Александр Колпаков АЛЬФА ЭРИДАНА
Время — это лишь волны света, бегущие к нам из неизмеримых далей.
Н. РынинРуссов посмотрел на созвездия, машинально отметив близость рассвета, и приподнялся, протирая глаза. Он покинул гамак, в котором ему так и не удалось заснуть, вышел на лужайку перед Дворцом Отдыха, сел в одноместный каплевидный гравиплан и плавно поднялся к вершине зеленой горы, которая смутно рисовалась на фоне ночного неба. Деревья и здесь неумолчно шептались, и в их шепоте ему чудились голоса друзей, которых он оставил по ту сторону времени. Он приблизился к краю обрыва, лег на землю и глубоко задумался. Да, жить в будущем оказалось не так просто, как он представлял себе это раньше, в мечтах.
Далеко внизу, в широкой долине раскинулся Город Вечности, своеобразное явление нового мира… Город релятивистов, скитальцев космоса, протянувших живую эстафету к настоящему из безмерных глубин прошлого.
Город Вечности вырастал постепенно. В начале XXI века на его месте функционировал Гималайский Космоцентр, одна из трех баз, откуда человечество устремлялось к звездам. Хотя к концу XXI века звездолеты подняли потолок своих скоростей до 0,9 скорости света, это еще не вызвало большого относительного замедления времени. С конца XX века и до начала XXII века из космоса вернулось на Землю пять межзвездных экспедиций. При скорости в «одну девятку после нуля» участники этих экспедиций не намного «отставали» от земного времени — не более чем на несколько десятков лет. Однако положение резко изменилось во втором десятилетии XXII века, когда были созданы аннигиляционные ракеты, развивавшие скорость до 299 тысяч километров в секунду. Время в них замедлялось уже в сорок раз по сравнению с земным. Первые же аннигиляционные ракеты, отправившиеся в 2120–2145 годах исследовать дальние окрестности Солнца, возвратились на Землю спустя 240–300 лет, причем члены их экипажей «постарели» едва ли на шесть-десять лет. Тогда-то, в пятидесятых годах XXV века, впервые было произнесено слово «релятивист», как синоним слова «выходец из прошлых времен».
Первые релятивисты, по предложению Совета Тружеников Земли, поселялись в Гималайском Космоцентре, который становился ведущим центром освоения космоса. Несмотря на некоторую «отсталость» своих научных и социальных представлений, стремительный темп развития культуры, науки, техники человеческого общества, релятивисты отнюдь не превратились в каких-то «отшельников», они составили ядро армии наиболее опытных исследователей космоса.
Многие экипажи релятивистов в полном составе поступали в специальный Институт Усовершенствования и после небольшого отдыха на Земле снова устремлялись во вселенную, чтобы через несколько сот лет возвратиться на родную планету.
Релятивисты — ученые разных специальностей — нередко навсегда оседали в Гималайском Космоцентре, посвящая остаток своей жизни обработке научных результатов своих экспедиций и переводу их на язык понятий данной эпохи. В многочисленных службах Космоцентра некоторые релятивисты становились диспетчерами, операторами, радистами, ассистентами ученых и инженеров Новой Эпохи. Были среди них люди, которым наскучила астронавигация. Они выбирали по желанию любую Ассоциацию Трудящихся, с головой погружались в шумную, полную труда, радости и вдохновения жизнь людей Нового Мира.
Начиная с XXVII века население Гималайского Космоцентра непрерывно росло. В начале 4-го тысячелетия Гималайский Космоцентр насчитывал уже 100 тысяч жителей, в том числе 10 тысяч релятивистов, и по решению Совета Труда Земли был торжественно переименован в Город Вечности. Это название подчеркивало огромное значение великого дела освоения вселенной, преемственность традиций астронавтики, говорило о бессмертии деяний человеческого разума…
Теперь, в конце восьмого тысячелетия, это был город с миллионным населением, около трети которого составляли релятивисты. Скопление в бывшем Гималайском Космоцентре такого большого количества опытнейших космонавтов, естественно, превратило Город Вечности в центр межзвездных экспедиций всей планеты, в своеобразную сокровищницу астронавтики, в которой заключены знания всех прошлых эпох и современной науки.
…Руссов поднял голову: призрачная пелена облаков, точно большая река, нависла над городом. На миг ему показалось, что это и есть таинственная Река Времени, по которой непрерывно приплывают релятивисты. Внизу еще лежало покрывало сизого мрака, в котором скрывались какие-то громады, подобные волнам окаменелого серебристого океана.
Но вот из-за гор поднялась полоса света. Многочисленные каналы прочертили белыми извилинами субтропическую зелень, в которой утопал Город Вечности. В свете бледной зари постепенно вырисовывались поляроидные крыши Дворцов Отдыха, многокилометровые эскалаторы, всползающие на холмы, лестницы и террасы, чаши радиотелескопов; вокруг колоссального памятника Скитальцу Космоса дрожал пояс белой пены, а искусственное озеро будто застыло в утренней прохладе. По мере того как ширилось розовое небо, стали выдвигаться здания на склонах, точно стада неведомых зверей, спускающихся с гор. Прямые проспекты, пустынные в этот ранний час, уходили вдаль, и ливанские кедры вдоль них стояли недвижно, как часовые в заколдованном сне. Полные доверху бассейны казались серебряными щитами, брошенными здесь древними завоевателями. Маяк Космоцентра стал бледнеть. Явственно выступила из мрака циклопическая эстакада, выгнутой параболой перекинувшаяся через южную часть небосвода; точно стоногий великан, она шагала своими километровыми опорами по долинам и перевалам, все выше и выше поднимаясь к звездам, пока ее выходная арка не достигала вершины Джомолунгмы.
Снопы света брызнули вдруг из-за восточных хребтов. Засверкали мачты радиотелеуправления, казалось, пламя охватило купол обсерватории Совета, засветились конструкции эстакады. Ленты эскалаторов пришли в движение. По пластмассовым плитам проспектов промчались первые вечемобили, казавшиеся отсюда игрушечными. С юга появилась стая грузовых гравипланов. В Космоцентре мелодично загудела сирена. Глухо заурчали моторы, приводя в движение гигантские чаши радиотелескопов сопровождения.
«Готовятся к запуску корабля», — подумал Руссов и не ошибся. С интервалами в пять минут еще два раза запела сирена, и вдруг все звуки просыпающегося города покрыл гул стартовых двигателей. Зеленоватое тело корабля показалось в просветах конструкций, образующих решетчатый тоннель эстакады. Звездолет стремительно набирал скорость. Световой поток из дюз стартовых тележек, прерываясь непрозрачными деталями тоннеля, разбивался на отдельные ослепительные вспышки. Наконец корабль вырвался из последнего звена эстакады и мгновенно потонул в сиянии солнечных лучей.
Когда-то они вернутся назад? Опытным взглядом Руссов определил, что звездолет относится к классу «ГЗ — шесть девяток после нуля». Время для них будет замедляться почти в тысячу раз… Какое же столетие застанут люди по возвращению в Город Вечности?
Вид уходящей во вселенную ракеты пробудил думы о прошлом. Подняться бы вверх по Реке Времени, возвратиться в родную эпоху и рассказать друзьям о том, что они недаром боролись за счастье жить на земле.
Подавив вздох сожаления, Руссов встал. Увы, это невозможно… В беспощадном потоке времени можно плыть только в туманную даль Будущего.
Вокруг него застыли в вечном молчании увенчанные снеговыми шапками громады Гималаев.
Косная материя гор дремала в бесконечном сне и в тот день, когда Геовосточное Трудовое Братство провожало в полет первый в истории Земли межзвездный корабль — мезонную ракету «Циолковский». Корабль уходил во вселенную на пороге Эры Всемирного Братства. Кто бы мог подумать тогда, что этот полет, ставивший скромные цели исследования системы Альфы Центавра, выльется в длительное путешествие по океану пространства-времени.
Они посетили планету, обращавшуюся вокруг Проксимы — мир льдов и безмолвия. Обследовали планеты Альфы Центавра с угасающей органической жизнью, которая так и не смогла развиться из-за причудливой орбиты движения планет в поле тяготения двойной звезды. От Альфы Центавра «Циолковский» должен был повернуть к Земле… Руссов, поддержанный большинством экипажа, повел корабль к Шестьдесят первой звезде Лебедя в надежде найти там собратьев по разуму. И там они встретили громадные безжизненные планеты… Незавидная награда за долгие, отчаянно долгие годы терпения и ожиданий! Потом как-будто улыбнулось счастье: на самой внешней планете системы они неожиданно обнаружили четырехугольный обелиск с координатами неведомой планеты. Наконец они совершили полет по ту сторону поглощающей пылевой материи в незабываемый мир Элоры, удаленный от Земли на 2800 световых лет…
Только двадцать лет прошло в «собственном времени» корабля, а на Земле — пять тысячелетий!
Когда «Циолковский» выплыл из Реки Времени на берег восьмого тысячелетия, их оставалось лишь двое — он и постаревший в Антимире Чандрагупта… Остальных циолковцев поглотил космос.
Пьяные от земного душистого воздуха, они вышли из корабля. Их поразила красота Нового Мира, оглушила его кипучая, радостная жизнь. Веселые, приветливые люди восьмого тысячелетия, их потомки в сотом поколении, встретили Руссова и Чандрагупту как древних героев. Море цветов, музыка, приветствия на незнакомом языке… Грандиозное празднество-карнавал, устроенное в честь Скитальцев Космоса, длилось много дней подряд.
А потом несколько лет чудесных странствий по благоухающему саду, которым стала родная планета. Они наполнили Руссова новыми силами и почти потушили сожаления о Прошлом. Но он тосковал без Чандрагупты, который был так стар, что не мог сопровождать его и тихо угасал в Городе Вечности.
Люди восьмого тысячелетия были бесконечно внимательны и добры к Руссову. Они помогли ему подготовиться к равноправному участию в кипучей жизни Нового Мира. Руссов занялся любимым предметом — ядерной физикой. Она оказалась теперь настолько сложной, что он вначале ровно ничего не понял даже в элементарных определениях. С экранов развертки микрофильмов на него смотрели пугающие уравнения, похожие на ветвистые деревья, увешанные знаками интегралов, сокращенными обозначениями неведомых функций, индексами тензорных степеней; его привели в волнение невыразимо сложные структуры основных элементов праматерии, о свойствах которой в его время высказывались лишь робкие предположения. Неузнаваемо изменился сам подход к явлениям мира и метод познания истины. Электронные лингвистические машины позволили ученым восьмого тысячелетия понять его затруднения, и дело «обучения новичка» пошло успешнее. Он отметил, что мышление ученых настолько усложнилось и вместе с тем как бы «уплотнилось», что одно их понятие или термин заключали в себе содержание целого раздела науки третьего тысячелетия…
Два года назад умер Чандрагупта. Оборвалась последняя нить, связывавшая Руссова с родной эпохой, с ушедшими в небытие товарищами…
Руссов еще долго смотрел в пространство невидящими глазами, потом быстро поднялся с земли и пошел к гравиплану: предавшись воспоминаниям, он чуть было не забыл, что сегодня, в День Памяти Погибших Астронавтов, состоится очередная Всепланетная Конференция Космонавтов.
* * *
Вестибюль Высшего Совета по освоению космоса встретил его сдержанным гулом тысяч голосов. Руссов поднялся на третий ярус. Здесь собрались космонавты третьего и четвертого тысячелетий, люди, чьи мысли и представления были ему наиболее понятны.
— Сегодня будут искать матроса для плавания по Реке Времени, — сказал ему молодой программист с квантовой ракеты 2160 года, оглядываясь на карту Галактики, занимавшую всю стену позади трибун для членов Совета.
Руссов ничего не ответил, машинально посмотрел в сторону шестой ложи, где сидел Старик, релятивист четвертого тысячелетия, один из уцелевших участников полета к Крабовидной туманности. Ему недавно исполнилось 206 лет. Старик беседовал с группой юношей. Они родились в Городе Вечности, никогда еще не плавали по Реке Времени, но готовы были лететь хоть вокруг вселенной. Они слушали рассказы Старика; их глаза горели восторгом, хотя порою их лица выражали неподдельную скорбь по поводу того, что они родились, по их мнению, слишком поздно.
Пожилой физик шестого тысячелетия, — он лучше, чем кто-нибудь другой, мог схватить изменчивую сущность превращений праматерии, в двух-трех словах выразить основную проблему антигравитации или нарисовать квантовую картину мира, разговаривал с поэтом. Оба, стараясь не перебивать друг друга, говорили каждый о своем, то и дело обращаясь к помощи соседей.
Знаменитый химик, который до конца разгадал структуру нуклеиновой кислоты, насмешливо утешал юношу в синем костюме, по всей вероятности наладчика электронных машин. Юноша посвящал свой досуг биологии. Из отрывочных фраз, долетавших до него, Руссов понял, что молодой человек недавно низвергся с Олимпа своих грез, получив вместо живого белка… нечто вроде канцелярского клея, которым пользовались его предки на заре времен.
Здесь были, наконец, два-три математика, одержимых вечно юной мечтой ученых — сформулировать на языке цифр и уравнений физико-биологические законы перехода индивидуума в другие измерения вселенной.
Разноязыкий говор мерно перекатывался по вестибюлю, подобный шуму поднимаемой прибоем гальки.
Руссов часто обращал нетерпеливый взгляд к входным дверям: он ждал прихода членов Совета, чтобы говорить с ними о своем намерении снова уйти в космос.
Вскоре появился невысокий крепкий человек, просто и скромно одетый. Он шел, улыбаясь, здороваясь с космонавтами. За ним нестройными группами, приветствуя релятивистов и космонавтов дружескими знаками и улыбками, шли так же просто одетые люди. Их встретил дружелюбный гул голосов: то были председатель и члены Высшего Совета по освоению космоса. На этой конференции они должны были выбрать пилота-релятивиста для очередного звездолета, экипаж которого составляли люди восьмого тысячелетия. Ничто — ни высочайшая техника Нового Мира, ни самые совершенные электронные автоматы, ни достижения астронавигации, обобщившей опыт межзвездных путешествий за истекшие шесть тысячелетий, — ничто не могло заменить драгоценного живого опыта релятивиста, опыта, доставшегося ему столь дорогой ценой.
…На трибуне появился председатель Совета и поднял руки, призывая к молчанию. Когда установилась тишина, он сделал знак, и на восточной стене зала мягко замерцал синеватым светом вогнутый экран телевизора Всепланетной сети. Одновременно тонко загудела универсальная лингвистическая машина, переводившая слова председателя для тех релятивистов, которые совсем недавно появились в Городе Вечности и еще не знали языка эпохи.
— Друзья и братья! — произнес он звучным чистым голосом. В начале августа мы отправляем во вселенную «Палладу», новейший звездолет класса «КЗ-7-9 ПН»[1]. Цель полета — исследовать звездную систему Альфы Эридана. Ни один астролет предыдущих тысячелетий не был около этого солнца. Косвенные данные астрономии говорят о наличии там богатой зоны жизни. Не ради того, чтобы поставить на карте Галактики новый флажок «Звезда исследована», и тем более не для удовлетворения желаний любителей подвигов и острых ощущений уходит в космос «Паллада». Вы знаете это лучше меня, ибо самые крепкие, самые дорогие камни в гигантскую пирамиду современного человеческого знания заложены Скитальцами Космоса. Ценой вашего ухода из жизни своего поколения, ценой жизни тысяч Погибших Астронавтов, избороздивших весь необозримый океан солнц в плоскости третьей спирали Галактики получило человечество неоценимые знания о свойствах материи, о превращениях единого поля, о балансе и способах генерации энергии. Научный результат каждой межзвездной экспедиции, привезшей на Землю информацию о других путях развития познания в иных обществах разумных существ, стоит тысячелетий земных научных поисков!..
Председатель помолчал и более спокойным голосом продолжал:
— Люди восьмого тысячелетия просят Скитальцев Космоса принять участие в экспедиции. Кто хочет быть вторым пилотом?
Воцарилось молчание. Релятивисты задумались. — Пуститься вновь по Реке Времени, чтобы причалить к берегу еще более далекой эпохи будущего? Потерять только что приобретенных друзей?.. Я уже не смог бы… Буду доживать свои дни в Городе Вечности, — поймав взгляд Руссова, сказал Ибаньес, штурман звездолета 2160 года. — Вы согласны со мной?
Руссов посмотрел на него отсутствующим взглядом и встал.
Старые релятивисты продолжали тихо переговариваться. Люди восьмого тысячелетия смотрели на них с понимающей, доброй улыбкой. Собственно говоря, Совет никогда и не настаивал на их участии в очередных экспедициях, считая, что релятивисты выполнили свой долг перед человечеством. В конце концов у Совета не было недостатка в энтузиастах, постоянно осаждающих Сектор Межзвездных Проблем.
Руссов уже протискивался к трибуне председателя. — Я готов занять свободное место на «Палладе», — глухо проговорил он.
— Мне кажется, что с тебя довольно, — мягко заметил Председатель Совета, угадав в этом сильном пятидесятилетнем человеке старейшего ветерана освоения космоса. — Оставайся с нами, Иван Руссов… Человечество помнит твои скитания… Ведь это «Циолковский»? Геовосточный Трудовой Союз?..
Руссов утвердительно кивнул головой и настойчиво повторил:
— Я готов лететь на «Палладе»… — Хорошо, — ответил после недолгого молчания Председатель. Завтра ты познакомишься с экипажем «Паллады». Астронавты сейчас проходят предстартовую подготовку на суточном спутнике[2], и ты присоединишься к ним.
* * *
«Паллада стремительно ускоряла свой полет, каждую минуту «проглатывая» кусочек бесконечности длиной в 18 миллионов километров. Это был первый корабль, который двигался за счет реактивной тяги, возникающей при отбрасывании невидимых радиоквантов высокой частоты. Правда, квантовый звездолет разгонялся в несколько раз медленнее фотонно-мезонных ракет, так как радиокванты были гораздо легче фотонов и мезонов, но зато они не грозили испепелить отражательный параболоид. До сих пор самой сложной проблемой в фотонных ракетах оставалось усмирение чудовищно раскаленного светового луча, падающего на поверхность параболоида. Непроизводительно расходуемые для питания охлаждающих систем десятки миллионов киловатт, сверхмощные магнитные экраны — а значит, новые миллионы киловатт энергии, — сдерживающие убийственную мощь излучений, нейтронные завесы, точнейшие по своей синхронности операции обновления атомной структуры параболоидов — все это было теперь преодолено.
«Паллада» мчалась через космос, развивая скорость в «семь девяток после нуля».
Руссов был счастлив. Он снова плыл по безбрежному океану пространства-времени. Голубоватые огоньки уходящих назад звезд приятельски подмигивали с боковых экранов, в то время как гигантский вогнутый экран радара грозил ему черным мраком бесконечности, а успокоительная мелодия, лившаяся из приборов охраны электронных связей, казалось, говорила: «Мы на страже, сын Разума… бесконечность склоняется у твоих ног». Еле уловимый бас квантовых генераторов напоминал о десяти миллиардах киловатт энергии внутринуклонного распада, ежеминутно преобразуемых в бешено рвущийся реактивный луч радиоквантов. Звуковой генератор гравиметра самозабвенно тянул бархатистое «ре», сообщая об отсутствии тяготеющих масс на расстоянии по крайней мере десятка световых лет. На экране главного обзора еле угадывались тускло-багровые пятна: то светили из неизмеримых далей инфракрасные звезды, ставшие видимыми благодаря допплеровскому смещению спектральных линий. Релятивисткие часы, соединенные со счетчиком звездных скоростей, каждый час издавали тонкий звук, словно удивляясь тому, что на Земле за эти же шестьдесят минут истекло 20 суток!
…Звездолет заканчивал этап торможения, оставив позади себя почти двадцать два парсека. Пространство вокруг «Паллады» как бы «прогибалось» изнемогая под действием чудовищной эквивалентной массы[3], порождающей мгновенное поле тяготения, в сотни раз более напряженное, чем сила тяжести у поверхности Земли.
Жизнь экипажа текла с размеренностью хорошо отрегулированного механизма. Совершенная система электронных автоматов с безупречной точностью вела корабль по курсу, и спутники Руссова спокойно, точно они не покидали Землю, делили свое время между трудом, отдыхом и сном. Ровно в шесть часов «утра» мелодично звучал гонг — обитатели звездолета собирались в павильоне гигиены. Гимнастика, освежающие ванны и излучения, простая сытная пища прекрасно настраивали людей к началу трудового дня.
Штурманы и механики, инженеры и пилоты осматривали приборы и механизмы. Астроном терпеливо проверял координаты Альфы Эридана, зеленый диск которой все ярче разгорался на экранах. Математик и два его помощника-программиста в сотый, наверное, раз уточняли программу маршрута и команды аварийным роботам на случай непредвиденных осложнений. Главный пилот Варен, белокурый бронзовый атлет, мурлыкая песенку, сосредоточенно чертил кривые вероятностных погрешностей, чтобы внести поправки в дневниковые записи автомата. Ученые работали в салоне-информарии, готовясь к исследованию другого мира.
Руссов еще в Городе Вечности изучил сложную астронавигационную технику восьмого тысячелетия. К концу перелета Руссов в совершенстве владел астронавигационными приборами и механизмами «Паллады». И когда на Земле истекало седьмое десятилетие, что соответствовало пятьдесят четвертым суткам в собственном времени корабля, а на главном экране уже ярко пылал зеленый диск Альфы Эридана, он уверенно встал у пульта рядом с Вареном, чтобы вывести «Палладу» на стационарную орбиту одной из шести планет, действительно обнаруженных здесь, как и предсказывали астрономы Земли.
«Вечерами», после обеда и отдыха, астронавты собирались в большом круглом зале, где были бассейн с голубоватой водой, пахнущей свежестью морских просторов; небольшой сад, кусочек земных субтропиков; спортивная площадка, музыкальные инструменты, настольные игры. Почти ежедневно космонавты устраивали концерты, декламировали древних и современных поэтов, читали отрывки из любимых произведений, музицировали, разыгрывали веселые сценки.
Однажды вечером особенно шумный успех выпал на долю электронного инженера Жонта и телефотографа Светланы Сергеевой. Когда Жонт взял первые аккорды, раздалась музыка, звучная и сильная, как гармония небесных сфер. Грудной голос Светланы влился в музыку аккомпанемента так незаметно, что Руссов не мог определить, в какой момент это произошло. Он просто упивался светлыми, чистыми звуками. Мелодия то стихала, то усиливалась, как шум крыльев раненой птицы. Импровизация закончилась ярким каскадом музыкальных аккордов.
Дружный всплеск аплодисментов вызвал на раскрасневшемся лице Светланы радостную улыбку. С неожиданным изумлением Руссов понял, что люди восьмого тысячелетия при всем своем совершенстве просты и незатейливы, как ветерок в степях его родины.
Он стал внимательно присматриваться к Светлане. Весело напевая, девушка быстро и ловко настраивала свой телефотоаппарат, похожий на древнюю пушку. Работа так и кипела в ее ловких руках. Изредка он встречал веселый взгляд ее живых серых глаз.
Несколько дней он порывался подойти к ней, но каждый раз останавливался в нерешительности. Он никак не мог освоиться с тем, что она «младше, но умнее» его на целых шесть тысячелетий. Но однажды Руссов подошел к девушке. Открытый внимательный взгляд и дружеская улыбка встретили его.
— Вы первый раз в межзвездной?.. — с усилием произнес он.
Да, в первый раз, — улыбнулась Светлана. — Зови меня на «ты», как принято в нашем мире.
— Тебя не волнует перспектива возвращения на Землю… в другую эпоху, потеря родных и близких?.. Ведь мы вернемся в Город Вечности через полтора века?..
Светлана на миг задумалась. — Я еще застану в живых младшую сестру. В момент старта ей было всего шесть лет.
— И ты не боишься… одиночества в этом будущем? настойчиво допытывался он.
Светлана ответила с легким удивлением: — Я не страшусь будущей эпохи… В Новом Мире одиночество невозможно!..
— Это потому, что за полтора столетия люди почти не изменят свой язык, нравы, строй жизни?
— Отчасти и поэтому. Ведь это не шесть тысячелетий, как в твоем случае… — подтвердила девушка и, в свою очередь, неожиданно спросила:
— Почему ты был мрачен в начале пути? Жаль было покидать Землю? — Нет, не то. Я грустил о своих товарищах, которые погибли в космосе, так и не увидев Новый Светлый Мир…
Он запнулся и умолк: в его памяти возник туманный образ другой Светланы, его подруги по космической одиссее. Она отдала свою жизнь во имя познания космоса…
Девушка Нового Мира смотрела на него спокойно, дружелюбно, без тени смущения. Варен, проходя мимо, радостно заулыбался, увидев оживленное лицо Руссова, которого успел полюбить.
— Что я вижу?! — воскликнул Варен, обращаясь в Светлане. Сумрачный Астронавт, самый древний Скиталец Космоса, наконец улыбается!..
Руссов, продолжая улыбаться, прислушивался к певучим звукам еще не совсем понятного ему языка.
После этого разговора как будто что-то стронулось в его душе. Впервые за долгие годы его сердце раскрылось навстречу свету жизни, который, казалось, излучала эта девушка. Ему, казалось, во всем величии открылась простая истина: как бы ни бесновалось Время, пожирая все на своем пути, вечно будет жить Непреходящее — человеческие чувства, любовь, дружба…
В один из последних «дней» торможения «Паллады» Светлана неожиданно подошла к Руссову и, глядя на него своими ясными серыми глазами, сказала:
— Хочешь быть моим другом, Сумрачный Астронавт… там… на Земле, когда мы вернемся в Город Вечности?.. — и запнулась, невольно краснея. Руссов не сводил с нее глаз, в которых отражались неудержимая радость, удивление, любовь, благодарность за доверие, сомнение в возможности столь быстрого исполнения его страстной мечты.
Вместо ответа он молча прижался губами к ее руке.
* * *
…Зеленый свет струился отовсюду. С главного экрана Руссову улыбался диск Альфы Эридана, разбрасывающий в пространство дрожащие, переливающиеся голубоватыми тонами зеленые стрелы. Синеватый ореол короны нового солнца и искры, вспыхивающие на шкалах приборов, заставляли жмурить глаза. Он стоял у пульта рядом с Вареном, изредка касаясь его руки, и уверенно вел «Палладу» к средней планете системы — планете, окутанной зелено-голубым одеялом атмосферы. Мощно пели ядерные тормозные двигатели. Корабль, повинуясь его командам, плавно вошел в верхнюю атмосферу неведомой планеты…
Когда утихло дрожание корпуса «приземлившейся» «Паллады», Варен одобрительно сказал Руссову:
— Мастерская посадка! Ты неплохо освоил управление кораблем. — Как красиво! — воскликнула Светлана, указывая на боковой экран, где в лучах зеленого солнца предстала их глазам волшебная страна.
— Приготовиться к высадке на планету! — прокатилась по астролету команда, повторенная автоматами во всех отсеках.
Люди привычно выполнили процедуры, требуемые техникой космической безопасности, облачились в скафандры биологической защиты и, сгибаясь в ураганном потоке рвущегося из выходного тамбура «Паллады» воздуха, ступили на почву планеты.
Было раннее утро чужого мира. Еще холодные лучи солнца пробивались сквозь просветы близкой рощи; длинные тени пестрили широкую, заросшую пышной травой равнину; с трех сторон стоял гигантский лес, поражая взгляд удивительно яркой желтой и оранжевой листвой; деревья, напоминающие хвощи и папоротники прошлых геологических эпох Земли, утопали в легкой утренней дымке: первозданная тишина этого мира была так отчетлива, что невольно навевала страх. Непривычное иссиня-фиолетовое небо, по которому катились волны нежнейшего желтого света, казалось, опрокидывалось в изумрудно-фиолетовый океан, расстилавшийся далеко у горизонта.
Громкий голос Варена, раздавшийся в шлемофонах астронавтов, вывел их из созерцательного оцепенения.
— Не будем медлить, — промолвил он. — Готовьтесь в первую разведывательную экспедицию…
Когда улеглось волнение дорожных приготовлений, а Жонт уже включил двигатель гусеничного атомохода, Варен обратился к астронавтам:
— Друзья! А кто же останется охранять корабль?.. Воцарилось напряженное молчание. Никому, вероятно, не улыбалось сидеть в порядком надоевших за время полета стенах «Паллады», в то время как волшебная страна манила своими неразгаданными тайнами.
Варен некоторое время понимающе смотрел на товарищей.
Придется бросать жребий? Я не хочу никого принуждать. Все согласились. Жребий скучать на корабле выпал на долю Руссова. Заняв места в атомоходе, астронавты нетерпеливо поглядывали на Варена, который говорил Руссову:
— Закройся в звездолете и не выходи наружу, пока мы не вернемся. Следи за нами в телевизор АРАТа[4].
…Гудя точно рассерженный шмель, атомоход медленно спустился к лесу. Руссов провожал его глазами до тех пор, пока он не скрылся в высокой траве. Руссов глубоко вздохнул и, полюбовавшись световой феерией, разыгрываемой в атмосфере лучами восходящей Альфы, возвратился в астролет, чтобы включить механизм, приводящий в действие телепередатчик. В корпусе «Паллады», у основания гребня приемника равновесия, с мягким шорохом откинулась часть обшивки, из люка вылетела серебристая, почти игрушечная ракета. Еле слышно жужжа, она описала над «Палладой» два круга и, подчиняясь радиокомандам из корабля, поплыла на юго-восток, догоняя ушедшую экспедицию. Через несколько секунд путешественники, уже углубившись в первобытный желто-оранжевый лес, заметили у себя над головой послушно следующую за ними ракету-телепередатчик.
Руссов смотрел на экран телевизора, с глубоким интересом наблюдая за продвижением атомохода. Машина пробивалась сквозь дремучие заросли диковинных растений. Руссов слышал приглушенный звуковым преобразователем надрывный гул двигателя. Атомоход с треском валил деревья. Неожиданно лес кончился, перед исследователями открылся широкий морской простор. Солнечный шар неистово плавился над первобытным океаном, рассыпая по гребням невысоких длинных волн легкие искрящиеся блестки. Далекий горизонт тонул в золотом сиянии. Прибрежная галька, отполированная прибоем, казалась перламутровой. Фиолетовые тени, отбрасываемые странными растениями, подчеркивали необычность утренних красок.
Руссов видел, как товарищи разбрелись по берегу. Каждый нашел себе дело. Светлана воинственно нацеливалась портативным телефотоаппаратом то на фиолетовую даль моря, то на сплошную стену прибрежного леса, то на странных рыб, высовывавших из воду свои морды с выпученными глазами. Неуклюже подпрыгивая, биолог тщетно пытался настичь небольшое ящероподобное создание. Оно быстро убегало от него вдоль кромки леса. Два геолога деловито орудовали инструментами у желтоватых скал, венчавших мыс в двухстах метрах от атомохода. Химик брал пробы воды и грунта, а ботаник, казалось, готов был завалить кузов машины охапками растений и цветов. Варен вместе с физиком и астрономом занялся проверкой аппаратуры для определения состава излучений зеленого солнца.
— Посмотрите на это чудо-юдо! — воскликнул вдруг химик, указывая на море.
С громким плеском расступились волны, и земляне увидели нечто громадное, чудовищное, поражающее воображения. Сначала показалась титаническая змееподобная голова, усеянная странными кроваво-красными наростами, затем появилось неимоверно толстое, гибкое, скользкое, извивающееся тело; оно поминутно меняло свою окраску от слабо-голубой до ослепительно-синей. Светлана подбежала к самой воде, спеша запечатлеть на пленку чудовищного Протея местных вод. Но морское чудище, злобно сверкнув на нее своим единственным глазом, равнодушно повернулось боком и замерло, нежась на солнце.
— Какая жалость! — сокрушалась Светлана. — Мне не удалось сфотографировать его в анфас. Неужели не повернется?..
Исследователи, побросав свои занятия, сбегались к берегу, чтобы получше рассмотреть рыбоящера.
— Сейчас мы заставим его обратить на зрителей внимание!.. проворчал физик и, прежде чем Варен успел остановить его, выстрелил в зверя. Ослепительный тонкий шнур, исторгнутый из раструба атомного излучателя, вонзился в тело чудовища.
Все последующие события произошли, как показалось Руссову, в течение едва ли тысячной доли секунды. Рыбоящер страшно взревел, мгновенно сбросил ярко-синюю окраску, став почти прозрачным, судорожно сократился — и вдруг на берег пала голубая молния, вернее, пульсирующее переливающееся цветами моря длинное облако. По скафандрам астронавтов зазмеились искрящиеся звездочки.
Светлана бессильно поникла на оранжевый песок. Стоявшие поблизости от нее астронавты тоже упали как подкошенные и больше не встали. Варен, два геолога, математик и программисты, находившиеся дальше всех от берега, пострадали, вероятно, меньше других, так как судорожными рывками ползли к атомоходу. Еще и еще раз вдогонку им, на лежащих, на атомоход падало иссиня-голубое облако. Варен успел добраться до машины, но так и застыл, перебросив половину туловища через борт…
Руссов вскочил на ноги, бессмысленно наблюдая за рыбоящером, который как ни в чем ни бывало резвился в воде. Потом он скрылся в волнах и больше не показывался. Коротко, невнятно вскрикнув, Руссов бросился надевать скафандр. Спустя две минуты он уже бежал по тропе, впервые от начала времен проложенной атомоходом на этой земле. Он бежал, не чувствуя ни усталости ни бодрости, как бегут пораженные ужасом люди, машинально отводя в сторону толстые стебли трав и пышные шапки невиданных цветов. Иногда он падал, зацепившись ногой за корягу или ствол поверженного атомоходом дерева, и недвижно лежал, не имея сил подняться. В этом лесу было невероятно жарко: наручный электронный термометр, вмонтированный в обшлаг скафандра, показывал 60 градусов выше нуля. И это в «тени» тропического леса! Пот лил с Руссова градом, слепя глаза; он вынужден был остановиться, чтобы до отказа включить регулятор охлаждения и кондиционирования воздуха в скафандре.
Двенадцать километров, отделяющих место катастрофы от «Паллады», задыхаясь и падая от усталости, он с трудом преодолел за полтора часа.
Астронавты, пораженные разрядом неведомой энергии, лежали в самых разнообразных позах. Ближе всех к воде лежала Светлана; она свернулась калачиком, как будто намеревалась поспать на этом перламутровом галечном берегу под убаюкивающий рокот прибоя. Руссов увидел ее лицо, тронутое мгновенным страданием, плотно сжатый рот, длинные стрелы ресниц на бледной щеке. Острая боль пронзила его сердце. Он лихорадочно осмотрел всех товарищей, еще надеясь на чудо… Мысль об одиночестве ужаснула его. Когда он, двигаясь от берега и поочередно осматривая астронавтов, достиг атомохода, последняя надежда покинула его: все были мертвы! Тихий звук над головой заставил его испуганно вздрогнуть и посмотреть вверх: антигравитационный передатчик продолжал безучастно кружить над местом трагедии, с бесстрастной точностью автомата посылая на экран «Паллады» цветные изображения. Он вспомнил, что не возвратил передатчик на корабль. Этот звук напоминал ему теперь похоронный звон.
«Что же это?.. Как же это?..» — беззвучно шептал Руссов, опускаясь на землю. «Один… совсем один… и до Земли двадцать три парсека». Он встал, подошел к физику, сраженному, как Светлана, у самой кромки берега. «Какой вид излучений мог убить их?.. Может быть, это не смертельно?.. Обыкновенный паралич?..» Он впился взглядом в шкалы приборов, укрепленных на груди физика. Цветной шарик индикатора тихо покачивался над синей буквой «э». «Электроны!.. — с облегчением подумал Руссов. Поток электронов! Чудовище выбрасывает электрические разряды». Он снова посмотрел на стрелки приборов. Сумматор показывал 1825 киловатт. Такова была мощность разряда, настигшего его товарищей! Только высокотемпературное зеленое светило могло породить на этой планете формы жизни, способные аккумулировать и излучать электрическую энергию столь мощными порциями. Потом он мысленно оценил защитные свойства скафандров, и искра надежды забрезжила в его сознании. «Возможно, просто тяжелый электрический шок?» Перед его глазами встало сферическое здание Института космических травм, расположенное на северо-восточной окраине Города Вечности. Там излечивали и не такое… Да, но ведь он совершенно один! И до Города Вечности семьдесят световых лет. Анабиоз! Гипотермия! Вот что спасет товарищей от необратимых изменений в их организмах на долгом пути к солнечной системе. Его лицо стало сосредоточенным, суровым. Он знал теперь, что должен делать. Прежде всего защитить товарищей от действия могучего зеленого солнца, от его пламенных лучей. Наручный термометр показывал 70 градусов жары! Поминутно оступаясь на шуршащей гальке, он торопливо перебегал от одного к другому, выводя регуляторы охлаждения на каждом костюме влево до упора. Это должно было обеспечить нулевую температуру внутри скафандров. Затем он стал переносить товарищей к атомоходу.
* * *
Альфа Эридана прошла зенит и стала медленно клониться к западу, когда он, еле двигая ногами от усталости, наконец, сел за руль и включил двигатель; но вместо знакомого пения атомного реактора ощутил пугающую звонкую тишину. Он снова включил двигатель — и снова тишина. Недоумевая, Руссов поднял капот. В глаза ему сразу бросился светящийся диск счетчика излучений. «Ионизация нарастает! — кричал ему красный зрачок. — Уходи». Вероятно, одним из разрядов ударило по двигателю атомохода. Многочисленные короткие замыкания, о которых свидетельствовали оплавленные, сгоревшие концы проводов, контакты и сердечники реле, нарушили взаимодействие всех частей автоматической схемы, вывели из строя защитные экраны и каскады реактора, и теперь его излучение просачивалось наружу, с каждой минутой усиливаясь. Он еще раз взглянул на счетчик — пять тысяч рентген в час… Это предел, выше которого скафандры уже не защищают!..
Нельзя было оставаться в атомоходе ни минуты больше. Он бросился выносить тела товарищей из опасной зоны.
Мерно рокотал фиолетовый прибой, ему вторил глухой шум деревьев на опушке леса, а Руссов, задыхаясь и тяжело переставляя непослушные, будто свинцовые ноги, все отмеривал мучительно-длинные метры: восемьдесят шагов с тяжелой ношей до опушки леса, восемьдесят шагов обратно. И так ровно одиннадцать раз. Когда он бережно опустил на землю последнего астронавта, ему сделалось плохо. Он с полчаса отдыхал в каком-то странном полусне. Когда он с трудом поднял голову, ярко-желтое веко заходящей Альфы Эридана скрывалось за красноватым горбом лесистого мыса справа от него. Усталость, тяжесть в голове и грозное настоящее вернули его в состояние угрюмой напряженности. «Что же делать?.. Атомоход неисправен… До «Паллады» двенадцать километров… Почему в корабле нет запасного атомохода? Постой, постой!.. А гравиплан! Ура! Гравиплан!..» Он закричал от радости. Ведь в «Палладе» есть гравиплан, большая вместительная машина! Ему надо лишь добраться до корабля… Вдруг он замер. Он вспомнил, что гравиплан разобран, что механик и электронный инженер перед посадкой обсуждали схему сборки машины; гравиплан существовал лишь в виде более или менее крупных узлов и деталей, укрытых в грузовом отсеке. Руссов бессильно опустился на землю. Одному ему не собрать гравиплан — по крайней мере до тех пор, пока он не будет знать его устройства и взаимодействия частей так же хорошо, как знали это Жонт и электрографик Федоров. Как же быть? Идти налегке в звездолет, бросив здесь товарищей, и приниматься за изучение схемы гравиплана? На это уйдет, наверное, несколько месяцев. Да, но товарищи не могут здесь находиться больше двух-трех дней. Они должны быть как можно быстрее погружены в спасительный холод гипотермии… Как же доставить их в корабль?.. Он в отчаянии повел головой и с трудом встал на ноги. На фиолетовом небосводе зловеще догорала желтая заря. «Не уйдешь отсюда! — крикнула ему заря. Да, да, не уйдешь…», «Мы тебя не выпустим!..» — кивали ему еще алевшие в лучах солнца верхушки гигантских «папоротников», и даже равнодушные ко всему звезды, рассыпавшиеся в небе узорами незнакомых созвездий, неодобрительно щурились и злорадно подмигивали ему.
Руссов все-таки пошел опять к атомоходу, мучительно размышляя о том, как найти выход из этого отчаянного положения. Носить по одному человеку к звездолету? Одиннадцать раз туда, одиннадцать раз обратно… двенадцать километров и еще двенадцать километров… почти триста тысяч шагов, причем половину пути с тяжелым грузом… Он понял, что это ему не под силу…
Так же как и в земных тропиках, ночь здесь наступила внезапно. Он ощупью нашел защелки и в раздумье откинул пластмассовые борта атомохода. «Тупица! Вот платформа для перевозки! Борт!» Догадка окрылила Руссова. Он быстро нашел необходимые инструменты и, включив нашлемный прожектор, снял боковые борта атомохода. Яростно орудуя инструментами, он пробил на передней кромке каждого из бортов по два отверстия, продел в них гибкий канат, благодаря судьбу за то, что он оказался в ящике запасных деталей, и, впрягшись в лямки, почти бегом потащил обе «платформы» к чернеющим вдали телам товарищей.
Руссов бережно разместил тела товарищей на обоих бортах и со вздохом подумал о том, что, пожалуй, оба «поезда» сразу ему не свезти. На каждом листе — шесть человек, полтонны драгоценного груза. Он напрягся и потянул одну из платформ. Она тяжело сдвинулась с места. «Это нелегко… но нужно довезти… надо». Он решительно впрягся в первый «поезд».
Стало совсем темно. Нашлемный фонарь бросал вперед дрожащий, неверный луч света. Первобытный лес встретил его мраком, зловещим, настороженным молчанием, изредка нарушаемым сонным хлопаньем крыльев уснувшей птицы да какими-то неясными шорохами. Он внутренне содрогнулся, но вскоре успокоился, вспомнив, что у него есть мощный атомный излучатель. Он остановился, взял излучатель и передвинул рычажок генерации излучений на красное деление. Теперь излучатель мог своим лучом расплавить самые твердые породы.
Руссов останавливался через каждые сто метров. Его сердце отчаянно колотилось, не хватало дыхания, каждый новый шаг вперед был мучительной пыткой. Нечеловеческие усилия, которые он был вынужден прилагать, чтобы тянуть вперед тяжелый «поезд» с астронавтами, вскоре окончательно истощили его. Мускулы ног и рук отказывались повиноваться. Лямки невыносимо резали плечи, плотно вдавившись в упругую ткань скафандра. Но он шел, тяжело переставляя ноги, делая в час не более километра. Лесу, казалось, не будет конца. Он потерял представление о времени и месте, но все шел и шел, спотыкаясь, падая, вставая, чтобы сделать два-три судорожных рывка вперед, и снова падал. Наконец он упал, попробовал подняться и не смог. Тяжелый сон сковал его усталое тело.
…Проснувшись, Руссов не сразу вспомнил, как попал в эти места. Уже брезжил рассвет. Верхние листья растений затлелись золотыми искрами, впереди в просветах деревьев зеленело небо. Он тупо посмотрел на одеревеневшие руки: пальцы распухли, а ладони болезненно горели. Удивленно вглядывался он в просыпающуюся красоту чужого утра. Оказывается, он уже почти достиг границы леса. Почувствовав прилив энергии, он встал, смахнул капли росы, растекшиеся по стеклу шлема, и снова двинулся вперед. Вдали у горизонта уже сверкал корпус «Паллады». Он достиг звездолета за каких-нибудь пять часов, но у входного люка силы оставили его. Он снова упал и, обессиленный, целый час оставался недвижим.
В конструкциях входных и выходных люков было предусмотрено все: едва он осторожно нажал диск, скрытый в углублении корпуса, как со звоном отскочила крышка люка и сразу же мощно загудел воздушный поток биологической экранировки. Автоматический подъемник доставил его и платформу с товарищами в первый тамбур. Люк мгновенно захлопнулся. Во втором и третьем тамбурах биологическая обработка, автоматически производимая особыми аппаратами, уничтожила все живое, что могли они занести с собой на поверхности скафандров.
Так как его страшно мучила жажда, он поспешил снять шлем и жадно выпил целый термос «звездного нектара». Потом бросился освобождать товарищей из скафандров. Перенося в анабиозную ванну Светлану, он с болью в душе чувствовал, как холодны ее руки, и, прежде чем закрыть прозрачную крышку гипотермического резервуара, поцеловал в ледяной лоб.
— Ты будешь жить… — прошептал он. — Мы должны победить смерть и космос…
Пока он утолял голод. глаза его не отрывались от экрана. Со слепой точностью телепередатчик продолжал описывать свои круги над атомоходом, неизменно посылая в звездолет изображения. Атомоход со снятыми бортами напоминал раненого зверя. Второй «поезд» с астронавтами по-прежнему темнел у опушки леса. Это успокаивало Руссова: звери чужого мира не тронули людей за время его отсутствия. По океану шли гигантские валы, свежий ветер срывал гребешки пенных волн. Несколько раз по экрану мелькнули головы вчерашних рыбоящеров и скрылись среди пляшущих водяных гор. Он встал и выключил экран, одновременно дав автомату команду возвратить телепередатчик в корабль.
Через несколько минут он уже был в пути. «Надо успеть до ночи вернуться в звездолет», — думал он, подгоняя себя, но войдя через два часа в лес, понял, что ему не успеть: день здесь был гораздо короче, чем на Земле. Однако его чувства настолько притупились, что он не испытывал никакого страха перед неприятной перспективой вторичного ночного путешествия через лес. Он посмотрел вверх, на глухо шумящие кроны деревьев. В просветах листьев не было видно звезд, как в прошлую ночь. Вероятно, небо заволокло тучами. Было темно, как в угольном мешке. Внезапно хлынул такой ливень, какого он не видел даже в тропиках Элоры пять тысячелетий назад. С неба падала сплошная водяная стена. Почва мгновенно размокла, его ноги скользили и вязли в грязи. К счастью, ливень кончился скоро — так же внезапно, как и начался.
Идти стало несравненно труднее. К побережью он вышел в три часа ночи по своим часам. Так ли это было на самом деле, он не знал. Во всяком случае, была глухая ночь. Побережье стонало под чудовищными ударами ветра и прибоя. Казалось, что в такую бурю все живое в море должно было спрятаться в тихие придонные заводи. Однако из темноты неслись леденящие душу хрипы, рев и скрежет. Внезапно черный мрак пронизали знакомые ему голубые мечи разрядов, перекрещиваясь и накладываясь друг на друга. Вероятно, там происходила яростная схватка двух электрических чудищ, не обращавших никакого внимания на разыгравшийся шторм…
Цепляясь руками за все, что попало, Руссов с величайшим трудом тянул «поезд» по пологому подъему. Журчали сотни ручейков, бегущих из леса к морю. Их породил этот короткий ливень. «Поезд» свободно скользил по раскисшей почве, но зато Руссов не мог найти надежной опоры для ног, часто падал в грязь. В результате за час он прошел едва ли больше километра. Тогда, опираясь на колени и руки, он пополз на четвереньках. Движение замедлилось еще больше, но сил теперь он тратил гораздо меньше. Луч нашлемного прожектора в такт движению зигзагами метался по стволам деревьев, выхватывая из мрака то пышный цветущий куст, усыпанный, точно бриллиантами, крупными каплями воды, то морщинистый ствол дерева-гиганта, то нагромождение бурелома. Ему казалось, что он ползет уже тысячу лет, а лесу ни конца ни края не видно. Вдруг впереди себя он услышал могучее дыхание и, выключив фонарь, в страхе остановился. Всеми клетками своего тела он ощущал, что там, в непроницаемой темноте, притаилось что-то огромное и страшное. Руссов пролежал, вероятно, долго, не зная, что предпринять, и боясь пустить в ход атомный излучатель, так как не был уверен, что сразу поразит хищника. Не собирался уходить и зверь. Наконец Руссов решился и, нащупав в темноте излучатель, послал в чащу пронзительно-белый луч. Впереди что-то подпрыгнуло, затрещали кусты, раздался злобный рев. Вслед за тем Руссов почувствовал, как над ним пролетело в воздухе что-то огромное, гибкое и тяжело обрушилось на кусты в десяти шагах позади него. Страшно хрипя, это «что-то» поползло к нему. Тогда Руссов, не помня себя от страха, то тех пор хлестал излучениями по приближавшемуся чудовищу, пока оно не затихло.
Незаметно посветлело, так как начинался рассвет; он смутно различил оскаленную морду какого-то апокалипсического чудовища, длинные мощные лапы-крючки и гигантское туловище, исполосованное причудливыми узорами неопределимого во мраке цвета.
Потом он опять двигался на четвереньках, всхлипывая от напряжения, поминутно засыпая и просыпаясь. Позднее утро застало его на равнине. Сильный ровный ветер быстро сушил мокрую почву. В воздухе дрожали дымные испарения…
К астролету он подошел уже к вечеру не на «втором», а, наверное, на «четвертом дыхании» и упал в последний раз. Засыпая тут же, у входного люка, он слабо улыбнулся, радуясь, что кончился этот невыносимый поход.
* * *
Двое суток он отсыпался в салоне, не вставая даже для того, чтобы поесть. Теперь ему были не страшны никакие стихии этой планеты. Несокрушимые стены «Паллады» защищали его. Товарищи покоились в анабиозе.
На третьи сутки Руссов проснулся, чувствуя себя вполне отдохнувшим, если не считать тупой, ноющей боли во всем теле. Два сеанса в кабине освежающий излучений, высокотонизированная пища и «звездный нектар» окончательно вернули ему силы и бодрость. Пора было думать об отлете.
Он вошел в Централь Управления и с некоторым смущением обвел глазами сложное нагромождение приборов, кнопок, циферблатов, ряды роботов. «Не бойся, — сказали они, — ты ведь с нами знаком». Он вздохнул, потому что не мог вот так, сразу, включить двигатели и устремиться к родной Земле. Программа… Сумеет ли он составить ее без помощи математика, астронома, программистов?.. Где-то в невообразимой дали пространства, за квадрильоны километров отсюда, плывет в космосе родное Солнце, увлекает за собой планеты и Землю, пробегая каждую секунду 250 километров; с неменьшей скоростью мчится в пространстве и Альфа Эридана со своими планетами; трудно, очень трудно попасть кораблю «в цель»! На протяжении двух десятков парсеков пути его подстерегают гравитационные возмущения, искривляющие курс, межзвездные магнитные поля, искажающие показания приборов, сотни неучтенных случайностей… А ведь траекторию полета нужно проложить строго по прямой, ибо только по прямой может двигаться звездолет с субсветовой скоростью. На Земле перечень команд роботам, выдерживающим лучеподобную траекторию, готовит огромный Вычислительный Центр Города Вечности. Руссов знал, что набросок команд для обратного пути вчерне подготовил тот же Центр. Но вот уточнение программы необходимо проводить только здесь, на месте, когда известны последние данные, относящиеся к местоположению корабля. Уточнение производил бы весь экипаж «Паллады» в течение, может быть, нескольких недель. А теперь он один…
В сейфе Варена он быстро разыскал черновую схему программы, заготовленную еще на Земле, и прошел с нею в информарий-библиотеку. Он должен теперь напрячь все свои способности, мобилизовать всю свою волю, чтобы в ходе анализа и расчетов заполнить вот эти пустующие клетки перфолент двоичными числами, этими до смешного простыми сочетаниями отверстий на ленте, за которыми, однако, скрываются целые Гималаи знаний, труда и расчетов.
Вскоре Руссов напоминал студента древних веков, который начал готовиться к экзамену в то время, когда до сессии остается немногим меньше суток. Он работал яростно, потеряв счет часам и дням, делая лишь короткие перерывы для сна. Электронные счетные машины — его верные помощники — работали без устали. Волны Времени беззвучно проносились над ним, а он, ничего не видя и не слыша, плыл в его потоке. Дни нанизывались на дни, складываясь в недели и месяцы. Его мозг изнемогал в дебрях тензорного и вариационного исчислений, как изнемогало недавно тело в чаще первобытного леса…
…И вот как будто все. Пустующие клетки перфолент были, наконец, заполнены. Сознание медленно освобождалось от дурмана цифр, уравнений, алгоритмов. Он долго смотрел на циферблат релятивистского Счетчика Времени, пока не осознал, что прошло не менее года с тех пор, как он сел за вычисления. Он не поверил этому и еще раз вгляделся в Счетчик. Все было правильно…
Чуть слышно шурша, перфолента уползла в окошечко входного устройства Электронного Мозга. Теперь уже от воли Руссова не зависела работа сложнейших электронных систем «Паллады». На его долю оставались функции наблюдения, контроля и аварийного вмешательства. Он еще раз мысленно проанализировал исходные предпосылки своих расчетов. Как будто все правильно. Но где-то в глубине сознания таилось какое-то неясное чувство сомнения и неуверенности. Все ли он учел при составлении программы? А вдруг в каком-то пункте расчетов он допустил ошибку, просчет, неточность?.. Усилием воли он отбросил эту мысль, объясняя ее переутомлением, и решил хорошенько отдохнуть перед ответственным этапом взлета с планеты и вывода «Паллады» на прямолинейный участок маршрута.
…Настал час отлета. С бьющимся сердцем Руссов включил астротелевизор, прощальным взглядом окинул желто-оранжевые леса, пышные равнины, заросшие высокой, в рост человека, травой, фиолетовое небо. «Вперед» — громко произнес он, подбадривая себя, так как его угнетали тишина и безмолвие, царившие в корабле, в котором он был единственным членом экипажа, и решительно нажал кнопку Предстартовых Операций. Тонко запели роботы, управляющие шасси. Он не видел, как сложная система «умных» механизмов плавно втянула в корпус звездолета гигантские посадочные клещи, но услышал глухой рев двигателей вертикальной подвески корабля, медленно поднимавших астролет носом в зенит. В тот момент, когда «Паллада» встала во весь свой тысячеметровый рост, автоматически включилось ожерелье ядерно-водородных стартовых двигателей. Корпус звездолета отозвался на это крупной вибрацией. Точно штанги титанического домкрата, огненные столбы раскаленных газов сначала медленно, а потом все быстрее поднимали ракету над сожженной почвой. Толстые стебли трав, шипя и лопаясь, свертывались в жгуты, протягивая к небу опаленные скрюченные отростки, как будто грозя уходящему в космос пришельцу.
Руссов включил вихревую защиту жилых помещений корабля. Он мысленно представил себе, как в сверхпроводящем кольцевом пространстве, охватывающем салон, анабиозные ванны и Централь Управления, заструились мощные вихревые токи, создавая поле антигравитации, нейтрализующее любые перегрузки. На бесчисленных шкалах прыгали огоньки, мерно отстукивал секунды автомат-метроном. Через шесть минут корабль вышел на стационарную орбиту и, подчиняясь командам роботов, проделал ряд эволюций. В верхней точке полуэллиптической орбиты автоматически включилась главная двигательная система: коротко перемигнулись синие лампочки, поднялись и опустились белые клавиши контактов, на овальном экране в центре пульта красные линии обрисовали схему процесса, разрастающегося в недрах радиоквантовых генераторов. Руссов как бы просматривал замедленную в миллиарды раз киносъемку. Вот в нижней полусфере возбудителя беззвучно распустился пышный букет, вокруг которого бешено извивались фиолетовые змеи — это заработала термоядерная «запальная» свеча, мгновенно зажегшая «костер» внутринуклонного распада. Энергия этого распада, в миллион раз более концентрированная, чем энергия деления ядер, неиссякаемой рекой лилась в гигантские цилиндры квантовых преобразователей, откуда после сложных модуляций в магнитных полях в виде радиоквантов падала на пятисотметровый параболоид, параллельным пучком извергавший их в пространство. Альфа Эридана на глазах превращалась в обыкновенную зеленую звезду, одну из многих других…
Роботы и автоматы трудились безупречно, о чем свидетельствовала изумительно стройная симфония, в которую сливались «голоса» приборов. Стрелка акцелерографа прочно стояла на отметке «10 «g». Пошли восьмые сутки разгона. Все было как будто в порядке, но Руссова продолжали одолевать сомнения, потому что некому было их рассеять. Потом навалилась тоска одиночества, по сравнению с которой грусть о прошлом показалась ему капризом избалованного ребенка. Во сне его мучили кошмары, в которых причудливо нагромождались события и впечатления настоящего и прошлого: то он яростно боролся с электрическим рыбоящером в бешеном кружении волн и, проглоченный им, просыпался, изнемогая от ужаса; то вновь переживал гибель товарищей и, задыхаясь от непомерной тяжести, полз по первобытному лесу; то блуждал, подобно астральной субстанции, в призрачных, полных опасностей джунглях Элоры; или видел себя в кругу старых друзей-циолковцев, соратников по космической одиссее третьего тысячелетия, из которой никто из них не вернулся на Землю; то вновь, как в юности, вел «битву за антивещество» под руководством великого преемника Эйнштейна Ганеты — и затаив дыхание с восторгом наблюдал чудо управляемый реактор аннигиляции, открывший человечеству путь к другим солнцам вселенной; то оплакивал смерть Чандрагупты, вместе с которым они так отчаянно боролись с непонятными силами Антимира…
…В то «утро» он проснулся совершенно разбитый, с какой-то необъяснимой тяжестью на сердце. Все у него валилось из рук. Пытался заняться чтением — и не смог; попробовал есть — пища показалась ему пресной и безвкусной. Некоторое время он машинально слушал, как Счетчик Расстояний каждые две минуты звонко отсчитывал микропарсеки, остающиеся за кормой «Паллады»; бесцельно потрогал рукоятки аварийного управления, посмотрел на главный экран, где переливались фиолетовые точки звезд. «Паллада» беззвучно неслась в пространстве со скоростью в «шесть девяток после нуля». «Пройдена почти половина пути, подумал Руссов. — Хорошо бы лечь в анабиоз и сразу провалиться в блаженное небытие…» Это была чрезвычайно заманчивая мысль. Он долго колебался, борясь с соблазном, и, наконец, решился. Однако не успел он еще закрыть за собой дверь анабиозной каюты, как остановился точно вкопанный. В убаюкивающей песне гравиметра вдруг возникла какая-то новая мелодия. «Неисправность!» — молнией пронеслось у него в голове, но гравиметр опять запел густо и ровно, и он успокоился. В следующее мгновение «голос» прибора резко изменил свою тональность, звук стал нарастать и повышаться. Он бросился к пульту и положил руки на рукоятки аварийных рычагов, не сводя глаз с указателя. Стрелка гравиметра медленно, но неумолимо ползла к красной черте, отмечая предельно допустимый при данной скорости звездолета потенциал тяготения. Вместе с движением стрелки все тревожнее кричал звуковой анализатор: «Опасность!» Руссов вздрогнул от резкого воя сирены, который прозвучал в тот момент, когда стрелка достигла красной черты. Его ослепила красная вспышка индикатора на груди сторожевого робота сигнала отключения главного двигателя. Руссов на миг растерялся. «Впереди — тяготеющая масса!..» — ужаснулся он. Вслед за тем загрохотали тормозные двигатели. Подвижная шкала акцелерографа стремительно побежала влево, показывая чудовищное замедление: сто «g»… восемьсот десять тысяч». Замедление было так велико, что на мгновение перегрузка превысила потенциал антитяготения. Его швырнуло в кресло пилота, вдавливая в губчатую обивку. Раздался пронзительный звон — это автоматически включилась система, усиливающая поле антитяготения, — и перегрузка исчезла. Гравиметр уже не пел, а пронзительно выл жутким, хватающим за душу «голосом», несмотря на то, что скорость корабля стремительно уменьшалась. «Тяготеющая масса или край слабого поля гравитации?» лихорадочно гадал Руссов, жмурясь от тревожного мигания аварийных огней. «Тормозить или наращивать скорость?.. Судя по карте Вычислительного Центра, на этом пути не должно быть тяготеющих масс… неужели навигационная ошибка?..» Он был достаточно опытен, чтобы сразу понять, что впереди — невероятно сильное поле тяготения, и почти инстинктивно выключил тормозные двигатели. В наступившей тишине его руки лихорадочно шарили в сейфе Варена, перебирая записи, ленты и таблицы. Время от времени глаза его впивались в черный провал экрана астротелевизора. Если бы это была звезда, то он давно бы увидел ее… Может быть, «инфра»? Об этом сказал бы инфракрасный локатор… Пылевидное облако?.. Его присутствие здесь, на изученном участке вселенной, совершенно невероятно. Что же может быть?..
Он терялся в догадках. Потенциал тяготения на шкале гравиметра уже превышал все известные ему величины: силу притяжения Солнца, Альфы Эридана, рядовых инфракрасных звезд, пылевых сгущений. Руссов продолжал перебирать записи Варена, хотя внимательно изучил их при составлении программы; подсознательное чувство заставляло его что-то искать. Внезапно — это было словно наитие — он вспомнил слова, которые Варен еще в пути к Альфе Эридана сказал в ответ на замечание или вопрос второго штурмана Марио: «Да, да… на одиннадцатом парсеке обратного маршрута… если сделать поворот на 32 градуса по направлению к южному галактическому полюсу… через три парсека встретится потухший белый карлик Цвикки…» Капли холодного пота выступили у него на лбу. «Что это еще за белый карлик Цвикки?..» Он никогда не слышал о такой звезде. На курсовой диаграмме ее не было. Тогда он включил памятную электронную машину и стал просматривать астрономические каталоги, но и здесь не нашел упоминания о загадочной звезде. Страх и неизвестность заставили его снова включить тормозные двигатели. Под их громовой гул он опять начал утомительные поиски, чувствуя, что, если не найдет разгадки странного поведения «Паллады», — гибель неизбежна.
Удар гонга пронизал его, точно электрический ток. Он нервно обернулся к пульту: это еще раз автоматически включился робот, повышающий напряжение антитяготения. На экране памятной машины плыли уже последние записи научных сообщений и заметок, сделанных Вареном перед самым стартом «Паллады», как об этом говорили значки на полях. Вот он наткнулся на информацию Высшего Совета по освоению космоса. Сухие строчки записи сразу разрубили весь узел загадок и неясностей. «Звезда Цвикки, писал Варен, — это закончивший свой жизненный путь сверхкарлик, невидимый в пространстве… сила тяготения немногим меньше, чем у звезд, останавливающих лучеиспускание. Сообщение о потухшем сверхкарлике получено из Совета за два часа до отлета… Однако нас эта звезда не интересует, так как лежит в стороне, в четырех парсеках по направлению к южному полюсу Галактики. Ее координаты…»
Сверившись по звездной карте курсографа и отметив кружочком местоположение страшного потухшего светила, Руссов упал в кресло. Глаза его расширились от ужаса и отчаяния… Он понял, что неточно проложил маршрут, нацелив корабль не на Солнце, а чуть в сторону. Он мучительно вспоминал, где, на каком этапе программирования мог допустить ошибку, но вскоре отказался от этой затеи, сознавая, что для обнаружения ошибки необходимо заново проверять все расчеты и вычисления. На это уйдет целый год. Теперь собственное положение открылось ему во всей своей пугающей простоте: не к Солнцу мчится «Паллада», а прямо в инертный океан гравитации, выплыть из которого никому еще на удавалось…
Однако его отчаяние длилось не больше минуты, ибо надо было действовать. И он знал теперь, что делать. Бороться до последнего эрга энергии, до последнего грамма топлива в корабле! И странное дело: когда он принял решение, он почувствовал облегчение. Не было ни страха, ни растерянности. Только холодное мужество борца, идущего на гибель. Твердой рукой он взялся за аварийные рычаги. Скорость «Паллады» между тем упала настолько, что можно было сделать поворот на несколько румбов, не рискуя разрушить корабль. Он посмотрел на шкалы указателей расхода энергии и включил радиоквантовые генераторы на восемь десятых полного режима генерации. Одновременно с этим тангенциальные двигатели, работая на пределе, повернули корабль на тридцать градусов к востоку. Содрогаясь и вибрируя, «Паллада» начала титаническую борьбу с косной силой тяготения…
Двести сорок два часа, ни на секунду не утихая, двигатели извергали в пространство биллионы киловатт энергии, но скорость корабля продолжала медленно падать. Это могло означать лишь одно: сверхкарлик Цвикки прочно держал жертву в своих объятиях. Словно миллиарды чудовищных по силе рук медленно медленно, но уверенно увлекали корабль в пучины безмолвия и мрака — туда, где материя, побежденная энтропией, обрекала себя на бездействие в течение длинного ряда галактических веков. Гравиметр давно умолк в тщетной попытке зарегистрировать силу тяготения, которая в десятки раз превосходила все, что предусматривали конструкторы. Руссов не отходил от пульта; он оглох от воя приборов, ослеп от непрерывного мигания лампочек и индикаторов; он метался у пульта, то и дело отключая роботы и автоматы, по сигналам неведомых приборов приводящие в действие те или иные системы корабля. Сейчас требовалось только одно: ни на секунду не ослаблять энергетический вихрь, удерживающий «Палладу» на краю гравитационной бездны.
Лишенный отдыха, Руссов почернел и осунулся, ему некогда было как следует поесть; он торопливо проглатывал то, что удавалось найти в ящичке пилота; он боялся заснуть более чем на два-три часа. К исходу двенадцатых суток он настолько ослабел, что почти равнодушно воспринял сообщение расходомера топлива о том, что в корабле осталось всего сорок процентов первоначального запаса энергии. «Когда стрелка покажет ноль процентов, я, наконец, отдохну…» — вяло подумал Руссов. Его охватило тупое безразличие отчаяния, он страшно устал и почти с радостью прислушивался к коварному голосу энтропии: она звала его в мрачные океаны вечного небытия. Он закрыл глаза и бессильно сидел в кресле пилота, опустив руки. В таком положении он оставался долгие минуты, пока корабль изнемогал в борьбе с притяжением сверхкарлика.
Но вот где-то в глубине памяти возникло видение: «спящие» в анабиозе товарищи, которые ждут от него помощи; яркие картины родной Земли, деятельной и счастливой жизни людей, тружеников и его братьев. Они продолжают бесконечно совершенствовать Царство Свободы, скачок в которое начали совершать еще в дни его далекой юности, в дни, когда «Циолковский» уходил к Альфе Центавра. Он почти наяву увидел Светлану, услышал ее грудной голос.
Руссов с усилием поднял отяжелевшую голову. «Надо бороться до конца… до последнего эрга», — прошептал он, включая главный двигатель на полную мощность и стараясь не смотреть на шкалы расходомеров топлива.
Счетчик Времени равнодушно отбил еще двадцать восемь часов собственного времени ракеты. Оставалось тридцать пять часов собственного времени ракеты. Оставалось тридцать пять процентов энергии… двадцать шесть… «Паллады», содрогаясь, раскачивалась в черном пространстве. На экранах обзора бесстрастно полыхали какие-то причудливые сияния. Он понял, что это означает: пространство, смятое чудовищным тяготением сверхкарлика, почти замыкалось само в себя, неузнаваемо искажая ход лучей света от далеких светил: звезды с холодным равнодушием взирали на песчинку, барахтавшуюся в могучих объятиях космоса. Одиннадцать процентов от исходного запаса топлива!.. Внезапно он заметил, что стрелка указателя скорости корабля стоит на месте! Это могло означать только одно: реактивная тяга «Паллады», в течение четырнадцати суток израсходовавшей три четверти своих гигантских энергетических запасов, уравновесила, наконец, невообразимое тяготение звезды Цвикки, которая так и не показала свой страшный лик на экранах обзора. Корабль мучительно вибрировал в гибельном равновесии. Его двигатели не могли ни на грамм увеличить силу своей тяги они давно уже работали на опасном пределе, а сверхкарлик уже не мог ничего прибавить к силе порожденного им колосса гравитации. Руссов в отчаянии посмотрел на белый диск регулятора мощности радиоквантовой генерации: он был выведен до отказа. Сознание неотвратимости скорой гибели астролета исторгло у Руссова крик ярости и бессилия. Он уже ни на что не надеялся, даже на чудо. И вдруг пришла робкая мысль: «Стартовые двигатели!.. Два миллиона тонн дополнительной тяги!» Руссов рванул диски включения стартовых двигателей, ясно сознавая, что, расходуя стартовое, а, следовательно, и посадочное топливо, лишается возможности посадить впоследствии корабль на Землю или другую планету солнечной системы…
Короткий гром стартовых двигателей прозвучал, как песня побеждающего разума. Стрелка указателя скорости сразу ожила, затрепетала и лениво поползла вправо. Три часа гремела эта песня и умолкла: кончилось ядерно-водородное топливо. По лицу Руссова текли слезы радости: он знал, что победа осталась за ним, — сверхкарлик разжал, наконец, свои объятия. Пронзительный вой проснувшегося гравиметра показался ему небесной музыкой. По мере того как «Паллада» все дальше уходила от сверхкарлика, этот вой постепенно сменялся басистым урчанием; потом звук стал повышаться, в нем появились музыкальные тона — и вот уже снова полилась убаюкивающая песня — сказка свободного пространства!..
Руссов выключил главные двигатели, переводя корабль на инерциальный полет. У него еще хватило сил подняться и дойти до дверей анабиозной каюты. Он хотел сказать «спящим» товарищам, что они спасены во второй раз, но упал на пороге, погрузившись в непробудный сон смертельно уставшего человека… Однако, проснувшись много часов спустя, он все-таки вошел. Подобные гигантским вытянутым грушам, голубые корпуса ванн встретили его мягким сиянием прозрачных стен, торжественной тишиной сладкого забытья. Он долго всматривался в лица друзей и беззвучно плакал. В этих слезах было все: и радость спасения, и надежда еще увидеть товарищей живыми, и сознание непреходящей радости бытия, когда сердце бьется в унисон с сердцами всех людей. Ему показалось, что лицо Светланы, которое туманно рисовалось в недрах мерцающей жидкости, вдруг ожило в улыбке, а губы невнятно произнесли слова одобрения и привета…
Координаты звезды Цвикки, которые он узнал столь дорогой ценой, помогли ему с абсолютной точностью нацелить «Палладу» на солнечную систему. Это было теперь так просто: перо автомата вычертило на курсовой карте уже две стороны треугольника, в вершинах которого лежали Солнце, Альфа Эридана и звезда Цвикки. Ему оставалось лишь соединить прямой линией точку на карте, обозначавшую местоположение сверхкарлика, с условным знаком Земли, — он замкнул, таким образом, геодезическую мировую линию движения «Паллады» в пространстве. Уточнение и исправление программы заняло не более пяти дней.
…Израсходовав ровно половину оставшегося одиннадцатипроцентного запаса внутринуклонной энергии, Руссов разогнал «Палладу» до скорости равной — увы! — лишь восьми тысячам километров в секунду: больше тратить топливо было нельзя, ибо нечем было погасить достигнутую скорость при подходе к солнечной системе. Огромное нервное и физическое напряжение последних недель не прошло для него даром: он был близок к полной прострации и желал только одного — покоя. Покоя и отдыха, небытия и забвения! Поэтому Руссов почти равнодушно воспринял эти две цифры — «девять» и «восемь тысяч». Девять парсеков, которые нужно было пройти до Солнца, и 8 тысяч километров в секунду — скорость, с которой вынуждена теперь ползти «Паллада», не имея топлива для дальнейшего разгона… Не страшило его и то, что в результате столь малой скорости между кораблем и Солнцем пролегло теперь шестьсот лет пути. «Анабиоз… отдых… забвение», — шептал он, как в бреду, настраивая реле времени одной из пустующих анабиозных ванн. Но все же, прежде чем погрузиться в анабиоз, он гигантским усилием воли заставил себя тщательно проверить показания всех приборов управления, прослушать стройную симфонию, которую они разыгрывали в честь победы над космосом, и заложить в управляющее устройство сверхмощного радиопередатчика короткую программу, которая спустя шестьсот лет оживет в его сигналах: радиопередатчик будет монотонно слать в эфир позывные «Паллады» и слова, исполненные великой простоты: «Я — «Паллада»… Шестьсот лет иду по инерции… Могу затормозиться только до планетарной скорости… Для посадки нет топлива… на борту мертвый экипаж».
* * *
«Паллада» достигла солнечной системы через 594 года после того, как Руссов лег в анабиоз. Он не слышал и не мог слышать, как роботы, повинуясь заложенной им программе, в последний раз включили квантовые генераторы, как мощно запели магнитные поля, направляя поток радиоквантов, как затем умолкли двигатели, израсходовав последний киловатт энергии, но погасив скорость корабля до пятидесяти километров в секунду. «Паллада» вторглась в окрестности Плутона, посылая в пространство крик отчаяния: «Я — «Паллада»… Спасите нас, люди Земли!..»
Руссов ошибся ровно на пять лет при настройке реле времени, которое должно было «разбудить» его при подлете к солнечной системе. Поэтому он не мог видеть картину собственного спасения. Радиоголос «Паллады» был услышан и расшифрован станцией межзвездных кораблей на Титане[5]… Два гигантских спасательных звездолета настигли мертвую «Палладу» в тот момент, когда она, пройдя по инерции всю солнечную систему, готовилась опять — теперь уже навсегда — кануть в космос. Уравняв свои скорости с ее скоростью, корабли заключили ее в могучие объятия соединительный ферм, а затем бережно понесли на Титан.
…Когда Руссов очнулся, он долго не мог понять, где находится. Он лежал в комнате с прозрачными стенами, сквозь которые четко рисовался огромный диск Сатурна, висевший в густой синеве неба Титана. Участливые лица склонившихся над ним людей вызвали на его лице слабую улыбку и слезы радости. Внезапно он приподнялся и с надеждой в голосе спросил:
— Они… уже живы?.. Врач в белоснежной одежде наклонил голову: — Они будут жить… Ты скоро увидишь своих товарищей. Не волнуйся, отдыхай… ты очень слаб.
Тогда Руссов облегченно вздохнул. На его бледном, изнуренном лице заиграла счастливая улыбка.
Примечания
1
То есть «квантовый звездолет класса «семь девяток после нуля».
(обратно)2
Суточный спутник Земли — искусственный спутник, обращающийся вокруг планеты на высоте ее шести радиусов и делающий один оборот в сутки. Он постоянно висит на небосводе на одном месте (для земного наблюдателя).
(обратно)3
Эквивалентная масса — масса, возникающая при огромном выделении энергии при торможении звездолета согласно знаменитому закону взаимосвязи массы и энергии, открытому Эйнштейном.
(обратно)4
Антигравитационный радиоуправляемый автомат — телепередатчик.
(обратно)5
Титан — крупнейший спутник Сатурна.
(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Альфа Эридана», Александр Лаврентьевич Колпаков
Всего 0 комментариев