей долго следил за ней… И вдруг он понял, почему очутился здесь.

Ну и жук ты, товарищ председатель, ну, обвел меня вокруг пальца… Нет чтобы сразу предложить чересполосный участок… Чувствовал, что не соглашусь, ломаться буду, и изобразил «ход конем». И, честно говоря, сработало, еще как сработало… Когда бежал от доходяги, то готов был на все — лишь бы туда больше не возвращаться…

Андрей повалился на спину и захохотал во все горло.

Дедок на передке даже не оглянулся.

Прошло два часа, как они выехали из деревни. Андрею уже надоело смотреть и на провода, и по сторонам. Начали подмерзать ноги, хотя он и зарыл их в сено. Осточертела неподвижная спина возницы, который сидел, молчал и курил.

Телега по-прежнему шумно тащилась по тракту.

Андрей попытался вспомнить что-нибудь хорошее, но то ли от постоянной тряски, то ли от озноба в голову лезла сплошная гадость… Даже в какой-то момент ему стало казаться, что он никогда не вернется из этой поездки, и будут вечно маячить перед ним припорошенные снегом поля, насупившиеся зароды, жирные пятна черемуховых кустов…

Наконец телегу как следует тряхнуло, и она скатилась с тракта на плохо накатанную дорогу, и лошадь поплелась, часто дергая головой по сторонам. Возница оглянулся, что-то сказал и заулыбался.

Андрей перевернулся набок, поднялся на колени.

Сплошной березняк подступал к самой дороге. Ближние березы одна к одной, все среднего диаметра, а дальше уже не различишь отдельных деревьев, как будто вздыбилась пашня, смешав снег и землю.

Какая-то хищная птица кружила в небе. Может быть, та, которая следила за ними со столба.

— Окоченел небось? — спросил повеселевший возница и остановил еле бредущую лошадь. — Выскочь, пробегись, разгони кровушку.

Андрей послушно выбрался из телеги. Ноги заскользили по твердому суглинку. Лошадь лениво тронулась с места. Андрей, ухватившись за жердинку, пошел рядом, затем побежал.

Дедок, что показался вначале Андрею вредным и злым, теперь с каким-то озорством поглядывал на него. Андрей в ответ весело махал рукой.

Приличный дед попался. Зачем же тогда там, в деревне, перед председателем ворчал и брюзжал, а потом, угрюмо взгромоздившись на передок, два часа с лишним сидел истуканом?

Андрей прибавил ходу, поравнялся с лошадью и высоко подпрыгнул.

— Полегчало? — дед натянул вожжи.

— А можно, я рядом с вами сяду?

— Валяй.

Андрей взобрался на передок и осторожно сел.

— Держись.

Андрей поплотней прижался к вознице. Ему казалось, что шевельнись — и сразу свалишься вперед, под колеса. Но довольно быстро освоился…

Теперь можно было и поговорить.

— Извините, я не знаю, как величать…

— Кличь Семеном Карповичем.

Дорога тянулась по краю узкой извилистой долины. Справа по склону наваливался густой кашей березняк. Слева по цепочке кустов угадывалось русло речушки.

— Семен Карпович, места-то у вас красивые.

— Это вполне. Седьмой десяток разменял, а все не могу к этой благодати привыкнуть. Когда силенка была, неделями в тайге пропадал… А вот понял, что без тайги-матушки нет мне жизни, только после фронту… Ох, и обидно тогда стало, жил валенок валенком…

— Председатель у вас мужик хитрущий.

— Ну, наделал ты делов вчера, — сказал Семен Карпович, игнорируя слова о председателе. — Всю деревню переполошил… Прибегла моя Марья да как завопит, мол, из городу землемер приехал сердитый. Будут участки перемерять, а лишнюю землицу отымать в пользу колхоза.

— Такой ерундой не занимаюсь, — сказал Андрей и засмеялся. Речушка приблизилась к дороге, и на берегу зачернели развалины какого-то строения.

— Вот и мельница, — сказал Семен Карпович. — Надобно передохнуть.

У обгорелых бревен они развели костерок. Пока Андрей ходил за водой, Семен Карпович выдал кобыле порцию сена, развязал мешочек и выложил на белую чистую тряпицу приличный кусок сала, густо облепленный солью, полбуханки магазинского хлеба, бережно поставил кружку загустелого меда.

Андрей подвесил котелок на жердину, подтолкнул в огонь сушняка и сел напротив Семена Карповича.

Помолчали.

— Если не секрет, — спросил Андрей, — что вы с председателем не поделили?

Семен Карпович извлек из кармана плоскую банку с махрой, оторвал от газеты аккуратную полоску и, скручивая цигарку, ответил:

— Председатель у нас фигура… А то, что малость повздорили, так это из-за внучка моего, пришел оголец с армии, отработал уборочную и решил метнуться…

— В город.

— Да не в город, в леспромхоз. Приезжал здесь у нас один, агитировал. Деньги, говорит, большие да отпуска длинные… В целом я против, а председатель — хоть сейчас заявление подпишет. Не умеет работников ценить… Долбил ему, долбил — бесполезно!

— А что же он решился вас со мной отправить?

— С кем же еще? — Семен Карпович выхватил из костра веточку, прикурил. — Любого другого Федор за версту не подпустит. А я ему как-никак шурин… Да и к Соколовке у меня интерес существует. Сколько раз на правлении выступал! Но до сих пор она, бедная, как отрезанный ломоть, а раньше, почитай, сорок дворов было, и в каждом не меньше трех душ.

— Вода закипела, — сказал Андрей и сыпанул в котелок заварки.

— Да отодвигай ты, отодвигай, — заволновался Семен Карпович. Растяпа!

— Нормально, — Андрей снял котелок и поставил рядом с головешками. — А сейчас там кто проживает?

— Один Федор и сестра моя за ним, и более — никогошеньки… Кто убег, кто помер… А сынки ихние, то есть племяши мои, давно в городе околачиваются… Сколько раз звал и сестру и его на центральную усадьбу, они — ни в какую. Потому что Федор — куркуль, вцепился в свое хозяйство и сдвинуться боится, а то, что рядом души живой нет, ему даже лучше с его зловредным характером… Посмотри-ка чаек!

— Напрел.

— Летом к ним пастухи наведываются, а зимой, окромя охотников, никого.

Семен Карпович мелко нарезал сала и подвинул его поближе к Андрею.

— Федор гостей-то не очень любит, но ты бойся, главное, поменьше обращай внимания на его выверты; и вот что еще… там у них в хате фотокарточка есть, в рамочке резной, Федор сам эту рамочку смастерил, так не спрашивай, пожалуйста, у них про нее, долго рассказывать, только им неприятно будет…

Андрей что-то промычал набитым ртом.

Перекусив, они еще долго разговаривали. Андрей расстелил перед Семеном Карповичем карту и горячо разъяснял свою задачу. Тот внимательно слушал и водил пальцем по карте.

— Ты только Федору не вздумай расписывать, — сказал Семен Карпович, когда Андрей кончил. — Ох и рассерчает он, если узнает, что на его вотчину покушаются. Ты ему понепонятнее, позаковыристей.

— У вас не соскучишься, — сказал Андрей и плеснул в кружку остатки теплого чая. — То зэки, то отшельники.

Семен Карпович закурил самокрутку и опять склонился над картой.

— Значит, корчевать хотите?

— Если камня не будет.

— Земля там без камня, хорошая земля. Ведь я тоже в Соколовке родился. Вот приедем — я тебе дом наш покажу, как раз почти у самого краю, с резными наличниками. Еще прадед его ставил… Пригнали их сюда аж с самой Украины.

— Далековато.

Затухающий костерок отчаянно дымил. Лошадь продолжала хрумкать сено. Было слышно, как в речке дышит вода, потрескивая тонким ледком вдоль берега.

— Просьба у меня к тебе есть, — сказал Семен Карпович и погладил карту ладонью. — Серьезная просьба.

— Все, что в моих силах.

— За деревней, в березняке одна могилка есть. Так богом тебя заклинаю, оставь вокруг нее хоть полгектара нетронутыми. В ней двадцать три человека лежат. Кличут ее у нас партизанской — только какие там партизаны… Бабы, детки малые да старики… Когда белогвардейцы отступали, побаловались. Младенцев за ноги да об угол… — Семен Карпович отвернулся и стал смотреть на дорогу, как бы дожидаясь кого.

— У нас по инструкции такие места трогать не разрешается, — сказал Андрей и поднялся. — Память есть память.

— Спасибо.

Андрей взял пустой котелок и спустился к речке.

Через пятнадцать минут они тронулись в путь. Отдохнувшая лошадь пошла бойчее. Андрею было хорошо сидеть рядом с Семеном Карповичем, он чувствовал его теплый бок, его дыхание, его силу.

Под бряканье колес задремалось…

Вдруг лошадь встала. Андрея качнуло вперед. Но рука Семена Карповича не дала ему свалиться.

— Гляди, волки, — зашептал Семен Карпович. — Шесть голов, едрена корень!

Андрей закрутил головой, но ничего, кроме пожелтевшей болотины да разбросанных в беспорядке кустов, не увидел.

— Где, где?

— Да вона!

— Бинокль бы сюда…

— Правее излучины, на той стороне, в лес уходят, сволочи!

Наконец и Андрей заметил, как два серых пятна мелькнули промеж редких стволов за опушкой.

— Обнаглели волчары, выводками разгуливают. Лет десять слыхать не было, а с прошлого года пошло-поехало. Зимой чуть Ваську-армяна не загрызли… — Семен Карпович зло выругался. — Куда егерь смотрит? Ему бы только водку жрать да перед начальством выплясывать.

— А я только в зоопарке волка видел. Такой худой, зачуханный.

— Надо будет Федора предупредить. Но-о, пошла, старая…

Дорога изгибалась, повторяя очертания леса. Из-за берез надвигались насупленные сопки. Чаще стали появляться высокие лиственницы с раскоряченными ветвями.

Пошел снег. Он как бы нехотя планировал над утомленной землей, над молчаливыми деревьями. Андрей видел, как снежинки садились на круп лошади и таяли.

Куда только не занесет нелегкая… Вот и опять какой-то медвежий угол, и можно было бы с тоски подохнуть, если бы не дед, а вначале такой язвой показался… И на чем он держится, высох весь…

А действительно красотища, все замерло, лишь снег… Может быть, и останется в душе и в памяти только вот та склоненная береза да сипловатый голос Карповича и острый запах махры…

Как забавно лошадь шевелит ушами… Целое лето прошло, и как быстро, как сумбурно, словно и не было пашен, истомленных солнцем, и унылых болотин, словно приснилось то первое хозяйство, где по-настоящему чувствовал себя инженером… И почему у нее дергается то одно ухо, то другое…

— Сейчас к Бандитской падушке свернем, — сказал Семен Карпович. Хочешь, солонец покажу?

— Скорей бы до деревни добраться.

— Это успеется, уже недалеко.

Андрей закрыл глаза. Нескончаемый снег утомлял. Какая-то неясная тревога шевельнулась в нем.

Скорее бы проскочили эти две недели, а там — сбрить бороденку, обкромсать шевелюру, и в отпуск. Махнуть на запад к тетке. Денег должно хватить. Полевые за три месяца, получка, отпускные, да еще председатель обещал наряд закрыть… А еще лучше никуда не мотаться. Съездить на толкучку, взять стереонаушники и «атташе-кейс» и впасть в спячку…

Первый дом неожиданно встал на повороте, и не успел Андрей обрадоваться, как за ним высыпали другие. Они шли навстречу гурьбой — молчаливые, темные, холодные. Продолжал падать редкий снег, а трубы на крышах упорно не дымили, и сквозь ставни не пробивался свет. В полумраке Андрею начало казаться, что дома, намаявшись за день, устремились к реке на водопой. Он даже услышал, как перестукиваются бревна стен и поскрипывают стропила. И вдруг увидел дымок, который изгибался над трубой, а затем степенно исчезал в размытой границе между чередой сопок и небом.

В окнах приближающегося дома скромно белели занавески, но Андрею хотелось увидеть за ними густой электрический свет, а света не было. Он в недоумении огляделся — нигде по улице не торчали столбы с белыми чашечками изоляторов, и провода не тянулись от дома к дому.

Тоска. Видно, и почитать не придется…

За изгородью мелькнуло что-то темное, большое, лохматое, но через секунду Андрей понял, что это человек: он выпрямился и теперь стоял с охапкой дров у груди и смотрел на улицу.

— Федор, отворяй! — крикнул Семен Карпович и отчего-то засмеялся.

Заслышав знакомый голос, Федор отшвырнул дрова и скрылся за воротами. Треснул засов. Створки ворот дрогнули.

Из глубины двора долетел неуверенный лай, и тут же другие собаки подхватили его, и начался гвалт.

Когда лошадь медленно входила в ограду, перед ней заметались раскормленные псы, но она не обращала на них никакого внимания и только упершись мордой в стену амбара, встала.

Федор прикрикнул на собак, и они, огрызаясь, унеслись обратно в темноту, за постройки.

— Заходь в избу, — сказал Федор. — Без вас управлюсь, — и погладил уставшую лошадь по мокрой морде.

Семен Карпович неожиданно присел и стал собирать рассыпанные дрова. Андрей поторопился сделать то же самое, но получил только два полешка.

В сенях Андрей притормозил и стал ждать, когда Семен Карпович откроет дверь. Было слышно, как его рука шарит в поисках ручки. Наконец дверь подалась, и Андрей увидел слабый отблеск света на стене, различил что-то громоздкое, подвешенное к потолку. Фигура Семена Карповича мелькнула в проеме, послышался звук сыплющихся на пол дров. Тогда он вспомнил, что тоже держит два полена, и, пригибаясь, чтобы не стукнуться о притолоку, переступил порог.

Первое, что Андрей признал, была русская печка. Она как бы стояла на страже, занимая полкомнаты.

Он осторожно опустил свои поленья на кучу дров перед печкой и вышел на середину комнаты. У окна на столе горела закопченная керосиновая лампа. Большое зеркало на противоположной стене отражало эту лампу, бледную поверхность стола, мутные стекла шкафчика, и оттого казалось, что комната очень большая. Андрею стало тоскливо и одиноко, тем более что Семен Карпович исчез.

Что-то шевельнулось в стене, и Андрей увидел, как в комнате появился Семен Карпович, уже раздетый, в одной рубашке и брюках, в белых носках. Андрей понял, что из-за штор не заметил входа во вторую комнату. В той комнате было по-прежнему темно, и только раздавались какие-то странные звуки.

— Проходи, раздевайся, — сказал Семен Карпович и уселся на табуретку перед столом.

Андрей повесил куртку на гвоздь, постоял, как бы раздумывая, а затем, стянув сапоги, осторожно двинулся через комнату к Семену Карповичу.

В соседней комнате кто-то кашлянул. Андрей посмотрел на мрачные шторы. Из-за них показалась хозяйка с чем-то большим и белым в руках.

Фарфоровое блюдо поблескивало пустой поверхностью. Она держала его у груди, как щит.

Хозяйка приблизилась, и Андрей разглядел, что она ростиком с брата и что у нее такое же сухое лицо, и вообще она здорово походила на Семена Карповича — или это лишь казалось из-за непривычного света ленивой лампы?

— Сема, — сказала она тихо, — слазь в подпол.

Семен Карпович поднялся, откинул рукодельную дорожку из пестрых лоскутков и вырвал массивную крышку за железное кольцо.

— Посвети, — сказал он Андрею.

Тот аккуратно снял со стола тяжелую лампу и наклонился над квадратной черной дырой.

— Да не суетись ты, — сказал Семен Карпович и, взяв лампу, поставил ее на пол. — Когда скажу — посветишь.

Мелькнули белые носки, а затем на мгновение Андрей увидел рядом с лампой крепкие пальцы Семена Карповича, которые упирались в половицу. Последним в черной проруби исчезло напряженное лицо, и Андрей услышал приглушенный голос.

Через полчаса они вчетвером ужинали.

Федор то и дело плескал самогон в граненые стаканы и приговаривал:

— Ты, дьячок, не стесняйся, лопай.

Андрей в ответ молча улыбался, важно поглаживал редкую бороденку и не переставая жевал. А начал он закуску с груздей, залитых свежей сметаной. Затем ему на глаза попался копченый глухарь. Следом за ним пошла моченая брусника, которую он заел окороком и добил ее хрустким огурцом.

— Эх, Семен, Семен, — сказал хозяин. — Тесно живете, в суете. То ли дело я. Сам себе и бог, и царь, и председатель. Глянь — закрома ломятся. Вот вы горбатитесь, горбатитесь ради лишнего центнера сена для своей коровки, а я поставлю вашему же колхозному механизатору поллитровку — и наутро у меня во дворе уже и сено, и солома, и дровишки. И никто не пикнет, потому что от глаз людских далече.

— А если прижмет, — сказал Семен Карпович и внимательно посмотрел на Федора. — Если, не дай бог, хвороба прицепится?

— Да я веничком березовым из себя любую дрянь выбью, понял? А коли загнусь, то туда, значит, и дорога. И так нагулялся, хотя и еще погулять хочется.

Федор звякнул горлышком о край стакана и вперился в Андрея, который, набив желудок, передыхал.

— Вот тебе, инженер, нравится наше житье-бытье?

— Ничего, сытно, только скучно… без телевизора.

Федор плеснул в себя полстакана самогона, пихнул в рот кусок сала и, прожевав его, захохотал.

Андрей вздрогнул от этого запоздалого смеха. Семен Карпович поморщился. Хозяйка куда-то исчезла.

— Скучно! Да я целый вечер перед тобой ваньку ломаю, а тебе, паршивцу, скучно. Или для полного счастья бабы не хватает?

— Федор, — сказал Семен Карпович и саданул стаканом по тарелке с грибами. — Федор!

Тот усиленно засопел, поднялся во весь свой огромный рост и, покачиваясь, удалился в смежную комнату.

— С ним что, всегда такое? — шепотом спросил Андрей, наклонившись к Семену Карповичу.

— Не обращай внимания.

Андрей в очередной раз оглядел стол. Что бы еще отведать, пока спокойная обстановка, — а то вернется этот оратор и опять начнет выяснять, кому лучше живется. Может, зацепить напоследок пару груздочков?

Семен Карпович вытащил из-за печки раскладушку. Андрей, забыв о груздях, бросился ему помогать. Бесшумно появилась хозяйка с ворохом одеял и простыней. Андрей слышал, как шепнул ей Семен Карпович, что пойдет ночевать в зимовье.

Андрей разделся и с удовольствием шмыгнул под одеяло. Спальник ему уже порядочно надоел. Он отвернулся к стенке и под стук тарелок, которые убирала угрюмая жена Федора, уснул.

Андрей открыл глаза и долго смотрел в потолок, и что-то в его ровной беленой поверхности не давало сосредоточиться, мешало вспомнить вчерашний день и вечер. И вдруг он понял, что ему не хватает лампочки, которая бы висела на шнуре, и потолок без этой простой электрической лампочки выглядел безобразно, как лицо без носа.

Мотнув головой, Андрей посмотрел на часы. С ума сойти, почти девять… Семен Карпович, наверное, давно уехал. И почему не разбудил? Через неделю обещал вернуться. Ох, и длинной покажется неделя!

Раскладушка заскрипела — Андрей сел, спустил ноги на пеструю мягкую дорожку и стал оглядывать комнату. Зеркало, в котором вчера отражалась тусклая лампа, белые занавески на окнах, массивный бок русской печки. По стенам какие-то фотографии и картинки из журналов. Много поблекших от времени фотографий, но попадаются свежие, глянцевые. Должно быть, про одну из них предупреждал Семен Карпович.

Андрей прислушался. В доме тишина, и лишь где-то на улице слышны голоса. Он торопливо поднялся, не одеваясь подошел к ближней стене и стал рассматривать снимки. На одном из них он узнал молодого Семена Карповича в гимнастерке с двумя «Славами».

Фотографии были собраны тесными группами под стеклом, в обычных рамках, и только одна маленькая висела особняком. Сначала Андрей увидел на ней раскрытую пасть медведя, но тут же сообразил, что это чучело, возле которого так любят сниматься простаки. А рядом с чучелом стояла девушка лет двадцати с красивым, но каким-то озлобленным лицом. Андрей долго изучал ее и пришел к выводу, что фигурка приличная, и ноги не подкачали, и вообще он бы не отказался такую закадрить. Правда, лицо ее нравилось ему все меньше и меньше.

А фотография-то недавняя. Да и одета она шик-модерн. Видно, денег на себя не жалела. Скорее всего, внучка, взгляд впрямь, как у Федора, остервенелый… И на что это Семен Карпович намекал? Рассердила, наверное, стариков. Или институт бросила, или забеременела, или еще какой фортель выкинула… В целом девочка что надо. Вот бы взяла да прикатила сюда, ради хохмы… А рамочка действительно тонкой работы. Только зачем за ней торчит этот белый бумажный цветок…

Андрею показалось, что стукнула дверь, и он бросился к раскладушке. Но в доме по-прежнему тихо. Ему вдруг стала противна эта тишина, эти чужие фотографии; он поспешно оделся и вышел в сени.

Там, в полумраке, прислушиваясь, постоял. Теперь он разглядел, что на балке висело два туго набитых мешка. Не утерпев, дотянулся до одного из них и ткнул пальцем. Шерсть. Вот живут, куркули проклятые. И куда копят, куда?

Во дворе, на том месте, где стояла лошадь, он заметил клочки сена и еще раз пожалел, что не попрощался с Семеном Карповичем. Откуда-то выскочила собака, поурчала на Андрея и легла у крыльца. Андрей продолжал маячить на ступеньках.

Вчерашний снег поблескивал за огородом, а линия березняка сочно темнела кронами, и дальние сопки проглядывали сквозь легкую муть.

Появился Федор. Сейчас он показался Андрею еще мощнее, чем в сумерках. Лицо его после вчерашнего налилось кровью, но глаза смотрели спокойно и приветливо.

— Как, опохмелиться не требуется? — спросил он. — А то сообразим.

— Хочу сегодня поработать, — сказал Андрей и вдруг добавил: — А грибочки у вас — сила!

— Молодец, — Федор, зажмурив левый глаз, посмотрел на Андрея. Ты только собак не бойся, они смирные, а по нужде — в огород, там у нас чистенько, аккуратненько, правда, без удобств.

— У вас лопата найдется? Штыковая?

— Как не найтись. Только зря вы землицу ковыряете, она от этого щедрее не станет, она в любви нуждается, в любви…

— Мое дело маленькое, — сказал Андрей, зачем-то оправдываясь. Мне дали задание — я выполнил, а за результаты пускай другие отвечают.

— Другие, — передразнил его Федор. — Пошли лучше чай пить, «другие»…

Через полчаса Андрей, нацепив полевую сумку и прихватив лопату, вышел за ворота. Прямо перед ним на той стороне дороги торчал дом с выбитыми окнами и мешал обозревать долину. Он обошел дом стороной, но увидев открытый амбар, заглянул туда. Кругом валялись замызганные тряпки, деревяшки, объеденные мышами тетрадки. На полке стояла трехлитровая банка, наполненная чем-то густым.

Андрей вернулся к выщербленному порогу, выглянул наружу.

Никого.

Он поднял с пола железный палец, отошел к противоположной стене и запустил его в банку. По пространству амбара заметалось глухое эхо лопнувшего стекла.

Детство, что ли взыграло? Благо, никто не видел…

Обтерев руки, Андрей перелез через жердины и очутился на краю террасы. Сквозь снег торчали стебли засохшего травостоя. Терраса круто обрывалась, и внизу начиналась пойма.

Сама речушка была там, у сопок, и контуры ее хорошо угадывалсь по елям, которые мрачными группами обступали русло.

Вся долина, ширина которой была не менее двух километров, производила удручающее впечатление. Почти полностью она заросла ерником, хотя на карте по-прежнему значилась сенокосом. Ближе к деревне еще встречались чистые участки, но их поверхность густо покрывали скотобойные кочки.

Долину оставлю на последнюю очередь, подумал Андрей и направился в другую сторону. Он прошел до конца деревни, а потом резко свернул, пересек заросший конопляником огород, в последний раз перелез через полуразрушенную загородку и вышел на чистый выгон.

Снег здесь успел взяться коркой и теперь трещал под сапогами. Солнце отражалось от его поверхности и слепило глаза. Только добравшись до березняка, Андрей перестал жмуриться и втолкнулся в сплетение веток. Он медленно продирался сквозь мелколесье, вытянув вперед правую руку. Гибкие ветки обтекали его и с глухим звуком смыкались позади. Что-то колючее упало за шиворот. Андрей сделал еще несколько трудных шагов и вывалился на разреженное пространство. Лопата, которую он тащил за собой, звеня, вырвалась следом.

Первым делом Андрей бросил полевую сумку, расстегнул куртку и, поеживаясь, задрал рубаху. Рука его нащупала остатки веточек, прилипших к взмокшей спине.

Потом он привел себя в порядок и огляделся.

Стройные ряды крепких берез тянулись вверх по пологому склону. Кое-где языками темнел подлесок.

Он достал карту, быстро сориентировался.

Приличный массивчик вырисовывается. Если камня нет, то и желать лучшего нельзя. Ох, и ушлый мужик председатель, видно, давно глаз положил на эти места и теперь своего не упустит. Знал бы Федор, что его одиночеству скоро придет конец — а может, уже догадывается? Через год, через два пригонят технику, и…

Андрей прошел пятьдесят шагов строго на север и воткнул лопату в дерн. Лопата скрипнула, застряв в упругой белесой траве. Березы притихшим сонмом окружили Андрея, как бы прислушиваясь к его дыханию.

Когда их отдел в первый раз вывезли на техучебу в пригородное хозяйство, там был вот такой же светлый молчаливый березняк, а его утюжили бульдозеры, и березы устилали землю, и казалось, конца не будет этому живому настилу. Инженеры скакали вокруг бульдозеров, любовались силищей механизмов, а потом, умаявшись, организовали пикничок. Начальник мехотряда тоже выпил вместе со всеми. Девицы развеселились и побежали фотографироваться. Где-то дома валяется снимок, на котором он обнимает двух захмелевших коллег на фоне положенного, как по команде, березняка…

Андрей схватил лопату и зло ударил ближнюю березу по гладкому тонкому стволу. Береза послушно вздрогнула. Энергично орудуя лопатой, выкопал квадратную яму на два штыка. Передохнул. Достал из сумки ржавый столовый нож. Ковырнул одну стенку, другую, но и так было ясно, что камнем и не пахнет. Если бы лопата хоть разок звякнула о камушек можно было бы поставить крест на этом массиве, а теперь придется повозиться…

Он для страховки еще поковырял ножом. Попадались лишь мелкие камушки. Вздохнув, приготовил почвенный журнал и стал описывать прикопку, нещадно сокращая слова. Затем он плюнул на указательный палец, провел им по верхнему горизонту почвы и густо намазал в журнале рядом с описанием. Правда, по методике полагалось сначала сделать мазки, а потом уже описывать горизонты, но Андрей делал наоборот, потому что не мог терпеть, когда вымазанные пальцы сохли. Так он сделал еще два мазка, отложил в сторону и извлек из кармана мешочек. Набив его комками почвы, он сунул туда этикетку, заполненную как попало, и удовлетворенно выпрямился. От передвижения на корточках вокруг прикопки ноги совсем онемели.

Осталось прикинуть количество деревьев, пней и валежин на гектаре…

Солнце уверенно ворвалось в лес, и вся округа покрылась строгими тенями от стволов и неясными пятнами от сонных крон. Березы стали казаться застывшими струями, которые вырвались из земли. С тонких веточек закапало. Застрявший там снег спешил вниз. Капли монотонно пробивали тонкую корочку наста, оставляя ровные синие дырки.

Андрей закрыл глаза и подставил обветренное лицо под лучи, которые рассекли ближайшую березу. Сразу вспомнилось начало сезона, июнь и первый колхоз…

За две недели он сделал триста гектаров освоения в пашню. Ему дали старый грузовик с дырявыми бортами и двух восьмиклассников. В семь утра, плотно позавтракав в столовке на талоны, Андрей подходил к конторе, важно устраивался на ступеньках крыльца.

Первым всегда появлялся белобрысый Васька, усаживался рядом и начинал рассказывать про сеструху: какая она ломучая, вредная и задавака, а сеструхе шел третий год от роду.

Юркий Ванька, как обычно, опаздывал и, чтобы оправдаться, начинал восторженно перечислять содержимое старой хозяйственной сумки, которую каждое утро его мать набивала жратвой.

Лениво подкатывал грузовик. Ребята без команды сигали в кузов. Андрей подавал им тяжелую сумку, лопату и, рванув, громыхающую дверцу, помещался в кабине. Шофер дядя Миша степенно жал протянутую руку, надвигал на самый лоб заляпанную кепку и спрашивал осторожно: «Сегодня куды попрем?»

Машину он водил с отчаянной злостью, не тормозя перед колдобинами. На поворотах Андрею хотелось выскочить, но он лишь украдкой поглядывал на спидометр, который не работал. Каждый лихой вираж дядя Миша сопровождал набором слов и плевками.

Когда приезжали в лес, дядя Миша становился послушным и смирным и исполнял все приказания Андрея. Обычно он извлекал из-под сиденья топор и аккуратно затесывал деревья.

Пока Васька нарочно долго ковырялся в земле, Андрей с шустрым Ванькой успевали промерить учетную площадку. Андрей шел впереди, выбирая направление и разматывая рулетку, Ванька крепко прижимал начало ленты к стволу и нетерпеливо ждал сигнала, чтобы двигаться к следующей отметке. Дядя Миша следовал за Андреем и метил на деревьях край площадки. Если лес попадался густой, Андрей закладывал площадки размером двадцать пять на двадцать метров.

Закончив промеры, Андрей сматывал рулетку, подходил к Ваське и проверял мазки и образец. Васька охотно занимался с почвой, потому что не надо было пробираться сквозь кусты. Андрей выдерживал паузу, доставал из полевой сумки дюралевую складную «вилку» и спрашивал: «Кто сегодня будет мерить?»

Ванька и Васька бросались к нему с полными надежды глазами. Хотя каждый из них знал, чья наступила очередь. И тот, кому предстояло сегодня измерить все деревья на учетной площадке, важно принимал «вилку», не торопясь подходил к угловому дереву и звонко выкрикивал: «Береза — диаметр сорок!», перебегал к следующему дереву: «Береза — диаметр двадцать!».

— Погоди! — кричал Андрей. — Я еще перечетки не приготовил!

Затем начинался ритуал. Счастливчик обходил дерево за деревом, громко выкрикивая диаметры. Андрей ставил в перечетки жирные точки карандашом и рисовал «домики». А дядя Миша с покорным видом затесывал измеренные деревья, валежины, пни…

Капля упала на щеку Андрея, он вздрогнул, открыл глаза и досадливо закрутил головой.

Какая была жизнь! Но уже со второго хозяйства лафа кончилась. Подоспел сенокос, за ним — силос, а там — уборочная, и если еще удавалось выбить какую-нибудь колымагу, то уж рабочих — никогда…

Опять придется туфтить.

Андрей смерил шагами квадрат десять на десять, прикинул количество деревьев и сел оформлять перечетку на нормальную площадку, внося соответственные коррективы. Закончив вычисления, убедился, что количество деревьев и пней на гектар примерно отвечает натуре. Но, поразмыслив, для гарантии добавил пару берез в самую маленькую градацию и стал спихивать в сумку нож, мешочек с образцами, почвенный журнал.

Когда Андрей поднялся выше по еле заметному склону, стали чаще попадаться пятна молодняка. Он обходил их стороной. Так, постепенно продвигаясь к водоразделу, сделал еще две прикопки. Но скоро среди березняка замелькали сизые осины, густо попер тощий шиповник.

Андрей в очередной раз вонзил лопату в землю. Раздался лязг железа о камень. Он отвалил смерзшийся керн и поднял плитку красноватого цвета. Царапнул ее ножом. Кембрий. Отшвырнул плитняк, развернул карту. По горизонталям получается — где-то здесь. Придется свернуть вправо. Он провел жирную линию и нарисовал на ней три заштрихованных треугольника, знак закаменелости.

Скользя сапогами, двинулся вдоль склона. Верхняя граница освоения была ясна. Теперь он приближался к лесной дороге, по которой рассчитывал спуститься к речке, а от нее вернуться в деревню.

На сегодня этого вполне хватит. Да и чертовы «лапти» промокли. Не хватало подцепить простуду и свалиться. Тех бы сюда, кто составляет такие дурацкие планы. Уже неделя, как по закону полевой сезон кончился, а ты все равно вкалывай, пока не загнешься…

Ближе к дороге высились обгорелые снизу лиственницы. Они казались скелетом, на который опиралась вся эта рыхлая масса берез. Несколько раз из-под ног взлетали черные угрюмые глухари и, хлопая крыльями по воздуху и тонким веткам, исчезали в зарослях. Каждый раз при такой встрече Андрей вздрагивал от неожиданности и ругал здоровенных птиц словами дяди Миши.

Поднявшись в очередной раз на пригорок, Андрей остановился. Ему почудилось, что где-то совсем близко раздался выстрел. Он сорвал подмороженную ягоду шиповника, пососал ее, выплюнул. Наверное, ветка треснула.

Через пять минут, продравшись сквозь молодняк, выбрался на дорогу. Провел пальцами по лицу, снимая какую-то прилипшую дрянь, повертел головой туда-сюда и, закинув лопату на плечо, потопал на юг. Он сделал только два шага, как увидел свежий след протектора. Там, где лужица белела мутным ледком. След прошел совсем рядом. Андрей разбил лед каблуком, и оттуда брызнула грязная вода.

Теперь ясно, чей выстрел. Охотнички развлекаются. Сволочи. Вытанцовываешь здесь, как дурень, а они раскатывают, сволочи.

Он миновал поворот и неожиданно метрах в трех от себя увидел «газик». Возле машины стоял человек и смотрел в сторону леса.

Андрей тоже остановился и, не зная, что делать, стал разглядывать этого толстяка в красной куртке и необыкновенно светлых сапогах.

Сапожки — фирма! Японские или финские…

Толстяк заметил Андрея и, как бы невзначай, задвинул под машину глухаря. Андрей пронаблюдал за неуклюжим движением его ноги и понял: приняли за егеря. Он вспомнил свою рваную куртку, полевую сумку и лопату. А какой же егерь будет разгуливать с лопатой? Он смело шагнул к машине. Толстяк продолжал мяться на одном месте. Андрей обошел вокруг «газика», заглядывая внутрь.

Толстяк, как филин, следил за ним, поворачивая голову.

Послышались голоса, смех, и на дорогу вышли высокий мужчина и женщина с «мелкашкой». На винтовке поблескивал оптический прицел.

— Сергей Петрович, Сергей Петрович! — заверещал толстяк и повертел раскрасневшимся носом в сторону Андрея. — Вот!

— День добрый, молодой человек, — сказал Сергей Петрович и непринужденно улыбнулся. — Вы, кажется, успели напугать нашего милейшего хирурга?

— Да нет, просто проходил мимо, — сказал Андрей и, забросив на плечо лопату, хотел удалиться.

— Вы, наверное, у Федора остановились? — спросила внезапно женщина. Андрею понравился ее настойчивый, но грустный голос, и он утвердительно кивнул.

— Надо будет заскочить к нему, — сказал Сергей Петрович и зачем-то расстегнул «молнию» на куртке. — Самогон у деда — как слеза!

— Разрешите взглянуть на карту, — попросила женщина, видно, заметив у Андрея в руке сложенный лист.

— К сожалению, служебная, — сказал Андрей, посмотрел на ее бледные губы, отвернулся и, не попрощавшись, зашагал прочь. Когда он немного отошел, за его спиной раздался треск и сопение. Андрей посмотрел назад. К машине из кустов выбрался парень в брезентухе, наверное, шофер. Он притащил двух глухарей и теперь держал их на вытянутых руках, демонстрируя то ли для хирурга, то ли для Сергея Петровича, а женщина пристально, не отрываясь, глядела вслед Андрею.

После этой встречи Андрею расхотелось возвращаться к Федору.

Замшелый пень — реликтом прикидывался, землю жалел, а сам все ходы-выходы знает… Ну ничего, председатель под него такую мину подведет… Выкорчуют…

Побродив два часа по лесу, он окончательно продрог и потащился в сторону мертвой деревни.

Федор встретил его у ворот и нарочно сердитым голосом спросил:

— Ты чего это моих гостей пугаешь? Они чуть полные штаны не наложили от твоей образины.

— Да плевать я хотел на них, — сказал Андрей и вознамерился проскочить мимо Федора в теплую избу.

Федор, выпятив грудь, загородил ему дорогу.

— Можешь радоваться, инженер, убрались они отсюда, на заимку поперли — а ты хоть знаешь, что это птицы большого полета?

— Стервятнички.

— Не чета тебе, теленку, они не только председателю тутошнему могут холку намылить, они в районе кое-что значат! Да я бы на их месте на тебя и не взглянул бы — подумаешь, из города, экая цаца!

— Не надо было соглашаться, чтобы я остался у вас, — сказал Андрей. — Так что терпите.

Федор крякнул и, осклабившись, толкнул Андрея в плечо. Андрей тоже в ответ состроил улыбочку, и оба, довольные, подошли к крыльцу.

— Вечером у нас банька проглядывается. Ты как, балуешься?

— Еще как, — сказал Андрей. — В городе у нас компашка, и мы каждый вторник посещаем сие заведение; только баня в городе — дрянь и пар — гадость, разве с настоящей деревенской сравнишь?

— А венички у меня, — сказал Федор и раскинул руки. — Раз хватишь — второй не захочешь.

— Может, помочь по баньке?

— Для начала перекусим. Потом будем воду таскать, а старуха к вечеру вареники закатит с картошкой.

Через час Андрей уже носил воду из колодца двумя огромными ведрами в баньку, которая торчала на краю огорода. Федор возился с печкой железной бочкой, обложенной плоскими камнями. Умаявшись, Андрей присел на порожек и стал смотреть, как Федор, отворив дверцу, шурует короткой кочергой и отсвет падает на его сосредоточенное лицо. Впервые ему захотелось сказать что-то хорошее этому непонятному человеку, но он промолчал и, подхватив ведра, принялся наполнять водой вторую бочку, которая заняла весь угол между полком и дверями.

Разделавшись с водой, Андрей пошел в избу и растянулся на раскладушке поверх одеяла. В предвкушении бани настроение было кипучее. Он обвел деятельным взглядом комнату, не зная, на чем бы остановиться, и вдруг заметил на краю буфета большую черную книгу.

Андрей соскочил, схватил книгу и бухнулся снова на раскладушку, которая едва не проломилась от такого толчка. Устроившись поудобнее, он принялся за книгу — и обомлел от одного названия: «Нюрнбергский процесс».

Вот дедуля дает! На сон грядущий, видно прочитывает, нервы успокаивает… А днем бабка иногда заглянет — картинки посмотреть…

За дверями послышался голос Федора. Андрей успел положить книгу на место и притворился, что дремлет. Когда открылась дверь, Андрей различил торопливые слова хозяйки.

— Не пущу! — кричала она еле слышно, с каким-то присвистом. — Забыл, окаянный, что ли, как прошлым разом еле очухался?.. Забыл?..

— Да я самую малость, — оправдывался Федор, — ей-богу, самую малость.

— Пеняй на себя, если упаришься, злыдень… — хозяйка еще что-то быстро прошептала, и голоса стихли.

Андрей приподнял голову. В комнату, тяжело ступая, вошел Федор.

— Почти поспела, родимая, — сказал он. — А бабка портков чистых не дает, совсем тронулась.

— На меня мать тоже всегда ворчит, — сказал Андрей и сел, скрестив ноги. — Квартира, мол, благоустроенная, а ты по баням шляешься, всякую заразу собираешь.

— То-то и оно, — сказал Федор. — А вареники с картошкой все равно будут.

В баню отправились, когда стемнело. Разделись в избе и, оставшись только в исподнем, набросили длинные тулупы, сунули ноги в валенки. Андрей вдыхал животный запах овчины, ощущал пятками пространство и тепло валенок, предвкушал удовольствие.

Федор шел впереди. Сейчас его фигура в просвете между амбаром и зимовьем показалась Андрею гигантской. Она закрыла и мутную полосу неба, и матовый снег. Он видел, как мерно покачивается голова Федора и упруго колеблются плечи, и старался не отставать, хотя все время обо что-то запинался. Рядом, у ног, сопели собаки, но голоса не подавали.

Пройдя через двор, они протиснулись в калитку и нырнули в тесный предбанник. Скинув в темноте тулупы и валенки, они на мгновение застыли, чувствуя всем телом набегающий сквозь щели холодный крепкий воздух. Андрей стянул трусы, нащупал на стенке гвоздь и повесил их. Федор открыл дверь, и его обдало белым клубом пара.

В баньке на окне уже горела приготовленная бабкой лампа. Пахло гнилым деревом и слабо-слабо — березой. В бочке, что была соединена с печкой металлической трубой, нехотя булькала вода.

— Царство божее, не иначе, — сказал Федор и снял с бочки массивную крышку. — Ох, и порадуем косточки.

Андрей пристроился на край нижней ступени полка и замер.

Федор почерпнул из бочки ковшом кипяточку и плеснул с оттяжкой на камни. Загудело.

— Это для разгону.

Андрей сцепил руки, сжал колени. Сейчас дойдет… Сейчас начнется… Ударило в лицо. Ну и парок, черт его дери, — а старый хрыч опять подкидывает, сдурел, хоть бы разогреться дал!

Федор бросил ковш на скамейку у порога и полез под самый потолок.

— Веник распарь, — Федор растянулся во весь громадный рост на полке так, что пятки нависли над каменкой.

Андрей взял веник, окатил его кипятком и потряс над камнями, чтобы листочки не склеивались, чтобы каждый был самостоятельным. И хотя он больше знал об этом из разговора друзей, чем из практики, все у него получилось лихо.

— Может, уважишь немощного старичка? — сказал Федор. — Ридиклит замучил.

— Это можно, — ответил Андрей и, не спрашивая согласия Федора, поддал парку. Защипало уши, руки. Скользнуло по хребту. Федор крякнул и громко застонал.

Артист.

Андрей, легко подрагивая веничком, прошелся по спине Федора, добрался до черных пяток, вернулся обратно и неожиданно врезал промеж лопаток, но не сильно, а так, чтобы парком схватило.

Минут через пять Федор запросил пощады. Кое-как сполз вниз, бухнулся головой в кадку с холодной водой. Спина его покрылась темными пятнами и мелко вздрагивала.

— Ну и как? — спросил довольный Андрей.

— Сердчишко уже не то…

Приоткрыли дверь. Воздух пополз понизу, трогая ноги. Федор присел на скамейку, низко наклонил голову. Андрей опустился на корточки. Оба дышали глубоко и жадно.

— Ничего, — сказал Федор, потирая ладонью широкую грудь. — Погодь, еще отыграюсь.

— А Семен Карпович, наверное, тоже любитель попариться?

— Еще какой! Ему бы — с кваском да травкой. Раз меня чуть до смерти не упарил. Сам навроде — кожа до кости, а внутри стержень!

— Я у вас тут фотографию видел, где он молодой с орденами. Здорово, выходит, воевал.

— У меня тоже орден есть! — выкрикнул зло Федор и ткнул пальцем в грудь.

Андрей с трудом различил с левой стороны бледную наколку.

— Когда он фашистов долбал, я лес валил… Эх, и времечко было тьфу!

— А за что вас? — спросил осторожно Андрей, хотя и подумал, что, может, не стоит спрашивать.

— Какая тебе разница? Только я свое до сих пор не наверстал.

— Сыновья-то в городе? — быстро спросил Андрей, чтобы сменить тему.

— Как же, начальнички! Только вот погода установится, сразу припрутся на казенной машине — за мясом. Бычок и два борова — это для них. Все лето со старухой упираемся, а они приедут, заберут — и до весны, а там по новой… Зато начальнички, оба! Выучились, едрена вошь…

— И внуки есть?

— Как не быть.

— А та, на стене, с медведем… — Андрей осекся, заметив, как вздрогнул всем телом Федор.

— Ты только при старухе не вздумай, — сказал он шепотом. — Нинка это, старшего… Прошлым летом… таблеток нажралась — и каюк… Вляпалась в ихнего профессора ученого, а у того и жена, и детки, а тут еще папаша ее преподобный икру заметал… Петрушка вышла, вот. А девка была, скажу я тебе, — моя порода, упрямая — жуть, отчаянная, гордая… Во девка…

Федор замолчал и всем телом опустился на пол. Было слышно, как медленно с потолка срывается каплями вода. Где-то в ограде глухо гавкнула собака.

— Может, в предбанник вылезем? — предложил Андрей и тронул Федора за горячее плечо.

Остыв, они вернулись в баню. Федор плотно прикрыл дверь, черпанул полный ковшик, приготовился. Андрей вскарабкался наверх по скользким ступеням и блаженно закрыл глаза.

Камни ахнули, шумно зашипели. Послышался стук ковша о край бочки, и опять загудел пар.

Андрей слышал, как приближается Федор, потряхивая веником, и старался расслабиться. А в голове все крутилась та, с дурацким медведем…

Утром Андрей проснулся около девяти, хотя и собирался встать пораньше. Его разбудил странный грохот. Открыв глаза, он увидел, как, пошатываясь, пересек комнату Федор и скрылся в спальне.

Надо же в такую рань напиться.

Андрей встал, быстро оделся, поднял с пола ухват и прислонил его к стене. Появилась хозяйка с маленькой кастрюлькой в руках и прошептала, поглядывая на темные портьеры:

— Скрутило старого, ох, скрутило.

— Наверное, простыл?

Хозяйка поставила кастрюльку на стол, достала граненый стакан, покрыла его чистой марлицей и начала цедить отвар какой-то пахучей травы. Андрей, не зная, что делать, продолжал стоять возле печки.

— Иди, милок, в зимовьюшку, там чай поспел, — не оборачиваясь, сказала хозяйка.

Андрей осторожно открыл дверь и сапоги натянул в сенях.

Это его баня подвела — видно, храбрился передо мной, дурень старый. Ничего, отлежится. А бабка сразу забегала…

В зимовье Андрей обнаружил на столе только миску сметаны и хлеб. Даже сахар забыла поставить. Видел бы Федор такое безобразие…

Андрей заглянул туда-сюда и наконец в облупленном шкафчике наткнулся на два окаменелых пряника. Повертел их в руках и швырнул обратно на перекошенную полку.

Через десять минут он уже стоял за воротами. Еще вчера, подходя к дому, он знал, что надо обязательно закончить обследование этого березняка. Но теперь ему страшно не хотелось на полупустой желудок тащиться на противоположный край деревни и лезть через основательно заросшие конопляником огороды.

К вечеру Федор одыбает, и мы с ним наверстаем, а то с одной сметаны мутить начинает… А еще сестра Семена Карповича…

Андрей повернулся к воротам и хотел плюнуть, но, увидев торчащую собачью морду, передумал. Собака настойчиво ждала, когда он уберется.

Насвистывая для бодрости, Андрей проходил мимо домов. Они красовались резными наличниками, геометрическими ставнями, гордыми столбиками крылец.

Иногда Андрей заходил в какой-нибудь стылый двор и подолгу торчал там. Ему начинало казаться, что все это — лишь декорация, которую выстроили для съемок очередного деревенского фильма. Только раздавленная кукла да грязные разбросанные тряпки напоминали о людях, которые когда-то жили здесь.

Андрей доплелся до конца деревни. Обогнув угол крайнего дома, пересек закочкаренный выгон и пошел в березняк. С этой стороны он был гораздо реже, и над березами высились пастухами лиственницы с порыжелой хвоей на корявых ручищах.

Он постоял, как бы привыкая к этой тишине, к этой прозрачности… Вдруг заметил еле приметную тропинку, припорошенную снегом, и пошел по ней. Тропинка метнулась в кусты, выскочила на поляну, окруженную разбросанными березами, и пропала.

Посреди поляны стоял какой-то металлический каркас. Приглядевшись, Андрей понял: это оградка, и только тогда вспомнил слова Семена Карповича о партизанской могиле.

Он подошел поближе. Все пространство вокруг оградки было покрыто густой травой: снег — и белесые засохшие стебли; снег — спутанные жесткие листья. И сам едва заметный холмик внутри оградки тоже был скрыт, и лишь железная ржавая тумбочка выделялась на фоне берез, которые где-то там, в глубине, смыкались туманной завесой.

С трудом размотав толстую проволоку, Андрей дернул на себя перекошенную калитку. Оградка вздрогнула и заскрежетала.

Андрей навалился на калитку, и она с противным скрипом открылась внутрь. Он вошел. Под ногами захрустело. На потемневшей табличке еще угадывались кое-какие фамилии да имена.

Из-за деревьев вылетели две вороны и пронзительно закаркали. Андрей достал из сумки карту, отметил нужное место крестиком.

А если бы не Семен Карпович, то явно пропустил бы, не заметил. Все бы заутюжили, сровняли с землей. Надо будет председателю сказать. Может, приведут в порядок… Хотя кому какое дело до нее, когда она в такой глуши — была бы поближе… А Федор — хоть бы словом обмолвился; да и сюда, видно, не захаживает…

Андрей постоял еще немного и выбрался из оградки.

На этой стороне массива камень появился почти на таком же уровне, как и вчера. Прежде чем добраться до плоской вершины водораздела, Андрей выкопал три прикопки и оформил столько же перечеток. Здесь лиственницы попадались довольно часто, а в почве увеличилось содержание гумуса. Взобравшись по склону, наткнулся на толстую поваленную лиственницу. Оседлал ствол, каблуком сломал остроконечную ветку — от удара она разлетелась на упругие кусочки — и расстелил перед собой карту.

Хороший массивчик получается. Гектаров на сто вытянет, если не больше. Надо будет вечером прикинуть палеткой. И конфигурация вырисовывается классическая, только вот могилка та останется родимым пятнышком. Вот вернусь — похвастаю Федору, пусть поерепенится, а то слег не вовремя. Угораздило же — и все из-за дурацкого характера. Зря выкаблучивался…

Андрей слез с валежины, постоял — и вдруг вместо того, чтобы взять вправо, перевалил водораздел и стал спускаться по северному склону, хотя там ему делать было нечего. Склон оказался крутой, густо заросший осинником, внизу чернели пятна хвойных, то и дело мелькали рыжие выступи обнажений.

Тормозя сапогами, упираясь лопатой, Андрей скатывался вниз. Колючие ветки успевали стегнуть по лицу, но он не обращал на них внимания. Там, далеко внизу, что-то заманчиво светлело среди стволов за лавиной кустарника.

Сенокосы открылись сразу. Они казались флагами, нанизанными на нитку пересохшего ручья. Редкие зароды вырисовывались эмблемами на подтаявшем снегу. Сенокосы уходили вдаль, раздвигая черный ерник и отбрасывая березы к подножью склонов.

Вот на чем держится благосостояние Федора — с помощью сердобольных механизаторов, «не любящих» выпить. Он им и гостиница, и магазин, и баня — наверняка… А председатель прав, подзапустили здешние угодья. С такой площади собрать так мало сена! Вон, зароды по пальцам можно пересчитать.

Андрей достал карту, журнал и приготовил карандаш.

Великолепная идея. Эти сенокосы надо окультурить: перепахать, подсеять травку. Конечно, председателю подавай работы подороже, в первую очередь — освоение, но ничего, стерпит и это… Зато насколько перекроется план, а там, глядишь, премию подвалят… А обследование сенокосов можно провести прямо отсюда, благо, все как на ладони. Попробуй потом докажи, что там никого не было… Вот с образцами? Если спуститься, выкопать одну прикопку, а взять пять образцов? Шикарнейший финт.

В прошлый месяц к нему на проверку приезжал начальник отряда. В первый же день они поперлись в лес. Начальник побродил среди деревьев, полистал его журналы, помозговал над перечетками, спросил про площадки. Андрей честно признался, что расчеты приблизительные. «Главное чтобы камня не было, — сказал начальник, — и за рельефом следи, а деревья — это дело хитрое. Вон в соседнем районе бабы и площадки закладывают, а толку… Измучился с ними, все пересчитывать пришлось. То ли у тебя… Только не зарывайся. Соображай».

Андрей обещал соображать.

Остальные пять дней они просидели с удочками на реке.

Через час Андрей возвращался в деревню, довольный собой. Как он и предполагал, в единственной прикопке оказалась нормальная почва, и следовало ожидать, что так по всей цепочке сенокосов. Сидя на склоне, он изрисовал всю карту пометками. Кое-где срезал кустарник, кое-где убрал десяток лиственниц — их было прекрасно видно сверху. От себя добавил двадцать пней большого диаметра — на сенокосах всегда остаются при, а где пни, там и валежины…

За полтора дня он сделал уже недельный план.

Но пока карабкался по склону, пока тащился через березняк, хорошее настроение улетучилось. Снова захотелось есть.

Когда он, злой и голодный, ввалился в дом, Федор еще лежал. Увидев Андрея, хозяйка всплеснула руками и запричитала:

— Ой, ты же у меня голодненький!

Наконец-то дошло до старой — или Федор мозги вправил?

Вскоре он был сыт и вполне доволен. Хотелось растянуться на раскладушке и подремать, но неугомонная хозяйка позвала к Федору. Андрей прошел в спальню и здесь, на широкой кровати за цветной занавеской, увидел разметавшегося деда. Тот с трудом разлепил глаза и тихим, просящим голосом сказал:

— Друже, подсоби по хозяйству, старухе одной не совладать.

— Конечно, конечно…

— Она скажет, что надо делать, она скажет… — Федор закрыл глаза и больше не промолвил ни слова: лишь сиплое, неровное дыхание вздымало грудь.

Андрей постоял минуту рядом с постелью и вышел.

Дело-то попахивает гнильцой…

Остальное время, пока не стемнело, Андрей возился по хозяйству. Варил картошку в больших чугунах, толок ее в шайке поленом, сыпал туда муку, перемешивал и полученную бурду таскал в грязных ведрах в загончик, где верещали три голодные свиньи. Они беспокойно метались и рыли землю. Пока Андрей выливал ведра в корыто, они толкались рядом, пытаясь сбить его своими крутыми боками. Он пинался налево и направо, а свиньи дружно напирали, отчаянно хрюкали, переходили на визг.

Потом Андрей поил корову, бычка и пегую телку, бросал им сена и даже попробовал старыми вилами вычистить настил от свежего навоза. Под конец он почти одурел от хрюканья, мычанья и вони: ему хотелось только одного — добраться до раскладушки.

Ночью Андрею снилось огромное стадо голодных свиней. Они очумело метались по деревне, пожирая всех подряд. Мощные рыла опрокидывали дома, сбивали заборы, выворачивали с корнями деревья. А он бежал впереди стада в костюме официанта, низко кланялся и приговаривал: «Сюда, пожалуйста». Но вот споткнулся, упал в холодную грязь, и что-то жесткое и тяжелое сдавило его…

Андрей проснулся, выпутался из-под одеяла и перевел дух. В комнате стариков тоскливо горела лампа. Свет тонкой чертой пробивался сквозь портьеры и почти доходил до раскладушки. Было слышно, как постанывает Федор. Андрей перевернул подушку и заснул.

Утром его растолкала хозяйка, накормила, и он опять «запрягся». Свиньи встретили его как старого знакомого и нетерпеливо дожидались у корыта своей порции. Он заорал на них — в ответ лишь жадное чавканье.

С рогатыми все-таки полегче. Да и видок у них вполне интеллигентный. И мычат почти по-человечески, а эти дуры только жрут, жрут, жрут!

Разделавшись с «интеллигентами», Андрей решил собраться и смыться в поле. Но в комнате его ждала старушенция. Он схватил со стены сумку.

— Поработать надо, план горит.

Она, не понимая, смотрела на него.

— А деду антибиотики надо давать, таблетки — может, у вас завалялись где-нибудь? Антибиотики, понятно?

— На все воля божья… — сказала она еле слышно. — Видно, и его час пришел…

— Вот влип, — сказал он и стремительно выскочил в сени.

Андрей подошел к краю террасы, швырнул лопату подальше и стал спускаться. Сапоги соскользнули, он съехал вниз и бухнулся на четвереньки. Полевая сумка рванулась вперед, больно ударила по руке.

Вскочив, он обтер ладони о штаны и повернулся к обрыву. Прямо перед ним — стенка, вся в белесых натеках, ни черта не разобрать. Он подобрал лопату и начал остервенело срезать слой за слоем, Скоро определилось четкое разделение на горизонты. Отчетливо стала видна прослойка галечника.

Если так по всей долине, то хорошего мало. Можно, конечно, заменить вспашку дискованием… Да что гадать — надо посмотреть, пойма есть пойма.

Андрей отошел на пятьдесят метров от обрыва в сторону речушки и принялся копать. Почва здесь уже промерзла, и сверху образовалась крепкая корка. Он долго долбил одну прикопку. Лопата откалывала мелкие, блестевшие прожилками льда кусочки. Пробившись, лопата заскрипела о камень. Галечник залегал на глубине тридцати сантиметров.

Андрей сделал мазки в журнале, взял образец и нарисовал на карте узкую полоску. В натуре эта полоса шла вдоль террасы, и почти вся ее поверхность была покрыта кочками: ближе к деревне чернели земляные, там, где начинался ерник, густо рассыпались травянистые — между ними уже набился снег.

Он промерил шагами площадку десять на десять метров и стал пересчитывать кочки, два раза сбился и пришлось начинать сначала. Злость на себя и эти дурацкие кочки одолели Андрея. Он перестал считать и посмотрел в сторону деревни. Был виден краешек Федоровой крыши.

Может, ему и надо-то — пару таблеток да укол. А он валяется здесь, в глуши, никому не нужный. А до фельдшера — сорок километров. Всего сорок…

Подхватив сумку, лопату, Андрей ринулся к обрыву. Он бежал то пригнувшись, то перепрыгивая через кочки. Ему все казалось, что он движется слишком медленно.

Андрей вскарабкался на террасу, забросил лопату за ближний сарай, перемахнул через просевший заборчик и рванул по дороге в сторону от деревни. Сумка болталась и хлопала о правую ногу, он прижимал ее одной рукой к бедру, а другой взмахивал, поскальзываясь на замерзших лужицах.

Уже от холодного воздуха стыли зубы, уже дыхание утратило равномерность и билось в каком-то рваном ритме, а Андрей бежал, бежал, пока не споткнулся о кочку и не рухнул на обочину.

Он рывком поднялся и почувствовал, как засаднило правое колено. С трудом доковылял до колоды, брошенной возле дороги. Сняв сумку, сел, согнулся, закрыл рот ладонями. Горло немело, зубы ныли, кололо правый бок.

Нет, кого спасать собрался — и зачем? Ему же все равно крышка… Да и не в этом дело, не в этом… Ну дотопаю до фельдшера, начну вопить: «Федор помирает!» — а он уставится, как на идиота, и спросит ласково: «Ты откуда, голубчик, взялся?» А я ему в самых горячих выражениях распишу, как преодолел героическим усилием сорок километров, как шел, шел, шел… А он мне: «Сейчас, одну минуточку, только лекарство захвачу, съездим удостоверимся, чтобы вас совесть не мучила».

В конце концов окажется, что Федора надо везти в больницу, а он по дороге дух испустит… Но скорее всего, фельдшера и не найдешь: уехал куда-нибудь на конференцию или в район вызвали…

Да и кто просил, кто просил? Если бы бабка хоть словечко вымолвила, а то ведь смирилась уже, да и Федор, наверное, смирился… И зачем вмешиваться, зачем мешать?

Нет, надо возвращаться. Вон и погода портится. Зачем горячку пороть, может, он уже там готов, а протопать сорок километров и олух может. Только вот зачем? Все равно скажут, что сбежал, бабку беспомощную одну бросил, покойника испугался.

Нет, надо же, чуть стайером не заделался.

Андрей поднялся с колоды, закинул на плечо сумку и, еле передвигая ноги, тронулся в сторону мертвой деревни, в сторону мертвого Федора.

А может, я этих паршивых волков испугался — тех, что поблизости видели с Семеном Карповичем, — хотя какие волки днем, да и не зима еще, чтобы жрать им кого попало. Нет, все дело в том, что нет в этом «героическом» броске смысла. Нет, и все.

Да и небо затянуло, сейчас снег пойдет.

Андрей пересек пустой двор — даже собак не было видно. Прихрамывая, взобрался на крыльцо. В сенях остановился и долго разглядывал давно некрашенную дверь с большой самодельной ручкой…

Войдя в комнату, тихонько повесил сумку на гвоздь, прислушался. Ни звука, только нервно стучат часы на буфете. Он приблизился к спальне, заглянул. Хозяйки не было. Федор дремал. На голове у него лежало мокрое полотенце, лицо потемнело, веки набухли, громадные руки безвольно вытянулись вдоль тела. Дышал он с трудом, как бы подымая грудью пудовое одеяло.

Андрей на цыпочках вышел от Федора и замер. Взгляд его наткнулся на фотографию в резной рамочке. Он подошел поближе.

А ты бы побежала? Если бы он тебе был чужой, да и вообще никому не нужный. Побежала бы?

Она смотрела на него с презрением.

Андрей отвернулся, сделал два шага к раскладушке, но передумав, осторожно приоткрыл дверь и выскользнул на крыльцо.

Начало пробрасывать снегом. Небо вдавилось в сопки. Ветер заметался по двору. Клочки сена прижались под стену амбара.

Андрей застегнул куртку, надвинул поглубже шапку и, глядя под ноги, поплелся в зимовье. Хозяйка была там — возилась с печкой. Андрей вытер сапоги о толстую тряпку, расстегнул куртку и уселся на край скамьи рядом с прикрученным сепаратором. Хозяйка посмотрела на Андрея, вытерла руки о край подола и спросила:

— Уже, милок, наработался?

Андрей стянул с головы ушанку, положил ее перед собой на узкий стол, развязал бантик тесемок.

Хозяйка отвернулась и застучала чугунками.

— Может, за фельдшером сбегать? — сказал Андрей громко. — На центральную усадьбу?

Она живо повернулась и уставилась на него неподвижными, вылинявшими, бессмысленными глазами.

— За фельдшером, — повторил он. — Понимаете, за фельдшером!

— А скотину кто кормить будет? — спросила она, надвигаясь на Андрея. — Ты же обещался.

Андрей прижался спиной к стене. Задетый его локтем сепаратор лязгнул.

— Как обедати — так первой, а как подмогнуть по хозяйству, так в кусты!

— Ладно, ладно… Успокойтесь…

— То-то… — хозяйка вернулась к печке и энергично загремела чугунками.

Ему стало нестерпимо душно, и он, навалившись всем телом на тугую дверь, вырвался во двор.

Ветер стих. Повалил крупный снег. Он степенно ложился на землю, на черные доски, на крышу зимовья.

Андрей закрыл глаза, подставив лицо под снегопад, и побрел к дому. Но дойдя до крыльца, опять остановился. Посмотрел на часы. Светлого времени осталось в обрез. Он потрогал ноющее колено и вышел за ворота.

На сером фоне долины медленно скользили хлопья, и казалось, они светятся изнутри. Дальних сопок уже не было видно совсем. Квадратными пятнами темнели молчаливые избы, и где-то там, должно быть, уже белела дорога, по которой два дня назад уехал Семен Карпович…