«Островитяне»

Островитяне (fb2) - Островитяне [The Islanders - ru, litres] (пер. Михаил Александрович Головкин) (Архипелаг Грёз [цикл] - 3) 1518K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кристофер Прист

Кристофер Прист Островитяне

Christopher Priest

THE ISLANDERS

Серия «Большая фантастика»

Copyright © 2011 by Christopher Priest

© М. Головкин, перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Посвящается Эсле

Вступление

В том, что именно меня попросили написать небольшое вступление для этой книги, заключена определенная ирония – ведь я мало что знаю о ее предмете. Однако мне всегда казалось, что чувства важнее знаний, и поэтому, с вашего позволения, я начну.

Это книга об островах и островитянах, она полна информации и фактов. В ней идет речь о том, о чем я не имел никакого представления, а также о том, о чем у меня были ничем не обоснованные суждения. С некоторыми людьми, о которых повествует книга, я был знаком, о других слышал, а вот теперь – довольно поздно – кое-что о них узнал. В мире столько всего, столько неизведанных островов, а я знаком лишь с одним из них. Я родился на острове, на котором живу теперь, на котором я пишу эти строки. Я никогда не покидал его и предполагаю, что буду жить на нем до самой смерти. Если бы эта книга была посвящена только моему родному острову, то я бы оказался в уникальной ситуации – я был бы полностью подготовлен к тому, чтобы написать вступление к ней, но тогда отказался бы это сделать совсем по другим причинам.

Для меня Архипелаг – это горстка островов, которые я вижу с берега, когда куда-нибудь иду или гуляю рядом с домом. Я знаю названия большинства из них – и каждый связан в моем сознании с яркой картинкой. В дождь, ветер и ясную погоду эти острова – мои постоянные спутники, декорации моей жизни. Они милы, они вызывают непредсказуемую смену настроений, и мне нравится их разглядывать. Они наполняют меня духом жизни, ими пропитано каждое написанное мной слово.

Однако любопытства у меня не возникает. Я исхожу из предположения, что многие из тех, кто посетил мой остров, прибыли с одного из них, а затем, несомненно, вернутся обратно. Читая пробные оттиски данной книги, я случайно почерпнул несколько неожиданных фактов об этих островах, но в целом, как и раньше, пребываю в неведении относительно моей части Архипелага Грез. Так уж сложилось, и так оно будет впредь.

Лично я не могу ничего сказать об этих островах, однако именно мне поручено о них написать. Поэтому позвольте вкратце изложить то, что известно многим и считается истинным. Большинство сведений я почерпнул из справочников.

Архипелаг Грез – самый крупный географический объект нашей планеты. Его острова раскиданы по всей ее поверхности, по зонам тропического, субтропического и умеренного климата, как к северу, так и к югу от экватора. Их омывает единственный на планете океан, который известен как Срединное море. Срединное море с островами занимает более семидесяти пяти процентов от общей площади поверхности планеты и содержит более восьмидесяти процентов всех запасов воды.

Хотя Срединное море в целом широкое, в нем есть два относительно узких участка, где во время приливов и отливов создаются опасные течения. На севере и на юге море ограничено двумя континентальными массами.

Северный континент больше южного и не имеет названия. Там находятся около шестидесяти стран, часть из которых лишена выхода к морю. У каждого из народов свой язык и обычаи, и каждый яростно отстаивает свое право на верховенство. У них есть названия для этого континента, но поскольку эти названия на самых разных языках и связаны с самыми разными культурными, историческими и фольклорными традициями, то пока не удалось договориться о том, как его называть.

На некоторых картах этот континент обозначен как Нордмайер, но это в основном из-за того, что картографы не любят, чтобы на картах были объекты без названий. Слово «Нордмайер» не имеет политического или культурного значения. Большинство враждующих между собой стран находятся в его центральных регионах и на южных равнинах, поскольку к северу от семидесятой параллели начинается вечная мерзлота, и те края непригодны для жизни.

У южного, менее крупного континента название есть – Зюйдмайер (картографы!). В данный момент он тоже в основном незаселен, и по той же причине – из-за сильных морозов. Зюйдмайер – это холодные полярные пустоши, вечная мерзлота и ледяные поля. Там, где земля соприкасается с южной литоралью Срединного моря, в теплое время льды тают, и стоят несколько небольших поселений. Часть из них – временные лагеря, которые построены военными разных стран, заинтересованных в Зюйдмайере, однако есть и города; их жители занимаются научными исследованиями, рыболовством или добычей полезных ископаемых.

Политическая обстановка на нашей планете внушает опасения. Многие северные страны воевали друг с другом в течение всей моей жизни и даже за триста лет до моего рождения и, судя по всему, горят желанием сражаться еще в течение многих веков. Наши газеты и телевидение часто сообщают о причинах ожесточенных конфликтов, а также об альянсах, которые они заключают, пытаясь одержать верх над противником, однако мало кто из островитян обращает на это внимание.

Подобное отношение, в общем, вызвано тем, что давным-давно наши старейшины решились на необыкновенно – если не сказать уникально – дальновидный поступок: составили и утвердили документ под названием «Соглашение о нейтралитете». Это – практически единственный вопрос, по которому народам островов удалось договориться. Условия Соглашения распространяются на все острова, малые и большие, населенные и необитаемые, и его заключили для того, чтобы вооруженные конфликты на севере не затрагивали жителей Архипелага.

Попытки нарушить Соглашение предпринимались неоднократно, да и само оно далеко не идеально, однако каким-то чудом действует до сих пор. Нейтралитет, установленный много лет назад, существует и сегодня. И это не просто соглашение или конвенция, а образ жизни островитян, неизменное предпочтение, привычка.

Наш нейтральный статус каждый день проходит проверку на прочность и остается актуальным, потому что – по понятным причинам – воюющие стороны тоже заключили своего рода договор, учитывающий их особые, давние интересы, а не интересы островитян.

По условиям их соглашения, северные государства не вторгаются на территорию друг друга, не бомбят чужие города и не наносят урон промышленности и запасам минералов и топлива противника. Вместо того они ведут боевые действия на территории Зюйдмайера.

Они отправляют свои армии на каменные пустоши и ужасные ледяные поля, где убивают молодых вражеских солдат с помощью пуль, ракет и снарядов, с воплями гвоздят и колошматят друг друга, размахивают знаменами и трубят в трубы, маршируют, грохочут и, несомненно, оставляют после себя полный бардак. Все эти мероприятия более-менее безвредны для остальных и, кажется, удовлетворяют тех, кто в них участвует.

Однако чтобы добраться до Зюйдмайера, армии и все, кто с ними связан, должны пересечь Архипелаг. Поэтому мимо нас постоянно идут транспорты, боевые корабли и вспомогательные суда. Над островами летают боевые самолеты. Мой дом стоит рядом с одним из проливов, по которому ходят транспорты с войсками на борту, и из окна кабинета я вижу, как часто мимо медленно плывут серые корабли. Вид этих кораблей и их груза – юношей, которые отправляются на войну, – преследует меня всю жизнь и косвенно помогает вдохнуть жизнь в каждую книгу, которую я написал.

Меня также попросили сообщить какие-нибудь факты об Архипелаге.

Готовясь написать вступление, я пытался узнать, сколько всего островов входит в Архипелаг, так как именно такого рода статистика интересует людей, издающих подобные книги. Иногда такую книгу называют правильным с формальной точки зрения термином «географический справочник», потому что в ней присутствует длинный список названий островов.

Однако данный справочник неполон, и его составители первыми готовы это признать. Легко понять, что если бы в какой-нибудь книге были перечислены все острова Архипелага Грез, то она была бы столь огромна и переполнена банальными сведениями, что стала бы практически бесполезной.

Разумеется, столь же бесполезным можно назвать и неполный список. Неполнота списка указывает на то, что был произведен отбор, а любой отбор, конечно, связан с политикой. Так что здесь мы к банальности добавили необъективность и выпустили результат в виде книги, одновременно гордясь аполитичностью своего географического справочника.

Я не предлагаю издателям – несомненно, предприимчивым – решить эту задачу, тем не менее благодаря данной книге я попытался узнать, хотя бы для собственного развлечения, сколько островов существует в нашем мире.

Архипелагу Грез посвящено множество справочников; кое-какие из них стоят на моей книжной полке. Некоторые эксперты заявляют, что островов сотни, однако они считают только крупные или особо значимые. Другие говорят, что островов тысячи, однако не дают четкого определения и путают отдельные острова с островными группами. Находятся эксперты, которые, учитывая наполовину погруженные в воду скалы и рифы, утверждают, что островов сотни тысяч, и намекают на то, что на самом деле их даже больше.

Изучив источники, я пришел к следующему выводу: можно однозначно заявить, что островов огромное количество.

Примерно у двадцати тысяч островов есть названия, но даже их число точно не установлено. Некоторые острова входят в большие административные группы и известны под их общими названиями или обозначены порядковыми числительными. Другие принадлежат к группам, не имеющим названий, однако по крайней мере часть этих островов обладает собственными именами.

Еще одной проблемой является изобилие островных диалектов.

Почти у всех островов есть местные названия, а также «официальные», которые нанесены на карту. (Или были бы нанесены, если бы карты существовали. К этому вопросу я еще вернусь.) Иногда у острова есть названия на двух или более местных диалектах, и в ряде случаев они связаны с физическими особенностями острова, хотя чаще всего – не связаны. Там, где предпринимались попытки стандартизировать номенклатуру, путаница только усилилась. Боюсь, что беспорядок – это стандарт и норма.

Например, существует группа островов под названием Торкилы, или Торкильская группа, или (иногда) Торкильские острова. Они расположены примерно на 45° восточной долготы, в широкой субтропической зоне к югу от экватора. Торкилы, похоже, хорошо известны, их посещает много людей, они славятся своими пляжами и лагунами. Их население, по данным последнего ценза, превышает полмиллиона человек. Несомненно, что многие люди – и не только местные жители – знают о существовании этих островов. В тексте данной книги, которая стремится предоставить как можно больше подробной информации, они упомянуты несколько раз. Поэтому Торкилы, судя по всему, являются реальными – или, по крайней мере, реально находятся там.

Однако представляется возможным, что у данной группы островов есть еще одно название – Торки, или группа Торки. Поскольку я привык иметь дело с топорной работой редакторов, то поначалу полагал, что оба эти названия обозначают одно и то же, просто в одно из них вкралась опечатка. Но, по слухам, слово Торкилы на местном диалекте означает ВЕЧЕРНИЙ ВЕТЕР, а Торки – БЕЗМЯТЕЖНЫЕ ГЛУБИНЫ. Сколько же теряется при переводе с одного диалекта на другой или при устной традиции, на которой основана передача знаний на островах?

Для такого человека, как я, который никогда не посещал и не посетит Торкилы или Торки, одна группа островов практически не отличается от другой. Они, очевидно, даже находятся примерно в одном и том же месте или как минимум имеют похожие координаты. Многие люди, вероятно, считают, что это одни и те же острова.

Я был готов исходить из подобного предположения, пока, к своему удивлению, не обнаружил, что существует еще одна группа островов под названием Торкины. Разумеется, вполне возможно, что это еще одна орфографическая ошибка.

Справочники более или менее сходятся в том, что Торкины состоят из ста пятнадцати поименованных островов, Торкилы – из семидесяти двух поименованных и двадцати трех безымянных, а Торки – из пятидесяти трех островов, имеющих названия. Однако в каждой из этих трех якобы отдельных островных групп есть не менее пяти островов с одним и тем же названием. Кроме того, кое-какие острова переименовывают, дабы извлечь прибыль из популярности некого другого острова.

У некоторых островов с одинаковыми названиями также идентичные или почти идентичные широта и долгота. Перед нами, казалось бы, объективный факт, если не знать, что Торкины и Торки находятся в противоположных частях планеты и что Торки и Торкины географы категорически помещают в северное полушарие, а Торкилы с такой же уверенностью – в южное.

Если в данный момент читатель чувствует себя озадаченным или сбитым с толку, то мне хотелось бы заверить его или ее, что я нахожусь в том же состоянии. Я также подозреваю, что так называемые «эксперты», авторы справочников, тоже находятся в недоумении и уже много лет ждут, чтобы в этой путанице разобрался кто-то другой.

Данный географический справочник пытается пролить свет на обозначенную проблему, однако лично я больше не собираюсь уделять время этой загадке.

Поэтому я с радостью присоединяюсь к консенсусу ученых и заявляю, что Архипелаг Грез состоит из огромного множества островов. И точка.

Но где именно они находятся и как расположены по отношению друг к другу?

Карт Архипелага Грез не существует – по крайней мере, надежных, подробных или даже общих.

Есть тысячи местных карт, которые обеспечивают локальную навигацию рыболовных судов и паромов. По большей части нарисованы они очень грубо и не являются законченными. Там в основном отмечены глубины проливов, местоположение камней и подводных гор, течения, рифы, тихие гавани, бухты, маяки, отмели и так далее, указано направление преобладающих ветров. Данные карты созданы на основе опыта местных жителей, и это нормально, – однако они совершенно не годятся для рассмотрения Архипелага в целом.

Проблемы картирования Архипелага Грез хорошо известны. Аэрофотосъемку с большой высоты проводить практически невозможно из-за искажений, которые вносят темпоральные градиенты. Эти градиенты, природу которых я не в силах объяснить, существуют в каждой области нашей планеты, за исключением магнитных полюсов. Таким образом, наблюдения и фотосъемка дают разные результаты, что препятствует составлению достоверных карт. Остается проводить последовательное, основанное на научных принципах картирование небольших участков с уровня земли или с исключительно малой высоты, чтобы затем некий центральный орган создавал бы на основе полученных данных общую подробную карту. До относительно недавнего времени никто не пытался выполнить эту колоссальную работу. Об усилиях, которые предпринимаются в наше время, вы прочтете в данном справочнике. Возможно, из него вы, как и я, почерпнете что-то новое – хотя вряд ли.

Современные картографы используют высококачественные фотографии, сделанные с помощью аэрофотосъемки на малых высотах; к сожалению, из-за гравитационных аномалий невозможно планировать упорядоченные вылеты беспилотных аэропланов. Результаты съемки случайные и беспорядочные, и пройдет еще много лет, прежде чем будет составлен окончательный атлас нашей планеты. А пока что картинка остается неясной, и островитяне продолжают странствовать наугад.

Мы не ведем войн, потому что у нас нет разногласий. Мы не шпионим друг за другом, потому что мы доверчивы и нелюбопытны. Мы путешествуем на небольшие расстояния, потому что можем увидеть соседние острова и, побывав на них, удовлетворяем свои амбиции. По той же причине мы редко отправляемся в длительные странствия. Мы изобретаем бесполезные устройства и развлечения, потому что нам это нравится. Мы занимаемся живописью и скульптурой, мы пишем приключенческую литературу и фантастику, мы говорим метафорами, мы выдумываем символы, мы ставим пьесы, написанные нашими предками. Мы похваляемся былыми подвигами и надеемся на лучшую жизнь. Мы обожаем сидеть в компании и разговаривать, любим хорошую еду и страстные отношения, стоять на берегу, плавать в теплом море, пить вволю и смотреть на звездное небо. Мы беремся за какое-нибудь дело и забываем его закончить. Мы красноречивы и разговорчивы, но спорим только ради развлечения. Мы ведем себя нерационально, прибегаем к нелогичным аргументам, нас можно обвинить в праздности и в мечтательности.

Палитру наших эмоций определяют сами острова и таинственные проливы между ними. Мы наслаждаемся морским бризом, регулярными муссонами, грядами облаков, которые придают драматизма морским пейзажам, внезапными шквалами, солнечным светом, отражающимся от сверкающего моря, ленивым теплом, течениями и необъяснимыми порывами ветра. И мы предпочитаем не знать, откуда они взялись и куда они стремятся.

Я заявляю о том, что данная книга не причинит вреда.

Вот качество, достойное похвалы. Эта книга – типичный островной проект: она не завершена, немного скомкана и должна понравиться. Неизвестный автор или авторы этих коротких набросков преследуют цели, которые не совпадают с моими, но я не возражаю.

Уже пошли слухи о том, что книгу написал я, однако это не так, и сейчас самый подходящий момент для того, чтобы слухи опровергнуть. В них нет ни грана истины. Более того, я скептически отношусь к данному проекту, хотя он очень мне нравится.

Книга выстроена в алфавитном порядке и рассчитана на то, что именно в этом порядке ее и будут читать. Но так как большинство людей предположительно станут пользоваться ею в качестве справочника или путеводителя, то порядок расположения статей не имеет никакого значения. С другой стороны, учитывая, что мало кто сможет «использовать» эту книгу так, как предполагалось изначально, алфавитный порядок ничуть не хуже любой другой системы.

Читателя следует предупредить, что книга бесполезна, ибо далеко не все статьи основаны исключительно на фактах. В некоторых случаях острова названы не по своим физическим характеристикам, а в честь событий, которые на них произошли, или людей, которые что-то там совершили. Косвенные сведения и метафоры – это важно, но если вы подыскиваете гостиницу, в которой собираетесь снять номер, то, скорее всего, не захотите читать биографию ее владельца. Таких текстов в мире уже с избытком, но по какой-то причине именно их больше всего любят составители подобных справочников. Я нахожу это довольно очаровательным; впрочем, меня, как непутешественника, всегда больше интересовала жизнь хозяина отеля, чем номера, которые он предоставляет.

Любой маршрут по Архипелагу Грез, более амбициозный, чем переезд на пароме на соседний остров, обычно связан с неопределенностью и риском. Если вы стремитесь попасть на один из островов, рекомендованных в данном справочнике, то из-за проблем с картами почти неизбежно окажетесь где-то в другом месте. Более того, если вы попытаетесь вернуться в исходную точку, ваши проблемы лишь умножатся.

Нашу историю во многом сотворили искатели приключений и предприниматели, которые прибыли не на тот остров. Те, кто прибывал по назначению, часто обнаруживали, что там все обстоит не так, как они полагали. Мы знаем много историй, как люди уходили в путешествие, долго блуждали и возвращались или отправлялись куда-то еще.

Тем не менее возможность найти одно из этих привлекательных мест исключительно по стечению обстоятельств – само по себе награда, и поэтому я полагаю, что сведения, которые справочники так стремятся сообщить читателям, бесполезны в принципе.

Подготовьте себя к встрече с несуразной местной валютой; не забывайте о местных законах (иногда необъяснимых); выясните, с какой точки лучше любоваться собором, горой или группой нищих художников; узнайте местное название леса, по которому вы собираетесь гулять; освежите в памяти знания о древних теориях, заброшенных раскопках и произведениях искусства, потому что вы должны быть готовы ко всему, что может произойти.

Однако ничего из этого не существует в действительности, поскольку действительность находится в другом, более эфемерном мире.

Перед вами лишь названия мест в архипелаге грез. Истинная реальность – та, которую вы воспринимаете. Или та, которую вам посчастливилось вообразить.

Честер Кэмстон

Географический справочник по островам

Аай Остров ветров

ААЙ – самый крупный в гряде вулканических островов, сформированных подводной Большой южной грядой, недалеко от той точки, где она пересекает экватор. Жителям Архипелага Грез он знаком по его диалектному названию – ОСТРОВ ВЕТРОВ.

Он находится в нескольких градусах к северу от экватора, в самой крайней точке дуги. Над поверхностью Аая возвышаются три вулкана, в данный момент спящие, а также множество холмов. Почва исключительно плодородная. Остров покрыт густыми лесами; в южной и западной частях острова еще остались неисследованные районы. С возвышенностей на восток текут две крупных реки Аайр и Плюв, орошающие прибрежную равнину. На острове выращивают различные сельскохозяйственные культуры и разводят домашний скот. Главный город – Аай-Порт – расположен в тихой бухте в восточной части острова. Привлеченные удивительной красотой и мягким климатом острова, на Аай круглый год прибывают туристы. К югу и западу от Аая находятся большие мелкие лагуны, окруженные рифами, а на северные пляжи обрушивается мощный прибой. Тропический климат смягчают приятные пассаты.

Даже больше, чем достопримечательностями, остров славится АКАДЕМИЕЙ ЧЕТЫРЕХ ВЕТРОВ, которую двести пятьдесят лет назад основала художница и философ ЭСФОВЕН МУЙ.

В юности Муй много путешествовала по островам Архипелага в широтах штилевой и экваториальной полосы, рисуя, фотографируя и описывая свои наблюдения в дневнике. Поначалу она делала это для собственного удовольствия или в поисках вдохновения, затем стала классифицировать и анализировать собранную информацию, занялась социологией, антропологией и мифологией. Какое-то время она записывала народные легенды и песни, а также вела подробные заметки о различных местных диалектах.

Позднее она написала двухтомную работу под названием «Острова в грезах: подводные течения жизни в нейтральной зоне Архипелага», основанную на собственных дневниках и рисунках. Изначально книга была рассчитана только на научную аудиторию, однако через два года вышла ее сокращенная версия, которая обрела популярность и расходилась большими тиражами в течение многих лет. Эта книга навсегда упрочила репутацию Муй и обеспечила ей средства к существованию на всю оставшуюся жизнь.

К тому моменту, когда книга стала хорошо продаваться, Муй уже переехала на остров Аай. Первый год она, как и ранее на других островах, занималась наблюдениями и изучала геофизические характеристики острова. В ходе исследований она пришла к выводу о том, что Аай находится на пути двух крупных океанических течений, которые и создают его уникальный микроклимат.

Муй обратила внимание на то, что к северо-западу от острова проходит теплое Северо-файандлендское течение, а к юго-востоку – Южный блуждающий поток. Оба эти течения входят в так называемую глобальную «конвейерную ленту». Северо-файандлендское течение получает тепло, проходя длинным кружным путем через экваториальные регионы Срединного моря. Миновав Аайскую дугу, оно разделяется на два потока: тот, что поменьше, продолжает двигаться по экваториальной зоне, а больший и менее быстрый поворачивает к северу и создает умеренный климат в южных районах стран северного континента.

Два потока позднее объединяются в глубоководной области на юге Срединного моря и отдают остатки тепла в зоне интенсивных штормов. Затем течение становится тем, что называют Южный блуждающий поток, и проходит через ледяные океаны, окружающие Зюйдмайер. Там соленость воды гораздо ниже среднего из-за того, что от айсбергов откалывается огромное количество льда.

Восстановив свою соленость, поток медленно движется к противоположной части планеты. Постепенно приближаясь к океаническому дну, он проходит под малой теплой ветвью, а затем наконец поворачивает на север к мелководью Срединного моря. В районе Аайской дуги поток все еще значительно холоднее окружающих вод. За Ааем он поворачивает на восток и идет через главную группу островов, смягчая местный тропический климат и одновременно нагреваясь.

Таким образом, остров Аай уникален тем, что на него действуют сразу два океанических течения, на севере и на юге, одно теплое, другое холодное.

Местные жители, разумеется, знали об этих течениях задолго до того, как Муй провела свои исследования, и отмечали их на примитивных картах, созданных за несколько веков до ее рождения, но именно она связала течения с разнообразием островных ветров.

Помимо мягких пассатов, неуклонно дующих с северо– и юго-востока, на Аай непредсказуемо налетают ветра со всех направлений. Преобладают два ветра, созданные энергией подводных океанических течений: приносящий дожди бриз с теплого северо-востока, который поит землю и наполняет озера и реки, и более прохладный юго-западный ветер, который поднимает волну на северных пляжах, ускоряет созревание урожая и подсушивает летние улицы и курорты.

Когда эти ветра встречаются, чаще всего ночью, над вершинами гор в центральной части острова гремят мощные зрелищные грозы, а над прибрежной равниной проносятся торнадо. Однако кроме ожидаемых ветров есть и многие другие – переменчивые и удивительные.

Одни возникают над горячими плоскими островами к северу от Аая, другие – в мелководных лагунах на юго-востоке. Ветер фён, преобладающий в холодные месяцы, срывается с вершин и летит над горными долинами, городами и устьями рек, создавая на острове атмосферу сонливости и апатии. В такое время растет число самоубийств, местные жители эмигрируют, туристы покидают остров. Менее разрушительное влияние на повседневную жизнь оказывает экваториальный восточный ветер. Он предшествует осенним шквалам, но, похоже, не является их частью, так как приносит мелкий песок, который висит в воздухе и засыпает крыши и улицы.

До Эсфовен Муй никто не пытался установить происхождение этих ветров или даже выяснить, над какими еще островами они пролетают. Она пыталась отделить один от другого, и спустя некоторое время ей уже удавалось с достаточной точностью прогнозировать время их прибытия, а также влияние, которое они окажут на температуру, осадки и так далее.

Люди, которые жили и работали на Аае, начали полагаться на ее прогнозы. Другие метеорологи, узнав о работе Муй, прибывали на остров, чтобы встретиться с ней, поучиться у нее, получить совет и обменяться мнениями. Так постепенно на свет появилась Академия четырех ветров, хотя в течение первых нескольких лет она существовала лишь на словах. Ее неформальным центром был дом Муй в Аай-Порте, а затем времянка на краю города. Сегодня Академия располагается в великолепном университетском городке рядом с центром Аай-Порта. Воздушные турбины, первые на территории Архипелага, усеивают остров и обеспечивают электричеством местное население.

Классифицировав и дав названия всем ветрам Аая, Академия приступила к сбору данных о других ветрах, дующих над Архипелагом, и вскоре обеспечила себе финансирование за счет метеопрогнозов. До сих пор действуют крупные контракты с промышленными корпорациями, кооперативами фермеров, буровыми компаниями, винодельческими хозяйствами, компаниями, занимающимися развитием туризма и спорта, а также с сотнями других организаций, которые заинтересованы в информации о ветрах, как сезонных, так и остальных. Кроме того, у Академии есть и менее общеизвестный источник дохода: она получает деньги от государств, боевые корабли и транспорты которых ходят по Срединному морю.

Однако предсказание погоды никогда не входило в число главных интересов Муй. Она дала Академии цель: собирать данные о ветрах, идентифицировать ветра, изучать роль, которую ветра играют в социуме и мифологии.

Академия состоит из нескольких факультетов.

Факультет астрономии и мифологии изучает имена богов, героев и путешественников, их деяния, подвиги и легендарные свершения. Так, например, суровый полярный ветер, который летит над неисследованными долинами на западе Зюйдмайера, местные жители называют Конлааттен в честь Конлаатта, древнего божества юга, чье дыхание, по легенде, замораживало путников насмерть. (Как и почти у всех ветров Архипелага, у Конлааттена есть и другие названия.)

Факультет природного мира исследует ветра, названные в честь благотворных или иных эффектов, которые они оказывают на растения, зверей, птиц, насекомых и так далее. Например, ЛЕНФЕН, бриз, связанный с островом Фелленстел, каждую весну разносит по Архипелагу паучков на тонких паутинках. УОТОН якобы ускоряет или облегчает перелеты птиц с юга на север, а ветер, который через несколько месяцев дует в противоположном направлении, местные жители называют НОТОУ.

Факультет антропоморфизма занимается ветрами, характеризуемыми человеческими качествами: нежностью, ревностью, проказливостью, гневом, смехом, болью, любовью, местью и т. д. Данные о многих из этих ветров почерпнуты из фольклора; эти ветра имеют множество диалектных названий. Некоторые из них связаны с черной магией (см. ниже). Одна из научных дисциплин – «Субъективный антропоморфизм» – изучает влияние ветров на человеческую психику: фён, вызывающий депрессию, морской бриз, пробуждающий оптимизм и ощущение богатства, и так далее.

Факультет черной магии изучает ветра, которые якобы созданы силами зла, колдовскими зельями, заклинаниями, а также попытками заключить договор с дьяволом. Среди них печально известен холодный и мощный северо-восточный ветер, который примерно раз в пять лет дует над островной группой Хетта. Хотя считается, что он возникает в горах Файандленда после особенно сильного снегопада, хеттанцы верят, что это – проклятый ветер под названием ГООРНАК. Когда-то на хеттанском острове Гоорн какую-то женщину пытали по обвинению в колдовстве, и перед смертью она прокляла остров. Последний хрип, полный ненависти, вырвался из нее в виде ледяного ветра и превратил мучителей в глыбы льда, а затем полетел на север, в горы, где, по слухам, он обитает до сих пор. Говорят, что ни один житель Гоорна не выйдет из дома, когда дует проклятый ветер. Академия уже идентифицировала более сотни проклятых ветров. Разумеется, их большая часть дует в менее развитых регионах Архипелага, и их исследование связано с обстоятельным изучением фольклора. С черной магией связаны одни из самых странных и образных названий ветров: ОБЪЕДИНИТЕЛЬ, ОТРАВИТЕЛЬ, ЛОВУШКА, ХРИПУН, ПРОПАСТЬ и так далее. У всех этих ветров есть научные названия: например, Гоорнак правильнее называть ФАЙАНДЛЕНДСКАЯ БИЗА.

Факультет научного наблюдения занимается изучением бурь, буранов, дыма, движения песка и пыли, влияния ветра на дюны и океанические течения. Песчаные бури в Архипелаге случаются редко, но их можно увидеть в Завитке – островной группе, которая расположена неподалеку от Катаарского полуострова, единственного региона Зюйдмайера с сухим климатом. Иногда зимние снежные бури влияют на острова рядом с континентами. В рамках совместных проектов факультеты изучают и ветра других типов. Жители всего Архипелага радуются летнему ветру под названием ДЫХАНИЕ НАДЕЖДЫ, который приносит рои бабочек и божьих коровок. Меньше радости обитателям Панерона доставляет влажный ветер ДУШИТЕЛЬ, приносящий аллергенную пыльцу с соседних необитаемых островов.

Факультет военной истории исследует ветра, которые якобы внесли свой вклад в ход войны: сильный ветер, развеявший вражеский флот; западный ветер, который внезапно стих и тем самым остановил другой флот; божественный ветер, бросивший вражеские корабли на риф; неожиданный шторм, который помешал противнику высадить на берег десант. На многих картах преобладающий ветер обозначен в виде фигуры, его направляющей. Обычно это древние морские или военные символы – шхуна, рассекающая волны, воин, стреляющий из лука, китобой с гарпуном и так далее. Сведение всех данных воедино и создание перекрестных ссылок на документы вооруженных сил, многие из которых засекречены или лежат под замком в архивах на севере, – сложная и многогранная задача.

Факультет навигации изучает навигационные карты морей, судоходных проливов, приливов, бухт и отмелей, созданные жителями отдельных островов и островных групп. На каждой такой карте или в морском альманахе содержится информация о преобладающих в том регионе ветрах, часто – неправильная, искаженная или основанная на догадках. Однако эти карты, альманахи и корабельные журналы – настоящая кладезь знаний о внезапных штилях, жутких штормах, пассатах, антипассатах, шквалах и встречных ветрах.

Факультет географии и топографии исследует воздействие экваториальной жары на зарождение локальных штормовых ветров, «конские широты», охлаждение полюсов, умеренные климатические системы при высоком и низком давлении, дифференциальные морские температуры, эффекты притяжения солнца и луны.

Хотя Эсфовен Муй и дожила до преклонных лет, она не увидела, как расширяется и растет Академия, потому что покинула Аай при невыясненных обстоятельствах и больше туда не возвращалась.

Ей шел тридцать седьмой год, когда в Аай-Порт прибыл художник Дрид Батерст и открыл студию в местном квартале живописцев. В то время Академия еще находилась в ее доме. Судя по данным из городских архивов, Батерст прожил на острове менее года, но именно в то время он создал три из своих самых известных картин.

Две из них – большие полотна. Первое многие считают шедевром его раннего периода: «Воскрешение безнадежных мертвецов». Это апокалиптическая картина, на которой изображен жуткий пейзаж – очевидно, источником вдохновения художнику служила центральная горная гряда острова. На картине горы рушатся под ударами молний; камни, потоки воды и жидкой грязи устремляются вниз по склонам, настигая бегущих прочь людей.

Вторая картина, «Последний час спасательного корабля», не менее эпическая, и некоторые критики ставят ее выше первой. На картине изображено море во время шторма: корабль с трудом идет по высоким волнам, его парус порван в лоскуты, две мачты сломаны. Огромный морской змей готовится поглотить пассажиров и моряков, прыгающих за борт.

Обе работы являются частью постоянной экспозиции Морской галереи, которая находится на острове Мьюриси.

Третья картина Батерста, относящаяся к его аайскому периоду, – это портрет Эсфовен Муй, и его местонахождение до сих пор неизвестно.

Хотя сама картина никогда не выставлялась на Аайе, хорошо известны ее цветные репродукции, основой для которых послужил оттиск, сделанный самим Батерстом. Эта работа значительно меньше огромных картин маслом, характерных для художника. Портрет Муй выполнен темперой, в нежной палитре. На картине Муй – потрясающе красивая женщина; ее одежда из легкой ткани в беспорядке, что наводит на фривольные мысли, волосы игриво растрепал ветер. Улыбка и взгляд Муй не оставляют никаких сомнений в том, какие отношения связывали ее с художником. Картина «Э.М., Воспевающая ветер» занимает особое место в творчестве Батерста; ни одна другая работа не является столь интимной и чувственной, не раскрывает так его любовь и страсть.

Полагают, что Эсфовен Муй покинула Аай примерно в то же время, что и Батерст. Многие считали, что она уехала вслед за ним и, следовательно, скоро вернется: уже в начале своей карьеры Батерст славился тем, что часто менял не только острова, но и женщин. Академия продолжила работу, однако через два-три года после отъезда Муй, похоже, сбилась с курса. Позднее ее научные руководители создали новый управляющий фонд, Академия была реорганизована и постепенно приобрела современный облик.

Так или иначе, Муй на Аайе больше не видели, и связь с Академией она не поддерживала.

Муй умерла спустя примерно пятьдесят лет. Ее тело нашли в крошечном коттедже, в уединенном уголке острова Пикай. Соседи знали ее под другим именем, но когда власти разбирали имущество умершей, то нашли множество статей и книг, по которым и удалось установить ее личность. Все время, пока она жила на Пикае, Муй вела дневник, и хотя большинство материалов из него так и не было опубликовано, сами дневники хранятся под замком на Аайе, в библиотеке Академии.

Единственный опубликованный фрагмент дневника, который охватывает примерно год, через десять лет после ее прибытия на Пикай, а также другие бумаги и вещи, найденные в ее доме и доступные для изучения в Академии, – все это проливает свет на жизнь, которую Муй вела в добровольном изгнании.

В дневнике она пишет о своем решении посадить деревья на холме за домом. Большую часть года она в основном занималась именно этим. Не все виды деревьев могут расти на почвах Пикая, а выбрав склон холма, открытый всем ветрам, Муй еще больше сузила свой выбор. Однако посадки велись в течение всего времени, отраженного в дневнике. Теперь там, где она жила, находится целый лесной питомник, в основном состоящий из взрослых деревьев. По поручению Академии Четырех Ветров сеньория Пикая взяла питомник под охрану.

Муй полагала, что каждый вид деревьев реагирует на давление ветра по-своему и что на эту реакцию влияет множество факторов – плотность и текстура коры, число и размах ветвей, форма листьев, резонирующие качества самой древесины, время набухания почек и листопада, длина и толщина игл у вечнозеленых растений, и даже то, какие животные селятся на деревьях. Муй верила, что способна идентифицировать многие деревья по шелесту, который они издают.

Она писала, что шелест кипариса – это мягкие звуки арфы, высокая сосна в пышном наряде из иголок – исступленное соло на кларнете, яблоня в цвету – легкомысленный танец гремящих тарелок, дуб – баритон, тонкий тополь, склоняющийся под сильным ветром, – колоратура.

Ветра, дующие на острове, были задействованы и на ее заднем дворе. С одной стороны она разместила музыкальные подвески – деревянные, стеклянные, хрустальные, пластмассовые, металлические, и они редко хранили молчание. В другой части двора Муй установила пять мачт с анемометрами и приборами для измерения скорости ветра, количества осадков, влажности и температуры. В отдельном домике было размещено оборудование для записи и анализа данных. Над всем этим возвышался громоотвод.

Хотя лабораторию давно демонтировали, посетители до сих пор могут ощутить ее уникальную атмосферу – а все потому, что она воссоздана в музее Академии в Аай-Порте. Музей работает по стандартному расписанию.

В свете научных открытий Эсфовен Муй роль, которую Дрид Батерст сыграл на последнем этапе ее жизни, теперь представляется незначительной. Похоже, что Муй действительно стала жертвой сердечной страсти. После отъезда с Аайя Дрид Батерст вскоре прибыл на Пикай, но довольно быстро уехал.

Считается, что он путешествовал один, без спутников, однако он и Муй прибыли на остров приблизительно в одно и то же время.

В биографии художника «Эпическое полотно Дрида Батерста» Честер Кэмстон приводит список невероятного числа женщин, с которым, как полагают, у художника были романтические отношения. В их числе есть и Эсфовен Муй, тем не менее подробностей Кэмстон не сообщает.

Хотя большую часть жизни Муй жила и работала на Пикае, ее имя навечно связано с островом Аай.

Весенний бриз, на который Муй часто обращала внимание, пока жила и работала на Аайе, теперь носит ее имя. ВЕНТО МУЙО – легкий, теплый зефир, наполненный ароматами диких цветов, которые растут на скалах к югу от Аай-Порта.

Между Аайем и другими островами регулярно ходят паромы, с материком же прямого сообщения нет. Кухня и гостиницы, по слухам, отменные. Рестораны специализируются на морепродуктах. Ежедневно проводятся экскурсии по Академии.

Туристы должны иметь визу и стандартный набор прививок; прежде чем отправиться в путь, проконсультируйтесь с лечащим врачом. Законы о приюте либеральные, однако недвижимость стоит дорого. Не рекомендуется посещать остров в конце весны, так как в это время обычно дует фён.

Денежная единица: симолеоны Архипелага, мьюрисийские талеры.

Аннадак Спокойное место

АННАДАК расположен рядом с приливной аномалией, которая миллионы лет назад сыграла немалую роль в формировании Завитка.

Континент Зюйдмайер по большей части – обледеневшая, заснеженная пустошь, и лишь на нескольких прибрежных полосах в теплое время года лед тает. Однако один его полуостров – Катаарский – длинный и узкий, с горами вулканического происхождения, тянется далеко на север. В самой холодной части Катаарского полуострова находится несколько ледников, фрагменты которых, отколовшись, скользят на восток, в бурные воды южного Срединного моря. Участок океана, где теплая соленая морская вода Южного блуждающего потока смешивается с холодной ледниковой, – бурлящий и коварный, с множеством течений. Они, а также тысячи лет вулканической активности создали сотни маленьких островов, конгломерат, который теперь называется «Завиток». Аннадак – один из островов Завитка, он расположен далеко на юге, рядом с континентальной толщей.

С наступлением весны в море к югу от Аннадака два раза в день формируется огромная волна, что быстро движется вокруг острова, вызывая серьезную эрозию побережья и непредсказуемые изменения климата. Жители Аннадака славятся легендарной стойкостью и сдержанностью.

Возможно, самая знаменитая уроженка Аннадака – художница-концептуалистка ДЖОРДЕННА ЙО.

Еще в детстве Йо была очарована каменными формациями, созданными приливами и штормовыми ветрами. Йо верила в то, что остров – ожившее благодаря какой-то магии существо и что его можно заставить реагировать на природные стихии. Эта мысль пленила ее, а позднее превратилась в навязчивую идею.

Первыми инсталляциями Йо стали каменные пирамиды, или дольмены, аккуратно построенные на голых склонах холмов так, чтобы отражать лучи солнца на рассвете и закате или создавать захватывающие силуэты на фоне неба. Многие из этих пирамид стоят до сих пор и находятся в ведении Аннадакской сеньории. Особый интерес для туристов представляют три из них, размещенные Йо так, чтобы они меняли силу и направление ветра, создавая пылевые торнадо.

Экспозиция открыта круглый год, однако лучше всего посетить ее в начале осени.

В это время преобладающий юго-западный ветер ЧУСТЕР, славящийся внезапной сменой направления, примерно в течение недели создает ветряные воронки. В другие времена года тоже появляются торнадо, однако они возникают случайным образом, и нет никаких гарантий того, что их можно будет увидеть.

Тогда, как и сейчас, молодежь Аннадака увлекалась туннелированием, и Йо тоже очень любила этот вид спорта. На многих островах он запрещен, однако на Аннадаке к нему относились снисходительно. Йо быстро поняла, что это развлечение поможет ей создавать произведения искусства. Ее пирамиды понравились людям из Фонда Соглашения, и она получила небольшой грант, позволивший ей пробурить несколько экспериментальных туннелей.

Первый туннель, который она завершила, шел с южной стороны острова на север, с плавным поворотом посередине и постепенным сужением по всей длине. Его южный вход располагался ниже уровня прилива. Когда работа над туннелем была завершена и буферную плотину убрали, дважды в день по туннелю стали течь приливные воды. Поскольку туннель открылся в середине лета, приливные эффекты поначалу были не очень заметны, и это дало Йо время провести испытания и внести в проект необходимые модификации. Через несколько месяцев, когда начались бурные весенние приливы, Аннадак впервые ощутил фантастический напор воды, ныне известный как ПОТОК ЙО.

Поток движется по туннелю с ужасающей скоростью, издавая оглушительный рев, который слышен практически отовсюду. На северной стороне острова пенистая струя ледяной воды вылетает из туннеля и ударяется о прибрежные камни.

Через пару лет Аннадак стал любимым местом тех, кому нравятся острые ощущения – и остается им до сих пор. Три месяца в году, когда приливы особенно сильны, эти люди садятся на плоты или надевают спасательные жилеты и с восторгом плывут по опасному Потоку. Хотя Аннадакская сеньория установила правила безопасности, каждый год неизбежно происходят новые несчастные случаи со смертельным исходом.

Сама Йо никогда не каталась на Потоке. Она покинула Аннадак вскоре после первых весенних приливов и, по слухам, вернулась на родной остров только один раз – на похороны отца.

Когда сезон заканчивается, Аннадак вновь превращается в тихий остров, который живет сельским хозяйством и рыболовством и мало что может предложить туристам. Из-за близости Аннадака к Зюйдмайеру на острове немало молодых солдат-дезертиров, пробирающихся на север. Впрочем, законы о приюте на острове очень суровые, и поэтому солдаты здесь не задерживаются. Обычные туристы их даже не заметят.

Тем, кто хочет посетить Аннадак ради занятий спортом, напоминаем, что лучшее время одновременно является и самым дорогим, и в этот период обычно все номера в гостиницах заняты, в то время как в первые две недели лета еще можно получить удовольствие от катания на Потоке, а цены уже падают. По местным законам, туристы должны застраховаться от всех рисков и внести залог наличными на тот случай, если понадобится организация похорон. Вакцинация не требуется, однако медики проводят выборочные проверки тех, кто пользуется Потоком. Некоторые операторы предлагают туры с оплатой всех услуг.

Денежная единица: таланты Обрака, мьюрисийские талеры.

Обрак-Гранд, или Обракская гряда

ОБРАКСКАЯ ГРЯДА занимает особое место в Архипелаге Грез – у нее нет названия на местном диалекте, и она названа в честь ученого, открывшего ее истинную природу.

Этот ученый – ДЖЕЙМ ОБРАК, энтомолог из университета Тумо. Он отвлекся от своего лабораторного проекта и отправился в экспедицию, чтобы заменить заболевшего коллегу, полагая, что через пару недель вернется.

Прибыв на гряду, Обрак и четыре юных ассистента вместе с обслуживающим персоналом разбили базовый лагерь на одном из тридцати пяти островов (тогда еще безымянном). Они не сразу поняли, что выбранный ими остров полностью необитаем. В своем дневнике Обрак пишет об этом довольно будничным тоном, ведь то, с чем связана эта необитаемость, он выяснил лишь позже. Изначально команда полагала, что поселения где-то есть, если не на данном острове, то на остальных тридцати четырех. Однако постепенно ученым стало ясно, что они обнаружили необитаемую часть Архипелага.

Позднее были организованы другие вылазки, в ходе которых на огромной группе островов не обнаружили ни одного признака того, что там недавно жили люди.

Для Обрака – энтомолога – острова оказались настоящим раем. Вскоре после прибытия он сообщил заведующему кафедрой о том, что работы здесь ему хватит на всю жизнь. Этот прогноз оказался точным в буквальном смысле слова, ведь Обрак остался там навсегда.

Число новых видов насекомых, открытых Обраком, колоссально – в первый же год он обнаружил их более тысячи. Несмотря на то что Обрак умер молодым, он считается ведущим специалистом в своей области и посмертно получил Премию Инклера. В городе Гранд-Обрак, который в наше время является административной столицей островной группы, ученому установлен памятник.

Имя Обрака навсегда связано с одним конкретным видом насекомых, и не потому, что он его открыл, а в связи с последовавшим детальным исследованием. Поводом для исследования послужил несчастный случай с ассистенткой Обрака – герпетологом по имени Хадима Трайм. О том, что произошло с этой женщиной, ученый пишет в своем дневнике:

Ранним вечером Хадима хотела снова вести наблюдения за древесными змеями, но все были заняты, и никто не мог ее сопровождать. Яд этих змей смертельно опасен, однако Хадима – настоящий профессионал и всегда носит с собой противоядие, поэтому я разрешил ей пойти одной. Через полчаса сработал ее аварийный звуковой маячок. Мы с Дейком [доктором Д. Л. Леем, токсикологом из отряда Обрака] сели в вездеход и помчались к ней – разумеется, предполагая, что ее укусила змея.

Хадима была в полубессознательном состоянии и, очевидно, страдала от сильной боли. Мы быстро осмотрели ее, но не нашли никаких следов укуса, даже на правой лодыжке, которую Хадима крепко сжимала. Дейк Лей ввел Хадиме примерно 2 мл средства против яда гремучих змей, который помогает против большинства гемотоксичных и гемолитических ядов рептилий. Затем мы положили ее в машину и быстро отвезли на базу, где провели реанимационные процедуры. Командовала Анталия [доктор А. Бенджер, врач экспедиции], мы с Дейком ассистировали.

Хотя Хадима периодически теряла сознание, ей удалось сообщить нам, что ее действительно ужалили в лодыжку. Однако обнаружить след укуса нам так и не удалось. Кожа на лодыжке слегка покраснела; мы предположили, что это вызвано тем, что Хадима крепко сжимала ногу. На всякий случай Анталия сделала там надрез, и мы прижали к нему помпу, чтобы удалить остатки яда, а затем наложили давящую повязку над коленом. Анталия ввела Хадиме еще сыворотку, на этот раз – против яда кайсаки. Время от времени Хадима приходила в сознание и кричала от боли в левой половине тела.

Электронные приборы показали, что ее давление и пульс выросли до опасных значений. Хадима сказала, что у нее болит голова, словно кто-то воткнул ей нож в затылок. Ее правая нога распухла и потемнела. Это признак гемолиза: гемоглобин в ее крови разрушался. Чтобы остановить процесс, Анталия ввела Хадиме антивенин.

Опухоль продолжала увеличиваться. Кровь быстро текла из надреза на лодыжке, и Хадима жаловалась на то, что она почти не может дышать, даже с кислородной маской. В очередной раз придя в сознание, она уверяла нас в том, что змеи ее не кусали. По ее словам, она прикоснулась к большому черному шару, покрытому короткими колючими волосками.

Описание показалось мне знакомым. Я поспешил в свой кабинет, взял фотографии, сделанные пару дней назад, и показал их Хадиме. Впадая в забытье, она все же подтвердила, что прикоснулась к одному из этих шаров.

Я понял, что ее укусило ядовитое насекомое, которое свернулось клубком, чтобы защититься. У меня не было времени заниматься этими большими членистоногими, поэтому я просто их сфотографировал. Несколько раз я замечал, как они сворачиваются в клубок. С точки зрения энтомолога, они были потрясающими, хотя и отвратительными на вид. Мы подозревали, что их укус может оказаться неприятным и даже опасным. Теперь мы все будем держаться от них подальше – пока не проведем детальное изучение. В самом ближайшем будущем я планирую поймать несколько экземпляров и тщательно их осмотреть. К счастью, эти насекомые так же опасаются нас, как и мы – их, и если чувствуют опасность, то убегают.

Пульс Хадимы начал скакать от 50 до 130 ударов в минуту. Ее мочевой пузырь непроизвольно опорожнился; жидкость была слегка окрашена кровью. Хадима снова пожаловалась на боль и стала терять сознание.

Она была бледна как смерть и сильно потела. Анталия вколола ей еще стимулянты, коагулянты и антивенины. Кроме того, она сделала маленькие надрезы на руках и ногах Хадимы, чтобы уменьшить отечность. Из надрезов потекла кровь, лимфа и еще какая-то прозрачная жидкость. Вся правая нога Хадимы потемнела, затем потемнели руки, живот и шея. Ее неоднократно тошнило кровью, а горло распухло так, что она уже не могла говорить и с трудом дышала.

Через пятнадцать минут Хадима вдруг затихла, и мы опасались самого худшего. Судя по реакции Анталии, речь уже шла о спасении жизни. Пульс Хадимы ускорился, потом вновь пришел в норму. Начались судороги. Кислородная маска соскочила, и Дейку пришлось ее прижимать. Нам показалось, что Хадима умирает, но она вдруг открыла глаза. Дейк предложил ей воды, и она ее выпила. Постепенно судороги прекратились, однако конечности по-прежнему были темными и распухшими, и она вскрикивала от боли, если мы к ней прикасались.

В том месте, где ее укусили или ужалили, появились большие волдыри. Их оболочка казалась твердой на ощупь, но прикосновение к ним не причиняло Хадиме боли, поэтому Анталия вскрыла один из них. Из волдыря выступила светлая жидкость с крошечными частицами. Дейк быстро взглянул на них в микроскоп, и – по его настоятельной просьбе – Анталия проткнула остальные пузыри. Их содержимое мы аккуратно собрали в стеклянные колбы.

Еще через полчаса Хадима Трайм уже могла дышать без посторонней помощи. В течение трех дней она спала. Все это время она находилась под постоянным присмотром; ей внутривенно вводили питательные вещества и слабые успокоительные средства. Отеки постепенно уменьшились, но приступы боли продолжались.

Обрак вышел на связь с Тумо и попросил прислать спасательный корабль. Хадиму отправили в больницу при университете. Через несколько недель команда исследователей, оставшаяся на острове, с облегчением узнала о том, что Хадима выздоровела и что токсинов в ее организме больше нет. После долгого восстановительного периода она заявила, что не желает участвовать в экспедиции. Ее заменила Фрэн Херкер, герпетолог из главного зоопарка Мьюриси-Тауна, которая прибыла на базу через несколько недель после несчастного случая с Хадимой.

После отъезда Хадимы Обрак отложил приятные занятия – исследования бабочек и жуков – и сосредоточил свое внимание на насекомом, которое ее ужалило.

Новый вид он назвал в честь Хадимы: Buthacus thrymeii. По внешнему виду и агрессивному поведению трайм напоминал скорпиона. Рядом с его головой располагались две мощные клешни, а загнутый хвост заканчивался ядовитым жалом.

Однако скорпионы относятся к классу Arachnida, и у них восемь ног, а у трайма – только шесть. Кроме того, трайм значительно крупнее любого скорпиона: большинство взрослых траймов, которых удалось поймать, были от пятнадцати до тридцати сантиметров в длину, а длина других, которых Обрак наблюдал в природе, составляла от тридцати до сорока сантиметров.

Из дневника Джейма Обрака:

После нескольких недель, наполненных опасностями и разочарованиями, нам наконец-то удалось поймать трех траймов.

Действуя путем проб и ошибок, мы выяснили, что траймы наиболее активны после дождя, который идет каждый день в течение примерно трех часов. Во время дождя температура не падает, и поэтому двигаться по раскисшей земле в защитном снаряжении очень утомительно.

Отдельная проблема, возникающая при попытке поймать трайма (если не считать того факта, что взрослый трайм – одно из самых ядовитых насекомых, которые я когда-либо видел), заключается в том, что они могут с удивительной скоростью преодолевать небольшие расстояния и прятаться в норе. Разумеется, ни я, ни Дейк не горели желанием раскапывать эти норы.

В итоге оказалось, что есть только один способ их поймать – внезапным шумом или резким движением заставить трайма свернуться в шар. Правда, разворачиваются траймы очень быстро, и при этом их жала и клешни уже готовы к атаке.

Щетинки трайма не толще волоса, но при этом твердые и полые, так что играют роль иголок от шприца – через них впрыскивается яд. Щетинки одного из первых траймов, которого я взял в руки, легко проткнули внешний слой защитных перчаток – правда, застряли во втором. Одно из насекомых, которых подобрал Дейк, развернулось на ладони и плюнуло ядом прямо ему в глаз. Разумеется, на нем были защитные очки, они-то и спасли.

Изолировав насекомых в лаборатории, Обрак приступил к их изучению и прежде всего решил разобраться с тем, используют ли они свое жуткое оружие только для защиты:

Я создал три экспериментальные среды: каждая состояла из герметичного стеклянного контейнера со слоем влажной почвы и лиственного перегноя на дне. В контейнеры я поместил потенциальных врагов или жертв, чтобы узнать, как на них отреагируют траймы, и получил следующие жуткие результаты:

1. Похожая на ястреба небольшая хищная птица; мы видели, как такие пикируют на землю, ловя зверей или насекомых. Птица, которую мы поймали для этого эксперимента, была приблизительно втрое больше самого крупного трайма. Как только ее поместили в контейнер, она запаниковала и умерла в течение четырех секунд. Больше этот опыт мы не повторяли.

2. Гремучая змея примерно трех метров в длину: продержалась сорок восемь секунд.

3. Крыса: убита за девятнадцать секунд. Продержалась так долго только потому, что быстро носилась по контейнеру, пытаясь выбраться.

4. Большая ядовитая сороконожка, покрытая толстым панцирем; Дейк утверждает, что ее яд – один из самых смертоносных. Она яростно напала на трайма, но продержалась всего тридцать три секунды.

5. Большой паук, нападающий на птичьи гнезда и проявляющий агрессивное, «охотничье» поведение. У него две больших железы с очень эффективным ядом. Убит за четыре секунды.

6. Огромный скорпион, один из самых больших, что мне доводилось видеть: мгновенно напал на трайма и умер через восемь секунд.

Ученых встревожило то, что доктор Лей установил о ядовитой системе трайма. В организме насекомого два комплекта ядовитых желез: один – в хвосте, второй – в крошечных пузырьках внутри мандибул. Из челюстей яд выделяется обычно во время укуса, но животное может и плевать ядом. Сам яд представляет собой необычно мощный коктейль из белков, аминокислот и антикоагулянтов. Анализ его состава был значительно осложнен тем, что он, похоже, различается у разных особей, а комбинация его элементов зависит от времени года.

Хадиму трайм всего лишь поцарапал одним из крошечных волосков, однако это привело к сильному удару по нервной и кровеносной системам. Хотя своевременное применение препаратов смягчало симптомы, яд был таким мощным, что создание эффективного противоядия – по крайней мере для маленькой группы, действующей в полевых условиях, – превращалось в невыполнимую задачу.

Однако, по словам Обрака, существовала и еще одна опасность.

Мы установили, что наибольшую опасность представляют самки траймов.

По внешнему виду они мало чем отличаются от самцов, только немного крупнее. Правда, мы имели дело с таким малым числом особей, что сложно утверждать категорически. У самки есть дополнительные сегменты на теле, а ее торакс шире, чем у самца. Однако и те и другие темные и быстро двигаются, и если столкнуться с одним из этих существ в природе, заметить разницу между ними практически невозможно. Поэтому действует очевидное правило: если увидел трайма, держись от него подальше!

Самка носит потомство в сумке, которая расположена у нее во рту: на данном этапе потомство – это микроскопические личинки или, в некоторых случаях, оплодотворенные яйца. При укусе насекомое впрыскивает либо яд, либо личинок-паразитов, либо и то и другое.

Меня теперь очень беспокоит вопрос – укусил ли Хадиму самец-трайм или самка? По словам Дейка, он обнаружил внутри щетинок пойманных нами животных оплодотворенные яйца. Из Тумо сообщают о полном выздоровлении Хадимы. Будем надеяться…

Через несколько недель после того, как Обрак сделал эту запись в дневнике, из университета Тумо ему сообщили, что Хадима внезапно заболела и у нее снова появились ужасные симптомы отравления. Персонал больницы не смог ей помочь, и она умерла через два часа после первых приступов боли. Никаких следов яда обнаружено не было. При вскрытии оказалось, что ее внутренние органы заражены паразитическими червями. Обрак немедленно распорядился, чтобы тело Хадимы Трайм более не исследовали и поместили в герметически изолированный гроб. Затем он договорился о том, чтобы Анталия Бенджер отправилась на Тумо для того, чтобы засвидетельствовать смерть. После этого тело Хадимы кремировали.

Поняв, что инкубационный период длился несколько месяцев, Обрак приступил к полному обеззараживанию своей лаборатории: траймы, которые находились в ней, останки животных, на которых ставились эксперименты, почва из контейнеров, в которых содержались траймы, органика, которая как-то контактировала с траймами, – все было сожжено. Стеклянные контейнеры обработали кислотой, разбили, а осколки закопали.

Медперсонал больницы, где умерла Хадима, держали в изоляции до тех пор, пока их не обследовали на наличие траймов. К счастью, заражения не произошло.

Вскоре после того как Обрак узнал о смерти Хадимы Трайм, на острове внезапно изменилась погода. Еще одна запись в дневнике Обрака:

Мы уже начали привыкать к ежедневным ливням, но примерно три недели назад они прекратились. Теперь нас изводит непрекращающийся ветер с востока – горячий, иссушающий и безжалостный. Как и все прочие ветра, подобные ему, он делает нас раздражительными и подавленными. Мы страдаем от бессонницы и отчаянно мечтаем о том, чтобы ветер переменился. Каждый день теперь похож на все предыдущие. Я пытался узнать в университете о климате этих островов; мне ответили, что о них до нашей экспедиции практически ничего не было известно, однако, судя по расположению островов – в нескольких градусах севернее экватора и посреди океана, – преобладающий здесь ветер называется «Шамаль». С наветренной стороны много бесплодных земель и пустынь. Лучше всего известен ветер «Панерон».

Конечно, поначалу мы радовались избавлению от бесконечной грязи и сырости, хотя и тревожились о том, какой эффект внезапная засуха произвела на траймов. До сих пор они вели себя осторожно и даже боязливо; теперь же их поведение изменилось. Они, похоже, проголодались и поэтому нападают на все живое. Два дня назад неосторожная чайка села на землю рядом с нашей базой, и прямо у нас на глазах на нее набросилась орда траймов.

В окрестностях их теперь сотни, а может, и тысячи. Выходить за пределы базы, разумеется, можно только приняв все меры предосторожности, но из-за большого веса защитного снаряжения, горячего ветра и постоянной жары наши вылазки свелись к минимуму.

Сегодня утром Юту [Ютердал Треллин, ученый] пришлось пойти на склад за лекарствами и другими материалами. Когда он вернулся, на его спине, крепко вцепившись клешнями в материал защитного костюма, сидели три трайма. Мы с Дейком сняли с него насекомых и убили их веслами, которые припасли специально для такого случая, а затем внимательно осмотрели его – проверили, нет ли на коже следов укусов. Все в порядке. Больше всего этому рад сам Ют!

В течение следующих нескольких дней ситуация осложнилась. В окрестностях появились траймы, и Обрак запретил покидать пределы базы. Приблизительно в это же время он перестал делать записи в дневнике – поскольку, по словам доктора Лея, вся команда поняла, что вести полевые исследования стало невозможно.

Они знали, что рано или поздно базу придется эвакуировать, поэтому начали демонтировать лаборатории и пересылать свои записи в университет Тумо. В числе отправленных документов был и дневник Обрака – именно поэтому он и сохранился.

Эвакуация представляла серьезную проблему – любые действия привлекали внимание траймов. Пока команда готовилась, за ней из Тумо выслали катер.

В последнем сообщении, отправленном в университет, Обрак вкратце сообщил о единственном значительном открытии, которое они сделали: «Данная островная группа необитаема. Здесь никто никогда не жил, и ни один нормальный человек здесь жить не будет».

Приступили к эвакуации, однако она закончилась почти полной катастрофой. По дороге к вездеходу на Фрэн Херкер напали два трайма; несмотря на защитный костюм, она умерла почти мгновенно. Остальные поняли, что тело придется оставить на земле, ведь они стремились побыстрее покинуть остров, и у них не было средств похоронить или кремировать несчастную. Менее чем через час, когда вездеход еще ехал к берегу, на Обрака напал трайм, которому каким-то образом удалось проникнуть в машину. Ученый умер очень быстро, но при этом в страшных мучениях. Оставшиеся в живых хотели забрать его труп для вскрытия – в интересах науки, – однако решили, что опасность слишком велика. Тело Обрака тоже было брошено.

Дейк Лей, Ютердал Треллин и Анталия Бенджер добрались до берега и сели на корабль. Несколько месяцев спустя Ютердал Треллин внезапно скончался, и при вскрытии в его теле обнаружились многочисленные личинки-паразиты.

Такова предыстория Обракской гряды. Через пятьдесят лет после досрочного завершения экспедиции группе островов дали имя Обрака, а самый крупный остров назвали Обрак-Гранд. Еще четыре острова были названы Лей, Бенджер, Треллин и Херкер. Власти Архипелага объявили всю островную группу заповедником и строго-настрого запретили там высаживаться.

Обракская гряда, возможно, существовала бы в таком состоянии и по сей день, если бы не два непредвиденных события.

Первым из них стало обнаружение колоний траймов на южных Серкских островах. До этого считалось, что данный вид насекомых обитает только на Обракской гряде и изолирован там в силу естественных причин. Никто не знал, как эти насекомые пересекли море, но в результате о распространении узнали жители всего Архипелага – и легко было представить, как эта новость повлияла на жизнь миллионов людей.

Колонии траймов на Серкских островах были уничтожены, хотя на самых удаленных островах эти насекомые еще остались. Позднее траймов обнаружили и на других островах – теперь эти насекомые населили большую часть тропической зоны. Благодаря энергичным действиям и принятым мерам предосторожности миграцию траймов удалось остановить, а их численность взять под контроль.

В общем, траймов сильно боятся, но редко встречают. Можно сказать, что людей пугает внешний вид трайма, его скорость и стремительные атаки.

Департаменты сеньорий создали отряды истребителей, в большинстве общественных зданий регулярно проводят дезинсекцию. По закону, выставляемая на продажу недвижимость должна иметь антитраймовский сертификат. Существуют эффективные средства против яда траймов, однако применять их следует довольно быстро.

Естественной средой обитания этих насекомых является Обракская гряда. Однако население Архипелага быстро увеличивалось и требовало все больше жизненного пространства. Крупные незаселенные острова с пышной растительностью и, вероятно, богатыми залежами природных ресурсов являлись слишком большим искушением.

Корпорации, занимающиеся новыми технологиями, поняли, что Обрак – идеальное место для промышленной базы, договорились с департаментами сеньории и приступили к разграничению зон и строительству.

С самого начала предполагалось, что все элементы окружающей среды на Обракской гряде будут систематизированы и заменены, а опасность, исходящая от траймов, ликвидирована. На месте тропических лесов появятся лесопарки, в пустыни проведут ирригацию, равнины и каменистые берега превратят в спортивные и развлекательные комплексы. Диких животных поместят в заказники, а если на острове не окажется живности, ее туда завезут. Вырастут новые города, появятся новые предприятия.

Процветание будет гарантировано.

В современную эпоху Обрак стал центром динамично развивающейся силиконовой промышленности Архипелага. Двигателем, который создает богатство, являются управляющие островами огромные корпорации, занимающиеся Интернет-технологиями. Сияющие небоскребы, университетские городки и научно-исследовательские центры окружены ухоженными парками. Отсюда скрытая инфраструктура нашего мира надежно управляется по оптическим кабелям и беспроводным каналам. Обрак – центр всех Интернет-сервисов и служб техподдержки, объединенных коммуникационных комплексов, сервисов телеприсутствия и доставки цифровых материалов, мобильных отрядов ликвидаторов неисправностей, активистов сетевых обменов, глобальных оптических систем, управления приложениями, консультаций по корпоративному партнерству, залов для видеоконференций, баз данных, иммерсивной управляемости, игровых интерфейсов и программ для сетевого сотрудничества.

Многие из тридцати пяти островов Обракской гряды, как и было запланировано, экологически систематизированы, несколько островов поменьше поделены на небольшие участки, предназначенные для жилой застройки. На этих островах действуют те же корпоративные стандарты инфраструктуры, обеспечен полный доступ к городским центрам, цифровому холизму и развлекательным комплексам.

Один из самых крупных островов Обракской гряды, Треллин, стал достопримечательностью для туристов – их привлекают тропические леса (превращенные в зоны развлекательного взаимодействия с дикой природой), а также живописные утесы на берегу Срединного моря. На острове не действуют правила зонирования – это связано с влиянием многочисленных предпринимателей с далекого острова Прачос. Именно благодаря могущественным кланам Прачоса экономика Обракской гряды процветает. Роскошные дома, разумеется, закрыты для посетителей, однако их можно увидеть издали.

Перед поездкой необходимы определенные приготовления.

Во-первых, надо ввезти на Обракскую гряду минимальную сумму в конвертируемой валюте, которую надлежит потратить там же. Местная валюта, разумеется, обракский талант. Официального курса обмена на симолеоны Архипелага нет, поэтому валюту следует приобрести еще до отъезда.

Обязательна полная туристическая и медицинская страховка, которая покрывает расходы на похороны и кремацию, а также возвращение на родину родственников и спутников. Законы о приюте очень строги, и если у прибывающего нет разрешения на работу, то на острова Обракской гряды его допустят только при наличии обратного билета. Законы о домогательстве – самые жесткие во всем Архипелаге. Эротоманы должны приобрести лицензию заранее, однако на Обраке приветствуются не все обычаи – прежде чем отправиться в путь, туристам следует навести справки в своей местной сеньории.

Наконец, мы хотим дать еще один, неформальный совет путешественникам, которые, обладая всеми знаниями об этой островной гряде, возможно, боятся, что их укусит трайм.

Здесь мы используем информацию из «Официального руководства по Обраку», экземпляр которого можно получить у лицензированных туроператоров. Хотя в «Руководстве» подробно описана жизнь на Обракской гряде, по нашему мнению, некоторые вопросы освещены довольно туманно. Ниже приведена наша неофициальная интерпретация того, что осталось невысказанным. Мы просто излагаем факты.

У работников силиконовой лагуны Обрака самый высокий уровень зарплаты, но у них аномально высокая смертность, и в большинстве случаев причина преждевременной смерти не разглашается.

Законы Обрака обязывают всех постоянно держать при себе противоядие.

Нельзя использовать слово «трайм» (и его нет в «Путеводителе»). Данный запрет распространяется на книги, журналы, публичные лекции, предупреждающие знаки и официальную литературу. Запрещено изготовление, хранение и распространение рисунков, фотографий и цифровых изображений насекомых. Слово «трайм» нельзя использовать в разговоре, а слово «насекомое» следует употреблять либо строго в научном значении, либо при упоминании бабочек, пчел и так далее.

На Обракской гряде нет такого понятия, как похороны: трупы людей и животных кремируются. Органические отходы сжигают. Сточные воды подвергаются интенсивной переработке.

Прибывающим надлежит пройти полный медицинский осмотр (а в некоторых случаях еще и подвергнуться диагностической хирургической операции) – не только при въезде, но и при выезде с Обрака.

Любая физическая болезнь, которая проявляется во время пребывания на Обраке, даже самая слабая или хроническая, служит основанием для депортации.

Хотя наши читатели сделают собственные выводы, мы, объективности ради, должны добавить, что Обрак остается одним из самых интересных и интригующих уголков Архипелага. Пляжи там великолепные, море чистое, а кухня – лучшая на островах. Все отели соответствуют высочайшим международным стандартам, гарантирован бесперебойный доступ к сети, а поля для гольфа, как сообщают наши исследователи, просто изумительные. Правда, туристам запрещено доставать мячи из лунок вручную: для этого к вашим услугам автоматические системы извлечения мячей или обученный персонал.

Чеонер Тень дождя

Из дела № КС 49284116, архив Чеонерского муниципального народного суда.

Меня зовут КЕРИТ СИНГТОН, и я родился на острове ЧЕОНЕР, в городе с тем же названием. Я мужчина, мне 27 лет. Я подхожу под описание «высокий, хорошо сложенный, темноволосый, голубоглазый, без растительности на лице». Я слегка хромаю при ходьбе, но других физических пороков у меня нет.

Допрос проходит в здании Сеньоральной полисии города Чеонер-Таун. Ведет допрос сержан А. Капорал Б. присутствует в качестве независимого полисейского свидетеля. Допрос записывается и будет расшифрован сержаном А.

У меня нет жалоб на то, как полисия обращалась со мной после ареста.

Мне предложили, чтобы меня представлял pro bono[1] член Департамента прокураторов Чеонер-Тауна, от чего я отказался. Я здоров телом и духом и делаю это заявление добровольно, по собственному желанию и не находясь под принуждением.

Я понимаю, что мне предъявлено обвинение в убийстве и что мое заявление может быть рассмотрено в суде в качестве улики.

Меня попросили описать мою жизнь до ареста.

Я родился на острове ТЕНЬ ДОЖДЯ [Чеонер]. У меня два брата и сестра, но один из братьев умер, когда я был маленький. Я ходил в школу в большом городе на Тени Дождя [Чеонере]. Я действительно был очень счастлив в школе и, кажется, хорошо учился. Остальные мальчики со мной дружили. Все учителя хорошо обо мне отзывались, и они готовы прийти в суд, чтобы свидетельствовать в мою защиту.

У меня действительно были неприятности со старшими, задиристыми мальчиками. Я отрицаю то, что попадал в неприятности. Я отрицаю то, что меня обвинили в краже вещей у трех школьников и одного учителя. Я отрицаю то, что участвовал в происшествии, после которого один мальчик попал в больницу. Я отрицаю то, что мне пришлось досрочно уйти из школы.

Мои мама и папа любили меня, хотя после того, как папа уехал на КРАСНЫЕ ДЖУНГЛИ [Мьюриси], я редко его видел.

После школы я долго искал работу, но никто не хотел меня брать.

В конце концов я устроился матросом на один из паромов, который ходит между Тенью Дождя и Красными Джунглями. Работа мне нравилась, но не приносила много денег. Чтобы подработать, я выполнял разные поручения. Я отрицаю то, что участвовал в каких-либо преступлениях. Я признаю, что иногда передавал сообщения другим людям или переносил на паром вещи пассажиров, если они не хотели, чтобы их багаж досматривали. Я отрицаю то, что получал за это деньги. Я согласен, что порой подрабатывал способами, о которых не хочу говорить.

[Задержанному (КС) показывают распечатку из Сеньоральной полисии Мьюриси; ее зачитывает сержан А.]

Я признаю, что у меня есть криминальное прошлое, однако готов поклясться в том, что все это незначительные правонарушения, которые совершали либо незнакомые мне люди, либо знакомые, но без моего участия. Это не были насильственные преступления, за исключением одного или двух. Я отрицаю то, что когда-либо нападал на офицеров полисии. Я не ношу с собой нож или другое оружие. Я согласен, что однажды меня обвинили в ношении автоматического пистолета, но для этого были причины, и меня отпустили. Я отрицаю, что пистолет был моим.

Я не утверждаю, что полисия пытается виктимизировать или шантажировать меня. Со мной обращались хорошо, мне дают пищу и питье три раза в день, позволяют упражняться во дворе, и офицеры полисии данного участка меня не наказывали.

Я согласен, что я был на МЕДЛЕННОМ ПРИЛИВЕ [Нелки] и на ЛЕДЯНОМ ВЕТРЕ [Гоорн]; на обоих островах я пробыл недолго. В любом случае я работал на пароме, а значит, заходил на множество островов, и всех их названий я не помню. Я отрицаю то, что подружился с кем-то на Медленном Приливе. Я согласен, что меня допрашивала полисия на Ледяном Ветре.

У меня действительно есть друзья-путешественники. У меня действительно есть друзья, которые известны полисии, как уличные пьяницы. Я никогда не был ни путешественником, ни уличным пьяницей. Мои друзья путешествуют по островам, и я согласен, что иногда меня видели вместе с ними. Я согласен, что эти друзья принимают наркотические вещества и что все они сидели в тюрьме. Я не могу назвать вам имена этих друзей, потому что либо их не знаю, либо уже забыл. Одного звали Мак. Я сам никогда в тюрьме не сидел.

[Задержанному (КС) показывают свидетельство об отбытии заключения в тюрьме 4-й категории на Мьюриси, но он отрицает, что оно относится к нему. Сержан А. зачитывает текст свидетельства задержанному (КС); тот утверждает, что оно, наверное, относится к другому человеку с тем же именем.]

Когда я отправился на остров под названием Ледяной Ветер [Гоорн – часть группы Хетта], который далеко от Красных Джунглей, хотя и на том маршруте, по которому ходит паром, где я работаю, я не собирался никого убивать. У меня кончились деньги, и мне их дал один мой друг. Я потратил деньги на еду и одежду, которая была на мне, когда меня арестовали. Я отрицаю, что украл эту одежду. Деньги, которые нашли при мне, – мои. Это не те деньги, которые дал мне друг, а другие.

Я признаю, что пробовал некоторые таблетки, которые были у моих друзей, но это были средства от головной боли. У меня часто болит голова и черная пелена перед глазами. Мои друзья помогают мне, дают что-нибудь от боли. Мы также пили алкогольные напитки. Я сам немного выпил. Мы весело проводили время и много смеялись, и я ни на кого не злился. У меня не было черной пелены ни в тот день, ни в то время, когда было совершено преступление. Я четко помню, что произошло, и клянусь, что говорю правду.

До моего ареста я никогда не слышал про человека по имени Акаль Дрестер Коммисса. Я не знаком с Акалем Дрестером Коммиссой. Он не причинял мне вреда. Я не должен ему денег. До того вечера я ни разу его не видел. Теперь я знаю о нем больше. Мне сказали, что он какой-то исполнитель. Кажется, он – актер, но мне никто об этом не говорит. На сцене он называл себя Коммис.

Я признаю, что в момент его смерти находился в театре. Я отрицаю, что зашел, не заплатив. Наверное, за меня заплатил один из моих друзей. Я признаю, что прошел за кулисы.

Я не знаю, как я нашел лист стекла. Полагаю, его дал мне один из моих друзей. Трое друзей помогли мне его нести. Это я сказал им, куда его нести. Это с самого начала была моя идея.

Я был зол на господина Коммиссу, теперь уже не помню за что. Возможно, он дразнил меня. Нет, я не мог сам отнести этот лист стекла. Он был большой, слишком большой, чтобы нести его в одиночку. Да, я сильный, но не настолько. Мы сильно шумели, однако никто нас не услышал, потому что люди в зале смеялись, и там играла музыка. Это был оркестр, не запись.

Нет, я не помню, какая песня играла. Да, теперь я помню, какая песня играла. Она называется «Море течет мимо». Я знаю эту песню, она моя любимая. Я узнал ее по записи, которую вы мне включили, но не мог сказать название, пока вы мне не напомнили.

Это я приказал другим сбросить стекло на господина Коммиссу. Да, они расслышали меня за шумом музыки. Буквально я сказал: «Давайте убьем ублюдка». Я уверен, что именно так я и сказал. Возможно, я назвал его как-то иначе, более грубо. Я точно не помню, что именно я сказал. Я согласен, что вместо этого, возможно, использовал слово «говнюк». Да, не сомневаюсь. Да, я использую оба эти слова для описания людей, которые мне не нравятся. Я часто употребляю слова, которые не следует говорить.

Мы были в том месте над сценой, где много веревок и прочего добра. Я не помню, как мы туда поднялись. Залезли, наверное. Я пошел первым, а за мной последовали мои друзья. Я не помню, как мы подняли туда лист стекла. Уже был там, наверное. Я не знаю, как он туда попал. Да, возможно, он был на заднем дворе театра, и мы подняли его наверх.

Кажется, мы лезли по веревкам. Если вы говорите, что там была лестница, тогда я припоминаю, что мы лезли по ней.

Одно я знаю точно – когда я поднялся наверх, мои друзья уже стояли там с листом стекла. Да, на мне были перчатки, вот почему на стекле нет моих отпечатков пальцев. Да, я всегда ношу перчатки, когда гуляю с друзьями. Нет, теперь у меня этих перчаток нет.

Я не помню, почему я хотел убить господина Коммиссу. Мы веселились. Это было что-то вроде шутки. Зрители в зале смеялись. Мы держали стекло, пока господин Коммисса не оказался под нами. Тогда я произнес слова, которые только что сказал вам, и мы отпустили лист стекла.

Я не помню, как выбрался из театра. Насколько мне известно, никто меня не видел. Я помню, как убегал по дороге. За мной никто не гнался. Я не помню, куда я побежал. Возможно, на паром, на котором я работал. Своих друзей я больше не видел и их имен не помню. Кажется, они были с Ледяного Ветра. Кажется, что некоторые были с Красных Джунглей, хотя я сомневаюсь. Да, были и с Медленного Прилива. Они все того же возраста, что и я, или старше. Они выглядели как островитяне, а не как туристы.

Нет, я не говорю на диалекте Ледяного Ветра. Нет, я никогда не был на Ледяном Ветре. Я никогда не был в городе Омгуув. Да, паром, на котором я работал, иногда заходил на Омгуув. Да, я узнаю слова «Театр «Капитан дальнего плавания», но не знаю, что они означают.

Да, они означают «Театр «Капитан дальнего плавания». Именно в этом театре я убил господина Коммиссу. Да, я определенно говорю правду.

Я был взволнован тем, что я сделал, но никому об этом не рассказывал. Я стал жить дальше и совсем забыл об этом, пока меня не арестовали. Я очень сожалею о том, что сделал. Я не хотел.

Данное заявление продиктовано задержанным (КС) в присутствии двух офицеров Чеонерской Сеньоральной полисии и расшифровано сержаном А., который и произвел арест. Оно было прочитано задержанному, Кериту Сингтону, и в соответствии с его указаниями в него были внесены все необходимы изменения и исправления. Задержанный поставил свои инициалы на каждой странице данного протокола – и подпись в конце документа.

X

Подпись Керита Сингтона

«Чеонерская хроника», 34/13/77:

Керит Сингтон, убийца мима Коммиса, был казнен на гильотине сегодня в 6.00 утра в Чеонерской тюрьме 1-й категории. На его казни присутствовали двенадцать присяжных из числа добровольцев; тюремный врач засвидетельствовал смерть в 6.02. Все процедуры смягчения наказания и апелляции неукоснительно соблюдались. Сингтон полностью признался в совершенном преступлении, и в ходе судебного процесса свидетели подтвердили его показания. Поданное в последнюю минуту прошение о помиловании сеньор отклонил.

У ворот тюрьмы Гуден Герр, начальник тюрьмы, заявил репортерам:

«Юный злодей казнен, и теперь весь Архипелаг Грез может жить, не зная страха. Казнь проведена подобающим образом, мастерски и гуманно, в устрашение остальным».

Сингтон родился на Чеонере и учился в Чеонерском техническом училище. Его родители расстались, когда он еще был ребенком. Преступную жизнь он начал еще в подростковом возрасте и совершил множество разных правонарушений – иногда он участвовал в различных мошенничествах, а чаще просто хулиганил в компании себе подобных. Он много раз отбывал срок заключения в тюрьме, но, похоже, завязал с преступным образом жизни после того, как нашел работу в компании «Флот Мьюриси».

Сингтон убил знаменитого мима Коммиса, когда тот выступал на сцене театра «Капитан дальнего плавания» на острове Гоорн, который является частью островной группы Хетта. Кериту Сингтону помогали трое соучастников, однако их личности не установлены. Известно, что их главарем был Сингтон. Все четверо – наркоманы, вечером того дня употребившие избыточное количество алкоголя. Зрители, присутствовавшие в зале, на суде свидетельствовали, как после совершения преступления Сингтон бежал прочь от здания театра.

Полисия продолжает поиски соучастников Сингтона. Полагают, что они с Гоорна, или с другого острова группы Хетта, или с Мьюриси.

Еще один след ведет на Нелки, однако полисия говорит, что больше не ведет там дознания.

Выдержка из «Судебного следствия по делу об убийстве Акаля Дрестера Коммиссы». Автор – сеньор Путар Темпер, Главный прокурор Мьюриси.

Убийство Акаля Дрестера Коммиссы, за которым последовали признание, осуждение и казнь убийцы – Керита Сингтона, – продолжает вызывать тревогу. Эта тревога ощущается не только в определенных кругах судейского корпуса и прессы, но и среди значительной части населения. Этому делу посвящены несколько журналистских расследований. Они обращают внимание на улики, которые не были доступны судье и присяжным. Теперь мы больше знаем о прошлом Сингтона и о состоянии его психического здоровья. Были выдвинуты серьезные сомнения в подлинности признания Сингтона.

Мне, как председательствующему судье, поручено изучить все документы и улики, которые хранятся в архивах, а также, по возможности, разыскать оставшихся в живых свидетелей.

Поскольку эти события произошли более сорока лет назад, мне не удалось разыскать свидетелей, которые еще способны дать надежные показания, поэтому я полагался на материалы судебного процесса и улики, собранные обвинением. В связи со скандальной славой дела все бумаги, в том числе документы защиты, сохранились в надлежащем виде, и мне не известно о том, чтобы после окончания дела какие-то из них были изъяты или заменены.

Убитый, господин Коммисса, похоже, невинная жертва и никоим образом не был связан с осужденным. Маловероятно, что он каким-то образом спровоцировал нападение. Его уважали, им восхищались, и немногими сохранившимися видеозаписями его выступлений до сих пор наслаждаются люди всех возрастов.

Теперь я обращусь к прошлому и личности Сингтона, ведь именно эти стороны дела вызывают наибольшее беспокойство.

Керит Сингтон родился в бедном квартале Чеонер-Тауна. Его отец Лэдд Сингтон – мелкий преступник, алкоголик и наркоман. Многие, и в том числе соседи, говорили, что он бил свою жену. Мэй Сингтон, жена Лэдда Сингтона и мать Керита, тоже была алкоголичкой и подрабатывала проституцией.

Дом, в котором вырос Керит, всегда находился в заброшенном состоянии; повсюду была грязь, отбросы и фекалии животных. О Керите плохо заботились, его унижали и били, однако в то время внимание местных властей это не привлекло.

Повзрослев, Сингтон превратился в молодого человека исключительных габаритов, с длинными руками и большой головой. Он всегда был выше своих сверстников. Из-за его необычной внешности и незлобивости в школе над ним издевались. Врачебный осмотр, проведенный в тюрьме, показал, что Сингтон почти не слышал одним ухом. Кроме того, у него был небольшой дефект речи, и после произошедшего в детстве несчастного случая он слегка хромал. Глаза у него были слабые, но очков он не носил. Несколько профессиональных психологов сообщали, что он кроткий и послушный, легко поддается чужому влиянию и угрозам. Выпив, Керит начинал громко разговаривать, становился хвастливым и агрессивным, и у него внезапно возникали вспышки ярости. Документально зафиксировано, что он порой наносил себе увечья, и оба его предплечья были покрыты шрамами.

Поведение Сингтона значительно улучшилось после того, как он устроился в компанию «Флот Мьюриси». Он работал матросом на паромах, ходивших по определенному маршруту.

Впрочем, Сингтон по-прежнему оставался впечатлительным и зависимым от других человеком, и капитаны не менее двух кораблей, на которых он работал, выражали в рапортах свою озабоченность этим. Если он отправлялся в увольнительную на берег дольше чем на сутки, то обычно прибивался к какой-нибудь компании. В ряде случаев Сингтон возвращался на корабль в состоянии алкогольного или наркотического опьянения и не мог выполнять свои обязанности в течение нескольких часов. Однако капитаны кораблей заявляли, что на паромах подобная проблема возникает постоянно, и поэтому у них есть особый график смен для экипажей, возвращающихся после увольнительной. Более того, несколько раз он получил благодарность за усердное выполнение обязанностей. Учитывая то, что произошло в скором времени, доверяли ему напрасно.

Незадолго до смерти господина Коммиссы произошло серьезное, но не связанное с этим делом происшествие. Судья не позволил защите использовать данное происшествие в качестве доказательства, и поэтому присяжные о нем не узнали. Я полагаю, что оно в значительной мере повлияло на Сингтона.

За две недели до убийства господина Коммиссы пароход «Галатон» – паром, на котором Сингтон служил матросом, столкнулся с другим кораблем у выхода из гавани Мьюриси-Тауна. Оба корабля получили пробоины ниже ватерлинии и в результате стали тонуть. На обоих кораблях были жертвы: пятнадцать человек погибли на «Галатоне», и двое на другом корабле – дночерпателе «Рупа», стоявшем у входа в гавань. Своевременные действия, предпринятые капитаном «Галатона», предотвратили еще большие жертвы, однако после этой катастрофы многие заговорили о том, что порт Мьюриси не справляется с нагрузкой.

В момент столкновения Сингтон был впередсмотрящим; разумеется, его допрашивали, интересуясь, почему он не поднял тревогу.

Из материалов следствия можно сделать вывод, что Сингтон был безутешен, постоянно винил себя и еще одного матроса (утонувшего во время аварии), но в общем признавал, что авария произошла из-за его невнимательности.

Когда его арестовали по делу Коммиссы, Сингтон все еще проходил подозреваемым по делу о преступной неосторожности, хотя обвинений ему предъявлено не было.

За эти годы несколько независимых журналистов пытались раскрыть тайну дела Коммиссы и заявляли о том, что это судебная ошибка. Возможно, самым значительным трудом в данной области является книга «Сингтон: смерть по ошибке?», в которой выводы расследования впервые были поставлены под сомнение.

Автор книги – выдающийся общественный деятель Корер. Ее так же, как и данное следствие, весьма тревожит тот факт, что обстоятельства этого несчастного случая на море не были предъявлены суду присяжных, рассматривавшему дело об убийстве Коммиса.

Именно Корер выяснила, что следователь по делу «Галатона», который задержал Сингтона и допрашивал его в связи с ролью последнего в этом столкновении, – не кто иной, как офицер полисии, известный как «сержан А.». Данный офицер полисии, похоже, был убежден в том, что в момент столкновения Сингтон участвовал в еще каком-то противозаконном деле, однако Сингтон отказывался в этом признаться. Когда же Сингтон стал подозреваемым в деле Коммиссы, сотрудник полисии исходил из неверных предпосылок и добыл у Сингтона признание по этому второму делу.

Почему Сингтон отрицал свое участие в происшествии на море (хотя и более серьезном), однако был готов признать свою вину в другом преступлении (столь же серьезном, однако со страшными последствиями для себя)? Это ставит под сомнение аргумент о том, что он подвергся запугиванию со стороны полисии. Я почти уверен, что поэтому судья и запретил использовать его в суде.

Именно Корер доказывала, и я полностью с ней согласен, что если учесть впечатлительную натуру Сингтона и его склонность иногда прихвастнуть, то становится ясно: несчастный молодой человек, возможно, решил компенсировать свои показания в одном деле чистосердечным признанием в другом.

Кроме того, меня беспокоит, что мне не удалось найти никаких документов в архивах полисии или суда, имеющих отношение к фатальному столкновению между «Галатоном» и «Рупой». Единственный официальный документ – это отчет следователя, но он, разумеется, в основном посвящен тому, как именно погибли жертвы. Почему эти важные материалы были утеряны, перемещены или выведены из общего доступа иным способом?

Теперь я рассмотрю вопросы, связанные с признанием Сингтона.

Как и большинство аборигенов-островитян, Сингтон фактически говорил на двух языках. Официально средством повседневного общения для него являлся народный язык Архипелага – «разменная монета», имеющая хождение на всех островах. Из протоколов судебных заседаний мы можем заключить, что Сингтон вовсе не отличался красноречием и, очевидно, не только с трудом понимал, что ему говорят на народном языке, но и испытывал сложности с выражением своих мыслей. Мы также знаем – по документам из школьных архивов, – что Сингтон ушел из школы, не научившись читать и писать на народном языке. У нас нет никаких доказательств или поводов считать, что Сингтон выучился грамоте уже после того, как бросил школу.

Говорил он на городском арго Чеонера. Об этом свидетельствуют документы из школьных архивов. Арго – простонародный язык, язык улиц, он передается исключительно из уст в уста, и письменности у него нет.

Признательные показания, которые Сингтон якобы дал на допросе, не могли быть записаны на арго. Должна была существовать запись, которую один из офицеров полисии впоследствии перевел бы. Однако это признание было представлено в суде как его собственное свидетельство, записанное со слов.

Об этом признании можно сделать несколько выводов, и все они вызывают беспокойство в судейских кругах.

Во-первых, признание было получено на допросе, в котором участвовали два офицера полисии – и по крайней мере один из них (о чем Сингтон не знал) уже участвовал как в поисках убийц Коммиссы, так и в расследовании столкновения кораблей на море. Нам известно, что существовала аудиозапись допроса, которую затем каким-то образом расшифровали – предположительно это сделал «сержан А.». И затем ее прочитали Сингтону? На народном языке, который он едва понимал?

Предложения в тексте признания, начинающиеся со слов «да» или «нет», выглядят как ответы на прямые или наводящие вопросы. К тому же есть доказательства, что в некоторых частях признания Сингтона подталкивали или направляли. Например, он не мог вспомнить, какая музыка играла в театре в момент смерти Коммиссы, пока офицеры полисии не включили запись и не сообщили ему название песни.

После дачи показаний, но до суда Сингтон подвергся когнитивному анализу. Было протестировано его знание определенных терминов. Сингтон не понимал значения следующих слов, каждое из которых появляется в тексте признания: «растительность на лице», «прокуратор», «добровольно», «принуждение», «виктимизировать» и «наркотик».

Еще большую тревогу вызывает тот факт, что он не видел разницы между словами «согласен» и «отрицаю» и, похоже, считал их взаимозаменяемыми.

Уровень его интеллекта составлял менее десяти процентов от среднего значения, а по психическому развитию Сингтон соответствовал ребенку десяти-двенадцати лет.

Достоверно известно следующее: господин Коммисса, профессиональный мим, использовавший псевдоним Коммис, выступал на сцене театра «Капитан дальнего плавания» в городе Омгуув, на острове Гоорн, относящемся к группе Хетта. В «Капитане» давали развлекательные представления для туристов; господин Коммис погиб во время выступления, когда на него внезапно упал лист стекла, сброшенный с колосников.

Сразу после трагического происшествия нескольких рабочих, в том числе предположительно Керита Сингтона, видели убегающими из театра. Мотивы подобного поведения рабочих неясны. Непонятно, как лист стекла (невероятно тяжелый) мог оказаться на колосниках. Непонятно, каким образом стекло было прицельно сброшено на жертву.

В конце концов признание, бессвязное и противоречивое, явилось главным доказательством вины, и судья соответствующим образом проинструктировал присяжных, какое значение они должны ему придать.

Один из вопросов, который возник во время судебного процесса, но не получил развития из-за отсутствия главного свидетеля, связан со случаем, имевшим место незадолго до смерти Коммиссы.

Корабль компании «Флот Мьюриси», на которую работал Сингтон, доставили во фьорд рядом с Омгуувом для профилактического ремонта. Обвинение утверждало, что Сингтона перевели на этот корабль после гибели «Галатона». Всех членов команды и Сингтона – если он был ее частью – отпустили в увольнительную на берег.

Сингтон, вероятно, по своему обыкновению прибился к какой-то компании молодых людей, которые, похоже, подрабатывали в театре «Капитан дальнего плавания» – убирали мусор, переносили ненужные декорации, перевозили снаряжение на вокзал и обратно и так далее. В их распоряжении был старый грузовик. В связи с характером работы им приходилось часто заходить в театр, и поэтому их почти наверняка неоднократно видели рядом с этим зданием.

В день, когда произошел фатальный инцидент, молодые люди бросали деревянные настилы в кузов грузовика, тем самым производя сильный шум. Это заметили несколько прохожих, двое из которых позднее дали показания в суде. Один свидетель заявил, что, по его мнению, юноши были пьяны или находились под действием наркотиков. Еще один прохожий, которого разозлили грохот и крики, потребовал, чтобы молодые люди работали тише, а те в ответ стали выкрикивать оскорбления.

Другой свидетель, не участвовавший в начавшейся позже потасовке, хорошо видел, что произошло.

Третий прохожий обладал особой – если не сказать эксцентрической – внешностью. Он был невысоким и коренастым (по словам одного свидетеля – очень мускулистым), с длинными усами и густой бородой. На нем была яркая летняя одежда, не подходящая для ранней весны, и оба свидетеля, которые дали показания, утверждали, что удивительный стиль одежды почти наверняка внес свой вклад в ситуацию. По их словам, юноши смеялись над тем, как одет прохожий. Как бы то ни было, началась драка, в которой участвовали все четверо юношей – в том числе, как утверждалось, и Сингтон. Третий прохожий сражался яростно и эффективно – он сбил с ног по крайней мере двоих из нападавших, а еще двоих сильно ударил в живот. В какой-то момент его тоже повалили на землю, но он вскочил – «с ужасающей яростью», по словам свидетеля.

Противники обменялись множеством ударов, однако один из свидетелей прервал драку, крикнув, что вызвал полисию. Тогда четверо молодых людей сели в грузовик и быстро уехали.

Третий прохожий спокойно подобрал свою сумку, отряхнулся и пошел дальше. Хотя его описания были четкие и однозначные и несколько людей подтвердили, что видели этого странно одетого человека в других местах, разыскать его не удалось. На призыв дать показания в суде он не откликнулся. В конце концов все сочли, что он – гость из другого города или турист, что он никак не связан с Омгуувом и после того происшествия покинул остров.

Главным было то, что этот человек так и не явился в суд для дачи показаний, поэтому ни обвинение, ни защита не могли использовать уличную драку в качестве предварительного обстоятельства, связанного с убийством.

Сейчас, когда мы знаем хронологию событий, становится ясно, что эта стычка произошла всего за несколько минут до основного происшествия. Молодые люди уехали с места драки, затем вернулись и зашли в здание театра. Перед началом представления персонал попросил их удалиться. Четверо в ответ сказали какую-то дерзость и пошли по зрительному залу, где большая часть зрителей уже сидели, ожидая начала шоу. Молодые люди вели себя вызывающе, и их многие заметили. Затем юноши прошли за сцену. Они уже работали в театре несколько дней и поэтому знали, что где находится.

После того как упало стекло, зрители видели, как они убегают из зала.

Мне кажется, что уличная драка в значительной мере повлияла на поведение этих четырех молодых людей. Обвинение утверждало, что она привела Керита Сингтона в ярость, но вывод о том, что Сингтон был в числе этих четырех, оно делало, исходя из недостоверного признания.

Нет никаких доказательств того, что он действительно был с ними. Даже если так, учитывая прошлое Сингтона, состояние его психики и уровень умственного развития, можно сказать, что потасовка с той же вероятностью могла привести его в ужас. Однако вне зависимости от надежности этих выводов его присутствие в театре в тот день не доказано вне всяких сомнений.

На тот факт, что впоследствии четверо молодых людей убегали, обращали особое внимание, подчеркивали, что это указывает на вину всех четверых и Сингтона в отдельности. Хотя возможно и то, что бежать их заставило произошедшее только что страшное событие. Стоит отметить, что многие зрители также выбежали из театра сразу после происшествия.

Совершенно очевидно, что Керит Сингтон, возможно, участвовал в нападении на господина Коммиссу, а возможно, и не участвовал. Улик, свидетельствующих о его вине, нет, а значительная часть доказательств, предъявленных обвинением, являются небезупречными, и их достоверность вызывает сомнение. Присяжные, обладающие всеми доказательствами и получившие необходимые инструкции, непременно оправдали бы его.

Сразу после ареста Сингтон утверждал, что у него есть алиби – что в день, когда был убит Коммис, Сингтон находился на острове Мьюриси, где Сеньоральная полисия допрашивала его по делу о затонувшем «Галатоне». Он заявлял, что в то время даже не приближался к Гоорну или Омгууву.

Позднее он по неизвестной причине отказался от алиби, но теперь оно, видимо, кажется более правдоподобным, чем все остальное, сказанное про него.

Поэтому я прихожу к выводу, что господин Керит Сингтон стал жертвой самой серьезной судебной ошибки, и передаю это дело Сеньоральному департаменту на Чеонере с рекомендацией о его немедленном посмертном помиловании.

Коллаго Тихий дождь

КОЛЛАГО – остров средних размеров, расположенный в зоне умеренного климата в южной части Срединного моря. Ранее он был известен благодаря своей молочной продукции. Это остров невысоких, омытых дождем холмов, теплого лета и ветреных зим. Его каменистое побережье с несколькими заливами или бухтами позволяет высадиться на берег. Много живописных видов, в основном благодаря широколиственным лесам и изобилию цветов. Пляжей мало, а те из них, которые пригодны для купания, покрыты галькой. Для данной части Архипелага море необычно холодное, потому что Коллаго стоит на пути Южного блуждающего потока.

Крупный город на острове всего один – Коллаго-Харбор, который также является главным местным портом. За пределами города дорог практически нет, и мототранспорт на них встречается редко. Три раза в день ходят автобусы: они делают по острову круг и пересекают его из конца в конец. Коллаго окружает множество других, похожих на него островов. Течения в проливах опасны, и необходимо прибегать к услугам лоцмана.

Поэтому Коллаго – остров тихих удовольствий; те, кому нужен жаркий климат и бурная ночная жизнь, скорее всего, выберут что-нибудь другое. Мало кто мог подумать, что этот остров станет местом, где жизнь людей будет меняться навсегда.

Судьба Коллаго была предрешена, когда в далеком городе Джетра, столице Файандленда, медики одной из клиник совершили открытие.

Прогресс в области замены генов и модификации стволовых клеток, поиски новых и более эффективных методов лечения смертельных болезней – все это привело к созданию процесса, благодаря которому любой здоровый человек может стать бессмертным («атаназия»).

В геноме человека удалось идентифицировать сто пятьдесят две индивидуальные мутации, способные после соответствующих манипуляций останавливать старение организма в тот момент, когда пациент прошел курс лечения. После этого естественная гибель или изменение клеток восполняются за счет омоложающего клеточного роста – процесса, который, в теории, может продолжаться вечно.

За теорией последовала практика. Первые испытания на людях прошли более ста лет назад, и с тех пор ни один из пациентов, судя по всему, не постарел, не заболел изнурительным, или дегенеративным, или вирусным заболеванием и не умер от естественных причин. Регулярные осмотры большой выборки пациентов подтверждают состояние их здоровья.

Однако не все они еще живы: часть погибли в результате несчастных случаев, а еще несколько были убиты теми, кто не прошел данную процедуру, из зависти или по другим низменным мотивам, которые мы прекрасно можем себе представить. Атаназия дает множество преимуществ, но недостатки у нее тоже есть.

Поначалу ее провозгласили чудом современной медицины, однако быстро стало очевидно, что создание группы бессмертных людей приведет к моральным, этическим, социальным и практическим проблемам.

Во-первых, сама по себе атаназия – длительный процесс, в ходе которого пациентам необходимы уход и психологическая поддержка; кроме того, для него нужно уникальное оборудование для сканирования и мониторинга. Ясно, что подобная операция по карману только богачам.

Моральные и этические доводы «за» и «против» хорошо известны и неоднократно перечислены.

Если большинство населения знает, что есть привилегированное меньшинство, которое их переживет, неизбежны проявления ненависти. За прошедшие годы произошло множество скандальных историй, связанных с тем, что знаменитые и влиятельные люди пытались получить незаслуженное преимущество с помощью взяток, шантажа, угроз и насилия. Подобные слухи циркулируют постоянно и всегда отвергаются.

Кроме того, имели место случаи, где подобные слухи подтверждались косвенными уликами: кто-то якобы чудесным образом исцелялся от смертельной болезни, исчезнувшие люди появлялись под другими именами, звезды кино и другие знаменитости сохраняли свою красоту гораздо дольше, чем можно ожидать. Однако веских доказательств обмана предъявлено не было.

Атаназия также незаметно повлияла на отношение работодателей к работникам, на оказание медпомощи обычным больным и даже на страхование от несчастных случаев, аварий, гражданской ответственности и так далее.

Идея о том, что обычные люди живут меньше бессмертных, приводила к дискриминации небессмертных.

Другая проблема не вызывает серьезной озабоченности у населения, но все равно служит поводом для дебатов: в ходе атаназии память пациента неизбежно стирается, и после операции ему или ей приходится заново узнавать о собственной жизни. Это предельный случай похищения личной информации. Многие из тех, кто критикует программу, называют ее инструментом экспериментаторов, политиков, мошенников, шантажистов и так далее. Однако те, кто курирует атаназию, утверждают, что персонал, занимающийся реабилитацией пациентов, полностью подготовлен и хорошо натренирован и что вся программа в целом проходит проверки и аудит, которыми занимаются независимые агентства. Сторонники атаназии также указывают на то, что реабилитация всегда проходила успешно.

По этим практическим и этическим причинам атаназия находилась под строгим контролем.

После многих скандальных происшествий руководство процессом было поручено независимому фонду, который был создан на доселе неизвестном острове Коллаго. Фонд Лотереи (или «Лотерея-Коллаго», как его стали называть) занимался не только проведением медицинских и психологических процедур и надзором за ними, но также и распределением средств.

Проект финансировался за счет международной лотереи, принять участие в которой мог любой желающий. Каждый месяц случайным образом выбирались несколько победителей, которые проходили атаназию вне зависимости от их положения в обществе. Таким образом, кроме амбициозных спортсменов, блестящих музыкантов, филантропов, богачей и светских фигур, рабочих, безработных, старых и молодых, веселых и печальных, талантливых, заурядных и бесталанных людей Лотерея выбирала преступников, педофилов, мошенников, насильников, бандитов, лжецов и обманщиков. Все получали шанс обрести вечную жизнь.

Неизбежно начались скандалы. На сцену вышла радикальный социолог Корер. Ее убедительно написанная книга «Лотерея дураков» излагала биографии десяти недавних пациентов, подвергшихся атаназии, описывала то, что они совершили в жизни, прежде чем получить бессмертие, и что, скорее всего, сделают позднее. Семь историй описывали непримечательную жизнь обычных людей; после атаназии часть из них снова растворились в безвестности, а двое заявили, что теперь займутся благотворительностью. Однако у шестерых из этих семи были супруги или постоянные партнеры, а у пятерых – дети. Что станет с этими семьями по прошествии времени? – этот вопрос явственно читался в книге Корер.

Из оставшихся трех, о которых писала Корер, один был алкоголиком, а еще один страдал от патологического ожирения. «Не стоило ли генетикам поискать более подходящие мутации?» – невинно спрашивала Корер. Последний пациент, названный в книге «Хххх», – мужчина среднего возраста, у которого были затруднения в учебе и тяжелые расстройства личности. Его уже осудили трижды: один раз за изнасилование, один – за попытку изнасилования, а на момент победы в Лотерее он отбывал наказание за поджог. В прежние времена он, скорее всего, провел бы остаток дней в тюремной больнице, однако теперь его жизнь, похоже, будет длиться вечно.

Книга Корер завершалась эссе. В нем писательница заявляла о том, что в мире уже есть сотни, а то и тысячи (смертных) людей – выдающихся ученых, изобретателей, религиозных лидеров, социальных работников, композиторов, писателей, художников, учителей, врачей… и все они по-своему пытались сделать мир лучше. Смогут ли эти десять, жизнь которых она описала, улучшить то, что уже достигли остальные?

После публикации книги попечительский совет Лотереи назначил международную коллегию для ежегодного отбора людей, которым следует дать шанс на бессмертие. Эти операции финансировались из фондов Лотереи.

Однако многие из так называемых «лауреатов» неожиданно отказались от операции. На четвертом году одним из отказников стал философ и писатель ВИСКЕР ДЕЛОННЕ.

Вскоре после того, как объявили о его кандидатуре, он публично отказался от процедуры. Делонне был не один – в тот же год от атаназии отказались еще четверо лауреатов, однако именно он написал и опубликовал крайне эмоциональную книгу под названием «Отвержение».

В ней он доказывал, что принять анатазию – значит отвергнуть смерть, а следовательно, и жизнь, поскольку жизнь и смерть неразрывно связаны между собой. Все его книги, говорил он, написаны с осознанием неизбежности смерти. Получать удовольствие от жизни можно только в том случае, если сознание инстинктивно или подсознательно отрицает смерть, в противном случае человек ничего не смог бы добиться. Стремиться жить вечно – значит обеспечивать свое существование за счет жизни.

Корер заявила о том, что книга Делонне ее переубедила. Она публично принесла извинения за свою ошибку и больше никогда не говорила и не писала об атаназии. Сам Делонне умер от рака через два года после выхода «Отвержения».

«Лотерея-Коллаго» вернулась к случайному выбору победителей, и через несколько лет атаназию уже проводили без шумихи и скандалов; билеты Лотереи продавались по всему Архипелагу и в странах северного континента, и каждую неделю ручеек победителей медленно тек среди множества островов к тихим, омытым дождями холмам Коллаго.

Хотя формальных запретов на посещение острова нет, туризм не поощряется. Действуют суровые миграционные законы, однако правила предоставления убежища довольно либеральные. Любителей туннелирования на Коллаго теплый прием не ждет. На молочных фермах можно найти сезонную работу. Визы следует получать заранее.

Денежная единица: симолеон Архипелага.

Дерилл – Торкин Острые Камни

Об этом острове мало что известно, и нам не удалось посетить его при подготовке данного справочника. Ранее ДЕРИЛЛ был известен под названием ОСЛИ (диалект: ОСТРЫЕ КАМНИ). Он находится где-то в южном полушарии. Других островов, относящихся к Торкинской группе, мы не знаем (парадоксальным образом остров под названием «Торкин» есть в группе Малых Серкских островов – этот Торкин стал «закрытым» островом из-за того, что на нем находится военная база Глонды).

Редкие упоминания Торкина как группы островов следует считать орфографическими или типографскими ошибками.

Многие утверждают, что Дерилл (Острые Камни) изменил свое название, чтобы извлечь выгоду из удачи, якобы обрушившейся либо на Дерилл, либо на Деррил (см. ниже), однако нам ничего об этом не известно, и поэтому никакого мнения на этот счет у нас нет. Мы никогда там не были, не видели фотографий, не встречали ни одного человека, который бы утверждал, что родом оттуда, не знаем никого, кто бывал на этом острове или слышал о нем – и, если честно, нам все равно.

Деррил – Торки Большой Дом / Безмятежные Глубины

ДЕРРИЛ – самый большой остров группы Торки, а также ее административный центр. Его часто путают с одним островом на Торкилах, также недавно получившим название «Деррил» (см. ниже).

В данном случае полезно освоить местный диалект. Название «Деррил» на диалекте Торки означает просто «БОЛЬШОЙ ДОМ». А то же слово на диалекте Торкилов значит «ТЕМНЫЙ ДОМ» или «ЕЕ ДОМ».

Поскольку путаница с названиями постоянно осложняет жизнь путешественникам и поскольку оба острова по-своему привлекательны для туристов, мы полагаем, что лучший способ подчеркнуть различия между ними – это описать островные группы, частью которых они являются. В данной книге мы постараемся внести некоторую ясность в этот вопрос.

Острова Торки (другой вариант – группа Торки, или просто Торки) находятся к югу от города Джетра, который расположен на южном побережье Файандленда.

Из островов группы Торки ближе всего к континенту располагается остров под названием Сивл. Хотя сам по себе он не обладает большим значением, о нем знают жители Джетры. Он находится недалеко от города и, конечно, всегда хорошо виден. Можно даже сказать, что он возвышается над городом: тень его мрачных горных вершин почти целый день висит над городским побережьем. В прошлом жителей Сивла и Джетры объединяли родственные узы и торговые отношения, однако после начала войны власти не приветствовали поддержание контактов.

Торки, таким образом, находятся в северном полушарии, и эта группа островов занимает довольно большую площадь в той части Срединного моря. На Сивле, самом северном из них, с материка постоянно дуют леденящие ветра; климат там холодный, а зимы – суровые. Однако многие другие острова группы Торки расположены гораздо дальше к югу и к тому же на пути мягких ветров Архипелага, поэтому там климат теплый или даже субтропический.

Основное отличие между Торки (где находится Деррил – Большой Дом) и Торкилами (где находится Деррил – Ее Дом, Темный Дом) состоит в том, что последние расположены в южном полушарии. Две эти островные группы далеки друг от друга, и между ними есть некоторые отличия, однако по злой иронии судьбы острова обладают схожими топографией и климатом, не говоря уже о том, что их координаты вечно путают.

Как известно, все карты Архипелага Грез являются приблизительными. Поскольку в данном случае они больше вводят в заблуждение, чем проясняют дело, мы не будем долго останавливаться на общих чертах и указывать на нелепые совпадения, ведь их немало. Достаточно сказать, что Торки (диалект: БЕЗМЯТЕЖНЫЕ ГЛУБИНЫ) находятся приблизительно в районе с координатами 44°–49° северной широты и 23°–27° западной долготы, при том, что Торкилы (диалект: ВЕЧЕРНИЙ ВЕТЕР) расположены в южной части планеты, и их координаты приблизительно 23°–27° южной широты и 44°–49° восточной долготы.

Координаты группы островов под названием Торкины, вероятно, сообщать не следует, потому что от этого станет только хуже.

Деррил (Большой Дом) – остров, представляющий для нас интерес, находится к юго-востоку от Сивла, в самой дальней оконечности Торкилов. Это самый крупный остров группы, удачно расположенный по отношению к главным судоходным путям. Два порта острова готовы к приему морских судов. Кроме того, на острове богатые залежи минералов и мощная промышленность. Ландшафт холмистый, и большая часть земель отведена под фермы. Короче говоря, Деррил – процветающий остров, и он всегда играл важную роль в жизни Архипелага.

Наибольшим влиянием он обладал в годы, когда шла подготовка и последующая ратификация СОГЛАШЕНИЯ О НЕЙТРАЛИТЕТЕ, которое подписали практически все островные группы мира.

История Соглашения хорошо известна практически каждому ребенку, поэтому излагать ее здесь нет надобности. В течение многих веков Соглашение является нашей конституцией и биллем о правах, именно оно управляет жизнью Архипелага Грез.

Хотя суды и законодательные собрания отдельных островов внесли в Соглашение бесчисленное количество поправок, учитывающих особые случаи и обстоятельства, его основной принцип остается неизменным. Соглашение признает индивидуальность и уникальность каждого острова или самопровозглашенной группы островов, закрепляет за ними право на самоуправление и гарантирует нейтралитет Архипелага во всех делах, не имеющих отношения к островам.

Соглашение не смогло предотвратить конфликты между островами, однако благодаря ему острова не оказались втянуты в многолетнюю, ожесточенную войну между северными странами.

Во время, когда Соглашение только разрабатывалось, на Деррил стекались юристы, дипломаты, философы, политики, журналисты, пацифисты, историки, ученые и социологи со всех уголков Архипелага. Переговоры были сложными и продолжались более восьми лет. Затем последовал пятилетний административный период, в ходе которого организаторы переводили текст Соглашения на все основные языки островов, а также на бесчисленное множество диалектов для дальнейшего устного изложения аборигенам.

После еще одной задержки, необходимой для консультаций, законодатели, судьи и официальные лица сеньорий, а также все остальные, принимавшие участие в переговорах, вновь собрались на Дерриле (Большом Доме) на церемонию подписания Соглашения.

Сам процесс занял двенадцать месяцев – каждый остров и островная группа должны были получить в свое распоряжение подлинники документов, подписанных всеми сторонами. В конце концов все было сделано, и начались празднования.

В наше время туристы с удовольствием осматривают находящийся в идеальном состоянии Дворец Соглашения, в котором проходили переговоры и ратификация документа. В городе есть несколько музеев, где хранятся многочисленные документы той эпохи, а также разнообразные другие материалы, в том числе формальные облачения, фотографии, дневники и картины.

Каждый день проходят организованные экскурсии на нескольких языках, а сам Деррил-Сити предлагает гостиницы, пансионы и гостевые дома на самый разный вкус и кошелек.

В целом остров стал мавзолеем для самого себя, поэтому других достопримечательностей для туристов здесь мало. В холмах над заливом есть мемориальный туннель Йо, однако им перестали пользоваться много лет назад, и никто больше не знает, как заставить его функционировать. Зато по нему можно пройти пешком. Для этого необходимы особая обувь и каска, но их можно взять напрокат на месте.

Длинные прибрежные полосы застроены заводами – сталелитейными и кораблестроительными; земля же в глубине острова отведена под интенсивное сельское хозяйство. Значительная часть площадей застроена теплицами, где выращивают фрукты.

На востоке острова большие площади всегда сдавались в аренду, даже еще до подписания Соглашения. Арендатор – республика Глонда; она обладает неотчуждаемым правом занимать и использовать этот значительный участок земли и до сих пор успешно противостоит попыткам сеньории Деррила лишить ее этого права.

Любопытно, что огромные расходы на создание Соглашения фактически были профинансированы за счет арендной платы, вносимой Глондой. Еще более любопытно, что на острове, где был провозглашен нейтралитет, огромную площадь занимает военная база.

Дальность стрельбы артиллерии и ракетных установок велика, и поэтому доступ на окрестные холмы для туристов запрещен, несмотря на проводимую Глондой политику открытости и гостеприимства. Гостей острова предупреждают, чтобы они и близко не подходили к базе, так как в ее окрестностях можно наткнуться на неразорвавшиеся боеголовки и фрагменты обедненного урана. Стрельбы на полигоне ведутся круглый год. На базе есть доки для подводных лодок, тюрьмы, учреждения, занимающиеся цензурой, учебные комплексы и две взлетно-посадочных полосы. Вся база – суверенная территория республики Глонда, однако этот вопрос постоянно оспаривается.

Через пятнадцать лет после подписания Соглашения и через пять лет после его ратификации базу обстреляли корабли военно-морского флота Файандленда. В результате был нанесен значительный ущерб жилым и деловым кварталам основной части острова. За этим последовало сражение в воздухе и на море, после чего на Деррил высадился десант файандлендцев с целью выбить глондийцев с острова. Операция провалилась. Жителям Деррила пришлось в страхе терпеть циничное нарушение их нейтралитета.

К счастью, в последнее время подобное не повторялось. Корабли Глонды постоянно патрулируют глубоководные проливы в окрестностях Деррила, и файандлендцы держатся от острова подальше.

У них тоже есть базы на территории Архипелага. Нейтралитет распространился широко, однако не повсеместно.

Какое-то время на острове жил художник Дрид Батерст. Его полотно под названием «Нимфы Деррила приходят на выручку» никогда не выставлялось на всеобщее обозрение. Получившие аккредитацию ученые и искусствоведы могут увидеть картину строго по предварительной договоренности. Информация о картине, так же как и репродукции определенных ее частей, доступна в сети; вся работа целиком до сих пор считается слишком сексуально откровенной и неподходящей для широкой публики. Кроме того, родственники юных моделей, которые с готовностью позировали художнику, до сих пор не дают разрешения на демонстрацию этих изображений.

Вскоре после того, как Батерст покинул Деррил, здание, где находилась его студия, было разрушено. На площади напротив установлена небольшая и изящная памятная табличка.

Законов о приюте и убежище нет, однако вследствие визита Батерста на острове очень строгие правила, запрещающие домогательство. Для тех, кто хочет посетить только мемориалы Соглашения, виза не требуется; туристы, которые намереваются пробыть на острове подольше, перед выездом должны обратиться в свою местную сеньорию.

Денежная единица: все виды денег принимаются и обмениваются по рыночному курсу. Официальным денежным средством является талер Мьюриси.

Деррил – Торкилы Темный Дом / Ее Дом / Вечерний Ветер

ДЕРРИЛ – самый крупный остров Торкильской группы и ее административный центр. Он всегда существовал за счет сельского хозяйства и добычи полезных ископаемых, но в последнее время на первое место вышел доход от туристов и паломников. Для туристов острова Торкильской группы стали привлекательными после недавней отмены определенных ограничений (в особенности законов об эротомании). Число паломников, прибывающих на Деррил, также ежегодно увеличивается. Юго-западная часть острова, ранее отданная под пахотное земледелие, теперь является, пожалуй, самой посещаемой областью на всем Архипелаге.

Первое из диалектных названий острова – ТЕМНЫЙ ДОМ, – похоже, аутентичное и упоминается в исторических хрониках. Второе – ЕЕ ДОМ, более современное, получило популярность после Явления.

Более раннее название – Темный Дом – появилось в то время, когда остров интенсивно экспортировал уголь. Во многих районах острова буквально все было покрыто тонким слоем угольной пыли. Это сделало Деррил непривлекательным для туристов и опасным для жизни, однако позднее на всей территории Архипелага были введены строгие правила, контролирующие загрязнение окружающей среды, и благодаря им главный остров и несколько соседних теперь полностью обеззаражены.

В настоящее время Деррил – чистый, симпатичный остров, который можно посетить, не опасаясь за свое здоровье.

Добыча полезных ископаемых, которая велась в северной части острова, теперь фактически прекращена, зато местные музеи и достопримечательности открыты круглый год.

Многих туристов привлекает западное побережье острова, с величественными утесами и широкими песчаными пляжами. В глубине острова можно найти большие девственные леса. На востоке расположена военная база Файандленда; поскольку там постоянно проходят учения и стрельбы, мы рекомендуем туристам держаться от базы подальше. В любом случае ее границы круглосуточно патрулируют вооруженные часовые, и на каждой дороге установлены предупреждающие знаки.

Туристам можно не беспокоиться насчет базы – если не выходить за пределы известных зон отдыха. На острове много достопримечательностей, куда удобно добираться паромом.

Важно напомнить потенциальным гостям острова, что они должны справиться у своего турагента, туда ли они едут. В островной группе с похожим названием – Торки – тоже есть остров под названием Деррил; жители Деррила – Темного Дома – утверждают, что другой Деррил – весьма непривлекательное место. Это нелепо, поскольку Деррил (Большой Дом), несомненно, является «родиной» Соглашения (см. статью выше).

В прошлом наиболее радикальные фракции Темного Дома – или Ее Дома, как они называют остров, – оспаривали даже этот исторический факт. Они также утверждают, что Деррил – Большой Дом – недавно изменил свое название, чтобы извлечь выгоду от Явления. Ультраортодоксы на Дерриле заявляют, будто Деррил – Большой Дом – сам создал Явление, чтобы привлечь паломников.

Возможно, это мнение основано на том, что Корер – тогда еще молодая женщина – однажды прочла лекцию в университете Деррила (Большого Дома).

Наш географический справочник – не то место, где разрешают споры между островами, длящиеся уже много лет.

Кстати, частное расследование позволяет сделать вывод, что остров-выскочка – это Дерилл (Острые Скалы) на Торкинах (см. статью выше). Еще сравнительно недавно тот Дерилл назывался Осли (Крутой Каменистый Берег). О Дерилле/Осли мало что известно. В Реестр Мьюриси он включен – без объяснения причин – в категорию C, к которой относятся острова, закрытые для посещения, необитаемые или опасные.

Теперь перейдем к главной особенности Деррила (Ее Дома).

На его юго-западном полуострове находится один из немногих гражданских аэропортов Архипелага. Его построили, чтобы снизить постоянно увеличивающуюся нагрузку на портовый комплекс Деррил-Тауна. В наше время дорога из Деррил-Тауна на юго-западный полуостров для туристов закрыта, поэтому посетители ХРАМА КОРЕР в основном прибывают и улетают на самолете. На Архипелаге созданы особые авиалинии, ориентированные на тех, кто хочет поклониться Корер.

Храм Корер открыт круглый год, и попасть туда можно без предварительной договоренности.

Пассажиров, которые приобрели путевки в один из туров, в МЕЖДУНАРОДНОМ АЭРОПОРТУ ИМ. Э. У. КОРЕР встретят представители туроператоров. Те же, кто путешествует самостоятельно, найдут множество компаний, предоставляющих разнообразные услуги за невысокую плату. Можно арендовать автомобиль, кроме того, в храм два раза в час отправляются автобусы. Есть и трамвай, который ходит к храму по особому маршруту – мимо многочисленных видов на море и близлежащие острова.

Гиды говорят на большинстве диалектов Архипелага и плату за свои услуги берут довольно скромную. Гостиницы есть как в аэропорту, так и рядом с храмом. При посещении храма или одного из многочисленных медицинских учреждений паломникам рекомендуется остаться хотя бы на одну ночь.

История Явления хорошо известна, однако мы не можем не изложить факты хотя бы вкратце. Как обычно, право делать выводы остается за читателем. Большинство тех, кто совершает паломничество на Деррил, похоже, воспринимают эту историю как истину.

В двух словах: говорят, что две девочки-подростка, дочери фермеров, пропали во время особо сильной летней засухи. Согласно наиболее распространенной версии, обе девочки – совершенно нормальные, однако существуют доказательства того, что у них были проблемы с учебой. Старшая из них с детства хромала, а младшая всю жизнь страдала от инфекционного заболевания кожи.

Имена двух этих несчастных точно не известны – после того что произошло, они были засекречены. Сразу после исчезновения девочек жители их деревни и нескольких соседних организовали поиски, на следующий день к поискам присоединились сотни добровольцев из окрестных селений. Поначалу родные считали, что девочки ушли далеко от дома и заблудились, но с каждым часом усиливались подозрения, что произошло самое страшное.

Однако утром третьего дня девочки вернулись – и, похоже, невредимыми.

Они рассказали необычную историю. Гуляя по лощине, в которой – как сейчас, так и тогда – рос густой лес, они встретили незнакомую женщину. Та ласково заговорила с ними и показала им множество чудесных видений. Они отдыхали, слушали истории о далеких землях и чудесах. В конце концов, когда женщина внезапно удалилась, девочки обнаружили, что исцелились от своих болезней.

Позднее, когда репортер из газеты показал им фотографии, девочки сразу указали на Корер. Ни одна из них раньше не слышала ни про саму Корер, ни про ее деятельность – они узнали ее только потому, что встретили ее призрак.

Поскольку всем прекрасно известно, что во время Явления Корер читала лекции в университете Западного Оллдуса, на другом конце планеты, то событие было объявлено чудом.

Слухи ширились. Корер отказывалась их комментировать и в самых решительных выражениях заявила, что не имеет к происшедшему никакого отношения.

В конце жизни, правда, Корер выдала один секрет – в то время, когда ее популярность достигла предела, она порой пользовалась услугами двойника. Эта женщина, бывшая журналистка «Айлендер Дейли Таймс», не выступала вместо Корер, а только заменяла ее на мероприятиях, где та должна была присутствовать.

Исследователи и свидетели вскоре составили список случаев, когда Корер видели лишь издали, когда она проезжала мимо или стояла на подиуме и когда она ни с кем не разговаривала и не давала интервью.

Корер призналась в этом уже после смерти той женщины. Ее звали Дант Уиллер, и в течение примерно пяти лет она была доверенной помощницей Корер. Отвечая на вопрос журналиста, Корер добавила, что Дант Уиллер не была с ней в ее доме на Ротерси во время Явления, однако ее не было и на островах Торкильской группы, и уж совершенно точно – на Дерриле.

После смерти самой Корер в ее дневнике нашли запись, в которой она высмеивала миф о своем чудесном появлении на Дерриле (Темном Доме/Ее Доме). Голограмма этой записи хранится под стеклом в музее ФОНДА КОРЕР на Ротерси, а полный текст дневников, разумеется, уже несколько лет переиздается. Запись, посвященная Деррилу, входит во все издания.

Этот текст – все, что мы знаем об отношении Корер к так называемому Явлению. По ее словам, таинственное исчезновение девочек на Дерриле легко объяснить с рациональной точки зрения. Она указывает на то, что старшая из двух примерно через девять месяцев после этого случая родила ребенка. Кем бы он ни был и кем бы он ни стал, он (или она) никогда не заявлял о своем божественном происхождении или сверхъестественных способностях, и весьма вероятно, что исчезновение матери было связано с вполне земными причинами.

Однако к тому времени миллионы людей уже считали Явление событием, которое произошло в действительности, и поэтому индустрия чудес стала развиваться с удивительной быстротой.

Авторитет Корер продолжал расти и после ее смерти, и в связи с этим появились две благотворительные организации. Каждая носит ее имя, причем их методы резко отличаются друг от друга. Неудивительно, что эти организации разделяет давняя, сильная и непримиримая вражда.

Светский Фонд Корер находится на Ротерси, родном острове Корер, а его администрация – на северном континенте, в городе Глонд. Этот фонд был основан при жизни Корер; считается, что он точно отражает идеи великой женщины, ее жизнь и убеждения. Официальная позиция Фонда о так называемом Явлении на Дерриле следующая: сама Корер никогда не бывала на Дерриле (Темном Доме/Ее Доме). Никто из тех, кто с ней связан, не посещал Деррил. Женщина, которая иногда играла роль ее двойника, на Дерриле не была. И Корер совершенно точно не утверждала, будто обладает божественными способностями. Она считала, что историю о Явлении придумали две наивные девочки, чтобы тем самым объяснить какие-то иные события, и что другие люди впоследствии цинично воспользовались этим ради наживы.

Противоположную позицию занимают попечители Храма Корер.

Они утверждают, что Явление подтвердили первые лица всех самых влиятельных церквей. Корер уже причислена к лику блаженных, а позднее, скорее всего, будет канонизирована. Ее дар исцеления неоднократно продемонстрирован – как у людей, на которых возложила руки сама Корер, так и у тех, кто испытал на себе благотворное воздействие вод из Лощины Корер. Сотни тысяч паломников заявляют, что после посещения храма их жизнь навсегда изменилась.

Попечители обвиняют Фонд Корер в попытках подорвать экономику Деррила и тем самым всей Торкильской группы. Паломники поддерживают на плаву более двадцати отелей, а также косвенно финансируют развитие современной инфраструктуры на островах и создание рабочих мест в области авиации и туризма по всему Архипелагу.

Путешественникам, которые не заинтересованы в паломничестве, авторы данного географического справочника рекомендуют посетить Деррил ранней весной или поздней осенью. Погода в это время года идеальная, и нет особого наплыва посетителей.

Денежная единица: в храме и связанных с ними местных организациях принимают все виды валюты, которые имеют хождение на Архипелаге. В Деррил-Тауне в ходу симолеоны Архипелага, талеры Мьюриси и таланты Обрака.

Гостям, отправляющимся на Деррил не ради паломничества, следует помнить о путанице, описанной выше. Делать обычный набор прививок, необходимый для посещения субтропических островов, не обязательно. На острове под названием Деррил в группе Торки действуют строгие законы об убежище, а также законы, запрещающие домогательство. На Дерриле (Темном Доме/Ее Доме), напротив, домогательство разрешено.

Эммерет Полная свобода

Эммерет – крохотный малонаселенный остров. Сто лет назад на нем прошли опустошительные лесные пожары; когда они стихли, основные поселения и дом правителя были отстроены заново в соответствии с правилами Соглашения.

На Эммерете мало дорог, однако гулять по острову приятно, и в Эммерет-Тауне можно купить карты, на которых обозначены рекомендованные тропы. Самый популярный маршрут – от порта до УГГЕР-ПАРКА. Четко обозначенная узкая дорожка ведет от гавани Эммерет-Тауна через поля и молодой лес на ЧАД-РОК, самую высокую точку острова. Чад-Рок славится открытыми для посетителей известняковыми пещерами. Гиды показывают туристам потрясающие формации камней и сталактитов.

За Чад-Роком находится Уггер-парк, резиденция семьи Эммерет, к которой принадлежат многие выдающиеся законодатели. Пятнадцатый сеньор Эммерет был одним из составителей Соглашения о нейтралитете. Сеньор Эммерет Тридцать Третий, правящий островом в данный момент, обычно отсутствует. Дом для посещений закрыт.

История семьи Эммерет полна примеров эксцентричного поведения, какое обычно связывают с правящими династиями. Двенадцатый сеньор, по слухам, запрещал в дом заходить детям; Восемнадцатый требовал, чтобы гости ходили голыми, Девятнадцатый прославился оргиями, которые он с дружками устраивал в особняке. Двадцатый сеньор, сын распутника, посвятил свою жизнь церкви. Двадцать Третий сеньор был увлечен садами и занимался ландшафтным дизайном обширных угодий, прилегающих к его резиденции. Новый сеньор, по слухам, относится к обязанностям правителя серьезно. Он, безусловно, добрый и щедрый, однако на острове, носящем его имя, появляется лишь раз в год – для того чтобы собрать десятину.

В правление Двадцать Шестого сеньора Эммерета Уггер-парк стал прибежищем для творческих людей. Писатели, живописцы, композиторы, музыканты, скульпторы, актеры и танцоры прибывали из самых дальних уголков Архипелага, чтобы насладиться свободными нравами и роскошным стилем жизни. Некоторые знаменитости того времени жили в резиденции сеньора практически постоянно. Местерлинский поэт КЕЛ КЕЙПС, по слухам, сочинил «Элегию растраченной страсти» именно в Уггер-парке. Несколько месяцев в особняке гостила труппа музыкантов, жонглеров и иллюзионистов с Катаарского полуострова.

Мировая звезда, танцовщица Форсса Лаайоки, тогда уже на закате своей удивительной карьеры, чрезмерно любила вино, в котором здесь не было недостатка, и в конце концов покончила с собой в маленькой комнатке на верхнем этаже восточного крыла. А художник ДРИД БАТЕРСТ жил здесь почти два года – говорят, что он больше нигде так долго не задерживался. Всеми любимую картину «Возвращение чесальщиков шерсти» Батерст написал на задней террасе Уггер-парка; все эвкалипты, которые он изобразил на заднем плане, впоследствии сгорели во время пожара.

В Уггер-парке также хранится один из самых известных, но редко выставляемых шедевров Батерста. Эта картина маслом называется просто «Саван»; художник написал ее в течение первых недель своего пребывания в Уггер-парке. Говорят, что на ней художник изобразил самого себя в виде юноши с орлиными чертами лица, пышущего здоровьем и исполненного сексуальной энергии. Те, кому посчастливилось ее видеть, утверждали, что сходство с художником полное, и хотя на ней Батерст идеализировал себя, картина тем не менее является значимым произведением искусства.

Батерст передал картину навечно семье Эммерет с условием, что она будет храниться в запертой комнате, вдали от публики. Право смотреть на нее имели только члены семьи Эммерет. С согласия Батерста картину повесили в небольшой комнате в восточном крыле. Любопытно, что именно в ней впоследствии нашли окровавленную Форссу Лаайоки, все еще сжимавшую в руке бритву.

Выселение Дрида Батерста из Уггер-парка было внезапным и скандальным. Его эпическое полотно «Возвращение чесальщиков шерсти» к тому моменту висело в главном банкетном зале уже несколько месяцев, волнуя и восхищая всех, кто его видел. Одной из особенностей картины – и отличительным качеством Батерста – является ее диапазон: от огромных просторов земли и неба, могучих бурь и катаклизмов до крошечных, почти фотографических деталей, выполненных с изысканной точностью миниатюриста.

Лишь малая часть этих деталей была оценена в контексте всей картины в целом.

Однажды вечером один из гостей Двадцать Шестого сеньора Эммерета, искусствовед и ведущий колонки в журнале, поднес к холсту увеличительное стекло и внимательно рассмотрел группу прославляющих природу людей, которые резвились и совокуплялись в высокой траве. Весьма деликатно, учитывая обстоятельства, искусствовед заметил вслух, что две участвующих в оргии нимфы похожи соответственно на сеньору Мезру Эммерет и ее дочь, прекрасную и соблазнительную Канкири Эммерет, тогда еще всего пятнадцати лет от роду.

Двадцать шестой сеньор Эммерет, человек невозмутимый, сам взглянул на холст в увеличительное стекло, после чего молча покинул вечеринку.

Дрид Батерст, который тоже присутствовал на банкете, позднее удалился к себе и обнаружил в своей постели сорокасантиметрового трайма, убитого, похоже, совсем недавно; из его челюстей еще сочился яд. После той ночи Батерста на Эммерете больше не видели.

Зимы на Эммерете теплые, а лето жаркое, и там часто возникают засухи. Неудивительно, что на острове запрещено разводить костры; кроме того, повсюду имеются средства для тушения пожаров. На острове много восхитительных пляжей, открытых для публики, однако они используются недостаточно интенсивно. Туристы, которые хотят купаться обнаженными, должны быть особенно внимательными: пляжи принадлежали разным поколениям сеньоров Эммерета, и поэтому на них действуют разные правила. На одних пляжах натуризм активно поощряется; на других к нему относятся с неодобрением, а самих нудистов штрафуют.

Картина Батерста «Возвращение чесальщиков шерсти» теперь включена в постоянную экспозицию Мемориальной галереи Соглашения. Она размещена на уровне глаз, поэтому пристальное изучение деталей не только возможно, но и поощряется. Однако под действием времени, или из-за постоянного пристального внимания, или по причине неудачной реставрации изображение стало размытым, и поэтому детали, которые сообщили Двадцать Шестому сеньору Эммерета о распутстве его гостя, уже не являются столь четкими и однозначными.

Хотя Батерст подарил свою работу «Саван» семье Эммерет, она недолго оставалась в Уггер-парке. Сеньор приказал увезти ее вскоре после отъезда самого Батерста, однако посланец сеньора догнал великого художника только через несколько месяцев. Встреча состоялась на тихом острове Лиллен-Кей, где Батерст отдыхал, и закончилась быстро: курьер передал картину одному из учеников Батерста и, получив расписку, отправился в обратный долгий путь на Эммерет.

Денежная единица: симолеон Архипелага, талант Обрака.

Фелленстел Грязный песок

ФЕЛЛЕНСТЕЛ – большой остров в южной области умеренного климата, длинный и узкий, протянувшийся с запада на восток. Горная гряда Дентр-до-Ило делит остров на три климатические зоны.

На южном побережье лето прохладное, а зима холодная, побережье тревожат внезапные шторма и неожиданно бурные приливы. Крепкий свежий ветер ЭРБЕЙСКИЙ ЧЕРНЫЙ ШКВАЛ приносит с юго-запада мокрый снег и дождь; благодаря ему южные склоны гор всегда остаются зелеными и плодородными. В горах Дентр есть высокогорные пастбища; зимой там много снега и можно заниматься зимними видами спорта. В северной части острова находятся широкая прибрежная равнина и несколько больших заливов с песчаными пляжами. Климат там теплый и устойчивый: зимой идут прохладные приятные дожди, а лето сухое и солнечное. Цветы и деревья здесь в изобилии; роскошная растительность круглый год привлекает туристов. Восточный мыс – настоящий рай для тех, кто любит наблюдать за птицами.

Хотя главный источник доходов для Фелленстела – это туризм, в маленьком городе Джагр в глубине острова находится множество предприятий легкой промышленности, обеспечивающих рабочие места и приток средств в регион.

Перед тем как отправиться в путь, туристы должны получить визу.

Стандартный набор прививок является обязательным. Гостям острова следует знать, что на Фелленстеле действуют строгие законы против эротомании. Обыски и тестирование генов в порту могут привести к задержкам, а в некоторых случаях – если не все бумаги в порядке – к конфузам. В общем, мы всегда советуем путешественникам соблюдать местные законы либо выбрать другой пункт назначения – и идеальным примером этого подхода является Фелленстел. Во многих отношениях он – настоящий рай, однако там действует система карательного правосудия, а пенитенциарная система очень сурова. При этом туризм не является смягчающим обстоятельством.

Туннельный спорт запрещен на всей территории Фелленстела.

Поиски убийц Коммиса начались на Фелленстеле. Подозреваемые – двое мужчин и две женщины, известные эротоманы, по слухам, сорвали выступление артиста на Панероне, а также писали отрицательные отзывы. Как им удалось пересечь полмира и попасть на место преступления, не сообщалось, однако через несколько дней их арестовали и допросили. В компьютерном оборудовании задержанных были обнаружены негативные отзывы на другие театральные шоу, и это лишь осложнило их положение.

На допросах они молчали – самая правильная тактика, если учесть жестокость фелленстелской системы расследования преступлений, и поэтому в конце концов полисия была вынуждена их отпустить. Однако они остались под подозрением и несколько месяцев не могли работать.

Денежная единица: симолеон Архипелага, талант Обрака.

Атолл Ферреди Повинная голова

Милостивый государь!

Мне 21 год, и я живу с родителями на острове группы Ферреди под названием Милл. Я только что вернулась из университета Семелла, где получила диплом с отличием первого класса по специальности «Островная литература».

Я хочу сообщить вам, что за три года обучения в университете мы изучили множество современных романов, и среди них была ваша книга «Предельность». Она произвела на меня впечатление, и мне захотелось узнать побольше о других книгах, которые вы написали, о том, кто вы, и так далее. Я потратила очень много времени на то, чтобы разыскать другие ваши романы, но, к сожалению, не все они доступны на Семелле. В конце концов мне удалось одолжить еще три книги, относящиеся, похоже, к начальному периоду вашей карьеры.

Я хочу сказать вам, что они очень хорошие. Поэтому я решила специализироваться на вашем творчестве, и мой диплом был о «литературном стазисе» – эту фразу я, разумеется, позаимствовала из вашего романа «Круговой маршрут». Я назвала свою работу «Иммобилизация и статичные ценности Честера Кэмстона».

Я знаю, вы, наверное, очень заняты, и мне совсем не хочется отрывать вас от написания книг, однако у меня к вам один простой вопрос. Я хочу стать писателем-романистом – может, вы посоветуете мне, как это сделать?

Ваша преданная поклонница,

М. Кейн

Милостивый государь!

Спасибо, что ответили. Ваше письмо мне доставили через тысячу лет. Жизнь на атолле Ферреди имеет свои недостатки. Надеюсь, что вы не подумали, что это я так отреагировала на ваш совет.

Прежде всего позвольте мне уверить вас в том, что я выполнила вашу просьбу и сожгла ваше письмо. Никто больше его не прочел. Уверена, у вас есть веские причины требовать этого, но мне жаль, что я не могу описать чувства по поводу необходимости сжечь написанный вами текст. Каждое ваше слово мне дорого.

Но я уважаю ваши желания.

Отвечая на ваш вопрос: да, мне удалось раздобыть ваши книги, которые я не нашла раньше. Мой наставник восхищается вашими романами, и он одолжил мне те, которых у меня не было. К сожалению, мне пришлось вернуть их, когда я уезжала из университета. С тех пор я обыскала весь Интернет, и пока что мне удалось достать только довольно старый, потрепанный экземпляр «Побега в никуда». Очевидно, до меня книгу прочитали множество людей, но я невероятно рада тому, что теперь она у меня есть. Я завернула ее в особую обложку и прочитала уже два раза. Интригующая, прекрасная книга. В финале я всегда плачу. У меня возникла тысяча вопросов по поводу нее, но я не хочу напрасно тратить ваше время.

Спасибо за совет о том, как стать писателем. Это не совсем то, чего я ожидала, и если честно, то ваш ответ меня разочаровал. Я собираюсь продолжить – несмотря на ваше предупреждение.

Можно мне спросить: вы сейчас пишете новую книгу?

Искренне ваша,

М. Кейн

Дорогой господин Кэмстон!

Я так обрадовалась, узнав про вашу новую книгу! Мне не терпится ее прочесть.

В этом году я собираюсь навестить друзей, которые живут на Мьюриси, и там, надеюсь, я смогу купить все нужные мне книги. На атолле Ферреди только один книжный магазин – на противоположной стороне лагуны. На самом деле его даже сложно назвать книжным магазином – в основном там продают журналы и любовные романы-бестселлеры, да и то не новые, а которым уже год или два. Даже не знаю, что бы я делала без Интернета – но даже интернет-магазины, похоже, не слышали про ваши книги.

Вы говорите, что пишете еще один роман. Позвольте спросить: он будет из вашей серии «Инерция»? Можете рассказать мне про него хоть что-нибудь? Я обожаю все, что вы написали, но книги «Инерции» мне особенно дороги.

Вы хотите знать, почему я живу здесь, на Милле, и какой он. Я живу здесь потому, что я здесь родилась, потому что здесь мой дом. Мои родители – социальные антропологи. Они прибыли на атолл Ферреди еще до моего рождения, чтобы изучать местных жителей. Атолла современная цивилизация практически не коснулась, и многие местные племенные обычаи уникальны. Мои родители сняли несколько фильмов о местных жителях и написали учебники о культуре аборигенов.

Несколько лет назад моя мать вышла на пенсию, а отец теперь в основном работает консультантом, но им здесь нравится, и уезжать они не хотят.

За три года учебы в университете Семелла у меня появилась возможность посмотреть множество островов, и если честно, то мне этого оказалось мало. Когда я поеду на Мьюриси, то надеюсь завернуть и на другие острова. Я обратила внимание на то, что ваш остров Пикай находится недалеко от Мьюриси – по крайней мере, на паромах до него можно добраться за пару дней. С тех пор как мы начали переписываться, я все думаю – может, я навещу вас? Я не хочу отрывать вас от работы или беспокоить вас, так что если это неудобно, то я все пойму.

Возвращаюсь к Миллу: о нем мало что можно сказать. Большую часть года здесь стоит убийственная жара. Здесь есть змеи, агрессивные летучие мыши и большие ядовитые насекомые, но к ним привыкаешь. «Зима» короткая. От остальных времен года она отличается тем, что три недели круглые сутки идет дождь. Жарко почти так же, как и летом, и влажность ужасная.

Все острова Ферреди маленькие. Они считаются невероятно живописными и нетронутыми. Здесь несколько холмов, сотни пляжей, длинные полосы леса; дорог мало, железных дорог и аэропорта нет. Все ездят на лодках. По берегам растет много высоких деревьев. Здесь очень красиво, поэтому тут часто можно встретить фотографов или съемочные группы. Они идеализируют эти острова, но если бы им пришлось здесь жить, они бы изменили свое мнение. Дом моих родителей стоит в долине; там течет река, и оттуда видно лагуну. На другой стороне острова – маленький город, там есть дантист, врач, пара магазинов, больница, вот, в общем, и все. Я хочу уехать отсюда!

Мое имя – Мойлита, спасибо, что спросили. У нас в семье многих так зовут, это имя встречается не менее чем у двух поколений. Моя мама – тоже Мойлита. Обычно я ставлю инициал, но я тут подумала – если у меня выйдет книга, то мне подписываться так или полным именем? Посоветуете что-нибудь!

Видите, я решительно настроена проигнорировать ваш унылый совет – не становиться писателем! У меня все получится.

Искренне ваша,

Мойлита Кейн

Дорогой господин Кэмстон!

Мне невероятно жаль, что я предложила навестить вас на Пикае. Теперь я понимаю, каким бесцеремонным вам, должно быть, показалось мое письмо. Я знаю, что у вас много дел.

Искренне ваша,

Мойлита Кейн

Дорогой господин Кэмстон!

Не могу выразить, какие удивление и радость я испытала от того, что вы снова мне написали.

Я полагала, что нанесла вам смертельное оскорбление, ведь ваше последнее послание, отправленное почти три года назад, было кратким и окончательным. Такое чудо – снова получить от вас письмо, в котором вы пишете столь энергично и непринужденно. Наверное, в вашей жизни за этот период произошло много хорошего. Я с радостью отвечу на ваши дружелюбные вопросы.

Но позвольте мне сразу заметить: хотя ваше прошлое письмо действительно меня расстроило, мне скоро стало ясно, что именно я переступила грань дозволенного.

Я хочу сообщить вам о том, что происходило со мной за это время – отчасти потому, что вы так любезно об этом осведомляетесь, но также потому, что моя жизнь изменилась.

Да, я, как и планировала, посетила Мьюриси и пробыла там гораздо дольше, чем собиралась. Там мне удалось приобрести экземпляры всех ваших книг, в том числе «Изгнанника в чистилище». Это, разумеется, восхитительный роман, он полностью оправдал мои ожидания. Я читала его с еще большим увлечением, чем обычно, ведь мне удалось немного узнать о нем еще до того, как он был завершен.

Кроме того, на Мьюриси я нашла работу, жилье и – после нескольких месяцев раздумий о том, чего мы оба на самом деле хотим, – мужа. Его зовут Рарк, он учитель. И хотя мы живем на Мьюриси, недавно мы вернулись на Милл, потому что моя мама заболела. Дома меня ждало ваше письмо. Мы пробудем здесь еще какое-то время, но если вы решите написать мне, пожалуйста, отправляйте свой ответ до востребования по адресу, указанному в верхней части письма. У Рарка скоро начнется новый семестр, и мы возвращаемся на Мьюриси.

Я понимаю, почему в своем недавнем письме вам хотелось развеять мои надежды относительно писательской карьеры. Вы совершенно правы: я действительно рассчитывала на то, что вы погладите меня по головке и скажете, что все будет хорошо. Мне следовало бы знать, что из всех писателей уж вы-то ни за что так бы не сделали.

Я не могла сказать вам об этом раньше. Меня расстраивало то, что вы пытались меня отговорить – мне казалось, что вы не принимаете меня всерьез. Но потом я поняла то, что должно было быть очевидным с самого начала – вы, наверное, не прочитали ни единого слова из того, что я написала. Наверняка вы получаете множество писем, похожих на мои, и отвечаете так всем молодым людям, которые хотят стать писателями. Как только я поняла, что вы не хотите меня обидеть, мне стало ясно, что я должна делать. Возможно, именно в этом и состоял ваш план. Вы заставили меня как следует задуматься, определиться с приоритетами, беспристрастно оценить свой уровень амбиций и способностей. Короче говоря, вы укрепили мою решимость.

Я еще не настоящий писатель – у меня нет опубликованных книг, но в последние два-три года я отправляю стихи и рассказы в журналы, и кое-что было напечатано. Я даже получила за свои произведения небольшой гонорар.

Однако я также начала писать рецензии на книги – может, вы уже об этом знаете? Может, вы поэтому снова мне написали, и притом в столь дружелюбном тоне? Потому что (на тот случай, если это от вас каким-то образом ускользнуло) первый роман, на который мне поручили написать рецензию, – это «Изгнанник в чистилище»! И ее напечатали не в каком-то литературном журнале с крошечным тиражом, а в «Айлендер Дейли Таймс». Когда мне предложили эту книгу, я едва могла поверить своему счастью. Теперь у меня целых два экземпляра!

Надеюсь, вы прочли мою рецензию. Если нет, я непременно пришлю вам вырезку из газеты. Мне бы хотелось, чтобы она вам понравилась, но, насколько я знаю, недавно вы заявили в интервью, что не читаете рецензии на свои книги. Может, иногда вы будете делать исключение?

Пока я читала «Изгнанника», мне все время хотелось отложить книгу в сторону и поговорить с вами о ней. Моя рецензия, конечно, объективная и сдержанная, но если вы ознакомитесь с ней, то поймете, как важна для меня эта книга.

И, наконец, главная новость. Я сказала, что я еще не настоящий писатель, и это правда. Но я практически завершила свой первый роман. Если бы не болезнь мамы, то он, скорее всего, уже был бы дописан. У меня такое чувство, что я работаю над ним бо́льшую часть своей жизни.

Я приступила к нему вскоре после того, как мы с вами вступили в переписку, так что вы видите, сколько лет у меня на него ушло. Он исключительно длинный и фантастически сложный. Иногда я сама не понимаю, как мне удалось удержать в голове все детали. Он, в общем, основан на идеях и социальных теориях человека, которым я восхищаюсь, – Корер из Ротерси. Наверняка вы ее знаете, она часто цитировала ваши романы и идеи в своих эссе и выступлениях. В романе она выведена под именем «Хильда».

Писатели часто дают выдуманные имена своим персонажам, и иногда читатели пытаются разгадать, кто под ними выведен. Я понимаю, что это произойдет и с моей книгой, но надеюсь, что мало кому удастся провести параллели между Хильдой и Корер. Я искренне верю, что я сделала Хильду воплощением идей Корер, вместо того чтобы просто дать ей внешность или характер.

Я не боюсь рассказывать вам это. Мне всегда казалось, что вы равны Корер в том, что касается этики и интеллекта.

Я знаю, что в этом мире никаких гарантий нет, однако уверена, что мне удастся найти издателя для романа. У меня уже есть агент, и она говорит, что к нему проявили интерес две компании в Мьюриси. Разумеется, если с ним что-то определится, я сразу же вам сообщу.

А мне, со своей стороны, очень бы хотелось узнать, не встречались ли вы когда-нибудь с Корер.

В завершение позвольте еще раз сказать, как я рада тому, что вы снова мне написали. Я была в восторге, получив ваше письмо, и уже прочитала его раз десять. Извините, если мой ответ показался вам слишком длинным, – я очень взволнована тем, что между нами снова завязалась переписка.

Теперь мы оба стали старше, но одно не изменилось: я верю, что вы – величайший писатель нашего времени и что ваша лучшая книга еще не написана. Мне не терпится поскорее прочитать ее.

Любящая вас,

Мойлита К.

Дорогой господин Кэмстон!

Девять месяцев прошло с тех пор, как я написала вам в последний раз, но вы до сих пор не ответили.

Неожиданные периоды молчания в прошлом научили меня, что вас легко может обидеть самая простая и самая невинная фраза, поэтому я делаю вывод о том, что вас оскорбило что-то в моем прошлом письме.

Я переворошила свою память, но хоть убей, не могу понять, в чем дело.

Скажу лишь одно: я искренне сожалею. Если я обидела вас, то ненамеренно или просто по бестактности. Я прошу у вас прощения, хотя и понимаю, что вам по каким-то глубоко личным причинам неприятно со мной общаться. Что это за причины, я понятия не имею.

Если вы чувствуете, что не в состоянии далее продолжать эту переписку, то я, конечно, должна уважать ваше желание.

Я всегда буду гордиться тем, что переписывалась с вами. Что бы ни случилось, я по-прежнему буду любить ваши книги и настойчиво рекомендовать их.

Искренне ваша,

Мойлита Кейн

P.S.: Издатель только что прислал мне авторские экземпляры моего первого романа «Лотерея»[2]. Я прилагаю один из них к данному письму. Поскольку он посвящен вам, я смиренно надеюсь, что вы поймете, что с ним связано.

М.К.

Фоорт Добро пожаловать

ФООРТ – среднего размера остров, относящийся к группе островов Манлайл, которая находится в северной субтропической зоне. На местном диалекте его название означает «Добро пожаловать», и об этом мы еще поговорим.

У Фоорта по сравнению с другими островами Архипелага есть несколько необычных, если не сказать уникальных, черт. Одна из них – самообеспечивающаяся экономика. Он практически не зависит от других островов, ничего не экспортирует и импортирует только самое необходимое. Остров мало кто посещает, и его жители редко бывают на других островах. С ним установлено паромное сообщение, но корабли заходят сюда нерегулярно, и практически всегда Фоорт для них – всего лишь короткая остановка в пути. Во многих отношениях он не является частью Архипелага.

Поскольку заведений для туристов на острове мало, а его история и культура не представляют интереса, мы не будем уделять ему особого внимания в данном справочнике. Когда эта книга готовилась к печати, один из наших исследователей посетил остров, так что наша информация актуальна. На тот случай, если у читателей есть родственники на Фоорте, мы приводим несколько фактов.

Во-первых, диалектное название – фальшивка. На острове никогда не было аборигенов, которые оказали бы вам теплый прием. На острове можно увидеть отсылки к таинственному прошлому – рестораны, улицы и автостоянки, названные в честь местных великих людей и событий. Наш исследователь отметил, что там есть жилой комплекс «Король Альф», рынок под названием «Площадь победы», бистро под названием «Ресторан «Старый замок» и так далее. Все это – обман. Пока не прибыли современные застройщики, Фоорт был бесплодным островом с песчаными почвами, каменистым побережьем, одинокой горой в западной части и песчаными дюнами на востоке.

Более точное название на диалекте было бы «ОСТРОВ КОНДОМИНИУМА». С какой стороны ни подойти к Фоорту, на фоне неба выделяются сияющие белые башни.

В невысоких и скромных домах живут только те, кто прибыл на остров в поисках работы, – строители, уборщики, охранники, слуги, водители, садовники, продавцы.

На Фоорте двадцать семь полей для гольфа. Цифровых телеканалов более сотни. Пять частных аэропортов. Рестораны и бары на каждой улице. Дешевый алкоголь, множество приютов и домов для престарелых. Три кинотеатра, один театр, несколько дансингов и пять казино. Большая библиотека – в ней огромный ассортимент книг, но еще больше видеофильмов, экспортированных из северных стран. К каждому кондоминиуму примыкает окруженный забором парк. Пляжи чистые, их патрулируют охранники.

Здесь нет массажных салонов, стрип-клубов, баров с танцами на столах и служб эскорта, нет и квартала «красных фонарей». Насильственных преступлений на Фоорте не зарегистрировано; бывают случаи мошенничества, но власти эффективно с ними разбираются. Правил, регулирующих предоставление убежища, нет, запрет на домогательства очень строгий, и эротоманов не терпят.

Говорят, что на востоке острова есть песчаная дюна, которая светится по ночам. Предположив, что это – одна из прибрежных инсталляций, созданных художником Тамарром Дир Ой, который какое-то время жил на Фоорте, наш исследователь отправился туда. Ему не удалось найти эту дюну или, по крайней мере, предположить, где находится она среди сотен других дюн. Он познакомился с людьми, которые утверждали, что видели ее. Однако двое из них сказали, что электричество подается нерегулярно, а линия электропередачи нуждается в ремонте. Сам Ой давно покинул остров.

Вся вода на Фоорте либо повторно переработана, либо произведена на опреснительной установке, которая находится на северном берегу. Над островом висит легкая пелена смога, которую создают установка, тысячи автомобилей и кондиционеров.

По развитой сети дорог движение не прекращается ни днем, ни ночью. В городе на каждой улице есть полоса для инвалидов и пожилых людей.

Наиболее развита индустрия, связанная с недвижимостью: здесь много производителей мебели и настилочных материалов, компаний, занимающихся покраской и декором, садовым ландшафтом и так далее. Почти все население острова – экспатрианты, люди из северных стран, для которых жизнь в условиях военной экономики оказалась слишком тяжела. Если не считать расходов на приобретение жилья на открытом рынке, ограничений на иммиграцию нет, однако возвращение на континент затруднено настолько, что является практически невозможным.

На Фоорте с распростертыми объятиями встречают людей из обоих воющих альянсов и говорят на всех языках континента. Сеньория утверждает, что районирования в Фоорт-Тауне нет, однако люди из Файандлендского альянса обычно живут в одной части города, а граждане Глонды – в другой. Круглый год проходят мероприятия, рассчитанные на экспатов, – с ностальгической музыкой, традиционными блюдами и народными костюмами. Наш исследователь посетил одно из этих мероприятий и был удивлен не только тем, что они продолжаются далеко за полночь, но и тем, как напиваются большинство присутствующих.

Денежная единица: все.

Ганнтен-Асемант Благоухание весны

ГАННТЕН-АСЕМАНТ – один из маленьких островов Ганнтенской цепи. О его существовании никто бы и не знал за пределами этой островной группы, если бы не одно знаменательное событие – визит художника Дрида Батерста.

Он прибыл по случаю открытия ретроспективной выставки, где планировалось выставить многие из его небольших работ. Галерея выбрала дату для закрытого просмотра и заранее отправила приглашения ограниченному числу гостей – поклонникам творчества Батерста, постоянным клиентам или представителям крупных галерей. Поскольку Батерст вел бродячий образ жизни и часто приезжал и уезжал неожиданно, мало кто из них был знаком с ним лично.

Прессу на мероприятие не пригласили. Батерст терпеть не мог шумиху и не позволял телекамерам снимать его самого или его работы, так что присутствующие не рассчитывали увидеть на выставке телевизионщиков. Однако почти полное отсутствие журналистов и блогеров многих удивило. Возникло предположение, что в жизни Батерста начинается новый и, возможно, противоречивый период. Сам факт проведения выставки означал, что он пытается добиться признания. Отсутствие прессы указывало на то, что он хотел избежать славы.

На самом деле одна журналистка из местной газеты «Ганнтенианские новости» – молодая стажерка по имени Дант Уиллер – на выставку пробилась. Ее присутствие превратило частную вечеринку в событие, повлекшее за собой множество последствий.

Выставка проходила в маленькой галерее под названием «Голубая лагуна». До прибытия Батерста там выставлялись картины местных художников-любителей – с тем чтобы эти работы могли купить туристы. Для владельца галереи, человека по имени Джел Тумер, это был настоящий джекпот, потому что о личной и профессиональной жизни Батерста в то время говорили все.

Слава автора символических, зловещих пейзажей была на пике, и богатые коллекционеры практически дрались за его полотна. Кроме того, существовала целая индустрия, выпускавшая научные статьи, посвященные загадкам картин Батерста. Его творчество повлияло на десятки юных и начинающих художников, которые называли себя «имажинистами Батерста».

Батерста также постоянно называли маляром, эксгибиционистом, плагиатором, популистом, пижоном, обскурантистом и оппортунистом. В разных уголках Архипелага мужья, отцы, женихи и братья говорили о нем и многое другое – обычно в частных беседах, но искренне и злобно.

В то время Батерст славился не только своими работами. О его личной жизни ходили многочисленные слухи и сплетни, которые постоянно публиковала желтая пресса, обычно не проявлявшая интереса к живописи. Правдивые и выдуманные истории о похождениях Батерста рассказывались, пересказывались и без конца приукрашивались.

Его фотографии попадались редко; в сущности, известна была лишь одна, сделанная много лет назад, когда он учился в художественном училище. Батерста по-прежнему опознавали именно по этому снимку: худощавый светловолосый юноша с точеными чертами лица и узкими бедрами.

Он шел на невероятные ухищрения, чтобы путешествовать инкогнито – а путешествовал он практически постоянно. Если какому-то предприимчивому фотографу удавалось сделать откровенный снимок с помощью длиннофокусного объектива или застать Батерста врасплох, художник любыми средствами стремился помешать публикации: фотографам мгновенно предъявлялись обвинения в нарушении законов о неприкосновенности личной жизни, им угрожали, но чаще всего Батерст, чрезвычайно богатый человек, просто покупал снимок. Разумеется, все это лишь усиливало внимание к нему.

Поэтому люди интересовались, как он выглядит. Недоброжелатели утверждали, что он постарел и набрал вес, что его длинные волосы стали редкими или выпали, что чей-то обманутый муж или любовник его изуродовал.

Все это было неправдой, в чем немедленно убедились избранные, прибывшие в галерею на закрытый просмотр. Батерст, уже не хрупкий юноша, обладавший классической красотой, по-прежнему выглядел подтянутым и бодрым. Лицо художника сохранило орлиные черты и осталось привлекательно угловатым, а светлые волосы, струясь, падали на плечи. Двигался он изящно, словно кошка, и чувствовалось, что в нем скрыта недюжинная сила. Тонкие морщины в углах глаз лишь подчеркивали его сексуальность. Батерст вообще обладал невероятной притягательностью. Люди пытались быть ближе к нему, ловили каждое его слово.

Владелец галереи временно конфисковал все фотоаппараты и мобильные телефоны и поместил их в отдельную комнату под охраной. Гостям выставки приходилось лишь смотреть на художника и лелеять надежду рассказать друзьям, что они, по крайней мере, были на его выставке.

Но, даже учитывая присутствие Батерста, главную роль играли его полотна.

Сразу бросались в глаза пять больших картин, законченных сравнительно недавно; до сих пор их мало кто видел. Две самые крупные висели на противоположных стенах, а три остальные – рядом друг с другом, на стене напротив окна.

Галерея не подготовила каталога, поэтому картины оставались без названий.

Так задумал Батерст или недоработала галерея? Неизвестно.

Зато известно, какие именно картины были выставлены, поскольку предприимчивая молодая журналистка выведала их названия либо у Батерста, либо у одного из его доверенных лиц. Благодаря этому теперь мы обладаем уникальной информацией – мы знаем, что это был единственный раз, когда все работы из цикла «Сцены хаоса» демонстрировались одновременно.

Картина «Последний час спасательного корабля» висела на одной из торцевых стен. Напротив нее, в дальнем конце галереи, установили картину «Разрушители Земли». Между ними на стене висели три картины, которые сегодня считаются лучшими из ранних работ Батерста: «Добродетельное великолепие и роскошная надежда», «Добровольные рабы бога» и «Земля умирающего героя».

От одной лишь мысли о том, что эти пять шедевров находились в одном и том же месте в одно и то же время, до сих пор захватывает дух.

Однако главным событием вечера стали даже не пять картин «Сцен», а четыре малые работы, скромно заполнявшие свободное пространство на стенах. Гостей галереи, потрясенных шедеврами, можно извинить за то, что они не сразу их заметили.

Две картины представляли собой наброски для «Сцен хаоса»: на одной была изображена голова морского змея из «Последнего часа спасательного корабля», на другой – обнаженное тело женщины, которую вот-вот накроет стремительный поток лавы из «Добровольных рабов бога». Для любого другого художника эти так называемые «наброски» стали бы вершиной творчества. В частности, набросок головы змея (который на деле был полноразмерной картиной маслом) позволяет погрузиться в мир художника и понять, какое огромное значение он уделял деталям. Две эти картины, выставленные рядом с окончательными вариантами шедевров, в полной мере демонстрировали мастерство и технику художника.

Были там и еще две картины.

Первая – «Саван» – демонстрировалась в первый и, возможно, в последний раз. «Саван» – холст в раме размером примерно пятьдесят на шестьдесят сантиметров. Художник изобразил на ней себя в таких подробностях, что увиденное почти шокировало. Сразу становилось ясно, что картина создана на основе той знаменитой фотографии – единственной, которую видели все: поза, одежда, выражение лица – все было таким же, как на снимке. Единственное отличие заключалось в том, что Батерст изобразил себя не юношей, а взрослым мужчиной. Сама картина никаких зашифрованных посланий в себе не содержала. Гости галереи могли отвернуться от картины и перевести взгляд на автора, стоявшего невдалеке – почти брата-близнеца своего творения.

Последней из небольших картин был портрет женщины под названием «Э. М. Воспевающая ветер». Один за другим посетители галереи подходили к картине и застывали, зачарованные ее интенсивностью.

Все, и мужчины, и женщины, были встревожены и одновременно возбуждены ее яростным и чистым эротизмом. Многие стояли перед холстом в течение нескольких минут, забыв о харизматичном художнике, отказываясь отойти в сторону и уступить место. Одних портрет смущал, других – шокировал. Никто не мог не обратить на нее внимания, никто не мог устоять перед ее силой.

Вряд ли во время просмотра гости знали, кто позировал для картины, кто такая «Э.М.». Благодаря детективному расследованию, которое провела журналистка Дант Уиллер, теперь нам известно, что это почти наверняка портрет Эсфовен Муй. И именно Уиллер, разбирая документы в архиве Кэмстона, установила связь между Муй и Батерстом.

С помощью крошечной цифровой камеры, скрытой за лацканом пиджака, Уиллер сделала пять снимков портрета. Увидев его, она, как и остальные посетители галереи, испытала эмоциональное потрясение.

Если бы не эти фотографии, портрет Муй никогда бы не увидели те, кто не был в тот день в «Голубой лагуне». Крошечные кадры с низким разрешением, улучшенные с помощью цифровых технологий, стали основой для всех репродукций этой картины, которые появились с тех пор.

Портрет Эсфовен Муй нигде не демонстрировался ни до того дня, ни после. «Сцены хаоса» выставлялись в национальных галереях, а наброски для них хранятся в музее на Дерриле. «Саван», так же как и «Воспевающая ветер», для продажи не предназначался.

Выполненный с любовью портрет Муй, позволяющий проникнуть в душу Батерста, остался у самого художника. Во время того короткого просмотра люди смогли увидеть прекрасную женщину: ее одежду и волосы растрепал ветер, в глазах горит огонь нерастраченной страсти.

Несколько дней спустя Батерст и его свита покинули Ганнтен-Асемант. Куда он уехал, не сообщалось, однако Кэмстон в биографии художника выдвигает предположение, что тот отправился на Салай или на один из островов в той же группе. Батерсту было суждено прожить долгую жизнь и посетить великое множество островов. Владелец «Голубой лагуны», Джел Тумер, разбогател на комиссиях от этой выставки. Здание галереи со всем содержимым он пожертвовал сеньории Ганнтена, покинул остров, и с тех пор о нем ничего не известно.

«Голубая лагуна» и ныне открыта для посетителей. Значительная часть картин, которые Батерст показал в тот день, представлена в галерее – разумеется, в виде репродукций.

Дант Уиллер продолжила работать на «Ганнтенианские новости»; когда срок ее стажировки истек, она уехала на Мьюриси.

Паромное сообщение с Ганнтенской цепью за последние годы улучшилось. Гостиниц, соответствующих международным стандартам, на острове нет, зато можно найти недорогие пансионы – мы рекомендуем их потому, что они находятся неподалеку от галереи.

На островах Ганнтенской цепи следует строго соблюдать правила предоставления убежища.

Денежная единица: ганнтенийский кредит, симолеон Архипелага.

Гоорн Ледяной ветер Капитан дальнего плавания

Предмет оказался так себе, да и я, как студент, был не очень. Выбор образовательных учреждений на моем родном холодном острове ограничен, и я – в большой компании моих сверстников с Гоорна – отправился в колледж Эвлена. Этому городу повезло – гряда холмов и остатки теплого течения, идущего с юга Архипелага, обеспечивали ему относительно умеренный климат.

Я окончил первый курс и приготовился к тому, чтобы уйти в обязательный академ – таким способом администрация колледжа уменьшала расходы и одновременно сохраняла право получать дотации, так как формально число студентов не уменьшалось. Большинство моих однокурсников отправились домой; студенты из богатых семей устроили себе каникулы на несколько месяцев – кочевали с острова на остров, уезжая все дальше на юг, где теплее.

Я не сделал ни того ни другого – потому что неожиданно получил работу.

Я специализировался на предмете под названием «Практическая сценография». Он входил в список обязательных, и к концу первого курса я уже был достаточно мотивирован, чтобы активно рассылать свое резюме. Когда мне предложили временную работу в городе Омгуув, я не колеблясь согласился.

Омгуув. Городок находился в той части Гоорна, которую я и не надеялся посетить, в районе под названием Таллек – на северном побережье, в окружении гор. Это был небольшой порт, и местная промышленность круглый год занималась копчением и консервированием рыбы. Я и не думал, что там может быть театр…

Театр «Капитан дальнего плавания», расположенный в самом центре города, на зиму закрывался, однако летом там ставились драматические спектакли и проходили разнообразные шоу. Посидев в Интернете, я выяснил, что в Омгууве пользуются популярностью скалолазание, пеший туризм, водные виды спорта, ориентирование и туннелирование в местном фьорде и окрестных горах.

Меня взяли на работу, но сообщили, что зимой театр закрыт, поэтому прибывать раньше весны нет смысла. Я отправился в Гоорнак-Таун, к родителям, и как-то пережил там холода. Затем, получив по электронной почте письмо из театра, я отправился в Омгуув на одном из автобусов, которые объезжают остров по кругу. Поездка заняла четыре дня.

Прежде всего мне нужно было найти крышу над головой. Я поискал подходящие предложения на сайте колледжа и за несколько недель до отъезда забронировал жилье по трем адресам. В итоге я выбрал себе комнату на верхнем этаже дома рядом с набережной. Окна комнаты выходили на небольшую коптильню, а за ней виднелись гладкие воды фьорда. Дальше из воды вставала гора, и первое время после моего прибытия к ее склонам еще цеплялся снег. Позднее, во время оттепели, гору покрыли белые ручьи, и в море стала падать дюжина мощных водопадов.

Я отправился за покупками: в городе, похоже, был только один продуктовый магазин, но по сравнению с ценами в Гоорн-Тауне и Эвлене продукты стоили недорого – по крайней мере, те, которые я обычно покупал. А на следующее утро я пошел по узким улицам на поиски театра.

Центр города стоял в стороне от главной трассы, так что даже грузовики с мощными двигателями едва нарушали тишину. В одном из переулков я обнаружил большое, почти монументальное здание с белой стеной и двумя темно-синими декоративными башенками. На фасаде висела вывеска из электрических лампочек, в данный момент выключенная: «Театр «Капитан дальнего плавания». Рядом с названием располагалось стилизованное изображение рыболовецкого судна, забрасывающего сети на фоне заснеженных гор фьорда. На переднем плане была изображена седая голова моряка в непромокаемом капюшоне.

Главный вход в театр был закрыт на замок и на засов, а застекленные двери заклеены изнутри коричневой бумагой, чтобы внутрь не заглядывали любопытные. Никаких объявлений и афиш я не увидел, однако здание находилось в хорошем состоянии, и его недавно красили.

Я прижался носом к застекленной двери, пытаясь заглянуть в фойе, и слегка подергал ручку, чтобы привлечь внимание тех, кто находится внутри.

Через несколько секунд к двери подошел человек. Он взглянул на меня из-под слоев коричневой бумаги, затем, кажется, понял, кто я, и открыл дверь.

– Меня зовут Хайк Томмас, – сказал я. – Я получил тут работу.

– Хайк? Я ждал тебя еще на той неделе, – ответил мужчина. Он протянул мне руку, и я пожал ее. – Меня зовут Джейр. Я – администратор. Сейчас здесь другого персонала нет, так что работы хватает.

– А что нужно делать?

Он провел меня внутрь и закрыл дверь, чтобы не впускать холодный ветер. Ковры и стойки в фойе были накрыты тканью от пыли. Мы прошли по двум узким коридорам и поднялись по небольшой лестнице. Здание театра не отапливалось, и его освещали только тусклые лампочки, висевшие высоко под потолком.

В крошечном кабинете Джейр налил мне горячего кофе из кофемашины, которая стояла позади кассы.

– Ты раньше в театре работал?

– У нас были практические занятия.

Я кое-что описал, естественно, приукрашивая факты, чтобы произвести впечатление. На самом деле я отправил в театр свое резюме, когда пытался устроиться на работу, и полагал, что Джейр его уже видел. Мой опыт работы в театре, в общем, был весьма ограничен: я смотрел, как работают люди за сценой, – однако сценография действительно меня интересовала, и я много о ней читал.

Похоже, Джейр был рад напарнику и задавал вопросы без особого энтузиазма. Возможно, качества нового работника его не особенно впечатлили, но это не имело большого значения. Оказалось, что не он меня нанял. Мы с ним оба были временные сотрудники, однако я – более временный, чем он. В отличие от меня, Джейр жил в Омгууве круглый год.

Постепенно в моей голове начала складываться картинка происходящего. Предыдущие владельцы продали театр новой компании, или же передали права на управления, или там возник какой-то правовой спор. В общем, в данный момент у хозяев не было официальных прав на театр, и потому они наняли временный персонал, чтобы подготовить здание к сезону. Хотя Джейр жил в городе, родился он не на Гоорне, а на западном краю группы Хетта, на крошечном острове Онна, где много заводов. Прошлым летом он уже работал здесь, приблизительно в той же должности, что сейчас я. По его словам, ему дали шанс – потрясающую возможность показать себя, работая администратором. Постоянную команду рабочих сцены ждали через несколько дней.

Джейр повел меня за сцену и показал основную технику. Я чувствовал себя абсолютно в своей тарелке: в ходе обучения я многое узнал как о сценографии, так и о театральном искусстве.

Скоро театр должен был открыться после зимнего перерыва. Заявки на аренду уже начали поступать. Проблема – по словам Джейра – заключалась в том, что программа складывалась удивительно скучная. Этим летом здесь в основном будут варьете, выступления популярных телекомиков, трибьют-групп и фокусников. Нужно нанимать музыкантов, выяснять, требуется ли особое освещение, получать разрешения у телекомпаний, разбираться с агентами, а еще мы должны заниматься обычными делами – набирать персонал, следить за соблюдением техники безопасности, вести отчетность и так далее.

Программы в конце сезона нравились Джейру больше. Ближе к концу лета были запланированы пара пьес, и ему не терпелось их увидеть. А пока что он довольствовался тем, что есть. К нам ненадолго собиралась приехать знаменитая ясновидящая – Джейр мечтал увидеть и ее. «Ясновидящие всегда собирают кассу», – заявил он. И еще в театре должен был выступить мим.

Позднее, когда Джейру понадобилось кому-то позвонить, я пошел гулять по театру самостоятельно и забрел в полутемный зрительный зал. Роскошные кресла были накрыты прозрачной пластиковой пленкой. Я тихо сел в центре партера, откинулся на спинку и стал разглядывать потолок с украшениями из гипса, гроздь маленьких канделябров, бархатистый плюш на стенах. Похоже, в театре недавно сделали ремонт.

Мне стало тепло на душе. Прежде я был только в общественном театре Эвлена. Его финансировали местные власти, и они же им управляли – театр являлся частью развлекательного комплекса, вместе с площадками для сквоша, спортзалом, бассейном и библиотекой. А в «Капитане дальнего плавания» чувствовались многолетние традиции, но при этом он был величественным и живым, зданием, посвященным спокойной иллюзии драмы, зрелищ и увеселений.

На следующий день вновь начался снегопад. Снег шел день и ночь – большие снежинки летели со стороны моря во фьорд, кружили среди домов; с северо-востока постоянно дул резкий ледяной ветер. Для жителей Таллека снег был частью жизни. Каждое утро и вечер, а порой и по ночам сеньория выводила из гаражей снегоочистители – они убирали снег с улиц и пристаней, чтобы магазины могли торговать, чтобы можно было выгружать рыбу, чтобы могли проехать грузовики. Я – как и все жители города – топил печь в своей комнате круглые сутки, и снежные лавины смешивались с тонкими струйками серого дыма. В Омгууве проступили средневековые деревенские черты.

Джейр поручил мне проверять все механическое оборудование – тросы, люки, сценический такелаж, а также освещение и звуковую систему. Склад был завален декорациями пьес, которые шли в прошлом сезоне, и так как они нам были не нужны, я начал их разбирать – сохраняя все что можно из нового, а также те декорации, которые, по словам Джейра, были стандартными. Оказалось, что о многом я знаю меньше, чем думал, но так как я работал в одиночку, то вскоре выяснил все, что нужно. В конце концов, я аккуратно сложил на складе те деревянные части, которые можно было использовать повторно.

Джейра беспокоило, что заявки на заказ билетов поступают медленно: театр, как всегда, должен открыться в первые недели весны, когда снег уже перестанет падать, а может, и растает. Судя по отчетности, в этом году доходы от аренды были необычно низкими. Джейр хмурился, жалуясь на то, что публика не поддерживает артистов, особенно тех, которые ему нравились. Среди них он особенно выделял знаменитого мима, выступавшего под псевдонимом «Коммис». Джейр клялся, что в этом году, как и раньше, выступления Коммиса, скорее всего, будут пользоваться наибольшей популярностью, однако в данный момент на них приходило столько же заявок, сколько и на остальные.

За две недели до первого представления каждый день еще кружили метели, вода в канавах превратилась в лед, а на обочинах дорог высились темные холмы грязного снега.

Джейр начал мне нравиться. Он всегда внимательно выслушивал мои просьбы, заваливал меня работой, но регулярно устраивал перерывы и часто платил за обеды из бюджета театра. Я так и не понял, как он ко мне относился: иногда я, похоже, его забавлял, а иногда – раздражал. Мы работали в разных частях здания.

– Ты привидение уже видел? – спросил он у меня как-то раз, когда мы сделали перерыв, чтобы выпить чаю.

– Шутишь?

– Видел или нет?

– А оно есть? – спросил я.

– Привидения в каждом театре есть.

– А здесь оно есть? – повторил я.

– Никогда не замечал, какой холод на складе для декораций?

– Это потому, что там часто открыты двери.

Я не знаю, что он пытался сказать. По словам Джейра, все, кто работает в театре, суеверны. Есть роли, которые никто не берет, есть сценарии, которые никто не читает в одиночку, веревки, за которые рабочие сцены тянут только вместе с товарищами. На сцене и за сценой люди неожиданным образом гибнут из-за внезапно отказавших механизмов, а также в результате несчастных случаев с декорациями и бутафорией. И со всем этим связаны сверхъестественные явления.

– Никогда еще не видел театра без привидений, – повторил Джейр.

– За исключением нашего, – сказал я. Он меня пугал – возможно, намеренно.

– Подожди, сам убедишься.

Я ожидал, что в комнату ворвется холодный ветер или же вдали раздастся зловещий хохот, но вдруг зазвонил телефон. Джейр взял трубку и стал говорить, одновременно что-то дожевывая.

Скользя и пытаясь удержать равновесие на изрезанном колеями обледеневшем снегу, я каждый день с трудом пробирался по узким улицам из дома в театр и обратно.

Джейра главным образом беспокоило отсутствие команды техников. Бедолаги застряли где-то в Файандленде из-за проблем с визами, скверной погоды и нерегулярного паромного сообщения. Даже если им удалось бы вырваться из лап бюрократов, все равно море вокруг Гоорна и в особенности в окрестностях Таллека было покрыто плавучими льдинами.

Почти всю аппаратуру мы могли подготовить и до их прибытия, однако проводить представления без персонала было немыслимо.

Неожиданно поступило сообщение от одного из артистов, которому предстояло вскоре выступать, – мага и иллюзиониста, называвшего себя ВЛАСТЕЛИН ТАЙН. К сообщению прилагались обычные рекламные материалы (в том числе явно постановочные фотографии с выступлений великого артиста – его внешний вид и игривость нас позабавили). Кроме того, нам пришел стандартный список условий, который, по мнению артиста, он должен был выдвинуть перед прибытием: требования к освещению, необходимость проведения монтировочных репетиций, поднимание и опускание занавеса, использование сценического аппарата и так далее. Самые обычные пожелания, и мы уладили бы все это в ходе монтировочных репетиций. Однако к списку прилагался документ, который, очевидно, был составлен отдельно – детализированное описание большого листа стекла с подробно расписанными размерами и углами. Под рисунками крупными буквами было написано:

«ВО ВРЕМЯ ФИНАЛЬНОЙ ЧАСТИ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ МОЙ АППАРАТ ОТ ПУБЛИКИ ДОЛЖЕН ОТДЕЛЯТЬ СЛОЙ ПРОЗРАЧНОГО СТЕКЛА. ПО УСЛОВИЯМ КОНТРАКТА, ЕГО СЛЕДУЕТ ПРИОБРЕСТИ ДО МОЕГО ПРИБЫТИЯ. ЛИСТ СТЕКЛА НАДЛЕЖИТ ПРИКРЕПИТЬ К АППАРАТУ, С КОТОРЫМ Я ПУТЕШЕСТВУЮ, И В ТОЧНОСТИ СООТВЕТСТВОВАТЬ ЕГО ПАРАМЕТРАМ. ВЛАСТЕЛИН».

– Как думаешь, его родители назвали Властелином? – спросил я.

– Так он подписал контракт, – ответил Джейр, показывая мне бумаги.

Похоже, вся история его позабавила. Договор с этим исполнителем заключили в конце прошлого сезона предыдущие хозяева, и действительно, в тексте был огромный параграф, где многословно объяснялось, что площадка должна приобрести и установить стекло.

Джейр ничего о Властелине не знал. Видимо, он смирился с тем, что эту проблему нужно решать, такова часть повседневной жизни провинциального театра.

Однажды утром я, как обычно, с трудом ковылял сквозь бушующую метель в сторону театра. Сохранять равновесие на скользкой мостовой само по себе нелегко, а в то утро дело осложняли еще и порывы ветра. Я давно приобрел привычку постоянно смотреть себе под ноги, чтобы не поскользнуться на льду, но при этом я также умел ориентироваться на местности – идти куда глаза глядят по заснеженному Омгууву было опасно для жизни.

Поэтому я не очень удивился, налетев на человека, шедшего в противоположном направлении – хотя и не заметил, как он приблизился. Незнакомец был немного ниже меня, и, когда мы столкнулись, его плечо ударило меня в грудь. Мне едва удалось удержаться на ногах, хотя я дико раскорячился, и на миг перехватило дыхание.

Однако на человека, в которого я врезался, столкновение подействовало еще больше. Он отлетел от меня, размахивая руками, и нырнул головой вперед в мягкий сугроб, который ночью нагребли снегоочистители. Ноги его повисли в воздухе. Пока я, встревоженный, скользил к нему на помощь, человек яростно пытался высвободиться.

– Идиот! – закричал он, мотая головой и выплевывая снег. – Чего не смотришь, куда идешь?

– Извините! – ответил я. – Вот, держите руку!

Он схватил меня за руку, и после многих усилий и воплей мне удалось вытащить его из сугроба. Незнакомец с трудом поднялся на ноги, тряся руками и головой, чтобы сбросить с них снег.

– Ты едва меня не убил, ублюдок! – завопил он, перекрикивая вой ветра. – В следующий раз смотри, куда идешь, говнюк! Понял меня?

– Я же сказал – извините.

– Извинениями тут не отделаешься. Ты убить меня мог!

– А вы смотрели, куда идете? – спросил я, пытаясь отдышаться. Его реакция на происшествие показалась мне, мягко говоря, чрезмерной.

Незнакомец подошел ко мне вплотную.

– Ты откуда, болван? – свирепо спросил он и наклонился вперед, словно пытаясь запомнить мое лицо. – Я тебя не узнаю. И говоришь ты не как местный.

Хотя его агрессивность пугала, я вдруг спокойно отметил про себя, что тоже никогда его не видел. На работу и обратно я ходил по одной и той же дороге, скользя по обледеневшим бороздам, и обычно каждый раз встречал одних и тех же людей. Ни с кем из них я знаком не был, однако в суровую погоду мы словно бы объединялись – молчаливое братство тех, кто пытается пережить зиму.

Этого воинственного коротышку я не знал. И хотя на голове у него был капюшон, а лоб замотан шарфом, я увидел его голубые водянистые глаза, темные кустистые брови, длинные усы и рыжеватую бороду. Это все, что я смог разглядеть, потому что он, как и я, был плотно закутан, чтобы защититься от холода.

– Слушайте, простите, если я сделал вам больно, – сказал я.

– Горнак-Таун, вот ты откуда! Этот мерзкий акцент ни с чем не спутаешь!

Я попытался пройти мимо него, убраться подальше.

– Если приехал в Омгуув, юноша, так веди себя прилично. Ясно?

Он что-то еще кричал мне вслед, но из-за ветра я ничего не расслышал.

Это неприятное происшествие меня потрясло – и дело было не только в физическом столкновении. Конечно, здесь я чужак, приезжий, но до сих пор я вызывал у местных жителей лишь легкое любопытство, и почти всегда горожане относились ко мне дружелюбно.

Я добрался до театра, согрелся, выпив кофе вместе с Джейром, затем приступил к своим ежедневным обязанностям. Еще часа два я был расстроен, вспоминал тот случай, однако к обеденному перерыву пришел в норму.

Правда, вечером, возвращаясь домой, я следил – не увижу ли где того человека. Не хотелось еще раз с ним встретиться.

На следующее утро незнакомец внезапно появился недалеко от моего дома. Он выскочил из переулка – похоже, поджидал меня – и бросился мне наперерез, ногами вперед, словно футболист-защитник. Я рухнул на плотно утрамбованный снег на обочине. Проезжавший мимо грузовик едва не снес мне голову.

Я с трудом поднялся и обнаружил, что нападавший уже топает дальше по улице, ссутулившись и засунув руки в карманы.

Я догнал его и, схватив за руку, развернул к себе.

– Да вы что? Вы же чуть меня не убили!

– Значит, мы квиты, ублюдок. Не трогай меня!

Он с неожиданной легкостью вырвался и заскользил дальше по улице.

– Слушайте, вчера был несчастный случай, а это – нет! Вы напали на меня!

– Если хочешь пожаловаться, вызывай полисию. – Он повернулся и посмотрел на меня, и я снова увидел ничем не примечательное враждебное лицо, покрытые инеем брови, обвисшие усы, бледную кожу.

Я вцепился в него, рассерженный и напуганный, но он без труда высвободился и пошел прочь. Очевидно, несмотря на малый рост, он был настоящим силачом.

Я смотрел ему вслед, наблюдал за тем, как он движется. Все в его жестах выдавало гнев и враждебность; его тело, казалось, переполняла ярость. Похоже, отныне мне придется следить за каждым своим шагом.

Мне все еще было больно после столкновения, так что я решил не возникать, а лишь следил за ним, пока незнакомец не исчез за поворотом, где-то рядом с автобусной станцией.

Судя по тому, как он размахивал руками, он все еще орал на меня.

Джейр заявил, что ему некогда заниматься Властелином, поэтому, как я и ожидал с самого начала, поручил подготовительную работу мне. Сам великий человек должен был скоро прибыть.

Облик знаменитого мага уже стал частью нашей жизни – в застекленных панелях у входа Джейр повесил его довольно показушные рекламные фотографии. Мне предстояло взяться за дело и наконец добыть необходимый лист стекла.

В компаниях, где я навел справки, сообщили, что стекло оговоренного качества нужно заказывать у мастеров из соседнего города Эрскнесе. Я не хотел ошибиться с параметрами, поэтому одолжил у Джейра машину и сам поехал в Эрскнес, к стекольщикам. Их позабавило то, как точно указаны параметры, однако они, очевидно, решили, что стекло нужно для окна или витрины. Я договорился с ними об оплате и доставке.

В ночь после моего возвращения из Эрскнеса снегопад прекратился.

Одеваясь утром, я обнаружил, что в одночасье наступила долгожданная оттепель. Холодный северо-восточный ветер стих и за ночь сменился нежным ветерком с юга. Поначалу в Омгууве ничего не изменилось: снег на улицах и на горных склонах был таким глубоким и твердым, что, казалось, на него не подействует даже летняя жара. Я, как и многие другие горожане, недоверчиво вышел на улицу, по-прежнему закутанный в множество одежек, и под слабыми лучами солнца заскользил по знакомым ледяным колеям. Тем не менее ненавистный северо-восточный ветер с материка странным образом исчез.

На второй день по улицам потекла талая вода, а огромные сугробы на крышах опасно поползли к краю. Рабочие сеньории торопливо перебирались с крыши на крышу, аккуратно сбрасывая с них лед. По ночам я теперь засыпал под журчание воды; она была везде, однако по большей части она стекала в трубопроводы, которые вели к фьорду.

В городе повсюду появлялись ручейки и водопады, и каждый день власти предупреждали об опасности схода лавин. Впрочем, зима, конечно, была здесь частью жизни, и давно установленные барьеры в целом защищали город от опасности. Я с удовольствием наблюдал за тем, как крутые горы за окном покрываются белыми кружевами водопадов.

На третий день пошел дождь, ускоривший таяние снегов. Погода теперь стала прохладной или даже теплой, и южный ветер приносил запахи из моего детства: где-то к югу от нас весна уже была в разгаре, и порой налетали далекие запахи кедра, смолевки и трав.

Джейр повеселел – погода, похоже, подбадривала нас на каком-то подсознательном уровне. Каждый день на почту и в курьерскую службу приходили новые заказы. Каждое утро Джейр более часа проводил за компьютером, продавая билеты на долгий летний сезон.

Прибыл, как и было обещано, заказанный в Эрскнесе лист стекла. Он оказался таким тяжелым, что нести пришлось вчетвером – водителю, двум друзьям водителя и мне. Мы пронесли его через забитое пространство за кулисами и поставили на сцене.

Когда люди, доставившие стекло, ушли, я включил освещение на сцене и осмотрел его.

В своем послании Властелин указал минимальное допустимое искажение; я измерил стекло особым прибором, и оказалось, что оно вполне в пределах нормы. Оно также было в точности нужного размера, и четыре скошенных желобка, с помощью которых стекло следовало крепить, также идеально соответствовали требованиям. Я проверил и перепроверил все параметры, довольный тем, что обо всем позаботился. Однако при ярком свете стало заметно, что в ходе перевозки и переноски на стекле остались отпечатки ладоней и пальцев, и поэтому я тщательно протер его с обеих сторон.

Джейр помог мне перенести стекло к тросам, и мы медленно подняли его на колосники.

Хотя я понимал, что там стеклу ничто не угрожает, было неприятно думать о том, что прямо над сценой висит огромный лист стекла, похожий на прозрачный нож гильотины – острый, тяжелый и смертельно опасный.

Оттепель продолжалась. В первые недели весны фьорд внезапно стал удивительно прекрасным и безмятежным. В горах, которые раньше казались бесплодными, теперь появились травы, цветы и кусты. По склонам продолжали течь белые потоки, с шумом обрушивавшиеся в темно-синие воды. Дома и магазины, выглядевшие столь мрачными во время холодов, обрели цвет: люди сняли с окон деревянные и металлические ставни, позволили занавескам развеваться на ветру, вывесили за окна корзинки с цветами, раскрыли нараспашку двери. Горожане красили дома, занимались уборкой, приводили в порядок садики.

Стали прибывать туристы – кто-то на машинах, многие – на автобусах, открылись рестораны и кафе. По улицам Омгуува, среди бутиков и галерей, гуляли толпы людей, а на верфях тем временем продолжалась шумная работа, и от пристаней несся ароматный дым из коптилен. Во фьорде появились новые корабли – на этот раз яхты; кто-то вез пассажиров, кто-то просто путешествовал. На крыше моего дома свили гнездо две цапли.

В театре также сменилось время года. Количество дел неуклонно росло – заявки теперь поступали ежедневно, а рабочие так и не прибыли. Море очистилось от льда почти сразу же после начала оттепели, но из-за некой проблемы с визами такая большая группа людей не могла покинуть материк одновременно. Я сам всегда жил на спокойных, нейтральных островах и легко забыл, что Файандленд – ближайший северный сосед Архипелага – ведет войну.

Однажды мне пришлось спуститься под сцену, в трюм: во время проверки заело один из люков, и Джейр попросил меня выяснить, в чем дело – он держал в уме тот факт, что в начале второй недели должен прибыть Властелин.

«Иллюзионисты часто пользуются люками», – сказал Джейр.

Когда нет представления, трюм – так в театре называют подвал – не освещается, так что неисправность мне надо было искать практически в потемках, подсвечивая себе фонариком. Я сунул руку в механизм, чтобы проверить, закрыты ли замки на крышке двигателя, – и вдруг ощутил чье-то присутствие. Рядом со мной кто-то был.

Я замер, прижавшись плечом к корпусу механизма. Меня окружала темнота – фонарик я положил на пол. Я прислушался, не смея повернуть голову.

В трюме царила полная тишина, однако ощущение постороннего присутствия ошеломляло. Рядом, совсем рядом со мной кто-то… что-то было.

Я начал медленно вытаскивать руку, чтобы выпрямиться, развернуться, осветить трюм фонариком, убедиться, что никого нет. Повернув голову, я краем глаза заметил, что рядом нависает что-то белое и округлое.

Я удивленно охнул и повернулся. Передо мной была маска – изображение лица, только чудовищно искаженное, похожее на детские каракули. Маска застыла в воздухе, но каким-то сверхъестественным образом я понимал, что она живая.

И тут лицо плавно отъехало назад и почти мгновенно исчезло в темноте – беззвучно, бесследно.

Сердце бешено колотилось в груди. Я схватил фонарь, направил в ту сторону, где был призрак, однако, разумеется, ничего не увидел. Встав, я ударился головой о низкий потолок. Это еще сильнее меня напугало, и я быстро попятился, а потом, дрожа от страха, побежал по лестнице за кулисы.

Немного погодя меня заметил Джейр.

– Ты сильно шумел. Увидел что-то там, внизу?

– Заткнись, Джейр, – ответил я. Мне стало стыдно за свою реакцию там, в трюме. – Это ты подстроил?

– А, значит, видел!.. Не бери в голову. Рано или поздно такое происходит в каждом театре.

Рабочие сцены все-таки получили разрешение на выезд и уже ехали к нам. Теперь проблема состояла в том, что им нужно было несколько раз пересаживаться с одного парома на другой, идти по кружному маршруту, заходить во множество портов, где загружали товары и мешки с почтой. По нашим расчетам, они должны были прибыть за день – в лучшем случае за два – до первого представления.

Я усердно работал, но меня постоянно тревожила мысль о том, что мы подняли на колосниковую решетку невероятно тяжелый лист стекла – и он висит там, иногда раскачиваясь от сквозняка, если кто-то открывает двери на склад декораций. Время от времени я осматривал стекло, проверял, в порядке ли крепящие его ремни… А что еще я мог сделать? Властелина Тайн мы ждали ко второй неделе сезона.

Через два дня после того, как я увидел призрак в трюме, со мной снова произошел подобный случай. Я поднялся в верхнюю из двух лож рядом с левым карманом сцены. Джейр сказал, что там постоянно мигают лампочки; вероятно, где-то отошел контакт. Прежде чем пускать зрителей, нужно было починить свет.

Разумеется, для работы с проводкой требовалось отключить ток, поэтому в ложе царила полная темнота.

Встав на четвереньки и зажав зубами фонарь, я приподнял ковер, чтобы обнажить провода, и вдруг почувствовал, что рядом со мной находится нечто – то, чего раньше не было.

Я решил не думать об этом, сосредоточить внимание на работе и надеяться, что ощущение пройдет само. И все же через секунду не выдержал – и вскочил.

Рядом снова была белая, похожая на лицо маска! На этот раз она появилась между портьерами, ограничивавшими ложу сзади. Я увидел ее лишь мельком, потому что она полетела назад и почти мгновенно исчезла.

Я знал, что за портьерой находится дверь, а за ней – коридор, по которому поднимаются зрители. Я пробежал через ложу, отдернул портьеры, толкнул дверь и практически вывалился в коридор. Окон в этой части театра не было, и мы с Джейром обычно свет там не включали.

Разумеется, я ничего не увидел.

Потрясенный и немного напуганный, я быстро спустился в офис Джейра – тот работал на компьютере. Ничего не говоря, я рухнул на один из стульев, стоявших у стены, невольно содрогнулся и резко выдохнул.

– Это был тихий призрак или шумный? – спросил Джейр, не глядя на меня. – Он стонет, одевается в старинное платье, носит в руках свою голову, тяжело дышит, лязгает длинными цепями или просто нависает?

– Ты мне не веришь? Там что-то есть. Я уже дважды это видел!.. Черт, как же страшно!

Я посмотрел на свои руки – во время работы я закатывал рукава. Все волоски на руках стояли дыбом.

В конце дня, возвращаясь домой, я заметил своего бородатого противника. Сгорбившийся, напряженный, он резко отличался от остальных. Я сразу насторожился и, немного приотстав, наблюдал за ним, пока не убедился, что он меня не видит. Он шел в том же направлении, что и я, не глядя по сторонам. По случаю теплой погоды он уже не кутался во множество одежек, а напротив, был одет в довольно широкие, ярко-голубые пляжные шорты и желтую рубашку, которая надувалась на спине.

От одного его вида я занервничал, спрятался за навесом магазина и стоял там до тех пор, пока незнакомец не свернул в переулок.

Рабочие наконец-то прибыли. Всей театральной рутиной – уборкой, проверкой оборудования и ремонтом – теперь занимались другие люди. Меня поразил профессионализм команды: четверо мужчин и три женщины всего за два дня подготовили театр к первому представлению и провели монтировочную репетицию.

На первой неделе шли шоу варьете, стали приезжать артисты. Театр быстро превращался из холодного, темного и, что самое главное, пустого здания в место, где работало множество людей. С ними в театр пришел шум, начались мелкие происшествия и склоки, появились дружеские отношения, а также целеустремленность, которая окружает любую тесно спаянную группу людей.

За сценой в спешке доделывали декорации, калибровали освещение, поднимали и опускали кулисы, с балкона кто-то выкрикивал распоряжения. Прибыли три музыканта, чтобы аккомпанировать артистам.

Администратор нанял временного ассистента, чтобы тот помогал убирать и готовить зрительный зал, продавать билеты и напитки и договариваться с медиками. Деловитость этих людей зачаровывала, однако из-за них работы у меня практически не осталось.

Бо́льшую часть представления я посмотрел из-за кулис – и разочаровался. Номера были самые примитивные и скучные; я понятия не имел, что такое до сих пор показывают в театрах. Конферанс обеспечивал комик средних лет, арсенал которого состоял из непристойных шуток – невероятно избитых и потому несмешных. На сцене выступали жонглер, дуэт певцов оперетты, чревовещатель, цирковой велосипедист, сопрано и труппа танцовщиц. Когда представление уже подходило к концу, я вдруг сообразил, что остался только из-за этих танцовщиц. Одна из них показалась мне довольно симпатичной и, кажется, несколько раз одобряюще улыбнулась мне, но когда я попытался с ней заговорить, она меня отшила.

Хотя потом я уже не тратил время на представления, меня удивляло и даже радовало то, какое удовольствие от них получают зрители.

Властелина мы ждали во второй половине недели – к тому времени нам следовало освободить место на уже забитой автостоянке позади театра. Утром, в день его приезда, я сидел в кабинете Джейра и наслаждался тишиной, пока Джейр вводил в компьютер данные о доходах и расходах за неделю.

Позднее должно было начаться дневное представление, но пока мы ненадолго оказались одни, словно в те последние дни зимы.

– Призрака больше не видел, Хайк? – вдруг спросил Джейр, не отводя глаз от монитора.

– После того раза – нет.

– Точно?

Мне уже неоднократно пришлось пожалеть о том, что я рассказал о призраке Джейру – с тех пор он постоянно надо мной подшучивал.

Я промолчал.

– Я просто подумал – наверное, ты уже заметил, что у тебя за спиной, – сказал Джейр.

Конечно, я немедленно обернулся и, к моему удивлению (а поначалу – ужасу), обнаружил, что холодное, похожее на маску лицо нависает прямо за моим плечом. Я невольно вскочил.

– Хайк, позволь тебе представить – господин Коммис, звезда наших будущих представлений.

Рядом с моим стулом стоял худощавый человек в костюме мима, с головы до ног закутанный в мягкую черную ткань, не отражающую свет и плотно прилегающую к телу. Я четко видел только его лицо, раскрашенное ослепительно белым. Все черты лица полностью покрывал грим, и уже на гриме были нарисованы их карикатурные версии: брови вопросительно изогнуты, уголки рта опущены, а вместо носа – две черные точки. Даже веки артиста были раскрашены, и когда он мигал, вместо настоящих глаз появлялись другие – стилизованные голубые глаза.

– Коммис, это мой помощник Хайк Томмас.

Коммис преувеличенно широким движением снял с головы несуществующую шляпу, замысловато покрутил ей в воздухе, затем с поклоном прижал ее к груди. Выпрямившись, он быстро раскрутил невидимую шляпу на указательном пальце, подбросил ее в воздух, покачал головой из стороны в сторону, пока шляпа вращалась, а затем неожиданно нырнул так, чтобы она приземлилась точно на голову. Затем с улыбкой еще раз поклонился.

– Э-э, доброе утро, – сказал я невпопад.

Коммис с улыбкой сел на свободный стол, скрестив ноги.

Секунду спустя он уже ел воображаемый банан, медленно и тщательно очищая его, а затем снимая с плода тонкие нити кожуры. Закончив, он облизал пальцы и бросил шкурку на пол. Приподняв ягодицу, сделал вид, будто пукает, затем с извиняющимся видом помахал рукой, разгоняя скверный запах.

Потом он наточил невидимый карандаш, сдул с него стружку и извлек им серу из уха.

Когда мы с Джейром налили себе кофе из кофемашины, Коммис отказался от напитка, но извлек из воздуха воображаемую большую чашку с блюдцем, которая, очевидно, была до краев наполнена обжигающей жидкостью. Осторожно держа чашку в руках, он слегка подул на горячий напиток, помешал в чашке невидимой ложкой и вылил немного жидкости на блюдце, чтобы отхлебнуть из него. Он продолжал это представление до тех пор, пока мы с Джейром не выпили кофе, и тогда убрал свою чашку.

Когда я пытался заговорить с ним, он не ответил (но прижал ладонь к уху – видимо, показывая, что глуховат). Джейр посмотрел на меня и неодобрительно покачал головой.

Позднее Коммис изобразил, что у него началась чесотка.

Его экстравагантное поведение меня не впечатлило, и я наконец решил уйти. Пока я шел по кабинету, Коммис изобразил невероятный испуг и отпрянул, указывая на пол и умоляюще глядя на меня.

По пути в коридор я, не в силах совладать с собой, переступил через банановую шкурку.

В театре постоянно ощущалось присутствие Коммиса. Он должен был выступать на третьей неделе и, так как прибыл раньше, все время путался у нас под ногами. Его бесконечная пантомима раздражала, но казалась мне безвредной, и я старался не обращать на него внимания. Однако он всегда был рядом – передразнивал меня, выпрыгивал передо мной, чтобы показать кошку, которую держит на руках, или мой фотоснимок, который он только что сделал. Иногда он пытался сделать меня частью своей фантазии – бросал мне невидимые мячи или бежал впереди меня, открывая и закрывая несуществующие двери. Коммис не произнес ни слова, не издал ни одного звука. Я надеялся, что когда-нибудь увижу его не в образе; увы, насколько я мог понять, он все дни проводил в здании театра и даже спал там.

Когда я приходил на работу, Коммис уже был в театре и оставался там, когда вечером я уходил домой. Я так и не выяснил, что о нем известно Джейру и какие отношения их связывали. Джейр явно что-то недоговаривал. Возможно, они были в близких или даже интимных отношениях… Впрочем, меня не очень это интересовало, и поэтому спрашивать я не стал.

Моя работа в «Капитане дальнего плавания» уже не играла сколь-нибудь значимой роли. На самом деле со мной должны были окончательно рассчитаться в конце следующей недели, до начала представлений Коммиса.

Моя последняя задача состояла в том, чтобы оказывать посильную помощь Властелину. Это меня пугало: недели, проведенные в театре, научили меня, что профессиональный интерес к сценическому искусству – это одно, а симпатия к тем, кто выступает на сцене, – совсем другое.

Глядя на саморекламу Властелина, я полагал, что мы с ним не сработаемся. Однако, к моему удивлению, он оказался тихим, почти незаметным человеком – похоже, застенчивым и скромным. Например, он никому не сообщил о своем прибытии в Омгуув, и поэтому никто из нас поначалу даже не знал, что он уже приехал. Властелин со своей ассистенткой так долго сидел в фойе, что к ним наконец подошел кто-то из кассиров и спросил, не нужна ли им помощь.

Когда же он переоделся в свой костюм и подготовился к выступлению, то стал ярким экстравертом с целым репертуаром театральных жестов. Он громко отпускал замечания, часто забавные, и излучал бесконечную уверенность в собственных талантах.

Его главный номер, которым он завершал представление, казался публике удивительно простым – однако на самом деле требовал тщательной подготовки.

Номер назывался «Исчезновение дамы».

Публика видела голую сцену, ограниченную кулисами. На сцене стоял большой объект, сделанный исключительно из стальных стержней – четыре наклонных ноги и тяжелая поперечина наверху, достаточно прочная, чтобы выдержать вес человека. Зрители видели, что это весь аппарат артиста: никаких занавесок, люков, скрытых панелей – просто стальной скелет в центре пустой сцены. Во время выполнения номера иллюзионист проходил за структурой, ни на секунду не исчезая из вида. Он доставал большой стул, который прикреплял к поперечине с помощью веревки и блока. Его ассистентка – с помощью откровенного костюма, парика и грима превращавшаяся из привлекательной молодой женщины чуть моложе тридцати в ослепительное воплощение гламура – садилась на стул, и ей завязывали глаза.

Пока небольшой оркестр в яме играл тревожную музыку с постоянной барабанной дробью, Властелин старательно крутил ручку лебедки, и стул с ассистенткой, медленно вращаясь, поднимался на вершину структуры. Как только женщина оказывалась наверху, иллюзионист привязывал веревку и произносил определенные слова, погружающие ассистентку в гипнотический сон. Затем маг доставал большой пистолет и целился прямо в нее! Барабанная дробь усиливалась, и Властелин стрелял. Раздавался взрыв, вспыхивал яркий свет, и стул падал на сцену. Ассистентки на стуле не было.

Иллюзия достигалась за счет освещения и зеркала. Или – в данном случае – полузеркала. Или на самом деле прозрачного листа стекла, который я добыл для Властелина в соседнем городе.

Стекло крепилось к передней части металлического сооружения. Благодаря сценическому освещению и дополнительным лампам, спрятанным за передними распорками, оно становилось совершенно невидимым зрителям. Когда молодую женщину поднимали на самый верх, все, что видели зрители, на самом деле происходило: она действительно сидела там, на стуле, подвешенном к поперечине. Однако в момент выстрела (который намеренно был очень громким и сопровождался вспышкой огня и клубами дыма) одновременно происходило следующее. Прежде всего освещение сцены менялось. В частности, гасли огни, спрятанные за распорками, и усиливалась яркость ламп, стоявших впереди. От этого лист стекла перед аппаратом фактически превращался в зеркало. Свет падал на стекло под особым углом; оно переставало быть прозрачным и теперь отражало изображение кулис (до того невидимых зрителям) в портальной арке. Эти кулисы были идентичны тем, которые находились в задней части сцены, и подсвечивались так же. Публика теперь не видела то, что происходит внутри металлического каркаса. Тем временем веревку, на которой поднимали стул, перерезала небольшая встроенная гильотина рядом с лебедкой.

В результате стул с грохотом падал на сцену, а за ним змеилась веревка. Ассистентка хваталась руками за поперечину и висела там, скрытая от взоров, до тех пор, пока ее не закрывали кулисы, – тогда она ловко спрыгивала.

Все это выглядело вполне незамысловато, однако представляло определенную техническую проблему для меня, рабочего сцены по имени Деник и осветителя. Все утро и весь день мы потратили на то, чтобы научиться точно устанавливать каркас (который Властелин привез в своем фургоне) и стекло, которое нужно было опускать с колосников. Мы выровняли его в соответствии с расположением спрятанных кулис и наконец провели несколько монтировочных репетиций не только со сборкой аппарата, но и с сигналами осветителю. Причем освещение следовало выстроить под правильными углами, чтобы достигнуть нужного эффекта.

Властелин очень беспокоился по этому поводу. В соответствии с его планом он должен был выйти перед главным занавесом и показать пару небольших фокусов с помощью зрителей из первого ряда. В это время мы с Деником выходили на сцену за кулисами, чтобы опустить огромный аппарат. Затем нам нужно было его закрепить, подключить скрытое освещение, быстро проверить, все ли работает, и убраться со сцены, чтобы Властелин мог исполнить свой главный номер.

Мы репетировали снова и снова.

Во время одного из финальных прогонов – и совершенно незаметно для нас – на колосники проник Коммис – каким-то образом забрался туда, где за аркой просцениума висели ложные кулисы. Когда техник щелкнул выключателем, изменяя освещение, внезапно на виду у всех произошло не исчезновение, а явление – все увидели Коммиса, который скакал по поперечине, словно обезьяна в клетке.

Джейр вышел в зал, чтобы посмотреть на это, и зааплодировал.

Больше я терпеть не мог. Я ушел со сцены и направился в кабинет Джейра. Мне хотелось забрать свои вещи и уйти.

Я не знаю, как ему это удалось, но Коммис быстро спустился и побежал за мной по коридору. Он все еще притворялся обезьяной и поэтому двигался враскоряку, волоча руки по полу.

Тогда я сделал то, о чем сразу же пожалел: пройдя коридор до середины, притворился, будто открываю невидимую дверь. Когда до двери добрался Коммис, я захлопнул ее у него перед носом.

К моему удивлению, он подался назад – похоже, от удивления и боли. Его лицо перекосило от столкновения с невидимой дверью. Раскинув руки и ноги в стороны, мим упал, словно срубленное дерево, и замер. На секунду мне показалось, что он действительно пострадал, потом я заметил его остекленевшие глаза – те, которые он нарисовал на веках.

Я пожалел о том, что сделал! Я почувствовал, что опустился до его уровня, включился в его раздражающую игру.

Я зашел в кабинет и постоял там в одиночестве, сбитый с толку и разозленный. Я никак не мог понять, почему мим так меня провоцирует. Чуть позже меня разыскал Джейр.

В итоге из театра я не уволился. Джейр неожиданно мне посочувствовал, объяснив при этом, что Коммис – нервный и чувствительный артист, что мне следует более терпимо относиться к его непредсказуемому поведению. Из-за этого у нас с ним возник спор, и я выместил на Джейре злобу и раздражение, копившиеся с тех пор, как я встретил Коммиса.

Джейр упросил меня остаться до конца следующей недели, так как я играл очень важную роль в подготовке аппарата Властелина. По словам Джейра, если бы меня пришлось заменить, то за оставшееся время он бы не успел завершить монтировочные репетиции.

В конце концов я согласился остаться, а Джейр обещал, что заставит Коммиса ко мне не цепляться. На секунду в моем сознании мелькнул этот образ: Коммис, вцепившийся в мои волосы обезьяньими пальцами, ищет соленые выделения.

Первое представление Властелина прошло гладко. Прочие – тоже. Мы с Деником хорошо сработались. Иллюзия создавалась каждый вечер и на двух дневных представлениях.

В конце недели Властелин дал последнее представление, и я помог Денику разобрать аппарат и перенести его в фургон. По условиям контракта, стекло досталось нам, и когда Властелин уехал, мы с Джейром обсудили сложившуюся ситуацию. Вариантов было немного: мы могли попытаться продать стекло, разбить его и выбросить или оставить в театре. Джейр сказал, что почти всю неделю в театре был аншлаг, поэтому если Властелин захочет вернуться на Омгуув на следующий год, театр, разумеется, его примет. В таком случае стоило сохранить стекло – это позволит сэкономить время и деньги.

Мы с Деником вернули стекло в «упряжь» из веревок и подняли на лебедке на колосники. Там оно и висело, смертоносное, словно огромное лезвие, и тихо раскачивалось, если кто-то открывал двери на склад декораций.

Теперь я мог уехать. Я сложил вещи, купил билет на рейсовый автобус, объезжающий остров по круговому маршруту, и зашел в театр, чтобы попрощаться.

Конфликт с Коммисом омрачил мои последние недели в театре, и поэтому я буквально заставил себя вспомнить, что не зря тратил здесь время. Даже негативные ощущения и отрицательный опыт когда-нибудь мне пригодятся. В конце концов, меня ждут еще два года колледжа в Эвлене, и многому предстоит научиться. Возможно, остальные работники театра устроили мне, как самому неопытному, своего рода инициацию?..

Джейр поблагодарил меня за помощь. Я ответил тем же, признавая то, что я в долгу перед ним.

Затем я сказал:

– Расскажи мне про Коммиса. Что с ним такое?

– Когда он в костюме, то всегда работает или репетирует. Тебе просто нужно было ему подыграть.

– Я и подыгрывал, немного. Ты хорошо его знаешь?

– Не больше, чем других исполнителей. Он выступает в нашем театре уже несколько лет, и в городе у него огромное число фанатов. Проданы почти все билеты.

– Он живет здесь, в театре?

– Снимает жилье где-то на окраине, но во время выступлений переезжает в одну и ту же гримерку – в самую маленькую, на вершине башни. Из здания выходит редко. Может, заглянешь к нему перед отъездом, попрощаешься? Если повезет, он с тобой даже поговорит. Он совсем другой, когда не в образе.

– Ладно.

Теперь поведение странного маленького мима начинало казаться… почти нормальным. Я пожал руку Джейру, а затем – быстро, пока не передумал, – поднялся по спиральной лестнице на верхний этаж здания. Здесь я бывал редко – поначалу заходил пару раз, чтобы убраться в гримерных, но, в общем, делать здесь мне было нечего.

Взбираясь по лестнице, я невольно подумал, что Коммис наверняка знает, что я к нему иду. Иногда он предугадывал мои действия так точно, словно обладал даром предвидения. Вот сейчас придумает какой-нибудь новый трюк: выпрыгнет на меня из засады, притворяясь большим пауком, сделает вид, будто набрасывает на меня лассо, или еще что-нибудь откаблучит.

Немного задыхаясь после подъема, я негромко постучал костяшками пальцев в дверь, разглядывая прикрепленную к ней блестящую звезду, а под ней – имя, аккуратно написанное на карточке. Никто не ответил, и я постучал снова. Решив, что такой молчаливый артист, как Коммис, не говорит гостям «Входите», я толкнул дверь и, полный дурных предчувствий, зашел в комнату и включил свет.

Коммиса внутри не было, поэтому я сразу же вышел, только успел заметить зеркало и стол, коробочки грима, ширму и костюмы на вешалках. Единственным необычным предметом была стоявшая у стены узкая раскладушка, на которой лежала уличная одежда.

Я выключил свет и закрыл дверь. И сразу же открыл дверь снова. Включил свет.

Среди одежды была желтая рубашка и яркие голубые пляжные шорты. Теперь я заметил, что на стуле рядом с кроватью лежит пышная рыжая борода, длинные усы и накладные брови.

Я вернулся за кулисы и увидел, что Коммис на сцене один. Я стоял в тени, и он меня не заметил – похоже, наконец-то занялся работой: ходил по сцене, отрабатывая движения. Мелом он нанес на досках пола временну́ю разметку по минутам, а затем, передвигаясь между этими точками, разыграл небольшую пантомиму. Я видел, как он борется с ветром, который вырывает у него зонтик, видел, как пытается снять кусок липкой бумаги, попавший на лицо, как готовится принять ванну. Коммис работал тихо и профессионально, видимо, не думая ни о публике, ни о коллеге, которого мучил бесконечными дурачествами.

В его присутствии я постоянно совершал поступки, о которых впоследствии сожалел. Я не мог забыть о том, что обнаружил в его гримерке, о том, что я, сам того не подозревая, уже несколько раз видел Коммиса не в образе. Я знаю, какой он на самом деле.

Я поднялся на колосники, нашел веревки, которые удерживали огромный лист стекла, и ослабил два узла. Веревки по-прежнему надежно удерживали стекло.

Наверное.

Лист стекла висел прямо над метками Коммиса.

Я покинул здание театра, выйдя через склад декораций. Самую большую дверь я намеренно оставил открытой, чтобы сквозь нее постоянно дул сквозняк. Мне было страшно, я испытывал чувство вины, но вернуться не хотел – не мог.

На узких улицах города светило солнце, а из длинного фьорда налетал свежий приятный ветерок. У меня еще оставалось время до отправления автобуса, поэтому я медленно пошел кружным путем к ближайшей пристани, а оттуда – по тропе, которая следовала изгибам берега. Я ни разу не гулял здесь – и сразу же об этом пожалел. Тропа спускалась к морю, и шум бесконечного потока машин был едва слышен. Для меня настал момент символического освобождения: я покидал – хотя бы временно – мир театрального притворства, обмана и иллюзий, света и теней, зеркал и дыма, людей, игравших роли, принимавших облик и повадки тех, кем они на самом деле не являлись.

Я шагал по тихой тропинке, чувствуя тепло солнечных лучей, глядя на молодую весеннюю зелень и внезапно появившиеся цветы, знаки приближающегося лета. Я думал о доме.

Вдруг мои размышления нарушил настойчивый звук шагов. Кто-то спешил, почти бежал вслед за мной.

Я оглянулся и увидел маленького целеустремленного человека, ярко-голубые пляжные шорты, развевающуюся на ветру желтую рубашку.

Встретившись со мной взглядом, он вскинул сжатый кулак и крикнул:

– На пару слов, приятель!

Внезапно я понял, в какую опасную ситуацию попал. Коммис, когда он не играет роль, агрессивен и готов применить насилие. А здесь не было ни домов, ни машин, ни других пешеходов – только деревья, цветы и глубокие, безмолвные воды фьорда.

Я не ответил. Он действительно приводил меня в ужас, я боялся того, что он может со мной сделать. Сидевшее во мне чувство вины усилилось: возможно, он уже понял, какую ловушку я заготовил для него на колосниках.

Я повернулся и побежал.

Коммис помчался за мной.

Я бросил взгляд вперед: никаких дорог или домов не видно. Тропа тянулась вдоль берега по крайней мере до следующего мыса, где отвесный склон горы встречался с водой.

Внезапно я понял, что нужно делать.

Отбросив сумки, я повернулся к нему. Коммис уже был недалеко. Я увидел, как он приподнял руку и стал рассчитывать свои шаги – совсем как в тот день, когда сбил меня с ног на ледяной дороге. В ту же секунду я поднял обе руки, напрягся под воображаемым весом и поставил между нами тяжелый лист стекла. Взявшись за края и удерживая лист вертикально, я вдавил его в гравий тропы так, чтобы стекло могло стоять без посторонней помощи.

Я отпрыгнул назад, и одновременно Коммис врезался в стекло – сначала корпусом, а затем и головой, – и его отбросило назад.

Стекло стало падать на меня, и я отскочил, чтобы меня не придавило. Возможно, оно разбилось о камни. Теперь меня и нападавшего ничего не разделяло.

Коммис стоял ко мне боком, согнувшись, сжимая голову руками. Одну ладонь он время от времени подносил к глазам, вглядываясь в нее, словно по ней текла кровь. Он стряхнул кровь с руки и зарычал от боли. Затем достал носовой платок, вытер им лоб и уткнулся в него лицом. Он качал головой и тяжело дышал. Как и в прошлый раз, на секунду мне показалось, что я в самом деле причинил ему вред.

Испытывая странную смесь раскаяния и тревоги, я шагнул вперед – узнать, не нужна ли ему помощь. А потом услышал его слова – поток гнусной брани и угроз.

Я подобрал свои сумки и поспешил по тропе. Чуть в отдалении я увидел место, где я мог бы, приложив некоторые усилия, пробраться сквозь кусты и вскарабкаться по склону. С трассы доносился гул машин.

Поднимаясь наверх, я оглянулся. Коммис стоял на том же месте, в той же страдальческой позе человека, потерпевшего поражение. Я вышел на дорогу, сориентировался и поспешил в город, в сторону автобусной станции.

О Коммисе я больше не слышал. Может, он все еще стоит там, у фьорда, – а может, и нет. И я часто с сожалением думал о тяжелом листе стекла, которое висит над сценой, – а может, и нет.

Джунно Заслуженный мир

ДЖУННО – маленькое независимое государство, состоящее из трех островов, которые находятся в субтропической зоне Срединного моря.

Хотя в разгар лета здесь жарко и влажно, благодаря влиянию Южного блуждающего потока климат на островах можно считать умеренным. На каждом острове есть обширные леса, и значительная часть их отведена под охотничьи заказники. Южное побережье самого крупного острова – Джунн-Майо – образует горная гряда: здесь обнаружены богатые залежи полезных ископаемых, в том числе железа, калия и меди. На втором по величине острове, Джунн-Секс, судя по всему, бесконечные запасы сланцевой нефти. Все это сырье вывозится через единственный в стране порт – Джунн-Эксеус, огромный промышленный комплекс, который обезобразил большую часть восточного побережья Джунн-Майо.

Джунно – одна из самых процветающих стран во всем Архипелаге и, кроме того, мировой лидер по загрязнению атмосферы.

Здесь нет ничего, что могло бы привлечь путешественников, и попасть сюда нелегко, как по воздуху, так и по морю: к соседним островам время от времени ходит паром, но регулярных рейсов нет. Из-за своеобразного расположения островов относительно экватора добираться сюда нужно с пересадками, на чартерах. Единственным аэропортом Джунно управляют военные власти Файандленда. В теории, Файандлендская федерация обязана передать контроль над аэропортом местным властям, однако на деле большинство граждан Джунно выступают за то, чтобы военные остались. Местные компании ведут оживленную двустороннюю торговлю с базой.

В общем, мы советуем туристам учесть все сложности и выбрать другое направление.

Благодаря частичной изоляции от остальных островов Архипелага Джунно притягивает людей, которые не любят централизованную власть. Формально островами правит сеньор, однако его семью изгнали двести пятьдесят лет назад, и с тех пор он не собирал ни десятину, ни подати, и государство из трех островов существует в состоянии относительно стабильной анархии. Ограничений на прием иммигрантов нет.

Когда острова только объявили о своей независимости, на них хлынул поток людей со всех уголков Архипелага, и именно этих гастарбайтеров отправляли трудиться в шахты. Их потомки до сих пор живут в Джунно и выполняют большую часть тяжелой работы. Выяснить, в каких условиях они живут, невозможно. Известно, что заработки там высокие, однако контакты с внешним миром пресекаются.

Граждане Джунно отменили закон о приюте, но на острова до сих пор продолжает течь тоненький ручеек дезертиров, бегущих с войны, которая идет в Зюйдмайере. После прибытия жизнь этих юношей развивается по одному из трех вариантов.

«Черные береты» – военная полисия – базируются в аэропорту, и им приказано задерживать дезертиров любой из воюющих сторон. В полисии беглецов перевоспитывают; затем граждане Файандленда возвращаются на фронт, а солдатам Глонды предлагают выбор – либо вступить в армию Файандленда, либо пройти еще один курс перевоспитания. Некоторым беглецам удается ускользнуть от «черных беретов» и перенять обычаи местных жителей, которые яростно отстаивают свою независимость. После очень непростого периода адаптации большинство этих дезертиров приходят к выводу, что это место не так уж отличается от тех, откуда они бежали, и покидают страну.

В отличие от жителей почти всех остальных островов Архипелага, граждане Джунно вооружены до зубов. В Джунно больше оружия, чем людей; по предварительным подсчетам, на каждого гражданина, включая младенцев, стариков и гастарбайтеров, приходится более двадцати стволов. (Гастарбайтерам владеть оружием запрещено.)

Помимо охоты и рыбалки основным развлечением в Джунно является война за землю, которая проходит три раза в год на самом маленьком острове – Джунн-Анте. В войнах за землю вправе участвовать все желающие, как джуннийцы, так и рабочие-иммигранты. Гастарбайтерам за победу полагается крупная денежная награда. По слухам, выбор оружия у них ограничен, и их огнестрельное оружие не обладает такой мощью и точностью стрельбы, как оружие джуннийцев, однако недостатка в участниках не наблюдается. Для граждан Джунно эти войны – возможность отнять друг у друга землю и другое имущество. Используются боевые патроны.

Журналистку Дант Уиллер отправили освещать боевые действия на заснеженных равнинах и ледниках Зюйдмайера. В течение полугода Уиллер отправляла ужасающие статьи об экстремальных условиях, в которых живут солдаты обеих сторон, а затем ее отозвали на Мьюриси. На обратном пути Уиллер познакомилась с компанией молодых дезертиров, которые ехали на Джунно, чтобы воспользоваться либеральными, как им казалось, законами о приюте.

За эмоциональные описания тягот жизни на фронте и леденящие кровь истории о том, что произошло с этими шестью молодыми людьми на Джунно, «Айлендер Дейли» получил «Почетную награду» за лучшее журналистское расследование, а юная журналистка – премию и повышение в должности.

Позднее Уиллер написала книгу «Войны за землю на Джунно: заслуженный мир?», за которую получила «Почетную награду» в категории «Литература нейтралитета».

Денежная единица: вся торговля на Джунно осуществляется с помощью конвертируемых облигаций, однако нам не удалось узнать, какую валюту используют путешественники. Мы полагаем, что там принимают симолеоны Архипелага; возможно, деньги можно обменять на пропускном пункте.

Кейлен Серое уродство

Кейлен расположен рядом с южным континентом Зюйдмайер, и поначалу предполагалось, что это будет ничейная земля, где воюющие стороны разместят свои гарнизоны. На противоположных частях этого унылого, удаленного и необитаемого острова были построены две крупные базы, однако ими так и не пользовались – несмотря на то что противники иногда заходят на Кейлен за провиантом и всем прочим.

Позднее власти Кейлена превратили одну из баз в тюрьму строгого режима. Одну камеру специально отвели для Керита Сингтона, кровожадного убийцы любимого всеми мима Коммиса, но его приговорили к смертной казни, и камера не понадобилась. Позднее тюрьме присвоили более низкую, вторую категорию, и в ней стали размещать не особо опасных преступников, а осужденных, отбывающих длительные сроки заключения.

В юго-восточной части Кейлена находится плато, открытое для южных штормовых ветров. Суровый зимний ветер КОНЛААТТЕН в течение нескольких месяцев приносит сильные снегопады. Современные поселения находятся в северной части острова, которая немного укрыта от ветра.

Кейлен-Таун, административный центр – место, где живут большинство охранников и другой персонал тюрьмы. В городе есть промышленные предприятия; в море, когда оно не покрыто льдом, выходит небольшой рыболовный флот. Здесь ветрено, часто идет дождь или дождь со снегом. Солнце появляется редко. Небо почти круглый год пепельного цвета. В центральных районах острова идет разработка мощного угольного пласта.

Так как Кейлен расположен рядом с южным континентом, сюда часто прибывают дезертиры. В соответствии с Соглашением о нейтралитете определены условия предоставления приюта: дезертиры получают убежище, если они самостоятельно добрались до любого из свободных островов Архипелага. По традиции жители Кейлена устраивают теплый прием этим отчаявшимся молодым людям.

В связи с недавним обострением боевых действий число дезертиров возросло, с размещением и трудоустройством вновь прибывших возникли проблемы. Хотя власти убеждают дезертиров переезжать на другие острова, многие остаются, и на Кейлене можно часто увидеть, как отряды «черных беретов» вопреки Соглашению проводят облавы.

Кейлен – небогатый остров, поэтому к туристам здесь относятся тепло, однако на самом деле особых достопримечательностей здесь нет. Небезынтересно посетить бывшие тюремные камеры у моря – но только во время отлива и принимая все меры предосторожности. Туннелирование на Кейлене разрешено, рядом с угольными шахтами есть зона для тренировок.

Примитивная архитектура представлена несколькими кирпичными общественными зданиями.

Денежная единица: симолеон Архипелага, ганнтенийский кредит.

Ланна Глушь

ЛАННА – одинокий остров в тропической зоне к северу от экватора. Его ежедневно обдувают горячие пассаты, прилетающие с широт штилевого пояса. С севера на юг тянется высокогорная гряда, в которую входят несколько потухших вулканов.

На острове две резко отличающиеся друг от друга климатические зоны. На востоке, куда проникают преобладающие ветра, есть и пустыни, и густые леса, а горы там крутые и голые. Две или три вершины пользуются популярностью у альпинистов благодаря своей сложности и удивительным видам на Срединное море. Каждый год здесь проходит неофициальный слет альпинистов, в ходе которого новичков обучают на легких маршрутах, а эксперты соревнуются друг с другом на отвесных скалах.

Западная часть острова почти весь год находится в области дождевой тени, поэтому климат здесь сухой и жаркий, хотя его немного смягчают весенние ливни. В это время года западная часть Ланны покрыта цветочным ковром, полюбоваться которым прибывают жители многих соседних островов.

В районе современной застройки порта Ланна-Таун расположены банки и страховые компании, обеспечивающие жителей рабочими местами. В Старом городе поселились поэты, художники и композиторы. Его узкие улочки тянутся от гавани по крутым склонам холмов. В густонаселенных кварталах Старого города можно недорого снять небольшой дом или студию.

В одном из таких домов однажды зимой поселились блестящий мьюрисийский поэт Кел Кейпс и его молодая жена Себенн. Обустроившись на новом месте, Кейпс отправил письмо своему близкому другу Дриду Батерсту, приглашая его приехать на остров и полюбоваться цветами.

К удивлению Кейпса, Батерст действительно прибыл, причем в одиночестве. Несколько дней все трое провели вместе, ни разу не выйдя из дома. Многие из соседей прекрасно знали новых хозяев дома и поняли, кто их гость. Разумеется, его приезд вызвал множество слухов, которые быстро разнеслись по улочкам и тавернам Старого города.

Однажды утром Батерст вышел из дома, быстрым шагом добрался до гавани и сел на первый паром. Несмотря на страшную жару, лицо его закрывал капюшон.

Прошло десять дней, но ни поэта, ни его жены никто не видел, и ни малейших признаков активности в доме не наблюдалось. Встревоженные соседи взломали дверь.

Был конец весны, когда цветы уже увядали под палящим солнцем. Трупы Кейпса и Себенн нашли сразу – они лежали в разных комнатах. Соседи не поняли, как именно умерли супруги, однако в ходе вскрытия выяснилось, что Себенн была задушена, а Кейпс принял яд из сыворотки трайма.

В свое время Кейпс распорядился, чтобы его архив перевезли в университет Семелла, и большая часть его набросков, записных книжек и писем уже хранилась там в особой коллекции. Разбирая бумаги, найденные в доме поэта, некий аспирант обнаружил короткое стихотворение – «Путь Андреона». Оно оказалось одним из лучших произведений последнего периода творчества Кейпса. Его сюжет – старая история, древний миф о богах, героях и их великих подвигах. Андреон и Археон были братьями; они вместе храбро сражались на войне, но в конце войны Андреон увел у Археона жену – и с ее внезапного и горячего одобрения неоднократно овладел ею, заставив брата на это смотреть. Андреон отправился в ад, а Археон убил свою жену и отравил себя змеиным ядом.

Четырнадцать строк. Дата, выведенная на листе рукой Кейпса, – тот самый день, когда Батерст, закрыв лицо капюшоном, торопливо шел по Старому городу в сторону порта.

Луйс Незабытая любовь

ЛУЙС – маленький, но стратегически важный остров, расположенный в южном полушарии, недалеко от восточного изгиба Катаарского полуострова. Значительная его часть – каменистая пустыня. Примерно две трети года здесь дует горячий ветер КИРУК АХИСАР.

Все поселения находятся в западной части острова, где глубокая лагуна и скалистый риф образуют естественную гавань. До начала войны Луйс, похоже, был необитаем: Файандлендский альянс, захвативший остров еще до подписания Соглашения, неоднократно подчеркивал этот факт, хотя археологические данные свидетельствуют об обратном. Так и или иначе, альянс владеет островом уже сотни лет и использует его в качестве перевалочного пункта для переброски войск на фронт.

Гражданским лицам разрешено посещать Луйс только под контролем военных. Впрочем, обычного туриста туда мало что может привлечь.

Почти все обитатели острова, не связанные с вооруженными силами, – эмигранты из других частей Архипелага. Они занимаются обслуживанием воинского персонала.

Луйс-Таун – маленький городок, компактно расположенный рядом с портом. На причале стоят огромные склады с военным имуществом. Поблизости есть военный госпиталь, большое кладбище и несколько дешевых забегаловок. На набережной, а также в лабиринте узких улиц несколько баров и публичных домов.

Покрытая щебнем дорога ведет в глубь острова к аэродрому, где постоянно приземляются и взлетают самолеты.

Гражданский паром заходит в Луйс-Таун раз в неделю. Им пользуются солдаты, когда отправляются в отпуск или когда после увольнения в запас возвращаются домой, на север.

До ближайшего острова Архипелага нужно добираться целую ночь. Паромы – просторные и комфортабельные, однако проезд на них большинству солдат не по карману.

Однажды на Луйсе произошла чудовищная авиакатастрофа – в воздухе столкнулись два военных транспорта, которые снижались с вортексных высот и не могли в полной мере воспользоваться инструкциями диспетчера. В одном из самолетов находились двести констеблей Файандлендской пограничной полисии, которые отправлялись на фронт для участия в наступательной операции. Второй самолет вез туда же более сотни пехотинцев. Все пассажиры, члены экипажей, сопровождающие офицеры и гражданский персонал погибли. Общее число жертв – триста пятьдесят два человека, и почти всем им было чуть более двадцати лет.

Хотя столкновение произошло над Луйс-Тауном, по счастливой случайности обломки упали в море или на пустынные участки, поэтому обошлось без дополнительных жертв. Трупы были извлечены, однако обломки самолетов остались нетронутыми – один из самолетов вез бронебойные снаряды из обедненного урана. Место падения власти Файандленда объявили запретной зоной. Тела погибших похоронены в Луйс-Тауне, в особой части кладбища.

В течение нескольких месяцев на остров прибывали убитые горем родственники, утомленные долгим путешествием по Архипелагу. Часто этот сложный путь становился лишь прелюдией к скитаниям по лабиринту военной бюрократической машины, который нужно было преодолеть, чтобы забрать останки своих сыновей и дочерей.

В числе тех, кто прибыл на остров, была писательница Мойлита Кейн. Она, по ее словам, боялась, что ей будет сложнее преодолевать сопротивление системы по двум причинам: во-первых, она не была родственницей погибшего, а приехала по просьбе сестры одного из погибших констеблей. Во-вторых, у нее сложились напряженные отношения с властями Файандленда: незадолго до того случая Кейн опубликовала книгу, в которой обвиняла обе стороны в применении газов, вызывающих психоз. Использование отравляющих газов было запрещено много лет назад, однако обе стороны тайно их использовали.

Ее книга привела к повторному запрету, который сопровождался скандалом и взаимными обвинениями. Хотя Кейн и не принадлежала к одной из сторон, книга была основана на событиях ее жизни в Файандленде, и поэтому там Мойлиту Кейн объявили персоной нон грата. Ей уже пришлось столкнуться с преследованием со стороны файандлендских властей.

Однако гроб с телом молодого человека она получила незамедлительно – видимо, от кого-то сверху поступил приказ не задерживать ее на Луйсе. Кроме того, ей отдали сильно поврежденную книгу в мягкой обложке – единственное имущество, принадлежность которого удалось установить точно. Имя погибшего было аккуратно выведено на первой странице; все остальные страницы были рваными и обгорелыми.

Хотя Мойлита Кейн была скромной женщиной и личная слава ее не интересовала, на островах ее знали. Пока она ждала, когда пришвартуется паром, писательницу сфотографировали на унылом, выжженном солнцем причале. За спиной у нее стоял по стойке смирно почетный караул, в одной руке Кейн держала обугленные останки книги, а другую положила на крышку гроба, завернутого во флаг. Когда с парома опустили сходни, к ней почтительно подошел молодой репортер. Они перекинулись парой слов.

Он спросил, не приходится ли погибший ей близким родственником – или, может быть, сыном.

– Нет, – ответила мисс Кейн. – Это просто мой друг, тоже писатель. И он не был солдатом. Его призвали в пограничную полисию.

Позднее, когда почетный караул, медленно ступая, понес гроб на паром, она стояла у сходен, смотрела на море и тихо плакала.

Манлайл Недоделка / Фальстарт

МАНЛАЙЛ – маленький остров в умеренных широтах Срединного моря, недалеко от северного континента. В течение многих веков его жители занимались только рыболовством. Рыболовные районы на континентальном шельфе в окрестностях Манлайла славятся богатством и разнообразием рыбы, и улов экспортируется во все уголки Архипелага.

Однако после начала войны все острова в этой части моря рассматривались с точки зрения их стратегической ценности. Соглашение о нейтралитете тогда еще не действовало, и многие острова были конфискованы для расположения на их территории наблюдательных пунктов, постов подслушивания, аэродромов, портов, полигонов и тому подобного. Манлайл заняли войска республики Глонда – и приступили к строительству ракетной шахты. Жителям острова оставалось лишь беспомощно за этим наблюдать.

Спасение острова пришло в виде наскоро составленных Первых Протоколов – документа, который впоследствии превратился в полный текст Соглашения. Был объявлен охранительный нейтралитет, и глондийцы нехотя удалились, а на Манлайле и многих других малых островах вновь воцарился мир.

Глондийцы оставили после себя наследство – несколько глубоких туннелей. Оказалось, что Манлайл стоит на старой и стабильной формации из известняка, мягкого, но прочного камня, который вполне подходит для амбициозных проектов. Известия об этом дошли до Джорденны Йо, художницы, занимавшейся земляными инсталляциями. Предъявив местным властям поддельную лицензию на добычу полезных ископаемых, якобы полученную у глондийцев-оккупантов, она перевезла на остров оборудование, наняла специалистов и приступила к созданию туннелей. Вскоре слухи о ее работе разнеслись по Архипелагу, и на Манлайл стали прибывать сотни туннельщиков – как наемников, так и фрилансеров. Они начали работать над собственными проектами, вступив в конкуренцию с Йо.

Увидев или узнав о том, что произошло на других островах, сеньория Манлайла потратила более половины своей казны на отчаянную попытку защитить остров в суде от безрассудного туннелирования – и после продолжительного, часто прерывавшегося судебного разбирательства в конце концов выиграла дело.

К тому времени Джорденна Йо уже покинула Манлайл, осознав, что иначе ее оборудование могут конфисковать власти (ей уже приходилось отбывать тюремные заключения на других островах). Однако многие туннельщики-наемники продолжали бурить и копать до самой последней минуты. Некоторых удалось выгнать только после вмешательства судебных приставов.

Наконец битва завершилась, и последние туннельщики покинули остров. Манлайл был спасен. Его жители, как и жители многих других островов, использовали этот случай как прецедент для ратификации антитуннельного закона. Жизнь на острове постепенно вернулась на круги своя.

Однако Манлайлу был нанесен непоправимый ущерб, и теперь более половины острова пронизывают длинные винтообразные туннели. Вход во многие из них располагается на среднем уровне прилива, поэтому они ежедневно затопляются. Несколько небольших холмов начали рушиться, а северный берег стал осыпаться. Границы территории затопления и проседания почвы продвинулись далеко в глубь острова. Даже сегодня посещать многие районы Манлайла по-прежнему опасно.

Впрочем, большая часть земель на юге и востоке острова не пострадали, и промысловый лов рыбы возобновился. Остров – приятное, интересное место со множеством исторических достопримечательностей. В главном порту – Манлайл-Тауне – достаточно маленьких гостиниц и пансионов, подходящих для пар и семей, а местная кухня, в которой главную роль играют экзотические морепродукты, восхитительна. Лучшее время для посещения – лето и осень, потому что зимой штормовые ветра приносят на остров шум и дисгармонию. Проявлять интерес к туннелированию неблагоразумно.

Денежная единица: симолеон Архипелага, ганнтенийский кредит, талант Обрака.

Миква / Тремм Посланец / Быстрый странник Беспилотник

Беспилотники появлялись на закате. Закончив работу в обсерватории, Лорна Меннерлин выключала компьютер и торопливо спускалась на берег по неровной лестнице, вырубленной в скале. С берега она наблюдала за тем, как летят над морем беспилотники, возвращаясь на базу.

Когда море было спокойным, яркие огоньки на брюхе каждого летательного аппарата отражались в воде. Иногда эти машины шли поодиночке, даже с интервалом в несколько минут, но чаще они налетали огромным блестящим роем. У берега их радары нащупывали скалистые утесы, и машины, все как одна, набирали высоту. На хвостах беспилотников хрипло шелестели оснащенные глушителями винты, создавая у наблюдателя ощущение тайны, заставляя думать о разведывательных операциях и безымянных ветрах.

Чтобы охранники не требовали объяснений, что она делает на берегу, Лорна всегда брала с собой табулятор.

Табулятор на ремне был перекинут через плечо. Она чувствовала, как он слегка вибрирует в режиме ожидания, идентифицируя сигналы радаров. В этом режиме обнаружение всегда было количественным: столько-то опознано и занесено в журнал, столько-то насчитано. Утром сотрудники вычислительного центра посмотрят на картинку океана, а затем продолжат отслеживать путь каждого беспилотника до точки старта, анализируя его маршрут с помощью спутниковых данных. Затем Лорна вместе с другими картографами тщательно перенесет изображения в главную базу. Даже работая в полном составе, они постоянно отставали – сейчас они пытались разобраться с отчетами более чем двухлетней давности. Данные, собранные сегодня, скорее всего, проанализируют года через два, а то и больше. «Завалы» постепенно увеличивались.

Лорна должна была покинуть КИМ и остров Миква еще несколько месяцев назад, когда истек срок действия ее контракта, однако внезапное исчезновение Томака поставило ее в безвыходное положение. Разве могла она уехать, не узнав, что с ним? Патта, соседка по квартире, считала, что Лорна должна жить своей жизнью, но Лорна не могла успокоиться. Столько слов осталось невысказанными, столько решений не было принято.

Она все еще страдала от любви к нему. Почему он ее бросил?

Лорна посмотрела на море, на россыпь огней беспилотников, на темный остров неподалеку, куда отправили Томака. Именно поэтому она старалась каждый вечер выходить на берег – уже не в надежде, а по привычке. Тишина стала для нее самым суровым бременем.

У другого острова было имя – Тремм. Его назвали в честь спутника Миквы, мифологического посланца богов. Тремм был всадником, телохранителем Миквы, его защитником, быстрым странником, который проносится мимо. Однако остров, носивший его имя, выглядел темным и приземистым на фоне горизонта, невзрачным и коренастым – совсем не похожим на стремительного путешественника. Тремм находился примерно в часе пути от Миквы по неглубокому проливу, и, когда возвращался рой беспилотников, Лорна видела, как их огоньки огибают остров с одной или с другой стороны.

Десятки лет назад Тремм, как и несколько других островов, расположенных в окрестностях Миквы, захватили военные и объявили «закрытой зоной». Беспилотники были запрограммированы так, чтобы огибать остров. Приближаться к нему без разрешения запрещалось. Те, кому удавалось туда попасть, подписывали соглашения о неразглашении и никогда не рассказывали о том, что происходит на острове. Большинство даже не признавались в том, что вообще там были. Официально остров перестал существовать. Даже смотреть на него – значило нарушать военные законы, хотя гражданские картографы из КИМ, а также обычные жители города, разумеется, видели его, когда гуляли по берегу.

На картах Тремм отсутствовал. Вместо острова к югу от Миквы изображали пустой участок моря; кто-то украсил его данными о промерах дна и синими контурными линиями. Легенда – написанная маленькими синими буквами – гласила: ОПАСНОСТЬ.

Постепенно карта Архипелага Грез обретала форму, но так как беспилотники были запрограммированы не искать определенные цели, а уклоняться от твердых объектов, то бо́льшую часть данных они добывали, двигаясь по случайно выбранному маршруту, и поэтому полученная от них информация дублировалась.

Цифровые изображения суши – или что еще лучше, побережья – попадались сравнительно редко, и этот факт неизменно удивлял гостей института картографии. Людям казалось, что океан буквально кишит островами. На самом деле суша составляла менее пяти процентов от площади Срединного моря, а все остальное занимали лагуны, скалистые отмели, пляжи, вода и так далее. Впрочем, пять процентов – лишь рабочая гипотеза; истинная цифра станет известна после того, как картирование будет завершено. Спутниковые фотографии, всегда ненадежные из-за зон темпоральных искажений, позволяли делать грубые прикидки, однако составление подробных и точных карт по-прежнему оставалось делом исключительной важности и срочности.

По крайней мере, КИМ хорошо финансировался. Генералы нуждались в картах.

Многие острова, если смотреть на них сверху, были полностью покрыты лесами, или же их земля была поделена между фермами, мало отличимыми друг от друга. Поверхность многих островов представляла собой пустыню. Реки обычно были короткими или узкими, а иногда и короткими, и узкими одновременно и часто скрывались под покровом леса. Озера встречались редко. Горные хребты также создавали проблемы технического свойства: если беспилотники поднимались на максимальную рабочую высоту, то заложенная в них программа приказывала им изменить курс. Работать с побережьями почти всегда было приятнее: порты, утесы, береговые укрепления и устья рек легко можно было распознать и идентифицировать с помощью существующих карт, сделанных жителями уже известных островов.

Беспилотникам надлежало находить и помечать шоссе, железные дороги, аэродромы, заводы, жилые дома, источники загрязнения и многие другие созданные человеком объекты. Однако в основном они обнаруживали морское пространство. Поэтому работа шла предельно медленными темпами. Когда Лорна, тогда еще юная выпускница университета, только начала работать в Картографическом институте Миквы, она предполагала, что вместе с коллегами составит карту всего Архипелага Грез. Вскоре она выяснила, что этот титанический труд едва начался – и уже был погребен под все увеличивающейся горой данных. Единственной надежной информацией служил индивидуальный маршрут каждого беспилотника, и хотя его можно сравнить со сведениями, полученными со спутников, и с информацией в компьютерных базах, количество дублей и неотличимых друг от друга изображений ошеломляло.

В последнее время, когда юношеский идеализм уступил место опыту, она обнаружила, что следует примеру своих коллег. Лорна сосредоточила свое внимание на одной островной группе, а остальные сведения игнорировала или передавала сослуживцам.

Выбранной ею темой оказалось скопление отмелей, шхер и островков в южных морях недалеко от Панерона, которое в обиходе называли Завиток. В него входило более семи сотен поименованных объектов. Первая ее задача, титаническая сама по себе, заключалась в том, чтобы составить их список. Многие названия дублировались, многие острова назывались по-разному в разных частях Архипелага, и Завиток в этом смысле не являлся исключением. По крайней мере, половина известных островов Завитка не имела названий, однако в ее базе данных уже находилось более пяти тысяч разных имен.

Никто из сотрудников института или их знакомых не был ни на Панероне, ни на Завитке. Не существовало никаких аэрофотоснимков или рисунков Завитка – и, разумеется, карт. Спутниковые изображения заставляли предположить существование спирали из островов. Те из них, которые находились ближе к ее центру, казались крупнее, чем, возможно, были на самом деле, а пропорции остальных были искажены, однако оценить степень этих искажений не представлялось возможным.

Завиток упоминался в сотнях книг, в основном туманно, лирически, в обольстительных ритмах, характерных для литературы Архипелага. Одним из самых надежных источников для Лорны стал сборник матросских баек, рассказанных на архаичном сленге, – ведь моряки, несмотря на их любовь к историям о чудовищах и страшных бурях, привыкли ходить по морям, измерять расстояния и вести дневники. Названия оставались единственным несомненным фактом – культура островов была изустной и письменной, но не визуальной.

Порой один из беспилотников пролетал над группой островков и скал, и время от времени Лорне удавалось их идентифицировать и присоединить еще один кусочек к головоломке, которая постепенно обретала форму.

Из семисот известных островов Завитка ей пока удалось достоверно картировать три.

Она знала, что даже если доживет до старости и до конца своих дней проработает в КИМ, то к тому времени на карту будет нанесено не более четверти островов Архипелага. Возможно, в их число войдет весь Завиток и, быть может, многие крупные острова в других частях Архипелага. Но не все.

Она и другие сотрудники института составили карты немногим более двух тысяч островов. Оставалось еще по крайней мере десять или двадцать тысяч, координаты, размер и значимость которых не были известны. Масштабы работы пугали, выходили за рамки воображения.

Когда над головой тихо пролетели последние из неплотного строя беспилотников, Лорна пошла к гладкому каменному выступу. Под ногами хрустела галька и песок. Лорна поставила табулятор у каменной стены, а затем прислонилась к поверхности скалы, обращенной к морю.

Томак уехал почти два года назад и предположительно все еще находился на Тремме. За это время она не получила от него никаких вестей.

– Они «глушат» острова, где расположены базы, – предупредил он ее перед отъездом. – Тремм закрыт пеленой.

– Наверняка же есть способ оттуда позвонить.

– Он закрыт коммуникационной пеленой. Никакие звуки, никакие волны туда не поступают и оттуда не выходят. Без разрешения никто не имеет права приехать на остров или покинуть его.

– Тогда зачем ты туда отправляешься?

– Ты же знаешь, что я не могу тебе сказать.

– Не уезжай, пожалуйста.

Три недели они провели вместе, и все это время она умоляла его остаться. Однажды вечером, после того как они посмотрели с берега на возвращение беспилотников, лихтер отвез Томака на небольшой корабль, который ждал неподалеку от острова. Лорне хотелось плакать, но Томак сказал лишь, что не в силах противиться силе военного закона, и обещал вернуться, как только сможет…

Она, гражданское лицо, внезапно оказалась исключена из его жизни. Вскоре после отъезда Томака она, чувствуя себя преданной, брошенной, невероятно одинокой, непреднамеренно отомстила ему. Ее роман с ассистентом специалиста по графике продлился недолго, и все же чувство вины давило немилосердно, и она возненавидела себя за эгоизм. Брэд Искилип, тот самый ассистент, еще работал в институте, однако она решительно с ним порвала. Больше всего на свете Лорна хотела, чтобы Томак вернулся, чтобы тихо исправить ошибку…

Стемнело. Лорна достала из чехла бинокль и навела его на изломанную глыбу Тремма. Если ее заметит патруль, будут большие неприятности, и тот факт, что она работает в картографическом центре, ее не защитит.

Поначалу Лорна мало что могла различить – крутые гористые бока острова почти сливались с небом. Затем, когда глаза привыкли к сумраку, она разглядела центральный горный хребет. С этого берега можно было увидеть пять самых высоких вершин. Наметанный глаз картографа помогал ей составить в уме план острова: пять видимых пиков, за ними скрыты еще три; на северной стороне, обращенной к ней, равнина, на противоположной – холмы, где-то на побережье – город. Контуры и отличительные черты острова словно смеялись над ней, ведь она никогда не сможет ни сверить свои наблюдения с другими источниками, ни нанести их на карту. ОПАСНОСТЬ – гласила надпись на карте в том месте, где находился Тремм.

Первый светлячок вспыхнул и погас так быстро, что Лорна едва его не пропустила. Через несколько минут мигнул второй светлячок, затем, почти сразу же, третий. Крепче сжав бинокль, она чуть-чуть уменьшила фокусное расстояние, расширяя поле зрения.

На темных склонах далекого острова возникали вспышки света, словно взрывы, грохот которых не слышен. Лорна машинально начала их считать – она так давно занималась сбором данных, что это практически превратилось у нее в рефлекс.

Более десятка за первую минуту, потом пауза. Затем – быстро – еще двадцать пять вспышек, после чего наступила еще одна пауза, такая долгая, что Лорна подумала, что все уже закончилось. Затем последняя серия огней, белых и ярких – очередью, почти сливаясь в поток.

Опустив бинокль, она увидела, что неподалеку стоит кто-то еще. Мужчина – силуэт был едва различим на фоне белой дуги прибоя. Подошел совершенно бесшумно.

Она попыталась быстро спрятать руку с биноклем за спину – вдруг не заметил?

Увы, конечно же, заметил.

– Можно и мне посмотреть?

– Это запрещено. – Лорна узнала его голос, и на нее нахлынули облегчение и злость.

– Вот именно.

– Я следила за беспилотниками. – Она коснулась табулятора.

– Ну да, разумеется. Именно такого ответа я и ожидал…

– Не лезь ко мне, Брэд.

– Как хочешь. Ты знаешь, что это за вспышки?

– Нет, а ты?

– Ты почти каждый вечер туда смотришь.

– Значит, ты тоже?

Он возбужденно расхаживал по берегу, но почему-то галька под его ногами не хрустела.

– Вспышки как-то связаны с военными. Или с беспилотниками.

– Это одно и то же.

– Беспилотники наши.

– Мы получаем от них данные, но это не означает, что мы ими управляем. Если бы ты или кто-то другой в институте мог решать, как именно их использовать, неужели ты позволила бы им летать по случайно выбранным маршрутам? Почему они избегают мест, которые мы хотим видеть? Ты же знаешь, кто их финансирует.

Лорна перекинула через плечо ремень табулятора и пошла к лестнице. Темнота скрывала практически все, но она знала, где Брэд и как он на нее смотрит.

Под ее ногами снова захрустела галька – странный гулкий звук, словно под слоем камешков находится подземная пещера.

Взбираясь по лестнице на вершину скалы, она обернулась, чтобы в последний раз посмотреть на море, на Тремм. Хотя без бинокля трудно было что-то разглядеть, она не сомневалась, что вспышки продолжаются. И Брэд наверняка по-прежнему стоял внизу, невидимый в темноте.

Лестница выходила в заброшенный сад вокруг института. Здесь морской бриз чувствовался сильнее, он смешивался с запахами ночных цветов и постепенно охлаждался с наступлением короткой ночи. За главным зданием в долине виднелись огни порта Миква – лента ярких электрических огней, которая следовала изгибам русла реки.

Окна института светились. Хотя некоторые картографы еще корпят за своими планшетами и компьютерами, большинство уже закончили работу. Кто-то из них задержится, чтобы посидеть в местном баре, многие сразу пойдут домой. Лорна и ее подруга Патта снимали маленькую служебную квартиру прямо в главном здании.

Холмы, расположенные за институтом, состояли из крошащейся, выветрившейся породы; заниматься там альпинизмом да и просто гулять было опасно. На Микве располагался комплекс военных объектов, и большая часть холмистой местности была закрыта для публики, даже для сотрудников КИМ. Где-то за городом, за первой горной грядой находилась база, на которую возвращались беспилотники. Там собирали информацию, лишь часть которой передавалась институту: данные о добыче полезных ископаемых, сведения о потенциальных запасах нефти, складах оружия, источниках энергии.

Вся эта неприятная проза жизни мало затрагивала Лорну. Потеряв Томака, она еще больше, на глубоко личном уровне, отстранилась от реальности. Возможно, исчезновение Томака больше связано с секретными объектами этого острова, чем с не нанесенными на карту горами другого. Однако для Лорны Миква ничем не отличался от тысячи других островов Архипелага. Такова ментальность жителей морского побережья: не задумываясь о военном комплексе, подпитывавшем местную экономику, они предпочитали сонно грезить в теплых лучах солнца, устремив взгляд в море.

Беспилотники вылетали до рассвета и шелестели над крышами домов, направляясь к морю. Когда Лорна проснулась, они уже исчезли; вечером вернется очередной рой, отправленный ранее. Их путь был долгим: солнечные батареи позволяли машинам лететь в течение нескольких дней и даже недель. Многие не возвращались. Часть из них сбивали: по ним, конечно, стрелял враг, но свои тоже использовали беспилотники в качестве мишеней, если те подлетали слишком близко к базе или форту.

Некоторые машины разбивались, когда отказывали их программы – сталкивались друг с другом или наземными объектами; у некоторых заканчивалась энергия, если они забирались туда, где ночь длилась слишком долго, и батареи не успевали заряжаться.

Но были и другие, и именно о них любила думать Лорна.

Во всех уголках Архипелага люди рассказывали истории о беспилотниках, которые оказались в плену у своих собственных программ. Они попадали туда, где холмы, скалы или группа островов заставляли программу, управляющую машиной, проложить круговой маршрут. Лорна знала более тридцати историй об островах, где появились беспилотники-спутники; те постоянно облетали горы, кружили над побережьем или храбро вылетали в открытое море, чтобы затем вернуться, обнаружив барьер в виде соседнего острова. Два острова Обракской цепи стали идеальной «восьмеркой», по которой день за днем летал беспилотник.

Иногда Лорна думала о том, что если картирование будет идти достаточно долго, то рано или поздно у каждого острова появится свой собственный серебристый беспилотник, бесшумно летающий по кругу.

Придя в офис в то утро, она загрузила свежий комплект изображений, сделанных в окрестностях Завитка – судя по дате, почти два с половиной года назад. Как обычно, Лорна начала с предварительного сканирования, которое отфильтровывало и выбрасывало приблизительно девяносто пять процентов всего материала: непригодные изображения открытого моря или неидентифицируемых участков земли. «Рабочие» фрагменты сравнили с уже имеющимися изображениями, и Лорна перенесла данные в компьютер, чтобы особые программы искали соответствия. Раз в несколько недель один из компьютеров находил совпадающие изображения, что вызывало ироничную радость среди сотрудников.

В это утро наиболее многообещающий результат принесла серия из пятнадцати сделанных последовательно снимков. Из них складывалась полоса скалистого побережья, к которому компьютер подобрал более ста пятидесяти совпадений в базе данных. Лорна лично изучила каждое. Проблема заключалась в том, что многие скалы были вулканического происхождения, а значит, появились относительно недавно и поэтому могли ни с чем не совпадать. Программа вносила поправки на высоту и ракурс съемки, но окончательное решение всегда принимала Лорна или другой картограф. Более того, часто маршрут беспилотника определяли ошибочно, и картографы регулярно тратили кучу времени на поиски не того острова.

Весь день Лорны заполнила рутинная работа. В полдень она устроила долгий перерыв и пошла на прогулку с Паттой, а в конце дня ответила на несколько писем. Институт картографии финансировали несколько университетов, и между научно-исследовательскими департаментами постоянно шел обмен информацией. Все картографы в отделе Лорны посвящали часть рабочего дня переписке.

Она уже собиралась выключить компьютер, когда он вдруг издал негромкий сигнал, предупреждающий о поступлении данных, и начал загружать большой файл.

Это была картинка в высоком разрешении, и ее предполагаемое время загрузки составляло две минуты. Сначала Лорна хотела уйти и открыть ее на следующий день; уже темнело, и она, как обычно, собиралась с берега смотреть на возвращающиеся беспилотники. Однако, взглянув на экран, она внезапно поняла, что это за изображение – или, по крайней мере, что было написано в заголовке.

На экране возникла подробная карта острова Тремм, топографически точная, с трехмерными деталями, всеми городами и поселениями, а также дорогами и неопознанными «объектами» – скорее всего, военными базами. На карте также отображались навигационные данные – прибрежные промеры глубины, расположение рифов, судоходные проливы и так далее.

Хотя Лорна никогда не видела изображений Тремма, карту она читала легко, ведь ее составили с помощью тех же условных обозначений, которые все они использовали в работе. Тем не менее, при первом взгляде на карту Лорна обнаружила необычные пометки – многочисленные черные точки с белым контуром. Карта сопровождалась легендой, которая, конечно, была так хорошо знакома, что Лорна едва на нее взглянула. В легенде точкам соответствовала буква «Й». Никаких объяснений не было.

Итак, компьютер отобразил секретную карту – и сейчас ее могли увидеть все, кто находился в офисе. Стараясь действовать как можно более непринужденно, Лорна сначала сохранила карту в зашифрованный раздел своей личной карты памяти, распечатала ее, а затем быстро сложила распечатку и убрала вместе с картой памяти в сумку.

Забрав табулятор и бинокль в футляре, она вышла из офиса и направилась к тропе, которая вела к берегу.

С юга уже подлетали первые беспилотники. Пройдя полпути по лестнице, Лорна увидела скопление огоньков над темнеющим морем и остановилась, как всегда завороженная странной красотой переменчивых формаций. Калейдоскоп огней, отражения на воде.

Появление карты Тремма на экране терминала сбило Лорну с толку и немного напугало. Она не имела права хранить ее у себя: о запретных зонах знали все сотрудники – и не притворишься, будто не в курсе. Но расставаться с ней Лорна не хотела: карта Тремма была прямой связью с Томаком; возможно, она помогла бы узнать, где он.

Карта незаметно изменила все. До ее появления Тремм представлял для Лорны неразрешимую загадку, барьер. Загадочный, неизвестный, закрытый Тремм – одно дело; теперь, когда беспомощные фантазии уступили место конкретным данным, следовало действовать.

Она решила не спускаться на берег, а вернулась по лестнице на вершину скалы и, преодолевая последний короткий пролет, заметила, что наверху стоит Брэд Искилип – его силуэт четко выделялся на фоне огней института. Лорна поняла: наверное, именно он прислал ей карту.

– Ты ее искала? – спросил он.

– Как она у тебя оказалась? Я думала…

– При большом желании можно получить доступ ко всем закрытым зонам. А еще я знаю, как добраться до Тремма. Хочешь туда попасть?

– Я и не думала…

– У тебя вроде скоро отпуск?

По заброшенному саду в их сторону шли двое коллег. Лорна воровато огляделась.

– Здесь нельзя говорить!

– Твоя соседка сейчас дома?

– Патта? Нет, она пошла в город ужинать.

– Отлично. Мы быстро.

Низко над головой пролетела первая волна возвращающихся беспилотников. Шепот воздуха, тихое гудение моторов.

Брэд зашагал к главному зданию. В течение тех нескольких недель, которые они провели вместе и о которых она теперь сожалела, Брэд всегда был таким: уверенным в себе, решительным человеком.

Она позволила ему привести себя к двери ее квартиры, затем обогнала его и вставила ключ в замок.

– Я не хочу, чтобы ты заходил, Брэд.

– Значит, обсудим поездку на Тремм здесь, в коридоре?

Он говорил громко, не сдерживая себя. Намеренно. Оба посмотрели по сторонам.

– Ладно. Скажи все, что знаешь, а затем, пожалуйста, уходи.

Он кивнул. Впрочем, это могло означать все, что угодно.

Лорна открыла дверь и, не включая свет в прихожей, повела Брэда в свою комнату. Там она, содрогнувшись от чувства вины, вдруг осознала, какой нормальной показалась ей эта ситуация. Во время их романа он часто бывал у нее, и даже Патта привыкла к его визитам. Лорна не хотела начинать все сначала, но при этом она не считала Брэда просто партнером на одну ночь. Какое-то время, пусть и недолго, в мрачный период ее жизни, когда она не сомневалась, что контакты с Томаком полностью оборваны, она верила, что может даже полюбить Брэда. И сейчас его присутствие неприятно напомнило ей об этом. Все закончилось – несколько месяцев назад. Ей по-прежнему нужен Томак, и только Томак.

– Ты хочешь перебраться на Тремм, – сказал Брэд и пинком закрыл дверь. – Я знаю, о чем ты думаешь, и мне уже все равно. В прошлом году ты все четко разъяснила.

– Прости, я не хотела причинять тебе боль. Мы все тогда сказали друг другу. Я совершила ошибку…

– Ладно, забудь, жизнь продолжается. Кажется, я могу тебе помочь. Недавно у меня появилась возможность брать у друга лодку – точнее, яхту. Я учусь управлять ей и уже несколько раз прошелся вдоль побережья. Я думаю – я знаю, – что способен без какого-либо риска пересечь пролив и добраться до Тремма.

– Ты хочешь сказать – без риска потерпеть крушение? – спросила она. Брэд кивнул. – А охрана?

– В файле, где я нашел карту, достаточно информации о том, как патрулируется остров. В теории его охраняют так же надежно, как Дворец сеньории, однако на практике побережье защищено слабо. Если пойти ночью, нас никто не обнаружит.

– Это слишком опасно!

– Нет. Ты внимательно изучила прибрежные воды?

– Почти на них не смотрела. Картинка была на экране всего несколько секунд.

– Море там мелкое и обычно спокойное. Приливы умеренные. Камни только в западной части залива. В ненастную погоду там действительно опасно, но если погода испортится, то мы даже не выйдем.

– Зачем тебе это, Брэд?

– По тысяче самых разных причин.

– Поясни.

– Прежде всего меня мучает совесть за то, что произошло в прошлом году. В те дни ты тяжело переживала разрыв… Я воспользовался твоей слабостью и сейчас хочу все исправить. Тогда твои слова вызвали у меня гнев, но теперь я понимаю, как важен для тебя Томак. То, что между нами было, – это ошибка.

– Брэд, я же просила у тебя прощения.

Неприятной тенью мелькнуло воспоминание. Лорна уже слышала все это от него – при других обстоятельствах, в другой комнате. В его словах звучала невысказанная угроза, страсть, даже одержимость. Брэд неоднократно заявлял о том, что он ей нужен. Он возводил ее на пьедестал и низвергал, подрывая ее уверенность в себе, в ее работе, в Томаке, а иногда и в собственном здравомыслии. Тогда это напугало ее и помогло ей принять решение. Лорна в течение нескольких недель отказывалась приближаться к нему. Тогда. За последние месяцы они отдалились друг от друга на безопасное расстояние.

– Ты сказал, что у тебя есть и другие причины, – негромко заметила она.

– Главная – я хочу искупить свою вину. Есть и еще одна, более сложная. Дело в том, что нам запрещено бывать на Тремме – туда никого не пускают. Для меня это вызов. Мы с тобой картографы, Лорна, нас учили тому, что карта должна быть объективным фактом. Если остров существует, то у нас есть право нанести его на карту. Единственная причина, по которой Тремма нет на наших картах, связана с политикой. Правительство какой-то страны решило, что в его интересах завладеть Треммом, и остров внезапно перестает существовать. Но это не наше правительство и не наша война. Наверное, одна из северных стран заключила сделку с сеньорией – такое и раньше случалось. Нелепо. Мы каждый день, каждую ночь видим остров своими глазами. Все жители Миквы и еще тысячи людей знают, что Тремм – здесь. Так почему его нельзя поместить на карту?.. Я хочу отправиться туда, походить по острову.

– И вернуться? – спросила Лорна.

Брэд пожал плечами:

– Если я тебя перевезу, что ты будешь там делать?

– Мне нужно выяснить, что стало с Томаком. После отъезда я не получила от него ни одной весточки. С ним что угодно могло произойти – болезнь, несчастный случай… Может, он стал жертвой преступления. Я даже не знаю, жив ли он. Я полагаю, что жив, однако доказательств у меня нет, нет и другого способа выяснить. Но мысль о том, что я могу отправиться на остров, пришла мне в голову лишь несколько минут назад, когда ты прислал мне карту. Я еще не успела составить план.

– Может, как-нибудь ночью дождемся прилива и переберемся на ту сторону? Высадимся, походим немного. Для меня этого будет достаточно, а ты немного освоишься. Задерживаться не будем; если туда в самом деле легко добраться, то потом сможем вернуться.

– Не знаю, – сказала Лорна. – Надо подумать.

Табулятор и бинокль в футляре все еще висели у нее на плече.

Она хотела снять их, но инстинктивно поняла: для Брэда это будет знак, что она ослабила бдительность. Он торопил ее; кажется, ему хотелось, чтобы она приняла решение немедленно.

Зачем ехать на Тремм? Как это поможет ей найти Томака?

– Я посижу в баре, – сказал Брэд.

Она проводила его до выхода и подождала, пока он не вышел из коридора. Затем вернулась в свою комнату и плотно закрыла за собой дверь – пнула ее, как только что сделал Брэд, и лишь тогда сняла с плеча тяжелый табулятор и бинокль.

Скоро должна была прийти Патта, поэтому, вернувшись в свою комнату, Лорна заперла дверь, а затем включила компьютер и открыла файл с картой Тремма. Впервые она рассматривала ее с профессиональным интересом – обратила внимание на масштаб, на плотность контуров, на уровень детализации. Но ее взгляд постоянно притягивали неидентифицированные объекты. Она знала: если Томак на острове, то, наверное, он в одном из них.

Изучая карту, она снова заметила точки, отмеченные буквой «Й». Какой-то логики в их распределении не наблюдалось: скопление здесь, пара там, еще несколько рассыпаны по одной из гор в центре острова. Всего точек было несколько десятков – возможно, около сотни.

Услышав, как Патта открывает дверь квартиры, Лорна выключила компьютер, спрятала флешку в корпусе системного блока и пошла к соседке. Оказалось, что Патта поссорилась со своим парнем и теперь тихо плакала у себя в комнате. Лорна немного посидела с ней.

Затем она пошла в бар искать Брэда. Было уже поздно, и она думала, что он ушел, но, к ее удивлению, он все еще сидел за столиком в углу и работал на своем ноутбуке. Когда она подошла, Брэд захлопнул экран, выключая компьютер, и махнул рукой, приглашая ее сесть. Дело шло к закрытию, и поэтому в баре осталась только одна компания в противоположной части зала. Персонал уже опустил жалюзи за барной стойкой.

– Решила? – спросил Брэд.

– Что решила?

– Как-нибудь ночью отправиться на Тремм? По-моему, ты поняла, что я предлагаю.

От барной стойки доносился звон бокалов, кто-то из персонала включил музыку. Через пару секунд ее снова выключили, и раздался громкий смех. На Брэда и Лорну никто не обращал внимания.

– Все равно не понимаю, что нам это даст, – сказала Лорна. – Ночью мы ничего не увидим и не сможем перемещаться по острову. Скорее всего, нас заметят и арестуют.

– Значит, ты говоришь «нет».

– Я говорю «возможно». Пока мне хотелось бы выяснить, знаешь ли ты что-то еще. Ты упоминал про какие-то файлы, которые прилагались к карте.

– Я тебе их перешлю.

– В них есть то, что поможет мне найти Томака?

– Вряд ли.

– Что ты думаешь об этих объектах без названий?

– Наверняка ты пришла к тому же выводу, что и я. Эти здания используются военными. Секретные объекты.

Свет в зале внезапно потускнел – верный знак того, что персонал уже хочет закрыть бар.

– На карте есть какие-то непонятные точки, обозначенные буквой «Й», – сказала Лорна

– Ну, это я выяснил. Хотя вряд ли это поможет тебе найти Томака.

– Продолжай.

– Ты слышала о художнице по имени Йо? Она занималась инсталляциями, создавала подземные структуры.

– Джорденна Йо? Конечно! Мы изучали ее творчество в школе. И в университете был курс…

– Она из той части, которую ты пытаешься картировать, – из Завитка, с острова под названием Аннадак. Аннадак ей пришлось покинуть при каких-то запутанных обстоятельствах. Я точно не знаю, в чем дело, но это произошло после того, как она получила огромный грант от «Лотереи-Коллаго». На эти деньги Йо взяла в долгосрочную аренду землю на Тремме и там, в горах, оттачивала технику туннелирования и кейвинга. На острове она проработала около пяти лет и позднее назвала это время периодом ученичества. Йо пробурила множество туннелей – разного диаметра, разной формы и глубины; некоторые заканчивались тупиками, другие пронзали гору от одного склона горы до другого. Огромный был проект. В какой-то момент ей помогало более сотни людей, в том числе местные – с Миквы.

Внезапно Лорна ощутила прилив возбуждения. История искусства была факультативным предметом, но она всегда считала Йо важной фигурой, женщиной, которая сделала карьеру, преодолевая бесконечные препятствия со стороны обывателей. Во многих частях Архипелага теперь были острова со сложной и иногда пугающей системой туннелей, которые пробурили Йо и ее мастера. Теперь эти туннели считались важными произведениями искусства инсталляции.

Йо добилась успеха, несмотря на град критики и предвзятое отношение. Враги ее критиковали, консервативные правители островов принимали законы, запрещавшие ей въезд. Не менее двух лет она провела в тюрьмах. Однако всех, кто видел работы Йо, трогало величие ее замыслов, масштабы ее достижений.

– Я понятия не имела… Джорденна Йо работала на Тремме! Потрясающе!

– Она описывала Тремм как свою школу, испытательный полигон. Там она экспериментировала с методами, узнавала, как работать со слоями породы, училась поворачивать туннели в глубине гор и настраивать проходы так, чтобы они реагировали на ветер. Когда Йо покинула Тремм, срок аренды еще не истек. Насколько я знаю, туннели до сих пор примерно в том же состоянии, в котором она их оставила.

– Где ты добыл эту информацию? Знал с самого начала?

Брэд постучал по крышке своего компьютера.

– Накопал сегодня вечером. О самом Тремме никаких упоминаний, совсем как с картами; цензоры работают тщательно. Но жизнь Йо подробно задокументирована, и хотя Тремм нигде не упоминается, можно понять, что она связана с островом. Например, сколько островов находится рядом с Миквой? Только один, конечно. От цензоров подобные детали часто ускользают.

– А она хоть раз вернулась на Тремм, когда прославилась?

– Сведений об этом нет. Однако землю она арендовала до самой смерти. Когда Йо умерла, остров перешел к Сеньории, а затем достался тем, кто владеет им сейчас.

Внезапно свет в баре погас, и освещенной осталось только барная стойка. Лорна и Брэд вышли на улицу.

– Ну ладно… – промямлил Брэд.

– Спасибо за все. Увидимся завтра, на работе?

– Лорна?

– Что? – спросила она, но уже знала, чего он хочет. – Нет, Брэд.

– Какая теперь разница? Только сегодня.

– Нет. Я не хочу. Да и тебе это не нужно.

Лорна пошла к той части здания, где располагались жилые помещения, и, поворачивая к лестнице, не оглядываясь, помахала ему рукой. Она думала, что Брэд последует за ней, но когда она добралась до своей квартиры, его не было.

Готовясь ко сну, Лорна слышала, что из соседней комнаты доносятся звуки шагов Патты и музыка. Лорна заглянула к ней. Настроение у Патты улучшилось, и теперь она не плакала, хотя все еще злилась на своего бойфренда. Подруги заварили чаю и немного поболтали. Затем Лорна вернулась к себе и быстро заснула.

Она проснулась внезапно, с ужасом почувствовав, что в комнате не одна. В воздухе пронесся ветерок, в дальнем углу знакомо скрипнула половица.

Из-за занавески пробивался тусклый свет, и Лорна увидела рядом с кроватью силуэт мужчины. Она ахнула, попыталась закричать, однако не смогла издать ни звука, парализованная страхом. Ей инстинктивно захотелось сесть, но она всегда спала обнаженной и поэтому потянула на себя простыню.

– Лорна?

Брэд?..

– Нет! Уходи! – наконец сумела выговорить она.

– Лорна, это я, Томак. У меня остался ключ. Я не хотел тебя пугать.

– Томак! Нет! – Она знала, что это Томак, но его внезапное появление во тьме ее напугало. В течение нескольких секунд происходящее казалось ей нереальным. Все еще в полусне, задыхаясь, она потянулась к лампе на прикроватном столике и включила ее. Вспыхнул свет, и Лорна увидела рядом с собой Томака – или, по крайней мере, человека, похожего на него. Он вскинул руки, закрывая лицо.

– Нет! Не включай свет!

Все еще прижимая руку к лицу, он шагнул вперед, пытаясь нашарить выключатель. На несколько секунд они оказались совсем рядом; Лорна могла бы коснуться его, но почему-то отпрянула. Он выключил лампу почти так же быстро, как она ее включила.

У нее перед глазами все еще мерцали круги от яркого света.

– Лорна… ты не должна меня видеть.

– Томак, это в самом деле ты?

– Да.

– Тогда обними меня! Иди сюда! – Ее охватило чувство облегчения, и она быстро села на кровати. Одна из подушек соскользнула на пол. – Я так по тебе скучала! Почему ты не…

– Лорна, я пришел всего на несколько минут, и я не хочу, чтобы ты на меня смотрела. В прошлом году произошел несчастный случай, но все в порядке, меня не сильно ранило.

– Какой несчастный случай? Почему мне никто не сказал?

– Этот остров… Нам запрещены контакты с теми, кто находится за его пределами. Если меня сейчас поймают, будут большие неприятности. Я не могу тебе рассказать, что случилось, главное – теперь уже все хорошо. Рядом со мной произошел взрыв, был пожар. Ожоги наконец-то зажили…

– Какой ужас! Ты обгорел? Томак, посиди со мной!

– Не могу. Я должен был тебя увидеть. На Тремме у нас есть доступ почти ко всему, поэтому мне известно, что произошло в прошлом году, известно про твой роман. Ничего, я понимаю. Ты вправе поступать так, как захочешь.

– Где ты был, почему ты мне хотя бы не написал?

– Я не вправе ничего рассказывать. Мы общаемся как пассивные приемники – ты знаешь, что это значит. Отправлять сообщения нам запрещено. Но все это не важно…

Голос, доносившийся из темноты, звучал так гулко и сдавленно, что казался ей чужим. Неужели это в самом деле Томак, которого она так долго любила? Когда глаза Лорны привыкли к темноте, она снова увидела у кровати его силуэт – он выделялся на фоне окна с тонкой занавеской.

– Я знаю – ты думаешь, что я сбежал. Я не мог предупредить тебя, не мог объяснить тебе – и сейчас не могу. Но я знаю, что ты намерена попасть на Тремм, и пришел сказать, чтобы ты этого не делала. Ни при каких обстоятельствах. Если ты уже составила план, откажись от него. Там опасно.

– Томак, пожалуйста, хотя бы посиди со мной немного. Я хочу тебя обнять.

– Нет.

Они помолчали. Лорна была потрясена этим решительным отказом.

– Я вообще не должен здесь находиться, – наконец произнес он.

– Что происходит на острове? Что отняло тебя у меня?

– Опасность. Важный объект, который там возводят.

– И ты даже не можешь мне сказать, что это?

– Официально – система связи.

– Она как-то связана с туннелями?

– С чего ты взяла? – Тон Томака изменился, словно подтверждая ее догадку.

– Или с беспилотниками. Раньше ты часто говорил о беспилотниках, о том, какие они полезные, какой у них потенциал. Ты всегда называл их пассивными средствами связи, пассивными приемниками.

– Я ничего не могу сказать. Мне пора идти.

– Пожалуйста, не уходи! – Она попыталась встать с кровати, чтобы быть ближе к нему, но он быстро положил руки ей на плечи. – А обнять ты меня можешь?

– Лорна, я должен был прийти сам и сообщить это тебе лично, чтобы ты мне поверила. Подготовить к такой новости невозможно, поэтому скажу сразу – я не вернусь. Все кончено. Мне очень жаль. Держись подальше от острова, держись подальше от меня.

Его силуэт сдвинулся в сторону – Томак направился к выходу. Развернувшись, Лорна нащупала выключатель и включила лампу. Томак бросился к двери, но в течение пары секунд она его видела.

В серо-зеленом камуфляже он выглядел грузным, располневшим. Длинные волосы доходили до плеч, на макушке виднелась лысина. Что-то произошло с его головой: она увеличилась в размерах и изменила форму.

Уже подойдя к двери, Томак обернулся и посмотрел ей в глаза. Бугристые шрамы от ожогов изуродовали его лицо. Травмированный, сломленный человек.

Хлопнула дверь комнаты, через несколько секунд закрылась и дверь квартиры. Звякнул ключ, запрыгавший по деревянному полу.

Лорна села на кровати и заплакала. Слезы хлынули бесконечным потоком страданий. Она залила слезами полдюжины салфеток, утирала слезы простыней.

А затем перестала плакать.

Она вспомнила вечер, который провела, утешая свою подругу Патту. Горе быстро превратилось в гнев, обращенный против Томака. Потом она вспоминала, как любила его, как скучала по нему, и злость сменилась жалостью к себе.

Когда взошло солнце, Лорна оделась и пошла гулять вдоль края утесов.

За бело-синим морем в лучах утреннего солнца сиял золотистый Тремм.

Три недели спустя, после нескольких знойных и душных дней, наполненных летними дождями, Лорна и Брэд отправились в Миква-Таун и погрузили на яхту еду и напитки. Яхта оказалась гораздо меньше, чем Лорна себе представляла, зато была почти новой, и на ней стояла современная система навигации и управления. Брэд также обратил внимание Лорны на паруса, сшитые из почти прозрачной ткани. После захода солнца их не видит ни человек, ни радар, сказал он; они сделаны из того же материала, что и крылья беспилотников.

Солнце, клонящееся к закату, еще светило ярко, по гавани прокатывались волны влажного воздуха. Сняв с себя все, кроме шортов, Брэд готовил яхту к выходу в море. Лорна также разделась, оставшись в купальнике, и села в тени. Наконец Брэд сказал, что можно отправляться.

Пройдя вдоль побережья Миквы, через час лодка зашла в небольшой уединенный залив.

Они бросили якорь, затем прыгнули в воду и купались, пока на воду не легли длинные темные тени. Горы Тремма ловили бо́льшую часть пологих лучей заходящего солнца. К ночи влажность, похоже, увеличилась. Затаив дыхание, Лорна лежала на носу яхты, свесив руку через борт, и следила за тем, как на мелководье движутся фосфоресцирующие огоньки.

Брэд ушел в рубку и включил навигационное оборудование. Лорна дремала в удушливой жаре, думая о Томаке, о его словах. Вспоминать было мучительно, но ей казалось, что она уже восстанавливается после полученного удара.

Брэд вышел из крошечной кабины, и Лорна села, чтобы полюбоваться его гибкой спиной, его сильными руками. Она смотрела, как он крутит лебедку; ей нравилось спокойствие, с которым он двигался, нравились очертания его мускулистой груди.

За два дня до поездки Брэд объявил о том, что готов идти к Тремму, и Лорна быстро ответила, что отправится вместе с ним. Не зная, сколько будут отсутствовать, они взяли отгулы в счет отпуска. Лорна сразу заметила, что в тесной кабине только одна койка, но промолчала. В прошлом они слишком много сказали друг другу. Однако Брэд между делом показал ей, что в одном из шкафчиков лежит гамак, который можно повесить на палубе. Оба ни на что не рассчитывали.

Запустив мотор, Брэд и Лорна вышли из залива, затем подняли почти невидимые паруса и – беззвучно, если не считать плеска волн о корпус, – направились в открытое море.

Через несколько минут один из приборов подал предупреждающий сигнал, и Брэд начал изучать окрестности Тремма в инфракрасный бинокль. Затем протянул прибор Лорне и показал, куда смотреть. Несколько секунд ее глаза привыкали к искусственно увеличенному изображению, но вскоре она разглядела длинный моторный баркас. Мощные линзы прибора искажали перспективу, и казалось, что он застыл у подножия утесов Тремма.

Яхта тем временем медленно шла дальше, управляемая автопилотом.

– Что будем делать? – спросила Лорна.

– Ничего. Мы в международных водах, у нас есть право тут находиться. Теоретически у нас есть также право высадиться на острове. Каждый остров Архипелага – нейтральная территория, так написано в Соглашении. Но в реальности, как только мы зайдем в воды Тремма, эти люди – на быстром, набитом под завязку оружием баркасе – пойдут выяснять, что это мы затеяли. Они пришли сюда, захватили остров, а теперь не хотят никого сюда пускать! Как меня это злит! Они делают что хотят, а мы бессильны – ведь если мы попытаемся от них избавиться, они заявят, что мы нарушили нейтралитет.

Сквозь тропическую дымку на фоне звезд едва виднелось золотое свечение солнца, которое уже ушло за горизонт. Хотя было тепло, Лорна и Брэд надели легкие рубашки. Дул ровный ветер.

Лорна продолжала наблюдать за баркасом в бинокль и через несколько минут увидела, как он быстро пошел вдоль берега Тремма. Это движение зафиксировали и навигационные приборы. Вскоре его уже было трудно разглядеть на фоне темных скал. Чуть позже система навигации подала другой сигнал – он означал, что обнаруженная радаром цель вышла за пределы досягаемости.

Когда море почти полностью почернело, Брэд повернул штурвал, направив лодку в сторону Тремма.

– Ты все еще хочешь высадиться на берег? – спросила Лорна.

– Не сегодня. Побережье патрулирует не только баркас.

После ночного визита Томака решимость Лорны развеять пелену тайны поугасла. С каждым днем ей было все легче побороть желание узнать, что с ним случилось. Боль, которую он причинил, превратилась в защитный гнев.

Вскоре после того, как они покинули тихую бухту, качка усилилась. Ночь выдалась жаркой и душной. Лорна прислонилась к комингсу; ветер шевелил волосы, иногда долетали брызги – и то и другое освежало. Из-за качки и рыскания яхты мышцы тела постоянно были в напряжении, отчего возникало ощущение тревоги. Несмотря на первоначальные сомнения, романтика этой вылазки очаровывала Лорну. Брэд был рядом и, управляя яхтой, часто прижимался к ней. Его близость возбуждала, и хотя еще две или три недели назад она о таком и не помыслила бы, сейчас Лорна наслаждалась ощущением того, что каким-то образом уступает, отдается ему – но без уговоров и осознанных решений.

Вот она, вот он. Она чувствовала запах высохшей соли на его сильных руках.

Огни Миква-Тауна остались далеким бледным пятном на фоне темных холмов. Теперь Тремм был гораздо ближе к ним, и высокий темный блок горных вершин заслонил собой звезды.

– Смотри! – воскликнула Лорна, увидев огонек, который внезапно появился из-за острова и заскользил над морем.

Брэд потянулся за биноклем, но, еще не включив его, сказал:

– Ты ведь знаешь, что это! Там один из наших беспилотников.

Уверенный медленный полет, конечно, был прекрасно знаком Лорне, но она еще никогда не видела беспилотник так близко. Он пролетел перед яхтой, и луч его огонька исчез в ночи.

Вскоре появились другие беспилотники, идущие к Тремму со всех направлений. Поначалу Лорна пыталась сосчитать светящиеся точки, как часто делала раньше, однако вскоре сбилась со счета. Управляемые программами безопасности, беспилотники постоянно огибали друг друга, словно шерстяные нити в разматывающемся клубке. Вскоре первая группа, сияя разноцветными огнями, уже летела мимо яхты, медленно и низко. Лорна пришла в восторг, увидев их.

Брэд встал рядом с ней. Яхта раскачивалась, и поэтому Лорна взяла его за руку.

Он включил фонарик и достал карту Тремма.

– Я только что определил наши координаты. Мы примерно здесь, все еще за пределами территориальных вод Тремма.

Брэд указал на мелководный залив у западной части острова, на самом краю карты. Несмотря на темноту, Лорна могла разглядеть основные черты острова – в частности, крутые горы. На самой крупной из них – той, которая находилась дальше всего к югу, Йо провела первые тестовые бурения. Брэд направил фонарик на эту часть карты, где на склоне горы, обращенном к ним, сгруппировались значки десятков туннелей Йо.

Первая волна беспилотников пролетела в сторону Миквы; некоторые – прямо над яхтой. Прозрачные крылья поблескивали в свете звезд. Жужжание моторов едва угадывалось за плеском волн. Лорна следила за тем, как беспилотники, петляя, уходили прочь от нее в сторону большого острова.

– Вон другие, – Брэд указал на юг.

На горизонте появилась еще одна группа светящихся точек, поворачивающая в сторону Тремма и Миквы. Издали огоньки казались белыми, но когда они постепенно приблизились, Лорна заметила, что они окрашены во множество разных цветов. Поначалу они так же, как и первая группа, обогнули Тремм, повторяя линию берега, а затем ведущая группа резко отвернула от острова и стала набирать высоту, уходя в море. Некоторые, похоже, летели к яхте.

Лорна и Брэд стояли вместе на покачивающейся палубе и, запрокинув головы, наблюдали за роем беспилотников.

Повинуясь какому-то неизвестному сигналу, огоньки беспилотников вдруг погасли. Свод неба превратился в прозрачную тьму.

Брэд взял бинокль и попытался разглядеть уже невидимые беспилотники, затем передал бинокль Лорне. Она тоже постаралась их найти, но тщетно.

Они чувствовали, что машины по-прежнему кружат над ними. Теплый морской воздух будто гудел от создаваемого ими легкого давления.

Глаза привыкли к темноте, и Лорна поняла, что звезды слегка мерцают, когда беспилотники пролетают над яхтой. Она обратила на это внимание Брэда, и они встали рядом, обратив взоры к небу.

Брэд взял ее за руку, и Лорна не воспротивилась.

Первый взрыв прогремел, когда они еще пытались разглядеть в небе беспилотники.

Донесся негромкий, низкий звук тяжелого удара, затем грохот; на склоне самой южной горы Тремма мелькнул огонь. Раздался второй взрыв, и на этот раз они увидели вспышку раньше, чем до них долетел звук.

– Наверное, беспилотники!..

Не успела Лорна ответить, как прогремел еще один взрыв – на этот раз ниже по склону, почти на уровне моря.

– Они разбиваются? – крикнула Лорна.

– У них нет ничего, что могло бы так взорваться – только двигатели, системы управления и сканирующее оборудование.

Теперь взрывы происходили чаще, и ближнюю часть горы осветило вспыхнувшее пламя. Лорна взяла бинокль и направила его на самую яркую точку. Вскоре она поняла, что смотреть легче, если выключить инфракрасный режим.

Брэд забрал у нее бинокль на минуту, за которую произошло еще около двадцати крупных взрывов, после чего снова его вернул.

– Направь вон на тот высокий склон справа, – сказал он. – Увидишь, как беспилотники влетают в туннели!

Увеличение было очень большим, и мешала качка, поэтому Лорна не смогла разглядеть детали, но в свете пламени она заметила темные отверстия со странными, четкими очертаниями – туннели Йо, округлые, квадратные, треугольные, асимметричные, высокие прямоугольники, широкие прямоугольники, длинные овалы.

Когда ей удалось покрепче сжать бинокль в ладонях, из одного отверстия в склоне вырвался страшный столб пламени.

Что-то взрывалось в недрах горы, куда влетали беспилотники.

Взрывы продолжались недолго. На одном из нижних склонов что-то вспыхнуло, словно последний росчерк фейерверка, и гора затихла.

И вдруг навигационное оборудование в рубке издало предупреждающий сигнал. Брэд резко повернулся и посмотрел на юг.

– Бинокль, скорее!

Лорна передала ему бинокль, одновременно включив инфракрасный режим.

– Спускайся в рубку! К нам идет тот патрульный корабль.

Судя по экрану радара, к ним быстро приближалось что-то большое.

Брэд прыгнул в рубку с палубы, протиснулся мимо Лорны и резко повернул штурвал. Яхта мгновенно отреагировала и пошла на север, к Микве.

– По крайней мере, уйдем подальше в международные воды, – пробормотал Брэд.

Лорна спрятала бинокль в каюте и вернулась в рубку. Когда она оглянулась, патрульный корабль подошел так близко, что его хорошо было видно невооруженным глазом. Он мчался на полном ходу, поднимая огромную волну с белой шапкой пены.

– Они хотят нас протаранить! – завопила Лорна.

– Надеюсь, что нет! – крикнул Брэд.

Испуганная Лорна обняла Брэда и прижалась к нему. Патрульный корабль еще несколько секунд шел за ними, затем в последний момент отвернул, подняв волну, которая залила палубу. Поток хлынул в рубку, сбив с ног Лорну и Брэда. Лорна упала ничком, Брэд рухнул на нее, и ее голова ушла под воду. После короткого замешательства он сориентировался и встал, а затем помог подняться Лорне, пока она выплевывала воду и пыталась отдышаться.

Патрульный корабль уже разворачивался для второго захода. Они могли лишь схватиться за ограждение и прижаться к комингсу. На этот раз баркас прошел еще ближе и резко повернул, ударив крошечную яхту своим серым корпусом в тот момент, когда ее подняла носовая волна. Яхта взлетела в воздух – Брэд и Лорна завопили от ужаса, – а затем боком упала в облаке брызг. Их обоих выбросило в бурлящее море. Лорна, все еще задыхавшаяся после падения в рубке, боялась потерять из вида Брэда и яхту. Но когда волны утихли, Брэд подплыл к ней, и они обнялись, успокаивая друг друга.

Яхта лежала на боку, почти полностью погруженная в воду.

– Все будет нормально! – крикнул Брэд. – Она сама может встать! Помоги мне добраться до киля.

Они подплыли к суденышку. Брэд велел Лорне держаться за кромку борта, а затем полез в затопленную рубку. Лорна ждала в темноте, дрожа от страха и шока. Брэд что-то сделал, и яхта пришла в движение – внезапно ожил мотор, и корпус дрогнул: кораблик пытался встать на киль.

Вынырнул Брэд и практически перекинул обессиленную Лорну через борт. Они прижались друг к другу в затопленной рубке, среди плещущейся воды. Лорне показалось, что она промерзла до костей – от страха, от неожиданного погружения в воду, от жестокости тех, кто управлял баркасом.

Когда яхта выпрямилась, Брэд включил помпу, и с одного борта потекла струя воды. Большая часть систем не пострадала, но навигационные приборы вышли из строя. Бинокль пропал, так же как и почти вся еда и одежда. Основной двигатель, похоже, остался цел, однако дистанционно, от кнопки, не запускался. Брэд куда-то снова полез, долго возился; наконец двигатель громко закашлял, а затем стал работать нормально.

Патрульного баркаса нигде не было видно.

Брэду и Лорне хотелось только одного – оказаться на суше, в безопасности. Паруса, пострадавшие при столкновении, они убрали, и яхта пошла в сторону Миква-Тауна на моторе. Брэд и Лорна стояли вместе у штурвала, обняв друг друга. Лорну била дрожь, которая прекратилась только на берегу.

Домой к Брэду Лорна приходила и раньше, и поэтому все было ей знакомо – груды книг, стопки старых газет, фотографии на стенах, три кошки, ощущение хаоса в берлоге обеспеченного холостяка. Лорна сразу открыла окно, чтобы впустить свежий воздух. В квартире стояла жара – вентиляторы не работали.

Одна из кошек потерлась о ее ногу. С улицы доносился шум автомобилей, в ресторане напротив играла музыка. Из-за огней Миквы море казалось совсем черным.

Брэд встал рядом и положил ей руку на плечо.

– У тебя одежда еще сырая, – сказал он и провел рукой по ее спине.

– У тебя тоже.

– Может, разденемся?

Они сняли одежду, и все произошло снова. Она не любила Брэда, но она его знала, и они только что вместе прошли через опасность и выжили. Теперь он нравился ей больше, чем когда-либо раньше. Он старался – и она в своем роде тоже. В любом случае она – взрослая женщина, а Брэд всегда был хорош в постели.

Утром, проснувшись рядом с ним, Лорна подошла к открытому окну и стала смотреть, как открываются магазины и кафе. Машин на улицах еще было мало, и легкий ветерок приносил ароматы цветов. Серебристое море сияло в утренних лучах солнца. На горизонте виднелись темные очертания Тремма – острова, который одновременно и существовал, и не существовал.

Они вновь занялись любовью, затем оделись и вышли, чтобы позавтракать на террасе ресторана с видом на гавань. Лорна давно не заглядывала в эту часть города и сейчас наслаждалась ароматами, плывущими из кафе, солнечным светом, гомоном голосов.

Позднее они пошли в гавань, чтобы получше осмотреть яхту и выяснить, что нужно ремонтировать, а что – заменить. В сырой кабине они едва могли поместиться вдвоем, поэтому Лорна села на деревянный настил, а Брэд занялся осмотром. Надев шляпу с широкими полями, чтобы защититься от солнца, Лорна смотрела на тех, кто пришел сюда отдохнуть, и впервые за несколько месяцев чувствовала себя счастливой. Время от времени наружу выныривал Брэд и ставил что-то на доски рядом с ней. Один раз она наклонилась и поцеловала его. Он ухмыльнулся и снова исчез в кабине.

Сверкая серебристыми крыльями, в небе пролетел беспилотник.

Лорна, как и многие вокруг, наблюдала за ним. На Микве, разумеется, беспилотники представляли собой хорошо знакомое зрелище, однако днем они появлялись редко. Этот летел параллельно берегу, но добравшись до причальной стенки, резко отвернул в сторону моря. Лорна прикрыла глаза ладонью, чтобы следить за ним. Примерно через полминуты он снова повернул, на этот раз – к острову, пролетел над мысом и скрылся из виду.

В рубке показался Брэд.

– Навигационные приборы в порядке. Я только что поймал сигнал беспилотника. Видела его?

– Да.

Больше они о нем не вспоминали, но позднее, когда они гуляли по городу, из марева появился беспилотник, летевший параллельно берегу. Лорна сразу же подумала: тот же самый. Машина летела по тому же маршруту, что и утром.

Брэд посмотрел на горы, на скалы к востоку от города, на сложное, изломанное побережье. Поблизости есть и другие холмистые острова. Множество объектов, которые следует избегать.

Когда Лорна вышла на работу в институт и занялась анализированием фотоснимков, «пленный» беспилотник уже стал знакомым зрелищем для жителей Миквы. Он делал круг примерно за семь с половиной часов, так что обычно пролетал над головой три раза в день, а иногда – четыре. Он летал и днем и ночью, его радужные крылья отражали свет звезд и солнечные лучи, двигатель работал бесшумно, безупречно, а зеленый огонек на носу придавал ему целеустремленный вид. В тихое время суток беспилотник создавал ощущение какого-то загадочного задания, бесконечной работы, тихого дуновения тайны.

На Тремме каждую ночь по-прежнему гремели взрывы.

Местерлин Ускользающая вода

МЕСТЕРЛИН – родина поэта и драматурга КЕЛА КЕЙПСА, которого многие считают одним из самых выдающихся сыновей этого острова. Хотя Кейпс часто совершал длительные поездки по Архипелагу, выступая с лекциями и читая собственные произведения, он, как только появлялась такая возможность, возвращался на Местерлин. Здесь же он встретил свою жену – поэтессу СЕБЕНН ЭЛАЛДИ. На острове, в центре Местер-Тауна, у них был дом.

По своей природе Местерлин – убежище, и это ощущается в общении с большинством местных жителей. Местерлинцы – люди широких взглядов, толерантные и нелюбопытные. Они инстинктивно стремятся защищать других, особенно тех, кто считает себя изгоем – вследствие неоправданных ожиданий общества, а также давления со стороны властей или законов, которые излишне ограничивают их поведение. Хотя жители Местера сами по себе законопослушны, они терпимо относятся к тем, кто проповедует особые, старомодные или непопулярные идеи.

После начала боевых действий на Зюйдмайере Местерлин, хотя он и находится относительно далеко от материка, благодаря своему либерализму стал естественным прибежищем для дезертиров. Напуганные, разочарованные и травмированные юноши и девушки круглый год прибывают на Местерлин, часто – после длительного и тяжелого путешествия. Во многих случаях попасть на остров им помогают представители беднейших слоев общества Местерлина.

Когда на территории Архипелага были введены в действия законы о приюте, горстка островов отказалась их применять, в частности Местерлин. Когда Кейпс родился, традиция укрывать юных дезертиров уже укоренилась на острове, но в эпоху его юности на Местерлин внезапно прибыла особенно большая группа дезертиров, и некоторым островитянам захотелось перемен. В разгоревшемся конфликте Кейпс принял активное участие; он утверждал, что великая традиция Местерлина – уважать взгляды других – не должна прерываться.

В наше время дезертиры могут спокойно жить на Местерлине, не опасаясь того, что местные жители их выдадут или заставят перебраться в другое место. Цена, которую местерлинцы платят за подобную снисходительность, – частые облавы, которые проводят на острове отряды «черных беретов». Время от времени «черным беретам» удается схватить и увезти кого-то из беглецов, но благодаря Соглашению о нейтралитете сами островитяне обладают неприкосновенностью и потому не могут быть наказаны. После обнаружения очередного убежища местные жители неизменно готовят новые.

Местерлин – остров с невысокими холмами, широкими долинами, полноводными извилистыми реками и длинными пляжами с золотистым песком. Местерлинцы обожают хорошие точки обзора и построили вдоль побережья на склонах высоких утесов множество домов, попасть в которые можно разнообразными, весьма хитроумными способами.

Остров находится на пути теплого западного ветра, который жители субтропических широт называют ШУСЛ. Почти каждый вечер налетает короткая гроза, заливающая города и сельскую местность дождем. По обочинам улиц в прибрежных деревнях вырыты канавы для отвода воды. Местерлинцы обожают ливни и часто прерывают дела или семейные сборища для того, чтобы выйти наружу и поднять лицо и руки к небу. После дождя всем становится веселее, словно Шусл подает сигнал об окончании дня: владельцы баров и ресторанов выносят на улицу столы, собираются музыканты, люди радостно общаются.

Секрет Местерлина известен: местная вода, прошедшая через природный фильтрующий слой, содержит некое уникальное сочетание минералов. Благотворное чувство возникает у гостей через четыре-пять дней после прибытия на остров, а через месяц они уже не видят никаких причин ехать куда-то еще.

Кел Кейпс, один из немногих местерлинцев, регулярно выезжающих за пределы острова, использовал личный опыт как метафору роста: когда ты уезжаешь, возникает острая боль утраты и страх неминуемой смерти, а когда с радостью возвращаешься, происходит перемена к лучшему, смена приоритетов, переход на более высокую ступень существования и понимания.

Две крупнейшие реки Местерлина подпитываются за счет дождевых вод, однако берут свое начало из естественных источников. Вода, взятая из любой из этих рек, не оказывает заметного влияния на состояние человека, зато после фильтрации и обычной обработки приобретает слабый приятный вкус и может действовать как легкое тонизирующее средство. Эти реки – источник дешевой водопроводной воды; кроме того, речная вода используется в промышленности и сельском хозяйстве.

Чтобы в полной мере ощутить на себе эффект Местерлина, нужно выпить родниковой воды, которую набирают только в трех природных источниках в глубине острова.

Уже несколько веков розливом воды в бутылки занимались два старейших рода – они делали это не ради прибыли, поскольку сами являлись такой же частью Местерлина, как и люди, которых они снабжали. Более того, воду из источника мог набрать любой, кто был готов лезть по холмам с подходящей емкостью.

Увы, всегда находятся факторы, которые осложняют жизнь. На большинстве островов роль помехи играет погода – резкие или холодные ветра, тропические штормы или ураганы; в других частях Архипелага – действия одной из воюющих стран… На Местерлине все испортил местный сеньор, который почему-то оказался недоволен размером собираемой подати и превратил всем известную тайну в деловой проект.

Компания, занимавшаяся поставками воды и, очевидно, связанная контрактными обязательствами с сеньориями других островов, заключила с сеньором договор о том, что подключится к скважинам Местерлина и начнет добычу воды в промышленных масштабах. Для этого требовалось построить большой механизированный завод по розливу воды в бутылки, проложить дороги, установить несколько резервуаров и проложить по дну моря трубопровод.

Жители Местерлина были под кайфом и поэтому совершенно не представляли себе, к чему все это приведет. Они беспечно лежали на пляжах, сидели в своих домах на скалах, в кафе и на тротуарах и смотрели, как во все стороны снуют тяжелые грузовики, как строители спускают деньги в магазинах и барах, как корабли привозят строительные материалы. Вода на острове стала более дешевой и доступной, и местерлинцы радостно пили ее больше, чем обычно.

А однажды вода кончилась. Линия по розливу заработала на полную мощь, и насосы каждый день закачивали невообразимое количество драгоценной жидкости в длинную трубу, которая вела неизвестно куда.

Грузовики, которые когда-то везли в горы строителей, теперь спускались с высот, нагруженные ящиками. В этих ящиках была вода, разлитая в красивые бутылки с этикетками на иностранных языках. Грузовики ехали в гавань, а оттуда корабли увозили ящики прочь. В портовых барах и ресторанах, в местных магазинах, в домах и, что самое главное, в организмах местерлинцев этой воды больше не было.

Постепенно местные жители осознали масштаб потери. Вместе с водой исчез и ее успокаивающий, расслабляющий и веселящий эффект.

По времени это совпало с очередным возвращением Кела и Себенн Кейпс. Кел не почувствовал в себе знакомого ощущения, счастливого перехода на более высокое состояние, и ему быстро сообщили о произошедших изменениях. Поэты – не воины, не законодатели и не агитаторы, но они хорошо владеют словом. Кейпс произнес в центре Местер-Тауна страстную речь, и за ней последовали неожиданные, беспрецедентные и шумные события.

Развалины завода по розливу воды в наше время являются туристической достопримечательностью; они открыты круглый год, и плата за их осмотр не взимается. Можно также посетить летний дворец, в который удалился тогдашний сеньор; он находится на небольшом соседнем островке Топечике, и туда, разумеется, нужно ехать. Родителям маленьких детей мы напоминаем, что отдельные части Местерлина являются историческими памятниками или объектами культурного наследия, где в прошлом произошли мощные взрывы, и поэтому, находясь там, следует проявлять осторожность. Хотя события, о которых идет речь, произошли почти сто лет назад, формально судебные разбирательства против правопреемников Кела Кейпса и определенных членов семьи сеньора еще продолжаются.

Останки подводного трубопровода обычно закрыты для публики, но желающие могут посетить руины насосной станции, а также еще один исторический памятник – сохраненную для истории секцию трубы.

Местерлинскую воду можно бесплатно набрать напрямую из источника или купить в любом магазине города. Однако мы хотим напомнить гостям острова, что вывозить воду разрешено только для личного потребления – и в ограниченных количествах.

Денежная единица: симолеон Архипелага, талер Мьюриси.

Мьюриси Красные джунгли / Граница любви / Большой остров / Свалка костей

МЬЮРИСИ значительно превосходит по размеру остальные острова Архипелага Грез. Это самый населенный остров, с самой мощной экономикой, самыми высокими горами, самыми густыми лесами, самым жарким летом, у него больше рек и озер, чем на любом другом острове, больше всего аэродромов, портов, железных дорог, компаний, преступников, телеканалов, киностудий и музеев. Многие его характеристики можно описывать в превосходной степени. И все же Мьюриси не является «столичным» островом Архипелага.

У него нет органов власти, за исключением местной администрации и ассамблей трех полуавтономных областей. Хотя отделения мьюрисийских банков можно найти в любом уголке Архипелага, а валюту Мьюриси принимают почти везде, Мьюриси не контролирует и не желает контролировать экономику других островов. То же можно сказать о языке, культурном влиянии, политике в области Соглашения о нейтралитете и многом другом. Мьюриси – феодальное государство, которым правит милостивый сеньор, изоляционист и консерватор в социальном плане, однако благосклонно относящийся к рыночным отношениям, а также правам и свободам человека.

У Мьюриси есть гражданская полисия и береговая охрана, но нет ни армии, ни военно-воздушных сил, а его небольшой флот служит только для защиты рыболовных судов. Скрытное ношение оружия запрещено; спортсмены и охотники могут купить оружие при наличии разрешения. На острове два военных аэродрома; каждым из них пользуется одна из воюющих сторон. В этом отношении Мьюриси отличается от других островов, у которых есть ополчение или силы самообороны.

По конституции Мьюриси нейтрален даже в рамках Соглашения.

Богатство Мьюриси привлекает на остров огромное количество иммигрантов, поэтому, хотя Мьюриси и является самым богатым островом Архипелага, здесь также выше процент бедняков, чем где бы то ни было. Квартиры и дома в крупных городах, в том числе в самом Мьюриси-Тауне, переполнены и часто находятся в плачевном состоянии. По некоторым улицам практически невозможно проехать, так как они забиты автомобилями, мопедами, торговцами и пешеходами. В других районах, особенно в Колониальном квартале, много роскошных зданий и больших площадей, а также рестораны, кинотеатры и мелкие магазины. Многие улицы засажены джакарандами и эвкалиптами. Уровень загрязнения воздуха очень высок, особенно в Мьюриси-Тауне. Преступность процветает, в частности среди принадлежащих к различным этническим группам иммигрантов. На периферии города раскинулись трущобы. С перенаселением связаны многочисленные, глубоко укоренившиеся социальные проблемы – алкоголизм и наркомания, проституция, расизм, беспризорность, насилие над детьми и многое другое.

Однако наиболее пагубный эффект на жизнь Мьюриси оказывает его амбивалентное отношение к воюющим государствам. На Мьюриси обеим сторонам принадлежат огромные военные базы, которые были построены незаконно и удерживаются с помощью грубой силы – несмотря на попытки политиков их ликвидировать. В этих больших, хорошо укрепленных лагерях идет подготовка солдат, здесь разрабатываются планы операций, здесь допрашивают пленных и создают новые виды техники и оружия. Поскольку лагеря расположены в противоположных частях острова, их обитатели редко контактируют или вступают в конфликт друг с другом. Обслуживающий персонал состоит из местных, поэтому присутствие баз оказывает положительное воздействие на экономику острова. Кроме того, в гавань Мьюриси постоянно заходят транспортные суда, которые везут войска через Срединное море на фронт или с фронта. Хотя эти частые визиты производят разрушительный эффект на жизнь обитателей портовых городов, увеличивая число уже существующих социальных проблем, многие местные жители извлекают из них недурной доход.

Но несмотря на все сложности – Мьюриси один из самых прекрасных островов Архипелага. Вершины гор центрального массива почти круглый год покрыты снегом, а глубокие ущелья, реки, скалы и альпийские луга радуют как аборигенов, так и туристов. Близость экватора и теплая вода манят на Мьюриси любителей отдыха. Здесь есть как тихие пляжи, подходящие для молодых семей, так и знаменитый Вукат-Бич, где круглый год можно встретить фанатов экстремального спорта – рок-серфинга.

Сам Мьюриси-Таун расположен в юго-западной части острова, у большого залива, в который впадают две самые крупные реки Мьюриси. Столицу окружает тропический лес – такой густой, что бо́льшая его часть, находящаяся за городской чертой, не изучена по сей день. Полагают, что именно там возникли сотни видов животных и растений, которые в дальнейшем расселились по другим островам. Колоний траймов на Мьюриси не обнаружено. Отдельные участки леса открыты для посещения и превращены в тщательно распланированные и управляемые туристические центры и комплексы; в другие, более дикие его районы могут добраться только самые стойкие любители природы. Лес покрывает бо́льшую часть южной половины острова и в основном существует в своем первозданном виде.

По слухам, где-то в центральной части леса до сих пор обитают первобытные «забытые племена», однако свидетельства тому разрозненны, а исследовательские экспедиции пока что ничего не обнаружили. Совет Мьюриси много лет противится попыткам коммерциализировать лес или начать в нем заготовку древесины.

По периметру леса проложены современные шоссе и железные дороги.

Возможно, самое большое влияние на остальные острова Архипелага оказывает культурное наследие Мьюриси. Почти все великие композиторы, художники, писатели и актеры либо родились, либо учились на Мьюриси – или, по крайней мере, в их творчестве чувствуется его влияние. Значительная часть богатств острова уходит на поддержку искусства: в каждом городе Мьюриси есть большой оперный театр или концертный зал, а в Мьюриси-Тауне даже два театра и два зала – и все они постоянно соревнуются друг с другом. Здесь множество галерей, музеев, творческих мастерских, студий и библиотек. На Мьюриси процветают большие творческие сообщества – по необычной традиции, известные творческие личности, живущие на острове, освобождаются от уплаты налогов, но вносят вклад в экономику в виде десятины, обогащая галереи и общественные здания своими книгами, картинами, скульптурами и музыкальными композициями.

Конечно, художники по своей природе – люди темпераментные, и поэтому есть и те, кто бунтовал против гегемонии мьюрисийской культурной элиты или так и не смог влиться в ее ряды.

Среди писателей, наверное, самым известным и блестящим изгнанником был великий пикайский романист Честер Кэмстон. Он никогда не посещал Мьюриси, но всей душой ненавидел его влияние и даже следил за тем, чтобы произведений мьюрисийского искусства не было рядом с его домом. Конечно же, он никогда не подавал заявки на мьюрисийские гранты. Когда же ему присудили высочайшую награду в мире, Инклерскую премию по литературе, Кэмстон, узнав о том, что церемония вручения по традиции проходит на Мьюриси, отказался от нее. Репутация Кэмстона в литературных кругах была столь велика, что организационный комитет решил в виде исключения провести церемонию награждения на родном острове писателя. Весь комитет, а также сопровождавшая его орда журналистов и представителей издательств с большими неудобствами для себя добрались до Пикая. Кэмстон проявил великодушие и оказался на высоте: он скромно принял награду и произнес благодарственную речь, в которой похвалил многих своих коллег.

Артист-мим Коммис много лет отказывался выступать на Мьюриси, но никогда не объяснял почему. Полагают, что короткая серия его выступлений на острове была запланирована либо по ошибке, либо против желания его агента. Сам агент вскоре умер при загадочных обстоятельствах, а Коммиса убили раньше, чем он успел добраться до Мьюриси и выполнить свои контрактные обязательства. В связи с необычным характером убийства кто-то пустил циничный слух о том, что Коммис инсценировал свою смерть, чтобы не исполнять контракт, но это предположение, конечно, просто возмутительно. Тем не менее о его творчестве жители этого крупного острова ничего не знают или – по иронии судьбы – знают с чужих слов.

Раскар Асиццоне, мастер-тактилист, родом с Мьюриси, отбыл срок тюремного заключения и отправился в ссылку. Официально работы художника до сих пор не одобряются, в музеях и галереях Мьюриси-Тауна его экстраординарные картины есть – они хранятся под замком, и изучать их могут только ученые и студенты.

Похожая судьба сложилась и у художника Дрида Батерста. После одного инцидента, произошедшего в юности, ему навсегда запрещено появляться на Мьюриси. Похоже, что запрет связан с решением полисии или сотрудников службы по надзору за условно осужденными, а не с творчеством, поскольку его работы занимают видное место в нескольких галереях острова. А Джорденна Йо, мастер инсталляций, несколько раз пыталась посетить Мьюриси, и каждый раз ей отказывали в разрешении на въезд.

Однако эти люди – исключения из правил, и вклад Мьюриси в мировое искусство невообразимо велик. Туристы, собирающиеся изучить огромное культурное наследие, должны планировать длительное пребывание на острове или несколько поездок, чтобы в полной мере оценить невероятное многообразие художественных материалов.

Денежная единица: в Мьюриси-Тауне принимают любую валюту, в других населенных пунктах можно расплачиваться в соответствии с рыночным курсом симолеонами Архипелага, талерами Мьюриси и талантами Обрака. В портовых районах больших городов также принимают бумажные деньги вооруженных сил.

Нелки Медленный прилив

НЕЛКИ – небольшой малоизвестный остров, который практически никто не посещает. Он расположен в холодных северных широтах и является частью островной цепи Торки. Экономика аграрная, на острове много мелких крестьянских хозяйств, хотя недавно началось строительство порта и комплекса гостиниц и казино. Этот скандальный и амбициозный проект привлек на Нелки сезонных рабочих с соседних островов – в особенности с островов группы Хетта, – и многие остались на острове после того, как строительство было приостановлено. В соответствии с планом предполагалось построить новую гавань совсем рядом с маршрутами военных кораблей. Так как при этом остров нарушил бы условия Соглашения о нейтралитете, администраторы Соглашения заморозили проект до тех пор, пока не будут установлены личности инвесторов и их намерения.

После гибели Коммиса поиски убийцы начались на Нелки – потому что между островом и городом Омгуув, где был убит мим, существует прямое паромное сообщение. Известно, что рядом с местом преступления находилась группа рабочих с Нелки. Вскоре после убийства они покинули Омгуув – по словам свидетелей, сели на паром, отправлявшийся на Нелки.

Офицеры сеньоральной полисии с группы Хетта посетили Нелки-Таун и произвели налет на дом, где проживали те рабочие. Никого из них там не оказалось – они по сей день в бегах, – однако в туалете на заднем дворе были обнаружены инкриминирующие материалы, в том числе лист стекла – который, по данным криминалистов, похож на орудие убийства. Позднее на Нелки арестовали нескольких подозреваемых, но затем отпустили без предъявления обвинений.

Почти каждую ночь над островом пролетает сухой катабатический ветер под названием СОРА, который возникает на холодном плато на материке к северу от Нелки. Домашний скот здесь морозоустойчивый, а основными сельскохозяйственными культурами являются свекла, картофель, морковь, лук-порей и брюква.

Кел Кейпс однажды посетил Нелки, когда искал вдохновение в холодных, менее развитых и поэтому более трудных для жизни частях Архипелага. На него всегда производили большое впечатление мифы о бесплодном севере, саги о великих морских путешествиях и легенды о заснеженных вершинах. Он провел на острове три месяца, однако на Нелки не оказалось ни университета, ни библиотеки, ни подходящих собеседников, а источниками вдохновения были только холодное море, серые пейзажи, морские птицы и блюда из вареной баранины. Он выжил, но ему было одиноко.

Однажды ночью недалеко от порта Нелки-Тауна Кейпса ограбили, угрожая ножом, а затем избили.

На следующий день он уехал.

Денежная единица: симолеон Архипелага.

Орфпон Крутой склон

Виноградники есть на многих островах Архипелага, однако значительную часть лучших вин производят на острове ОРФПОН. Обычно их продают в бочках, в бутылки их разливают распространители на других островах. Белые вина – резкие, яркие и сухие, называются ОРСЛА, их делают в холмах Орфпона. Вино ЭТРЕВ с соседних островов слаще, его цвет колеблется от желтовато-розового до зеленовато-золотого, а в букете слышны нотки пряностей и ягод. Эти вина активно скупаются знатоками.

На южном побережье Орфпона производят заурядные красные вина. Считается, что пить их в чистом виде не следует; их отвозят в винокурни северного материка, где смешивают с другими столовыми винами или используют в качестве основы для крепленых напитков-аперитивов.

В том же регионе собирают оливки, и на нескольких расположенных рядом с Орфпоном островах их продажа приносит больше дохода, чем виноделие.

Многие переехали на Орфпонскую группу островов, поскольку там якобы теплое лето, беззаботная атмосфера и дружелюбные островитяне. Однако на острове действуют строгие законы о приюте и неафишируемые ограничения в выдаче виз. Только прибыв лично, вы узнаете, что ваше пребывание строго ограничено пятнадцатью днями, даже если у вас забронирован номер в местной гостинице или пансионе, а вторично посетить Орфпон вы сможете только через два года. Иностранцы редко понимают, с чем связаны подобные правила, и поэтому каждый год пытаются их нарушить. Затем они выяснют, насколько неукоснительно эти законы выполняются. Режим тюремного заключения в Орфпон-Тауне поистине неприятен и соблюдается неукоснительно (мы пишем, основываясь на личном опыте), а власти в течение всего сезона отпусков держат несколько камер пустыми, готовя их для нарушителей визового режима.

Вместе с тем из тюремных камер открывается красивый вид на гавань и близлежащие острова.

В отличие от большинства островов Архипелага, Орфпон – не феодальное государство, в котором действует билль о правах человека, а территория, управляемая одним кланом. Этому клану принадлежат многие компании в разных частях Архипелага. Монсеньор Орфпона владеет огромным флотом роскошных яхт, а также контрольными пакетами двух крупнейших компаний, занимающихся паромными перевозками. Клану также принадлежит большая компания – производитель оружия, расположенная в Глонде, а дальние родственники монсеньора владеют и управляют многочисленными игровыми заведениями.

Художник Дрид Батерст побывал на Орфпоне в юности и сделал там серию набросков, на основе которых позднее создал картины маслом. Когда истек срок действия визы, ему пришлось покинуть остров. С этим связана какая-то тайна, так как ему должны были выдать обычную визу, однако известно, что он прожил на Орфпоне почти год. Примерно три года спустя он завершил свою знаменитую «орфпонскую серию», и картины были признаны шедеврами современного искусства; теперь они выставлены в «Музее искусств» в Деррил-Сити.

Недавно стало известно, что Батерсту разрешили остановиться в зимней резиденции монсеньора на Орфпоне, поскольку даже тогда, в сравнительно юном возрасте, он уже был знаменитым художником. Именно в резиденции он написал наброски, которые позднее превратил в цикл работ.

Известно также, что Батерст посещал городскую тюрьму. Сотрудники архива Батерста утверждают, что его пригласили осмотреть тюремный комплекс в качестве гостя, однако мы, отбывая наш собственный короткий срок заключения, выяснили у других арестантов, что одну конкретную камеру уже много лет называют «Домом Бата».

Соблазнительная юная натурщица, которая изображена обнаженной на двух вызывающих наибольшее восхищение картинах «орфпонской серии», официально считается неизвестной. Работники архива говорят, что она – воображаемая муза великого художника. Однако мы знаем, что примерно в одно время с Батерстом в резиденции проживала одна из племянниц монсеньора и что после его отъезда о ней никто ничего не слышал.

Денежная единица: ганнтенианский кредит, симолеон Архипелага, а также бартер по расценкам, утвержденным орфпонской сеньорией.

Пикай (1) Выбранный путь

ПИКАЙ – это остров следов. Маленький винодельческий остров, славящийся видами на море; он известен тем, что оттуда никто не может, да и не хочет уехать. Фактически это неправда, поскольку запретов на путешествия нет, и на Пикае есть оживленный торговый порт, откуда каждый день выходят паромы. Тем не менее пикайцы по традиции не покидают свою родину, и их редко можно встретить за ее пределами.

Для суеверного человека Пикай – обиталище неприкаянных, призраков, неупокоенных душ, застрявших на границе между этим миром и миром иным. Эти призраки – следы жизни. Для человека рационального Пикай – место несбывшихся надежд, незавершенной работы, неусыпного внимания. Это – следы живых. И суеверные, и рациональные попадают в ловушку, связанную с их внутренним состоянием.

Более глубокое понимание данного феномена дали работы лауреата Инклерской премии по литературе ЧЕСТЕРА КЭМСТОНА. Его первые романы, действие которых происходит на Пикае, поначалу были неправильно поняты и забыты, поскольку поведение их персонажей считалось неправдоподобным.

Идеальным примером является второй роман Кэмстона – «Предельность». В основе сюжета – загадочное убийство, хотя на самом деле загадки никакой нет, ибо личности как убийцы, так и жертвы известны читателю с самого начала. И убийства как такового там, собственно, тоже нет. Неопределенность свойственна как жертве, по-видимому, страдавшей раздвоением личности, так и убийству, которое совершено так, что, возможно, произошло в результате несчастного случая. Впрочем, в той же мере оно могло быть и умышленным. Место действия – театр, где зрительные образы сознательно обманчивы и поэтому усиливают ощущение неоднозначности. После смерти жертвы убийца, похоже, не в состоянии покинуть место преступления. Позднее другие люди помогают ему уйти, но он отказывается бежать, остается на острове и позволяет сеньоральной полисии Пикая себя арестовать.

Хотя для персонажа подобное поведение, видимо, было нормальным, оно сбивало с толку и разочаровывало читателей. В начале своей карьеры Кэмстон опубликовал восемь таких романов, а затем исчез из поля зрения публики. Новые его произведения не выходили, а старые вскоре были забыты.

Позднее стало ясно, что большую часть «потерянных» лет Кэмстон неустанно занимался литературным творчеством. Он написал еще пять больших романов, однако никому не позволял их читать. Даже его издатель ничего не знал о них, пока Кэмстон не завершил последнюю, пятую книгу.

Когда они наконец вышли, Кэмстона признали литератором мирового уровня. В этих пяти романах – масштабной саге о жизни нескольких поколений двух враждующих пикайских семей – Кэмстон развил, проанализировал и, что самое главное, разъяснил пикайскую концепцию следа переживаний, следа жизни.

Этот след, индивидуальный и коллективный, тянулся не только от каждого человека, но и из души острова. Кэмстон писал, что Пикай покрыт бесконечным множеством перекрещивающихся дорог, проложенных предками, что остров подпитывается историями и воспоминаниями о них. Покинуть остров – значит стать призрачным, пропащей душой без следа. В свете этих пяти великих книг ранние романы Кэмстона наконец были поняты правильно.

Хотя Кэмстон продолжал заниматься литературой, его последующие работы были иного характера. Некоторые работы считаются мало-значительными, однако все они демонстрируют разнообразные грани таланта писателя, а также диапазон тем, его привлекавших. Он написал две биографии. Первая была посвящена жизни скандально известного художника Дрида Батерста, и именно благодаря ей публика узнала и полюбила полотна великого мастера. Вторая, более короткая книга, которую Кэмстон называл камерной работой, рассказывала о трагической жизни поэта Кела Кейпса. Кэмстон также издал два сборника стихов, написал три пьесы (все они были поставлены при его жизни), а также опубликовал огромное число статей, эссе, рецензий, скетчей, сатирических заметок и фрагментов автобиографии.

Кэмстон считал себя истинным сыном Пикая и за всю жизнь ни разу не покидал родины. Даже церемонию вручения Инклерской премии в виде исключения провели на его родном острове.

Он умер менее чем через три года после получения премии; причиной смерти стали респираторные проблемы, вызванные воспалением легких. Он был погребен, а не кремирован; его могила находится на кладбище рядом с местной церковью. Бумаги, письма, книги и личные вещи писателя хранятся в библиотеке университета Пикай-Тауна – в здании, специально построенном для этой цели.

Во время перевозки вещей Кэмстона один из библиотекарей нашел завещание, якобы составленное ушедшим из семьи братом Честера Кэмстона, Уолтером.

Появление этого документа вызвало бурные споры, однако проведенная экспертиза в подлинности авторства сомнений не оставила. Мы почти уверены, что завещание написано после смерти Честера Кэмстона – об этом свидетельствуют результаты анализа бумаги и чернил.

С другой стороны, вряд ли такое о Кэмстоне мог написать его родственник.

Достоверно известно, что у Кэмстона был брат по имени Уолтер; многие полагают, что он – близнец Честера, а не его старший брат. Их редко видели вместе – по причинам, указанным в документе, – однако сравнительно редкие фотографии указывают на необычное внешнее сходство.

Как бы то ни было, семья Кэмстонов славилась своей скрытностью еще до того, как Честер Кэмстон стал знаменитым. О его брате известно мало.

Достигнув совершеннолетия, Уолтер не остался в родном гнезде, а переехал в маленький дом в Пикай-Тауне, где жил до самой смерти брата. Правда и то, что Уолтер пережил Честера, поскольку его видели на похоронах. После смерти Честера Уолтер, хотя и недолго, распоряжался его литературным наследием. Умер Уолтер меньше чем через год со дня смерти Честера и за это время, вероятно, и написал завещание – если его автором действительно был он.

Если же этот документ – подделка, то нам остается гадать, кто его составил и с какой целью. Поэтому, скорее всего, он является подлинным. Давайте не забывать, что в семьях часто кипят страсти и что скорбящие родственники иногда оплакивают не только усопшего, но и свои ошибки.

Ничто не в силах умалить репутацию Честера Кэмстона, его достижения в области литературы и его популярность среди читателей, живущих на островах Архипелага.

Пикай расположен в умеренной климатической зоне в северной части Срединного моря. Его омывает теплое океаническое течение, а соседние острова укрывают от господствующих северных ветров. Лето на Пикае длинное, теплое и мягкое, и в течение всего сезона на остров прибывает большое количество туристов. Хотя зимой может быть холодно, снега выпадает немного.

Остров пользуется большой популярностью среди любителей пешего туризма и скалолазания, поскольку горный хребет в его центральной части невысокий, но с интересными скалами. На протяженном побережье есть много точек обзора, откуда открывается потрясающий вид на соседние острова. В Пикай-Тауне процветает небольшое сообщество художников, которые в основном продают свои работы туристам.

Денежная единица: симолеон Архипелага, талант Обрака.

Пикай (2) Путь выбранный

(ЗАВЕЩАНИЕ УОЛТЕРА КЭМСТОНА. Воспроизводится с разрешения отдела коллекций библиотеки Пикайского университета)

Меня зовут Уолтер Кэмстон, я родился и прожил всю свою жизнь на острове Пикай.

Мой младший брат – Честер Кэмстон, лауреат Инклерской премии по литературе. Я всегда любил своего брата – несмотря на множество событий, которые стали испытанием для этой любви.

Теперь, когда его репутации уже ничего не угрожает, я с душевным трепетом должен поведать грядущим поколениям, что доподлинно знаю о нем. Моя цель – не преуменьшить достижения брата в области литературы, но рассказать о нем, как о человеке.

Вся наша семья – я, моя сестра и наши родители – с самого начала знали, что Честер – странный и сложный человек. Мы с ним во многом похожи, однако в Честере всегда таилось что-то темное, недостижимое, и мы боялись выяснять, что именно.

Наше детство было и сложным, и простым одновременно. Простым – потому что отец был успешным и влиятельным бизнесменом, лично знакомым с монсеньором Пикая, и наша семья жила в богатстве и комфорте. Сначала нас учили гувернантки, затем нас отправили в частную школу, расположенную на другом конце острова. Потом мы трое учились в Пикайском университете.

Однако нашу жизнь осложняло неадекватное поведение Честера. Несколько раз его водили к врачам и аналитикам, и они пытались найти средства лечения – препараты от аллергии, диеты, психологические упражнения и так далее. Его почти всегда признавали здоровым: все считали, что его проблемы – это болезни роста, которые в свое время пройдут. Я уверен, что сам Честер каким-то образом манипулировал врачами, чтобы избежать лечения.

Когда Честер хотел быть обаятельным, он, как говорила мама, мог луну с неба достать. Но если он был не в настроении, если он считал себя единственным человеком во всей вселенной, тогда он был ужасным – злым, капризным, эгоистичным, мог угрожать и обманывать. Часто – обычно – его жертвой был я, а если не я, то моя сестра Сатер, а если не она, тогда мы оба.

Если это – болезнь роста, то мы мечтали о том, чтобы он поскорее вырос, однако у Честера, похоже, процесс шел в обратную сторону. В детстве его сложный характер проявлялся редко: Честер мог заплакать, если его желания не выполнялись, дулся и так далее, но все это быстро проходило. Настоящие трудности стали возникать в подростковом периоде, и с каждым годом ситуация только обострялась.

Когда ему исполнился двадцать один год, он стал практически невыносим. Худшей из его странностей была колючесть – скорость, с которой он обижался на все, неспособность даже на короткое время проявить симпатию. Еще больше меня тревожила его эксцентричность: он постоянно поправлял что-то в доме или чистил, пересчитывал предметы вслух, педантично указывая на них, словно ожидая, что кто-то из нас проверит или подтвердит его результаты. Еще страшнее были приступы ярости, угрозы насилия, стремление все контролировать, вредить тем, кто находится рядом, а также постоянная ложь.

Через несколько месяцев после окончания университета он внезапно объявил, что его приглашают на работу и он намерен согласиться. Если честно, то я, как и остальная семья, отреагировал на это с облегчением. Нам казалось, что новая обстановка, новые горизонты, работа вместе с другими людьми могут его изменить.

Никто и не подозревал, что когда-нибудь Честер станет писателем. Книги ему не нравились; более того, один из его учителей полагал, что поведение Честера вызвано серьезными пробелами в грамотности. Однако тревога оказалась ложной – возможно, симптомы были связаны с одним из наиболее проблемных периодов в его поведении. Мы полагали, что если у Честера и есть амбиции, то они лежат в сфере отцовского бизнеса. Время показало, что этим путем всю свою взрослую жизнь шел я.

Для нас стало сюрпризом известие о том, что работу Честеру предложили не на Пикае, а в той части Архипелага, о которой мы даже не слышали, – на маленькой группе островов, расположенных рядом с северным материком. Корабли от нас шли туда не менее двух недель, по пути заходя во множество других портов. О своей должности Честер сказал лишь одно: будет, мол, работать помощником театрального администратора, – и заявил, что его паром уходит вечером того же дня. Наскоро собрал пару сумок, наш шофер отвез его в порт, и Честер уехал.

Он долго не давал о себе знать, и это нас тревожило. Мы слишком хорошо знали, что раздражительный, непредсказуемый, капризный, вспыльчивый и язвительный Честер легко способен провоцировать окружающих – и из-за этого может попасть в беду. Однако родители всегда позволяли нам самим прокладывать себе дорогу в жизни и учиться на собственном опыте, хотя незаметно и приглядывали за нами. В данном случае наш отец нанял частного детектива, чтобы тот наблюдал за Честером.

Первый отчет прибыл через несколько недель: Честер нашел жилье, сам о себе заботился, работал в городском театре и, похоже, был счастлив. Выждав полгода, мои родители запросили новый отчет: он оказался практически таким же. После этого они попросили снять наблюдение – и, возможно, зря.

Первым тревожным признаком стало письмо от брата – я получил его по электронной почте вскоре после того, как частный детектив прислал нам свой второй отчет. Честер требовал, чтобы я немедленно к нему приехал.

Через несколько минут пришло второе сообщение, и в нем Честер просил меня никогда не покидать Пикай. Он писал, что возвращается домой, но дату возвращения не называл.

Затем я получил третье письмо, в котором брат предупреждал, что некие люди – какие, он не говорил, – возможно, придут к нам домой и станут задавать вопросы. Он умолял меня, чтобы в этом случае я выдал себя за него и поклялся, что все время, пока он был в отъезде, я не покидал Пикай.

По идее, обе его просьбы были легко выполнимы. Я мог с абсолютной искренностью сказать, что все время жил в фамильном доме на Пикае, а в случае необходимости предъявить свидетелей – родителей, слуг, друзей. Вторая просьба также не представляла проблем – по крайней мере, в практическом плане. Мы с Честером похожи, и в детстве нас постоянно путали.

Однако согласившись, я бы пошел на обман – особенно учитывая тот факт, что я понятия не имел, где Честер и чем он занимается.

Времени на размышления у меня не было: утром следующего дня в наш дом пришли два сотрудника сеньоральной полисии и потребовали встречи с ним.

С огромным трепетом, преодолевая сомнения и думая о том, зачем я встаю на сторону брата, который в последние годы вел себя со мной практически как чудовище, я спустился к сотрудникам полисии.

Лгать я старался как можно меньше. Они приняли меня за Честера, и я не стал их разубеждать – обман путем умолчания, да, но все равно обман. Я честно рассказал им о том, где провел последние несколько месяцев. Сотрудники полисии были со мной вежливы – по-видимому, наш отец все еще обладал большим влиянием, – однако они явно сомневались в каждом моем слове.

Наш разговор продолжался два часа. Мои показания записывались на пленку – и, кроме того, один из сотрудников полисии их стенографировал. Причину, по которой меня допрашивают, мне не назвали, однако постепенно она стала проясняться. Я смог представить себе, что произошло, что могло произойти, а также то, какую роль в этом сыграл мой брат.

Похоже, в театре, в котором, по словам Честера, он работал, произошла насильственная смерть. Следователи полагали, что в момент убийства он находился в театре – или, по крайней мере, в том же городе, – однако в этом они не были уверены. Причиной смерти стала какая-то поломка театрального оборудования или происшествие, связанное с бутафорией, декорациями или, возможно, с люком. Кто-то умер на сцене, и сотрудники полисии пытались выяснить, действительно ли это был несчастный случай или же кто-то намеренно подготовил нападение. Роль моего брата в этом деле оставалась невыясненной.

Офицеры пытались задавать мне наводящие вопросы, намекали, что сразу же прекратят допрос, если я просто признаюсь в том, что это был несчастный случай. Я боялся сболтнуть лишнее и поэтому не стал выдумывать подробности, а придерживался версии, которая требовалась Честеру.

Наконец они ушли, предварительно предупредив о том, что, возможно, им снова понадобится меня допросить, и велели мне не покидать Пикай, не уведомив их об этом. На этом вмешательство полисии, похоже, закончилось, ведь с тех пор я их не видел и не слышал – и Честер, полагаю, тоже.

Он не вернулся, лишь изредка присылал сообщения, в которых говорил, что скоро вернется домой, и умолял меня хранить молчание или, по крайней мере, выполнять его просьбы.

Я солгал, чтобы защитить брата.

Хотя ложь и была минимальной, это все-таки была ложь. Я постоянно размышлял о том, что мой брат, очевидно, оказался замешан в каком-то серьезном деле, и с каждым днем все больше злился на него. Я не мог высказать ему все, что думаю, и поэтому напряжение внутри меня росло.

Я полагал, что уже не смогу жить рядом с ним, и с помощью родителей купил себе домик в Пикай-Тауне, подальше от родительского гнезда. Я надеялся, что теперь буду свободен от Честера, от его капризов и манипулирования. Возможно, я бы добился в этом успеха, если бы больше никогда его не видел.

Но однажды он вернулся – незаметно сошел на пристань Пикая с ночного парома, а затем всю дорогу до дома шел пешком с рюкзаком на спине, в котором находились все его пожитки. Утром Честера обнаружил один из слуг – мой брат спал в своей постели.

Любопытство, смешанное с облегчением, заставило меня забыть о том, что я поклялся больше никогда с ним не встречаться. В тот же день я пошел в родительский дом.

Честер изменился. Теперь он выглядел подтянутым, здоровым, в его манерах сквозило спокойствие, которого я раньше у него не замечал. Усталый после долгого путешествия, он был разговорчив и дружелюбен и даже обнял меня, хотя прежде никогда этого не делал. Его одежда пахла солью и машинным маслом. Он сказал, что я хорошо выгляжу, что он рад вновь оказаться дома. Он поинтересовался, как мне на новом месте.

Мы с ним отправились на прогулку – прошли по территории поместья и через окружавший его лес по тропе наверх, по скалам. Там мы насладились видом на соседние острова в изумрудном море, на блестящие волны, на лучи солнца и на пикирующих чаек. Знакомый фон нашей жизни успокаивал и навевал воспоминания, будто прошлое объединилось с настоящим.

Мы шли, почти не разговаривая, – дул сильный ветер, да и крутая тропа петляла вверх и вниз, что не способствовало беседе. В конце концов мы добрались до того места, где часто раньше отдыхали, – до небольшой долины среди вершин, которая спускалась к скалистой береговой полосе.

– Спасибо, что сбил со следа полисию, Уолт, – сказал Честер.

– Ты так и не сообщил мне, в чем дело.

Он молчал, глядя на море. Мы стояли лицом к юго-западу; была середина дня, и острова уже отбрасывали тень. Что бы ни происходило в жизни, вид отсюда не изменялся: огромная панорама темно-зеленых островов, медленные корабли и бесконечное море.

– Я принял решение, – наконец сказал Честер. – Я больше никуда не уеду. Здесь я буду жить до самой смерти.

– Когда-нибудь ты передумаешь.

– Нет, я уверен. Отныне и навсегда.

– Что произошло, пока ты был в отъезде, Честер?

Он так мне и не ответил – ни тогда, ни потом. Мы сидели на камнях, смотрели на острова, и над нами витала великая невысказанная тайна. Потом мы вернулись домой.

Поведение Честера по-прежнему заставляло меня нервничать: я все ждал, когда проявится его темная сторона. Я всегда боялся его, когда он находился в таком состоянии. В каком-то смысле он сделался еще страшнее теперь, когда стал милым и дружелюбным, здравомыслящим и заботливым, – ведь я знал, что внезапно все может измениться. Он ничего не рассказывал о себе, и я чувствовал, что со мной обошлись несправедливо – ради него я пошел на обман, разве я не заслуживаю объяснения?

Объяснение я получил лишь спустя много лет, и то косвенно и к тому же не от самого Честера.

Его характер, казалось, изменился навсегда, и я, несмотря на первоначальные опасения, привык к этому. Если в душе брата по-прежнему царил мрак, то он не выпускал его наружу до конца своих дней.

Что бы ни произошло за то время, пока Честер был в отъезде, каким-то образом это заставило его измениться. Он стал другим человеком.

Изменилось и еще кое-что, но это стало ясно не сразу, потому что я жил вдали от родителей и редко виделся с братом.

Честер стал задумчивым, склонным к созерцанию. Он подолгу гулял в одиночестве по саду, по холмам, по улицам города. В какой-то момент он начал писать. Я ничего об этом не знал, и, по словам Сатер, он не делился с родными. Она говорила, что он постоянно сидел в своей комнате наверху – выходил, чтобы принять участие в семейных мероприятиях, но затем всегда поднимался по лестнице в свой кабинет, чтобы побыть в одиночестве.

Честер закончил свой первый роман и отослал его в надежде найти издателя. Примерно через год книгу опубликовали. Он подарил мне экземпляр с дарственной надписью на первой странице… Если честно, я эту книгу так и не прочел.

Вышел второй роман, третий, затем другие. У него началась новая жизнь.

У меня тоже: я женился на Хисар, вскоре у нас родился ребенок, и начались соответствующие заботы. Сатер вышла замуж и уехала на остров Лиллен-Кей. У нее тоже родились дети. Потом умерли родители, после чего дом и окружающие его земли стали нашим общим имуществом. Из нас троих там по-прежнему жил лишь Честер, один в большом доме, только с меньшим числом слуг.

Впервые я осознал, что Честер становится знаменитым писателем, когда наткнулся на заметку о нем в газете. В заметке просто сообщалось, что скоро выйдет его новый роман. Меня слегка удивило то, что одна лишь перспектива выхода его новой книги считается новостью. К тому времени он написал уже четыре или пять романов, и мне попадались рецензии на них, однако эта заметка была посвящена еще не опубликованной книге. Я вырезал ее и отправил Честеру – потому что не был уверен в том, что он вообще ее увидит. Он не ответил; впрочем, к тому моменту мы уже практически не общались.

Его репутация изменилась – Хисар рассказала мне, какие о нем ходят слухи. Другие люди мне ничего не говорили – наверное, опасались, что я передам их слова брату. У Хисар было много знакомых в городе, она часто ходила с детьми в гости, участвовала в театральных кружках, исторических обществах, посещала клуб любителей ходьбы, раз в неделю работала в магазине, жертвовавшем выручку на благотворительные цели, и так далее.

По слухам, с Честером, который так никогда и не женился, постоянно знакомились женщины – горячие, преданные поклонницы его творчества – и даже заходили к нему в гости. Некоторые из них робко, почти тайком, приезжали на остров, находили себе жилье, а затем бродили повсюду – очевидно, пытаясь случайно встретиться с Честером. Хисар утверждала, что этих женщин легко отличить. Они спрашивали про него в магазинах, забрасывали местного библиотекаря вопросами о его романах или же просто сидели или стояли где-нибудь в центре города, читали его книги – так, чтобы была видна обложка. Иногда этот метод срабатывал: Хисар рассказывала, что Честера неоднократно видели в городе или в порту с какой-нибудь поклонницей.

Другие женщины были посмелее и шли прямо к нему домой. Насколько я понимаю, в большинстве случаев он их прогонял, однако иногда на встречи соглашался. То, что между ними происходило, никого не касалось. Честер, вероятно, обладал здоровым половым влечением, а многие из этих женщин были молодыми и симпатичными.

Все это можно было бы списать на обычные пересуды, если бы не знаменательный визит одной такой женщины.

О нем мы с Хисар узнали довольно поздно, и к тому времени эта женщина покинула Пикай. Ее появление на острове вызвало небольшой ажиотаж, ведь ее многие знали: это была знаменитая писательница и социальный реформатор по имени Корер.

Никого не предупредив, она одна, без сопровождающих, прибыла на остров первым утренним паромом и сошла на пристань в лучах утренней зари вместе с другими пассажирами. Ей, как и всем остальным, пришлось проходить все формальности в порту; к этому моменту Корер уже заметили и узнали.

Покинув причал, гостья направилась прямо к стоянке такси и села в первую свободную машину. Люди приветствовали ее, но она ни с кем не здоровалась и не отвечала на аплодисменты. Когда машина поехала вверх по склону холма в направлении города, люди вставали у обочины, чтобы помахать ей.

Корер отправилась к моему брату и некоторое время пробыла в его доме – я так и не узнал, сколько: остаток дня, одну-две ночи или дольше. Сплетники не пришли к единому мнению на этот счет, однако факт оставался фактом: Корер действительно жила в доме моего брата.

Она уехала под покровом темноты – села на ночной паром до Панерона.

Через две недели Честер пришел ко мне. Хисар с детьми только что отправились гулять, и поэтому я заподозрил, что он следил за домом и ждал, когда они уйдут. Мы поздоровались так, словно виделись совсем недавно, и он почти сразу перешел к сути дела.

– Уолтер, мне нужна твоя помощь. Я в ужасном состоянии. Я не могу спать, не могу работать, я мало ем, я не могу успокоиться. Нужно что-то предпринять.

– Ты заболел?

– Кажется, я влюбился. – Он выглядел смущенным – таким смущенным, как только может выглядеть брат в разговоре с братом.

– Ее зовут Эсла, и я постоянно о ней думаю, вспоминаю ее лицо, слышу ее голос. Она так прекрасна! Она такая умная и красноречивая, такая чуткая и понимающая! Но я не могу с ней связаться. Она уехала, и я не знаю, где она и увижу ли я ее когда-нибудь. Наверное, я схожу с ума.

– Ты имеешь в виду Корер?

– Да. Я зову ее Эслой.

Только тогда я понял, что у Корер есть имя, а не только фамилия.

Честера было не остановить. Он говорил без умолку, одержимо, не давая возможности вставить слово. В ответ на любой вопрос он разражался очередным потоком признаний в любви к этой женщине и жалел о том, что она его покинула.

– Поезжай к ней, – сказал я, когда наконец возникла пауза. – Наверняка ты знаешь, на каком острове она живет. Иногда она называет себя «Корер с Ротерси». Она до сих пор там?

– Наверное.

– Тогда будет несложно составить подходящий маршрут.

Он пожал плечами:

– Это невозможно. Ты же знаешь, что я не могу покинуть Пикай.

– Почему?

– Я ведь дарил тебе мои романы! Ты их читал? – В ответ я бросил на него взгляд, который можно было толковать двояко; хотя мой брат и присылал мне подписанные экземпляры каждого своего романа, ни одного из них я еще не прочел.

– Я создал… ну, я называю это мифом, – продолжал Честер. – Я пишу о Пикае, описываю его реалистично, таким, какой он есть – или был, потому что сюжет двух книг разворачивается в прошлом. Но помимо реализма у Пикая, который я создаю в своих романах, есть и мифология. Я называю Пикай «островом следов», местом, которое зачаровывает своих обитателей. Никто не может отсюда уехать, да никто и не хочет. Говорят, что тот, кто здесь родился, навсегда здесь заточен. Остров покрыт психологическими тропами, следами предков, призраков и прошлых жизней.

– Это неправда.

– Конечно, неправда. Это миф – я его изобрел и использую в качестве метафоры, символического языка. Я пишу романы – вымысел! Понимаешь?

– Нет, не очень.

– Ну, на практике это означает, что я не могу покинуть Пикай. Только не сейчас. Иначе все мои книги обесценятся. И если читатели узнают… Ну, до большинства мне дела нет, но, черт побери, мне не все равно, что подумает Эсла. Уж она-то никогда не должна узнать правду. Я не могу поехать вслед за ней.

Честер действительно влюбился, и страсть его ослепила. А теперь он попал в ловушку мира, который сам же и придумал.

День шел своим чередом. Честер едва мог усидеть на месте: постоянно энергично вскакивал со стула, расхаживал взад и вперед по гостиной, махая руками, корча гримасы и театрально жестикулируя. Все это меня завораживало.

– Чего ты хочешь? – спросил я наконец. – Ты сказал, что тебе нужна моя помощь.

– Ты найдешь Эслу Корер? Ты единственный человек, кому я могу доверять. Я сообщу тебе все, что знаю о ней, об острове, о людях, с которыми она работает, о лекциях, которые у нее запланированы. Она много путешествует; обычно о ее выступлениях извещают заранее. Я за все заплачу. Мне нужно только одно: найди ее, скажи, как сильно я ее люблю, а затем проси, умоляй, используй любые средства для того, чтобы она вернулась и вновь встретилась со мной. Если она не захочет, тогда, по крайней мере, убеди ее выйти со мной на связь. Я в отчаянии, я долго не выдержу. Я должен быть с ней!

А я тем временем думал: у меня жена и дети, мне нужно заботиться о своем доме, у меня серьезная, ответственная работа. Неужели Честер в самом деле считает, что я брошу все и отправлюсь выполнять какое-то дурацкое поручение?

Однажды я уже рискнул ради него, солгал, пытаясь спасти его, сам не зная почему, – и что получил взамен? Вымученную благодарность и долгое молчание.

Я думал – а он сидел в лучах солнца, заливавших комнату через большие окна. В дом с шумом вошли Хисар и дети.

– Ладно, я согласен, – наконец произнес я.

Честер посмотрел на меня с радостным удивлением.

– Согласен?

– При одном условии. Я буду искать эту женщину, если ты расскажешь, зачем заставил меня солгать полисии. Во что ты влип тогда?

– Какая разница?

– Для меня – очень большая. Расскажи о том, что произошло в театре. Кто-то погиб? Из-за тебя?

– Это произошло давно. Тогда я был юношей. Сейчас это уже не важно.

– Для меня все еще важно.

– Почему ты хочешь узнать?

– Потому что ты заставил меня солгать сотруднику полисии. Ради тебя я и Корер должен врать?

– Нет, все, что я сказал об Эсле, – правда.

– Тогда расскажи мне правду и про другое дело.

– Нет. Я не могу.

– Значит, я не могу отправиться на поиски этой женщины.

Наверное, я ожидал, что наружу вырвется старый, злой Честер, который будет угрожать, льстить, шантажировать, применять другие методы манипуляции… В тот день я осознал, что мой брат раз и навсегда похоронил в себе демона-разрушителя. Он сел на стул напротив меня, обмяк и заплакал. Затем утер слезы и встал у окна. На вошедшую Хисар Честер не отреагировал – она поняла, что у нас тяжелый разговор, и быстро удалилась.

– Прости, что побеспокоил тебя, Уолт, – вдруг сказал он и двинулся к двери. – Больше я тебя просить не буду. Придумаю что-нибудь еще.

– Та история с театром все еще разделяет нас.

– Забудь о ней.

– Не могу.

– А я не могу понять, чем она всех так привлекает.

– Всех?

– Эсла тоже постоянно про нее спрашивала.

Мне следовало сообразить, что эта женщина делала в доме моего брата, но я не сообразил и поэтому промолчал.

Честер ушел, и после этого разговора я беспокоился о нем сильнее, чем когда-либо.

Последующие годы, в общем, стали для нас всех периодом стабильности. Честер страдал по утраченной любви и в конце концов, наверное, с этим справился. Хисар говорила, что поток женщин-фанаток его творчества не ослабевал, так что, полагаю, он смог утолить свои печали. Этого я не знаю и не хочу знать.

Честер продолжал писать, его книги продолжали выходить. Наши дети постепенно взрослели, и вместе с ними мы переживали различные кризисы и наслаждались триумфами растущей семьи. Несколько раз мы с Хисар уезжали с острова в отпуск. Я работал. Казалось, все шло хорошо.

Я решил, что пришло время наконец ознакомиться с романами Честера, и все прочитал, медленно и внимательно, в том порядке, в котором он их написал.

Обычно я предпочитаю литературу другого рода – сильный сюжет, разнообразных, интересных и успешных персонажей, яркое, интересное место действия. Мне нравятся приключения, интриги, подвиги. Романы Честера, с моей точки зрения, были о неудачниках и неудачах: персонажи его книг ничего не могли добиться, постоянно в чем-то сомневались, язык был полон недоговорок и иронии, герои совершали какие-то непонятные действия, которые ни к чему не вели. Что же касается места действия, то сюжет всех книг разворачивался на Пикае, и притом в городе, в котором я жил, однако мне было сложно увидеть в описаниях знакомые места. В одной книге даже описывалась улица, на которой стоял мой собственный дом, но почти все подробности были перевраны.

Один из романов ненадолго заинтересовал меня: в нем описывалась насильственная смерть, которая произошла в театре. Я насторожился, однако вскоре стало ясно, что эта книга практически такая же, как и остальные. Если в ней и содержались какие-то намеки на события из жизни Честера, то все они прошли мимо меня.

Я был рад, что прочел его книги. Угрызения совести теперь меня не мучили.

Я почти забыл про Корер и тот разрушительный эффект, который она произвела на брата, когда она внезапно вновь ворвалась в его жизнь.

Фоном для этого события послужила казнь умственно отсталого юноши за убийство, которое он якобы совершил. Я не интересовался этим делом специально, однако помнил, какой скандал вызвала его казнь. Смертная казнь не очень распространена в Архипелаге, однако на нескольких островах применяется до сих пор и постоянно вызывает жаркие споры. Лично я против узаконенной формы убийства, и поэтому, когда я слышу о том, как еще одного человека повесили или казнили на гильотине, меня буквально выворачивает наизнанку. Приходится утешать себя мыслью, что все правовые процедуры были соблюдены, а апелляции тщательно рассмотрены.

В этом отношении смерть Сингтона на гильотине мало чем отличалась от других. Новостные программы сообщали, что улики были против него, что он во всем признался, но не проявил раскаяния.

Корер, известный либеральный реформатор и писатель-пропагандист, по какой-то причине решила сама расследовать это дело и выяснить, не стал ли Сингтон жертвой судебной ошибки. Похоже, она пришла к выводу о том, что именно это и произошло.

Я видел обсуждение ее книги в прессе; она заинтересовала меня, и я был рад: такие публикации отвращают людей от смертной казни. Однако после короткого, но разрушительного вмешательства Корер в жизнь моего брата я уже не мог относиться нейтрально к тому, что с ней связано.

Вскоре после выхода ее книги Честер пришел ко мне домой.

Мы не виделись больше года; впрочем, к тому времени перерывы в общении по нескольку месяцев уже не являлись для нас чем-то необычным.

– Видел? – громко спросил брат, потрясая книгой в светлом твердом переплете. – Зачем она со мной так?

Честер бросил книгу в мою сторону и, пока я безуспешно пытался ее поймать, сразу направился к выходу.

Я поднял книгу с пола и увидел, что это.

– Не понимаю…

– Прочти, тогда поймешь. Даже не верится, что я влюбился в эту женщину. Нужно было сообразить, зачем она тогда ко мне приезжала, зачем расспрашивала меня про работу в театре. Видел ли я, что произошло? Знал ли я что-нибудь? Мне казалось, что она не похожа на остальных… Идиот, потерявший голову от любви! Она меня одурачила.

– Обязательно прочитаю, – сказал я, уже чувствуя, что в книге есть какие-то сведения о моем брате. – Она тебе как-нибудь повредила?

– Когда прочтешь, просто выкинь ее.

Как только он в гневе выбежал из дома, я тут же сел и прочел книгу от корки до корки. Не очень большая, она была написана лаконично и увлекательно.

Корер рассказывала об убийстве, которое в конечном счете привело к казни Керита Сингтона, сообщала множество подробностей о жертве – театральном исполнителе по имени Коммис, а также о театре, в котором он погиб.

Тщательно изучив материалы следствия, Корер с удивительным мастерством воссоздавала картину событий, уместно цитировала оригиналы заявлений и протоколы допросов. Затем она переходила к истории Керита Сингтона и объясняла, как он оказался замешан в этом деле и как на него бросили тень определенные косвенные улики.

Самую длинную главу Корер посвятила детству и психологическому состоянию Сингтона, а также обездоленности и хаосу, царившим в его мире. Она приводила примеры других, менее серьезных правонарушений, которые Сингтон поначалу скрывал и которыми впоследствии похвалялся перед друзьями.

После подробного анализа текста, который якобы являлся его признанием, читателю становилось очевидно, что Сингтона обвинили необоснованно. Корер считала, что казнили невинного человека, не имевшего отношения к убийству.

Все это не имело никакого отношения к моему брату – по крайней мере, так мне казалось. Однако в последней главе книги Корер попыталась ответить на вопрос: если Сингтон не убивал Коммиса, то кто это сделал?

Она изучила жизнь других людей, которые в то время находились рядом с местом преступления. Там были театральный администратор, директор компании, которой принадлежал театр, несколько артистов, техники и рабочие сцены, сезонные рабочие, жители города, туристы, зрители, собравшиеся на представление.

И… «некий молодой человек, временно работавший ассистентом администратора».

Имя его не называлось. Позднее этот юноша снова попал в число действующих лиц: незадолго до того самого происшествия он подрался на улице с убитым – но, по словам свидетелей, стычка произошла в результате какого-то недоразумения, и поэтому они расстались по-дружески. И снова: «молодой человек устроился на работу под вымышленным именем, и данный факт весьма заинтересовал следователей. Более того, он покинул остров при загадочных обстоятельствах, и никто не знает, когда именно это произошло. Два эти факта сделали его основным подозреваемым – по крайней мере, на время».

И затем целый абзац: «Позднее молодой человек стал знаменитым на весь мир автором-романистом, моральные качества и честность которого не подвергаются сомнению. Он заслужил право на то, чтобы его имя осталось неназванным. Более того, когда полисия установила личность молодого человека, следователи побывали на его родном острове, где смогли окончательно убедиться в его алиби».

В книге этот молодой человек больше не упоминается – ни прямо, ни косвенно. Естественно, я понял, что это Честер: история об уличной драке определенно была похожа на правду. В юные годы Честер всегда был готов сжать кулаки и встать в угрожающую позу и не раз участвовал в перепалках в Пикай-Тауне.

В конце книги Корер заявляла, что ей не удалось найти настоящего убийцу Коммиса, и подчеркивала основной тезис: Керита Сингтона обвинили, осудили и казнили по ошибке.

Поначалу я не знал, как относиться к этой книге. Имя Честера там не фигурировало. Ничто не указывало на его участие в каких-либо противозаконных действиях, а описание молодого человека было столь расплывчатым, что подходило ко многим.

Но когда брат швырнул в меня книгой Корер, то, очевидно, был расстроен. Это заставило меня предположить, что в своей работе Корер оставила достаточно подсказок, которыми могли бы воспользоваться другие люди. Кому-то ведь наверняка захочется разыскать таинственного молодого подозреваемого?

Мой брат злился по другой причине: теперь он понял, что она пришла к нему домой не для того, чтобы соблазнить или влиться в его жизнь каким-то другим образом, а просто потому, что ей понадобились сведения для книги о смерти Коммиса.

То, что он без памяти влюбился, вероятно, помогло ей добиться своих целей, однако не имело для нее никакого значения.

По многолетней привычке я решил ничего не говорить Честеру и не спрашивать его про книгу. Через несколько недель он неожиданно прислал мне и Хисар приглашение на вечеринку. Совершенно беспрецедентный случай! Я не заходил в старый дом уже несколько лет, и поэтому мне, по крайней мере, хотелось хотя бы снова его увидеть.

Когда пришел назначенный день, Честер – похоже, пребывавший в приподнятом настроении – очень тепло нас приветствовал, познакомил с друзьями, а затем угостил роскошным обедом.

Я невольно заметил, что на полке на видном месте стояла книга Корер. Позднее я увидел еще один экземпляр, в аккуратной стопке книг на журнальном столике в углу. При первой возможности я отвел Честера в сторону и спросил его напрямик, почему он изменил свое отношение к Корер.

– Я люблю ее, Уолт, – просто ответил он.

– До сих пор? После всего?..

– Сильнее, чем прежде. С тех пор как мы встретились, ничего не изменилось. Я каждый день думаю об Эсле, надеюсь увидеть ее, представляю себе, что каждое приходящее мне письмо, каждое сообщение по электронной почте, каждый звонок – все это от нее. Она вдохновляет меня, она – женщина, которой я восхищаюсь. Я никогда не встречу такой, как она. Я живу ради нее, каждое слово я пишу для нее.

– Ты же так был зол на нее из-за книги!

– Я поторопился. Сперва я решил, что она предала меня, но потом я понял, что на самом деле все наоборот. Она защитила меня, Уолт.

– То есть… Ты собираешься снова ее увидеть?

– Я знаю только одно: когда-нибудь она вернется, чтобы увидеть меня.

К несчастью, он оказался прав.

Всего через три недели после нашей встречи Честер заболел воспалением легких. Врачи сделали все, чтобы спасти его, но через несколько дней он скончался в страшных мучениях.

Разумеется, потом были похороны, и в соответствии с его распоряжениями, которые он прошептал мне с больничной койки и которые я позднее нашел в запечатанном конверте на мое имя, лежавшем в его кабинете, на похороны следовало пригласить Корер.

Ей тогда уже было сильно за шестьдесят, однако прекраснее женщины я не видел в жизни. С другими людьми на похоронах она почти не общалась и всегда стояла одна. Я не мог отвести от нее взгляд и наконец начал понимать многое из того, что до сих пор было от меня скрыто.

После церемонии похорон мы вернулись в дом и немного выпили.

Когда гости стали расходиться, я и Хисар встали у дверей, чтобы поблагодарить всех и попрощаться.

Настала очередь Корер, и внезапно на меня накатило странное, мощное чувство – мне захотелось обнять ее, завладеть ею хоть каким-то способом, пусть даже на короткое время. Наконец я понял, как ее обаяние много лет действовало на стольких людей и в столь разных обстоятельствах.

Она вежливо поблагодарила нас за гостеприимство. Я протянул ей руку для рукопожатия, но она этот жест проигнорировала.

– Он много рассказывал о вас, Уолтер. Я рада, что наконец-то с вами познакомилась, – сказала Корер с легко узнаваемой и приятной на слух картавостью уроженки Островов Спокойствия – далекой группы живописных островов на юге.

– Уверен, Честер обрадовался бы, узнав, что сегодня вы были здесь, – ответил я, с трудом подбирая слова.

– Он точно знал, что я приеду. Сегодня – тот самый день, когда я должна сказать вам, что мы с Честером долгие годы любили друг друга, хотя встретились только однажды, много лет назад. Он – единственный человек, которому я разрешила называть меня по имени.

– Он всегда называл вас Эслой.

– Верно, и больше никто так делать не будет.

Тут я заметил, что ладонь и пальцы ее правой руки, которую я пытался пожать, испачканы чем-то красно-коричневым и что Корер чуть отвела ее в сторону. Моя жена тоже это увидела.

– Вы порезались, мадам Корер? – спросила Хисар. – Дайте, я посмотрю. У нас здесь есть медсестра, она может промыть и обработать рану.

– Нет, это не порез, но все равно – спасибо. – Корер отвела руку подальше от нас. – Я поранилась, вот и все.

Она шагнула за порог и пошла по гравиевой дорожке к машине, которая затем медленно повезла ее в город.

Уолтер Кэмстон умер через тринадцать месяцев после смерти брата. У него осталась жена Хисар, с которой он прожил пятьдесят два года, и два взрослых сына. Похоронная церемония состоялась в местном крематории; она была закрытой, и на ней присутствовали только его родные и близкие друзья.

Честер Кэмстон похоронен на местном церковном кладбище; его могилу можно посетить. Рядом находится крематорий, где есть табличка в память о его брате.

Ротерси (1) Объяви / Пой

РОТЕРСИ – небольшой остров в южной части Срединного моря, укрытый от господствующих ветров горами изогнутой «руки» Катаарского полуострова, который находится к востоку от него. Эта часть Архипелага Грез также известна под названием «Залив Спокойствия», поскольку посреди зоны умеренного климата возник огромный тихий залив, в котором практически никогда не бывает штормов, жары и холодов. Лето здесь восхитительно теплое, а зимы – мягкие.

В Заливе Спокойствия находится примерно пять тысяч островов всевозможных размеров. Все они плодородные и давно заселены, правительства стабильные, промышленность разнообразная, и острова с незапамятных времен связаны друг с другом гармоничными торговыми отношениями. Когда было подписано Соглашение о нейтралитете, обитатели Островов Спокойствия прославились тем, что более ста лет не ратифицировали его, поскольку не понимали срочной необходимости заключить мир, которая ощущалась в других частях Архипелага.

Ротерси – не самый крупный остров группы, но один из самых освоенных. Его название на местном диалекте переводится как «ОБЪЯВИ». Он расположен далеко на юге, в самой прохладной части залива. Две основные отрасли экономики острова – овцеводство и добыча полезных ископаемых. Высокие, но плодородные холмы Ротерси – идеальные пастбища для морозоустойчивых овец. Шерсть этих животных теплая, мягкая и прочная, и выручка от ее продажи составляет одну из главных статей дохода для жителей острова. В южных долинах Ротерси добывают уголь. Там разговаривают на другом диалекте (шахтеры называют остров «ПОЙ»), а на востоке находятся большие залежи железной руды, которые разрабатываются уже в течение нескольких столетий.

Ротерси – университетский остров, туда приезжают студенты со всех южных окраин Залива Спокойствия. Может показаться, что Ротерси специализируется на таких прикладных специальностях, как горное дело и скотоводство, однако университет разработал множество сложных курсов, посвященных народной литературе и музыке, и особенный акцент сделан на исполнительских навыках. Труппы исполнителей с Ротерси регулярно путешествуют по всему Архипелагу и пользуются большой популярностью.

Возможно, самым знаменитым выпускником университета является социальный реформатор КОРЕР. Урожденная Эсла Уонн Корер, она выросла на маленькой ферме в центральной долине Ротерси, училась в деревенской школе, а в семнадцать лет получила стипендию от университета.

Ферма открыта для посетителей, однако необходимо заранее уведомить о своем прибытии, так как на ней по-прежнему живут люди. В открытых для посещения комнатах можно увидеть игрушки и письма Корер. Рядом с главным зданием есть маленький книжный магазин.

Корер основала университетский литературный журнал «Свобода!» и, пока училась, редактировала первые семнадцать его номеров. Журнал «Свобода!» критиковал несправедливые феодальные законы, которые в то время действовали на большинстве островов, а также писал о необходимости соблюдать права человека. В нем также печатались стихи студентов, рецензии, заметки и иллюстрации. Самой знаменитой публикацией, той, которая навсегда вписала имя журнала в скрижали истории, стала большая статья, написанная Корер для девятого номера «Свободы!» – рецензия на третий роман Честера Кэмстона «Размещенный». До сих пор не вполне ясно, как его экземпляр оказался на Ротерси, поскольку первые работы Кэмстона были практически недоступны за пределами его родного острова; тем не менее книга каким-то образом попала в руки Корер, и на свет появилась эта статья.

Под именем «Эсла У. Корер» – она стала называть себя только по фамилии уже после того, как покинула университет, – помещена рецензия, которая теперь считается первой развернутой критической работой, посвященной книге Кэмстона. Из текста можно заключить, что Корер читала и более ранние произведения этого писателя, однако впервые решилась обсудить их в печати.

Рецензия на «Размещенного» – восемь страниц мелкого шрифта, – хотя и полна похвал, содержит также множество намеков и инсинуаций относительно предполагаемых мотивов Кэмстона, его характера и наклонностей. Более чем через год на это незрелое, безосновательное, остроумное и разобранное на цитаты суждение обиженный, но заинтригованный автор ответил в своем письме. К тому времени Корер уже получила диплом и покинула университет.

Письмо, адресованное «Дорогому редактору», так и не было напечатано в «Свободе!» и сегодня хранится под стеклом в фойе Театра имени Корер. Сама рецензия впоследствии вошла во множество сборников, а факсимиле оригинального выпуска «Свободы!» лежит рядом с письмом Кэмстона.

Удивительно, что в этой рецензии Корер точно определила, описала и превознесла уникальное качество работы Кэмстона, которая еще несколько лет оставалась неизвестной широкой публике. В то время эссе Корер не произвело значительного воздействия: ведь, в конце концов, это была рецензия, написанная студенткой небольшого университета, на книгу не пользовавшегося особой популярностью автора.

Получив диплом, Корер покинула Ротерси и устроилась работать помощником общественного консультанта на соседней островной группе Оллдус. Там она боролась за права бедняков и иммигрантов и там же написала первую из своих трех пьес – «Ушедшая женщина».

«Ушедшая женщина» – неприкрытая атака на феодальное общество, в котором не соблюдаются права человека. После постановки пьесы жизнь Корер в течение нескольких лет была в опасности – многие бароны и лорды мечтали ей отомстить. Ее яркая, текучая, образная речь сразу произвела уникальное впечатление, и хотя первоначально пьесу поставили в маленьком театре в бедном районе Оллдус-Тауна, в течение года «Женщину» уже можно было увидеть в Театре Чудес файндлендского города Джетра. После долгого сезона в Джетре пьеса шла во многих других театрах Архипелага, и ее регулярно ставят до сих пор.

Когда островитяне по всему Архипелагу стали требовать реформ системы управления, обычно в качестве вдохновившего их источника указывалась пьеса «Ушедшая женщина». Цитаты из нее писали на лозунгах, главных персонажей рисовали на плакатах.

Вскоре Корер обрела репутацию влиятельного оратора. Ее базой по-прежнему оставался Ротерси, и туда она при первой же возможности возвращалась, но она постоянно путешествовала по Архипелагу, давая лекции, которые посещало все больше ее сторонников. В этот период появилась ее вторая пьеса – «Осень узнавания».

Вопреки ожиданиям, «Осень» оказалась веселой комедией с музыкальными номерами, однако многие критики быстро подметили определенный парадокс: за остроумными репликами, легкомысленным адюльтером и любовными злоключениями была скрыта какая-то трагедия, о которой автор пьесы умалчивала. Понять, что именно имела в виду Корер, было невозможно, хотя подсказки встречались по всему тексту, и серьезный тон нескольких монологов разительно отличался от настроения пьесы в целом. Публика валом валила в театры, чтобы развеяться, однако ее загадка оставляла зрителей в недоумении.

Корер редко обсуждала свою работу; во время одного из выступлений она, отвечая на вопросы, вскользь упомянула о том, что если четыре акта «Осени» исполнить в обратном порядке, убрать определенные сцены и музыку, а также поменять пол персонажей, то станет ясен истинный смысл пьесы.

Вскоре после этого «Осень» была снова поставлена уже в этой форме – и стало ясно, что пьеса преобразилась. В наши дни ее редко ставят в изначальном виде, однако этот, первый, вариант раз в несколько лет играют в мастерской Театра имени Корер.

Примерно в то же время, когда шла переработка «Осени», вышла третья пьеса Корер – «Реконструкция» – еще одна трагедия, огромная работа, длящаяся три с половиной часа без антрактов. Она состоит из эмоциональных монологов, в которых описывается жизнь на некоем острове. Каждый последующий монолог реконструирует предыдущий, делая его более сложным, но одновременно и более доступным для понимания. Знатоки называли язык пьесы самым изящным и четким за всю историю театра. Те, кто слышал текст пьесы, неизменно заливались слезами.

Вскоре после премьеры «Реконструкции» Корер неожиданно исчезла из поля зрения и больше не выступала с лекциями, а просто жила в своем хорошо укрепленном доме на Ротерси. Пошли слухи: она умерла, она скрылась, ее похитили… все как обычно. Однако слухи теряют силу, если основываются только на догадках. В реальности же она, вероятно, искала уединения, ведь с этого момента в ее жизни начался длительный период литературного творчества.

Корер написала несколько книг, и каждая из них была посвящена одному из аспектов борьбы за либеральные ценности. В одной она рассказывала об ужасах смертной казни, о многочисленных примерах судебных ошибок. За этой книгой последовала другая – подробное изучение одного такого случая: казни Керита Сингтона за убийство, которое он не мог совершить. (Спустя много лет после выхода этой книги Сингтон был посмертно помилован.)

Затем Корер написала две книги о правах и свободах – она без устали вела кампанию за то, чтобы каждый остров подписал закон, гарантирующий соблюдение прав человека. В следующую книгу вошли интервью с дезертирами, бежавшими с фронта на южном материке. Затем последовали несколько работ о феодализме, и хотя эта система сохранилась на большинстве островов Архипелага, после выхода этих книг на многих островах были проведены реформы. Книга «Один тебе, три мне» сыграла важную роль в продвижении экономической реформы, избавившей от нищеты миллионы людей. Одним из ее самых знаменитых проектов стала кампания за социальную реабилитацию женщин – жертв войны, многие из которых были вынуждены заниматься проституцией.

Никто другой не сыграл такую важную роль в широкомасштабной либерализации и реформировании общества.

Помимо книг Корер написала множество статей и эссе – часто по просьбе той или иной организации – и прославилась еще и тем, что порой занимала позицию, противоположную взглядам заказчиков. В этот период ее жизни хоть что-то узнать о ней можно было только из этих эссе, поскольку после возвращения на Ротерси она перестала давать интервью.

Первая из Особых школ Корер открылась на Ротерси, когда Корер было лет тридцать пять. Эта школа остается главным центром высшего образования в сфере социологии. Позднее появились и другие школы Корер, и теперь они работают на многих островах.

Иногда она соглашалась присутствовать на открытии таких школ, однако никогда не произносила речей и играла самую незначительную роль в подобных событиях – разрезала ленточку или символически закладывала камень фундамента, а затем тихо уходила на второй план. Именно такие мероприятия давали повод для сплетен о том, что Корер пользуется услугами двойника. Так как сама Корер и, позднее, Фонд Корер никогда это не опровергали, данные предположения, вероятно, соответствуют истине – и подобную практику никто не считал вредной.

Достоверно сама Корер появилась на публике только еще один раз – когда она одна покинула Ротерси, чтобы присутствовать на похоронах писателя Честера Кэмстона. Ее заметили садящейся на паром в гавани Ротерси – и в следующем порту на борт поднялись несколько журналистов. На каждой остановке их число увеличивалось. Корер сняла отдельную каюту, поэтому ее видели только в кают-компании, когда она приходила, чтобы поесть. На острове Иа ей пришлось пересесть на другой корабль, где уже не было отдельных кают. В течение всего рейса она находилась на палубе или в других общественных местах, отворачиваясь от фотоаппаратов. Все вопросы Корер игнорировала. Позднее капитан разрешил ей пройти в жилые отсеки для экипажа, где она и оставалась до конца путешествия.

Обратный путь стал для нее еще более тяжелым испытанием. Она была опечалена и страдала от стресса, и хотя капитан разрешил Корер остаться в его каюте, ей было сложно оградить себя от вторжения в личную жизнь. В конце концов она сказала, что выступит с заявлением для прессы и позволит себя сфотографировать – если потом журналисты оставят ее в покое.

Пока корабль шел от Иа к Джунно, она вышла в кают-компанию к пятидесяти репортерам, телевизионщикам и фотографам. И сказала, что потрясена внезапной смертью коллеги, которым восхищалась, и теперь хочет оплакать его в одиночестве.

Журналисты продолжили донимать ее и после этого, нарушив уговор, пока не вмешался менеджер судовладельческой компании, который организовал для Корер полет на частном самолете из Джунно. В свой дом на родном Ротерси она вернулась, никем не замеченная. Охранники закрыли ворота и ставни, и света в окнах не было видно.

Последующие события не вполне ясны, хотя и неоднократно подвергались анализу.

По слухам, Корер умерла через несколько дней после возвращения с Пикая. Смерть засвидетельствовал ее личный врач. Ходят слухи, что труп был сразу же кремирован. В отчете говорится следующее: «Смерть от естественных причин. Причина смерти: инфекция/инвазия». Многие уверены, что после смерти Кэмстона Корер скрылась в каком-то тайном убежище, расположенном на другом острове.

Однако факт ее смерти признан де-юре. Практически все ее вещи переданы в Национальный музей в Глонд-Сити, столице Федерации, и хранятся там по сей день. Среди них – выделенная в отдельный каталог – большая коллекция предметов, так или иначе связанных с Кэмстоном, в том числе полное собрание его сочинений, а также множество писем, фотографий, записных книжек и ксерокопии страниц его дневника. Почти весь рукописный материал либо адресован Корер, либо посвящен ей. Среди этих вещей есть даже локон, который, как было установлено, принадлежал Кэмстону.

У Корер не было детей, родственников у нее тоже не осталось. Люди, работавшие с Корер, посвящали ей трогающие за душу тексты и произведения искусства: самым известным среди них является длинное эссе, написанное Дант Уиллер, журналисткой «Айлендер Дейли Таймс».

Дом Корер на окраине Ротерси-Тауна открыт для посетителей; домом, а также всеми делами, связанными с имуществом, теперь занимается Фонд Корер.

Туристов на Ротерси ждет теплый прием, однако им там практически нечем заняться. Но для тех, кто изучает жизнь и творчество Корер, посещение острова, конечно, крайне важно. Въездная виза не требуется, законы об убежище на острове не действуют.

Денежная единица: симолеон Архипелага, обол Спокойствия.

Ротерси (2) След Отпечаток

Кабинет располагался наверху, под самой крышей, и в нем я повсюду натыкалась на следы его присутствия. Последний раз я была здесь двадцать лет назад; за это время кабинет почти не изменился – лишь усилился беспорядок: бумаги и книги лежали в стопках и грудах на трех столах и под ними. Я шагу не могла сделать, чтобы не наступить на одну из его работ. А в остальном комната осталась той же, какой я ее помнила: на окне по-прежнему нет занавесок, стен не видно за книжными шкафами. В одном углу стоял узкий диван; теперь с дивана сняли все, кроме матраса. Никогда не забуду клубок одеял, который остался на диване после нас.

Оказавшись здесь снова, я испытала потрясение. Так долго именно этот кабинет был воспоминанием, радостной тайной… а теперь он пуст. Я чувствовала запах его одежды, его книг, его кожаного чемоданчика, старого, потертого ковра. Его присутствие ощущалось в каждом темном углу, в двух квадратах яркого солнечного света на полу, в пыли на книжных полках, на книгах, стоявших неровными рядами, накренившись набок, в пожелтевших бумагах, в засохших пятнах беспечно пролитых чернил.

Я глотнула воздуха, которым он дышал, – внезапный приступ горя сдавил горло. Такой же удар я почувствовала, узнав о его болезни и неизбежной смерти. Спина напряглась под жесткой тканью черного траурного платья. Потеря меня ошеломила.

Пытаясь сбросить гнет, я подошла к деревянному пюпитру, за которым он стоя писал свои книги – наклоняясь особым образом и царапая ручкой по листам блокнота. Есть знаменитый портрет, где он изображен в этой позе, – картина была написана еще до нашей встречи, но так хорошо запечатлела самую его суть, что позднее я купила ее небольшую репродукцию.

Там, где обычно лежала его рука с зажатой между согнутыми пальцами маленькой черной сигарой, на полировке осталось темное пятно от пота. Я провела пальцами по лакированному дереву, вспоминая полчаса того особого дня, когда он отвернулся от меня к пюпитру, поглощенный внезапно пришедшей мыслью.

Это воспоминание преследовало меня с тех пор, когда я отправилась в путь в отчаянной надежде застать его живым. Родственники слишком поздно меня известили – возможно, намеренно, – а второе сообщение, которое я получила уже в пути, донесло мне ужасную новость: я опоздала. Я пересекла огромную часть Архипелага Грез, постоянно видя его наклоненную голову, напряженный взгляд, ручку, тихо шуршащую по бумаге, струйку табачного дыма, обвивающуюся вокруг его волос.

Собравшиеся внизу друзья и родственники ожидали, когда их позовут в церковь.

Я прибыла позже большинства скорбящих. Чтобы добраться до Пикая, мне потребовалось четыре бесконечных дня. Я так давно не бывала в этой части Архипелага, что забыла, во сколько портов корабли заходят по пути, как может задержать рейс погрузка багажа. Поначалу острова, как всегда, очаровали меня разнообразием красок и своим настроением; их названия вызывали в памяти картины прошлой поездки на Пикай: Лиллен-Кей, Иа, Джунно, Оллдус Преципитус… Но они напоминали мне о том, как я, затаив дыхание, ехала на встречу с ним – и о том, как я, тихая и довольная, размышляла на обратном пути.

На этот раз очарование быстро исчезло. После первого же дня, проведенного на корабле, мне казалось, что мы застыли на месте. Корабль медленно шел по спокойным проливам, а я часами стояла у леера, глядя, как от бортов стрелой расходятся волны. Увы, это была лишь иллюзия движения. Стоило мне оторвать взгляд от волны с белой шапкой пены, как я видела, что очередной остров по-прежнему там, где и раньше. Только птицы взмывали в небо и падали с высоты рядом с кораблем. Я жалела о том, что у меня нет крыльев.

В порту Джунно я сошла на берег – мне хотелось узнать, нет ли более быстрого средства передвижения. Напрасно потратив час на переговоры с портовой администрацией, я вернулась на корабль – выгружали древесину… На следующий день, когда мы прибыли на Мьюриси, мне удалось найти частный авиаклуб: короткий перелет позволил избежать захода в три порта, лежавшие по дороге. Однако бо́льшая часть сэкономленного времени ушла на ожидание следующего парома.

Наконец я прибыла на Пикай. В соответствии с расписанием, которое мне прислали вместе с известием о смерти, до похорон оставался только час. К моему удивлению, его семья прислала за мной в порт машину. У входа в гавань стоял человек в темном костюме; заметив меня, он сразу же распахнул дверцу со стороны пассажира. Когда машина помчалась от порта к невысоким холмам, окружавшим город и устье реки, волнение, связанное с путешествием, отступило. Я даже смогла расслабиться и поддалась сложным чувствам, от которых отстранялась, думая только о кораблях и времени прибытия.

Теперь эти чувства нахлынули на меня с новой силой. Страх встретить его родственников, которых я никогда не видела. Тревога: что они знают – или не знают – обо мне, какие планы они строят на меня – любовницу, чье существование может подорвать его репутацию? Горе, продолжающее высасывать все мои силы. Ни с чем не сравнимое чувство одиночества, ощущение того, что у меня остались только воспоминания. Надежда, сумасшедшая, иррациональная надежда на то, что часть его каким-то образом еще жива.

До сих пор не знаю, почему его родные меня известили. Двигала ли ими забота – или они поступали так, как должно скорбящим родственникам? Или – как я надеялась – он не забыл про меня и сам попросил их об этом?

Но все заглушало бесконечное горе, боль утраты, чувство, что я навсегда покинута. Я двадцать лет страдала, цепляясь за отчаянную надежду когда-нибудь его увидеть. А теперь его не стало, и пора взглянуть в лицо реальности – смириться с мыслью о том, что в моей жизни его уже никогда не будет.

Водитель молчал и уверенно управлял машиной. После четырех дней, проведенных на кораблях, где постоянно грохочут двигатели и генераторы и вибрируют переборки, мне казалось, что двигатель автомобиля работает ровно и почти бесшумно. Через тонированное стекло я смотрела на виноградники и пастбища, на скалистые ущелья вдали, на участки песчаной почвы у дороги. Наверное, все это я видела и в прошлый раз – но позабыла. Впечатления от той поездки слились в единое пятно, однако в его центре были те несколько часов, которые я провела с ним, – чистые и сияющие, навечно отпечатавшиеся в памяти.

В то время я думала только о нем, о той встрече. О той единственной встрече.

Затем – дом. Толпа у ворот; люди отталкивали друг друга, чтобы пробраться к машине. Какие-то женщины махали, наклонялись к окну, пытаясь разглядеть меня, понять, кто я. Водитель нажал кнопку электронного устройства на панели, и ворота открылись; автомобиль неторопливо поехал по дорожке к дому. Старые деревья в парке, горы за ними, вдали – лазурное море и темные острова. Мне было больно смотреть на эту картину – раньше мне казалось, что я никогда ее не забуду.

Войдя в дом, я молча встала в гостиной вместе с другими людьми, прибывшими на похороны. Я никого из них не знала, и у меня возникло чувство, что от них исходит молчаливое презрение. Мой чемодан стоял на полу в коридоре. Я отошла от группы людей и направилась в другую комнату, откуда виднелся главный холл и широкая лестница.

Какой-то пожилой человек последовал за мной.

– Мы, конечно, знаем, кто вы, – дрожащим голосом сказал он, бросив взгляд на лестницу.

Он, очевидно, испытывал ко мне неприязнь, раз избегал глядеть мне в глаза. Меня больше всего поразило его сходство с ним. Но ведь этот человек такой старый!.. Сначала я подумала, что передо мной его отец, но нет, я знала, что его родители умерли десятки лет назад, задолго до нашей встречи. Он рассказывал мне про своего брата-близнеца, однако утверждал, что они практически не поддерживают отношений. Может, это и есть тот брат-близнец, его живое подобие? Разве представишь, как изменился человек, которого ты не видела двадцать лет? Неужели именно так он выглядел перед смертью?

– Мой брат оставил для вас четкие инструкции, – сказал человек, тем самым проясняя ситуацию. – Можете подняться в его комнату, если хотите, только ничего оттуда не забирайте.

Поэтому я сбежала ото всех и тихо поднялась по лестнице в комнату под самой крышей.

В кабинете витала еле заметная голубая дымка – то, что от него осталось. Комната, должно быть, пустовала уже несколько дней, однако легкий туман, которым он дышал, сохранился.

Внезапно меня вновь захлестнула печаль; я вспомнила тот единственный раз, когда я легла с ним в постель, вспомнила, как свернулась клубочком рядом с ним, обнаженная, сияющая от возбуждения и удовольствия, пока он втягивал в себя едкий дым сигары и выдыхал его затейливыми клубами. Это была та же самая кровать – узкая кровать в углу с голым матрасом.

Теперь я не посмела подойти к ней; от одного взгляда на нее мне становилось больно.

Пять сигар – возможно, последние сигары, которые он купил, лежали на краю одного из столов. Упаковки нигде не было видно. Я взяла одну из них, поднесла к носу и вдохнула аромат табака, подумала о той сигаре, которую курила вместе с ним, наслаждаясь влажностью его слюны на моих губах. На мгновение комната поплыла у меня перед глазами.

За всю свою жизнь он ни разу не покидал родной остров, даже когда ему начали присуждать награды и почетные звания. Когда я лежала в его объятиях, безмолвно ликуя от того, что его ладонь покоится на моей груди, он попытался объяснить мне свою привязанность к Пикаю, объяснить, почему не может покинуть остров, чтобы быть со мной. Это остров следов, сказал он, остров теней, которые идут за тобой по пятам, ментальных отпечатков, которых ты лишаешься, когда уезжаешь. Почувствовав, что во мне усиливается другая, менее мистическая потребность, я ласками заставила его замолчать, и вскоре мы вновь занялись любовью.

А затем последовали годы молчания, и у меня даже не было полной уверенности, что он вообще обо мне помнит.

Слишком поздно я получила ответ – когда прибыло первое сообщение. Двадцать лет, шесть недель и четыре дня спустя.

Большие автомобили медленно подъехали к дому, один за другим затихли их двигатели.

Я отошла от пюпитра, взволнованная воспоминаниями, но мысль о том, что они навсегда останутся только воспоминаниями, привела меня в отчаяние. Когда я отвернулась от сияющего окна, мне показалось, что голубой воздух в центре комнаты сгущается, обретает плотность и структуру. Вокруг меня закружилась дымка. Я отступила, чтобы посмотреть со стороны, снова шагнула вперед… Завитки обрели форму, образовали призрачный слепок его головы, его лица. Это было лицо, которое я видела двадцать лет назад, а не то, которое знали все, и не подобие седого старика, похожего на его брата-близнеца. Для меня время остановилось, для меня проявился оставленный им след. Его лицо было словно маска, однако со множеством деталей. Струйки дыма придавали форму губам, волосам, глазам.

На секунду перехватило дыхание, нахлынули паника и благоговение.

Его голова была слегка наклонена набок, веки почти смежены, рот чуть приоткрыт. Я наклонилась вперед, чтобы поцеловать его, почувствовала легкое давление дымных губ, прикосновение призрачных ресниц. Всего лишь миг…

Его лицо искривилось, отлетело прочь. Глаза плотно зажмурились. Рот открылся. Струйки дыма, из которых состоял лоб, превратились в морщины. Он откинул голову назад, зашелся в сильном кашле, раскачиваясь взад и вперед от боли, задыхаясь, пытаясь как-то убрать то, что затрудняло ему дыхание – где-то там, внизу.

Ярко-красная струйка вырвалась из облачка – открытого рта. Капельки алого дыма. Я в ужасе отпрянула, и поцелуй прервался навсегда.

Призрак хрипел, сухо кашлял, теперь уже часто, слабо и безнадежно. Он смотрел прямо на меня – со страхом, болью и нестерпимым чувством потери, но струйки дыма уже распутывались, рассеивались.

Красные капли упали на пол, образовав лужицу на листе бумаги. Я опустилась на колени, чтобы получше рассмотреть ее, провела пальцами по вязкой жидкости. Когда я встала, на моих пальцах остались кровавые разводы, однако воздух в кабинете очистился. Голубая дымка растворилась. Последние его следы исчезли. Остались книги, пыль, солнечный свет, темные углы.

Я бросилась вон из комнаты.

Потом я опять стояла внизу вместе с остальными и ждала, когда нас рассадят по машинам. До тех пор, пока мое имя не назвал работник похоронного бюро, все вели себя так, будто не узнавали меня, и никак не реагировали на мое присутствие. Даже человек, который обратился ко мне – его брат, – стоял ко мне спиной, нежно держа под руку низенькую седую женщину, и негромко говорил с теми, кто выходил из дома, чтобы присоединиться к процессии. Все были подавлены важностью события, мыслью о том, что на улице собралась толпа, о том, что не стало великого человека.

Меня посадили в машину, замыкавшую кортеж, и я оказалась прижатой к стеклу двумя крупными, серьезными и молчаливыми подростками.

В переполненной церкви я сидела одна, сбоку, и, чтобы успокоиться, заставляла себя смотреть на пол из каменной плитки и старые деревянные скамьи. Когда запели гимны, я встала и беззвучно шевелила губами, вспоминая, что он говорил о своем отношении к религиозным церемониям.

Знаменитые люди произносили официозные, напыщенные речи, посвященные его памяти. Часть приглашенных я знала, но никто из них не подал виду, что знаком со мной. Я внимательно слушала – и не узнавала его в их речах. Он не искал этой славы, этого величия.

Церковь находилась на холме, над морем. Стоя в церковном дворике рядом с могилой, вдали от основной группы людей, я слушала, как ветер рвет слова надгробных речей. Я вспомнила его первую книгу, которую я прочитала, когда еще училась в университете. Она вдохновила меня, навеки стала проводником по жизни. Теперь его работы знают все, а в то время он еще не обрел популярности, и это было мое собственное, глубоко личное открытие.

Налетел ветер, растрепал волосы, принес соленый запах моря и аромат цветов – обещание ухода, побега отсюда.

Зеваки и репортеры с камерами едва виднелись вдали – их отделяла ограда из растений и сотрудников полисии. Когда ветер утих, я услышала, как священник произносит знакомые слова заупокойной молитвы. Затем гроб опустили в могилу. Хотя ярко светило солнце, я не могла унять дрожь. Я думала только о нем, о ласковом прикосновении его пальцев, о нежном давлении губ, о его добрых словах, о том, как он плакал, когда в конце концов мне пришлось его покинуть. О долгих годах, которые я прожила без него, цепляясь за крохи новостей… Я едва смела дышать, боясь, что с дыханием я прогоню его из своих мыслей.

Руку я спрятала под сумочкой. Кровь уже запеклась на пальцах – холодная корка, последний его след.

Ривер Шипящие воды

РИВЕР – самый крупный остров группы, известной под названием ОТМЕЛЬ РИВЕР-ФАСТ. Отмель, расположенная неподалеку от экватора, состоит примерно из тысячи четырехсот островов, бо́льшая часть которых не имеет названия и не заселена. Сверху Отмель показалась бы огромным серпом, который изгибается в юго-западном направлении, проходя через экватор, а затем вытягиваясь на восток. Ривер и два других крупных острова группы находятся в северном полушарии, большая часть мелких – в южном. Море в окрестностях теплое, мелкое и спокойное с виду, однако разрывные течения, подводные горы, водовороты и рифы делают его предательски опасным. Судоходных путей здесь мало. Самые крошечные острова – фактически большие камни, полностью уходящие под воду во время прилива.

Четыре главных острова – сам Ривер, Ривер-Дос, Трос и Квадрос – достаточно велики, чтобы на них могли жить люди. Вдали от побережья растут тропические леса, где занимаются заготовкой древесины, а на расчищенных участках есть небольшие фермы.

К северу от Ривера море значительно глубже, и именно здесь проходит медленное Северо-Файандлендское течение, прежде чем быстро свернуть в сторону от экватора. Комбинация глубоких холодных вод и теплого мелководья, где кормится рыба, делают окрестности острова идеальным местом для ловли рыбы на удочку.

Жители Ривера утверждают, что их острова – столица отдыха для туристов-рыболовов, но на самом деле это спорт для обеспеченных гостей: финансистов, банкиров, богатых наследников, живущих на деньги родителей, и лиц с менее традиционными источниками дохода.

В ресторанах, клубах, барах и других зданиях на набережных Ривер-Тауна висят фотографии огромных рыб, и некоторые из них в два-три раза больше толстых людей, которые их якобы поймали.

Поскольку Ривер находится рядом с экватором, здесь дважды в день можно наблюдать в небе вортексы.

Хотя феномен это обычный, почти все понимают его неправильно. Если в определенное время суток посмотреть на небо, то можно увидеть над головой стопку неподвижных реактивных и транспортных самолетов, которые «смотрят» во всех направлениях и медленно плывут к западу. Эта стопка видна во многих точках мира, расположенных недалеко от тропиков, но эффект возникает непосредственно над экватором. Самолеты летят на разной высоте, и их инверсионные следы тянутся по голубому небу, закручиваясь в спирали в сторону золотого сечения. Это удивительное зрелище – единственное видимое доказательство проходящего рядом вортекса.

Именно житель Ривера по имени ДЕДЕЛЕР АЙЛЕТТ впервые заметил, изучил, идентифицировал и замерил темпоральный вортекс. Теперь на Ривер-Квадросе в его честь построены небольшой музей и обсерватория. Там же находится несколько рабочих моделей, которые иллюстрируют то, как вортексы изменяют наше восприятие физического мира.

Айлетт сделал открытие, пока ходил на корабле вокруг Ривер-Квадроса, самого маленького из четырех основных островов, чьи каменистые берега облюбовали любители ловить рыбу на мелководье. Остров находится непосредственно на экваторе, и эта воображаемая линия делит его на две части приблизительно равного размера. Поэтому визуальные искажения именно здесь можно наблюдать на уровне моря.

Айлетт подметил то, что многие поколения рыбаков принимали как данность: если обойти вокруг острова, то вид утесов и берега, и даже характер местности изменяется. Мыс, к которому вы шли, стал ниже или длиннее с того момента, как вы видели его в прошлый раз; определенная группа камней теперь находится под водой даже во время отлива, рощица на вершине горы, которая была видна из гавани, теперь располагается за холмом, закрывающим обзор с пристани.

Моряки и рыболовы, у которых были только самые примитивные карты, никогда точно не знали, видят ли они то, что есть на самом деле, или у них какие-то ложные воспоминания о том, что они видели в прошлый раз. Люди постоянно сбивались с пути, и много кораблей потерпело здесь крушение.

Айлетт отнесся к этому феномену со всей серьезностью и несколько раз обошел вокруг острова. Он тщательно записал все, что видел, и сделал сотни фотографий. Затем он соотнес результаты своих наблюдений с датами и временем, положением солнца, приливами и силой ветра, пытаясь найти закономерность.

Авиация тогда еще не получила широкого распространения, поскольку считалось, что этот вид транспорта крайне опасен. Самолеты были достаточно надежными, однако пилоты постоянно сбивались с курса, после чего им приходилось совершать аварийную посадку на других островах или топить машины в коварном море. Сами того не подозревая, они стали первыми жертвами визуальных или темпоральных искажений.

Айлетт твердо вознамерился проверить свою теорию и заплатил все, что у него было, пилоту, который согласился совершить вместе с ним несколько полетов над Ривер-Квадросом – поначалу на малой, а затем, когда они обрели уверенность, и на большой высоте.

Выяснилось следующее. Если лететь в одном направлении и смотреть на землю – например, с севера на юг, то отдельный остров будет выглядеть определенным образом: горы здесь, река там, город, залив, лес и так далее. Однако если пролететь над ним во второй раз – с востока на запад, – то остров странным образом изменится: река впадает в море в другом месте, лес стал темнее или больше, число горных вершин уменьшилось, береговая линия уже не столь изломана… Действительно ли все это изменилось? Или в прошлый раз ваши наблюдения были неточны? Вы разворачиваетесь и летите снова с севера на юг, чтобы посмотреть в третий раз, – и остров снова изменяет свой облик и выглядит по-другому.

Хуже того, если вы отправляетесь на соседний остров, а затем пытаетесь вернуться домой, то остров, который вы покинули, теперь находится в другом месте или даже совсем в другом направлении. Иногда он вовсе исчезает – по крайней мере, так кажется.

Измерения и вычисления позволили Айлетту разобраться в происходящем, откалибровать степень искажения долготы и широты.

Современные летательные средства пользуются вортексными искажениями. Двигаясь на большой высоте в сторону экватора, самолет проходит сквозь искажение, значительно сокращая дистанцию, которую нужно преодолеть. Поэтому все рейсы длятся относительно недолго, что позволяет экономить топливо. Хотя аэронавигационные карты Архипелага так же ненадежны, как и все остальные, авиакомпании разработали сложную, но эффективную систему физических маркеров, чтобы пилоты самолетов, снижающихся из зоны искажения, могли ориентироваться методом счисления пути.

Дважды в день, когда два основных вортекса двигаются над планетой, жители экваториальных островов могут насладиться зрелищем «стопки» самолетов, пролетающих над головой. Все самолеты «смотрят» в разные стороны, и за ними по голубому небу тянутся спирали инверсионных следов.

Лучшее место для наблюдения этого феномена – обсерватория имени Айлетта на Ривер-Квадросе. Каждый день в ней проходят экскурсии и лекции; особой отдел снабжает детей материалами, чтобы они могли создать свои собственные станции наблюдения у себя дома или в школе.

В Ривер-Тауне есть небольшое сообщество художников. Сейчас оно уже не столь влиятельное, как раньше, а когда-то здесь работал основатель школы тактилистов РАСКАР АСИЦЦОНЕ – пока его не арестовали. Хотя он не первым применил технику тактилизма – встраивание в краску ультразвуковых микросхем, однако именно он довел ее до совершенства и дал ей название.

После его ареста, а позднее – ссылки, оставшиеся в Ривер-Тауне художники стали называть себя «пре-тактилистами» – не для того, чтобы точнее охарактеризовать свой стиль, а желая свести к минимуму последствия катастрофы, произошедшей с Асиццоне. Это сообщество художников существует до сих пор, и хотя сейчас большинство их работ выполнено в традиционном стиле, один-два молодых художника создают сложные, экспериментальные произведения высочайшего качества. Ни одна работа Асиццоне не выставлена на всеобщее обозрение.

Туннелирование запрещено, зато на Ривер-Тросе есть глубокие пещеры, которые можно осмотреть.

На острове действуют строгие законы о приюте, уровень местных налогов высок. Одна из главных достопримечательностей – казино, которое является важным источником дохода для сеньории Ривера.

Денежная единица: симолеон Архипелага, доллар Файандленда, кредит Федерации.

Сивл Мертвая башня Стекло

Алвасунд Раудеберг, которую я знал с младших классов, вернулась в мою жизнь в тот момент, когда я практически про нее забыл. После окончания школы я уехал в субтропики, на остров Иа, где получил стипендию в университете Келлно. Напряженная учеба только ускорила происходящие во мне перемены. Я был рад, что поменял родной остров на современный мир. Алвасунд и все остальные, кого я знал с детства, уплыли в прошлое.

Затем неожиданно скончались мои родители, и мне пришлось вернуться на родной Гоорн, остров группы Хетта. Отправился я туда с неохотой. Тот год был одним из тех, когда налетает суровый ветер Гоорнак – для населения островов Хеттской группы это время дурных предзнаменований. С ледяным ветром приходят примитивные страхи и суеверия, из-за которых остальные жители Архипелага считают нас отсталыми. Гоорнак – неистовый поток морозного воздуха, летящий с северо-востока, мерзкое дыхание ведьмы – по крайней мере, так говорят обитатели Хетты.

Я отсутствовал на острове четыре года, поглощенный курсом наук о стекле. Иа находится далеко к югу от островов Хетта; его омывает теплое море, он современный во всем, именно там проходят обучение юные умы, там формируются идеи, там разрабатывают технологии. В универе Келлно я научился уважать науку и инженерное дело, скептически относиться к суевериям, отрицать условности, но при этом ценить прошлое. Я охотно читал самую разную литературу, общался со сверстниками, влюблялся, расставался с теми, кого разлюбил, участвовал в дебатах, задавал вопросы, спорил, пил, бросал пить, учился и валял дурака. Я повзрослел, пока жил на Иа, и, как мне казалось, оставил позади весь неприятный психологический груз, который увез с собой из дома. Я ведь родился на Гоорне, так что я мог знать об остальном мире?

Во время учебы я не терял время даром и в рамках социально-ориентированной программы получил работу в одной коммерческой лаборатории в Иа-Тауне. Она занималась исследованиями нового вида борофосфосиликатного стекла, применявшегося в суперпроводниках. Время, проведенное в лаборатории, принесло мне двойную пользу: я получил диплом с отличием и предложение работать в этой же лаборатории на полной ставке.

О доме я почти не думал, ведь связь в определенных частях Архипелага ненадежная и дорогая. Хетта – первобытной красоты тринадцать островов среднего размера в большой бухте, спрятанные за горной грядой южного побережья Файандленда. Зимой, когда море замерзает, три-четыре острова временно соединяются с материком, однако связь эта очень хрупкая: лед слишком толстый, чтобы через него могли пробиться корабли, но слишком коварный, чтобы по нему ходить или ездить. Хотя острова издавна торгуют с материком, после начала войны большая часть торговли ушла на черный рынок.

Гоорн – второй по величине остров группы Хетта, и он не входит в число тех островов, которые находятся рядом с материком. Таллек – северное побережье Гоорна: гористое, изрезанное глубокими фьордами. Между мысами Таллека, среди его крутых утесов, в длинных заливах с ледяной водой укрылись от господствующего ветра несколько маленьких портов. Горы, возвышающиеся над морем, летом голы, а зимой покрыты льдом. Главная индустрия Таллека – глубоководное рыболовство. В Таллеке я был только один раз, еще в детстве – отец взял с собой всю семью на деловую встречу. Воспоминания о тамошних холодных горах навсегда повлияли на мое отношение к родному острову и к самому Гоорн-Тауну, в котором я жил.

В лаборатории на Иа я не проработал и трех месяцев, когда мне сообщили о смерти матери. Я знал, что она болела, однако понятия не имел, насколько это серьезно. Вскоре у моего отца случился сердечный приступ, который стал для него фатальным. Потрясенный двойной трагедией, я связался с моим старшим братом Брионом; он теперь жил на материке и не смог получить выездную визу. Поэтому я в одиночку отправился на медленных паромах на север, от одного острова к другому, с многочисленными задержками, и восемь дней спустя прибыл в Гоорн-Таун.

Дома на меня сразу навалились дела – я разбирался с родительскими финансами, наводил порядок в доме и так далее. В принципе, за свое место в лаборатории я мог не беспокоиться, однако в один из дней со мной связался босс и сообщил, что ему не удалось заключить контракт со спонсором, поэтому зарплату людям из моей группы урезали вдвое. Так что с возвращением меня никто не торопил.

Атмосфера на Гоорне была до дрожи знакомой. Короткие дни, вечно грязно-бурое небо, леденящий холод. С северо-востока плыли черные как сажа облака. Я уже достаточно долго прожил в субтропиках и хотел остаться там навсегда. Горн с его постоянными ветрами вызывал у меня депрессию. Те немногие, кому хватало храбрости выйти из дома, ежились от ветра, от собственных мыслей и, как я полагал, от своих языческих страхов. По улицам медленно ездили машины, и тусклые огни зловеще отражались в их окнах. Мне было тесно среди невежественных, суеверных людей; тесно и одиноко.

В этом тревожном состоянии улаживать дела родителей было практически невозможно.

Служащие банка, адвокаты, люди из сеньориальной комиссии по недвижимости не отвечали на мои вопросы, или отнекивались, или высылали мне не те документы. Добиться каких-то результатов практически не удавалось.

Через несколько дней я понял, что пока Гоорнак не стихнет, все мои усилия будут напрасны. Я решил отправиться на Иа – повидаться с друзьями, выяснить, как обстоят дела с работой, а на Гоорн вернуться летом. И начал укладывать вещи.

Встреча с Алвасунд Раудеберг все изменила. В облаке из крошечных снежинок она пришла ко мне домой утром того дня, когда я планировал сесть на паром. Я был заинтригован. Когда мы учились в школе, она мне нравилась.

– Хотела тебя увидеть, Торм, – сказала она. – Мои соболезнования насчет родителей.

Мы сели за столом на кухне – рядом, чтобы было теплее, – и стали пить горячий шоколад.

Яростный ветер, бушевавший в городе, скрипел входной дверью, заставлял крышу стонать и взвизгивать.

– Расскажи, чем ты занималась после школы, – попросил я. – Поступила в колледж?

У каждого из нас было чем поделиться, но в каком-то смысле наши истории были похожи. Как и многие другие, мы бежали с Гоорна – и обоим пришлось вернуться. Ни она, ни я четко не представляли, что делать дальше.

Алвасунд жила на Мьюриси, однако потеряла работу, а другую найти не смогла. И вернулась на Гоорн, чтобы вместе с семьей отпраздновать рождение двойни у ее сестры. Я упомянул о том, что скоро уезжаю на Иа, – и вдруг мне сильно захотелось, чтобы Алвасунд поехала со мной. Я думал о ней, о том, как мы выросли, о том, что она всегда мне нравилась, о возможностях, которые передо мной открываются. Я несколько раз упомянул про Иа – так, чтобы он показался ей интересным и привлекательным, но в конце концов понял, что для нее это не вариант.

– Скоро я еду в Таллек, – сказала она.

– В детстве я был там с родителями, но всего пару дней.

– Хорошо его помнишь?

– Там сплошные горы, – ответил я. – Постоянно пахнет рыбой и дымом. Я все время мерз – как сейчас, но только в Таллеке тогда было лето. Так что, похоже, там холодно круглый год. А зачем ты туда едешь?

– По разным причинам.

– Например?

– Никогда не видела фьорды.

– Наверное, дело не только в этом. Туда ведь очень трудно добираться.

– Возможно, там найдется работа… А вчера я выяснила, что в Таллеке есть туннель Йо.

– Не знал, что она приезжала на Гоорн.

– Долго она здесь не задержалась. Ее вышвырнули с острова, как только поймали. Но, похоже, она успела почти насквозь просверлить один из склонов. Туннель можно осмотреть.

Внезапно Алвасунд сменила тему и заговорила о своей специальности. Она изучала сценографию, создание трехмерных декораций на компьютере, построение перспективы и субъективное аниматронное моделирование. Она называла все это «активным разумом», потому что сцены, созданные таким образом, могли реагировать – и не только на реплики актеров, но и на реакцию зрителей. Многие театральные менеджеры относились к новой технологии настороженно.

Получив диплом, Алвасунд обнаружила, что вакансий по ее специальности мало. Какое-то время она работала в одной телекомпании. Ее отправили в региональную студию на Мьюриси, но потом эта студия закрылась. Найти работу в одном из мьюрисийских театров Алвасунд не смогла.

А теперь она решила съездить на север, а затем вернуться на Мьюриси.

– Хочешь, я составлю тебе компанию? – спросил я, делая вид, будто эта мысль только что пришла мне в голову.

– Я думала, ты едешь на Иа.

– Мне не к спеху. Просто не хочу сидеть в доме.

– Ты машину водишь? – спросила Алвасунд.

– Да.

– Отлично. Если возьмем машину напрокат, ты ее поведешь?

– А где будем жить? Что будем делать?

Она сосредоточенно посмотрела на меня, и я вдруг вспомнил, какой таинственной и серьезной она казалась мне в школе.

– Что-нибудь придумаем, Торм.

Она засмеялась, я тоже. У меня появился шанс побыть с ней наедине в течение нескольких дней. Алвасунд сказала, что там есть дом, в котором можно пожить, – это как-то было связано с работой, которую ей предложили. В детали она не вдавалась.

– Сейчас там больше никого нет, – добавила она и вновь засмеялась.

Вскоре после этого Алвасунд ушла, но на следующий день вернулась, чтобы обсудить наши планы. Я вернул билет на паром, получил назад деньги. Она нашла недорогую компанию, сдававшую машины напрокат. Мы изучили карты фьордов, проложили маршрут.

Город, в который мы ехали, назывался Эрскнес, он находился рядом с тем местом, где Йо бурила свой туннель.

Отсутствие каких-либо пометок на карте создавало холодящее кровь ощущение унылости – казалось, что в Таллеке нет ничего, кроме обдуваемых всеми ветрами гор. Мы запаслись теплой одеждой и провизией и договорились выехать на следующее утро. Я предложил проводить ее до дома сестры, но Алвасунд отказалась.

К северу от Гоорн-Тауна смотреть почти не на что, и дорога там прямая. Порывы сильного ветра раскачивали машину. Мы ехали целый день, лишь один раз остановились, чтобы немного отдохнуть и быстро пообедать. Впереди виднелся темный хребет с заснеженными вершинами. Мы не знали, сколько времени у нас займет путешествие, а ехать по горам в темноте не хотелось. Хотя машина была новая, обогреватель работал плохо, и чем дальше на север мы отъезжали, тем холоднее становилось. Алвасунд укутала ноги одеялом, а я ненадолго остановил машину, чтобы надеть куртку.

К концу дня мы забрались на первый перевал и обнаружили, что дорога там обледеневшая и опасная. Начался сильный снегопад; он скоро закончился, но успел нас напугать, так как видимость снизилась. По обочинам высились сугробы, а на трассу падал новый снег. Примерно через полчаса мы увидели у дороги небольшую гостиницу и тут же решили в ней заночевать.

Около полудня мы спустились с перевала в Эрскнес. Солнце стояло невысоко, но светило ярко. Темно-синее море покрывала россыпь белых точек. Над нами нависали скалистые, покрытые снегом горы. У подножия хребта, там, где дорога шла параллельно берегу, виднелись следы камнепада.

Руководствуясь маленькой, нарисованной вручную картой, Алвасунд направила меня к дому, где мы собирались остановиться. Мы вылезли из машины, и нас сразу же атаковал ледяной ветер.

Дом стоял так, что за его крошечным задним двориком начинался крутой горный склон. Алвасунд достала ключ, быстро открыла дверь, и мы занесли наши сумки в дом. Там было так холодно, что изо рта вылетали белые клубы пара.

Центральное место на первом этаже занимала дровяная печь. Рядом с каменной стеной лежали аккуратные стопки поленьев. Перед печью лежал ковер, а чуть дальше стоял длинный диван. На этом же этаже находились кухня и ванная.

Все было чистое и аккуратное, все работало.

К мезонину на верхнем этаже вела узкая деревянная лестница. Там на полу лежал большой толстый матрас, на котором были аккуратно сложены одеяла и подушки.

Через два часа мы привели дом в жилой вид. В печи горел огонь, наполняя комнаты сладким ароматом горящей березы, а кожух водяного охлаждения, окружавший топку, уже разгонял по дому горячую воду. Алвасунд разогрела суп из консервной банки, и мы съели его, сидя на диване и глядя на огонь.

Судя по картам, Эрскнес находился в некотором отдалении от моря, а чуть дальше на побережье, ближе ко входу во фьорд, располагалось рыбацкое поселение под названием Омгуув. На осмотр города, похоже, ушло бы не очень много времени, ведь в нем были всего две главные улицы и лабиринт переулков, похожих на тот, где стоял наш дом. Почти всю прибрежную полосу занимали портовые здания. Даже сквозь слой камня и утепленные деревянные стены дома мы слышали звуки работающих кранов и лебедок.

Перед закатом, невзирая на ледяной ветер, мы решили пройтись по городу. Алвасунд показала мне здание, где, по ее мнению, устроила свою студию Йо. Теперь там находился магазин, торгующий сетями… Впрочем, художница приехала на остров несколько десятков лет назад, так что ее студия могла быть в любом из этих зданий.

На обратном пути мы наткнулись на ресторан и зашли поужинать. Посетители ресторана поглядывали на нас с любопытством, однако без враждебности. Мы с Алвасунд постепенно начали привыкать друг к другу, и за ужином иногда прерывали разговор и сидели молча, в тепле взаимного понимания.

Потом мы направились домой, слушая эхо собственных шагов на пустынных, уже темных улицах. Кое-где в окнах, за занавесками или жалюзи, был виден свет, однако других признаков жизни не наблюдалось. Буйный Гоорнак принес легкий снежок. Поддерживая друг друга, мы осторожно продвигались по скользким дорогам.

Мысль о том, что в доме всего одна кровать, вселяла в меня тихую надежду. Я не мог забыть смех Алвасунд, когда мы впервые заговорили об этой поездке, как она улыбалась, обсуждая совместное путешествие, я не мог забыть, как приятно нам было в ресторане, как нас влекло друг к другу.

Накануне, когда мы приехали в гостиницу, я был если не разочарован, то удивлен. Как только я выключил зажигание, Алвасунд выпрыгнула из машины и бросилась сквозь метель к зданию. Вернувшись, она сообщила, что места есть, и мы стали вытаскивать из машины сумки. Уже в гостинице выяснилось, что мы будем ночевать в разных номерах, однако задавать вопросов я не стал. Так что прошлую ночь я провел в тепле и комфорте, но один.

А теперь мы были в Эрскнесе, в доме, где всего одна кровать.

Зайдя в дом, мы сняли верхнюю одежду, развели огонь и заварили чай. Затем, как и раньше, сели вместе и стали смотреть на огонь.

В ресторане Алвасунд взяла справочник для туристов, и теперь мы знали, где находится туннель Йо. Посетить его мы собирались на следующий день.

Когда мы допили чай, Алвасунд резко встала и спросила меня, кто первый пойдет в душ. Вызвался я.

Приняв душ, я поднялся по узкой лестнице, лег на матрас и закутался в одеяло. Меня охватило предвкушение, все мои чувства были напряжены. Как только я лег, пришла Алвасунд. Повернувшись ко мне спиной, она как ни в чем не бывало разделась до белья, завернулась в простыню и пошла в душ. Я слышал, как загудели трубы, как от движений Алвасунд изменялся плеск воды. Я смотрел на горку вещей, которую она оставила на полу рядом с нашей постелью.

Затем наступила тишина, а потом Алвасунд что-то сделала с печкой, выключила свет на первом этаже и поднялась наверх. Она была завернута в простыню, на плечи легли мокрые волосы.

Она встала на колени и положила на матрас подушку, деля его на две части.

– Ты понимаешь, Торм? – Она похлопала ладонью по тяжелой подушке, чтобы та растянулась по всей длине матраса.

– Кажется, да. Я вижу, что ты делаешь. Я именно это должен понять?

– Да. Не трогай меня. Представь, что между нами лист стекла.

Алвасунд быстро вытерла волосы, затем выскользнула из простыни и на секунду оказалась передо мной обнаженная, на расстоянии вытянутой руки, но тут же юркнула под одеяло. Нас разделяла подушка.

Алвасунд выключила свет, потянув за шнур, привязанный к стропильной балке.

Я снова включил его, сел и наклонился к ней. Она лежала с открытыми глазами, укутавшись одеялом до подбородка.

– Торм…

– Я ни на что не рассчитывал, но ты ведешь себя так, словно все ровно наоборот.

– Это же очевидно. А чего ты ожидал?

– Все, что было сегодня… Неужели я ошибался?

– Торм, мы просто друзья, и я хочу, чтобы так и осталось.

– А если я хочу, чтобы ситуация изменилась? Или если этого захочешь ты?

– Тогда мы оба это поймем. А пока просто вообрази, что нас разделяет стекло. Сквозь него все видно, но дотронуться ни до чего нельзя. В колледже меня учили, что между актерами и зрителями находится невидимая стена. Ты все видишь, а настоящего взаимодействия нет.

– Сцена – это совсем другое! – запротестовал я.

– Знаю. Но сейчас, сегодня ночью, это так.

– Ты хочешь, чтобы я был твоим зрителем.

– Да, наверное.

Внезапно Алвасунд показалась мне довольно наивной; она адаптировала какой-то принцип, которому ее научили на уроках театрального мастерства, однако применяла его неправильно. Я выключил свет, возбужденный и раздосадованный, но через несколько секунд снова его зажег. Она моргнула, однако не сдвинулась с места.

– Ты говоришь, что смотреть можно.

– Да.

– Тогда я хочу увидеть тебя сейчас.

К моему удивлению, Алвасунд улыбнулась и без единого слова стянула с себя одеяло. Я приподнялся на локте: вот она, лежит рядом со мной, небольшого роста, обнаженная… да что там, совсем голая! Одной ногой она отпихнула одеяло и чуть повернулась, чтобы я мог рассмотреть ее полностью.

Раздосадованный, я отвернулся и выключил свет. Через несколько секунд она залезла под одеяло, немного поерзала, а потом затихла. Я лег на спину, положил голову на большую мягкую подушку и, тяжело дыша, постарался успокоиться.

Алвасунд, похоже, заснула: она дышала ровно и еле слышно.

Конечно, ее поступок бросил меня в водоворот мыслей, желаний, разочарования. Что у нее на уме? Я ей нравился – однако, похоже, недостаточно. Она с удовольствием позволила смотреть на себя, но приближаться к ней было запрещено. Меня ошеломил и возбудил вид ее тела, то, как она лежала рядом со мной, опустив руки, чтобы была видна грудь, и немного раздвинув ноги. Она хотела, чтобы я ее увидел, – или, по крайней мере, позволяла себя увидеть.

Она была не первой женщиной, которую я видел обнаженной, и не первой женщиной, с которой я спал. Мне казалось, что она об этом знает или догадывается. За четыре года, проведенные вдали от дома, я быстро повзрослел и наслаждался новообретенной свободой. У меня были подруги и любовницы, и у меня была Энджи – студентка с факультета экономики, с которой я в течение нескольких месяцев с энтузиазмом занимался любовью. Я никогда не мечтал об Алвасунд; более того, с тех пор как я покинул Гоорн, я почти о ней не думал. Ее возвращение в мою жизнь стало для меня полной неожиданностью. Однако она и раньше казалась мне привлекательной, а теперь стала еще краше, мне нравилось проводить с ней время, и…

Нас разделял лист стекла.

Про стекло я многое знал, но то стекло, в котором я разбирался, не предназначалось для того, чтобы сквозь него смотреть – и не являлось барьером. Напротив, это была среда с временным эффектом, которую использовали для управления или усиления потока электронов на определенных частотах, а в других случаях стекло применялось в качестве изолятора или уплотнителя.

Почти всю ночь я не спал, чувствуя, что Алвасунд рядом, зная, что если сдвинуться совсем чуть-чуть, перекинуть руку или, напротив, подсунуть ее под эту чертову подушку, то ее можно будет коснуться, потрогать.

Но я этого не сделал. Я слушал, как над крышей воет ветер. А потом, наверное, все-таки заснул, потому что проснулся уже утром. Алвасунд уже оделась и хозяйничала на кухне. Я спустился к ней и коснулся ее руки в знак приветствия, а она быстро, но тепло обняла меня за плечи.

Что ж, сейчас нас разделяло мое стекло, а не ее.

Утром ветер немного утих, и мы решили пойти к туннелю Йо.

В рекламном проспекте, который нашла Алвасунд, говорилось, что туннель находится недалеко от центра города. Нам пришлось подниматься по довольно широкой дороге с обледеневшей, крошащейся поверхностью. Камни, которыми она была выложена, кое-где шатались. Значительная часть дороги была занесена снегом.

Вскоре мы нашли туннель – его пробурили так, чтобы вход снизу был не виден. Туннель был огромный, по нему мог бы проехать грузовик. Похоже, он произвел впечатление на Алвасунд; я же, если честно, остался к нему равнодушен – просто большая дыра в склоне горы.

– Не понимаешь, да? – наконец спросила Алвасунд.

– Да нет, кажется, понимаю.

– Джорденна Йо очень важна для меня – как художник, как идеал, как объект для подражания. Я хочу быть такой, как она. Йо жила ради своей работы и в конце концов умерла за нее. Почти каждый свой проект она завершала, несмотря на возражения, запреты и угрозы. Конечно, теперь все высоко ценят ее работы, каждый остров демонстрирует ее проекты словно свои собственные. На самом деле ее преследовали те же самые люди, которые сейчас у власти. Вот один из туннелей, который она не смогла завершить. Позднее она от него отреклась, заявив, что правительство Хетты его погубило. Неужели ты не видишь, что она задумывала?

– А каким бы он был в законченном виде?

– Длиннее и глубже… Он должен был выйти к противоположному склону холма. Уникальность его заключается в том, что где-то там, внизу, есть вертикальная спираль.

Через некоторое время мы развернулись и осторожно зашагали по скользкой дороге обратно в город.

– И это все? – спросил я. – Ты выполнила свою задачу?

– Не знаю. Я все еще жду вестей о вакансии.

– А люди, которые тебе ее предложили, здесь, в городе, или ты должна как-то с ними связаться?

– Я же сказала – не знаю.

– Ладно, всегда можно вернуться и снова посмотреть на дыру. Больше-то все равно делать нечего.

На обратном пути мы вышли к крутой каменной лестнице и спустились по ней на одну из улиц. Я надеялся найти магазин или кафе – место, где можно купить газету, посидеть и погреться. У нашего дома мы встретили какого-то молодого человека. Он не заметил нас и уже собирался пройти мимо, но Алвасунд его остановила.

– Марс! – Она выпустила мою руку и приветливо помахала ему, затем быстро пошла в его сторону.

Услышав свое имя, молодой человек удивленно посмотрел на нее, быстро отвел взгляд и, похоже, собирался идти дальше. Когда Алвасунд снова окликнула его, он сделал вид, что ее узнал и махнул рукой в перчатке. Его жест напоминал знамение, отгоняющее силы зла.

– Алви, это ты? – Голос юноши был приглушен плотным шарфом.

– Конечно, я, Марс. А что? – Она улыбалась, не обращая внимания на его недовольный вид.

– Все должны приехать только на следующей неделе. Ты в доме уже была?

– Ты сам прислал мне ключ. Ну, или кто-то из «Управления»… – Она перестала улыбаться. – Я приехала вчера, на несколько дней раньше, чем предполагала. Нашла человека, который меня подбросил.

– Ладно. – Юноша сделал шаг назад; похоже, он хотел поскорее уйти. Вид у него был вороватый – из-под капюшона еле виднелось раскрасневшееся от ветра лицо.

– Как работа? – спросила Алвасунд. – Я ведь ради нее сюда приехала.

– Я не в курсе. Операциями я уже не занимаюсь, только в офис иногда заглядываю.

– Так что мне делать?

– Нужно заполнить заявку с просьбой о встрече. В доме бланк есть?

Алвасунд вопросительно посмотрела на меня. Я покачал головой.

– Нет.

– Значит, его пришлют.

– Я должна знать, получу ли я работу, – сказала Алвасунд.

– Я потороплю людей в Джетре. Но… не ввязывайся ты в это дело.

– Марс, ты же знаешь, ради этого мы и учились. Ты сам уговаривал меня подать заявку.

– Это было раньше.

– Раньше чего?

Молодой человек сделал еще один шаг назад.

– Я свяжусь с «Управлением», – сказал он и бросил взгляд на меня: – Ты тоже подал заявку?

– Нет.

Он отвернулся и быстро зашагал прочь, засунув руки в карманы теплой куртки, сгорбившись и закрыв подбородок шарфом.

Его последние слова, в общем, были единственным признаком того, что он вообще обратил на меня внимание. Я стоял рядом с Алвасунд и ежился от холодного ветра – очевидец, исключенный из разговора. Внезапно я осознал, как мало я знаю об Алвасунд, о ее жизни до нашей встречи.

– Пойдем домой?

– Пожалуй, я соберусь и сразу поеду в Гоорн-Таун.

Вернувшись в дом, я стал укладывать в сумку свою одежду и другие вещи. Алвасунд пошла на кухню, заварила чай и села за стол, опустив голову и держа кружку обеими руками.

– В чем дело, Торм? – спросила она, когда я зашел на кухню, чтобы забрать кофе, который я привез с собой.

– Я тебе здесь не нужен. До места я тебя довез, а обратно сама выберешься.

– Что на тебя нашло?

– Кто это был, черт побери? Как там его – Марс?

– Знакомый из университета.

– Бойфренд?

– Просто старый друг.

– А я тогда кто?

– Старый друг.

– Значит, между нами никакой разницы. Я – человек, которого ты нашла, чтобы он тебя подбросил.

Алвасунд моргнула и отвернулась.

– Извини, что я так сказала. Я сразу поняла, что это бестактно.

– Раньше надо было думать.

– Торм, ты ревнуешь!

Я перестал расхаживать по кухне и повернулся к ней:

– Зачем мне ревновать? Что я теряю от встречи с твоим бывшим? Ни черта. Ты ничего мне не дала…

– Я думала, что у нас все только начинается.

Она встала и, протиснувшись мимо меня, пошла в гостиную. Я последовал за ней. В печи еще горел огонь – за огнеупорным стеклом сияли темно-красные угли. В доме было тепло, пахло дымом от горящих поленьев. Окна запотели.

Она села на толстый ковер перед дверцей топки и наклонилась поближе к огню. Я опустился в одно из кресел вполоборота к ней.

Алвасунд встала на колени, наклонилась ко мне и поцеловала в губы. Ее рука нежно прижалась к моей груди. Я сердито отстранился, но она не отставала.

– Торм, мне жаль. Мне очень жаль! Пожалуйста… давай забудем то, что произошло. Марс – мой старый друг по университету, я больше года его не видела. Но он вел себя странно, и я растерялась.

В шкафчике она нашла бутылку местного яблочного бренди, открыла ее и налила в две рюмки.

– Ты должна объяснить мне, что происходит, – сказал я, все еще злясь на нее и думая о прошлой ночи. Между нами ничего не было, нас по-прежнему разделял виртуальный лист стекла, который она поставила. – Ты притащила меня сюда не для того, чтобы полюбоваться на дыру в земле. Выкладывай начистоту, что это за работа такая?

– Я даже и не знаю, существует ли она на самом деле, – ответила Алвасунд. – Если да, то она идеально мне подходит, и жалованье отличное. Но слова Марса меня сбили с толку. В прошлом году он сам устроился на эту работу. Сначала он сказал, что вакансия есть, и убеждал меня подать заявку, а потом на несколько недель пропал. Какое-то время он притворялся, будто мы с ним не знакомы, а потом снова переменился, просил приехать. А что произошло на улице, ты сам видел.

– Кем он был тогда, в университете? Твоим бойфрендом?

– Это было сто лет назад. Мы больше года не вместе.

– Просто разок переспали?

– Нет… серьезнее.

– Длительный роман?

– Торм, все в прошлом… – Она отстранилась от меня и села. – Мы с ним были вместе около месяца. А затем – всего через полтора года после поступления – он бросил учебу. Сказал, что ему предложили роскошную работу в Джетре, и уехал. Я думала, что больше его не увижу, ведь Джетра на материке. Но он стал писать мне по электронной почте, звал к себе. Марс – сложный парень, он все повторял, чтобы сначала я закончила учебу. Затем началось что-то странное. Он то приглашал меня, то отговаривал ехать, то вообще исчезал. Затем ему предложили работу на острове Сивл. Я узнала, что компания-работодатель, «Управление по урегулированию», все еще набирает людей. С моей квалификацией я подхожу им идеально.

Марс опять стал настаивать, чтобы я подала заявку. Какое-то время все это не имело значения – я тогда еще училась. Потом я уехала работать на Мьюриси, но там все стало плохо, и я задумалась: а не попытать ли счастья? В общем, в конце концов я написала в ту компанию. Мне нужно пройти испытание, и тогда мне сообщат, возьмут ли меня.

– На каком острове, говоришь, это было?

– На Сивле.

– Я такого не знаю. Островов много, все не запомнишь.

– Это крошечный остров, один из группы Торки. Как и Хетта, он рядом с побережьем Файандленда, но рядом с другой его частью – напротив Джетры. Марс однажды сказал, что Сивл похож на Таллек – холодный климат, короткое лето, натуральное сельское хозяйство и рыболовство. Говорят, что на Сивле есть какие-то необычные конструкции, построенные много веков назад. Никто не знает, кто их создал и для чего. Многие уже разрушаются. «Управление по урегулированию» хочет сделать их безопасными.

– Не понимаю, при чем тут ты.

– Меня учили создавать трехмерную визуализацию.

– Как трехмерная графика сделает руины безопасными?

– Для этого и нужно испытание. Я приехала в Эрскнес потому, что здесь, в горах, есть похожие развалины. Мне нужно отправиться туда, поработать с моделирующей аппаратурой, набросать отчет, который они смогут изучить. Дело в том, что большая часть руин – только на Сивле, но точно такое же здание есть здесь. Здание, построенное в то же время и тем же способом. Те, кто хочет работать на «Управление», сначала едут сюда.

– Куда именно?

– Мне объяснили, как добраться. Все записи у меня в ноутбуке.

– Так почему ты раньше об этом не сказала?

– Не думала, что это важно.

Мы выпили еще бренди. Алвасунд пошла на кухню, приготовила еду; мы поели, растянувшись на ковре перед печкой. Постепенно я успокоился – возможно, помог бренди.

На улице начался дождь. Я подошел к окну, протер кружок на запотевшем стекле и выглянул на унылую улицу.

Дождь можно было услышать в любой части дома – он барабанил по деревянной крыше, шуршал по бетонной дорожке, журчал, утекая прочь. Внезапный дождь должен был ознаменовать окончание Гоорнака – по легенде, в дождь превратилась слюна ведьмы. По крайней мере, ветер стих.

Мы долго сидели вместе на ковре, глядя на огонь. Я приобнял Алвасунд за талию. Когда дрова в печи внезапно осели, выбросив сноп искр, Алвасунд нежно ко мне прижалась.

Но когда наступило время идти спать, Алвасунд снова вела себя так, словно нас разделял лист стекла.

На этот раз я позволил ей первой принять душ, и когда я поднялся, она уже легла. Я, обнаженный, встал перед ней, но она повернулась и закрыла глаза. В постели я наткнулся на разделявшую нас подушку. Я немного полежал, слушая дождь и тихое дыхание Алвасунд, затем выключил свет.

– Обними меня, Торм, – сказала Алвасунд в темноте.

– Ты этого хочешь?

– Да, пожалуйста.

Она повернулась, села и отбросила подушку в сторону. Затем вновь легла и прижалась ко мне голой спиной. Я зарылся лицом в ее волосы, положил руку ей на живот.

Она была мягкая, расслабленная. Через несколько секунд она положила мою ладонь себе на грудь.

По крыше барабанил бесконечный дождь, но в тепле и безопасности дома этот звук казался почти уютным. Хотя я был взволнован и возбужден, скоро я задремал, зажав между пальцами ее сосок, похожий на маленький твердый бутон.

Ночью она разбудила меня поцелуями. Мы наконец занялись любовью, и я с радостью представлял себе, как осколки невидимого стекла разлетаются во все стороны, никому не причиняя вреда.

Три дня спустя мы выехали из Эрскнеса и отправились на север. Ночью дождь затих, и улицы города впервые очистились от снега и льда. В холодном небе сияло солнце.

Покинув Эрскнес и забравшись в горы, мы вскоре пересекли линию таяния снегов. На самых высоких горах Таллека снег часто не таял до середины лета, однако на дорогах льда не было, и мы любовались великолепными видами огромного горного хребта под лазурным небом. Белые облака цеплялись за подветренные склоны гор, словно бесплотные знамена.

Внимание Алвасунд было поглощено ноутбуком. Она запустила программу, которая строила трехмерные образы, а затем экстраполировала и создавала модели на основе артефактов из библиотек. Алвасунд показала мне пару демонстрационных роликов: например, тот, в котором из одной окаменевшей кости делали целый скелет какой-то давно вымершей рептилии. В другом ролики из кусков древесины создавали очертания давно разрушенных домов. С настоящими артефактами ей еще не приходилось работать, и поэтому по дороге она готовилась – изучала выложенные в сети руководства и смотрела другие демки.

Мы приближались к северному побережью Гоорна, и я уже несколько раз замечал вдали спокойное и холодное голубое море. Дорога пошла вниз, туда, где среди голых камней попадались пучки живучей травы. Путь подсказывала карта, которую «Управление» прислало Алвасунд вместе с разрешением пройти тест.

Нужное место мы нашли довольно легко. Разрушенная высокая башня из темного камня стояла на крутом утесе над морем, и мы увидели ее задолго до того, как к ней подъехали. Других построек поблизости не было.

Я припарковался недалеко от башни. Алвасунд взяла с заднего сиденья ноутбук и оборудование для оцифровки изображений. Мы еще немного посидели в машине, глядя на старое здание, от которого нас отделяла пустошь. Почему-то вид этой башни вызывал у меня смутный и иррациональный страх.

Мы пошли по неровной почве, борясь с сильным ветром, дувшим с моря. Мой страх постепенно нарастал, но Алвасунд я в нем не признавался. Подойдя поближе к развалинам, мы увидели потрескавшиеся каменные стены и большое отверстие в верхней части одной из них; внутри виднелось что-то вроде деревянного пола и сломанные, криво торчащие балки. Южная стена заросла оранжевым лишайником. В ярком солнечном свете камни башни казались особенно темными.

За башней открывался удивительный вид на море и каменистый берег. Далеко вдали, на прибрежной равнине, по современной дороге быстро ехали машины.

– Башня, похоже, сторожевая, – произнес я, глядя на море.

– Я читала про башни на Сивле, – ответила Алвасунд. – Ни в одной из них не было окон, только стены и крыша. Они здесь не красотами любовались.

– Меня жуть берет от ее вида.

В ответ Алвасунд обняла меня.

– Да, чувство неприятное. Давай поскорее со всем этим разберемся.

Она начала устанавливать свое оборудование – цифровой панорамный стереоскоп, компилятор с аудиосенсором на короткой антенне и ноутбук. Я помог ей забраться в сеть из ремешков – «упряжь» для оцифровщика. Алвасунд включила приборы, провела автоматическую проверку и, удовлетворившись ее результатом, сказала, что можно начинать.

– Попытаюсь сделать все за один заход. И если не хочешь, чтобы тебя тоже проанализировали, то лучше встань сзади.

Алвасунд несколько раз провела оцифровщиком из стороны в сторону, однако ей мешал комплект аккумуляторов. Она сняла его с плеча и протянула мне, затем пошла в обход башни. Я шел сзади и нес аккумуляторы. Почва была неровной, кое-где из-под земли торчали фрагменты каменных блоков, а перед башней был крутой уклон. Пару раз Алвасунд споткнулась, тогда я взялся за ремни упряжи у нее на спине и стал ее направлять.

Рядом с башней ощущение необъяснимого ужаса усилилось. Алвасунд была бледна. Ветер трепал ее волосы.

Она включила запись, затем пошла приставными шагами вокруг башни, направляя оцифровщик на стену. Я словно тень следовал за ней, предупреждая ее, если рядом был камень или другое препятствие.

Мы закончили съемку с первой попытки. Когда она щелкнула выключателем, меня охватило сильнейшее чувство облегчения – скоро мы уберемся отсюда.

Я отправился собирать снаряжение.

– Мы не можем уехать, пока я не расшифрую запись.

– А сколько времени это займет?

– Немного.

Она загрузила материал из оцифровщика в устройство коррекции, а затем в ноутбук.

Долгое время мне казалось, что ничего не происходит. Мы с ней стояли рядом с оборудованием, смотрели друг другу в лицо. Я видел, как она напряжена, как ей хочется уйти. Такого беспричинного, чистого ужаса я еще никогда не испытывал.

– Торм, внутри что-то есть. Я видела в видоискатель.

Внезапно ее голос стал нервным, напряженным.

– Ты о чем?

– В башне есть что-то… живое и огромное! – Алвасунд закрыла глаза и помотала головой. – Я хочу убраться отсюда. Мне страшно!

Она беспомощно махнула на электронное оборудование. Лампочки еще мигали, еле заметные в палящих лучах солнца.

– Что это? Животное?

– Не могу понять. Оно постоянно движется… Для животного слишком большое.

– Слишком большое? Какого оно размера?

– Оно заполняет собой все. – Алвасунд потянулась ко мне, но я почему-то отстранился – не хотел, чтобы она ко мне прикасалась. Должно быть, она почувствовала то же самое и отдернула руку. – Словно огромная пружина из множества витков. Оно прижимается к стенам или каким-то образом проникло в них.

Невдалеке от нас на уровне земли находилось одно из отверстий в стене. Сквозь него виднелись обломки камней, кирпичи и гниющие балки. Там не было ничего живого – по крайней мере, ничего, что казалось живым. Никаких спиралей или чего-то подобного.

В эту минуту расшифровщик закончил работу и издал короткий музыкальный сигнал. Мы оба с облегчением повернулись к нему. Алвасунд схватила ноутбук.

– Торм, смотри. – Она повернула экран ко мне. – Теперь видно. Оно там!

Солнце светило слишком ярко, поэтому я с трудом мог хоть что-нибудь разглядеть.

Алвасунд постоянно двигала ноутбук – то ко мне, то снова к себе. Я встал рядом с ней и приподнял полу своего пальто, чтобы отбросить тень на экран.

Изображение напоминало результат ультразвукового сканирования: монохромный снимок, слегка размытый, не поймешь, где верх, где низ, где право, где лево.

– Вот это – очертания стены, – сказала Алвасунд, указывая на большое серое пятно. – Ломаная линия – вон тот разрушенный кусок.

Я поднял взгляд и увидел, что она права. Это было похоже на трехмерный рентгеновский снимок разрушенной башни.

Я присмотрелся. За стеной было какое-то призрачное изображение, серое и нечеткое; оно действительно регулярно изгибалось, словно огромная эластичная труба, которая сжимается и растягивается.

– Это змея! – воскликнула Алвасунд. – Она свилась кольцами внутри!

– Там же ничего нет, только старые развалины.

– Нет, точно – огромная змея!

– Может, это какая-то ошибка в программе?

– Одна из функций программы в том, что она обнаруживает следы жизни. И здесь они есть. Смотри, эта штука движется!

Внезапно Алвасунд шагнула назад и толкнула меня ноутбуком. След сдвинулся – вверх, в другой угол экрана. Я представил себе голову огромной рептилии, глаза, язык и длинные клыки – змею, готовую броситься в атаку. Я тоже отступил назад, но через отверстие в стене по-прежнему ничего не было видно – ничего реального. Однако мне все равно было страшно.

Я пытался придумать объяснение: возможно, внутри стены есть полость, в которую что-то попало. Если там действительно что-то есть, оно может вырваться на свободу и броситься на нас.

Забрав у Алвасунд ноутбук, я отвернулся, чтобы получше рассмотреть изображение, затем поднял взгляд… Ее рядом не было.

– Алвасунд?

– Торм!

Ветер почти заглушал голос. Затем я увидел… Она была в башне!

Я едва мог разглядеть ее через отверстие. Алвасунд стояла лицом ко мне и звала меня. Но она только что была рядом! Может, я на несколько секунд отрубился?

Я бросил ноутбук на землю и поспешил к ней, борясь с сильным страхом. Вскоре я уже достиг пролома в стене и опустился на четвереньки, чтобы протиснуться внутрь.

Не вышло. Вход закрывало что-то твердое, холодное, прозрачное. Как будто лист стекла. Алвасунд была в башне, на расстоянии вытянутой руки, но невидимый барьер поместил ее в ловушку. Она продолжала выкрикивать мое имя. Я толкал стекло и бил по нему… Тщетно.

Она все кричала, размахивала руками и мотала головой. Ее лицо исказила гримаса ужаса и боли.

Я беспомощно наблюдал за тем, как она быстро и страшно меняется.

Она старела. Старела прямо у меня на глазах.

Потеряла в росте, набрала вес. Вместо изящной фигурки, закутанной в плотную зимнюю одежду, я увидел толстую Алвасунд в какой-то бесформенной ночной рубашке. Ее волосы поседели, стали жидкими и сальными. Губы посинели от цианоза. Лицо побледнело и распухло, на одной щеке появилась сыпь. Глаза запали, вокруг них легли темные круги. По подбородку растеклась слюна, из одной ноздри текла кровь.

Алвасунд удерживали невидимые руки. Ее ноги болтались в воздухе; черные чулки сползли, обнажая синие варикозные вены на тощих бледных икрах.

Ничего не понимая, я отступил на шаг, споткнулся о торчащий из земли камень, а затем бросился назад, к ноутбуку. Почти не задумываясь, к каким последствиям это приведет, я вытащил из него все кабели, подлез рукой снизу и вырвал аккумулятор. Компьютер умер. Экран погас.

Я повернулся, чтобы поспешить к дешифратору, – и застыл. Алвасунд снова была за пределами башни и лихорадочно отключала устройство. Я увидел ее знакомое лицо, толстую куртку, теплые штаны.

Она повернулась и заметила меня.

Каким-то образом мы добрались до машины, волоча за собой снаряжение, бросили его как попало на заднее сиденье, затем сели сами и захлопнули двери. Дрожа, мы обняли друг друга. Волосы Алвасунд закрывали ее лицо. Я все еще чувствовал, почти ощущал на вкус страшную угрозу, которая притаилась там, в развалинах.

Мы обнялись и долго сидели, пытаясь прийти в себя. Над нами нависала темная, мертвая башня.

Наконец я завел двигатель, и мы медленно поехали по дороге. Башня скрылась за горой.

– Что с тобой произошло? – спросила Алвасунд. – Ты исчез! – Ее голос звенел от напряжения. – Мы были вместе – и вдруг ты как-то перебрался в саму башню, бросил меня снаружи! Я не могла дотянуться до тебя, не могла докричаться!

– Но в башне была ты! – возразил я.

– Не говори так! Там был ты. Я думала, что ты погиб.

В конце концов я объяснил ей, что я видел, а Алвасунд рассказала, что видела она.

У нас были одинаковые, но противоположные воспоминания. Каждый из нас видел, как другой каким-то образом перенесся в разрушенную башню.

– Ты внезапно стал старым и больным…

– Насколько старым и больным?

– Я видела… Нет, не могу описать!

Я вспомнил, какой она выглядела в той башне.

– Ты подумала, что я скоро умру.

– Ты уже умер. Это было похоже… даже не знаю… на ужасный несчастный случай. Твоя голова была в крови. Я пыталась зайти в башню и помочь тебе, но не давало что-то вроде толстого стекла или пластика. Я стала искать камень, хотела пробить дыру в этом листе. И вдруг ты снова оказался снаружи.

– И ты внезапно оказалась снаружи.

– Торм, что произошло, черт побери?

Ответа мы не знали. Но вид Алвасунд в последние минуты ее жизни будет преследовать меня вечно.

После событий в башне все изменилось. Внезапно у нас возникло такое чувство, словно мы знакомы много лет. Необходимость привлекать внимание ослабла. Мы все еще были на первой стадии отношений, когда любовники постоянно хотят узнать что-то друг о друге, однако наше любопытство угасло. Мы узнали больше, чем следовало, и это знание оказалось страшным.

Нас связала тайна.

Последовал короткий период бездействия. Мы не знали – вернуться ли в Гоорн-Таун или оставаться в Эрскнесе до тех пор, пока Алвасунд не получит какой-нибудь ответ. Она отправила свои комментарии и записи, сделанные во время теста, но и «Управление», и Марс хранили молчание. Марс, похоже, покинул Эрскнес. Когда он не ответил на письмо, которое Алвасунд отправила по электронной почте, мы попытались разыскать его в городе. Он обмолвился, что работает в компании «Заступничество», и нам в конце концов удалось отыскать их офис недалеко от пристани. Свет в окнах не горел, дверь была заперта.

Мне хотелось вернуться домой, но Алвасунд сказала, что если ее примут, то ей лучше сразу приступить к работе. А из Гоорн-Тауна в Джетру паромы не ходили.

Началась весна. На улицах появилось больше людей; горожане снимали с окон ставни и убирали навесы. Мы с Алвасунд сосредоточились друг на друге – ничего не говорили, но делали все, что могли.

Это было через шесть дней после случая в башне, ранним вечером. Мы оба устали и собирались пораньше лечь спать. Я принял душ и поднялся на второй этаж. Алвасунд сидела на матрасе, скрестив ноги, и читала что-то на своем ноутбуке. Я лег рядом с ней.

– Мне предложили работу, – сказала она и повернула экран ко мне.

Это было официальное письмо от «Управления по урегулированию», располагавшегося на материке, в файандлендском городе Джетра. Там говорилось, что компания внимательно изучила все заявки на вакансию создателя моделей. Квалификация Алвасунд соответствовала их требованиям. Поскольку заполнить вакансию требовалось срочно, компания предлагала Алвасунд испытательный срок с зарплатой вдвое меньше той, которая была указана в рекламном объявлении. Если работа Алвасунд будет признана удовлетворительной, ее возьмут на постоянной основе, повысят жалованье и выплатят разницу задним числом.

– Поздравляю! – сказал я. – Ты ведь еще хочешь туда устроиться?

– О да. Но прочти до конца.

Автор письма напоминал, что работа может быть связана с опасностью и что компания предоставляет страховку, компенсирующую нанесенный ущерб, последствия несчастного случая и расходы на погребение. Все эти условия необходимо принять.

– Ты еще не передумала? – спросил я.

– Мне нужны деньги, а эта работа как раз по моей специальности.

– После того, что случилось?

– А ты понимаешь, что это вообще было?

– Нет.

– Этот проект – первое серьезно финансируемое научное исследование башен.

– Ты точно хочешь узнать, что в них?

Она посмотрела на меня с уже хорошо знакомой мне прямотой.

– Второго такого шанса у меня не будет.

– А тебя не беспокоит… то, что произошло?

– Да, беспокоит. – Мои вопросы то ли взволновали ее, то ли рассердили. Алвасунд пожала плечами и отвернулась. – Может, на Сивле все по-другому, – неуверенно сказала она. – Когда ты пришел, я успела прочитать только самое начало.

Мы вместе прочитали все материалы, которые прислала компания «Управление по урегулированию».

В одном из абзацев говорилось, что в последнее время уровень безопасности исследователей значительно вырос, что теперь они могут подходить к башням ближе и что появились новые, эффективные средства экстрасенсорной и физической защиты.

– Если там все так безопасно, – заметил я, – то зачем столько предупреждений об опасности?

– Хотят себя выгородить. Наверняка они знают, какой это риск, вот и нашли способ защититься.

У меня в голове засели слова «экстрасенсорное влияние», которое «якобы распространяет» башня, в которой мы были. Я с трудом мог вспомнить, насколько мне тогда было плохо, зато чувство облегчения, когда все закончилось, стало для меня драгоценным даром.

Мы стали читать дальше.

В последнем документе содержалась иллюстрированная история Сивла и расследований, которые предпринимались в прошлом. Из текста следовало, что на данный момент осталось более двухсот таких башен. Все они примерно одного возраста и в прошлом были повреждены – предположительно их пытались разрушить островитяне. Ни одна из башен не сохранилась в первозданном виде, и никто не предпринимал попыток их восстановить. Известен также ряд мест, где башни когда-то стояли, но впоследствии были снесены.

О загадочных строениях ходит множество мифов и суеверий; считается, что башни сверъестественного происхождения. В искусстве и литературе Сивла башни часто символизируют ужас и насилие; в народных сказках они связаны с великанами, таинственными отпечатками лап, ночными визитами загадочных гостей, громкими воплями, небесными огнями и ползучими чудовищами.

В ходе предыдущих научных исследований собрать достоверную информацию не удалось, однако на основании обрывочных отчетов можно прийти к одному выводу: в каждой башне жило – по крайней мере в прошлом – какое-то живое существо или разум. Никто и никогда его не видел, никто не знал, как такое существо живет, питается и размножается. Чувство ужаса, которое испытали все исследователи, заставляло предположить, что обитатели башен создают некое психоактивное поле для того, чтобы отпугнуть врагов или даже обездвижить жертв.

– Тебе точно нужна эта работа? – спросил я.

– Да. Она пугает, но… А тебя она почему беспокоит?

– Я поеду с тобой.

Я чувствовал, что эта работа, если Алвасунд на нее устроится, заставит нас расстаться. Компания хотела получить ответ немедленно, в крайнем случае к завтрашнему утру. Если я не дал бы ей обещания, то она бы поехала на Сивл, я вернулся бы в Гоорн-Таун, а оттуда, рано или поздно, на Иа. Вероятно, мы с ней больше никогда не встретились бы.

Получалось, что мы расстаемся не по собственному желанию, а по воле обстоятельств. Мы слишком мало были вместе, нас еще не связывало сильное чувство, которое помогло бы пережить разрыв. Я не хотел ее терять.

Поэтому мы занялись любовью. На экране ноутбука, стоявшего на полу, сияло письмо с предложением о работе, на которое никто не обращал внимания. Потом мы снова сели – уставшие, но уже не сонные. Алвасунд набрала текст сообщения, затем показала мне.

Она соглашалась со всеми условиями предложения и добавила, что уезжает из Эрскнеса на следующий день и постарается как можно быстрее прибыть в Джетру. Она сообщала работодателю, что я поеду с ней, и поэтому нам понадобится жилье, рассчитанное на двоих.

– Отправляю? – спросила она.

Разгоряченные и взволнованные, мы вновь занялись любовью, а потом заснули. Утром мы отнесли наши вещи в машину, убрали в доме, заперли дверь, оставили ключ в офисе «Управления» (все еще закрытого) и поехали в направлении берега по дороге, огибавшей фьорд. Часть трассы лежала на каменных столбах, стоящих в море, в других местах дорога шла через короткие туннели, проделанные в отрогах гор и выступах. Алвасунд обожала туннели и опять заговорила о Джорденне Йо.

Мы миновали Омгуув и поехали на восток по прибрежной дороге в порт, который, как мы знали, располагался где-то в северо-восточной части острова. Вскоре на горизонте появилась мертвая башня, которую мы посетили, – черный изломанный силуэт посреди отравленной земли. Башня стояла далеко от дороги, и ее влияние совсем не ощущалось – по крайней мере, мы так думали, – но одним своим видом это мрачное здание всколыхнуло в нас уже знакомый ужас.

Скоро она осталась позади, и мы выехали на главное шоссе, по которому в обе стороны быстро двигался поток машин. Мы оказались в современном мире – мире промышленности, клерков, банкиров и ученых, грузовиков, патрульных машин и мотоциклов, в мире, где эфир наполнен радиоволнами и цифровыми сетями, а не экстрасенсорными щупальцами древнего, сверхъестественного зла.

Мы включили радио, не торопясь пообедали в таверне на холме и продолжили путь к порту.

Там нам сообщили, что паром, идущий в Джетру, уже отплыл, а следующий отправлялся только через два дня. Мы остановились на ночлег в небольшой гостинице, но затем узнали, что для Джетры нужны как въездные, так и выездные визы. Этот город – столица Файандленда, одной из главных стран – участниц войны, поэтому нам требовалось получить разрешение Гоорна покинуть территорию нейтрального Архипелага и разрешение на въезд от властей Джетры.

Три дня мы мотались между Верховной комиссией Файандленда и канцелярией сеньории Хетты. Проблема заключалась во мне, именно я вызывал больше всего вопросов у представителей власти: Алвасунд ехала работать, а я был лишь сопровождающим. Задержка начала ее раздражать.

Она продолжала переписываться с представителями «Управления».

Мы отправились на Чеонер, узнав, что там есть аэропорт, однако на полдороге выяснили, что в море какой-то корабль столкнулся с землечерпалкой и поэтому паромное сообщение с Чеонером прервано.

Пришлось высадиться на маленьком острове Чеонер-Анте и ждать. Через два дня, когда Алвасунд, видимо, уже потеряла всякую надежду, внезапно все устроилось. Вновь стали ходить паромы, и оказалось, что в офисе сеньории на Чеонере можно получить выездные визы и улететь оттуда на самолете на следующий же день. К нашему несказанному удивлению, нашлись свободные места, самолет взлетел вовремя, не разбился, набрал высоту, чтобы воспользоваться временными искажениями, и через час уже сел в Джетре.

Мы вышли из аэропорта на залитые солнцем холмы, поросшие лесом, сели на современный трамвай и после долгой поездки по пригородам и недавно возведенным деловым кварталам Джетры (они потрясли нас обоих – в таком мегаполисе мы еще не были) нашли в центре города здание, в котором располагалась компания «Заступничество».

К югу от города высился, закрывая собой горизонт, длинный серо-зеленый остров Сивл, отчего создавалось впечатление, будто Джетра стоит на берегу внутреннего моря. Город располагался напротив северной части острова, которая постоянно находилась в тени.

Сам город Джетра построен в устье реки, в непосредственной близости от основного русла и его рукавов, однако чуть поодаль, на краю бывшей затопляемой поймы, начинались холмы. Мы обнаружили, что большинство жителей Джетры говорят на замысловатом иносказательном языке, который мы с трудом понимали. Судя по отдельным фразам, многие джетранцы считали наши мировоззрение и манеру речи очаровательными, но странными. Предубеждения, которые за много лет сформировались у меня относительно Файандленда, начали постепенно рушиться.

На нашу привычку отворачиваться от тех, кто пересекал Архипелаг, направляясь на поля сражений, во многом повлияли войны – более того, войны, которые вели джетранцы. Поэтому у меня сложилось впечатление, что северными странами правят военные или экстремисты, что свобода слова и передвижения здесь ограничены, что по улицам расхаживают солдаты с оружием в руках, что горожане живут в унылых казармах или чахнут в жутких лагерях где-то в глуши.

Пока Алвасунд знакомилась со своими коллегами и училась работать на сложном новом оборудовании, я бродил по улицам кровожадной Джетры. Оказалось, что это оживленный, деловитый город с широкими улицами и тысячами деревьев, с современными многоэтажными бизнес-центрами, огромным количеством древних зданий и дворцов. В окрестностях порта я увидел районы, которые недавно были разрушены – вероятно, в ходе бомбежек, зато другие части Джетры война, похоже, не затронула. Там даже был квартал художников, в который я заходил почти каждый день.

В Джетре я понял, что остро ощущаю бесконечность окружающей меня земли. На острове ты постоянно помнишь про край, берег, литораль, про людей на других островах; в Джетре я чувствовал притяжение дальних земель, мест, куда я могу отправиться, людей, которых могу встретить, не пересекая при этом море. На островах иначе. На островах довлеет ощущение замкнутости, берега, предела того, чего ты можешь добиться и куда ты можешь пойти. Я любил Архипелаг, но жизнь на континенте, хотя и на самом его краю, подарила мне новое, чарующее ощущение богатства возможностей.

Алвасунд быстро вводили в курс дела. Она попала в последнюю группу, которая отправлялась с Джетры, – все ждали ее, пока мы теряли время на Гоорне и Чеонер-Анте, пытаясь получить визы и билеты. Остальные три группы уже перебрались на Сивл, где, судя по отчетам, с безопасного расстояния провели предварительный осмотр некоторых башен и испытали новое оборудование.

Наступил день, когда мы тоже должны были уехать на Сивл. Признаться, я тревожился больше, чем Алвасунд – по ее словам, потому что она ушла с головой в работу, потому что у нее были обязанности, сотрудники и цель. То есть только у меня было время на то, чтобы подумать о том, куда она едет и чем ей предстоит заниматься.

Меня переполнял ужас. Я не мог забыть, как увидел последние мгновения жизни Алвасунд, которые мне якобы показало живое существо, которое она собиралась изучать – или «заниматься урегулированием», как это называлось на их жаргоне.

Мне нужно было чем-то себя занять. Мне не нравилось, что я сижу сложа руки, пока Алвасунд упорно трудится. Короче говоря, я хотел найти работу, но мне не хватало решимости. В Джетре было много вакансий, и со временем я, вероятно, подобрал бы что-нибудь по вкусу. Однако тогда мне пришлось бы остаться в Джетре, а я хотел быть вместе с Алвасунд на Сивле. Все мне говорили, что на острове рабочих мест нет, что численность населения там падает уже много лет и что экономика находится практически на уровне натурального хозяйства.

И я подумал: а не обратиться ли мне в лабораторию, занимающуюся исследованиями стекла?

Формально она оставалась моим работодателем, хотя теперь мне казалось, что нас разделяет целый мир. Я все еще пытался принять решение, когда Алвасунд сказала, что на следующий день отправляется на Сивл.

С другими членами ее группы я уже познакомился: это были шесть молодых людей – четверо мужчин и две женщины. Все – выпускники колледжа; один психолог, другой геоморфолог, третий – биохимик и так далее. Руководитель группы, женщина по имени Реф, была врачом, специалистом по сердечно-сосудистым заболеваниям. Алвасунд единственная имела образование в области искусства, однако ее навыки построения изображений, моделирования и оценки жизнеспособности делали ее второй по значимости в группе.

Марс тоже работал в «Управлении», и мы с удивлением увидели его в штаб-квартире компании в день нашего прибытия. И Алвасунд, и я были шокированы тем, как он изменился. Всего за две недели после той встречи в Эрскнесе он стал изможденным, нервным, иссохшим. Он нас не узнал, хотя Алвасунд заставила его сесть с нами и постаралась завязать с ним разговор. Он не смотрел ей в глаза и отвечал на вопросы подавленно и односложно.

Позднее Алвасунд сказала, что, по словам Реф, в прошлом году Марс в составе одной из групп отправился на Сивл для предварительного изучения башен. В то время сотрудников «Управления» еще не обеспечивали защитным снаряжением. У Марса появились признаки психоза, и его отстранили от работы, перевели на другую должность – в частности, отправили на Эрскнес, однако его состояние быстро ухудшалось. Теперь руководители проекта ждали, пока освободится место в больнице, специализирующейся на нейропатологии.

– Они знают, чем он болен? – спросил я у Алвасунд.

Она молча уставилась на меня. Я прижал ее к себе.

– Больше ничего не случится. У нас появилась защита – возможно, именно из-за случая с Марсом.

– Неужели ты готова подвергнуть себя такой опасности?

– Да, – сказала она.

Рано утром автобус «Управления» отвез нас в гавань, к пассажирскому терминалу. Все мы нервничали, все были в нетерпении – возможно, даже боялись. Я единственный не входил в состав группы: все остальные ехали без близких.

Мы сели на баркас, который должен был отвезти нас на Сивл, но сначала нам пришлось пройти паспортный контроль. Думая, что это простая формальность, мы в хорошем настроении вошли в здание пограничной службы, однако на выходе нас задержали. Чиновники особенно заинтересовались мной и Алвасунд, так как выяснилось, что мы граждане Архипелага. Как мы получили разрешение покинуть Архипелаг и почему теперь уезжаем? И собираемся ли мы вскоре вновь пересекать государственную границу?

В конце концов пограничники приняли как факт, что Алвасунд – сотрудник «Управления», хотя об этой компании они, похоже, никогда не слышали. Поэтому Алвасунд имела право получить выездную визу. Затем они принялись рассуждать о том, кто я такой, кто мне платит и какие у меня намерения. Допрос, замаскированный под дружескую беседу с помощью притворного дружелюбия, длился целую вечность. Ни один мой ответ их, кажется, не удовлетворил.

Однако всем нам в итоге разрешили отправиться. Мы прошли по лабиринту из лестниц и коридоров и вышли на пирс. Там стоял серый стальной баркас, на который с помощью конвейера грузили наши ящики и чемоданы.

После небольшой задержки погрузка была завершена. Капитан запустил двигатели, и корабль отошел от причала. Реф покинула рубку и спустилась в каюту, где уже собрались остальные.

Мы с Алвасунд остались на верхней палубе. Мы предвкушали возвращение на острова и сейчас стояли рядом на носу, глядя на темную громаду Сивла.

В Джетре, даже в гостинице, спрятанной в центре делового квартала вдали от берега, Сивл буквально нависал над городом. Но как только мы вышли из гавани в неспокойное море, остров уже не подавлял своим видом.

Единственный местный порт, Сивл-Таун, располагался в глубине узкого залива в юго-западной части острова. Пока мы жили в гостинице в Джетре, я изучил карту, висевшую на стене в холле, и поэтому знал, что по пути к порту нам придется обогнуть несколько скалистых утесов под названием Стромб-Хед. Когда баркас подошел к ним ближе, стало видно, что за последние годы здесь произошло много обвалов. Обломки создали несколько мелей, протянувшихся далеко от берега, и эти мели следовало обходить по широкой дуге.

Наш баркас, современный, с системой стабилизации, быстро и уверенно шел по волнам. Стоя на палубе рядом с Алвасунд, я понял, что получаю удовольствие от путешествия, что я снова привыкаю к морской качке после долгого пребывания на суше.

Высокие борта защищали нас от встречного ветра. Когда баркас наконец обогнул Стромб, то накренился сильнее, чем мы ожидали, – высокая судовая надстройка поймала ветер, словно парус. Капитан увеличил обороты двигателя и развернул судно под углом к волнам.

Баркас свернул в залив едва ли не раньше того, как мы поняли, что уже прибыли. Почти сразу перед нами возник небольшой городок Сивл-Таун – ряды домов на крутых склонах холмов, преимущественно серые, как и камни, на которых они стояли. Баркас уверенно шел к городу по гладкой воде.

– Торм! – Судорожно вдохнув, Алвасунд стиснула мое предплечье и указала на северный берег залива. Там стояла одна из башен, построенная на крутой скале, чтобы возвышаться почти над всем заливом.

Мы посмотрели по сторонам. Вскоре я заметил еще одну башню, на этот раз на южном берегу – она тоже была построена над городом, но недостаточно высоко, чтобы виднеться на фоне неба.

На палубу вышли остальные члены группы, тоже подошли к лееру и стали разглядывать каменные берега залива. Все вместе мы насчитали восемь башен, окружавших город словно радиомачты. Складывалось впечатление, что они сбились в кучу и затаились, и это еще больше усиливало чувство тревоги.

Реф разглядывала их в бинокль, описывая каждую, и присваивала ей буквенно-цифровой индекс, который один из сотрудников заносил в свой планшет и называл вслух для контроля. Несколько башен были цилиндрическими, сужающимися кверху, другие, которые считались более древними, в сечении были квадратными. Еще одна башна поначалу тоже показалась цилиндрической, однако Реф сказала, что это одно из редких восьмиугольных зданий. Кто-то из группы добавил, что на Сивле всего девять восьмиугольных башен, и все они сохранились лучше других.

Чем ближе баркас подходил к городу, чем дальше мы углублялись в залив, тем сильнее становилось мое беспокойство. Ощущение того, что башни сознательно возведены для того, чтобы как-то окружить и ограничить город, – это одно, но у меня возникло слишком хорошо знакомое чувство: воспоминание о том страшном происшествии в горах Эрскнеса. Словно в узкий залив рядом с Сивл-Тауном кто-то выпустил не имеющий запаха газ, притупляющий сознание и вызывающий ужас.

Алвасунд крепко сжала мою руку. Она стиснула зубы, на шее от напряжения выступили жилы.

Баркас причалил к берегу. Радуясь, что можно чем-то себя занять, мы стали выгружать багаж и снаряжение. Современных конвейеров, таких как в Джетре, здесь не было, и поэтому все пришлось переносить вручную. Работали мы молча.

Город словно застыл, машин на улицах почти не было. Люди, медленно проходившие мимо, отворачивались, делая вид, что не замечают нас, толпившихся на причале с вещами. На берегу резкий ветер превратился в легкий бриз. В возникшей атмосфере уныния я не испытывал интереса к тому, что нас окружало, и больше всего не хотел смотреть вверх или вдаль.

Заказанные для нас машины почему-то не приехали, и Реф пошла в здание администрации порта наводить справки. Вернулась она быстро, жалуясь на то, что мобильная связь на острове почти не действует. Мы стояли в полной растерянности, когда через пару минут появились два больших автомобиля.

Поскольку мы с Алвасунд жили вместе, «Управление» разместило нас отдельно от остальных, в маленькой квартире, в некотором отдалении от порта, но ближе к морю. Нам повезло – остальным членам группы после продолжительной задержки пришлось временно поселиться в комнатах над баром в центре города. У «Управления», по слухам, где-то было большое здание, предназначенное для длительного проживания, однако ни Реф, ни кто-то другой не знали, как его найти. Представители компании, которые должны были встретить нас на пристани, не явились. Сивл уже казался нам местом вечного замешательства, городом, живущим вполсилы.

Как только мы зашли в нашу квартиру и закрыли дверь, ощущение ужаса внезапно исчезло. Это произошло так внезапно и так заметно, что мы сразу же на это отреагировали. Словно изменилось давление при снижении самолета – возникло чувство легкости, устраненного препятствия.

Мы осмотрели квартиру, громко радуясь обретенной свободе.

– Наверное, это здание защищено, – сказала Алвасунд, когда мы бросили наши вещи в спальне. – Приятный сюрприз. Мне говорили, что в зданиях «Управления» есть защитные экраны.

– А как же остальные?

– За одну ночь с ними ничего не случится.

Мы распаковали вещи и съели привезенную с собой еду, сидя за складным столом в мини-кухне. Окна квартиры выходили на море, которое было совсем недалеко. Через залив пришла туча, и стал накрапывать дождь.

Алвасунд показала мне материал, который, по ее словам, применялся для защиты от ментального излучения башен. Невидимый слой проходил в стенах и стыковался с оконными рамами.

Алвасунд сказала, что это какая-то пластмасса, однако я с первого взгляда понял, что это не пластик, а неметаллический сплав, созданный из нескольких полимеров и кристаллов стекла. Иными словами, полимеризованное борофосфосиликатное стекло, очень похожее на материал, с которым я работал на Иа. Когда я прикасался к нему, возникало ощущение, что под рукой что-то прочное и упругое, словно твердая резина, то, что почти невозможно разбить, однако можно выплавлять в формах.

Я рассмотрел стекло более внимательно и увидел еле заметную паутинку ореола, легкое снижение прозрачности, которое создавали многочисленные слои молекулярных микросхем внутри стекла. Стекло, с которым мы работали на Иа, должно было собирать, конденсировать, а затем усиливать волны с большой энергией. Финансировали нас две крупные компании, производящие электронику. Когда я уехал с Иа, наша лаборатория экспериментировала с поляризационными свойствами этого материала.

После случая в башне мне не давала покоя мысль, что такое стекло, если его правильно обработать, могло бы отражать, преобразовывать и даже изменять это ужасное излучение, каким бы оно ни было. Выходит, кто-то другой – сотрудник «Управления» – пришел к такому же выводу.

До встречи с остальными членами группы еще оставалось время, поэтому мы прилегли, чтобы отдохнуть. Приятно побыть немного вместе, когда тебя ничто не тревожит, расслабленно понежиться.

Мы не хотели покидать защищенную квартиру, однако в конце концов отправились на поиски группы. На узких улицах и переулках Сивл-Тауна нас опять сжали тиски ужаса, но мы могли с этим мириться, так как знали, что у нас есть убежище – наша квартира.

Город был захудалым – никаких признаков промышленности и прочей целенаправленной деятельности, которые мы видели в Эрскнесе и тем более в процветающей Джетре. Здания из местного темно-серого камня выглядели мощными и прочными – возможно, так местные жители пытались поставить барьер на пути всепроникающего мрака. Узкие окна и двери были закрыты ставнями и жалюзи из оцинкованного железа.

Животных мы не заметили; здесь не кричали даже чайки, которых можно встретить в каждом порту Архипелага. Вода в заливе была покрыта маслянистой пленкой и выглядела безжизненно, словно рыб тоже отпугивало излучение башен.

Нашли группу; ребята ночевали в обычном баре, по-видимому, находящемся на грани банкротства. Как я и предполагал, защиты у здания не было. Члены группы на условия не жаловались – они уже связались с «Управлением» и на следующий день должны были переехать.

Вместе с остальными мы мрачно побродили по городу в поисках ресторана, затем, испытывая тревогу, поели и, без энтузиазма попрощавшись, разошлись.

В квартире наше настроение вновь улучшилось. Мы словно стряхнули с себя воспоминание о тумане или сняли с себя толстые шубы.

Собираясь утром на работу, Алвасунд достала из большой картонной коробки специальный комбинезон с перчатками, из плотного материала, окрашенного в зеленые камуфлирующие цвета. Затем она опустила на голову большой шлем со стеклянным лицевым щитком и знакомым движением наклонила голову, предлагая мне ее поцеловать. Улыбаясь, я пошел к ней.

Она подняла щиток, постучала по нему.

– Я защищена.

– Да уж, не доберешься! – сказал я, безуспешно пытаясь дотянуться губами до ее губ.

– Ты понимаешь, о чем я.

– Не рискуй.

– Я знаю, что делаю. А уж другие – тем более. – Она отстранилась и добавила: – У меня к тебе просьба.

– Какая?

– Все мои друзья называют меня «Алви». Зови меня так и ты.

– А ты можешь называть меня «Торм».

– Я уже так делаю.

Она защелкнула щиток, улыбнулась мне и, широко и неуклюже шагая, направилась к двери.

Я наблюдал за ней из окна квартиры, пока она стояла на тротуаре. Вскоре приехала машина, в которой уже сидела ее группа, и все они отправились на окраину города.

Наша квартира в Сивл-Тауне стала для меня ловушкой. Хотя Алви возвращалась каждый день, причем иногда довольно рано, и любила меня не меньше прежнего, мы постепенно стали отдаляться друг от друга. Я почти каждый день оставался один. Хотя у меня были обычные развлечения – книги, Интернет, фильмы и музыка, наружу я мог выйти только тогда, когда чувствовал в себе достаточно смелости, чтобы выдержать ментальную ауру. Кроме стен нашего дома, средств защиты у меня не было. Я не работал; оставалось лишь переписываться по электронной почте с бывшими коллегами на Иа.

Алви редко рассказывала о том, чем они занимаются; свою повседневную работу ее коллеги называли «списанием». Однажды в гавань прибыл грузовой корабль, который привез тяжелый трактор с логотипом «Управления» – один из тех, что используются при сносе зданий. Лязгая и извергая из себя дым, он поехал по улицам города, а затем прочь, вверх по склону холма.

Странная боязнь башен постепенно сменялась во мне более понятной тоской. В общем, я скучал по жизни на природе в субтропическом климате Иа. Хотя детство, проведенное на Гоорме, привило привычку быть в тепле и проводить время в одиночестве, еще несколько лет назад на Иа я обнаружил, что мне больше нравятся теплый морской ветер и холодные горы, густые леса и сверкающее море.

Вскоре я начал каждый день гулять по Сивлу – сначала просто для того, чтобы сменить обстановку, а затем во мне стал расти интерес к окрестностям города. Конечно, я в полной мере подвергался воздействию башен. И ничего, привык. Я осознал, что они не нацелены исключительно на меня, и после этого мог почти их игнорировать. Кроме того, успокаивала мысль, что по окончании очередной вылазки я вернусь в защищенный дом-убежище, к привлекательной молодой женщине.

Я наслаждался ежедневными прогулками. Я чувствовал, что снова оживаю, во мне усиливалось чувство физического благополучия. Все органы чувств обострились – мне казалось, что я вижу и слышу лучше, чем когда бы то ни было.

После двух-трех недель долгих прогулок ощущение ужаса стало едва заметным. Более того, мне так нравилось ходить под порывистым ветром, глядя на летящие облака, пригибающуюся траву, карликовые кусты и липкий мох, что я забывал, как мертвые башни влияют на мое настроение.

Однажды, карабкаясь по холмам в некотором удалении от города, я заметил глубокие параллельные борозды, оставленные гусеницами трактора. Я понял: где-то здесь работала Алви и ее «группа списания».

Я поднялся по склону, туда, куда вели следы, – хотелось узнать, что там.

В конце концов я пришел к пологому склону, который заканчивался гораздо ниже высшей точки местных пустошей. Именно в таких местах обычно и располагались башни. Самих башен не было видно, но скоро мне стало ясно, в чем дело. Я добрался до участка, где изрытая земля была покрыта многочисленными следами той тяжелой машины.

Вокруг валялись темные блоки – некоторые из них раскололись в ходе разрушения башни, многие остались целыми. Я походил по участку, рассматривая землю, окрестности, море вдали. Концентрации ментальных волн я не ощущал и поэтому предположил, что Алви, Реф и остальным удалось убрать существо или силу, которая здесь находилась.

В центре развалин я увидел глубокие канавы, траншеи, выкопанные в виде восьмиугольника.

Вернувшись вечером в квартиру, я ничего не сказал об этом Алви. Она пребывала в задумчивом настроении. Позднее к нам зашла Реф, и они стали негромко говорить о том, что нужно сделать перерыв в работе.

– Оно ко мне подбирается, – приглушенным голосом сказала Алви.

– Двое парней просят разрешения съездить на материк, – ответила Реф, очевидно, не подозревая, что я слышу ее даже из соседней комнаты.

– Тогда я тоже поеду, – сказала Алви.

– А как же Торм? – спросила Реф.

И Алви ответила:

– По-моему, ему здесь нравится.

В ту ночь мы предались бурным любовным утехам.

На следующее утро, как только за Алви заехал транспорт, я отправился к разрушенной башне.

Конечно, блоки были тяжелыми и сдирали кожу с рук, но если носить их по одному, а потом немного отдыхать… В середине дня я сделал перерыв. Мне уже удалось вернуть довольно много блоков в восьмиугольную траншею – туда, где когда-то находилось основание стены. Когда я вкладывал туда очередной камень, это казалось таким правильным и естественным, что он словно по своей воле вставал на место. К концу дня аккуратный восьмиугольный ряд блоков вышел на уровень земли, напоминая сознательно возведенную постройку.

Я возвращался к башне день за днем, работал только с блоками, которые почти не пострадали. Скреплять их было нечем, но практика показала, что камни крепко цеплялись друг за друга.

Вскоре восьмиугольная башня уже стала выше меня ростом. Я отошел в сторону, критически осмотрел постройку, полюбовался видом на долину и море.

Затем перелез через стену и впервые оказался внутри башни.

Меня окружали стены. Внутри царили темнота, ветер и шелест травы. Я сел, встал, вытянул руки, проверяя, могу ли дотянуться до противоположных стен одновременно.

Затем опять сел и просидел в башне до тех пор, пока не начало смеркаться.

Конечно, на следующий день я вернулся и приходил каждый день. Я перелезал через стену, занимал свое место в восьмиугольной камере и слушал голос ветра, дующего над пустошами. Мне нравилось сидеть там, а еще я любил приподняться и окинуть взглядом окрестности, над которыми возвышалась башня. Меня злило, что я не могу сидеть и смотреть наружу одновременно, однако вскоре нашлось очевидное решение.

В развалинах лежали несколько тяжелых деревянных балок, которые, судя по всему, когда-то использовались как опоры или стропила. Если бы я сделал отверстие в одной из стен и вставил в него балку, чтобы она поддерживала камни, находящиеся сверху, то у меня появилось бы примитивное окно. Тогда бы я смог тихо сидеть в башне, выглядывая наружу.

А еще понадобится стекло – не только для защиты от постоянных ветров, но и для того, чтобы сосредоточиться на ощущениях, которые охватывали меня внутри башни. В голову вообще приходили замечательные мысли, а мои чувства постоянно обострялись. Пока я находился в башне, мне казалось, что я могу видеть и слышать все, как в себе, так и вовне, все, что находится в прошлом, настоящем и будущем.

В ту ночь я пошел на склад «Управления» и обнаружил там несколько листов того особого защитного стекла. Кусок подходящего размера я спрятал рядом с нашим домом.

Прошло уже несколько дней с тех пор, как Алви и остальные уехали в Джетру. Вернуться она должна была еще не скоро. Теперь я уже почти о ней не думал.

На следующий день я отнес стекло в пустоши, планируя, как я буду его использовать, представляя, какими точными будут мои мысли и ощущения. Полимеризованный материал усилит их и преобразует. Это будет триумф телепатии, средоточие всех страхов и надежд.

Там, в своей башне, за стеклом, я стану терпеливо дожидаться возвращения Алви. Я столько должен ей рассказать, столько хочу показать ей – прошлое, настоящее и будущее.

Сентьер Высокий / Брат

СЕНТЬЕР – полупустынный остров, расположенный в субтропическом регионе на юге Срединного моря. На нем возвышается огромный потухший вулкан, название которого на местном диалекте переводится не только как ВЫСОКИЙ (так жители называют и сам остров), но и как БРАТ. Природных ресурсов на острове мало, и ощущается постоянная нехватка питьевой воды, поэтому повсюду, особенно в более засушливых нагорьях, можно увидеть большие цистерны для ее хранения. Летом на острове дует РОСОЛИНО – горячий ветер, прилетающий с севера, с экватора. Когда-то он был неразрывно связан с торговлей пряностями; моряки использовали его, словно гулящую девку, но никогда ему не доверяли. Однако в наши дни, с распространением современных кораблей, Росолино презрительно пролетает над островами, принося им только засуху и пыль.

Поскольку Сентьер находится на отшибе, а его обитатели отличаются свободными нравами, остров приобрел популярность у туристов-походников. На набережной Сентьер-Тауна и в районе порта много дешевых гостиниц и ресторанов. Люди не задерживаются здесь надолго, и в этой атмосфере безалаберности юноши и девушки, дезертировавшие с фронта, находят теплый прием. На Сентьере терпимо относятся к употреблению алкоголя и наркотиков, а законы об убежище не применяются.

Сентьер-Таун можно назвать городом лишь условно: его порт тихий, и для гостей отведена лишь небольшая пристань. Местные жители продолжают заниматься рыболовством, однако без особого энтузиазма. Торговля с соседними островами идет вяло, зато на плодородных вулканических почвах хорошо растет виноград и местные вина приносят большую прибыль.

Обычно туристы направляются в глубь острова, в маленький город Кувлер, чтобы посмотреть на развалины: во время первого вторжения войск Федерации Сентьер был зачищен, а все его обитатели взяты в заложники или ликвидированы. Это, конечно, произошло еще до подписания Соглашения. Затем войска ушли, и остров постепенно вновь заселили люди, однако старая атмосфера города по большей части исчезла. Когда-то Кувлер славился кварталом художников; небольшая часть города, рядом с мелеющей рекой Сентьера, превращена в охраняемую зону, которая открыта для посещения. Можно осмотреть галерею, в которой выставлены лучшие из сохранившихся работ раннего периода Батерста, а также более современные, в том числе большая, но посредственная картина «Явление мстителя».

Как ни странно, удаленный и во многом примитивный остров Сентьер знаменит на весь мир благодаря успехам в области науки и медицины, и все это благодаря Кувлеру.

Именно в Кувлере родился астроном ПЕНДИК МАДАРНА, и именно он положил начало тридцатилетнему проекту по созданию крупнейшего в мире оптического телескопа рядом с жерлом потухшего вулкана. Сам Мадарна прожил достаточно долго и успел воспользоваться основным отражателем Брата. Впоследствии на вершине горы было построено еще множество обсерваторий и установлено разнообразное измерительное оборудование.

Наличие на острове центра «Брат», а также постоянный приток ученых и туристов на много лет обеспечили процветание региона.

К числу знаменитых сынов Сентьера относится артист-мим Коммис, убитый неизвестными в ходе представления, а также писатель и философ Вискер Делонне.

Цветок острова – четырехлистник, который прекрасно чувствует себя в засушливом климате; его желтые чашелистики, высушенные и особым образом обработанные, обладают галлюциногенными свойствами.

Денежная единица: симолеон Архипелага, талант Обрака.

Сифф Свистун

Хотя его местоположение точно известно и есть несколько туроператоров, которые готовы доставить вас туда, на СИФФЕ не был ни один живой человек. Это единственный остров, полностью разрушенный своими обитателями. Последние следы Сиффа ушли под воду сто двадцать пять лет назад. От него остался только большой участок на морском дне, заваленный обломками камней и другим мусором. Хотя там неглубоко и вода чистая, с поверхности ничего разглядеть нельзя.

Чтобы посмотреть на останки Сиффа, туристов привозят на особых лодках с прозрачным дном. Такие лодки, рассчитанные на шестерых, можно взять напрокат на соседнем острове Генчек. От того же острова ежедневно отправляются большие корабли вместимостью до пятидесяти пассажиров.

На Сиффе всегда было развито туннелирование. Во-первых, местные скальные породы отлично для этого подходили, а во-вторых, чиновники местной сеньории (многие из которых сами были туннелерами-любителями) легко соглашались махнуть на нарушение рукой. Однако самые крупные проекты начались после прибытия на остров художницы Джорденны Йо. К тому моменту Йо уже создала себе репутацию инсталляциями, связанными с перемещениями земли. Хотя поначалу часть местных обитателей оказывала ей упорное сопротивление, Йо привезла с собой отряд геологов, которые заявили, что на острове почти наверняка находятся ценные минералы, притом в промышленных количествах. Йо получила ограниченную лицензию на бурение разведочных скважин и вскоре предоставила образцы золота, платины, битумных сланцев и меди. Когда же химики Сифф-Тауна проявили нерешительность, Йо продемонстировала редкие минералы, в том числе апатиты, иттрий и флюорит. Тогда ее лицензию расширили, разрешив Йо бурить туннели без ограничений.

Поскольку жители Сиффа в геологии не разбирались, никто не поинтересовался, где она взяла эти образцы и почему больше ничего не добыла.

При жизни Йо Сифф получил свое название на местном диалекте, которое впоследствии широко распространилось.

Туннели располагались таким образом, что ветер любого направления, дующий со скоростью более пяти узлов, издавал мелодичную ноту. Обычно это был приятный фоновый шум, похожий на звук свирели, однако в сезон штормов (Сифф был расположен в умеренной зоне на севере Срединного моря, где зимой области низкого давления постоянно перемещаются) остров издавал высокий воющий звук, слышный далеко вокруг.

Йо называла это музыкой моря и неба и заявляла о том, что ее цель – превратить каждый остров Архипелага Грез в гигантскую музыкальную подвеску; мелодия будет ежедневно меняться, и музыка подарит миру гармонию. Вскоре после этого грандиозного заявления Йо умерла.

Именно в тот период Сифф посетил Дрид Батерст. Свой апокалиптический шедевр «Ночь окончательной расплаты» он создал на Свистуне.

Многие утверждают, что огромная картина – это зашифрованное послание: воплощение гнева на ней – карикатура на одного важного местного политика, которому Батерст наставил рога, а божественный гнев – просто ярость обманутого мужа. Недавно эта теория получила подтверждение. Послойный анализ картины с помощью рентгеновских лучей показал, что в сцены апокалиптического хаоса и разрушения ловко и почти незаметно превращены интимные части тела красивой юной любовницы Дрида Батерста. А составление ДНК-профиля установило, что возлюбленной художника принадлежали и волосы, прикрепленные к голове нарисованного божества.

Разумеется, в то время эта теория еще не была сформулирована. Дрид Батерст покинул Сифф в свойственной ему манере – внезапно и тайком. На остров он больше не вернулся. Однако популярность его огромной картины привлекла к Сиффу внимание жителей Архипелага. Тогда, как и теперь, туннелирование было популярным развлечением, однако мало где власти разрешали им заниматься. Любители хлынули на Сифф и начали бурить туннели по всему острову.

Первый крупный обвал произошел примерно через сто лет после того, как о картине Батерста узнала широкая публика. К тому моменту основание Сифф-Тауна уже превратилось в сеть туннелей, и жителей города пришлось эвакуировать. Через пятьдесят лет после этого происшествия на острове не осталось никого, кроме любителей туннелирования.

Хотя затем погибли еще много туннелеров, превращение острова в «улей» с сотами продолжалось, пока не привело к закономерному и трагичному итогу. В последние годы своего существования Сифф умолк: даже штормы и шквалы уже не могли извлечь звуков из переломанного, запущенного, разрушающегося обломка породы.

Свидетелями окончательного коллапса Сиффа стали немногие. Существует видео плохого качества, запечатлевшее последние мгновения острова; его можно посмотреть в музее соседнего острова Генчек. Видеоролик вызывает депрессию: в тот ужасный день в затопленных коридорах и галереях утонули более пятисот туннелеров. Сегодня на месте их гибели осталось только чистое, мелкое море – там, где когда-то над безжалостными волнами возвышался Сифф.

Смадж Старые развалины / Палка для помешивания / Эхо в пещере

Автор – Дант Уиллер, редактор отдела политики АДТ, текст для приложения «Путешествия и отдых» газеты «Айлендер Дейли Таймс». Это короткое эссе не было опубликовано в газете, однако несколько лет назад его выложили на сайте АДТ.

Все началось как обычное задание редакции – очередная история о путешествии, которые я изредка пишу уже много лет. Мои читатели знают, что чаще я публикую статьи о политике или экономике для основных разделов газеты, однако всем сотрудникам АДТ время от времени поручают писать о путешествиях. Кто-то же должен этим заниматься – утешаем себя мы, укладывая в чемодан сандалии и крем от загара.

Редакция поручила мне посетить СМАДЖ. «Почему Смадж?» – спрашивали меня все и в том числе я сама. Главный редактор приложения «ПиО» сказал:

– Ответ заключен в самом вопросе. Об этом острове, похоже, никто и никогда не слышал – идеальная причина туда отправиться.

Итак я отправилась изучать Смадж. Первая задача состояла в том, чтобы его найти.

Постоянным читателям известно, что АДТ больше не публикует карты. Официальная причина – потому что большинство карт Архипелага славится своей неточностью. И хотя раньше мы считали, что приблизительная карта – лучше, чем вообще никакой, газете пришлось изменить свои правила несколько лет назад, когда приложение «ПиО» нечаянно отправило группу пенсионеров-священников на базу отдыха армии Глонды на острове Теммил. Урок мы усвоили. Вместо того чтобы печатать ненадежные карты, мы теперь подробно пишем о том, как добирались до той или иной точки, предоставляя читателям право выбора – идти по нашим следам или нет. Это всегда самая сложная часть задания, так как нам в АДТ не разрешено пользоваться даже недостоверными картами, которые публикуют наши конкуренты.

Итак, я приступила к поискам Смаджа. С самого начала я знала только то, что он находится где-то между Панероном и Уинхо и что, по слухам, его загораживает восхитительный Берег Страсти Хелварда. Когда я начала поиски в Интернете – куда обратится любой здравомыслящий человек, – на одном сайте меня заверили: те редкие смельчаки, которые покидают свою загадочную родину и отправляются без карт на неизведанные просторы Архипелага, утверждают, что на остров нельзя попасть, и сожалеют о том, что никогда не смогут туда вернуться.

Мне немного жаль сообщать вам об этом, но все это – романтическая сказка. Смадж можно найти – хотя не сразу, не быстро и не легко. Надо лишь внимательно изучить текст, написанный мелким шрифтом в описании услуг паромов, которые ходят в тех краях. Рейсы на Смадж не афишируются, однако они точно есть.

Поскольку я призываю вас последовать по моим стопам, то от этих поисков я вас избавлю. Я решила отправиться на Смадж паромом компании «Скеррис-лайн», мелкого оператора, действующего в той части Архипелага.

Остановок на маршруте много; хорошо, что города очень отличаются друг от друга. Уровень комфорта вполне приемлемый. Корабль не затонул и не садился на мель, и никто не включал музыку по системе громкой связи. В каютах есть кондиционеры. На борту – доступ к Интернету, на палубах – адекватная защита от солнечных лучей, стюарды трудолюбивые.

В какой-то момент во мне возникло такое чувство умиротворенности, что я даже подумала – будь у меня средства и время, провела бы остаток дней, медленно курсируя по Архипелагу Грез. Я была в восторге от бесконечного лазурного моря, благотворного бриза, тропического тепла, летящих рядом с кораблем птиц и выныривающих на поверхность дельфинов – и, конечно, от вида островов и каменистых гряд, которые проплывали мимо. И спокойной, похожей на стекло воды. А по ночам мы часто видели бриллиантовый блеск городских огней – они прожигали в темном море яркую разноцветную дорожку.

Как я и предполагала, Смадж оказался маленьким островом, симпатичным и неиспорченным цивилизацией, с обилием обычных туристских достопримечательностей. Купаться там не опасно, богатый выбор пустынных пляжей и бухт. Виды скромные, но привлекательные.

Здесь есть множество тихих уголков, где можно поставить яхту. Местные рифы – идеальное место для дайвинга. Казино на острове нет, но раз в год проходят скачки. Что же касается пищи, то блюда в ресторанах, в которых я побывала, в худшем случае были выше среднего, а в лучшем – восхитительными. Владельцы нескольких гостиниц в порту Смаджа утверждали, что недавно провели Интернет, однако подтвердить это мне не удалось.

Смадж – один из немногих островов, где существуют межэтнические конфликты. По какой-то причине на Смадже распространены три разных диалекта, и ни один из них не преобладает над остальными. Полагаю, что приток туристов привел бы, как и во всех остальных местах, к сплочению местных жителей, однако до сих пор этого не произошло. Поэтому в конце очередного жаркого дня на Смадже можно наблюдать любопытное зрелище: отдельные люди и целые семьи, гуляющие по променаду, обмениваются друг с другом слегка оскорбительными репликами на языке, который собеседник, скорее всего, не понимает. Для местных жителей это почти ритуал: непристойные жесты еще не повод для гражданской войны!.. Повышенный интерес молодежи к лицам противоположного пола дает основания надеяться, что в следующем поколении конфликт угаснет.

Однако пока что гостей Смаджа ждет необычный опыт социальных взаимодействий.

У острова сразу три названия на разных диалектах: «Старые развалины», «Палка для помешивания» и «Эхо в пещере». Все они более или менее взаимозаменяемы.

Предполагалось, что я проведу на Смадже целую неделю, однако уже на третий день мне стало совсем тоскливо. Культура на острове находится на низком уровне. В Смадж-Тауне есть маленькая библиотека, в которой можно взять популярный роман или свежую газету. Есть и театр, однако местные жители говорят, что он закрыт уже несколько лет. Я посетила музей – и через полчаса утратила всякий интерес к малочисленным экспонатам. Я нашла на острове кинотеатр, но он был закрыт. В единственной галерее выставлены только картины с изображениями города. Пляжи и бухты говорят сами за себя, и их фотографий вполне достаточно.

Затем, однажды в полдень, когда я пряталась в прохладном баре от палящих лучей солнца, кто-то спросил у меня, была ли я в разрушенном городе в горах. Туда я еще не добралась. В тот вечер я постаралась узнать о нем как можно больше – считалось, что этому городу более тысячи лет и что он был давным-давно разрушен во время войны. Выжившие его покинули, а все, что от него осталось, было разграблено.

На следующее утро я на взятом в аренду мопеде отправилась в глубь острова, к гряде холмов.

Никаких указателей на дороге не было, но служащий в агентстве по прокату сказал, что после ущелья я увижу большую, поросшую лесом котловину, окруженную холмами, и что развалины, скорее всего, где-то там. Кроме меня, они, похоже, никого не интересовали.

Вскоре мне стало ясно – почему. В долине точно когда-то было поселение, однако все, что от него осталось, заросло травой, мхом и кустами, так что виднелись только отдельные обломки. Я бродила там более часа, надеясь найти что-нибудь, похожее на здание или площадь… Увы, все заросло широколиственными деревьями. Очевидно, здесь стоило бы произвести раскопки, но я не археолог и даже не знала бы, с чего начать. Мне до сих пор неизвестно, к какой эпохе относится это поселение, кто его построил, кто там жил.

Я вернулась по своим следам к мопеду, с тоской размышляя, что интересного написать про Смадж. И именно в ту минуту нашла.

Прибыв на место, я почти не обратила внимания на здание, рядом с которым оставила мопед. Теперь я впервые его разглядела. Это был не просто дом, а большой особняк; высокие деревья закрывали его от дороги. Чуть в отдалении стояли высокие металлические ворота, наверняка запертые. С трассы заметить их было нельзя, поскольку подъездная дорожка изгибалась. Я подошла к воротам и с большим интересом прочла надпись на сделанной совсем недавно вывеске:

ШКОЛА КОРЕР

ДЛЯ ДЕТЕЙ 6–18 ЛЕТ

ПОД ЛИЧНЫМ НАБЛЮДЕНИЕМ

И ПРИ УЧАСТИИ Э. У. К.

Жара, укусы многочисленных насекомых, разочарование от поездки на остров – вот что занимало мои мысли, пока я удивленно рассматривала вывеску, и я далеко не сразу поняла, что она означает. Я ожидала увидеть на Смадже что угодно, только не Особую школу Корер.

Действительно ли фраза «Под личным наблюдением… Э. У. К.» означала именно то, что я предположила в первую секунду? Неужели сама Корер была здесь, на Смадже, и лично руководила школой?

Это казалось маловероятным, ведь Корер умерла несколько лет назад. Однако я помнила, что с обстоятельствами ее смерти была связана какая-то тайна. Согласно официальному заключению, причиной смерти послужила «инфекция/инвазия». Этот понятный всем жителям Архипелага эвфемизм прозрачно намекает на то, что ее укусило ядовитое насекомое – возможно, трайм. Последствия подобного нападения столь ужасны, что на каждой жертве лежит клеймо позора – хотя от таких укусов ежегодно погибают сотни людей. За смертью от укуса трайма обычно следует наспех организованная кремация, и такие случаи всегда дают почву для слухов и пересудов.

Так как Корер была знаменита, поскольку многие любили и уважали ее, она не могла просто исчезнуть. Ее жизнь воспевали, ее достижения превозносили и запечатлевали в разных уголках Архипелага и в самых разных формах.

Я, как репортер, после смерти Корер тоже участвовала в поисках информации о ней. Меня отправили на Ротерси поговорить с теми, кто знал ее или работал вместе с ней, – и мое отношение к этой великой женщине лишь упрочилось после того, что я увидела и услышала.

Однако сложные вопросы остались без ответа. Главный из них – о причине ее смерти. В умеренной зоне Залива Спокойствия и тем более на самом Ротерси не найдено ни одной колонии траймов, поэтому новость о том, что Корер умерла от ядовитого укуса, сильно встревожила жителей островов. Были приняты меры предосторожности; проведены поиски, которые подтвердили, что колоний траймов там не появилось. Заключение о смерти не оставляло места для разночтений, и в профессионализме врача никто не сомневался, но все равно создавалось ощущение, что от нас что-то утаили.

В течение всей жизни Корер отличалась отличным здоровьем. Для многих ее уход стал настоящей трагедией; но мне, как и другим журналистам, не давала покоя тайна, связанная с ее смертью.

Проведя собственное расследование, я с удивлением узнала, что незадолго перед смертью Корер произошло необычное, практически неслыханное событие: она одна, без сопровождения, отправилась на Пикай, чтобы присутствовать на похоронах писателя Честера Кэмстона.

Хотя в ходе поездки на Пикай Корер не могла укрыться от назойливого внимания прессы, все журналисты, ехавшие вместе с ней, были из довольно небольшого региона, который она пересекала. По какой-то причине эта история не получила широкой огласки и совершенно точно не дошла до меня или редакции АДТ. В то время главной новостью стала смерть Кэмстона, а Корер была далеко не единственной знаменитостью, которая присутствовала на его похоронах. Просматривая отчеты того времени, я обнаружила, что имена присутствовавших не назывались, просто «сильные мира сего» – такой термин употребляли репортеры, которых не допустили на церемонию.

Я не могла отделаться от мысли, что смерть Кэмстона как-то связана с последующими событиями.

Вероятно, этот вопрос задавала себе не только я. Однако после длительных командировок и многочисленных интервью я пришла к выводу, что интереса для общественности эта история не представляет. Мадам Корер имела право на уединение – как при жизни, так и после смерти.

Такие мысли носились в моей голове, когда я стояла у вывески с именем Корер. Я шагнула вперед и нажала кнопку интеркома. Ответа не последовало.

Прождав более минуты, я снова нажала кнопку. На этот раз из крошечного металлического динамика раздался еле слышный – как из консервной банки – женский голос.

– Пожалуйста, назовите свое имя.

– Дант Уиллер, – ответила я, прижимаясь лицом к зеленой металлической сетке. Она разогрелась на солнце, и на ней сидело множество крошечных мелких насекомых.

– Мадам Уиллер, ваше имя мне не знакомо. Вы – мать одного из учеников?

– Нет, я журналист. – Наступившее молчание показалось мне враждебным. – Вы позволите зайти?

В динамике раздался щелчок, какие-то невнятные звуки. Я невольно представила себе пожилую женщину, неуверенно склонившуюся к микрофону переговорного устройства.

– Мы не даем интервью. Если вы – мать одного из учащихся, то должны записаться на прием. Прессе нам сообщить нечего, так что, пожалуйста, не утруждайте себя.

Сказано это было категоричным тоном, и я почувствовала, что она собирается прервать связь.

– Я надеялась увидеть мадам Корер, – выпалила я. – Не как журналистка. Нельзя ли это устроить?

– Корер здесь нет. Она занимается другими делами.

– Значит, обычно она здесь, в школе?

– Нет. Назовите еще раз свое имя и скажите, что вам нужно.

– Я – мадам Дант Уиллер, журналист «Айлендер Дейли Таймс», однако сейчас я в отпуске. Я не собираюсь делать интервью для газеты. Просто я увидела вывеску на ваших воротах… – От жажды и неослабевающей жары мой голос ослабел. – Можно мне поговорить с мадам Корер? Или записаться к ней на прием?

– Теперь я вас вспомнила. По-моему, вы написали книгу о войнах за землю на Джунно. Верно?

– Мадам Корер…

Внезапно шипение интеркома смолкло; наш короткий разговор был закончен. Мои чувства обострились. Я стояла там, вялая от жары, под сверкающим неумолимым солнцем. Горячий ветер шелестел ветвями деревьев, какие-то пичуги без толку носились взад и вперед, стрекотали насекомые, сияла белая проселочная дорога, пот тек по моей спине и груди, камни подъездной дорожки жгли мне ступни через тонкие подметки сандалий.

Внезапно я поняла, что могу погибнуть здесь, в тропической жаре, потому что утратила способность двигаться. Неведомая сила заставила меня ухватиться за металлические прутья решетки. Я попыталась встать на цыпочки, однако сумела разглядеть только часть кирпичной стены главного здания и какие-то белые пристройки рядом с ним.

Я была убеждена, что сейчас говорила с самой Корер, что она там, совсем рядом, в этом здании. Я не знала, что делать, и в любом случае не могла ни действовать, ни принимать решения. Я еще несколько раз нажала кнопку интеркома. Мне никто не ответил, и я снова обмякла, чувствуя, как шея сзади горит и покрывается волдырями от жары.

Затем женщина сказала:

– Вот, держите.

Она появилась на дорожке за воротами и стала медленно приближаться ко мне. В одной руке у нее был высокий стакан, а в другой – запотевший кувшин с водой. От его тяжести рука дрожала, и я видела, как на поверхности воды расходятся круги. Корер была здесь, на самом деле была здесь, я могла дотронуться до нее… Корер наполнила стакан и передала его мне через решетку.

Наши пальцы на миг соприкоснулись.

Пока я благодарно пила воду, Корер – в голубом платье и широкополой белой шляпе – стояла прямо передо мной и смотрела на меня, не улыбаясь, но и без враждебности. Она оказалась выше, чем я думала.

– Даже не могу выразить, как меня восхитила ваша книга, – сказала она.

Удивление и гордость охватили меня.

– Спасибо, мадам Корер… Я не думала, что вы ее знаете. Но я здесь по другой причине…

– Сколько вы пробыли на этой жаре?

В ответ я лишь покачала головой.

Ворота, зажужжав, медленно открылись – где-то внутри них был спрятан мотор. Теперь нас ничего не разделяло. Я чувствовала себя неухоженной… неподобающей – моя одежда годилась для прогулок по заброшенным руинам, но никак не для встречи с этой женщиной. Я выпрямилась и постаралась взглянуть ей в глаза. На расстоянии вытянутой руки от меня стояла Корер из Ротерси.

Я никогда ее не видела, даже на фотографиях, однако сейчас у меня закружилась голова от узнавания. Передо мной словно поставили зеркало. Я подняла руку. Она тоже – ту, которая не держала кувшин. Я ощутила в себе ту же напряженность, что и в ней. Перед глазами поплыло, и я осела на землю. Я увидела свои босые ноги в сандалиях, и мне стало стыдно за то, что они в пыли и грязи, что пальцы на ногах покрыты черными разводами.

Она быстро шагнула вперед и подхватила меня. Кувшин упал на твердую дорожку и разбился. Поймав меня одной рукой, она согнулась под моим весом. Я навалилась на нее, прижалась лицом к ее платью. Стакан выпал из моей руки. Я тупо подумала о том, сколько вокруг нас осколков. Затем я почувствовала ее запах – легкий аромат мяты и цветов. Ощутила тепло ее тела, успокаивающую твердость ее рук. Я закрыла глаза. Мне было жарко, голова кружилась, я была грязная, мне было стыдно, я была благодарна ей – но главное, я чувствовала себя защищенной. Я понимала, что ноги меня не держат, и если она меня отпустит, то я рухну на землю. Вокруг нас трещали цикады.

Затем двое сильных молодых людей, один побритый налысо, другой – лохматый, подхватили меня под руки и не то понесли, не то потащили меня, негромко подбодряя и успокаивая. В доме оказалось прохладно. Жалюзи опущены, небольшой сквозняк, блестящий пол с разбросанными по нему светлыми коврами, высокие растения в горшках, украшения из керамики, красивая ширма, скамейка с мягкими подушками, длинные листья за окном. Корер стояла рядом со мной – ее широкополая шляпа покосилась, на ее пальцах висели мои грязные сандалии. Изящная седоволосая женщина с голубыми глазами. Даже сейчас, на склоне лет, она, казалось, обладала огромной скрытой силой. Поразительно, я – рядом с ней. Она смотрела на меня по-прежнему серьезно и без осуждения. Я едва осмеливалась взглянуть на нее – на женщину, которая выглядела так же, как и я.

Через час я почти восстановилась – приняла душ и оделась в то, что одолжила мне Корер. Я выпила огромное количество воды и немного поела. Время от времени Корер уходила по делам, однако в конце дня мы с ней остались наедине в ее кабинете на первом этаже, и в ходе напряженного разговора я поняла, что всю свою жизнь, сама того не подозревая, я хотела познакомиться с этой женщиной.

Позднее я вернулась на мопеде в Смадж-Таун – сквозь пыльную вечернюю жару, мимо нависающих деревьев, роящихся мошек и мотыльков, под постепенно стихающий треск цикад. В городе жители выходили на вечерний променад, размеренно шагали по площадям и набережным, в яркой одежде и с пышными прическами, окликали друг друга, жестикулировали и смеялись. По улицам ездили юноши на мотоциклах, из набитых битком кафе и ресторанов доносились звуки гитар.

На следующий день я упаковала свой багаж, получила в администрации порта деньги за сданный обратный билет, а затем поехала на такси к развалинам города – туда, где на холме среди деревьев стояла школа.

Постскриптум

Большую часть эссе я написала за первые два-три дня пребывания на Смадже. Завершила я его позднее, когда жила в школе. Я отправила текст в редакцию вместе с заявлением об уходе и так и не узнала, опубликовали мою статью или нет. Подозреваю, что нет.

В течение нескольких лет мы с мадам Корер работали вместе. Официально я играла роль посредника между ее Фондом и прессой, следила за тем, чтобы репортажи о работе Фонда были точными и соответствовали намерениям и желаниям Корер. Фактически же я стала ее доверенным лицом, личной ассистенткой, а иногда и советником. Пару раз, когда нагрузки, связанные с путешествиями и публичными выступлениями, были слишком тяжелы для нее, я ее подменяла, безмолвно создавая иллюзию присутствия. Когда здоровье Корер пошатнулось, я стала сиделкой, хотя, конечно, в ее команде не было недостатка в медиках. Я была с ней, когда она умерла; я была, как она выразилась, ее самой верной и близкой спутницей.

Это произошло через семь лет после первой – ложной – смерти Корер. Безвредный обман закончился. На этот раз ее тихо похоронили рядом со школой, и на похоронах присутствовали только самые близкие ей люди.

Все утверждают, что я до сих пор выгляжу точь-в-точь как она, но кому это надо. Ее больше нет.

Уинхо Собор

УИНХО – известный как остров шлюх – обладает восхитительной природной красотой. Равнины и склоны гор, возвышающихся над западным побережьем, покрыты густым лесом. Остров окружен рифами с мелководными лагунами, где водятся разнообразные морские животные. На полоске плодородной земли между лесом и морем выросло много поселений. До второго вторжения войск Файандленда местные жители занимались сельским хозяйством и ловлей рыбы. Уинхо расположен в субтропической зоне, и поэтому почти круглый год здесь тепло и сухо. Сезон дождей длится всего два месяца. Преобладающий ветер на острове называют КАДИЯ – «дующий вверх, в горы».

До того как Соглашение о нейтралитете было подписано и вошло в силу, на Уинхо дважды вторгалась армия Файандленда. После первого вторжения войска Файандленда построили на острове укрепления. Оккупация продолжалась почти десять лет. После десанта сил Федерации и ожесточенных боев Уинхо в конце концов был освобожден и демилитаризован. Потери среди мирных жителей были катастрофическими, кроме того, военные действия нанесли большой ущерб имуществу.

Приблизительно десять лет Уинхо находился под относительно мягким управлением властей Федерации, когда же Соглашение признали во всем мире, войскам Глонды пришлось уйти.

Файандленд почти сразу же вновь оккупировал Уинхо – якобы из-за административной ошибки, но на самом деле из-за его стратегического значения. Кроме того, власти Файандленда подозревали, что Федерация продолжает использовать остров в качестве базы. К этому времени войска Федерации вели бои на других фронтах, и Уинхо остался без защиты. Под предлогом возмездия захватчики совершали чудовищные преступления против местных жителей; в частности, они проводили псевдонаучные эксперименты на людях, изувечили более половины женщин детородного возраста, а всех мужчин старше десяти лет депортировали. Многие женщины, оказавшиеся в страшной бедности, покинули остров или стали проститутками в огромных лагерях отдыха для солдат Файандленда.

Даже после того, как по условиям Соглашения оккупанты-файандлендцы ушли с острова, он по-прежнему славился своими борделями, а его экономика сильно зависела от гостивших на острове солдат. Многочисленные попытки жителей соседних островов оказать ему помощь ни к чему не привели, поскольку не удалось решить главную проблему: похищенных с Уинхо мужчин не нашли. Очевидно, что их уничтожили; поиски братской могилы продолжаются.

В течение многих лет Уинхо представлял большую проблему для всего Архипелага. Корер основала там одну из своих школ, которая существует до сих пор и считается символом надежды на восстановление местной культуры. Корер говорила, что увиденное привело ее в отчаяние, а впоследствии заявила, что если когда-нибудь она станет работать на благо только одного острова, а не всех, то этим островом станет Уинхо.

В другое время на Уинхо одновременно побывали Честер Кэмстон и Дрид Батерст. Кэмстон провел на острове почти две недели, собирая материал для биографии художника. У Батерста была студия на набережной Уинхо-Тауна, где он одновременно работал над тремя главными картинами серии «Разорение». Об их встрече нам известно только со слов Кэмстона; он довольно скупо и сдержанно описывает ее на страницах биографии. То, о чем в книге писатель умолчал, становится ясно из его дневника, а также из одного из писем, адресованных Корер: личная жизнь Батерста вызвала у Кэмстона такое отвращение, что он бросил работу над биографией почти на два года и возобновил ее только тогда, когда репутация автора апокалиптических полотен стала воистину небывалой. Величие таланта художника, а также, разумеется, давление издателя подействовали на него, и Кэмстон завершил биографию. Позднее он утверждал, что это – худшая его книга, и она по сей день не включена в официальный список его публикаций.

Еще одним гостем Уинхо – хотя о ее визите стало известно значительно позднее – была писательница Мойлита Кейн. Она с мужем сняла домик над заливом в окрестностях Уинхо-Тауна и там занималась исследованием страшных событий, произошедших во время обоих периодов оккупации. Когда супруги покинули Уинхо, вместе с ними на Мьюриси отправились две женщины, с которыми Мойлита познакомилась на острове. Там они и остались впоследствии, вместе со своими детьми.

Три года спустя Кейн опубликовала роман, который принес ей известность, – «Хоэл-Ванил». ХОЭЛ-ВАНИЛ – местное название долины в холмах за Уинхо-Тауном, в которой файандлендцы построили свою базу. Именно оттуда увозили мужчин, именно там, в невысоких бетонных зданиях, проводили бесчеловечные эксперименты над женщинами.

В наше время Хоэл-Ванил называется прозаически – Долина реки, и все внешние признаки существования лагеря давно уничтожены. Осталось только два подземных убежища, построенных рабами – мужчинами Уинхо. В этих убежищах какое-то время располагались склады боеприпасов армии Файандленда.

Жители Уинхо-Тауна в Долину реки никогда не ходят.

Кризис на Уинхо продолжается; решение его трагической, глубоко укоренившейся проблемы так и не найдено.

На острове действуют строгие законы о приюте. Недавно там были пересмотрены правила выдачи виз, и теперь гости могут находиться на острове не более сорока восьми часов. Дезертирам въезд запрещен, в случае обнаружения их насильно возвращают в части.

Денежная единица: принимается любая валюта, в том числе бумажные деньги, которыми платят жалованье солдатам. Они обмениваются по номиналу на симолеоны Архипелага.

Яннет Темно-зеленый / Господин Дискант

На маленький остров ЯННЕТ приехали двое – женщина и мужчина. У обоих были необычные, удивительно похожие имена, хотя до прибытия на остров женщина по имени Йо и мужчина по имени Ой ни разу не встречались.

Друг о друге они знали. Йо и Ой были художниками, создателями концептуальных инсталляций; публика не понимала их творчество, критики их осуждали, власти преследовали. Но обоим это было все равно: они считали себя партизанами от искусства, на шаг опережающими соперников, вечно странствующими от одной инсталляции к другой. Как люди, они были совершенно не похожи друг на друга.

Яннет располагался в субтропических широтах, в группе островов, известных как МАЛЫЕ СЕРКИ. Он мало чем отличался от других островов Архипелага; на нем сложились феодальные экономические отношения, формально островом правил сеньор, а на практике – частично избранная сеньория. Главная населенная зона там была только одна – сам Яннет-Таун, столица и порт, расположенный на южной оконечности полуострова, который местные жители называли ХОММКЕ («темно-зеленый» на местном диалекте). В городе процветали предприятия легкой промышленности, производители электроники и студии, занимавшиеся разработкой компьютерных игр. В Яннет-Тауне можно было легко найти высокооплачиваемую работу.

Первой прибыла женщина по имени Джорденна Йо.

Сойдя на берег в порту, она заявила чиновникам сеньории, что она – геолог-фрилансер. Это была неправда. Она путешествовала под чужим именем и предъявила поддельные документы. Таможенникам Йо сказала, что собирается ввезти машины, необходимые для геологических изысканий. Чтобы избежать волокиты, она попросила дать ей карт-бланш на импорт грузов. Поначалу сотрудники сеньории не хотели выполнять ее просьбу, но у Йо был большой опыт по части данных ситуаций, и она быстро добилась желаемого результата.

Затем она сняла в центре Яннет-Тауна квартиру с небольшой пристройкой, которую можно было использовать в качестве студии. И сразу приступила к работе.

За пределами Хоммке Яннет был мало заселен. На прибрежных долинах к северу находилось несколько ферм, однако почти весь остров покрывал густой тропический лес – богатый источник природных ресурсов. Местные власти объявили его заповедным и защищали от вырубки и других видов использования. Исторических и культурных достопримечательностей на острове мало, поэтому на Яннет редко заглядывали туристы.

Самую высокую гору местные называли ВОЛДЕН («ГОСПОДИН»). Если не считать нескольких холмов, Волден стоял в одиночестве – асимметричный конус, поднимавшийся из леса в северной части Хоммке. На склонах у подножия росли деревья, а выше – неприхотливая трава.

С вершины Волдена открывался превосходный вид на весь Яннет и соседние острова. Море в ярком солнечном свете сияло серебристо-сапфировым блеском, а острова казались темно-зелеными, насыщенными, с каймой из белых гребней волн. Легкие облачка отбрасывали тень на бурное море.

На эту гору однажды поднялась Джорденна Йо. Она шла, особо не глядя по сторонам, решительно намереваясь полюбоваться видом уже на самой вершине.

Переводя дух после долгого подъема, она укрылась за камнями от ветра. Ее удивило, как холодно на вершине, зато вид ее подбодрил. Солнце светило ярко, неумолимо. Йо буквально вбирала в себя чарующую картину; она смотрела на следы ветра на поверхности моря, на то, как накладываются друг на друга V-образные волны, оставленные паромами, на то, как облака меняют форму и движутся над островами – одни уплывали в море, другие готовились занять их место.

Йо сделала много фотографий; поворачиваясь на триста шестьдесят градусов, приседая и поднимаясь, она запечатлевала Яннет, другие острова, море и небо. Затем она принялась обдумывать свою собственную работу, связанную с горой Волден.

В тот день она анализировала ветра. В течение года в этой части Архипелага преобладали три ветра. Первый – мягкий западный ветер под названием БЕНУН; теплый, приносящий дожди, он чаще всего ощущался весной. Два других были восточные. Горячий ветер НАРИВА кружил в южных широтах штилевого пояса, а затем пересекал экватор и проходил по этой части Архипелага. ЭНТАННЕР мчал непрерывным потоком с гор северного континента, принося вечернюю прохладу в конце долгого лета.

С помощью привезенного оборудования Йо замерила ветер, обращая внимание не только на направление, но и на силу. В тот день дул восточный ветер, слишком холодный для Наривы. След Энтаннера?.. Ей нужно было познакомиться с ветрами поближе, и только тогда она могла бы утверждать, что знает их. Придется работать со средними значениями, постоянно вычислять силу, частоту и направление.

Пока холодный ветер развевал ее легкую одежду, Йо, дрожа от холода, строила планы, а в какой-то момент немного поплакала. Она уже полюбила гору Волден – ее высоту, ее величие, ее серую твердость. Надежная гора из прочных, стабильных пород, твердых, но безопасных для сквозного бурения. Теперь Йо знакомилась с ветрами, которые заставляют гору дышать.

Она вернулась к себе в студию еще до заката, утомленная тяжелым подъемом и перепадом температур между горными вершинами и знойной долиной внизу. Постепенно сформировались планы. В течение двадцати дней она завершила разведку и разослала инструкции, поручив подготовить оборудование для бурения и земляных работ.

Ожидая доставки огромных машин, Йо занималась и другими приготовлениями.

Кроме того, еще был Ой.

До его встречи с Йо на Яннете оставалось еще четыре года. Он занимался небольшой, но требовавшей серьезных усилий инсталляцией на берегах острова Деррил. Семелл находился в дальней части Архипелага под названием Завиток – в системе из более чем семисот маленьких островов и атоллов в южном полушарии.

Полное имя Оя было Тамарра Дир Ой, однако все знали его только по фамилии.

Концептуальный художник, специализировавшийся на инсталляциях, Ой бросил колледж и с тех пор путешествовал по Завитку в поисках подходящих островов. На каждом острове он экспериментировал с методами и материалами, смешивая местные каменные материалы с густыми цементами, искал самые твердые соединения, те, которым не страшны не только время и природные стихии, но и неизбежные попытки других людей уничтожить его работы.

Оя, как и Йо, на многих островах ждал холодный прием. Из полдюжины мест его выдворили силой, хотя тюрьмы ему до сих пор удавалось избежать. Кроме того, он был вынужден путешествовать инкогнито и работать быстро, чтобы сделать как можно больше, прежде чем его обнаружат. Иногда незаконченные проекты приходилось бросать.

Первая завершенная работа Оя, созданная без помех, находилась на Селли – невероятно популярном у туристов острове, с огромными заливами и пляжами, а также с бурной ночной жизнью. Ой прибыл на остров не в сезон и вскоре нашел там два коттеджа, которые хозяева сдавали в аренду. Эти коттеджи стояли рядом на поросшем соснами склоне холма над одним из пляжей, и деревья скрывали художника от посторонних взоров.

Сначала он покрыл оба коттеджа изнутри толстым слоем цемента; внешне они не изменились, однако войти в них уже было невозможно. Затем соорудил со своими подмастерьями соединивший эти два дома фрагмент, состоящий из имитации стен и крыши. Тем самым два маленьких дома превратились в три, или в один, или в ноль. Затем, используя тщательно подобранные краски, Ой покрыл свое творение несколькими слоями островной белизны, расплатился с помощниками и покинул Селли до того, как его проект обнаружили. Прежде чем уйти, он одобрительно пнул инсталляцию ногой.

Другие набеги на населенные острова Завитка оказались более сложными, однако не менее удачными: ему удалось запечатать главную улицу деревни на острове Тет, а также превратить небольшую церковь на Лертоде в приятный взору непроницаемый купол в виде яйца, покрашенного в матовый черный цвет.

Первым проектом Оя на побережье стала полоса оползней у подножия меловых скал на острове Транн. Работая во время отливов, художник разгладил и уравнял камни, заполнив промежутки между ними цементом. Этот участок берега был на отшибе, поэтому мало кто видел, что именно делает там Ой. Поначалу он действовал в одиночку, затем масштабы проекта потребовали нанять помощников из соседних деревень.

Через три месяца инсталляция была почти завершена. Полоса каменных обломков превратилась в белую равнину, такую гладкую, что по ней можно было прокатить мяч, и настолько плоскую, что даже самый чувствительный спиртовой уровень не обнаруживал на ней ни малейшего уклона.

Удовлетворенный результатом, Ой отпустил работников и потратил еще несколько дней, внося в проект последние штрихи. Два дня спустя, когда художник готовился покинуть Транн, большой камнепад полностью уничтожил его работу. Ой лично отправился на место, чтобы оценить нанесенный ущерб, и сразу после этого покинул остров.

Именно Ой первым пошел на контакт. Он, конечно, много слышал про Йо, однако они никогда не пересекались. Но однажды один из попечителей «Фонда Соглашения» на Мьюриси дал ему ее адрес. Через несколько дней Ой отправил ей сообщение:

Привет, йо, я ой, я знаю про тебя, а ты наверняка – про меня; нужно как-нибудь собраться и что-нибудь сделать. что скажешь?

Примерно через полтора месяца Йо написала ему ответ:

Я занята. Иди в жопу. Йо.

В то время Ой работал над большой винтовой лестницей, которую случайно нашел в забытой части зала «Метрополитен» в Каннер-Тауне. Он превращал ее в пролет из несимметричных ступенек, по которым можно было подняться только с помощью веревок и только в горизонтальном положении. Саму лестницу он залил цементом, чтобы по ней было легко спускаться. При такой сложности проекта существовал риск, что его обнаружат представители властей.

Через несколько дней пришло второе сообщение от Йо:

Ты для меня – воплощение зла. Я презираю то, что ты делаешь. Ты – НЕ ХУДОЖНИК. Я ненавижу все, что ты задумал, нарисовал, построил, залил, накрыл, разгладил или исправил, то, рядом с чем ты стоял или прошел мимо, то, чем ты дышал и то, О ЧЕМ ТЫ ХОТЬ СЕКУНДУ ДУМАЛ. Ты занимаешься антиискусством, антижизнью, анти-анти. Твоя так называемая «работа» отвратительна для любого художника, который когда-либо жил или будет жить. Я не хочу ничего с тобой «делать», разве что много раз на тебя плюнуть. Йо.

Через час она прислала третье сообщение:

Пришли мне две своих фотки, плз, одну, где ты голый, крупную, спереди, но без лица. Йо.

Через несколько минут от нее пришло четвертое и последнее сообщение:

Ой, приезжай посмотреть то, чем я занимаюсь. Я не психованная. Я на Яннете. Йо.

В тот день он отправил ей несколько своих фотографий. Йо не отозвалась.

До конца года Ой работал над лестницей, после чего ему пришлось срочно уехать. Он пересек Завиток и высадился на острове Тумо, где после бурно проведенного отпуска принялся обдумывать следующий проект.

Руководство «Метрополитена» устроило торжественное открытие необычной лестницы. Стало ясно, что они с самого начала знали о том, чем занимается Ой. Они поняли, кто он, и негласно приняли решение не мешать ему. Лестница стала перманентной инсталляцией на выставке современного искусства в «Метрополитен-холле». Критики поначалу разнесли ее в пух и прах, однако она быстро стала популярной у публики, и уже через год на остров хлынула толпа гостей со всего Архипелага, которые хотели увидеть ее или по ней забраться. Финансовая поддержка, которую Ой получал от мьюрисийского «Фонда Соглашения», значительно увеличилась.

Осуществлению планов Йо мешали чиновники сеньории, которые возражали против ввоза на остров двух огромных машин для бурения туннелей. В данный момент оборудование находилось в трюме грузового судна, задержанного в порту.

Пытаясь уладить этот вопрос, Йо сумела тайно выгрузить несколько небольших землеройных машин и бульдозеров в удаленном уголке полуострова Хоммке; для этого она воспользовалась десантными кораблями, взятыми напрокат на базе Файандленда на Луйсе. На эту операцию ушла бо́льшая часть остававшихся у нее денег, поэтому возникла еще одна задержка, пока Йо подавала заявку на грант в фонд на Мьюриси. Когда пришли деньги – гораздо меньше, чем она рассчитывала, – проблему с оборудованием уже удалось решить.

В ходе беседы с экспертом из сеньории, пожилым джентльменом в отставке, который выполнял обязанности аналитика на общественных началах, она достала несколько образцов руды, содержащей ценные минералы. Йо поведала ему, что гора Волден таит в себе огромные богатства, которые навсегда изменят жизнь на Яннете. Она объяснила, что именно по этой причине ее работа должна остаться в тайне. Перед тем как покинуть кабинет, Йо ухитрилась оставить на столе эксперта небольшой самородок.

Вскоре после этого оборудование для бурения туннелей было выгружено на берег, и Йо приступила к обучению двух бригад ремесленников. Место для инсталляции она выбрала несколько месяцев назад, поэтому бригады без промедления расположились на противоположных склонах горы.

Под пристальным и жестким контролем Йо они приготовились к тому, чтобы с помощью машин прогрызть камень, двигаясь навстречу друг другу.

Для Йо настал наиболее нервный и трудный период. Каждый день она несколько раз приходила на каждый склон, измеряла направление движения каждой машины, проверяла качество работы, точность и угол движения. Пришлось пробурить множество тестовых шахт и входных туннелей. Поначалу прогресс был бесконечно мал – в течение трех месяцев после найма бригады практически бездействовали. Они продвигались вперед с огромной осторожностью, проводя подготовительное бурение.

Однако в конце концов Йо отдала приказ о начале полномасштабных работ. Обе бригады углубились в гору, и огромные буры начали перемалывать породу.

Затем возникла знакомая серьезная проблема – как избавиться от каменных обломков? Поначалу Йо применила уже испытанный в других проектах метод: наняла подрядчика с другого острова, чтобы тот забирал отвалы. Таким образом удалось утилизировать несколько больших партий. Однако перемещение по городу грузовиков, а также погрузка каменной породы на корабли привлекли ненужное внимание к ее проекту. Поэтому вскоре Йо расторгла контракт с подрядчиком.

Она рассчитала вероятные размеры отвалов породы, выбрала места, где их можно было бы сбрасывать, и вскоре порода начала скапливаться у подножия горы Волден. От планов по маскировке Йо отказалась. Она решила, что с отвалами мог бы разобраться Ой – если тот когда-нибудь появится.

Работа шла медленно; на бурение туннеля потребовалось более трех лет.

Тем временем Ой не торопясь странствовал по другим уголкам Архипелага.

Ему удалось завершить несколько проектов. Он отправился на засушливый, каменистый остров Фоорт. Поначалу остров Ою не приглянулся, однако там он смог сойти на берег, найти жилье и свободно передвигаться. Либо жители Фоорта его не узнали, либо им было плевать.

Ой отправился в низины на востоке острова, где побережье защищали ряды огромных песчаных дюн. Резкий контраст между синим небом, ультрамариновым морем и темной сыростью ползучего песка сразу его заворожил. Целую неделю он ежедневно возвращался в дюны и, изнемогая от жары и слепящего солнца, карабкался по их осыпающимся склонам, по сухому песку и горячей жесткой траве.

Ему никогда не нравился жаркий климат, поэтому он собирался быстро создать небольшую инсталляцию, которую можно сделать с небольшим числом помощников.

На первом этапе требовалось раскопать и убрать одну из дюн, чтобы на ее месте возвести свою собственную. При этом огромное количество песка и гравия следовало как можно более незаметно распределить среди других дюн. Когда наконец обнажилась каменная порода, ассистенты Оя пробурили ее, а затем построили деревянный каркас новой дюны. Древесину, которую использовал художник, пришлось ввозить с другого острова; выступавшие наружу части были обработаны антигрибковым средством и покрыты несколькими слоями инсектицида.

Внешняя оболочка состояла из самого прочного пластифицированного полотна, разрушить которое, по словам изготовителя, было почти невозможно. Ой испытал материал огнем, стрелял в него из винтовки и резал алмазными скальпелями, но только последние сумели его повредить.

Расплатившись с работниками, Ой в одиночку приступил к выполнению сложнейшей задачи – установке и настройке электроники. Он не хотел, чтобы ветер занес его творение песком, поэтому создал репеллент, который временно поляризовал и отталкивал песчинки, подлетавшие близко к поверхности. В ветреные дни его дюну окружало легкое облако из поляризованных кристаллов кварца.

Внутри дюны находились еще два устройства, получавшие энергию от блока подзаряжаемых аккумуляторов и солнечных батарей, скрытых рядом с вершиной. Звуковой генератор в случайно выбранный момент времени издавал пугающий электронный вопль. А система огней, автоматически включавшаяся каждый вечер, заставляла дюну светиться изнутри.

Ой настроил и отрегулировал электронную начинку своей дюны, запечатал ее и пошел прочь. Пока он шагал по глубокому песку ближайшей настоящей дюны, звуковой генератор издал первый вопль. Звук оказался настолько громким и внезапным, что Ой упал лицом в песок от неожиданности, а звон стоял у него в ушах еще несколько дней. Ой был доволен.

Затем он отправился на Иа, решив там воссоздать работу, испорченную камнепадом на Транне.

Он нашел полоску дикого пляжа, где каменные породы выходили на поверхность, где было много мелких водоемов и опасных откосов в нижней части скал. Вскоре эта часть берега превратилась в твердую ровную поверхность с аккуратными закругленными бугорками там, где раньше были высокие камни. Однако Ой ненавидел повторяться; ему стало скучно заливать побережье раствором.

Он бросил проект и приехал на Химнол, где, как ни странно, встретил теплый прием со стороны местных властей. Те обратились с просьбой поработать над разрушенной стеной древней крепости, которая стояла на холме над городом. Вскоре Ой понял, что его просто пытаются использовать, и поэтому, вместо того чтобы укреплять стену, он начал строить в одном из подземелий лабиринт с зеркалами, камерами с высоким разрешением и скрытым освещением, искажавшим перспективу. Увы, работу испортила внезапная буря – подземелье затопило.

Разочарованный и злой, Ой решил наконец отправиться на Яннет и найти Йо.

Строительство главного туннеля внутри горы Волден было завершено. Йо продала все свои тракторы, кроме одного; на две огромные бурильные машины покупателей не нашлось. Теперь, когда бурение и земляные работы остались позади, Йо потеряла к ним всякий интерес. Остались завершающие штрихи. Каждый раз, когда она входила в туннель, ее бросало в дрожь при мысли от того, насколько он сложен.

Туннель был прямым и в теории должен был просматриваться насквозь, пока же оба отверстия закрывали тяжелые занавеси. Когда Йо выключила освещение, в туннеле воцарилась абсолютная темнота.

Йо завершила последнюю заливку бетоном и полировку стен и теперь, словно одержимая, искала, нет ли где протечек или трещин. Последний раз их удалось обнаружить несколько недель назад, однако она по-прежнему продолжала проверки. После инсталляции произведение искусства должно обходиться без техобслуживания.

В трех зонах в восточной части туннеля пол был залит полимеризующейся жидкостью. Кроме того, Йо установила здесь дополнительный слой ложной кровли, высота которой над жидкостью менялась. Это позволяло настраивать ноту, которую издавал ветер.

Как-то раз Йо, голодная и грязная, вернулась в город на своем тракторе. У студии, в тени высокой стены, ее поджидал человек. Йо сразу его узнала и подошла к нему. Она была выше и плотнее его, а он, как ей показалось, – на пару лет ее старше. Она уже не раз любовалась фотографиями его жилистого, мускулистого тела.

– Я на нуле, – сказала Йо, бесстыдно его разглядывая. – Деньги привез?

– Нет.

– А вообще у тебя деньги есть?

– Есть, но не для тебя. Я Ой, кстати. Рад с тобой познакомиться.

– Трактор водить умеешь?

– Нет.

– Не важно, научишься. А что еще ты умеешь делать?

– А что тебе нужно? – спросил Ой.

– А! Наконец-то у нас нашлось что-то общее, – сказала Йо.

Она привела его в квартиру-студию, и они сразу легли в постель. Пять дней они занимались любовью, делая перерывы только для того, чтобы поспать, найти еду и напитки и – изредка – принять душ. Оба были раскованными в сексе; Йо удовлетворяла его руками и ртом, однако входить в себя запрещала. А она любила плеваться.

Вскоре постель стала липкой, покрылась коркой засохших жидкостей.

Ближе к концу их «марафона» Ой сказал:

– Кажется, теперь я знаю, как водить трактор.

– Я должна показать тебе туннель.

– По-моему, для этого ты меня сюда и привела.

– И для этого тоже, – ответила Йо и снова плюнула на бугорки его накачанного пресса.

Она отвезла его к западному входу в туннель, заставив всю дорогу отчаянно цепляться за стенку кабины трактора, отомкнула цепи, которые удерживали на месте тяжелую занавесь, и вместе с Оем зашла в туннель. Внутри стояла абсолютная тишина, не слышалось даже эхо от шагов и голосов. Воздух был неподвижным, холодным. Йо включила генератор, нарушив тишину, и через несколько секунд вдаль потянулась дорожка огней.

На стенах туннеля лежал блестящий слой белой краски. У обеих стен стояли деревянные звукопоглощающие экраны: у входа их было несколько десятков, однако дальше плотность их расположения уменьшалась, и, насколько видел Ой, на большей части туннеля экранов вообще не было. Несколько минут он не двигаясь смотрел на идеальную перспективу, начиная что-то понимать.

– Что скажешь? – спросила Йо.

– Я бы хотел все это заполнить. Ты оставила столько породы…

– Ах ты гад!

– Такая у меня работа. Я ищу пустоты и заполняю их. А если не могу найти, то сам их делаю.

– Я тоже. Эту дыру сделала я.

– Долго делала – года три, четыре? И ты еще не закончила? За это время я завершил десяток проектов.

– Почти все уже готово. А куда спешить, черт возьми? И кто ты вообще такой, твою мать? Какого хрена ты меня критикуешь? – Йо широко раскрыла глаза от злости. – Я ненавижу твою наглость, твой подход к искусству, твой…

Ой яростно набросился на нее, взял в захват ее шею, а рот закрыл ладонью; за последние дни он многое о ней узнал. Поначалу она сопротивлялась, кусала его, потом стала лизать его ладонь и тереться о нее лицом. Он подержал ее так какое-то время, прижимаясь всем телом, затем отпустил.

– Я не безумна, – сказала она, отодвигаясь и стирая слюну с губ и подбородка. – Многие думают, что я психованная…

– Только не я, – ответил Ой. – Раньше я так думал, но сейчас – нет. Ты просто странная.

Его пальцы и ладонь были изранены. Он вытер кровь рубашкой и сжал запястье, останавливая кровотечение.

Йо показала ему электрическую тележку, на которой передвигалась, осматривая туннель. Ой сел на место водителя и медленно повел тележку туда, куда она указывала. В каждой точке она долго и внимательно изучала качество гладкой поверхности и разглядывала швы.

Ближе к дальнему концу туннеля находилось первое из трех мест, где кровля наклонялась к каналу из полимера. Йо показала Ою систему воздуховодов и шахт, которой управлял компьютер; система способствовала току воздуха и облегчала настройку звука. Ой выразил восхищение ее работой, стараясь, чтобы в голосе не прозвучала зависть.

Он действительно был в восторге. Он видел, что здесь, на Яннете, создается новый стандарт качества, однако надменность Йо и ее презрение к чужим произведениям мешали ему выразить свои чувства.

Завершив осмотр, Йо сама встала за рычаги управления тележкой. Вернувшись в ее студию, они сразу легли в постель, где и оставались в течение всей ночи и следующего дня.

Однажды утром Йо поехала в горы одна, запретив Ою ее сопровождать. Она отсутствовала целый день и вернулась усталая и грязная, но в приподнятом настроении. Не отвечая на вопросы партнера, она приняла душ, а затем настояла на том, чтобы Ой повел ее ужинать в Старый город.

После этого они пошли по узким улицам в сторону порта.

У причала стояли два парома; как обычно шумели лебедки и краны, на паромы садились пассажиры, заезжали машины, кто-то объявлял по громкой связи о расписании рейсов и правилах импорта. Парочка шла прочь от этого шума, от залитого светом прожекторов причала, по длинному молу. Они смотрели на море, на темную громаду ближайшего острова.

Где-то в его горах светились крошечные огни. Весь вечер Йо говорила очень мало, вот и сейчас она молча глядела на волны, разбивающиеся о камни у стены мола. Так прошло несколько минут.

– Ветер усиливается, – произнес Ой.

– Увлекся прогнозами погоды? – спросила она.

– Просто мне все это надоело. У меня есть дела поинтереснее, чем сидеть и целыми днями ждать тебя. Скоро я свалю отсюда.

– Нет. Ты мне нужен.

– Я тебе не секс-игрушка.

– Конечно, секс-игрушка! Лучшая в моей жизни. – Она прижалась к нему, потерлась грудью о его плечо.

Он отстранился.

– У меня своя работа есть.

– Ладно. Но не уезжай пока. Я хочу, чтобы ты это увидел.

Внезапно о камни ударилась большая волна, подняв стену брызг. Горячей ночью капли воды освежали, стимулировали. Это заставило Оя задуматься о том, какой секс нравится Йо.

– Вчера я прочитала про ветер, – сказала Йо. – Наконец-то идет Нарива. Его ждут уже несколько дней. Слышишь что-нибудь? – Она покрутила головой, словно ища звук. Доносились крики моряков, тарахтенье двигателей в гавани, эхо от громкоговорителя, визг лебедки, рокот прибоя.

– Здесь слишком шумно!

Она пошла обратно в город – туда, где стояли в пробках машины, где регулировщики в желтых куртках и блестящих шлемах размахивали фонариками, направляя водителей. Ой последовал за ней. Начался прилив, и пока они не свернули с мола в главную часть пристани, их еще несколько раз окатило брызгами.

Вблизи студии, в центре города, дома закрыли их от ветра, однако деревья на холме по-прежнему раскачивались в ночи. Йо что-то яростно бормотала, сердито отталкивала Оя плечом и прибавляла шаг.

В квартире после долгого дня стояла жара. Йо настежь распахнула окна, высунула голову наружу и прислушалась. Затем сбросила с себя одежду.

– Пошли спать! – сказала она.

– Ты что хотела услышать? – спросил Ой.

– Молчи! – Йо подошла к нему, опустилась на колени и быстро расстегнула его штаны.

Через час, лежа бок о бок в кровати под умиротворяющие звуки ночного города, они вдруг почувствовали, что через стены и пол распространяется какая-то вибрация.

– Наконец-то! – Йо встала и быстро подошла к окну. – Слушай!

Ветер Нарива усилился и летал по улицам города, разбрасывая мусор. Вскоре Ой услышал гул – длительную ноту, словно где-то вдали завыла сирена. Монотонный звук надвигался со стороны горы, дрожал с порывами ветра – иногда стихал, но в основном набирал мощь.

Через несколько минут усиливающегося крещендо громкость звука стабилизировалась – теперь это был громыхающий бас-профундо.

– Поздравляю, – сказал Ой. – Впечатляет.

– Вот для этого ты здесь и нужен, – ответила она, прижимаясь к его плечу.

– Чтобы ты могла похвастаться передо мной?

– А перед кем еще? Ты бы смог это сделать?

– Возможно, причем быстрее. Но моя тема – заполнять полости. Такой проект я бы и не начал.

Йо улыбнулась, что делала весьма редко.

В городе беспрерывно гудела мощная басовая нота. Где-то на улице, разбуженная вибрацией, заверещала автомобильная сигнализация. Машина полисии, или другой службы спасения, помчалась по улицам в сторону порта, невидимая, с выключенной сиреной, но заметная благодаря вспыхивающим маячкам. Вспышки маячков отражались от стен и крыш. Вскоре сигнализация замолчала. Гора Волден продолжала жутко стонать.

Через час после восхода солнца, когда ветер ослаб, гора умолкла. Всю ночь Йо пребывала в эйфории, то прославляя свою гениальность, то яростно издеваясь над выдуманными ею недостатками в творчестве Оя. Его это уже не задевало, он знал: так она вызывает в себе сексуальное возбуждение.

За долгую бессонную ночь, в которой ревела гора, Ой понял: ему в самом деле пора двигаться дальше. Он, наверное, пригодился Йо – возможно, сыграв роль ее антагониста, но в любом случае теперь все уже закончилось.

Вскоре после того как гора утихла, Йо заснула. Ой принял душ, оделся и упаковал свои немногочисленные вещи. Йо проснулась раньше, чем он ушел, и села на кровати, зевая и потягиваясь.

– Не уходи пока, – сказала она. – Ты еще мне нужен.

– Мы оба знаем – я нужен тебе для того, чтобы ты могла похвастаться. То, что ты сделала с горой, – блестяще, невероятно. Уникально. Я поражен. Ничего подобного в мире еще не было. Я сам не смог бы такое сделать. Ты это хотела от меня услышать?

– Нет.

– Я серьезно.

– Она далеко не закончена. То, что было прошлой ночью, – это словно кто-то впервые взял в руки музыкальный инструмент. Ты когда-нибудь пытался извлечь звук из трубы? Вот чего я добилась – заставила свой инструмент сыграть одну ноту. Теперь я должна научиться играть на нем как следует.

– Ты будешь учить гору исполнять песни?

– Не сразу. По крайней мере, я могу запрограммировать ее так, чтобы она издавала несколько нот. В туннеле есть шахты; если их открыть, возникнут завихрения воздуха. Я понятия не имею, как она будет звучать.

– Хорошо, я вернусь позже, когда обучишь гору играть национальный гимн. Сколько тебе понадобится? Еще лет пять?

– Не будь сволочью, Ой. Мне нужна твоя помощь, честно.

– Антипомощь, антиискусство?

– Иди в постель и помоги мне заснуть.

В конце концов Ой решил остаться. Йо по-прежнему была противоречивой и несговорчивой, часто злилась, орала на него за ошибки – однако, похоже, действительно нуждалась в нем. Каждый день они вместе работали над шахтами внутри туннеля – клапанами трубы. Ою было интересно – гармонизировать звук, перебирая бесчисленные параметры и комбинации…

Вскоре гора начала реагировать на открывание дополнительных шахт. Необходимость в сильном ветре исчезла – Йо установила диффузоры, которые увеличивали скорость потока воздуха. Ночами Ой и Йо лежали и слушали, как стонет и завывает гора, когда над ней пролетал непредсказуемый ветер Нарива.

И все же, как ни восхищался Ой мастерством подруги, бесконечно гудящие басовые ноты его не вдохновляли. Горожане тоже начали жаловаться, хотя еще никто не понял, как рождается этот всепроникающий звук.

Если бы гора Волден была проектом Оя, он бы давно уже покинул остров. Слушать отзывы о своей работе он не любил.

Однажды рано утром после очередной бессонной ночи он обратился к Йо:

– Ей нужен дискант.

– Что?

– Другой туннель – более короткий и узкий, издающий высокую ноту, которая гармонирует с первой.

Йо молча посмотрела на него, потом закрыла глаза. Прошло несколько минут. Ее глаза метались под опущенными веками, вены на шее пульсировали от напряжения. Ой приготовился к самому худшему.

Наконец она сказала:

– Пошел ты в жопу, ублюдок. Пошел ты в жопу!

Но секса за оскорблениями не последовало. Йо быстро оделась и отправилась на гору, одна. Ой целый день ее не видел.

Она отвела его на гору, гораздо выше основного туннеля, на южный склон. Ветер, свистящий над голыми камнями и глубокими расселинами, здесь был более резкий и холодный.

– Если я как-нибудь пробурю здесь туннель, ты останешься мне помогать?

Ой балансировал на большом камне, опираясь на потоки леденящего ветра. Далеко внизу стонал первый туннель, едва отсюда слышный.

– Если бы ты как-нибудь его пробурила, то я бы как-нибудь его заполнил.

– Тогда какой смысл?

– А, старый спор о смысле… У искусства нет смысла, оно просто есть. Можно сделать и то и другое. Ты пробуришь туннель, я его заполню.

– А мне казалось, что безумная здесь я.

– И да, и нет. Это еще один старый спор.

Йо нетерпеливо взмахнула руками:

– Тогда какого черта?

– Что какого черта? – Ой посмотрел вниз, на невероятную, открывающуюся картину – острова Хоммке, бушующее море, белые облака и яркое солнце. С юга плыла дождевая туча. По узкому проливу между двумя островами шли два белых парома. – Есть места, которым не нужно искусство. Посмотри вокруг! Как мы с тобой можем это улучшить?

– Искусство – это не просто красивые виды. У картинки, кстати, нет звука.

– Есть же ветер. Почему бы не построить виртуальный туннель? Ты его пробуришь, я его заполню. Одновременно. Он начнется здесь, где мы стоим сейчас, и выйдет на противоположном склоне. Ты знаешь, как его бурить, я знаю, как его восстанавливать. Мы достигаем паритета. Паритет – вот что такое настоящее искусство!.. А теперь пошли обратно, пока я себе что-нибудь не отморозил.

– А как же дискант? Он мне нужен.

– Есть и другие способы. – Ой спрыгнул с валуна, едва не подвернув ногу на твердой и неровной земле. – Что-нибудь придумаешь. А я вернусь через пару лет, посмотрю, что у тебя получилось.

Но прошло десять дней, а он все еще оставался на острове. Йо продолжала находить для себя работу в туннеле и разными способами заставляла Оя работать вместе с ней. В некотором смысле это его устраивало: паром, на котором он собирался добраться до Салая, ушел двумя днями раньше, а следующий ожидался нескоро.

Гора Волден теперь издавала басовую ноту каждую ночь – и при слабом, и при сильном ветре. Йо звук не нравился. Она хотела продолжать настройку, однако реакция горожан с каждым днем становилась все более негативной.

Оба понимали, что пора уезжать, пора браться за другие проекты.

Ой не знал планов Йо, но намеревался любой ценой сесть на паром до Салая, который должен был прибыть в порт утром. Пока Йо мылась в душе, он тихонько упаковал свои вещи.

Когда Йо – с мокрыми волосами, завернутая в полотенце – вышла из ванной, гора Волден бубнила свою монотонную мелодию. Внезапно Йо набросилась на Оя, крича, что он собирается ее бросить. Она обвиняла его в том, что он предает и свое, и ее искусство, что он пытается уничтожить шедевр…

Эта прелюдия была ему знакома. Понимая, что сейчас они расстанутся, Ой отказался падать в постель. Он смотрел ей прямо в лицо, он орал на нее в ответ. Он дал волю гневу как инструменту самовыражения и платил Йо той же монетой сполна и даже с лихвой. Она плюнула в него, и он плюнул в ответ. Она ударила его, он ударил ее.

Наконец он позволил ситуации созреть, и они растянулись на постели. Полотенце упало на пол, пока они ссорились, и теперь Йо стала срывать одежду с Оя. Это была агрессивная страсть, похоть, а не любовь, но, как и раньше, действовали только руки и рот. Ветер снова заиграл гамму на горе Волден.

Внезапно Йо завопила:

– В меня! Давай!

Она направила его, чтобы не возникло каких-то недопониманий, и он наконец вошел в нее. Она хрипло взвизгнула ему в ухо. Ее ногти вонзились в его спину, горячие губы прижались к его шее, ноги она крепко сомкнула у него на спине.

Туннель доиграл свою мелодию, верхняя, финальная бесконечная нота звучала все громче и громче. Йо достигла оргазма с криками и воплями – величайшей музыкой сексуального наслаждения.

Ой сполз с нее, но Йо продолжала кричать. С каждым вздохом она брала новую ноту, высокую и нежную. Теперь она прислушивалась к звукам горы, ждала ее сигнала, дышала вместе с ней, гармонично дополняла ее своим дискантом. Она выводила мелодию воздуха, неба, ветров, которые огибали экраны в туннеле и летели по шахтам, летели над морями и островами. Ее голос оказался удивительно чистым и невинным; приступы агрессии и неустойчивая психика не повлияли на него. Йо стала единым целым со своей музыкой и теперь пела вместе с ветром.

Ветра, которые перебирали песчинки на берегу, направляли течения и раскачивали деревья в лесах, брали свое начало в океане. Они возникали в экваториальной зоне и на юге, где от льдов откалывались айсберги, в непредсказуемых областях высокого давления умеренной зоны, в спокойных влажных лагунах тропиков. Они следовали за приливами, они слетали с гор, они меняли настроение, дарили надежду, приносили дождь и освежали воздух, создавали реки и озера, обновляли источники и волновали море. Нарива, Энтаннер и Бенун.

За ними следовал десяток других – пассаты и штормовые ветра, ураганы, муссоны и бури, шквалы и нежные бризы, теплые утренние ветра облетали планету, поднимали пыль, создавали ритмы в памяти, поворачивали флюгеры и надували паруса, вселяли в сердца людей любовь, месть и мечты о приключениях, хлопали окнами и грохотали дверями. Ветра Архипелага, дикие и иссушающие, дули над бесплодными отмелями и скалами, увлажняли душные города, поливали дождем фермы, засыпали снегом северные горы. Чистое сопрано Йо черпало энергию из этого источника, придавало ему облик и звук, создавало историю, ощущение жизни.

Когда нота, издаваемая горой, стала басовитой, а потом стихла, песня Йо завершилась. Она дышала тихо, равномерно. Глаза ее были закрыты. Ой высвободился из ее объятий и шатаясь подошел к открытому окну, уперся руками в подоконник, наклонился вперед, купаясь в теплом воздухе. Мокрые волосы прилипли к голове, грудь и ноги стали липкими от пота. С моря прилетел ветерок, покружил над горой, спустился на узкие улицы Старого города. Стояла глубокая ночь, до зари было еще далеко, все жило предвкушением нового дня.

Рядом со студией Йо собралась толпа. Все новые и новые люди выходили из соседних домов, смотрели вдаль, в ночное небо, на черную гору, слушали ее музыку. Компания женщин чему-то смеялась, из домов выходили дети, закутанные в одеяла, мерцали фонари, мужчины разливали выпивку из бочонков.

Йо заснула. Ее лицо, лишившись маски гордости и амбиций, стало скромным и добрым. Ой еще никогда не видел ее такой. Она дышала ровно, спокойно, ее грудь плавно поднималась и опускалась.

Ой сидел рядом с ней до зари, смотрел, как она спит, слушал радостный гомон толпы. Когда встало солнце, он оделся и поспешил в гавань. Не дожидаясь паром на Салай, он сел на первый попавшийся корабль, который шел в неизвестный порт, куда-то в бесконечную россыпь чудесных островов, навстречу ветрам Архипелага.

Примечания

1

Здесь: безвозмездно. – Прим. ред.

(обратно)

2

Отсылка к роману К. Приста, который вышел на русском языке под названием «Лотерея». – Прим. пер.

(обратно)

Оглавление

Вступление

Географический справочник по островам

  Аай Остров ветров

  Аннадак Спокойное место

  Обрак-Гранд, или Обракская гряда

  Чеонер Тень дождя

  Коллаго Тихий дождь

  Дерилл – Торкин Острые Камни

  Деррил – Торки Большой Дом / Безмятежные Глубины

  Деррил – Торкилы Темный Дом / Ее Дом / Вечерний Ветер

  Эммерет Полная свобода

  Фелленстел Грязный песок

  Атолл Ферреди Повинная голова

  Фоорт Добро пожаловать

  Ганнтен-Асемант Благоухание весны

  Гоорн Ледяной ветер Капитан дальнего плавания

  Джунно Заслуженный мир

  Кейлен Серое уродство

  Ланна Глушь

  Луйс Незабытая любовь

  Манлайл Недоделка / Фальстарт

  Миква / Тремм Посланец / Быстрый странник Беспилотник

  Местерлин Ускользающая вода

  Мьюриси Красные джунгли / Граница любви / Большой остров / Свалка костей

  Нелки Медленный прилив

  Орфпон Крутой склон

  Пикай (1) Выбранный путь

  Пикай (2) Путь выбранный

  Ротерси (1) Объяви / Пой

  Ротерси (2) След Отпечаток

  Ривер Шипящие воды

  Сивл Мертвая башня Стекло

  Сентьер Высокий / Брат

  Сифф Свистун

  Смадж Старые развалины / Палка для помешивания / Эхо в пещере

  Уинхо Собор

  Яннет Темно-зеленый / Господин Дискант Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg