Зубков Борис, Муслин Евгений ПАРАДОКС ВЛАСА УВАРОВА
После смены Влас Константиныч по старой привычке пошел на свалку металлолома. Между холмами сине-фиолетовой путанки валялись оплавленные электросваркой куски рельсов, чугунные чушки, ржавые железные кружева из-под штамповочных прессов. На этот раз ему повезло. Он нашел, что искал — пару метровых кусков швеллера, совсем новеньких, еще липких от защитной смазки, и захватил их с собой.
— Опять что-нибудь затеваешь? — подозрительно спросил Меркушкин, когда увидел Уварова с добычей в руках. — Ты во втором пролете место не занимай. Я там новый пресс ставить буду.
Начальником кроватного цеха Меркушкин стал с полгода назад. Строгость и бдительность он почитал основными качествами для руководителя.
— Да так… Ничего… Обмозговать еще надо… — уклончиво ответил Влас Константиныч.
— Хм… Обмозговать. Ну, а с пружинами как, не подведешь?
— Что ты, Мокей Иваныч. Пружин на месяц вперед навили. Наш станок их как семечки…
— Ладно, не хвастайся. Сделал станок, поощрение мы тебе выписали, все честь по чести. Ну, а порядок у меня в цеху для всех один.
Меркушкин окинул взглядом диковатое сооружение, которое громоздилось в углу кроватного цеха, и еще строже произнес:
— Строишь все. А что именно, хотелось бы знать?
— Машину одну, — хмуро ответил Влас и озабоченно постучал молотком по металлу.
— Ну-ну, строй. Только оформить бы не мешало. Чтобы лишних разговорчиков не было. Руководство поставить а известность. А то вдруг каждый начнет сам по себе, что ж тогда будет?
Как-то утром в цех прибежала Люська, курьерша из заводоуправления.
— Уварова к главному инженеру, — бросила она и понеслась дальше.
Влас Константиныч аккуратно повесил промасленный фартук на гвоздик, вымыл руки в мутной эмульсии пополам с ароматными сосновыми опилками, протер очки большим и очень чистым носовым платком и неторопливо вышел из цеха.
Секретарша главного инженера встретила его с какой-то даже судорожной приветливостью.
— Андрей Макарыч вас уже ждет, проходите, пожалуйста.
— А, товарищ Уваров, здравствуйте, здравствуйте. Присаживайтесь. Как у вас там дела в цеху? Как ваш станок? Как работается?
— Станок, как станок, что ему делается. Пружин уже на месяц вперед навил. А вот с материалами туго.
— Да, понимаю. Но что поделаешь? — Андрей Макарыч развел руками. — Рад бы в рай, да грехи не пускают.
— Уже пятый год пробиваю…
— Ну так что ж, что пятый. Один иностранный изобретатель, Ванкель, над своим двигателем тридцать лет думал. Терпение в таком деле надо иметь. Нельзя же все дела бросить и одними изобретениями заниматься. Ну, ладно, не в этом сейчас дело. Вы, говорят, тоже какой-то… э-э… двигатель затеяли, а?
Влас Константиныч не спеша подышал на очки.
— Я изобрел вечный двигатель, — просто сказал он, как будто речь шла о напильнике или о гаечном ключе. — Совсем немного доделать осталось. Вы только распорядитесь, чтобы Меркушкин мне не препятствовал.
— Да, конечно, конечно… Ну, а может, вам сперва отдохнуть, отвлечься? Понимаю, что огорчений было немало, у каждого изобретателя их… Съездили бы в Крым, на Кавказ…
— Сейчас никак не смогу. Доделаю двигатель, вот тогда и поеду, — твердо сказал Уваров и в упор посмотрел на главного инженера. Тот смущенно отвел глаза.
— Года три назад вы еще какое-то летающее яйцо предлагали…
— Да чего о нем вспоминать. Вы же сами сказали тогда, что идея эта бредовая, летательный аппарат на таком принципе сделать, мол, невозможно. Нет уж, лучше я верным делом займусь. Я тридцать лет на заводе работаю. Сейчас, Андрей Макарыч, об одном только прошу — пусть мне не мешают. А я уж тогда сам со своим двигателем справлюсь.
Влас Константиныч встал и тихо пошел к двери. Главный инженер вздохнул, покачал головой и снова снял телефонную трубку.
Ночью в кроватном цеху послышался шум. Скрипел жестяной кожух. Внутри него что-то свистело, хрипело, повизгивало. Глухо вздрагивал пол. Вахтер Федулыч, человек нервный и бессонный, срезу забеспокоился, тревожно прислушался. Никак пробрался кто в цех? А зачем? По какому такому делу? Федулыч грозно нахмурился, тряхнул музейной берданкой и, шаркая мохнатыми валенками в оранжевых галошах-самоклеях, зашагал к воротам цеха. Шум становился сильнее. Слышались вздохи, хрустело железо. Как будто старорежимный леший в футбольных бутсах бегал по крыше. Бдительный заводской страж мысленно перекрестился и рывком распахнул дверь. Приложив руку козырьком, он всмотрелся в глубину цеха. Но там не было ни души. Притихли работяги-станки, застыл наверху кран. Зато вовсю работала машина Власа Константиныча. Хлипкий кожух ходил ходуном, корежась, как студень. Вертелись колеса, вверх и вниз мчались матерчатые ремни в частых заплатах. Откуда-то изнутри слышались вздохи. Будто какие-то поршни накачивали и выпускали воздух.
Опасливо озираясь, Федулыч заспешил в сторожку.
— Так что докладывает вахтер Кузьмичев. — Он откашлялся в телефонную трубку. — Вечный движитель в кроватном цеху пошел на полный ход. Гудет, прямо ужасть…
— Что? Что ты там мелешь? Какой двигатель? Кто разрешил?
«Ночной директор» на, другом конце провода никак не мог взять в толк, о чем идет речь. Он спустил босые ноги с директорского дивана и пошевелил большими пальцами.
— Крутится, Павел Матвеевич, по истинной правде говорю, крутится. Как есть, сам пошел, — слышался сипловатый голос из телефонной трубки.
— Гм, крутится? Хорошо, примем меры.
Павел Матвеевич еще не представлял себе точно, что именно нужно сделать, но с юридической точки зрения картина была для него очевидна. Что-то там шевелилось, крутилось без соответствующей санкции. Он позвонил на квартиру Меркушкину…
Когда ровно в восемь ноль-ноль Влас Константинович подошел к кроватному цеху, там уже собралась толпа.
Завидев изобретателя, рабочие замолчали и расступились. Провожаемый любопытными взглядами, он подошел к Федулычу. Заводской страж с непроницаемым видом охранял вход.
— Ну-ка, пусти, — Влас решительно распахнул дверь и шагнул в цех. В самом дальнем углу, за невысокой загородкой из кроватных сеток, дрожа и раскачиваясь, гудела его машина. Перед нею на почтительном расстоянии стояли несколько мастеров и начальник цеха Меркушкин. Весь красный от возбуждения, Меркушкин махал руками, что-то доказывал мастерам.
— А, Власу Константинычу, — он обернулся и протянул обе руки. — Что же это ты, мил-человек, машину доделал и никому ни гу-гу? Все вы, выдумщики, хе-хе, одинаковые. Мы тебе помогаем, чтобы, значит, все, по-дружески, сообща, коллективно, а он себе тихой сапой, молчком. А если бы какой непорядок вышел, если бы она ночью жахнула, кому отвечать? Ну, ладно, кто старое помянет…
Машина без устали продолжала крутиться. Дребезжали жестянки, что-то жалобно ухало в глубине. У самой загородки примостился с блокнотом Семирусов. Одет он был против обыкновения кое-как. Видно, Меркушкин поднял его прямо с постели. Семирусов окончил факультет журналистики совсем недавно и потому во вверенной его попечению заводской многотиражке почти каждую статью начинал словами: «Любо-дорого посмотреть…» Потрясенный величием происходящего, редактор многотиражки картинно отбросил назад длинные русые волосы и устремил свой просветленный взор куда-то наверх, туда, где за тяжелыми стропилами цеха начинался таинственный храм мироздания, пронизанный загадочными силовыми линиями, полями и излучениями.
«Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам»… начал он с самой изысканной цитаты, какую мог только припомнить. Тут перо его вечно протекавшей, всегда обмотанной тряпочкой авторучки застыло в нерешительности… Шекспир?.. А может, лучше что-нибудь отечественное? Эдакое торжественное, церковнославянское… «Глагол времен! Металла звон! Твой страшный глас» — На отделении научной журналистики Семирусов слыл лучшим знатоком церковной периодики времен Кантемира.
Он уже видел аршинные заголовки в центральных газетах: «Заводской новатор изобретает pcrpctuum mobile», «Вечные двигатели — на службу промышленности».
«Без пара, без газа, без электричества». Ну, уж в самом-то крайнем случае дадут фото со скромной достойной подписью: «Хорошо работает вечный двигатель в кроватном цеху Федолинского металлозавода».
В дверях цеха показался электромонтер Перепелкин.
— Так, так, вечный двигатель, значит? Молодцы, ребята. Только отчего же счетчик, как бешеный, крутится?
— Какой счетчик? — Меркушкин опешил. И тут все увидели черный электрический привод, тонкой змейкой выбегавший из-под машины. Меркушкин обомлел.
— Обманывать? Да за такие штуки!.. За такие штуки! — Меркушкину не хватало слов и воздуха. — Я… я до тебя доберусь!
— Вы, Мокей Иваныч, мне не грозите. На мои опыты у меня есть разрешение главного инженера. И вы это хорошо знаете… Обманывать я никого не собираюсь, тем более вас. Придет время, и все увидят результаты работы. Ну, а сейчас я просто хотел немного обкатать зубчатки. Специально для этого электромотор поставил. Почему ночью? Да чтобы никого не беспокоить. А реле вовремя не сработало, не выключило. Слышите, как тарахтит? На таких шестернях не то что вечный двигатель, порядочная мясорубка, и та работать не будет…
Слесаря и станочники разочарованно разбредались по своим местам. Начинался рабочий день.
Видя, как изо дня в день Уваров остается после работы колдовать у своей машины, его постепенно оставили в покое. Неудобно как-то приставать к человеку, который, весь уйдя в работу, с разводным ключом и молотком в руках что-то прилаживает, постукивает, регулирует. Сосредоточенный деловой вид всегда внушает уважение, каким бы бессмысленным делом человек ни занимался. Влас Константиныч стал даже заводской знаменитостью. Каждого командировочного или молодого специалиста обязательно тащили в кроватный цех.
Так все шло тихо-мирно до того дня, когда на завод приехал старший научный сотрудник Потехин из НИИкроватпрома. Аккуратный до педантизма, Потехин слыл среди молодых инженеров жесточайшим поборником научной строгости. Идеалом для него был немецкий математик Эдмунд Ландау, который затыкал уши, не желая ничего знать о самых гениальных идеях, если у автора не было исчерпывающих математических доказательств. Подражая Ландау, Потехин даже для предварительного разговора требовал идеально оформленных чертежей и страдальчески морщился, заслышав небрежное выражение «сопромат». «Вы имеете в виду сопротивление материалов?» — с преувеличенной вежливостью осведомлялся он и строго глядел на собеседника сквозь выпуклые очки.
Когда гость, закончив дела, начал сворачивать чертежи, к нему подошел конструктор Бончиков, заводской остроумец. Угрюмо нахмурив брови, чтобы удержаться от смеха, Бончиков с притворной небрежностью бросил: «Тут у нас чудак один есть, вечный двигатель строит. Не хотите ли с ним поговорить?»
— Отчего же, можно, — не замечая подвоха, согласился Потехин. — У нас в институте тоже один оригинал работает. Сорок лет теорему Ферма доказывает. На любительском уровне, конечно. Однако с Геттингенским университетом переписку ведет.
Пропуская гостя вперед, Бончиков повел его к выходу из КБ, незаметно подмигнув курильщикам, табунком толпившимся в коридоре.
— К Власу идем, потолковать, — пояснил он.
Курильщики понимающе переглянулись, побросали окурки в ящик с песком и присоединились к процессии. Толпа росла, как снежный ком.
— Здравствуйте, Влас Константиныч, — серьезно сказал Бончиков, — к нам вот научный работник товарищ Потехин из области приехал, тоже вашей машиной интересуется.
— Милости просим, — степенно ответил Уваров и вытер руки промасленными концами. — Вы по каким наукам специалист?
— Видите ли, последние годы я занимаюсь теоретическим обоснованием металлокроватного производства. А окончил я машиностроительный вуз и аспирантуру при механико-математическом факультете Московского государственного университета. Ученую степень я еще не успел получить и продолжаю работать над диссертацией. Полагаю, что а данном случае это не так существенно…
Потехину явно не терпелось сделать первый ход. Он спешил к собственной гибели.
— Скажите, вот это и есть ваш… двигатель?
— Он самый.
Потехин задумчиво поглядел на загадочное сооружение, прикрытое ржавым жестяным кожухом.
— Гм-м, любопытно, чрезвычайно любопытно, — сказал он и начал протирать очки мягкой замшевой тряпочкой. — Так, так, значит, это и есть ваш знаменитый вечный двигатель, называемый по-латыни «пэрпэтуум мобиле». Что ж, хорошо, отлично. И вы полагаете, что он в самом деле будет вечно вырабатывать, так сказать, полезную энергию? А?
Потехин наклонил голову набок и выжидательно побарабанил согнутыми пальцами по кожуху.
— Конечно, будет, — Влас Константиныч невозмутимо пожал плечами, — для этого ведь и строят вечные двигатели. И вообще, по-моему, главная трудность сейчас не в этом…
— То есть, как же не в этом, — возразил Потехин, — а в чем? Насколько мне известно, до сих пор никому не удалось добыть хотя бы вот столько энергии из ничего. — Потехин показал пальцами крохотную щепотку. — А изобретателей вечных двигателей была тьма-тьмущая. Вы, вероятно, не знаете, что французская Академия еще в 1750 году…
— Французская Академия нам не указ. — Менторский тон Потехина был неприятен Власу Константинычу, но он отвечал сдержанно, памятуя, что перед ним гость. — Да, не указ. Кстати, нелепое решение не рассматривать никаких проектов вечных двигателей было принято не в 1750, а в 1755 году.
Потехин слегка покраснел. Зрители переглянулись. Бончиков за спиной Потехина скроил уморительную гримасу. Пожилой конструктор Федор Тимофеевич осторожно кашлянул а кулак. Сразу закашляли и остальные. Молокосос Елкин, только из техникума, прыснул от смеха, но Бончиков вовремя пригрозил ему кулаком.
— Так, так, — Потехин как бы не расслышал последних слов Власа Константиныча. — Так, так, — глубокомысленно повторил он и строго постучал по ржавому кожуху. — Значит, энергию вы собираетесь производить из ничего. Хорошо. Но как тогда…
— Почему это из ничего? Не из ничего, а из вакуума.
— Причем тут вакуум? — Потехин развел руками и пожал плечами. — Вакуум это и есть ничто, пу-сто-та, ли-шен-ная ка-ких бы то ни бы-ло фи-зи-чес-ких свойств.
Он наставительно проскандировал эти слова, еще раз пожал плечами и помотал головой, как бы обращаясь к окружающим за поддержкой. Но лица всех остались непроницаемы. Все окаменели.
— То, что вы сказали, так же неверно, как и общепринятое заблуждение в отношении вечных двигателей. Совершенно неверно, — заметив нетерпеливое движение Потехина, Влас Константиныч сделал умиротворяющее движение рукой. Вы с этим знакомы?
Он вытащил из нагрудного кармана комбинезона желтую складную линейку, потом торцевый ключ, полдюймовую плашку, и, наконец, маленькую брошюрку, обернутую газетой. Водрузив на нос очки в железной оправе, Влас Константиныч раскрыл брошюрку (это место у него было заложено маленьким сверлышком) и прочитал:
«Из вакуума может быть выкачана любая энергия при условии, что соответствующий механизм обеспечивает одновременное извлечение такого же количества энергии для антимира. Сумма извлекаемых энергий равна нулю»…
— Нуте-с, нуте-с, что это еще за тарабарщина, — Потехин бесцеремонно выдернул книжечку из растопыренных пальцев чтеца. Потом отвернул газету. Все вытянули шеи. На обложке стояло: «Густав Наан. Симметричная Вселенная. Публикация Тартуской астрономической обсерватории. Том XXXIV, 1964 г.».
— Что за чепуха. Это же какой-то астрономический журнал, — Потехин повертел книжку в руках и снова открыл ее наугад. — «Почему существует вселенная? Вселенная существует потому, что ничто неустойчиво, поляризуется на нечто и антинечто». Мм-да. Я не астроном, конечно, и, может быть, не готов к разговору, но зачем же увиливать?
— Да ведь мой двигатель…
— Двигатель, двигатель, — Потехин раздраженно перебил Власа Константиныча. — Про двигатель и давайте говорить. Будем держаться воздуха фактов. Вы лучше прямо скажите, двигатель ваш работает? Выработал он хотя бы на гривенник энергии? Нет? — Потехии победно стукнул ребром ладони по кожуху. — Давайте так ставить вопрос.
Гость уже оправился от замешательства. Он отряхнул пылинки с портфеля, подтянул узел галстука и перешел в решительное наступление.
— Великий русский сатирик Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, — Потехин говорил теперь уверенно, обращясь не столько к собеседнику, сколько ко всем окружающим, — тоже описал одного изобретателя вечного двигателя. Когда этого горе-изобретателя спрашивали, почему машина не работает, он всегда ссылался на объективные причины: «Кабы колесо из настоящего материалу было сделано» и все такое прочее. Ну, а у вас тоже колеса подкачали?
— С колесами у меня плохо, — Влас Константиныч сокрушенно вздохнул. — На нашем зуборезном станке разве первый класс точности получишь? А тут еще Меркушкин рядом кузнечный молот установил. Только начнешь нарезать ответственную шестерню, дышать прямо боишься, а молот как бахнет. Ну, заготовка…
— Значит, в шестернях дело. «Колесо из настоящего материалу…» Лично мне все теперь ясно — Потехин одернул пиджак, собрался уходить. — Вот так, дорогой товарищ! — строго сказал он Власу Константинычу. — Вы все толкуете о шестеренках, о разных там производственных трудностях. Понимаю, большой вечный двигатель вам сделать не под силу. Ну, а маленький? Маленький? Так сказать, действующую модель? Пускай потихоньку работает, делает энергию из вакуума. Так вы изволили выразиться?
— Так ведь модель-то у меня есть. Как же не быть…
— Вот как. Она работает? — Потехин насмешливо прищурил один глаз Крутится?
— Крутится. Все время крутится. — Влас Константиныч достал из кармана большую связку ключей. Потом отомкнул свою рабочую тумбочку. — Подвиньтесь, пожалуйста.
Но все окружили Власа Константиныча еще более плотным кольцом.
Влас Константиныч достал из тумбочки небольшую картонную коробку. Он снял с нее крышку, и все увидели маленький красный диск, похожий на шляпу мухомора. Диск был насажен на вертикальную ось, закрепленную в круглой подставке. Влас Константиныч бережно поставил модель на верстак.
— Отойдите от света, — попросил он. Толпа расступилась. Стало совсем тихо. В солнечном луче плясали пылинки. Диск-мухомор слегка шелохнулся, дернулся, и вдруг белые крапинки на его шляпке поползли, закружились. Один, два, три оборота. С ровным жужжанием диск разгонялся все быстрей и быстрей, пока крапинки не слились в сплошные белые колечки.
— Ура! — это закричал от избытка чувств Елкин. — Вот тебе и французская Академия.
— Помолчи, — одернул его Бончиков, — дай-ка сообразить, в чем тут дело.
Игривое настроение, в которое его всегда приводил разговор с «нашим заводским Кулибиным», исчезло бесследно. Шутка оборачивалась чем-то серьезным. Не может быть, чтобы Влас Константиныч… Не может быть просто потому, что не может быть. Наверняка какой-то подвох. Но какой? Бончиков воспринимал вращение диска, как личную обиду. Никогда раньше слесарь не показывал эту игрушку. В дураках был теперь уже не только Потехин, но и он сам, Бончиков, инженер новой формации с солидной теоретической подготовкой, хорошо знающий физику и термодинамику.
А диск тем временем продолжал равномерно крутиться, как ни в чем не бывало. Простое устройство — подставка, ось и сам диск. Никаких коробок, кожухов, экранов, где можно было бы спрятать моторчик, электрическую батарею или еще что-нибудь.
— Ну-ка, остановите модельку, — попросил Бончиков.
— Остановить? — Влас Константинович осторожно затормозил диск большим пальцем. Диск-мухомор секунду как бы раздумывал, а потом дернулся раз, дернулся два и снова начал вращаться, упрямо набирая скорость.
Все молчали. Бончиков наморщил лоб, пытаясь взглядом пронзить модель… Слишком нелепо. Оскорбительно для науки. Фундаментальный закон природы и… слесарь из кроватного цеха. Эйнштейн, правда, тоже был в молодости не бог весть кем, но то же Энштейн…
Потехин тем временем не спускал глаз с модели. Выражение лица у него менялось быстрее, чем диск-мухомор набирал обороты. Сначала брезгливо-презрительное, потом настороженное, затем удивленное. Теперь оно стало каким-то восторженно-умиленным, как у мальчишки, которому снится собственная собака или велосипед.
— Гм, неплохо, нужно признать неплохое конструктивное исполнение. И цвета гармонируют друг с другом. Только, знаете, я бы на вашем месте покрыл подставку зеленым лаком.
— Зеленым? — Влас Константиныч прищурил глаз и слегка наклонил голову. Отчего ж, можно. Пожалуй, вы правы, будет красивей.
— Ну, а с мощностью как, замеряли? Крутящий момент, обороты? — озабоченно спрашивал Потехин.
— Да я вам уже раньше говорил. Энергию-то вырабатывает, но вот с мощностью пока плоховато. Не тянет, — Влас Константиныч сокрушенно вздохнул. — А может, вакуум через кирпичные стены плохо проходит.
— Да, да, все может быть. Но это не принципиально. Наука поможет, даст бог, вместе доведем. А вы приезжайте в наш институт. Нам как раз удалось заполучить одного крупного изобретателя Мылкина. Слышали? Он тоже над преодолением кой-каких законов природы работает. С помощью генетики-кибернетики. Очень масштабное дело, что и говорить. Приезжайте, вместе подработаем.
Педант Потехин захотел прославиться.
После эпизода с Потехиным конструктора оставили Власа Константиныча в покое. Чудак он, конечно, над химерой работает. Ну, и пусть. Его дело. Человек упрямый, настойчивый, на все свой резон имеет, попробуй такого переубедить. Тем более что в его безумии есть система, как сказал Семирусов. Он любил щегольнуть образованностью и запузырить что-нибудь из Шекспира или из «Двенадцати стульев». А главный инженер вызвал Меркушкина и еще раз сделал ему строгое внушение — не препятствовать. В конце концов, цех не обеднеет, если токаря выточат Власу Константинычу пару деталей из отходов. Чуткость надо проявить к человеку, не огорчать, не дергать, тем более работу свою выполняет хорошо, все делает вовремя, ну, а безумствует только по вечерам, никому не мешает, переутомился и все. Отдохнет, а там гляди какие еще нужные вещи для кроватного цеха создаст.
Так говорил главный инженер, и Меркушкин понимающе кивал головой. Что же он, лютый зверь, что ли? Тоже понимает. Человек заслуженный, пожилой, и если цех не взорвет, тем более под ответственность начальства, так пусть ковыряется. Своим трудолюбием он только хороший пример будет подавать молодежи.
Так ответствовал главному инженеру Меркушкин. А Влас Константиныч, чувствуя молчаливое попустительство и даже одобрение, активизировал свою деятельность. Мальчишки-ремесленники почтительно вытачивали ему болты, таскали блестящие кусочки алюминия, а монтер с телефонной станции паял какие-то радиосхемы.
— Теперь без электроники и ни туды, и ни сюды. Не хуже меня понимаешь, Митя, — приговаривал Влас Константиныч и прятал очередной кусок эбонита, усыпанный мелкими, что булавочные головки, диодами и триодами в свою рабочую тумбочку. Сам двигатель, всегда накрытый жестяным кожухом, никто ни разу не видел: Влас Константиныч занимался сборкой лишь поздно вечером, и то если в цеху никого не было. И каждый раз тщательно запирал кожух на три тяжеленных купеческих замка.
Наступил июнь, теплые голубые дни, светлые тихие ночи. То ли ему все надоело, то ли не устоял человек перед рыбацкими соблазнами, но возиться с вечным двигателем Влас Константиныч перестал. Заядлый рыбак и грибник, он интересовался теперь только погодой, по десять раз в день заходил в стеклянную клетушку к Меркушкину и звонил свояку, служившему в аэропорту, чтобы тот прочел ему последнюю метеосводку Потом подолгу стоял на заводском дворе и, приложив руку ко лбу, вглядывался в синее небо, по которому плыли пушистые белые облака.
Был жаркий безветренный день, полный штиль, как сказал бы моряк. Ни один листочек не шелохнулся, а в обеденный перерыв, когда зной сморил самых истовых доминошников, наступила глубокая тишина, как будто тепловая смерть простерла свои крылья над миром.
Влас Константиныч пришел в этот день на завод спозаранку. Еще до гудка он побывал в своем закутке, погремел там ключами, посыпал искрами — паял что-то или сверлил. В цеху долго пахло потом озоном, как после грозы. Перед обеденным перерывом Влас Константиныч тщательно вымыл руки, поспешил в раздевалку и вернулся оттуда в чистом сером комбинезоне.
Когда все ушли на обед и в цеху никого не осталось, он подошел к своему детищу и снял жестяный кожух. Первым поднял тревогу Елкин. Он лежал на траве под самыми окнами конструкторского бюро, подстелив под себя рабочий халат и обратив веснушчатое лицо к солнцу. Елкин чуть приоткрыл щелки глаз, чтобы взглянуть, сколько еще до гудка, как заметил странный круглый предмет, бесшумно выплывавший из открытого фонаря на крыше кроватного цеха. Предмет был похож на огромное куриное яйцо, только чуть вытянутое и блестящее, будто зеркало. Яйцо отплыло немного в сторону от проволочных растяжек, крепивших дымовую трубу, и, стремглав, словно пуля, ринулось вверх. Тут Елкин и закричал:
— Эй, ребята, яйцо! Смотрите, яйцо!
Он вскочил на ноги. Маленькое пятнышко почти растворилось в вышине. Но вот пятнышко стало опять увеличиваться, падая вниз, и все увидели полированное алюминиевое яйцо, бесшумно плывущее над цеховыми крышами. Верхняя часть яйца была как бы срезана и накрыта прозрачной выпуклой крышкой. Яйцо опустилось еще ниже, и из него выглянул собственной персоной… Влас Константиныч. Он помахал знакомой старенькой кепкой, что-то крикнул и опять исчез внутри аппарата.
Все, кто был на заводском дворе, дружно ахнули, из цехов уже бежали менее расторопные, и все общим инстинктом понимали, что произошло нечто совсем необыкновенное.
В этот момент к заводским воротам подкатила директорская машина. Напрасно шофер сигналил клаксоном, никто и не собирался открывать.
— Что они там, заснули что ли? — Директор, кряхтя, выкарабкался наружу. Ладно, езжай в гараж.
Он обошел вокруг машины и открыл дверь проходной. В будке никого не было. Только старая берданка сиротливо стояла около колченогого стула, да жестяной чайник посапывал на электрической плитке.
— Что случилось?
Директор толкнул ногой вторую дверь. Бросилась в глаза толпа перед кроватным цехом. Пожар? Или несчастный случай? Ни на кого нельзя положиться.
К директору подбежал Павел Матвеич. Юрист-снабженец был так возбужден, что слова у него застревали в горле.
— Все Уваров куралесит, Уваров. Изобретатель этот, из кроватного цеха Снабженец покрутил пальцем около лба. — То вечный двигатель самовольно затеял, то… вон, полюбуйтесь!
Юрист-снабженец растерянно воздел дрожащую длань к небу.
Директор взглянул в указанном направлении и обомлел. Серебристое сверкающее яйцо, из которого выглядывал человек в кепке, проделывало немыслимые пируэты. То, как мыльный пузырь, оно плавно всплывало наверх, то камнем пикировало вниз, и тогда толпа испуганно ахала. Оно кувыркалось, вертелось, неожиданно застывало на месте, прыгало, подражая резвящемуся кенгуру, падало, раскачиваясь, как осенний кленовый лист, со свистом прочерчивало над головами круги и спирали, эллипсы и треугольники, причудливо изломанные кривые, ввинчивалось в горячий звенящий воздух, будто скользило по невидимой гигантской резьбе.
Влас Константиныч упивался полетом. Исполнилась мечта, которой он отдал большой кусок жизни. Несколько лет неустанных трудов отделяли теперь тот затерянный в будничной череде день, когда в мозгу первый раз шевельнулся зародыш Идеи. Смутной, аморфной, химерической и вместе с тем такой кристально простой Идеи. Он бросился тогда за подтверждением к книгам, и они согласились единогласно, что он не ошибся. Он выписывал из справочников и таблиц данные, нужные для расчетов, и с замиранием сердца двигал стеклышком логарифмической линейки, опасаясь получить отрицательный результат. Но вот тонкая поперечная риска останавливалась у очередной цифры, и Влас Константиныч облегченно вздыхал — пока еще есть надежда.
Потом расчеты проверили студенты-физики, с которыми его свел племянник, студент университета. Они тоже не нашли ошибок. По всему выходило, что «яйцо», как окрестили они между собой Идею, можно построить. Оно должно было плавать в воздухе, скользя по невидимым линиям земного магнитного поля. Нескольких конденсаторов из сверхпроводимой полимерной пленки, о которой Влас Константиныч прочитал недавно в научном журнале, по его расчетам, хватало на много часов полета. Полета бесшумного, плавного, скорее, даже не полета, а нежного парения в бесплотном магнитном эфире. Аэростаты плавают в воздухе, яйцо станет также легко и свободно витать среди магнитных призрачных паутинок. На синей школьной тетрадке Влас Константиныч тщательно вывел слова: «Магнитостат Ув-1». Уваров, модель первая.
Он взглянул на стрелку кулометра. Она была еще далеко от красной черты. Значит, конденсаторы заряжены почти до предела. Легкое движение ручки, и поле вокруг яйца напружинивается, набирает силу, или, наоборот, опадает, как лопнувший детский шарик. Крошечные стрелочки-векторы тяги вздрагивают, послушно поворачиваясь в нужную сторону, и вот яйцо уже устремляется вниз, решительно раздвигает земные магнитные линии, а потом взмывает опять в высоту, навстречу солнцу…
Ученые отнеслись к нему тоже внимательно. Нет, на них он не может пожаловаться. В институте, куда он тогда обратился, его встретили дружелюбно, благожелательно. Ученый секретарь, не мешкая, передал рукопись кому следует, и уже через неделю ему прислали ответ. Он отпросился с работы и рано-рано, с первой же электричкой уехал в Москву. Было это ровно два года назад, в такой же жаркий июньский день.
В небольшой комнате с черной доской и окном во всю стену его ждали трое.
— Так это, значит, вы изобретаете магнитостаты? Мне вы представлялись почему-то моложе.
Говоривший погладил свою традиционную профессорскую бородку.
— Разрешите представиться, профессор Свещинский. Моя специальность магнитогидродинамика. А эти двое многообещающих молодых человека представители более практических профессий. Борис Николаевич Мушкин — виртуоз по части внедрения изобретений в промышленность. Делает чудеса. Способен уговорить председателя рыболовной артели завтра же приступить к производству фотонных ракет. Платон Иваныч Прокофьев — спец по научной организации труда. Он проследит, чтобы рыбаки сооружали ракеты по всем правилам.
Профессор рассмеялся.
— Ну-с, хорошо, шутки в сторону. Перейдем к делу.
Он достал из портфеля знакомую синюю тетрадь. Влас Константиныч тревожно заерзал на краешке стула.
— Заседание комиссии по рассмотрению проекта, внедрению в промышленность и организации производства летательного магнитостатического аппарата типа Ув-1 изобретателя Уварова Власа Константиныча считаю открытым. — Профессор произнес эту тираду слов нарочито официальным тоном. — Комиссия, э-э… комиссия в составе, э-э… фу, черт, сколько лет председательствую, а никак не приучусь к этому птичьему канцеляриту. Раз нас всего четверо, давайте продолжать заседание сидя, так сказать, в рабочем порядке. А?
Не дожидаясь ответа, профессор облегченно опустился на стул.
— Ну так вот, уважаемый Влас Константиныч, забегая вперед — хоть это и противу правил, но Платон Иваныч, надеюсь, меня простит — скажу, что ваша идея, на наш взгляд, вполне разумна, расчеты сделаны более или менее верно. Есть, конечно, кой-какие шероховатости, но это не принципиально, аппарат летать будет. Конечно, самолетов и космических ракет он не заменит, но для спортивных целей вполне подойдет, да, вполне. Думаю, что сейчас нам нет смысла углубляться в теоретические соображения. Они весьма сложны и достаточно подробно изложены в моем официальном отзыве. В заключение разрешите вас искренне поздравить с весьма удачной идеей.
Профессор перегнулся через стол и протянул смущенному Власу Константинычу руку.
— Рассматриваемый аппарат, — это заговорил уже Мушкин, — конструктивно может быть решен в виде тонкостенной алюминиевой оболочки, подкрепленной для жесткости ребрами.
Гладкие щеки и мальчишеские вихры вместе с окладистой черной бородой придавали Мушкину вид делового кентавра, сочетающего жар молодости с мудростью старости.
— На конденсаторы при четырех часах непрерывного полета требуется два и семь десятых метра сверхпроводимой пленки типа АК. Остальные материалы недефицитны. Для постройки опытного образца необходим простейший электрифицированный инструмент: клепальная скоба, дрель, рубильный молоток и аппарат аргонодуговой сварки. Подробная калькуляция и расчеты по трудоемкости приложены к официальному отзыву. Тематически рассматриваемый аппарат близок к нашей институтской проблематике. Но, — бородатый юноша развел руками, — тут я должен вас огорчить. Все лаборатории перегружены, завалены срочными и сверхсрочными разработками. Воткнуть магнитостат в план раньше чем через лет пять-шесть нечего и думать. Вам от этого, конечно, не легче, но такое положение естественно. По закону Бернала-Мальтуса с каждым годом все больше изобретений будет оставаться на бумаге: новые идеи множатся в геометрической прогрессии, а материальные возможности общества — в арифметической.
— Да вы, батенька, не огорчайтесь, — профессор спешил позолотить Власу Константинычу пилюлю. — Неприятно, конечно, все понимаю. Идея, так сказать, кровная, выстраданная. Не терпится увидеть в металле, в полете. Но что поделаешь? Во всяком случае, первое препятствие вы уже преодолели. Нас, ученых-обскурантов убедили. Ну, а железки — дело наживное. Попробуйте-ка поговорить у себя на заводе. Институт, мол, поддерживает, но сейчас никаких практических возможностей нет… — профессор развел руками. — Попытайтесь все-таки. Уж опытный образец помогут, наверное, сделать.
Влас Константиныч никак не мог осознать, в чем его утешают. Он молча заворачивал синюю тетрадку в газету, а душа ликовала. Идею одобрили! И не где-нибудь, в столичном институте. Теперь все убедятся, что это не заскок, не химера, а реальное дело. Он зашпилил для верности карман пиджака английской булавкой. Еще раз незаметно пощупал тетрадку.
— Ну, желаю успеха, — профессор привстал. — Придумаете что-нибудь новенькое, милости просим. Приезжайте, присылайте без всяких там официальных церемоний.
Влас Константиныч растроганно пожал профессору руку, попрощался с его молодыми симпатичными сотрудниками. Скорей бы теперь на завод, за дело.
Когда он уже был за углом, послышались торопливые шаги.
— К метро? Тогда нам по пути.
Это был Прокофьев. Видно, Платон Иваныч очень спешил, потому что запыхался и выскочил на улицу совсем раздетый, хотя накрапывал дождь. Квартал они прошли молча.
— Кстати, — нарушил молчание Прокофьев, — ваше «яйцо» профессору действительно пришлось по душе. Зацепило старика за живое. Очень уж, говорит, остроумно задумано. Если бы не перегрузка наших лабораторий… Позвольте дать вам один совет. Не очень настаивайте, если на заводе откажут. Идея новая, необычная, все может быть. Главное — не писать никуда жалоб. Зря только время потратите и нервы. У всех план, все своими делами заняты. Приезжайте-ка лучше к нам. Вместе обмозгуем, как быть. Ну, счастливо!
Прокофьев улыбнулся ему на прощание и свернул в переулок.
Два психических процесса, говорят психологи, не могут происходить одновременно. Радостный подъем, переполнивший Власа Константиныча, просто не оставлял в его мозгу ни одного нейрона, свободного для опасений. Но вскоре начались неприятности. Главный инженер, к которому пришел Влас Константиныч и который обычно поддерживал заводских новаторов, как только узнал, в чем дело, повел себя неприветливо и даже отчасти странно. Влас Константиныч никак не мог ему растолковать, что создание «яйца» не потребует больших затрат, что все почти сделает он сам, своими руками, нужно лишь разрешение и кое-какие детальки. «Нет, не могу», — упрямо твердил главный и пожимал плечами. Он с раздражением глядел на эскизный чертеж магнитостата, который Влас Константиныч развернул перед ним на столе, и нетерпеливо барабанил пальцами.
— Хватит, довольно, — он резко оборвал увлеченного изобретателя, — я уже все понял. Понял, что идея с этим вашим яйцом чепуховая, прямо сказать, никчемная. Отзыв? Положительное заключение? Да я вам заключение хоть на вечный двигатель напишу. Им нужно было от вас как-то отделаться, они и написали. Бумага все стерпит. Пусть на заводе, мол, отдуваются. А мы тут не в бирюльки играем. У нас производство. Бросьте, Влас Константиныч. Человек вы серьезный, положительный. Поверьте, есть дела поважнее. Как раз сейчас нашу основную модель, ну, кровать с никелированными шарами, торговцы опять требуют снять с производства. Устарела, мол.
Главный инженер нервно схватил со стола красный хрустящий бланк.
— Полюбуйтесь. Придется осваивать новую, с нейлоновым балдахином. Вот где настоящий простор для творчества. Изобретай, выдумывай, пробуй. Но изобретай не что попало, а то, что нужно заводу. В общем, не обижайтесь, Влас Константиныч, а затеи ваши с яйцами там или с курицами придется бросить. Все силы надо сейчас отдать кроватному производству.
И он встал из-за стола, как бы говоря: беседа окончена.
Разговор с главным инженером Власа Константиныча огорошил. Он не ожидал такого пассажа. Влас Константиныч совсем потерялся. В магнитостате у него сомнений и сейчас не было. Но разве его у себя в сарае построишь? Тут он вспомнил напутственные слова Прокофьева и понял: все выходило точно, как он тогда говорил. Значит, надо к нему и ехать.
… Прокофьев встретил Власа Константиныча, как старого знакомого Он терпеливо слушал его рассказ и понимающе кивал головой.
— Я тут тоже не сидел сложа руки, — сказал он под конец, — обращался в ваше министерство. Но у них свободных мощностей действительно нет. «Если бы они сами у себя на заводе взялись, мы бы не возражали». Так намекнул мне инженер в техуправлении. Кстати, народ на вашем заводе квалифицированный, железные кровати давно перерос.
— Да, народ у нас башковитый, — вставил Влас Константиныч, — жилистый.
— Ну, и чудесно. Убедите директора, техсовет.
— Гиблое дело, — Влас Константиныч разочарованно помотал головой, — я, Платон Иваныч, уже говорил…
— Знаю, что гиблое, сам знаю. И все же есть один способ. Вы хорошо знакомы с историей вечного двигателя?
— Вечного двигателя? — Влас Констчнтиныч пожал плечами. — В школе еще… перпетуум-мобиле первого рода невозможен. Второго — тоже. — Он поморщил лоб. Ну, помню еще несколько схем. Цепочка с шарами на наклонной плоскости. Насос льет воду на турбину, турбина вращает насос. Или магнит притягивает шарик…
Прокофьев взял со стола объемистый том в черном переплете.
— Вот здесь тысяча разных схем. Как говорится, истина только одна, а число заблуждений может быть бесконечным. Но нс в этом дело. Воэьмите-ка книжицу с собой, изучите ее хорошенько. Не удивляйтесь только, не удивляйтесь, скороговоркой добавил Прокофьев, — я вам все сейчас объясню.
… Домой Влас Константиныч добрался лишь поздней ночью. Под мышкой он нес черный клеенчатый том, аккуратно обернутый свежей газетой. Через каждые несколько шагов он задумчиво произносил «хмм… я» и покачивал головой.
Директор растерянно глядел на яйцо, парившее над цеховыми крышами. «Ишь, кренделя выписывает», — сказал кто-то в толпе. Директор обернулся, кругом были люди. Прибежали даже кочегары и девчонки — телефонистки со станции. Толпа стояла так плотно, что яблоку некуда было упасть. Куда же сесть-то яйцу? Как бы угадывая неопределенное помавание директорской руки, из-за его спины выскочил Павел Матвеич. Сложив ладони трубочкой, юрист-снабженец отбежал для приличия на пару шагов и закричал в небесную синь: «Товарищ Ува-а-аров! Спускайтесь!» И стал освобождать пятачок для посадки. Толпа расступилась.
То ли услышал Влас Константиныч этот призывный глас, то ли увидел свободный круг на асфальте, но яйцо неожиданно замерло, прекратило свое причудливое коловращение и стало плавно снижаться.
— Зайдите, товарищ, ко мне в кабинет, — сухо сказал директор, когда сияющий Влас Константиныч откинул прозрачную крышку. — И главного инженера попросите тоже, — обернулся он к юристу-снабженцу.
Нахмурившись, директор зашагал в заводоуправление. По людскому коридору за ним мелко семенил Павел Матвеич, Влас Константиныч степенно замыкал шествие.
В этот момент к проходной подкатила еще одна «Волга». Из нее вышли двое. Захлопнув дверцы, они пошли навстречу директору.
— Приветствуем вас, Андрей Михайлович! — сказал первый мужчина.
Директор вздрогнул. Он узнал представителя министерства, который курировал завод.
— Извините за неожиданное вторжение, но мы по важному делу. Познакомьтесь, Прокофьев Платон Иваныч, сотрудник профессора Свещинского, — представил министерский начальник своего спутника. — Когда подъезжали к заводу, мы видели…
— Да, да, конечно, — ответил директор, — прошу. И… пусть там пока… подождут.
Он сделал знак Павлу Матвеичу.
— Да нет же, — рассмеялся министерский гость, — и пилота вашего, изобретателя, тоже приглашайте.
— В министерстве давно знали об экспериментальных работах, которые велись на заводе по инициативе одного института, — представитель министерства кивнул в сторону Прокофьева. — Правда, опыты были облечены в несколько необычную организационную форму, но это ничего. Сама эта форма, знаете ли, тоже была экспериментом. Главное, что завод, так сказать, под незаметным руководством товарища Уварова, справился с делом отлично. Как все мы видели, испытания опытного образца прошли успешно. А ведь изделие весьма сложное, оригинальное по замыслу и конструкции. Особенно ценно, что не потребовалось ни дополнительных штатов, ни ассигнований, да и производственная программа не пострадала. А посему, учитывая, что заводу по плечу решать достаточно сложные задачи, производство кроватей надо будет свернуть, — кстати, и спроса-то на них нет — и полностью перейти на выпуск «яиц» — магнитостатов. По заключению института, у изобретения большое будущее. Конечно, все это не сегодня-завтра, а после соответствующих испытаний, увязок, согласований. Но в принципе дело решенное. Так полагают, во всяком случае, в министерстве.
Разговор у директора затянулся допоздна. Давно прогудел гудок, и завод опустел. Только в каморке у проходной теплилась жизнь. Это Федулыч перед тем, как сдать смену, грел для своего напарника жестяной чайник.
Министерский гость откланялся и укатил на своей «Волге». Директор тоже заторопился домой. А Прокофьева и Власа Константиныча главный инженер утянул к себе в кабинет.
— М-да, неожиданно как-то все получилось, — он сел на край письменного стола и размял сигарету, — ловко. Но Влас Константиныч-то хорош…
— А что я мог сделать? Вы же тогда запрети…
— Знаю, знаю, были на меня обижены, затирают, мол, не признают, ну, да ладно, не в этом дело. Скажите-ка лучше, почему вы для маскировки основной идеи выбрали именно вечный двигатель? Более нелепой шутки трудно придумать.
— Тут вы как раз неправы, — вмешался в разговор Прокофьев. — Эту идею предложил я. С точки зрения научной организации труда вечный двигатель имеет множество достоинств. Особенно для изобретателя. Что ему нужно? Прежде всего, чтобы никто не дергал, не бросал с места на место, не торопил, не назначал жестких сроков. Согласны? Так ведь самый закоренелый плановик понимает, что над вечным двигателем можно работать вечно. Гарантируется вечный моральный кредит, так сказать. Ну, и материальный соответственно. Конечно, весьма небольшой, но тут и нужно-то было всего ничего. А главное, никто не требует графиков, планов, обоснований, всякой отчетности, на которую любой изобретатель, даже получив собственное КБ, тратит почти все свободное время. Никаких фондов и калькуляций… «Петя, выточи втулку» — и дело с концом. Никто не откажет. В общем, мы в институте прикинули, что такой вот окольный путь в этом конкретном случае гораздо короче прямого. Парадокс? Ну, в затем подобрали Власу Константинычу описательный труд по истории вечных двигателей, для бутафории, конечно…
— Интереснейшая книга, Андрей Макарович. Между прочим, я оттуда свою модельку почерпнул.
— Ту, что в цеху Потехину демонстрировали?
— Ту самую. Все удивляются до сих пор — ни проводов, ни моторчиков, а диск знай себе кружится. Чудо! А сделано просто. На диске полупроводниковые пластинки. Их магнитные свойства зависят от яркости освещения. Подставка тоже магнит. Он притягивает к себе только освещенную, вроде как бы намагниченную пластинку, например, со стороны окна — и диск поворачивается. Потом под световой луч попадает новая пластинка, и так одна за другой. Вот диск и вертится, как волчок.
— Ничего не скажешь, остроумно придумано, — главный инженер покачал головой. А потом тяжело вздохнул. — Мне ведь тоже кое-что внедрить надо. Но вот насчет вечного двигателя… — Он развел руками и повернулся к Прокофьеву. — Мне как-то неудобно… Какого-нибудь другого способа внедрять новую технику нет?
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Парадокс Власа Уварова», Борис Васильевич Зубков
Всего 0 комментариев