«Прощай, лето»

Прощай, лето!

Так выглядела бабушка.

Так повторял дедушка.

Так чувствовал Дуглас.

Прощай, лето!

Эти два слова шевелились на губах у дедушки в то время, как тот стоял на крыльце и глядел на озеро травы перед домом, и уже ни одного одуванчика, и цветы клевера, увяли, и деревья тронуты ржавчиной, и настоящее лето позади, а в восточном ветре запах Египта.

— Что? — спросил Дуглас. Но уже услышал.

— Прощай, лето! — Дедушка облокотился на перила крыльца, зажмурил один глаз, а другой пустил бродить по линии горизонта. — Знаешь, Дуг, что это такое? Цветок, он растёт по краям дорог, и название у него под стать сегодняшней погоде. Чёртово время всё перепутало. Непонятно, почему снова вернулось лето. Забыло что-нибудь? Как-то грустно становится. А потом снова весело. Прощай, лето!

Высохший папоротник у крыльца повалился в пыль.

Дуг подошёл и стал около дедушки: может, тот поделится с ним зоркостью, способностью видеть то, что за холмами, желанием разрыдаться, счастьем минувших дней. Но удовольствоваться пришлось запахом трубочного табака и «Освежающего Тигрового Одеколона». В груди у него вертелась юла, то светлая, то тёмная, то переполнит смехом рот, то наполнит тёплой солёной влагой глаза.

— Пойду-ка я съем пончик и посплю, — сказал Дуглас.

— Хорошо, что у вас, в северном Иллинойсе, так принято — набьёшь живот и ложишься.

Большая тёплая рука тяжело опустилась ему на голову, и от этого юла завертелась быстрей, быстрей и теперь, наконец, была вся одного красивого и тёплого цвета.

Дорога к пончикам была вымощена радостью.

Украшенный усиками из сахарной пудры, Дуг раздумывал, не погрузиться ли ему в сон, который, подкравшись сзади, проник к нему в голову и мягко в него вцепился.

В три тридцать пополудни всё его двенадцатилетнее тело наполнили сумерки.

Потом, во сне, он встрепенулся.

Где-то далеко оркестр играл странную медленную мелодию; и барабаны и медь звучали приглушённо.

Дуг поднял голову, прислушался.

Музыка стала громче, будто оркестр вышел из пещеры в яркий солнечный свет.