«Соблазнение монаха»

Ольга БАРАНОВА

СОБЛАЗНЕНИЕ МОНАХА

ПРОЛОГ

Жил-был монах. И рядом с ним жил монарх. У монарха были огромные черные усы и дочь Сарина. Еще у него был дом, двадцать пять человек прислуги и восемьсот воинов.

Монарх был так богат, что приказал в одном из покоев (как идешь на женскую половину) сделать золотые ступеньки - всего три, но все равно приятно. Когда идешь по золоту, то так хорошо! И частички золота на обуви, на подошвах, разносятся по всему дому. Еще у них была дочь - старшая дочь, но она выкинула такой фортель, о котором я расскажу позже. Так вот, она сбежала с одним иностранцем, монарх ее вернул, но потом оказалось, что пожалуй, зря! (решил ее выдать не за такого уж богатого - за очень богатого нельзя, потому что история получила огласку - в то время даже оставаться с мужчиной наедине нельзя было, и пришлось отдавать за не очень богатого, но согласного). Монарх разозлился - его легко можно было разозлить. Даже когда он сам женился, то злился, и пока жил с женой, все время злился. Но младшая Сарина вышла отличной, и монарх говорил, что она - его надежда и опора. Бог не дал ему сына, справедливо полагая, что они оба раздерутся - даже с Сариной монарх иногда спорил, унижая себя до спора с женщиной - и порубают друг друга.

Монарх был широк костью, мордаст (звали его Падишах) и интеллигентного в нем было - только плащ, искусно расшитый золотом, тонкой золотой нитью - а то тяжелый - дворцовыми мастерицами.

Султанша не играла роли в его жизни. Он вступил в тот возраст, когда мужчина любит не женщину, а женщин - это сродни юношескому состоянию любви, но монарху было сорок лет.

Монах жил в его краях давно. Государство это было такое маленькое, что монарх распорядился выложить его края (границы) плиткой. Знаете, как на юге, в Сочи. Зеленая плиточка, потом - белейшая, следом бледно-красная и т.д. Монарх сам уложил несколько плит, переступая то на свою территорию, то - на соседнюю. Неважно, что в любой момент и без усилий можно было перейти границу, главное, что красиво и без особых затрат. "Если я захочу, - думал монарх - я передвину границу чуть подальше и "завоюю" соседей, хотя бы лишний метр или вольт" (Не знаю, как у них мера длины называлась, со временем такие подробности выскакивают из головы).

Так я дорасскажу. Она вернулась в отчий дом и собиралась замуж (естественно, за того, кого ей выбрал отец), но тут выяснилось, что все это дело - побег и иностранец - дело рук того самого жениха, которого ей выбрал Падишах. Он подговорил иностранца и дал тому сто рупий, потому что взять в жены брошенную дочь Падишаха легче, то есть, дешевле, чем сразу, до побега. Но скандал получился такой огромный, что даже этот второй жених (если считать первого, иностранца) вынужден был отказаться от брака, потому что невыгодно жениться на очень уж ославившейся девушке.

На Сарину эта история не произвела ни малейшего впечатления. С тех пор, как ее сестре - сбежавшей с иностранцем, а потом вернувшейся исполнилось чуть больше тринадцати лет, только и шли разговоры - сестра говорила с матерью, султаншей, о приданом и о свадьбах, и о той сумме, которую предложат женихи. В нормальных странах либо женихи, либо невесты платят, Падишах же ввел двойной налог - невеста отдавала деньги жениху, а жених - Падишаху. Так что Падишах ничего не терял, а даже приобретал - не приходилось тратиться на содержание дочери. Кое-как спихнув дочь (потом оказалось - падишах прямо выл от злости - что эту историю затеяла его дочь - сама, сама! - чтобы выйти за кого надо) четвертому, уже довольно бедному по падишаховым меркам жениху, он поклялся не иметь больше дела с местными и иностранцами, и поехал по дальним странам сам искать своей второй дочери пару. Но так как он был жаден и неимоверно туп - например, не мог отличить добра от зла - то Сарине исполнился уже девятнадцатый год, когда падишах в очередной раз отправился на поиски. И последний - сказал он. Кого привезу, за того и пойдешь, мне надоело.

Вот такое мошенничество. Сарина, между тем, жила, и монах - тоже. Однажды ее друзья затеяли пойти к монаху и спросить у него, в чем смысл жизни - то есть немного поиздеваться над ним, как любят издеваться молодые люди над теми, кто старше, задавая им вопросы и надеясь получить ответ. Чтобы было весело, они надели яркие одежды и отправились.

И вот что из этого вышло.

1. САРИНА

Томас стоял на балконе, и его длинные волосы раздувал ветер. У него было вытянутое лицо, длинный нос и острый сухой подбородок, но при этом могучие плечи и тонкий, переходящий в быстрые ноги торс. Так привычнее описывать оленя или собаку, говоря: "вот у нее острый нюх, или - длинный язык, который она (собака) высовывает, когда дышит". Непривычно видеть человека, который дышит, высунув язык, но для пса - это норма. Я не хочу сказать, что Томас был похож на собаку - нет, никоим образом, но есть такие люди-звери, которые и одновременно - лист травы. Есть такие травы у них мелкие листья, а цветков нет, следи хоть всю осень или все лето нет цветков, и все. А живут. Падишах такие травы называл "падишаховыми". Когда он ходил по лугу, пиная сапогами траву (от переизбытка сил, потому что ему и готовили, и стирали, и на работу ходить не надо было) и стараясь найти цветки нецветущих трав, он злился. Обычно люди злятся из-за чего-нибудь, а он сначала злился, а потом находил причину.

И вот так бродя по лугу - все маки и флоксы он вытоптал и на лугу ничего не цвело, кроме его косой треуголки, желтой и малиновой, и оранжево-серых штанов, а рубашки он носил блеклые, слабо-пастельные или голубоватые - по ему одному известной моде. Ну не любил он ярких рубах, и все! - так вот, бродя по лугу, он одним глазом косился на замок Томаса. Замок назывался "монастырь", но падишах давно уже думал, как прибрать его к рукам, и, бродя по лугу, высчитывал, сколько комнат разместятся на первом этаже, сколько - на втором, и так далее. Хотя отчетливо было видно, что в "замке" два этажа, Падишах не верил своим очам. Об этих монастырях ходило столько легенд! Во-первых, тайные переходы и ловушки (а кто его знает, может, с виду два этажа, а на самом деле - десять?) - как технарь, Падишах начинал с устройства, и только потом следовала - во-вторых неуловимая сила монахов, и в-третьих, какие-то страшные покровители. Начинать надо было с третьего, но Падишах был не знаком с религией - его отец, когда умирал, а умирал он страшно - упал с лошади и повредил лодыжку - себе, а не лошади, лошадь успела отскочить, а весил папаша на наши мерки центнер с небольшим, и если бы упал на лошадь, придавил бы ее и убил, а так убился сам; кстати, Падишах так же умер. Я думаю, я не открыла большой тайны, сказав, что он умер - все мы смертны, а сейчас он стоял и смотрел, как папа барахтается в грязи, а сам он не мог ему помочь - Падишах был еще маленький, и стоял ножками на подоконнике, а сзади его поддерживала мать или кормилица. Или это было в другой раз? Да, точно, в другой! В тот раз папа упал с белой лошади, а в предыдущий - с черной, а в последний (когда умирал) - с гнедой. Любил папа выпить... Но здоровяк был, каких свет не видывал! Слово "простуда" не мог выговорить, а уж "таблетка" - тем более. Болезни обрадовались, что папа (нашей Сарине, значит, дедушка) умирает, и налетели на него вмиг - у него мгновенно началась оспа, ангина - какие еще болезни бывают, больше не знаю, короче, двойная оспа и двойная ангина. Впрочем, может быть, на белом свете всего одна болезнь, и лечить ее надо одним лекарством. Но не тем, которым лечил папа. Опрокинув стаканчик - я не хочу сказать, что он был алкоголик, да и диагноза такого тогда еще не было, тем более на персидском языке - папа и на персидском, и на своем родном хорошо шпарил. Так с чего я начала? Папа лежал, - его подняли... внесли в палату... нет, в покои... Он быстро сунул в руку Падишаху (тому исполнилось одиннадцать лет - длинный такой, с ушами-лопухами, это потом он стал толстым - мужчина в теле, как говорится) огромный перстень весь из бриллиантов и алмазов и сказал: "Теперь твоя власть". И сдох. Я извиняюсь, умер. Придворные подумали, что это - действительно перстень, а это была связка ключей от всех сейфов и сокровищ, и, вскрыв все сокровищницы, Падишах стал править, а до этого правила его мать.

Так всем тайнам гипноза и умения владеть собой, то есть людьми - (ой, не надо думать, что люди так уж отличаются друг от друга! Научитесь владеть собой - научитесь владеть людьми, но папа Падишаха почему-то использовал знания не в ту сторону), научил его Томас. С тех пор они с Томасом поссорились - Томас тогда был еще молодой, а монахом становишься с годами, и поклялся никому из людей не выдавать больше своих секретов сначала клятва держала его, а потом время стерло ее в пыль, и ему уже не приходило в голову предлагать кому-нибудь, даже друзьям, свои знания.

Монарх - тогда еще папа - обнес владения монастыря заповедной зоной (2 километра цветущего луга) и построил себе роскошный дом (бархат, шелк, искусственная слоновая кость, челядь, маргарины, апельсины, мандарины) и стал издали наблюдать за монахом, спрятавшись за штору и купив, точнее, отобрав, у заезжего китайца бинокль - нельзя же всерьез считать жизнь платой за такую чудесную штучку. "Захочу - удалю, захочу - приближу!" кричал монарх, переворачивая бинокль и наслаждаясь тем, что "замок" и монах становились то маленькими, то - толстыми, хотя настоящему замку от этого ничего не делалось. ("Что за страна такая?" - спросите вы, - где зло - беззлобно, а добро не нужно?" Это моя родина, скажу я вам, и буду права, потому что Сарина родилась в тот день и час, когда луна сменяется солнцем, и стоит безлуние, и вместо луны светит что-то другое. Когда солнце закрывает все небо блестящими лепестками, то не видно луны и звезд, но, когда уходят и луна и звезды, что-то другое, третье или четвертое, светит вместо них. Как приемники бывают коротковолновые и длинноволновые, и японские, так люди бывают короткозвездные и другозвездные - кто какую звезду успел принять, тот так и живет. Сарина родилась в новолуние, когда темное небо чисто, как шахматная доска - смотришь, смотришь на черную клетку, и не знаешь, туда или нет поставить слона.)

Скобочки закроем и продолжим дальше. Два мешка золота - смехотворная плата за бинокль. Монарх топнул ногой от радости, так что штукатурка этажом ниже обвалилась - он весил больше центнера, не забыли?

Дом монаха и монарха разделяло поле. Маленькая Сарина гуляла по нему, но Падишах говорил: "Нельзя!" каждый раз, когда она тянула ручки к дому монаха. Дети часто лучше знают, чего они хотят, а взрослые их постоянно ограничивают. Любой другой умный монарх постарался бы увезти дочь подальше от этого места, и астрологи его говорили, что дочь станет монахиней. Эти пророчества так трудно истолковать. "Нет, ты мне скажи конкретно! приставал Падишах к астрологу, - в каком году моя дочь уйдет в монастырь?" "Конкретно не могу, могу - истинно, - говорил астролог, - звезды говорят..." "Что звезды говорят? Говори конкретно!" "Конкретно не могу, могу истинно", - заладил астролог. Монарх приказал выгнать астролога, и астролог пошел к монаху жаловаться, и тот его тоже не принял, потому что любил одиночество. Точнее, он его принял и выслушал, и спустился к нему со ступенек (в тот момент, когда астролог пришел, Томас сидел на втором этаже), но ничем не мог ему помочь.

"Тебе дана жизнь, - думал монах, слушая астролога, - разве я могу дать тебе больше?" Эти мысли лились и потоком очищали астролога, и он ушел из государства, а Падишах остался без придворного кудесника.

Томас поднялся, сложил руки, и, потерев кисти рук друг о друга, положил еще горячие руки на холодный камень - по второму этажу здания шел балкон, и его холодные каменные перила хранили в себе топот множества ног, выкрики, приглушенные голоса и магические мысли. Томас привез этот монастырь в разобранном виде из дальних стран и устроил напротив дома монарха, когда они еще были друзьями.

С тех пор прошло много лет. Томас высох, и взгляд его изменился - в нем не было той горячности юности, которая притягивает нас, но так же спокойно может оттолкнуть или отпустить; а появился блеск магнита холодного магнита, который тянет тебя, где бы ты ни была.

Я долго не могла понять, почему я любила этого человека. Иногда мне казалось, что люди рождаются уже женатыми или замужними, и у них есть только один человек, за которого они могут пойти замуж или жениться. Он не был суперменом. Я видела многих мужчин - они были сильны, красивы, многие - умны, но ни с одним из них мне не было так спокойно, как с Томасом. Он был как стена, как дом, я не чувствовала ничего, когда с ним нахожусь, он был весь - я.

Впрочем, я увлеклась. Воспоминания отвратительны тем, что сбываются. Глава называется "Сарина", и продолжим о Сарине.

Она была высока и худа, как худы все девушки в восемнадцать лет - это у них называется стройностью, но на сколько ниже Томаса - не знаю. Они никогда не вставали рядом, и в какие бы ни попадали передряги, всегда оказывалось так, что Томас сидел, а Сарина, предположим, стояла и качала рукой над рекой, распугивая лягушек (в сцене после костра), или лежала, когда была больна, а он мчался к Есею - беда в том, что роман уже сложился у меня в голове, и мне скучно рассказывать его заново, но я поднапрягусь и попробую - недаром столько лет занималась в монастыре. Правда, настоящие монахи могут сказать, что монастырь у меня не настоящий, а игрушечный, на что я могу добавить, что ничего в мире нет игрушечного, что, впрочем, не мешает из любого предмета сделать игрушку или оружие. Я пишу для размышлений, и следующую главу начну, с чего начала - "Томас стоял на балконе, на втором этаже, и его длинные (до плеча) волосы раздувал легкий ночной ветер - даже не ветер, а шевеление можжевельников и кипарисов в ночи..."

2. ТОМАС

Сарина родилась счастливой, и это отразилось на ее внешности. У нее были длинные руки, ноги и стройное - даже по тем временам - туловище. Спокойные волосы распущены по плечам и спускаются ниже лопаток. Взгляд выражает волю и еще что-то. На этом "что-то" остановимся подробнее. Где бы Сарина ни была, она повсюду чувствовала покровительство своего отца. Народ не боялся ее, но словно невидимый щит прикрывал девушку от несчастий и напастей. У нее не было друзей, как у всякой будущей королевы - а, судя по всему, она стала бы королевой - в те времена так все перепуталось, что непонятно было, то ли монархия царит в стране, то ли чей-нибудь престол, то ли вообще невиданная никому власть - не в обиду будь сказано, народ и в те времена не очень разбирался во власти, и больше интересовался властью желудка, чем других людей. Поэтому монархи (шахи, падишахи, адмиралы) жили как бы сами по себе, а народ - сам по себе. Сарину уважали, но не боялись, привечали, но не любили. Как дерево вырастает в пустыне без воды, пользуясь крохами влаги, зажатой в почве, и не знает благотворного влияния дождя, так Сарина росла в доме Падишаха, пользуясь остатками любви, которую он мог ей предложить. Ее мать умерла год назад, а до этого мирилась с положением женщины, которую не любят, и которая вынуждена завести себе любовника, чтобы не оставаться одной. Если бы не покровительство ее отца - Тьму-Таракана, наследного шаха, который правил в соседней империи, то дела с любовниками не прошли бы даром - Падишах взял ее из дома отца в пятнадцать лет, а теперь Сарине уже - девятнадцать (скоро), и не ясно, чем эта история закончится. Падишах сто раз клял себя - зачем женился на этой женщине! Хоть бы один сын! Хоть бы маленький - сам бы воспитал!.. Но обычай запрещал взять приемыша, и царствовать надлежало Сарине. Скрипя сердцем и зубами, Падишах обучал ее трем заповедям власти: "Правильно клади руку на скипетр", "Вставай рано утром", "Имей армию, даже если тебе ничто не угрожает". Сарина слушала равнодушно, и Падишах подозревал, что в голове у нее платья и дружки.

С некоторых пор Сарина приблизила к себе трех мужчин: вислоухого Садая - он всегда ходил в колпаке с "ушами" и смешил Сарину, кувыркаясь через голову; длинного Колю - этот всегда молчал, когда ей не хотелось говорить, и Амана. Аман был толстенький и походкой напоминал папу Падишаха. Чтоб они не скучали, Сарина добавила в компанию двух девушек смешливую смуглую Глору и синеокую Клару. Клара и Глора были влюблены в Колю и Садая, а Аман смешил всех четверых - Сарина никогда не смеялась.

Вот и сейчас Клара сидела на подоконнике, оборотившись к свету так, что из комнаты были видны ее волосы, разделенные на две пряди и скрученные в немыслимых сочетаниях на затылке и макушке, а само лицо - с тонкими яркими губами и синими глазами, было скрыто от глаз Сарины. Сарина сидела, развалясь на диване, а Глора заплетала косу, одновременно гладя ногой таксу по спине. Глора сняла туфлю, и туфля лежала рядом с таксой, слегка сверкая бисеринками, которыми была вышита. Такса грызла деревянную, выточенную из твердого дерева, игрушку - маленький мальчик держит в руках овечку. Такса любила грызть всякие вещи. Таксу купил папа. Имени у таксы не было.

Глора доплела косу, и, замотав ее синей лентой, закинула косу на голову и закрепила там, обмотав теперь и голову концами длинной ленты. "Мальчики" пошли за фруктами, и без них стало скучно.

- Скучно, - сказал Глора.

- Скучно? - переспросила Клара и хотела еще что-то сказать, но не успела.

- Сариночка! - послышался ласковый голос Падишаха за дверью (он специально тренировал голос, чтобы тот не хрипел, не свистел, не орал папа очень быстро выходил из себя, если голос начинал орать, и орал тоже с ним вместе. "Что это? - кричал Падишах. - Это что?" Показывал на ковер или мягкую подушку. "Подушка - а? - орал Падишах. - Почему подушка?" И швырял подушку в угол или пинал ногой. Слуге было непонятно, за что он сердится, но часто ли мы понимаем причину своего гнева и ненависти вообще? Если кто знает причину несчастий - скажите! А я не знаю, так же, как Падишах не знал причину своего вечного плохого настроения. Одна Сариночка его веселила. Он заранее приучал ее к царствованию и, заходя к ней в апартаменты, стучал, чего с ним никогда не случалось, заходи он к жене или в любую комнату - замок-то его, Падишаховый!)

- Сариночка! - (Падишах уже просунул круглую голову и шею в комнату и увидел Глору.) - Девочки! Что вы тут делаете? Пошли вон, девочки! Мне с Сариночкой поговорить надо!

Сарина поднялась с дивана и встала у окна, на место Клары, спиной к Падишаху.

- Сариночка! Чтобы стать хорошим царедворцем... нет, цареуправителем, нет... Я хотел сказать, таким же, как я, надо...

Падишах не успел закончить, как в комнату ворвались Коля и лопоухий Садай. В руках Садай держал коробку с фруктами: замороженная клюква, только что из Сибири, и тундровый ананас - облепиха. Облепиху научились выращивать в тундре, где гуляет тундровый северный олень и летает тундровая ворона.

- Дай-ка, - сказал Падишах и вырвал коробку с фруктами из рук растерявшегося Садая, хотя одного взгляда Падишаха было достаточно, чтобы Садай упал на колени и ползком добрался до Падишаха и отдал тому фрукты. Но Падишах любил все делать сам. Ни слова ни говоря, он ушел с коробкой фруктов. В дверь заглянули Глора и Клара. Сарина села на диван.

- Сейчас опять припрется, - сказала она, - будет воспитывать. Что я должна, а что - нет.

Клара и Ко почтительно молчали - если дочь ругает отца, не значит, что остальным тоже можно ругать Падишаха. Попробовали бы они хоть слово сказать против нее или Падишаха - она бы им показала! Она приблизила их к себе не для того, чтобы делить с ними свои мысли, а чтобы они помалкивали и в какой-то мере защищали от Падишаха - Падишах не любил скопищ народу, и, если Коля, Садай и Клара-Глора находились все вместе около Сарины, он не лез к ней с нравоучениями. Надо сказать, что Падишах не учил свою дочь ничему. Все его нравоучения - как большинство учений в мире - сводились к тому, что Сарина должна быть такой же, как Падишах, повторять его мысли и движения - величественный жест, которым он подзывал слугу, или окрик. Сарина не нуждалась в рекомендациях. Жест и окрик перешли к ней с кровью, и она часто молчала в присутствии людей, увидев, что они сжимаются вроде бы от невинных ее слов. "В мире несправедливость" - говорила она. И народ сжимался, думая: "Будет новый налог". "Я не люблю вас, - говорила она, вы такие жадные, толстые, противные", и народ думал: "А сама-то какая? На золоте спишь, серебром укрываешься." Им не приходило в голову, что, если молодой человек критикует, он объединяет себя со всеми и ищет выход для всех - для себя лично человек с мозгами выход всегда найдет.

Сарина снова подошла к открытому окну.

- Монах - мой подданный, - сказала она, глядя на монастырь, который вырисовывался километрах в пяти-шести от дома Падишаха, - я хочу его видеть... Я живу двадцать лет, - продолжала она (девятнадцать с половиной, но она прибавила себе полгода по примеру тех руководителей, которые прибавляют себе мозгов), - и не видела его. Где он? Что он ест? Где спит?

- Государыня, - сказал Садай и почтительно приблизился (с того момента, как Сарина подошла к окну и начала говорить, все замерли на своих местах - Клара с поднятой к голове рукой, которой она хотела поправить прядь волос; Аман - присев на корточки, Глора - зевнув и застыв с открытым ртом. Ничто не могло шевельнуться, когда королева говорила. Некоторые люди любят власть, многие - любят подчиняться, но я еще не видела ни одного человека, который бы добровольно отказался от власти над группой людей будь власть шутки и смеха, которой обладает весельчак, развлекающий всю группу усатыми историями о похождениях, или - власть молочника, раздающего молоко тем, у кого нет коровы, а лишь утята. Так правила и Сарина. Ее власть была властью ее отца, и Падишах не возражал, чтобы Сарина немного потренировалась на своих подданных, и спокойно смотрел на Компанию и Глор-Клар.)

- Государыня, - повторил Садай, - монах не выходит из своего монастыря, а если выходит, то не для того, чтобы посетить Вас.

"Как ты смеешь! - подумала Сарина о Садае. - Негодяй, клоп, мразь!" Но сдержалась. Не стоило показывать виду, что слова холопа ее разозлили.

- Так, значит, он не идет ко мне? - задумчиво повторила Сарина. Тогда я пойду к нему! - (блестяще повторив фразу "Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе", с той лишь разницей, что Сарина эту пословицу не знала.)

Этот разговор, незначительно меняясь, повторялся уже раз семь или восемь, так что Садаю надоело объяснять, что монах не ходит туда, куда его зовут, а ходит туда, куда ему, монаху, угодно. "Вот настоящая власть, думала Сарина, - это тебе не под папочкину дудку плясать! Того нельзя, туда - посторонним ход запрещен..." Все (и Садай, и Глора, и даже Аман а, может быть, он в большей степени, чем другие - Аман любил Сарину, но любил не так, как любят монахиню или женщину - Аман был подданный и ниже Сарины ростом - двойное препятствие) понимали, что Сарину тянет к монаху. Неизвестное всегда притягивает, пока не становится знакомым. В любви больше познания, чем в алгебраической машине или целом курсе лекций, и это познание всегда кончается, как звонок, извещающий о конце "пары" (студенческий термин).

Садай тоже любил посмотреть на стены монастыря. Они навевали на него покой и свободу. Но если в обществе свобода заключена в монастырях, то есть является чем-то незначительным и мелким на фоне протянувшихся дорог, выгнувшихся строений, то превращается в чужеродное тело, а люди подозрительно относятся ко всему чужеродному. Если я скажу, что свобода и власть - одинаковые понятия, люди меня осмеют. Даже самые забитые знают, что свобода - это нечто такое... непохожее на власть. Сарина же стремилась к свободе, чтобы получить власть. Она хотела владеть мыслями людей, как Падишах владел их телами - люди день и ночь работали на красавицу Сарину и ее папашу - ткали платья, плели кресла и циновки-половики, выращивали овощи и фрукты.

Падишах вернулся с пустой коробкой. Он бегал покормить ручных слоников. Когда он увидел облепиху, вспомнил, слоны любят ягоды. Забыл обо всем на свете и помчался кормить, а так все ноги не доходили - пнешь что-нибудь, а потом - больно. Но если каратисты пинают с целью, то Падишах пинал без цели. Потом мочил ноги в ванне или растирал.

- Сариночка, - сказал он, - я скушал ягоды (слоны Падишаха - мои слоны, - думал сумасброд, - значит, я - это часть слона, а слон съест меня, если я его не покормлю, а если я его покормлю, это такое же удовольствие, как будто ел сам).

Сарина молчала.

- Я пойду, - сказал Падишах и поставил пустую коробку на пол, - я скушал ягоды. Я пойду.

Несчастный отец вышел, думая: "Почему она меня не любит? Слонов купил, таксу купил. Что еще надо? Как ни зайду, эти молодчики сидят и пялятся на меня. Я такой в детстве не был!"

Падишах действительно в детстве такой не был. Как только он вырос, он закрутил с женщинами, и в доме его не видели. А Сариночка все сидела и сидела. Хоть бы убежала куда-нибудь, что ли!

Подсознательно Падишах хотел, чтобы дочери были похожи на него крутили, гуляли, но умишком понимал, что ничего из этого не выйдет. Старшая убежала с иностранцем, так Падишах ее первый наругал. Падишах был похож на того человека, который держит собаку на цепи и кричит ей: "Беги, беги!" Собака рвется, цепь не пускает, а человек все сильнее кричит, вместо того, чтобы отвязать цепь. Наконец он сдыхает от ярости, что собака не слушает его, или собака его кусает, или выходит жена и говорит: "Иди домой, что ты тут прыгаешь", и он идет домой и думает, и недоумевает. Думанье тем отличается от мысли, что мысль кого-то освобождает.

Но Падишах принял меры. Чтобы Сарина не сбежала (при слове "иностранец" Падишах вздрагивал), он приставил к ней Садая, а родителей Садая запер в подвал и сказал им там жить. "Так-то надежнее, - думал Падишах. - Сариночка сбежит, опять же этот идиот здесь, он сбежит или поможет ей - так его родители тут". Падишах приказывал хорошо кормить родителей и дважды в день выводить на прогулку. Положа руку на сердце, кто бы из нас отказался от таких условий? И Садай хорошо ценил это и хорошо служил. Каждый вечер, как только Сарина заснет, он приходил к Падишаху и докладывал ему, как Сариночка себя вела.

Выражалось это так. Садай стоял навытяжку, а Падишах бегал вокруг него и говорил: "Ну-у, как Сариночка?.. Вот в детстве она была шаловливая..." - и шли воспоминания из детства, когда Сарина укусила Падишаха за палец, когда тот хотел в шутку отнять у нее игрушку. "Как собачка! - восхищался Падишах. - Цап! И кровь пошла!" И он показывал Садаю то место на руке, куда Сарина его укусила. Садаю никогда не удавалось даже вставить слово, как Сарина... "Знаю, знаю! - махал руками в золотых перстнях Падишах. - Знаю!!! Все знаю! Я - отец! Что сказала - знаю, как посмотрела - ведаю!.. Я - оте-е-ец!"

Поэтому Падишах утомлял Сарину. Стоило ей открыть рот, как он кричал "Помнишь?.. Дедушка упал с алебастра? Вспомни, вспомни! Тебе годик было. Или два?.. Два! Точно! Два!" Сарина хотела сказать, что она одинока, что ее мучают вопросы: "Как жить дальше? Кого любить?" Но Падишах орал: "А дедушка? Помнишь дедушку?.. Велика-а-ан!" Так - на примерах отцов Падишах воспитывал дочь. Что ж удивляться, что у Сарины появилась железная воля (наслушавшись о похождениях отца и братьев отца, и правнуков того деда, который в пятницу после обеда сбил - что бы вы думали? Фигуру "Падишах" в падишаховых городках!), которую она закалила, слушая отца невозможно не заснуть под его бредни, и Сарина крепилась и воспитывала силу воли.

Только не надо думать, что Падишах не знал о мучивших девочку вопросах. "Перебесится - мука будет, - думал он, - я сам такой был, а теперь ничего, живу".

"Мир жесток, - думал Падишах, - и надо, чтоб она знала, что не все и не всегда будут отвечать на ее вопросы".

Теперь Падишаху донесли, что Сарина и ее подружки, и их дружки отправились, нарядившись в свои лучшие платья и захватив с собой корзины с едой. "Пусть идут, - думал Падишах, - надо отправить пару одеял старикам". И он распорядился, чтобы родителям Садая выдали по два одеяла, ковру и новому видеомагнитофону. "Пока Садай там, я свободен", - думал Падишах, придавая слову "свобода" некий незнакомый мне оттенок. Что он имел в виду? Свободу от мыслей? Или свободу от дочери?

Поэтому Сарина обрадовалась, когда впервые увидела Томаса. Наконец-то ей удалось преодолеть себя и прийти сюда. Если бы Томас был семи пядей во лбу, которые росли из него и загибались рогами, если бы имел мохнатый хвост или отвисшие губы, она все равно полюбила бы его. Любовь жила внутри нее, но Томас представлял собой довольно молодого человека, худого, вытянутого и - настоящего великана (что касается его мыслей), и странное дело! Сарина не полюбила его.

Быстрым движением откинув темные волосы с лица (Сарина ходила с распущенными волосами, как когда-то - ее мать; матери не было у Сарины, но это значит, что кровь текла в ней, и не только Падишахова. А кое-что осталось от тихой женщины и пылкой любовницы - женщины вынуждены совмещать и то, и это), она подошла к монаху - хотя ему полагалось подходить к ней и сказала:

- Я - Сарина.

Она хотела сказать: "Я - Сарина, дочь Падишаха", но вышло: "Я Сарина".

- Я знаю, - сказал монах и улыбнулся, - ты очень похожа на своего отца.

3. САРИНА У ТОМАСА

Он оказался совсем не злым. С ним можно было поговорить о чем угодно. Почему-то влюбленные упирают именно на этот факт - "С ним (или с ней) можно что хочешь говорить!" - когда характеризуют предмет своей любви. Да выйди на улицу и говори о чем угодно! Хоть с кем можно поговорить о чем угодно, хоть - с трамвайным попутчиком: "Здрасьте!" "Цены сегодня падают..." "Как это - падают???.." "А так!!! Падают и бьют всех по головам." "До свидания!" "Какой приятный попутчик!" (Дома - жене.) "Какие коты умные пошли! Я ему: "Цены падают!" А он - "Мур-р! Да-а!" (Тоже дома. Второй жене.)

Мясо тем отличается от любви, что бывает мертвое и живое. А любовь только живая? Или - только мертвая? Сарина замучила Томаса своими философскими, понятными только ей одной, вопросами. Где истина? Как ее найти? Очень трудно ответить на вопрос, если истина внутри тебя. Томас молчал. Сарину раздражали его ответы: "Не знаю" или - молчание; и она говорила одна, не прерываясь на то, чтобы его спросить. Какой смысл спрашивать, если ответ не ясен?

Поэтому Томас молчал и принялся разглядывать Сарину. Кроме того, что он был монах, он был мужчина - то есть другой человек. Он впервые видел девушку, которая не нуждалась ни в ком, и тем не менее пришла сюда и говорила не столько с ним, сколько - около него. Сарина поставила Томаса в тупик. Это иногда бывает даже с такими мужчинами, как Томас. Он хорошо знал ее отца и ее деда - они вместе начинали жить в этой стране, даже их дома - монастырь и падишаховый дом (об этом я расскажу позже) - были построены одним архитектором и по одному проекту. Но дом, как собака, имеет свойство приобретать лик того человека, который в нем находится. Если дом Падишаха расползся в стороны, как лежащий на кровати домовладелец, и расслабился донельзя - многочисленные комнатки внутри и снаружи, перегородочки, ненужная роскошь, то дом монаха представлял собой образец рационального использования пространства. Прямо из комнаты, что напротив выхода (газетчики любят этот штамп - "что напротив выставки" или - "дом, что рядом с домом") на втором этаже, шел коридорчик, и из него две дверцы. Одна вела в сад - по мелкой крутой лестнице, через арку и ступеньки крыльца. Да что там - сад! Круто сказано! Пара кустов можжевельника, привезенные монахом еще с родины - он их очень любил; несмотря на то, что можжевельник не цвел, как кипарис или магнолия, куда в чашку цветка - зарываешь свой нос, и воздух вокруг становится магнолиевым - мохнатые веточки рассекали его пальцы, когда он прикасался к ним, а твердый ствол шуршал своей кожурой-корой и рассказывал далекие истории, когда монах наклонялся и окапывал куст.

Он был уже стар. Пятьдесят восемь лет - не шутка. Против девятнадцати. Но, если встречаются два человека, они равны, независимо от возраста и положения, если, конечно, хотят этого равенства. А Сарина в свои девятнадцать лет забивала монаха глупыми вопросами, на которые он давно нашел ответ - так давно, что забыл, какой ответ должен быть. Сарина же, наоборот, искала. Поэтому ему хотелось, чтоб она ушла. Страсть к познанию не всегда полезна, особенно, если дело касается мужчины и женщины.

Но Сарине было наплевать на эти условности. Она впервые почувствовала себя свободной. Никто не стоял над душой, не выклянчивал любви (а Сарина считала, что папа выклянчивает любовь - она его и так любит, что еще?). Никто не прогонял ее и не звал остаться. Конечно, она бы предпочла, чтобы монах звал ее - все мы хотим обожания; чтобы нас закидывали цветами, лепетали нежные речи, а когда приходит обожание, становится так скучно, что не знаешь, куда бежать.

"Почему мне скучно?" - мучила Сарина монаха. "Мне все противны - весь мир. Почему так? Я ни с кем не могу ужиться." "А себя ты любишь?" спрашивал монах. Он не спрашивал, но она представляла, как он спросит, и что она ему ответит - громадная умственная работа происходила в ней. Даже укрывшись тонким ковром, она продолжала думать о нем - о его мыслях, ответах ей, о своих мечтах - все ее мечты сводились к одной - она не хотела быть, как все. Трудное осознание себя в мире и слитности с миром не пришло еще к ней, а монах не понимал, как может быть иначе ведь он - часть Сарины, и она - часть него. Любовь - только стремление к цели, а не сама цель. Сама цель - мир.

Людей она услала домой. Садай, Клара... Как давно это было!

День назад! Вчера!

Сарина явилась, распустив волосы и накинув на плечи и тонкую спину мощный вязаный платок - не стоило шутить с природой. Одетая женщина интересней раздетой, а одетая до пят - интересней вдвойне. Так считают и мужчины, и женщины. Ах, как здорово ходить в длинном платье! Оно льется за тобой, как хвост, и складки прыгают на ветру, и ты - такая стройненькая, просто прелесть!

Саринино платье касалось каблучков - сзади, и ажурных брошек на туфельках - спереди. Платок на плечах тоже был ажурный. Все - темного цвета. Сарина не любила яркого. Как ночь любит свои краски, так Сарина, оглядев себя в зеркале, находила, что ей лучше светло-серый или бордо. Гри де перл - говорили древние - жемчужный. Но жемчужного не было у нее. Коричневый, в лучшем случае - серый. Зато волосы - прекрасны. Спускаются по плечам и абсолютно прямые. Так льется река из серебра коричневого цвета - тяжелые и теплые.

Сарина смотрела на Томаса, и ему казалось, что ночь смотрит на него. Но, как ни великолепен котенок, прыгающий у вас на ковре и смотрящий на вас огромными зелеными глазами, - это котенок. Когда Сарина наклоняла голову и смотрела на Томаса (как всегда, отстаивая очередную свою теорию например, что власть может быть обильной, но не очень), он подходил, и она выпрямляла шею, смотря прямо вглубь него - она действительно смотрела вглубь него, как мы смотрим в космос, а не на себя или - от себя. И Томас чувствовал, что она проникает вглубь него, но не до самой глубины. Что мы видим, глядя на небо? Темноту и звездочки в ней. Что видела Сарина в Томасе? Возможно, многое, но не до конца. А ей хотелось до конца. "Не понимаю, - бормотала она, залезая в постель, - не понимаю."

Она уже неделю жила в замке. Монастырь казался ей замком, а если откровенно - домом. То же расположение комнат с небольшими изменениями, которые Сарина сразу же выучила. Две дверцы - одна ведет в сад, другая тайный ход. Но тайный ход давно зарос травой и грязью, и ходить по нему нельзя. Это Сарина узнала от Томаса. Томас провел ее и показал ей - но она скорее бы умерла, чем прикоснулась к нему - чем сильнее манит нас любовь, тем мучительней последние шаги, и Сарина думала вполне прозаически: "Почему он не любит меня? Почему мы не можем жить, как все люди? (Хотя она первая отрицала принцип "жить, как все") - И прочую ерунду, которую думают женщины, когда хотят замуж. Вы думаете, женщина рождается в первую ночь? Ошибаетесь, мои дорогие. Женщина рождается из желания стать женщиной, то есть, попросту говоря, властительницей мира.

Томас хотел на родину. Много лет назад он пришел в этот край, но настоящая родина - та, что осталась, манила его. Он видел, что ход зарастает травой, а могучие лестницы рушатся, и, встав рядом, но - в двух шагах от Сарины - он думал: "Где моя родина? Где?"

Они стояли на длинном балконе второго этажа. Каменный балкон, как пояс, опоясывал здание. Каменные перила холодили руки, когда люди на них опирались, но сейчас Сарина стояла, обняв сама себя руками, а Томас не нуждался в подпорках. Они молчали. Сарина чувствовала, что сказала все, что знала. А теперь чувствовала, что думает Томас. Мысли его были далеко. Так далеко, что Сарина не могла разобрать, где. Он сел на каменный выступ, который шел чуть ниже перил - спиной к саду и лицом к Сарине. Он впервые оказался ниже ее.

Ветер шевелил ветки можжевельника и кипарисов - вокруг дома-монастыря много кипарисов, и воздух над ними свежий, густой, а чуть дальше - за границей - видны были цветные плитки, которыми папа-Падишах выложил границу. Ее никто не охранял - да и кому она нужна? Но каждый порядочный человек считал своим долгом покинуть страну именно в золотые ворота, которые выстроил Падишах в двух днях пути от своего дома - чтобы все видели, что он богат! А на забор денег не хватило. Но и что! Так лучше! И те, кто покидал страну на время - независимо от границ, люди живут там, где им удобнее - старались пройти под этими воротами, чтобы было что вспомнить. Томас тоже хотел покинуть страну легально. Хотя вот он - лес. Прямо за цветными плитами и кипарисами, так, что тени от елей падали на чужую территорию, росли ели, липы и эвкалипты. Не знаю, в какой меловой период это происходило, но это сочетание - ели и эвкалипты - помню точно. У меня на столе до сих пор лежит - рядом с лазерным приемником - веточка от эвкалипта, шишка ели и шишечка кипариса с раскрывшимися створками, так что семена высыпались и разбросались по комнате от ветра - я еще хотела посадить, чтобы на балконе вырос эвкалипт - растут же пальмы в горшках! Или кипарис - на память о том путешествии.

Звездное небо раскинулось над ними. Напрасно спрашивала Сарина названия звезд. Для Томаса они все были - звездочки. Сарина ушла раздосадованная. А говорят еще, что эти монахи предсказывают будущее по звездам! Она хотела, чтобы Томас сказал ей: "Я люблю тебя. Я хочу быть с тобой. Я хочу, чтобы ты была со мной." Но ничего такого не было.

Раздосадованная, Сарина улеглась спать. Мы сами не понимаем своей души. Когда мы хотим чего-то, не можем об этом сказать. А скажем - и волшебная цель уплывает куда-то далеко, и на месте нее - обыденность, вроде этого одеяла - Сарина сидела, полуприкрывшись одеялом, в легком ночном халате из пестрых кусков материи - тогда еще не умели ткать набивных тканей, и Сарине пришлось совместить два куска материи, чтобы получить узор. Она приказала отцу и слугам прислать ей халат, одеяла, ковры... Длинный список из двадцати наименований. Отец быстро выслал, снарядив слуг. Кларе и Ко она сразу же сказала, как только увидела монаха: "Убирайтесь отсюда", так, что они даже не успели толком его разглядеть. Одно им запомнилось - очень молодой (они пришли вечером, ближе к ночи когда солнце уже село, а ночь не наступила - пока прособирались, пока то, се) - и его длинные ноги, которые скрывала сутана или - честно говоря, не знаю, как называется длинная мужская кофта до пят из грубой с виду, но мягкой материи - не успела спросить, что за наряд, не до того было, но ведь у разных народов он называется по-разному - может быть, лачуга или дерюга - что-то в этом роде. Главное, без узоров. Что самое-то главное совсем без узоров. Я была в шоке. Зачем? Хоть бы птичку какую-нибудь вышил - аиста или альбатроса - ведь сколько времени свободного! Нет, ходит в старом! Для чего? Не понимаю!

Когда он двигался, двигалось все его тело. Иногда мне казалось, что вместе с ним двигается все пространство, но ведь мы - часть пространства, всего лишь часть! Заключенная в оболочку из тела и костей. Как мне хочется вырваться на свободу!

4. ПАДИШАХ

Падишах обрадовался, когда узнал, что Сарина осталась у монаха. "Вот и славненько, - думал он, потирая руки. - Ну и ладушки! Ай-ай-ай! Она оправдала мои надежды!" Он послал ей кофе и ковров - все, что она просила. И выпустил родителей Садая из тюрьмы - теперь не понадобятся. Странное дело - Садай, вместо того, чтобы бежать и избежать новых притеснений, вернулся в свой дом (вместе с папой и мамой) и зажил там припеваючи.

"Милая моя, родная моя, милая моя, - думал счастливый папа, наконец-то я от тебя дождался того, чего хотел".

Но я чувствую, что мне необходимо пояснить его радость. Если смогу, конечно.

Монах считался одним из лучших людей в королевстве. За ним давно закрепилось такое мнение. Никого не интересовало - может быть, он изменился со временем? Никого! Люди любят стереотипы. Шепотком говорили: "Один из лучших людей..." Если бы Томас умер, остался бы один лучший человек - Падишах. Казалось бы, Падишах должен ненавидеть монаха, что тот отнимает у него власть, но этого не случилось.

"Как хорошо, что Сариночка ушла к нему! Как хорошо!" - напевал Падишах. Он все время влазит со своей радостью, так что отодвинем его в сторону и продолжим без него.

Сариночка полюбила монаха. Это то же самое, что полюбить столб. Энергия уйдет в землю, как при грозе. Не будет никаких иностранцев. Так примерно думал папа. Сариночка вернется домой и заживет, как надо.

Падишаху не приходило в голову, что монах захочет покинуть свой пост ради любви земной - Падишаху ведь никогда не приходило в голову, что он может быть не-падишахом. Тем более, что Падишах знал Томаса еще с младенчества - со своего младенчества. Он бы хотел его свергнуть, но, что приходит с детства - то навсегда.

Поэтому Падишах был шокирован, когда узнал, что Сарина убежала с монахом, и замок пуст. Сбылась одна мечта - можно занять монастырь, но исчезла другая. Где дочь?

Падишах особо не торопился. Все владения были его, а до золотых ворот два дня пути. Кстати, можно проверить, как сторожат ворота - такую ценную вещь нельзя оставлять без присмотра, и Падишах назначил двух стражников, чтобы те охраняли ворота (по очереди), то есть сказал им: "Стойте здесь и смотрите", - и они встали, как вкопанные.

Падишах провозился со своим войском - устраивал смотр, проверял (лично) копыта у лошадей - хорошо ли подкованы, и так утомился, что пришлось отложить поход на следующий день. Предположим, сегодня утром Падишах узнал о побеге. День он провошкался, бегал, орал, лег спать, а наутро (значит, прошли уже сутки) проснулся и приказал идти.

Сам Падишах ехал на черной лошади, его сподвижники - на белых и гнедых. "Никто не должен выделяться! - приказал Падишах. - Если увижу, кто вперед меня едет, хуже будет!" И он скакал впереди всех, радуясь, что победил в скачках, и всех обогнал, так что воинству пришлось его догонять, и он дал им нагоняй, что они его не обогнали. "Мне не интересно! - кричал он, раскрасневшись от жары и топота копыт Рамбонда, который он, казалось, слышит над самым ухом, хотя лошадь была внизу. - Мне не интересно! Вы все отстали! Мне скучно с вами соревноваться, воители!" - сказал он с презрением, и сам же расстроился. "Что за паршивое у меня войско, - думал он, - обогнать не могут, догнать - тоже." В духе Падишаха было давать противоречивые указания, а потом самому же расстраиваться из-за их невыполнения. Или это была игра? Как в случае с Сариной. Падишах отлично знал, чего хочет дочь, но делал все наоборот. Теперь же бешенство с тихой яростью поднималось в нем, смешиваясь, как коктейль, и пузырясь. Во-первых, Сариночка сбежала. Хоть бы предупредила, куда. Во-вторых, войско разболталось и не слушалось - даешь им ценные указания, а они не выполняют. В-третьих, сам Падишах устал после скачек. Поэтому он устроил привал и велел жечь костры. Воины поснимали с себя латы, но Падишах закричал, на мгновенье проснувшись (он всегда чувствовал, что происходит в его войске): "Немедленно одеться! Всем - подъем! Вдруг противник нападет ночью!" И заснул. А войско бродило по лесу (Падишах сделал привал под эвкалиптами, на чужой земле, чтобы не топтать свою территорию - как известно, после стоянки остается мусор) и не знало, чем заняться. Указаний Падишах не дал, а ослушаться и делать что-то свое никто не решился. Вы спросите, откуда такая власть? А откуда такая власть у любого человека, облеченного властью? Просто люди любят подчиняться и отдают часть своей жизни властолюбцу. Власть Падишаха держалась на убеждении людей, что ими кто-то должен управлять. Монах не считал себя хорошим и управлял собой. Томас считал, что надо жить, а остальное приложится. Поэтому он обладал властью. Падишах же считал, что людьми надо управлять, и люди так считали, но войско разбегалось, не слушалось, и Падишаху приходилось все больше звереть.

Он проснулся в плохом настроении - мало сказать! В препротивном. Ему надо было кого-то пнуть, чтобы почувствовать себя лучше. Он выбрал самого беззащитного - Амана - и пнул его. После бегства принцессы Аман остался без работы. Ему пришлось вступить в армию. Но это был неверный шаг. Аман был настоящий уродец - маленький, карликовый (хотя - не карлик, просто маленького роста), а ребята в армии - рослые и могучие. Падишах специально набирал себе армию и самых красивых сынов забрал в нее. "На их фоне я буду выглядеть еще лучше", - думал Падишах, хотя логики никакой не было. Падишах был маленький мужчина, выше Амана на полсантиметра. Но иногда ум или желание власти делают человека великаном для окружающих. Впрочем, любое желание плодотворно - оно приближает нас к смерти.

Войско набрано из людей смелых и решительных, но им некуда было девать свою смелость и решительность. Войн не было - Падишах еще не такой дурак, чтобы воевать маленьким государством (в войске было всего 200 воинов) против всего мира. Кроме того, он не знал, а какую сторону идти то ли на юг, то ли на север. Кроме и этого, существовало звездное небо. Падишах вылазил из своего походного шатра и любовался на звезды, любоваться на которые никому не запрещено. "Сариночка, - думал он, Сариночка моя!" Но одновременно - есть ли другие миры? Что, если звездное небо - только занавеска, отделяющая Падишаха от другого эвкалиптового мира? В просветы между эвкалиптами виднелись спящие воины, лежащие и сидящие, и Падишах оставался наедине со своими мыслями, и залезал в палатку и продолжал думать.

На рассвете его разбудили звон воинских лат, крики и гортанные вопли самых смелых - чтобы показать свою смелость, они орали, подражая Падишаху. Падишах пулей выскочил из палатки, чтобы наказать того, кто посмел нарушить его сон. Такой хороший сон! Ему снилось, что Сариночка подает ему полотенце для утирания. Чем нежнее в нас любовь, тем она нужнее окружающим.

Эти же чувства испытывал Аман. Как странно, что один человек, который сейчас убьет другого, испытывает те же чувства, что и его товарищ. Держу пари, что вы сейчас подумали, что Падишах убьет Амана. Только самые умные и мстительные продумали вторую версию - Аман выхватит нож и, в ответ на все оскорбления, пронзит толстую Падишахову грудь, рядом с сердцем, но поток крови, хлынувший из раны, не даст тканям сомкнуться и заживиться. Сама по себе кровь целительна, и хорошо, когда она хлещет из раны, вымывая все бактерии и загрязнения - мы автономны от мира, и грязь на песке и грязь на дороге в городе - разные вещи. В городе - это неудобство, и мы стремимся избавиться от нее, а в лесу или на море - часть мира. Избавляясь от части мира, мы избавляемся от себя. Я специально хочу вас запутать, потому что сама не могу найти вопрос - точнее, вопрос-то я нашла, а теперь - где ответ? Стоит упустить вопрос, как появляется ответ. Нет ответа - и вопрос уполз в сторону. Расползаются, как жуки. Вот и лови их! Сарина рассматривала жука, впервые увидев этот вид - крылышки синенькие, а лапки - желтые. На самом деле жук ее волновал не больше, чем она - жука. Сарина краем глаза и частью разума следила за Томасом. Томас разжигал костер. Дым уже поднимался к небу, огибая эвкалиптовые ветки на той стороне границы. Томас и Сарина расположились в осиновом лесу, единственном лесу на пути к золотым воротам. Везде - редкий кустарник чакча-вакча с сиреневыми цветами. Цветы осыпались, и зеленые ветви торчали без них. Пахло дымом. Сарина оглянулась, перестала делать вид, что ищет жука, и подошла к костру.

- Целый день! - сказала она. - Мы идем целый день! Где же золотые ворота?

- Еще день, - сказал монах, - еще день! Я говорил тебе - еще день. Всего два дня.

- Хочу сейчас, - сказала Сарина, - хочу сейчас к золотым воротам.

Монах ничего не ответил на эти слова. Он ломал своими мускулистыми худыми руками ветки эвкалипта, которые подобрал на этой стороне - ветер обрывал ветки и заносил их на эту сторону.

Вдруг из-за толстых, хорошо просвечиваемых солнцем и довольно далеко стоящих друг от друга гладких широких стволов эвкалипта появился маленький человек и принялся двигаться к ним. Монах отчетливо видел маленькую шапочку-берет человека, бряцающее оружие у него за спиной - меч и кинжал, но так как меч и кинжал были рассчитаны на нормального человека, а не на Амана (а это был он, Аман), то казались настоящими великанами рядом с маленьким человеком.

Аман приблизился, и, сняв свою шапочку, сказал: "Здравствуйте!"

5. АМАН

Как только Аман приблизился, монах толкнул Сарину так, что она упала в кусты и замерла там, даже не успев вскрикнуть, а потом заснула.

- Здесь, кажется, сидела женщина, - сказал Аман, поздоровавшись и указывая на то место, где сидела Сарина - после рассматривания жука она успела сесть, и тут появился Аман. Покрывало, которое несла Сарина с собой (естественно, нес монах, но оно нужно было Сарине), еще хранило следы ее башмачков, и в складках синего атласного покрывала замерли бусы - желтые янтарно-коричневые бусы.

- Хорошие бусы, - сказал Аман, поднимая цепочку золотых камней. Такие есть только у Сарины. Ей отец привез из Индии.

Монах молчал. Он стоял, как изваяние, и только мысль двигалась в нем. По его худому лицу двигались невидимые судороги. "Неужели конец, - думал Томас, - конец моей счастливой монашеской жизни. Я жил пятьдесят восемь лет, но мне кажется - что один день, и я хочу еще, хочу - еще".

Аман угадал его мысли. Он сел у костра и закурил трубочку. Терпкий дым табака смешался с дымом эвкалиптовых мыслей - ветки мыслили, и их думы навевали на человека странный сон.

"Может быть, я так же умру, как этот человек, который сейчас боится смерти", - думал Аман, глядя на Томаса. Томас был моложе Амана. Отсутствие людей и злобы вернули ему человеческий лик - лик незапятнанного ничем восемнадцатилетнего юноши. Иногда старики моложе нас, и я почувствовала это на собственном опыте.

Аман снова закурил, вдыхая дым костра. Теперь уже он принимал в себя мысли огня - древние умели общаться с природой и внутри себя, и - вне.

- Отец ищет дочь, - сказал он, - и он найдет ее.

Ни слова больше ни говоря, он поднялся и, повернувшись спиной, ушел. Томас видел, как болтается на его уродливой кряжистой спине нож и кинжал кинжал с длинной рукояткой и лезвием раньше назывался "мечом".

Томас молчал. "Смогу ли я любить ее, как раньше? - подумал он, иногда и мысли - ложь".

Сарина проснулась и принялась расспрашивать монаха. "Надо бежать, сказала она, - надо скорее бежать". Она принялась свертывать покрывало и сунула его в руки монаху. "Скорей, - сказала она, - скорей! Мы еще успеем."

Странное оцепенение овладело монахом. Они провели хорошую ночь. Любовь всегда хороша, когда ее мало. Он бросил ветки в огонь - он все держал в одной руке эвкалиптовые ветки, которые ломал, когда пришел Аман, а в другой - покрывало, которое сунула ему Сарина. "Пойдем", - сказал он. "Мы будем счастливы" - это не говорилось, это подразумевалось. Сарине и Томасу не требовалось говорить. Возникла единая мысль - более единая, чем тело. Недаром многие политики сделали себе карьеру через любовь.

"Вернись в монастырь" - шептал ему невидимый голос. Но голос любви был сильнее. Любовь смеется над нами и не воспринимает нас всерьез каких-то человечков, а мы поклоняемся ей и терпим нужду в словах и половых партнерах.

Каждый шаг давался Томасу с трудом. Чем дальше монастырь, тем притягательней его сила. Многие из вас подумали, что Сарина и Томас переспали друг с другом или, как бы это выразиться помягче - устроили половое сношение. В наш век распущенности и свободы только дети вздрагивают от таких слов, а я пишу о людях, которые сами себя погубили. Впрочем, эта фраза пригодна ко всему нашему миру, а не только к Сарине и Томасу, или, предположим, Аману.

Томас стремился как можно дальше уйти от монастыря, чтобы вернуться к нему. Сарина пыталась увести Томаса как можно дальше от монастыря - в этом она угадывала его мысли. Иногда мне кажется, что у женщины нет своих мыслей, а она повторяет только мужские. Тут много рассуждали о любви и огне, пылающем и страстном, так женщина - это кувшин, и он так же пуст, как эхо в горах.

Но везде была равнина. Томас и Сарина шли уже второй день. Вот-вот должны были появиться золотые ворота. Но тут Сарине стало плохо. Напал вдруг кашель, боль в горле и ногах - ноги не могли идти, и пришлось заночевать у брата Томаса - Игоря. Нам дается только два дня, чтобы бежать от напастей, но мы часто используем их не по назначению.

Игорь жил в небольшой избенке типа хаты на краю государства.

6. В ДОМЕ У ИГОРЯ

Игорь и Ольга встретили Сарину. Только не подумайте, что я пишу о себе. У нее были золотистые волосы. Мне уже пятьдесят, а ей было двадцать. Что касается Игоря - то лет тридцать восемь или тридцать - для мужчины возраст не важен.

Игорь был похож на Томаса только глазами - тот же голубой взгляд. Но если у Томаса глаза выцвели и стали серыми, то Игорь и Ольга жили в довольстве уже пять лет - скоро Ольге исполнился бы двадцать один. Детей у них не было. Один отец - это один отец, да и разница в возрасте сказывалась - пятьдесят восемь не тридцать шесть (Игорю было тридцать шесть), но я чувствую, что утомила вас цифрами, так что без дальних цифр скажем, что разговор мужчин был так же бессмыслен, как эти расчеты. Долгое молчание не приучает к болтовне, да к тому же скучно говорить, если видишь мысли друг друга. В переводе на человеческий язык это значило, что Томас оставляет Сарину у Игоря и уходит - за лекарством или по каким-то своим делам - уходит из государства - что он и сделал, переступив тень, отделявшую Падишаховоград (все государство называлось Падишаховоград, за исключением монастыря - монастырь, как и такса, никак не назывался хорошенькая собачка, кстати.) Женщины говорили бы о ерунде, если бы Сарина не была так больна. Как когда-то на ее дедушку, болезни накинулись на ее нежное тело и рвали своим мертвыми зубами. Но если еще когда-то мертвое победило живое - покажите мне этот край! (Не надо мне совать зеркало! Я сама знаю, что красива!)

Сарина разглядывала себя в кусок льда, который ей принесла Ольга зеркала еще не придумали, и Ольга выращивала в саду деревья, на которых росли куски льда - вот в такой кусок и смотрелась Сарина. Я специально говорю вам, что все, что я пишу - неправда, чтобы вы не переживали, что он ее бросил. В такой момент - и бросил! Спасся сам, как крыса! А может быть, он с самого начала хотел, чтобы она вернулась к отцу! Протащил бедную девочку по всему государству и даже не соблазнил!

Но Сарина сама кого угодно могла соблазнить. Железной рукой отложив зеркало, она принялась за дело. Беря одну прядь за другой, она расчесывала их, как когда-то - Глора и Клора, нет - Клара. "Я должна быть красивой, думала она, - он придет, а я буду красивой." Игорь и Ольга не сказали ей, что она пролежала две недели в беспамятстве, и Сарина осталась такой же краснощекой и здоровенькой, как была. К тому же воздух дома Игоря и Ольги пошел ей на пользу - прямо перед окнами, окружая дом, как платье окружает невесту, рос сад - вишневый розовый сад. Пока Сарина болела, лепестки отвалились, и на их месте появились зеленые шарики, а вслед за этим плоды, точная копия персиков, если не считать цвета и размеров - персики желтого цвета, а эти - красные. Мягкая жидкость, тающая внутри Сарины. Кровь земли соединялась с ее кровью, и она испытывала любовь, и не любя и не видя того, кто ей был нужен.

Наконец Томас вернулся. Лекарство, которое он нес, оказалось не нужно - пучок сухой травы, который, по мнению Томаса, мог излечить Сарину. А где Падишах? - спросите вы. Подождите, не сбивайте меня. Надо сперва хорошенько нарадоваться, чтобы потом печалиться.

Сарина и Томас гуляли по саду, залазили в соседнее государство - весь мир принадлежал им. Но однажды Томас поскользнулся на тонком мостике через реку, соединяющую два берега - река, как мост, соединяет берега; если бы ее не было, а была пустота, мы не смогли бы переплыть на тот берег, в пустоте-то особо не разживешься, о чем свидетельствует космос, а, может быть, люди - это существа, способные жить на Земле?

Ощущение счастья не покидало ее. Она даже не вышла из этого состояния, когда Томас умер. А вышло вот что.

Мужчины сговорились, что Томас должен умереть. Иначе ему не отвязаться от Сарины и от своей любви к ней. Старые - а дураки! Сказала бы я, если бы вы меня спросили! Пятьдесят восемь лет, а не соображает ничего. Тоже, мальчик нашелся! Озорник, шутник, розыгрышник! Взяли гроб, пригласили гостей. Накрыли стол, вырыли яму. В тот момент, как надо опускать гроб в землю, Томас вынырнул из него - в ту секунду, как крышка гроба закрывалась, так в эту щель между верхней и нижней половинкой скользнул и убег от "смерти". Сарина думала, что Томас умер, поскользнувшись на бревне и упав в воду (а потом его вытащили, утопленника нашего, шутника! Столько лет прошло, а, как узнала правду, всю меня колотит.) Лег на землю, а его братец - Игорь - быстро накрыл Томаса одеялом, чтоб другие не видели. А люди тоже - не глупые. Один увидел башмак Томаса и говорит: "Что это? Вроде покойник в гробу лежал, а теперь - на земле?" Но Игорь увел его выпить стаканчик пива, и тот успокоился. "Может, и вправду, - думал он, - мы так хороним, другие - этак, а монах пришлый человек. Может, у них так положено, чтобы труп после смерти выскальзывал из гроба. А что, хоронить пустой гроб - это мысль! Это свидетельствует о единстве духа и тела!" Чем только люди не оправдают свою глупость - и духом, и телом, и - любовью.

Сарина не почувствовала его исчезновения. Монах, после того как совершил клятвопреступление и ложное погребение, отправился в дальние страны замаливать свои грехи, что вполне соответствовало его монашескому поведению.

Сарина осталась одна. Но весь мир был с ней. Почему это, когда я пишу водевиль, выходит трагедия? А стоит прикоснуться к трагическому, как тут же выползает противный толстый водевиль и начинает хрумкать у меня под носом и над ухом сметаной с помидором и тыкать в каждую строчку жирным красным пальцем с грязными ногтями (лень руки мыть): "Это - не так, а се не этак! А это се? Слезы, да? Зачем? Тебе что, в жизни слез мало? Ах ты дрянь, ты хочешь, чтобы я еще и в выдумках плакал?" Водевиль почему-то считает, что все, что я пишу - это о нем, эгоист!

Сарина осталась одна и не жалела об этом. Журчанье воды в реке, блеск солнца - монах подарил ей целый мир - бесплатно. Иногда она вспоминала его. Но как нечто, относящееся к ее жизни, и - не больше. Мудрость влюбленных в том, что, даже уходя, они оставляют нам частичку любви. Аминь. Да простит мне Бог все мои прегрешения и то, что я смеюсь над ним, ведь я - часть Бога! И если я смеюсь над собой, значит, я смеюсь над Ним! Поистине гигантское терпение нужно иметь, чтобы терпеть все это. Но все отцы балуют своих детей.

7. УБИЙСТВО

Падишах отвернулся. Сколько можно смотреть! Казнь закончилась.

Аман был привязан к дереву. Гладкий ствол эвкалипта холодил лицо, если приходилось очень больно.

Руки его, привязанные за кисти, обхватывали дерево, так что Аман оказался спиной к окружающим. Его били кнутом стараясь попасть в лицо, но не в глаза - кому нужен слепой калека! Глаза у Амана остались целы.

Его затылок представлял сплошное месиво из кнута, идущих друг за другом ударов и крови. Мелкие сосуды рвались, а крупные выдержали - они не были рассчитаны на пытку, но с самого рождения человека предназначены для жизни.

И так все было ясно. Дочь Падишаха убежала с иностранцем - уже второй раз, если считать первую, хотя это и был тогда фарс. Люди будут смеяться. Чтоб люди не смеялись, Падишах вымещал свою злобу на Амане.

Он ничего не сделал. Это потом выяснилось, что он ходил к монаху и предупредил его. Так думал Падишах. Не мог же Аман объяснить движений своей души - что он ходил к монаху, чтобы поймать его, но потом увидел, что тот боится смерти, и простил его. Боятся смерти только любящие, а Аман был мужчина, и ревность - один из двигателей процесса.

Аман шел, чтобы уничтожить своего противника, хотя принцесса - или шахиня, как вам больше нравится - была недосягаема, как заря на небе.

Аман очнулся. Затылок болел. С этого момента он считался сумасшедшим, хотя разум проснулся в нем. Необходимо пояснить с медицинской точки зрения, что произошло. Поскольку медицина у нас передовая отрасль и может констатировать смерть и даже определить болезнь, если это видно невооруженным взглядом, то я скажу: "Вдоль тела идут сосуды. Они крепятся к голове. Таким образом, голова управляет всем. Внутри тела гнездится зародыш смерти. Поскольку у Амана этот зародыш не был задет - предположим, у диабетиков он расцветает в желудке, а у больных астмой перемещается в легкие. Если только я не перепутала что-нибудь, и астма - это желудок, а не нога. Таким образом, этот зародыш перемещается по телу человека и ищет, где бы расцвести и захватить пространство." Это я к тому, что у Амана перебили только сосуды, и они вспучились и стали гнать гнилую кровь по всему телу, а так Аман был здоров даже лучше, чем раньше. Так думал Падишах. Так думали все. Так думал сам Аман. Теперь Аман мог быть с Сариной навсегда. Падишах любил сумасшедших. Сумасшедшими легче управлять. Падишах приблизил Амана к себе. Одинакового ростика, они часто ходили по двору падишахового дома и болтали. Аман простил Падишаха. Они стали друзьями. Все убийцы когда-то будут оправданы, и горе забудется. Может, проще не убивать? Неужели мы родились на свет, чтобы есть, спать и убивать? Хорошо, сменим тему - чтобы молиться, падать духом и снова вставать? И все? Кому нужны эти бесконечные падения, кроме человека?

Сарина не задумалась над этим. С тех пор, как "умер" (мы-то знаем, что не умер, а она думала, что мертв) Томас, она не выходила из своего дома, по крайней мере - за пределы дворца и маленького сада вокруг него. Аман иногда видел ее синее или серое платье.

Сарина тосковала о Томасе. Так думал Падишах. Он был так занят разговорами с Аманом о смысле жизни (говорил, естественно, Падишах), что не обращал внимания на дочь. Родители часто не обращают внимания на детей, которые не оправдали их надежды или их самих, и предпочли жизнь другую, не такую, как у них. Очень удобно. Падишах был счастлив. Дочь при нем. Государство цело. Собеседник для разговоров есть.

"Хоть бы соблазнила этого монаха, - думал иногда Падишах, - может быть, лучше бы было. Но, с другой стороны - было бы какое-нибудь монахическое государство вместо монархического. Тогда - прощай, трон! Нет, отличненько, что все - так!" Взрослые люди всегда найдут оправдание своим поступкам. С тех пор, как умер Томас, Сарина ни о чем не думала. Ах, нет! Думала. Она вспомнила Игоря.

Падишах, рассерженный, что ему пришлось избить Амана - Падишах был уверен, что Аман специально подстроил эту вылазку, чтобы позлить его, Падишаха - и приказал бить его по голове, чтобы лишить разума. Когда он лишил разума, он успокоился, но это было еще не все.

Отчаявшись найти Сариночку, он вернулся в замок, чтобы отдохнуть и перекусить. Но подозрения стали заползать в его дурную голову: "Что, если надо было бежать за ними, схватить, а потом вернуться в замок? - думал Падишах, - или наоборот - сначала вернуться в замок, потом схватить и бежать?" Власть Падишаха была так велика, что он не сомневался, что рано или поздно схватит беглецов. То, что они могут перейти границу, не приходило ему в голову. Зачем? Ведь он хочет схватить их! Зачем им скрываться, если он, Падишах, хочет найти их? Все должно делаться ради Падишаха и для его дочери.

Говорят, люди, уверенные в себе, обладают властью - зверь бежит к ним в ловушку, люди сами несут подаяние - нет, подать. Подать, дань и налоги. Люди сами платят, потому что им нравится платить и чувствовать себя ответственными. Эту мысль Падишах внушил народу, и народ слушался его. Лучше отдать что-то добром, иначе заставят силой.

Поэтому люди очень спокойно смотрели, как Падишах пронесся на своей сытой лошади к дому Игоря (и он, и лошадь хорошо отдохнули за две недели, в которые болела Сарина и умер Томас), и приспели к концу представления. Сарина сидела, опустив голову, на завалинке дома Игоря и Ольги, а Игорь вышел в сад, чтобы окопать вишню к весне. "Ах, так!" - закричал Падишах, схватив Сарину за руку (для этого слез с коня, но тут же взобрался на него снова, и помчался, топча капустные грядки с ботвой от свеклы - свекла еще не выросла). "Ах, так! - кричал Падишах. - Ты забрал у меня дочь! Ты держишь ее у себя!" И он рубанул Игоря по виску.

Воздух вытек из расселины в виске. Тело повалилось на землю, провалилось между круглыми капустными кочанами. Будничное убийство совершилось. Падишах уволок дочь домой. Сарина не сопротивлялась. Ольга принялась хоронить мужа.

Прошло несколько лет. Сарина проезжала через деревню Игоря и хотела поселиться в одном из домов, но Ольга отговорила ее от этого. "Народ озлоблен, - сказала она. - Не стоит этого делать. Иди домой. У тебя есть дом." И Сарина вернулась в дом Падишаха.

Роскошь дворцовых комнат не тяготила ее - Сарина не видела ни позолоченных статуй, ни маленьких такс, народившихся у большой и бегавших за ней хороводом. Падишах любил смешных песиков. Слонята выросли. Падишах их продал. Купил снова маленьких. Все стало, как раньше. Благодаря советам мудрого Амана, Падишах мудро правил страной. Он не садил никого за решетку, не устраивал казней, не поил людей водкой. Идиллия, одним словом.

Его дочь стала сумасшедшей. Она целыми днями бродила по комнатам и молчала.

- О чем ты молчишь, Дева Белая?

- Я молчу о том, что много людей убили.

- О чем ты говоришь?

- О том, о чем говорить не следует.

- О чем ты думаешь?

Молчание.

Сарина думала о Томасе. Но постепенно он стерся из ее памяти. Монастырь развалился сам по себе - он был построен, как карточный домик; стоило монаху уйти, как стены начали рушиться и падать. Не сразу, конечно, а через много лет. Монастырь был рассчитан на симбиоз тела и камня. Архитектор так сложил плиты, что они сами грели дом - поэтому в монастыре всегда было уютно и тихо. Когда монастырь начал стареть и тайный ход зарос травой, Томас ушел из него. Это совпало с приходом Сарины. Назначение монастырей - ограничивать верховную власть и оттягивать на себя зло мира. Томас сделал все, что мог. Но любовь к Сарине холодила его сердце - всегда горячее, и он заставил себя жить без нее. Уже семидесятилетним (или восьмидесятидевятилетним) он приполз в селение Игоря - Сарина к тому времени жила там, несмотря на запреты, купив дом на краю деревни - на папины деньги, конечно. Власть есть власть, но деньги - это тоже деньги. Лучше купить, чем отобрать. И папа позаботился о Саринином будущем, купив ей дом, раз она не хотела жить в замке. Папа благополучно умер от разрыва сердца - объелся за обедом, а потом полез купаться - естественно, инфаркт. Аман перебрался жить к родителям, которые приняли его с радостью голова-то она, конечно - голова, но руки остались в порядке. Сумасшествие его никак не выражалось. Только иногда он говорил, что любил дочь падишаха, и за это ему разбили голову, и теперь мир течет в нее, и он не может разобраться, что к чему - слишком много информации. Человек - это замкнутая система, и лучше, если он не выходит из своих границ - лучше для него же самого.

Томас приполз на коленях, тяжело хватаясь за сердце и дыша. На ногах он идти уже не мог. Я не была бы женщиной, если бы придумала другой конец. Мне жаль старичка, но куда он раньше смотрел? Принципы - принципами, а жить тоже надо. Если все будут принципиальными, жизнь остановится.

Он принялся ползать по деревне и хватать всех проходящих женщин и девушек за ноги. "Сарина! - кричал он. - Сарина! Где ты?" Нельзя смеяться над старичком. Он был уже стар. Он не мог подняться на ноги, чтобы схватить их за руку, как молодые парни. "Сарина! - кричал он. - Сарина!" Он тоже был сумасшедшим. Он хотел привлечь внимание. Он так и сдох на дороге - кому нужен нищий старик?

Все мужчины - изменщики. Если они не изменяют другой женщине, то изменяют нам, а если не изменяют, находят идею, которая позволяет им отказаться от брака или оправдать измену. И один из них сдох на дороге, ведущей к Падишаховому дворцу. Он так и не узнал Сарину. Ей было лет сорок пять. Она стояла в сторонке, за его костлявой спиной, и смотрела, как он цепляется к женщине много ее моложе и - точной копии той Сарины, которой была она, Сарина, в молодости. Время остановилось для него. Он хранил в душе образ, и этот образ сыграл с ним злую шутку. Либо ты - монах, либо воин. Третьего не дано. Впрочем, люди умудряются жить и в третьем состоянии.

Сарина похоронила монаха - по обычаю, как положено; посадила на его могилке рябину - как положено. Рябина цвела белым цветом, и ее пахучие лепестки падали на то место, которое было Томасом, а теперь - землей. Ягоды созревали, и бойкие воробьи клевали их зимой.

8. ТОМАС И САРИНА

Вернемся немного в прошлое. Сарина стояла на балконе, набросив на плечи ажурную шаль, связанную узором "путанка", т.е. очень широкие дырки, а между ними вязаные нити и сгустки-сплетения ниток. Очень красивый узор.

Ночь была темна. Томас остался на балконе - широком балконе, а Сарина пошла спать. Таком широком, что два человека могли бы, взявшись за руки, встать поперек балкона, и еще бы осталось место.

Звездное небо светило, и Томас, постояв еще немного, тоже пошел в свою конурку. В отличие от комнаты Сарины, в которую она натащила тряпок и ковров - при помощи папы (слуг), конечно, - комната Томаса была пуста. Узкое вытянутое окно, в которое было видно небо густо-синего оттенка; заря еще не зашла, как зашло раннее солнце за горизонт, и светила где-то там внизу, ниже леса и темной земли. В окно доносился запах можжевельника. Томас поежился. Обычно он не чувствовал холода, а тут что-то нашло. Замок был устроен так, что все лучи и звуки сходились в Томасовой комнате лучи, идущие от человека или крупного зверя. Спросите, откуда я знаю секреты монастыря? Да все секреты во все времена одинаковы. Особенно у мужчин. Они все играют в войну и им все мерещится, что на них кто-то нападает. Естественно, если выстроен замок, любопытный медведь зайдет и посмотрит, что там внутри. Не было бы замка - не зашел бы, спокойно бы пасся себе где-нибудь и ловил пищу. Медведей (они иногда заходили с той стороны - граница виднелась во тьме, днем - бледно розовая и зеленая (папа подобрал плиточки по цвету, пусть земля ему будет пухом), а сейчас черно-белые) Томас не боялся. Надо резко подойти к медведю и схватить его за нижнюю челюсть, тогда медведь вас не укусит - не сможет. Второй рукой надо нежно погладить медведя по голове - он подумает, что вы - его мама, и отпустит вас или уснет. В любом случае можно убежать. Но лучше убежать сразу, Да, что касается челюсти. Надо все делать быстро и решительно, чтобы медведю не пришло в голову, что вы хотите схватить его за челюсть, и он не успел увильнуть.

Так что Томас все слышал, что происходит в замке. На стенах у него в комнате висели пучки трав и маленькая картина в золотой оправе.

До мероприятия оставалось несколько минут, и он склонил голову на скромную монашескую подушку. Он проснулся через секунду (нам всегда кажется, что спим слишком мало) от истошного вопля Сарины. Он даже не думал, что женщины могут так кричать. Я забыла сказать, как устроены "зеркала" в доме Томаса. Может быть, сейчас не время, но я все-таки расскажу.

Система зеркал расположена по всему замку и замурована в каменные стены. Металлических зеркал. Цивилизация Томаса - я имею в виду цивилизацию монахов, нельзя же на одну доску ставить Гитлера и Пушкина это разные цивилизации, точно так же цивилизация монахов существовала среди людей и передавала свои знания (я так думаю) по секрету друг другу, и тот, кто становился монахом, получал эти знания автоматически, без процесса обучения. Стоило надеть рясу и сказать: "Я - монах", как он все получал. Вот такая цивилизация. Та ветвь, к которой принадлежал Томас, занималась металлами. Они не строили домен, а уж тем более не вытаскивали металлы из земли - металл шел к ним, как к нам идет цветок, если мы его вырвем с корнем - сравнение не очень удачное, или, предположим, плод. Мы ведь не задумываемся, едим абрикос, и все, так Томас не задумывался и управлял металлами. Только не стоит думать, что у него были магнитные руки. Руки - обыкновенные, теплые. Я помню.

Набрался мужества и пошел. Таким криком можно испугать и льва. Недаром японцы долго тренировались, чтобы кричать "Кьяй!" О зеркалах. Особые металлические зеркала, похожие на крышки от больших кастрюль или ведер - есть такие ведра, эмалированные - ловили и передавали их Томасу. Но в этот раз с Томасом что-то случилось, и он не услышал сигнала опасности. Вы такие хитрые, вы думаете, я вам все секреты монастыря выдам! Я специально их зашифровала под термином "зеркала", чтобы вы не догадались.

И проснулся от крика. Томасу снилось, что Сарина кричит. Проснулся действительно кричит. Томас быстро встал, надел туфли и пошел выяснить, в чем дело. Он осторожно спускался по ступенькам, соображая, как действовать. Еще не видя противника, он ловил его мысли и думал, как поступить. В одно мгновенье он очутился у клетки Сарины, и понял что беспокоился напрасно, - против него стоял такой же монах, как он.

Сарина визжала так, как будто ее резали. На самом деле она кричала от страха. В первую минуту монах обиделся - что она так кричит из-за него! И принялся разглядывать противника. Я пишу так, как будто целый час прошел, на самом деле сосчитайте: "Раз, два, три!" и получите точное время действия.

Но тут противник - второй монах - кинулся на монаха с мечом. "Интересно, из какого металла меч?" - подумал монах, хотя и так видел, что из плохого. Он увернулся и, мгновенно переместившись на ступеньку выше действие происходило на лесенке, до которой монах добежал, дико сжимая меч, но тут же повалился - и это дало возможность монаху убежать. Прямо из-под него, нет, из него - вывалились две деревяшки с привязанными к ним шнурочками - это Аман нацепил на ноги небольшие ходули, чтобы сравняться с монахом. Амана послал монарх, чтобы тот заманил Сарину обратно в дом - на Амане была надета маска (на лице: изображающая монаха) и подпорки, чтобы выглядеть выше. В тот момент, когда Аман - да еще с разбегу - ступил на лесенку, подпорки вывалились (шнурки разорвались), и бедный слуга повалился лицом - настоящим лицом - вниз и больно ударился своим коротеньким носом. Он потер нос, сел на ступеньки спиной к Томасу - Томас уже поджидал противника на балконе (лесенка вела на балкон) в надежде, что тот бросится за ним. Так и случилось. Аман, кряхтя, поднялся, и, уже собирая одной рукой складки (ряса оказалась ему длинна), спотыкаясь, продолжил дуэль. Для этого он вышел на балкон и замахнулся мечом. Фигура Томаса четко выделялась на фоне светлого неба - человек всегда темнее неба, но это не значит, что была не темнота, а светлота - просто глаза Амана уже присмотрелись, пока он осторожно выползал, высовывая, как папа-Падишах, голову из отверстия в стене, именуемого дверью, и которым органически заканчивалась несчастная лестница. Свежий ветер обхватил его лицо, и принялся рвать и метать, нанося удары мягким кулаком, подобно тому, как боксеры надевают перчатки и дубасят противника - но, как впервые надевший перчатки думает, что они - для устранения противника, а не для смягчения ударов его собственных рук - правильнее их было бы назвать "варежки", но это к слову - так ветер недоумевал, зачем вылезать ночью с мечом в руке на балкон - ничего же не видно! Это был первый случай в его практике, когда кто-то напал на монаха, и, естественно, ветер защищал. Но монах не нуждался в защите. Он стоял, как изваяние, и смотрел на небо. На фоне синеющего неба четко виднелся его темный силуэт. Неожиданная мысль пришла в голову Амана. Что, если этот человек нуждается в защите? И Аман, повернув свой меч рукояткой к монаху, подал длинный кусок железа человеку. Томас взглянул на него, и Аман на всю жизнь запомнил этот взгляд. Монах одновременно и жалел, что появился на этот свет и что ввел в заблуждение Амана, принудив его поднять против себя меч ("Это значит, я не очень силен, - подумал монах, - если бы я был силен, ему не пришло бы в голову со мной драться. И прийти сюда... Сарина! ") Он вспомнил о Сарине и, сломя голову, стремглав кинулся вниз по ступенькам, чуть запнувшись о деревяшки, которые бросил Аман. Аман подобрал подпорки и отправился восвояси, сказав Падишаху, что затея не удалась - не удалось выманить Сарину. И думал о том, что хорошо бы выбраться отсюда без потерь. Поэтому он слегка притянул меч к себе (Аман все еще держал его) и, отерев лезвие одной рукой, Томас, подобно тому, как мы вытираем пыль, легко касаясь - второй рукой, точнее, указательным пальцем, провел по лезвию поперек меча, так что меч развалился на две половинки, и одна из них - та, которую не держал Аман упала на каменный пол со звоном, и осталась там лежать, пока монастырь не развалился, и я, бродя по развалинам, не нашла ее - меч весь заржавел, и только срез - там, где монах провел пальцем, - блистал чистотой. Не меч, а половинка меча - та, что с острием. Когда Аман показал меч Падишаху рукоятку с оставшимся обрубленным куском железа, Падишах закричал: "Ты сам это отрубил! Трус! Трус! Трус!" (Все боялись идти к монаху - как говорится, монарх не вечен, а свое здоровье дороже - вдруг монах нагонит какую-нибудь порчу, тогда и монарху будешь не нужен - зачем ему калеки!), и пришлось послать Амана, нарядив его в рясу и приделав на лицо маску, искусно сделанную одним из мастеров, всегда готовых услужить для такого дела - маска точно изображала монаха, а голос, полный страсти, и подделывать не пришлось.

Сарина проснулась от того, что ее кто-то звал. Я сейчас одна в комнате, и мне кажется, кто-то стоит за моей спиной. Ой, мама! Жутко. Вчера монах перевел ее в другую комнату, где вместо двери была решетка с крупными, как в клетке у льва, вертикальными прутьями. "Если кто-то будет звать тебя - не подходи, - сказал монах, - даже если это буду я". "Почему - Вы?" - хотела спросить Сарина, но передумала. Монах закрыл за ней "дверь", то есть - решетку, и приказал задвинуть засов, который Сарина не сразу, но поднатужившись, опустила на такую же массивную задвижку система запоров была такова, что сначала открывался засов, потом задвижка, и только после этого приходилось вручную отодвигать металлическое бревно типа шлагбаума - это делалось для того, чтобы, если противники монахов применяли гипноз и старались выманить монаха из кельи, ему приходилось сначала хорошо потрудиться, чтобы выпустить себя - с Сарины пот катил градом, когда она отодвинула последний засов - какой уж тут гипноз! Как рукой сняло! Но голос, страстно зовущий, она запомнила навсегда. Соскочив с постели и отбросив тонкий ковер в сторону, которым девушка укрывалась - как была, в легком халате, подбежала к двери и распахнула ее (перед решетчатой дверью была еще обыкновенная, деревянная, и Сарина легко открыла ее).

Прямо перед ней, сквозь прутья, виднелось милое лицо старого монаха. Но в ту же секунду Сарина отпрянула - если страсть была истинной, то лицо - маской, а потом уже появился настоящий монах, кстати, моложе первого живой человек всегда моложе мертвого - это аксиома, надеюсь, с этим-то вы не будете спорить! А потом завертелась эта карусель с деревяшками, подъемом по лестнице и расколотым мечом.

И Сарина осталась одна. Только что было два монаха - и вдруг ни одного! Но она не стала печалиться, а занялась делом. Как раз успела к тому времени, как монах разделался с Аманом и - через него - с Падишахом открутить все винты и противные тугие гайки. Но дверь-решетка не открывалась. Сарина дергалась из последних сил. А решетка - ни с места, а сама девушка - как травинка на ветру. Особенно довел ее винт сразу после первого - если первый открутился легко - (Сарине хотелось знать, что с монахом - с ее монахом (то, что он победит, она не сомневалась), - то второй застрял.

Она окончательно измоталась, когда неслышно появился второй монах если привидение в маске считать первым - и, легко присев, открутил какую-то проволочку у основания решетки - там, где прутья смыкались с полом. И так же легко выпрямился.

Он показал проволочку Сарине - тончайшая проволока закрутилась на его ладони, как волосок, и была такой же нежной и живой, как усы жука - но это был металл. Мы считаем металл мертвым, но - кто знает! - почитай мы его живым, он бы нам и покорился! Может быть... У меня прямо в мозгу сидит идея покорения! Кыш-ш отсюда!

"Говорил тебя - не открывай!" - ворчливо прошептал монах - ночью надо говорить шепотом - тогда слышен шелест звезд в душе другого человека. Он вывел бесчувственную девушку на воздух, на балкон (и тут я почувствовала, что руки у него теплые, больше он не прикасался ко мне), легко держа за плечи, вывел на балкон. Вверху дрожали звезды и лился снег - из окон домов лился свет, и снег сверкал в этом скопище света. Мы стояли на пятом этаже. "Сколько можно! Сколько можно, - сказала я, - притворяться?" "Давай, давай! - сказал он. - Не обманывай людей. Дорассказывай про монаха." "Я не хочу, - сказала я, - не могу! Мне противно". "Давай, давай! Не умрешь!" И, взмахнув крыльями, мы полетели дальше - две вороны, а, правильней сказать, ворон и ворона. Поклевывая зернышки, я рассказывала ему эту историю. Он не поверил. Тогда я каркнула, что мне противно на голодный желудок рассказывать истории, раз он не верит, и полетела искать пропитание.

А монах с монахиней пошли дальше. Сарина проводила монаха почти до золотых ворот, а остальное знаете.

Но я не могу закончить иначе. Томас и Сарина вышли на балкон. Сарина накинула на плечи шаль. Томас прямо смотрел в темноту, где шевелились внизу кипарисы, вверху - небо. О чем они думали? Один бог знает. Томас думал о том, что хорошо бы они с Сариной остались живы, и молился за себя и Сарину, а Сарина думала - до чего удивительно: тонкая проволочка держала дверь и не давала ей выйти. Наступил рассвет, и они отправились в путь. Через два дня они добрались до дома Игоря и осмотрели его. Дом был пуст. Добрались до золотых ворот и еще раз полюбовались на их блеск.

Падишах был прав - не надо было ей убегать с иностранцем. Может быть, осталась бы жива. А так души Сарины и Томаса вливаются в мою душу и рассказывают мне эту историю.