Станислав Лем Испытание
— Курсант Пиркс!
Голос Ослиного Лужка заставил его очнуться. Он как раз представил себе, что в часовом кармашке старых гражданских брюк, спрятанных на дне шкафа, завалялась двухкроновая монетка. Серебряная, звенящая, забытая. Ещё минуту назад он точно знал, что там ничего нет — разве что старая почтовая квитанция, — но постепенно уверил себя, что монета там могла быть, и, когда Ослиный Лужок назвал его имя, он уже в этом не сомневался. Он прямо-таки осязал её округлость и видел, как она распирает кармашек. Можно сходить в кино, и полкроны ещё останется. А если только на хронику, останется полторы; крону он отложил бы, а на остальное сыграл бы на автоматах. А вдруг автомат заест, и он начнёт без конца сыпать монеты прямо в протянутую ладонь — только успевай рассовывать по карманам и опять подставлять руку... случилось же такое со Смигой! Он уже сгибался под тяжестью неожиданно привалившего к нему богатства, когда его вызвал Ослиный Лужок.
Преподаватель, заложив, как обычно, руки за спину и опираясь на здоровую ногу, спросил:
— Курсант Пиркс, что бы вы сделали, если бы в патрульном полёте встретили инопланетный корабль?
— Я бы приблизился, — проговорил он глухим, почему-то огрубевшим голосом.
Аудитория замерла. Это обещало быть поинтереснее лекции.
— Очень хорошо, — отечески подбодрил его Ослиный Лужок. — И что же дальше?
— Я бы затормозил, — выпалил курсант Пиркс, чувствуя, что вышел далеко за переднюю линию своих познаний.
Он лихорадочно искал в опустевшей вдруг голове какие-то параграфы «Поведения в Пространстве». Ему казалось, что он в жизни туда не заглядывал. Он скромно потупил глаза и увидел, что Смига что-то шепчет одними губами. Он угадал подсказку и повторил её вслух, прежде чем смысл сказанного дошёл до него:
— Я бы им представился.
Весь курс застонал от смеха. Даже Ослиный Лужок не смог удержаться. Однако серьёзность очень скоро вернулась к нему.
— Курсант Пиркс, завтра зайдёте ко мне с бортовым журналом. Курсант Бёрст!
Пиркс сел так осторожно, точно стул был из стекла, ещё не совсем остывшего. Он даже не очень-то обижался на Смигу — такой уж он был, Смига, не мог пропустить удачной оказии. Он не слышал ни слова из того, что говорил Бёрст, — тот чертил на доске кривые, а Ослиный Лужок, как обычно, приглушал ответы электронного Вычислителя, так что отвечавший в конце концов запутывался в расчётах. Устав разрешал прибегать к помощи Вычислителя, но у Ослиного Лужка была собственная теория на этот счёт: «Вычислитель — тот же человек, — говорил он, — и может оплошать». Пиркс и на Ослиного Лужка не обижался. Он вообще ни на кого не обижался. Почти никогда. Пять минут спустя он уже стоял перед магазином на улице Диерхоф и разглядывал выставленные в витрине газовые пистолеты. Из них можно было стрелять холостыми зарядами — пулевыми и газовыми, полный комплект шесть крон, вместе с сотней патронов. Понятно, на Диерхоф он тоже был только в мечтах.
После звонка курсанты двинулись к выходу, — но без крика и топота, как первый или второй курс; в конце концов они уже не дети! Чуть ли не половина курса пошла в столовую — есть там пока было нечего, зато можно было встретить новую официантку. Говорят, хорошенькая. Пиркс медленно спускался по лестнице, минуя остеклённые стеллажи, заставленные звёздными глобусами, и надежда на то, что в кармашке действительно есть монета, таяла с каждым шагом. На последней ступеньке он уже точно знал, что её там никогда не было.
У арки ворот стояли Бёрст, Смига и Паярц, с которым они полгода сидели за одним столом на космодезии. Он ещё тогда замазал тушью все звёзды в атласе Пиркса.
— У тебя завтра пробный полёт, — сказал Бёрст, когда Пиркс поравнялся с ними.
— Порядок, — отозвался он флегматично. Его так просто не разыграешь.
— Не веришь — прочти! — Бёрст ткнул пальцем в стекло доски приказов.
Пиркс хотел пройти дальше, но голова повернулась сама. В списке было только три имени. «Курсант Пиркс», — значилось там чёрным по белому, в самом верху.
Несколько мгновений он ничего не видел.
Потом откуда-то издалека услышал собственный голос:
— Ну так что? Я же сказал — порядок.
Дорожка вела между клумбами. В этом году тут было множество незабудок, искусно высаженных в виде приземляющейся ракеты. Лютики изображали выхлопной огонь, но они уже отцвели. Пиркс не видел ни клумб, ни дорожки, ни незабудок, ни Ослиного Лужка, поспешным шагом вышедшего из бокового флигеля Института, чуть было не налетел на него в воротах и отдал честь перед самым его носом.
— А, Пиркс! — сказал Осиный Лужок. — Вы ведь завтра летите? Хорошей тяги! Может, вам посчастливится встретить тех — инопланетян.
Здание общежития находилось напротив, в парке, за большими плакучими ивами. Оно стояло у пруда, и каменные колонны бокового крыла высились над самой водой. Кто-то пустил слух, будто эти колонны привезены прямо с Луны, — вздор, разумеется, — но первокурсники со священным трепетом вырезали на них инициалы и даты. Где-то там было и имя Пиркса — он усердно выдолбил его четыре года назад.
В своей комнате — такой маленькой, что он жил в ней один, — он долго не мог решить, стоит ли открывать шкаф. Он точно помнил, где лежат старые брюки. Их запрещалось оставлять у себя, потому-то он их и оставил. Ну, какой ещё от них прок? Он зажмурился, присел на корточки, через приоткрытую дверцу сунул руку вовнутрь — и ощупал кармашек. Ну конечно, он так и знал. Там ничего не было.
Он стоял в ненадутом комбинезоне на стальном помосте, под самой крышей ангара, цепляясь локтем за трос, протянутый вместо поручней: обе руки у него были заняты. В одной он держал бортовой журнал, в другой — шпаргалку. Шпаргалку одолжил ему Смига — говорили, что с ней летал весь курс. Неясно, правда, как она возвращалась обратно, ведь после первого пробного полёта курсантов сразу же отправляли на север, на Базу, и зубрёжка к выпускным экзаменам шла уже там. Но, видно, как-то она возвращалась, — может, её сбрасывали на парашюте? Конечно, это была только шутка.
Он стоял на пружинящей стальной доске, над сорокаметровой бездной, и коротал время, пробуя угадать, будут ли его обыскивать, — это, увы, случалось. В пробные полёты курсанты брали самые неожиданные и строжайше запрещённые вещи: от плоских фляжек с водкой и жевательного табака до фотографий знакомых девушек. Не говоря уж, само собой, о шпаргалках. Пиркс долго искал на себе место, где бы её спрятать. Он перепрятывал её раз пятнадцать — в ботинок под пятку, между двумя носками, за край ботинка, во внутренний карман комбинезона, в маленький звёздный атлас — карманные брать разрешалось; подошёл бы футляр для очков, но, во-первых, футляр понадобился бы громадный, во-вторых, он не носил очков. Чуть позже он сообразил, что в очках его бы не приняли в Институт.
Итак, он стоял на стальном помосте в ожидании обоих инструкторов и Шефа, а те почему-то опаздывали, хотя старт был назначен на девятнадцать сорок, а часы уже показывали девятнадцать двадцать семь. Будь у него кусочек пластыря, он, пожалуй, прилепил бы шпаргалку под мышкой. Говорят, коротышка Джеркес так и сделал, а когда инструктор дотронулся до него, запищал, что, дескать, боится щекотки, — и проскочил. Но Пиркс не был похож на человека, который боится щекотки. Он это знал и не обманывался на свой счёт. Поэтому он просто держал шпаргалку в правой руке; потом, вспомнив, что придётся здороваться за руку со всей троицей, переложил шпаргалку в левую, а бортжурнал — из левой в правую. Манипулируя таким образом, он незаметно привёл в движение стальной помост — тот уже раскачивался, как трамплин. И тут он услышал шаги. Идущих он увидел не сразу — под крышей ангара было темно.
Явились все трое, как обычно ради такой оказии — в мундирах, стройные и подтянутые, особенно Шеф. А на нём, на курсанте Пирксе, был комбинезон, который даже без воздуха выглядел, как двадцать сложенных вместе доспехов регбийного игрока, к тому же по обе стороны высокого ворота свисали разъёмы кабелей ближней и дальней радиосвязи, на шее болтался шланг кислородного аппарата с вентилем на конце, в спину врезался резервный баллон, в двойном противопотном белье было дьявольски жарко, но пуще всего его донимало устройство, благодаря которому в полёте не надо отлучаться по нужде (впрочем, в ракете первой ступени, служившей для пробных полётов, отлучиться было бы некуда).
Помост вдруг начал подпрыгивать. Кто-то шёл сзади — это был Бёрст, в таком же комбинезоне; он чётко отдал честь рукой в огромной перчатке и остановился так близко от Пиркса, словно всерьёз решил спихнуть его вниз.
Когда начальство двинулось наконец вперёд, Пиркс удивлённо спросил:
— Ты тоже летишь? Тебя же не было в списке.
— Брендан заболел. Я за него, — ответил Бёрст.
Пирксу стало как-то не по себе. В конце концов это была редкая, прямо-таки единственная возможность хотя бы на миллиметр подняться к недосягаемым высотам, на которых пребывал Бёрст, словно бы вовсе о том не заботясь. У них на курсе он был не только самым способным — с этим Пиркс ещё примирился бы, он даже питал уважение к математическим талантам Бёрста, с тех пор как имел случай наблюдать его мужественный поединок с электронным Вычислителем: Бёрст стал отставать лишь при извлечении корней четвёртой степени; мало того, что он был из состоятельной семьи и не имел нужды предаваться мечтам о монетах, завалявшихся в старых штанах, — но он, к тому же, показывал превосходные результаты в лёгкой атлетике, прыгал как чёрт, отлично танцевал и, что тут скрывать, был очень хорош собой, чего нельзя было сказать о Пирксе.
Они шли по длинному помосту между решётчатыми консолями перекрытия, мимо выстроенных в ряд ракет, пока полумрак не сменился солнечным светом: здесь перекрытие было уже раздвинуто на протяжении двухсот метров. Над огромными бетонированными воронками, которые вбирали в себя и отводили пламя выхлопа, высились рядом две конусообразных громадины — во всяком случае, Пирксу они показались громадинами: сорок восемь метров в высоту и одиннадцать в диаметре в самом низу, у ускорителей.
К люкам, уже открытым, были переброшены мостики, но проход загораживали маленькие красные флажки на гибких флагштоках и свинцовых подставках. Пиркс знал, что сам отодвинет флажок, когда на вопрос, готов ли он выполнить задание, ответит «готов», — и сделает это впервые в жизни. И тут же им овладело предчувствие, что, отодвигая флажок, он споткнётся о трос и непременно растянется на помосте, — такое случалось. А если с кем-то случалось, то с ним случится наверняка: временами ему казалось, что он невезучий. Преподаватели смотрели на это иначе — дескать, он ротозей, растяпа и вечно думает о чём угодно, только не о том, о чём полагалось бы думать. И правда, мало что давалось ему с таким трудом, как слова. Между его поступками и мыслями, облечёнными в слова, зияла... не то чтобы пропасть, но, во всяком случае, какой-то зазор, который осложнял ему жизнь. Преподаватели не догадывались о том, что Пиркс мечтатель. Об этом не догадывался никто. Считалось, что он вообще ни о чём не думает. А это было не так.
Краешком глаза он увидел, что Бёрст уже стоит, как положено, в одном шаге от переброшенного к люку ракеты мостика, вытянувшись по стойке «смирно» и прижав руки к ненадутым резиновым сочленениям комбинезона.
Он подумал, что Бёрсту к лицу даже этот чудной наряд, словно сшитый из сотни футбольных мячей, и что комбинезон Бёрста действительно не надут, тогда как его собственный надут как-то неравномерно, и поэтому в нём так неудобно ходить, приходится так широко расставлять ноги. Он сдвинул их как можно теснее, но каблуки всё равно не сходились. Почему же они сходились у Бёрста? Непонятно. Впрочем, если бы не Бёрст, он начисто забыл бы о том, что надо встать по стойке «смирно» спиной к ракете, лицом к трём людям в мундирах. Сперва они подошли к Бёрсту — допустим, лишь потому, что тот начинался на «Б», но и это не было чистой случайностью, вернее, было случайностью не в пользу Пиркса: ему всегда приходилось подолгу маяться в ожидании вызова, и он всякий раз нервничал — уж если должно случиться что-то плохое, то лучше бы сразу.
Он с пятого на десятое слышал, что говорили Бёрсту, а тот, вытянувшись в струнку, отвечал так быстро, что Пиркс ничего не понял. Потом они подошли к нему, и, когда Шеф начал говорить, Пиркс вдруг вспомнил, что лететь должны были трое, а не двое, куда же девался третий? К счастью, он всё же услышал слова Шефа и в последнюю минуту успел выпалить:
— Курсант Пиркс к полёту готов!
— Мда-а... — протянул Шеф. — И курсант Пиркс заявляет, что здоров телом и духом... гм... в пределах своих возможностей?
Шеф любил украшать стереотипные вопросы подобными завитушками и мог себе это позволить — на то он был и Шеф.
Пиркс подтвердил, что здоров.
— На время полёта произвожу вас, курсант Пиркс, в пилоты, — произнёс Шеф сакраментальную фразу. — Задание: вертикальный старт на половинной мощности ускорителей. Выйти на эллипс Б-68. Затем ввести поправку для выхода на постоянную орбиту с периодом обращения 4 часа 26 минут. На орбите ждать два корабля прямой связи типа ИО-2. Вероятная зона радарного контакта — сектор III, спутник ПАЛ, допустимое отклонение шесть угловых секунд. Установить радиотелефонную связь с целью согласования манёвра. Манёвр: сойти с постоянной орбиты курсом 60 градусов 24 минуты северной широты, 115 градусов 3 минуты 11 секунд восточной долготы. Начальное ускорение 2,2g. Конечное ускорение по истечении 83 минут — ноль. Поддерживая радиотелефонную связь, пилотировать оба ИО-2 в строю треугольником до Луны, выйти на временную орбиту в её экваториальной зоне согласно указаниям Луны-ПЕЛЕНГ, убедиться, что ведомые корабли находятся на орбите, сойти с неё и, выбирая ускорение и курс самостоятельно, вернуться на постоянную орбиту в зоне спутника ПАЛ. Там ожидать дальнейших приказаний.
Курсанты говорили, что скоро взамен нынешних шпаргалок появятся электронные — электромозги размером с вишнёвую косточку; дескать, сунешь их в ухо или под язык, и они всегда и везде подскажут, что хочешь. Но Пиркс в это не верил, полагая — вполне основательно, — что если что-нибудь такое появится, то курсанты будут уже не нужны. Пока что ему пришлось самому повторить задание — и ошибся он только раз, зато основательно, спутав минуты и секунды времени с минутами и секундами долготы. После чего, потный как мышь в своём противопотном белье под толстой оболочкой комбинезона, стал ждать дальнейшего развития событий. Повторить-то он повторил, но смысл задания ещё не начал доходить до него. Единственной застрявшей в голове мыслью было: «Ну и досталось же мне сегодня!»
В левой руке он сжимал шпаргалку, правой протянул Шефу бортовой журнал. Устный пересказ был просто педантством: всё равно задание вручалось в письменном виде, с вычерченным начальным отрезком курса. Шеф вложил конверт с заданием в кармашек, приклеенный к обложке журнала, вернул журнал Пирксу и спросил:
— Пилот Пиркс, к старту готовы?
— Готов! — ответил пилот Пиркс. В эту минуту ему хотелось лишь одного: очутиться в рулевой рубке. Только бы расстегнуть комбинезон, хотя бы у шеи!
Шеф отступят на шаг.
— По раке-е-там! — крикнул он великолепным, стальным голосом, который, как колокол, перекрыл глухой, неустанный гул огромного ангара.
Пиркс развернулся кругом, схватил красный флажок, споткнулся о трос ограждения, в последний момент удержал равновесие и тяжело, словно Голем, вступил на узенький мостик. Он был ещё только на середине, когда Бёрст (сзади он всё же смахивал на футбольный мяч) уже входил в свою ракету.
Пиркс спустил ноги внутрь, ухватился за толстую обшивку люка, съехал по эластичному жёлобу вниз, не притрагиваясь к перекладинам («перекладины — только для умирающих пилотов», — говаривал Ослиный Лужок), и начал задраивать люк. Они отрабатывали это на тренажёрах, а потом на настоящем люке, снятом с ракеты и установленном посреди учебного зала. Сотни, тысячи раз, до осточертения — левая рукоятка, правая рукоятка, пол-оборота, проверить герметичность, обе рукоятки до конца, дожать, проверить герметичность под давлением, задраить внутреннюю крышку люка, выдвинуть противометеоритный экран, покинуть входной туннель, запереть дверцу кабины, дожать, рукоятка, вторая рукоятка, стопор, всё.
Пиркс подумал, что Бёрст, должно быть, давно уже сидит в своём стеклянном колпаке, тогда как он сам ещё доворачивает маховик затвора, — и тут же вспомнил, что они ведь стартуют не одновременно, а с шестиминутным интервалом, так что спешить некуда. И всё-таки лучше заранее сидеть на своём месте с включённым радиофоном — по крайней мере услышишь команды, которые отдают Бёрсту. Интересно, у него-то какое задание?
Свет в кабине включился автоматически, как только он задраил наружную крышку люка. Заперев свою лавочку на все засовы, он по маленькому ступеньчатому скату, выстланному шершавым и в то же время мягким пластиком, перешёл на место пилота.
Бог знает, почему в этих маленьких одноместных ракетах пилот сидел в большой — три метра в диаметре — стеклянной банке. Банка эта, хотя и совершенно прозрачная, была, конечно, не из стекла и к тому же пружинила наподобие толстой, очень твёрдой резины. Этот пузырь, с раскладывающимся креслом пилота посередине, помещался внутри самой рулевой рубки, слегка конусообразной, так что пилот в своём «зубоврачебном кресле» (так его именовали курсанты) мог свободно вращаться по вертикальной оси и сквозь прозрачные стенки пузыря, в котором он был заключён, видел все циферблаты, индикаторы, передние, задние, боковые экраны, табло обоих вычислителей и астрографа и, наконец, святая святых — траектометр, на матовом, выпуклом стекле которого яркой, толстой чертой обозначался путь ракеты относительно неподвижных звёзд в проекции Гаррельсбергера. Элементы этой проекции надо было знать наизусть и уметь читать её по приборам в любом положении, даже вися вверх ногами. Слева и справа от сидящего в кресле пилота располагались четыре главные рукоятки реактора и рулевых отклоняющих дюз, три аварийные рукоятки, шесть рычагов малого пилотажа, рычаги пуска и холостого хода, регуляторы мощности тяги и продувки дюз; над самым полом — большое спицевое колесо климатизаторной и кислородной регулировки, рукоятки противопожарного устройства и катапульты реактора (на случай возникновения неконтролируемой ядерной реакции), тросик с петлёй, закреплённой на верхней части шкафчика с термосами и едой, а под ногами — тормозные педали с мягким покрытием и петлями в виде стремян и ещё педаль аварийной эвакуации: если на неё нажать (для этого надо было ногой разбить её колпачок), пузырь катапультировался вместе с креслом, пилотом и ленточно-кольцевым парашютом.
Кроме этой главной цели — спасения пилота в случае неустранимой аварии, — насчитывалось ещё не меньше восьми крайне важных причин, из-за которых понадобился стеклянный пузырь, и в более благоприятных условиях Пиркс даже сумел бы одним духом перечислить их все, но ни одна из них не казалась ему (да и другим курсантам) достаточно веской.
Расположившись как следует, он, с немалым трудом сгибаясь в поясе, принялся ввинчивать все свисавшие и торчавшие из него трубки, кабели и провода в разъёмы, которыми ощетинилось кресло (причём всякий раз, когда он наклонялся вперёд, комбинезон мягкой булкой упирался ему в живот), и, конечно, перепутал кабель радиофона с обогревательным; хорошо ещё, что у них была разная резьба, но ошибку он заметил только тогда, когда пот потёк с него в три ручья; наконец сжатый воздух, шипя, мгновенно наполнил комбинезон, и Пиркс со вздохом облегчения откинулся назад, прилаживая руками оба набедренно-наплечных ремня.
Правый защёлкнулся сразу, но левый почему-то не поддавался. Ворот, надутый, как автомобильная шина, не позволял оглянуться, он безуспешно тыкал вслепую широкой застёжкой ремня, — а в наушниках уже заговорили приглушённые голоса:
— ...Пилот Бёрст на АМУ-18! Старт по радиофону по счёту ноль. Внимание — готов?
— Пилот Бёрст на АМУ-18 готов к старту по радиофону по счёту ноль! — мгновенно отчеканил Бёрст.
Пиркс выругался — и карабин защёлкнулся. Он откинулся в мягкое кресло, такой обессиленный, словно только что вернулся из долгого-долгого межзвёздного рейса.
— До старта — двадцать три... До старта — двадцать два... Два... — бубнило в наушниках.
Говорят, однажды, услышав громовое «Ноль!», стартовали оба курсанта сразу — тот, кому полагалось, и другой, ожидавший рядом своей очереди, — и вертикальными свечами шли в каких-то двухстах метрах друг от друга, рискуя в любое мгновенье столкнуться. Так, во всяком случае, рассказывали на курсе. И будто бы с тех пор запальный кабель подключают в последний момент, дистанционно, это делал сам комендант космодрома из своей остеклённой кабины управления, — так что весь этот отсчёт был просто блефом. Но как там на самом деле, никто не знал.
— Ноль! — загремело в наушниках, и одновременно до Пиркса донёсся приглушённый, протяжный грохот, кресло слегка задрожало, чуть сдвинулись с места искорки света в прозрачной оболочке, под которой он лежал распростёртый, уставившись в потолок — то есть в астрограф, в индикаторы циркуляции охлаждения, тяги главных дюз, вспомогательных дюз, плотности потока нейтронов, изотопных загрязнений и ещё восемнадцать других, из которых половина следила исключительно за самочувствием ускорителя; дрожь ослабла, стена глухого грохота прошла где-то рядом и таяла там, вверху, будто в небе поднимали невидимый занавес; гром уходил всё дальше, как обычно становясь всё больше похожим на отголоски далёкой грозы; наконец наступила тишина.
Что-то зашипело, зажужжало — он даже не успел испугаться. Это автоматическое реле включило заблокированные прежде телеэкраны: если рядом кто-нибудь стартовал, объективы закрывались снаружи, чтобы их не повредило слепящее пламя атомного выхлопа.
Пиркс подумал, что такие автоматические устройства очень полезны, — так он размышлял о том и о сём, пока вдруг не почувствовал, что волосы встают у него дыбом под выпуклым шлемом.
«Господи, я же лечу! Я, я сейчас полечу!!!» — мелькнуло у него в голове.
Он судорожно начал готовить рукоятки к старту — то есть дотрагиваться до них в нужном порядке, считая про себя: раз, два, третья... а где четвёртая? — потом эта... так, вот этот индикатор... и педаль... нет, не педаль... ага, вот она... красная рукоятка, зелёная, потом на автомат... так... или красная после зелёной?!
— Пилот Пиркс на АМУ-27! — прервал его размышления голос, ударяющий в самое ухо. — Старт по радиофону по счёту ноль! Внимание — готов?
«Ещё нет!» — порывалось что-то крикнуть устами пилота Пиркса, но он ответил:
— Пилот Бе... пилот Пиркс на АМУ-27 готов... э-э... к старту по радиофону по счёту ноль!
Он чуть было не сказал «пилот Бёрст», потому что хорошо запомнил, как тот отвечал. «Дубина!» — выругал он себя самого в наступившей тишине. Автомат (и почему это у всех автоматов голос унтер-офицера?) отрывисто лаял:
— До старта шестнадцать... пятнадцать... четырнадцать...
Пилот Пиркс обливался потом. Он силился вспомнить что-то ужасно важное — он знал, что это вопрос жизни и смерти, — и никак не мог.
— ...до старта шесть... пять... четыре...
Мокрыми пальцами он стиснул стартовую рукоятку. Хорошо хоть шероховатая. Неужели все так потеют? Наверное, все... — тут наушники рявкнули:
— Ноль!!!
Его рука сама — совершенно сама — потянула за рукоятку и, доведя её до середины, застыла. Пророкотало. Словно эластичный пресс упал ему на грудь и на голову. «Ускоритель», — успел он подумать, и в глазах потемнело. Однако не очень сильно и лишь на мгновение. Когда зрение вернулось к нему — хотя разлившаяся по всему телу тяжесть не отпускала уже ни на миг, — экраны, во всяком случае те три, что были прямо перед ним, бурлили как убегающее из миллиона кастрюль молоко.
«Ага, пробиваю облако», — догадался он. Теперь мысли текли медленней, как-то сонливо, зато он был совершенно спокоен. Спустя какое-то время им овладело чувство, будто он — всего только зритель этой, немного смешной, картины: детина развалился в «зубоврачебном кресле» и ни рукой, ни ногой; облака исчезли, небо ещё отдаёт синевой, но какой-то поддельной, словно подведённое тушью, а на нём как будто бы звёзды — или это не звёзды?
Да, это были звёзды. Стрелки сновали по потолку, по стенам, каждая на свой лад, каждая что-то показывала, и за всеми надо следить, а у него только пара глаз. Однако в ответ на короткий, повторяющийся писк в наушниках его левая рука сама — снова сама — потянула за рукоятку выбрасывателя ускорителя. Сразу стало полегче — скорость 7,1 в секунду, высота 201 километр, заданная траектория старта на исходе, ускорение 1,9, можно сесть, и вообще — теперь-то всё только и начинается!
Он медленно возвращался в сидячее положение, нажимая на подлокотники и поднимая тем самым спинку кресла, — и вдруг застыл в ужасе.
— Где шпаргалка?!
Это и была та невероятно важная вещь, которую он никак не мог вспомнить. Он обшаривал глазами пол, словно вокруг и в помине не было полчищ подмигивающих со всех сторон индикаторов. Шпаргалка валялась под самым креслом, — он наклонился, ремни, разумеется, не пустили, времени уже не было, и с таким чувством, словно он стоит на самом верху высоченной башни и валится вместе с ней в пропасть, он достал из наколенного кармана бортовой журнал и вынул из конверта задание. Ничего не понять — где же, чёрт подери, орбита Б-68? Ага, вот эта! — он глянул на траектометр и начал входить в поворот. Даже странно — пока всё шло как надо.
На эллипсе Вычислитель благосклонно выдал данные для поправки, он опять маневрировал, соскочил с орбиты, слишком резко притормозил, в течение десяти секунд ускорение достигало 3g, но ему это было хоть бы что, физически он был очень крепок («будь у тебя мозги, как бицепсы, — говаривал Ослиный Лужок, — из тебя, глядишь, и получился бы толк»); с поправкой вышел на постоянную орбиту, по радиофону сообщил данные Вычислителю, тот ничего не ответил, на его табло проплывали синусоиды холостого хода, Пиркс прорычал данные ещё раз — ну конечно, забыл переключиться, — переключил радиофон, и на табло выскочила мерцающая вертикальная линия, а все окошечки дружно показывали одни единицы. «Я на орбите!» — обрадовался он. Да, но период обращения — 4 часа 29 минут, а надо — 4 и 26. Теперь он уже совершенно не соображал, допустимо такое отклонение или нет. Он напрягал память, даже подумал, не отстегнуть ли ремни, — шпаргалка лежала под самым креслом, но чёрт его знает, может, в ней этого и нет, — и вдруг вспомнил, что говорил им на лекциях Кааль: «Орбиты рассчитываются с погрешностью 0,3 процента»; на всякий случай ввёл данные в Вычислитель: погрешность была в норме. «Ну, более-менее», — сказал он себе и лишь теперь осмотрелся по-настоящему.
Сила тяжести исчезла, но он был привязан к креслу на совесть и только ощущал необычайную лёгкость. Передний экран: звёзды, звёзды и белесо-бурая полоска в самом низу, боковой экран — ничего, лишь чернота и звёзды. Нижний экран — ага! Пиркс с любопытством разглядывал Землю: он мчался над ней на высоте от 700 до 2400 километров на разных участках орбиты — Земля была огромная, заполняла целый экран, он как раз пролетал над Гренландией — ведь это Гренландия? — пока он соображал, что это, под ним была уже Северная Канада. Вокруг полюса сверкали снега, океан был фиолетово-чёрный, выпуклый, гладкий, словно отлитый из металла, облаков удивительно мало, точно по выпуклой поверхности кое-где расплескали жидкую кашицу. Пиркс взглянул на часы.
Он летел уже одиннадцать минут.
Теперь надо было поймать позывные ПАЛа и, проходя через его зону, следить за радаром. Как называются те два корабля? РО? Нет, ИО, — а номера? Он заглянул в листок с заданием, сунул его в карман вместе с бортовым журналом и шевельнул ручку настройки у себя на груди. Эфир заполняло попискиванье и потрескиванье, ПАЛ — какой у него код? Ага, Морзе, — он напрягал слух, поглядывал на экраны, Земля неторопливо вращалась под ним, звёзды быстро проплывали в экранах, а ПАЛ куда-то запропастился — не видать его, не слыхать.
Вдруг он услышал жужжание.
«ПАЛ? — подумал он и тут же отбросил эту мысль. — Глупости, спутники не жужжат. А что тогда жужжит?»
«Ничего не жужжит, — ответил он сам себе. — Так что же это?»
Авария?
В общем-то он даже не испугался. Что ещё за авария при выключенном двигателе? Жестянка разваливается сама по себе, что ли? А может, короткое замыкание? Замыкание! Господи Боже! Инструкция на случай пожара 111-А: «Пожар в пространстве на орбите», параграф... а, чтоб им всем! — всё жужжит и жужжит, он едва различал попискиванье далёких сигналов.
«Ну прямо как муха в стакане», — вконец ошалев, подумал он, перебегая глазами от индикатора к индикатору, — и тут он её увидел.
Это была муха-гигант, чёрная, с зеленоватым отливом, из тех омерзительных мух, что, кажется, созданы лишь для того, чтобы отравлять людям жизнь, настырная, наглая, дурацкая и в то же время шустрая муха; она каким-то чудом (а как же ещё?) забралась в ракету и теперь летала снаружи стеклянного пузыря, жужжащим комочком тычась в светящиеся циферблаты.
Пролетая над Вычислителем, в наушниках она гудела как четырёхмоторный самолёт: там, над верхней рамой Вычислителя, помещался ещё один микрофон, резервный, им можно было пользоваться без ларингофона, встав с кресла, когда кабели внутренней связи отключены. Зачем? На всякий случай. Таких устройств было множество.
Он проклинал этот микрофон — боялся, что не услышит ПАЛ. Муха, точно ей было этого мало, начала расширять зону облётов. Несколько минут, не меньше, он невольно водил за ней глазами, пока наконец не сказал себе строго, что плевать ему на эту муху.
Жаль, нельзя подсыпать туда какого-нибудь дуста.
— Хватит!
В наушниках зажужжало так, что он скривился. Муха прохаживалась по Вычислителю. Стало тихо — она чистила крылышки. Что за мерзкая тварь!
В наушниках возник ритмичный, далёкий писк: три точки, тире, две точки, два тире, три точки, тире — ПАЛ.
«Ну, а теперь надо глядеть в оба!» — сказал он себе, ещё немного приподнял кресло, чтобы видеть три экрана сразу, ещё раз проследил за вращением фосфоресцирующего поискового луча на экране радара и стал ждать. На радаре ничего не было, но по радио кто-то вызывал:
— А-7 Земля-Луна, А-7 Земля-Луна, сектор три, курс сто тринадцать, вызывает ПАЛ ПЕЛЕНГ. Дайте пеленг. Приём.
«Вот незадача, как я теперь услышу мои ИО!» — встревожился Пиркс.
Муха взвыла в наушниках и куда-то пропала. Минуту спустя его сверху накрыла тень — словно на лампу уселась летучая мышь. Это вернулась муха. Она сновала по стеклянному пузырю, будто желала дознаться, что там такое внутри. Тем временем в эфире становилось тесно: он увидел ПАЛ (тот и впрямь походил на палицу — восьмисотметровый алюминиевый цилиндр со сферической шишкой обсерватории на конце); Пиркс летел над ним примерно в четырёхстах километрах или чуть больше — и постепенно его обгонял.
— ПАЛ ПЕЛЕНГ вызывает А-7 Земля-Луна, сто восемьдесят запятая четырнадцать, сто шесть запятая шесть. Отклонение возрастает линейно. Конец.
— Альбатрос-4 Марс-Земля вызывает ПАЛ-Главный, ПАЛ-Главный, иду на заправку сектор два, иду на заправку сектор два, горючее на исходе. Приём.
— А-7 Земля-Луна вызывает ПАЛ ПЕЛЕНГ...
Дальше он не расслышал — всё перекрыло жужжание. Наконец муха затихла.
— ПАЛ-Главный Альбатросу-4 Марс-Земля, заправка квадрант семь, Омега-Главная, заправка переносится, Омега-Главная. Конец.
«Они нарочно тут собрались, чтобы я ничего не услышал», — подумал Пиркс.
Противопотное бельё плавало на его теле. Муха с бешеным жужжанием кружила над Вычислителем, словно во что бы то ни стало хотела догнать собственную тень.
— Альбатрос-4 Марс-Земля, Альбатрос-4 Марс-Земля вызывает ПАЛ-Главный, направляюсь квадрант семь, направляюсь квадрант семь, прошу вести меня по ближней радиосвязи. Конец.
Удаляющееся попискиванье радиофона потонуло в нарастающем жужжании. Потом из него выделились слова:
— ИО-2 Земля-Луна, ИО-2 Земля-Луна вызывает АМУ-27, АМУ-27. Приём.
«Интересно, кого это он вызывает?» — подумал Пиркс и вдруг подпрыгнул в своих ремнях.
«АМУ», — хотел он сказать, но охрипшее горло не пропустило ни звука. В наушниках жужжало. Муха. Он закрыл глаза.
— АМУ-27 вызывает ИО-2 Земля-Луна. Нахожусь квадрант четыре, сектор ПАЛ, включаю позиционные. Приём.
Он включил позиционные огни — два боковых красных, два зелёных на носу, один голубой сзади — и ждал. Кроме мухи, ничего не было слышно.
— ИО-2-бис Земля-Луна, ИО-2-бис Земля-Луна, вызываю...
Снова жужжание.
«Наверное, меня?» — подумал он в отчаянии.
— АМУ-27 вызывает ИО-2-бис Земля-Луна, нахожусь квадрант четыре, граничный сектор ПАЛ, все позиционные включены. Приём.
Теперь оба ИО отозвались одновременно; он включил селектор очерёдности, чтобы приглушить отозвавшегося вторым, но в наушниках жужжало по-прежнему. Конечно, муха.
«Я, наверное, повешусь», — подумал он. Ему не пришло в голову, что в невесомости даже такой выход невозможен.
На экране радара он увидел оба своих корабля: они шли за ним параллельными курсами в каких-нибудь девяти километрах друг от друга, то есть в опасной близости; как ведущий, он должен был их развести на безопасное расстояние — 14 километров. Он как раз уточнял на радаре положение пятнышек, означающих корабли, когда на одно из них уселась муха. Он швырнул в неё бортжурналом, тот не долетел, шлёпнулся о стекло пузыря и, вместо того чтобы соскользнуть по нему, отскочил вверх, ударился о крышку стеклянной банки и принялся свободно порхать — невесомость! Муха даже не соизволила отлететь — она отошла пешком.
— АМУ-27 Земля-Луна вызывает ИО-2, ИО-2-бис. Вас вижу, у вас бортовое сближение. Приказываю перейти на параллельные курсы с поправкой ноль запятая ноль один. По завершении манёвра перейти на приём. Конец.
Пятнышки начали медленно расходиться, может быть, они что-то ему говорили, но он же слышал только муху. Та оглушительно разгуливала по микрофону Вычислителя. Бросать в неё было уже нечем. Бортжурнал парил над ним, мягко шелестя страницами.
— ПАЛ-Главный вызывает АМУ-27 Земля-Луна. Освободите граничный квадрант, освободите граничный квадрант, принимаю транссолнечный. Приём.
«Вот наглость, транссолнечного ещё не хватало — какое мне до него дело?! Преимущество у кораблей, идущих в строю!» — подумал Пиркс и закричал, вложив в этот крик всю свою бессильную ненависть к мухе:
— АМУ-27 Земля-Луна вызывает ПАЛ-Главный. Квадранта не покидаю, чихать я хотел на транссолнечный, иду в строю треугольником: АМУ-27, ИО-2, ИО-2-бис, эскадра Земля-Луна, ведущий АМУ-27. Конец.
«Зря я насчёт транссолнечного, — подумал он. — Теперь накинут штрафные очки. Холера их всех возьми. А за муху кто схлопочет штрафные? Тоже я».
С этой мухой только ему могло так повезти. Великое дело, муха! Он живо вообразил, как покатывались бы со смеху Смига с Бёрстом, узнай они об этой дурацкой мухе. В первый раз после старта он вспомнил о Бёрсте. Но времени на размышления не было — ПАЛ всё заметнее начинал отставать. Они летели втроём уже пять минут.
— АМУ-27 вызывает ИО-2, ИО-2-бис Земля-Луна. Время двадцать ноль семь. Манёвр выхода на параболический курс Земля-Луна начинаем в двадцать ноль десять. Курс сто одиннадцать... — читал он с листка, который ему только что удалось, акробатически изогнувшись, поймать над головой. Ведомые отозвались. ПАЛ уже скрылся из виду, но Пиркс всё ещё слышал его — то ли его, то ли муху. Вдруг жужжание как бы раздвоилось. Ему захотелось протереть глаза. Ну да. Их уже было две. Откуда вторая-то вылезла?
«Теперь они меня доконают», — спокойно, совершенно спокойно подумал он.
Было даже что-то утешительное в убеждении, что не стоит уже стараться, не стоит зря трепать нервы — они его всё равно угробят. Это продолжалось секунду — потом он взглянул на часы: о господи, именно это время он сам назначил для начала манёвра и даже не взялся ещё за рукоятки!
Но тысячи изнурительных тренировок не пропали, как видно, даром — он вслепую, не отрывая глаз от траектометра, нашёл обе рукоятки, потянул левую, потом правую. Двигатель глухо отозвался, что-то зашипело, он почувствовал удар по голове и даже вскрикнул от неожиданности. Бортовой журнал корешком врезался ему в лоб — под самым козырьком шлема — и теперь закрывал лицо. Смахнуть его он не мог — обе руки были заняты. В наушниках гудели и клокотали любовные игрища мух на Вычислителе. «В полёт должны выдавать револьвер», — подумал он, чувствуя, как бортжурнал, тяжелея от перегрузки, расплющивает ему нос. Он бешено мотал головой — только бы увидеть траектометр! Журнал уже весил добрых три килограмма; наконец он со стуком упал на пол, — ну да, было почти 4g. Пиркс сразу же сбросил ускорение до величины, необходимой для маневрирования, и поставил рукоятки на стопор, — теперь индикатор показывал 2g. Неужели мухам это нипочём? Вот именно, нипочём. Они чувствовали себя превосходно. Так ему предстояло лететь 83 минуты. Он посмотрел на экран радара: оба ИО шли следом, дистанция между ними и его кормой возросла километров до семидесяти — потому что несколько секунд ускорение доходило до 4g и он выскочил вперёд. Не страшно.
Теперь у него было немного свободного времени, до самого конца полёта с ускорением, 2g — не бог весть что такое. Сейчас он весил сто сорок два кило — всего лишь. А ведь он, бывало, по полчаса просиживал в лабораторной карусели при 4g.
Конечно, приятного было мало: руки и ноги словно чугунные, а головой и пошевелить нельзя — темнеет в глазах.
Он ещё раз проверил положение обоих кораблей у себя за кормой. Интересно, что теперь делает Бёрст? Он представил себе его лицо — небось хоть в кино снимай... Один подбородок чего стоит! Нос прямой, глаза серые, даже серо-стальные, — уж он-то точно не взял с собой никаких шпаргалок! Впрочем, и ему шпаргалка пока не понадобилась. Жужжание в наушниках стало тише — обе мухи ползали над его головой по стеклянному верху банки, их тени задевали его лицо, в первый раз его даже передёрнуло. Он посмотрел вверх — чёрные мушиные лапки на концах были приплюснуты, брюшки отливали в свете ламп металлическим блеском. Фу, гадость!
— Порыв-8 Марс-Земля вызывает Треугольник Земля-Луна, квадрант шестнадцать, курс сто одиннадцать запятая шесть. Идёте сходящимся со мной курсом, схождение через одиннадцать минут тридцать две секунды, прошу изменить курс. Приём.
«Ну надо же! — ёкнуло у него в груди. — Лезет, болван, напрямик — видит же, что я в строю!»
— АМУ-27, ведущий Треугольник Земля-Луна ИО-2, ИО-2-бис, вызывает Порыв-8 Марс-Земля. Иду в строю, курс не меняю, выполняйте манёвр расхождения. Конец.
Одновременно он искал этого наглеца на радаре — и нашёл! В каких-то полутора тысячах километров!
— Порыв-8 вызывает АМУ-27 Земля-Луна, у меня пробита гравиметрическая система, немедленно выполняйте манёвр расхождения, точка схождения курсов сорок четыре ноль восемь, квадрант Луна четыре, граничная зона. Приём.
— АМУ-27 вызывает Порыв-8 Марс-Земля, ИО-2, ИО-2-бис Земля-Луна, выполняю манёвр расхождения, время двадцать тридцать девять, одновременный поворот за ведущим на расстоянии видимости, отклонение к северу сектор Луна один ноль запятая шесть, включаю двигатели малой тяги. Приём.
Ещё продолжая говорить, он включил обе нижние рулевые дюзы. Ведомые ответили сразу, выполнили поворот, звёзды проплыли в экранах, «Порыв» поблагодарил — он летел к Луне Главной. Пиркс, в неожиданном приливе воодушевления, пожелал ему мягкой посадки, это считалось хорошим тоном, тем более что у того была авария, — он видел его в тысяче километров от себя с включенными позиционными огнями, — потом снова вызвал свои ИО, и началось возвращение на прежний курс — ужас! Известное дело — сойти с курса легче лёгкого, а вот поди отыщи потом нужный отрезок параболы! Другое ускорение — он не успевал вводить данные, по Вычислителю ползали мухи, потом замельтешили перед радаром, их тени носились по экрану. И откуда у этих тварей столько сил? Прошло добрых двадцать минут, прежде чем он вышел на заданный курс.
«А у Бёрста, должно быть, дорога как пылесосом вычищена, — подумал Пиркс. — Впрочем, что ему! Он и так управится одной левой!»
Он включил автомат тяги, чтобы на 83 минуте согласно заданию сбросить ускорение до нуля, и тут увидел такое, что насквозь промокшее противопотное бельё показалось ему сшитым изо льда.
С распределительного щита медленно, по миллиметру, сползала белая крышка. Её, как видно, плохо закрепили, и во время рывков при маневрировании (он действительно дёргал слишком уж резко) зажимы ослабли. Между тем ускорение всё ещё было 1,7g, крышка сползала медленно, словно кто-то тянул её вниз невидимой ниткой, и вдруг соскочила, ударилась о стекло колпака снаружи, соскользнула по нему и осталась лежать на полу. Заблестели четыре оголённых медных провода высокого напряжения, а под ними — предохранители.
«Ну, и чего я, собственно, перепугался? — сказал он себе. — Крышка упала, подумаешь. С крышкой, без крышки, не всё ли равно?»
И всё-таки ему было тревожно — такого случаться не должно. Если слетает крышка с предохранителей, то может и корма отвалиться.
До конца полёта с ускорением оставалось всего двадцать семь минут, когда он сообразил, что после выключения тяги крышка станет невесомой и начнёт летать по кабине. Пожалуй, ещё наделает бед? Да нет, вряд ли. Слишком легка. Даже стёклышка не разобьёт. Э-э, обойдётся.
Он поискал взглядом мух, — гоняясь друг за дружкой, жужжа, мельтеша, они описывали круги вокруг банки, пока не уселись под предохранителями. Он потерял их из виду.
На экране радара он нашёл оба своих ИО — на заданном курсе. Передний экран заполнял огромный, вполнеба, лунный диск. Когда-то они проходили селенографическую практику в кратере Тихо, и Бёрст с помощью обычного переносного теодолита смог вычислить... э-э, к дьяволу, чего он только не может! Пиркс попытался отыскать Луну Главную на внешнем склоне кратера Архимеда. Она глубоко зарылась в скалы и была почти не видна; лишь по сигнальным огням можно было бы различить отутюженную посадочную площадку — разумеется, ночью, но теперь там светило солнце. И хотя станция лежала в полосе тени от кратера, контраст с ослепительно сверкающим диском был так резок, что слабые сигнальные огни совершенно терялись.
Луна выглядела так, словно на неё не ступала нога человека, от Лунных Альп на равнину Моря Дождей ложились длинные-длинные тени. Он вспомнил, как перед полётом на Луну — всей группой, и летели они простыми пассажирами — Ослиный Лужок попросил его проверить, видны ли с Луны звёзды седьмой величины, а он, осёл, согласился с величайшей готовностью! У него начисто вылетело из головы, что днём с Луны звёзд вообще не видно: слишком слепит глаза сияние солнца, отражённое от лунной поверхности. Ослиный Лужок потом ещё долго донимал его этими «звёздами с Луны». Лунный диск понемногу распухал на экранах — в переднем он уже вытеснял последние клочки чёрного неба.
Странно — жужжание стихло. Он глянул направо — и остолбенел.
Одна муха сидела на выпуклом боку предохранителя и чистила крылышки, другая с ней заигрывала. В каких-то миллиметрах от них блестел кабель. Изоляция кончалась чуть выше — все четыре провода, толщиной почти с карандаш, были оголены, напряжение не слишком высокое, 1000 вольт, поэтому и расстояние между ними было небольшим — семь миллиметров. Он случайно знал, что семь. Как-то они разбирали всю проводку, и за то, что он не знал расстояния между проводами, ассистент наговорил ему всякого. Муха покончила с флиртом и теперь ползала по голому проводу. Понятно, это ей ничем не грозило. Но если бы ей вздумалось перелезть на другой... Как видно, это-то ей и вздумалось: она зажужжала и уселась на крайнем медном проводе. Как будто во всей кабине не нашлось другого места! Если её передние лапки окажутся на одном проводе, а задние на другом...
Ну и что? В худшем случае будет короткое замыкание, впрочем, муха, пожалуй, не так уж и велика. А даже если... что ж, закоротит на секунду, предохранитель автоматически выключит ток, муха сгорит, автомат опять включит ток, вот и всё, — зато от мухи он будет избавлен! Как загипнотизированный, он смотрел на щит высокого напряжения. И всё-таки лучше бы этой твари не пробовать. Короткое замыкание — один дьявол знает, чем это может кончиться. Вроде бы ничем, но лучше не надо.
Время: ещё восемь минут на постепенно убывающей тяге. Скоро конец. Он ещё не перевёл взгляд с циферблата, как что-то сверкнуло — и свет погас. На какую-то треть секунды, не дольше. «Муха!» — успел он подумать, с затаённым дыханием ожидая включения автомата. Автомат сработал.
Свет зажёгся, но оранжевый, тусклый, и тут же предохранитель щёлкнул опять. Темень. Автомат снова включил ток. Выключил. Включил. И так пошло — без конца. Свет загорался вполнакала, в чём дело? В мгновенных, периодически повторяющихся проблесках света он с трудом разглядел: от мухи — эта тварь втиснулась-таки между проводами — остался обугленный трупик, он-то и продолжал соединять провода.
Нельзя сказать, чтобы он очень уж испугался. Он был неспокоен, да, но разве после старта он успокаивался хоть на минуту? Часы были плохо видны. Табло индикаторов имели автономное освещение, радар тоже. Тока хватало ровно настолько, чтобы ни аварийные огни, ни резервная цепь не включалась, — но не настолько, чтобы было светло. До выключения двигателей оставалось четыре минуты.
Ему не приходилось об этом заботиться: редуктор выключит двигатель автоматически. Ледяная струйка пробежала у него по спине — как же выключит, если в сети замыкание?
Он было засомневался: может, это не та цепь, а другая? — пока не сообразил, что это главные предохранители для всей ракеты и всех цепей. Но реактор, реактор-то сам по себе?..
Реактор — да. Но не автомат. Он ведь сам его включил. Значит, надо теперь отключить. Или лучше не трогать? Может, всё-таки обойдётся?
Конструкторы не учли, что в кабину может попасть муха, что крышка может сползти и будет замыкание — да какое!
Свет мигал не переставая. Что-то надо было делать. Но что?
Очень просто: переключить главный рубильник — сзади, под полом. Он отключит главную цепь и подсоединит аварийную. Только и всего. Ракета сконструирована не так уж бестолково, всё предусмотрено, и даже с запасом надёжности.
Интересно, а Бёрст тоже сразу бы до этого додумался? Как ни обидно — пожалуй, да. И даже... но оставалось всего две минуты! Он не успеет выполнить манёвр! Пиркс рванулся в своих ремнях. Он же напрочь забыл о тех!
Он закрыл глаза и сосредоточился.
— АМУ-27, ведущий Земля-Луна вызывает ИО-2, ИО-2-бис. У меня замыкание в рулевой рубке. Манёвр выхода на временную стационарную орбиту над экваториальной зоной Луны выполню с опозданием... э-э... неопределённой продолжительности. Выполняйте манёвр самостоятельно в установленное время. Приём.
— ИО-2-бис ведущему АМУ-27 Земля-Луна. Выполняю манёвр выхода на временную стационарную орбиту над экваториальной зоной совместно с ИО-2. У тебя девятнадцать минут до Диска. Желаю удачи. Конец.
Едва дослушав, он отвинтил кабель радиофона, кислородный шланг, второй кабель, поменьше, — ремни он отстегнул ещё раньше. Когда он вставал с кресла, автомат редуктора вспыхнул рубиновым светом. Кабина периодически выныривала из темноты в мутно-оранжевый полусвет. Двигатель не включился. Рубиновый огонёк глядел из полутьмы, словно спрашивая совета. Послышалось монотонное гудение — сигнал тревоги. Автомат не смог выключить двигатели.
С трудом удерживая равновесие, он бросился туда, за кресло.
Рубильник помещался в кассете, вделанной в пол. Кассета — заперта на ключ. Так и есть, заперта. Он рвал на себя крышку — та не поддавалась. Где ключ?
Ключа не было. Он дёрнул ещё раз — впустую.
Он выпрямился. Смотрел перед собой невидящими глазами — на передних экранах сияла уже не серебристая, а белая, как горные снега, огромная Луна. Зубчатые тени кратеров проплывали по её диску. Включился радарный альтиметр — или он работал уже давно? Под его мерное тикание из полутьмы выскакивали зелёные цифирки: расстояние — двадцать одна тысяча километров.
Свет непрерывно мигал, предохранитель выключал и включал ток. Но кабина уже не погружалась во тьму: призрачное сияние Луны наполняло её и лишь ненамного ослабевало, когда лампы загорались полуживым светом.
Корабль летел всё прямо и прямо, продолжая набирать скорость при остаточном ускорении 0,2g, а Луна притягивала его всё сильнее. Что делать?! Он ещё раз метнулся к кассете, пнул ногой крышку — сталь даже не дрогнула.
Сейчас! О господи! Как он мог так поглупеть! Надо... надо всего лишь попасть туда, за прозрачную стенку! Ведь можно же! У самого выхода, где стеклянный пузырь, сужаясь, переходит в воронку, которая заканчивается у люка, под табличкой «ТОЛЬКО ПРИ АВАРИИ РАСПРЕДЕЛИТЕЛЯ», есть покрытый красным лаком рычаг. Стоит его перевести, и стеклянная банка приподнимется почти на метр — можно пролезть, каким-нибудь кусочком изоляции очистить провода и...
В один прыжок он очутился у красного рычага. «Болван!» — мысленно рявкнул он на себя, вцепился в стальной рычаг и рванул его так, что в плечах хрустнуло. Рукоятка выскочила во всю длину отливающего маслом стального прута, — а банка даже не шелохнулась. Он ошалело таращился на неё — в глубине виднелись экраны, заполненные сияющей Луной, свет по-прежнему мигал над его головой, — он дёрнул ещё раз, хотя рукоятка и так была уже выдвинута до предела... Всё напрасно...
Ключ! Ключ от кассеты с рубильником! Он ничком бросился на пол, заглянул под кресло. Там валялась только шпаргалка...
Лампы непрестанно мигали, предохранитель включал и выключал ток. Когда огни гасли, всё вокруг становилось белым, как скелет, словно выструганным из костей.
«Конец!» — подумал он. Катапультироваться вместе с банкой? Вместе с креслом, в капсуле? Нельзя, парашют не сработает, на Луне ведь нет атмосферы. «На помощь!!!» — хотелось ему крикнуть, но звать было некого — он был один. Что делать?! Должен же быть какой-нибудь выход!
Он снова рванулся к рукоятке — рука чуть не выскочила из суставов. От отчаяния хотелось заплакать. Так глупо, так глупо... Где ключ? Почему механизм заело? Альтиметр... Он бросил взгляд на табло: девять с половиной тысяч километров. На сверкающем диске ясно виднелись зубчатые края Тимохариса. Ему почудилось, будто он уже видит то место, где врежется в покрытую пемзой скалу. Будет гром, вспышка и...
Вдруг, в секундном проблеске света, его бешено скачущие глаза упали на четверной ряд медных жил. Там отчётливо чернел уголёк, соединявший провода, — всё что осталось от мухи. Выставив плечо, он отчаянно, по-вратарски прыгнул вперёд, удар был страшный, он чуть не лишился сознания. Стенка не дрогнула. Он вскочил, тяжело дыша, с окровавленным ртом, готовый снова броситься на стеклянную стену.
Посмотрел вниз.
Рукоятка малого пилотажа. Для больших, порядка 10g, но кратковременных ускорений. Действовала она напрямую, через механическое сцепление. И на долю секунды давала аварийную тягу.
Но ею он мог лишь прибавить скорость, то есть — ещё быстрее долететь до Диска. А не затормозить. Тяга была слишком кратковременной. А торможение должно быть непрерывным. Значит, малый пилотаж — бесполезен?
Он кинулся к рукоятке, падая, схватил её, рванул, уже без амортизирующей защиты кресла; ему показалось, что кости у него разлетаются, так его бросило о пол. Он дёрнул ещё раз. Ещё один страшный, мгновенный прыжок ракеты! Он ударился головой оземь, если бы не пенопласт — разбился бы вдребезги.
Предохранитель звякнул — и мигание вдруг прекратилось. Кабину залило нормальное, спокойное сияние ламп.
Мгновенные ускорения малого пилотажа двойным ударом выбили трухлявый уголёк, застрявший между проводами. Замыкание было устранено. Чувствуя солёный привкус крови во рту, он прыгнул в кресло, словно нырял с трамплина, но промахнулся, пролетел высоко над спинкой, — страшный удар о верх пузыря, лишь отчасти смягчённый шлемом.
Как раз тогда, когда он отталкивался для прыжка, заработавший автомат выключил двигатель. Остаточная сила тяжести исчезла. Корабль, теперь уже по инерции, камнем падал прямо на скалистые руины Тимохариса.
Он оттолкнулся от потолка. Кровавая слюна — его собственная — серебристо-красными пузырьками плавала возле него. Отчаянно извиваясь, он вытягивал руки к спинке кресла. Выгреб из карманов всё, что там было, и швырнул за спину.
Сила отдачи медленно, мягко подтолкнула его, он опускался всё ниже, пальцы, вытянутые так, что лопались сухожилия, царапнули ногтями никелированную трубку и впились в неё. Теперь он уже не отпустил. Головой вниз, как гимнаст, выполняющий стойку на брусьях, подтянулся, поймал ремни, съехал по ним вниз, обернул их вокруг туловища — застёжка... застёгивать было некогда, он зажал конец ремня зубами — держало. Теперь руки на рукоятки, ноги — в стремянные педали!
Альтиметр: до Диска — тысяча восемьсот километров. Ну что, успеет затормозить? Исключено! 45 километров в секунду! Нужно выполнить разворот, глубокий выход из пике — только так!
Он выключил рулевые дюзы — 2, 3, 4g! Мало! Мало!
Дал полную тягу на разворот. Сверкающий ртутью диск, до сих пор словно бы встроенный в экран, дрогнул и начал всё быстрее уплывать вниз. Кресло поскрипывало под растущей тяжестью тела. Корабль описывал дугу над самой поверхностью Луны, дугу огромного радиуса, ведь скорость была громадная. Рукоятка стояла не шелохнувшись, доведённая до упора. Его всё глубже вдавливало в губчатое сиденье, дыхание перехватывало — комбинезон не был соединён с кислородным компрессором, он чувствовал, как прогибаются ребра, сероватые пятна замелькали перед глазами. Ежесекундно ожидая потери зрения, он всё же не отрывал глаз от рамки радарного альтиметра, перемалывавшего в своих окошечках цифры, один ряд выскакивал за другим: 990 — 900 — 840 — 760 километров...
Он знал, что идёт на полной тяге, и всё-таки продолжал выжимать рукоятку. Он делал самый крутой поворот, какой только был возможен, и всё же продолжал терять высоту — цифры по-прежнему уменьшались, хотя всё медленнее и медленнее — он всё ещё был в нисходящей части огромной дуги. С трудом — глазные яблоки едва поворачивались — он скосился на траектометр.
Экран аппарата, как и обычно при полёте в опасной близости от небесных тел, показывал не только траекторию корабля, вместе с её слабо мерцающим вероятным продолжением, но и профиль участка лунной поверхности, над которым выполнялся манёвр.
Обе кривые — полёта и лунного профиля — почти сходились. Пересекались они или нет?
Нет. Но его дуга почти касалась поверхности. Было неясно, проскользнёт он над Диском или врежется в грунт. Погрешность составляла семь-восемь километров, и Пиркс не мог знать, где проходит кривая: над скалами или под ними.
В глазах темнело — 5g делали своё. Но сознания он не терял. Лежал, ослепший, стиснув пальцы на рукоятках, чувствуя, как понемногу сдают амортизаторы кресла. В то, что пришёл конец, он не верил. Просто не мог поверить. Уже и губы отказывались пошевелиться — и в наступившей для него темноте он медленно считал про себя: двадцать один... двадцать два... двадцать три... двадцать четыре...
При счёте «пятьдесят» мелькнула мысль: вот оно, столкновение, если ему вообще суждено случиться. И всё-таки он не разжал ладоней. Ему становилось всё хуже: удушье, звон в ушах, во рту полно крови, в глазах — кровавая темень...
Пальцы разжались сами — рукоятка медленно сдвинулась, он уже ничего не слышал, ничего не видел. Тьма постепенно серела, дышать становилось легче. Он хотел открыть глаза, но они оставались всё время открытыми и теперь горели огнём: пересохла роговица.
Он сел.
Гравиметр показывал 2g. Передний экран — пуст. Звёздное небо. Луны ни следа. Куда девалась Луна?
Она осталась внизу — под ним. Из своего смертельного пике он взмыл ввысь — и теперь удалялся от неё с убывающей скоростью. Как близко он прошёл над Луной? Альтиметр, конечно, зарегистрировал, но в эту минуту у него были дела поважнее, чем выпытывать цифровые данные у прибора. Лишь теперь до его сознания дошло, что сигнал тревоги наконец-то замолк. Много пользы от такого сигнала! Уж лучше бы подвесили колокол. Погост — так погост. Что-то тихонько зажужжало — муха! Та, вторая! Жива, проклятая тварь! Она кружила над самой банкой. Во рту у него торчало что-то отвратительное, шершавое, с привкусом полотна — конец предохранительного ремня! Он всё ещё сжимал его в зубах. И даже не замечал этого.
Он застегнул ремни, положил ладони на рукоятки: теперь надо вывести ракету на заданную орбиту. Обоих ИО, конечно, и след простыл, но он должен дотянуть, куда следует, и доложить о себе Луне Навигационной. А может, Луне Главной, ведь у него авария? Чёрт их разберёт! Или сидеть тихо? Исключено! Когда он вернётся, увидят кровь, даже стеклянный верх забрызган красным (теперь он это заметил), впрочем, регистрирующее устройство записало на плёнку всё, что тут творилось, — и безумства предохранителя, и его борьбу с аварийной рукояткой. Хороши эти АМУ, нечего сказать! А ещё лучше те, что подсовывают пилотам такие гробы!
Но пора уже было рапортовать, а он всё ещё не знал, кому; он отпустил плечевой ремень, нагнулся и протянул руку к шпаргалке, валявшейся под креслом. В конце концов, почему бы и не заглянуть в неё? Хоть теперь пригодится.
И тут позади он услышал скрип — точь-в-точь будто отворилась какая-то дверь.
Никакой двери там не было, он знал это точно, а впрочем, привязанный ремнями к креслу, не мог обернуться, — но на экраны упала полоса света, звёзды поблекли, и он услышал приглушённый голос Шефа:
— Пилот Пиркс!
Он хотел вскочить, ремни не пустили, он опять упал в кресло — с ощущением, будто сходит с ума. В проходе между стенками кабины и пузыря появился Шеф. Шеф стоял перед ним в своём сером мундире, серыми глазами смотрел на него — и улыбался. Пиркс не понимал, что такое с ним происходит.
Стеклянная оболочка приподнялась — он машинально начал отстёгивать ремни, встал, — экраны за спиной Шефа внезапно погасли, словно их ветром задуло.
— Совсем неплохо, пилот Пиркс, — сказал Шеф. — Совсем неплохо.
Пиркс всё ещё не соображал, что с ним, и, стоя навытяжку перед Шефом, сделал нечто ужасное — повернул голову, насколько позволял надутый ворот.
Весь проход вместе с люком раздался по сторонам — как будто ракета здесь лопнула. В полосе вечернего света виднелся помост ангара, какие-то люди на нём, тросы, решётчатые консоли... Пиркс с полуоткрытым ртом взглянул на Шефа.
— Подойди-ка, дружище, — сказал Шеф и медленно протянул ему руку. Пиркс пожал её. Шеф усилил пожатие и добавил: — От имени Службы Полетов выражаю тебе признательность, а от своего собственного — прошу извинения. Это... это необходимо. А теперь зайдём-ка ко мне. Ты сможешь умыться.
Он направился к выходу. Пиркс пошёл за ним, ступая тяжело и неуклюже. На воздухе было холодно и дул слабый ветерок: он проникал в ангар через раздвинутую часть перекрытия. Обе ракеты стояли на прежних местах — только к их носовым частям тянулись, провисая дугой, длинные, толстые кабели. Раньше этих кабелей не было.
Стоявший на помосте инструктор что-то ему говорил. Через шлем было плохо слышно.
— Что? — машинально переспросил он.
— Воздух! Выпусти воздух из комбинезона!
— А, воздух...
Пиркс повернул вентиль — зашипело. Он стоял на помосте. Двое в белых халатах чего-то ждали перед тросами ограждения. Нос ракеты казался распоротым. Мало-помалу его охватывала какая-то странная слабость... изумление... разочарование... всё отчётливее перераставшее в гнев.
Рядом открывали люк второй ракеты. Шеф стоял на помосте, люди в белых халатах что-то объясняли ему. Из люка послышался слабый шорох...
Какой-то коричневый, полосатый, извивающийся клубок выкатился оттуда, смутным пятном мелькала голова без шлема, захлёбывалась рёвом...
Ноги под ним подогнулись.
Этот человек...
Бёрст врезался в Луну.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Испытание», Станислав Лем
Всего 0 комментариев