«Тем временем где-то»

Силецкий Александр Валентинович

Тем временем где-то...

Был у Феди Дядькина свой принцип: писать день и ночь картины и ничем другим не заниматься. Иной раз дело доходило до абсурда - в доме не было ни маковой росинки, все зарастало паутиной, покрывалось пылью но Федя Дядькин упрямо сидел за мольбертом и ничего знать не желал. Даже пыль с холста не удосуживался сдуть - так и писал, мешая краски с пылью. Что за картины у него получались, никто не знал. Покупать их нигде не покупали, а в дом к себе Федя Дядькин никого не пускал. Были у него когда-то любовницы, да, отощав, сбежали одна за другой. Были у него когда-то друзья, да, устав от Фединых причуд, забросили его совсем. И остался Федя Дядькин один-одинешенек. Служить он, естественно, нигде не служил, на что питался-одевался неизвестно. С виду он был ну совершеннейший скелет, в самый раз идти на огород пугалом работать. Как уже говорилось, ни единой картины продать он не мог, но - вот ведь странность! - от этого лишь еще крепче утверждался в мысли, что надобно писать и день, и ночь и более ничем не заниматься. Жил он в коммунальной квартире в маленькой комнатушке, мебели вовсе не имел, поскольку все давно уже продал, и одежды не имел никакой, если не считать старых-престарых вельветовых штанов, про которые сам же - себе самому - с усмешкой говорил: "Моя рабочая вельветошь". С соседями он не знался, и те его никогда в глаза не видывали, что, впрочем, и не мудрено: квартира была громадная, и вечно темных путаных коридоров в ней было столько, что, вытяни их все в одну прямую линию, случился бы, как пить дать, километр. Может быть, Федя Дядькин и выглядывал порой из своей комнатенки, но, когда с ним такое случалось, соседи и под страхом смертной казни не смогли бы рассказать. Короче, жил Федя Дядькин - и словно не жил. Картины же, однако, писал. Всегда на чем попало. А поскольку материалов под рукой было немного, изобрел он своеобразнейшую манеру письма, а именно: делал картины одну на другой, оставляя видным у каждой лишь крошечный, самый важный кусок, да и то, если правду сказать, по куску этому разобрать ничего было нельзя, так как помимо манеры была у Феди Дядькина идея - создать огромный вернисаж своих картин, единым махом прописав их все, а для того подобрал он и форму, которую прозвал "Вернисаж за углом". Ничего, значит, толком не видно, но все при этом есть, и самая задача состояла в том, чтобы случайный зритель, глянь он на картину, ясно ощущал бы, что за поворотом, и подсознательно угадывал бы красоту и содержание всех тех картин, которых нет. Вернее, они есть, но - за углом. Попробуй загляни! Вот над чем бился Федя Дядькин денно и нощно, протирая свои последние штаны. Одного он точно не знал: сколько будет картин на вернисаже - восемь тысяч или миллион. Всматриваясь в свою работу, он пытался почувствовать - сколько, но не мог. Это его раздражало - нельзя же, чтобы там, за углом, оставались пустоты. Или, напротив, одна картина налезала на другую. Все должно быть идеально. "Я добьюсь!" - сказал себе упрямо Федя Дядькин. И потерял сознание. Очнувшись, он понял, что это - от голода. Сходить бы в магазин... Но денег нет. А в долг никто не даст - знают, что вернуть он не сумеет никогда. Никогда... Эх, продать бы хоть одну картину! Впрочем, одну - невозможно. Ведь все они - на едином холсте... Так что если продавать, то - разом. А где же сыщется подобный покупатель?! "Вот и влип", - сказал себе Федя Дядькин и, от слабости ничего уже не соображая, пошел вон из комнаты. Но дверь открыть не смог. Тогда он уселся на пол и заплакал. А проплакавшись, принялся мечтать. Вот он сворачивает за угол и попадает в зал с картинами. Конец зала теряется вдали, и потолка не видно, и народу вокруг полным-полно. Все ходят и восхищаются. Что ни картина - то шедевр. - Скажите, любезный, сколько вы за ту вон картину просите? - интересуется вдруг один из посетителей. - Н-не знаю, - лепечет Федя Дядькин, - не оценивал. - Ну, нате вам за нее помидор. Очень полезный овощ. - Вот спасибо! - Маэстро, маэстро, а я вам бутерброд с колбасой за ту картину, что слева, пожалую. Ешьте на здоровье! - Ой, вы так добры!.. - Ну, а что до меня, так я готов вам новые штаны отдать. Только уступите мне этот портрет. - Да забирайте, ради бога! И каждый подходит и что-то дает взамен картины, которую тотчас снимает со стены и уносит с собою. Зал пустеет. Федя Дядькин богатеет. С места не сходя, как говорят. И тут его сражает неожиданная мысль. - Стойте! - кричит он. - Как же так? Вы растащите всю мою галерею! А что же останется мне? Ведь тогда не будет вернисажа за углом, и это обернется так, как будто я вообще ничего не написал! Я так не согласен. Нет уж, лучше забирайте-ка назад ваши подарки Но только не тащите все подряд! Однако никто его не слушает. И наконец во всей галерее, в самом укромном ее закоулке, остается висеть лишь одна картина. Она так далеко, что Федя не может ее разглядеть, а что это за картина, он уже не помнит... Странные видения оборвались так же внезапно, как и начались. Федя по-прежнему сидел на полу возле двери. У окна стоял мольберт с натянутым холстом, никаких подношений не было, а в дверь кто-то настойчиво и громко стучал. - Да-да, заходите, - слабым голосом произнес Федя Дядькин. - Но... она не отворяется. Дверь, однако, распахнулась, и на пороге возник мужчина в плаще "болонья" без рукавов и меховой шапке на голове. Это само по себе было довольно странно. Но еще удивительнее было то, что гость в одной руке держал большой, весь в лейблах, мешок, а в другой - зубастую пилу. И еще у него было какое-то непонятное лицо... - Да, - сказал гость, - нелегко было вас найти. Да вы меня не бойтесь! добавил он, заметив, что Федя Дядькин с опаской косится на него. - Я ведь пришел по делу. - - По какому? - спросил Федя, и не думая вставать с полу. - Да насчет вашей картины. - Этой? - кивнул Федя в сторону холста. - Нет. Той, которая на вернисаже, за углом. Она последняя, в самом конце. - Господь с вами! - пролепетал с ужасом Федя Дядькин. - Мне ж это все привиделось. Нет никакого вернисажа! - А это? - указал незваный гость на холст. - Это, спрашивается, что такое? - Вернисаж, - признался Федя. - Но туда нельзя войти. Я всю торговлю только вообразил. И то, что там осталась одна последняя картина, тоже вообразил. Я есть хочу, - пожаловался он. - Вот и размечтался. - Покормим, - согласился гость. - А насчет картины мне лучше знать. Конечно, вернисаж целехонек стоит, куда ж он денется! Но мне нужна одна картина. Та! Внезапная злость накатила на Федю Дядькина и заставила привстать на колени. - Нет, - сказал он решительно, - ни за что! Та картина не продается! Любую другую - пожалуйста. И вообще, кто вы такой, что так бесцеремонно врываетесь в мою мастерскую? Диктуете мне!.. Я соседей позову. - Соседи не услышат, - махнул рукою гость. - А вот упрямитесь вы - зря. Я вас за нее, можно сказать, озолочу. - Не надо, - гордо сказал Федя Дядькин. - Я, конечно, не помню, что там нарисовано, но мне это дорого и свято. - Эх, вы, - усмехнулся гость. - Художник, называется!.. Хотите, подскажу? Там висит ваш автопортрет, "Автопортрет из-за угла". Припоминаете? - Н-ну... предположим. - Так это не только ваш автопортрет, но, смею доложить, и мой. Понятно? - Как это? -- не понял Федя Дядькин. От голода его снова начало мутить. - А очень просто. Я - это вы... Да-да, милейший! Только вы - творец, а я жилец. В творчестве-то вы лицо имеете, а в жизни. Отдайте мне его, и я вас накормлю... Обую, одену, верну любовниц и друзей. - Но тогда я потеряю свое лицо! - воскликнул Федя, ужасаясь. - Зато я его обрету. И смогу достойно пожить наконец. Соображаете? Ведь мы же более чем братья, я от вас далеко не уйду. И вам, глядишь, тоже что-нибудь перепадет... Ну, как творцу... Разве плохо? - Это все очень странно, - начал Федя Дядькин - и даже нелепо. Вы мне предлагаете сделку... Зачем? - О вас забочусь, глупое создание! На вас же страшно посмотреть! - Возможно, - согласился Федя Дядькин, - но я знал, на что иду. Между прочим, даже если я соглашусь, как вы достанете автопортрет? Для этого нужно попасть на вернисаж... - О таких пустяках не волнуйтесь. Я-то знаю - как... А потом я вас приодену, и мы сходим вместе в ресторан. А вечером вам позвонит Катюша помните Катюшу? - она непременно захочет сегодня же вам позвонить... Вы уже отвыкли от нормальной жизни, приятель. Сколько можно терзать себя? Пора, пора!... От сильнейшей боли в желудке все перед глазами Феди Дядькина пошло кругами. - Нет. Не надо. Не хочу, - еле выдавил он из себя. Но гость не слушал его. Он приблизился к мольберту, встал перед холстом, ухватившись за его края обеими руками, как-то странно изогнулся, весь напружинился и вдруг... пропал. Федя с ужасом осознал, что ненавистный визитер вошел в ЕГО картину! Собрав остаток сил, Федя на подгибающихся ногах добрался до мольберта. Он видел, вернее, чувствовал, и это чувство придавало его зрению отчаянную остроту - да-да, он видел, как гость шагает неспеша по галерее, не замечая на стенах прекраснейших работ, идет, нацелившись в самый конец, туда, где висит заветное, святое... Федя видел, как его враг срывает картину со стены, обламывает раму, а холстом обматывает голову, и холст прирастает к нему, становясь отныне частью его плоти, зримой оболочкой навсегда... Федя жутко закричал и зверем заметался у мольберта, не зная, как остановить неумолимое движение гостя к выходу с вернисажа. В последнее мгновение догадка призрачно осветила его угасающее сознание, и тогда он схватил с полу кисть, макнул в банку с краской и бросился на холст, чтобы замазать, уничтожить потаенный выход с вернисажа за углом... И еще, точно этот порыв растянулся, вбирая в себя все побочные микросекунды, на долгое-долгое время, он успел подумать, даже чуточку посожалев: "Да нет же, что я делаю! Он все равно успел надеть... Теперь-то что?..". Через два дня ЖЭК, призвав общественность, похоронил художника Федю Дядькина. На взятые в кассе взаимопомощи двести пятьдесят рублей купили клин земли на кладбище, а после похорон устроили тихие поминки. Добрых слов никто не говорил. Плохих - тоже. Просто помянули. Когда пришли убирать Федину комнату, в ней не нашли ничего. Только у окна стоял мольберт с продранным посередине чистым холстом. Его сняли и вместе с подрамником выбросили на помойку.