«Черная неделя Ивана Петровича»

Не помню сам, как я вошел туда, Настолько сон меня опутал ложью. Когда я сбился с верного следа.

Божий дар свалился на Ивана Петровича Крабова внезапно и без каких-либо серьезных оснований. Не наблюдалось перед этим многозначительных знамений или вещих снов, напротив, все шло донельзя серо и обыденно. И даже сколь-нибудь четкого желания обрести чудесное ясновидение у Ивана Петровича никогда не возникало.

Произошло это глубокой осенью, в заурядное субботнее утро, когда Иван Петрович имел единственное полуосознанное стремление подремать еще часок, хотя внешние обстоятельства тому крайне не способствовали. Несмотря на довольно ранний час, что-то около восьми, Анна Игоревна вовсю гремела кастрюлями на кухне, и в этом шуме Иван Петрович сквозь полудрему улавливал многообразные угрожающие нотки. Кроме кастрюльного перезвона, супруга заполняла квартиру отнюдь не лаконичными нравоучениями в адрес их пятилетнего сына Игорька, и жалкие ломтики прессованных опилок, именуемые дверью, никак не защищали слух бедного Ивана Петровича. Дело клонилось к тому, что никакого завтрака в отсутствие отца Игорек не получит — не видеть ему завтрака, как своих собственных огромных ушей, которые он опять забыл вымыть. Игорек слабо ныл, не улавливая тонкой связи между собственным утренним аппетитом и затянувшимся сном отца, который, наверное, устал и не хочет идти в свой садик, то-есть на работу.

Впрочем, нет, Игорек неплохо знал, что по субботам и воскресеньям они с папой свободны от утреннего штурма автобуса. Но от его малолетнего внимания ускользала важнейшая закономерность домашнего распорядка — каждую субботу в полдевятого Иван Петрович должен был, независимо от погодных условий и душевного состояния, идти во двор и заниматься зверским избиением двух ковров и одной ковровой дорожки. Тяжелые и неуклюжие пылесборники с синтетическим ворсом доводили Ивана Петровича до настоящего неистовства, что, разумеется, увеличивало его славу великого умельца-выбивальщика. В то утро Анна Игоревна имела все основания для недовольства — попросту она уже не сомневалась, что в данную конкретную субботу раз и навсегда заведенное ею расписание нарушится. Отсюда и глубокое смятение, которое никакими силами не втискивалось в ее, в общем-то, доброе сердце и рвалось наружу, претворяясь в звонкое кастрюльное аллегро.