Владимир Немцов «СНЕГИРЕВСКИЙ ЭФФЕКТ»
В научной литературе этот термин не встречается. Да и вряд ли кто может поверить, что такой эффект существовал. Но прежде чем начать рассказ, я должен познакомить читателя со страницами дневника, происхождение которого будет ясно из дальнейшего.
24 июня
По старой фронтовой привычке вновь начинаю вести свои путевые записи.
Сегодня перед отъездом, взглянув из окна своей московской квартиры на аккуратно подстриженные деревья в сквере, я вспомнил о тонких деревцах с черными, обожженными ветками…
Это было за Мелитополем. Еще впереди гремел орудийный гром. У дороги валялись трупы лошадей, исковерканные танки, перевернутые автомашины.
Мы тогда ехали на запад, догоняя наступающие части Красной Армии. Опущенными ветками, обугленными стволами, вывороченными корнями встречали нас знаменитые когда-то сады Мелитопольщины.
Тонконогие, худосочные деревца жались к дороге. Они были посажены незадолго до войны, но не многие из них уцелели.
Белый столб, криво прибитая доска, на ней надпись:
«За порчу деревьев — трибунал».
У каждого деревца — подпорка: кол или сломанный шест полевой телефонной линии. Деревце заботливо привязано мочалкой.
Я был потрясен трогательной простотой советского солдата, его человечностью и хозяйской заботливостью.
В смертельных боях продвигаясь на запад, в разрывах снарядов, в дожде взметенной земли он думал о нашем завтра и о тех, кто будет отдыхать под сенью зеленых ветвей у этой дороги.
У французов во время революции был хороший обычай сажать деревья у дорог; их называли «деревья свободы» и часто украшали красными шапками.
Может быть, русский солдат, освобождая свою священную землю, тоже думал о «деревьях свободы», что напомнят нашим детям и внукам о тех днях, когда их отцы и деды воевали за свободу Родины.
Мы любим наши леса, сады, парки, нам дорого каждое деревце, где бы оно ни было — в Заполярье или в долине Ферганы. Мы связываем наше понятие о Родине с сиренью под окном, тенистым садом у дома, лиловым лесом за рекой.
Если б хоть на минуту представить себе нашу землю безлесной, огромным пустынным пространством легла бы она с пересохшими реками и желтой травой. Земля стала бы немой без пенья птиц, журчанья ручьев и шелеста листьев. Такой хотели видеть нашу страну враги. Они сжигали леса, вырубали сады, мяли и крошили молодые побеги. Черные пятна голой, опустошенной земли занимали огромные пространства.
Мы всё можем построить. Я помню, еще не кончилась война, а в города уже везли кирпичи для строек, росли новые дома, цвели цветы, зеленели газоны, но сады и парки, что были сожжены, темнели кладбищем. Издалека привозили молодые деревья, сажали их, но они долго болели и не хотели расти на непривычной для них почве.
Долга жизнь деревьев. Сосна живет четыреста лет. А дерево веллингтония, растущее в Америке, переживет далекие века и увидит, как меняется лицо мира. Живет это дерево четыре с половиной тысячи лет и многие десятки лет считается маленьким.
Как-то на Кавказе, в Институте растениеводства, мне предложили росток пальмы. Он гордо торчал из глиняной банки.
— Возьмите на память. Это веерная пальма, она быстро растет.
— То есть как быстро?
— Лет через семь у нее уже будет несколько листьев. — А когда же она достигнет ну хотя бы человеческого роста?
— Да как вам сказать… Тоже скоро — лет через двадцать пять.
Так долго растут деревья.
Я помню, когда кончилась война, дети сажали «деревья свободы» в память освобождения Родины.
Вместе с нашими детьми тянутся вверх молодые деревца и вырастут вместе с ними. Но как бы хотелось, чтобы деревья росли и для нас… скорее!
Впрочем, я чересчур размечтался.
Сегодня меня вызвал редактор:
— Ну, Горин, довольно поездил ты по заграничным землям, посмотри теперь на нашу советскую деревню, как она восстанавливается после войны. Поезжай в любое место, но только не медли.
Дома я нашел старую фронтовую карту, всю исчерченную цветными карандашами, вспомнил, что у деревни Снегиревка проходили особенно сильные бои, и решил повидать знакомые места.
По телефону заказал билет. Скорый «Москва — Киев», вагон № 5, место № 16.
25 июня
От Киева я ехал сто пятьдесят километров на автобусе по гладкому, как зеркало, шоссе. Сошел у автовокзала, отсюда до Снегиревки надо проехать еще пять километров. Но мне захотелось пройти пешком. На пути стояла деревня Старые Липки.
При отступлении фашистов она была почти вся сожжена. Сгорели колхозная ферма, школа, дома, сады и окружающие деревню леса.
За последний год ее отстроили заново, и, как говорят колхозники, значительно лучше прежнего. Только нет лесов и речка пересохла. Люди вспоминают чудесные вишневые сады, тополя возле хат и заросли ивняка у глубокой студеной реки.
Старики сажают прутики вишен, ездят за молодыми деревцами в далекий лес. Заботливо поливают их, вздыхают и качают головами:
— Не дождаться нам! Нет, не дождаться.
За деревней Старые Липки дорога поднималась вверх. Серая пыль над ней казалась туманом, как над рекой. Я взобрался на холм.
Черная земля, обгорелые пни, обломки кирпичей… Внизу, у высохшей речонки, светлели четыре новых дома. Оттуда ко мне поднималась женщина.
— Где же деревня Снегиревка? — спросил я.
— Была здесь, а теперь ее заново выстроили вон там, за бугром. Здесь тоже новая деревня будет. Четыре дома уже готовы. А вы до Снегиревки прибыли?
— Да.
— Так отдыхайте здесь, а утречком дойдете.
Мне было все равно.
26 июня
Как известно, с годами мы теряем способность удивляться. Это очень неприятно, и я иногда жалею о том, что слишком много видел. Виновата профессия журналиста. Но сегодня я снова могу смотреть на окружающее широко раскрытыми глазами, как в молодости: еще остались удивительные вещи на земле.
Ранним утром я подошел к окну и увидел, что за ночь вырос забор. Да, да, именно вырос, как растут деревья: с ветвями и листьями.
Я не поверил своим глазам. Вчера стоял обыкновенный забор, а сейчас это уже полузабор-полуаллея. Какие только ветки из него не торчали: дубовые на мощных опорных столбах, тонкие прутики березок с нежной зеленью, узорные листья клена, колючая хвоя сосны, распластанные лапы елок. Видимо, строительного материала было немного и на этот комбинированный забор пошли разные доски.
Я помню с детства, как устраивали живые изгороди, забивая в землю ивовые колья. Они быстро давали корни и уже на следующий год ветвились.
Но для этого колья должны быть свежими и от живых деревьев. А сейчас за одну ночь расцвел забор и ворота украсились еловыми ветками, как во время праздника.
Все большие и малые обитатели четырех домов собрались посмотреть на это чудо.
Один любознательный паренек осматривал каждую ветку, стараясь понять, как она выросла на гладкой доске. Возможно, кто-то подшутил и воткнул ветки в просверленные дырки?
На телеграфных столбах между фарфоровыми стаканчиками также появились сосновые ветки, а сами столбы покрылись розово-лиловой корой.
С вечера кто-то оставил у крыльца палку, а сегодня она пустила корни и расцвела ореховыми сережками.
Деревянная лопата, что мирно стояла в хлеву, вспомнила время, когда была березой, и решила украситься зеленью; ее корни глубоко ушли в унавоженную почву.
Хозяйка, пришедшая убирать хлев, плача и ругаясь, дергала из земли лопату и кому-то грозилась:
— Я ему, белобрысому, все космы повыдергаю!..
Стол и табуретки, оставленные под деревьями, тоже пустили корни — приросли к месту. Вот уж действительно точное определение, ничего не скажешь.
Скатерть пузырями поднималась вверх. Я приподнял ее. По углам стола торчали узловатые ветки, осыпанные бледно-розовыми цветами. То цвела груша, из которой был сделан стол. И совсем уж некстати табуретки ощетинились колючими сосновыми ветками.
Вспомнилась «Синяя птица», которую я видел еще в детстве. На сцене пробуждались души вещей, вещи становились живыми. Так и здесь, пробудились души деревьев, из которых были сделаны вещи.
27 июня
Я проснулся рано, солнце светило прямо в глаза.
В окне сплошное небо.
Странно! Неужели живой забор уже снесли? А может быть, он так же таинственно исчез, как и появился?
Не успел я об этом как следует подумать, как со двора послышался женский крик. Я выбежал на крыльцо и еле удержался за перила.
Дом стоял на сваях! Видимо, угловые столбы, на которые опирались стены, выросли за ночь, дом превратился словно в купальню, откуда ушла вода. Лестница висела в воздухе, подпертая двумя столбами.
Хозяйка с ужасом смотрела вниз, не зная, что делать.
Я повис на руках и спрыгнул. Заплаканная женщина сошла вниз по приставной лестнице.
Соседняя хата почти не поднялась, но стол, который вчера пустил корни, вымахал за ночь метра на два, превратившись в беседку, украшенную цветами груши. За ним на ножках-сосенках устремились табуретки.
Старик с зеленоватой бородой смотрел вверх и качал головой. Моя хозяйка перебиралась к соседям, осторожно спуская по лестнице свои многочисленные узлы.
На соседнем дворе я увидел два столба, которые, как корабельные мачты, торчали в синеве утреннего неба. Между ними на веревке, точно сигнальные флаги, развевалось по ветру белье. Рубашка с длинными рукавами будто удивленно размахивала руками. Ярко-желтый носок падал с высоты, как осенний лист.
Взволнованная женщина бегала от столба к столбу и, указывая вверх, что-то кричала.
— Как же это ты, голубушка, ухитрилась там белье развесить? — спрашивал старик, пряча улыбку в бороду.
— Вчера-то столбы махонькие были, — виновато оправдывалась она.
28 июня
Не спалось. Было страшно: вдруг откроешь глаза и окажется, что ты поднят необыкновенным домкратом еще метров на десять!
Что за таинственная сила гонит мертвое дерево вверх? Как высоко могут подняться столбы? Предположим, что они сосновые. Сосна может достигать сорока метров высоты. Пожалуй, это не так страшно, но есть деревья выше. Например, в Австралии эвкалипты высотою до ста пятидесяти метров.
Какое счастье, что столбы, на которых держится изба, не эвкалиптовые!
Сон берет свое, и я вижу себя спящим на ранце парашюта вместо подушки…
Сухой короткий треск, как выстрел. Мгновенно, по военной привычке, я на ногах. Лунный свет дрожит на половицах. Одна из них взломана. Воры? Я притаился в углу. Что ж, добро пожаловать.
Медленно приподнимается половица, трещат разрываемые волокна. В волнении сжимаю ножку стула.
Тишина, все замерло. Напряженно всматриваюсь в освещенный квадрат пола.
Снова треск. Половица отскакивает, и из черной пустоты показывается… столб. На его шершавых боках смущенно вздрагивают дубовые ветки. Он опередил всех. Если и дальше будет расти с такой же скоростью, то завтрашней ночью выдавит потолок.
Значит, какая-то неведомая сила по-разному действует на древесные породы: одни растут быстрее, другие медленнее.
Хорошо, что четыре столба по углам оказались из одинакового дерева. Иначе несдобровать!
29 июня
Я предупредил своих соседей, что до выяснения причин всех этих чудес не следует говорить о них в Снегиревке.
Посылаю уже третью телеграмму в Москву, чтобы выслали комиссию из Академии наук. Пока ответа нет. Если в течение двух дней никто не приедет, я сам вылечу в Москву.
Мертвое дерево живет. Кто бы мог поверить? Вероятно, в Москве меня считают сумасшедшим. Но как им доказать, что все это правда?
У обмелевшей реки в новом доме живут какие-то москвичи. Говорят, приехали сюда в экспедицию. С одним из них я беседовал. Он успокаивает: «Местное явление. Ничего страшного».
Ну что ж, я терпелив. Приедет комиссия, все станет ясно. Назовут это явление «снегиревский эффект», и я буду читать об этом в газетах, как посторонний. Обидно все-таки…
На этом записи в дневнике Горина обрываются.
На следующей странице нарисована карта, где обозначены вновь выстроенные четыре дома, вокруг которых разбросаны кружки с цифрами.
Страница напоминала план минного поля. Я пытался разобраться в этих необычайных сочетаниях кружочков и цифр на плане местности, но мои старания ни к чему не привели.
Дневник мне передала хозяйка дома, где жил журналист. Говорит, что нашла на лестнице.
Где же автор дневника?
Горин пишет в своих записках, что он беседовал с кем-то из приезжих. Видимо, это касается меня. Я хотел его успокоить, но, вероятно, мои убеждения не помогли.
Самое главное заключается в том, что журналист куда-то ушел еще вчера вечером и до сего времени не появлялся. Это кажется очень странным, так как в деревне, состоящей пока из четырех домов, пропасть негде: кругом голые поля, без единого кустика, воды в речке по колено. Да и, кроме того, если бы Горин собирался уезжать, то предупредил бы хозяйку. Чемодан его оставался в комнате.
Я чувствовал себя несколько смущенным и даже виноватым. Вчера целый день не выходил из лаборатории, поэтому растущие дома, о которых написано в дневнике, явились для меня полной неожиданностью, так же как и исчезновение журналиста. Но что с ним случилось? Вот уж непредвиденное осложнение! Жители четырех домов встревожены. Вечером, когда я пришел к ним, у ворот меня встретил старик с ржавой двустволкой за плечами и посоветовал взять для розысков его собаку:
— По утке она у меня специалист большой.
С сомнением посмотрел я на кудлатую собачонку.
— Хоть это и довольно узкая специальность, все же попробуем.
Я дал ей понюхать дневник. Рыжая собачонка беспомощно и близоруко тыкалась мокрым носом в строчки, как бы стараясь прочитать их.
Но вот она выпрямилась, тоненько тявкнула и обежала вокруг нас, как наездница на арене цирка, наклоняясь внутрь круга. Затем свернула в сторону, понюхала какую-то воткнутую в землю палку и, не отрывая носа от земли, засеменила по тропинке.
Тропинка вела к старому, почерневшему сараю, на котором издали, как почтовая открытка, светлела новая дверь.
Все жители вышли на улицу, чтобы принять участие в поисках. Скакали ребятишки с обручами и самокатами. Завязывая на ходу узлы платка, бежала хозяйка выросшего дома. Степенно попыхивая цигарками, за ней шли соседи — два бородача. Осторожно, стараясь не запылить ослепительно блестящие сапоги, несколько поодаль плыли франтоватые парни.
Все лица выражали явное нетерпение. Исчезновение журналиста они связывали с чудесами последних дней. Может быть, когда его найдут, все разъяснится.
Черный, покосившийся сарай, светлая, свежевыструганная дверь. К ней с лаем бросилась собака.
Старик с двустволкой взялся за ручку.
— Кажись, заперта, — неуверенно сказал он.
— Тоже придумал! У нее отродясь замка-то не было, — оборвала его бойкая женщина.
Прислонив ружье к стене, старик поплевал на ладонь и ухватился за ручку. Дернул несколько раз и смущенно оглянулся на окружающих.
— Не подается, проклятая.
— Где тут кузнец? Кузнеца подайте! — послышалось со всех сторон. — Кузнец откроет!
— Обязательно откроет, — вторил кто-то басом.
К двери протиснулся молодой парень невысокого роста в синей пропотевшей майке. Вылезавшие из майки плечи были столь широки, что его фигура напоминала равносторонний треугольник, поставленный на угол.
— Федя, не подкачай! — подбадривали друзья. — Давай, Федя!
Федя осторожно взялся за ручку, для чего-то зажмурился и дернул.
В одно мгновение он сбил с ног четырех зрителей и по инерции покатился в канаву. В руке его мелькнула оторванная ручка.
За дверью послышался глухой стук.
— Он там! — вскрикнула какая-то женщина. — Открывайте скорее! Этого даже сделать не можете! Мужики, называется!
— Постой, тетка, не торопись, тут с умом подойти надо, — прохрипел Федя, вылезая из канавы.
— Тогда, видно, не тебе подходить… Да что она, приросла, что ли?
— Так и есть, приросла. До чего ж ты догадлива, тетка, прямо диву даешься! — восторженно воскликнул старик с двустволкой. — Смотрите, мужики, дверь-то какие корни пустила, ровно у столетнего дуба!
Там, где доски толстой дубовой двери прикасались к земле, торчали, как узловатые канаты, корни. Открыть дверь не было никакой возможности.
Принесли топор, и через несколько минут дверь распахнулась. Оттуда полетели слеги, палки, ветки и наконец показалось бревно с ободранной корой.
Его тащил взъерошенный человек в паутине и пыли. Грязная черная полоса шла через все его лицо, будто перечеркнутое жирной кистью.
— Я никогда не позволял смеяться над собой! — сказал он хриплым шепотом. — Кто запер дверь?
Наступило неловкое молчание. Все переглянулись.
— Честное пионерское, никто не запирал! Она сама заперлась, — пропищала тонконогая девчушка с косичками.
Человек посмотрел на обрубленные корни, аккуратно сложил в кучу выброшенные им палки и ветки и, пошатываясь, направился к реке.
Я поспешил за ним:
— Зайдемте ко мне, вам будет удобнее привести себя в порядок и отдохнуть.
— Я бы и так к вам пришел. Что ж, чем раньше, тем лучше.
Через час мы сидели на скамейке у дома, где я жил со своими друзьями. Высокий забор окружал небольшой участок, заросший мелким кустарником. Кое-где торчали странные деревья. Казалось, их верхушки отрезали огромными ножницами. Кровяные блики заходящего солнца цеплялись за ветки, постепенно поднимаясь вверх.
Горин внимательно осматривался по сторонам. Вот он подошел к одному из деревьев, ощупал его кору, порывисто шагнул к другому, срезал тонкую ветку и снова вернулся к скамейке.
Он грыз горькую веточку тополя и, невольно морщась, рассказывал:
— Я все узнал. Вы работаете по заданию Института биологических проблем. Вас пять человек, в том числе два агронома, два физика и лаборант. Но я не знаю самого главного. Почему дом, где я живу, безудержно тянется вверх? Почему любопытные столбы вышибают половицы? Я засыпаю на первом этаже, а продираю глаза на третьем. Я устал удивляться.
Он говорил, что привык к простоте и ясности. Врагами считал непонятные книги, непонятные явления. Бессонные ночи, тысячи часов нечеловеческого труда бросал он в атаку на этих врагов, и ему было все равно, где, в каких лесах науки притаились они.
— И я читал о головастиках, о цветоножках, о пегматите, о Магеллане, о косинусе фи, о гелии, — продолжал Горин. — Я не мог остановиться, потому что понимал: если я изучу одно явление, то тысячи их останутся, чтобы мучить меня своей таинственностью. Я ненавижу внезапность, я должен быть к ней готов, как в былые фронтовые ночи. Чтобы не было непонятного, чтобы, читая книгу, слушая радио, в любом разговоре я знал, кто были Ползунов, Флобер, Бородин и Хартрайт. На это ушла вся моя жизнь. Я перепробовал много профессий, пока не пришел к одной. Я много читал и видел, все вещи казались мне простыми и ясными. Но я не могу понять, почему растут сумасшедшие столбы, нарушая все понятия о возможном.
Вчера, как только стемнело, он спилил выросший у него в комнате столб и понес его анатомировать. Ночью при свете фонарика в сарае он изучал строение ожившего дерева, вскрывал его ножом, как ланцетом, смотрел в лупу на разбухшие волокна и чувствовал внутри древесины какую-то непонятную теплоту, как у человеческого тела.
— Я забил в землю контрольные колышки, чтобы понять, на каком же месте они лучше всего растут, — рассказывал журналист. — Начертил схему их расположения (к сожалению, я ее потерял) и получил странные результаты: за вчерашний день колышки выросли на высоту от трех до двенадцати сантиметров, причем лучше всего они росли у вашего забора…
— Не эта ли схема? — перебил я Горина, доставая из кармана свернутую в трубку тетрадь.
— Она. Рад, что вы нашли мои записки, тогда можно о многом не рассказывать. Ночью в сарае я следил за тем, как растут мои колышки, пробовал мочить их в воде и оставлять сухими. Но самое главное — я определил направление, в котором вытягиваются ростки. Они тянулись к вашей даче. Днем сквозь щелку в сарае я видел вас и ваших друзей, слышал разговоры и понял, что все объясняется вашими опытами. Бросился к двери, но выйти не мог. Впрочем, дальше вам все известно…
Горин выжидательно замолчал.
Стало темнеть, в доме зажглись огни. На желтом песке дорожек отпечатались светящиеся квадраты окон. Я молчал и думал, что вот настало время, когда уже можно рассказать о результатах нашей многолетней работы.
— Верите ли вы в чудеса индийских факиров? — спросил я.
— Раньше не верил, а сейчас…
— А сейчас я вам покажу одно из этих чудес. Пойдемте к террасе. Вот смотрите, в банке с землей — маленький росток. Я ставлю банку на столик. Теперь следите.
Горин впился глазами в тонкий стебелек.
Желтоватая былинка медленно тянулась вверх. Вот на ней появились бледные листочки, показались бутоны, они набухали, лопались, и через несколько минут весь кустик покрылся голубоватыми цветами.
— Это цветы цикория, — пояснил я. — Есть растения, которые всходят за одну ночь. Например, семена кресс-салата; они могут быстро превратиться в зеленый газон на войлоке, смоченном водой. Никаких особых условий для этого не нужно. Но человек может ускорить рост клеток.
И тут мне пришлось повторить многое из того, что известно каждому образованному человеку. Я говорил об опытах советских ученых, которые уже давно нашли, что под действием ультракоротких волн, излучаемых мощным генератором, во много раз увеличивается рост растительных клеток. Они облучали семена, отчего резко повышалась их всхожесть, капуста росла в два раза быстрее, а редиска поспевала в двенадцать дней. Маленькое деревце, облучаемое ультракороткими волнами, сильно опережало в росте своих собратьев, высаженных одновременно с ним для контроля.
Но ведь это только первые шаги, первые опыты. Есть еще более эффективное средство — радиоволны, длина которых измеряется не метрами, а сантиметрами и миллиметрами, влияние их на рост клеток мало изучено. Можно предполагать, что практическое изучение этого спектра частот откроет новые возможности, позволяющие мечтать о быстром росте растений. Кроме того, нам еще неизвестно действие специальных биологических растворов. Так, например, опыты показали, что яд колхицин, добываемый из цветка безвременника, влияет на рост клеток. Я говорил о многих других опытах, потом перешел к основному:
— Но заставить березу или дуб расти быстрее очень трудно. Кстати, что вы знаете об оживлении трупов?
— Простите, но почему трупов?
— Мне интересно, что вы об этом знаете.
— Я даже писал об этом. Во время войны было зарегистрировано много случаев, когда человеку возвращали жизнь даже через полчаса после смерти.
— Если можно оживить такой сложный организм, как человеческий, то почему же нельзя оживить растение, но не через полчаса после его смерти, а через несколько месяцев? Помните, как сажают вербу? Вбивают кол в землю, и он растет, хотя до посадки у него не было ни одного корешка. Значит, нужно создать умершему растению такие условия, при которых оно восстанавливает свои жизненные свойства. Нужно, чтобы по сосудам побежала прозрачная древесная кровь, вздохнули листья и жадные корешки начали пить могучие соки земли.
Я пошел в угол террасы и принес оттуда доску:
— Вот доска, ее когда-то вырезали из березы. Каналы ее пересохли, поры закрылись, наступила смерть растительных клеток. Теперь спустимся в сад.
Мы приблизились к опытной делянке, где были высажены маленькие деревца.
— Смотрите, — продолжал я. — Доска ставится вертикально, чтобы волокна дерева соприкасались с землей. Доска пропитана особой жидкостью — так впрыскивают в кровь человека физиологический раствор… Петр Николаевич! — крикнул я в окно. — Пожалуйста!
Из окошка выглянул инженер в черных очках. Я попросил его установить нужную волну.
— Помните, ту, что для березы. Дополнительные условия вам известны.
Через несколько минут на голой доске, на месте бывших сучков, показались черные пятна. Затем появились тонкие ветки. Лопнули почки, и на свет вылезли клейкие весенние листочки.
Горин жевал папироску, поминутно доставал спички, чиркал ими, потом, как бы вспомнив что-то, поднес спичку к глазам и начал внимательно ее рассматривать.
— Не беспокойтесь, — пошутил я, — спички в вашем кармане не вырастут — они окончательно мертвые. Идемте в дом.
Сторож предупредительно распахнул перед нами дверь. В лаборатории, сверкая медными трубами, в водопаде белого ослепительного света стояло необыкновенное сооружение.
— Это генератор миллиметровых волн, — рассказывал я. — Они настолько мало изучены, что в будущем мы можем ждать от них еще не таких чудес. Эти радиоволны проникают в мельчайшие клетки живого существа, нагревают, будоражат их, заставляют проснуться, почувствовать трепет живительного тепла. Они пробуждают в зерне неукротимую волю к жизни, и его росток стремительно пронизывает толщу земли.
К сожалению, я не мог всего рассказать. Дело не только в миллиметровых волнах, а и в других особенностях комбинированного генератора. Помимо всего прочего, тут играл роль целый ряд физико-химических явлений, о которых говорить было преждевременно. Существенно влияли также особые конструкции наружных и подземных излучателей.
Я видел по глазам своего внимательного слушателя, что больше всего его интересует оживление мертвого дерева. Он даже спросил меня об этом:
— Но как же выросли столбы?
— Это нам пока не совсем ясно. Видимо, особые условия, химический состав почвы, температура и прочее приближались к тем данным, которые мы получили в лаборатории.
Кроме того, я говорил, что для каждого дерева, для разных клеток нужны разные волны, поэтому не все деревья растут одинаково. Дерево должно быть влажным и обязательно соприкасаться своим срезом с землей, чтобы жизненные соки могли подниматься вверх, Я упомянул и о том, что радиус действия волн генератора невелик. Только соседи могли наблюдать результаты, его работы. К сожалению, во время опытов мы не могли предвидеть, что деревянные столбы будут расти прямо в строениях, и не сумели об этом предупредить жителей.
— Но ничего, теперь будем умнее. Придется извиниться перед вашей хозяйкой и срочно отремонтировать ее дом. А сейчас я вам покажу забавных питомцев.
Мы вышли на воздух. За углом притаилась маленькая бамбуковая рощица. Ее молодые побеги рвались вверх.
— Вы знаете, что это такое?
— Бамбуковая роща. Но здесь висят какие-то ягоды?
— Это годовой запас удочек местного кооператива. Мы у них недавно все забрали, пришлось покупать с поплавками, вот они кое-где и торчат. — Я подвел Горина к соседней делянке. — А это северный гость — карельская береза. Ее происхождение еще любопытнее. Сторож Потапыч потерял свою табакерку. Искали мы ее долго, не нашли. Потом, через неделю, заметили: растет какое-то низенькое ползучее деревце. Посмотрели внимательно — а это табакерка разбросала по земле свои ветки. Мы ее пересадили сюда для наблюдений, но до сих пор ничего не понимаем: ведь она была абсолютно мертвая.
Стало совсем темно. Как маленькие лампочки, светились звезды на небе, а в стеклах открытых окон дрожали отблески мощных магнетронов.
Мы долго сидели с Гориным, вспоминая фронтовые годы, сады Мелитополя, и мечтали о будущем.
А потом полетели дни, как листки календаря. Мы позабыли о том, что существуют ночи. Из Москвы прислали еще несколько магнетронных генераторов, и местная электростанция задыхалась от непосильной нагрузки.
Журналист не знал, когда можно будет написать о наших опытах, но, изучая материал, оказался прекрасным помощником. Ему очень пригодились разносторонность знаний и то своеобразное чутье экспериментатора, которое обычно вырабатывается с годами.
И вот однажды утром (я помню этот день — второе августа) мы все собрались на террасе к завтраку. Этого давно не было, так как обычно еще до восхода солнца мы расходились по своим участкам.
В этот праздничный для нас день мы все принарядились. Сверкающий на солнце кипящий самовар как бы подчеркивал торжественность обстановки.
Первый, самый трудный этап работы закончен. Там, где раньше чернели земля и зола, где хрустели угли сгоревших пней, вырос лес. Он был не совсем обычным, как бы со срезанными верхушками — так растут колья вербы или ветлы, — но это был лес, настоящий густой лес, с тенистой прохладой, птицами, грибами и ягодами.
В деревне у каждого дома — сад. Немного поздно зацвели вишни и яблони, плодов в этом году не будет. Но кто может поверить, что месяц назад в деревне не было ни одного дерева? Лес и сады выросли за месяц.
Мы облучали генераторами вбитые в землю столбы. Под действием живительных лучей крепли и развивались необычайные деревья.
Сегодня они отдыхают. Им больше не нужно принимать сеансы диатермии. Они пока еще смешные, вихрастые, будто подстриженные неопытным садовником.
А впереди розовой пеной цветут сады. Среди них — блестящие решетки антенн. Ветви тянутся к ним. И в этом неожиданном сочетании мы видим вечную юность Земли и величие человеческого разума.
1946 (1957) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «"Снегиревский эффект"», Владимир Иванович Немцов
Всего 0 комментариев