«Улыбка за стеклом»

Роман Солнцев

УЛЫБКА ЗА СТЕКЛОМ

Самохин бежал зимним ветреным днем по улице, напряженно и мелко переставляя ноги, как бы семеня, чтобы не оскользнуться широко и не упасть - гололед сковал тротуары. Возле новых, богатых магазинов ледовая корка была снята осторожными ударами лома и жестяных скребков, но идти от этого не становилось менее опасным - брусчатка, составленная из тесно уложенных, затейливой формы плиточек, была скользкой, как стекло. "Научились укладывать, - тоскливо ворчал про себя Самохин. - Раньше не то что плитняк - кирпич к кирпичу не могли положить, плюхали кое-как в раствор... Капитализм, черт бы его побрал!" Особенно раздражали и даже вызывали ненависть у него, хотя Самохин и не был вовсе уж бедным человеком, все эти празднично украшенные входы, иностранные слова над ними, сметанно-белые двери с якобы золотыми дверными ручками, музыка, играющая там, в глубине, и главное - за сверкающим стеклом ни человека, кроме двух-трех продавцов. "Но если никто сюда не идет за покупками, для чего же они пооткрывали свои "бутики" и "пассажи"? Или просто-напросто здесь их "представительства", "крыши"? Ночью грабят, убивают, а днем приходят сюда, чтобы постоять за прилавком со своими специально отобранными в нищей Росси юными красавицами, кивая знакомым милиционерам и себе подобным, гладким и жирным, с губками гузкой, перезрелым мальчикам с толстой цепью на шее?.."

И все бы ничего, и пробежал бы Самохин мимо новых витрин и дверей, да что-то его одернуло... "Что это такое, черт побери?!" Он потряс головой, как делал еще в школе, если не делилась числа на числа или не вспоминалась строка из Пушкина.

За хрустальным, как бы самостоятельно мерцающим листом стекла на белой длинной шкуре полярного волка томно полулежала юная женщина, почти нагая, с лисьей красной шубкой на плече, в золотистых колготках и красных туфельках. Ну, ясно, манекен, каких сотни и тысячи в городах мира. Разумеется, не чета тем советским манекенам, которые еще недавно - без одной руки или ноги уныло торчали в темных окнах наших универмагов. Нет, эту фигурку сотворили из ласкового, нежного материала (пластик, воск?), а главное - лицо у нее было тонким, прекрасным и совершенно живым. С неповторимой полуулыбкой. Явно слепленное с одного единственного на земле лица, никак не стандартное - это сразу видно...

"Конечно, встречаются на земле похожие люди, - подумал Самохин, глядя помутившимися от страха глазами на витрину. - И конечно же, умельцы, поставляющие манекены для магазинов, вряд ли всерьез озабочены особой необычностью лица. Перед ними задача проще - муляж должен быть хорошей вешалкой для платья... Разумеется, не должны нарушаться пропорции нормального тела... для шарма можно удлинить ноги, сделать личико тоньше... Но откуда у этой красавицы, бесстыдно раскинувшейся на мерцаюшей, как облако, волчьей шкуре, незабываемая, единственная на свете, легкая полуулыбка Нели? Да конечно же, случайно. Скульптор, который лепил форму, и думать не думал, что его поденная работа у кого-то вызовет смятение... нажал на глину или гипс так, этак, и вот тебе улыбка Нели. Наверняка таких "Нель" сотни в России. И одна попала в наш город..."

Самохин стоял перед стеклом, уставясь, как сумасшедший, на неподвижную, нагую, с острыми грудками современную уличную Данаю, и подростки, уже не раз проходившие мимо него, переглядывались с ухмылкой. "Наверно, дядька давно баб не видел... может, выпустили из зоны?"

И пошел было дальше Самохин, да снова вернулся. Наверное, ему померещилось. Да, да! Это всего лишь игра света, а на самом-то деле фигурка шаблонная, обычная?

Нет же, похожа. Похожа - как будто Неля Летяева сама тут и лежит. С трудом открыв тугую роскошную дверь, Самохин зашел в магазин.

- Вам что-нибудь показать? - тут же обратилась к нему с улыбкой молоденькая продавщица в бордовом костюмчике.

Здесь был магазин французской одежды, тонко пахло духами.

- Скажите... этот манекен... откуда?

- Манекен? Вы хотите что-то для вашей жены? Какие у нее размеры?

Самохин смутился. В более странное положение он еще не попадал. Но его несло, как во сне - в бездну звезд. Он продолжил, упрямо и угрюмо набычась:

- Там, за стеклом фигурка... где такие лепят?

- Право, не знаю, - отвечала девица, сразу же потеряв интерес к посетителю.

Но их разговор услышал некий лысый господин в глубине магазина - он перелистывал за кассовым аппаратом бумажки.

- Что вас интересует?

Самохин, тяжело краснея, повторил свой вопрос.

Лысый, поправив очечки в золотой оправе, как-то цепко, с явным интересом смотрел на посетителя.

- О, эти дамы у меня из Питера, - отвечал, наконец, лысый. - Что, красивые?

- А у вас еще есть? - неловко спросил Самохин и только теперь заметил, что и справа от входа сияет такая же сквозная витрина, и в ней стоят две дамочки в роскошных соболях - но с другими (о, счастье!), с другими лицами.

- Сейчас ни в одном приличном окне вы не найдете прежних пугал, наставительно объяснял хозяин. - Что же вас заинтересовало? Вы не журналист? Не хотите ли сфотографировать наш фасад?

Самохин попытался объяснить, что именно его удивило, не раскрывая сути своего интереса.

- Нестандартность лица?.. - лысый продолжал, улыбаясь, разглядывать Самохина. - Нынешние скульпторы, работающие на торговлю, по-моему, используют уже компьютеры. Как-то это делается... Одна форма не похожа на другую. Да, это дороже, но и наши магазины дорогие...

- Где вы их покупаете?

- В Питере, - вдруг почему-то нахмурясь, ответил лысый господин и отвернулся.

Самохин кивнул и пошел прочь. Значит, компьютер? Ну, конечно, срабатывает закон случайных чисел... получаются все новые и соотношения длины лица, губ, глаз... Но почему хозяин магазина так неохотно назвал Питер? Может быть, дурака валяет, набивает цену? И никакие не компьютеры в петербургских мастерских работают, а обычные натурщицы позируют? И вдруг Неля давно уж обитает в северной столице? Кажется, она мечтала о Питере. Но сколько же ей нынче?.. Они виделись двадцать лет назад, когда Самохин, сразу же после окончания геофака Т.-ского университета, залетел в заполярный Норильск. И если Неля позировала нынче...

Но нет, нет! Милая, она уже никак не может быть такой... она постарела. Это просто похожая на нее молодая женщина. Бывают, бывают похожие... Говорят, у каждого человека на свете как минимум семь двойников...

Ночью он лежал и закрытыми глазами смотрел в прошлое. Жена спросила:

- Ты чего так дышишь? Ты не спишь? Он что-то ответил. И все продолжал думать: "Нет же, просто так, случайно, не возникает столь полное соответствие. Эту фигурку или с самой Нели лепили, или... - И вдруг его ужалила мысль. - А если у нее дочь родилась?!. Ей сейчас двадцать?.."

К утру сердце изнылось. Что же делать? Может, взять отпуск и слетать в Питер, сказав жене, что летит в НИИ ГА (научно-исследовательский институт геологии Арктики), где у его были когда-то знакомые геологи? От них узнать, не видели ли в Питере Нелю? И по Невскому пройти, заглядывая безумными глазам в звездные витрины? На работе-то отпустят, тем более что зарплату не платят вот уж с полгода, но на какие шиши лететь?..

Господи, это она, она в камне.

..........................................................................

Молодой, говорливый, с кудрями, как у цыгана (только кудри белесые), с горящими глазами, как у гипнотизера, он прилетел когда-то за Полярный круг. Старенький самолет ЛИ-2 кружил с полчаса над аэропортом и, наконец, дико кренясь и увлекаясь бешеным ветром в сторону, все же приземлился. Подпрыгивая и разворачиваясь против воли, замер... Самохин увидел через мутный иллюминатор, как навалившись на крылья в чернильной мгле человек десять пытаются его удержать.

Летчик, выходя из кабины, добродушно буркнул кому-то из знакомых пассажиров ( а впрочем, тут все свои, норильчане, скрывать нечего!):

- Считайте, что во второй раз родились...

И только теперь до Самохина дошла истинная причина того, почему самолет так долго кружил в метельной бездне. На ватных ногах юный геолог последовал за всеми в воющую ночь, где сиротливо кое-где мигали желтые электрические фонари. Полный восторга и страха ( был на краю гибели и вот, он жив!), Самохин въехал на криволапом автобусе в незнакомый легендарный город, в его круглосуточный электрический свет и, спиной к ветру, хохоча, еле дотащился до гостиницы на краю площади.

Никогда в жизни, ни до того, ни после, он не видел такого радушия, с каким встречают командировочных в этом сером, огромном, вздрагивающем доме с белыми атлантами и кариатидами, наметенными на балконы снежным бураном. Милые северные красавицы угощали залетных молодцов горячим желтоватым мясным бульоном и раскаленными пирожками со сковородки. Наливали алчущим водки. Подавали пожилым крепкий, как деготь, чай. Этот сказочный буфет располагался прямо перед входом, на первом этаже.

Только после ужина, с улыбкою оглядев мокрые кудри Самохина и его шалые глаза, переглядываясь, румяные северянки, выдали молодому парню ключ от одноместного номера. Постояв возле окна, через которое ничего не видно, только слышно гул, Самохин решил немедленно выйти в пургу, подышать ею.

На улице и впрямь уже разыгралась пурга - на площади Ленина кружила белая конница, из тундры через город на сваях неслись со страшной скоростью волны снежной бури, мгновенно засыпая все неровности на пути, следы скреперов, рычавших на улице, и сами эти горбатые механизмы, если вдруг заглох мотор...

-Ура! Ура! Как прекрасна жизнь! - закричал во все горло слегка пьяный Самохин. И за спиной услышал женский смех. Самохин обернулся - парень и две девушки, все трое в унтах и в черных тулупах, в шапках ушанках, пытались развернуться на ветру, не отпуская при этом друг друга - парень держал их крепко под руки. Но вместе они представляли для пурги что-то вроде паруса их сносило... Услышав крик Самохина, они согласно завопили:

- Как прекрасна эта ночь!..

Нет, не издевались, это сразу понял Самохин - у них тоже было радостное настроение. И как бывает лишь в молодости, через несколько минут он уже шел с ними, схватив под руку крайнюю справа - бледноликую, улыбчивую девчушку.

И заговорил, заговорил, закричал, срывая голос и кашляя на ледяном ветру, что полчаса назад мог разбиться, но не разбился, и потому он сейчас самый счастливый... да еще таких девушек встретил... на что парень ( его звали Саша) пробасил:

- Ты не двух девушек встретил, эта - моя, а вот ее - точно встретил, зовут Неля.

- Неля! - Самохин тут же заглянул в ее глазки, ласковые, недвижные, как звезды над пургою - их совсем еще недавно Самохин видел их из самолета, они никуда не делись, эта бездна там. - Неля! Елки-палки! А давайте выпьем за мое спасение!..

И только в юности так бывает - вскоре они сидели в некоем общежитии, и Саша (он из НИИ ГА, тоже геолог!) играл на гитаре, и Самохин перехватывал ее, и они пели десятки песен подряд: "И снег и ветер...", "От злой тоски не матерись...", "На полочке лежал чемоданчик...", "Сиреневый туман"...

Тогда Самохин услышал много неизвестных ему дотоле песен Высоцкого. Саша, скалясь, рычал, потрясающе подражая барду:

- Но и утр-ром все не так, нет того веселья... Или кур-ришь натощак, или пьешь с похмелья... Эх, р-раз!.. йеще р-раз!..

- Сколько вер-ры и леса повал-лено... сколь изведано горяя и трас-с-с... А на левой гр-руди пр-рофиль Сталина... а на пра-равой Маринка анфас...

- Я поля влюбленным постелю-ю... пусть поют во сне и наяву-у-у.. Я дышу - и значит, я люблю! Я люблю - и значит, я живу!..

В стену и в дверь среди ночи стали стучать. Затихнув на время, молодые люди разделились - Самохин с Нелей перебежали в другой, соседний дом оказалось, там у нее своя, однокомнатная квартирка. Включив и выключив свет, снова что-то пили и целовались. На полу мурлыкал магнитофон... кажется, "Весна"... еще тот, примитивный, размером с чемоданчик, у которого крутятся большие бобины с пленкой... пленка время от времени рвалась, и тут же Неля, встав на колени, ацетоном, а потом и Самохин, быстро научившийся этому искусству, склеивали порванные концы... Внезапно у магнитофона одна бобина стала плохо крутиться - и сыгранная пленка поползла под ноги. И вскоре Неля и Самохин, словно в солому зашли - оказались в тенетах размотавшейся пленки.

- Это кто тут? - шаловливо спрашивала Неля. - Это он, мой залетный Лаокоон!

- А ты Лаокоониха!..

Они стояли, обнявшись. Вдруг устали. Магнитофон захрипел, замолк. Уже явился рассвет - но не свету в окне, а по часам.

Неля, не глядя на гостя, постелила ему на кухне какие-то пальто и тряпки. На полу было очень холодно. Несмотря на выпитое вино, Самохин под тонким одеяльцем трясся, у него щелкали зубы. Он, конечно, надеялся, что вскоре Неля его "пожалеет"... она сама его несколько раз целовала... но Самохин не смел торопить события... к тому же был тогда еще стыдлив... Кроме того, знал свою главную беду - крепко напившись от позорной стеснительности, чтобы быть "смелей", он напрочь терял необходимые мужские качества. У него уже была одна позорная ночь на геологической практике, в тайге...

По этой причине, валяясь на ледяном полу, он сделал вид, что обиделся на Нелю, и хотел затихнуть на полчаса... ожидая, пока пройдет хмель. И услышал, как она в темноте тихо смеется.

- Ты чего?

- Ты чубами щелкаешь?

- Ну.

- Давай щелкать вместе...

Милая, нежная, с замершей полуулыбкой в смутном сизом свете пуржистого утра - на улицах продолжают гореть фонари... Тонкая, горячая, всеми косточками, всем телом податливо принадлежащая ему...

И они не пошли на работу, она - в библиотеку, он - на комбинат имени Завенягина, куда был командирован по поводу осьмия, ниобия и прочих редкоземельных металлов... Она, правда, позвонила от соседей, что заболела... Вставали, ошпаривали себя горячим душем, что-то ели и пили и снова падали на ее узкую кроватку, сорвали локтями со стены коврик.

- Ты знаешь, почему я тебя полюбила?

- А почему?

- Ты веселый... У нас парни угрюмые, как зэки... все им не нравится... и апельсинов теперь самолетами не привозят, и денег мало стали платить... Можешь сейчас сказать громко: Неля, я твой?

Приподнявшись на локоть с шумящей, как душ, головою, Самохин кричал в потолок:

- Не-еля, я твой!.. навсегда-а!..

И она, полуулыбаясь, закрывала глаза.

Неля сказала, что выходила замуж за одного тундровика- охотника, но устала от его хвастливого пьянства.

Она знала множество стихов и читала их Самохину в самое ухо.

- Если я заболею, к врачам обращаться не стану... Обращусь я к друзьям, не сочтите, что это в бреду. Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом, В изголовье поставьте ночную звезду...

Устав от лежания, вскочив и наладив кое-как магнитофон, они нагие танцевали. И выдергивая ноги из нарастающего кома гладкой глянцевой пленки, действительно становились похожи на того самого Лаокоона, которого задушили змеи... Они пытались распутать эти восьмерки и круги, намотать на бобину, но не получалось... и они небрежно затаптывали их, и неиспорченной музыки оставалось все меньше...

Но пришел день расставания.

- Я к тебе вернусь, - говорил он, улетая, как говорят многие возлюбленные на свете своим возлюбленным.

Конечно же, он потом за ней прилетит.

И они вместе переберутся на материк. Где растут зеленые деревья. И ходят живые лошади.

На горнорудный комбинат он попал лишь за три часа до самолета. Боялся, что в канцелярии воскликнут: и где ты шлялся неделю? Но там женщины спокойно отметили парню, от которого пахло вином и жаром, сроки пребывания в командировочном удостоверении. И вот он дома, на юге Сибири...

Право же, он сам верил, что для него теперь начнется новая жизнь, и она связана только с нею, с тихой, ласковой, узкобедрой Нелей...

Но под Новый год к Самохину приехала из Т.-ска Татьяна, с которой они хотели пожениться еще летом, когда закончили университет (Татьяна училась на юридическом). Но девушка заболела. А может быть, придумала, что заболела, потому что у Самохина с ее родителями не вышло теплого разговора - суровые они у нее, сердитые люди.

- Кудряв, как баран... - передавали подруги Татьяны слова ее отца про Самохина.

- Шибко громко говорит, - обмолвилась мать. - Как радио.

И за прошедшие полгода Самохин стал постепенно привыкать к мысли, что Татьяна к нему уже и не приедет. Как это она пойдет против воли отца? И вдруг она явилась, в желтой дубленке, закутанная в шаль, в варежках и в валенках.

- Я к тебе, - сказала она как-то сумрачно прямо на пороге общежитской комнаты Самохина и прильнула к нему. - Я им сказала - не вам, а мне надо устраивать жизнь.

И не хватило у Самохина честности сказать, что он ее уже и не любит почти, а встретил Нелю. Но Татьяна была девица, Самохин был первый у нее мужчина. Опять же она порвала с родителями ( и те не скоро простят ей это замужество), и Самохин по-своему полюбил ее. И вспоминая иной раз Нелю, распутывающую глянцевые пленки в далеком метельном городе, оправдывался тем, что он у нее был не первый...

..........................................................................

Утром попив молча с женою чаю, Самохин побрел снова к тому магазину.

Свет в витрине еще не включали. И в раннем сумраке каменная раздетая девушка с небрежно брошенной на плечо лисьей шубкой, была до наваждения похожа на Нелю. Ну, не может, не может случайно получиться столь похожее выражение лица! Особенно эта ее полуулыбка, с которой она даже спала в сладостные ночи... И ходит же мимо всякая наглая публика, глазеет на нее. Правда, она протянула левую руку, как бы несколько прикрывая низ живота. Но все равно... Кто же, кто, зачем ее вылепил и сюда продал?

Магазин был еще заперт, и вот показался хозяин. Он был в пышной пуховой куртке, в меховой кепке, зарывавшей его лысину, в руке нес кейс. Но Самохин его сразу узнал. И что удивительно - капиталист сразу же признал и его.

- Что? Пришли грабить и не решаетесь? - хмыкнул он. - Или втюрились? В которую же?

Глядя злыми от тоски и отчаяния глазами на него, Самохин решительно (а что терять?) показал рукою за стекло. И почему-то признался чужому человеку:

- Хочу слетать в Питер. Не знаете ли, сколько сейчас стоит билет на самолет?

- О-оо!.. - протянул хозяин магазина, отпирая дверь и отключая зазвеневший звоночек охранной сигнализации. - Милый вы мой. Тут какая-то страшная тайна? Да?

Как во сне ( он же и не спал сегодня) Самохин ступил за ним следом.

- Я, кажется, догадываюсь, да-да... - пропел хозяин и, задумавшись, показал неестественно белые зубы. - Если все так серьезно, лететь туда, конечно, не надо. Не надо. Хорошё. Я вам продам адрес мастера, который мне делает этих красавиц.

- Сколько?.. - голос у Самохина пресекся.

- Недорого. - Хозяин надел очки. Глаза его смеялись. - Сто долларов.

- Это... сколько же? - начал шарить по карманам Самохин. - Сегодня какой курс?

- Все тот же... краткий курс КПСС, - странно пошутил лысый человек. И вдруг отойдя к окну, очень печально, внимательно оглядел каменную девицу за стеклом. - Неужели на кого-то похожа? Только я попрошу вас... не говорите, как нашли. Он стесняется, что лепит модели для витрин. Все-таки заслуженный художник России... бывший лауреат...

- Бараев?! - догадался Самохин и хлопнул себя по лбу ладонью. - Костя Бараев?! Так я же его знаю... Спасибо! Никому не расскажу! - И выбежал вон.

..........................................................................

Самохин несся по скользким улицам и пару раз уже летел было носом в промороженный камень, но каким-то чудом оттолкнувшись рукою, едва не сломав кисть, успевал выпрямиться...

Конечно же, если кто и мог вылепить Нелю, так это Костя Бараев. Он ее видел, когда Неля неожиданно прилетела в гости к Самохину на "материк".

В городе уже начиналась весна. Пахло мокрыми тополями. Самохин полагал, что Неля все поняла ( он перестал ей писать, и она тут же перестала слать ему затейливо раскрашенные фломастером конверты), но вдруг она прилетела.

Вернее, он сначала получил телеграмму, присланную на геолком ( Самохин дал ей свой рабочий адрес - из почтовых ящичков в общежитии письма часто пропадали): "ПРИЛЕТАЮ ВСТРЕТЬ ЕСЛИ СМОЖЕШЬ НЕЛЯ".

"А если не смогу, так что? По делам, наверное, летит."

Но когда Самохин увидел в аэропорту ее тоненькую фигурку в черном полушубке, ее бледное личико с прелестной полуулыбкой, в нем сразу все оборвалось: "Какой же я негодяй! Она меня любит, и я же ее люблю... но что я делаю?!"

Деться им была некуда - дома сидела Татьяна, и он повел ее к местным художникам, где в бывшей церкви, разгороженной фанерой и картоном, были их мастерские, и там по вечерам собиралась местная "золотая молодежь" - с гитарами, с запретными стихами...

Он вез ее в автобусе и что-то громко говорил, даже излишне громко, смеясь и сверкая глазами, - мол, сначала он хочет ее познакомить с друзьями, а потом они поедут к нему. И Неля радостно кивала, держа его за руку, как слепая.

И они прожили два дня в гостях у скульптора Кости Бараева, в пустой, высоченной - уходящей под своды церковного купола - очень холодной комнаты, среди стоящих там и сям, пугающих с непривычки темных человеческих фигур, покрытых от чужого глаза тряпками и время от времени обливаемых водою, среди некупленных худсоветом гипсовых памятников Ленина и Чехова (оба в свое время бывали в этих краях). Чтобы Татьяна не запаниковала, Самохин, выбежав в гастроном за шампанским, колбасой и конфетами, в первый же вечер дозвонился с уличного телефон-автомата до общежития - попросил старушку на вахте передать Татьяне из 214-комнаты, что он срочно уехал в Новосибирск. А на работу Самохин, понятно, вовсе не ходил - гори на синим пламенем...

Но поскольку Самохин, угощая всех вином, сам пил словно воду горькую водку, Неля вдруг догадалась, что ее милый запутался в обстоятельствах, как полгода назад в магнитофонных пленках. И как-то среди ночи, в чужой вонючей постели, нежно шепнула ему, глянув на светящиеся часики:

- Мне надо лететь.

Он проводил ее до аэропорта, сутулясь, черный, изображая тяжело пьяного, чтобы только ни о чем не говорить. Только буркнул, что скоро прилетит к ней, и они что-нибудь придумают. О его жене не было сказано ни слова. Но она несомненно существовала, как существует в космосе черная железная звезда, которая отклоняет траектории других звезд, хотя сама и не светит.

Надо сказать, и Татьяна не пытала мужа ни о чем, когда, наконец, он появился дома. Только и спросила:

- А зачем ты туда ездил?

- Образцы возили...

Какие образцы среди весны? Давно уже отчеты написаны и сданы. А если куда и возят образцы редкоземельных металлов, то в Москву, где имеются для химического анализа хорошие лаборатории... Не говоря уж о режиме секретности, который в ту пору не позволял иметь дело с кем-либо, кроме Москвы...

Может, Татьяна о чем-то и догадывалась, но была мудра. И слава Богу.

Вот и все... и забылась, забылась постепенно Неля. Ее сладкое тело... ее нежная полуулубка... И что за наваждение - через столько лет... да еще на ярком свету, за стеклом, на потребу публики... Кто мог?! Да никто, конечно, кроме Кости. Он завидовал Самохину. Он всерьез предложил тогда Неле - при всех, за столом - стать его женою.

- Я вдов, - говорил он. И это была правда. Его жена Рая недавно умерла от рака. - Мы будем счастливы, как Ромео и Джульетта.

Неля в ответ тихо смеялась и никла к Самохину.

Но с чего вдруг он вспомнил о ней и вылепил манекен? Но так похоже... Или у него с тех времен остался набросок? Самохин, хоть убейте его, не помнил, лепил в те вечера Бараев Нелю или хотя бы карандашом набросал портрет?

А может, все гораздо проще? Он знал, что она с Севера, что библиотекарь, нашел ее в Норильске и женился? И вылепил ее еще ту, молодую? Но в таком виде?.. Разве что это мрачная шутка для домашнего пользования... а ныне решил на ней заработать... Но, во-первых, Самохину старые дружки все равно бы при случае рассказали, кто новая жена у Бараева. А во-вторых, она бы не разрешила себя в таком виде выставлять? Значит, месть художника? А вдруг он шаловливую скульптуру с ее дочери лепил? У Нели вполне могла родиться дочь? Господи, уж не по этой ли причине она внезапно тогда прилетала? Самохин, болван, даже не спросил... Нет-нет, он бы почувствовал... две ночи провели вместе... да еще через столько времени после встречи в метельном заполярном городе...

Скорее всего, Бараев все-таки разыскал ее, женился... и у них могла родиться дочь. А современной девушке и в витрине лечь лестно.

Но этого не может быть! Неля же сказала тогда Самохину, ласково смеясь глазами в темноте:

- Да я из-за одной хотя бы фамилии за него не выйду. Я лучше выйду за Дуракова, за Хрюшкина, но не за Бараева... - Что уж ей не нравилось в этой фамилии? Бараев не Баранов же. Да и Баранов...

Вихрем таких нелепых мыслей была набита до ослепления голова Самохина, когда он, добравшись до железной церковной двери на улице Сурикова, принялся нажимать и стучать кулаком по на старой кнопке электрического звонка, с трудом следуя тексту выцветшей картонки: Игнатюк - 1, Зеленов 2, Бараев - 3, Манасян - 4...

..........................................................................

Бараев неузнаваемо изменился. Он растолстел, стоял в свитере и в бабьем переднике, замаранном на животе глиной, глаза мутны, в очках с белесой роговой оправой. Залысины ушли со лба назад, как будто лицо его выгнулось вроде скрипки. На толстом носу шишечка. А ведь двадцать лет назад это был гусар, с вишневой бабочкой на шее, с копной развалившихся аж до плеч волос, охваченных поверху красной витой тесемкой.

Он, конечно, узнал Самохина и, конечно же, мгновенно догадался о причине, приведшей его сюда. Сопя, молча, уставился на гостя - ни здравствуй, ни до свидания.

- Слушай, - вдруг оробевшим, еле слышным голосом спросил Самохин. И кивнул головой в сторону. - Это твой... твоя работа там, на проспекте Мира?

Бараев, наконец, разлепил крупные губы:

- Нет.

- Ну, послушай... - залебезил Самохин. - Твоя же работа. Гениальная!.. Только зачем ее туда? Отдал бы в музей.

"Какой к черту музей?.. - подумал тут же про себя Самохин. - Музей заплатил бы сотни две... а эти..."

- Как ты догадался? - спросил Бараев. - Что, так похожа? - Он посторонился и зевнул со всхрапом, как старый лев. - Еще немного - и ты бы меня здесь не застал... Переезжаю в мастерскую. Здание возвращают церкви. Только вот как я перевезу это свое гениальное творение?

Самохин только сейчас к своей радости понял, что скульптор пьян. С пьяным легче говорить. С понимающим видом он покивал.

В глубине мастерской до потолка возвышалась гора гипса - это был великан-батыр, как бы предок нынешних хакасов, которого Бараев мечтал поставить в степи, на перекрестке дорог. Но чтобы батыр непременно был высотою метров восемьдесят. Есть же у нас саянский мрамор, почему бы не вытесать? Только нужны деньги и много помощников... В свое время партийное начальство обещало это, но времена переменились, гигантские проекты скукожились... И остался великан, сидящий на полу, обняв ногами колени. Великан, конечно, голый, каким и должен быть сказочный Батыр.

Правда, партия требовала у скульптора, чтобы он мужские причиндалы убрал или хотя бы уменьшил. Но даже слегка уменьшенные они производили грандиозное впечатление на посетителей мастерской, особенно на дам, посмевших зайти под колени гипсовой фигуры.

Помнится, у Бараева там была и постель для особо дорогих гостей. И ходил анекдот, как некий поэт из Москвы, оставшийся ночевать с провинциалкой в этом темном грозном месте, так до утра и промаялся, не сумев прийти в любвеобильное лоно, ибо размеры некоторых частей тела, висящие над головой, совершенно подавили его впечатлительную поэтическую душу...

И помнилось, когда Самохин с Нелей остались у Бараева ночевать, скульптор предложил им без улыбки на выбор эту постель и диван под осыпавшейся фреской - сам он угрюмо шел домой. И хохочущий Самохин выбрал и в первую, и во вторую ночь место именно под коленями гиганта. Зачем он это сделал? Боялся, что перед пристальными глазами Нели затрепещет и ослабеет, но в таком случае можно будет, пересказывая в который раз историю с поэтом, намекнуть на то, что и у него самого душа ранима? Но слишком он ее любил, чтобы отвлекаться на всякие посторонние картины. Только вот утром, в день отлета Нели, когда она еще спала или притворялась, что спит, прижавшись всем голым телом к Самохину, когда в древнем витраже разгорались красные и синие обломки неба, а вдоль картонных отгородок шуршали мышки, а может, и крысы, Самохин подумал про каменное мясо, нависшее над ним: "Да, были великаны... а я - дерьмо под ними."

Самохин потоптался посреди мастерской.

- Может, выпьем по случаю переезда?

- У меня есть. Я не бедный. - Бараев налил в захватанный граненый стакан водки. А когда Самохин выцедил гнусную жидкость, грубовато спросил:

- Ты чего пришел?

Самохин и не знал, что сказать. Ляпнул первое, что пришло на ум:

- Костя... можешь мне слепить ее головку?

- Нет. - Также выпив водки, Бараев добавил равнодушно. - Я разбил форму.

- А дорого стоит тот манекен?

- У тебя нет таких денег. Да и зачем? Плюнь. Она давным-давно во Франции.

- Где?!

Бараев потянул Самохину кусок черствого бурого хлеба и жуя то под правой, то под левой скулой, пояснил:

- Помнишь, был такой Олег Дударь? Из ТЮЗа. Еще танцевал классно... хохотун... любил натереться бронзовой краской и в любой компании раздевался до пояса... Очень ей понравился. Он и увез ее. Теперь там какие-то балеты ставит... - И отвечая на молчаливый крик Самохина, добавил. - А познакомились... она же еще раз прилетала, когда ты в тайге был... Побегала по городу, пришла сюда. А тут он. Подонок! Рассказал, что ты женат... что у тебя трое детей...

"У меня лишь дочь... Зачем так?!" - хотел было оправдаться перед далекой Нелей Самохин, но только склонил голову.

- Они у меня и ночевали... под богатырем... - Хмыкнув, Бараев швырнул остатком хлеба в форточку. - А после этого все годы здесь у меня собака спала... но тоже недавно околела... Травили крыс, что-то съела, дурочка. Ну, пошли?

И они вышли из мастерской на морозный ветер. У Самохина темнело в глазах.

"Возьму сейчас камень и сквозь стекло разобью ее, - подумал он. - Ну, посадят ненадолго. А чинить Костя уж точно не будет. Ему самому эти воспоминания мучительны."

Но расставшись с Бараевым, он пошел вовсе не на центральную улицу, а в другую сторону - подальше от каменной красавицы. Если она с этим неведомым лживым Олегом живет во Франции, она, конечно, счастлива. Ну и забудь ее. И сам живи дальше.

И он пошел прочь. И говорят, какое-то время еще жил дальше...