«Ночь птичьего молока»

Александр Силецкий

Ночь птичьего молока

Вывеска новогодней ярмарки, вознесенная к небу на добрый десяток метров, неоновой радугой изогнулась над площадью, и Василий Семибратов, памятуя, что на часах уже восемь вечера, а подарка для жены все нет, припустил навстречу ярмарочной толчее.

Он прорвался к павильонам, лавчонкам и лоткам, влился в тесную струю покупателей и пошел крутиться колесом возле пестрых прилавков, справляясь о ценах, вертя в руках безделушки всех сортов и пререкаясь с сонными и злыми продавцами.

А потом реальный мир вдруг сдвинулся куда-то, сместился на второй, а то и на третий план, и тогда засверкали, одурманивая и ослепляя, всевозможные прелести и чудеса. Горками китайских фонариков рассыпались упругие мандарины, а дальше - ананасы из Вьетнама, как чучела голов медвежьих, застыли в ожидании, и яблоки такие, будто лампочки внутри горят - с ума сойти! - а дальше - сочные бананы, как батоны - каждый весом в полкило, а дальше - тульские и вяземские пряники, пирожные и торты, торты вафельные, плоские, и с розами, и с зайцами шоколадными, а дальше - кофе "арабика", "сантос" и "кенийский", запах умопомрачительный, на части разрывает, бомба, а не запах! - а дальше - розы и тюльпаны, лилии, гвоздики, астры, и толкотня такая, хоть ребра ближнему ломай, а цены - э, да что тут говорить!..

Семибратов на секунду останавливался, ошалело глядя то вправо, то влево, беззвучно шевелил губами, повторяя немыслимые цифры и волшебные названия, но люди хищно напирали на него и проталкивали дальше - от прилавка к прилавку, от павильона к павильону, так что в конце концов Василий, злой на себя и на других, забился в узкий простенок и замер, горестно соображая: "Ну вот, я так и знал - ни черта здесь нет. Кутерьма, орут кругом..."

- Браток, может, возьмешь? Недорого отдам.

Семибратов дернулся, точно задел ненароком зажженную сигарету, и тут заприметил подле себя человечка неопределенных лет, без броских черт лица, однако с огненной, косматой бородой.

Человечек что-то прятал под полой потертого, выцветшего плаща, а сам просительно тянул из куцего кашне худую шею и ни секунды не стоял на месте - ноги его выделывали какие-то цыплячьи коленца, плечи мелко подергивались в беззвучном смехе, а руки, засунутые под плащ, ходили ходуном, как поршни малого паровичка.

- Ну так что же? - не унимался человечек. - Берешь?