Плантималь Майк Резник & Кен Лю
Перевод Anahitta при поддержке проекта «Литературный перевод». 2017.
Плантималь − Биология: клетка, образованная слиянием (цитоплазм) животной и растительной клеток [plant + animal].
«Нелегко шестьдесят лет жить с чувством вины. Даже если ты принял правильное решение».
Спросите у меня. Я знаю.
− Это дроранская зевохватка? – интересуется Шерил. – Я смотрела про них фильм.
Она для устойчивости опирается руками на стол, наклоняясь над маленьким аквариумом, до середины наполненным водой. Мы не любим этого признавать, даже в мыслях, но нам обоим за сотню и мы никак не привыкнем к изменчивой силе тяжести на вращающейся космической станции.
Говорю первое, что приходит в голову:
– Я думал, они запрещенные.
Вот такое у меня чувство юмора.
– Возможно, на таких планетах, как Земля или Пеле, но здесь, возле Тихе IV, не так много запретов, – с легким самодовольством поясняет владелец питомника. – Наше правительство не лезет в жизнь граждан.
На воде плавают три овальных медно-красных листика. Из середины поднимается стебель в палец толщиной с шарообразным соцветием размером с кулак, узкие лепестки заканчиваются острыми шипами. Когда Шерил наклоняется ниже, цветок бросается к ней и захлопывается в дюйме от ее носа, а шипы вокруг цветочного зева смыкаются с тихим свистом.
– Какая прелесть! – хихикает Шерил. Она любит природу, но это уже чересчур.
– Я не смогу спокойно спать рядом с этой чертовой тварью, – говорю (ладно, ворчу) я...
Насколько надо отчаяться, чтобы тащиться от растения, которое может оттяпать лицо. Злость тут же улетучивается, потому что я понимаю: Шерил и правда отчаялась.
– Хорошо, Роберт. – Её голос звучит покорно, невыразительно из-за невидимой пропасти, что всегда лежит между нами. Она озирается. – А может, те прыгающие бобы Ропсто?
Она показывает на цветочный горшок, накрытый прозрачным стеклянным колоколом. Он стоит на столе рядом с зевохваткой. Внутри горстка бобов скачут вверх-вниз, будто блошиный цирк. Особо шустрые бобы время от времени звякают о стеклянный колпак.
– До чего мило! – восторгается она. – Звучит как стеклянная гармоника или китайские колокольчики.
– А для меня стучат как градины, – отвечаю я. – Что будет, когда они вырастут? Разобьют стекло?
– Могу продать вам террариум побольше, – говорит владелец. – Вы знаете, что существуют пять разновидностей прыгающих бобов Ропсто? У каждого вида своя форма правильного многогранника.
«Ну да, – думаю я. – Не хватало ещё чтобы инопланетные растения давали мне уроки геометрии».
Поворачиваюсь к Шерил, не в силах скрыть хмурый вид.
– Я думал, мы договорились, что никаких животных, только растения.
Стараюсь говорить любезно и рассудительно, но у меня не совсем получается.
– У меня нет никаких животных, – встревает хозяин питомника. У него хватает наглости говорить строить из себя оскорблённого. – Думаете, я не понимаю разницы? Все создания в «Плантималях Дэйва» признаны растениями, что подтверждено заключениями уважаемых ботаников и сертификатами.
Шерил вмешивается прежде, чем я успеваю высказать своё мнение об уважаемых ботаниках.
– Хорошо, – говорит она. – А есть что-нибудь... не такое шустрое? У нас тут на станции Шепард и правда очень тесная каюта.
Она хочет домашнего питомца, с которым будет носиться и которое ответит на её любовь. Я больше полувека не хотел ничего подобного. Поэтому мы сошлись на растениях.
Дэйв мгновение обдумывает, медленно обводя взглядом садок, и наконец показывает в угол.
– Посмотрите на это. Я достал его у экипажа исследовательского корабля с HD40207g.
Мы с Шерил подходим. Преимущество низкой гравитации в том, что она щадит мои суставы. Это одна из главных причин, почему мы сюда перебрались. Возможно, вдали от центральных систем доктора и медицинское обслуживание не так хороши, но нам хотя бы будет удобно.
Есть и ещё одно соображение: дешевизна. Мы не очень много отложили на пенсию.
В углу стоит маленький керамический горшок с белым песком. Наверху лежит бледно-голубой пузырь, состоящий из двух овальных долей, сплошь покрытых редкими неглубокими складками.
– Боже! – вырывается у меня. – Как мозг младенца!
Шерил будто каменеет, и до меня тут же доходит, что´ я ляпнул. Я не только желчный старик, я еще и тупица. В тысячный (или миллионный?) раз я задаюсь вопросом, почему она за все эти годы меня не бросила.
Через мгновение она расслабляется и наклоняется рассмотреть растение, но почти сразу отшатывается.
– Оно дышит! – изумленно шепчет она.
Половинки ритмично вздымаются и опадают, будто растение и правда дышит или у него внутри бьётся сердце.
– Нет. – Дэйв энергично мотает головой. – Оно просто перекачивает воздух и воду, что-то вроде фотосинтеза.
Подобные словечки могут отпугнуть обычного покупателя. Но только не Шерил.
– А что ещё про него известно? – Шерил не отводит от растения восхищенного взгляда.
Дэйв чешет затылок.
– Я знаю только то, что говорила исследовательская группа. Они нашли массу этих штуковин на той экзопланете, они покрывали её как пульсирующий ковер. Это детёныш – ну, по их меркам.
Конечно, я бы предпочел, чтобы он этого не говорил, но Шерил не реагирует. По крайней мере, не так, как я боялся.
– А взрослые выглядят так же, только крупнее? – спрашивает она.
– Ну, не совсем, – юлит он.
– Что вы имеете в виду?
– Они как... как растительная версия хамелеона, – наконец говорит он.
– Хамелеона? – переспрашивает Шерил.
– Понимаете, они подражатели. То, что вы видите, – их базовая форма. Если они растут рядом с другими растениями, со временем перенимают их форму. Это у них вроде маскировки.
Я опять чувствую укол вины. Это же Шерил, я ей обещал, а она, похоже, очарована растением-хамелеоном.
– Я достану орхидей из настоящего питомника через холл и посажу их рядом с ним, – говорю я. – Дышащая орхидея – это будет нечто особенное. – Я поворачиваюсь к Дэйву. – А оно не ядовитое, не цапает, не кусается и не плюется кислотой, как некоторые ваши образцы?
– Нет, насколько мне известно, – отвечает он.
Ну и скользкий тип.
– Мы его берём, – говорит Шерил.
Её глаза затуманиваются – интересно, из-за растения или из-за моего необдуманного комментария? Оно обязано быть растением. Я отпускал необдуманные комментарии дольше, чем живут две трети биологических видов во Вселенной, но они по-прежнему уязвляют Шерил так же сильно, как и всегда.
Когда мы выходим из магазина, неся горшок с детенышем плантималя, Шерил произносит:
– Я назову его Шеп в честь нашего нового дома.
Из иллюминатора в холле открывается вид на планету Шеппард. Она вращается внизу, – мозаика коричневого, голубого и белого. Мне не по душе идея давать имя растению, особенно такое, которое больше подошло бы пастушьему псу, но я киваю. Мы всегда друг с другом обходительны. (То есть она всегда обходительна, а я всегда стараюсь, но это не то же самое.)
Я неотрывно смотрю на планету. Она напоминает о нашем с Шерил авантюрном отпуске на Рангинуи, когда там только началась колонизация.
Разумеется, я об этом не говорю. Я и так сегодня ляпал много лишнего.
* * *
На мое сорокалетие Шерил преподнесла сюрприз – месяц отдыха на Рангинуи. До этого я не улетал от дома дальше Марса. Путешествие на Рангинуи было не в моем вкусе. Я предпочитал привычную еду, помещения с кондиционерами и прочими удобствами, возможность ходить в спортзал и докторов, которых знал многие годы. Приключения не для меня.
– Ну давай немного поживём! – ласково пожурила Шерил. – Нам уже стукнуло сорок, и когда у нас появятся дети, сорваться с места будет не так-то просто.
Разумный довод. Разговоры о пополнении в семье уже велись. По современным меркам мы считались ещё молодыми, но не хотели откладывать, пока нам не стукнет пятьдесят или даже больше и когда наконец добьёмся карьерных высот.
Как ни странно, поездка на Рангинуи мне понравилась. Конечно, причудливая местная рыба вкусом походила на склизкий йогурт, а к погоде пришлось привыкать (только там мне довелось попасть под град).
Но пейзажи поражали воображение. Тогда на Рангинуи жили всего миллиона два колонистов, и континенты по большей части оставались безлюдны. Полёты в крошечном двухместном катере над многими километрами девственных лесов – деревья с шестигранными стволами и темно-синей листвой, в поле зрения ни единого куска пластали или стекла – воодушевляли так, что не передать словами. Чёрт, я читал путеводители, они тоже не могли этого передать. А весь этот простор! На горизонте возвышаются горы со снежными шапками, и насколько хватает глаз – ни одной живой души, кроме нас с Шерил. А когда мы под лучами двух солнц посадили наш воздушный катер, вокруг прыгали стаи шестилапых чешуйчатых степных медведей.
Никогда этого не забуду. Эх, если бы о тех временах запомнилось только это!
Путешествие даже вернуло в наши отношения романтику. Я не сознавал, как постепенно в рутине дней, пусть даже удобной и безопасной, наши чувства не то чтобы остывали, но пропадала их спонтанность. Как же хорошо, когда за тонкой стенкой нет соседей.
В последний день отпуска, когда мы уже сели в прыжковый корабль, Шерил сказала, что беременна. Мы оба были в восторге. Конечно, это случилось раньше, чем мы планировали, но порой лучше не планировать всё подряд. Когда мы вернемся на Землю, у нас ещё останется масса времени, чтобы обустроить детскую и всё подготовить.
Наверное, вы помните из новостных выпусков, что произошло на обратном пути. Эта история время от времени ещё всплывает в документальных фильмах.
Из-за неисправности двигателя наш корабль, «Принцесса Южных небес», был вынужден выйти из гиперпространства. Поскольку маршрут на Рангинуи открылся недавно, маяков на пути было мало и маленький корабль не мог передать свои точные координаты. Поэтому пришлось ждать, пока нас засечет спасательное судно и отбуксирует обратно.
Это была одна из величайших катастроф в истории космического туризма. Мы дрейфовали семь месяцев. Команда и пассажиры героически берегли ресурсы и растягивали припасы, которые предназначались для двухнедельного перелета. Пришлось прибегать к повторной переработке, что сейчас звучит как легенды о заре космических путешествий, – возможно, это вызовет у вас отвращение. Но, что удивительно, почти никто не падал духом.
Я переживал, что Шерил не может обратиться в нормальную больницу. Но сама она относилась к этому намного спокойнее.
– Понимаешь, женщины раньше рожали без всяких врачей, – твердила она чуть не каждый день.
Это так. Но то были варварские времена.
– Со мной всё будет хорошо, – уверяла она. – Вот увидишь, нас спасут задолго до этого, а если нет – у нас на борту есть медробот.
Когда наконец появился спасательный корабль, Шерил до конца срока оставалась всего пара недель. Я никогда не был набожным, но в тот день благодарил богов всех миров и религий за чудо.
– Зато будет о чём рассказывать детям, – сказала Шерил, когда мы осторожно переходили из шаттла на спасательный корабль. Остальные пассажиры подбадривали нас, и она помахала им в ответ.
– Да, будет, – согласился я.
Я сохранил билеты на туристический космолет, чтобы приклеить их на первую страницу детского альбома.
* * *
Вдруг нас сильно встряхивает. Первая мысль: землетрясение, но я тут же вспоминаю, что мы ведь не на Земле и вообще ни на какой планете. Я подбираю с пола билеты вместе с другими разлетевшимися документами.
Начальник станции извиняется по громкой связи и объясняет, что толчок вызвал изношенный подшипник. Я усаживаюсь с бумагами в кресле. Теперь придётся всё перебирать и складывать по порядку обратно в папку.
Пока я этим занимаюсь, Шерил наклоняется над плантималем, чтобы проверить, не пострадал ли он от толчка. Затем размешивает в воде пакетик питательной смеси и опрыскивает растение.
– Надо же, как ты быстро растёшь! – воркует она. – Ну ты даёшь! Каким же ты станешь, когда вырастешь?
Она носится с ним как с котёнком.
– Я пошла в спортзал на Внешнем Кольце позаниматься при повышенной силе тяжести, – говорит Шерил. – Не забудешь через час дать Шепу второй пакет с питанием?
Я бормочу «да», и она уходит.
О чём Дэйв, владелец питомника, не озаботился упомянуть, так это о том, что с плантималем хлопот, как со щенком, а то и больше. Вдали от естественной среды обитания – а что может быть неестественнее орбитальной станции? – его нужно кормить и поливать по расписанию, пока не вырастет. Если бы я знал, что с ним будет столько возни, никогда не согласился бы его купить. Ну, пока Шерил не посмотрела бы на меня своими тёмно-карими глазами, в которых плескались шесть десятков лет боли. Тогда бы я, как обычно, сдался.
На сортировку бумаг уходит полчаса. Я ставлю документы обратно на полку к остальным папкам. Это последняя из упавших. (Да, я знаю, что всё это есть у меня и в компьютере. А если компьютер сдохнет? Когда-то я не слишком задумывался над тем, что вещи могут погибнуть, но это было давно.)
Я выпрямляюсь и окидываю взглядом комнату. Постороннему может показаться, что я скопидом – все открытые горизонтальные поверхности завалены кипами бумаг, безделушками и сувенирами. Шерил и я с трудом здесь протискиваемся. Ну и что! У меня свой порядок: там, в папке слева, счёт из ресторана, куда я пригласил Шерил на первое свидание; ниже на полке камешек – Шерил подобрала его на самой высокой горе Рангинуи; а там, на столе возле дивана, лежит открытка, которую по моей просьбе ей подписали коллеги, когда она вернулась к преподаванию.
Все эти символы нужны мне и Шерил, чтобы напоминать – наша жизнь продолжается, она не закончилась шестьдесят лет назад. Чёрт, временами я даже в это верю.
Здесь у нас только малая часть нашего земного имущества. Когда мы улетели с Земли, от большей части вещей пришлось избавиться. Я их будто от сердца отрывал. Все они хранили память, осязаемую связь с той жизнью, что мы прожили с Шерил.
Из цветочного горшка слышится бульканье. Оно звучит – даже подумать об этом не могу! – поразительно по-человечески.
Я подхожу к плантималю – он пульсирует чаще обычного. Дэйв говорил, это значит, что ему надо дать питательную смесь. Как чёртово растение может знает, что надо пошуметь, чтобы его покормили?
– Потерпи, – говорю я. – Знаю, знаю, что ты голодный. Сейчас приготовлю.
Я беру пакет с кормом и воду. Хорошо хоть плантималя не надо так часто кормить по ночам. Наверное, как и уверял Дэйв, оно приспособилось к нашим суточным биоритмам?
Точно так же готовят смесь младенцу.
Младенцу.
Я отбрасываю эту мысль.
Пока я опрыскиваю плантималя, его бульканье сменяется довольными звуками, очень похожими на отрыжку. У меня сжимается сердце, я стискиваю край стола, чтобы не упасть, дыхание перехватывает
Постояв так немного, я возвращаюсь в удобное кресло к телевизору. Пролистываю каналы, прислушиваясь к плантималю – не нужно ли ему ещё чего-нибудь.
Должен признать – с Шепом уйма хлопот, но он такой милый. Я мысленно поправляю: оно милое.
Я почему-то останавливаюсь на детской передаче с танцующей малышней и куклами. Крошечная каюта заполняется детским смехом, и мы с Шепом слушаем. На меня накатывают воспоминания о других детях в другое время и в другом месте.
* * *
Время от времени я слышал, как в других палатах родственники навещали молодых мам. За громким визгом детей раздавались наставления взрослых:
– Ш-ш-ш... Маме нужно отдохнуть.
– Осторожнее с новой сестренкой.
– Придерживай головку, помни, что надо придерживать головку!
Слышать эти счастливые голоса было пыткой. Я два дня не смыкая глаз курсировал в родильном доме между палатой Шерил и отделением интенсивной терапии новорожденных. Родители Шерил и мои всё уговаривали меня вздремнуть. Но я просто не мог. Каждый раз, когда я закрывал глаза, меня будило воспоминание о первом взгляде на Джоуи. Во время родов я стоял возле Шерил и держал её за руку, поэтому увидел ребенка, только когда медсестры перенесли его на стол, чтобы измерить и перерезать пуповину. Медсестры держались как-то напряжённо, а врачи шептались.
Сначала я увидел прелестные маленькие ножки с чудесными крохотными пальчиками, подергивающиеся ручки с крепко сжатыми десятью пальцами – и только потом голову. Я никогда этого не забуду, хотя, видит Господь, старался.
Глаза как в старом мультфильме про инопланетян и выпуклая кошмарная хрень на макушке.
При виде сына меня сначала охватил ужас. Затем отвращение. А потом захотелось бежать из палаты без оглядки, и никто не знает, как я был близок к тому, чтобы уступить этому порыву.
Я ненавидел себя.
В голове снова и снова прокручивались слова врача:
– Мистер Карр, у вашего сына анэнцефалия. Мне жаль.
Остальная часть её речи потерялась в тумане, я помню лишь обрывки:
– ...нервная трубка не закрылась... коры головного мозга нет... мы не знаем, почему так происходит... сейчас это такая редкость... обычно выявляется при пренатальном скрининге на начальных стадиях, и можно принять решение... разум отсутствует полностью... может, несколько дней или даже часов...
– Почему мне не показывают моего малыша? – всё сильнее волновалась Шерил. – Что с ним не так?
К ней привели врача всё рассказать. Потом, когда персонал покинул палату, чтобы оставить нас вдвоём, мы стиснули друг друга как утопающие. И разрыдались, не в силах остановиться. Потом Шерил позвала медсестру.
– Я хочу его увидеть.
Она говорила твёрдо, чеканя каждое слово.
Медсестра с Шерил пристально посмотрели друг другу в глаза. Медсестра кивнула и вышла.
Джоуи вкатили и подали матери. Она осторожно взяла его. Ему надели шлем, чтобы защитить обнаженные ткани черепа. Его глаза были закрыты, он казался таким крошечным.
Я посмотрел на Шерил. В ее глазах не было ни ужаса, ни отвращения.
– Он дышит, – сказала она.
Она говорила спокойно. Я понимал, чего ей это стоило, но она не дала врачам повода унести ребенка.
– Функций ствола мозга достаточно, чтобы регулировать сердцебиение и дыхание, – сказала врач и очень мягко добавила: – Он ничего не чувствует. Никакой боли. Он не страдает.
– Мой сын жив, – решительно заявила Шерил.
Врач промолчала.
– Мой сын жив! – повторила Шерил.
* * *
– Только взгляни на Шепа! – зовет Шерил. – Он такой оживленный!
Я плетусь в гостиную. Хочется кофе.
Взволнованная Шерил кивает на плантималя. Я смотрю и ахаю.
За ночь его пульсирующие доли треснули, как яичная скорлупа, и из них вылупилось создание сантиметров двадцать длиной: две голубоватые ручки с десятью крохотными бледно-зелеными пальчиками и две голубоватые ножки с десятью пальчиками, а сверху маленькая зелёная голова с едва намеченным носом, ртом, ушами, копна мягких похожих на траву волос и пара ещё не прорезавшихся глаз.
– Это чудо! – с благоговением говорит Шерил.
Вспоминаю, что говорил Дэйв: «Если они растут рядом с другими растениями, со временем перенимают их форму».
Другие растения – это мы.
Грудь Шепа вздымается и опадает, как это было и с его долями. Ручки и ножки подергиваются, а головка поворачивается из стороны в сторону.
Я выхожу из гостиной, прежде чем Шерил успевает что-нибудь сказать.
* * *
Мы уселись, и больничный юрист закрыл дверь. Неспроста прислали его, а не доктора.
– Мистер и миссис Карр, буду откровенен. С точки зрения закона больница не обязана поддерживать жизнь вашего сына.
– Конечно же обязана, – возразила Шерил. – Мой сын дышит и шевелится, если к нему прикоснуться.
– Это непроизвольные рефлексы. Юридическое определение смерти подразумевает необратимое прекращение высших мозговых функций – основы личности. А у вашего сына никогда не было и не будет высших мозговых функций.
Я знал, что он прав. Определение, которое он процитировал, было из громкого дела, что рассматривалось пару десятилетий назад в Высшем Всемирном Суде по правам человека. Вроде того, что никто не обязан поддерживать жизнь у пациентов в необратимом вегетативном состоянии. Дефицит ресурсов и общественная необходимость изменить формулировку смерти мозга на более гуманную и всё такое. В те годы по этому вопросу велись долгие дебаты, но потом люди согласились.
– Да как вы смеете говорить, что мой сын не личность! – ощетинилась Шерил. – Он улыбается, если погладить его по лицу.
Юрист сложил руки на груди. Я видел, как ему не нравится этот разговор. Думаю, он старался сделать всё как положено. Я сам всегда поступаю так же.
– Врачи говорят, что у Джоуи полностью отсутствуют слух, зрение, обоняние и осязание. Он не может испытывать никаких эмоций. У него нет и никогда не было сознания.
– Значит, врачи ошибаются.
– Могу сослаться на исследования. Медики сходятся на том, что это непоправимо.
– Зачем мне исследования, если я вижу его собственными глазами. Он понимает, кто я! Он реагирует, когда я ему пою.
Юрист посмотрел на неё не без сочувствия.
– А вам не кажется, что вы видите то, что хотите видеть?
Шерил промолчала.
Я вспомнил, как держал Джоуи. Отвечал ли он на мою ласку? Как я его воспринимал – маленькой личностью или просто комком плоти? Честно говоря, не знаю. Я совсем запутался. Я не знал, люблю ли я своего сына, могу ли вообще его полюбить.
– Наш персонал работает денно и нощно, мистер Карр. Мы не можем вечно поддерживать жизнь вашего сына. На нашем попечении есть и другие дети. Когда приходится выбирать между живыми детьми и безнадёжными, мы должны следовать правилам. Их не просто так придумали.
Лицо Шерил ожесточилось.
– Мы подадим в суд и получим предписание.
Юрист вздохнул. Интересно, есть ли у него дети. Интересно, любит ли он их. Интересно, трудно ли любить нормального ребенка.
– Поступайте как считаете должным.
«Я должен любить своего сына, – подумал я. – Должен».
* * *
– Говорю же вам, это растение! – вскипает Дэйв. – Это даже не обсуждается.
– Тогда почему он ведёт себя как ребёнок? – говорю я. – Почему?
– Смотрите, вот отчёт ботаников. Они препарировали целую кучу образцов. Никаких признаков нервной системы. Плантималь ничего не чувствует. Когда одного посадили рядом с пшеницей, он вырос похожим на пшеницу. Когда другого посадили вблизи стаи кур, выросло что-то вроде курицы с корнями. Но всё это лишь адаптивные, подражательные, непроизвольные реакции. Всего лишь проклятая мимикрия!
Я читаю отчёт. Дэйв говорит правду.
– Больше не буду их привозить, уж поверьте, – заявляет Дэйв. – Они же всех покупателей распугают. И хана бизнесу.
* * *
Суд наложил временный запрет, пока иск находится на рассмотрении.
Персонал больницы держался со мной и Шерил вежливо, но я чувствовал, что они скрывают раздражение. Мы наносили урон их бюджету – не только потому, что занимали место, им ещё и пришлось тратиться на тяжбу, которую мы наверняка проиграем. А может, из-за нас другие дети не получают должного ухода? Не сомневаюсь, что нас считали эгоистами.
И я готов был с ними согласиться.
Пока я кормил Джоуи, Шерил напевала ему. Разговаривала с ним, целовала, обтирала губкой.
Но никогда подолгу. Он все время был слабым, его сразу обратно подключали к системам жизнеобеспечения и накачивали лекарствами.
Наша с Шерил жизнь будто замерла. Этот период единственный, от которого у меня не осталось никаких сувениров. Да и что я мог бы хранить? Счёт из больницы? Судебный иск? Белое одеяло, которое напоминало бы о ночах в больнице, запахе антисептиков и постоянном пиканьи приборов?
– Я читала, что это могло случиться из-за какой-нибудь еды, – сказала Шерил и устало добавила: – Зря я пробовала столько всего на Рангинуи.
Неважно, что я ей ответил. Я понимал, что так и не смогу её переубедить. Если вина пустила корни, её невозможно вырвать.
Потом Шерил тоже заболела, и мне пришлось самому ухаживать за Джоуи.
Держа ребенка, я всё время боялся, что прикрепленный к его груди маленький монитор в любой момент запищит. Я старался не спать и, чтобы отвлечься, рассказывал Джоуи сказки моего отца и напевал песни моей матери, которые слышал в детстве, целовал его. Правда, целовал, чтобы не уснуть.
Тогда я наконец полюбил своего сына, увидел в нём личность. Вынужденная близость, его полная зависимость от меня сломали мои сомнения и отвращение. Я всматривался в его лицо, и уродливые черты больше не пугали меня. Я видел, что у него подбородок Шерил и мой изгиб губ. Он был похож на меня и похож на Шерил. Он был нашим сыном.
И да, он реагировал, когда я касался губами его лица. Да, он улыбался, когда я раскачивал его по широкой дуге, стараясь развлечь и успокоить физическими ощущениями смены ускорения и силы тяжести. И да, я считал, что он способен что-то чувствовать, даже если не может видеть и слышать. Я наконец понял, что Шерил права... но она ведь всегда была мудрее.
Измученный, дошедший до исступления, я начал приставать к врачам с безумными вопросами. Насколько безумными? Ну, например:
– Почему бы не клонировать моему сыну мозг из его собственных клеток? Вы же можете клонировать сердце и легкие.
– Мистер Карр, мы не умеем этого делать. И не исключено, что никогда не научимся.
Наверное, я вспомнил что-то из научной фантастики, но какого черта! Мы достигли звёзд и совершили миллион других открытий, мы живем в научно-фантастическом будущем, так почему не можем фантастику сделать былью?
Когда Шерил поправилась, мы опять поровну распределили родительские обязанности, и я как будто очнулся от грёз. Мой сын на самом деле реагировал? Это не игра моего уставшего воображения? Вправе ли я игнорировать заключения специалистов и ученых, тщательно составленные правила и считать, что мне лучше знать?
Хотелось бы, я на это надеялся, но на самом деле у меня не было ответа.
* * *
Шеп растет и меняется не по дням, а по часам.
Теперь он размером с годовалого ребенка и вырос из своего горшка. Мы с Шерил купили ему новый, побольше, и пересадили его. Пока мы это делали, он хихикал – правда хихикал.
Шерил учит его говорить.
– Скажи «мама», – повторяет она, сидя перед плантималем. Она окружила его цветными игрушками и бутылочками питательной смеси.
Теперь у нас в каюте так много детских игрушек, что невозможно пройти, не свалив кипу бумаг и не опрокинув какой-нибудь сувенир. Сегодня утром я разбил блюдце, которое мы купили с Шерил, когда воссоединились после краткого и ужасно безрадостного разрыва более чем полвека назад.
Места почти не осталось. Если Шеп продолжит расти, придется выбрасывать частицы нашей совместной жизни.
Я изо всех сил стараюсь не замечать плантималя. «Он просто подражает. У него нет нервов». Когда Шерил его ласкает, он шевелит ручками и ножками.
Когда Шерил его целует, ручки и ножки двигаются так, что это удивительно напоминает радость.
– Са-са.
Голос скрипучий и резкий. Такой звук, будто трутся друг о друга два шершавых листа. Но ритм совершенно ясен.
«Скажи „мама“».
Я поднимаю голову – у Шерил по щекам текут слёзы.
Мне здесь душно. Я выхожу из квартиры и иду куда глаза глядят.
* * *
– Ваша апелляция отклонена, – сказала наш адвокат.
Уставшая Шерил спала. Джоуи лежал в колыбели, и в тот момент его жизненные показатели были стабильны.
– Как же так? – спросил я. – И нет других возможностей?
Я толком не знаю, что испытывал. Меня не отпускала усталость, чувства притупились. Хотя появилось какое-то новое ощущение, которое я не мог определить.
– Ну, есть кое-что. Мы можем подать прошение о повторном слушании, а если это не поможет, то прошение о повторном слушании в полном составе. А если и здесь потерпим неудачу, то можно обратиться к суду высшей инстанции. Мы ещё не исчерпали все возможности.
Зато подходили к концу наши средства. Мы потратили пенсионные накопления, заложили дом и все будущие доходы и социальные пособия. И все равно оставались должны юридической фирме и больнице. Адвокат не сказала, каковы наши шансы на успех, но после каждой апелляции я понимал, что вероятность выиграть дело уменьшается.
Да и хотел ли я этой победы? Провести остаток жизни, заботясь о Джоуи, ребёнке, который, по словам врачей, никогда не будет ничего чувствовать?
И вдруг я понял, что это за новое ощущение: облегчение.
– Когда моя жена проснется, – произнес я, – скажите ей, что у нас не осталось возможностей.
– Я так не могу. Это... – Адвокат поискала нужное слово. – Неэтично.
– Неэтично поддерживать у Шерил напрасную надежду, – возразил я. Не знаю, кого я больше старался убедить, – её или самого себя. Облегчение нарастало, как свет в конце тоннеля. – Умоляю вас. У нас ничего не осталось.
Я отбросил все сомнения.
– У нас с Шерил ещё есть надежда на совместное будущее, – продолжал я. – Но жена никогда не сдастся. Вы это знаете. Мой сын мёртв, он всегда был мёртв.
Адвокат посмотрела на меня, посмотрела на спящую Шерил, окинула взглядом беспорядок в палате, ставшей нашим домом. На Джоуи в колыбели она не смотрела.
И наконец кивнула.
* * *
Я задерживаюсь заполночь по времени станции. Гуляю по внешнему кольцу, стараясь устать так, чтобы подавить нахлынувшие воспоминания шестидесятилетней давности. Почему так трудно запомнить что-то нужное, но не выходит из головы то, что хочется забыть, что полжизни отчаянно пытаешься забыть?
Я захожу в бар. Это место с громкой музыкой и сверкающими экранами не предназначено для людей моего возраста. Но у меня есть деньги, и четыре или пять порций выпивки притупляют разум настолько, что это похоже на забвение.
Пол уходит из-под ног, и у меня мелькает мысль, что я перебрал, но тут замечаю, что все вокруг тоже падают. Огни и экраны погасли, воцарилась полная темнота.
Всеобщая неразбериха. Крики.
Загорается аварийный свет, с треском оживает система оповещения.
– Говорит начальник станции. Просим прощения. Похоже, вышли из строя несколько двигателей. Такова жизнь на краю света. Не надо паниковать, мы теряем высоту очень медленно. Мы всё исправим, как только из центра пришлют следующую транспортную колонну. Но на всякий случай вынужден попросить сбросить часть вещей, чтобы уменьшить нашу массу. К завтрашнему утру каждый должен отобрать двадцать процентов массы своих вещей для сброса. Касается всех без исключения.
Чувствуя себя в западне, я пробираюсь домой по коридорам, вокруг гудят озадаченные и сердитые голоса. Мы хотели провести на станции Шеппард свои золотые годы, но извращённое чувство юмора Вселенной не изменилось со времен Рангинуи.
– Где ты был? – спрашивает Шерил, когда я вваливаюсь в каюту.
– Надо отобрать вещи, которые выбросим утром.
– Да, я слышала, – отвечает она. – Это передавали повсюду.
Я осматриваю комнату. Всё здесь хранит память, напоминает о событиях, которые хочется помнить, и удерживает от нежеланных воспоминаний. Вот голография, на которой мы с Шерил ныряем на Большом Барьерном Рифе; награда Шерил за сорок лет блестящего преподавания; билет на первый спектакль, на который мы сходили, когда... наконец расплатились с долгами.
Как я могу выбирать, что из них выбросить?
Шерил зевает.
– Присмотришь за Шепом, пока я немного вздремну? Он отказывается спать. Наверное, скучает по тебе.
На пороге спальни она оборачивается:
– Я через пару часов встану и помогу определиться, что выбросить. – Она улыбается. – Я всегда говорила, что у нас слишком много барахла.
И она оставляет меня с Шепом одного. С Шепом и воспоминаниями.
Я подхожу к плантималю. Он подскакивает вверх-вниз и лепечет:
– Та-та.
«Никаких признаков нервной системы». Ну и бадья. Интересно, на сколько потянет? А если добавить ещё и все игрушки и детские вещички, которые купила ему Шерил?
«Оно ничего не чувствует».
Я представляю, как несу его к шлюзу, пока Шерил спит. Шеп поворачивается ко мне и машет ручками. «Всё это лишь адаптивные, подражательные, непроизвольные реакции». Я глажу плантималя и как-то понимаю, понимаю – этот трепет означает, что ему приятно. Я беру бутылочку с кормом, и Шеп тянется к моей руке. Я не сомневаюсь, что он радуется в предвкушении еды.
«Может, я вижу то, что хочу видеть?»
Начальник станции установил правила. Правила, которые необходимо соблюдать.
– Прости, – говорю я и убираю бутылочку.
Наклоняюсь, чтобы поднять горшок. Я должен избавиться от него сейчас, прежде, чем проснется Шерил, прежде, чем мне придется потерять всё, что мы так старались запомнить: нашу совместную жизнь.
– Си а-а-а-а о-о-о-о, – произносит Шеп, его губы из листьев шуршат друг о друга. Ритм знакомый, напоминает что-то, что Шерил раньше повторяла часто, а теперь почти перестала.
За спиной раздается голос Шерил:
– Так он говорит «Я тебя люблю».
* * *
Шерил восприняла новость лучше, чем я ожидал. Она просто уселась с Джоуи на руках, когда медсестра отсоединила проводки от системы жизнеобеспечения и оставила нас одних.
– Тебе надо поесть, – сказал я.
– Потом, – отозвалась она.
Я сел рядом, не желая прикасаться к сыну. Я ненавидел себя. Ненавидел облегчение, которое испытывал. Почти эйфорию. Я был чудовищем.
«Так и надо было сделать с самого начала, – сказал я себе. – Мы были эгоистичны. А теперь поступаем правильно. Разумно».
Джоуи судорожно задергал руками. Такое с ним часто бывало. Обычно мы звали медсестру, но не в этот раз. Больше нет.
– Можешь его подержать? – спросила Шерил. – Он обычно успокаивается у тебя на руках.
Я подумал, что если мы проверим это научными методами, то вряд ли найдем доказательства. Но вслух не сказал и протянул руки.
Дрожащее тело затрепетало, прижимаясь к моей груди, моим рукам и плечам. Затем движения ослабели, и Джоуи затих. Из его горла вырвалось хриплое дыхание.
Я опустил голову и поцеловал малыша. Сделал ли я это по собственному порыву или из-за Шерил? Даже сейчас, спустя столько времени, я не знаю.
Левая рука Джоуи поднялась, кулачок сжался, а затем рука обмякла. Я никогда не видел, чтобы он раньше так делал.
– Так он говорит «Я тебя люблю». – произнесла Шерил.
* * *
Я осторожно ставлю горшок на место.
Я не плакал так много лет. Меня будто прорвало. Моё тело сотрясают рыдания и нечем дышать.
Неразумно любить существо, которое ничего не чувствует, не имеет сознания и воли, не может ответить взаимностью. Но любовь никогда не была разумной.
Любовь – это усилия, которые вы вкладываете в кого-то, забота, поддержка тогда, когда в ней нуждаются.
Шерил обнимает меня, и я плачу ещё сильнее. Она целует, а я отворачиваюсь.
– Мне надо признаться, – начинаю я.
– Я знаю, – говорит она. – Всегда знала. Я тогда не спала.
Я озадаченно смотрю на неё.
– Я любила нашего сына. Но также любила и его отца. Я была эгоистична, и позволила тебе самому принять решение, я не хотела ответственности. Порой в жизни нет правильного выбора.
Мы оба были эгоистами, но порой любовь и жизнь зависят от эгоизма, в котором нет корысти.
Мы плачем вместе. Нельзя стереть за одну ночь более полувека вины, недосказанного и запретных тем. Но это начало, начало облегчения и надежды.
– Хочешь, помогу выбрать что выбросить? – спрашивает она.
Я окидываю взглядом папки, сувениры, награды, фотографии и безделушки. Я думал, что копил этот хлам, чтобы помочь себе, помочь нам помнить, а на самом деле – чтобы забыть.
Теперь они утратили свой блеск, свою магию. Они больше не имеют надо мной власти.
– Мне всё равно, – отвечаю я. – Мы можем хоть всё выбросить.
– Си а-а-а-а о-о-о-о. Са-са. Та-та.
Мы поворачиваемся к Шепу. Он такой милый, такой красивый. Немного похож на Шерил и немного на меня. С небольшой помощью своего старика он через месяц скажет «мама» и «папа». Чёрт, да через неделю!
Жду не дождусь!
Комментарии к книге «Плантималь», Майк Резник
Всего 0 комментариев