««Дракон» идет на выручку»

«Дракон» идет на выручку (fb2) - «Дракон» идет на выручку 3235K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Степанович Сапарин

Виктор Степанович Сапарин «Дракон» идет на выручку

1

Савостьянов подошел к экрану, показал на розовеющую точку и сказал:

— Вот он.

Точка жила. Она то наливалась ржавым светом, как волосок крошечной лампочки при иссякающей батарее, то медленно угасала.

Мигающая точка обозначала моего пациента. Вернее, место его нахождения.

— Просто, человек работает, — спокойно сказал Лансере, — работает и все. И хочет, чтобы ему не мешали. Включил автомат, и тот отбивается от нашей заботы.

Дорохов молчал. Вцепившись руками в поручни кресла, он подал корпус вперед, словно готовился сорваться с места. Широкие плечи и чуть приплюснутый нос выдавали в нем боксера.

— Начальник спасательной службы, — буркнул он, когда мы знакомились.

Какую службу представлял Лансере, я не понял. Он просто назвал свою фамилию с легким полупоклоном. Затем уселся в кресле и с меланхолическим выражением уставился на экран.

Савостьянов, который срочно вызвал меня к себе, был руководителем «Сиенитового».

Естественно, в такой компании мне захотелось показать себя бывалым человеком.

— Подумаешь, два километра, — бросил я тоном завзятого подземника,

Савостьянов, худой, чем-то похожий на плотничий гвоздь, взглянул на меня с легким удивлением, затем перевел взгляд на Дорохова. Тот пожал плечами: присылают, мол, всяких.

Очевидно, эти люди не читали очерков о путешествиях под землей, герои которых спокойно ныряли в своих машинах на несравненно большие глубины.

— Что докладывают приборы? — спросил я деловито. — Дыхание, сердце... Где это тут у вас?

— Ничего не докладывают, — ответил Савостьянов. — Связь на волоске. Работает один канал.

— Но какие-то сведения поступают?

— На все запросы он отвечает: «Все в порядке. Благодарю. Помощь не нужна».

Я окончательно перестал что-нибудь понимать.

— Может быть, человеку нужно просто подумать, — примиряюще сказал Лансере.

— Мог бы подумать и о нас, — возразил Дорохов.

— Ну, увлекся чем-то.

— Увлекся... Вот этого я и боюсь. — Савостьянов медленно потер лоб. — Вы не представляете, какое ощущение охватывает человека, когда он оказывается в подземном мире. Куда хочу, туда и поворачиваю! На экранах проплывают слои пород, которые никто не видел, складки, трещины, неожиданные и непонятные образования. Ты первый здесь! Никто до тебя здесь не был! И новичком овладевает желание открывать, спешить, идти дальше — в глубь планеты, где скрывается «терра инкогнита». Он испытывает ощущение всемогущества, теряет представление о реальном и... поворачивает нос корабля к центру Земли. А автомат сообщает на поверхность: «Все в порядке». У нас было несколько таких историй. Вот почему мы запретили новичкам спуск за пределы двухкилометровой зоны.

Дорохов заерзал в кресле и взглянул на часы.

— Точка потухла, — заметил я.

Савостьянов быстро протянул руку к движку накала. Точка вспыхнула, но тут же стала медленно угасать.

— Он уходит к центру Земли!

— Глубиномер не подтверждает, — Савостьянов ткнул пальцем в стрелку, замершую у цифры «1800». — Я ведь рассказал эту историю к примеру. Бывают и другие варианты. Человек остолбевает. Замирает от восторга и ужаса. И сидит так иногда целые сутки. В одиночку человеку под землей трудно,

— Почему же пустили Богачева?

Начальник спасательной службы сделал нетерпеливое движение.

— Его рекомендовали как очень смелого человека. А вообще одиночные корабли теперь сдаются на слом, Богачев ушел в последний разрешенный рейс.

Дорохов вдруг встал с кресла, подошел к экрану и ударил кулаком по углу рамы. Тонко запела какая-то оторвавшаяся пластинка, а стрелка глубиномера слетела с места и сделала скачок к цифре «2.101».

— Смотрите, — прошептал я.

Стрелка двигалась. «2.101,1», «2.101,2», «2.101,3»...

— Где вы раздобыли эту рухлядь? — с презрением произнес Дорохов.

Савостьянов в смущении повернул экран на штыре. С тыльной стороны виднелась вмятина на корпусе, как раз против того места, где находился механизм глубиномера. Как будто кто-то ударил молотком.

— Не мог же он... — Савостьянов не докончил.

— Мог, — сказал Лансере. Он произнес это спокойно, как будто знал с самого начала, — Мог.

— Аварийная! — закричал в микрофон Савостьянов.

— Тревога! — проревел Дорохов, нажимая ладонью широкую покатую красную кнопку на тумбе.

— Экипажи один, два, три — занять места в кабинах. Вам — приготовиться, — обернулся он ко мне.

— А мы сумеем, — робко спросил я, — вытащить беглеца за уши?

— По проложенному им ходу наши машины пойдут быстро, — уверенно бросил Дорохов. Он распоряжался, действовал, энергично шагал по комнате. «Спасательная служба словно сорвалась с цепи», — подумал я.

Монтеры из аварийной внесли новый экран. Выдернув из гнезд старый, поставили прибор на место.

Розовая точка засветилась на свежем экране ярко и торжествующе. Стрелка глубиномера плыла, подрагивая, словно передавала толчкообразные движения маленькой одиночной подземной лодки, повисшей «вниз головой» над центром Земли.

— Просветить канал, — распорядился Дорохов.

Монтер-регулировщик потрогал рукоятки, и на экране возникла неясная полоса. Техник прибавил резкость, и голубая лента прочертила экран наискось. Лента становилась уже и уже и вдруг исчезла совсем на всем протяжении. Только что-то вроде трещины виднелось среди туманных очертаний.

Дорохов в досаде ударил кулаком по спинке кресла.

Я подумал, что опять какая-нибудь неисправность, но оказалось гораздо хуже.

— Осела порода, — сказал Савостьянов. — Ход закрыт. Ну, вот, — обернулся он к Лансере, единственному, кто оставался совершенно спокойным, — а вы уговаривали нас ничего не предпринимать до самого последнего контрольного срока.

— Я и сейчас считаю, что ничего предпринимать не следует, — возразил Лансере.

Дорохов остановился перед креслом, в котором сидел Лансере, и, широко расставив ноги, с минуту разглядывал маленького человека с бледным лицом. Тот спокойно встретил его взгляд.

— Если ваш друг такой же... — медленно начал Дорохов.

— Если бы такой же, — с огорчением произнес Лансере. — В том-то и дело, что не такой.

Я потер лоб и вопросительно посмотрел на Савостьянова,

— «Дракон», — ответил он. — Только «дракон».

2

Вероятно, я довольно бессвязно описал сцену, свидетелем которой мне пришлось стать. Но я попал, если так можно выразиться, с бала прямо на корабль, и впечатления, не успевая «перерабатываться» в моем мозгу, наслаивались одно на другое.

Никогда раньше я не бывал на рудниках Антарктиды и даже не представлял, как они выглядят. Всего две недели назад меня ждало совсем другое назначение — на глубоководную станцию в Марианской впадине. Я успел перечитать уйму книжек и просмотреть все фильмы о морских пучинах, когда выяснилось, что нужно срочно сменить врача «скорой помощи» на «Сиенитовом», и мне предложили туда выехать.

— Тоже глубины, — пошутил профессор Лазарев.

В моем возрасте решения принимаются легко, и я сразу согласился.

Поезд промчал меня по тоннелю, проложенному в ледяной шапке материка.

Экспресс с размаху влетел на станцию. Свет хлынул в окна, уйма света, сотканного из тысяч нитей, пронизывающих воздух в разных направлениях.

Я взглянул в окно. Искры вспыхивали всюду, как это бывает на снегу под яркими боковыми лучами солнца. А когда я вышел на перрон, я почувствовал, что если не надену очки со светофильтрами, то ослепну. Высокий свод, сверкающий как Джомолунгма в ясный полдень, стены, создающие впечатление, что ты находишься внутри огромного граненого алмаза, потоки неизвестно откуда льющегося света. И подумать только, что все это великолепие создала сама природа, человек же только вырубил в плотном льду тоннели и разместил, правда не без вкуса, электрические светильники.

Я сделал несколько шагов по светло-серому перрону. Поезд сорвался с места и исчез в тоннеле. Мелькнул последний вагон с металлическими иглами, как у ежа, — щупальцами приборов, следящих за состоянием ледяных коридоров.

Три больших отверстия приглашали в глубь пристанционной территории. Я пошел по среднему широкому тоннелю. Нестерпимый блеск стен постепенно смягчался и метров через сто перешел в ровный молочный тон. Я шел по тротуару, а мимо меня проносились электромобили, груженные ящиками и бочками. В одном месте тоннель перешел в мост, перекинутый над шестью или семью парами рельсов. Внизу двигались вагоны, сцепляясь и расцепляясь, формировались составы, — обычная картина автоматизированной сортировочной станции.

Перейдя путепровод, я увидел стоящие у края тротуара электрические сани. Рудник «Сиенитовый», — прочел я на табличке и уселся на свободное место. Скоро подошли еще пассажиры. Все восемь сидений заполнились. Сани тронулись с места и ринулись в узкий тоннель. Наш экипаж мчался плавно, все прибавляя ходу. Скоро я почувствовал, что меня прижимает к сиденью, а затем увидел, что сани сошли с центральной линии ледяного лотка и забираются все выше на стену. Легкое головокружение подтвердило, что мы на большой скорости преодолеваем вираж. Стены тоннеля слились в сплошной белый матовый фон. На нем мелькали голубые, красные, желтые светящиеся линии, — это вспыхивали кристаллики льда в свете наших фар.

Сани мчались уже по боковой стене. У меня мелькнула нелепая мысль, что сейчас мы взберемся на потолок тоннеля и будем продолжать бешеную гонку вниз головами. Все сидели, вцепившись руками в поручни, хотя автоматы крепко пристегнули пассажиров ремнями.

Сани шли уже горизонтально, а вираж и не собирался кончаться. Наконец, я понял, что мы спускаемся по гигантской спирали ко дну ледника.

Должен сознаться, что я с облегчением вздохнул, когда, закончив последний виток, сани съехали со стены на пол тоннеля и помчались по прямой. Мы проскочили по инерции, наверное, еще километра полтора, когда, наконец, включились тормоза и остановили наш экипаж.

Меня встретил молодой человек примерно одного возраста со мной. Он, улыбаясь, глядел, как я выкарабкивался из глубокого сиденья с видом космонавта, совершившего посадку на незнакомую планету.

Юрию — так его звали, — видимо, нравилось встречать новичков, и он охотно взял на себя функции экскурсовода. Ему доставляло особое удовольствие преподносить мне разные антарктические парадоксы.

Конечно, слова «открытый рудник», когда их произносят под трехкилометровой толщей льда, и правда звучат парадоксально!

Итак, что такое открытый рудник в центре Антарктиды? Представьте себе огромный котлован, ступеньками углубляющийся в недра планеты. Конечно, если бы он был перекрыт таким же огромным сводом диаметром в несколько километров, этот свод в один прекрасный день обрушился бы или, что более вероятно, отек бы наподобие крутого теста или патоки. Потому что лед здесь, на дне белой шапки планеты, под огромным давлением вышележащих слоев становится пластичным и течет, словно вдруг вспоминает, что он, в сущности, вода. Поэтому по мере того, как порода выбирается, свободное пространство заполняют льдом. Таким образом сохраняется равновесие ледяного массива. Ведь рудников, подобных тому, на который прибыл я, в Антарктиде более сотни.

В общем, я ничего не увидел. «Открытый» котлован был закрыт льдом. Мне оставалось только принять на веру рассказ Юры да посмотреть, как выглядит добыча руды на телевизионном экране. Для посетителей в рудоуправлении оборудовали уютный просмотровый зал.

Но и на экране картина получилась импозантная. Кроты — так Юра называл рудодобывающие машины, — размером с четырехэтажный дом, ползали по замкнутым ступеням котлована, с каждым заходом расширяя кольцо. Срезанная с монолита руда тут же размельчалась и в виде тонкой пыли перегонялась по толстым гибким трубам на обогатительную фабрику, которая размещалась выше — в толще льда. Кроты грызли породу не металлическими челюстями, а размывали ее сильными струями воды. Очищенная от руды, та же вода заполняла ход позади крота, превращаясь снова в лед.

Но я так и не понял общего принципа работы кротов, пока Юра не догадался подключить к экранам «машину времени». С помощью кинофильма в течение минуты он показал, что происходит с рудником на протяжении месяца.

Я увидел, как кроты ползут по кругам, вернее по расходящимся спиралям, каждый на этаж ниже другого, а котлован растет, расширяется и углубляется прямо на глазах. Казалось, гигантская фреза, поперечником в несколько километров, разрабатывает вмятину в теле планеты, а каждый крот — только зуб этой фрезы.

Я хотел осмотреть обогатительную фабрику, но Юра отговорил меня.

— Она такая же, как и все. Называется обогатительной, а на самом деле не обогащает руду, а разбирает все, что поступает в нее, на составляющие руду компоненты. Добывается около двадцати элементов. Отходов нет. Ни одна молекула не пропадает. На нашем руднике сырье — нефелиновые сиениты. Раньше их и рудой не называли. Обыкновенный камень вроде булыжника, которым мостили улицы во времена, когда алюминий ценился дороже золота, а хлопчатобумажное платье могла позволить себе носить только английская королева. История поучительна, — философски добавил он. — Я имею в виду понятие о ценности. Конечно, золото — отличный антикоррозийный материал, но мерить им богатство — чудно, не правда ли? Короли, золото, банкиры — через что только человечеству не пришлось переступить, не говоря уже о войнах. Разумная жизнь досталась дорого...

Я с интересом слушал его живой разговор, так легко переходящий от темы к теме.

Для поддержания беседы я, в свою очередь, упомянул, будто мельком, о разных случаях из практики работы «скорой помощи». Мне хотелось еще поболтать с Юрием, но вдруг голос из громкоговорителя объявил:

— Врача Голубева — к начальнику рудника.

Ого, о моем приезде уже знают, и я понадобился!

Юрий, несколько удивленный (к большому моему удовольствию), рассказал, как пройти в кабинет Савостьянова, и даже проводил меня.

Так я очутился в гуще событий, пока не совсем для меня понятных.

3

...Новые распоряжения, и вот мы, четверо, шагаем по подземному коридору. Садимся в электросани и куда-то мчимся. Затем снова идем пешком.

— Никогда не участвовал в подземных гонках, — бурчит Дорохов. Он чем-то недоволен.

Савостьянов решителен и строг. Облик его показывает, что ответственность он берет на себя.

Лансере тоже недоволен и даже разочарован.

Мы вошли в просторное помещение, где стояли три очень непохожих одна на другую машины. Одна напоминала большую бочку с бесчисленными обручами, снабженными зубьями разного размера и формы. В носовой части выдавались конусом огромные резцы со сверкающими гранями из сплава тверже алмаза. Я читал об этом сплаве в очерках о подземниках; авторы их обычно не забывали сказать, что подземники еще тверже характером, чем поразительный сплав.

Вторая машина представляла собой просто цилиндр с одним торцом вогнутым, а другим плоским.

Зато третья сразу завоевала мои симпатии. Вообразите себе острое, как игла, тело с полированными боками обтекаемой формы. Если запустить эту ракету в воздух, она полетит, испытывая наименьшее сопротивление. Я легко представил, как исполинская игла пронизывает подземные толщи, прошивая пласты мягких пород, и, как пуля, пробивая твердые. Если и есть на свете гоночная подземная машина, то она, конечно, может иметь только такой облик.

Не задумываясь, я направился к красавице, но обнаружил, что остался один. Никто не последовал за мной, все пошли — никогда бы не подумал! — к цилиндру, похожему на обрубок толстой трубы с законопаченными концами. Это и был «дракон» последней марки, — как объяснил Дорохов.

Блестящая же игла оказалась просто подземной баржей, — такие штуки тащат следом за кораблем по проложенному им ходу.

Савостьянов подошел к тупому торцу «дракона» и решительно протянул руку.

— По инструкции... — мрачно начал Дорохов.

— Какие тут инструкции, — возразил Савостьянов. — А молотком бить экраны — это по инструкции? Я поведу «дракон». Я — инструкция.

— Я пойду с вами, — твердо сказал Дорохов.

На бледном лице Лансере промелькнула быстрая неуловимая гримаса. Мне показалось, что он предпочел бы, чтобы Дорохов остался.

В задней стенке металлической чурки, которую называли «драконом», подземным крейсером высшего класса, открылось овальное отверстие, и Савостьянов, чуть нагнув голову, шагнул внутрь. Я сделал шаг к «дракону», но Дорохов остановил нас с Лансере движением руки.

— Пусть хоть опробует, — сказал он.

Он отвел нас в сторону. Я стал с любопытством ожидать, как Савостьянов будет разворачивать свою тумбу. Камера, в которой мы находились, выглядела совершенно глухой — никаких ворот, вообще отверстия, кроме выхода из пешеходного коридора, через который мы сюда проникли.

Савостьянов, не разворачивая «дракона», направил его прямо в стену. В задней части машины вдруг открылись десятки отверстий, и оттуда забили тугие струи воздуха. По команде Дорохова мы быстро застегнули шлемы наших комбинезонов. В потолке подземного зала отошли в сторону огромные задвижки, и мощные вентиляторы погнали выхлопы прочь. «Тумба» поползла к стене и, когда подошла к ней на расстояние полметра, из тупого носа брызнул пронзительный свет. Я быстро опустил темные стекла внутри шлема. Три ярких луча бегали по кольцу, вырезав в стене ровный круг. Затем выскочило еще несколько огненных ножей, они принялись кромсать надрезанный круг на куски. Окаленные комья породы падали на пол, а «тумба» наползала на них своим вогнутым конусом и поглощала, словно гигантский морской червь хватал крошки корма. Вот она уже вошла в стену и стала углубляться. Из отверстия позади непрерывным потоком вылетала мелкая щебенка. Породу дробили чем-то внутри машины.

Машина уже исчезла в проделанном ею отверстии и отмеряла первые метры в теле планеты, а Дорохов все шагал взад и вперед в углу зала. Лансере спокойно ждал. Из тоннеля струей била щебенка. Скоро ее насыпалась целая гора.

— Уберут транспортерами, — бросил Дорохов. — Но мы ждать не будем.

Шум машины прекратился.

— Пошли, — скомандовал Дорохов, и мы двинулись к тоннелю. Своды, оплавленные и гладкие, словно литые, сверкали в свете наших фонарей. Внизу лежали груды неубранной щебенки.

Дорохов согнул ноги в коленях и вприсядку, смешно, но уверенно, двинулся по коридору. Я согнулся в три погибели, хотя в такой предосторожности не было необходимости. Лансере шел почти в полный рост, но спотыкался на каждом шагу, из чего я заключил, что он тут такой же новичок, как и я.

Короткий тоннель замыкался глухой стенкой. Я как-то не сразу сообразил, что это задний торец «дракона». Дорохов держал в руках инструмент, похожий на совковую лопату. Он принялся разгребать и отбрасывать щебенку, чтобы открыть доступ к двери. Массивная стенка разошлась тяжелыми сегментами, и в отверстии показалась голова Савостьянова.

— Протокол составлять не будем, — сказал он. — Но испытание проведено.

Дорохов ничего не ответил. Он хотел отшвырнуть лопату, но передумал и, сжимая черенок в могучей руке, полез в дыру. Затем он помог войти мне и Лансере.

Тяжелые сегменты захлопнулись, и я стал осматриваться. Внутри оказалось совсем не так тесно, как я себе представлял. Оболочка «дракона» укреплялась толстыми кольцами, которые образовывали что-то вроде ребер. Салон, или камера, — не знаю, как назвать отсек, где мы находились, — свободно вмещал шесть небольших, но удобных кресел. Впереди, на плоской стене, виднелся большой экран, — так что все вместе мне напомнило на какой-то миг миниатюрный кинозал. По краям экрана располагались многочисленные приборы. Задняя часть камеры сообщалась довольно узким тамбуром с входной дверью, через которую мы вошли. Двигатели, источник энергии, дробящие породу устройства и все прочее скрывалось где-то в передней части «дракона» и по бокам тамбура.

— Занять места! — скомандовал Савостьянов.

Усаживаясь в кресло, я потрогал рукой пышную обивку.

Дорохов усмехнулся.

— Вы думаете, плыть под землей — то же самое, что ехать по шоссе?

Замигали лампочки на доске приборов. Меня обхватили мягкие, но сильные руки, и настойчиво вдавили в сиденье. С этого момента, что бы я ни делал и как бы ни пытался повернуться в кресле, механические руки все время старательно поддерживали меня, словно годовалого ребенка.

Дорохов уселся впереди, рядом с Савостьяновым, и принялся осматривать и проверять все приборы подряд. Он вызвал поверхность по крайней мере он так назвал ее, хотя эта «поверхность» находилась под трехкилометровой толщей льда — и принялся инструктировать свою службу.

— Локация по схеме ноль-восемь. Дублируем кабелем, — слышал я. — Породу сваливать в котлованы три и четыре. Акустикам дежурство, как при тревоге.

Он перечислял множество всяких вещей и когда дошел наконец до бульона с пирожками, я понял, что мое существование находится в надежных руках.

Лансере при слове «бульон» скорбно усмехнулся. Этот тихий и кроткий человек представлялся мне одной из первых подземных загадок.

Савостьянов терпеливо ждал, пока Дорохов выговорится. Когда он наконец умолк, Савостьянов взглянул на него вопросительно.

— Не могу, — сказал тот как-то смущенно. Его грубоватое лицо боксера наморщилось, и мне показалось, что сейчас он заплачет. — Я с тобой — что же ещё?

Савостьянов не стал настаивать. Он решительно нажал короткий рычаг, выходящий из вертикальной щели под экраном. Тотчас же что-то зашелестело, словно тысячи чертей принялись нашептывать нам в уши. Этот шорох, который я вскоре перестал замечать, оставался постоянным звуковым фоном во время последовавшей удивительной поездки, словно напоминая, что мы вторглись в подземное царство. Позже я узнал, что то был приглушенный звук от сокрушаемой породы.

Я сидел во втором ряду — бок о бок с Лансере. Тот держался так, словно он и вправду решил провести вечерок у экрана телевизора.

Но смотреть, в сущности, оказалось нечего. Для Савостьянова и Дорохова полосатый слоеный пирог в разрезе, вероятно, представлялся важным и значительным, но мне, сколько я ни глядел на него, мчаться к центру Земли не хотелось, вопреки предсказаниям начальника рудника.

Вообще после того, как я осмотрелся и несколько освоился с «драконом», мне стало скучно. Сидеть и глядеть на экран, на котором в нудной неторопливости тянутся то горизонтальные, то косые линии с зигзагами, ничего не говорящими моей душе, — не такое уж вдохновляющее занятие. Стрелки и индикаторы, переползающие с деления на деление или мигающие условными огнями, меня, пассажира, тоже не могли увлечь. Короче говоря, мне недоставало впечатлений. Никогда бы не поверил, если бы не испытал сам, что путешествие под землей гораздо беднее ощущениями по сравнению с обыкновенной прогулкой на байдарке. В очерках и рассказах о странствиях в толще Земли все описывалось совсем иначе.

Савостьянов, не получив формального согласия начальника службы безопасности на рейс, вел корабль с независимым видом, словно так и надо.

Все тот же еле слышный шелест. «Дракон» то и дело вздрагивает всем корпусом, но толчки гасятся пружинящими подвесками и мягкими подушками сидений, так что испытываешь нечто вроде укачивания в люльке. Кто-то посвистывает носом. Уж не Лансере ли? Я тоже закрываю глаза.

Резкий толчок возвращает меня к действительности. Свист усиливается, и теперь я понимаю, что это не свист Лансере, а форсированно работают реактивные двигатели. Дракон выполняет сложный маневр. Он описывает кривую и вместо горизонтального положения принимает вертикальное. Я это ощущаю потому, что кресло, в котором сижу, медленно поворачивается (на самом деле оно висит как и прежде), а экран, стоящий перед глазами, уходит куда-то под ноги. Наконец он оказывается совсем внизу. Подо мной висят Савостьянов и Дорохов, а над моей головой тихо покачиваются два пустых креола. Я нахожусь как бы в колодце или вертикальной шахте. И вдруг открывается заслонка иллюминатора. Перед моими глазами, на расстоянии вытянутой руки, хорошо видимые в крупном окошке, проплывают стенки тоннеля, прокладываемого «драконом». Оплавленная поверхность не мешает различать слои пород, их цвет и даже посторонние вкрапления. Словно покрытые блестящим лаком, они кажутся отпечатанными в натуральную величину на обложке гигантского иллюстрированного журнала. Сначала я подумал, что передо мной телеэкран, но вскоре убедился в том, что действительно гляжу в иллюминатор.

Меня охватывает восторг.

Я поворачиваю голову и вижу восторженное выражение на лице Лансере. Ну, если и его пробрало, это что-нибудь да значит!

Савостьянов и Дорохов деловиты и тихо переговариваются. Им такие картины не в диковину.

Савостьянов показывает точку на экране. Дорохов трогает рубчатую рукоятку. На экране появляются черные паутинные нити, образующие подобие прицела. Мерцающая точка занимает сейчас место как раз на пересечении нитей. Мы падаем прямо на голову Богачеву. Вернее, догоняем его, потому что он уходит вниз.

«Если даже такая инертная натура, как Лансере, — думаю я, — и то поддалась, нетрудно представить, что могло случиться с Богачевым, человеком, надо полагать, обыкновенным, то есть достаточно впечатлительным. Один, самостоятельно управляя подземной лодкой, перерезав бездумно связь с внешним миром, он чертит траекторию прямо в пекло, словно мотылек, летящий в огонь».

Подрагивает корпус корабля, чуть покачиваются кресла-люльки, перед моими глазами проходят черные, розовые, красные слои пород — иногда густо-матовые, иногда сверкающие блестками, иногда в каких-то пятнах, как шкура леопарда. Я не силен в геологии и пока воспринимаю картину с чисто эстетической стороны.

Вдруг я представляю, как измельченная порода, которую оставляет позади себя «дракон», под действием тяжести движется вслед за нами, засыпает ход, пробиваемый кораблем, отрезает нам путь назад. Я ощущаю, как щебенка, подобно пригоршням земли, кидаемым в могилу, подваливает и подваливает, погребая наш металлический гроб. Вот уже, наверное, скоро километр, а мы идем все глубже, все основательнее хороним себя в недрах Земли. Мною овладевает неукротимое желание встать, пробраться к задней двери и стучать в нее кулаком, пока она не откроется.

Дорохов косит глазом на меня, крутящегося в кресле, борющегося с мягкими механическими руками, которые с настойчивостью санитара удерживают меня в сиденье, и усмехается. Должно быть, приступы подобного рода случаются с новичками.

Лансере висит спокойно, точно взвешивается на весах после ванны, и не выражает никакого намерения предпринимать какие-либо действия. «Если бы Богачев был такой»... — вспоминаю я. Да, тогда бы мы не мчались сейчас в глубины планеты!

Нечаянно я делаю открытие: рядом с большим экраном различаю красную стрелку глубиномера. Я смотрю на тонкую стрелку, уткнувшуюся в черную цифру, и обнаруживаю, что мы вовсе не находимся в глубинах планеты и вообще не мчимся. «Дракон» прошел всего десять метров по вертикали и не скоро одолеет одиннадцатый, судя по тому, как томительно медленно эта стрелка ползет. Однако другая стрелка — синяя — (она показывает скорость лодки Богачева) движется еще медленнее, почти стоит на месте, Так что «гонки» в разгаре.

Когда, спустя десять минут, я снова бросаю взгляд на глубиномер, то обнаруживаю, что мы прошли уже семнадцать метров. Неплохо! Но я тут же подсчитываю, что если даже мы разовьем скорость метр в минуту, нам потребуется 33 часа, чтобы пройти два километра.

— Когда мы догоним Богачева? — спрашиваю я Дорохова.

— На третьи или четвертые сутки, — отвечает он. — Если повезет.

Видя недоумение на моем лице, разъясняет:

— Богачев не стоит на месте. Скорость хода и лодки и «дракона» меняется. Многое зависит от его маршрута и от того, какие встретятся породы. И мы не все время будем идти по прямой.

Лансере выслушивает эти соображения совершенно спокойно.

— Чем больше, тем лучше, — говорит он.

— Вам нравятся путешествия под Землей? — спрашиваю я.

— Совсем нет. Моя стихия — воздух. Я исследую ветры.

— Как же вы очутились здесь?

— Меня срочно вызвали. Мы испытывали новую ветровую установку. Антарктида — отличный полигон ветров. Вдруг меня попросили спуститься к начальнику рудника, и вот я здесь.

— Вы не жалеете?

— Я рад, если смогу сделать что-нибудь для Богачева, но боюсь, что мое присутствие бесполезно.

Он покосился на Дорохова.

— А что, по-вашему, мы должны делать? — пробурчал Дорохов. Видимо, его многое раздражало в нашей импровизированной не по правилам экспедиции.

— Ничего, — ответил Лансере.

Савостьянов оторвался от изучения пульта с приборами и задрал голову.

— Что вы хотели этим сказать?

— То, что сказал. — Лансере проговорил это каким-то кротко-печальным тоном.

— Вы считаете, что не нужно спасать Богачева? — Дорохов изумленно уставился на Лансере.

— Его уже спасали и не один раз, — сказал Лансере.

— Разве Богачев не первый раз под землей? — повернулся Дорохов к Савостьянову. — Почему же его пустили снова? Раз уже случай был...

Савостьянов пожал плечами.

— Тот случай был не под землей, а в горах, — сказал Лансере. — И двенадцать лет назад. Первый случай.

— Но он же был тогда совсем мальчиком?

— Вот именно. Так к нему и отнеслись. И в этом заключалась ошибка.

— Вы что-нибудь понимаете? — спросил Дорохов меня и Савостьянова. У него действительно был вид человека, ничего не понимающего. — Я совершенно не могу уловить хода мысли... Почему, по-вашему, мы не должны спасать Богачева?

— Дайте человеку рассказать по порядку, — спокойно заметил Савостьянов. — Ведь для этого, собственно, Лансере с нами на борту. Он — школьный товарищ Богачева, друг детства.

Так вот в чем заключается «специальность» Лансере в данной поездке.

— У нас времени много, — согласился Дорохов. — Можем все выяснить обстоятельно.

— Разве ты не собираешься поворачивать обратно?

— Зачем?

— Ты же сам не дал согласия на рейс!

— Не дал, но это не значит, что я хочу, чтобы мы повернули обратно.

— Довольно сложная психология, — улыбнулся вдруг Лансере.

— При чем тут психология! Я — спасатель. Я спасаю людей. Сумма правил и ясность — вот наш девиз. И решительность.

— Вы спасаете людей, — мягко возразил Лансере. — Значит, вы должны знать людей. Если вы схватите Богачева за уши и вытащите на поверхность — вы его не спасете. Ему требуется совсем другая помощь.

— Что же, по-вашему, мы должны делать?

— Оставьте его в покое, — голос Лансере прозвучал устало. — Боюсь, я не сумею убедить вас, — добавил он. — Но нас здесь четверо. Давайте рассмотрим проблему в самой ее сути. А суть вовсе не в том, что Богачев повернул лодку к центру Земли. Это чистейшая случайность.

— Случайность? — не удержался Дорохов. — Вывел из строя экран — раз. Связь с поверхностью отключил — два. Снял ограничитель глубины — три. Ведь на его подземной лодке стоял ограничитель. Только поэтому его могли отпустить одного. Разрешение давалось на безопасное каботажное плавание в хорошо изученном районе. А он перешел в запретную зону и вдобавок повернул вглубь. Столько поступков и чтобы их сразу совершил один человек! — воскликнул Дорохов с искренним удивлением. — Этого не случалось за все семь лет, что я здесь работаю.

— Он совершил всего один поступок, — сказал Лансере. — И он должен был его совершить. Рано или поздно. Я все время ждал чего-то подобного...

— Что же вы не предупредили? — Дорохов так повернулся в кресле, что механические обхваты заскрипели, усаживая его снова на место. — Ничего бы не было.

— Был бы другой случай. Но раз это произошло здесь, под землей, — не будем мешать Богачеву.

— Придется, — сказал Савостьянов, — придется прослушать лекцию по психологии. Между прочим, — добавил он, глядя на экран, — Богачев перестал уходить в глубину.

— Случилось что-то с лодкой?

— Возможно. Он стоит на месте уже десять минут.

— Нельзя ли прибавить ходу? — Дорохов сделал порывистое движение.

— Правила безопасности не допускают. — Савостьянов говорил без тени иронии.

— Я сниму ограничитель. Своей рукой.

— Я мог бы сделать это и сам. Но раньше, чем через двенадцать часов, нет резона. Застрянем потом где-нибудь на полутора километрах.

— Хорошо, что есть правила безопасности, — сказал Лансере без всякой насмешки.

— Это технические условия.

— Все равно. Богачеву повезло.

— Ну, рассказывайте про Богачева, — требовательно произнес Савостьянов. — Пора знать все о нем.

— Говорите! — воскликнул и Дорохов, с печальной иронией глядя на экран. — Чем-то должны мы отвлечься от этой цифры и от этой стрелки. Может быть, вы и правда снимете камень с моей души, и я спокойно буду смотреть, как глубинные породы превращают в лист подземную лодку!

— Нет, этот камень я не сниму с вашей души, — возразил Лансере.

4

Я с волнением следил за разговором, который принял такой неожиданный оборот. До того как я вышел из поезда на Ледяной станции (мне показалось, что это было год назад!), работа в Антарктиде представлялась мне гораздо яснее и проще. С самого начала сцены в кабинете Савостьянова я почувствовал какой-то скрытый поединок между Лансере и Дороховым. Мне казалось, что прав Дорохов. Богачева следовало как можно скорее догнать, а потом уже разбираться в деталях. Савостьянов, самый спокойный и уравновешенный из нас и самый опытный, придерживался, по-видимому, какой-то иной точки зрения. Зачем-то он взял на борт Лансере.

Лансере начал рассказ, а мы сидели и не спускали глаз со стрелки, стоящей на месте, и точки, спокойно светившей в центре экрана.

Рассказ оказался коротким. Двенадцать лет назад школьник Леонид Богачев струсил. Он взобрался по пожарной лестнице на восьмой этаж — всего-навсего — и... не мог спуститься. То ли боязнь высоты, то ли головокружение, то ли страх приковали его руки к металлическим поручням. Он стоял бледный и не мог сдвинуть даже ногу, поставленную на ступеньку. Так, закоченелого, его сняли, втащили на ближайший балкон. Он отошел не сразу.

Мальчишки, товарищи, шалуны, лазившие по лестнице вверх и вниз, как обезьяны, высмеяли Леонида.

Через два месяца, во время экскурсии в горах, Леонид забрался на скалу, на которую не отваживались влезать даже самые отчаянные из озорников. Он стоял бледный, скрестив руки, и смотрел вниз, словно полководец перед решающим сражением. Мальчишки замерли. Но тут группа туристов, очутившаяся по соседству, бросилась спасать Леонида. Скалолазы штурмовали вершину с трех сторон, отрезая Леониду все пути к спуску. Когда двое из них ворвались на узкую площадку, куда они загнали Леонида, он стоял, в отчаянии закрыв лицо руками.

— Мальчик, не бойся, — сказал первый, опустив руку ему на плечо. Второй уже разматывал веревку, подвешенную к поясу. На веревке его спустили вниз.

— С тех пор Богачев совершил еще три отчаянных, бесшабашных поступка, — сказал Лансере. — Каждый раз его спасали. Понимаете, он один раз должен был выйти победителем сам. Чтобы вернуть уважение к себе. Все двенадцать лет ему не удавалось сделать это.

— Так вот в чем причина его необыкновенной смелости, — задумчиво сказал Савостьянов. — Мне рекомендовали его как очень храброго человека. Я потому и отпустил его одного, что не сомневался в его самообладании. Но поведение его под землей показалось мне странным.

— И вы все-таки хотите его спасти?

Мы все уставились на точку, замершую посредине экрана. Может быть, Богачев задыхался сейчас из-за недостатка воздуха или с ним случилось другое несчастье.

— Мы не можем его не спасать, — мрачно сказал Дорохов. — А как мы будем жить, зная, что не сделали всего, чтобы выручить человека, и он погиб! Вы об этом подумали?

— Нет, — сказал Лансере. — Я об этом не думал, Я думал о Богачеве. О том, как ему нужно, чтобы его не спасали,

— Подземное плавание — не пожарная лестница на восьмой этаж, — пробурчал Дорохов,

— Значит, в следующий раз он сделает что-нибудь в сто раз опаснее. Просто разумнее и безопаснее для него самого — не трогать его сейчас!

— Следующий?.. — Савостьянов произнес одно только это слово. Все замолчали.

И тут я увидел, что синяя точка на экране движется. Она медленно приближалась к краю паутинного кружка, в центре которого до сих пор находилась.

Савостьянов и Дорохов быстро оглядели приборы.

— Включаю автоматику. Курс прямо на Богачева? — предложил Савостьянов. Дорохов кивнул.

— Все-таки? — спросил Лансере.

— Да, парню не повезло, — сказал Савостьянов. — Все не представлялось случая проверить себя. И как тут поможешь? Не устраивать же специальный спектакль, инсценировку. Если он узнает, что опасность была ненастоящая, это сразит его окончательно.

Лансере, внимательно слушавший, кивнул.

— И получается какое-то неуважение к человеку, — Савостьянов потер лоб. — Вот история! А ведь каждый из нас переживал когда-нибудь приключение, которое подняло его в своих глазах. Человеку это действительно необходимо. Помню, тоже еще мальчишкой, прошел как-то по бревну через овраг. Три раза сваливался. Ободрал коленки, разбил нос. Скользкое бревно крутилось под ногами, — на четвертом шагу я летел вниз. И мне очень остро представилось тогда, что если я не совладаю с этим бревном, то словно враг какой уже одолел меня. Прошел, оглянулся — и бревно показалось обыкновенной слегой, а овраг — просто глубокой канавой. Потом, конечно, здесь, на руднике, под землей, бывало гораздо серьезнее, но не будь того случая, кто знает...

— Вы имеете в виду историю с «Магмой-1»? — с уважением произнес Дорохов.

— Не только. А сколько историй случалось с вами!

— У меня все просто, — сказал Дорохов. — Я за себя не боюсь. Меня эти психологические тонкости не касаются. Я волнуюсь за людей, которых спасаю.

— Значит, ваше самолюбие в этом, — вмешался Лансере. — Как бы вы себя чувствовали, если бы не спасли человека, когда возможность была?

Дорохов помрачнел.

— Разнесчастным человеком на всю жизнь! — сказал Лансере. — Вот ваше наказание.

— И вы его готовите мне?

— Чем же?

— Тем, что рекомендуете не спасать Богачева.

— Да все дело в том, какой смысл вложить в слово «спасать».

— А вы, — Савостьянов явно хотел переменить разговор. — Вы, — он поглядел на Лансере, — испытывали нечто подобное?

— Да, — сказал Лансере, — но совсем в другом роде.

— А именно? — не утерпел я. Я столько молчал, что язык мой сам ввел меня в разговор. Меньше всего рассчитывал я, снаряжаясь в пожарную экспедицию, оказаться в гуще споров о целесообразности спешить на пожар. Правда, «дракон» во время наших разговоров делал свое дело: нацеленный на подземную лодку Богачева, он метр за метром сокращал расстояние до нее.

— Видите ли, — повернулся ко мне Лансере. Ему было удобнее разговаривать со мной, потому что мы висели в креслах рядом. А может быть, его заинтересовал новый собеседник, подавший вдруг голос. — Видите ли, риск, связанный с физической опасностью, — это вовсе не единственный случай серьезного испытания человека. Далеко не единственный. Вот, например, Дорохов: он бесстрашен, но не перенесет нарушения долга так, как он понимает его. Риск принятия ответственного решения — вот что я считаю мужеством. Савостьянов принял решение сесть в «дракон» и устроить подземную гонку на неиспытанной машине. Это не мальчишеское решение, не от непонимания. А Дорохов, заметьте, бесстрашный Дорохов заколебался...

— Потому что это вопреки всем инструкциям, — застонал Дорохов. — Это вверх ногами...

— А Савостьянов не знает, что ли, всех правил безопасности! Но он проявил двойное мужество. Не боязнь физической опасности. И не боязнь ответственности.

Лансере вдруг улыбнулся и добавил:

— А сейчас ему нужно проявить третье мужество.

— Какое? — спросил я.

— Принять решение о том, что делать с Богачевым. Ведь он не знал его историю, когда мы садились в «дракон».

Наступило молчание. Только шелест дробимых пород зазвучал вдруг, словно снаружи забарабанил тихий дождь.

— Да, — вздохнул Савостьянов. — А вы знали, что Богачев собирался лезть на скалу?

— Знал, — твердо ответил Лансере. — Он попросил меня перед этим передать записку.

— И вы зажмурили глаза. Как Богачев. Не захотели смотреть дальше.

— Если бы его тогда не сняли...

— И если бы он не свернул шеи... Что сказали бы вы товарищам тогда?

— То, что я тогда думал.

— Простите, но в ваших рассуждениях мне видится какая-то ограниченность. Жизнь сложнее. Что бы вы сами думали, спустя пять лет, об этой истории, если бы она закончилась трагически? И вообще всю остальную жизнь?

— Так далеко я действительно не думал.

— А я не могу не думать, — Савостьянов сказал это так, словно сожалел, что он не такой, как Лансере. — Ну что ж, — сказал он другим тоном, — а что расскажет о себе наш юный врач?

Я смутился.

— Тут приводили школьные истории, — пробормотал я.

— Послушаем слово зрелого мужа, — усмехнулся Дорохов. — Как раз нам не хватает.

Я смутился еще больше. Но, почувствовав, что мои спутники настроены ко мне, в общем, дружелюбно, я ободрился.

— Со мной вдруг приключилась нелепая вещь, — сказал я откровенно. — Я почувствовал к одному своему товарищу что-то вроде зависти. Он мне казался умнее, интереснее, красивее меня. Он покорял всех нас неистощимым дружелюбием. Такой, знаете, признанный «заводила». Я стал подражать ему в манере держаться: вскидывал подбородок, прежде чем сказать остроту; ходил, передвигая ноги плавно, словно в танце; смешно шевелил большим и указательным пальцами, когда на память не приходило нужное слово. Я восхищался им и страдал от сознания собственной бесталанности. Одно время я был глубоко убежден в своей бездарности, — это были тяжелейшие две недели в моей жизни. Проблема роста — так, кажется, это называется? Ну, так очень важно, как я убедился, чтобы именно в такой момент вам пришел на помощь друг. Он подошел ко мне и сказал: «Знаешь, я часто думаю о тебе, Если бы я обладал хотя бы десятой долей твоих способностей, насколько мне было бы легче жить. Ты по-настоящему впечатлительный и гораздо серьезнее и как-то глубже, чем я. У меня же, — он вздохнул, — пока задатки самодеятельного конферансье, не больше». Он, по-моему, говорил то, что думал. Но выбрал время не случайно: почувствовал, как мне тяжело. А я подумал: какое нужно иметь порой мужество, чтобы сказать правду. Самокритичное отношение — не уничижение, как это было у меня, и не восторг перед самим собой, что тоже случалось со мной раза два, — а правда о себе. — Вот что самое трудное и требует настоящего мужества. Я вырос в своих глазах с тех пор, как понял это. И стал по-настоящему уважать своего товарища — не за то внешнее, что восхищало меня прежде, а за внутреннюю силу. Ну, и мне приходилось... в общем... в некоторых случаях...

Я замялся, потому что не знал, нужно ли рассказывать о самих случаях, в общем-то, довольно мелких и рядовых, как мне показалось сейчас. Я боялся, что не сумею передать, почему ценю эти случаи.

Но меня поняли.

— Да, — в раздумье произнес Лансере, — испытания поджидают нас на каждом шагу. Какие — никогда не знаешь. Вот и сейчас такой случай.

Я с нетерпением ждал, что скажет Савостьянов. Сначала мне показалось, как я уже, говорил, что прав Дорохов и спорить не о чем. Когда же Лансере рассказал историю Богачева, я внутренне стал на сторону Лансере. Что мог ответить Савостьянов на неотразимую логику Лансере и его человеческую и очень смелую позицию?

Но вместо Савостьянова ответил Дорохов.

— У Богачева авария, — порывисто сказал он, указывая на синюю стрелку глубиномера. — Опять остановка. Он не перемещается и по горизонтали. — Дорохов ткнул пальцем еще в какой-то прибор. — У лодки неисправность. Он, может быть, и пытается сейчас связаться с поверхностью. Но — бесполезно! Мы должны спешить уже не рассуждая. Хватит разговоров!

Лансере взглянул на Савостьянова вопросительно.

— Под землей ни к чему такие длительные остановки, — подтвердил тот. — Тут ведь пейзажей нет.

— А если он заметил что-то в иллюминатор?

— И разглядывает это «что-то» полчаса? Он ведь не геолог-поисковик.

— Именно поэтому. Он мог прийти в удивление там, где для вас все ясно.

— Он движется! — воскликнул я.

Стрелка медленно пошла вниз.

— Выходит, я был прав, — сказал Лансере.

— Или ему удалось устранить неполадку, — возразил Дорохов.

— Какой вы делаете вывод? — обратился Лансере к Савостьянову.

— Снимаю ограничители скорости, — ответил тот. — Дорохов, помогите! Полный вперед...

— Если вы думаете, — начал Лансере, — догнать его, а потом сказать, что просто испытывали «дракон» и случайно очутились рядом, он в такую детскую сказку...

— Мы скажем ему правду, — сурово произнес Савостьянов. — Только правду. Перенести ее будет очень нелегко. Он не выдержал испытания.

— Как?

— Он прошел черту, до которой человек еще владеет собой. Он держался на этой грани полчаса с лишком. А потом не выдержал... Он всегда боялся высоты? А здесь, под землей, как ни странно, ощущение такое же. Кажется, что внизу бездна. Вам разве не кажется, что под нами пустота и мы падаем в нее?

— Нечто вроде, — неохотно подтвердил Лансере. — Но именно поэтому...

— Именно поэтому он и не выдержал. И вообще неизвестно, уцелел бы он на скале, когда приготовил и передал вам записку. Скорее всего, у него закружилась бы голова. И если бы его не спасли тогда скалолазы, нам действительно сейчас не пришлось бы идти за ним в глубину.

Ошеломленные, мы молчали. Даже Дорохов не ввернул слова.

— Вы хотели правды? — сказал Савостьянов. — Вот правда. В ваших рассуждениях был один допуск: все оканчивается благополучно. Но так получалось только потому, что Богачева все время спасали. Сужу по тому, что сейчас он не выдержал экзамена. Того самого экзамена, на который он шел. И главное испытание, которое предстоит Богачеву, — выдержать встречу с правдой.

— А вы убеждены... — начал Лансере.

— У меня графики движения всех, кто не выдержал соблазна бездны. Вот смотрите, — он потянул за какой-то бумажный хвост на пульте, и из щели податливо поползла длиннющая лента, разграфленная в мелкую клетку, — Все более или менее логичные линии доходят до рокового горизонта 2100. Почему мы и поставили ограничитель на двух тысячах. А дальше начинается метание. Видите: вправо, влево, даже вверх, а затем — снова вниз, головой к центру.

— А что делает Богачев сейчас?

— Мечется...

Перо прибора вычерчивало на бумажной ленте синие петли.

Мы смотрели, затаив дыхание.

Потом перо остановилось, словно в нерешительности. И пошло вертикально вниз.

— Да, — сказал Савостьянов. — Правду иногда перенести труднее всего,

Он опустил бумажную ленту, и она с тихим шорохом, закончившимся щелчком, юркнула в свою щель.

«Как змея, ужалившая Богачева», — подумал я. Но не рискнул высказать сравнение вслух.

— И сейчас ему нужен друг. Вот для чего вы едете с нами.

Савостьянов повернулся в кресле и занялся приборами управления, видимо считая разговор законченным.

Лансере затих.

Дорохов сидел задумчивый. Теперь, когда все прояснилось и необходимость спешить на выручку Богачеву перестала быть дискуссионной, он начал больше думать о человеке, которого мы спасали. Богачев не как «нарушитель», не как «потерпевший бедствие», а как человек, во всей его сложности, предстал перед мысленным взором начальника спасательной службы.

У нас было время думать о Богачеве.

«Гонки» текли медленно, как в кошмарном сне.

5

Мы больше не говорили о нем. «Дракон» вонзался в недра земли, и мы установили свой быт в кабине. Савостьянов и Дорохов, сменяясь, вели корабль. Если бы рейс не был одновременно испытательным, им пришлось бы легче, а сейчас они хлопотали без устали. Особенно бурную деятельность развивал Дорохов. Он связывался с рудником, с разными пунктами на Земле и, кажется, только Луну оставил в покое. Наверное, за нами следили сотни, тысячи, может быть миллионы людей, и сознаюсь, мне доставляло удовольствие думать, в какой ответственной экспедиции я участвую. Я с уважением поглядывал на свою сумку доктора здоровья неотложной помощи, хотя в глубине души сознавал, что в данном случае нужен скорее психолог, чем врач моей специальности. Было томительно сидеть без дела, и я очень обрадовался, когда Савостьянов предложил мне сверять показания приборов, чтобы вовремя установить, не врет ли какой-нибудь из них.

Только на вторые сутки я сообразил, что Савостьянов придумал работу нарочно, чтобы чем-то занять меня. Добросовестно изучая приборную доску, я обнаружил маленький кружок с кучей тонких стрелок — что-то вроде подушки, в которую втыкают булавки, только под стеклом. Стрелки двигались без всякой видимой системы, иногда сцеплялись, иногда расходились, часто просто стояли на месте — вообще напоминали толпу у стадиона перед футбольным матчем (что-то мне в голову лезут дикие сравнения!). А широкая прозрачная стрелка равномерно кружилась, отсчитывая секунды, как некий призрак, времени. Я долго думал, что это за машинка, а потом сообразил — сюда, в этот приборный центр, сходятся показания всех остальных приборов, и если где-нибудь какие-либо стрелки вздумают действовать невпопад, этот контрольный центр немедленно закричит петушиным голосом, зазвонит в колокол тревожного боя, зажжет красную лампочку и станет дергать за колено командира корабля. Словом, многоигольчатая игрушка делала совершенно излишней мою работу.

Когда я поделился своей догадкой с Савостьяновым, он похвалил меня за наблюдательность. Потом сказал:

— Дублирование работы контрольного прибора — не лишнее в нашей экспедиции. Корабль не был подготовлен по всем правилам к старту. И то, что вы присматриваетесь к системе управления, тоже может пригодиться.

Он только намекнул на опасности, которые могут нас ожидать, но я находился в приподнятом настроении целый день. В самом деле, мы лезли к черту на рога и кто знает, что случится с каждым из нас,

В момент, когда я в особом упоении смотрел в иллюминатор, где сверкало что-то розовое с синими блестками, в окошке вдруг все успокоилось. Не сразу я понял, что «дракон» остановился.

— Стоянка десять минут, — весело объявил Савостьянов, протирая замшей прозрачные окна приборов. — Можно сойти с кресел. Прогулка.

Сам он соскочил с кресла на решетчатое ограждение экрана.

— Где же бульон с пирожками? — обернулся он к Дорохову,

— Сейчас будет, — ответил он. — Хотите прогуляться? — предложил он мне.

Я слез с кресла и стал карабкаться по ступенькам вертикальной шахты вслед за Дороховым.

Мы проникли в кормовой тамбур, который напоминал сейчас люк колодца, и после того, как завинтили дверь позади себя, Дорохов быстро раскрыл затворный механизм в днище «дракона». Я зажмурил глаза и втянул голову в плечи, ожидая, что сейчас на меня обрушатся тонны измельченной породы. Но ничего не обрушилось. Только какой-то камешек стукнул в плечо комбинезона и покатился вниз, позвякивая при ударах о стенки тамбура.

Я открыл глаза и поднял лицо. Передо мной простирался ровный гладкий тоннель, сверкающий в лучах прожектора, зажженного Дороховым. Метрах в двадцати выше нас виднелась кольцеобразная машина, многорукая, как паук. Она поглаживала своими руками стенки тоннеля, пришлепывала ладошками — в общем делала что-то вроде массажа.

— Оштукатуривает, — бросил Дорохов. — Или, лучше сказать, бетонирует. Тонкая, очень прочная оболочка. Но где же бульон?

— А где щебенка?

— Убирают транспортерами. Ага, вот он!

В кольцеобразном отверстии массажно-штукатурной машины показалось гладкое, полированное яйцо. Контейнер приблизился вплотную к нам, створки раскрылись, и Дорохов вынул два термоса.

— Испечены пять минут назад, — сказал он, передавая мне посудину с пирожками. — Что тут еще? Свежие сорочки...

Он занялся хозяйственными делами.

— Сколько же времени потребуется... — начал я.

— Аварийный подъем — полторы минуты. С этой глубины, разумеется.

Он махнул рукой, и яйцо помчалось вверх с нарастающей скоростью.

Мы вернулись в кабину.

— Ну, что ж, — сказал Савостьянов, отвинчивая крышку термоса, — советую не зевать. Хороши, пока горячи. Гордость спасательной службы! Некоторые, — добавил он, прожевывая кусок, — нарочно стараются попасть в беду, чтобы только отведать знаменитой снеди. Налейте-ка бульона!

Он протянул кружку.

Мы уписывали еду, стоя на решетчатом полу, перебрасываясь фразами, передавая друг другу действительно превосходные пирожки, — словно находились в придорожном кафе какого-нибудь заезженного туристского маршрута.

Я покосился на Савостьянова: не поднимал ли он просто мое настроение, намекая на неведомые подземные опасности?

Перерыв кончился, мы уселись в кресла, Савостьянов и Дорохов, успевшие в пять минут осмотреть таинственные внутренности «дракона», поднимая и опуская крышки люков, обменялись взглядами, и наш корабль пошел своим курсом. Все делалось быстро, слаженно, без потери лишней секунды.

Сидя в кресле, я раздумывал над увиденным и услышанным. Канал позади дракона позволит быстро вытащить нас в каком-нибудь контейнере, если корабль выйдет из строя. Второго «дракона» того типа, что наш, в природе еще нет, но наверху, конечно, приготовили запасной подземный ход, пусть и не такой совершенной конструкции: в случае аварии с нашим «конем» ту машину быстро спустят по подземному ходу, и она станет продолжать рейс к Богачеву. Я проникся глубоким уважением к Дорохову — это он все предусмотрел. Разумеется, горные породы могут смять тоннель даже с укрепленными стенками, но, в конце концов, не Дорохов же выбирал маршрут: он делает что может.

Теперь я догадался, о чем спорили Савостьянов и Дорохов сегодня утром. Оба они держали в руках разрез глубинных слоев, составленный на основе геофизической разведки, и тыкали в чертежи пальцами. Дорохов рисовал на схеме округлые линии, а Савостьянов упрямо и жестко чертил ногтем перпендикуляр. Тогда я не прислушивался особенно к разговору, и предмет разногласий остался для меня неясным. Сейчас я понял, что Дорохов предложил обойти какие-то ненадежные места, а Савостьянов не хотел терять время. Конечно, слабые и неплотные слои проходятся быстрее. Удлинять путь и врубаться в граниты Савостьянов, видимо, считал в создавшихся условиях непозволительным.

Я заметил, что наши водители слишком уж часто смотрят в подземные карты и как-то несогласно качают головами. По наивности полагал, что внутренности нашей планеты расписаны во всех деталях, как в хорошем анатомическом атласе. Вы отгибаете листок, изображающий верхний слой, а под ним видите раскрашенную картину следующего пласта и так далее — до самого ядра Земли. Но оказалось, что неведомое может находиться у самого твоего носа.

— Видите ли, — сказал Савостьянов, когда я задал ему свой первый детский вопрос, — мы знаем в точности, где расположены рудные залежи и в каком окружении они находятся. Здесь все картировано чуть не до сантиметра. Но многие области, особенно безрудные, не изучены столь досконально. Богачев же полез как раз в неисследованную зону. Она у нас стоит в плане изучения. И наш рейс в этом отношении можно считать исследовательским.

— А как вы изучаете подземные области?

— Самым лучшим способом, — улыбнулся Савостьянов, — следует считать вот такой выезд на место, как наш.

— Как? — удивился я. — А сейсмическая разведка. Разные геофизические способы. Бурение, наконец!

При слове «сейсмическая» Дорохов покачал головой.

— Вы собираетесь, — проворчал он, — устраивать взрывы под километрами льда? Встряхнуть ледяную шапку Антарктиды, чтобы посмотреть, что под черепом. Может быть, даже раскрошить ее всю, чтобы произвести глубинную съемку?

— Антарктида — своеобразный материк, — примирительно произнес Савостьянов. — Сейсмика здесь не применяется. Этот район земного шара вообще не знает землетрясений. Даже природных. Геофизические щупальца, конечно, многое нащупывают, но препятствия, которые они встречают, не всегда просто разгадать, сидя в лаборатории. И вообще методы дальней разведки помогают создать общую картину, но не определяют достаточно точно частности. Бурение, наоборот, дает точные данные, но они ограничены местом, где запущен щуп. Под землей вы либо определяете приборами общие очертания структур, либо видите своими глазами только то, что находится прямо перед ними, — он кивнул на иллюминатор, за которым медленно текло что-то белое, напоминающее струи молока. — Неизвестное начинается уже в нескольких сантиметрах от ваших глаз. Здесь нельзя оглядеться, как с холма или горы.

Как бы в подтверждение его слов Дорохов предостерегающе поднял руку.

Все замолчали. То, что мы услышали, взволновало даже Лансере, все еще погруженного в свои думы. Мы услышали собственное дыхание — и больше ничего. В этом и заключалось необычное. Тихий шелест, — звуковой фон, сопровождавший движение «дракона», — исчез.

Дальше события развивались очень быстро. Струи «молока» в окошке перед моим лицом вдруг потекли с нарастающей скоростью. Савостьянов издал что-то вроде проклятья и кинулся к рычагу управления.

За своей спиной я услышал странный вой, переходящий на все более высокие ноты. Корпус корабля закачался, и мы, как маятники, задвигались в своих креслах. Над моей головой что-то треснуло. Подняв глаза, я увидел, что пустые кресла описывают кривые и бьют в стены кабины. Вслед за тем я ощутил некую пустоту внутри себя, мгновенную потерю веса. Вой усилился до нестерпимого визга. Сильный удар прямо в нос корабля! Я чуть не слетел с кресла, меня удержали обхваты. Нос судна стал задираться кверху, кабина приняла почти горизонтальное положение с заметным креном на правый бок.

Затем все успокоилось. Дорохов оглянулся, как бы желая убедиться, целы ли мы с Лансере.

— Я пойду в разведку, — сказал он Савостьянову.

Ого, под Землей ходят в разведку просто так, пешком!

— Одному не ходить, — возразил Савостьянов.

— Пошли, — кивнул Дорохов мне и помог отстегнуть ремни.

Я последовал за начальником спасательной службы. Мы миновали тамбур. Дорохов распахнул дверь и вышел первым.

— Осторожнее! — крикнул он.

Я замер и увидел прямо перед собой глубокую щель. Прожектор, выдвинувшийся из углубления в кормовой части «дракона», выявил любопытную картину.

Мы находились почти в самом центре подземного зала, где успели произвести беспорядок. Сломанные сталагмитовые колонны валялись вокруг. В потолке зияла внушительная брешь.

Я направил в нее узкий пучок света. Он провалился в темноту, и только метрах в ста что-то засияло в луче.

— Оттуда мы и свалились, — мрачно сказал Дорохов.

Теперь я окончательно понял, что с нами случилось. Нас подстерег коварный подземный зверь, имя которому пустота. Савостьянов хотел сэкономить время и не сделал остановки, необходимой для предварительной разведки «местности». Когда нос корабля уже вошел в пустоту, Савостьянов попытался дать задний ход, но водители не смогли вогнать «дракон» обратно. Поболтавшись, он упал. Конечно, падение было смягчено. Скорее, оно напоминало приземление ракеты. Но избежать толчка не удалось.

Стоя у порога корабля, я попытался на глаз определить размер ловушки, в которой мы очутились. Получилось метров сто-сто двадцать в длину и с полсотни в высоту. Дорохов проворно лазил среди сталагмитов, обстукивая их молотком с длинной ручкой. Щель, что разверзлась у порога «дракона», он перепрыгнул, как будто это была канавка. Я помедлил и прыгнул тоже. Но я, видимо, слишком боялся и прыгнул неудачно. Одна нога сорвалась, и пришлось подтягиваться на руках, уперев другую ногу в какой-то выступ. Дорохов, на счастье, ничего не заметил. А я подумал, что мог разбить колено и оказаться первым человеком, которому потребовалась бы медицинская помощь. Хорошенькое начало для дежурного врача, выехавшего в первый раз на место происшествия.

Теперь я мог оглядеться уже по-настоящему. Попробуйте представить себе колонный зал, построенный для сказочных концертов. В одном конце сросшиеся сталактиты и сталагмиты образовали нечто похожее на большой орган. Колонны, расширяющиеся кверху и книзу, разбросаны в беспорядке, а в центре свисает огромная люстра. Она сверкает отраженным светом от нашего прожектора. Преобладающие тона в раскраске зала — желтые, розоватые, лиловые.

Я споткнулся о какой-то обломок сиреневого цвета. Что-то хрустнуло под каблуком. По спине у меня пробежал холодок восторга: ведь я первый человек, оставивший след в запертом на двадцать пять замков царстве природы! Один из первооткрывателей, прикасающихся к кладам, укрытым целым материком.

Не знаю, холодно или тепло было в пещере, сыро или сухо, — комбинезоны подземников снабжены устройством искусственного климата, как у всех, кто работает в Антарктиде. Мы вышли из «дракона» с пристегнутыми герметическими шлемами.

Может быть, здесь сохранились кости былых обитателей пещеры? Вдруг она имела когда-нибудь выход на поверхность? Ведь не всегда же Антарктида была покрыта ледяной шапкой.

Я подошел к Дорохову (он все еще не обращал на меня никакого внимания). Он смотрел на тройной циферблат крошечного прибора, который установил, как на столике, на срезе сталагмита. Лицо его выражало крайнюю степень озабоченности.

Наконец он оторвал взгляд от стрелок и увидел меня.

— Принесите бур, — сказал он. А сам пошел дальше, окидывая колонны взглядом лесника, выбирающего дерево нужной ему породы.

Я направился к «дракону». На этот раз совершенно свободно преодолел щель, которая и на самом деле оказалась совсем неширокой.

Люки «дракона», прикрывающие сложные машины, были распахнуты. Савостьянов шуровал в одном из люков, высовываясь по пояс. Лансере подавал ему инструменты. Савостьянов решил использовать остановку для осмотра и отлаживания «дракона».

На вопрос о буре он только двинул подбородком в сторону ярко-красного футляра с ручкой. Бур лежал, уже приготовленный, на полу.

Лансере бросил на меня вопросительный взгляд. Я пожал плечами и потащил бур к Дорохову.

Начальник спасательной службы вынул из футляра треногу и привинтил что-то вроде миниатюрной кинокамеры. Затем достал кассету с уложенным внутри тонким блестящим кабелем. Зарядив аппарат, он взялся за рукоятку, напоминающую румпель лодочного мотора, повернул камеру стволом к стене пещеры и нажал гашетку.

Из ствола вылетел маленький снаряд и вытянул за собой длинный сверкающий хвост. Снаряд легко пробил колонну, встретившуюся на пути, и вонзился в стену. Тонкий трос тянулся за ним, сверкая даже в полумраке и, как мне показалось, вибрируя.

Дорохов стоял, положив пальцы на маленький пульт. В окошке аппарата двигались светящиеся стрелки, а в центре, в кружке, выскакивали цифры, как на счетчике. Видимо, происходило что-то более сложное, чем простое механическое зондирование.

Минут пять напряженной тишины. Я поймал себя на том, что осторожно дышу. Вдруг цифры стали выскакивать еще быстрее. На лице Дорохова появилось выражение мрачного удовлетворения.

Он переключил аппарат, и трос потянул игрушку назад. На ладонь Дорохова легла гладко отполированная крупнокалиберная пуля с очень острым концом. Он вставил «пулю» снова в ствол.

Еще два «выстрела» в стены пещеры, затем Дорохов повернул камеру и запустил снаряд вниз. Я с особым интересом следил за этой частью операции. В конце концов главное — что нас ждет впереди, а не с флангов.

Минут через семь трос стал быстро сматываться. Пустота! Но Дорохов не останавливал аппарат. Пройдя полость, «пуля» вонзилась в пол нижнего этажа подземелья. Скоро цифры снова точно взбесились. Картина повторилась еще несколько раз. Словом, через час выяснилось, что мы находимся в каком-то лабиринте подземных пустот.

К этому времени я облазил всю пещеру и обнаружил, что из нее выходит несколько совсем узких ходов и щелей. Никаких костей пещерной гиены или пещерного медведя я не нашел.

Мы вернулись к «дракону». Лансере сидел на пороге, как на крылечке.

— Подышать воздухом, — сказал он. Шлем он отстегнул.

Я последовал его примеру.

В пещеру действительно поступал хороший воздух через тоннель, проложенный драконом. Вероятно, воздух гнали к нам сверху сотрудники службы Дорохова. Я почувствовал, что наш корабль тоже как бы огромная пуля, запущенная в земные недра; ее держат за противоположный конец троса там, на «поверхности». Но пуля застряла.

Мы провели совещание здесь же, у порога «дракона». Собственно, совещались Дорохов с Савостьяновым, а мы с Лансере главным образом слушали.

— Карст, — сказал Дорохов. — Надо было обходить. Теперь мы потеряем гораздо больше времени.

Савостьянов задумался, потом попросил У Дорохова все данные. Дорохов показал диаграмму, вычерченную аппаратом бура.

Чем больше Савостьянов смотрел на ленту и чем красочнее комментировал ее Дорохов, тем заметнее прояснялось лицо начальника экспедиции.

— А ниже? — спросил он.

— Снова карст, — ответил Дорохов. — Еще метров триста с прослойками.

— Отлично! — воскликнул Савостьянов, — Через пять минут отправляемся.

— Будем обходить? — спросил я.

— Нет. Сейчас это просто глупо. Пойдем прямо вниз.

— В карст?

Я выражался уже почти профессионально.

— Именно. Лучшего и не придумаешь. Мы наверстаем опоздание и даже выиграем время. Лошадка выдержит, — уверенно сказал он в ответ на вопросительный взгляд Дорохова. — Она крепче, чем мы думали. Теперь мы не свалимся нечаянно в какую-нибудь пещеру. У нас точнейшая карта. Редкий случай, когда под землей имеешь доскональную картину пути на несколько сот метров вперед. Не использовать такую благодатную обстановку — верх легкомыслия.

И мы отправились в «благодатный» путь. Правда, нам с Лансере предоставили еще одну возможность.

— Я должен задать вопрос, — сказал Савостьянов извиняющимся тоном. — Словом, вы можете быть доставлены на поверхность.

— Покинуть корабль? Чем мы это заслужили? — прозвучал дуэт возмущенных голосов.

— Инструкция, — сказал Савостьянов, пожав плечами, и покосился на Дорохова.

— Больше такой возможности может не оказаться, — любезно сообщил тот. Я постарался улыбнуться в ответ.

Мы сидели в раскачивающихся креслах, а «дракон» то сравнительно медленно опускался, прогрызая пол-потолок очередной полости, то устремлялся вниз, словно его пришпоривали. Но он падал более мягко, чем первый раз, и не терял вертикального положения. Во время такого воздушного спуска корпус отчаянно вибрировал. Наши кресла не успевали успокоиться, как «дракон» уже вонзался в очередную преграду, разделяющую подземные пустоты. В общем, мы путешествовали как бы внутри головки сыра, — да простится мне столь непрофессиональное сравнение. При всей экзотичности подобного путешествия я почувствовал себя легче, когда дырки в сыре кончились и наш «дракон» привычно стал пробивать путь в нормальных твердых пластах.

Но я рано обрадовался. Не знаю, что за просчет получился у командира корабля и штурмана, но мы каким-то образом влезли в новую ловушку — непредвиденную вертикальную карстовую воронку, которая проглотила нас, словно лягушка муху. Очевидно, Дорохов запустил свою «пулю» не совсем по оси движения дракона. Мы неслись вниз, стукаясь о стенки воронки то одним, то другим железным боком. Кресла раскачивались невпопад, и мы тряслись, как листья на дереве в сильный ветер. Казалось, воронке не будет конца: мы летели в дикую пропасть. Только самообладание Савостьянова и уже накопленный им опыт управления кораблем в сложной и меняющейся обстановке карста позволили ему удерживать «дракона» в более или менее ровном положении.

Наконец нас заклинило в сужении. Савостьянов осторожно выключил мотор. Мы сидели крепко.

Савостьянов вытер пот со лба. Я заметил, что у него чуть дрожат руки.

— Остановка, — сказал он. — Пять минут.

Он посидел еще с минуту, отдыхая или приходя в себя. Дорохов тем временем откидывал одну за другой крышки люков и, запустив руку по плечо, шарил внутри. Один раз он тихо выругался и попросил подать ему ящик с инструментом. Я подтащил коробку с набором блестящих штучек с черными ручками, напомнившую мне готовальню, которую я видел один раз в музее, только больших размеров. Савостьянов слез с кресла и тоже приступил к исследованию внутренностей нашего «дракона». Что-то пришлось подкручивать, а какую-то «планетку» — октаэдр с выростами разной длины, в мелких дырках, совсем непохожий на планету, — даже сменить. Мы с Лансере помогали как могли.

Провозились целых десять минут, а когда снова уселись в креслах, обнаружили, что Богачев исчез с экрана и вообще не фиксировался никаким прибором.

Эта новость ошеломила нас.

— Связь. Или с лодкой Богачева что-нибудь, — высказал предположение Дорохов.

Я уже знал, что связь поддерживается с помощью тончайшего волосного кабеля неимоверной прочности. Раздавить его невозможно — волосок упрячется в мельчайшей складке и «отсидится» там от сил давления. Случаев обрыва, как утверждал Савостьянов, до сих пор не наблюдалось. Значит... раздавило лодку?

— Это я во всем виноват, — сказал вдруг громко Лансере. Он сидел, уткнув лицо в ладони. Сейчас он разнял руки и смотрел прямо перед собой.

Дорохов взглянул на Савостьянова.

— Ни в чем вы не виноваты, — произнес тот твердо. — Не выдумывайте.

— Если бы не я, — торопливо заговорил Лансере, — вы давно вытащили бы его на поверхность. Мое вмешательство тем более несуразно, что он все равно не выдержал.

— О том, выдержит он или не выдержит, — возразил Савостьянов, — никто не мог знать заранее. Нельзя знать счет очков, прежде чем закончится матч. И раньше, чем истечет контрольный срок, хватать человека вообще не к чему. За ручку водить взрослого — не лучший способ помогать ему. Успокойтесь. Никто не знал, что Богачев нарочно вывел из строя связь. Кому такая глупость могла прийти на ум? Выкиньте из головы ваши самообвинения.

— Многовато психологии, — мрачно пробормотал Дорохов. — Если бы рассуждениями можно было вытащить Богачева, мы давно сидели бы на поверхности и пили кофе.

— А мы найдем его именно рассуждениями, — весело сказал Савостьянов. — Знаете, я верю в вашу лошадку.

— Отпустить поводья — и она сама найдет Богачева? — довольно неуклюже пошутил я.

Но Савостьянов, видимо, оценил само мое желание шутить.

— Вешать голову нечего, вы правы. Богачева мы найдем.

— Вслепую? — прошептал Лансере.

— По координатам.

Дорохов уже вытягивал из щели ленту с записями нашего пути и маршрута Богачева.

— По координатам последней точки его местонахождения.

— А если он уйдет за то время, пока мы будем пробиваться? Если лодка еще движется?

— Неважно. Мы выйдем на его след. Нам только найти ход, который он оставляет после себя.

Рассуждения — великое дело, если они построены по строгой системе. Вся геометрия состоит из логических умозаключений. Савостьянов и Дорохов довольно долго настраивали приборы, нацеливая корабль на теоретическую точку встречи. Полдюжине автоматов они поручили следить за курсом и компенсировать малейшие отклонения от него специальными маневрами: под землей выдерживать курс труднее, чем в воздухе или в море. Одна из машин только тем и занималась, что непрерывно считала ошибки и делала назидательные выводы. Когда всю механику запустили, Савостьянов взялся за рычаг управления.

«Какое еще приключение ждет нас?» — невольно подумал я.

Мы находились примерно в километре от Богачева — по расчетам машин, которые вели к цели, когда на нас навалилась новая и неведомая опасность.

Сначала я услышал снаружи «дракона» какой-то шум. Казалось, порода пришла в движение и глыбы разной плотности скреблись друг о друга. Затем послышалось взвизгивание. Я взглянул на товарищей, чтобы убедиться, что не страдаю слуховыми галлюцинациями. Савостьянов и Дорохов слушали с напряженными лицами. Лансере вертел головой, пытаясь установить источник звука.

Савостьянов выключил двигатели. В наступившей тишине явственно послышались шмыгающие звуки. Как будто бронтозавр бродил под землей, как хозяин по своим владениям. Сейчас он обнаружит «дракона» и схватит его мощными челюстями. Мои нервы напряглись до предела.

Вдруг прямо за своей спиной я услышал скрежещущий звук. Не боюсь сознаться, мурашки пробежали у меня по телу. Так и есть! Зубы бронтозавра соскользнули со стальной оболочки «дракона». Но в следующее мгновение неведомое чудовище снова сделало попытку вцепиться в наш корабль.

Дорохов схватил молоток на длинной рукоятке и принялся стучать изо всей силы по корпусу в том месте, откуда совершилось нападение. Грохот поднялся в кабине ужасающий.

Потом он перестал стучать. Ему удалось отпугнуть чудовище. Снаружи наступила тишина.

В тишине отчетливо прозвучали ровные удары.

— Богачев, — сказал Дорохов, откидываясь в кресле.

Мы переглянулись с Лансере. Не знаю, что почудилось ему, но вид у нас обоих был довольно дурацкий.

Прослушав внимательно сигналы Богачева, Дорохов застучал молотком в ответ. Переговоры по азбуке Морзе продолжались довольно долго. Чем больше выстукивал свои сообщения Богачев, тем озабоченнее становились лица Савостьянова и Дорохова.

Богачев еще продолжал стучать, и Савостьянов внимательно слушал его, а Дорохов, сунув молоток соседу, схватил трубку глубинного телефона.

То, что он стал выкрикивать в трубку, удивило меня.

— Забетонировать все подходы к камере № 4, откуда мы вышли. Наглухо.

Савостьянов замотал головой: Дорохов мешал ему слушать. Тот закрыл раструбом трубки и стал говорить тихо. По тому, как энергично двигались у него брови, я понял, что он отдает распоряжение за распоряжением.

— Все, — сказал он наконец, отдуваясь и кладя трубку на место.

— Следуйте за мной, — произнес вслух Савостьянов, выстукивая сигнал.

Он взялся за рычаг. Двигатели взвыли — видно, Савостьянов включил форсаж. Наш корабль сдвинулся, в иллюминаторе поползла полосатая порода; нос «дракона» стал задираться, и довольно скоро кабина приняла горизонтальное положение.

На нас командиры не обращали никакого внимания. Я спросил Лансере, что, по его мнению, означают эти действия. Он пожал плечами.

Савостьянов и Дорохов продолжали хлопотать у приборов управления.

— Метров двадцать — и делаем остановку, — громко сказал Савостьянов.

— Я займусь сварочным агрегатом, — откликнулся Дорохов.

Он отстегнул одну из дверок рядом с экраном и стал вытягивать что-то вроде пожарного шланга с брандспойтом.

Он передал брандспойт мне, и я, не дожидаясь указаний, стал подтягивать кишку к тамбуру. Между нами уже образовалось своего рода распределение обязанностей. Я выполнял функции второго номера при Дорохове, а Лансере помогал Савостьянову. Операции, которыми занимался Дорохов, были обычно связаны с выходом наружу. Я не ошибся и на этот раз.

— Проверьте очки в шлеме, — сказал Дорохов.

— Что случилось? — спросил я.

Тут только руководители операции сообразили, что мы ничего не знаем. До сих пор они имели дело с людьми, которым не надо ничего разъяснять.

— Богачев наткнулся на термальные воды, — сказал Савостьянов. — Ну, подземное озеро или море. Кипяток под давлением. Чуть было не ухнул в кастрюлю.

Я подумал, как мы могли бы «ухнуть» в гигантскую подземную кастрюлю и очутиться там на положении рака, которого готовят к обеду. Системы охлаждения вдруг показались ненадежными.

— Богачев пошел наверх, чтобы предупредить, — пояснил Дорохов. — Поэтому он и очутился тут. Мы считали, что идем вдогон, а на самом деле двигались навстречу... Прослойка породы, которая отделяла его от моря, очень ненадежна. Прорыв может совершиться в любую минуту. Представляете?

Я попробовал представить. Горячая вода под напором устремляется вверх — сначала по ходу, проложенному лодкой Богачева, когда он шел нам навстречу, а потом по великолепному тоннелю, который оставался позади «дракона». Но почему мы сами не воспользовались этим вертикальным стволом, чтобы быстро подняться наверх?

— Почему же мы уходили вбок? — спросил я.

— По стволу быстро не подняться, — сказал Дорохов. Пещеры задержат нас. Бетонированный ствол там прерывается. «Дракону» придется прыгать, чтобы попасть в отверстие. Или въедаться в породу, что отнимет еще больше времени. Нельзя держать верхний конец ствола открытым. Его нужно замуровать немедленно.

— Мы не знаем, сколько тут воды, — добавил Савостьянов. — Может быть, Богачеву встретился язык большого моря. Такого зверя выпустить на поверхность очень опасно. Недаром же зона считалась запретной.

«Значит, для спасения рудника и людей там, на поверхности, мы уходим в сторону, — соображал я. — Вода промчится мимо нас со скоростью курьерского поезда, упрется в бетонную преграду, которую сооружают сейчас помощники Дорохова, а затем устремится в боковой ход — за нами! Куда же ей еще деваться.

Мы должны соорудить свою преграду. Там, наверху, — моментально схватывающийся бетон, здесь — сварка: вырвавшегося на свободу зверя требуется быстро заковать в кандалы. Да, этот зверь поопаснее того чудовища, которое померещилось мне, когда Богачев встретился с нами».

Я не представлял, под каким напором находится вода в подземных морях, но знал, что горняки струей воды режут даже гранит.

— Откуда тут, — пробормотал я, — горячая вода? В Антарктиде...

— Лед — отличный тепловой изолятор, — пояснил Дорохов. — Под ледяными шапками земное тепло сохраняется лучше. А если источник тепла вулканического происхождения, тогда можно ждать чего угодно — перегретый пар, температуру воды выше ста градусов, давление как в настоящем котле...

— А здесь есть и вулканы?

— Тут зарегистрированы не были. В Антарктиде вулканы встречаются по окраинам материка.

— Но о море должны были знать.

— Не все еще изучено так досконально, — сказал Савостьянов, — я же вам говорил. Язык мог протянуться издалека, мог затаиться и ждать своего часа. Зона подлежала спокойному методическому изучению. Богачев полез туда дуриком.

— А может быть, и не дуриком, — сказал Лансере. — Он ведь геотермик.

— Не по правилам, — буркнул Дорохов. — Что сейчас об этом разговаривать!

Наступила пауза.

— Выходит, он выдержал испытание? — Я даже подпрыгнул. Простая мысль только сейчас пришла мне в голову.

— Неизвестно, — пожал плечами Савостьянов. — Он повернул, увидев перед собой опасность.

— И желая предупредить о ней, — вставил Лансере.

— Психологией займемся потом, — взмолился Дорохов.

— Эта психология спасает сейчас рудник, а может быть, спасла и нас, — заметил Лансере.

На лице Дорохова появилось выражение, которое можно было понять только так: если мы сами не будем действовать как надо, ничто нас не спасет.

А я подумал, как перевернулись представления о том, кто кого спасает, за время, что мы находимся под землей. Мы отправились вызволять из беды Богачева, а пока что он выручил нас.

Впрочем, выручил ли? Вода может ворваться в наш короткий боковой ход в любую минуту и, приперев к стенке, не спеша доводить пятерых обитателей подземходов до состояния в меру приготовленного заячьего рагу. Как это пишется в заметках по кулинарии, «в собственном соку». Тепловая изоляция «дракона» — великое дело, но...

— Стоп, — сказал Дорохов. Мне показалось, что мы метра два «не доехали» до намеченной точки. Неужели у Дорохова тоже есть нервы? Я кинулся к тамбуру и принялся откручивать затворные маховики.

6

Едва я вдвинулся в тамбур, как услышал за спиной дыхание Дорохова.

— Шлем, — сказал он.

Второпях я позабыл застегнуть шлем.

Разошлись сегменты выходной двери, и я первый вышел наружу.

Горизонтальный тоннель с полом, усыпанным щебенкой, напомнил мне обстановку нашего старта. Но там была крепкая порода, чуть ли не гранит, и вообще то были первые метры. А здесь тоннель обвалился в двух местах, в потолке зияли рваные вмятины, а внизу лежали крупные глыбы, вдавившиеся в щебенку. Из боковой стенки торчало что-то толстое и короткое. Я сообразил, что это Богачев в своей лодке уходит в сторону, выполняя, очевидно, заранее согласованный маневр.

Держа в руках ствол, я шагал по осыпающейся под ногами щебенке навстречу глыбам, которые, возможно, собирались свалиться мне на голову и лишь поджидали, когда я подойду.

Дорохов выдергивал из внутренностей «дракона» ребристый шланг.

Подойдя к глыбам, лежащим на щебенке, я остановился.

— Дальше! — махнул мне рукой Дорохов.

Я полез через препятствие, не выпуская брандспойта. Он представлял собой короткий ствол, широкий в середине и сужающийся к наружному концу. Тыльная часть, соединенная со шлангом, имела форму полушара. К средней части были приделаны две ручки наподобие чемоданных.

Я тащил ствол, а Дорохов тянул шланг прибора, устройства которого я еще не понимал.

Когда приблизился ко второй преграде, Дорохов скомандовал:

— Ложись!

Я залег, как лежат обычно солдаты на иллюстрациях в старинных книгах или трудах по военной истории, и даже попытался выставить из-за каменного вала свой брандспойт на манер пулемета. Оказалось, орудие следовало тоже убрать. Дорохов плюхнулся рядом со мной. Я на секунду оглянулся. Прожектор на корме дракона освещал поле действия, Ближе к нам зияло большое отверстие в стенке тоннеля. Богачев успел заползти в нору.

В следующее мгновение я почувствовал себя участником фильма, изображающего боевые действия в прошлом веке. Дорохов отстегнул от пояса что-то вроде консервных банок на коротких палках и швырнул их одну за другой в дальний конец тоннеля. Одна граната разорвалась почти в том месте, где наш горизонтальный ход отходил от вертикального ствола, другая легла поближе. Я хотел посмотреть, куда уходит третья, но Дорохов прижал мою голову к груде щебня, на которой мы лежали.

Я услышал три взрыва, затем грохот явно нового происхождения — огромная глыба упала рядом с моей головой. Щебенка брызнула фонтаном и забарабанила по ногам. Что-то падало еще, подземелье рушилось. Глыба, за которой я спрятался, раскачивалась, скрипя щебенкой. До моего сознания отчетливо дошло, что я не снимаюсь в историческом фильме, а мы на самом деле ведем бой. Отчаянная схватка с водой и землей — сразу!

Дорохов теребил меня за плечо. Я встал на колени, потом поднялся на ноги. Все, что хотело свалиться, свалилось. Одна глыба впереди, острая, похожая на кинжал, нависала с потолка, как знаменитый дамоклов меч. Возможно, она раздумывала.

Пыль затягивала картину, как туманом. Тоннель укоротился.

— Связь? — крикнул Дорохов, поворачиваясь к «дракону».

— Действует, — сообщил Лансере, появляясь во входном отверстии.

Действительно, кабель связи обладает феноменальными свойствами! А может быть, Дорохов как-то особенно ловко кидал свои гранаты.

Он взял брандспойт у меня из рук.

— Шланг, — произнес он.

Я подтащил несколько метров шланга и, держа его в руках, стал около Дорохова чуть позади.

Я почувствовал, что шланг в моих руках оживает, приобретает упругость и пытается вырваться.

— Крепче держи! — крикнул Дорохов. — Очки!

Я опустил темные очки.

Дорохов направил ствол вперед, нажал пластину на его корпусе. Тонкий яркий луч вырвался из ствола. Дорохов, как бы пробуя, повел им по куче породы перед нами. Всюду, куда падал луч, порода плавилась и стекала, как размягченное стекло.

Дорохов отрегулировал луч, сделал его потолще и поливал огнем завал в тоннеле. Он осаживал пламя в каждую щель и углубление. Порода оседала, сжималась, а Дорохов все палил из своего огнемета. Через полчаса тоннель оказался запаянным так плотно, что ни одна молекула воды не просочилась бы сквозь стенку.

— Здорово! — воскликнул я.

— Не очень здорово, — вздохнул Дорохов. — Надо бы, по крайней мере, три таких баррикады. Связь? — крикнул он, оборачиваясь к «дракону».

— Порядок, — ответил Лансере, дежуривший у входа.

Дорохов впаял кабель в породу так тонко, словно монтировал электронную аппаратуру.

Теперь я, кажется, понял, почему отказала связь с Богачевым. Он так петлял в глубинах, так запутал тонкий кабель, что сам и порвал его, уже нечаянно.

Мы потянули шланг обратно. Лансере помог мне втащить его в корабль.

Дорохов задержался у норы, в которой спрятался Богачев со своей лодкой. Подняв с пола кремнистый камень, он принялся выстукивать Богачеву отчет о проделанной работе и инструкции на дальнейшее. Временами он переставал стучать и выслушивал ответы Богачева. Потом вдруг бросил камень и пустился бегом, скользя по щебенке, к «дракону». Едва он вскочил в тамбур и сегменты входной двери сошлись, как снаружи раздался страшный грохот, а «дракон» как-то коротко запрыгал,

— Ну и отлично, — сказал Дорохов, сбрасывая шлем. — Прочнее будет. Только бы Богачев не потерялся!

— И только бы не сломало вашу стенку, — добавил Савостьянов.

Очевидно, произошел новый обвал в тоннеле.

Мы заняли места в кабине. Но Савостьянов не двигал корабль с места. Мы сидели довольно долго, и я начал уже беспокоиться, не потерялся ли снова Богачев, как толчок с левой стороны известил нас, что он тут. А мог бы и заблудиться. Пройти, как лодка в тумане, в пяти метрах от нас. Он лишился связи с поверхностью, значит, не видел нас на своем экране и не знал точного местоположения «дракона».

Оставалось непонятным, как он разыскал нас, когда шел из глубины навстречу.

Я задал этот вопрос Дорохову.

— Он не шел нам навстречу, — сообщил тот. — Он вообще не знал, что мы под землей и ищем его.

— Почему же он не пошел по своим следам?

— Ход засыпало. Это было последнее, что приборы доложили ему об остановке. Идти по наклонному ходу обратно не имело смысла. Он решил подниматься вертикально.

— Какая удача, что мы столкнулись. Две иголки в стоге сена.

По обыкновению, мое сравнение не встретило большого энтузиазма.

— Удача?! Мы взяли прицел на лодку Богачева в тот момент, когда находились прямо над ней, а она шла вертикально вниз. Богачев, развернув лодку, естественно, воспользовался старым ходом на этом участке пути и поручил автоматам продолжать линию дальше по вертикали. После этого не столкнуться мы уже не могли. Маркшейдерски точная сбойка стволов. Могли бы налететь друг на друга носами. Расчет и отличная конструкция «дракона».

Вот так под землей. Можно разойтись в пяти метрах и разыскать другого в километре, а наверное, и в десятках километров. Если, конечно, путешествовать в «драконе» и держать в порядке связь.

Во время разговора мы двигались вперед, а Богачев следовал за нами. Скорость «дракона» превышала максимальный ход лодки-одиночки раза в два. Но Богачев шел в кильватере, фактически по готовому тоннелю, отбрасывая уже размельченную породу, и на горизонтальном участке отстать не мог. Плохо, что, находясь вплотную друг возле друга, мы не могли поддерживать телефонную связь.

То Савостьянов, то Дорохов вдруг прекращали разговор и начинали прислушиваться. Тогда замолкали и остальные. В тишине слышался только слабый шелест размалываемой породы.

— А за счет чего мы идем? — шепнул я Лансере после одной такой паузы. — Ведь воздух с поверхности не поступает.

— Реактивные двигатели отбрасывают пыль, — сообщил Лансере. — Из перемалываемой породы.

— Бедняга Богачев!

— Это вы про пыль? — удивился Лансере. — Не все ли равно лодке — идти сплошь в земле или в облаке пыли. Сквозь пыль легче.

Мы болтали о чем угодно, лишь бы заполнить минуты ожидания.

— А что, если вода пойдет в обход той стенки, что мы соорудили в тоннеле? Ведь там все обрушилось и, возможно, для воды открылись новые проходы? — спросил я и прикусил язык. Касаться этой темы, вероятно, не следовало. До этого мы с Лансере нарочно уводили свой разговор подальше от того пунктика, вокруг которого все время вертелись наши мысли.

Но Савостьянов с Дороховым находили естественным вести разговор о главном предмете. Они мыслили как специалисты, ищущие решение задачи.

— Вполне возможный вариант, — кивнул Савостьянов, словно я был студент, давший хороший ответ. — Все зависит от давления, под которым находится вода.

— Оно ослабнет, пока она заполнит пещеры и доберется доверху, — высказал я предположение. Мои познания в этой области не выходили за пределы представлений о кровяном давлении внутри человеческого организма.

— Все зависит от того, сколько там воды. Бочка или океан, — откликнулся Дорохов.

— Многовато неизвестных, — вздохнул Лансере. — Я думал, только ветер ставит так много загадок.

Савостьянов сдвинул брови. Все замолкли.

— Я думаю делать разворот.

Дорохов кивнул.

Кресла стали смещаться. Но теперь передний экран уходил не под ноги, а принялся забираться ввысь, Когда кабина приняла наклонное положение, Савостьянов остановил «дракон».

Дорохов только кивнул мне. Я соскочил с кресла и направился к выходу.

— Самый рискованный момент, — сказал мне Дорохов в тамбуре. — Выходим внутрь планеты, а можем очутиться в кипятке.

Я понял это как предупреждение, что зевать нельзя.

7

Дорохов включил прожектор. Свет уперся в поворот тоннеля. Гладкие сверкающие стены создавали впечатление надежного сооружения, только что покинутого строителями. На самом деле они могут оказаться не прочнее раскрашенных холстин — простая декорация, которую ничего не стоит сдернуть стихийной силе природы. Дорохов вытащил из нижней части «дракона» толстую, гибкую, хитро переплетенную и, видно, тяжелую цепь; он согнулся под ее тяжестью. Я кинулся помогать.

Мы протащили цепь по коридору, сначала под гору, потом вошли в горизонтальную часть. Тут мы уперлись в лодку Богачева.

Ее тупой, округлый нос рассекали спиральные борозды и гребни. Из последних сил мы подтянули цепь к крюку, который высунулся нам навстречу. Дорохов накинул замок, которым оканчивалась цепь, на крюк и защелкнул. Крюк втянулся внутрь лодки, и цепь вошла во что-то вроде клюза.

Не тратя ни слова, Дорохов повернулся и толкнул меня к «дракону». Мы побежали. Сзади слышался свист. Струи пара пробивались между металлом лодки Богачева и стенками тоннеля. Опять эти гладкие стены играют с нами дурную шутку. Уж лучше бы стены плотно обжимали корпус лодки и та выполнила бы хоть ненадолго роль пробки.

Я раза два оглянулся. Сначала вокруг носа лодки образовалось кольцо из пара. Потом пар хлынул на нас, как из толстой трубы. Очки запотели, я ничего не видел и с размаху шлепнулся на полуоплавленную щебенку. Я даже не понимал, куда ползти. Крепкая рука схватила меня за шиворот (я понял, почему в комбинезонах подземников устраивают стеганые воротники и широкие пояса с петлями), и, подчиняясь ее нажиму, я как в кошмаре двигался на коленях, все время ожидая, что стукнусь головой о «дракона».

Туман стал светлеть, хотя оставался непроницаемым. Дорохов продолжал подталкивать меня вперед, а сам двигался рядом, так что я все время чувствовал его бок.

Мы не задохнулись в густом пару только потому, что в шлемах дышали кислородом из пакетов. Как Дорохов нашел в слепящем тумане заднюю дверь «дракона», для меня до сих пор загадка.

Уже в кабине, отдышавшись, я спросил, за каким лешим мы проделывали цирковые трюки. Не проще было бы пригласить Богачева к нам в кабину? Уж как-нибудь потеснились бы. Неужели лодка Богачева так ценна, а подземники столь бережливы, что готовы рисковать ради нее «драконом» и его экипажем?..

Савостьянов никак не реагировал на мою взволнованную речь. Дорохов спокойно произнес:

— Лодка Богачева старой конструкции. Чтобы открыть выходное отверстие, требуется два часа. Если бы сделали такую остановку, Богачева уже не было бы. И кого-то из нас. Потому что она открывается снаружи. Она не может опираться о стенки нашего тоннеля на вертикальном ходу, поэтому «дракон» потащит ее на буксире. Вот и все.

— А «дракон»?..

— «Дракон» выдержит!

— «Дракон» все выдержит, — весело заметил Савостьянов.

Савостьянов включил двигатели. Кабина начала принимать вертикальное положение. Потом остановилась. Очевидно, натянулась цепь. Савостьянов плавно потянул лодку.

«Еще плавнее!» — чуть не крикнул я. Мне очень не хотелось вылезать наружу и чинить оборванную цепь. Савостьянов стронул лодку Богачева с места так, словно она была стеклянная. Затем стал постепенно прибавлять ход. Ему, видимо, тоже не улыбалось повторять номер с цепью.

И вот мы уже сидим как на качелях, «дракон» идет вертикально вверх.

8

— Обстановка? — спросил Савостьянов.

Дорохов взялся за трубку.

— Задержалась в пещерах... Понятно! А сейчас? Пошла вверх. Забетонировать успели? Отлично!

Мне хотелось зажмурить глаза. Вот-вот вода ударится с разбегу в бетонную преграду, гидравлическая волна пойдет обратно и со всей силой обрушится на нас.

— Будь что будет, — произнес я по возможности спокойным тоном. — Автоматы и двигатели тянут нас вверх. От нас уже ничего не зависит... Не отказался бы от чашечки кофе.

Мне показалось, что мои слова прозвучали достаточно мужественно.

— Насчет кофе — это идея, — усмехнулся Савостьянов.

Дорохов посмотрел на меня свирепо. Можете точить лясы, говорил его вид, читать книжки или распивать кофе, — ваше дело, а он, Дорохов, сидеть сложа руки не собирается и подставлять голову судьбе — тоже.

— Но что же можно сделать? — воскликнул я, настолько красноречив был взгляд Дорохова.

— Снизить давление, — ответил Савостьянов. — Вода под напором — разрушительный смерч. Без напора — это просто вода. Значит, сначала надо убрать ее механическую силу. Хватит хлопот с обыкновенной горячей водой.

— Распоряжение отдано, — лаконично доложил Дорохов. Увидя мое недоумевающее лицо, добавил: — Ее выпустят наружу. Через вентиляционную шахту. Бетонные стены защитят рудник.

Значит, гидравлического удара не будет. Вода пойдет вверх через трехкилометровую толщу льда и забьет горячим фонтаном в морозном воздухе Антарктиды.

А к нам она будет просачиваться по тем порам в земле, что мы оставляем позади.

— Дошла! — воскликнул Дорохов, продолжавший держать трубку. — Самое время поговорить с Богачевым, — сказал Савостьянов.

— Когда разбивают аппаратуру, — проворчал Дорохов, — на связь рассчитывать трудно.

Он повесил трубку и вдруг поехал в кресле вверх. Очутившись под самым экраном, принялся вертеть рукоятки настройки. По темному экрану проносились голубые искры. Не знаю почему, мне всегда становится грустно, когда телеэкран начинает капризничать, а потом с треском гаснет. Как будто обрывается какая-то нить жизни — из тех, что связывают тебя с другими людьми. Под землей же мертвый экран производит просто удручающее впечатление. Дорохов продолжал настройку, кряхтя на всю кабину.

Экран засветился, когда мы уже не ждали.

Дорохов отъехал в кресле вниз, а мы, подняв головы, увидели Богачева, вернее две половинки его лица. Губы и подбородок находились в верхней части экрана, а лоб и глаза — в нижней.

— Больше мудрить не буду, — махнул рукой Дорохов. — А то пропадет и это.

Рот Богачева, отделенный от глаз, шевелился, но мы ничего не слышали,

Савостьянов взглянул на Дорохова. Тот пожал плечами.

— Будем объясняться знаками?

Я было уже подумал, что подземников обучают на всякий случай и азбуке глухонемых, но по тому, как неуклюже Савостьянов тыкал себя в ухо, а затем поднимал четыре пальца, понял, что никакой специальной системы в его сигналах не было.

Савостьянов повторил свой маневр трижды. Рот Богачева перестал шевелиться, а в глазах у нижней кромки экрана возник вопрос. Тогда к Савостьянову присоединился Дорохов. Они начали немое кино сызнова: пока Савостьянов жестикулировал на свой лад, Дорохов, вытянув руку вперед, делал вид, что крутит что-то.

Тут на экране появилась рука Богачева и хлопнула ее владельца по лбу. Обе половинки лица Богачева исчезли. Зато с пустого экрана донеслось:

— Вот, окаянная, как ее заело!

Вслед затем рассеченный на половинки Богачев вновь появился на экране.

— Четвертая ручка справа, — сказал он. — А я крутил левую. У вас на экране перепутаны руки.

— Хорошо, если только руки, — возразил Дорохов. — И если только на экране. Вы там что-нибудь оставили в целости из аппаратуры?

— Я ничего не трогал. Только два раза ударил по ящику с надписью «поверхность». После этого зажглось с полдюжины красных лампочек, и это меня удовлетворило.

Я вглядывался в Богачева, стараясь уловить выражение его лица. В глазах — серьезность, рот кривится в саркастической, как мне показалось, усмешке. Соединить половинки вместе, чтобы получить лицо и прочесть, что на нем написано, я не смог.

Дорохова психологическое состояние обитателя подземной лодки сейчас интересовало мало.

— Ставьте мину, — потребовал он. — Упреждение — двадцать минут.

— Готово, — ответил Богачев.

Смысл действий стал мне понятен без комментариев. Савостьянов и Дорохов решили подорвать мину позади нашего поезда, чтобы обрушить стенки подземного хода. Мина с присосами. Она не полетит на дно колодца, а будет торчать в том месте, где ее выпустили. Это я понял по реплике Савостьянова. Я смотрел в его спину: скорее же, скорее! Но он не торопился. Если форсировать моторы, они скорее выйдут из строя. Мы отползали от заложенного Богачевым фугаса так медленно, что мне казалось «дракон» стоит на месте.

— Неужели нельзя было взять упреждение побольше? — вырвалось у меня.

Лансере сидел съежившись, словно ожидал удара.

Савостьянов не спускал глаз с приборной доски, но не прикасался к рычагам управления. Он не хотел менять режим работы двигателей в течение этих двадцати минут.

Я уже думал, вдруг попадется порода неожиданно твердая и задержит нас? Или, наоборот, мы влезем в труху, которая посыплется от толчка, увлекая «дракон».

— Вода, — сказал Дорохов, — не будет ждать, пока мы отъедем на километр.

Я оценил его невозмутимость. Его мощная спина, округлые плечи, крепкая шея, держащая похожую на чугунное ядро голову, действовали успокаивающе. Что-то очень надежное чувствовалось в облике начальника спасательной службы. Дорохов на борту представлялся мне чем-то вроде огнетушителя в своем гнезде. Недаром он отправился в поездку «не по правилам», когда увидел, что запретить ее не может.

— Девятнадцать, — сказал Лансере.

Нас тряхнуло основательно. Мать-сыра земля подержала нас в своих объятиях, чуть сжала, потом выпустила. Взрывная волна пошла и по воздуху, но ее приняла на себя лодка Богачева. Она поднялась вверх, как поршень в цилиндре, и нагнала нас метров на пять. Цепь, к моему великому удовольствию, уцелела.

— В следующий раз можно дать выдержку и побольше, — заметил Савостьянов. Он наводил порядок в приборах, стрелки которых заметались слишком нервно.

— Мина ничего себе, — сказал Лансере. — Хорошо, что Богачев не выпустил ее раньше. Когда бродил около подземного моря.

Порода обрушилась в колодец, вероятно, до того места, где мы делали поворот. Сейчас мы будем подсыпать щебенку, которую изготовляет «дракон» и передает дальше своими вращающимися спиралями подземход Богачева. А потом взорвем новую мину. Мы придавим рыхлую массу тяжелыми глыбами, закроем ход пластами породы. Маленькое локальное землетрясение. Безопасное для «поверхности».

— На «драконе» таких игрушек нет, — сказал Дорохов. — Раньше взрывы применялись, если лодка попадала в ловушку.

— Не помню, чтобы мины применяли хоть раз, — рассмеялся Савостьянов. — Просто старались обезопасить подземных пешеходов.

— Как бы нам не пришлось стать мореплавателями, — заметил я.

— Похоже на это, — согласился Дорохов. — Если взрывы не помогут, будем плыть в воде.

Я заметил, что кресла сдвинулись и висели теперь не вертикально.

— Меняем курс? — осведомился я.

— Вы хотите попасть в пещеры с водой? — спросил Дорохов.

— Нет уж. Убегать от воды, которая гонится за нами по пятам, чтобы влезть головой в ту же воду.

— Тогда надо обходить карст.

— Залезли под землю и очутились в окружении воды, — с легким удивлением произнес Лансере. — Никогда не думал, что под землей так меняется обстановка.

— Это вам не ветры, — рассмеялся Савостьянов. — Дуют и дуют.

— И никакой психологии, — добавил с мрачным юмором Дорохов.

Все вспомнили о Богачеве.

— Богачев, — сказал Савостьянов. — Приготовьте вторую.

— Выдержка тридцать, — добавил Дорохов.

— Что будем делать эти тридцать минут? — спросил Лансере. — Просто ждать или...

— Выясним один мелкий вопрос, — ответил Савостьянов.

— Это я и хотел предложить, — сказал Лансере.

Все поняли друг друга, но никто не знал, как приступить к делу.

— Если вы обо мне, — вмешался Богачев (его губы шевелились у верхней кромки экрана), — то я облегчу вашу задачу. Я сделал глупость. Глупейшее из того, что можно придумать.

Половинки его лица заметались на экране.

— Это мы знаем, — мягко сказал Савостьянов.

Дорохов буркнул что-то под нос. «Еще бы», — говорил его вид.

— Дело в том...

— Мы знаем. Ваш друг рассказал нам. — Савостьянов кивнул в сторону Лансере, и Богачев вдруг расплылся обеими половинками лица. Видимо, он только сейчас узнал своего товарища — экран в его лодке, вероятно, пошаливал, а может быть, он тоже видел нас по частям. — Как вы обнаружили море?

— Наружные приборы показали повышенную влажность. У меня, естественно, возникло предположение о подземных водах, и я решил проверить его. И приближался к району Икс до того момента, когда подозрение превратилось в уверенность.

— И вы повернули обратно?

— Да, в первый момент. Потом передумал. Решил, что нужно попытаться хотя бы грубо оконтурить водный язык или, во всяком случае, определить его мощность. Измерить толщину и ширину хотя бы в одном месте. Для чего же я избрал свою профессию! Я спускался в шахтах и на большие глубины, но так вот, один, сам по себе, путешествовал под землей впервые. Я пошел вдоль поверхности соприкосновения с водным языком, так сказать с наружной стороны. Напор изнутри был так силен, что породы вокруг дрожали. Я как бы прощупывал стенки котла. Дрожь передавалась лодке так, что я ощущал ее без приборов.

— Это и были ваши метания под землей за отметкой два с лишним! — воскликнул я.

— По-вашему — метания, по-нашему — исследования. — Богачев пошарил глазами с экрана, разыскивая человека, подавшего реплику. — Когда мне стало ясно, что язык мощный и подобрался слишком близко к руднику, я повернул круто вверх и пошел прямо по вертикали. Ведь я не знал обстановки на руднике: может быть, в этот момент бурят скважину или исследователи целым флотом идут в глубину. Уж коли я оказался разведчиком, я должен был доложить имеющиеся у меня сведения. Вот и все.

Снова наступила пауза.

— Скажите, — не удержался я, — а на какой глубине вы заметили первые признаки подземной реки или озера?

— 2150 метров. Но там было какое-то вертикальное ответвление. Настоящий залив расположен ниже — 2300—2400 метров.

— И вам не хотелось, — я даже покраснел от волнения; мне очень важным казалось, поскорее выяснить правду в чересчур запутанной истории, — вам не хотелось идти к центру Земли?

— К центру Земли? — Брови Богачева полезли на лоб. — Я вас не понимаю. Я хотел установить размеры языка.

— И больше ни о чем вы не думали?

— Ругал себя за то, что повредил связь. Тут она бы очень пригодилась.

— Значит, испытания не было, — заключил я. — Вопрос остается открытым, — повернулся я к Лансере. — Он просто не заметил знаменитой роковой ступени, — теперь я обращался к Савостьянову. — Вода захватила его внимание.

Я был рад, что Савостьянов ошибся.

Все сошлось отлично. Богачеву не потребуется колоссального мужества, чтобы вынести страшную правду.

Я даже вытер лоб.

— Испытание произошло, — сказал Савостьянов. — Богачев приблизился к подземному морю до черты, которую даже подземные волки считают рискованной, более того — угрожающей. Вы что, не знали, что это опасно?

— Я не думал в тот момент об опасности, — честно признался Богачев. — Мне не терпелось поскорее обмерить хвост водяного чудовища. Это непростительно, но я увлекся.

— И вызвали то самое бедствие, против которого хотели предупредить!

— Я не знал про вас. Вода не могла пойти по старому моему ходу. Его задавило. Это приборы показали мне. Я порвал связь и поэтому не мог иначе предупредите поверхность, как поднимаясь к ней. Тут я встретился с вами.

— И говорите спасибо, — не выдержал Дорохов. — А то варились бы сейчас в кипяточке. В вашей лодке надежное охлаждение действует трое суток.

— Вы сами себе судья, — сказал после молчания Савостьянов. — Но на мой взгляд, если он вас интересует, ваша основная ошибка в том, что свой недостаток вы прятали от всех. Ведь о случаях, которые с вами происходили, знал только ваш друг, но и он считал своим товарищеским долгом помогать вам втайне. Зачем же такие сверхпредосторожности? Мальчишки, которые над вами смеялись, — еще не все человечество. Вы сами вбили себе в голову, что вы неполноценны. Для преодоления боязни высоты существуют простые, но специальные процедуры. Тут дилетантские номера могут только повредить. Правильно я говорю, врач?

— Гипсофобия, или боязнь высоты, — промямлил я, захваченный врасплох, — действительно, поддается излечению. За исключением особых случаев. Бывает и так, что человека тянет в глубину. Наблюдается на глубинных океанских станциях. — Я вспомнил лекции, которые слушал, когда готовился к работе на дне Марианской впадины. — Встречается у подводников. Вернее, недопустимо для них.

— Вот так, — вздохнул Дорохов. — Начали с психологии, а пришли к медицине.

— И то и другое — науки о человеке, — заметил Лансере. — Я сам только сейчас по-настоящему почувствовал их связь.

— Удивительнее всего, что в психологии и медицине разобрался не врач, а инженер, — сокрушенно сказал я.

— Я просто думал о человеке, — сказал Савостьянов. — А мысль о медицине пришла мне в голову потом.

Спрашивается, о ком же думали мы? Но Савостьянов думал как-то иначе, чем мы. Он не колебался ни минуты, решив пойти на необкатанном «драконе». Конечно, современная надежность изготовления машин делает пусковые испытания часто формальными. Он это знал. Но он рискнул уже по-настоящему, беспощадно форсируя моторы, когда счел, что иначе не спасти Богачева!

9

Неудача произошла с последней миной. Только мы ее заложили, как вдруг «дракон» остановился.

— Наконец-таки что-то произошло с моторами, — произнес Савостьянов.

— Самый подходящий момент, — заметил Дорохов.

— Через полчаса Богачев взлетит на воздух, — сказал я.

Лансере зябко передернул плечами.

— Интересно, кто взлетит на воздух? — глубокомысленно сказал Савостьянов. — Богачев, во всяком случае, не взлетит. Богачев! — повысил он голос. — Слушайте мое приказание. Отцепляйтесь и уходите вбок. Сделайте крутой поворот. Чем круче, тем лучше. А потом — второй поворот. Если что случится с нами, поднимаетесь на поверхность самостоятельно. Действуйте!

Половинки лица Богачева усиленно гримасничали.

Савостьянов махнул рукой.

— Отключаю вас.

Экран померк.

Прошло полминуты.

— Отцепился, — сказал Дорохов, глядевший на приборы.

— За дело! — распорядился Савостьянов. — Мы займемся моторами. Вы...

Дорохов кивнул.

Я стал отстегивать захваты. Дорохов, даже не взглянув на меня, полез к тамбуру. Я привычно занял позицию второго номера. Кажется, нам предстоит разминировать богачевский фугас. Простая штука, в сущности, как это мне не пришло сразу в голову. Совсем простая, конечно. Интересно, как и отчего взрываются эти мины? Что они любят, а чего, к примеру, не выносят?

— Мины допотопной конструкции, — словно угадал мою мысль Дорохов. Мы находились у двери тамбура; он не спешил открывать ее. — Однажды включенная, она должна взорваться. Единственный выход — вывинтить взрыватель. Вывинчивание взрывателя конструктивно не предусмотрено, Никаких головок, шлицев и тому подобное. Действовать придется так.

Дорохов вытащил планшетку и принялся рисовать схему мины. Чертил он очень старательно, как будто это имело какое-то значение. Минуты текли...

— Все равно раньше чем через двадцать минут мы не начнем, — заметил Дорохов, увидев, как я ерзаю. — Надо же дать Богачеву уйти. Смотрите внимательно. Вот тут надо зацепить щипцами. Твердой и точной рукой. Это как хирургическая операция. Вам приходилось?

Я кивнул. На особенно большую практику я, конечно, не мог сослаться. В клиниках операции делают машины. Студенты упражняются на муляжах со сложной и чуткой системой сигнализации. Одно неосторожное движение — и на экране во всю стену тебе показывают твою ошибку. Посмотришь, и кажется, что ты промахнулся на целый метр. На практике врач скорой помощи стремится поскорее доставить пострадавшего в операционную, оборудованную по последнему слову техники, или же вызывает передвижную операционную к больному. Под землю операционную не вызовешь. В моей сумке на экстраординарный случай хранился комплект походных инструментов. Конечно, я не думал, что придется пустить его в ход при подобных обстоятельствах. Я вспомнил свои первые неуклюжие операции на муляже. Все-таки раза два я пятерки отхватил! Притом одну — на трепанации черепа.

— Отлично, — сказал я. — По крайней мере, не напрасно в состав экспедиции включили врача.

— Пойду я, — неожиданно возразил Дорохов. — Вы — запасной игрок. Если у меня не получится, вы докончите дело.

Я подумал, что если у него получится неудачно, то не останется и мины. Но, наученный опытом, удержался от того, чтобы сказать это вслух.

— Мои пальцы, — возразил я, — более пригодны для такой работы.

Дорохов посмотрел на свои лапищи, пошевелил пальцами, щелчком которых, наверное, можно убить кролика, и произнес в раздумье:

— Речь идет все-таки не о хирургической операции. Вы знаете расположение тканей человека, а я, как-никак, механик... Но щипчики я у вас все-таки возьму, — добавил он, осматривая мою сумку. Он выбрал раздвижной пинцет с концами, острыми, как у циркуля, и сунул в наружный карман комбинезона, откуда торчала уже масленка.

В тамбуре сказал:

— По сигналу выходите следом за мной. Наушники не отключайте. Моторы нас не спасут, даже если Савостьянов с Лансере их сейчас запустят. Не успеем уйти.

Он достал из бокового шкафчика складную лесенку — тонкие спицы, скрепленные двумя нитями, — и, открыв выходное отверстие, швырнул ее вниз.

— Вам находиться в тамбуре, — сказал он, уже спускаясь. — Наружную дверь закройте. На всякий случай.

Голова его исчезла в люке. Перед тем, как закрыть сегменты затвора, я успел бросить взгляд в колодец и заметил метрах в двенадцати на гладкой стенке прилепившийся сверкающий предмет. «Хорошо хоть, что ее покрасили в заметный цвет», — подумал я. Выше мины в стенке тоннеля темнело большое отверстие. Нора, в которую ушел Богачев, делая повороты, как червь-древоточец в деревянной балке.

— Спускаюсь, — услышал я в наушниках голос Дорохова. — Слышите меня?

— Слышу, — откликнулся я.

— Одолел полпути... Приблизился к мине... Она на уровне моих глаз... Черт возьми, взрыватель сидит плотно. Словно прирос... Так. Переставляю завод на максимальное — часовое — упреждение. Теперь можно действовать не спеша... Сейчас бы в самую пору завестись моторам.

— Моторы не запустить, — вошел голос Савостьянова. — Мы разобрали пусковое устройство. В лучшем случае нам нужно минут пятнадцать.

— Причину-то нашли?

— Не срабатывает регулировка подачи.

— Подлил масла... Выжидаю... Пробую пальцами. Не за что ухватиться. Скользят... Пускаю в ход щипцы доктора.

Я слышу сопение и тут только соображаю, какой я дурак! Не ознакомил Дорохова с принципом действия раздвижного пинцета. Осел этакий!

— Поставьте ножку в шов, в любом месте, где хоть маленькое углубление, — начинаю я запоздалый инструктаж.

— Поставил.

— Поверните верхнее колесико на четверть оборота влево.

— Повернул.

— Ждите, когда вторая ножка займет свое положение.

— Заняла.

— Теперь чуть троньте нижнее колесико.

— И что будет?

— Возникнет легкая вибрация, и захваты пинцета войдут в глубь шва.

— И Дорохов взлетит на воздух, — сообщает Савостьянов. — Взрыватель на вибрацию не рассчитан.

— Действительно вибрирует, — подтверждает Дорохов. — Умная штука. Жаль, что не годится.

— Вы все-таки включили?! — ужасаюсь я.

— Не на мине, конечно, — гудит Дорохов. — Сначала попробовал так. На стенке тоннеля.

«В осторожности Дорохова — спасение, — мелькает мысль. — Я бы уже двадцать раз взлетел на воздух».

— У вас нет чего-нибудь менее опасного? — спрашивает Савостьянов.

— Конечно, найдется! — кричу я.

Дорохов схватил первые попавшиеся «щипцы», — они соблазнили его своими острыми концами. Я не помог ему даже выбрать подходящий инструмент!.. Зато теперь я чувствую себя во всеоружии. Уж, надо думать, вывинтить взрыватель, какой он там ни будь, не труднее, чем произвести трепанацию черепа.

— Ждите! — говорю я в телефон. — Спускаюсь. Есть план!

Я раскрываю сегментный затвор и становлюсь на первую ступеньку лестницы. Прожектор бросает свет в колодец; что-то темнеет внизу. Я вишу на каких-то ниточках, а спица, которую здесь называют ступенькой, прогибается под подошвой, превращаясь в стремя. Я делаю несколько шагов по ступенькам вниз, преодолевая желание закрыть глаза.

— Смелее, — подбадривает меня Дорохов. — Лестница выдержит пятерых.

Я приближаюсь к Дорохову, придерживая сумку. Если она оторвется, с нею улетит наш последний шанс на спасение.

Располагаюсь на ступеньку выше Дорохова. Наши головы оказываются почти на одном уровне.

— Ну, что там у вас? — басит Дорохов, с нетерпением мальчика заглядывая ко мне в сумку. Мы разговариваем по телефону, чтобы нас слышал и Савостьянов.

— А если мы просто сковырнем эту штуку и сбросим вниз? Пусть взрывается через полчаса где-нибудь там, в глубине! — соображаю вдруг я. — И шут с ним, со взрывателем.

— Просто, — вздыхает Дорохов. — Если бы это было так просто. Ее теперь не отлепишь никакой силой.

— Обколоть стенку тоннеля и сбросить вместе с глыбой, — настаиваю я. Мне все еще кажется, что я нашел гениальное решение.

— Риска в два раза больше, чем если вывинтить взрыватель, — просто говорит Дорохов. — Я уже прикидывал эту комбинацию, — добавляет он, чтобы убедить меня. — Так что же вы посоветуете?

Наконец-то я могу дать совет! Настоящий. Деловой. Почти профессиональный. В серьезной обстановке. Более того, в опасной. Может быть, от моей рекомендации сейчас зависит наша жизнь. Я ощущаю ответственность момента.

Стараюсь держаться как Дорохов, как Савостьянов.

— Вот набор из трех инструментов, — говорю я так спокойно, как только могу. — Первым делаем легкий надрез. Царапину. Второй выжигает канавку на месте царапины. Ну, а третий сыграет роль отвертки...

— Неужели все это применяется, когда нашего брата... — Дорохов с почтительным ужасом смотрит в сумку.

— Современная хирургия, даже походная, очень сложна, — говорю я. — Нам дают инструменты в избытке. Некоторые, может быть, никогда и не придется пустить в дело.

— А это что за штуковина? — Дорохов выбирает нечто похожее на ручную печать.

— Обыкновенный присос, — говорю я. — Нажмите кнопку вверху ручки — и присосет подошвой любую кость.

Я вспомнил, как профессор Вороницын шутил по поводу силы присоса. Механики так постарались, говорил он, как будто мы собираемся делать операции мамонтам. Этой ручкой можно поднимать чугунные люки древних уличных колодцев.

— Там регулятор, — говорю я. — Сила большая. Даже чересчур.

— Ну, чересчур нам не опасно, — бурчит Дорохов и берет присос. Он прикладывает его к мине, и тот оказывается как раз в пору: донышко закрывает головку взрывателя, оставляя узкий ободок.

Ему явно нравится присос. Он ставит регулятор на максимальное деление и, поднеся присос к стене, подальше от мины, нажимает кнопку. Он тянет ручку. Лесенка, на которой мы висим, подходит к стене.

— Гранит, — буркает Дорохов. — Не оторвешь.

Он отжимает кнопку и освобождает присос.

Я продолжаю висеть на лестнице, держась рукой за спицу-ступеньку. Не очень-то удобно.

Дорохов придумывает очень хитрую комбинацию. Я пропускаю левую руку сквозь лестницу и кладу ему на плечо. Он проделывает нечто аналогичное со своей рукой. Теперь мы образуем как бы одно целое: странное существо с четырьмя ногами и двумя руками. Головы тоже две, что несколько затрудняет работу.

Дорохов подносит присос к моим глазам, и я удостоверяюсь, что регулятор силы стоит правильно. Правой рукой я закрепляю его в этом положении с помощью стабилизатора. Теперь Дорохов ставит присос донышком прямо на головку взрывателя.

Нажимает пальцем кнопку и пытается повернуть ручку. Ничего не получается. Взрыватель так заело, что он не двигается с места. Можно подумать, что он прирос.

Дорохов напрягает мускулатуру, упираясь в мое плечо. Я изо всей силы отталкиваюсь от Дорохова. Другой рукой я упираюсь в стену. Лицо Дорохова, видное сквозь пластик шлема, багровеет. Взрыватель может сломаться. Тогда сверкающая бомбочка, накрепко приставшая к стене, откроет пасть и жахнет на весь тоннель. Мне ясно одно: моих сил не хватило бы, чтобы выполнить операцию, над которой мы сейчас бьемся.

Дорохов стискивает зубы. На правом его плече вздувается подушка мускулов! «Хватит!» — хочется мне крикнуть, но тут лицо Дорохова вдруг изменяется.

— Сдвинулся, — сообщает он по телефону.

— Полегче, — не выдерживает Савостьянов.

Я угадываю волнение и неслышимого Лансере.

Осторожно, словно оробев, Дорохов крутит ручку. С каждым миллиметром она идет все легче.

Взрыватель выдвинулся уже сантиметра на полтора.

Дорохов вдруг выпускает ручку присоса.

— Не могу, — хрипит он. Я вижу сквозь пластик шлема, что лицо его покрывается потом.

Сейчас, когда все идет хорошо, он вдруг сдает. Слишком сильная натура. Он с таким напряжением удерживал шлюзы, ведающие чувствами. Когда нервный «вольтаж» ослаб, произошла реакция.

Он подносит к своему лицу руку с растопыренными пальцами: пальцы дрожат.

Ему надо дать время, чтобы успокоиться.

Ждать некогда. Я отпускаю его плечо и, предоставив ему держать меня и мою сумку, берусь одной рукой за ручку присоса, а другую держу наготове, чтобы подхватить чертов взрыватель, когда он выскользнет из гнезда.

Ручка легко крутится, в упоре даже нет необходимости. Я не знаю, какой длины взрыватель и когда наступит момент, потребующий от меня особой осторожности. Может быть, не перехватывать его, а так и оставить висящим на ручке присоса? Чисто психологически мне хочется взять его именно рукой, держать пальцами, а не присосом, который вдруг да откажет, хотя разумом я понимаю, что это произойти не может.

В самый разгар сомнений я вдруг обнаруживаю, что взрыватель вышел из гнезда. Не хватало еще, чтобы именно сейчас я стукнул им о корпус мины. Медленно поднимаю резной конус, похожий на кукурузный початок, и отвожу руку в сторону. Теперь остается отжать кнопку, и злой дух адской машины полетит в глубь колодца, чтобы разорваться где-то там, в бездне, с безвредным треском.

Я отжимаю кнопку. Проходит секунда, и я слышу всплеск. Мы с Дороховым смотрим вниз.

Круглое темное зеркало отсвечивает близко под нами и отражает наши фигуры. Вода подкралась незаметно и тихо, пока наше внимание было отвлечено борьбой со взрывателем.

Она шла по нашим следам. Просачивалась сквозь преграды, которые мы воздвигали на ее пути. И вот теперь приблизилась вплотную. Вот она уже подошла к нижней ступеньке лесенки у нас под ногами, молча слизнула ее и тянется к следующей. Съела и ее, и разевает круглую пасть у наших подошв...

— Тревога! — кричит Дорохов. — Вода!..

— Быстро в «дракон»! — командует Савостьянов. Створки двери над нашими головами распахиваются. Мы бросаемся по гнущимся ступенькам вверх.

Вода, словно почуяв, что мы удираем, ускоряет подъем и гонится за нами, хватая за пятки.

— В дверях не задерживаться, — говорит Дорохов. Он уже вполне пришел в себя. Новая опасность помогла ему обрести привычную форму. Только я, может быть, знаю, чего стоит обычное спокойствие Дорохова, на какой огромной нервной силе оно держится.

Я первый проскальзываю в дверь. Дорохов, как белка, прыгает вслед. Створки сходятся. Мы сбрасываем шлемы. Вода журчит снаружи, атакует «дракон».

10

— Ну, — говорю я, — бывает под землей когда-нибудь конец аттракционам природы?

— Когда будете сидеть в кресле у камина, можете считать, что путешествие закончено, — отзывается Савостьянов. — Двигатели мы запустим, но не раньше чем через полчаса.

— Температура не такая уж высокая, — замечает Дорохов, глядя на приборную доску. — Окружающая порода здесь не горячее 20 градусов. Вода, в той ее части, что дошла до нас, — около пятидесяти. Пока она просачивалась, состоялся теплообмен. Если из глубины не подойдет еще чего-нибудь пожарче, то не сваримся.

— Мы вообще не можем подниматься на поверхность, — говорит Лансере.

— Почему? — удивляюсь я.

— Мы приведем за собой воду. Пока будем ползти дальше, вода окончательно размоет наши заграждения и ворвется вслед за нами на рудник.

Действительно, получалась какая-то логическая ловушка. Стоять на месте нельзя. Двигаться тоже.

Я с надеждой смотрю на Дорохова. Он столько раз находил выход из самых отчаянных положений, а главное, так предусмотрителен, что просто не может быть, чтобы он не придумал и тут какую-нибудь остроумную комбинацию.

На лицах Савостьянова и Дорохова никаких следов паники или смятения.

— Собственно, мы уже прибыли, — говорит Савостьянов. — Больше мины не потребуется.

— Почти, — уточняет Дорохов.

— И если моторы не заработают, нас возьмут на ладошку и поднимут на поверхность, — добавляет Савостьянов.

Я ничего не понимаю. Как ни мало я разбираюсь в подземной обстановке, но по моим, пусть самым грубым, расчетам до так называемой поверхности еще не меньше полкилометра. А может быть, и больше.

— До поверхности еще далеко, — говорит и Лансере.

— Неужели вы думаете, что люди там, наверху, сидели сложа руки? — удивляется Дорохов. — Как, по-вашему, существует служба спасания?

— Существует, — говорю я, с удовольствием глядя на округлые плечи Дорохова.

Дорохов спускается в открытый люк и принимается помогать Савостьянову и Лансере.

— Ну, так вот, — ворчит Дорохов, — нам давно идут навстречу. До сбойки осталась какая-нибудь сотня метров.

Только теперь я гляжу на экран. Красная точка — наш «дракон» — замерла на месте. И зеленая — медленно, очень медленно надо смотреть несколько минут, чтобы заметить движение, — спускается сверху. После того как Богачев исчез, я больше на экран не смотрел.

— А Богачев? — бормочу я.

— Богачев вернется в основной ход и пойдет за нами. На буксир мы его не возьмем. Будет плюхаться сам. Вода ему поможет.

— Но вода! — восклицает Лансере. — Вода!

— В месте сбойки оборудуют шлюзовую камеру. Материалы ведь теперь можно подавать сверху. Пройдем шлюз, и воду запрут. А потом можно будет закрыть кран и в том водоводе. И пусть себе бесится в глубине, сколько хочет.

— Все, — сказал Савостьянов, вылезая из люка. Вслед за ним выбрался Лансере. Дорохов легко выпрыгивает последним и захлопывает крышку.

Все вскарабкиваются на сиденья.

«Дракон» начинает дрожать. В иллюминаторе я вижу породу, зеленозатую с темными прожилками, покрытую тонким слоем воды: похоже на картину, которая создается, если прижать нос вплотную к аквариуму. Прожилки напоминают водоросли. Вдруг водоросли сдвигаются, и вслед за тем картина становится мутной. Огненные ножи режут скалу и кипятят воду.

В общем, мы движемся. Только мокрая порода дробится с каким-то особым шелестом, и к общему звуковому фону примешивается журчание и бульканье. Струи наших двигателей создают позади водоворот.

Но, кажется, все водовороты вообще позади.

11

— Ну, ты герой, — говорит Юра. В прищуренных его глазах искреннее восхищение. — Тебе можно позавидовать.

Мы сидим за столиком в кафе.

— А что я, по-твоему, сделал?

— Ну как же! — Он глядит на меня сияющими, как у ребенка, глазами. — Участие в такой экспедиции. С первого раза — полноправным членом. Савостьянов говорит, что они с Дороховым от новичка подобного даже не ожидали. Потом, ведь ты обезвредил мину в самый последний и рискованный момент.

Что там Савостьянов и Дорохов наговорили про меня?

Юра продолжает перечислять мои подвиги, и я чувствую, что еще одна фраза — и древний мифический Геракл окончательно побледнеет по сравнению со мной.

— Чепуха, — говорю я. — Было обыкновенное каботажное плавание, каких-нибудь два с чем-то километра.

Я чувствую, что получается еще хуже. Звучит как самое настоящее хвастовство. Вспоминаю первое знакомство с Юрой и как я старался произвести впечатление на него. Мое тогдашнее кривлянье кажется мне сейчас, сквозь призму времени, удивительно глупым.

— А как Богачев? — решаю переменить разговор. Я не был в Антарктиде два дня, летал к матери, чтобы доказать, что я цел и невредим (журналисты все-таки сделали из открытия подземного моря сенсацию) и только час назад вернулся на рудник. — Что с Богачевым?

— Назначен начальником экспедиции. Пять «драконов» готовят. Он пойдет на флагмане. На разведку — чего там открыли.

— Значит, никакой боязни высоты у него нет?

— Не проверяли. — Юрий берет чашку с холодным кофе и отпивает глоток. — Савостьянов сказал: нет смысла проверять.

— Странная логика, — удивился я.

— Типично савостьяновская логика, — рассмеялся Юра. — Ты его просто плохо знаешь. Он убедился, что для Богачева его наука — настоящее призвание. Дорохов рассуждает просто: раз человеку противопоказано находиться под землей, его не надо туда пускать. Савостьянов думает наоборот: раз человеку надо быть под землей, следует обеспечить ему эту возможность.

— Но ведь есть еще и медицинская сторона!

— Савостьянов и тут рассуждает по-своему. Он считает, что доверие к Богачеву вылечит его от всех болезней. А если ему понадобится помощь врачей, он сам к ним обратится.

— Как только Дорохов согласился!

— Дорохов больше не начальник.

Ошеломленный, я смотрю на Юру.

— Подал в отставку. Сказал, что не в состоянии обеспечивать безопасность.

Мне кажется, что я ослышался.

— Говорит, что запутался в психологических тонкостях.

Служба безопасности — без Дорохова с его могучей хваткой бульдога? Как бы угадав мои мысли, Юра говорит:

— Он подготовил таких ребят, что не растеряются и вытащат из любого пекла. А размышляют они потоньше. Старик был слишком прямолинеен. Как бы это выразиться? — чересчур боксер.

Я рассмеялся. «Старик» Дорохов, который одной рукой вытащит откуда угодно нас обоих!

— Нельзя просто так, силой хватать человека. Надо думать о человеке, — серьезно сказал Юрий. — Если бы Богачева схватили за руки раньше времени, он мог сломаться. Савостьянов провел операцию умно. Богачева-то действительно спасли.

Мы оба взглянули в окно. За стеклянной стеной, окаймленной пальмовыми листьями, простиралась ледяная равнина. Стояла редкая для Антарктиды безветренная погода при ясном небе.

У горизонта висело низкое облако. Я думал, что горячая вода, выбившаяся на поверхность, образует озеро в расплавленном льду. На самом деле получилась гигантская наледь, видом и размером напоминающая вулкан.

Белый конус на горизонте и облако над ним.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg