«Шахматный парничок»

Дмитрий Де-Спиллер ШАХМАТНЫЙ ПАРНИЧОК

I

Эту историю мне рассказывала много лет тому назад мать моего отчима — покойная тётя Миланта. Сама она слышала её от своего деда — Сергея Севастьяновича Серебрянникова, скончавшегося на исходе прошлого века в звании библиографа публичной библиотеки города Козлы.

Когда говорят о старых Козлах, то обыкновенно придают им колорит живописного иностранного города. Но это характеристика односторонняя. Основное население Козлов с первых дней существования города было русское. Шведские и албанские поселенцы, швейцарцы-колонисты, французы и итальянцы составляли не основное население Козлов, а, так сказать, поверхностное. Но по этой-то именно причине иностранцы и были в Козлах больше на виду, нежели русские. Особой заметностью отличались французы. Может быть, именно с этим их свойством связано появление в Козлах французской газеты «Journal de Kozles». Она просуществовала с перерывами с 1 октября 1869 года по 1 ноября 1880 года, имея в лучшие времена не более 500 подписчиков, что не влияло, однако, на интересность газеты, которая была живой и отзывчивой. Её первым редактором-издателем был упомянутый мною Сергей Севастьянович Серебрянников. Он владел французским превосходно.

Все сотрудники Сергея Севастьяновича были даровые. О гонораре не было речи. А всё же трудно был сводить концы с концами. Так трудно, что Серебрянникову пришлось наконец отказаться от издания газеты, созданной его трудами и талантом, и передать её другому издателю — своему зятю Леону Дамурье.

Дамурье этот был любопытной личностью. Большой остряк, неутомимый и неисправимый каламбурист, весельчак, он с особенным эффектом танцевал трепака, на ходу снимая сапог и тут же во время присядки надевая его. Он страстно любил разгадывать головоломки.

Газета, принятая им от Сергея Севастьяновича, не только не давала дохода, но ещё приносила убыток. Но как бодро и интересно она велась! Каждый вечер в редакции газеты собирались друзья и сотрудники Дамурье. Оживление царило всеобщее. Остроты и каламбуры взлетали, перекрещивались и разлетались, как звёзды фейерверка. Между двумя периодами злободневной передовицы Дамурье умудрялся разрешать труднейшие головоломки из свежеполученных парижских газет. А если загадка была чересчур замысловата, то передовица откладывалась и сотрудники приглашались бросить на время текущую работу, чтобы заняться более серьёзным делом искания трудного решения. Приходивший за газетным материалом метранпаж останавливался в благоговении перед священнодействием редакции и сам увлекался головоломной работой. Но вот решение найдено! Происходило общее ликование: закипала вновь газетная работа, и Дамурье принимался за продолжение громоносной статьи против Бисмарка, которого он искренне ненавидел.

Став редактором-издателем газеты, Дамурье предпринял энергичные (но безуспешные) попытки сделать газету прибыльной. Для этой цели он не останавливался перед значительными расходами. Переменив часть сотрудников, он стал выплачивать остальным гонорары. Этим он открыл возможность привлекать в газету новые силы.

Первым его приобретением стал Владимир Досифеевич Вельтищев — личность любопытная, сложная, богато одарённая, вмещавшая в себя и большие силы, и большие слабости.

Жаль, очень жаль, что для верной характеристики Владимира Досифеевича придётся долее, чем хотелось бы, остановиться на доминировавшей в нём прискорбной слабости!

Трудно сказать, какие причины привели Вельтищева — всегда доброго и жизнерадостного — к пагубной привычке пить. Но пил он много и безобразно, и это отразилось на всех сторонах его жизни. Даже на отношениях с собственной собакой! Она подчас решительно отказывалась признавать его хозяйский авторитет.

У Серебрянниковых все наперёд знали, идёт ли к ним Владимир Досифеевич в нормальном или ненормальном виде, и именно по тому признаку, следует ли за ним Шарик или нет. Когда Владимир Досифеевич был трезв, голос его, обращённый к собаке, был авторитетен. Его приказание оставаться дома исполнялось Шариком без рассуждений. Но когда хозяин был пьян, никакие приказания и угрозы не действовали и собака неотступно шла за ним повсюду…

Как-то раз, когда Вельтищев работал над одним сочинением о почтовых тарифах, — избрав по обыкновению местом работы распивочную у Изборской заставы, он привёл туда прямо с улицы городского панорамщика — итальянца Тальяферо. Тот поразил воображение Вельтищева рассказом о своих приключениях: о том, как пришёл он в Козлы из Италии пешком, обойдя всю Европу с шарманкой в руках, как похоронил где-то в Германии свою молодую жену, которая пела под его аккомпанемент. Для этого пришлось продать шарманку. В Козлы Тальяферо прибыл ни с чем.

Первоначальным средством к его существования в Козлах послужило изготовление хитро запутанных проволочных изделий — фокусов под самыми затейливыми названиями: восточный вопрос, дамские капризы, крест и могила и т. п. Потом он стал показывать стереоскоп, который вскоре заменил собственного изделия панорамой.

Тальяферо всегда носил с собой книжечку, содержание которой, впрочем, знал наизусть: это были «Мысли императора Марка Аврелия» на французском языке. Он любил эти «Мысли». Они поднимали его душу на великие подвиги. Тальяферо вздумал, что можно обогатить весь Козловский край разведением тутовых деревьев и созданием шелководства. Он начал пропагандировать всюду свою идею, показывал вместе с панорамой и коробочку с шелковичными червями. Ходил к разным чиновникам, говорил, убеждал. Он, вероятно, был прав, но в его устах проект этот звучал комично, и над ним смеялись. Потом мечты Тальяферо приняли странный оборот: он вообразил, что открыл всемировой флюид, жизненное начало всего мира. Флюид этот он получал, растягивая руками проволочную пружину. Руки от напряжения дрожали, и Тальяферо приписывал это флюиду…

Осушив предложенный Вельтищевым графинчик, Тальяферо вдруг наклонился к собеседнику и, понизив голос, сообщил, что рассчитывает вскоре разбогатеть…

— Вы, разумеется, осведомлены, господ ин Вельтищев, что искусственные культуры трюфелей никогда ещё не удавались, — сказал он таинственно. — А вот у меня в парнике французские трюфели благоденствуют. Я возбуждаю их токами мирового флюида. Предприимчивые люди отвалят мне изрядный куш за мой секрет — хороший товар дёшево не продаётся. Но, по сути дела, обогатит меня не что другое, как сила всемирового флюида. У императора Марка Аврелия есть одно изречение…

И Тальяферо стал декламировать Марка Аврелия, идеи которого, как считал он, подкрепляли его надежды. Но к некоторому его удивлению, Вельтищев тут сам закончил начатую цитату и долго с увлечением декламировал Марка Аврелия…

Владимир Досифеевич обладал феноменальной памятью и знал наизусть почти всю античную литературу…

Удивительные приключения и причудливая личность панорамщика поразили литераторское воображение Вельтищева. Он дал себе слово сделать Тальяферо героем рассказа, который решил написать для газеты «Journal de Kozles».

II

Прежние козловцы — главы семей — сами ходили на рынок. Хозяйки не ломали своих хорошеньких голов над придумыванием завтрашнего обеда. Не зная, что будет свежего или нового на рынке, что могли бы они придумать на обед, кроме чего-нибудь совсем обыкновенного? Отсюда могло бы произойти неудовольствие мужей, семейные трагедии. Но мужья сами чуть свет ходили на рынок. На Старый, на Новый, на Ярымский.

Являлись сморчки из окрестных лесов — покупали сморчки. Появился барашек — покупали барашка. Вот они свёртываются тяжёлыми кольцам, чёрные угри с собачьими мордочками, — давай угрей. А там кабачки — купить бы ещё кабачков? Так нет — на сегодня довольно.

Многие, даже состоятельные козловцы совершали эти ежедневные утренние хождения на рынки. Они успевали, вернувшись домой с провизией, ещё заснуть на один или два часа и шли потом на свои занятия спокойно, предвкушая удовольствие от ожидавшего их дома обеда…

Однажды утром, вскоре после встречи Вельтищева с Тальяферо в пивной у Изборской заставы, Сергей Севастьянович Серебрянников отправился на рынок. Рынок приветствовал нашего библиографа разноязыким шумом животных и людей. Сделав свои покупки, он собирался уже вернуться домой, как вдруг увидел Тальяферо. Тот сидел на складном стуле в своём, как обычно, очень помятом котелке, но в совсем необычной роли — продавца каких-то диковинных мясистых грибов. Грибы эти находились в лукошке, поставленном на камышовую рогожу. Лицо панорамщика светилось торжеством.

— Рубль да денежка, Тальяферо, — приветствовал Сергей Севастьянович местную знаменитость. — Где ты разжился такими грибами?

— А, здравствуйте, здравствуйте. Трюфелей не желаете ли приобрести? Отличный сорт — tuber melanosporum.

— Где же ты их раздобыл? — изумился Серебрянников. Он во все глаза глядел на бурые сморщенные грибы. Они вправду были замечательно похожи на французские трюфели, виденные им некогда в Марселе.

— Я открыл способ выращивания трюфелей в парнике, — объявил Тальяферо. — А грибницы мне прислали по почте.

— Но ведь это великолепное открытие! — воскликнул Серебрянников с искренним воодушевлением.

Тальяферо опустил глаза и скромно улыбнулся, оттого сделался похож на древнегреческого мима.

— И сколько ты хочешь за свою корзинку?

Тальяферо заломил порядочно. Но Сергей Севастьянович торговаться не стал. Корзинку с затхло ароматными грибами он тут же купил. Трюфели были большой редкостью в тех краях, и Серебрянников с удовольствием предвосхищал радостное удивление, с которым домочадцы встретят его диковинную покупку. Им, однако, пришлось испытать ещё большее удивление, чем можно было ожидать.

Дома Сергей Севастьянович торжественно вынул из необъятной сумы лукошко и высыпал трюфели на большое блюдо. Тут все пораскрывали рты, вытащили из кучи и стали рассматривать четыре гриба совершенно неправдоподобного вида. Один из них был похож на дракона, сидящего на круглой подставке. Два других гриба напоминали гусениц. Но самым удивительным был, пожалуй, четвёртый гриб. Он имел вид большеголовой человеческой фигурки.

Важной особенностью сходства между этими четырьмя грибами и теми предметами, на которые они походили, была его конкретность. Оно было гораздо осязаемее, скажем, сходства между причудливым корнем и образами, внушаемыми им нашему воображению. То было доказуемое, математически измеримое сходство…

Впоследствии Серебрянников задавался вопросом: знал ли Тальяферо, когда продавал трюфели, что в его корзинке среди десятков заурядных грибов было четыре гриба необыкновенных — «фигурных», как выразилась супруга Сергея Севастьяновича.

Тальяферо мог этого не знать, потому что был подслеповат. Правда, к картинной этой подслеповатости козловцы привыкли относиться с некоторым скептицизмом. Часто бывало, что, утвердив на треножнике панораму и полузакрыв глаза, Тальяферо, казалось, самозабвенно отдавался своей зазывной болтовне. Но неожиданно он весьма ловким ударом ноги отбрасывал хитрого мальчишку, покушавшегося на контрабандное обозрение панорамы в одну из щелей, которыми она изобиловала. Однако, чтобы заметить такой сравнительно крупный предмет, как мальчишку, достаточно иметь зрение менее острое, чем для различения особенностей маленьких грибов. Но даже и зная, что четыре из его трюфелей похожи на гусениц, дракона и человечка, Тальяферо с его эксцентричным образом мыслей мог не придать этому большого значения. Как бы там ни было, но когда неделю спустя при встрече Серебрянников спросил его об этих грибах, Тальяферо уклонился от ответа и переменил разговор…

Четыре «фигурных» гриба Сергей Севастьянович поместил под стеклянный колпак. Высохнув, они со временем утратили примечательность своего облика, превратившись в нахмуренные комочки. Из остальных трюфелей супруга Сергея Севастьяновича приготовила соус с упоительно пряным запахом. Облитые им макароны получили такую вкусность, что счастливцы, приглашённые на обед, облизывали не в переносном смысле, а в действительности свои пальцы.

III

Вельтищев данное себе слово сдержал. Поработав в пивной три дня, он сочинил про панорамщика весьма романтический рассказ. В нём говорилось, что Тальяферо, всю жизнь увлекавшийся грандиозными планами облагодетельствования человечества, покончил будто бы с собой, разочаровавшись в какой-то красавице, в которую он влюбился по воле авторской выдумки.

Весть о самоубийстве Тальяферо разнеслась по городу. В редакцию посыпались вопросы. Пришлось написать опровержение.

Пришёл в редакцию и сам Тальяферо в своём неизменно помятом котелке. Не выразив ни малейшей обиды на преждевременное отправление его на тот свет, он обратил только внимание Вельтищева на то, что если бы ему суждено было наложить на себя руки, то сделал бы он это из-за более серьёзного повода, нежели из-за женщины.

— Я слишком избалован вниманием привлекательных женщин, чтобы принимать близко к сердцу их причуды, — томно признавался Тальяферо…

Вельтищев оправдывался безотчётностью поэтического воображения и цитировал слова поэта о том, что:

В это время почтальон принёс в редакцию кипу свежих парижских газет. Бывший здесь же Леон Дамурье немедленно занялся разгадыванием прибывших с газетами головоломок. Но первая же задача оказалась чересчур трудной. В ней требовалось провести линию через восемь нарисованных мостов, нигде не пересечь при этом намеченную пунктир реку и соединить линией два крестика на её островах. И так и эдак чертил Дамурье булавкой по газете — ничего у него не выходило. Наконец он объявил, что может строго доказать неразрешимость задачи, и показал газету присутствующим. Тальяферо бросил на рисунок лишь один взгляд.

— Вы ошибаетесь, господин Дамурье, — сказал он, перебивая Вельтищева. — В условиях задачи, конечно, не сказано, что линия не может огибать истока реки. А если допустить, что исток находится в пределах рисунка, то задача решается очень просто!

И он оказался прав! Тальяферо сумел угадать идею задачи, даже не прочитав её недопонятое редактором условие! Но, может быть, он уже раньше где-то её слыхал? Ничуть не бывало! Мгновенно он разрешил и все остальные головоломки! Более того, он немедленно предложил улучшенные их варианты, А сверх того, он нарисовал на бумаге два ребуса, лабиринт и шахматную задачу. То были прелестные головоломки, изящные и остроумные. Тальяферо придумал их за какие-нибудь четверть часа. Его способности к головоломкам были едва ли не гениальными! Уходя, Тальяферо сказал:

— К несчастью, в мире хитроумного больше, чем доброго…

IV

Задачи, которые придумал панорамщик, навели Леона Дамурье на мысль использовать этот замечательный талант для приумножения числа подписчиков газеты. Он попросил Вельтищева пойти к панорамщику домой и предложить ему сотрудничество в «Journal de Kozles». По мнению Дамурье, газета весьма бы оживилась, украсившись изобретёнными Тальяферо головоломками.

Вельтищев был на подъём тяжеловат, но необыкновенная личность панорамщика продолжала занимать его любопытство. Услышав просьбу редактора, он на другой же день поспешил её исполнить. После обеда, часов около пяти, он отправился к панорамщику.

Тальяферо жил в уединённом домике с застеклённой верандой, опутанной плющом. Когда Владимир Досифеевич подходил к жилищу Тальяферо, тот стоял у крыльца и смотрел в подзорную трубу. Сперва хозяин повёл гостя не в комнату, а через коридор в застеклённую галерею.

— Вот здесь мой парничок. В нём я выращиваю трюфели, о чём вам говорил, — объявил Тальяферо и повёл малопонятную речь про то, как сила мирового флюида, проникая в грибницу, способствует росту грибов. Вельтищев скоро потерял нить и перестал слушать; его глаза понемногу привыкли к зеленоватой полутьме, и он с любопытством разглядывал веранду.

В углу её помещался обширный, как телега, ящик с землёй. Вертикальная доска разделяла поверхность земли в ящике на две неравные части. Правая полоса земли имела форму квадрата со стороной примерно метр с четвертью. Её прикрывали стеклянные рамы. В левую, меньшую, полосу было воткнуто несколько гуттаперчевых трубок, протянутых из бутылей с растворами, которые стояли на скамье. Возле трубок в грунт парничка были воткнуты разбитые стереоскопы, разрезанные шелковичные коконы, фарфоровые фигурки, одна из которых изображала дракона, а другая человечка и концы нескольких пружин. Пружины, связанные узлом, были положены между двух гальванических элементов, от которых под грунт тянулись медные усы. У двери стояло ведро с водой и табурет, на который Тальяферо и указал, окончив свою краткую лекцию.

— Посидите, пожалуйста, здесь, — вежливо сказал он, — а я должен заготовить для парничка вечерний запас всемирового флюида.

И, взявшись за пружины, он принялся с поразительной быстротой их сжимать и растягивать, поворачивать и наклонять в разных плоскостях. Когда усердный труд этот был окончен, Тальяферо воткнул в землю пальцы и сказал, что поступает так, чтобы из его рук «вытекли в землю остатки флюида». Подержав пальцы в земле, он вынул их и тщательно разровнял грунт. Потом он снял застеклённые рамы и собрал выросшие в парнике грибы в корзинку. Вельтищев мог видеть, что некоторые трюфели росли не под землёй, как положено трюфелям, а на поверхности. Другие же пришлось выкапывать из глубины.

Покончив с делами, Тальяферо пригласил гостя в свою комнату, напоминавшую по обилию всякого хлама антикварную лавку. Садясь на диван, Вельтищев увидел напротив, на этажерке, странные сморщенные шахматные фигуры, одни тёмно-коричневые, другие пожелтее. Он хотел было спросить об их назначении, но решил прежде объяснить цель своего прихода.

— Я пришёл, чтобы просить вас сотрудничать в «Journal de Kozles», — сообщил он, поправляя галстук, съехавший по обыкновению на сторону. — Господину Дамурье очень понравились ваши задачи. Он покорно просит давать для каждого субботнего и воскресного номера по две анаграммы или логогрифа и по одной шахматной и одной карточной задаче. Разумеется, за вознаграждение.

И Владимир Досифеевич, прищурив и скосив в сторону свои умные глаза, назвал действительно отличное жалованье. Но, к его удивлению, Тальяферо стал отговариваться ненадёжностью творческого вдохновения, без которого, как известно, хорошую головоломку сочинить невозможно.

— Но вы хоть начните. Попробуйте. Придумайте головоломки, скажем, на весь следующий месяц, — уговаривал Вельтищев.

На это Тальяферо согласился. Он объявил, что через две недели либо вовсе откажется от сотрудничества с газетой, либо приготовит для неё запас головоломок на весь следующий месяц. Выразив удовольствие по поводу этого решения, Вельтищев спросил затем, откуда у Тальяферо те странные шахматы на этажерке. И получил неслыханный ответ:

— Видите ли, Владимир Досифеевич, я иногда со своими трюфелями балуюсь в шахматишки.

— То есть что вы хотите сказать?

Вельтищев приподнялся и обратил к Тальяферо своё краснощёкое круглое лицо с маленьким носом и полуоткрытым ртом.

Тальяферо смутился.

— Это нелегко объяснить. Дело в том, что мне удаётся направлять в парничок силу вращения земного шара.

— Как, как? Вы говорите о силе вращения земного шара? При чём здесь это? — Вельтищев совсем растерялся.

Тальяферо заговорил каким-то странным тоном:

— Потихоньку я накручиваю эту силу на нити грибницы. Она соединяется там с силой мирового флюида и создаёт в грибнице Хаос. А Хаос — штука хитрая. Вы знаете, что такое Хаос?

— Хаос? Ну это неустройство, беспорядок. А в греческой мифологии — это первозданный источник всякой жизни в мире.

— Именно так. Но Хаос — это ещё и мыслящий источник жизни. Он забавляется разливами своего ума. Он любит головоломки и шахматную игру и иногда удостаивает меня быть своим партнёром.

— Но как технически может идти игра со столь бесплотным партнёром?

— Хаос растит мои грибы в форме шахматных фигур. Он превращает парник в живую шахматную доску.

Вельтищев не знал, верить или не верить этим откровениям. Повертев в руках поданные хозяином шахматные фигуры, он убедился, что то и вправду были странного вида высохшие трюфели.

— А вы умеете играть в шахматы? — спросил Тальяферо.

— О, да. Я большой любитель шахмат. Но скажите, не сможете ли вы показать мне игру с парником в действии?

— То есть с Хаосом, вы хотите сказать? Парник ведь здесь простой посредник. Нет, к сожалению. Сейчас Хаос играть не расположен. Погода неподходящая. Тишь. Ну и вы, конечно, понимаете, что показать игру с Хаосом за короткое время вообще невозможно. Ведь грибы не вырастают за одну минуту. Однако мы можем сыграть за обыкновенной доской, и я открою вам кое-какие секреты, в которые посвятил меня Хаос. Самый главный из них — это искусство заглядывать в невидимую часть партии.

— Что такое «невидимая часть партии»? — спросил Вельтищев.

Тальяферо достал со шкафа шахматы.

— Шахматная партия состоит из двух частей, — сказал он, расставляя фигуры, — из части близкой, доступной, в которой мы видим прямые последствия своих ходов, и из части слишком далёкой для нашего ума. Вот, например, некий шахматист, как говорят, «видит на три хода вперёд». А уже то, что должно случиться на доске дальше, он не в состоянии предвидеть в подробностях. Эту-то не подчинённую его воле область, область подводных, так сказать, шахматных течений, я называю невидимой частью партии…

Он выдвинул пешку. Завязалась игра, во время которой Тальяферо беспрерывно разговаривал. Он делал свои ходы не задумываясь.

— Каждый удар в шахматном бою, — говорил он, — производит изменение как в видимой, так и в невидимой части партии. Но изменения в невидимой части партии могут, помимо наших желаний, оказаться для нас как благоприятными, так и губительными. Отсюда является в шахматы случайность. Вы согласитесь, конечно, что исход партии зависит не от одного лишь искусства игроков, но и от случайности. Бывает иногда, что побеждает более слабый игрок, причём вовсе не потому, что он лучше сыграл, а потому, что за него сыграла сама партия. То есть вышло так, что подводный, невидимый ход шахматной партии повернулся в его пользу. К сожалению, не имеется средств точно предугадывать, как должен он повернуться. Но вот, играя с Хаосом, кое-что я всё же научился здесь предвидеть. Вот смотрите, как это делается…

Тальяферо склонился над доской и задумался. Наконец он сказал:

— Ничего не получится. Здесь никакой невидимой части партии нет. Я даю вам мат в шесть ходов.

— Каким же это образом?!

Изумлённый Вельтищев всплеснул руками и зацепил стенные часы. Те закачались и соскочили одной петлёй с гвоздя. Тальяферо вскочил их поправить и вдруг сам изумился не меньше Вельтищева.

— Как? Уже семь часов?! — воскликнул он. — Простите меня, но я должен бежать, бежать! Очень прошу зайти ко мне через неделю во вторник. Я постараюсь приготовить вам головоломки.

С этими словами Тальяферо схватил подзорную трубу и довольно бесцеремонно тут же выбежал из дому, оставив гостя одного. Когда спустя полчаса Вельтищев направлялся в свою излюбленную пивную, он ещё раз увидел Тальяферо. Тот стоял в начале Тупикового спуска и смотрел в подзорную трубу. Вельтищев подошёл к неподвижному как статуя панорамщику и спросил, чем он занят.

— Я наблюдаю вращение земного шара, — ответил Тальяферо и объяснил, что, глядя вдоль улицы как можно дальше вперёд, можно видеть, как каланча полицейского участка постепенно передвигается вправо…

V

В то время в Козлах место и звание окружного почтинспектора занимал будущий товарищ министра почт Аркадий Анастасиевич Чебыкин. В тот подготовительный козловский период к своей будущей петербургской деятельности, он задумал написать книгу о почтовых тарифах, проводя в ней ту мысль, что надо достичь большего их единообразия в масштабах земного шара. Но ту или иную мысль нужно было выразить гладко, понятно и литературно, а Аркадий Анастасиевич на этот счёт был очень и очень слаб. На помощь себе он пригласил Вельтищева, который сумел довести совместную с Чебыкиным работу до конца, хотя пагубная страсть его не покидала. Чебыкин относился к его слабости снисходительно, потому что в моменты опьянения Вельтищев был в состоянии лучше проникать в чужие, малопонятные для самого автора мысли. Но когда пришлось перейти к печатанию книги и корректура была поручена Вельтищеву, вышел грандиозный скандал. Начался он в тот самый вторник, когда наступил срок готовности головоломок, назначенный Тальяферо. В тот день Вельтищев отправился к Тальяферо рано утром. Разумеется, его интересовали и головоломки. Но ещё более любопытство Владимира Досифеевича задорил вопрос: правда ли, что он мог в той прерванной партии получить обещанный мат в шесть ходов? Позавчера в гостях у Серебрянникова он с Сергеем Севастьяновичем вдоль и поперёк изучил ту свою позицию и нашёл её несокрушимой. Но очень уж многозначительно хмурились под стеклянным колпаком высохшие «фигурные» грибы…

Подойдя к домику Тальяферо, Вельтищев увидел здесь перемены. Весь плющ был сорван, а стёкла веранды до половины были замазаны голубой краской. Вельтищев постучал и при этом заметил, что дверь не заперта. На стук никто не ответил. Вельтищев громко позвал хозяина. Опять никакого ответа, но в доме послышался шорох. Вельтищев распахнул дверь и увидел на полу расплющенный котелок панорамщика и чёрную крысу, которая тут же пропала. Обеспокоенный, Владимир Досифеевич прошёл в комнату. Он нашёл там на столе стопку бумаг с изложением условленных головоломок. Вельтищев стал изучать их решения, поджидая хозяина. Но прошло полчаса, а Тальяферо не возвращался. Вельтищев устал ждать. Он сложил бумаги в портфель, вышел в коридор и отворил дверь на веранду. Тут ничего с прошлого вторника не изменилось. Только в бутылях оставалось меньше жидкости, питающих парничок.

Вельтищеву захотелось пить. Он набрал из ведра и выпил кружку жёсткой колодезной воды. Потом ушёл из дому, приперев дверь чурбаном.

Вскоре он сидел в пивной, пожимал руку какому-то нафабренному ростовщику и доказывал ему всю его подлость, обзывая соответственными словами. Тот совершенно соглашался с неотразимыми, но нетрезвыми доводами, бряцал себя по животу невыкупленными золотыми цепочками и хлопал обличителя по плечу. Потом Вельтищев с кем-то обнимался, кому-то на потеху говорил по-латыни, показывал свои статьи…

Вдруг сильная тревога потушила в нём интерес к собутыльникам. Тревога была неопределённой. Одна лишь мысль глухо в ней ворочалась, что чего-то недостаёт, что что-то важное отсутствует.

Владимир Досифеевич раскрыл портфель (портфель был тут, портфель не потерялся) и перещупал бумаги. Всё как будто на месте: вот статья о всероссийской ярмарке, вот заметки о новом цензурном уставе, вот головоломки Тальяферо, вот докладная записка о необходимости учреждения при земельных банках особых контрольных комитетов, заказанная братом Аркадия Чебыкина… Да, Чебыкина…

И тут Вельтищев вспомнил о книге, над которой они вместе с Аркадием Анастасиевичем работали. Рукопись этой книги занимала утром всё заднее отделение его обширного портфеля. Он это отлично помнил!

И всё же, вопреки отчётливому воспоминанию Вельтищеву вдруг стало казаться, что он оставил рукопись дома. Он закрыл портфель и, поискав глазами под столиками и на скамьях, отправился домой.

У него была прекрасная жена, которую он боготворил, хотя и успел измаять монотонными обещаниями насчёт воздержания от спиртного. Увидев мужа сверх меры нетрезвым, она решилась было разразиться горькими упрёками, чего обычно делать избегала. Но её поразил потерянный вид супруга, и она с тревогой осведомилась, что случилось.

А Шарик между тем заметил, что хозяин раздеваться не торопится (из чего явно следовало намерение идти с ним гулять), и с ликующим лаем взвивался чуть ли не до потолка.

Владимир Досифеевич объяснил суть происшествия и поднял глаза. Жена покачала головой. Она сама утром клала рукопись мужу в портфель. Вельтищеву вдруг стало казаться, что рукопись забыта им в доме Тальяферо. Он решил немедленно туда идти. Жена понимала, что супруг встревожен слишком сильно, чтобы ждать завтрашнего утра, и не удерживала его. Но когда он стал уходить, началась обычная история.

— Пошёл, Шарик! Пошёл! Ступай домой!..

Но собака ноль внимания и только помахивала хвостом. Владимир Досифеевич сердился, топал ногой и старался принять грозный вид, внушительно повторяя «Шарик, пшёл!..» с тем же результатом. Шарик не только не шёл домой, а, напротив, как только Владимир Досифеевич двинется, преспокойно следовал за ним. Наконец Вельтищеву пришлось смириться с его обществом. К домику Тальяферо они пришли, когда уже совсем стемнело.

Дом по-прежнему был безлюден и не заперт. Дверь припирал чурбан, поставленный Вельтищевым утром. Владимир Досифеевич помнил, как зажигал керосиновые лампы, как искал рукопись в комнате и на веранде, как опрокинул нечаянно корзинку с грибами и, собирая грибы, давил их сапогами, а потом, поскользнувшись, повалил на парник бутыль с раствором и раствор, шипя, как шампанское, быстро впитался в грунт. Но помнил он всё это смутно, как во сне. А потом его одолел настоящий сон. Сон без сновидений.

Проснулся Владимир Досифеевич оттого, что Шарик, жалобно повизгивая, толкал его мордой и лапами. Собака, должно быть, сочла (и вполне справедливо сочла), что это нестерпимый непорядок — ночевать под чужой крышей. Она приглашала хозяина вернуться домой. Владимир Досифеевич стал отмахиваться от Шарика, замычал на него, но этим разбудил себя окончательно и почувствовал жажду, как всегда бывает после перепития.

Он встал с дивана слегка озадаченный, недоумевая, как здесь очутился. Шатаясь на неверных ногах, он поплёлся на веранду. Там горела керосиновая лампа. Вельтищев одним духом осушил кружку воды и выпил затем вторую. Какое-то шуршание донеслось из угла, где стоял парничок. Вельтищев обернулся. Что-то металось под стеклянными рамами. Он сообразил, что то была крыса, проскользнувшая как-то под рамы. Она безуспешно пыталась выбраться. Вельтищев подошёл к парнику и выпустил крысу.

Его поразил вид грунта под стеклом. Грунт был весь в тёмных и светлых клетках. И в некоторых клетках росли продолговатые грибы, похожие на шахматные фигуры. Одни из этих своеобразных шахмат были темнее других. Их легко было разделить на две стороны — белых и чёрных.

Желая рассмотреть преобразившийся грунт, Вельтищев снял рамы и перевесил лампу поближе. Оказалось, что там, где глаз видел светлые клетки, было густо усеяно крохотными белёсыми грибочками.

Осмотрев шахматы, чудесно выросшие на парнике, Вельтищев вдруг вздрогнул, узнав позицию, в которой прервалась его партия с Тальяферо. Ему подумалось, что сейчас раскроется загадка предсказанного мата в шесть ходов. Он собрал грибы-фигуры в корзину и стал ждать, не вырастет ли на оголённом парнике следующая позиция, соответствующая началу матовой атаки. Но он что-то вспоминал, живописал в уме какие-то картины и наконец занёсся воображением в такую даль, что неведомо как очутился на диване под качающимся маятником. Движения маятника наводили дремоту, и вскоре Вельтищев погрузился в сон.

Разбудил его снова тот же Шарик, но теперь уж другим способом. Он не толкал больше хозяина, а лишь скорбно и заунывно выл, вкладывая в модуляции голоса всю муку своего сиротства. Владимир Досифеевич спустил ноги и с неудовольствием вспомнил примету: «ночной собачий вой — к покойнику». Он через плечо посмотрел на часы. Было за полночь.

У дивана стояла корзинка с грибами в виде шахматных фигур. Должно быть, Вельтищев машинально принёс её в комнату. Взглянув на неё, он тут же вспомнил всё приключение и поспешил на веранду.

Там, на парнике, изображалась теперь другая позиция. Грибы, которые создавали её, были водянистее прежних. Связь между новой и старой позициями, несомненно, существовала. Вначале, однако, Вельтищев никак не мог её ухватить. Вдруг он догадался, как развивалась партия. Он угадал ход белых в той старой позиции и подивился его безобидности. Сообразил он и то, как ответили чёрные. Их ответ был вынужденным. Впрочем, он только усиливал их положение.

Белые сделали затем второй ход, пожалуй, ещё более странный, и чёрные ответили единственно возможным способом, грозя белым матом. Белые защитились, и тут возникла та самая позиция, которую Вельтищев видел перед собой. Всё это Владимир Досифеевич отлично понял. Однако он совершенно не представлял, как теперь белые рассчитывают давать мат, для чего им, если верить Тальяферо, оставалось лишь три хода.

Минуты две Вельтищев раздумывал над этой проблемой. Затем он собрал с клеток в угол сочные шахматы и отправился досыпать…

Проснулся он от холода. Серое предутреннее небо глядело в окно. Шарик скорбно дремал в плетёном кресле. Вельтищев потянулся, встал и вышел во двор. Под водосточной трубой стояла кадка с водой. Он плеснул на лицо воды. Встряхнулся. Крупная птица бесшумно скользнула над оврагом, заслоняя лупу. Вельтищев вернулся в дом, пошёл на веранду, где горела по-прежнему лампа, и стал у парника.

На парнике росла новая позиция, но грибы, представлявшие шахматы, были теперь такими кривыми, что затруднительно было установить их шахматные ранги. Наконец Вельтищев справился с этим и увидел, что чёрным грозит мат после любого их хода. Он подумал немного и с замиранием сердца угадал те два хода-сюрприза, посредством которых белые построили это победную позицию.

Тальяферо оказался прав. Его партия с Вельтищевым была прервана в положении, когда при правильной игре он давал мат и шесть ходов. И восхищённый Вельтищев понял это теперь совершенно ясно.

Но он был не только шахматным партнёром Тальяферо. Он также был литературным партнёром Чебыкина, и, памятуя, что досугу час, а работе время, он ещё раз осмотрел все углы, ища потерянную рукопись. Но этой рукописи нигде не оказалось. В шесть утра он вернулся домой вместе с Шариком, всем своим видом изображавшим оскорблённую добродетель.

Можно себе вообразить негодование Аркадия Анастасиевич, когда Вельтищев признался ему, что потерял рукопись книги. Но потеря была непоправима — и дело создания книги надо было начинать сначала. Разумеется, Владимир Досифеевич был тут же устранён от этой работы. Она была поручена другому труженику пера и тоже безнадёжному алкоголику. Работа с новым помощником пошла у Чебыкина довольно успешно, только книга приобрела почему-то общее направление, диаметрально противоположное линии, защищаемой её потерянной предшественницей.

Между тем удручённый Вельтищев узнал новость которая перевернула ему всю душу своей прозаической трагичностью: в соседнем городе, в доме умалишённых умер Тальяферо в припадке буйного помешательства

Он погиб на исходе той самой ночи, которую Вельтищев провёл в его доме. Вырываясь из рук санитаров, он ударился виском об угол тумбы и тут же расстался с жизнью и друзьями, из которых многие его искренне любили, а ненавидящих не было, пожалуй, ни одного.

Выяснилось, что за сутки до своей кончины он безо всякой видимой надобности уехал по железной дороге в соседний город. Там он произносил на вокзале малопонятные речи научного содержания, пока не был препровождён чинами железнодорожной полиции в свой последний приют…

Прошло полгода, и Вельтищев оказался вынужден уехать с женой из Козлов, ибо редакции козловских газет, изверившись в его аккуратности, стали отказываться от его сотрудничества. Перед отъездом он был у Серебрянникова и рассказал про свои приключения в домике панорамщика. Они с Серебрянниковым однажды ходили туда и вернулись расстроенные. Мебель, утварь — всё было растаскано, стёкла разбиты. Остатки парника валялись в овраге. В доме жило теперь четверо крайне подозрительных субъектов. Вельтищев и Серебрянников их ни о чём расспрашивать так и не отважились.

После отъезда, в продолжение восьми лет Вельтищев в Козлах не появлялся. Потом он вернулся и умер в страшной бедности. Ему, однако, были устроены великолепные похороны при содействии «Козловского вестника».

Тётя Миланта родилась уже после смерти Тальяферо, но Вельтищева видела неоднократно. Сергей Севастьянович любил рассказывать внучке про шахматный парничок странного панорамщика. Она эту историю запомнила и на склоне лет поведала её мне.

VI

У меня есть товарищ по работе — Валентин Валериевич Гречухин. Он тоже математик, как и я сам. У него имеется теория, признания которой он, впрочем, ни от кого не требует. Встречая возражения, он после краткой борьбы затихает, с тем, однако, чтобы возобновить при случае осторожное наступление. По его теории всякая достаточно сложная кибернетическая система наделена сознанием.

Когда я рассказал ему про парничок Тальяферо, оп воодушевился, полагая, что мой рассказ идёт его теории на пользу.

— Всё дело в том, — многозначительно молвил он, — что переплетение грибниц, которое Тальяферо создал, плюс его собственные биотоки плюс электробатареи и химические растворы — всё это образовало сложную систему, обладающую сознанием. Ухаживая за ней, Тальяферо невольно наделил её чертами собственной психики и…

Я перебил Валентина, сославшись на Галилея.

— Галилей, — сказал я, — поставил гениальный вопрос: «Чем отличается одно физическое тело от двух физических тел?» Две гири, связанные верёвочкой это одно или два физических тела? Галилей утверждал, что дело вкуса или соглашения, как нам считать, и он был совершенно прав. А теперь я тебя спрошу: чем отличается одна кибернетическая система от двух кибернетических систем?

Допустим, твоя теория справедлива. Допустим, что электронная машина с миллиардом элементов уже обладает сознанием, а мы построили машину с двумя миллиардами элементов. Сколько же в ней систем и сознаний? Да вся вселенная не вместит их числа!

— Но ведь не всякое подмножество элементов в машине можно считать системой, — возразил Валентин. — Между некоторыми элементами слишком мало связей.

— Правильно, — заявил я. — Но когда мы будем решать, что является, а что не является кибернетической системой, неизбежно встанет Галилеев вопрос: это одна система или это две системы? И любой ответ окажется условностью. Но ведь не условностью является число сознаний в машине!

Валентин по обыкновению не стал защищаться. Он сказал:

— Хорошо, я об этом подумаю. Ну а сам-то ты как относишься к рассказу о шахматном парничке?

— Я считаю его небылицей. Не знаю, что послужило ему канвой. Твёрдо уверен, однако, что парничка с такими свойствами существовать не могло!

— Ну а вот тут я с тобой никогда не соглашусь, — заявил Валентин. — Ты, должно быть, прекрасно понимаешь природу сознания, раз берёшься так уверенно судить. Я претендую на меньшее. У нас в головах движутся электроны. Их движение рождает чувство боли, например. Когда мне было семь лет, мне это показалось странным. Я спрашивал взрослых: «А если покрутить три кирпича, насколько они от этого поумнеют?» Взрослые возмущались: «Что за околесицу ты несёшь?» А я спорил и доказывал, что мой вопрос вовсе не околесица.

С тех пор прошло сорок лет, но и по сей день я убеждён, что в тех спорах прав был я, а не взрослые. Мой вопрос не был глупым. Для меня и сейчас, пожалуй, не менее странно, что движение элементарных частиц, образующих наш мозг, порождает чувство боли, чем если бы совокупность кирпичей тоже вдруг почувствовала боль оттого, что кирпичи эти кто-то стал поворачивать. Будь внимателен, пожалуйста, я говорю о совокупности кирпичей. Каждый кирпич в отдельности боли не чувствует, а вот совокупность кирпичей боль чувствует. А снявши голову, по волосам не плачут! Не понимаю, почему ты берёшься отрицать, что такая архисложная система, как трюфельная грибница, может приобрести психические свойства, если только она уже ими не обладает и без нашей с тобой помощи?

— Ну, если ты воспарил на такую философскую высоту, то я могу лишь преклониться. Но согласись, что поведение этой трюфельной системы какое-то нефилософское. Ну чего ради вздумалось ей показывать Вельтищеву окончание шахматной партии?

— Конечно, она обменивалась с Тальяферо информацией, — сказал Валентин, подумав. — Как? Не знаю. Говорят герань чувствует на расстоянии настроение человека. Но нам тут вовсе и не требуется никакой телепатии. Тальяферо ведь просто прикасался к парнику руками!

Однако Тальяферо мог обхаживать парник и иначе как-нибудь. Вполне возможно, что он уже разыгрывал на парничке окончание своей партии с Вельтищевым. А когда Вельтищев плеснул туда химическим раствором, парник под действием раствора воспроизвёл три позиции из числа тех, которые на нём перед тем росли. А что касается умения парничка играть в шахматы, то, как ты знаешь, игра в шахматы вполне доступна логическим машинам, и уже неоднократно машины…

Я перебил Валентина, чересчур поспешно ступившего на лёгкий путь.

— Нет, ты вот что мне скажи. Каким образом грибницы выращивали грибы заранее заказанной формы?

Гречухин думал минуты три. Наконец его мечтательное лицо озарилось торжеством.

— Видишь ли, растения умеют как-то управлять формой своих тел, — сказал он внушительно. — Я читал, что корни дерева пробираются между камнями путями удивительно целесообразными. Однако, когда дерево выбирает путь для своего корня, оно тем самым определяет и его будущую форму. У многих растений найдены центры, которые управляют ростом корней.

Не исключено, что у трюфельных грибниц имеются центры, которые управляют формой грибов. Ведь трюфели растут под землёй, и им важно, чтобы гриб не оказался проткнут острым камнем или колючкой. Тальяферо мог как-то воздействовать на эти центры. А информацию он мог сообщать им с помощью эталонов. То есть я хочу сказать, что Тальяферо наглядно, с помощью специальных приспособлений, сообщал грибницам, чего он от них хотел.

— А вот теперь уже ты сам от него слишком многого захотел!

Валентин посмотрел на меня с удивлением.

— Тальяферо был великим человеком, — сказал он, пожимая плечами.

Я не стал спорить с Валентином. Думаю, что здесь он прав, даже если ошибся во всём остальном.

Оглавление