«Я тебя создал»

Он все-таки отделался от противника, но и сам был измотан до предела. Он устроился на утесе и дежурил всю ночь напролет. Изможденный, почти ко всему безразличный, израненный. Он замер, а его огромное, подобное блюду ухо медленно вращалось, исследуя поверхность планеты и черное небо. Ничто на планете не двигалось, за исключением одного неуничтоженного мелкого объекта, скребущегося сейчас в пещере. Это хорошо, когда ничто не двигается. Ненавидеть звук и движение было частью его естества. Вот только с этой отвратительной штукой в пещере до наступления рассвета покончить не было никакой возможности Она бормотала там, в скалах: — Помогите мне! Или все умерли? Вы что, не слышите меня? Я Сойер… Сойер вызывает кого-нибудь!.. Сойер вызывает кого-нибудь!..

Бормотание было беспорядочным, неровным. Холод просачивался повсюду. Солнце зашло, и на двести пятьдесят часов воцарилась почти непроглядная тьма. Ее нарушал тусклый свет ближайшей планеты да блеск звезд…

…Враг предпринял атаку на его владения после полудня — вторгся нагло, без каких-либо обманных маневров или оскорбительного и ненужного обстрела. Он, разумеется, уничтожил — быстро и без труда — вначале большого и громоздкого врага, передвигавшегося на гусеницах, а затем уже мелких, россыпью бросившихся прочь из его обширного чрева. Истребил их спокойно и методично одного за другим. Лишь одному, последнему, удалось добраться до пещеры и скрыться в глубоком туннеле за расщелиной.

Теперь Он ожидал — враг должен был появиться сам С удобной позиции на вершине утеса местность просматривалась на многие мили вокруг — кратеры, расщелины, бесплодная пыльная пустыня, простиравшаяся к западу, угловатые очертания Святилища около башни, являвшейся центром мира.

Пещера находилась у подножия утеса всего в тысяче ярдов от места, где он — сидел. Так что ему достаточно было держать вход в пещеру под прицелом своих пулеметов и катапульт, лишив укрывшегося там врага единственной возможности улизнуть.

Он выдерживал несвязные бормотания в эфире так же стойко, как переносил боль своих ран. Вот уже в течение многих восходов боль не ослабевала — раны не заживали.