«Тигр Тома Трейси»

ГЛАВА ПЕРВАЯ

У Томаса Трейси был тигр. На самом деле это была черная пантера, но это не имеет никакого значения, потому что думал он о ней как о тигре.

Зубы у тигра были белые-белые.

Откуда было взяться у Тома тигру? А вот откуда.

Когда Томасу Трейси было три года и он судил о вещах по тому, как звучали их названия, кто-то сказал при нем “тигр”. И хотя Томас не знал, какой он, этот “тигр”, ему очень захотелось иметь своего собственного.

Однажды он гулял с отцом по городу и увидел что-то в витрине рыбного ресторана.

— Купи мне этого тигра, — попросил он.

— Это омар, — сказал отец.

— Омара не надо.

Через несколько лет Томас и его мать пошли в зоопарк, и там он увидел настоящего тигра в клетке. Тигр был похож чем-то на свое название, на это не был его тигр.

Шли годы. В словарях, энциклопедиях, на картинах, в кино Тому встречались самые разнообразные животные. Среди них разгуливало много черных пантер, но ему ни разу не пришло в голову, что одна из них и есть его тигр.

Но как-то раз Том Трейси, уже пятнадцатилетний, прогуливался один по зоопарку, покуривая сигарету, искоса поглядывая на девушек, и вдруг наткнулся на своего тигра.

Это была спящая черная пантера. Она тут же проснулась, подняла голову, посмотрела на него в упор, поднялась, голосом черных пантер произнесла, не раскрывая пасти, что-то вроде “айидж”, подошла к самой решетке, постояла, глядя на Томаса, а потом повернулась и побрела назад, на помост, где она до этого спала; там она плюхнулась на живот и уставилась в пространство, куда-то далеко-далеко — за столько лет и миль, сколько их вообще существует.

Трейси стоял и смотрел на черную пантеру. Так он простоял пять минут, а потом отшвырнул сигарету, откашлялся, сплюнул и пошел прочь из зоопарка.

“Вот он, мой тигр”, — сказал он себе.

Больше он не ходил в зоопарк смотреть на тигра: в этом не было никакой необходимости. Теперь у него был свой тигр. Он стал его тигром за те пять минут, пока Том наблюдал, как он смотрит в бесконечность с безмерной тигриной гордостью и отрешенностью.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Когда Томасу Трейси исполнился двадцать один год, они с тигром поехали в Нью-Йорк, где Томас поступил на работу к Отто Зейфангу, кофейному оптовику с конторой на Уоррен-стрит, неподалеку от Вашингтон Маркет. Большинство торговых контор в этом районе занималось поставками продовольственных товаров, так что, кроме бесплатного кофе в отделе дегустации, Томас получал также бесплатные овощи и фрукты.

За работу, которую выполнял Том, платили мало, но работа была хорошая, хотя и трудная. Сперва было очень нелегко поднять на спину мешок с кофе в сотню фунтов весом и пройти с ним пятьдесят ярдов, но уже через неделю это стало сущим пустяком, и даже тигр изумлялся легкости, с которой Томас перебрасывал мешки.

Однажды Томас Трейси пошел к своему непосредственному начальнику, человеку по фамилии Валора, поговорить с ним о своем будущем.

— Я хочу стать дегустатором, — сказал Том Трейси.

— А кто тебя просил? — удивился Валора.

— Просил? О чем?

— Кто тебя просил стать дегустатором?

— Никто.

— Что ты знаешь о дегустаторском деле?

— Я люблю кофе.

— Что ты знаешь о дегустаторском деле? — снова спросил Валора.

— Я дегустировал немного — в отделе дегустации.

— Кофе с булочками ты пил в отделе дегустации, как все, кто не дегустирует профессионально.

— Когда кофе хороший, я чувствую, — сказал Томас. — Когда плохой — тоже чувствую.

— Как же ты это чувствуешь?

— На вкус.

— У нас три дегустатора: Ниммо, Пиберди и Рингерт, — сказал Валора. — Они работают у “Отто Зейфанга” двадцать пять, тридцать три, сорок два года. А ты?

— Две недели.

— И хочешь быть дегустатором?

— Да, сэр.

— И хочешь за две недели взобраться на самый верх лестницы?

— Да, сэр.

— И не хочешь ждать своей очереди?

— Нет, сэр.

И тут в кабинет Валоры вошел сам Отто Зейфанг. Валора вскочил со стула, но семидесятилетнему Отто Зейфангу это не понравилось, и он сказал:

— Садитесь, Валора. Продолжайте.

— Продолжать? — удивился Валора.

— Да, с того места, на котором я вас прервал, и не прикидывайтесь дурачком! — сказал Отто Зейфанг.

— Мы тут говорили о том, что этот новенький хочет работать дегустатором.

— Продолжайте.

— Он у нас две недели и уже хочет работать дегустатором.

— Продолжайте ваш разговор, — сказал Отто Зейфанг.

— Да, сэр, — ответил Валора и повернулся к Трейси.

— После каких-то двух недель, — сказал он, — ты хочешь получить работу, которую Ниммо, Пиберди и Рингерт получили, проработав в фирме двадцать, двадцать пять, тридцать лет? Правильно?

— Да, сэр, — ответил Том Трейси.

— Хочешь так вот запросто прийти к “Отто Зейфангу” и с ходу получить самую лучшую работу?

— Да, сэр.

— В дегустации кофе ты, конечно, большой специалист?

— Да, сэр.

— Какой вкус у хорошего кофе?

— Вкус кофе.

— Какой вкус у самого лучшего кофе?

— Вкус хорошего кофе.

— Чем хороший кофе отличается от лучшего?

— Рекламой, — ответил Томас Трейси.

Валора повернулся к Отто Зейфангу, словно говоря: “Ну что ты будешь делать с таким вот умником, невесть откуда взявшимся?” Но Отто Зейфанг ни единым словом не подбодрил его. Он ждал, что еще скажет Валора.

— В отделе дегустации нет вакансий, — сказал Валора.

— А когда будут? — спросил Том.

— Как только Ниммо умрет, — ответил Валора. — Но до тебя на это место тридцать девять кандидатов.

— Ниммо умрет не скоро, — сказал Томас.

— А я велю ему поторопиться.

— Я не хочу, чтобы Ниммо торопился.

— Но ты хочешь на его место?

— Нет, сэр, я хочу, чтобы в отделе дегустации работало четверо.

— И чтобы четвертым был ты? Но Шайвли первый в очереди.

— В какой очереди?

— В очереди дегустаторов кофе, — сказал Валора. — Так ты, значит, хочешь занять место Шайвли?

— Я не хочу занять место Шайвли, — ответил Трейси, — я хочу стать четвертым в отделе дегустации, потому что умею дегустировать кофе и знаю, когда он хороший.

— Знаешь?

— Да, сэр.

— Откуда ты взялся?

— Из Сан-Франциско.

— А почему бы тебе туда не вернуться?

И Валора обратился к Отто Зейфангу:

— Картина ясная, не правда ли, сэр?

Валора, а вместе с ним и Отто Зейфанг думали, что с ними говорит Том Трейси. На самом деле это был его тигр.

В первый момент Отто Зейфанг подумал: а не стоит ли всем на удивление совершить неожиданный поступок, такой, какой он видел однажды в театре, да сцене? То есть неожиданный для Валоры, а может, даже и для Трейси. Но потом решил: здесь не сцена, здесь его, Отто Зейфанга, контора по импорту кофе, и одно дело — искусство, и совсем другое — импорт кофе. Трейси воображает, что он, Отто Зейфанг, возьмет четвертого дегустатора, и не кого-нибудь, а именно его, Трейси, только потому, что у него, этого Трейси, хватило духу подойти к Валоре и сказать ему правду: что он, Трейси, может отличить хороший кофе от плохого; а заодно показать, что он, Трейси, тоже кое-что соображает — по части рекламы, например. (До чего забавная штука искусство, если разобраться как следует, подумал Отто Зейфанг. Только потому, что какой-то мальчишка из Калифорнии быстро находит ответы на идиотские вопросы, ты, с точки зрения искусства, должен дать этому мальчишке то, что он просит, и сделать из него человека. Но что такое этот мальчишка на самом деле? Что он, собаку съел на кофе? Только им живет и дышит? Да ничего подобного: самый обыкновенный выскочка).

И Отто Зейфанг решил: никаких неожиданных поступков совершать он не будет.

— Что ты делаешь? — спросил он у Тома Трейси.

— Пишу слова для песен, — ответил Томас.

— Да нет, я спрашиваю, что ты делаешь у “Отто Зейфанга”? Ты знаешь, кто я?

— Нет, не знаю, сэр. А кто вы?

— Отто Зейфанг.

— А кто я, вы знаете?

— Кто ты?

— Томас Трейси.

(У меня есть эта фирма , — подумал Отто Зейфанг. — Она у меня уже сорок пять лет. А что есть у тебя? )

(У меня есть тигр , — мысленно ответил ему Том Трейси.)

И, обменявшись этими мыслями, они возобновили разговор.

— Что ты делаешь у “Отто Зейфанга”? — спросил его старик.

— Я перетаскиваю мешки с кофе, — ответил Том.

— Ты хочешь продолжать работать? — спросил Отто Зейфанг.

Том Трейси знал, что собирается сказать его тигр, и с нетерпением ждал, чтобы тигр сказал это, когда вдруг обнаружил, что тигр от скуки заснул. И Том услышал свой голос:

— Да, сэр, хочу.

— Тогда, черт тебя побери, марш на свое место! И если еще хоть раз придешь отнимать у Валоры время своей дурацкой болтовней, я тебя уволю. Валора и без твоей помощи умеет тратить время попусту — верно, Валора?

— Да, сэр, — ответил Валора.

Том Трейси пошел на свое место, оставив тигра крепко спать под конторкой у Валоры.

Когда тигр выспался и вернулся к Тому Трейси, Том не хотел с ним даже разговаривать.

— Айидж, — сказал тигр, желая, по-видимому, сломать лед.

— Пошел ты к черту со своим “айидж”! — огрызнулся Том. — Сыграть с другом такую шутку! Я думал, ты возмутишься. Мне в голову не приходило, что ты можешь заснуть. Думал — когда он спросил: “Ты хочешь продолжать работать?” — что ты скажешь что-нибудь дельное. А еще называется тигр!

— Мойл, — промямлил тигр.

— Мойл, — передразнил его Томас Трейси. — Пошел прочь!

Остаток этого дня Трейси перетаскивал мешки с кофе. Он сердито молчал, потому что никогда прежде не случалось, чтобы тигр заснул и упустил такой удобный случай проявить свои дурные манеры. Тому Трейси это очень не понравилось. Его ужасно обеспокоила мысль о том, что в родословной тигра могут быть сомнительные звенья.

До метро в тот день Том Трейси шел после работы вместе с Ниммо. Ниммо был очень нервный оттого, что целыми днями дегустировал кофе. Ему было почти столько же лет, сколько Отто Зейфангу, и у него не было тигра, и он даже не знал, что у человека может быть тигр. Ниммо просто стоял на дороге у Шайвли, а Шайвли стоял на дороге у тридцати восьми других кандидатов в отдел дегустации импортной конторы Отто Зейфанга.

Да, Том проработал целый день, но за это же самое время он сочинил три строчки новой песни. Он поработает у Отто Зейфанга, пока тигр не стряхнет с себя оцепенение, но сам тем временем не будет становиться ни на чьей дороге, ни в какую очередь.

Когда Том Трейси вышел из метро на Бродвей, он решил выпить где-нибудь чашку кофе — и выпил ее. Он знал, что он квалифицированный дегустатор, однако ему не хотелось ждать тридцать пять лет, чтобы доказать это. Квалифицированно дегустируя, он выпил вторую чашку, потом третью.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Время от времени глаза тигра начинали блуждать в надежде увидеть где-нибудь молодую тигрицу с хорошими манерами; к чему такая встреча может привести, он не задумывался. Но куда бы ни смотрел тигр, он почти нигде не видел тигриц, а лишь молодых бездомных кошек. В тех немногих случаях, когда тигрицы ему встречались, тигр Тома Трейси спешил по делам, и у него хватало времени только на то, чтобы обернуться, не останавливаясь, и посмотреть вслед. Огорчительное положение, и тигр об этом так и сказал:

— Люн.

— Что это значит?

— Алюн.

— Не понимаю.

— Аа, люн.

— Это еще что такое?

— Люналюн.

— Все равно ничего не понимаю.

— Аа, люналюн, — терпеливо сказал тигр.

— Если хочешь что-то объяснить, говори по-английски.

— Ля, — сказал тигр.

— Это скорее по-французски. Говори по-английски: ты же знаешь, что я не знаю французского.

— Соля.

— Соляр?

— Со, — сказал тигр.

— Не сокращай слова, а удлиняй, тогда я пойму.

— С, — проговорил тигр.

— Ты ведь можешь разговаривать как следует. Говори как следует или молчи.

Тигр замолчал.

Том Трейси стал думать, что же такое сказал тигр, и вдруг понял.

Случилось это во время ленча. Светило солнце, Том Трейси стоял на ступеньках перед входом к “Отто Зейфангу” и слушал, как Ниммо, Пиберди и Рингерт говорят о высоком положении, которого они достигли в кофейном мире благодаря старательной дегустации. Том Трейси много раз пытался вставить хоть одно словечко о песне, которую он пишет, но это ему никак не удавалось.

Раздумывая над тем, что же хотел сказать тигр, он вдруг увидел, как по Уоррен-стрит идет девушка в облегающем желтом вязаном платье. У нее были роскошные ниспадающие на спину черные волосы. Они были такие густые, что казалось, это у нее грива. Они дышали жизнью и потрескивали электрическими искорками. Все мускулы тигра напряглись, точеная голова потянулась к девушке, хвост выпрямился, замер, дрожа еле заметной дрожью, и тигр, не раскрывая пасти, тихо, но пылко прорычал:

— Айидж.

Изумленные дегустаторы все, как один, повернулись к Тому: такого странного звука они не слышали никогда.

— Ах вот оно что, — сказал Том Трейси тигру, — теперь я понял.

— Айидж, — прорычал тигр страдальческим голосом и еще больше вытянул шею, а глаза Тома совсем неожиданно для него вдруг потонули в глазах молодой леди. Тигр прорычал и глаза потонули в одно и то же мгновение. Девушка услыхала рычание, дала потонуть глазам Тома в своих, чуть не остановилась, чуть не улыбнулась, желтое вязаное платье обтянуло ее еще туже, и она пошла танцующей походкой дальше, а тигр, глядя на нее, тихо застонал.

— Это так в Калифорнии говорят? — спросил Ниммо.

— Айидж, — сказал Том.

— Повтори еще раз, — сказал Пиберди.

Не спуская глаз с девушки, не спуская глаз с тигра, который вприпрыжку понесся следом за ней. Том повторил еще раз.

— Слышали, Рингерт? — спросил Пиберди. — Вот как, оказывается, говорят в Калифорнии, завидев красавицу.

— Слышал, не беспокойтесь, — ответил Рингерт.

— Слышать вы слышали, — сказал Ниммо, — а сами-то вы можете так?

— Конечно, не могу, — отозвался Рингерт, — но и из вас, старых дегустаторов, тоже никто так не может.

Дегустаторы согласились: и вправду не могут, к своему большому сожалению. А потом они пошли на свои рабочие места, и тигр Трейси вприпрыжку побежал вслед за Трейси к штабелю мешков с кофе в дальнем конце склада, откуда был виден двор. Всю вторую половину дня Том перебрасывал мешки с такой легкостью, будто это детские погремушки.

— Я не знаю, кто эта девушка, — сказал он тигру, — но работает она где-то поблизости. Я постараюсь увидеть ее завтра во время ленча и послезавтра тоже, а послепослезавтра приглашу ее на ленч.

Всю вторую половину этого дня Том Трейси пытался поговорить с тигром, но тигр в ответ только тихо рычал, не открывая пасти. Время от времени это рычанье слышали остальные рабочие. Все они были молодые, и все пробовали подражать его рычанью, но рычанье было неподражаемым: для этого надо было иметь собственного тигра. Одному из них, молодому человеку по имени Калани, почти удалось, и он отважился заявить Тому Трейси: все, что по плечу калифорнийцу, ему, техасцу, тем более под силу.

— Завтра, послезавтра, послепослезавтра, — сказал Том тигру. — Тогда я и приглашу ее на ленч.

Так все и получилось, и теперь они сидят друг против друга за одним столиком в кафе “О’кэй” и едят, а тигр ходит вокруг, стараясь не зарычать и даже не фыркнуть.

— Меня зовут Том Трейси, — сказал Том.

— Я знаю, — сказала она, — вы мне говорили.

— Я забыл.

— Вижу. Вы говорили мне три раза. Конечно, вы хотели сказать не Том, а Томас?

— Да, Томас Трейси. Так меня зовут, но это только мое имя. А имя человека — это еще не весь человек.

— А нет у вас еще какого-нибудь имени?

— Нет, только Томас Трейси — Том, если хотите короче.

— Я этого не хочу.

— Нет? — спросил Том, потому что в этих ее словах ему почудился огромный смысл. Одно предположение о том, в чем этот смысл состоит, привело его в трепет — трепет слишком сильный, чтобы он мог увидеть, что тигр глядит на что-то во все глаза, глядит в таком возбуждении, что все его тигриное тело вибрирует как натянутая струна. Наконец Том посмотрел, на что же такое уставился тигр, и увидел: на молодую тигрицу.

— Нет? — снова спросил он.

— Нет, — ответила девушка. — Имя Томас Трейси нравится мне как оно есть. А вы не хотите узнать, как зовут меня?

— Как? — тихо спросил Том.

— Лора Люти.

— О, — простонал Том, — о, Лора Люти.

— Вам нравится? — спросила Лора Люти.

— Нравится ли мне? О, Лора, Лора Люти!

Лора Люти и Томас Трейси ели, а тигр и тигрица, резвясь, носились вокруг; и они продолжали носиться, когда те поднялись из-за стола и пошли к кассе и Том опустил в ящик восемьдесят пять центов за двоих.

Что значили для него деньги?

На улице Том взял Лору под руку и пошел с ней мимо “Отто Зейфанга”, мимо Ниммо, Пиберди и Рингерта, стоявших у входа. Тигр и тигрица чинно шли рядом. Том проводил Лору до конторы, где она работала стенографисткой, через два квартала по Уоррен-стрит, недалеко от доков.

— Завтра? — спросил он, сам не зная, что он хочет этим сказать, но надеясь, что Лора знает.

— Да, — сказала Лора.

Тигр Тома Трейси негромко заурчал. Тигрица Лоры улыбнулась едва заметно, опустила голову и отвернулась.

Томас Трейси пошел назад, к “Отто Зейфангу”, к дегустаторам, стоявшим у входа.

— Трейси, — сказал Ниммо, — надеюсь, я доживу до того, чтобы увидеть, что из этого получится.

— Доживете, — уверил его Том гневно и убежденно, — доживете, Ниммо, — надо, чтобы вы дожили.

Тигр стоял посреди тротуара, глядя в пространство.

Когда Том после работы вышел на улицу, он обнаружил, что тигр стоит все на том же месте, посреди тротуара, и тоже остановился там, загораживая дорогу людям, возвращающимся с работы. Он долго стоял рядом с тигром, а потом повернулся и зашагал к метро, и тигр нехотя поплелся следом за ним.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Лора Люти жила в Фар-Рокауэе. Субботы и воскресенья она проводила дома, с матерью.

Мать Лоры была, пожалуй, красивей самой Лоры, и зеркала у них в доме, как и их замечания о мужчинах — киноактерах, актерах сцены, соседях и прихожанах, — отражали незаметное для посторонних глаз, но ни на миг не прекращающееся соперничество. (Церковь была напротив, через дорогу, и разглядывать мужчин было очень удобно. По субботам и воскресеньям они разглядывали их вместе, а в остальные дни мать Лоры или смотрела на них одна, или, имея возможность разглядывать их сколько душе угодно, возможностью этой не пользовалась. Временами, правда, ее взгляд — чисто случайно, разумеется, — останавливался на красивом, стройном мужчине, приходившем к вечеру в церковь исповедаться или собрать пожертвования.)

Соперничество между матерью и дочерью не ослабевало и не прекращалось даже несмотря на то, что каждый вечер со службы в Манхэттене приходил домой отец Лоры, Оливер Люти, вот уже двадцать четыре года спавший в одной постели с миссис Люти, которую звали Виолой.

Мистер Люти служил по финансовой части. По финансовой части стал он служить с тех пор, как лег в одну постель с миссис Люти. Она-то и направила его на этот путь, твердо заявив, что гораздо приличнее иметь дело с финансами, нежели с перевозками, — а именно с перевозками он имел дело до женитьбы. Если немного уточнить, то он был экспедитором, но Виола предпочитала говорить, что он имеет дело с перевозками, потому что, говоря так, ей часто удавалось убедить себя, что речь идет о перевозках скота или тракторов, а может, даже и кораблей. Подчас ей казалось, что мимолетное впечатление такого рода, развеять которое она, кстати сказать, не слишком торопилась, возникает и у других. Правда, впечатление это достаточно скоро развеивалось, но этому всегда предшествовал краткий миг пусть сомнительной, но столь желанной славы.

В доме Люти нередко можно было встретить весьма приятных людей далеко не избранного круга. В них было что-то притягательное. В отличие от людей, о которых читаешь в столбцах светской хроники, они казались ничтожествами — и, однако, по мере того как они, отвечая на любезные вопросы Виолы, раскрывали свою истинную сущность, все меньше и меньше казалось, что они ничтожества, и все больше и больше — что они, если бы им повезло, могли преуспеть на театральных подмостках.

Посещения эти планировались заранее и приходились обычно на воскресные вечера. Однажды — кроме Виолы, об этом так никто никогда и не узнал — человек по фамилии Глеар, выйдя из ванной в переднюю и столкнувшись нос к носу с Виолой, возвращавшейся из спальни со старым номером “Ридерс дайджест” (ей хотелось показать в нем мистеру Глеару статью о перевозках), внезапно схватил ее в объятья и запечатлел на ее лице нечто более или менее напоминающее поцелуй. Ей запомнилось, что его дыхание пахло мятой и что в кино он был бы конторщиком, — то есть в самих картинах, на экране, случись ему сняться. Узнав то, что она теперь знала — какое впечатление она произвела на энергичного мужчину, который мог бы стать киноактером, — Виола изменилась, и в последующие два года мистеру Люти пришлось с ней довольно трудно. Внешность мистера Глеара она за это время забыла и уже думала о нем не как о Глеаре, а как о Шермане — бог знает почему.

— Что сталось с тем интересным мужчиной, Шерманом? — спросила она как-то мужа, и тот ответил, что теперь он стал статуей в парке города Саванны.

В один воскресный день дом Люти в Фар-Рокауэе посетил и Том Трейси.

Всю дорогу тигр был как на иголках — ему ужасно не терпелось увидеть тигрицу Лоры. И стоило Тому Трейси войти с тигром в дом, как там начали происходить преудивительнейшие вещи.

Том Трейси обратил внимание на мать Лоры, Виолу, а Виола обратила внимание на Тома Трейси. Это произошло не случайно. Не было ничего удивительного в том, что Томас обратил внимание на Виолу, так как в ней было много такого, на что не обратить внимание было просто невозможно. В ней была вся Лора, и притом ничуть не раздавшаяся от времени вширь, а только приобретшая из-за наскучившего целомудрия некоторую склонность к дурным поступкам.

Лора заметила, что Том и ее мать обратили внимание друг на друга, а потом она сама обратила внимание на отца, который заметил, что в церкви напротив происходит что-то необычное. Виола послала его за мороженым, чему он очень обрадовался, потому что церковь была как раз по пути к лавке, а ему хотелось заглянуть в нее и узнать, что же такое там происходит.

Когда он вышел, Виола принесла коробку шоколадных конфет и довольно многозначительно предложила Тому угощаться. Лора, делая вид, будто очень рада, что Том Трейси и ее мать так легко нашли общий язык, попросила извинить ее: она пойдет поищет свидетельство об окончании школы стенографии, где вместо Люти по ошибке написано Лютти.

И Лора весело выпорхнула из комнаты, а Том Трейси и его тигр остались наедине с миссис Люти и коробкой шоколадных конфет.

Каждый раз как Виола предлагала Тому конфету, Том ее принимал. Это повторилось шесть раз, после чего (произошло это совершенно безотчетно) Том вдруг встал — и принял все разом.

К своему изумлению, он обнаружил, что этого ждали. Он, как когда-то до пего Глеар, тоже заключил невинную особу в объятья и тоже запечатлел на ее лице нечто напоминающее поцелуй — только его дыхание, как сразу заметила миссис Люти, пахло острыми зубами. Томас Трейси отскочил в сторону как раз вовремя, чтобы дать дорогу тигру, и снова отскочил, когда разъяренный тигр мчался назад. После этого он решил подвергнуть теорию поцелуя еще одной экспериментальной проверке.

За этим занятием и застала его Лора Люти, когда вошла в комнату.

Том попытался выдать то, что он делал, за что-то другое, хотя совершенно не представлял себе, чем это другое могло бы быть.

Рядом с Лорой он увидел тигрицу Лоры, она глядела на него с изумлением и ненавистью. Он посмотрел, где его тигр, но того и след простыл.

Том Трейси взял шляпу и вышел на улицу.

Он увидел, как из-за церкви показался мистер Люти с мороженым, и заспешил прочь.

И только на Бродвее, в толпе гуляющих, тигр разыскал Тома и пошел с ним рядом.

— Больше никогда так не делай, — сказал Том.

Весь час ленча на следующий день Том Трейси простоял перед входом к “Отто Зейфангу” в надежде увидеть Лору Люти, но Лора Люти так и не появилась.

Не появилась она также и ни в один из последующих дней недели.

ГЛАВА ПЯТАЯ

— Ну как, что-нибудь получается? — спросил Ниммо у Тома Трейси в пятницу в полдень.

— С песней? — спросил Том.

— Нет, — ответил Ниммо. — Кого интересует какая-то песня? Я спрашиваю, получается ли что-нибудь с черноволосой красавицей в ярком желтом платье?

— Айидж, — грустно сказал Том Трейси.

— Как это понимать? — спросил Ниммо.

— В прошлое воскресенье я был у них дома в Фар-Рокауэе и познакомился с ее матерью. Ее мать принесла коробку шоколадных конфет, и шесть из них я съел. Я не люблю шоколадные конфеты, но она все совала мне коробку, и я все ел и ел их одну за другой. Боюсь, что все складывается не очень удачно.

— Почему?

— Потому что… я съел все эти конфеты, отец пошел за мороженым, дочь пошла за своим дипломом стенографистки, и тогда я обнял и поцеловал мать.

— Не может быть!

— Может.

Дегустатор начал громко икать.

— Что с вами? — спросил Том.

— Не знаю, — ответил Ниммо.

— Может, вам лучше пойти домой и лечь?

— Нет, все в порядке. Расскажите мне точно, что случилось, — мне надо знать.

— Я уже все сказал. Наверно, это конфеты ударили мне в голову.

— Что вы думаете делать?

— Добиваться, чтобы все как-то уладилось.

— Как добиваться?

— Как-нибудь в другой раз я буду стоять здесь, перед входом к “Отто Зейфангу”, во время ленча, и по Уоррен-стрит будет идти девушка, похожая на Лору Люти, и на этот раз, когда я пойду к ней в гости и познакомлюсь с ее матерью, я больше не стану есть шоколадные конфеты — вот и все.

— Таких девушек больше нет, — сказал Ниммо. — Пожалуй, я пойду подегустирую.

— У вас еще двадцать минут до конца перерыва.

— Нет, я пойду. Что толку торчать здесь? Что толку ждать?

Ниммо уже входил в здание, когда услышал стон Тома Трейси. Он обернулся и увидел проходящую мимо черноволосую красавицу, только теперь с ней шел незнакомый молодой человек, явно не из Калифорнии и, судя по всему, бухгалтер.

Возмущенный Ниммо отвернулся, а Том Трейси смотрел — и не верил своим глазам.

Он попробовал улыбнуться — и не мог.

Лора Люти прошла, даже не удостоив его взглядом.

А Ниммо все икал и икал, и его раньше времени отпустили домой. На следующий день он не вышел на работу, а в понедельник утром в отделе дегустации появился наконец Шайвли в воскресном костюме из синей саржи, потому что Ниммо умер.

Некоторые говорят, что он умер от икоты, но это люди, подобные тем, кто говорит, что Камилл[1] умер от катара…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

О сердца, что разбились в давние дни, о сердца, разбивающиеся теперь, о сердца, которые будут разбиты, Ниммо нет, Лора Люти потеряна, Шайвли стал дегустатором, Пиберди и Рингерт обращаются с ним как с собакой, сомневаются в его дегустаторских способностях, многозначительно переглядываются…

Три строки песни Тома Трейси оказались, как это часто бывает, никуда не годными. Песня растаяла как дым, клочок бумаги, на котором Томас так старательно записывал слова, потерялся, мелодия позабылась.

В один из воскресных дней Томас Трейси и его тигр, повинуясь смутному зову какой-то древней безымянной религии, казавшейся им почему-то живой и новой, пошли одинокие, каждый своим, человечьим или звериным, одиночеством, в церковь св. Патрика на Пятой авеню.

Они вошли и принялись все рассматривать.

А в следующую субботу Том бросил работу у “Отто Зейфанга” и уехал на родину — в Сан-Франциско.

Прошло несколько лет.

А потом вдруг Томасу Трейси исполнилось двадцать семь, и он снова был в Нью-Йорке и шел по его улицам, как ходил по ним шесть лет тому назад.

Он свернул с Бродвея на Уоррен-стрит и направился к “Отто Зейфангу”, но теперь там висела вывеска “Товарный склад Кейни”.

Значит, не повезло и кофейной конторе? Ниммо, Пиберди, Рингерту, Шайвли, Зейфангу — всем?

Когда тигр увидел знакомый вход, все его мышцы напряглись, потому что именно здесь простоял он однажды полдня, глядя туда, куда ушла Лора Люти.

Томас Трейси поспешил уйти от “Товарного склада Кейни”. Он остановил такси, сел в него и вышел только у Публичной библиотеки.

Оттуда Том с тигром снова пошли по Пятой авеню. На улице было полно воскресного люда — мужчин, женщин и детей.

Том Трейси еще не нашел ту, которая могла бы занять место Лоры Люти. Ниммо предсказал, что ему вообще не найти такую — и, в конце концов, может, Ниммо был прав?

Том остановился на углу за квартал от церкви св. Патрика и стал смотреть, как мальчуган с сестренкой переходят улицу. Тигр остановился рядом, и Том положил руку ему на голову.

— Могли быть мои, — сказал Томас.

— Айидж, — сказал тигр.

Том побрел дальше. Рядом, не отставая ни на шаг, шел тигр — и Томас страшно изумился, когда увидел, что прохожие торопливо перебегают с его стороны улицы на противоположную. Он посмотрел туда — на ту сторону — и увидел целые толпы людей. Все они смотрели на него, некоторые — через фотоаппараты.

Без всякого злого умысла Том Трейси решил было перейти на другую сторону и выяснить, что произошло; но едва он сошел с тротуара на мостовую, как люди на другой стороне улицы бросились врассыпную, причем некоторые с криками, а женщины — с визгом.

Том повернулся к тигру и снова на него посмотрел.

Да-а-а… Тигр у него был большую часть его жизни, но ничего подобного до сих пор не случалось.

До сих пор тигра никто, кроме него, не видел.

Возможно ли, чтобы теперь тигра увидели и другие люди — все вообще? Залаяли, затявкали и начали рваться с поводков собаки — такого тоже раньше не бывало. Томас Трейси остановился посреди Пятой авеню, чтобы пропустить автобус, и снова был ошеломлен, на этот раз — лицами водителя и пассажиров.

— Нет, ты подумай только! — сказал Томас Трейси тигру. — Похоже, что они тебя видят! Похоже, что они видят тебя по-настоящему, как вижу я почти всю свою жизнь, но ты только посмотри на них: они от ужаса потеряли голову, они перепуганы до смерти! Боже, как они не поймут, что бояться абсолютно нечего?

— Айидж, — сказал тигр.

— Вот именно, — подтвердил Томас. — Я не слыхал, чтобы ты так хорошо говорил, с тех самых пор, как мы с тобой стояли у “Отто Зейфанга”, а по Уоррен-стрит танцующей походкой шла Лора Люти.

Том Трейси и его тигр зашагали дальше по Пятой авеню и шли до тех пор, пока не оказались напротив церкви св. Патрика. Том решил зайти туда, как заходил с тигром шесть лет тому назад, и начал переходить улицу; но когда несколько человек, стоявших у церкви, это увидели, их словно ветром сдуло. И как раз в это время начали выходить на улицу люди из церкви. К службе Томас и его тигр опоздали, но зайти в церковь им все равно хотелось, хотелось снова пройтись по проходу посередине и снова посмотреть на все, что там есть красивого, — на прекрасную светлую высоту, на витражи, стройные колонны, горящие свечи.

Люди выходили из церкви тихими и умиротворенными, по на улице состояние их резко менялось, и они бросались бежать кто куда: в боковые улицы, в оба конца Пятой авеню, а некоторые назад, в церковь, спрятаться.

— Мне ужасно неприятно, — сказал Том. — Ничего похожего до сих пор не случалось, да ты и сам это знаешь.

— Айидж, — сказал тигр.

— В церковь мы все равно зайдем, — сказал Том.

Он положил руку тигру на голову, и они пошли вместе к ступеням входа, поднялись по ним и вошли внутрь — туда, где все радовало глаз.

Но если церковь внутри радовала глаз, то о поведении находившихся там людей, включая нескольких в сутанах, сказать этого было никак нельзя: уход их был быстр и неприлично поспешен.

Том Трейси и его тигр медленно пошли по центральному проходу. То тут, то там приоткрывались двери, на миг появлялись испуганные глаза, а потом двери захлопывались, и было слышно, как их запирают изнутри на ключ или на засов.

— Красиво, ничего не скажешь, — заметил Том, — но, помнишь, когда мы пришли сюда шесть лет назад, все было по-другому. Тогда было полным-полно народу, мужчин, женщин и детей, и все они чему-то радовались, не то что теперь — до смерти перепуганы, разбегаются без оглядки, прячутся за дверьми. Что произошло? Чего они испугались?

— Айидж, — сказал тигр.

Том Трейси и его тигр вышли из церкви через боковую дверь на Пятидесятую улицу; но едва они оказались на улице, как Томас увидел прямо перед собой броневик, нацеливший в них стволы пулеметов. Он посмотрел в сторону Мэдисон-авеню — и увидел другой броневик, а на углу Пятой авеню — еще два. За ними толпилось много людей с испуганными лицами, они будто ждали драки и хотели узнать, чем она кончится.

Человек, сидевший на месте водителя первого броневика, поспешил поднять окошко, чтобы надежней защититься от тигра.

— Что случилось? — удивился Том.

— Боже мой, — сказал водитель, — вы что, не видите животное рядом с вами?

— Конечно, вижу.

— Да ведь это пантера, сбежавшая из цирка!

— Что за глупости, — сказал Том. — Она и близко около цирка не бывала! И это вовсе не пантера, а тигр.

— Отойди, сейчас в нее будут стрелять.

— Стрелять? — удивился Том. — Да вы в своем уме?

И он зашагал по Пятидесятой улице к Мэдисон-авеню. Водитель броневика включил мотор и медленно поехал рядом, уговаривая Тома отступить в сторону и дать застрелить тигра.

— Отойди в сторону, я тебе говорю!

— Проезжай мимо, — сказал Том. — Отведи свой броневик в гараж, в банк или где там ему полагается быть.

— Отойди, стрелять будем в любом случае!

— Не посмеете, — сказал Том.

— Ну что ж, сам напросился.

Том Трейси услышал звук выстрела. Посмотрел, не попало ли в тигра. Не попало, но тигр понесся к Мэдисон-авеню.

Тигр оказался необыкновенно быстрым, быстрей даже, чем предполагал Том. Когда он поравнялся со вторым броневиком, раздался новый выстрел; тигр подпрыгнул и упал, а когда вскочил и побежал снова, Том увидел, что бежит он на трех лапах, не касаясь земли передней правой. Добежав до Мэдисон-авеню, тигр исчез за углом; вслед за ним, во всю свою медленную мочь, загромыхал ближайший броневик.

Чтобы догнать тигра, Томас перешел на рысь.

Его остановили на углу трое в форме. Они втолкнули его во второй броневик, и броневик тронулся.

— За что вы хотите убить моего тигра? — спросил Том водителя.

— Вчера вечером животное сбежало из цирка, покалечив перед этим служителя.

— О чем вы говорите? — спросил Том.

— Ты слышал о чем.

— Этот тигр у меня почти всю жизнь.

— Не тигр у тебя почти всю жизнь, а что-то другое, — ответил водитель, — и скоро мы выясним, что именно.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Томас Трейси сидел в кресле с высокой спинкой посередине огромной комнаты, где без устали сновали газетчики, фотографы, полицейские, дрессировщики зверей и множество другого народу.

Если этот тигр и в самом деле не был его тигром, то его тигр был сейчас где угодно, только не с ним.

Томас Трейси сидел один-одинешенек.

У его ног, на полу, не было никакого тигра.

В этом кресле он сидел уже больше часа.

Вдруг в комнату вошел кто-то еще.

— Доктор Пингицер, — услышал Томас чьи-то слова.

Том Трейси увидел маленького улыбающегося человечка лет семидесяти.

— Так, — обратился человечек к публике, — что есть это?

Несколько экспертов мигом окружили доктора, отвели его в сторону и объяснили ему, “что есть это”.

— Ах-ха, — сказал доктор и направился к Тому Трейси.

— Мой мальшик, — сказал он, — я есть Рудольф Пингицер.

Том встал и пожал руку Рудольфу Пингицеру.

— Томас Трейси.

— Ах-ха, Томас Трейси, — и доктор Пингицер повернулся к присутствующим.

— Такой же кресло для меня есть, а?

Тотчас принесли другое кресло с высокой спинкой — для доктора.

Он сел и весело сказал:

— Мне семьдесят два лет.

— Мне — двадцать семь, — ответил ему Том Трейси.

Доктор Пингицер начал набивать трубку, просыпал много табаку и не потрудился стряхнуть его с одежды, потратил семь спичек, чтобы закурить трубку, сделал дюжину затяжек и, не вынимая трубки изо рта, сказал:

— Я имею жена, шестьдесят девять лет, мальшик, сорок пять лет, психиатр, мальшик сорок два лет, психиатр, мальшик тридцать девять лет, психиатр, девотшка тридцать шесть лет, говорит тридцать один, психиатр, девотшка тридцать один лет, говорит двадцать шесть, психиатр, квартира, мебель, фонограф, пианино, телевизор, пишущий машин, но машин имеет расстройство.

— А почему вы ее не почините? — спросил Том.

— Ах да, — сказал доктор Пингицер. — Пишущий машин не употребляй. Есть для внук. Утиль. Вот что у меня есть — много психиатр.

— А деньги у вас есть?

— Нет. Так много психиатр есть отшен дорого. Имей книги. Имей также — ах да, кровать. Для сон. Ночь. Я ложусь. Сплю. Некоторый перемен.

— А друзья у вас есть?

— Много, — ответил доктор Пингицер. — Конечно, когда я говорю — друзей… — руки доктора Пингицера задвигались быстро-быстро, и он стал издавать какие-то негромкие звуки, очень странные, — ви понимайт, что я хочу говорить, — снова странные звуки, — конечно. Кто знайт?

— А в церковь вы ходите? — спросил Том.

— Ах, — сказал доктор Пингицер. — Да. Сентиментен. Люблю. Отшен мило.

Какой-то газетчик вышел вперед и сказал:

— А сами вы, доктор, вопросы задавать не собираетесь?

— Ах-ха? — отозвался доктор. — Если быть бесед с доктор Пингицер, комната быть пустой.

Капитан полиции — его звали Хьюзинга, он здесь был самый главный — громко сказал:

— Все слышали? Освободить помещение!

Газетчики было запротестовали, но Хьюзинга и его люди выпроводили всех в коридор. Когда комната опустела, доктор, мирно попыхивая трубкой, улыбнулся Тому — задремал. Том и сам изрядно утомился и поэтому тоже задремал. Старик похрапывал, а Том — нет.

Внезапно дверь распахнулась, и фотограф молниеносно снял двух мужчин, спящих в креслах с высокими спинками.

Тогда Хьюзинга вошел и разбудил доктора.

— Ах-ха, — сказал доктор.

Хьюзинга хотел было разбудить и Тома, но доктор сказал:

— Нет. Отшен нужно.

— Хорошо, доктор, — сказал Хьюзинга и вышел на цыпочках из комнаты.

Старичок стал смотреть, какое выражение лица у спящего Тома, но Том через секунду открыл глаза.

— Мне снился я в Вена, — сказал доктор.

— Когда вы были там в последний раз? — спросил Том.

— Двадцать лет назад, — ответил доктор Пингицер. — Давным-давно. Я люблю отшен много мороженый. Ваниль.

— А кофе любите? — спросил Том.

— Кофе? Я из Вена, я кофе жив. Ах-ха.

И он крикнул громко — так, чтобы его услышали за дверью:

— Кофе, пошалуста!

Хьюзинга велел одному из своих подчиненных принести кофе и две чашки.

— Он знает, — сказал Хьюзинга. — Он знает, что делает.

— Будем пить кофе, — объявил старичок. — Что-то есть случилось. Я не знаю.

— Они ранили моего тигра.

— Отшен шаль.

— Мы с ним зашли, как шесть лет назад, в церковь святого Патрика, но, когда мы оттуда вышли, нас ждал броневик, а дальше по Пятидесятой улице — другой. Стали в нас стрелять, в первый раз промахнулись, но тигр испугался и побежал, и, когда он добежал до второго броневика, его ранили в ногу.

— Этот тигр — он есть ваш тигр?

— Мой.

— Потшему?

— Он со мной большую часть моей жизни.

— Ах-ха, — сказал старичок. — Он есть тигр как собак есть собак?

— Вы хотите знать, взаправдашний ли это тигр — ну, как в джунглях или в цирке?

— Именно.

— Нет, не взаправдашний. Точнее, был невзаправдашний до сегодняшнего дня, но сегодня он был взаправдашний — и в то же время этот тигр был мой тигр.

— Потшему говорят, что тигр есть бежаль из цирк?

— Не знаю.

— Такой возможно?

— Я думаю, да. Любое животное при первой возможности постарается убежать из клетки.

— Ви не боитесь этот тигр? — спросил доктор Пингицер. — У нас тут где-то есть много фото, снятый газетный фотограф. Мой молодой дочь одно время имей хобби фотографирен. Снимки, снимки — и все снимки папа. Я!

Он повернулся к двери и громко сказал:

— Фотографий, пошалуста!

Хьюзинга вошел, взял со стола дюжину фотографий и протянул их доктору, и тот быстро-быстро их просмотрел, ни на одной не задерживаясь; его глаза и руки двигались с необычайной скоростью.

— Ви не боитесь этот зверь, — сказал он опять скороговоркой, — этот тигр? Это есть черный пантер.

— Да, я знаю, но все равно это мой тигр.

— Ви иметь это название, “тигр”, для этот животный?

— Да. Я знаю, что это черная пантера, но я всегда думал о ней как о тигре.

— Ваш тигр?

— Да.

— Вы не боитесь этот тигр?

— Нет.

— Все боятся тигр.

— Все много чего боятся.

— Я боюсь ночь, — сказал доктор Пингицер. — В Вена ночь я иду, когда я молодой человек, где есть много огонь, много свет. Тогда я не боюсь ночь.

Хьюзинга, для которого доктор Пингицер был чем-то вроде божества, принес и налил кофе.

— Теперь мы дегустирен кофе, — сказал доктор.

— Когда-то я хотел быть профессиональным дегустатором, — сказал Том Трейси.

— Ах да? Давайте будем сейчас выпивать кофе. Иметь удовольствий. Наш жизнь отшен короткий.

Он показал рукой в сторону двери:

— Много… много… много…

Он скорчил гримасу, но так и не смог найти нужные слова.

— Да, — подтвердил Том.

И они стали молча пить кофе, и Томас Трейси старательно дегустировал, как дегустировал, сидя с Ниммо, Пиберди и Рингертом, шесть лет тому назад у “Отто Зейфанга”.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Когда они продегустировали по три чашки, доктор Пингицер сказал:

— Ах-ха. Работать. Не люблю работать. Не люблю психиатрия. Всегда не люблю работать. Люблю смех, игра, фантазия, фокус.

— Почему же вы тогда работаете? — удивился Том.

— Потшему? Недоразумений, — и доктор на мгновение задумался. — В Вена я видел эта девушка, Эльза. Это есть Эльза Варсхок. Ах-ха. Эльза есть жена, есть мать, есть сказаль: “Где для еда деньги?” Так? Я работай.

— Вы разбираетесь в психиатрии? — спросил Том.

— Психиатрия — нет. Люди — мало-мало. Мало-мало-мало-мало. Каждый год, каждый день — меньше, меньше, меньше, меньше. Потшему? Люди есть трудный. Люди есть люди. Люди есть смех, игра, фантазия, фокус. Ах-ха. Люди есть больной, люди есть помешан, люди есть обижен, люди есть обижать люди, есть убить, есть убить себя. Где есть смех, где есть игра, где есть фантазия, где есть фокус? Психиатрия — не люблю. Люди — люблю. Помешанный люди, прекрасный люди, обиженный люди, больной люди, разбитый люди — люблю, люблю. Потшему? Потшему люди терял смех, игра, фантазия, фокус? Для чего? Ах-ха. Деньги? — Он улыбнулся. — Я думаю, да. Деньги. Любовь есть деньги. Красота есть деньги. Смех есть деньги. Где есть деньги? Я не знаю. Больше нет смех. Работать теперь. Работать. Тигр. Тигр.

— Вы знаете стихотворение?

— Есть стихотворений?

— Конечно.

— Какой? — спросил доктор Пингицер. Том начал:

Тигр, о тигр, светло горящей, —

начал Том, —

В глубине полночной чащи, Кем задуман огневой Соразмерный образ твоя?[2]

— Ах-ха. Есть больше?

— Да, и порядочно, если только я не забыл.

— Пошалуста, — сказал доктор Пингицер.

В небесах или глубинах, —

продолжал Том, —

Тлел огонь очей звериных? Где таился он века? Чья нашла его рука?

— Хо-хо. Такой стихотворений я не слышаль семьдесят два лет! Кто делал этот стихотворений?

— Уильям Блейк.

— Браво, Уильям Блейк! — воскликнул доктор Пингицер. — Есть больше?

— Да. Минутку… Вот:

Что за мастер, полный силы, Свил твои тугие жилы? И почувствовал меж рук Сердца первый тяжкий стук?

— Больше? — спросил доктор.

— Кажется, вспомнил все:

Что за горн пред ним пылал? Что за млат тебя ковал? Кто впервые сжал клещами Гневный мозг, метавший пламя? А когда весь купол звездный Оросился влагой слезной, Улыбнулся ль наконец Делу рук своих творец? Неужели та же сила, Та же мощная ладонь И ягненка сотворила И тебя, ночной огонь? Тигр, о тигр, светло горящий В глубине полночной чащи! Чьей бессмертною рукой Создан грозный облик твой?

Томас Трейси умолк, а потом сказал:

— Вот и все стихотворение.

— Ах-ха. Спасибо. Теперь: ви знайт этот стихотворений с ребенка. Да?

— Да, — ответил Том, — я начал читать его наизусть, когда мне было три года.

— Вы понимайт этот стихотворений?

— Ничего я не понимаю — просто оно мне нравится.

— Ах-ха. Так.

Старик повернулся к двери:

— Много… много… много… Теперь: два вопрос. Один. Ваш тигр есть чей?

— Мой.

— Два, — продолжал доктор Пингицер. — Тигр на улице есть чей?

— Мм… Наверно, в самом деле вчера вечером черная пантера покалечила служителя и убежала из цирка — такое бывает. И наверно, раненая черная пантера разгуливает сейчас по улицам Нью-Йорка. Из одного только страха она может убить кого-нибудь, если решит, что так нужно. Но эта же черная пантера, разгуливающая по городу, — также и мой тигр.

— Так?

— Так.

— Потшему? — спросил доктор Пингицер.

— Не знаю — знаю только, что он ходил со мной по Пятой авеню, и мы зашли с ним в церковь святого Патрика. Ни на кого он не бросался. Не отходил от меня ни на шаг. Не побежал, пока в него не начали стрелять. Если бы в вас начали стрелять, разве бы вы не побежали?

— Отшен быстро, — подтвердил доктор Пингицер. — Семьдесят два лет, но отшен быстро.

Он помолчал, представляя себе, как он в свои семьдесят два года очень быстро бежит, а потом сказал:

— Полиция, они убьют этот животный.

— Постараются убить.

— Убьют.

— Постараются, — сказал Том, — но не убьют, потому что не смогут.

— Потшему? Они не смогут?

— Этого тигра нельзя убить.

— Один тигр? Нельзя убивать? Потшему?

— Нельзя — и все.

— Но сам тигр будет убить?

— Если нужно.

— Это есть справедливо?

— Не знаю. А по-вашему как?

— Я тоже не знай, — ответил доктор. — Я знай отшен мало. Отшен, отшен, отшен мало. Ах-ха. Вопрос психиатрия: ви есть сумасшедший?

— Да, конечно.

Старичок посмотрел на дверь и приложил палец к губам.

— Тихо, — прошептал он.

— Я сумасшедший оттого, что они ранили тигра, — продолжал Том, — оттого, что еще раньше они посадили его в клетку, оттого, что его отдали в цирк. Но, кроме того, я сумасшедший от рождения.

— Я тоже, но это есть информация не сказать. — Доктор Пингицер снова посмотрел на дверь. Вдруг он встал. — Я говорю так: этот человек есть здоров. Это они понимайт. Ах-ха! Работа конец.

Он громко сказал:

— О’кэй, пошалуста!

Первым вошел Хьюзинга, а вслед за ним и остальные.

Доктор Пингицер обвел взглядом лица и стал ждать тишины. А потом он сказал:

— Ах-ха! Этот человек есть здоров.

Какой-то мужчина, совсем непохожий на доктора Пингицера, вышел вперед и сказал:

— Доктор Пингицер, я доктор Скаттер, главный психиатр острова Манхэттен. Могу я узнать, каким путем вы пришли к такому заключению?

— Нет, — ответил доктор Пингицер и повернулся к Тому Трейси. — До свиданья, мой мальшик.

— До свиданья, — ответил Том.

Доктор Пингицер оглядел присутствующих и пошел к двери.

Пока он шел, его сфотографировали газетные фотографы, и один из них спросил:

— Как насчет черной пантеры, доктор Пингицер? Действительно ли она его, как он говорит?

— Я имел обследовать его, а не черный пантер, — ответил доктор.

К доктору Пингицеру шагнул другой репортер:

— Доктор, почему черная пантера его не тронула?

— Не знай, — ответил доктор Пингицер.

— Неужели из разговора с ним вы ничего об этом не узнали? — не отставал репортер.

— Нитшего, — ответил доктор Пингицер.

— Ну, а как быть, если черная пантера свободно разгуливает по городу? — спросил репортер.

— Это не есть проблем психиатрия, — ответил доктор.

— А какая же?

— Откуда есть этот черный пантер?

— Из цирка.

— Цирковой проблем, — сказал доктор Пингицер и вышел из комнаты.

Все окружили доктора Скаттера, которого совсем не удовлетворили ни заключение доктора Пингицера, ни его манеры.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Томас Трейси, прогуливаясь по улице с тигром, не нарушил этим никакого закона.

Однако то, что он сделал, настолько выходило за рамки обычного, было так неправдоподобно, что казалось всем противозаконным и уж, во всяком случае, дерзким, опрометчивым и бестактным.

И конечно, всем и каждому было ясно, что Том безумен. Чтобы нормальный человек расхаживал по улицам с черной пантерой, сбежавшей из цирка, как будто между ним и животным полное взаимопонимание, — да такого просто не бывает!

Поэтому после ухода доктора Пингицера Томаса Трейси решил обследовать доктор Скаттер, который не мог противостоять искушению дать ответам Тома такое истолкование, которое соответствовало бы его, доктора Скаттера, воспитанию и предрассудкам.

Доктор Скаттер без всякого труда доказал, что Томас Трейси сумасшедший. Сделать это очень легко, это можно сделать с кем хочешь.

— Далее, — сказал доктор Скаттер, обращаясь ко всем, в том числе и к капитану полиции Эрлу Хьюзинге, который, единственный среди присутствующих, отказывался верить заключению доктора Скаттера и упорствовал в своем почтительном отношении к заключению доктора Пингицера, — когда обследуемого спросили, как бы он отнесся к пребыванию в течение неопределенного времени в “Бельвю”[3] для более полного и длительного психиатрического обследования, он ответил, что предпочел бы уехать домой, но если ему все же придется пробыть сколько-то времени в “Бельвю”, он постарается провести это время наилучшим образом в постарается чувствовать себя там как дома, не хуже, чем в любом другом месте, а если можно, то и лучше. Такая реакция с его стороны наводит на мысль, что, помимо ранее выявленных симптомов, у обследуемого налицо также комплекс мученичества; кроме того, реакция эта свидетельствует о психотическом высокомерии и пренебрежении к интеллектуальным возможностям общества. Обследуемый явно находится во власти бредовых идей, считает, что законы, определяющие поведение остальных членов общества, в его случае не имеют силы. В основе такой уверенности лежит длительное общение с неким воображаемым тигром, который, как заявляет обследуемый, принадлежит исключительно ему и, по его признанию, обладает даром речи — иными словами, способен общаться только с Томом Трейси. По-моему, ни у кого не может быть сомнений в том, что его необходимо отправить в “Бельвю” для обследования и лечения.

Вот как Томаса Трейси в одно прекрасное октябрьское воскресенье отправили в психиатрическую больницу “Бельвю”.

Том обнаружил, что люди там совсем сумасшедшие. И еще обнаружил, что у каждого из них есть тигр — очень больной, очень рассерженный, где-то глубоко раненный тигр, утративший чувство юмора, любовь к свободе, радость, фантазию и надежду.

Был там сын Ниммо с поникшим, умирающим тигром; дочь Пиберди с тигром, напуганным до смерти, который носился без остановки взад-вперед; Рингерт собственной персоной с тигром, похожим на усталого старого пса.

И Лора Люти, чья некогда прекрасная тигрица была теперь загнанной, истощенной и жалкой.

Без тигра был один Томас Трейси.

Тигр Тома Трейси скрывался в подвале похоронного бюро Руша, Рубелинга и Райана, что на Мэдисон-авеню, между Пятьдесят пятой и Пятьдесят шестой улицами. Там было темно и таинственно, и все ил поминало о смерти. Тигр скрывался под комнатой, где Руш, Рубелинг и Райан украшали мертвецов пудрой, румянами и улыбками.

Там и лежал его тигр в страхе и одиночестве, тоскующий и павший духом, и было у него только одно желание — умереть.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Стоит ли говорить, как повлияла на жителей Нью-Йорка история Тома Трейси и его тигра, расписанная на первых полосах всех газет; раздутая до еще больших размеров известными и неизвестными комментаторами радио и телевидения; дополненная кадрами кинохроники, где Томас Трейси и его тигр шли вместе по Пятой авеню, заходили в церковь я выходили из церкви; подтверждавшаяся фотографиями, где Том Трейси пил кофе с доктором Пингицером в обществе полицейских, психиатров, газетчиков и других?

Повлияла самым обычным образом.

Простодушные собаки, направлявшиеся в укромное место облегчиться, сталкивались с мужчинами, которые, увидев их, падали как подкошенные; женщины визжали при виде любой тени и шлепали детей, просившихся на улицу погулять.

В воскресенье вечером все сидели по домам, а многие — и в понедельник утром, так как тигр был все еще на свободе, а Томас Трейси — в “Бельвю”.

Томаса Трейси много обследовали.

Он, в свою очередь, тоже нашел своих обследователей небезынтересными.

В свободное время Томас навещал Лору Люти, которая никак не могла его вспомнить. Он завел разговор о воскресном визите в Фар-Рокауэй, но Лора, бледная и поблекшая, ничего не помнила.

— Я съел тогда шесть шоколадных конфет, — напомнил Том.

— Надо было съесть семь, — сказала Лора.

— Зачем?

— Тогда была бы одна про запас. Всегда хорошо иметь про запас. Я всегда была такого мнения.

— Иметь про запас шоколадные конфеты? — спросил Том.

— Все вообще, — ответила Лора. — Мать, отца, жизнь, удачу. Шесть хорошо, но с одной про запас еще лучше. Одна, одна, еще одна, должна же быть еще одна.

— Неужели вы не помните? — спросил Том. — Ваш отец еще пошел за мороженым.

— Мороженое тает. В этом секрет мороженого — оно тает.

— Лора, — сказал Том, — посмотрите на меня, послушайте меня.

— Ничего нет печальней тающего мороженого, — сказала Лора.

— И вовсе это не печально, — возразил Том. — Мороженое должно таять.

— Правда?

— Конечно!

— А я не знала. Я так плакала, когда увидела, как тает мороженое.

— Какое мороженое, Лора?

— Девочка из мороженого, мальчик из мороженого, — ответила Лора. — А я не знала. Столько слез, и все зря. Я плакала, пока тоже не растаяла. Вы точно знаете про мороженое?

— Нет, — сказал Том, — не точно. Я не знаю, что произошло, но это и неважно. Послушайте меня, Лора: однажды, шесть лет тому назад, я стоял перед входом к “Отто Зейфангу”.

— Почему вы там стояли?

— Я там работал. Я стоял и разговаривал с дегустаторами кофе — Ниммо, Пиберди и Рингертом.

— Где они теперь?

— Ниммо умер, Рингерт здесь, а где Пиберди — я не знаю. Так вот: я там стоял и увидел, что по Уоррен-стрит идет прекрасная девушка.

— Прекрасная?

— Самая прекрасная девушка в мире.

— И кто же она была?

— Вы, Лора.

— Я? Самая прекрасная девушка в мире? Должно быть, вы ошибаетесь.

— Нет. Это были вы, Лора.

— Ну а теперь уж я наверняка не самая прекрасная девушка в мире.

— Вот об этом я и хочу поговорить.

— Хорошо, поговорите.

— Я хочу, чтобы вы снова прошли по Уоррен-стрит.

— Вы хотите?

— Да.

— Почему?

— Не знаю, как это выразить… Я люблю вас.

— Что вы хотите этим сказать?

— Не знаю. Наверно, я хочу этим сказать… что вы по-прежнему самая прекрасная девушка в мире.

— Вот уж нет.

— Да — для меня.

— Нет, — сказала Лора. — Это так самонадеянно — быть прекрасной. Это просто дурной вкус. И это вызывает жалость куда большую, чем когда ты лежишь и знаешь, что ты мертвая.

— Вы не мертвая, Лора.

— О нет, мертвая.

— Лора, ради бога, я люблю вас, Лора.

— Извините, очень прошу извинить меня, но я все-таки хочу быть мертвой. Томас Трейси не знал, что и думать. Неужели она и в самом деле сумасшедшая?

Как и доктор Пингицер, он не знал.

Так или иначе, она была в “Бельвю”.

До этого она много месяцев лежала в горячке и, по мнению специалистов, скоро должна была умереть.

Они знали, что потом все они тоже умрут, но это их не тревожило, потому что они надеялись умереть в здравом уме и твердой памяти.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Беспокойная для Нью-Йорка неделя миновала.

Тигр был по-прежнему на свободе, то есть, попросту говоря, умирал от голода и страха под комнатой, где Руш, Рубелинг и Райан бальзамировали мертвецов.

Однако, по сведениям из газет, в понедельник утром тигра видели в трех разных местах в Гарлеме, в двух — в Гринвич-Виллидж и в шести — в Бруклине; а в Фресно, штат Калифорния, мальчик убил из ружья двадцать второго калибра черную кошку, чье сходство с тигром Тома Трейси было достаточно велико, чтобы стоило заняться ею. Фотография мальчика, который гордо держит за хвост убитую кошку, обошла все газеты страны.

Фамилия его была Бенинтенди, имя — Сальваторе.

К вечеру во вторник тигра уже видели самые разные люди во всех концах страны.

Какой-то лондонец увидел его в Сохо и послал в “Таймс” письмо, где объяснял, как эта, говоря его словами, “тварь” могла попасть туда. Объяснение было очень интересное, и симпатии автора были целиком на стороне “твари”, как это бывает иногда с симпатиями англичан — во всяком случае, добродушных английских чудаков.

Букмекер в Сиэтле, избитый людьми из шайки соперничающего букмекера, сообщил полиции, что на него напал “Тигр Тома Трейси”.

Хозяин одного чикагского салуна стал рекламировать новый коктейль “Тигр Тома Трейси”, двадцать пять центов порция.

Владелец фабрики игрушек в Толедо, штат Огайо, созвал своих художников и коммивояжеров, и уже к утру субботы у него на столе были: черный бархатный “Тигр Тома Трейси”, которого дети могут брать с собой в постель, образец свитера с отштампованным изображением тигра и его кличкой, резиновые надувные “Тигры Тома Трейси” различной величины и коробочка, из которой “Тигр Тома Трейси” прыгает на ваших близких.

У самого же зверя была простуда, быстро переходившая в плеврит. Его глаза потеряли блеск, из них все время выделялась желтая слизь. Нос у него был заложен. Белые зубы покрыл налет, у которого был вкус близкой смерти.

Томас Трейси по-прежнему находился под наблюдением врачей, результаты которого вместе с другими не менее сенсационными новостями ежедневно сообщались стране и миру.

Дюжина, а то и больше психиатров и газетчиков благодаря Тому Трейси и его тигру стали знаменитостями.

Какой-то пронырливый репортер обнаружил преданность Тома Лоре Люти и потряс мир газетной шапкой:

ТОМАС ЛЮБИТ ЛОРУ

ХОЗЯИН ТИГРА УВЛЕЧЕН КРАСОТКОЙ “БЕЛЬВЮ”

“Миррор”, которой не очень везло с материалами о Томе Трейси и его тигре, взяла реванш у других газет, потребовав немедленного расследования работы нью-йоркской полиции и смещения, если нужно, ее начальника, Огаста Блая, ибо раз он не в состоянии поймать или застрелить хромого тигра, какую помощь получат от него граждане Нью-Йорка, если на город будет сброшена бомба?

Эта тема была подхвачена людьми, с готовностью подхватывающими самые разнообразные темы.

“Миррор” спросила напрямик начальника нью-йоркской полиции: “Когда вы сможете гарантировать населению самого большого города в мире, что тигр Трейси будет уничтожен или пойман и люди снова получат возможность спать спокойно?”

Этот вопрос был задан ему по телеграфу.

Шеф полиции Блай созвал самых умных своих подчиненных и попросил их ответить на телеграмму. Получилась дюжина разных ответов, но ни один не годился, потому что никто не знал, когда же тигр будет пойман или уничтожен.

“Я и сам не знаю”, — хотел ответить шеф полиции, но не посмел.

Вместо этого был написан и отправлен в газету “Миррор” — тоже по телеграфу — ответ из пятисот слов. Он был напечатан на первой полосе под заголовком: “Позор нью-йоркской полиции”. “Миррор” потребовала, чтобы Блай подал в отставку. Газета также предложила награду в пять тысяч долларов тому мужчине, женщине или ребенку независимо от пола, цвета кожи и вероисповедания, который доставит “Тигра Тома Трейси” живым или мертвым в редакцию газеты “Миррор”.

На следующий день какой-то человек приволок в редакцию “Миррор” черную пантеру с простреленной навылет головой, и “Миррор” получила наконец сенсационный материал, которого ей так не хватало.

Материал о том, как был убит “Тигр Тома Трейси”, разослали по всей стране и по всему миру.

Несколько часов подряд в редакции не умолкали телефонные звонки. Звонили герою дня, Арту Плайли, и в основном женщины. Некоторые из них предлагали себя в невесты. В редакции уже рассматривался вопрос о покупке ему приличного костюма, чтобы Арта Плайли можно было показать в рубрике “Знаменитости наших дней”, когда полиция доставила туда Тома Трейси — посмотреть на убитого тигра.

Все прочие газеты прислали на всякий случай по репортеру и по фотографу. Пожалуй, шеф полиции шел на чудовищный риск, но проверить и разобраться все-таки следовало.

“Миррор”, однако, не захотела показать тигра Тому Трейси.

Арта Плайли попросили сфотографироваться пожимающим руку Тому Трейси, но он уже знал, что к чему, и заявил:

— Меньше чем за пять не могу.

— Пять чего? — спросили Арта Плайли.

— Сотен, — ответил он. — “Миррор” может снимать меня задаром, так написано в контракте. Но другая газета — только за пять сотен.

— Это школьная газета, — пошутил фотограф, и Арт Плайли, никогда не учившийся в школе, счел своим долгом пожать руку Тома Трейси бесплатно, за что главный редактор “Миррор” строго его отчитал.

Что касается Тома Трейси, то он пожимал руки всем и каждому, думая, что все ему искренне сочувствуют, или же просто потому, что ничего другого ему не оставалось делать.

“Ньюс” обвинила “Миррор” в том, что эта последняя ввела в заблуждение жителей Нью-Йорка и что мертвый тигр, находящийся в распоряжении вышеупомянутой газеты, вовсе не “Тигр Тома Трейси”.

Разгоревшиеся соперничество и зависть привели к тому, что через два дня в торжественной обстановке состоялся официальный осмотр тигра газеты “Миррор” Томасом Трейси и дрессировщиком зверя, сбежавшего из цирка, а также полудюжиной людей, готовых ради саморекламы на все.

Церемония была непродолжительной. Трейси посмотрел на мертвую черную пантеру, лежавшую возле специально изготовленного гроба, в котором “Миррор” собиралась похоронить ее, — посмотрел издали, с противоположного конца комнаты. И тут же, не дожидаясь никаких вопросов, заговорил, не оставив камня на камне от задуманной церемонии.

— Это не мой тигр, — сказал он. — Это даже не черная пантера. Это пума, у которой мех выкрашен в черный цвет.

Чтобы подвести черту под аферой, Арта Плайли арестовали, деньги с его банковского счета вернули газете “Миррор”, а самого его посадили в тюрьму. Там, однако, его посетил главный редактор газеты “Ньюс”, и состоялась новая сделка: если Плайли предоставит газете “Ньюс” исключительное право на публикацию своих признаний, газета “Ньюс” заплатит ему шесть тысяч долларов. Плайли признавался в течение трех дней, в результате чего заработал немалый срок. Случилось это потому, что в своих признаниях он старался не пропустить ничего, и таким образом всплыли многие другие его ловкие проделки. Он объяснил, что ему всегда хотелось приобрести известность, и теперь, когда он ее наконец приобретает, нет смысла останавливаться на полпути.

Было бы скучно входить в детали его признаний. Ему хотелось прославиться — вот и все.

На девятый день пребывания под похоронным бюро Руша, Рубелинга и Райана тигру Тома Трейси стало совсем худо. И тогда поздним вечером, дрожащий и отчаявшийся, он выполз из своего убежища к открытому мусорному баку, где обнаружил кости, остатки мяса и овощную ботву. Все это он стал понемногу перетаскивать к себе в убежище.

Маленький мальчик, проснувшийся от кашля в два часа ночи и дожидавшийся, пока мать принесет лекарство, сказал, когда она подошла к нему:

— Мама, посмотри, какая большая кошка около мусорного бака!

Мама посмотрела и разбудила папу. Ружья у папы не было, но зато он был фотолюбителем и у него был аппарат со вспышкой.

Папа просидел у окна три минуты, дожидаясь, пока тигр вернется к мусорному баку. Когда тигр вернулся, на папу напал столбняк, и он даже не смог щелкнуть затвором.

Мама сердито вырвала фотоаппарат у папы из рук и протянула его восьмилетнему мальчику. Мальчик как мог навел на резкость, тигр увидел вспышку и метнулся в свое убежище.

Папа оделся и в темной комнате проявил пленку. На снимке обозначился тигриный зад.

Со снимком тигриного зада отец пошел в полицию. В течение часа его допрашивали, а в четыре утра больной тигр услышал голоса и увидел свет карманных фонариков. Затаившись, он смотрел и слушал.

Когда все успокоилось, тигр вылез наружу и побрел к центру города.

Фотография и рассказ о том, как удалось ее получить, были, как и следовало ожидать, напечатаны вместе с фотографиями больного мальчика, который расхворался еще сильнее.

Специальные картографы вычертили план района, в котором жил мальчик. Высказывались разные предположения о том, где именно может прятаться тигр.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Капитан полиции Эрл Хьюзинга много раз беседовал в “Бельвю” наедине с Томом Трейси и в конце концов решил, что ему следует пойти прямо к самому шефу Благо и кое-что сказать, даже если он, Хьюзинга, лишится из-за этого работы.

— Трейси может отыскать для нас тигра, — сказал капитан Хьюзинга шефу.

— Как? — спросил Блай.

— На первый взгляд это кажется сложным, но мы с ним много разговаривали, и оказалось, что ничего сложного тут нет. Я знаю — он это может.

— Как? — опять спросил Блай.

— Прежде всего он не хочет, чтобы об этом знали — никакой гласности.

— Можем провернуть все втихую, — пробурчал шеф. Эта история так ему осточертела, что он уже начал чувствовать себя старше своих шестидесяти шести лет.

— На Уоррен-стрит есть здание, где помещалась когда-то контора по импорту кофе, принадлежавшая Отто Зейфангу. Конторы больше нет, а дом остался, и сейчас в нем товарный склад. Трейси нужно, чтобы снова сделали вывеску “Отто Зейфанг”, совсем как прежнюю, и повесили ее на прежнее место. Нужно, чтобы был восстановлен отдел дегустации и чтобы человек по имени Пиберди, человек по имени Рингерт и человек по имени Шайвли сидели там и дегустировали кофе. Пиберди живет в меблированной комнате, Рингерт — в “Бельвю”, Шайвли — вместе с дочерью в Бронксе.

— Зачем ему вся эта чушь? — спросил Блай.

— Я знаю, выглядит это глупо, но я знаю также: тигра он найдет. Ему нужен только один день, обязательно воскресенье. Это и нам очень подходит, потому что в середине дня по воскресеньям на Уоррен-стрит не бывает ни души, разве что один—два пьяницы.

— Вы так долго проторчали в “Бельвю”, — сказал шеф Блай, — что и сами немного тронулись. Но валяйте дальше, выкладывайте все до конца.

— Еще ему нужно, чтобы в кладовой было не меньше ста мешков кофе.

— Это еще зачем?

— Он раньше там работал, — начал объяснять Хьюзинга. — В это воскресенье он придет туда к восьми утра и примется перетаскивать мешки. Пиберди, Рингерт и Шайвли будут в это время в отделе дегустации дегустировать кофе. Время от времени Трейси будет заходить к ним и тоже дегустировать. В полдень, когда у него начнется перерыв на ленч, он выйдет на улицу и станет у входа. В полпервого на Уоррен-стрит появится девушка по имени Лора Люти. Она остановится перед входом к “Отто Зейфангу”.

— Остановится, стало быть?

— Да, остановится.

— Ну и что?

— В тот же миг там появится тигр Тома Трейси. Трейси возьмет девушку под руку и пойдет с ней по Уоррен-стрит. Через три подъезда от “Отто Зейфанга” будет пустой склад. Он войдет туда с девушкой и с тигром. Внутри склада будет клетка. Тигр войдет в эту клетку, Трейси клетку запрет. После этого они с девушкой уйдут из склада.

— Уйдут, стало быть?

— Да, уйдут.

— Валяйте дальше, — сказал шеф, — расскажите мне еще что-нибудь.

— Мы должны обещать ему две вещи. Первое: никакой огласки. Никаких фотографий даже для наших архивов. Мы с вами сможем наблюдать все из здания напротив. Второе: мы можем держать тигра в клетке, но должны обещать, что никто об этом не узнает. Если тигр болен, мы должны обеспечить ему квалифицированную медицинскую помощь. Особое внимание надо обратить на его раненую ногу — переднюю правую.

— Вы, кажется, действительно верите этому психу?

— Так точно, сэр.

— Почему?

— Вы поручили мне вести это дело десять дней тому назад. Все десять дней я провел с Томасом Трейси. То, что в газетах писали про Лору Люти, вовсе не утка. Врачи говорили, что она умирает, и достаточно было взглянуть на нее, чтобы убедиться в этом. Ну так вот: теперь она не умирает. Пингицер проводит в “Бельвю” целые дни, беседует с ними обоими, старается понять, что же такое произошло. Он говорит: все больные в “Бельвю” — это люди, которые где-то, когда-то потеряли любовь. Заболевают те, для кого любовь главнее всего, и многие из них умирают, причем довольно быстро. Трейси не сумасшедший.

— А как насчет доктора Скаттера и всех прочих специалистов, которые считают его сумасшедшим?

— Я не знаю. Их заключения тоже выглядят убедительно. Похоже, что к таким вещам можно подходить по-разному. Пингицер изучает сейчас подход Тома Трейси. Пингицер говорит, что это подход, в который сам он всегда верил, особенно если вовремя начать, но он никогда не видел, чтобы этот подход давал результаты в запущенном случае — таком, как Лора Люти. Он говорит, что с людьми нужно быть терпеливым, готовым учиться, потому что возможно всякое, особенно когда дело связано с любовью. Ведь вы не поверите, если я скажу, что в “Бельвю” смеются?

— Нет — или, во всяком случае, это нездоровый смех.

— Так вот смеются же, и чертовски здоровым смехом! Скаттера и прочих это задевает за живое. Они пытаются положить этому конец, каждый день вводят новые правила, но ничего не могут сделать. Они злятся, что больные не оправдывают их ожиданий. Больные встают с кроватей, навещают друг друга, помогают друг другу, рассказывают истории, поют, танцуют — и делают это совсем не как сумасшедшие. Они делают это естественно, достойно, доброжелательно. Правда, большинство из них грустит, но немногим больше, чем остальные люди. — Хьюзинга на секунду умолк. — Томас Трейси отыщет для нас тигра. Когда это произойдет, мы хоть будем знать, на каком мы свете, пусть даже не сможем об этом никому рассказать. Так или иначе, недели через две вся эта история позабудется. Ну как?

— Нет, — ответил Блай. — Это глупо. Пойдут разговоры, надо мной будет смеяться весь Нью-Йорк.

— Сегодня среда. Через четыре дня мы бы уже все знали. Разрешите мне взять это на себя. Не удастся — виноват буду я. Скажу, что идея моя. Что действовал я по собственной инициативе. Пингицер со мной согласен. Он хочет наблюдать.

Шеф стал размышлять надо всем этим. Он думал долго-долго.

— Ладно, — сказал он наконец. — Ладно, я тоже буду наблюдать.

— И мы должны сдержать свои обещания, — напомнил Хьюзинга.

— Ладно, — сказал шеф. — Приступайте.

И капитан, довольный и преисполненный веры в благополучный исход, хотя и испытывая в душе какой-то страх, приступил.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Солнечным воскресным утром Томас Трейси, поднявшись по ступеням метро, вышел на поверхность земли.

Он остановился, освещенный лучами солнца, и огляделся, как шесть лет тому назад. Вокруг мало что изменилось.

Через Боулинг Грин Парк он прошел на Уоррен-стрит и, глянув на свои часы, заспешил, как в прежние времена, потому что часы показывали без пяти восемь.

На Уоррен-стрит не видно было ни души. Она, как большинство улиц в воскресные дни, казалась улицей, которая снится.

Томас Трейси увидел, что в доме снова контора Отто Зейфанга. Он поспешил к двери, и из здания напротив капитан Хьюзинга и шеф Блай видели, как он вошел туда.

До этого они видели, как туда вошли Пиберди, Рингерт и Шайвли.

— Ну, — сказал Блай, — не знаю, как по-вашему, а по-моему, Трейси свихнулся больше, чем даже думают. А по-вашему как?

— Пока рано судить, — ответил Хьюзинга. — Насколько мне известно, в половине первого по Уоррен-стрит пройдет Лора Люти, как шесть лет назад.

— Все это очень мило. Но вот эта работа, которой он думает там заняться, она должна выманить тигра из убежища, где он прячется, и привести его к “Отто Зейфангу” — правильно?

— Правильно.

Их прервало полицейское радио. Оно сообщило, что все спокойно.

— Давайте повторим заново, — сказал Блай. — Девушка будет в желтом вязаном платье, правильно?

— Правильно.

— Она появится около половины первого — правильно?

— Правильно.

— Трейси будет стоять у дома напротив, на ступеньках — правильно?

— Правильно.

— Когда девушка увидит Трейси, она остановится, правильно?

— Правильно.

— В этот момент появится тигр — правильно?

— Правильно.

— Трейси возьмет девушку под руку и пойдет с ней по Уоррен-стрит, а тигр пойдет с ними рядом — правильно?

— Правильно.

— Через три подъезда, вон в том пустом складе, где сейчас на стенах висят картины с изображениями животных, будет стоять клетка — правильно?

— Правильно.

— Кстати, где вы раздобыли картины? — спросил Блай.

— У “Реймонда и Реймонда”, — объяснил Хьюзинга. — Это репродукции самых известных картин с изображениями животных.

— Тигр войдет в клетку, а Трейси клетку закроет — правильно?

— Правильно.

— На антресолях склада спрятались двое наших молодых полицейских, Слу и Сплайсер, которые потом расскажут нам обо всем, что увидят, — правильно?

— Правильно. Они уже там.

— Свяжитесь с ними.

Хьюзинга связался. Ему ответил Слу, и Хьюзинга поговорил с ним немного.

— Они ждут, — сказал Хьюзинга Блаю.

— Что вы запретили ему делать? — спросил Блай.

— Он спрашивал, можно ли ему сделать несколько снимков. Слу не знает, что он увидит, но фотоаппарат с ним.

— А не думаете ли вы, что сделать несколько снимков было бы совсем неплохо?

— Мы обещали не делать.

— Мы полиция — мы могли наобещать что угодно.

— И все равно мне кажется, что никаких снимков нам делать не следует.

— О’кэй. Если мы все не спятили и Трейси действительно приведет тигра в клетку, то после этого он выйдет с девушкой из склада и они пойдут по Уоррен-стрит — правильно?

— Правильно.

— Куда они пойдут?

— Нас это не касается — наверно, погулять.

— Как только они выйдут из склада, мы отправляемся туда принять рапорт от Слу и Сплайсера — правильно?

— Правильно.

— В глубине склада стоит автофургон. В него погрузят клетку с тигром. При первой возможности тигра осмотрят врачи, он получит необходимую помощь, а потом его выпустят на свободу там, где он никому не сможет причинить вреда, — правильно?

— Правильно.

— Так где же это будет?

— Дрессировщик животного говорит, что животное родилось в неволе. Место рождения — Мэдисон Сквер Гарден. Трейси просил, чтобы тигра выпустили на свободу в ближайших к Нью-Йорку горах.

— Кто может поручиться, что там он будет в безопасности?

— В ближайших диких горах, — уточнил Хьюзинга, — где никто не живет.

— Я ни о ком и не беспокоюсь, я думаю только о тигре. Как он там будет жить? Нарвется на охотника — и конец ему.

— Но все-таки там у него будет надежда уцелеть.

— Это если все пойдет так, как вам с Трейси хотелось бы. А что мы будем делать, если тигр не появится?

Младший поднял глаза на старшего:

— Тогда вам придется меня уволить, и поэтому я сам подам в отставку — не дожидаясь увольнения.

— Никто, кроме нас, ни о чем не знает — правильно?

— Никто, кроме нас с вами, но если все провалится, я обязательно подам в отставку.

— А что будет с Трейси и девушкой, если все провалится?

— Я дал доктору Скаттеру слово, что привезу их назад в “Бельвю”.

— Доктор Скаттер обо всем знает?

— Нет, для него я сочинил другую историю, а вот Пингицер знает. То есть знает, что Лора Люти должна встретиться с Томасом Трейси в половине первого дня у входа к “Отто Зейфангу”. Больше он ничего не знает.

— Где он сейчас?

— Трейси попросил, чтобы доктор Пингицер тоже сидел в отделе дегустации. Я видел, как доктор вошел туда за несколько минут до вашего прибытия.

— Что он там делает?

— Трейси хочет, чтобы он просто там был.

— Известно ли Трейси, что, если все провалится, они с девушкой должны будут вернуться в “Бельвю”?

— Нет, — ответил Хьюзинга, — и это меня мучает. Это я от него утаил. Я думал, что так лучше, но все равно на душе у меня кошки скребут.

В половине девятого им опять сообщили по радио, что все спокойно. Шеф позвонил секретарю:

— Мы уже два раза слышали, что все спокойно. Я хочу знать, что произошло, что бы это ни было. Перезвоните мне.

Секретарь перезвонил и сказал:

— Все участки сообщают, что никаких происшествий нет.

— Вы уверены?

— Так точно.

— Бывало когда-нибудь, чтобы в Нью-Йорке в течение целого часа не было ни одного происшествия?

— Никогда, насколько мне известно, — ответил секретарь.

— Нет, — сказал Блай Хьюзинге, — что-то случилось. Никаких происшествий — ни одного пьяницы, ни одного семейного скандала, ни одной мелкой кражи, ни одного нарушения общественного порядка — в Нью-Йорке в течение целого часа!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Томас Трейси приступил к прежней своей работе. Он взвалил мешок с кофе на плечо, пронес его пятьдесят ярдов и сбросил на пол — только проделать все это оказалось нелегко.

Том Трейси перенес другой мешок из дальнего конца склада к отделу дегустации, а за ним третий. Каждый раз, когда он сбрасывал мешок, ему хотелось зайти в отдел дегустации и подегустировать кофе вместе с Пиберди, Рингертом, Шайвли и Пингицером, потому что он слышал, как они разговаривают, хотя разобрать, о чем они говорят, не мог. Однако он чувствовал, что ему не стоит заходить к ним, пока он снова не научился справляться с работой так же легко, как прежде, пока не начал получать от нее удовольствие.

После каждого мешка он чувствовал себя очень усталым. Вес, давивший на плечо, казался огромным. Несколько раз ноги подкашивались, и ему казалось, что он вот-вот упадет. Он не мог понять почему: ведь каких-нибудь шесть лет назад он так легко справлялся с этой работой! Он дышал прерывисто, и каждый раз, когда он поднимал мешок, сердце начинало бешено колотиться.

Наконец он остановился у заднего окна — отдохнуть, подумать о теперешнем своем состоянии, посмотреть, что там, во дворе.

А там все было прежним: асфальт, кирпичи и камни, потемневшие доски, мусорные баки, хлам и отбросы повсюду, упрямое старое дерево, кое-где сорняки, низкая арка ворот в кирпиче здания на противоположной стороне двора. Несколько кирпичей выпало, два до сих пор валялись на асфальте.

Отдыхать пришлось долго, и он глядел и глядел на эту щемящую сердце картину. Когда-то все здесь было новое, вселяющее надежду, светлое, чистое, но теперь все это выглядело жалким.

И однако, неся следующий мешок, он почувствовал страстное желание увидеть все снова — так любящий испытывает страстное желание видеть возлюбленную, когда она, больная, лежит в постели.

Когда после пятого мешка он еще раз посмотрел в окно, он уже видел во всем этом красоту, и следующий поднятый на плечо мешок был первым, не вызвавшим у него стона.

Его и нести оказалось легче. А когда Томас сбросил мешок, он услышал, как Пингицер и остальные смеются.

И когда Том снова посмотрел в окно, он увидел, что дерево прекрасно. Он улыбнулся при мысли о том, сколько лет оно здесь стоит — наверняка больше шести, ведь оно стояло уже тогда. Его листья не были зелеными, но только потому, что их покрыл своей пылью город. Оно не выросло большим, потому что ему не хватало земли для корней и простора для веток; но сколько выросло, столько выросло, и стало деревом. По всей вероятности, терпение его время от времени вознаграждалось появлением какой-нибудь птицы, которая приветствовала его и улетала, а может, даже оставалась и свивала на нем гнездо. Дерево есть — сомневаться в этом не приходилось. Оно было тогда, и оно по-прежнему есть. Ствол, изрезанный и ободранный, утратил гибкость, но пока еще крепок.

Поднять и перенести мешок к отделу дегустации раз от раза становилось все легче и легче. Девятый он поднял как перышко.

Было уже почти девять, до двенадцати предстояло сделать еще очень много, но Томас Трейси решил, что теперь ему можно зайти в отдел дегустации.

Дегустаторы сидели за круглым столом, перед каждым стоял серебряный кофейник, Пингицер из своего цедил кофе.

— Ах-ха, — сказал он, — как раз время. Вот есть кофе, мой собственный мысль, из Вена, отшен старый.

Он налил чашку, протянул ее Томасу, тот взял и начал дегустировать. Дегустировал он не спеша.

— Хороший, — сказал он.

— Мой собственный мысль, — сказал Пингицер, — Вена.

Как шесть лет назад, Томас Трейси слушал их разговоры и прохаживался по комнате. Когда его чашка опустела, он протянул ее Шайвли, и тот налил из своего кофейника. Его кофе тоже был хороший.

— Ну, пора снова приниматься за работу, — сказал Том, — у меня ее выше головы.

— Ах-ха, — сказал Пингицер, — это есть молодость. Это есть заблуждений молодость, это есть прекрасный заблуждений. Был время в Вена, когда Пингицер имел этот молодость и этот заблуждений. Это был прекрасный время, прекрасный молодость, прекрасный заблужений. Ах-ха. Вот есть Пингицер семьдесят два, нет желаний работать, нет прекрасный заблуждений.

— Я еще зайду, — сказал Трейси и вышел.

Он пошел прямо к окну — еще раз увидеть двор. Да, ему было о чем подумать, только начать думать хотелось как можно позже, но все же — в ближайшие час или два. Время всегда изумляло Тома. Он знал, что не понимает его, но знал также: все, что к тебе приходит, все хоть сколько-нибудь стоящее — любая мысль, любая истина — приходит сразу. Хочешь, можешь ждать хоть до бесконечности или перестать ждать, или можешь начать двигаться, двигаться вместе со временем и в глубь времени, работать над мыслью, которая должна появиться; и вдруг благодаря тому, что ты двигался вместе со временем и в глубь времени, и благодаря тому, что ты работал над мыслью, — она приходит к тебе наконец, приходит полностью, приходит ясная, приходит сразу.

Но чтобы для новоприбывшей нашлось место, нужно где-то внутри себя двигаться очень медленно. Надо нестись во весь опор — и в то же время почти не трогаться с места.

Трейси было о чем подумать, было что сделать, и начать надо было с работы. То, что предстояло сделать — а сделать надо было много, — нужно было начать с выполнения простой работы: перетаскиванья мешков с кофе.

Трейси простоял минуту, улыбаясь жалкой, но в то же время прекрасной картине за окном и огромности предстоящей работы, припоминая — неторопливо, без спешки — все с нею связанное, между тем как взгляд его устремился к низкой арке ворот старого дома на другой стороне двора.

Он перенес еще с полдюжины мешков, прежде чем снова остановился взглянуть на эту картину, и сейчас он только взглянул, потому что работа теперь доставляла удовольствие и ему хотелось ее продолжать. Но в ту секунду, когда он бросил взгляд в окно, ему что-то почудилось. Он уже нес следующий мешок, когда вдруг спросил себя: а что же такое ему почудилось? Или просто ему пригрезилось то, что было когда-то, давным-давно, в столь богатое возможностями время?

Он решил перенести еще с полдюжины мешков и тогда уже снова остановиться передохнуть. На этот раз он пойдет к задней двери, откроет ее, выйдет на крыльцо и посмотрит оттуда.

Когда он вышел на крыльцо и окинул двор взглядом, ни на чем его особенно не задерживая, ему снова почудилось, что он видит это , и его охватила глубокая радость. Что бы это ни было, оно было рядом. Где-то рядом. Сомневаться в этом не приходилось.

Он снова принялся за работу, перенес еще три мешка, а потом опять зашел на минутку в отдел дегустации.

— Ну как оно, после шестилетнего перерыва? — спросил Рингерт.

— Теперь легче, почти как раньше, — ответил Трейси. — А как ваши дела, Рингерт?

— О, — ответил Рингерт, — теперь уж я не скачу и не брыкаюсь.

— Ах-ха, — сказал Пингицер, — это брыкайсь — это есть два? Один — двигать ног, два — делать жалоба? Не может двигать ног? Не может делать жалоба?

— Я не знаю, — ответил Рингерт. — Ногой я могу двинуть, хотя и не так, как прежде. И жаловаться могу, хотя тоже не так, как прежде. Прежде я мог жаловаться на что угодно, и мне это очень нравилось. Теперь у меня остался только один повод для жалоб, но у меня даже нет желания им пользоваться.

— Какой есть этот повод? — спросил доктор Пингицер.

— Конец Рингерта, — ответил Рингерт.

— Ах-ха. Какой есть вкус Рингерт кофе?

— Хороший, — ответил Том Трейси.

— Пошалуста, — сказал Пингицер, протягивая чашку через стол Рингерту, и тот налил ее до краев. Доктор Пингицер попробовал. — Ах-ха. Карош.

Том Трейси перенес еще три мешка, остановился у окна, прислонившись к нему спиной, и прислушался. Он простоял долго, может быть, целых три минуты. Во дворе было тихо. Он не был уверен в том, что действительно что-то слышал, и, поняв, что не уверен в этом, снова взялся за работу. Возвращаясь за каждым новым мешком, он останавливался и прислушивался. После того как он перенес еще шесть мешков и прислушался еще шесть раз, он сел на мешок — не ради отдыха, а для него, чтобы отдаться чувству благодарности, приблизиться ко всему, к сути всего, и радоваться тому, к чему приблизился.

Когда, в конце концов, у него исчезли последние сомнения в том, что слышит это , он не испытал удивления, не вскочил на ноги, не обернулся, а только тихо-тихо повторил услышанное. Через секунду он услышал то же самое снова, и тогда он медленно-медленно встал, взвалил мешок на плечо и понес его.

Когда Том опустил мешок, выпрямился и обернулся, он увидел тигра.

Даже издали бросалось в глаза, какой у него жалкий вид. Он был раненый, больной, худой и слабый. Скользнув по нему взглядом, Том Трейси пошел назад, к штабелю мешков, поднял новый и понес его. А тигр тем временем вскарабкался на самый верх штабеля и улегся там отдыхать и смотреть.

Том Трейси и тигр стали разговаривать, на этот раз без слов, даже без звуков, но оба понимали все.

Стремительная мысль достигла наконец места назначения.

Когда он перенес последний мешок, была четверть первого. Дегустаторы уже ушли на ленч. Тигр стал около Тома, и они вместе спустились на два лестничных марша ниже — к выходу на улицу. При виде входной двери тигр испугался и попятился. Том постоял секунду, а потом молча вышел и стал на ступеньках, и дверь за ним захлопнулась.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Капитан Хьюзинга и шеф Блай наблюдали из окна комнаты третьего этажа в доме напротив.

Томас Трейси вышел и теперь стоял перед входом к “Отто Зейфангу” точно в назначенное время.

— Сколько сейчас? — спросил Блай.

— Полпервого, — ответил Хьюзинга. — Вы верите, что это… произойдет?

— Что-то уже произошло — вы слышали, какие сводки поступают каждые полчаса?

— Да, слышал.

— Четыре часа подряд все спокойно!

— Да. Так вы верите, что это произойдет?

— Ну а если даже нет? Посмотрите на него: разве он сумасшедший?

— Самый настоящий, — неожиданно сказал Хьюзинга. — Такой же, как вся эта затея. Я ошибся. Я ничего не понял. Вон мы повесили вывеску — “Отто Зейфанг”. Отто Зейфанг уже три года как умер. В доме товарный склад, а не контора по импорту кофе. Сейчас и шесть лет назад — совсем не одно и то же. Он — сумасшедший, самый настоящий, но все равно не такой сумасшедший, как я. Поверить, чтобы кто-нибудь мог вернуть прошлое, победить то, что от начала времен разбивает человеческие сердца! Это невозможно сделать. Невозможно, и все. Мне жаль его, он безумен. Он не знает, но он должен будет вернуться в “Бельвю”, и девушка тоже. Ничего не произойдет, шеф. Простите меня. Я уйду в отставку. Я искренне верил, что он это сделает, но поверить в это было чистым безумием. Ничего не произойдет.

— Ну а как быть с тем, что уже произошло? — спросил Блай.

— Случайное совпадение, — ответил Хьюзинга. — А потом, такое бывало и раньше. Я поднимал архивы: в декабре 1882 года было семь часов, в течение которых тоже ничего не произошло. В марте 1896-го — одиннадцать часов, в июле 1901-го — пять, в августе 1908-го — девять. Такое бывало.

— Правильно, — сказал Блай. — Но откуда вы знаете, что одновременно не происходило что-то другое — такое, о чем никто не знает? Что-то другое оставшееся незамеченным.

— То есть, по-вашему, что-то должно еще произойти?

— По-моему, уже произошло, и… послушайте: не возвращайте их в “Бельвю”.

— Я дал слово доктору Скаттеру. Через несколько минут я повезу их назад, а потом сразу же подам в отставку.

— Вам не надо подавать в отставку. Неужели мы не сможем как-нибудь замять эту историю? Мы уже делали это не один раз. Ваше место остается за вами, вам не о чем беспокоиться. Допустим, все провалится — кому до этого дело?

— Мне, — ответил Хьюзинга.

И тут они увидели на Уоррен-стрит Лору Люти.

Они увидели, как Томас и Лора встретились. Увидели, как они улыбаются друг другу. Увидели, как двигаются их губы. Увидели, как Лора поднимается к Тому по ступенькам. Увидели, как он обнимает ее. Увидели, как ее руки обвивают его шею. Увидели, как стоят и смотрят на это Пиберди, Рингерт, Шайвли и Пингицер. Увидели, как Томас Трейси, собираясь идти, взял Лору под руку и приоткрыл входную дверь.

Не распахнул, а чуть-чуть приоткрыл ее.

И тогда они увидели, как тигр Тома Трейси вышел и стал рядом с Лорой Люти.

Это была черная пантера, прихрамывающая на правую переднюю ногу. Если бы не хромота, это была бы самая красивая черная пантера, которую кому-либо доводилось видеть.

Они увидели, как Том Трейси, Лора Люти и тигр Тома Трейси вместе пошли по Уоррен-стрит. Увидели, как они вошли в складское помещение, на стенах которого висели теперь картины с изображениями животных.

А через некоторое время они увидели, как Томас Трейси и Лора Люти вышли оттуда и направились к докам в конце Уоррен-стрит.

И еще они увидели, что тигра с ними нет.

Блай и Хьюзинга сбежали вниз по лестнице, выскочили на улицу, пересекли ее и вбежали в здание, из которого только что вышли Том и Лора. Слу и Сплайсер стояли и ждали их.

— Который из вас Слу? — спросил Блай.

— Я, сэр, — ответил один из них.

— Прекрасно, — сказал Блай. — Расскажите мне, что вы сейчас видели.

— Я видел, как молодой человек и девушка вошли сюда и осмотрели все картины на стенах, — сказал Слу, — а потом ушли.

— А еще что? — спросил Блай.

— Больше ничего, сэр.

— Теперь вы, Сплайсер, расскажите подробно, что вы видели.

— Я видел то же самое, сэр.

— Вы уверены?

— Так точно, сэр.

— Возвращайтесь на свои участки.

Двое молодых полицейских ушли.

— Ну, — спросил Блай Хьюзингу, — что вы на это скажете?

— Просто не знаю, что сказать. Вы ведь видели тигра, правда?

— Я видел тигра.

— Вы ведь не просто… говорите это? Вы видели, как Трейси открыл дверь? Видели, как тигр вышел и стал рядом с Лорой, — правда?

— Да, я все это видел.

— Но Слу и Сплайсер не видели тигра.

— Да, не видели.

— И тигр исчез.

— Да, исчез.

— Куда делся тигр?

— Я не знаю, — ответил Блай.

— Если вы не против, я хотел бы получить на остаток дня увольнительную.

— Вы выполнили свою работу. Чем думаете сейчас заняться? Пойдете на бейсбол?

— Нет, — ответил Хьюзинга, — пожалуй, схожу ненадолго в церковь святого Патрика. А потом, пожалуй, домой. Мне не терпится увидеть жену и малышей.

— Да, — сказал Блай. — Идите.

Хьюзинга обошел помещение, рассматривая одну картину за другой, а потом вышел и зашагал к церкви святого Патрика. Теперь картины стал рассматривать Блай. Посмотрев все, он вернулся бросить еще один, последний взгляд на картину, где был изображен спящий в пустыне араб, над которым стоит лев.

После этого он вышел на улицу и направился в церковь святого Патрика.

Такова история Томаса Трейси, Лоры Люти и тигра, имя которому — любовь.

Примечания

1

Камилл— древнеримский полководец и государственный деятель, умерший от чумы.(Прим. перев.)

(обратно)

2

Перевод С.Маршака. (Прим. перев.)

(обратно)

3

Психиатрическая клиника в Нью-Йорке.(Прим. перев.)

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ . . . .