«Страна сновидений. Письма из Атлантиды»

Страна сновидений. Письма из Атлантиды (fb2) - Страна сновидений. Письма из Атлантиды (пер. М. Костина,Ю. Боярская) (Антология фантастики - 1998) 603K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Чарльз де Линт - Роберт Силверберг

Де Линт Ч.; Силверберг Р. Страна сновидений. Письма из Атлантиды.

Чарлз де Линт СТРАНА СНОВИДЕНИЙ

Перевод с английского М. Костиной

Charles de Lint

THE DREAMING PLACE

New York A Byron Preiss Book 1990

Проходя вместе с духами

сквозь завесу тумана,

обретаю тотем свой

в стране сновидений.

Джейн Леверик. «Во сне»

НИНА

— Я так и не видела тебя сегодня в школе, Нина, — раздался в телефонной трубке голос Джуди. — Ты что, заболела?

— Нет. Просто не смогла прийти.

— Ну, ты бы хоть предупреждала, когда собираешься прогулять. Я повсюду тебя искала. Дело кончилось тем, что за обедом ко мне подсела Бочка со всей своей тусовкой, и я чуть было не померла.

— Почему же ты просто не встала и не пересела?

— С какой стати? Я первая заняла этот столик. И потом, я думала: ты или Лори появитесь и выручите меня, да только ее тоже сегодня не было. Ну ладно, так почему ты прогуляла?

— Ночью мне опять приснился один из этих снов, и я даже думать не могла о школе.

Джуди хихикнула.

— Кем же ты была на этот раз? Слоном?

— Это не смешно.

— Я знаю. Извини. Так кем ты была на этот раз?

— Кроликом. Одним из тех маленьких крольчат, которые вечно носятся возле Батлеровского университета.

Если бы Нина Карабалло взглянула сейчас в окно, прямо между тапочками, которыми упиралась в подоконник, то увидела бы нарядную колокольню Меггерни-Холла. Она венчала собой Университетский холм, господствуя над всем университетским городком, включая и парк, в котором ночью она увидела во сне…

С ее телом творилось что-то неладное. Какая-то несоразмерность. Точка обзора располагалась слишком уж низко, — как будто лежишь в траве, — хотя она точно знала, что сидит. Периферическое зрение так расширилось, что она почти видела, что происходит сзади, за спиной. Нос непрерывно подергивался, и она чувствовала все до единого ночные запахи. Запах свежескошенной травы. Сильный сладкий аромат соседних кустов сирени. Приторный запах розы от выброшенной конфетной обертки.

Она потянулась было к ней, чтобы как следует обнюхать, и… полетела кувырком, запутавшись в собственных конечностях. Слишком уж длинные и неуклюжие задние ноги, а передние, наоборот — слишком короткие. Из горла вырвался звук, напоминающий скорее поросячий визг. Распростершись на траве, она, кажется, закричала.

Потому что наконец поняла.

Это был еще один из ее жутких снов.

Неуклюже поднявшись, она огляделась. И поймала себя на том, что начала умываться, вылизывая розовым язычком мягкую шкурку на плече.

Почувствовав отвращение к этому занятию, она тотчас его прекратила.

«Я хочу проснуться!» — закричала она.

Вместо слов из горла снова вырвался визг.

Воцарилась тишина.

Но не абсолютная. Длинные уши встали торчком, когда она уловила звук шуршащих по траве шагов. Она повернула голову и увидела, что на нее осторожно надвигается большая неясная тень.

Она застыла на месте, оцепенев от страха.

Это был огромный мастиф. Собака-чудовище, которую она обошла бы стороной, даже будучи в своем натуральном виде. Заметив, что его обнаружили, мастиф остановился. По какой-то причуде зрения, свойственной чужому телу, когда собака перестала двигаться, она стала для Нины почти невидимкой. Она напряженно таращилась, стараясь разглядеть пса, а сердце бешено колотилось в маленькой грудке. Колыхание газона и собачье тело на его фоне — все слилось в одну неразличимую тень.

Пока мастиф не бросился на нее.

Грозное рычание приковало ее к месту, только сердце оглушительно стучало, а потом она бросилась наутек.

Или попыталась сделать это.

Не привыкнув к необычной форме своих ног и их координации, она снова полетела кувырком, и не успела опомниться, как мастиф уже навис над нею. Мощные челюсти сомкнулись на маленьком тельце, и, размалывая косточки, он заглотил ее…

— И тут я проснулась, — сказала Нина.

— Ничего себе, — сказала Джуди. — Так ты действительно почувствовала, что умираешь? Я слышала, что если умираешь во сне, то умираешь и на самом деле.

Нина переложила телефонную трубку к другому уху.

— Но это еще не самое ужасное, — сказала она. — На сей раз у меня есть доказательство, что это Эшли напускает на меня порчу.

Джуди нервно рассмеялась.

— Брось. Ты ведь не можешь всерьез верить в это.

— Да я сама видела, — ответила Нина.

Она очнулась в своей собственной постели, взмокшая от пота, постельное белье сбилось. Какое облегчение! Сны могли приходить снова и снова — примерно раз в неделю, — но все же это были только лишь сны.

Не реальность.

Она чуть было не погибла там, замурованная в тело маленького зверька.

Не на самом деле.

Но тем не менее. Во сне все казалось таким настоящим!

От внезапного холода она вздрогнула, и на мгновение ей показалось, что изо рта идет пар. Было так холодно, что подумалось: за окном все еще зима. Она специально выдохнула, но никакого пара не увидела. Или в комнате уже потеплело? И тут она поняла, что озноб был всего лишь отголоском ее сна.

Дурацкого сна.

Который не имел ничего общего с действительностью. Сны снятся всем.

Она бросила взгляд в другой конец комнаты и увидела, что постель ее кузины Эшли пуста. Все еще вздрагивая, она встала и, крепко обхватив руками худенькие плечи, поплелась к двери, чтобы выглянуть наружу. В дальнем конце небольшого коридора была приоткрыта дверь в ванную комнату. Свет погашен. Никого.

Уже далеко за полночь, так почему же Эшли еще не в постели? Она прокралась на цыпочках мимо спальни родителей и, затаив дыхание, стала спускаться по лестнице, избегая наступать на третью и седьмую ступени, скрип которых, как известно, был равносилен треску будильника. Спустившись до середины, она увидела, что в гостиной горит тусклый свет. На дверной проем мама повесила штору из бусин, поэтому она не могла как следует разглядеть, что делается внутри, пока не очутилась прямо напротив комнаты.

Там была Эшли, она сидела, скрестив ноги, на полу перед искусственным камином. Крашеные черные волосы на макушке стояли дыбом, а на спину свисали лохматыми прядями. На ней была одна из ее любимых футболок — но не обычная, облегающая и рваная, а какая-то рубаха огромного размера с изображением группы «Металлика», которую она приспособила в качестве ночной сорочки. При свете свечи, пристроенной на краешке кофейного столика, она читала какую-то книгу. Нина не видела названия, но не сомневалась, что это одна из тех омерзительных книжонок по черной магии, которые ее кузина просто обожает.

Почувствовав ее присутствие, Эшли подняла голову, и ее взгляд задержался на Нине. Улыбка, скорее напоминающая презрительную ухмылку, мелькнула на ее губах, а потом она снова погрузилась в свою книгу, не обращая на Нину никакого внимания.

Нина убежала обратно в спальню.

— Но это еще ни о чем не говорит, — сказала Джуди. — Если она странно себя ведет, это вовсе не значит, что она ведьма.

— Что же еще ей делать там, в темноте? — полюбопытствовала Нина.

— Ты же сама сказала, что у нее была свеча.

— Так это даже хуже. Ведьмы всегда пользуются свечами и всякими такими штуками для своих заклинаний. Говорю тебе: это она напускает на меня порчу. Когда я сегодня осталась дома, я просмотрела некоторые ее книги, и все они о колдовстве и всяких таких ужасах.

— Она просто пытается припугнуть тебя, — сказала Джуди.

— Что ж, у нее действительно здорово получается.

— Ты должна поговорить с ней об этом.

Нина горько рассмеялась.

— Я не могу говорить с ней ни о чем. И потом, если это не ее рук дело, она всем разболтает, и мне тогда и носа не высунуть из дому. Я умру, если об этом все узнают.

— Я никому не скажу.

— Я знаю. А она скажет. Просто назло.

Джуди вздохнула на другом конце провода.

— Хочешь посмотреть что-нибудь по телевизору? — спросила она. Нина отлично поняла, о чем речь. Пора сменить тему. Да она и не возражала. Целый день она ни о чем другом не думала, и ей это смертельно надоело. Как будто сходишь с ума.

— Конечно, — ответила она, поднялась с кресла у окна и пересела на кровать. Потянувшись, включила маленький черно-белый телевизор на ночном столике.

— А что там?

— «Красавица и чудовище» — на третьем канале, уже минут десять идет.

Нина включила канал и попала как раз на рекламу какого-то местного агентства по продаже автомобилей на Четырнадцатой автостраде. Толстенький человечек в совершенно неподходящем облачении супергероя расхваливал достоинства сотен подержанных автомобилей по самым низким ценам.

— Ненавижу эту рекламу, — сказала она. — Ну и идиотом же выглядит наш Эд!

Джуди рассмеялась.

— Его сынуля в одном английском классе с Сьюзи, и она говорит, что он выглядит точно так же.

— Бедный ребенок!

Они жили на противоположных концах города, поэтому включить телевизоры на одном и том же канале и обмениваться комментариями по телефону было для них все равно что пойти вместе поболтаться на школьной вечеринке.

Еще кое-какие сведения о диетической кока-коле и женских тампонах наконец уступили место фильму, вернее, его продолжению.

— Я уже видела его, — сказала Нина.

— Ага, слащавый такой.

— Ты когда-нибудь интересовалась, почему Кэтрин просто не осталась жить там, с Винсентом? Я хочу сказать, что там ведь так здорово. Я бы согласилась не раздумывая.

— А меня всегда интересует, откуда у них там электричество?

Обе умолкли, пока чудовище произносило несколько стихотворных строк.

— Боже, как мне нравится его голос, — сказала Джуди.

— Ммм.

— Ты собираешься на танцы в пятницу?

— Пожалуй, нет. Я и вправду не в состоянии сейчас заниматься такими вещами.

Джуди рассмеялась.

— Это значит, что тебя тоже никто не пригласил. Мы могли бы пойти вместе.

И подпирать стены, как парочка идиоток, как в прошлый раз, подумала Нина.

— Мой папа говорит, что мы с тобой раздражаем ребят, потому что мы слишком умные, — сказала она. — Девчонкам не на пользу хорошо знать математику и все такое прочее.

— И что ты ему ответила?

— Ничего. А мама назвала его свиньей.

— И правильно.

— На самом деле он так не считает, — добавила Нина, защищая отца. — Он просто передал мне, что думают мальчики.

— Да кому они нужны?

Нина подумала о мальчике, который сидел на задней парте на уроках математики. Тим Локли. Умереть и не встать. Но он даже никогда и не смотрел в ее сторону.

— Наверное, — сказала она. — Только…

Она замолкла на полуслове, услыхав шаги на лестнице. Это не легкая поступь матери и не более грузные шаги отца.

— Ой, мне надо закругляться, — сказала она. — Эшли явилась.

Она терпеть не могла, когда Эшли слушала ее телефонные разговоры. Торопливо пообещав прийти завтра в школу, она бросила трубку и сделала вид, будто все ее внимание безраздельно поглощено телевизором.

Эшли задержалась на пороге их комнаты, представ во всем своем великолепии — тесные вылинявшие джинсы, продранные на коленях. Футболка с изображением группы Дефа Леппарда и с оторванными рукавами. Кожаная куртка. Голова в ореоле львиной гривы черных волос.

— Не верится, что можно смотреть такую ерунду, — сказала она.

Нина подняла глаза.

— А что тут такого?

— Как ты думаешь, долго ли длился бы этот фильм, если бы чудовищем была женщина? — ответила Эшли.

Она сняла куртку, швырнула ее на свою кровать и, не стесняясь, начала стаскивать с себя все остальное. Шторы на окнах не были задернуты, и снаружи любой мог увидеть более чем достаточно.

Чего, пожалуй, она и добивается, подумала Нина.

— Ну? — спросила Эшли.

Единственным ответом, последовавшим со стороны Нины, был звук телевизора, включенный на большую громкость.

ЭШ

Чем бы она ни занималось, все приводило Эшли Эванс в крайнее раздражение. Однажды она подслушала, как об этом говорили дядя с тетей. У них была целая теория — что она, дескать, стала такой, после того как погибла ее мать, а отец вообще отказался отвечать за нее.

— Было бы неестественно, — сказал дядя, — если бы она не озлобилась. Ее оторвали от всего родного. Она сознает, что никому не нужна, — матери больше нет, отцу не до нее, а мы, по ее мнению, взяли ее к себе только из чувства долга. Кто бы на ее месте не почувствовал себя обиженным? Мы просто должны быть терпимы к ней, вот и все. Она переболеет этим.

Что и говорить, теория привлекательная, но Эш на эти штучки не купишь. В конце концов, что они вообще понимают, ее дядя с тетей? Эта парочка выдохшихся хиппи, которые никак не могут смириться с тем, что шестидесятые годы давно прошли.

Конечно, обидно, что отец думает о ней не иначе как об обузе и не желает, чтобы она болталась у него на шее, стесняя его свободу. Хотя прошло уже три года, как погибла мама, Эш все еще ужасно по ней скучала. И не могла не признаться самой себе, что пожертвовала бы чем угодно, лишь бы повернуть время вспять, вернуться в те прежние дни, до маминой смерти, когда они жили все вместе в небольшом домике в Сент-Иве, а она ходила в свою собственную школу и тусовалась со своими собственными друзьями.

Постепенно стал исчезать ее акцент, — а с ним, как она полагала, и ее индивидуальность. Культурная. В этом отношении Северная Америка настолько отстала от Англии, что если бы она сейчас вернулась обратно домой, то скорее всего почувствовала бы себя там такой же чужой, как и здесь. Но вернулась бы не задумываясь, будь у нее такая возможность. Вернулась и попыталась бы снова наладить свою жизнь. Только без мамы…

Больно вспоминать. Тосковать о былом. Пытаться представить себе, как все обернулось бы, не изменись ее жизнь так бесповоротно, — словно ее вывернул наизнанку лезвием ножа какой-то маньяк.

Мы так сочувствуем, говорили все. Но что они понимали в сочувствии? Что они знали о беспомощности, которая охватывала от простой мысли: если бы мама в тот вечер пошла другой дорогой из бара, все сейчас было бы прекрасно…

Но это была просто боль. И хотя от такой сильной боли вполне можно озлобиться, — и Эш действительно злилась, когда думала о страшной несправедливости всего случившегося, — пожалуй, еще глубже в ней укоренилась постоянная враждебность. А в последние дни буквально все вокруг вызывало в ней ярость.

И изливать эту ярость проще всего было на Нину.

У них не было практически ничего общего. Ее кузина училась лучше всех в классе, на этом фоне отметки самой Эш, и без того далеко не блестящие, выглядели, естественно, еще хуже. Нина и ее подружки были все такие аккуратненькие и умненькие — не то чтобы совсем уж никуда не годные, но все-таки какие-то недоделанные. Их представления о музыке не распространялись дальше Дебби Гибсон; они не оценили бы по достоинству классного гитарного перебора, даже схвати он их за горло да встряхни хорошенько — как и положено отличной музыке. А уж смотреть всерьез муру типа этой сюсюкающей подделки под отличный фильм Кокто…

Закончив раздеваться, она вздохнула и стала натягивать футболку с изображением группы «Мотли Крю», безуспешно пытаясь отключиться от металлического звука телевизора. Убрала одежду, просто свалив ее в кучу на стул у окна, затем вынула из армейского рюкзака книгу, которую купила сегодня вечером, и устроилась на кровати, подсунув под спину подушки.

Разумеется, не Нина и даже не «Красавица и чудовище» вывели ее из себя. А тот противный парень, который шел за ней всю дорогу от магазинчика оккультных вещей — из центра до самого дома.

Обычно ей удавалось справиться с парнями, которые, пытались к ней приставать. Деревенщины, которые, стоило лишь шевельнуть пальцем, тут же начинали отпускать свои грязные шуточки. Малолетки и любители «новой волны», не заслуживающие никакого внимания. Панки и металлисты — ну, этих проверишь, насколько они интересны, прежде чем решить, отшивать их или нет.

Но этот тип…

От него у Эшли мурашки пробегали по коже.

Она не могла уместить его в свою классификацию. Высокий, темные волосы коротко острижены, худощавое лицо. По крайней мере на три-четыре года старше ее — ему могло быть и все двадцать. Одет в джинсы, простую белую футболку, длинный черный кожаный плащ, ботинки военного образца.

И у него был пугающий взгляд.

Угрожающий.

В первый раз она заметила его в магазине, он следил за ней, когда она покупала подержанный экземпляр Красной Книги Иных Измерений, сборник очерков по оккультизму Фортунэ, Батлера Регарди и прочих подобных авторов. Позже, по дороге домой — пешком, поскольку просадила на книгу последние деньги, — она почувствовала на себе чей-то взгляд и обернулась — это был опять он. Стоял просто так на углу улицы в свете фонаря и не делал ни малейшей попытки спрятаться. Торчал там без всякого дела с таким видом, будто улица — его собственность, и наблюдал за Эш.

Она пошла окольным путем через Нижнюю Кромси, думая попасть к дому дяди и тети с задворков, примыкающих к территории Батлеровского университета; но он следовал за ней буквально по пятам. Не ближе и не дальше, чем в тот самый момент, когда она засекла его. В конце концов ей ничего не оставалось делать, как войти в дом — и дать ему возможность узнать, где она живет, — иначе пришлось бы нарушить свой «комендантский час», что было совсем некстати, учитывая строгость дяди на этот счет в последнее время. Она и так уже отсидела под замком прошлый уик-энд — целый уик-энд! — за то, что притащилась слишком поздно вечером в четверг.

Закрыв за собой дверь, она посмотрела в окно и увидела, как он медленно прошел мимо. Здесь, в самом конце их совместной прогулки, он остановился и, сверкнув глазами, растянул тонкие губы в зловещей улыбке. А потом пошел дальше.

Но, уходя, он кое-что оставил.

Обещание.

Она должна была увидеться с ним снова.

Вот поэтому Эш и чувствовала себя сейчас не в своей тарелке.

Ей хотелось поделиться с кем-нибудь, да только с кем? Дядя с тетей решат, пожалуй, что больше не стоит позволять ей выходить из дому по вечерам. Ребята, с которыми она общалась, просто посмеются, а кроме того, пострадает ее репутация крутой девчонки, которую она так усердно поддерживала. А что касается Нины…

Она подняла голову и обнаружила, что кузина наблюдает за ней со странным выражением в глазах. На какое-то мгновение она почувствовала желание взять да и рассказать все Нине, но потом та же непостижимая враждебность вспыхнула в ней с новой силой.

— Чего это ты не смотришь свое кино? — выпалила она.

Нина тотчас снова уткнулась в телевизор. Еще раз вздохнув, Эш открыла книжку и начала читать первый очерк — «Миф Круглого стола» Фортунэ.

Но даже чтение не помогло — угрожающий взгляд незнакомца никак не шел из головы, так и застряв в памяти беспокойной занозой.

НИНА

За собственных родителей всегда испытываешь некоторое чувство неловкости, но Нине порой приходилось особенно туго. Потому что ее предки были безнадежными пережитками шестидесятых годов. Мама все еще заплетала волосы в длинную косу, ниспадающую аж до поясницы, и питала слабость к длинным свободным платьям и блузкам в цветочек. Оставив свою родную Англию, она приехала в Северную Америку сначала с намерением подзаработать, присматривая за детьми. Но дело кончилось тем, что она осталась здесь навсегда, поскольку Лето Любви было в полном разгаре, и, будучи хиппи по натуре, — о чем и не подозревала до своего приезда, — она пришлась тут ко двору как нельзя лучше.

Нинин папа был наполовину итальянцем, наполовину индейцем, что поначалу и привлекло в нем маму, как та однажды призналась дочери. В то время любой, кто имел хотя бы каплю индейской крови, считался завидным женихом. Высокий и широкоплечий мужчина со смуглой кожей, он носил в каждом ухе по маленькому золотому колечку, а его волосы были такие черные, что в его присутствии вроде бы становилось даже темнее. Он отпустил их и завязывал сзади в конский хвостик. Джуди однажды сказала, что он похож на рокера, и призналась, что, когда впервые пришла к Нине, то испугалась его до смерти. Теперь же она находила его славным малым.

— Жаль, что мои родители не такие, — объявила она Нине уже вскоре после первой встречи с ее семьей.

Родители самой Джуди, китайцы по происхождению, были американцами во втором поколении и все еще никак не могли расстаться с нелепыми представлениями о том, что ребенок должен, а чего не должен делать. Всякие там внеклассные занятия — тренировки по волейболу, драматические спектакли и тому подобное — были хороши до тех пор, пока не начинали мешать учебе, а уж свидания с мальчиками… Неважно, что тебе уже шестнадцать. Единственный способ, каким она могла вырваться из дому в пятницу или субботу вечером, чтобы пойти на танцы или просто пооколачиваться по торговому центру, — это выдать одну из многочисленных тщательно разработанных версий о посещении Нины или Сьюзи, которую родители Нины с их более широкими взглядами охотно подтверждали.

Что и делало ее родителей действительно в какой-то степени потрясными, считала Нина. Но все же как-то неловко сказать кому-нибудь, что твоя мама зарабатывает продажей на ярмарках маленьких сережек из бисера и тому подобных штучек, которые сама и мастерит, а папа работает на стройке — и не потому, что ему не хватает образования для более престижной работы, а потому, что он «уж лучше будет что-нибудь строить, чем без толку перекладывать бумажки с места на место».

Нине нравилось помогать матери на разнообразных выездных выставках-продажах изделий кустарных ремесел, но ей хотелось бы там и оставить весь этот вселенский фольклор, не позволяя ему заполонять их собственный дом. Так нет же, куда бы ты там ни повернулся, везде натыкаешься на самые невероятные постеры, скрипучую мебель, травы и специи, развешенные для просушки, старые магнитофонные записи в пластиковых упаковках из-под молока и всякая прочая дребедень. Одну из стен в гостиной занимал самодельный шкаф из досок и кирпичей, в котором чего только не было: стихи Гинзберга и Блейка; потрепанный Атлас мира и книги по вегетарианской кулинарии; издания по философии хиппи типа книжонки Урок в понедельник вечером какого-то малого, называющего себя просто Стивен, и другие подобные сочинения — Тимоти Лири, Калила Гибрана и Эбби Хофмана.

Как будто для них время застыло на месте.

Если честно, то Нина, пожалуй, даже восхищалась родителями за верность своим убеждениям: они жили в соответствии с собственными принципами, а не просто болтали о них. В политическом отношении они больше склонялись к либерализму и за что только ни боролись: и за права животных, и за жилье для бездомных; а еще участвовали в работе Бог знает скольких групп, озабоченных состоянием окружающей среды… Как и родители, Нина тоже считала это важным и нужным. Но порой ей хотелось, чтобы у них были обыкновенная мебель, цветной телевизор в гостиной, — свой маленький черно-белый она купила на распродаже на собственные деньги, которые заработала, присматривая за детьми, — а для разнообразия они могли бы иногда посиживать на лужайке за домом, запивая «хот-доги» прохладительными напитками.

Однако все могло оказаться и того хуже: вдруг родители назвали бы ее Радугой или Облаком. Или ей достались бы родители Джуди, которые уже присмотрели парня, за которого она выйдет замуж после окончания школы. Нине же предоставляли гораздо больше свободы — пока она была разумна в своих поступках, — чем большинству других детей. Вчера, например, вместо занятий она осталась дома. Ее ни о чем не спросили, хотя родители были обеспокоены.

— Ты уверена, что сегодня можешь идти в школу? — спросила мама, когда утром она спустилась к завтраку.

Кухня была в их полном распоряжении. Папа уже ушел на работу — он должен быть на месте в семь, а Эшли для разнообразия поднялась ни свет ни заря и тоже уже испарилась. Мама же отправляется в свою мастерскую у рынка примерно в то же время, когда Нина уходит в школу.

— Мне гораздо лучше, — сказала Нина.

По крайней мере ночью ей ничего не приснилось.

— Ты абсолютно уверена?

— Да, мам.

Хотя, если мама действительно хочет, чтобы ей стало хорошо, и надолго, лучше бы всей семьей переехать в такой дом, где Нине не придется жить в одной комнате с ведьмой. Они уже говорили об этом — не о ведьме, конечно, а о том, что они с Эшли не очень-то ладят друг с другом, — но шансов на переезд было примерно столько же, как, допустим, увидеть папу, шествующего на работу в костюме и в галстуке. Они не могут себе этого позволить, объясняла мать, а потом, не могла бы она хоть немного посочувствовать своей кузине?

Посочувствовать? Разумеется. Нина считала ужасным, что Эшли потеряла свою маму и совсем не нужна отцу. Но Эшли жила с ними вот уже три года, и терпение Нины по отношению к кузине давным-давно улетучилось как-то само собой. Однако она знала, что лучше не поднимать этот вопрос снова. Вместо этого она спросила у матери, как дела с подготовкой к большой весенней выставке, и это обеспечило им тему для разговора на все время завтрака.

Сразу после еды они вместе вышли из дома, но едва ступив на крыльцо, Нина вернулась, чтобы одеться потеплее.

— Пожалуй, я все же поставлю тебе градусник, — сказала мать, когда Нина вышла в джинсовой куртке.

— Брось, мам.

— Вообще-то утро сегодня не холодное.

Нина удивленно заморгала: ее руки были покрыты гусиной кожей.

— Разве? — только и сказала она.

— Может, тебе остаться дома еще на денек? — сказала мать. — По-моему, тебя знобит.

Бросает то в жар, то в холод, подумала Нина. Верный признак гриппа. Да только она не была больна вчера и уж точно не чувствовала себя больной сегодня. Просто слегка озябла, а в куртке ей стало очень даже хорошо.

— Я в порядке, — запротестовала она. — Честно.

— Ну…

— Я уже опаздываю на автобус.

Мать вздохнула и смирилась с тем, что аргумент дочери пересилил ее слабые доводы. Они вместе дошли до угла Грассо и Ли, где Нина обычно садилась на городской транспорт, идущий в центр, и доезжала до Рединг Хай. Поцеловав на прощанье, мать вытянула из нее обещание вернуться домой, если она снова почувствует себя хуже, и затем направилась вверх по Ли к своей мастерской.

Нина опустилась на скамейку, стараясь изо всех сил не замечать парня, который подпирал столб на автобусной остановке. Дэнни Конник — худой как щепка, с огромными выпученными глазищами и неизменным рюкзаком за спиной. Он жил по соседству, был помешан на компьютерах и по какой-то неведомой причине воображал себя большим подарком для женского пола. Он вечно пытался клеиться к Нине, и ей не оставалось ничего иного, как ехать с ним до школы в одном автобусе.

Вот и в это утро он опять пытался привлечь ее внимание, поэтому она отвела глаза и поплотнее запахнула куртку, поскольку снова начала мерзнуть.

— Привет, Нина!

Она прикрыла глаза и сделала вид, что не слышит.

— Нина!

Внезапно на нее дохнуло холодом, как будто налетел порыв зимнего ветра. Нина аж задохнулась от удивления и сразу открыла глаза. Минуту она смотрела на мир сквозь пелену падающего снега, а потом вдруг почувствовала, что у нее…

В каком-то другом мире…

Другое тело. Не ее собственное. Чье-то еще. Ощущение было слишком знакомо, чтобы не понять, что к чему. Опустив глаза, она увидела передние лапы беспородной пятнистой кошки. Зрение снова совсем разладилось: искаженная перспектива, чрезмерно развитое периферическое зрение, смазанные цвета. В ноздри внезапно ворвался целый мир запахов: с проезжей части потянуло выхлопными газами, а из проулка — всякой дрянью. Звуки многократно усилились и были чересчур пронзительными, словно грохот бьющейся посуды. Ее занесло на крышку мусорного бака у автобусной остановки, откуда ей хорошо было видно…

Что она по-прежнему сидит на скамейке и ждет автобус.

Она посмотрела на себя со стороны, и под ложечкой тоскливо засосало.

Ну и пожалуйста, подумала она. Пусть только это будет не взаправду.

Ведь на этот раз она даже не спала, так каким же образом мог присниться сон?

Разве что задремала там, на скамейке…

А что, если она, замурованная в этом кошачьем теле, доберется туда, где сидит ее собственное, и вспрыгнет самой себе на колени? Может быть, контакт рассеет чары, которыми она опутана? А уж откуда бы взяться чарам — совершенно ясно.

Это проделки Эшли.

Она двинулась было вперед, но, как неизменно случалось с ней во сне, чужое тело отказалось повиноваться. Она потеряла равновесие и чуть не свалилась с крышки мусорного бака. Ее разочарование вырвалось наружу жалобным мяуканьем.

И зачем ей все это нужно?! В следующий раз, когда они увидятся с Эшли, уж она…

В затылке неожиданно зашумело — сработала встроенная самой природой звуковая система предупреждения, сигнал которой умела распознавать если не она сама, то кошка, в теле которой она обитала. Осторожно переставляя кошачьи лапки, она медленно развернулась в противоположную сторону и увидела, что в глубине проулка кто-то стоит. Очертания фигуры, почти скрытой тенью, маячили так смутно, что были едва различимы даже для цепких кошачьих глаз.

Чувствовалось, что вот-вот пойдет снег. В воздухе разлился зимний холод. Там, где стоял таинственный некто, кирпичные стены и земля покрылись толстым слоем инея, который постепенно стал расползаться по всему проулку.

Этот некто заговорил, но разобрать слов Нина не смогла. Она воспринимала только звук голоса — низкий и скрипучий, напоминающий треск ломающегося льда на реке.

Что ты хочешь? — попыталась было спросить Нина, потому что догадалась, что этому призраку что-то нужно именно от нее. Но из кошачьего горла вырвался только сдавленный звук.

Фигура качнулась и сделала шаг вперед.

Нину так и пронзило холодом. Показалось, что в воздухе замелькали снежинки. Она услышала щелканье — как будто тихонько отодвинули мамину занавеску из бусин.

И тут кошачья сущность вновь стала управлять телом. Кошка в панике отпрянула, развернулась и бросилась прочь с умопомрачительной скоростью, от чего у Нины скрутило бы желудок, будь это ее собственный желудок, если бы она не была сейчас просто каким-то бестелесным духом, засевшим в мозгах беспризорной кошки, которая пулей мчится по улице.

Выпуститеменяотсюда! — беззвучно завопила она.

Таинственный некто что-то неразборчиво крикнул ей вслед. У Нины голова пошла кругом — от холода, от непривычных движений кошачьего тела, от этого голоса, который теперь впивался ей в уши грохотом бьющегося вдребезги стекла. Кошка понеслась стрелой по улице Грассо, заметалась в ногах пешеходов. Нина почувствовала, как все, что связывало ее с этой кошкой, куда-то уходит. Как будто погружаешься в бездну, все глубже и глубже, подхваченная вращением водоворота, и тут… Она моргнула и открыла глаза, прямо перед собой увидела лицо Дэнни Конника, который тряс ее за плечо.

— Что?..

— Ну давай, соня, — сказал он. — Автобус пришел.

Она выпрямилась на скамейке, все еще плохо соображая. Позади Дэнни маячил автобус, похожий на какое-то морское чудовище, выброшенное на сушу. Все уличные шумы слились в резком запутанном диссонансе, который болезненно отзывался у нее в голове. Глаза резало от боли.

— Автобус? — пробормотала она.

— Ты что, Карабалло, наширялась что ли? — спросил Дэнни.

— Нет, я…

Не придумала ли она все это? Может, просто по-настоящему заснула прямо здесь, на скамейке, как какая-то пьянчужка?

Она быстро оглянулась и посмотрела в проулок. Не тянет ли все еще оттуда холодным ветром? Не следят ли за ней по-прежнему те же глаза, в глубину которых она заглянула, — или это просто блуждающий луч утреннего солнца отражается в неровностях стен?

Водитель автобуса посигналил.

— Ну что, ребята, садитесь или нет? — крикнул он им.

Дэнни поставил ее на ноги и подсадил на ступеньку автобуса. Он предъявил свой проездной билет, порылся у нее в кармане, нашел ее билет, а потом отвел ее на заднее сиденье. Нина смутно сознавала, что все смотрят на нее, но пока еще не настолько пришла в себя, чтобы смутиться от всеобщего нежелательного внимания.

— Разве ты не знаешь, к чему могут привести наркотики? — шипел Дэнни ей в ухо, пока они усаживались. — Да ты только посмотри на себя, а ведь еще нет и девяти часов. Я всегда считал тебя более собранной.

— Я… Я не принимаю наркотики, — ответила Нина.

— Тогда что же с тобой?

Нина пожала плечами.

Так ты мне и поверишь, если я тебе расскажу, подумала она. И тут вдруг до нее дошло, что она сидит с ним бок о бок на одном сиденье и до самой школы уже никуда не деться. Лучше некуда. Только бы не попасться на глаза кому-нибудь из знакомых. Если пойдут разговоры, она просто не переживет.

— Ну и напугала ты меня, — сказал Дэнни.

Нина обернулась к нему — на этот раз чтобы действительно посмотреть на него, — и неожиданно почувствовала себя свиньей. Конечно, он болван, но вот, пожалуйста, после того, как она отшивала его изо дня в день, да так долго, что и упомнить не могла, он выручает ее. И такой внимательный. А она думает лишь о том, как будет неловко, если их увидят вместе.

Вот уж черная неблагодарность с твоей стороны, сказала она сама себе.

— Наверное, вчерашний грипп не совсем прошел, — пробормотала она.

— Может, тебе остаться дома еще на один день?

— Господи, ты говоришь в точности мамиными словами.

— Большое спасибо.

При виде его вытянувшегося лица Нина не могла сдержаться и рассмеялась.

Она обнаружила Джуди в туалетной комнате для девочек, дверь которой выходила прямо в круглый холл, вокруг которого располагались все остальные помещения Рединг Хай — на манер спиц вокруг ступицы колеса. В воздухе плавали клубы сигаретного дыма, а из всех углов неслась болтовня: девочки выжимали все до капли из последних нескольких минут свободы, прежде чем отправиться в класс для выполнения домашних заданий. Уткнувшись в зеркало, Джуди накладывала косметику, с которой родители не выпустили бы ее из дома, и улыбнулась Нине. Она уже переоделась, сменив чопорную блузку и юбку, купленные матерью, на вылинявшие джинсы и сверхмодную цветастую кофту.

По комнате порхали нехитрые сплетни.

— Ты слышала о Валери и Брэде?

— Да, вчера вечером у них все было кончено.

— Он такой сексуальный.

— Необычайно.

— Она, должно быть, рехнулась, если порвала с ним.

— А я слышала, что это он бросил ее, потому что она болтается с Китом Ларсоном.

— По-моему, у меня в носу зреет прыщ.

— Ого, какой большой!

— У Дебби такие на заду.

— Вот уж неожиданность! Бесс Грант бросила школу и будет выступать в «Кошечке».

— Но ведь это стриптиз-клуб.

— Ой, расскажи!

Нина не прислушивалась к разговору, нетерпеливо поджидая, пока Джуди закончит краситься.

— Ну, как я выгляжу? — наконец спросила Джуди.

— Просто класс, — заверила ее Нина.

И это была правда. У Джуди настолько чистая кожа, что Нина удавилась бы, лишь бы иметь такую, а завивка на ее волосах держалась так, как будто она родилась кудрявой. Нине же каждое утро приходилось тратить уйму времени, чтобы на ее собственных волосах осталось хоть что-нибудь, кроме слабеньких волн.

Нина дождалась, когда они выйдут в холл, направляясь в класс, и только тогда рассказала Джуди, что случилось с ней утром.

— Это уж совсем непонятно, — сказала Джуди, когда она закончила свой рассказ.

— Я что, схожу с ума? — полюбопытствовала Нина. — Дэнни решил, что я наглоталась наркотиков.

У Джуди вытянулось лицо при упоминании его имени.

— А если такое случится на уроке? — спросила Нина.

— Ты совсем не можешь контролировать это?

Нина отрицательно покачала головой, но без особой уверенности.

— Я не знаю, — сказала она. — Меня всегда охватывает такая паника, что я на самом деле не успеваю даже понять что к чему. Я только хочу вырваться из тела, в котором нахожусь.

— Но… — Джуди заколебалась. — Так ты действительно заснула, пока ждала автобус, или нет?

— Я.

Нина снова прокрутила в памяти утренние события, пытаясь восстановить их последовательность,

— Я не знаю, — сказала она наконец. — Похоже, я всего лишь просто на секунду закрыла глаза, и тут-то все и началось.

— Ну, может быть…

Прозвенел звонок, и в коридоре вокруг них все пришло в неистовое движение — со стуком захлопали дверцы закрывающихся шкафчиков, и все стали разбегаться по своим классам.

— Мы потом поговорим, — сказала Джуди, и они присоединились к общей суматохе, чтобы не опоздать.

ЭШ

В четверг с утра и речи не могло быть о том, чтобы идти в школу. После того как ее заперли на весь уик-энд, Эш вот уже в течение трех дней демонстрировала образцово-показательное поведение: ходила на бесконечные нудные занятия, не прогуляв ни одного; каждый вечер вовремя являлась домой и сиднем сидела в их общей с Ниной комнате, вынужденная мириться с надутой физиономией кузины, которая разглядывала ее, когда думала, что Эш этого не видит; помогала по дому, как противненькая пай-девочка, которую она изо всех сил из себя корчила.

Но всему есть предел. Ей необходимо побыть самой собой хотя бы в это утро, иначе она просто спятит.

А посему она поднялась ни свет ни заря и смоталась из дому еще до того, как ее кузина оделась. К тому времени, когда Нина направлялась вместе с матерью к автобусной остановке, Эш уже пересекла весь город и расположилась на скамейке в Фицгенри-парке. Утро было в самом разгаре, и она принялась глазеть, как к офисам, выходящим фасадами к парку, подтягивались последние из сотрудников, жившие, очевидно, в пригороде. Затем с удовольствием занялась наблюдениями за знакомыми завсегдатаями парка, которые начинали свой рабочий день.

Первой появилась кошатница. Она толкала перед собой разбитую продуктовую тележку, нагруженную пожитками, и была так укутана в многочисленные одежки, что казалось, будто она напялила весь свой гардероб. Из тележки она вынула пакет с сухим кормом, которым снабжала кошек. Те уже собрались у подножия памятника жертвам войны, привлеченные ее напевным зовом, в надежде подкрепиться.

Вскоре один за другим появились и остальные: испанский писатель Педро, любитель поговорить, который обычно приходил пораньше, чтобы занять лучшее местечко у фонтана, откуда он с пафосом читал свои опусы посетителям, заполнявшим парк в обеденный перерыв; пара уличных музыкантов — скрипач и цимбалистка, причем последняя, как Эш уже успела усвоить, норовила все больше не играть, а настраивать свой инструмент; велосипедист, чей трехколесный велосипед был увешан всем, что только можно себе представить, — фары и зеркала, флажки и транзисторный приемник, и вдобавок еще прицепленная сзади детская коляска, в которой сидела собака по кличке Серфер: тощее существо неопределенной породы, покрытое чахлой растительностью, и с игрушечными солнечными очками на морде. Были тут и попрошайки, только что запившие спиртным бесплатный благотворительный завтрак; сбежавшие с уроков школьники, которые загремели своими роликовыми досками у памятника жертвам войны, как только ушла кошатница; наркоманы с затуманенным взором, рыскающие в поисках своей утренней дозы; женщины из окрестного латиноамериканского квартала с детишками в колясках или восседающими на маминых плечах; разбившись на группки, они оживленно болтали; а еще любители побегать трусцой — пара молодых людей студенческого возраста; продавцы различной немудреной снеди и всякой мелочевки со своими тележками, — всех и не перечислишь.

Постукивая друг о друга носками черных ботинок, Эш сидела и смотрела, как вся эта публика занималась своими делами. Заодно она внимательно высматривала того, кто вчера так взбесил ее своим непрошеным вниманием, но он по крайней мере не маячил перед глазами. Когда солнце поднялось выше, она начала успокаиваться. Цимбалистка наконец-то настроила свой инструмент, и они вместе со скрипачом заиграли старый хит Герри и группы «Peacemakers» «Переправа через Мерси», который звучал странно, но довольно неизбито, наверное, из-за необычных инструментов для исполнения.

Эта мелодия нравилась ее маме. У нее была запись, и она, бывало, без конца проигрывала ее, пока Эш не начинало казаться, что она сойдет с ума, если услышит ее еще хоть раз.

А теперь она отдала бы все что угодно, лишь бы очутиться дома, с мамой, и слушать эту мелодию снова и снова…

В груди стало тесно, и она почувствовала, что ее глаза наполнились слезами.

Брось, сказала она себе. Просто не надо вспоминать об этом.

Но если бы она могла! Три года — это целая вечность, а как будто только вчера соседка миссис Кристофер разбудила ее, слегка встряхнув за плечо.

Ох, бедная детка, такая ужасная новость…

Эш вытерла глаза кулаком.

Она не собиралась сидеть здесь на виду у всех и рыдать как ребенок. Но внутри у нее ничего не осталось. Как в пустой комнате, из которой мама ушла навсегда, погасив за собой свет, и в которую никто никогда больше не вернется. Эш умело маскировалась, притворяясь, что все в порядке, — во всяком случае, когда бывала на людях. Но слышать сейчас эту музыку и вспоминать…

Пустота разверзлась, как огромная утроба какого-то доисторического животного, и грозила поглотить ее всю целиком.

— Привет, подружка! Поцелуй-ка меня.

В течение какого-то мгновения воспринимались только слова, а не сам голос и не его шутливый тон. Вспыхнув от гнева, Эш обернулась, и злость немедленно растаяла.

— Ой, Кэсси! — завопила она и бросилась на шею женщине, которая совершенно незаметно подошла к скамейке.

Из всех окружающих Эш людей Кассандра Вашингтон с наибольшим правом могла называться ее близкой подругой. В свои далеко за двадцать, да еще и при бродячем образе жизни, — не потому, что так сложились обстоятельства, а просто ей это нравилось, — с кожей кофейного цвета и бесчисленными косичками с вплетенными в них бусинами, Кэсси была самой прелестной женщиной, какую только Эш знала. Правда, она питала слабость к одежде чересчур ярких расцветок. Вот и сегодня на ней были плотно обтягивающие джинсы красного цвета, заправленные в рыжие сапожки, желтая блузка, черная матадорская куртка и сверх того — пластмассовые серьги кольцами гигантских размеров и браслеты, сияющие всеми цветами радуги. В ногах валялся красный парусиновый рюкзак, туго набитый орудиями ее профессии. Там была складная головоломка из кусочков брезента и деревянных палочек, которая превращалась в небольшой столик со стульчиком; а еще скатерка, украшенная ручной вышивкой в виде магических знаков; маленький медный шарик-маятник и, наконец, гадальные карты, завернутые в кусок шелка и уложенные в специальную коробочку из тикового дерева.

Кэсси была гадалкой, и вот уже несколько месяцев Эш ее не видела.

— Я думала, ты уехала на Запад, — сказала она, после того как они крепко обнялись.

— Так и было. А теперь я вернулась.

— Я рада.

Кэсси внимательно на нее посмотрела.

— Вижу. По твоему виду похоже, что тебе, девонька, нужен друг. Снова настали тяжелые времена?

— Времена те же, что и всегда, — сказала Эш.

— Крутишь колесо рулетки и проигрываешь?

Эш кивнула.

— Ну тогда, — сказала Кэсси, — почему бы нам не отправиться к тележке Эрни и не выпить чаю, а потом посмотрим, сможем ли мы найти какое-нибудь укромное местечко, где обо всем и потолкуем.

Эш пнула рюкзак Кэсси носком ботинка.

— А как же твоя работа? — спросила она.

— Мне не нужны деньги, — заверила ее Кэсси. — Сейчас у меня есть нора в Верхнем Фоксвилле. Там со мной ночует колдун по имени Боунз, мне с ним просто веселей. Так что не волнуйся обо мне.

Она поднялась, закинула на плечо свой рюкзак и взяла Эш за руку.

— Пойдем-ка, подружка. У нас будет серьезный тет-а-тет.

У тележки Эрни они взяли по стаканчику чая. Кэсси прихватила для своего пять ложечек сахара, чем на какое-то мгновение привела Эш в изумление. Она и забыла, что ее подруга сладкоежка. Но Эрни не забыл. С нижней полки своей тележки низенький смуглокожий кубинец выудил липкую, источающую мед булочку и протянул Кэсси.

— У меня есть печенье, — сказала Кэсси, похлопав по своему рюкзаку.

— Тебе, — сказал Эрни. — С собой. В честь твоего возвращения.

Кэсси рассмеялась.

— Ну, если ты угощаешь…

Эрни проводил их лучезарной улыбкой.

В глубине парка в окружении цветущих вишневых деревьев высился небольшой холм, увенчанный скульптурной группой. Композиция изображала сатира, лобызающего наяду, и трех танцующих дриад. Это место носило название Силеновы сады, его обустроил на свои средства какой-то местный меценат в честь поэта Джошуа Стэнхолда. Скамейки здесь были мраморными — как и статуи, а воздух пьянил сладким ароматом цветения.

— Я люблю это место, — сказала Кэсси, когда они уселись на одну из скамей. — Здесь я чувствую себя так, как будто отгородилась от всего, — но не насовсем, а просто спряталась в укромном уголке. — Она улыбнулась Эш. — Это подходящее местечко для задушевных разговоров.

Эш кивнула.

— Мне тоже здесь нравится. Иногда по вечерам я прихожу сюда и сижу — просто для того… не знаю, просто, пожалуй, для того, чтобы подумать.

— А ты знаешь, что в этой части парка еще никого и никогда не ограбили и не обидели? — спросила Кэсси. — На свете существуют заколдованные места, и я думаю, что тот, под чьим покровительством они находятся, — Бог, Аллах, маленький седой бухгалтер в сером костюме, земная праматерь-колдунья — выбери на свой вкус, — решил, что именно здесь должны витать флюиды добра. И это как раз такое местечко. В большом городе нелегко сыскать такое место. Обычно бывает только одно-единственное, если есть вообще. Нам же здесь здорово повезло. В этом городе таких мест два.

— И где же второе? — спросила Эш.

— Один старый дом в Нижнем Кромси — когда-нибудь я покажу его тебе.

Кэсси вскрыла свой стаканчик с чаем. Выдранный из крышки кусочек пластика в форме маленького треугольного кусочка торта она не выбросила, а положила на крышку сверху.

— Надо носить с собой кружки, чтобы продавцам не приходилось использовать эту дрянь, — сказала она, брезгливо разглядывая пластиковый стаканчик. — Вконец загубят окружающую среду.

Эш кивнула.

— Так что ж ты не рассказываешь, почему хандришь? — спросила Кэсси.

Эш вскрыла свой чай, ничего пока не отвечая. Взглянула на статуи — они выглядели такими беззаботными и счастливыми. Вот бы и ей почувствовать себя так же, без этой своей извечной готовности вступить в драку со всем миром.

Кэсси не торопила ее. Вымазав тягучей начинкой подбородок и пальцы, она уплетала свою липкую булку, запивая ее чаем. Кэсси вела себя так, как будто они пришли сюда на пикник, никакие разговоры вовсе не обязательны, а пожалуй, даже и ни к чему. Но когда Эш наконец заговорила о своих горестях, она вся обратилась в слух.

— Терять маму всегда тяжело, — сказала она, когда Эш выговорилась. — Но на всем этом мы уже поставили точку.

— Я знаю, — буркнула Эш. — Мне надо перестать думать об этом. Но у меня ничего не получается.

— Не распускайся, — сказала Кэсси. — Такое сразу не забывается, это дело будущего, вот и все. Что случилось — то случилось, и ты ничего уже не изменишь. Но надо ведь жить дальше.

— Наверное, да.

— Этого и твоя мама хотела бы.

Эш вздохнула.

— Да это не совсем так. Это… Я не знаю. Я какая-то ненормальная.

— Очень не хотелось бы расстраивать тебя, подружка, но это отчасти издержки твоего возраста. Когда я вспоминаю, какая жуть была у меня в голове в мои шестнадцать…

Кэсси печально улыбнулась.

— Но я всегда злюсь, — сказала Эш. — Всегда. Это ненормально. Я знаю, что это ненормально. Я не хочу быть такой, но ничего не могу с собой поделать. Мои дядя с тетей думают, что со временем это пройдет само собой. Воспитатель в школе считает, что я просто пытаюсь привлечь внимание — притворяюсь, что у меня куча проблем, чтобы иметь повод пропускать занятия.

— Что к чему — тебе лучше знать, — сказала Кэсси. — Никому вместо тебя в этом не разобраться.

— Но, знаешь… может, мне нужно лечиться?..

Кэсси с минуту помолчала. Пока ее взгляд блуждал между деревьями, Эш рассматривала ее сбоку. Вот бы и ей быть такой же! Казалось, что у Кэсси всегда все в полном порядке.

— Я не люблю поучать, — наконец сказала Кэсси. — Но ведь ты сама меня спросила, да?

Эш кивнула.

— Дело в том, что все это ты сама на себя натащила.

— Как это?

— Ну, если заранее думать, что все пойдет наперекосяк, обычно так и получается. С тобой все именно так, а не иначе, потому что ты так настроилась, подружка. Я знаю, что это звучит, как вся та ерунда, которую несут учителя вместе с родителями, но это истинная правда. Ты слоняешься с мрачным взглядом на жизнь и неизбежно накликаешь себе на голову неприятность. А чем больше неприятность, в которую ты вляпалась, тем легче поверить, что против тебя ополчился весь мир.

— А как же бороться с этим пессимизмом?

Кэсси покачала головой.

— В этом-то и весь вопрос, правда? Вроде бы о хорошем настроении не может быть и речи, когда все так паршиво.

Эш кивнула.

— Может, тебе попробовать помогать другим — ну, знаешь, делать что-нибудь для тех, кто сам оказался в тяжелом положении, и не ждать никакой благодарности. Например, навещать стариков в доме престарелых. Или добровольно поработать в больнице, развлечь там больных детишек. Что-нибудь вроде этого.

— Меня туда не возьмут, когда увидят.

— Я же не говорю, что ты должна изменить свою манеру одеваться или причесываться, — это неотъемлемая часть твоей личности. Ты удивишься, как много на свете людей, которые тратят свое время, чтобы разобраться, чем ты дышишь там, под одеждой. Но и тебе тоже придется потратить время. Держу пари, у тебя против них так же много предубеждений, как и у них против тебя.

У Эш готов был вырваться резкий ответ, но она вовремя прикусила язык. Потому что Кэсси была права. Эш, поерзав, сползла немного вниз по скамье и уставилась на свои ботинки. Все, что говорила Кэсси, имело резон. Она убеждала себя в этом миллион раз, но легче от этого ничуть не становилось.

— Не погадать ли тебе? — сказала Кэсси.

Эш с удивлением подняла глаза. Никогда прежде Кэсси не предлагала ей погадать, а сама Эш никогда и не просила. Она просто полагала, что это нечто такое, чего Кэсси не делает для друзей.

— Так вот: ты не должна относиться к этому слишком серьезно, — сказала Кэсси. — Все, что могут карты, — это поведать о твоих возможностях. Реальных возможностях, заметь, но не больше. Под лежачий камень вода не течет. Это как будто смотришься в зеркало, только вместо твоего лица там отражается то, что делается вот здесь. — И Кэсси слегка постучала себя по груди. — Идет?

— Конечно.

Эш выжидательно посмотрела на рюкзак Кэсси со всем его содержимым, но Кэсси всего-навсего извлекла из внутреннего кармана своей матадорской куртки потертую колоду карт, перехваченную резинкой.

— У-у… — начала было Эш.

Кэсси улыбнулась.

— Ты хочешь спросить, почему я не беру карты отсюда? — спросила она, похлопывая по своему рюкзаку.

Эш кивнула.

— Те — безделушки, — сказала Кэсси. — Они для публики. Люди выкладывают деньги — я даю им представление: причудливый наряд, масса таинственности, словом, все то, чего они ждут.

— Предубеждения, — сказала Эш.

— Ты поняла. Большинству людей кажется, что бесплатное представление никуда не годится. А уж если они платят, то желают видеть настоящее зрелище. На этот случай у меня для них припасены нарядные карты, я их обернула в кусок шелка и храню в специальной коробочке. Действительно красивые — внешне. А эти… — Кэсси погладила замусоленные карты, которые достала из кармана, — эти магические.

Она сняла с колоды резинку и натянула ее себе на запястье. Потом перетасовала карты.

— Нам нужно выбрать указатель — карту, на которую мы будем гадать, — сказала она.

Эш кивнула. Дома у нее была такая книжка, «Aquarian tarot», и она читала, как обращаться с картами, но гадать по-настоящему никогда не пыталась. Себе самой гадать не положено, а кому еще она могла бы погадать? Нине? Смешно. Да ее кузина, похоже, испытывала смертельный ужас перед записями рок-металла, не говоря уж о небольшой библиотечке Эш по оккультизму.

— Магический валет, — сказала Кэсси. — Я думаю, на него. Черные волосы и карие глаза… Дама, пожалуй, старовата, как ты думаешь?

Эш взглянула на карту, которую Кэсси положила на скамью между ними, и у нее перехватило дыхание.

— Так ведь это…

Кэсси с улыбкой подняла глаза.

— Ты. Вот так.

— Но это же на самом деле я!

Карты имели обшарпанный вид — все уголки обтрепаны, а рисунок местами почти вытерся. Но изображение на той карте, которую открыла Кэсси, в точности походило на Эш, вплоть до серьги-подвески в виде скелета с буквой А в кольце — символ анархизма, — которую она носила в левом ухе, а также наклейки «Motorhead» на кармане ее джинсовой куртки. Оно было настолько похожим, что могло бы поспорить и с фотографией.

— Как?..

— Магические карты, — ответила Кэсси. — Не волнуйся, подружка. — Она протянула Эш остальную колоду.

— Но…

— Перемешай, — подсказала Кэсси.

Эш все еще не могла оторвать глаз от собственного изображения, которое лежало на скамье между ними. Колода в ее руке была теплой, — пожалуй, теплее, чем ей следовало быть после пребывания в нагрудном кармане Кэсси. Она неожиданно осознала, что поначалу воспринимала это как игру, но теперь до нее дошло, что все гораздо серьезнее.

И испугалась.

— Нам не обязательно продолжать, — мягко сказала Кэсси.

Эш подняла глаза и встретилась со взглядом Кэсси. Это мой друг, подумала она. Что бы ни случилось, Кэсси не допустит ничего плохого. И если бы это помогло…

— Нет, — сказала Эш. — Все в порядке.

Она медленно перетасовала карты, перебирая в уме свои невзгоды, и протянула колоду Кэсси.

— Это место хорошее, — сказала Кэсси. — Помни об этом. Здесь нас охраняет какой-то добрый дух.

Она вытянула из колоды одну карту и накрыла ею карту-указатель. Оттуда на Эш глянуло лицо Нины.

— Эта карта говорит о том, что делается вокруг, — объявила Кэсси. — Сначала я разложу карты, а потом мы поговорим обо всем сразу, хорошо?

Эш только и смогла, что кивнуть. Глядя на свое изображение, а теперь вот еще и на Нинино — на каких-то старых картах, она впала в состояние оцепенения.

Кэсси открыла вторую карту и положила ее сверху, над указателем.

— А эта указывает на противодействующие силы, — сказала она.

На второй карте оказался незнакомец, который шел за Эш вчера вечером.

Эш подавила дрожь.

— Эта карта говорит о том, с чего все началось.

Третья карта легла внизу, под указателем. На ней было изображение старой женщины. Ее лицо было покрыто сетью морщин, особенно густой вокруг темно-карих глаз, которых, казалось, не коснулся возраст. Похоже, это была индианка, одетая в меховую накидку поверх платья из мягкой оленьей кожи, расшитого бусинами. Заплетенные в косы волосы украшали перья, раковины моллюска и те же бусины. Она держала посох, увенчанный султанчиком из перьев, а на боку висел небольшой кисет из лосиной кожи, прикрепленный кожаными ремешками к расшитому поясу.

Никогда прежде Эш с ней не встречалась. И никогда не видела такого изображения на картах. Но не успела она спросить об этом Кэсси, как ее подруга уже перешла к следующей карте.

— Что было — совсем недавно.

Четвертая карта легла слева от указателя. На ней был какой-то странный механический образ, полумашина-получеловек. Это изображение, окрашенное во все оттенки серого, напомнило Эш то ли живопись Гайгера, то ли фильм «Чужие».

— Что будет — в недалеком будущем.

На пятой карте, которую Кэсси уложила на самом верху, поверх указателя, появилась продуваемая ветрами снежная равнина с возвышающейся над ней башней. Нет, деревом. Но оно было похоже на башню с сотнями небольших окон по фасаду. Эш охватило чувство полного одиночества.

— А теперь что будет — но не скоро.

Шестая карта легла справа от указателя, завершив собой крест. Рисунок изображал волка в венке из веток розового куста. Листья на ветках были все еще зелеными, а над левым волчьим ухом, примостившись среди шипов, алел распустившийся цветок.

— Эта карта говорит о том, чего ты боишься.

Кэсси вытянула седьмую карту и начала выкладывать ряд вправо от креста. На карте были развалины сгоревшего дома. У Эш быстрее забилось сердце: она узнала дом в Сент-Иве, где жила с матерью.

— А эта — о влиянии твоей семьи и друзей.

Восьмая карта накрыла седьмую. На рисунке были дядя и тетя Эш. Они стояли на летней поляне, а вместо рук и ног у них были ветки и корни. От изображения на Эш повеяло надеждой, но одновременно дохнуло и какой-то угрозой.

— На что тебе надеяться.

Ряд продолжила девятая карта. На ней была видна спина какого-то человека, карабкающегося вверх по скале. До вершины оставалось всего чуть-чуть, но ему не за что было больше уцепиться. Сверху свешивалась рука, протянутая альпинисту для помощи. Судя по одной только руке, нельзя было сказать, кто же там, на вершине.

Это я карабкаюсь вверх, подумала Эш. Но чья же это рука?

— Чем сердце успокоится, — сказала Кэсси, вытаскивая из колоды последнюю карту.

Она положила ее поверх девятой, закончив ряд вправо от креста.

Как только Эш увидела эту карту, ее взгляд стремительно метнулся к лицу Кэсси. Сердце заколотилось с бешеной скоростью, напоминая неистовый аккомпанемент гитарной импровизации.

— Что… что это значит?

В глазах Кэсси застыло выражение, которого прежде Эш никогда не видела. Как будто она погрузилась в глубь себя и в то же время витала где-то еще. Где-то там, вдали, но мысленно уже возвращалась. Или только что была где-то здесь, но уже унеслась вдаль.

Тревога Эш возросла. По спине быстро пополз на крысиных лапках страх.

— Кэсси? — переспросила Эш, не дождавшись ответа. — Что происходит?

— Я… я не знаю, — ответила Кэсси.

Они обе снова посмотрели на последнюю карту. Она лежала на прежнем месте, и на ней… ничего не было. Никакого рисунка. Ни малейшего изображения. Абсолютная чистота.

Показалось, что тот покой, который наполнял сад, внезапно улетучился и в воздухе разлился холод.

Кэсси потянулась было за последней картой, как вдруг невесть откуда налетевший порыв ветра швырнул разложенное гадание на дорожку к их ногам. Карты в беспорядке рассыпались, как опавшие листья. Кэсси сидела, все еще протягивая руки к картам и всматриваясь в никуда.

Ничего страшного, твердила себе Эш, пытаясь унять дрожь.

А что, если это она принесла сюда что-то дурное? Что, если внутри нее таился какой-то злобный дух, который вырвался здесь наружу, уничтожая магию, сворачивая ее? Так, как он уже поработал в ее душе…

Вдруг Кэсси встряхнулась. Странное выражение ее лица сгладилось. Самым прозаическим образом она наклонилась и собрала карты. Стянув с запястья резинку, скрепила колоду и положила ее обратно во внутренний карман куртки.

— Кэсси? — спросила Эш. — Что происходит? Почему на последней карте ничего не было? И как там могли оказаться я, Нина и все остальные?

— Я говорила тебе, — ответила Кэсси. — Это магические карты.

— Со мной случится что-нибудь плохое?

— Нет, если мне удастся помочь тебе.

Не очень-то утешительно, подумала Эш.

— А что карты…

— Никто не причинит тебе вреда, — заверила ее Кэсси. — Я даю тебе в этом слово, а Кэсси Вашингтон зря не болтает. Идет?

— Но гадание…

— Я его еще не закончила, — сказала Кэсси. — Мне нужно разобраться во всем до конца, прежде нем толковать его.

Она встала и накинула рюкзак на плечо.

Боже, подумала Эш, Кэсси давала деру. Она не могла себе этого и представить.

— Пожалуй, сейчас я не смогу остаться одна, — сказала она.

— А кто бросает тебя? Ты, детка, идешь со мной.

— Куда же мы пойдем?

— В мою нору. Я хочу кое-что обсудить с Боунзом.

Озадаченный взгляд Эш вызвал у Кэсси улыбку.

— Я же говорила тебе, подружка. Он колдун, а что мы здесь пустили в ход? Чары — таинственные и могущественные. Поэтому кто нам нужен — так это колдун, который прояснит, что все это значит.

Эш плохо улавливала суть происходящего. Но она достаточно доверяла Кэсси, чтобы позволить ей увлечь себя сначала из парка, а потом в подземку. Там они сели в поезд, идущий на север, в район Верхнего Фоксвилла, где Кэсси и Боунз жили в заброшенном доме вместе с дюжиной других таких же бездомных.

Эш никогда не бывала в той части Верхнего Фоксвилла, где обитали Кэсси с Боунзом. Их дом был через два квартала к северу по Грейси, как раз в центре района с квадратную милю, заполненного пустующими зданиями в окружении вымощенных булыжником мостовых. Это было все, что осталось от благих проектов ассоциации по благоустройству, которая планировала перестроить окраины по типу центральной части города. Когда-то весь этот район был точно таким же, как и кварталы в южной части Грейси, — многоквартирные дома с дешевым жильем, но теперь он стал пристанищем только для бездомных, наркоманов, рокеров и прочей подобной публики.

Пожалуй, в такое место Эш не пошла бы по своей воле. Бывают местечки, куда просто не стоит соваться. Вышагивая по булыжной мостовой, пусть даже рядом с Кэсси, Эш чувствовала себя неуютно. В одном проулке она заметила кучку наркоманов, которые провожали их оценивающими взглядами, пока они проходили мимо. Свист и улюлюканье каких-то уличных хулиганов летели им вслед. На углу возле дома Кэсси какой-то рокер-одиночка с эмблемой Чертова Дракона, украшающей спину его грязного джинсового жилета, сидел верхом на застывшем на месте «харлее»1 и наблюдал за ними из-под опущенных век.

Эш вздохнула с облегчением, когда наконец вслед за Кэсси вошла в дом.

Внутри стены подъезда были размалеваны многочисленными рисунками и надписями — от анархических символов, выведенных аэрозольными красками, до небрежно нацарапанных комментариев по поводу различных половых извращений. Мусор и отбросы сплошняком покрывали вестибюли и лестницы. Но на втором этаже стены были выскоблены, а все помещения подметены.

— Как ты? — спросила Кэсси, когда они шли длинным пустым коридором.

— По-моему, нормально.

Эш живо представила себе все, что произошло в Силеновых садах.

— Но я все еще какая-то обалдевшая, — призналась она.

— Я тоже, — сказала Кэсси.

Эш с тревогой посмотрела на нее. От сознания того, что Кэсси разделяет ее страхи, ей немного полегчало. Однако она надеялась, что Кэсси все ей объяснит, и если уж Кэсси считает, что дело плохо…

Она не позволила себе додумать до конца.

— Крепись, — сказала Кэсси. — В нашем затруднительном положении Боунз — могучая поддержка.

Боунз был индейцем — чистокровным кикаха, выходцем из небольшого местного племени. Он был старше Кэсси, и, с точки зрения Эш, неполные тридцать лет делали его просто глубоким старцем. Кожа Боунза отливала темной медью, а все черты лица были какими-то широкими — приплюснутый нос, широко расставленные темные глаза, квадратный подбородок. Свои длинные черные волосы он заплетал в косичку, которая была почти такой же длины, как и у тети Эш, а одевался на манер панка: вылинявшие черные джинсы, разодранные на коленях, обшарпанные рабочие ботинки, простая белая футболка.

Они обнаружили его в дальней комнате второго этажа, где он сидел, скрестив ноги, перед небольшим вигвамом из прутьев. Между прутьями были вплетены странные вещи. Маленькие раковины. Голубиные перышки. Нечто похожее на звериные когти. Небольшие полоски кожи с остатками меха какого-то животного.

Боунз оказался совсем не таким, каким Эш представляла его себе. Он выглядел таким же отрешенным, какой в парке была Кэсси: взгляд, обращенный внутрь себя, и в то же время как будто устремленный в никуда. И никаких признаков, что он хотя бы заметил их появление.

Отлично, подумала Эш. Мы пришли посоветоваться с познавателем Вселенной. Но как только Кэсси и Эш уселись напротив, взгляд его темных глаз переместился на них. В течение какого-то мгновения от него исходила такая энергия, что волоски на руках у Эш встали дыбом, как от статического электричества. А потом он расплылся в ухмылке до ушей, которая в глазах Эш превратила его лицо в обыкновенную клоунскую маску.

Он вытащил из кармана пластиковый пакет с желейными конфетами, сунул в рот красную и черную и принялся с наслаждением их жевать. Очевидно, он разделял пристрастие Кэсси к сладкому. Эш только надеялась, что Кэсси имела в виду не эти конфетки, когда говорила, что он колдун.2

— Привет, Кэсси, — сказал он. — Что, неважные сборы?

— Я совсем не работала, — ответила она. — Случайно встретила подругу, а у нее сложное дело.

Клоунская физиономия повернулась в сторону Эш.

— Привет, Эш, — сказал он. — Приятно познакомиться. — Он протянул ей пакет с конфетами. — Хочешь?

Эш отрицательно покачала головой и быстро взглянула на Кэсси.

— Э… может, я напрасно пришла сюда… — начала она и тут же осеклась, пристально уставившись на Боунза.

Как он узнал ее имя?

— Я знаю, на кого он похож, — сказала Кэсси, говоря о Боунзе так, как будто его здесь не было, — но положись на меня. Он не имеет права помогать, действуя своими методами. В его крови слишком много от нанабожо.

— Нана… кто? — спросила Эш.

— Надо смеяться, — сказал Боунз. — Не можешь смеяться — будешь плакать.

Кэсси закивала.

— Ну вот, разве это не правда?

Эш только покачала головой. Происходившее здесь имело какой-то особый резонанс, и она никак не могла уловить его.

— Так вот в чем проблема, — приступила Кэсси к их делу.

Она начала рассказ о том, что произошло в парке, заставив Боунза выслушать все подробности незаконченного гадания и на чем оно прервалось. По мере того как она описывала изображения на картах, каждое из них настолько отчетливо всплывало в памяти Эш, как если бы карты все еще были разложены у нее перед глазами. Эш вздрогнула, когда Боунз неожиданно заговорил с ней.

— А тебе понятны были эти изображения? — спросил он.

Клоун исчез — разве что в темных глазах Боунза затаились неуловимые искорки смеха. От его внезапной серьезности Эш растерялась. Изображения на картах — такие ясные в ее памяти, когда Кэсси говорила о них, — в беспорядке перемешались у нее в голове.

— Э… — начала она.

— Будем брать их по очереди, — сказала Кэсси, придя ей на помощь. — Первым было изображение девочки твоего возраста.

Эш с благодарностью посмотрела на нее.

— Это моя кузина Нина.

С небольшой подсказкой Кэсси Эш прошлась и по всем остальным, разъясняя, кто были эти люди и какое отношение они к ней имели. Некоторые изображения были ей непонятны — волк в венке с шипами, старая индианка; о смысле других она могла только догадываться — сгоревший дом в Сент-Иве, где они жили с матерью, ее дядя и тетя на лужайке, у которых вместо рук и ног были ветки и корни.

Когда они обсудили все десять карт, Боунз задумчиво покачал головой.

— Понятно, — сказал он.

С пола позади себя он подобрал небольшой мешочек из дубленой кожи и положил его себе на колени. Закрыв глаза, сунул в него руку. И пока он там шарил, до Эш доносился странный приглушенный перестук.

— Что он делает? — спросила она Кэсси.

Та приложила палец к губам.

И тут Боунз начал издавать какие-то звуки:

— Аххх, хейх, хейх-но, но-я.

Сначала Эш подумала, что он стонет, но потом догадалась, что это была какая-то монотонная песня. Ощущение энергии, которое длилось лишь мгновение, сразу после их с Кэсси прихода, вернулось — на этот раз заполнив всю комнату. По рукам побежали мурашки, и ее заколотила неуемная дрожь, которая зарождалась где-то в глубине ее существа, буквально в мозге костей.

Протяжная песня зазвучала громче.

— Ах-на-хи, хей-но, хей-но.

И вдруг резким движением Боунз выдернул руку из мешка. Разжав пальцы, он высыпал на пол перед собой то, что было зажато у него в кулаке.

Так вот откуда взялось его имя, подумала Эш.

На полу врассыпную лежали маленькие косточки,3 образуя какую-то комбинацию, которая ничего не говорила Эш, — а возможно, и Кэсси тоже, подумала она, — но, очевидно, была полна смысла для Боунза. Он наклонился и растопыренными пальцами стал ощупывать воздух над беспорядочно разбросанными косточками, почти касаясь их.

Теперь он затих. Тишину в комнате нарушало только их дыхание. Эш рассматривала кости, силясь понять, что же такого он в них увидел.

Интересно, чьи они? Птичьи? Мышиные? Пожалуй, лучше этого не знать.

Таким же резким движением, каким он сначала разбросал кости, Боунз сгреб их и положил обратно в мешочек.

— Лично тебе ничто не грозит, — объявил он, убирая мешочек назад, за спину. — Эти неприятности свалились не на твою голову, хотя и имеют к тебе некоторое отношение. Твое горе и озлобленность послужили приманкой — вызвали призрак из мира духов. Но, очутившись здесь, он нашел кого-то еще, за кем и охотится.

У Эш снова быстрее заколотилось сердце.

— Как… как это? — спросила она.

— Он хочет сказать, что сила твоих переживаний привлекла призрак из потустороннего мира, — объяснила Кэсси.

— Брось, — сказала Эш. — Не шути.

— Беда в том, — продолжила Кэсси, как если бы Эш и не перебивала ее, — что он нашел кого-то другого и стал его преследовать.

Эш покачала головой.

— Так если все это правда, что же в этом плохого? Я тут больше ни при чем, ведь так?

Кэсси ничего не ответила, но в ее глазах засквозило явное осуждение. А Боунз просто отвел взгляд и уставился на свой странный маленький вигвам на полу между ними.

Эш вздохнула.

— Хорошо. Я не подумала. Или, скорее всего, подумала только о себе.

Боунз ехидно ей улыбнулся.

— Так это еще хуже, раз этот… — она засомневалась в этом слове, поскольку ей была сомнительна вообще вся ситуация в целом, — этот призрак преследует кого-то другого?

У Эш набралась целая небольшая библиотечка по оккультизму, и она любила размышлять над прочитанным, но в глубине души по-настоящему никогда не верила, что все это правда. Потому что, если бы это действительно было так, ее мать давно бы установила с ней связь. В этом-то в первую очередь и крылась причина того, что она увлеклась изучением подобных вещей.

Но ее мать никогда ей не являлась.

Потому что когда умираешь, то это навсегда. Ты больше ничего не чувствуешь. Тебя нет. Тебя больше ничто не волнует.

Но для тех, кого ты покинул, все совсем не так…

— Если бы призраку нужна была ты, — сказал Боунз, — мы могли бы его вызвать и разобраться, в чем дело. А так нам придется разыскать того, кого он преследует, и потом убедить этого человека, — во-первых, что опасность реальна, а во-вторых, что мы можем помочь.

— Ставлю на ее кузину, — сказала Кэсси.

Эш затрясла головой.

— Нина? Да никогда. Подобные вещи ее интересуют ничуть не больше, чем меня ее глупые подружки.

— Выбирает охотник, — сказал Боунз. — Не жертва.

Может быть, и так, подумала Эш, но Нина? Да кому она может понадобиться?

— А как насчет того парня, который шел за мной от магазина вчера вечером? — спросила она. — Я бы сказала, что он более подходящая кандидатура.

— Мне надоело слушать о нем, — сказала Кэсси.

Боунз кивнул.

— Он не подходит. И я не верю в совпадения. К тому же призрак — женщина, мне на это указывают кости, а тебе — основная карта в твоем гадании. И, как водится, для подобной охоты она будет искать кого-нибудь одного с ней пола.

— Почему? — заинтересовалась Эш.

— Видимо, мы имеем дело с одной из тех милых маниту,4 у которых в родственницах — бабушка Жаба.

— Но она всегда была доброжелательна, — нахмурившись, сказала Кэсси.

— Верно, — кивнул Боунз. — Но маниту безнравственны. Эта, похоже, лишилась силы; она пытается найти источник энергии — душу какой-нибудь девушки, чтобы восполнить свои потери.

— Вы хотите сказать, как вампир? — спросила Эш.

Она не смогла удержаться от смеха. Сама мысль была нелепой. Какая-то индейская кровопийца гоняется за ее кузиной? Да уж, как же.

— Что-то вроде этого, — серьезно сказал Боунз.

У Эш внутри все сжалось. Боже. Он произнес это так, как будто действительно верил в то, что говорит.

Она прочистила горло.

— Тогда… э… что же нам делать?

— Я должен увидеться с твоей кузиной, — сказал Боунз.

Как будто Нина потащится в какой-то Верхний Фоксвилл, по совету Эш. Или, может, пригласить Кэсси с Боунзом на обед? Как бы посмотрели на это дядя с тетей?

И тут ее разогнавшиеся мысли притормозили.

Нинины родители.

— Она частично индианка, — сказала Эш. — Моя кузина Нина. Ее папа на какую-то половину индеец.

И, если задуматься, родители Нины, пожалуй, не моргнув глазом радушно приняли бы Кэсси и Боунза у себя в доме. Не такие уж они состоятельные люди и совсем не снобы. Это с их-то обветшалыми бредовыми постерами Филлмура, все еще висящими на стене — через двадцать лет после того, как презервативы впервые рекламировались! Да еще эти их замшелые рок-группы: «Grateful Dead», «The Acid Test Band», «Big Brother and Holding Company» — ужас!

— Вот-вот, — сказал Боунз.

Эш кивнула.

— Я не знаю, из какого племени ее бабушка, но ее папа прожил здесь всю свою жизнь, поэтому, может быть, это какое-то местное племя.

— Я думаю, ты угадала правильно, — сказал Боунз Кэсси. — Мы должны будем…

Он умолк на полуслове, поскольку с нижнего этажа здания внезапно донесся какой-то шум.

— О черт! — воскликнула Кэсси.

— В чем дело? — спросила Эш.

Кэсси вздохнула.

— Легавые проводят одну из своих чисточек.

— Полицейские? Зачем?

— Ассоциация, которая владеет этими кварталами, убедила какого-то члена городского совета, что полиция должна время от времени отлавливать и выдворять отсюда временных жильцов.

Она произнесла это так, как будто цитировала газетную статью.

— Но это несправедливо! Ведь здесь никто больше не живет, так почему же нельзя вам?

— Потому что, если в одном из домов что-то с кем-то случится и предъявят иск, ассоциация будет нести официальную ответственность. А так как можно смело держать пари, что здесь ни у кого нет страховки…

Эш начала подниматься.

— Ну тогда давайте сматываться отсюда. Не хватает только, чтобы дядя с тетей вытаскивали меня из приемника для несовершеннолетних!

Кэсси положила руку на колено Эш, не давая ей встать.

— Кэсси, меня засадят дома на месяцы!

— Не бойся, — сказала Кэсси. — Есть только один способ выбраться отсюда так, чтобы нас не сцапали.

Эш слышала, как на первом этаже полицейские грубо орали на жильцов, которых они там застукали. Сверху донесся шум спора, звуки были похожи на хлопанье двери.

— О чем ты говоришь? — спросила Эш.

Кэсси в ответ только взглянула на своего приятеля.

— Боунз?

Тот уже протяжно напевал — на этот раз другую песню.

— Ox-на, ох-ня-на, хей-канта, но-ва-канта…

Откуда-то он извлек курительную трубку с длинным черенком. С чашечки свешивались кожаные ремешки, украшенные бусинами, раковинами и перьями. Он набил трубку темными табачными листьями.

Эш слышала, как полицейские поднимались по лестнице.

— Кэсси… — начала было она, снова попыталась подняться, но Кэсси мертвой хваткой больно сжала ее ногу, не давая возможности встать.

— Извини, Эш, — сказала Кэсси, — но тебе лучше всего пойти с нами.

— Но вы же не двигаетесь с места!

Боунз прервал свою песню и раскурил трубку. В воздухе заклубился густой дым, — пожалуй, гораздо больше дыма, чем могло бы выйти, да еще так быстро, из совсем небольшой трубки. Она неожиданно почувствовала, что закружилась голова, как будто спускаешься на скоростном лифте. Желудок свело судорогами тошноты. В комнате уже ничего нельзя было различить — ничего, кроме сплошного едкого дыма, от которого щипало в глазах и першило в горле. На своем колене она все еще чувствовала руку Кэсси, но та больше не держала ее так крепко. А внизу, там, где был пол…

От панического страха мороз пошел по коже.

О Боже!

Пол под ногами исчез, и она почувствовала под собой неровную шероховатую поверхность какого-то камня. Поднявшийся ветер разметал волосы, изорвал в клочья клубы дыма и развеял их.

Панический страх Эш сменился ошеломленным недоверием, когда она отчетливо поняла, что они втроем сидят на вершине огромного гранитного утеса, а далеко внизу расстилается бесконечное пространство, покрытое лесом. Верхушки деревьев сливались в сплошное зеленое море, которое простиралось насколько хватало глаз, до самого горизонта.

— К-К-Кэсси?.. — промямлила Эш, обнаружив, что слова никак не идут из пересохшего горла. — Где… где мы?

— В стране духов, — ответил Боунз.

Она взглянула на колдуна. В его глазах плясало неистовое клоунское веселье, но он больше не казался Эш смешным. Это был настоящий, без дураков, шаман. Парень, который смог сотворить такое, может все, ведь правда? Так чем же он занимался, скрываясь в Верхнем Фоксвилле?

И что ему нужно от нее?

— Не бойся, — умоляюще повторила Кэсси, успокаивая ее.

А я и не боюсь, хотела ответить ей Эш. Я всего-навсего в ужасе. Но голос отказался ей повиноваться, и ее хватило лишь на то, чтобы озираться вокруг, уговаривая себя очнуться от сна. Ведь ничем иным все это и не должно быть!

НИНА

Вернувшись из школы, Нина вытащила через заднюю дверь дома одно из старомодных плетеных кресел и устроила его посередине лужайки размером с носовой платок — так, чтобы на него падали последние лучи солнца. Переоделась в поношенные шорты и блузку, завязанную узлом на животе. Потом прихватила из дома лимонный сок с водой, последний номер «Сэсси» и плюхнулась в кресло, водрузив на один подлокотник стакан, а на другой — журнал.

Она пребывала в не самом лучшем расположении духа.

Во-первых, Джуди использовала ее как предлог, чтобы отправиться на гулянку с Берни Файном. Нина была совсем не против того, чтобы прикрыть подругу, но ей действительно нужно было поговорить с Джуди, и не мимоходом, как получилось в обеденный перерыв. Что за беда с этими мальчишками! Они только мешают такому важному делу, как настоящая дружба.

К тому же Нине пришлось выслушать сетования матери по поводу того, что ей в мастерскую звонили из школы, потому что Эшли опять прогуляла; и не знает ли Нина, где ее кузина, и что они дождутся — в конце концов она доберется до этой девчонки, потому что всему есть предел.

Почему бы тебе не высказать все это самой Эшли, так и подмывало Нину ответить матери. Но Эшли, разумеется, не было, поэтому все шишки достались Нине. Эшли было бы поделом, если бы ее посадили под замок на целый год.

Но что действительно портило Нине жизнь, так это сны. Ей и так не доставляло никакого удовольствия видеть их примерно раз в неделю на протяжении всего последнего года. Теперь же они вторгались в ее жизнь и наяву, а вот это ей уж совсем ни к чему. В следующий раз она, чего доброго, отключится прямо на волейбольной тренировке и начнет лаять собакой или еще чего похлеще. Вот будет здорово! Ей и так хватает всякой чуши, которую о ней болтают: и так половина школы считает ее законченной зубрилкой, второй же половине до нее и вовсе нет никакого дела.

Она не понимала, чего они к ней цепляются. Уж если они ходят в школу, тоже могли бы показать, на что способны. И потом, многие предметы — история, английский, а особенно математика и естественные науки — были действительно интересными. Не то чтобы она совсем уж не валяла дурака: время от времени прогуливала, коротая время в туалете. Но для некоторых этого было недостаточно. Если хочешь быть своей в доску, хорошо учиться не полагается.

Нина вздохнула. От всего этого в ее теперешней ситуации было мало проку.

Она задумалась над советом Джуди, с которым та ее и оставила, сама отправившись болтаться с Берни по торговому центру на улице Вильямсон. Джуди сказала, что в следующий раз вместо того, чтобы паниковать, Нине надо попытаться проникнуть в суть того животного, которым она окажется во сне.

— Как в этом фильме, «Кэддишек», — сказала она. — Помнишь? Когда Чеви Чейз объясняет истинный смысл гольфа.

— «Стань мячом», — сказала Нина, прежде чем Джуди успела с выражением произнести эту реплику, которой она отдавала второе место в фильме. Первое принадлежало замечанию Дангерфилда по поводу собственного непристойного звука: «Что, разве кто-то наступил на утку?»

«Кэддишек» был одним из любимых фильмов Джуди, потому что в нем снимались оба ее кумира — Билл Маррей и Чеви Чейз.

— Слишком уж они старые, — неоднократно сетовала Нина, когда они обсуждали этот фильм.

— Зато забавные.

— Иногда.

Хотя, надо признать, показанная по телевизору старая комедия «В субботу вечером», где они играли, уж точно была смешнее кучи современных фильмов. Но «стать мячом»? Стать животным? Не паниковать?

Конечно. Как будто она могла запросто включать и выключать свой страх.

Нина снова вздохнула. Я начинаю ворчать, как старуха, подумала она, и взялась за свой журнал.

Ее мама обычно не одобряла журналов для подростков из-за «сомнительных образцов для подражания, которые они навязывают восприимчивым юным умам». Она никогда не считалась с доводами Нины, что знать манеру этих «сомнительных образцов» одеваться и мазаться макияжем — лучший способ быть в курсе того, что сейчас модно. Но против «Сэсси» она не стала возражать — после того, как Нина сунула ей под нос статью типа той, которая была и в сегодняшнем номере. Статья называлась «Кто хочет изменить мир?» и была посвящена дискриминации женщин, правам животных, ядерному разоружению и тому подобному.

Нина быстро пролистала журнал, согласилась с каким-то писакой, что солисту группы INXS ни за что не следовало стричься, и полюбопытствовала, каким образом модели поддерживают такой здоровый цвет лица; но все это время из головы не шли ее сны. Когда она добралась до раздела писем в редакцию, — в одном письме кто-то хотел знать, каким словом назвать то, что с тобой делает парень, в другом интересовались, что такое оргазм, — она подумала, что, может быть, и ей обратиться в журнал со своим вопросом.

Нина заранее знала ответ: сходи к психиатру.

По крайней мере, если они ответят честно. Она захлопнула журнал. От него не было никакого толку. Ей не удавалось выбросить из головы эти сны — особенно тот, утренний, на автобусной остановке. Сама мысль о странной фигуре в проулке заставляла ее содрогаться.

Вскоре она поднялась и направилась в дом. Оформление лабораторной работы по биологии помогло отвлечься до ужина, за которым кусок не шел в горло, потому что родители на пару психовали и переживали по поводу исчезновения Эшли.

Скатертью дорожка — все, что могла сказать по этому поводу Нина, но не дура же она, чтобы произносить такое вслух.

После ужина она позвонила Джуди, но той только и хотелось, что поболтать о Берни. Берни сказал то, да Берни сделал это. Он пригласил Джуди в кино на уик-энд, и как Нина думает, не сможет ли она ее прикрыть? Это будет только их второе свидание, но ведь уже похоже на что-то устойчивое, правда?

Нина послушала-послушала и при первой же возможности положила трубку, сославшись на уроки, которые, между прочим, уже сделала. Вместо этого она отправилась спать.

По крайней мере сны ей в ближайшее время не грозят, подумала она, забравшись под одеяло и уставившись в потолок. Они редко приходили чаще чем раз в неделю. А на этой неделе она видела уже два.

Она плавно погрузилась в сон, лениво размышляя о том, что же все-таки случилось с Эшли…

… и проснулась. Ее кожа была покрыта мехом.

Она начинала свыкаться с этим. Не то чтобы ей это нравилось, — никоим образом, абсолютно нет, — но у нее накапливался опыт, который диктовал ей первым делом быстро оглядеть себя, чтобы понять, каким животным она оказалась на этот раз. Панический страх всегда приходил позже. Когда она пыталась двигаться. Когда ей приходилось двигаться, чтобы предотвратить нечто ужасное. На этот раз она была волком.

Это ужасно несправедливо. Третий раз за два дня! Но когда-то прежде ей уже случалось быть собакой — шелудивой маленькой дворняжкой размером с крупного кота, — и тогда она уже почти постигла принцип движения своего тела, как вдруг огромная немецкая овчарка решила, что именно сейчас славно пообедает. Волчье тело не слишком отличается от собачьего, поэтому, может быть, у нее получится заставить его подчиняться своей воле.

«Стань мячом».

Собравшись со всеми своими силами, она попробовала переступить одной лапой, потом другой, пока не сделала несколько нетвердых шагов. Хвост для равновесия вытянулся параллельно земле. Протащившись еще немного вперед, она осклабилась и… уперлась в край крутого обрыва. Путь преградил глубокий цементированный ров. Дальше поднималась невысокая стена, а за ней зоркие волчьи глаза различили в темноте обширную территорию Метро-зоопарка.

На какое-то мгновение она испытала разочарование. Так вот где она оказалась, в теле достаточно могучего хищника, — в том смысле, что кто же решится пообедать волком? — и ей волей-неволей придется продолжать эксперименты с этим телом. А потом ей пришло в голову, что опасности извне тоже не грозят. Ни один большой и смелый охотник не собирался всаживать в нее пулю в упор из своей винтовки. Нечего волноваться и о том, где бы укрыться, потому что где же еще она могла быть в большей безопасности, чем запертая здесь, в зоопарке? Зато прекрасная возможность узнать как можно больше об этом животном, а заодно и о том, что же она делает в его обличье.

«Стань мячом».

Пожалуй, свою следующую работу по биологии ей следует посвятить волкам.

Она сделала еще несколько пробных шагов, которые становились все увереннее, она уже осваивала ходьбу на четырех ногах. Волчьи органы обоняния открыли перед ней поразительный мир необычных запахов. Она пропустила через свои ноздри несметное количество ароматов, получая удовольствие от того, что может разложить их все по полочкам.

В дальнем конце волчьего загона она учуяла какое-то движение. Страх маленьким комочком стремительно покатился по позвоночнику, но тут она увидела, что это всего лишь еще несколько волков из небольшой стаи зоопарка. С полдюжины зверей выходили из густой темноты, принюхиваясь к ее следу. Впереди двигалась пара вожаков, остальные члены стаи держались за ними.

Эй, вы там, привет, хотела сказать Нина.

Ее слова прозвучали раскатистым рыком, напутавшим ее саму.

Я издаю звуки, как в фильмах про оборотней, где люди превращаются в волков, подумала она.

Она было заулыбалась, но тут же перестала, когда поняла, что ее рык вызвал враждебную реакцию.

О Боже, подумала Нина. Что же такого я сказала по-волчьи?

Самец-вожак приблизился к ней, издавая ответное урчание из глубины грудной клетки.

Полегче, мальчик, попыталась сказать она. Я не имею в виду ничего плохого.

Слова вырвались наружу новым рыком. Шерсть на загривке вожака встала дыбом. Он подобрался поближе, а остальные кружили вокруг.

Нина стала вспоминать, что ей приходилось читать о волках. Что-то насчет того, как крепко связаны между собой члены стаи и как они изгоняют чужаков со своей территории. Она была в обличье одного из их сородичей, но, возможно, что-то не так делала. Может быть, не так пахла.

Она бросила быстрый взгляд на окружающий загон ров. Слишком отвесные стенки, чтобы она отважилась спуститься в него. Но если не удастся улизнуть, — если волки не смогут прогнать ее с территории, которую считают своей, — что они сделают?

Ответом послужило внезапное нападение вожака.

Ринувшись вперед, он вцепился зубами ей в плечо. При первом же его движении она увернулась, и когда острые зубы настигли ее плоть, они только прищемили кожу, не прокусив ее. Но боль все же оказалась сильной — по мышцам плеча полыхнуло горячим пламенем, и панический страх, которому она так успешно не давала ходу, теперь вырвался наружу и впился своими когтями в ее нервные окончания.

Увертываясь от нападения, она свалилась на бок, тут же вскочила на ноги и стала пятиться. Но тут за спиной оказался обрыв. А спереди напирала стая.

Проснись же, закричала она самой себе. Проснисьпроснисьпроснись!

Но ничего не изменилось.

И вожак снова бросился на нее.

ЭШ

— Все в порядке, — сказала Кэсси. — Мы не задержимся здесь надолго.

Она спокойно улыбнулась Эш, как будто они по-прежнему всего лишь бродили по Силеновым садам, а не сидели Бог весть где в Никакой-преникакой стране. В этом месте и в этой ситуации ее улыбка показалась неуместной, но все же она послужила гораздо большим утешением, чем идиотская ухмылка до ушей, в которую растянулось лицо Боунза.

— Ладно, — тихо проговорила Эш. — Ненадолго.

Она все еще никак не могла поверить этому «здесь». Куда девался Верхний Фоксвилл? И каким образом они выбрались оттуда? Все, что она видела со скалистого утеса, на котором они втроем сидели, — так это девственная природа. Везде, куда ни глянь, до самого горизонта простиралась бескрайняя лесная чащоба, и только кое-где островками высились утесы, похожие на тот, где они оказались, — как будто древние каменные останки проросли до самого неба, пробив лесной покров.

Местность выглядела так, как будто здесь никогда не ступала нога белого человека, а о каком-то квартале полуразрушенных домов и подумать было странно.

— Не надо бы нам оставаться тут слишком долго, — сказал Боунз. Его ухмылка сменилась серьезным выражением лица, но в глубине глаз продолжал искриться смех.

Бросив на него быстрый взгляд, Эш вернулась к созерцанию панорамы дикого леса. Она знала, что Боунз — друг Кэсси, а следовательно, у нее есть все основания доверять ему. Но было в нем что-то такое, от чего ее пробирала нервная дрожь. Понятно, что дело заключалось не столько в нем самом, сколько в том, что он умел делать. Например, выкрасть их всех из реального мира с помощью всего-то одной песенки и каких-то спецэффектов типа испарения сухого льда, которые оказали бы честь даже самой «Motorhead».

Хотя, может быть, никто их и не выкрадывал. Дым, который валил из его трубки… может, это был просто какой-то наркотик и им просто кажется, что они здесь находятся. А на самом деле как раз сейчас, пока они сидят в полной отключке, легавые выволакивают их тела на улицу. Замечательно.

Да только слишком уж здесь все было по-настоящему. Эш не могла с уверенностью сказать, легче ей от всего этого или наоборот. Она так растерялась, что вообще вряд ли могла выразить словами свои чувства.

В конце концов она оглянулась и спросила Боунза:

— А почему? Что случится, если мы слишком задержимся тут?

— Этот мир бесплотный — ответил он, — здесь живут маниту. В нашей телесной оболочке мы не можем бывать здесь подолгу. Сюда переносятся наши души, когда мы пытаемся обрести знание или опыт или хотим поговорить с тенями наших предков. Наши же тела, когда оказываются здесь, распространяют вокруг себя поле, которое не соответствует окружающему миру. От этого изменяются и сами тела, и здешний мир. И не всегда к добру.

— Как это — разговаривать с тенями предков? — заинтересовалась Эш.

— Души иногда бродят по этой стране, прежде чем возродиться или странствовать дальше.

— А вы умеете вызывать их?

— Я разговаривал с голосами из прошлого, — сказал Боунз.

— Но лучше этого не делать, — вмешалась Кэсси.

Боунз кивнул.

— Мертвые не всегда помнят подробности своей прошлой жизни. Они редко узнают тех, кто их вызывает. Как и маниту, они могут обмануть тебя — но, в отличие от маниту, не нарочно, а просто потому, что ты оказался настолько глуп, что вообще их вызвал. За все надо платить, — особенно в этом царстве, — а порой и мелкая монетка дорого стоит.

— Слишком дорого, — добавила Кэсси. — Ты можешь уйти отсюда, лишившись рассудка.

— Или совсем не уйти, — сказал Боунз.

Но уж моя-то мать узнала бы меня, подумала Эш. Разве могло быть иначе?

— Поскольку эта страна нематериальна, — продолжал Боунз, — в ней трудно доверять своим ощущениям, особенно если рассматривать их с точки зрения грубого телесного восприятия. Течение времени здесь подобно порыву ветра: то идет с той же самой скоростью, что и в мире, который мы так недавно покинули, а то минута может вместить неделю. Или неделя пролетает за один день.

— Как в волшебном царстве, — сказала Эш. Она читала о смертных, которые проплутали всего ночь в волшебном царстве, а когда выбрались оттуда, обнаружили, что прошло семь лет.

— Это и есть то самое волшебное царство, — сказала Кэсси. — Потусторонний мир, населенный духами. Можно называть их маниту, феями или лоа — не имеет особого значения. Каждый видит их по-своему. И эту страну мы видим по-разному. Но это всегда одно и то же место.

— Но…

— Пора идти, — сказал Боунз, неторопливо поднимаясь на ноги. — Мы и так уже задержались.

— Идти? — спросила Эш и с трудом встала. — А может, вы нас просто расколдуете?

Боунз усмехнулся.

— Если я сделаю это прямо здесь, дело кончится тем, что мы окажемся в доме, нос к носу с полицией. Мы всего лишь немного пройдемся, чтобы отойти от них на некоторое расстояние. Считай наше путешествие наилучшим способом перенестись из одного места в другое — да еще так, чтобы тебя ни одна живая душа не заметила!

Эш огляделась по сторонам, пораженная не столько тем, что сказал Боунз, сколько тем, чего он не сказал.

— А здесь нас кто-нибудь видит? — спросила она. Кругом не было ни малейшего признака живых существ.

— За нами наблюдают духи, — сообщил ей Боунз с этой своей идиотской насмешкой, снова ожившей в его глазах. — Теперь пошли, и не отставай. Заблудиться здесь гораздо легче, чем ты можешь себе представить.

Наблюдают духи? Эш подумала: может быть, там, за деревьями, стоит ее мать и смотрит на нее…

— Идем, — сказала Кэсси.

Погруженная в свои мысли, Эш кивнула и, пробираясь вслед за Кэсси и Боунзом сквозь лесные заросли, стала спускаться — по той стороне крутого холма, где легче было пройти. По дороге она всматривалась между деревьями, замедляя шаг всякий раз, когда ей казалось, что там что-то движется. Но это снова была лишь игра света на какой-нибудь ветке или ее собственная тень, скользящая среди кедров и елей.

— Не отставай, — сказала Кэсси, когда им с Боунзом пришлось остановиться в четвертый раз, чтобы она могла догнать их. — Не хватает, чтобы ты тут заблудилась. Поверь мне.

— Я не заблужусь, — заверила ее Эш.

Кэсси кивнула, они с Боунзом двинулись дальше, Эш — за ними. Но тут она заметила среди деревьев какое-то движение и замерла на месте, пытаясь разглядеть, что же там такое. На сей раз это не было ни ее собственной тенью, ни бликами солнечного света на ветвях. Кажется, там в самом деле кто-то был, и этот кто-то смотрел на нее. Эш различила промельк темных волос под тонкой вуалью, спадавшей со странного головного убора — наподобие тех, которые она встречала в средневековой живописи. Фигура была в чем-то черном — то ли длинное платье, то ли плащ. Судя по очертаниям, Эш наверняка могла сказать, что это была женщина.

— Кто ты? — спросила она тихо.

Кэсси и Боунз снова остановились, поджидая ее.

— Эш! — позвала Кэсси.

— Сейчас, — откликнулась Эш.

Она сделала один-единственный шаг в ту сторону, где стояла загадочная фигура. На миг возникло ощущение, что земля уходит из-под ног — слабое подобие того головокружения, которое она испытала, когда Боунз перенес их сюда из дома в Верхнем Фоксвилле, — и вслед за этим все изменилось.

Пропали кедры и сосны. Растаял солнечный свет. Теперь в лесу сгустились сумерки, из деревьев преобладали березы, а не кедры и ели, как было всего мгновение назад. Холмистый склон выровнялся, так что Эш чуть было не упала, потеряв равновесие.

Она оглянулась назад. Всего только один шаг! Но с таким же успехом она могла прошагать и полмира. Да, пожалуй, так оно и было, потому что лес больше не был североамериканским. Он стал таким, как в Старом свете, как родные леса в Англии. Мощные буки и дубы, колдовские вязы и серебристые березы раскинули в вышине густые кроны. У их подножий земля была устлана толстым ковром прошлогодних листьев и свободна от мелколесья.

А Кэсси с Боунзом пропали. Остался только звук их голосов. Слабые и отдаленные, они доносились как будто с противоположной стороны холма. Или просачивались сквозь звукопоглощающую перегородку. Голос Кэсси, зовущий ее. А потом слова Боунза:

— Слишком поздно. Она ушла туда, куда нам не пройти.

— Мы должны найти ее, — возражала Кэсси. — Я отвечаю за нее, пока она здесь. Я не могу просто так уйти и бросить ее. Она обратилась ко мне за помощью, а я — ты видишь, что я натворила! Если не найду ее, мне не будет покоя.

— У нас нет выбора. Она могла пойти по одному из миллиона путей. Могла перешагнуть во вчерашний день. Или в завтрашний. Перенестись во времена, которых никогда не было или которые никогда не настанут. Угадать не в наших силах. Можно потратить на поиски всю жизнь и при этом даже не приблизиться к ней.

Эш встряхнула головой. Что такое он говорил? И что он имел в виду?

Кэсси все продолжала спорить, но ее голос то затихал, то снова становился громче, как звук ненастроенного радиоприемника, и вот уже Эш не могла разобрать ни слова. Но Боунза она слышала.

— Все, что мы можем сделать, — это вернуться и ждать. И надеяться, что она найдет обратную дорогу.

Кэсси сказала что-то еще, но Эш не разобрала.

— Мы можем молиться, — расслышала она ответ Боунза, а потом и его голос тоже постепенно затих.

Эш всмотрелась туда, откуда, по ее мнению, доносился их разговор.

Ну и наломала же я дров, подумала она.

По спине побежала нервная дрожь. Она было сделала шаг назад, но тут же остановилась, чтобы еще раз взглянуть на загадочную фигуру, которая сманила ее с пути. Она была почти уверена, что женщина исчезла, но та сидела теперь на круглом пне вяза, спиной к невысоким зарослям орешника.

В ее взгляде сквозила неуловимая улыбка, которая вызвала у Эш тревожное чувство, напомнив ей идиотскую ухмылку Боунза.

Вуаль женщины спереди доходила только до переносицы, скрывая глаза, а сзади струилась до самых пят. Головной убор, с которого она ниспадала, похоже, был сделан из жесткой кожи, инкрустированной небольшими драгоценными камнями. Еще один самоцвет — голубой камень в золотой оправе — свисал подвеской с черной бархотки, охватывающей шею, и ложился как раз в ямку на горле. Лицо было бледное-бледное, а в руке она держала плод граната, почему-то закованный в узорчатые серебряные обручи.

Она была такой красивой, что замирало сердце. Такой же, какой Эш запомнила свою мать.

В голове у нее зазвучал голос Кэсси.

Можно называть их маниту, феями или лоа — не имеет особого значения.

Но эта женщина не была ее мамой.

Каждый видит их по-своему.

Она была похожа на принцессу из сказки, которую ей когда-то читала мама.

И эту страну мы видим по-разному.

Вот и этот лес был похож на леса дома, в Англии.

Но это всегда одно и то же место.

Знакомое. И женщина тоже казалась знакомой.

Как ни странно, страх Эш улетучился. То, что она потерялась в этом лесу, больше не пугало ее. Как и то опасно-притягательное, что было в этой женщине.

Доверься мне, говорило в ней все.

Но только не улыбка.

Если хватит духу, говорила эта улыбка.

Эш сделала еще один шаг вперед и тут заметила птиц. На пне рядом с женщиной сидел ворон, уткнувшись клювом ей в колени — рядом с гранатом. А с другой стороны на низкой ветке устроился то ли ястреб, то ли сокол.

Колдовство, подумала Эш. Сказочная повелительница птиц из волшебной страны.

В самом уголке подсознания раздался слабый предостерегающий вскрик. Голос Кэсси.

Ты можешь уйти отсюда, лишившись рассудка.

Пожалуй, она уже спятила, потому что весь сегодняшний день не назовешь никак иначе, как бредом душевнобольного.

Или совсем не уйти.

А зачем ей возвращаться? Там ее ждали только неприятности, одиночество да это отвратительное чувство злости, которое вечно бурлило в ней.

Здесь же она не злилась.

Здесь было только ощущение чуда.

Она подошла еще ближе. Женщина подняла голову. Сквозь вуаль сверкнули глаза, но их неуловимое выражение так и осталось скрытым легкой тканью.

— Кто вы? — снова спросила Эш.

— Давай я покажу тебе кое-что, — сказала женщина, не обращая внимания на вопрос Эш.

Голос звучал хрипловато, а своими интонациями напоминал слабый перезвон бубенцов. Она отложила в сторону закованный в серебро гранат и отвернула правый рукав своего платья. На руке был браслет, сплошь увешанный множеством серебряных амулетов. Они звякнули в лад с ее голосом, когда она ловко сняла один из них. Мгновение он лежал на ее раскрытой ладони — миниатюрная копия каких-то каменных изваяний.

Эш разглядела кольцо из стоячих каменных плит, уменьшенное до размеров крошечного серебряного амулета, — а потом женщина бросила его на землю между ними.

Ворон каркнул и встрепенулся. Другая птица слегка раскрыла крылья и распушила перья.

Эш, в свою очередь, только и могла, что стоять столбом и смотреть с разинутым от изумления ртом, как амулет стал расти, оттесняя лесную чащу, пока они с загадочной женщиной не оказались в центре хоровода из отполированных временем стоячих камней.

— Все, что ты здесь видишь, совсем не обязательно выглядит именно так, — сказала женщина. — Это лишь твои ощущения, ты видишь так, как тебе нужно, чтобы это было.

Она сделала странное движение пальцами, и каменные изваяния съежились, а вокруг них опять сомкнулась лесная чащоба, еще более густая и сумрачная, чем прежде. Нагнувшись, женщина подняла амулет и снова прицепила его к браслету.

Когда она выпрямилась, взгляд из-под вуали снова изучающе скользнул по Эш.

— Ты понимаешь? — спросила она.

Эш медленно покачала головой.

— Кто вы? — только и смогла она сказать.

— Ты можешь называть меня Лусевен.

Озадаченный вид Эш вызвал у женщины улыбку. Ту же самую сводящую с ума улыбку.

— Но ведь одного имени недостаточно, верно? — продолжала женщина. — Ты хочешь, чтобы все мое прошлое вместе с родословной упаковали, пометили ярлычком и потом поднесли тебе на тарелочке, чтобы ты без особого труда смогла отвести мне определенную полочку в своих мыслях. При всей своей «непредубежденности» ты на самом деле такая же, как и твоя сестра.

— У меня нет сестры, — сказала Эш.

— Возможно, не в самом строгом смысле этого слова, но ведь ваши матери были близнецами, верно? При рождении они получили одинаковые гены. Конечно же, это достаточно сближает и вас двоих, почти как сестер.

— Как это вы все знаете обо мне — и о моей семье?

— А как это ты ничего не знаешь обо мне? — откликнулась Лусевен.

— Я же вижу вас первый раз в жизни. Откуда мне знать про вас хоть что-нибудь?

Ощущение чуда постепенно исчезало, а вместо него просыпалась привычная злоба.

— Полегче, полегче! — сказала Лусевен.

Эш хотела как следует отбрить эту особу, которая приводила ее в бешенство, но вовремя прикусила язык.

Она же колдунья, предостерегла себя Эш. Держи себя в руках, иначе не исключено, что она превратит тебя в лягушку.

— Где вы виделись с моей сестрой? — спросила она.

— Я никогда не встречалась с ней, — сказала Лусевен. — Я только видела, как ее душа бродила в поисках тотема. Это необычная девочка. За ней неотступно следуют тайны.

— Тайны?

— Духи.

— Такие, как вы?

Лусевен улыбнулась.

— Все еще пытаешься подобрать для меня полочку?

— Вы единственная, кто упрекнул меня в этом, — ответила Эш. — Я никогда так не делала.

— Но как раз этим ты и занимаешься. Я знаю.

— Я…

И тут Эш задумалась. Действительно, она старалась не судить о людях только по их наружности, но это не мешало ей мысленно раскладывать всех по полочкам. Панки и «правильные», металлисты и малолетки. С одними тусуешься, на других не обращаешь внимания, а кого-то вообще лучше обходить стороной…

— Что такое поиски тотема? — спросила она, чтобы сменить тему.

— Душа твоей сестры переселяется из собственного тела в тела животных, чтобы найти свой тотем, который будет вести ее по жизненному пути.

— Нина? — переспросила Эш с явным недоверием в голосе. — Вы, должно быть, меня дурачите.

Лусевен порывисто встала и схватила руку Эш.

— Смотри, — сказала она.

Лес снова исчез, только на этот раз вместо него появилось что-то знакомое. Лусевен перенесла ее в Метро-зоопарк, прямиком в самую середину загона для волков. По-видимому, их появление помешало столкновению одного какого-то волка с остальной стаей.

Звери разбежались, поскольку они с Лусевен материализовались в самой гуще стаи в буквальном смысле из воздуха. Волки рассеялись по загону — все, за исключением одного, на которого стая как раз и нападала. Этот съежился на самом краю бетонного рва, окружающего волчий загон, и смотрел на них — боязливо, да, как было ясно Эш, но кроме этого в зверином взгляде светился необычайный ум.

У него были человечьи глаза.

Ее сердце внезапно подпрыгнуло и заколотилось с бешеной скоростью.

Эти глаза она узнала бы где угодно. Глаза Нины. В этом волчьем теле была Нина… Или по крайней мере волк стал Ниной. Зверь резко вздрогнул, моргнул, и теперь его глаза стали всего лишь глазами умного зверя. Обнажив клыки, он глухо заворчал и затрусил вслед за своими сородичами.

Но там несомненно была Нина.

Зоопарк исчез — это Лусевен снова перенесла их в лес в потустороннем мире. Эш почувствовала легкую слабость в коленях и уселась на землю прямо там, где стояла.

Как получилось, что весь мир перевернулся с ног на голову всего за один день? Десять часов назад колдовство представлялось чем-то таким, о чем она читала в книгах по оккультизму. Ей так хотелось верить прочитанному, но в глубине души она всегда считала, что все это вымысел. Теперь же ее занесло прямо в самый центр мира духов — не без участия какого-то шамана, который по совместительству еще и бездомный, — и она беседует с самой настоящей колдуньей, узнает, что ее дорогая кузиночка сама по уши погрязла в неких колдовских делах…

— Боже, — сказала она.

— Теперь ты мне веришь? — спросила Лусевен.

Эш медленно кивнула.

— Вроде трудно не верить тому, что бросается прямо в глаза. Вот уж не думала, что Нина на такое способна!

— Она здесь ни при чем, — сказала Лусевен. — Для нее это сплошной кошмар. Повторяющийся жуткий сон, в котором она видит себя в обличье разных животных и не может понять, почему это происходит.

— Ну и почему же? — спросила Эш.

И почему это не происходит с ней, уж она-то во всем бы разобралась.

Лусевен в ответ лишь пожала плечами. И тут Эш вспомнила, что нагадал ей Боунз — что сказали кости, брошенные им там, в его норе в Фоксвилле, чтобы разгадать смысл расклада Кэсси.

Лично тебе ничего не грозит, сказал он ей. Эти неприятности свалились не на твою голову, хотя и имеют к тебе некоторое отношение.

Мешанина из ее переживаний привлекла кого-то из мира духов — из этого мира — а потом…

Он нашел кого-то еще, за кем и охотится…

Он нашел Нину. И… она закрыла глаза, пытаясь припомнить, что сказал Боунз перед тем, как она подколола его насчет вампиров. Что-то о слабеющем духе — нет, он употребил выражение «лишившийся силы». Дух искал источник энергии — какую-нибудь девичью душу, — чтобы восполнить потерю своей собственной.

Эш открыла глаза и с внезапно вспыхнувшим подозрением уставилась на Лусевен.

Разве найдешь более подходящую кандидатуру на роль охотящегося духа, чем эта женщина, сидящая прямо перед ней?

— В чем дело? — спросила она Лусевен. — Что вам от меня нужно?

Лусевен ответила ей той самой сводящей с ума улыбкой.

— Не я искала тебя, — сказала она. — Пришла ты…

— Да, да! Я наткнулась на вас. Только это было чистой случайностью.

— В стране духов не бывает случайного стечения обстоятельств.

— Вы сводите меня с ума! — закричала Эш.

Лусевен покачала головой.

— Безумна вся эта страна, — сказала она. — Вспомни, что я говорила тебе: все, что ты здесь видишь, совсем не обязательно выглядит именно так. Это лишь твои ощущения, ты видишь так, как тебе нужно, чтобы это было.

— Мне нужна помощь, — сказала Эш.

— Для этого-то я и здесь.

Эш прищурилась. Она снова внимательно посмотрела на Лусевен. Та по-прежнему кое-какими манерами напоминала Боунза, но что-то непохоже, чтобы Лусевен смеялась над ней. И почему ей все время кажется, что они с Лусевен давно знакомы? Было в ней что-то такое — как будто на кончике языка вертится имя, которое никак не можешь вспомнить.

Все, что ты здесь видишь, совсем не обязательно выглядит именно так.

Хорошо. Тогда куда же все это делось?

Это лишь твои ощущения, ты видишь так, как тебе нужно, чтобы это было.

Да настоящая ли сама Лусевен? Или эта женщина всего лишь плод ее собственного воображения?

— Вы можете отправить меня домой? — спросила Эш.

Лусевен кивнула.

— А как же твоя сестра?

— Она мне не… — начала было Эш и вздохнула.

Ну, пожалуй, в какой-то степени они и были сестрами. Или, может быть, ей пора относиться к Нине как к сестре.

— А что с ней? — спросила она.

— Если ты хочешь помочь ей, то делать это нужно здесь.

— И что же мне нужно сделать?

— Столкнуться лицом к лицу с тем, что причиняет ей страдание.

Прекрасно. Да для Нины лучшим подарком было бы, если б Эш убралась вон из ее комнаты — и вообще из дома — и никогда больше не возвращалась. А она теперь должна помогать своей кузине?

Эш снова вздохнула.

— Так с чего же начинать?

НИНА

Очнувшись, Нина обнаружила, что сидит в своей постели, крепко вцепившись в скомканные простыни. Влажная ночная рубашка прилипла к телу. По спине дрожью прокатились отголоски страшного сна. В комнате стоял холод. Леденящий холод. Она глотнула ртом воздух, и дыхание сорвалось с губ облачком пара.

Ночные видения вихрем проносились в голове.

Зоопарк. Волки. Нападающий вожак.

И Эшли.

Как раз под конец среди волков появилась ее кузина и разогнала их. Эшли и кто-то еще — в памяти осталось только смутное воспоминание о какой-то женщине под вуалью. Это не что иное, как колдовство, подумала Нина, дрожа в равной степени и от страха, и от холода. Как же еще можно объяснить появление Эшли в ее сне?

Она бросила быстрый взгляд на пустую постель своей кузины, и у нее буквально перехватило дыхание. Ее так отчаянно затрясло, что невозможно было ни перевести дух, ни сосредоточить свой взгляд на том, что было у нее перед глазами.

У постели Эшли высилась какая-то фигура в длинном одеянии. У ее ног пол покрылся седым налетом инея. Тускло мерцающие снежинки медленно, как пыль, поплыли в воздухе.

Раздался голос. Он был женским и скорее осипшим, чем хриплым по природе. Нина не понимала ни слова, но одного звука этого голоса было достаточно, чтобы у нее мороз пошел по коже.

А в голове все время крутилась одна и та же мысль: настоящее колдовство. Ее кузина использует против нее колдовские чары — сначала чтобы наслать на Нину ее страшные сны, а теперь еще и это. Прислала за ней какого-то демона.

Женщина заговорила опять, и на этот раз слова незнакомого языка стали понятными сами собой, и она смогла уловить смысл сказанного.

Ты моя.

Нина ошеломленно затрясла головой.

Ты была мне обещана.

— У-у-х-ходи… — только и сумела произнести Нина.

Ее зубы выбивали дробь, и она едва могла выговаривать слова.

Моя.

Женщина шагнула к ней, и все страхи Нины слились в одном ужасающем вопле. Он поднимался вверх от самой диафрагмы, раздирая горло, пока с силой не вырвался наружу.

Очертания фигуры заколебались — как будто в отражение в спокойной воде бросили камешек и во все стороны пошла рябь.

Тут дверь спальни с грохотом распахнулась, и на пороге появилась мать Нины. Загадочная фигура исчезла, как будто ее никогда и не было. Никакого инея. Никаких снежинок в воздухе.

Но холод остался, прохватив Нину до самых костей.

Как остался в памяти и образ женщины в длинных одеждах, и ее страшные слова.

Ты моя.

Ты была мне обещана.

Мать быстро пересекла комнату и присела на край постели, обняв Нину.

— Боже, — сказала она. — Ты словно ледяная.

Нина была не в силах говорить. Все, что она могла, — это смотреть во все глаза туда, где только что стояла женская фигура, и дрожать.

— Завтра ты не пойдешь в школу, — сказала мать. — Мне ни за что не следовало отпускать тебя сегодня.

— Я… Я…

Мать ласково погладила Нину по волосам, убрав со лба прилипшие прядки. Нина медленно перевела взгляд с того места, где была ее незваная гостья, к двери, где стоял отец с таким же встревоженным выражением лица, что и у матери.

— Здесь все в порядке? — спросил он.

— Ее знобит, — сказала мать. — И ей приснился плохой сон. Да, дорогая?

Сон, подумала Нина. Если только все это было сном…

— Я пойду вскипячу молочный пунш, — сказал отец.

— Все будет хорошо, — сказала мать, когда он вышел за дверь. — Ты просто нездорова и видела дурной сон. Так бывает, Нина. Он может казаться совершенно реальным, но все-таки это всего лишь сон. Хочешь, расскажи мне его.

Нина с трудом справилась с комком в горле.

— Это… там была…

Слова совсем перепутались в голове, когда она попыталась что-то объяснить.

— Это была… Эшли, — наконец выдавила она.

Мать вздохнула и снова ласково погладила волосы Нины.

— Понимаю, дорогая, — сказала она. — Мы все беспокоимся о ней.

— Нет, не это. Просто…

— Она тебе приснилась?

Нина кивнула.

— Было так страшно.

— Нам остается только надеяться на лучшее, — сказала мать. — Она всегда была упрямой, но все равно я никак не ожидала, что она выкинет такое. Одному Богу известно, сколько мы с ней возились.

Ты не знаешь еще и половины того, что она выкидывает, подумала Нина.

— Но, — продолжала мать, — во всяком случае, здесь есть хотя бы один плюс. Может быть, не стоит об этом говорить, но я, признаюсь, рада, что ты тоже беспокоишься о ней. Я думаю, что на уровне подсознания проявляются твои истинные чувства, пусть даже тебе кажется, что кузина тебя не слишком волнует.

— Мое подсознание? — переспросила Нина. У нее не было уверенности, что она вообще понимает, о чем речь. — Так что там с чем-то происходит?

— Оттуда приходят сны, — объяснила мать. — Порой сны — это просто способ рассказать нам о том, что мы испытываем на самом деле, не подозревая об этом.

— Но я испытываю…

Мать приложила палец к ее губам.

— Не волнуйся. Что тебе сейчас нужно — так это отдохнуть.

Что толку, подумала Нина. Разве смогла бы она хоть сколько-нибудь вразумительно объяснить, что происходит, да еще так, чтобы мать не сочла это просто выдумкой с целью очернить Эшли? В любом случае родители наверняка не поверят во всякие там колдовские чары. Да и ей самой пришлось достаточно намучиться, прежде чем в них поверить. И даже если бы ей удалось убедить родителей в том, что она действительно видела все это, они, пожалуй, отправят ее к психиатру, как они раньше поступили с Эшли.

— А вот и мы, — сказал отец, входя в комнату.

Он имел в виду себя и кружку дымящегося молока с корицей, мускатным орехом и солидной порцией бренди.

— А теперь выпей это до дна.

Нина зажала кружку в ладонях, благодарно согреваясь ее теплом. Жидкость попала в желудок, и тот стал вроде маленькой печки с угольками, согревающей все тело. От бренди ее потянуло в сон.

— Завтра утром не торопись вставать, — сказала мать, заботливо укрывая Нину. — Поспи столько, сколько сможешь, хорошо?

Нина сонно кивнула. Когда родители вышли из комнаты, она повернулась на бок, зарывшись лицом в подушку. Хотя у нее слипались глаза, заснуть вряд ли удастся. Молочный пунш избавил ее тело от холода, но вот дрожь от того, что вытворяла с ней Эшли, и воспоминание о той фигуре в длинном одеянии…

Ты моя.

…все это наползало, как морозный узор на оконном стекле, который разрастается во все стороны, пока не покроет все окно толстым леденцовым слоем.

Что же делать?

Сон наконец сморил ее, но спалось беспокойно, она постоянно ворочалась с боку на бок и крепко уснула лишь под утро, когда на востоке начал растекаться рассвет.

На следующее утро она сквозь сон слышала, как сначала в ее комнату тихонько входил отец, чтобы перед уходом на работу посмотреть, как она себя чувствует, а потом и мать, прежде чем уйти к себе в студию. Еще не было и десяти утра, когда Нину окончательно разбудил негромкий телефонный звонок на ее ночном столике.

— Помнится, ты обещала предупреждать, когда соберешься прогулять, — недовольно заговорила Джуди, как только Нина пробормотала в трубку свое сонное «алло».

— Я и не думала оставаться дома, а потом было уже слишком поздно звонить тебе, — ответила Нина.

— Ты болеешь по-настоящему?

Нина не знала точно, что ответить. Была ли она больна по-настоящему? Смотря что считать настоящим. Если она всего-навсего вообразила ту женщину ночью в своей комнате…

— Я не знаю, — в конце концов ответила она.

— Тебе приснился еще один сон, да?

— Ага. И самый худший из всех, потому что, когда я проснулась, он все еще продолжался.

— Ты выражаешься не слишком понятно, — сказала Джуди.

Тогда Нина объяснила все с самого начала: как она была волком в Метро-зоопарке, про напавшую на нее волчью стаю, которая потом рассеялась, когда появилась Эшли в сопровождении кого-то таинственного, и, наконец, как она проснулась в холодной комнате, где на полу был иней, в воздухе порхал снег, а у кровати Эшли ее поджидал весь этот ужас.

— Теперь ты мне веришь, что это Эшли? — спросила она, когда закончила.

— Не обязательно.

— Джуди!

— Полегче на поворотах, Карабалло. Я верю, что тебе приснился сон. Но, может, ты все еще спала, когда думала, что проснулась, — понимаешь, что я имею в виду? Со мной такое случалось, когда снилось, что я сплю…

— Я думаю…

Но даже если и есть какое-то колдовство, непохоже, что это проделки Эшли, — по крайней мере из того, что ты мне рассказала, этого не следует.

— Но она же была там, в зоопарке, — контролировала, как идет дело ее рук.

— Больше похоже на то, что она спасла твою попку от тех других волков.

— Этого я не знаю, — сказала Нина. — Конечно, стая разбежалась, когда она появилась, но она просто стояла и глазела на меня…

Как будто не могла поверить, что это я, вдруг поняла Нина, прокрутив в голове всю сцену. Как будто она была потрясена, увидев меня там, как я смотрю на нее сквозь волчьи глаза. Но если Эшли не имеет отношения ко всему, что с ней происходит, тогда кто же?

Она попыталась мысленно представить себе фигуру в чем-то длинном, стоящую у кровати Эшли. Картина с легкостью всплыла в памяти. Как и сиплый голос женщины, от которого мурашки побежали по всему телу.

Ты моя.

Мороз и снег. Прямо здесь, в ее спальне.

Ты была мне обещана.

Ее затрясло. Не похолодало ли в комнате? Не затягивает ли иней оконное стекло?

— Нина, ты еще здесь?

Голос Джуди, тоненько звучащий в трубке, но такой уютно знакомый, вернул ее назад.

— Да, я здесь, — сказала Нина.

— Все нормально?

— Не совсем. Похоже… или я схожу с ума, или за мной следит какая-то могущественная колдунья. И я не знаю, что хуже.

— Как в волшебной сказке, правда? — сказала Джуди.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, что сказала та женщина, — вроде ты была ей обещана. Знаешь, в сказках родители всегда кому-то обещают своего первенца.

— Большое спасибо. От этого мне значительно лучше — думать, что во всю эту историю меня втянули собственные родители.

— Я не имела в виду, что они и правда сделали это. Просто так бывает в волшебных сказках. — Это и есть как в сказке.

— Хочешь, я зайду и побуду с тобой? — спросила Джуди.

— А ты сможешь?

Родители Джуди настолько зорко приглядывали за ней, что даже простая прогулка в торговый центр требовала основательных ухищрений, а уж на что только не приходилось идти, чтобы вырваться на свидание или прогулять занятия! Для последнего в ходу были поддельные записки от родителей, что давалось тоже отнюдь не просто, поскольку мистер By обладал очень характерным почерком, а на конце своей подписи ставил какую-то хитрую завитушку, которую было практически невозможно воспроизвести. Младший брат Джуди Дэнни сделал это целью своей жизни: довести до совершенства собственное исполнение отцовской подписи. Пока что его произведения, хотя и не удовлетворяли его самого, вполне годились для практического использования, то есть были настолько хороши, что школьная секретарша не могла заметить разницы.

— Я уговорю Дэнни написать для меня записку, — сказала Джуди.

— А ты потянешь?

Дэнни ничего не делал бесплатно.

— Еще бы, — сказала Джуди. — Вчера вечером я застукала его в ванной с экземплярчиком «Плейбоя». И тогда я ему сказала: этот маленький шантаж растянется надолго…

Нина не могла не рассмеяться.

— Поделом ему, — сказала Джуди. — Я, пожалуй, в любом случае расскажу все девчонкам из его класса.

— Ты злючка.

— Но добренькая, когда надо. Я буду после обеда, идет?

— Спасибо, Джуди.

— Привет, а для чего ж тогда друзья?

Положив трубку, Нина улыбнулась. Ей больше не было холодно, а от сознания того, что скоро придет Джуди, стало значительно лучше — настолько, что она встала, натянула джинсы, фуфайку и спустилась вниз приготовить себе чего-нибудь пожевать. Она была как раз на нижней ступеньке, когда у входной двери раздался звонок.

Не задумываясь над тем, что она делает, — «никогда не впускайте чужих, когда вы дома одни», постоянно твердила им с Эшли мать, — она открыла дверь. На пороге стоял совершенно незнакомый человек. Лет, пожалуй, двадцати, с коротко стриженными темными волосами и худощавым лицом, одетый в джинсы, белую футболку и длинный кожаный плащ. У него был какой-то бандитский вид, и Нина уже жалела, что просто так открыла дверь. Но вот от чего ее действительно бросило в дрожь, так это от его глаз. Они были светло-голубыми — такими светлыми, что казались почти бесцветными, — и от их выражения ее тотчас охватила тревога.

— Д-да?.. — сказала она.

— Я ищу Эшли Энис, — сказал он.

— Извините, но ее нет, — ответила Нина и попыталась было закрыть дверь.

Незнакомец положил руку на дубовый косяк, не позволяя ей этого сделать.

— Это важно, — сказал он.

Его глаза угрожающе блеснули.

— П-подождите минутку, я… я позову папу. Вы сможете поговорить с ним.

А она выскочит через заднюю дверь и быстренько позвонит от соседей в полицию, он и глазом не успеет моргнуть. Но незнакомец разбил вдребезги ее хилый план.

— Нет, — сказал он. — Твой папа на работе, а мама в студии. Здесь только мы с тобой, Нина.

Нина ошалело уставилась на него. Откуда он знал ее имя и где ее родители? И вообще, что ему надо?

Он протиснулся мимо нее и вошел в дом — как в свой собственный. Тут только она опомнилась и попыталась выскочить наружу, но он поймал ее за руку и потащил за собой внутрь, а потом захлопнул дверь.

— Никто не собирается обидеть тебя, — сказал он. — Я просто хочу задать тебе несколько вопросов.

— 3-з-зачем? — спросила Нина, изо всех сил изображая храбрость. — Вы кто? Полицейский или просто пишете книгу?

Незнакомец рассмеялся.

— Пожалуй, я полицейский, который пишет книгу.

Он провел Нину в гостиную и усадил рядом с собой на диван. Потом отпустил ее руку, и она потерла то место, где он держал ее, хотя больно по-настоящему не было.

— Что вам нужно от Эшли? — спросила она.

— На самом деле, — сказал он, — теперь, встретив тебя, я думаю, что искал не ту.

Отлично, подумала Нина. Эшли заигрывает с каким-то психом, а теперь подсунула его мне. Как будто ей как раз сейчас не о чем больше беспокоиться.

Как будто она и так не напугана до смерти.

Незнакомец развалился на диване, подложив руки под голову.

— Ну, так расскажи мне про эти сны, — сказал он.

Нина так удивилась, что молча уставилась на него во все глаза.

ЭШ

Путешествуя по стране духов вместе с Лусевен, Эш словно неторопливо перелистывала собственные теплые воспоминания о родных местах. Вековой лес, в котором она повстречалась со своей загадочной спутницей, вскоре сменился вересковой пустошью, плавно спускающейся вниз, к морю, к хаотичному нагромождению из утесов и каменистых склонов. Пейзаж до мельчайших подробностей напоминал северное побережье Корнуолла — как раз те места, куда они с матерью выбирались побродить хотя бы раз в месяц.

Лусевен повела ее вдоль берега по узкой тропинке, которая петляла, огибая каменистые выступы скал. Воздух был пропитан крепким соленым запахом моря. Птицы Лусевен — вторая оказалась ястребом, как та сказала в ответ на вопрос Эш о ее породе, — парили в небе вместе с бесчисленными крикливыми чайками. Тропинка пружинила под ногами, а земля там, где она проглядывала между вековыми известняковыми отложениями, была жирной и темной.

— Здесь как во сне, — сказала Эш, когда они остановились, чтобы заглянуть в небольшую пещеру, которая неожиданно открылась перед ними. — Как должно было быть дома, в Англии, еще до появления людей.

— Сон — это мы с тобой, — сказала Лусевен. — По крайней мере здесь.

— Что это должно означать?

Лусевен улыбнулась.

— Только то, что здесь, в этой стране духов, мы еще менее реальны, чем сам этот мир. Подобно тому как его обитатели становятся привидениями, вторгаясь в наш мир, так же и мы здесь лишь призрачные незваные гости.

— Люди, с которыми я попала сюда, говорили, что, чем дольше находишься здесь в своей материальной оболочке, тем это опасней, — сказала Эш. — Что начинаешь слегка сходить с ума, если пробудешь здесь слишком долго. — Она бросила быстрый взгляд на свою спутницу. — Это правда?

— Ты всегда сможешь отличить тех, кто часто и подолгу путешествовал в этих местах, — ответила Лусевен. — В их глазах какое-то потустороннее выражение — такой, знаешь, безумный огонек, поэтому кажется, что они не совсем в своем уме. Они улыбаются, когда нет ничего смешного. Кажется, что они следят за какими-то движущимися предметами, которых на самом деле нет. Такие люди приводят в замешательство тех, кто не бывал здесь; они трудно сходятся с окружающими, потому что безумие, — неважно, насколько глубоко оно поразило человека, — всегда кажется опасным тем, кто никогда не был им отмечен.

Эш вспомнила глаза Боунза, а потом подумала о глазах своей спутницы — скрытые под вуалью, они все же были достаточно видны, чтобы различить их живой блеск. И у Лусевен, и у Боунза был в глазах этот самый огонек. Они оба чувствовали себя в этой призрачной стране как дома, подобно тому, как чувствовала себя Эш в своем мире. Пожалуй, даже в большей степени. Потом она вспомнила парня, который шел за ней вчера вечером. Она тогда подумала, что у него страшные глаза, но, может быть, то, что она заметила, было просто отражением страны духов? Может быть, и он бывал здесь? Хотя это никак не объясняет, почему же он все-таки шел за ней до самого дома.

— Вы сказали, что Нину преследуют духи, — сказала она. — Почему?

— Потому что внутри нее заключено колдовство.

Ну, ладно. Эш все еще с трудом представляла свою кузину обладательницей каких-либо иных способностей, кроме виртуозного мастерства мазаться косметикой да увлекаться всем тем, что в данный момент рекламируется назойливее всего, будь то новый альбом Мадонны или дурацкая телевизионная передача.

— Нет, — сказала она. — Я имею в виду, почему духи поступают так?

— Их привлекает колдовство.

— А у меня внутри есть какое-нибудь колдовство — что-нибудь, что привлекло бы призраков?

Лусевен сверкнула глазами из-под вуали и довольно долго смотрела на Эш.

— А это сделало бы тебя счастливой? — наконец спросила она.

Эш пожала плечами.

— Не уверена. Конечно, жизнь стала бы чуть интересней. Я хочу сказать, что когда я смотрю на все происходящее вокруг меня в настоящем мире и задумываюсь, а что же в нем принадлежит мне, то вообще ничего не нахожу. А с колдовством я по крайней мере… не знаю. Может быть, я смогла бы найти.

Она подумала о матери. Колдовством можно было бы ее вернуть, ведь так? И тогда все пошло бы по-старому, как было до ее гибели. Нормально. А не наперекосяк, как сейчас.

— У тебя трудности в отношениях с людьми, — сказала Лусевен.

Эш смерила ее злобным взглядом. И откуда эта сказочная тетка взялась, чтобы говорить ей такое?

— Можно подумать, вам все обо мне известно, — сказала она.

— Я знаю, что обстоятельства сложились для тебя непросто, — начала Лусевен.

У Эш вырвался горький смешок.

— Уж вы-то знаете.

— Но я действительно знаю, — сказала Лусевен. — И я была на твоем месте. Моя мать умерла, когда я была еще девочкой. Отец бросил меня. Все было, как у тебя. Держалась вызывающе, отчаянно хотела как-то приноровиться к этой жизни, но не могла, потому что было во мне что-то такое, что для моих сверстников за пределами понимания.

Как я себе представляю — и насколько я помню то время, — у тебя есть два пути. Ты можешь поддаться своей печали и прожить всю оставшуюся жизнь в такой же пустоте, как сейчас, а может, и еще хуже. Или тебе удастся что-то с собой сделать.

Эш хотелось спросить Лусевен, что случилось с ее матерью. Она хотела посочувствовать, разделить ее боль и, может быть, таким способом облегчить гнетущее, ужасное чувство, которое не отпускало ее. Но все та же непостижимая злость ни за что не позволила бы ей пробить брешь в стенах, которыми она отгородила свое внутреннее «я» от остального мира. Стены были необходимы. Потому что если и впускаешь кого-то, то потом испытываешь одну лишь боль. Был всего один способ выжить — полагаться только на самое себя, и все.

В ней боролись два желания. Эш чувствовала, что одна половинка ее души отдана Лусевен — та ее нежная сердцевинка, глубоко упрятанная под внешним слоем показной грубости, ласковый ребенок, слишком сильно когда-то обиженный. Но стоило ей заговорить, как именно эта самая грубость скривила губы в презрительной усмешке.

— Да? — сказала она. — И каким же образом?

— То, что ты делаешь прямо сейчас, — помогаешь своей кузине, — неплохое начало.

— Подумаешь! Как будто это такое уж важное дело — помочь маленькой мисс Ясное Солнышко.

— Ты могла бы брать с Нины кое в чем пример, — сказала Лусевен.

Это же самое ей твердили и в школе. Почему ты хоть в чем-нибудь не похожа на свою кузину? У тебя ведь такие способности, а ты их просто тратишь по пустякам.

Психиатр, к которому отправили ее дядя с тетей, тоже оказался не лучше.

— Мне смертельно надоело слушать про Нину, — сказала она.

— Она хороший человек.

— А я — нет?

— Я этого не сказала.

— Ага, ей, может, и нетрудно быть такой. Она везучая.

— О чем ты? — спросила Лусевен.

Ее голос звучал так по-доброму, так искренне. И поэтому, потому что — Бог знает почему — казалось, что Лусевен в самом деле принимает все это близко к сердцу, Эш почувствовала, что у нее на глазах закипают слезы.

Я не буду реветь, поклялась она себе. Не буду.

Но в груди стало так тесно, что едва можно было дышать, и Эш поняла, что теряет власть над своими слезами.

— Ничего, — с трудом выдавила она. — Давайте… давайте не будем об этом…

— Но…

И тут горе захлестнуло ее с головой.

— Ее любят хотя бы родители! Довольны? Вы это хотели услышать? Ей не говорили: «Ты не нужна нам» или… или «Катись и подыхай»…

Плотину прорвало. Она отвернулась, по щекам ручьями лились слезы. Лусевен потянулась было к ней, но Эш резко оттолкнула ее руку.

— Не трогайте меня! — закричала она.

Сотрясаясь от рыданий, она пятилась назад, пока не оказалась на краю обрыва. Лусевен держалась в отдалении. Она стояла, обхватив себя руками, на плече сидел ворон с горестно взъерошенными перьями, а над головой кружил ястреб, оглашая воздух тревожными криками, от которых кровь стыла в жилах.

— Твоя мама тебя любила, — тихо проговорила Лусевен.

Эш только сильнее зарыдала.

— Она не хотела покидать тебя… уходить так, как случилось.

От этих слов боль Эш стала еще острее.

— Ведь ты веришь этому, правда?

Эш смогла только кивнуть.

— А твой отец — просто ничтожество, потому что отказался от тебя.

— Л-легко… вам говорить…

— Перестань, Эш, — сказала Лусевен. Она приблизилась на несколько шагов, а звук ее голоса действовал как благотворный бальзам. — В мире полно таких людей, как он. Людей, которые думают только о себе. Людей, которые не хотят отвечать за своих близких. Людей, которые не умеют любить…

Эш повернула к Лусевен страдальческое лицо, все еще мокрое от слез, и проговорила, глотая слезы вперемешку со словами:

— Тогда… мне кажется, что я… совсем… совсем такая же, как он… да?

Лусевен подошла и положила руку на ее плечо. Эш вздрогнула, но не отстранилась, даже когда Лусевен взяла ее за подбородок и подняла голову так, чтобы заглянуть ей в глаза.

— Я в это не верю, — сказала она.

— Откуда… вы знаете? Вы не… вы даже не знаете меня…

Но тут ветер откинул вуаль с глаз Лусевен, и в их глубине проскочила какая-то искра. В то же мгновение у Эш возникло ощущение, будто взгляд женщины проник в самую глубину ее существа. Как будто она разглядела каждый шрам, каждую царапину, которые Эш усиленно скрывала за своими защитными стенами. Разглядела все помыслы и поступки Эш, оценила их… и не осудила.

— Ты делала ошибки, — сказала Лусевен, — и тебе не очень-то везло, но в глубине души — что идет в счет — ты добрая девочка. Этого для меня достаточно.

Эш похлюпала носом и утерлась рукавом. И уже не протестовала, когда Лусевен притянула ее к себе и крепко прижала.

— Этого должно быть достаточно и для тебя, — сказала Лусевен.

Прошло какое-то время, прежде чем они продолжили путь. Лусевен сняла со своего браслета один из амулетов, каким-то образом привела его в действие, и на земле, покрытой вереском, появился небольшой столик, неровно приставленный к глыбе известняка, с двумя чашками чая и тарелкой с небольшими пирожками. Эш с благодарностью взяла чай. Голода она не чувствовала, но попробовала один пирожок, — что-то вроде медовой коврижки с орехами, но из более крутого теста, — и прикончила четыре штуки. Потом принялась было за пятый, но почувствовала, что уже не справится с ним. Лусевен стала рассказывать ей о своих птицах: назвала их имена и показала, как приманивать их на руку или на плечо, чтобы покормить.

Ворона звали Кифи, а ястреба — Ханрос, что означало соответственно «доверие» и «мечта», как объяснила Лусевен.

— Почему вы так назвали их? — спросила Эш.

— Чтобы не забывать, что нужно доверять своим друзьям, как самой себе, и что, когда дела обстоят не блестяще, можно мечтать и надеяться. Порой просто подумаешь о чем-нибудь хорошем — и обстоятельства изменяются к лучшему, совсем как сбывается все наоборот.

— Отношения с людьми, — сказала Эш со слабой улыбкой.

— Что-то вроде этого. Тебе лучше?

Эш кивнула.

— Сможешь идти дальше?

Эш снова кивнула. Ей действительно стало лучше, хотя она и чувствовала себя как-то странно подавленной.

Как будто соответствуя ее настроению, пейзаж изменялся по мере того, как они продвигались все дальше. Местность стала более унылой, отвесные скалы — более грозными. Больше не было видно птиц — за исключением Кифи и Ханроса. В воздухе все холодало и холодало, и Эш даже пришлось застегнуть куртку. Она взглянула на свою спутницу, но Лусевен, казалось, не чувствовала холода.

Через несколько часов, миновав становившуюся все более пустынной болотистую равнину, они поднялись на невысокий холм. Внизу в небольшой долине притаился хвойный лес, весь укутанный снегом. Ветер, долетавший до вершины холма, дохнул им в лицо зимним холодом. Ханрос опустился на плечо Лусевен и издал жалобный пронзительный крик. Кифи парил на холодном ветру, спускаясь все ниже и ниже, пока тоже не нашел насест. К большому удовольствию Эш, он выбрал ее покрытое джинсовкой плечо. Она протянула руку и робко погладила его блестящие черные перья.

— Вот где она живет, — сказала Лусевен.

Недолгая радость Эш мгновенно улетучилась. Она обхватила себя руками, ее трясло — от холода, и от зловещего вида лесного пейзажа. Уловив ее настроение, Кифи нервно заерзал у нее на плече, цепляясь когтями несколько сильнее, чем ей этого хотелось бы.

— Кто? — спросила Эш. Но она и так знала.

— Я-вау-це, — ответила Лусевен. — Дух, который претендует на душу твоей сестры.

Эш даже не потрудилась ее исправить. Кузина или сестра — на самом деле не имело значения. Она только смотрела вниз, на лес, и дрожала.

НИНА

Развалившись на диване, незнакомец выглядел совершенно спокойным. Он вел себя так, как будто этот дом принадлежит ему, а Нина здесь незваная гостья. Это привело ее в замешательство, но еще больше смутило то, что из-за своей невероятной худобы он совсем не казался грозным, а просто имел вид праздного оболтуса.

Если бы только не его глаза.

Это были страшные глаза. В их глубине мерцали призрачные огоньки, предвещая опасность. Нина настолько перепугалась, что потеряла способность двигаться.

Пожалуйста, пусть он меня не убивает, думала она.

— Сны, — сказал незнакомец.

— К-кто вы?

— На самом деле ты хочешь получить ответ не на этот вопрос, ведь так? — ответил он. — Или не только на этот.

— Что вы хотите сказать?

— Ты хочешь знать, откуда я все про тебя знаю. Что я здесь делаю. Что мне нужно от тебя.

Нина смущенно кивнула.

— Меня зовут Элвер, — сказал он. — Но ты можешь называть меня Эл — как в песне.

Теперь в его глазах появилось насмешливое выражение.

Я только хочу, чтобы ты убрался, подумала Нина. Вообще из моей жизни.

— Не помогает, да? — спросил Элвер.

Она тряхнула головой.

— Я следил за твоей кузиной, потому что она заигрывает с колдовством, — сказал он. Но заколдована ты.

— Я?

Элвер кивнул.

— Это колдовство призывает нас из потустороннего мира. И это колдовство помогло мне найти тебя.

— Да бросьте вы, — хмыкнула Нина.

Она все еще побаивалась, но его слова прозвучали настолько нелепо, что не возразить было невозможно.

— Во мне столько же колдовства, сколько в пучке сельдерея, — добавила она.

Элвер улыбнулся.

— Вообще-то некоторые индейские племена используют корни и семена сельдерея как стимулирующее и тонизирующее средство, и даже как болеутоляющее. Это в некотором роде колдовство, разве нет?

Его улыбка заставила Нину вздрогнуть.

— Наверное. Но этим меня не заколдуешь.

— Нет. Но вот как насчет твоих снов?

— А что мои сны?

— Что они такое, но твоему мнению?

— Сплошное наказание, — вздохнула Нина.

— А если бы я сказал тебе, что все это происходит на самом деле?

Я бы решила, что ты псих, подумала Нина, но она понимала, что ей следует быть более дипломатичной.

— Я бы вам не поверила, — сказала она.

— Понятно.

Довольно долго он сидел молча. Насмешка угасла в его глазах, сменившись отчужденным, почти печальным выражением, которое навело Нину на мысль, что он смотрит куда-то вдаль прямо сквозь стены дома. Как будто видит то, что недоступно никому другому.

И это зрелище не из веселых.

— Позволь мне рассказать тебе кое-что, — сказал он. — Представь себе одно место, очень далеко, не в этом вашем мире, а… где-то еще. Долина, скрытая от любопытных глаз даже в том мало кому доступном потустороннем мире. Народ, живущий там, сродни лесным нимфам из вашей греческой мифологии, — они живут в деревьях. Они составляют с деревьями буквально единое целое. Движущиеся органы чувств, если хочешь, потому что, как бы далеко они ни удалялись от родного дерева, все равно остаются его частью, — в деревьях сохраняется их некая неотъемлемая сущность. И вопреки классическому представлению об этих существах в вашем мире, у них там есть оба пола.

Нине это не понравилось. Представь себе это место и народ, его населяющий, сказал он. Но его слова прозвучали отнюдь не так, словно он тоже всего-навсего представлял все это, а как будто считал его реально существующим. Как не понравилось и то, что он все время повторял «ваш мир», когда говорил о единственном существующем мире. Или когда речь шла о том, что она заколдована. В следующий раз, надо думать, он сообщит, что этот народец свои шалаши на деревьях обивает изнутри фольгой, чтобы укрыться от летающих тарелок, и что Элвер — самый настоящий их король.

Если ты псих — отлично. Каждый может быть психом, если уж ему так хочется. Но зачем же вламываться к вам домой с жуткими глазами и фантастическими россказнями! Потому что с таким же успехом этот парень может выхватить ружье и начать без разбору убивать людей.

А поскольку в доме никого больше не было…

— Ты меня пока еще слушаешь? — спросил он.

Нина быстро кивнула, не желая его злить.

— Конечно.

Подыгрывай ему, сказала она себе. Поддерживай его хорошее настроение.

Пока он продолжал, она обшарила глазами гостиную, пытаясь решить, чем можно было бы в случае чего треснуть его, — впрочем, едва допуская такую возможность. Она остановила свой выбор на вазе, сделанной матерью на занятиях по керамике пару лет назад. Ваза была достаточно увесистой, чтобы сбить его с ног, но не вышибла бы из него дух — в отличие от молотка, который папа забыл взять с собой, уходя на работу.

— Понятно, — говорил Элвер, — что в этом лесе заключена буквально жизнь тамошнего народа. Если погибнут деревья, погибнут и люди. Их жизнь полностью зависит от леса и сезонного жизненного цикла деревьев. Весной они расцветают. Лето — время самой полной жизни. Осень время сбора обильного урожая. А зимой они спят.

Он замолк и пристально взглянул на нее.

— Логично, — быстро ответила Нина.

Ваза стояла на столике у окна, у противоположной стены. Сколько туда шагов?

— Важно помнить вот о чем: так же, как жизнь людей зависит от леса, так и жизнь леса зависит от смены времен года. Зима ему нужна для отдыха, чтобы набраться сил. Лето — чтобы вырасти и впитать солнечное тепло. Самое главное — равновесие. Без него естественный порядок нарушается и все… изменяется.

Теперь Нина слушала его с большим вниманием. Она вдруг заметила, что он говорит уже не так, как сначала, когда только вошел в дверь. Он по-прежнему говорил по-английски, но с каким-то неопределенным акцентом. Модуляция речи тоже изменилась: от какой-то порывистой, свойственным уличным панкам, к чему-то похожему на речь преподавателя английского языка, когда тот читает вслух учебник.

— Однажды в долину пришла зима, — продолжал Элвер, — как она приходит каждый год, быстро сменяя пору осеннего урожая, но на этот раз зима не ушла. На этот раз она осталась. Год следовал за годом, а она все не уходила. И знаешь почему?

Потому что космические пришельцы похитили крошку-монашку, подумала Нина. Но не дура же она, чтобы произнести это вслух, а потому в ответ лишь покачала головой.

— Потому что пришла она.

Элвер снова умолк.

Он действительно верит в подобную чепуху, подумала Нина, и это сильно беспокоило ее.

Ее взгляд снова скользнул к вазе, а потом заметался по комнате, выискивая что-нибудь еще, до чего при необходимости было бы легко дотянуться. Но по-прежнему оставалось одно из двух — ваза или папин молоток. Все остальное, что приходило ей на ум, было просто слишком далеко.

— Кто «она»? — наконец спросила Нина, так как молчание слишком уж затянулось.

Взгляд светлых глаз Элвера из-под полуопущенных ресниц с угрожающим выражением остановился на ней.

— Ее зовут Я-вау-це. Это слово на языке племени кикаха означает «существо белого огня».

— Я частично кикаха, — сказала Нина, не удержавшись от того, чтобы не проболтаться. — Моя бабушка со стороны папы была чистокровной кикаха.

— Я знаю.

— О!

Как будто это преступление, подумала Нина. Хотя, может быть, с его точки зрения так оно и есть. Кто знает, что скрывается за этими его страшными глазами? Может, он имеет что-то против индейцев — неважно, насколько чистая кровь течет в их жилах?

— Я-вау-це — дух земли, — сказал Элвер. — Зимний дух. Там, где она поселяется, никогда не сходит снег. Ничего не растет. Круговорот времен года останавливается. А когда он не движется, тогда прекращается и круговорот наших собственных жизней. Мы оказались окруженными со всех сторон вечной зимой. Без обновления наши души чахнут и стареют. Мы все стали слегка ненормальными. Некоторые умирают. В конце концов умрем мы все.

Его резкий голос прозвучал мучительно горько, а взгляд был пронизан болью и гневом.

— Умирание — это часть другого цикла, другого круговорота, — добавил он. — Мы можем смириться с этим. Но Я-вау-це обрушила это на нас слишком быстро. И слишком неестественно.

Он снова умолк, но на этот раз в воздухе сгустилось такое сильное напряжение, что Нина едва могла вздохнуть. В груди стало так тесно, что легкие, видимо, просто не могли работать нормально.

— Я… Я все еще не понимаю… — начала она.

— Какое отношение это имеет к тебе?

Нина кивнула.

— Даже духи не бессмертны. Самые простые имеют свой срок, совсем как мы. Но некоторые уже вкусили поклонения, поэтому набрались сил и даже достигли более продолжительной жизни. Они начинают испытывать потребность в этом поклонении — как в пище. Если его нет — они чахнут и угасают. Они привыкают считать себя бессмертными и могущественными. Когда им отказывают в поклонении, они ищут для себя пропитание другими способами.

Нина вдруг поймала на себе его взгляд, от которого у нее по коже побежали мурашки.

Вот сейчас начнется, подумала она.

У нее задрожали колени.

— Вы… вы же не собираетесь скормить меня ей, нет? — спросила она.

Элвер покачал головой.

— Как раз наоборот.

Нину захлестнула волна облегчения, снимая напряжение, — так воздух выходит из лопнувшего шарика. Но тут Элвер сунул руку во внутренний карман своего плаща и вытащил оттуда автоматически открывающийся складной нож.

Одно движение большого пальца — и его идеально гладкое стальное лезвие выскочило из рукоятки с резким щелчком, от которого ее сердце заколотилось с бешеной скоростью.

— Я должен убить тебя, чтобы она не смогла подкрепиться за твой счет, — сказал Элвер.

Он произнес эти слова виноватым голосом, а в глазах, устремленных на нее, читалась скорее печаль, чем сознание долга перед своим народом.

Нина не могла оторвать глаз от лезвия. Казалось, что в нем заключен весь смысл ее жизни. Как сталь отражает свет. Синие блики на металле. Острое как бритва лезвие.

— П-почему… я?

— Даже для таких существ, как Я-вау-це, есть неписаные законы, — объяснил Элвер. — Она не может выбрать жертву наугад, а только ту, которая была ей предназначена, да и то при условии, что жертва достигла зрелости. Когда ей поклонялись, она могла выбрать любого из своих приверженцев, поскольку все они предназначались ей, но в ту пору она не нуждалась в этом. Ее питало их поклонение. Теперь же, когда ей необходима пища, у нее есть только ты.

— Н-но…

— Это не то, чем мой народ и я гордимся. Это не то, что нам нравится делать. Но если мы хотим выжить, у нас нет выбора. Я-вау-це чахнет день ото дня. Если нам удастся помешать ей пополнить свои силы, она вскоре угаснет, и мы станем свободными. Круговорот времен года снова придет в движение, а вместе с ним и круговорот наших жизней. Мы поборолись бы с ней и в открытую, но даже в своей слабости она слишком могущественна, чтобы мы победили в таком столкновении.

— Мне искренне жаль.

Он начал придвигаться к ней, и Нина изо всех сил вдавилась в диван, лишь бы отстраниться от него как можно дальше.

— Вы ошиблись! — закричала она. — Никто меня никому не предназначал!

Разве что…

Разве что Эшли, спросила она себя, сразу же осознав, насколько идиотским был этот вопрос. Как и все, что наплел этот парень. Он так ловко запудрил ей мозги, что она попалась на его бредни, но все это вранье. А правда заключается в том, что он чокнутый, а она стоит на краю гибели.

— Разумеется, предназначал, — сказал он рассудительным тоном, который абсолютно не вязался с ножом, зажатым в его кулаке, и с тем, как он мертвой хваткой вцепился ей в плечо и притянул к себе. — Иначе Я-вау-це не отправила бы твою душу на поиски тотема, разве не так?

И добавил, глядя ей прямо в глаза:

— Это тебе не приснилось. Я-вау-це сможет поживиться тобой только тогда, когда ты найдешь свой тотем, — у ее народа это признак зрелости. Вот почему твоя душа переселялась из собственного тела в разных животных.

Нина обалдело затрясла головой.

— Это… это неправда.

— Ради нашего общего блага я очень желал бы, чтобы это оказалось неправдой. Но это так. И доказательство прямо перед нами. Я чую, что Я-вау-це положила на тебя глаз. Кто-то пообещал тебя ей, и теперь она пытается вытребовать обещанное.

Нина опять затрясла головой.

— К-кто? Кто пообещал?

— Я не знаю кто. Обычно это родители, но теперь не важно. Это не имеет к делу никакого отношения.

Когда он притянул ее к себе еще ближе, она наконец нашла в себе силы бороться, но безуспешно. Он оказался сильнее, чем можно было подумать, и так легко удерживал ее в плену, как будто она была ребенком, едва научившимся ходить, а на ее беспомощные удары, которыми она осыпала его плечи, не обращал ни малейшего внимания. Собравшись с духом, он занес над Ниной сверкающее лезвие ножа, ослепившее ее мгновенно вспыхнувшим ужасом.

— Прости нас, пожалуйста, — сказал он.

— Нет! — закричала Нина, мотая головой из стороны в сторону и отбиваясь от него изо всех сил. — Ты ненормальный! Все это вранье!

И тут ей почудился какой-то вопль — долгий пронзительный звук, который назойливо звенел у нее в ушах. Она была уверена, что это ее собственный голос, но Элвер вдруг поднял голову и посмотрел в сторону двери, откуда на самом деле доносился звук.

Воспользовавшись тем, что он на мгновение отвлекся, Нина сделала отчаянное усилие и вырвалась из его рук. Она упала, покатилась по полу, но сразу же снова вскочила на ноги и помчалась в противоположный конец комнаты. Только оттуда она оглянулась, чтобы посмотреть, что же помешало Элверу расправиться с ней.

В дверях стояла Джуди с широко раскрытыми глазами, прижав ладони к щекам. Как только Элвер приподнялся с дивана, Джуди, продолжая визжать, развернулась и бросилась удирать. Чертыхаясь, Элвер рванулся за ней.

Вот сейчас у меня есть шанс, подумала Нина. Я просто выскользну через заднюю дверь и позвоню в полицию.

Да только вот что будет с Джуди, если он ее догонит…

Часто сглатывая, Нина схватила давно присмотренную вазу и выскочила вслед за ними в прихожую.

Джуди удалось добраться всего лишь до входной двери, где Элвер и настиг ее, прижав к стене. Она по-прежнему громко кричала.

— Заткнись, заткнись же! — орал он.

Держа вазу в поднятых руках, Нина стала подкрадываться сзади.

Только бы не сорвалось, молилась она.

Но едва она подобралась достаточно близко, чтобы нанести удар, как Элвер каким-то шестым чувством почуял опасность. Он оглянулся; его светлые глаза сверкнули гневом, а с губ сорвался животный рык. Он поднял было руку, чтобы защититься, но оказалось слишком поздно. Нина размахнулась, и удар вазой пришелся ему по виску.

На какое-то мгновение глаза Элвера расширились от боли, а потом он рухнул на пол, как марионетка, у которой перерезали ниточки. Нож выпал из его руки и покатился по прихожей.

Нина стояла над ним, все еще держа вазу в руках. Пальцы не слушались, они разжались по собственной воле, и ваза упала на пол, разлетевшись вдребезги. У нее в ушах стоял странный гул. Она не сразу поняла, что это гудит в голове ее собственная кровь, нарушая внезапную тишину, повисшую в прихожей. Она взглянула на Джуди, которая не могла оторвать глаз от тела Элвера и стояла, обхватив себя руками, не в силах унять дрожь.

— Он… он умер? — спросила она.

— Не знаю, — сказала Нина.

— Наверное, надо посмотреть?

Взгляд Нины скользнул от Джуди к распростертому телу. На виске Элвера, там, куда пришелся удар, была кровь. Казалось, что он не дышит.

— Я… Я очень боюсь прикоснуться к нему, — сказала она.

Джуди согласно кивнула.

— Но… должны же мы что-нибудь сделать?

У Нины в голове все перемешалось. Она оказалась абсолютно не готовой к происходящему. Это так отличалось от всего того, что показывали по телевизору или в кино. Там герои всегда точно знали, что делать.

Она же с трудом вспоминала, как надо нормально дышать…

— Я… я думаю, мы должны кому-нибудь позвонить, — наконец проговорила она.

Джуди снова кивнула.

— Мы должны позвонить в полицию. О, черт! Меня же и близко не должно здесь быть. Родители убьют меня, если узнают.

Что за нелепость, подумала Нина. Они едва уцелели, выдержав нападение маньяка с ножом в руках, а Джуди беспокоится о том, как бы не узнали, что она прогуляла. Да и она сама тоже была хороша: теперь, когда Элвер лежал в бесчувственном состоянии, все его странные россказни всплыли в памяти и не давали ей покоя, жужжа в голове, как мухи, бьющиеся об оконное стекло.

Ее душа в поисках тотема.

Люди-деревья в круговороте времен года.

Кто-то, пообещавший ее духу земли.

— Нина?

Она моргнула и посмотрела на Джуди.

— А что если он придет в себя, пока мы будем звонить в полицию? — спросила Джуди.

Нина наконец вышла из оцепенения.

— Нужно его связать.

— Даже если он… мертвый?

— Я не верю, что он умер.

Нина не хотела даже и думать о том, что убила человека. Не важно, что он сам чуть было не прикончил их. Теперь казалось, что это было не совсем уж по-настоящему.

— Я принесу веревку, — сказала она.

— Я пойду с тобой, — ответила Джуди. — Я не останусь с ним здесь одна.

— Тогда ты принеси веревку, — сказала Нина. — По-моему, папа оставил какую-то в стенном шкафчике под раковиной.

Она представила себе, как они обе выходят, а вернувшись, не находят его на прежнем месте. Вот это было бы уж слишком. Совсем как в одном из этих классных фильмов, где независимо от того, сколько в маньяка всажено пуль, он все равно каждый раз поднимается и гонится за детьми…

Она выхватила из стенного шкафа у входной двери старую папину биту для бейсбола и стала над распростертым телом, так крепко стиснув ручку, что побелели костяшки пальцев.

— Ну давай, иди, — сказала она Джуди. — Когда мы свяжем его, я позвоню папе. Он разберется, что делать.

Только теперь руки стали слушаться ее, и уже не надо было притворяться, какая она храбрая.

— Хорошо, — сказала Джуди.

Осторожно обойдя тело Элвера, она отправилась на кухню.

Нина слышала, как Джуди там возилась в поисках веревки. Ее ладони, сжимающие обмотанный конец биты, вспотели, все казалось, что Элвер шевелится, — чудилось то подергивание пальца, то дрожание века. Джуди понадобилось три недели, чтобы найти веревку, и еще месяц, чтобы вернуться с ней в прихожую.

— Связывай его, — сказала Нина.

Джуди затрясла головой.

— Ни за что. Ты связывай.

Протянув Нине веревку, она забрала у нее бейсбольную биту и стала над Элвером. Нина боязливо притронулась к нему, ткнув для начала носком туфли, чтобы посмотреть, не шевельнется ли. Потом в конце концов скрутила его веревкой. К концу работы он стал похож на героя какого-то мультика, увязанного так, что очень напоминал железнодорожный путь — столько раз веревка обвивала тело.

Когда все наконец было закончено, она позвонила отцу, а потом рассказала Джуди, о чем наболтал Элвер.

Джуди медленно покачала головой, переведя взгляд с Нины на их пленника.

— Я же тогда просто пошутила, — сказала она, когда Нина закончила рассказ. — Насчет твоих родителей, ну, что они обещали отдать тебя злой волшебнице.

— Прекрати, — ответила Нина.

— Да, но…

— Потому что мои родители никогда не сделали бы ничего подобного, поняла? Этот парень просто псих.

— Тогда как он узнал про твои сны? Уж, конечно, не я ему рассказала.

— Я…

Нина с болью посмотрела на Джуди.

— Вся эта чушь, которую он нес… ведь это не может быть правдой… да? Люди, обитающие в деревьях, и злые духи. Это же бессмыслица.

— Ты единственная утверждала, что Эшли — ведьма, — сказала Джуди.

— Да, но это было…

А что это было, спросила себя Нина. Это было совсем другое дело?

Она посмотрела на Элвера. Казалось, что он спит. С его лица еще не сошло суровое выражение, но вместе с тем в нем было какое-то простодушие.

— Но как же еще он мог узнать? — спросила Джуди. — Про твои сны, про тебя и твою семью?

Нина вздрогнула.

— Я не могу разобраться.

Тут в дом вошел отец. Джон Карабалло только взглянул на связанное тело и сразу же обнял Нину.

— Боже! — сказал он. — Когда ты сказала, что случилась маленькая неприятность… с тобой все в порядке, дорогая?

Нина уткнулась ему в грудь.

Гладя ее по голове, он оглядел Джуди, все еще сжимавшую в руках биту.

— А ты как? — спросил он.

— Я в порядке, мистер Карабалло.

— Слава Богу, — сказал он. — Если вы сможете побыть здесь вдвоем еще минутку, я позвоню в полицию. — Он повернулся к Нине. — Он ничего не говорил про Эшли? Это, должно быть, связано с ее исчезновением. Все утро на работе я был сам не свой, просто совсем извелся из-за нее.

— Послушай, папа…

— Что, Нина?

— Пожалуй, тебе следует знать, что он говорил, прежде чем звонить в полицию.

Отец нахмурился.

— О чем ты говоришь?

— Ну, еще до появления этого парня мне снились странные сны, и дело в том, что он все про них знал. Я рассказывала про них только одной Джуди, и никому больше мы не говорили. Но он знал все, что случалось со мной в этих снах. А потом он стал рассказывать о колдовстве и земных духах племени кикаха и…

Она в замешательстве осеклась, взглянув на лицо отца. Он задумчиво посмотрел на Нину с Джуди и вздохнул. Нагнувшись, ощупал череп Элвера, затем уселся вместе с обеими девочками в прихожей: Нина с Джуди по одну сторону от их пленника, отец — по другую.

— Хорошо, — сказал он. — Думаю, мы можем отложить звонок в полицию на пару минут. Так что же этот парень сказал тебе?

Как раз к концу рассказа Элвер пришел в себя, хотя этого никто не заметил, пока Нина не изложила отцу все до мельчайших подробностей. Джуди первой увидела, что глаза Элвера раскрыты и устремлены на них. Она ойкнула и отскочила назад к стене, чтобы держаться от него как можно дальше.

Нина понимала, что испытывает Джуди, но сама она больше не чувствовала страха. Здесь был ее папа.

— А ведь меня предупреждали, чтобы я не разговаривал с тобой, — сказал Элвер Нине. — Просто сделай свое дело и все, сказали мне, но я решил, что ты заслужила хотя бы объяснения.

Прежде чем Нина успела ответить, ее отец сгреб Элвера за лацканы плаща и, оторвав от пола, приблизил его лицо к своему.

— Что ты сделал с Эшли? — настойчиво потребовал он ответа. — Что ты с ней сделал, ты, жалкое подобие человеческого существа.

— Но я не человек.

Это замечание, сделанное невозмутимым тоном, еще больше вывело Джона Карабалло из себя.

— Где она?! — закричал он.

Каждое слово он подкреплял сильными встряхиваниями Элвера, от чего тот выбивал зубами громкую дробь. Нина никогда не видела своего отца в такой ярости, и он испугал ее этим ничуть не меньше, чем Элвер — чуть раньше. Ее отец не должен до такой степени терять контроль над собой. Она положила руку на его запястье.

— Папа, — проговорила она робко. — Не…

Он обернулся, и на нее глянули глаза незнакомого человека. Прошли томительные секунды, прежде чем это дикое выражение исчезло из его взгляда. Он медленно опустил Элвера на пол, а потом поднес свои руки к лицу и с удивлением на них уставился. Они дрожали.

— Боже, — сказал он. — Посмотрите на меня.

— Папа, а что, если это правда? — спросила Нина.

Отец покачал головой.

— Этого не может быть. Он наговорил тебе такого, чего просто не существует.

— Но мои сны…

Встревоженное выражение скользнуло по лицу отца.

— Сны о тотеме, — сказал он тихо.

Судя по его интонации, Нина поняла, что упоминание о снах задело в нем какую-то струнку.

— Ты что-нибудь знаешь о них? — спросила она.

— Мой дед — отец Наны Проворной Черепахи — как-то говорил мне о таких снах, — сказал он. — Еще в шестидесятых, когда я, как и всякий мальчишка, имеющий хоть каплю индейской крови, интересовался своими корнями, он рассказывал мне о двух тотемах. Первый — клановый тотем — связан узами родства со всей твоей семьей, а второй — твой личный тотем. Чтобы найти его, твоя душа должна проделать долгий путь. Шаман, бывало, вводил тебя в особый транс, и тогда душе полагалось отправиться на поиски своего личного тотема.

— Ты когда-нибудь проделывал это?

Отец вздохнул.

— Я не знал тогда ни одного шамана, но я… пробовал иные способы.

Другими словами, он баловался наркотиками, подумала Нина.

— Нашим клановым тотемом была зубатка. — Он виновато взглянул на Нину. — Не очень романтично, да?

— Не очень.

— Поэтому я и пытался сам найти свой личный тотем. Я надеялся на волка, медведя или орла — кого-нибудь величественного, о ком не стыдно было бы говорить, понимаешь? Или если бы не так, — если бы это оказался зверь, не сразу впечатляющий белого человека, — тогда пусть это был бы по крайней мере кто-то, особо почитаемый у племени кикаха. Например, жаба, которой приписывают особую удачливость, или ворон.

— И что же ты нашел?

— Ничего. Я просто ловил кайф и рисковал собственным здоровьем ради какого-то сомнительного удовольствия. Мне повезло, я не втянулся в это. В отличие от некоторых моих друзей.

Нина увидела, как горестные воспоминания затуманили его взгляд, и догадалась, что он, должно быть, думал о каком-то давнишнем приятеле, который то ли стал наркоманом, то ли отравился слишком большой дозой наркотиков. Она никак не могла понять, почему люди так рискуют своим здоровьем. Вот уж чего она сама никогда не будет пробовать.

Джон Карабалло встряхнул головой.

— Ну, хватит об этом. Пора позвонить в полицию.

— Я могу доказать, что это правда, — сказал Элвер, услышав последние слова. — Я могу перенести вас в свой мир.

Джон посмотрел на него.

— Это не важно. Даже если ты не врешь, чему я не поверю ни на секунду, — почему ты думаешь, что я отдам свою дочь этому твоему народу?

— Ваша тюрьма не удержит меня, — сказал Элвер.

— А это мы посмотрим.

— И даже если бы и удержала, — добавил Элвер, — даже если мой народ не пошлет кого-нибудь еще завершить порученное мне дело, вашей дочери все равно грозит опасность.

Глаза Джона сузились.

— Не угрожай мне, приятель. Не угрожай мне и, слышишь, никогда не угрожай моей семье.

— Угроза не во мне — она исходит от духа земли, которому вы пообещали вашу дочь: Я-вау-це.

— Я никогда не обещал свою дочь ника…

Но тут его голос снова затих под напором нахлынувших на него еще каких-то воспоминаний.

— Боже, — сказал он тихо.

— Папа? — Глаза Нины ошеломленно расширились. — Это что, правда?

— Я… я никогда об этом по-настоящему не задумывался с тех пор…

— О чем?! — закричала Нина.

— Это было в то лето, когда ты родилась, — объяснил отец. — Мы с твоей матерью были на индейском празднике Возрождения в честь середины лета. В то время мы увлекались тем, что одушевляли окружающую среду. Ну, земля — наша мать и тому подобное. Как-то вечером развели большой костер, и мы экспромптом устроили церемонию твоего наречения, посвятив твою душу во благо земли…

Нина побледнела,

— О Боже, — сказала она. — Так это правда!

— Конечно же, нет, — ответил Джон. — Твоя мать и я, мы были тогда просто детьми и увлекались нетрадиционными укладами жизни и верованиями, но мы уж никак не исповедовали никакого культа, которому в качестве жертвы понадобилась бы наша дочь.

— Рассказывай это своей Я… как ее там? — сказала Нина.

— Я-вау-це, — сказал Элвер.

И Нина, и ее отец с ненавистью посмотрели на него.

— Нина, — сказал Джон. — Все это просто вздор.

Да? Ну а что, если эта Я-вау-це сделала ту же самую ошибку, что и Элвер, и утащила Эшли?

— Я… — Отец покачал головой. — Такого не бывает — ни колдовства, о котором он болтает, ни земных духов с потусторонними мирами, ни еще чего-нибудь в этом роде. А вот к исчезновению Эшли он может быть причастен, но здесь, в нашем мире, за это надо отвечать. Вот пусть полиция и разберется.

— Вы еще сами убедитесь, — сказал Элвер.

— Нет, — ответил ему Джон, — это ты еще убедишься. — Он повернулся к Нине. — Покараулишь его, пока я позвоню в полицию, дорогая?

Нина кивнула.

— Вот и умница.

Едва отец поднялся на ноги, как Элвер снова заговорил, но на этот раз на языке, которого никто не понимал. Он произносил слова гнусаво, растягивая звуки, так что они сливались между собой. Нина мелко затряслась от страха. Когда он перешел на монотонное пение, по лбу у него заструился пот. Глаза были плотно зажмурены.

— П-папа?

— Все будет в порядке, — сказал отец.

Он поспешно вышел в кухню, чтобы позвонить.

Оставшись одни, девочки уставились на своего монотонно распевающего пленника.

— Господи, меня от него просто трясет, — сказала Джуди.

Нина кивнула, но ничего не ответила. Ей опять стало страшно: она чувствовала, что надвигаются какие-то события. Нина не знала, какие именно, просто отчетливо сознавала, что рассказ Элвера был чем-то большим, чем болтовня сумасшедшего. Неожиданно в атмосфере прихожей почувствовалась наэлектризованность. По рукам побежали мурашки, и ее заколотила неуемная дрожь.

— Нина… — начала было Джуди, но Нина тоже заметила это.

Прихожую заволакивал туман, он выползал как бы из-под пола, оттуда, где лежал Элвер, и окутывал все вокруг.

— Папа! — закричала Нина.

То самое ощущение чего-то надвигающегося внезапно усилилось. Когда вернулся отец, так и не позвонив, в прихожей клубился густой туман. Они все еще слышали пение Элвера, но теперь оно затихло буквально до шепота — как будто доносилось откуда-то издалека.

— Что?.. — начал отец.

Пение смолкло.

Нина и Джуди быстро вскочили на ноги и юркнули за спину Джона, а тот двинулся вперед, протянув руки туда, где в этом непостижимом тумане скрывался их пленник.

Но хватать там оказалось некого.

Туман пропал так же стремительно, как и появился. Когда он рассеялся, они увидели, что вместе с ним исчез и Элвер. Все, что осталось от их пленника, так это лишь веревка, которой они его связывали, небрежно брошенная на пол.

Дрожащие Нина и Джуди вцепились друг в друга. Нинин отец шагнул вперед, медленно нагнулся, поднял веревку и обернулся к девочкам.

— Этого… этого просто не может быть, — сказал он.

Но доказательство, против которого никто не мог возразить, было прямо у него в руке.

Глядя на эту веревку, Нина думала только об одном: если Элверу удалось такое, если он сумел сбежать с помощью своего колдовства, тогда не было ли правдой и все остальное?

Потусторонние миры, поиски тотема и духи земли…

Я-вау-це.

Которой родители пообещали ее.

Чахнущая и нуждающаяся в притоке свежей крови для восстановления своих сил.

Я обречена, подумала Нина.

Эта мысль холодным камнем легла ей на сердце. Она взглянула на отца, но не нашла утешения, увидев, насколько тот сам ошеломлен. Казалось, что очевидность колдовства Элвера высосала из него все силы.

Обречена.

ЭШ

— Ты умеешь ходить на лыжах? — спросила Лусевен.

Эш оторвалась от созерцания леса у подножия холма и посмотрела на свою спутницу.

— Нет, — сказала она. — А зачем?

— Так было бы быстрее всего спуститься вниз.

Эш кивнула. Снег толстым одеялом укрывал долину и окружающие ее склоны, напоминая умятую кашу в горшке. Пробраться по нему было бы нешуточным делом. Эш поплотнее запахнула куртку. Они были одеты совсем не по погоде, особенно Лусевен в своем просвечивающем черном платье и длинной вуали.

— Я бы могла научиться, — сказала Эш.

Лусевен рассмеялась.

— Такому не научишься за несколько минут. Не беда. У меня есть кое-что еще.

Она открепила от своего браслета амулет в форме маленького вигвама и бросила его на землю. Как только серебро коснулось земли, вокруг них выросли стены вигвама, укрыв их своим теплом. В центре, в обложенном камнями очаге, слабо горел огонь; дым уходил сквозь отверстие наверху, где сходились опорные жерди. Пол был устлан толстыми шкурами. Крепко пахло дымом и отсыревшей кожей. От едкого дыма у Эш защипало в глазах, но зато тепло ее обрадовало.

— Посмотрим, подойдет ли что-нибудь, — сказала Лусевен, указывая на груду меховой одежды, наваленную у стены.

— Как действуют эти штуки? — спросила Эш.

— Амулеты?

Эш кивнула.

— Они волшебные, — ответила Лусевен с улыбкой.

__ Я знаю. Просто… как такая маленькая серебряная штучка превращается во что-то большое и настоящее? Никак не пойму.

— В этом-то и заключается волшебство. Эти амулеты действуют здесь, в мире духов, — повсюду в этом мире, — но не в нашем собственном.

— Очень жаль.

— Каждому миру — свои чудеса.

— Наверное.

Пока они разговаривали, Лусевен оделась, выбрав меховую парку и рейтузы, толстый шарф и теплые сапожки с меховой опушкой. Эш быстро последовала ее примеру. За исключением пары сапожек, которые пришлись как раз по ноге, все остальное было слегка великовато.

— Мы похожи на парочку эскимосов, — сказала она, обматывая шею шарфом.

— Зато нам будет тепло, — ответила Лусевен.

У противоположной стены на полу из оленьей шкуры стояли сани. Лусевен подняла их.

— Готова? — спросила она.

Эш кивнула.

Лусевен снова сделала это странное движение пальцами, и вигвам опять стал всего лишь амулетом, забрав с собой свое сумрачное тепло. Очутившись снаружи, Эш сощурилась от яркого света и взяла из рук Лусевен сани, пока та прикрепляла амулет на прежнее место.

— А почему же это, — Эш ткнула в рукав своей парки, — тоже не исчезло?

Лусевен пожала плечами.

— По той же самой причине, почему мы не остались голодными после того, как перекусили. Я не знаю, что такое эти амулеты, откуда они взялись и как они действуют; я знаю только, как ими пользоваться. — Забрав у Эш сани, она поставила их на снег в начале спуска и спросила: — Ты хочешь сесть спереди или сзади?

— Конечно, спереди, — сказала Эш.

Лусевен улыбнулась.

— Я так и знала.

Спуск вниз, к лесу, вылился в сплошное веселье. Эш заливалась хохотом, а ей вторили пронзительными хриплыми криками Кифи и Ханрос, которые тоже устремились вниз, кружа у них над головами. Тревоги и волнения на время были забыты, и к тому моменту, когда они скатились вниз, она совсем выдохлась от смеха, даже мрачный сумрак леса оказался не в силах развеять ее внезапное веселье.

Как раз в такие минуты и понимаешь, насколько хороша жизнь.

Они слезли с саней, отряхиваясь от снежной пыли. Лусевен снова вызвала вигвам и занесла сани внутрь, затем вернула амулет на прежнее место. Пока она проделывала все это, Эш разглядывала лес. Мало-помалу его угрюмость подействовала на нее, и вскоре от веселья не осталось и следа.

— Мне кажется, что за нами кто-то следит, — сказала она.

— Так и есть, — ответила Лусевен. — Но не волнуйся, — добавила она, поймав быстрый встревоженный взгляд Эш. — Это просто духи деревьев. Не ломай ветки и не разводи огонь, и тогда с тобой все будет в порядке.

Что-то в словах Лусевен вызвало у Эш тревогу.

— Вы говорите так, как будто не пойдете со мной дальше, — сказала она.

— Не пойду.

— Но…

— Это же твое дело, — мягко сказала Лусевен.

Она пригладила перья Ханроса, который уселся ей на плечо, глубоко утонув когтями в мехе парки. Кифи все еще парил высоко в воздухе, выписывая плавные круги над их головами.

— Да, — сказала Эш. — Но все это было вашей идеей. Я ведь ничего не знаю о Я-вау-це. Как же я найду ее? И что мне делать, когда я с ней встречусь?

— Найти ее нетрудно. Когда войдешь в лес, увидишь тропинку, иди по ней, и она приведет тебя прямо туда, где она живет. Но только не сходи с этой тропинки.

— Иначе я окажусь в каком-нибудь другом месте?

Лусевен кивнула.

— Или в каком-нибудь другом времени.

— А что я должна делать? Как победить ее?

— Мы никогда не говорили о борьбе, — сказала Лусевен. — Насколько я понимаю, ты хотела спасти свою сестру.

— И как же мне сделать это?

— Ты могла бы предложить себя вместо нее.

Эш ошеломленно вытаращилась на свою спутницу. Лусевен ответила ей спокойным взглядом.

— Вы это серьезно, да? — сказала Эш.

— Выбирай.

— Хорошенький выбор! Это же значит, что опять все достанется Нине, а мне ничего. Я останусь ни с чем.

— Или, может быть, получишь… все.

— Что-то я вас совсем не понимаю, — сказала Эш. — Если отдать себя в жертву Я-вау-це такое уж выгодное дело, почему бы мне не уступить эту выгоду Нине?

— Потому что она сделает это не по своей воле.

— А какая разница?

— Разница всегда в том, что мы выбираем.

— Вы же понимаете, что я имею в виду.

Лусевен кивнула.

— И ты понимаешь, что я имею в виду.

Эш отвернулась и снова уставилась на лес. На ветвях сосен тяжким грузом лежал снег. Если б не их дыхание, тишина была бы полной. За первыми же деревьями сгущалась беспросветная мгла. Эш снова взглянула на свою спутницу. Кифи наконец уселся на другое плечо Лусевен и чистил клювом перья.

Лусевен расстегнула замок своего браслета и протянула его Эш.

— Теперь это принадлежит тебе, — сказала она.

— Мне?

Эш с опаской взяла браслет. Амулеты все еще хранили тепло тела Лусевен.

— Можно мне воспользоваться каким-нибудь из них, чтобы победить Я-вау-це? — спросила она.

Лусевен покачала головой.

— Амулеты предназначены для созидания, а не для уничтожения. Ты можешь подобрать или сделать какие-нибудь еще и добавить к браслету, только помни, что они должны быть из чистого серебра и не могут символизировать никакого разрушения. Иначе браслет станет тем, чем и в вашем мире: просто еще одной побрякушкой. Как здесь, так и там.

— Я буду осторожной.

— Чтобы вдохнуть в амулет жизнь, — продолжала Лусевен, — ты должна мысленно хорошо представлять себе конечный результат. А это — она снова сделала странное движение пальцами, но на этот раз медленно, чтобы Эш запомнила, как это делается, — чтобы превратить то, что у тебя получилось, снова в амулет.

Эш с умным видом кивнула, но понимание давалось ей сейчас с трудом. Пока она держала браслет в руках, в ее памяти всплыли воспоминания, от которых нельзя было отмахнуться. Мысленно она увидела Кэсси — накануне того дня, когда начались все эти чудеса. Она сидела на мраморной скамье в Силеновых садах, разложив карты. На девятой карте, которая должна была сказать о надеждах Эш, была изображена она сама, пытающаяся вскарабкаться на вершину скалы. Ей совсем не за что было уцепиться, а сверху кто-то протягивал руку помощи. И — сейчас она вспомнила — на запястье этой руки был браслет с амулетами.

Этот самый браслет, поняла Эш. Наверняка этот самый.

А значит, там была рука Лусевен.

— Кто вы? — спросила Эш.

Лусевен улыбнулась.

— Все еще ищешь для меня полочку?

— Нет.

— Я та, кем ты, может быть, станешь.

Эш взвесила браслет на ладони.

— Вы хотите сказать, что я смогла бы стать волшебницей, такой, как вы?

— Любой наш выбор открывает тысячу — тысячу тысяч — дорог, — ответила Лусевен. — Каждая из них ведет в свой мир, где тот, кто решился на свой выбор, и продолжает жить.

— Так вы говорите, что я смогла бы?

— Как знать? В одном из них смогла бы. Ведь нет ничего невозможного — особенно здесь.

— А когда я вернусь домой? — спросила Эш. — Будет ли это продолжаться и там? Или, как в сказке, — золото превратится всего-навсего в грязные листья?

— Все зависит от того, кто и что уносит отсюда с собой, — сказала Лусевен.

Сунув руку в карман, она извлекла тот странный плод граната, закованный в ажурные серебряные обручи. Мгновение она смотрела на него, а потом протянула Эш.

— Это тоже тебе.

— Что это?

Лусевен пожала плечами.

— Чем ты захочешь, тем он и станет.

— Не говорите так. Пожалуйста. Вас не понять.

— Помнишь, что я сказала тебе насчет этого мира, когда ты наткнулась на меня?

Эш кивнула.

— Что безумен сам этот мир духов, а не люди, пребывающие в нем.

— Совершенно верно. Но он может свести с ума и тебя. Это ловушка. Он попытается переделать тебя по своему подобию быстрее, чем ты его. Нужно быть сильной.

— Но…

— Удачи, Эш.

— Подождите, — крикнула Эш. — Не уходите!

Но было поздно. Лусевен сделала шаг в сторону и исчезла, как будто проскользнула между складками занавеса-невидимки.

— Вы не можете бросить меня здесь! — крикнула Эш. — Я же всего-навсего девчонка!

Порыв ветра подхватил ее слова, обсыпав снежной пылью.

Так когда-то было и с нами всеми, почудился ей шепот, прилетевший вместе с ним.

Ветер улегся.

Снова воцарилась тишина.

И теперь она одна-одинешенька стояла среди сугробов на опушке леса.

Она подставила меня, подумала Эш. Все так и было задумано. Лусевен заодно с Я-вау-це.

Она посмотрела на свою левую руку, стиснутую в кулак. Медленно разжала пальцы и стала разглядывать браслет на ладони. Ее внимание привлекла странная… фруктовина, — только такое название она и смогла подобрать для этого амулета.

Ясности больше не было ни в чем.

Она совсем не знала, кому или чему верить.

Лусевен казалась настоящим другом. Немного странная сначала; но узнав ее поближе, Эш по-настоящему привязалась к этой женщине. Она чувствовала, что ей можно верить: ее призрачным глазам, ее волшебству и птицам, да и вообще всему. Казалось, что Лусевен по-настоящему заботится о ней, — ее волновало не то, как Эш учится в школе или как она ладит со сверстниками, помогает ли по дому и вовремя ли возвращается домой. Ее волновала сама Эш. Лусевен заботило то, что Эш чувствовала. Ее надежды и ее стремления. Ее опасения.

Эш так разоткровенничалась перед ней, как ни перед кем другим. Даже с Кэсси она была более сдержанна.

А теперь Лусевен просто бросила ее.

Как мать.

Как отец.

Это же твое дело.

Правильно. Как будто она сама могла с ним справиться.

Насколько я понимаю, ты хотела спасти свою сестру.

Как будто Нина хоть когда-нибудь сделала бы для нее такое.

Ты могла бы предложить себя вместо нее.

Конечно. Пожертвовать собой ради Нины, которая всегда получала все, что хотела.

Ни за что.

Может быть, ты получить все.

Эш снова посмотрела на браслет.

Все?

И тут она неожиданно поняла, что владеть волшебством — это еще далеко не все. Волшебство — лишь средство помочь себе в достижении цели, но самое главное заключалось не в конечном результате, а в умении и знании. Вот о чем говорилось во всех серьезных книгах по магии, которые она читала. Важна не сама цель, а тот путь, каким ты до нее доберешься, хотя одного без другого и не бывает.

И, наконец, пройти этот путь ты должна сама. Тебе могут подсказать направление, наметить какие-нибудь удобные маршруты, но остальное — твое дело.

Не об этом ли говорила Лусевен? Так вот почему она так неожиданно смылась.

Эш хотелось верить, что это так, потому что ей хотелось верить этой загадочной женщине. Ей так нужно было верить хоть кому-нибудь!

Она нуждалась в настоящих друзьях.

Вздохнув, Эш застегнула браслет на запястье. Опустила гранат в карман и снова повернулась лицом к лесу.

Как оказалось легко, сделав всего шаг в сторону, найти кого-то еще, похожего на Кэсси, кто не прятался за чужими спинами, как она сама, и с кем хотелось дружить. Но друзьям вовсе не обязательно находиться рядом, чтобы ощущать их любовь и поддержку, верно? И когда ты должна сделать что-нибудь сама…

Да было ли у нее когда-нибудь такое желание?

Никогда.

А именно это и объяснила ей Лусевен: она была настолько поглощена собственными переживаниями по поводу своей исковерканной жизни, так замкнулась на ее грустных сторонах, что махнула на все рукой и никогда даже и не пыталась изменить что-нибудь к лучшему. Любой, кто хоть чуть-чуть превосходил ее, автоматически становился врагом. Вот все и были…

Когда она встречалась с Кэсси, она только и говорила, что о собственных проблемах. О своей подруге она по-настоящему толком ничего не знала. Например, почему явно хорошо образованная женщина выбрала уличный образ жизни и профессию гадалки.

Сверстники, с которыми она проводила время, — ну, с ними вообще был сплошной выпендреж, так ведь? Чтобы завоевать свое место под солнцем и считаться классной девчонкой. Крутой.

И Нина.

Оглядываясь назад — если уж говорить честно, — Эш признавала, что на самом деле поначалу ее кузина пыталась сделать все возможное, чтобы она чувствовала себя в семье Карабалло как дома. А Эш просто обрывала все ее попытки, и поэтому Нина, что вполне естественно, просто ответила на ее враждебность тем же.

Могли бы они когда-нибудь подружиться? Да и хотелось ли ей иметь в подругах кого-нибудь вроде Нины — с ее аккуратно причесанной головкой и рекламными каталогами, с ее глупой музыкой и хорошими отметками?

Но на самом деле не это главное, правда?

Ведь и у нее самой были определенные пристрастия, и она никогда не интересовалась, что думают об этом окружающие.

Просто жила так, как считала нужным, и все.

Лес сомкнулся за ней, как только она вошла в него. Тропинка, о которой говорила Лусевен, тонкой ниточкой вилась между деревьями, и идти по ней не составляло труда. Снег под кронами сосен был неглубок, но вот холод забрался под мех и пробрал ее до костей. С каждым шагом все тягостнее было ощущать на себе пристальные взгляды духов деревьев. Не ломай ветки и не разводи огонь, и с тобой все будет в порядке, сказала Лусевен. Но Эш чувствовала, что деревья затаили на нее злобу только за то, что она вторглась в их владения.

Сойти с тропинки?

Ни за что. Не здесь. Она уже усвоила этот урок, разлучившись с Кэсси и Боунзом. Нет нужды повторять его. В этом мире слишком уж легко сбиться с пути. Кто знает, каким окажется следующий мир, куда она попадет. Но если она выдержит противоборство с Я-вау-це, то уж наверняка узнает здесь все входы и выходы.

Интересно, появился ли уже в ее глазах этот странный блеск, как у Лусевен и Боунза?

Эш подумала о том, как хорошо было бы сейчас лежать на кровати, почитывая какую-нибудь книгу, например «Как избавиться от привидений».

Она углублялась все дальше в лес.

И старалась не думать.

О злющей Я-вау-це.

О том, что ей делать, когда она наконец столкнется лицом к лицу с духом земли.

У нее уже сильно болели ноги, когда тропинка вывела ее на какую-то, по всей видимости, просеку. Лес поредел и стал напоминать кладбище деревьев. Повсюду лежали поваленные в беспорядке огромные сосны с почерневшей и высохшей хвоей, оставив после себя корявые пни; большие деревья повалили по пути более низкорослые. Тропинка петляла среди этого хаоса разрушения, пока не вышла вроде бы на опушку леса, но впереди ничего нельзя было разглядеть. Ветер гнал слепящую снежную пелену, за которой на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно.

Эш остановилась, заслонив глаза рукой от бьющего в лицо снега. Она не чувствовала ни малейшего желания нырять в этот ураган.

Если Я-вау-це — зимний дух земли, подумала Эш, тогда именно здесь она и должна обитать. А если Я-вау-це живет здесь, тогда, значит, она близка к концу своего путешествия. Чего она не знала, так это хватит ли у нее сил продолжить путь.

Мы никогда не говорили о борьбе, сказала тогда Лусевен.

Ну вот и хорошо, потому что Эш обессилела настолько, что вряд ли смогла бы сразиться даже с мышью. Но взамен Лусевен предлагала ей… пожертвовать собой вместо Нины.

А вот это потребует мужества, которого у Эш, как она полагала, нет.

Ужас перед этим моментом нарастал в ней постепенно, пока она шла по тропинке. И теперь здесь, в конце своего путешествия, она оказалась до такой степени скована холодом и страхом, что не находила в себе сил даже шевельнуться.

Давай же, твердила она себе. Не будь таким собачьим дерьмом. Где же та уличная хулиганка, которая отбривала всех и вся?

Эш знала, где она.

Той девчонки на самом деле не существовало. Это была всего лишь маска, чтобы спрятать боль. Чтобы уберечься от боли и впредь.

Хорошо, подумала она. Тогда сбрось ее. Просто сбрось — и все.

Дрожа, Эш вдохнула морозный воздух, шагнула в снежную пелену и… снова остановилась. На этот раз от удивления.

Лес исчез, как будто его и не было. Стихла вьюга, но снег остался. Тонким слоем он лежал на застывшей от мороза земле. Ветер тоже никуда не делся — бросал пригоршни колкого снега ей в лицо, а потом уносился с поземкой по равнине, которая простиралась на все четыре стороны насколько хватало глаз. А вдали, примерно в полумиле от места, где она стояла, высилось странно знакомое сооружение. Эш понадобилось не больше пары мгновений, чтобы узнать его. Та самая башня из расклада Кэсси.

Это была пятая карта.

Та самая, которая говорила о недалеком будущем.

Что ж, теперь это будущее наступило.

Просто покончи с этим, сказала она себе.

Эш шагнула было вперед, но скрип снега под чьими-то ногами у нее за спиной заставил ее быстро обернуться. Сердце бешено колотилось. Ее страх отнюдь не уменьшился, когда она обнаружила, что стоит лицом к лицу с парнем, который вчера вечером преследовал ее до самого дома.

Теперь он выглядел иначе. По-прежнему с коротко остриженными волосами, но одет примерно так же, как и она, — в меховую парку и брюки вместо одежды уличного панка, в которой она его впервые встретила. Руки были засунуты в карманы.

А вот его глаза ничуть не изменились. Их угрожающий взгляд был устремлен на нее.

— Ты, — сказала Эш. — Что ты здесь делаешь?

Похоже, что не только она, но и все остальные только и делали, что гуляли туда-сюда из одного мира в другой.

— Я здесь живу, — ответил он.

— Ага. Точно.

— Это правда. На самом деле интересно совсем другое: что ты здесь делаешь?

Эш кивнула на башню у себя за спиной.

— Я пытаюсь спасти свою кузину, — ответила она.

Незнакомец вздохнул и вытащил руки из карманов. В правой был зажат нож.

— Тогда я здесь, чтобы остановить тебя, — сказал он.

НИНА

Выслушав рассказ мужа и дочери, Гвен Карабалло молча сидела за столом в столовой. Нина смотрела на нее с каким-то трепетом. Судя по задумчивому, даже встревоженному выражению материнского лица, было совершенно ясно, о чем она думает.

— Ведь ты веришь нам, правда? — спросила Нина.

Это поразило Гвен. Ведь Нина была здесь, когда все происходило, и все же дочь сомневалась, что и она поверит в это. Если бы кто-нибудь пришел к ней с такими россказнями…

— Конечно, я верю вам, — сказала Гвен. — Я понимаю, что ваш рассказ звучит невероятно, но вы оба — люди, которых я люблю больше всех на свете, и если я не поверю вам, тогда кому же вообще мне верить?

— Боже мой, — сказала Джуди. — Ну почему мои родители не такие понятливые?

Джуди наотрез отказалась идти домой. Как она объяснила, все, что тут случилось, ужасно, но еще ужаснее мысль о том, чтобы остаться дома наедине с собой. Она знала, что духи охотились не за ней, но теперь им известно и о ее существовании! Очень не хотелось рисковать: а вдруг они доберутся и до нее? Дома ей никто не смог бы помочь. Родители уж точно никогда не поняли бы ее.

— Может, тебе для этого надо самой постараться? — сказал Джон.

— Да я стараюсь все время, — ответила Джуди. — Взять хотя бы самые обычные вещи: например, пойти мне на свидание. Но они слишком уж неамериканцы.

Джон кивнул.

— Согласен.

Он сам позвонил матери Джуди и попросил, чтобы девочка осталась у них ночевать.

— Так что же нам делать? — спросила Нина.

— Позвоним охотникам за привидениями? — робко попробовала пошутить мать.

— Не смешно.

— Я знаю. — Гвен вздохнула и повернулась к мужу. — Может быть, нам позвонить еще раз в полицию и выяснить, не знают ли они чего-нибудь нового?

Джон покачал головой.

— Я им сегодня звонил уже трижды. В последний раз они сказали, что позвонят сами, как только будут располагать какой-нибудь информацией, а потому, не буду ли я любезен не мешать им работать.

На этот раз Нина неожиданно для себя подумала вовсе не о том, что нечего, мол, волноваться из-за пропавшей без вести Эшли, а надо волноваться, как бы ее саму не утащила какая-нибудь снежная королева. Как ни странно, сейчас она чувствовала озабоченность судьбой Эшли. Казалось бы, вот, пожалуйста, как раз то, чего она всегда хотела: Эшли нет, и родители снова принадлежат ей одной, но в этот момент у нее было одно-единственное желание: чтобы кузина вернулась. Ей никак не удавалось унять ворчливый голосок, который звучал где-то в затылке и постоянно твердил о том, что ее есть в чем упрекнуть; и она винила себя за то, что вечно желала Эшли зла.

За то, что она всегда хотела, чтобы Эшли убралась вон из ее жизни.

За то, что за ней самой гонялся какой-то призрак, а Эшли попала в беду только потому, что была ее кузиной.

Потому что так, наверное, и случилось.

Эта Я-вау-це, должно быть, сцапала Эшли…

— Да что эта полиция сможет узнать о волшебных странах и духах земли? — спросила Нина.

Ее отец вздохнул.

— Это уж точно.

— Кто нам нужен, так это колдун, — сказала Джуди.

— Или шаман, — добавил Джон.

Нину охватило возбуждение.

— А вы знаете какого-нибудь?

Отец покачал головой.

— Но можно все-таки поспрашивать, а? — сказала Гвен. — В диетическом магазине есть одна женщина, которая все время твердит о целебных кристаллах и прошлых жизнях.

— И еще есть этот магазин, где Эшли покупает все свои жуткие книжки, — добавила Нина.

— Я буду чувствовать себя дураком, сказал Джон.

— Они не сочтут тебя глупым, возразила Гвен, — если они действительно верят, а не притворяются.

— А как насчет парней, которые были на том празднике? — спросила Нина. — Те, которые устроили церемонию моего наречения, — что они собой представляли?

— Боже, мне просто не верится, что причина в этом, — сказала мать. — Все было так безобидно. Мир, любовь и цветы.

— В этом урок, — сказал Джон. — Он учит элементарной истине: всегда надо отвечать за то, что делаешь, каким бы незначительным и несерьезным это ни казалось на первый взгляд.

Нина закатила глаза. Пожалуйста, подумала она, только не надо все снова здорово насчет ответственности. Если она выслушала это однажды, считай, что слышала тысячу раз.

— Так как насчет тех парней с праздника? — спросила она, надеясь сорвать чтение нотации еще до того, как оно началось.

— Маг и волшебник — Питер Тиммонс, — сказала мать. — Это он устраивал всякое такое вроде плясок вокруг Майского шеста и той церемонии наречения.

Джон кивнул.

— Только, по последним сведениям, он в Марокко.

— Опять?

— Скорее по-прежнему. Уэнди как-то говорила, что получила от него открытку несколько месяцев назад. Кажется, он и не возвращался.

— Ну а Пол Драго? Разве ты не работал с ним прошлой зимой?

Зима. От одного этого слова у Нины по спине пробежал озноб. В комнате действительно похолодало, или ей только показалось? Она беспокойно огляделась кругом, но тут же сообразила, что это не может быть Я-вау-це. Ведь она приходила, только когда Нина спала… вроде бы.

— Так мы никуда не придем, — сказала она.

Мать положила руку ей на плечо.

— Я знаю, дорогая. Но для нас это все так ново. Мы не знаем, что делать. Разработать хоть какой-нибудь план действий мы можем, только поговорив с кем-нибудь, кто понимает в таких делах.

— Но эти люди, о которых вы говорили, они же просто…

Она умолкла, так как внезапно поняла, что чуть было не сорвалось у нее с языка.

Отец улыбнулся.

— Старые хиппи? Вроде нас?

— Ну… да.

— То, что мы были тогда безнадежными идеалистами, еще не значит, что все, во что мы верили, ерунда.

— Я понимаю. Но это же было каким-то чудачеством — всякие там учения о возвращении назад к земле и тому подобное. Правда.

— Окружающей среде действительно нанесен урон, — сказал отец. — Восполнить эту потерю — и не столько богатства, сколько самих себя, — вот чем в то время занимались диггеры и вот в чем правда.

— И пообещать своего ребенка духу земли! — выпалила Нина и тут же зажала ладонью рот.

Похоже, родители обиделись.

— Извините, — сказала Нина. — Я не это хотела сказать.

— У меня нет оправдания тому, что мы сделали, — сказал отец. — Все слова о том, что мы хотели как лучше, теперь немногого стоят, ведь так?

— Я понимаю, что вы сделали это не специально, — сказала Нина. — Что вы и понятия не имели о том, что эта чепуха случится на самом деле. Это же просто…

Она вздрогнула, почувствовав пронизывающий до самых костей холод.

— Мне действительно страшно, — сказала она.

— Нам тоже, дорогая, — сказала Гвен.

— Но мне вдруг стало так холодно… как будто она снова идет за мной…

Родители встревоженно переглянулись. Джуди тоже затряслась, но не от холода, а только от страха.

— Нина… — позвал Джон.

Склонившееся к ней лицо отца поплыло у Нины перед глазами.

— Так холодно… — проговорила она.

Она почувствовала его руку на своем плече. Рука была горячей. Совсем не то, что комната. Та напоминала морозильную камеру. С каждым вздохом она видела облачко своего дыхания. Над столом порхал легкий снежок. Казалось, что больше никто этого не видит.

— Она как лед, — послышался голос отца, но как будто очень издалека.

— Господи, — сказала мать, и ее голос тоже стал отдаляться. — Что же нам делать?

На плечо Нины опустилась еще чья-то рука — еще одно горячее прикосновение.

— Нина, дорогая, — говорила мать. — Ты меня слышишь?

Она попыталась кивнуть в ответ, но голова так отяжелела, что стала клониться к столу, опускаясь ниже, ниже. Холод пронизал ее всю насквозь. В ушах стоял звон. В комнате стало как зимой. И потом она стала куда-то погружаться.

В холод. В холодную тьму.

Она услышала крик матери, зовущей ее, но это был всего лишь слабый отголосок в безбрежном океане мрачного безмолвия.

А потом она окончательно провалилась.

В холодный мрак.

Придя в себя, она захлопала глазами при виде странного окружающего мира. Она снова оказалась в чужом теле. Какого-то животного. Но на этот раз все было по-иному. Сейчас все было… нормально.

Кругом стояла стена высокой зеленой растительности, и она не сразу поняла, что это всего-навсего трава. Своим новым толстым тельцем она припала к самой земле. Оно было покрыто высохшей и морщинистой кожей, зато задние лапки — мускулистые и сильные, и она настолько слилась со своей новой оболочкой, что чувствовала себя в ней более уютно, чем в собственном теле.

Холод отступил.

Подтянув лапки, Нина попробовала прыгнуть. Чужое тело живо откликнулось, и она заулыбалась от удовольствия.

Она была жабой.

И чувствовала себя просто замечательно.

Поиски тотема, вспомнила она. Обретя его теперь, она не понимала, почему сначала так испугалась. Жабье тело, то, как оно необычайно быстро все воспринимало, как инстинктивно постигало самое себя и связь с окружающим миром, вызывало ощущение спокойствия, от которого она затаила дыхание.

Это было не страшно: это было прекрасно, как однажды выразился папа, рассказывая о представлениях индейцев относительно того, что все должно находиться в надлежащем месте, а все отношения — быть ясными и понятными. В своем роде внутренняя гармония, и если она в тебе была, то озаряла своей красотой и окружающий мир.

И что там папа говорил насчет счастья, который приносит тотем жабы?

Ну, она и чувствовала себя счастливой. Все эти былые кошмары рассеялись — чужие тела, ее неуклюжие попытки заставить их слушаться, полное отчаяние, которое она чувствовала, оказавшись пойманной в ловушку их плоти… Всего этого больше не было.

Пока она не услышала звук шагов.

Пока над ней не замаячила тень невероятных размеров и не склонилось огромное, как дом, старческое лицо, изрезанное морщинами. Сильные пальцы протянулись и вытащили ее из ее пристанища в траве.

Я-вау-це.

— Добро пожаловать, дочка, — произнес дух.

Слова опять прозвучали на каком-то чужом языке, но Нина снова все поняла.

— Теперь, когда я помогла тебе познать самое себя, пора и тебе помочь мне.

У Нины гулко забилось сердце; маленькое жабье сердечко колотилось в груди яростной барабанной дробью.

— Не нужно бояться, — сказала Я-вау-це. Больно не будет. Как будто заснешь — погрузишься в вечность, а там встречи с тобой ждут души твоих предков. Радуйся. Колесо вращается. Ты ступишь на него опять.

Я не хочу умирать, беззвучно закричала Нина.

— Есть кое-что похуже, чем смерть, — сказал ей дух. — Жить без надежды. Никогда не узнать любви. Никогда не понять, кто ты есть на самом деле. Твоя жизнь была короткой, доченька, но ты испытала все это, и даже больше.

Пальцы, которые крепко держали ее, были как сосульки. Нина так окоченела, что ее земноводное тело начало впадать в спячку. Краем глаза она поймала какое-то здание, узнав в нем свой дом.

Я пребываю в жабьем обличье на задней лужайке собственного дома, сонно подумала она. Почему-то это показалось смешным — смешно в смысле странно, а не в смысле забавно.

Холод вымораживал страх, вымораживал всякую способность думать, вялость была средством, чтобы увлечь ее в безрадостные объятия сна.

Как будто заснешь, сказала Я-вау-це.

Погрузишься в вечность…

Какой-то своей частицей она попыталась собраться с силами и прогнать сонливость. Попыталась предупредить себя об опасности; но она слишком устала, чтобы прислушаться к внутреннему голосу. И когда Я-вау-це перешагнула с задней лужайки в потусторонний мир, Нина позволила тьме поглотить себя.

Джон вскочил со своего места и успел подхватить тело дочери прежде, чем она ударилась головой об стол. Он прижал ее к своей груди. Мышцы девочки обмякли, руки безвольно повисли, как у тряпичной куклы.

— Она остывает, — проговорил он. — Как будто она…

Он не произнес этого слова, но оно и так витало в воздухе.

Мертва.

Не отдавая себе отчета, что он делает, Джон безуспешно пытался нащупать у нее пульс.

— Что же нам делать, что же нам делать?! — кричала Гвен.

— Не паниковать, — сказал он, крепче прижимая к себе холодное обмякшее тело дочери. — Мы… Боже, я не знаю…

Гвен теперь стояла рядом, убирая назад волосы с ледяного лба Нины.

— Мы должны отвезти ее в больницу, — сказала она.

Вглядываясь в мертвенно-бледное лицо дочери, она почувствовала, как и у нее внутри что-то угасает.

И тут в дверь позвонили. Нинины родители переглянулись, не вполне сознавая, что это за звук.

Оцепенев за столом в этой же комнате, Джуди тоже по-прежнему тряслась от страха. Все было как в прилипчивом страшном сне, когда никак не можешь проснуться. И зачем только она осталась? Ей больше не хотелось быть здесь. Она не хотела видеть такой Нину. Она ничего не хотела знать ни о колдовстве, ни еще о чем-либо из этих ужасов.

В дверь позвонили еще раз.

— Я… я открою, — сказала она.

Все что угодно, лишь бы вон из этой комнаты, где с каждой минутой сгущался запах смерти.

Она открыла входную дверь и уставилась на двух незнакомых людей, заждавшихся на ступеньках. Негритянка и индеец. Женщина выглядела так, как будто только что посетила одну из этих уличных палаток на рынке Кроуси, нацепив на себя половину всей вышедшей из моды одежды и бижутерии, которой там торговали. А мужчина был похож на панка из Фоксвилла, если не считать того, что был для этого староват. Его глаза оказались настолько похожими на глаза Элвера, что Джуди невольно сделала шаг назад.

— Мистер Карабалло! — закричала она.

Джон появился в прихожей, держа Нину на руках. Он знал эту пару ничуть не лучше Джуди.

— Кто вы? — спросил он.

— Мы друзья вашей дочери, — ответила женщина. — Мы…

Мужчина протиснулся мимо нее и Джуди и торопливо подошел к Джону, который так и стоял, держа дочь.

— У меня нет времени для… — начал было Джон.

Мужчина приложил ладонь ко лбу Нины. Через плечо взглянул на свою спутницу.

— Слишком поздно, — сказал он. — Она уже забрала ее.

— Я же говорила тебе, надо было идти сразу же, — сказала женщина.

— Что здесь происходит, черт возьми? — спросил Джон.

— Кто вы?

— Друзья вашей дочери, — повторила женщина.

— Какой дочери? — спросила Гвен.

Она тоже вышла в прихожую и стала рядом с мужем. К ней тихонько подошла Джуди; Гвен обняла девочку за плечи и прижала к себе.

— Эш, — сказала женщина. — Меня зовут Кэсси — Кассандра Вашингтон. А это Боулз. Мы знали об опасности, которая грозит Нине, но не думали, что она настолько близка.

— У меня нет времени на эту чушь, — сказал Джон. — С дороги! Я должен отвезти дочь в больницу.

— В больнице ей не помогут, — сказал Боунз.

— Да? Ну, я все равно ее ве…

— Посмотри на меня, — прервал его Боунз голосом, не терпящим возражений, а его глаза грозно сверкали. — Что ты видишь?

Сумасшедшего индейца, подумал Джон, но эти слова застряли у него в горле, потому что он совершенно точно понял, кто такой Боунз. Он не смог бы объяснить, каким образом узнал это. Просто знал и все.

— Голос крови, — сказал Боунз. — Ты знаешь, что я не замышляю ничего плохого. Разве я смог бы? Ведь мы одной крови.

Прежде чем он осознал, что делает, Джон в уважении склонил голову перед шаманом.

— Моя… моя дочь, — сказал он.

— Я попытаюсь отсрочить ее уход, — сказал Боунз, — но сейчас мы должны побеспокоиться о живых.

— Нам нужно что-нибудь, что принадлежало Эш, — сказала Кэсси.

Гвен в оцепенении смотрела на нее. Слова шамана доходили до нее с трудом.

Отсрочить уход…

— Нина?.. — выговорила она.

— Вы что, хотите потерять обеих ваших дочерей? — спросил ее Боунз.

— Ч-что здесь происходит? — запинаясь, спросил Джон.

Вся воинственность в его голосе пропала. Человек, который произнес эти слова, производил впечатление всего лишь очень растерявшегося.

— Это длинная история, — сказала Кэсси. — Углубляться в нее прямо сейчас у нас действительно нет времени.

Боунз осторожно взял Нину из рук Джона. Несмотря на его худобу, казалось, что тяжесть ее тела для него ничего не значит.

— Принеси мне какую-нибудь вещь Эш, — бросил он, внося Нину в гостиную. — Что-нибудь, что она любила.

— Я… — начал Джон, но потом кивнул и поспешил в комнату девочек.

— Нина, — тихо проговорила Гвен, следуя по пятам за Боунзом в гостиную. — Она… она действительно?..

Кэсси вспомнила, что она нагадала Эш. Последняя чистая карта тяжким воспоминанием лежала у нее на сердце. Она молилась, чтобы для Эш это не означало того же конца, что и для ее кузины.

— Мисс… э-э-э… Кэсси?

Кэсси взглянула на тетку Эш и всем сердцем потянулась к этой женщине. Гвен находилась сейчас в состоянии шока. С помутившимся взглядом, неуверенно двигаясь, как во сне, она опустилась на колени у дивана, куда Боунз уложил Нину.

Кэсси усадила Джуди на стул, а сама опустилась на пол рядом с Гвен, успокаивающе положив руку ей на плечо.

— Боунз, — сказала она, — он уж знает свое дело. Он сделает для нее все, что сможет.

Она ненавидела себя за то, что подавала этой женщине напрасную надежду, но что еще оставалось делать? Разве что по-прежнему думать об Эш.

Об Эш, затерявшейся где-то в потустороннем мире.

Им не следовало брать ее с собой, не следовало вмешивать во все это. Но над этой семьей и без того все время тяготело заклятье. Достаточно взглянуть на бедную девочку, лежащую на диване.

Черт, почему они не пришли раньше?

Они с Боунзом целый день спорили об этом.

— Мы не можем просто ничего не делать, — убеждала она.

— А разве мы ничего не делаем? Мы же ищем Эш. Это наша первейшая обязанность.

— А ее кузина?..

Боунз вздохнул.

— А что мы можем поделать? Неужели ты думаешь, что ее семья примет нас с распростертыми объятьями, когда мы постучимся к ним в дверь? Для них же это будет звучать как бред. Да они и не станут нас слушать, Кэсси. Они позвонят легавым. Мы ведь неполноценные граждане, и как ты думаешь, чем все кончится?

Черт, подумала Кэсси. Все потому, что они были бездомными. Безработными. Не важно, что они сами выбрали для себя эту жизнь, тогда как другие жили так не по своей воле. Граждане имели работу, жили в своих домах, платили налоги и смотрели на полицию как на своих служащих. У вас проблемы? Позвоните в полицию. Будучи безработным, ты не мог позволить себе роскошь вызывать парней в синем при малейшей опасности. Ты справлялся с ней самостоятельно. Уж как мог.

А если опасность исходила от потусторонних сил…

Боунз был прав. Они не могли пойти домой к Карабалло. Но когда она подумала о том, что произойдет, если дух, преследующий кузину Эш, в конце концов настигнет ее…

— Не волнуйся, — сказал Боунз, понимая, что ее беспокоит. — Не похоже, чтобы дух наехал на нее сегодня.

Кэсси кивнула и позволила Боунзу снова заняться розысками Эш в стране духов, но день прошел безрезультатно. Когда спустился вечер, Боунз наконец сдался.

Мне нужно что-нибудь принадлежащее ей — какая-нибудь личная вещь, — сказал он. — Это даст мне дополнительную наводку на резкость, тогда я смогу пробиться сквозь облачную пелену. Она сегодня густая — в мире духов происходит множество событий.

— У меня ничего нет, — сказала Кэсси.

Боунз вздохнул.

Тогда, скорее всего, нам все же придется нанести визит Карабалло. У тебя есть их адрес?

Кэсси покачала головой.

Это где-то в Нижней Кромси. Мы можем поискать улицу и номер дома в справочнике из телефонной будки по дороге.

Подожди, сказал Боунз. — В мире духов Эш, возможно, и затерялась, но в этом мире я, пожалуй, сумею найти то место, где она живет.

В этом мире, где не так много противоположных временных измерений, налагающихся друг на друга, подумала Кэсси. Или где нет маниту, которые играют шутки с твоей способностью воспринимать окружающий мир.

Боунз прикрыл глаза, вертя в пальцах магический кристалл, который он подвесил на украшенном бусинами кожаном ремешке к петле для ремня на джинсах. Кэсси приготовилась к длительному ожиданию, но уже через мгновение Боунз открыл глаза и стремительно вскочил на ноги.

— Пойдем, — сказал он, рывком поднял Кэсси с пола и потащил ее в прихожую. — У тебя есть деньги на такси?

— Конечно, — ответила Кэсси с вспыхнувшим беспокойством. — А что случилось?

— Дух идет за кузиной Эш.

— Сегодня вечером?

Боунз зловеще покачал головой.

— Прямо сейчас.

Как только они вышли на Грейси, им повезло с такси, но найти дом Карабалло оказалось слишком долгим делом, потому что Боунз не мог сказать водителю адрес, а только указывал направление.

Здесь повернуть направо, столько-то кварталов прямо, влево…

Когда они приехали, было слишком поздно. Дух уже приходил и забрал Нину в свой мир, оставив только пустую телесную оболочку. Лишившись души, дающей телу жизнь, Нина вскоре умрет.

Кэсси посмотрела на погибающую девочку и от всего сердца пожалела ее. Бедный ребенок, она так и не узнала, что с ней происходит, подумала она.

Вернулся дядя Эш, держа в руках потрепанного старенького плюшевого медвежонка.

— Она всегда любила… она любит этого старикана, — сказал он.

Боунз взглянул на Кэсси. Та пристроилась рядом с Ниной, нежно поглаживая холодный как лед лоб угасающей девочки. Если бы только она могла хоть что-нибудь сделать! Но травы едва ли способны сильно помочь, когда имеешь дело с такими мощными чарами. Все же, если бы ей удалось замедлить уход девочки…

— Вскипятите мне воды, — сказала она матери. — Сможете?

Гвен тупо кивнула и вышла из комнаты, а Кэсси залезла в свой рюкзак и вынула матерчатый мешочек, набитый высушенными травами. Каждая была завернута отдельно в оберточную бумагу. У нее за спиной Боунз взял у Джона медвежонка и теперь сидел на полу с закрытыми глазами, скрестив ноги и уложив игрушку на колени.

Он раскурил свою трубку. Заклубился дым, сгущаясь все больше и больше — вопреки всем нормальным законам…

Джуди и Джон в изумлении следили за ним, широко раскрыв глаза.

Боунз начал монотонно петь.

Он разговаривал с дымом, задирая голову и как бы прислушиваясь к тому, что тот отвечал.

Когда вернулась Гвен с кружкой и чайником, из носика которого все еще шел пар, дым уже стал рассеиваться.

— Я не могу найти ее, — сказал Боунз.

— Ну так пробуй еще, — ответила Кэсси.

Это было сказано таким резким тоном, что Боунз бросил на нее быстрый взгляд, а потом кивнул и снова раскурил трубку. Кэсси выбрала какой-то пакетик. Налила в кружку кипятку, бросила туда траву и поднесла кружку к лицу Нины, чтобы пары могли проникнуть в организм через ноздри девочки вместе с ее слабым дыханием. От паров щеки Нины слегка порозовели, а дыхание стало чуть более глубоким, но в остальном никакой реакции не было.

Гвен съежилась на полу рядом с Кэсси, крепко обхватив колени трясущимися руками. Джуди так и приросла к стулу, на который ее усадила Кэсси, и, казалось, потеряла всякую способность говорить или двигаться. Джон стоял на коленях перед Боунзом, с надеждой вглядываясь в клубы дыма, которые окутывали шамана.

Бросив взгляд на лицо Боунза, Кэсси поняла, что и ему не удалось найти Эш, так же, как и ей вернуть к жизни Нину.

Кэсси в изнеможении закрыла глаза.

О Господи, подумала она. Был ли в жизни кого-нибудь из них более страшный день?

ЭШ

— Эй, послушай, — сказала Эш. — Может, поговорим?

Незнакомец покачал головой.

— Я уже разговаривал с тобой и твоей семьей.

О чем это он, подумала Эш.

Хотя она не смотрела в ту сторону, его нож так и стоял у нее перед глазами, и она слегка отступила назад. Незнакомец тотчас снова приблизился.

Отвлекай его разговором, сказала Эш себе. Пока не сможешь что-нибудь придумать.

Хороший план. Просто отличный. Придумать что?

— Да что все это значит? — спросила она. — Кто ты такой в конце концов?

И тут она вспомнила про деревья — про те самые старые сосны в заснеженном лесу, которые пристально следили за ней. Следили с какой-то недоброжелательностью, и то же самое выражение светилось теперь и в его глазах.

Должно быть, он был одним из этих духов, обитающих в деревьях.

— Ты живешь в деревьях, — сказала она. — Ты… — она поискала слово, которое использовал Боунз, и вспомнила — … маниту.

Незнакомец покачал головой.

— Мы просто духи деревьев. А маниту так же могущественны, как и шаманы, только они вселяются в них, рождаясь из дыма и звука ритуальных барабанов. Мой же народ мало чем отличается от вашего, разве что живем мы подольше… и в деревьях.

— В любых, — сказала Эш.

Она старалась не смотреть на нож, выискивая любую возможность, лишь бы поддерживать разговор.

— Я не разжигала огонь и не ломала ветки, — добавила она, вспомнив, что говорила ей Лусевен, — так почему же ты хочешь причинить мне зло?

— Меня зовут Элвер, — сказал он, выговаривая слова медленно, будто объяснялся с ребенком. Только глаза выдавали его нетерпение. — В той башне живет дух, ее имя Я-вау-це. Когда-то она жила независимо, как и положено маниту. Но потом ей стали поклоняться, и она сошла со своего Колеса. Поклонение придало ей сил, воздвигло для нее эту башню и изменило ее понимание своего места в естественном мировом порядке. Но ее приверженцы умерли один за другим, и теперь она чахнет. Она ищет спасения в душевных силах твоей кузины, которые поддержат ее.

— Я все это знаю, — сказала Эш. — Как ты догадался, что я хочу остановить ее?

— Там, где обитает Я-вау-це, — продолжал Элвер, словно и не слышал ее, — всегда зима. Ветви сгибаются под тяжестью льда и снега, земля глубоко промерзла. Ее зима убивает нас.

— Я понимаю, — сказала Эш. — Если она умрет, ее власти над вами придет конец, так?

Элвер кивнул.

— А если она заполучит Нину — мою кузину, тогда снова станет сильной.

— Совершенно верно.

— Тогда в чем же дело? У нас с тобой один и тот же враг.

— Победить ее ты не сможешь, — сказал Элвер. — Будь это так просто, мой народ давно довел бы дело до конца.

— Но…

— И даже если ты сумеешь спасти свою кузину, Я-вау-це просто снова стащит ее из вашего мира.

Эш вспомнила, что сказала ей Лусевен как раз перед тем, как исчезнуть.

Мы никогда не говорили о борьбе.

Нет. Чтобы спасти Нину, она не должна пытаться вступить с Я-вау-це в бой. У Лусевен на этот счет была действительно блестящая идея.

Ты могла бы предложить себя вместо нее.

Так или иначе, Эш рассчитывала, что эта идея не будет иметь здесь особенного успеха.

Она покрутила в руках браслет, сожалея о запрете, о котором предупреждала Лусевен. Нечего было и мечтать об амулете в виде автомата, меча или хоть какого-нибудь оружия. Сейчас пригодился бы даже щит.

— Так ты разговаривал с Ниной? — спросила она. — И с моими дядей и тетей?

— С Ниной, твоими дядей и тетей и еще одной девочкой.

— И… — Эш сглотнула. — Что случилось?

Элвер поднес руку к виску. Его дрожащие пальцы даже не коснулись кожи, но он все-таки поморщился. Приглядевшись, Эш увидела на его коротких волосах запекшуюся кровь. Раньше она этого не замечала: уж слишком старалась не смотреть на нож и не встречаться с его безумным взглядом.

— Это сделал дядя Джон?

Элвер покачал головой.

— Нет. Твоя кузина.

Годится, Нина, подумала Эш. Вот уж никогда не подозревала, что ты на такое способна.

— Я не попадусь так легко еще раз, — продолжил Элвер.

Эш сделала еще один шаг назад.

— Извини, — сказал он, надвигаясь на нее.

Так, хорошо.

— Послушай, — начала она опять, но он неожиданно сделал резкий рывок.

Эш не ожидала такой прыти и не успела увернуться от ножа. Она втянула живот и попыталась отскочить в сторону, но нож запутался в складках ее парки. Когда Элвер стал высвобождать лезвие, она отпихнула его обеими руками. Он поскользнулся на снегу и упал, увлекая ее за собой, но в падении она вывернулась. Нож, так и застрявший в парке, выскользнул из его рук.

Элвер больно ударился о землю, Эш же удалось руками смягчить удар. Ее всю трясло, но она рванулась прочь — подальше от цепких объятий Элвера. Он вцепился в карман ее парки и потащил к себе — карман затрещал. Эш отпихнула его, но он и сам вдруг прекратил атаку.

Эш на четвереньках бросилась удирать и остановилась только тогда, когда отползла на безопасное расстояние. Но он, казалось, больше и не думал нападать на нее. Из него вышел весь пыл. Зато он не спускал глаз с того, что выпало из ее разорванного кармана. Благоговейный страх смягчил жесткое выражение его глаз.

На снегу между ними лежал гранат, закованный в серебряные обручи. Ближе к ней, чем к нему. Медленно он поднял на нее глаза.

— Где ты взяла это? — спросил он.

— Да пошел ты…

— Ты ведь не знаешь, что это такое, да?

— Конечно, знаю.

— Врешь.

— Тогда сам скажи мне, — сказала Эш.

— Серебряный обруч имеет отношение к Прародительнице Жабе, ее Колесо — луна, а сам плод граната это сердце весны. Его форма и то, как он устроен внутри, символизируют примирение в едином целом всего многоликого разнообразия. Будучи единым, как здесь, оно служит залогом того, что все Колеса вернутся к свойственному им равновесию, не важно, как далеко от исходного перекрестка они сейчас блуждают.

Эш подумала о птицах Лусевен. Ворон, чье имя значило «доверие», и ястреб по имени «мечта». Лусевен, пожалуй, была не промах по части символики. Эш нащупала свой браслет. И амулеты тоже были символами.

Только как же ей разобраться во всем этом?

— Ну и что? — спросила она. Элвер моргнул.

— Это могущественный фетиш. Он может исцелять; он… его кровь вернет к жизни наш лес.

Большое спасибо тебе, Лусевен, за то, что снабдила меня всем этим, подумала Эш.

— Значит, он положит конец власти над вами этой… как ее?

Элвер кивнул.

— Ну так возьми его, — сказала Эш. — Он твой. Только теперь оставь меня в покое, чтобы я могла…

И осеклась, взглянув на Элвера. Его лицо исказил ужас. В следующую минуту она услышала скрип снега, чьи-то шаги у себя за спиной. Элвер бросил быстрый взгляд на гранат, потом поднялся кое-как на ноги и пропал. Исчез. Как Лусевен.

Еще не зная, в чем дело, но уже содрогаясь от ужаса и понимая, что она-то не может испариться, как Элвер, Эш обернулась. К ней приближалось ожившее изображение с той самой карты из расклада Кэсси, которая говорила о начале начал.

Эш никогда не приходилось видеть такого морщинистого темного лица. Я-вау-це была одета в то же самое расшитое платье из оленьей кожи и меховую накидку, что и старуха на карте. Ее глаза в жизни завораживали даже еще больше — глубокий, темный, непроницаемый омут, бездонные вместилища черной воды. Когда она приблизилась и нависла над Эш, стало слышно, как тихонько бряцают небольшие раковины моллюска и бусины, вплетенные в ее косы. У ее ног кружила слабая поземка, хотя никакого ветра не было и в помине. В одной руке женщина-дух несла посох, украшенный перьями, в другой держала какую-то жабу.

Она что-то сказала, но ее речь была совсем непонятной. Тогда в глубине ее глаз пробежала искра, и в голове Эш что-то загудело; но когда женщина-дух заговорила снова, она уже все понимала.

— Ну, — сказала Я-вау-це, — что здесь у нас?

Показалось, что где-то в воздухе загрохотало. Эш подумала было, что это бешено колотится ее собственное сердце, но потом сообразила, что грохочет где-то снаружи. Как будто вдали гремит гром.

Или бьют в барабан.

Эш медленно поднялась на ноги.

— Я…

— А, я вижу, мы родня, — сказала женщина-дух, пока Эш пыталась пошевельнуть напрочь склеившимися губами.

— Р-родня? — наконец выговорила она.

— Дальняя, но родня, — заверила Я-вау-це. — Успокойся, детка. Я не сделаю тебе ничего плохого.

Неужели, подумала Эш. Тогда почему же она чувствовала себя так, как будто вот-вот умрет?

Даже в своей парке, рейтузах и сапогах, с длинным шарфом вокруг шеи, она неожиданно стала замерзать. Что-то исходило от этой женщины, какой-то невидимый холодный шквал, который обрушился на нее, проморозив до самых костей. Теперь-то она хорошо понимала, что чувствовали скованные холодом деревья. И она должна предложить себя этой тетке?

Подумай о Нине, упрекнула она себя. Ведь Нина — совсем не то, что ты. Если с тобой что и случится — невелика потеря, да и кому грустить о тебе? А Нина… У Нины все еще впереди. Она способная и со всеми ладит.

В отличие от меня. У меня как раз ничего нет.

Все, что у нее есть, так это злость. И ее утрата.

— Я… — произнесла она. — Я пришла, чтобы… предложить сделку.

Брови Я-вау-це вопросительно поползли вверх.

— Меня. Возьмите меня вместо… вместо моей кузины. Для… ну, вы знаете, для чего…

Почудилось, что звук барабана стал громче, но теперь Эш не сомневалась, что это у нее в ушах отдается стук собственного сердца.

Я-вау-це кивнула на жабу.

— У меня уже есть то, что мне надо, — сказала она.

Ничего не понимая, Эш посмотрела на это творение природы. Крошечная, бесформенная, сморщенная тварь казалась безжизненной в руке, которая была чуть ли не более морщинистой, чем жабья кожица. Но вдруг жаба зашевелилась, открыла глаза, мигнула, и Эш узнала эти глаза.

Ее сердце замерло на невыносимо долгую минуту.

О Боже!

Там была пойманная в ловушку Нина. Нина, замурованная в этом жабьем тельце, как раньше она была упрятана в волчьем.

Поиски тотема…

— Н-но…

Я-вау-це издала короткий хриплый смешок, словно койот залаял.

— Иди себе домой, детка, — сказала она.

И, прежде чем Эш сумела что-нибудь ответить, женщина-дух скользнула мимо нее и направилась к башне, за ней потянулись и снежные вихри поземки. А барабан все не смолкал, по-прежнему звуча отдаленными раскатами грома.

Эш в оцепенении уставилась ей вслед. Дело не должно было кончиться таким образом. Лусевен ничего не говорила о том, что Я-вау-це может заартачиться…

— Вы не можете не забрать меня! — закричала она.

Я-вау-це и не думала оборачиваться, не подала и виду, что расслышала ее слова.

Эш подобрала гранат и засунула его в карман, уцелевший в драке с Элвером. Она посмотрела на нож Элвера, но так и оставила его лежать на прежнем месте. Что она понимала в ножах? Сама мысль о том, чтобы просто взять его в руки, уже пугала ее. Она никогда не сумела бы пустить в ход нож.

Эш поднялась на ноги.

— Послушайте! — закричала она вслед удаляющейся фигуре Я-вау-це.

По-прежнему никакого ответа. Как будто никакой Эш больше не существовало.

— Ты не можешь так обращаться со мной, — пробормотала она. — Я заставлю тебя слушать.

Ох, точно ли? И как же ей это удастся?

Она двинулась было вслед за Я-вау-це, но остановилась.

Показалось, что кто-то окликнул ее по имени. Эш оглядела заснеженную равнину и прислушалась. Да нет, наверное, померещилось. Или просто необычное эхо барабанного боя. Она заторопилась вслед за женщиной-духом, решив выработать какой-нибудь план действий прежде, чем Я-вау-це сотворит с Ниной что-нибудь похуже, чем превращение в жабу.

Я-вау-це пришла к башне раньше Эш. Когда же туда добралась и Эш, она не смогла найти никакого входа; ей даже не удалось обнаружить следов на снегу, оставленных женщиной-духом. Там виднелись следы одного-единственного человека — ее самой. Башня вздымалась над ней, круглая и сужающаяся кверху, своей мощью подчеркивая ее ничтожество. Круглые стены, сложенные из обтесанных камней с прожилками кварца, покрылись отметинами времени и пообветшали на ветру. Камни были так плотно пригнаны друг к другу, что только по тончайшим паутинкам трещин и можно было найти, где кончается один и начинается другой. Не оказалось не только входной двери, но и вообще никаких проемов, — даже хоть какого-нибудь окошка.

Совсем не так, как на гадальной карте Кэсси, там на башенных стенах высоко от земли начинались ярусы оконных проемов.

Эш пнула камень ногой.

— Впустите меня, — крикнула она.

По-прежнему никакого ответа. Может быть, внутри никого и не было.

Эш вспомнила путь, который она проделала. Ничто не напоминало о снежной буре, через которую она пробилась, чтобы добраться сюда. И только пустынная холодная равнина простиралась до самого горизонта. В воздухе сверкнуло, снова предвещая вьюгу. Прогремел гром — да нет, решила она, прислушавшись. Ведь во время вьюги не бывает грома и молнии, да?

Нина наверняка знает, возможно ли такое. Нина, забавная девочка-жаба…

Эш снова повернулась к башне и треснула кулаком по каменной кладке.

— Вы должны взять меня! — крикнула она.

— Почему это я должна? — раздался голос ниоткуда.

Эш отошла от стены и огляделась. Хотя она и не видела Я-вау-це, но узнала ее голос. В ушах слабо зашумело.

Грохот — гроза, барабанный бой или что там еще — постепенно приближался. Он оставался негромким, но теперь чувствовалось, что это где-то рядом. Словно барабанщики были совсем недалеко.

— Тебя ничто не волнует, — продолжил голос Я-вау-це. — Жить или умереть — тебе все равно. Чего бы мне захотелось с такой душой, как твоя? Я тебе не нужна, чтобы ты покинула свое Колесо. Ты уже сошла с него сама.

— Это… это неправда.

— Что тебя ничто не волнует или что ты сошла со своего Колеса?

Эш почувствовала насмешку в голосе женщины-духа, и это привело ее в ярость.

— Все вранье! — крикнула она.

— Хорошо, — ответил бестелесный голос Я-вау-це. — Тогда что же ты можешь предложить мне — такая заботливая детка?

В словах Я-вау-це слышалась большая доля иронии.

— Мне действительно не все равно, — сказала Эш. — Просто…

Она подумала о своей матери.

Ее нет.

Отец.

Его, можно сказать, тоже нет, и это навсегда.

Она любила их обоих.

Ее друзья.

Чтобы пересчитать их, хватит и одного пальца.

Кэсси.

Ее дядя с тетей.

Заботящиеся о ней из чувства долга.

Нина.

Они не ладили с самого начала.

— Просто я никого не волную, — сказала она.

— Душа, которую ты мне предлагаешь, чахнет, как и моя собственная, — сказала Я-вау-це. — Зачем же она мне нужна?

— Потому что… потому что я предлагаю ее вам добровольно.

— Это еще не делает ее таким уж выгодным приобретением. Черствая, равнодушная душа в обмен на душу твоей кузины, наполненную до краев любовью к жизни. И ко всем, кто рядом с ней. Даже к тебе, детка. Она может любить даже тебя.

— Я… я тоже люблю ее! — крикнула Эш, и только в этот самый момент поняла, что это правда.

— Тогда вспоминай ее с любовью.

— Возьмите меня вместо нее!

— Того, что у тебя есть, недостаточно, — ответила Я-вау-це.

Эш упала на колени и уткнулась лбом в каменную стену.

— Ну пожалуйста, — сказала она. — Этого должно быть достаточно. Это все, что у меня есть.

Никакого ответа.

— Пожалуйста…

Ее голос замер, потому что она вдруг поняла, что снова осталась одна. Эш вжалась лбом в камень так сильно, что стало больно, да так и стояла, пока ее не пробрал холод, а снег, бьющий в лицо, не застыл корочкой льда вокруг глаз и рта.

Барабанный бой теперь почти стих.

Она медленно поднялась, ссутулившись от постигшего ее провала.

Разве это было не самое страшное? У нее ничего не получилось просто потому, что она оказалась не так уж и хороша.

Ну, в этом не было ничего нового — разве не так?

Так же наверняка думал и ее отец. И эти тупоголовые школьные консультанты, которые прикидываются, что очень уж заботятся о детишках. И тот психиатр, к которому посылали ее дядя с тетей.

Все они были едины. Все выносили один и тот же приговор. Она не заслуживает того, чтобы с ней возились.

Дядя Джон и тетя Гвен — они, должно быть, тоже так считали, а иначе зачем тогда послали ее к психиатру?

Она сунула руки в карманы. Одна рука проскочила насквозь, поскольку карман был разорван, а пальцы другой сжали гранат. Она вытащила его и стала разглядывать серебряные обручи. Что там Элвер наговорил о сочетании плода и серебра?

Вроде бы что это фетиш. Когда два объединены в одном…

Они служат залогом того, что Колеса вернутся к свойственному им равновесию — неважно, как далеко от исходного перекрестка они блуждают…

— Ну так уравновесь, — сказала она фетишу.

И, размахнувшись, Эш изо всех сил швырнула гранат в стену башни. Раздался такой звук, как будто ударили в огромный колокол. Постепенно затихающий звук барабана неожиданно стал громче. Гранат теперь превратился просто в кляксу из сока и мякоти, размазанную по стене, а его корка вместе с серебряным обручами валялась на снегу у подножия башни.

Сок был похож на кровь, текущую по камням.

Эш приблизилась на шаг. Она засунула костяшки пальцев в рот и не могла оторвать глаз от этих стекающих капель.

Это действительно была кровь.

Башня кровоточила.

Барабанный бой звучал все громче, и от грохота у Эш разболелась голова.

Она не могла оторвать глаз от крови, медленно стекающей на землю. Там, где она капнула на снег, поднялся парок и появилась растительность — стрелки травы, а потом и цветочек, маленький желтый лютик. Со свистом и потрескиванием пробиваясь из оттаявшей земли, зелень распространилась кругом, как весенний разлив реки. Травка и клевер, одуванчики и грозди фиалок, — кругом сверкающие россыпи цветов…

Вслед за ними пробуждались кустарники и молодые деревца, увенчанные нежными новыми побегами с почками, которые лопались и превращались в листочки с такой скоростью, что уследить за этим можно было разве что с помощью ускоренной съемки. В воздухе стремительно разлился пьянящий аромат весны.

Исцеление, вспомнила Эш. То, что сказал ей Элвер о способности фетиша-граната. Исцелять землю.

А башня… На глазах по каменной стене поползли трещины. Кладка трескалась с таким же звуком, с каким весной на реке ломается лед. Глубоко из-под земли донесся гул. Башня зашаталась, и в воздухе повисло облако каменной пыли. Эш медленно попятилась, страх цепкими коготками снова держал ее.

Со страшным грохотом, подобно сильному раскату грома, стены башни рухнули, не выдержав одного удара граната. На мгновение у Эш потемнело в глазах, когда же она вновь обрела способность видеть, среди развалин в клубах пыли стояла Я-вау-це.

Лицо женщины-духа было теперь изрезано морщинами еще больше прежнего, напомнив Эш мумию, фотографию которой она видела в журнале «Национальная география». Как будто из ее тела испарилась вся жидкость. Глаза Я-вау-це метали молнии, а в руке она по-прежнему держала жабу. Старуха направила на Эш свой посох.

— Что ты наделала? — закричала она.

От мороза у Эш перехватило дыхание. Мороз выстудил воздух в легких. Остановил сердце. Заставил трещать кости.

— Я… я…

Она была не в силах говорить, вряд ли удалось бы издать хоть какой-нибудь звук. Все кругом виделось сквозь мерцающую морозную дымку.

— Ты, коварная девчонка, — прошипела женщина-дух. — Я…

— Ты ничего не сделаешь, — произнес незнакомый голос.

Я-вау-це медленно подняла голову и взглянула куда-то за спину Эш. Как только ее взгляд оторвался от Эш, та обнаружила, что снова может двигаться. Она кое-как вздохнула измученными легкими, обхватила себя трясущимися руками и тоже обернулась — посмотреть, что же помешало женщине-духу покончить с ней.

И увидела тех, кто все это время бил в барабаны.

Вокруг них с Я-вау-це полукругом стояли какие-то люди, — по крайней мере сначала Эш подумала, что это люди. Мужчины и женщины, одетые в кожаные рубахи и узкие штаны. Вышивка бусинами украшала их нагрудные патронташи, мешочки для снадобий, подвешенные к ремням, да и сами ремни.

И все они были в масках.

Лиса в головном уборе из перьев. Медведь с седыми косицами. Ворон в расшитой головной повязке. Черепаха в ярком шарфе, повязанном на голове таким же манером, как у одной пожилой итальянки из Фоксвилла. Древесная лягушка в желто-зеленую крапинку и в большой широкополой черной шляпе. Ястреб в рогатом головном уборе. Мышь в расшитой шапочке. Зубатка, заяц, лось…

И волк в венке из розового шиповника.

— У вас нет никакого права вмешиваться, — сказала Я-вау-це.

— Она дала нам это право, — ответила медведица.

Эш еле сдержала возглас изумления.

Это были отнюдь не искусно сделанные маски. Это были их настоящие головы…

— Она вызвала нас, — сказал лис.

— Кто… кто вы? — тихо спросила Эш полным изумления голосом.

— Те, кто приходит во сне, — сказала женщина-мышь.

— Мы населяем царство духов нашими снами, — добавил мужчина-лягушка.

— Мы указываем тем, кто спит, их Колеса, — сказал мужчина-ворон.

От их слов в голове Эш загудело так же, как и при разговоре с Я-вау-це, но с этими полулюдьми-полуживотными она чувствовала себя в безопасности. Она разглядывала их с восторженным изумлением, обратив внимание на барабаны на перевязях: как пальцы сначала одного игрока, а потом другого исправно выстукивали незамысловатый ритм.

— Вы тотемы, да? — спросила она.

Волчица степенно наклонила голову.

— Мы направляем, — сказала она.

— Мы охраняем, — сказал сокол.

— Мы грезим, — добавила лосиха.

— Вы вмешиваетесь, — сказала им Я-вау-це.

— Нет, — сказал мужчина-зубатка. — Мы здесь всего лишь для того, чтобы проводить тебя в путешествие, которое так долго откладывалось.

— И убедиться, что ты не прихватишь с собой никого из тех, чье время еще не пришло, — добавил мужчина-черепаха.

— Я никуда не собираюсь, — с уверенностью ответила Я-вау-це.

— Посмотри на себя, — сказала зайчиха.

Пока они разговаривали, Я-вау-це усыхала все больше. Теперь ее тело превратилось в скелет, обтянутый морщинистой кожей. Глаза запали. Губы почти исчезли. Она вытянула вперед иссохшую руку, в которой была Нина.

— Вот кто вернет меня к жизни, — сказала она.

Я-вау-це приложила жабу ко лбу, прижала маленькое создание к опустошенной кожаной оболочке и затянула монотонный напев. Полулюди-полуживотные все как один ударили в свои барабаны. Родился звук — торжественный, но вместе с тем радостный. Грохот барабанов заглушил пение Я-вау-це, рассеял его силу и свел ее на нет.

В воздухе опять потеплело, поля зазеленели. Башня превратилась всего лишь в груду каменных обломков, которая высилась наподобие огромного надгробия за спиной угасающей на глазах женщины-духа.

— Вы убиваете меня, — проговорила Я-вау-це.

Волчица покачала головой.

— Нет. Это просто твое Колесо еще раз повернулось. Быстро, очень быстро — чтобы наверстать все те годы, которые ты украла сверх отведенного тебе срока.

— Твое время придет опять, — сказал сокол.

— Это уже буду не я.

Зайчиха тихо рассмеялась.

— А зачем? Ты ведь уже сошла с этого Колеса; пора познать новое.

— Я…

Но Я-вау-це больше не могла говорить. Иссохшая плоть, поддерживающая кости лица, не выдержала, и челюсть отвалилась. Содрогаясь от ужаса, Эш, не отрывая глаз, следила, как Я-вау-це превращалась всего лишь в кучку пыли и косточек, которые посыпались на траву вслед за челюстью. Мужчина-зубатка подхватил Нину, прежде чем та ударилась о землю, и торжественно вручил ее Эш. Мужчина-черепаха поднял упавший посох Я-вау-це и сломал его об колено. Обе половинки он воткнул в землю — сломанными концами вниз, и чуть только отошел от них, половинки посоха пустили побеги, покрытые лопающимися почками.

— Прощай, сестра, — сказал мужчина-лягушка.

Эш осторожно держала на ладони жабу, которая была ее кузиной.

— Так… это все, что мне надо было сделать? — спросила она. — Я должна была всего лишь расколоть гранат?

Мышь покачала головой.

— Фетиш только помог, — сказала она, — но, чтобы он смог действовать, ему потребовалась жертва.

— Сначала тебе пришлось умереть, — объяснил ворон озадаченной Эш.

— Но я… никогда…

— Разве ты все еще та же, что была когда-то? — мягко спросила волчица.

Эш медленно покачала головой.

— Ну вот, — сказал тогда мужчина-черепаха. — Теперь ты понимаешь?

— Прежняя я… умерла? И теперь… теперь я новая?

— Совершенно верно.

Эш нахмурилась.

— Но… это выглядит слишком просто.

— Разве это было так уж просто? — спросила волчица.

Эш снова покачала головой. Нет. Те внутренние перемены, через которые она прошла, были какими угодно, только не простыми.

— И станет еще труднее, — сказала зайчиха. — Поскольку теперь ты должна сохранить то, что недавно обрела.

— Вы хотите сказать, приносить пользу другим, делать, что тебе говорят, и тому подобное?

Мужчина-зубатка покачал головой.

— Нет. Просто не изменяй сама себе. Остальное приложится.

— Приветствуй грядущее, а не жди, пока оно придет к тебе, — добавил сокол. — Иначе станешь как Я-вау-це. Только ты иссохнешь раньше своего срока, а не годы спустя.

Эш ласково провела по жабьей спинке, удивляясь мягкости кожи. С растянутой рожицы на нее глядели Нинины глаза. Они были полны доверия.

— Можно мне… могу я поговорить со своей мамой? — спросила Эш.

— Ее здесь нет, — сказала медведица. — Она уже ступила на новое Колесо.

Эш попыталась скрыть свое разочарование, но у нее сдавило горло, и пришлось отвести взгляд, чтобы спрятать набежавшие слезы.

— Радуйся, — ласково сказала лосиха.

Эш подняла глаза. Сквозь пелену слез полулюди-полуживотные казались персонажами сна. Ненастоящими.

— Радоваться? — спросила она.

Мужчина-черепаха кивнул.

— Ее песня нескончаема, детка. Мы все часть одной и той же песни — твой народ, наш народ. Эта песня звучит всегда. Голос каждого всегда будет вливаться в нее, не важно, на какое Колесо мы ступили.

— Тогда она… с ней все в порядке?

— Конечно, — сказала волчица. — Боль — удел тех, кто остается. Стряхни ее с себя. Вспоминай ее с радостью — великой радостью, — но пусть уж она держится в стороне от твоего пути.

Эш задумчиво кивнула. Все надолго умолкли. Звучали только барабаны. Ее сердце билось им в такт, и постепенно чувство безысходности стало понемногу слабеть.

— Я думаю, теперь мне надо возвращаться, — сказала она. — Надо отнести Нину домой. Все это, наверное, так страшно для нее.

— Не сейчас, — сказал ворон. — Не сейчас, потому что Я-вау-це пока еще в пути. А твоя сестра получает удовольствие, пребывая в образе своего тотема, потому что так она видит мир и свое место в нем в истинном свете.

Эш даже не подумала поправить ошибку ворона насчет их родственных отношений с кузиной — просто согласилась с тем, что они дети одной матери, и это следовало бы уразуметь давным-давно.

— А у меня тоже есть тотем? — спросила она.

— Ищи его, — сказал мужчина-лягушка.

— В снах, — добавила волчица.

Она вынула что-то из кармана и прикрепила к браслету Эш. Это оказался маленький серебряный амулет в виде волчьей головы.

— Мы будем здесь, чтобы помочь тебе найти его, — сказала она.

Звук барабанов теперь стал тише. Эш словно очнулась, вдруг в первый раз осознав, где она находится. Поля исчезли. Они с полулюдьми-полуживотными стояли на поляне, а со всех сторон их окружали зеленые и живые деревья Элверова леса. Она чувствовала их обитателей, духов деревьев, они наблюдали за ней, но теперь уже не враждебно, а просто с любопытством.

Когда она оглянулась на полулюдей-полуживотных, их фигуры показались ей какими-то расплывчатыми. Как будто они начали постепенно исчезать.

— А почему вы не остановили ее сами? — спросила она.

— Я-вау-це? — уточнил лис.

Эш кивнула.

— Это было не наше дело, — ответила зайчиха. — Когда люди вмешиваются в дела маниту, они должны отвечать за свои действия.

— Мы можем только наблюдать, — добавила лосиха.

— И ждать, — сказал ворон.

Их голоса все отдалялись и отдалялись, а тела стали теперь совсем прозрачными.

— А Лусевен — она одна из вас? — быстро спросила она.

Ей так много нужно было узнать.

— Нет, — сказал мужчина-зубатка.

— Но она наш большой друг, — сказала волчица.

Они теперь почти исчезли — остались только неясные призрачные очертания.

— Мы встретимся снова? — крикнула Эш.

Полулюди-полуживотные окончательно исчезли. Ответом ей был только слабо доносящийся барабанный бой, который постепенно совсем затих. Но в его ритме было обещание.

Эш посмотрела на жабу, которую так и держала в руке.

— Ну что, малышка, — сказала она. — Нам пора домой.

Она почувствовала необычайную легкость и странное ощущение, что теперь ей все по силам.

— И как же нам сделать это? — обратилась она к Нине с риторическим вопросом. — Смотри-ка.

Она положила жабу на землю и, сняв меховую парку, бросила ее на траву. Потом села и сняла рейтузы и сапоги. Теперь-то было жарко, не то что при Я-вау-це. Вызвав с помощью амулета вигвам, она убрала туда зимнюю одежду и потом снова прикрепила маленький вигвамчик к браслету. Перебрав все амулеты, она наконец нашла тот, который, без сомнения, обязательно должен был быть: маленькая серебряная копия дома в Нижней Кромси вместе с крошечной лужайкой. Она сняла его с браслета, потом подобрала с земли Нину и поднялась на ноги.

— Вот мы и отправляемся, — сказала она.

Но Эш не успела бросить брелок на землю и пробудить его магические чары — от деревьев на дальнем конце поляны отделилась чья-то фигура.

Элвер.

Теперь у него в руках уже не было ножа.

Но глаза по-прежнему хранили то слегка безумное выражение, свойственное обитателям мира духов.

— Я просто хотел… поблагодарить тебя, — начал он.

Эш посмотрела на него долгим взглядом, пытаясь найти в себе хоть какое-нибудь злое чувство против него за то, что он чуть было с ней не сотворил, но ничего не нашла.

— Все в порядке, — сказала она.

И бросила амулет на землю.

Перед ней вырос дом дяди с тетей. Эш стояла на задней лужайке. Наклонившись, она выпустила жабу. Довольно долго маленькое создание таращило на нее глаза — все еще глаза Нины, — а потом… стало просто жабой. Эш вздрогнула и проводила жабу глазами, когда та поскакала прочь. А потом медленно повернулась к дому.

Пора войти.

Пора новому человеку начинать новую жизнь.

Она дошла до гостиной и остановилась в дверях. Дядя с тетей хлопотали над Ниной. Тетя Гвен рыдала и обнимала дочь. У дяди Джона был такой вид, как будто он вот-вот расплачется. На стуле застыла какая-то Нинина подружка — Эш не могла вспомнить, как ее зовут, — обалдевшая и радостная в одно и то же время. Тут же были и Кэсси с Боунзом, так же полностью поглощенные чудесным воскрешением Нины, как и все остальные.

Ничто не изменилось.

Все крутились вокруг Нины. Как всегда.

Все благие решения Эш, давшиеся ей с таким большим трудом в мире духов, поколебались, а потом и совсем улетучились.

Интересно, подумала она, они хоть заметили мое отсутствие? И развернулась, чтобы снова покинуть этот дом.

НИНА

— Эшли! — крикнула Нина.

Все, что произошло с ней в стране духов, казалось Нине сном и, подобно остальным ее снам, осело в памяти лишь в общих чертах. Как будто это случилось не с ней, а с кем-то другим. Как будто все детали и подробности со временем уже смазались и забылись.

Но только не Я-вау-це.

И не Эшли. Эшли, которая готова была пожертвовать ради нее всем.

И поэтому Нина чувствовала себя негодяйкой: ведь она так плохо относилась к своей кузине.

Она увидела, как Эшли заколебалась, стоя в дверях. Все остальные двигались по комнате как в замедленном кино. На какое-то бесконечно долгое мгновение в мире оставались только они с Эшли. Взаимопонимание, которое родилось между ними, сказало больше всяких слов. А потом родители подняли страшную суматоху, ринувшись через комнату к Эшли и принявшись тормошить ее. Мать повисла у нее на шее, а сверху их обеих крепко обнял отец.

На этот раз Нина не чувствовала ни капли ревности.

— Ты так нас напугала, — говорила мать. — Никогда больше так не делай! Ты обещаешь мне, Эшли? Если у тебя тяжело на душе, поговори сначала с нами. Не убегай!

— А я и не убегала, — сказала Эшли. — Меня увели.

— Что? — спросил Джон.

Как только они с Гвен выпустили Эшли, она угодила в объятия Кэсси.

— Господи, ну и заставила же ты нас поволноваться, подружка!

А потом время незаметно полетело в рассказах о том, что же случилось со всеми ними в ту ночь. Все говорили наперебой — словно были не взрослыми и детьми, а дружной компанией сверстников, только Эшли ничего не сказала о том, как она спасла Нину. Она представила дело так, что все это сделали маниту. И еще ни словом не обмолвилась о браслете, который позвякивал на ее левом запястье. Но Нине все было известно. Ее тотем остался с ней, и теперь она смотрела на мир новыми глазами. Ей удалось связать воедино вроде бы разобщенные факты, о чем прежде она и не мечтала.

Нина-то знала, что браслет обладает магической силой.

Как знала и то, что они с Эшли так же близки, как когда-то были близки их матери, — хотя они всего лишь кузины.

— Подруги? — сказала она кузине, когда рассказы наконец иссякли.

Они с Эшли сидели на диване по обеим сторонам Джуди. Обняв свою подругу за плечи одной рукой, Нина наклонилась к Эшли и протянула ей другую.

— Подруги, — сказала Эшли, принимая руку.

— Теперь все будет по-другому, — сказала Нина.

— Надеюсь, ты начнешь со своей прически, — сказала Эшли.

— А что плохого в моей прическе?

— У тебя на голове все надо переделать. Точно. Время челочек прошло.

— Пожалуй, она права, — сказала Джуди.

— Большое спасибо. Почему бы вам всем не наброситься на меня?

— Она же просто шутит, — сказала Джуди. — Да?

Эшли пожала плечами.

— Может быть…

Но в ее глазах заплясал огонек.

— Ну а как насчет твоей куртки? — сказала Нина.

— А что плохого в моей куртке?

— А что в ней хорошего? Все эти заклепки…

Нинины родители вместе с Кэсси и Боунзом уселись в противоположном конце комнаты, прислушиваясь к разговору. Гадалку и ее друга шамана забавляла девчоночья перепалка, но Гвен беспокойно нахмурилась.

— Я думала, что они наконец-то подружатся, — сказала она. — Но вы только послушайте их!

— Может быть, вам просто остановиться на том, что они сестры? — Спросила Кэсси.

Джон кивнул и взял жену за руку.

— Я согласен.

— Похоже, что у вас не такой уж большой выбор, — сказал Боунз.

ЭШ

В понедельник днем после занятий Эш с Ниной сидели в одном из читальных залов мемориальной библиотеки Смитерса в Батлеровском университете, погрузившись в изучение корнуэльско-английского словаря.

— Почему ты думаешь, что найдешь тут что-нибудь? — спросила Нина.

— Да просто судя по тому, как она мне представилась, — ответила Эш, ведя пальцем вниз по странице. — Она ведь не утверждала, что ее зовут Лусевен, а сказала только, что я могу ее так называть. Должна быть какая-то причина, почему она выбрала именно это имя. И клички обеих ее птиц что-то означали.

— Но почему ты так уверена, что это корнуэльский диалект?

— Потому что я родом оттуда. И потому, что имена птиц — это корнуэльские слова.

Ее палец замер посередине страницы.

Лусевен.

Это слово в переводе означало «пепел».

— Так это же твое имя,5 — сказала Нина, придвинувшись поближе, чтобы посмотреть, что там отыскала Эш.

Эш кивнула.

— Но что это значит?

Взгляд Эш скользнул по библиотеке, не замечая ни книжных шкафов, выстроившихся в бесконечные ряды, ни аспирантов, корпящих над своими диссертациями.

Так в чем же тут смысл?

Это слово было созвучно уменьшительному от Эшли.

Но ее начитанность по части различных таинств подсказала и другой смысл, более скрытый, более эзотерический, более… значимый, чтобы понять, чем же все-таки была для нее Лусевен.

Пепел — то, что оставляет огонь, когда выжжет все дотла; символ непостоянства человеческой жизни. Или, как сказали бы маниту, он служит напоминанием о чьем-то жизненном Колесе, описывающем круг наподобие времен года. Отведенный тебе срок может показаться коротким, но жизнь всегда возрождается вновь.

А в обрядах древних кельтов Эш — это ясень, и он всегда означал связующее звено между внешним и внутренним мирами. Иггдрасил — Мировое Дерево, по которому спустился Один,6 чтобы набраться мудрости. В огамическом алфавите друидов7 место Одина занял Гвидион, и философия усложнилась. Друиды называли дерево Нуин, и для них оно связывало три круга существования, — одни именуют их как прошлое, настоящее и будущее, а другие — хаос, равновесие и созидательная сила.

Круги.

Колеса.

При чем же здесь Лусевен?

Мы населяем царство духов видениями, сказали ей маниту.

Значит ли это, что они сами создали Лусевен, чтобы та была ее проводником по стране духов, или Лусевен — это она сама, Эш, вернее, какой может стать, когда подрастет?

Я та, кем ты, может быть, станешь, ответила Лусевен в последний раз на вопрос Эш о том, кто же она такая.

— Эш?

Эш очнулась и обернулась к кузине.

— У тебя был такой вид, как будто ты где-то очень далеко, — сказала Нина.

— Так и было.

Она рассказала Нине, где витали ее мысли, получая искреннее удовольствие от того, что наконец-то есть с кем поделиться, и этот кто-то одного с ней возраста, и ему вполне можно доверять.

— Значит, твой тотем — ясень? — спросила Нина, когда Эш закончила. — Такое ведь возможно?

— Я не знаю.

— Интересно, можно ли выяснить наверняка, — сказала Нина.

Эш долго ничего не отвечала. Она перебирала амулеты на браслете, подаренном Лусевен, и тут вдруг вспомнила о гранате.

Конечно же, ей надо забрать оттуда серебряные обручи, решила она.

— Есть только один способ выяснить, — наконец сказала Эш.

Они нашли Боунза в Фицгенри-парке, где он демонстрировал свое мастерство какой-то туристке. Они пристроились рядом, наблюдая за тем, как легли косточки и как он осторожно щупал пальцами воздух над ними. Когда все закончилось и туристка удалилась, выразив свое удовлетворение в виде десятидолларовой бумажки в деревянной миске рядом с ним, он обернулся к девочкам.

— Привет, — сказал Боунз.

На них снова смотрели глаза клоуна — плавающие в их темной глубине точки отплясывали сумасшедший танец.

— Зашли, чтобы послушать, что говорят через меня духи? — спросил он с ухмылкой.

Эш покачала головой.

— Мы хотим… а не покажете ли вы нам дорогу в страну духов?

Роберт Силверберг ПИСЬМА ИЗ АТЛАНТИДЫ

Перевод с английского Ю. А. Боярской

Robert Silverberg

LETTERS FROM ATLANTIS

New York A Byron Preiss Book 1990

…оно ждет того спокойного момента, когда мозг приходит в особое состояние, когда включается другая память, как включается электрический свет поворотом выключателя…

Кеннет Грэхем

…в то время на острове Атлантида возникла великая и достойная удивления империя, в ее власти был весь остров, многие другие острова и часть материка; а сверх того, они подчинили часть Ливии — от Геркулесовых столбов до Египта — и Европы — вплоть до Тиррении… Но случились невиданные землетрясения и наводнения, и за один день и одну ночь потопа остров Атлантида исчез, погрузившись в пучину.

Платон: Тимей

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Принц сейчас спит. Снится ему, конечно же, изумрудно-золотой остров Атилан (так звучит местное название Атлантиды), его мраморные дворцы и сверкающие храмы. Ему совершенно неведомо, что я позаимствовал его тело — и очень сильную правую руку, — чтобы написать это письмо.

Итак:

Откуда-то, я думаю, это Бретань или Нормандия, и предполагаю, что в сочельник 18 862 года до Рождества Христова, — мои поздравления тебе, Лора, и счастливого Рождества!

Получишь ли ты это письмо в той далекой морозной земле на Востоке, которая когда-нибудь станет Польшей или Россией? Полагаю, шансов меньше, чем пятьдесят на пятьдесят, даже если ты окажешься там точно в тот же самый доисторический год, что и я. Ведь целый континент разделяет нас. При здешних средствах сообщения это все равно, что быть в разных мирах.

Я заставлю Принца незаметно сунуть письмо в пакет с почтой, которую отправят на следующей неделе, и королевский курьер возьмет его с собой в путешествие через тундру к торговому посту, где, скорее всего, ты остановилась. Если хоть немного повезет и ты действительно окажешься там, не сомневаюсь: уж ты-то сможешь внедриться в любого, кто будет иметь постоянный доступ к королевским документам. Так как я пишу письмо по-английски, у него не будет даже отдаленного представления, о чем оно. А ты поймешь, читая эти строки его глазами, и, может быть, даже сумеешь ответить мне. Господи, как замечательно было бы получить от тебя письмо! Мы только недавно расстались, а кажется, прошла целая вечность.

Думаю, что все способы регулярной связи с тобой, которые я тут придумал, — да и любой связи вообще, — весьма ненадежны, я все же попробую. И, наконец, записи о моем здешнем опыте — хороший способ собрать все в более ясную картину, они помогут мне лучше все осмыслить и упорядочить, когда я вернусь в свое время и буду отчитываться.

Это седьмой день миссии. Пока все идет достаточно хорошо.

Сначала я, конечно, был травмирован прыжком через время. Это было потрясающе, совсем не так тяжело, как я думал: приготовился-то я, естественно, к худшему. Это был мощный прыжок, гораздо дальше, чем все наши прежние. На тренировках я прыгал не больше чем лет на девяносто, а этот прыжок — в сто восемьдесят столетий! Представь себе: я хлопнулся в сознание Принца на всех парах, с таким напором, что, казалось, на неделю выйду из строя. Вторжение грубоватое, скажу тебе.

Настройка оказалась прекрасной. Естественно, целью всех предварительных разведок во Времени было подобрать для меня члена королевской семьи — в качестве «хозяина». И им удалось поместить меня точно в сознание не больше и не меньше как самого наследника престола!

Никогда не смогу забыть момент внедрения: я почувствовал себя примерно так же, как если бы ударился о воду после неудачного прыжка с очень высокого трамплина. Это была боль, настоящая боль, много боли. От нее я, наверное, лишился бы дыхания, если б вообще дышал в тот первый момент.

Затем наступила абсолютная невероятность того фантастического момента, который и тебе хорошо известен: когда сознания сплавляются и в самом деле не знаешь, ты ли это или уже кто-нибудь другой. А потом я отключился.

То же, очевидно, ощущал и Принц.

Мы были без сознания, наверное, дня полтора, может, чуть больше, вот почему я не уверен, точно ли сегодня сочельник. Как только я пришел в себя, сразу установил лингвистические связи, чтобы понимать то, что слышу, и постарался определить, как долго мы с Принцем были без сознания, руководствуясь при этом такими, например, словами придворных:

«Мы рады, Ваше Высочество, что мрак закончился для вас».

«Два дня и одну ночь мы молились, Ваше Высочество! Два дня и одну ночь вас не было с нами!»

Но на самом деле это продолжалось не так долго: ты, вероятно, уже убедилась, что здешняя система дней и недель не очень похожа на нашу; «днем» они считают точное время между восходом и заходом солнца, темные часы называются «ночью», а следующая — и самая большая единица — это десять «дней» и «ночей», которые вместе составляют по нашей шкале пятидневную неделю, если только я не ошибаюсь. Два дня и ночь Атилана должны равняться нашим полутора дням, так что, ведя отсчет с момента, когда мы отправились из нашего времени, и вычисляя полное время, которое, по моим прикидкам, прошло после этого, я склоняюсь к тому, что сейчас сочельник.

Такой вопрос, Лора: правильно ли считать этот день сочельником, если сейчас мы живем за тысячи лет до Рождества Христова? Думаю, что правильно, — в конце концов, мы прибыли сюда из нашей эры. Но все же эта мысль поражает меня своей невероятностью, и вообще, все наше рискованное предприятие кажется таким странным, начиная с того, что ты и я, превращенные в простые сети электрической энергии, заброшены на тысячи лет назад, в Прошлое, а наши тела остались дома в глубоком сне. И убеждая себя, что сегодня сочельник, я чувствую себя немножко дома. Бог свидетель, как мне сейчас необходимо хоть что-то, напоминающее дом. Думаю, что и тебе тоже — там, в морозных пустынных краях охотников за мамонтами.

У меня очень хорошая связь с сознанием Принца. Я могу прочесть каждую его мысль, понимаю все, что говорит он и что говорят ему, контролирую его сердцебиение, частоту дыхания, работу гормональной системы. Могу предчувствовать движения его тела даже до того, как он сам осознает, что собирается совершить их. Я воспринимаю импульсы, идущие от его мозга к мускулам, и чувствую их готовность отреагировать. Я мог бы в случае необходимости опередить его собственные команды и заставить его тело делать то, что хочу я, но когда он бодрствует и в полном сознании, я этого не делаю. Не хочется, чтобы он заподозрил, что в него вселился демон, хотя, в общем-то, так оно и есть!

Как тебе это понравится, Лора, — выступать в роли демона? Не так уж приятно, а? Но ведь именно так обстоит дело, не правда ли?

Я уверен, что Принц даже не догадывается, что им овладели, а захватчик из далекого будущего поселился внутри его, полностью окутав его нервную систему — как легкий невидимый туман…

Я знаю, что он почувствовал мое появление: такой удар трудно не заметить, но ясного представления о том, что произошло, у него нет.

«Моей души коснулся перст бога, — сказал он всем окружающим. — На какое-то время я был брошен в темноту. Боги выбрали меня, и кто может сказать — почему?»

Другими словами, своего рода удар, а потом день, ночь и еще день бессознательного состояния.

Ну что ж, пути Господни неисповедимы, тем более что все уверены: он уже полностью оправился. А я остался, невидимо притаившись в его сознании таинственным сплетением электрических импульсов, защищенный от любых способов обнаружения атиланцами.

Сейчас Принц спит. Я, конечно, не могу читать его сны — этот пласт сознания слишком глубок, мне туда не проникнуть. Но тело его спокойно, очень расслаблено. Поэтому я думаю, что ему снится родная страна, теплый душистый остров Атилан. Похоже, ему кажется, что он лежит в своей собственной мягкой кровати.

Но его там нет.

Недавно я поднял его и, спящего, довел до чудесного письменного стола, сделанного из редкостных, незнакомых пород южных деревьев — почти черная древесина, похожая на эбеновую, инкрустирована полосками светлого золотистого дерева. Сейчас Принц сидит — прямой, поглощенный работой над этим письмом. Так сказать, пишет диктант. Наследный принц пишет под диктовку. Но сможет ли он когда-нибудь узнать об этом?

Единственным ключом к разгадке может быть ощущение напряжения в его правой руке и кисти. Форма наших букв сильно отличается от привычных для него завитков и спиралей, так что, когда он пишет, его мышцы напряжены и почти сведены судорогой. Однако, проснувшись, он ни за что не догадается, почему это рука немного ноет.

Мы находимся на берегу моря, готовые в любой момент свернуть лагерь и сесть на корабль, который доставит нас на Атилан. Здесь у атиланцев довольно крупный сторожевой пост, в котором проживает три-четыре сотни людей. Называется это место, кажется, Тибарак. По всей местности разбросаны небольшие примитивные стоянки жителей материка, которые пришли в Тибарак для торговли с атиланцами; они считают могущественных островитян чуть ли не богами. Кажется, так думает и вся Европа, во всяком случае, та ее часть, куда проникла империя атлантов — или атиланцев: как тебе больше нравится.

Пейзаж здесь весьма угрюмый, отталкивающий, хотя, наверное, ничего похожего на Наз Глесим, где ты находишься. Здесь нет ни ледников, ни заснеженных полей — они уже отступили к северу и востоку, — но земля, при беглом взгляде, голая, унылая и скалистая. Погода очень и очень холодная. Сомневаюсь, поднималась ли вообще температура выше нуля с тех пор как я здесь, хотя дни стоят яркие и солнечные. Тем не менее очевидно, что сейчас здесь теплее, чем было несколько сотен лет назад, или там, где сейчас ты, — у вас, должно быть, земля еще стиснута льдами. Здесь есть березы, ивы и немного сосен. Я видел случайных мамонтов и бизонов, но немного: большие животные ледникового периода не любят эти новые леса и уходят в холодные страны, где пастбища лучше.

Имя Принца — Рамифон Сигилитеримор Септагимот Столифакс Блейл, что означает примерно следующее: Любимец Богов и Свет Вселенной. Но никто его так не называет, потому что это считается кощунством: я выяснил это, тщательно исследовав глубокие слои его памяти. Родители называют его Рам, что короче всего. Братья и сестры зовут его Премианор Тисилан, что означает Первый в Семье. Все остальные величают его Стой Тилейл — Ваше Высочество.

Ему восемнадцать лет, у него темные волосы и оливковая кожа. Он очень сильный, широкоплечий, с огромными руками. Ростом он хотел бы быть повыше, и действительно, он не очень высокий даже по стандартам атиланцев. Он недоволен этим, хотя знает, что тут уж ничего не поделаешь. Вообще Принц оказался добродушным и очень одаренным. Однажды, если все для него хорошо сложится, он станет Великим Дарионисом острова Атилан, или, другими словами, королем.

Интересно, что бы он подумал, если б узнал, что его великолепный остров Атилан, который воздвиг такую славную империю и правил всем миром ледникового периода, обречен погибнуть через несколько сотен лет, да еще так бесследно, что люди будущих эпох посчитают сам факт существования острова просто красивым мифом…

Кстати, любопытно, как бы он реагировал, если б ему стало известно, что люди из будущего посылают исследователей через бездну в почти двадцать одну тысячу лет, чтобы узнать что-нибудь об этой империи, и что один из них в настоящий момент сидит прямо в его собственной голове?

Ну что ж, мне не посчастливится узнать, как бы он справился с этим. Самое невероятное, что я мог бы сделать, — это хлопнуть Принца по плечу и сказать: «Привет, Принц, угадай, кто здесь!»

Надеюсь, у тебя там все хорошо — в твоих ледяных пустынях. Я все время думаю о тебе и скучаю — больше, чем следовало бы. Напиши мне, если сможешь. Опиши все, что происходит с тобой. Все!

Потом напишу еще.

Очень люблю.

Рой.

ПИСЬМО ВТОРОЕ

Четыре дня прошло после моего письма

Я имею в виду четыре наших 24-часовых дня, а не ту половинку, которую используют атиланцы. Мы все еще здесь, на этом бесплодном холодном побережье. Атиланские корабли ждут в Тибаракской гавани, чтобы забрать нас на остров, но предварительно должны быть выполнены всякого рода обряды и ритуалы. Жители материка в устрашающем количестве, — их здесь, должно быть, тысячи, — явились попрощаться с Принцем, поскольку он готовится отплыть домой. Думаю, визит принца королевской крови — вещь здесь необычная, поэтому каждый день пылают костры, приносятся в жертву быки и возносятся все новые и новые хвалы Принцу. Его Высочество Рам руководит этим с потрясающим апломбом. Очевидно, его с детства приучали управлять империей, и он точно знает, что нужно делать. Но пока я не в состоянии сдвинуться с моей стартовой точки — из этой провинции, самой по себе не лишенной некоторого очарования. Что ж, возможно, это не сверкающий прекрасный Атилан, но это прошлое, Лора, далекое и таинственное доисторическое прошлое! Находиться здесь сейчас — восхитительно, каждая минута приносит что-то новое. Мне хочется обернуться к тебе и сказать: «Взгляни сюда, Лора! Разве это не удивительно?» Но тебя здесь, конечно, нет, ты так далеко — в Восточной Европе. Если бы только мы могли совершить это путешествие вместе! Я знаю, знаю, мы вместе — в некотором смысле. Но я — здесь, а ты — там, вместо того чтобы быть рядом. И не трудись доказывать мне, что нецелесообразно удваивать расходы и посылать двух исследователей в одно и то же место и одновременно. Я все это знаю, и тем не менее так хочется, чтобы ты была здесь, рядом со мной, чтобы мы могли разговаривать каждый день.

Что ж, тогда я буду рассказывать тебе обо всем, что узнаю. Может быть, в один прекрасный день мне повезет и я получу письмо от тебя.

Различие между атиланцами и жителями материка огромное. Я не имею в виду разницу в культуре, которая даже больше, чем, скажем, между римлянами времен Цезаря и варварами из лесов Германии и Франции. Там был Железный век против Бронзового, а здесь — Железный век против Каменного. Я говорю о физическом различии. Ты тоже должна заметить это. Атиланцы и жители материка — вообще два разных типа людей.

Поправь меня, если я ошибаюсь, но у меня такое впечатление, что жители материка здесь, в Тибараке, — это люди, которых археологи называют солютрейцами, они жили в этой части Европы спустя пару тысяч лет после кроманьонцев. Здешние солютрейцы — высокие, статные, светловолосые, типа викингов. Они носят кожаную, очень искусно сшитую одежду и пользуются каменными инструментами, которые, по-моему, вполне изящно выглядят — длинные, тонкие, конической формы, на лезвиях зубцы. Свои дома они обычно устраивают в неглубоких пещерах или под скальными навесами, хотя я вижу из сознания принца Рама, что в теплое время года они строят маленькие хрупкие хижины из прутьев.

Атиланцы ни в чем, даже отдаленно, не похожи на них.

Островитяне намного ниже ростом, коренастые, темноволосые и смуглые. У них карие или черные глаза, голубых я не встречал. Это, в сущности, средиземноморский тип, греческий или испанский, но есть что-то не совсем убедительное в их облике, а что — пока не могу точно определить. Их скулы необычно скошены, рты широковаты, а головы имеют немного странную форму. Возможно, ты тоже это заметила, даже если у вас в Наз Глесиме есть только пять или шесть атиланцев, я же здесь вижу сотни их.

Смысл моей теории в том, что атиланцы действительно предки средиземноморских народов нашей эпохи, но современные средиземноморцы выглядят немного иначе: из-за изменений, которые произошли после гибели Атилана за все эти тысячи лет эволюции и смешения народов. Однако я понимаю, что это только догадка, и, может быть, очень далекая от истины.

Что больше всего удивляет меня — это насколько «продвинуты», говоря технологическим языком, атиланцы по сравнению с жителями материка. Атлантида действительно была волшебным королевством! Богатая и обширная морская империя, в которой уже умели использовать железо и бронзу, с цивилизацией, не уступающей даже Греции или Риму. Когда подумаешь, что все это в далеком верхнем палеолите — в это почти невозможно поверить!

Как странно, что археологи не находят никаких остатков их материальной культуры. Ни бронзовых мечей или кинжалов, вперемешку с каменными инструментами кроманьонцев, ни скульптур, ни остатков сооружений, которые они строили на Европейском континенте, — на таких заставах, где сейчас мы с тобой находимся. Часть ответа, я полагаю, вот в чем: современные археологи серьезно исследовали раскопки слоя лишь нескольких последних веков, и им просто пока не повезло наткнуться на следы культуры атиланцев. Может быть, бронзовые кинжалы будут ржаветь еще тысячелетий двадцать, пока их найдут, а вот каменные орудия сохранятся навсегда. Но это не может быть полным объяснением.

Ну что ж, и на этот счет у меня тоже есть теория, Лора.

Что, если после гибели Атилана угнетенные народы Европейского материка поднялись, методично собрали все оставшееся от их хозяев-атиланцев: каждое орудие и инструмент, каждый кусочек скульптуры, дотащили все это до моря и сбросили в него? Каждый обломок! Из-за какого-то чрезвычайно мстительного побуждения они стерли все следы атиланцев с лица Земли. А за двадцать тысяч лет океанический ил довершил остальное.

Что ты думаешь об этом?

Рано или поздно, но исследование во Времени даст ответ. Мы можем быть вполне уверены в этом. Мы укажем точную дату гибели Атилана и направим исследователей в Европу — пусть посмотрят, что произошло потом. Но в данный момент, я думаю, моя идея так же хороша, как и любая другая гипотеза. Сейчас у меня полно времени, чтобы, сидя здесь, обдумывать свои теории. И должен признаться, что, несмотря на все сказанное немного раньше, мне порядком здесь надоело. Я хочу отплыть отсюда. Хочу увидеть Атлантиду.

Какое ужасное разочарование — знать, что в гавани дожидаются королевские корабли, готовые к отплытию в теплую, прелестную, легендарную страну в океане, а вместо этого я застрял здесь, в холодном, убогом местечке где-то на берегу будущей Франции, созерцая бесконечные ритуалы и жертвоприношения — реки крови животных текут по каменистой земле. Принц Рам стоит на вершине сплетенной из прутьев башни, улыбается, приветственно машет рукой и рассыпает полными пригоршнями зерно перед лежащими ниц жителями материка. Вообрази, зерно в Европе времен палеолита, где до начала развития земледелия еще целых десять или пятнадцать тясяч лет! И пока Принц швыряется зерном, прибывают все новые и новые вереницы местных жителей, расхватывающих это зерно; народу больше, чем, как я совсем недавно полагал, было на всей планете в то время.

Мне и вправду не хочется больше оставаться в этом заурядном местечке. Да, в нем есть свое очарование, но здесь так холодно, сыро и примитивно, а главное — это не Атлантида! Я хочу увидеть Атлантиду. Господи, как я хочу увидеть Атлантиду! И какая будет удача, если остров не исчезнет в море, прежде чем я доберусь до него. В конце концов, мы ведь не знаем точно, когда произойдет последняя катастрофа: это может случиться даже на следующей неделе, хотя очень хочется думать, что времени осталось больше. Тем не менее пока сижу здесь. Жду.

Очень сильно скучаю по тебе.

Пока.

Рой.

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ

Написано в море

Мне неловко признаваться, что я уже потерял счет дням, но я уверен, что Новый год по нашему календарю уже наступил. Кстати, и по атиланскому календарю тоже, потому что, как я понял, у них год начинается в день зимнего солнцестояния, то есть по-нашему 21 декабря. В этом есть смысл: 21 декабря солнце начинает обратный ход, и дни становятся длиннее.

(Если тебе удалось точнее, чем мне, отследить время, Лора, можешь ли ты помочь мне? Если ты ответишь, то дай ключ, исходя из фаз Луны, или какой-нибудь другой для определения точной даты в нашей эре. Незнание точного календарного времени именно сейчас почти не имеет значения, но я предвижу, что это создаст большие трудности, когда подойдет срок моего возвращения. Нельзя было допускать такой небрежности со временем. Я тупица, тупица, тупица!)

Как бы то ни было, я предполагаю, что сегодня по нашему календарю третье января 18 861 года до нашей эры. Я не могу ошибиться больше, чем на день или два. Поэтому: счастливого Нового года, Лора! (Отними или прибавь день или два…) Счастливого Нового года! Очень трудно установить соответствие между атиланскими и нашими днями и, право же, глупо использовать календарь, который не имеет никакого отношения к здешнему исчислению. Я предполагаю, что ты сейчас пользуешься местным календарем, хотя весьма вероятно, что, как и я, тоже отслеживаешь и наше время. Так как я больше не могу быть уверен в правильности дат в нашей эре, то уж лучше мне переключиться на местную систему. И вот по исчислению атиланцев, — я устанавливаю это, используя сознание принца Рама, — сегодня тринадцатый день месяца Новый Свет в год Большой реки. Пусть будет так.

Тогда начинаю сначала:

День тринадцатый, Новый Свет, Большая река. С борта атиланского императорского корабля «Властелин Дня», направляющегося из Бретани к острову Атилан!

Тебе следовало бы увидеть эти корабли, Лора! Ты бы ни за что не поверила своим глазам!

Основываясь на том, что я смог узнать об общем культурном уровне атиланцев за недолгое время моего пребывания здесь, я ожидал увидеть нечто вроде греческих или римских галер с двумя или тремя скамьями для гребцов и, возможно, с парусом.

Лора, это что-то похожее на пароход. Я не обманываюсь. Пароход. В палеолите!

Невероятно. Непостижимо.

В прошлый раз я говорил, что атиланцы — это люди Железного века, живущие во времена Каменного века. Так вот, это сильное преуменьшение. Тогда я еще не мог достаточно внимательно изучить мое окружение. Эти люди находятся не просто на культурном уровне греков или римлян, как я думал раньше, — нет, они обладают технологией по меньшей мере девятнадцатого века, а может, и еще более развитой.

Я не мог удостовериться в этом на материке, да и ты, вероятно, не можешь заметить этого там, в твоей дали. Но этот пароход окончательно раскрыл мне глаза.

Я не уверен, что внизу громыхают настоящие паровые машины. Все, что мне действительно известно, это то, что к машинному отделению приставлена команда кудесников, которые заставляют огромную турбину вращаться, произнося заклинания. А что делается там, внизу, я, по правде говоря, не знаю, так же, как этого не знает сам принц Рам. Несомненно, у принцев нет необходимости вникать в разные технологические детали. Мне хотелось бы заставить его в спящем состоянии спуститься в нижнее отделение, чтобы я мог осмотреться вокруг, но пока не осмеливаюсь. Я должен быть уверен, что хорошо контролирую его сознание и могу удерживать его спящим столько, сколько потребуется. Не хочется, чтобы он внезапно проснулся и обнаружил, что находится внизу, в машинном отделении, где таким высокопоставленным особам, как он, вовсе нечего делать. И тогда он начнет подозревать, не проникло ли в него извне нечто странное.

И все же я могу рассказать тебе многое. Корабль большой, такой же величины, как крупная яхта, длинный, сужающийся к носу, с плоской кормой и очень высоким килем. Корпус металлический: вероятно, из железа, но, насколько я знаю, эти люди способны производить сталь. Ты можешь этому, конечно, не поверить, но все же подожди и читай дальше.

Здесь есть мачта, большая мачта, но без признаков какой-либо оснастки или тросов. Либо она имеет какой-то священный смысл, либо это некоторая разновидность антенны, но для натягивания парусов она не используется. Здесь также две трубы (или дымохода), но я не видел никакого дыма, выходящего из них. Ощущаются очень легкие, но устойчивые вибрации, как будто работают какие-то двигатели. Это все, что я знаю.

О, еще одна невероятная вещь. Эти люди используют электричество.

Знаю, знаю, знаю: это звучит как бред. Когда я впервые увидел вспыхнувший свет, я подумал, что у Принца галлюцинации. Или что я, должно быть, неправильно истолковал данные, приходящие через его сознание с ошибочными чувственными восприятиями. Или, может быть, я сам галлюцинировал. Знаешь, Лора, это сразило меня, как землетрясение. Я был ошарашен, взволнован, сбит с толку, озадачен. В какой-то момент даже засомневался, можно ли доверять собственным ощущениям. Возможно, это все было каким-то абсурдом. Электричество в палеолите?

Но я проверил и перепроверил: сигнал от него ко мне шел ясно и точно. Все, что воспринимал я, до мельчайших подробностей соответствовало тому, что видел Принц, так что это был не лихорадочный сон, это было настоящее электрическое освещение, Лора, как ни невероятно это звучит.

На материке, где я был, все освещалось вонючими и чадящими масляными лампами соответствующего доисторического вида, без сомнения, такими же, как в твоих краях. А здесь, на корабле, все коридоры, которые я видел, и подозреваю, что каждая отдельная каюта, имеют электрическое освещение. Думаю, что они просто не потрудились установить генераторы на сторожевых постах на материке или, возможно, там нет подходящего топлива. А на корабле у них, должно быть, что-то вроде генератора, вырабатывающего электроэнергию, точно такого же, как дома.

Лампы большие, неуклюжие, свет дают резкий и ослепительный, но это, без сомнения, электричество. Я видел, как принц Рам включал и выключал свет в своей каюте, касаясь пластинки на стене. Без всяких усилий я мог бы заставить себя поверить, что нахожусь на борту судна двадцатого века — правда, весьма своеобразного, словно некий гениальный самоучка из затерянной глуши изобрел цельную концепцию океанского судна, полностью соответствующего во всех важных деталях европейским или американским кораблям, которых этот умелец и в глаза-то никогда не видел. Но я ведь знаю, что нахожусь в прошлом, в конце ледникового периода, и там, где когда-нибудь возникнут Париж и Лондон, все еще бродят покрытые шерстью мамонты и мохнатые носороги.

Так кто же они, эти атиланцы? Как смогли они достичь всего этого за тысячи лет до начала культурной эволюции человека? Этому нет никакого объяснения. Вдруг в середине мира, который еще использует топоры и ножи из кремня, возникло общество, которое овладело металлургией, инженерными искусствами, архитектурой, даже электричеством, — это безумие, Лора, просто в голове не укладывается. Древний миф гласит, что атланты были великим народом, но все-таки не чудотворцами.

Ладно, давай пока оставим это. У меня есть много другого, о чем хотелось бы рассказать тебе.

Я теперь совершенно уверен, что место, от которого мы отплыли, — берег Бретани. Когда мы дома, в нашей эре, начали изучать представителей правящей касты, чтобы выбрать для меня подходящего «хозяина», было заранее известно, что важные члены королевской семьи совершают регулярные инспекторские поездки по прибрежным провинциям, поэтому, если я использую сознание одного из высочайших принцев, то с одинаковой вероятностью могу попасть как в древнюю Францию, так и на сам Атилан.

Несомненно, каменные орудия, которыми пользовались жители материка, были сходны с теми, что употреблялись в тогдашней Франции. И гавань очень удобная. Был ли Тибарак Шербуром или Гавром — сказать не могу, но, если меня не подводят географические познания, мы уже проплыли Английский канал, а в ясные дни мне казалось, что в северном направлении был виден берег Англии; сейчас мы выходим в Атлантику, огибая Португалию со стороны входа в Средиземное море. Как решили наши археологи, наиболее вероятное место расположения Атлантиды должно быть где-то между Канарскими островами и Азорами.

Погода становится мягче и теплее с каждым днем. Птицы, ласковые бризы (даже в середине зимы ледникового периода!), дрейфующие скопления водорослей. Частые дожди, почти ежедневные, но они не сильные, и, когда потом выходит солнце, появляются радуги, почему-то вызывающие печаль. Особенно когда я думаю о том, что, возможно, там, где они кончаются, и погребена Атлантида.

Жизнь на борту корабля — это…

Ох, неприятность!

Спустя шесть или семь часов, тот же день.

Был на волосок от провала. Я использовал Принца, чтобы написать это письмо, и чуть не попался.

Рам сидел в своей каюте на одной из подвесных коек, весьма популярных на этом корабле. Я ввел его в состояние транса и рассказывал тебе о погоде в море, когда внезапно вошел его личный стюард — наверное, чтобы привести в порядок каюту.

У атиланцев нет обычая стучать в двери, они лишь издают какой-то свистящий звук, когда хотят войти в комнату. Я был так поглощен диктовкой письма, что ничего не заметил. Итак: входит стюард и видит, что наследник престола, выпрямив спину, сидит в гамаке со странным, потусторонним выражением лица.

«Ваше Высочество!» — говорит стюард. И уже с настоящим ужасом: «Ваше Высочество?!»

Он поспешно бросается к Принцу и сильно трясет его.

Ну, ты понимаешь, я тотчас прервал контакт с сознанием Принца. Он вышел из состояния транса, смущенно огляделся вокруг и рассердился на стюарда за то, что тот побеспокоил его, когда он собрался вздремнуть. Это сошло хорошо, но я не мог вернуть Принца обратно в состояние транса до тех пор, пока стюард не покинет каюту. А тому для этого потребовалось ровно столько времени, чтобы Принц успел взглянуть на лист тонкого пергамента, который он держал, и уставиться на бессмысленные знаки, неразборчиво нацарапанные на нем.

Поэтому, когда стюард наконец вышел, принц Рам, совершенно очнувшийся, оказался с листом пергамента, покрытым странными знаками, в одной руке и пером в другой. И действительно, загадочные знаки были шрифтом, который никто на Земле не в состоянии был бы понять еще в течение многих тысяч лет.

Он был совершенно озадачен — поднес лист близко к глазам, перевернул его, потряс в замешательстве головой. И я громко и ясно услышал его мысль:

— Именем всех богов — что ЭТО?

Ну, я заставил его опять погрузиться в сон и попытался углубиться в его сознание, чтобы уничтожить память о том, что он только что видел. Насколько ты знаешь, это не самое легкое дело в мире: ощупью ищешь в кратковременной памяти твоего носителя нужный эпизод и пытаешься стереть его, но следует быть предельно внимательным, иначе можно вычеркнуть половину дня с другими событиями, а то и целую неделю, или даже вторгнуться в базовую структуру памяти. Я не хотел, чтобы у него осталось ощущение глубокой амнезии, поэтому ходил на цыпочках вокруг банка его памяти, проникая в слои то здесь, то там, не щадя усилий. Думаю, что я проделал эту работу превосходно, никто другой не смог бы лучше, но все же не был совершенно уверен, что убрал все, связанное с этим инцидентом.

Письмо я спрятал, а потом спрятался и сам, спустившись в неактивный слой мозга Принца, и затаился там на весь день, не пытаясь устанавливать никаких контактов с его мозгом.

Думаю, это самое тяжелое дело — когда ты должен сбить кого-то с толку и для этого зажаться и бездействовать. А кроме того, мы не способны ни уснуть, ни совершить длительную прогулку, чтобы скоротать время: для этого нужно иметь телесную оболочку. Так что приходится сидеть в подсознании, не в состоянии даже шевельнуться. Как заключенные в клетке размером с человеческий мозг, совершенно неподвижные, считающие секунды и минуты из-за отсутствия других дел. Это сводит с ума, ты согласна? Это почти невыносимо.

Я полагаю, что мог бы использовать время — прощупать базисную функциональную память Принца и получить немного полезных данных о цивилизации атиланцев, но пока не решаюсь. Он вполне может засечь меня копающимся в его памяти — ощутить, так сказать, зуд чужой любознательности в своем сознании. А я не хотел пробуждать в нем новых подозрений, мне еще тогда показалось, что в сознании Принца уже была необычная новая грань — какая-то беспокойная осмотрительность.

Я знал, что такое случалось и прежде, но слабые подозрения о действительной ситуации проходили у него через несколько часов. Вполне уверен, что так случилось и в этот раз: Рам начал расслабляться, беспокойство покинуло его, он занялся своими обычными королевскими делами, как будто ничего не случилось, а десять минут назад вернулся в каюту, чтобы отдохнуть. Я ввел его в состояние транса и достал это неоконченное письмо из тайника.

Какое странное занятие — путешествовать через Прошлое внутри чужого сознания! Я проделывал это дюжину раз, но все еще не вполне освоился. И не уверен, что мне и в самом деле очень нравится использовать другого человека просто как форму воплощения, управляя им для собственного удобства, проникая в его наиболее интимные мысли и воспоминания, как будто он не более чем программа, доступная для считывания. Иногда это немного противно — словно ты в каком-то смысле шпион. Получается, что ни один из когда-либо живущих людей не может иметь никаких секретов от нас, путешествующих во Времени и сующих повсюду носы из двадцать первого столетия.

С другой стороны, так как мы можем путешествовать во Времени не физически, а только в виде неосязаемых электрических импульсов, что же остается делать? Зато мы получаем возможность проникать во всевозможные удивительные знания, которые иначе навсегда исчезли бы в бездонном море Прошлого.

В любом случае — начнем с того места, где я остановился несколько часов тому назад.

Очевидно, мы входим в субтропические воды. Оказывается, даже в ледниковую эпоху погода в средних широтах Земли достаточно приятная, немного дождливее, чем в нашей эре, но почти не холодно. В воздухе весенняя нежность, и все на корабле соответственно настроены. Принц и его свита пробыли на холодном материке больше года, и им так же не терпится вернуться на Атилан, как мне увидеть его впервые.

Сегодня после полудня Принц работал над докладом своему венценосному отцу о теперешнем состоянии торговых постов Атилана на материке — очевидно, его посылали в Европу для их изучения. Когда Принц работал, он пользовался разложенной на столе раскрытой картой, и я мог увидеть полные границы империи.

Невероятно!

Их сторожевые посты протянулись вдоль всей южной части Европы Каменного века вплоть до России, а также вниз, в Северную Африку и на Средний Восток. Большинство постов доступны со стороны моря, кроме того, они связаны сетью внутренних дорог. Внушает почтение то, как они соединили эти посты, — курьеры направляются туда и сюда по развитой сети больших дорог. (Нет, я не думаю, что они используют автомобили: все, что я видел в Бретани, это колесницы, запряженные сильными, на вид неудержимыми лошадьми, но встречались и другие лошади — похожие на огромных северных оленей.)

И все это сгинет. Все будет полностью забыто, как будто никогда и не существовало. Память об Атлантиде сохранится только как легенда или миф, который никто не будет воспринимать серьезно до тех пор, пока не наступит эпоха исследований во Времени. Очень грустно думать об этом.

Атиланская система дорог, как я полагаю, доходит до центра Германии, затем зигзагами вьется по Центральной Европе, огибая области, наиболее сильно скованные льдами. Одна из дорог идет прямо в Наз Глесим — самый восточный сторожевой пост империи, в котором находишься ты. Забавно видеть на карте это название, зная, что ты именно сейчас там!

Тибарак, в котором я был, находясь в Бретани, — прибрежный сторожевой пост, разновидность штаб-квартиры для осуществления имперского управления на материке, своего рода западноевропейский филиал. Курьеры постоянно снуют из Тибарака в Наз Глесим и обратно, везут указания своего правительства и сообщения местного коменданта. В одну сторону поездка занимает пару месяцев. Есть возможность посылать эти письма с королевской почтой, и если ты действительно внедрилась в сознание местного коменданта Сиппурилейла, как было запланировано, когда проводилось предварительное исследование во Времени, ты в конце концов прочтешь их. Постарайся устроить так, чтобы комендант Сиппурилейл посылал ответные письма принцу Рамифону Сигилитеримору, тогда я рано или поздно получу их. Потом нам придется стереть из памяти наших носителей все следы этих странных посланий на неизвестной им тарабарщине, которыми они обменивались. На практике сделать это будет не слишком трудно.

Я думаю, что мы доплывем до Атлантиды дня через четыре. На закате Принц, одетый только в легкую тунику и накидку, вышел на палубу, с юга дули мягкие теплые бризы.

Бедная Лора! Ты, должно быть, мерзнешь там, в унылых русских степях, в то время как я рассказываю тебе о весенней погоде, которой мы здесь наслаждаемся. Прости, ты ведь знаешь, я не хотел дразнить тебя, просто счастливый жребий послал меня в Атлантиду, а тебя в Наз Глесим, хотя я понимаю, что это всего лишь излучение головного мозга, а не наши тела, и что в далеких лесах мог сейчас оказаться я. А в следующей экспедиции для нас все может быть наоборот.

Жаль, что наши прыжки во Времени никогда не приходятся на одно и то же место. Я знаю, знаю, они хотят охватить максимальную территорию. Лучшее, на что мы можем надеяться, это отправиться в одно и то же Время, но в разные географические районы. Это, как я понимаю, лучше, чем ничего. Помнишь, что они говорили, когда мы вызвались участвовать в этой экспедиции: лучше, когда в качестве команды посылаются два человека, имеющих сильную эмоциональную связь. И они правы. Простая мысль, что ты здесь, пусть за тысячи миль отсюда, но в том же самом Времени, согревает и успокаивает меня. Это безмерно помогает избежать чувства ужасного одиночества, которое наступило бы от сознания того, что я так далеко во Времени от всего и всех, кого люблю. Все равно, так хотелось бы хоть иногда видеть тебя, дотрагиваться до тебя. Мне хотелось бы… а, ладно, неважно. По крайней мере, я могу писать тебе. Может быть, однажды курьер возвратится с востока империи и привезет для меня твое письмо.

Между тем Атлантида приближается с каждой секундой.

Пока! Передай наилучшие пожелания всем моим добрым друзьям в Наз Глесиме, если там случится быть кому-то, в чем я очень сомневаюсь.

Скучаю по тебе, скучаю, скучаю.

Рой.

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

День 27-й, месяц Нового света, год Большой реки

Лора, Атлантида! Я в Атлантиде!

Остров Атилан — так мне следовало сказать. Он показался среди ночи, когда принц Рам спал. У двери раздался свист — Принца разбудили, потому что он должен был выполнить ритуал Возвращения Домой. Мы вышли на палубу, и тогда наконец я увидел его прямо перед собой, мерцающий в свете луны остров.

Это величественный остров, возвышающийся в западной Атлантике. В центре огромная гора, называется Баламорис, — вулкан. Я думаю, тебе известно, что рано или поздно начнется извержение, и оно предаст это место забвению. Лучше бы позже, я на это надеюсь. Очевидно, что вулкан Баламорис бездействовал сотни или даже тысячи лет, и на его обширных склонах, а также внизу, вдоль широкой, спускающейся к морю равнины, построен фантастический город.

Когда мы приближались к Атлантиде, я знал о ней лишь то, что описал Платон в своем диалоге с Критием, который мы с тобой штудировали во время подготовки. У Платона Атлантида была «континентом» — плодородным и красивым, с изобилием деревьев и кустов, цветов и фруктов, диких и домашних животных, богатым драгоценными минералами. Столица располагалась на южном берегу и представляла собой огромный город с башнями и дворцами, диаметром миль в пятнадцать; он спланирован в виде двух земляных колец, разделенных тремя широкими каналами с высокими каменными стенами и мостами. В центре города, внутри ограды из золота, находилось священное место, стены храмов там покрыты золотом и серебром, а крыши сделаны из слоновой кости.

Я слышу, как ты возражаешь мне, что никто в современном мире не воспринимает диалоги Платона как реальную историю. Да, я знаю это и отлично помню, что он писал свои диалоги около 335 года до нашей эры, и даже он утверждает, что Атлантида погибла за 9000 лет до его времени. А это значит, что Платон в любом случае не мог знать точной даты этого события, потому что за 9000 лет до Платона Греция была в глубокой доисторической тьме. Я знаю, что долго бытовала общая научная точка зрения, будто Платон всю историю Атлантиды придумал сам, что все это его фантазия, всего лишь прелестный плод воображения.

Но так ли это? Хотел бы я знать. Сейчас, когда я увидел Атилан своими собственными глазами, я совсем не уверен, что Платон создал его небрежным росчерком пера.

Благодаря исследованиям во Времени мы знаем только одно — Атлантида действительно существовала. Вплоть до двадцатого столетия ее считали чистейшим мифом. Но оказалось, что это не миф. Мы доказали, что великолепный огромный остров-город действительно существовал в центре Атлантического океана за тысячи лет до времен Платона и что он действительно был разрушен мощным катаклизмом. Не так уж невероятно, что память об этом острове и его страшной гибели могла превратиться в легенду или что истории о сказочной Атлантиде передавались из поколения в поколение с незапамятных времен. Какие-нибудь путаные обрывки этих легенд могли циркулировать в Средиземноморье и во времена Платона.

Удивительно, как реальная Атлантида, на которую я с изумлением смотрю как раз сейчас, даже когда пишу это письмо, действительно похожа на ту, что описал Платон.

Это, конечно, не континент, а очень большой остров, примерно такого же размера, как Борнео или Мадагаскар. Но, когда ты смотришь на громаду суши, простирающуюся на огромные расстояния в обоих направлениях, как ты можешь сказать, континент перед тобой или просто большой остров? Платон был недалек от истины. Несомненно, Атилан — так будет правильнее — намного больше, чем Великобритания, Куба или Исландия. Он ошибался и относительно других деталей. Например, главный город находится не на южном побережье, а на западном. Но город действительно имеет круговую планировку и обнесен огромными стенами из гигантских каменных глыб, уложенных одна на другую. Каменная кладка и в самом деле выполнена с фантастической точностью. Она абсолютно совершенна. Внутри, за стенами города, каналы, мосты и великолепные бульвары, равных которым и до наших дней нет ни в одном городе на Земле.

Знаешь, Лора, прибрежная часть города восхитительна. Если бы ты только могла увидеть ее! Огромная полукруглая гавань с массивным причалом из черного гранита, облицованного розовым мрамором, уходящие далеко в море каменные пирсы… Повсюду вокруг меня атиланские корабли, вернувшиеся из разных стран, и в эту минуту я наблюдаю, как они разгружают свои, должно быть, совершенно невероятные грузы. На берегу должностные лица проверяют каждую коробку и ящик, в которых редкие металлы и драгоценности, меха, специи, экзотические животные и редкие виды древесины.

Слушай дальше: по одну сторону гавани высится Фонтан Небесных Сфер, каждые четверть часа он стреляет в небо огромной струей воды. С другой стороны расположен Храм Дельфинов — совершенно безупречное архитектурное сооружение из белого мрамора. Поверь мне, рядом с ним сам Парфенон выглядит жалкой поделкой.

Сразу же за береговой линией проходит широкая магистраль — улица Наблюдателей Звезд. В самом ее начале — куполообразная, впечатляющих размеров башня, Императорская обсерватория, а сразу за ней начинается огромный Проспект Небес, который на много миль тянется через город и приводит к расположенному на склоне холма центральному району священных зданий. Да-да, именно тех, о которых говорил Платон. Стены храмов покрыты белым мрамором, а не золотом и серебром, как у Платона, но когда полуденное солнце освещает их, то весь город сияет в отраженном свете.

От священного места город раскинулся во всех направлениях, наступая на холмы у подножия горы Баламорис. Дальше начинаются парки, фермы, шахты, в которых добывают медь, железо и золото, за ними огромный лесной заповедник с дикими животными всех видов, вплоть до стада слонов. Я имею в виду не покрытых шерстью мамонтов, которые сейчас повсюду бродят по Европе, в твоих краях, а обыкновенных гладких слонов, очень похожих на тех, которые мы можем увидеть в зоопарке, только, я думаю, эти значительно больше. Уши у них размером с шатер.

Климат здесь предельно мягкий. Судя по тому, что в середине зимы ночь и день почти равны по продолжительности, я сказал бы, что Атилан расположен прямо на тропике Рака или чуть севернее. Почти каждый день идут небольшие дожди, но быстро проясняется, выходит солнце и вновь становится красиво и тепло. Воздух мягкий, необыкновенно прозрачный, небо нежно-голубое, и куда ни глянешь — везде цветы. Трудно поверить, что в это же самое время большая часть Европы и Северная Америка прогребены под слоем льда или что на месте наших будущих великих городов пасутся огромные, косматые, неуклюжие мамонты и носороги, а небольшие группы одетых в шкуры людей пытаются охотиться на них с примитивным, сделанным из камня оружием.

Неудивительно, что дошедшие до нас воспоминания об этом месте продолжали волновать умы таких людей, как Платон, спустя тысячи лет. Наверное, в каждом поколении мудрые сказители передавали вновь и вновь яркие легенды об Атлантиде — через геологические эпохи, через тясячелетия неизвестности, наступившей после ее гибели. Огромный погибший город, едва ли не рай, исчезнувшее королевство чудес и неожиданностей — какие истории, должно быть, рассказывали о нем! И продолжали рассказывать год за годом, столетие за столетием. За это время ледники медленно отступили, и человечество вновь овладело искусством земледелия, научилось строить города и деревни и наконец в Шумере, Египте и Китае еще раз приблизилось к уровню развития, который мы называем цивилизацией.

Поразительно и совершенно невероятно то, что эти старые легенды даже приблизительно не передают того, какой в действительности была Атлантида. Подлинная Атлантида в год 18 862-й до нашей эры — с ее пароходами и электричеством, поразительными архитектурными и инженерными чудесами — намного более фантастична, чем могли себе представить греческие или римские рассказчики небылиц.

Я говорю серьезно. Технологическое развитие Атлантиды во многих отношениях достигло уровня современных Нью-Йорка, Парижа или Лондона, только она намного красивее, чем любой из них. И это во времена Каменного века, когда никто в остальном мире не продвинулся дальше обитания в призерах и вытачивания каменных ножей и топоров.

Сейчас у меня нет никакого объяснения, как такое могло быть возможно. Вообще никакого.

Возвращение принца Рамифона Сигилитеримора на Атлантиду потребовало от него выполнения огромного количества ритуалов и формальностей, и я уже начал думать, что вообще никогда не смогу увидеть город. Мы оставались на корабле невероятно долго. Это почти так же сводило с ума, как и дни ожидания в гавани Тибарака, когда нескончаемые ритуалы не давали королевскому флоту отплыть.

Сначала был ритуал Возвращения домой. Принц множеством молитв, курением фимиама и принесением в жертву быка воздавал благодарность за благополучное возвращение. Он совершил жертвоприношение своими собственными руками. Вынужденный наблюдать это близко, я испытывал отвращение, но выбора у меня не было. По крайней мере он убил животное быстро — очевидно, имел большую практику. Он использовал для этого клинок, почти наверняка сделанный из стали, с рукояткой, украшенной драгоценностями. Это я нахожу занимательным в таком вызывающем отвращение зрелище, а ты? Я имею в виду то, что они используют оружие из такого высокотехнологичного материала, как сталь, чтобы совершить варварский ритуал принесения в жертву животного. Нелепая смесь. Бык — огромный, с загнутым, черным на конце рогом длиной с ярд — оказался настоящим зубром, вымершим предком современного рогатого скота.

Я решил, что уж теперь-то мы сойдем на берег, но не тут-то было: после многочисленных песнопений, шествий и угощения обугленным полусырым мясом, которое Принц, к моей радости, отправлял в свой пищеварительный тракт, а не в мой, хотя, когда ты пассажир, путешествующий во Времени, иногда трудно сказать, в чем различие.

Принц спустился на нижнюю палубу и перед небольшим алтарем в каюте капитана в течение нескольких часов взывал то к одному богу, то к другому. Во всем этом принимали участие поднявшиеся на борт жрецы, но потом они ушли, а принц Рам остался на корабле.

Наступила ночь. Толпы народа стояли на набережной, пели и прославляли Принца. Он приветственно махал им в ответ с палубы флагманского корабля. Был фейерверк, какого я в жизни не видел.

Утром явились младшие брат и сестра Принца, чтобы передать ему официальное приветствие семьи. Я бы сказал, что принцессе Рейне около пятнадцати лет, а принцу Кайминору, возможно, тринадцать. Они очень похожи на брата — коренастые, невысокие, темнобровые, с оливковой кожей.

Их встреча была в общем формальной: касание кончиками пальцев вместо поцелуев. Ритуал приветствия продолжался непрерывно до полудня, потом наконец брат и сестра вместе с Принцем сошли с корабля. И вот благодаря любезности моего «хозяина», принца Рамифона Сигилитеримора Септагимота Столифакса Блейла, Премианора Тисилана атиланского, я в конце концов получил возможность ступить на берег исчезнувшей Атлантиды.

Но прошел я не очень далеко — мы подошли к Храму Дельфинов, там у самого дальнего ряда красивых мраморных колонн для Принца соорудили нечто вроде шатра, где он должен был очиститься, освободиться от всякой заразы, которую мог подхватить, когда жил среди грязного нецивилизованного народа материка.

Этот обряд Очищения занял еще один день и ночь. Принца обмывали молоком, покрывали лепестками красных и желтых цветов и монотонно твердили: «Желаем тебе освободиться от всего нечистого. Желаем тебе освободиться от всего нечистого». Повторяли это снова, снова и снова. «Пусть грязь с материка больше не пристает к твоей коже, — монотонно напевали они. — Желаем тебе освободиться от всего нечистого». Повторяли бесконечное число раз, пока я не решил, что потерял рассудок.

Зато я узнал нечто важное об этой стране: здесь самая настоящая расовая дискриминация, и обряд Очищения связан именно с ней. Атиланцы испытывают глубокое презрение к жителям материка, считая именно их «грязью» материка, от которой, как полагают, обряд очищает Принца.

Атиланцы называют жителей материка «грязными людьми».

Я не настолько силен в грамматике их языка, как хотелось бы, поэтому не уверен, подразумевают ли они, что обитатели материка живут в грязи (имея в виду неряшливые пещеры и постройки) или что те сами по себе грязные. Кажется, имеется в виду последнее.

Итак, эти благородные, замечательные, потрясающе цивилизованные атиланцы считают жителей Европы Каменного века чуть ли не животными. Замечала ты подобное в Наз Глесиме? Возможно, там, где только горсточка атиланцев живет среди жителей материка, все иначе, там они должны быть более осторожными. Но здесь, где не встретишь ни одного жителя материка, атиланцы даже не пытаются скрывать презрение к ним:

«Мы благодарны вам, о боги, за возвращение нашего любимого Принца в человеческое королевство с земли грязных людей».

Заметь это маленькое различие, Лора: принц вернулся в человеческое королевство.

Думаю, не стоит уж очень порицать островитян за чувство превосходства, учитывая, что они живут в восхитительных мраморных дворцах с электрическим освещением и внутренним водопроводом, в то время как весь остальной мир пребывает в грубом Каменном веке. Но все же не считать живущих на материке человеческими существами — это уж слишком. Да, по стандартам Атилана они отсталые, но утверждать, что они нелюди? Это явная заносчивость.

Если ты примешь во внимание, насколько, по-видимому, глубоко их презрение к жителям материка, то мои рассуждения о том, почему при раскопках палеолита наши археологи не нашли никаких остатков материальной культуры Атлантиды, приобретают определенный смысл. Если тобой в течение тысячелетий правит более развитая раса, которая считает тебя просто грязью, и внезапно родина этих зазнаек гибнет от извержения вулкана, ты получаешь отличную возможность восстать и перебить всех оставшихся в живых повелителей. А потом тебе, возможно, захочется собрать все — до последнего обломка, принадлежавшее прежним хозяевам и напоминающее о твоем унижении, — каждый кувшин, чашку, скульптуру и даже орудия труда, хотя они могли бы пригодиться, — и вывалить все это в океан, который вот он, рядом. Я бы их вполне понял.

Нам нужно проверить эту гипотезу исследованиями во Времени, раз уж начали изучать фактическую историю разрушения Атлантиды. Нужно постараться выяснить, что после этого произошло на материке, было ли там своего рода очищение от ненавистных хозяев, как я предполагаю. Безобразные расистские тенденции, которые я начал замечать в культуре Атлантиды, и были причиной того, что случилось потом.

Как бы там ни было, я продолжаю свой рассказ. Я здесь для того, чтобы наблюдать, а не осуждать.

Ритуал Очищения подошел к славному финалу: хоры жрецов и жриц запели осанну, а Принц погрузился в алебастровую ванну, наполненную вином и медом. Когда он в сверкающих на теле каплях вышел из ванны, слуги облачили его в подобие тоги из тонкого белого хлопка с голубой отделкой — такую одежду здесь носят все. (Белоголубая гамма и мраморные здания с прекрасными белыми колоннами усиливают общее впечатление греческой атмосферы на Атилане, так же, как солнечная погода, похожая на весеннюю.)

Наконец, Принц вышел на Проспект Небес и пошел пешком, чтобы оказать официальное почтение своему могущественному отцу Харинамуру Великому Дарионису Атилана. Он шел вниз по необъятному пространству проспекта, а вместе с ним и я, во все глаза наблюдая происходящее с выгоднейшей позиции.

Шествие заняло весь день. Проспект Небес — это такая же главная улица, как Елисейские поля, Пятая авеню или Пиккадилли. По обе его стороны высятся роскошные величественные здания классической архитектуры. Люди смотрели из всех окон, когда принц Рам проходил мимо. Он шел с непокрытой головой, и на нем не было ничего, кроме тоги и сандалий. Когда он вышел, палило солнце, но в полдень небо потемнело, полил обычный дневной дождь — ужасный ливень, но Принц, казалось, даже не заметил его. Не знаю, насколько длинным был наш путь, возможно, мы прошли несколько миль, но в поведении Принца не было и намека на усталость.

В конце концов он приблизился к императорскому дворцу — роскошному мраморному зданию с множеством колонн, расположенному на высоком мощном каменном постаменте, невообразимых размеров; другим концом он выходил на большую площадь в конце Проспекта Звезд.

Он остановился на расстоянии фута от лестницы, в которой было не меньше ста великолепных мраморных ступеней, и посмотрел вверх, потом выше и еще выше. На самом верху колоссальной каменной лестницы располагалась просторная терраса. Там Принца ожидал его отец, Король. Принц Рам, который уже десять или одиннадцать часов шел через улицы города во дворец, не останавливаясь передохнуть ни на минуту, начал уверенно подниматься по гигантским ступеням.

«Приветствую тебя, о Единственный Король! — закричал Принц. — Харинамур Великий Дарионис!» А потом уже тихим голосом: «Отец».

«Рам», — сказал Король. И они обнялись.

Это было невероятно трогательно. Могущественный отец и непобедимый сын так счастливы были видеть друг друга вновь, так глубоко счастливы! Я всегда был достаточно близок со своим отцом, ты знаешь, но никогда не чувствовал между нами чего-либо хоть отдаленно похожего на ту мощную силу любви, которая исходила от этих двоих, когда они крепко обнялись на виду у толп атиланцев, там, на сверкающей мраморной террасе, на вершине сотни гигантских ступеней.

Было немного неловко перехватывать чувства принца Рама в момент встречи, но необходимо заставить себя не думать о таких вещах. Я говорил об этом раньше, да и вряд ли тебе нужно объяснять, что странникам во Времени невольно приходится принимать участие в чужих делах, тайно подслушивать и подсматривать еще более интимные вещи, но другого способа исследования просто нет. Если нельзя отправиться в Прошлое в собственном обличье, мы вынуждены оккупировать мозги его современников без их ведома, и нельзя сказать, что это очень уж приятно. Но это необходимо, вот единственное оправдание. Если мы решились восстановить картину исчезнувшего прошлого, нужно идти на это, потому что другого способа нет.

Король — самый благообразный человек, какого я когда-либо видел. По величию, внешнему виду и авторитету он похож на Моисея, Авраама Линкольна и императора Августа, вместе взятых. Он очень высокий по атиланским меркам, с длинными белыми волосами и густой окладистой белой бородой, и выглядит таким величественным и мудрым, что хочется пасть перед ним на колени и целовать его сандалии. В этот день он надел пурпурную мантию, расшитую золотой и серебряной нитью, на голове красовалась корона из лавровых листьев, прикрепленных к золотым зубцам.

С чрезвычайной торжественностью он обнял принца Рама, прижал его к себе, потом отступил назад, чтобы они могли заглянуть друг другу в глаза; в темных блестящих глазах Короля светились такое сердечное тепло, такая глубокая любовь, что я действительно почувствовал зависть и печаль, полагая, что никто другой на Земле не мог быть любим своим отцом так, как этот Принц.

«Мы скучали по тебе каждый день твоего отсутствия и каждый час каждого дня, — сказал Король. — Мы каждый день просили богов оберегать тебя и благополучно вернуть тебя нам. И сейчас наши молитвы услышаны».

«Отец! Великий Дарионис, Единственный Король! Мои мысли всегда были о тебе, пока я путешествовал вдали от дома».

Они коснулись друг друга кончиками пальцев, быстро и деликатно, как это принято у атиланцев.

Потом появились шесть жрецов, ведя зубра. Отец и сын тотчас и здесь же закололи бедное животное своими клинками с рукоятками, украшенными драгоценными камнями. Был разведен огонь и приготовлено мясо; жрецы отрубили от туши куски и принесли Королю и Принцу, каждый из которых кормил другого из своих собственных рук.

Я знаю, что это означало церемонию возобновления любви, но мне она казалась кровавым варварским занятием, и я обрадовался, когда все закончилось, а Принц и его отец бок о бок отправились в королевский дворец.

Ты даже приблизительно не сможешь представить себе великолепие этого дворца. Роскошные драпировки, резьба по слоновой кости и нефриту, многоцветные каменные колонны и филигранно вырезанные оконные проемы — это настоящий главный дворец из «Тысячи и одной ночи»! Смотришь на все это, и сердце сжимается, потому что не можешь не понимать: все это будет унесено гибельным ветром на дно Атлантического океана и погребено под многотысячелетним слоем ила и грязи. Стоишь среди всей этой фантастической, сказочной красоты и знаешь, что дни ее сочтены, что все погибнет через месяц, через год или, может быть, в лучшем случае через столетие, — и думать об этом больно. (Руины дворца, должно быть, все еще где-то здесь, внизу, на дне океана! Но сможем ли мы когда-нибудь найти их? И сохранится ли хоть какая-нибудь частица этой красоты?)

Каждый член королевской семьи имеет во дворце свои собственные апартаменты. Комнаты принца Рама расположены в отдалении, на втором этаже, с видом на внутренний двор и сад. Они так величественны, что осчастливят любого короля. Хотел бы я знать, каковы личные комнаты Короля, если такое великолепие у Принца.

К этому моменту Рам был от усталости как пьяный, и я с трудом понимал его мысли. Все, что проходило через его сознание, доходило до меня в затуманенной и неясной форме. Он пытался делать вид, что чувствует себя прекрасно, и какое-то время они вместе с Королем сидели в одной из комнат Принца, обсуждая государственные дела, в которых я уж совсем не мог разобраться.

Но Король видел, что у Рама слипаются глаза, и немного погодя он пожелал сыну доброй ночи и ушел. Принц в страшной спешке пробормотал обычный для конца дня набор молитв и свалился на кровать как мертвый.

Я позволил ему отдохнуть полночи. Накопилось слишком много такого, о чем хотелось тебе рассказать, так что я подчинил Принца своему влиянию, и мы пошли искать письменные принадлежности, нашли их, и эти последние два часа Принц просидел за длинными полосками пергамента. Его мозг все еще спит, так что он получает отдых, в котором нуждается, но завтра его рука будет ужасно ныть от такого количества писанины. Думаю, все-таки лучше сейчас остановиться. Скоро рассвет. У тебя там, за тысячи миль к востоку, солнце уже взошло. Я надеюсь, что у тебя все хорошо и что когда-нибудь ты получишь возможность увидеть сама это фантастическое место.

Твой Рой.

ПИСЬМО ПЯТОЕ

День 36-й, Новый свет, Большая река

Еще одно письмо послано в неизвестность. Дойдет ли оно до тебя? Напишешь ли ты мне когда-нибудь в ответ? Кто знает?

Представь себе, в последнее время я действительно не работал в полную силу. Временами я подавлен и тогда начинаю чувствовать потерянность, пустоту, одиночество, отсутствие связи с чем-либо реальным. Слишком ясно понимаю, что я лишь странствующий призрак, внедренный в другое человеческое тело, в то время как мое собственное тело спит в лаборатории на другом конце Времени. А потом я напоминаю себе о том, как мне все-таки повезло — участвовать в этом удивительном исследовании ушедших времен, которые мы когда-то считали навсегда утраченными. Воочию наблюдать пейзажи, звуки и чудеса этой невероятной эпохи, о самом существовании которой мы когда-то имели только самые восторженные и самые искаженные представления. Как это замечательно! Как сильно мне должны завидовать!

Вероятно, мне не следовало бы говорить тебе такие вещи. Ты в таком же положении, как и я. Прости меня за уныние и банальность, но все это немного давит.

Иногда, Лора, мне хочется, чтобы мы никогда больше не соглашались на такую работу, чтобы немедленно вернулись в наше с тобой реальное время, чтобы рука об руку гуляли в парке, или бегали по пляжу, или даже просто тихо сидели рядом и ели пиццу. Обычные, простые вещи, которые для всех людей такие будничные… Время, наше с тобой родное время начинает казаться мне нереальным — нужно остановиться и вспомнить вкус пломбира с сиропом и орехами, или звук гитары, или даже (помоги мне, Господи) цвет твоих глаз. И тогда все становится близким.

Но настроения приходят и уходят. От них нельзя избавиться.

Я знаю, что в конце концов мы вернемся домой, если все пойдет как задумано. Тогда будет много времени для пиццы, мороженого и всего остального. А пока основное, о чем надо помнить: мы в центре самого фантастического путешествия, которое только можно вообразить. Ты — в Европе Каменного века, где по тундре бродят мамонты, а я здесь каждое утро просыпаюсь в золотом солнечном свете легендарной Атлантиды.

Как можно осмелиться чувствовать подавленность даже на мгновение, делая то, что делаем мы? Мысль почти неприличная.

Наконец-то я занялся делом. Много новой информации.

Сейчас я расскажу тебе о том, что узнал о системе управления Атиланом в последние несколько дней.

Король является абсолютным монархом, я хочу сказать, неограниченным. Все, что он велит, выполняется. Здесь нет палаты лордов, нет сената, нет ничего, что хоть как-то ограничивало бы власть Короля. У него, конечно, есть придворные и чиновники, но вся империя фактически его частная собственность, которой он правит так, как ему нравится.

Это звучит как рецепт для неизбежных страданий. Конечно, так было всегда в исторические времена. Ни одна империя не может рассчитывать, что ею будут управлять исключительно одаренные правители. Возможно, тот или иной король может быть и хорош. Возможно, даже целое столетие может пройти без каких-либо смутьянов, достигших трона. Но рано или поздно обязательно выскочит какой-нибудь безумец: Нерон, Калигула или Гитлер, который не может справиться с неограниченной властью, неистовствует и творит ужасный хаос.

Почему этого не случилось здесь? Как удается атиланской империи выживать в течение многих столетий и при этом обходиться без помешанного на власти тирана, который всюду несет разрушение?

По-видимому, ключ к разгадке в имени, которое они дают Королю. Дарионис буквально означает Единственный Король, подразумевается, что он единственный Король, которого когда-либо имел Атилан. Считается, что нынешний монарх — перевоплощение всех, кто владел троном со времен первого Харинамура, основавшего королевство в далекие легендарные времена. Когда король умирает, все его знания и память переходят в душу преемника, таким образом, тот воплощает в себе суммарную мудрость целой династии. Они говорят что-то вроде этого. Я еще не знаю, правда ли это в буквальном смысле или только образное утверждение прочности традиций. Могу тебе сказать, что такого взгляда, как у короля Харинамура, я никогда ни у кого не видел. Он кажется почти сверхчеловеком.

Я думаю, что именно такой смысл миссии Единственного Короля, по крайней мере отчасти, является причиной необычной близости между Королем и принцем Рамом.

В конце концов, Рам — наследник трона, и если я правильно понимаю эти вещи, когда наступает его время стать Великим Дарионисом, он фактически становится тождественным своему отцу. Возможно, Король уже считает Принца просто-напросто буквальным продолжением своей собственной личности. А сам принц Рам, может быть, тоже рассматривает себя как фактическое перевоплощение Короля, то есть как своего старого отца в новом теле.

Я еще не знаю, как это осуществляется. Есть ли у них способ перенесения целых массивов информации от Короля к сыну? (Или дочери. Как в Англии, где трон обычно переходит к старшему потомку — мужчине или женщине.) Если такой способ есть, то это должно быть совершено, пока Король еще жив, если только они не делают это в момент смерти.

Или, может быть, вообще нет буквального переноса памяти, а вся концепция — лишь своего рода условность, политическая фикция вроде объявления императора Китая «Сыном Неба». Если так, то все короли могут иметь одно и то же имя, и в их памяти могут быть очень подробно запечатлены убеждения и оценки их предшественников, но в действительности их нельзя считать тождественными всем королям, которые правили до них.

До сих пор я очень осторожно прощупывал Рама в отношении всей этой проблемы. Кто знает, может быть, это очень чувствительная для него область, в таком случае он начнет догадываться о моем присутствии, а этого мне совсем не нужно.

Все же то, что я узнал, указывает, что атиланцы, по-видимому, действительно владеют каким-то способом передачи мыслей, черт характера, сохраненных воспоминаний и тому подобного. И все это делается поэтапно, причем каждый этап отмечается пышной церемонией.

Первым совершается обряд Присвоения Имени, в процессе которого молодому потомку как прямому наследнику дается имя. Это происходит в возрасте десяти лет.

Затем в тринадцать лет происходит обряд Соединения. Я не совсем понимаю, что это такое, но он предполагает создание какой-то глубокой связи между правителем и его преемником. Полагаю, что при этом открывается некий мысленный канал, по которому духовные импульсы поступают от старшего к младшему — начало той самой передачи.

Третий этап отмечается обрядом Помазания. Он совершается, когда прямому наследнику исполняется восемнадцать, а значит, помазание Рама должно произойти уже очень скоро. После этого Рам вступит в полную зрелость и начнет выполнять тяжелые государственные обязанности. Он приобретает некие мистические силы, которые так секретны, что, по-видимому, даже сам Принц еще не знает, в чем их суть. Он начинает жить в своем собственном дворце и становится кем-то вроде вице-короля — младшим королем империи с гораздо большими сферами власти и обязанностей, чем прежде. После совершения обряда ему разрешается жениться, то есть, по сути дела, от него ждут этого.

Насколько я знаю, у принца Рама нет пока определенной женщины, которую он хотел бы видеть своей принцессой, хотя обряд Помазания уже не за горами. Возможно, девушку выберет для него отец и он ничего не будет знать о ней вплоть до свадебной церемонии. Бррр!

Четвертый, последний обряд — это обряд Слияния, по-видимому, окончательный перенос личности короля в принца; он совершается, когда уже близок момент передачи трона избранному преемнику. Когда и как это происходит, я не знаю. Все подробности, касающиеся этого обряда, спрятаны в сознании Принца так глубоко, что мне нужно было бы серьезно покопаться, чтобы добраться до них. Очевидно, это нечто, о чем Принц или не хочет думать, или ему этого не позволяют.

Хотел бы я знать, как отразится на мне совершение Принцем обряда Слияния? Какое будет ощущение, когда все дополнительные мозговые импульсы хлынут в его сознание? Премиленький хаос, думаю. Мне кажется, это должно быть похоже на бушующий вокруг тебя ужасный ураган, а ты при этом сидишь на вершине высокого дерева.

Но, конечно, меня может даже не оказаться здесь во время обряда Слияния, ведь мы посланы сюда только на шесть месяцев. А у меня, как я уже говорил, нет возможности определить, когда Рама ожидает четвертый обряд, но думаю, что это случится гораздо позже, чем через шесть месяцев.

А вот здесь во мне борются противоположные чувства: с одной стороны, меня тревожит, как отразится на мне обряд Слияния, если в это время я все еще буду находиться в сознании Рама. С другой стороны, я вдруг осознал: в глубине души очень надеюсь, что мне позволят задержаться здесь, чтобы наблюдать этот обряд, несмотря на опасность. Скорее всего, он мог бы дать ответы на вопросы об Атилане, которые я задаю себе. Я не хочу, чтобы меня возвращали обратно, пока здесь у меня все в порядке и я готов продолжать работу. Пока я не вытяну все, что только возможно, об этой стране.

Но, конечно, это от меня не зависит: когда наступит время возвращения, я подчинюсь, хочу я этого или не хочу. Вернусь в «действительность». Вернусь к тебе. И при этом покину Атилан. Пойми меня правильно, Лора: я отдал бы все, чтобы снова увидеть тебя после этой разлуки. И все же, и все же, присутствовать здесь на обряде Слияния — это уникальная возможность наблюдать с выгоднейшей позиции, как вся аккумулированная память династии королей Атилана переходит в сознание Принца.

Ладно, посмотрим. Решение от меня совершенно не зависит, и это мне очень не нравится. Бывают моменты, когда я чувствую себя марионеткой на ниточке. Знаю, что это глупо. С самого начала было понятно, что мы посланы сюда на небольшой, особый отрезок времени, а потом нас вернут обратно, в наше Время. Таков договор, и не стоит сейчас сетовать по этому поводу. В то же время у меня забавное предчувствие: я непременно начну возмущаться по возвращении, потому что как раз в это время здесь случится нечто потрясающе важное.

Почему я так сильно волнуюсь? Из-за чего такое беспокойство и смятение?

Да, наверное, просто от одиночества. Думаю о тебе. Скучаю по тебе. Возможно, посылать эмоционально связанные пары в такие экспедиции в Прошлое, в конце концов, не такая уж грандиозная идея.

Принц — активный и энергичный юноша, и его дни заполнены до отказа.

Встает он на рассвете. Прежде всего — молитвы. (Атиланцы очень благочестивы. Кажется, у них пара дюжин богов, причем все они считаются как бы фрагментами Единственного Бога.) Потом, до завтрака, он плавает в мраморном бассейне, расположенном во дворе заднего крыла дворца. Пятьдесят дорожек. (Наверное, здесь все сделано из мрамора. Где-то на дальнем склоне горы Баламорис есть большой каменный карьер, но атиланцы также привозят более красивые сорта мрамора на кораблях из Греции и Италии.)

Затем завтрак — фрукты, большей частью странные, неизвестные мне тропические плоды, за которыми следуют мясо молодого барашка и роскошное сладкое красное вино. Вино к завтраку — ну что ж, это совсем не то, чего хотелось бы мне. Но Принц сильный как бык, и вино нисколько не опьяняет его. Атиланцы, как все народы Средиземноморья, которые, уверен, происходят от них, любят красное вино. По всему острову разбиты виноградники. Все их вина сладкие. Я знаю: истинные знатоки утверждают что лучшие вина — это сухие, но атиланцам они, видимо, не нравятся. Думаю, что французы не согласились бы с ними, если б один француз тогда существовал, но пока еще нет никаких французов. И французских виноградников нет там, в скованной льдами земле, которая когда-нибудь станет Францией, а до этого еще много тысяч лет.

После завтрака Рам встречается с Королем. Они просматривают разные официальные документы и сообщения.

Большая часть изучаемых документов — это свежие материалы, которые атиланские корабли доставили из Африки и Южной Европы. Островитяне — первые в мире империалисты, они колонизировали все части мира в пределах досягаемости, импортируя то, в чем нуждаются, главным образом минералы и некоторые съестные продукты, при этом взамен дают не очень много. Конечно, они могли давать немного, учитывая, как примитивно все остальное человечество их эры. Типичная колониальная власть новой эпохи обычно импортирует сырье из отсталых стран и экспортирует промышленные товары, но полукочевые охотники Каменного века не очень нуждаются в электрических лампочках, изысканной водопроводной арматуре и резиновых шинах.

Между культурой Атилана и культурой всего остального мира каменного века лежит огромная пропасть. Это невероятно. Они настолько во всех отношениях опередили всех остальных, что я не могу даже приблизиться к объяснению этого. Мутантная раса супергениев, которая непостижимым образом возникла неизвестно откуда в эпоху позднего палеолита? Звучит слишком надуманно, чтобы поверить в это. Но какое другое объяснение может быть?

Король и Принц на утреннем совещании обсуждают и местные дела, решают, кто из правительственных чиновников заслуживает повышения в должности, а кто заработал выговор за расхлябанность. Они говорят о ремонте улиц, о строительстве новых домов, составляют программы предстоящих религиозных фестивалей. Никакой романтики, это всего лишь их работа — управление империей, но работа огромная, которая никогда не прекращается.

Ленч легкий: немного винограда, немного сыра и странный, твердый как камень хлеб, который они делают из растущей здесь пшеницы. Эта пшеница находится на ранней эволюционной стадии и почти не отличается от семян травы, но даже это изумляет — ведь мы находимся в далеком прошлом. Но хлеб, конечно, некачественный. Принц во время ленча пьет легкое белое вино — сладкое и ароматное. Уф-ф!

Затем короткий сон, после которого Принц отправляется на послеобеденные тренировки: верховая езда, метание дротика, опять плавание и тому подобное. Он потрясающий силач, да и должен быть таким, чтобы ездить верхом на здешних лошадях: эдаких низких маленьких уродцах с короткими ногами, длинными гривами и свирепым нравом. Это совершенно дикие животные; атиланцы уже знакомы с седлом, но не имеют представления о поводьях и удилах, и, по существу, их метод управления лошадьми заключается в том, что они обхватывают лошадь вокруг шеи и добиваются смирения.

После тренировок обычно выполняется некий ритуал. Атилан в своем роде очень религиозная страна, в городе полно жрецов и жриц — служителей разных божеств. Все эти боги нуждаются в постоянном поклонении. Различные ритуалы неизменно требуют участия в них Короля и Принца, потому что король Атилана не только монарх, но и верховный жрец, а Принц — его верный помощник. Так что почти каждый день они тратят час или около того, руководя религиозными мероприятиями в том или ином храме. Песнопения и молитвы, которые они произносят, чрезвычайно стилизованы, и у меня нет ясного представления, что они означают. Также приносят в жертву множество животных. Я все еще не могу относиться к этому спокойно.

В конце дня вся королевская семья собирается вместе,чтобы спокойно и сердечно пообщаться, — нечто вроде часа отдыха; все веселые и любящие. Затем они вместе обедают — потрясающий пир. Слуги — жители материка, рабы, скорее всего. Я все время должен напоминать себе, что не следует считать атиланцев приверженцами всех наших прекрасных демократических институтов, например свободы. Подобно римлянам и грекам, множеству развитых цивилизаций античности, островитяне, по-видимому, не видят ничего дурного в порабощении людей. Это всегда удивительно, не так ли, когда просвещенные люди практикуют такую жестокую и несправедливую вещь, как рабство. Но прошлое есть прошлое, все здесь по-другому, и не нужно требовать от них слишком многого. По крайней мере они, кажется, обращаются со своими рабами достаточно хорошо, что уже ценно.

Королевские пиры обильны, еды невероятно много, в качестве главного блюда обычно жареный бык, подается к столу и потрясающее количество вина, но, кажется, они все остаются трезвыми. Вино ли слабое или у этих людей какая-то особенная устойчивость к алкоголю…

Когда обед завершается, входят менестрели. Любимая песнь атиланцев — длинная историческая поэма, нечто вроде «Илиады» и «Одиссеи», объединенных вместе. Поэма звучит очень волнующе, но оказалось, что она сложена на древнем языке атиланцев, который так же труден для Принца, как английский Чосера для нас. Я могу уловить только очень приблизительный смысл что-то об изгнании, странствиях и в конце концов возведении этого огромного города на острове Атилан.

Пение менестрелей вызывает во мне удивительное ощущение, что все это, наверное, похоже на то, как в Древней Греции, сидя в пиршественном зале, люди слушали Гомера, перебирающего струны лиры и впервые произносящего нараспев свои поэмы. И снова я напоминаю себе, что Греция пока еще не древняя, ее не будет еще долгие семнадцать с лишком тысячелетий, а Гомер, Ахиллес, Агамемнон и все остальные из этой легендарной компании для атиланцев — неизвестные персоны невообразимо туманного будущего.

Темнеет здесь рано. Когда менестрели заканчивают пение, Принц отправляется спать и засыпает как убитый до первых лучей утренней зари.

Или, конечно, спал бы как убитый, если б я не заставлял его среди ночи вылезать из постели, чтобы писать мои письма. Он, естественно, совершенно не подозревает об этом. Я прячу письма в кожаной коробке, под кипой старых тог, которые он, кажется, больше не надевает. Как только я узнаю, что курьер собирается отправиться в Наз Глесим, немедленно ввожу Принца в состояние транса, заставляю его достать очередное письмо и упаковать его для отправки. Интересно все же, дойдет ли до тебя хоть одно из моих посланий. Расстояния так велики, обстановка так ненадежна. Но я должен продолжать писать их. Мне очень нужен этот контакт с тобой, даже односторонний, как это было до сих пор.

Хотелось бы как-нибудь надиктовывать мои впечатления об этом мире на диктофон, который можно было бы взять обратно, в наше Время. Очень уж неудобно быть бестелесной паутинкой электрических импульсов — не можешь пронести с собой через Время ничего, кроме собственного сознания. Лучше, чем ничего, но в то же время и обидно. Я бы с удовольствием вернулся с пухлыми записными книжками, в которых описано все, что я здесь видел, а может быть, даже чемоданом — или двумя, набитыми до отказа предметами атиланской материальной культуры. Однако способа нет. Никакого способа вообще.

Пора кончать. Рука Рама сильно сведена судорогой. Ему необходим отдых. Я думаю, что мне тоже.

Рой.

ПИСЬМО ШЕСТОЕ

День 5-й, месяц Западного ветра, год Большой реки

Прошла почти неделя с тех пор, как я написал последнее письмо. Не было желания писать. Со мной происходили странные вещи, и мне не хотелось особенно распространяться о них — в надежде, что они сами собой исчезнут. Но они не исчезли.

В том, что происходит, нет ничего таинственного: я чувствую сильное желание позволить принцу Раму узнать о моем присутствии здесь.

Я знаю, что это классическая болезнь путешественников во Времени — побуждение встать и громко сказать: «Посмотри, посмотри на меня! Я нахожусь здесь, прямо в твоей голове!» Этому даже есть название, верно? Синдром Вины Наблюдателя, по-моему. И нисколько не легче от сознания того, что я не первый испытываю его.

Дело в том, что я провел уже несколько недель, наблюдая за принцем Рамом изнутри, и чувствую его гораздо ближе, чем любой друг или жена. Я знаю, какой стороной он предпочитает жевать пищу, имя какого бога упоминает всуе, когда спотыкается, и подробности действительно позорного поступка по отношению к младшему брату, который Принц совершил в девять лет. И то, что он до сих пор ощущает свою вину, хотя принцу Кай ми нору тогда было всего четыре года и он, вероятно, не помнит об этом.

Мои реакции на все это полностью соответствуют синдрому Вины Наблюдателя. Да ты и сама, наверное, иногда ощущаешь то же самое. Я писал тебе об этом в одном из прошлых писем, в котором сравнивал себя со шпионом и говорил, что это противно. Но сейчас я начинаю думать, что это похуже, чем шпионство: словно ты Любопытный Том. Шпион все же служит своей стране, а вот быть Любопытным Томом просто отвратительно.

Я знаю, Лора, знаю, знаю. Я служу делу познания, выполняя эту работу. Предполагалось, что специальная подготовка поможет мне преодолеть эти естественные чувства вины и стыда.

Но чем дольше я пребываю в сознании принца Рама, тем лучше узнаю его и тем больше восхищаюсь им. Он сильный, способный, умный, решительный, воспитанный, венценосный юноша. У него есть свои недостатки — а у кого их нет? — но в основе своей он очень хороший человек, и однажды он станет великим королем. И чем больше он мне нравится, тем меньше я нравлюсь сам себе — из-за того, что затаился, невидимый и неощутимый, в его голове. Начинаю ненавидеть какую-то трусливость всего этого: подслушивать его разговоры и даже самые интимные мысли, вводить в состояние транса (о чем он не подозревает) для того, чтобы он писал для меня письма.

Пусть он узнает, что я здесь — гость из далекого будущего, который пришел увидеть великую и восхитительную атиланскую империю в ее расцвете. Мне хочется попросить у него разрешения продолжать занимать укромное местечко в его сознании.

Не беспокойся, пока я не сделал ни малейшего намека. Но на прошлой неделе я пару раз был близок к тому, чтобы установить уровень действительно осознанного контакта с ним. И искушение не исчезает, пожалуй, даже становится сильнее.

Все это время я позволяю себе лишь очень осторожно проникать в сознание Принца, ограничиваюсь в основном пассивным наблюдением низшего уровня, просто слежу за ежеминутной информацией чувств: что он видит, что он слышит и так далее.

Я не пытаюсь углубляться в данные, хранящиеся в его сознании более глубоко. Это наверняка был бы самый легкий способ заставить человека, в которого ты внедрился, заподозрить, что в его голове происходит что-то необычное. Я боюсь вот чего: если он выразит какое-либо подозрение, что им овладела, в него вселилась или его захватила чужая душа, то я в бурном порыве исповедального пыла выложу всю правду. Я не осмеливаюсь так рисковать.

Это создает для меня некоторые серьезные неудобства.

Например, не заглянув более глубоко в его сознание, я не пойму смысл необычного и, очевидно, очень важного ритуала, который Принц и его отец совершили прошлой ночью.

В конце дня к Принцу пришел посыльный и сказал: «Сегодня ночь Звезды Романи».

Я уверен, что он сказал именно так: Звезды Романи.

Принц, отдыхавший после напряженной тренировки по верховой езде, тотчас позвал своих слуг, которые омыли его, обрызгали каким-то ароматическим маслом и обрядили в блестящую алую мантию, очень похожую на шелковую, и небольшую серебряную корону. (Распространены ли шелкопряды на Атилане или их корабли доплывают до Китая?) Принц поднялся на самый верхний этаж дворца, откуда по лестнице можно пройти в расположенный на крыше сад.

Король Харинамур в шелковой мантии, более пышной, чем у Принца, и увенчанный красивой золотой короной, ждал в саду. Больше там никого не было — ни жрецов, ни слуг.

Начинало темнеть. Отец и сын торопливо взяли из стоящего у стены ящика тонкие прутья и ветки какого-то нежно окрашенного ароматического дерева и уложили их на небольшой алтарь из зеленого камня (нефрит?). И стали ждать, стоя как вкопанные, неподвижно глядя в небо. Они оба смотрели в один и тот же сектор, почти прямо над головой. Я чувствовал, что принц Рам впадает в какой-то транс, его пульс участился, глаза расширились, температура упала.

Тем временем появились звезды. В небе над нами сияли незнакомые созвездия эпохи палеолита. Голова Рама была откинута назад, глаза неотрывно смотрели в небо. Он даже не мигал.

«Я вижу ее», — сказал он через некоторое время странным хриплым голосом, словно человек, разговаривающий во сне.

«Неужели, так рано? — сказал Король. — Да, молодые глаза, наверное, видят».

«Над Большим Китом. Слева от Стрельца».

«Да. Да. Я тоже вижу ее. Здравствуй, Звезда Романи!»

«Здравствуй, — тихо сказал Принц, — Звезда Романи!»

А потом они начали монотонно, медленно и торжественно произносить нараспев молитву на древнем языке жрецов.

Я был слишком благочестиво настроен, даже несколько испуган, чтобы пытаться проникнуть в сознание Принца и найти объяснение происходящему. Отец и сын, неподвижные, как две статуи, пристально глядели вверх на эту звезду, шевелились только их губы, произносившие обращенную к ней молитву. Кажется, я знаю, на какую звезду они смотрели: на яркую звезду-гигант. Она казалась красноватой. Я не астроном и не мог даже приблизительно определить, что это была за звезда; в любом случае небо над Атиланом совершенно не похоже на наше небо.

Рам все глубже и глубже впадал в транс. Казалось, что он, как и его отец, почти лишился сознания. Медленная мрачная молитва продолжалась и продолжалась, и хотя я не мог понять ни слова, она глубоко волновала. Она была похожа на длинную сложную поэму. Нет, это больше походило на молитву над мертвым. Рам говорил, и слезы тихо катились по его щекам.

Потом они опустились на колени и зажгли уложенные на каменный алтарь веточки, вьющиеся струйки благоуханного дыма заструились над ними. Рам очень спокойно начал разрывать свою роскошную шелковую мантию на полоски и бросать их в огонь, то же проделал и Король. Они стояли перед алтарем нагие, рвали и бросали в огонь свою одежду; только короны были на них — серебряная и золотая. Потом они сняли и короны, согнули их сильными руками и тоже бросили в огонь.

Что бы ни означал этот обряд, но он закончился.

Обнаженные, все еще в состоянии транса, Король и Принц проделали обратный путь во дворец. Никто не осмелился взглянуть на них. Они разошлись в огромном коридоре, не говоря ни слова, и каждый направился в свои апартаменты. Рам вошел в спальню, лег и мгновенно уснул, не трудясь над обычными вечерними молитвами. Это был обряд Звезды Романи.

Я не имею ни малейшего представления, с чем это связано. Но, очевидно, это был самый важный из всех религиозных обрядов, которые Принц совершал с тех пор, как я здесь. Участие во всех других обрядах он считал просто обязанностью, частью своей работы, этот же обряд глубоко взволновал его, потряс до глубины души. Я должен узнать почему. Если бы я был в лучшей форме, то стал бы искать ответ в его сознании до тех пор, пока не найду, но сейчас я не решаюсь устанавливать с ним контакт на таком уровне. Я просто не рискую.

Рой.

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ

День 11-й, Западный ветер, Великая река

Грандиозный день для меня.

Сегодня с регулярной почтой из Наз Глесима пришло твое первое письмо. Я прочитал его, должно быть, дюжину раз. Это была такая невероятная радость — получить от тебя весточку спустя столько времени, все эти бесконечные недели моего заточения в сознании принца Рама.

Сейчас я могу признаться, что из-за отсутствия от тебя известий у меня даже начала развиваться легкая паранойя. Я знаю, знаю, требуется вечность, чтобы курьеры добрались из одного конца империи в другой. Так что я в общем-то и не мог ждать, что ответ придет раньше, чем он пришел. Но я отсюда посылал тебе страницы и страницы, не получая в ответ даже, так сказать, «открытки», а время шло, и надо сказать, шло так медленно, что, казалось, годы прошли. Я размышлял: может, ты слишком занята, чтобы писать, или просто ленишься, и еще целый ворох ничего не стоящих соображений. Иногда я вдруг представлял, что с тобой случилось нечто ужасное — в конце концов, путешествия во Времени совсем небезопасны.

Я старался не показать этих волнений, когда писал тебе, по крайней мере пытался. Но сейчас все это не имеет значения, потому что я знаю — с тобой все в порядке, ты по-прежнему меня любишь, что при первой же возможности отвечала на мои письма. И так далее, так далее. Как я рад!

Чиновники, которые сортируют все посылаемое местным губернатором Сиппурилейлом из Наз Глесима в столицу, должно быть, весьма озадачились, когда развернули адресованный принцу Раму свиток и обнаружили, что все послание написано неизвестными знаками. И, конечно же, пришли к единственному логическому заключению — письмо написано шифром, а значит, очень важное; и они немедленно принесли его Принцу.

Наступил очень щекотливый момент. Принц глянул на свиток, решил, что все это какие-то безумные каракули, и, к моему полному ужасу, направился к огню, чтобы бросить в него свиток. Пришлось вернуть его и оттащить обратно к письменному столу прямо на глазах у чиновников, которые принесли этот свиток. Принц резко остановился, в течение секунды сопротивлялся моей команде и чуть было не упал.

Бог знает, что подумали чиновники, — может быть, что у Принца новый «припадок». Рам тоже не понял, что с ним случилось, но быстро дал им знак удалиться из кабинета, возможно, он был смущен, что они видели, как его пошатывало, и боялся, что это может повториться опять.

Как только они вышли из комнаты, я немедленно ввел Принца в состояние транса и прочитал твое письмо, и с жадностью перечитывал и перечитывал его. Это было так чудесно — наконец-то получить от тебя ответ, что я был близок к тому, чтобы разразиться слезами (из глаз принца Рама!). Выучив письмо практически наизусть, я заставил Принца свернуть его и спрятать в альков, где я храню ожидающие отправки письма, и лишь затем, после попытки стереть в сознании Рама всю память о том, что произошло, я вывел его из транса.

Если мне повезет, он не воскресит в памяти историю о странном свитке с необычными знаками. Наиболее вероятно, что у него останется смутное туманное ощущение, что он видел какой-то бессмысленный документ. Я надеюсь, что Принц решит, будто все это происшествие ему приснилось: может ведь кому-то присниться, что он заглядывает в книгу на греческом или арабском языке и в состоянии, по крайней мере во сне, читать ее с полным пониманием, хотя потом он не может вспомнить ни слова.

Во всяком случае, ты счастлива и здорова и вообще в отличной форме, и я рад за тебя. С облегчением узнал, что погода у вас не так ужасна, как я предполагал. Да, холодно, но чего еще можно было ждать от Европы ледникового периода, хорошо, что по крайней мере не очень снежно. Описание дома из костей мамонтов, в котором ты живешь, приводит в восхищение. Фундамент из черепов мамонтов, стены из уложенных крест-накрест челюстных костей, огромные бедренные кости в качестве въездных ворот — я полагаю, что это самый грандиозный дом в Наз Глесиме. Естественно, что комендант атиланской провинции должен иметь лучшее пристанище из всего, что там есть. Очень интересно ты пишешь об этой безобразной лохматой личности со скошенным подбородком и покатым лбом, которая прячется в окрестностях деревни. Ты думаешь, он действительно может оказаться неандертальцем? Насколько я помню, неандертальцы давно вымерли, не меньше чем пятнадцать или двадцать тысяч лет назад, но вполне допускаю, что некоторые из них все еще влачат жалкое существование в лесах и бродят вокруг, как печальные изгнанники.

Теперь мы убедились, как мало на самом деле знали о доисторическом человеке до начала исследований во Времени, ты согласна? Конечно, все, чем мы прежде должны были руководствоваться, — это несколько разрозненных скелетов, которые, по счастливой случайности, уцелели там и сям, да еще каменные инструменты и оружие. По этим кусочкам мы создали какое-то представление о сотнях тысяч лет человеческой жизни. Я считаю, довольно хорошее представление с учетом того, что мы имели. Но сейчас, когда мы фактически собственными глазами видим Прошлое, оно выглядит совершенно иным. Человек-неандерталец окончательно не исчез, если твоя версия верна. А гомо сапиенс времен палеолита обладают более развитой культурой, чем мы когда-то представляли. И главное, конечно, — этот блистательный народ Атилана, о существовании которого мы даже не подозревали, создавший в Прошлом современную технологическую цивилизацию, даже с электричеством — не больше и не меньше.

Сейчас, когда я знаю, что ты действительно получаешь мои письма и можешь отвечать мне, я, вероятно, буду писать чаще. Твое письмо совершенно магически разрушило мое ужасное чувство изоляции, жалкого одиночества, непрекращающегося волнения о проблемах, которые на самом деле того не стоят. Я не могу дождаться следующего письма от тебя.

Конечно, это рискованно, не так ли? Не только потому, что мы вынуждены управлять телами наших «хозяев», чтобы писать письма, но и потому, что сами по себе свитки на неизвестном языке, курсирующие туда и сюда, в конце концов, вероятно, должны заставить кого-то заподозрить колдовство, шпионаж или что-нибудь более серьезное. Они могут провести расследование. И все же письма того стоят, несмотря на риск, правда? Я абсолютно убежден в этом. Сегодняшнее утро, когда я получил от тебя это письмо, было одним из самых важных моментов в моей жизни. Убедиться, что у тебя все отлично, узнать, что ты делала в эти последние недели, прочитать слова «Я тебя люблю»… Теперь я жду следующего письма. И следующего. И еще, и еще…

Вынужден прервать. Объясню позднее.

Сейчас — это и есть позднее. Незадолго до рассвета.

Большая неприятность. Принц знает, что я здесь.

Хотя все это время по причинам, которые тебе уже известны, я не вторгался в глубины сознания Принца, тем не менее нельзя было не заметить каких-то эмоциональных толчков, которые от него исходили. Когда Принц взволнован, я это чувствую. Когда сердится. Когда устал. Когда он в напряжении. Эти постоянные сигналы я улавливаю автоматически.

Сегодня, через пару часов после того эпизода — с твоим письмом, когда я помешал ему бросить свиток в огонь, я начал ощущать в нем беспокойство. Это было нечто среднее между тревогой и раздражением и становилось сильнее с каждой минутой; медленно и устойчиво нарастало напряжение, которое должно было привести к какому-то взрыву.

Было весьма жутко чувствовать, что он, как бомба, отсчитывает секунды. Я склонялся к тому, чтобы проникнуть и, пока не наступил взрыв, попытаться устранить причину напряжения, но не знал, куда проникать и что устранять. Поэтому я ждал, волновался и гадал, что произойдет, в то время как Принц продолжал заводиться. Наконец он произнес — мысленно, громко и четко, обращаясь прямо ко мне. Словно бомба, взорвавшаяся прямо мне в лицо:

— Кто ты, демон, и зачем ты во мне?

Помнишь, когда-то я писал, что мы выступаем здесь, по существу, в роли демонов, владеющих сознаниями и телами людей, наших «хозяев»? Принц воспринимает это точно так же.

Я был совершенно ошеломлен — не знал, что говорить, что думать.

Это был мой шанс, может быть, единственный шанс, установить прямой контакт с Принцем. Если мои последние письма дошли до тебя, то ты знаешь, как долго я боролся с этим искушением. Успешно боролся. Этим внезапным выпадом наугад Принц мог бы очень легко разбить мое сопротивление синдрому Вины Наблюдателя. Но этого не случилось — когда наступил решающий момент, я, в конце концов, неожиданно для себя сохранил полное молчание, как нас учили на тренировках. Я заставил себя заблокироваться, допуская только минимальный контакт с сознанием Принца.

Но он не отставал.

— Я знаю, что ты здесь. Я чувствую — ты прячешься в моем сознании.

Я молчал. Что я мог сделать? Сказать ему, что он все выдумывает? Любой допущенный мною контакт только выдал бы меня, доказал мое присутствие.

— Кто ты, демон? Почему ты набросился на меня?

С каждой минутой он становился все взволнованнее. Он дрожал и сотрясался, сердце колотилось а кровь в висках стучала, словно удары молотка! Он стал на колени и закрыл руками лицо, а потом с огромной силой сжал руками голову, словно пытался выдавить меня. Все свои силы он сконцентрировал лишь на одном: изгнать меня из своего сознания.

Конечно, все это никак не подействовало на меня, но для Принца напряжение было страшное. Каждый мускул его тела был сведен, глаза расширились, он задыхался, пот проступил из всех его пор. Гормоны стресса овладели всем организмом, и такая внутренняя ярость вспыхнула в нем, что стало жутко. Мог ли он навредить себе таким образом? Я не знал.

Но у меня было только две возможности: обнаружить себя или ввести его в транс и успокоить. Я предпочел сделать второе, и он тяжело опустился на пол и затих.

Какое-то время я боялся предпринять что-нибудь еще, а потом постепенно начал исследовать верхние уровни его сознания.

Как я и подозревал, обнаружилось, что недостаточно полно устранена память о том, что Принц видел твое письмо. Он все еще помнил о нем, а также о моем более раннем письме, которое видел на корабле, когда за ним приходил стюард. Это вызвало размышления о том, почему он так странно спотыкался сегодня днем, и об «ударе», который он перенес несколько недель назад, когда я первоначально внедрился в его сознание, и о странных болезненных ощущениях в руке, и о разных других небольших странностях, непосредственно связанных с моим присутствием. И он быстро сделал точный и правильный вывод — ты знаешь, Принц чрезвычайно умный человек.

Я не надеялся стереть все его оправданные подозрения, исправляя сейчас что-то в его сознании. Эти исправления могли бы повлечь за собой так много нарушений вокруг, что я, несомненно, нанес бы Принцу большой ущерб. Но оставить его лежащим без сознания на полу я тоже не мог, а поэтому принял решение проникнуть в соответствующие области и вернуть его гормональный уровень в прежнее состояние, хотя бы для того, чтобы он успокоился, насколько это возможно. А после этого я вывел его из транса.

Он сел, нахмурился и покачал головой, но общаться со мной снова больше не пытался. Он просто встал, прошелся несколько раз по комнате взад и вперед, высунул голову в окно и сделал три очень глубоких вдоха. Потом позвал своего слугу, попросил принести кувшин вина и сделал несколько маленьких глотков. Какое-то время посидел, смотря невидящим взглядом, — он почти ничего не помнил. Наконец произнес свои молитвы, лег в кровать и провалился в глубокий сон. Сейчас почти утро. Он еще не проснулся.

Вся моя миссия поставлена под угрозу. Я должен быть предельно осторожен во всех действиях. Знаю, он все еще убежден, что в него вселился демон. И он прав. Глубина его реакции поистине пугающая. Я не хочу довести его до каких-нибудь приступов или психического расстройства — это повлияет на его положение как наследника престола. Вероятно, я могу продолжать использовать его для того, чтобы писать эти письма, пока он находится в состоянии транса, но в остальном нужно бы поостеречься. В самом худшем случае мне, возможно, придется даже отказаться от всей программы исследований и вернуться домой раньше, чем планировалось. Увидим. Скрести за меня пальцы, моя любовь. Надеюсь, что позже продолжу.

Продолжение, следующий день.

Для того чтобы выкурить меня из сознания Принца, они подвергли его обряду изгнания нечистой силы. Конечно, это не сработало, и все-таки мое положение остается очень ненадежным.

Первое, что сделал Принц, когда проснулся, — вызвал советника Тенеристиса. Это визирь королевства, и при этом он был особым наставником Принца в течение многих лет. Тенеристис — очень маленький, бесцеремонный старик, деловой и упрямый, с густыми пучками жестких белых волос, которые комично торчат с двух сторон его головы, как рога. Хотя, кроме этого, ничего комичного в нем нет.

Принц сказал: «Во мне находится демон. Он погружает мое сознание в мрак и заставляет меня смотреть на непонятные знаки и делать непонятные вещи».

«Тогда ты должен пойти в Лабиринт, — тотчас ответил Тенеристис. — Ты согрешил, иначе никакой демон не смог бы войти в тебя. В Лабиринте ты очистишься от своего греха».

Лабиринт! Тени Тезея и Минотавра! Но это не Крит, и миф о Тезее будет придуман спустя многие тысячи лет, гораздо позже, чем мне хотелось бы. Лабиринт Атилана — не тюрьма для чудовища, это священное место, расположенное на склоне горы Баламорис, где-то на полпути к вершине. Я догадываюсь, что эти естественные пещеры, скорее всего, лишь часть сложной геологической системы пещер, которые обычно имеются под большинством вулканов; все эти туннели, жерла, подземные проходы и тому подобное, возникают, когда вулкан извергается. Баламорис долго бездействовал, и атиланцы изрешетили эти заповедные места вдоль склонов священными местами поклонения.

Это красивая гора. Настолько красивая, настолько восхитительная, что хочется забыть, что однажды утром в очень недалеком будущем она внезапно бурно вернется к жизни и уничтожит всю эту фантастическую цивилизацию.

Ранним туманным утром Принц в одиночестве проехал верхом по чистым, сверкающим улицам Атилана мимо храмов и дворцов, мимо вилл и парков, а потом поднялся вверх по прекрасным зеленым склонам у подножия горы Баламорис. Он привязал лошадь, опустился на колени и помолился, а затем без колебаний направился к узкому входу в Лабиринт.

Это была простая расщелина, никак не обозначенная, без всяких украшений, располагалась она на горе довольно высоко. Принц прошел сквозь нее в восьмигранную камеру, стены которой были облицованы белыми и голубыми изразцами; камера вела в вымощенный проход, уходящий вглубь и вниз. Помещение освещалось тремя электрическими лампами, которые давали яркий золотистый свет, а вот проход, кроме первых шагов двадцати, не был освещен совсем. Сумерки окутали Принца, потом сгустились до полной темноты. Казалось, что он спускается уже долгие часы по спирали вниз и вниз, туда, в глубину, куда не проникает ни один луч света, в царство ужасающего мрака.

В кромешной тьме единственным ориентиром была лишь гладкая рельефная резьба на стенах, дорогу нащупываешь по вековым священным изображениям, «читая» по стенам руками. Логическое расположение рисунков имеет смысл для атиланцев, но не для меня; пока ты можешь определять следующий ход на основании знакомых, изученных прежде религиозных сведений, ты в состоянии находить дорогу. Если ты путаешься даже в мельчайших деталях, немедленно заблудишься, и шансы выбраться отсюда ничтожно малы. Так что Тенеристис сильно рисковал, посылая наследника трона в Лабиринт.

Принц не казался встревоженным, он быстро шел вперед, ощупывая руками горельефы то тут, то там. Видимо, он знал, какое изображение нужно искать, и всегда находил его. Был только один трудный момент, когда он задержался на каком-то орнаменте, и удар сомнения поразил его, словно копье, оставив в сосудах след гормонального выброса. Принц остановился, сделал несколько глубоких вдохов, привел себя в состояние ледяного спокойствия и ощупал орнамент снова.

На этот раз он нашел нить, которую потерял, — двойной зигзаг слева от основного изображения. Вздохнув с облегчением, он двинулся вперед.

Вперед и вперед, вниз и вниз.

Стены прохода сузились, потолок понизился, Принцу пришлось пригибаться и идти медленнее. Воздух становился теплее. Принц был в одной набедренной повязке, но все равно он стал скользким от пота. Несмотря на спокойствие и хладнокровие, где-то в глубине его души затаилось сознание грозящей опасности, ведь хватило бы одного неверного поворота, чтобы оказаться в безнадежном положении. Ужасная смерть: один, в душной темноте, без пищи, без воды, без света.

Потом я почувствовал, что сердце его радостно забилось, и он внезапно направился по крутому изгибу коридора в то место, где он действительно мог видеть.

Это был конец пути, самое сердце Лабиринта — пещера для покаяния. Она была круглой, с куполообразным сводом и отверстием в полу, в самом центре. Из этого отверстия проникал свет — красный, мигающий, — будто пылающее сердце мира светилось в недрах вулкана. Склонившись над краем отверстия, Рам видел (и я вместе с ним) далеко внизу яркие озера огненной лавы, медленно вздымающейся, опускающейся, перемешивающейся. От них поднимались сильные порывы горячего ветра. Пристально вглядываясь в это огнедышащее горнило, я увидел смерть Атилана, ждущую своего часа, чтобы вырваться на свободу.

Принц согнулся, прижал голову к коленям. Именно здесь он молился о том, чтобы освободиться от духа, который вторгся в него.

Он называл имена богов. Он называл имена королей — секретные имена, те самые, которые они носили еще будучи принцами, до воплощения в новейшего Харинамура. Он взывал ко всем силам мироздания, чтобы они освободили его — от Меня.

Слова вырывались с диким, резким стоном, сверхъестественным и необычно резонирующим. «Я сбился с пути моих отцов, — кричал он, задыхаясь от рыданий. — Я не знаю в чем, но я согрешил, и я наказан за мой грех, и сейчас я проклят. Простите меня, о боги! Скажите мне, как я могу освободиться!»

Принц опустился на колени, дрожащий, несмотря на жар вулкана, ожидающий, что милость богов снизойдет на него.

В какой-то сумасшедший миг я действительно подумал, что это сработает, что я буду вышвырнут из его сознания и заброшен в какое-нибудь немыслимое чистилище. Это было страшно. Вихри налетали на меня и грохотали вокруг. Было ощущение, что стены пещеры сдвигаются. Гора давила.

Казалось, что Рам полностью овладел ситуацией, — Рам и его боги. Я чувствовал, что он ищет меня, пытаясь зажать меня в тиски, вырвать из себя и освободиться.

Мне пришлось драться как настоящему демону. Да, именно как демону. Я оттолкнул его, установил вокруг себя защитные блоки и спасся бегством вниз, в коридоры его подсознания. Были моменты, когда я чувствовал, что он хватает меня, приподнимает и выдавливает из себя.

Наверное, был какой-то способ взять его сознание под контроль и не подпускать его к себе, но только в тот момент казалось, что это невозможно. Я поспешно отступил. На какой-то один длинный, ужасный момент здесь, в глубине этой душной пещеры в чреве горы, он взял надо мной верх, а я был беспомощен. Я съежился, сжался в плотный комок и попытался сделаться крохотным и невидимым.

Но этот момент прошел. Я вытянулся, снова подсоединился к его сознанию и нашел рычаги управления. Давление ощутимо уменьшилось. Я снова был всадником, а он снова был носителем. Я уцелел.

Вихри утихли. Все, что так близко подступило ко мне, ослабело и отодвинулось. Через некоторое время Рам поднялся с колен.

Он был очень спокоен — даже расслаблен. Думал ли он, что преуспел в изгнании? Возможно.

Или, может быть, просто был удовлетворен, что победа надо мной была так близка. Он бодро подвигал руками, размял ноги, наполнил воздухом легкие как атлет, который только что завершил изнурительный матч и начал успокаиваться.

Возвращаясь назад по извилистому проходу, он быстро нащупывал путь, касаясь горельефов, и за удивительно короткое время достиг выхода.

Шагнув из пещеры в яркий полуденный солнечный свет, он мысленно сказал, обращаясь прямо ко мне:

— Даже Лабиринт бесполезен.

Его слова подействовали на меня словно удар.

— Ты не одурачил меня, демон! Я знаю, что ты все еще здесь. Но я не позволю тебе управлять мною. Не позволю быть моим господином.

Странная новая сила исходила от него. Он решил бороться со мной до конца, и я понял это.

Удастся ли ему это?

Он силен и упрям. Но я знаю, как управлять его сознанием; а вот как управлять мною, Принц не знает. Не может знать. Он был близок к цели там, в Лабиринте, но все же не достиг ее.

Тем не менее я чувствовал сопротивление, когда вводил его в состояние транса, чтобы дописать это очень длинное письмо. Конечно, я смог одолеть его, но в следующий раз это может оказаться намного труднее. В моих руках настоящий тигр.

Положение неприятное. Я постараюсь держать тебя в курсе, хотя это может оказаться нелегким делом.

Рой.

ПИСЬМО ВОСЬМОЕ

День 18-й, Западный ветер, Большая река

Когда я писал тебе предыдущее письмо, мне все казалось весьма сложным, но в действительности я получил несколько дней передышки. К моему большому удивлению, принц Рам вел себя так, будто изгнание нечистой силы в Лабиринте на самом деле произошло и злой дух покинул его душу. По крайней мере именно это он сказал в тот же день советнику Тенеристису, когда вернулся домой. Устанавливать прямой контакт со мной он больше не пытался.

У меня четыре варианта объяснения поведения Принца:

1) Несмотря на его слова, сказанные мне по выходе из пещеры, он действительно убежден, что изгнание нечистой силы вполне удалось.

2) Он пытается одурачить меня, считая, что сможет меня одолеть, если вдруг моя оборона ослабнет.

3) Он боится, что Тенеристис, узнав, что Лабиринт не помог, отошлет его совершать какое-нибудь более трудное и опасное паломничество, чего на самом деле Принцу делать не хочется.

4) Учитывая, что обряд Помазания уже близок (главная церемония, после которой Принц фактически становится сомонархом вместе с отцом), он просто не хочет предаваться этим мучительным мыслям о демоне, который, может быть, овладел им, а может быть, и не овладел.

Любое из этих объяснений или все четыре могут быть правильными. Или ни одно из них.

Если Рам действительно считает, что я изгнан, почему он объявил мне, что знает о моем присутствии? Непонятно. Я не могу поверить и в то, что Принц боится Тенеристиса или какого-нибудь нового покаяния, которое тот, чего доброго, взвалит на него. Казалось, что Принц вообще не колебался относительно испытания Лабиринтом, а что могло быть хуже этого?

Объяснение, связанное с обрядом Помазания, имеет немного больше смысла. Пока это — величайшее событие в его жизни. Что, если в каком-то смысле опасно или кощунственно пытаться пройти этот обряд, в то время как тобой владеет демон? Возможно, Принц так стремится к Помазанию, что не хочет, чтобы обряд отложили, а это может случиться, если он позволит Тенеристису узнать, что он все еще носит этого упрямого демона в своей голове. С другой стороны, Рам честен, и это прежде всего. Может ли он честно утаить тот факт, что изгнания не произошло, и как ни в чем не бывало совершить эту чрезвычайно важную церемонию, находясь при этом в «нечистом» состоянии?

Остаются два объяснения, каждое из которых, к несчастью, выглядит слишком правдоподобным. Рама готовили быть королем, а это включает умение быть хитрым. Если есть скверный, докучающий тебе враг, который не хочет убраться прочь, то единственный способ справиться с ним — сбить его с ног и поразить, когда он не ждет этого.

Также есть вероятность, — и это очень тревожит Принца, — что вся эта история с одержимостью демоном может привести к тому, что если Принц не сможет немедленно спрятать все концы в воду, то вообще будет лишен права наследовать корону и королем станет его младший брат.

Какова бы ни была причина, но Принц все эти дни помалкивает. Молчу и я.

Три часа спустя. Сейчас все обстоит совершенно иначе. Прежде всего позволь тебе сказать, что Принц, который пишет эти слова, не в трансе. Он в полном сознании, отдает себе отчет в том, что происходит, хотя, конечно, не имеет ни малейшего представления о значении слов, которые его рука выводит под моим управлением.

Возможно, я делаю серьезнейшую в своей жизни ошибку. Больше того, может быть, это моя последняя ошибка в жизни. Но я почему-то думаю, что все будет хорошо. Рассказываю обо всем по порядку.

Началось с того, что прибыла почта из Наз Глесима. С ней пришло твое второе письмо, то, где ты рассказываешь об охоте на мамонта. (По-моему, нужно быть чокнутыми, чтобы отправиться охотиться на таких гигантских зверей в разгар снежной бури. Даже если они действительно верят, что теплая погода ни за что не наступит, пока они не выйдут на охоту.) Как и прежде, свиток был упакован так, словно он прибыл от коменданта Сиппурилейла и адресован принцу Раму, так что чиновники принесли его Принцу прямо в рабочий кабинет.

На этот раз, прежде чем развернуть свиток, Принц дождался, когда чиновники выйдут. Я тоже ждал, рассчитывая внезапно атаковать его и ввести в состояние транса, как только он начнет разворачивать свиток, чтобы не осталось даже призрачного воспоминания, что он опять мельком видел нечто, написанное по-английски. Но он опередил меня.

Не разворачивая свиток, он сказал, обращая мысль прямо ко мне, точно и резко, как удар молнии:

— Здесь еще одна твоя демоническая писанина?

Значит, он знал, что я все еще здесь. Я хранил молчание и пытался быть незаметным. Не помогло.

Расскажи мне. О чем все это? Внутри коменданта Сиппурилейла тоже поселился демон? Что вы, два демона, пишете друг другу в ваших письмах?

После этих слов он развернул свиток и уставился в него.

— Да, — сказал он. — Я так и думал. Много демонических знаков. Я не в состоянии изгнать тебя, поэтому я должен попытаться узнать тебя. Скажи мне, демон, кто ты, какой ты? Я приказываю тебе ответить. Заклинаю всеми богами, отвечай! Я приказываю тебе!

Я был на распутье. Можно было выключить его и еще раз попытаться стереть из его сознания все воспоминания о последнем свитке. Или в конце концов позволить ему знать правду вопреки всему, что нам втолковывали на тренировках, и посмотреть, что будет дальше. Лора, я колебался не больше секунды.

— Я не демон, — сказал я. — Я пришелец из страны, которая находится на другом конце Времени.

Я сказал это. Я действительно сказал это. Я раскрылся полностью.

Не думаю, Лора, что у меня был выбор. Вероятно, мы не должны были затевать пересылку этих писем, но мы сделали это — я беру вину на себя, — и поэтому Принцу и, возможно, коменданту Сиппурилейлу попались на глаза документы, написанные по-английски. Во всяком случае, Принц сумел понять, что происходит нечто необычное.

Я полагаю, что мог бы даже в этот момент проникнуть в сознание принца Рама и попытаться удалить каждый бит памяти, связанной с моим присутствием и злополучными свитками, но мне и прежде явно не удавалось сделать эту сложную работу по корректировке его памяти, а сейчас удалять из нее нужно было так много, что не могу представить себе, как это можно сделать без серьезного ущерба для него.

Так рисковать я не собирался.

Лучше нарушить все правила, рассказать ему правду и нести ответственность за последствия и здесь, и в нашем Времени, что я и сделал.

Как ты думаешь, какова была реакция Принца? Замешательство? Потрясение? Ужас? Или просто вспышка гнева и иронический смех при мысли, что демон, который расположился в нем, — сумасшедший демон, что делает и без того плохое положение еще худшим?

Ничего подобного. Он не рассердился, не расстроился. На самом деле он был очень спокоен, почти безразличен. Я полагаю, в этом одно из различий между обычными смертными и принцами, которых всю жизнь готовили к тому, чтобы управлять большим королевством. Самое главное, что необходимо знать настоящему Принцу, — как остаться невозмутимым, сохранить лицо в любой критический момент, каким бы страшным он ни был.

— Значит, ты пришел из времени, когда боги ходили по земле? Из далекого золотого времени? — спросил Рам.

— Нет. Я пришел из времени, которое еще не наступило.

— Ты имеешь в виду будущее?

— Да, я из будущего. Оно наступит через двадцать тысяч лет.

— А! Очень и очень странно. А ты из нашего народа?

Я поколебался.

— Не думаю. Нет.

Он понял это по-своему:

— Тогда ты из грязных людей?

— Возможно. Я не могу быть уверен.

— Потому что ты пришел из такого далекого времени?

— Да, — сказал я, — через двадцать тысяч лет многое изменится.

Его внутренний голос долго молчал. Я чувствовал, что он обдумывает информацию, которую получил от меня, изучает ее, размышляет, переваривает.

Наконец он сказал:

— Если ты явился из такой дали, ты, должно быть, великий дьявол.

— Ну, не так чтобы… Но послали меня сюда великие дьяволы.

— Ты не дьявол? Ты только демон?

— Ни демон, ни дьявол, принц Рам.

Поразмышляв над этим с минуту, он сказал:

— Я все равно думаю, что ты дьявол. Как тебя зовут, дьявол?

— Рой Колтон.

— Такое имя может иметь только дьявол.

— Это совершенно обычное имя, уверяю тебя.

— Это имя дьявола, — твердо ответил Принц. — Я не сомневаюсь в этом. — Он все еще был совершенно спокоен. — А почему ты проник в мое сознание? Что ты там ищешь?

Тон его внутреннего голоса был спокойный, располагающий к разговору. Легкость, с которой он, казалось, теперь принимал мое присутствие, меня слегка обеспокоила. Сначала это, конечно, вывело его из душевного равновесия, но сейчас, по-видимому, он нисколько не беспокоился. Создавалось впечатление, что он находит это весьма интересным. Ему было любопытно узнать множество разных «зачем» и «откуда».

Готовил ли он ловушку для меня?

Непохоже. Я обследовал его эндокринную систему, и за его внешним спокойствием не нашел ничего, кроме еще большего спокойствия. Ни ты, ни я никогда не были бы так невозмутимы, обнаружив в своих головах какой-то необъяснимый фантом. Решили бы, что сошли с ума, и помчались в ближайшую больницу для полного обследования. Наверное, именно в этом ценность жизни в мире, где боги еще действительно существуют, где можно время от времени сталкиваться там и сям со случайным дьяволом или демоном. Когда принц Рам начал слышать голоса в голове, ему не показалось, что он, возможно, потерял разум. Мое присутствие в нем было просто вызовом, на который нужно было ответить, проблема, которую необходимо было решить.

Его открытость и прямота были чрезвычайно привлекательны. Он просто хотел знать, кто я и для чего явился.

Итак, я рассказал ему все. Я нарушил все правила из нашего учебника.

Я рассказал ему, что в стране далекого будущего, в которой я живу, мы открыли силу, способную отправлять наши сознания назад, в прошлое. Я описал, как начинались исследования во Времени: первые эксперименты, провалы и удачи, первые попытки коротких прыжков через Время с возвращением через несколько часов, дней, недель. Я говорил о том, как мы изобрели приборы и начали посылать волонтеров назад, через века, в виде бестелесного сознания — прыжки через столетие, пять столетий, тысячу столетий.

Много ли он действительно понял из всего этого — загадка. Но по колебаниям его гормональных уровней я мог судить, что он был потрясен и пришел в полное восхищение, когда я рассказывал о том, как исследователи Времени сообщают о своих впечатлениях, способных помочь воссоздать прошлое, заставить его казаться ожившим вновь.

А потом я завел речь об острове Атилане: «Атлантида — так мы его называем», — сказал я и поведал о том, как мы продвигались в исследованиях все дальше и дальше в прошлое и наконец начали встречать обрывочные сведения о существовании острова Атилан. Я сообщил, что из всех наций древнего мира его империя была величайшей, поэтому именно о ней мы стремились узнать как можно больше.

И тут я затаил дыхание, испугавшись, что выдал слишком многое.

Не хотелось рассказывать ему о приближающейся гибели его страны, о том, что уничтожится все, останется лишь весьма туманная память об этой огромной империи — Атлантиде. Но, конечно, я довольно прозрачно намекнул на это: если Атлантида была совсем забыта в мое время, говорил я, значит, она должна была когда-то погибнуть, не так ли? Но он был так захвачен идеей странствий во времени, что мы прошли мимо этой очевидной мысли.

— Ты первый дьявол из ваших людей, посетивший остров Атилан? — спросил он.

— Третий, — ответил я. И рассказал о первом путешествии Флетчера, и о втором — Иверсена, и о том, какой полезной оказалась информация, которую они доставили, но все же эти сведения были весьма ограниченны, потому что Флетчер внедрился в сознание раба, а Иверсен — в сознание не очень смышленого лавочника; ни раб, ни лавочник не могли обеспечить глубокое проникновение в подробности жизни атиланцев. Поэтому следующая попытка была уже более обдуманной внедрить следующего исследователя Атлантиды в сознание члена правящей семьи.

— И ты теперь здесь, — сказал Рам.

— И я здесь.

Мы пробеседовали чуть ли не половину того послеполуденного времени, которое Принц обычно посвящает тренировкам. Он был переполнен вопросами о мире, из которого я пришел.

Я описал ему телефоны и телевизоры, сверхзвуковой транспорт и космические спутники. Я рассказал ему, что у нас есть базы по добыче полезных ископаемых на Луне и три небольших поселения на Марсе; мы говорили о посылке экипажа для исследования спутников Юпитера. Я попытался объяснить, что представляет собой наша система управления государством и каково жить в мире, где несколько великих держав вместо одной-единственной, и как нам удалось выжить в жестоких битвах, которые почти уничтожили всех нас в ужасном двадцатом столетии.

В нем не было и тени сомнения. Я полагаю, он без труда поверил, что дьяволы, способные отправить человеческое сознание в прошлое, отдаленное двадцатью тысячами лет, сумели также создать машины, которые могли долететь из Тибарака в Наз Глесим за пару часов, или мгновенно передавать изображения почти по всей Земле.

Единственная вещь, которую он абсолютно не мог усвоить, — принцип демократических выборов. Он хотел знать имя нашего короля и долго ли он и его семья правят государством.

— Такого больше не существует, — сказал я. — В нашей стране мы выбираем нового правителя каждые четыре года. Если он или она управляют мудро, то часто их выбирают еще на четыре года. Потом мы выбираем кого-нибудь другого.

Этого он понять не мог, какими бы словами я ни объяснял.

Народ выбирает короля? Постороннему позволяют заменить признанного правителя?

Он был сбит с толку. Его тело напряглось, в висках начала пульсировать кровь. Только когда я ему сказал, что в некоторых странах правители остаются у власти в течение очень многих лет, иногда даже на всю жизнь, он немного успокоился.

А вот идея диктатуры показалась ему экзотической и хлопотной: захватить власть, провозгласить себя хозяином и править до тех пор, пока народ не устанет и не свергнет тебя, после чего кто-то другой поднимается и говорит, что теперь он хозяин, — нет, нет. Принц не мог осознать этого, воспринимая не иначе как умопомешательство. Наши научные чудеса, телевидение и путешествия во Времени, полеты на Марс — все это он мог принять без малейшего сомнения. Но только не наши политические системы.

Следующий день. Заканчиваю и запечатываю.

Сейчас дела обстоят так: мы с Рамом стали друзьями. Лучшими друзьями. Он полностью принимает мое присутствие в себе, совсем не пугается, думает, что это даже здорово: дьявол из далекого будущего, живущий в его голове, который может рассказывать всевозможные удивительные вещи. Естественно, он не собирается посвящать кого-либо еще в эту историю. В свой маленький секрет, бережно хранимый и забавный.

Я понимаю, что это нарушает все наши правила, противоречит всему, чему нас учили на занятиях по тактике поведения. Уверен, что когда я вернусь, быть моей голове на плахе. Так что все это здорово скажется не только на моей карьере, но и на нашем с тобой будущем. Не думай, что меня это не волнует. Но я не мог не сделать того, что сделал. Это был единственный честный выбор. Позволить Принцу узнать правду — или рисковать разрушением его психики. Ладно, я сделал свой выбор и теперь обязан следовать ему, пусть даже вся моя карьера рухнет.

Принц знает, что ты находишься в сознании местного коменданта Сиппурилейла. Он знает, что мы общаемся посредством этих писем, и готов продолжать оказывать мне помощь в качестве писаря. Хочешь ли ты открыться Сиппурилейлу — решать тебе. Лично я не думаю, что тебе это нужно: ты от этого ничего не выиграешь, а потерять можешь все, когда вернешься домой. В конечном счете, ты должна все же думать о карьере исследователя во Времени, независимо от того, что я свою карьеру скорее всего загубил.

Будешь ли ты продолжать писать мне после всего этого?

Я надеюсь, что будешь. Без твоих писем для меня наступит такая пустота, Лора…

Пожалуйста, не беспокойся, что из-за нашей с тобой переписки ты становишься в некотором роде моей соучастницей, — когда мы вернемся, я собираюсь громко и ясно сообщить, что посвятил Принца в тайну своего присутствия совершенно самостоятельно, не советуясь с тобой и, конечно, без всякой поддержки с твоей стороны.

Как ты знаешь, я никогда и не собирался обнаруживать себя таким образом. Невероятно, что так случилось. Допустить это было неправильно, и, когда пробьет час, я готов к последствиям, каковы бы они ни были. Хотя, должен сказать, что я действительно не понимаю, какой от этого вред, если здесь, в далеком прошлом, сообщить одному умному принцу, что мы в двадцать первом веке можем переноситься через Время. В любом случае это знание не может изменить ни один факт истории, разве не так?

Или все-таки может?

Ладно, пусть будет так, сделанного не воротишь. Рам не спал полночи, болтая со мной, задавая миллион и один вопрос, так же, как ты болтала бы со своей новой университетской подругой по комнате. Его интересовало все — моя семья, место, где я родился, моя подготовка в качестве «дьявола» и еще многое-многое, пока наконец он не отупел от усталости, и я вынужден был, ради его же здоровья, осторожно отправить его спать, так, чтобы он не заметил этого.

Все хорошо, мы теперь товарищи по общежитию.

Как все это странно, Лора! Как бесконечно странно…

Рой.

ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ

День 22-й, Западный ветер, Большая река

Новости! Потрясающие новости! Действительно поразительное, умопомрачительное открытие. Совершенно неожиданное открытие, которое вдруг ставит на место все, что невозможно было объяснить об атиланской империи.

Сейчас, когда мне больше не нужно скрывать от Рама свое присутствие, я могу свободно передвигаться в его сознании. По-моему, это не беспокоит его, не кажется вторжением в его личную жизнь; похоже, он вообще не понимает концепцию личной жизни. А если и понимает, то это его мало заботит.

Я хотел узнать одну вещь: с чем связан обряд Звезды Романи.

Помнишь ту таинственную церемонию, которую Рам и его отец совершили однажды ночью в прошлом месяце? Как Принц и Король, глядя в небо, воздавали торжественные молитвы одной особенной звезде, как они разорвали и сожгли свои одежды, а потом сломали надетые на них короны? Очевидно, это был важный обряд. Но в чем его смысл?

Я скользнул в глубины сознания Рама в поисках каких-нибудь знаний об этом обряде и нашел гораздо больше, чем ожидал.

Едва ли нужно объяснять тебе, что невозможно копаться в человеческом сознании (будь оно твоим собственным или чужим), словно среди книг в публичной библиотеке. Сознания не имеют алфавитных указателей, и ты не можешь выполнить компьютерный поиск, чтобы найти нужные данные. Я полагаю, что в сознании тоже все систематизировано, но еще не родился тот гений, который смог бы вычислить эту систему. Поэтому лучшее, что можно сделать, — это искать ощупью, наугад, и попытаться выявить необходимые связи.

Я прощупывал сознание Рама то здесь то там, выискивая воспоминания о той ночи, когда совершался обряд Звезды Романи. Я натыкался на всевозможные другие вещи — Лабиринт, прогулка по великолепному пляжу, белый песок и искрящаяся вода, бешеная скачка верхом по лесной опушке и так далее, и так далее, и наконец, Рам и Король на крыше дворца, возносящие свою молитву.

Этот вход в память Рама был особенно чувствительным, со своим отчетливым резонансом и эмоциональной окраской. Это было похоже на какую-нибудь навязчивую мелодию, которую, может быть, не смог бы спеть сам, но узнаешь при первых же звуках. Я не могу описать тебе это, но я знаю, что ощущение похожее. Теперь, когда я почувствовал это, у меня появилась точка отсчета, и я стремглав бросился по этому ходу памяти, потом по другому, надеясь снова уловить где-то этот особый тон — еще одну точку, связанную со Звездой Романи.

И я нашел. Она поднималась ко мне из той части мозга, где тихо дремлют история и миф. К ней примешивалось странное мрачное видение: обуглившиеся развалины, обрывки сгоревших тросов, перекрученные куски чего-то, похожего на подвесные койки, торчащие из целого моря пепла. Я вгляделся пристальнее и ощутил сухие горячие ветры. Я увидел огромное вздувшееся красное солнце в небе.

Ближе. Глубже. Пепел взметнулся, и возник построенный из плетеного тростника город, охваченный предчувствием беды. Здания, улицы, мосты — все светлое, легкое, изысканное, хрупкое. Люди с мрачными лицами в молчании шли по его узким переплетающимся улочкам. Иногда это была ночь, и в небе сияли вереницы ярких лун. Потом наступал день, и появлялось это гигантское грозное солнце.

Люди имели внешность атиланцев: темные волосы, темные глаза, смуглые лица, коренастые, широкоплечие. Мне показалось: на тех улицах я видел Рама и его отца.

Солнце становилось все огромнее, воздух горячее. В глазах идущих по улицам людей был ужас. Близился конец их Мира. Скоро огонь пронесется по небу; скоро этот изящный город из плетеного тростника превратится в море пепла, которое я уже видел.

Я заметил корабли, поднимающиеся в космос. Возможно, дюжину или больше. Они уносили выбранных по жребию счастливчиков, которые спасутся от взрыва красного солнца.

А остальные — остальные — о, Лора, я знал, что произойдет с ними, и мое сердце страдало за них! Погибал целый мир. Звезда Романи посылала стрелы огня сквозь космическую бездну, и все вокруг гибло, все, кроме того, что уместилось на борту тех двенадцати или шестнадцати звездных кораблей.

Настал момент уничтожения. Ужасный свет, будто неистовствовали тысячи ядерных бомб одновременно, взрыв над головой. А звездные корабли продолжали свой путь — вверх и вдаль, направляясь в безбрежную тьму, которая простиралась за пределами ярко пылающего неба. Ты понимаешь, Лора, о чем я говорю?

Лора, атиланцы — пришельцы. Гуманоиды — инопланетяне, настолько похожие на людей, что почти невозможно сказать, в чем их отличие. Они прибыли сюда на тех самых звездных кораблях; они беглецы из какого-то другого мира, находящегося от нас на расстоянии многих световых лет. Их мир погиб, когда его солнце стало новой звездой.

Неудивительно, что они по развитию на голову выше коренных жителей Земли времен палеолита. Возможно, за тысячи лет до эпохи, которую мы с тобой сейчас изучаем, они внезапно спустились из космоса и принесли в мир, который еще не знал, как использовать металлы, такую культуру, которая могла строить космические корабли, странствующие между звездами. То есть культуру, еще более развитую, чем наша собственная.

Кроманьонцам и их современникам они, должно быть, казались богами. В некотором смысле они и в самом деле боги. Они построили громадный город во мраке скованной морозами земли Каменного века.

Потомки этих пришельцев здесь, на Атилане, до сих пор вспоминают со скорбью и болью свой прежний утраченный дом, который они называют Звездой Романи. Каждый год в определенную ночь они обращают свои взоры к звездам и воздают молитву мертвым и памяти всего, что существовало в том мире, пока в небе не вздулось красное солнце, пока не взорвалось их ненадежное солнце, уничтожив их мир.

Теперь я понимаю, почему атиланцы благодарили богов за возвращение Рама в их человеческое королевство, когда тот прибыл с материка, и почему они считают жителей материка «грязными людьми».

Я полагаю, что могло бы найтись и более лестное определение, чем это, но факт остается фактом: они на самом деле считают себя единственным истинным человечеством, а жителей материка, то есть коренных жителей Земли, — некими низшими пришельцами. В действительности здесь не тот расизм, который так распространен в нашем современном мире. Наш расизм приводит к тому, что одна ветвь человеческого рода наделяет себя превосходством над всеми другими. Никакого оправдания этим чувствам нет и не может быть: все расы современной Земли являются только незначительными вариациями одного и того же вида — Homo Sapiens. Но люди Атлантиды действительно исключительные, они не просто особая ветвь Homo Sapiens. Они вообще не Homo Sapiens, хотя очень похожи на нас, почти такие же, как мы. Они относятся, к совершенно другому роду. Я ни в коем случае не хочу сказать этим, что с их стороны хорошо или хотя бы допустимо так презрительно относиться к жителям материка, но все же теперь могу понять, почему они так воспринимают их. Вполне возможно, при тщательном переводе их слов на наш язык может оказаться, что выражения, которые они используют, создают впечатление несколько большего презрения, чем атиланцы действительно подразумевают.

Не кажется ли все это полным сумасшествием? Беглецы со звезд, которые добрались сюда в космических ковчегах, основали восхитительный город на этом благоуханном острове в восточной Атлантиде, да еще создали во времена палеолита обширную империю? И все же это так. Я обнаружил в сознании Рама исторические хроники, которые он выучил еще мальчишкой. Вероятно, если ты поищешь, то сможешь найти то же самое в сознании Сиппурилейла.

Теперь мы знаем, почему эти люди так невероятно опередили всех, кто жил на Земле в доисторические времена. У них было громадное преимущество.

Цивилизация атиланцев на Земле не так развита, как та, прежняя, что погибла вместе со Звездой Романи. В течение столетий они утратили многие свои технологические познания, возможно, позабыли, а может быть, просто не сумели восстановить их в своем новом мире, но они все еще непостижимо превосходят по умению и достижениям примитивный народ охотников, которым они управляют.

Это звучит слишком фантастически, чтобы быть правдой. Миф, легенда, поэма, но только не подлинная правда.

Но это и есть реальная правда. Я полностью уверен в этом. Мы говорили об этом с Рамом, и он решительно настаивает, что никакой это не миф, что все это действительно происходило: солнечная вспышка, которая уничтожила их мир, переселение на Землю, строительство города на необитаемом острове в самом теплом месте планеты. У них имеются подробные и достоверные летописи, описывающие все, что случилось. Каждый ребенок изучает историю огромного стихийного бедствия — так же, как мы изучаем историю Христофора Колумба и Джорджа Вашингтона.

Попробуй, поищи воспоминания местного коменданта Сиппурилейла об уроках истории в детстве, и ты найдешь там все это. Я точно знаю, что найдешь.

Но какая страшная история, ты согласна?

Рой.

ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ

День 4-й, месяц Золотых дней, год Большой реки

Я надеюсь, что тебя не встревожило мое длительное молчание. Здесь все отлично, просто не было настроения писать письма.

По правде говоря, я был несколько обеспокоен из-за двух моих последних писем: в одном я признаюсь, что раскрыл Раму свое присутствие, а в другом рассказываю о моем внезапном открытии происхождения атиланцев. (Получила ли ты это второе письмо? Если нет, то будешь ужасно ошарашена тем, что я только что написал.) Я боялся, что какое-нибудь из этих писем убедит тебя, что я рехнулся, и ты настрочишь в ответ разъяренное послание по поводу нарушения правил путешественников во Времени или сообщишь, что вся эта история о пришествии атиланцев из другой солнечной системы — самая сумасшедшая чепуха, которую ты когда-либо слышала. Так что я не мог заставить себя посылать новые письма, пока не узнаю наконец твою реакцию на последние мои письма.

И вот сейчас пришел твой ответ на мое «Я — Все — рассказал — Раму». Лора, ты не сердишься, и это очень успокоило меня, заставило снова и снова осознать, какой ты прекрасный человек и почему я так сильно тебя люблю.

Ты пишешь, что по возвращении домой у меня, конечно же, будут неприятности, но, как я и надеялся, действительно признаешь, что позволить Раму узнать правду было единственной честной линией поведения. Я просто не мог допустить, чтобы наследник трона продолжал думать, что им овладел демон, и приглашать всевозможных шаманов изгонять беса.

Ты не комментируешь другое — мое огромное открытие, из чего я заключаю, что ты еще не видела второго письма, хотя отлично поймешь, о чем оно, из того, что я напишу в этом письме. Во всяком случае, могу похвастаться, что раздобыл много дополнительной информации — Рам показал мне королевские архивы, которые содержат предельно тщательные записи о каждом событии в истории атиланцев, так что теперь я не сомневаюсь в достоверности истории о межзвездном переселении. Рам и его народ действительно пришли из другого мира.

Атиланцы находятся на Земле с 1143 года. Харинамур — первый Харинамур — был капитаном космической флотилии, которая доставила их сюда. На переселение ушел только тридцать один год, это означает, что они должны были лететь со скоростью света или близко к тому. Это предполагает технологическое развитие, опережающее наше, по крайней мере в космических полетах, так как мы еще не сумели достичь подобных скоростей и ограничиваемся лишь пределами нашей Солнечной системы, во всяком случае пока.

Шестнадцать звездолетов все вместе совершили перелет. Их больше нет — в первые годы жизни колонии, когда не хватало металла, корабли разобрали и полностью использовали на другие нужды. Когда атиланцы приземлились, они уже знали, что останутся здесь: они больше не хотели скитаться звездными странниками.

Наше руководство могло бы проверить все это, проведя последовательное астрономическое исследование. В радиусе тридцати одного светового года не так уж много красных звезд, да еще неустойчивых, и, наверное, можно вычислить, какая из них стала новой звездой за 20 000 лет до новой эры. Тогда мы узнали бы, где находилась Звезда Романи. Когда мы сможем строить достаточно быстрые космические корабли, чтобы путешествовать на другие звезды, что, я думаю, произойдет вряд ли раньше, чем в следующем столетии, мы отправим туда экспедицию — на поиски обугленных руин атиланской цивилизации, и сами во всем убедимся.

Теперь о другом.

Мы с Принцем очень хорошо уживаемся вместе. Он полностью свыкся с мыслью, что мы разделяем одно и то же тело. Занимаясь своими ежедневными королевскими делами, он непрерывно комментирует их, объясняет все, что делает. Я узнал множество вещей: о торговых путях империи, о ее истории, религии. Надеюсь, что сумею сохранить все это в памяти до возвращения домой. Проклятие — не иметь какого-нибудь способа захватить с собой записи! Но по крайней мере нас хорошо натренировали в использовании собственной памяти.

Принц много расспрашивает меня о нашем Времени. Это для него как фантастика — Время, когда на Земле живут миллиарды людей и существуют самые разные культуры. Его аппетит к подробностям нашей жизни ненасытен! хочется узнать о градостроительстве, о наших гуманитарных науках и религии, о спорте, автомобилях и самолетах, то есть ему интересно практически все. Я думаю, иногда он подозревает, что я присочиняю кое-что, а может быть, даже все. Временами и у меня возникает похожее ощущение: наше Время кажется отсюда страшно далеким и нереальным. После проведенных здесь месяцев я иногда думаю, что реален только Атилан, а все остальное — сказочная выдумка. Конечно, будешь так думать, если не имеешь даже собственного тела!

В самом скором времени ожидается большое событие: обряд Помазания. Приготовления уже идут полным ходом, в них участвует весь город.

Ты помнишь, что это третий из четырех основных обрядов, через который Принц должен пройти после Присвоения Имени и Соединения, и только после этого он будет готов стать Великим Дарионисом Атилана.

Совершенно ясно, что в ходе этого действа наследнику престола передаются некие откровения, которые должен знать каждый Король. Что это могут быть за откровения, Рам понятия не имеет, и перспектива в конце концов их узнать очень его волнует.

Должен признаться, что и меня тоже.

Осталось несколько недель, и нам обоим будет трудно вытерпеть это время ожидания.

Я опасаюсь лишь одного: а вдруг меня вернут обратно в собственную эпоху как раз перед обрядом. Вот это действительно сразит меня. Я знаю, что часы неумолимо отсчитывают время, но ведь тогда я не узнаю, что это за тайна.

Сколько еще времени я могу здесь пробыть? Это серьезный вопрос. Я не знаю. Помнишь, в одном из первых писем я писал, что потерял счет дням собственной эпохи. Информация, которую ты мне прислала, лишь немного помогла мне. Я могу ошибиться в расчетах примерно на неделю. Вдобавок, мне не ясно, в какой точно день меня собираются вернуть обратно. «Шесть месяцев», — было сказано, но означает ли это точно день в день или приблизительно? Так что, возможно, у меня есть еще две недели, а может быть, даже шесть недель. Точнее не могу сказать. Но до тех пор, пока можно, я хочу оставаться здесь, Лора. Не предвкушаю радостного возвращения, поскольку придется расхлебывать кашу, которую я тут заварил. По вполне понятным причинам меня ждут неприятности. А кроме того, я просто не хочу покидать Атилан. Пока не хочу. До тех пор, пока не узнаю всего, что будет в моих силах, об этой стране. Я чувствую, что обряд Помазания расскажет мне о многом.

Надеюсь скоро получить от тебя письмо.

Со всей моей любовью

Рой.

ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ

День 36-й, Золотые дни, Большая река

Я знаю, что опять долго молчал. Но я ждал обряда Помазания, чтобы описать его тебе. Итак, обряд совершился. Это произошло три дня назад. Тайны раскрылись. Это было потрясающее событие, но вместе с тем и потрясающее огорчение. Фантастическое испытание. Совершенно подавляющее впечатление — из тех, что полностью завладевают тобой и не отпускают. Принц Рам и я основательно потрясены всем этим, так что мне было необходимо несколько дней, чтобы обдумать происшедшее, примириться с ним, разобраться в своих собственных реакциях и чувствах. Я не уверен даже сейчас, что действительно справился с ними.

Давай посмотрим, с чего бы мне начать.

Я полагаю, что с самого начала. Утро дня обряда Помазания. Был один из тех великолепных дней на Атилане, что так похожи на наши весенние дни: ясное нежно-голубое небо, теплый золотистый солнечный свет. В такие дни сама мысль о том, что на дворе сейчас ледниковая эпоха, кажется глупой шуткой. На Атилане всегда весна. Что-то похожее на лучшие дни в Калифорнии, даже еще приятнее.

Все предыдущие дни Принц соблюдал пост, а этой ночью он бодрствовал: молился и что-то напевал. Мы не общались. Я старался держаться значительно ниже порога, за которым он чувствует мое присутствие. Очевидно, он не хотел, чтобы его беспокоили, а я, в свою очередь, не хотел беспокоить его.

На рассвете личные рабы отвели Принца в огромную мраморную ванную комнату, омыли его и смазали благовониями и маслами. Затем они надели на него величественную белоснежную мантию из чистого хлопка, окаймленную богатой пурпурной парчой и украшенную золотой тканью. Из ванной Принц отправился в небольшую, очень простую часовню в нижнем этаже, где какое-то время молился перед колонной из блестящего черного камня.

Теперь к нему пришла вся семья: первой была сестра, принцесса Рейне, затем младший брат Кайминор, а потом мать, королева Алиралин, с которой я прежде не встречался. Королева — стройная, статная женщина, очень красивая. Кажется, она находилась на северном берегу острова в религиозной обители.

Когда они подходили к принцу Раму, каждый из них, даже его мать, опускался перед ним на колени и молча протягивал ему неглубокую чашу из отполированного розового камня с небольшим количеством какого-то ароматного вина. Принц пил вино маленькими глотками с очень торжественным видом. Одно вино было рубиново-красным, другое — золотистым, третье — почти бесцветным. Каждое по-своему подействовало на него. Принц не опьянел, — кажется, атиланские вина вообще никого опьянить не могут, — и все же душевное состояние Принца изменилось, вина сообщили ему некую взволнованность, энергетическую силу, которой в нем прежде не было.

Теперь к нему подошел его отец. Он появился перед Принцем как бог: с непокрытой головой, одетый в самую роскошную королевскую мантию темно-пурпурного цвета с большими ослепительными вставками насыщенного алого цвета на плечах. Король не произнес ни слова, просто протянул руку к Раму, вывел его из часовни. Они вышли из дворца и пошли вниз, по мириадам ступеней, на огромную площадь перед дворцом. Их ждала колесница, запряженная двумя свирепыми, всхрапывающими лошадьми, которыми пользуются атиланцы.

Все население города, — во всяком случае, так казалось, — вышло на улицы, чтобы увидеть проходящую королевскую процессию. Сначала мы направились на запад, вниз по Проспекту Небес, почти до самого берега, затем повернули на север и двинулись вдоль широкого, окаймленного деревьями, вымощенного блестящими розовыми каменными плитами изгибающегося бульвара, названного Проспектом Богов. Повсюду были толпы людей, приветствующих Рама.

«Тилейл! — кричали они, — Ваше Высочество!»

И еще: «Столифакс Блейл!» Это часть его тайного официального имени, которая означает «Свет Вселенной» и, кажется, произносится вслух только в день Помазания. Цель многочасового шествия — просто показать Рама народу. К середине дня мы вернулись почти точно к тому месту, от которого начали шествие, — в район храмов и дворцов в центре города. Солнце уже стояло высоко и светило в полную силу, отражаясь от фасадов белокаменных дворцов Атилана.

Мы прошли восточную часть священного района, откуда город начинает подниматься к предгорьям Баламориса. Здесь, возвышаясь над всем городом, располагалась великолепная площадь Тысячи Колонн — одно из самых замечательных общественных мест, которое когда-либо имел какой-либо город. Сразу за северной границей площади — непритязательное маленькое здание без окон, построенное из черного гранита. Это Дом Помазания, где королевские полномочия передаются членам правящей семьи Атилана.

Босые, держась близко друг к другу, Рам и его отец вошли внутрь. Было темно, единственный луч полуденного света проникал в двенадцатиугольное отверстие в потолке. Король ритуально коснулся сына кончиками пальцев, они обнялись, а затем Король без слов покинул здание.

Рам опустился на колени перед лучом света.

Сзади из темноты появились три фигуры жрецов в мантиях.

Одинаковые белые маски с крошечными щелями для глаз полностью скрывали их лица. Они склонились над стоящим на коленях Рамом и легкими движениями смазали его лоб густым душистым маслом. Это было Помазание. Потом они начали медленное ритмичное пение на древнем атиланском языке, которым были написаны эпические поэмы и религиозные священные книги и который, подобно латыни в наши дни, едва ли кто-то здесь действительно понимает. Несомненно, Рам мог понять только несколько отдельных фраз, относящихся к его высокому королевскому наследию, огромной ответственности, которая переходила к нему, и так далее, и так далее. Затем, так же, как это сделали немного раньше его брат, сестра и мать, каждый жрец по очереди предложил Раму неглубокую чашу из полированного камня, чтобы Рам отпил из нее. Вино, если это действительно было вино, имело легкий пряный привкус и слегка пенилось.

Жрецы удалились.

Рам стоял на коленях с опущенной головой и ждал.

Медленно-медленно его сознанием начало овладевать совершенно невероятное состояние. Кружилась голова. Сгустилась темнота, узкий золотой пучок лучей сверху стал тускнеть. Вихри света накатывали и отступали — как волны, как волнующиеся занавеси в черных глубинах Дома Помазания.

Появились видения.

Сначала все бурлило и было неясным, но потом его сознание превратилось в экран, и он увидел ночное небо, безбрежность пространства, метеоры, стремительно проносящиеся мимо, звезды и плеяды звезд, огромные падающие кометы. Вместе с ним смотрел и я.

Затем ракурс изменился. Теперь мы уносились к поверхности Звезды Романи, в старый родной мир, каким он был до гибели: дома, улицы из плетеных тростников, все гибкое, мягкое, приходящее в движение при легчайшем дуновении. Народ, населяющий Звезду Романи, очень спокойно работает, живет деятельно, счастливо — до тех пор, пока солнце не начало увеличиваться, пока огромный красный глаз не начал заполнять все небо.

Неподвижный, бесстрастный принц Рам, а вместе с ним и я, снова наблюдали разрушение мира, из которого пришел его народ. Молитвы, громкие крики, иссушающий ветер, опаляющий жар, первое слабре дыхание огня, горящие дома, а потом — апокалипсис, мир в огне, все мгновенно превратилось в пепел, и лишь шестнадцать сверкающих звездолетов отчаянно рвались в небо со своим небольшим грузом — беглецами, которым посчастливилось выбраться из огня.

Потом мы наблюдали переселение. Годы скитаний в космосе, поиски обитаемой планеты. Первое дивное зрелище Земли, голубой и светящейся в черной чаше ночи. Приземление поисковой группы, обследование мрачного континента в поисках места, где атиланцы могли бы обосноваться. Открытие теплого красивого острова, окруженного приветливым океаном. Шестнадцать кораблей стремительно снизились, доставив, наконец, странников в их новый дом.

В эти короткие мгновения мыс Принцем стали свидетелями истории его народа. Вино или наркотик, или что там было в каменных чашах, освободило Рама от оков времени, и он, ничем не связанный, двигался через века, странствуя в прошлом — свободно, без границ.

Мы видели, как строился город. Харинамур Единственный Король, самый первый Харинамур, вместе со своим народом прокладывал улицы и проспекты, выбирал места для храмов, дворцов, парков и рынков. Рабочие, пользующиеся хитрыми устройствами для быстрого высечения плит мрамора из склонов горы. Этот город ничем не будет напоминать их старый погибший дом на Звезде Романи. Там все было гибкое, легкое, недолговечное. Здесь они будут строить из камня.

Город поднимался. Народ Атилана продвигался дальше в глубь холодных, удаленных от берега земель, становился известен обитавшему в них дикому народу и создавал империю, соединенную первыми дорогами и первыми кораблями, которые увидел этот мир.

Мы наблюдали, как разрастался город. Мы видели его расцвет. Яркий солнечный свет, отражающийся от белокаменных дворцов. Великолепные виллы на зеленых склонах горы Баламорис. Гавань, переполненная кораблями, привозившими грузы со всех концов этой прекрасной необжитой планеты.

А потом — потом все переменилось. Моментально. В мгновение ока.

Сначала потемнело небо. Затем из вершины горы появилась струйка черного дыма. Внезапная дрожь земли под ногами. Я уловил резкое изменение в характере происходящего, а принц Рам, все еще погруженный в видения прошлого, вообще не имел представления о том, что надвигалось. Но я спустя мгновение понял.

Теперь я отчетливо видел, что обряд Помазания позволял Принцу блуждать как в прошедшем, так и в будущем времени. Перед ним предстала картина создания города. А теперь он должен был увидеть его гибель.

О, Лора, если бы я мог избавить его от этого зрелища! Если бы я мог закрыть его глаза и не дать увидеть гибель Атилана, говорю тебе, я сделал бы это! Но сейчас я был бессилен: всего-навсего скромный пассажир, забившийся в уголок его сознания.

Так что мы видели все это вместе.

Из горы вырвался огонь. Дым окрасил чистое, ясное небо в грязный темно-серый цвет. Внезапный ливень из маленьких кусочков пемзы с грохотом засыпал все вокруг. Потом изверглись плотные облака пепла. Мощные толчки сотрясали землю. Огромные плиты мрамора отваливались от фасадов зданий. Колонны на площади Тысячи Колонн бешено раскачивались из стороны в сторону, а затем рушились, словно от ударов гигантской руки.

Земля сотрясалась, поднималась и опускалась, раскрывались трещины, улицы расползались, дома проваливались, мостовые исчезали в только что возникших безднах.

Небо становилось черным.

Море поднималось.

Дикий, ужасающий стон, заполнивший пространство, исходил не от людей, а из самых глубин земли. Повсюду огонь. Грохот воды, обрушившейся на землю. Лава, текущая по склонам горы и поглощающая город. Землетрясение, наводнение, извержение вулкана — все одновременно. Разрушение, идущее со всех сторон. Гибель. Гибель. Гибель.

Несколько кораблей выходят из гавани в море, борясь с фантастическим валом волн. Жалкая кучка беглецов снова отправляется в путь, чтобы спастись, когда Атилан превратится в руины, как однажды превратилась в руины Звезда Романи.

Поверхность земли проседает, она опускается сама в себя, как если бы изверглось все, что ее поддерживало. Море заливает остров, и ничто не может его удержать. А теперь другие звуки — странные высокие тона, словно гудение громадного насекомого, они все громче, громче и громче и наконец заполняют все пространство, и нет в мире ни единого укромного местечка, куда не проник бы этот звук, — так кричит умирающий город. Потом вдруг все прекращается — резко, с пугающей внезапностью, и наступает полная тишина.

Тишина, тишина…

Небо снова ясное и голубое, с золотым солнцем, и громада моря простирается перед нами. Нет и малейшего признака острова, он уничтожен, он поглощен морем, он исчез под гладью воды, будто никогда и не существовал.

Видение окончилось. Рам не двигался. Он стоял на коленях, словно его оглушили. В его ошеломленном сознании вновь и вновь проносились ужасающие сцены последнего часа Атилана.

Затем дверь Дома Помазания открылась, и вернулись три жреца в масках. С ними был Король — уже без маски; с застывшим и суровым лицом он опустился на колени перед своим сыном и осторожно приблизил его к себе. По виду Короля я понял — ему известно, что увидел Рам. Он тоже видел это много лет назад, в день своего собственного Помазания.

Вот что за тайна открывается принцам этой империи, когда они вступают в полную зрелость. Их освобождают от рамок Времени, как — я не могу даже предположить, — и позволяют свободно плыть назад, в прошлое, а потом вперед, в будущее. Им становится известна судьба, ожидающая этот величайший из всех городов.

Узнать такую ошеломляющую вещь! Обнаружить, что все усилия напрасны: усердие и стремления, упорная работа и планы, молитвы и обряды ведут лишь к гибели в огне и воде. Стоит ли трудиться, взваливать на себя королевские обязанности? Все бессмысленно. Ничто из достигнутого тобой не сможет устоять против грядущей стихии. Твоя родная страна погрузится в море и будет забыта. Какой опустошающий душу урок!

Неудивительно, что Рам, потрясенный и уничтоженный, надолго замер в оцепенении.

Но когда он со своим отцом и тремя жрецами покидал Дом Помазания, он двигался так, как подобает Принцу, — с прямыми плечами и хорошей выправкой. Только глаза были печальны, и сознание все еще было сковано мраком, мукой и глубокой безысходностью. В таком состоянии он находится уже три дня. По-видимому, его окутало непроницаемое облако депрессии: он ни с кем не разговаривает, ничего не ест и не выходит из своей комнаты.

Не могу сказать, что я чувствую себя намного лучше. Волны горя, изумления и ужаса, исходящие из сознания Рама, проникли и в мое сознание. Так что настроение у меня мрачное, тяжелое. И бесполезно пытаться успокаивать себя ободряющими и мало что значащими избитыми фразами. Во мне все восстает против такой правды. Как мрачен и жесток наш мир, несмотря на всю его восхитительную красоту! Со всех сторон нас окружают чудеса: ведь и мы с тобой в виде паутинок — импульсов — это тоже чудо, Лора, но сколько рядом и жестокости, безумия, ужасных болезней, внезапных смертей. Та же самая Природа, которая создала горы, реки и зеленые искрящиеся луга, приносит нам ураганы, землетрясения, изливает на город потоки горячей лавы.

Когда я появился здесь, никакого секрета в том, что Атлантида должна однажды погибнуть, для меня не было. Но, даже зная это наверняка, так грустно наблюдать вблизи, как человек, который всю жизнь готовился быть королем государства, узнает о его неизбежной гибели.

Если бы я мог что-нибудь сделать для него! Но он не хочет разговаривать даже со мной. Несколько попыток установить с ним контакт были им сердито отвергнуты. Ему необходимо справиться с этим самому, и только самому.

Наверное, атиланцы считают Помазание необходимой частью образования будущего Великого Дариониса. Но мне это кажется ужасно жестоким и совершенно ненужным разочарованием. Это совсем выбило почву у него из-под ног.

Конечно, каждый хочет каким-то образом заглянуть в будущее, но эти люди действительно проникли в него и увидели там разрушение. Если бы я собирался в скором времени стать Великим Дарионисом Атилана, то изо всех сил оберегался бы от такого знания — что всей стране суждено в конце концов погрузиться в пучину и никто не в силах это предотвратить.

Кстати, твое последнее письмо я получил как раз накануне всего этого.

Я рад узнать, что ты согласна со мной в том, что атиланцы пришли сюда из другого мира. Пожалуй, кто-нибудь другой мог бы пожать плечами и сказать, что бедный Рой совсем спятил. Вместо этого ты вгляделась в воспоминания Сиппурилейла об уроках истории в его детские годы и обнаружила, что он изучал то же самое предание, что и Рам. Конечно, это не означает, что само предание — чистая правда, но я думаю, что так оно и есть, и ты, очевидно, тоже. Спасибо за поддержку. Хороший ты малый. И, наверное, не нужно повторять, как много ты значишь для меня, как сильно я по тебе скучаю, как мне не терпится увидеть тебя снова!

Спасибо за проверку календарных чисел. Пользуясь данными, которые ты мне прислала, я смог наконец спокойно все рассчитать, это следовало сделать давным-давно. Теперь я вижу, что моя работа в Атлантиде почти завершена. Дней через шесть, возможно, через семь, они вернут нас обратно — в наши спящие тела, в наше Время. И мы снова будем по-настоящему вместе. Я очень хочу этого, ты не сомневайся, но покинуть Атлантиду сейчас, в такой момент, — одна лишь мысль об этом мне ненавистна.

Господи, какими ужасными будут эти несколько дней!

С большой, большой любовью

Рой.

ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ

День 42-й, Золотые дни, Большая река

Это мое последнее письмо. Скоро мы будем дома. Вероятнее всего, ты даже не получишь его, оно не успеет дойти в Наз Глесим до нашего ухода. Но все равно мне необходимо изложить все это на бумаге — просто для того, чтобы самому во всем разобраться. Давай будем считать, что ты получишь письмо на будущей неделе, несмотря на то, что тебя там уже не будет. Но ты услышишь все сама — от меня лично, на следующей неделе, дома.

Главное заключается в том, что я опять нарушил правила. И очень серьезно. Я начинаю думать, что какая-то сила все время принуждает меня идти против всего того, чему нас учили.

Случилось вот что: так как у меня остается очень мало времени в Атлантиде, я решил, что прежде, чем покину ее, я должен спасти город от гибели, которая ему угрожает. Это решено. Я сам спасу эту цивилизацию от гибели.

Не думай, что я нашел какой-то способ усмирить вулкан или предотвратить землетрясение, нет. Все, что я намереваюсь сделать, — это повлиять на принца Рама и попытаться убедить его отдать приказ об эвакуации в какое-нибудь безопасное место, пока еще есть время.

Должен сказать тебе, что сейчас Рам уже вышел из состояния глубокой подавленности. На пятое утро после обряда Помазания Принц проснулся совершенно спокойный и в бодром настроении. Он помолился, он проплыл около восьми дорожек в дворцовом бассейне, он съел огромный завтрак, он встретился с отцом и энергично взялся за колоссальную кипу официальных докладов, которые необходимо было рассмотреть и утвердить. Все было так, будто обряд Помазания никогда и не совершался. Принц был снова совершенно таким же, как раньше. Не осталось и следа мрачного, горького, мучительного настроения, которое владело им со дня ужасного откровения.

Очевидно, это характерно для Принца. Помнишь, как он был выведен из душевного равновесия, когда впервые обнаружил, что «демон» прячется в его сознании? Дрожащий, потрясенный, он яростно сжимал руками голову, чтобы выбить меня оттуда, но потом совершенно успокоился. В Лабиринте он опять пришел в возбужденное состояние, когда пытался воздействовать на меня обрядом изгнания нечистой силы; но когда понял, что изгнать меня не удалось, он снова стал таким веселым и спокойным, что я даже усомнился, точно ли он знает, что я все еще здесь. У Принца очень сильный и уравновешенный характер. Его действительно может взволновать и потрясти нечто необычное, но он твердо и непреклонно справляется с этим, держит под контролем и в конце концов обретает душевное равновесие. Тогда с ним снова все в порядке.

Он сказал мне:

— Демон, ты что-то очень тихий последнее время.

— Я не думал, что у тебя была потребность в общении со мной. Тебе было над чем подумать.

— Ты видел то, что видел я?

— Да.

— И что ты об этом думаешь? Ты ведь знаешь все, что должно произойти. Правдивое ли это было видение? Или только дурной сон, кошмар, предназначенный для того, чтобы испытать меня?

Конечно, я мог бы дать ему ложное утешение. Я мог бы солгать, сказать, что его видение — всего лишь болезненный сон, игра воображения, что Атилан будет существовать вечно. Но из меня плохой обманщик. Я знал, что он не ждет от меня лжи, утешения или чего-нибудь еще, что привело бы его в хорошее настроение в данный момент, тем более за счет сокрытия правды.

Поэтому я сказал:

— Город погибнет, Принц.

— Точно?

— Да, точно. В моей эпохе в памяти людей не останется ничего, кроме слабой гипотезы, что такой город когда-то существовал. А многие будут думать, что Атлантида — лишь нелепая выдумка.

— Уничтожен и забыт?

— Да, принц Рам.

Он на время умолк. Я следил за его настроением; это молчание не означало возврата к унынию, которое овладело им после обряда Помазания. Он был спокоен. И тверд.

Наконец, он сказал:

— А когда придет время гибели, демон? Через десять тысяч лет? Через пять тысяч?

— Возможно, через десять тысяч лет. Возможно, намного раньше.

— Может быть, это случится даже в этом году?

— Я не знаю, Принц.

— Демону должно быть известно будущее.

— То, что ты именуешь меня демоном, еще не значит, что я и в самом деле демон, Принц. И то, что ты называешь будущим, для меня далекое и туманное прошлое. У меня нет возможности узнать, когда погиб Атилан. Поверь мне, Принц.

Он помолчал, а потом сказал:

— Я верю тебе, демон.

Тогда я совершенно неожиданно для себя выпалил:

— Принц, пока еще есть время, ты должен спасти свой народ.

— Спасти? Как я могу спасти его?

— Уходите с этого острова. Уведи всех на материк. Построй новый Атилан в каком-нибудь другом, безопасном месте. И новый город будет существовать вечно.

Я ощутил исходящее от него чувство изумления. Повторяю тебе, Лора, я сам изумлялся тому, что делал.

Но я ничего не мог с собой поделать, Лора! Меня охватил безумный восторг и восхищение собственным планом.

Я говорил ему, где можно построить Новую Атлантиду.

— Отправляйся в Северную Африку, — говорил я, — там тепло. Там есть место, названное Египтом, по нему протекает громадная река, берущая начало в центральной части континента. Ваши корабли легко доберутся отсюда до этой реки, если возьмут курс на восток, а потом на юг. Земля там плодородная, вы доплывете туда морем. Там есть камень для строительства. Ты можешь создать новую империю — в десять раз большую, нем эта. Империю, которая будет простираться по всему миру.

— Или, — убеждал я, — отправляйся дальше на восток, в место, известное как Месопотамия. Там две реки, и тоже тепло, а земля даже более плодородная, чем в Египте. Оттуда ты можешь расширить империю на восток — до земли, названной Индией, и еще дальше — до земли, имя которой Китай. Там вам будет лучше, чем на материке, в Европе. Европа еще будет скована льдами более тысячи лет, а Китай, Индия, Египет…

Я обезумел, Лора.

Я грубо вмешиваюсь в Прошлое. Я не только установил прямой контакт с моим собственным носителем во Времени, но сейчас даже пытаюсь заставить его предпринять действия, которые, несомненно, изменят весь ход истории. Увлеченный своим собственным блеском, я уговаривал Принца покинуть остров, открыть Египет — задолго до появления фараонов, или лучше — основать новое королевство в Шумере или Вавилоне, а потом колонизировать Восток, причем подобные советы я давал с необычайной легкостью: до такой степени потерял голову, так жаждал быть полезным! Я хотел помочь Раму создать вторую империю, которая могла бы стать такой могущественной, что просуществовала бы то тех самых времен, которые мы с тобой считаем историческими!

Ну, как тебе это? Огромное, простирающееся во все стороны света Королевство, управляемое пришельцами из внеземной цивилизации на протяжении целых двадцати тысяч лет! Тогда наша «настоящая» история не имеет никаких шансов состояться! Ни Греции, ни Рима, ни Англии, ни Соединенных Штатов — только вечная Атлантида, всемогущая, разросшаяся на все стороны света, всем управляющая! Какая картина! Какое безумие, Лора!

Я предлагал Принцу нарисовать карты мира. Я предлагал ему уроки географии. Я обещал пошарить в мозгах и припомнить каждую подробность из того, что знал о Ближнем Востоке времен палеолита.

Он довольно долго слушал мои восторженные излияния, а затем, наконец, сказал:

— Какая необыкновенная картина! Какой замечательный план!

— Да, — ответил я, уверенный, что убедил его.

Но Принц продолжил:

— Ты знаешь, демон, я никогда не сделал бы ничего подобного. Даже если бы я сегодня был Великим Дарионисом и знал, что бедствие обрушится на нас через десять месяцев, я бы и тогда не сделал этого.

Я был ошеломлен.

— Не сделал бы?

Он засмеялся:

— Как ты думаешь, для чего принцам Атилана является видение при совершении обряда Помазания?

На сей раз я был очень взволнован.

— Ну, это для того… я полагаю, то есть… мне кажется, чтобы ты подготовил себя к надвигающемуся извержению вулкана. На случай, если именно ты будешь Королем в тот момент, когда это случится. Для того, чтобы ты мог составить план защиты, организовать эвакуацию людей и тому подобное.

— Нет, совсем не для того.

— Тогда для чего же?

Он помолчал минуту, а потом сказал:

— Для того, чтобы преподать нам урок: даже при том, что мы Короли, мы ничтожны в руках богов.

— Я не понимаю.

— Тогда ты не демон.

— А я никогда и не претендовал на то, чтобы быть демоном.

— Боги предопределили, что Атилан однажды должен погибнуть, так же, как они предопределили огненную смерть Звезды Романи. Не думаешь ли ты, что мы не знали о том, что должно случиться? Вот этот город возник вследствие ее гибели. Такова наша судьба, демон, время от времени быть наказанными богами, в горе покидать наши дома и начинать все заново, создавать то, чего прежде не существовало, взамен отобранного у нас. Ты полагаешь, что мы осмелимся бросить вызов богам? Мы должны принимать все, что посылается нам. Это и есть урок обряда Помазания. Это то, что я должен усвоить, если когда-нибудь стану Великим Дарионисом. Видение было испытанием, конечно. Я это испытание выдержал.

— Ваши предки знали, что Звезда Романи погибнет? И они не сделали ничего, чтобы спастись?

— Они построили шестнадцать звездолетов и погрузили на них все, что смогли. Остальное они оставили огню. Если катастрофа надвинется на остров Атилан, то у нас будут наготове корабли, и однажды мы снова спасем, что сможем. Остальное безвозвратно погибнет.

Совершенно сбитый с толку, я возразил:

— Я не могу поверить, что ты будешь просто сидеть как покорная овца и бездействовать, хотя прекрасно знаешь, что случится и какие разрушения принесет будущее!

— Скажи мне вот что, демон. В твоей эпохе люди все еще умирают?

— Да, конечно.

— Однако ты занимаешься своими повседневными делами, работаешь, строишь планы на будущее, при всех обстоятельствах желаешь себе лучшего, хотя знаешь, что через двадцать, тридцать или пятьдесят лет ты обязательно умрешь? Когда ты обнаруживашь, что смерть неизбежна, ты что, просто сдаешься, безропотно подчиняешься и отбрасываешь все стремления прямо в тот же момент, так?

— Это разные вещи, — сказал я. — Человек рано или поздно должен умереть, но семья продолжает жить, нация продолжает жить, весь мир продолжает жить. Каждый человек делает свое дело в том времени, которое ему выпало. Разве у нас есть выбор?

— А если бы ты знал, демон, точно знал, что и весь мир погибнет в день твоей собственной смерти, отказался бы ты от всех своих стремлений, потому что они показались бы тщетными? Или продолжал бы работать и строить планы?

Его аргумент показался мне некорректным.

— Но то, о чем ты говоришь, не есть вопрос гибели всего мира! Речь идет о том, что на один остров надвигается катастрофа, и народ заранее предупрежден об этом, но не желает переселяться в безопасное место, несмотря на то, что все знает. Мне это непонятно.

— О надвигающейся гибели знают только короли. Больше ни одна душа.

— Пусть так. Но если короли знают, то их долг спасти свой народ.

— И не исполнить волю богов? — спросил Рам. — Мы должны принимать то, что нам суждено. И полностью усваивать уроки, которые боги хотят нам преподать.

Здесь я признал свое поражение, потому что понял: эти люди действительно пришельцы. Они мыслят не так, как мы. Они видят надвигающуюся на них сокрушительную силу и отказываются убраться с ее дороги. Они говорят, что это воля богов. Для них этим все сказано. Чистый фатализм. Мне нелегко усвоить подобную философию. Но, в конце концов, я здесь только гость.

Мой визит почти завершен. Я чувствую, что связь ослабевает; я чувствую, что наше Время начинает возвращать меня обратно. Совсем скоро все закончится, я буду отчитываться, признаю все свои вопиющие ошибки и подчинюсь приговору, который меня ожидает. Если повезет, ко мне отнесутся снисходительно. Я понимаю, что я не первый путешественник во Времени, который поддался искушению помочь своему «хозяину» избежать серьезной беды. В конечном счете, мы только люди.

А что произойдет здесь, хотел бы я знать?

Итак, Атлантида погибнет. Это был с самого начала установленный факт. Возможно, это случится, когда королем будет Рам, а может, во время царствования его внуков, но это произойдет. Тут нет сомнений. Обрушатся огонь и сера, поднимется море, остров поглотит стихия. В этот момент погибнет империя.

Но несколько кораблей спасутся. Я в этом уверен.

Куда они направятся? В Египет? В Месопотамию?

Выживут ли они, чтобы создать еще одну цивилизацию, которая скорее всего тоже погибнет, но сумеет пронести чуть дальше во времени несколько своих фрагментов, чуть ближе к тому миру, который мы называем «современным», прежде чем он обретет четкие очертания? Где-то в нашем собственном мире, возможно, сегодня живут их потомки. Я в этом не сомневаюсь. Эти вечные скитальцы, много раз становившиеся беглецами, не могли не выжить; несомненно, они и сейчас находятся среди нас. Наверное, они уже крепко забыли свою собственную историю и не догадываются, что их предки пришли из Другого Мира, чтобы выжить среди нас, «грязных людей». В свое время они создали самую великую из всех когда-либо существовавших империю, но от нее не осталось и следа. Все навсегда исчезло в далеких, погребенных в прошлом коридорах Времени.

Но это не важно. Время пожирает все. Исчезают целые эпохи. Есть другая, более прочная материя. Когда рушатся дворцы и забываются короли, дух выживает и движется вперед. И если я чему-нибудь научился за это фантастическое путешествие во Времени, то только этому. Ты тоже, Лора, там, среди охотников на мамонтов, в их домах из костей убитых животных, поняла, что значит бороться с враждебной природой и побеждать ее. А я здесь, в сверкающей Атлантиде, тоже осознал, как жестока Вселенная и как мы, люди, можем быть упрямы в борьбе с ней.

Рам знает, что я скоро покидаю Атлантиду и исчезаю в таком далеком будущем, которое ему даже и не снилось. Интересно, будет ли он скучать по своему «демону», «дьяволу». Мне кажется, что будет.

Я знаю, что сам-то буду скучать по нему. Он самый замечательный парень, какого я только встречал. И думаю, что он будет величайшим Великим Дарионисом, какого когда-либо имела Атлантида.

Вот и вся история. А нам с тобой пора возвращаться, любимая. Скоро, очень скоро я увижу тебя — всего через двадцать тысяч лет! И надеюсь, когда мы явимся домой, нас будет поджидать славная пицца!

1

Harley Davidson — распространенная в США марка мотоцикла. (Здесь и далее — примечания переводчика.)

(обратно)

2

Игра слов: jujube — желейные конфеты; juju man — Колдун.

(обратно)

3

Bones — кости (англ.).

(обратно)

4

Маниту — божество у североамериканских индейцев.

(обратно)

5

Ash (англ.) — 1) уменьшительное имя от Эшли; 2) пепел; 3) ясень.

(обратно)

6

Один — верховный бог в скандинавской мифологии.

(обратно)

7

Друиды — жрецы у древних кельтов.

(обратно)

Оглавление

Чарлз де Линт СТРАНА СНОВИДЕНИЙ

Роберт Силверберг ПИСЬМА ИЗ АТЛАНТИДЫ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg