«Грешники»

Fritz Leiber

The Sinful Ones [You're All Alone]

1953

Карр Маккей ужасно скучал, когда в первый раз увидел испуганную девушку. Офисы Биржи труда напоминали ему тюремные камеры, время представлялось непреодолимой стеной, жизнь — смирительной рубашкой, а воздух казался медленно застывающим невидимым бетоном. Даже мысли о Марсии не могли расцветить сумрак его серого мироощущения. Он только что закончил с очередным претендентом на получение работы. Стоящая на письменном столе пустая корзинка для бумаг указывала, что на данный момент у него нет никаких дел.

Другие клерки продолжали разговаривать с безработными, которые один за другим появлялись в чикагском Лупе[1] сходились на Бирже, а потом опять отправлялись по своим делам, бесцельно, точно муравьи, беспрерывно выбирающиеся наружу и снова исчезающие в своем муравейнике, такие же беззащитные перед угрозой гигантского каблука.

Эти люди не представляли для Карра ни малейшего интереса. Однако быстрый взгляд, брошенный на большие настенные часы, поведал ему, что еще только половина четвертого — а значит, его ожидают полтора часа безделья. Занятие не менее отвратительное, чем общение со скучными, безжизненными посетителями.

Именно в этот момент в приемную вошла испуганная девушка. Глядя перед собой, она присела на одну из деревянных скамеек с высокой спинкой.

Огромная стеклянная панель, заглушавшая все звуки в приемной, придавала происходящему налет нереальности. Обычная девушка в кардигане. Похожая на студентку, чем-то расстроенная, темные волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Она явно нервничала — более того, чего-то боялась. Более ничего особенного в ней не было: не слишком хорошенькая — посмотришь и тут же забудешь.

И все же… Карру показалось, что он долгими часами сидит перед занавесом, который никогда не поднимется… Но неожиданно что-то — звук шагов в оркестровой яме, тускнеющий свет в зале или ощущение, будто один из актеров вглядывается в зрителей через отверстие в плотной материи занавеса — заставило его поверить: быть может, ожидание не будет бесконечным.

— О, мои ноги!